The Fallout (ЛП) [everythursday] (fb2) читать онлайн

========== Один ==========

Время: 1

Когда началась война?

Гермионе кажется, что отправной точкой мог стать первый год их обучения в Хогвартсе, ведь война вспыхнула тогда, когда Гарри встретил Волдеморта не как ребёнок, но как противник. Или тот момент, когда сама Гермиона получила письмо о зачислении в школу волшебства, и маленькая девочка увидела, как изменилась её вселенная, а волшебный мир столкнулся с ещё одной грязнокровкой. А возможно, это был момент убийства Дамблдора — на башне замка, бывшего убежищем для стороны Света.

Кто знает, не было ли это частью чего-то глобального. Война. Может статься, первая война так и не заканчивалась. Разразилась на заре времен с появлением первого магглорожденного. Много дней спустя Тонкс скажет, что война не прекращается никогда: она нарастает, доходит до пика, переживает спад и вновь набирает силу. Но Гермиона не тот человек, который может поверить в мир, неспособный обрести покой.

Она смотрит на спирали дыма и обломки зданий, тщетно выглядывает Дамблдора, наблюдает за бесполезной бригадой целителей, за языками пламени, что поднимаются по стенам магазинов всё выше и выше, пока не застилают собой всё вокруг, за командой авроров, которая появляется слишком поздно. Она видит Метку, наглую и уродливую, зависшую над этим хаосом, и лицо Грюма – мрачное, морщинистое, испещрённое следами битв и лишений.

Пальцы Рона крепко цепляются за ткань её рубашки, а Гарри замирает впереди так, будто он — последняя твердыня в целом городе.

И Гермиона знает, — Лаванда заглушает плач найденным под пеплом шарфом («Парвати … Парвати… Парвати», — снова и снова повторяет она), — что именно это и есть начало войны.

День: 14, Время: 8

Проходит почти две недели, прежде чем Министерство объявляет военное положение. И даже когда Министр пытается говорить воодушевляюще, его голос звучит низко и глухо. Джинни сидит и теребит ворс ковра пальцами ног — это единственный звук в тишине комнаты, если не считать треска волшебного радиоприёмника и шороха одежды Гарри, уткнувшегося лицом в ладони.

День: 24, Время: 9

Вот уже десять дней они участвуют в тренировочной программе Аврората. Гарри демонстрирует отличные результаты, Рон быстро разочаровывается, а Гермионе страшно, хотя об этом никто не знает.

Начало — это период смятения и сомнений в собственном мнении, которое начинает рассыпаться и размываться, пока, наконец, ты не перестанешь понимать, куда же тебя завели твои убеждения.

Гермиона остаётся с Гарри и Роном, с Орденом потому, что тут её место — но она всё ещё удивляется, когда видит некоторых друзей и врагов, решивших, что это и их место тоже.

День: 35; Время: 7

— Ты что здесь делаешь, Малфой? — шипящие слова полны ярости, и в лицо Драко летит плевок.

Малфой тоже в бешенстве. Поначалу он держится спокойно, будто отдыхает на каникулах, а не подвергается допросу. Но когда стало ясно, что сильные, крепкие авроры ничего от него не добьются, появились два других дознавателя, которые демонстрировали несколько иное отношение, провоцирующее проблемы с контролем гнева.

Очевидно, что Малфою претит отсутствие уважения к нему, его семье и личному пространству. Его тело напрягается, мышцы вздуваются и перекатываются под кожей. Дальше больше: лицо наливается жаром, на шее проступают зелёные и синие вены, костяшки пальцев сцепленных рук белеют.

— Твоя шлюшка-подружка в соседней комнате отклячила зад и умоляет нас трахнуть её — лишь бы помиловали. Я слышал о твоей любви к членам, Мал-трах, но так просто ты не отделаешься. К исходу ночи твои азкабанские приятели, Пожиратели Смерти, будут драть тебя, как последнюю блядь, — шёпот оседает слюной на светлой коже, ярость осязаемым облаком обволакивает трёх мужчин.

Другой аврор скалится, наклоняется вперёд - замирает всего в дюйме от лица допрашиваемого - и ухмыляется.

— Если только ты не захочешь поделиться нужной нам информацией. Тогда мы позволим лишь твоему кровному папочке поиметь тебя в белоснежную задн…

— Пошёл на хер от моего лица, — злоба бурлит в Малфое, и он дёргается вперёд так, что врезается в дознавателя носом.

Это первые его слова за последние два часа, и голос дрожит от переполняющих эмоций — они будто пытаются прорваться сквозь кожу наружу.

— О, — аврор со смехом отодвигается. — Мысль о папочкином члене тебя несколько взбудоражила…

Тошнотворная капля слюны, молочно-белая с розовыми разводами крови, сползает по лицу обидчика. На секунду всё замирает, и можно поклясться: мир остановился и теперь свободно дрейфует во времени. Затем — будто трескается стекло или здание взлетает на воздух — жизнь вокруг приходит в движение.

В мгновение ока Малфой вместе со стулом оказывается на полу, и первый аврор начинает душить пленника. Большие испещрённые шрамами ладони крепко сжимаются вокруг плоти из мышц и хрупких костей, лишая Малфоя кислорода. В уголке его рта пузырится кровь, но, хотя от нехватки воздуха его лицо краснеет ещё сильнее, он выглядит довольным. До тех пор, пока ему на скулу не обрушивается внушительный кулак. И тогда Малфой снова злится, но не может шевельнуть и пальцем, чтобы хоть что-то предпринять.

Второй аврор выкрикивает ругательства, поносит Малфоя, но не делает ничего, чтобы исправить ситуацию. Гермиона поднимается со своего места, даже не отдавая себе в этом отчёт. Широко раскрыв глаза, она вглядывается в блондина, потому что почему-то уверена: живым его видят в последний раз.

Дверь в комнату с треском распахивается, и в помещении появляются люди. Гермиона думает, что Малфой мёртв: его веки закрыты, а шею опоясывает чёрный след. Первый аврор, на лице которого всё ещё блестит плевок, принимается лупить стену, как только его оттесняют от Малфоя. Второй не двигается, но так следит глазами за группой, споро выносящей сына Пожирателя Смерти, будто мечтает всех в ней заавадить.

— Что ж…

Оглушённая растерянностью и собственным быстрым дыханием, Гермиона с трудом разбирает слова, но всё же умудряется перевести взгляд на Кингсли.

— Полагаю, вcё шло относительно хорошо, пока аврор не потерял контроль.

Гермиона соглашается. Рон рядом с ней смеётся. А замерший справа Невилл пребывает в шоке. Расположившиеся сзади несколько друзей и товарищей по тренировкам только молча дышат.

— Почему они просто не использовали Веритасерум? — шепчет Невилл.

— Из-за вас. Вы должны были узнать, как вести дознание, не имея под рукой сыворотки правды. Мы хотели, чтобы вы увидели настоящий допрос, и, принимая во внимание то, каким длительным он может быть… — Кингсли замолкает, как только в соседней комнате появляется Грюм. — Короче, мы решили воздержаться от зелья, чтобы вы лучше получили представление о тактике.

— Это действительно лучшее из того, что положено хорькам, — Рон ухмыляется и хихикает в кулак.

Гермиона окидывает его внимательным взглядом, потому что происходящее совсем не шутка и не школьное соперничество. Это реальность. Жизнь и смерть другого человека, и повода для смеха здесь нет, кем бы этот человек ни был.

— Тимсфилд будет отстранен от работы с удержанием жалованья. Если наши жизни вне опасности, мы не имеем права атаковать подозреваемого или заключённого. Мы обязаны всегда сохранять выдержку, пусть даже другие люди и вся ситуация в целом выходит из-под контроля. Это касается всего. Как новые члены Ордена, вы столкнётесь кое с чем похуже только что увиденного. Никогда. Не теряйте. Контроль.

День: 35; Время: 8

Она знает: через весь этот мир проходит линия. Ей кажется, сейчас это стало особенно ясно, хотя тренировки и опыт общения со Снейпом показали, что границу не всегда легко обнаружить.

Малфой — первый с той стороны, кого она знает лично и кто пришёл не с нейтральной «территории», а из лагеря своего отца. Гермиона не считает, что, увидев его в допросной, ей следовало так уж удивиться, но тогда она всё равно была в недоумении. С их последней встречи прошло мало времени, но Гермиона долго вглядывалась в бывшего сокурсника, стараясь заметить перемены, ведь с тех пор много чего произошло. Он многое натворил.

Рону весело: он знает множество историй про Азкабан и пытки и рассказывает их вслух — с Малфоем в качестве главного действующего лица. Гарри тихо сидит в кресле и злится, размышляя, что бы сделал он, окажись тогда вместе с ней и Роном на допросе. Гермиона боится его злости, которая будет только множиться, потому что в нём и так уже слишком много ярости.

День: 42; Время: 1

Рон отправляется на битву первым, но это лишь совпадение: он случайно оказался в Министерстве, когда авроры получили сигнал тревоги. Артур сказал, что сын был полон предвкушения и вернётся всего через несколько часов.

Рон отсутствует два дня и лишь на третьи сутки появляется в Норе. Он тяжело переставляет ноги, его голос тих, а дверь в спальню закрывается за ним прежде, чем он отвечает хоть кому-то.

Рон не выходит из своей комнаты в течение четырёх дней.

День: 51; Время: 9

Тот первый раз, что она увидела его за решёткой, был самым неожиданным. Они были внизу у камер, изучали процедуры обращения с заключёнными, и тут Малфоя заметила Лаванда. Их группа по большей части состояла из бывших учеников Хогвартса, и «Драко Малфой» не был абстрактным молодым светловолосым мужчиной, обладающим бездной высокомерия. Наоборот, его знали во плоти и могли с лёгкостью опознать даже за прутьями решётки, покрытого тюремной грязью.

Он сидел молча, даже когда Рон гордо продефилировал мимо камеры. Несмотря на мучительное любопытство, Гермиона не подняла глаз на клетку и решила, что на обратном пути поступит так же. Но послышавшийся шорох одежды по камню послужил достаточным оправданием. Хотя, может, это просто было в её характере — смотреть.

Ничего поразительного не обнаружилось. Малфой был растрёпан и чем-то испачкан, но не создавал впечатления, будто он погряз в собственном дерьме и бьётся головой о стену. В его действиях не было ничего примечательного. Он просто сидел и, насколько Гермиона помнила, даже не поднял на неё взгляд. Он что-то читал, делая вид, что их присутствие не стоит его внимания – возможно, он действительно так думал.

Самым неприятным во всем этом был сам факт. Малфой за решёткой. Заперт. Заключён в Министерстве в ожидании обвинения. И несмотря на то, что Гермиона о нём знала, она была шокирована необходимостью смотреть сквозь толстые металлические прутья и видеть лицо, которое до этого тысячи раз встречала в коридорах и классных комнатах. Это война, говорила она самой себе.

Во второй раз Гермиона сопровождала аврора, конвоировавшего её заключённого в камеру. Что ж, скорее, это был не столько её пленник, сколько общий, но Гермиона оказалась единственной, кто довёл дело до конца: маленький человечек, не имеющий особого веса в круге приближённых Волдеморта, казался ей в тот момент крупной добычей. Гермиона была горда собой и вышагивала по коридору с толикой самодовольства.

Она прошла так близко, что Малфой мог схватить её, лишь протянув руку. Но Гермиону дёрнули влево, и, проследив за неодобрительным взглядом аврора, она столкнулась нос к носу с Малфоем. Его длинные бурые пальцы обхватывали тёмно-серые прутья, а грязное лицо искажала издёвка. Было в нём что-то пугающее, выражение его лица пробирало до костей, но Гермиона не могла определить почему. Она знала лишь то, что до чёртиков напугана, и просто стояла и пялилась столько, что количество секунд устремилось к бесконечности.

Он выглядел так, словно в буквальном смысле прикусил себе язык. Будто существовал миллион вещей, которые Малфой желал бы озвучить, стараясь сломать Гермиону, но понимал, он не в том положении, чтобы говорить. Вместо этого Малфой скорчил самую отвратительную гримасу, которую Гермионе доводилось видеть, и надобность в словах отпала. Её желудок перевернулся, и кислота обожгла глотку.

Оглядываясь назад, стоило признать, что так было впервые. Гермиона знала, что всегда остро реагировала на Малфоя. Живо откликалась на его поступки, иногда даже не имея для этого достаточных причин. Хорошо, плохо, ужасно — но каждый раз слишком сильно.

А теперь всё, что она видела, — это мальчик в клетке. Блеск отчаяния в его глазах, напряжение пальцев, движение тела вперёд. Она чувствовала, как по коже, покалывая, разливался страх, и ей пришлось постараться, чтобы не отступить назад.

Малфой был неузнаваем, она это видела (и помнит об этом сейчас, когда смотрит на пустую камеру, где его держали). Гермиона могла бы поклясться, что никогда раньше в своей жизни не встречала этого человека. Незнакомец. И ей никогда ещё не было так холодно и страшно.

День: 59; Время: 9

Это день рождения Гарри, и Нора полна людей и звуков. Гарри смеётся; и когда он вытягивает Гермиону с дивана, а Фред заводит самую жуткую музыку, которую ей приходилось слышать, ей плевать, что она неважно танцует и будет наступать партнёру на ноги — впрочем, ему тоже нет до этого дела.

День: 78; Время: 8

Она уже видела дом на площади Гриммо, где сейчас живёт лишь несколько членов Ордена. Почти все помещения отведены под кабинеты, места для совещаний и гостевые комнаты на непредвиденный случай. Если не считать одной ночёвки здесь с Гарри и Роном, она спит в Норе с того самого момента, как покинула Хогвартс.

Её мама и папа в таком месте, о расположении которого не знает даже она сама — Орден сообщил ей, что родителей жизненно важно спрятать как можно раньше. Остальных членов её семьи защищают одобренные Министерством охранные чары, и это лучшее, что может сделать Орден. Не имея угла в маггловском мире, но чувствуя необходимость оставаться в волшебном, чтобы сражаться, Гермиона вполне ожидаемо выбирает Нору.

Кривая и грязная обшивка дома, расположенного прямо перед ней, становится для Гермионы первым увиденным воочию доказательством того, что в распоряжении Ордена есть и другие убежища в Англии. Пустота внутри бросается в глаза. Нет ни снимков, ни безделушек, ни раскиданных заметок о последнем изобретении близнецов. Ни одной вещицы, чьи сколы и выбоины свидетельствовали бы о долгой истории. Из кухни не доносится запах домашней еды, не радуют взгляд тёплые цвета, не видно мягких улыбок. Только белизна, разбавленная безобразным коричневым, и снова белый цвет. Дом пуст, если не считать фиолетового дивана в гостиной и небольшого камина. На стенах столовой устроены полки, но они ничем не заняты. Гермиона не видит ни единого признака того, что тут обитают люди, пока не оказывается на кухне. Там она обнаруживает стол, разномастные стулья, раздвижные стеклянные двери, ведущие в сад, и кое-какие мелочи, дающие понять, что здесь кто-то был.

— А, Люпин. Я всё думал, когда же ты объявишься, — из-за стола встаёт крепкий потрёпанный мужчина и протягивает ладонь для рукопожатия.

— Мы получили новую информацию, которую сперва надо было проверить.

— Ясно. Я запер это в своей комнате, если хочешь пойти со мной… — мужчина обходит стол, не удостоив Гермиону даже взглядом.

— Гермиона, побудь здесь минутку? — пальцы Люпина тепло сжимают её плечо, и, хотя ей ужасно любопытно, о каком таинственном предмете идёт речь, она согласно кивает.

Она слушает завывания ветра и наблюдает за тем, как он отшвыривает ветви дерева от стеклянных дверей. Есть в этом месте что-то, бросающее в дрожь, и Гермиона думает о том, что, наверное, слишком привыкла к семейному уюту Норы. Здесь всё иначе и больше напоминает о войне. Это жилище принимало тех, кто был в бегах или прятался и у кого не находилось времени или желания привносить сюда подобие домашнего комфорта. Она представляет, каково это: покинуть свой дом, прибыть в дыру наподобие этой и знать, что это только начало.

— Готова? — она оборачивается, и её взгляд машинально устремляется к рукам Люпина, но те пусты.

— Да, — она следует за ним из кухни; когда Ремус проходит по коридору, слышится негромкий шум.

Теперь уже Люпин не считает нужным всматриваться в неважные для него лица, но Гермиона смотрит. Драко Малфой и Пэнси Паркинсон прямо над его плечом пялятся на неё в ответ. Её сердце замирает, дважды лихорадочно стучит и продолжает биться в ускоренном темпе. Гермиона сравнивает это чистое, нахмуренное, изумлённое лицо со своим воспоминанием о нём же, но грязном, угрюмом и полном отчаяния, и её начинает слегка потряхивать.

Кажется, эти двое так же искренне удивлены встретить её здесь, как и она — их, хотя эмоции Малфоя не столь очевидны. Он принимает защитную позу, и Гермиона понимает это потому, что Гарри и Рон поступали так бесчисленное множество раз, защищая подругу. Малфой напряжён и собран, и Гермиона не знает, планирует ли он атаковать, или ожидает нападения.

Она проходит мимо, ещё раз стрельнув в их сторону глазами, и отказывается от идеи обернуться через плечо. Лучше притвориться, что они для неё так же незначительны, как это продемонстрировал Люпин своим невниманием.

Однако как только они с Ремусом оказываются на крыльце и захлопывают за собой дверь, Гермиона не может не отреагировать на постороннее присутствие.

— Почему они здесь?

Люпин устало вздыхает.

— Не сомневаюсь, тому есть несколько причин. Я не знаю всех подробностей, но думаю, это связано с тем, что предложил Малфой.

— Предложил?

— Финансовую помощь. Они давали ему сыворотку правды, это всё, что мне известно. Наверное, он не требует многого, лишь чуть-чуть мира.

— Он не заслужил мира, — она говорит быстро и резко и чувствует, как щёки полыхают от гнева и убеждённости в собственной правоте.

— Возможно. Но дело в том, что им нужен не просто молодой Малфой. Они могут сделать его примером или как-то использовать. И второе нашей стороне выгоднее. Уверен, если его присутствие здесь хоть о чём-то и говорит, так это о том, что Орден сейчас восполняет нехватку финансов, получив доступ к нескольким хранилищам в банке Гринготтс. И я убеждён, что вся та новая информация, что недавно поступила в штаб, связана именно с Малфоем, как, впрочем, и трёхметровый список на моём столе с инструкциями: как снять охранные чары с Малфой-мэнора.

— Так… — Гермиона трясёт головой. — Значит, он просто дал им денег и стал членом Ордена? В то время как он убил…

— Нет-нет. Ему гарантировали неприкосновенность. Что означает, если он не будет даже косвенно в чём-то замешан, то сможет отсидеться в этом милом маленьком доме до конца войны. Больше никакого тюремного заключения, но и никакой защиты от злых Пожирателей Смерти.

— Пожиратели на него злы? Я…

— Даже если и не были до этого, не сомневаюсь, сейчас они взбесятся.

— Но это неважно, Люпин! Он…

Ремус оборачивается, и выражение его лица сурово.

— Я знаю, что он натворил, Гермиона. И поверь мне, единственное, что мне хочется сделать при виде него… — Люпин трясёт головой, обретая то, чего в этот момент так не хватает Гермионе. — У Министерства должны быть и другие резоны. Да, он впустил Пожирателей Смерти в школу, и да, совершил попытку убийства. Я понятия не имею, почему сейчас это не является поводом для заключения под стражу, но когда-нибудь позже такие поступки не будут заслуживать снисхождения – ты понимаешь?

— Это не имеет для него никакого смысла!..

Он улыбается, будто она ребенок, и ей становится обидно.

— Большинство вещей в этой жизни бессмысленны, Гермиона.

День: 103; Время: 5

Во время просмотров фильмов о войне она всегда удивлялась, как же можно по форме отличить своего от неприятеля. Это всегда подавалось как самое простое базовое умение во время битвы, кроме ещё, пожалуй, способности «пригнись и стреляй».

Однако это враньё. Одно из самых гнусных.

Гермиона с трудом видит разницу. На одних бойцах она опознаёт заострённые и всё объясняющие капюшоны. На других — оранжевые лоскуты на рукавах мантий, свидетельствующие о том, что их обладатели на стороне Ордена. Но большинство сражающихся одеты в чёрное, и в гуще людей Гермиона не может никого узнать. Это самая раздражающая, сбивающая с толку, убийственная чёрная толпа, что она когда-либо видела.

Гермиона сразила Оглушающим заклятием четверых членов Ордена, включая Джастина Финч-Флетчли. И она только рада, что они не пользуются Непростительными. Даже если бы это колдовство можно было пустить в ход, Гермиона не смогла бы доверять самой себе. Только два Пожирателя Смерти пали от её палочки, и лишь в одном из них она не сомневалась.

Вокруг кипит сражение, а Гермиона застыла, потерянная и беспомощная. Её рука дрожит совсем немного, но плечи трясутся ощутимо. Кроссовки тонут в грязи, а глаза совсем бесполезны в темноте и дыме. Гермиона мельком замечает приближающуюся тень, две фигуры надвигаются справа, ещё одна – вырастает прямо перед ней. А она не знает.

Друг, враг, друг, враг? Друг или враг… друг или враг… Её накрывает паника, и воздух слишком тяжело проходит в лёгкие. Гермиона не чувствует своего сердца, но зато ощущает зверскую боль от того, как оно бьётся. Пот струится по шее и спине, хватка мокрых пальцев на рукоятке слабеет. Палочка неистово мечется слева направо, Гермиона вертится и уже подумывает закричать. Закричать и заплакать, и внезапно наименее храбрая из всех возможных идей вспыхивает в её испуганном мозгу.

Она спрячется. Притворится, что её чем-то задели, ляжет на землю и прикинется мёртвой. Прикинется мёртвой. Мёртвой — именно так она и сделает. И вдруг всё, чего ей хочется, сужается до желания зарыться лицом в грязь и не смотреть вверх, не дышать, пока все звуки не затихнут.

Гермиона ненавидит себя за эту мысль. Ей тошно, и она беззвучно кричит и кричит, потому что она не такая. Гермиона не перепуганная трусиха, хоронящаяся в грязи, это её война. Её война, и она не доставит им такого удовольствия.

Но Гермиона потеряна. Совершенно дезориентирована. И её рука мерзко трясётся, когда палочка дёргается влево. Гермиона скользит по грязи, почти падает, и от этого захлёбывается воздухом, а страх прорывается наружу звуком. Фигура справа подбирается ближе, и Гермиона знает, что сейчас оглушит её, пусть и не имеет понятия, кто это. Потому что речь идёт о жизни и смерти, и вот в этом Гермиона уверена. Потому что здесь Пожиратели Смерти (может быть, может быть), а они не разбрасываются Оглушающими. Точно нет.

Жёлтая вспышка пролетает в дюйме от её бедра, и сердце сбивается с ритма. Живот вваливается от пробившегося сквозь сжатое горло воздуха, и Гермиона плачет. Плачет, не желая этого и не замечая. Потому что не хочет умирать. Ей восемнадцать, она напугана и не хочет умирать.

В горле влажно щёлкает, когда Гермиона пытается проглотить тугой комок, но она уверена в своих действиях и наставляет палочку на одного из атаковавших.

— Ступ… — обездвиженная, Гермиона падает вперёд.

Она больше не различает цвета, а по центру спины разливается покалывающее тепло. Её кости неподвижны, мышцы в оцепенении, и она валится, будто манекен. Грязь влажная, холодная и густая, и лёжа в ней лицом, Гермиона осознаёт иронию ситуации. От этого лишь сильнее хочется плакать, что бы Гермиона и сделала, имей возможность пошевелить нужными частями тела. Вместо этого она пялится в темноту и пытается дышать, но грязь забивает рот, не давая втянуть кислород в лёгкие.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, мысленно взывает она, напрягая всю свою магию, чтобы освободиться.

До её слуха доносятся вопли и вой — какофония битвы, которую Гермиона слушает вот уже час. Она на удивление бесстрастна, хотя полагает, что погибнет здесь. Умрёт вот тут, в грязи для грязнокровок. И никогда больше не увидит солнца. Будут только размытые тёмные фигуры, страх и боль в сердце, а затем могила из этой жижи и дождевой воды.

Пока она оплакивает себя, появляется рука, больно хватает её и переворачивает на спину. Гермиона ожидает увидеть маску или знакомое слизеринское лицо, полное насмешки или предвкушения пытки, но над ней возвышается Невилл, который, всхлипывая и бормоча извинения, дрожащей рукой выковыривает грязь у неё изо рта.

День: 123; Время: 11

— Ты чувствуешь это? Это как… как будто витает в воздухе. Я имею в виду, что-то происходит. Действительно начинает происходить.

Рон отрывает глаза от потрёпанного журнала по квиддичу, который читал уже сотню раз, и переводит взгляд на Гарри.

Потому что Гарри может это чувствовать и знает об этом. Он годами испытывает то, что они переживают сейчас, и никто лучше него не понимает ту глухую нутряную боль. Теперь вокруг много страха, ужас окружает их, будто влажная, не дающая дышать тряпка. Они ощущают себя так, словно жили с этим уже давно, и всё же такого ещё не было. Самое страшное – не знать. Дать мозгу возможность обдумывать вероятности.

Но они храбрые. Гриффиндорцы и друзья, они не могут сейчас позволить себе бояться. И если не ради спасения всего мира, то ради Гарри. В этой комнате он – мощь. Большая, чем сама жизнь. И всё равно Гарри — самый маленький мальчик, которого когда-либо встречала Гермиона. Его нелегкая судьба перевешивает всё.

— Это означает только то, что теперь мы не единственные, кто пытается с ним бороться. Волдеморт сейчас сильнее, но у нас больше союзников, чтобы противостоять ему. Хотя, так было всегда, — Гермиона говорит так, потому что знает: Гарри важно понимать, что всё не стало хуже, чем было прежде.

Он уже и так слишком многое потерял.

Рон переводит на неё яркие, до боли голубые глаза, пытаясь разобраться в её убеждённости. Он знает, что всё не как раньше, и, скорее всего, Гарри тоже. Она же знает, что Рон – из тех друзей, что расскажет Гарри всю правду так, как он сам её понимает, и, наверное, поэтому Гарри считает его лучшим другом. Но ещё Гермиона знает, что для Гарри нужнее. Иногда нам необходимо слышать ложь, чтобы поддерживать правду. Таков этот мир.

Рон проникается моментом, но он, как погода, слишком изменчив. Тем не менее понимает, кивает и возвращается к своему журналу, пока Гермиона пытается сменить тему.

— Думаю, сегодня нам надо выпить. Рон, когда твои родители уходят на то собрание, о котором они говорили?

Гарри хулигански ухмыляется, и на Гермиону обрушивается мысль, что ему всего девятнадцать и они всё еще дети.

Полный предвкушения Рон осматривает комнату, будто кто-то мог притаиться в углах, и на несколько секунд переводит взгляд на Гермиону. Та много чего хочет сказать, но вместо этого только улыбается и качает головой, а его губы растягиваются в той усмешке, что раньше разбивала ей сердце.

Всё будет хорошо. Их — раз, два, три. Они вместе, и у них всё получится.

День: 131; Время: 17

— Группа А заходит отсюда, группа Б — здесь, В — движется вниз и вверх, Д — по маршруту. Не отставайте от своей команды. Когда прибудете на позицию, уведомьте остальных при помощи монеты так, как мы делали последние два месяца. Когда все группы будут на месте, мы атакуем как одно целое… Что, Томас?

— Ну, мы просто… во всю мощь или…

— Я перехожу к этому. Будь. Внимателен.

— Прошу прощения, сэр.

Сегодня Грюм не в настроении. Он такой почти всё время. Сердитый, жёсткий, закатывает глаза, вытирает пот на виске. Возвращается к висящей в комнате замысловатой карте и снова прочерчивает палочкой маршруты. Ему требуется несколько секунд, чтобы собраться и довести объяснение плана операции до конца.

Гермиона слушает внимательно, хотя знает, что задание трудным не будет. Она научилась понимать это по тому, кто собирается вместе с ней в комнате. Несмотря на присутствие кое-каких авроров и высших членов Ордена, за столом для совещаний сидят в основном молодые, неопытные бойцы.

Поэтому когда Рон подшучивает над нервозностью Дина или насмехается над Лавандой, пытающуюся разглядеть своё отражение на поверхности стола, Гермиона позволяет себе засмеяться. Потому что иногда так здорово немного отвлечься. Ей кажется, что она сломается и рассыпется под всем этим гнётом, если не будет улыбаться причудам друзей и такому детскому поведению Рона.

Однако той ночью Луна Лавгуд умирает прямо на её глазах, а восемь других бойцов получают тяжёлые ранения. Гермиона навсегда запомнит: никогда нельзя судить о сложности операции по составу группы. Это война, и люди погибают — в маленьких битвах, в крупных сражениях или во время чистки зубов утром. Безопасности больше не существует ни для кого.

Гермиона плачет перед сном в течение нескольких дней.

День: 140; Время: 4

Она идёт по территории Малфой-мэнора так высоко подняв подбородок, что ещё чуть-чуть — и воспарит.

Здесь, в одной из многочисленных комнат, которые используются теперь в качестве кабинетов, у неё сегодня назначена встреча с Тонкс. Часть помещений служит для совещаний высшего руководства, обсуждения тактики, есть и жилые спальни. Убежище на случай атаки расположено в подземельях, а всё Западное Крыло отдано под лазарет и лабораторию, тоже обслуживающие нужды Ордена.

Вечером она вернётся в Нору, чтобы отметить свой день рождения. И хотя Тонкс предлагала перенести разговор на завтра, Гермиона настояла именно на сегодняшней дате. Это подарок самой себе: она знает, что теперь может спокойно пройтись по бывшей цитадели Пожирателей Смерти.

Каждый шаг, что она делает по этой лужайке — траве, буквально кричащей о чистокровном превосходстве, — заставляет её губы изгибаться в ухмылке, достойной любого Малфоя.

День: 144; Время: 12

Гарри и Рон смотрят на неё щенячьми глазками, держась за животы и всем своим видом выражая страдание. Гермиона вздыхает и пытается игнорировать друзей, но знает, что это бесполезно. В этом нет толку с того самого момента, как они обратились к ней с просьбой.

— Я не умею хорошо готовить.

— Ты можешь делать хорошо всё, что угодно, — это подлизывается Гарри.

— Кроме полетов и молчания, ну, или чего-то в этом роде, — а вот Рон всегда остаётся Роном.

— Это для чего? Для еды? Потому что я тоже голоден, — после безуспешного набега на кладовую в разговор вклинивается Терри.

— Я не могу быть здесь единственной магглорожденной…

— Ты и есть… — начинает Рон.

— Или единственной, кто проснулся, — Гарри одаривает её невинной улыбкой, хотя они оба прекрасно всё понимают.

— И раз уж нам нельзя здесь по кое-каким причинам пользоваться магией…

— Потому что… — начинает она.

— Именно, — кивает Терри. Он не слишком хорошо знает Гермиону, чтобы так её обрывать, поэтому она окидывает его сердитым взглядом.

Рон смеётся, а Гарри ухмыляется:

— Я немного умею готовить, но у меня всё подгорает.

Лично она уверена, что Гарри нагло врёт.

— У меня тоже…

— Пожалуйста, Гермиона! Я умираю с голоду. Мы погибаем! Мы хотим всего лишь немного еды, — ещё чуть-чуть, и Рон начнёт пыхтеть и облизывать столешницу.

Гермиона вздыхает, смотрит на часы, которые явно дают понять, что Тонкс не появится тут ещё часа четыре как минимум. А это значит, что она может либо сидеть и размышлять о том, куда их собирается забрать Тонкс, либо приготовить завтрак и заставить своих друзей заткнуться.

— Ладно, но, если я сожгу дом, виноват в этом будет Рон.

— Эй!

День: 147; Время: 16

На её будильнике половина пятого утра, и какой-то посланный Грюмом аврор прибудет сюда для встречи с ней через сорок пять минут. Гермиона неспешно спускается по лестнице, проходит в кухню, ставит кофе на плиту и только тогда действительно замечает, что за столом сидят трое. Это не Невилл, Лаванда и Джастин, как она сперва подумала. Это Малфой, Паркинсон и тот полный мужчина – Гермиона смутно помнит, как он обменивался рукопожатиями с Люпином.

— Мисс Грейнджер, — теперь он считает её достаточно значимой, чтобы поздороваться.

— Сэр, — хрипло откликается она и кивает.

Паркинсон стреляет в её сторону глазами, а Малфой занят тем, что пытается взглядом прожечь столешницу. Гермиона моргает и, уставившись на кофеварку, размышляет, пытаясь найти смысл в присутствии здесь этих людей. Возможно, их местонахождение оказалось раскрыто, хотя без утечки внутренних данных это было бы невозможно. Она пытается подобрать слова, чтобы описать свои чувства по отношению к ним (к нему), но в её мозгу царит пустота.

— Какого чёрта они тут делают? — спрашивает Джастин где-то позади неё.

Гермиона открывает рот, чтобы съязвить, но произносит только:

— Не знаю.

— Я здесь, чтобы произвести передислокацию. Вы Блэквуд? — подаёт голос сопровождающий.

— Я Финч-Флетчли. Какую передислокацию?

— Вы не уполномочены об этом знать.

— Не уполномочен знать? Не уп… Вы притащили сюда Пожирателя Смерти и его маленькую…

Всё внимание Малфоя теперь сосредоточено на Джастине, его ладонь застыла на столе, а тело выжидающе напряглось.

— Джастин… — шепчет Гермиона.

— Нет. Нет. Вы притащили это дерьмо сюда, а теперь говорите, что я не могу узнать зачем? Этот кусок сиятельного говна отравляет мой воздух своим…

Малфой вскакивает, стол трещит и скрипит, и за его спиной тут же вырастает Паркинсон.

— Драко.

Пэнси протягивает руку, чтобы успокоить, но Малфой отпихивает её ладонь со звучным шлепком.

— Возможно, именно из-за твоего слабоумия чистокровная элита полагает, будто все грязнокровки такие, как ты…

— Драко…

— …бесполезные отбросы и куски грязного мяса. Я не чёртов Пожиратель Смерти…

Джастин бросается прямо на Малфоя, а тот орёт, чтобы быть услышанным сквозь нечленораздельные вопли противника. Дородный мужчина вклинивается между заведёнными парнями и начинает кричать на них обоих.

— Только тронь его, и всё кончено, Драко! Тронь — и всё к чёрту закончится! — Паркинсон в отчаянии, она карабкается на стол, в то время как Малфой пытается протиснуться мимо аврора, который гораздо крупнее него.

— Ты хочешь напасть на меня. Давай же! Давай, мерзкий кусок дерьма! Мразь. Ты грёбаный… грёбаный… мудак. Ёбарь своей матери. Ёбарь грёбаной Нарциссы! — Джастин вопит и бросается на аврора в попытках достать Малфоя.

Это результат всех тех лет противостояния, предубеждений и малфоевской презрительной мины. Последствия войны с этими самыми предрассудками. Срыв человека, который видит лица под капюшонами, фигуры в масках, возвышающиеся над телами друзей, и помнит Драко Малфоя.

Малфой, который до этого надрывался так, что его лицо и шея покраснели, замолкает. Тот, кто толкался и извивался, пытаясь обойти своего сопровождающего, замирает. Его плечи и грудь быстро поднимаются и опадают, он тяжело дышит, но постепенно успокаивается. В то время как Джастин ярится всё сильнее.

Финч-Флетчли кричит что-то про ванную комнату и парту, пергамент и численный отряд (или, может, пристальный взгляд). Его накрывает истерика, и это отвратительно, мощно и грубо — а Малфой просто смотрит. Он только и может что стоять, смотреть и слушать, как в другом человеческом существе бушует сумасшествие. Все краски схлынули с его лица, он неподвижен до боли, но ни на секунду не отводит взгляд от мокрых глаз Джастина. Паркинсон стоит на столе и тоже пялится, а Гермиона не может найти в себе сил отвернуться.

— Джастин, — произносит она; это немного приводит в чувство её саму, и она снова зовёт друга.

Тот не слышит, что неудивительно, и Гермиона идёт к нему. Джастин дважды сбрасывает её руки, орёт в лицо, отпихивает и лишь тогда осознаёт, что же он творит. Наклонив голову, падает на колени, а всё его тело сотрясается от рыданий. Он что-то бормочет, отчаянно всхлипывая, будто молится.

Гермиона опускается с ним рядом и обнимает, её глаза жжёт — она ощущает его переживание как что-то болезненное и мучительное.

— Уведите их отсюда! — кричит она. — Уведите отсюда к чёртовой матери. Немедленно!

У них нет никакого права видеть это. Они стали причиной этого срыва, но не имеют права видеть Джастина таким. Ты не показываешь врагу причинённую им боль, вызванную им слабость.

— Сейчас же! — повторяет Гермиона, и наконец-то все начинают шевелиться и выходят из комнаты.

— Я только… Я только… — плачет Джастин, покачивается и трясёт головой.

— Я знаю, Джастин. Знаю, — шепчет Гермиона и гладит его по волосам, пытаясь передать хоть частичку спокойствия, которого сама не чувствует.

День: 156; Время: 1

Вокруг стола в Малфой-мэноре сидят двенадцать человек. И сначала Гермиона думает, что такое малое количество участников связано с тем, что люди бродят по особняку, изучая упадочное состояние этого аристократического гнезда (во время своего первого появления здесь она вела себя именно так, пытаясь вместе с тем скрыть свой страх и трепет). Однако обсуждение операции длится вот уже семнадцать минут, а через тяжёлые двери больше никто не проходит.

Озвученная задача требует как минимум вдвое больше бойцов. Это опасная операция даже при наличии резерва. И, честно говоря, Гермиона не представляет, как они смогут справиться таким составом.

Она поднимает руку — гораздо более робко, чем во время школьной учёбы, но тем не менее всё так же настойчиво.

— Грейнджер?

— Сэр, это все? — она обводит комнату рукой.

Вслед за её ладонью командир окидывает взглядом собравшихся и переводит глаза на Гермиону.

— Все.

— Сэр, я… просто это немного…

— У нас дефицит, Грейнджер. Нехватка людей везде. Это задание могут выполнить двенадцать человек. Вы это сделаете — понятно?

Нет.

— Да, сэр.

День: 169; Время: 10

До неё доходят слухи, что Малфой теперь участвует в сражениях, и этого она никак не может понять. И хотя Гермиона в курсе, что временами им недостает людей, она не желает давать ему шанс на искупление. Заплаченная ими цена даже только за то, чтобы он был здесь, слишком велика.

Несколько недель спустя ей говорят, что Паркинсон тоже привлечена к операциям. Гермиона не знает, как реагировать на эту новость. К тому же её жизнь так насыщена, что она частенько забывает об этом, пока не замечает бывших однокурсников то тут, то там и не осознает, почему они больше не сидят безвылазно в том доме с пустыми стенами.

Она никак не может взять в толк, почему вообще обращает на них внимание. Сначала ей кажется, что этот интерес такой же, как у всех: её глаза, уши, разум сконцентрированы на них из-за паранойи. Затем понимает, что тут замешано нечто иное: любопытство — черта её характера, которую никогда не удавалось усмирить. Гермиона наблюдает за этими двумя, потому что они другие. Обращает внимание потому, что инаковость их жизней даёт ей передышку от своей собственной. Она просто слишком много о них знает и не совсем уверена, что это нормально.

День: 180; Время: 11

Под их ногами хрустят ветки, но они достаточно удалились от любого известного им источника угрозы, чтобы слишком беспокоиться по этому поводу. Измождение, помноженное на голод, может привести к появлению странной и опасной беспечности. Они всецело и полностью сосредоточены на единственной задаче — добраться до лагеря, который разбили Кингсли и Тонкс.

— Он должен быть сразу за этим холмом.

— Они бы не разбили лагерь у подножья, Рон, — выдыхает Гермиона, поправляя лямку на плече, чтобы распределить вес.

— Почему нет? Удобное препятствие.

— Отвратительное препятствие. Так появляется отличная точка обзора, чтобы шпионить за нами.

Рон стонет.

— Ладно, неважно, Гермиона. Он уже близко.

— Надеюсь, — бормочет она, потому что устала, вся измазалась в грязи, а сгущающаяся темнота так легко пугает.

Их теперь только двое. Гарри держат подальше от операций, пока не будут найдены все крестражи. Неприятное ранение в руку достаточно напугало Министерство, чтобы больше не подпускать его ни к какой опасности. Гарри это не устраивало, но он смирился, когда его включили в группу по розыску крестражей.

Гермиона знает, что Гарри совершенно не в восторге от того, что он находится вдали от друзей, пока те шатаются по лесам. А ещё понимает, что Рону хочется быть не здесь, а с Гарри. Временами ей кажется, что единственная причина, по которой Рон всё ещё рядом, это страх оставить её одну. Частично такие мысли обусловлены психозом, но некая правда в них всё же есть, и Гермиона не уверена, что беспокоит её больше: осознание этого или возможное одиночество.

Они поднимаются на холм, у подножия которого ничего нет. Спуск слишком крут, и, прежде чем шагнуть вниз, Рон хватает её за руку. Гермиона хочет вырваться, но он такой тёплый и он — друг, и она не возражает так сильно, как следовало бы.

День: 193; Время: 7

За время своих скитаний по разным убежищам она встречала его неоднократно. Но сейчас он впервые не погружён в какие-то свои мрачные мысли. Правда, Гермиона в первый развидит Малфоя спящим. Его голова покоится на плече у Паркинсон, а из-под рубашки выглядывают повязки.

С ним обходятся жёстко, сказал ей Люпин. Они все хотят уничтожить хотя бы его часть.

Гермиона не может утверждать, что её это слишком тревожит, потому что тяжело приходится всем. Он сделал свой выбор, и ему придётся принять последствия того, что он завёл сомнительные связи и попытался стать Пожирателем Смерти в шестнадцать лет. Пусть ему было тогда всего лишь шестнадцать. Умри Гарри в этом возрасте во время стычки с Волдемортом, это тоже бы стало тем чёртовым последствием. Малфою не получилось выйти сухим из воды. И он не заслуживает её жалости.

Паркинсон улыбается — она влюблена в Малфоя, и так было всегда. Все, у кого в Хогвартсе имелись глаза, могли это заметить. Пэнси бы не раздумывая отдала за Малфоя жизнь, а ещё быстрее выскочила бы за него замуж. О привязанностях самого Малфоя известно меньше, но, говорят, трахать он предпочитает других, а спать — в постели с Паркинсон. Ну, или что-то в этом роде. Гермиона не делает вида, будто ей известны подробности их взаимоотношений, но пытается угадать, когда занять себя совсем нечем. Она в курсе, что в Хогвартсе, пока Пэнси строила глазки и сладко улыбалась, Малфою делали минет в подсобках. Возможно, он был просто бесчувственным изменником. А может, Пэнси была влюблена в человека, который брал, что хотел, но отказывался от всего, что могло бы причинить ему боль — например, от любви.

Судя по тому, как Паркинсон перекатывает в пальцах пузырёк, Малфой получил дозу обезболивающего зелья и отрубился неожиданно для самого себя. Гермиона сомневается, что он может позволить себе беспечно спать на виду у людей, которые являются союзниками, но вместе с тем и врагами. Пэнси выглядит так, будто безмерно наслаждается этим моментом тишины и спокойствия, и Гермиона решает не вмешиваться.

У неё ещё будет время сообщить ей, что завтра утром они уходят вместе.

День: 206; Время: 20

— Рон, с моей ногой всё нормально. Я совершенно здорова.

— Я ничего о ней и не говорил.

— Ох, но ты так странно смотрел.

— Я думал.

— Ох.

— Что-то новенькое? — ухмыляется Симус.

— Ты о чём?

— Он — думает.

— Отвали, Финниган, — огрызается Рон, и его реакция слишком агрессивна для такой мелочи.

Гермиона дожидается, пока Симус уходит, и наклоняется над расположившейся между ними шахматной доской.

— Что случилось?

— Ничего, — выплёвывает Рон, отталкивает стул так, что тот переворачивается, и летит к выходу, словно ребёнок.

— Рон! — Гермиона вскакивает, и друг замирает, спиной к ней.

Его голова опущена, он трёт ладони о штанины, как всегда в минуты нервозности. Гермиона отсчитывает секунды, потому что знает, происходящее сейчас важно и не сулит ничего хорошего.

— Я ухожу.

Ей приходится сделать над собой усилие, чтобы заставить связки работать.

— Что?

— Я… — Рон поворачивается к ней лицом — ему всегда хватало храбрости смотреть собеседнику в глаза во время любого разговора. — Я ухожу, Гермиона. К Гарри. Я буду теперь с Гарри.

Она смотрит на него, моргает и снова пялится. Они не могли выяснить местоположение Гарри в течение нескольких месяцев. Рон никогда даже не заикался о том, что хочет покинуть её. Бросить здесь. Здесь.

— Ты… почему? — она трясёт головой, глотая горячий воздух.

— Не знаю. Люпин в курсе, что я не против… честно, и думаю, Гарри нужен там кто-то или что-то, — Рон пожимает плечами, его щёки горят румянцем, а сам он слишком сосредоточен на том, чтобы хотя бы раз в жизни быть деликатным.

Потому что он нужен Гарри. Друг, и это Рон, а она останется здесь. Они оба уйдут и бросят её теперь одну.

— Ох.

— Гермиона, я… — он делает шаг вперёд. — Я спросил, можешь ли ты пойти, но они не поддержали эту идею. Я имею в виду… Я… ему нужен кто-то. Иначе я бы остался. Но я не могу бросить его — он совсем один.

Он. Она. Они все чуть-чуть одиноки в этот самый момент. Заперты каждый в своём углу.

— Всё в порядке, Рон.

Он знает, что это не так — по крайней мере, должен, — но наклоняет вперёд голову тем особым движением, которое означает, что Рон принимает её ответ.

— Уверена?

— Ага, — Гермиона пожимает плечами, потому что всегда была готова на самопожертвование, а Гарри сейчас намного важнее, чем она.

Вообще-то, так было всегда. Он — Избранный. Мальчик, которому предначертано спасти их всех. Рон — лучший друг. А она девочка, которая… что ж, Гермиона не знает. Понятия не имеет, как правильнее себя назвать, но уверена, что любит их обоих, и пусть уж лучше одна будет она, чем Гарри. Он нуждается больше. Гермиона всегда стремилась сделать ради друга всё, что было в её силах. Дать им обоим то, что нужно.

От одежды Рона тянет холодом, он пахнет жиром и мятой, но это всё равно приятно. Он одновременно и напряжён, и мягок, ему непривычно прижиматься к ней так тесно, хотя Гермиона может припомнить то время — совсем смутно, — когда это было лучшим ощущением в целом мире.

— Тебе надо в душ, — бормочет она ему в грудь, почти утыкаясь носом в подмышку.

Она чувствует, как твердеют его мышцы, и Рон сжимает её так крепко, что дышать почти невозможно.

— Я пахну?

Нет, по крайней мере, ничем плохим, и Гермиона выдаёт себя, обхватывая его шею руками.

— Да.

— Хорошо. Значит, после отъезда от меня здесь что-то останется, — Рон отпускает её, потому что хоть он и чувствительный, но не любит казаться слишком нежным.

Гермиона едва не даёт языку волю и не говорит, что он в любом случае останется с ней, однако решает, что в этой войне и без того хватает грусти.

— Когда ты уходишь?

— Через несколько часов.

Она кивает и отрывает свой взгляд от ковра.

— Ладно.

========== Два ==========

День: 217; Время: 18

Гермиона разрабатывает систему. Далеко не идеальную, а, по мнению некоторых, просто ужасную, но зато свою собственную и большую часть времени эффективную.

Швыряй заклинание и жди.

Гермиона всегда делает всё возможное, чтобы разглядеть опознавательные знаки и быть уверенной в том, кто перед ней: Пожиратель Смерти или друг. Но когда ситуация ухудшается и ничего нельзя определить, у неё нет выбора, кроме как сначала оглушать Ступефаем, а потом уже проверять. Она давно поняла, что в разгар боя времени на колебания нет.

Те, кто уже обратили внимание на её своеобразную тактику, пока ничего ей не сказали. Реакция попавших под заклинание людей… разнообразная. Кто-то относится с пониманием, но, чем выше ранг бойца, тем меньше вероятность избежать гнева.

Она озвучивает свою проблему на различных совещаниях и лично разговаривает с Тонкс и Грюмом. Никто ничем не может помочь, у неё лишь уточняют, не хочет ли она покинуть Орден (реплика не особо терпимого Грюма). Так что, как и все остальные вокруг, Гермиона приспосабливается к окружающей обстановке ради выживания.

Швыряй заклинание и жди.

Гермиона катится по земле и ругается: проклятие пронеслось так близко, что даже обожгло кожу. Слава Мерлину, Пожиратели пользовались Авадой намного реже, чем ей представлялось. Гораздо больше им нравилось сначала помучить.

Она вскакивает на ноги — менее проворно, чем это удаётся большинству её соратников, и целится в том направлении, откуда прилетело заклинание. Она дезориентирована, но умудряется атаковать и поразить своего противника. Воздух здесь слишком чист, и Гермиона бежит в поисках укрытия. Тот дым, что появляется из-за чрезмерного использования палочек и вследствие наносимых разрушений, оказывается и врагом, и другом, но Гермиона отчётливо понимает это только тогда, когда видимость вокруг улучшается.

На её пути вырастает какой-то силуэт, и уже в следующую секунду она оглушает его заклятием. Гермиона не может определить, в какую сторону смотрит фигура, но времени на размышления нет.

Она крадётся вперёд, высматривая признаки постороннего присутствия. Получается отвратительно — кажется, будто шаги чересчур громкие, и Гермиона задерживает дыхание, чтобы не было слышно, как лёгкие втягивают воздух. Но это плохая идея, и в тот момент, когда её тело начинает отчаянно нуждаться в кислороде, судорожный рваный вдох звучит гораздо громче.

На женщине, лежащей на земле, нет ни капюшона, ни маски, но и на рукаве не видно никаких опознавательных знаков. Один из авроров уже совершил такую ошибку, и теперь он мёртв. Впоследствии им крепко вдолбили в голову: не все сражающиеся на стороне Волдеморта были Пожирателями Смерти. Находились и просто сторонники, которые каким-то образом узнавали про битву, и бойцы, ещё не получившие Метку. Кроме того, несколько раз Пожиратели откидывали свои примечательные капюшоны, стараясь выдать себя за союзников. Никому нельзя было верить, если на руке человека отсутствовала орденская или оранжевая повязка.

Она не знает, что именно наводит её на мысль о чужаке, если, конечно, причина не в природном любопытстве и стремлении проверять всё и вся. Но когда Гермиона видит его, дыхание перехватывает так, что лёгкие обжигает, и она заходится кашлем. Оглушающий грохот в окружающей их тишине. С первого раза заклинание не выходит, но, когда Люциус понимает, что к чему, и поднимает свою палочку, она умудряется произнести Ступефай прежде, чем Малфой договаривает то, что собирался.

Она неверяще смотрит, как противник падает, и продолжает яростно кашлять в рукав, но не отводит широко распахнутых глаз. Почти ждёт, что вот сейчас он поднимется и отправит её в ад. Гермиона нервничает сильнее, чем во время открытого сражения, и совершенно не понимает, что ей делать с собой. Или с ним.

Нужно кого-нибудь найти? Уведомить Орден или вышестоящих магов? Убить его?

Она украдкой оглядывается вокруг и поднимается с земли. Когда Гермиона выпрямляется, сердце бешено стучит, потому что враг знает — она идёт к нему. Это Люциус Малфой, и он знает, что она приближается. Оцепеневший и ждущий всего в десятке шагов от неё.

Но на деле всё не так. Гермиона моргает двадцать секунд кряду, прежде чем оказывается в состоянии пошевелиться. Её встречает перекошенное злостью лицо Драко Малфоя, и честно говоря, ей следовало бы догадаться раньше. В конце концов, Люциус в Азкабане. А Драко был достаточно близко, чтобы Гермиона могла рассмотреть оранжевые концы крепко повязанной ленты, сообрази она взглянуть хоть на что-то, кроме светлых волос.

— Вот чёрт, — бормочет она и касается этих самых концов, дабы окончательно удостовериться.

Она подумывает оставить Малфоя так — в конце сражения его кто-нибудь найдёт, но прекрасно понимает: это будет хуже того, что она уже натворила. Гермиона стоит и пялится на его нелепую позу ещё пару секунду, а затем снимает заклятие.

Он движется молниеносно. Намного стремительней, чем Гарри, Рон или любой другой, кто не использует метлу. Малфой быстр настолько, что Гермиона оказывается на земле прежде, чем понимает, что причина падения в нём, а не в стороннем заклинании. Сам он появляется в поле её зрения чуть позже, но она всё равно не успевает откатиться в сторону.

Его колени — тяжёлые и костлявые — вжимаются в её бедра. Его рука — на её груди, и, без сомнения, Малфой чувствует дикое биение её сердца, палочка впивается в кожу на её шее. Его лицо искажено презрительной гримасой, а глаза такие тёмные, что в голове мелькает мысль: стальной серый цвет радужки холоден и вместе с тем так же горяч. Волосы лезут Малфою в глаза, ветер развевает светлые пряди.

— Что. Мать твою. Ты творишь? — он просто кипит от ярости.

— Я приняла тебя за другого, — вспыхивает в ответ Гермиона, потому что Малфой должен понять — она не Паркинсон, не одна из его подружек, и не будет терпеть его ругань.

Кто именно имеется в виду, объяснять не надо, его лицо озаряется пониманием и тут же мрачнеет. Гермиона сопротивляется болезненному движению его коленей, отпихивает его неподвижное плечо и втыкает палочку в основание горла. Они смотрят друг другу в глаза и видят там только обоюдную жгучую ненависть.

— Если ты не в состоянии разглядеть большую, яркую, оранжевую тряпку на моей руке, Грейнджер, тебе здесь не место.

— Можно поспорить, что это тебе с ней здесь не место, — учитывая ситуацию, она кричит слишком громко, но её тошнит от Драко Малфоя, указывающего, где ей быть.

— Вот оно что? Специально меня оглушила, злишься, что я тут, и не смогла удержаться от этой нелепой, больной идеи, пришедшей тебе в голову?

— Умоляю тебя, Малфой. Ты не стоишь даже движения палочкой. А если бы стоил, это было бы не Оглушающее заклятие — я бы отправила тебя туда, куда ты отправил Дамблдора. И где тебе самое место, — она шипит сквозь зубы, до упора вдавливая палочку ему в горло.

Лицо Малфоя кривится ещё больше, он наклоняется вперёд, вжимаясь сильнее, и Гермиона знает: то, что он сейчас произнесёт, будет ужасно. Он открывает рот, его глаза горят ожиданием, которому не суждено оправдаться.

— Можете мне объяснить, почему вы лежите тут посреди битвы, наставив друг на друга палочки? — мелькает оранжевая лента, а отдалённо знакомое лицо перекошено от злости и неприязни.

Малфоя стаскивают с неё, но он не сразу расцепляет пальцы на её рубашке и тянет Гермиону за собой. Едва заметив это, он отшвыривает её обратно на землю. Разворачивается, отпихивает схватившего его мужчину, и лишь секунды отделяют Малфоя от того, чтобы не высказать всё, что он думает.

Раздается крик, и аврор падает, мёртвый. Малфой затравленно крутится, и с его губ срывается отнюдь не Ступефай, а Авада Кедавра. Гермиона пялится на него с земли, всё ещё задыхаясь и слушая его тяжёлое дыхание.

Он облизывает губы, опускает палочку и смотрит прямо на Гермиону — убийца. Малфой испуган, но это не тот шок, который испытываешь, произнеся Непростительное в первый раз. И Гермиона понимает, даже если это всего лишь второй случай, он слишком спокоен. Пусть Гарри был прав, говоря, что на той башне Малфой не зашёл настолько далеко, чтобы кого-нибудь убить, но вот сейчас это утверждение было бы ошибкой.

Малфой отворачивается и исчезает за дымной завесой, оставляя её с двумя трупами и кашей в голове.

День: 238; Время: 8

Джинни — одна из самых сильных девушек, которых знает Гермиона, но слишком молода и полна надежд даже по её меркам. У неё крутой нрав и яркая внешность, помогающие создавать хорошую видимость. Но Гермиона наблюдает за подругой и видит, как от нехватки новостей о Гарри и Роне ту ломает снова и снова. Джинни жаждет получить хотя бы письмо, и это волнует её гораздо сильнее, чем она хочет показать.

Она любит Гарри. Всегда любила. Но на войне нет места такому чувству, и Гермиона начинает это понимать. Джинни спит с Симусом в ту ночь, когда Финниган оказывается подшофе, а она…

Что ж, Гермиона не уверена, зачем Джинни так поступила. Может, это была своего рода месть за причинённую боль, а может, взыграло любопытство… Тем не менее, помятая и растрепанная, подруга вылетела из спальни в два часа ночи.

Она заперлась в своей комнате и проплакала три дня подряд. К тому моменту, как Фред с Джорджем прознали о случившемся, Симус был уже далеко. И слава Мерлину, что Молли, Артур и другие старшие братья остались в неведении.

Она стоит на пороге комнаты Гермионы — в лунном свете её волосы полыхают оранжевыми и красными бликами. Стрелки на часах застыли между тремя и четырьмя часами утра, тянется пятый день с тех пор, как Гермиона вернулась. Вечером ей нужно обратно в Малфой-мэнор, и только Бог (или Грюм) знает зачем.

Джинни движется размеренно, как на автомате, но, не сдержавшись, падает на кровать, зарываясь под одеяла. Обычно Гермиона поворачивается спиной к тем людям, с кем делит постель, — она терпеть не может, когда ей дышат в лицо. Но этот случай исключительный, и она обвивает рукой хрупкие плечи.

Джинни такая холодная, будто только что вернулась с улицы, и Гермиона с трудом может уловить биение жизни под этими косточками. Она легонько пощипывает кожу на лопатках у подруги так, как той нравится, и придвигается ближе, чтобы устроиться вдвоём на одной подушке.

— Он не должен узнать, — Джинни снова начинает плакать и крепко обнимает Гермиону.

Та обхватывает голову подруги и пропускает длинные рыжие пряди сквозь пальцы. Она даёт Джинни выплакаться, сверля глазами чёрную стену, которая при свете дня окажется голубой.

— Он всё узнает, — шепчет Джинни, уверенная в том, что говорит.

— Он поймёт, — со временем. — Всё хорошо.

Джинни трясёт головой у плеча Гермионы.

— Нет, нет.

— Будет хорошо.

И Джинни замолкает.

День: 239; Время: 12

Молли и Артур изо всех сил стараются заставить их позабыть о проблемах и почувствовать дух Рождества. Поначалу выходит не очень — отсутствие Гарри и Рона не так-то легко игнорировать, к тому же Джинни слишком явно расстроена и полна сожалений. Но всё постепенно налаживается, когда Гермиона заставляет себя перестать сравнивать эти дни с прошлыми праздниками и концентрируется на том хорошем, что есть в настоящем.

Она счастлива, что находится рядом со всеми ними.

День: 245; Время: 19

Гермиона улыбается Ханне, Чо и Джастину — тем, кто сейчас в этом доме отмечают наступление Нового Года. Её щеки раскраснелись от вина, и она надеется, что этот год принесёт с собой перемены.

День: 256; Время: 10

Вокруг дым, дым и кровь. Кровь повсюду. На её руках, одежде. И Гермиона чувствует, как на лице запеклась корка. От этого тошнит, и её выворачивает прямо на свои новые ботинки. Она сплёвывает снова и снова, стараясь избавиться от свисающих нитей слюны и отвратительного привкуса во рту, но ничего не помогает.

Она глубоко дышит — ободранная глотка горит, а дыхание застревает в груди. Ступни ничего не чувствуют, и Гермиона спотыкается о саму себя, о землю, о тело. Труп ещё тёплый, хрустит и хлюпает под её ногой. Под всей этой кровью и маской он мёртв, но Гермиона всё равно шарахается в сторону. Её снова тошнит, и, отхаркивая рвотные массы, она смыкает веки, затем открывает их и видит безжизненные карие глаза, уставившиеся прямо на неё. Они напоминают ей о дяде Генри и том мёртвом олене, которого родственник повесил в своём гараже и который пялился на неё сверху глазами-стекляшками.

Она цепляется пальцами за траву и грязь и ползёт. Ползёт, пока не собирается с силами, чтобы подняться на ноги и побежать. Гермиона бежит, бежит, сквозь дым, запах серы и тёмной магии. В груди и горле что-то щёлкает, когда она задерживает дыхание, давясь слизью и желчью, и сердце кажется тяжеленным булыжником.

— Господи, помоги мне. Я просто… домой. Нужно… Господи.

Её вот-вот накроет истерика, Гермиона это понимает, слёзы застилают глаза, лишая зрения, и она мчится, не разбирая дороги.

Сквозь серую завесу она различает сначала чьё-то движение, а потом очертания капюшона. Фигура оседает на землю, Гермиона опускает палочку и продолжает свой бег. Её кожа покрыта ранами, рубашка пропитана кровью, которая неиссякаемыми ручейками течёт с головы. Всё кругом вертится, будто в головокружительном сне.

— Помогите, — она старается, кричит, потому что не может найти целителей взглядом. — Помогите.

Помощь нужна не ей, а незнакомому мужчине, на чьём рукаве виднеются оранжевый цвет Ордена и красные пятна. Мужчине, который умирает, выдувая кровавые пузыри, и который не хочет, чтобы Гермиона выпускала его руку.

— Помогите мне! Помогите, пожалуйста! Блин! Блин, — она резко дышит и крутится на месте. — Чёрт. Чёрт. Чёрт.

Её дыхание ускоряется, ещё и ещё, и у неё начинается гипервентиляция. Гермиона вбирает в лёгкие воздух, тянется, чтобы за что-нибудь ухватиться, но пальцы цепляют пустоту.

— Человек! Здесь… человек… — глаза начинают закатываться, и она раскрывает веки шире, но это не помогает. — На помощь.

Мир вокруг кренится, подскакивает вверх и вправо, и весь воздух, который ещё остаётся в Гермионе, беспрепятственно — вш-ш-ш — выходит наружу. Темнота накрывает прежде, чем она успевает сделать хотя бы ещё один вдох.

Паркинсон. Едва Гермиона распахивает глаза, перед её лицом маячит Пэнси Паркинсон. Казалось, небытие длилось вечность, и, напрягаясь, она видит вспышки событий, но ей трудно определить, сон это или случившееся на самом деле. Суть в том, что она потеряла сознание, и теперь над ней возвышается Паркинсон, которая её топит.

Да, топит. Кругом вода, которая накрывает с головой и заливается в горло при попытках вдоха. Гермиона задыхается и давится, теряя последние крупицы кислорода. Она вцепляется в чужие ладони на своих плечах и пытается их поцарапать, но ногти короткие и не могут повредить кожу. Тогда она тянет и дёргает, крепко сжимая пальцы на хрупких запястьях Паркинсон.

Гермиона хватает ртом воздух и начинает кашлять. Кашляет так долго и надрывно, что гортань обжигает огнём. Это победа или что-то в этом роде — ведь она может дышать уже чуть легче. Паника всё ещё сильна, но это ничто по сравнению с тем страхом, что искажает черты нависающего над ней лица.

Гермиона отводит руку, чтобы добраться до него, но в этот самый момент Паркинсон убирает ладони. И бьёт Гермиону по щекам снова и снова так сильно, что та ударяется о край ванны.

Ванна.

Гермиона медленно моргает, таращась на жёлтый битый фаянс. Розовая от крови вода волнами плещется у самого подбородка. Её кровь. И чистые руки Пэнси Паркинсон в этой грязной воде.

Она потихоньку втягивает воздух и приподнимает тяжёлую голову — кажется, будто её саму смыли этими волнами. Хлюпает вода, и Гермиона в шоке переводит взгляд на Паркинсон.

— Всё нормально, Грейнджер, — шепчет та, и Гермиона понимает, что они обе плачут.

Скованность в груди поднимается по глотке вверх, вырывается на выдохе резким треском, и Гермиона всхлипывает. Жалкие, рваные звуки, которые отражаются эхом от плитки, — её голова снова падает на край ванны. Глаза фокусируются на потолке, покрытом мокрыми пятнами, а пальцы крепко стискивают ткань джинсов.

— Господи, — Гермиона помнит того мужчину и падение, но не знает, было ли это на самом деле, или она окончательно сошла с ума на этой войне.

— Всё хорошо.

Вовсе нет.

— Где я? Где…

— Ты в убежище в Сосновой Роще. Они принесли тебя сюда после… Думаю, ты участвовала в битве. Здесь есть ещё бойцы оттуда, и та женщина… Тонкс. Тонкс скоро вернётся.

— Я не помню, — выдыхает Гермиона, подносит кажущиеся чужими руки к лицу и качает головой. — Не помню.

— Ты была в шоке, Грейнджер. Ты… металась по всему дому, билась о стены и кричала… — она слышит бормотание, слова, доносящиеся словно издалека. — Мне пришлось ударить тебя, чтобы ты не нанесла себе ещё бóльшие увечья.

— Почему… — Гермиона трясёт головой, потому что не может сообразить, как Паркинсон, чистокровная элита, могла о ней беспокоиться. — Спасибо.

Спасибо, потому что как — не имеет значения. Важно только то, что Пэнси сделала. Она помогла и заслуживает за это признательность.

Гермиона пытается подняться на ноги, и Паркинсон вынуждена ей помочь. Чувство такое, будто основные моторные функции утрачены. Но есть боль. В голове, спине, руках, везде. Везде.

Гермиона забывает об этом сразу, как только её взгляд падает на дверной проём за плечом у Пэнси. Ей требуется несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и сообразить, что там действительно стоит Малфой. Он небрежно прислонился к косяку, его поза расслаблена, а лицо бесстрастно. Когда Гермиона смотрит на него, он ухмыляется, окидывает её оценивающим взглядом и переводит глаза на Паркинсон.

— Я вообще не понимаю, почему тебя это заботит. Тот факт, что Грейнджер свихнулась, не должен становиться твоей проблемой.

Паркинсон убирает за ухо пряди волос и вылезает из ванны, не обращая на Драко внимания. Тот выпрямляется, и недовольно смотрит, как Пэнси неловко помогает Гермионе выбраться.

Она смущена и краснеет как ненормальная, потому что ей нужна помощь, она оказалась в такой неприятной ситуации, и Малфой стал этому свидетелем.

— Ты никогда ничему не учишься, Пэнси.

— Пошёл вон, — огрызается та.

— Пошёл вон? — в его голосе столько ярости, что даже у Гермионы по плечам бегут мурашки.

Паркинсон замирает и облизывает губы, глядя прямо на Малфоя. Тот, злобно зыркнув, медленно кивает и отходит от двери, двигаясь рвано и резко. Гермионе почти интересно, что здесь сейчас произошло, но не так чтобы очень сильно, и Пэнси помогает ей выпрямиться до того, как она начинает двигаться сама.

День: 274; Время: 22

В заднем кармане Гермиона хранит сложенное письмо от Гарри. Она носит его с собой везде. После душа перекладывает из грязной одежды в чистую. Иногда она даже чувствует исходящее от бумаги тепло. И постоянно проверяет её сохранность.

Невилл терпеливо ждёт, пока Гермиона засовывает руку в карман, чтобы коснуться острых уголков. Просто на всякий случай. В соседней комнате орут друг на друга Пэнси и Анджелина: всё началось с пакета чипсов, но постепенно переросло в ссору, как-то касающуюся бывшего парня Джонсон. Невилл смущён присутствием Паркинсон и Малфоя и сообщает Гермионе, что это всего лишь второй раз, когда он оказывается вместе с ними в убежище. Гермиона же сбилась со счёта, сколько ночей она проспала с этими двумя под одной крышей, хотя понятия не имеет, почему так получается.

Как бы то ни было, обычно они избегали друг друга. Если не считать пары стычек с Малфоем по поводу завтрака и теории Дарвина и обмена несколькими вежливыми словами с Пэнси, слизеринцы держались обособленно. Пэнси и Малфой, та ещё парочка. Обычно Гермиона бродила по дому, демонстрируя, что не станет в их присутствии прятаться, а они не выходили из своих комнат (или комнаты). Повернуть за угол и столкнуться с ними — всегда оказывалось неожиданностью.

Конечно, если только Гермиона не встречала друзей. Бывшие товарищи по факультету вели себя хуже всего. Особенно Симус и Дин. Для ребят, страдающих от сдерживаемой агрессии, Малфой служил красной тряпкой. А тот не особо из-за этого переживал, что вылилось в ряд дуэлей и банальных драк, которые Гермиона с Пэнси уже привыкли разнимать.

Из гостиной слышится треск, и Невилл резко вскидывает голову, встречаясь с подругой глазами. За считанные секунды они вскакивают на ноги и несутся в соседнюю комнату.

— Ну давай! Давай, сука! Ударь меня! И оглянуться не успеешь, как я упеку тебя в Азкабан. Они ждут. Одна мелочь, и с тобой покончено. Пожирательская подстилка! Ты…

— Я убью тебя…

— Что? Что? Это угроза? Похоже, моя жизнь в опасности! Надо связаться с Грюмом, пусть знает, что ты ненормальна и представляешь…

— О, да ты не можешь сразиться со мной? Я думала, ты гриффиндорка, сука! Трусиха! Боишься! А? — Пэнси орёт и рвётся вперёд, пытаясь отодрать чужую ладонь от талии.

Но это бесполезно, потому что Малфой её не отпускает. Наоборот, он пятится назад, оттаскивая сопротивляющуюся подругу. Идёт медленно, позволяя соперницам продолжать перебранку, и с ухмылкой смотрит на Анджелину. Смотрит, как на лягушку, загнанную в угол трёхлетним малышом, и в его взгляде не заметно жалости.

— Трусиха! Ты… — начинает Пэнси, и Анджелина с криком бросается на обидчицу, но какой-то парень ловит её за руку.

Малфой приседает и приподнимает Пэнси. Та вырывается, кричит и отбивается локтями, но он обхватывает Паркинсон второй рукой и быстро утаскивает в спальню.

— Итак, — Гермиона поворачивается к Невиллу, едва дверь в комнату захлопывается и раздаются яростные вопли Пэнси, — моя очередь, верно?

День: 291, Время: 17

Симус касается бедра Гермионы так, что её желудок совершает кульбит — и это то чувство, которое мужчина никогда не должен вызывать у женщины. Она думает о Роне — о последнем, кто пытался так делать, — и о Джинни, которая до сих пор болезненно выглядит при малейшем упоминании ирландца.

Воздух снаружи светел и свеж, и она сидит в одиночестве до тех пор, пока не заходит солнце, размышляя о друзьях, сексе и о том, как часто теперь сталкиваются первое и второе.

День: 304; Время: 18

Гермиона знает: ей надо было отослать свои поздравления с днём рождения ещё три месяца назад, если она хотела, чтобы Рон получил их вовремя, но у неё есть уважительные причины, почему в этот раз она спланировала всё не столь успешно, как обычно.

День: 306; Время: 7

Когда Гермиона входит в дом, последнее, чего она ждет от Малфоя, — это злость. Направленная на неё, конечно же, — ведь она даже ходит неправильно или что-то в этом роде, но не на Паркинсон.

Уставшая и измученная битвой Пэнси успевает только протестующе и удивленно пискнуть, как Малфой хватает её за руку и зашвыривает в спальню. Гермиона изумлённо замирает, но Драко на неё не смотрит, устремляется в комнату и с грохотом захлопывает за собой дверь.

Она не знает, стоит ли ей ворваться и защитить ту, кто не только помог ей той ночью, но ещё и несколько раз выручил за последние дни, или же просто сесть и подождать. Гермиона выбирает последнее, потому что отношения Малфой-Паркинсон её не касаются.

Тем не менее она волнуется, поэтому на всякий случай остаётся в коридоре. Малфой лишь единожды повышает голос — приглушённый, глубокий, а кричит именно Пэнси. Но Гермиона знает Малфоя, и сейчас в её голове звучат жестокие слова, произнесённые мягко и бархатно. Когда он взбешён до предела, то говорит тихо. Это звучит угрожающе — хочешь-не хочешь, а внимание обращаешь, и, скорей всего, Малфой это понимает.

Он распахивает дверь так, что ручка врезается в стену и пробивает штукатурку. Закрывать створку Малфой не считает нужным, напряженное тело трясётся от гнева, пока он шагает по коридору и скрывается из вида. Секундой позже дверь захлопывается, и в тишине Гермиона может различить всхлипы Пэнси.

Ей нужна пара мгновений, чтобы собраться, прежде чем она заглядывает в комнату. Никаких повреждений у Пэнси не видно, она сидит на кровати, сцепив на коленях ладони.

— Ты в порядке?

— Отвали.

Будь это Джинни или даже Лаванда, она всё равно бы зашла. Но это Паркинсон, поэтому, после недолгих колебаний, Гермиона направляется в ванную комнату, чтобы принять горячий душ.

День: 324; Время: 1

Гермиона лежит и пялится в потолок, больше подслушивая, чем размышляя. Стены тут тонкие, и она отчётливо слышит, как дальше по коридору орут друг на друга Дин и Малфой. Гермионе было интересно, как быстро Малфой взорвётся, и вот теперь тот в бешенстве.

Он кричит про ту ночь на башне и про выбор, а Гермиона думает, как три недели назад Лаванда говорила ей о том же самом и в таком же ключе. Тогда Гермиона решила, что Браун хочет объяснить своё желание переспать с Малфоем, но возможно, она просто не так поняла.

Вы станете винить ребенка за то, что он поступает так, как того требует отец, когда этот самый ребенок уже достаточно взрослый, чтобы принимать собственные решения? Если человеку всю жизнь демонстрировали лишь одну правду, вы станете обвинять его в предубеждении и необъективности, пусть никто никогда и не объяснял ему другой стороны вопроса? Продолжите ли вы обвинять мальчика, который, несмотря на то, с чем столкнулся, не пошел до конца? И, по-видимому, сейчас делает всё возможное, чтобы как можно скорее исправить свою ошибку?

Наверное, да. Ведь в результате его поступков другой человек всё равно умер, верно? И, возможно, поэтому Дин впечатал свой кулак в аристократическую челюсть Малфоя. А Гермиона осталась в кровати и ничего не предприняла по этому поводу.

День: 360; Время: 11

Она в буквальном смысле слова спотыкается о Малфоя — яркий свет слепит глаза, а ноги плохо держат от усталости. Драко сильно обгорел на солнце, а терпкий запах крови и пота свидетельствует о том, что лежит он тут очень давно. Кровь струится из уголка его рта, пачкая светлые волосы. Его зубы окрашены в розовый, и когда Малфой смотрит на неё, Гермиона не уверена, что он её видит.

В нескольких дюймах от него лежит мёртвый человек, чью голову покрывает мятый черный капюшон. Тело Малфоя колотит от перенесенного Круциатуса, и, похоже, заклинание его парализовало.

— Малфой? Малфой, ты меня слышишь? Следи за моим пальцем.

Его брови опускаются, слова булькают в горле, когда он пытается говорить, но лишь сильнее харкает кровью.

Она переворачивает его на бок, кровь, такая же красная, как и у неё, стекает на землю, собираясь в углублении. Ладони Гермионы тёплые, но ей всё равно кажется, что рубашка Малфоя невероятно горяча. Она поднимает руку и пытается отереть пот со своего лица, чувствуя трение обожжённой кожи о ткань.

Но это ничто по сравнению с Малфоем. Он свекольно-красного цвета и к тому же мокрый насквозь.

Гермиона перекатывает его обратно на спину, и он резко дышит ртом — живот втягивается и поднимается в такт.

— Ладно, хорошо. Очень хорошо, Малфой. Сейчас, я только… Я не знаю…

Она трясёт головой, потому что помнит только базовые медицинские заклинания, которые сейчас ничем не могут помочь. У неё в кармане есть обезболивающее зелье, и она выхватывает пузырёк, срывая крышку большим пальцем.

— Ладно, я собираюсь влить… — его рот закрывается, и она старается разжать ему губы. — Я всего лишь хочу влить в… Это поможет тебе, Малфой. Это чтобы унять боль, ладно? Обещаю. Только…

Он не слушается, и у неё нет выхода, кроме как заставить его, дёргая и сжимая подбородок. Ярко-зелёная жидкость вливается в рот, прежде чем Драко захлопывает его. Гермиона ждёт, но Малфой не глотает. Он медленно и размеренно дышит через нос, пока зелье булькает у него во рту.

— Малфой! — она снова вытирает лицо — от пота начинает жечь глаза — и оглядывается вокруг. — Просто глотай! Оно только поможет, можешь убить меня, если это не так. Ладно? Обещаю.

Он моргает, сосредоточенно глядя ей прямо в глаза — ей кажется, он убьёт её в любом случае, — и по-прежнему не глотает.

— Просто… — она замолкает. — Ты можешь глотать? В горле тоже спазм? Это… Господи.

Она обхватывает голову Малфоя одной рукой и приподнимает на несколько дюймов, вторая ладонь массирует его горло — Гермиона видела, так однажды делал Люпин. Её трясёт от усталости и нехватки знаний, но всё не так важно, ведь это лишь обезболивающее зелье. Оно не спасёт его жизнь. И Гермиона отдаёт себе отчёт в том, насколько Малфой сейчас зол и как насмехается над ней про себя — и от этого её щеки краснеют ещё сильнее.

— Всё хорошо. Хорошо, — шепчет она и опускает Драко обратно. Её рука дрожит, когда она сдавливает его подбородок и поворачивает голову.

Зелье вытекает, мешаясь с кровью, и, когда Гермиона вновь поворачивает Малфоя, его взгляд совсем другой. Он смотрит так, будто она немного не в себе, и в его глазах мелькает что-то, чего она не понимает. Возможно, Гермиона уже сотни раз видела подобное выражение, но никогда на этом лице, и это всё меняет.

— Хорошо. Хорошо. Хорошо, — повторяет она, снова осматриваясь кругом.

На место атаки Орден накладывает антиаппарационные чары, чтобы Пожиратели Смерти не сбежали. У всех авроров и членов Ордена на случай непредвиденной ситуации есть специальные портключи. Гермиона достаёт из кармана свой — обёрнутую в шарф зажигалку — и вжимает его Малфою в ладонь. Крепко стискивает его пальцы и, как только раздаётся щелчок, вытягивает ткань. Запоздало вспоминает, что у Малфоя должен быть свой ключ, и стоило бы воспользоваться им, но теперь уже поздно.

Его глаза широко распахиваются, наверное, от удивления, она кладёт шарф с написанным на нём своим именем ему на грудь, и отшатывается прежде, чем Малфой исчезает. В случае экстренного отхода они должны знать, что у неё нет портключа.

Она смотрит на кровь Малфоя на земле, на то место, где он лежал, и на красные липкие пятна чистой крови на своих пальцах. Уже секунду спустя Гермиона заставляет себя подняться и, схватив палочку, движется вперёд.

День: 365; Время: 2

Паркинсон сидит на той самой нижней ступеньке крыльца, на которой Гермиону вчера утром ловил Ли Джордан — хилая деревяшка была ненадёжной.

Гермиона не знает, караулит ли Пэнси Малфоя, или сидит тут бесцельно, но дверь всё равно скрипит, и Паркинсон реагирует так, будто всё это время ждала именно её — даже не шевелится.

— Всё по-другому, да? — Гермиона имеет в виду то ли войну, то ли темноту и ночную тишину, но Паркинсон поднимает руку к волосам.

— Ты заметила?

И тогда Гермиона видит, что прическа стала короче, и думает: возможно, Паркинсон не тот человек, с кем стоит говорить о чём-то другом.

— Да. Красиво.

Пэнси не отвечает, и сначала Гермиона чувствует неловкость, а потом просто теряется в своих мыслях о том, что пролетел уже целый год.

День: 397; Время: 5

Рон не пишет ей в течение трёх недель, ещё две она просто не может забрать письмо. Эта записка — то, чего Гермионе так долго не хватало, ведь прошло четыре недели с того момента, когда она видела хоть одно знакомое лицо.

Бумага чистая лишь местами, и в основном заляпана так, что Гермиона не может разобрать слов, но вчитывается снова и снова, пока не понимает, о чём речь, и затем засовывает письмо в карман — туда, где лежат весточки от Гарри.

День: 400; Время: 23

— Я должен был догадаться, что увижу тебя тут с высоко задранным носом, Грейнджер. Ну, и как дышится с самодельного пьедестала?

— Прошу прощения? — Гермиона не понимает, как то, что она заглядывает в холодильник, соотносится с поднятым носом.

— Друзья уже похвалили тебя? Гермиона Грейнджер, милая маленькая магглорождённая, спасает большого плохого сына Пожирателя Смерти. Школьного задиру. Мерзкого хорька. Как же она заботлива и внимательна!

Она дважды моргает, разглядывая странный соус в банке, затем подаётся назад и смотрит на Малфоя поверх дверцы.

— Я даже слова никому об этом не сказала…

— А тебе и не надо было. То, как ты целый день тут бродишь, будто тебе метлу засунули в задницу и позвоночник не гнётся, говорит за тебя всё. Думаешь, выше меня, да? Считаешь себя лучшим человеком…

Гермиона морщит нос от этого странного пренебрежения в его голосе и злости на лице.

— Малфой, ты пьян?

— Чёрт, Грейнджер. Должно быть, в твоих глазах я абсолютное зло. Пьянство. Это нарушает один из важнейших заветов твоего бога? Глубоко оскорблена моими покрасневшими осоловевшими глазами? Пересралась от страха, негодуя, Грейнджер?

Он пахнет сексом и алкоголем. Эти «ароматы» ударяют в нос, едва Малфой оказывается достаточно близко. Он весь помят, взъерошен, на шее красуется свежий засос. Но глаза у него тусклые, а тёмные круги под ними очень заметны.

— Мне всё равно, чем ты занимаешься, пока это не касается меня или моих друзей, Малфой. Более того, я ничего не говорила и не вела себя самодовольно… или… не пыталась напомнить о том, что отправила тебя портключом около месяца назад. Невелика важность. А если случившееся столько для тебя значит, что ты поднимаешь этот вопрос, это лишь доказывает, какой ты человек, раз злишься вместо того, чтобы сказать мне спасибо.

Похоже, он услышал только часть ответа.

— Сказать спасибо? Ах да, Грейнджер. Ведь именно так я и должен поступить, верно? Так подобает делать служителям Света? Благодарю за то, что наставила мне синяков, когда налетела на меня. Благодарю, что чуть не утопила. Благодарю, что отправила в грёбаный пустой дом, где я пролежал четыре часа в одиночестве! Ты великолепно действуешь в сложных условиях. Уверен, ты в курсе, раз так любишь швырять произвольные оглушающие в мелькающие тени.

Она отчаянно краснеет, потому что это правда, и они оба об этом знают.

— Мне стоило бросить тебя там жариться на солнце. Приношу свои извинения, Малфой.

Она захлопывает дверцу холодильника так сильно, как только может, но этого явно недостаточно, и створка издаёт лишь мягкий звук. Гермиона сердито смотрит на Малфоя, а тот мерзко ухмыляется, и в темноте кухни этого почти хватает, чтобы ей стало страшно. Её палочка осталась на столешнице в пяти шагах отсюда, рядом с поджаренными тостами, прямо за стремительно приближающимся Малфоем.

— Стоило, Грейнджер. Да, тебе стоило бросить меня там. Того, кто впустил Пожирателей Смерти, ведь так? Гадкого, отвратительного слизеринца, который…

От его голоса волоски на руках встают дыбом.

— Ты спятил? Ты…

— Полностью. Я грёбаный сумасшедший. Чокнутый, — и вот теперь он пугает её по-настоящему. — Чем я заслужил, чтобы меня бросили?

— Что?

Малфой делает рывок вперёд, хватает Гермиону за руку, и она вспоминает, как быстро он может двигаться. Драко врезается в неё всем телом и,приподнимая, прижимает к стене. Она скребёт по линолеуму кончиками пальцев ног, полностью ошалев в этом подвешенном состоянии. Даже дыхание замирает, пока Гермиона смотрит в лицо перед своим носом и ждёт, что последует дальше.

Его глаза дикие, настороженные, широко распахнутые. Они следят за малейшими изменениями её выражения. Запах перегара бьёт в нос. Жёсткие пальцы сжимаются, и позже на коже останутся синяки, но сейчас Гермиона об этом не думает.

— Почему я заслуживаю того, чтобы меня бросили?

— Малфой. Опусти. Меня. Вниз.

— Ответь на вопрос, грязнокровка…

Она вскидывает колено, но попадает Малфою только лишь по бедру, что больше злит, нежели приносит боль. Он отшатывается назад и снова впечатывает её в стену, ещё и ещё раз. Боль пронизывает от поясницы до основания черепа, и Гермиона почти кричит. Но вместо этого бьёт Малфоя кулаками, впивается ему в кожу ногтями, щиплется и лягается. Он отрывает ладони от её предплечий, чтобы ухватить мельтешащие запястья, и подаётся бедрами вперёд, вдавливая в стену, лишь только Гермиона начинает сползать вниз. Она рычит, вырывая руки из захвата, и обрушивается на его голову и лицо. Реакции Малфоя притуплены алкоголем, а Гермиона лупит, куда только может дотянуться, но он крепче и жилистее там, где она слабее, и шансов у неё немного — он снова пришпиливает её к стене.

— Не называй меня так! Никогда даже не произноси это слово снова!

— Ответь на вопрос! Ответь! — он орёт так невнятно, что Гермиона не сразу может разобрать, чего он хочет.

— Ты…

— Почему меня бросают? А? Почему! — он снова вбивает её в стену.

— Потому что ты — это ты! Потому что ты… Ты расист. Стоишь здесь и сражаешься на моей стороне, но всё равно называешь меня этим чёртовым словом! Потому что швыряешь меня в стену! Потому что ты Драко Малфой, и ты. Полный. Придурок. Да ты не заслуживаешь спасения!

— Тогда почему ты так поступила! — отчаянно кричит он, теряя остатки самообладания, будто это всё время и было его истинным вопросом.

Гермиона не знает, как ответить, Малфой скалится и трясёт её. Она перестаёт отбиваться и встречает его гнев и смятение.

— Потому что я — Гермиона Грейнджер, — шепчет она.

Потому что она та, кто верит в человечность, пусть даже не верят в неё саму. Потому что она самая глупая умница на всём свете. Потому что всегда должен быть тот, кто слишком верит в полную ерунду.

— Драко! — его имя — шёпот, полный шока и осуждения.

Малфой смотрит на Гермиону с отвращением, и напряжение его тела слабеет. Его пальцы до боли сжимаются на её лице, но затем он выпускает её. Босые ноги Гермионы шлёпают об пол, и Пэнси вклинивается перед ней, лицом к Малфою. Паркинсон дрожит и качается, и скорее он поддерживает её, нежели она отталкивает его назад.

— Ты что творишь? Что творишь? — запинаясь, шепчет Пэнси.

Он смотрит и смотрит на Гермиону, не обращая внимания на копошения Паркинсон, и наконец, поддавшись, начинает медленно отступать назад к дверному проёму. Он не отводит взгляда, и такого Гермиона ещё никогда не испытывала. Её сердце молотом бухает в груди, всё тело ломит, но она не может оторваться от Малфоя, от ясных серых глаз, не отражающих его опьянения и безумства.

Он поднимает палец, длинный и бледный, и взмахивает им в воздухе.

— Никогда не делай так снова. Никогда так не делай.

Затем он поворачивается, отступая от Пэнси, и уходит по направлению к своей спальне.

День: 410; Время: 19

У Гарри небрежный почерк, который становится намного хуже, когда друг торопится. Судя по неряшливым закорючкам, ему было некогда писать, что заставляет Гермиону ценить то, что он всё же нашёл для неё минутку. Хотя, это ведь Гарри. Он мог быть слишком занят сражением с Волдемортом и толпой Пожирателей Смерти равно как партией в шахматы с Роном. Как бы то ни было, она всё равно очень счастлива.

Он ничего не пишет ни про своё местонахождение, ни про детали того, чем занимается, но отмечает, что прогресс наметился — и теперь есть надежда. Он скучает по ней, ему приятно, что скучают по нему, а у Рона всё тоже хорошо. Им сообщают последние новости, и они не понимают, как Молли с Артуром позволили Джинни участвовать в боях. Рон где-то повредил палец, и они теперь ближе к возвращению домой. Гермиона читает текст снова и снова — не меньше тридцати раз, — прежде чем отправляет письмо в свой задний карман. Она бы изучала его ещё столько же, не появись в комнате Лаванда с сообщением, что будет временно занимать эту спальню. Последнее, что сейчас нужно, — чтобы Джинни узнала, что Гермионе пришло ещё одно письмо, и у неё тоже был шанс получить от ребят весточку.

— Хорошо, что я не слишком близко его знаю. Страсть умирает, когда ты сходишься с человеком ближе. Доказано. Факт, — Браун улыбается девушке, которая незнакома Гермионе, но которая слишком молода, чтобы слушать о любовных похождениях Лаванды или сражаться на этой войне.

Лаванда спит со странным парнем с густой бородой и ярко-зелёными глазами, который минимум на десять лет старше, и которого Браун считает неоспоримо привлекательным. Гермиона начинает замечать, что подобные связи возникают повсеместно, и, наверное, в Хогвартсе люди тоже занимались сексом, но, насколько ей помнится, это происходило не так явно и откровенно. Иногда Гермионе кажется, что она единственная, кто не трахается с другом или незнакомцем — потому что обычно это либо близкий, либо совершенно незнакомый человек, ведь, похоже, на войне есть место для секса, но не для отношений. Все находят этому оправдание: в такое отчаянное время чувства не играют особой роли, но Гермиона считает, что они всё ещё имеют значение.

Сражения, смерть и страх — не повод становиться шлюхой и ложиться с первым встречным на своём пути. Так уж Гермиона устроена: она с трудом может припомнить, когда ловила себя на тех же мыслях, что высказывают её сверстники.

Лаванда с соседкой продолжают хихикать и обсуждать позы и техники, а Гермиона лежит в кровати и наблюдает за тенями облаков на фоне луны. Она думает о том, какой одинокой чувствует себя вот уже несколько месяцев, не имея при этом возможности на самом деле остаться в одиночестве. Размышляет о Гарри и Роне и о том, как счастливы или печальны они могут быть в данный момент. Думает о своих родителях, друзьях, смерти и острых капюшонах, что вырастают в чёрные башни на фоне пасмурного неба и белого дыма.

Иногда она думает о своей крови. Закрывает глаза и чувствует, как та бьется, пульсирует и несётся по венам под кожей. Временами это ощущение заставляет горло сжиматься, и Гермионе хочется плакать. Иной раз она предельно концентрируется на осознании собственной важности и уверенности, дабы сохранить веру в то, кем она является. А иногда, вот как сейчас, она совсем не понимает, что ей чувствовать.

Она теребит край отцовской футболки, в которой ложится спать с девяти лет, и поёт про себя старинные песенки, пока наконец не проваливается в сон.

День: 412; Время: 4

Она совсем не так представляла себе войну. Там, в Хогвартсе, проблемы тоже возникали, но всегда существовали и способ их решения, и время для его поиска. Были страх, опасность, но всё ощущалось иначе. Тогда ей казалось, что её жизнь и дружба с Гарри полны риска. Но сейчас Гермиона понимает: у неё просто не было достаточно опыта, чтобы оценить масштабы той опасности.

Война беспорядочна. Кровава, тяжела и неправильна — что там ещё обычно про неё говорят. Но она беспорядочна. Гермиона мысленно в этом упорствует — ведь она такого ещё ни от кого не слышала. Времени совсем немного, а то, что есть, никогда не используется с толком. Потом наступают затяжные перерывы, когда ничего не происходит, и люди хотят выпустить пар, пытаясь забыть о своём ожидании и о том, чего именно ждут. Им всем требуется больше времени, человеческих ресурсов, исследований, потому что — Гермиона уже знает — войну не выиграть только лишь с героями и энтузиастами.

========== Три ==========

День: 416; Время: 12

— Знаете, о чём я думаю, пока занимаюсь сексом?

— О, Мерлин, — стонет Эрни.

— Не уверена, что мы хотим это знать, — усмехается Лаванда.

— Этот вечер начинает меня пугать, знаете ли, — Дин бросает карты на стол рядом с Эрни и поверх его плеча улыбается Роджеру Дэвису. Тот смотрит на него в ответ.

— Нет, нет… Слушайте. Как думаете, сколько людей в мире сейчас занимаются сексом? Вы знаете? Нет! Нет… Смотрите: когда я занимаюсь сексом, то не могу перестать думать о том… сколько ещё людей в этот самый момент делают и чувствуют то же, что и я? Это как оргия. Только мысл…

— Никогда не участвовала в оргии, но могу гарантировать, что это не…

— Конечно, конечно, Лав, — смеется Джинни, и все подхватывают, несмотря на обиженное выражение лица Браун.

— Это такая доступная оргия, — встревает Роджер. — И всё становится лучше. Чем больше людей, тем лучше секс.

В комнате раздаются смешки и возгласы одобрения, Гермиона покрывается румянцем и качает головой, уткнувшись взглядом в колени.

День: 422; Время: 6

Её рвёт.

Выходить особо нечему, но тело сотрясается в спазмах, пока всё выпитое и съеденное за последние три дня не оказывается на земле. По подбородку стекают сопли, и Гермиона, хлюпая носом, вытирается. От мерзких ощущений на языке она снова начинает давиться, и на ладони выплёскивается зелёная желчь.

— Господи, — жалобно шепчет Гермиона.

У неё нет никакого желания видеть войну, кровь или смерть. Она не приспособлена к этому.

Гермиона не знает имени погибшего и от этого чувствует себя ужасно. Она понятия не имеет почему, но это так. Его имя важно, и жизнь тоже, ведь это было человеческое существо, у него была семья. А теперь он мёртв. Мёртв, мёртв, мёртв, и он заслуживает того, чтобы Гермиона запомнила его имя.

Она колдует, проверяя пульс, но тело усопшего уже даже успело посинеть.

— Ладно, хорошо.

Она вытирает о ткань джинсов перепачканную в рвотных массах и слюне ладонь и протягивает руку, чтобы закрыть глаза покойнику. Шепчет молитву богу, в которого убитый мог и не верить, убирает с распухшего лица измазанные в крови волосы. И отходит, потому что считать мертвецов будут позже (может быть), а сейчас для этого совершенно точно нет времени.

Волшебник, которого она обездвижила Ступефаем, начинает шевелиться, но Гермиона начеку и тут же швыряет в очухавшегося ещё одно заклинание. Она знает: действие магии закончится через пять секунд, поэтому при помощи палочки быстро связывает мужчину. Тот ворочается, и Гермиона оглушает его снова, одновременно с этим пытаясь отыскать вражеское оружие. Её руки трясутся после Круцио, которое она получила (дважды), прежде чем сообразила, что противники каким-то образом сбрасывают её чары.

Ей приходится обновлять заклинание ещё семь раз подряд, — и каждый раз Пожиратель едва до неё не добирается — когда наконец находит палочку. Гермиона отбегает назад, ломает толстое древко и бросает обломки на землю. Мужчина опять бьётся в своих путах, с рёвом пытается подняться на ноги — и тут замечает, что палочки больше нет. Гермиона не знает, что ей теперь делать, она судорожно пытается придумать способ удержать врага на расстоянии так, чтобы не надо было колдовать каждые несколько секунд или… Она поднимает палочку и насылает на него Таранталлегру, стараясь припомнить хоть что-то полезное. Гермиона вскрикивает от разочарования: ей кажется, её разум не выдержал, подвёл в решающий момент. И все знания вдруг улетучились.

Она сдавливает ладонями виски, стискивает зубы и стонет от нетерпения, копаясь в памяти. Пожиратель Смерти, отплясывающий джигу в нескольких шагах от неё, вдруг начинает орать, и она поднимает голову как раз в тот момент, когда зелёный луч попадает ему между глаз.

Сердце подскакивает в горло, Гермиона оборачивается — и видит Малфоя.

— Какого чёрта ты творишь? Хочешь, чтобы они все танцевали на этом грёбаном дворе? Это не театральная постановка и не грёбаное развлечение…

— Заткнись! Просто заткнись! Они… Их невозможно обездвижить! Я… Я понятия не имею почему. Я не…

— Тогда убей их…

— Что?

— Убей их, Грейнджер!

— Я не могу этого сделать! — она знает, что выглядит испуганной, но так оно и есть, и ей плевать, что об этом подумает Малфой.

Он шагает вперёд и описывает широкий круг испачканной в грязи рукой.

— Почему? Как думаешь, что тут происходит, Грейнджер? Процентов двадцать из них допрашивают и отправляют в Азкабан — а остальные? Мертвы. Мертвы, Грейнджер. Не затягивай этот чёртов процесс, убей их!

— Не могу!

— Так ты собираешься заставить их выделывать балетные па… — он замолкает, стискивает зубы, сжимает кулаки и трясёт головой. — Вот, вот.

Быстро идёт вперед и хватает за рубашку убитого, о чьём имени она так переживала.

— Эй!

— Кто его убил?

— Чт… Это не важно!

— Ещё как важно, ты, идиотка. Тупоголовая благодетельница! Видишь это? Ты это видишь? Его кишки свисают наружу, Грейнджер, а ты заставила того, кто сотворил такое, вытанцовывать вальс, — он весь кипит от злости, но опускает мужчину на землю гораздо бережнее, чем от него ожидала Гермиона.

— Я не такой человек! Я…

— Ты в курсе, что сторонники благополучно спасают восемьдесят три процента обездвиженных Ступефаем Пожирателей Смерти, и те спокойно покидают поле боя? Ты это знала? Почти все из них, Грейнджер. А это значит, восемь из десяти Пожирателей, которых ты заколдовала, приходят в норму и отправляются убивать твоих друзей. Как тебе такое? Нравится, а-а? Ты такой человек, который позволит этому случиться?

Гермиона замечает тень над его головой, и, когда вскидывает палочку, Малфой ощутимо вздрагивает. Он поднимает своё оружие, но она уже швырнула заклинание, обездвижив фигуру. Малфой замирает — его палочка направлена Гермионе в самое сердце — и, наконец, оборачивается.

— Это был Ступефай, Грейнджер? Был… Ты не поняла? Твою мать, ни черта не поняла! — это не вопросы, он орёт на пределе голосовых связок. — Это жизни! Твои драгоценные гриффиндорские приятели! Чьи жизни важнее, Грейнджер? На чьей ты стороне?

— Да пошел ты! Ты не знаешь…

— Да мне плевать, что у тебя такое большое сердце, что оно не помещается в грудной клетке, ясно? Плевать, что ты хочешь спасти разом мир, кроликов и домовых эльфов! Если ты хочешь спасать жизни, тебе придется их отбирать! Пожертвовать спокойным сном, как и большинству из нас, Грейнджер, и…

Зелёный луч срывается с его палочки и поражает застывшую на земле смятую мантию. Гермиона кричит и бросается вперёд, желчь поднимается в глотке и обжигает повреждённое горло.

— Нет! Ты… Я… Я не… — её колотит, пока она добирается до тела, но когда Гермиона понимает, что рыдает над трупом безымянного Пожирателя Смерти, её захлестывает невообразимая волна облегчения.

— Блейз всегда говорил, что ты свихнешься, но твою ж мать, Грейнджер, — кажется, в голосе Малфоя сквозит недоверие.

— Заткнись… Закрой рот, — Гермиона осмысляет произошедшее и пытается взять себя в руки, ведь сейчас она ведёт себя как ненормальная и прекрасно это осознаёт. — Я… Я не знала…

Он молчит, но тишина длится всего четыре секунды, потому что соображает Малфой так же быстро, как и двигается.

— Имеешь в виду, какая отметка была у него на рукаве? Мерлин! Мерлин, ты такая некомпетентная! В тебе нет ничего, что может здесь пригодиться! Сделай всем одолжение, уйди домой либо убейся обо что-нибудь! Это было бы…

— Оставь меня в покое! Я… — рычит она и от злости сжимает мантию на трупе. — Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу так сильно, что сейчас взорвусь!

— Ну, давай, — её гнев действует на Малфоя успокаивающе, и он скучающе тянет слова.

Рука Гермионы натыкается на камень, гладкий и удобно ложащийся в ладонь, и она швыряет его в Малфоя. Булыжник с глухим звуком попадает ему в плечо, и Драко изумлённо замирает. Когда удивление проходит, он бросается вперёд и хватает Гермиону за волосы. Та кричит — её мотают из стороны в стороны и, наконец, поднимают на ноги. Она бьёт Малфоя прямо в челюсть, и ей чудится, что костяшки треснули.

— Отпусти меня…

— О нет, Грейнджер. Ты же хотела взрывов, м-м-м? Хочешь, я помогу тебе? — он дёргает сильнее, и Гермиона слышит и чувствует, как рвутся волосы.

Он разжимает кулак и хватает её за подбородок — твёрдые пальцы впиваются в кожу и кости. Малфой тянет вверх до тех пор, пока глаза Гермионы не оказывается на одном уровне с его носом, и ей приходится встать на цыпочки, чтобы уменьшить давление его руки на своё лицо. С трудом, но она втыкает кончик своей палочки Малфою в горло.

— Собираешься убить меня? — кажется, ситуация его забавляет, и Гермиона презрительно усмехается и открывает рот, чтобы проклясть Малфоя, когда он произносит: — Я оторву твою грёбаную челюсть.

Однако Гермиона не из тех, кто пасует перед опасностью, поэтому она всё равно отправляет Малфоя в полёт. Его хватка такая сильная, что угроза почти что осуществляется, но в конечном счёте всё оканчивается не переломом, а всего лишь пронзительной болью. По крайней мере, Гермионе кажется именно так, ведь прежде, чем она успевает оценить свои повреждения и те увечья, которые наверняка получил рухнувший в нескольких метрах от неё Малфой, она сама оказывается на земле. Драко дёрнул её за ноги, и она не может даже вдохнуть, пока её тащат по булыжникам и твёрдой земле.

Движение прекращается, Гермиона кашляет, захлёбываясь песком, и осторожно касается того места на голове, которым приложилась о камень. Она ничего не может разглядеть из-за пыли, её хватают за рубашку и дёргают вверх и вперёд. Когда Малфой её отпускает, она понимает, что стоит перед ним на коленях, а его палочка упирается ей прямо в лоб.

— Мило, — тянет он с усмешкой и слизывает кровь с губ. — Но я совершенно не впечатлён. И это всё? Великая Третья Лишняя в компании Гриффиндорских Близнецов: Героя и его Закадычного Друга — и это всё? Я не удивлен, Грейнджер.

— Ты понятия не имеешь, на что я способна, — шепчет Гермиона, её палочка нацелена на Малфоя, но она не знает, заметил ли он это.

— Неа, — Гермиона пытается подняться, но он толкает её обратно — Ещё как имею…

Она втыкает ему под колено палочку с такой силой, что он орёт и сгибается. Малфой падает на повреждённую ногу и пытается схватить Гермиону, в то время как она сама старается швырнуть в противника проклятие. А затем Малфой, чьё лицо перекошено от гнева и чья рука вцепилась в прядь волос на её виске, замирает, его глаза быстро сканируют местность и оценивают обстановку. Его ладонь мягко скользит по её щеке, и Гермиона знает: опуская руку, он этого не осознаёт. Малфой отстраняется, и до своего падения Гермиона замечает, как он трёт и сжимает колено, чтобы согнуть ногу и подняться. Дальше она не видит уже ничего, кроме неба, и ветер швыряет ей в лицо грязь. Глаза жжёт, но моргнуть она не может. Она вообще не в состоянии шевелиться.

Гермиона уверена, что слышит голос Лаванды.

— Ой, Гермиона. Прости, пожалуйста. Я думала…

А затем раздаётся разочарованный голос Малфоя:

— Тупоголовые гриффиндорские сострадальцы!

День: 449, Время: 6

Тот день, когда Гермиона становится убийцей, выдаётся тёплым. Звучит чертовски противоречиво, а Гермионе нравится, когда события и вещи соответствуют друг другу.

Всё просто, потому что вариантов у неё нет. Она в одиночестве стоит перед двумя бойцами в капюшонах, и вдруг тот невозможный выбор больше не представляется таким уж невозможным. Времени, чтобы попытаться разоружить обоих противников, нет, а те научились (каким-то образом) справляться с её стандартными оглушающими заклинаниями.

Авада вырывается будто бы с треском. Именно так ей кажется. Словно при произнесении Непростительного заклинания вся её грудная клетка с хрустом распахивается. Долгий, дребезжащий скрежет в костях, от которого она безвозвратно разбита. Сломана.

Треснута. И вдруг, так внезапно, всего за несколько секунд, её жизнь изменилась. Навсегда.

Она изменилась. Два слова, и Гермиона уже никогда не будет той, кем была прежде, той, кто пару секунд назад взглянул на эти две маски. Никогда не будет той, кому легко осуждать других за то, что они являются теми, кем Гермиона стала сейчас. Той, кто не ощущал на языке горький жгучий привкус смерти.

Она произносит эти слова и чувствует, как внутренности разрывает дикая, свирепая боль. Холод ползёт по рукам, перебирается на плечи и водопадом устремляется к ногам. Ей кажется, будто она очнулась в холодной луже. Словно тонет в воздухе.

А затем её накрывает Круцио. Круциатус, от которого так же плохо, как и всегда, но всё же чего-то не хватает. Секунды или минуты спустя (а кажется, что годы, годы) она видит над собой Малькольма Бэддока. Гермиона уверена в этом, несмотря на маску, потому что на пятом курсе целых две недели была им увлечена и фантазировала, что он станет другим и полюбит её вопреки всему (она не рассказывала об этом ни одной живой душе). В то время она часами смотрела на него и теперь легко смогла узнать.

Он тоже узнаёт её. И этого хватает, чтобы Малькольм замер — его палочка целит Гермионе в голову, а ботинок давит на грудь. Хватает, чтобы она успела поднять свою палочку и убить его тоже. Он умирает, падая прямо на неё. Гермиона с трудом может шевелиться после заклятья, но напрягая все свои силы, двигается сантиметр за сантиметром, пока тело с неё не сваливается.

Рядом нет Джинни, в кровать к которой можно пробраться. Нет Гарри, в чьих объятиях можно успокоиться. Нет Рона, который бы закинул руку Гермионе на плечи и рассказывал о чём-то совсем ей неинтересном, лишь бы подруга не терзалась тем, что так её беспокоит. Нет никого.

Гермиону тошнит, она плачет и пялится в пустоту несколько дней кряду. Пытается спать, есть, но не может. Старается избавиться от ощущения Убивающего заклятия в своих костях, но понимает, что оно намертво проникло в её плоть.

Пути назад больше нет. Вообще-то, дороги обратно никогда и не было. И Гермиона ощущает перемены, будто приход зимы.

День: 460; Время: 13

— Думаю, я уже сто лет не была в ресторане, — Тонкс намазывает масло на булочку и, потянувшись, выхватывает корзинку из-под носа у хитро ухмыляющихся Фреда и Джорджа.

Гермиона уже знает: такое выражение у близнецов всегда, и неважно, сколько раз ты будешь стараться избежать их шутки, братья найдут способ добиться своего. Они постоянно отыскивают повод для проказ и шалостей. Сегодня — день рождения Гарри, который Тонкс решила отметить, несмотря на отсутствие именинника.

Люпин под столом берёт Тонкс за руку, по крайней мере, Гермионе кажется именно так, судя по тому, что подруга сначала вздрогнула всем телом, а затем улыбнулась Ремусу. Конечно, только если они не занимаются под скатертью кое-чем другим, но эта не та тема, которую Гермионе хочется обдумывать.

Невилл крутит в своём стакане соломинку и кидает на Гермиону взгляд, ясно дающий понять, что он думает о том же самом, и они оба не могут удержаться от смеха. Фред и Джордж ухмыляются и ждут объяснений, чтобы присоединиться к веселью, а Люпин и Тонкс взволнованно переглядываются и нервно пожимают плечами.

День: 472; Время: 8

Она в Норе одна. Гермиона рассчитывала застать Молли, вкусно поесть и получить порцию семейного и дружеского тепла, но дом пуст. Она впервые видит его таким. И ей неуютно.

Однако в руке Гермионы зажата записка от Гарри. В ней всего одно предложение (Всё в порядке, береги себя), и сначала она думает о том, как же мало у друга свободного времени, если это всё, что он умудрился написать. Но вчера утром Джинни тоже получила письмо. Четыре страницы, если быть точной. Гермиона была за неё очень рада, тем не менее сейчас горло обжигает мерзкая ревность. Она не готова признаться в этом даже самой себе, что уж говорить о других, но отвратительное чувство от этого никуда не девается.

Она читает. Ей казалось, возможность провести время в тишине с книгой станет отличным отдыхом от всего вокруг. Но Гермиона снова и снова скользит взглядом по странице, а затем просто пялится на чёрные строчки несколько часов подряд.

День: 489; Время: 17

Малфой за столом молча наблюдает за тем, как она учит Пэнси готовить. Паркинсон сообщает, что они живут здесь одни целую неделю, и вот уже три дня, как у них закончились съестные припасы.

Впервые с момента их стычки Гермиона видит его не на операции и не на совещании. Она ведёт себя надменно (безо всякой на то причины), только лишь потому, что знает — его это раздражает. Малфой сердится и отпускает Пэнси реплики, которые — он в курсе — заденут Гермиону.

Это такое ребячество, но иногда в нём есть определенная прелесть.

День: 492; Время: 5

Громкий, бурный смех и дружеские вопли сменяются нестерпимой тишиной, как только в доме появляются Малфой и Паркинсон. Проходя, Драко окидывает комнату таким взглядом, будто в ней никого нет, а Пэнси жмётся к нему поближе и смотрит прямо перед собой. Гермиона впервые видит их такими — отверженными. Двое против целой вселенной, пара, существующая в сером мире, скитальцы без точки опоры.

Она удивляется: какой же должна быть сила воли, чтобы прийти в убежище, битком набитое буйными гриффиндорцами, будучи теми, кем эти двое являются, и имея за спиной то прошлое, что есть у них. Какую храбрость надо иметь, чтобы сменить сторону. Сколько требуется отваги и твёрдости, чтобы противостоять вражде и ненависти своих же союзников, а потом сражаться со своими друзьями, которые находятся по другую сторону того, что зовется войной, а всё из-за веры в убеждения, вывернувшей твою жизнь наизнанку.

Гермионе легко от двух выпитых бокалов вина, но тяжело от размышлений.

День: 495; Время: 11

Раздаётся хрип, и — хлоп-шлёп — тело врезается в стену рядом с ней. Её голова так резко дёргается вправо, что в шее что-то щёлкает, и боль пронзает до самого затылка.

На какой-то момент Гермиона готова поклясться, что видит Блейза Забини, но она моргает — и перед ней оказывается Ли Джордан. Резкий контраст — белые руки, приподнимающие его лицо, и тёмная кожа. Гермиона ведёт взглядом по этим длинным пальцам к широким запястьям и знает, кто это, ещё до того, как упирается глазами в мужские предплечья.

— Чем в тебя попали? — его правильная речь сбивчива и тороплива, и по тому, как сейчас теряет своё хладнокровие тот, кто пытается сохранять спокойствие в любой дерьмовой ситуации, Гермиона понимает: операция летит к чёрту, как она и подозревала.

— Я… Не знаю. Не знаю, — Ли дышит с присвистом, и с каждым выдохом из его рта выплёскивается кровь.

Она орошает рубашку и шею Малфоя. Тот запрокидывает голову Ли ещё сильнее, осматривает его глаза и, кивнув, убирает руки.

— Хорошо. Где твой портключ?

— Я… — Ли кривится от боли, крепко зажмуривается и тянется к заднему карману.

Малфой поджимает губы, косится на замшелый валун неподалеку и, ругаясь под нос, лезет Джордану в карман и выуживает портключ. Окидывает взглядом Гермиону — единственную свидетельницу того, как он прикасался к заднице другого мужчины, — но, похоже, не сильно беспокоится по поводу её присутствия.

— Повреждения есть? — он осматривает её, но штаны Гермионы пропитаны чужой кровью — хотя, наверное, потёки больше похожи на то, что она описалась.

— Ты… чёрт… сомневаешься, — Ли морщится, его лицо искажено болью, а голос звучит так, будто он пытается проглотить свой язык.

— Не о тебе речь, идиот, — с раздражением бормочет Малфой, когда на его рубашке появляются новые кляксы крови, и хотя Гермионе кажется, что сейчас он выйдет из себя, этого не случается.

— Я в норме, — она наконец откликается, поскольку чувствует, что может теперь хоть немного дышать.

Малфой пристально смотрит на неё, без сомнения задаваясь вопросом, почему Гермиона бездействует, если с ней всё в порядке. Но он наблюдателен и быстро соотносит её местоположение с мёртвым Пожирателем Смерти у её ног. Переводит взгляд с изогнутой маски и встречается с ней глазами — она и не помнит, чтобы его глаза хоть когда-либо были такими серыми и широко распахнутыми. Он оценивающе разглядывает её, будто прикидывает возможность срыва и готовится к плохому исходу. Но отворачивается, и в его взгляде читается лишь понимание.

— Я могу… Я могу… — Ли трясёт головой, и Малфой открывает коробочку, вытаскивает оттуда ленту и наматывает Джордану на палец.

— Вообще-то, не можешь.

Теперь здесь остались только они с Малфоем, и Гермиона с удивлением осознает это, когда Драко поднимается и приваливается к стене. Проходит всего минута, а ей кажется, что они проводят в тишине вечность.

— Ты была в группе Б?

— Осби погиб. Я видела… того паренька с рыжими волосами, его тоже убили, — это не ответ на вопрос, но первое, что приходит ей на ум.

Малфой замирает, затем кивает.

— Девушка с косами мертва. Тот парень… этот… Энтони, он либо в Штабе, либо где-то на пляже. Финч-Флетчли засёк группу В и двинул туда.

— Что? Нам нельзя бросать членов своей группы… — Гермиона замолкает, потому что она-то правилам подчиняется, но мало кто вверит Малфою свою спину.

Энтони, наверное, решил, что его шанс спастись будет выше в другой команде. По правде сказать, единственные, кто упоминал вслух, что доверяет Малфою, были Пэнси и… И Невилл, как ни странно это признавать (Он спас мне жизнь, Гермиона).

— Ты звала? — возле неё появляется русоволосый бородач, и это сильно пугает Гермиону — ведь она должна была заметить его ещё на подходе.

— Что? — она пытается успокоить сбившееся дыхание.

— Ты активировала монету… — он переводит взгляд на Малфоя, и Гермиона только теперь чувствует пульсирующее тепло в кармане.

— Подождем, чтобы узнать, сколько наших погибло, — поясняет он.

Следующие двадцать минут они проводят почти в полной тишине, итогом их нетерпеливого ожидания становится понимание: их осталось чуть меньше половины. Шестеро из пятнадцати (восемь человек, включая эвакуированных раненых).

— Нам нужен новый план, — сразу заявляет Малфой.

— Нам нужно отступать. У нас нет достаточно людей… — начинает Дин.

— У нас хватит бойцов. Выбор такой: мы можем войти туда и разом завершить работу, или завтра они ударят нам в спину тем же количеством, — вклинивается в разговор стоящий рядом с ней блондин.

Они замолкают и прислушиваются к звукам Непростительных заклинаний. Либо это по ошибке сошлись два Пожирателя, либо сражается кто-то из их команды, ещё не успевший к ним присоединиться (если теперь вообще сможет).

— Хорошо. Хорошо. Значит, остаёмся. Но шестеро никоим образом не смогут одолеть… да неважно, сколько их там всего. К тому же, спешу добавить, похоже, их там чертовски много, — девушка, поразительно напоминающая Джинни, указывает на стену.

В течение десяти минут они обсуждают различные тактики, что скорее смахивает на перебранку, нежели на прорабатывание плана. Спорящие то отказываются, то соглашаются, в зависимости от предложения. По мере того, как отметаются варианты, Малфой — Гермионе требуется несколько минут, чтобы понять это, — ведёт себя всё более беспокойно. Он ёрзает, одёргивает рубашку, потирает руки и постоянно отбрасывает со лба волосы. Наконец, когда уровень гвалта достигает нечеловеческих высот, Малфой не выдерживает.

— Мы войдем одной группой, — просто удивительно, как его голос пробивается сквозь шум, заставляя людей обратить на себя внимание. — Повернём направо, вдоль живой изгороди… тут.

Он шагает вперёд, поворачивается лицом и касается земли палочкой. Делает вдох, что-то бормочет себе под нос и начинает рисовать в грязи план наступления.

Это лучший и наиболее разумный сценарий, который Гермиона слышит с момента начала операции (включая тот, что озвучили на совещании профессионалы), поэтому она сразу его поддерживает. К ней тут же присоединяются четверо, а после некоторых колебаний преданность Гермионе (или, может, Рону и Гарри), похоже, перевешивает в Дине недоверие к Малфою.

Она впервые понимает, какой Малфой отличный стратег, несмотря на то, что, видимо, ему было неприятно проявлять инициативу. По этой причине, когда они вшестером и еще двое найденных ими раненых выбираются с поля боя живыми и (относительно) невредимыми, она говорит ему «спасибо». Это единственное, чего Малфой удостаивается за то, что выступил с планом, который спас и операцию, и их самих, но он даже не смотрит на Гермиону, когда та его благодарит.

День: 500; Время: 12

Сквозь листву на деревьях свет кажется розовым и светло-фиолетовым. Ветер мягко овевает лицо, Гермиона прикрывает глаза и улыбается.

Некоторые удовольствия в жизни ничтожно малы, но она всё равно ими наслаждается.

День: 505; Время: 3

— Говорю тебе, это невозможно сделать всего лишь ввосьмером! — Гермиона так сильно впечатывает ладонь в столешницу, что кофе в чашке Дина выплёскивается наружу.

— А я говорю тебе, что у тебя нет выбора! Я профессионал…

— Да мне плевать! Плевать, кто ты…

— Гермиона, — шепчет Дин, хватая её за запястье.

Она выдёргивает руку, потому что устала. Так устала от всех этих профессионалов, которые c лёгкостью обсчитываются в количестве людей и объёмах поставок, отправляя их на плохо спланированные операции. Она так устала от всего.

— Это всего лишь разведывательная миссия, Гермиона. Только и нужно, что пробраться мимо пары людей и добыть некоторые документы… — пытается успокоить её Колин.

— Нам надо…

— Хорошо! Хорошо, если тебе это так не нравится, Грейнджер, уходи.

— Прошу прощения?

— Проваливай! Возвращайся к домашней стряпне в свою уютную Нору, и пусть этим займутся семеро…

— Я готова…

— Иди!

— Нет!

— Уходи!

— Я сказала, нет! Я…

— А я сказал, что если тебе не по нраву этот чертов план, проваливай. Именно так и будет. Никаких изменений или обсуждений. У тебя два варианта: не согласиться и уйти, или принять и остаться.

В комнате царит тишина, и Гермиона сосредоточивается на ней. Гордость застревает в горле таким комом, что его трудно проглотить. Дин снова дёргает её, и она садится. Садится и смотрит в пустоту, чувствуя жар, будто от лихорадки.

Фишер самодовольно продолжает и, закончив объяснение, сверлит Гермиону взглядом, пока, наконец, не выходит из комнаты. Документы отброшены в сторону, стулья скрипят, и Гермиона трясёт головой.

— Ребята, вот честно, вы довольны планом? Восемь человек, а он хочет, чтобы мы пробрались этим маршрутом.

Паркинсон фыркает, хотя она последняя, от кого Гермиона ожидает хоть какой-то реакции.

— Есть идея получше, Грейнджер? Не вижу других вариантов. Где ты возьмёшь ещё людей, родишь?

— По крайней мере, мы можем изменить план, — Дин пожимает плечами и смотрит на голубые линии на доске.

— Он профессионал. Он лучше знает, что…

— Клянусь, Колин, прекрати, — выдыхает Гермиона, прижимая пальцы к вискам, где бьётся боль, и встречается взглядом с Колином Криви, едва тот отрывается от бумаг. — Мы не можем разбиваться на пары. По меньшей мере, это небезопасно. Что, если только двое из нас наткнутся на всех, кто там есть?

— Значит…

— Значит, зайдем одной группой, — Гермиона встаёт, сглатывает и, обходя стол, выходит к доске. — Все восемь человек.

— Это так же нелепо, как идти попарно, Грейнджер, — тянет Малфой, обращая всё внимание на себя.

Вытянувшись, он со скучающим видом откидывается на спинку стула. В прошлый раз, когда она предложила изменить план, он был первым, кто направился к двери. Тот факт, что Малфой остался и даже принимает участие в обсуждении, лишь добавляет уверенности: ситуация действительно аховая.

— Почему? Если мы…

— Две группы. Одна с запада, вторая — с востока. Фишер сказал, что задняя дверь перекрыта. Мы как-нибудь блокируем передний вход до того, как проникнуть внутрь. Осмотрим комнаты, встретимся посередине, затем проверим север и юг, — Паркинсон пожимает плечами, а Малфой сверлит Гермиону взглядом, в котором той видится своеобразное одобрение.

В воздухе витает что-то странное. Будто все сидят и ловят каждое слово или движение, понимая, как важно происходящее. Если Гермиона поддержит это предложение, то тем самым продемонстрирует некое доверие Малфою и Паркинсон. Самую малость веры во врага, который допущен в эту комнату. Эти двое остались, потому что хотят посмотреть: стоит ли доверять идее, высказанной магглорожденной. Гермионе кажется, она может ответить взаимностью.

— Хорошо. Хорошо, ладно, — она выдыхает, прочищает горло и поворачивается к доске, чувствуя спиной взгляды семерых людей. — Значит… как мы будем блокировать фасад?

День: 511; Время: 18

Она в курсе, что за её спиной шепчутся. Кое у кого воображение работает на всю катушку, лишь бы только выяснить, почему она доверяет Малфою настолько, что поддерживает его план. Будь у неё возможность, Гермиона бы объяснила: всё дело не в том, кто он такой и что натворил, а в том, что она хочет использовать его умения и знания на благо их стороны. Гермиона может быть слишком упрямой и гордой, но последнее, на что она готова, это саботировать кого-то во вред себе и своим друзьям только лишь из-за неприязни.

Если Малфой хочет что-то предложить, почему этим не воспользоваться? Гермиона осторожна с ним, потому что знает: он опасен. Наверное, не в том смысле, что Малфой может оказаться шпионом Волдеморта, поскольку, будь это правдой, он бы вообще ни в чём не помогал. Тем не менее Гермиона не отмахивается от этой вероятности, потому что отдаёт себе отчёт: ведя свою игру, он может рассчитывать глубже проникнуть в их ряды. Однако она уверена в том, что Малфой опасен как человек. Он непостоянен, подвержен приступам гнева, и, оказываясь рядом с ним, она старается всегда держаться настороже. В то же самое время, пусть неохотно, но Гермиона доверяет ему достаточно, чтобы позволить возглавить операцию, ведь он действительно хорош… а её слишком сильно волнует другая сторона, чтобы забивать себе голову ещё и тем, что может преподнести своя собственная.

Дистанция между ней и ними, её приятелями-членами Ордена, стала ощутимее, но она ожидала появления шепотков и слухов, ведь за доброе дело всегда приходится платить.

День: 522; Время: 20

— Перепиши.

— Что?

Она бросает маркер: тот крутится по столу и, пойманный на краю, упирается в подставленную ладонь Малфоя. Гермиона понимает, он может отказаться лишь потому, что она «приказала», поэтому пускается в объяснения.

— Я уже была в этом месте. Вообще-то я уверена, что на той миссии ты был вместе со мной. А расположение неточное. Наступление отражено хорошо до того момента, пока мы не вышибем двери, но затем план слишком схематичен. Думаю, тебе стоит его переписать.

— Гермиона… ты с ума сошла? — Симус наклоняется вперёд и медленно качает головой.

Малфой с удивлением смотрит на неё через всю комнату. И тут Пэнси что-то шепчет ему на ухо, и по её лицу Гермиона не может определить, это что-то плохое о ней или о самом Малфое. Она склоняется к последнему, учитывая то, каким тяжёлым взглядом Драко одаривает свою подругу. Отодвинув стул, Малфой спотыкается, а затем обходит стол.

— Чёрт побери! Ты что, серьёзно…

— Симус, не разговаривай со мной подобным тоном. Такие выражения совершенно необязательны, — шепчет Гермиона, отстраняясь от его шипения.

— Мы отправим тебя в Мунго…

— А вот теперь она разозлилась, — фыркает Дин.

— Давайте просто посмотрим, что он скажет, — надвигающуюся ссору прерывает Невилл.

Симус вскидывает ладони вверх и мотает головой. Невилл лишь кивает туда, где Малфой чертит на доске круги и линии.

— Если нам не понравится, скажем этому мудаку проваливать. Если идея стóящая, согласимся.

— Он может быть в сговоре с Пожирателями…

— Прекрати, Симус, — Гермиона трясёт головой, не отрывая глаз от доски с планом.

— Из всех людей ты…

— Я не доверяю ему, Симус! Он просто… вытащил нас из очень плохой ситуации несколько недель назад, и он был хорош. Он здесь для того, чтобы сражаться на нашей стороне. Я не знаю почему, но это так, а значит, мы должны использовать его способности по максимуму.

Симус фыркает и усмехается, но в конечном итоге, он соглашается. Они все поддерживают план.

День: 524; Время: 21

Когда Пэнси садится в потёртое кресло, стоящее по диагонали, у Гермионы и в мыслях нет, что они проболтают три часа кряду. Беседа полнится неуютными паузами и странными сменами тем, будучи одновременно ни о чем и обо всём сразу.

Гермиона осознает, как ейне хватает общения. Ей нужно разговаривать хоть с кем-то, кроме себя, и, наверное, Пэнси требуется то же самое. И именно поэтому они не расходятся даже тогда, когда это кажется самым верным. Они не обсуждают войну, Малфоя, Гарри или Рона, но они разговаривают… и этого достаточно.

День: 538; Время: 15

Наступает период затишья, когда совершенно ничего не происходит. Гермиона знает: Пожиратели Смерти что-то затевают, но она также в курсе, что и в их штабе планирование идёт полным ходом. Тем не менее стратегия и тактика — не её обязанности. Поэтому Гермиона ждёт, ждёт и ждёт, и проходит столько времени, что она начинает испытывать чувства, схожие с теми, что одолевали её перед войной. Будто понимаешь: что-то надвигается, но не особо осознаёшь, что именно. Она так привыкла к безделью, чтению книг, встречам с друзьями, что, закрывая глаза ночью, чувствует себя в безопасности. В день её рождения не случается ничего тревожного, всё почти нормально, и приходит даже намного больше друзей, нежели в прошлом году.

Спустя какое-то время сквозь щели в дощатом полу их убежища Гермиона слышит новость о том, что сформирована группа, которая проникнет в тыл к Пожирателям Смерти; она снова концентрируется на войне, видя ещё одну цель, ради которой нужно сражаться. Она хочет этого всеми фибрами своей души — так же сильно, как и равноправия для себя.

Она жаждет спокойствия.

Потому что это самое прекрасное чувство, которое ей знакомо.

День: 582; Время: 10

Он пришёл из-за Пэнси.

Пэнси, которая решилась пойти наперекор своей семье. Пэнси, которую никто никогда не замечал. Он не был готов оставить её одну, а единственной альтернативой стало бросить её и пуститься в бега, пока кто-нибудь бы не поймал. Он согласился принять наказание и остался рядом со своим единственным другом, чьё предплечье не было заклеймено Меткой. Он пришёл с опущенной палочкой, предложил информацию, деньги, мэнор. Его оглушили и заперли в министерской камере на целый месяц (хотя, если бы не Пэнси, заключение продлилось бы дольше), прежде чем хоть что-то от него приняли.

Гермиона знает, он любил Пэнси, пусть и не уверена, было это дружеским или же романтическим чувством. Они не держались за руки, не касались друг друга, не обменивались улыбками. Но она четыре раза видела, как Малфой укладывал Пэнси в свою постель, а однажды заметила тени на тёмно-синей шторе — он целовал её. Однако Гермиона уже не раз становилась свидетелем тому, как тянутся друг к другу друзья, и Драко с Пэнси были не первой странной парой, чей выход из спальни она наблюдала утром.

Пэнси умерла, а Гермиона так и не узнала наверняка.

Временами она думает о его реакции. Иногда представляет, как он звереет, поглощённый яростью, а иногда видит его молчаливым и мрачным, и от выражения его горя сердце может вырваться из груди. Как бы там ни было, Пэнси мертва. Умерла, ушла, потеряна для всех, и горе Драко растворяется в воздухе войны. И уже не играет роли, был ли он влюблён в Пэнси, планировал ли на ней жениться; не имеет значения, что вели они себя не как люди, состоящие в романтических отношениях. Что важно сейчас, так это то, что он её по-своему любил, и эта непокорная девчонка с чёрными как смоль волосами и горящими глазами была причиной, почему он здесь оказался.

Она видит его на похоронах. Гермиона чувствует себя неловко и неуверенно, но она как-никак знала Пэнси и ощущает эту утрату. Никто не задаёт никаких вопросов, когда она вызывается посетить церемонию, только Люпин оглядывает её с лёгкой заинтересованностью. И Гермиона пристраивается в конце небольшой процессии. Сверлит блондина глазами — дольше, чем следовало бы, но готовность к чужому срыву всегда значилась в её характере. Впрочем, Малфой ничего не творит, только стоит и смотрит, даже когда всё заканчивается. Проходя мимо, Гермиона шепчет какие-то слова утешения и поддержки, которые потом и припомнить не сможет, а он просто продолжает смотреть на могильный камень. Ей кажется, его чувство потери сопоставимо с тем, что испытала бы она, лишившись одного из своих лучших друзей, и от этого её собственная печаль становится сильнее. Гермиона сочувствует Малфою, а она никогда не думала, что будет переживать подобное по отношению к нему.

Похоже, после смерти Пэнси он несколько теряется. Гермиона представляет, как Малфой оглядывается кругом и задаётся вопросом, а что он вообще тут делает и почему до сих пор здесь. Но спустя два месяца и одну неделю Драко вдруг возвращается. Возвращается, полный жажды мщения и готовности сражаться не только за выживание. Гермиона почти уверена, что он всё ещё воюет за Пэнси, возможно, есть и иные причины, но по большей части всё это — ради неё.

Это та верность, что, собственно, и привела его сюда и которая привлекла её внимание. Та преданность, что позволила Гермионе увидеть первую тоненькую ниточку между ним и собой — их отчаянная привязанность к друзьям, несмотря на последствия. Хотя, в то время как сердца Гермионы хватало почти что на всех, он был предан одной Пэнси. Лишь немногие люди добились такого места в его жизни и заслужили его верность. После смерти Пэнси Малфой посвятил себя делу, но в конечном итоге всё это — ради неё.

Гермиона сомневается, что, погибни Пэнси раньше, он бы остался. Малфою тут было слишком неуютно, и не проведи он здесь так много времени и не привыкни к этому ощущению, он бы шагнул за порог в ту же секунду, как получил печальные вести. Осел бы в другой стране, так далеко от выбора сторон, клейма предателя, призраков прошлого, тяжестей войны и долга Малфоя, что смог бы раствориться в неизвестности и прожить в стороне от напоминаний о том, кем он был и кем пытался стать.

Но он так не сделал.

Он остался.

И Гермиона приходит к выводу, что Драко Малфою есть что доказывать. Пэнси, отцу, им всем, самому себе; кому именно, она не знает. Но он всеми силами стремится к чему-то большему, что было у него, когда он только пришёл. Гермиона не знает, сможет ли он когда-либо обрести желаемое.

День: 619; Время: 7

— Слышал, что мы побеждаем.

Гермиона внимательно смотрит на Энтони.

— Это невозможно знать наверняка.

— За последние три месяца было схвачено или убито больше Пожирателей Смерти, чем наших бойцов.

— Это не всегда что-то значит, — к разговору присоединяется сидящая на крыльце Лаванда. В пальцах она держит сигарету — подхватила эту пагубную привычку после того, как три недели провела в маггловском мире.

— Ну, разумеется, значит. Смотри, они теряют больше, война затихает. Мы теперь не сражаемся так часто, и инциденты с участием Пожирателей…

— Это потому, что в начале они полагали, будто смогут одолеть нас напором. Они хотели атаковать, атаковать, атаковать без особого плана. Застать нас врасплох и задавить. Когда это перестало работать, они сменили тактику. Теперь большую роль играет стратегия, — отзывается Дин, полируя метлу к завтрашнему матчу по квиддичу, который состоится на площади Гриммо.

Они решили, что сейчас самое время сбросить напряжение в дружеском соревновании, и, учитывая количество людей, изъявивших желание участвовать, затея переросла в серию из трёх игр. Гермиона думает: это показатель того, как всё изменилось. Ведь в самом начале на такое не было ни времени, ни сил.

День: 630; Время: 14

В коридоре слышатся шаги, и, когда они смолкают, Гермиона поворачивает голову и видит Малфоя. Кажется, он тоже удивлен, застав её здесь, но уже в следующую секунду переводит взгляд на раковину, к которой и направляется. Гермиона моргает и снова глядит в окно, где Джинни, только что забившая гол, ухмыляясь, дразнит команду соперников.

— Почему ты не там? — она не понимает, зачем интересуется, но вопрос повисает в воздухе.

Сначала ей кажется, что Малфой промолчит, но он отвечает, заглушая шум льющейся из крана воды.

— Я сражаюсь достаточно, чтобы добровольно ввязываться в ещё один бой.

— Это игра.

— Неужели.

Это не вопрос, ведь они оба знают ответ. Каждый бладжер будет направлен Малфою в голову. Гермиона не понимает, почему ей это сразу не пришло на ум, хотя, наверное, она всё знала с самого начала и просто хотела попытаться избавиться от воцарившейся неловкости.

Несмотря на то, кто он такой, ей неприятно, что она затронула скользкую тему — ведь такова её натура. Гермиона никогда не пытается причинить другому боль, только если это не заслуженно. Она не разговаривала и не имела дел с Малфоем с момента смерти Пэнси, так что он не сделал ничего, чем бы мог спровоцировать её жестокость. Насколько Гермиона слышала, он стал таким же полноправным членом Ордена, как и она сама. Иногда настоящее так захватывает её, что она упускает из виду, что ей стоит винить Малфоя за прошлое. Она так часто сосредоточена на том, что неправильно сейчас, что вообще забывает о былом. Зачем задевать своего соратника, когда вокруг бушует война? Гермиона относит это на счёт зрелости или чего-то, чего не понимает.

Иногда она видит себя на той башне, но не в своём теле, а на месте Малфоя. Она думает о тех обстоятельствах, что по слухам, довлели над ним, и представляет себе, как могли бы видеть Дамблдора эти свинцовые глаза — те, что никогда не находили помощи в голубых глазах директора. Гермиона представляет вытянутую вперёд палочку и то, почему должна так поступить, но каждый раз не может ответить на вопрос: а смогла бы? А если бы там был Снейп, преданный врагу? Ей кажется, её рука бы не дрогнула. А смогла бы она пойти до конца, зная, что стоит на карте? Сейчас — возможно. Да, сейчас, наверное. И Гермиона немного ненавидит себя за это, потому что знает: она способна убить, когда стоит выбор между ней, её друзьями и Пожирателем Смерти.

Драко Малфой не смог. В тот раз не смог, и она тоже сомневается, что решилась бы тогда. Странно смотреть сквозь призму жизни Малфоя и задаваться вопросами. Что, если бы Гермиона поменяла ключевых игроков, что, если бы это была она сама? Она много думает об этом, потому что сейчас, когда вокруг так мало знакомых людей, для размышлений масса возможностей. Слышит ли она имя Малфоя в разговоре, встречает ли его самого — она думает. И чаще всего понимает. Потому что Гермиона всегда хотела и могла смотреть на мир с другой точки зрения. Не Пожирателя Смерти, не врага, но того, кто мог доказать, что стоит чего-то большего, чем её ненависть.

Поэтому она представляет себя на той башне — члены Ордена пробираются сквозь открытый ею проход — и напротив неё стоит враг. На кону родители, она сама, все её друзья, потому что, если она сможет выполнить поставленную задачу, то принесёт своей стороне важную победу. Она сделает это?

И в тот самый момент, когда воображаемые эмоции захлестывают тело и, мешая дышать, комом встают в горле, картинка меняется. Это Малфой замирает напротив неё, а она смотрит на него глазами директора, и внезапно её собственное понимание того, почему Малфой так поступил, зависит от понимания Дамблдора. Но она никогда не узнает ответ, ведь так? Никогда.

К тому моменту, как она выныривает из своих мыслей, Малфой уходит, а игра в квиддич продолжается — так же задорно, как и раньше.

День: 640; Время: 10

В Рождество Пожиратели Смерти нападают на три деревушки, и в Норе оказываются только Джинни, Фред и она сама. Они пытаются о чём-то разговаривать, проникнуться духом праздника, но слишком волнуются, и этот день совершенно не похож на рождественский.

Вместо этого они ждут, пока все, кому предписано уйти, уходят, и напиваются дешёвым шампанским и эггногом.

День: 643; Время: 12

Грюм шагает в ногу с Малфоем, и Гермиона впервые за долгие месяцы видит его с повязкой на глазу, что теперь выглядит необычным. Когда эти двое внезапно появляются на улице в маггловской части Англии, она замирает и задумывается, что же они тут делают, хотя, скорее всего, это информация для неё не предназначена. Так же, как Малфой не посвящён в причины, почему она здесь.

Они разговаривают, и Грюм вдруг довольно хлопает Малфоя по плечу и что-то отвечает. Гермиона моргает, потому что на Грюма это совсем не похоже, но от веселья аврора уже не остаётся следа. Наверное, Малфой сделал что-то, что Грюма порадовало, ведь лишь этим скупым жестом тот награждал Гарри, когда признавал его успех. Странно видеть ту же самую похвалу, но уже адресованную Малфою, и Гермиона так отвлекается, что чуть не врезается в женщину прямо перед собой.

Она поднимает взгляд, и Грюм с Малфоем тоже смотрят на неё. Аврор чуть кивает, и тут перед Гермионой проезжает автобус. Когда она снова видит улицу, там уже никого нет.

========== Четыре ==========

День: 645; Время: 11

Вчера Гермиона снова их встретила — вот уже второй раз подряд — и не смогла не задаться вопросом, чем же они так заняты. Днём она доставила по назначению пакет, вручённый ей утром, и получила для передачи другой. И ни разу за три дня не имела понятия об их содержимом. Однако работать посыльным — и то привлекательнее того, чем она занималась месяц назад.

— Грейнджер, — Гермиона быстро оборачивается, чуть не падая на проходящего мимо мужчину, и, побледнев, смотрит на Грюма. Тот удивлённым не выглядит.

Интересно, неужели он её ждал? Ведь до этого два дня подряд, двигаясь совершенно в другую сторону, Гермиона встречала их в одно и то же время. Сейчас же она появилась позднее обычного и держит путь домой, а Грюм тут как тут.

— Сэр.

За Грюмом застыл Малфой — сбоку и чуть позади — и сверлит взглядом пространство у неё над головой. А Гермиона уж было решила, что эти двое завершили свои дела, раз она с ними больше не столкнулась.

— Думаю, ты получила кое-что важное для меня. Мы идём обедать.

Ей кажется, она ещё никогда не слышала, чтобы Грюм общался иначе, кроме как приказами.

Она слегка кивает и ждёт, пока аврор тронется с места, чтобы последовать за ним. Пристраивается сбоку, лишь бы не оказаться за спиной у Малфоя и не чувствовать себя лишней. Малфою, похоже, приходит в голову та же самая мысль, и он занимает место по другую сторону от Грюма.

Обед — звучит непривычно, и когда Гермиона заказывает лишь чашку чая, оба мужчины пристально смотрят на неё. Она знает, что ест немного, и осознаёт, как это выглядит со стороны. Иногда Гермиона набрасывается на еду с жадностью. А иногда целыми днями обходится только супом или крекерами, прежде чем съесть хоть что-то ещё.

— Я сказал, обед, а не чай, — Грюм сверлит Гермиону взглядом до тех пор, пока та не выбирает себе салат. Но и тогда не отводит глаз, и она заказывает рыбу, хотя уверена, что есть её не станет.

Беседа не клеится, но Гермиона замечает, что мужчины держатся в компании друг друга гораздо непринуждённее, чем можно было ожидать. На ум приходит то похлопывание по плечу, которое она заметила несколько дней назад. Интересно, сколько времени они проводят вместе? Грейнджер слышала: Малфой теперь постоянно занят в операциях, и наверное, всё дело в этом.

Гермиона нарушает тишину, задавая Грюму вопросы, чтобы подтвердить его личность. Учитывая тот случай в Хогвартсе, военные действия и странное время его сегодняшнего появления, она знает, что имеет право на сомнения. Похоже, Грюм тоже это признаёт: хоть и хмурится, но отвечает.

Во время еды Малфой преимущественно молчит и большую часть обеда смотрит в окно перед собой. Вытягивая под столом ноги, он задевает Гермиону ботинком, но никак этого не показывает.

Тщательно спрятав пакет в недрах пальто, Грюм поднимается и уходит оплачивать счёт. Гермиона старательно подбирает слова, чтобы разрядить повисшее за столиком напряжение, и когда Малфой догадывается о её потугах, встречается с ней взглядом. Последние лучи солнца освещают его глаза и скрадывают жёлтые блики в светлых волосах. Какое-то время Гермиона рассматривает и оценивает изменения в его внешности, пока, наконец, пристальное внимание Малфоя не заставляет её почувствовать себя неуютно. Он не отрывает глаз, даже когда она сама отводит взгляд, и пялится на неё до тех пор, пока они не встают из-за столика и не направляются к двери.

— Встретимся дома в восемь, — сообщает Грюм и вместе с Малфоем куда-то уходит, даже не дав Гермионе возможности ответить.

День: 645; Время: 17

Падма втягивает воздух сквозь стиснутые зубы и качает головой.

— Какие-то проблемы, Патил? — Грюм вглядывается в неё с тем же угрюмым выражением лица, с которым сообщил новость.

— Нет, — Падма медлит, сомневаясь, а потом выпаливает: — Просто я не понимаю, зачем нам нужен… командир, — она неодобрительно косится на Малфоя, который со скучающим видом замер посреди комнаты.

— Да, полагаю, не понимаете, учитывая ту миссию, в провале которой вы поучаствовали две недели назад, — выплёвывает Грюм, и Падма заливается румянцем. — Командир — это тот, у кого хватает умений и знаний для подобного назначения и кто при необходимости может предложить запасной сценарий в разгар операции. Командир сводит на нет пустую трату времени — а ваша команда на прошлом задании потеряла три часа — и прорабатывает план, по которому все должны незамедлительно действовать, чтобы выполнить поставленную задачу.

Падма с усилием кивает, избегая смотреть Грюму в глаза. А Гермиона обращает всё своё внимание на аврора. Похоже, она не единственная, кто признал способности Малфоя и решил, что было бы неплохо их использовать. Грюм оглядывается на Драко, и тот делает шаг вперёд, чтобы изложить план операции.

Когда объяснения закончены, воцаряется тишина. Гермиона не знает: потому ли, что они все согласны, или же дело в Грюме, который уже поддержал озвученный сценарий и вряд ли одобрит изменения.

— Хорошо. В час ночи, у главного входа.

День: 646; Время: 22

Гермиона суёт в рот клок своей рубашки, чтобы перестать кашлять так громко. Кто-то только что проделал взрывом дыру в стене, и от каменного крошева лёгкие выворачивает наизнанку.

Она истекает кровью. На левую руку упал камень, и Гермиона почти уверена, что конечность сломана. Она зажимает ею рану на боку и радуется, что это всё, на что оказался способен Пожиратель Смерти, прежде чем Невилл до него добрался. Ей кажется, что по спине, задетой Режущим заклинанием, тоже струится кровь, — чувствуется жжение, и резинка нижнего белья, похоже, промокла.

Её зацепило секунды спустя после того, как она потеряла из виду Энтони, а это случилось почти в самом начале. Так что кровь течёт уже какое-то время, и Гермиона не может понять: её головокружение вызвано кровопотерей или нехваткой кислорода. Невилл отыскал её, и она следовала за ним вплоть до недавнего взрыва. Но вот уже минут пятнадцать, как Гермиона упустила его из вида, и не смогла найти никого, кроме ещё одного Пожирателя Смерти.

Паника тугим комом ворочается в груди, сердце бешено колотится, и ей приходится пробираться вдоль стены на ощупь, лишь бы только сохранить равновесие. Невилл сказал, что они нашли тот Омут памяти, за которым пришли, и это здорово, ведь Гермиона уже не раз участвовала в операциях, когда орденские шпионы ошибались. Она знает: они должны были отступить, и ей страшно при мысли о том, что её могли оставить.

Мозг дезориентирован, ноги заплетаются, пока она пытается вспомнить, как отсюда выбираться. Её мантия, в одном из карманов которой лежит портключ, осталась позади, придавленная обвалившимися камнями. Гермиона видит своё «везение» в том, что она скинула её до взрыва. Не будь она ранена в бок и не реши использовать кусок мантии в качестве повязки, то была бы уже далеко от этого места.

Она улавливает за спиной звук шагов и оборачивается. Мир, ускоряясь, вертится вместе с ней, и вот Гермиона уже лежит на земле. Её палочка нацелена на какую-то фигуру, но зрение проясняется, и она может разглядеть Невилла. Она опускает оружие, скребёт уставшими пальцами по неровному каменному полу, но вдруг её резко тянут вверх. Слышится ворчание, её обхватывает чужая рука, и, оказавшись прижатой к чьему-то твёрдому телу, Гермиона начинает паниковать, с покрытых пылью губ срывается приглушенный писк. Она направляет палочку на так сильно вцепившуюся в неё ладонь, но мир внезапно кренится и темнеет.

Один ужасающий момент Гермиона не сомневается, что потеряла сознание, но вот прямо перед собой на фоне ярко-голубой стены и слепящего света она видит Энтони и Терри. Мозг фиксирует это с облегчением: ведь не могла же она попасть в плен к Пожирателям, учитывая, что убежище, в котором они оказались, выглядит относительно знакомым. Рядом появляется Невилл, тоже кажущийся дезориентированным, и Гермиона снова куда-то плывёт. Она прикрывает глаза, из горла вырывается всхлип, в поисках подобия равновесия она хватается за удерживающую руку и старается подавить рвотные позывы — и мир опять начинает крутиться.

Она приходит в себя на площади Гриммо, где их встречает оглушительная тишина, длящаяся целые три секунды, прежде чем в гостиной разворачивается бурная деятельность. Чужие руки отпускают Гермиону, Люпин накладывает на неё чары левитации и, не задавая никаких вопросов, переносит в помещение, которое она определяет как небольшой временный лазарет. Гермиона пытается сохранить спокойствие и концентрацию, приподнимает голову — мимо проносятся удивлённые лица Лаванды и Колина — и упирается взглядом в человека прямо перед собой. Малфой стоит и смотрит ей вслед, весь перемазанный в крови.

В её грязной-грязной крови.

День: 662; Время: 9

Окно открыто, и Гермиона почти что ожидает увидеть под ним лужу, но там сухо. Дождь стоит плотной стеной, а ветер хлопает летней зелёной листвой. Гром грохочет, потом замолкает и рокочет ещё громче, и на какой-то момент Гермиона забывает, что она ведьма, и всерьёз опасается, что вылетят пробки.

Прошло уже три недели с тех пор, как она в последний раз видела Малфоя — покрытого кровью, в гостиной дома на площади Гриммо. Она много думала о том, что произошло. Его образ встаёт перед глазами, стóит Гермионе прикрыть веки. Она постоянно задаётся вопросом, что должен был чувствовать Малфой, когда его заливала грязная кровь. Но ведь он поступил так осознанно. Подошёл со спины, мантии на ней не было, и он должен был узнать её.

Она думает, что прежний Драко Малфой оставил бы её там, лишь бы только не приближаться к её «грязной крови». Чёрт, да тот Малфой скорее всего и стал бы причиной её ранений.

Неужели его убеждения так радикально изменились? Часть неё всё ещё продолжала ждать от Малфоя беды. Ждать, что однажды обнаружится: он шпион, и все его поступки — лишь способ втереться в доверие. Но в тюрьме Малфой подвергся допросу под Веритасерумом и прошёл испытание легилименцией, ведь так? В противном случае его бы здесь не было. И если бы даже каким-то образом Малфой умудрился скрыть правду, будь он истинным Пожирателем Смерти, разве стал бы дотрагиваться до неё, да ещё окровавленной, когда мог просто дождаться, пока Невилл переправит её при помощи портключа? Пожиратель Смерти, под прикрытием или нет, никогда бы так не поступил.

Это ли не поразительная правда. Малфой был на их стороне, должен был быть… Возможно, он сражался, руководствуясь собственными резонами. Но факт оставался фактом — он сражался за них. Его прежние идеалы и предрассудки в какой-то момент потеряли былую силу: случилось ли это на вершине башни, в ту секунду, когда впервые ему на руку легла оранжевая повязка Ордена Феникса, или на похоронах Пэнси Паркинсон. Не имеет значения, ведь в достаточной степени он был здесь с той же целью, что и все они: выиграть войну. Победить Волдеморта, и неважно, сколько крови магглорождённых прольётся на его дорогие брюки и сколько чистой крови останется на его руках.

Сейчас она смотрит на него в окно: чёрная тень с проблеском белого. Солнце стоит низко, накрапывает дождик, и ползущие облака отсвечивают золотом сквозь крону деревьев. Туман обволакивает ветви, и в солнечном свете кажется, будто крошечные капли ярко сияют. Промокший Малфой замер между двумя большими дубами, а его ботинки утопают в грязи.

Гермиона не знает, почему, пережидая дождь, он стоит там. И почему прислонился плечом к одному из стволов, словно собирается так простоять ещё долго. Это всё очень странно, но есть некое умиротворение в его позе, которого она никогда не замечала в нём раньше.

Позже он зайдёт в дом и найдёт её сидящей за столом, и его мокрые ботинки будут хлюпать при каждом шаге. Гермиона мельком подумает о том, чтобы поблагодарить его за последнюю миссию так же, как когда-то ей сказал «спасибо» он, но решит не опускаться до подобного. Она поспешно выдохнет благодарность, и Малфой замрёт, спиной к ней, лицом к выходу из кухни. Ответит ей низко и хрипло, будто молчал до этого несколько месяцев, мол, не помоги ей тогда он, это бы сделал кто-то другой.

«Но это был ты», — возразит она, и Малфой беззвучно выйдет за дверь.

День: 665; Время: 8

Ещё два месяца назад она написала письмо — целых четыре страницы — Гарри и Рону, но так и не получила ответ. Она обнаруживает свой нераспечатанный конверт на столе Артура Уизли, когда тот обсуждает с ней возможность использования маггловских средств связи. Артур замолкает, и через мгновение Гермиона поднимает голову, встречаясь с ним взглядом — и видит в его глазах гораздо больше спокойствия, чем когда-либо прежде.

— Пока никакого обмена письмами, Гермиона.

— Это было два месяца назад.

Он сдвигает её письмо и показывает ещё один конверт.

— Моё дожидается отправки уже три.

День: 667; Время: 3

Лаванда сидит за столом в час ночи, и Гермиона замедляет шаг — так растерянно та выглядит. Насколько она помнит — и это воспоминание ей чертовски нравится, — у Лаванды не было подобного выражения лица с момента последнего бала в Хогвартсе.

— Что случилось?

— Это было… странно.

— Что именно?

Лаванда сверлит Гермиону взглядом достаточно долго, чтобы сообразить — без ответа та не уйдет.

— Я только что переспала с Малфоем.

Гермиона сильно удивлена, хотя понятия не имеет почему. Лаванда спит с большим количеством парней. Люди вообще занимаются сексом со множеством людей.

— О…

— Он был… Он был груб, но я ожидала этого. Но он даже не смотрел на меня. Ни разу не взглянул. Просто стянул с меня трусы, спустил штаны и… сделал это.

— Ты этого не хотела? — Гермиона слышит, что голос её звучит торопливо и хрипло — как и всегда, когда она чувствует необходимость что-то предпринять, но не позволяет себе этого.

— Нет-нет, хотела.

Мышцы расслабляются, и Гермиона разрешает себе выдохнуть.

— Но… это было странно. А потом он не дал мне даже двух секунд, отошёл, натянул штаны и кивнул на дверь.

— О.

— Я чувствую, что меня… использовали.

Гермиона мельком задаётся вопросом, осознаёт ли Лаванда, что это именно то, что делают с ней все её парни.

— Я имею в виду, что сама проявила инициативу. И не знала, согласится ли он, но, судя по слухам, у него никого не было уже пару месяцев…

— Ты проявила инициативу? — должно быть, для этого ей потребовалась определённая дерзость.

— А почему нет? Коснуться мужской груди, намекнуть, что на тебе нет белья и…

— Отлично.

Лаванда закатила глаза.

— Я имею в виду, если тебе хочется, их не так уж сложно заинтересовать. Но он так фыркнул, что меня это задело. Будто на него каждый день вешаются и ему приходится отбиваться от девчонок. А я знаю, что никто…

— Лаванда, я, правда…

— А затем он просто толкнул меня к стене — никакой прелюдии, ничего. Даже не поцеловал, что очень необычно. То есть, было неплохо. Просто… я такого не ожидала. Подобного еще никогда со мной не было. Обычно мужчины хотят везде меня трогать…

— Доброй ночи, — развернувшись к выходу, Гермиона морщится: ей совершенно не хочется слушать об этой стороне жизни Браун.

Ей было неловко думать даже о сексуальных отношениях Лаванды, что уж тут говорить о Малфое. В Хогвартсе до неё доносились слухи, что Драко встречался с Пэнси, потом ещё с какой-то девушкой со Слизерина — Гермиона не могла вспомнить имя. Несколько случайных разговоров о слизеринской привлекательности — вот и всё, что она слышала. Гермиона знала, что Малфой спит с Пэнси или, быть может, с кем-то другим, по крайней мере, догадывалась, но никогда не углублялась в этот вопрос. И тем более ни разу не выясняла детали, вроде тех, которыми пыталась поделиться Лаванда.

А теперь ей предстояло идти по жизни со знанием того, что Малфой груб в постели, а Лаванде нравится, когда её трогают. Просто замечательно.

День: 669, Время: 2

— Будет ужасно, если признаюсь: когда я приехала в Хогвартс, мне казалось таким нелепым, что ведьмы действительно летают на мётлах?

— А почему нелепым? — Джинни зависает рядом.

— Да потому что напоминало шутку. В мире магглов это своего рода клише во всех книгах и фильмах: на фоне луны ведьма верхом на метле разражается громким хохотом.

Джинни озадаченно смотрит на подругу.

— Но ведь это правда, разве нет?

Уставившись в землю, Гермиона пожимает плечами.

— Полагаю, тут всё зависит от первого впечатления. Оно влияет на твоё последующее восприятие.

Джинни глубокомысленно кивает и делает круг вокруг неподвижной Гермионы.

— Такова жизнь. Запрыгивай.

— Что?

— Залезай. Тебе скучно, я это вижу. Ужасно скучно, и мне тоже жутко тоскливо висеть тут с тобой у самой земли. Так что запрыгивай.

— Я не люблю полёты, Джинни, ты знаешь, что…

— О, да. Взрослая крутая гриффиндорка боится высоты, — Гермиона бросает на подругу сердитый взгляд, а та хохочет. — Давай же.

Гермиона задумчиво осматривает метлу и наездницу.

— Ну, не знаю.

Джинни наклоняет голову и низким голосом произносит:

— Обещаю, что буду аккуратна.

Гермиона заходится смехом и качает головой.

— Будешь крепко меня держать?

— Дорогуша, посмотри, какие у меня мускулы.

— Вот ты дурында!

— А ты трусиха, — Джинни нахально ухмыляется и похлопывает по древку. — Иди сюда и оседлай эту штуку.

— Господи! Джинни! — Гермиона смеётся и жарко краснеет, потому что её смущают любые сексуальные намеки, пусть даже в такой шутливой форме.

Она усаживается; Джинни не выделывает никаких трюков, удерживая метлу низко над землей, и Гермиона забывает обо всём и впервые за долгое-долгое время просто наслаждается весельем со своей подругой.

День: 674; Время: 12

Гермиона задаётся вопросом, долго ли он стоял в дверном проёме, наблюдая, как она уничтожает еду, не замечая его. Если не считать небольшой пачки печенья, на которой Гермиона держалась, провианта у неё не было целых три дня. Так что нет нужды уточнять, что как только она оказалась в этом белоснежном доме, то отправилась прямиком на кухню.

Она не видела Малфоя несколько недель, с того самого утра после откровений Лаванды. Да и то он сидел в соседней комнате и полностью игнорировал призывные взгляды Браун. Лаванда тогда сдалась и перебралась поближе к Гермионе, снова отпуская комментарии о его странности.

— Хоть что-нибудь осталось?

Гермиона не может разглядеть в темноте выражение лица Малфоя, но его голос звучит весело, и это удивляет.

— Я голодная, — отрывисто бросает она, потому что это правда, а ещё у неё портится настроение, когда она умирает с голоду.

Когда Малфой заходит в кухню, на его лице нет и следа весёлости. И Гермиона не знает, что тому причина: её ответ либо же то, что она сама себе всё придумала. Ей немного неловко за свои резкие слова, особенно если Малфой не имел в виду ничего плохого, так что она решается на компромисс. Может, он и не заслужил её переживаний, но она всегда старалась не задевать того, кому и так достаётся от всех остальных.

Учитывая тот факт, что они особо не ругались вот уже около года, Гермиона приходит к выводу, что, раз уж ей так хочется, она может позволить себе чувство неловкости за свою грубость.

— Если хочешь, в кастрюле осталась лапша.

Но Малфой ныряет в кладовку, и это здорово, потому что оттуда он выбирается с банкой консервированного супа, и Гермиона забирает остатки лапши себе. Пока она перекладывает еду в тарелку, он стоит и наблюдает за ней, и это нервирует.

— Что?

— Грейнджер, в доме только одна кастрюля, — он объясняет таким тоном, будто бы повторяет это каждый божий день в течение всего года.

— Ой, прости, — извинения бездумно соскальзывают с языка, и Гермионе тут же становится неуютно, что она извинилась перед ним.

Малфой ничего не говорит, но окидывает её долгим взглядом, прежде чем забрать кастрюлю. Он отворачивается к раковине, хватает губку, и Гермиона замирает: так странно видеть Драко Малфоя, моющего посуду. Наверное, он в курсе, что она на него пялится, или же просто ощущает её присутствие — он включает воду, и его спина и плечи напрягаются.

— Ты тут уже давно? — Гермиона осознаёт, почему задаёт этот вопрос. Она ни с кем не разговаривала целую неделю, и сейчас в ней бурлит безрассудство.

Кажется, Малфой не желает отвечать, так что она садится на место, ёрзает и ждёт, что он либо заговорит, либо уйдёт. Вода смолкает, и она слышит, как он отжимает губку. Рон, Гарри, Лаванда и Дин никогда так не делают, что Гермиону жутко раздражает.

— Достаточно.

Это может означать и две минуты, учитывая то, как ей тут не по себе.

Малфой подходит к плите поставить кастрюлю, и краем глаза Гермиона замечает, как он тянется к ящику за открывашкой. Тусклый свет из окна освещает его рубашку, и она втягивает воздух в лёгкие.

— Ты ранен.

— Вообще-то, это томатный соус, который ты умудрилась пролить на столешницу, — он явно раздражён, и, присмотревшись получше, Гермиона замечает мокрое пятно там, где он, очевидно, старался отмыть грязь.

— Я же не специально.

— Может, стоит убирать за собой.

— Я не заметила, Малфой.

— Тогда включи грёбаный свет, — бросает он, вскидывает руку и бьёт по выключателю, мельком косясь на Гермиону.

Она жуёт свою лапшу и, прищурившись, вглядывается в него.

— Это только соус.

Малфой разворачивается и смотрит на Гермиону в упор, его тело напрягается, а челюсти сжимаются так, будто лишь по позе и выражению глаз она должна уяснить, что он хочет до неё донести. И, несмотря на своё раздражение, Гермиона прекрасно всё понимает, ведь это только соус. И именно поэтому Малфой был раздосадован, но не так уж и зол, чтобы высказать недовольство вслух. И это она сама подняла эту тему.

Гермиона понятия не имеет, что сказать, поэтому просто молчит и поворачивается к своей тарелке. Банка из-под супа врезается в мусорный бак громче, чем ей бы следовало.

День: 685; Время: 15

Малфой покидает белый дом спустя полторы недели, и всё это время было наполнено случайными встречами, которые заканчивались либо раздражением, либо неловким молчанием. Гермиона обнаружила, что они с Малфоем связаны в том смысле, что им обоим особо не с кем общаться. И не только в доме, а в принципе. Гермиона оставалась одна или же в обществе незнакомцев гораздо чаще, чем со своими друзьями. И она выяснила, что Малфой оказался в той же ситуации даже в большей степени, чем она сама. Если не брать в расчёт признание его заслуг Грюмом, вряд ли кто-то вообще с ним заговаривал.

Теперь вот ещё и она. Пусть даже общение было странным и вынужденным, и обычно они обменивались пятью предложениями от силы. Малфой продолжал относиться к Гермионе так, будто она только и искала возможность добраться до него, и ей было сложно его за это винить. Может, она и хотела завязать с ним разговор потому, что вокруг больше никого не было, но у неё также имелось скрытое желание разобраться в его подноготной. Гермиона всегда была любопытной, а Малфой интересовал её с тех самых пор, как она увидела его в комнате для допросов.

И пусть бо́льшую часть времени в этом доме они провели, игнорируя друг друга, и пусть Гермиона обычно безуспешно пыталась завести непритязательную беседу, теперь, когда Малфой ушёл, она чувствует себя более одинокой. Не то чтобы он давал ей какой-то стимул, просто рядом был кто-то, кого она хотя бы знала.

Через два дня после его ухода она была бы рада даже незнакомцу, который бы заполнил пустоту вокруг.

День: 695; Время: 18

Большинство авроров, с которыми Гермиона сталкивалась, были старше неё и преимущественно совершенно её игнорировали. Они выпивали, отсиживались в комнатах или кучковались по углам, шёпотом обсуждая то, что никто больше не должен был знать. В те несколько раз, когда она пыталась с ними хоть о чём-то поговорить, — сопоставимом по значимости с обоями на стенах, — её тут же обрывали.

Они вели себя так, будто она пыталась по крупицам выведать у них информацию или что-то в этом роде. Гермиона же думала, что они все были зациклены на самих себе и на собственной важности, и это жутко её раздражало. Словно эти люди не могли найти тему для обсуждения с ней потому, что она занимала недостаточно высокое положение в Ордене или же потому, что была слишком молода.

Если не считать случайных и поразительно коротких бесед о книгах или телевизионных программах, толку от других постояльцев не было никакого. Именно по этой причине в сундуке у Гермионы книг хранилось больше, чем одежды. Она читала каждый день, все дни подряд на протяжении последней недели. Она просыпалась и читала, ела и читала, шла в кровать и снова занималась тем же самым. И вот к восьмому дню глаза устали и зудят, и Гермиона понимает, что уже час сидит с закрытыми веками, лишь бы ни на что не смотреть.

Начинается дождь, глаза всё ещё закрыты, а книга лежит на коленях, и Гермиона двигается, не особо отдавая отчёт в своих действиях. Раскаты грома звучат громко и пугающе, а белые вспышки расцвечивают небо за распахнутыми створками. Именно открытое окно она винит за напоминание о том случае, которое покоится в её памяти под ворохом других событий.

Ледяные капли дождя ощутимо барабанят по усталой коже, и уже спустя минуту, проведённую на улице, чувствительность пропадает. Но Гермиона не уходит, её ботинки с развязанными шнурками шлёпают по лужам и грязи, пока она выискивает в лесу большой дуб. Она вспоминает обычно напряженного, но такого расслабленного в тот момент Малфоя, и прислоняется плечом к стволу дерева.

Одежда липнет к телу, потоки воды струятся по коже, тяжёлые волосы закрывают лицо и шею. Гермиона поднимает голову и подставляется под капли. Смотрит на туман, на линию горизонта и делает глубокие вдохи, пока полностью не растворяется в природе и не забывает обо всём.

День: 701, Время: 11

Гермиона со стоном толкает дверь, волоча за собой сундук. Она думает, что ей действительно стоит избавиться от части книг, но знает, что пожалеет об этом, как только снова останется одна.

Сидящий на диване Невилл вскидывает голову, а Гермиона встречается глазами с Малфоем, который отрывает взгляд от журнального столика. Оба парня склонились над какой-то картой, которую Малфой начинает скручивать, ещё даже не отвернувшись. Гермиона хрипло выдыхает и громко шмыгает носом, захлопывая за спиной дверь.

— Привет, Гермиона.

— Привет, — каркает она.

— Болеешь?

— Ага.

— Похоже, это витает вокруг, — ёжится Невилл.

— Нет. Нет, я просто э-э-э… попала под дождь, — Гермиона неопределённо взмахивает рукой, и тот, скорее всего, решает, что речь идёт об операции или о чём-то подобном.

Она до сих пор не уверена, что часовое расслабление стоило недельной простуды, которая, похоже, и не думала отступать. Гермиона размышляет, а что вообще заставило её последовать примеру Малфоя, и списывает всё на временное умопомрачение. Она слышала, во время войны этим оправдываются многие.

— Здесь холодно или мне только так кажется?

Сидящий в шортах и футболке Невилл оглядывает её свитер и тёплую мантию и сочувственно улыбается именно так, как умеет только он.

— Я приготовлю для тебя чай. Или хочешь какао?

— М-м-м. Удиви меня, — Гермиона пожимает плечами, пристраивает свой сундук у двери и плюхается на небольшой диванчик.

— Драко, я могу взять одеяло, что у тебя за спиной?

Гермиона резко вскидывает голову и от удивления даже забывает шмыгать, так что из носа едва не начинает течь.

Малфой стягивает со спинки своего кресла одеяло и бросает его на подлокотник диванчика вместо того, чтобы передать в руки терпеливо ожидающему Невиллу. Тот улыбается Гермионе, пока она медленно натягивает на себя одеяло, настороженно следя за бывшими однокурсниками. С каких это пор Невилл начал называть Малфоя иначе, кроме как… ну, Малфой? Интересно, как долго сотрудничают эти двое, раз Малфой никак не отреагировал на то, что к нему обратились по имени?

Невилл исчезает в коридоре, и Гермиона решает расспросить его позже. Пока она пребывает в ступоре, Малфой снова возвращается к лежащему у него на коленях блокноту, и она видит, как ончто-то быстро пишет, глядя на бумагу сквозь падающую на лицо чёлку.

Одеяло тёплое, но Гермиона не знает, причина в самом доме или в спине Малфоя, хотя скорее всего, справедливо второе. Как бы там ни было, она уютно в него закутывается. Не обращая внимания на тишину, она успевает сделать всего несколько глотков чая, который принёс Невилл, но ей становится лень удерживать чашку. Сквозь слипающиеся веки она видит, как Малфой что-то изучает в своих записях, как Невилл над чем-то задумался, и тихое бормотание их разговора её убаюкивает.

Когда Гермиона просыпается, ей требуется несколько долгих мгновений, чтобы сообразить: должно быть, наступил новый день. Малфой — уже в другой одежде — сидит на том же месте, где она видела его в последний раз, и на бумаге чертит маркером яркую розовую линию через череду чёрных строчек. Разглядеть подробности со своего места Гермиона не может, к тому же зрение со сна её подводит, но она знает, эти строчки — имена, она уже видела подобные списки на совещаниях.

Малфой вздыхает — это скорее движение, нежели звук, — и убирает с лица волосы. Закрывает колпачок, задумчиво рассматривает список и отбрасывает розовый маркер в сторону. Подтягивает ноги, и Гермиона замечает, что его носки разного цвета. Интересно, а знает ли об этом сам Малфой.

Когда она переводит взгляд обратно на его лицо, он смотрит прямо на неё. Гермиона понимает, что закрывать глаза глупо, но всё равно поступает именно так. Кровь устремляется к щекам, и когда Гермиона поддаётся любопытству и приоткрывает веки, выражение лица Малфоя не меняется — он лишь приподнимает бровь.

— Именно так ты прячешься от монстров в шкафу?

Нет, только от тех, кто в кресле, — но этот ответ она придумает позже. А сейчас моргает снова и снова и выдаёт:

— Вообще-то, обычно я прячу голову под подушку.

Малфой издает смешок, судя по всему, так же удивлённый её ответом и собственной реакцией, как и она сама.

— Вижу, эти методы очень эффективны во всех твоих сражениях.

Она на мгновение замирает.

— Полагаешь, я от всего прячусь?

— Нет. Полагаю, ты всегда выбираешь наиболее лёгкое решение, даже если оно не сработает.

Гермиона сверлит его взглядом, выпутываясь из своего кокона.

— Я не ищу лёгких путей…

— Неужели?

— Выбирай я простые пути, Малфой, меня бы здесь не было.

Он задумчиво смотрит на неё какое-то время, после чего бормочет:

— Думаю, ты права.

— Более того, не понимаю, когда это ты перестал считать…

— Уже начали, да? — в дверном проёме появляется Невилл, размахивающий чайным пакетиком, будто белым флагом. — Гермиона?

Она почти что решает закончить свою мысль. Потому что ей не нравится отступать, когда дело касается Малфоя, но выражение лица Невилла такое усталое и серьёзное, что она сдаётся. С пыхтением и бормотанием Гермиона выбирается из недр дивана и встаёт, помятая и взъерошенная. Она чувствует взгляд Малфоя на своей буйной со сна шевелюре, но, честно говоря, ей плевать.

Проходя мимо, она окидывает Малфоя взглядом — его брови ползут вверх, а угол рта чуть дёргается.

— Кстати, у тебя носки непарные.

Может, это ребячество, или Малфою всё равно, тем не менее Гермиона фыркает и задирает нос.

— Не думаю, что ты прекратишь с ним цапаться, — говорит Невилл, когда чуть позже они уже уселись за стол, и Гермиона почти что пришла в себя. — Неважно, по какому поводу. Вы больше не на разных факультетах, не по разные стороны, но по-прежнему будете продолжать пререкаться.

— Это не означает того, что мы стали другими людьми. Мне всё равно, пусть Малфой спланирует хоть каждую операцию или организует фонд спасения домашних эльфов. Потому что часть него навсегда останется тем заносчивым засранцем, а часть меня никогда об этом не забудет.

Невилл смеётся и смотрит в свою чашку с чаем, и Гермиона знает, сейчас он скажет то, что ей не понравится.

— Гермиона, он не такой уж плохой. Он по-прежнему Малфой, но… старше. Более зрелый. Менее опасный и жестокий. Я не знаю…

— Я не знаю, почему он здесь. Я понимаю, что дело не в каких-то подлых мотивах, и осознаю, что каким-то образом он стал важной частью этой войны. И может быть, он не верит в геноцид. Делает ли это его лучше? Я так не думаю. Я его не знаю.

— Он другой. Он более… замкнутый, что ли. Но вдруг он такой и есть. Не знаю. Он просто другой.

— Да. Но насколько?

Невилл пожимает плечами и наконец встречается с Гермионой глазами.

— Может быть, достаточно.

Гермиона откидывает волосы и вздыхает.

— Я знаю, что он не придерживается прежних убеждений. Знаю, что он хороший стратег. Понимаю, что отказался почти от всего, что знал раньше, лишь бы остаться здесь. Но я также знаю, что он всё ещё заносчивый, противный, злой ублюдок. Он всё ещё говорит гадости, чтобы вывести меня из себя, по-прежнему совершает поступки, из которых я делаю вывод — он считает себя лучше. Особенно в сражениях. Вообще-то, мне пока пришлось столкнуться только с этим.

— Он в этом довольно хорош, — Невилл снова пожимает плечами. — Я не говорю, что он хороший человек…

— Но он может быть плохим человеком.

— Тем не менее изменения всё же произошли. И я видел достаточно, чтобы решить дать ему шанс показать, насколько они сильны. Он не лучший человек на этом свете, так же, как ты или я. Он спас мою жизнь, Гермиона. Дважды. Я не собираюсь закрывать глаза на то, что Малфой может быть нормальным парнем, и думать о нём как о сволочи после того, что он для меня сделал. Я так не могу.

Гермиона кивает, уставившись на поверхность стола, но всё, что она там видит, — это быстро уменьшающаяся фигура Малфоя, покрытого её кровью.

— Всё равно он засранец.

— И навсегда им останется.

День: 707; Время: 20

— Кажется, тебя я вижу чаще, чем кого бы то ни было ещё.

Наверное, он не знает, что на это ответить, поэтому молчит.

— Если бы ты мог получить что-то одно в этой жизни, что бы это было?

Сначала он опять её игнорирует, но, отрываясь от блокнота, с которым теперь неразлучен, кажется, понимает — Гермиона так просто не отвяжется. Малфой тяжко вздыхает, будто она — ребёнок, который просит его повернуть время вспять.

— Абсолютную силу, — он продолжает писать, даже не удостоив её взглядом.

Гермиона хмурится, потому что пытается увидеть в нём Изменившегося Малфоя, а этот ответ в духе прежнего Драко.

— Абсолютная сила и власть разв…

— Развращают. Да, я в курсе.

— Что ж, не удивлена.

Он одаривает её беглым взглядом и выглядит при этом донельзя раздражённым.

— Почему же?

— Ты всегда стремился к силе и власти и желал получить их как можно больше, — она отвечает честно.

Он отбрасывает записи в сторону, морщит лоб и из-под чёлки изучает Гермиону сквозь ресницы.

— Полагаю, ты разглядела эту черту во мне потому, что сама знакома с ней по собственному опыту.

— Прошу прощения?

Малфой шумно выдыхает через нос, закрывает блокнот и поднимает голову, чтобы открыто смотреть на собеседницу.

— Чего ты хочешь от жизни, Грейнджер?

— Это не имеет отношен…

— Очень даже имеет. Я ответил на твой вопрос вопреки своему желанию, теперь жду от тебя той же любезности.

— Мне всё равно, чего ты там ждёшь.

— Очень по-взрослому.

Она всматривается в него до боли в глазах.

— Я хочу, чтобы мы победили в войне.

— А потом?

Гермиона жмёт плечами и качает головой, на секунду, будто бы в поисках ответа, переводя взгляд на ковер.

— Не знаю. Мира. Закончить последний год. Поступить в хороший университет. Стать целителем или получить должность в Министерстве. Или работать учителем.

— Так значит, ты сможешь добиться всего этого без силы?

— Что? — её ответ не совсем уместен, и она это осознаёт.

— Тебе нужна сила, чтобы выиграть войну. Нужна, чтобы поддерживать мир. Тебе придётся найти в себе силы, чтобы после всего этого завершить обучение и поступить в достойное заведение. Силы, чтобы лечить людей, пробивать дорогу в Министерстве или учить. Ты…

— Ты передёргиваешь мои слова…

— Ты передёрнула мои. Полагаю, ты решила, что я подразумевал мировое господство, так? Чистокровное превосходство, а может, я жажду стать новым королём Англии. Мне нужна сила, чтобы выполнить всё необходимое для завершения этой чёртовой войны и для того, чтобы двигаться дальше. Именно ты истолковала мои слова в дурном ключе, а ведь и намёка не прозвучало на то, чего я планирую с этой силой добиться.

Гермиона смотрит на него и неуверенно возражает:

— То, как ты это сказал…

— Чушь. Сила и энергия необходимы всем, чтобы функцион…

— Ладно, а что мне было думать! Может быть, ты и здесь, Малфой, но я понятия не имею почему. Не так-то сложно, взглянув на тебя, увидеть того же человека, который называл меня грязнокровкой и пытался убить директора. Что я должна была подумать? — Гермиона кричит так громко, что будь в доме кто-то ещё, её бы все слышали.

Лицо Малфоя застывает, губы сжимаются, а вены на шее явно свидетельствуют о том, что он в ярости.

— Да мне плевать, что ты там себе думаешь.

— Почему ты здесь? — он встаёт и направляется к двери. А она повторяет свой вопрос снова и снова, пока не начинает орать Малфою в спину.

Он вдруг поворачивается и делает это так резко, что, Гермиона уверена — он должен был потерять равновесие. Жилы выступают на покрасневшей коже Малфоя, когда он кричит в ответ:

— А как ты думаешь, почему я здесь!

Это явно не вопрос, ведь ответа он не ждёт. Но Гермиона вскакивает на ноги и устремляется за ним.

— Почему я должна верить, что ты имеешь в виду что-то хорошее, если всегда видела, как ты говоришь об этом в отвратительном смысле? Я…

— Да, я ублюдок, Грейнджер, верно? Пришёл добровольцем, торчу здесь целыми днями, разрабатывая планы и стратегию, вытаскиваю ваши жалкие задницы из передряг. Наверное, именно это и делает меня плохим.

— Не веди себя так, будто ты анге…

Он разворачивается в коридоре и теперь стремительным шагом направляется не к своей спальне, а к ней.

— Нет, ты права. Я вырос со всеми этими расистскими убеждениями в душе и ненавидел тебя за то, кто ты есть, и за то, что ты, несмотря на это, делала. И даже сейчас, после того, как я изменил свою жизнь, мои поступки не играют роли, ведь я же когда-то был тем мальчишкой, верно? И, конечно же, я убийца. Ну ещё бы! Давайте не будем забывать об этом!

— Только лишь потому, что ты как-то изменился, не означает, что…

— Ты лицемерка! Не смей вести себя так, будто твои руки чище моих! — он наклоняет голову, и она чувствует его дыхание на своём лбу; Малфой пышет злостью. — Думаю, мы оба грязные, Грейнджер.

— Я делаю то, что должна! — слова звучат хрипло и приглушённо, но Гермиона ещё никогда никому не говорила о том, что ей приходилось делать, как ни разу не слышала о подобном от других.

— В конечном счёте мы все в одинаковых условиях, разве нет? — Малфой ждёт, а Гермиона трясёт головой, и на её лице отчетливо читается отвращение к нему и себе самой. — Чего ты от меня хочешь? Жаждешь, чтобы я извинился за то, что в чёртовой школе задел твои чувства, словно это самое важное, о чём сейчас стоит беспокоиться? Потому что я не собираюсь этого делать. Не знаю, чего вы все от меня хотите, но это всё, что я могу дать. И если тебе этого мало, иди на хрен.

И на этот раз она позволяет ему уйти.

День: 708; Время: 7

Возможно, Малфой и вправду всегда делал то, что должен был делать. Его расизм проистекал из его натуры, и этому нет прощения. И неважно, что этому его обучили, ведь в конечном итоге он применял свои знания на практике. Той ночью он впустил Пожирателей Смерти и чуть не убил директора, потому что должен был так поступить. А потом пришёл в Орден, почувствовав необходимость в этом.

Раскаяние? Если так, то за свои поступки или чьи-то ещё? Месть?

И, лёжа в кровати, Гермиона решила, что это не играет особой роли. Суть в том, что теперь Малфой был здесь, сражался за них… и делал это хорошо. Суть в том, что он отказался от старой жизни, чтобы начать новую, которой рискует ежедневно, и это стало самым серьёзным извинением, которое она хотела от него получить. Может, не имеет значения то, что часть неё всегда будет зла на Драко Малфоя, потому что намного сильнее она злится на настоящих врагов. На тех, кто не встал на путь искупления.

Где начался этот путь? Ей нравится думать, что на вершине той башни, когда мальчик опустил палочку, отказался от силы, власти, своего будущего в том лагере и отступил в сторону, чтобы никогда больше не быть прежним.

Конечно, ещё оставался вопрос, где этот путь будет окончен.

День: 713; Время: 10

Она получает два письма за раз, оба от Рона, хотя ко второму посланию пара абзацев приписана рукой Гарри. Гермиона знает: ребята всё ближе подбираются к цели. Первое письмо короткое, хотя в нём так комично описаны поварские эксперименты, что Гермиона задыхается от смеха. Второе пропитано энтузиазмом. Рон даже ставит восклицательный знак после обращения «Салют, Гермиона», что предваряет остальной текст.

Гермиона ищет подтверждение своим догадкам в лицах окружающих её людей, но все слишком измучены войной, и по ним ничего не распознать. Это никоим образом не остужает её пыл, и Эрни лишь смеётся над ней, пока она глупо улыбается несколько дней подряд.

========== Пять ==========

День: 720; Время: 2

Гермиону выбирают для участия в простых миссиях, и она признаёт это — с раздражением и облегчением одновременно. Она знает, что это как-то связано с Малфоем, потому что выясняет: чаще всего именно он предлагает состав группы на операцию. И Гермиона приходит к выводу, что, наверное, он бы вообще отстранил её от участия, если бы более умелым бойцам время от времени не требовался отдых.

Дело не в том, что она не достигла никакого прогресса — нет, это неправда. Поначалу было очень трудно. И тем не менее, когда Гермиона вместе с горсткой других магов выступала против небольшого отряда, она справлялась отлично. Она знает много заклинаний, достаточно быстро двигается, к тому же не обделена храбростью.

Но крупные бои её изматывали. Когда поле битвы накрывало завесой дыма и магии, когда Гермиона теряла ясность зрения и не могла понять, кто на чьей стороне сражается, она слишком осторожничала. В воздухе и внутри неё самой разливались паника и смятение, мозг переставал здраво соображать, и она не могла сохранять хладнокровие. Это не то, чем бы Гермиона гордилась, но то, — и она призналась самой себе, — что оказалось настоящей проблемой. Она улучшила свои бойцовские навыки, однако этого пока было недостаточно, чтобы не представлять угрозу для себя или окружающих.

Так что теперь она получает небольшие задания. Это здорово, ведь Гермиона вносит свой посильный вклад в общее дело и выполняет работу безупречно. Но ей очень горько от того, что она не настолько хороша, насколько бы этого хотелось. И всё же она хотя бы делает то, что может.

День: 728; Время: 4

Она чувствует лёгкое касание, неощутимое ещё секунду назад, отодвигается от незнакомца в сторону, но тот настырно подаётся за ней. Гермиона наконец обращает на него внимание и узнает Малфоя — хотя тот не смотрит на неё, а под капюшоном толстовки едва ли можно разглядеть что-то, кроме губ и носа.

Она открывает рот, чтобы спросить, почему Малфой следит за ней в маггловской части Лондона, но он мотает головой в сторону и, шагая за угол, подталкивает её туда же. Гермиона сбита с толку, но следует за ним, и они идут по небольшой улочке, а затем сворачивают в проулок. Как только они достаточно укрыты от посторонних глаз, Малфой останавливается и выуживает из кармана большой манильский конверт. Кивает, оглядывается кругом и снова переводит взгляд на Гермиону.

Она мнёт угол пакета пальцами.

— Чего ты хочешь в жизни больше всего?

Малфой сердито хмурится, но ей кажется, он знал, что она спросит его о чём-то, чтобы удостовериться, что это действительно он. Наверное, выбор вопроса не совсем удачен, учитывая то, как сжались его челюсти, но тем не менее он отвечает:

— Абсолютную силу.

Она кивает и вытаскивает свой конверт.

— Я тоже.

Вскидывая голову, Малфой отрывает взгляд от её ладоней, и Гермиона надеется, что он понимает: это большее, на что он может рассчитывать в качестве извинения за тот разговор. Он забирает конверт и отдает свой, который Гермиона принимает и прячет. Она откашливается, лишь бы только нарушить ту странную тишину, что повисла между ними. Малфой не сводит с неё глаз, и ей приходится отвести взгляд первой, чтобы вернуть себе хоть какое-то подобие спокойствия.

Он делает шаг в сторону, и она следует за ним. Не говоря ни слова, они вместе доходят до небольшого здания, служащего проходом в волшебный район, и если поначалу Гермиона чувствует некую неловкость, то спустя всего несколько минут забывает о ней.

День: 730; Время: 2

Гермиона пытается запоминать даты, поскольку ей кажется, что она не сможет в должной мере отдать дань уважения настоящему моменту и войне, не зная точно, когда всё началось. Она действительно не сомневается, что война длится вот уже два года, вспыхнув три часа — или даже секунду — назад. Гермиона ощущает течение времени, но каким-то непостижимым образом оно одновременно и растягивается, и сжимается.

Иногда, когда она закрывает глаза и отрешается от мира (что даётся Гермионе Грейнджер крайне нелегко, если только она не погружена в чтение), то видит, осязает и чувствует колебания воздуха и гарь дыма. Она может в деталях воспроизвести то, что происходило до сегодняшнего дня. Но чаще всего Гермиона не помнит ничего дальше вчерашних суток, потому что война — это торнадо, а она наблюдает за тем, как закручивается его воронка.

«Два года», — думает она, чувствуя, будто кости наливаются свинцом. Два года.

День: 741; Время: 12

— Грейнджер.

Гермиона смотрит на Невилла и хмурится, пока не замечает, что Малфой подходит к дивану напротив.

— Малфой.

Гермиона бросает на Невилла встревоженный взгляд, и тот улыбается: он наверняка знает, зачем она понадобилась Малфою. Драко тем временем ставит на стол небольшой ящик, достаёт из него свиток и аккуратно его разворачивает. Под пальцами постепенно появляются руны, написанные побуревшими от времени чернилами, и пергамент похрустывает, когда Малфой придавливает камнями углы страницы.

— Что это?

— Как ты относишься к загадкам? — он поднимает голову и испытующе рассматривает Гермиону.

Она отвечает ему тем же, пытаясь понять, чего он от неё хочет.

— Они мне нравятся.

— Хорошо.

Гермиона переводит взгляд на пергамент.

— Эта руна означает «мир», хотя она перевернута. Римляне связывали её с изменениями или восстанием. Следующая обозначает… список. Или табличку, — она косится на Малфоя, затем снова углубляется в содержимое свитка. — Эта линия символизирует значимость написанного. Опровержение какой-то теории?

— Руны перепутаны. Какие-то из них мы можем понять, но другие… Вот эта, например, — его палец зависает в воздухе над значком в конце первой строчки. — У неё есть три разных значения. Нам придётся расшифровать их все, расставить по местам и попытаться разобраться в их сочетании.

Гермиона выдыхает и, сосредоточиваясь, хмурится.

— Вот… Позволь мне… просто…

Она встаёт, обходит стол, и Малфой отодвигается, давая ей место на диване. Протягивает блокнот, который вот уже несколько месяцев таскает с собой повсюду — чистая страница перевёрнута, чтобы Гермиона не смогла прочитать другие записи. Невилл подаёт ей ручку.

— Вот эта обозначает… место.

— Да, но я уже такое встречал. Видишь этот изгиб наверху? Думаю, по смыслу это ближе к «здесь» — в латыни такое использовали. Это трактуется как конкретное место, а не абстрактное расположение или общее указание.

Гермиона кивает, записывая их наблюдения.

— Короткая черта внизу означает «обосновавшийся», возможно, в прямом смысле этого слова. Это…

— Или «устроившийся дома», — она смотрит на него, и Малфой снова наклоняется вперёд. — Смотри, вот здесь. Руна «дом», затем опять «в месте для семьи». Эта линия толкуется как «дружеское общение», «знакомство».

— А что тогда здесь? Друзья? Но линии нет.

— Возможно, они не были близки с упомянутыми «друзьями» или «союзниками». А может, ошиблись в оценке их преданности.

— Ты строишь догадки, не разобравшись, в чём тут дело.

— Именно поэтому я и пришёл к тебе.

Она встречается с ним глазами и чувствует, как пламенеют кончики её ушей, хотя не уверена до конца почему. Это почти что комплимент, и Гермиона не понимает, как на него реагировать.

— Ладно. Давай посмотрим.

День: 754; Время: 14

Ей требуется около двух недель на то, чтобы закончить расшифровку свитка, который она вручает Невиллу. В глубине души Гермиона надеялась отдать документ Малфою, но только лишь потому, что ей хотелось узнать, что он думает о её выводах. Она и понятия не имела, что он настолько хорошо разбирается в рунах.

— Ты с ним много работаешь, ведь так?

Невилл пожимает плечами.

— Думаю, с ним все много работают.

— Но с тобой он ведёт себя нормально, да? — она недовольно моргает, отдавая себе отчёт в том, что сейчас похожа на взволнованную мамашу.

Невилл смеётся, тоже обратив на это внимание.

— Он иногда острит. Предупреждает, чтобы я ничего не взорвал. Но всё это больше… шутки, чем оскорбления. Для нашего общего блага.

— Хм-м-м.

— Всё ещё считаешь, что он не изменился?

Она машет свитком, прежде чем отдать его.

— Мне нравятся загадки.

День: 761; Время: 21

В течение недели она вообще никого не видит — лишь мелькает пара силуэтов каких-то незнакомцев, — а затем вдруг все её друзья собираются в одном месте. И уже два дня спустя Гермиона думает, что сходит с ума.

— Фред! — кричит она с верхней лестничной площадки, и Симус, вытаращившись, останавливается.

— Что такое? Это чудесный оттенок рыжего, Гермиона, — из-за угла показывается Уизли и улыбается.

— Ты! — шипит она, тыча пальцем.

— Я? Обозналась, милая. Это, должно быть, Джордж, или кто-то ещё в доме.

— Джордж ушёл три дня назад.

— Вообще-то, это — Джордж, — Симус, хихикая, прикрывает рот ладонью.

Гермиона чуть не падает с лестницы, и Джорджу хватает ума развернуться и броситься в противоположную сторону. Пока она несётся за ним, за её спиной развевается оранжевая грива. И Гермиона понятия не имеет, как Джорджу удаётся убежать, ведь он безостановочно хохочет. А она выдыхается уже через пару минут.

— Я тебя убью!

— Всё смоется!

— Когда?!

— Может, через несколько недель? Через год уж точно, — он посылает ей улыбку, и Гермиона рычит и швыряет в него палкой через весь двор.

— Когда-нибудь тебе придётся вернуться обратно.

Но совсем скоро — Гермиона уже заснула, перед этим тринадцать раз вымыв голову, — Джордж прямо посреди ночи отправляется на очередную операцию. И утром Гермиону больше заботит то, что она не успела попрощаться, а не то, что осталась не отомщённой.

День: 763; Время: 13

Брови Малфоя ползут вверх, он останавливается и почти что умудряется сохранить невозмутимость, но всё же разражается хохотом. Гермиона окидывает его свирепым взглядом и гордо удаляется. Не будь сегодня его день рождения — прокляла бы.

День: 777; Время: 12

— Ты похожа на Уизли, — на краткое мгновение на его лице мелькает усмешка. Сердце Гермионы подпрыгивает: она вспоминает о Роне, по которому жутко скучает.

Оранжевый цвет начал вымываться из её волос, но до этого стойко держался несколько недель, и Малфой прав. Её шевелюра пестрит красными и рыжими пятнами, и теперь Гермиона выглядит так, словно неумело попыталась преобразиться.

— Благодарю, — потому что знает, именно так она сможет задеть его сильнее.

Малфой окидывает её взглядом и усаживается на крышку стола.

— Грейнджер, полагаю, ты хотела что-то обсудить?

— Мне кажется, тебе не стоит отправлять Лаванду на эту операцию.

Он приподнимает бровь со скучающим и надменным видом.

— С чего бы это?

— Она выдохлась. Не знаю, что с ней случилось, но она в депрессии. Хандрит, не ест и постоянно курит.

— Это война, — тянет он. — Я не знаю никого, кто не пребывал бы в депрессии или не испытывал стресс. Ты тоже почти не ешь… Стало быть, и тебя не отправлять? Я видел, как Патил свалилась в обморок за столом, что, и её нельзя задействовать? Голдштейн дёргается, когда нервничает, а значит, может плохо целиться, так что, полагаю…

— Малфой. Просто… Дай ей передышку… Ладно? Она сейчас не в состоянии мыслить здраво, и я думаю, это очень плохая идея. Ей просто нужно немного времени. Я поговорю с ней и постараюсь всё уладить, но к завтрашнему дню она будет не в лучшей форме…

— Ей и не надо быть в лучшей форме. Это простое задание. Скорей всего, сопротивления не будет.

Гермиона чувствует, как в рёбра бьётся раздражение, и сжимает под столом кулаки.

— Я же по-хорошему прошу тебя.

— Я заметил.

Гермиона фыркает и поднимается на ноги.

— Тогда приношу свои извинения, Малфой. Я чуть не забыла, что тебе плевать на кого-то, кроме себя.

Она выходит из комнаты, даже не удостоив его взглядом.

День: 778; Время: 18

На крыльце Лаванда не появляется, и Гермиона уже собирается идти её будить, когда улавливает колебание воздуха возле своего уха. Она щекой чувствует лёгкое касание мягких волос и ощущает тепло за спиной. Она понимает, кто это, прежде чем слышит хоть слово.

— Тот факт, что я составляю план операции, исходя из возможностей выбранных для миссии участников, и что сейчас я здесь, должен означать: мне конечно же плевать на всех, кроме себя. Полагаешь, ты, как всегда, права, да, Грейнджер?

Она растерянно моргает — снова и снова, уставившись на спины друзей, переговаривающихся перед домом и освещённых лишь серым утренним светом. Гермиона не знает, что ответить, потому что часть неё ещё до того, как Лаванду отстранили от операции, понимает: она, скорее всего, ошибается. Тем не менее другая её часть всё равно считает: Малфой поступил так лишь для того, чтобы доказать её неправоту, и не пошёл бы на такое в любом другом случае.

— Нет ответа? Ясно. Я и забыл, что ты не слышишь вопрос, когда начинаешь выделываться.

Он обходит её неподвижную фигуру и спускается по ступеням вниз, присоединяясь к остальным членам команды. И Гермионе требуется пара мгновений, чтобы сообразить: у неё есть ноги, которые надо переставлять.

День: 780; Время: 7

Гермиона злится, что не Малфой, а она сама постоянно выглядит склонной к предвзятым оценкам, ведь она осуждает его потому, что так к людям всегда относился он. И осознание этого наводит на мысль, что, возможно, сейчас именно она, Гермиона, слишком много судит других. Малфой — та ещё задница. Но у неё больше не получается списывать его гнусность на предрассудки — с таким же успехом она может критиковать склонности Рона. Ведь в обоих случаях в этом нет смысла.

Она решает относиться к Малфою как к незнакомцу, которого никогда не знала раньше. Ей кажется, что так она перестанет попадать в дурацкие ситуации. Ей не нравится выставлять себя злой и жестокой.

Её угнетает мысль, что она опустилась до подобного, и неважно, кто этот человек. Гермиона знает, что на самом деле она выше этого, и наверное, сейчас самое время начать вести себя соответствующим образом.

Но, Господи, как же он бесит.

День: 783; Время: 12

— А что насчёт тебя, Гермиона? Ты когда-нибудь влюблялась?

Гермиона слабо улыбается в экран телевизора, по которому они с Тонкс смотрят чёрно-белый фильм, и качает головой.

— Нет, ещё нет.

— Влюбишься.

Иногда, отвлекаясь от круговерти этого мира, Гермиона задумывается, а правда ли это.

В конце концов, не всем же знакомо это чувство. Она уже не подросток, а молодая девушка, которая никогда не влюблялась и даже не потеряла невинность. Гермиона всегда верила, что эти два события связаны, но тот факт, что она стала старше, а ничего из этого ещё не произошло, не представляется таким же правильным, каким виделся в общежитии Хогвартса. Гермиона знает, что молода, но все вокруг миновали если не обе, то хотя бы одну из этих вех, и ей кажется, что она сильно запаздывает.

— Я думала, ты была влюблена в Рона, — Тонкс смеётся, глядя в экран, и Гермиона смотрит на неё.

Она медлит с ответом, но наконец, с сожалением признаёт:

— Долгое время я считала, что так и есть. Но теперь всё прошло.

— Из-за войны?

— Из-за многих вещей. Но по большей части из-за того, что мы не подходим друг другу, и я бы предпочла сохранить нашу дружбу, а не пытаться изменить нас обоих лишь для того, чтобы дождаться печального конца. Думаю, некоторые вещи просто не могут произойти, и неважно, как сильно мы этого жаждем.

— А некоторые происходят, несмотря на то, как сильно ты этого не хочешь, — голос Тонкс звучит так, будто это её личные откровения о собственной жизни, поэтому Гермиона просто кивает и складывает руки на коленях.

Жизнь порой преподносит чудовищные сюрпризы.

День: 789; Время: 20

Когда Гермиона возвращается в гостиную после второй неудачной попытки заснуть, Малфой сидит на диване. Миска с попкорном небрежно устроилась между его коленями, а он сам изучает дистанционный пульт от телевизора. Если не считать бликов от экрана, в комнате темно. Лаванда высоко и громко стонет в спальне наверху, и Гермиона заливается румянцем, хотя Малфой и не подозревает, что она здесь.

Депрессия Лаванды была вызвана разрывом с любовником, к которому, по собственному утверждению Браун, она испытывала слишком сильное физическое влечение. Гермионе же кажется, что Лаванда просто влюблена в этого неряшливого парня, который время от времени появляется из её спальни, но не хочет, чтобы о её чувствах кто-то знал. Их очередное примирение длится вот уже несколько часов с небольшими перерывами. Гермиона пыталась заглушить шум при помощи телевизора, но лишь жалобно пялилась в потолок, когда вскрик Лаванды перекрыл грохот киношной драки.

— Не спишь? — она задаёт вопрос, чтобы дать знать о своём присутствии. До Гермионы дошли слухи, что Симус как-то подкрался к Малфою, и тот инстинктивно впечатал его в стену.

Малфой всё равно подскакивает и вцепляется в миску с попкорном, который от такого резкого движения едва не рассыпается. Бормоча ругательства, он поправляет посудину, после чего, наконец, смотрит на Гермиону.

— Нужно быть мёртвым, чтобы не обращать внимание на это затяжное совокупление и трескотню телевизора.

Но Гермиона ему не верит: она замечает в его глазах то выражение, которое не видела с тех самых пор, как Рон вернулся со своей первой операции и заперся в комнате. Это своего рода ужас и шок. А вкупе со странной бледностью кожи и кругами от нехватки отдыха под блестящими глазами создаётся впечатление, что Малфой напуган. И Гермиона очень сомневается, что он испытывает проблемы со сном по причине чужого шумного секса.

— Что смотришь?

Его губы изгибаются в подобии улыбки.

— Про способы контрацепции.

Гермиона отчаянно краснеет и ёрзает в кресле, в котором устроилась.

— О.

— Магглы достаточно изобретательны. Хотя не знаю, как бы я себя чувствовал в этой резиновой штуке.

Господи, стонет она про себя и трёт лицо руками, будто это может помочь уменьшить жар. Малфой несколько раз нажимает на кнопку на пульте, и голос Гермионы срывается на высоких нотах, когда она спешно пытается сменить тему.

— Пульт не работает?

— Работает. Мне нравится давить на кнопки, и чтобы при этом ничего не происходило.

Она поджимает губы и протягивает руку.

— Дай мне посмотреть.

— Нет, — он подтягивает пульт к себе поближе, будто конечности у Гермионы в состоянии удлиняться и она может до него добраться. Типичный мужчина, чего уж там.

Гермиона вздыхает.

— Попробуй вынуть батарейки и переставить их.

Малфой, моргая, смотрит на чёрную пластиковую коробочку, затем переводит взгляд на телевизор.

— Я всё равно хотел смотреть именно это.

Она знает, что он понятия не имеет, о чём идет речь, и даже если в курсе, что такое батарейки, то уж точно не разбирается, как их вынимать. Между просмотром этой программы и необходимостью показать своё незнание, Малфой очевидно выбирает первое.

— Просто дай мне взглянуть.

— Я же сказал, нет.

— Ладно, но это я смотреть не буду.

Он таращится на Гермиону так, будто она слишком тормозит в разговоре.

— А никто не говорит, что ты должна.

— Раз уж нам обоим приходится мириться с… этим, стоит найти то, что захотим смотреть мы оба.

— Думаю, ты не в том положении, чтобы выбирать, — она сердито зыркает на него, а он усмехается, слегка наклоняясь вперёд. — Чувствуешь себя неуютно?

Гермиона вспыхивает.

— Это не интересно, к тому же там нет ничего, чего бы я не знала. Так что…

Она замолкает и краснеет ещё сильнее, когда Малфой похабно ухмыляется.

— Так ты хорошо подкована в вопросах безопасного маггловского секса, да?

Гермиона едва не спотыкается на пути к телевизору и, лишь отвернув лицо, отвечает.

— Это не твоего ума дело.

— Я… Эй, верни назад.

— Неа, — бормочет она, нажимая на кнопку.

Гермиона переключает каналы, пока не находит кажущийся приемлемым фильм: актеры одеты в викторианские платья, женщины хихикают, реагируя на проходящих мимо кавалеров. Гермиона задирает нос и возвращается на место. Малфой смотрит на неё и фыркает, снова давя на кнопки.

— Думаю, мы можем посмотреть это.

— Или я просто встану и переключу, но тогда опущусь до твоего детского уровня.

Теперь она сверлит его взглядом.

— По-детски было смотреть то, что я не хотела.

— Детское самомнение заключается в том, что кто-то может прийти и поменять программу, которую другой человек смотрел до этого уже полчаса, только потому, что этот кто-то не желает её смотреть.

— Детскость — это нежелание делиться, когда…

— Или вот так вот спорить, — он поворачивается к ней — бровь вскинута, а выражение лица неимоверно надменное. Если, конечно, не брать в расчёт непарные носки, которые Гермиона заметила по пути к креслу, или перемазанные маслом от попкорна пальцы.

Гермиона пыхтит, но тут же жалеет об этом, вспоминая, каким смешным ей казалось его сопение, когда она переключала каналы. Она разворачивается обратно к экрану и игнорирует Малфоя, пытаясь сосредоточиться на героине, которую очаровывает относительно привлекательный герой.

Наступает благословенная тишина: из комнаты Лаванды не доносится ни звука, и даже сосед, расположившийся от неё в пяти футах, помалкивает. Гермиону так захватывают события на экране, что, когда раздаётся голос Малфоя, она подпрыгивает от неожиданности.

— Он слюнтяй.

— Что?

— В этом вся проблема киношных образов. Ну какой нормальный мужчина будет вести себя так? Цитировать стихи, пять минут наглаживать её чёртовы руки. Я категорически не понимаю, как ты можешь это выносить, не говоря уж о том, чтобы верить в подобное.

— Есть такие мужчины… — под его взглядом Гермиона замолкает. — Ну, может, женщины хотят верить, что похожие мужчины существуют.

Он с отвращением морщит нос.

— Зачем? Ты на полном серьёзе стараешься меня убедить, что тебе бы понравилось… такое?

Он кивает в сторону телевизора, на экране которого герой, отчаянно жестикулируя, разражается стихотворной тирадой. Гермиона пару мгновений за этим наблюдает, а потом хихикает. И вряд ли она издавала такой звук хоть раз с тех самых пор, как ей исполнилось пять.

— Может быть, нет.

Малфой хмыкает, давая понять, что он не сомневался в своей правоте.

— Но я бы всё равно оценила. Это очаровательно.

— Это тошнотворно. Женщинам скармливают вот такие образы, и они начинают себе что-то выдумывать, хотя в реальности мужчины себя так не ведут. Вы сами себя разочаровываете.

— Малфой, иногда бывает мило притвориться.

— Да меня вывернет от такого.

— Но это не так уж плохо.

— Ты не можешь утверждать, что на самом деле тебя возбуждают эти романтические сопли. Это просто чушь.

— Это немного смешно, но по крайней мере лучше, чем твоя предыдущая передача.

Он смотрит на неё так, будто подслушал, как она выбалтывает кому-то неприличный секрет.

— Так ты… скрытый романтик, Грейнджер? Предпочитаешь сексу поэзию, м-м-м?

Она в очередной раз краснеет — просто невероятное количество раз за этот вечер.

— Я не романтик. Я здравомыслящий человек, а любовь безрассудна.

Он изучает Гермиону с таким видом, будто вывел её на чистую воду, и с хитрой улыбкой отворачивается к экрану. В течение трёх секунд Малфой хранит молчание, затем фыркает, вскидывая на неё взгляд.

— Он только что сравнил её волосы с грязью.

— Он сказал, что она прекрасна, как природа, а её волосы… как…

— Как грязь.

Гермиона искренне смеётся.

День: 796; Время: 22

Двухэтажное здание с разрушенными башнями, которое венчает полуобвалившаяся крыша, сложено из щербатых и потрескавшихся камней. Тёмные толстые лозы, переплетаясь, обвивают стены, ветер завывает в ветвях мёртвых деревьев, которые разбросаны тут и там по неплодородной земле.

— Здесь жутко, — шепчет Дин.

— А я думаю, здесь красиво, готическая атмосфера, — тихо отвечает Гермиона, и Дин странно косится на неё.

— Не обращай внимания, Томас. Очевидно, она смотрит на вещи через призму романтики, — Малфой замолкает, встречая взгляд Гермионы, а потом продолжает: — Примите во внимание подозрительную тишину — вы должны быть начеку. Внутри может поджидать что угодно, и всем стоит помнить об этом.

Конец метлы, лежащей у Малфоя на плече, чуть не задевает Гермиону по лицу, и она отступает, избегая удара. Дин тоже делает шаг в сторону, и под его ногой громко хрустит ветка. Малфой останавливается, поворачивается и вскидывает руку в предупреждающем жесте, сердито сверля глазами именно Гермиону.

Он оглядывается на здание, будто там действительно может кто-то быть, снова смотрит на Гермиону и даёт знак продолжать движение. Она злится, несправедливый упрёк лишь сильнее её распаляет, и отвечает Малфою тяжёлым взглядом.

Он до самого последнего момента не говорил о необходимости полётов при выполнении операции, и когда Гермиона заметила, что ничего подобного не упоминалось в ходе обсуждения, Малфой просто ответил, что сообщает об этом сейчас, и тут нет никакой разницы. Насколько Гермиона может судить, Малфой никогда не перестанет быть напыщенным мерзавцем.

Он останавливает их около здания и даёт команду по одному влететь в разрушенный оконный проём. Гермиона с каждой минутой нервничает всё сильнее.

— Я плохо летаю.

Он ворчит, потому что наверняка предвидел такой поворот.

— Ты брала базовые уроки в Хогвартсе?

— Да, но…

— Тогда ты знаешь достаточно.

— Я помогу тебе, — предлагает Невилл, как только Малфой уносится, и мягко кладёт руку Гермионе на плечо, потому что знает, насколько сильно она ненавидит полеты.

Тем не менее Гермиона отказывается, хоть это и было бы самым простым выходом. Малфой наверняка решит, что Гермиона ни на что не способная трусиха, прими она эту помощь. И пусть они схожи с Малфоем в том, что им обоим не нравится показывать своё неумение, Гермиона не собирается позволять унижать себя.

Лишь с третьей попытки метла отрывается от земли и теперь беспокойно дёргается из-за волнения наездницы. Гермиона медленно поднимается, древко раскачивается, будто детские качели, и от этого наваливается тошнота. Едва Гермиона замирает напротив окна, сердце ускоряет свой бег. Она не смеет ступить на стекло, как это только что сделал Малфой, и не уверена, чтосможет ничего не задеть.

Наклоняясь вперёд, Гермиона слишком сильно нажимает на черенок — сказываются страх и нехватка опыта. Малфою, статуей замершему у стены, приходится схватить метлу до того, как та врежется в стену. От этого движения Гермиону дёргает в сторону, и она замечает хмурое выражение его лица прежде, чем её переворачивает, и она оказывается вверх тормашками.

Шокированная и смущённая, она шумно выдыхает и мрачнеет ещё больше, когда рядом слышится хихиканье Энтони. Она отчаянно вцепляется в древко, стараясь не издать ни звука, как вдруг возвращается в нормальное положение. Гермионе требуется секунда, чтобы оценить случившееся и заметить расплывающуюся ухмылку на лице Малфоя, но она слишком расстроена, чтобы злиться. От тихого смеха плечи Малфоя трясутся, и он жестом даёт понять, чтобы Гермиона слезала, пока он держит её метлу.

Чтобы не рухнуть на подкашивающихся ногах и тем самым не ухудшить ситуацию, она хватается за его плечо. Гермиона думает, что её прикосновение заткнет Малфою рот, и хотя он действительно замолкает, но вопреки её ожиданиям разозлённым не выглядит. Он смотрит на неё с бесстрастным выражением, стоит спокойно и тихо, пока она не убирает ладонь.

День: 804; Время: 5

До неё доходят слухи, что Малфой и Тонкс были сильно ранены в одной заброшенной церкви в Глазго. Гермиона упрашивает Люпина разрешить ей оставить свой пост в этом жутком белом доме и переправиться на Гриммо. Тонкс идёт на поправку, хотя ей ещё несколько дней придётся залечивать переломы пальцев. Гермиона следует за Тонкс из гостиной в лазарет, и та ничего не говорит, когда замечает, что подруга несколько раз во время разговора бросает взгляды на койку Малфоя.

— Он сломал рёбра. Свалился с балки, по которой бежал, когда они его засекли. К тому же здорово порезался стёклами на полу.

— По крайней мере, не умер. Нам бы очень не хватало хорошего стратега.

Сказать по правде, дело не только в этом, ведь Гермиона понимает: наверное, смерть Малфоя взволновала бы её чуточку больше. Похоже, Тонкс об этом знает, потому что не отвечает, зато голос подаёт сам Малфой.

— Рад, что ты теперь столь высокого обо мне мнения.

Гермиона вздрагивает: она-то думала, он спит — создавалось именно такое впечатление.

— Это уже прогресс. Год назад она бы любовалась твоим трупом, — замечает Тонкс, Малфой фыркает, а Гермиона задаётся вопросом, делает ли её этот факт плохим человеком.

Он скользит рукой по телу, пробегая кончиками пальцев вдоль шрама, край которого выглядывает из-под рубашки.

— Лонгботтом подлатал меня просто фантастически.

— Именно так. Я им горжусь, — улыбается Тонкс, а Гермиона бросается на защиту друга.

— Он хотя бы тебя вылечил, — слова звучат резче, чем следовало бы, и на целую долгую секунду воцаряется тишина.

— Я знаю, — шепчет Малфой и убирает руку.

Гермиона переводит взгляд на Тонкс, и та ей подмигивает.

— Он не перестаёт жаловаться с тех самых пор, как очнулся вчера вечером.

— Если бы Драко Малфой прекратил жаловаться, — шепчет в ответ Гермиона, — думаю, от шока Земля бы остановила вращение.

— Мне он угрюмым больше нравился. Они начали пичкать его зельями, и он стал болтлив.

— Ничего, что я вас всё ещё слышу?

День: 811; Время: 6

Она привыкла к простым миссиям. Гермиона понимает это по тому, что сейчас не чувствует ног, а к голове прилило слишком много крови. Мир вокруг кренится и вертится, и она спотыкается. Огонь, бушуя, пожирает здание за её спиной. Ночь озаряется оранжевыми всполохами, мечутся тени, а пепел во рту у Гермионы затрудняет дыхание.

Раздаётся крик — хриплый и полный такого страха, что ей хочется плакать. Она различает Энтони Голдштейна — тонущую в грязи жёлтую фигуру. Его голова запрокинута: он видит Бога, смерть или что-то ещё, гораздо бо́льшее, чем то, что их здесь окружает. Гермиона быстро выхватывает палочку и направляет её на скалящегося за костяной маской Пожирателя Смерти. Её рука совершенно не дрожит.

— Авада Кедавра!

Ухмылка застывает — злобная и мёртвая, тело валится на колени и падает лицом вниз.

Гермиона не чувствует себя спасительницей — слишком давит осознание того, что она забрала чужую жизнь. И пусть не так уж сложно убить человека, оказывается, гораздо тяжелее, если об этом кто-то знает. Она думает, что теперь Энтони будет смотреть на неё по-другому, так же, как она сама когда-то смотрела на Малфоя, убившего Пожирателя Смерти. Или на Симуса. Невилла. Анджелину. На любого другого. В воздухе разлита смерть, которая накрывает их всех тенью.

Но Энтони не обращает на неё внимания — он трясётся от шока, и Гермиона находит этому объяснение, заметив рядом с упавшим врагом ещё одно тело. Чёрные локоны Падмы развеваются на ветру, полном дыма и пепла, и сердце Гермионы раньше мозга понимает, что произошло.

День: 811; Время: 12

Вваливаясь в дверной проём в поисках места, куда бы рухнуть, Гермиона не ожидает увидеть его стоящим в кухне рядом с Люпином. Но заметив Малфоя, она движется на инстинктах, забывая и о разлившейся по мышцам усталости, и о тупой тяжести за грудиной.

Наверное, она выглядит жутко, но Гермиона подумает об этом позже, когда уставится в ванной комнате на своё зеркальное отражение и увидит только чёрный пепел и глаза, до краёв полные горя. Гермиона бросается на Малфоя, но тот стоит, не шевелясь, и она пихает его рукой в грудь, отбрасывая на столешницу.

— Гермиона… — выдыхает и дёргается Люпин, но Малфой вскидывает ладонь, разжимая длинные пальцы, и останавливает его.

— Ублюдок! — кричит она и толкает его снова, снова и снова. Это не причиняет Малфою никакого вреда, и Гермиона стискивает кулаки, врезаясь костяшками в его тело. — Твою мать, я ненавижу тебя! Как же я тебя ненавижу!

Он пытается перехватить её запястья, и она разжимает пальцы — бьёт его ладонью по рту, челюсти, щекам. Малфой сопротивляется, а Гермиона не видит, что делает, но знает: она лупит его по голове, обрушивает удары туда, куда только может дотянуться. Наконец он ловит её руки. И тогда она пускает в ход ноги. Резкий голос прерывается, но Гермиона не осознаёт, что кричит сквозь слёзы.

— Ты знал! Сволочь! Ты знал, что она не сможет справиться. Что она не могла… не могла быть там. Но тебе было насрать. Ты всё равно отправил её, ты, поганый кусок дерьма! — она визжит рвано и бессвязно, большая часть выкриков бессмысленна, но ей плевать.

Гермионе плевать, потому что под кожей пузырится гнев, и она взрывается. Это самая ужасная эмоция, которую она когда-либо испытывала, и она не сможет потом вспомнить ни единого раза, когда бы настолько теряла над собой контроль.

Малфой хватает Гермиону в охапку, разворачивает, и она понимает: её до хруста в позвоночнике прижимают к краю столешницы. Его бедра крепко фиксируют её стиснутые ноги, пальцы обхватывают запястья, прижимая к плечам. Гермиона впивается ногтями в его одежду, но этого мало, и тогда она рывком закрывает уши ладонями, и её собственный крик разрывает глотку.

Гермиона зажмуривается, лишь бы не видеть перед собой яростное выражение лица, капающую с губ кровь. Она убирает пальцы от головы, хватается за Малфоя, наклоняется так, что макушкой упирается прямо в основание его шеи, и, не стесняясь, всхлипывает в его пахнущую мылом рубашку. Раздирающая внутренности боль так велика, что кроме неё Гермиона больше ничего не чувствует, и всё, о чём она сейчас может думать, это Падма, а вместе с ней все остальные погибшие. И ещё о том, как безумно она скучает по Гарри, Рону, родителям и насколько сильно ненавидит свою жизнь.

Малфой немного расслабляется, и теперь Гермионе становится легче дышать, но она всё равно чувствует и его тело, и край стола. Он убирает её ладони со своих плеч и наклоняется ближе.

— Это был не я, — шепчет он.

Тут же появляются ещё одни руки, и секунду спустя она обхватывает Люпина за шею, а Малфой исчезает.

— Всё хорошо, хорошо, пойдём.

— Падма.

Римус тяжело выдыхает ей в макушку и, бормоча ругательства, выводит из кухни.

— Ты хочешь пойти в душ или лечь в постель?

— Мне плевать.

И она отправляется в кровать.

День: 814; Время: 17

Гермиона не выходит из своей комнаты в течение двух дней. Во-первых, дело в депрессии, а во-вторых, в стыде и унынии. Она не понимает, что с ней такое было, но это пугает и шокирует её почти так же, как Малфоя с Люпином. Гермиона не подозревала, что в её жилах бурлит столько эмоций, пока те не выплеснулись наружу.

Она напала на него. Что само по себе не так уж ужасно, учитывая то, что в прошлом он поступил так же, однако подобное поведение совсем не в её характере. К тому же это оказался не тот человек. Гермиона слишком быстро выдвинула обвинение и направила на Малфоя свой гнев. На того, кто, как она думала, составил план операции и отобрал людей.

Гермиона пропустила похороны Падмы. Вчера она выяснила у Люпина, что будет скромная церемония, и лишь немногие смогут в ней участвовать. Чтобы при необходимости запросить соответствующее разрешение, он уточнил, хочет ли пойти она, но Гермиона отказалась, сославшись на то, что те, кого выберут, должны быть погибшей действительно близкими людьми. Она общалась с Падмой, но не слишком тесно и не чувствовала себя вправе отбирать место у того, кто её знал и любил.

Ко второй половине третьего дня, не дождавшись того, что Люпин принесёт к двери еду или хотя бы постучит, спрашивая разрешения войти, Гермиона понимает: наверное, Ремус ушёл, как и предупреждал. Она выходит из комнаты на запах готовящегося в кухне обеда, и тут до неё доходит, что в доме остался Малфой. Гермиона чуть не меняет своё решение, но всё же держит путь к кухне.

Садясь за стол, он не удостаивает её взглядом; горящий огонёк красноречиво свидетельствует о том, что в духовке что-то есть. Гермиона осматривает ряд шкафчиков в поисках съестного: она ещё не оказывалась в этом доме и понятия не имеет, где что находится. Малфой мог бы и подсказать, ведь он наверняка понимает, что она ищет. Но он не произносит ни слова.

В шкафу рядом с холодильником Гермиона находит пачку горячего шоколада и решает остановиться на ней. Она вскрывает упаковку и обнаруживает, что порошок слипся на дне в комки, но тем не менее ставит пакет рядом с тостером и включает чайник. Сначала Гермиона собирается стоять к Малфою спиной, но затем решает, что если она хочет покончить с этой ситуацией, ей придётся столкнуться с любыми возможными последствиями.

Когда Гермиона разворачивается, он смотрит в другую сторону, хотя она готова поклясться: он сверлил её взглядом, пока она стояла спиной. Малфой развалился на стуле и кажется слишком большим, чтобы поместиться на нём. Он вытянул вперёд длинные ноги, одна рука покоится на столе, вторая — на колене. Голова повёрнута чуть в сторону, взгляд устремлён на столешницу. На губе красуется красная трещина, и это «заслуга» Гермионы. Вина липким комом застревает у неё в горле.

Он поднимает на неё глаза, всем своим видом демонстрируя понимание того, что она на него пялится. Гермиона тяжело сглатывает под этим пустым взглядом, в котором нет даже узнавания.

— Я не должна была обвинять тебя.

Рука Малфоя скользит по столу, и он не глядя берёт ярко-красную кружку, устроившуюся в сгибе его локтя. Он подносит её к губам, и голос его звучит ровно и глухо.

— Да.

Делает глоток и наконец отводит взгляд от Гермионы, поджимает губы, ставя кружку обратно.

— Я была… не в себе.

— Это мягко сказано.

— Я удивлена, что ты меня не ударил, — Гермиона честна, хотя это не то, что она хотела сказать.

— А я когда-то так делал? — он снова смотрит на неё, по-прежнему склонив голову.

— Ну, в общем и целом… — смущается Гермиона.

— Я был с тобой груб, Грейнджер, но не думаю, что когда-либо бил.

Гермиона глядит на него в ответ, постепенно осмысляя услышанное.

— Ты был готов.

Его губы дёргаются.

— Гораздо чаще, чем ты думаешь. Мне кажется, ты самая несносная девушка из всех, кого я только знаю.

— Близко к истине.

— Неужели?

— Да. А ты самый невозможный человек, которого знаю я, так что… здесь мы равны.

Он молчит.

— Наверное, мне не стоило тебя бить.

— Это было не в первый раз.

Она прищуривается и указывает на него пальцем.

— Не пытайся выставить всё так, будто ты невино…

— В этот раз был.

— Но…

— Знаю, Грейнджер. До того, как тебя накрыло негодование, я хотел сказать, что, наверное, не был удивлён твоими действиями по отношению к себе. Так что можешь прекратить пытаться выдавливать из себя эти полуизвинения, чтобы облегчить вину.

— Я не чувствую себя виноватой, — вскидывается она, но Малфой не реагирует. — Вовсе нет.

Он выгибает бровь и делает ещё один глоток из кружки.

— Будем считать, что мы квиты.

Она громко фыркает.

— Мой поступок сравняет счёт между нами?

— Последний — да, — хотя он несколько раздражён её вопросом.

— Хорошо. Ничья, — она притворяется, что плюёт на ладонь, и протягивает её Малфою. — Нам надо скрепить это рукопожатием.

Он смотрит на её руку так, словно это требующий извинений грязный домовой эльф, и не столько с презрением, сколько с недоверием поднимает глаза. Гермиона вздрагивает и поворачивает ладонь, чтобы он увидел чистую кожу.

— Здесь ничего нет.

Выражение его лица не меняется.

— Я просто… шучу. Это было…

Она опускает руку, не понимая, то ли это у Малфоя нет чувства юмора, то ли она несмешно шутит, то ли они вообще ещё не достигли той стадии, на которой можно острить. Малфой снова берётся за кружку, Гермиона прочищает горло, откашливаясь, и отворачивается к закипающей воде.

День: 817; Время: 11

— Думаю, враги нужны друг другу.

— Не нужны. Они друг друга ненавидят. Если враг какого-нибудь человека направит на себя свою палочку, этот самый человек запрыгает от счастья, — он многозначительно смотрит на неё.

— И ему будет некого ненавидеть, а людям нужно это чувство, чтобы высвобождать гнев.

— Они могут ненавидеть самих себя, и, возможно, теперь ты наконец замолчишь.

— Враги — это те, с кем приходится сражаться ради достижения желаемого. Если ты без каких-либо сложностей можешь получить всё, что хочешь, то приобретённое не кажется таким уж важным.

— Оно всё равно останется важным. Либо же это не то, чего тебе на самом деле хотелось.

— Но если добиться чего-то слишком просто с самого начала, то, считай, это что-то у тебя уже есть. И значимость быстро теряется. Если ты работаешь ради достижения цели, добиваешься её, ты гордишься собой, и такие успехи ощущаются более ценными.

— Это лишь усложняет жизнь. А зачем такое нужно?

— Так ты больше заботишься о вещах.

— Знаешь, что заботит меня прямо сейчас?

— Думаю, ты намекнул достаточно, чтобы я сообразила.

— Мне кажется, я уже с лихвой настрадался.

— Вполне возможно. Но я всё равно пока не отстану, — он фыркает, и она с улыбкой оборачивается, глядя в окно на качающиеся на ветру деревья. — Потом ты больше оценишь то, что получишь. Именно для этого и нужны враги, Малфой.

День: 836; Время: 17

Она беседует с Малфоем при свете заходящего солнца, потому что он остаётся верен своему ночному образу жизни — притворяется, что привык к нему. Он далеко не сразу начинает поддерживать разговор, и Гермиона приучается ждать часами, прежде чем он соизволит хоть на что-то ответить.

Он проводит в доме две недели, затем уходит, но уже через четыре дня возвращается. Ей интересно, по собственному ли желанию Малфой снова здесь оказался и не по той ли причине, что она с ним общается (по крайней мере, спорит и ссорится) вместо того, чтобы игнорировать, как это обычно делают другие. Хотя Гермиона сомневается в его добровольном желании быть здесь: иногда она ловит на себе его взгляд — хмурый либо же полный такого недоумения, что вряд ли она является для него чем-то иным, кроме как досадной помехой.

Гермиона провоцирует его на споры, потому что не любит разговаривать сама с собой, а разговаривать хоть с кем-то ей необходимо. Малфой реагирует, лишь когда она возражает или задевает его, но никогда не поддерживает нейтральные темы. Тем не менее Гермиона не отстаёт, потому что её уже тошнит от чтения чужих бесед вместо того, чтобы вести свои собственные, к тому же, получая возможность сосредоточиться на чём-то конкретном, она прекращает забивать голову мыслями обо всём на свете.

Ей кажется, Малфой испытывает те же чувства. И именно поэтому отвечает. Несмотря на все различия, они с ним похожи, и пусть это пугает, но ведь именно такие эмоции вызывает большинство истин. Гермиона ищет общества Малфоя потому, что лучше так, чем быть в одиночестве, он же не отсиживается за закрытой дверью, поскольку тоже слишком хорошо это понимает.

========== Шесть ==========

День: 869; Время: 2

Почти все тарелки в доме перебиты, и дешёвый линолеум на полу покрыт черепками. Это убежище — транзитный пункт, а значит, его теплом и светом могут пользоваться все члены Ордена или Министерства, правда, не дольше одной недели, так что комнаты ни за кем конкретно не закреплены.

В последний раз Гермиона видела Малфоя около месяца назад. И его появление в дверном проёме с растрёпанными волосами и заспанной физиономией застигает её врасплох. Завтрак, по большей части состоящий из чёрствых кексов и остатков чая и кофе, проходит тихо, пока на кухню не врывается какой-то безымянный аврор. В приступе гнева он сбрасывает на пол тарелки, что были составлены стопками на столешнице, и это по меньшей мере неприятно. Малфой, Фред и Гермиона только и могут, что удивленно таращиться, пока мужчина бессвязно орёт и беснуется, разнося посуду в пыль.

Три других аврора хватают и выводят своего обезумевшего товарища из кухни, и насколько Гермиона может понять из бормотания и криков, кажется, этим утром тот потерял кого-то близкого.

Ей грустно осознавать, что она словно онемела, оцепенела внутри. Не ощущает почти ничего, но не из-за самой утраты, а из-за мысли о ней. Гермиона сочувствует этому мужчине, однако её печаль и горе не слишком сильны, это ноющее поверхностное чувство. Кажется, каждому пришлось потерять кого-то на этой войне. И всякий раз, оказавшись в ситуации, подобной сегодняшней, Гермиона оплакивала погибших.

Недавний эпизод отзывается неприятным послевкусием во рту и повисшей в воздухе неловкостью, но они все остаются за столом, в тишине допивая кофе посреди устроенного на полу хаоса. И всё происходящее немного напоминает сон.

— Война — это просто депрессант какой-то, — качает головой Фред и добавляет в свою кружку ещё сахара.

Гермиона глядит на него, моргая. Если она и слышала, чтобы кто-то отзывался об этом аде небрежнее и проще, то сейчас не может такого припомнить. Она удивлена. Так изумлена тоном и выбором слов, что начинает смеяться. Фред недоумённо смотрит на неё в ответ, и когда ей кажется, что вот сейчас он что-то скажет, она слышит справа от себя смешок.

Малфой улыбается. Изо всех сил стараясь скрыть улыбку, он закрывает лицо рукой, которой до этого подпирал щёку, но Гермиона прекрасно видит её — сквозь пальцы: замечает, как сморщился его нос, прищурились глаза, как возле губ наметились складки. Лишь по этим приметам она может сказать, что он ухмыляется во весь рот. Его плечи трясутся от смеха. Малфой переводит взгляд с Уизли и встречается глазами с Гермионой — разделяет этот момент с ней. Они оба откровенно хохочут, и даже спустя пятьдесят лет она сможет вспомнить, как Малфой выглядел в этот момент.

День: 870, Время: 7

Из-за двери Алисии звучит странная музыка, сопровождаемая бряцанием браслетов. Дин и Симус играют в шахматы, а Лаванда подробно описывает Колину свой жуткий заплыв в озере. На плохо пропечённом, наполовину съеденном именинном пироге красуются только первые буквы её имени — ГГ, на подбородке у Симуса остались крошки, но ему никто об этом не говорит. Блаженно поджимая пальцы перед мерцающим камином, Гермиона может поклясться, что на одно биение сердца она вновь вернулась в гостиную Гриффиндора.

День: 888, Время: 3

Она злится и теряется с ответом, а он лишь ухмыляется. С презрительным фырканьем Гермиона отмечает, как улыбка меняет выражение лица Малфоя, а сам он начинает излучать самодовольство.

«Своей улыбкой он заставляет тебя чувствовать себя особенной», — как-то сказала ей Пэнси. В тот день она была ужасно пьяна, часть её обеда уже оказалась на кроссовках Гермионы, и нитки слюны свисали с пальцев. Будучи в подпитии, она становилась чрезмерно говорливой, именно поэтому в такие моменты Малфой старался держаться поблизости: он укладывал подругу в постель или же просто оставался рядом, чтобы в случае необходимости сменить тему разговора.

Пэнси сказала: Малфой заставляет тебя думать, будто он улыбается какой-то тайной шутке. Пусть даже вся комната заходится истеричным смехом, но когда он ловит твой взгляд, тебе кажется: лишь вы вдвоём осознали подлинный смысл сказанного, и поэтому он хочет разделить этот момент с тобой. Но речь шла об искреннем проявлении чувств, а не о фальши или злобном оскале. О той улыбке, когда Малфой расслабляется, чуть опускает плечи и один уголок его рта немного приподнимается. Когда он улыбается именно так.

Гермионе хочется думать, что теперь она точно знает, о чём тогда говорила Пэнси, хотя в ту самую секунду мысленно ругала Паркинсон на все лады.

У Драко Малфоя опасная улыбка. Вообще, в нём опасно всё. Каждая деталь, черта будто бы созданы для того, чтобы завлекать людей. Всё в нём — улыбка, острословие, ум, лицо, тело — может быть использовано в качестве оружия, выбор которого зависит лишь от противника и того, чего от него хочет добиться Малфой.

И дело не в том, что ей нравится размышлять о Малфое в подобном ключе, просто она позабыла, что следует игнорировать то, каким привлекательным он может быть, несмотря на все гадости, которые совершает.

День: 913; Время: 18

Гермиона не очень понимает, как так вышло, что теперь она не ощущает неловкости, сидя за столом рядом с Малфоем. Она знает его много лет, и теперь они начали общаться, но в этом нет ничего слишком личного. Однако, похоже, Грюм заметил в их позах нечто необычное: он окидывает их странным взглядом, прежде чем вернуться к еде.

Гермионе в Малфое любопытно многое, но сейчас её больше всего занимает то, как солнце золотит его волосы и как его пальцы держат вилку, хотя она понятия не имеет о причинах своей заинтересованности. Её несколько беспокоит такая увлечённость, потому что она не может ни описать, ни объяснить свои чувства, да и к кому — к Малфою.

Она предпочитает думать, что всё ещё его ненавидит, но, оставшись одна, задаётся вопросом: а вдруг она больше не знает, как именно к нему относится.

День: 931; Время: 20

Он хорош в тусклых серых лучах раннего утра, хотя она подозревает: этот комплимент ему бы не понравился. Несмотря на то, что Малфой всегда казался ей тщеславным, теперь он с презрением выслушивает похвалы в свой адрес. Взросление приносит боль, и самым сложным оказывается момент, когда ты начинаешь отдавать себе отчёт в том, кто ты есть на самом деле. Драко Малфой может быть по-настоящему отвратительным. Это обычное и наиболее частое его состояние, но Гермионе кажется, есть такие моменты, которые всё искупают.

Пожалуй, их слишком мало, но она из тех людей, кто во всём видит хоть что-то хорошее. Именно поэтому Малфой тянется к ней вопреки своей ненависти. Ведь нет больше никого, кто бы мог ненавидеть его так, чтобы постараться найти в этом чувстве нечто лучшее. Без Гермионы Малфой был бы одинок. Хотя он предпочитает утверждать, что ему никто не нужен.

На нём почти нет одежды. Бледная, вытянувшаяся, рельефная фигура больше похожа на мужскую, чем у любого другого парня, до этого побывавшего в кровати Гермионы, и кого можно было так рассмотреть. Правда, тогда ей было семнадцать лет, а сейчас-то уже двадцать. Двадцать против его девятнадцати. Тело Малфоя закалено квиддичем и войной, и сам он слишком горд, чтобы испытывать дискомфорт от собственной наготы.

Она скользит взглядом по контурам его тела, запоминая этот образ, выжигая его на сетчатке. Все эти изломы и впадины. Ей хочется вытянуть руку и провести пальцами по светлой коже, чтобы просто почувствовать на ощупь плотность его мускулов. Просто чтобы запомнить прикосновения к мужчине и потом всякий раз выуживать эти воспоминания из памяти во время разговоров с девчонками или чтения и не чувствовать себя стеснительной ханжой, стремящейся избежать щекотливой темы.

Или чтобы узнать, каково это — трогать его. Живот скручивает спазмом, а сердце начинает бешено колотиться за рёбрами, стоит ей только обдумать своё намерение. В жизни Гермионы было не так уж много романтики, чтобы разобраться: такая реакция обусловлена мыслью о прикосновении к мужчине вообще или именно к Малфою. Хотя бы ради сохранения своего рассудка она предпочитает считать, что верно первое предположение.

Многие утрачивают свой разум на этой войне. Гермиона надеется, что не станет одной из них: слишком много у неё накопилось того, что потерять не хочется.

Малфой объявился на площади Гриммо несколько часов назад. Те немногие кровати, что имелись в их лазарете, были заняты, и Гермионе было неловко предлагать ему устроиться на диване. Спальни Рона и Гарри пустовали, но ни в одну из них отправлять Малфоя не хотелось, так что она привела его в свою комнату. Конечно, он об этом не догадывался, иначе — Гермиона была уверена — проблем было бы не избежать.

Он дышит мелко и поверхностно, но воздух выдыхает резко, шевеля светлую челку, падающую ему на лоб и глаза. Зрачки под веками быстро подрагивают во сне, мышцы на руках и плечах напрягаются, будто Малфой старается закрыться от чего-то неведомого. На его коже отчётливо выделяются повязки, в неясном свете кажущиеся коричнево-красными, но Гермиона знает: при свете дня они станут ярко-алыми. Его короткие, с черной каймой ногти обломаны, пыль въелась в кожу на костяшках и пальцах. Суставы на правой кисти, опухшие и плохо выглядящие, чернеют в темноте. С Малфоя смыли бо́льшую часть грязи и крови, но на ноге осталась засохшая бурая полоса, и Гермиона ловит себя на том, что не отрывает от неё глаз. Смотрит, смотрит и смотрит.

День: 937; Время: 14

Малфой меняет положение, диван под его весом проминается, и ей приходится уцепиться за подлокотник, чтобы не свалиться на Драко. Он бессистемно переключает каналы, хотя отлично знает, как сильно это раздражает Гермиону, и крутит головой, будто просмотр телевизора доставляет ему сплошные неудобства.

— А ты знаешь, что с каждым годом солнце удаляется от нас всё дальше и дальше?

Он не выказывает никакой заинтересованности, зависнув на каком-то документальном фильме о мышах, и снова жмёт на кнопки.

— Благодарю за бесполезную информацию, Грейнджер.

— Тебе всё равно?

— А не должно быть?

— Но ведь однажды оно окажется слишком далеко, день навсегда останется тусклым, а лето в конце концов превратится в зиму. Мы все замёрзнем насмерть. Растения будут уничтожены, а вода…

— Почему ты говоришь «мы»? Это произойдёт через миллионы лет. Солнце в любом случае взорвётся. И суть в том, что нас здесь уже не будет. Так почему это должно меня волновать?

— Хорошо, но как же будущие поколения? Дети моих детей, мои потомки и твои.

— Они справятся, — он пожимает плечами и наклоняется, наблюдая за траекторией движения машины в какой-то рекламе.

— Но… — она замолкает, когда Малфой поворачивается.

— Почему тебя так заботит то, на что ты никак не можешь повлиять? Ты вечно забиваешь голову всякой ерундой, которую не в состоянии изменить, вместо того, чтобы сосредоточиться на своей собственной жизни или на проблемах, имеющих решение. Не заморачивайся.

Гермиона внимательно смотрит на него, а когда Малфой отворачивается, сверлит взглядом его профиль.

— Я стараюсь.

— О, да. Нисколько не сомневаюсь.

День: 948; Время: 1

К человеку с оранжевой повязкой на рукаве несутся два ярких луча: красный и фиолетовый. В солнечном свете волосы незнакомца кажутся рыжими, и на одну оглушающую секунду Гермиона не сомневается: это Рон, и сейчас он погибнет у неё на глазах. Она бросается вперёд, на ходу узнавая Симуса, но не сбавляет темп, потому что, возможно, у друга есть шанс выжить.

Её дёргают за руку, и от вспышки разрывающей обжигающей боли она кричит. Её куда-то тянут, и она чуть не падает на колени, но вдруг оказывается прижата к чему-то твёрдому, тёплому и непонятному. Гермиона видит что-то чёрное, затем замечает маску и начинает визжать прямо в ладонь, зажимающую ей рот.

Она узнаёт эти глаза — видела их миллион раз, — но не понимает, почему они виднеются в этих прорезях, и пытается вырваться.

— Ш-ш-ш! Ш-ш-ш, Грейнджер. Это я. Только я, прекрати, — он трясёт ее, и от этого боль в руке становится сильнее — Гермиона невольно стонет.

— Малфой?

— Да, — резко выдыхает он, и она так пристально в него всматривается, что даже не замечает, как он тащит её за ограду.

Кажется, будто окружающие предметы крутятся и качаются, и Гермиона не может сообразить, когда происходящее перестало быть сном, который она смотрела в своей постели, и обернулось реальностью. Сердце лихорадочно грохочет в груди, и она никак не может вздохнуть.

— Ты Пожиратель Смерти, — с трудом выговаривает она. Отталкивая, упирается в Малфоя, вязнет пальцами в его тяжелой мантии и чувствует, как его тело вздрагивает от её касания.

— Что? Ты… ты собираешься вырубиться? Возьми себя в руки!

Он встряхивает её, и мир вокруг начинает приобретать чёткость.

— Нет, я в норме… — Гермиона толкает его сильнее. — Что… Я… Когда… Как!

Её накрывает волна паники, нутро от горла до желудка леденеет от шока. Глаза горят, голова плывёт, и Гермиона просто не понимает.

— Ты… шпион? Шп…

— Что… — он обрывает себя, отпихивает её назад. Наклоняется, но Гермиона и так видит достаточно, чтобы понять, как Малфой зол и обижен (возможно, ему даже больно, хотя никогда прежде она не замечала за ним таких эмоций).

Заклинанием он увеличивает ещё одну мантию с капюшоном, маску и бросает это снаряжение Гермионе. Вещи легко, как песок, выскальзывают из её пальцев, обжигая кожу.

— Что происходит?

— Снимай мантию и повязку Ордена, переодевайся в пожирательскую хламиду. Сегодня вечером ты присоединишься к Ближнему кругу Тёмного Лорда.

— Что?

Малфой швыряет ей ярко-жёлтые шнурки.

— Перешнуруй ботинки.

— Малфой…

— Ну, что ещё непонятно? Люпин запросил подкрепление, и, прежде чем мы отбыли, Грюму пришла в голову эта идея…

— Тебе пришла, — шепчет Гермиона, отрываясь от шнурков, и Малфой встречает её взгляд, но тут же переводит глаза на свои разглаживающие мантию ладони.

— С этого момента мы все Пожиратели Смерти. Феникс — Грейнджер, сконцентрируйся, а то я помню, как хреново ты различаешь людей, — у Феникса жёлтые шнурки. Уяснила? Нет шнурков — значит, Пожиратель. Понятно?

— Я не могу… — она качает головой. — Не могу это надеть, Малфой.

— Грейнджер, ты считаешь, что тебе слишком многое не под силу, — ворчит он, хотя это правда лишь отчасти, и прикладывает к лицу Гермионы холодную маску.

Она ощущает его магию как нечто жаркое и ничем не замутнённое, и это чувство столь сильное, что она покрывается мурашками от шеи до лодыжек. Соски твердеют, живот скручивает судорогой, и Гермиона удивлённо выдыхает. Эти переживания пугают её, потому что никогда до этого — да ещё настолько быстро! — она ни на кого так не реагировала. Это всё магия, снова и снова повторяет Гермиона про себя.

Убирая ладонь, Малфой смотрит как-то иначе, и ей приходится отвести глаза, чтобы вернуть самообладание. Он молчит пару секунд, и когда наконец заговаривает, его голос звучит тихо и серьёзно.

— Всё просто. А теперь торопись. У нас не так уж много времени.

Она не сразу берёт себя в руки.

— Симус…

— В порядке. Словил Ступефай и Петрификус, чтобы прекратил палить Непростительными в Лонботтома и Томаса.

— Как мне понять, за кем следовать, если я могу ориентироваться только по шнуркам?

— Они решат, что Орден отступил, и примут нас за своих. Когда они соберутся полным составом, мы ударим.

Она замолкает, присаживается на корточки и вытаскивает чёрные шнурки из своих ботинок.

— Прости.

— За что?

— Я… я просто… имею в виду, ты был в…

Он переступает с ноги на ногу.

— Да неважно, Грейнджер. Просто поторопись.

— И тем не менее, — она поднимает голову, и Малфой смотрит на неё чуть дольше, чем следовало бы человеку, который очень спешит.

— Ладно.

День: 949; Время: 10

Она ловит на себе взгляд Тонкс, едва Малфой с бесстрастным выражением лица занимает единственное свободное место в гостиной, устраиваясь рядом. Гермиона смущённо ёрзает, и на мгновение её захлёстывает чувство вины, странное и пузырящееся где-то в горле. Тонкс, однако, абсолютно невозмутима, будто увиденное сейчас не самое странное, что, возможно, встретилось ей за день.

— Драко, поддержи меня и попроси её переключить эту идиотскую передачу.

Малфой несколько секунд тянет с ответом, и Гермиона не уверена, что он собирается реагировать, так что откликается сама.

— Вообще-то, именно он несколько недель назад отказался сменить канал, поэтому, полагаю, преимущество всё ещё на моей стороне.

Тонкс вздыхает и что-то бормочет, но Гермиона слишком озабочена ощущением тепла сбоку от себя, чтобы обращать на это внимание. Более того, она сверх меры поглощена запахом, исходящим от Малфоя, и, сделав пару вдохов, краснеет. Он окидывает Гермиону странным взглядом, очевидно, удивлённый тем, что она его обнюхивает, а затем, увидев выражение её лица, ухмыляется.

— От тебя несёт, — шепчет она, стараясь отвлечь Малфоя от своего румянца.

— Ты преувеличиваешь.

— Тебе стоило принять душ после… такого.

— Не было настроения.

— А для этого настроение было?

Он тихо смеётся, и Гермионе требуется пара секунд, чтобы осознать двойственность собственного замечания, и она снова заливается краской.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Она захотела, я не возражал.

Гермиона фыркает.

— Можно подумать, её желание — единственная причина.

— Ну, я сам точно никого не искал.

— И зачем тогда это сделал? Если… — она замолкает под взглядом Малфоя. Он смотрит так, будто Гермиона наивна без меры, и внезапно именно глупой девочкой она себя и ощущает. Дело не в том, что она не знает ответ на этот вопрос, просто сама мысль, что люди повсеместно спят вместе — и неважно, как сильно они могут друг другу не нравиться, — уже долгое время вызывает её интерес.

— О чём это вы там шепчетесь? — Тонкс наклоняется ближе, явно расстроенная невозможностью подслушать.

— Ни о чём, — быстро отвечает Гермиона, и подруга лишь убеждается в своих подозрениях. Гермиона сильнее вдавливается в диван, отодвигаясь от Малфоя как можно дальше. Его запах заставляет её думать о том, о чём размышлять совершенно не хочется.

День: 951; Время: 22

— Гермиона! — слышится негромкое шипение, и даже несмотря на темноту, она умудряется разглядеть рыжую копну волос Симуса.

— Какого чёрта ты творишь? — голос Малфоя так же тих, но звучит гораздо злее.

— Моя повязка слетела, и мне пришлось…

— Да мне плевать. Я сказал тебе стоять на этой грёбаной тропинке, значит, стой! — рычит он, и это совсем не похоже на того угрюмого, но невозмутимого Малфоя, к которому она привыкла. Это, скорее, в духе Драко из её прошлого, поэтому Гермиона, как полная дура, слишком долго зависает на одном месте.

Жёсткие пальцы впиваются ей в руку; Малфой дёргает и тут же толкает Гермиону, от чего та спотыкается и перебирает ногами, чтобы восстановить равновесие.

— Эй! — Симус подаётся вперёд, но Гермиона и сама шагает к Малфою.

— Малфой, не трогай меня.

— Тогда шевелись. У нас нет времени болтаться без дела.

— Нет. Не трогай меня. Я пойду, когда буду готова, и у тебя нет никакого права понукать меня.

— Ладно. Хорошо, прошу прощения, Грейнджер. Хочешь сначала отыскать свою повязку? — он снова хватает Гермиону за руку и толкает в ту сторону, где она копошилась. — Да пожалуйста. Догоняй, когда закончишь, или, может, мы сами найдём тебя, чтобы переправить в морг. Шикарный план.

Прежде чем Гермиона успевает ответить, он снова пихает её, взмахом руки давая понять, что она может идти. Симус бросается к Малфою, но тот быстро выхватывает палочку и втыкает её кончик в покрытую щетиной шею Финнигана. Гермиона достаёт свою палочку, и Малфой, переведя взгляд, замечает нацеленное ему в лицо оружие.

Но не обращает на это внимания. Не обращает внимания, сосредоточиваясь на Симусе, будто Гермиона не представляет никакой угрозы. И твою ж мать! — он прав. Потому что она не предпримет ничего, пока не будет уверена, что Малфой может причинить ей вред. Гермиона опускает палочку и толкает Малфоя — тот снова смотрит на неё. Она пихает его сильнее, заставляя отступить на шаг, и вырывает руки, когда он пытается перехватить их свободной ладонью.

— Что, Малфой? Не нравится, когда тебя толкают? Это…

Тем временем он ухитряется поймать её запястье и дёрнуть на себя так, что она в него врезается. Симус пользуется моментом и выуживает собственную палочку, в то время как Малфой опускает голову, едва не касаясь лбом лица Гермионы. Его глаза горят гневом, но ей плевать.

— Не доводи меня, Грейнджер.

— Сам не доводи.

Едва кончик палочки Симуса упирается Малфою в висок, он рычит, ухмыляется, выпускает руку Гермионы, чтобы схватить её за плечо и задвинуть себе за спину. Он смотрит в пылающие яростью глаза Симуса, и Гермионе кажется, что, не появись тут остальные члены команды, случилось бы то, чему бы она не смогла помешать.

— Закончим позже, Финниган.

— Можешь не сомневаться.

День: 952; Время: 8

— Ну прямо дети малые. Оба, — она осматривает заплывший глаз Малфоя, затем переводит взгляд на потрёпанного, но всё ещё пышущего злостью Симуса, щеголяющего сломанным носом.

— Я защищал тебя, — Финниган говорит низко и гнусаво, и Гермиона качает головой.

— Ты разозлился. И не надо использовать меня в качестве оправдания.

— Это вывело меня из себя.

Она снова качает головой и откидывает с лица друга волосы, чтобы оценить масштабы повреждений.

— Прямо в кабинете Грюма, другого места не нашлось! Хорошо ещё, он забрал у вас палочки, иначе конец мог быть гораздо более плачевным.

Симус коротко выдыхает, обдавая Гермиону тёплым воздухом и запахом шоколада. Убедившись, что с ним всё в порядке, она косится на Малфоя, который по-прежнему сидит на кровати и сверлит её пристальным взглядом. Её тянет сказать что-нибудь глупое, вроде, «ты первый начал», но она прикусывает свой язык. В буквальном смысле.

День: 952; Время: 21

— Я бы хотела увидеть рассвет над заливом.

Она понятия не имела, зачем искала Малфоя, по уши накачанного обезболивающим, но вдруг обнаружила, что лежит в снегу рядом с ним на заднем дворе. Тишина каким-то неведомым образом превратилась в продолжительную беседу обо всём на свете, и вот теперь они обсуждали, чем бы хотели заняться, если бы бодрствовали всю ночь.

— Что за залив?

— Не знаю. Просто залив.

Он молчит, давая ей время рассмотреть белые облачка пара, срывающиеся с их губ.

— Ты ещё более странная, чем мне показалось в первый раз.

Теперь её очередь молчать.

— А это плохо?

Он пожимает плечами… Малфой шевелится, и Гермиона слышит шорох его одежды.

— По идее, должно быть.

— Так должно быть или плохо?

Его ладонь скользит по холмику сверкающего снега, и на одну безумную секунду Гермионе кажется, что Малфой сейчас возьмёт её за руку, но он этого не делает.

— Первое.

День: 960; Время: 5

Гермиона проводит пальцами по перечню ингредиентов для зелий — лежащий рядом с книгой список для лазарета на площади Гриммо растёт быстро. Она поднимает голову и видит, что её с любопытством разглядывает Люпин, и судя по всему, он этим занят уже относительно долго.

— Чтослучилось? — она игнорирует желание протереть лицо.

— До меня дошли кое-какие интересные новости.

Гермиона вскидывается — ведь это может быть что угодно, — и в голове чехардой скачут мысли.

— О ком?

— О тебе.

Тогда это не так интересно.

— И что говорят?

— Я слышал, что вы с Малфоем, кажется, неплохо ладите.

Гермиона вспыхивает, что лишь усугубляет ситуацию, но она не в состоянии себя сдерживать.

— Тонкс что-то рассказала, да?

— Лишь то, что, похоже, вы получше присмотрелись друг к другу.

— Я постоянно с ним сталкиваюсь, и чаще всего он единственный, кого я хоть как-то знаю. Да и никто больше не отличается такой разговорчивостью.

— А он отличается?

Когда я его злю.

— Временами.

— Не могу сказать, что предвидел это.

— Вообще-то, никакого «это» нет.

— Я имею в виду, даже подобие нормальных взаимоотношений между вами. Общение и терпимость к присутствию другого — это долгий путь от той точки, с которой вы начали.

— Да… не могу сказать, что сама ожидала такого.

Ремус всё ещё смотрит на неё с интересом.

— Люпин, мы не друзья.

— А что в этом было бы ужасного?

— Всё.

— Например?

— Да то, что все мои друзья его ненавидят, то, что он заносчивый, самоуверенный и злой. То, кто он есть и откуда пришел, то, что он сделал. Мне просто осточертело молчание. А Малфой иногда отвечает.

— За прошедший год он сделал немало хорошего.

— Но это не отменит всего плохого, что он натворил за десять лет.

— Нет? Злость тебя не красит, Гермиона.

— Он был мерзким расистом…

— Ты сказала, был? — с легкой улыбкой Люпин поднимает голову от книги. — Малфой принял много неверных решений и оказался вовлечен во множество неприятных историй. Человек у подножия холма, Гермиона. Он продолжает толкать камень, который стремится вниз. Помнишь эту легенду?

— Да.

— Большую часть своей жизни младший Малфой лишь накапливал груз, но весь прошлый год он толкал свой валун вверх. Каждая удавшаяся операция, каждое достижение во благо Ордена — это движение к вершине. А всякое желчное слово, ссора, предрассудок, столкновение с теми друзьями, что остались на той стороне, отбрасывают его на шаг-другой назад. Я не знаю, когда он наконец завершит свой подъём и избавится от груза собственных ошибок и проблем, которые сам себе создал. Но ведь он не сдаётся, разве нет?

День: 961; Время: 19

Гермиона смотрит на Малфоя, а в голове звучат слова Люпина. Он же бросает на неё взгляды в ответ, давая понять, что заметил такое внимание и считает его излишне назойливым.

Возможно, она неправильно оценила ситуацию. Может быть, нельзя разделить человека на две личности. Нужно принять прошлое и настоящее как непрерывный поток для того, чтобы двигаться в будущее, в противном случае есть риск безнадежно застрять в одном месте.

Малфой сочетал в себе многое и до сих пор является совокупностью различных черт и качеств — все они определяют его как личность. Он враг и союзник, тот, кого лучше игнорировать, и тот, с кем можно поговорить. Малфой противоречив, но это его неотъемлемая особенность. И не всё в себе нужно менять, чтобы стать другим. Ему нипочём не достичь совершенства, но он больше никогда не будет состоять из одних только ненависти и расизма.

Это отправная точка и финал. Шанс, который она неохотно давала ему нынешнему. Пусть попробует, думает она. Пусть толкает вверх свой камень. Они бы все только выиграли от этого.

День: 969; Время: 3

Рождество выходит скучным и совсем на Рождество не похожим. В доме нет никаких украшений, авроры угрюмо пялятся на снегопад, а Малфой весь день проводит, уткнувшись в свой блокнот. Он не разговаривает с Гермионой почти до самой полуночи, разве что бормочет «Веселого Рождества» в ответ на её поздравления.

Она смотрит старый рождественский фильм, и Малфой составляет ей компанию за чашкой горячего шоколада. Когда Гермиона заявляет, что не будет обсуждать завтрашнюю операцию до тех пор, пока не закончится этот день, Малфой отпускает шутки каждые три минуты просмотра, но едва часы отбивают двенадцать, тут же переходит к изложению плана.

День: 975; Время: 12

Она получает свои рождественские подарки лишь под Новый Год: Джинни и Фред привозят посылку, хотя Гермиона считает, что их приезд — уже сам по себе подарок. В том доме, где она сейчас живёт, телевизора нет, так что Дин и Фред начинают отсчёт тридцати секунд до наступления полуночи, подвесив на провод лампочку. Та, не разбившись, падает на пол раньше времени из-за нетерпеливости Джастина, но Фред в последнюю секунду старого года всё равно наступает на неё ногой и обливает всех присутствующих в комнате шампанским.

И это почти компенсирует унылое Рождество.

День: 981; Время: 4

— Я думаю, сначала почти всё кажется чем-то грандиозным. Это как, например, подростки, которые отправились на вечеринку на машине и совсем не думают, что дело может кончиться дорожной катастрофой. Так же и с началом любой войны: люди слишком озабочены свободой и властью, ожидающими их в финале, вместо того, чтобы беспокоиться о том, что произойдёт в середине этого пути. Или взять Мидаса. Мидас, прикосновением превращающий всё вокруг в золото, вот уж кто, наверняка, мнил себя хозяином мира, пока полностью не разрушил собственную жизнь.

— Есть вещи, которые начинаются плохо, но в итоге, оборачиваются чем-то совершенно иным.

— Но почему было плохо? Наверняка в начале было что-то хорошее, в противном случае человек бы вообще не оказался в такой ситуации.

— Что ж, возможно, он только полагал, что всё наладится, на деле же это было не так.

Гермиона задаётся вопросом, а вдруг то, что они обсуждают, — частица его груза? Ведь временами Малфой уверен, что хорошо скрывает свои мысли, но несмотря на все уловки, она обнаруживает в его словах множество отсылок к его собственной жизни.

— Это одно и то же. Начинается прекрасно… Потому что так и есть. Тебе это таким видится, или же тебя в этом убедили. Но потом… потом бам! Люди каждый день ходят по улицам, и никто не ожидает аварии.

— Может, её и не будет.

— А вдруг?

Он поворачивается и наклоняет голову в её сторону.

— Ты собираешься думать об этом каждый день?

— Так уж выходит, — она пожимает плечами. — Предпочитаю быть подготовленной.

— Мне кажется, это вообще не жизнь.

— Ну, а ты? Не ждёшь катастрофы?

Малфой фыркает, доставая сахарницу с холодильника, где он обычно её прячет.

— Мы уже в эпицентре катастрофы, Грейнджер.

— Значит, ждёшь ухудшения?

— Я жду пробуждения после аварии. И не желаю забивать голову тем, что сейчас не имеет никакого значения. Слышал, это пагубно сказывается на мозгах, — он многозначительно косится на Гермиону, и та хмурится в ответ.

— Просто в твоей голове уже столько всего, что ничего больше не умещается.

— Только не надо, самоутверждаясь, нападать на мою голову. Хочешь почувствовать себя лучше?

— Малфой, когда я хочу почувствовать себя лучше, я нападаю на тебя.

Он резко фыркает: то ли усмехается, то ли просто выдыхает.

— Слизеринка.

— Хаффлпаффец.

Малфой поднимает ложку, как оружие, и сверлит Гермиону глазами.

День: 989; Время: 17

Гермиона отбрасывает газету, и та, чернея заголовком четырёхмесячной давности, с глухим шлепком падает на стол.

— Магглы не отстают в эволюционном развитии!

— Конечно, отстают. Выживание самых приспособленных…

— Нет! Это как ген, ясно? Ген, подобный, например, тому, что отвечает за цвет глаз. Если оба родителя голубоглазые, маловероятно, что ребенок родится с коричневой радужкой. Но иногда такое всё же случается, и малыш появляется на свет с карими глазами. Именно поэтому существуют сквибы и вот такие люди, как я. Хотя чаще всего у двух магглов рождается маггл, а у двух волшебников — волшебник.

— Это не опровергает мою мысль, что магглы отстают. У них нет магии! Нет самой возможности обладания ею. Они — будто целый мир сквибов, Грейнджер. Целая популяция, и, обнаружив подобное, Министерство бы всеми силами пыталось разобраться, что же пошло не так.

— Это другое! Сообщество сквибов стало бы проблемой потому, что у всех у них родители были бы волшебниками. А значит, нужный ген где-то дал сбой. Магглы очень редко связывают свои жизни с магами, а когда такое случается, остаются в волшебном мире, где им позволяют творить магию. Именно поэтому она не распространяется среди магглов. У них её просто никогда не было.

— Верно! Никогда не было! Сотни поколений волшебников обладают способностями, которые за исключением редких случаев не выявляются в мире магглов. Почему же у нас есть магия, а у них нет? Почему за тысячелетия эволюции они так и не смогли её получить? Да потому, что отстают в развитии…

— А может, они идут верным путем. И это вы отстаёте…

— Я тот, кто этими способностями как раз обладает. Как я могу отставать?

— Может, это странная мутация, которая началась когда-то и до сих пор…

— Мутация… Чёртова мутация?

— И знаешь, для того, кто пытается исправить свои ошибки, ты всё ещё расист!

— Я расист?

— Да, именно ты, — Гермиона кивает, будто бы Малфой давно уже должен был уяснить этот факт.

Он так бьёт по столу, что тот подпрыгивает, впечатываясь в стену, — ножка задевает колено Гермионы.

— Я чёртов расист? Ты только что сравнила магию с мутацией, а расист — я? Грёбаная лицемерка!

— У тебя проблемы с самоконтролем!

— Ты только и делаешь, что судишь людей. Караулишь неосторожное слово или действие с таким же рвением, с каким поджидаешь свои идиотские катастрофы. Раскладываешь людей по полочкам, судишь их, передёргиваешь слова так, как это должно быть с твоей точки зрения вместо того, чтобы разобраться в сути вещей. Если кто-то не ведёт себя, как ты, не говорит, не думает, не дышит точно так же, то, ясное дело, он ниже тебя, верно? Устроился где-то там, у твоих удобных ботинок.

— Я сужу о людях, потому что знаю…

— Думаешь, что знаешь. Ты мнишь себя такой умной, словно во всём разобралась. Вышагиваешь так, будто этот мир что-то тебе должен, но вот в чём штука, Грейнджер, — раскрасневшись, Малфой наклоняется, сверлит её тяжелым взглядом: — Этот мир что-то задолжал каждому. Ты не единственная, кто чувствует себя обманутой, потому что все испытывают те же самые чувства. Начиная тобой, кончая мной, чёртовым Поттером и Волдемортом. И у тебя нет права осуждать их и продолжать гнуть своё…

— Ты ничего обо мне не знаешь! Распинаешься здесь, а ведь в то же самое время ты осуждаешь меня! Ты…

— Ну, и как ощущения? — в бешенстве рычит он.

Гермиона вскакивает, слишком разозлённая, чтобы сохранять неподвижность.

— Как себя чувствую я? Я грязнокровка, Малфой, помнишь? Ты грёбаный чистокровный, который всегда считал себя гораздо лучше меня, я же грязнокровка, которой тут не место. Помнишь? Чёрт побери, ты помнишь? — икая, кричит Гермиона, и ей кажется, что вот сейчас она взвоет от отчаяния и от много чего ещё.

Он выпрямляется, отшатываясь назад, словно Гермиона влепила ему пощёчину. Да, Малфой. Да, вспомни об этом, Мистер Вставший-На-Путь-Исправления, Мистер Я-И-Думать-Забыл-О-Своём-Идиотском-Валуне!

— Может, я и сужу о других потому, что знаю: они оценивают меня. Я уяснила это в тот день, когда встретила тебя. Это самозащита. То, как я себя защищаю, когда понимаю, чьё мнение не стоит моих переживаний. И ты не можешь лишить меня этого, Малфой. Не можешь вынудить меня от этого отказаться, потому что, прежде всего, ты стал тому причиной.

— Бедная, бедная Гермиона, — шепчет он. — Бедняжка Гермиона Грейнджер, у неё было плохое детство и злые мальчишки в классе.

— Не смей принижать, что…

— Ладно, хочешь перетрясти всё это дерьмо? Ты этого жаждешь? — Малфой впечатывает ладонь в столешницу с такой силой, что Гермиона вздрагивает. — Всё, что я знал, это что тебя нужно ненавидеть — именно так меня воспитали. И не было никаких других вариантов, ведь я и понятия не имел об их существовании. И ты тоже начала ненавидеть меня. Я действовал согласно своей ненависти, так же как ты — согласно своей.

— Я никак не обижала тебя лично, пока ты сам не оскорбил меня, не начал пытаться вредить мне и моим друзьям, — кричит она. — Я не сделала ничего такого.

— А тебе и не надо было! У меня были свои представления, вот тут, в голове. Факты, уроки. Ваш вид наступал, приносил болезни и позор, не принадлежал моему миру, отнимал его у меня. Вселенная этих людей была на другом полюсе от нашей. Они представлялись глупее, уродливее, грязнее, и надо было что-то делать, чтобы вернуть спокойствие в наши дома. Кажется, нечто подобное я слышал от Грюма в прошлом месяце.

— Но я всё равно не делала…

— В то время мне казалось: одно твоё присутствие является оскорблением. Меня учили ненавидеть тебя, ведь тебе тут не было места. Но даже тогда у меня не было причин думать о геноциде магглов. Я лишь хотел избавиться от тех, кто маячит перед глазами, отбирает то, что моё по праву. И я ненавидел тебя. Твою ж мать, как сильно я тебя ненавидел.

— И…

— Но с каким бы презрением я к тебе ни относился, ты платила мне той же монетой. Возможно, расисткой ты не была, но ненавидела меня не меньше.

— За твои личностные качества, а не за то, кто ты. Ты ненавидел меня за то, что я не могла изменить!

— Так и ты за то же! В чём здесь разница?

— Разница огромна!

— Например?

— Не питай ты этой ненависти ко мне, я бы себя так не вела! Я была вынуждена, хотя бы просто, чтобы защититься!

— Я тоже!

— Нет, неправда!

— Не говори так! Ты не жила моей жизнью, Грейнджер. И это опять твоя проблема. Осуждаешь, даже не удосужившись изучить обратную сторону вопроса.

— Я смотрю на мир с чужой точки зрения, когда люди этого заслуживают.

— То есть, когда считаешь их достойными?

— Да, ко…

— Вот видишь, снова. Снова! Но я не смотрел на мир с твоей колокольни лишь до тех пор, пока не разразилась катастрофа, а ты так этого и не соизволила.

— Потому что Пожиратели Смерти продемонстрировали, будто достойны этого? Ха! Они…

— Потому что это продемонстрировал я! — орёт он.

Тишина. Гермиона понимает, что они оба, красные от крика, тяжело дышат всего в шаге друг от друга. Она смотрит на Малфоя, от удивления позабыв о злости, но он всё ещё полон ярости. Жилы на его шее вздулись, глаза горят, пальцы то сжимаются в кулаки, то разжимаются.

— Я не расист, — яростно шепчет он. — Больше не такой. Я не сказал, что магглы неумные, некреативные или какими там ещё могут быть люди. Я лишь заметил, что они позади нас в обладании магическими способностями. Вот и всё. Именно ты решила, что подразумевались низшие люди… не я.

Пару долгих секунд он сверлит её взглядом и уходит из комнаты, с усилием переставляя ноги.

День: 991; Время: 12

Невилл смеётся и активно помешивает кофе, от чего ложечка то и дело бренчит о стенки.

— Было так плохо?

— Не знаю. Я просто… он будто пытается раскрыть мне глаза, хотя я и так смотрю изо всех сил.

— В этом есть смысл. Кое-какой.

— Знаю. И это больше всего меня заботит. Потому что я не считаю, что у него есть право требовать от меня сочувствия или желания взглянуть на мир с его точки зрения и вникнуть, почему он всё это натворил. Однако, если я хочу его понять, тогда, наверное, мне придется так поступить. Именно меня он попытался оттолкнуть, а теперь вот как всё представил.

— Потому что это был такой его способ. Гермиона, не зря же он даже постарался достучаться до тебя, это кое-что да значит.

— Он стремится чувствовать меньшую вину за то, что сделал. Или же просто хочет спокойнее жить, чтобы я не набрасывалась на него из-за каждого слова.

— Тот факт, что он ощущает вину, тоже имеет значение. Так же как…

— Да знаю, Невилл. Знаю. Именно поэтому я решила дать ему шанс, понимаешь? Дала, а потом пришла к выводу, что он его недостоин. Ещё одна попытка, и я снова делаю шаг назад. Я будто бы на качелях — туда-сюда, и это всё уже смешно.

Открываясь перед Невиллом, Гермиона чувствует себя странно — она редко с кем так откровенничает. Однако этот конфликт как минимум раздражает — а чаще всего буквально доводит до белого каления, — и Гермионе надо поговорить с тем, кто не испытывает к Малфою ненависти.

Или же вообще хоть с кем-то о чём-нибудь поговорить. Она ловит себя на том, что порой ведёт с людьми бессодержательные беседы, лишь бы только о чём-то разговаривать.

— Ты позволяешь себе быть уязвимой, поэтому держишь оборону — ведь знаешь о своей слабости. Но толку этим не добиться.

Она вздыхает.

— Что ж мне теперь, перестать защищаться? Это же Драко Малфой.

— Нет-нет. Я имею в виду, тебе следует перестать смотреть на него так, будто он опять станет прежним. Произошло слишком многое, чтобы такое случилось. Я считаю, тебе не надо ждать, что всё изменится, не надо набрасываться на него со своими выводами, пока не будешь уверена в том, что именно он имеет в виду. Это же бесполезно — ты слишком привыкла к оскорблениям и больше ни на что не обращаешь внимание. Ты ищешь спрятанный рождественский подарок, в котором под обёрткой ничего нет.

— Милая метафора.

— Я думал о ней с тех самых пор, как ты подняла эту тему, так что не мог не использовать её, — Невилл краснеет, а Гермиона хохочет.

День: 994; Время: 12

Гермиона пишет и пишет, так что руку уже сводит судорогой, но она не останавливается, пока не ставит подпись. Кладя конверт на стол Артура Уизли, она почти не сомневается, что к утру её кисть отсохнет и отвалится.

Гермионе неважно, что, скорее всего, письмо попадёт к адресатам только месяцы спустя, по крайней мере, она сделала всё, от неё зависящее.

День: 996; Время: 10

Когда Малфой входит в кухню, рядом с Гермионой сидит мужчина с длинной чёрной бородой. С его появлением она ощущает прилив волнения и вместе с тем странного облегчения… Этот аврор за столом вот уже двадцать минут пялится на неё.

«Ты — Гермиона Грейнджер», — констатировал он. «Да», — подтвердила она. И вот с тех пор он и пожирает её глазами.

Она отрывает взгляд от руки Малфоя, застывшей на сахарнице. На лице Драко мелькает озадаченное выражение, пустой взгляд, которым он одарил аврора, становится ошарашенным.

— Что? — с тревогой спрашивает Гермиона.

— Твоя задница.

— Что? — она смотрит на Малфоя, а тот, дёрнув подбородком, оглядывает её тело.

— Грейнджер, думаю, твоя задница горит.

Она вспыхивает, уверенная, что это какая-то шутка, пока не чувствует, что жар в заднем кармане ей не чудится. Она резко встаёт, задевает стол, и холодный чай выплёскивается из чашки. Монета в кармане такая горячая, что обжигает кожу; письма от Гарри и Рона рассыпаются по полу, по которому волчком крутится упавший галлеон.

Гермиона трясёт рукой, стараясь остудить кончики пальцев, и быстро наклоняется, чтобы подхватить дымящийся пергамент. Письмо темнее остальных, и она знает — это первое послание Гарри, которое он прислал с момента разлуки.

— Чёрт! — выдыхает она и размахивает бумагой, чтобы сбить пламя и не дать ему превратить всё в пепел. Сердце болезненно стучит, ведь её сокровище наполовину сгорело. В горле растёт ком, и Гермионе приходится пару раз моргнуть, когда развернув пергамент, она обнаруживает, что большая часть текста пропала.

Ей плевать, как это выглядит со стороны — она стоит и чуть не плачет над обгоревшим клочком бумаги, чувствуя себя ужасно и беспомощно. Она, наверное, может процитировать каждую строчку. Но это не изменит того, что письма больше нет. Так же, как нет рядом и Гарри.

— Когда это началось? — спрашивает аврор, и Гермиона сперва игнорирует его, тяжело дыша и сворачивая пергамент.

— Грейнджер, — Малфой более настойчив и менее терпелив, поэтому она поднимает голову и сглатывает.

— Это… ээ… что?

— Монета активирована? Бумага поэтому загорелась? — снова подаёт голос аврор.

— Она не должна была становиться такой горячей, — Малфой пренебрежительно смотрит на золотой кругляш, оставивший на полу выжженный след.

— Мо… Монета. Ой! Ой, монета! Кто-то… в беде… Я… — Гермиона трясёт головой, подскакивает и несётся босиком к выходу из дома, так и не сформулировав связного предложения.

========== Семь ==========

День: 1000; Время: 16

Гермиона здесь уже несколько дней — точную цифру она не знает. Она помнит, как, ошалело потоптавшись во дворе убежища секунд тридцать, очутилась на площади Гриммо. Дом был почти пуст: лишь ворвавшись в гостиную, Гермиона столкнулась с Грюмом, который в компании пары авроров прыжками нёсся по лестнице. Он что-то бросил ей в руки, и прежде, чем началось светопреставление, у неё нашлось время только на то, чтобы порадоваться: её палочка оказалась воткнута в волосы.

Гермиона помнит, как они отступали, откатывались назад, постепенно окружаемые Пожирателями Смерти, и как она сама сохраняла собранность. Воздух был чист и ясен, так что она могла видеть, думать и знать. Монету активировала Джинни, это её отчаяние спровоцировало столь сильный нагрев: у противника было явное численное превосходство, когда их команда запросила подкрепление.

Вокруг царил хаос, крики отражались от стен, а заклятия чаще летели мимо, чем достигали цели. Гермионе казалось, она сражалась не больше часа, прежде чем, завернув за угол, рухнула, обездвиженная. В тот раз удача ей изменила: никто не наклонился к ней с извиняющимся выражением на лице. Сквозь прорези маски на Гермиону торжествующе пялились незнакомые глаза, и её затопили беспомощность и ледяной ужас.

Потом были стены, тело, скрюченное в неудобном положении, приглушённая бессвязная речь, царапающая барабанные перепонки, затем — ослепляющая боль Круциатуса и темнота.

Очнувшись, Гермиона обнаружила, что находится в темнице — тесном каменном мешке — за частыми неровными прутьями решетки. Несколько дней она ждала, что за ней придут, отведут к Волдеморту или же будут делать всё то, что она слышала в жутких историях про узников. Ещё дольше она ждала своих друзей. Но никто не появился.

День: 1002; Время: 1

В самом начале ей не давал покоя мерзкий запах. Будто бы фекалии или гниль, и Гермиона давилась всякий раз, когда вдыхала этот смрад. Теперь, к сожалению, она привыкла к зловонию. Если поначалу вонь отбивала мысли о пище, то теперь всё, о чём Гермиона может думать, это еда. И совершенно наплевать, какая, пусть бы даже, к примеру, ненавистный мясной рулет — ведь, кажется, сейчас она в состоянии съесть даже человека. Она смогла бы закрыть глаза и начать пожирать человеческое существо, потому что такого голода она не испытывала ещё ни разу в жизни. Желудок, завязавшийся плотными узлами, приводит в чувство вспышками боли.

Жажда — иная пытка, но не менее мучительная. Губы потрескались и кровоточат, слюна стала вязкой и бесполезной, а рот высох так, будто бы все эти дни Гермиона жарилась на солнце. Стенки горла похожи на наждачную бумагу, и она различает только лишь вкус пыли и грязи на нёбе.

И неизменная всепоглощающая темнота повсюду. Единственное, что осталось у Гермионы, — это её мысли, и иногда она ловит себя на том, что они становятся всё более абсурдными. Она размышляет о судьбе и религии, задаётся вопросом: а действительно ли она ещё жива и ждёт прихода того неизведанного, над чьим познанием так бьются люди. Ведь окружающее вполне может оказаться адом: вот она тут, наедине с болью, темнотой и вечным одиночеством. В этом месте не имеет никакого значения, кто она такая, что совершила и о чём знает.

Гермиона думает о том, что может здесь умереть, и её терзает постоянный страх. Но потом она перестаёт бояться, ведь это именно то, чего жаждут они. А Гермиона всегда была сильнее, чем о ней думали, и раз за разом это доказывала. Раз за разом.

День: 1003; Время: 15

Она знает, что такое бред, хотя ничего подобного с ней никогда раньше не случалось. Теперь она то слышит шаги и бормотание, то различает неясные тени, несмотря на отсутствие света. И именно поэтому, когда глаза обжигает сначала чем-то ослепительно-белым, а потом жарко-красным, Гермиона решает: это либо галлюцинации, либо агония. И остаётся при своём мнении даже тогда, когда чей-то вскрик сменяется остервенелым бряцанием металла о металл.

— Гермиона! — какая-то женщина зовёт её по имени четыре, пять раз подряд, прежде чем она начинает соображать.

Лаванда. Или та, кого она приняла за Лаванду. Гермиона не уверена, ведь ей кажется, будто прошли годы, к тому же она так устала, измучилась и по-прежнему ничего не видит.

Металлический скрежет становится громче, и она слышит голос, снова и снова повторяющий… отпирающее заклинание? Кто-то всхлипывает от досады и зовёт того, кого Гермиона ожидала бы услышать в последнюю очередь, хотя и сама не знает почему.

— Драко! Как ты… Драко!

— Здесь есть ещё люди! — да, да, это Малфой. — Твою мать, Браун, убери свет от её лица.

Вокруг царит неразбериха, и сердце Гермионы дико бьётся, пока яркий луч беспорядочно мечется по камере. А потом вдруг становится тепло. Она часто дышит, потому что теперь может чувствовать, и, судя по всему, они действительно здесь. Здесь, вместе с запахом духов от рук Лаванды, обнимающих её за плечи.

— Не плачь, Гермиона. Теперь ты в порядке. Мы вытащим тебя отсюда, — сбоку раздаётся успокаивающий голос Невилла, его рука ложится на её грязные засаленные волосы, и она только теперь понимает, что плачет. Гермиона почему-то не может больше сдерживаться и громко всхлипывает прямо в острое плечо Лаванды.

Браун плачет вместе с ней и сжимает так крепко, что пустой живот Гермионы отзывается спазмами боли.

— Мы думали… Ох, Гермиона.

— Жаль мешать такому воссоединению, — встревает Малфой, — но нам надо проверить другие клетки и обыскать здание.

— Просто дай нам одну секунду! — отрывисто бросает Лаванда и осторожно вытирает свои слёзы пальцем — её макияж поплыл. — Пойдём. Позволь нам отправить тебя туда, где тебе помогут.

Лаванда тянет Гермиону за одну руку, Невилл хватается за другую, помогая подняться на ноги. Но для неё это слишком сложно: она понимает, что тело не в состоянии выдержать собственный вес и начать двигаться. Боль огнём опаляет кости, она кричит, и друзья испуганно её отпускают.

Рядом появляется Малфой. Он заглушает торопливые вопросы и извинения, сжимает подбородок Гермионы — его движения намного осторожнее, чем она ожидала, — отводит её голову назад, заставляя взглянуть на себя. Он внимательно изучает лицо пленницы, открывает рот, осматривает десны.

— Как долго ты не ела?

Гермиона хочет ответить, что точно не знает, но, закашлявшись от пыли и сухости, умудряется выдавить только какой-то скрежет. Не имея возможности вздохнуть, она трясёт головой.

Малфой крепче обхватывает Гермиону за подбородок, поднимает маркер и прижимает его влажный кончик ей ко лбу. Она закрывает глаза, вспоминая, что красными буквами на лбах узников пишут необходимую для врачей информацию. До неё вдруг доходит, что теперь она одна из них. Грязная и сломанная, одна из тех найдёнышей, что лежат на койках за ширмами.

— Закрой глаза, Грейнджер, — мягко шепчет он, и на несколько головокружительных секунд Гермиона перестаёт его узнавать.

Она подчиняется, и в её ладонь опускается тёплая влажная материя. Малфой накрывает непослушные пальцы Гермионы своими, стискивает их и затем вытягивает ткань — очутившийся в руке камень кажется на ощупь холодным как лёд. Она чувствует рывок и исчезает из темницы.

День: 1008; Время: 12

Гермиона проводит в лазарете пять дней, прежде чем целители наконец её отпускают. Они пытаются назначить какие-то терапевтические процедуры, но она отказывается. «Меня похитили. Я голодала. Вот и всё», — объясняет она, потому что именно так всё и было. Её не покалечили, и она считает это главным везением в своей жизни. Тот человек, что захватил её в плен, должно быть, вернулся на поле боя и был убит или же сам оказался в заточении — это единственная причина, по которой её могли бросить. К сожалению, Гермиона осведомлена о цене за голову лучшей подруги Гарри Поттера.

С Малфоем Гермиона больше не пересекается, но проводит долгую ночь с Невиллом и Лавандой: друзья делятся подробностями операции, а она излагает ту же историю, что уже рассказала целителям и Люпину. Она не видится с Малфоем больше трех недель и только тогда замечает, как сильно к нему привыкла.

День: 1030; Время: 20

— Я думал, ты отправилась в кровать, — подняв голову, негромко произносит он — по его лицу пляшут блики от телевизионного экрана. Гермиона всё равно его слышит: звук выключен, и в обшарпанной комнате царит тишина.

— Отправилась, — откликается она, занимая соседнее кресло. Малфой регулярно смотрит по ночам телевизор, а если они оказываются там, где телевизора нет (что бывает чаще всего), просто сидит и пялится в пустоту перед собой.

— Ты что-то слышала?

— Сейчас?

— Что тебя разбудило? — Малфой ведёт себя как параноик, и в мозгу Гермионы мелькает мысль, что он слишком много времени проводит с Грюмом.

— О, нет. Я… это странно. У тебя бывает, что ты вдруг просыпаешься без видимой причины? Меня не мучил кошмар или что-то подобное, но я очнулась прямо посреди сна.

Он пожимает плечами, возвращаясь к просмотру спортивной рекламы.

— Я слышал, такое бывает из-за эмоционального единения с событием, которое только что случилось или происходит в данный момент. Так ты получаешь толчок, чтобы его распознать.

Гермиона хмурится.

— И где ты такое слышал?

Его губы неспешно изгибаются.

— Вообще-то, у профессора Трелони.

— Надо же, — бурчит она.

— В этом есть некий смысл. Не уверен насчёт связи с эпизодами из прошлой жизни, но… вот, например, женская интуиция.

— Что-то происходит с тем, кого я знаю?

— Обнадёживает, не так ли? — бормочет он, переключаясь на рекламу какой-то косметики.

— Вот ты придурок.

— А ты овца.

— Хорёк.

— Бобриха.

— Мерзавец.

— Шлюха.

— Мудак.

— Пи…

— Эй! — она предостерегающе поднимает палец.

Малфой фыркает.

— И почему женщины так ополчились на это слово?

— Это обидно. Грязное слово.

Он снова ухмыляется и пялится в экран.

— Нет ничего плохого в том, чтобы быть немного грязной, Грейнджер.

Сначала Гермиона решает, что замечание Малфоя связано с чистотой крови, и лишь секунды спустя до неё доходит, как именно он усмехнулся. Осознав подтекст, она быстро хлопает глазами и отчаянно желает, чтобы разлившийся по щекам сумасшедший румянец поскорее схлынул.

День: 1035; Время: 7

Гермиона с грохотом падает на землю так, что при этом из лёгких вылетает весь воздух. Она моргает, бестолково таращась на высокий министерский потолок, и пытается восстановить способность мыслить, которая, кажется, пропала после удара о стену. Или о стекло. Да что бы там ни было.

Она приподнимается на локтях и ошалело рассматривает неподвижные голубые линии, тянущиеся к дверным косякам. Створка, которую она толкнула, всё ещё приоткрыта, давая отличную возможность лицезреть часть находящихся в комнате людей, которые весело смеются. Покрываясь жарким румянцем, она окидывает их сердитым взглядом и, повинуясь жесту сочувствующего (но всё равно улыбающегося) Невилла, вытаскивает из кармана палочку, чтобы положить её на столик у входа.

После того, как во время особенно бурного совещания, имевшего место несколько месяцев назад, три аврора оказались прокляты, было принято решение оставлять палочки за пределами комнаты в качестве меры предосторожности. Гермиона слишком давно не участвовала в собраниях в Министерстве, и никто не удосужился предупредить её об утверждённом правиле.

Она кладёт палочку в отведённое место и с опаской проходит сквозь проём. Сверлит глазами пол и занимает место возле небольшого стола в центре.

— Малфой, заткнись.

Он никак не реагирует, а его плечи всё ещё трясутся от беззвучного смеха.

— Спасибо, что присоединилась, Гермиона, — шепчет Фред, хлопая подругу по плечу ладонью.

— Да иди ты, — смерив его раздраженным взглядом, огрызается она и поворачивается к едва ли не срывающемуся на крик пожилому мужчине напротив.

— Его надо вернуть назад! Именно по этой причине он и был там!

— Уверяю вас, он привык к опасности и может за себя постоять.

— Это другое дело! Сами-знаете-кто узнал о пропавших крестражах и теперь пребывает в ярости! Он знает, что осталось всего два, и отрядил своих приспешников забрать их прежде, чем до них доберется Гарри!

Гермиона чувствует, как при имени Гарри её уши буквально встают торчком, и та фраза, часть которой она уловила при своём появлении, начинает приобретать смысл.

— Мы знаем их дислокацию. Гарри и его команда уже выдвинулись…

— Этого недостаточно! Что, если Пожиратели уже там и поджидают его? Что, если они объявятся, как только он туда доберётся? Велика опасность, что они сообразят, куда он направляется, а ведь тогда им станет известно его приблизительное местонахождение. Вы хотите послать нашу единственную надежду на победу в этой войне прямо в лапы к Пожирателям Смерти?

— Согласна, — слово берёт Тонкс. — Не с тем, что Гарри не справится самостоятельно, а с тем, что это опасно. Нам потребуется больше людей.

— Ему даже не надо туда идти. Заберите его, привезите домой и пошлите других, — добавляет какая-то женщина.

— А что, если уже поздно? — Артур делает шаг вперёд. — Я люблю Гарри, и вы все об этом знаете. Но никто из нас не в состоянии аппарировать в эти места, потому что никогда там не был. Если мы эвакуируем Гарри сейчас, то можем потерять день. И вот тогда Пожиратели нас точно опередят.

— Да они уже могли туда добраться!

— Есть вариант аппарировать или перебраться при помощи портключей в ближайший к каждому тайнику город, и весь вопрос только в определении…

— Мы не должны рисковать…

— Гарри хочет закончить…

— Он не…

— Что, если…

— Я думаю, он может…

— Хорошо, — Грюм опускает на стол кулак, и все тут же замолкают.

Но слово берёт Макгонагалл — Гермиона ещё никогда не видела профессора такой бледной.

— Полагаю, для мистера Поттера будет лучше всего, если мы привезём его обратно. Мы переправим туда его команду, но Гарри должен вернуться. Мы не можем так рисковать, несмотря на всё наше желание. Его жизнь не стоит этого. Его заменят другие.

— И чьими жизнями рисковать можно? — спрашивает Симус — видно, что он очень сильно нервничает.

Артур и Молли одновременно опускают головы, они оба знают: Рон в любом случае присоединится к операции, и сердце Гермионы болезненно стучит в груди. Проигрыш в войне этого не стоит, вот что имела в виду Макгонагалл, и это правда. Гарри стал героем, спасителем ещё до того, как смог выговорить первые слова. Рон — расходный материал. Как и все они.

— Не начинай, Финниган, — бросает Малфой.

— У Гарри есть необъяснимая способность определять местоположение крестражей. Мы не можем игнорировать тот факт, что он связан с Тёмным Лордом и что эта связь, кажется, помогает в поисках…

— Думаю, Дамблдор послал бы его, — вскидывает подбородок Колин Криви, и при упоминании этого имени одна часть присутствующих переводит взгляд на него, а вторая — пялится на Малфоя. Тот ёрзает, слегка задевая Гермиону. Она следит за ним краем глаза, и вопреки ожиданиям его голова поднята вверх, а не опущена.

— Как бы то ни было, — Грюм продолжает с того места, на котором его прервали, оба его глаза безошибочно фокусируются на взволнованном Колине. — В конце концов, его возвращение домой в наших же интересах. Мы контактируем с двумя членами его команды, чтобы быть уверенными в том, что, несмотря на склонность к неповиновению, Поттер последует полученным приказам.

— Но…

— Альбус Дамблдор, — шипит Грюм, не отрываясь от Колина, — не был дураком. Существуют другие варианты. Министерство и большинство здесь присутствующих, кажется, согласны, что мы возвращаем его обратно.

— Да, — по комнате проносится дружный возглас, заглушая чьи-то категоричные возражения.

Малфой, всё ещё напряжённый после упоминания старого директора, поднимает руку.

— Я иду.

— Рон не станет с тобой работать, — выпаливает Гермиона, даже не отдавая себе отчёт в собственных словах. Малфой окидывает её тяжёлым взглядом.

— Уже работал.

— Нет, он… Что?

Он смотрит на неё ещё пару долгих секунд и переводит глаза на Грюма.

— Я иду.

Грюм кивает и оглядывает комнату.

— Нам нужны две команды. Прикрытие для группы Гарри и ещё одна, для отправки ко второму тайнику. Кто ещё?

Вскинутая рука Гермионы присоединяется ко всем остальным, поднятым в едином порыве.

День: 1038; Время: 17

Одиночество тянется несколько дней. Гермиона не видит ни единой живой души, и жуткая тишина расползается то ли по дому, то ли за грудной клеткой. Гермиона знает: пока она торчит тут и просто дышит, происходят неимоверно важные события, и ей так горько, что многие стали их частью, а она сама отсиживается в безопасном месте.

Она не может читать, нормально мыслить или хотя бы сидеть тихо. Внутри бушует не дающий успокоиться ураган, а вокруг нет никого, кто бы помог отвлечься. Единственное, что не даёт Гермионе погрязнуть в отчаянии, это шанс увидеть Гарри. Но он не появился, и она понятия не имеет, где он. Она размышляет и ждёт, рассчитывая получить хоть какие-то новости, а время неистовым вихрем несётся по её венам. Неизвестность всегда была для Гермионы худшим злом. Даже в случае плохих известий оставалась возможность строить планы и искать способы решения проблемы. Незнание же означало, что никаких данных нет, зато есть миллион различных вариантов того, что могло или не могло являться правдой.

День: 1041; Время: 2

Шесть дней спустя в доме появляется незнакомая девушка-аврор, но она беспробудно спит, и Гермиона начинает думать, что та умерла в своей комнате.

День: 1043; Время: 1

— Грейнджер.

Гермиона от удивления подпрыгивает и разжимает пальцы на чашке, которую держит, — та вдребезги разбивается об пол. Осколки и капли холодного чая оседают на штанинах, и Гермиона вскрикивает — повернувшись, она режет ступню.

— Что? — рявкает она на прислонившегося к дверному косяку Малфоя — его брови взлетают вверх.

— Ты запачкаешь кровью весь пол.

— Отвали! — когда ей больно, настроение у неё паршивое. Гермиона, хромая, идёт к столу.

Малфой вздыхает, хватает тряпку и, намочив её, бросает так, что та прилетает Гермионе в лоб.

— У тебя не слишком хорошая координация.

— А может, не надо так подкрадываться к людям?

— А может, стоило лучше слушать? Наверное, единственное, на что ты обращаешь внимание, это звук собственного голоса.

— Пусть я и говорю много, Малфой, но хоть не облизываю зеркала и не трясусь над собственной прической.

Его брови снова ползут вверх, и у Гермионы мелькает мысль, что, наверное, сейчас не лучшее время для упоминания малфоевских прошлых привычек, особенно принимая в расчёт его помятый вид и щетину на шее и лице.

— Да уж вижу, — язвительно тянет Драко. Она косится на него, и он ухмыляется.

— Как Рон? Вы достали?

Его ухмылка исчезает, выражение лица становится непроницаемым — такая реакция ещё хуже, чем у аврора, которой Гермиона задавала те же вопросы.

— Я не могу тебе рассказать.

Гермиона фыркает.

— Ты задолжал мне слишком много.

— Я не должен тебе ничего.

— Если бы не ты, я бы сама всё выяснила!

— Грюм выбрал…

— Потому что ты сказал ему меня не брать!

— Твоих способностей было бы недостаточно, если бы по прибытии мы столкнулись с Пожирателями Смерти, — он переходит на скучающий, профессиональный тон.

— Это чушь! Я бы отлично справилась! Я улучшила…

— Но этого мало.

Она исама знает, но не готова слышать об этом от Малфоя. Гермиона бросает в него тряпкой, от которой тот уворачивается, но сам факт, что она попыталась запустить в него окровавленным комком, его злит.

— Да кто ты такой, чтобы говорить мне подобное? Никто! — кричит она. Малфой делает три шага по направлению к ней, и его лицо приобретает свирепое выражение. — Ты почти не видел меня в бою…

— Я видел достаточно, и это полное дерьмо. Тебя бы убили к чёртовой матери! Не сомневаюсь, это бы стало для Поттера отличной новостью, учитывая, что Уизли тоже в серьезной опасности. Тебе так не кажется? Ты вообще соображаешь, когда сражаешься? Там…

— Да, именно поэтому уверена, что справилась бы! Это был мой выбор! Мой! — отталкиваясь от стола, Гермиона вскакивает и размахивает пальцем. — Ты не можешь…

— Хватит. Я так уже сделал, смирись, Грейнджер. Ты сколько угодно можешь считать себя жертвенной гриффиндоркой, и если желаешь в итоге подохнуть, пожалуйста. Но не сейчас, когда…

— У тебя не было никакого права! Ты… — забывая о порезе, она делает шаг вперёд и вскрикивает.

Гермиона инстинктивно поджимает повреждённую ногу, хотя вторая стопа ещё не успела встать ровно, и цепляется за рубашку Малфоя, чтобы не упасть. Он обхватывает её локти, тянет вперёд, и теперь они с ним стоят головокружительно близко друг к другу.

От него пахнет свежим воздухом и застарелым потом. Малфой наклоняет голову, чтобы посмотреть на Гермиону, и ей кажется: встань она на цыпочки, и его чёлка коснётся её лица. Его ладони тёплые, твёрдые, и в комнате чересчур долго не раздаётся ни звука. В глазах Малфоя сверкает какая-то эмоция — это не гнев, нет, — но Гермиона не понимает, что он сейчас чувствует, и её это беспокоит. Он сжимает и разжимает челюсти, и она опускает взгляд на его подбородок — слишком долго пялится на губы, затем отвлекается на аристократическую линию носа и встречается с Малфоем глазами. Он резко выдыхает, и тёплый-тёплый воздух касается её щек.

Сердце шумно бухает в груди, и Гермиона не понимает, задыхается она или нет. Его левая ладонь отпускает её локоть, ползёт по предплечью вверх и цепляется за плечо. Она вдруг замечает свои собственные руки: пальцы одной, распрямившись, покоятся на груди Малфоя, костяшки другой, стиснутой в кулак, касаются его ноги. Она не имеет ни малейшего представления, что же сейчас происходит, но уверена: такого ещё никогда не было. Ей кажется, Малфой может её поцеловать. Или, наверное, будет просто сверлить пристальным взглядом ещё несколько невозможно долгих секунд. И от этих мыслей перехватывает дыхание.

Малфой обрывает зрительный контакт, всё ниже и ниже опуская глаза. Теперь он изучает пол между ними, и Гермиона не знает, неужели она только придумала, что секундой раньше он смотрел на её рот. Он сжимает её локоть, плечо, затем легонько отталкивает и делает шаг назад.

— Я пришёл, чтобы отвести тебя к Поттеру, — хрипит он, прочищает горло и отворачивается к выходу.

Захваченная круговоротом эмоций, Гермиона долгие пять секунд удивлённо таращится ему в спину, обдумывая, что же сейчас произошло, как вдруг её ошеломляет смысл сказанного.

День: 1043; Время: 5

Гарри тёплый и жилистый, он только что после душа, и его крепко обнимающие руки — лучшее из возможного. Гермиона снова и снова бормочет имя друга в ямку у основания его шеи, словно стараясь убедиться, что это и вправду он.

Они разговаривают несколько часов подряд, а потом ещё столько же, и Гермиона ненавидит паузы, возникающие от незнания, можно ли им обсуждать те или иные события. Гарри выглядит хорошо, он не исхудал и разве что кажется немного уставшим — ничего общего с видениями из её ночных кошмаров. Они вспоминают всех друзей и знакомых, делятся новостями, и Гермиона чувствует, что её истории смахивают на сплетни, но находит этому оправдание.

Когда в разговоре они касаются Малфоя, Гарри упирается взглядом в её плечо. «Он что-то искал недалеко от нас, был с кое-какими ребятами. Они присоединились ненадолго, выручили. Он… изменился». Гермиона ощущает неловкость, смотрит на засохшее чернильное пятно на своём пальце и отвечает: «Я знаю». Они оставляют эту тему, повисшую в воздухе вместе со множеством невысказанных мыслей, и продолжают, будто бы и не было этого откровения.

Гермиона проводит с Гарри почти всю ночь, и где-то на тринадцатой чашке чая он говорит, что должен скоро уйти. Он не может сказать куда, но вернётся быстро. Гермионе обидно, что ему снова надо отправляться в дорогу, ведь он приехал совсем недавно, а счастье и радость дружбы только-только начали её заполнять. И пусть эта новость не выбивает Гермиону из колеи, ей всё равно очень грустно. Гарри тянет подругу на себя, обнимает и шепчет в волосы обещания:

«Всё скоро закончится, и мы сможем двигаться дальше. Вот тогда мы будем видеться так часто, что нам это даже надоест. Всё почти закончилось, Гермиона. Конец так близок». И Гермиона не знает: это ей необходимо услышать эти слова или же Гарри важно убедить самого себя.

День: 1050; Время: 18

В коридоре Министерства Гермиона проходит мимо Малфоя, но он на неё даже не смотрит. Вот уже несколько дней нет никаких новых вестей, и всё это время она размышляет о Гарри, Роне, а потом и о Малфое, лишь бы только прекратить себя накручивать. Гермиона до конца не уверена, что Малфой ей хотя бы нравится, но знает: ненависти к нему она больше не испытывает. Те странные мгновения на кухне раз за разом всплывают в её голове, но она так и не смогла разобраться в своих чувствах. Тот эпизод был неожиданным и непонятным, но вместе с тем возбуждал любопытство и интерес. Она понятия не имеет, к чему тогда всё шло, но не сомневается: что-то происходило.

Поздно ночью Гермиона позволяет себе обдумать возможность того, что могло бы случиться. Её тянет к Малфою, хотя она и не способна объяснить, почему и зачем, его привлекательность представляется для неё очевидной. Сама его личность и отношение остаются проблемой, но… что, если, думает Гермиона, и эта мысль опасна.

Гермиона всё ещё девственница, более того, она совершенно неопытна в интимных делах. Она целовала, её целовали, несколько раз они с Роном ласкали друг друга, прежде чем после шестого курса пришли к выводу, что у них ничего не получится. Объективно Гермиона признаёт, что тогда она оказалась в довольно смешном положении: ведь дело было даже не в моральных принципах или желании сохранить себя до брака, а в банальной нехватке времени. Гермиона не стала бы спать с Малфоем, так как всё-таки верит в отношения, но возможно, она смогла бы выделить время для кое-чего другого, если, конечно, это что-то произойдёт. Ей не даёт покоя любопытство: каково будет Малфою трогать её, целовать.

Каждое утро Гермиона отвергает подобные размышления. В течение дня отказывается признавать, что интересуется им в подобном ключе, но ночью в одиночестве она не может справиться со своими мыслями.

День: 1052; Время: 5

Невилл, какой-то незнакомый аврор, Дин, Малфой и она сама сидят за столом на площади Гриммо, изучая диаграмму, которую ярко-розовым маркером нарисовал Малфой. За всё время обсуждений он с ней не разговаривает и даже не смотрит в её сторону. Инструктируя, что делать и куда идти, он даёт указания комнате, будто Гермионы здесь и вовсе нет.

Именно тогда она понимает: что-то не так. Тот факт, что Малфой не заметил её в Министерстве, мог быть связан с его задумчивостью или сосредоточенностью на достижении пункта назначения. И Гермиона именно так и думала… до этого момента.

Она озадачена тем, что Малфой, похоже, её игнорирует, но решает ничего не предпринимать — ведь она может заблуждаться.

День: 1059; Время: 8

Гермиона сталкивается с ним неделю спустя: Малфой слегка наклоняет голову, давая понять, чтобы она следовала за ним по извилистым улочкам. Когда он решает, что они удалились от магглов на достаточное расстояние, то вытаскивает из-под плаща папку, а Гермиона достает свою.

Её пальцы порхают по бумажному краю, ей кажется, что Малфой без видимой причины злится на неё. С последней встречи прошло достаточно времени, и Гермиона уже подзабыла об этом странном поведении.

— Что… — она хочет задать вопрос, чтобы проверить Малфоя, но тот раздражённо рычит, выдёргивает у неё папку и пихает взамен свою. Гермиона не сразу хватает её, и та падает на землю, когда Малфой отступает.

Он разворачивается и уходит; Гермиона удивлённо и возмущённо окликает его по имени. Но Малфой не останавливается, не сбивается с шага и не отвечает.

День: 1067; Время: 15

Застав Малфоя одного в комнате, она успевает произнести всего четыре слова, прежде чем он подхватывает тарелку и скрывается в своей спальне. Всё, что Гермиона говорит ему на этой неделе вне совещаний, она сообщает его спине или презрительно перекошенному лицу, которое, впрочем, тут же сменяется затылком.

Чем дольше подобное продолжается, чем чаще происходит, тем злее Гермиона становится. Малфой даже вида не подаёт, что хоть сколько-нибудь её замечает, пока она сама не вынуждает его среагировать. Когда Гермиона, наконец, добивается его внимания, то оно мимолетно и совсем не такое, которого обычно жаждет человек. Всё чуть ли не хуже, чем было в самом начале, и она никак не может взять в толк почему. Но знает, что очень близка к тому, чтобы вцепиться Малфою в волосы.

День: 1068; Время: 12

Чо Чанг пожимает хрупкими плечами и продолжает ковыряться в кексе так, будто перед ней какое-то мерзкое создание, которое необходимо препарировать.

— Я знаю, всё движется к завершению. Что-то грядёт. Но это не особо меня трогает, ведь ничего не изменилось.

Гермиона кивает и делает глоток воды.

— Знаю, но я по-прежнему чувствую это. Все чувствуют. Мы все нервничаем и ждём.

— Меня это пугает, — Ханна встревает в разговор, к которому до этого, кажется, даже не прислушивалась. — Мы сражаемся, много чего добились, через столько прошли… но это не имеет значения. Это лишь подготовка. Будто мы избавлялись от всего ненужного, устраивали чистку перед финальной битвой. Ведь потом ничто не будет играть особой роли. В итоге всё, что мы сделали, окажется неважным.

«Это всегда была битва Гарри, и я давно об этом знала», — хочет возразить Гермиона. Но это такие личные мысли, что она молчит. Ханна права. В конечном счёте всё зависит только от Гарри и Волдеморта, и какая разница, сколько сражений до этого было проиграно или сколько побед одержано.

Иногда, вот как сейчас, Гермиона может ощутить вес этого мира на своих плечах, и она представляет, что испытывает Гарри. Когда ты понимаешь, что происходящее касается тебя напрямую. Чувствуешь боль войны и знаешь: ты единственная надежда на то, что весь этот ужас прекратится, и судьба магической Британии зависит от того, кто первым успеет произнести свои слова.

Её сердце замирает, дыхание обжигает глотку. Вина, сострадание, страх.

День: 1070; Время: 19

— Малфой, я зашла в комнату. Тебе не пора бежать?

Малфой сверлит столешницу хмурым взглядом и закрывает блокнот, уже ставший его неотъемлемой частью. Планы битв и сверхсекретная абракадабра. Теперь блокнот заметно истончился — под обложкой осталась всего пара десятков страниц. Остальные — использованные и опасные — сожжены. Гермиона вспоминает, что видела Малфоя на заднем дворе одного из убежищ: чёрный дым клубился, пропитывая запахом гари его волосы и одежду, а ветер разносил тлеющие страницы.

Даже если поначалу Малфой намеревался сбежать, теперь он не собирается доставлять Гермионе такого удовольствия. Чего она собственно и добивалась.

— По каким-то причинам ты меня игнорируешь.

Он вскидывает брови, внимательно изучая тёмную обложку, но молчит.

— Больше, чем обычно.

Гермиона упирает руки в бока — ужасная девчачья привычка, подхваченная в одиннадцатилетнем возрасте, от которой она до сих пор не избавилась. Гермиона намеревается добиться от Малфоя ответа, потому что уверена: какое-то объяснение должно существовать. Что-то между ними происходило, но потом Малфой решил дать задний ход, бросив её в неизвестности, и ей важно понять почему.

— Я знаю, дело не просто в какой-то внезапно возникшей личной проблеме… — кажется, эти слова Малфоя забавляют, и Гермиона сбивается, но продолжает. — Потому что со всеми вокруг ты общаешься, как обычно… со всеми, кроме меня.

— Не льсти себе.

— Я лишь пытаюсь быть честной.

Он прекращает выписывать пальцем узоры на столешнице и поднимает голову.

— Я думал, столь очевидное поведение не оставит вопросов. Грейнджер, ты мне не нравишься. Мне не нравится находиться рядом с тобой, разговаривать или даже смотреть на тебя. Похоже, ты успела привыкнуть к обратному, так что я решил донести до тебя свою мысль прямо. Хотя бы попытаться.

— Если я тебе так неприятна, ты бы со мной вообще не общался, — Гермиона не купилась на эти отговорки, и они оба об этом знают. — Ты меня в Хогвартсе ненавидел, а всё равно разговаривал.

— Чтобы оскорбить. И если ты не заметила, именно этим я сейчас и занимаюсь. По-моему, ты разучилась это понимать.

— Мы славно беседуем, Малфой. Что ты подразумеваешь под тем, будто я чего-то не понимаю? Если ты вдруг не заметил, мне тоже нравится тебя оскорблять.

— Тебе со мной слишком комфортно.

— Что? — эти слова сбивают Гермиону с толку.

Малфой встаёт, засовывает блокнот под мышку и направляется к раковине, чтобы поставить туда кружку.

— Когда я здесь только появился, ты едва ли смотрела в мою сторону… и выглядела при этом так, будто тебе в задницу засунули пятьдесят палочек. А теперь ты не затыкаешься, постоянно вторгаясь в моё личное пространство.

Гермиона фыркает, вскидывая подбородок.

— Не думала, что ты жаждешь, чтобы я игнорировала и ненавидела тебя так же, как все остальные.

— А стоило бы.

— Малфой, твоё желание было не очень заметно, когда ты сам со мной разговаривал, при этом ничего не упоминая о «вторжении в личное пространство».

— По крайней мере, сейчас до тебя, наконец, дошло.

— Отлично. Неважно, Малфой. Ну и сиди в гордом одиночестве, ведь общаться с тобой никто не хочет, только если проклясть, потому что ты…

— Грейнджер, не смей записывать меня в объекты своей жалости, — рычит он, поворачиваясь к ней лицом.

А в Гермионе бурлит злость и немного безрассудства.

— А ты не такой? Бедненький сынок Пожирателя Смерти, брошен совсем один на территории неприятеля, и всем плевать, чего же он добивается от этой жизни. Маленький мальчик с большими планами и амбициями, который потерял всё, лишь бы…

Малфой толкает её в плечо, и его ладонь кажется просто каменной. Гермиона вынуждена отступить, но он тут же делает шаг за ней.

— Ну почему ты всегда открываешь свой рот так не вовремя? Ты ни черта не знаешь о моей жизни, мне не нужны ни твоё мнение, ни твои мысли, ни твоя грёбаная жалость. Всё, чего я хочу, это чтобы ты исчезла с моих глаз и из моей жизни. Поняла теперь?

— Нет, — отрезает она, отклоняясь, чтобы видеть его лицо. — Всё, чего я хочу, это чтобы ты перестал трусить. С чего вдруг ты так переживаешь, что с тобой кто-то разговаривает? Это же ненормально. Малфой, это всего лишь слова, чёртово общение. Мне плевать, что ты хочешь зачахнуть в своей депрессии и угрюмых мыслях — я не собираюсь оставлять тебя в покое.

— Почему?

Гермиона открывает рот и набирает в лёгкие воздух.

— Потому что не обязана и могу делать, что пожелаю! И если хочу разговаривать с тобой, то буду. Захочу войти в комнату, где сидишь ты, — войду. Решу спрыгнуть с крыши — спрыгну!

— Продолжай гнуть свою линию, и пусть те, кому это не по нраву, катятся к чёрту, так?

— Когда дело касается тебя — да!

Малфой медленно кивает, выражение его лица становится хищным и свирепым, он подаётся вперёд, и Гермионе приходится отступить. Сделав три шага, она упирается в стену, а он протягивает руку, хватает её за предплечье и дёргает на себя так, что она в него врезается. Проходит одна, две секунды: его вторая ладонь сжимает ей ухо и тянет — Гермиона откидывает голову, чтобы вырваться. От неприятных ощущений и удивления она коротко вскрикивает, но Малфой уже целует её, и на то, чтобы издать хотя бы ещё один звук, не хватает дыхания.

— Теперь ты счастлива? — прервав поцелуй, выдыхает он и тут же целует её снова, на этот раз нежнее, но по-прежнему требовательно.

Гермиона мелко дышит через нос, сердце молотом бухает в груди, и она не уверена, что всё это происходит на самом деле. Малфой чуть отстраняется, обхватывает губами её нижнюю губу, и она выдыхает, вцепляется пальцами в его рубашку и целует его сама.

Из его горла вырывается тихий звук, он скользит длинными пальцами по её шее, обхватывает ладонью затылок. В животе Гермионы что-то ёкает и переворачивается, и внезапно появляется нелепое желание закричать, вот только губы сейчас очень заняты. Эмоции внутри бушуют настоящим ураганом, и Гермионе кажется: она может взорваться, упасть в обморок или же просто развалиться на части.

Вытягиваясь, она прижимается к Малфою, думая, что, возможно, это и плохая идея, но сейчас ей плевать. Его рука отпускает её плечо, жёсткая ладонь ползёт вниз, перебирается на бок, и он обнимает её за талию. Стискивает пальцы в кулак и гладит бедро костяшками, но как только Гермиона приоткрывает губы и впускает его язык, его движения становятся грубее, он прижимает её ближе. Она проводит кончиком своего языка по его и подаётся навстречу, исследуя его рот. На вкус он — апельсиновый сок и Малфой, его нёбо холодное, а язык очень горячий.

Поцелуй становится жадным: кажется, их обоих захлёстывает отчаяние. И он, и она понимают: всё продлится лишь до тех пор, пока на них не обрушится реальность. Прикосновениями, жаром, рваными выдохами они сопротивляются неминуемому, но время берёт своё. Происходящее лихорадочно, страстно, ошеломляюще, и это лучшее, что Гермиона испытывала за долгое время.

Её пальцы запутались в его волосах, и он слегка отстраняется. Его слова больше похожи на хриплый выдох.

— Грейнджер, это то, чего ты хочешь? Хм-м-м? Мне продолжать?

— Если хочешь, — шепчет она, хотя потом не сможет вспомнить, что именно ответила. Малфой наклоняет голову, и Гермиона привстаёт на цыпочки, встречая его губы.

Позже они оба, раскрасневшиеся, с опухшими губами, будут восстанавливать дыхание, и Малфой быстро от неё отодвинется. Навалится неловкость, и он отвернётся к выходу прежде, чем Гермиона успеет сказать хоть слово. «Ты поэтому так бесился?» — всё-таки спросит она. А он лишь ухмыльнётся и, ответив расплывчато: «Я вовсе не бесился», — выйдет за дверь.

День: 1071; Время: 18

Она собирается сесть в кресло, но решает, что ей стоит держаться храбрее, — поэтому занимает место рядом с Малфоем. Гермиона не видела его со вчерашнего дня и не знает, где он сегодня был. Она сама обычно остаётся в этом доме, когда ей надо передать посылку, так что, наверное, у Малфоя тоже есть какое-то задание.

Пока она устраивается на другом конце дивана, Малфой молчит и ничем не показывает, что замечает постороннее присутствие. Грейнджер пытается вести себя привычно и, как прежде, смотреть вместе с ним телевизор, но нервничает и обнаруживает, что её руки вспотели.

Час спустя Малфой обращает на Гермиону внимание, и та вздрагивает, когда подняв голову, видит, что он на неё смотрит. Он вопросительно вскидывает бровь и протягивает пульт.

— Ты никогда не отдаёшь его.

— Если только не иду спать, — тот же язвительный тон, та же обидная гримаса.

Малфой встаёт, выходит из комнаты и исчезает в темноте коридора, а Гермиона смотрит ему вслед. Она не знает, что ей делать. Она никогда не оказывалась в такой ситуации. Конечно же, она помнит, как у неё завязывались отношения с Роном, как складывалось общение с одним магглом, живущим по соседству. Но она понятия не имеет, есть ли между ней и Малфоем хоть что-то, к тому же это Малфой. Да ради всего святого, она до сих пор зовёт его по фамилии! Гермиона никогда не встречала похожих на него мужчин, не говоря уж о том, чтобы сближаться с ними.

Рон бы взял её за руку, придвинулся ближе или завёл непринужденную беседу, приправленную флиртом. Малфой же просто… сидел и пялился в телевизор.

Конечно, Гермиона уже миллион раз обдумала то, что случилось. И возвращалась к этим мыслям снова и снова, несмотря на то, что каждый раз уговаривала себя выбросить их из головы. Но Гермиона хочет свыкнуться с тем, что впервые произошло в её жизни, и не желает ни думать о возможных последствиях, ни размышлять о том, почему это плохая затея.

Может, причина, по которой она миновала свой двадцатилетний рубеж девственницей, кроется как раз в том, что она не воспользовалась случаем? Гермиона понятия не имеет, является ли Драко Малфой как раз этим самым случаем, но что такое сожаление? Это то, что случилось и послужило некой отправной точкой для движения вперёд. При желании она в любой момент сможет сдвинуться с точки под названием «Малфой». И никому не нужно об этом знать. Это было просто…

Да кто его знает, что это было! Уж она точно не в курсе.

Гермиона не влюблена, так что у Малфоя не выйдет причинить ей боль. Это просто способ отвлечься, испытать что-то новое, изучить те эмоции, которые захлестнули её во время поцелуя. Возможно, она ведёт себя безответственно, рискованно, идёт вопреки желаниям друзей, но ведь именно так Гермиона поступала всю свою жизнь, кроме тех моментов, когда дело касалось отношений с противоположным полом. Это эксперимент, убеждает она себя. Вроде исследования. Или что-то подобное. Потому что Малфой пробуждает в ней прежде неизведанные чувства, и потребность выяснить, что же это такое, гораздо сильнее желания отказаться. «Всего один раз», — думает Гермиона. Лишь бы сойти с того натянутого каната, по которому она ходит.

Случится, значит случится. Она не будет торопить события и, если ей покажется, что лучше пойти на попятный, именно так она и поступит.

========== Восемь ==========

День: 1073; Время: 13

Малфой выводил её из себя, и она задавалась вопросом: неужели он делал это специально? Гермиона проанализировала каждую деталь, замеченную за последние несколько дней: от взглядов в её сторону до его голоса и жестов. Искала зацепки, которые бы помогли понять, что Малфой думает или чувствует, но не смогла выяснить ничего существенного. Она уже начала считать, что тот эпизод на кухне был единичным случаем, временным помутнением рассудка, и, наверное, ей просто стоит выбросить его из головы.

Вот только не получается. Она целовалась до этого много раз, но не может выудить из памяти ничего подобного тому, что испытала с ним. Гермиона не знает, в том ли дело, как Малфой её целовал, или же в том, что это был именно он — и она. Во всём случившемся было нечто очень неправильное, и тем не менее чрезвычайно захватывающее — и ей понравилось. Малфой остаётся загадкой, и у Гермионы нет ни малейшего объяснения его поведению: то ли это приносит ему удовольствие, то ли он не хочет иметь с ней дело, то ли пытается ей досадить. Все варианты выглядят одинаково правдоподобно.

Во всех ситуациях, когда два человека сталкиваются в проходе, а затем не могут друг друга обойти, самое смешное заключается в том, что ты всегда знаешь, что сейчас произойдёт, но не можешь ничего изменить. Делая шаг вправо, Гермиона знает, что Малфой поступит точно так же, и не сомневается, что потом он метнётся влево, но всё равно подаётся в ту же сторону. Они ещё немного топчутся, и вот Малфой замирает на месте и сердито смотрит на Гермиону, а она — успев к тому моменту прийти к заключению, что Малфой всё делает назло ей, — застывает и пялится на него в ответ.

— Мне тебя отодвинуть?

— Можешь подвинуться сам, пропустить меня и затем пройти.

— Ты всегда ведёшь себя так глупо?

— А ты всегда убеждён, что мир вращается вокруг твоей персоны? — бросает она в ответ.

— Просто смешно, — тихо бормочет он, кладёт руку ей на бедро и отстраняет в сторону, чтобы пройти.

Она сбрасывает его ладонь и, наверное, чуть дольше, чем требуется, задерживает его пальцы в своих, но он не спешит вырываться. Гермиона идёт за своей чашкой с чаем, всем телом стараясь почувствовать Малфоя за спиной - но слышится хлопок двери, и она остается одна.

День: 1079; Время: 10

— Господи, — выдыхает Гермиона, пока его губы хозяйничают на её шее. Малфой возвращается к тому местечку, ласка которого вызвала столь бурную реакцию, втягивает, прикусывает кожу зубами.

С момента их первого поцелуя прошла неделя, и когда Малфой вывернул из ванной комнаты и врезался в Гермиону, она вдруг утратила над собой контроль. За последние семь дней она превратилась в комок нервов, ожидая чего-то, что так и не произошло. Но судя по тому, как Малфой целует её сейчас, она делает вывод: возможно, он не потерял к ней интерес, а наоборот, ждал как раз именно этого. Того, что Гермиона сама сделает шаг ему навстречу.

Ей уже трудно держать себя в руках. Ещё никогда она не лишалась самообладания и не растворялась в другом человеке настолько от одного лишь поцелуя, и это сводит с ума. И позже Гермиона даже начнёт переживать, что Малфой способен вызывать в ней такой непредсказуемый отклик.

Вначале он не позволяет себе ничего лишнего, но вот его рука скользит по рёбрам, кончики пальцев задевают пояс брюк, и Гермиона не знает, что и думать. Она не уверена, что готова разрешить Малфою столь интимные прикосновения, и собственное смятение заставляет её отстраниться.

На его щеках горит румянец, губы припухли, а радужка глаз потемнела. Малфой смотрит на Гермиону так, как ещё никто и никогда до этого, и её желудок делает кульбит, а дыхание перехватывает. Его ладонь сжимает в горсти футболку на её спине, и он замирает — смотрит и ждёт, что Гермиона будет делать.

«Ладно, — думает Грейнджер. — Ладно».

И снова целует Малфоя, вжимаясь в него так крепко, что он делает шаг назад. Прислоняется к стене, чтобы сохранить равновесие, и Гермиона льнёт к нему всем телом. Она чувствует его возбуждение и, распахивая глаза, резко выдыхает ему в рот. Она не знает, почему его состояние стало для неё такой неожиданностью, и нервничает, несмотря на захлёстывающую… гордость? Ощущение собственной силы? Она не может подобрать название тому, что побуждает её целовать Малфоя несмотря ни на что. Он же обхватывает её ягодицы и прижимает к себе, и Гермиону пугают их обоюдные стоны удовольствия.

Она заведена, нижнее белье стало влажным, и возбуждение лишь возрастает, едва Малфой стискивает её бедра и трётся о живот. Сердце болезненно громыхает, и Гермиона прикладывает значительные усилия, чтобы заставить себя отстраниться. Она отчаянно хочет Малфоя, но это желание слишком тревожит — ведь она не планировала заходить так далеко.

— Мне нужно… приготовить ужин. Да. Ужин. Еда. Я… хочу есть.

Малфой хмурится и приподнимает брови в ответ на её лепет и жаркий румянец. Его дыхание так же сбито, как и её собственное.

Двигаясь в сторону кухни, Гермиона мысленно ругает себя на все лады. Ей приходится на несколько минут прислониться к столешнице, чтобы прийти в себя.

День: 1084; Время: 18

— Дин!

Другу хватает вежливости, чтобы изобразить смущение.

— Оно не прекращает.

— Он, — поправляет Гермиона и делает шаг в сторону бьющего себя по голове эльфа, но Дин её останавливает.

— Оно… Он кусается.

— «Ступефай»! — она ловит падающего домовика, не желая, чтобы тот покалечился ещё больше.

— Нам надо отнести его обратно? Капля Веритасерума, и, думаю, он как минимум проболтается о своём хозяине.

— Почему бы и нет, — бормочет Гермиона, пожимая плечами.

День: 1085; Время: 1

— Это незаконно, — Грюм обрушивает на стол кулак, и Гермиона, Дин, Чо и Джастин отпрыгивают назад.

— Мы не знали. Решили, что это отличная мысль — привести для допроса того, кто скорее всего, в курсе деятельности Пожирателей Смерти, — начинает Чо, и Грюм поворачивает к ней своё свекольно-красное лицо.

— Это не просто «кто-то»! Это домашний эльф! Собственность! И теперь у нас на руках обвинение в краже, предъявленное вам четверым Крэббом-старшим.

— Но он же Пожиратель…

— Не имеет значения. Его статус не доказан, сам он не осуждён. Он одолжил своего эльфа другу, о чьём служении Волдеморту ему, разумеется, известно не было. И теперь жаждет, чтобы вас наказали за воровство.

— Но как он узнал, что это были мы?

— Он и не знает. А вот Министерство в курсе.

— Но сэр, мы всего лишь доставили его на допрос, что в рамках зако…

— Под действием обездвиживающего заклинания? Сомневаюсь, Грейнджер, — перебивает Грюм. — Более того, домашние эльфы не считаются людьми, это имущество. Они не могут без разрешения владельца покинуть место своего пребывания.

— Ну, и что он сделает? — пожимает плечами Джастин. — Засудит нас? Да какая разница.

— Для вас должна быть разница! У Министерства и так имеются проблемы с общественным мнением из-за того, что «война не ведётся должным образом». Намерение Крэбба-старшего предать эту историю огласке не вызывает радости. Наши провалы — совсем не то, что должно освещаться в прессе! Более того, вы нарушили устав, совершили противоправное деяние и довели этого грёбаного эльфа до того, что он раскроил себе череп и теперь нуждается в длительном лечении.

— Но, сэр…

— Отстранены.

— Что? — четыре голоса полны возмущения.

— На одну неделю до дальнейшего уведомления. Вон из моего кабинета.

— Сэр, вы что, серьезно? Мы… — начинает Гермиона, но Грюм снова впечатывает ладонь в столешницу.

— Вон!

Увидев за дверью Джинни, Гермиона даже не находит в себе сил обрадоваться.

День: 1091; Время: 12

Отстранение от работы останется в силе ещё на один день, но Малфой запланировал операцию на послезавтра, именно поэтому Гермиона сейчас сидит на совещании.

— Значит, я иду с Гермионой?

— Нет, Уизли. Еще раз повторяю: ты действуешь в паре с Финниганом, — Малфой злится, что ни Джинни, ни Колин не вникают в его объяснения.

— А-а-а.

— Все поняли? — он ждёт пару секунд. — Хорошо. И сделайте одолжение — не тащите сюда ничего без согласования со мной.

Он сверлит глазами Гермиону, и та краснеет, отвечая ему хмурым взглядом. Она рассчитывала, что Малфой будет с ней приветливее, станет вести себя как-то иначе. Но несмотря на то, что она опять целовалась с ним этим утром, и он сам недвусмысленно прижимался, протискиваясь мимо неё в комнату, сейчас он в который раз разозлил и смутил её. Малфой остался прежним и, в отличие от Рона и того маггла, никак не изменил свою манеру поведения.

Гермиона в буквальном смысле этого слова вылетает из комнаты, злясь на себя за то, что совершила ошибку, а на него — что лишний раз её в это ткнул.

День: 1100; Время: 12

Она не видела его около недели, но рот Малфоя так же горяч и требователен, как и в её воспоминаниях. Он целует её всего секунд двадцать, но угроза обнаружения не даёт расслабиться. Дом полон авроров и её друзей, и ей совсем не хочется быть застуканной в темноте коридора.

— На прошлой неделе ты был последней сволочью.

— Я всегда такой, Грейнджер, — шепчет он в ответ, снова терзая её губы.

Она хмыкает, соглашаясь, отвечает на поцелуй и отталкивает Малфоя. Гермиона уходит прежде, чем их накроет привычная неловкость от осознания того, кто они такие и что именно творят.

День: 1103; Время 17

— Ценность шоколада слишком преувеличена.

— Фто? — Невилл, с набитым ртом, неверяще смотрит на неё.

— Ага. Я хочу сказать, конечно, есть такие сорта, которые здо́рово съесть иногда, но… я не понимаю, как люди могут настолько сильно его любить.

— Ты каждый вечер перед сном выпиваешь чашку какао. Ну, по крайне мере, делала так раньше.

— Горячий шоколад — совсем другое дело.

— Но это всё равно шоколад.

— Пить его не то же самое, что есть. Единственный шоколад, который мне нравится, делает женщина в лавке недалеко от клиники моих родителей. Это…

— О! Я помню. Ты привозила его на пятом курсе после летних каникул.

Гермиона кивает, грустно улыбаясь.

— Как же я хочу домой.

— М-м-м, я тоже. Только что разговаривал об этом с Симусом. А он заявил, что ему всё равно, ведь настоящего дома у него нет. Сказал, что не чувствует тяги ни к какому месту.

Малфой издаёт невнятный звук, скорее всего, потому, что положение Финнигана блекнет в сравнении с его собственным. Гермиона пару секунд смотрит на него, потом переводит взгляд на Невилла.

— Это так грустно.

— Ага. Он заявил, что начинает верить в ту идею, которую всегда озвучивала Луна.

— Что дома нет ни у кого?

— Точно, и что все мы находим дом в других людях. Именно поэтому в нас возникают личные привязанности и стремление к верности. Ты сожжёшь свой кров только в безвыходной ситуации… Помнишь её слова?

Гермиона согласно кивает и усмехается.

— А ещё те, что все мы произошли от цыган и поэтому испытываем тягу к людям, а не к месту.

— А ведь она в чём-то права. Сиди я тут один, то чувствовал бы себя гораздо хуже, чем сейчас с тобой. Твоё присутствие даёт мне ощущение дома, понимаешь? И я могу немного расслабиться.

Гермиона тепло улыбается ему, не обращая внимания на удивлённый взгляд Малфоя.

— Спасибо, Невилл. Мне приятно. Ты даришь мне то же самое… Все мои друзья.

— У гриффиндорцев в разгаре брачный период? — Невилл заливается краской, а Гермиона сердито косится на Малфоя. — Я мешаю? Мне оставить вас наедине, или вы сейчас просто отправитесь в спальню?

— Вообще-то, мне на самом деле стоит убраться в комнате. Прошлой ночью я там немного намусорил, — Невилл неловко поднимается на ноги, румянец с его щёк начинает постепенно исчезать. Гермиона собирается заметить, что вчера — после такого количества выпитого — друг был не особо вменяем, но решает промолчать.

— Я пойду с тобой, — она хочет закончить начатый разговор, к тому же помощь Невиллу всяко лучше, чем простое сидение здесь.

Она ждёт ехидный комментарий от Малфоя, но, обернувшись, видит, что он лишь пристально смотрит им вслед.

День: 1104; Время: 20

— У тебя есть ещё кто-то? — перед диваном телевизора нет, так что Малфой пялится в окно. Гермионе даже сперва кажется, что это нормальный вопрос, но она улавливает скрытую в его голосе ярость.

— А это имеет значение?

— Я не желаю, чтобы в мою глотку пихали гриффиндорский член всякий раз, когда я с тобой.

Гермиона морщится от обидных и пошлых слов.

— Ты спишь с другими, Малфой, так что не понимаю, какое это имеет значение, — и пусть последний раз, о котором она слышала, был несколько месяцев назад, это не означает того, что он ни с кем не занимается сексом.

— Грейнджер, просто ответь на вопрос.

— Ответь на мой.

Выведенный из себя, он трясёт головой и уходит из комнаты, даже не взглянув на Гермиону.

День: 1109; Время: 4

Малфой прижимается к её спине и прямо из-под носа выдёргивает пергамент из пачки. Это его первое прикосновение за последние дни, и, подаваясь назад, Гермиона убеждает себя, что это инстинктивная реакция, а не результат того, как ухнуло её сердце.

День: 1116; Время: 7

Та еда, что ставит перед Гермионой Лаванда, выглядит несколько пугающе, особенно если попробовать представить, как с ней справится желудок. Все дружно проснулись, когда на часах ещё не было и девяти, и Люпин настоял на том, чтобы приготовить завтрак. Лаванда вызвалась ему помочь.

— Выглядит здорово, Лав, — выдавливает Гермиона и косится на Дина, улыбающегося до ушей.

Она хватает вилку и, приноравливаясь, откидывается на спинку стула, когда её нога вдруг что-то задевает под столом. Она смотрит прямо перед собой, Малфой поднимает голову, и Гермиона опускает взгляд прежде, чем он успевает встретиться с ней глазами. Но не убирает ногу в сторону, рассчитывая то ли позлить Малфоя, то ли удовлетворить свою внезапную прихоть… Гермиона отбрасывает второй вариант, убеждая себя в верности первого. Малфой не отстраняется, хотя именно его конечность вторгается в личное пространство Гермионы, и если она сконцентрируется, то сможет почувствовать тепло его тела. В её голове мелькает мысль: «а парные ли сегодня на Малфое носки?»

Гермиона уже не раз говорила себе: её не волнует, что Малфой, судя по всему, решил прекратить то, что происходило между ними — что бы это ни было. Но временами, замечая обращённый на неё взгляд, Гермиона ловит себя на мысли: возможно, это ещё не конец. Она знает, что, скорее всего, ей просто нужно объяснить ему: нет, она больше ни с кем не встречается, не целуется, не занимается сексом. Но сдаваться нелегко, поэтому Гермиона отказывается что-либо ему говорить, пока он сам не прояснит, почему это для него так важно… или хотя бы не даст однозначно понять, что он тоже ни с кем больше не практикует ничего подобного. Ведь она кое-что соображает. Лаванда не спала с кем попало, имея постоянного партнера. И Гермиона может не разбираться в такого рода играх, но видит достаточно, чтобы получить о них представление.

Её очарованность Малфоем кажется ей странной. И Гермиона думает, что вызови он в ней менее яркий отклик, она бы не особо беспокоилась. Но те чувства, которые он пробудил, так сильны и новы, что, отдавая себе отчёт в недолговечности этой истории, она не готова закончить её сейчас.

Гермиона отступит, если это то, чего хочет Малфой. Не станет навязываться и требовать его внимания — или что ещё там может прийти ему в голову, реши она снова его поцеловать. Захочет — сам подойдёт. А нет — Гермиона запрещает себе расстраиваться по этому поводу.

День: 1118; Время: 16

— Что происходит между тобой и Малфоем? — пока Гермиона принимала душ, Лаванда бесцеремонно ворвалась в ванную комнату и теперь прихорашивается перед зеркалом, в то время как сама Гермиона считает секунды до её ухода.

— Что? — она так сильно сжимает в руке мыло, что брусок выскальзывает из пальцев и ударяется о стену.

— Вы всегда смотрите друг на друга. Он только что пялился на тебя, пока ты шла в душ.

— Мы ненавидим друг друга. Это…

— Это похоже не на ненависть. Скорее на сексуальное влечение.

— Лаванда, не пори ерунды. Трахаешься с Малфоем только ты, — отрезает Гермиона.

Эти слова слишком грубы и злы, но она ничего не может с собой поделать. Сердце бухает в груди, горло пересыхает, ноги отказываются держать при мысли о том, что всё выплывает наружу… пусть ничего такого больше и не происходит.

Лаванда замолкает, а когда начинает говорить, её голос звучит жёстко и резко.

— Это было лишь дважды, Гермиона, и я больше никогда этого не сделаю. С Малфоем ни на секунду не покидает ощущение, что он просто использует тебя для разрядки. Я никогда ещё не чувствовала себя такой грязной.

Гермиона старается не думать сейчас об услышанном, потому что при мысли о Лаванде рядом с Малфоем внутри начинает пузыриться какая-то странная эмоция.

— Ты сделала это дважды…

— Думала, что во второй раз будет по-другому. Слушай, не упрекай меня, ясно? Я не осуждаю и не осудила бы тебя, так что и ты не смей.

Лаванда злится, она задета, но дверь за ней закрывается не с грохотом, а с тихим щелчком.

День: 1119; Время: 20

— Прекрати на меня пялиться.

— Прошу прощения?

— Лаванда думает, что между нами что-то есть, потому что ты на меня смотришь, — объясняет Гермиона, игнорируя тот факт, что Лаванда подразумевала их обоих.

Однако Малфой не собирается упускать из вида этот нюанс.

— Удивительно, что она не заметила, как смотришь на меня ты, особенно учитывая то, что осторожничаешь ты гораздо меньше.

— Ладно, — краснеет она. — Мы оба перестанем пялиться. Договорились?

Вместо ответа он сверлит Гермиону взглядом, и её щеки сильнее наливаются жаром. Он откладывает блокнот на диван, поднимается и с самодовольным видом медленно направляется к ней.

— А что, если я не хочу?

— Не хочешь чего? — переспрашивает она — мозг вдруг перестаёт мыслить здраво.

— Прекращать смотреть, Грейнджер.

— Ну… ну, ты должен, — бормочет она. Дыхание сбивается, стоит только Малфою подойти ближе.

— Мне не нравится, когда мне указывают, что делать.

— Ну, конечно, — начинает Гермиона и в попытке успокоить биение сердца прижимает руку к груди, но тут же опускает — Малфой замечает этот жест.

— Что, если я откажусь? Что будешь делать?

— Прокляну твои глаза, — нервно фыркает она и упирает руки в бока, стараясь вернуть самообладание. Он ухмыляется,останавливаясь в нескольких дюймах, но Гермиона не двигается с места.

— Я думаю, что ты сама не сможешь остановиться, Грейнджер. Мне кажется, ты не хочешь этого, — шепчет он. Его палец скользит по её плечу, локтю, опускается к запястью. — Желаешь знать почему?

— Почему? — выдыхает она, силясь сохранить возмущённый вид.

Его ладонь добирается до её бедра, обхватывает, и Гермиона чувствует, как Малфой начинает притягивать её к себе, — и тут из гостиной слышится грохот. Они оба вздрагивают и выглядывают в залитый тусклым светом коридор.

— Лаванда?

— Да? — голос Браун отдаётся эхом, слышатся шаги, и вот она сама появляется в коридоре и идёт по направлению к ним. Несмотря на то, что Малфой успел убрать руку, Лаванда окидывает их подозрительным взглядом, и Гермиона осознаёт: сейчас самое время отойти подальше от головокружительного тепла его тела.

— Что случилось?

— Не могу найти свои туфли.

— О…

Все трое замирают, и воздух вокруг кажется слишком плотным.

— Грейнджер, ты уверена, что не умеешь готовить? — хрипит Малфой и прокашливается, будто бы понимая, что его голос звучит слишком глухо для спонтанной реплики. Оглядев Малфоя, Лаванда в ожидании ответа переводит глаза на Гермиону и явно старается понять, чему же именно она помешала.

— Малфой, конечно, умею, — он бросает на неё испепеляющий взгляд, и Гермиона поспешно продолжает: — Только не хочу готовить для тебя.

— Отлично, — хмурится он. — Я всё равно не горю желанием отравиться.

Гермиона закатывает глаза и сильно краснеет, потому что в детстве она хотела быть актрисой, но ложь ей даётся просто ужасно. Вообще-то, враньё у неё получается достаточно хорошо, но обманывать друзей не выходит. Малфой проходит мимо, касаясь её руки ладонью. Гермионе кажется, что этот жест ещё больше их выдаёт, но Малфой оборачивается и бросает Лаванде:

— Браун, я бы попросил тебя, но уже имел счастье лицезреть тот кошмар, что ты сотворила.

Лаванда одаривает его свирепым взглядом и, развернувшись, исчезает в гостиной. Способность полноценно дышать возвращается к Гермионе лишь тогда, когда она остается в комнате совершенно одна.

День: 1128; Время: 9

То, как она устроилась под ним, как его тело соприкасается с её собственным, кажется чем-то неловким. Малфой никогда ещё не трогал её так, пусть это всего лишь ноги, живот и те части, которые сложно назвать интимными. Гермиона ощущает твёрдость его костей, напряжение мышц в его бёдрах. Чувствует складки его одежды, слышит шелест жёсткой ткани. Это так странно, что мужчина — Драко — лежит на ней сверху. Гермиона ловит себя на мыслях о том, как же они до такого дошли, но обрывает эти размышления, ведь это больше не имеет никакого значения.

Пальцы Малфоя сбегают по её руке вниз: от воздуха, дующего из открытого окна, его кожа холодная, а от войны — огрубевшая. Едва коснувшись её ладони подушечками, он прижимает свои пальцы к её. В комнате слышен лишь шорох одежды и звук дыхания, и от этой тишины почти что больно. Столько ожиданий и сомнений. Все действия так медлительны и нерешительны, но происходящее кажется необходимым, ведь они этого хотели.

Но как раз этого она не желает. Гермиона предпочла бы лежать с ним рядом, возможно, касаться его, но заниматься сексом ей не хочется. Перед мысленным взором проносятся лица малфоевских пассий, побывавших в его постели. Она вспоминает его запах в тот раз, когда он сидел рядом с ней на потёртом диване. И ей не хочется быть одной из тех девушек. Не хочется, проснувшись, стать нежеланной, оказаться той, кто будет захлёбываться воздухом, когда Малфой проигнорирует её за ужином. Гермиона надеялась, что он станет способом бегства от реальности — тем, чем был всегда, — но она сомневается, что он смотрит на происходящее точно так же.

— Я…

Губы Малфоя всё ещё на её шее — как и двадцать минут назад, когда он совершенно внезапно вытащил Гермиону из гостиной. Будто бы с самого начала зная, что так и будет, он чего-то ждёт.

— Я не… То есть я хочу быть здесь, и… Но я не могу… Я…

Гермиона набирает полные лёгкие воздуха, чтобы выговорить наконец всё то, что она имеет в виду, но Малфой вскидывает голову, и она замолкает. Он отводит ладонь и, оттолкнувшись всем телом, всё выше и выше поднимается на другой руке, и Гермиона уже уверена: вот сейчас он уйдёт. Но вместо этого, не глядя ей в глаза, Малфой дотрагивается до её лица.

— Я могу коснуться тебя? — едва слышно глухо шепчет он. Делает вдох и прижимается к ней животом.

Глядя в его полуприкрытые глаза, Гермиона облизывает губы и кивает. Погруженный в свои мысли, Малфой отстранённо ласкает её лицо, и ей кажется, что он не обратил внимание на её кивок. Тогда она повторяет согласие вслух, и его губы изгибает лёгкая улыбка. Наверняка, он решил, что она слишком нетерпелива в своём желании донести до него эту мысль.

Его шершавые пальцы скользят по её челюсти, шее, ныряют к вороту футболки, продвигаются ниже, к груди — он обводит полушария невесомо, словно ветер касается ткани.

— Здесь? Могу я коснуться тебя здесь?

— Да, — шепчет она в ответ и задерживает дыхание в ожидании.

Он приподнимает грудь ладонью, и от необычности ощущений Гермиона начинает задыхаться. От этих звуков бёдра Драко дёргаются, и она ощущает его жар и твёрдость. Малфой теряет терпение, его рука устремляется под её футболку, приподнимает бюстгальтер и касается её кожа к коже.

Гермиона почти зажмуривается, но понимает, что не хочет ничего упустить — особенно это сосредоточенное выражение, которое появляется на лице Малфоя, пока он следит за своей ладонью, хозяйничающей под её одеждой. Она протягивает руку и, поколебавшись, касается его мягких волос. Кажется, он никак на это не реагирует, так что после заминки Гермиона осторожно начинает своё исследование. Её пальцы порхают над его веками, Малфой закрывает глаза и не открывает их, пока она на ощупь изучает черты, которые так тщательно разглядывала. Сегодня день его рождения, и Гермиона пытается отыскать в его лице прожитые годы, но у неё ничего не выходит. Тёплое дыхание опаляет её ладонь — она набирается смелости коснуться его рта, — Малфой обхватывает губами её указательный палец, а его рука ползёт по её животу. Гермиона заливается румянцем, вспоминая, что на вкус она сейчас — мыло и соль, но Драко лишь облизывает подушечку языком.

Она вздрагивает, почувствовав, как его рука, едва касаясь нежной кожи, добирается до пояса джинсов и нижнего белья. Уловив её движение, Малфой распахивает глаза и подаётся назад, выпуская изо рта палец, который она сама не потрудилась убрать.

— Здесь?

Она сглатывает, кивает в ответ, и его ладонь скользит дальше.

Его кисть изогнута под странным углом, и похоже, это доставляет ему дискомфорт. Гермиона опускает руку и пытается справиться с пуговицей онемевшими пальцами. Малфой смотрит ей прямо в глаза, и, поскольку он избегал этого прежде — любой ценой, это почти нервирует. И тем не менее ей нравится, что сейчас, даже проталкивая ладонь дальше, он не отводит взгляд.

— Так нормально? — его пальцы касаются её там, двигаются глубже, пока не находят то место, от прикосновения к которому Гермиона невольно вскидывает бёдра.

Она быстро, с напряжением дышит, и его глаза не отпускают её ни на секунду.

— Д-да. Да, нормально.

Вообще-то, лучше, чем нормально. Это самое восхитительное переживание за долгое время, но Гермиона будет чувствовать себя полной дурой, если скажет об этом вслух. Малфой кружит вокруг её плоти, заставляя стискивать его рубашку на плечах и подаваться бёдрами ему навстречу всякий раз, когда он задевает клитор. Его ягодицы сжимаются в ответ, и погрузив в неё палец, а затем и два, он сам начинает ритмично двигаться.

Гермиона обхватывает Малфоя за шею, пытаясь притянуть к себе для поцелуя, но он не поддаётся. При мысли об этом её тело бросает в жар, требующие внимания губы холодеют. Он не целовал её с того момента, как они повздорили несколько недель назад. Но те мысли, что ещё остаются в её голове, Драко заставляет течь совсем в другом направлении. И впервые в жизни — за исключением той попойки со своими мальчишками и того раза, когда она набросилась на Малфоя с кулаками, — Гермиона полностью теряет над собой контроль. Сейчас Малфой мог бы сделать с ней всё, что пожелал, — мог бы сорвать одежду, овладеть ею, и она бы даже не сопротивлялась. А если быть честной, лишь помогала бы ему.

По телу разливается пламя, и Гермиона так яростно подаётся Малфою навстречу, что потом будет чувствовать неловкость за свой порыв. Дыхание Драко тяжёлое, его зрачки расширены, лицо горит румянцем. Гермиона так близко, близко, близко, а Малфой убирает руку. Замедляется, останавливается, смотрит на неё и трётся бедрами о её ногу. До сознания Гермионы начинает доходить происходящее: ей кажется, что ладони Драко повсюду, в то время как она сама застыла. Она чувствует себя неловко, сомневается, куда деть руки и что с ними делать, но когда он касается клитора, из головы выносит все колебания. Теперь Гермиона полностью сосредоточена на Малфое и понимает: эта ласка не просто так — пока она блуждала в своих мыслях, выражение его лица было слегка раздражённым.

Она гладит его плечи, спину, грудь — везде, где только может дотянуться, испытывая разочарование от того, что его рубашка всё ещё на нём. Пальцы Малфоя вновь начинают медленное и размеренное движение, и Гермиона стискивает ненавистную ткань. Он доводит её до грани и останавливается, снова — до самого края и опять — отступление. Гермиона буквально всхлипывает от желания и необходимости разрядки, её кровь превращается в беснующееся чудовище, которое бьётся и пульсирует, требуя лишь одного — возможности взорваться. Она жаждет только этого. Разум померк: остались он, её ощущения, и больше ничего.

— Грейнджер, я заставлю тебя кончить так сильно. Так. Чертовски. Сильно, — рвано шепчет он, и подбирает губами каплю пота с её лба.

Он перебирается к шее, лижет, прикусывает кожу. Ловит языком яростный пульс и вибрацию издаваемых ею звуков. Его бёдра наращивают темп, рука ускоряется, пока Гермиона не начинает молить его не останавливаться, выдавливая из себя вместо слов лишь жалкое поскуливание. Она прижимает его голову, ёрзает под ним, заставляя стонать себе в шею. А он прихватывает нежное горло губами, ласкает языком, а затем просто дышит, жарко и тяжело, скользя по потной коже.

Он почти на грани, и Гермиона знает: в этот раз он доведёт её до конца. При мысли об этом она впивается в плечи Драко, и он в ответ движется ещё отчаянней. Он снова и снова трёт клитор, и Гермиона вскрикивает от этих ощущений. Малфой вдавливается в неё всем телом, и где-то глубоко внутри колотится её пульс. Гермиона делает вдох, глоток кислорода опаляет лёгкие, её бедра неистово рвутся вверх, и она разлетается на части.

Она исчезает из этого мира. Не воспринимает ничего, кроме своих ощущений и той вспышки, что полыхнула внутри. Поглощённый темнотой мир, спёртое в груди дыхание и ошеломительные чувства. Больше нет ни этой вселенной, ни войны, ни неба, ни кровати. Есть равновесие между нигде, этим мужчиной и тем, какие эмоции он в ней вызвал. Сейчас существует только это.

Гермиона возвращается в реальность: будто сначала парила, а потом упала на кровать. Но и это её совсем не волнует. Ничто не играет роли, кроме необходимости дышать и упиваться пережитым. Тело дрожит, голову ведёт, и она отчаянно глотает воздух. Она лишь смутно отдает себе отчёт в том, что её окружает, постепенно начиная осознавать присутствие Малфоя.

Тяжесть его тела восхитительна. Драко рвано дышит ртом, и ему, наверное, душно, ведь он лежит, уткнувшись лицом частично в её шею, а частично в подушку. Его пальцы всё ещё находятся у неё внутри, светлые волосы прилипли к её щеке.

Она обнимает Малфоя ослабевшими руками, пару секунд спустя он вытаскивает пальцы, оставляя влажную дорожку на коже её живота, и отводит кисть. Его тело вздрагивает, и крепкая ладонь прижимается к её рёбрам.

Лишь когда они оба выравнивают дыхание, Гермиону посещает мысль о том, что же ей теперь делать. Она в курсе, что Малфою не нравится так просто лежать рядом с девушкой, но сомневается, что хочет быть той наивной глупышкой, которая полагает, будто его привычки её не касаются.

Он скатывается с неё, забирая с собой почти всё тепло. Тишина снова отравляет собой воздух, и в этот раз она ещё более неловкая и напряжённая, чем в самом начале. Возможно, это только домыслы, ведь Гермиона знает: нередко её фантазии существуют лишь в её голове.

Она подумывает рассказать Малфою о своих сомнениях, спросить, чего он от неё хочет, но при одной мысли об этом щёки заливает румянец. Гермиона решает промолчать, чтобы не стать одной из тех, кому она сама сочувствовала. Она не хочет, чтобы он забыл о её существовании или вышвырнул вон, как других до этого.

Так что Гермиона застёгивает штаны, одёргивает футболку, моргая, таращится в потолок и осознаёт: она понятия не имеет, что говорить.

— Спасибо, — выдаёт она и тут же понимает: наверное, это худшее, что можно было ляпнуть после случившегося.

Мысленно ругая себя на все лады, Гермиона краснеет как помидор и сползает с кровати. Малфой молчит, но, идя к двери, она отчетливо чувствует кожей его взгляд.

Всеми силами стараясь не шагать быстрее биения собственного сердца, она выходит, тихо прикрывает за собой створку и сначала со всех ног несётся в ванную комнату, а потом укрывается в собственной спальне.

День: 1129; Время: 3

Во время обеда Гермиона старается на него не смотреть — ей кажется, что пока она спала, с ней произошли какие-то изменения: вроде бы, всё осталось прежним, но только ощущается иначе. И теперь ей предстоит выяснить, что же сохранилось, а что поменялось.

Она считает, что от неё требовалось вести себя так, будто ничего не произошло, — ведь именно такую манеру поведения она наблюдала у всех остальных. Однако что-то всё же случилось, и в момент появления Малфоя на кухне она понимает, что не может это игнорировать.

Уткнувшись взглядом в свою яичницу, Гермиона краснеет и ненавидит себя за это — оказавшись рядом с Малфоем, она слишком часто покрывается румянцем. Она не может остановить поток воспоминаний: о том, как потеряла над собой контроль, как бесстыдно двигалась под ним, как быстро сбежала из комнаты, выдавив из себя на прощание это идиотское «спасибо». Он наверняка принял её за стыдливую неопытную девственницу, кем она, собственно, и являлась, но кем совершенно не хотела представать в его глазах. Сейчас Малфой мог относиться к ней как к чему-то, вроде использованной салфетки… отслужившей своё и ничего больше не значащей. Гермиона ещё никогда в жизни не терзалась такими сомнениями по поводу своего поведения, и эти мысли изводят её ежесекундно. Она поднимает на Малфоя глаза — его спина мелькает на фоне холодильника — и мучается вопросом, а не смотрит ли он на неё так, как они все смотрят на Лаванду… и он сам в том числе? Как на девушку, без долгих уговоров раздвигающую ноги.

Могу я коснуться тебя здесь?

Всю ночь напролёт эти слова снова и снова звучали в её голове, а перед глазами горело румянцем его лицо — Малфой, насколько она могла догадываться, кончил в штаны.

Нет, стоило ответить ей тогда и тем самым хотя бы притвориться, будто она не горит желанием совершить то, что не имело никакой значимости. Но Гермиона помнит тяжесть его тела, тепло кожи, его касания, и ей кажется, что сейчас у неё не получится испытывать сожаления по поводу случившегося.

— Я думал, ты сказала: больше никаких игр в гляделки?

Вырванная из своих мыслей, Гермиона отрывает взгляд от живота Малфоя и таращится на него, словно птица, замершая в свете фар автомобиля Артура Уизли.

— А? — до Гермионы постепенно доходит смысл его слов, она краснеет и утыкается носом в тарелку. — Я задумалась.

— А-а-а, — в его тоне слышится скрытый намёк, и она трёт лицо, стараясь унять жар. — Грейнджер, когда-нибудь твой гигантский мозг взорвётся.

— Затасканная и беззубая колкость, Малфой, — огрызается она.

— Учитывая твой арсенал «острот», я понимаю, почему она тебе знакома.

— Да, видишь ли, требуется некоторая проницательность, чтобы опознать то, чего нет, — она имеет в виду свои собственные достижения в изобличении его неостроумных реплик, но Малфой выворачивает смысл её слов наизнанку, и вот теперь это его успех в выявлении её блёклых ответов.

— Надо же, — он склоняет голову, ухмыляясь. — Спасибо.

При упоминании её вчерашних прощальных слов она в очередной раз заливается краской, а Малфой с обычным самодовольным видом удаляется из комнаты. Но что-то изменилось с момента его первого появления, — всё стало казаться более нормальным.

День: 1133; Время: 12

— Мне тут довелось услышать, что ты обманывала любовь всей своей жизни Рона Уизли с неким аврором по имени Деннис. Коего ты называла Деннис-Мучитель, позаимствовав это прозвище из маггловского фильма об одном смышлёном пареньке. А всё из-за склонности твоего Денниса к мазохизму и извращениям в сексе. Которым вы, кстати, занимались как кролики.

Гермиона медленно моргает и внимательно смотрит на довольного Джастина, стоящего напротив. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы осмыслить свежие слухи о собственной персоне, и, прежде чем заговорить, она понимает — и это понимание не доставляет особой радости, — что к ней приковано внимание нескольких человек. Включая Малфоя, конечно же.

— Сплетникам потребовался новый повод для шокирующих новостей, да?

— О, не отрицаешь? — улыбается Джастин, присаживаясь.

— Деннис и я предпочитаем именно такие личные отношения, — Гермиона закатывает глаза, и в ответ на её замечание раздаётся смех тех, кто хорошо с ней знаком. Для не понявших шутки она решает прояснить ситуацию: — А у нас когда-либо был аврор по имени Деннис?

— Ну, вообще-то, предполагается, что ты проводишь с ним каждую ночь, — подмигивает ей Дин.

— Боже, — Гермиона трёт лицо. Она не может вести разговоры о сексе даже со своими подругами, что уж говорить о комнате, полной парней. — Поясняю: я ни с кем не встречаюсь. Не знаю, откуда пошел этот слух, кто его распустил, но это полная чепуха.

Она косится на Лаванду — источник и распространитель большинства сплетен, касавшихся её личной жизни. Та, кого несколько недель назад Гермиона разозлила в ванной комнате и кто, скорее всего, и стал причиной этой нелепой болтовни. Ничего особо обидного или непоправимого, но этих бредней достаточного для того, чтобы смутить.

— О, так ты одинока? — впивается в неё глазами Симус. — Можешь называть меня, как только твоей душе будет угодно.

— Симус — Короткий Пенис, — встревает Анджела, и к досаде Финнигана большинство присутствующих разражаются хохотом.

— Ирландский Скорострел.

— А…

— Ой, да пошли вы все, — огрызается Симус и смотрит прямо на Гермиону. — Думаю, Гермиона понимает, что личное впечатление это очень…

— Не хочу прерывать столь умильно-жалкое соблазнение по-гриффиндорски, но у нас совещание. Финниган, хочешь трахнуть Грейнджер, озаботься этим в своё свободное время.

Все головы поворачиваются в ту сторону, откуда доносится холодный протяжный голос, и тишина в комнате воцаряется быстрее, чем до этого вспыхивает веселье. Малфой, кажется, не испытывает никакого удовольствия от предстоящего обсуждения и скупо машет рукой влево. Невилл быстро поднимается на ноги и едва не сшибает стул, стараясь поскорее начать свою речь и предотвратить возможную ссору между двумя упёртыми противниками.

Гермиона смотрит на Малфоя и замечает, как сжимаются и разжимаются пальцы его второй руки. Устраивась на своём месте, он мельком встречается с ней глазами, а затем полностью сосредоточивает внимание на Невилле.

День: 1133; Время: 20

— Привет, — улыбается Невилл, принимая кружку с горячим шоколадом из её рук.

— Невилл, это действительно фантастический план, — снова повторяет Гермиона, второй кружкой касаясь руки Малфоя, — он не заметил, что она протягивает ему напиток.

Он с удивлением оборачивается и пару секунд просто смотрит, после чего обхватывает донышко широкой ладонью. Его пальцы слегка касаются запястья Гермионы, и она поднимает голову, встречаясь с ним глазами.

— Спасибо. Меня просто как осенило. Ну, не знаю.

— Эй, ребята, а что вы там делаете? — спрашивает из-за занавеси Дин.

— Разводим костёр, чтобы петь песни и жарить картошку.

Дин таращится на Гермиону до тех пор, пока не убеждается, что та шутит.

— Мы с Симусом этим летом как-то пытались. В результате подпалили дерево, — Гермиона и Невилл смеются, и Дин присоединяется к их компании на крыльце, устраиваясь на перилах. Он хлопает по месту рядом с собой, и Гермиона садится поближе к приятелю.

— Я всё равно лидирую, так как чуть не спалил кабинет Зельеварения.

— Восемь раз, — улыбается Гермиона.

— Одиннадцать, — отстраненно поправляет Малфой.

— Одиннадцать, — смеясь и пожимая плечами, соглашается Невилл.

Дин долгим взглядом изучает Малфоя, будто решаясь на что-то.

— Малфой, я слышал, Пушки обыграли Катапульты Кайрфилли. Если я правильно помню, Катапульты были твоими фаворитами.

Тот выдавливает короткий неестественный смешок.

— Может быть, и так, но до того момента, пока к ним не присоединился Дантц и они не наняли ловцом этого самонадеянного ублюдка Донавана. После того, как Маркис в прошлом году рухнул, выполняя «бочку», всё полетело к чертям собачьим.

Гермиона вздыхает и косится на Невилла, желая разделить с ним свою боль. Квиддич — общая тема для разговоров у большинства мужчин, и хотя Гермиона рада, что Дин проявил инициативу, вряд ли она когда-нибудь будет скучать без этих обсуждений.

Оставшийся глоток шоколада в её чашке давно уже стал ледяным, а завязавшаяся между ними четверыми непринужденная беседа всё продолжалась. Солнце село за горизонт, мир вокруг стал тёмно-синим, и сразу же за Дином отправился спать Невилл. И вот Гермиона сидит на перилах лицом к дому и считает вьющихся возле фонаря мотыльков. Малфой молчит, стоя справа от неё, — он прислонился плечом к балясинам и, уставившись перед собой, разглядывает то, что она никогда не сможет увидеть.

— А знаешь, на совещании я сказала правду, — заливаясь румянцем от смущения, Гермиона прикрывает глаза. Она так долго обдумывала эти слова, что они сами сорвались с языка. Гермиона всё размышляла, имеет ли это хоть какое-то значение для Малфоя, и пришла к выводу, что вот сейчас и выяснит.

Слышится шорох его одежды, и старая деревянная опора скрипит, когда Малфой меняет своё положение.

— По поводу плана?

— По поводу того, что я ни с кем не встречаюсь.

Прикосновение его пальцев к колену заставляет Гермиону распахнуть ресницы. Ей казалось, она сможет уловить его движение, но Малфой придвинулся гораздо тише, чем она рассчитывала. Он вообще почти во всём превосходил её ожидания.

— Ни с кем?

— Ну… с тобой… Полагаю, что-то… в… этом роде… Да, неважно, — сбивчиво произносит она, поднимает глаза к небу и качает головой.

Гермиона не видит его реакции — склонившись, он на мгновение замирает. Кладёт ладони ей на колени, надавив, заставляет развести ноги шире и шагает в образовавшийся зазор. Их лица теперь на одном уровне, несмотря на то, что Гермиона была выше стоявших возле неё Невилла и Дина. Иногда лишь оказавшись рядом с Малфоем, она вспоминает, какой он высокий.

Он следит взглядом за тем, как его пальцы поднимаются по её ноге, обводят крепко сжатую на перилах руку, скользят по предплечью вверх. Он прокладывает дорожку по её плечу, добирается до шеи, оглаживает горло и движется к челюсти. Ногтём обводит контур нижней губы и наконец-то встречается с Гермионой глазами. От Малфоя исходит тепло, а она чувствует себя как-то непривычно, но вместе с тем приятно. От его прикосновений по коже бегут мурашки, чему только способствует ночная прохлада, и Гермиона наклоняется ему навстречу. Его дыхание опаляет жаром её щеку, он снова отводит глаза, очерчивая пальцами её подбородок, скулу, поднимаясь к виску.

— Ты самая упрямая девушка, которую я знаю.

— Что ужасным образом сочетается с твоим собственным упрямством, — шепчет она в ответ. Момент удивительно странный и хрупкий.

— Действительно, — он усмехается, проводя пальцем по её лбу, носу, спускаясь к губам.

— Мы вообще ужасно сочетаемся вместе.

Он пожимает плечом, хватает Гермиону за подбородок и наклоняет её голову.

— На этот счёт я пока ещё ничего не решил.

Его рот касается её губ впервые за последний месяц, и на вкус Малфой как шоколад. Гермиона инстинктивно тянется к нему, опасно покачиваясь на перилах, и он обхватывает её рукой за спину и притягивает к себе. Она не обнимает его ногами — хотя, возможно, и стоило бы, — но всё же крепко сжимает его бока. Она уже почти забыла, каково это целовать Драко Малфоя, но он быстро напоминает ей, вознамерившись лишить её дыхания и стройности мыслей и заставляя всё нутро бушевать от узнавания.

Позже Гермиона будет задаваться вопросом, неужели он так долго отказывался её целовать только потому, что не знал наверняка, есть ли у неё кто-то ещё. И, учитывая тот факт, что ничто не мешало ему заниматься с ней другими вещами, это покажется ей ещё более странным, однако она сможет найти только такое объяснение. Сейчас же всё, о чём она может думать, — это настоящий момент и попытки запомнить вкус и контур губ Малфоя.

День: 1139; Время: 5

Она получает от Люпина записку — сложенная вчетверо бумага приклеена к двери её спальни при помощи клейкой ленты. Судя по сгибам, кое-кто уже сунул в текст любопытный нос, пока Гермиона отсутствовала на площади Гриммо.

«Рон с Гарри», — написано на обрывке — вот так лаконично и просто. Гнев на всех тех, кто проявил непомерный интерес, исчезает, потому что Люпин оставил это послание не просто так. Эти слова нужны, чтобы подарить всем ту же надежду, которая зародилась в ней. Ведь это означает, что поисковая команда Гарри расформирована и розысками последнего крестража займётся вторая группа авроров. А следовательно, всё почти кончено. И что ещё важнее, оба её лучших друга сейчас в безопасности, и с этой мыслью Гермиона удовлетворённо засыпает.

========== Девять ==========

День: 1147; Время: 2

— Адамс не изобретал Бодроперцовое зелье.

— Изобретал. Он опубликовал его рецепт в «Новых Зельях и Средствах от Недугов» в 1792 году, а в «Способах Спасения Общества» — в начале 1793-го!

— Долаган разместил статью о новом снадобье в январском выпуске «Зельеварения» 1792-го, но сам патент был зарегистрирован ещё в 1791-м. После его смерти обнаружились дневники, ясно свидетельствующие о том, что он начал работу над этим средством аж в 1787-м!

— Твои данные ошибочные, — фыркает Гермиона, размахивая пальцем перед малфоевским носом. — Все книги, которые я читала, ссылаются на Адамса как на создателя…

— Тогда именно твои книги ошибаются. Неужели позаимствовала их в Лавке Комиксов Джокера, в Бредовой Секции? Там…

— Что?

— Магазинчик в Уилтшире, — Дин пытается встрять прежде, чем спорщики возобновят крик.

— Проверяй свои источники, Грейнджер. Это был Долаган. Готов биться об заклад.

— Малфой, ты такой твердолобый! Ты как… как все те, кто считает, будто лампочку накаливания изобрёл Эдисон, и отказывается верить во что-то иное, пусть даже…

— Я думал, Эдисон действительно изобрёл лампочку накаливания, — влезает в спор Колин.

— А-а-а! — кричит Гермиона, всплёскивает руками и, вылетая прочь из комнаты, едва не врезается в Дина — благо тот отскакивает в сторону.

— Ведьмы, — бормочет ей вслед Колин.

— Эта ведьма, — рычит Малфой.

День: 1151; Время: 14

Малфой впечатывает её в дверцу холодильника так сильно, что на столешницу сваливается сахарница. Одной рукой он задирает рубашку Гермионы, обхватывая её грудь, второй теребит на её спине застёжку бюстгальтера. Его рот такой влажный и требовательный, а тело прижимается так тесно, что дыхание у неё перехватывает.

Первой реакцией Гермионы на вопрос, уточнила ли она имя подлинного изобретателя Бодроперцового зелья, стала секундная паника, но она решила немедленно сменить тему… набросившись на Драко с поцелуями. И очень быстро оказалась наедине с настойчивым и крайне возбужденным Малфоем, а вся ситуация в целом стремительно вышла из-под контроля.

Она даже не почувствовала, что Малфой расстегнул бюстгальтер, — заметила, только когда он отбросил его вместе с рубашкой. Которую Гермиона позволила стянуть с себя лишь по той причине, что не сомневалась: полностью обнажённой она не останется. И вот теперь она краснеет, растерянно размышляя о том, что лампочки на кухне слишком хорошо освещают помещение. Страх и неуверенность комом застревают в горле, едва Малфой отшвыривает её одежду на пол. Она делает попытку прикрыться руками, готовясь проследовать в спальню с максимально возможным достоинством, но у Драко совсем другие планы. Он снова прижимается к ней грудью, и от прикосновения хлопка к соскам Гермиона резко выдыхает.

Малфой терзает её губы, затем перемещается к шее — концентрируется на издаваемых Гермионой звуках, чтобы определить местоположение её пока не до конца им выученных чувствительных точек. Он лижет и прикусывает кожу, оставляя горящую дорожку на ключице, и сознание возвращается к Гермионе, лишь когда он подбирается к её груди. Смущение вкупе с возбуждением разливается краской по шее и лицу, и она цепляется пальцами за плечо Драко, останавливая.

— Малфой, я…. Я правда не… Ох… Боже, — чтобы не застонать, она задерживает дыхание, но долгий протяжный стон всё же вырывается из горла.

Малфой не был первым мужчиной, касающимся её груди, но именно он первый обхватил её сосок губами. Гермиона рвано дышит, стискивая в кулаке волосы Драко, пока он то посасывает, то сжимает зубами нежный бугорок, то щекочет его кончиком языка. Это совершенно новые ощущения — она и думать не думала, что такое возможно, и позже будет краснеть, вспоминая, как подавалась Малфою навстречу, бормоча его имя

— Коснись меня, Грейнджер, — резко шепчет он и, выпрямившись, целует её плечо, подбородок, губы. На секунду Гермиона теряется, ведь её руки уже на нём, но тут он толкается вперёд бёдрами, и до неё доходит смысл его просьбы.

«Господи», — думает она. Она уже делала подобное раньше, но это же Малфой, и в этом вся разница. Непослушными руками она расстегивает его штаны, и он целует её, не давая времени на сомнения. Костяшки пальцев Гермионы проходятся по его ягодицам и ногам, она подцепляет пояс брюк и резинку белья и спускает их как можно ниже. Возбуждение Малфоя очень заметно, и, когда Гермиона обхватывает его член ладонью, стон отдаётся вибрацией у неё внутри. Какой-то древний инстинкт заставляет её скользнуть вверх-вниз по всей длине, прежде чем в голове формируется вопрос: что же именно ей делать. Его бёдра покачиваются в такт, позволяя Гермионе самой задавать темп. И когда Драко запускает пальцы ей в волосы, чтобы оттянуть назад голову и добраться до губ, она отвечает с жадностью. Будто бы тонула, а потом поняла, что может дышать под водой.

Малфой опускает руку, обхватывает её ладонь, направляя к головке, — и, собрав смазку, ведёт её кисть вниз. Убирает пальцы и прижимает их к животу Гермионы — цепляет пояс её джинсов, нащупывает резинку трусиков. Драко сбито дышит, зарывается лицом в её плечо, целует и опаляет кожу влажным дыханием. Гермиона, пользуясь случаем, целует его шею — в первый раз, — и его реакция доставляет ей настоящее удовольствие. Малфой стонет, резче толкаясь бёдрами, одна его рука крепко обхватывает Гермиону за бедро, тогда как вторая опять ползёт к её груди.

— Вот так, Грейнджер… Именно так, — он охает, и его слова отдаются в её горле. Малфой тяжело наваливается, и она чувствует биение его сердца, выстукивающее тот же самый ритм, что и её собственное.

Он прикусывает её плечо — совсем чуть-чуть, но вполне осязаемо, — и Гермиона отвечает тем же, прихватывая кожу у основания его шеи. И в этот самый момент Малфоя накрывает оргазм: он до вздувшихся вен пытается сдержать рвущиеся наружу звуки, но протяжный гортанный стон всё же прорывается сквозь стиснутые зубы. Мышцы на его плече напрягаются, Гермиона чувствует, как каменеют его руки. Она ощущает влагу на ладони и животе, и, по идее, ей должно быть противно, но это совсем не так.

Уткнувшись в неё и на пару секунд расслабившись, Малфой жадно ловит ртом воздух, но почти сразу поворачивает голову и лижет кожу на её шее. Его большой палец неспешно кружит вокруг соска, и Гермиона совершенно не понимает, что ей теперь делать. Драко опускает руку, обхватывает её запястье и отводит в сторону. Отступает, и Гермиона краснеет.

Он стаскивает рубашку — и Гермиона оглядывает его торс, пользуясь возможностью, которой у неё не было с тех самых пор, как он раненый лежал в её спальне. Она смотрит, как под кожей Малфоя перекатываются мускулы, поднимает голову и встречается с ним глазами — но не может понять выражение его лица. Радужка тёмная, губы красные, щёки разрумянившиеся. Она замечает на его шее отметину от своих зубов.

«Слишком яркую», — думает Гермиона, хотя, не похоже, чтобы он возражал… пока.

Она решает, что Малфой отбросит рубашку в сторону, но он её комкает и протирает Гермионе живот. Ей очень интересно: о чём он думает, глядя на её тело, но она тут же обрывает себя, придя к выводу, что это не важно, учитывая его недавнее возбуждение. Малфой берёт её руку и тщательно вытирает, промакивая тканью. И Гермионе этот жест кажется настолько милым, насколько позволяют обстоятельства.

— Я… Я правда не знаю, что я…

— Да-да. Я знаю, — губы Малфоя изгибаются в полуулыбке, какой она никогда прежде не видела, его голос звучит хрипло, и он снова вовлекает её в поцелуй.

Несколько минут спустя, почти окончательно запутавшись в происходящем, Гермиона обнаруживает, что Малфой стягивает её джинсы вниз. Близость собственной обнаженной плоти к его нагому телу вызывает приступ паники, но Драко отрывается от её рта и опускается на колени прежде, чем Гермиона решает сбежать от того, что, по её мнению, сейчас произойдёт.

— Что… Что ты делаешь? — она не узнаёт свой голос — непривычно глубокий, он срывается на писк.

Гермиона пытается свести ноги, её лицо горит от неловкости, но Малфой настойчиво разводит её колени ладонями, не позволяя даже пошевелиться. Боже, с тех самых пор, как ей исполнилось четыре, никто, кроме неё самой и доктора во время ежегодных осмотров, не видел её с этого ракурса.

— Я дам тебе три попытки, — он вскидывает голову и приподнимает её ногу, стаскивая штанину и целуя внутреннюю сторону бедра.

— О, нет. Нет-нет, я действительно не думаю… — он обводит подушечкой клитор, заставляя Гермиону подавиться стоном.

— Расслабься, Грейнджер. Тебе понравится, обещаю.

Она закрывает лицо ладонью и для равновесия откидывается на дверцу холодильника. Чувствует его горячее дыхание на коже. Он разводит пальцами шелковистые складки, и Гермиона готова закричать от смущения — ей кажется, что она сию же секунду умрёт или воспламенится.

— О, — выдыхает Малфой, и она зажмуривается, крепче прижимая руку ко рту. — Ты такая влажная для меня, Грейнджер, да?

Малфой говорит что-то ещё, но слов не разобрать, потому что он приникает к Гермионе губами, делает вдох, и она даже чувствует колебания воздуха. От прикосновений его языка она дёргается, вскрикивает в ладонь и широко распахивает глаза. Малфой вскидывает руку и прижимает к её животу, его рот уже не так осторожен — бесстыден и жаден. Ему, конечно же, плевать на вкус, запах и вид того места, что сейчас перед его носом, и он чертовски хорошо заставляет саму Гермиону перестать переживать по этому поводу. Малфой ласкает её ртом, отрываясь от клитора лишь для того, чтобы дразняще скользнуть языком внутрь, вынуждая её тело открыться для него ещё сильнее.

Секунды или минуты спустя её рука уже не просто прикрывает смущённое лицо, а зажимает рот, не давая чересчур громким звукам сорваться с губ. Гермиона снова и снова выстанывает его имя, подаётся бёдрами ему навстречу и непроизвольно зарывается пальцами второй руки ему в волосы. На теле Малфоя наверняка останется синяк — Гермиона так сильно упирается ему пяткой в плечо, — но она не может сейчас найти в себе силы переживать о чём-то, кроме грядущей разрядки.

— Я… Я только хочу… — всхлипывает она, откидывает голову назад и врезается затылком в холодильник — ещё чуть-чуть, и она шагнёт за грань этого мира.

Гермиона ерошит светлые волосы и, сжимая руку в кулак, царапает ногтями кожу его головы. Малфой грубо вбирает в себя клитор и вдавливает ладонь ей в живот. Гермиона кончает с громким гортанным вскриком — пальцы на ногах скручивает спазм, и она замирает, пока её сознание где-то дрейфует, а нутро пронзает сладкая судорога. Никогда прежде она не испытывала такого сильного оргазма, и интенсивность ощущений почти пугает – кажется, она может отключиться прямо в его руках… но мыслей в голове слишком мало, чтобы всерьёз об этом беспокоиться.

Гермиона постепенно приходит в себя, начиная соображать, где она находится. Тело ещё колотит от пережитого, а кислород при вдохе обжигает лёгкие. Она чувствует влажные губы на своей шее и лениво приоткрывает глаза, моргая несколько раз, чтобы вернуть чёткость восприятия.

Светлые волосы на периферии зрения приходят в движение, и перед ней появляется лицо Малфоя. В течение нескольких ударов её постепенно успокаивающегося сердца он просто смотрит на неё, затем накрывает рукой её по-прежнему прижатую ко рту ладонь и отводит в сторону.

— В следующий раз, Грейнджер, — шепчет он, — ничего такого. Я хочу тебя слышать.

«В следующий раз», — отмечает она, пытаясь сосредоточиться, но оставляя эти бесплодные попытки. Её мозг сейчас не в состоянии обработать полученную информацию. Малфой наклоняет голову, его поцелуй почти так же нетороплив, как течение мыслей Гермионы, и она не сразу догадывается, что именно ей кажется странным.

Предупреждая желание Гермионы отодвинуться, Драко отстраняется сам, неуверенный, понравился ли ей собственный вкус. Он делает шаг назад, и она обращает внимание на его эрекцию. Утерев рот, Гермиона рассматривает его член: размер приличный — она уяснила это, ещё когда трогала его, хотя понятия не имеет, какой именно, большой или средний. Но знает: достаточный и просто отлично ей подходящий.

В голову приходит мысль, что в таком состоянии Малфой может захотеть продолжения, но он наклоняется и натягивает штаны. Оставляет их незастёгнутыми, поднимает бюстгальтер и рубашку Гермионы, пока она сама, прикрывая грудь рукой, занята джинсами.

— Спасибо, — шепчет она, забирая одежду, и стремительно покидает комнату, морщась от воспоминаний о том, что в прошлый раз подобной физической близости сказала то же самое. Но в этот раз она имела в виду кое-что другое. Хотя, после всего того, что Малфой сделал, он мог бы отнести её слова на любой счёт и был бы прав.

Гермиона никак не может поверить, что на самом деле допустила такое, и по дороге в свою спальню заливается румянцем. Не похоже, чтобы Малфоя что-то беспокоило, да и вряд ли эти ласки были его первым подобным опытом… Он однозначно проделывал это раньше. Но очень смущала мысль, что на сей раз это была она.

По крайней мере — насколько Гермиона могла оценить, пусть и нельзя было быть уверенной наверняка — она не оказалась омерзительна на вкус. И в конце концов, это Малфой… Будь всё так неприятно, он бы наверняка остановился и сделал бы что-то ещё. Ощущения были потрясающие, так что кто она такая, чтобы жаловаться?

Найдя одежду на смену, Гермиона стонет от собственных мыслей и направляется в душ. Она решает: если сосредоточиться на переживаниях, а не на том, чем именно они были вызваны и как она тёрлась о Малфоя в процессе, можно с уверенностью утверждать, что сожаления тут неуместны. И это по меньшей мере.

День: 1164; Время: 3

— Гермиона. Грейнджер.

Она принимает самый невинный вид, на который только способна, поднимает голову и смотрит в дверной проём столовой, чувствуя, как черты лица искажает то выражение глубочайшего удивления, что она репетировала всю ночь.

— Джордж! Что случилось?

Уизли прищуривается, его покрытое приправами лицо жирно блестит.

— Я знаю, это сделала ты.

— Что? Вовсе нет! — но Гермиона начинает хихикать, ведь это смешно. — Прошу прощения, просто это… Ты выглядишь нелепо.

— Я выгляжу, как чёртова индейка Флёр!

Смех, который она пытается скрыть, прорывается наружу.

— И кто бы мог такое сотворить?

— О, прекрати! — Джордж делает шаг вперёд, и Гермиона немедленно подскакивает со стула, спотыкаясь от смеха.

— Я быникогда…

— Ты же знаешь, что с близнецами Уизли лучше не связываться, да? Месть!

— Эй! Эй! Это моя месть за мои волосы, которые оставались красными несколько месяцев!

— Да я почти весь покрыт маслом и специями!

— Смоется, — она хихикает, глядя, как друг дёргается в её сторону, но его нога едет по полу.

— Джордж?

За его спиной слышатся смешки, но всё внимание Уизли сосредоточено на той, что стоит перед ним.

— Расплата, Грейнджер! Она грядёт, — вскидывает он палец.

Гермиона делает себе мысленную пометку покинуть дом в ближайшие два дня: как только тут объявится Фред, что бы ни задумал Джордж, это обернётся по-настоящему дьявольским планом. Но сейчас она громко хохочет вместе со всеми.

День: 1168; Время: 13

Войдя в кухню и обнаружив, что за столом сидит Малфой, Гермиона теряется — всё, о чём она может думать, это прошлый раз, когда они оказались здесь вместе. Однако он не замечает её нервозности — по крайней мере, Гермионе так кажется, — и она старается вести себя как обычно.

— Ненавижу эти штуки. Вечно остаются холодными в середине, сколько ни держи их в микроволновке.

— Так разрежь пополам, — бормочет Малфой, занятый где-то раздобытой газетой. Гермиона подумывает попозже утащить её у него и узнать, что же происходит за пределами их маленького замкнутого мирка.

Она переводит взгляд обратно на микроволновку, внутри которой в тусклом жёлтом свете крутится тарелка с едой.

— Но она в коробке.

Он то ли ворчит, то ли раздражённо вздыхает.

— Так вытащи из коробки.

— Но здесь написано, что готовить надо в упаковке. В ней предусмотрена какая-то особая изоляция, которая, предположительно, способствует приготовлению.

— Грейнджер, ты всегда следуешь инструкциям? Я вытаскиваю еду из упаковки, разрезаю на две части, которые отлично разогреваются. Это совершенно нормально — выбирать иной, но действенный способ, если другие не приносят результата. И пусть даже утверждается, что надо поступать не так.

— Но…

— Это ж как, наверное, скучна твоя продуманная жизнь! Ты же упёртая, словно баран. Стоит хоть чему-то пойти не так, и всё превращается в гигантскую проблему единственно из-за твоей убеждённости, что других путей попросту нет.

Гермиона угрожающе прищуривается.

— Я говорила всего лишь о заморозке.

— Именно. Это только дурацкая заморозка! Да ну и что, что они утверждают, будто бы надо пихать еду в картонке?

— Это дело принципа: раз они выпускают этот продукт, то должны знать, как лучше с ним обращаться.

— Отлично. Тогда ешь холодное, — он встряхивает газетой, заканчивая спор.

— У меня нет никаких проблем, если какая-то мелочь путает мои планы.

— Ну конечно. Именно поэтому мы две минуты спорили по поводу полуфабриката.

— Да потому что ты засранец, уверенный, что знает меня!

— Потому что ты упрямая сучка, считающая, что я не могу разглядеть очевидных вещей. Ты же наверняка помрёшь лет через пять от сердечного приступа или высокого давления, — Малфой проводит пальцем по странице в газете. — «Гермиона Грейнджер преставилась от чрезмерного переживания по поводу замороженных полуфабрикатов». Грейнджер, жизнь — это не план. Она просто идёт. Фигурально выражаясь, ты либо давишься холодным обедом, либо режешь его на части и получаешь желаемое.

Она несколько секунд сверлит Малфоя взглядом, потом хлопает по кнопке на микроволновке и резко вытаскивает контейнер с едой. С шумом разрезает его на две части — скрежещет ножом по тарелке, демонстрируя своё раздражение, — и засовывает обратно в печку.

— Счастлив, Малфой?

Он ухмыляется, уткнувшись в газету.

— Грейнджер, это вопрос не моего счастья… а твоего.

День: 1175; Время: 11

— …затем добавляешь три капли белладонны, мешаешь двенадцать раз по часовой стрелке, и всё. Думаю, на самом деле на площади Гриммо есть…

— Гермиона, — она подпрыгивает, отрываясь от разговора с Чо, и вскидывает глаза на сидящего напротив Энтони.

Сообразив, что все в комнате смотрят на неё, Гермиона чувствует, как начинают полыхать уши — ситуация в целом слишком похожа на то, будто её поймали за болтовнёй на уроке. Чо тоже вспыхивает, откашливается и выпрямляется.

— Грейнджер, я уверен, ты можешь найти своему рту другое применение, — изогнув бровь, тянет Малфой. Уже в следующую секунду глаза Гермионы округляются от удивления и страха, потому что она знает: все присутствующие подумают о том же, что пришло на ум ей. — Например, держать его закрытым.

Сердце странно дёргается в груди, Гермиона резко выдыхает и сверлит Малфоя хмурым взглядом, на что тот лишь ухмыляется. «Сволочь», — думает она, понимая, что Малфой прекрасно отдаёт отчёт своим словам. И тут Гермионе приходит в голову мысль, почему-то до этого совсем её не тревожившая… а что, если бы Малфой и вправду сболтнул перед всеми лишнего? Или рассказал бы кому-нибудь об их встречах? Эта информация стала бы достоянием всего Ордена и Министерства в течение пары дней! Она может всё отрицать, пока язык не отсохнет, — проблему это не решит. Люди вольны вытворять что угодно, но вряд ли что-то окажется более противоречивым, чем Гермиона Грейнджер и Драко Малфой.

Однако, если утечки ещё не произошло, едва ли Малфой станет болтать — для этого он слишком закрытый человек. У него же вообще паранойя: вместо того, чтобы ответить на вопрос, что он ел на ужин, он примется допытываться, почему его об этом спрашивают… И ведь даже выяснив причины подобного интереса, всё равно не ответит.

Пока Малфой говорит, попутно чертя что-то на доске, Гермиона смотрит на его рот. Старается выкинуть из головы непотребные мысли, но понимает: пока она так пялится, это бесполезно, и в мозгу всплывают воспоминания о том, на что этот рот способен. Говорить, оскорблять, целовать и… ладно. То, как его язык скользит по зубам, как шевелятся губы, растягиваясь и изгибаясь, заставляет Гермиону думать совсем не о том, о чём стоило бы.

Особенно здесь. Гермиона замечает, что на размышления об умениях этого самого рта её собственное тело реагирует крайне неожиданно. «И это плохо», — думает она. Малфой привлекает её гораздо сильнее, чем раньше, вопреки уверенности, что это притяжение останется прежним или вообще пойдёт на спад. Гермиона опускает глаза с его губ на его руки — на длинные пальцы… Она вынуждена уставиться взглядом в стол, чтобы нормализовать сердцебиение. Да уж, это очень плохо.

День: 1184; Время: 8

Она ждёт, пока Чо и трое ночующих в доме авроров лягут спать или хотя бы разойдутся по своим спальням, и отправляется туда, где обычно застаёт Малфоя по ночам. Если Лаванда вдруг решит сделать свои предположения достоянием общественности, лишние свидетели Гермионе не нужны.

— Нет телевизора, да? — он молчит, хотя Гермиона и не рассчитывала на ответ, так как знает: Малфой не удостаивает вниманием очевидные вопросы. — Я думала, у тебя завтра операция.

— Так и есть.

— Может, стоит пойти спать? Уже четыре утра.

— Мне стоит делать то, что считаю нужным я, и чем, собственно, я сейчас и занимаюсь, — огрызается он, и его недоброжелательность заставляет её изменить решение остаться с ним.

— Ладно, — тянет Гермиона, теребя браслет на запястье. — Тогда желаю удачи.

Она разворачивается к выходу, но замирает, когда слышит его голос:

— Восход через час.

— Да, — она чешет ухо, не улавливая, к чему Малфой клонит.

— У подножия холма за домом есть озеро. Когда солнце поднимется над холмом, то будет освещать воду. Это не совсем залив, но я подумал, тебе может быть это интересно.

Последнее его замечание всё расставляет по местам. И Гермиона вспоминает их разговор в снегу после драки с Симусом.

— Спасибо.

Малфой приподнимает бровь и переводит взгляд со стены на свои колени — его губы изгибаются в подобии ухмылки.

— Кажется, теперь ты говоришь мне это достаточно часто.

Гермиона вспыхивает.

— Заткнись.

В обычной ситуации она бы постаралась быстро сменить тему, но сейчас все её мысли заняты тем фактом, что Малфой помнит мельчайшие детали разговора, который состоялся несколько месяцев назад.

— Иди сюда, — шепчет Малфой, и Гермиона разворачивается, встречая его прямой взгляд.

Ногам требуется несколько секунд, чтобы послушаться отданной мозгом команды, и Гермиона чувствует себя несколько скованно, пока бредёт к дивану. Она неуверенно замирает и садится с ним рядом. Драко не оставляет ей и секунды на колебания - наклоняясь, обхватывает её голову и целует. Рот Малфоя грубее обычного, и целует он её так, будто на что-то злится, хотя вряд ли его гнев связан с ней. Похоже, именно эта злость и послужила причиной недавней резкости, и Гермионе кажется, что теперь он пытается выплеснуть обуревающие его эмоции.

Она догадывается, что, подобно ей самой, Малфой использует её для того, чтобы перестать думать.

Ей требуется несколько минут, чтобы ослабить напор его губ и языка. Когда она отказывается поддаться его агрессии, Малфой постепенно расслабляется и успокаивается. Становится мягче, изучая, лаская и прикусывая кожу. Он будто бы пробует Гермиону на вкус, не пытаясь дать выход своему раздражению, его руки путаются в её волосах, и её сердце бешено колотится в прижатой к его телу груди. Малфой целует её снова и снова, насколько только хватает дыхания.

Позже, когда он уйдёт, а солнце превратит гладь озера в расплавленное золото, Гермиона будет мучиться вопросом, во что же она ввязалась.

День: 1193; Время: 18

В доме на площади Гриммо висит зловещая тишина, и Гермиона понимает: — что-то случилось! — ещё до того, как из-за угла появляется помятый, усталый и по-малфоевски бледный Энтони.

— Что произошло?

— Чо, — его голос срывается, и он откашливается. — Она ранена. Гаррета здорово приложили. Смитс мёртв.

— Как это вышло? Насколько всё плохо?

— Не знаю. Мы же никогда ни черта не знаем, верно? Ни словечка не скажем, — его переполняет горе, и он злится — теперь понятно, почему его волосы торчат дыбом… он будто тянул их в разные стороны.

— Чо и Гаррет поправятся? — Гермиона в этом не уверена, но считает нужным спросить.

— Гаррет в порядке. Оклемается через пару дней. Чо… Не знаю. Она жива, но… Ей потребуется немало времени, чтобы понять, как существовать дальше.

Гермиона открывает рот, чтобы расспросить поподробнее, но, заметив Грюма, который тяжело спускается по лестнице, обрывает себя. Он выглядит измождённым: сегодня один из тех немногих дней, когда в глаза бросается его усталость от битв, отметины войны и следы сделанного непростого выбора.

— Малфой пропал.

— Что? — Гермиона давится воздухом, а волосы на затылке становятся дыбом. В голове тут же вспыхивает тысяча вариантов, её глаза округляются, а рот приоткрывается.

— Он был здесь час назад, — трясёт головой Энтони, и Гермиона понимает, что теперь может сделать вдох. Он пропал отсюда. И она сосредоточивается на том, чтобы успокоить заполошно бьющееся сердце, и гонит прочь вопрос, почему её вдруг накрыла такая паника.

— План провалился. Он где-то зализывает раны, — Грюм с ворчанием смотрит на часы. — Он мог бы заняться этим после войны. Вы, детки, своими идиотскими сожалениями лишь растянете её ещё на год. Даже в случае неудачи постоянная бди…

— Грюм, мы не были обучены воевать, и это не наш выбор. Мы не можем справляться со стрессом точно так же, как те, кто к такому привык, — возражает Гермиона, и после её попытки защитить их всех — его — воцаряется тишина.

— Но вы здесь, и оправданиям тут не место, — отрезает Грюм, и они сверлят друг друга глазами, пока один из них не отводит взгляд. Сдаётся Гермиона, она смотрит в пол, её губы сжаты в тонкую линию, а в зрачках полыхает гнев.

День: 1199; Время: 12

За пять дней Гермиона наведывается в три убежища, но Малфоя нигде нет. Она не очень понимает, зачем вообще его ищет, но что-то внутри ноет от осознания того, какие чувства он сейчас испытывает. Гермиона не может представить, каково это: возглавлять команду, один член которой погибает, а большая часть получает ранения. Она не позволяет себе копаться в собственных мыслях… Обдумывать то, что она просто не хочет, чтобы он чувствовал себя виноватым, ведь в нём и так слишком много вины.

Это не его ошибка — вот что собиралась сказать ему Гермиона. И точно так же она бы уверяла любого, ведь это правда, и никто не должен брать на себя чужую ношу. Гермионе кажется, что если камень, который Малфой толкает вверх, станет слишком большим, он может сдаться.

========== Десять ==========

День: 1203; Время: 5

Гермиона присаживается рядом, но Малфой даже не шевелится. Она ёрзает на неудобной деревяшке, задевает рукавом его руку. Драко сверлит взглядом то ли нижнюю ступеньку крыльца, то ли грязное пятно, но вряд ли хоть что-то видит. Проходит много времени, прежде чем Гермиона слышит шорох его одежды; едва Малфой разворачивается, она встречается с ним глазами.

Она обхватывает его лицо ладонями: его щёки такие же холодные, как и её пальцы, а губы под её собственными — шершавые и потрескавшиеся. Малфой тепло выдыхает, но не отвечает на поцелуй. Гермиона немного отстраняется: его радужка серая, будто сегодняшний пасмурный день, и лишь румянец, разлившийся по его скулам, придаёт ей мужества.

— С днё… — начинает Малфой, и она знает, что он хочет сказать, но сейчас не лучшее время для поздравлений.

— Ты сделал всё, что мог.

Это неправильные слова, но Гермиона в любом случае произнесла бы именно их. Малфой отодвигается и поднимается на ноги. Она поворачивается и, щурясь, смотрит на его ботинки до тех пор, пока те не пропадают из вида. Тогда она тоже встает и оказывается с Малфоем лицом к лицу.

— Драко, ты чертовски хороший стратег. Ты ничего не мог сделать!

Он резко крутится на месте — холодный ветер треплет светлые волосы.

— Я мог сделать всё! Ведь именно я проявил себя недостаточно хорошо. Я ошибся. Облажался. И мне совсем не нужны уверения, что всё в порядке! Скажи об этом семье Смитса или Чанг, которая сейчас лежит на грёбаной койке без своих чёртовых пальцев!

— Но это не твоя вина! Ты не мог предвидеть того, что произошло! И с имеющейся информацией ты сделал всё возможное. У тебя были неполные данные. Ситуация оказалась действительно дерьмовой, но ты всё равно умудрился вытащить живыми четверых! Будь на твоём месте кто-то другой, вы все бы уже отправились на кладбище. Никто тебя не винит. И ты не можешь винить себя.

Он пристально смотрит на неё и снова и снова мотает головой, потом разворачивается и скрывается в доме. Гермиона делает пару шагов за ним, но, услышав грохот закрывающейся двери, понимает: сегодня она не сможет до него достучаться.

День: 1204; Время: 10

Она позавтракала, поджидая Малфоя, когда он наконец решился выбраться из спальни, где закрылся накануне вечером. Гермиона предположила: дело в запахе, и именно из-за него Малфой не ретировался обратно в своё укрытие после посещения ванной комнаты. Не тот он человек, чтобы прятаться.

— Яйца — это всё, что у нас есть, — Гермиона пожимает плечами, и Малфой накладывает в тарелку немного оставшегося на сковородке омлета.

Вопреки подозрениям он усаживается напротив и молча ест, так что Гермиона решает не мешать.

Малфой уходит с кухни, она перемывает посуду и лишь после этого находит его, вглядывающегося в кромку леса, на заднем крыльце дома. Драко говорит об изменениях и контроле над жизнью, о том, что у него никогда не получается ни первое, ни второе. Признаётся, что видел, как легко это удается другим — плавно и текуче, будто движение воды, — а у него неудачи идут чередой. Гермиона молча выслушивает.

— Это похоже на растения. Растениям же нужен свет для роста. А я всё кручусь, извиваюсь и никак не могу найти его источник. У меня нет ничего, за что бы можно было уцепиться. Переживу войну… и где я буду потом?

Гермиона придвигается к нему ближе, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что на этот вопрос он не ждёт ответа. Легко касается ладонью его мизинца и сжимает три его ледяных пальца.

— Вместе со всеми нами.

Он молчит, не отзываясь на прикосновение, но руку не выдёргивает. Его внутренний жар постепенно передаётся Гермионе, распространяется по телу, грея.

— Грейнджер, я — автомобильная катастрофа, — шепчет он. — Я та самая катастрофа.

Какое-то время они так и стоят, в полной тишине, которая должна бы казаться неловкой, но почему-то таковой не ощущается. Они смотрят, как догорает день, наступают сумерки, а следом за ними приходит ночь, и когда воздух становится ещё холоднее, а ветер начинает пробирать до костей, Малфой отодвигается и исчезает в доме.

День: 1206; Время: 19

Она отдает свою девственность Драко Малфою промозглым днём в конце сентября. В свете лучей, льющихся из окна над кроватью, его кожа кажется очень бледной: тусклое солнце высветляет её и подсвечивает. Её собственная кожа немного темнее, и Гермиона любуется контрастом цветов, скользя ладонью по мужской груди, чувствуя пальцами напряжение мышц и твёрдость костей. Она никогда не думала, что будет расставаться с невинностью в дневное время, хотя, наверное, это не важно, ведь она и представить не могла, с кем именно это произойдёт. Несмотря на все свои предубеждения против секса без отношений, она хочет отдать себя ему. И жаждет, чтобы он её принял.

Гермиона больше не думает и не анализирует: ведь Малфой пытался научить её делать то, что хочется, и этот урок она старается запомнить. Все мысли, мелькающие сейчас в её голове, лишь о том, что он скомкал её рубашку и поцеловал так, будто нуждается в этой близости сам. Иногда ей кажется, что та же потребность живёт и в ней.

Он тесно прижимается к Гермионе — вроде бы перенеся основной вес на локти, но тем не менее касаясь её во всех таких правильных местах — и ласкает её губы, обхватив голову. Она пытается запомнить свои ощущения, чтобы потом воскрешать в памяти, как же приятно осязать его обнаженное тело поверх своего собственного. Она бы могла лежать так целую вечность, и это было бы прекрасно. Ей нравится, как его твёрдость контрастирует с её мягкостью: его крепкий торс на её округлой груди, мышцы его пресса на её нежном животе, его возбуждение возле средоточия её естества.

Впервые в жизни Гермиона чувствует себя женщиной — представительницей более слабого, хрупкого пола — и ничего не имеет против этого. Есть что-то завораживающее в ощущении надёжности, близости к мужчине, и сейчас Гермиона позволяет себе не стараться быть сильнее. Она чувствует себя в безопасности в объятиях его рук, под защитой его тела — и к этому она могла бы привыкнуть.

Отстраняясь от его губ, она откидывается на подушку и хватает его за плечи. Мускулы под её пальцами тут же напрягаются — Драко наклоняется к её шее, — и Гермионе интересно, почему же он так долго медлил? Малфой казался уже до крайности возбуждённым всего через пять минут после того, как они устроились на кровати, а ведь это было больше четверти часа назад. И дело не в том, что происходящее ей не нравится, просто хочется избавиться от охватившего волнения и утолить то желание, от которого дрожат руки.

Уставившись в потолок, Гермиона судорожно вздыхает, но заметив, что уже давно не чувствует его губ, опускает подбородок, пытаясь рассмотреть, чем же он занят. Конечно же, Малфой сверлит её взглядом — сложно было выбрать худшее время для того, чтобы утонуть в собственных мыслях. Но судя по всему, если Драко и задет, то не так сильно, как бывало раньше, — он продолжает странно всматриваться, одной рукой путаясь в её густых кудрях. Вторая его ладонь скользит ниже — Малфой опускает глаза, следя за тем, как пальцы очерчивают выпуклость груди, и Гермиона жарко вспыхивает. Как знать, сможет ли она вообще хоть когда-нибудь привыкнуть к тому, что кто-то разглядывает её обнажённое тело, — она же так хорошо осведомлена обо всех своих несовершенствах.

Малфой снова поднимает голову, царапая ногтем сосок, затвердевший ещё минуты, минуты, минуты назад. И Гермионе требуется время, чтобы понять, что он чего-то ждёт, но ещё дольше она соображает, чего именно.

Её руки скользят выше, притягивая его ближе, и она привстаёт для поцелуя. Малфой с готовностью отвечает, и когда, реагируя на ласку соска, Гермиона вскидывает бёдра, кажется, большего ему и не надо.

Он быстро подаётся вперёд и тут же замирает. Глаза Гермионы зажмурены, голова откинута на подушки. Она ожидала, что Малфой продолжит двигаться, но иногда он является воплощением всего того, что она бы никогда в нём даже не заподозрила. И неизвестно, что лучше: боль от его толчков, хотя ей и так уже очень неприятно, или смущение от собственного дискомфорта и его пристального внимания.

— Дыши, — шепчет Малфой ей на ухо — Гермиона и не заметила, как он наклонился. Его пальцы скользят по ее нижней губе, оттягивая.

Она следует совету. Выдыхает и вновь втягивает в лёгкие воздух, и становится легче: саднящая боль растворяется в ощущении наполненности. Очень странно осознавать, что внутри твоего тела есть кто-то ещё, но это не похоже на вторжение — скорее, отзывается в глубине чувством удовлетворения, так что Гермиона не ударяется в панику от новых переживаний.

— Я на таблетках, — бормочет она, и, наверное, сейчас не самое подходящее время для подобного признания, которое, к тому же, запоздало.

Она принимает их уже несколько лет, с тех самых пор, как подумала, что у них может что-то быть с Роном — к чему бы они там ни шли. После разрыва Гермиона не стала отказываться от контрацептивов, так как они облегчали ежемесячные неудобства, и сейчас она рада, что приняла тогда такое решение. Она открывает веки и видит перед собой серые глаза.

— Это…

— Я знаю, что это.

— Оу, — пристально вглядываясь, Малфой неторопливо вращает бёдрами. — Оу.

Драко доволен её реакцией, он почти полностью выходит из неё и медленно погружается обратно. Выражение его лица сосредоточено, дыхание Гермионы убыстряется. Это одно из самых приятных ощущений в её жизни, и она мигом отбрасывает мысль о простом лежании в постели: решает, что гораздо лучше не тратить там время попусту. Ведь происходящее так хорошо, что она и помыслить не могла о подобном.

— Можешь двигаться немного быстрее, — выдыхает она, всё ещё цепляясь за его плечи.

Малфой усмехается, его затуманенные желанием глаза (образ которых она уже сохранила в своей памяти) загораются весельем:

— Так и знал, что здесь ты тоже будешь командовать.

На это замечание ей ответить нечего, да и не хочется. Вместо слов она сгибает ноги, упираясь пятками в матрас, и когда Малфой глубже проникает в её тело, они оба стонут. От этого слаженного звука их голосов что-то внутри у Гермионы сжимается, и она целует Малфоя, давая волю эмоциям.

Он пользуется её разрешением и наращивает темп — его пальцы всё сильнее впиваются в мягкое бедро. Он постепенно ускоряется, так что её груди начинают ритмично двигаться в такт его рывкам, а звуки шлепков вторят их стонам.

— О-о, — шепчет она ему прямо в губы. — Это… Это… О-о-о.

Он приподнимается — раскрасневшийся, блестящий от пота, с расширенными зрачками — и внимательно всматривается в её лицо. Гермиона забывает о том, как ей неуютно от такого чрезмерного внимания, и отвечает ему пронзительным взглядом. Ей нравится ощущение мышц, перекатывающихся под кожей у Драко при каждом толчке. Она оглаживает ладонями его плечи, разглядывает шею и грудь, опускает глаза к месту слияния их тел. Она понимает, что кажется заворожённой, но по правде сказать, так оно и есть. Гермиона Грейнджер вдруг обнаруживает, что ей нравится секс. Секс с Драко Малфоем. И это осознание заставляет её чувствовать себя менее неуклюжей и более свободной.

Гермионе кажется, что она издаёт слишком много шума — хрипы, стоны, бессвязные слова, неосознанно срывающиеся с губ, — но остановиться не может. Она гладит каждый дюйм его тела, до которого в состоянии дотянуться, и когда Малфой выпускает её бедро и, опустив руку, касается большим пальцем клитора, стискивает его плечи. Она делает движения навстречу, сначала невпопад, но быстро подхватывает ритм, делая его общим.

— Я… чёрт! — шепчет он и, наклоняя голову, прикусывает кожу на её шее — в этот момент его ягодицы ощутимо напрягаются.

Малфоя накрывает оргазм: он низко, протяжно стонет — этот звук вырывается из его горла будто бы через силу. Гермиона не расстраивается: она больше захвачена тем, как он кончает, чем мыслями о не достижении собственной разрядки. Драко обмякает и лежит неподвижно — ей слышны только удары его сердца да рваное дыхание. Затем Малфой начинает шевелиться: его большой палец, до этого круживший по клитору, сдавливает нежную плоть. Стон Гермионы заставляет Драко приподняться, быстро поцеловать её и тут же скользнуть вниз. Несмотря на сильное возбуждение, Гермионе жутко неловко: выйдя из неё, Малфой тут же касается её лона губами. Она ведь потная, наверняка вся покрыта его спермой, но господи, он всё равно это делает.

Гермиона невольно приподнимается — Малфой вскидывает голову, встречаясь с ней глазами, привычно ухмыляется, изгибает бровь и, надавливая на живот, заставляет опуститься.

— П-прости, — выдыхает она и стонет, когда он возвращается к прерванному занятию.

В ответ на ласку Гермиона с хныканьем комкает измятые простыни. Малфой поглаживает её языком, прикусывает и посасывает, пока она окончательно не погружается в какофонию собственных звуков, и господи-боже, неужели она только что его умоляла?

Гермиона возмущена собственным поведением, но силы на негодование находятся, лишь когда он отрывается от неё. Стоит ему возобновить прерванное, и все её мысли выносит из головы той жаждой, что заставляет тело трепетать, а рот исторгать сумбурные звуки. Малфой удваивает усилия, обхватывает ладонями её бедра, получая более удобный доступ, и полностью сосредоточивается на самом восприимчивом местечке. Гермиона чувствует, как с каждым бешеным ударом сердца приближается оргазм.

Дойдя, наконец, до грани, Гермиона теряет контроль над собственным телом: она непроизвольно выгибает спину и упирается затылком в подушку. Слышит какой-то неясный вскрик, не отдавая себе отчёта в том, что это её собственный. Захлестнувшее удовольствие не поддается описанию. Мир растворился: она могла бы плыть, грезить — делать что угодно, — так и не поняв этого.

Откинувшись на кровать и втянув носом воздух, она постепенно приходит в себя, возвращаясь из небытия в реальность. Ноги дрожат, а мысли рассыпаются, как после сна. Открыв глаза, Гермиона утыкается взглядом в потолок и пялится туда до тех пор, пока цвета не начинают обретать очертания, и лишь тогда опускает голову. Малфой упирается руками по обе стороны от неё и изучающе разглядывает, но она не настолько пришла в себя, чтобы волноваться по этому поводу. Гермиона медленно расслабляет все конечности и удовлетворенно вздыхает.

Похоже, в этом вопросе Лаванда всё же права. Не в том, что касалось Малфоя — тут она, однозначно, ошиблась.

Всё оказалось гораздо сильнее и мощнее, чем Гермионе представлялось, и сейчас её это пугает, но совсем немного. Несмотря на боль, случившееся было невероятным — отрицать бессмысленно. Она стонет про себя при мысли о том, что надо подниматься, и вскидывает усталую руку, чтобы прикрыть грудь. Если она не начнёт двигаться немедленно, то вряд ли будет способна на это позже.

Ей не удаётся сесть без помощи рук с первого раза — она краснеет, и Малфой встаёт на колени, хватает её за запястье и тянет на себя. Она благодарно кивает и от его близости к её лицу и собственной откровенной позы тушуется ещё сильнее. Перекидывает ногу через Драко, сводя конечности вместе, и тут же морщится и закусывает губу от вспышки боли в животе.

Сейчас в присутствии Малфоя она чувствует такую неловкость, какой не испытывала никогда прежде, и в голову закрадывается мысль, что в этом, наверное, и заключается причина, почему спать стоит лишь с близким тебе человеком. Ведь в таком случае нет никакого дискомфорта, вроде того, что ощущаешь, выбираясь из кровати после секса с тем, которого ты уверенно трогаешь только тогда, когда он сам двигается в тебе.

Гермиона хватает трусики с прикроватной тумбочки, скривившись, натягивает бельё и встаёт с матраса. Собирает остальную одежду, и закончив, оборачивается назад, прикрываясь ею, как щитом. Малфой, совершенно обнажённый, сидит, свесив ноги, на краю кровати и смотрит на неё, приподняв брови.

— В этот раз никаких «спасибо»?

Она мгновенно покрывается румянцем и ёжится, обдумывая, как лучше поступить. Вряд ли Малфой подразумевал что-то обиднее простого подтрунивания, и Гермиона не имеет ни малейшего представления, что же ей делать в этой ситуации.

Так что она выбирает то, что у них уже вошло в привычку помимо ссор и споров: подойдя ближе, целует его. Прикосновение губ мимолетно, но нежно, и Гермиона отстраняется, когда Драко проводит костяшками пальцев по её обнаженному боку. Она выпрямляется и после некоторых раздумий разворачивается к двери.

День: 1207; Время: 3

Гермиона вылезает из ванной, чувствуя, что неприятные ощущения несколько притупились. После вчерашнего дня внутри всё ныло, и этим утром при ходьбе боль лишь усилилась. Вода принесла облегчение, но Гермиона решила, что ей потребуется один-два дня, чтобы окончательно прийти в норму.

Когда-то она думала, что потеря невинности привнесёт в её взаимоотношения с партнером бóльшую глубину и серьёзность, сейчас же ей так совершенно не кажется, учитывая, с кем именно всё случилось. Гермиона в самом деле чувствует себя более зрелой, полной внутренней силы, но не совсем понимает почему… Да, она, наконец-то, сделала то, что в основном происходит в шестнадцать лет летней ночью в состоянии лёгкого алкогольного опьянения. И всё равно эти переживания были восхитительны — и ни одно из них ей не хочется терять. К собственному удивлению — особенно принимая во внимание все обстоятельства, — она испытывает своего рода эйфорию. Гермионе казалось, что позже придут сожаления, но этого так и не происходит.

Малфой громыхает чем-то на кухне, и хотя часть Гермионы жаждет спрятаться в комнате, чтобы не смущаться и не мямлить в его присутствии, она признаёт, что встретиться с ним рано или поздно придётся. И пусть прошлой ночью она мысленно согласилась со своими более раскованными друзьями по поводу секса, сейчас её терзают сомнения, что она и дальше сможет к этому относиться с такой же лёгкостью.

Чтобы справиться с волнением, Гермиона молча останавливается в дверном проёме и наблюдает за тем, как Драко моет посуду. Ей кажется странным видеть одетым человека, которого до этого она лицезрела полностью обнажённым, хотя, вероятно, необычным это видится только ей. Тем не менее, Гермиона не в состоянии сейчас перестать представлять Малфоя голым. Что, конечно же, пробуждает в её памяти воспоминания о вчерашнем дне и не особо способствует успокоению. Она вдруг понимает, что её охватывает предвкушение. Это чувство удивляет её и заставляет задаваться вопросом, когда же она успела превратиться в столь легко возбудимую особу. Наверное, причина таится в том, что невозможно не желать повторения, если источник этих необыкновенных впечатлений на виду… А может, такое и вовсе является нормальным.

Она откашливается, и столовые приборы, которые моет Малфой, с громким стуком падают в раковину.

— Знаешь, все интересуются, куда ты делся. Грюм попросил нас при первом случае передать тебе незамедлительно явиться в штаб.

Малфой замирает, вода из крана бьёт в металлическую раковину, и её шум заглушает его вздох — Гермиона видит, как вздрагивают его плечи.

— А ты не подумала, что стоило бы сказать мне об этом четыре дня назад?

— Я подумала, что четыре дня назад тебе не было до этого дела.

Пару мгновений Малфой остаётся неподвижен — то ли потому, что Гермиона права, то ли потому, что он злится, — затем возвращается к прерванному занятию.

— В холодильнике есть три яйца. Это всё, что осталось в доме.

— Хорошо.

— Тебе лучше вернуться со мной на Гриммо.

— Не могу, — он никак не реагирует, поэтому Гермиона поясняет: — Грюм поймёт, что я не передала тебе его приказ своевременно, ведь он знает, где я. И, вернись мы вместе, он сообразит, что я была с тобой. Через два дня приедет Дин, я должна отправиться с ним… кое за чем.

— Аппарируй через пару часов после меня и вернись к появлению Дина.

— Нам не разрешают так много перемещаться без веской причины.

— Как насчёт голодной смерти?

— Я бы не хотела навлекать на себя гнев Грюма. Меня уже отстраняли.

— Он не отстранит тебя за то, что ты пришла за провизией, Грейнд…

— За то, что сразу же тебе не сообщила.

— Он ничего не узнает.

— Узнает.

— Грейнджер, делай, что считаешь нужным. Мне плевать, — рявкает Малфой и швыряет последнюю вилку на сложенное около раковины полотенце.

Он уходит через двадцать минут — мрачный, с застывшим выражением лица, — и она не знает, связано ли его плохое настроение с её отказом, или же с тем, что ожидает его в штабе. Позже вечером с крыльца доносится какой-то шум: Гермиона зажигает фонарь и обнаруживает на верхней ступеньке мешок для мусора. Она пялится на него, не зная, можно ли к нему подходить, но ведь она всегда была слишком любопытной.

Просканировав местность при помощи палочки, она бросается к пакету и хватает его. Что-то внутри бряцает и стучит, и Гермиона теперь хотя бы знает, что там не чья-то голова или ещё какая жуть, которую успело нарисовать ее неуёмное воображение.

Оказавшись в безопасности, она осторожно развязывает веревку и недоуменно таращится на коробки с продуктами. Она смотрит и смотрит, понимая, откуда они здесь, но не имея ни малейшего представления почему. Она глупо улыбается — вопрос с пропитанием снимается с повестки дня — и тащит посылку в кухню.

Драко Малфой — это нечто. Иногда она думает, что своими поступками он специально подогревает её попытки в нём разобраться — и ведь срабатывает!

День: 1212; Время: 17

На улицах темно и сыро, но это ерунда по сравнению со свистом и странным смехом редких прохожих. Кажется, Дин хорошо знает путь, ведь, по его собственному утверждению, он бывал здесь уже десятки раз.

Старый дом заброшен уже, наверное, лет десять, и каждый шаг по скрипучему полу грозит обернуться падением. Гермиона старается обходить большие щели, в которых может застрять нога, и при помощи света палочки пытается выбирать надёжные доски. В старом и грязном подвале, в который её приводит Дин, пахнет плесенью. Услышав слева какое-то хныканье, они оба замирают, по коже бегут мурашки, и Гермиона ведёт палочкой, чтобы осветить угол.

— Вот чёрт, — шепчет Дин и, спотыкаясь о мусор и проржавевшие трубы, первым бросается к Ханне.

— Я думала, ты говорил о посылке, — шипит Гермиона, перепрыгивая через груду коробок, но какая теперь разница, ведь очевидно это посылка и есть.

Гермиона знала: данные были получены от одного занимающего не слишком высокое положение Пожирателя Смерти, который время от времени поставлял им информацию, но ей и в голову не приходило, что такое сотрудничество может касаться людей. Она уже почти добралась до Ханны, с кляпом во рту привязанной к свисающим между потолочных балок трубам, когда что-то с хрустом врезается ей руку. Звук хлёсткий и громкий, и Гермиона успевает зафиксировать сознанием вспышку боли, прежде чем полететь спиной назад.

Свист воздуха в ушах, затхлый и тяжёлый дух подвала, широко распахнувшиеся от страха глаза. Ослеплённая всполохом, наколдованным Дином, Гермиона успевает разглядеть лишь сжавшуюся фигурку Ханны, как её тут же накрывает новая волна боли — вроде бы от ушиба спины. От удара обо что-то головой в мозгу взрывается фейерверк, мир кренится и наполняется чернотой ещё до того, как её тело падает на землю.

День: 1213; Время: 23

Вокруг темно. Это она понимает, хотя не может определиться, как давно её окружает мрак. Гермиона открывает веки — перед глазами плывут размытые образы, и ей требуется время, чтобы оценить обстановку. Кровать, потолок, мерцающий свет свечей и незнакомое лицо прямо над ней.

— Здравствуйте, мисс Грейнджер. Вы на площади Гриммо. Вы ударились и потеряли сознание. Можете назвать последнее, что помните?

Голова наливается пульсирующей болью — словно в череп засунули барабан, а какому-то ребенку вручили палочки. Гермиона ошарашенно прикрывает глаза, подносит руки к вискам и трёт их так, будто это поможет скинуть сковывающую тяжесть. Позвоночник горит огнём, и всё, чего сейчас хочется, это снова отрубиться.

— Я, э-э… — она откашливается, сосредоточиваясь. — Дин. Ханна. Меня что-то ударило.

— Да-да. Кажется, мисс Аббот не смогла разглядеть вошедших и, опасаясь худшего, атаковала. Вы отлетели к лестнице и сильно ушиблись. Однако через день-два вы совершенно поправитесь. Вот, держите, это облегчит боль.

Гермиона с благодарностью глотает омерзительную жидкость.

— Ханна в порядке?

— В полном. Небольшие царапины, а в остальном всё хорошо. Вам тоже повезло, мисс Грейнджер. Синяки и порезы, но никаких переломов. А могли бы получить куда более серьезные повреждения.

Что ж, чувствует она себя так, будто и в самом деле их получила.

— Надо постараться, чтобы сломить Гермиону, — она узнает голос Невилла и поворачивает голову в его сторону.

— Привет.

— Я дам вам десять минут, а потом мисс Грейнджер надо поспать, чтобы зелья выполнили свою работу.

— Спасибо, — Невилл дожидается, пока целитель отойдёт в другую часть комнаты, и улыбается подруге. — Дин шлёт свои извинения и наилучшие пожелания. Ему надо было отправиться сначала в Министерство на отчёт, а потом ещё куда-то.

— Ничего страшного.

— Как себя чувствуешь?

— Ужасно, — она делает вид, будто её ответ не напоминает всхлип.

— Принимаешь удары от своих же, — снова улыбается Невилл.

Гермиона смеётся, хотя от этого ей становится только хуже.

— Мне кажется, за время этой войны от своих я получила больше, чем от чужих.

Он подхватывает её смех, кивая.

— Я тоже.

— Мы не созданы для войны.

— Никто не создан, — шепчет он, обводя пальцем край одеяла. — Я читал Библию.

— Неужели?

— Да. Мне интересно: вера рождается по необходимости или из-за страха? Но потом я задумался, не противны ли Богу подобные мысли, и подумал, что причина, наверное, в страхе.

— Мы все знаем, что являемся грешниками. И неважно, чем мы руководствуемся по жизни, — временами мы забываем о морали. Когда лжём, убиваем, предаём. Мы не совершенны. И нам необходимо знать, что кто-то дарует нам прощение, когда мы сами не в состоянии себя простить.

— Так значит, дело в одобрении?

Она пожимает плечами.

— Знаешь, некоторые утверждают, что раз в мире случается столько плохого, то значит, и Бога нет. Я думаю, он существует, ведь происходит столько всего, что объяснить невозможно. Я смотрела на восходящее солнце, радовалась тому, что двоюродная сестра стала мамой, или думала о том, как некоторые выживают вопреки всему, — и вот пришла к выводу, что там, наверху, что-то есть. Понимаешь?

— Тогда почему происходят плохие вещи?

— Потому что мы плохие люди, которые творят зло. Потому что Бог не хочет, чтобы мы были идеальными… Он создал людей, а не роботов. Роботов создал человек. Металлическое совершенство.

— Так ты веришь, что мы должны следовать Библии? Думаешь, мы все отправимся в ад за всё то, что натворили?

— Я верю в то, что надо проживать свою жизнь и следовать сердцу. Вряд ли Бог призван нас ограничивать — он помогает найти в нас человечность, когда мы сами не желаем этого делать. Заставляет признать, что мы поступаем плохо, принять эти поступки, попытаться простить самих себя — мы же надеемся на Божье прощение, — но извлечь из произошедшего урок. Я верю в Бога не по необходимости или из боязни. Я верю в него, потому что он здесь.

— А как же ад?

Гермиона закрывает глаза и качает головой.

— Я не знаю.

День: 1214; Время: 13

Как понять: есть ли у тебя ещё возможность заслужить прощение за совершённые поступки, или ты уже зашёл слишком далеко? Где грань между обороной и убийством, «можно» и «нельзя»?

Накачанная лекарствами, Гермиона дрейфует в полусне, когда в лазарете появляется Малфой. В голове плавают обрывки разговора с Невиллом. И когда Драко подходит к койке, натягивает на её озябшие ноги одеяло, попутно отпуская комментарии о её некрасивых ступнях, она приходит к выводу, что простила ДракоМалфоя.

Она не лицемерка — по крайней мере, быть ею не хочет. Гермиона не может одновременно убивать и сохранять в себе постепенно слабеющие предубеждения. Испытывать неприязнь лишь потому, что когда-то Малфой едва не лишил жизни человека, но потом отказался от своих старых принципов и постарался искупить ошибки.

Драко Малфой не верит в Бога, и Гермионе приходит в голову мысль: может быть, именно она должна простить его, чтобы он смог простить себя сам.

========== Одиннадцать ==========

День: 1216; Время: 4

— Спасибо за провизию.

Он вздрагивает от звука её голоса и отрывается от своих записей.

— Какую провизию?

— Которую ты оставил на крыльце.

Выражение его лица бесстрастно.

— Грейнджер, у меня нет ни малейшего представления, о чём идёт речь. Кажется, приложившись тогда об стену, ты всё-таки что-то повредила в своём мозгу.

Позволяя Малфою и дальше разыгрывать удивление, Гермиона отвечает ему улыбкой, которая, кажется, его нервирует. Ни одна живая душа не знала, что у неё заканчиваются продукты, а будь это незапланированная доставка из Министерства, мешок бы занесли внутрь. Гермиона прекрасно понимает, что никто, кроме Малфоя, не мог этого сделать, но он слишком близок к тому, чтобы прослыть добрым малым, и не горит желанием лишний раз это подчёркивать. Не в его характере быть милым парнем — или хотеть им быть, — так что пусть продолжает мнить себя негодяем… по крайней мере, в этом. Но Гермиона не может стереть с лица улыбку, и кажется, её намерение летит к чёрту.

— И нечего так лыбиться.

— Что?

— Это… — Малфой взмахивает карандашом, — этот безумный оскал, которым ты одариваешь людей, желая донести до них свою признательность, выглядит так, будто ты обдумываешь убийство.

— Вовсе нет!

— А вот и да. Я содрогался каждый раз, когда ты так улыбалась Поттеру или другим своим дружкам в Большом Зале.

— Кто бы мог подумать, что простая улыбка может испугать большого, страшного Драко Малфоя.

Он сердито вскидывается.

— Я не говорил про страх, я лишь сказал, что ты кажешься ненормальной.

— Именно это тебя и пугает.

— Грейнджер, поверь, чтобы напугать меня, от тебя потребуется нечто большее.

Кто-то за спиной Гермионы фыркает — Невилл обходит её и плюхается на диван.

— Ты ещё не видел, как она приплясывает, когда её переполняют эмоции.

— Ничего я не приплясываю, — сердито возражает Гермиона.

— Ещё как! Взмахивает руками, подпрыгивает и…

Она заливается густым румянцем.

— Заткнись, Невилл, ничего подобного я не делаю.

Всем своим видом Малфой выражает непомерное веселье.

— Ну же, Грейнджер. Продемонстрируй нам свой танец.

— Танец? — переспрашивает Лаванда, появившаяся в дверном проёме. — Ой, Гермиона, а помнишь пятый курс, когда мы пытались научить тебя танцевать стриптиз? Совсем как в той книге, которую притащила Парвати.

— Боже, — шепчет Гермиона, косясь на ребят, явно впечатлённых открывающимися подробностями. — Не было такого.

— Нет, но ты…

— Так, я проголодалась. Кто-нибудь хочет есть? А я вот пойду перекушу. Умираю от голода, — тараторит Гермиона, отступая к кухне.

— Нет-нет-нет! Давайте послушаем, — Малфой пытается поймать её за руку, но она со всех ног выбегает из гостиной — и в спину ей летит смех.

Драко выходит за беглянкой в коридор — шум его шагов заглушает голос Лаванды, дающей пояснения Невиллу, — и ловит её прежде, чем та успевает шмыгнуть в одну из спален. Гермиона тонко вскрикивает — Малфой разворачивает её, обхватив за талию, и вытаскивает из дверного проёма. Она готова к новому потоку шуток, но он только ухмыляется, придавив её к косяку.

— Что, — выдыхает она, когда Малфой наклоняется вперёд, — ты делаешь?

— Грейнджер, стриптиз с подружками в комнате для девочек? Я поражён.

— Не отпустишь, и я на самом деле поражу тебя. Я и не раздевалась. Лишь высказывала своё мнение, пока это делали другие. К тому же никто не обнажался, так что… так что… Нет, нет. Мы не можем, — шепчет она, чувствуя касание губ Малфоя, но он игнорирует все протесты, вторгаясь в её рот.

Она уступает — секунда, четыре, десять — и отталкивает его.

— Знаешь, ты такая забавная, когда смущаешься.

— Они идут, а мы…

— Не идут, — он снова целует её, и она тяжело вздыхает — сердце молотом бухает в груди. Гермиона не в состоянии расслабиться, поэтому опять отпихивает Малфоя и качает головой.

— Ты спишь одна?

— Что? — переспрашивает она.

— В своей комнате. Ты одна?

— Да.

— Встретимся там.

— Что? Сейчас? — она взволнована и сбита с толку, и, наверное, её реакция вновь кажется Драко забавной.

— Позже, дурочка. Когда все улягутся.

— О, нет. Нет, я не могу…

— Можешь, — он снова целует Гермиону, схватив за подбородок, разворачивается и уходит в сторону гостиной.

День: 1216; Время: 22

Гермиона нервничает и ждёт: меряет шагами комнату, пытается читать, пишет пару строчек письма, принимает душ, снова возвращается к чтению. Едва заслышав негромкий стук, она пугается так, будто для неё это полная неожиданность. И пусть все прошедшие три часа Гермиона твердила себе, что нужно выключить свет и притвориться спящей, она так и не погасила ночник, а сейчас идёт открывать дверь.

По мнению Гермионы, Малфой проходит внутрь слишком неспешно для того, кто делает что-то тайно — она быстро и тихо захлопывает за его спиной створку. Задвигает засов и разворачивается — Малфой оглядывается по сторонам.

— Я здесь уже был.

Гермиона вскидывает палочку и, поколебавшись, накладывает заглушающие чары. Слишком привыкнув к маггловским убежищам, она не всегда сразу вспоминает, что в штабе, благодаря его ненаносимости, можно пользоваться магией.

Гермиона делает вдох и кивает:

— Да. Ты тогда был ранен.

— Лазарет был переполнен, — он переводит взгляд на неё, и она снова кивает. Малфой тем временем стягивает свою рубашку. — Выскажешь своё мнение и на этот раз?

— Ха! Я была юна и наивна. И это был единственный способ отвлечь их от идеи раздеть меня.

Он пожимает плечами и притягивает Гермиону к себе, дёрнув её за шнурок пижамных штанов.

— Это могло бы пригодиться.

— Не представляю как.

— Например, вот так, — он тянет вверх и полностью стаскивает футболку, едва только Гермиона поднимает руки.

— Я отлично могу справиться сама, — выдыхает она.

— Ты должна мне как-нибудь всё показать, — шепчет он, скользя горячей рукой по её спине. Судя по всему, обмен любезностями закончен — их рты теперь слишком заняты, чтобы разговаривать.

Малфой валит Гермиону на кровать — быстрее и энергичнее, чем в прошлый раз. Каркас жалобно скрипит под их весом и трещит от резких движений. Драко грубо трёт её клитор большим пальцем, слизывая пот с её шеи. Это непривычно: и хотя Гермионе сначала не нравится происходящее, по мере нарастания возбуждения она начинает входить во вкус.

Малфой внезапно сбавляет темп — он скользит в ней так медленно, что эти движения кажутся почти пыткой. Пальцы одной его руки продолжают свою бешеную ласку, он приподнимается, упираясь другой рукой в кровать, и внимательно смотрит на Гермиону. Её расстраивает, что она больше не чувствует на себе вес его тела: она недовольно вздыхает и пытается притянуть Малфоя обратно.

— Я… что… Почему ты так медлишь?

Драко усмехается и, наклонившись, проводит языком по затвердевшему соску.

— Грейнджер, обхвати меня ногами.

Моргнув, она подчиняется — мокрые от пота икры скользят по его пояснице. Кажется, следующим толчком он проникает ещё глубже, и Гермиона выгибается ему навстречу. Она не уверена, что замечает особую разницу, но, вопреки опасениям, ощущения не так уж плохи. Тугая спираль, закрученная где-то внутри, чувствуется теперь ярче, и новые эмоции постепенно захлёстывают.

Малфой приподнимает голову, горячо целует её шею, рот; он ласкает клитор круговыми движениями и Гермиона, постанывая, крепче обвивает его ногами.

— Быстрее, Драко.

— Я хочу видеть, как ты кончаешь. Почувствовать, как ты сожмёшься вокруг меня, — низко и хрипло шепчет он, размыкая её губы языком.

— Я просто… — она снова стонет, и Драко начинает наращивать темп. Слишком сосредоточенная на подступающем оргазме, Грейнджер откликается на поцелуй почти бездумно. Она всё сильнее упирается в Малфоя пятками, вынуждая его двигаться быстрее.

Она отрывается от его губ — разрядка так близка, что целоваться не получается. Одной рукой Гермиона обхватывает Драко за голову, второй впивается в его плечо возле своего лица. Взрыв удовольствия накрывает внезапно, и, наверное, она слишком сильно прижимает Малфоя к себе, не давая тому нормально дышать, но поделать с собой ничего не может. Она никогда не привыкнет к тому, насколько эти ощущения приятны. Стон Драко вторит её собственным — он замирает и падает на неё всего секунды спустя после того, как она сама откидывается назад. Да ворвись сейчас хоть все их соседи — Гермиона даже не пошевелится.

Постепенно разжимая пальцы, она резко выдыхает, и они с Малфоем одновременно втягивают в лёгкие воздух. Драко приходит в себя первым: приподнимается на дрожащих руках, пока Гермиона ещё не в состоянии двигаться. Но всё же она распахивает глаза — сам же Малфой, отстраняясь, внимательно смотрит на свою ладонь, вцепившуюся в её бедро. Чувствуя влагу между ног, Грейнджер морщится, но выражение лица Драко никак не меняется.

После оргазма Малфой выглядит совсем юным. Его щёки покрыты румянцем, лицо блестит от пота, влажные волосы в беспорядке прилипли к коже. Радужка его глаз сейчас кристально серая, и Гермиона задаётся вопросом: меняют ли цвет её собственные карие глаза.

— У меня задание.

— Ясно, — хрипит она. Малфой пару секунд молча сверлит её взглядом, затем целомудренно целует в плечо.

Теперь её очередь смотреть, как он выбирается из кровати и одевается. Интересно, ему было так же неловко наблюдать за её сборами? Вряд ли. Не будучи возбуждённым, Малфой совсем другой, и прежде чем продолжить своё наблюдение, Гермиона убеждается, что он на неё не смотрит. Внутри зарождается некое странное чувство: она понятия не имеет, какое именно и как вообще ей себя чувствовать, но с этой стороны кровати всё кажется чуточку иным. Быть тем, кто остаётся, а не тем, кто уходит. Ей не нравится ни первое, ни второе.

Гермиона натягивает одеяло повыше — она примет душ после ухода Малфоя. Драко надевает штаны, оставляя их незастёгнутыми — полоска золотистых волос исчезает под голубой резинкой его белья. Подбирает рубашку и набрасывает её на плечи.

— Всё пройдёт отлично, — Гермионе кажется, что Малфою, быть может, нужно услышать эти слова, — слишком уж сурово он выглядит.

— Возможно.

— Так и будет.

Он раздражённо проводит пальцами по волосам.

— Хватит говорить со мной об этом. Я не собираюсь обсуждать это дерьмо.

Она удивлённо моргает, качает головой и пожимает плечами.

— Ладно… Извини.

День: 1218; Время: 8

— Знаешь, в чём странность? — спрашивает Чо. Гермиона сидит с ней рядом, наблюдая, как та пробует простые заклинания, удерживая палочку тремя пальцами левой руки. Большой палец на правой кисти бесполезен — во-первых, ещё действуют лекарственные зелья, а во-вторых, он мало на что годится в одиночестве.

— В чём? — Гермиона готовится проявить участие или дать совет — ведь вряд ли речь пойдёт только о погоде.

— Почему летней ночью на улице пятнадцать градусов воспринимаются чем-то нормальным? Но если той же самой ночью отправиться в ресторан, в помещении которого поддерживается та же температура, нам будет казаться, будто мы замерзаем?

Гермиона пожимает плечами.

— Влажность снаружи… дело в этом. А ещё в ожиданиях. Мы знаем, что уязвимы перед природой. Находясь внутри, мы рассчитываем на бóльшую защищённость.

— Как и люди, — в ответ на недоумение Гермионы Чо поясняет: — Люди держатся за свою крепкую оболочку, осознавая собственную беспомощность перед миром. Но они не позволяют никому лезть внутрь, потому что жаждут защищённости. Хотят чувствовать себя в безопасности, ощущать спокойствие… А не готовиться к очередной грозе или понижению температуры. Понимаешь меня?

— Да, — Гермиона снова пожимает плечами. — Хорошая метафора.

— Что ты делаешь, чувствуя себя беззащитной и снаружи, и внутри? Когда боишься саму себя и свою жизнь?

— Жду пробуждения, — бормочет Гермиона, вспоминая слова Малфоя о катастрофах и способах с ними справиться.

— Что?

— Ты выкарабкаешься, Чо. Мы сможем выживать, пока в нас есть желание бороться, — она поднимает брошенную и забытую на матрасе палочку Чо и вжимает её подруге в ладонь. — Мы в неоплатном долгу перед собой.

День: 1218; Время: 20

Когда он стучится в её комнату, на часах половина первого. Гермиона открывает дверь, и Малфой молча смотрит на неё, а затем объясняет, что заметил пробивающийся из-под створки свет. Потом её затягивает в стремительный круговорот — и она приходит в себя гораздо позже, обессиленная и прижатая мужским телом. И вот Гермиона стоит у двери и смотрит, как Малфой одевается, — она уже сообщила ему, что собирается принять душ и лечь спать. Она чувствует себя странно, выпроваживая Драко, но знает, что его это устраивает и, кажется, не задевает.

— Не могу найти свой носок, так что…

— О, мой внутренний фетишист будет в восторге.

Малфой хохочет, открыто и заразительно, и Гермиона не может не улыбнуться в ответ. Он выглядит совсем иначе, когда смеётся, и ей нравятся его прищур глаз и морщинки возле губ.

— Любишь нюхать носки, да?

— Разумеется! Ничто не будоражит сильнее.

Он улыбается, качает головой и натягивает футболку.

— В таком случае, оставь его себе. Уверен, тебе это нужнее, чем мне.

— Тогда, наверное, ты сможешь найти пару оставшемуся, — Гермиона кивает в сторону голубого носка — второй, кажется, был белым.

— У меня нет на это времени.

Гермиона дёргает голым плечом, с которого свалилась обёрнутая вокруг тела простынь, и решает не читать сейчас никаких нотаций. Ей нравится малфоевская причуда, но об этом она никогда ему не скажет. Драко странно смотрит на неё, его улыбка исчезает, и Гермиона краснеет, пока он окидывает её взглядом с головы до ног.

— Ты идёшь в душ.

Она сердито хмурится.

— Да-да, Малфой. Я в курсе, что выгляжу страшно. Но ты сейчас тоже тот ещё красавчик. И позволь напомнить, кто именно довёл меня до…

Она осекается — кажется, Малфой с трудом сдерживает смех.

— Не красавчик, говоришь? Тогда, наверное, мне тоже стоит принять душ.

Она с подозрением косится на него, потом фыркает и направляется к двери.

— Тот, что наверху, я уже заняла. Либо жди, либо отправляйся вниз.

Малфой выглядит несколько смущённым, когда Гермиона, зыркнув в его сторону, выходит из комнаты, поворачивается к ванной и, не оглядываясь, ускоряет шаг, опасаясь, что кто-то может выглянуть из своей спальни. И лишь позже, лёжа в постели, она задумается о том, что Малфой мог иметь в виду предложение принять душ с ней вместе. И это совсем не те мысли, которые позволяют ей спокойно забыться сном.

День: 1220; Время: 17

Невилл, Малфой и какой-то незнакомый пожилой мужчина поднимают головы, когда она вваливается в убежище. Гермиона не ожидала, что застанет кого-то в доме, — свет не горел, а часы показывали лишь начало девятого. Но сильного расстройства по этому поводу она не чувствует. Одиночество ей ненавистно, а с Малфоем они не виделись два дня. Её нынешнее состояние можно улучшить либо ссорой, либо сексом, и ей не особо важно, каким именно способом снять напряжение.

Едва завидев Гермиону, Невилл, побледнев, подскакивает — она знает, что вид у неё сейчас жутковатый.

— Ты в порядке?

Гермиона молча вскидывает руку и неопределённо машет, надеясь этим жестом успокоить друга, потому что никакого порядка она не ощущает. Сегодня она убила человека, Маркуса Флинта. И от того, что это был её знакомый, ощущения ещё гаже, чем раньше.

— Ты ранена? Тебе нужна помощь? — голос незнакомца звучит спокойно, но резко.

Её ботинки оставляют на потёртом деревянном полу грязные красные следы, онемевшие пальцы пытаются справиться с застёжкой на мантии.

— Я в норме.

— Грейнджер, у тебя кровь идёт.

Она встречается взглядом с Малфоем, тяжело выдыхает — так, что в груди булькает мокрота — и швыряет мантию на пол.

— Да мне плевать!

Брови Драко взлетают вверх, но больше он никак на её вспышку не реагирует, лишь поворачивает голову, следя глазами за её перемещениями по комнате. Невилл подходит ближе и осторожно поднимает брошенную мантию.

— Тебя же не сильно зацепило?

— Нет.

— Хочешь чаю?

— Нет.

— Тебе что-нибудь нужно?

— Душ, — шепчет Гермиона и тащится вглубь коридора, оставляя за спиной неловко мнущегося Невилла.

Гермиона не знает, сколько времени она проводит под струями воды, позволяя обжигающему потоку облегчить боль в уставших мышцах. Она моет волосы и замирает, споласкивает тело и опять стоит. Горячая вода всегда приносит сонливость, а именно это ей сейчас и надо.

Дверь в ванную комнату со скрипом открывается — петли заржавели, — и Гермиона пялится на шторку широко распахнутыми глазами.

— Занято!

Её палочка осталась у раковины, одежда кучей сброшена возле унитаза. Так что в случае нападения Гермионе только и остаётся, что отбиваться перекладиной от занавески.

— Грейнджер, думаю, сейчас самое время вылезать.

Страх сменяется раздражением.

— Убирайся из ванной!

— Знаешь, моя мама говорила мне, что, когда кожа на пальцах сморщивается, нужно выходить, потому что в противном случае ты весь съёжишься, и тебя унесёт в слив.

Гермиона смотрит в ту сторону, откуда звучит малфоевский голос, слишком удивлённая упоминанием его матери, чтобы сразу ответить.

— Ты же знаешь, со мной всё в порядке. Небольшой порез. Мне просто… надо поспать.

— Я в курсе, что ты в порядке, но Лонгботтом считает, что ты тут утонула в собственной крови.

— А почему он сам не пришёл?

— Я сказал ему, что схожу проверю. Кажется, у гриффиндорцев возникают проблемы, если надо приблизиться к голым женщинам.

— Господи, Малфой, ты хоть понимаешь, как подозрительно это всё выглядит?

— Грейнджер?

— Что?

— Ему абсолютно начхать.

Она замирает.

— Ты рассказал ему?

— Ну, конечно, нет. Но я больше не его злейший враг, и честно говоря, он слишком занят мужчинами, чтобы беспокоиться о том, с кем спишь ты.

— Невилл не гей!

— Как скажешь.

Гермиона неуверенно смотрит на голубоватое расплывчатое пятно на шторке.

— Он что, гей?

— А это важно?

— Не… нет, но…

— Ну, вот видишь. Я отодвигаю занавеску.

— Что? Нет! — Гермиона вскрикивает, и ей кажется, что Малфой смеётся.

В маленьком пространстве душевой кабины появляется рука, которая вместо того, чтобы схватиться за занавеску, нащупывает кран и дёргает рукоятку вверх. Вода — восхитительный источник тепла, — перестаёт литься из лейки над головой и теперь вытекает из крана, но Малфой резко закрывает и его.

— Давай уже. Я принёс полотенце.

— Голубое?

— …Нет.

— Мне нравится голубое.

— Грейнджер, чёрт возьми, да вылезай уже оттуда.

Гермиона вздыхает, высовывает голову из своего укрытия и смотрит на Малфоя — он держит перед собой сложенное розовое полотенце. Встряхивает его и приподнимает брови.

— Теперь ты уйдёшь?

— Вылезай.

— А когда ты уйдёшь?

— Грейнджер… — в голосе Драко звучит предупреждение, и Гермионе кажется, что он не собирается ретироваться, сколько бы она его об этом ни спрашивала.

— Хотя бы глаза закрой.

Он сверлит Гермиону недоверчивым взглядом, но она выжидает, не двигаясь с места, так что он выполняет просьбу. Кажется, слышится приглушённое «просто смешно», но Гермиона не обращает на это внимания, хватает полотенце и заворачивается в него. Надёжно закрепив ткань, она покидает своё убежище и, сердито покосившись на Малфоя, подхватывает палочку.

Гермиона опускает голову и долго-долго смотрит, как магическое тепло спиралью поднимается по её рукам.

— Сегодня я убила Маркуса Флинта. Помнишь его?

Она вскидывает на него глаза, потому что знает: Малфой помнит. Ведь Флинт был слизеринцем, его капитаном по квиддичу, и не помнить этого человека Драко просто не может. Малфой так пристально в неё вглядывается, что Гермиона начинает опасаться: он разозлился. Но он поднимает руку с ещё одним полотенцем.

— Ты так и не высохнешь, пока не сделаешь что-нибудь с тем мокрым животным, что устроилось на твоей голове.

Она внимательно смотрит на Драко, но не может отыскать в его словах скрытый смысл. Тогда Гермиона выхватывает сухое полотенце и начинает вытирать волосы. Она успешно с этим справляется, опускает руки и тут же оказывается прижата к груди Малфоя — он успел подойти достаточно близко. Его пальцы скользят по её челюсти, едва касаясь, очерчивают порез на скуле.

— Мы делаем то, что должны. Грейнджер, ты борец за права чёртовых эльфов. А не убийца.

Гермиона надеется: сейчас, целуя её, он не сможет понять, что она плачет. Но даже заметив, он не обращает на это никакого внимания, притягивая её тёплое тело в свои холодные объятия. Она уже не в состоянии связно думать, и Драко выводит её из ванной, шепча о том, что их никто не увидит, и приводит в свою спальню.

Гермиона думала, Малфой любит жёсткий секс. Ему нравятся долгие прелюдии, но сам процесс должен быть быстрым и грубым. Их второй раз она могла списать на особенности момента или настроения, но все последующие эпизоды подтвердили её догадку о его предпочтениях.

Малфой знал, что Гермиона девственница, пусть она ничего ему об этом не говорила. Наверняка догадался по её первоначальному нежеланию заходить так далеко, а ещё по её неловкости и неуверенности. Именно поэтому в их первый раз он был нежен и заботлив. И Гермиона дорожит таким отношением. Малфой не жестокий человек, он не стремится специально причинять людям боль. Он мог взять её любым удобным для себя способом, но выбрал наименее дискомфортный для неё. И Гермиона ценит это, ценит его, при этом не совсем отдавая себе отчёт в собственных эмоциях.

— Медленнее, — шепчет она, недоумевая, откуда в ней столько нахальства. Но Драко слышит и делает так, как она просит. И это то, что ей сейчас требуется.

========== Двенадцать ==========

День: 1221; Время: 5

Невилл и Гермиона сверлят друг друга глазами из разных углов гостиной. Гермиона знает: друг в курсе, чем она занималась прошлой ночью. Или, точнее, с кем.

— Ты гей.

— Ты спишь с Драко Малфоем.

— Один-один?

— Никому?

— Да.

— Да.

— Хорошо.

— Отлично.

День: 1224; Время 16

— Ещё три месяца назад я думала, что война вот-вот закончится.

— Ты узнаешь, когда это случится.

— По кому ты скучаешь больше всего? — Гермиона всматривается в его отражение в оконном стекле, не особо обращая внимание на то, что происходит на улице. Но, похоже, Малфой отвечать не желает. — Я скучаю по родителям. От Рона и Гарри я хотя бы получаю весточки и знаю, что они в порядке. А вот родители…

— Твоя мать думает, что у меня красивые зубы.

— Что? — Гермиона не уверена, что расслышала правильно. Но на случай, если она всё же не ошиблась, её голос звучит достаточно удивлённо.

— На Кингс-Кросс, после… четвёртого курса? Нет, наверное, пятого. Она сказала мне, что у меня красивые зубы, и спросила, какими волшебными средствами я пользуюсь.

— О, боже, — Гермиона прикрывает лицо рукой, представляя, что Драко тогда ответил маггле.

— Знаешь, ты на неё очень похожа, — задумчиво бормочет Малфой, и она опускает ладонь, чтобы разглядеть его отражение.

— Знаю. Мои родственники уверяют, что именно так я и буду выглядеть со временем.

— Для зрелой женщины это неплохо.

— Считаешь мою мать привлекательной, да? — смех клокочет у неё в груди, несмотря на все усилия его подавить.

Гермиона видит, как Малфой косится на её затылок, а затем опять переводит глаза на её отражение.

— Я имею в виду: сейчас ты так категорична, но стесняться и переживать по этому поводу тебе не стоит, даже в старости.

— Я и не переживаю.

— Хорошо.

Пытаясь придумать, как сменить тему, Гермиона вглядывается в деревья: ветер гнёт их так сильно, что кажется, они могут в любую секунду сломаться.

— Ну а тебе, по крайней мере, не надо беспокоиться из-за седины. Твои волосы и так белые.

— Ха-ха.

Она не собиралась его обижать, и с языка бездумно срывается:

— Мне нравится.

Набравшись смелости снова взглянуть на его отражение, Гермиона видит, что Малфой внимательно изучает её в стекле. Он засовывает руки в карманы и делает три шага по направлению к ней — она спиной чувствует касание его рубашки.

— Видишь те две звезды? Вон та, прямо, наверху… видишь? Большая, и ещё одна, поменьше, от первой слева по диагонали?

— Да, — Гермиона не очень понимает, к чему Малфой клонит.

— Большая звезда называется Гестия, а маленькая — Сальватор. Легенда гласит, что Сальватор был одним из первых осуждённых за колдовство волшебников в Великобритании — он был признан виновным и заперт в темнице. Его должны были сжечь на костре, но Гестия, маггла, относившаяся к магии с восхищением, пробралась к клетке и освободила узника. Сальватор укрылся в лесу, а Гестия пообещала принести ему еду, чтобы он смог сбежать подальше. Но когда она не появилась в назначенное время, Сальватор под покровом ночи тайком проник в город.

— Почему он пошёл на такой риск?

— Он боялся, что случилось что-то плохое, и был прав. Горожане выяснили, что Гестия освободила пленника, и приговорили к сожжению её саму. Сальватор пытался их остановить, но, несмотря на все свои силы, был повержен и привязан к соседнему столбу. Понимая, что девушка пропадает без причины, лишь из-за желания спасти его, он посчитал необходимым принести маггле клятву волшебника.

— Но он сам умирал. Они бы в любом случае погибли оба.

— Хм-м-м. В легенде говорится, что Сальватор произнёс особое, древнее и настолько мощное заклинание, что они вместе превратились в звёзды прежде, чем языки пламени лизнули их тела. Говорят, Сальватор поклялся вечно присматривать за Гестией и вместе с ней за всеми магглами. Маггла, — прижавшись к её спине, Малфой указывает на большую звезду, затем поднимает палец выше, — и Великий Защитник.

— Защитник магглов?

— Да, — Гермиона как можно небрежнее откидывается назад, и Драко опускает голову и шепчет ей прямо в ухо: — Грейнджер… Грюм хранит данные обо всех спрятанных магглах. Уверен: если ты захочешь получить какую-нибудь информацию, эта история может тебе помочь.

Она удивлённо поворачивает голову, стараясь разглядеть Малфоя.

— Ты серьёзно?

— Неа, я рассказал тебе об этом просто так.

— И ты знаешь пароль?

— Возможно.

— Какой он?

— Секрет.

— Но ты же…

Она осекается, заметив тень раздражения на его лице. Малфой и так рассказал ей больше, чем должен был, и Гермионе совсем не хочется казаться неблагодарной.

— Спасибо.

Он пожимает плечами и отступает назад.

— Думаю, тебе стоит почитать об этой истории. Всё не так очевидно. Но люди и места могут именоваться одинаково.

Гермиона открывает рот, чтобы уточнить, что именно Драко имеет в виду, но кажется, это подсказка, и она решает выяснить про эту легенду всё, что только можно. Когда она оборачивается, Малфоя в комнате уже нет.

День: 1225; Время: 18

— Знаешь, о чём я думаю?

— Это невероятно трудный вопрос, — Малфой отрывает взгляд от миски с попкорном и смотрит на Гермиону, пока та, не особо скрываясь, утаскивает горсть кукурузы.

— Я думаю, что мелочи меняют нашу жизнь больше всего. Именно они наиболее значимы. Ну, вот, например, моя встреча с Гарри и Роном, или люди, с которыми столкнулся ты, или та подаренная мамой книга, которая настолько меня поразила, что я полюбила чтение. А ведь, казалось бы — ерунда.

— Ну, если уж они оказывают столь знаковое влияние на твою жизнь, почему ты не считаешь их «значительными» событиями? Ведь судят не по величине, а по произведённому эффекту.

Гермиона задумчиво жуёт попкорн.

— Я ещё не до конца продумала свою теорию.

— Ясно, — его губы дёргаются в улыбке, будто он собирается засмеяться. Но Малфой сдерживается и отворачивается обратно к телевизору.

— А знаешь, о чём ещё я думаю?

— Что таскать мой попкорн — отличная идея? А ведь это совсем не так. Я туда плюнул.

Гермиона косится на него и с довольным видом продолжает жевать.

— Я думаю, что ты всегда будешь засранцем.

— Потому что не отдаю тебе пульт?

— Потому что ты — это ты.

— Отлично. Ведь я думаю, что ты всегда будешь стервой.

Она не реагирует на колкость.

— Но, по крайней мере, теперь я отношусь к тебе терпимее.

— Я думаю, что чем дольше я тебя знаю, тем скучнее ты бухтишь.

— А я думаю, ты и пяти секунд не можешь прожить без оскорблений.

— Я думаю, ты уверена, что даже дышишь лучше остальных.

Гермиона фыркает.

— Я думаю, ты и дня не продержишься без этой своей хмурой мины.

— Мина? Я думаю, ты и минуты не протянешь, не анализируя всё и вся или не делая ошибочные выводы, в которые потом сама же полностью поверишь.

— А я думаю, ты…

— Я думаю, что этот спор лишь доказывает твою инфантильность.

— Мою? Я лишь хотела быть милой. Именно ты всё это затеял.

Малфой окидывает её многозначительным взглядом, но Гермиона лишь закатывает глаза.

— Вообще-то, я ничего не начинал. Как ты там сказала? Думаешь, что я всегда буду засранцем? Дорогуша, если ты считаешь это комплиментом, я не удивлён, что парни боятся с тобой встречаться.

Она сердито зыркает на Малфоя и тычет его руку пальцем.

— Парни не боятся со мной встречаться… это к вопросу о неверных выводах. Исходя из того, что ты вечно ведешь себя как полный засранец, я решила, ты сочтёшь мои слова комплиментом. Никто не делает того, чего сам стыдится. Если уж мы говорим о гадостях, ты…

— Так ты, значит, гордишься своим умением доводить до бешенства и тем, что любишь покритиковать и покомандовать?

— Я не критикую.

— Ладно, допустим, нет — хоть это и не так, — но ты гордишься своей властностью и приставучестью?

Гермиона молчит так долго, что Драко самодовольно ухмыляется.

— Ну?

— Туше, Малфой, — огрызается она.

— А знаешь, не будь это правдой, тебя бы так не задело моё замечание по поводу парней.

Да, это было обидно. Человек не может так долго ни с кем не встречаться и не начать задумываться о том, что с ним что-то не так. Это её больная мозоль, на которую Малфой только что наступил.

Гермиона сверлит его хмурым взглядом и поднимается на ноги, намереваясь отправиться в спальню и вернуться к чтению книги о созвездиях. Малфой издаёт звук, похожий на смешок, но не слишком — чтобы Гермиона не завелась сильнее, — и о стол звякает миска с попкорном.

— Вот так ты справляешься с трудностями? Сбегаешь?

— Мне больше не нравится сидеть здесь с тобой, — отвечает она. Гермиона рассержена, а ещё сильнее — задета, но демонстрировать это не намерена, не желая, чтобы Малфой понял, насколько её обидел.

Драко хватает её запястье, и она подпрыгивает от неожиданности: она и не слышала, как он поднимается с дивана. Пока она пытается вырваться из захвата, Малфой тянет её к себе и обнимает второй рукой за талию. Разворачивает и вопросительно приподнимает брови.

— Это с каких же пор ты убегаешь от проблем?

Гермиона задирает подбородок.

— Малфой, мне больше не хочется разговаривать. У меня есть дела.

— Ты говорила, что устала от чтения.

— Я говорила, что мне нужен перерыв. Он закончился.

— Ты в курсе, что не каждый сможет иметь с тобой дело? Большинство парней не захотели бы встречаться с тобой потому, что ты действительно пугаешь.

— Тогда, наверное, тебе стоит меня отпустить.

Он ухмыляется, опуская голову.

— Я не из пугливых, Грейнджер.

— Cейчас у меня есть свободный доступ ко всем твоим нежным местам, — предупреждает она.

— Ага, — шепчет он, опаляя горячим дыханием её губы. — Ещё какой.

Малфой целует её, и она покрывается румянцем, надеясь, что он этого не заметит. Гермиона всё ещё злится и на поцелуй не реагирует. Тогда Малфой прижимает её к себе ближе, и она чувствует его нарастающее от предвкушения возбуждение. Это ощущение заставляет её зарыться свободной рукой в его волосы и ответить на поцелуй, вложив в него гораздо больше злости, чем она на самом деле испытывает, — лишь бы только выплеснуть эти эмоции.

Когда Драко наконец отстраняется, Гермиона оказывается прижата спиной к спинке дивана. При этом его ладонь скрыта под её футболкой, а её собственные руки стягивают рубашку Малфоя, от которой тот умудрился почти что избавиться.

— Грейнджер, вот такая ты мне нравишься. Ты теряешь над собой контроль, как никто другой. Наверное, это оттого, что ты держишь всё в себе, а в такие моменты отпускаешь себя… особенно когда кончаешь. И знаешь ли, подобное творит чудеса с мужским самомнением.

— Можно подумать, твоё может быть ещё больше, — пытается огрызнуться она, но снова вспыхивает румянцем: одно дело заниматься с Малфоем сексом, и совсем другое — обсуждать это.

Гермиона заметила, что Малфой любит поболтать. Ему нравится разговаривать во время прелюдии и секса. Он сохраняет относительное молчание лишь после свершившегося действа. К тому же один из них всегда уходит до того, как они оба окончательно придут в себя.

Драко обхватывает её голову, снова вовлекая в поцелуй, и она отклоняется лишь для того, чтобы выдавить:

— В комнату.

— М-м-м, — мычит он, его ладонь ползёт к её ягодицам, снова прижимая к себе. Спотыкаясь и рискуя быть обнаруженными, они направляются к ближайшей свободной спальне.

День: 1228; Время: 10

Ей приходится ждать четыре дня, прежде чем дом на площади Гриммо опустеет достаточно, чтобы пойти на риск. Это здание никогда не бывает совершенно безлюдным, и многие считают его штаб-квартирой именно потому, что тут постоянно находятся чиновники или кто-то из руководства Ордена.

Её надежды оправдались — вредноскопы где-то заперли. Обычно Грюм предпринимает все возможные меры предосторожности, но всякий раз, когда на площади Гриммо оказываются близнецы Уизли, эти устройства отключают — в противном случае они вечно выходят из строя.

Кабинет Грюма защищён паролем, но Гермиона знает заветное слово, ведь оно было известно Гарри: двери этой комнаты всегда открыты — на экстренный или любой другой случай, — если дело касается Поттера. Основную сложность вызывает маггловский шкаф для хранения документов, расположенный в отдельной комнатке. Ей придётся пробиться через защиту как на самом закутке, так и на картотеке. И пусть Гермиона тщательно подготовилась и вполне доверяет своим знаниям и инстинктам, никогда нельзя быть уверенным наверняка, что ещё придумал Грюм. Одно неверное движение — и её не только обнаружат. Она запросто может попасть под какое-нибудь неприятное проклятие, вызывающее болезнь или наносящее серьезные повреждения.

Взлом защиты на комнатке занимает у Гермионы семнадцать минут, и её сердце с каждой последующей секундой всё ощутимее грозит вылететь из груди. Она тупо пялится на шкаф целых тридцать секунд кряду, прежде чем позволяет себе выдохнуть. Чтобы добиться совершенства, Гермиона часами тренировалась без остановки, но ведь всегда есть место сомнениям тогда, когда не знаешь наверняка.

Взмахами палочки она плетёт сложные узоры — изогнутое под неестественным углом запястье начинает ныть от неудобных движений — и шепчет вероятный пароль настолько громко, насколько хватает смелости.

«Люди и места могут именоваться одинаково», — сказал ей Малфой. И, раздобыв легенду о Маггле и Великом Защитнике, Гермиона поняла, что он и так почти что сообщил ей кодовое слово. Ведь вряд ли случайностью можно считать то, что название города и второе имя Гестии совпали.

Гермиона дрожащей рукой дёргает ручку первого ящика, но тот не поддаётся. Она негромко жалобно всхлипывает и тянется ко второму. И едва он выдвигается, её лицо озаряется сумасшедшей улыбкой. Папка её родителей в третьей секции — единственная «Г», — и Гермиона совсем не уверена, что, пока она открывает файл, её сердце по-прежнему бьётся.

Отправленных в укрытие магглов опрашивают раз в месяц, чтобы удостовериться, что с ними всё в порядке, и Гермиона, захлёбываясь словами, вчитывается в каждую строчку. Похоже, у родителей всё хорошо, и они оба забрасывают интервьюера вопросами о магическом мире активнее, нежели он сам опрашивает их. Мама с папой беспокоятся о ней, и от этого в горле встаёт ком. Но они в безопасности, и их дела идут нормально.

Спешно смахивая застилающие глаза слёзы, она наслаждается каждым словом — будто сама беседует с родными. На душе воцаряется даже больший покой, чем Гермиона рассчитывала, и она снова и снова мысленно благодарит Малфоя.

День: 1230; Время: 5

Она встречает Малфоя в холле Министерства в окружении группы авроров и улыбается ему той самой сумасшедшей довольной улыбкой, которая ему так не нравится. Его брошенный вскользь взгляд лишь смешит её — он верен своему образу. Гермиона задаётся вопросом, а догадывается ли Малфой, почему она светится словно лампочка, но знает: он гораздо сообразительнее, чем ей казалось раньше, а значит, всё поймёт правильно.

День: 1235; Время: 16

Гермиона запихивает в рот кусок своей мантии, стараясь сдержать кашель, рвущийся наружу из-за дыма, что заволакивает маленькую комнату. Лежащий на полу аврор закрывает рот ладонью, и, пока он безмолвно борется с кашлем, его тело сотрясают конвульсии. Где-то снаружи, за деревянными стенами, раздаётся вопль, и Гермиона видит, как через один из провалов Ли Джордан тащит скорчившегося Колина Криви за магазин.

— Уводи их, — аврор кашляет кровью и со свистом втягивает в лёгкие воздух. — Уводи через лес на запад. Потом двигайся тридцать метров на север. Увидишь пещеру… Выходи к устью и держись севера. Оставь двух бойцов на случай преследования. Остальных веди на юг, через лес, и атакуй с тыла.

— Но…

— Иначе они загонят нас в угол. Через полкилометра мы упрёмся в каменную стену у границы деревни.

— Ладно, хорошо, — шепчет Гермиона, аврор с трудом кивает в ответ и вытаскивает свой портключ — отсветы сражения освещают пыльный исковерканный пол.

Расчищая себе дорогу проклятиями и заклинаниями, Гермиона быстро движется к выходу. Она тратит слишком много времени на то, чтобы убедить Кэти или Невилла возглавить отряд. Но друзья непреклонны, все понимают: у тех, кто отправится, шансов выжить будет гораздо больше, чем у тех, кто останется для прикрытия — вероятность продержаться дольше десяти минут невелика. В конце концов, время поджимает, и Гермионе ничего не остаётся, кроме как возглавить группу: она берёт минимальное количество бойцов и несётся к кромке леса.

Она подгоняет ребят, помня, как сильно они нужны оставшимся, — тошнота ни на секунду не отпускает её. Гермиона не лидер. Она не привыкла к тому, что в такой непростой ситуации с ней сверяют каждый шаг; ответственность за чужие жизни непомерным грузом давит на плечи.

Но план аврора безупречен. Три Пожирателя Смерти следуют за ними в лес: с двумя преследователями они разделываются быстро, и Гермиона оставляет двух бойцов добить последнего врага. Остальная команда,выстроившись клином, выбегает из-за деревьев и врывается на деревенскую площадь.

Через полчаса — что казались минутами для мозга и часами для измученного тела — до их сознания начинает доходить возможность победы, и это чувство прекрасно… ощущение свободы, которое сопровождает рождение надежды.

========== Тринадцать ==========

День: 1237; Время: 20

— Слышал, ты в кои-то веки не завалила операцию.

— Ой, да иди ты.

Малфой подозрительно оглядывает Гермиону, а она улыбается — напоминание об успехе заставляет снова почувствовать себя счастливой. Она понимает: Малфой не может знать всех деталей, но её греет сам факт того, что до него дошла информация о победе, которая частично является и её заслугой.

— Это был не мой план, — Гермиона считает, что не имеет права приписывать себе этот успех полностью.

— Какой сюрприз, — протяжный голос Драко вызывает ассоциации с их профессором зельеварения.

Гермиона окидывает Малфоя острым взглядом и едва только протягивает руку, как он невозмутимо отодвигает миску с арахисом подальше.

— Ты не умеешь делиться?

— Нет.

— Какие-то детские комплексы.

— Или… я всего лишь не хочу, чтобы твои жадные ручонки прикасались к тому, что я сейчас отправлю в рот.

Она вскидывает брови.

— Что ж, не похоже, чтобы ты…

Гермиона обрывает себя, решая не продолжать, чтобы не смущаться. Малфой поворачивает к ней голову, забрасывает орешек себе в рот, и судя по дёрнувшемуся уголку губ, сообразил, что именно она намеревалась сказать.

— Не похоже на что?

— Да неважно.

— Закончи предложение.

— Нет. Малфой, у меня хорошее настроение, не порти его.

— Именно ты начала мне возражать… я лишь хочу, чтобы ты озвучила свою мысль полностью.

— А я совершенно не горю таким желанием, и раз уж это мой рот и мои связки, то, полагаю, мне и решать, как с ними быть.

— Ты трогаешь себя? Хм-м? За те места, что порой оказываются у меня во рту?

— Что? Послушай, я…

— Мастурбация, Грейнджер? Ты занимаешься этим?

Гермиона от смущения становится пунцовой.

— Я не собираюсь обсуждать это с тобой.

— А почему нет? Вот уж в чём ты должна себя чувствовать со мной комфортно, так это в вопросах секса.

— А я вот не чувствую. Так что замолчи.

— Грейнджер.

— Нет.

— Нет, ты не мастурбируешь, или нет, ты не собираешься отвечать?

Она не реагирует, с преувеличенным вниманием впившись взглядом в какое-то шоу, которое они смотрят уже минут двадцать.

— Покажи мне.

— Что?

Гермиона понимает: создавшаяся ситуация сейчас только ухудшится — Малфой проводит языком по губам, убирая соль, отставляет миску в сторону и разворачивается.

— Покажи мне, как ты достигаешь разрядки, когда меня нет рядом, — он облизывает свои длинные пальцы, смакуя и растягивая этот процесс.

— Но ты же з-здесь! — она даже начинает заикаться.

Малфой ухмыляется.

— К этому мы ещё вернёмся. А пока давай представим, что ты тут одна…

— Нет. Малфой, мне неудобно этим заниматься, и я не собираюсь это делать.

Прикусив щёку изнутри, он изучает её долгим взглядом. Потом поднимается на ноги, хватает кресло за подлокотники и переставляет его так, что оно оказывается прямо напротив Гермионы — теперь их разделяет лишь журнальный столик. Она наблюдает за ним с любопытством, не понимая, что именно Малфой собирается делать. Но тут он начинает расстёгивать ширинку.

— Малфой! Тут же… тут люди!

— Уже поздно. Все, кроме нас, спят.

— Но… — Гермиона замолкает, следя за тем, как он стягивает к икрам брюки и бельё и усаживается обратно — его возбуждение уже вполне заметно. — Всё же!

— Я предпочитаю не торопиться, если только желание не становится совсем уж мучительным, — он игнорирует её просьбу, откидывается на спинку и задирает рубашку. — Чем больше хочется, тем сильнее кончаешь.

Он сжимает свои быстро твердеющие соски, затем облизывает подушечки пальцев и пощипывает нежную кожу. Гермиона бормочет что-то себе под нос, её дыхание учащается, пока она заворожённо смотрит, как Малфой оглаживает свою грудь. Он чертит ногтями линии от пупка до сосков и обратно, и его член полностью твердеет. Полуприкрыв потемневшие глаза, он наблюдает за Гермионой и, обхватывая себя ладонью, вскидывает бедра.

— Мужчинам очень важны зрительные образы. Но, слава богам, у меня богатое воображение. Я думал о тебе ещё до того, как мы начали спать вместе, — Гермиона встречается с ним глазами, но тут же опускает взгляд на его мерно движущийся кулак. — Представлял себе, какая ты узкая, думал о твоей груди, сосках. О том, как ты выглядишь во время оргазма.

Из её горла невольно вырывается стон, и она задерживает дыхание, когда Малфой поднимает руку, облизывает ладонь и возвращает её на прежнее место. Ей жарко, воздух с трудом проходит в лёгкие, и чем дольше Гермиона смотрит на Драко, тем сильнее внутри разрастается возбуждение. Её пальцы беспокойно стискивают обивку дивана — она никак не может определиться, чем занять руки.

— Я фантазировал, что ты лежишь подо мной или седлаешь меня. Или я перегибаю тебя через стол или спинку стула и трахаю сзади. Думал о том, какая ты на вкус и какой влажной будешь для меня, — Малфой стонет, приподнимая яички ладонью. — А когда я обо всём этом узнал… то кончал ещё быстрее.

На несколько секунд он замолкает — на его скулах разгорается румянец, бёдра ритмично подрагивают. Малфой начинает дышать часто и мелко — Гермиона отлично помнит эти звуки.

— О чём ты теперь думаешь? — спрашивает она шёпотом, лишь бы только разрушить неловкость, которую ощущает от того, что сидит неподвижно, пока он… занимается этим.

— Иногда, — Малфой сжимает головку, и его голос становится ниже, — я думаю о том, что мы уже попробовали. Но обычно я представляю себе то, что ещё только хочу с тобой сделать.

— А прямо сейчас?

Он резко выдыхает.

— Твой рот. Горячий и влажный, и я толкаюсь в твоё горло.

Гермиона против воли закусывает губу. Она уже начинает потихоньку избавляться от своей робости и, наверное, когда-нибудь реализует его желание. Но точно не сейчас — слишком уж неподходящим кажется момент. Вместо этого Гермиона встаёт и стягивает джинсы и трусики — она уже две минуты как решилась на это. Рука Малфоя моментально замирает, Гермиона вспыхивает, но садится обратно и поднимает рубашку и бюстгальтер.

Отведя взгляд в сторону, она медлит и мнёт грудь пальцами.

— Грейнджер, оближи их.

Гермиона подчиняется, затем проводит ладонью по коже, как это делал он сам, пощипывает и перекатывает соски. Она пытается расслабиться и не думать о происходящем, как о некоем тесте, но слишком остро ощущает его взгляд на себе. Гермиона занималась такими вещами только лишь в тишине и уединении своей спальни, а теперь она мало того, что не одна, так ещё и позволяет Малфою смотреть.

— Раздвинь для меня ноги, — шепчет он, и Гермиона только сейчас замечает, что инстинктивно сомкнула колени. Глубоко вдохнув, она исполняет просьбу и тут же слышит его глухой стон. Она поднимает на Драко глаза: рука его лихорадочно движется, а губы приоткрываются, едва он встречается с Гермионой взглядом.

— О чём ты сейчас думаешь? — спрашивает она дрожащим голосом, словно этот вопрос может отвлечь Малфоя.

— Лишь о том, что я безумно хочу, чтобы ты прямо сейчас засунула в себя пальцы. Грейнджер, можешь сделать это для меня?

Она выдыхает и кивает, скользя по животу рукой.

— Раскройся больше… Шире…. Вот так, Грейнджер. А теперь… Идеально.

Негромко поскуливая от ощущений, она касается подушечкой клитора и осторожно погружает палец между складками. Гермиона не так уж часто практиковала подобное — не чаще одного раза в несколько месяцев с тех пор, как ей стукнуло шестнадцать. И ни разу с того самого момента, как начала заниматься сексом с мужчиной, устроившимся сейчас напротив. Её собственный палец кажется каким-то неправильным… размер, движения, ощущения — всё иначе, нежели с ним.

— Добавь ещё один, — будто бы прочитав её мысли, выдыхает Малфой, и она слушается — но всё равно что-то не так.

Гермиона старается проникнуть как можно глубже: вскидывает бёдра, откидывается назад. Её вторая рука сползает с груди и сжимает диванную подушку. Она пытается ласкать себя так же, как делает это он, но её пальцы короче, а прикосновения к клитору кажутся неуклюжими. Не отрывая взгляда от его кулака, Гермиона подаётся вперёд и бессознательно подстраивается под его ритм.

Малфоя накрывает оргазм: он резко дёргается вверх, замирает, и густые белёсые брызги орошают его грудь и кисть. Впившись зубами в другую руку, он что-то неразборчиво бормочет. Гермиона замедляет свои собственные движения, наблюдая за тем, как Драко опускается в кресло и, уткнувшись лицом в ладонь, рвано дышит. Но вот он приходит в себя, постепенно успокаивается и медленно поднимает веки, встречаясь с Гермионой глазами.

Она чувствует себя очень неуютно: словно ей надо всё бросить, убежать и где-нибудь спрятаться. Её захлёстывает смущение: ведь Малфой уже добился желаемого, а она ещё только в процессе. “Господи”, — думает Гермиона, прикидывая, не стоит ли ей ретироваться в спальню… где она, скорее всего, продолжит начатое — необходимость в разрядке кажется жизненно важной. Она отводит руку в сторону, но застывает под малфоевским взглядом.

— Не смей, — предостерегающе хрипит он и стаскивает свою рубашку через голову.

— Но ты же… всё.

Отвлекаясь от вытирания рук и живота, Малфой косится на неё.

— А когда это означало, что и ты тоже кончила?

Он прав. Если Малфой достигал оргазма первым, он всегда потом заботился о её удовольствии. Может, Гермиона и была новичком с точки зрения практики, но она знала: согласно статистике, процент женщин, не достигающих оргазма после разрядки партнёра, достаточно высок. Малфой никогда о ней не забывал, и пусть до этого ей и в голову не приходило жаловаться, сейчас подобный расклад её категорически не устраивает.

— Но…

— Я знаю, что ты хочешь кончить, — Малфой поднимается на ноги, натягивает брюки и обходит столик.

— Я не… — она затравленно таращится на него.

— Позволь мне посмотреть, — шепчет он, усаживаясь на столешницу прямо перед ней. — Покажи мне.

Горячими и липкими ладонями он оглаживает её ноги, раздвигая их в стороны. Малфой не отводит взгляда от лица Гермионы, и ей кажется: так ещё хуже, чем когда он не спускал глаз с её промежности. Он поднимает с дивана её вторую руку и, не разрывая зрительного контакта, подносит к лицу — вбирает два пальца в рот, и она непроизвольно стонет. Его язык кружит по её коже, а большой палец выписывает круги на тонком запястье.

Он прекращает ласку и возвращает руку Гермионы к её груди — и теперь нехватка его тепла особенно остра. Его близость без прикосновений дразнит, заводит сильнее — ей так хочется раствориться в нём… а ещё лучше, чтобы он растворился в ней.

— Драко, — шепчет она, и Малфой с шумом втягивает в лёгкие воздух.

— Закрой глаза.

— Я хочу… нет, — она хочет видеть его, но боится сделать столь откровенное признание.

— Закрой.

На этот раз Гермиона подчиняется и тут же вздрагивает, почувствовав его дыхание на своей щеке. В предвкушении, её пальцы ускоряют ритм, она тянется вперёд, но не может дотронуться до Драко. Прикусывая губы и резко выдыхая через нос, она размазывает по своим соскам его слюну.

— О чём ты сейчас думаешь? — тихо спрашивает Малфой. Его слова — будто бы дуновение воздуха возле её уха.

— О тебе, — Гермиона честна с ним.

— И что я делаю? — наверное, Драко льстит её ответ. Позже её позабавит мысль о том, что было бы, назови она другое имя.

— Не прикасаешься ко мне, — недовольно откликается она, и Малфой усмехается.

— Как я могу коснуться тебя, если не знаю, где именно?

— Знаешь.

— Грейнджер, сейчас в своих фантазиях ты чувствуешь внутри собственные пальцы или мои?

Гермиона покрывается румянцем.

— Твои.

— Где ещё я тебя трогаю?

Она начинает понимать, чего Малфой добивается.

— Моя шея. Твой рот. Вот в этом месте… здесь, — как только Гермиона убирает палец, его губы тут же приникают к указанному местечку, и она со стоном наклоняется и упирается лбом в его плечо. — Твоя рука на моей груди.

Малфой обхватывает нежное полушарие, но тут же замирает, будто бы в ожидании дальнейших инструкций. Гермионе кажется, что он только лишь всё усложняет, но тем не менее накрывает его руку своей, направляя. Теперь ее бёдра непрерывно двигаются в такт собственной ладони, но этого мало.

— Я… Мне нужно больше, — выдыхает она.

— Добавь ещё один.

— Слишком много и… недостаточно глубоко.

— Всё хорошо. Просто добавь ещё один, — Малфой прикусывает её ухо, облизывает раковину. — Грейнджер, расслабься.

— Мне надо…

— Согни пальцы.

— Что?

— Согни их.

Гермиона следует полученному совету, и её дыхание сбивается — от новых ощущений она стонет и выгибается. Малфой отпускает грудь и обхватывает Гермиону за талию, прижимая теснее. Второй рукой он тянет её за ухо, заставляя откинуть голову назад, и, едва только она отодвигается от его плеча, вовлекает в поцелуй. Гермиона стонет ему прямо в губы — он рядом, и её тело ритмично движется в его объятиях. Стараясь сохранить равновесие, она обвивает шею Драко свободной рукой.

— Вот так. Сделай это для меня, — шепчет Малфой, не отрываясь от неё, и снова целует, а она так сильно впивается в него ногтями, что на светлой коже остаются следы.

— Я… Я… — Гермиона задыхается, чувствуя внутри зарождающийся оргазм — его близость так мучительна, но вдруг её пальцы замирают.

Сердце камнем ухает вниз, и Гермиона ошалело пялится в ошарашенные глаза Малфоя. Он окидывает взглядом вход в гостиную, и, судя по тому, как он сканирует пространство, там никого нет.

Оттолкнув Гермиону назад, он стаскивает со спинки дивана одеяло и накрывает её им. Её сердце отмирает и начинает болезненно биться в груди. Она уверена, что слышала хлопок двери, и не сомневается: Малфой его тоже слышал, несмотря на всё то спокойствие, с которым сейчас возвращает кресло на место. Если не брать в расчёт отсутствие рубашки, покрасневшую кожу и очевидное возбуждение, натягивающее ширинку, Драко выглядит совершенно нормально. Она же сама на себя непохожа. А если бы кто-то заметил, как она занимается самоудовлетворением? Ещё пятнадцать секунд назад она не сомневалась, что не сможет остановиться, пусть даже сам Гарри ворвётся в комнату.

Тело буквально ломит, и хочется заплакать от всех тех чувств, что бушуют внутри, не найдя выхода. Руки трясутся, дыхание затруднено, и Гермиона близка к тому, чтобы взвыть от разочарования.

Из кухни доносится какой-то шум, затем раздаётся звук закрывающейся дверцы холодильника. Услышав звон срабатывающей микроволновки, Гермиона вскидывает голову и ловит взгляд Малфоя. Он кивает в сторону дверного проёма и, поднимаясь, хватает её за руку и стаскивает с дивана.

— Драко, — одёргивая рубашку, Гермиона едва ли не всхлипывает. — Мне надо… Больно и… Я…

— Знаю, — тихо отвечает он и целует её прежде, чем она наклоняется, чтобы натянуть штаны. — Знаю, пошли.

Вцепившись ей в запястье, он приводит её в свою спальню — эта комната ближе всего расположена к гостиной — и как можно тише прикрывает за собой створку. Гермиона забывает о своих колебаниях, сомнениях и, едва Малфой запирает дверь, стягивает с себя джинсы — ноги почти что не держат её.

— На кровать, — обернувшись, он кивает головой в сторону означенного предмета мебели, сбрасывает брюки, отшвыривает их ногой в сторону и присоединятся к уже устроившейся на матрасе Гермионе.

Малфой не тратит время на то, чтобы избавить её от рубашки, и тут же входит в неё — и боже, это прекрасно. Как раз то, что ей было нужно, — ещё до того, как она себя коснулась. И что никак не смогут заменить её руки и пальцы.

Гермиона кончает в считанные секунды и кричит в ладонь Малфоя, зажимающую ей рот. Ощущения настолько сильные и яркие, что она крепко обхватывает Драко ногами, и ему приходится остановиться.

Придя в себя достаточно, чтобы поднять веки, она понимает, что, не сводя с неё глаз, Малфой всё еще движется. Гермиона хочет поблагодарить его за доставленное удовольствие, но вспоминает, что именно он выступил инициатором идиотской идеи о мастурбации в гостиной. Однако, как только её накрывает второй оргазм, зародившееся негодование напрочь выметает из головы. И теперь вряд ли она сможет хоть в чём-либо обвинить Малфоя.

Гермиона просыпается рядом с Драко в его кровати — в комнате горит свет, а за окном чернеет ночь. Они оба заснули в нелепых позах, и сейчас она утыкается лицом в малфоевское плечо, а её ноги лежат поверх его тела. Пусть и неумышленно, но она впервые не ушла от него сразу после секса. Гермиона настолько вымоталась, что даже не сообразила, что проваливается в сон, — пока, наконец, не очнулась. Похоже, Малфой был в таком же состоянии, учитывая, что он всё ещё спит, а она до сих пор здесь.

Сонная, она поднимается и, путаясь в одежде, еле влезает в джинсы. По дороге к двери выключает свет, тихо прикрывает за собой створку и на цыпочках крадётся в свою спальню.

День: 1243; Время: 8

— Ты… Ты что делаешь?

Стоя на коленях, Гермиона поднимает голову, затем выпрямляется, рассматривая фигуру, возвышающуюся в дверном проёме.

— Сажаю цветы.

— Зачем?

— Мне было скучно, — она пожимает плечами. — Я нашла эти семена в ящике у раковины и решила их посадить.

— Они растут в холоде?

— Понятия не имею.

— А тебе не кажется, что в таком случае в этом нет особого смысла?

— Нет, ведь я нашла себе занятие.

Нахмурившись, Малфой прислоняется к дверному косяку.

— В последнее время ты какая-то неестественно бодрая.

— Бодрая? — Гермиона снова пожимает плечами. — Мне просто кажется… всё, в некотором роде, налаживается.

— Идёт война.

— Спасибо за напоминание.

— А тебе разве надо об этом напоминать?

— Нет, это был сарказм, — настроение начинает портиться, и Гермионе кажется, именно это Малфой и ставил своей целью. — Знаешь, то, что ты сам вечно на всех злишься, совершенно не значит, что другие должны тебе уподобляться.

— Да мне плевать на других. Я…

— Хорошо, — Гермиона гасит зарождающийся конфликт в зародыше. — Хочешь помочь мне с растениями?

— Что?

— С растениями.

— Нет, — Драко окидывает её странным взглядом.

— Малфой, боишься запачкать руки?

— Я не занимаюсь садоводством.

— Это не опасно. Обещаю. Видишь?

— Грейнджер, ты можешь пачкаться, сколько твоей душе угодно, но я не вижу смысла измазываться в земле без особой необходимости.

— А что, если она уже на тебе?

— Что?

Вместо ответа Гермиона кидает в него горсть земли, но не рассчитывает силу удара: снаряд попадает не в рубашку, а в носок. Она выжидающе наблюдает, что Малфой будет делать: разозлится или решит отомстить? Драко изучает масштаб повреждений, затем, вскинув бровь, переводит взгляд на обидчицу.

— Ты как ребёнок. И теперь будешь это чистить.

— Неа, — Гермиона качает головой. — Не думаю.

— Ещё как будешь.

Она запускает в него ещё одним комком.

— Заставь меня.

— Ты что, идиотка? Действительно этого жаждешь?

— Малфой, не надо обзываться. Ты же не хочешь меня разозлить.

— Стерва, — с вызовом бросает он, но назад отступает слишком неспешно — очередная пригоршня грязи летит прямо в него.

Драко оглядывает влажное пятно на рубашке. Гермиона ухмыляется, и он медленно поднимает на неё глаза. В голове мелькает мысль, что, пожалуй, стоит встать и бежать подальше, но Гермиона почти никогда перед ним не пасовала, и этот случай не станет исключением. Малфой резко разворачивается и, ворча что-то себе под нос, исчезает в кухне.

— В душ направился? Будешь отмывать свою совершенную шкурку от этой гадости? Это же грязь! Ужас! — кричит ему вслед Гермиона. Качает головой и возвращается к своей импровизированной клумбе.

Она помнит: как-то Лаванда на полном серьёзе заплакала, упав во время урока Хагрида в грязь. Чтобы привести её в порядок, потребовалось лишь очищающее заклинание, и Гермионе кажется: существуют такие люди, которые слишком уж пекутся о своей внешности. Малфой всегда тщательно следил за собой, и пусть она видела его в совершенно неприглядном виде, наверное, кое-что в людях никогда не меняется.

Из мыслей её вырывает что-то ледяное, льющееся прямо на голову и живот. На секунду, ловя ртом воздух, Гермиона теряется, но, вскинувшись, замечает в дверном проёме улыбающегося Малфоя — он держит в руке пустой стакан.

— Я решил, тебе тоже не помешает небольшой душ.

— Ох… ох, ты об этом пожалеешь!

— Потише, Грейнджер… не зли меня, — передразнивает её он. Но не сумев побороть любопытство, интересуется: — Что это?

— Это, — бормочет Гермиона, ловко откручивая вентиль, — это шланг.

— Шланг.

— Не проходил на уроках маггловедения, да? — усмехается она. И едва Малфой успевает сообразить, что из этой странной штуки вылетает вода, Гермиона окатывает его с ног до головы.

— Грейнджер!

Она с хихиканьем смотрит, как Малфой срывается с места, затем подходит ближе и, дождавшись, пока он исчезнет из кухни, забирается внутрь. На заднем крыльце нет ступенек, так что ей всякий раз приходится то прыгать вниз, спускаясь, то карабкаться, чтобы попасть в дом. Гермиона тихо крадётся по кухне, перекрывая отверстие на шланге пальцем.

Она обнаруживает Малфоя в гостиной — он стягивает с себя мокрую одежду — и снова окатывает его водой. Драко что-то вопит про сумасшествие и игры в доме и, выругавшись, скрывается в коридоре. Гермиона пытается его преследовать, но длины шланга хватает лишь до выхода из гостиной. Наверное, ей стоило пожалеть, что она притащила эту штуковину в дом: не вся вода достигла цели, и теперь на ковре красуются лужи. Но она не чувствует никаких угрызений совести — в ней бушуют мятежный дух и, может быть, толика сумасшествия. Ощущения как тогда, когда Гермиона впервые осталась дома одна и съела целый пирог… её родителям стало бы дурно, узнай они об этом, да и ей самой было плохо, но та затея до сих пор кажется замечательной. Будь её мама с папой — да любой взрослый — сейчас здесь, ей бы сильно влетело. Но речь ведь идёт о министерском убежище, в котором никто по-настоящему не живёт, разве нет? А значит, это общая собственность. К тому же Гермиона просто обязана была отомстить.

Похоже, Малфой где-то отсиживается, так что её брошенные в коридор насмешки пропадают втуне. Довольная тем, что, по крайней мере, добралась до своего противника, Гермиона отступает к двери. В кухне она перестаёт чувствовать пальцем напор воды, и на мгновение её охватывает паника, что весь запас в колодце израсходован. Но беспокойство отступает, когда в поле её зрения появляется самодовольно ухмыляющийся Малфой.

— Ты как тут очутился?

Он не отвечает, без предупреждения дёргает шланг на себя — и тот легко выскальзывает из рук Гермионы. Она с писком подаётся вперёд, но Драко выскакивает за дверь и несётся к вентилю.

— Эй! Нет! Драко Малфой, положи…

Малфой снова включает воду, Гермиона замолкает, разворачивается и бежит вон из кухни, взвизгивая до хрипа в горле, как только в спину ей ударяет целый поток. Господи, она и понятия не имела, что это так холодно. Драко движется быстрее, так что струя лупит по ней всю дорогу до коридора. Спина заледенела, одежда второй кожей облепляет тело сзади, оставаясь при этом относительно сухой спереди.

Гермиона несётся к парадному входу, как, наверное, до этого сам Малфой: наверняка он теперь будет стоять в доме, карауля, а она как раз тут и выскочит. Использует его же хитрость против него — Гермиона жаждет реванша. Вообще-то, ничья у них именно сейчас, но она никоим образом не собирается оставлять последнее слово за Малфоем.

Но, кажется, Драко вовсе не намерен отступать — он подстерегает Гермиону на заднем дворе, когда она вылетает из-за угла.

— Не ожидала?

Она кричит, а Малфой с улыбкой перекрывает пальцем половину выливного отверстия, увеличивая радиус поражения. Гермиона никак не понимает, как он умудрился так быстро во всём разобраться… лично она постигла все премудрости водного боя лишь в одиннадцатилетнем возрасте.

— Стой! Не в лицо! Я же в лицо не целилась! — стараясь спрятаться, вопит она.

— Это потому что ты не такая коварная.

— Слизеринец! — фыркает Гермиона.

— Благодарю.

Гермиона сердито косится на него и меняет тактику: развернувшись, она несётся прямо на Малфоя. Закрыв лицо руками, бежит изо всех сил, скользя в грязи у самой цели. Её трясёт от холода, и Драко приходится обеими руками вцепиться в шланг, когда она пытается вырвать его оружие.

— Хитро́, Грейнджер, — смеётся он, вопреки сопротивлению нацеливая брандспойт ей на голову.

Тогда Гермиона поступает по-другому: наступает на шланг ногой и перекрывает подачу воды. Торжествующе смотрит, как Малфой на неё пялится, наклоняя наконечник. Гермиона пользуется его замешательством: едва он поворачивает шланг отверстием к себе, она убирает ногу и, закатываясь от смеха, наблюдает, как струя летит ему прямо в лицо. Он отплевывается, отворачивает сопло; Гермиона снова наступает на шланг, но Драко его выдёргивает. Обхватывает её рукой за плечи, разворачивает спиной к себе и направляет брандспойт прямо ей в лицо. Гермиона визжит, но, захлёбываясь, не может произнести ничего связного: лишь пытается отвернуться и изо всех сил вжимается в Малфоя.

Этого достаточно, чтобы в грязи Драко потерял равновесие — и вот они оба летят на землю. Гермиона чувствует, как воздух от удара вылетает из малфоевской груди. Она пользуется тем, что ушиблась меньше, и, вырываясь из захвата, разворачивается и зачерпывает пригоршню жижи. Грязь стекает сквозь пальцы, и с детским хихиканьем Гермиона размазывает её по лбу и волосам Малфоя. Он шокированно таращится в ответ — Гермиона злобно ухмыляется, но тут же получает свою порцию грязи. Дёрнувшись, она отскакивает в сторону и, пылая жаждой мщения, запускает в едва севшего Драко очередным снарядом.

Позабытый шланг валяется на земле, пока они оба топчутся в скользком месиве, стараясь измазать друг друга как можно сильнее. Гермиона подлетает к дому, соскребает с себя грязь и, снова вступая в бой, запускает ею в Малфоя. Наверное, Драко делает то же самое — в её спину и голову летят комья земли даже после того, как она скрылась в доме. Гермиона верещит, чувствуя, что её тянут за рубашку, вырывается и тут же с глухим звуком падает на пол.

Она пытается ползти вперёд, но Малфой подтаскивает её к себе и зависает сверху — понимая, что шанса на спасение больше нет, она поворачивается к Драко лицом. Его руки крепко прижимают её плечи к полу, он оглядывает кухню в поисках оружия, переводит глаза на неё — и в этот момент Гермиона разражается хохотом.

— Так… смешно, — стонет она, имея в виду и его внешность и то, чем они занимались последние пятнадцать минут.

Светлые волосы превратились в коричневые и прилипли к голове. Малфой выглядит так, будто разрисовал себе лицо грязью, — кожа видна всего лишь в нескольких местах. Он усмехается — даже его зубы перепачканы, — и Гермиона начинает смеяться ещё громче, поднимает руки и откидывается на пол, признавая поражение.

— Ты же принимаешь маггловские наркотики, да? Радуешься без причины, сажаешь растения, набрасываешься с водой и грязью на людей. Я кое-что слышал о марихуане. Ты высаживала её?

Гермиона не может успокоиться, и Малфой, сообразив, что ничего от неё сейчас не добьется, скатывается на пол рядом и старается отдышаться. Она затихает лишь через несколько минут — её скулы болят от смеха — и поворачивает голову к Драко.

— Это было так… по-детски. Но клянусь, давненько я так не веселилась.

— Знаешь, меня это пугает.

Она широко улыбается и качает головой, наблюдая, как Малфой сверлит взглядом потолок.

— Никогда не думала, что ты можешь быть таким.

Драко переводит глаза на Гермиону и, наверное, удивлённо приподнимает брови — определить это наверняка она не может.

— Каким таким?

— Весёлым. Ведущим себя как идиот… эй, погоди, — Малфой сердито зыркает на неё, и Гермиона ухмыляется. — Ты же знаешь, что я имею в виду. Я сказала, как.

— Это была самозащита.

— Ну, конечно! — да пусть говорит, что хочет. Гермиона же понимает, что с Малфоя не убудет, если он хотя бы раз подурачится как нормальный человек. — Мне холодно.

— Именно ты затеяла игры со шлангом в конце осени.

— Это была самозащита.

Он улыбается, отворачивается и снова упирается взглядом в потолок.

— Ну, конечно.

День: 1250; Время: 16

Гермиона два дня проводит с Джинни и каждые десять минут порывается обо всём ей рассказать. Но ей страшно и стыдно, как никогда раньше до этого. Одно дело знать, что ты делаешь, и получать от этого достаточно удовольствия, чтобы не останавливаться, и совсем другое — рассказать об этом кому-то, кто наверняка постарается объяснить, насколько это плохая затея.

«Он изменился», — сказала бы она подруге. Гермиона не совсем понимает, как именно, но этих перемен хватает, чтобы продолжать общение с ним. Есть в Малфое что-то притягательное, интригующее. Интересно, наркоманы испытывают именно такие чувства?.. Понимают, что делают что-то неправильное, и подозревают, что должны остановиться, но тот предел, который позволил бы бросить пагубную привычку, ещё не достигнут.

Иногда, не видясь с Малфоем несколько дней подряд, Гермиона проговаривает это вслух и смеётся над нелепостью своего сравнения. А иногда задаётся вопросом: а что бы она стала делать, окажись он рядом, когда она бы не была столь одинока.

========== Четырнадцать ==========

День: 1256; Время: 1

Прямо у самого лица ощущается дыхание, так похожее на её собственное. Пытаясь поудобнее устроиться в этой крошечной комнатушке, Лаванда утыкается кроссовком в ногу Гермионе. Они не столько слышат, сколько чувствуют, как мимо двери проходят Пожиратели Смерти, и Гермиона старается дышать беззвучно, но каждый вдох шумом отдаётся в ушах. По венам бежит адреналин, сердце испуганно замирает. Гермиона никак не может поверить, насколько близки они были к провалу. Она отлично знает, что в случае обнаружения шансов выбраться живыми у них бы не было.

— Гермиона? — слишком громко шепчет Лаванда. Страх так усиливает каждый звук и каждое движение, что Гермиона не сомневается: стоит ей лишь шевельнуть пальцем, и враг выбьет дверь.

— А? — почти что одним выдохом откликается она, продолжая сверлить взглядом то место в темноте, где, по её представлениям, находится дверь.

— Ты… Ты хоть раз задумывалась о том… Чтобы не вернуться назад? Например… Например, остаться здесь и просто не вернуться. У меня есть родственники в других странах, есть места, куда я могу уйти. Мы можем просто… спрятаться. Тебе приходят в голову такие мысли?

— Нет.

Лаванда замолкает — и это хорошо, но Гермиона оказывается права, решив, что та ещё не до конца высказалась.

— Я просто так устала всё время бояться.

Гермиона убеждается, что за дверью больше никого нет, и поднимается на ноги.

— Мы бы не были людьми, если бы не боялись. Люди могут умереть в любой момент… и дело не в войне, такова жизнь.

— Это совсем другое.

— Знаю, — Гермиона нащупывает ручку и смотрит в сторону Лаванды. — Ты идёшь?

— Ты возненавидишь меня, если я откажусь?

— Нет.

Воцаряется тишина, слышатся шорох и стук, затем Лаванда касается её бока.

— Пойдём.

День: 1257; Время: 8

Шум за спиной издают друзья, а не враги, — Гермиона должна постоянно себе об этом напоминать, потому что эти звуки её пугают. Она не может припомнить, когда ещё была настолько напугана… Речь не о каком-то конкретном моменте, а о войне в целом. Эта эпоха, декада, столетие, состоящие из крови, пыли и ржавчины, что пробрали до самых костей, не дают быстро двигаться и кажутся тяжелее, нежели выросшая перед носом каменная стена. Это хуже монстров, засевших в детстве в тёмном углу её комнаты (и которые оказались результатом выброса её магии), потому что теперь монстром стала она сама. Чудовищем слева, что пялится на чудище справа и спрашивает само себя: а видно ли его?

Гермиона считала, что отвага для неё не пустой звук, и в каком-то смысле так оно и было, но вот только совсем иначе, чем теперь. Она и понятия не имела, что значит быть храброй, таиться в грязи и изнывать от ожидания вместо того, чтобы сражаться. Бояться этого самого бесстрашия и самой себя. Себя, своей палочки, своей склонности бежать сломя голову навстречу опасности. Так что же такое храбрость? Слово на памятнике, награде, могильном камне? Возможно, у того, чем обладает Гермиона, есть другое название, а может, и вовсе нет имени. Может статься, имени нет и у самой войны. Простые слова и буквы, строчные и прописные, слишком банальные и ничего не значащие, чтобы верно описать эти минуты. Ведь происходящее чересчур велико и важно, чтобы выразить его глупыми словами.

Это было тем, чем собственно и являлось, и видимо, данную мысль и пытался постоянно донести до неё Драко Малфой. Объяснить, что если Гермиона прекратит вкладывать смысл в происходящее, подбирать ему названия, то она перестанет ждать, что события начнут соответствовать своим наименованиям, и тогда не будет больше шока и путаницы. Ни сами годы, ни случившееся за это время не имеют названия. Они просто были и есть, как и она сама — существовала в этот период и в самом эпицентре.

День: 1260; Время: 12

— Знаешь… ты не такой, каким я тебя себе представляла.

Он наконец отвлекается от женщин, занимающихся спортом в рекламном ролике, — именно этого Гермиона и добивалась, пытаясь завести разговор на разные темы с тех самых пор, как устроилась рядом. Задумавшись, она молча просидела минут пятнадцать и вот теперь не уверена: Малфой обратил на неё внимание из-за этих слов или же потому, что молоденьких девушек на экране сменили пожилые дамы.

— Каким ты меня представляла?

— Ну, сначала я решила, что ты не изменился, может, только хуже стал. Но даже после того, как я заметила в тебе перемены, ты всё равно… Не такой, каким мне казался.

— И что же тебе казалось? — Драко сверлит взглядом её полную попкорна ладонь, лежащую на колене, — его миска теперь пуста.

— Что ты был полным засранцем, конечно же.

— Теперь это не так?

— Ну… нет, — Малфой фыркает в ответ, и Гермиона машет рукой, пока дожёвывает кукурузу. — Ты всё равно стал другим.

— Грейнджер, я больше не придерживаюсь прежних убеждений. Вот и все изменения. В остальном я тот же самый человек.

— Не для меня.

— Тогда что во мне изменилось?

— Я вдруг обнаружила, что тебя… можно простить.

Малфой переводит ничего не выражающий взгляд на её ногу, а затем, не найдясь с ответом, поворачивается к экрану.

— Нет… я имею в виду… Иногда я забываю, кем ты был, из-за того, кто ты сейчас. Я всё помню, но, похоже… похоже, не могу больше злиться. Даже когда специально пытаюсь.

— Грейнджер, я не сделал ничего, чтобы заслужить прощение, — бесцветно откликается он.

— Нет, — возражает она. — Сделал. Иначе это… мы…

— Тебе не стоит прощать меня, — Малфой ёрзает в кресле. — Как я уже сказал, мои убеждения изменились, а сам я остался прежним. Я так же жесток, многое порчу и… и воплощаю всё то, с чем рядом тебе лучше не быть.

Она пристально в него вглядывается.

— Малфой, я могу быть с тем, с кем пожелаю, и могу простить тебя, если мне этого хочется. Избавь меня от подобных сентенций. Я в состоянии сама принимать решения.

— Ты и вправду чокнутая. Вечно стремишься во всём отыскать хоть что-то хорошее, даже если его там нет или оно перевешивается…

Гермиона звонко шлёпает Малфоя по руке — он к ней поворачивается, и она почти готова снова его ударить.

— Я не ищу хорошее в каждом. Я нашла его в тебе. Смирись с этим.

— Я…

— И больше не называй меня чокнутой.

— Ты невозможна.

— Ты тоже.

День: 1262; Время: 22

Она замечает Метку прежде, чем аврор скручивает женщину, которую запросто можно принять за совершенно обычную ведьму. И это противоречие вызывает страх.

— Дезертир, — Энглвуд дёргает подбородком в сторону разворачивающейся перед ними сцены.

Гермиона качает головой и поворачивается к Энглвуду, не сводя глаз с кричащей женщины, которую рывком ставят на ноги.

— Неужели она не знала, что либо её убьют свои, либо арестуем мы?

Энглвуд смотрит на Гермиону с раздражением — он же один из старших авроров, а они всегда закатывают глаза и ничего не объясняют.

— Трусы дезертируют. Вот почему за последние два месяца мы поймали четверых из ближнего круга Волдеморта.

Круг. Можно подумать, все эти годы они сражались с крохотной кучкой магов. Что? Этот самый круг опоясывает Землю? Гермиона открывает рот, чтобы спросить, сколько сторонников подобным образом потеряли они сами, но меняет своё решение. Никто никогда не упоминает тех, кто их покинул. Она не знает, кроется ли причина в стремлении создать у людей впечатление, будто они побеждают. Или же это вопрос чести — не разоблачать своих пропавших товарищей. Как бы там ни было, Гермиона знает, что не добьётся ответа, поэтому закрывает рот и пытается перестать думать: только лишь смерть служила причиной исчезновения людей за последние три года?

День: 1267; Время: 13

Ладони Гермионы перепачканы в краске, кончики пальцев перемазаны всеми цветами радуги — она делает вид, что ей не чужды творческие порывы. Дин, сидящий напротив, улыбается, одновременно поощряя и подтрунивая.

— Это абстракция.

— А… — он усмехается, кивает и возвращается к собственному рисунку.

— Вот увидишь, она станет музейным экспонатом.

— Не сомневаюсь, — хохочет Дин, и Гермиона строго смотрит на него, но улыбка сводит на нет всю суровость.

Она хмыкает и рисует кривоватый круг — то ли солнце, то ли диск для фрисби, то ли вообще мяч… Но она же сказала, что это абстракция. Тем временем Дин растушёвывает тени на портрете мужчины, в котором Гермиона узнаёт его отца, — есть что-то восхитительное в том, с какой любовью друг наносит каждый мазок.

— Разве не странно, что иногда всё кажется нормальным?

Она переводит взгляд на Дина, и тот мельком смотрит на неё и снова возвращается к работе.

— Что именно?

— Это. Будто именно так мы и должны жить. Словно это и есть наша жизнь после школы. Я было подумал: всё дело в том, что мы уже слишком долго существуем в подобных условиях… Но иногда — когда ничего особого не происходит и мы просто сидим здесь, вот как сейчас — всё выглядит так, будто всегда таким и было.

— Ты имеешь в виду небольшие перерывы?

— Ага. Когда у нас нет никаких приказов или чего-то такого… Мне кажется, это нам и нужно. Передышка, пауза. Просто, чтобы… вспомнить, каково это — дышать.

За секунды в голове Гермионы проносится множество вещей: рисование, садоводство, игры, беседы, Малфой.

— Передышка — отличная штука.

— Да.

Закончив, Гермиона не сможет отыскать скотч и воспользуется жвачкой Кэти Бэлл, которую та оставила в одной из спален. Она приклеит свою работу в этом чертовски белом доме рядом с дверью и будет изучать это многообразие красок до тех пор, пока не загудят ноги.

День: 1279; Время: 23

— Никогда бы не подумал, что ты принадлежишь к тому типу людей, что сбегают сразу после секса.

Перестав выворачивать рубашку, Гермиона удивленно таращится на свою одежду. Голос Малфоя звучит вроде бы беззаботно, но в нём явно слышится любопытство, и такого заявления она уж никак не могла ожидать.

— Я не принадлежу ни к какому типу, — шепчет она в ответ, сминая ткань пальцами.

Она не сомневается, что сейчас Малфой ухмыляется.

— Не поддающаяся классификации Грейнджер.

class="book">Гермиона вспыхивает, сама не понимая почему, и опускает глаза на своё обнажённое тело. Поднимает рубашку, чтобы прикрыться, — правильная сторона уже не имеет значения, главное, на себя можно что-то накинуть, — и поворачивается направо в поисках штанов. Гермионе совсем не хочется уходить, но она сомневается, что прозвучавшее замечание подразумевает желание Малфоя, чтобы она осталась… как и всегда.

— Тебя это беспокоит? То, что я постоянно тебя удивляю? — Гермиона вовсе не жаждет, чтобы Малфой думал, будто ей не всё равно, есть ли ему дело до её поспешных уходов после секса… ведь она знает: ему на это плевать.

Когда Драко отвечает, в его голосе слышится улыбка:

— Это зависит от моего настроения.

Она усмехается и тут же замирает, почувствовав спиной прикосновение. Малфой обводит её позвоночник костяшками пальцев, легко пробегается подушечками по ягодицам.

— На сегодня ты со мной закончила?

Уставившись в стену, Гермиона моргает, смотрит на холодный декабрьский пейзаж за окном и вдруг внезапно ощущает острый прилив одиночества: будто она и есть зима, отрезанная от человеческого тепла. Гермиона никогда не думала о происходящем между ними в подобном ключе. Будто бы она использует Малфоя и, пресытившись, от него избавляется. Да, в каком-то смысле она им пользовалась… ведь в этом секс и заключается. Но Гермиона никогда не хотела с Малфоем закончить, и как раз здесь и кроется разница.

Он не служил для неё подобием секс-игрушки или… или… или чего бы то ни было ещё — одна лишь мысль об этом заставляет её внутренности леденеть. Выдохни Малфой сейчас резче, и она разлетится на осколки — словно оторвавшиеся от подоконника сосульки.

— Я вот что хочу сказать… Грейнджер, мне, конечно, уже не шестнадцать, но я ещё не настолько стар, чтобы довольствоваться одним разом… — Малфой замолкает, оставляя это замечание висеть в воздухе. Приглашение. Принятие её присутствия в собственной постели.

Гермиона делает три, четыре вдоха, сосредоточившись только на том, как воздух сначала наполняет лёгкие, а потом вырывается наружу. Несмотря на всю очевидность, она собирается уточнить: неужели Драко хочет, чтобы она осталась, — лишь бы хоть как-то подчеркнуть тот факт, что это был не её выбор. И что Гермиона всегда принимала правила игры, признавая: навязчивость не приветствуется.

Но, оглядываясь на Малфоя через плечо, она не говорит ничего. С такого странного ракурса Гермиона видит его подбородок и грудь, и этого достаточно, чтобы понять: его дыхание ровно, а поза напряжена лишь немного. Малфой добровольно сделал то, на что она сама никогда бы не осмелилась: поставил себя в такую неудобную ситуацию. И теперь Гермиона не ушла бы никуда, даже если бы её ждали где-то в другом месте.

Его пальцы невесомо скользят по её коже, вызывая мурашки от поясницы до затылка. Соски от такой нехитрой ласки сжимаются, а сердце неровно стучит в груди, отбивая ставший таким обычным в присутствии Драко ритм. Движения неловки, ведь Гермиона не привыкла возвращаться — и она краснеет, понимая, что Малфой за ней наблюдает. Ей приходится развернуться, застыть, сместиться, подойти, снова развернуться — и выглядит она при этом отнюдь не грациозно. Он же никак не комментирует её неуклюжесть — ведь она объяснима, и Гермиона только-только начинает осознавать, что находиться подле Малфоя… возможно.

Его пальцы зарываются в её волосы, находят пучок, дёргают, и она морщится. Любой другой мужчина сразу бы сдался либо же просто не обратил внимания, но Малфой замирает, перехватывает ладонь поудобнее, подаётся вперёд и снова пытается распустить тёмные локоны. Его рука тепло и уютно ложится на голову Гермионе — он помогает ей устроиться возле него так, чтобы легко дотягиваться до её рта.

Его губы горячие, сухие, на вкус — совсем как её собственные, но их прикосновение очень приятно. Малфой тянет её, переворачивает, помогая комфортно под собой устроиться. Упершись локтями в матрас и зависнув над Гермионой, он хитро ухмыляется — словно сумел реализовать какой-то свой план. Внутри у неё снова начинает разгораться жаркое пламя — будто бы некий двигатель набирает обороты.

Малфой неспешно исследует её тело, прокладывая на нежной коже маршруты, открывая для себя новые территории. Он чертит карту, разведывает и штудирует, и когда зимнее рассветное солнце освещает бледными лучами их переплетённые тела и смятые простыни, каждый сантиметр её тела оказывается изучен.

День: 1285; Время: 10

— Интересно, а чем насекомые занимаются для удовольствия?

— Наверное, достают нас, — ворчит Гермиона, пытаясь прихлопнуть очередного мотылька, запутавшегося в её волосах.

— Похоже на то. А ведь есть ещё такие коварные… например, комары. Они как… насекомые-слизеринцы.

— На такое можно и обидеться, — отрываясь, наконец, от своего блокнота, подает голос их белобрысый сосед.

— Нет… ну правда, — отсмеявшись, продолжает Невилл: — Я вот что имею в виду: они появляются, кусают и улетают, радуясь тому, что их жертва будет несколько дней мучиться, пусть они сами этого и не увидят.

— Тогда, полагаю, мотыльки-камикадзе — это гриффиндорцы. Налетают без какого-либо плана, надеясь выжить в случае ответного нападения. И обычно всё заканчивается… — Драко замолкает, красноречиво косясь на дёргающегося на кухонном столе мотылька.

— По крайней мере, так больше азарта.

— Но удовлетворения гораздо меньше.

— Может, как раз лучше стоит слушать своё сердце и следовать за ним. Не ты ли говорил мне, что нельзя вечно всё планировать и раскладывать по полочкам?

— Кусая тебя, комар сильно рискует. Он просто отлично понимает, когда надо убраться восвояси.

— Не всегда.

— Но обычно.

Гермиона качает головой — она так делает всякий раз во время спора, не найдя достойного ответа. И Малфой это уже прекрасно знает, поэтому торжествующе ухмыляется.

День: 1290; Время: 20

Гермиона отрывает взгляд от упавшего дерева, через которое перебирается, и с удивлением переспрашивает:

— Что?

— Я сказал, доставай портключ.

— Почему?

— Ты — обуза.

— Чт… Я… Я никоим образом не могла догадаться, что это дерево — гнилое, и оно сейчас рухнет.

— Твоя глупая ошибка выдала наше местоположение Пожирателям Смерти. И я даже не говорю о том, что ты постоянно наступаешь на ветки и плохо ориентируешься в темноте. Ты нам не нужна, у нас хватает членов команды. Доставай ключ.

— Но…

— Немедленно, — требует аврор — его красное от раздражения лицо покрыто потом.

Качая головой, Гермиона открывает рот — от того, что все на неё пялятся, её охватывает смущение.

— Как я могу не наступать на ветки…

— Грейнджер…

— Мы же в лесу, и…

— Я. Сказал. Немедленно. Не ухудшай ситуацию — иначе я доложу в штаб, что, похоже, ты не умеешь подчиняться приказам.

— Хорошо, — зло шипит она и буквально вырывает портключ из кармана.

День: 1293; Время: 23

Этим вечером Драко делится с ней попкорном добровольно, и Гермионе приходит в голову мысль, что ей следует почаще уходить в себя.

День: 1293; Время: 8

Она не сразу понимает, кого видит. Взглянув сперва мельком, Гермиона начинает всматриваться в застывшего перед ней человека с мыслями “неужели это… да нет, невозможно”. И лишь с третьей попытки уяснить происходящее в её голове взрывается фейерверк. А он всё это время лишь стоит да глупо ухмыляется.

Гермиона осознаёт, что со стороны её прыжок больше похоже на нападение, да что скрывать: в некотором роде так оно и есть. Он же смеётся, когда Гермиона врезается в него всем телом и так крепко сжимает в объятиях, что ради глотка воздуха ему приходится отстраниться.

— Рон! Когда ты приехал?

— Вчера. Мне надо уходить через…

— Ш-ш-ш, нет, не говори мне, — качает головой Гермиона, а Рон, снова улыбаясь, притягивает её в свои объятия.

День: 1294; Время: 7

Резкий леденящий ветер обжигает кожу рук, раздражённую от сухости и мороза. Снега лежит много, и он попадает даже в ботинки — промокшие носки холодят ступни. Сопротивляясь стихии, Гермиона наклоняет голову и думает о весне. Да о чём угодно, лишь бы только отвлечься от стужи.

Хруст-хруст-хруст. За ней тянется след — в метровом снегу она оставляет за собой глубокие ямы.

Ей не хочется думать о Роне, о выражении его лица, когда он смотрит на неё так, будто она ничего не понимает. Гермиона не желает возвращаться мыслями к завтраку и к зародившемуся внутри теплу, равно как и к тому, как до тошноты неловко она чувствует себя рядом с друзьями. Словно не знает их. И будто они постоянно выискивают в её словах и поступках ошибки, потому что её мнение теперь не особо авторитетно.

От этого больно. В груди разверзается полная воздуха дыра, неприятно холодящая нутро. Рону кажется, что она ничего не смыслит лишь потому, что оказалась вдали от них. Но у Гермионы свои битвы, и пусть она не сражается рядом с ним и Гарри, это совсем не значит, что она знает войну хуже. Ей больно, потому что их всегда было трое, а теперь это не так. Гермиона больше не с ними, её отделили, и от осознания этого она чувствует себя ещё более потерянной, понимая, что она не единственная, кто об этом думает и это ощущает.

Она не наивна. Она полна надежды. И это большая разница. Гермиона Грейнджер никогда не позволит себе погрязнуть в пучине жалости к себе и начать думать, будто надежда означает наивность. Она отказывается так делать. Может, война изменила её, но уж точно не сломила.

Хруст-хруст-хруст — нарастает звук, совсем не похожий на тот, что издают её шаги. Гермионе не надо оглядываться, чтобы понять: он рядом. Чтобы сообразить, кто это, нет нужды слышать его запах или голос. Ей хватает своих собственных ощущений: того, как встают дыбом волосы на загривке, как в теле появляется лёгкость.

Сначала он сохраняет дистанцию. Бредёт где-то сзади, следуя за Гермионой сквозь снег и пустоту. Она пытается усложнить маршрут: карабкается по холмам, петляет, пробирается сквозь заросли. Она думает, что Малфой отстанет. Повернёт к дому, отказавшись от этой затеи.

Но вместо этого Драко её нагоняет. Время от времени он фыркает, но не произносит ни слова. Ничем не выдаёт своих мыслей. Уже вконец издёргавшись, Гермиона всё же смотрит на него. Нос, уши и скулы Малфоя покраснели. Сам он нахохлился, стараясь удержать в своём пальто остатки тепла и глубоко запихав руки в карманы. Голова Драко опущена — он пялится на землю перед собой, но, выждав какое-то время, поворачивается. Кристальная серость радужки на фоне мрачного неба и заснеженного мира, кажущееся инородным в царстве белизны чёрное пальто. Гермиона моргает — этот контраст режет глаза. Малфой же вскидывает бровь, хмыкает и снова переводит взгляд вперёд.

Их локти соприкасаются при каждом шаге, и Гермиона понимает: пока они пробирались в снегу, один из них придвинулся ближе. Но Малфоя, похоже, это заботит не слишком — он даже внимания не обращает, да и Гермиона не особо переживает по этому поводу. Она прибавляет ходу, он её нагоняет и молча бредёт следом — шаг в шаг, до тех пор, пока она не понимает: сил идти дальше больше нет.

========== Пятнадцать ==========

День: 1296; Время: 20

Борясь с сонливостью, Гермиона устало опускает глаза. Прошлой ночью слишком много мыслей бродило в её голове, мешая спать. Рон уехал вчера днём, и несмотря на то, что она понимает: сейчас не самое подходящее время для дурацких обид, выкинуть слова друга из головы не получается. Ей до сих пор больно, она злится, но эти переживания можно отложить до окончания войны и не терзаться ими сейчас… Именно поэтому после прогулки Гермиона вернулась поговорить с Роном, будто до этого ничего не было сказано.

Но ей всё же надо выплеснуть накопившиеся за грудиной эмоции — хотя бы для того, чтобы решить проблему со сном. Гермиона знает: у Малфоя нет никакого желания её выслушивать, но не сомневается, что он не упустит ни слова из её излияний, впрочем, как обычно.

— У меня такое чувство, будто на этой войне от меня никакого толку. Да, я в ней участвую, но уже не так, как в самом начале. У меня ощущение, что я сделала меньше, чем требовалось. И что я должна быть с Гарри и Роном — как и всегда.

Сперва ей кажется, что Малфой промолчит, — он сидит, уткнувшись в газету, и выражение его лица никак не изменилось с начала её тирады. Но он удивляет её и, вздохнув, отвечает:

— То, что ты не с ними, не означает, будто ты не вносишь свой вклад. Ты должна была это понять, хотя бы вспомнив о том, что с тобой случилось, — он потирает лоб. — Твою сообразительность и впрямь переоценивают.

— Я знаю, что вношу свой вклад, но я не знаю, достаточно ли этого.

— Грейнджер, ты хоть понимаешь, что они разыскивают крестражи? И что с тех самых пор, как они отправились на поиски, их команда лишь пару раз вступала в бой с Пожирателями Смерти? Что основная причина, по которой Поттера отсюда вытащили, — это стремление сохранить его в безопасности, чтобы он в принципе не мог оказаться под угрозой? Не сомневаюсь: посмотрев в лицо фактам, ты сообразишь, что, скорее всего, на этой войне ты сделала больше, чем они.

— Поиск крестражей намного важнее сражений. Не найди мы их — и проиграем все свои битвы, несмотря на их ценность.

— Битвы важны не меньше, если не больше. Без этих побед Поттеру в любом случае не видать удачи. Да кто вообще смеет заявлять, будто того, что ты делаешь, недостаточно? Никто. Ты здесь. Этого хватает.

— Просто… сейчас мне кажется, что я от них очень далеко. А ведь я всегда была с ними рядом. Рон же ведет себя так, будто я не имею никакого отношения к происходящему потому, что теперь я не с ними.

— В таком случае, это именно он не имеет отношения к происходящему, — тянет Малфой. — Грейнджер, может, сейчас самое время перестать мерить свою значимость тем, как сильно в тебе нуждаются другие люди?

Она замолкает и поднимает на него глаза: Малфой продолжает читать газету, словно секунду назад не озвучил ту сокровенную истину, которую кроме него, кажется, так никто и не понял. А может, он это всегда знал… как общеизвестный факт о её персоне.

Гермионе необходимо, чтобы люди нуждались в ней, рассчитывали на неё. Именно так она понимает, что чего-то добилась в этом мире. Зависимость других людей от её умений, ума, дружбы — вот то, от чего зависит она сама. И именно по этому критерию она всегда оценивала свою важность и результативность.

— Но таков мир. Связи с людьми — вот мерило наших жизней. Показатель того, кем мы являемся и что оставляем после себя.

— Связи, основанные на необходимости? Человек может завтра навсегда уйти из твоей жизни, но это не отменит того, что ты была неравнодушна к нему или изменилась под его влиянием. Ты всегда будешь частью его жизни, а он всегда будет тебя помнить. И то, что ему без надобности твоё самоубийство ради него, не означает, что он забудет о том, что испытывал — или до сих пор испытывает — привязанность к тебе.

— Но для формирования этой связи как раз и важно, чтобы он во мне нуждался.

— Нет. Он просто хочет, чтобы ты была рядом — именно так зарождается привязанность. Поттер, Уизли — да любой другой из твоих приятелей — не перестанут хотеть, чтобы ты была рядом, только лишь потому, что в тебе отпадёт нужда.

Потирая лицо, Гермиона пожимает плечами.

— Может быть.

— Кстати, к слову о нужде, — Малфой приподнимает кружку и, качнув ею в сторону кофейника, протягивает Гермионе. — Кофе?

— Сам налей, ленивец, — она собирается с силами, чтобы отправиться на боковую, и их явно не хватит на то, чтобы принести ему кофе.

— Грейнджер, — голос Драко звучит раздражённо, — мы вообще-то тут формируем связи. Я даже спокойно сидел и реагировал на все эти твои мелодраматические завывания. А это требует гораздо бо́льших усилий, чем чашка кофе. Ты что же, хочешь всё испортить?

Вскинув бровь, Малфой ухмыляется, продолжая протягивать ей кружку. Он излучает такое самодовольство, будто Гермиона уже выполняет его поручение. Ну уж нет!

— Не подав тебе кофе?

— Ага.

— Тогда, да, хочу, — он сердито зыркает на неё, и она усмехается. — Хорошая попытка. Обернул против меня мои же слова.

— А как иначе? Я же был слизеринцем.

— Ты он и есть, манипулятор.

— Несносная девица.

Гермиона в ответ качает головой, поднимается из-за стола и направляется в свою комнату.

— Эй, а кофе?

— C домовым эльфом тебе повезёт больше.

День: 1303; Время: 5

Откуда-то появляется слух о том, что она переспала с Роном во время его приезда. Гермионе и в голову не могло прийти, что желание уединиться в спальне для разговора обернётся таким количеством сплетен. Их с Роном всегда охотно обсуждали, а целая ночь, проведённая вместе за закрытыми дверями, однозначно подлила масла в огонь.

Лишь когда слухи доходят до неё самой, Гермиона гадает: уж не поэтому ли Малфой вот уже три дня её избегает?

День: 1306; Время: 14

— Думаю, финальное сражение не за горами, — делится Мэнди Броклхерст с Гермионой и Лавандой за кружкой сливочного пива.

— С чего ты взяла? — Лаванда подаётся вперёд, и Гермиона видит, как уши подруги буквально встают торчком от предвкушения новости, которой можно будет поделиться ещё с кем-то.

— Рон. В нём ощущалось нечто странное, пока он был здесь.

— Что именно? — теперь вопрос задаёт Гермиона.

— Такое чувство… будто он приезжал попрощаться.

День: 1308; Время: 17

Наконец-то застав Малфоя в одиночестве, Гермиона не даёт ему сбежать — что выливается во множество криков с её стороны и многократные попытки ретироваться с его. Когда она всё же в достаточной мере выводит Драко из себя, то оказывается не совсем готова к тому, как именно он выплескивает своё раздражение, хотя нельзя сказать, что этот способ ей не нравится.

«Идиот, я не была с Роном! Я уже лет сто его даже не целовала!» И кажется, этой информации Малфою достаточно — как раз в этот момент он бросается к ней.

Он берёт Гермиону прямо около стены: его ладонь упирается в стену возле её головы, а бёдра со звучными шлепками снова и снова подаются вперёд. Она пытается донести до Драко мысль, что такое происходит всякий раз, когда он старается её игнорировать, и ему уже стоит прекратить так себя вести. Похоже, среди стонов и вздохов Гермионы Малфой всё же улавливает суть, потому что сообщает: если именно это происходит тогда, когда он не обращает на неё внимания, то причин что-либо прекращать он не видит.

День: 1312; Время: 15

Гермиона ужинает в Норе в компании почти всех Уизли и кое-кого из друзей. Люпин выглядит напряжённым, но расслабляется, едва на пороге появляется Тонкс, которая через пять минут после своего прихода разбивает вазу. Фред пытается испечь кексы, но вся затея оканчивается мусорным ведром, полным сгоревших корок… Горе-повар всё же выносит четыре уцелевших куска, но пробовать их никто не решается. Билл и Чарли без остановки над ним подтрунивают, и Гермионе смешно наблюдать за тем, как Фреда дразнят старшие братья. Ведь обычно именно Фред и Джордж подшучивают над Роном и Джинни. Даже МакГонагалл кажется непривычно расслабленной. В доме тепло, а на столе — вкусная еда.

Гермиона ночует в одной кровати с Джинни и во всём признается подруге. Кажется, та относится к услышанному с пониманием, хоть и реагирует довольно сдержанно: она не настолько хорошо знает Малфоя и слишком далека от происходящего. Джинни уточняет: это же временная интрижка? То мимолетное увлечение, что помогает держаться в данный момент? И когда Гермиона затрудняется с ответом, им обеим становится страшно.

День: 1316; Время: 9

Она проводит наедине с Малфоем два с половиной дня: нет ни телевизора, ни книг, так что они разговаривают чаще, чем, наверное, хотелось бы Драко. Но он всё же идёт Гермионе навстречу: частично из-за её настойчивости, частично — по причине скуки. Так что она узнаёт кое-что о его детстве — и при этом старается избегать плохих мыслей — и делится с Малфоем собственными воспоминаниями. Они перебирают все безопасные темы, а затем затрагивают вопросы, которые поднимать не стоит, — если только не хотят разозлить друг друга… так что ссорятся они тоже предостаточно.

Тем не менее, покидая дом, Гермиона испытывает удовлетворение: она больше не ощущает неуверенности в выборе тем для беседы и не переживает по поводу молчания в компании Малфоя. Та лёгкая неловкость, что всегда царила в его присутствии, растворилась, и теперь она чувствует себя рядом с ним так же комфортно, как в обществе родителей и двух лучших друзей. По идее, Гермионе должно быть страшно, что она сближается с тем, от кого обязана прятать своё сердце, но она приходит к выводу, что для этого в происходящем кроется слишком много хорошего.

День: 1319; Время: 8

Она доставляет посылку в маленькую хижину в сельской местности, которая на самом деле представляет из себя магически расширенное убежище, дающее кров пятидесяти детям и заботящемуся о них персоналу. Гермиона проводит там целую неделю, играя с юными подопечными и делая всё возможное, чтобы помочь больным и раненым. В груди клокочет смесь из грусти и надежды, и именно здесь она понимает, чем хотела бы заниматься после окончания войны.

Мадам Помфри, отвечающая за этот приют, предлагает Гермионе пройти у неё стажировку при первой же возможности, и та с готовностью соглашается. Ей кажется, что как раз в этом и заключается её предназначение… в помощи людям.

— Возвращайся, когда сможешь.

— Обязательно. Спасибо, — Гермиона улыбается, обнимает целительницу и уходит, найдя, наконец, цель в жизни.

День: 1333; Время: 11

— Я думала, ты погиб.

На его лице мелькает замешательство и ещё какая-то эмоция — учитывая, что перед ней Малфой, это может быть что угодно.

— Почему?

В голове всплывает образ клочка бумаги с написанными наспех датой и названием города. Гермиона думает о том, что едва узнав о плачевных результатах операции, она отправилась на площадь Гриммо, о том, что МакГонадалл сказала, будто все выжившие находятся там же… и что Драко она не увидела. В мозгу крутятся мысли о том, как именно Малфой относится к доверию и личному пространству и как бы он взбесился, узнав, что Гермиона просматривала его вещи. Пусть они и не были спрятаны.

— Не знаю, — глядя на него исподлобья, она пожимает плечами. Чудовищная ложь.

Соври она лучше, наверняка бы Малфой всё равно это заметил. Он смотрит на неё так, как когда-то смотрел на Пэнси, — а в тот раз даже Гермиона понимала, что Паркинсон безбожно врёт. Прежде чем отвести глаза, он долгие пять секунд сверлит её пристальным взглядом. Не задает никаких вопросов — ей кажется, он понимает их бессмысленность. В конце концов, он же жив, верно? Вот и всё. Только это имеет значение.

День: 1333; Время: 23

Он перекатывает их так, что Гермиона оказывается сверху — и встречает его взгляд в замешательстве. Малфой облизывает губы, обхватывает её бедра и сначала тянет её вверх, а потом опускает обратно. Гермиона со стоном прижимает ладони к его груди — её смущение растворяется под напором ощущений. Она двигается вместе с Драко, подчиняясь его рукам, которые ползут к её соскам, едва она улавливает требуемый ритм.

Гермиона не против эксперимента, её обычная робость вытесняется острой жаждой и любопытством: меняя угол и темп, она, наконец, находит все те положения, что доставляют удовольствие им обоим. Вжимаясь в Малфоя, она выгибает спину и закусывает губу.

— Да, Грейнджер, — выдыхает он. — Да, вот так.

И Гермиона вдруг обнаруживает, что ей нравится быть сверху. Быть тем, кто контролирует ситуацию. Наверняка по выражению её лица это понял и Драко: улыбнувшись, он вскидывает бёдра, и она глубоко на него насаживается, скользя руками по его торсу.

День: 1340; Время: 10

Гермиона с грохотом опускает сковородку на горелку и хватается за ручку плиты. Она бы сейчас её вырвала, если бы сама каждый раз не расстраивалась, что все остальные уже вышли из строя.

— Я что-то натворил? — осторожно спрашивает Энтони, Гермиона в ответ заходится фальшивым и раздражённым смехом.

— Что? Ты? Нет. Нет. Это всё этот… заносчивый, злобный ублюдок.

— Грейнджер, обо мне говоришь?

Гермиона рычит от злости, хотя потом лишь посмеётся, вспоминая, какие именно характеристики заставили Малфоя сделать такое предположение.

— Вы тут все с комплексами, что ли? Полагаете, мир вращается лишь вокруг вас?

— Кажется, дело совсем плохо, — неуверенно замечает Энтони.

— Нет, что ты, ничего плохого. Всё в полном порядке, просто я скоро умру. И вот как раз поэтому всё просто отлично. Я же в руках профессионала, так что не сомневаюсь: сдохну я очень профессионально!

Она рывком распахивает дверцу холодильника, и та врезается в столешницу. Энтони морщится, прежде чем снова подать голос:

— Проблема в операции?

— Конец света, вот как это называется.

— Почему ты не перепишешь план, как мы уже проделывали раньше?

Гермиона поворачивается к Энтони лицом, и тот машет рукой в сторону Малфоя.

Обычно Малфой занимается планированием только тех миссий, в которых принимает участие сам. Но в последнее время он стал неофициально разрабатывать почти что каждую операцию. Не все в курсе, но если нужна хорошая стратегия, идти стоит к Драко. При наличии свободного времени он частенько откликается на такие просьбы, но помогает только тем, кому сочтёт нужным. У Гермионы есть подозрение: люди обращаются к нему не столько потому, что Малфой один из лучших стратегов, не гнушающийся изменениями уже утверждённого плана, а потому, что, застукай их руководство, отвечать придётся ему. Все попросившие об услуге оказываются его должниками, а потребовать он может всё, что угодно. Но как-то так сложилось, что обязательства перед Малфоем померкли перед угрозой смерти.

В его блокноте осталась всего пара десятков страниц — исписанные он вырывает. Гермиона помнит, как однажды застала Малфоя на заднем дворе: бумажные шарики, загораясь, разлетались по траве, словно феи. А ветер нёс тёмно-серый дым и пепел, оседающие на одежде и коже.

— Потому что не могу. Этот чёртов аврор удостоверился, что мы все разошлись. Он вполне доходчиво объяснил, что никакие изменения вноситься не будут. Даже если я что-то придумаю, у меня не получится проинформировать всех членов команды о новом плане. Так что мы в заднице. Мы все просто… эх!

Гермиона слишком зла, чтобы оставаться на одном месте, — она вылетает из кухни, оставляя за спиной Энтони: тот медленно выключает горелку, глядя подруге вслед.

Постепенно ярость Гермионы утихает, но в её груди по-прежнему бурлят волнение и беспокойство. Выныривая из своих мыслей, она испуганно вздрагивает, услышав громкий вздох и заметив светлую шевелюру. Малфой ворчит и ругается себе под нос, жалуясь на мебель и мебельщиков, — он подтаскивает диван к журнальному столику. Покончив с этим, слегка раскрасневшийся, он сдавленно выдыхает и плюхается на сиденье.

Откидываясь назад и устраиваясь со всем возможным комфортом, Драко сверлит Гермиону пристальным взглядом. Та моргает и переводит глаза на книгу, которую вот уже час пытается читать.

— Грейнджер, ты знаешь, что служит двигателем революции?

— Сердце.

— Мне кажется, нечто иное. Я бы назвал это готовностью. Готовность пойти на риск и пожертвовать всем в надежде на достижение того, без чего ты не мыслишь своего существования. Твоя жизнь, твои права, собственность, семья… да что угодно. Готовность иметь дело с последствиями своего бунта в независимости от успеха или поражения.

Гермиона закрывает книгу, откладывает её в сторону и, всматриваясь в Малфоя, пытается понять: это монолог или диалог? Она не знает, что на это ответить — кроме как, наверное, согласиться, — но слова, замершие на языке, кажутся какими-то жалкими.

— Требуется недюжинная сила и храбрость, чтобы решиться иметь дело с катастрофическими последствиями. Но если ты идёшь на такой риск, это значит, он того стоит. Грейнджер, ты готова отвечать за свои поступки?

— Последствия чего?

— Твоей операции.

— Я… Что именно ты имеешь в виду?

— Ты готова разработать другой план для возможного спасения ваших жизней?

— Я… не могу. Его в любом случае не получится реализовать.

— Ты.

— Я?

— Это сделаешь ты, — медленно поясняет он. — Ты же хорошо соображаешь, разве нет?

— Малфой, я не могу планировать подобные операции. Я… Для такой работы есть гораздо более подходящие люди. К тому же я не могу просто что-то предложить и рассчитывать, что мою идею одобрят остальные члены команды. Да у меня даже нет никакой возможности с ними связаться.

— Есть.

— Неужели?

— Ты же всех их увидишь перед началом операции, так? Конечно, тебе придётся изложить свою идею в присутствии аврора, но сделать он ничего не сможет.

— Он подаст на меня рапорт. Меня уже отстраняли, и что будет, если Грюм узнает об этом? Меня же до конца войны засадят за офисный стол или упрячут в тыл.

— Значит, ты не хочешь.

Малфой начинает вставать, но его движения ювелирно выверены. Гермиона замечает: он садится обратно ещё до того, как она просит его остаться.

— Если я могу помочь людям, то сделаю это. Но у меня нет плана. И я понятия не имею, с чего начинать.

— Именно поэтому я и собираюсь тебя научить, — он поднимает с пола коробку, устраивает её на столе, достаёт оттуда и раскладывает шахматную доску.

— Шахматы?

— Шахматы.

Малфой извлекает фигуры, располагая их на клетках, — Гермиона наблюдает за его сосредоточенным, задумчивым выражением лица, следит за длинными пальцами, выуживающими резные фигурки.

— Хорошо, Грейнджер. Я тот, кто принял на верхушке башни неверное решение, присоединился к Тёмной Стороне Волдеморта, чтобы помочь ему устроить геноцид магглов и магглорожденных. Ты — девочка, повстречавшая Мальчика-Который-Выжил и никогда не прекращающая сражаться с ним бок о бок во имя Света.

Гермиона замирает.

— А нельзя было просто сказать, что ты играешь чёрными, а я белыми? Это отдаёт мелодрамой.

Малфой сердито зыркает на нее.

— Мне нужно, чтобы ты прониклась ситуацией. Каждый твой ход — это борьба с Тьмой, каждый мой шаг — усиление угрозы. Жизнь или смерть. Поняла?

— Да. Да, хорошо.

Он протягивает руку и сбивает на пол к её ногам весь задний ряд белых фигур.

— Так лучше.

— Лучше? Ты же уничтожил половину моих фигур.

— Сколько у тебя членов команды? — Малфой вскидывает бровь.

— Ладно. Но и Пожирателей Смерти будет не так много, — она кивает на доску.

— Откуда ты это знаешь?

— Я… Ладно. По крайней мере, там не будет Волдеморта, так что чёрного короля можешь убрать.

— Откуда ты это знаешь? — мягко повторяет он, и Гермиона удивлённо на него смотрит.

— Ох. Ну… Да. Думаю, он может появиться.

— Очень даже может.

— Ладно. Чей ход?

— Грейнджер, не торопись. Нужно продумать и учесть любую мелочь, чтобы каждый ход стал максимально эффективным. Как вы попадёте внутрь?

— Не знаю. Это здание, так что…

— Сколько этажей?

— Три. Четыре вместе с подвалом.

— Хорошо, давай начнём с первого. Вас встретят как минимум четыре охранника, — чёрные фигуры вплотную приближаются к белым. Остальных своих «бойцов» Малфой расставляет по всему «этажу» на некотором отдалении друг от друга, а Волдеморта и двух Пожирателей Смерти оставляет в арьергарде, обозначая третий уровень. — Здесь второй этаж, здесь — подвал, они разделены одним этажом. Затем идёт третий…

— Почему они все настолько рассредоточены? Они же не будут находиться именно на этих позициях, так что какая разница? Как это может помочь?

— Если у тебя будет план, как одержать победу при таких исходных данных, твоим бонусом станет ситуация, при которой ты застукаешь их всех в одном месте и уничтожишь. Грейнджер, вот это — твой худший сценарий. Найди способ победить в таких условиях, и получишь универсальный план. Любое отклонение от него лишь облегчит твою задачу.

— Хорошо.

Устраивая пешку на позиции, Малфой поднимает глаза на Гермиону.

— Грейнджер, ты нервничаешь. Почему ты уже волнуешься? Не сумеешь собраться до того, как вы попадёте на вражескую территорию, и ты труп.

Она окидывает его испепеляющим взглядом.

— Не могу перестать. Всё это действует мне на нервы.

— Почему? Это же только фигурки на доске, разве нет? Тебе лишь нужно наилучшим образом их передвинуть и захватить Короля. Вот и всё.

— Это не просто фигурки. Это жизни.

— Вовсе нет. Куски мрамора на шахматной доске. Просто двигай их и добейся победы. Загони Короля в угол, Грейнджер, и выиграй игру.

— Выиграть игру? — она сглатывает, внимательно изучая доску.

Малфой обхватывает корону короля пальцами, заставляя фигурку покачнуться.

— Загони Короля в угол.

День: 1342; Время: 2

Если бы могла, она бы втащила пленного собственноручно — совсем как показывали в фильмах. Но Гермиона слишком маленькая и уставшая. Тем не менее она испытывает удовлетворение, когда министерские охранники просят её опустить свою добычу на пол и заковывают Крэбба-старшего в азкабанские кандалы.

«Фигурки на доске», — мысленно повторяет Грейнджер — именно эти слова помогли ей сохранить спокойствие во время операции. Загони Короля в угол. И пусть Волдеморт не участвовал в сражении, её план сработал безупречно, и она самостоятельно захватила в плен высокопоставленного Пожирателя Смерти.

День: 1345; Время: 12

Вопреки страхам Гермионы, Грюм не отстраняет её от работы — слишком уж гладко прошла операция. Все члены команды отделались лишь царапинами, а большинство обнаруженных Пожирателей Смерти было захвачены в плен. Грюм её с этим не поздравляет, но, отчитав за непослушание, крепко сжимает её плечо ладонью — и этот жест красноречивее любых слов.

Поблагодарить Малфоя у неё не получается — она с ним не видится, — но несмотря на радость и ощущение собственной силы, желание сказать спасибо никуда не девается. На третий день после сражения она просит одну женщину передать Малфою небольшое послание — та как раз с ним сегодня встречается.

Это всего лишь фигурка белого короля и приписка на клочке бумаги «Спасибо». Ответа Гермиона не ждёт, но, вернувшись, женщина с улыбкой протягивает ей записку.

Я бы мог учить тебя всю свою жизнь, но полноценной слизеринкой тебе никогда не стать. Грейнджер, неважно, насколько сильно́ сейчас твоё опьянение победой, ты никогда не сдашь своего идиотского Короля.

Она смеется и, запихивая бумагу в карман, слышит шуршание писем от Гарри и Рона.

========== Шестнадцать ==========

День: 1350; Время: 17

К этому невозможно привыкнуть. Раньше Гермионе казалось, что через год, два, три она, конечно же, приспособится. Но тело по-прежнему дрожит, кровь в жилах холодеет, и её всё так же мучают сомнения, когда, находясь в смешанной толпе, приходится атаковать приближающуюся цель. Она бы чувствовала себя несравненно лучше, не терзай её потом тягостные мысли — вопрос «а была ли я права?» вызывает гораздо бо́льший ужас теперь, чем в те короткие мгновения в ожидании ответа преподавателя. Гермиона никогда не перестанет сомневаться: она видела слишком много тех, кто ошибся. Она сама ошибалась.

Тем не менее сейчас она подготовлена значительно лучше, прыжки и скачки удаются отлично, и риск лихорадочной и хаотичной пальбы по своим снижен до минимума. В самом начале они до боли напоминали детей. И очень трудно избавиться от мысли о том, что до сих пор ничего не изменилось.

От ошибок здесь никто не застрахован. И даже самые высокопоставленные авроры допускали фатальные промахи. Наверное, главным врагом Гермионы было стремление убедиться в собственном мастерстве. Иногда люди действуют только на одних инстинктах, избавляясь от любого налёта цивилизованности. И она с большим трудом училась принимать свою сущность.

Она заметно выросла как боец и, занятая самокритикой, сперва даже решила, что все стали хуже сражаться. Но потом сообразила: просто она становится профессиональнее, и никто из них ни черта не смыслит в этой войне.

Две облачённые в чёрное фигуры взметают вихрь снежинок. Драко старается нащупать точку опоры, превращая мягкий снег в жижу. Падая, оба дерущихся месят ногами грязь, сохранившуюся на лужах под корочкой льда. Брызги крови разлетаются по сторонам, но теряются на фоне следов от ботинок — белоснежная гладь вся изрыта бурыми бороздами. Фред хрипло кричит, в то время как Драко хранит молчание, контролируя дыхание.

Гермиона хочет их остановить, но вспоминает собственные стычки с Малфоем и меняет своё решение. Наверное, и Фреду, и Драко это нужно, пусть они сами толком не понимают зачем. Невилл кричит, что сражений с врагом хватает с лихвой, чтобы сшибаться ещё и друг с другом. Он бросает быстрые взгляды в сторону баталии, разворачивающейся всего в двадцати метрах от него, но тем не менее тоже не вмешивается.

На этой войне чересчур много стресса и напряжения. Давления за грудной клеткой, в сердце, столько, что хочется вырвать внутренности, лишь бы избавиться от него. И иногда без посторонней помощи в этом деле не обойтись.

День: 1354; Время: 19

Кажется, она начинает испытывать по отношению к Драко Малфою совсем не те чувства, что могла бы себе позволить. Все свои дни Гермиона проводит либо рядом с ним, либо в ожидании его прихода. Это опасно, безрассудно, но она ведёт себя так, словно это лучшее, чем можно заняться.

Ей совершенно не нравится то, что она постоянно о нём думает, наслаждается его компанией, даже несмотря на ссоры, и что теперь ей не наплевать на его раны, жизнь и смерть. А Гермиона не хочет ни о ком беспокоиться, потому что риск потерять небезразличного тебе человека сейчас чрезмерно высок. Но она отдаёт себе отчёт в том, что не может не волноваться. И неважно, в чём именно она себя убеждает и насколько усердно старается напоминать себе, что ей вообще не стоит хорошо относиться к Малфою. Потому что тогда Гермиона начинает вновь думать о том, как ловко Драко её провоцирует, как её веселит его сухая, саркастическая манера поведения и как сильно привлекает его рот и то самое выражение лица, когда он движется внутри неё. Гермионе нравятся его задумчивость, и язвительность, и то, что она никогда не знает наверняка, чего от него стоит ждать. Нравится, что он узурпировал пульт от телевизора, смотрит идиотские рекламные ролики, никогда добровольно не делится съестным и не оставляет без ответа её колкости.

И вот теперь Гермиона вынуждена смириться с той печальной истиной, что ей нравится Драко Малфой. Её друзей хватил бы удар, он сам бы рассмеялся ей в лицо и отпустил по этому поводу какой-нибудь злобный комментарий, да и саму Гермиону такой расклад не особо устраивает… но факт остаётся фактом, и им всем придётся с этим как-то жить.

День: 1356; Время: 17

Иногда всё тащится как в замедленной съёмке, а может, Гермионе это просто кажется и она боится, что они сами движутся недостаточно быстро. Развевающиеся чёрные мантии, с каждым вдохом щекочущий ноздри запах скорой весны, бушующий в верхушках деревьев ветер, что гнёт и качает голые ветви.

Гермиона уклоняется и колдует, петляет и швыряет заклятия — молодая женщина, которую она тащит через улицу, повисла на её руке. Ведьмы, колдуны, дети, сквибы — все те, у кого нет ни Метки, ни орденской повязки — слишком далёкие от мясорубки войны, сейчас они вдруг оказались в самом её эпицентре. Кое-кто присоединяется к сражению, неуверенно и неловко выпуская заклинания по высоким капюшонам и костяным маскам. Но большинство спасается бегством в им самим неизвестном направлении. Грюм что-то орёт о формировании группы, которая бы эвакуировала гражданских, отрывисто выкрикивает имена, но Гермиона не обращает на него никакого внимания. Сражаясь в рядах армии, она иногда чувствует себя совершенно одинокой. Пульс её сердца приказывает телу сделать всё возможное для собственного выживания, но чувство, раздирающее нутро, требует схватить эту женщину — их всех — и переправить в безопасное место, подальше отсюда. Почему-то намного проще видеть трупы тех, кто понимал: такой конец мог стать последствием сделанного выбора, но Гермиона не желает нести ответственность за гибель тех, у кого этого выбора никогда не было.

Гермиона присаживается на корточки — хрустят суставы, перехватывает поудобнее свою ношу и ныряет с ней в траншею, попутно выпуская из палочки сноп красного света. Целитель её узнаёт,но не делает ни шага навстречу — лишь жестом указывает усадить женщину рядом с мужчиной, что примостился возле ещё какого-то бойца, а тот — рядом с женщиной, перед которой расположился ребёнок.

Когда Гермиона выбирается обратно, в предплечье ей попадает пучок золотистых лучей — и повреждённая конечность будто бы полыхает огнём. Теперь она пользуется левой рукой и проводит остаток битвы в изогнутой позе — но это означает только то, что врагов она поражает в плечи, а не в сердце.

— Они становятся наглее, — замечает Лаванда после окончания сражения.

— А когда они такими не были? — бормочет Гермиона в ответ, всё её внимание поглощено Драко и Грюмом, стоящими от неё в паре метров.

Ей хочется прильнуть к малфоевскому плечу, вдохнуть знакомый запах. Она представляет, как его рука обнимает её за спину, поглаживает бедро или локоть, или как его большой палец устраивается в её ладони. От этих фантазий становится легче — они словно надёжная опора, горячая ванна для измученного тела. Но Гермиона удостаивается лишь простого кивка головой. И вот Малфой на неё уже не смотрит, а Грюм отправляет её к целителю.

Шум голосов то стихает, то нарастает, Гермиона усаживается на обломок стены, и какой-то незнакомец разрывает её рукав. Дрейфуя на волнах маминого голоса, она думает о колыбельной и о том, как неспешно гладили по волосам родные руки. Сидящий рядом мужчина предлагает Гермионе сигарету, а целительница со странным выражением лица светит ей в глаза фонариком. Гермиона размышляет о необходимости новых ботинок.

День: 1360; Время: 8

Гермиона кашляет и жалобно хлюпает носом, поглубже зарываясь в подушку горячим лбом. Из соседней комнаты до неё доносится чьё-то пёрханье, а из недр коридора — чихание. Весь Орден страдает от простуды, что провоцирует небрежность во время проведения операций и постоянные ссоры.

День: 1361; Время: 22

Она решает звать его Драко. Гермиона отдаёт себе отчёт в том, что большинство людей просто бы пустили этот процесс на самотёк, но ей всегда казалось необходимым принять решение. Она даже составила в голове мысленный план. Гермиона не знает, понравится ли такое изменение Малфою. Но его имя уже не раз срывалось с её языка (в особо страстные мгновения), и он ничего ей на это не сказал.

Гермионе так легче с ним спать. Она уже смирилась с тем, что вместо кавалера обзавелась любовником, но ей странно заниматься сексом с тем, кого она до сих пор зовет по фамилии. Она приходит к выводу, что подобное слишком обезличивает, так что отныне она будет звать его Драко.

День: 1370; Время: 18

— Раздевайся.

От требовательности в его голосе она удивленно моргает, пока он расстёгивает грязную и насквозь промокшую мантию. Ещё при виде его шевелюры у Гермионы появилась догадка, что именно ему нужно, а оценив, насколько сильно он перепачкан, она лишь уверилась в своих подозрениях. Бурые полосы на лице и волосах, перемазанные ладони.

Гермиона секунду колеблется, но слегка онемевшие пальцы все же справляются с рубашкой. Она знает: Малфой злится, но не на неё. Судя по всему, что-то случилось или его просто довели до белого каления. Вообще-то Гермиона первая испробовала такой способ снятия напряжения: четыре дня назад после изматывающего совещания она набросилась на Малфоя — накинулась на него с поцелуями и начала стягивать с него рубашку прежде, чем он успел захлопнуть дверь за своей спиной. В тот раз он ничем не показал своё недовольство, так что сейчас она, конечно же, не будет жаловаться.

Гермиона раздевается до нижнего белья, тогда как Малфой обнажается полностью. Но он быстро исправляет ситуацию: притягивает её к себе и разрывает трусики. Его губы жёсткие и грубые, ладони, приподнимая бюстгальтер, ползут вверх и обхватывают её груди. Малфой наклоняет голову и, зажав между пальцами соски, втягивает их губами — Гермиона цепляется за его плечи, даже не успев толком избавиться от мешающего предмета гардероба.

Он выпрямляется, облизывается и сверлит её взглядом — желваки на челюстях ходуном ходят от раздражения. На её груди остались грязные отпечатки его ладоней. Малфой стискивает Гермиону за плечи и снова целует, толкая на кровать. Она не совсем понимает, как вести себя с таким Драко, но было бы неправдой утверждать, что подобное поведение не возбуждает. Гермиона хочет, чтобы он взял её именно так, агрессивно и зло, и где-то внутри зарождается трепет от осознания того, что сейчас произойдёт.

Он переворачивает Гермиону на живот и, впиваясь пальцами в бёдра, вынуждает встать на четвереньки, но она в нерешительности замирает.

— Я… Я не… — едва матрас проминается под его весом, она задерживает дыхание.

Малфой ждёт окончания фразы, и она обдумывает, что же ей сказать, попутно заливаясь сумасшедшим румянцем от своей позы и его ладони, беспрепятственно оглаживающей её ягодицы. Гермиона так и не озвучивает свои сомнения, так что он проводит головкой члена вдоль её промежности, собирая влагу, и направляет туда, куда она и надеялась.

Гермиона с облегчением выдыхает: это её устраивает. Малфой даёт ей ещё секунду, удостоверяясь, что возражений не последует, и неторопливо погружается внутрь.

Такая медлительность удивляет Гермиону, но, наверное, всё дело в её первоначальной неуверенности, и таким способом Драко даёт ей возможность передумать. Но уже мгновения спустя он клещами впивается в её бедра и начинает яростно вбиваться в податливое тело.

Дыша с трудом, Гермиона опускает голову и комкает в пальцах одеяло. Стоны и влажные шлепки быстро заглушают остальные звуки дома, она прижимается к матрасу широко открытым ртом и закрывает глаза. Его ногти оставляют на её коже следы, тазовые кости больно ударяются о ягодицы — но ощущения при этом невероятные. Она никогда и не подозревала, что ей может такое понравиться, но ей хорошо, хорошо, хорошо, повторяет она про себя снова и снова.

Единственное, что ей досаждает в этой позе, — невозможность коснуться Малфоя, поцеловать, увидеть. Она чувствует себя несколько выключенной из процесса, но Драко с лихвой восполняет этот недостаток углом проникновения, скоростью и тем, как исступленно он что-то бормочет между вздохами. Малфой задаёт безумный темп, и Гермиона старается ему соответствовать, вцепившись в одеяло и со стоном подаваясь назад.

Именно поэтому она ошарашена, заметив сквозь пелену желания, что Драко значительно замедлился. Его рука отпускает её бедро и скользит по животу, опускается ниже, нащупывая клитор.

— Нет, — всхлипывает она. — Я… Я хочу…

— Чего ты хочешь? — от хриплых и низких звуков его голоса Гермиона стонет.

— Драко, просто…

— Милая, моё имя тебе ничем не поможет, — его вторая рука устремляется к её груди, и Гермиона с силой толкается назад.

Сообразив, что Малфой её больше не держит, она вновь и вновь повторяет это движение. Назад — вперёд — назад. Позже, осознав, что, позволяя ей проявлять инициативу, Драко всё это время не шевелился, Гермиона зальётся пунцовым румянцем, но сейчас она в состоянии думать лишь о том, какие ощущения он ей дарит. Или, точнее, она получает сама.

— Вот так, Грейнджер, — шепчет он. — Трахни меня.

Малфой убирает пальцы с клитора, обхватывает её ягодицу и затем ведёт рукой вдоль позвоночника, зарываясь в густые локоны. Почувствовав натяжение, Гермиона поворачивает голову и смотрит на него через плечо. Она с усилием выдыхает, и кажется, Малфой не меньше неё самой удивлён силе ощущений от одного лишь зрительного контакта.

— Чёрт, — стонет он, снова стискивает её бедра и возобновляет бешеные толчки.

Гермиона следит глазами за тем, как бугрятся мышцы на его руках и груди, но, почувствовав дискомфорт в шее, отворачивается. Малфою это не по нраву, и он дёргает её за волосы. Гермиона опять оборачивается, ловит его взгляд — и не может припомнить ни единого раза, когда бы чувствовала такое единение с другим человеком. Есть в этом что-то невозможно личное, никогда в жизни не испытанное, — наверное, потому, что Малфой с приближением оргазма обычно всегда опускал голову.

Драко облизывает губы, приоткрывает рот, а его бёдра судорожно напрягаются. Гермиона знает: вот сейчас он кончит, — и она заворожённо следит за ним, стараясь запомнить каждую деталь. То, как закатились его глаза, как вздулись мускулы, запрокинулась голова и дёрнулся кадык — протяжный, низкий стон вырывается из горла. Он — самое прекрасное, что Гермионе доводилось видеть. Растрёпанные волосы, раскрасневшееся, перепачканное грязью лицо. Ей повезло, что он позволил ей наблюдать за собой в момент наивысшей уязвимости. И такое никогда не сотрётся у неё из памяти.

Малфой падает вперёд, выставляя руки и упираясь ими в кровать. И Гермиона спешно поворачивает голову, давая шее отдых. Драко жарко и быстро дышит ей в спину, и она прикусывает губу, чувствуя, что он из неё выходит. Наклонившись, он проводит губами по её коже и выпрямляется, а Гермиона опять краснеет — слишком уж раскрыта она сейчас перед ним.

Она пытается перевернуться, но он ловит её за ноги.

— Не шевелись.

Гермиона чувствует его дыхание прежде, чем Малфой приникает к ней ртом, его пальцы ласкают её бедра, волосы щекочут кожу. Ей требуется совсем чуть-чуть, и она с криком кончает — разрядка и так была очень близка, когда оргазм накрыл Малфоя. Конечности держат плохо, и, отчаянно хватая ртом воздух, она валится на кровать, поглощённая круговоротом ощущений. Ей требуется время, чтобы поднять веки и вспомнить: Малфой всё ещё находится в комнате, в то время как она сама больше напоминает дрожащее желе.

Глаза Гермионы распахиваются шире, едва она упирается взглядом Малфою в пах, — Драко встаёт у края кровати, и она, зардевшись, переводит глаза на его лицо. Он ухмыляется и указывает рукой вниз:

— Да ладно, Грейнджер. Полагаю, вы уже достаточно знакомы.

Она фыркает, отводит взгляд и выпускает одеяло из пальцев. Она пытается подыскать достойный ответ, но мозг ещё не в состоянии полноценно функционировать. Интересно, Малфой именно поэтому решил заниматься с ней сексом? Кажется, это отличный способ лишать её дара речи.

— Ты грязная.

Лишь часы спустя Гермиона, вздрогнув, поймёт: в голове и мысли не мелькнуло о том, что Малфой может вкладывать в эти слова какой-то иной смысл.

— И как же, по-твоему, я такой стала? — спрашивает она, поднимая дрожащую, перепачканную и потную руку.

Малфой протягивает ладонь, и Гермиона сначала пытается изображать подозрительность, но сдаётся, принимая помощь.

— Да, вина моя, не спорю. Полагаю, мне стоит загладить свою грубость, вымыв тебя.

День: 1373; Время: 10

— Ты что делаешь? — спрашивает Гермиона, застыв в дверях, и Невилл смотрит на неё с невинным видом.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты стоишь на улице под дождем.

— Знала бы ты, что он уже сделал… — раздаётся голос у неё за плечом.

— …Ты спросила почему? — Гермиона поворачивает голову и встречается взглядом с одним из близнецов Уизли — её тут же охватывает подозрение.

— Почему Невилл стоит под дождём?

— Ай, Джордж, она спрашивает почему.

— Именно этим она и должна была интересоваться с самого начала, Фред.

— Может, она…

— Ой-ой.

— Руки в боки.

— Да у нас тут теперь Сердитая Гермиона.

— Раздражённая, точнее, — поправляет она. — А теперь ответьте на мой вопрос.

— Это было…

— Фред, — перебивает Гермиона.

— Вообще-то, Джордж.

— Мы поспорили, как долго он сможет там простоять и не промокнуть.

— Это… Вам что, настолько скучно? — Гермиона вопросительно изгибает бровь и снова переводит взгляд на Невилла.

— Настолько.

— И что же получит победитель?

— Вопрос в том, что получит проигравший, — ухмыляется Фред, а Джордж крутит в руках маленькую фиолетовую конфету.

— Что это?

— Кое-что нашего производства.

— О боже, — шепчет Грейнджер.

Час спустя она отправляет Невилла в ванную комнату, перед этим проинструктировав ничего не трогать, чтобы не устроить пожар. Ей приходится зажать голову подушками, чтобы заглушить тот свист, с которым пар вырывается из ушей друга.

День: 1379; Время: 14

Она никогда не понимала, что особенного мужчины находят в женщинах, которые не носят нижнего белья – можно подумать, на теле нет другой одежды. Но обнаружив, что эта страсть приносит выгоду, Гермиона перестала беспокоиться по этому поводу. Малфой чуть не напугал её до смерти, спросив, есть ли на ней бюстгальтер. Он пожирал глазами её грудь, неторопливо приближаясь с хищным выражением лица. И едва Гермиона выдавила из себя «нет», Драко тут же на неё набросился.

И вот теперь она осознала, какие преимущества можно из этого извлечь.

День: 1380; Время: 16

— Мне кажется, я заблудилась. Как будто… будто я больше не знаю, где в этом мире моё место. Я каким-то образом всегда чувствовала, где я и с кем. А теперь я просто… дрейфую. И не имею ни малейшего понятия, что думать и чувствовать.

Гермиона старается отмахнуться от мысли о том, что она плачет, да ещё и перед Драко Малфоем, но эмоции захлёстывают её, и едва он подходит к раковине, у которой она стоит, разражается потоком слов. Она не понимает, что именно на неё нашло: наверное, всё дело в том, что у неё никак не получается избавиться от терзающих мыслей, а ещё в приближающихся месячных.

Ей нужен Гарри. Точнее, Рон. Тот самый раскрепощённый, эмоциональный Рон, который обнимается лучше всех на свете — когда его порыв спонтанен. Сейчас Гермионе необходимо хоть что-то, что поможет восстановить равновесие — нечто бо́льшее, нежели простая опора под ногами. Ей требуются тепло и сила, чтобы как можно быстрее взять себя в руки — ведь это совершенно неподходящее время для таких срывов. Для них никогда нет подобающего момента.

Малфой удивляет её: потянувшись, он неловко обнимает её напряжённой рукой за шею и тянет на себя. И Гермиона зарывается лицом в его плечо, цепляясь пальцами за рубашку. Ничего похожего на Рона — но это идеально. Как раз то, что ей сейчас нужно.

Малфой ждёт, пока дыхание Гермионы выровняется и она расцепит свою хватку. Он дёргает плечом, в которое она уткнулась, — Гермиона поднимает голову, и Драко наклоняется и медленно целует её обветренными губами, стараясь успокоить так, как умеет.

День: 1382; Время: 18

Гермиона проходит километр по лесу и долине, злясь, что такое происходит с ней именно в день женского недомогания. Физическая нагрузка усугубляется усталостью и спазмами внизу живота, и она очень близка к тому, чтобы спалить дотла весь этот дом, в который они прибыли и который оказался совершенно пустым. Ни людей, ни домовых эльфов. Ни единого клочка пергамента. Лишь кое-что из мебели, да чашка с остатками какой-то жижи на столе. Гермиону слишком достало участвовать в неудачных операциях.

День: 1390; Время: 2

Она пытается написать письмо Гарри и Рону, но, просидев час, вынуждена признать, что понятия не имеет, о чём рассказать друзьям. В свёрнутом пергаменте, который она на следующий день вручает Люпину, содержится всего три абзаца, но это уже хоть что-то.

День: 1396; Время: 17

Услышав скрип входной двери, Гермиона резко оборачивается. Она притворяется, будто в течение последних двух дней не проверяла, не появится ли Малфой, всякий раз с надеждой оглядывая входящего. Она приходит к выводу, что теперь просто не может долго не видеть Драко — ведь тот всегда был где-то поблизости.

Как Гермиона и подозревала, в этот раз это действительно он. Несколько часов назад вернулся Симус, сквозь зубы поминающий блондина нелестными словами, так что она догадалась: эти двое были чем-то заняты вместе. Малфой расстёгивает мантию, стряхивает её с плеч и замирает, едва увидев что-то на полу. Гермиона прослеживает его взгляд: Драко пялится на её поношенные тапочки, притулившиеся у дивана. Он продолжает раздеваться, но медленнее, занятый изучением её обуви. Малфой бросает тяжёлую хламиду на спинку стула, и Гермионе приходит в голову мысль: а не лучше ли убраться в коридор, пока он её не заметил? Хотя, он, в любом случае, обратит на неё внимание — слишком уж громко стонут и трещат доски под ногами.

Оглядев комнату, он встречается с Гермионой глазами и закусывает губу.

— Привет.

— Привет, — откликается она, ерошит волосы и тупо пялится на настольную лампу, стоящую на уровне его бедра.

— Кто ещё здесь?

— Симус, Анджелина, Джинни и Тонкс. Проф… МакГонагалл заходила поговорить с Тонкс, но уже ушла.

Малфой хмурится, недовольно чешет затылок, и Гермиона улыбается — теперь его волосы в полном беспорядке.

— Я вынужден попросить тебя об одолжении.

— Да, конечно, — Гермиона пожимает плечами и делает вид, будто ничего особенного в его словах нет. Малфой никогда никого не просил об услуге — по его собственному утверждению он ненавидит быть у кого-то в долгу.

— В столе у Грюма лежит ключ. Он мой. Грюм пообещал вернуть его, когда всё закончится, но мне он нужен сейчас. Я бы сам попросил его об этом, но он ушёл, и я понятия не имею, когда вернётся.

— Ты разговаривал с Люпином? У него есть доступ в кабинет Грюма… На всякий случай.

— Да. Но Люпин заявил, что я могу подождать, и когда я постарался объяснить, что не могу, он не стал меня слушать.

— Так ты хочешь, чтобы я вломилась в кабинет?

Малфой со смешком выдыхает и смотрит на Гермиону с тем странным выражением, которое она уже видела на других лицах, но на этом — никогда.

— Для той, кто терпеть не может нарушать правила, эта мысль слишком часто приходит в твою голову первой.

Гермиона бы не пережила своё детство, не обладай она таким своеобразным инстинктом самосохранения.

— А что тогда ты предлагаешь?

— Попросить его? Я в курсе, что ты знаешь его гораздо лучше. Люпин хорошо относится к тебе из-за Поттера. И вот я подумал: не могла бы ты немного этим воспользоваться?

Она подпирает щёку, наклоняет голову в сторону и пожимает плечами — у неё нет уверенности, что это сработает.

— Даже не знаю.

Малфой тут же замыкается в себе — он делает так постоянно, хотя Гермионе это ужасно не нравится.

— Тогда забудь о моей просьбе.

— Успокойся. Я не сказала нет, а лишь заметила, что не уверена, поможет ли это.

— Я придумаю что-нибудь другое.

— Ну, мы могли бы…

— Я имел в виду, я придумаю что-нибудь другое.

Она сверлит Драко взглядом, злясь на то, что он сердится, несмотря на её старания помочь ему.

— Малфой, прекрати вести себя как скотина. Я помогу, только не знаю, с какой стороны за это взяться.

Он шумно выдыхает, подносит ладонь к голове и с усилием трёт лоб.

— Всё, что от тебя требуется, это попросить его. Скажи, что ключ мне нужен и что Грюм знает — он мой.

— Люпин захочет убедиться. От чего этот ключ?

Снова это бесстрастное выражение, настороженность во взгляде, напряжённая поза. Иногда Гермионе кажется, что у неё никогда не получится найти с Малфоем общий язык, но чаще всего она думает, всё дело просто в её дурацком характере, раз она пробует снова и снова.

— Это не твоё дело.

— Малфой, не вижу причин не ответить, если только этот ключ не отпирает дверь комнаты с твоими тайными тёмными секретами.

— Причины есть — тебе не надо об этом знать. А ты опять копаешься в поисках информации, лишь бы утолить своё неуёмное любопытство.

— Вообще-то, — огрызается Гермиона, — я лишь пытаюсь найти способ помочь тебе…

— Повторяю ещё раз: забудь.

— Да что в этом такого? — она раздражённо всплёскивает руками.

— Зачем тебе это знать?

— Если Люпин спросит, я бы могла…

— Люпин в курсе, что ключ мой. Он даже может знать, от чего он. Так что твоя осведомлённость не играет никакой роли.

— А ты не мог мне объяснить это с самого начала?

— Можно подумать, это бы остудило твой интерес.

— Пока ты не начал разводить таинственность — конечно! А теперь я не могу перестать думать о том, что же ты прячешь!

— Эксклюзивные приспособления для пыток магглорождённых, Грейнджер. Хочешь испробовать? Да какое это вообще имеет значение?

— Я…

— Забудь о моей просьбе.

— Нет. Я…

— Я сказал, неважно.

И это конец разговора: Драко разворачивается и выходит за дверь прежде, чем Гермиона успевает сказать хоть слово. Она сердито сверлит взглядом сначала створку, затем малфоевскую мантию и отправляется на кухню.

День: 1397; Время: 1

Дверь открывается с низким протяжным скрипом, и Гермиона тут же поднимает веки. Она впивается глазами в створку, но стоит ей разглядеть в темноте какую-то фигуру, удивление сменяется любопытством.

— Драко?

Наверное, это не лучшие слова — ведь это может быть кто угодно, и этот кто угодно наверняка бы заинтересовался, почему Гермиона уточняет, а не Малфой ли заявился к ней в комнату в два часа ночи.

Незваный гость не отвечает, дверь за ним щёлкает, и сердце Гермионы начинается биться сильнее. Она чувствует прилив адреналина и широко распахивает глаза. Гермиона думает, что это Малфой, но её слишком богатое воображение всегда доставляло ей хлопот.

Она садится в кровати, хватает с тумбочки палочку и направляет её в сторону двери, нащупывая второй ладонью выключатель на лампе. Бледный свет заливает комнату, а матрас у её ног проминается. Гермионе приходится проморгаться, чтобы привыкли глаза, но она успевает разглядеть светлые волосы и убедиться в своей правоте.

— Ты мог бы так не подкрадываться к людям, — шипит она.

Малфой хватает палочку за кончик, опускает, и, вытащив из её пальцев, откладывает на тумбочку.

Развернувшись, он перекидывает через Гермиону ногу и наклоняется вперёд — его ладонь, замершая было у её бедра, скользит по простыне. Под его весом Гермиона вынуждена отклониться назад, и он сверлит её взглядом, прежде чем яростно поцеловать. Сначала она отвечает осторожно, но, вспомнив, как именно Малфой вёл себя этим вечером, целует его в ответ с такой же злостью. Кажется, именно этого он и добивался. Малфой прикусывает губу Гермионы, а она впивается ногтями в его голову и слышит, как он бормочет что-то о женщинах (или ведьмах), и понимает: эта ночь будет длинной.

День: 1399; Время: 7

Гермиона просыпается от визга и приглушённого смеха, грохота взрыва, сотрясающего её кровать, и шума воды — такого громкого, будто прямо под ней бьёт гигантский фонтан. Сначала она улыбается, потом задумывается, стонет и чувствует, как сердце наполняется страхом и предвкушением: Гермиона вспоминает, что сегодня Официальный Праздник Близнецов Уизли — Первое Апреля.

========== Семнадцать ==========

День: 1400; Время: 8

Их нынешняя соседка демонстрирует Лаванде пузырёк с фиолетовым лаком, и та, морщась, качает головой. Гермионе никак не удаётся вспомнить имя девушки, хотя известно, что она училась с ними вместе, только курсом младше. Наверное, тут могла бы подсказать Джинни, но Гермиона уже очень давно не виделась с подругой. Лаванда вряд ли может помочь — она называет свою собеседницу «милой».

А вдруг имя этой девушки на самом деле — Мила? Или сокращённая форма — Милена, Камилла… или…

Гермиона выныривает из своих сумбурных мыслей, сообразив, что Лаванда покончила с болтовнёй о мантиях и садах и затронула кое-что действительно интересное.

— Я не могу утверждать наверняка, но…

— Что там насчёт Грюма?

Лаванда прищёлкивает языком и окидывает Гермиону взглядом, ясно дающим понять, как она недовольна тем, что её слушают невнимательно.

— Я сказала, что знаю: что-то происходит. Грядёт что-то по-настоящему серьёзное. Вроде… финальной битвы.

Предположительно-Мила кивает и хмурится - при виде очередного пузырька Лаванда снова отрицательно качает головой.

— С чего ты это взяла?

— Грюм ото всех закрыл свой офис. Гермиона, я имею в виду, он его действительно закрыл. Вредноскопы сходят с ума лишь при мысли о том, как туда пробраться. У Грюма есть ещё одна комната, попасть в которую без него невозможно, и заходят туда только министерские чиновники и авроры — я их никогда до этого не встречала. Оба помещения защищены так надежно, что едва только Симус попытался войти в кабинет вслед за Грюмом, как его тут же впечатало в стену.

— Значит, он что-то готовит.

— Именно. Что-то чрезвычайной секретности. А ещё два дня назад на площади Гриммо я видела Гарри и Рона — они прошли прямиком в ту комнату и просидели там до самого ухода. Вот оно, Гермиона, это и вправду оно.

Лаванда продолжает о чём-то вещать хриплым от волнения голосом, но Гермиона её не слушает. Она озабочена размышлениями о том, что следует из этих наблюдений.

День: 1403; Время: 18

Плечо Малфоя под щекой Гермионы гладкое и тёплое, её нос прижат к его груди, и она вдыхает его запах. Ей потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к прикосновениям после секса, настолько похожим на объятия. Она странно себя чувствует: будто бы Драко может в любой момент её оттолкнуть, хотя такого не произошло ни разу с тех пор, как он сам впервые попросил её остаться, — так что она старается расслабиться. Даже начав ночевать вместе, они не сразу пришли к такой близости: сначала просто лежали, не прикасаясь друг к другу, на разных половинах кровати, пока, наконец, не поняли, что засыпать прижавшись — намного комфортнее.

Ей нравятся эти перемены. Гораздо приятнее вот так лежать после секса, чем обдумывать пути отступления. Теперь вся ситуация в целом кажется более нормальной, и Гермиона наслаждается теплом кожи Малфоя и уютом.

— Драко? — шёпотом зовет она.

— М-м-м? — он сонно откликается.

Внутренности в животе затягиваются узлом — Гермиона и не хочет ничего спрашивать и мучается необходимостью всё выяснить. Её с самого начала терзала эта мысль, и она устала гадать о том, чего не знает наверняка. Гермиона понятия не имеет, какой окажется реакция Малфоя, но она с ней справится, как и с любым другим приступом его плохого настроения. Ей нужно знать, и она не представляет, что Драко ей скажет или что потом сделает она сама, но его ответ ей необходим.

— Ты спишь с кем-нибудь ещё?

Он на секунду замирает, затем вскидывает свободную руку и ёрзает, вынуждая Гермиону перемещаться вместе с ним.

— С Лолой.

Всё это время она сдерживала дыхание, и теперь кислород ухает внутрь холодным булыжником, чтобы тут же вырваться наружу горячей ревностью.

— С Лолой?

— Ага. Стройная, высокая, брюнетка. Я сплю с ней каждую ночь.

Не переставая представлять Малфоя с другой девушкой, Гермиона упирается взглядом в его живот. Но, не успев разобраться в своих чувствах и понять, как именно ей реагировать, она краем глаза улавливает какое-то движение. Подняв голову, она видит, что Драко покачивает зажатой в пальцах палочкой.

— Твоя… палочка? — ошарашенно уточняет она.

— Лола, — в голосе Драко сквозит веселье, и Гермиона сначала переводит глаза на его подбородок, а потом, покрываясь смущённым румянцем, снова возвращается к палочке.

— Это… Это и есть Лола? — ей необходимо удостовериться, но её уже накрывает волна облегчения.

Малфой издаёт то ли смешок, то ли ещё какой-то звук.

— Именно она.

— Почему ты сразу не сказал, что это твоя палочка?

— Если честно, хотел посмотреть на твою реакцию.

Опустив подбородок, Гермиона снова заливается краской.

— Тогда почему ты просто не назвал мне имя той, с кем на самом деле спишь?

— Я на самом деле сплю со своей палочкой.

— Ты увиливаешь от ответа, — проницательно замечает Гермиона, а Малфой убирает предмет разговора под подушку и снова расслабленно вытягивается.

— Потому что я не занимаюсь сексом ни с кем, кроме тебя.

На языке вертится всякая глупость — вроде «правда?», — лишь бы только убедиться в его честности. Но это же Драко, и Гермиона отдаёт себе отчёт в том, что будь у него кто-то ещё, у него не имелось бы причин врать об этом. А если бы Малфой не хотел ничего говорить, он бы просто промолчал.

— О-о.

Гермионе кажется, что вот теперь Драко спросит, почему она этим интересуется. Но, наверное, он всё понимает и так, потому как сам задавал ей когда-то похожий вопрос. Но ведь Малфой может пойти дальше и начать размышлять — в то время как она сама не собирается признаваться, что стала из-за него переживать, а при мысли о том, что он спит с кем-то ещё, ей становится настолько плохо, что она готова умолять Грюма отправить её в какую-нибудь далёкую страну третьего мира. Отослать тайно — чтобы Малфой не мог там объявиться. И держать в запертой комнате — чтобы она сама не сумела выбраться. Или, что вероятнее, Гермиона готова приступить к планированию устранения соперницы — и вот такие раздумья наводят на подозрения, что малфоевские черты передаются через прикосновения.

Теперь, зная, что она у него одна, Гермиона видит Драко в несколько ином свете. И может быть, он не воплощает собой традиционные представления о бойфренде, но, по крайней мере, к ним приближается. Гермиона проводит ладонью по его рёбрам, груди — этот жест можно было бы назвать собственническим, знай она, что это такое.

Он ёрзает под её рукой, поворачивает голову и выдыхает прямо в макушку.

— Грейнджер, дай мне полчаса.

— На что?

— На сон, нимфа. Я чертовски устал.

— Ох, — Гермиона краснеет и задумывается, что именно Малфой имел в виду: собственно нимфу или же нимфоманку. Но и то, и другое является достаточным поводом для румянца. — Прости, я…

Она ничего особого не подразумевала — ей и самой хочется спать, но лучше уж Малфой сделает такой вывод, чем ей придётся что-то объяснять.

— Не извиняйся. Просто… полчаса. А потом трогай меня, где угодно. Ты и сейчас можешь это делать, но я слишком вымотался, чтобы активно реагировать.

Несмотря на все разговоры об усталости, именно Малфой будит её через час. Гермиона обнаруживает, что они оба лежат лицом друг к другу, а Драко нежно ласкает ртом её шею. Он разворачивает её спиной к себе, и закинув её ногу на свою, демонстрирует все прелести неспешного, ленивого секса в полусне.

После ещё пары подобных сеансов и такого же количества перерывов на дрёму Грейнджер натягивает джинсы и, выудив из кармана ключ, кладёт его Малфою на грудь. Он отвлекается от созерцания процесса её одевания и, подхватив ключ на ладонь, изучает его пару мгновений.

— Спасибо, — Малфой смотрит на неё серьёзно, но Гермиона улыбается так широко, что он не может не рассмеяться в ответ.

День: 1409; Время: 6

— Невилл, ты боишься?

— Помнишь, в Хогвартсе, меня здорово трясло и мучила гипервентиляция всякий раз, когда Снейп назначал отработки или когда я устраивал в классе взрыв? Мне тогда приходилось что-нибудь стискивать в руках и дышать в пакет?

— Да, — кивает она.

Невилл вытягивает над столом руку, разжимает кулак, демонстрируя на ладони выцветший жёлтый комок, который Гермиона не видела уже много лет.

— Ношу пакет в кармане. По ночам я трясусь так, что иногда мне кажется, я сам себе переломаю кости.

День: 1411; Время: 14

Чарли Уизли качает головой, глядя на озабоченное и уставшее лицо отца в дверном проёме, ведущем в столовую.

— Я готов к тому, что всё закончится. Дело идёт к дуэли, и я лишь хочу узнать, что с нами будет потом. Я устал гадать.

Билл пожимает плечами, приподнимает подбородок и откидывается на спинку кресла.

— Это ты так сейчас говоришь, а потом, может, ещё захочешь повернуть прошлое вспять.

— Я не настолько пессимистичен.

— Гарри победит, — тихо произносит Гермиона, и когда оба мужчины переводят на неё глаза, повторяет громче: — Гарри победит.

День: 1415; Время: 15

Свою тревогу Гермиона выплёскивает на Драко, но кажется, он понимает, что его ждёт, когда она начинает спорить по поводу преимуществ газировки над тыквенным соком — несмотря на своё согласие с ним. Гермиона быстро переходит на личности, Драко отвечает ей тем же, и она до такой степени теряется в своей злости, что они начинают орать друг на друга прямо посреди гостиной, а она не может толком вспомнить, из-за чего именно так завелась. Тем не менее этот всплеск приносит некоторое облегчение и даёт выход страхам, и всё же чем больнее они стараются друг друга задеть, тем больше Гермиона жалеет о затеянном скандале.

Она отпускает один-единственный комментарий по поводу инцеста, и Малфой с рычанием вскидывает руки. Он отворачивается, но, сделав пару шагов, меняет своё решение и следует за Гермионой. И уже две минуты спустя — когда Драко прикусывает зубами её плечо, а она сама, ударяясь спиной о входную дверь, с остервенением чертит ногтями дорожки на его шее, — Гермиона забывает о своих сожалениях.

Теперь она понимает, почему люди отзываются о примирительном сексе как о чём-то хорошем, — ведь так оно и есть. А Гермиона только что обнаружила ещё одну причину для ссор с Малфоем.

День: 1417; Время: 3

Все они столпились около дерева. Одну девушку колотит так сильно, что у неё никак не получается перестать бить себя руками по животу. Вторую тошнит на снег, парень стоит с жёстким выражением лица, но его бегающие глаза выдают нервозность. Ещё один мальчик безжизненно замер чуть левее — он лишь быстро дышит, пока друг трясёт его за плечо и кричит что-то, чего Гермиона разобрать не в состоянии.

Кто-то называет их свежей кровью. Кто-то — новичками, а кто-то — идиотами. Думая о своих собственных поступках, она не может согласиться с Драко, который утверждает, будто храбрость и глупость идут рука об руку, но сейчас, глядя на этих ребят, она это ясно понимает. Она смотрит на них и спрашивает себя: какими дураками надо быть, чтобы присоединиться к этой войне? И улыбается при мысли о том, сколько же надо иметь храбрости, чтобы так поступить.

Когда она была младше, отвага считалась одним из наиболее важных качеств. При должном размышлении Гермиона понимает: она так думала потому, что за это ценили её саму, и смелостью хотели обладать многие. Однако теперь она жаждет, чтобы как можно меньше людей было наделено этим свойством. Особенно новоиспеченные взрослые — дети, миновавшие совершеннолетие.

Она будто видит собственное отражение в зеркале, искажающем её облик. Ошибочные цели, борьба с порывом сбежать, озноб, дикая паника, затмевающая здравый смысл и заставляющая обращать внимание лишь на дым и крики. Это отражение её самой тогда, в начале. Гермиона видит это в том явном, неконтролируемом, глубинном, сжигающем страхе, что обезображивает черты лиц этих новичков — потому что это навсегда останется в них всех.

Гермиона падает совершенно неожиданно — сначала деревенеет лицо, а потом и всё тело. Она слышит за спиной ругань, чувствует дрожащую ладонь на плече — а потом до неё доносятся только крик и треск льда, когда один из новобранцев пытается то ли защититься, то ли спрятаться. Кожа немеет от холодного снега, и, терпя обжигающую боль, она ждёт, пока этот вояка вернётся обратно.

Когда её поднимают на ноги, Гермиона различает перед собой вовсе не извиняющееся лицо новичка, а грязную и мокрую Лаванду. Трясущейся рукой та приводит подругу в чувство и падает прямо на землю. Держась за сердце, она давится рыданиями и словами о смерти. Гермиона успевает усесться рядом, прежде чем наклонившуюся Лаванду рвёт водой. И Гермиона думает, что, может статься, они не так уж и сильно изменились за прошедшие четыре года.

День: 1419; Время: 20

— Неужели ты вообще не нервничаешь?

— По какому поводу? — он отрывается от программы, которую смотрит, и отбирает у Гермионы коробку с крекерами, заметив, что она вытаскивает несколько печений.

— По поводу финальной битвы. Ты же знаешь: она скоро случится.

— Знаю. Но это не финальная битва. Война и дальше продолжится. Это лишь кульминация.

— Но это же решающее сражение.

— Не обязательно. Какая бы сторона ни проиграла, её потери будут очень велики, но шанс на окончательную победу всё равно сохранится.

Гермиона ёрзает на месте, теребит шнурки на пижаме. Она нервничает. Хотя нет, она просто в ужасе — вот правильное слово. Ей просто необходимо с кем-нибудь об этом поговорить, но судя по всему, Малфой — единственная кандидатура. Все остальные либо пока ещё просто тревожатся, либо уже близки к панике. Драко же спокоен всегда — даже тогда, когда у него внутри бушует ураган. Он в состоянии справиться с мыслями о войне, потому что принял её суть. Малфой знает: люди умирают. Это может оказаться и кто-то незнакомый, и ты сам — Драко относится к такому раскладу с отрешённым пониманием. И поэтому Гермиона считает, что Малфой не слишком похож на человека.

— Существует пророчество… — она сомневается, что может всё ему рассказать, но в то же время не видит никаких причин этого не делать.

— Знаю, — откликается Малфой. — В нём сказано, что один из них убьёт другого, но когда-нибудь умрут все, и кто-то может разделаться с выжившим. Нет никаких причин останавливаться, случись Поттеру погибнуть.

Гермиона с трудом втягивает в лёгкие воздух, тем самым выдавая свою нервозность. Они много лет двигались к этому моменту, и пусть сейчас совершенно ясно, что развязка близка, у Гермионы нет никакой уверенности, что она к ней готова. Она задаётся множеством вопросов: победит ли Гарри? Если нет, то где ещё её место в этом мире, кроме как не подле него? Сможет ли с этим справиться Орден? Смогут ли они остановить Волдеморта? Гарри Поттер — один-единственный человек, но всё держится именно на нём, включая их общую надежду. Именно Гарри всегда был тем, кто с этим покончит. И как быть, если у него ничего не выйдет?

— Что будет, если Гарри не сможет одержать победу?

— Мы спрячемся, восстановим силы. И будем снова сражаться.

— А что, если проиграем?

— В этом случае мы все, скорее всего, погибнем.

— Звучит утешающе.

— Грейнджер, ко мне не надо приходить за утешением. Я не собираюсь врать лишь для того, чтобы тебе полегчало. Это война. Смирись уже с этим.

Гермиона сердито смотрит на него, потом переводит взгляд на телевизионный экран и выхватывает из рук Малфоя коробку с крекерами.

— Не верю, что ты не нервничаешь.

— А я не говорил ни да, ни нет. Я лишь сказал, что Гарри Поттер не конец всей войны. Это одна из тех битв, которые мы ведём с самого начала, вот только в ней обязательно примет участие Волдеморт, а сам Поттер выйдет из тени. Всё, что от нас требуется, — победить.

— Всего-то… — фыркает она. Малфой забирает свои крекеры обратно и пихает Гермионе в руки коробку. — Мне нравятся только такие!

— Чучело, они же все одинаковые.

— О, — она достает еще одну упаковку. — А в той пачке они разные.

Он медленно жуёт, сверля ее взглядом, она отвечает ему тем же.

День: 1422; Время: 4

Она беспокойно ждёт хоть какие-то новости. Караулит сову или кого-то, кто даст ей понять: настало время сражаться или хотя бы ознакомиться с планом действий. Но никто не появляется.

Все молчаливо погружаются в свои мысли, страхи и предположения. В воздухе ощущается предчувствие надвигающихся событий, и люди задумчиво бормочут что-то себе под нос, слишком занятые ожиданием.

Похоже, все операции и сражения приостановлены. Давление и напряжение возрастает, грозя обернуться катастрофой.

День: 1428; Время: 11

Гермиона сонно открывает глаза, наслаждаясь уютным теплом, несмотря на постепенно нарастающее волнение от осознания того, где именно она находится. Видимо, она провела в постели с Драко целую ночь, и хотя это уже случалось раньше, так долго она пробыла здесь впервые. Обычно, прежде чем снова заняться сексом, они дремлют от силы полчаса-час. Как только становится ясно, что они слишком измотаны и нуждаются в длительном отдыхе, один из них уходит. Гермиона помнит, что в этот раз она провалилась в сон, когда за окном ещё было темно — сейчас же там ярко светит солнце.

Судя по всему, Драко и не собирался её отпускать: уставшая, Гермиона дважды пыталась выбраться из кровати, но оба раза он притягивал её обратно. Тогда она не слишком об этом задумывалась (его губы и руки не оставляли для размышлений никаких шансов), но сейчас её интересует один вопрос: неужели это такая своеобразная стадия отношений?.. На которой им стало настолько комфортно находиться в кровати вместе, что уже нет необходимости просыпаться каждые двадцать минут, чтобы оправдать пребывание в одной постели очередным раундом секса.

Его тёплая грудь прямопод щекой: Гермиона слышит глухое и мерное биение его сердца. Кажется, Малфой ещё спит — так размеренны и сильны удары. К тому же его рука покоится прямо под ней, а кулак прижат к её пояснице — осознав это, Малфой тут же бы сменил положение. Ей уже пришлось как-то раз проснуться от того, что Драко резко выдернул свою руку, что-то недовольно бурча про риск потери конечности.

Она чуть смещается, чтобы посмотреть на него: с того самого случая в её комнате, имевшего место давным-давно, ей нравится наблюдать за Малфоем во сне, без его обычной защиты. Но тут она с испугом замечает, что Драко не спит, а пристально изучает потолок.

— Что тебе снилось? — его голос звучит чисто — значит, он бодрствует уже давно.

Гермиона моргает и переводит глаза на его подбородок.

— Не знаю. А что-то снилось?

Он пожимает плечом, и Гермиона шевелится в такт этому движению.

— Я пытался понять: всё дело в неудобной позе или ты всегда издаёшь во сне такие недовольные звуки.

— Недовольные звуки?

— Язык, — шепчет он. — Ты им прищёлкиваешь по нёбу.

— Ой, я не знала, — Гермиона понятия не имеет о своих ночных привычках: она никогда и ни с кем не спала вот так. В Хогвартсе она пользовалась заглушающими чарами из-за храпа Парвати, а во время нечастых ночёвок в маггловском мире никто ей ничего не говорил.

Она опускает голову, касаясь щекой его соска — и тот сразу же твердеет. Осознав, что её рука находится в опасной близости к малфоевскому паху, Гермиона заливается румянцем и поднимает ладонь повыше. Она чувствует: мышцы его живота сокращаются, и он глубоко втягивает воздух.

— Как тебе озеро?

— Что? — Гермиона слишком впечатлена мурашками на его коже от её прикосновений, чтобы вслушиваться в вопрос.

— Озеро за домом, о котором я тебе говорил. Ты туда ходила?

— О, да. Да, ходила.

— Ты помнишь, где оно?

— Да.

— Хорошо. Я потерял там своё кольцо, а вчера не смог вспомнить, как туда выйти. Если я вернусь, ты должна будешь показать мне дорогу.

Упершись невидящим взглядом в шрам на его боку, Гермиона сначала замирает, а потом поднимает голову. Прижав подбородок и смешно скривившись, Малфой внимательно всматривается в неё, но не может ничего понять.

— Что? Ты нашла моё кольцо? Заложила его и спустила деньги на борьбу за права домовиков?

— Если. Ты сказал, если.

Что-то быстро мелькает в его глазах, и Гермиона не успевает разобрать, что именно — или же это просто игра света.

— Да, если. Я не был в этом доме несколько месяцев и не знаю, вернусь ли сюда ещё до конца войны.

И впервые в жизни Гермиона отчётливо видит по выражению лица Драко Малфоя, что он врёт. Она ложится обратно ему на грудь, догадываясь, почему он мог так долго не отпускать её от себя. Малфой отправляется в настолько опасное место, что может позволить себе «если» и целую ночь секса — он не уверен, что ему предоставится другая такая возможность. Он не уверен, что вернётся назад, и от этого понимания сердце Гермионы разбухает и так больно бьётся о рёбра, что начинает накатывать тошнота. Страх и тревога распирают горло, и у неё не получается нормально дышать.

Она не знает, стоит ли ей рассказать о своих подозрениях, или спросить, куда именно он уходит — ведь тогда Драко разозлится, а у неё совсем нет желания портить ту уютную атмосферу, что их сейчас окружает. Поэтому Гермиона прикрывает глаза, позволяя себе урвать ещё одну минутку в его присутствии, прежде чем решиться встать. Она не желает злоупотреблять гостеприимством, и какая-то её часть сомневается, хочет ли Малфой, чтобы она сейчас ушла.

Именно эта часть расслабляется, едва Драко расцепляет пальцы и прижимает ладонь к её спине, вынуждая остаться, — Гермиона удивлённо вскидывает на него глаза. Малфой мгновение всматривается в неё, затем, приподнявшись на локте, медленно, но решительно целует. Откликаясь, Гермиона скользит рукой по его животу вверх и крепко зажмуривается при мысли о том, куда именно ему предстоит скоро отправиться. Реагируя на прикосновения, Малфой выдыхает ей в рот, обнимает и, переворачивая, подтягивает её к своей груди.

— Погоди, погоди, — бормочет она, упираясь рукой в его плечо.

Малфой поднимает голову — нахмуренный лоб, соблазнительный рот.

— Что случилось?

— Я… мне надо в душ, — краснеет она.

— А-а. Тогда иди, — он отодвигается и ложится рядом с ней на бок, но едва она начинает стаскивать за собой простынь, останавливает её. — Тебе это действительно нужно?

— Да, — Гермиона вскидывает бровь и снова дёргает ткань.

— Ты собираешься оставить меня мерзнуть, лишь бы только потрафить своей стыдливости? Должен заметить, там нет ничего, что бы я уже тщательно не изучил.

Делая ещё один рывок, она заливается краской под его плотоядным взглядом.

— Малфой, не надейся на шоу.

Он смеётся:

— Не корчи из себя скромницу.

— Я не скромница, — Гермиона задирает подбородок, стягивает, наконец, простынь, которую Малфой больше не держит, и у самой двери оглядывается через плечо — он по-прежнему на неё смотрит.

Вернувшись, Гермиона слишком долго раздумывает, как лучше пробраться обратно в постель, так что Малфой приподнимается и притягивает её к себе. Почувствовав мятный привкус на губах Гермионы, он изгибает бровь, но ничего не говоря, укладывает её, чтобы размотать импровизированную накидку.

Он не торопится: ласково касается, обжигает губами, будто в своём распоряжении имеет всё время этого мира. Гермиона сомневается в причинах подобного поведения: то ли Малфой понимает, как ей плохо, то ли плохо ему самому, то ли он просто знает, что такая неторопливость порой ей нравится. Не произнося ни слова и не спуская глаз с её лица, он оставляет цепочку поцелуев на её коже, и Гермиона, принимая Малфоя, встречает его взгляд. Он постепенно подводит её к кульминации — совершенный в своей страсти, — и медленно тлеющее внутри пламя заставляет её сходить с ума.

Когда они оба превращаются в потный задыхающийся клубок из переплетённых тел, Драко перекатывается и крепко прижимает Гермиону к себе. Обхватывает её голову, и она, прижимаясь губами к его бешено бьющемуся сердцу, вцепляется в Малфоя так, будто никогда больше его не увидит.

День: 1430; Время: 8

— Гермиона, привет.

Она тычет в лицо Фреду куском длинной тянучки, которую до этого взяла из вазы с конфетами, и при виде его улыбки бросает сладость, словно отраву.

— Фне нафо это фыплянуть?

— Что? — хохочет он, приподнимая голову.

Гермиона прищуривается — она зажала зубами красные сладкие волокна, но проглотить их ещё не успела. Весь вопрос в том, как давно Фред находится в доме и откуда именно взялись конфеты.

— Не волнуйся, я их пробовал. Конечно, до того, как узнал, что он тоже здесь, так что…

Голос за её спиной обрывается, когда Гермиона поворачивается так резко, что ей приходится схватиться за лампу, чтобы не упасть.

Из её рта вылетает кусок тянучки, она прикрывает рот рукой и визжит в ладонь.

— Господи, Гермиона, это было даже хуже, чем Рон во время завтрака.

— Эй!

Она сбивает Гарри с ног, и он шумно выдыхает прямо в копну кудрявых волос, что падают на его лицо. Сделать вдох он не может, потому что Гермиона сжимает его в объятиях так же крепко, как его сумасшедшие фанатки, но вместо того, чтобы звать на помощь, он отвечает подруге тем же. Гермиона неловко вскакивает и бросается к Рону, которому хватило ума прижаться к дивану. Она отстранённо отмечает, что называет их обоих засранцами, болванами и придурками, и пусть ей не ясна причина подобного обращения, она сейчас слишком ошеломлена, чтобы в этом разбираться.

— А я тогда кто такой? Малфой, что ли? — фыркает Фред. — Я удостоился лишь подозрительности и злобы, а эти…

— А-а-а! О-о-о! Какие же вы придурки! Как я вас люблю! О-о-о! А-а-а! Какие у вас сильные руки! — Джордж кругами прыгает вокруг Фреда и обмахивается журналом.

— О! Твои сверкающие изумрудные глаза, Гарри! О, твоя широкая, мускулистая грудь, Рон! — верещит Фред и, схватившись за Джорджа, откидывается назад.

— Я только и могу, что светиться от восторга, когда вы рядом со мной! — Джордж замирает, заметив, что с противоположного конца комнаты на него смотрят три пары глаз, и Фред тут же падает.

— Знаете, мама всегда говорила, что вам обоим просто не хватает внимания.

— Вы оба отлично изобразили девчонок, — добавляет Гарри.

— И вовсе у меня не такой голос.

========== Восемнадцать ==========

День: 1431; Время: 6

— Как ты жила? Только честно, — тон, которым Гарри задаёт вопрос, напоминает Гермионе о том, как хорошо друг чувствует её ложь.

Уже поздно, может быть, даже слишком — Рон уже давно отправился в свою спальню. При этом он громко жаловался на отсутствие штор, защищающих от яркого утреннего солнца, и замка на двери в ванной комнате. Гермионе стало интересно: к каким же условиям привыкли её друзья? Но горькую обиду, начавшую было расползаться по горлу, уничтожили мысли о том, как замечательно прошла эта ночь. Разговоры о прошлом и истории о том, что с ними случилось за время разлуки, — и все трое отлично притворялись, будто никому из них не жаль, что их не было рядом.

Едва Гермиона услышала за спиной голос Гарри, где-то внутри неё вспыхнул пожар, который потом лишь распространился по всему телу. Она так свыклась со своими попытками обо всём забыть, что не осознавала, насколько сильно скучает по друзьям, пока вновь воочию не увидела залившееся румянцем лицо Рона и застенчивую улыбку Гарри. В тот самый момент, когда её мальчишки оказались перед ней, нахлынувшее вдруг чувство заслонило собой прежнюю потребность, обернувшуюся мучительной болью. Теперь Гермиона могла осязать их, видеть, слышать и даже обнюхивать — чувственное подтверждение дружбы, — и ей хотелось плакать, смеяться, кричать и носиться кругами, но, наконец, её усадили, чуть ли не всерьёз усомнившись в психическом здоровье.

— А как все живут? — Гермиона пожимает плечами, понимая, что этой темы лучше избегать: подобные обсуждения могут спровоцировать много неприятных вопросов.

Например, почему вы меня бросили? или, наверное, даже важнее, как? — потому что сама Гермиона вряд ли смогла бы оставить своих друзей первой. Ей почти что хочется задать эти тяжёлые, полные эмоций и совершенно неуместные сейчас вопросы: кто я для тебя? и почему ты выбрал Рона? что ещё я могла бы сделать, чтобы стать тебе лучшим другом? почему именно я оказалась недостаточно хороша? почему ты не пожелал, чтобы с тобой рядом была я? Она жаждет узнать: будут ли их общие воспоминания о прошлом дополнены чем-то новым, или, пока они ходят разными дорогами, этой памяти суждено поблекнуть и однажды единственным, что удастся разглядеть, окажется тёмная, глубокая, чудовищная пропасть — та самая, которую Гермиона чует нутром и куда порой заглядывает в минуты одиночества. Её подмывает сказать Гарри, что сейчас она чувствует себя так, будто больше не играет никакой роли. Ей хочется быть жестокой и заявить, что это всё из-за него — и немного из-за Рона, потому что тот выбрал Гарри, а не её. Гермиона готова признаться в собственном эгоизме, но не уверена: а так ли себялюбие плохо?

А ещё она хочет сгрести Гарри в охапку: трясти и требовать, чтобы он увёз её с собой. Ведь до Гермионы доходят слухи, да и она сама чувствует, как по ночам тени всё ближе подбираются к её кровати. Она знает, что именно надвигается, как знает и то, что несмотря на приезд, ни Рон, ни Гарри не собираются её забирать. Пусть даже они трое всегда должны были быть вместе, и Гермиона, в отличие от Гарри или того кукловода, что принимает за него все решения, не выбирала иного пути. Гарри ответит что-то вроде, ты всё равно сражаешься на этой войне, а она возразит, но не рядом с тобой, не по-настоящему. И он скажет, Гермиона, прошу тебя или но ведь разницы нет. А Гермиона бы хотела объяснить, что разница есть, и очень большая — потому что во всех своих мыслях, мечтах, страхах, фантазиях и планах, с момента их первой встречи и до настоящего дня, Гермиона Грейнджер жила или умирала только бок о бок с Гарри Поттером и Роном Уизли.

Ей хочется выяснить: он оставил её потому, что нашёлся другой умник, взявший на себя её функции? И если да, то почему Гермиону оказалось так легко заменить? Неужели кто-то другой стоял по его левую руку, пока сам Гарри правой крепко держался за Рона? С самого ли начала предполагалось, что значимы только он и Рон? Но почему? Надо ли Гермионе просто принять такое положение вещей и, если да, то как?

— Я не об этом спрашивал, — мягко откликается Гарри, отхлёбывает чай и морщится — в чашке слишком много сахара.

Гермиона делает два, три вдоха и задумывается. Так легко быть слабой и гораздо труднее — сильной, а она никогда не искала лёгких путей. Гарри и без неё получил сполна. После войны будет время заняться врачеванием ран, пусть на это и уйдут годы. Но не сейчас. Ребята же по-прежнему здесь, ведь так? Ради неё. И это говорит о многом. Гермиона их любит, и этого ничто не изменит. Они все поступали так, как было лучше для общего дела, или что-то в этом роде, и если попутно оказались задеты чьи-то чувства — это же мелочь. Должна являться таковой. Для тех, пожалуй, кому не обязательно было их испытывать.

— Я в порядке, — и, наверное, её голос звучит слишком глухо.

— Гермиона, — словно тихая мольба, и она невольно вскидывает глаза на Гарри.

Сейчас он выглядит очень усталым, обессиленным, и вдруг Гермиона ясно видит перед собой уже не мальчика, которого знала когда-то. Думая о Гарри, она представляет то знакомое лицо, что четыре года назад встречала изо дня в день. До того, как война стала войной, до того, как друг ушёл. И теперь во время каждой новой встречи Гермиона ищет в нём знакомые черты — ведь так она оказывается ближе к прошлому, к той самой поре, что даёт ей опору. Но время шло, война разгоралась, и каким-то образом, пока Гермиона не видела, Гарри Поттер превратился в мужчину. Она тоже чувствует себя старше, черствее; находит на столе его ладонь и крепко стискивает, едва Гарри переплетает их пальцы.

Когда они умудрились так повзрослеть? Когда Гарри получил право смотреть на неё так, будто он прожил достаточно, чтобы выяснить главный секрет этого мира — оказавшийся слишком плохим, чтобы о нём рассказывать? Когда его ладонь стала настолько большой, а черты лица такими острыми и мрачными, искажёнными не юношеским страхом, а пониманием и горем? И почему от осознания всего этого Гермионе кажется, будто у неё в горле стоит ком размером с теннисный мяч? О, а теперь она ещё и плачет. Что за нелепость.

Вскакивая, Гарри опрокидывает стул — обходит стол и тянет Гермиону на себя, заставляя её встать на ноги и уткнуться в него. Он пахнет лесом, завтраком и костром, и она теряется в его объятиях.

— Знаешь, я не хотел никого из вас… — шепчет Гарри ей в макушку, и тот факт, что он заговаривает именно об этом, заставляет Гермиону прийти к мысли: друг всё понимает или хотя бы переживает, что бросил её. — Рон бы не остался… натворил бы глупостей… ты же знаешь, какой он.

— Всё хорошо.

— Правда?

Гермиона не уверена.

— Да.

Гарри замирает, зарываясь лицом в копну её волос, и она приникает к нему ещё ближе: оба сжимают друг друга в объятиях так сильно, что едва могут дышать, но им на это плевать.

— А будет?

— Да, будет. Обещаю. Да, да, да, — прислонившись к его плечу, Гермиона кивает и вытирает его рубашкой слёзы, чувствуя себя глупо и бестолково.

— Прости, — вырывается у них одновременно, и они неловко смеются: пусть не смешно, но получилось забавно.

— Просто пообещай мне, богом поклянись, что вернёшься.

Гарри молчит. И Гермиона крепче прижимается к другу, ожидая от него того же.

День: 1431; Время: 16

Рон шлёпает Гермиону по попе, и она оборачивается к нему с дурацкой улыбкой — он вскидывает руки и делает шаг назад. Закатив глаза, Гермиона бьёт его по руке. Этот поганец жаждет шоу и, начни она кричать, небось, лопнет от гордости.

— Берегись, друг, — шепчет Рон на ухо Гарри, медленно обходя Гермиону. — Опасность, опасность… Она может взорваться в любой мом… Вот чёрт! Руки в боки.

— Что это вообще было? Знаешь же: никогда не дразни спящего дракона, — от этого комментария Гарри Рон прыскает — совсем так же, как в Хогвартсе, — ведь он балбес, и навсегда им останется.

Гермиона притягивает обоих мальчишек в свои объятия, отказываясь думать об их отъезде. На минуту её обвивают четыре руки. Рон их всех покачивает, Гарри обдувает мятным дыханием — сейчас есть только они трое, и ничто больше не ощущается правильнее.

— Будьте осторожны, — твердит она им.

— Ты тоже.

— Будь очень осторожна.

— Я люблю вас обоих.

— Люблю тебя.

— Честно говоря, — выдыхает Рон, затем, будто что-то вспомнив, замирает с серьёзным выражением, — я тоже тебя люблю. Скоро увидимся.

— Конечно, — они все делают вид, будто улыбка Гермионы не полна слёз, а сами ребята не всматриваются в подругу так, будто хотят запереть её в сундуке и не выпускать до конца войны. — Если я вам понадоблюсь…

— Знаем.

А потом, не дожидаясь, пока прощание станет ещё тяжелее, они уходят. Но Гермиону не покидает надежда, и она всё ждёт: они вот-вот вернутся, чтобы забрать её с собой или остаться здесь.

День: 1434; Время: 11

— Ты заметила? — Симус, до этого тихо стоящий у плиты, наконец подаёт голос.

Гермиона качает головой и пожимает плечами.

— Что именно?

— Этот дом… Ещё два дня назад здесь было полно народу. А сегодня нас тут только трое. Джастин только что вернулся из убежища в Глазго и рассказал, что был там совсем один. Один. Где все?

Грейнджер таращится на поверхность стола. Болтает ложкой в безвкусном супе и затем отталкивает от себя тарелку.

— Они ещё не ушли… туда.

— Откуда ты знаешь?

Потому что я здесь.

— Просто знаю.

Симус мотает головой, иронично усмехается и выходит из комнаты.

День: 1436; Время: 1

Когда заканчивается война?

Для кого-то сразу до или после того, как Гермиона просыпается посреди ночи, — рука Джастина трясётся, когда он тянет её за плечо. Слова вылетают из его рта отрывисто, возбуждённо, с запинкой, глаза широко раскрыты, а голос надламывается. Это те, кто верят, что всё закончилось: ведь Мальчик-Который-Выжил стал Тем-Кто-Победил, свершил наконец свою месть, разрушил крестражи и убил Волдеморта.

Другие празднуют успех в тот самый момент, когда Гермиона швыряет свои часы в стену, задаваясь мучительным вопросом: почему её там не было, чтобы занять всегда предназначавшееся ей место? Они думают об убитых и раненых — совсем как Гермиона, которая, дрожа, сидит на кровати и размышляет о своих друзьях. Для этих людей ничего не закончится до тех пор, пока не будут подсчитаны все потери и на свете не останется ни единого Пожирателя Смерти.

Джастин снова входит в комнату и видит, что Гермиона плачет. Но он знает: это не слёзы горя или радости. Это облегчение. Она уверена: конец близок. Очень близок. И Гарри выжил — об этом ей рассказал Джастин.

Гарри жив.

День: 1436; Время: 3

Она появляется в больнице Св. Мунго, чувствуя внутри жар, от которого потряхивает всё тело. Снаружи у здания толпится множество журналистов, и охрана намного бдительнее, чем когда-либо. Гермиону почти что с неохотой пропускают на третий этаж, но сейчас удержать её не может ничто, и не понимать этого нельзя.

— В данный момент всех пациентов осматривают целители. Посетителей ни к кому не пускают.

— Мне нужно их увидеть, чтобы узнать, как они! — кричит Гермиона, её разочарование можно потрогать пальцами. — Я не уйду отсюда, пока вы не пропустите меня в палаты.

— Мисс, без обид, — наклоняясь вперед, охранник понижает голос, — но ни у кого здесь не хватит на вас терпения. Позвольте им делать свою работу, пока не прибыли новые пострадавшие.

Гермиона смотрит на него так, будто готова обхватить его толстую шею ладонями и сдавливать до тех пор, пока не почувствует, как мужчина задыхается.

— Тогда дайте мне список.

— Нет никаких списков, — охранник выпрямляется и впивается взглядом во что-то над её головой, переставая обращать на Гермиону внимание.

— Чушь! Дайте мне эти чёртовы списки! — голос Гермионы ломается, колени подгибаются так мерзко, словно она вот-вот потеряет сознание.

Она давится вдохом, чувствуя подступающие слёзы, — охранник полностью её игнорирует, и лишь жилка бьётся на его виске. Гермиона сжимает и разжимает кулаки, но, бредя в комнату ожидания, так и не может взять себя в руки.

День: 1436; Время: 12

Гермиона проводит ночь, доставая больничный персонал и забываясь в полусне, когда эмоциональная усталость наваливается особенно сильно. Она здесь уже девять часов. Резко вздохнув, Гермиона выныривает из дрёмы и видит перед собой Люпина.

Она подскакивает, чтобы его обнять, но Ремус, морщась от одной только мысли об этом, поднимает перевязанную руку. Джастин, стоящий слева от Гермионы, тоже бормочет себе под нос извинения. Люпин выглядит бледнее обычного, непривычно болезненным, и это пугает.

— Я в порядке. Если буду умницей, выйду отсюда до полуночи.

— Ты должен как можно больше отдыхать… — начинает Симус, но под пронзительным взглядом Люпина сбивается.

— Нужно ещё слишком много сделать, и я… Грюм погиб.

Несколько резких вдохов сливаются в один громкий звук. Во-первых, Грюм — их, казалось бы, неуязвимый лидер — мёртв… Но это война, и Суперменов здесь нет. Они все уже очень давно отбросили свою наивность. Во-вторых, они сейчас получат Тот Самый Список, и те надежды, за которые они цеплялись не только этой ночью, но и все последние годы, должны либо оправдаться, либо же обратиться в прах.

— Кто ещё? — спрашивает Лаванда. Создаётся впечатление, что продолжать Люпин не намерен, а задать ему этот вопрос никто больше не осмеливается.

— Я не уверен. Всё, что у меня есть, это лишь предварительная информация, кое-кого я видел, о каких-то пациентах слышал. Мы потеряли Ли Джордана, Мэнди Броклхёрст, Терри Бута, Шэрон Ливора, Ханну Эббот, Дона Китса, — он замолкает, встречается глазами с Гермионой — и они оба выдыхают, — Невилла Лонгботтома.

Из горла Гермионы вырывается невольный всхлип.

— Что?

Это даже словом нельзя назвать — бульканье слюны и горя. Гермиона вдруг теряет способность дышать. Кто-то кладёт ей на плечо руку, и это помогает собраться с силами и вернуться в действительность.

Люпин на мгновение опускает глаза, заталкивая свою боль в те страшные уголки души, в которых они хранят ужасы войны. Но Гермиона так сделать не может: всё, что она сейчас чувствует, — это боль, ломающая кости и сотрясающая тело.

Она запихивает в рот кулак, впивается зубами в костяшки пальцев, и её всю колотит от рыданий — тихих, отчаянных, горьких. Перед мысленным взором проносятся тысячи эпизодов, когда она видела лицо друга. Они сменяются, словно страницы альбома с воспоминаниями, который Гермиона, стараясь залечить рану, выуживает из памяти. Ох, Невилл, Невилл, Невилл — она не может в это поверить, потому что это не по-настоящему.

— Нам надо ещё многое выяснить — думаю, на это уйдёт несколько дней. Но всё, что требуется от вас, это вернуться в штаб-квартиру, — Люпин снова говорит о делах, потому что должен, и никто, кроме него, ничего не сделает.

— Зачем? — Гермиона понимает, что Джастин тоже плачет, но взглянуть на него не может.

— Пропали Гэррет Юст и Рон Уизли.

Гермионе повезло, что за её спиной оказались стулья — иначе бы она упала прямо на пол.

— Пропали?

— Мы полагаем, их захватили в плен. Мы хотим задействовать в поисках всех, кому позволит здоровье, — Люпин быстро оглядывается по сторонам. — Я выйду отсюда сегодня в шесть вечера. И рассчитываю, что вы, проинформировав всех о собрании в семь часов, будете в Штабе.

— Есть, сэр.

Гермиона не сразу поняла, что все остальные ушли, — лишь когда Люпин привлёк её внимание, она, оторвавшись от пола, заметила, что они оставались вдвоем.

— Мы найдем его. Они всё ещё живы… Ты же знаешь: Рон слишком важен, чтобы этим не воспользоваться.

— Да, — откликается она, и её голос кажется слабым даже ей самой.

— Посетителей к Гарри сейчас не пускают, но с ним всё будет в порядке. Я мельком проглядел его карту.

— А что… — Гермиона замолкает, откашливается и, отбросив неловкость, продолжает: — А что с Малфоем?

На лице Люпина мелькает неясное выражение, и хотя у Гермионы нет сил об этом задумываться, оно кажется ей ласковым.

— Три-ноль-шесть.

— Что?

— Палата 306, Гермиона.

День: 1436; Время: 13

После ухода Люпина она поднимается с кресла далеко не сразу. Гермиона, наверное, проплакала около часа, прежде чем, наконец, смогла взять себя в руки. Несмотря ни на что Невилл всегда казался таким… чистым, невинным. Ей и в голову не приходило, что он не доживёт до конца войны. Но сейчас не время об этом думать, не время скорбеть или замыкаться в себе. Надо найти Рона — ещё только предстоит положить конец этому кошмару.

Всё, что Гермиона может сейчас сделать, это сохранить в сердце все свои утраты и дождаться окончательного исхода, чтобы потом найти место каждой из них. Она не вправе думать о своих потерях, но в состоянии притвориться, что их никогда и не было. Невилл просто… находится в каком-то убежище, отсыпается этим утром, ведь так? Вот и всё, полный порядок, он впорядкеснимвсёбудетхорошопотомучтопотому… Потому что это Невилл. Наверное, он дремлет, принимает душ или занят какой-нибудь игрой. Что же до неё, то у Гермионы есть неотложное дело, и она уверена: последнее, чего бы хотел Невилл или любой другой из её списка погибших, это чтобы она сидела и оплакивала их, когда то, ради чего они умерли, ещё не окончено. Гермиона не собирается обесценивать эту жертву. Ни за что.

Ради Рона ей нужно быть сильной. Она должна найти друга — и сделает это. Если потребуется, перевернёт мир. Гермионе остаётся лишь надеяться на то, что с ним всё хорошо, что он держится, он сильный… Она и так знает, что Рон сильный и будет в порядке, если сохранит присутствие духа. Люпин прав: Пожиратели Смерти не станут пока ничего предпринимать — не теперь, когда, лишившись лидера, они заполучили Рона и шанс отыграть позиции. Они в курсе, что именно значит Рон для Гарри (потому что для Тёмной стороны — и может быть, для Ордена тоже — важен только Гарри, а все остальные не особо существенны). У него всё будет хорошо, но требуется как можно быстрее разработать план — и все они должны быть в здравом рассудке. Чтобы помочь другу, трезво должна мыслить она, — и чёрт побери! — ради Рона Гермиона возьмёт себя в руки.

В палату под номером 306 Гермиона идёт подобравшись, с прямой спиной, вздёрнутым подбородком и лицом, покрытым пятнами от слёз. Она осторожно выглядывает из-за двери: Малфой бодрствует и смотрит прямо на неё, будто ожидая её прихода. Сердце молотом бухает в груди, адреналин буквально сочится сквозь кожу. По крайней мере, Драко жив. Жив и находится здесь. Гермиона просто стоит и внимательно на него смотрит, и, наверное, он понимает, как ей это нужно, потому что молчит, не позволяя себе никаких колкостей. Он отвечает ей тем же, ощупывая глазами её фигурку и наверняка догадываясь, почему Гермиона так плохо выглядит.

Она проводит рукой по волосам, заходит в палату и по непонятной причине чувствует себя глупо. Внутренности снова стягиваются узлом, и отчего-то ей вдруг очень хочется, чтобы Драко был тем самым человеком, которому она могла бы броситься на шею и, уткнувшись в плечо, откровенно поведать обо всех своих горестях и волнениях.

— Привет.

— Привет, — откликается он.

— Ты сволочь, — шмыгает Гермиона носом — ей горько, что никто не сказал ей о финальной битве, она немного злится на Малфоя за то, что он тоже ни о чём её не предупредил. И ей надо высказаться, прежде чем она сможет оставить эту обиду позади.

— Да уж. Я лежу в больнице, но у тебя хватает совести меня оскорблять. Где твоё сочувствие, Грейнджер? Слёзы, стенания и прочая чушь?

— В твоём воображении, — она едва улыбается, чувствуя, что оживает, и Малфой внимательно на неё смотрит.

Гермиона пользуется моментом и оглядывает его, довольная уже тем, что, судя по всему, мозги Малфоя не пострадали. Его пальцы забинтованы — наверняка сломаны, на правой челюсти расплывается гигантский синяк, над губами чернеет какое-то пятно, а вдоль линии носа проступает синева. На его грудь и живот наложены три повязки — на двух из них уже выступила кровь, — а правая рука обмотана бинтами. Голое плечо обмазано снадобьями, которые издают голубое свечение.

— Я потерял палец на ноге.

— Врун.

Он сердито зыркает на неё.

— Зачем бы я стал тебе врать об этом?

— Драко, ну как можно было умудриться потерять палец ноги?

— Режущее заклятие. К счастью, оно угодило в палец, иначе я бы мог лишиться всей конечности. Я бежал в тот момент.

— Боже, — шепчет Гермиона и невольно опускает глаза на простынь, под которой угадываются очертания его ног.

— Я думал, ты будешь сидеть у Поттера, — подаёт Малфой голос после затянувшейся паузы.

Гермиона встречает его взгляд, понимая: Драко знает про Рона, и, может быть, даже про Невилла. И это хорошо, потому что Малфой должен быть в курсе, но рассказать ему об этом Гермиона бы не смогла.

— Они меня пока к нему не пускают, — откликается она, снова занятая изучением его ступней.

— А-а.

Полностью отдавая себе отчёт в своих словах, Гермиона торопится с ответом — Малфой заслужил это услышать, вот только она сомневается в разумности подобного порыва.

— Я бы всё равно зашла к тебе.

Драко отрывается от созерцания потолка, всматриваясь в Гермиону.

— Да, полагаю, ты бы нашла время порадоваться моим страданиям.

Неизвестно, то ли он действительно так думает, то ли просто стремится сменить тему разговора до того, как будет сказано что-то неловкое. Но Гермиона продолжает свою мысль:

— Я рада, что ты жив, Драко. И что пострадал не слишком серьёзно.

Он какое-то время изучает Гермиону — её сердце грохочет в груди в ожидании ответа — и снова переводит глаза на потолок.

— С кем ещё ты бы так ссорилась?

Они оба молчат; Гермиона понимает, что Малфою сейчас так же неуютно, как и ей. Понимает, что сегодня не место для эмоций, с которыми они сами не знают, что делать, — в этой больнице и так слишком много того, с чем совсем не хочется иметь дела.

— Именно. А потерянный палец станет прекрасной темой по крайней мере на ближайший месяц.

Ухмыляясь, он вновь встречается с Гермионой взглядом.

— Окружающий мир в курсе твоей порочности или честь познать это выпала только мне?

— Я бы сказала: ты в центре моего особого внимания, — Малфой многозначительно косится, и Гермиона заливается румянцем, сообразив, как именно можно истолковать её слова. — Не в этом смысле.

— Да, вообще-то, в любом, — Драко пожимает плечами, и улыбка застывает на его губах — он опускает веки и с силой выдыхает сквозь стиснутые зубы.

— Что случилось?

— Ничего.

— Плечо?

— Я же сказал, ничего, — повторяет он, открывает глаза и медленно расслабляется.

— Почему ты не примешь зелье, раз тебя мучает боль?

— Может, дело в том, что мне не больно?

— Позволь мне позвать целителя.

— Грейнджер, нет. Даже не смей об этом думать.

— Почему? Драко, тебе же…

— Потому что они мне не нравятся. От этих лекарств у меня мутная голова, и я ни черта не понимаю, что происходит.

— Тебе это и не нужно. Война окончена.

— Вовсе нет.

— Я иду за целителем, — заявляет Гермиона и разворачивается к двери.

— Нет, я не стану принимать ещё одно… Грейнджер, Грейнджер!

Три минуты спустя он сонно смотрит на Гермиону, а она подходит ближе, чтобы убрать чёлку с его глаз.

— Тебе это было нужно.

— Как только выберусь отсюда, я волью в твою глотку обезболивающее, так что ты в полной мере поймёшь, каково это.

— Если мне будет больно, я с удовольствием приму зелье. Ты невероятно упрямый и твердолобый.

— Не могу поверить, что ты это сделала.

— Спи.

— Я не собираюсь спать, ты, мелкое злобное создание.

Но стоит ей коснуться его век кончиками пальцев, как он закрывает глаза. И не открывает, пока она выводит узоры на его лице.

Лишь минутой позже он всё же фиксирует на ней усталый и затуманенный взгляд. Медленно поднимает руку, легко ведёт костяшками по её щеке, дотрагивается подушечкой большого пальца до уголка губ. Гермиона не ожидала такого нежного жеста, и пусть это не объятия и не тихие уверения в благополучном исходе, но это забота Драко, и её достаточно. Как-то так вышло, что другого Гермионе не надо.

Совсем скоро дыхание Малфоя выравнивается, его губы чуть приоткрываются во сне. Гермиона долго на него смотрит, затем отодвигается и кладёт на прикроватную тумбочку тяжёлый зелёный перстень — малфоевскую печатку, найденную ею у озера в тот самый день, когда Драко ушёл.

========== Девятнадцать ==========

День: 1436; Время: 15

— Мне кажется, вы не до конца меня понимаете. По крайней мере, я на это надеюсь, потому что было бы ужасно видеть кого-то настолько тупого…

— Гермиона, — шепчет Джастин, но она вырывает руку из его ладони и снова тычет аврору пальцем в грудь.

— Вы нарушаете субординацию… — аврор — неважно, кто он — пытается возражать, но Гермиона обрывает его фальшивым смехом и очередным толчком.

— А вы ненормальный, если думаете, что я хоть на секунду оставлю вас в покое, пока что-нибудь не будет сделано!

Мужчина вдруг хватает Гермиону за кисть и так сильно сжимает запястье, что ей кажется: кости сейчас треснут.

— Мы до сих пор вытаскиваем людей из этой грёбаной грязи, больничные палаты переполнены ранеными, морги забиты. У нас есть…

— Думаете, я этого не знаю? Я в курсе! Мои друзья погибли — сегодня, вчера, на всей этой чёртовой войне! Люди, которых я считала своей семьей, лежат в морге, и вы не смеете читать мне нотации о наших потерях! — Гермиона кричит так, что срывает голос, её лицо искажается, и она злится, что не может сдержать слёз.

— Сэр, — пытается встрять Джастин, и на этот раз Гермиона позволяет другу ухватить себя за плечо. — Во-первых, предлагаю вам отпустить её руку, иначе нам придётся обсудить этот инцидент с Люпином. Во-вторых, мы лишь просим вас сформировать поисковую бригаду из тех, чьё здоровье это позволяет. Мы оба готовы в неё войти.

Аврор, отпуская Гермиону, разжимает пальцы и тут же стискивает их в кулак, его лицо перекошено от раздражения.

— Все решения по поводу операций принимаются согласно указаниям руководства. Хотите организовать поисковую команду — становитесь в очередь к Люпину, она как раз змеится по коридорам больницы.

— Рон Уизли хороший человек. Он пожертвовал… — начинает Гермиона, её руки трясутся.

— Они все хорошие люди. И все принесли себя в жертву. Список пропавших очень длинный. Этот Уизли может, вернувшись, спасти нас всех? Если нет, тогда пусть ждёт, как все.

Потому что Рон — не Гарри Поттер, и Гермиону коробит злоба, с которой у неё промелькнула эта мысль, но сейчас она чувствует только ожесточение.

День: 1437; Время: 7

Целитель предупреждает:

— Люпин потребовал, чтобы Гарри пока не знал о Роне. Рон — исключение, — наставляет Гермиону женщина, — обо всех других, внесённых в списки, Гарри в курсе.

Внесённые в списки, и в мозгу у Гермионы всплывает вопрос: неужели на этой войне, со звериной жестокостью промчавшейся по больничным коридорам, целители растеряли свои эмоции?

Рон сейчас дома, восстанавливается и через пару недель придёт в норму. Такова легенда. От этой лжи Гермиону тошнит, ей хочется то ли визжать, то ли застыть без движения.

Состояние Гарри гораздо лучше, чем она ожидала. Его левая рука на перевязи, небольшие царапины покрывают правую сторону лица от виска до челюсти, четыре пальца сломано. Из-под ворота больничной пижамы поблёскивает целебный бальзам, а в районе рёбер сквозь тонкую ткань виднеется мягкое оранжевое свечение. Гермиона почему-то думала, что увидит чудовищным образом деформированное тело, скрюченные пальцы, но потом понимает: она слишком долго жила, опасаясь худшего. Магия вылечит Гарри за один-два дня. Больше всего Гермиону страшат душевные травмы.

Он берёт её руку в свою и не выпускает около часа — оба сидят в полной тишине, если не считать гула в коридоре и звука их дыхания. Гарри сначала пялится в потолок, потом переводит взгляд на Гермиону — смотрит ей прямо в глаза, — и добрых пятнадцать минут она боится моргать. Будто бы опасается, что прикрой она веки, Гарри не увидит того, что так отчаянно ищет.

— Я тебя люблю, — это его первые слова, и грудь Гермионы сковывает такая тяжесть, что хочется плакать.

Она кивает несколько секунд подряд, пока не убеждается, что при должном старании её связки смогут издавать звуки.

— Я тоже люблю тебя, Гарри. Я так сильно тебя люблю.

Гарри просит прощения за то, что Гермионе не разрешали приходить раньше, — он забыл предупредить персонал и вспомнил об этом только сегодня днём. Он заявляет, что не желает обсуждать произошедшее, и Гермиона изумлённо осознаёт, что внутри неё клокочут злые слова. Она хочет знать, почему друг не забрал её перед битвой, ведь раньше он никогда не забывал о ней, и почему на этот раз она оказалась недостаточно хороша, чтобы сражаться с ним рядом. Но сейчас не время для подобных разговоров, и она отдаёт себе отчёт в том, что подходящий момент не наступит ещё очень долго — тот самый, когда утихнет их общая боль от потерь, и появится место для её горечи.

Гарри спрашивает, к кому уже заходила Гермиона, как чувствуют себя раненые, и она, вскинув подбородок и приготовившись защищаться от возможных упрёков, сообщает, что помимо прочих навестила Драко Малфоя, — и реакция Гарри слишком отличается от той, на которую рассчитывала Гермиона. Она рассказывает, что Малфой в порядке, и взволнованно всматривается в лицо Гарри, принявшее вдруг отстранённое выражение — друг опять надолго замолкает.

Гермиона собирается уходить, и когда её ладонь ложится на дверную ручку, Гарри подаёт голос:

— Гермиона?

— Да?

— Если ты снова увидишь Малфоя… скажи ему, что мне очень жаль.

— Почему? — она недоуменно поворачивается, но Гарри отрицательно мотает головой.

— Просто передай ему.

— Хорошо.

День: 1437; Время: 10

— Гермиона, я понимаю. Наша организация перестала существовать, всё развалилось. Мы даже не знаем ни точное количество жертв, ни сколько людей оправится от ран — что уж тут говорить о сведениях о местонахождении каждого.

— Но Рон всё равно нам нужен! И все остальные пропавшие тоже! Необходимо организовать похороны, прочесать местность в поисках пострадавших и сделать много чего ещё. Но Рон там, ждёт нас! Я знаю, каково оказаться на его месте, и не сомневаюсь, моя ситуация была далеко не такой ужасной!

— Гермиона, я тоже переживаю за Рона. И знаю, что мы должны предпринять. Мы стараемся собраться снова как можно быстрее, и как только это случится, я планирую разработать операцию по спасению Рона и всех остальных. Он важен для нас, но все те, кто пропал, не менее важны для других людей…

— Я это знаю! Ты меня не слушаешь! У нас хватает людей, особенно сейчас, мы…

— Гермиона! Мы аккумулируем людей и ресурсы, чтобы сформировать несколько команд, но сделать это немедленно никто не в состоянии! У нас нет нужного количества подходящих людей, которые бы не занимались другими делами и чьё местоположение было бы известно. Мы…

— Тогда выясни, где они, Люпин! Может быть, Рон умирает, а ты, ты…

Гермиона замолкает — лицо Люпина вдруг приобретает суровое выражение. В его взгляде читается раздражение и что-то ещё — гораздо более глубинное и личное, — чего она не понимает, но чувствует. Ведь сейчас Ремус один отвечает за всё, он должен быть лучшим и сделать то, что требуется. Но он не может. Не может, потому что на войне никто не бывает хорош в достаточной мере.

— Скажи мне, что делать. Я не могу сидеть здесь. Не могу, Люпин, пожалуйста, не заставляй меня сидеть сложа руки, — шепчет Гермиона, и её состояние ничто по сравнению с тем, что испытывает он.

— Займись организацией. Определи местонахождениячленов Ордена и тех авроров, что не сильно пострадали и ещё ни в чём не задействованы. Составь список имён и принеси его мне.

День: 1437; Время:14

Гарри спит, так что Гермиона навещает других раненых, к которым всё равно собиралась заглянуть.

Энтони, Тонкс, Анджелина и Эрни МакМиллан. Они выглядят гораздо жизнерадостнее, чем она ожидала, — наверное, не пропади Рон и не погибни Невилл, Гермиона бы тоже смогла проникнуться надеждой. Но сейчас она не чувствует никакого облегчения. МакГонагалл, Хагрид, Джордж и Молли Уизли уже выписались. Гермиона с опаской заглядывает в палату Драко — едва она появляется, тот окидывает её свирепым взглядом, но она это предвидела, так что не обращает особого внимания на его недовольство.

— Как спалось?

— Мне снился олень, который спаривается с рыбой. Как думаешь: мне хорошо спалось?

Гермиона морщится.

— Это отвратительно.

— Не у тебя одной богатое воображение. Хотя за эти видения сказать спасибо надо именно тебе.

— Малфой, не моя вина, что приняв болеутоляющее, ты видишь странные сексуальные сны.

— Они дают мне слишком большие дозы — в этом всё дело.

— Попроси так не делать.

— Обязательно.

Гермиона оглядывается в поисках стула, который бы можно было придвинуть к кровати, но ничего не находит. Неужели она единственная, кто навещает Малфоя? Его прикроватная тумбочка пуста — ни открыток, ни конфет — и Гермиона понимает, что, скорее всего, её догадка верна. У Драко есть приятели, но он общается с людьми в сдержанной манере, и ей начинает казаться, что, похоже, только она да Невилл могут терпеть его характер. А теперь только… она.

— Полагаю, кольцо оставила ты, — Гермиона кивает, Малфой отвечает ей тем же. Интересно, как часто он выдавливает из себя «спасибо»?

Тишина тянется так долго, что Гермиона начинает нервничать и нарушает молчание, заговорив о первом, что приходит ей в голову.

— Прошлым вечером я видела Гарри. Он попросил передать тебе, что сожалеет.

Драко прекращает отбивать ритм большим пальцем, на его лице появляется какое-то странное выражение.

— Ах вот как.

— Да. Не знаю, за что он извинялся, но… — она осекается, сообразив, что Малфой прекрасно осведомлён о причинах.

— За то, Грейнджер, что тебя совершенно не касается. И передай Поттеру, — Драко буквально выплёвывает это имя, — мне не нужны ни его чёртова жалость, ни вина. Так и передай.

Удивлённая такой вспышкой злости и ожесточением, Гермиона хлопает глазами — она обязана выяснить у Гарри, что же случилось.

— Хорошо.

Его челюсти то сжимаются, то разжимаются — кожа на висках ходит ходуном. Малфой поворачивает голову и смотрит на занавешенное окно. Из палаты Гарри виден двор больницы — откуда за Поттером не могут шпионить журналисты, но окна Драко расположены на фасаде. Наверное, Малфой ни разу не раздвигал шторы.

Она проводит с Малфоем еще минут пятнадцать в угрюмой тишине — и всё это время старается завести хоть какой-нибудь разговор, но Драко либо ограничивается короткими репликами, либо вовсе хранит молчание.

День: 1437; Время: 15

— Твой шрам исчез.

— Что? Нет. Нет, он просто стал менее заметным.

Не сводя глаз со лба Гарри, Гермиона осторожно приближается к больничной кровати, пока не убеждается, что это правда.

— Странно.

— Думаю, это произошло, когда я его убил. Мне казалось… будто я мог его чувствовать. Моя голова просто… взрывалась. Это была самая сильная боль, которую я когда-либо испытывал, и я рухнул на колени. Думал, что умру. Что… что вдруг я не смогу жить без его частицы внутри меня. И что вся эта параноидальная болтовня Грюма о крестраже во мне, в конечном счете, оказалась правдой.

— Это было ужасно.

— Было. Было, Гермиона. Даже не могу описать насколько. Я отключился, а придя в себя, увидел Рона, который лежал неподалёку. И, думаю, единственная причина, почему я снова сразу не вырубился, заключается в том, что я ждал: вот Рон шевельнётся, и я пойму, что он жив. Едва он закрыл глаза, как я сделал то же самое — и очнулся уже здесь.

От этих откровений голова у Гермионы кружится. Она не может перестать думать о том, почему Пожиратели не забрали Гарри. Поддавшись психозу, она задаётся вопросом: может быть, Люпин скрыл смерть Рона? Скормил ей эту историю про плен, чтобы ей было не так плохо? Но нет — Ремус всё бы ей рассказал в тот раз, когда она вернулась и накричала на него. Люпин бы не позволил ей сохранить надежду.

И вдруг перед её внутренним взором предстаёт одна-единственная картина: Гарри и Рон, распростёртые на земле в паре метров друг от друга. Окровавленная одежда, трясущиеся от усталости тела, зелёные глаза, всматривающиеся в синие, — обоюдная попытка удержаться в сознании и убедиться, что твой друг жив. И Гермиона не знает, что ещё могло бы лучше охарактеризовать её мальчишек в конце этой войны.

— Ты выжил.

Гарри кивает и выдыхает — наверное, он пока не до конца это уяснил. Бóльшую часть своей жизни он прожил в сгущающейся тени Волдеморта и с осознанием того, что может в любой момент погибнуть — от той же палочки, что убила его родителей. Всё, что знал Гарри, — это опасность и угрозы, он так долго существовал под их гнётом, что, скорее всего, сейчас гораздо хуже Гермионы представляет, как жить дальше.

Они проводят время за ничего не значащей болтовней, и когда Гарри интересуется, как себя чувствуют остальные, Гермиона начинает нервничать. Она почти уверена: сейчас последует вопрос о Драко, но что именно отвечать, она не знает.

— Ты виделась с Малфоем?

— Да, — Гермиона задерживает дыхание.

— Передала ему мои слова?

— Да.

Гарри не спрашивает, какой была реакция Драко, — вероятно, он понимает, что вряд ли хорошей. Вместо слов он упирается взглядом в бледнеющие полоски света, заметные сквозь щели в шторах, и в течение нескольких ударов её сердца хранит молчание.

— Знаешь, я убил Люциуса Малфоя, — теперь всё встало на места: и его извинение, и ярость Драко.

— Ясно.

Гарри слегка качает головой.

— Он… схватил Рона. Думаю, Рон потерял палочку, и Люциус… пытал его. Именно он оставил этот порез на его лице. Обратила внимание?

— Да, — собственная ложь ранит Гермиону.

— Я сражался с двумя Пожирателями Смерти, слева подбирался ещё один. И я ничего не мог сделать. Рон стоял там, прислонившись к дереву, ждал смерти, а я не сделал ничего.

— Ты не мог, Гарри. Если бы ты попытался, погиб бы сам, даже не добравшись до Люциуса. А Рон жив, — так ли это? Так ли? Так ли? — и незачем винить себя в том, что даже не произошло.

— Знаю. Я это знаю. Именно поэтому и не чувствую никакой вины. Чувствовал бы… Я имею в виду, если бы что-то случилось.

— Но ты его всё же убил.

— Малфой… Драко Малфой. Я глянул мельком и заметил его. Он держал в кулаке отцовскую палочку, направив свою на Люциуса. Они о чём-то говорили, но о чём именно — не знаю. Драко… его рука дрожала. И я вспомнил Астрономическую башню, потому что картина была та же. Малфой — перед тем, кого должен, но не может убить. Он не мог этого сделать. Я видел.

— И его убил ты.

— Да. Да, я. Потому что не хотел… не хотел, чтобы Малфой передумал. Я не желал давать ему время прийти к выводу, что он может. Как сын будет жить дальше, зная, что он убил своего отца, и неважно, на чьей стороне тот сражался? Гермиона, я нисколько не виню его — я сам не уверен, что у меня бы поднялась рука. Я не хотел, чтобы Малфой жил с этим.

— Я понимаю.

— Это… это же не так просто, верно? Быть обязанным взять на прицел собственного отца. Я не мог отделаться от мысли, насколько многим он жертвует. В конце концов, всё к лучшему, но… господи, Гермиона, это же его отец. Стоять и знать, что вот сейчас ты его убьёшь. И сторона не играет никакой роли, ведь так? Потому что в любом случае ты будешь ощущать себя монстром.

— Но его убил ты, Гарри. Ты не дал ему сделать это.

— В том-то и дело. Я… убил Люциуса на глазах его сына. Я же знаю, каково это, Гермиона. Знаю, что ты чувствуешь, когда кто-то убивает твоего отца — человека, которого ты любишь, несмотря ни на что. И ведь я, я заставил другого пройти через тот же кошмар.

— Гарри, у тебя не было выбора.

— Знаю! Знаю, что не было, но легче от этого не становится, верно? Ведь я убил отца своего приятеля прямо у него на виду.

— Гарри, Драко знал, что это необходимость. Он знал и именно поэтому пытался всё сделать сам. Если уж на то пошло, он больше благодарен, чем зол, что ты избавил его от этого.

— Просто… — Гарри качает головой. — Малфой потом отвернулся — закрыв рот ладонью, он боролся со спазмами и плакал. Без драматизма, конечно, но я заметил, что его лицо мокрое. Затем он снова повернулся и… и посмотрел прямо на меня. Прямо на меня, Гермиона. И богом клянусь: за всю свою жизнь я ещё никогда не испытывал такого чувства вины. Я сам был готов заплакать. Меня чуть не вывернуло. Это был Люциус Малфой, а я никогда так не мучился оттого, что причинил боль другому.

— Ты сделал то, что до́лжно, Гарри. Уверена, Драко это понимает. Тебе не за что себя винить. Люциус был ужасным, отвратительным человеком.

— Я знаю это. Но только… не думаю, что смогу когда-нибудь забыть этот взгляд. Мне кажется, остаток жизни я проживу, видя лицо Малфоя перед глазами.

— Если бы не ты, это сделал бы кто-то другой. Ты поступил правильно.

— Может быть, — шепчет Гарри. — Да. Да, всё так. Но мне было очень тяжело.

— Я думаю, правильные поступки всегда самые тяжелые.

— А ещё говорят, бог не хочет, чтобы мы грешили.

Гермиона улыбается, и Гарри отвечает ей лёгким изгибом губ, откидывается на подушки и, погрузившись в свою грусть, снова молча смотрит на окно.

День: 1438; Время: 17

Гермиона не спит с тех самых пор, как покинула палату Гарри, — она слишком занята поисками нужных людей, но усталость всё же берёт своё. Она побывала в трёх убежищах и пяти домах, но смогла разыскать лишь семерых бойцов — один так вообще вывалился из паба возле больницы, в которую Гермиона вернулась, чтобы ещё раз всё проверить. Гарри как раз собирался выписываться, Драко уже покинул здание. Она понятия не имеет, как они теперь будут скрывать от Гарри новости о Роне.

Гермиона сидит в белоснежном убежище, бездумно пялясь на свою абстрактную работу, что по-прежнему висит на стене. Кажется, прошли десятилетия с тех пор, как они вместе с Дином занимались здесь живописью. Её художества выглядят хуже, чем ей запомнилось, но может, дело лишь в переутомлении и затуманенном зрении?… Хотя вряд ли.

— Где мать Малфоя?

Гермиона удивленно вскидывает голову — странный вопрос, с трудом доходящий до её сознания.

— Я… не знаю.

— О, — Чо шевелит пальцами в воздухе.

— А что такое?

— Этим утром я была в Малфой-мэноре. Джастин и Энтони что-то разглядывали в окне, я тоже подошла и увидела Малфоя… Полагаю, его отца похоронили в поместье… Драко что-то обговаривал со своим адвокатом и смотрителем, ведь по слухам, Министерство бы просто оставило тело гнить.

— Не сомневаюсь, — откликается Гермиона, когда пауза затягивается, — ей хочется узнать продолжение.

— Он немного постоял у могилы. Достаточно далеко от дома, но Джастин и Энтони сказали, будто видели, как до моего прихода он что-то бормотал. Затем Малфой стал копать землю… Я подумала: стоит выйти и остановить его. Знаешь, иногда от потери близких у людей случается временное помутнение рассудка? И я решила… Ну, ничего такого он не сделал. Просто выкопал небольшую ямку и потом зарыл её. Джастин решил, Малфой просто передумал. А мне кажется, он туда что-то положил.

— Это странно.

— Да. Может быть. И вот я подумала: как же ему, наверное, тяжело. Отец погиб, зная о предательстве сына. Я имею в виду… мы же не в курсе, каким был Люциус Малфой. Он, безусловно, злой человек, но мы ведь понятия не имеем, вдруг он был заботливым родителем? Очень сильно любил Драко? Понимаешь?

Гермиона кивает и бормочет:

— Да.

Она замечает, что, занятая своим обедом, Чо на неё не смотрит. Интересно, когда люди стали беспокоиться о Малфое? Сейчас Гарри, Чо и все остальные начали за него переживать, хотя уже давно должны были заметить, что он этого достоин. Но может быть, это только она такая. Гермиона всегда во всём видела нечто хорошее, тогда как другим, чтобы это разглядеть, требовалось время.

— Он одинок, — пожимает плечами Чо. — Отец умер, друзья либо погибли, либо сидят в Азкабане. Будь ты там, тоже бы это заметила, когда он шёл обратно. Малфой знает, что он совсем один.

У него есть я — эта мысль иглой впивается в мозг, и Гермионе приходится приложить усилия, чтобы ничем не выдать своего удивления от этой внезапно открывшейся ей истины.

— Мне просто интересно, где его мать. Скрывается, её депортировали, или что-то ещё. Не знаю… Всё это было… очень грустно.

День: 1438; Время: 18

Передовица газеты пестрит заголовком «Победа!», напечатанным большим, жирным шрифтом. Ниже расположена фотография Гарри, шагающего за спинами охраны к точке аппарации в Мунго. Он кратко кивает фотографу, прежде чем один из охранников ударяет рукой по камере. В объективе мелькают ноги, стены, затем опять появляется изображение спин, и всё начинается по новой.

Гермиона вырывает из газеты две страницы, аккуратно складывает их и убирает в сумку. Вернувшись в дом на площади Гриммо, она спрячет их в своём сундуке — на память. Ей кажется важным сохранять хорошие моменты.

Она без ног падает на кровать. Гермиона проснётся через три часа — будильник уже выставлен, — и вот тогда она отыщет Рона. Пусть ей придётся всё сделать самой… Она больше не будет ждать ни секунды — ведь каждое мгновение ощущается целым безумным годом.

День: 1439; Время: 8

Люпин и МакГонагалл созывают собрание — они стоически выходят на середину министерского кабинета. Рассказывают о «финальной битве», которая оказалась совсем не финальной, приказывают всем присутствующим вернуться туда, где те находились до начала сражения, — в убежища. В воздухе чувствуется разочарование, но оно не может омрачить радость победы, которую подогревают новостные заголовки.

Прежде чем устраивать празднества, должны быть пойманы последние Пожиратели Смерти — чтобы никто не мог причинить людям вред или породить нового Тёмного Лорда. Эта война ещё не выиграна. Люпин настроен решительно: Пожиратели будут мстить, и ожидать можно чего угодно. Гермиона не знает: лица МакГонагалл и Люпина суровы так потому, что теперь, оставшись без Грюма, они оказались лидерами, или же причина в самой войне.

Гермиона отправляется обратно в убежище, заметив, что кое-кого — включая Гарри и Драко — на собрании не было, а ликование, царившее в начале, в конце сменилось усталостью. В настроении Гермионы никаких перемен нет — Драко давно предупреждал её, что именно так всё и будет.

========== Двадцать ==========

День: 1439; Время: 23

Симус, Джастин, Лаванда со своим парнем Гарольдом и сама Гермиона. Были ещё два семнадцатилетних новичка, которых убедил присоединиться Финниган, но те тихо исчезли, как только Гермиона с Симусом пробрались в новый кабинет Люпина. Кажется, до ребят вовремя дошло, что это была не совсем обычная разработанная Орденом операция, а, скорее, частное дело.

К двум часам ночи все постояльцы дома на площади Гриммо либо покинули штаб-квартиру, либо разошлись по своим спальням, и лишь тогда Гермиона и Симус смогли проникнуть в кабинет. Они за минуту отыскали на столе листы пергамента с печатями Азкабана и подписями нескольких разных следователей, в которых отмечались районы дислокации Пожирателей Смерти. В списке значилось около двух десятков пунктов — а их было всего пятеро, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: перечень не может ограничиваться двадцатью одним укрытием либо поместьем. Количество Пожирателей Смерти исчислялось сотнями, большинство из них были состоятельными людьми, склонными к эгоизму, готовыми разделять вместе со своими единомышленниками разве что общую жажду власти и страсть к убийствам. Но даже если Рон или другие пропавшие содержались где-то ещё, нельзя было не проверить уже известные адреса.

Гермиона обстоятельно подходит к решению любых вопросов, поэтому вот уже три часа они планируют свою вылазку, закрывшись в спальне с таким количеством наложенных запирающих и заглушающих заклинаний, что реши их кто-нибудь прервать, он обязательно заподозрил бы что-то неладное. У них есть сумка с портключами в различные убежища, карты и план из десяти страниц — друзья странно косятся на Гермиону, когда она анализирует его, используя шахматную доску.

К операции всё готово — насколько это возможно в данной ситуации, и едва они это понимают, их начинают переполнять энтузиазм и решительность. Они понятия не имеют, что их ждёт, к тому же их слишком мало — и по позвоночнику ползёт страх, но к этому чувству они уже давно привыкли. И тем не менее все пятеро подпрыгивают от неожиданности, а Лаванда жалобно взвизгивает, когда дверная ручка начинает дёргаться.

Они с тревогой впиваются глазами в бронзовый шар, не смея ни вздохнуть, ни пошевелиться, словно и вовсе не пользовались заглушающими чарами. По другую сторону двери воцаряется тишина, но вот ручка дёргается снова — в этот раз яростнее и будто бы раздражённее.

— Кто бы это мог быть? Все уже разошлись по своим спальням, чары наложены… Наложены ведь? — шёпотом озвучивает Лаванда общее сомнение.

— Люпин?

— Может, не стоит реагировать?

— А мы и не собираемся.

— А что, если что-то случилось? И нужна наша помощь? — спрашивает Гермиона, при этом не делая ни единой попытки двинуться. Из-за двери не доносится ни звука, пока что-то с силой не обрушивается на деревянное полотно.

— Вот чёрт!

— Спасайся! — Лаванда будто бы опять стала восьмилетней девчонкой, которую застукали родители, — она вскакивает и начинает метаться по комнате. Такого она не позволяла себе даже тогда, когда за дверью стояли Пожиратели Смерти.

— Всё прячем! — орёт Симус и тут же хватает сумку с портключами и забрасывает её в свой чемодан — захлопнув крышку, для надёжности усаживается сверху.

Гарольд демонстрирует абсолютную бесполезность, сбивая на пол шахматную доску, — можно подумать, их может выдать безобидная игра. Лаванда засовывает карты за резинку своих штанов и прикрывает их футболкой. Джастин, несмотря на понимание необходимости спрятать улики, замирает прямо посреди комнаты, подняв руки к плечам. Гермиона запихивает в свою наволочку планы, маркеры и списки.

Наверное, тот невинный вид, который они пытаются принять, пока Гарольд приоткрывает дверь, комичен. Но едва Гермиона замечает в образовавшейся щели плечо, руку и длинные пальцы, у неё снова перехватывает дыхание. Гарольд вдруг замирает — Гермиона уже почти целиком видит лицо незваного гостя: на его скулах пламенеет румянец, дыхание по непонятной причине сбито. Малфой не сводит с Гарольда глаз, и Гермиона чертыхается сквозь зубы, разглядев бьющуюся на виске у Драко жилку. Она знает, при каких ещё обстоятельствах его тело так реагирует, — но сейчас явно не они.

При этой мысли она оглядывается на своих соучастников, пытаясь оценить, о многом ли те догадались. Вряд ли нормальным является то, что парень ломится в спальню девушки посреди ночи. И судя по тому, как ёрзает Лаванда и опускает руки Джастин, они поняли достаточно. Но тут Гермионе приходит в голову вопрос: а не всё ли ей равно?

Малфой молчит целую минуту, даже после того, как Гарольд спрашивает, что ему надо. От его напряжённой позы веет угрозой. Гермиона видела его в таком состоянии только во время операций и в те моменты, когда её собственный гнев сглаживал остроту его реакции. Гарольд пятится назад, и дверь открывается достаточно, чтобы Малфой мог разглядеть сначала Лаванду, а потом и Джастина. Он резко выдыхает, его плечи медленно опускаются. Рука, стиснувшая палочку, постепенно разжимается, и только тогда Драко переводит глаза на Гермиону.

Её пронзает догадка, почему он так разозлился, и в животе начинает зарождаться чувство, которое она не смеет назвать радостным возбуждением. Драко оценивающе оглядывает её, и она чуть ли не смеётся при мысли о себе и Гарольде — вместе, но нынешняя ситуация не располагает к веселью. Едва ли Гермиона ещё когда-либо сталкивалась с мужчиной, так сильно её приревновавшим, и это поражает настолько, что она грезит наяву, как бросилась бы Малфою на шею, будь они в комнате одни.

Он впечатывает ладонь в створку, выбивая её из рук Гарольда, и заходит в комнату. Тот отступает, и Драко захлопывает дверь за своей спиной, не спуская при этом взгляда с Гермионы — она бы ни за что не призналась в том, как тяжело сейчас дышит. Он смотрит на нее с хищным выражением — но совсем не с тем, к которому она привыкла. Малфой будто бы что-то подсчитывает и прикидывает, и вкупе с ухмылкой создаётся впечатление, что ему известно нечто большее, и вряд ли его занимают планы, как убедить Гермиону вытворять всё то, что ему нравится.

— Три гриффиндорца и два их друга сидят посреди ночи в комнате, на которую наложены запирающие и заглушающие чары. «Тролль» за хитрость и «превосходно» за возбуждение подозрения. Грейнджер, я удивляюсь, как вы умудрялись шляться по Хогвартсу. Когда вы отправляетесь?

— Мы не понимаем, о чём ты… — начинает Лаванда, но Симус обрывает эти нелепые отговорки, которые всё равно не помогут.

— Это не твоё дело, Малфой.

— Полагаю, так оно и есть. Несанкционированная операция, и выглядит всё так, словно вы собираетесь сбежать. И раз уж я это обнаружил, то не хочу, чтобы меня заподозрили в содействии дезертирам — мне придётся об этом доложить.

— Драко, — шепчет Гермиона. Кричать толку нет: ей кажется, она кое-что уловила в его лице. Ложь.

Он снова встречается с ней глазами и не отводит взгляд, пока Симус оскорблённо возмущается:

— Малфой, они в это не поверят! Ты же специалист по проникновению внутрь, а не по побегам, верно? Можно подумать, мы бы оставались тут так долго, чтобы сбежать сейчас…

Он не доложит. Малфой постарается убедить, заставить её остаться. И если он её свяжет, отобрав палочку, это может сработать. Но в конечном итоге он просто разозлится и отпустит Гермиону на все четыре стороны. По крайней мере, она считает именно так.

— Мы не дезертируем и не планируем ничего запрещённого… Ну ладно, самую малость, но это совсем не то, чему бы воспрепятствовал Люпин. Малфой, у нас просто нет времени, а он заставляет нас ждать…

Когда отворилась дверь, Драко стоял на пороге с покрасневшим лицом, запыхавшийся, будто бы он торопился. Его не было в доме этим вечером. На его плечах до сих пор болтается мантия. Он явился сюда по какой-то причине… связанной с ней, Гермионой, но по какой именно, не известно.

— Симус, опусти палочку, — Лаванда со вздохом плюхается на кровать — карты в штанах хрустят под весом её тела, но из-за крика этого никто не слышит.

— Мы лишь пытаемся помочь её другу, — пожимает плечами Гарольд — он, очевидно, лишён той гриффиндорской бравады, что заставляет при слове «дезертир» раздувать грудь от негодования.

— Уизли, знаю.

— Ты не можешь заставить меня остаться, — в комнате воцарилась тишина, и в голосе Гермионы отчетливо слышатся стальные нотки.

И вот теперь она узнаёт прежнего Драко, вновь вернувшегося на смену странному эмоциональному незнакомцу. Он вскидывает левую бровь, приваливается плечом к дверному косяку и скрещивает ноги. В его пальцах крутится палочка, а уголок рта приподнимает ни о чём не говорящая усмешка. Малфой ведёт свою игру, скрывая собственную неуверенность.

— Смог, если бы захотел. Но раз уж ты так жаждешь посмертной славы, Грейнджер, я не собираюсь тебя отговаривать.

— Тогда какого черта ты здесь делаешь? — взрывается Симус — его лицо вспотело от гнева.

— Я бы не простил себе, если бы пропустил картину вашей гибели. Это могло бы хоть как-то примирить меня с этой войной.

— Что?

— Финниган, я уже в курсе, что мозгов у тебя нет, так что не надо так часто это демонстрировать, — Драко выпрямляется во весь рост, сдувает с глаз чёлку и смиренно вздыхает. — Я отправляюсь с вами.

День: 1440; Время: 1

Гермиона не собиралась просить его о помощи. Малфой проигнорировал её замечание, что он выписался из больницы менее тридцати шести часов назад. Со скучающим видом выслушал перечисление своих ранений. Сердито таращился, пока Гермиона распиналась по поводу возможных последствий, и до синяков сжал её запястье, едва она попыталась ткнуть в его плечо пальцем. Спустя огромное количество споров, две серьёзные стычки между Малфоем и Симусом и обмен множественными свирепыми взглядами между Драко и Гермионой они наконец-то занялись делом.

Гермиона уже знает: если что-то втемяшилось Драко в голову, переубедить его вряд ли удастся. Кроме того, он умелый, стремящийся помочь боец, а их отряд и так слишком малочислен. Рядом с Малфоем Грейнджер чувствует себя в большей безопасности, но её беспокоят его раны. Гермиона не представляет, до какой степени они серьёзны и насколько осторожно Малфой должен себя вести, однако выяснить это получится, лишь когда он сам продемонстрирует свою слабость, а подобного от Драко Малфоя вряд ли дождёшься.

— Говорю тебе, это плохая идея. Этот дом используют меньше всего, а мы здесь с Малфоем — никто понятия не имеет, где мы. Он же, устроив бойню, имеет все шансы преспокойно скрыться. Не то чтобы я не мог убить его первым, но, Гермиона, суть не в этом. Неужели ты совсем потеряла рассудок?

— Симус, во-первых, не разговаривай со мной в подобном тоне. Во-вторых, если Драко ещё не убедил тебя в своих намерениях, это явно доказывает, что ты и впрямь твердолобый, — огрызается Гермиона. Позже ей станет неловко за свои слова, но терпение она потеряла уже очень давно.

Симус обиженно замирает, его орденовская повязка болтается на пальце. Лаванда, сомневаясь, почесывает висок: она не знает, чью сторону занять, и наверняка берёт на заметку тот факт, что Гермиона защищает Драко Малфоя. Снова.

Стараясь отвлечься от желания извиниться, Гермиона повязывает себе на руку оранжевый лоскут и мысленно напевает. Гарольд же остаётся сидеть на диване, растягивая губы в той самой улыбке, которая всегда казалась Гермионе жутковатой.

Несколько недель назад Драко заметил, что, похоже, парень Лаванды не особо обращает внимание на царящую вокруг атмосферу. В воздухе заискрит множество различных эмоций, или наоборот, от злости и неловкости разольётся оцепенение, а ему словно бы всё нипочем. Он просто будет… либо улыбаться, либо пялиться на Лаванду, либо то и другое вместе.

— Полагаю, кто-то не удосужился раздобыть все чертежи, — Драко так тянет слова, что всем присутствующим становится ясно: он уже давным-давно осознал их общую некомпетентность.

— Какие чертежи? Зданий? — Драко на вопрос Джастина не отвечает, но тот уже понял, что блондин не считает нужным реагировать на очевидные вещи, поэтому пускается в объяснения: — Мы забрали всё, что там было.

Драко прикусывает щёку и дёргает подбородком в сторону Гермионы.

— Ты должна мне объяснить, что значат эти ваши закорючки.

Гермиона следует за Малфоем на кухню и, едва он останавливается у стола, неловко застывает за его спиной. Она не понимает природу своего смущения, но поделать ничего не может. Всю войну эмоции закручивали Гермиону, словно торнадо, а за прошедшие несколько дней всё стало только хуже. В больнице она испытала такое счастье и облегчение, что Малфой жив, была настолько выведена из равновесия мыслями о судьбе Гарри, похищении Рона, смерти Невилла, что времени просто всё обдумать у неё не нашлось. Последний раз, когда Гермиона оказывалась с Драко наедине — не в тот момент, когда глаза Малфоя закрывались, а язык заплетался от принятых обезболивающих, — она думала, что живым его больше не увидит.

И вот теперь он здесь: относительно здоровый, в состоянии полной боевой готовности, совершенно живой — и здесь. По абсолютно непонятной причине. Хотя у Гермионы есть кое-какие соображения, которые она не позволяет себе обдумывать, — в случае ошибки она не сможет оправиться. Правда, что делать с собственной правотой, тоже не очень понятно. И всё же Гермионе хочется коснуться его. Хочется удостовериться, что сердце Малфоя бьётся, кожа тёплая, а сам он дышит. Именно поэтому Гермиона чувствует себя так неловко — она жаждет обнять его, схватить в охапку, но совсем не знает, есть ли у неё такое право. Ей требуется вернуться обратно в действительность: ведь с того момента, как Джастин разбудил её своими безумными криками о смерти Волдеморта, она дрейфует на поверхности реальности точно так же, как и год назад, пока Драко не дал ей почувствовать опору под ногами.

Малфой оглядывается, недоуменно приподнимая брови от того, что Гермиона не подходит ближе, и замирает. Выражение его глаз меняется, и она впервые видит его таким измученным. Это почти что пугает. Ноги начинают подгибаться под тяжестью навалившихся эмоций, и в мозгу мелькает мысль: с каких это пор она не стесняется демонстрировать перед Малфоем свою слабость? Заставляя себя выбросить все мысли из головы, Гермиона выпрямляется: сейчас для этого совсем не время.

— Грейнджер, — его голос звучит намного мягче, чем того требует ситуация, и её сердце ускоряет свой бег.

Малфой поднимает глаза, замечая что-то над её макушкой, его лицо каменеет, следы усталости исчезают. Почему он вообще позволил увидеть себя таким? Мимо Гермионы к столу проходит Джастин и, взглянув на разложенные бумаги, ударяет кулаком по потёртому столу. Он не Гарольд, так что косясь на Гермиону, почти что нервничает.

— Что ж, давайте приступим, — Драко сгребает документы в кучу, крутит шеей и смотрит на Джастина. — Ты готов?

— Да, мне только надо надеть…

— Так сделай это.

Сердито зыркнув на Малфоя и улыбнувшись Гермионе, Джастин исчезает из кухни, чтобы забрать то, что ему требуется. В глубине дома Симус орёт на Гарольда по поводу его улыбок, Лаванда что-то кричит в его защиту. Собранный и безэмоциональный, Драко поворачивается лицом к Гермионе.

— Я тебе не сказала…

— Не сказала. Ты была слишком занята своими переживаниями, чтобы помнить о том, как дорого время. Но не потому ли ты устроила всё это за спиной у Ордена?

Гермиона дёргает головой от удивления: она искренне надеется, что выражение её лица сердитое, а не обиженное.

— Я полностью отдаю себе…

— Тогда прекрати стоять столбом и шевели задницей, Грейнджер.

Гермиона жутко на него злится, а он только рад предоставить ей очередной повод. И лишь вернувшись обратно, совершенно обессилевшая после обыска пустого здания и наполовину разрушенного дома, Гермиона понимает, что в таком поведении Драко таилась своя причина. Она не испытывала никаких эмоций, кроме злости: та нутряная тоска, нахлынувшая на неё на кухне, сменилась всепоглощающей яростью — а Малфой лишь ухмылялся, думая, что Гермиона ничего не замечает.

День: 1440; Время: 19

Вот уже три минуты она стоит перед его спальней. Гермиона сбилась со счёта, сколько раз она поднимала и опускала руку, не решаясь постучать, и сколько раз порывалась ухватиться за ручку, но плечо ощутимо побаливает. Она не трусиха, но когда перед ней распахивается дверь, признаёт, что так и не смогла бы ни на что решиться.

Гермиона втягивает носом воздух, улавливая запах алкоголя, пока Малфой жмурится от яркого света. Иногда она так привыкает видеть его, что забывает о том, насколько он привлекателен, и это досадно. Застигнутая врасплох этими мыслями, Гермиона тут же краснеет, и уголок его рта чуть дёргается. Малфой закидывает руку на край створки и приваливается плечом к косяку, заполняя собой весь дверной проём.

— Я бы пригласил тебя в комнату, но не знаю: то ли ты хочешь зайти, то ли собираешься всю ночь напролёт охранять мой покой.

— Как ты узнал, что я здесь? — подстраиваясь под его шёпот, спрашивает она.

— Тень под дверью. Я решил, это либо ты, либо Финниган, жаждущий прикончить меня во сне.

— О, — Малфой — единственный человек, в чьём присутствии Гермиона временами выбирает лишь простейшие слова из всего своего богатого лексикона.

Драко достаточно долго стоит и сверлит её взглядом, так что она начинает переступать с ноги на ногу, чувствуя дискомфорт от неумения читать его мысли. Гермиона уж подумывает что-то соврать и уйти, но Малфой всегда умел распознать её ложь. Драко чего-то ждёт, и она злится, что он всё так усложняет.

— У тебя ещё осталось? — она делает жест рукой, намекающий на выпивку, и его лицо озаряется смесью понимания и любопытства.

Распахивая дверь, он делает шаг назад и вбок и, наверное, не удивляется, когда Гермиона оглядывается через плечо. Все так измучились, что разошлись по своим спальням минут двадцать назад, и даже Лаванда с Гарольдом до сих пор не издали ни звука, хотя Гермиона ожидала от них проявления энтузиазма.

Драко захлопывает створку за её спиной и отходит к столу. Гермионе приходится проморгаться, чтобы привыкнуть к полутьме: комнату освещает лишь одинокая лампа. Ей не даёт покоя мысль: может, прийти сюда было очень плохой идеей? Вдруг он решил покончить с их… их… отношениями, раз конец войны уже близок? Неужели она докучливая и навязчивая — а такое впечатление ей хочется произвести в последнюю очередь. Она не может с собой справиться, даже когда Малфой возвращается.

Он останавливается в шаге от неё — в стакане, зажатом в ладони, плещется тёмная жидкость. Гермиона протягивает руку, но Малфой не двигается — лишь пытливо вглядывается в неё. Кажется, в последнее время он только этим и занимается.

Такое пристальное внимание наводит на мысль: Драко тоже обдумывает, что сказать, — тишина уплотняется настолько, что становится трудно дышать. Гермиона хочет о стольком сообщить, расспросить, но тогда были бы затронуты те вопросы, которые она сама не прочь проигнорировать. Всё, чего она жаждет, это прекратить думать и терзаться мыслями, и кажется, Драко испытывает похожее желание. В конце концов, именно для того они и сошлись.

Он двигается плавно и решительно: отставляет стакан на комод, второй рукой обхватывая её бедро. Гермиона понятия не имеет, в какой именно момент она подаётся вперёд: в тот же самый или чуть позже, но ей кажется, что она делает шаг навстречу Малфою тотчас же, едва тот избавляется от стакана. Она вцепляется в его рубашку и льнёт к нему — лишь бы не пришлось ничего говорить. Он наклоняет голову, и она, приподнимаясь, целует его — яростное столкновение ртов и языков ясно даёт понять, что ей это было гораздо нужнее, чем представлялось.

— Господи, — выдыхает она и обхватывает его лицо — ладони скользят по светлым волосам.

Он хмыкает ей прямо в губы, поднимает на руки и прижимает к себе. Гермиона никак не может уняться: она обводит пальцами его лицо, шею, плечи. Ёрзая и подтягиваясь, она так крепко обвивает Малфоя ногами, что мышцы начинает жечь от напряжения. Она отчаянно целует его: зубы стукаются, а языки вступают в борьбу за главенство, за то, что может дать только другой.

Драко разводит пальцы, стараясь почувствовать Гермиону как можно полнее: оглаживает её поясницу, ягодицы, каждый доступный дюйм кожи. Он предоставляет ей самостоятельно за него держаться, протискивая руку между их телами, расстегивает на ней джинсы, а затем ныряет ладонью под её футболку. Гермиона чувствует холод его кожи, пока, придерживая её за спину, он тащит футболку вверх.

Гермиона ловит ртом воздух и поднимает руки, помогая Малфою справиться с одеждой, которую тот отшвыривает куда-то себе за спину. Сама Гермиона хватает и тянет его рубашку, испытывая болезненную потребность почувствовать Малфоя кожа к коже. Драко целует холмики её грудей, шею, подбородок и снова возвращается к губам — лёгким необходим кислород, но эта нужда меркнет перед желанием не отрываться друг от друга. И если сейчас Гермиона навязывается, то Малфой заставляет её позабыть о своих переживаниях и принять такую манеру поведения как единственно правильную.

Лишь рухнув спиной на кровать, Гермиона понимает, что её туда принёс Драко, — ей приходится сделать три глубоких вздоха, чтобы восстановить дыхание после его падения рядом. Упёршись рукой в матрас возле её плеча, Малфой приподнимается и наконец избавляется от рубашки — ладони Гермионы ласкают каждый новый участок обнажённой кожи.

Отбросив за плечо ненужную тряпку, он смотрит прямо на Гермиону, вынуждая прервать их лихорадочные движения. Его волосы смешно торчат от статического электричества, щеки раскраснелись, глаза потемнели. Вот именно таким он Гермионе и нравится — открытым и потерявшим над собой контроль. Она выгибается ему навстречу — Драко низко и резко стонет, притягивая её к себе, зарывается в тёмные волосы одной рукой и сам наклоняется ниже. Второй он приподнимает Гермиону и, обнимая, прижимает к своей груди — целует её так жадно, что ей начинает казаться: она тоже умеет заставить его быть навязчивым.

Кружится голова, ей жарко, и она полностью поглощена Малфоем. Гермиона первая разрывает поцелуй, так резко втягивая в себя воздух, что будь этот шум слышен во всем доме, она бы не удивилась. Драко дышит так же громко — выпутывается из её волос, опускается на матрас, но едва её руки касаются его груди, снова поднимается. Он покрывает поцелуями её шею, ключицы, груди, хватается за пояс её джинсов, и Гермиона понимает, что дрожит.

Он отстраняется, забирая с собой всё тепло, и одним рывком срывает с неё штаны вместе с бельём. Смотрит на Гермиону с таким видом, что мышцы на её животе сжимаются, и она улыбается краешком припухших губ — он отвечает ей хищной ухмылкой. Гермиона смеётся — она почему-то чувствует себя нелепо. Усмешка Малфоя меркнет, пока он пристально осматривает её тело, и она игнорирует желание прикрыться или начать ёрзать от чувства незащищенности — Драко неоднократно давал ей понять, что такую реакцию он ждёт в последнюю очередь и что ей не о чем беспокоиться рядом с ним, по крайней мере, в такой ситуации. Он наклоняется, чтобы избавиться от остатков своей одежды, и когда выпрямляется, на его лице блуждает то самое выражение, что немного пугает, но ещё больше заводит Гермиону.

Господи, да она могла бы разглядывать его вечно — возбуждённого во всех смыслах этого слова. И даже потратив годы на изучение контуров его тела, ей бы всё равно было мало.

— Дра… — тихо выдыхает она, но осекается.

До её слуха из коридора доносится повторный скрип, и теперь Гермиона понимает, почему Малфой не спешил к ней возвращаться. Хлопает дверь, и со стороны ванной комнаты раздаётся лёгкое покашливание. Она переводит взгляд на Драко — черты его лица постепенно искажает усталость, и о, нет. Нет, потому что она не собирается опять становиться той неловкой девчонкой, замершей перед его дверью с поднятой рукой и не знающей, что сказать. Гермиона не собирается позволять ему застывать здесь перед ней вот так, а себе — вот так лежать на кровати, дав кому-то возможность загнать себя обратно в свою комнату, где, занимаясь самоудовлетворением, она будет представлять Малфоя.

Они оба слишком хрупкие. Уйди она сейчас — и нет никакой уверенности, что в следующий раз Малфой откроет перед ней свою дверь. Он доказал, что по-прежнему желает её, а она поняла, что нуждается в нём, — пусть и не хочет сейчас вдаваться в детали. Так что Гермиона перестаёт и думать, и бояться. Малфой продолжает настороженно всматриваться даже тогда, когда она встаёт на колени и, приподнимаясь, целует его. Крепкие пальцы обхватывают её предплечье, и Драко отвечает — слишком неуверенно. С каких это пор его заботят люди за дверью?

Отстраняясь, она тяжело дышит и чувствует в животе что-то сродни отторжению. Замешательство меняет черты Малфоя, и стоит Гермионе начать опускаться, его пальцы сильнее впиваются ей в руку. Она отвлекается от попыток избежать его взгляд и всё же переводит на него глаза, стараясь припомнить, куда именно он бросил её одежду. Голова Малфоя приподнята, зрачки мечутся по её лицу, и он тянет её на себя. Целует её, и она задерживает дыхание, но едва Драко вновь отстраняется, громко выдыхает. Ещё один поцелуй, однако как только Гермиона пытается отвечать, Малфой снова подаётся назад. Она удивлённо вскидывает брови, но тут до неё доходит, что это проверка. Если не считать потемневших глаз и припухших губ, Малфой сейчас выглядит точно так же, как во время разработки плана в комнате для совещаний — предоставленный сам себе, сконцентрировавшись, рассматривает все имеющиеся возможности и тщательно просчитывает варианты.

Ну что за глупости! Но, быть может, у него имеются причины полагать, что, услышав посторонний шум за дверью, Гермиона захочет сбежать. Разве не это она постоянно проделывала? Она обдумает это позже, когда у неё будет терпение, которого сейчас явно не хватает.

class="book">Гермиона с силой обнимает Драко за шею и, заставив наклониться, приникает к его губам и тянет вниз. Малфой с готовностью подчиняется, резко выдыхает, и когда дверь в ванную комнату открывается, а Гермиона не разрывает поцелуй, его рука наконец-то снова крепко обвивается вокруг её тела.

День: 1441; Время: 5

И всё же она проводит у него не целую ночь. И не потому, что стыдится, — Гермиона надеется, что Малфой это понимает. Просто гораздо легче, пока другие об этом не знают, — ей это нужно. Им и вдвоем-то сложно друг с другом, что уж тут говорить, если об их связи узнает кто-то ещё. Гермиона не хочет иметь дела с перешептываниями, спровоцированными Лавандой, обвинениями, высказанными друзьями, или тем, что кто-то может заставить её почувствовать себя менее значимой из-за того, что Гермиона «трахается с Малфоем». И проблема не в Малфое, а в самом сексе. Между ними нет никаких отношений. Драко не её парень, и Гермиона едва ли представляет, как долго всё это продлится.

Будь это что-то надёжное, за что Гермиона могла бы держаться и что могла бы отстаивать, она бы так и поступила. Честно. Но она даже не знает, что по этому поводу думает сам Малфой. И пусть Гермиона защищает его и то, каким он стал человеком, ей не кажется, что она может вопреки чужому мнению сражаться за них, как за что-то совместное. Чёрт, да её друзьям потребовалось время, чтобы просто принять факт этой дружбы.

Но у Драко был такой взгляд, что будь Гермиона менее измучена, она бы лишилась сна. Она была почти готова открыться перед всеми, лишь бы только Малфой никогда больше так на неё не смотрел. Она боялась многих вещей: например, что он всё прекратит, ведь, похоже, её отношение стало слишком серьёзным. Или что придётся обо всём рассказать друзьям, потому что происходящее достаточно важно, чтобы они об этом знали. Она боялась, что Малфой уйдёт, а все будут в курсе ситуации. Жалость, шутки, ощущение неполноценности. Ей придётся справляться со своими собственными эмоциями, и совершенно не хочется усложнять себе жизнь другими переживаниями.

Но несмотря на все отговорки, Гермиона никогда не искала лёгких путей, и она знает: на выходе из его спальни её гложет стыд. Именно она начала сбегать после секса, а Малфой это изменил. Именно она боялась, что о них узнают, а Драко принимал её страхи. Она пересчитывает свои ошибки будто синяки, оставленные им на её коже, и чувствует себя трусихой. Но вокруг так много трудностей, что нет никакого желания создавать ещё одну.

День: 1441; Время: 10

Воздух с таким трудом проходит в лёгкие, что Гермиона начинает задыхаться, — она дёргает Лаванду на себя, и они обе врезаются в стену. Симус нацеливает свою палочку на Пожирателя Смерти ещё до того, как зелёная дымка от Убивающего Заклятия исчезает в том самом месте, где секунду назад находилось плечо Лаванды. Драко тут же связывает пленника, а Джастин суёт руку в сумку с министерскими портключами. Гермиона держится за плечо Лаванды чуть дольше, чем требуется, и даже если потными ладонями она чувствует дрожь, то акцентировать на этом внимание не собирается.

— Ты в порядке? — Гермиона смотрит на подругу — та отшатывается и кивает, но её всё ещё ощутимо трясёт.

— Твою мать, твою мать, твою мать, — Гарольд пытается положить руку ей на плечо, но Лаванда отстраняется, взмахивает руками, чтобы почувствовать ток крови и осознать — она жива.

— Нам допросить его? — Симус кивает в сторону захваченного юноши, но Драко мотает головой, внимательно оглядываясь по сторонам.

— Слишком молод. Он ничего не знает.

Симус игнорирует его ответ, смотрит на своих товарищей, но, не дождавшись реакции, закатывает глаза.

— Думаю, стоит принять твои слова на веру. Видимо, у тебя есть какая-то внутренняя информация о том, как именно действуют Пожиратели Смерти.

— Если хочешь, — тянет Драко, но его голос быстро становится жёстким. — Я могу его освободить. Пусть заберёт тебя с собой, чтобы ты сам получил всю внутреннюю информацию…

— Ребята, — Гермиона обрывает зарождающуюся ссору. Она наблюдает за тем, как Гарольд трясёт пленника, будто тот безжизненная кукла в руках восторженного трехлётки.

— Ты знаешь, где Рон Уизли? Сандра Колак? Питер Хэммингс?

— Отправь его в Министерство. Без Веритасерума он говорить не будет.

Наверняка Драко прав — судя по вызову, горящему в глазах этого мальчишки, так и есть. Они пятнадцать минут допрашивали другого обнаруженного в этом доме молодого Пожирателя и лишь впустую потратили время. Джастин пихает портключ в ямку у основания горла пленника и выпрямляется, едва тот исчезает.

Это уже четвертый, кого они отсылают в Министерство, а после обыска дома оказывается, что ещё и последний, кого они здесь обнаружили (или который сам их нашёл). Гермиона пытается убедить себя, что их действия не бесполезны — они поймали четверых Пожирателей Смерти, и неважно, какое место те занимают в иерархии. Но она никак не может справиться с огорчением и тревогой.

День: 1441; Время: 17

— Как ты узнал? — Гермиона дожидается, пока Малфой озадаченно на неё посмотрит, и выхватывает из его рук пакет с крекерами.

Замешательство оборачивается недовольством: Драко тянется вперёд и ловит Гермиону за запястье, но та успевает переложить добычу в другую руку.

— Узнал что?

Он откидывается на спинку дивана и сжимает пульт, на случай, если Гермиона позарится и на него. У них обоих проблемы со сном. У Малфоя закончился алкоголь — его новое снотворное, а Гермиона извела себя размышлениями.

— Что я планирую сделать. По поводу Рона.

— Я тебя умоляю. Ты предсказуема, как вкус тыквенного сока.

Она перестаёт копаться в пачке и одаривает Малфоя сердитым взглядом. Затем все же разрывает упаковку, чтобы было легче добраться до содержимого.

— Ты считаешь меня занудой?

Малфой фыркает и переключает канал на один из спортивных рекламных роликов, которые ему так нравятся.

— Едва ли.

— Отлично, — Гермиона сопит, занятая крекерами.

— Ты знала, что с Поттером всё в порядке. Целый мир знал про это. Как только я выяснил про Уизли, то сразу сообразил, что именно ты станешь делать. Сражаясь за правое дело, бросишься навстречу опасности в компании своих бывших гриффиндорцев, готовых умереть.

На этот раз фыркает Гермиона. Во рту у неё пересохло, и она присматривается к малфоевскому стакану.

— Лицемер. Ты же сам сражаешься за правое дело. Вместе с нами «бросаешься навстречу опасности».

— Ну кто-то же должен выжить, чтобы поведать следующим поколениям эту историю. Урок будущим гриффиндорцам, доказывающий, как глупы представители их факультета. Хотя, зная вас, думаю, они будут вытирать слезы умиления от такой храбрости.

— Именно, — Гермиона закатывает глаза и прищёлкивает языком по нёбу.

Малфой — бывший слизеринец, и он доказывает принадлежность своему факультету, дождавшись, пока Гермиона расслабится, и с ухмылкой выхватив пачку крекеров у неё из рук. Но он выглядит ошарашенным, когда Гермиона бросается на него в ответ.

========== Двадцать один ==========

День: 1442; Время: 8

Лаванда не спускает с неё глаз вот уже десять минут, так что Гермиона раздражённо втыкает вилку в свой омлет.

— Ну что?

— Как думаешь, мы творим историю?

— Что? — подняв голову, переспрашивает Гермиона.

Ей самой неприятно, что она так грубо разговаривает, но этой ночью она спала мало и проснулась с жуткой головной болью. Гермиона словно мучается похмельем, хотя с трудом может припомнить, когда в последний раз пила спиртное. Скорее всего, во всём виноваты Симус с Джастином, которые минут двадцать орали друг на друга из-за квиддича. Конечно, дело не столько в этой дурацкой игре. Ровно десять минут назад Драко предпочёл скрыться в ванной комнате вместо того, чтобы выслушивать вопли Гермионы по поводу блинчиков. Они все концентрируются на мелочах, чтобы избежать серьёзных неприятностей. Это называется «приспосабливаемость», и вряд ли кого-то из них можно за это винить.

Кроме Джастина и Симуса, разумеется — потому что голова просто раскалывается.

— Я о том, что мы сделали. Я имею в виду, война войдёт в историю… Гарри… Может быть, Рон. Но как ты думаешь, будут ли помнить о нас? — Лаванда даже не даёт Гермионе выдохнуть, продолжая развивать свою мысль дальше: — Я просто подумала о Хогвартсе и уроках истории. Все эти рассказы про умерших людей — я их терпеть не могла.

— Лаванда, это не просто рассказы про умерших людей. Историю меняет тот, кто совершает великие поступки… Творит великое добро или великое зло — то, что каким-то образом перестраивает мир. И об этом нужно знать.

— Зачем? То есть, я думаю… обо всём этом. Понимаешь, все эти события окажутся в книгах, которые студенты будут читать с ненавистью.

— Тогда почему тебя волнует, будет ли в них твоё имя?

— Не знаю. Ну… признание, понимаешь? Если они будут обсуждать всё это, то должны говорить о каждом из нас.

Гермиона дёргает заусенец на пальце — её ногти короткие и поломанные.

— Наши жертвы важны только нам, Лав. Все наши потери невозможно запротоколировать. И даже если бы удалось, люди не смогут понять. Для них они будут совсем не тем, чем являются для нас. Но это не имеет значения. Мы знаем, что произошло и что мы…

— Но ты же сказала, нужно…

— Важен результат. Основные события, ведущие к этому самому результату. Люди должны знать, что была война и были те, кому пришлось в ней участвовать. Список имён не принципиален. Мне плевать, появится моя фамилия в сноске или нет. Я знаю, что отдала и что получила взамен, — мне этого достаточно.

— Так ты хочешь сказать, мы не важны?

— Учебникам по истории — нет. Но разве ты не понимаешь, какая это ерунда? История запомнит нас как Орден, Министерство и храбрых воинов. История сохранит память о нас, потому что именно мы принесли свою жертву ради «важного результата». И какая разница, что они не перечислят наши имена, — люди просмотрят этот список лишь с одной мыслью: какой же он чертовски длинный. Ознакомившись, они уяснят лишь то, что вот эта самая толпа послужила катализатором событий в конце главы. И это не имеет никакого отношения к вершению истории. Это изменение будущего.

— Но ведь должны же они проявить достаточный интерес, прочитать и, быть может… — начинает Лаванда, но тут же раздражённо морщится — её перебивает смех.

— Правильно ли я расслышал: не ты ли только что ныла, что терпеть не могла читать в школе все эти рассказы про покойников? — Драко всем своим видом демонстрирует, что именно он думает о таком лицемерии.

— Ты что делаешь? У тебя же для этого есть стакан, — Гермиона не даёт подруге ответить. Она тычет пальцем в сторону Драко и кувшина апельсинового сока, зажатого в его руке.

Малфой вскидывает бровь и, развернувшись, неторопливо удаляется, пока обе девушки пялятся ему в спину.

День: 1442; Время: 15

Дом сожжён дотла: древесина всё ещё тлеет, а клубы дыма поднимаются в небо. Ветви деревьев провисают под тяжестью пепла и зарождающихся почек. И невозможно избавиться от мысли о том, что они знали о скором вторжении.

День: 1442; Время: 21

— А тебя это не волнует? — Драко задаёт вопрос словно из ниоткуда, и Гермиона подпрыгивает от удивления — она даже не знала, что он зашёл в кухню. Она была слишком занята изучением кувшина с апельсиновым соком и размышлениями, зачем Малфой поставил его обратно. Бесит просто.

— Что именно? — хотя, вряд ли удастся поговорить с Драко по поводу микробов.

— То, что Поттеру будут петь дифирамбы, будто он один со всем справился.

— Он этого достоин.

— А мы нет?

Гермиона наконец отворачивается от холодильника, на языке вертится вопрос: а не завидует ли Малфой, но она сдерживается. Она не опустится до подобного — Драко такого не заслужил.

— Гарри всю свою жизнь прожил с этой ношей. Он многим пожертвовал.

— Ага, обретался с Уизли в их уютном домишке, все министерские и орденские шишки готовы были лизать ему задницу и…

— Как ты смеешь принижать то, через что он прошёл и что сделал? Если бы Гарри не убил Волдеморта, мы бы потеряли, несмотря на…

— Не сражайся мы годами, Поттер бы уже помер вместе с…

— У Гарри не было выбора в отличие от нас! Он…

— Ни у кого не было выбора! Каждый, кто принимает участие в этой чёртовой войне, пошёл на это от безысходности! Неважно: дело в осознании, что мир катится к чёрту, или попытках помочь выжить своим друзьям, семье или самому себе, но выбора не было ни у кого.

— Это ложь! Даж…

— Ты невообразимо тупая! Ты вообще не отдаешь себе отчёт в том, какая ересь срывается с твоего языка! Я не могу избавиться от мысли, что ты одна из тех пустословов, которые не могут убедить в своей правоте никого, кроме себя!

— Ты о чём вообще говоришь? — кричит Гермиона, всплёскивая руками.

— О том дерьме, что ты скормила Браун! Невероятно благородные речи, Грейнджер, и…

— Это правда!

— Чушь! Полная чушь. Чтобы воевать, ты отказалась от всей своей прошлой жизни, и принеся такую жертву, невозможно не хотеть остаться в памяти. Все в этом мире желают, чтобы их за что-то помнили, и…

— Не делай вид, будто знаешь меня. Не смей. Потому что будь это так, ты бы понимал: я не хочу, чтобы меня запомнили вот за это! Не хочу, чтобы меня запомнили потому, что я убивала людей, и…

— О, да брось ты, ты…

— …что-то, что улучшает общество и было достигнуто не жестокостью, а…

— …важничаешь, следуешь своим моральным принципам, но прячешь голову…

— …не то чтобы я не гордилась тем, что сделала здесь всё от меня зависящее, но мне не надо такого…

— …нравится или нет, но именно так и надо было поступить — всегда только так. Люди понимают, когда ты…

— …есть выбор. У тебя выбор был, и ты принял решение…

— …вместе. У меня никогда его не было! Ни у кого не было! Почему тебе так сложно это…

— …столько же, сколько сделала я, Невилл, Рон, и…

— …все события в нашей жизни выводят нас на ту дорогу, которой мы в конечном счёте и следуем. Я говорю о выживании здесь, о лучшем раскладе. И никто не сбежит, если в таком случае будет потеряно что-то несравнимо более важное…

— …ладно. Может быть, у Гарри выбор был, но не особо большой. Неужели он бы остался в стороне и позволил людям умирать? Это не в его характере и…

— Именно. Черт побери, именно так! Поттер не собирался позволить людям умирать, потому что такой у него характер. Его личность и чувства не оставили ему выбора…

— Но как раз это я и пытаюсь до тебя донести!

— Ты…

— Господи, Драко. Ты… ты такой… — Гермиона то ли кричит, то ли рычит и с грохотом захлопывает дверцу холодильника. Что-то внутри падает, дребезжит, но она уже направляется прочь, слишком злая, чтобы об этом беспокоиться.

Она успевает сделать лишь пять шагов в сторону гостиной, как Малфой хватает её за руку. Он дёргает её так резко и больно, что на какой-то момент Гермиона уверена: плечо вылетело из сустава. Она спотыкается и тут же рвётся вперёд, стараясь высвободиться.

— Да что за чёрт? Почему у тебя всегда дело в Поттере? — Драко орёт так громко, что Гермиона подпрыгивает от неожиданности, даже несмотря на то, что он и до этого бушевал.

— Что? — она не понимает, почему срывается на шёпот и почему так медленно оборачивается, чтобы встретиться с Малфоем лицом к лицу.

— Ты не воспринимаешь ничего из моих слов про войну, если я не говорю, что это напрямую касается Поттера. Будто все остальные не играют особой роли.

— Я никогда не говорила ничего подобного! Я даже никог…

— Да, говорила! Да, уже сотни раз! Это сквозит во всех твоих поступках! Тебе плевать: пусть никто не будет упомянут за вклад в победу на этой войне, лишь бы только не забыли про Поттера. Именно у него не было выбора, в то время как у всех остальных он был. Это Поттер…

— Заткнись.

— И не подумаю. Именно Поттер одержал победу, а всё сделанное нами не имеет решающего значения. Но именно Поттер не выбрал тебя себе в компанию, и именно Поттер причина той чуши, что ты несёшь по поводу своей неполноценности. Мол, ты недостаточно отдала этой войне, чтобы заслужить грёбаную сноску в…

— Ты ни черта не понимаешь, о чём говоришь! — заметив, что Малфой всё ещё держит её, она вырывается и пронзает его свирепым взглядом, но он отвечает ей с ещё большей злостью.

— Я прекрасно понимаю, о чём говорю, и отлично знаю, Грейнджер, что ты из себя представляешь, несмотря на всю твою убеждённость в обратном, — а ведь он прав, и позже, вспомнив об этих словах, Гермиона почувствует себя очень плохо. — Но я же не Поттер, так что куда уж мне.

— Ты сошёл с ума! Теперь ты знаешь меня не хуже Гарри, и возможно… — Гермиона осекается. Неужели?.. Малфой усмехается, глядя на неё.

— Может быть, тебе пора начать оценивать собственную значимость без оглядки на то, что посчитает важным Поттер?

— Это…

— Я знаю истинную причину, почему тебе всё равно, будут ли тебя помнить. И знаю, что ты и сама прекрасно её понимаешь. Тебе не стыдно за своё участие в войне, не притворяйся. Тебе стыдно, что его было недостаточно. А как же Поттер? Вот как раз его усилий должно в самый раз хватить для признания…

— Я…

— Ты всю войну сражаешься, чтобы доказать другим, что ты их достойна. Грейнджер, почему же всё иначе, когда речь заходит о твоих друзьях? Что за хрень ты творишь?

Гермиона, открыв рот, таращится на Малфоя, а затем толкает его. Врезается двумя ладонями в его грудь и наваливается всем телом. А потом ещё раз. Гермиона выходит из комнаты, и на этот раз Драко её не останавливает.

День: 1443; Время: 13

— Это уже чересчур.

— Твою ж мать, — мрачно бормочет Симус, уставившись на дом прямо перед собой — жаркое пламя опаляет их лица.

— Всё выглядит так, будто они знают о каждом нашем следующем шаге. Опережают или как-то так, — Лаванда тяжело вздыхает и вытаскивает ногу из липкой грязи.

Гермиона сначала замирает, но потом косится на Гарольда и с удивлением замечает, что Драко тоже пристально на него смотрит. Война превращает её в параноика — а Малфой и подавно. Гарольд — новичок среди них, а на войне встречаются и шпионы, и слабаки. Малфой отворачивается прежде, чем Гарольд обращает на них внимание, но Гермиона вынуждена неловко переводить взгляд на ботинки Драко, когда они все разворачиваются, топчась в жиже.

— Пойдёмте.

День: 1443; Время: 19

— Наверное, мне стоит попросить прощения.

Драко вскидывает брови, будто бы говоря «а вот это интересно», при этом всем своим видом выражая полную незаинтересованность. Гермиона же осознаёт, что её высоко задранный нос наводит на мысли, будто извиняющийся сам ожидает ответных сожалений. Наверное, так оно и есть.

— Мне не стоило так толкать тебя. Я признаю, что у меня могут быть… кое-какие проблемы с Гарри, — губы Малфоя дёргаются в ухмылке, и Гермиона бросает на него раздражённый взгляд. — Это небыстрый процесс… постараться найти своё место, потеряв всё то, к чему привык… но уверена, ты и сам всё прекрасно знаешь. Даже лучше остальных.

— Грейнджер, ты что, пьяна?

Она сердится, перестаёт нервно дёргать себя за пальцы и распрямляет плечи. Позже Гермиона задумается, было ли это сказано специально? Ему не чужда своеобразная резковатая деликатность, к тому же в минуты её эмоциональности Малфой чувствует себя неуютно.

— Драко, ты меня знаешь. Так что у меня нет никакой причины утверждать, что я не позвала Гарри с нами лишь из-за желания дать ему время на восстановление. Это может звучать мелочно. Но мне было обидно. И… и я хочу, чтобы он почувствовал, каково это. Боже, как же мерзко это звучит вслух.

— Не переживай, Грейнджер, я хорошо знаком с твоей тёмной стороной, — Малфой ведёт себя так, будто бы три написанные на пергаменте строчки — секретный шифр, который он пытается разгадать. Гермиона прекрасно понимает, что Драко внимательно её слушает, но не хочет демонстрировать свой интерес.

— Знаю, — шепчет она. Странно, но она не испытывает ни капли стыда. Может, дело в том, что Малфой никогда не заставлял её чувствовать себя так, будто она делает что-то постыдное. — Наверное, лучше всех остальных. Но есть ещё одна причина, по которой я ни о чём не рассказала Гарри, — до недавнего времени я даже не задумывалась о ней. Они с Роном больше не определяют мою личность. Я их очень люблю, но больше не завишу от них. Я… пока я не заварила всю эту кашу, я просто не понимала, что можно было позвать с собой Гарри.

— И ты не измеряешь свою пользу мнением Поттера? — Драко изгибает бровь и, выпрямляясь, переводит, наконец, на неё свой взгляд и отбрасывает всякое притворство.

— А разве мы все не измеряем нашу значимость тем, что о нас думают наши друзья и члены семьи? Тем, чем мы являемся для других людей?

— Я бы давным давно заавадился, — тянет Драко, и Гермиона понятия не имеет, как его ответ может вызывать смех, но всё же не может удержаться и хихикает. Малфой вознаграждает её слабой улыбкой, и она, наклонив голову, продолжает свою мысль:

— Очень большая часть меня принимает во внимание то, что думают обо мне мои друзья, — я это признаю. И не знаю, изменится ли это когда-нибудь. Но есть и другая часть, которая несмотря ни на что гордится тем, кто я есть, — именно поэтому я так «люблю командовать», пусть это никому и не нравится. Именно поэтому я хорошо училась, хотя это было совсем не круто.

— У тебя, конечно же, ни с одним из этих пунктов проблем не было, — Малфой ухмыляется, и Гермиона в отместку бросает в него пакет с попкорном — кукуруза разлетается по его коленям и дивану. Малфой хватает пригоршню угощения — Гермиона недовольно пыхтит, а Драко смеётся.

— Я наблюдала за Гарри в школе. И могу только предполагать, как плохо ему было во время войны. Он из тех людей, кто, прочитав список пострадавших, винит себя за каждую жертву — и ты должен это понять. Рон и я, взрослея, просто знали: мы всегда будем рядом с ним. И потребовалось время, чтобы это перерасти.

— У тебя ещё не до конца это получилось, Грейнджер.

— Может быть. Но я понимаю, что все мы выполнили свою задачу и, возможно, сражались даже больше, чем он. Но это ни в коей мере не означает, что Гарри отдал себя этой войне меньше других. Он заслуживает…

— А я и не говорил, что это так.

Гермиона пожимает плечами и подходит ближе к жующему попкорн Малфою. Он прищуривается, наблюдая за ней, и она замечает, как его пальцы стискивают пакет.

— Я лишь хочу, чтобы ты знал: я была честна, когда говорила о том, что мне плевать на историю. Я хочу быть частью будущего, я впишу своё имя туда.

— Освободив домовиков, поработав волонтером в Африке, возглавив Министерство, усыновив больного ребенка, изобретя лекарство от сумасшествия и от как минимум ещё тридцати пяти различных заболеваний — и это только в течение первых десяти лет?

Гермиона широко улыбается.

— Ты так хорошо меня знаешь, — ей кажется важным повторить это снова — ей до сих пор не даёт покоя вина за её недавние слова.

Малфой хмыкает, и едва Гермиона делает стремительный рывок, вскидывает руку с пакетом над головой. Она падает вперёд и, стараясь сохранить равновесие, резко выставляет ладонь, упираясь Драко в лоб. Встав коленом на диван сбоку от Малфоя, Гермиона тянется вверх, но он тут же со смехом опускает руку, и она недовольно ворчит.

— У тебя нездоровая страсть к съестному. Господи, сколько уже раз мы с тобой…

Её мозг мгновенно вычленяет упоминание маггловской веры. Гермиона улыбается, ведь это её влияние.

— Думаю, будет справедливо отметить, что мы оба буквально одержимы…

— Неа, мне просто нравится что-то жевать, а вот ты ради еды бросаешься в атаку, — её попытки перехватить его кулак оказываются бесполезными. — Что касается одержимости, полагаю, у тебя…

— Драко, да ладно тебе, это же последний, и я…

— Прошу прощения, неужели я создаю впечатление, что меня можно пронять такими идиотскими…

— Ты поделишься…

— …и угрозами?

— Малфой.

— Ты… ты только что скулила?

— Нет, — Гермиона заливается румянцем и падает на диван рядом с Малфоем, следя глазами за тем, как он перехватывает пакет другой рукой, держа его подальше от неё.

— Я никогда не слышал, чтобы ты скулила, — весело заявляет он. — Ну, кроме как…

— Закрой рот.

Но в голове у Малфоя уже возникла идея: он нахально смотрит на Гермиону из-под полуприкрытых век, а от этого взгляда её дыхание всегда немного убыстряется.

— Знаешь, ты можешь получить его обратно, если заслужишь.

Гермиона быстро понимает, что к чему, — как-никак она всегда соображает быстро.

— Неужели?

Он прикусывает щёку, когда Гермиона забирается к нему на колени, и в его зрачках загорается тот самый огонек, что ей так нравится.

— Уверен, что-то можно придумать.

— И чего же ты хочешь? — она оглаживает ладонями его грудь и плечи, краснея от собственных слов, — с румянцем она ничего не может поделать.

— Пока не знаю, — хмыкает Драко, всем своим видом выражая безразличие, хотя его руки слишком по-хозяйски проходятся по её бедрам.

Она ещё не привыкла к подобного рода играм ни с Малфоем, ни с кем-нибудь вообще, так что наклоняет голову и шепчет, уткнувшись ему в шею:

— Не сомневаюсь, ты что-нибудь придумаешь.

Она целует его челюсть и прокладывает жаркую дорожку до уха — собственное участившееся дыхание её сердит. Малфой вскидывает бёдра, и Гермиона готова поклясться: его сердце ускорило свой ритм — она чувствует языком его пульс. Кажется, не она одна так легко возбуждается.

Руки Драко скользят по её бедрам вверх, губы спускаются по её плечу, и она готова отказаться от своего плана. Но сейчас это стало делом принципа, так что Гермиона ведёт ладонью по его предплечью, слыша хруст пакета в его левом кулаке. Она уже почти добралась до своей цели, но Малфой откидывается на подушки и наклоняет подбородок, заставляя её отстраниться. Под его взглядом сердце пускается в галоп, правой рукой Драко хватает её за шею, притягивая для поцелуя. Их языки переплетаются, и когда Гермиона теснее прижимается к Малфою, тот подаётся ей навстречу, сминая в руке упаковку.

Она отпускает его предплечье и обеими ладонями вцепляется ему в рубашку, Драко обнимает её, и пакет с шуршанием падает на пол. Гермиона уже собирается предложить отправиться в спальню, но чувствует улыбку на его губах и, едва он отклоняется, замирает.

— Я победил, — выдыхает он и тянется к Гермионе за поцелуем, но в этот раз не даётся она.

— Что?

— Отвлечь меня обещанием секса, чтобы добраться до попкорна? Я бы сказал, что план сработал, но нет.

Гермиона прищуривается — не будь её губы такими припухшими, они бы без сомнения сжались в тонкую линию. Малфой смеётся и так нежно касается её щеки большим пальцем, что она тут же забывает о своей злости. Но ей кажется, что такая отходчивость может быть опасной.

Почувствовав неладное, она отрывается от ждущих серых глаз Малфоя и поднимает голову. В комнату, зевая и не сводя взгляда с белоснежного затылка Драко, тихо входит Лаванда. Гермиона уверена: её лёгкие и сердце прекратили свою работу, но она лишь смутно отдаёт себе в этом отчёт. Слова замирают на языке, и хотя в голове проносятся тысячи мыслей, она молчит, не шелохнувшись.

— Драко, у тебя есть планы завтрашней вылазки?

Драко напрягается, и Гермионе кажется, что его реакция слишком запаздывает.

— А что?

Лаванда подходит так неспешно, будто вовсе не замечает ничего ненормального. Словно Гермиона Грейнджер, сидящая на коленях у Драко Малфоя, — это обычное явление. Зрение Гермионы туманится — этот симптом ей отлично знаком, — и она понимает, что её начинает накрывать паника. Руки ходуном ходят на плечах у Драко, он отпускает её шею, но не отводит ладони от её талии — и она не понимает почему.

Хотя, уже слишком поздно придумывать какие-то оправдания.

Я проверяла его зубы; пытаюсь экспериментировать с ощущениями. Я такая пьяная, что даже не понимаю, где нахожусь — о, неужели это Драко Малфой?

— Гермиона, — она выныривает из своих мыслей и фокусирует взгляд на Драко. Наверняка он обратил внимание на дикое выражение её лица — слишком уж редко он зовёт её по имени, да ещё таким тоном. Она замечает его руку на своём бедре, ощущает лёгкое давление, явно дающее понять, что пора слезать.

— Верно, — Гермиона буквально выдавливает из себя это слово, и пока она поднимается на онемевшие ноги, Драко сверлит её нечитаемым взглядом.

— Так что? Мы с Гарольдом можем на них посмотреть? Или ты делиться не собираешься? Ты же знаешь, у нас есть право… Гермиона, прошу прощения, что прерываю… Но мы тоже вправе их изучить.

Голос Лаванды затихает, едва Гермиона каким-то чудом добирается до своей спальни. Она закрывает веки и прислоняется спиной к двери, пытаясь унять судорожное дыхание и успокоиться, чтобы всё обдумать.

Драко в эту ночь к ней не приходит.

День: 1444; Время: 11

— Ты чего такая дёрганая?

Гермиона подскакивает, проливает горячий чай на ладонь и шипит сквозь зубы.

— Ч-что?

Прошлой ночью она спала два часа двенадцать минут. Может быть, меньше, но когда Гермиона в последний раз закрыла глаза, часы показывали 3:55, и пусть ей потребовалось какое-то время, чтобы провалиться в сон, эти двенадцать минут она всё равно засчитала. Порой Гермиона врёт самой себе, сколько полноценного отдыха она получила, — игры с силой воли, лишь бы только удержаться от попыток убедить себя, что вполне объяснимо пускать днём слюни, уткнувшись носом в стол.

Она не сразу пришла в себя настолько, чтобы начать размышлять о произошедшем. Следуя собственной привычке, Гермиона разложила события на детали, каждую из которых анализировала до тех пор, пока не начала кружиться голова. Отсутствие реакции со стороны Драко и Лаванды свидетельствовало о том, что оба они не особо волновались. Хотя Гермиона была не в том состоянии, чтобы в должной мере обратить внимание, не переполняла ли Лаванду радость от предвкушения самой интересной сплетни за… она даже не знала, за какой именно период времени. Драко напрягся, но судя по воплям, доносившимся из-за двери, его натянутость была больше связана с тем, что Гарольд хотел взглянуть на план, и с очередной вспышкой малфоевской паранойи.

Прозрение пришло к Гермионе в 9.27 утра. Обдумывая язык тела и прикидывая способы заставить Лаванду молчать, она вдруг спросила саму себя, а почему, собственно, она так переживает? У Рона бы случился сердечный приступ, Гарри бы умер от шока, слухи и гадости преследовали бы её ещё бог сколько знает времени?

Гермиона осознала, что оснований держать эти отношения в секрете не так уж и много. Драко не Пожиратель Смерти или кто-то подобный, а будь он им, ничего бы и не срослось. После случившегося озарения до неё, наконец, в полной мере дошли слова Драко. Гермиона признала, что единственная причина, по которой она утаивала их связь, заключалась в том, что ей хотелось избежать осуждения, нападок и сомнений в собственной значимости. Не об этом ли твердил ей Малфой всё это время? Чувство вины, такое же тёмное и уродливое, как ненависть, наполняющая во время битвы, захлестнуло её при мысли, что Драко наверняка считал, что она его стыдится. А почему бы и нет? Гермиона всячески скрывала тот факт, что он её… любовник, не желая, чтобы люди её с ним ассоциировали. Потому что быть с ним означает принизить свою ценность. И как же неприятно ему было это подозрение.

Вернее даже, знание.

Вначале ей было стыдно. Но потом такие прятки стали обычным делом, и казалось гораздо проще хранить этот секрет, нежели столкнуться с реакцией на его обнародование. Ей хватало поводов для волнений, чтобы беспокоиться ещё и о собственной репутации. Или репутации Малфоя. Она успокаивала себя этим оправданием, даже увидев реакцию Драко той ночью, когда кто-то ходил за их дверью. Она постаралась её проигнорировать, найдя логичные объяснения. Но сейчас, позволив себе, наконец, посмотреть на ситуацию в целом, Гермиона чувствовала себя ужасно. Вина, отягощённая больше мыслями о том, что Драко знал, как Гермиона носится со своей значимостью, чем опасениями, что теперь будет, раз всё выяснилось.

В 10.02 Грейнджер перестала переживать. Ну хорошо, все узнали. Узнали, что она поддерживает сексуальные отношения с тем, кто не является её молодым человеком. Узнали, что это Драко Малфой — тот самый уважаемый, пугающий и ненавидимый Малфой. Шепотки и косые взгляды, что раньше сопровождали Лаванду, теперь станут её спутниками — и, возможно, положение будет даже хуже. Но Гермиона лицом к лицу сталкивалась с Пожирателями Смерти, войной, убийствами и смертью своих друзей — и всё прочее бледнеет в сравнении с этим. Она не боится.

Лишь, как справедливо отметила Лаванда, дёргается.

— Это по поводу прошлой ночи? — шёпотом спрашивает Лаванда — и Гермиона вскидывает на неё глаза, удивлённая такой предусмотрительностью.

Она понятия не имеет, как именно отреагируют люди и что скажут. Гермиона нервничает, потому что достаточно чьей-то грубости, чтобы она вспылила.

— Да.

— Гермиона, — Лаванда со смехом откусывает от блинчика и качает головой. — Ну какая разница, что люди увидели то, о чём и так знали? Да брось ты.

— Что? — Гермиона явно туговато соображает по утрам. Ладно, всё дело в неуверенности. — Ты всё знала?

Сначала Лаванда смотрит на Гермиону так, словно та придуривается, а затем так, будто та невероятно наивна. И это обидно.

— А есть варианты? Ты заметила, как часто я оказываюсь в тех же самых местах, что и вы? Вы оба искрите уже целую вечность, и я тебя умоляю… Вы хоть отдаёте себе отчёт, как иногда шумите? Такие звуки, знаешь ли, ни с чем не спутаешь.

Гермиона широко распахивает глаза и моргает, невидяще пялясь в чашку с чаем. Лицо пылает, тело кажется онемевшим.

— Так что, все в курсе?

— Не знаю. Об этом никто особо не болтает. Вообще-то есть другие поводы для беспокойства.

— Никто ничего не говорит? — Гермиона поднимает голову, недоверчиво изогнув бровь.

Лаванда внимательно смотрит на неё, потом опускает глаза и пожимает плечами.

— Ничего такого, Гермиона. Ничего, что имело бы значение.

— О, — вот оно как. — Как давно ты знаешь?

— Мерлин, год? Плюс-минус. Однажды я услышала скрип вашей кровати и… ну, ладно. Я подглядывала, а у того, кто вышел из твоей комнаты, была слишком приметная светлая шевелюра.

Год? Лаванда, и кто там ещё, так долго обо всём знают, а Гермиона даже и не подозревала? Эта новость порядком устарела. Господи.

— Признаюсь, я бы никогда не подумала на Драко. Мне казалось, ты найдёшь себе более… ну, ты понимаешь. К тому же я сама пробовала… — Гермиона так резко вскидывает голову и так пронзительно вглядывается в Лаванду, что та мгновенно осекается и подаётся назад.

Лаванда может быть ханжой и называть её какими угодно словами, но болтовня об их перепихе с Драко — последнее, что жаждет слушать Гермиона. По выражению лица подруги она понимает, что своей реакцией сказала больше, чем стоило бы.

— Гермиона, — шепчет Лаванда, и Гермиона покрывается румянцем, опускает голову и делает глубокий вдох. — Всё в порядке. Я хочу сказать, такое случается, понимаешь? Да и… кому есть до этого дело?

— Верно.

— Война скоро совсем закончится, мы все будем жить дальше и позабудем о тех глупостях, что творили здесь. Малфой, наверное, исчезнет, Гарольд и я поженимся, а ты вернешься к Гарри и Рону. Всё станет вновь… нормальным.

Гермиона не понимает, что задерживает дыхание, пока не замечает: в воцарившейся тишине слышно лишь Лаванду. И даже если голос Гермионы звучит глухо, Лаванда делает вид, что ничего не замечает.

— Верно.

========== Двадцать два ==========

День: 1444; Время: 14

Все вылазки, за исключением непредвиденных случаев или ситуаций, требующих действий днём, организуются по ночам. В магическом мире вокруг большинства убежищ Пожирателей Смерти выставлена защита, и любые маскировочные чары могут тут же выдать постороннее присутствие. Так что темнота служит естественным камуфляжем, который они вынуждены использовать. И Гермиона привыкает спать в светлое время суток или же вообще обходится без сна.

— Раз эти дома находятся в маггловском мире, почему мы не можем отправиться туда днём? Не похоже, чтобы…

— Потому что мы, вроде как, в бегах, — судя по улыбке, Джастин слишком много времени проводит среди гриффиндорцев.

— Если мы с кем-нибудь столкнёмся, нам в любом случае придётся применять магию — и в этом случае, чтобы сохранить контроль над положением, обыскать здание и выбраться оттуда, мы воспользуемся запасным планом. То, что мы не колдуем без особой причины, позволяет нам выиграть время, — Драко появляется впервые за этот день, и Гермиона надеется, что никто не заметил, как она подпрыгнула от звука его голоса.

Малфой проходит мимо Гермионы к холодильнику, избегая её взгляда. Она могла бы ему задать не меньше дюжины вопросов, но при этом готова озвучить только один — знал ли он раньше. Драко не удивила вчера беспечность Лаванды, он вёл себя так, словно ничего особенного не происходило. По крайней мере, паникуя, Гермиона запомнила всё именно так. Хотелось бы ещё уточнить, каков теперь статус их «отношений», но на такое она не осмелится.

Малфоевские чувства и мысли всегда были своего рода игрой в угадайку, но в этом есть и её собственная вина. Несмотря на напряжённость ситуации, Гермиона решила оставить всё так, как оно сложилось в самом начале. Хотя бы себе она в состоянии признаться: всё дело в страхе, что её настойчивость может либо оттолкнуть Драко, либо выдать её саму.

— Хороший план, — кивает Гарольд и отхлёбывает кофе.

Очевидно, Драко решил, что его подозрительность по отношению к Гарольду не стоит продолжения спора с Лавандой. Ни одна идиотская ухмылка не может быть основанием для обвинения в шпионаже.

— В этом же маггловском районе есть ещё один дом, адрес которого мы обнаружили в том здании с крысами. Он находится слишком далеко и от разрешённых точек аппарации, и от границы между мирами. Чтобы добраться туда, нам придётся воспользоваться маггловским транспортом.

Прежде чем покинуть штаб-квартиру на площади Гриммо, они сделали портключи во все известные им места. Недопустимость использования магии, кроме как в экстренных случаях, исключала возможность создания новых портключей. Джастин предложил угнать машину. Гермиона понятия не имела, что им делать.

— Ехать туда около часа, может быть, двух. Автомобиль? — Джастин склоняется над планом вместе со странно притихшим Симусом.

— Кажется, недалеко от нашего первого пункта назначения проходят железнодорожные пути. Доберёмся до второго места и сориентируемся по карте города.

— Хорошо. А маггловские деньги у нас есть? — Лаванда всем своим видом демонстрирует, что Драко идиот.

В комнате воцаряется тишина: за исключением Симуса, который продолжает пялиться на стопку бумаг, все впиваются глазами в Малфоя. Сам же Драко, выжидая, изучает плитку на полу. Выжидая, потому что знает: деньги есть у Гермионы, но он ничего не говорит и даже не смотрит на неё. Она никогда не видела, чтобы он хоть в чём-то кому-нибудь уступал. Что же сейчас послужило причиной такого поведения? Её реакция после ночи размышлений о произошедшем? Её страх прошлой ночью? Он злился или просто даёт ей время? Но оно ей совершенно без надобности.

Возможно, Малфой решил всё прекратить. Может, ему надоело, достало, что Гермиона превратила его в свой грязный секрет. Ей тут же захотелось запустить ему чем-нибудь в голову. Лишь бы только выбить из Драко его мысли.

Делая вдох, она закашливается, и все, кроме Малфоя, переводят взгляд на неё.

— У меня есть.

День: 1444; Время: 18

— Это место опустело несколько месяцев назад. Очередная. Трата. Времени, — похоже, Симус в бешенстве, и такой напор отнюдь не помогает справиться с бурлящим в Гермионе отчаянием.

— Рон где-то здесь. Все они, нам просто надо… — Гермиона замолкает — Симус свирепо зыркает на неё и демонстративно ускоряет шаг.

Её сердце подскакивает, а волосы на затылке встают дыбом. Симус испытывает злость гораздо чаще любой другой эмоции, но никогда ещё он не пугал Гермиону так, как сейчас. Она притормаживает, и прямо в неё врезается Джастин.

Он бормочет извинения, пожимает её руку и пристраивается рядом.

— Мы не сдаёмся, Гермиона. Это всего лишь раздражение.

— Знаю.

— Как далеко отсюда железнодорожная станция?

— Около тридцати минут ходу, — Гарольд дважды сверяется с часами.

— Отлично.

День: 1444; Время: 19

Ничего не говоря, Малфой хватает её за руку, не давая сесть. По крайней мере, это хоть сколько-нибудь привычное поведение, а не «Гермиона, я бы попросил тебя пересесть вон к той милой женщине, вместо того, чтобы занимать место рядом с этим криминального вида парнем. Будь так добра, пройди вперёд». В той параллельной вселенной, в которой оказалась Гермиона, она почти что ожидала подобную просьбу. Этот Драко за целый день ни разу на неё не взглянул — даже тогда, когда она нарочно раскритиковала его план.

Так что она садится и пялится на малфоевский затылок, наблюдая за тем, как Драко осматривает дородного мужчину рядом с собой, который, в свою очередь, тоже оценивает попутчика. Интересно, чувствуют ли другие люди исходящую от Драко угрозу, или она ограничена их миром и известностью его репутации? Но раз сосед всё же решил игнорировать Малфоя, видимо, тот производит не меньшее впечатление, чем этот мужик, выглядящий так, будто он только что освободился из тюрьмы. Глубокие порезы на челюсти и неимоверно утомлённый вид лишь дополняют картину.

— Драко, — ему не удастся избежать её вопроса, и судя по напряжённости его плеч, он это и сам понимает. — Я могу взглянуть на карту?

Гермиона пыталась найти способ донести до него следующее: она нормально относится к тому, что люди о них знают, она его не стыдится и не хочет прекращать их отношения. Она желала это продемонстрировать, но не слишком навязчиво, чтобы Малфой не подумал, будто это для неё значит слишком много, или же она так поступает только из чувства вины. Ей нужно знать, по-прежнему ли Драко хочет быть с ней. Гермиона понимает: выяснить это при помощи карты невозможно, но ей необходимо завязать общение.

По крайней мере, она в курсе, как вести себя с Малфоем, когда тот злится. Но Гермиона понятия не имеет, что он сейчас испытывает, и так расстроена, что готова врезать ему этой самой картой по голове.

Он молча передаёт ей сложенный лист, и она изучает его пару мгновений.

— Но это же тот город, из которого мы только что уехали.

— Да неужели? — наконец-то, наконец-то.

— О, — они же несколько часов назад договорились, что как только доберутся до населённого пункта, раздобудут другую карту. — Зачем ты вообще мне её дал?

— Потому что ты попросила карту, а это она и есть, — Малфой разговаривает с Гермионой как с ребёнком, но сейчас она закроет на это глаза.

Да чёрта с два! И она шлёпает его по затылку скрученной в трубку бумагой. Слишком уж велико было искушение. Драко резко оборачивается и впивается в неё свирепым взглядом — она почти что улыбается, но Малфой хватает её за запястье и сильно сжимает.

— Попробуй ударить меня ещё хоть раз, — предупреждает он и вырывает карту из её рук.

Это — злость. Ярость поверх той непонятной эмоции, что искажала черты Малфоя, пока он намеренно её игнорировал. Гермионе потребовалось десять минут, чтобы сообразить: наверное, он злится из-за её реакции прошлой ночью, и прийти к выводу: скорее всего, она бы тоже рассердилась, случись Драко повести себя так, будто весь мир разваливается на части из-за того, что кто-то узнал, что Малфой с ней трахается.

Драко гордый человек. Несмотря на отсутствие между ними настоящих отношений, вряд ли, кроме неё, существовал кто-то ещё, перед кем Малфой был бы так открыт. А Гермиона осторожничала, лишь бы удержать всё в секрете потому, что он — Малфой. Только разразись она вечером отвратительными извинениями и, возможно, слезами, всё обернулось бы хуже.

И сейчас Гермиона чувствует себя даже гаже, чем раньше.

День: 1444; Время:22

Она продолжает смотреть на него, и судя по его раздражению, он отлично об этом осведомлён. Гермиона уже видела Малфоя в маггловской обстановке, но лицезреть его стоящим на бензоколонке рядом с механиком и кучкой подростков в рэперском прикиде странно. Она трижды пытается ухватить пакет с попкорном, пока, наконец, не переводит глаза на полку.

Гермиона идёт к Малфою, а тинейджеры провожают её взглядами. За время войны она научилась распознавать отношение других людей. Наглая, ничем не подкреплённая самоуверенность, страх от незнания того, что именно из себя представляет противник, отвратительная жажда крови побеждённого. Драко, равно как Гарри и Люпин, излучает спокойную мощную уверенность. Ту самую, что приходит с умением убивать и осмыслением способности совершить убийство в случае необходимости. Это тёмное, пугающее, но контролируемое осознание своей силы. Гермиона, однако, сомневается, что когда-либо сможет избавиться от своего высоконравственного образа, поэтому когда она смотрит на подростков в ответ, те и не думают отвернуться.

— Попкорн так необходим? — в голосе Малфоя сквозит скука, а Гермиона это терпеть не может.

— Посмотрим, что ты скажешь, когда будешь снова воровать его у меня.

Он смотрит на неё: её нос приподнят, брови изогнуты в его обычной манере. Но, поймав этот пристальный взгляд, Гермиона придаёт лицу более нейтральное выражение, в её памяти всплывает та ночь, когда кто-то кашлял за их дверью. Она открывает рот, но не знает, что сказать, лишь чувствует — должна. Гермиона делает глубокий вдох, ощущая дыхание Малфоя на своей коже.

— Сэр?

Драко вскидывает глаза на женщину за прилавком и подходит к ней, оставляя Гермиону таращиться ему в спину.

— Карту города.

Продавщица отворачивается, и Гермиона готова поклясться: Драко бормочет что-то очень похожее на «Чёрт», и это сбивает с толку ещё больше. Что бы он ни разглядел в выражении её лица, кажется, его это не слишком порадовало. И Гермиона начинает нервничать сильнее: будто она провалила тест, хоть и была внимательна в классе.

Он тянется, чтобы забрать у Гермионы попкорн, и она, воодушевившись, проходит к кассе расплачиваться. Она прижимается плечом к его руке, и ни один из них не отстраняется.

День: 1444; Время: 22

Этот дом — лишь один из ряда точно таких же зданий, выстроившихся по обе стороны улицы. Они проникают в него через заднюю дверь: безмолвно напоминая о раненом плече, Драко неуклюже отступает, и Симус с Гарольдом всем телом врезаются в древесину. Они пробираются к кухне, когда в дверном проёме вдруг появляется обнажённый парень, и Гермиона подозревает, что они ошиблись адресом, — до тех пор, пока тот не вскидывает палочку.

Его убивает Джастин — от прикладываемого усилия плечи друга резко дёргаются вперёд. Всепоглощающий тёмный холод, разрывающий на части нутро и оставляющий шрамы, — вот что такое Авада. В течение всей своей жизни, думая об этом заклятии, Гермиона каждый раз будет испытывать накатывающую тошноту, терзаться опустошающим холодом от тех ощущений, что невозможно позабыть.

Гермиона перепрыгивает через тело не глядя — она уже давно уяснила, что остекленевшие глаза тоже нелегко вытравить из памяти. Необходимо отрешиться — лишь отсутствие эмоций позволяет выполнить свою работу, и Гермионе потребовалось несколько лет, чтобы это понять. Она так сильно переживает по каждому поводу, что было бы ложью утверждать, будто она справлялась со всем, но чёрт побери, если она не старалась.

Чтобы действовать быстрее, они разделяются на пары согласно плану Б, который вступает в силу в случае применения магии. Со стороны лестницы летит зелёный луч: Гарольд и Джастин бросаются вправо, Гермиона и Драко — влево, а Симус отвечает Убивающим заклятием и вместе с Лавандой несётся на второй этаж. Малфой всегда ставит их в одни и те же пары, и пусть они не обсуждали запасной план в деталях, сейчас они действуют почти что инстинктивно.

Распахнув первую дверь, Гермиона замирает так надолго, что этого времени хватило бы застывшей напротив женщине убить её четыре раза подряд. На лице её визави в неярком свете комнаты читаются те же эмоции: шок, страх, смущение, полная неуверенность — обе волшебницы, плотно сжав губы, вскидывают палочки.

Кто-то обхватывает её сзади за плечи, и она узнаёт Драко. Его рука скользит по её шее, когда он резко отскакивает от дверного проёма вместе с Гермионой. Едва с палочки Малфоя срывается заклинание, она дёргается, но он выкрикивает Ступефай. И это хорошо, потому что Гермиона никогда не смогла бы его простить. Никогда бы не смогла посмотреть Драко в глаза — она захлёбывается дыханием, осознавая правдивость этих мыслей.

— Отправь её портключом, — отрывисто командует он ей на ухо и отпускает. Гермиона засовывает дрожащую ладонь в карман и бросается вперёд.

Женщина пялится на неё невидящими глазами, её палочка валяется на полу, и Гермиона не в состоянии оторвать взгляд от выступающего живота, который может означать лишь одно. Пожирательница Смерти она или нет, но Гермиона не может придумать ни единого оправдания убийству беременной женщины. Почему-то это было последним, что она ожидала увидеть за дверью: у неё возникло такое чувство, будто она разом позабыла все известные ей заклинания и чары. На языке вертелось только лишь Убивающее заклятие, а в мозгу билось осознание невозможности его использования.

Но это оцепенение тянется недолго. Все мысли отходят на задний план, когда что-то тяжёлое попадает ей сначала в висок, потом в плечо, а затем проносится возле самого лица. Гермиона вскидывает голову в тот самый момент, когда женщина исчезает, и встречает безумные глаза рыдающего ребёнка.

— Чёрт,— выдыхает Гермиона.

— Ты… Что ты сделала с моей мамой? — маленький мальчик орёт так громко, что на его шее проступают вены, а лицо становится ярко-красного цвета.

Он хватает вазу, и она тут же врезается Гермионе в плечо.

— С твоей мамой всё в порядке. Она в порядке, она…

Он снова кричит — дико и отчаянно, так, как пятилетний ребенок не должен кричать никогда. Он бежит прямо на Гермиону — она по-прежнему стоит на коленях, встречая этот маленький комок ярости, и ловит его за плечи. Крошечные кулачки колотят её по лицу, пока одной рукой она лезет в карман за вторым портключом.

— Она в порядке! Обещаю тебе! Я просто отправила её в безопасное место, поэтому она… Я отправлю тебя к маме, ладно? Я собираюсь…

Неужели все дети вели бы себя именно так? Неужели это и есть их реакция на смерть родителей? Если бы дети убитых ею людей взглянули на неё своими глазами, полными боли и обвинений, смогла бы она когда-нибудь это забыть? Гермиона вдруг понимает, что ее трясёт, в груди затягивается тугой узел, и она чувствует внезапную, почти непреодолимую потребность обнять этого ребёнка.

Его ногти оставляют на её руках царапины, кровь забивается ему под ногти, и Гермиона выдёргивает из свёртка в кармане ленту.

— Мне очень жаль, — шепчет она и плачет — всё это так нелепо.

Она с трудом повязывает полоску ткани на детское запястье — мальчик рыдает и лупит её по щекам — и отскакивает, прежде чем срабатывает портключ. Ребёнок исчезает через две секунды, оставляя Гермиону стоять на коленях посреди пустой комнаты: по рукам её струится кровь, по лицу — слёзы. Гермиона никогда не умела общаться с жертвами войны — невинными очевидцами, видящими в ней либо помощь, либо объект для мести. Катастрофические последствия войны простирались гораздо дальше решения об использовании Непростительного заклятия. Страдали оба мира, в которых они сражались. И неизвестно, получится ли вернуть свои жизни и сможет ли Гермиона когда-нибудь перестать испытывать такое сильное чувство вины.

Всё ещё дрожа, она вываливается в коридор, где сталкивается с Драко, выходящим из другой комнаты. С бесстрастным видом он осматривается, анализируя ситуацию, как того требует инстинкт выживания. Они все одинаковы во время битвы: их лица принимают то неосознанное выражение, которое никто бы не хотел разглядеть в зеркале. Но уже секунду спустя облик Драко меняется, и что-то близкое к панике искажает его черты.

— Что за чёрт?

Гермиона вспоминает, что её руки перепачканы в крови, а слёзы она так и не удосужилась вытереть. По плечу и спине стекает что-то мокрое и липкое, но выглядит Гермиона гораздо ужаснее, чем чувствует себя на самом деле.

— Всё чисто? — она умудряется говорить ровно, пусть и тихо. Судя по тому, как решительно направляется к ней Малфой, все помещения в этой части дома он уже проверил.

— Заклятие?

Схватив Гермиону за шею, он тянет её на себя — наклонившись, она утыкается лбом в его грудь, предоставляя лучший обзор спины. Это так знакомо, некоторым образом утешает, и она выныривает из пучины своих невыносимо тяжёлых мыслей.

— Он решил, что я убила его мать. И что-то бросил в меня. Я в порядке, пусть… — она вскрикивает от пронзающей лопатку боли — Малфой отбрасывает на пол осколок стекла.

— Я не особо хорош в лечебных чарах, — выплёвывает он, и Гермиона не знает: он злится на неё или на себя за это вынужденное признание.

— Драко, что за чёрт! Ты просто… — Гермиона замолкает и сильно прикусывает губу — кожа натягивается на ране, провоцируя новую вспышку боли.

— Эт… — они оба вскидывают головы к потолку — сверху слышится громкий шум, а потом крик Лаванды.

Гермиона и Драко бросаются к лестнице. Гарольд уже поднялся и заворачивает за угол. Всклокоченный, с дикой гримасой, перепрыгивая через две ступеньки, несётся Джастин.

— Путь расчищен.

Джастин и Малфой спотыкаются о тело, лежащее прямо за углом. Гермиона перепрыгивает препятствие, но тут какое-то предчувствие заставляет её обернуться. Шестое чувство, выпестованное на этой войне, жизнью на грани смерти.

— Авада Кедавра! — не думая, кричит Гермиона. Сердце замирает и, едва только знакомая темнота захлёстывает с головой, тут же взрывается чередой бешеных толчков.

Драко выдыхает так резко, что волосы на шее у Гермионы встают дыбом. И этому, наверное, есть две причины: во-первых, Малфой забыл о своей обычной предосторожности, и как минимум двое (включая его самого) были бы уже мертвы, а во-вторых, в доме начинается пожар. Языки пламени облизывают стены, потолок, ступени лестницы. Женщина, обнаружившая себя после смерти своего соратника, яростно кричит, швыряется огнём, и заворачивает обратно за угол.

Кто-то пытается бороться с пламенем, Гермиона же поднимает руку и прижимает её к лицу тем самым движением, над которым подшучивал её отец во время их подушечных боев (О, всё что угодно, только не хорошенькая мордашка, да? Только не это!). Драко плечом задевает ей спину, и они оба стонут от боли. Гермиона влетает в стену, отскакивает и устремляется вслед за Малфоем.

— Нам нужно выбираться! — кричит сзади Лаванда. Хватает Гермиону за локоть, но та вырывается и продолжает бег.

Драко отпрыгивает от угла как раз вовремя — зелёный луч проносится мимо, исчезает в пожирающем стену пламени и взрывается зелёным фейерверком.

— Драко, у неё преимущество, не получится…

— Ребята, уходим! — орёт Джастин.

Малфой снова пытается повернуть, но Гермиона вцепляется в его плечо, всем весом подаваясь назад. С губ срывается крик боли — на порезе на спине расходится кожа, но, упав на пол, Гермиона замолкает под тяжестью Драко. Он быстро переворачивается, странно двигая плечом, — похоже, она потревожила и его раны тоже.

— Какого хера ты творишь? — от такой ярости в его голосе её внутренности обычно стягивает петлёй от страха — бешенство будто бы обдирает его горло, оседая на языке.

— Загадал последнее желание? — рявкает Гермиона в ответ — она больше не боится Драко Малфоя.

— Вся лестница в огне. Нам сейчас же нужно выбираться, — паникует Гарольд, пот льёт с него ручьём — настолько невыносимым становится жар.

— Драко, она собирается спалить весь дом вместе с собой…

Малфой рывком поднимает её на ноги, дёргая за одежду так, что трещит воротник.

Гермиона прикрывает веки от боли, Драко помогает ей выпрямиться: его потная ладонь скользит по её окровавленной руке. Она зло впивается в него ногтями, но это ничто по сравнению с выражением его глаз.

— Именно! Если она хочет сгореть заживо, значит, у неё есть какая-то информация… Твою мать!

Сожаление и гнев. Малфой знает: уже слишком поздно и нет никаких шансов что-то сделать.

Он подталкивает Гермиону вперёд и бежит по ступенькам вслед за ней — Джастин вздыхает с облегчением. Гермиона расшвыривает по сторонам охлаждающие чары — они не сбивают пламя полностью, но хотя бы дают возможность пробраться к выходу. Гарольд, Лаванда и Симус стоят на улице, когда остальная троица выскакивает через главный вход. До Гермионы доносится хлоп-хлоп-хлоп-хлоп — звук лопающейся на заднем крыльце кукурузы, слышащийся сквозь треск древесины и гул пламени.

— Гермиона… — начинает Лаванда.

— Я в порядке.

— Только выкини такое ещё раз!

— Драко? Успокойся, — осаживает его Гермиона — ей слишком больно, к тому же она очень беспокоится за Малфоя.

— Я?.. — в нём снова закипает ярость.

— Лестница на чердак была охвачена пламенем, та сумасшедшая стояла наверху, желая умереть и намереваясь выпустить Аваду, стоит тебе только показаться из-за угла! Драко, и ты ещё что-то говоришь о самоубийственной операции гриффиндорцев! Ты бы не смог выбраться оттуда живым. Собирался рискнуть своей жизнью, имея лишь ничтожный шанс на спасение? — она и не знала, что разозлилась настолько сильно, пока не начала орать.

Драко сердито смотрит в ответ, но его губы сжаты в тонкую линию, и Гермиона знает: на этот раз она победила. Наконец-то. На улице вспыхивают огни, и они с запозданием замечают, что свет зажигается по всему кварталу. Джастин переводит шальной взгляд с Гермионы на соседние дома, и Симус чертыхается сквозь зубы.

— Министерство и соседи скоро будут здесь, — констатирует Лаванда, но они уже бегут по улице, и гнев Гермионы постепенно стихает.

День: 1445; Время: 5

Они скрываются в лесу в течение пяти часов. Драко с ней не разговаривает, если не считать короткого «Сядь». Скатав и просунув куртку Гермионы между её спиной и деревом, он заставил её откинуться и зафиксировать этот валик плечом. О лечащих чарах вопрос даже не стоит — единственное, что они могут сейчас сделать, это остановить кровотечение. Драко сердито косится на Гермиону, заметив, что его рана снова открылась, — то ли из-за того, что она его дёрнула, то ли из-за того, как именно это произошло.

Бесконечная игра в шарады между Драко Малфоем и Гермионой Грейнджер вновь продолжается.

Самое значимое последствие битвы обнаруживается тогда, когда они углубляются в лес и Джастин наконец отвечает на вопрос, почему же они не воспользовались портключами. Кажется, Драко хватит удар, едва Джастин признаётся, что он потерял сумку в доме. У них остались портключи только в Министерство и больницу Святого Мунго, и все пять часов в лесу пропитаны злобой.

Гермиона старается заснуть, но адреналина в крови чересчур много, и каждый раз, закрывая веки, она видит глаза того маленького мальчика, что смотрит прямо на неё. К тому же ей по-прежнему не дают покоя те мысли, что было жизненно необходимо выплеснуть во время бега по улицам. Маленький мальчик, обнажённый юноша не старше семнадцати лет в коридоре, мучительный холод Убивающего заклятия, беременная женщина, вероятность гибели Драко, опоздай Гермиона хоть на секунду и не отпрыгни Малфой так быстро от того чёртового угла. Кто-то мог бы решить, что она уже привыкла к возможным смертям. Но Гермиона считает, что свыкнуться с подобным невозможно.

Они выбираются из леса, когда рассветает. Лаванда и Джастин трясутся от холода, хорошо отдохнувший Гарольд снова улыбается. Не говорящий ни слова Симус вышагивает впереди. Драко выглядит столь же уставшим, сколь измученной чувствует себя сама Гермиона — заходя в отель, она только и может, что жадно смотреть на рекламу завтрака.

— Две комнаты с двуспальными кроватями, пожалуйста, — голос Гермионы слишком дрожит, и сотрудник отеля за стойкой долго изучает её измождённое лицо и куртку Драко на её плечах.

Интересно, как он отреагирует, если она ему расскажет, что они только что пять часов подряд прятались в лесу после сражения, во время которого Гермиона убила человека Авадой, выпущенной вот из этой безобидной палки? Что на неё напал маленький мальчик, и она вся залита кровью — именно поэтому этот высокий статный парень одолжил ей свою куртку. Интересно, что сделает этот мужчина, если она скажет, что это всё и ради него тоже? Ради этого мира. И он никогда ни о чём не узнает.

— Путешествуете? — улыбается служащий, что-то печатая на компьютере, и Гермиона буквально чувствует, как Драко прикусывает себе язык.

— Да. Заснули в поезде и пропустили остановку, — Гермиона улыбается в ответ, а Драко окидывает её резким взглядом. Она не понимает причины этого, пока мужчина снова не подаёт голос. И Гермиона теряется, вспоминая, почему Драко считает, что ей нужно завязывать с враньём. Навсегда.

— А куда направлялись?

Она понятия не имеет, кто тянул её за язык, — нервничая, она перестаралась. В глазах мужчины любопытство сменяется подозрительностью.

— На свадьбу друга, — легко откликается Драко.

— О, надеюсь, вы её не пропустили.

— Пропустили.

Что ж, по крайней мере, этим можно объяснить резкость и нетерпеливость малфоевского тона.

— Что ж… — служащий замолкает, осторожно глядя на Драко. — Обычно мы не позволяем гостям останавливаться на пару часов, но сейчас у нас есть свободные номера.

— Отлично.

— Кредитная карта? — Малфой вопросительно приподнимает брови, очевидно не имея ни малейшего представления, о чём идёт речь, и протягивает купюры. — О, хорошо. Вот ваши ключи… 201 и 317.

— Спасибо, — Гермиона улыбается, забирает конверты со стойки регистрации и следует к лифту за Гарольдом и Джастином.

— Мы могли бы воспользоваться лестницей, — предлагает Гарольд.

— Я вас умоляю. После прошлой ночи я отказываюсь шевелиться, — бормочет Лаванда, утыкаясь лицом в его плечо.

Гермиона непроизвольно откашливается и пялится на ботинки Драко, пока звуковой сигнал не сообщает, что они приехали на второй этаж. Из кабины выходят все, кроме Симуса и Гарольда — эти двое замерли в дверях, не давая им закрыться.

— Кто где спит?

— Думаю, сначала нам надо кое-что обсудить, — тянет Драко и, не оглядываясь, идёт по коридору.

— Мне правда очень жаль, — Джастин прекрасно понимает, о чём именно пойдёт разговор. Прикусив губу, он опускает голову.

— Ошибки случаются, — быстро откликается Гермиона, пока кто-то не ляпнул что-то другое, и пожимает руку друга.

— Эта обойдётся нам слишком дорого.

Гермиона согласна — у неё осталось не так уж много сбережений, накопленных до войны. Господи, это как воспоминания о другой жизни.

— Никто не погиб, мы найдём выход.

Она вставляет ключ в скважину и открывает дверь, игнорируя желание заползти на ближайшую кровать. Обсуждение, душ, кровать, еда — вот такой порядок. Драко пересекает комнату и задёргивает шторы, Лаванда и Гарольд устраиваются на кровати, а Симус остаётся стоять у двери, словно намереваясь сбежать.

— Мне нужно в ванную комнату… — начинает Джастин.

— Мы и без тебя справимся, — улыбается Гарольд, отмахиваясь.

— Почему это? Он их потерял, а значит, он и должен вернуться обратно! — даже будучи уставшей, Лаванда пронзительно кричит от волнения.

— Вернуться обратно? — Гермиона качает головой, будто одного её вопроса недостаточно, чтобы продемонстрировать непонимание.

— Ты что, в лесу нас не слушала? Один из нас отправится в больницу. Нам нужны портключи в убежища, запасы медикаментов, еда… — Лаванда замолкает, оглядываясь на Драко. — А как попасть сюда обратно?

— Тем же самым маршрутом.

— Да мы тут навсегда застрянем! — взмахивает руками Лаванда.

Гермиона нервничает, но тут в ней подаёт голос здравый смысл. У них хватит денег только на три дня в гостинице, но что важнее, она не хочет терять время, желая снова приступить к поискам. Она даже не собирается спать дольше пяти часов. Если она может функционировать, значит, будет искать Рона. Она должна.

— День на то, чтобы всё раздобыть, пара часов на путь обратно. Это полтора дня, бестолочь, не преувеличивай.

— Ну, прежде чем ты продолжишь обижать мою девушку, — Гермиона впервые слышит, как Гарольд кого-то или что-то защищает, — отправиться вызываюсь я.

— Что? Милый, ты не можешь, а что, если тебя поймают?..

Они начинают перешептываться, что-то мурлыча друг другу, и всем присутствующим становится неловко. Джастин машинально открывает дверь, но Симус тотчас же так резко бьёт по створке, что чуть не задевает ею плечо друга. Все переводят на него взгляд, и Симус, уставившись на стену перед собой, произносит:

— Пойду я.

— Нет, уже вызвался Гарольд, — Лаванда кивает и улыбается своему парню.

— Если ты хочешь уйти, Финниган, пожалуйста. Но нам нужен тот, кто планирует вернуться назад.

Гермиона с любопытством косится на Драко, но, взглянув на Симуса, с удивлением отмечает, что он смотрит не на Малфоя, а прямо на неё.

— Я не предаю своих друзей, Малфой.

В комнате воцаряется тишина, и Гермиона не может избавиться от мысли, что все присутствующие в курсе происходящего, пусть она сама ничего не понимает. Она видела, что Симус бесился весь день и всю ночь, и сейчас у неё закрадывается подозрение, что все, за исключением её самой, знают причину. Озарение снисходит на Гермиону после того, как Лаванда бормочет ругательства себе под нос, и до того, как подаёт голос Джастин.

— Симус, друг, почему бы нам не пройтись?

— Никуда я не пойду. Я уже полночи ходил без всякого повода…

— Чем больше мест, в которых мы никого не находим, тем быстрее сокращается наш список… — Гермиона пытается сделать вид, что это его обычная истерика, но напряжение сгущается, и её сердце начинает бешено биться.

Симус знает. Он знает о ней и Драко, и судя по всему, услышал об этом от Лаванды — та, поднявшись на ноги, виновато смотрит на неё. Дыхание Гермионы убыстряется, и даже Гарольд перестаёт улыбаться.

— Заткнись.

— Симус… — начинает она несмело.

— Ты знаешь, что Рон может быть мёртв. Мёртв. А ты тут трахаешься с Малфоем, с тем мудаком, которого он ненавидит. А между тем его могут до смерти мучить малфоевские дружки.

— Рон не погиб, — Гермиона старается, чтобы её голос звучал зло, но она хрипит, и слова будто бы крошатся о зубы. — Вовсе нет! А то, чем занимаюсь я, тебя не касается, Симус Финниган! Не смей осуждать меня, у тебя нет никакого права…

— А разве не он…

— Даже не пытайся говорить мне о его прошлых предрассудках — не теперь, когда он столько сделал, в то время как ты стоишь здесь, не желая отказываться от прошлого и…

— Ты предательница, Гермиона! Ты трахаешься с Драко Малфоем…

— Членом Ордена, человеком — хорошим человеком, — который на нашей…

— Гермиона, а тебя это оправдывает? Ты…

— Хотелось бы знать, что ещё ты скажешь, Финниган.

Она не осознаёт, что находится на грани гипервентиляции, пока не слышит приближающийся голос Малфоя.

— Пошёл на хер. Нравится трахаться с пожирательским прихвостнем? Сыном того человека, что чуть тебя не убил? Он называет тебя грязнокровкой, когда…

— Симус! — кричат одновременно Лаванда и Джастин, Гермиона тянется к палочке, а за её спиной раздаются быстрые шаги Драко.

— …своей маленькой грязнокровной шлюшкой, — Симус замолкает, поднимает руку, но Драко движется быстрее — хруст кости о кость разносится по всей комнате.

Гермиона шокированно следит за тем, как Симус выпрямляется и бросается на Драко — его пальцы впиваются в раненое плечо Малфоя, а кулак летит прямо в лицо противника. Малфой перехватывает запястье Финнигана и резко выкручивает — желудок Гермионы делает кульбит, когда комнату наполняет ещё один хруст. Симус воет, отводит кулак с перепачканными кровью костяшками и снова впечатывает его в челюсть Малфоя.

Джастин ловит Симуса за плечи как раз тогда, когда Драко опять бьёт Финнигана. Симус что-то кричит, но захлёбывается кровью. Финч-Флетчли умудряется приподнять друга и тут же получает локтем в живот, а Драко вскакивает на ноги. К тому моменту, как Гарольд вцепляется в Малфоя, тот как клещами впивается в горло Симуса пальцами — голова Финнигана прижата к стене, а ноги скребут по полу. Драко наклоняется, открывает рот, чтобы что-то сказать, но Гарольд оттаскивает его назад — Симус не успевает его пнуть.

Раскинув руки, Лаванда со слезами на щеках влезает между дерущимися.

— Хватит!

Гермиона втягивает в лёгкие воздух — чёрные точки в глазах пропадают, уступая место головокружению, — и только сейчас замечает, что всё это время она сдерживала дыхание. Она стоит, не шевелясь, лишь только руки трясутся, и даже если по лицу её текут слёзы, она вытирает их прежде, чем кто-то сможет это заметить.

Больно. Гораздо больнее, чем ей казалось. Пожирательский прихвостень? Да, было такое. Сын человека, который пытался её убить? Да. Но этот сын совсем не похож на отца, и Гермиона знает об этом с той свирепой ясностью, что иногда пугает её саму. Симус не прав, но не это волнует Гермиону. Поражает быстрота, с которой друг на неё накинулся.

— Чёртов ублюдок, — беснуется Симус.

— Ты зашёл слишком далеко, Финниган. Полагаю, ты должен…

— Однажды я убью тебя. На поле боя, в самой гуще событий. Моё лицо будет последним, что ты увидишь, — Симус говорит так спокойно, словно обдумывал эти слова уже очень давно, и они приносили ему успокоение. Наверное, так и есть. И Гермиону тошнит.

— Можешь поставить на кон свою жизнь — этого никогда не случится, — рычит Драко, вытирая с губ кровь.

— Что-то ты припозднился, Малфой. Слишком долго здесь обживался, — Симус лающе смеётся, и Гермиона переводит глаза на Драко. — Ты отлично притворяешься, но я вижу тебя насквозь. Запал на грязнокровку? Слишком близко ко…

— Хватит. Прекрати. Немедленно, — Гермиона ещё никогда не видела Лаванду в такой ярости.

Кажется, Симусу физически трудно подчиниться, но он всё же замолкает.

— Я отправляюсь в Мунго… Ублюдок мож… — он осекается — Гермиона швыряет к его ногам сумку с портключами. Драко и Лаванда отступают от рассыпавшихся по полу ключей, чтобы не отправиться ненароком в больницу. Симус, стиснув зубы, замирает, наклоняется, подбирает один. И пока не исчезает, сверлит взглядом Драко.

— Мне надо тоже отправиться? Убедиться, что он никому не расскажет, где мы… или мы сейчас уходим?

— Он не проболтается. Не станет рисковать всей операцией, несмотря на злость, — бормочет Джастин и, схватив полотенце, собирает в сумку оставшиеся портключи.

Драко Малфой только что встал на её защиту. Влез в драку, получил по физиономии, чтобы её защитить. Что люди делают в таких случаях? Сейчас при взгляде на него Гермиона чувствует лишь суматошное биение сердца и головокружение. Это же должно что-то значить. Дело не просто в вине за то, что Малфой частично является причиной той ситуации, в которой она оказалась. Ведь так?

Драко медленно проходит в ванную комнату и ударом ноги захлопывает за собой дверь. Створка закрывается неплотно, и Гермиона смотрит на зазор, когда её цепляет за локоть Лаванда.

— Мне так жаль. Я думала, он уже знал, и это как раз и было одним из поводов, почему он так ненавидит Малфоя, понимаешь? Я завела разговор… ничего не значащая болтовня вчера, типа «о, ну ведь правда глупо: Гермиона так переживала, что её друзья всё узнают». И… я лишь надеялась, он ничего не ляпнет, пока я сама не расскажу тебе, как облажалась.

— Всё в порядке, — сдержанно откликается Гермиона, и Лаванда начинает волноваться ещё сильнее. — Я собираюсь помыться.

— О, да, конечно.

Гермиона сбрасывает куртку Драко с плеч на пол. Надо будет отчистить её от крови. А может, Малфой просто выкинет её — такие пятна плохо отходят. Все отводят глаза, пока Гермиона идёт к ванной комнате. Она убеждается, что створка хорошо закрылась, и в течение четырёх секунд смотрит на плитку, прежде чем собраться с духом и перевести взгляд на Малфоя:

— Нужна помощь?

Он встречается с ней глазами в отражении в зеркале, замирает, а затем продолжает смывать кровь с руки.

— Я в состоянии справиться сам.

Гермиона не представляет, что ответить, избежав при этом неловкости, поэтому хватает свободное полотенце и открывает кран в ванне. Голова её занята несколькими вещами: насущностью принять душ и найти причину остаться; возможностью раздеться и залезть в ванну, чтобы отвлечь внимание; потребностью что-то сказать, чтобы вовлечь Малфоя в разговор, и необходимостью прекратить вести себя как маленькая идиотка и просто поцеловать его в благодарность.

— Можешь мне помочь?

Драко издаёт какой-то веселый звук, и, обернувшись, Гермиона с удивлением замечает, что его губы изогнулись.

— Это просто невыполнимая задача.

О… О, потому что именно этим Малфой занимается постоянно. Если он не злится, то насмехается над ней, чтобы не чувствовать собственную уязвимость. Ему нужно вести себя привычным образом, иначе всё полетит к чёрту.

— Ха-ха, — но голос её слишком скрипит. Она торопится, чтобы Драко опять не настроился на серьёзный лад: серьезный Малфой — злой Малфой, а значит, тот, с которым сложно иметь дело. — Моя спина.

Гермиона на мгновение замирает, потом рывком снимает футболку через голову, морщась от боли в плече. Высвободившись, она с радостью замечает, что внимание Драко теперь полностью приковано к ней. И делает вид, что внизу живота не начинает закручиваться возбуждение. Реакция Симуса неприятна, но она ожидаема. А вот поведение Драко было непредсказуемым, и оттого в груди зарождается чувство, которому Гермиона отказывается подыскивать название.

— Не этим, — она указывает на окровавленное полотенце, которое Малфой выжимает в раковину. При звуке её голоса он переводит взгляд на её покрывшееся румянцем лицо.

— Я ничем не болею.

— Знаю. Это понятно. Но… это же антисанитария…

Ухмыляясь, Драко вскидывает бровь.

— Хочешь сказать, моя кровь грязная?

Гермиона поджимает губы и запускает в него своим полотенцем, но сухая ткань не долетает до Малфоя. Драко усмехается, а Гермиона размышляет о том, как тяжело ей в последнее время справляться с его перепадами настроения. Она отстаивала его перед Симусом — так что Малфой должен быть в курсе её убеждений. Он, в свою очередь, тоже защищал её перед Финниганом, так что, наверное, они чуть больше открылись друг другу. Их взаимоотношения сбивают с толку. С толку сбивает Малфой. Но если быть честной, Гермионе это нравится. Драко же сам говорил, что она странная.

— Я лишь выжимал воду, — он берёт чистое сухое полотенце, и Гермиона кивает — вытираться влажным ей самой очень не нравится. — Ты собираешься принять ванну или пытаешься задохнуться в пару́?

— Ой, — она оборачивается через плечо, затем косится на Малфоя и снова краснеет. — А ты будешь принимать ванну?

Драко изгибает бровь, а Гермиона тем временем подбирает с пола брошенное полотенце. Неизвестно, перестанет ли она когда-нибудь робеть перед Малфоем, но несомненно, они оба, несмотря на свою сущность, готовы рискнуть, чтобы происходящее между ними не заканчивалось. К тому моменту, как Гермиона выпрямляется, Малфой успевает стащить свою рубашку.

При виде его плеча Гермиона шипит сквозь зубы: кожа местами синяя, местами лиловая и выглядит в целом плохо.

— Нам срочно нужны медикаменты.

Малфой пожимает здоровым плечом и начинает расстёгивать брюки.

— Сколько лет было ребёнку?

— Какому ребёнку? — он так легко переключает её внимание и, судя по играющей на губах улыбке, прекрасно это осознаёт.

— Тому, который превратил твои руки в фарш.

Это преувеличение. Мальчик оставил пять отметин на одном предплечье и семь на другом.

— Я бы дала ему пять.

— Удар что надо.

Стараясь сохранить равнодушный вид, Гермиона жадно осматривает голое мужское тело, впиваясь взглядом в дорожку волос, показавшуюся в расстёгнутой ширинке. Его нагота ей нравится — наконец-то она может себе в этом признаться. Малфой приподнимает лицо Гермионы и проводит холодными пальцами по воспалённому участку на челюсти.

— Синяк? — шёпотом спрашивает она.

— Да, — Драко тоже понижает голос.

Гермиона тянется ему навстречу, её горячие ладони скользят по его прохладной коже — губам, щеке, линии носа. Она думает, что стоит ей произнести «спасибо», как Малфой закроется от неё, поэтому решает показать свои чувства. Они всегда разговаривают действиями — слова кажутся неправильными.

— Мне надо сначала смыть кровь и грязь, чтобы вода… — она замолкает — Драко рывком стягивает с её бёдер штаны и бельё, но зрительный контакт не разрывает, поэтому Гермиона продолжает: — не стала грязной.

Драко наклоняется, чтобы окончательно избавить её от одежды, — носки Гермиона стягивает сама, как только он выпрямляется.

— Грейнджер, в этом и кроется смысл принятия ванны. Вода всегда становится грязной.

— Она даёт возможность расслабиться.

— Я и не спорю. Залезай.

Он вручает Гермионе полотенце, и она, неловко забравшись в ванну, садится на бортик, чтобы смыть кровь с рук. Она шипит и морщится от горячей воды и шершавости ткани, только теперь понимая, почему лицо и руки Драко были холодными. Она слышит за спиной звук расстёгивающейся молнии и шорох одежды, мельком думает о своих друзьях по ту сторону двери, но не переживает по этому поводу. Вот и ещё один способ доказать Драко своё отношение.

Малфой вытаскивает полотенце из её рук и сам залезает в ванну. Гермиона наблюдает, как он садится, прислоняясь спиной к краю. Драко выжидающе смотрит на неё, и она устраивается между его ног, сперва полностью его оглядев. Обхватив её бедра, он притягивает её поближе к себе — его ладони касаются плеч, а твердеющий член упирается в спину.

— Будет больно.

— Знаю.

— Я не буду осторожничать, как Браун. Я собираюсь смыть всю грязь.

— Знаю.

Гермиона терпит, но то, как она стискивает пальцами его колени, говорит о многом. Розовая вода стекает по ногам, и Драко периодически подаёт ей полотенце — ополоснуть под краном. И пока она занята этим, обводит подушечками пальцев её позвонки и опухшее плечо.

Гермиона думает, что в этой ситуации ей должен видеться особый смысл — год назад так бы всё и было, но сейчас её это вовсе не трогает. Её кровь для него — всего лишь кровь. Может быть, именно её кровь — та самая, которая десятки раз была на его руках, кровь его любовницы и друга. Наверное, Гермиону должна шокировать разница между этим моментом и периодом их обучения в Хогвартсе, но между этими точками на временно́й оси лежат годы, и каким-то неведомым образом ей всё ясно. Будто бы не было других путей, которыми можно было прийти к этой секунде.

— Готово.

Она в последний раз споласкивает полотенце и ждёт, пока грязная вода уйдёт в водосток. Затем отбрасывает его в раковину, но промахивается, вместо этого задевая вентиль крана. Не зная, что говорить, Гермиона гладит колени Драко и позволяет ему притянуть себя к груди.

— Ты не собираешься закатывать истерику, ведь так?

— Нет, — Гермиона качает головой, следя за его пальцами на своих бёдрах. — Подожду до окончания войны.

— Отличный момент.

— Чем ты хочешь заняться?

— О чём ты?

— После войны, — поясняет она.

— Так далеко наперёд я не загадываю.

— Пессимист.

— Мне лень.

— Враньё.

Гермиона шеей чувствует ухмылку Малфоя, которая исчезает, едва он целует её в скулу. Его ладони — теперь он знает, что нужно задействовать обе руки, — приподнимают её волосы, заставляя Гермиону обернуться. Он медленно целует её, и она, помня о его разбитой губе, нежно ему отвечает. Проводит языком по ранке, и наверное, Драко это нравится — теперь он целует её крепче.

Густые волосы частично рассыпаются — одной рукой Малфой проводит по её шее, боку, талии, скользит ладонью по животу, приподнимает грудь. Гермиона тяжело дышит через нос и неловко старается повернуться. Глаза Малфоя тёмные, он очень привлекателен. Обхватывая её ягодицы, Драко с плеском тянет Гермиону на себя.

Она прижимает ладони к его животу, с силой проводит по груди и, вовлекая Малфоя в очередной поцелуй, чувствует, как его кожа растягивается под её пальцами. Кажется, его губа начинает кровоточить — Гермиона ощущает во рту слабый металлическийпривкус, и ей наверное, должно быть неприятно, но это совсем не так. Наверняка Малфой тоже его заметил, его язык сплетается с её. Гермиона подаётся бёдрами ему навстречу, и он стонет ей прямо в губы.

— Кран, — бормочет он и толкается в ответ — Гермиона тут же вбирает в себя его язык.

— Что? — переспрашивает она: ей не особо важно, что он сейчас говорит.

Вроде бы, ему тоже, его рука поглаживает её живот, пальцы скользят по коже.

— Вода.

— Ага, — она понятия не имеет, что он имеет в виду.

Стоит ей обхватить член ладонью, как Малфой дёргается и, оторвавшись от её губ, перемещается к шее.

— Чёрт с ней, — стонет он, прижимается открытым ртом к её коже, вычерчивая языком какие-то знаки.

Гермиона вынуждена откинуть голову, ей приходится для опоры вцепиться Малфою в руку — его поцелуи уже добрались до её груди. И тут она понимает, что касается затылком воды. Моргая, она смотрит в потолок, пытаясь выловить хоть одну здравую мысль в затуманенном мозгу, — Малфой обхватывает её сосок губами, и она стонет, ещё крепче прижимая к себе его голову. Лаская её спину, он поднимается на колени и смотрит так, что у Гермионы перехватывает дыхание.

— Погоди, погоди… кран, вода, — она взмахивает рукой, неохотно отрывается от Драко и поворачивается лицом к крану. От этого вода новой волной переливается через бортик на пол, и Гермиона едва успевает закрыть кран, как Драко снова стискивает её бёдра.

Он подтягивает её обратно, и ещё больше воды выплёскивается на плитку. Одной рукой Малфой сжимает её ягодицу, а второй направляет себя. Жарко дышит в спину, сдувая капли с кожи Гермионы. Прикусывает её за ухо, и они оба стонут, когда она опускается на него.

— Чёрт, Гермиона.

Она осязает его слова, ощущает вибрацию его груди, чувствует, что сильная рука её обнимает, а плечи крепко прижаты к её собственным.

Она начинает двигаться быстрее, вода с каждым толчком переливается через край. Опустив руку, Гермиона переплетает свои пальцы с его — и ей плевать, что это очень личный жест. Малфоя это тоже не беспокоит, его вторая ладонь ползёт по её животу к груди, и она свободной рукой до боли вцепляется в бортик ванны.

— Драко, — шепчет она и опускает голову на его плечо, надеясь, что на здоровое.

Он пожимает им, и, распахнув глаза, Гермиона громко стонет — Малфой подаётся вверх, и её пальцы крепче стискивают под водой его ладонь. Она приподнимает голову и поворачивается, чтобы взглянуть на Драко, и он, наклонившись, так восхитительно-неловко целует её.

Гермиона защищала Драко Малфоя по ряду причин. И это определённо одна из них.

========== Двадцать три ==========

День: 1445; Время: 16

Гарольд уходит с наступлением сумерек: на его щеках остаются следы от помады Лаванды, а в руке шуршит записка, адресованная Гарри.

День: 1446; Время: 8

— Ты попросила его прийти? — Драко спрашивает так, словно любопытство, дёргающее его за язык, причиняет боль.

— Гарольда?

— Конечно. Как раз того, кто и так знает, что надо вернуться, — сухость и сарказм, наверное, его любимая манера общения.

Гермиона на мгновение задумывается: она хрустит круассаном, и пусть его нельзя сравнить с бабушкиной выпечкой, её всё равно захлёстывают воспоминания. О доме, об утренних весенних часах, о запахе сдобы, что остаётся на кухне, даже когда все отправляются спать.

— Я рассказала Гарри, чем мы занимаемся. Написала, что не обратилась к нему, потому что хотела дать ему возможность восстановиться должным образом.

— Письмо с извинениями.

— Нет. Прощения я не просила.

Драко прекращает жевать, но не отводит взгляда от телевизора. Гермиона знает: он всё равно не следит за тем, что там показывают… Малфой не понимает мультфильмы — последние пять минут он со скептическим видом пялился на говорящую жёлтую губку на экране.

— А тебя это волнует? — в её случае любопытство всегда управляет языком.

— Не моё дело, если ты считаешь нужным извиниться перед Поттером.

— Я имела в виду, если бы я попросила его прийти вместе с Гарольдом.

Малфой стискивает челюсти, опускает глаза и кладёт свой тост обратно на тарелку — то ли довольствуясь уже съеденным яблоком, то ли устав от их разговора.

— Грейнджер, это твоя операция.

Малфой так тщательно подбирает слова, что это кажется Гермионе странным и раздражающим, — он никогда раньше так не делал, по крайней мере, с ней. Выглядит он недовольным — возможно, злится на себя за то, что поднял этот вопрос. Наверное, он и сам уже устал ссориться с ней по поводу Гарри.

— Я просто не знала, насколько сильно ты его ненавидишь.

— Я не ненавижу Поттера. Мне плевать на него и на то, что он делает.

— Он думает, что ненавидишь.

И это единственная причина, по которой Гермиона проявляет настойчивость. Она пыталась найти способ затронуть тему Люциуса и чувств Драко, при этом не особо афишируя намерение сунуть нос Малфою в душу. Просто ей кажется: она может быть ему нужна, чтобы поговорить об этом, и знает, что он никогда добровольно не станет ничего обсуждать. Гермиона не уверена, что сможет выслушать рассказы про Люциуса Малфоя от сына, который наверняка его любил, но она бы хотела попробовать… ради Драко.

Малфой, как обычно, видит её насквозь, но ей некого винить за то, что она позволила узнать себя так хорошо. Он бросает в её сторону предупреждающий взгляд, его лицо застывает, губы сжимаются в тонкую линию, желваки вздуваются на скулах. Гермионе потребовалось несколько неприятных стычек, чтобы разобраться с этим самым взглядом. Раньше ей казалось, что такая пронзительность малфоевских глаз свидетельствует о том, что его внимание полностью сосредоточено на её персоне. Но Гермиона достаточно быстро уяснила истинное положение вещей.

Она не нарушает тишину даже тогда, когда Малфой поворачивается обратно к телевизору. Они оба сидят в халатах — так же как и Лаванда с Джастином, устроившиеся в своём номере этажом выше. Джастин посчитал крайне забавным то, что они бездельничают в своих комнатах, едят клубнику на завтрак и ждут, пока сотрудники прачечной приведут в порядок их одежду. Лаванда же веселилась гораздо больше, когда Джастин, вспомнив об оставленном в кармане свёртке с портключами, нёсся в одном лишь халате по лестнице и вестибюлю отеля с криками вернуть ему штаны.

— Расскажи мне о своей семье? — просит Гермиона, уверенная, что просьба уместнее требования.

Но Драко всё равно смотрит на неё так, будто она сошла с ума.

— Нет.

— Про мою я тебе уже всё рассказала, — начиная со своих родителей и кончая сумасшедшим дядюшкой, предпочитающим украшать стены чучелами птиц и отправляться в бакалейную лавку через мусорные контейнеры соседа.

— Полагаю, теперь ты у меня в долгу, а не наоборот.

— Да ладно, какое твоё любимое детское воспоминание? — Грейнджер прекрасно понимает, что шагает по тонкому льду.

— Сломанный нос Поттера.

— Драко, — тишина. — А как насчет семейных традиций? Совершеннолетие? Любимое место в до…

— Какого чёрта тебе понадобилось расспрашивать про мою семью? — Малфой явно уже взбешён, а она-то надеялась, что успеет упомянуть хоть что-то, о чём он захочет рассказать, прежде чем он взорвётся.

Гермиона пожимает плечами, отвечая в своём стиле:

— Потому что я ничего о ней не знаю.

— Ты ещё не уяснила, что есть некоторые вещи, вообще тебя не касающиеся?

Она так плотно сжимает губы, что даже челюсти начинают ныть, и смотрит на свои подрагивающие пальцы.

— Я знаю всё про семьи Гарри и Рона… Если семью Гарри можно назвать этим словом. Эти люди…

— Не сомневаюсь: вы обменялись семейными историями за чашечкой чая в гриффиндорской гостиной, пока Поттер рыдал на твоём плече, а Уизли пускал слюни…

— Не обязательно занимать такую оборонительную позицию. Я не нападаю на тебя, нет причин набрасываться на…

— Грейнджер, оставь эту тему, или я в полной мере продемонстрирую тебе, что есть настоящая оборона, — вена на его лбу становится отчётливо заметной.

— Ладно, — Малфой не отводит глаз, потому как, видимо, понимает: вряд ли Гермиона на этом успокоится. — Я лишь хотела, чтобы ты знал: если когда-нибудь ты пожелаешь поговорить о чём-то подобном, я тебя выслушаю, хотя бы ради удовлетворения собственного любопытства.

Её слова, вроде, и не имеют особого отношения к тому липкому месиву, известному под названием «чувства», но Драко всё равно выбирается из кровати, а она съёживается, когда тарелка с тостами влетает в стену.

— Твою мать, ну вот в чём твоя проблема?

— Вообще-то, меня мучает тот же самый вопрос… — Гермиона высоко задирает нос; она знает, как сильно Малфой это ненавидит, но избавиться от привычки сложновато.

— Ты всегда давишь! Не можешь смириться, что есть такие вещи, которые нельзя обсуждать или о которых я просто не хочу говорить! Будто у тебя есть право всё про меня выведать… А у тебя его нет!

— Дра…

— Ты можешь и дальше продолжать разглагольствовать о своих чувствах, но…

— Я не продолжаю…

— Но я не нуждаюсь в тебе, Грейнджер. Я не объект для твоей жалости, я…

— Малфой, я никогда не смотрела на тебя как на объект для жалости! — Гермиона тоже вскакивает на ноги и тычет Драко пальцем в грудь — он хватает её за руку, сжимает так сильно, что начинает покалывать ладонь, но тут же отпускает.

— Мой отец никогда не видел в тебе никого, кроме грязнокровки, заслуживающей смерти по единственной причине: ты недостойна жить. И ты действительно хочешь послушать про мои летние каникулы? Про то, как он учил меня летать на метле? Или про то, как я не смог убить человека, с которым вы испытывали друг к другу взаимную ненависть? Как появился твой храбрый, замечательный герой Гарри и спас положение. В очередной раз. Что…

— Это не имеет никакого отношения к Гарри и к тому, какие чувства вызывал во мне твой отец.

— И ты…

— Это касается только тебя, Драко! Мне жаль, что ты так боишься собственных чувств, но я не собираюсь извиняться за то, что предложила тебе поговорить со мной о них. Твой отец мёртв, и неважно… — она осекается и так резко дёргается назад, что падает на кровать. Малфой непроизвольно выбрасывает вперёд руку, замирает, но всё же сгибает локоть.

Он тяжело дышит, похлопывая себя ладонью по ноге, голос его звучит хрипло:

— Мой отец умер в тот самый момент, когда двери мэнора закрылись за Пэнси. Может быть, ещё раньше. Когда-то я был к нему привязан. Мои воспоминания останутся только моими, я их сохраню и не позволю тебе в них копаться. Понимать тебе это не надо. Мне не нужно твоё понимание.

— Я бы не…

— Грейнджер, я…

Его кулак снова сжимается, и Гермиона сдаётся.

— Ладно.

Она обдумывает извинение все те пять секунд, что требуются Малфою, чтобы выскочить за дверь. Пятнадцать минут спустя в номере появляется Лаванда с подушкой и куском мыла. Не говоря ни слова понурой подруге, она сворачивается на соседней кровати комочком под одеялом и, посмеиваясь, смотрит мультики.

День: 1447; Время: 6

— Разве он не должен был уже вернуться? — спрашивает Джастин и тут же жалеет об этом — Лаванда хмурится ещё сильнее.

— Если он не объявится к вечеру, нам придётся уйти, — Лаванда снова косится на часы, и Гермиона размышляет о том, что было бы проще пялиться на циферблат безотрывно — так часто подруга на него смотрит. — У нас же нет денег на ещё одну ночёвку, верно?

— Да. Нам нужно съехать через два часа.

— Значит, мы должны вернуться, да? Может, стоит отправиться прямо сейчас и…

— Сейчас мы никуда не пойдём, — бормочет Драко, глядя в окно.

Лаванда с укором зыркает на Гермиону. Побывав утром в номере этажом выше, Лаванда вернулась, решительно настроенная научить подругу делать мужчину счастливым. Гермиона пригрозила проклясть её так, что та окажется в психиатрическом отделении, и Лаванда поумерила пыл, бормоча что-то о том, что теперь из-за Гермионы им всем придётся иметь дело со взбешённым Малфоем и как это всё нечестно. Сама же Гермиона тем временем то окидывала её свирепыми взглядами, то предавалась неутешительным мыслям.

— Так что же нам делать? — она предпринимает слабую попытку заговорить с ним, будто ничего не случилось.

— У нас нет портключей в убежище, нет денег, чтобы остаться здесь или даже нормально поесть. Думаю, нам придётся вернуться, — Джастин прекращает барабанить своей палочкой по столу и виновато смотрит на товарищей.

— Люпин уже мог разобраться с делами настолько, чтобы сформировать более многочисленную команду. Имея разрешение Министерства и Ордена, мы сможем пользоваться магией…

— Уверен: Пожиратели Смерти отслеживают магический след в мире магглов, по крайней мере по периметру своих укрытий. Единственная причина, по которой здесь ещё никто не объявился, заключается в том, что теперь их слишком мало, чтобы планировать что-то ещё.

— А что они планируют? — Джастин всматривается в Драко, который наконец-то поворачивается лицом к остальным.

— Более масштабную битву. Они больше не будут действовать разобщённо. Они сплотятся, соберут информацию, подготовят жестокую акцию и будут драться до конца. У них просто нет иного выбора.

— Так значит, возвращаемся вечером, если не объявится Гарольд? — Гермиона задумчиво рассматривает свои ботинки.

Драко подтверждает её вывод:

— У нас нет вариантов. У нас есть портключи в другие места, и мы могли бы где-нибудь переночевать. Но без денег и еды… только если ограбить магазин. А что хочешь делать ты?

Гермиона считает этот вопрос риторическим, но подняв глаза, видит, что Малфой выжидающе и серьёзно смотрит на неё. Интересно, когда это она заслужила честь высказывать своё мнение по поводу войны? Но несмотря на гордость, Гермиона контролирует свои эмоции.

— Возможные последствия слишком существенны. Если Гарольд не появится, мы вернёмся сами. Если Люпин так ничего и не предпринял, вряд ли он силой помешает мне получить всё необходимое и возобновить поиски.

Да, она солдат, но не марионетка. Пока Ремус не запер Гермиону в клетку, не погрузил в кому или не конфисковал её палочку, она будет продолжать операцию, что бы там ей ни говорили или какими последствиями ни угрожали. Конечно, было бы проще не возвращаться и не сталкиваться с Люпином лицом к лицу, давая тому возможность вмешаться. Она должна найти Рона. И эта необходимость затмевает все потребности и желания.

День: 1447; Время: 11

И всё же Гарольд объявляется — они как раз топчутся на поребрике, пока менеджер отеля сверлит их подозрительным взглядом: их компания сдала ключи ещё три часа назад, но до сих пор ошивается здесь. Гермиона не обращает никакого внимания на девушку за спиной Гарольда, пристально вглядываясь в Симуса. Стоящий рядом с ней Драко заметно напрягается, и она неосознанно касается пальцами внутренней стороны его запястья. Малфой руку не отдёргивает, и этот факт удивляет её даже больше, чем собственный порыв.

— Мы не смогли разузнать никакие новые адреса. У меня даже не было возможности заскочить на площадь Гриммо. Я едва сбежал из Мунго. Ключи в убежище изготовил, но вот с Министерством ничего не вышло — теперь Министерство занимается этим самостоятельно, — похоже, Гарольд единственный не знал об этом. — Я был в нашем доме… он всё ещё пустой… и я запасся провизией.

Гарольд горделиво улыбается, поглядывая поверх макушки Лаванды, и только сейчас обстоятельно целует Браун. Симус пялится в землю, а незнакомка улыбается, сообразив, что напряжённое молчание не имеет отношения к ней.

— Маргарет Юст, — она делает шаг вперёд и пожимает руки. — Мой брат тоже пропал. До меня дошли слухи о самовольно сформированной группе, отправившейся на поиски. Встретив Гарольда, я решила воспользоваться шансом.

— Приятно познакомиться. Я так понимаю, больше никто поисками не занимается? — Джастин улыбается той открытой улыбкой, которая своей искренностью всегда привлекала Гермиону.

— Насколько я знаю, они всё ещё заняты организацией. Кое-какие команды были куда-то отправлены, но куда именно, знают только они сами да их руководство. Всё возможно, но меня никто никуда не звал, а я должна найти брата.

— Что ж, чем нас больше, тем веселее, — Джастин снова улыбается, и Гермиона наконец замечает, что Маргарет вполне симпатичная, — до этого она слишком увлеченно выискивала в этой девушке что-нибудь подозрительное. — Ну, не то чтобы веселее… Но чем больше, тем лучше… и быстрее…. Найти всех. Конечно же.

Драко хмурит лоб и, прикрывая глаза, прикладывает к виску два пальца, будто бы прислушиваясь к надвигающейся мигрени.

— Если он не девственник, я буду искренне удивлён.

Гермиона улыбается: Малфой бормочет это настолько тихо, что расслышать его слова может только она, и ей нравятся такие интимные моменты. Но она всё же косится на Драко, ведь лепет Джастина очень мил, а перестать защищать людей она не в состоянии.

День: 1447; Время: 17

— Гермиона.

Она отвлекается от того, как Лаванда объясняет планы Маргарет, и замечает стоящего в коридоре Симуса. Он кивает ей в сторону двери за своим плечом. Гермиона находит глазами Драко, не чувствуя при этом никакого удивления, что он и сам на неё смотрит. Она не в курсе, продолжает ли он злиться на неё за неуместный интерес к его семье. С момента возвращения Гарольда Малфой впал в задумчивость, но связано ли это с тем, что он успокоился, или с тем, что сейчас есть более важные вещи, на которых нужно сосредоточиться, Гермиона не знает.

Она поднимается на ноги и вслед за Симусом идёт в спальню, понимая, что рано или поздно этот разговор должен был состояться. Лаванда провожает её беспокойным взглядом, со стороны Драко доносится шорох, который прекращается, едва Гермиона подхватывает с телевизора свою палочку. Вряд ли ей придётся ею воспользоваться, но зная темперамент Симуса, надо быть осторожной. Как и в случае с Малфоем.

Гермиона прикрывает дверь и успокаивается — уткнувшись лицом в ладони, Симус с несчастным видом сидит на краю кровати.

— Что ты хотел?

Он тяжело вздыхает, прижимает ко лбу кулак и, выждав небольшую паузу, произносит:

— Прости меня.

— Не уверена, что на этот раз этого достаточно, Симус.

На его лице мелькает гнев, но он себя контролирует.

— Я зашёл слишком далеко и понимаю это. Мне нечего сказать, кроме того, что я сожалею. И если тебе этого недостаточно, в твоём приходе сюда нет смысла.

— Возможно, я заслуживаю объяснений. Симус, мы знакомы с детства. Мы никогда не были лучшими друзьями, но мы вместе выросли. Ты должен знать…

— В этом-то и дело.

— Что? — если тот факт, что они выросли вместе и при этом не были лучшими друзьями, объясняет его отвратительные слова, тогда одного «прости» явно мало.

— Гермиона, я достаточно хорошо тебя знаю. То есть… Я знаю, война всех нас изменила. Я всегда был очень гордым, иногда моя агрессия меня захлёстывает. Ты видела меня во время игр в квиддич… это отвратительно.

Гермиона почти что улыбается… его же улыбка насквозь фальшивая. Симус снова делает глубокий вздох и, поднявшись на ноги, начинает мерить шагами комнату, засунув руки в карманы.

— Я знаю, что ты…

— Подожди, выслушай меня. Я держусь за ненависть к Малфою, потому что она напоминает мне о том, зачем я сражаюсь. На поле битвы я прекрасно это знаю. Знаю, когда убиваю. Знаю, когда стаскиваю трупы. Но по возвращении назад в одно из убежищ это знание исчезает. Я начинаю задаваться вопросом, почему я здесь, а не прячусь от войны на каком-нибудь пляже. Не могу понять, почему до сих пор не забрал свою семью и не сбежал. И почему каждую секунду рискую жизнью.

— Мы все рискуем.

— Знаю. Именно поэтому мы отключаемся. Не думаем обо всех погибших — просто не можем. Предоставленный своим мыслям, окружённый хорошими людьми, которые так же сильно желают выбраться отсюда… Я хочу схватить всех вас в охапку и сбежать. Хочу, чтобы Пожиратели добились своего, а мы все снова начали жить, пусть где-то ещё, вместо того, чтобы умирать. Понимаешь?

— Ты должен помнить, что…

— Вот оно! Малфой — это мой способ контролировать себя, знаю, это звучит дико, но так оно и есть. Каждый раз, когда я длительное время не участвую в сражениях, когда успеваю убедить себя, что не такой уж я и храбрый, то смотрю на него и воображаю Тёмную Метку и капюшон. Смотрю, вспоминаю Хогвартс и всё то, что он сделал. Иногда я вижу в нём его отца. Я игнорирую всё то, что замечают другие люди, потому что мне нужна эта ненависть. Понимаешь?

Захлебнувшись воздухом и словами, Гермиона замирает, но всё же признаётся:

— Нет, не совсем.

— И в этом всё дело. Гермиона, ведь я думал, что ты меня поймёшь. Думал, что уж кто-кто, а ты увидишь, как мне это нужно. Девчонкой ты прошла через ад. Он ненавидел тебя из-за твоей крови. Ты была для него олицетворением всех тех, кого он должен был убить ради победы. И ты должна его ненавидеть так же, как я. Должна ненавидеть — либо для того, чтобы напоминать самой себе, либо потому, что он заслуживает такого отношения, либо потому, что тебе это нужно.

— Симус, у меня нет нужды ненавидеть его. Я ненавижу Пожирателей Смерти. Драко такой же член Ордена Феникса, как и все мы, — тихо возражает Гермиона, а Симус смотрит на неё с мольбой о понимании, которого она не может ему дать.

— Знаю. Но мне кажется, будто я впустил сюда одного из них… Мне необходимо ненавидеть их всех, всех тех, кто пришел с той стороны. Я должен — ведь я их убиваю, Гермиона. Я не могу начать думать о них, как о людях, — иначе я просто сломаюсь. Клянусь тебе, сломаюсь! Понимаю, что это всё глупо. И знаю, что, наверное, Малфой заслужил немного больше… моего уважения. Но это может подождать до окончания войны. Потому что сейчас эта ненависть мне необходима.

Симус произносит последние слова с таким отчаянием, что грудь у Гермионы будто бы стягивает петлей, но она не знает, кто же тому причина. Симус снова садится на кровать и стискивает в пальцах одеяло. Он смотрит на неё и знает, что Гермиона не понимает его, не согласна с ним, но продолжает смотреть так, словно она может передумать, если только он не отведёт взгляд.

— Симус, я…. — она не знает, что сказать.

— Я не должен был говорить все эти гадости. Просто я думал, что из всех нас именно ты сможешь меня понять. И я почувствовал себя… преданным. Но на этой войне мы все делаем такие вещи, с которыми другие люди не согласны. Я ненавижу то, что делаешь ты, а тебе, наверное, не нравятся мои поступки…. Но если я смогу закрыть на это глаза, ты будешь обязана поступить точно так же. И мне очень жаль… Правда. Я бы не вернулся, будь это не так.

День: 1447; Время: 20

Чёрное небо. Позади стена, и холодный камень больно упирается Гермионе в лопатки. Мокрые пальцы скользят по выступам в попытках определить границы кладки, и она знает: на ладонях её кровь. Она бы хотела крикнуть, чтобы выяснить, кто издаёт эти звуки дыхания где-то впереди — друг или враг. Но Гермиона видит шквал разноцветных лучей, обстреливающих камни вокруг неё, и отдаёт себе отчёт: обнаружь она себя, и тут же схлопочет заклинание, а смерть — совсем не то, что она готова принять с лёгкостью.

Вокруг сгустилась непроглядная темнота, в которой зрение совсем бесполезно, — но чужие глаза явно ориентируются в этом мраке. Гермиона ощущает грязь, чувствует холод стены, различает металлический запах крови и резкий смрад Тёмной магии, напоминающий ей о бензине и запахе грязного тела. Она вслушивается в чьё-то сбитое дыхание — чуть дальше и правее. Её чувства до предела обострены инстинктом выживания.

Она нащупывает пальцами край стены, отсутствие кислорода жжёт лёгкие. Едва Гермиона наступает кроссовком на камень, как посторонний звук обрывается. Она резко вдыхает обжигающий огнём воздух и выкрикивает Оглушающее заклинание, направляя палочку в ту сторону, откуда доносилось дыхание. Она бросается за угол в тот самый момент, когда красный луч, освещая её лицо, разрывает темноту — она различает безумную ярость на лице мальчишки, прежде чем тот падает. Гермиона спотыкается, врезаясь ладонями и щекой в камни и грязь возле самой стены. Зелёный луч влетает в кладку как раз туда, где она только что была. Она с трудом выпрямляется и прячется за угол, едва валун под её ногами начинает крошиться.

Она до крови прикусывает язык, ударившись о камень плечом — тем самым, раненым, которое она до сих пор лечит раздобытым Гарольдом бальзамом. Резко завернув за стену, она сначала наугад выпускает заклинание, освещающее пространство вокруг, и сразу следом — Убивающее, целясь в бегущего на неё мужчину. Слова срываются с губ вместе с кровью, и Гермиона боится, что магический эффект будет смазан, но Пожиратель валится лицом вперёд.

Гермиона сплёвывает прямо на свою футболку — ткань тут же промокает — и снова отскакивает за угол. Судя по голосу, первый нападавший уже очухался.

— Ах ты грёбаная сука!

Он снова и снова выкрикивает Убивающее заклятие, лучи беспрерывно обстреливают стену, ломая камни и круша её «щит». Гермиона впрыгивает, снова сплёвывает кровь, но от страха лишь размазывает юшку по губам и подбородку. Она видит нацеленную на себя палочку, но вот зелёное свечение сменяется чернотой, и Гермиона даже не успевает помолиться о том, чтобы оказаться быстрее.

— Авада Кедавра! — выкрикивает она, и её противник снова затихает.

Гермиона делает несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, и чутко прислушивается к окружающим её звукам. Кажется, будто она провалилась в непроглядную бездну, из которой уже никогда не сможет выбраться, и вряд ли она ещё хоть раз равнодушно посмотрит на слепых, пусть они и не нуждаются в её жалости. Гермиона бежит вперёд, стараясь ступать как можно легче, но камни и ветки всё равно выдают её. В голове вдруг мелькает мысль: а что, если она умерла и это и есть то самое место, куда попадают такие, как она.

За спиной раздаётся какой-то хруст, и Гермиона резко оборачивается, поскальзываясь на траве. Голубой свет на конце палочки вспыхивает и тут же гаснет — заклинание срабатывает плохо, — но она успевает разглядеть волосы и блестящие глаза Лаванды.

— Лав, — шепчет она, но даже шёпот выходит слишком громким. Гермиона ждёт шума, летящего в неё проклятия, но ничего не происходит.

— Гермиона… ты в порядке?

— Чуть больше крови, чем обычно, на этом всё. Я в норме, — она сомневается, что подруга в состоянии её разглядеть, но на всякий случай всё же пускается в пояснения.

Вязкая тишина длится слишком долго, и живот Гермионы стягивает тугим узлом от страха.

— Я… ох… Боюсь, про себя я не могу сказать то же самое.

Слова звучат так глухо, будто у Лаванды в горле застрял ком, и Гермиона бежит на её голос, не дожидаясь окончания фразы. Слышится скрип камней, она натыкается на лежащую на земле Браун, ощупывает её одежду и кожу, касается её лица. Ладони становятся всё более мокрыми и липкими, Лаванда скулит от боли, и желчь вместе с пищей грозит покинуть желудок Гермионы.

Внезапно она вспоминает своего пса — у неё был в детстве питомец. Он улёгся и отказывался подходить, до самой своей смерти лишь скуля и хныча вместо того, чтобы выть. Гермиона вдруг со всей ясностью понимает, насколько сложившаяся ситуация серьёзна: рубашка Лаванды насквозь промокла от крови, и всё, что подруга может из себя выдавить, это стоны и тихие рыдания.

— Лав, Лаванда… Лаванда! — Гермиона кричит, не заботясь о громкости, — сейчас она в последнюю очередь думает о собственной смерти.

— Гермиона… — у Лаванды вырывается мучительный всхлип. — Я не хочу умирать. Не хочу умирать. Не хочу…

— Знаю, знаю. И ты поправишься, ясно? — шепчет Гермиона и тоже плачет, гладя подругу по волосам. Светлые пряди прилипают к её окровавленным пальцам, пока она копается в своём кармане свободной рукой.

— Я… Ты… будешь…

— Замолчи, Лаванда… Не делай этого. Не смей, — Гермиона достаточно долго принимала участие в сражениях, чтобы понять, когда кто-то собирается прощаться, и она не собирается выслушивать Лаванду, потому что всё это неправда. Просто не может быть на самом деле.

Лаванда давится слезами и мрачными мыслями. Её голос похож на детский — на тот, которым она говорила на первом году их обучения, когда война была ещё так далеко, а они все скучали по своим мамам.

— Мне страшно.

— Для этого нет причин. Нет причин… Чёрт! — вскрикивает Гермиона, вытаскивая свёрток с ненужными сейчас портключами и снова запуская руку в карман. Её пальцы дрожат, а тело немеет от накатившей паники.

— У тебя будут дети, ясно? Дети, и свадьба, и они будут… Лав, есть столько всего, ради чего стоит сражаться.

— Я просто…

— Обещай мне, что будешь держаться, ладно? Поклянись, — Гермиона в бешенстве отшвыривает второй свёрток, злясь, что портключи в больницу она положила на самое дно — ими пользовались реже всего. «Но нужны они гораздо больше всех прочих», — мелькает в её мозгу.

— Нужны больше всего.

Лаванду трясёт у самых колен Гермионы — сквозь собственную сосредоточенность на нужном свёртке она слышит булькающие звуки. Она пальцами впивается в челюсть Лаванды и поворачивает её голову, чувствуя, как по коже стекают пища, рвота или слюни. Голова Лаванды дёргается из стороны в сторону, и лишь секунду спустя Гермиона понимает, что это дрожат её собственные руки.

Она хватает Лаванду и всовывает ей в ладонь портключ, стискивает её пальцы и вдавливает кулак ей в живот. Гермиона наклоняется, прижимается лбом к её волосам, губами — к её мокрому от слёз и крови виску.

— Держись, и богом клянусь, ты больше никогда не увидишь эту войну, — шепчет Гермиона и отскакивает, чтобы водоворот аппарации не засосал их обеих.

Её рыдания и дрожь стихают, но она по-прежнему стоит на коленях, пока небо не озаряет оранжевая вспышка. Это сигнал о том, что дом очищен. Ещё один сноп искр разрывает темноту. Гермиона понимает: будь здесь поблизости Пожиратели, они бы уже давно нашли её, так что она тоже выпускает сигнальный луч, лишь с третьей попытки поднявшись на ноги.

— Мы нашли трёх узников: двое гражданских, один аврор, — прорываясь сквозь туман её мыслей, голос Симуса звучит громко и твёрдо.

Гермиона делает глубокий вдох и берёт себя в руки. Лаванда выживет — она должна.

— Обыщите ещё раз.

— Уже сделали, — на этот раз отзывается Джастин, он приближается, и слышно его становится всё лучше.

— Ты отправил… — Гермиону озаряет вспышка света, и она замолкает — в трёх метрах от неё стоит Драко.

— Мерлин, — захлёбывается женский голос. Наверное, это Маргарет.

Взгляд Малфоя напоминает о тех секундах, когда она сама вслушивалась в молчание Лаванды. Гермиона знает: он почувствовал что-то плохое. Настолько плохое, что быстро идёт прямо к ней, чтобы обследовать её в темноте наощупь.

— Я в порядке.

— Чёрта с два ты в порядке! Немедленно отправьте её в Мунго! — орёт Симус, но Гермиона не сводит глаз с лица Драко.

— Плечо, прикусила язык, Режущее заклятие в спину. С этим мы можем справиться и дома.

— Где Браун? — достаточно посмотреть сначала на неё, а потом на землю, где валяются портключи.

— В больнице. Она… — Гермиона трясёт головой, стараясь справиться с эмоциями.

— Она мертва? — уточняет Маргарет — для неё это всего лишь ещё один труп.

— Нет! Нет, но она… Ей сильно досталось, — всхлипывая, Гермиона пытается откашляться, но лишь сильнее пугает друзей.

Гарольд исчезает прежде, чем Гермиона успевает сделать хоть вдох. Она кашляет снова и снова — горло пересохло и похоже на покрытые грязью камни. Она мучительно давится, задыхаясь, наклоняется вперёд и упирается ладонями в колени — её так сильно тошнит, что, кажется, глаза сейчас вылезут из орбит.

Кто-то убирает с её лица волосы — а ведь она всегда закалывает их на время операций, чтобы не мешали обзору. Судя по обуви, ей помогает Джастин — его ладонь кругами гладит её спину.

— Её вылечат в кратчайшие сроки.

Гермиона согласно кивает, пусть её и гложут сомнения. Она резко втягивает в лёгкие воздух, нуждаясь не столько в кислороде, сколько в напоминании, что она до сих пор жива.

— Он же даст нам знать, да? Он нам сообщит.

— По крайней мере, это сделает Лаванда, — Гермиона слышит, что Джастин улыбается, но она знает: он тоже плачет.

День: 1448; Время: 10

Гарольд бросил всё, включая портключ, который Гермиона, Драко, Джастин и Симус берут с собой на кладбище. Они вчетвером стоят на холме, глядя на гроб и на людей, что пришли попрощаться с Невиллом.

Она не сомневается: их появление не осталось незамеченным, но когда гроб опускают в могилу, даже Гарри не поднимает головы. Гермиона всматривается, её плечи трясутся, и она яростно смахивает слезы, застилающие глаза. Она позволяет горю поглотить её, разрешает себе слабость и вновь и вновь прокручивает в голове воспоминания о Невилле.

— Не стой у могилы моей со слезами, мой сон не измерить земными часами. Я тысяча… — ветер доносит до них слова, и едва Гермиону начинает колотить, руки Джастина и Драко одновременно находят её ладони.

Эта траурная песня слишком знакома, хотя такого просто не должно быть. «Я скучаю по тебе», — думает Гермиона, вслушиваясь в аккорды, лишающие её воздуха. Я так скучаю.

Комментарий к Двадцать три

Do not stand at my grave and weep

I am not there. I do not sleep.

I am a thousand winds that blow.

I am the diamond glints on snow.

I am the sunlight on ripened grain.

I am the gentle autumn rain.

When you awaken in the morning’s hush

I am the swift uplifting rush

Of quiet birds in circled flight.

I am the soft stars that shine at night.

Do not stand at my grave and cry;

I am not there. I did not die.

(Mary Elizabeth Frye, 1932)

*

Не стой у могилы моей со слезами,

Мой сон не измерить земными часами.

Я тысяча ве́тров, что носят снежинки.

Я яркий алмаз, что сверкает на льдинке.

Я солнечный луч на колосьях созревших.

Я дождик осенний с небес потемневших.

Когда ты проснёшься в рассветном затишье,

Меня будет в стае стремительной слышно

Безмолвных стрижей, что по кругу летают.

Я звёзды ночные, что мягко сияют.

Не стой у могилы моей со слезами.

Меня же там нет, я жива и я с вами.

(перевод Юлии Азоровой)

========== Двадцать четыре ==========

День: 1449; Время: 2

Он сидит на кровати в тишине спальни, прижавшись спиной к стене, лампа на столе тускло освещает комнату. Дверь была приоткрыта, и в голове у Гермионы мелькает вопрос: знал ли Драко, что она придёт? Створка захлопывается, но Малфой не удостаивает Гермиону взглядом, и она надолго замирает возле двери. Она не знает, вспоминает ли он сейчас только Невилла или всех своих потерянных на этой войне друзей. Вряд ли в эту минуту он думает о многих — подобный груз слишком велик.

Кажется, она начинает понимать, что именно Драко имел в виду, не желая обсуждать с ней своего отца. Думая о Невилле после похорон, она признаёт, что не поделилась бы своими воспоминаниями с теми, кто ненавидел её друга. Сколько бы зла Гермиона ни видела от Люциуса Малфоя, она прекрасно понимает, что такое смерть и как быстро, подобно заразной болезни, захлёстывает человека горе.

— Как ты думаешь, мы сможем когда-нибудь вернуть утраченное?

— Нет.

Малфой смотрит в блокнот у себя на коленях, его пальцы перепачканы чернилами — результат колебаний и сомнений. Он встречается с Гермионой глазами, и она тут же переводит взгляд на свои ноги, зная, что он изучает её. Она откашливается, заставляя себя говорить, пока ситуация не стала ещё более неловкой… пока она сама не пошла на попятный.

— Возможно… Я могу просто… полежать недолго на другой стороне кровати? — ответом ей служит тишина. Гермиона не желает этой ночью оставаться в одиночестве, да, наверное, и не может. — Я хочу сказать, моя кровать… она… Ну, я ник…

— Ложись уже, Грейнджер.

Её сердце невольно дёргается, а дыхание немного сбивается. Она так бестолково мямлила и сожалела бы о собственной просьбе, если бы эта неуютная атмосфера хоть отчасти не отвлекла её от тяжёлых раздумий. Она уже подумывала уйти, но Малфой ответил. И всё же, несмотря на желание остаться, она не оставляет мыслей о побеге. Ведь если ожидание его реакции было столь тягостным, каким же мучительным окажется её пребывание здесь?

Но Гермиона уже попросила, а Драко согласился. К тому же ей это нужно, иначе бы она никогда не набралась мужества, чтобы прийти сюда. Невилл, вина перед Лавандой и страх за подругу, все те размышления, от которых Гермиона начинает сходить с ума. Наверное, она могла бы обратиться за помощью к Джастину, но эта мысль даже не пришла ей в голову. Гермиона слишком привыкла в трудную минуту идти к Драко. А Джастин — совсем другое дело.

Она обходит кровать, ложится и утыкается глазами в потолок. Малфой пару раз стучит ручкой по своему блокноту, и Гермиона краснеет: ведь он может смотреть на неё, лицезрея сейчас всю её «неземную красоту». У неё нет особых причин для смущения, но до сегодняшнего дня они лежали вместе в постели только после секса. Гермиона пришла не за этим, но если это то, что нужно Малфою, она не будет возражать. Ей же самой хочется просто… полежать здесь. И если уж быть до конца честной, она была бы не против положить голову ему на грудь, закутаться в одеяло, но иногда стоит довольствоваться малым.

— Ты приняла зелья?

— Да, — это единственная причина, по которой она может лежать на спине — обезболивающие позволяют ей ничего не чувствовать. И Гермиона действительно не понимает, почему Малфой отказывается их принимать.

— Где бальзам?

— Джастин уже намазал.

Драко фыркает: вероятно, дело в том, что ей пришлось снять футболку, чтобы предоставить доступ к своей лопатке. Она без сомнений уже имела возможность наблюдать малфоевскую ревность и чувство собственничества. И ей это нравится. Гермиона чуть не говорит, что Джастин проявил себя истинным джентльменом, да и вообще, он для неё как младший брат, но не знает, как именно Малфой отреагирует на подобное заявление. Ведь тем самым она может переступить черту: Малфой, знающий о своей ревности, и Малфой, знающий о том, что она тоже в курсе. Гермиона не уверена с ним ни в чём, поэтому решает оставить эти соображения при себе, как и многие другие до этого.

— Ты ближе.

— Что?

Она смотрит, как, отбросив блокнот на пол, Драко укладывается на кровати. Снимает рубашку, стягивает штаны до лодыжек и отпихивает их в сторону — и Гермиона теряется. Она никогда до этого не видела, чтобы Малфой раздевался просто так. И ей грустно, что такие обыденные вещи для неё в новинку.

— Ты лежишь ближе к лампе.

Теперь Гермиона вспоминает: именно это она говорила ему про переключение телевизионных каналов без пульта, про открывание двери во время совещания, когда кто-нибудь стучал, про вылазки на кухню за припасами.

— Будучи ближе, ты никогда ничего не делаешь.

— Это намёк? — он потягивается, крепко прижав ладони к стене, — мускулы перекатываются под его кожей. И Гермиона чуть не меняет своё мнение по поводу секса.

— Я всё сказала.

— Слабоватый аргумент. Надеюсь, ты можешь спать при свете…

— Я-то могу. Это ты занавешиваешь все окна, потому что тебе нужна темнота.

Малфой хватает её в охапку — на его лице блуждает странное выражение, будто бы он сомневается в своём поступке, но хочет продемонстрировать обратное. Он подтягивает Гермиону повыше и зарывается носом в её волосы, уткнувшись щекой в подушку. Он выдыхает ей в шею, и она делает вид, что и не думала прижаться к нему поближе.

— Кромешная темень.

Гермиона не отвечает: в голове нет ни одной мысли, и лишь в животе, в том самом месте, где до этого билась тупая боль, зарождается тепло. Она обнимает его за плечи и, баюкая словно ребёнка, закрывает глаза от света и сосредоточивается на Малфое, чтобы больше ни о чем ни думать. Наверное, эта ситуация должна была бы казаться странной. Ну в самом-то деле. Но почему-то таковой не кажется.

День: 1449; Время: 8

Маргарет улыбается, отбрасывает волосы за спину и касается пальцем костяшек Драко. Гермиона пялится в их сторону так долго, что насыпает в миску слишком много хлопьев, и те разлетаются по всей столешнице, даже падая на пол.

День: 1449; Время: 13

— Это необходимо?

— Да, — рявкает Гермиона и приклеивает скотч к обратной стороне записки.

— Нокому-то это может показаться подозрительным.

— Никто здесь не появится. Я ни разу не была здесь раньше — вряд ли сюда вообще хоть кто-то заглядывал, — Гермиона понимает: она не слишком дружелюбна с этой девушкой, но, похоже, Маргарет это не особо заботит.

— Когда мы пришли, здесь всё кишело крысами, а шкафы были забиты протухшей едой. Мы потому и выбрали это место, — объясняет Джастин.

— Но если кто-то всё-таки придёт, он же поймёт, что здесь были именно мы.

— Никто не придёт, — отрубает Гермиона, сердито косясь на ту, кто продолжает оспаривать её решения. Ну хорошо, одно решение.

— Я не знаю. Вы спрашивали Драко?

Пальцы Гермионы замирают на скотче, её челюсти сжимаются.

— Я пойду спрошу его, чтобы удостовериться…

— Тебе ни о чём не надо спрашивать Драко, потому что я оставляю записку… — начинает Гермиона и медленно поворачивается к Маргарет с тем самым видом, что сигнализирует опасность, опасность, опасность.

— Не Малфой принимает здесь решения. Гермиона хочет оставить Гарольду записку на случай его появления, значит, так мы и поступим. Точка, — хоть в этот раз Симус на её стороне.

Гермиона готова запустить в эту девицу ботинком, когда, пятью минутами позже проходя мимо открытой двери в спальню Драко, она замечает её сидящей на кровати и что-то шепчущей Малфою на ухо. Драко поднимает голову, но Гермиона отводит глаза и, быстро шагая, смотрит прямо перед собой.

День: 1449; Время: 16

Они обнаруживают четыре трупа и одного живого члена Ордена Феникса запертыми в комнатке, которая раньше использовалось как холодильная камера. Гермиона не знает, хорошо или плохо то, что морозильная система отключена: женщина выжила, но едва они с Джастином открывают дверцу, их обоих выворачивает наизнанку. Гермиона понятия не имеет, как долго гнили эти тела, но вонь стоит такая, что ей вряд ли удастся окончательно вывести этот запах с кожи.

Обхватив трясущуюся женщину рукой за плечи, она отчётливо вспоминает Лаванду. Делает слишком глубокий вдох и тут же давится от проникающего в лёгкие смрада гниющей плоти, мочи и экскрементов. Но она сдерживается, зубами снимает с маркера колпачок и пишет УС:ТР Д:? — Условия Содержания: Трупы Количество Дней: Неизвестно. Это стандартное в подобной ситуации послание для врачей, и к моменту возвращения Джастина Гермиона уже отправляет освобождённую пленницу портключом.

— Я принес скатерть — не смог найти ничего другого, — он прикрывает рукой рот, и его голос звучит глухо. Гермиона отскакивает от камеры, чтобы вдохнуть относительно свежего воздуха.

Снова давясь при виде собственных тянущихся за ней следов, она радуется, что ничего не ела перед отправлением.

— О, господи.

Джастин отводит взгляд, тяжело сглатывает и бросает подруге пару резиновых перчаток.

— Не уверен, что смогу это сделать.

— Мы должны. Только не прикасайся ни к чему голыми руками и старайся глубоко не вдыхать. Трупы — рассадник инфекций.

Джастин кивает, отворачиваясь от открывшейся перед ними картины. Ещё когда они в самый первый раз отворили дверцу, Гермионе хватило одного взгляда, чтобы определить: мертвы все. Раздутые тела, трупные пятна — смерть.

— По одному? Ты берёшь с одной стороны, я с другой, оборачиваем этой штукой, бросаем портключ… куда-нибудь туда?

— Да, да, — соглашается Гермиона, но никто из них не спешит двигаться.

— Чёрт, не могу это сделать.

— Это вопрос уважения, и не по отношению к погибшим, а по отношению к целителям. К тому же мы не можем отправить разлагающиеся тела вот так, потому что…

— Да знаю, знаю. На счёт три? — уточняет Джастин, Гермиона хватается за угол скатерти, они оба задерживают дыхание и забегают в камеру.

Справившись со вторым телом, они ловят ртами воздух, и тут Гермиона слышит за спиной булькающие звуки. Драко тошнит прямо в раковину, Маргарет — на свою обувь, спина Симуса исчезает за углом. Гермиона вглядывается в дёргающиеся плечи Малфоя, понимая, что впервые видит, как он реагирует на чью-то смерть.

Но в такой ситуации сложно избежать естественной реакции на зловоние: оно расползается по комнате, пропитывая воздух отвратительными миазмами, которые Гермиона может вынести с трудом. Джастин смотрит на неё с мольбой об окончании этого мероприятия, и она снова хватается за скатерть, издаёт странный захлёбывающийся звук, задерживает дыхание, и они снова бегут внутрь.

Крысы бросаются врассыпную, и Гермиона, стараясь как можно меньше смотреть на тело, накрывает его и быстро обматывает тканью от лодыжек до макушки. Труп хлюпает — на ощупь он похож на воздушный шарик, — но Гермиона старается абстрагироваться от этих ощущений и устремляется на выход.

— Я бы вам помогла, но вы, ребята, кажется уже приспособились, — подаёт голос Маргарет из коридора.

— Где портключи? — лицо Драко искажено гримасой, но он до сих пор в комнате — и пользы от него гораздо больше, чем от бестолкового подобия аврора по имени Маргарет. Гермиона определённо терпеть не может эту девицу.

— Карман, — Гермиона дёргает бедром, не смея взглянуть на свои перчатки и на то, что на них налипло.

Драко тоже отводит глаза, засовывает четыре пальца в её карман и выуживает свёрток с портключами.

— Который из них в больницу?

— Самый первый, — тот, что нужнее всех прочих. Самый нужный.

Она ждёт, что остальные Драко запихает ей обратно в карман, но он убирает их к себе и кивает головой в сторону камеры.

— Остался последний.

Они все трое втягивают в лёгкие воздух и вбегают внутрь. В ту самую секунду, когда Джастин и Гермиона выпрямляются над последним телом, Драко осторожно, избегая любого прямого контакта, кладёт на лоб покойнику ленту. Они все вместе выскакивают в коридор, захлопывая за собой дверь. И, прежде чем сделать вдох, Гермиона стаскивает одну перчатку.

— Не снимается, — паникует рядом Джастин. У Гермионы та же проблема — резина прилипла к потным от волнения рукам.

— Успокойтесь, я видела там нож, пока мыла рот, — Маргарет протискивается мимо Джастина, и Гермиона, привалившись к косяку, прекращает терзать перчатку.

— Нож? Ты это не срежешь, это…

Одна ладонь у Гермионы свободна, а она совершенно не доверяет Маргарет с ножом в руке, поэтому справляется со всем сама. Джастин следует её примеру: они разрезают резину от запястья до указательного пальца, протыкают её ножом и стягивают прочь.

Драко плотно закрывает за ними дверь, но запах уже просочился в коридор. Гермиона знает, что они ещё не скоро вытравят его из себя, и ей, наверное, придётся соскрести с себя не один слой кожи, принимая душ. Она старается думать о погибших как о трупах, потому что понимает: стоит ей представить, что это были за люди, и сама тут же окажется в Мунго.

— Это было отвратительно, — морщит нос Маргарет.

— Ты и понятия не имеешь насколько, — может быть, это сказано резко, но Гермионе плевать.

— Мы кое-что нашли наверху: недавно использованные тарелки, одежду в стиральной машине, не имеющую затхлого запаха, и вчерашнюю газету, — Симус демонстрирует рулон бумаги и с ухмылкой шлёпает им по стене.

— Так значит, здесь всё ещё живут.

— Ага. И что будем делать?

Гермиона переводит взгляд на Драко — тот смотрит на неё в ответ.

— Подождём, не появится ли кто-нибудь?

Они проводят в доме всю ночь. Никто не спит. Никто не появляется.

День: 1450; Время:5

Она ощупывает пальцами шершавую рубчатую шишку на месте недавней травмы. Мягкую впадину, два рубца, дорожку волос, соски, твердеющие под её ладонями. Ускоряющееся сердцебиение, дуги рёбер, кожа, обтягивающая бугры мышц, сокращающиеся мускулы, ямка пупка. Гермиона делает всё возможное, чтобы её собственное тело запомнило Малфоя.

Грубость новых шрамов, гладкость старых, втягивающийся от прикосновений живот, линия тазовых костей. На какое-то время это сотрёт из памяти воспоминания о трупах в холодильнике. Снова жёсткость волос, рокочущий под щекой стон — Гермиона, дразня, выписывает полукруги на нежной коже внутренней поверхности бедра. Это позволяет забыть о своих тревогах.

Руки — мягкие ладони с жёсткими мозолями — обхватывают её и приподнимают. Гермиона прижимается к Драко, чувствуя тепло его кожи, колкость волос, нежную настойчивость губ на своей шее, скуле, ухе, щеке. Его руки крепко обнимают её — напрягаются мышцы, его пальцы скользят по её спине. Дыхание Малфоя возле её уха, горячий и влажный рот на губах. Всё это помогает ей забыться.

День: 1450; Время: 9

Если Драко переспит с Маргарет, это не будет настоящей изменой. Они же не обговаривали никакие правила, и пусть Гермиона знает, что в данный момент у Драко никого больше нет, это не означает, что при наличии желания он не может кого-то найти. У Малфоя нет причин себя сдерживать, и Гермиона терзается мыслями: настолько ли она хороша, чтобы удержать его? Судя по его реакциям и тому факту, что Драко к ней всегда возвращается, — да, но она всё равно сомневается.

Он в любой момент может пойти и прыгнуть в чью угодно постель. Но Гермиону тошнит от одной только мысли об этом, и у неё не получается не относиться к Маргарет как к девушке, выбравшейся из кучи дерьма и до сих пор плохо пахнущей. Ревность и злость разгораются в Гермионе с новой силой, стоит лишь «сопернице» слишком надолго задержать взгляд на Малфое. Он так хорош собой. Наверное, Гермионе стоило сойтись с уродцем, но она сомневается, что смогла бы зайти настолько далеко с кем-нибудь другим.

Гермиона не уверена, что у неё есть право на ревность, но от осознания того, что Драко сам подвержен этому чувству, ей становится лучше. В самом начале Малфой отказывался целовать её, не зная наверняка, что у неё больше никого нет. А та охватившая его ярость, когда он решил, что Гермиона ночью заперлась с Гарольдом в своей спальне? Ни у кого из них не было права на эти переживания, но это не отменяет того, что они оба их испытывают.

Она не знает, сможет ли и дальше заниматься с ним сексом, если он переспит с Маргарет. При мысли о разрыве уколы ревности превращаются во что-то такое, от чего Гермиону начинает мутить. Но она действительно сомневается, что будет в состоянии смотреть на него по-прежнему, зная, что другая женщина видит его точно таким же. Эти мысли настолько злят и бесят Гермиону, что она становится непохожей на саму себя, — и это опасно. У неё есть один-единственный детский комплекс… вот и всё. Она просто не умеет делиться — вот в чём всё дело.

Но Малфой в курсе её ревности, потому что Гермиона даже не старается скрывать свои чувства. Она отрицательно реагирует на всё, что говорит или делает Маргарет, а Драко слишком часто ловит её сердитые взгляды. Но он молчал и никак на это не реагировал — только смотрел. До сегодняшнего утра.

У них вошло в привычку оставлять отметины — если без них никак не обойтись — только там, где их можно спрятать под одеждой. В появившемся у Малфоя на шее засосе Гермиона винит застлавшее глаза желание, и… ладно, вспышку собственничества. Красное пятно на коже Малфоя видно хорошо — она об этом позаботилась — выходя из ванны, он прижимает к нему пальцы. Драко смотрит на Гермиону, приподняв бровь, — позабытая рубашка свисает с его руки.

— Упс, — она надеется, что ей удастся обмануть Малфоя невинной улыбкой, но, судя по его ухмылке, — ничего не выходит.

У них в аптечке есть зелье, способное справиться с этой проблемой за две минуты, и Гермиона знает, что Малфою о нём известно. Он надевает рубашку, подходит к ней, хватает за руку и стягивает с кровати. Его ладони скользят по её волосам, он откидывает их в сторону, и она ждёт поцелуя, но губы Малфоя прижимаются к горлу.

Он сильно втягивает кожу, покусывает и посасывает, а Гермиона стонет в его плечо и мнёт в ладонях его рубашку. Закончив, Драко зализывает пострадавшее место языком, его губы чертят влажную дорожку до самого её уха.

— Варварский способ, Грейнджер.

День: 1450; Время: 10

Симус сердито косится, а Маргарет таращится на её шею. Драко же ухмыляется, заметив её румянец. Джастин слишком занят жалобами по поводу сгоревших блинчиков, чтобы обратить внимание хоть на что-то. Гермионе интересно, неужели это такая проверка? Должна ли она вынести из этого какой-нибудь урок? Но даже если это и так, она понятия не имеет, какой именно.

День: 1450; Время: 15

Мой дорогой сын. Гермиона моргает, перечитывает обращение и снова пялится на строчки. Смотрит на дату, отмечая, что письмо было написано месяц и три дня назад. Росчерковые завитушки, округлые буквы, женский почерк. Она едва не начинает читать, но резко опускает письмо на стопку бумаг, не позволяя возобладать своему любопытству.

Нарцисса, его мать. А Гермиона думала, она мертва.

— Ты можешь со мной трахаться, но это не даёт тебе права совать нос в мои личные вещи.

Чертыхаясь сквозь зубы, Гермиона прикрывает глаза. Судя по голосу, Малфой пребывает в ярости, и конечно же, он понимает, что именно она обнаружила, — в противном случае не завёлся бы так сильно. А если ещё принять во внимание его болезненное отношение к вопросам частной жизни… Но будь это простая пачка планов, он бы отреагировал спокойнее. Теперь же это брешь в доверии. Как долго он там стоял? Хотел выяснить, прочитает Гермиона или нет?

— Я искала планы, Драко. Клянусь, — Гермиона поворачивается, поднимая руки.

— И ты не могла подождать пять минут, пока я выйду из душа? — он стоит не шелохнувшись, да ещё успел прикрыть за собой дверь — и это не сулит ничего хорошего.

— Я действительно не думала, что это имеет значение.

— Не имеет значения? Войти в мою комнату и начать обыскивать мои вещи?

— Драко, это всего лишь стопка старых планов и чертежей!

— А новые документы, конечно же, лежат в самом низу, верно? — кричит он, от злости вена на виске наливается алым, а костяшки на стиснутых кулаках белеют.

— Я не знала! Сколько раз я была в твоей комнате и могла спокойно залезть в твои вещи, пока ты спал, принимал душ или был на операции? Но я никогда так не поступала! Я уважаю твою частную жизнь, и дело сейчас вовсе не в попытках что-то вынюхать! — Гермиона не может допустить, чтобы эта оплошность стала концом того доверия, что он ей оказал. Доверия, о котором она до настоящего момента и не подозревала.

Они через многое прошли, чтобы вывести отношения на этот уровень. Долгое, изматывающее противостояние, шаг вперёд — шаг назад, и Гермиона не может позволить, чтобы сейчас всё опять откатилось к самому началу. Она отказывается сдаваться из-за какой-то случайной находки.

— Чушь. Убирайся.

— Что.

— Убирайся.

— Драко, это не чушь, если ты задумаешься хотя бы на секунду…

— Я не собираюсь…

— Но я же никому не скажу! Разве я хоть что-то кому-то сболтнула…

— Истинная правда: ты никому ничего не расскажешь. Тебе больше не надо беспокоиться по поводу своей некомпетентности в бою, Грейнджер. Я тебя сам убью.

Она, моргая, таращится на него — ей больно. Больно, пусть даже Гермиона понимает, что в Драко сейчас говорят эмоции и на самом деле он так не думает. По крайней мере, ей так кажется. Но Малфой шагает вперёд, хватает её за руку, и Гермиона сильно ударяется спиной о стену. Она вскрикивает от боли — раны дают о себе знать, но Малфой продолжает испепелять её яростным взглядом, она видит его пышущее гневом, раскрасневшееся лицо прямо перед своим носом.

— Поклянись богом.

— Драко…

— Поклянись. Богом. Я приложил чересчур много усилий, чтобы моя мать умерла для всех, как и остальные, ясно?

Гермиона молчит слишком долго, и Малфой оттаскивает её от стены, чтобы, наверное, впечатать туда снова, но она бьёт его по голове.

— Не смей. Можешь попытаться прибить меня, Драко Малфой, но я всё равно не соглашусь с тем, с чем изначально не собиралась соглашаться, — она сильно толкает его, но он даже не двигается. — Мне очень жаль, что ты не доверяешь мне, чтобы понять: я сделала это не специально и не скажу об этом ни одной живой душе. Но ты причинил мне боль…

Малфой вдруг выпускает её и делает шаг назад, словно только сейчас до него начинает доходить происходящее. Его ладони замирают над её плечами, он стискивает кулаки и наконец опускает руки. Неужели он был настолько зол, что не заметил, что именно творит? Сейчас Малфой думает только о риске гибели матери. И, наверное, сама Гермиона тоже мало бы на что обращала внимание в подобной ситуации. Но всё же…

— Если ты ещё хоть раз позволишь себе такое, я прослежу, чтобы не осталось никого, кто бы защитил твою мать, Драко. Богом. Клянусь.

Она демонстративно выходит из его комнаты. Он ей не препятствует.

День: 1450; Время: 20

Существуют целые сборники замечательных изречений; горы литературы, которую люди читают и цитируют, потому что в ней содержится истина, и неважно, насколько она безрадостна, уродлива или прекрасна. Сложность человеческого бытия воплощается в утончённых строчках, заключающих в себе мастерски выраженный смысл.

Гермиона прочитала множество подобных книг. Она цитировала многие из этих мыслей. Но несмотря на весь свой ум, длительные часы учёбы, время, потраченное на чтение, в этот самый момент она не может подобрать нужных слов. Кажется, само небо полыхает огнем, и в ту секунду, когда пламя охватывает этот мир, а жар опаляет лицо:

— О, чёрт, — вот к чему сводятся все эти кипы прочитанных фолиантов.

Волшебник стоит достаточно далеко: Гермионе видно лишь капюшон, маску да склонившуюся фигуру. Едва мужчина, дёргаясь, выпрямляется и выписывает своей палочкой дугу, Гермиона швыряет Блокирующее заклинание, которое, будто бы проходя сквозь всё её тело, срывается с палочки. Огненный шторм повторяет движения Пожирателя, разбиваясь о голубой мерцающий щит перед Гермионой. Она закрывает глаза, стискивает зубы и направляет всю свою силу — её учили, что именно это и есть магия, — в свою палочку.

Мощь вражеского заклинания ощущается словно физическое давление, и ей приходится упереться ногами в землю, игнорируя неимоверную тяжесть, сковывающую руку. Протестующе рыча сквозь зубы, она фокусирует свою магию и проталкивает её в древко. Мышцы наливаются от напряжения огнём, но Гермиона не сдаётся, прекрасно представляя, чем обернётся её слабость. Но вот всё заканчивается: сокрушительный поток чужой магии, противостоящий её собственной, исчезает.

Она открывает глаза и видит, как её противник аппарирует за секунду до того, как в его сторону вылетает зелёный луч. Сотворенный им огонь набрасывается на большое здание, которое они пришли обыскивать, и её сердце снова начинает биться — отвратительно пульсируя от страха.

— Чтобы в него попасть, мне надо было выйти за границы барьера, так что я ждал, пока пламя отступит. Но он улизнул, — выдыхает Джастин и хватает Гермиону за плечо — она только сейчас понимает, что дрожит после использования такого количества магии.

— Он мог аппарировать на этой территории куда угодно, — она торопливо оглядывается по сторонам.

— Нет, он знает, что всё кончено. Двое против одного, он бы не выстоял. Очевидно, в здании больше нет ничего, что можно было бы спасти. Он наверняка решил, что мы здесь с Орденом, а значит, подкрепление неподалёку. Он в меньшинстве.

— Они не всегда поступают логично, — резко возражает Гермиона, несмотря на всё нежелание казаться грубой. — Кто-то из них тут ещё остался?

— Один из них послал сигнал об эвакуации в тот самый момент, когда небо озарилось. Ты не заметила?

— Я была немного занята, — фыркает она, благодарная адреналину за то, что до сих пор держится на ногах. Гермиона удивляется, что ещё не рухнула в обморок после такой потери энергии.

— Чёрт, — шепчет Джастин, и она замечает зёленые вспышки недалеко от горящего здания. Оранжевые — «всё чисто», голубые — «эвакуация», красные — «медицинская помощь», фиолетовые — «запасной план», зелёные — «требуется подкрепление».

Они срываются с места и несутся туда, откуда были выпущены искры. Вспотевшие от бега и огненного жара, они обнаруживают Драко и Симуса. И Гермиона чуть не падает, сообразив, с кем именно те сражаются, — с аврорами. Трое мужчин, одетых в стандартную форму, одного из них Гермиона знает по нескольким совместным операциям.

Палочка Драко дёргается из стороны в сторону: траекторию её движения сопровождают куски каменной кладки и разлетающиеся кирпичи, которыми Малфой пытается блокировать лучи Убивающих заклятий. Симус выкрикивает Оглушающие заклинания, которые перестают действовать всего через пять секунд. Возле растущих в ряд деревьев виднеется пара ног — Гермиона не сомневается, что они принадлежат Маргарет.

Симус сидит на земле в насквозь промокшей от крови рубашке, и можно заметить, что его рыжие волосы темнее обычного. Он тихонько покачивается, и не все его заклинания попадают в цель. Одна рука Драко, покрытая кровью, неловко повисла — он использует другую конечность. Там, где должны быть рёбра, рубашку распирает странная шишка.

Джастин начинает палить оглушающими заклинаниями, а Гермиона разворачивается и несётся вдоль фасада, намереваясь обогнуть здание. Есть только одно заклятие, способное заставить авроров атаковать своих и двигаться так дёргано и неестественно. Гермиона отдаёт себе отчёт: чтобы спастись, им надо уничтожить либо авроров, либо источник Тёмной магии.

Гермиона особенно не раздумывает. И концентрируется на непреклонной решимости, которая — она смутно это осознаёт — может её погубить. Но перед глазами стоит ошеломлённое, потустороннее выражение на лице Симуса, страх, зловеще искажающий черты Джастина в свете огня, и Драко. Его плечо упирается в кору дерева, скользкая грязь под ногами вынуждает постоянно двигаться, чтобы не упасть. Но самое ужасное — это то, как поникли его плечи, как дрожит его рука, и Гермиона понимает: Малфой смирился.

Драко никогда не отправлялся на операцию, лелея надежду вернуться обратно, но он каждый раз делал всё возможное для того, чтобы выбраться из передряги. Она всегда поражалась его стойкому самообладанию, но в какой-то момент между проникновением в здание и появлением её и Джастина, Драко утратил свою уверенность. Будто бы знал, что вот здесь они все и погибнут. Гермиона в ужасе, она почти убеждена в правдивости этого, ведь её доверие Драко безгранично, и если он понимает, что битва проиграна, значит, так оно и есть.

Но Гермиона Грейнджер никогда ещё не сдавалась — ни в Хогвартсе, ни на этой войне. Она не знает, как такое возможно, ведь Гермиона — храбрый боец. Может, она и лучшая подруга Гарри Поттера и Рона Уизли, любовница Драко Малфоя, но, прежде всего, она — Гермиона Грейнджер.

Она поскальзывается в грязи и падает, упираясь руками в землю: раскалённая жижа опаляет ладони, затекает в ботинки, обжигая ступни. От этого удара огненные песчинки вихрем взлетают в лицо, и Гермиона ковыляет вперёд, пока, наконец, не касается подошвами травы. Горячий задымлённый воздух с трудом проникает в лёгкие, и, огибая здание, она борется с кашлем.

Падая на колени и слыша хруст собственных костей, она даже не кричит. Лишь краем мозга фиксирует, что её обожжённые жаром глаза широко распахиваются, а рот приоткрывается от боли. Но времени на раздумья нет — в повреждённой конечности пульсирует сильная боль, а сверху наваливается что-то тяжёлое. Это что-то валит Гермиону на землю, и она, моргая, таращится на перекошенное лицо, в то время, как чужие пальцы впиваются ей в горло.

Она пытается направить палочку на атаковавшую её девицу, но запястье пригвождено к земле. Нападающая не старше четырнадцати лет, но в глазах подростка горит жажда убийства, а зубы свирепо оскалены. «Не заставляй меня убивать тебя», — молит про себя Гермиона, пока девчонка пытается одной рукой нашарить её палочку.

Гермиона бьёт её прямо в нос и чувствует, как хрустят под кулаком кости. Взвыв, девица инстинктивно выпускает горло противницы и подносит руку к своему лицу. Гермиона тут же выворачивается из захвата, впечатывает предплечье в шею Пожирательницы и, спихивая её тело, переворачивается. Она пытается подняться на ноги, но падает от невыносимой боли в ноге, а девица, цепляясь, сдирает кожу с её руки и вырывает клок волос.

— Па-ап!… — начинает она орать, и Гермиона оглушает её.

Она слышит шорох камней под ногами и чертыхается, не зная, сколько Пожирателей бегут на зов. Ей нужно как-то отвлечь их внимание… нужно выиграть время. Выживание. И вот тогда она направляет свою палочку на девочку и произносит ещё одно Непростительное заклятие, которое вряд ли сможет себе простить.

«Вставай, — Гермиона наблюдает за девчонкой, сердце молотом бухает в груди, а рука трясётся от осознания того, что именно она собирается сделать. — Начинай плакать. А теперь беги на звук шагов и обними того, кто идёт сюда».

Гермиона так крепко стискивает зубы, что опасается: они могут не выдержать и раскрошиться или же просто вылететь из десен. Этот страх ничтожен по сравнению с переломом ноги — лопата, ставшая причиной падения, лежит неподалеку. Гермиона пытается подняться, стараясь удержать равновесие при помощи рук. Беги к нему.

Мужчина показывается из-за угла прежде, чем до него добегает девочка, но он слишком ошарашен слезами несущейся к нему дочери, чтобы заметить Гермиону. Это ошибка стоит ему жизни: Гермиона разрывает заклятие Империус и выпускает Убивающее. Она задыхается, воздух никак не может протолкнуться в лёгкие — Пожирательница разворачивается и бежит прямо на Гермиону, но та снова успевает её обездвижить. Даже огонь, от жара которого одежда насквозь пропиталась потом, кожа покрылась испариной, а волосы превратились в мочалку, не в состоянии одолеть тот холод, что терзает её изнутри.

Связав пленницу, Гермиона скачками добирается до угла здания. Она поджимает повреждённую конечность, но каждое движение отдаётся мучительной болью. Заклинания высосали из неё все силы, кажется, будто магия покинула тело, но до неё доносится крик Джастина, и она догадывается, что за домом есть другие Пожиратели Смерти.

Подпрыгнув, она приземляется в жирную грязь и скользит назад. Инстинктивно пытается нащупать опору раненой ногой и тут же затыкает себе рот, чтобы не закричать. Но из глотки всё же вырывается громкий звук, по лицу текут слёзы, смешивающиеся с потом и гарью. Она прикусывает губы и мелко дышит через нос, обхватив ногу руками.

— О господи… Господи-боже, — она наверняка не справится, ей очень хочется уступить опустошающей усталости.

Но Гермиона знает: огонь сожрёт её живьём, её друзья погибнут, поэтому она переворачивается и ползёт, помогая себе одной ногой и обоими локтями. У неё ощущение, будто всё тело охвачено пламенем, жар, никогда не испытанный прежде, уничтожает пласты кожи. Она пытается утереть с глаз и лба пот, но вместо этого лишь размазывает грязь по лицу. Девочка за спиной начинает визжать.

Гермиона дышит тяжело, и не будь раздающийся от здания гул столь громким, её бы уже давно обнаружили. Она замечает на заднем дворе три фигуры в мантиях, одна из масок оборачивается к ней, и Гермиона тут же выпускает Убивающее заклятие. Двое оставшихся бойцов смотрят в её сторону, и она отступает, подкатываясь поближе к пламени и надеясь, что смогла убраться с линии огня. Она выкрикивает заклятия сквозь зубы и оглядывает себя, чтобы убедиться: вопреки собственным ощущениям она не горит заживо. Держа наготове палочку, она снова бросается вперёд, но обнаруживает два лежащих на земле тела.

Она задыхается и валится на спину, вскидывает палочку и выпускает в небо сноп красных искр снова, снова и снова. Её находит аврор, и она нацеливает на него своё оружие прежде, чем тот успевает поднять руки.

— Они мертвы, я — С.Ч., — это их код на случай подобных инцидентов — Свободный Человек. Ни один Пожиратель его не знает.

Гермиона опускает палочку и чувствует, как её тело поднимают левитацией.

— Там сзади есть связанная девочка…

— Мы займёмся ею. У вас есть портключ, как у других членов вашей команды?

— Да. Что с ребятами? — Гермиона выуживает свёрток с портключами и ждёт хоть-какую нибудь информацию. Аврор накладывает на неё охлаждающие чары.

— Они все живы. Малфой, Юст и рыжеволосый парень без сознания, их переправили в Мунго. Другой… — облегчение накатывает на Гермиону живительной волной, но её беспокоит кое-что ещё, и она не позволяет себе провалиться в беспамятство.

— Я здесь, здесь, — Джастин кладёт ладонь ей на лоб, но, побледнев, тут же отдёргивает руку.

— Сотри память той девочке, Джастин. Она напала на меня, я её связала, на этом всё.

— Я не забуду!

— Гермиона, не волнуйся.

— Обливиэйт, Джастин! — кричит Гермиона и тут же закашливается от усилий.

— Я никогда не забуду, что… — выкрики девчонки тонут в рыданиях.

— Хорошо, сделаю, — кивает Джастин, потому что дети никогда не должны видеть смерть своих родителей. Есть то, что совершать нельзя, кто бы на чьей стороне ни сражался.

Гермиона чувствует сонливость, стискивает ладонью портключ и роняет руку себе на грудь. Темнота сгущается, её постепенно затягивает в воронку аппарации, но она теряет сознание ещё до перемещения в больницу.

========== Двадцать пять ==========

День: 1452; Время: 13

Лишь на секунду приоткрыв глаза, Гермиона поворачивается до тех пор, пока не обнаруживает, что её левая нога не особо мобильна. Потом она понимает, что расплывчатая белизна, мелькнувшая перед глазами, — нечто совсем неправильное. Но ещё до того, как она снова поднимает веки, в мозгу вспыхивают воспоминания. А ведь пару минут в голове не было ни одной сложной мысли. И это почти что компенсировало перелом ноги.

Ощущение падения в пропасть сменяется привычным после миссии ненавистным замешательством. Гермиона хрипло выдыхает и заходится в кашле, чувствуя боль в боку от каждого движения. Судя по общей строгости обстановки, по мигающим на потолке лампам и стоящим рядом с кроватью приборам, она в больнице Св. Мунго.

Она постепенно осознаёт наличие поблизости кого-то ещё и поворачивает голову, ожидая увидеть соседа по палате. Но вместо этого замечает светлую шевелюру, пронзительный взгляд серых глаз и губы, изогнутые в полуулыбке, которая кажется слишком натянутой: Гермиона обращает внимание на перевязь, поддерживающую малфоевскую руку, и неестественное положение его корпуса.

— Драко, — почему-то его она совсем не ожидала увидеть у своей койки.

Они поменялись ролями. Интересно, Малфой чувствовал себя так же, когда, очнувшись, обнаруживал сидящую рядом Гермиону?

— Грейнджер, давно пора. Я уж решил, что ты на самом деле можешь умереть от перелома.

— Ск… — её голос срывается, и она прочищает горло — Драко подхватывает с тумбочки стакан с водой. — Сколько я уже здесь?

— Два дня. Ты бы пришла в себя раньше, но они держали тебя в лечебном сне, чтобы восстановление проходило лучше.

— Из-за сломанной ноги?

— Ожоги. Весь бок, от виска до голени. Немного на спине. Чем меньше ты двигалась, тем быстрее регенерировала кожа. Теперь уже даже шрамов не останется.

Малфой протягивает ей стакан и соломинку. Гермиона делает нерешительный глоток, но, подчиняясь потребностям тела, за считанные секунды выпивает всю воду.

— Я думала, тот жар прикончит меня.

— Они сказали, что это почти произошло. Отключись ты от болевого шока — что как раз едва не случилось, и к тому моменту, как тебя обнаружили, была бы уже мертва. А всё твоя идиотская храбрость, Грейнджер. Я же говорил: она тебя доконает.

— Я не погибла, — Гермиона сердито зыркает на Драко, но толку от этого немного. — Нам бы пришлось убить тех авроров, если бы мы не уничтожили Пожирателей Смерти.

— Я бы так и сделал, но их было слишком много. Я бы успел справиться только с первым из них, и тогда меня прикончили бы остальные. Финниган отказался их убивать. Я… Я не слишком хорошо двигался, чтобы добраться до Пожирателей Смерти. Финнигана бы убили, если бы я его бросил, а потом бы они отправились за мной.

— Это была хреновая ситуация.

Малфой замолкает, но, собравшись с силами, будто ему тяжело говорить, продолжает:

— Я решил, что мы все покойники. Я знал, что мы с Финниганом долго не продержимся и что если пошлю вас с Джастином на ту сторону здания, мы точно погибнем. И вы оба, скорее всего, тоже. Между проклятиями были слишком короткие паузы, чтобы воспользоваться портключом и не подохнуть к моменту его активации. Ты… Ты спасла нам жизнь.

Гермиона краснеет и пожимает плечами.

— Но именно это мы и должны делать, верно? Во всех нас бурлит эта дурацкая храбрость — в тебе тоже. Я воспользовалась шансом, и у меня получилось.

Драко кивает, всё ещё неловко пялясь на свои тонкие пижамные штаны.

— Я не слышал тебя за своей спиной и понял, что ты отправилась за дом. Когда первый аврор освободился от заклятия и стал нам помогать, я собирался последовать за тоб… я вырубился.

— Этого следовало ожидать. Господи, Драко, твоя рука выглядит так, будто её оторвали, и… сломанное ребро?

— Выбил сустав, сломал плечо, запястье и ребро. Заметив пламя, я выпрыгнул с третьего этажа. Земля не слишком дружелюбна.

Как и огонь — с каждым вздохом боль усиливается. Очевидно, действие обезболивающего зелья заканчивается.

— Я рада, что ты в порядке. Как остальные?

— Финниган приложился головой, этим утром его выписали. Юст… ну, я слышал, что она жива. Браун тоже. Она приходила ко мне вчера, и я никак не мог от неё отделаться. Вчера я видел здесь Джастина, он принёс шоколад, — услышав новости о Лаванде, Гермиона облегчённо выдыхает и поворачивает голову к столику — там стоят цветы и лежат коробки со сладостями. Но думает она о другом.

— Ты был здесь вчера? Я имею в виду, в моей палате, — наверное, ей не стоило этого спрашивать: лицо Драко тут же приобретает бесстрастное выражение.

— Должен же я был проверить: неужели ты настолько слаба, что какая-то сломанная нога так долго не даёт тебе прийти в себя.

Гермиона закатывает глаза и улыбается — отговорка Малфоя слишком уж нелепая, он и сам наверняка это понимает. Он ёрзает на стуле, прикусывает щёку, и Гермионе интересно, о чём же он сейчас думает. Она не сомневается, что Драко тоже больно, ведь он терпеть не может принимать обезболивающие.

— Знаешь, я ведь действительно не специально нашла то письмо, — ей кажется, что сто́ит ещё один раз сказать ему об этом, на случай, если он до сих пор сомневается. Сомневается в ней.

— Знаю, Грейнджер. Мне… Мне не надо было так реагировать.

В палате снова воцаряется тишина. Гермиона теребит пальцами край простыни — ткань жёсткая и шершавая на ощупь. Наверное, сейчас Драко уйдёт, но он не двигается с места.

— Представляешь, твоё сердце во сне начинает биться быстрее, когда я говорю тебе всякие грязные словечки.

— Вот уж неправда! — встревоженно восклицает Гермиона, её щеки горят от смущения.

Она не намерена соглашаться, даже если всё так и есть: в его зрачках вспыхивают искры, он смеётся, и звук аппарата, измеряющего ритм её сердца, учащается. Драко смотрит на прибор, переводит взгляд на Гермиону и встречается с ней глазами. Его губы изгибаются в той самой улыбке, что всегда заставляет её задерживать дыхание, поэтому она уступает. Но только на этот раз.

День: 1452; Время: 18

Проснувшись снова, Гермиона видит перед собой не Малфоя, а сердитое лицо Гарри Поттера. И она может только догадываться, как сильно друг злился всё это время, если он умудряется сохранять такое выражение, даже когда она вот уже три дня валяется в больнице. Гарри всматривается в неё долгим взглядом и прекращает крутить в пальцах стебель цветка, со вздохом засовывает его обратно в вазу, сцепляет ладони и наклоняет голову.

— Гермиона, я очень рад, что ты в порядке. Полагаю, именно с этого мне следует начать.

Теперь настаёт очередь Гермионы вздыхать: очевидно, Гарри не собирается дожидаться, пока её выпишут из больницы.

— Спасибо, Гарри. А я рада, что ты, кажется, полностью оправился.

— Думаешь, это нормально? Молчать о Роне до тех пор, пока кто-то пару дней назад не пропихнул мне под дверь твою записку? Которая, знаешь ли, несколько запоздала: Люпин мне всё рассказал уже на следующий день после выписки. И я до сих пор зол на него, но ты, Гермиона? Ты ничего мне не сказала?

— Гарри, я не собиралась делать из этого тайну. И хотела всё рассказать — мучилась чувством вины, но Люпин сказал, что так для тебя будет лучше, и я подумала, что он прав. Твои травмы были слишком серьёзными…

— Гермиона, я уже прочитал об этом в твоём письме, так что можешь не повторяться. Мои травмы? Ох, едва ли. Мой лучший друг находится неизвестно где, ждёт от меня помощи, а ты…

— Он и мой лучший друг.

— Ты лгала мне в лицо, отправилась на операцию по его поискам без меня!

— Ну, и каково это, Гарри? — она повышает голос и, несмотря на боль в боку, приподнимается на кровати.

Гарри замолкает, вцепившись пальцами в подлокотники. На его лице мелькает удивление, затем подозрительность, но вот его черты искажает ярость.

— Так вот в чём дело? Этакая месть…

— О, прошу тебя, я…

— …за «финальную битву». Ты действительно стала такой мстительной…

— Послушай! Прежде чем что-то говорить, Гарри, вспомни: я никогда не поднимала эту тему. Ты заметил, что мне было больно и неприятно? А ведь я чувствовала себя так же, как ты сейчас, — преданной, но я решила, что если когда-нибудь и заговорю об этом, то только после войны…

— Я…

— Нет уж, Гарри Поттер. Ты меня выслушаешь. Я знаю, что ты злишься, но сейчас я лежу в больнице после того, как пару дней назад чуть не отправилась на тот свет, и ты хочешь всё это обсудить сию секунду? Гарри, я люблю тебя, но ты такой эгоист…

— Это я-то эгоист? Это я не рассказал тебе о Роне, потому что злился на…

— Дело совсем не в этом! Я не рассказала о Роне, потому что так было лучше для твоего здоровья, и я имею в виду не только физический аспект — я молчала не для того, чтобы ты не сбежал, — но и психологический: по крайней мере, ты должен был прийти в себя после убийства Волдеморта! Ты…

— Гермиона, этому нет оправданий, я не приму их! Будь ты на моём месте…

Гермиона откидывается на спинку кровати, пытаясь уменьшить давление на бок.

— Может, ты и прав. Я прошу прощения, Гарри. Невилл погиб, Рон пропал, и я так боялась, что ты… что ты не сможешь восстановиться. Мне стоило тебе всё рассказать. Я не подумала.

— Да, не подумала. Ведь потом ты отправилась на поиски Рона, опять ничего мне не сообщив.

Гермиона пожимает плечами.

— Наверное, это было подсознательное желание отплатить тебе за молчание о битве с Волдемортом. Ты не знал про Рона, всё ещё лежал в больнице, я и не понимала, насколько ты… стабилен. К тому же, я в принципе не подумала о такой возможности.

— Гермиона, как ты могла не подумать о том, чтобы меня позвать?

Ей тяжело, потому что она всё равно мучается чувством вины, даже несмотря на то, что ей пришлось испытать по милости Гарри. Ей тяжело, потому что она не может найти в себе никаких сожалений, и Гермиона задаётся вопросом, в кого же она превратилась.

— Гарри… Это долгая война. За эти годы я прошла через столько сражений и операций. И каждый раз без тебя. В моей голове творилась такая неразбериха… Я просто действовала по привычке, как обычно. Ты…

— Ясно, — шепчет Гарри.

— Ты можешь злиться. Можешь меня не прощать. Но это правда.

— У меня больше нет сил злиться, — слышать такие слова от Гарри странно. Гермиона знает: её друг всегда сначала выплёскивал свои эмоции, а потом уже разбирался с мыслями.

— Гарри, мне… мне потребовалось много времени, чтобы понять, кто я есть без Гарри Поттера. С момента поступления в Хогвартс ты, Рон и эта война определяли всю мою жизнь. И я не сразу это осознала, я всё ещё учусь, взрослею. Но уже много лет я не проводила рядом с тобой больше пары дней…

— Гермиона, я никогда не хотел, чтобы ты узнала, каково это — жить без меня. Я имею в виду… Я хочу, чтобы ты знала, кто ты, разобралась в себе, но я всегда хотел оставаться частью твоей жизни. Ты моя лучшая подруга.

Гермиона и не подозревала, что плачет, пока Гарри не провёл пальцами по её щеке.

— Гарри, ты тоже один из моих самых лучших друзей. И мы сохраним это, что бы там ни оказалось впереди. Уверена, у нас получится. Но ты должен знать, что не всё, что я делаю… будет касаться тебя. Я больше не буду принимать решения с оглядкой на тебя.

— Думаю, это нормально, — кивает головой Гарри и улыбается той самой кривой улыбкой, которая моментально переносит Гермиону мыслями в Хогвартс. — Но не делай так больше никогда,ладно? Если ты соберёшься рискнуть своей жизнью, а я окажусь поблизости, я желаю быть в курсе. Если происходит что-то важное, я хочу об этом знать. Договорились?

— Думаю, это нормально, — повторяет Гермиона его слова и слабо улыбается, пока он осторожно обнимает её за голову. Всё оказалось проще, чем ей представлялось, — но станет тяжелее потом. Так всегда бывает.

— Люпин собирает команду. Мы оба в ней. Мы вместе найдём Рона. Он включил пару авроров, Лаванду…

— Нет, она не участвует.

— Почему?

— Я ей обещала. Я пообещала Лаванде, что если она будет бороться за свою жизнь, то больше никогда не увидит эту войну.

— Она мне рассказала, — Гарри усмехается и пожимает плечами. — Она сама вызвалась.

— Что?

— Сама вызвалась. Незаконченное дельце, так она выразилась.

Гермиона выдавливает смешок и качает головой:

— Гриффиндорцы.

Это должно было прозвучать как шутка, но Гарри слишком уж внимательно смотрит на подругу. Он барабанит пальцами по пластиковому стулу и осторожно произносит:

— Люпин включил в команду Малфоя.

— Это не должно стать проблемой. Я имею в виду, из-за Люциуса.

— А вы… э-э-э… — Гарри снова пожимает плечами и отводит взгляд в сторону. Гермиона знает, какой именно вопрос сейчас прозвучит. — Вы с Малфоем друзья?

— Я бы сказала, близкие друзья, — Гермиона бы сказала «очень близкие» — и она сдерживает смех.

— Проклятье, — Гарри сжимает губы и кивает, а Гермиона думает, что он не единственный человек, которому придётся привыкнуть к переменам в своём лучшем друге. Один лишь этот разговор продемонстрировал, насколько сильно изменился Гарри.

— Я как раз собирался заходить к тебе, а он шёл по коридору и так сердито на меня смотрел. Я решил, дело в том, что произошло, но раз ты утверждаешь, что проблемы нет…

Гермиона краснеет и дёргает плечами. Драко заявил, что он не испытывает к Гарри ненависти. Но он мог подозревать, что Гарри намеревался прийти и наорать на неё. Он уже не в первый раз пытался защитить Гермиону от её же друзей, но сейчас она не собирается слишком уж об этом задумываться. Они с Драко друзья, по крайней мере, так ей кажется. Они могут быть ещё и любовниками, но дружба между ними существует.

— О Боже! — голос Гарри звучит так возбуждённо, что Гермиона встревоженно вскидывает голову. — Да! Шоколадные лягушки! Можно, я возьму одну? Обожаю эти штуки, но их надо съесть до того, как они перепачкаются…

Гарри светится, будто лампочка, и тараторит всю эту чепуху с безумной улыбкой, и у Гермионы мелькает мысль, что возможно, он изменился не так уж и сильно. Она улыбается, глядя, как лягушка выпрыгивает из его рук, смеётся, когда, пытаясь поймать беглянку, друг прыгает на её кровать и тут же падает, и так заливисто хохочет, что в палате появляется целитель, — Гарри носится по комнате в тщетных попытках поймать шоколадное земноводное.

Улыбаясь, он демонстрирует ей свою добычу, и Гермиона ехидно хлопает в ладоши и смеётся, игнорируя боль в боку. Потому что именно это ей сейчас и нужно, а Гарри в этот момент нуждается в ней.

День: 1453; Время: 7

Гарри принёс ей чистую смену одежды, но её ботинки по-прежнему заляпаны кровью и грязью. Наверное, следовало бы их почистить, но Гермионе они нравятся такими — и в этом она не признается никому. Проведя три дня в больнице в мутной дымке от обезболивающих зелий, в череде смазанных встреч, она чувствует себя лучше. Гермиона много спала, ни о чём особо не беспокоилась, и всякий раз в ответ на её требование о выписке врачи лишь увеличивали дозу медикаментов.

Эти ботинки напоминают ей о деле. Напоминают о том дне, когда она в последний раз их носила, об операции, смерти и войне. О поисках Рона. Поэтому Гермиона их не чистит, а лишь туго зашнуровывает и идёт отмывать руки от бурой пыли.

Вчера почти сразу после ухода Гарри к ней заглянула Лаванда, глаза её светились признательностью, и Гермиона так крепко обняла подругу, что той пришлось ловить ртом воздух, когда объятия закончились. Вместе с ней пришёл и Гарольд, по-прежнему щерясь той жуткой улыбкой. Гермиона почти не сомневается, что в круговерти лиц заметила даже Дина Томаса. Но она ни в чём не может быть уверена: она помнит, как ей улыбался Невилл. Ей даже пришлось потратить несколько часов на то, чтобы избавиться от мысли, что на самом деле её друг вовсе не умер.

Гермиона помнит Драко, хотя не знает, не привиделся ли он ей: очнувшись на пару секунд, она что-то пробормотала об обезболивающем зелье и снова провалилась в дрёму. Ей снился замечательный девичий сон о танцах с феями, и она понимала, что её под завязку накачали лекарствами.

Перелом сросся, следов ожогов на коже не осталось — чудеса магической медицины. Целители также позаботились о её ранах на спине. Один из них потом спросил, не хочет ли Гермиона избавиться от шрамов — кое-какие, приобретённые в детстве и за время войны, у неё были. Самые заметные — небольшая линия на скуле и длинный рубец на плече. Гермиона отказалась, даже не раздумывая.

Дело не в том, что напоминаний о войне — в её собственной голове, на кладбище и в мире, который им предстоит изменить, — ей не хватает. Гермионе кажется, что эти шрамы она… заработала. Будто знаки отличия, полученные за время сражений. Это является напоминанием ей самой о том, что именно она отдала. Гермиона гордится ими, не надеясь, что другие люди смогут её понять. Хотя, возможно, она ошибается. Драко свои отметины не сводит, она даже видела шрамы на теле Лаванды — а ведь та чрезвычайно гордится безупречной кожей.

— Вы готовы?

Гермиона вскидывает голову на звук голоса, в руке её хрустит выписка. Да уж, она слишком расслабилась.

— Кто вы?

Оба мужчины одеты в аврорскую форму, но ей совсем не нравится то, что в руках они держат палочки. Свою она получит, только когда выберется отсюда.

— Аврор Дэвидс, аврор Финниган. Мы здесь для того, чтобы сопроводить вас.

— Сопроводить меня? Я в состоянии о себе позаботиться, — и это правда.

— Распоряжение высшего руководства.

Гермиона приподнимает брови и встаёт.

— Люпина?

Авроры не отвечают, Гермиона вздыхает, выходит из комнаты и тут же слышит за спиной звук их шагов. Таких индивидуумов, которые выглядят, ходят и ведут себя как роботы, Драко прозвал Аврор Дуболом. Гермиона сомневается, что они хотя бы едят без приказа. Выдавив слабую улыбку, она отдаёт подписанные документы женщине за стойкой — все её мысли слишком заняты предстоящей встречей с Люпином.

— Это моя палочка, — указывает пальцем Гермиона, будто аврор этого не знает.

— Распоряжение высшего…

— Вы сию же секунду вернёте мне мою палочку, — что бы там ни было, но в ней жизнь Гермионы.

Один из сопровождающих — судя по отсутствию рыжины в шевелюре, наверное, Дэвидс — протягивает ей пергамент. Гермиона вчитывается в небрежные строчки, написанные знакомым почерком Люпина: её должны встретить, сопроводить в MH19 и конфисковать палочку. Под большим пальцем чувствуется печать Ордена. Гермиона отшвыривает свиток обратно аврору и сердито топает к точке аппарации.

Едва она поворачивает за угол, как её ослепляют вспышки света. Она останавливается, моргая от белых и красных всполохов, но оба аврора тут же подхватывают её под руки, вынуждая двигаться. Вдоль стен коридора, ведущего к месту аппарации в холле, расположилась вереница камер, а натиск выстроившихся в два ряда что-то безостановочно говорящих людей сдерживают стальные ограждения.

— Мисс Грейнджер! Мисс Грейнджер, пару слов о Роне Уизли?

— Мисс Грейнджер, вы здесь с визитом или были ранены?

— Как вас ранили?

— Как Гарри Поттер?

— Есть сведения, что Гарри Поттер проходит лечение от…

— Гарри, он…

— А Рон…

— Вы…

Гермиона ошеломлена и не сомневается, что скоро свет увидит несколько малоприятных фотографий, на которых она либо открывает рот, либо моргает. Она никогда не имела дела с журналистами и не рассчитывала, что такой опыт ей вообще предстоит. Для неё пресса сводилась к старым газетам, которые попадали ей в руки раз в пару месяцев. И уж конечно, Гермиона не была готова к камерам и репортёрам, атакующим её вспышками и вопросами. Они хоть понимают, какая это всё ерунда? Им нужно хоть что-то, кроме списка жертв и некрологов?

— Гермиона, парочка вопросов!

— В жизни Гарри есть кто-нибудь особенный? Не вы ли этот сам…

— Вы нашли Рона?

— Участие Драко Малфоя…

— Ремус Люпин и…

— Гермиона, как Вы думаете…

Гермиона смотрит прямо перед собой, один сопровождающий отпускает её руку, а второй крепче вцепляется в предплечье. За секунду она переносится из хаоса в тишину. Перед ней возвышается Малфой-мэнор, а девять человек направляют на неё свои палочки. На мгновение ей кажется, что Люпин сошёл с ума и приговорил её к смерти.

Авроры оружия не опускают, к ним подходит Дэвидс — приказ, который он показывал раньше, снова оказывается у него в руке. Дородная женщина изучает документ тщательнее, чем сама Гермиона до этого.

— Всё чисто.

Охранники, будто марионетки на верёвочках, разворачиваются и снимают защитные чары.

— Это что-то новенькое.

Никто не реагирует, но Гермиона на это и не рассчитывает. Она вырывает руку из захвата Финнигана, ждёт, пока откроются ворота, и всматривается в возвышенность, на которой расположился особняк. Интересно, что скрывается за обозначением MH19? Они всегда называли это убежище просто мэнор. Ну, или Место-Где-До-Сих-Пор-Обитает-Зло, но подобный «топоним» казался ей чересчур выспренним.

На входе в дом они снова демонстрируют бумагу, и вот Гермиона оказывается в гробовой тишине. Вслед за аврором Финниганом она поднимается на два лестничных пролёта, проходит по извилистому коридору и останавливается возле голубой двери. Переводит взгляд на своих конвоиров, когда те замирают перед створками.

— Моя палочка?

— Нам поручено доставить её руководству, — не слишком дружелюбно откликается Дэвидс и стучит кулаком по древесине.

Едва только Джастин открывает створку, Гермиона чувствует магический импульс. Она по губам понимает, что он уточняет, при ней ли её палочка. Гермиона отрицательно качает головой и дверь открывается шире, давая возможность пройти. Она перешагивает порог, и магический барьер покалывает кожу. Авроры отворачиваются, по-прежнему сохраняя напряжённый и строгий вид. Закрыв дверь, Гермиона задумывается: понимает ли Люпин, насколько всё это необязательно?

— Добро пожаловать в нашу новую штаб-квартиру.

— А что случилось с домом на площади Гриммо? — спрашивает она и смотрит на стол перед собой: за ним расположились Драко, Лаванда, Симус и Джастин. Она же знала, о чём пойдёт разговор.

— Засвечен, — уже не в первый раз. — Учитывая количество захваченных пленных и тот факт, что площадь Гриммо находится в маггловском районе…

— …Было принято решение снова использовать мэнор в качестве штаб-квартиры, — кивая, заканчивает за Симуса Гермиона.

Защищая мэнор, они могут использовать больше магии, ведь это ничем не грозит соседним маггловским зданиям. Они уже несколько раз покидали дом на площади Гриммо, но всякий раз, стоило только ситуации стабилизироваться, возвращались обратно. Пожиратели Смерти отлично осведомлены о мэноре, но важна степень защищённости этого места. Они бы узнали о приближении Пожирателей, ещё когда те только бы подходили к воротам, при этом не было бы никакой опасности для невиновных — по крайней мере, для граждан, которых они так называют.

— Значит, Люпин собирается устроить нам взбучку, да? А… — Джастин осекается, когда двери распахиваются, и в комнате появляется Минерва МакГонагалл. — Вот чёрт.

Минерва обходит стол, останавливается и, сделав вздох, кладёт перед собой пять папок.

— Всем вам могли быть предъявлены обвинения в дезертирстве. Магически и законно вы связаны с Орденом до тех пор, пока Клятва не потеряет свою силу в момент отставки. Все члены Ордена могут в любой момент подать прошение об отставке, но никто из вас не связался с…

— Мы не хотели подавать прошение, — Лаванда так и не научилась не перебивать их старую преподавательницу. — Мы всё ещё выполняем нужную работу…

— Это была несанкционированная операция, но мы занимались делами Ордена, — мягко встревает Драко. Он выглядит слишком расслабленным для дисциплинарного заседания — его ноги вытянуты под столом, а сам он откинулся на спинку стула. — Несмотря на отсутствие официального разрешения, мы следовали протоколу, спасали пленных и отправляли куда следует Пожирателей Смерти.

— Это единственное, что оправдывает вас в глазах Министерства, — обрывает его МакГонагалл, раздражённая тем, что её прервали, и самим поводом собрания. — Однако это дело Ордена, и рассматриваться оно будет именно так. Я сильно сомневаюсь, что те два аврора, что вас сопровождали, отделались бы настолько… легко. Все сдали рапорты? Кроме мисс Грейнджер.

— Да.

— Гермиона, ты обо всём доложишь Люпину в его кабинете, когда мы закончим.

— Хорошо, — кивает она и краснеет под суровым взглядом пожилой дамы.

Кажется, за время войны Минерва МакГонагалл постарела лет на двадцать. Гермиона испытывает странное чувство стыда при виде своей бывшей преподавательницы. Возможно, если бы молодое поколение оказалось лучше и сильнее, у этой женщины появилось бы больше времени на отдых. Но Гермиона отлично знает, что Минерва не просто так являлась деканом факультета Гриффиндор — она бы ни за что не пропустила эту войну.

— Как на своих бывших учеников, на некоторых из вас я возлагала прежние надежды. И рассчитывала, что время вас чему-то научит, но я разочарована. Тем не менее, несмотря на всю глупость этой самовольной операции, определённую пользу ваши действия принесли. Вы все нарушили устав, но соблюдали инструкции Ордена, захватили нескольких Пожирателей Смерти и освободили многих пленных. Мы бы вас всё равно отстранили, но в данный момент у нас на счету каждый человек. Поэтому мы ограничимся предупреждением. Но имейте в виду: если хоть кто-то из вас нарушит правила Ордена, то его ожидает не просто наказание за провинность, а лишение палочки на три месяца. Вы все меня поняли?

— Да, — по комнате проносится вздох облегчения.

— На этом всё, — Минерва подбирает папки и кивает. — Я очень рада, что вы все вернулись живыми. И ещё… Хорошая работа.

День: 1453; Время: 9

Люпин не спускает с Гермионы сурового взгляда всё то время, что она перечисляет события в своём отчёте. Она избегает смотреть на Ремуса и пялится на перо, пока оно записывает её слова на пергаменте. Люпин молча убирает документ в папку, Гермиона встаёт и разворачивается к выходу, но в этот самый момент её вдруг притягивают в объятия. Этот порыв длится недолго, и сколько бы Гермиона потом ни размышляла, она так никогда и не сможет понять, что именно бормотал ей в макушку Ремус. Но когда она выходит из кабинета, строгость в его взгляде тает.

День: 1453; Время: 14

— Я удивлена, что ты так быстро успокоился.

При звуке её голоса Гарри не отрывается от своих записей.

— Я простил тебя в ту же секунду, когда ты вернулась живой, правда… — Гарри замолкает, и Гермиона замечает обращение «Джинни», выведенное в начале страницы. — Люпин был в бешенстве. Поэтому я решил не слишком наезжать на тебя, потому как подумал, что Люпин церемониться не станет. Всё ради людей.

— О, Гарри. Какие человеколюбие и героизм, — мурлычет Гермиона, его рука замирает, и он поднимает голову — странная улыбка изгибает его губы.

— Ты слишком много общаешься с Малфоем. Вот! Ты даже ухмыляешься так же, как он! — Гарри указывает на подругу пальцем и смеётся. — Это реально пугает, прекрати. Нет, правда… Прекрати.

Гермиона хохочет.

========== Двадцать шесть ==========

День: 1453; Время: 17

Драко стоит в холле, засунув руки в карманы и уставившись невидящим взглядом на лестницу. Брюки на нём слишком тесны и коротки, обтягивающая плечи рубашка едва достигает пояса. Малфой выглядит нелепо, но его одежда смотрится дорого, и Гермиона понимает, что это вещи из его прошлой жизни.

Она знает, о чём он сейчас думает, — догадаться нетрудно. Драко вырос здесь, в этом самом доме, который теперь служит штаб-квартирой «другой стороны». Возможно, в этих стенах Малфой издал первый крик, получил первый порез, учился летать и отрабатывал заклинания перед поступлением в Хогвартс. Отмечал праздники, устраивал семейные ужины и вечеринки по случаю дня рождения, проводил школьные каникулы. Для него этот особняк такое же родное место, как для неё — её собственный дом, расположенный в другом месте и в другом мире. Гермиона знает, что именно об этом в данную минуту размышляет Малфой: о своём прошлом, о том, что помнят только он сам да эти стены.

— Ты не знаешь, когда они доставят из убежища наши сундуки? — внезапно спрашивает Драко — его лицо ничего не выражает, он смотрит на свои носки, один из которых чёрный, а второй синий.

Гермиона вздрагивает и пытается сделать вид, будто заметила его только что.

— О… Ум… Кажется, за ними кто-то отправился пару минут назад.

— Хм.

— А что случилось с той одеждой, что была на тебе?

Драко поднимает голову, сдувая с глаз челку. Гермиона старается разглядеть в нём того мальчишку, что жил здесь когда-то, но у неё ничего не выходит.

— Сжёг. Не смог вывести кровь.

День: 1454; Время: 6

— Мы смогли добраться до некоторых из них лишь потому, что они были разрознены — в отсутствие лидера враг попросту растерялся. Но сейчас Пожиратели перестраиваются, и достать их так легко больше не выйдет. Они понимают, что от пленных мы получили информацию об их убежищах, поэтому теперь заняты обустройством новых укрытий, — аврор Райт бросает на стол конверт и отступает, как только Люпин делает шаг вперёд.

— За последнее время нам удалось захватить в плен Пожирателей, от которых мы смогли узнать о новых объектах, но появились новые лидеры, и только они обладают полными данными. Вы отправитесь в кое-какие старые укрытия, скорее всего заброшенные, но нам известно, что наши враги нередко бросают при отступлении своих пленников, если от тех больше нет никакой пользы.

— Мы начинаем со старых или новых адресов? — подаёт голос Джинни. Она ещё ни разу не взглянула на Гермиону, хотя та беспрестанно сверлит рыжий затылок глазами.

— Ваша цель — и старые убежища, и новые, создающие впечатление временных. Пожиратели могут в любой момент покинуть свои временные укрытия, а в старых погибают узники, так что скорость играет решающую роль. Вы будете действовать согласно полученному расписанию. Сначала те объекты, которые были оставлены раньше всех, и те, в которых Пожиратели проживали достаточно долго и откуда не исчезали слишком поспешно.

— А что насчёт новых мест, в которых…

— Мы не знаем координат их новых штаб-квартир и планов их дислокаций. Это задача других команд, не ваша, — Райт перебивает Лаванду и передаёт Драко и какому-то незнакомому мужчине два увесистых конверта. — Малфой и Роджерс будут заниматься разработкой операций. Малфой, Роджерс и Поттер отвечают за команду. Вот ваши приказы.

Каждому из них Люпин передаёт лист пергамента, в котором официальным языком изложена только что озвученная информация. Гермиона подписывает документ, даже не вчитываясь, и возвращает бумагу. Раньше она внимательно изучала каждый приказ, но ей потребовалось четыре месяца, чтобы избавиться от этой привычки. Интересно, насколько распухло её личное дело?

— Вы трое соберётесь в кабинете руководства для дальнейшего инструктажа. Остальные свободны — упакуйте вещи, вы отправляетесь сегодня вечером.

Гермиона собирается нагнать Джинни, но на её локоть вдруг ложится чья-то рука. Гарри не выпускает подругу, пока они не минуют так много коридоров и поворотов, что она начинает сомневаться в своей способности найти обратный путь.

— Я кое-что утаил от тебя. Я просто… не знал, когда настанет подходящий момент.

Он разжимает ладонь, и Гермиона, моргая, отступает назад, будто бы защищаясь. Она не надеется, что новости окажутся хорошими.

— Если это важно, Гарри, то сейчас самое время.

— Фред и Перси… Гермиона, они погибли во время битвы.

— Что? — её голос звучит чересчур слабо, перед глазами всё расплывается, и краем сознания она отмечает, что Гарри смотрит так, будто готовится кинуться к ней.

— Я… — Поттер сглатывает то ли слюну, то ли слёзы. Его пальцы дрожат, пока он вытирает влагу с щеки Гермионы. — Артур в коме. Джордж отказывается выходить из своей комнаты, им даже приходится кормить его… магическими способами. Он ничего не знает о Роне.

— О, Боже, — горе наваливается на плечи Гермионы непомерной тяжестью, она оседает, но оказывается в объятиях Гарри. — О, Боже.

День: 1454; Время: 8

— Молли ухаживает за Джорджем и Артуром. Билл и Чарли участвуют в операциях Ордена. Джинни попросила включить её в нашу поисковую группу. Люпин предложил им всем взять паузу, переждать до конца войны, но они отказались. Кроме Джорджа, но… он вообще не говорит ни слова. И Молли, но она утверждает, что её бездействие временно. Думаю, Люпин отдаёт себе отчёт в том, что в случае ещё одной трагедии они просто…

Гермиона очнулась в кровати, не имея ни малейшего представления о том, как она там очутилась. Гарри прижимался лбом к её лбу и проснулся, когда она попыталась снять с него очки. Они какое-то время лежали молча, пока Гарри не решил поделиться деталями.

— Ты хорошо держишься, Гермиона. Я хочу сказать… Я думал, что, проснувшись… ты всё ещё можешь…

— Эта война забрала у меня многое. Но я не лишилась способности сражаться. Есть дела, которые надо закончить, — Гарри смотрит на неё так, что под его взглядом ей становится неловко, и она торопится с объяснениями: — Я скорблю, Гарри. И дам себе на это какое-то время. Но личных часов не так уж и много, поэтому оплакивать я никого не буду. Понимаешь? Не могу сейчас. Не тогда, когда ещё не завершено то, ради чего они все погибли.

Гарри ничего не говорит, и Гермиона поднимается, закалывает волосы и делает глубокий вдох, чтобы избавиться от тяжести в груди.

— Ты изменилась. Раньше ты была гораздо более… эмоциональная.

— Все мы изменились, — она пожимает плечами. — Такова уж человеческая природа — приспосабливаться к обстоятельствам.

— Гермиона, но что будет, когда мы прекратим сражаться? Когда ты больше не сможешь дистанцироваться от правды, а кладбище…

— Кое-кто сказал мне, что мы не можем ждать катастрофу и её последствия. Вокруг происходит столько плохого, Гарри, и мы понятия не имеем, что ещё случится, но нам… Нам нужно выживать. Мы продолжаем жить. Если ты сидишь в машине и однажды она попадает в аварию…

— Да какое это имеет отношение к автомобилю? Это же друзья, твои друзья, наши друзья, которые погибли и…

— Я…

— …никогда не вернутся. Никогда. Не вернутся. Назад. Не получится и дальше притворяться…

— Гарри, я знаю, что они мертвы! — она с силой сглатывает ком в горле, смаргивает слёзы и стискивает кулаки, чтобы пальцы не тряслись. — Но они погибли не просто так. Сегодня вечером я тоже могу умереть. И у меня нет возможности сидеть в этой комнате, плакать целую вечность и ненавидеть… Я должна найти Рона. Удостовериться, что Гарри Поттер уничтожил Волдеморта. Спасти будущее. Спасти наш мир. Я собираюсь позволить им покоиться с миром. И сражаться, пока в этом есть нужда.

День: 1454; Время: 12

Обстановка в его комнате простая. Гермиона была готова увидеть мрачное подземелье с клеткой со змеями. Но спальня Малфоя большая, светлая, одна стена выкрашена в зелёный цвет. Картины, вкрапления изумрудного и серебряного, оставшиеся с тех времен, когда факультеты имели определяющее значение. А возможно, и до сих пор имеют.

Кровать чересчур жёсткая, по крайней мере, для Драко — Гермиона знает это, потому что замечала, как он тайком проверял мягкость матраса в их новых убежищах. Но она очень быстро забывает о неудобстве под своей спиной, обращая внимание только на Малфоя. Лёжа потом в его кровати, потная, закутавшаяся в простыни, она едва сдерживает смешок. И не потому что ситуация смешная — абсурдная. Именно в этой комнате Малфой провёл бо́льшую часть своей жизни за пределами Хогвартса. Именно здесь он ненавидел её, в этой постели мечтал о будущем в стане Пожирателей Смерти. Быстрота изменений невероятна. А может, всё произошло не так уж и быстро.

На дальней стене висит портрет его родителей, сидящих на скамейке в саду. Вот фотография компании слизеринцев, на которой и сам Драко с прилизанными волосами гоняется за прытким снитчем по факультетской гостиной. Вот он и Пэнси обнимают друг друга за плечи и улыбаются, как ненормальные, поднимая бокалы с напитками, для которых ещё слишком юны. Какой-то снимок лежит на деревянной полке изображением вниз, и Гермионе очень хочется посмотреть, что же там такое.

Это всё напоминание о том, кем был Драко Малфой. Гермиона об этом совсем позабыла, помня лишь то, кем он стал. И ей больше не кажется, что это такая уж большая беда.

Она представляет себе тот момент, когда Малфой оглядывал эту комнату, думая, что видит её в последний раз. Воображает, как сильно он боялся перед уходом, и крепче сжимает его в объятиях, потому что, кто знает, вдруг он испуган до сих пор. Малфой приподнимает голову с её плеча, его прохладное дыхание овевает разгорячённую кожу возле её уха.

— В Северной Ирландии есть небольшая маггловская деревушка… Брумхедж, к юго-западу от Белфаста. Там есть маленькое отделение почты. Ячейка 9, код 5863. Грейнджер, если со мной что-нибудь случится, я прошу тебя об одолжении, — он замолкает, и она понимает, что затаила дыхание. — Гермиона.

— Конечно.

— В моём сундуке лежит ключ от сейфа в Гринготтсе. Кроме меня, ты единственная, у кого есть доступ к нему. Там хранится коробка. Открыть её можно лишь при помощи моего отпечатка пальца, так что будем надеяться, я не сгорю дотла. В коробке спрятан портключ, ведущий туда, где находится моя мать. Ты отдашь ей содержимое ячейки. Гермиона, никто не знает, что она жива. Это моя ошибка, что я не сжёг то письмо, но ты никому не проболтаешься. Понимаешь?

— Да.

— Сделаешь это?

— Обещаю, — выдыхает она — от оказанного им доверия она не способна на более громкие звуки.

Малфой замирает, вскидывает голову — твёрдость его взгляда диссонирует с мягкостью губ.

— Спасибо.

День: 1454; Время: 14

Прежде чем найти свой сундук, Гермиона вынуждена побродить по коридорам, делая вид, будто она знает, куда идёт. Она тащила вещи по направлению к холлу, когда её выловил Драко. Сейчас она чувствует свою значимость, тем не менее понимая, как тяжело заслужить доверие Малфоя. Она ощущает серьёзный прогресс в их взаимоотношениях, даже не анализируя произошедшие события, чтобы воочию в этом убедиться.

Интересно, почему он просто не сказал ей адрес? Но Драко слишком подвержен паранойе. Если её схватят, он будет сожалеть о своём порыве. Зная Малфоя, можно предположить, что он в состоянии стереть собственную память. Неважно, насколько трудновыполнимой окажется эта просьба, Гермиона справится. Она лишь молится, чтобы ей никогда не пришлось этого делать.

И всё же, Гермиона намеревается сделать кое-что очень девчачье. Наверное, Драко разозлится, но она никак не может избавиться от этой мысли — к тому же, вдруг он отреагирует нормально? Ей хочется, чтобы Малфой понял всю важность её намерения, и надеется, что он не решит, будто это один из тех закидонов я-думаю-что-важнее-для-тебя-чем-это-есть-на-самом-деле, особенно после того, какой информацией он с ней поделился. Но взглянув на те фотографии, она не может перестать размышлять о том, что именно подумал Малфой, снова очутившись в этой комнате. Сумел ли он избавиться от воспоминаний о том, кем являлся и какие ошибки совершил.

Весь путь до своего сундука она жарко спорит сама с собой о том, что же ей делать, и приходит к окончательному решению на полдороге к его спальне. Малфоя там нет, так что робкие извинения улетучиваются из её головы, и она быстро подходит к полке. Гермиона сопротивляется искушению посмотреть, какая именно фотография лежит перевёрнутой, достает ещё один снимок и прислоняет его к рамкам так, чтобы его можно было рассмотреть.

Это маггловская карточка, Гермиона не помнит, кто именно тогда фотографировал. Невилл сидит за столом и улыбается, закрыв ладонями покрасневшее лицо. Драко и Гермиона стоят рядом, её плечо прислоняется к его руке, Малфой весело хохочет над Невиллом, а Гермиона смеется так сильно, что её глаза превратились в щёлочки. На фоне видна обстановка убежища. Бушует война, но по снимку этого не сказать.

Она влюбилась в эту фотографию с первой же секунды — теперь это одна из самых любимых. Гермиона надеется, что ей удастся потом сделать копию и что Малфой не избавится от снимка. Она надеется: он поймёт, что она хочет ему сказать.

День: 1454; Время: 16

Она не может отвести взгляд от друга, таким потерянным тот кажется. Ей почти что приходится напомнить себе, что такая ситуация для Гарри ненормальна. Она знает: он видел свою часть войны, но не их. Это ведь так просто: они притаскивают свои сундуки в холл, садятся на них, протягивая одну руку за портключом, а второй крепко хватаясь за ручку багажа. Это рутина, лучший способ переместиться куда-нибудь вместе со своим скарбом, но Гарри, Джинни и незнакомый ей молодой паренёк неловко на них пялятся.

— Поторапливайтесь, — рявкает Роджерс, и они приходят в движение, опускают вещи и следуют примеру остальных. Гарри краснеет, а Гермиона не спускает с него глаз.

Роджерс вскакивает ещё до того, как Гермиона понимает, где именно они оказались. Этот ужасный белоснежный дом, который она ненавидит настолько, что с лёгкостью затопила его вместе с Драко… Господи, когда же это было? Кажется, десятилетие назад. Она с удивлением обнаруживает рядом со своим рисунком ещё один, висящий над закрытым камином. На нём изображено светящееся весенней позолотой дерево, растущее рядом с другим убежищем, и каким-то непостижимым образом Гермиона понимает, что это работа Дина.

— Мы с Малфоем уже разработали план на сегодняшний вечер. Я в курсе, что среди вас есть новички, — Роджерс смотрит только на замершего рядом с Гарри юношу, — поэтому перед отправкой кратко введу вас в курс дела.

Аврор объясняет цветовые обозначения вспышек, назначение монет, которые они носят с собой, и другие основные моменты. Гермиона смотрит, как на большом куске пергамента, висящем на стене, Драко чертит линии и какие-то символы. И тут она замечает ещё один рисунок, запечатлевший то ли восход, то ли закат над полем — иногда их сложно различить.

— Тебе неловко?

— Что? — шепчет Гарри в ответ.

— Ты выглядишь смущённым.

— Я не привык к такому.

— Следовать плану Драко?

— Я так ещё не работал, но мы с ним сотрудничали, я и много об этом слышал. Но дело не в этом.

Она хочет сказать, что это одно и то же, но передумывает, потому что на самом деле так не считает. Судя по тому, какие слухи дошли до Гермионы, Гарри почти не пересекался с «обычными» бойцами, взаимодействуя в основном с высокопоставленными аврорами и членами высшего руководства. Его выдернули из этого хаоса, чтобы минимизировать опасность — до гибели Волдеморта жизнь Гарри подвергалась чересчур высокому риску. У Гермионы сложилось впечатление, что он привык к безусловно серьёзным, но относительно безопасным вылазкам. Не к тем, где дети блюют себе на ботинки и любой — даже самый хороший — план может дать сбой.

Но с ним всё будет хорошо — он очень умелый волшебник. И…

— Я рядом.

Гарри улыбается ей и смотрит на Драко, когда тот поворачивается к ним, чтобы приступить к объяснению плана.

— Я знаю.

День: 1455; Время: 1

Всю ночь Гермиона проводит в команде Гарри. Это так непривычно, и странно признаваться, но она не уверена, что ей это нравится. Почти на каждой совместной с Драко операции в случае разделения она работала с ним бок о бок. И Гермиона к этому приноровилась, ведь в жизни, где нет места обыденным действиям, так приятно найти хоть какое-то постоянство. На первом и втором объекте Гарри приходилось хватать её за руку, чтобы она следовала за ним, — Гермиона инстинктивно шагала за Малфоем.

— Чисто, — шепчет она Гарри, Джастину и новому пареньку. Те согласно кивают в ответ.

— Гермиона, Саймон, идите наверх, убедитесь, что у другой команды всё в порядке. Джастин и я обыщем комнаты…

— Ты нас разделяешь? — удивлённо перебивает Гермиона.

— Да, — медленно подтверждает Гарри, будто бы сомневаясь в умственных способностях подруги.

— Но мы не разделяемся, — только в случае непредвиденной ситуации или если территория для осмотра слишком большая. Лишь в очень редких случаях. И никогда больше.

— Гермиона, скорее всего, здесь пусто, как и в первых двух…

— Ты продолжаешь…

— Гермиона, — шёпотом перебивает Джастин, кивая в сторону Саймона, который в одиночестве поднимается по лестнице. Гермиона раздражённо фыркает и быстро устремляется за ним.

Похоже, к тому, чего она так долго жаждала — к совместной работе с Гарри, — ей придётся долго приспосабливаться.

День: 1455; Время: 6

— Как в старые времена, — вздыхает Лаванда по поводу прошедшей вылазки и ставит на стол тарелку с только что приготовленными блинчиками.

— В самом деле, — бормочет Симус, скептически осматривая угощение.

Джастин осторожно тыкает блинчик вилкой, обнажая сырую сердцевину.

— Некоторые вещи со временем не улучшаются.

— А почему мы вообще едим блины в конце дня?

— Потому что сейчас утро.

День: 1455; Время: 8

В доме пять спален, а их двенадцать человек. Есть только три комнаты с одной кроватью, и эти спальни занимают Гарри с Джинни, Лаванда с Анджелиной и Драко. Роджерс и аврор, откликающийся на Тима, устраиваются вместе, аврор Фитц и Джастин направляются в ещё одну комнату. Изначально с Фитцем должен был ночевать Симус, но в последний момент отчего-то передумал.

— Почему ты не спишь в комнате Малфоя, — раздражённо спрашивает Симус — наверное, всё дело в том, что он лежит на полу, а Гермиона — на диване.

Её интересует тот же самый вопрос — пружины впиваются в рёбра, а подушки так и норовят слететь на пол. Наверное, было бы неловко, застукай её Гарри входящей в спальню Драко, но сейчас уже слишком поздно для секретов, и ей совсем не хочется думать, что она по-прежнему из-за этого переживает. Просто она не представляет, как именно Драко отнесётся к вторжению. Гермиона слишком устала для секса, а единичная ночёвка вряд ли способна возвести совместный сон в привычку.

Гермиона понятия не имеет, сможет ли она когда-нибудь понять правила, существующие в их отношениях. Она не отрицает, что когда дело доходит до выяснения нюансов, она иногда трусит. Она не знает, где между ними пролегает грань, так что предпочитает придерживаться заведённого порядка. Гермиона отлично осведомлена, как быстро Малфой замыкается и отстраняется, и ей совсем не хочется его провоцировать.

— Спи, Симус. Уверена, мы что-нибудь придумаем по поводу очередности ночёвок.

— Надеюсь, — ворчливо откликается Саймон с пола.

— Молчи, новичок. Это совсем не…

— Я не понимаю, что…

— Если вы оба не отправитесь в постель, то богом клянусь…

— Да я бы отправился, если бы она была.

Гермиона стонет и натягивает одеяло себе на голову.

День: 1456: Время: 13

— Ты выглядишь этим утром… очаровательно.

— Гарри, заткнись, — рявкает Гермиона и тычет пальцем в Драко, замечая, что тот на неё смотрит. — И ты тоже.

Малфой вскидывает бровь и тянется, чтобы достать с холодильника сахарницу, убранную туда подальше от Гермионы. Она знает, что это сделал именно Малфой, потому что только он прячет там сахар. Да ещё она сама — ведь Драко в любом случае переставит сахарницу.

Весь день напролёт Гермиона ворчит.

День: 1456; Время: 1

— Тебе не нравится работать в моей команде?

— Что? — переспрашивает Гермиона, отрубая ветку, которая только что врезала ей по лицу. Учитывая препирательства Симуса и Саймона, солнечный свет, бьющий сквозь не зашторенные окна, ужасный диван, ей удалось поспать чуть больше часа. К нехватке сна она привыкла, но нехватка сна вкупе с перепадами настроения накануне месячных — гремучая смесь.

— Прошлой ночью, сегодня в первом доме… ты постоянно намереваешься повернуть не в ту сторону. Я лишь теперь понял, что ты пытаешься пойти за Малфоем.

— Прости, Гарри. Просто, участвуя в совместных с ним операциях, я привыкла быть в его команде. Я хочу сказать, что работаю и с другими людьми в паре, но… Не знаю, прости.

— Значит, ты не возражаешь против моей группы?

— Вот дурак! Ну конечно же, я…

— Всего лишь удостоверился, — Гарри улыбается и закидывает руку ей на плечо. — Сколько нам ещё идти?

— Согласно карте, минут тридцать или около того.

— Неужели они действительно контролируют магию на таком расстоянии? — Гарри хмурится и отводит руку, лишь когда они куда-то карабкаются или подныривают под поваленными деревьями.

— Мы и так рискнули, аппарировав настолько близко. Там… — она обрывает себя и краснеет, замечая десять человек, ждущих их у подножия холма. Гермиона уже очень давно так не отставала.

— А что за пассы рукой делает Роджерс?

— Больше никаких разговоров, — шепчет Гермиона. Это ответ на вопрос, но Гарри может и не сообразить. Тем не менее цель достигнута, и они оба замолкают.

День: 1456; Время: 7

— Вообще-то, я имел в виду, что все будут участвовать в обмене спальными местами, а не только я.

— Все считают эти уютные кроватки своей собственностью, и никто не жаждет меняться, за исключением тех неудачников, как…

— Я не собираюсь играть на диван в «камень-ножницы-бумага».

Препирательства длятся уже три минуты, и Гермиона выдёргивает своё одеяло из-под Симуса, совершенно случайно задевая лицо приятеля подушкой. Она чувствует себя ребёнком, пока шагает по коридору, путаясь в одеяле, но настроена крайне решительно. Малфой реагирует на четвёртый удар в дверь.

— Либо я сплю здесь, либо ты сам прижимаешься к Саймону и надеешься, что Симус не прикончит тебя во сне.

Драко приподнимает бровь и, ухмыляясь, тянет:

— Сколько вариантов, Грейнджер.

Она опускает подбородок, как только Малфой распахивает створку шире и отходит вглубь комнаты. Гермиона пыталась игнорировать тот факт, что он может закрыть дверь перед её носом, но тугой узел в животе не замечать было затруднительно, так что, перешагивая порог, она испытывает облегчение. Драко садится в угол комнаты, спиной к стене — вокруг него разложен ворох бумаг.

— Планируешь миссию?

— Роджерс настаивает, чтобы перед отправлением все получили карты объектов. Я сказал, что тогда пусть сам этим и занимается, но он ушёл.

— Операция?

Драко поднимает на неё глаза, изгибает брови — на лбу появляется морщинка — и чешет висок кончиком ручки.

— У него совещание в штабе, и я не знаю, вернётся ли он.

Так значит, освобождается ещё одна кровать. Она это учтёт, и если Роджерс завтра не объявится, возможно, поделится этой информацией с Саймоном. А Симус может спать на диване.

Что сказать, она не знает, поэтому ограничивается кратким:

— Ясно.

— Ты хочешь завтра участвовать в операции или тебе нужен отдых?

Впервые за всю эту войну кто-то решил её об этом спросить.

— Я правильно тебя расслышала?

— Поттер, Финниган, Фитц, Джонсон, Уизли и… — Малфой переворачивает листок, — Саймон? Думал, это его имя. Я пошлю с ними либо тебя, либо Браун и, если вернётся Роджерс, пойду с вами. Остальные останутся в запасе и присоединятся только на третьем объекте. Первые два маленькие — коттедж и квартира, находятся в маггловском мире. Вряд ли подмога понадобится, а дюжина людей может вызвать подозрение. Так ты хочешь половину ночи или нет?

Наверное, он догадался, что означают перепады её настроения, — Малфой провёл с ней рядом слишком много времени и заметил, что такие всплески обычно предшествуют перерыву в занятиях сексом. Гермиона не знает, стоит ли ей смущаться, тем более что ничего подобного она не испытывает.

— Я отправлюсь на всю ночь.

— Тогда тебе стоит поспать, Грейнджер. Уверен, Поттер незахочет, чтобы ты вновь атаковала кустарник.

Она сердито зыркает на него.

— Там были шипы, которые цеплялись за мою одежду.

Драко улыбается, изучая голубые линии на бумаге перед собой, а Гермиона пыхтит, направляясь к кровати.

— Ты не могла бы не использовать это одеяло? Оно колючее.

— У меня нет выбора. Ты же норный зверь — постоянно перетягиваешь всё на себя и закутываешься.

Драко смотрит на неё, моргая в замешательстве, и она улыбается ему в ответ — это же просто восхитительно.

— Вовсе нет.

— Откуда ты это знаешь? Ты же спишь.

— Потому что если я пользуюсь одеялом, то в конечном итоге сбрасываю его с себя. С чего вдруг мне туда зарываться, если они мне не нравятся? — и это истинная правда.

— Хорошо, — это колючее одеяло вдруг стало ей безумно симпатично.

— Грейнджер, отправляйся спать. Сегодня твои аргументы слабее, чем обычно.

— Как и твои… Иди на фиг.

День: 1456; Время: 15

Когда она просыпается, за окном темно — и это нормально. Грудь Драко прижата к её спине, его рука устроилась под её футболкой, пальцы расположились на животе, и всё это ей весьма нравится. Она чувствует поясницей твёрдость члена и, подаваясь назад, слышит, как Драко резко выдыхает ей в макушку. Это удивительно интимно, и она начинает обдумывать, как именно хотела бы начать это утро, но вспоминает, что у её пробуждения была какая-то иная причина. Нечто… тревожное.

Понемногу Гермиона снова проваливается в сон, но, сделав глубокий вдох, тут же просыпается. Дым, огонь или пожар. Они вскакивают одновременно с Драко — всего две секунды спустя, как снаружи раздаётся пронзительный визг.

Малфой указывает ей на дверь, она прижимается спиной к косяку, и Драко взглядом даёт понять, что сейчас распахнёт створку. Едва он это делает, Гермиона тут же нацеливает палочку влево, Малфой вправо, но за дверью никого нет. Она направляется к гостиной, а Драко скрывается в правой части коридора. Перед Гермионой появляются взъерошенные Саймон и Симус с поднятыми палочками.

— Чисто.

— Чисто! — кричит Анджелина с лестницы.

— Огонь! — орёт кто-то со стороны кухни.

— Это всего лишь мусорная корзина, неси чайник с водой, ты, артист… — она слышит Драко, но его голос заглушают восклицания Лаванды.

— Вот чёрт! Я думала, что затушила, — Браун спускается по лестнице — лохматая и с красным лицом.

— Пламя? — Симус озадачен так же, как и все остальные.

— Ты курила, — заявляет Гермиона, оценив смущение Лаванды. В таком состоянии она видела подругу лишь по единственной причине. Каким бы пугающим ни был Гарольд, долго без него обходиться Лаванда не может.

— Курение? Отлично! Значит, мало того, что мы ежедневно рискуем нашими жизнями, так ещё ты пытаешься убить нас… — Симус заводит очередную гневную тираду.

— Замолчи.

— Со всем разобрались? — остановившись в дверном проходе, уточняет Гермиона, как кто-то с силой толкает её в спину.

— Что за огонь? — с дикой гримасой Фитц оглядывается кругом.

— В мусорном ведре. Джастин уже всё потушил. И…

— Отлично, Лав. Выбросить тлеющий окурок в…

— Я думала, он уже потух!

— Хорошо, что во дворе есть шланг, — Драко косится на Гермиону, и ей интересно: вспоминает ли он сейчас тот раз, когда они им воспользовались. — Браун, предлагаю тебе накинуть что-нибудь на ночную рубашку, прежде чем приняться за уборку.

Гермиона уже не видит реакцию Лаванды — она проходит мимо комнаты Гарри, когда в голове у неё вдруг что-то щёлкает. В доме живут четыре девушки, и если только у Джастина нет таланта так визжать, значит, кричал кто-то ещё и по другому поводу. А единственная девушка, спящая на нижнем этаже, — это Джинни.

— Гарри?

— У нас всё в норме. У вас там порядок?

— Да. А… с Джинни всё хорошо?

У Гермионы паранойя, которая приводит к ярким фантазиям. Всё, о чём она может сейчас думать, это Гарри, который не открывает дверь, потому что не может. Потому что в него вцепилось нечто. Гермиона уже давным-давно уяснила, что монстры в подвале, в кладовке и во всех тех местах, куда её ребенком не пускала мама, реальны. Очень реальны — они носят чёрные балахоны, костяные маски и хотят её убить.

— Поттер, открой дверь, — Гермиона подпрыгивает от неожиданности, потому что Малфой стоит прямо за её спиной, а она даже не почувствовала его приближение.

Появляясь на пороге, Гарри с раздражением смотрит сначала на Малфоя, а потом на Гермиону.

— Гермиона, ей приснился кошмар. С ней всё в порядке.

— Я лишь хотела удостовериться.

— Она может остаться… — начинает Драко.

— Она не останется — отправится на операцию. Джинни в норме, это всего лишь кошмар, Малфой. Не говори мне, что их у тебя не бывает.

Они оба пристально вглядываются друг в друга, пока Гарри не захлопывает дверь.

========== Двадцать семь ==========

День: 1456; Время: 20

— Что-то не так.

— Что именно? — интересуется Анджелина шёпотом, хотя они уже обыскали эту хибару.

— Не знаю, — бормочет Гарри, рассматривая в свете палочек то, что заметно только ему одному. — Тут везде пыль.

— Сомневаюсь, что они соизволили бы прибраться самостоятельно, без своих слуг, — Симус указывает пальцем на пыльную старую скатерть на столе, покрытую тёмными пятнами.

— Нет, думаю, ты прав, Гарри. Они бы не стали пользоваться магией, опасаясь, что в маггловском районе мы можем их выследить. Но где же тогда лампочки? — спрашивает Гермиона, освещая пустой электрический патрон над их головами.

— Может, здесь нет электричества. Факелы, свечи… — выдвигает предположение Фитц.

— Тогда где эти свечи и факелы? Во всём доме только один матрас и стул. Тут практически пусто, — Гарри вдруг гасит огонёк на палочке. — Тушите свет.

— Гарри… — начинает Джинни.

— Это ловушка.

— Но здесь никого нет… — пытается возражать Саймон.

— Заткнись, — шепчет Гермиона, гася свою палочку. — Прости.

Она не хотела грубить, но нехорошее предчувствие, щекотавшее внутренности, сейчас превращается в Очень Серьёзные Опасения. Волоски на руках встают дыбом от страха, Гермиона чутко прислушивается к каждому шороху и писку, ожидая, пока комната погрузится в темноту. Саймон выполняет распоряжение последним, и ей требуется пара секунд, чтобы глаза приспособились к полумраку за окном. В комнате нарастает паника, все говорят шёпотом, перебивая друг друга и создавая слишком много шума.

— Где карта?

— Без света не могу разглядеть.

— Найди, где мы.

— Здесь никого нет.

— Тогда снаружи? Вокруг лес.

— Им там легко спрятаться.

— Где тут выходы?

— Ты имеешь в виду, ждать.

— Мы… что мы будем делать?

— Гарри?

— Аппарируем отсюда?

— Вызовем подкрепление.

— Мы остаёмся.

— Они не знают план.

— Они аппарируют прямо сюда.

— Мы сами не знаем план.

— А он у нас есть?

— Они не смогут сюда перенестись, потому что никогда не были тут раньше.

— Мы уязвимы для нападения.

— Гарри?

— Тихо, — шипит Гарри, и Гермиона слышит, как при каждом движении шуршат его джинсы.

— Мы не можем стоять здесь, как идиоты. Если они нас ждут, то уже заметили, что свет погас, и поняли, что мы их раскусили, — резко шепчет Фитц. Гермиона и раньше обращала внимание, что он не особо доволен назначением Гарри командиром. И ей бы очень хотелось напомнить, что именно Поттер расправился с, вероятно, самым сильным волшебником, оставшимся в живых после смерти Дамблдора. Ей хотелось бы спросить, понимает ли Фитц, что это значит и кем стал Гарри.

— Они бы поджидали нас внутри… — начинает он.

— Так ты всполошил нас всех из-за ерунды? — в эту секунду Симус очень похож на Драко. Финниган придушил бы Гермиону, случись ей об этом обмолвиться.

— Я хочу сказать, что они уже рядом, но почему-то до сих пор не объявились, — рявкает Гарри.

— Тогда перекроем выходы? Окна, двери, мы… — Гермиона осекается, когда что-то задевает её руку. Слышатся шаги, быстрые и решительные.

— Нет. Они всё тут подожгут. Нам придётся обойти дом… кто это? — голос Гарри звучит ближе, и только так Гермиона понимает, что он, пробегая мимо, задевает её плечо своим.

В отблесках луны Гермиона замечает рыжие волосы открывающей дверь Джинни и оранжевую повязку Гарри — Поттер хватает Уизли. За окном вспарывает темноту голубой шар, и в его свете видно, как Гарри резко захлопывает створку и падает на пол вместе с Джинни. Проклятие разносит дверь вдребезги, щепки и доски обрушиваются на лежащую на полу пару.

— Вот чёрт! — кричит кто-то за спиной у Гермионы, но адреналин уже шумит у неё в ушах, и она не может разобрать, кому именно принадлежит голос. Она несётся к двери, но Гарри откатывается от проёма раньше, чем она успевает добежать. Убивающее заклятие озаряет пространство зелёным светом и врезается в стену.

— Все на выход! — орёт Гарри, вскакивая на ноги. — Фитц — задняя часть. Симус и Анджелина — запад. Гермиона и Саймон — восток. Ищите ближайший выход, обходите дом!

Гермиона поворачивает направо, а Гарри достаёт из кармана монету. Гермиона тут же чувствует жар своей собственной и распахивает окно в гостиной. Подтягивается, и Саймон так сильно подталкивает её под бёдра, выпихивая на улицу, что она ударяется коленями о стену. Она падает на землю, с шумом выдыхает, в этот же момент над ней пролетает проклятье и разбивает стекло. Осколки дождём сыплются Гермионе на голову, она переворачивается и, рассекая кожу на ладонях, вскакивает на ноги — она не знает наверняка, выжил ли Саймон, пока тот не шлёпается с ней рядом.

Они невероятно уязвимы. Пожиратели скрываются в лесу, видя их как на ладони. Нет ни прикрытия, ни защиты, и Гермиона чувствует себя так, словно готовится бежать по минному полю: пару секунд всё может быть в полном порядке, но уже в следующее мгновение взрыв разорвёт её на кусочки.

Дезиллюминационные чары бесполезны — Пожиратели Смерти и так знают, где они находятся, и смогут их распознать, несмотря ни на что. Она сейчас очень жалеет, что у неё больше нет Набора для выживания. Небольшой свёрток, в котором находились кое-какие зелья, включая то, что позволяло становиться невидимым на одну минуту и двадцать две секунды. Но война оказалась слишком затратной, и спустя пару месяцев боевых действий от таких наборов отказались, пустив средства на больничные койки, лекарства, провизию и даже пергамент. Аврорам тоже надо было платить. Это члены Ордена сражались на общественных началах.

Едва завидев жёлтый луч, летящий в их сторону, Гермиона возводит защитный барьер. Но сила магического удара такова, что они вместе с Саймоном врезаются в стену дома.

— Мне казалось, Люпин говорил, что они будут стараться нас убить?

— Они знают, что мы в ловушке. И хотят поиграть с нами, — рявкает Гермиона.

Саймон замирает, едва она выпускает Убивающее заклятие в ту сторону, откуда их атаковали.

— В ловушке мы — нам и убивать.

Саймон продолжает разбрасываться Оглушающими и Связывающими заклинаниями, и его палочка без остановки дрожит. Гермиона не винит его, несмотря на то, что на кону их жизни, — ведь она помнит и помнит слишком хорошо. Она сделает это ради них обоих, потому что Саймону помнить не надо. Ему вообще не следует знать, что это такое.

За её спиной, всего в метре от её плеча, на дом обрушивается фиолетовый шар. И Гермиона бормочет под нос слова благодарности — судя по этому выстрелу, по крайней мере один из нападающих не обладает достаточным опытом.

— Саймон, мне нужно, чтобы ты посветил Лю…

Краем глаза она замечает вспышку света как раз тогда, когда Саймон вскрикивает. Гермиона падает на колени, но времени оглянуться у неё нет — пока в их сторону летят два чернильно-чёрных вихря, она создаёт щит. Гермиона чуть было не пропустила их в ночном мраке, и будь у неё возможность задуматься о происходящем, она бы поняла: магия достигла бы цели, опоздай она хоть на секунду.

— Ты в порядке?

— Норма, — Гермиона отмечает, что Саймон отвечает ей сквозь зубы.

Она выпускает череду заклинаний, чтобы ранить или связать врага, но слышит только треск и грохот падающих деревьев, понимая, что не сумела поразить ни одного Пожирателя Смерти. Гермиона отчаянно пытается вспомнить, с какой стороны леса они сюда пришли: она может убедить себя в необходимости убийства врага, но гибель союзника не простит себе никогда. Сквозь пелену паники в мозгу вспыхивает воспоминание. Гермиона захлёбывается воздухом и дёргает Саймона за рубашку, спасая того от едва не задевшего волосы Убивающего заклятия.

Саймона тошнит прямо тут же, пока Гермиона наводит чары. Она хватает парня за руку, тот неловко поднимается, и они бегут, уворачиваясь от зелёных лучей, проносящихся от них всего лишь на расстоянии пальца. Её сердце отбивает сумасшедший ритм — тот самый, что всегда будет напоминать ей об этой войне. Едва Гермиона спотыкается, как Саймон сбивает их обоих с ног.

— Не вдыхай, — судя по сдавленному голосу, он задерживает дыхание. — Дым.

— Это я сделала, дыши, — шепчет Гермиона, отдавая себе отчёт в том, насколько её слова пронизаны страхом. Она поднимается, но не выпрямляется до конца, наблюдая за тем, как кругом стелется густой тёмно-серый туман.

— Что?

— Ш-ш. Теперь они нас не видят, им придётся выйти. Молчи, только слушай. Не шуми, — Гермиона отвечает настолько тихо, что не уверена, расслышал ли её Саймон.

Она осознаёт, что создала ту самую ситуацию, которую так ненавидит. Дым, появляющийся во время масштабной битвы из-за использования огромного количества заклинаний. А теперь она наколдовала его сама, лишив себя возможности понять, кто враг, а кто друг. Саймон трясётся рядом, и Гермиона вспоминает тот дикий ужас, что когда-то испытывала, и будь положение иным, она бы, возможно, извинилась.

Убивающее заклятие рассекает завесу и врезается в дом, но слишком далеко от того места, где они притаились. Сжав палочку до побелевших костяшек, Гермиона выпускает Аваду в ответ и не разжимает пальцы, даже услышав шум падающего тела. Она не может обернуться на Саймона, боясь увидеть в его глазах осуждение, — заметить тот же взгляд, которым годы назад смотрела на Драко. Вместо этого Гермиона хватает его, но он выдёргивает руку, и они оба бегут, увёртываясь от заклятий и отстреливаясь Оглушающими заклинаниями.

Она слышит хруст и треск камней и веток под ногами, но понятия не имеет, слышит ли это кто-то ещё. Повсюду раздаются крики, а потом доносится хлопающий звук сигнальной вспышки, но разглядеть цвет сквозь дым Гермиона не может. Ещё один всполох — врезавшись во что-то твёрдое, Гермиона громко стонет. Судя по коре, расцарапавшей ей лоб, это дерево. От столкновения она падает на землю, и под коленями шуршат камни.

Саймон пытается её поднять, но с тихим воем валится назад. Гермиона подтягивает ногу, и что-то вонзается в ствол прямо перед её носом. Она чувствует, как в лицо летят щепки и ветки, а верхушка дерева начинает крениться. Гермиона вскакивает на ноги, гадая, куда оно завалится, и тут что-то попадает ей в бок.

Возможно, где-то есть бойцы, которые не издают ни звука. В ответ на боль, они атакуют и затихают, чтобы не выдать своё местоположение. Гермиона совсем не такая: она с криком прыгает в сторону, будто отскакивая от раскалённой плиты. Потому что ей горячо, чертовски горячо — ощущения такие, словно что-то разрывает её изнутри, проходя сквозь такие важные и нежные органы. Она налетает плечом на ствол, хватается за бок и сжимает губы — вместо крика у нее теперь вырываются лишь всхлипы. Саймон выпускает Связывающие заклинания и, впиваясь пальцами в рубашку, тянет Гермиону на себя.

— Гермиона? — кто-то выкрикивает её имя высоким от страха голосом. Какая-то девушка. Зелёные лучи немедленно несутся в сторону зовущего, и Гермиона вскидывает палочку в том направлении, откуда вылетели заклятия, но давится слюной, пытаясь что-то сказать.

Она понятия не имеет, кто именно настолько глуп, чтобы её позвать, и лишь надеется, что этот кто-то ещё жив. Саймон тащит её прочь от дыма, пока тот не начинает редеть.

— Всё нормально?

Страх Гермионы превращается в злость, за которую она и цепляется. Эмоции мешают в бою, провоцируя ошибки, однако она так и не научилась их подавлять. Страх для неё привычен, но он делает человека слабее. Гнев придаёт Гермионе сил, пусть и лишая рассудительности, но с неё уже хватит.

— Приготовься.

Она снимает свои чары, убирает ладонь от бока и держит палочку прямо перед собой. Едва Гермионе кажется, что она засекла какие-то тени, она принимается палить Оглушающими заклинаниями, и Саймон следует её примеру. От боли её прицел сбивается, но как раз это она научилась контролировать. Она не промахнётся: ведь если она видит Пожирателей, то и они смогут её разглядеть.

Они с Саймоном выпускают по дюжине лучей каждый, но когда туман сменяется лёгкой дымкой, на земле виднеются всего три тела. Два из них принадлежат Пожирателям Смерти, а у третьего рыжеют длинные волосы Джинни. Наверное, подруга услышала её крик — широко раскрыв глаза, Гермиона идёт вперёд, помня о том, что в сторону оклика вылетела Авада. Ноги не слушаются, и Гермиона со стоном падает на землю. Бёдра немеют, она старается подняться, несмотря на сопротивление мышц, но всё тело пронзает резкая боль.

Она садится, рукой помогая себе развернуться лицом к дому так, чтобы иметь хороший обзор и справа, и слева. Гермионе остаётся лишь надеяться на то, что из леса больше никто не появится.

— Свяжи…

— Они мертвы.

— Что?

— Уизли в порядке, — торопливо откликается Саймон, прекращает действие Обездвиживающего заклинания и смотрит на Гермиону так, будто она может на него напасть. — Пожиратели Смерти.

— Гермиона! Гермиона, как ты? — надрывается Джинни, перекатывается на ноги и бежит к ней.

— Джин, вы с Гарри в порядке? — выдавливает Гермиона сквозь зубы — все её внутренности горят огнем.

— Да, в порядке. Подоспело подкрепление, Пожиратели Смерти с той стороны дома, но…

— Мы должны идти туда, — она понятия не имеет, сможет ли.

— Гермиона, ты плохо выглядишь. Они всё держат под контролем, поверь мне, иначе я бы здесь не стояла. Малфой даже забрал двух пленных, а ты же понимаешь, он бы не ушёл… — объясняет Джинни. Гермиона остаётся на месте — она слышит чей-то смех и крик о том, что всё чисто.

— Те Пожиратели Смерти сражались, пока не рассеялся туман, мы использовали только Обездвиживающие, значит, убили их не мы, — Саймон указывает пальцем, пока Джинни пытается уцепить Гермиону за руку. Та со слабой улыбкой мягко отталкивает подругу.

— Ты что, работаешь в Отделе Тайн? — рявкает Джинни — в этот момент она так сильно похожа на свою мать, что Гермионе становится неуютно. — Они наверняка прикончили друг друга, потому что знали: деваться им некуда, а выдавать информацию они не хотели!

— А почему они не ап…

— Гарри установил барьер, никто не мог аппарировать. Гермиона, ты…

— Думаю, мне надо в больницу, — Гермиона ничего не может с собой поделать — в её голосе сквозит тревога. Мучительная резь отступила, сменившись онемением. Она чувствует благодарность, отлично осознавая, что это нехороший знак, особенно если принять во внимание, что за пределами потерявшей чувствительность области боль осталась, будто бы… распространяясь. — Мне кажется, что-то не так.

— Ладно, да, я всем скажу. Саймон…

— У нас ведь есть лекарства в убежище, верно? Мне этого хватит, это всего лишь царапина.

Залезая ладонью в карман, Гермиона впервые замечает кровь на его рубашке.

— Ты уверен?

— Я в норме, — Саймон внимательно смотрит на неё, и она не понимает почему, пока он не начинает её осматривать. Кровотечения нигде нет, кроме как из порезов на ладонях. Гермиона догадывается, о чём он думает, и, несмотря на лёгкость в голове, дарующую столь неестественное спокойствие, её немедленно охватывает злость. Она не станет первой, кто отправляется в больницу, чтобы избежать участия в операции, вот только она никогда не будет в числе симулянтов.

Но Гермиона ничего не говорит и обхватывает портключ пальцами. Резко выдыхая, она вырывает его из кармана. Какое бы проклятье сейчас ни расползалось по её телу, у неё больше нет времени.

— Я люблю тебя.

От слов Джинни голова Гермионы дёргается, голубые глаза подруги наполняются слезами, и Гермиона выдавливает смешок:

— Со мной всё будет хорошо. Я же всегда в порядке.

День: 1456; Время: 23

Гермиона Грейнджер не в порядке.

Она не знала, сколько времени провела, дрейфуя на грани потери рассудка, сколько кричала, сколько зелий в неё влили силой, сколько заклинаний произнесли или насколько близко она была к смерти. Её разум превратился в месиво бесполезных обрывочных мыслей. Вокруг суетились целители, поддерживали в ней сознание ради большей точности своих манипуляций. Менялись лица и цвета, но боль оставалась прежней.

Мало-помалу Гермиона утрачивала связь с реальностью, пока в какой-то момент не дошла до самого края. Она почувствовала, будто что-то утягивает её сквозь кровать, туда, где терзающая резь притуплялась вместе с чувствами. Гермиона больше не обращала внимание ни на людей, ни на боль, ни на покрывавшие лицо зелья, выплеснувшиеся от криков. Вопли вокруг приглушились до шёпота, подступила тишина, и Гермиона всё поняла.

«Это смерть, — подумала она. — Умирание». Ей казалось, будто нечто отщипывало по кусочку от того, что когда-то было ею. Воровало её саму у собственного разума, эмоций, воспоминаний. Надвигалась серость, в которой не оказалось никого. Ни Невилла, ни Фреда, ни Дамблдора, чтобы куда-то её отвести. В этот самый момент, в конце её жизни, ни один человек не склонился над ней с просьбами о возвращении. В голове не звучали ничьи голоса, перед внутренним взором не проносились воспоминания, не было даже лестницы с ангелами.

Не было ничего, кроме обещания утраты всего. Она ещё никогда не испытывала подобного одиночества, не понимала, что же это такое, пока не начала умирать. В финале пути не было ни друзей, ни членов семьи, которые бы умоляли её бороться, — была только лишь она сама.

День: 1457; Время: 20

Она просыпается в темноте больничной палаты. Вокруг царит тишина.

День: 1458; Время: 14

На прикроватной тумбочке лежит записка и фотография. Гермиона, Лаванда и Невилл сидят на диване и смеются. Возвышающийся за их спинами Драко с ужасом смотрит на экран. Дин, Симус и Колин валяются на полу, делая вид, что их сейчас вырвет. Они тогда смотрели какую-то романтическую комедию, и такая реакция была спровоцирована решающей сценой признания в любви, оказавшейся до ужаса сентиментальной.

Малфой попросил меня передать тебе это. У меня в доме есть снимки лучше, но я не смог туда вернуться. Не знаю, зачем тебе могло это понадобиться, но… Прости, у нас не было возможности остаться. Приказы. Я не хочу знать, как близко ты была в этот раз. Я тебя люблю. Скоро увидимся, Гарри. И приписка другим почерком, и мы.

Драко знал, каково это: быть при смерти. Гермиона задаётся вопросом: испытывал ли он то самое чувство, мучаясь которым, она умудряется заснуть, лишь накачавшись обезболивающим? То ошеломляющее ощущение одиночества. Зачем бы тогда он передал ей эту карточку, этот застывший момент смеха и дружбы? Почему хотел, чтобы она помнила?

Она прижимает фотографию к груди.

День: 1460; Время: 10

Ночью разыгрывается гроза. Мир за стеклом намокает, все цвета становятся темнее. Вчера за окном висело четыре листочка, сегодня же остался только один — почему-то самый маленький.

Гермиона опускает глаза на матрас, переводит взгляд на календарь, затем снова на одинокий лист. «Четыре года», — думает она, пробегая пальцами по краю больничной простыни. Другой рукой она стискивает фотографию, по-прежнему прижатую к груди. Четыре года её жизни, четыре года войны. «Это всего лишь время, — сказал ей как-то Драко. — Кажется, будто прошло десятилетие. Но цифры не имеют значения. Это всего лишь время». Но время — это всё, время — это их существование.

Четыре года, и осознание этого наваливается на Гермиону, будто неподъёмная тяжесть океана.

День: 1461; Время: 15

Она выписывается из больницы на пятый день. Сколько бы Гермиона ни прожила в этом мире, она не перестанет поражаться магии — и совсем не хочет, чтобы этот момент когда-нибудь наступил. Попавшее в неё тёмномагическое проклятье выжигало её изнутри и, распространяясь, отключало внутренние системы. Потребовалось четверо специалистов и пять целителей, чтобы не дать заразе поразить её сердце, а затем очистить и восстановить органы. Они остановили распространение магии ещё в первый день, но двое суток потребовалось, чтобы полностью вывести её из организма, и трое на то, чтобы окончательно вылечить Гермиону. Попади она в маггловский госпиталь, умерла бы минут через десять.

Гермиона была близка к смерти бесчисленное количество раз. Тяжёлые ранения, безнадёжные ситуации, Убивающие заклятия, пролетавшие в миллиметре от цели. Но человек никогда не сможет привыкнуть к смерти. Кое-кто из тех, с кем она сражается бок о бок, принял факт своей гибели — то, что, скорее всего, он не увидит конца войны. Драко один из них. Гермиона так и не смогла этого сделать, даже когда всё поняла в ту первую ночь. Она до сих пор не сдалась. И думая об этом, подозревает, что, дойдя до края, и Драко всё же не смог.

Малфой принял мысль о своей смерти, по крайней мере, о её вероятности, но он никогда не предавал себя. Именно поэтому он сражается до сих пор, оставив свою семью и друзей, лишившись даже Пэнси. Он сражался ради себя. Гермиона убивала людей, чтобы не погибнуть самой, но она всегда воевала за других. За невиновных, за будущие поколения, за друзей, семью и мёртвых.

В тот самый ужасный момент, когда сомнений в грядущем не осталось, Гермиона боролась за себя. Она стремилась спасти не других, а саму себя, и именно это желание оттащило её от края. Она отказалась от памяти о друзьях и семье, когда нуждалась в этом больше всего. И не знала, сможет ли когда-либо понять причину. Возможно, в самом финале именно любовь к себе и собственная сила заставляют держаться за жизнь. Когда жизнь и то, из чего она состоит, тает, человек остаётся наедине с самим собой.

Гермиона не может перестать думать о тех людях, которых она потеряла. Не может прекратить надеяться, что в конце, оказавшись лишь в собственной компании и без какого-либо выбора, они всё равно смогли вспомнить. Что перед их глазами промелькнула та самая жизнь, что превратила их в тех людей, кем они стали. И что они не были одиноки — у них остались воспоминания, которые они лелеяли в темноте подступающей смерти и, погружаясь в сон, чувствовали их пульсацию, будто биение материнского сердца.

День: 1461; Время: 19

МакГонагалл вынуждает её переночевать в штабе — буквально заставляет, отобрав палочку и заперев все портключи в своём кабинете. Гермиона бродит вокруг особняка до тех пор, пока глаза не начинают закрываться, а ноги заплетаться. Кровать Драко пахнет им, и ей интересно, как давно он в ней спал.

Она мучается бессонницей ещё час, поэтому лежит и пялится на полку. Опрокинутая рамка исчезла, но вместо неё появилась новая, повёрнутая фотографией к кровати. Гермиона смотрит и смотрит на снимок, тот самый, что оставила она, пока, наконец, не погружается в сон.

День: 1462; Время: 8

Она просыпается от плача; зрение проясняется, и Гермиона видит Драко, стоящего на кровати на коленях, и понимает, что плакала она сама. Она так резко вскидывает руки к лицу, что шлёпает себя по щекам, быстро стирая слезы. Как всегда невозмутимый, Малфой не сводит с неё глаз.

— Прости. Наверное, мне что-то приснилось, — ей немного страшно, что она плачет во сне. А ещё по той причине, что Драко застал её в своей кровати, в то время как в доме есть множество других мест, где Гермионе надлежало спать.

Похоже, Малфой колеблется, но вот он переводит взгляд на часы, и это всё решает.

— Финниган в больнице, Саймон погиб, Тим умер той же ночью, когда тебя ранили, едва мы туда добрались. Роджерс вернулся. Ты навестишь Финнигана или примешь участие в операции сегодня вечером?

Гермиона пару секунд, моргая, смотрит на него и пытается переварить обрушившуюся на неё информацию.

— Саймон, — шепчет она и грустно качает головой. — С Симусом всё в порядке?

— Должен вернуться завтра утром.

— С каких это пор мы навещаем друзей просто так? Особенно тех, кто не при смерти?

— Что ж, я пытался избежать вопроса о твоём психическом состоянии, но раз уж я так поступал неоднократно, а ты понимаешь намёки, только если тебя ими лупят по лбу, спрошу прямо: ты в состоянии приступить сегодня к работе?

— Да, — рявкает она, отвечая ему не менее сердитым взглядом.

— Тогда поднимайся, — Малфой соскальзывает с кровати и вскакивает на ноги.

Гермиона замирает, руководствуясь ребяческим желанием продемонстрировать, что она сама решает, когда именно ей вставать. Её взгляд снова падает на фотографию на полке, но она так быстро отводит глаза, что Малфой ничего не замечает. Она не хочет, чтобы Драко почувствовал неловкость или понял, насколько для неё важно, что он не просто сохранил снимок, а вставил его в рамку. Для неё это значит даже больше, чем должно было бы.

— Наверное, ты единственный человек, который настолько вырос как боец и при этом продолжает находиться на волосок от смерти в девяти случаях из десяти, — Малфой произносит это так тихо, что Гермиона почти забывает, что это оскорбление.

— Для такого серьёзного человека, ты слишком любишь преувеличивать, — фыркает она и пытается разгладить складки на рубашке, будто это имеет какое-то значение. Гермиона ненавидит эту одежду. В ней она чуть не умерла.

— Если я сильно преувеличиваю — что неправда, — то не намного. И какое отношение серьёзность имеет к преуве…

— Где здесь вообще смысл? Это же одно и то же.

— Я не утверждал обратное, — он внимательно смотрит на неё, когда она поднимает голову.

— Что ты тогда имеешь в виду? Типа, люди врут во время разговора каждые десять предложений?

— Я не лгал.

— Я этого и не говорила, просто вспомнила сейчас об этом, вот и спросила.

Едва Гермиона снова вскидывает на него глаза, он пронзает её тяжелым взглядом и медленно произносит:

— Тебе стоит отдохнуть этим вечером, Грейнд…

— Я не собираюсь…

— Ты…

— Мне это нужно, — в её голосе явственно слышится мольба, и это не остаётся незамеченным. Она уверена: Драко всё понимает, возможно, благодаря собственному опыту, но он знает, о чём она говорит.

— Ладно, — Малфой замолкает. Смотрит на свою руку, затем протягивает Гермионе коробочку с изображением феникса — внутри лежит портключ. — Я удивлён, что на этот раз она отступилась.

— Кто?

— Смерть. У вас с ней плохие отношения с самого начала войны, особенно с… Я удивлён, что она от тебя отступилась.

— У неё не было выбора, — хмыкает Гермиона.

— Пойти против Гермионы Грейнджер? Задранный вверх нос, тычки пальцем и всё в таком духе? Никаких шансов. Наверное, мне не стоит так уж удивляться, — он криво ухмыляется, и её одиночество и страх заползают куда-то настолько глубоко, что в данную секунду она их больше не ощущает.

День: 1462; Время: 10

Джинни обнимает её и бормочет извинения за своё поведение, объясняет, что просто не хотела говорить об этом — о своей семье. Гарри улыбается как сумасшедший и не выпускает Гермиону даже тогда, когда на неё налетают Лаванда с Анджелиной. Едва её плечи начинают трястись, он крепко сжимает её, потому что знает: сейчас он ей нужен, чтобы стало легче и чтобы никто не видел её лица, пока глаза не высохнут.

Она принимает в убежище душ и так сильно трёт кожу, будто на ней могли остаться частицы одежды, пусть та и была постирана. Гермиона бросает все вещи в ванной и направляется в комнату Драко — приподняв бровь, Джинни сообщила ей, что Малфой перетащил её сундук в свою спальню на следующее утро после её ранения. Намереваясь укрыться в комнате, Гермиона не отвечает на невысказанный вопрос, сославшись на нежелание торчать тут в одном полотенце.

— Он сжигает твою одежду… — сообщает Гарри и делает рукой неопределённый жест в сторону кухни, когда Гермиона уже стоит в дверном проёме.

— Что? Мои вещи в сундуке.

— Другие.

Она проходит на кухню, останавливается перед открытыми стеклянными дверями и смотрит, как Драко ходит вокруг ямы с костром. В ней горят три мешка с мусором, на самом верху которых Гермиона замечает оставленные в ванной вещи. Малфой встречается с ней глазами — в его зрачках плещется та же мгла. Они оба молчат, и нет нужды озвучивать царящее сейчас между ними взаимопонимание.

— Удивительно, что ты не орёшь, — весело замечает за её спиной Гарри.

— Она бы не смогла свести с них кровь, — отвечает за Гермиону Драко, может быть, даже догадываясь, что ответить сейчас она сама не в состоянии. Гермиона смотрит на горящую одежду. На которой и не было никакой крови.

========== Двадцать восемь ==========

День: 1462; Время: 17

— Вот смотри: первую пару ночей мы обыскивали здания, оказавшиеся пустыми. Помнишь, что нам сказали? Нас собирались отправить в те убежища, которые, по сведениям, стояли заброшенными, или в новые, которые уже были покинуты или вот-вот должны были такими стать. Именно поэтому мы ничего не нашли. А потом… бам. Но теперь они в курсе, что мы у них на хвосте, поэтому сворачиваются и меняют дислокацию.

— Спасибо за пояснения, Джастин, — бормочет Гермиона и, подходя поближе к лежащему на земле телу, зажимает нос. — Думаю, это маггла. Джинсы, блузка… — она не может заставить себя посмотреть в лицо погибшей, ведь тогда не получится притворяться, будто происходящее нереально.

— Она могла быть случайной жертвой, — пожимает плечами Джастин. Выждав паузу, он поясняет: — То есть из волшебного мира. Я просто счастлив, что мы больше не скрываемся от Ордена и Министерства, и можем сделать… вот так.

Чарами левитации он поднимает труп, оборачивает его и размещает на нём портключ — не касаясь ничего, кроме своей палочки. Гермиона старательно игнорирует происходящее: она избегает любых напоминаний о том, как трогала покойников затянутыми в перчатки руками. Гермиона заходит в боковую комнату, Джастин шагает за ней следом, и оба они в поисках документов выдвигают все ящики.

— Гермиона, ты нас по-настоящему напугала. Я имею в виду, Джинни очень переживала, но мы ей сказали: она в сознании, кровотечений нет, и о ней позаботятся самые лучшие в мире целители. Но потом Джинни начала говорить о том, что это не спасло её семью и… всё в таком духе. Это был тяжёлый разговор.

— Я в порядке.

— Сейчас — да. Но все мы — кроме Фитца, конечно, — сразу же отправились в больницу. Драко тоже пришёл. Я думал, они с Гарри прикончат целительницу, когда та заявила, что в твою палату никого не пускают и никакой информации она предоставить не может. Даже Гарри! А потом у тебя там началось настоящее светопреставление, и им потребовалось семеро охранников, чтобы удержать нас — представляешь, им даже пришлось воспользоваться заклинаниями.

— Я умирала, — Гермиона не знает, почему у неё вырывается это признание, и старается поскорее выдвинуть как можно больше ящиков, чтобы спрятать лицо.

— Знаю, — шепчет Джастин. — Мы все это понимали. Джинни и Лав плакали. Гарри врезал охраннику по физиономии… Это было… Я…

— Джастин, давай больше не будем об этом говорить.

— Ладно, — но по его голосу не похоже, чтобы он согласился, так что Гермиона не удивляется, когда, выйдя за ней в коридор, Джастин продолжает: — Люпин предоставил в Мунго список тех, кого можно было пускать в твою палату. В него разрешили включить всего лишь троих, и Ремус вписал себя, Гарри и Малфоя… Ребята не особо обрадовались, что в список попал Драко. Я хочу сказать, Гарри и Джинни один раз проскользнули в палату вместе, но, ты же понимаешь. Малфой появлялся каждый вечер, но всегда один, до либо после Гарри. Я…

— Джастин, — сердито обрывает его Гермиона — она на самом деле разозлилась. — Ты никогда не болтал так много. Никогда.

Она вскидывает голову, закончив осмотр пустого ящика. Дом пуст, покинут, и всё ценное отсюда уже вывезено. Но они всё равно в этом удостоверились.

— Прости.

— Ничего. Что случилось? Это из-за Симуса? Ты волнуешься?

— Нет, он должен вернуться завтра.

— Тогда чт…

— Мне кажется, я могу… Кажется, я жду ребёнка, — Гермиона внимательно смотрит на Джастина, и тот исправляется: — Я имею в виду… То есть, я думаю, от меня ждёт ребёнка девушка. Вообще-то, женщина, потому что… ну, да. Да.

Гермиона таращится на него, затем переводит взгляд на его ботинки и чешет плечо, стараясь отвлечь внимание друга от своей неловкости. Она и понятия не имела, что у Джастина кто-то есть.

— Кто она?

— Маргарет Юст, — робко отвечает он, и Гермиона закашливается.

— Что?

— Она… я не знаю! Я навестил её в больнице на следующий день после всего этого, а её выписывали и… Ну, ты же понимаешь! Выпивка, беседа, она… На ней было такое милое платье и… Ты же сама всё понимаешь!

Она смеётся, а Джастин покрывается густым румянцем. Гермиона хохочет настолько сильно, что не может припомнить, когда в последний раз так веселилась, но ничего не может с собой поделать. Что-то бормоча и заикаясь, Джастин закрывает лицо ладонью, и Гермиона, наконец, берёт себя в руки.

— Прости. Это было… — ей приходится замолчать, чтобы не рассмеяться снова. — Это было неуместно.

— Гермиона, что мне делать? Жениться на ней?

— Это ты должен обсудить с ней.

— Я… Я сомневаюсь, что смогу стать хорошим отцом, — кажется, ему стыдно от этого признания.

— Джастин, я уверена, что ты будешь отличным отцом. В этом мире нет ни одного человека, который бы тебя знал и не любил, — Гермиона заключает друга в объятия, и тот нервно стискивает в кулаках её рубашку.

— Как я буду воспитывать ребёнка в таком мире?

От этого вопроса на неё наваливается грусть.

— Война почти закончилась. По крайней мере, этот её этап. Именно поэтому мы и сражаемся, Джастин. Чтобы не бояться.

— Мне всё равно страшно.

Гермиона кивает и сжимает его крепче.

— Думаю, это нормально.

День: 1462; Время: 20

Она вспоминает слова Джастина, что все они пришли к ней в больницу и стояли за дверью. Что в отчаянный момент одиночества и страха это Гермиона их не заметила, а не они оставили её. Она, наверное, слишком широко улыбается друзьям: стоит ей выйти из комнаты, на их лицах появляется озадаченное и взволнованное выражение.

День: 1462; Время: 22

Заходя в комнату Драко, Гермиона спиной чувствует взгляд Гарри и краснеет, прикрывая за собой створку. Малфой даже не поднимает головы от своего блокнота, и она почти что уверена: сейчас Гарри начнёт стучать, но вместо этого слышит лишь негромкий щелчок, когда дверь в спальню друга захлопывается.

Она садится на кровать и наблюдает за тем, как Драко ищет решение какой-то задачи. Ей интересно, что он почувствовал, когда Люпин предположил, будто их отношения значимее её дружбы с Джинни, — и размышляет, что при этом испытала сама. Между ними есть много того, что ей ещё предстоит осмыслить, особенно его поступки. Например, то, что Драко вставил их фотографию в рамку, столько раз появлялся в Мунго, ревновал, злился — по рассказам Джастина, — не сумев попасть к ней в палату в ту первую ночь, позволил ей спать с ним в одной постели без особых на то причин. Мысль об анализе этих событий настолько удручает, что Гермионе почти что хочется просто принять их как данность, зная, что они имели место. И что, возможно, Драко Малфою на неё не наплевать, хотя бы чуть-чуть.

Но Гермиона не из тех людей, что торопятся с выводами. Она предпочитает однозначные неоспоримые факты. Те данные, что вызывают сомнения, лишь провоцируют появление теорий и предположений, их нельзя считать за истину, особенно когда дело касается человека, сидящего напротив. Кроме того её, как обладателя аналитического склада ума, слишком утомляет наличие множества моментов для переживаний, ненависти и страха. У неё создается впечатление, будто времени на размышления совсем не остаётся — она успевает лишь действовать.

И тем не менее Гермиона появилась здесь не только для того, чтобы выспаться. Онавдруг обнаружила, что… одно это слово заставляет её закатывать глаза и покрываться румянцем. И не потому что она ханжа, — по крайней мере, ей хочется надеяться, что дело не в этом, — а потому, что даже в собственных мыслях это слово кажется чересчур инфантильным. Она обнаружила, что ей нужна… своего рода, разрядка.

Гермиона понятия не имеет, как дать знать об этом. Обычно один из них просто сгребает другого в охапку, и поцелуи быстро оборачиваются чем-то большим. Но она не так уж часто проявляла инициативу, целуя Малфоя первой. Ей почти что неловко, что он многократно брал ситуацию в свои руки, ведь она представляет себя сильной, решительной и напористой. Она делала первый шаг, когда Драко проходил мимо неё по безлюдному коридору, появлялся в дверях пустого дома или просыпался. И предпочитала думать, что её порывы оказывались для него неожиданными.

А теперь Малфой, сосредоточенный на своей задаче, сидит в противоположном углу комнаты, даже не глядя на Гермиону. Она мучается вопросом: неужели их новоприобретённая привычка спать вместе единственно для того, чтобы высыпаться, притупила их… потребность в разрядке? Насытила их голод, что для любовников — не то что не состоящих в браке, а даже не пребывающих в отношениях — представляется печальным итогом. Гермиона вдруг замирает, сообразив, что если они просто любовники, которые перестали заниматься сексом, то, значит, и собственно любовниками они больше не являются. От этой мысли накатывает паника. Большинство их контактов основано на сексе, именно он стал движущей силой, приведшей к дружбе. Она…

— Грейнджер, если у тебя такое выражение лица из-за кипящих в мозгу мыслей, я бы даже на секунду не хотел оказаться в твоей голове.

Гермиона подпрыгивает, фокусируясь на его лице, и выдавливает нервный смешок. Малфой смотрит на неё так, будто до сих пор сомневается в её умственном здоровье, — наверное, так оно и есть. Он неспешно приподнимает бровь и опять сосредоточивается на своём блокноте. Новом, насколько успела заметить Гермиона.

Она старается придумать, как же снова привлечь его внимание или хотя бы объяснить, о чём именно думала. Но у Гермионы не хватает духу признаться, что её мысли были заняты чем-то неприличным. Она гасит в зародыше идею спросить о его желаниях, ведь о какой страсти тогда может идти речь? Просто подойти и поцеловать Драко — это может показаться странным, учитывая то, насколько он поглощён своими делами.

Пытаясь вспомнить хоть какую-то полезную информацию, Гермиона чуть не разражается смехом, когда в её мозгу вспыхивает вопрос: а как бы поступила Лаванда? Это совершенно абсурдная мысль, и она сомневается, что сможет простить себе подобные размышления. Но Гермиона Грейнджер не собирается отворачиваться и ложиться спать: перед ней стоит проблема, а трудности она любит.

Несмотря на нежелание мыслить в подобном ключе, воспоминание о Лаванде наталкивает на кое-какую идею. Гермиона покрывается румянцем и смотрит на Драко так, будто тот может прочитать её мысли, но он полностью занят бумагами. Наверное, её задумка слишком наивна, да и проделывалось подобное уже миллион раз, к тому же Драко может вообще не заметить её усилий — но ничего лучшего ей в голову не приходит. Гермионе даже кажется: как бы она ни старалась, стоит Драко обратить на неё внимание, он сразу догадается о её планах, и с этим вряд ли что-то можно поделать.

Прежде чем подняться на ноги, ей приходится напомнить себе, что Малфою нравится её тело. Гермиона уверена в своих мозгах, а тело — с точки зрения привлекательности, а не здоровья — всегда имело для неё второстепенное значение. Конечно же, за исключением подобных ситуаций, когда разум пасовал и ей только оно и оставалось. Не будь они с Драко уже… Господи, да больше года прошло с того момента, когда он впервые её поцеловал… она бы не была такой смелой.

Не глядя на Малфоя, Гермиона снимает рубашку, позволяя ей упасть на пол. Если она сейчас не привлекла внимание Драко, тогда, наверное, стоит отправиться спать, посчитав проделанное неплохой попыткой. Она так быстро расстёгивает молнию на джинсах, что звук получается достаточно громким, и вряд ли Малфой хотя бы не поднял голову. Гермиона мычит про себя мелодию, чтобы хоть как-то отвлечься от тишины. Но любопытство побеждает — цепляясь за пояс пальцами, она, вопреки командам рассудка, косится на Драко.

Он смотрит не столько на Гермиону, сколько на её грудь, и она ловит себя на том, что, наклонившись, неприкрыто пялится на него. Открытый блокнот лежит на его колене, рука с несколькими листами пергамента замерла над стопкой бумаги. Гермиона невольно краснеет и, уткнувшись глазами в неровный пол, стягивает джинсы к щиколоткам. Она старается избегать любых потуг на изящество, потому что вряд ли её можно считать той, кто, раздеваясь, танцует и мурлычет под нос песенку.

Услышав какой-то глухой стук, она отвлекается от своих носков и только сейчас, когда Малфой не сводит с неё взгляда, понимает, как же сильно волновалась, что он ничего не заметит. Его руки теперь свободны, и она гадает, был ли недавний шум вызван тем, что он положил блокнот на бумажную кипу. Прислонившись спиной и головой к стене, он вытянул вперёд ноги и смотрит на Гермиону, создавая впечатление совершенной расслабленности. От этого она нервничает ещё сильнее. Разве не в этот момент он должен был хоть что-то предпринять?

Гермиона едва не идёт на попятный, но, выпрямившись, встречается с Драко глазами. Этот взгляд она знает, он ей даже снится, поэтому она подносит руки к застёжке бюстгальтера. Но в нерешительности замирает, и, поддавшись порыву, идёт прямо к Драко. Переступив через него, она усаживается к нему на колени, отмечая, как он изучает её тело.

Он по-прежнему не двигается, его ладони лежат на полу, но Гермиона чувствует твердеющую плоть, что побуждает её продолжать, даже без непосредственного участия Малфоя. Она лишь надеется, что предстаёт в не слишком глупом свете, особенно сейчас, когда её ненадёжное прикрытие в виде подготовки ко сну исчезло. Но не будь Драко заинтересован, он бы отвёл глаза, и это лишь ещё одна из тех ситуаций, когда Гермиона не может проникнуть в его черепную коробку, — или из тех, когда она всё ещё учится тому, что же ему нравится.

Она снова заводит руки за спину, на этот раз расстёгивая застёжку. Медленно откладывает бюстгальтер прямо на блокнот и замечает, как сжимаются на полу пальцы Драко. Прежде чем сесть, Гермиона не подумала, как ей быть с трусиками, и на мгновение она неловко замирает. Наверное, она выглядит по-дурацки, когда, наклонившись вперёд, хватает Малфоя за плечо и поднимается на ноги.

Она чуть ли не перед самым его лицом, но Гермиона напоминает себе, что, судя по всему, против такого он не возражает, и, покраснев ещё сильнее, стягивает бельё. Она балансирует, держась за Драко, и чувствует ладонью, как напрягаются его мышцы. Гермиона стаскивает свои в голубую полоску трусики сначала с одной ноги, потом с другой и готова поклясться, что слышит стон, когда выпрямившись, откидывает их в противоположную от бюстгальтера сторону.

Она садится обратно, но Малфой не шевелится, хотя дыхание его убыстряется, а эрекция становится ощутимее. Гермиона приподнимает голову — его потемневшие яркие глаза смотрят прямо на неё, и в мозгу вспыхивает вопрос: неужели он из тех людей, которым нравится, когда их привязывают? Ведь пусть и без реальных пут, но именно так он сейчас себя и ведёт, будто бы испытывая свою выдержку. В таком случае, целью игры становится всплеск его эмоций.

Закусив губу, Гермиона тянется к его рубашке и дёргает полы вверх. Малфой тут же вскидывает руки, но ничем ей не помогает. Как только она стаскивает рукава, он тут же принимает прежнее положение. Гермиона хмыкает, Драко ухмыляется ей в ответ — и это лишь укрепляет её решимость.

Она оглаживает ладонями его плечи, ведёт ногтями по груди, прижимается губами к его шее. Находит чувствительное местечко под челюстью — эта ласка никогда не остаётся незамеченной — посасывает и покусывает кожу, покачиваясь на его бедрах. Малфой стонет и подаётся ей навстречу, его мышцы каменеют под её ладонями. Ощущения от ткани его джинсов необычные, но назвать их неприятными нельзя, поэтому Гермиона снова трётся о Драко. Но стоит ему шевельнуться, как она приподнимается на колени.

Внутри расцветает некое мощное чувство, и эта игра начинает ей нравиться. Обычно застенчивость не позволяет Гермионе надолго оставаться в доминирующей позиции, и пусть сейчас она сомневается в своих дальнейших действиях, этот вызов доставляет ей удовольствие. Ей нравится вести и контролировать ситуацию.

Не теряя зрительного контакта, Гермиона отрывается от шеи Малфоя, отклоняется назад и проводит ногтями по дорожке волос на его животе. На скулах Драко начинает проступать румянец, но ей хочется, чтобы его щеки алели, а глаза блестели. Она расстёгивает ширинку, и он вскидывает ягодицы, давая ей возможность стащить с него штаны. Усевшись чуть ниже его коленей, Гермиона оглаживает его рукой по бёдрам, добираясь до границы боксеров. Иногда он носит свободное бельё, иногда обтягивающее, а порой и вовсе обходится без него — Гермиона никогда ему этого не говорила, но ей нравятся все три варианта.

Наклонившись, она целует его грудь и обводит языком соски, скользя ладонями всё выше. Она почти касается его паха, но отдёргивает руки, хватаясь за резинку пояса. Драко ворчит, и она с улыбкой отстраняется, прекращая ласкать его грудь. Приподнявшись, Малфой смотрит, как Гермиона осторожно стягивает с него трусы. Она оставляет их на икрах, зная, что потом Малфой сам от них избавится, и снова устраивается на его ногах.

Она кладёт ладонь ему на колено и, подавшись вперёд, с воодушевлением ведёт её вверх, зная, что Драко нравится наблюдать. Щёки все ещё пламенеют румянцем, но она делает вид, будто Малфой понимает: это такая реакция на возбуждение. Указательным пальцем она обводит контур его рта, касается нижней губы и замирает. Малфой реагирует незамедлительно, вбирая его в рот. Посасывая, он кружит языком по коже, вылизывает палец по всей длине. Подобное старание, почти что яростные движения и впившийся в неё голодный взгляд заставляют внутренности Гермионы затягиваться узлом. Заводясь ещё сильнее, она стискивает его бедро и делает глубокий вдох: его язык компенсирует бездействие рук, и, кажется, глазами он прожжёт в ней дыру.

Рвано дыша, она высвобождает палец и подносит его к своему соску — Малфой смотрит на неё, не отрываясь. Гермиона очерчивает ареолу, пощипывает и тянет нежную плоть, со стоном приподнимает свою грудь. Она выпускает его ногу, при этом специально дотрагиваясь ладонью до члена, который тут же дёргается от этого прикосновения. Она подносит к губам Малфоя другой палец; Драко облизывает его и прикусывает кончик, следит взглядом за тем, как Гермиона и вторую руку прикладывает к груди.

— Ты хоть представляешь, насколько я готова? — ей потребовались целые три минуты, чтобы убедить себя это произнести. Драко со стоном опускает глаза.

Она облизывает ладонь и обхватывает его член — сталь, затянутая шёлком, — лаская его так, как нравится Драко. Он снова низко стонет, зажмуривается и упирается затылком в стену. Затем с видимым трудом открывает веки, опустив подбородок, ловит взгляд Гермионы и толкается ей в руку. Она останавливается, едва его губы приоткрываются, а дыхание становится поверхностным. Щёки Драко алеют, а глаза блестят.

Она подползает повыше, снова наклоняется к его шее с поцелуем и начинает выписывать языком круги на коже за его ухом. Она посасывает и лижет нежное местечко, устраивается между ног Драко, краем глаза замечая, как его рука вскидывается, опускается, поднимается и снова падает на пол. Гермиона незаметно улыбается, её сердце отстукивает сумасшедший ритм - откинувшись назад, она прикладывает два пальца к нижней губе Малфоя. Несмотря на очевидное желание что-то сделать, Драко ничего не предпринимает — он же умный мальчик и знает, что именно запланировала Гермиона.

Она обхватывает свою грудь одной рукой, а вторую подносит ко рту и, глубоко вбирая, сама облизывает пальцы. Поразмыслив, Гермиона пришла к выводу, что лучше, если оргазм накроет Малфоя, когда он будет в ней. Она с сочным звуком вытаскивает пальцы, не сводя глаз с Драко: тёмно-серая радужка, расширенные зрачки, от его взгляда внутри разгорается настоящее пламя. Опустив ладонь, Гермиона погружает в себя один палец, а затем добавляет другой. Приподнимаясь на коленях, она стонет, и стоит Драко припасть к её соску, резко выдыхает и освободившейся рукой обхватывает его затылок.

— О, Драко.

Он тяжело дышит через нос, прохлада его дыхания вызывает мурашки на её разгоряченной коже. Гермиона смотрит поверх его макушки и замечает, как он нерешительно поднимает руку. Её ладонь тут же скользит вниз, снова сжимает член — бедра Малфоя подаются вверх, и его глубокий утробный стон отзывается в ее груди. Гермиона касается клитора и прижимается к Драко, захлёбываясь его именем. Она опускается так, что внутри оказывается только головка, затем приподнимается — и тишину разрывает обоюдный стон. Её трясёт, но она решительно настроена не поддаваться собственным желаниям до тех пор, пока Малфой не будет заведён до предела. Она снова опускается, приподнимается, и падает вниз, вбирая всю длину в себя, и тут же вскрикивает от реакции Драко — он, наконец-то, капитулировал.

— Господи Иисусе, Гермиона, — его пальцы впиваются в её бедра, он насаживает её на себя, одновременно с этим устремляясь вверх и заставляя её громко застонать. Хриплый низкий голос — её любимый звук.

— Самое время, Драко. Я была уже… О, господи. Была… ах. Господи, да, — ей по многим причинам нравится, как именно он двигается внутри неё, но пытаться говорить в эту секунду явно её неудачная идея.

— Я не мог… Чёрт, — его тоже.

Он отводит руку Гермионы от своего плеча, всё ещё влажную от недавних ласк, и втягивает её пальцы в рот. Она не может удержаться от хныкающих звуков, которые издаёт, только испытывая боль или нечто подобное, — что является полной противоположностью творящемуся бесстыдству. Гермиона чувствует кожей его стоны, он обнимает её за талию, и по его движениям она догадывается, что он всё же избавился от белья.

Вытащив пальцы, она целует Драко — его язык горяч и требователен. Малфой укладывает её на спину, ладони скользят по её бёдрам и коленям, не давая обхватить его ногами. Он толкается в неё, погружаясь ещё глубже, и Гермиона громко вскрикивает, зажимая ладонью рот. Он прикусывает кожу на её руке, и она снова его целует.

Когда её накрывает оргазм, она стонет Малфою в губы и впивается ногтями в его плечи. На какой-то момент ей кажется, что она просто потеряет сознание, погружаясь в этот невероятный водоворот ощущений, вызвать которые может только Драко. Гермиона возвращается в реальность, чувствуя прикосновение щеки Малфоя к своей — он роняет голову ей на плечо. Дрожа, он прижимается к ней, и она испытывает смутные сожаления, что пропустила момент его наслаждения — ей нравится наблюдать за ним в такие секунды.

— Наверное, я смогу полюбить эту игру, — задыхаясь, признается она, и Драко смеётся в ответ, захлёбываясь дыханием.

День: 1463; Время: 5

Гермиона просыпается, пока Драко всё ещё спит — он лежит, отвернувшись от неё, зарывшись лицом в подушку, а наэлектризованные светлые волосы торчат во все стороны. В комнате царит полумрак, и Гермиона знает, что рассвет за окном только занимается. Она вынырнула из сна всего пару мгновений назад и не способна связно мыслить, но сердце её стучит взволнованно.

Гермиона уже какое-то время это обдумывала. Представляла себе процесс во всех деталях — благо, пару лет назад нашла коллекцию интересных журналов в комнате Рона — и смирилась с мыслью, что скорее всего, удовольствия он ей не принесёт. Гермиона даже решилась на кое-какие приводящие в смущение опыты с овощами, о которых она никогда никому не расскажет. Никогда и никому. Единственное, что её теперь останавливает, это подозрение, что у неё ничего не получится, и вот эту мысль Гермионе Грейнджер принять тяжело.

Но повторение — мать учения. Конечно, благодаря Драко она не в первый раз оказывалась в новой для себя ситуации — и уж точно не в последний. И к сожалению, сейчас его удивительная способность заставлять её забывать обо всём на свете не поможет. Гермиона достаточно давно вынашивала эти планы, хотя Драко никогда не просил её ни о чём подобном, — ей хотелось доставить ему удовольствие. И она пришла к выводу, что если будет придерживаться основного правила, то максимум, что ей грозит, — это смущение, когда Драко её отстранит. Она уже поняла, что в этой сфере их отношений Малфой никогда не смеётся над её незнанием или ошибками.

Гермиона удивлена, что он не проснулся, пока она вытаскивала прижатую им ногу и, натянув на голову одеяло, сползала вниз. Чаще всего Драко спит очень чутко, и хотя она рассчитывает, что в ходе самого процесса он всё же проснётся, в её планы не входит его пробуждение в самом начале. Ей несколько боязно, но это нормально, ведь не отказываясь от своих намерений, она лишь сомневается, что сможет справиться, очнись Драко прямо сейчас.

Гермиона опускается ещё ниже и устраивается между его раскинутых ног, одной рукой упираясь в матрас, а другой убирая с лица волосы. Малфой по-прежнему дышит глубоко и ровно — спит, но в эту секунду Гермиона гораздо больше увлечена изучением его пениса, оказавшимся перед её носом. Головка, вены, мошонка, лобковые волосы. Самый обычный половой орган. Никаких искривлений, странных родимых пятен или шрамов. Такой же, который она могла бы увидеть в маггловской школе во время уроков по сексуальному воспитанию. Внутри всё то же самое, что Гермиона изучала на плакате в кабинете врача.

Она чересчур прямолинейна и не знает, правильный ли это настрой. Разумеется, именно этот пенис особенно примечателен. Хотя бы тем, что для неё он тот самый. Тот самый, что она чувствовала своей спиной, животом, бёдрами. Тот самый, что она трогала, в котором нуждалась и о котором даже молила. Тот самый, что она ощущала внутри себя, — часть Драко, время от времени оказывающаяся её собственной и заставляющая терять голову. Приносящая такое наслаждение, что она боится, как бы её сердце не остановилось, а мозг не взорвался — хотя она вряд ли обратит внимание на подобные мелочи.

Её дыхание убыстряется, и ей приходится приподняться, чтобы не тыкаться носом в кожу Драко. Вот так уже лучше, да. Наверное, стоит попробовать получить удовольствие, вместо того чтобы стараться проглотить объект для научных изысканий. Гермионе просто нужно начать.

Член в её руке мягкий, липкий после недавнего секса, но это не доставит проблем — она уже пробовала себя раньше. На его и на своих пальцах, на губах Драко — и, честно говоря, Гермиона уже привыкла к подобному. Она опускается на локоть, краем сознания отмечая, что изгибает бровь, перед тем как осторожно лизнуть кончик. Гладко и необычно — и в Гермионе тут же просыпается любопытство.

Она обхватывает ствол покрепче и облизывается, вспоминая положение губ на тренировочных объектах, для того, чтобы избежать прикосновений зубами. Гермиона наклоняется, обхватывает ртом головку и, впившись глазами в пупок Драко, трогает её языком. Огладив её языком во второй раз, она замечает, что всё это время Малфой задерживал дыхание и только сейчас втягивает в лёгкие воздух.

Разумеется, он уже проснулся. Он же хватается за палочку, стоит половице за дверью скрипнуть посреди ночи. Гермиона вообще не представляет, как он умудряется спать при всех тех звуках, что она издаёт во сне. Может, Драко просыпается, лишь когда происходит что-то необычное? Сейчас как раз именно такой случай — и он очнулся раньше, чем она надеялась, но позже, чем ожидала.

Гермиона снова и снова оглаживает его языком, а затем осторожно втягивает в себя. Если из-за гула работающего в углу вентилятора она и не может расслышать звук, который издаёт Драко, то в состоянии разглядеть, как натянулась у его бедра простынь — он стискивает пальцы в кулак. Вбирая в рот всю длину, она чувствует прилив робости, что просто смешно. Гермиона не сомневается, что краснеет, и прикрывает глаза, стараясь отвлечься от мыслей, насколько же плохо она всё делает. Вместо этого она сосредоточивается на своих ощущениях, на том, как твердеет его плоть от такой ласки, как упирается в горло головка. Всасывая член, она крепче сжимает губы и подаётся вверх.

Гермиона не знает: то ли Малфой шумно выдохнул, то ли начал произносить её имя, но едва его бедра дёргаются, как она открывает веки. С сочным звуком выпускает член изо рта и наблюдает, как живот Драко опадает и поднимается в такт дыханию, а пальцы переплетаются на его груди. Она смотрит на выступающую вену, приподнимает подбородок и ведёт по ней языком от мошонки до самого верха. Стоит ей добраться до нежной кожи у основания головки, Малфой рычит, и Гермиона повторяет эту ласку. На третий раз он стонет, разжимает пальцы, вытягивает руку, но тут же снова стискивает кулак. Это напоминает ей кота, который выпускает когти.

Сделав вдох, Гермиона ведет по члену ладонью вверх-вниз и облизывает губы. Пот, её и его вкус — это не так уж и плохо, как казалось. Она опускает глаза и изучает яички, вспоминая, что именно делали девушки в тех журналах. Свободной ладонью она обхватывает мошонку, и кожа на ней подбирается. Она осторожно тянет яички вниз, но Малфой хрипит, и Гермиона замирает, не зная, издаёт он такие звуки от удовольствия или дискомфорта. Драко вскидывает бёдра, и она возобновляет свои движения — он тут же повторяет «кошачий» выпад. Гермиона приходит к выводу, что это хороший знак, и, наклонив голову, тянет их и лижет, в то время как мышцы на ногах Драко каменеют.

Гермиона отстраняется, чтобы оценить результат — теперь его член гораздо твёрже и длиннее, головка налилась кровью. Наклонившись, она целует кожу на внутренней поверхности его бедра, прикусывая её точно так же, как до этого сам Малфой дразнил Гермиону, и снова обхватывает пенис ртом. Возможно, это чересчур медицинский термин, но фаллос звучит как-то глупо. Наверное, стоит называть его членом. Интересно, позабавит ли Малфоя то, если она однажды произнесет это вслух? Достоинство, болт, хрен, банан, маленький друг.

Не разжимая губ, Гермиона усмехается, и Драко громко стонет, прежде чем она берёт себя в руки. Она удивлённо поднимает глаза — Малфой что-то бормочет, сквозь простынь до неё доносится неразборчивый шёпот, приглушённый гулом вентилятора. Гермиона горда тем, что учится так быстро, наклоняет голову и, вбирая ствол глубже, оглаживает его языком.

— Хм-м-м? — произносит она, и Драко стонет.

— Твою ж мать, — едва слышно откликается он — Гермионе нравится хрипотца в его голосе — и бормочет что-то ещё, но разобрать слов она не может.

Малфой поднимает руку — от этого движения подрагивает матрас, — и простынь исчезает. Гермиона таращится со смесью удивления и ощущения, будто её поймали за тем, что и так было ему известно. Драко встречается с ней глазами и стонет, хотя она не шевелится. Его взгляд замирает на её губах. Гермиона вспыхивает румянцем и на пару секунд застывает. Она надеялась, что он не станет пялиться на неё, оставив простынь на месте.

Она остро чувствует его внимание, когда, сосредоточившись на его животе, возобновляет прерванное занятие и вбирает член как можно глубже в рот. Ей и в голову не приходило, что наблюдение за этим процессом может доставлять удовольствие, но тут же вспоминает, как смотрела сама. И как Малфой приподнимался, давая ей возможность увидеть место слияния их тел, сам заворожённый этим зрелищем. Наверное, здесь нечто похожее.

Наклонившись, Драко обеими ладонями поднимает её волосы и собирает на затылке так, чтобы их можно было удержать одной рукой. Пальцами другой он гладит её лицо, щёку, обхватывает шею. На секунду Гермионе кажется, что сейчас он подтолкнёт её голову вниз, вынуждая заглотить сильнее, но тогда она подавится. Она сжимает пальцы на члене, и едва Драко издаёт невнятный звук, повторяет это движение. Его рука, не останавливаясь, ползёт к её лопаткам, стараясь коснуться, где только возможно.

Ей по-прежнему неловко, что Малфой на неё смотрит, она надеется, что делает всё правильно, и хоть сколько-нибудь эстетично. Одной рукой Гермиона оттягивает мошонку, другой скользит по стволу и, покачивая головой, исследует языком все изгибы. Драко стонет, вскидывает бёдра, от чего она слегка давится, но тут же увеличивает темп.

— Ге…она, — Драко выстанывает её имя на выдохе, и Гермиона снова встречается с ним взглядом.

Ошеломленная интимностью момента, она ошарашенно моргает. Шея Драко покраснела, влажные губы приоткрылись, блестящие глаза смотрят прямо на неё. Едва касаясь, его пальцы гладят её лицо, пока она сама неистово ласкает его языком. И с трудом сдерживает улыбку при мысли о том, что же она с ним сделала. Это не обоюдное удовольствие, а нечто, что получает только Драко. Гермиона начинает теперь понимать, почему Малфою так нравится заниматься с ней оральным сексом, и не будь её рот сейчас так занят, она бы наверняка ухмыльнулась с тем же самым самодовольством, с каким усмехается Драко.

— Решить.. ариф… задач… — стонет он, и ей смешно от такого бессвязного бормотания. — Будто… чертовы… ингредиенты… секретное зелье.

При упоминании ингредиентов для зелья она вскидывает бровь, а у Драко вырывается настоящий рык. Гермиона понятия не имеет, что именно имеет в виду Малфой, но она и представить не могла, что сама настолько заведётся за время этого занятия. Выражение признательности одной из её любимых частей его тела — это одно, но такая реакция, начиная от звуков и кончая взглядами, вызывает настоящее головокружение. Ей нравится осознание силы и чувство удовлетворения, что захлёстывает её сейчас, понимание того, что она может заставить Малфоя полностью потерять над собой контроль. В эту самую секунду она видит его не сквозь дымку собственного удовольствия, а со всей ясностью и каким-то образом ощущает себя даже ближе к нему, чем этой ночью.

Гермиона так занята своими мыслями, что совсем позабыла о собственной неловкости. Даже несмотря на всю свою открытость, Малфой ничего подобного явно не испытывает. Когда их отношения только начались, он предпочитал прятать от неё лицо. Теперь же Драко не сводит с неё глаз, а она не может разорвать зрительный контакт. Ей и в голову не приходило, что доставление кому-нибудь орального удовольствия, раз уж этого не избежать, окажется чем-то бóльшим, нежели некая досадная неприятность. И, невзирая на дискомфорт в челюсти, Гермиона вынуждена признать, что не может быть права во всём.

Самоконтроль Малфоя постепенно слабеет, впрочем она слишком сосредоточена на своих действиях, чтобы отслеживать время. Гермиона отмечает все звуки, которые он издаёт, стараясь понять, что и как ему нравится, и не устань она от этого занятия, наверное, была бы не прочь продолжать такое часами.

Его пальцы ощутимо вцепляются ей в волосы, второй ладонью он хватает её за предплечье — она протянула руку к груди Драко, заметив, что он начал пощипывать свои соски. Ей нравится мысль, что всё испытываемое сейчас удовольствие он получает только от неё. Она в восторге от его гортанных одобрительных стонов, как и от всех тех звуков, что невольно вырываются из его горла.

Бёдра Драко мелко подрагивают, дыхание убыстряется, сам он буквально извивается на кровати. Если не считать пары раз, когда Малфой откинул голову назад, он не отрывает глаз от её лица. На ум Гермионе приходит воспоминание о реке за домом родителей: камни под чистой, сверкающей, струящейся водой. Летом она собирала эти грязные, но красивые камушки в ладони, и всё, что ей было нужно, это солнце и вода. Всё казалось таким изумительным и новым, а счастье было безграничным.

— Гермиона, — ей нравится, когда он так произносит её имя.

— Мхмхм, — она давится, когда, застонав и потянув её за волосы, он резко дёргается.

Сделав пару быстрых выдохов, Малфой замирает, затем дважды сжимает её руку, вынуждая остановиться:

— Я сейчас кончу.

Голос Драко звучит хрипло и грубо, и ей хочется хоть что-то сказать, лишь бы только он ответил. Она поднимает голову и двигает челюстью из сторону в сторону:

— Полагаю, в этом и кроется смысл, Драко.

Командный тон и лёгкая хрипотца — она ничего не может с этим поделать. Он смотрит на неё в течение нескольких долгих секунд, будто бы она ему ничего не ответила. Словно ему требуется время для осознания её слов. О, Гермионе всё это безумно нравится.

— Чёрт, Грейнджер, — на секунду ей кажется, что Драко злится. — Прошу тебя, скажи, что у тебя сохранилась твоя хогвартская форма.

— Что? — она совершенно не понимает, почему он сейчас об этом вспомнил. — Она в моей спальне на площади Гр…

— Мерлин, благодарю тебя.

Гермиона моргая, таращится на Драко, пока тот не начинает ёрзать, и она решает, что сейчас важнее заняться тем, что находится перед её носом, вместо того, чтобы разбираться в малфоевском бормотании. Определённо, у Драко Малфоя от орального секса поехала крыша. Не будь Гермиона так занята, начала бы волноваться.

Стоит ей опять коснуться его губами, он снова стонет и падает на матрас, распрямляя локоть, на который до этого упирался. Гермиона яростно ласкает его языком, приноровившись к движению собственной руки. Она не обращает внимания на ломоту в челюстях и хмыкает, когда Драко опять начинает подаваться ей навстречу. Она чувствует пульс под своим языком, пальцы Малфоя сильно стискивают её руку и волосы.

— Чёрт… твою ж…

Гермиона готова к любой его реакции, поэтому для неё не становится неожиданностью момент, когда член упирается ей в горло, а сам Малфой выгибается и закусывает губу, сдерживая рвущиеся стоны. Она не останавливается, пока Драко не валится на кровать, — его сперма имеет солоноватый, необычный вкус. Его ладонь в её волосах разжимается, он с шумом выдыхает, и Гермиона поднимает голову. Сделав носом вдох, она, как обычно, наблюдает за Малфоем, наслаждаясь его видом после оргазма.

Выпустив член, она подносит ко рту свободную руку, вытирается и сглатывает. Это не так уж неприятно, как ей казалось поначалу. Малфой окидывает её таким взглядом, каким иногда смотрит, когда она врезается спиной в стену или кончает, сжимая его в себе, — она до сих пор не знает, что именно это значит.

Гермиона облизывается, Драко лукаво улыбается, его глаза ярко горят, и она не может удержаться от ответной улыбки. Она чувствует необычайный душевный подъём — хотя и не знает наверняка почему — и возбуждение. А ещё она чуть-чуть собой гордится.

Он смеётся — видимо, слишком уж хищная вышла у неё ухмылка — и легонько тянет её за волосы, вынуждая подползти ближе. Он выпускает её предплечье, обнимает этой рукой за талию и, едва её лицо оказывается с его на одном уровне, притягивает к себе. Скользнув языком между губ, он целует её, совершенно не заботясь о вкусе. Неужели Малфой собирается вернуть утраченные позиции? Против такого расклада Гермиона не возражает.

Малфой прикусывает её нижнюю губу, отклоняется, и она тут же произносит:

— С днём рождения, Драко.

Он выглядит озадаченным, и такое выражение его лица ей очень нравится.

— Сегодня не мой день рождения.

— Он самый.

— Но… не стесняйся повторить такое, когда он настанет, — наклонившись, Малфой прихватывает кожу на её шее и улыбается, услышав стон.

— Нет, правда… Я… — она осекается — его рука скользит вниз, касаясь нежных складочек.

Она чувствует, как в его груди зарождается рокот от тех звуков, что непроизвольно у неё вырываются.

— Ты стала такой влажной, пока сосала мой член, да?

— Господи, — уткнувшись в его плечо, Гермиона стонет частично от смущения, частично от удовольствия.

— Ты понятия не имеешь…

— Погоди, Драко, — выдыхает она, поднимая голову и стараясь не упустить важную мысль.

Он приподнимает брови, сжимает ягодицы Гермионы и переворачивает её. Её очевидное возбуждение от его удовлетворения заводит его настолько, что он замолкает, словно обдумывая какой-то план. Он приподнимает её грудь ладонями, и она забывает почти обо всём.

— Я видела в календаре, в… — она втягивает в лёгкие воздух — его пальцы творят настоящие чудеса. — Сегодня твой день рождения. Честно.

Глаза Малфоя расширяются, он кажется сбитым с толку, но уже в следующую секунду припадает к её шее. Он посасывает чувствительное местечко под её челюстью, затем прокладывает вниз горячую дорожку из поцелуев и замирает, щекоча кожу своим дыханием. Драко обнаружил эту слабость Гермионы ещё несколько месяцев назад и с тех пор так делал, временами — случайно, но чаще всего — намеренно. Она не может удержаться от хихиканья, в попытке закрыться приподнимает плечо, но Малфой мешает ей своим подбородком. Гермиону такие шутки раздражают, но бурная реакция лишь раззадоривает его — это одна из малфоевских шалостей, и в глубине души иногда она ничего не имеет против.

— Ты уверена? — она слышит, что Драко ухмыляется.

— Да, — смеётся она и, обхватив лицо Малфоя ладонями, отворачивает его голову от своей шеи.

Он быстро целует её, прихватывая губу зубами.

— Вот чёрт, — он прикусывает щёку, пожимает плечами и хищно ухмыляется. — Как же мне его отпраздновать?

========== Двадцать девять ==========

День: 1463; Время:16

Гермиона, наконец, спит… Ощущения такие, как после долгой ночи крепкого сна без сновидений, когда на утро ты чувствуешь себя бодрым, а не готовым рухнуть в обморок, едва только поднявшись на ноги. Она не могла проспать больше двух часов с того момента, как они отключились после активного празднования, но всё равно чувствует себя отдохнувшей. В качестве подарка на день рождения Драко исследовал каждый сантиметр её тела, изучил каждый изданный ею звук. И если так прошёл его день, то теперь впервые за долгое время Гермиона с нетерпением ждёт собственный праздник.

Она бы и дальше дремала, если бы не стук в дверь. Слышится шорох бумаги, глухой удар об пол, а потом рука Малфоя легко касается её груди, подтягивая повыше одеяло. На коже Гермионы появляются мурашки, а Драко подходит к двери — раздаётся сначала скрип, а затем шёпот.

Она поднимает веки, с удивлением отмечая, что за окном уже стемнело. Потирает глаза, переводит взгляд в сторону входа, и шёпот тут же стихает. Драко смотрит прямо на неё, и она лениво ему улыбается. Она чувствует удовлетворение, пресыщение — ей просто хорошо. К тому же сегодня день его рождения, и её обычное после пробуждения привередничество не слишком уместно.

Губы Драко дёргаются — в эту минуту он источает мужское самодовольство; Малфой отворачивается к дверному проёму. Она не может отрицать его заслуг в своём нынешнем состоянии, поэтому удерживается от закатывания глаз, пусть и считает сейчас такую реакцию подходящей. Видимо, Малфой уже какое-то время бодрствует: принял душ, оделся. Его… Дверь открывается шире, и её настрой моментально меняется — на пороге стоит Гарри. Драко выскальзывает из спальни, и в комнате они остаются вдвоём — Гарри делает шаг вперёд и прикрывает створку. Было бы неправдой утверждать, что Гермиона с нетерпением ждала того, что сейчас произойдёт.

Гарри на мгновение застывает в неуверенности:

— Я бы присел на кровать, но… э-э-э.

Гермиона покрывается румянцем и поднимает лицо, впиваясь взглядом в потолок.

— Гарри…

— Не могу сказать, что когда-либо хотел послушать, как ты занимаешься сексом, особенно с… Но к счастью, рядом была Джинни, которая сумела меня отвлечь.

Гермиона знает, что вела себя слишком громко, но в тот момент её это абсолютно не волновало.

— Гарри, не надо подробностей.

— А представь, как я себя чувствовал! — смеётся он, и, вроде бы, его веселье искреннее. После короткой паузы он всё же спрашивает: — Ты и Малфой, да?

— Ты должен знать, что я… Ну, это многое говорит о том, кем он стал.

— Я… Гермиона, ты знаешь, я повзрослел. Пару раз я уже работал с Малфоем и многое слышал, кое… кое-какие слухи. И я знал: он тоже повзрослел. Мне потребовалось время, чтобы принять эти перемены в нём, чтобы, возможно… чтобы, возможно, простить его. Но, убив Волдеморта, я просто… Я хотел, мне было нужно, покончить со всем этим. С прошлым и той бурлящей внутри ненавистью. Малфой показал, на что он способен… особенно тебе. И я верю, что даже если я чего-то не понимаю, ты… — при виде её слабой улыбки Гарри замолкает. В его глазах вспыхивает решительность: — Если он выкинет хоть что-то, я…

— Знаю.

— Хорошо. Вернёмся к вопросу доверия… Этим вечером мне нужно кое-что сделать, поэтому я хотел узнать, не могла бы ты возглавить группу Джинни и нашего новичка. Только на время сегодняшней операции.

Гермиона смотрит на друга, моргая. Он отдаёт себе отчёт в том, что все эти годы ей поручали только «лёгкие» миссии, что сам Гарри не взял её с собой на «финальную битву», что она руководила командами раз пять от силы и не всегда всё проходило гладко? Обычно — потому что обычно вместо трёх действующих руководителей у них был только один — во время операции они работали отдельными группами, и при этом никто не наделялся начальствующими функциями. А теперь Гарри пришёл сюда и вверяет ей жизнь Джинни.

— Ты в этом уверен?

Он пожимает плечами и садится рядом с ней на кровать, несмотря на своё недавнее «э-э-э». Гермиона крепче прижимает к себе одеяло, чтобы оно ненароком не соскользнуло.

— Знаешь, до меня доходили кое-какие рассказы. Без подробностей миссий, разумеется. Но я слышал о тебе от ребят, сотрудничающих с поисковой группой.

— Что ж, рада, что была таким популярным персонажем во время посиделок, — с сарказмом откликается она, наверное, реагируя слишком остро.

— Они знали, что ты мой друг, так что… Но я действительно очень долго волновался. Ты же знаешь, у нас у всех были монеты, чтобы попросить о помощи или в случае какой-то беды собраться в заранее условленном месте? У меня была ещё одна, которую я носил с собой постоянно. Я даже спал в штанах, боясь пропустить момент её нагрева. У нас с Грюмом была договорённость… Он должен был её активировать, если бы с тобой что-то случилось. У Рона тоже была такая.

Гермиона чувствует, как внутри что-то оживает. Наверное, маленькая девочка из Хогвартса, которая чувствовала себя брошенной своими лучшими друзьями. В течение всей этой войны она ощущала свою оторванность от них, а между ними, оказывается, была связь.

— Я не знала об этом.

— Полагаю, это не то, о чём принято рассказывать. Но… Я был по-настоящему удивлён. Думал, что ты проявишь себя… настоящим зверем, — смеется он, — в битвах. Ты умна, знаешь тысячи заклинаний и всегда быстро соображаешь. Но у тебя не было практики в дуэлях — ты либо наблюдала, либо читала о них. Я знаю, тебе было очень страшно и… нас там не было, ведь так?

— Мы все выполняли свои задачи.

— Ты продолжаешь это повторять. Я делал только то, что считал правильным… может быть, то, что считали правильным другие, и я прошу прощения. Как бы там ни было, прежде чем распинаться дальше — а мне надо идти, — я лишь хочу сказать, что… я почти не верю в те рассказы. Ты умелый боец, и я убеждён, что ты сможешь возглавить сегодня группу, поэтому и прошу тебя об этом. Ну, так что?

Гермиона улыбается, и пусть какая-то часть неё счастлива, она не может избавиться от мыслей, что этого недостаточно. И возможно, достаточно не будет никогда. А может, она просто слишком эгоистична.

— Конечно.

День: 1463; Время: 20

Гермиона хватает мужчину за подбородок и отклоняет голову, чтобы посмотреть в не видящие её глаза. Она чувствует пальцами слабый пульс на шее и что-то бездумно говорит тихим, мягким голосом, даже не уверенная, что он её слышит.

«Я видел его на Кладбище», — сказал Дин, новый член команды, когда они только выломали дверь. Кладбищем прозвали ту битву, на которой Гарри одолел Волдеморта. Гермиона поинтересовалась, из-за того ли, что сражение происходило на кладбище, но Дин ответил «нет» и отказался что-либо объяснять. Он пристально на неё посмотрел, и она не стала настаивать. Она и так всё понимала.

«Я видел его на Кладбище», — снова вспыхивает в её мозгу — наверное, именно там этого мужчину захватили в плен. Он почти что труп, в его безжизненном взгляде нет ни единой искры. Гермиона смотрит на него, но видит перед собой лишь Рона.

День: 1466; Время: 4

Гарри отсутствует три ночи.

Гермиона сомневается, что успела поспать хотя бы пять минут, когда что-то заставляет её вынырнуть из дрёмы. Пальцы Драко так сильно впиваются ей в бедро, что позже она обнаружит на коже синяки. Она даже не успевает открыть глаза, как Малфой сбрасывает её с себя в сторону, и не обхвати он её, она бы рухнула на пол. Гермиона смотрит на него с укором, но он повернулся в другую сторону — она скользит взглядом по его застывшей вытянутой руке, сжимающей палочку.

— Поттер.

Гермиона переводит глаза на замершего в дверном проёме Гарри, и той ладонью, что не впивается тисками в Драко, прижимает к груди простынь, убеждаясь в том, что прикрыта. Драко расслабляет пальцы на её бедре, но рука, на которой она лежит, всё ещё напряжена — скорее от её веса, нежели от ожидания атаки.

class="book">Вид у Гарри дикий: его волосы растрёпаннее обычного, одежда измята, а широко распахнутые глаза смотрят прямо на неё.

— Гермиона, зайди в мою комнату, когда… будешь готова.

Он выходит, закрывая за собой дверь, а Гермиона с Драко ещё три секунды ошарашенно пялятся туда, где он только что стоял. Малфой притягивает её обратно к себе на грудь, но убирает руку, едва она приподнимается на колени.

— Я думала, ты меня уронишь, — замечает она, потому что понятия не имеет, что сказать по поводу появления Гарри.

— Нет, пока в этом не будет необходимости, — хрипло откликается Драко — судя по всему, он тоже спал.

Гермиона не знает, стоит ли ей поблагодарить его за такую защиту, ей кажется, что это будет не совсем уместно. Она чувствует странное счастье от того, что Малфой о ней подумал, поэтому наклоняется и быстро целует его. Драко лежит неподвижно — то ли из-за постепенно проходящей паники, вызванной вторжением, то ли из-за самой странности происшествия, Гермиона точно не знает.

Не глядя на него, она соскальзывает с кровати, подбирает и натягивает свои штаны. Затем находит малфоевскую футболку, но Гермиона слишком озабочена словами Гарри, поэтому, вместо того, чтобы дальше разыскивать свои вещи, надевает её. У Драко есть дурная привычка разбрасывать её одежду по всей спальне. Наверное, в глубине души ему нравится наблюдать за тем, как она собирает её по утрам.

— Я скоро вернусь.

Малфой ничего не отвечает, но Гермиона этого и не ждёт — выходит и осторожно прикрывает за собой створку. Дверь в спальню Гарри приоткрыта, и, распахнув её шире, она обнаруживает собрание, напоминающее ей об их недавней поисковой миссии, организованной в обход Ордена. Гарри, Джинни, Джастин, Лаванда, Анджелина, Симус и Дин молча смотрят на неё, и она закрывает за собой дверь, понимая: Драко, Роджерс и новичок не приглашены.

Внутри зарождается нехорошее предчувствие, которое лишь усиливается, когда Симус проскальзывает мимо, открывает створку и, выглянув в коридор, закрывает её, всем своим видом демонстрируя, что он следит за соблюдением секретности. Гермиона остаётся на месте, пока Гарри не подзывает её нетерпеливым взмахом руки. Джинни улыбается ей с надеждой.

— Час назад поймали Пожирателя Смерти, который занимает руководящую позицию. Я проник в комнату наблюдения, когда его допрашивал Люпин. Мы знаем, где Рон — это большая территория в Италии, один из их основных объектов. Они держат там кое-каких пленников, тренируют новых Пожирателей Смерти и, наверное, квартируют своих бойцов. Я ушёл в тот момент, когда появилась МакГонагалл, чтобы закончить допрос и узнать планировку, поэтому единственное, что я знаю, — владения обширные. Похоже, на поместье или что-то в этом роде.

При упоминании имени Рона сердце Гермионы странно бьётся и в кровь впрыскивается адреналин.

— Люпин собирает команду?

— Я потом поговорил с ним, сделал вид, будто только в курсе того, что они поймали одного из их новых лидеров. Ремус сказал, что у него есть кое-какая информация, но ему потребуется время как минимум до завтрашнего вечера, чтобы собрать группу, уточнить детали и разработать план. Но у нас нет этого времени, Гермиона. Они скоро узнают, что мы его схватили, если уже это не выяснили. И как только поймут, сразу смоются. Нам нужно действовать этой ночью.

— Я говорю тебе, ничего не выйдет, — судя по тону Анджелины, она пытается убедить его в этом как минимум пять часов подряд. — Через два часа рассвет. Мы понятия не имеем о расположении зданий и помещений, поэтому даже не можем разработать план. У нас мало людей, темнота не будет служить нам прикрытием, у нас нет данных, что и где там находится, и всё это при отсутствии плана. Это самоубийственная операция!

— Вовсе нет, — отрезает Джинни.

— Их там будут дюжины против скольких? Десятерых? Восьмерых! Восемь человек, не имеющих представления, что происходит! Мы ничего не знаем — ни где находятся выходы, ни где они спят, ни где содержат пленников, в каких помещениях могут быть… — начинает Анджелина.

— Мы отправимся одной группой. Проникнем на приусадебную территорию, если она есть, убедимся, что там чисто, а затем… — перебивает ее Джастин, но его самого обрывают.

— Что? Ворвемся в переднюю дверь с криками «Сюрприз!» и начнём швырятся Убивающими заклятиями, когда появятся Пожиратели? — с сарказмом уточняет Лаванда.

— Как-то так, — Гарри абсолютно серьёзен.

— Слушай, ты знаешь, что я хочу найти Рона, знаешь, что я хочу положить конец этой войне. Но я знаю, каково это: быть при смерти и… И наверное, нам стоит дождаться завтрашнего вечера. Люпин подключит… — начинает Лаванда.

— Нет.

— …как можно больше людей, мы будем иметь представление о расположении…

— Нет.

— …и у нас будет план, который…

— Лаванда, я сказал, нет, — выражение лица Гарри настолько ожесточённое, что даже Гермиона отодвигается от него. — Ты не обязана в этом участвовать, если не хочешь. Я иду. Джинни тоже. Все, кто не готовы, могут прямо сейчас покинуть эту комнату. Если мы будем дожидаться завтрашнего дня, Рона перепрячут, и нам придётся снова довольствоваться списком объектов, которые чаще всего оказываются заброшенными. Чем дольше мы тянем, тем ближе он к смерти. Рон и так слишком долго ждал. Я спасу своего лучшего друга и сделаю это сегодня. Времени больше нет.

— Гарри, — тихо, отчаянно шепчет Анджелина. — Ты просишь нас умереть.

Гнев на его лице сменяется бледностью. Гермиона вдруг вспоминает о маггловском мире, о Терминаторе… Я умру за Джона Коннора. Они умрут за Гарри Поттера. Столько человек уже погибло. Именно поэтому Гарри так побледнел: ведь теперь он несёт не бремя своей судьбы, а груз прошлого. Люди гибли ради победы в этой войне, но они умирали, чтобы жил Гарри Поттер. Начиная с его родителей и кончая Фредом, который закрыл его от Авады, давая Гарри возможность выпустить своё Убивающее заклятие.

— Я не прошу никого из вас, — отрывисто произносит он, вряд ли догадываясь, как ломко сейчас звучит его голос. — Я лишь спрашиваю, хотите ли вы пойти. Я не возненавижу вас, если вы сейчас уйдёте. И если я умру сегодня, то не буду винить вас. Я спрашиваю, хотите ли вы спасти Рона, вызволить остальных и победить Пожирателей Смерти. И спрашиваю, готовы ли вы за это умереть. Спрашиваю, чувствуете ли вы потребность рискнуть. Я знаю, будет тяжело. И знаю, что шанс на успех ничтожно мал. Но из-за меня умирает мой лучший друг, и я собираюсь этому помешать. Я пойму, если вы не захотите в этом участвовать. Но я отправляюсь сейчас.

В комнате царит тишина, Гермиона чувствует тошноту, воодушевление и страх. Когда они расходятся минуту спустя, все восемь человек договариваются встретиться на крыльце через час. Гермионе кажется, будто у неё нет выбора. Наверное, его нет ни у кого из них.

Она бы не отпустила Гарри одного, даже не будь там Рона. Но теперь на кону жизни её обоих лучших друзей. Пойдёт ли она на смерть ради них? Да, вот поэтому у неё и нет вариантов. Гермиона никогда не могла остаться безучастной к такому. Она сражалась на этой войне не только для того, чтобы избавить мир от Пожирателей Смерти. Она столько раз была на волосок от гибели ради себя и своих друзей. И никакой роли не играет, насколько именно опасной оказывалась ситуация или как сильно Гермиона была напугана.

Так повелось с самого их детства, и останется таким, невзирая на то, сколько времени прошло и как далеко развела их война. Сейчас всё против них, и, несмотря на все попытки это игнорировать, в глубине души Гермиона знает, что вряд ли они выберутся оттуда живыми. Но всё же шанс на удачный исход остаётся, шанс, что они могут спасти Рона, а значит, она участвует в операции.

Дверная ручка дребезжит в ладони, и Гермиона понимает, что это трясётся её рука. Она толкает створку и сжимает кулаки. Она не будет бояться. Пусть она умрёт сегодня, но перед смертью она сделает всё, что сможет. Гибель ради друга гораздо лучше умирания в постели от старости. Именно в этом она старается себя убедить.

Драко не спит, он стоит посреди комнаты. Его волосы выглядят так, будто он тянул себя за пряди, а его широко распахнутые глаза тревожно смотрят прямо на Гермиону. Она вспоминает Гарри, всего несколько минут назад стоящего здесь, — вот только Гарри был одет. Она не стала у него уточнять, можно ли сообщить Драко о намеченной вылазке. Он бы сам позвал Малфоя. И глядя на Драко, Гермиона знает, что всё равно ничего бы ему не сказала. Не потому, что сомневается, больше не доверяет ему или полагает, что он не способен принести им пользу. А потому, что это не его долг. Но Драко может отправиться с ними из-за того валуна, что он таскает на своих плечах, из-за необходимости искупить свои ошибки. Гермиона уверена, что он уже сполна оплатил былые грехи, и не считает, что вправе заставлять его в этом участвовать. Если он погибнет сегодня, то не ради будущего, а ради прошлого. И этого Гермиона допустить не может.

Она обдумывает оправдания, когда Малфой подаёт голос:

— Оставь футболку, сними всё остальное.

В обычной ситуации Гермиона бы фыркнула, сердито зыркнула или бы просто не послушалась, лишний раз демонстрируя то, что не подчиняется его приказам. Но сегодня ей кажется, что она ему задолжала — на неё вдруг внезапно наваливается чувство вины. Словно Драко имеет право знать, что она может не вернуться назад, но при этом она всё равно ничего ему не говорит. Будто он заслужил шанс принять решение самостоятельно, в то время как она всё решает за него. Гермиона чувствует себя эгоисткой, но напоминает, что это ради Драко.

Она думает, что, возможно, ей это как раз и нужно, и расстёгивает штаны. На самом деле, у неё нет никаких сомнений. Когда Гарри дал им час, именно это пришло ей на ум в первую очередь. Именно поэтому она надеялась, что Драко не спит. Ей нужно, чтобы он бодрствовал. Необходимо быть с ним — чтобы запустить жизнь по венам, заставить себя забыть и не думать ни о чём, кроме него и собственных чувств, и понимать, что же это такое — быть живой. Она не хочет размышлять о том, что всё это может значить.

Закусив губу, она робко смотрит на Драко, стоя перед ним в одной его футболке.

— Я лишь хотел посмотреть, как ты будешь выглядеть.

Странно, что он в этом признаётся. Малфой почти никогда ничего не объясняет, оставляя Гермиону теряться в догадках. Он делает глубокий вдох, быстро выдыхает и оглядывает её тело от кончиков пальцев до макушки. Делает шаг вперёд и хватается за футболку с двух сторон. Прижав ладони к её бокам, он ведёт их вверх, задирая ткань. Драко не спускает с Гермионы глаз, и она знает, что он знает. Не всё — Симус удостоверился, что никто не мог их подслушать, — но достаточно. Слишком уж безумно выглядел Гарри, слишком дрожит она сама по возвращении.

Гермиона поднимает руки, и Драко проводит ладонями по всей их длине, избавляя её от футболки.

— Ты носила её всего десять минут, а она уже пахнет тобой, — бормочет он, комкая футболку и отбрасывая её на крышку своего сундука. — Твой запах повсюду.

Гермиона не знает, что на это ответить, но Драко и не даёт ей такой возможности, притягивая к себе и утыкаясь лицом ей в шею. Она вскидывает руки к его плечам, его грудь поднимается и опадает в такт дыханию. По крайней мере, она убеждается, что её запах не так уж плох, — едва Драко начинает целовать её шею, она откидывает голову. Его рот скользит по её челюсти, щеке, она подставляет лицо, но он замирает возле её губ.

Она открывает глаза и смотрит на Малфоя, и кажется, именно этого он и ждал. Подняв руку, он проводит подушечками пальцев по её лицу от лба до подбородка. Обхватывает ладонями шею, ведёт их назад и вверх, зарываясь в её густые волосы. Гермиона гладит его плечи и прижимается к нему так тесно, как только может. И вот тогда Малфой целует её: неспешная, почти что неуверенная ласка оборачивается сумасшедшим напором.

Гермиона не знает, как долго они стояли, не смея оторваться друг от друга. Не представляет, как он умудрился переместить их обоих на кровать. Не имеет ни малейшего понимания, почему Драко входит в неё медленно, почему, прекратив целовать, внимательно всматривается и почему, толкаясь, прижимается и скользит по её коже, вместо того чтоб приподняться на руках. Она не понимает, почему начинает плакать, почему Малфой замирает и прислоняется своим лбом к её, почему целует, не задавая никаких вопросов, пока её слезы не высыхают. Гермиона знает только то, что это прекрасно. Прекрасно до боли, и она ощущает нечто гораздо большее, чем могла пожелать.

На одну секунду, когда он целовал её посреди комнаты, Грейнджер вдруг подумалось, что она может притвориться, будто они влюблены друг в друга. Но уже в следующий миг наваждение пропало — не от нехватки воображения, а потому что Гермионе это не нужно, чтобы придать моменту какую-то значимость. Они те, кто они есть, и вместе, что бы это ни значило. Это она и Драко, они, и уже этого ей всегда было достаточно.

Это идеально. Сегодня Драко стал для неё всем тем, чего она жаждала и в чём нуждалась. Гермиона полна им настолько, что теперь ей даже тяжелее уходить. Какая-то жалкая, перепуганная её часть требует остаться в безопасности его объятий. Считает, что Гермиона может забыть об этом мире, так же как и он в состоянии позабыть о ней. Они могут остаться вдвоём в этой комнате, и пусть Малфой отбрасывает её к краю кровати и вскидывает палочку на дверь, пока этот мир всё не осознает.

Но это её слабая часть, та самая, что сейчас отказывается поднимать лоб от его груди, где так ровно и громко бьётся сердце. Та самая, что всегда боится. Эта маленькая и неважная часть. У всех людей есть слабости, но Гермиона никогда не идёт у них на поводу. Это лишь зелёная вспышка в той всепоглощающей горячей белизне, которая и составляет её сущность. В том белоснежном мареве, что является силой Гермионы Грейнджер.

Рука Драко зарывается в её волосы, он приподнимает её голову и наклоняется сам, чтобы поцеловать. Его губы шершавые и припухшие, но Гермионе плевать. В её горле разбухает огромный комок, едва в мозгу вспыхивает осознание, что это может быть последний раз. Гермиона вспоминает другой эпизод — ту ночь перед тем, как Драко отправился на Кладбищенскую битву. Неужели он чувствовал то же самое, и именно поэтому так хорошо понимает её потребности?

Странная штука — время перед большой битвой. Когда ты знаешь, что есть лишь незначительный шанс выбраться оттуда живым. Гермиона уже оказывалась в такой ситуации раньше — обдумывала возможность своей смерти. Но она ещё никогда не отправлялась на столь рискованную и непродуманную операцию. Они собирались проникнуть в логово Пожирателей Смерти, а даже с бóльшим количеством людей, картой и чертовски хорошим планом, скорее всего, вернулись бы не все. И перед сражением ты задаешься вопросом: а вдруг погибнешь именно ты?

Та жалкая часть неё, внутри которой пузырится страх, знает, что это Чудовищная Идея, и Гермиона сомневается, что хоть кто-нибудь из них сможет вернуться. Ещё ни разу за всю войну, размышляя над сложившейся ситуацией, она не думала, что всё настолько плохо. Гермиона не предавала ни себя, ни своих друзей, но она чувствует в себе те изменения, которых так хотела избежать. Гермиона приняла свою смерть. Она изо всех сил будет стараться выжить, но правда заключается в том, что она не особо на это рассчитывает.

Это ужасно, но почему-то успокаивает. Если уж ей суждено умереть, значит, так тому и быть. Она этого не хочет, не готова, но если итог именно таков, Гермиона примет его. Будь это не ради друзей, не ради тех, кого она так любит, она бы ни за что не согласилась. Но это часть её натуры, наверное, часть человеческой натуры в принципе, — желать принять смерть вместо своих любимых. Отправившись сегодня на операцию, Гермиона может умереть, но, отказавшись, она бы не смогла жить.

Сейчас, когда время утекает сквозь пальцы, всё кажется чудом. Кислород в её лёгких, ладонь Драко на её спине, в её локонах, его язык у неё во рту. Его дыхание на её лице, касание волос, напряжение его мускулов, движение челюсти. Все её чувства: возможность осязать, слышать, видеть, обонять и ощущать на вкус. Гермиона снова знакомится с ним — вся жизнь сейчас для неё в новинку. И в мозгу проносятся тысячи воспоминаний о том, что она потеряет, и о том, что она приобрела.

В этот самый момент Гермиона по-настоящему ценит всю свою жизнь, без остатка. Ведь неважно, сколько раз на протяжении этой войны, да и всего своего существования, она пыталась напомнить себе о её красоте: лишь тогда, когда кто-то пытается забрать её у тебя, ты начинаешь испытывать благодарность. Ты можешь видеть, чувствовать и знать, как она пульсирует внутри и снаружи.

— Когда?

— Что? — шепчет она, и он притягивает её голову, чтобы заглянуть в глаза.

— Когда, Гермиона?

Она вспыхивает румянцем, хотя и не понимает почему. Наверное, это стыд или чувство вины. Если Драко будет задавать слишком много вопросов, она не сможет на них ответить. И лишь надеется, что Малфой простит её за это. За то, что она не в состоянии подобрать слов для прощания, потому что это бы слишком походило на поражение.

— Через час с того момента, как я зашла в комнату.

Он смотрит поверх её макушки, крепче сжимает и наклоняется вперёд, стаскивая часы с пустой коробки, служащей прикроватной тумбой.

— Тебе лучше одеться.

Гермиона смотрит на Драко, и на этот раз он переводит на неё взгляд очень медленно. Она не двигается, и дело не только в его ладони, которая не даёт ей подняться.

— Мы скоро увидимся.

— Верно.

Он ей не верит. Гермиона вдруг понимает, что, возможно, кроме матери, у Драко есть только она. Единственный человек, которого он может назвать другом. Гермиона надеется, что эта ситуация не напоминает ему о Пэнси. Что он не смотрит сейчас на неё и не вспоминает, как не смог ничем помочь своей подруге, как не смог уберечь ни одну из них. Она бы хотела сказать ему, что один он не останется, что другие люди увидят того Драко, что разглядела она. Но это слова, подходящие финалу, поэтому она молчит. Надежда в ней до сих пор не угасла.

— Я не…

— Что? — торопит она.

Малфой ждёт, стараясь отыскать что-то в её лице, может быть, те самые слова, что он сам произнести не в состоянии. Его рука расслабляется и исчезает, он закрывается, принимая бесстрастный вид. Наверное он понял, что она сделала свой выбор, и не в его пользу. А может, всё это лишь игра её воображения.

— У тебя три минуты.

Она целует его, отчаянно и неистово, он отвечает, и гнетущая пустота рассыпается под напором его губ. Малфой стискивает Гермиону до хруста в спине, целует до тех пор, пока её голова не начинает кружиться от нехватки кислорода. Она почти боится, что он её не отпустит, боится, что даст ей уйти, — её руки горят от того, как крепко она его держит. Кажется равно невозможным оставить его здесь и остаться самой.

Она чувствует взгляд Драко, пока одевается, и знает: он замечает дрожь её тела. Малфой стоит за её спиной, когда она снова к нему поворачивается и, протянув руки, завязывает на её плече опознавательный знак Ордена.

— Поттер — герой… будь благоразумной, — она не понимает: он так просит её остаться или хочет обидеть. — Грейнджер, не испорти всё.

Он коротко целует её, и в груди что-то ёкает — Гермионе снова не хватает воздуха.

День: 1466; Время: 5

Они бросаются бежать, едва их ноги касаются земли. В густом лесу всё ещё темно, и лишь огонёк фонарика Гарри скачет перед ними. Они спотыкаются об ямы, врезаются в деревья, ветки бьют их и царапают, но они несутся, с трудом замечая что-то сквозь пелену решимости. Несмотря на природные препятствия, пахнет летом, и Гермиона с трудом удерживается от мыслей о чём-то хорошем.

Кто-то наступает ей сзади на пятки, и она падает вперёд, инстинктивно хватаясь за футболку впереди бегущего, — и все трое летят на землю. Наверное, недавно прошёл дождь — листья и сучки, прилипшие к её ладони и щеке, влажные. Кажется, она свалила парня — слишком легко и быстро ей помогли подняться. А вот налетела на неё девушка — судя по лёгкому извиняющемуся прикосновению к плечу и тихому дыханию.

Выпрямившись, она понимает две вещи: свет фонарика Гарри погас, и они до сих пор находятся в мире волшебников. Она чувствует мощь воздвигнутых барьеров, излучающих магию. Гермиона не знает, на самом ли деле они такие внушительные, или она просто не ожидала, что сможет почувствовать их кожей. Гермиона в курсе, что они в Италии: одной из немногих стран, где магглорожденные и полукровки — большая редкость. Но ей и в голову не приходило, что волшебники станут смотреть на Пожирателей Смерти сквозь пальцы. А ведь так оно и есть: в этой стране находится окружённое защитными чарами поместье, которое используется в качестве тренировочной базы и где, без сомнения, применяются Непростительные заклинания — правительству должно быть об этом известно. Она не особо в курсе, что творится в местном Министерстве Магии, хотя слышала, что Италия не хотела принимать участие в войне. Но должны же они были знать, что подобное чревато проблемами.

Наверняка, они рассчитывали, что этим займётся кто-то другой. Возможно, их сейфы набиты, а Пожиратели дёргают их за ниточки, как марионеток. Они — сообщество чистокровных волшебников, и, случись им выбирать сторону, вряд ли они бы поддержали таких, как Гермиона. Говорит в ней цинизм или собственный опыт — ей плевать, значение имеет только то, что она разозлилась. Если бы правительство что-нибудь сделало, Рон мог бы быть дома. А ей бы не пришлось жертвовать собой и надеяться, что она сможет сражаться достаточно хорошо, ей повезёт и она вернётся.

— Мы сейчас взломаем защиту, — Гарри говорит так тихо, что его слов почти не слышно за шумом дыхания и треском веток на ветру. — Как только мы начнём, они поймут, что мы здесь.

Гермиону вдруг захлёстывает мерзкое желание развернуться и убежать. А ведь ей казалось, что она уже давным-давно перестала быть трусихой. Гарри задевает ладонью её шею, и она вспоминает о цели своего пребывания здесь.

— Мы разобьёмся на группы?

— Нет. Нас слишком мало, будем держаться вместе и атакуем, когда они появятся. Если смогу, я возведу антиаппарационный барьер, нам вовсе не нужно повторение истории с Далином, — горько говорит Гарри, и Гермиона понятия не имеет, что это за история. — Не забывайте: скорее всего, узники содержатся в подземельях. Так что если увидим лестницы, ведущие вниз, идём туда. Как только мы доберёмся до пленных, все хватаемся за мой портключ. Остальных мы найдём и прикончим в другой раз, когда нас будет больше.

— Хорошо. Все готовы? — голос Джинни звучит испуганно, но храбро. «Мы все идиоты, — думает Гермиона. — Драко был прав. Но Рон, Рон, Рон».

— Гермиона, Джастин, займитесь защитными чарами.

Но с щитом расправляются сами Пожиратели. Это слишком сложное волшебство для неопытных Гермионы и Джастина — им бы потребовалась несколько часов, чтобы уничтожить эти барьеры. Сквозь них ничто не может пробиться, даже заклинания… Это выясняется, когда из темноты появляются пятеро. Они выглядят сбитыми с толку, но к ним присоединяются ещё четверо бойцов: пока трое снимают охранные чары, остальные шестеро держат визитеров на прицеле. До Гермионы доносятся крики, обращённые в сторону большого серого здания, что возвышается в поле перед ними, и как минимум ещё десять силуэтов выступает из тени.

«Вот и всё, — думает она. — Мы даже не смогли пробиться через защиту».

Они чувствуют, что охранные чары сняты, в тот же миг, как это происходит, — будто бы ослабевает давление. Заклинания вылетают одновременно с двух сторон: зелёные — с их, и разноцветные — со стороны Пожирателей. Гарри отскакивает от Убивающего Заклятия, и мужчина что-то кричит на итальянском. Гермиона не знает, успел ли он договорить, прежде чем рухнуть на трупы своих шестерых товарищей.

За исключением двоих, все обороняющиеся — новобранцы. Про новичков стало известно от захваченных Пожирателей Смерти. Они носят более потрёпанную одежду до тех пор, пока не заслужат соответствующее одеяние. Те же, кто учился особенно рьяно, беспрекословно подчинялся другим Пожирателям и демонстрировал неповиновение общественным правилам, «заслуживал» маску павшего Пожирателя Смерти. Это являлось своего рода честью. Маска отца Пэнси снова лежит в грязи. Гермиона узнаёт её по необычному голубому сколу на щеке — в тот раз она впервые увидела, как Драко убил своего знакомого. Она так и не смогла забыть ту ненависть, что исказила малфоевские черты, — настолько та была искренней.

Ещё двое падают, даже не успев выпустить заклинания. Джастин и Симус связывают их, а Анджелина швыряет на них министерский портключ. Им нужно быть осторожными с заклятиями: магия высасывает силы, а сегодня им предстоит пользоваться ею в избытке. Заклинания вроде Авады требуют чересчур больших энергозатрат, так что если они будут применять их слишком часто, то не смогут даже руку поднять, не то что колдовать.

Они швыряют Оглушающие заклинания в сторону приближающихся фигур — те, вроде бы, подобрались достаточно близко и их голоса вплетаются в общую какофонию. Кто-то отвечает Блокирующим заклинанием, но в нём нет никакого смысла: расстояние всё же слишком большое, и времени отпрыгнуть вполне хватает. Три секунды спустя с обеих сторон летят новые лучи.

Гермиона видит вспышку Оглушающего заклинания, и тут же обзор ей закрывает чьё-то тело. Она лишь успевает сообразить, что это труп Пожирателя, как прямо перед её носом взлетают ещё два тела, в которые секундой позже врезается зелёный луч, и кровь хлещет фонтаном. Кровь, конечности, все те части, которые она никогда не хотела лицезреть при таких условиях. Ошмётки плоти разлетаются по полю между противниками, окрашивая траву в красный цвет. Кто-то давится — Грейнджер понимает, что она такая не одна. Дело не столько в крови, сколько в кусках.

Это трупы не их друзей или знакомых. Так что не они замирают от шока — семь Пожирателей Смерти лежат обездвиженные, когда остальные четверо, наконец, приходят в себя. Джастин падает на землю, но Гермиона с трудом узнаёт его голос — настолько жутко он кричит. Ещё один вопль — женский — присоединяется к нему, и кровь Анджелины забрызгивает щёку Гермионы.

У неё нет времени оглядываться по сторонам, но паника внутри нарастает, дыхание становится поверхностным. Она вскидывает щит, но смертоносные лучи и так пролетают мимо. Два Пожирателя падают, ещё больше бойцов выбегает из здания, нога Гермионы скользит в крови, а где-то за спиной снова начинает кричать Джастин.

========== Тридцать ==========

День: 1466; Время: 6

Гермиона понятия не имеет, как они добрались до здания, но терять время на размышления она не собирается. Анджелина отправилась в больницу Св. Мунго, едва только Джинни сумела выудить дрожащей рукой правильный портключ. Лаванда при каждом движении морщится от перенесённого Круциатуса, а Джастин до сих пор подёргивается после того, как в него угодило два пыточных заклинания, но покидать поле боя отказывается. Рука Гермионы кровоточит — проклятие задело по касательной, — и кровь уже пропитала орденовскую повязку, которой она перевязала рану. Это всё, что Гермиона выяснила после краткого осмотра, остальные на вопрос о состоянии их самочувствия единодушно откликаются «нормально».

— Почему одни только новобранцы? Неужели они послали… — начинает Джастин, повышая голос каждый раз, когда его тело пронзает судорога.

— Не знаю. Но нам надо попасть внутрь. Дверь — это самоубийство, они уничтожат нас по одному, — со злостью произносит Гарри: именно эта эмоция ему сейчас необходима.

Они стоят, прижавшись к металлической обшивке здания и выстроившись в одну линию, словно расстрельная команда. Это самая безопасная позиция: их спины прикрыты, вскинув палочки, они внимательно вглядываются в пространство перед собой.

— Почему больше никто не выходит? Если это трениров…

— Способ пробраться внутрь, — Гарри напоминает Джинни об их первостепенной задаче. — Кто-нибудь видит окна?

— На этой стороне ничего нет, но что-то же должно быть, — шепчет Джастин, свободной рукой разминая бедро в попытке справиться с болью от перенесённого заклятия.

— Вентиляция! — Гермиона настолько воодушевлена пришедшей ей в голову идеей, что чуть не забывает о том, где они находятся. — Откуда-то с крыши тянется дым, и если что-то выходит наружу, то, скорей всего, мы сможем пробраться внутрь.

— Я не вижу никакого дыма, — Лаванда поднимает голову к небу.

— Это может быть туман, ведь шёл дождь… — Джинни осекается, а Гермиона понимает, что захлестнувшая её странная лёгкость является результатом вовсе не кровопотери или недосыпа, а того, что Гарри поднимает её чарами левитации.

— Гениально, Гермиона. Даже если там ничего нет, это неплохая позиция… — голос Гарри стихает, как только она оказывается слишком высоко.

Гермиона разворачивается, вскинув палочку, пригибается и, никого не заметив, упирается взглядом в стену. Ухватившись за край кровли, она встаёт на колени и подаёт Гарри сигнал, что нужды в чарах больше нет, и тут же откатывается подальше. Насколько она может судить, здесь пусто, а на самой крыше возвышаются три широких стальных цилиндра. Свесившись вниз, она встречается взглядом с Гарри, указывает себе за спину и поднимает вверх два больших пальца. Потом подбегает к одному из цилиндров, цепляется за бортик, чувствуя под ладонями хлопья ржавчины, и заглядывает внутрь.

— Что там? — при звуке голоса Симуса за спиной Гермиона дёргается, её палочка задевает стальную трубу, раздаётся глухой, отдающий эхом звук, и они оба замирают.

Гермиона выжидает пару мгновений, прежде чем снова заговорить, но Симус с палочкой в руке продолжает оглядывать крышу.

— Вентиляционная шахта. Там внутри большой вентилятор, но, думаю, мы сможем пролезть между лопастями. Он не крутится. Однако нам придется падать, и я не знаю, насколько глубоко или на что.

Грохот, похожий на раскат грома, не даёт ему ответить, они оба задирают головы к небу, и тут же раздаётся крик. Опережая Гермиону, Симус наклоняется к краю, что-то колдует, и перед ними появляется затылок Дина — Финниган быстро подхватывает друга под мышки. Упираясь ногами, тянет его на себя, и они оба падают навзничь — вглядываясь в поле, Гермиона слышит за спиной их фырканье.

Прямо перед ними по траве бегут трое Пожирателей Смерти, ещё двое появляются слева, а один падает откуда-то сверху. Гермиона обездвиживает одного из нападающих, но тут её дёргают назад, и она спотыкается. Лишь убедившись, что она крепко стоит на ногах, Дин выпускает её локоть.

— Он сказал идти.

— Что?

— Гарри сказал: идти и расчистить путь через дверь.

Гермиона так долго, моргая, удивлённо пялится на Дина, что тот снова тянется к её руке.

— Я их не оставлю! Он…

— Гермиона, Гарри отдал приказ. Они чем-то стреляли в меня, пока я поднимался, они знают, что мы наверху, и отправятся за нами. Гарри хочет их задержать, так что наша задача: пробраться внутрь и обеспечить свободный проход.

— Но мы не должны были разделяться! Нас же так мало, их будет слишком… я их не оставлю, мы просто…

— Ещё как оставишь, — рявкает Дин, теряя такое обычное для него спокойствие, хватает её за руку и тащит к шахте. — Они на нас рассчитывают, так что…

— Прекрати меня тащить, — Гермиона вырывается и сердито поворачивается — какая-то её часть ожидает увидеть на месте Дина Малфоя.

— Приказ, Гермиона. Если мы не спустимся и не обеспечим доступ… — он замолкает — она ненавидит то знание, что светится в его глазах.

Гермиона прижимает ладонь ко лбу и сильно надавливает на голову, словно это может помочь ей принять правильное решение. Но верного ответа нет — перед ней стоят две задачи, выполнение любой из которых исключает завершение второй. Им нужно обеспечить остальным проникновение в дом — именно поэтому её друзья остались на земле и приняли бой, пытаясь выиграть время.

— Мы бы могли подождать, пока…

— Гермиона, мы не можем ждать, и ты это знаешь. Это наша единственная возможность…

— Пока они не заберутся на крышу, — тихо заканчивает Гермиона — она так вглядывается в край кровли, что глаза начинает жечь.

Круглый металлический диск летит вниз, сверкая раскалёнными докрасна после применений Режущего заклинания краями. Готовясь к прыжку, Симус группируется, глядя мельком на своих друзей:

— Следуйте сразу за мной. Мы понятия не имеем, что там внизу.

— Будь осторожен, — говорит Гермиона, хотя сомневается, что Симусу так уж нужно это слышать.

Он спрыгивает, едва минуя лопасти, Гермиона слышит вскрик боли и замечает, что он до сих пор не исчез в шахте. Симус осторожно и удивлённо осматривает лезвие, застывшее прямо у его шеи, и поднимает глаза:

— Не так уж и глубоко.

Симус осторожно опускается на колени, его голова пропадает в темноте, и Гермиона следует за ним. Её торопливость, а может, отсутствие сноровки приводят к тому, что она приземляется на одну из лопастей вместо того, чтобы проскользнуть в зазор между ними. Под её весом пластина прогибается, и она валится вперёд, грудью врезаясь в соседнюю лопасть, её руки соскальзывают вниз. Не будь Гермиона так испугана, наверняка бы смутилась, но она вытягивает ноги и откидывается назад, упираясь ступнями в вентилятор. Наклонившись, хватается за него ладонями и протискивается вперёд, погружаясь в темноту. Она слышит, как Дин начинает спускаться, и, едва перестав хорошо различать звук дыхания Симуса, возобновляет движение.

Она следит за пятками Симуса, стараясь не отставать. Иногда он останавливается, Гермиона знает: он пытается нащупать углы в поисках пути к передней части здания. Они проползают по вентиляции то ли комнаты, то ли коридоры, то ли вообще какие-то другие помещения — не видно ни зги, только перекладины впиваются в колени.

Ощущение такое, будто, стараясь не шуметь и двигаться как можно быстрее, они ползут уже целый час, хотя, наверное, прошло лишь несколько минут. Гермиона волнуется и, пихая Симуса в ноги, понукает его поторапливаться, но тот не ускоряет темпа. Если на поле перед домом появится больше Пожирателей Смерти, а её друзей там всего четверо… Всего четверо.

Темнота вокруг них постепенно рассеивается, и лицо Симуса, наконец, чем-то освещается. Застыв на месте, он смотрит вниз, но в помещении под ними говорят слишком тихо, чтобы Гермиона могла расслышать хоть слово. Она напоминает себе о необходимости дышать — она слишком напугана, что любой посторонний звук может привлечь внимание противника — и начинает осознавать основной пробел в их плане. Симус сможет выпустить заклинание, но, услышав хотя бы писк, Пожиратели взорвут её и Дина вместе с потолком. От этой мысли дыхание снова перехватывает.

Гермиона надеется, что никто из них не издаёт ни звука. Надеется, что Симус понимает невозможность вступить в бой больше чем с двумя противниками и не натворит никакой глупости. Они не могут вызвать подкрепление и не могут защитить себя. Не будь дурой. Не геройствуй. В памяти тут же вспыхивает другое воспоминание, и в мыслях она возвращается к Драко. Поттер — герой… Будь благоразумна. Глаза Гермионы расширяются, когда до неё доходит, что именно мог иметь в виду Малфой. Потому что у них есть возможность позвать на помощь. Люпин всё поймёт, если она активирует монету с магическим указанием их местоположения в Италии. Он должен сообразить. Но тогда она гарантированно подвергнет его и того, кто придёт с ним, опасности, они будут вынуждены иметь дело с ситуацией, к которой совсем не готовы и которую спровоцировала Гермиона со своими друзьями, но…

Все её размышления исчезают во всепоглощающей пустоте, едва только Симус протискивает свою палочку сквозь отверстие решётки и одно за другим выпускает два Обездвиживающих заклинания. Она поражённо смотрит, как он ожесточённо шепчет себе под нос ещё какую-то мешанину из шипения и рычания.

— Приготовились.

Гермиона слышит хлопки и скрежет, и шахта под ней начинает прогибаться. Она с трудом умудряется хоть как-то подтянуть под себя ноги, вентиляционный короб разваливается, и они втроём летят вниз. Симус соскальзывает на стол, Дин падает на задницу, а она сама приземляется на ноги, но тут же бухается на колени.

Уже в следующую секунду Гермиона стоит на ногах, её кости и суставы протестующе скрипят, пока она бешено ведёт палочкой по комнате. В помещении никого нет, за исключением двух молодых женщин, обездвиженных Симусом. Дин поднимается, и она почти физически ощущает его злость, обуревающую и её саму.

— Что это сейчас была за хрень?

— Мы бы вечность блуждали по этому лабиринту. А здесь их было всего двое, мне что, нужно было предупредить…

Гермиона так глубоко втягивает в лёгкие воздух, что наружу он выходит пронзительным всхлипом. В углу, между стеной и комодом, на стуле сидит юноша, не старше семнадцати лет. Его голова наклонена, светлая чёлка падает на глаза. А впившийся в Гермиону взгляд полыхает невиданной ею до этой поры ненавистью. В голове мелькают мысли о серийных убийцах и злобных духах: он выглядит ужасно, его тело привязано к стулу, а кисти рук покрыты кровью. Гермиона готова поклясться, что секунду назад его здесь не было.

— Так это ты предатель? — она понятия не имеет, о чём говорит Симус, но парень не отвечает.

— Оставь его, — шепчет Дин, за дверью слышится топот ног, дробь шагов сливается с грохочущим ритмом её сердца. — Наверное, они направляются к выходу или типа того. Но если кто-то откроет дверь, не мешкайте.

— Тогда мы должны их остановить. Так много… Гарри и…

— Мы… — Симус поворачивает к ней голову, и Гермиона успевает только обратить внимание на выражение его лица. У неё нет времени задумываться о чём-то, потому что в следующую секунду он оказывается прямо перед ней — его пальцы впиваются ей в предплечье, и он резко её разворачивает. До Гермионы доносится громкий голос, но после удара о стену все звуки приглушаются.

В глазах Симуса мелькает страх — эта же эмоция искажает его черты, но затем исчезает. Только что он пристально вглядывался в неё, а уже мгновением позже его глаза стекленеют. Пальцы Симуса сползают по её руке, он врезается в неё всем своим телом, так что они оба падают на пол и катятся по комнате.

Гермиона смотрит, как её дыхание колышет пряди его волос, не прилипшие от пота к виску. Чувствует тепло его тела, крепость плеч, мягкость живота. Там, где она впивается пальцами в его руки, кожа потная и горячая. Его волосы пахнут шампунем из того отеля, в котором они отсиживались, когда Джастин потерял портключи, — ведь в убежищах никогда ничего не было, Симус сам это говорил. Ещё он пахнет потом, мускусом, пылью из вентиляции и… и тёмной магией.

А затем всё пропадает — его стаскивают с Гермионы, а она ошарашенно пялится в потолок. Над ней появляется лицо Дина, он хватает её за плечи, пытаясь заставить подняться. Но ноги её не держат, и она оседает обратно. Носки скребут по полу, колени дрожат, и руки Дина — единственное, что не даёт сейчас упасть. Он подтаскивает Гермиону к своему лицу и что-то говорит, но она его не слышит. Кого-то из них колотит дрожь, и по лицу Дина скачут неровные блики света. Уши её заложены, она слышит только звенящую тишину и какие-то звуки, доносящиеся до неё будто сквозь вату.

Гермиона медленно упирается ногами и опускает ищущий взгляд на пол, и Дин тут же начинает трясти её, резко дёргая. Он мотает её взад и вперед, и она прикусывает себе язык. Вместе с болью возвращается слух.

— …оставлять меня, ясно? Ты нужна мне. Нужна нашим друзьям. Ты…

Он стремительно поворачивается к двери, отпускает её руку, обхватывает за талию и притискивает так, что она вдавливается лопатками ему в грудь. Его ладонь зажимает Гермионе рот, и она только сейчас понимает, что из её горла вырывается странный скулёж. Дин отступает вместе с ней, пока не врезается спиной в стену. Они стоят лицом к двери, палочка Дина вскинута, а его ладонь стискивает её лицо, не давая опустить голову, чтобы посмотреть на пол, на Симуса. Не разрешая ей увидеть.

Но она и так уже всё знает. Она всё поняла по выражению его глаз — они остекленели, потеряв всякое выражение. Знает, потому что Симус с тех пор так и не пошевелился. Потому что Гермиона встречала смерть прежде и знает, когда та приходит, когда уходит и что оставляет после себя. Потому что Дин, что-то шепча, наклоняется к её уху, и его щёки мокрые от слез. Его грудь дрожит, а голос срывается, и Гермионе кажется, что он держится только потому, что она сама почти сломалась.

— Гермиона, соберись. Он умер, чтобы ты могла жить. Не потрать этот шанс впустую. Поняла? Не смей профукать его, иначе я собственноручно убью тебя. Я… — рыдания булькают в его горле, и он, трясясь, давится ими.

Дин разжимает пальцы, и в тот самый миг, когда Гермиона находит то, что так искала, слёзы затуманивают её зрение. Она смаргивает их — они каплями стекают по щекам — и сглатывает, пытаясь смочить пересохшее горло. Наверное, Дин его перевернул: Симус лежит с застывшим лицом на спине, словно статуя. Он мёртв. Симус Финниган отдал за неё свою жизнь, и теперь мёртв. Колени снова начинаютподгибаться, но Гермиона удерживается на ногах.

Это не Симус. Кто-то другой. Это какой-то другой человек. Это же так просто. Позже, по возвращении в убежище, они будут писать рапорты, и кто-то упомянет смерть этого человека. Короткое письмо, доставка из рук в руки, сломленная семья, которая жила надеждой. Бесполезные оправдания иллюзорным недостижимым великим благом и, конечно же, целью, и те неподъемные, пронизанные горем, связывающие долгом слова, которые им скармливают, возводя погибших в ранг героев.

«Очнись, Гермиона, — думает она, но в голове звучит голос Рона из какого-то давнишнего воспоминания. — Очнись».

Рон здесь. Где-то внутри этого здания, в котором она сейчас находится, совсем близко. Гарри, Джинни, Лаванда и Джастин снаружи сражаются бог знает с каким количеством противников в ожидании их помощи. Дин, безуспешно пытающийся взять себя в руки. Не смей потратить это впустую.

Гермиона делает глубокий вдох, давится слезами и слюной и отталкивает от себя руку Дина. Теперь она слышит за дверью бегущих в спешке людей. Спешка. Она срывается с места и падает на колени рядом с Симусом, её дыхание сбивается, предвещая скорую истерику, но она вынуждает себя собраться. Пока не наступит более подходящий момент. Потому что Гермиона не собирается пустить всё по ветру.

— Ты такой глупый, — шепчет она на выдохе. — Такой глупый, Симус.

Ей так жаль. Ей чудовищно жаль. Она так терзается чувством вины, будто убила его самолично. Но это же ничего, потому что это не он. Это всё сон. Это кто-то, просто похожий на Симуса. Какой-то несчастный ребенок, выросший на войне. Неудачно подвернувшееся проклятие — бич нынешнего поколения, которое совсем не этого хотело для себя, но которое тем не менее вынуждено что-то предпринимать. Конечно же, это не Симус, не тот человек, которого она знала на протяжении стольких лет. Это просто не может быть он.

Невероятная жертва, принесённая ради её выживания. В этом мире нет ничего, что бы Гермиона могла сделать, чтобы выразить свою благодарность, своё безграничное сожаление. Кроме, разве что, жизни… может быть, да. Горе, вина, решительность и злость бурлят в ней гремучей смесью. Дрожащими онемевшими пальцами она развязывает орденовскую повязку на руке Симуса и, наклонившись, безотчётно целует его в лоб. Её слезы смешиваются с подсохшим потом на его коже, и она отшатывается в сторону. Дин вытаскивает повязку из её пальцев, и она замечает, как трясутся его руки, как вздрагивают плечи.

Это не Симус. Не может им быть, но это так, и ничего невозможно изменить. Она не в силах что-либо сделать, но часть её вопит, утверждая, что происходящее нереально. Гермиона протягивает руку, хватает его холодные пальцы, и мозг её взрывается калейдоскопом извинений. Она с трудом слышит Дина сквозь шум ударов сердца и гул мыслей, но знает, что он что-то шепчет. Наверное, слова прощания или сожаления.

Дин отклоняется, и его плечи перестают дрожать. Он повязывает оранжевую полоску ткани Симусу на глаза, пока Гермиона прикладывает руку друга к неподвижному сердцу. Сейчас она представляет из себя сгусток нервов и неверия, но на ноги она встаёт, обуреваемая совсем другой эмоцией — настолько чёрной и захлёстывающей, что это затмевает все остальные чувства. Месть. Человек, убивший Симуса проклятием, предназначавшимся ей, мёртв — лежит под развороченной вентиляцией. Она вглядывается в его лицо, потому что никогда раньше ей не выпадала возможность посмотреть на Пожирателя Смерти, убившего кого-то из её друзей. И вдруг ей чудится, будто этот самый человек убил каждого из них. Вдруг все Пожиратели становятся на одно лицо. Животная ярость поднимается по венам к самому сердцу, делая Гермиону безрассудной и жестокой. Может, она никогда больше не выберется из этого здания, но сражаться она будет до конца.

— Мы не можем здесь оставаться, — шепчет Дин, едва шаги в коридоре смолкают.

Гермиона не успевает ответить — услышав странный стук, она оборачивается к парню на стуле. Тот прекращает биться о стену и дёргает головой в сторону комода. Гермиона смотрит на него, и он нетерпеливо повторяет это движение.

— Я говорю, мы пристроимся в хвосте толпы. Перебьём столько, сколько сможем, пока их не окажется слишком много. Если будем действовать быстро, сумеем справиться и с остальными, когда те нас заметят.

— Идём.

Гермиона снова мимоходом оглядывается на комод и следует за Дином, его лицо ничего не выражает, всё тело напряжено. Закрытый режим — так она иногда это называет. Когда исчезает всё, кроме бойцовских навыков. Они проверяют обе стороны, прежде чем отправиться за ушедшей группой. Тихо крадутся на звук шагов и голосов, но Гермиона сомневается, что Пожиратели Смерти смогут их услышать сквозь собственный гвалт. Она напоминает себе, что это здание кишит новобранцами, и пока они столкнулись только с ними. Остальные, похоже, сбежали, как только были сняты защитные чары, оставив молодняк отражать нападение. Наверняка, это было своего рода тестом: пройдёшь его, если выживешь.

Она злится ещё больше, что Симуса убил какой-то новичок. Он мог расправиться с ним первым, но для этого сначала должна была умереть Гермиона. Он принял решение за секунду. И… Гермиона отказывается думать об этом. Она цепляется за клокочущий внутри неё гнев, который подпитывает жажду мести — её нынешний двигатель, не позволяющий раскиснуть.

— Ты только что прикончил Эвота! Твою мать, ты же убил его! — кричит кто-то за углом, и Грейнджер с Дином замирают.

— Я не знал!

Кто-то выкрикивает Убивающее заклятие, и паника, злость и шок отражаются от стен. Дин переводит глаза на Гермиону, она кивает, и они оба одновременно выворачивают из-за угла. Она так быстро швыряется заклинаниями, что буквально ощущает, как тают её силы. На полу лежит восемь тел к тому моменту, как остальные пятеро соображают, что происходит. Один из Пожирателей отступает назад и будто бы собирается сбежать, но замечает, что нападающих всего двое. Гермиона выпускает Обездвиживающее заклинание, Дин — Связывающее, и они оба отскакивают обратно в укрытие. Ответный луч врезается в стену, откалывая от неё кусок кладки. Гермиона чувствует поток магии, пролетающий у самой щеки, они с Дином снова выпрыгивают из-за угла и атакуют какого-то Пожирателя, занятого Оживляющим заклинанием.

Гермиона ничего не замечает, пока её тело не деревенеет. Паника накрывает волной, когда она безуспешно пробует пошевелиться. Она ощущает чьё-то постороннее присутствие в собственном мозгу. Убей своего… Мысль, чужая мысль, оставляет её разум, как только Дин отдёргивает её обратно за угол.

— С.Ч. Я…

— Гермиона.

Она с ужасом вскидывает глаза на Дина, ощущение чужого присутствия постепенно её покидает. Гермиону лишили её самого защищённого, надёжного убежища. Всего лишь на секунду, но этого достаточно, чтобы сейчас чувствовать себя грязной, и её мутит. Тошнота лишь усиливается, когда она видит кровь, сочащуюся из щеки Дина сквозь его прижатые пальцы.

— Зашей.

— За… Я не особо хороша в…

Дин сдвигает ладонь, теперь стискивая рану только двумя пальцами, и кожа отходит, оголяя мышцы и вызывая ещё большее кровотечение. Тёмно–красный порез пересекает его лицо, и Гермионе кажется, что если он уберёт руку, она сможет разглядеть внутренности его рта. Гермиона торопится, прижимает пальцы к его щеке и натягивает кожу, чтобы скрепить её заклинанием. Скорее всего, шрам выйдет толстым и неровным, но никого из них сейчас это не волнует.

Они высовываются из-за угла, расшвыривая Связывающие заклинания. Пожиратели Смерти заняты приведением своих товарищей в чувство или разрыванием пут, и их снова пятеро против двоих — Дин опять оттаскивает Гермиону в укрытие. Она скручивает одного противника, целится во второго, но Дин слишком поздно прикрывает их щитом, и в неё всё же попадает какое-то заклинание. Она слышит, как трещат кости в плече, и воет от боли. В мозгу вспыхивает воспоминание о бладжере, врезающемся в стену Хогвартса. От этого звука Дин непроизвольно опускает щит, и в ту же секунду жёлтый луч впивается чуть выше правого запястья Гермионы, взрезает кожу, и, успев зацепить бедро, исчезает. Мир окрашивается в чёрно-красную гамму, все чувства, кроме того самого ощущения, на несколько мгновений пропадают. Все, кроме того, от которого она бы с радостью избавилась.

Она заставляет себя продолжать движение и ныряет в относительную безопасность соседнего коридора. Прежде чем присоединиться к ней, Дин выкрикивает Убивающее заклятие.

— Ты в порядке?

Его голос звучит странно, будто он только что вышел из кабинета дантиста. У него онемело лицо — наверное, это реакция организма на полученную травму. Гермиона, не перестающая тихонько поскуливать от боли, сейчас бы только обрадовалась подобному. Но то ли левая рука начинает терять чувствительность, то ли просто привыкает к жалящей боли — Гермиона не знает. Судя по пульсации и намокшей одежде, кровь всё ещё вытекает из поврежденного запястья и раны на бедре.

Дин снова скрывается за углом, и ей приходится потянуться левой рукой, чтобы вытащить палочку из правой ладони. Гермиона понятия не имеет, может ли она пошевелить рабочей конечностью, и даже не хочет пробовать. Боль почти что ослепляет, а разгорающееся внутри пламя наводит на самые нехорошие мысли.

— Теперь они о нас знают. И направляются по коридору, понимая, что мы в меньшинстве. Так что только убиваем, давай, — отчаянно шепчет Дин, Гермиона напрягает мышцы так, что от боли перед глазами взрываются звезды, и они оба выпрыгивают из-за угла. Густой запах тёмной магии раздражает ноздри, заставляет глаза слезиться.

— Авада Кедавра, — выкрикивают они. От колдовства и потери сил колени Гермионы подгибаются.

Зрение начинает ухудшаться, и Гермиона шевелит правой рукой, чтобы послать импульс боли в шею и в мозг — лишь бы только очухаться. Они отскакивают обратно за угол, но остаётся ещё шесть Пожирателей — все выжившие уже пришли в себя и теперь наступают на них. Её правая рука бесполезна, кисть и бедро кровоточат так сильно, что кровь стекает по пальцам, заливая палочку. Времени зашивать порезы нет, они с Дином прислоняются спинами к стене, слишком истощённые своими ранениями и использованием магии, а в смежном коридоре слышится новая дробь шагов.

Вот и всё. Она умрёт здесь. Дин горько смеётся — отвратительный звук — и целует Гермиону, прижимаясь окровавленными губами к её вспотевшему виску.

— Я беру левую сторону, ты правую?

Он берёт на себя атакующих Пожирателей, она — прибывающее подкрепление. Дин знает, что всё кончено, — этот поцелуй был прощанием. Гермиона трясёт головой — в её мозгу вспыхивает последняя идея. В первый раз всё прошло не слишком гладко, но по крайней мере, она выжила. Гермиона наводит туман, концентрируя свою магию и проталкивая её в древко, — за пару секунд их обволакивает серым дымом. «Пусть перебьют друг друга», — думает она, задевая Дина левым плечом. Гермиона стаскивает обувь и вдавливается в стену; едва шаги с обеих сторон от них замирают, она медленно отступает в сторону. Дин шипит, спотыкаясь о её ботинки; до неё доносится слабый скрип — судя по всему, он тоже разувается.

Нагнувшись, она подбирает обувь и продолжает пятиться по коридору, пока на смену шёпоту за углом не приходит шорох поступи. Она швыряет свой ботинок влево, в конец коридора, стискивая зубы, чтобы не взвизгнуть от боли. Он с шумом падает где-то вдалеке, и тут же раздаются крики, вылетают яркие лучи, а Гермиона с Дином устремляются в противоположную сторону.

Она помнит дверь в другой части коридора — именно там они и спрячутся. В таких ситуациях Гермиона не считает это чем-то зазорным для себя — уж не тогда, когда другого выбора не остаётся. Ей всё ещё нужно отыскать друзей. Те слишком долго ждали, и она знает — ждут до сих пор, ведь ей необходимо в это верить. Она должна.

Гермиона шипит, когда пальцы Дина касаются её пореза и вытаскивают ботинок из её кулака. Он отбрасывает его в стену — новый всполох вспарывает мрак — и, дотронувшись до её руки, бросается бежать. Гермиона несётся следом, её лицо перекошено от боли — она старается крепко прижимать к боку свою правую руку. Размахивая левой, она что-то задевает, и палочка от удара летит на пол – слабые пальцы слишком скользкие от крови.

Почувствовав что-то сбоку, Гермиона широко распахивает глаза: она одна посреди коридора, Дин уже скрылся в тумане. К её губам прижимается ладонь, жёсткие пальцы впиваются в щёку, она замечает оранжевое пятно на чёрной фигуре и давится, сдерживая испуганный вскрик. Незнакомец поднимает вторую руку, разгоняет дым и наклоняется: и когда Гермиона судорожно пытается понять, каким образом Гарри умудрился проникнуть внутрь, она видит перед собой Роджерса.

Выражение его лица злое, её — шокированное. Он перестает махать ладонью, складывает пальцы кольцом, показывая ей знак «ноль», потом вскидывает пять пальцев, затем ещё два. Он вопросительно приподнимает голову, и Гермионе кажется, что она понимает, что именно ему нужно — растопыривает в ответ пять пальцев, стискивает руку в кулак и отгибает ещё один. Роджерс пялится на её покрытую кровью кисть, затем отрывисто кивает и переводит взгляд на тёмные фигуры, медленно их окружающие. У всех у них на руках виднеются оранжевые опознавательные знаки. Гермиона не чувствует жара активированной монеты, но как они здесь оказались, её сейчас не слишком волнует.

Лицо аврора расплывается, и Гермиона понимает, что дело не только в дыме. Пелена заволакивает разум, тело захлёстывает ощущение нереальности происходящего, и даже рывок плечом не особо помогает прийти в чувство. Пока Роджерс смотрит куда-то поверх её макушки, она старается подобрать слова, чтобы рассказать о Гарри, но аврор разворачивается на каблуках и исчезает в тумане. Гермиона стоит, покачиваясь, и ей кажется, что это всё сон. Тупая боль, серое марево, неясные силуэты вокруг. Как часто ей снилось подобное.

Вокруг талии осторожно обвивается чья-то рука, и, подпрыгнув, Гермиона отпихивает её от себя — где-то впереди раздаётся крик. Странный момент облегчения от появления подкрепления снова сменяется страхом. Обхватившая её рука напрягается, Гермиона впивается в неё ногтями и пытается наклониться, чтобы подобрать свою палочку, но вторая чужая рука подхватывает её под колени. Её вскрик от рези в потревоженном плече тонет в чужих воплях, она захлёбывается от накрывающих волн боли. Гермиона даже не замечает аппарации, пока снова не открывает слезящиеся глаза и не вдыхает чистый воздух.

— Твою мать, Грейнджер.

Это привлекает её внимание, возвращает из темноты агонии, и Гермиона моргает, вглядываясь в пятно лица и светлые волосы. Его лицо. То самое, которое она оставила в комнате, которое она… Сейчас это не имеет никакого значения. Она промаргивается, проясняя зрение, и стонет от новой вспышки боли.

— Верни меня назад.

— Ты сейчас серьёзно? — кажется, он в бешенстве, но Гермионе плевать. — Теперь я понимаю, почему Люпин сказал не просто дать тебе порткл…

— Малфой, положи её на кровать, — произносит чей-то голос над её головой.

— Нет! Нет, Гарри, Джинни.

— Они в поря…

— Нет!

— Мы нашли их под грёбаным крыльцом передней двери, живыми и здоровыми, — кажется, Малфой ярится ещё сильнее. Несмотря на все его старания осторожно положить её на кровать, Гермиона вскрикивает от боли.

Ей запрокидывают голову, и хотя обезболивающее зелье отвратительно на вкус, оно кажется ей патокой, ведь приносит с собой облегчение. Гермиона делает глубокий вдох, выдыхает, и когда снова втягивает кислород в лёгкие, боль исчезает. Глаза начинают закрываться, но она борется со сном и находит взглядом Драко.

Его голубая футболка вся чёрная от крови слева на груди и на животе. «Это моя, — думает она, — моя кровь».

— Честно? — потому что Гермиона никогда не простит его, если он сейчас солжёт.

Его губы сжимаются в тонкую линию, но костяшки нежно касаются её век, которые поднять теперь не представляется физически возможным.

— Поттер, Уизли и Браун живы.

Гермиона проваливается в беспамятство.

========== Тридцать один ==========

День: 1467; Время: 6

Придя в себя, она видит возле кровати Люпина. Он выглядит так, словно обдумывает нечто плохое, по его лицу мечутся тени от слабого огонька стоящей на тумбочке свечи. Ремус замечает, что Гермиона проснулась, и его черты искажает дюжина различных эмоций, но она не знает наверняка, какие из них реальны, а какие вызваны игрой света и тени. За высоким окном занимается рассвет — она находится во временном лазарете, устроенном в стенах Малфой-мэнора. Гермиона пытается пошевелиться - плечо саднит и плохо двигается, но особой боли она не чувствует. Зато ощущает липкость от зелья на своём бедре и руке, жёсткость перевязей и понимает, что скоро придёт в норму.

Воспоминания обрушиваются резко, быстро и болезненно.

— Где Джастин?

От сухости в горле она закашливается, и Люпин отвечает не сразу:

— Мне жаль.

Гермиона падает головой на подушки, выдыхает сквозь стиснутые зубы и зажмуривается, стараясь удержать слёзы.

— Боже.

— Браун потеряла руку. Мы бы прирастили конечность обратно, но Лаванда слишком долго мешкала, и потом мы уже ничего не смогли сделать. Она отказалась покидать Гарри и Джинни. Они ничего не знали о Финнигане, но, полагаю, ты в курсе.

Гермиона кивает, слёзы просачиваются сквозь крепко сжатые веки, и ей приходится сглотнуть пять раз подряд, чтобы справиться с огромным обжигающим комом в горле.

— Остальные в порядке? Дин?

— Все остальные в норме, поправляются. У Дина останется большой шрам на лице и ещё один на животе. Еще бы пять минут, и он бы погиб… Попавшее в него проклятие поразило один из внутренних органов. Он…

— Но он в порядке? — Джастин, Симус, Джастин. Джастин, Господи, он же должен был стать отцом. Он так переживал, боялся, тараторил с этой своей дурацкой улыбкой на губах, он должен был стать замечательным отцом.

— Да, хотя, не уверен, насколько вы все здоровы психически. То, что вы сделали, было величайшей глупостью. Не появись Малфой в мэноре и не сорви он меня с другой операции, вы бы все были мертвы.

Гермиона с трудом улавливает смысл слов сквозь головокружение, сковавшую грудь тяжесть и воспоминания о Джастине, когда тот был школьником: в факультетском галстуке и с кипой книг в руках. Родится ли у него сын? Будет ли его ребенок хоть что-то знать о том человеке, величайшем человеке, которым был его отец, о том, что он отдал и что значила эта жертва? Юст едва ли хорошо его знала — так кто же расскажет о нём малышу? Как он поймёт, насколько несправедлива эта война? Она украла Джастина у собственного ребёнка, у неё, у всех них, у этого мира.

— Тебе Драко рассказал? — задыхаясь, выдавливает из себя Гермиона, прижимая ладонь ко лбу, — её трясёт озноб под тонкой больничной простыней.

Драко, не будь дурой, нервные подёргивания рук Джастина, Симус, до краёв полный жизни, а потом ушедший за грань.

— Насколько я понял, он минут двадцать стоял в мэноре, зажав в кулаке монету. Минерва рассказала мне, что, кажется, он чего-то ждал, но отказывался давать объяснения. Думаю, он сдался, когда никто из вас не вызвал подкрепление. Минерва с Малфоем отыскали меня, чтобы выяснить, не знаю ли я, куда вы могли отправиться. Едва только увидев Малфоя, я всё понял. Я должен был сообразить, когда встретил Гарри после допроса. Должен был знать вас обоих достаточно хорошо.

— Мы…

— Мы нашли Рона. Он в Мунго. Он жив.

Гермиону переполняют эмоции, и она теряет над собой контроль. Она вдруг начинает всхлипывать и дрожать, но ей плевать. Она так долго держала себя в руках, не давая им прорваться наружу, и вот теперь они захлестывают её с головой, и ей как раз это и нужно. Но помимо всего прочего, она испытывает странный, отвратительный стыд, от чего её горе становится только мучительнее. Ты не должен раскисать на войне. Ты обязан быть сильнее обычного человеческого существа. Смерти и потери должны стать для тебя столь же естественными, как дыхание, всё должно казаться легче. Не должно быть так невыносимо больно.

В сердце и животе расползается жжение, и обрушившиеся на неё надежда и облегчение лишь усугубляют его. В голове проносятся ужасные мысли о жертве, последствиях и цене, Гермиону переполняют горечь и чувство вины. Они поднимаются из самых глубин, заставляя захлёбываться рыданиями до невозможности дышать, сотрясаться крупной дрожью в полной тишине.

Просунув руку под подушку, Гермиона зарывается в неё лицом в попытке спрятаться от слишком тяжёлого груза. Люпин касается её локтя, но она сбрасывает его ладонь, погруженная в себя и потерянная для остального мира.

День: 1467; Время: 14

Гарри осторожно обнимает её, стараясь не потревожить плечо и руку на перевязи. Гермиона терпеть не может эту штуку, но ей сказали, что все движения необходимо свести к минимуму.

— Этот шрам просто ужасный.

Она опускает глаза на неровный рубец на своей левой руке. Она обнаружила ещё один, покороче, на бедре. Теперь эта отметина — самая уродливая из всех, что у неё есть, и она её ненавидит, но удалять всё равно не будет. Это напоминание о Симусе и о её способности по-прежнему получать шрамы.

— Спасибо, Гарри.

Он улыбается так обезоруживающе и задорно, что Гермиона не может удержаться от ответной улыбки, но её губы застывают в странном изгибе. Она ловит его взгляд, стараясь разглядеть в нём то, что ей сейчас так нужно, но увиденного ей недостаточно. Она хочет уловить хоть какой-то признак понимания, горя, осознания того, чего им это стоило.

Они умерли за Рона. Они умерли за неё. Они умерли за Гарри.

— Ты в порядке? — он спрашивает это таким голосом, будто и не сомневается в обратном.

Гарри немного опускает подбородок, пытаясь встретиться с Гермионой глазами, но она отворачивается.

— Нет.

— Я… Я знаю, с… Гермиона, я никогда не желал ничьей смерти. Я…

— Я этого и не говорила, Гарри. Просто…

— Это был единственный путь. Если бы только мы все могли выбраться оттуда живыми, я…

Мы могли подождать, могли собрать бо́льшую команду, могли активировать монету, могли не разделяться, могли…

— Он должен был стать отцом.

— Что?

— Джастин, — она смотрит на потолок сквозь пелену слёз, всхлипывает и качает головой, словно бы говоря: нет, не думай, я больше не плачу. — Он никогда не узнает, что я была права. Он никогда… — Ничего, он теперь никогда ничего не сделает.

Гарри осторожно хватает её за локоть, и она хочет сбросить его пальцы. Но это первая реакция, инстинктивная, и Гермиона злится на себя. Гарри решит, что она его обвиняет, а он этого не заслужил. Не от неё. Они все согласились. Знали цену, риски и всё равно согласились. Почему они вообще согласились, почему они…

— Я знаю, — шепчет Гарри и, обнимая за плечи, притягивает её к себе. — Если бы только я мог их спасти… Если бы я мог спасти их всех. Но я не могу. И никто не может, поэтому мы должны довольствоваться тем, что удалось сохранить. Гермиона, мы спасли Рона. Вернули его, и теперь он здесь. Наш Рон. Не… Это был не твой выбор. Ты за них ничего не решала. И…

— От этого мне не…

— Мы больше ничего не могли сделать. Если бы мы ждали дольше, Рон был бы мёртв или…

— А теперь погибли Симус и Джастин, — Гарри замирает, вся его теплота и нежность исчезает. — Дин изуродован на всю жизнь, он потерял лучшего друга, Лаванда лишилась руки, Симус и Джастин мертвы. Мертвы, мертвы, мертвы. Они…

— Герми…

— Стоит ли одна жизнь двух? Что…

— Герм… — Гарри отшатывается, Гермиона на мгновение встречается с ним глазами и успевает разглядеть в его взгляде упрёк и потрясение.

— Мы приняли это решение, Гарри! Ты, я, Джинни. Симус? Да, может быть, хотя он умер ради меня. А Джастин? Он же едва общался с Роном. Он умер не за Рона, Гарри! За кого же? За нас? Ведь нам была нужна любая помощь, и ты…

Она обрывает себя, зажимая рот ладонью и пытаясь не дать прорваться мучающим её мрачным мыслям. Гермиона себя не контролирует. Её обуревает сотня различных эмоций — распирает изнутри, пока она не взорвётся, не сломается, не развалится на части.

Голос Гарри звучит настолько грубо и напряжённо, будто он испытывает нечто подобное — словно Гермиона воткнула ему нож в грудь.

— И я что?

Она не будет обвинять его. Весь этот груз она возьмет прежде всего на себя, потому что ноша Гарри и так слишком тяжела. Если вот это — то что сейчас так её терзает — он носил в себе всё время…

— Ты знаешь, что я люблю Рона. И что я бы, не задумываясь ни на секунду, отдала за него жизнь. Просто жаль, что это была не я, и…

— Что? Твою мать, ты серь…

— А они! Мне кажется, я этого не заслужила. Будто у меня нет права смотреть на Рона, потому что это не я…

— Гермиона, — шепчет Гарри, и страх, различимый в его голосе, заставляет Гермиону собраться, перестать быть месивом чувств и движений. Его глаза широко распахнуты, зелёные искры сверкают на бледном лице. — Все эти годы ты убеждала меня не обвинять себя за то, что я не могу контролировать, а теперь делаешь то же самое. Джастин, Симус — да, это больно, но они сами приняли решение участвовать в операции. Мы все понимали, чем это может кончиться. Они знали, что не обязаны туда идти. Они умерли за свои убеждения, и пусть это нечестно или…

— Они все умерли, Гарри, — её голос срывается — наверное, она сломалась. Наверное, Гермиона больше не может притворяться, хотя бы в эту самую минуту. — Все, кого я люблю, о ком заботилась… У меня только и делают, что отнимают, и теперь мало что осталось. Но если и это тоже исчезнет, я…

— Ты не можешь так думать. Гермиона, не можешь, Я здесь, Рон здесь. Джинни, Молли, Артур…

— Я знаю, — она замечает, что на его глаза набежали слёзы, и, наверное, он пытается убедить и самого себя тоже. Гермиона думает, что, возможно, Гарри просто лучше прячет своё чувство вины, успешнее справляется с тяжестью в груди. Может быть, он тоже сходит с ума, и она не будет тем, кто подтолкнёт его к краю.

Он обхватывает её руки, сильно стискивает и легонько встряхивает.

— С нами всё будет в порядке. Нас теперь трое. Мы выберемся из этой войны, я обещ…

— Нет, — она прикрывает глаза, потому что не может смириться с тем, что он закончит эту фразу.

— Ты не можешь так думать. В этом виноваты Пожиратели Смерти. Они убили Симуса и Джастина. Это был не наш и не их выбор — ответственность лежит на враге. Ты не должна этого забывать. Ты это знаешь. Ты же такая умная, Гермиона, и…

— Ладно, — но на самом деле это значит замолчи, замолчи.

Гарри разжимает и снова стискивает пальцы.

— Мы должны держаться за то, что у нас есть. Должны. Ладно?

Поднеся ладонь к груди, Гермиона встречается с Гарри взглядом, и он так пристально в неё всматривается, что она опять опускает глаза.

— Ладно.

— Вот и хорошо. Ты увидишь, — бормочет он, ловит её за руку и тащит в коридор. — Я тебе покажу. Рон до сих пор без сознания. Они думают, он придёт в себя только завтра. Но его уже лечат, дают ему питательные вещества. Пойдём.

Гермиона думала, что уже выплакала все слезы, что переполняющее её горе так велико, что она больше не может адекватно выражать его. Она чувствует онемение, но плачет сейчас вовсе не от отчаяния. Ладонь Рона в её руке твёрдая и тёплая, его лицо почти безмятежно, а сердце мерно стучит. Гермиона в этом не признавалась, но долгое время она опасалась худшего. Однако Рон жив, так восхитительно жив, и рука Гарри обнимает её за плечи, его подбородок утыкается ей в макушку, и она чувствует виском биение его пульса.

Так или иначе, в этом нет особого смысла. Так или иначе, они трое его обретают.

День: 1467; Время: 18

Она проходит мимо Драко по лестнице. Он даже не сбавляет шага.

День: 1468; Время: 15

Три коробки и сундук. Гермиона опускается на пол на колени и пялится на них как на церковный алтарь. Прощение, безопасность, спасение — она не знает, о чём именно молится. Целая жизнь, больше двух десятков лет, а весь его мирской скарб уместился в три простые коробки.

Это не кажется ни честным, ни правильным. Оставшееся после него должно было занять целый остров. Весь мир обязан был остановиться, признавая эту потерю. Это же жизнь, человеческая душа, хороший человек. Это был Джастин. Как такое возможно, что его место во Вселенной ограничилось тремя коробками? Что его жизнь так ужалась? Почему он просто не вознёсся на небо?

Это жестоко. Так же жестоко, как тогда, когда она зашла в комнату Невилла и нашла на его комоде книгу о религии. Лента отмечала место, где он остановился, — Судилище Христа, и вот тогда Гермиона почувствовала это. Гнев на Бога, на этот мир, на саму себя, на всё.

Три коробки.

День: 1469; Время: 14

Она прячется в темноте своей комнаты в течение двух дней. Горе и чувство вины настолько непомерны, что Гермиона боится, что никогда больше не сможет прийти в себя.

День: 1469; Время: 17

Они хоронят Симуса в Ирландии, под ярким солнцем, в зелени холмов. Гарри окаменел рядом с ней, поглощённый собственным осознанием вины, а они с Дином смотрят друг на друга поверх гроба. Родных Симуса шатает от горя, и плач становится только громче, когда волынки затягивают скорбную песню. Гермиона вглядывается в мать Симуса, желая, чтобы та подняла голову, посмотрела на неё. Обвинила, накричала, возненавидела.

Орден и Министерство никогда не сообщают семьям обстоятельства смерти. Никогда не предают гласности ни деталей произошедшего, ни данных операции. Но наклонившись к пепельной щеке, Гермиона признаётся матери друга: «Симус — герой. Он умер, спасая мою жизнь». Она ожидает истерику, всплеск ненависти, но происходит кое-что похуже. Объятия: эта женщина, рыдая, крепко прижимает её к себе. Гермиона едва не взрывается от захлестнувших сожалений, вины и горя.

Она разговаривает с ним в своих мыслях. Пытается объяснить, насколько сильно ему благодарна, но слова бесполезны. Гермиона всегда отлично знала силу слов. Слов, что несли знание, что могли вызвать смех или слёзы, что возрождали её к жизни и разрывали на части. Слова обладают невиданной мощью. Но нет ни единого слова — предложения, книги — которое могло бы выразить её глубочайшую признательность, величину неоплатного долга, тяжесть горя и несмолкающие сожаления.

День: 1469; Время: 23

— Мне кажется, невозможно перестать сожалеть об упущенном моменте.

— Что? — Гарри улыбается — Гермиона слышит это по его голосу, но когда она поднимает голову, от веселья друга не остаётся и следа.

— Каждый раз, когда кто-то умирает, я думаю о последней встрече с этим человеком. Мне сразу приходит это на ум. И всякий раз это всё как-то не так. Мне кажется… Мне стоило чаще говорить «я тебя люблю», «спасибо», стоило сказать, как сильно я беспокоюсь. Я должна была больше смеяться и обнимать.

— Но мы же не можем знать… Я хочу сказать… — Гарри замолкает и пожимает плечами.

— Я понимаю. Чаще всего мы не знаем, что эта самая минута — последняя. И как только это происходит, я каждый раз думаю: когда же я перестану цепляться за все эти мелочи. Когда начну радоваться жизни и людям, которых люблю… Но я забываю. Из всего того, что хранится в моей памяти, больше всего я ненавижу тот факт, что забываю.

Гарри барабанит пальцами по стене, и Гермиона отвлекается от фотографии, запечатлевшей какую-то гриффиндорскую вечеринку.

— Это не совсем нормально: каждый раз думать, что сейчас ты видишь человека в последний раз. Сомневаюсь, что в этом случае мы сумеем сохранить рассудок.

— Гарри, я не знаю, что хуже. Я…

— Последняя встреча всегда будет казаться недостаточно хорошей. Неважно, что произошло, ведь это не изменит того факта, что потом человек умер. Гермиона, она всегда кажется какой-то ущербной.

— Да, но… Я просто хочу, чтобы всё было по-другому, — Гермиона замолкает, задумчиво пощипывая кончик носа. — Я продолжаю их видеть. Продолжаю видеть Джастина, смотрящего на меня с таким же испугом, как и в тот раз, когда он рассказал о своём будущем отцовстве. Теперь у него никогда не будет возможности узнать, каким удивительным…

— Гермиона…

— Невилл, с этими дурацкими штанами и…

— Эй…

— Симус. Каждый раз, закрывая глаза, я вижу Симуса. Он умер… на моих руках и ради меня. Люди рисковали ради меня, убивали, но Симус погиб не за то, за что все мы сражались… а за меня, Гарри! За меня. А я… — Гермиона сглатывает, давится, крепко сжимает губы и машет ладонью, словно отгоняя всё то, что мешает ей говорить. — Никогда ещё в своей жизни я не испытывала такого чувства вины. Я с ним поругалась, предала его, не сделала вид, что понимаю. Не обняла его, не поблагодарила за то, что он вернулся, я…

— Прошу тебя, Гермиона, ты не можешь…

— Я не сделала ничего. Даже не простила его. Что же я за человек после этого, Гарри? Кем же я стала, раз…

— О, Гермиона, перестань. Не надо…

— Это война, и я должна была знать. Должна была сказать ему, что он мой друг, что я за него беспокоюсь, и не заставлять его чувствовать… чувствовать… Он отдал свою жизнь в обмен на мою. Почему мы совершаем такие глупые поступки? Я люблю жизнь и сражалась за неё, но каждый день я жалею, что он так сделал. Я очень, очень жалею…

— Замолчи, — шепчет Гарри, качая головой, и притягивает её к себе. Гермиона сопротивляется, но он лишь сильнее стискивает её и что-то бормочет ей в волосы, но она ни слова не слышит.

Его тоже трясёт, потому что он всё понимает. Ведь Гарри Поттер знает, каково это, когда ради тебя погибают другие люди. Именно он позвал их с собой, и люди расплачивались жизнями за то, чтобы он уничтожил Волдеморта. Возможно, всякий раз утешая Джинни, Гарри видит, как Фред принял предназначавшуюся ему смерть. Всякий раз, когда он смотрит на любого из семьи Уизли или садится за стол напротив пустого стула. И вспоминает.

Ведь Гарри знаком с этим громадным чувством вины — глубоким, болезненным и всепоглощающим — так же хорошо, как и Гермиона. И они нигде не смогут от него укрыться. Его невозможно запереть в каком-нибудь закутке мозга под названием «Война». Это хранится в костях, в стенках сосудов, ощущается в тяжести дыхания.

День: 1471; Время: 11

— Ты даже не представляешь, насколько это было мерзко, — Лаванда морщится от отвращения, Гермиона кривит губы от воображаемой боли, а Гарольд прекращает улыбаться. — Знаешь, в маггловском мире можно сдать кровь… Я всегда думала, что это несколько странно: отдавать частицу себя, понимаешь?

— Ну, это помощь людям, котор…

— Знаю, — торопливо обрывает подругу Лаванда, взмахивая единственной рукой. — Но я думаю, если бы не боль и не ситуация… Я имею в виду, ты понятия не имеешь, что это такое: оставить свою руку на земле. Увидеть часть своего тела, которой я владела, которую знала, и оставить её лежащей под ногами, словно ботинок или что-то подобное.

— Она её сохранила.

— Что? — Гермионе кажется, что сейчас выражение её лица ещё гадливее, чем у Лаванды.

— Ну, однажды я умру… от старости, — Лаванда тянется к прикроватному столику и стучит по нему, — и я хочу быть похоронена с моей рукой. Она находится здесь, в ящике.

Гермиона, моргая, таращится на неё, пока не осознаёт, что надо что-то сказать:

— Ну, это… здорово, Лав.

— Понимаю, это несколько странно, но она моя. Я не собираюсь приходить и навещать её, — Лаванда смеется, и Гермиона не может не хихикнуть в ответ.

— То, что ты сделала, — это настоящая храбрость.

Лаванда пожимает плечами и опускает глаза на простыни.

— Я знаю, люди много чего думают обо мне. Но я лучше потеряю руку, чем своих друзей.

— Вряд ли теперь хоть кто-то будет в этом сомневаться, — Гарольд ухмыляется, проводит большим пальцем по виску Лаванды и отправляется в ванную комнату.

— Почему… — начинает Гермиона, вглядываясь в больничные простыни перед тем, как провести по ним рукой. — Почему вы, ребята, прятались под крыльцом?

— Мы ждали, пока вы откроете дверь. Это было единственное подобие укрытия. Мы смогли убить Пожирателей, которые появились на пороге, — вот такой сюрприз, — а затем расправились с остальными. Нас было только трое. Если бы мы остались на…

— Открытой местности, вы бы…

— Ага, — в комнате воцаряется тишина. Гермиона прекращает подыскивать слова, когда Лаванда взволнованно дёргает её за ладонь. — Слушай, Миона… Я знаю, что это уродливо, весь этот… цирк страшилищ, однорукость…

— Что? Лаванда…

— Нет, правда… Ну, Гарольд соврёт, потому что любит меня. Но… Я… Я симпатичная? То есть…

— Лав, — Гермиона фыркает от смеха и пихает подругу в коленку. — Ты прекрасна.

Гермиона продолжает улыбаться, несмотря на мерцающие в глазах Лаванды слёзы, потому что уверена: так надо.

— Правда? Я не экспонат шоу уродцев?

— Нет! Когда-нибудь туда могут попасть твои волосы, но… — Гермиона касается её, надеясь, что она поймёт.

— Мои? — Лаванда начинает истерически смеяться, и Гермиона улыбается, довольная, что смогла рассмешить подругу, хотя бы в этот раз.

День: 1472; Время: 8

Люпин закрывает папку, набитую листами пергамента, в которых содержится информация о самых тяжёлых годах её жизни.

— Ты не оставляешь мне особого выбора.

— Знаю.

— Мы не можем отстранить тебя сейчас. Ты здорова и… обычно отдаёшь себе отчёт в собственных действиях. Даже не представляю, о чём ты вообще думала в этот раз. Вы все были бы мертвы. Некоторым бы повезло, случись это сразу. Вас бы могли заставить выдать необходимую им информацию, и вы бы рассказали расположение убежищ, планы…

— Я понимаю и…

— Похоже, что нет, или тебе плевать на жизни наших людей и шансы на…

— Ты шутишь? Люп…

— Вы рискнули всем! Где был ваш хвалёный интеллект? Ты хоть представляешь, насколько губительным могло оказаться ваше вмешательство? Отправиться за Роном было не храбростью, а глупостью! Мы могли потерять всё.

Гермиона резко выдыхает, впиваясь глазами в раскрасневшееся лицо напротив. Это совершенно не пришло ей в голову. Она думала лишь о своей жизни и о жизни друзей. Ей казалось, она защищает остальных, не впутывая их в это.

— Вы вынудили нас спасать жизни тех, кого так мало заботят наши. У нас не было плана, нормальной карты, не…

— Люпин, прости меня, но я ценю…

— Гермиона, извинения тут не помогут. Ты дала маху. Да, мы спасли Рона и остальных узников. Да, получили информацию. Но погибли те, кто мог выжить, и всё могло закончиться совсем иначе — могло обернуться настоящей катастрофой. Ты лучше благодари Мерлина за Драко Малфоя, без него вы бы все погибли, а мы бы потеряли последнее преимущество в этой войне.

Гермиона опускает залившееся краской стыда лицо и злится на саму себя. Иногда она забывает, что, кроме смерти, есть не менее серьёзные последствия. Гермиона забывает, что она не замкнута в коконе войны, — война повсюду. Она никогда всерьёз не задумывалась, что они не просто солдаты и могут склонить чашу весов в ту или иную сторону. Так легко застрять в рутине операций и сражений, начать ощущать себя всего лишь винтиком в общем механизме.

Она думала о Роне и тех друзьях, что отправились вместе с ней. И сомневается, что когда-либо чувствовала себя большей эгоисткой, чем в данный момент.

— Я не могу обещать, что это не повторится снова. Но если подобное произойдёт, ты можешь навсегда лишить меня палочки — ведь для меня это будет значить всё. Я прошу прощения, Люпин — мы поступили так, как считали единственно правильным.

Ремус изучает её несколько долгих мгновений, и она надеется, что он её понял. Понял, какие глубинные струны задел в ней.

— По получении уведомления ты будешь отстранена от всех заданий Ордена, твой испытательный срок составит шесть месяцев. Ты не сможешь пользоваться магией, если только твоей жизни не будет угрожать опасность. А до тех пор каждая команда, с которой ты станешь работать, будет отчитываться о том, какие правила и положения ты нарушила. Если ты ещё хоть раз попытаешься выкинуть нечто подоб…

— Нет.

Люпин тяжело выдыхает через нос и убирает её папку со стола.

— Тогда отчитайся в отделе D-9.

Она прикрывает дверь, оставляя за спиной Люпина, уткнувшимся головой в ладони.

День: 1472; Время 17

Гермиона не сводит с него глаз, но он ни разу не смотрит на неё. После событий последних дней ей нужно, чтобы хотя бы здесь всё прошло гладко, но она знает, что с Малфоем легко не будет. Он выглядит расслабленным, сидит, откинувшись на спинку стула и вытянув ноги, но она замечает, как напряжены его плечи. И не знает, в ней ли дело, в операции или в чём-то ещё.

Рядом с его блокнотом стоит стаканс выпивкой, на дне которого жидкости осталось на один глоток. На столике виднеется полупустая бутылка с оторванной этикеткой и открытым горлышком. Гермиона понятия не имеет, сколько именно Малфой выпил сегодня вечером, но, судя по румянцу на скулах, сейчас либо самый плохой, либо лучший момент для разговора.

Она с нетерпением дожидается, пока он ответит на все вопросы, касающиеся предстоящей операции. Те, кто привычен к подобным вылазкам, уже испарились — пришли, выполнили свою работу, ушли. А вот новички — те, кто ничего не понимают и боятся, — долго топчутся возле него. Она даже не уверена, что Драко отдаёт себе отчёт в её присутствии, но вот последний человек исчезает в коридоре, и его взгляд невольно останавливается на ней. Его лицо ничего не выражает: красивое, но пустое.

— Ты злишься.

— Пытаешься за меня определить моё настроение? — она почти не ожидала, что Малфой отреагирует. — Уверяю тебя, я…

— Драко.

Она не хотела, чтобы её голос звучал так отчаянно, но Малфой замолкает. Ей так нужно, чтобы сейчас всё было просто, хотя бы в этот раз. Чтобы разговор протекал не в обычной извращённой манере. Драко окидывает её взглядом, а она следит глазами за тем, как он проводит языком по зубам и прикусывает щёку.

— Я удивлен, что ты не расстроена.

Он имеет в виду то, что рассказал об их планах. По крайне мере, Гермиона надеется именно на это.

— А… должна быть?

Малфой ухмыляется и пожимает плечами.

— Я бы был.

— Сюрприз-сюрприз, — бормочет она.

— Что?

— Наверное, мне стоит поблагодарить тебя, — Драко сердито смотрит на неё, потому что знает: это не те слова, что он не расслышал.

— Это необходимо?

— Да, спасибо. Ты спас наши жизни.

— Ну, не сомневаюсь, Поттер что-нибудь придумает и отправит тебя на другую самоубийственную миссию. Кажется, ему нравится, когда ты участвуешь в чём-то подобном.

Гермиона, моргая, смотрит на него и трясёт головой.

— Что?

— Если бы не тот факт, что они могли выбить из вас информацию и в случае вашего поражения Пожиратели бы скрылись, а мы бы потеряли всякие шансы на победу… помощь вам не имела бы смысла.

Как бы там ни было, но слышать такое больно.

— Драко…

— Я видел, как ты сражалась за свою жизнь. Но как только здесь появился Поттер и наплёл тебе про то, ради чего ею можно пожертвовать, тебе стало на неё плевать. Ты знала, что у вас не было ни малейшего шанса, и что же? Подохнуть рядом с Гарри в героическом сражении — ты этого хотела? В твоём мозгу это представлялось чем-то прекрасным? И как? Оказалось лучше, чем в фантазиях? Ты в коридоре, Поттер под крыльцом, Уизли в камере. До сих пор…

— Замолчи. Ты понятия не имеешь, о чём говоришь. Я… — Гермиона вспарывает воздух пальцем, и Малфой вскакивает на ноги.

— Это за Кладбищенскую битву? Это потому, что ты наконец стала ему нужна? Это…

Гермиона обрывает Малфоя, запустив в его голову подушкой, но этого ей явно мало.

— Пошёл ты, Драко Малфой! Я пыталась спасти Рона! Я бы так поступила ради любого из моих друзей! И сделала бы так, даже если бы Гарри ни о чём не попросил! Это ни с чем не связано, и не пытайся обвинять меня. Это был мой выбор, и я ни секунды о нём не жалею. Мы вернули Рона и…

— Ничего бы не было, если бы…

— Я сказала спасибо!

— Мне не нужны твои…

— А что тебе нужно? А, Драко? Чего ты от меня хочешь? Я приняла лучшее решение, которое могла…

— Умереть?

— Спасти Рона! Я бы попросила тебя пойти, но не хотела заставлять в этом участвовать. Ты должен это понимать. Я…

— Зачем?

— Потому что для тебя это было чревато множеством последствий! Каж…

— Зачем я должен это понимать? — перебивает он — вопрос задан.

Гермиона молчит какое-то время, они оба сверлят друг друга глазами. Он хочет, чтобы она в чём-то призналась? Объяснила свою позицию? Или просто пытается поставить её в неловкое положение, чтобы она чувствовала себя должной всё ему объяснить, потому что может его потерять? Она так устала от этих вечных недомолвок.

— Я не знаю, — теперь его очередь ломать голову. — Почему ты не остановил меня? Если…

— Что? — его голос звучит так, будто Гермиона только что заявила, что Малфой горит.

— Ты знал… — она осекается, едва его лицо искажается яростью.

Он делает шаг вперёд, сгребает футболку Гермионы и притягивает её к себе так, что она врезается в его грудь. Наклоняется, на его виске бьётся жилка, и его глаза иглами впиваются в Гермиону.

— Не смей даже на секунду делать вид, будто ты мне оставила хоть какой-то выбор. То решение было только твоим, и я сделал единственное, что мог в той ситуации. Ты потребовала от меня смотреть, как ты уходишь. Позволить тебе умереть.

— Я не…

— Да, — шипит он. — Уходя, ты выглядела ребёнком, стоящим перед Волдемортом без палочки. И рассчитывала, что я… Ты заставила меня… И теперь обвиняешь меня?

Гермиона морщится от крика, Малфой так поспешно отдёргивает от неё руку, словно она заразна.

— Я не виню тебя! Я прошу прощения, я… Я поблагодарила тебя! Я не этого хотела! Я не имела в виду, что ты должен был меня остановить, и знаю, что не оставила тебе выбора. Я имела в виду… Если ты собирался отправиться… Почему ты пошёл к Люпину? Почему вернулся…

— А что ты сама думаешь? — орёт он и, разводя руки, задевает кулаком лампу, та падает, но не разбивается. Можно подумать, это расстояние между его ладонями содержит в себе все ответы, но там пусто, и Гермиона ничего не понимает.

Она выдыхает, стискивает челюсти и качает головой. Все разваливается на части.

— Это слишком тяжело.

Она замечает, как на его лице мелькает тень замешательства, и уходит прочь.

День: 1473; Время: 12

Небо разверзается с грохотом. Наверняка между началом проливного дождя и оглушающим рокотом грома была какая-то пауза, но Гермиона ничего не заметила. Кажется, будто от этого звука содрогнулся дом, — она резко — до боли в шее — поворачивается к окну.

Это единственный раскат грома за всю грозу. Она час наблюдает за дождём, но больше ничего не слышит.

День: 1473; Время: 15

На фоне чёрной коры и оттенков зеленого небо кажется голубым почти до белизны. На ветке нелепо болтается птичья кормушка — пустая, если не считать виднеющихся внутри каких-то липких комков. Птицы скачут по веткам туда-сюда, и капли недавнего дождя медленно срываются с верхушек массивных деревьев. Влажные листья подрагивают в солнечном свете, и Гермионе вовсе не следует так бояться звуков капающей воды.

Она всегда любила слушать дождь сквозь открытое окно, наблюдать за тем, как беснуется стихия. Сейчас всё иначе: уже почти сгустились сумерки, грязь налипла на ноги, а тело, промокшее под сильным дождём и теперь мёрзнущее под порывами холодного ветра, колотит крупная дрожь. Гермиона прислушивается к окружающим её шорохам, стараясь привыкнуть к шелесту природы, чтобы, в случае чего, различить посторонний звук. Последнее, что ей сейчас нужно, это начать палить по каплям.

Она замечает сквозь листву птицу, устремляющуюся в бело-голубую даль. Туман, укрывающий поросший лесом холм, приближается по мере их продвижения вперёд. Они шумят, подобно надвигающейся грозе: шуршание ткани, шёпот листвы, хлюпанье и чавканье грязи под ногами, хруст сучков, скрип отодвигаемых ветвей, шумные вдохи. Все эти звуки синхронизировались, сливаясь в какой-то древний ритм, предвещающий скорый потоп, и нарастая вместе со жжением в бёдрах.

Дин бежит рядом с ней, и всякий раз, когда она на него смотрит, то видит шрам от своего неумелого лечения. Когда-нибудь она привыкнет, но сейчас думает лишь о Симусе, о том, как Дин оттащил её от края бездны, и как, потеряв надежду, они оба стояли в коридоре. Гермионе постоянно хочет сжать его в объятиях. Ты помнишь ту минуту, когда мы были уверены, что умрём вместе, когда мы остались одни и больше не за что было держаться? Ты помнишь? Хотя она знает, что Дин никогда об этом не забудет, так же, как и она сама. Гермиона частенько оказывалась в опасных ситуациях, приближалась к смерти. Застывала в секунде от неё. В сантиметре.

Но в тот день всё было иначе. В том самом коридоре она попрощалась и с ним, и со своей жизнью, всё шло к тому, что это должно было стать её последним переживанием. И пусть однажды они окажутся совсем чужими друг другу, что-то будет притягивать её к Дину всю оставшуюся жизнь. Именно эта непонятная эмоция заставляет Гермиону испытывать потребность обнять его при каждый встрече и улыбнуться, словно говоря, смотри, мы живы.

Лес заканчивается внезапно, и ей приходится вцепиться в деревце, чтобы не свалиться с холма. Дерево молодое, пальцы почти полностью обхватывают его ствол, но древесина трескается, когда Гермиона уже относительно твёрдо стоит на ногах. Брызги грязи обдают её одежду, но она не обращает на это внимания и разжимает руку, едва за дерево хватается аврор — и под его пальцами ствол ломается. Мужчина валится на бок и с оханьем ударяется спиной о склон. У подножия уже стоят, покрытые грязью и смущённые, три члена их группы.

— Когда мы умудрились пересечь границу маггловского мира? — Дин тяжело дышит и, оглядываясь, хватается ладонью за её плечо, будто в случае падения она сможет удержать их обоих.

Гермиона переводит взгляд на Драко, который слишком занят вытаскиванием карты из кармана, чтобы отвечать на вопросы. Где-то внизу раздаётся какой-то неприятный гул — опустив глаза, она видит машину, проезжающую по луже. Четверо упавших бойцов пытаются вскарабкаться обратно, но склон слишком крутой и скользкий. Прямо перед ними проходит шоссе, на другой стороне которого расположилась школа. Дорога слева исчезает в лесу, а справа от подножия холма виднеется магазин. Чуть дальше Гермиона может разглядеть вывеску ресторана. Не видно ни дома, ни какого-то другого здания, которое бы зловеще пряталось среди деревьев.

Она убирает свою палочку обратно в чехол под мышкой. Раньше она носила его на бедре, пока как-то раз по совету Драко не поэкспериментировала в пустом убежище и не поняла, что так можно быстрее выхватить оружие. Вот только однажды, ещё не привыкнув в новому положению чехла, она чуть не сошла с ума от страха, решив, что потеряла палочку, — Лаванда тогда смеялась над ней как ненормальная. Гермиона с нетерпением ждёт тот день, когда ей больше не придётся стоять в коридоре, проверяя, как быстро она вытащит палочку, чтобы сбить со стола цветочный горшок. Когда всё закончится, она больше не будет носить этот чехол. И как-нибудь оставит палочку дома — просто потому, что сможет это сделать.

Как бы там ни было, ей теперь в любом случае жить без магии в течение шести месяцев. Гарри, Дин, Анджелина и Джинни отделались тремя. Лаванда тоже получила шесть — это было их второе нарушение. Они понесут своё наказание после войны, но всё равно ещё не скоро рискнут выйти из дома без палочки. Гермиона подумала, что могла бы пожить у родителей, но это было бы похоже на бегство, пусть даже война и будет окончена. Она ни в чём не уверена дальше сегодняшнего вечера. Быть может, после войны она перестанет так переживать. И даже позволит событиям идти своим чередом.

— Твою мать, кто рисовал эту карту? — рявкает Драко и комкает бумагу в кулаке.

— ПиП, — бормочет какая-то девчушка за спиной Гермионы, напуганная тоном Драко и своей первой операцией в рядах Ордена. Гермиона не может припомнить, ни чья она дочь, ни её имя.

— Просто охренительно, — рычит в ответ Малфой и бросает к ногам бумажный шарик. Гермиона косится на него, но ничего не говорит, потому что и сама слишком часто мусорит.

Драко впервые прибегнул к помощи ПиП в ходе подготовки к операции, которой он руководил. Этот отдел был сформирован год назад из тех авроров, которые больше не могли сражаться из-за полученных увечий, или тех, кто по каким-либо причинам не мог принимать участие в битвах. Теперь там работала Чжоу, лишившаяся пальцев. Планирование и Подготовка — эти ребята чертили карты, готовили списки свободных бойцов и разрабатывали план для каждой операции. Последнее слово оставалось за командиром — он мог воспользоваться какими-то наработками, а мог от всего отказаться.

Гермиона сильно сомневается, что Драко ещё хоть раз обратится к ним за содействием.

— В одной из этих машин обязательно должен быть GPS навигатор. Мы сможем определить своё местоположение и соотнести его с координатами места назначения, — Дин смотрит на Драко, который явно не понимает, о чём он говорит, и колеблется, согласиться или нет.

— Ты хочешь вскрыть машину? — Гермиона не может удержаться от визгливых ноток в голосе и, вскидывая брови, поджимает губы.

— А у тебя есть идея получше?

Они не могут пользоваться магией, ведь если их пункт назначения где-то поблизости, то территорию мониторят Пожиратели Смерти. Тот факт, что они оказались в мире магглов, означает, что объект не может быть спрятан так, как дом на площади Гриммо, — Пожиратели бы поостереглись колдовать, тем более только для того, чтобы попасть внутрь здания. Времени всегда в обрез — если этот дом ещё не бросили, то вот-вот оставят. Возвращение в точку аппарации, составление новой карты, переправка согласно обновлённым данным займёт несколько часов, которых у них нет.

— Это незакон…

— Мерлина ради, Грейнджер, сейчас не время изображать моралистку. Ты…

— Но, — она перебивает Драко, смерив его уничтожающим взглядом, — раз никому не будет причинён вред, это лучшее, что мы сейчас можем сделать.

— Ты знаешь, как работает GPS? — спрашивает Дин, отвлекая её внимание от Драко и оттягивая за локоть в сторону.

— Разберусь.

— Я надеялся, что именно так ты и скажешь, — в его голосе чувствуется улыбка, Гермиона пытается осторожно нащупать под ногами твёрдую почву. Я тебя не виню, хочет она услышать в его словах, я тебя не виню.

Она упирается ступнёй в камень, но едва пытается поставить вторую ногу, как булыжник сдвигается с места. Гермиона с писком валится на бок и, ударяясь локтем обо что-то твёрдое, катится вниз с холма. Она переворачивается на спину и, пытаясь затормозить, упирается пятками так, что грязь летит во все стороны, и хватается пальцами за траву. Врезается ногами в землю и, сгруппировавшись, падает на колени. Расслышав за спиной проклятья, визги и шум, она понимает, что та же участь постигла Дина, Драко и ту девушку.

Четверо членов их команды смотрят, как она отплёвывается от грязи и осматривает себя. Если не считать чистой полоски, идущей от ключицы до правого колена, Гермиона вся заляпана грязью. Дин почти не испачкался: он умудрился удержаться на ногах, помогая себе рукой, но зажатый в его кулаке пучок травы скорее красный, нежели зеленый.

— Там есть магазин… — она замолкает — Драко и новенькая уже направляются в ту сторону. Кажется, на Малфое не сказалось принятие грязевой ванны, но при каждом его шаге Гермиона слышит чавканье в ботинках.

Один из авроров со злостью провожает взглядом проносящиеся мимо машины, которые обдают их брызгами. Вода из лужи попадает Гермионе в лицо, и от холода она начинает дрожать ещё сильнее. Она представляет, как выглядит их группа из восьми человек: облаченные в мантии и покрытые грязью, марширующие в сумерках по шоссе. Драко идёт так целенаправленно, будто нарисовавший карту человек ожидает его на парковке. Усилием воли Гермиона прекращает суетливо дёргаться.

Она не знает, проявят ли люди любопытство при виде странной компании на дороге. Их лица суровы, все они носят на руке оранжевые повязки и похожи на членов какой-то секты. И едва они начнут заглядывать в окна машин, люди станут нервничать. Они выделяются, словно пятно на белом ковре, и ей бы хотелось напомнить, что Аваду и Круциатус магглы прячут в металлических пулях.

Грязь на её лице подсыхает, и кожа начинает зудеть. В голосе Гермионы сквозит раздражение:

— Кто-нибудь знает, как вскрыть машину без применения магии?

Дин спотыкается, девица продолжает размахивать руками, стараясь стряхнуть грязь, а один из авроров смотрит на Гермиону непонимающе. Замёрзшая, испуганная, сбитая с толку, новенькая поднимает голову:

— А они их запирают?

— Поверь, мы не первые, кто пытался влезть в чужую машину, — улыбается Дин, но его улыбка гаснет, стоит её взгляду замереть на его шраме.

— Я хочу попросить, — заявляет Гермиона, прежде чем Дин или девочка почувствуют себя ещё более неловко или же голова Драко оторвётся от шеи.

— Что? — Малфой переспрашивает так, что большинство людей притворились бы, что молчали, не говоря уж о том, чтобы повторять сказанное.

— Я собираюсь попросить, — она его не боится, обычно — нет.

— А с чего ты решила, что это разумно?

— Некоторые люди готовы помочь, — медленно отвечает она и смотрит, как напрягаются его плечи и сжимаются кулаки.

— Ты собираешься заявиться в таком виде, и кто-то позволит тебе залезть в его автомобиль, чтобы посмотреть какие-то непонятные координаты? — скептически уточняет Драко, и два аврора фыркают. Она окидывает их всех сердитым взглядом.

— Сейчас увидишь.

— Да черта с два. Если никто не согласится, а никто не согласится, у нас вообще не будет возможности добраться до этого GBS…

— GPS.

— Да мне плевать. Мы…

— Драко, никто не знает, как проникнуть в машину без магии. Необходимо учитывать наличие сигнализации, стоит нам нажать посильнее…

— Существуют…

— Дальше по дороге находится ресторан. Если мне никто не поможет, мы отправимся туда и попробуем… твой способ, — Гермиона собиралась и дальше с ним спорить, доказывая, что её план лучше, но потом меняет своё решение. Нельзя забывать о чувстве его достоинства, он уже зол и взорвался бы, даже будь они только вдвоём, а тут присутствует целый отряд, которым он руководит.

Малфой с чавканьем выходит на парковку, останавливается и поворачивается к ней лицом. Критически оглядывает её и, едва она задирает нос, приподнимает бровь.

— Ладно, давай, Грейнджер.

Драко спокойно смотрит на неё, и в том, как он наклоняет голову, сквозит самодовольство, будто он уверен в её провале. Будто хочет, чтобы Гермиона получила по носу, раз не желает признавать его очевидную правоту. Дин улыбается ей, а остальные смотрят так, будто вся эта ерунда с планом — исключительно вина Гермионы.

Она начинает снимать мантию, и Драко протягивает за ней руку прежде, чем Гермиона её стаскивает. Он смотрит на ткань, поднимает глаза на Гермиону и хватает мантию. Смутившись на три секунды, она замечает в руке Драко клочок бумаги — он им машет, и, забирая его, она чувствует, что его пальцы холодны как лёд. Она начинает разворачиваться, но дёрнувшись, оглядывается через плечо — Малфой отводит пальцы от её чехла с палочкой. Гермиона снимает его и, краснея, передает Драко.

— Иди… вон туда. Та сторона здания.

Она проходит к дверям и начинает трястись ещё сильнее: едва только створки открываются, её обдаёт холодным воздухом. Гермиона старается не запачкать цифры на бумажке грязью, держась за самый уголок обрывка. Кассирша за прилавком с табличкой «Меньше десяти наименований» медленно поднимает глаза на посетительницу и старается открыто не пялиться.

— Приветик, — улыбается Гермиона. Приветик? Когда она вообще так говорила, Приветик?

— Салют, — откликается девушка и растягивает губы в подобии улыбки.

Гермиона делает глубокий вдох, стараясь не дать нервам управлять мозгом. Она всегда полагала, что люди с лёгкостью могут распознать её враньё. Когда ей было десять лет, она ускользнула из дома, чтобы встретиться с друзьями на кладбище, совсем как в том фильме, который они посмотрели. На следующее утро папа поинтересовался, как Гермионе спалось, и в ответ на её «нормально» улыбнулся. Ещё до того, как он успел отвернуться к плите, она умудрилась убедить себя, что то, как он повернулся, ясно свидетельствовало о том, что отец всё знает, и, отчаянно краснея, тут же призналась в содеянном.

— У меня серьёзная проблема, — судя по тому, как встрепенулась сотрудница, это не лучший способ начать разговор. — Я тут кое-что ищу… Видите ли, мой парень, Др… эйк. Генри, Дрейк Генри решил, что будет безумно романтично устроить для меня квест с поиском подсказок. Это и вправду очень романтично, не поймите меня неправильно, Генри — чрезвычайно романтичный. Всё так мило начиналось… — Гермиона замолкает, её лицо пылает, несмотря на холод.

Она несёт какую-то чушь. Полную ерунду, бред больного человека, и эта девица наверняка готова уже вызвать полицию. Гермиона видит, как ладонь на прилавке сжимается в кулак, словно кассирша готовится напасть или сотворить что-то подобное. В случае неудачи Гермиона не сможет вынести выражение лица Драко. Возможно, ей даже придётся ему врезать, чтобы только стереть самодовольную мину.

— Это мило.

Гермиона поднимает глаза и видит улыбку девушки — скорее искреннюю, нежели нервную.

— Да-да, очень мило. Последней подсказкой были вот эти координаты, и я решила, что пришла в правильное место, но потом я вдруг упала с холма. И очутилась здесь, — она машет рукой себе за спину. — И… совсем не там, где надо.

— Упали с холма.

— Ага! — Гермиона произносит это слишком эмоционально. Девушка смотрит на неё с сомнением. — Я так хочу с ним встретиться и подумала… не могли бы вы посмотреть для меня эти координаты. Мне просто надо…

— О, даже не знаю.

— Это займёт всего минуту. Или попросить кого-нибудь в магазине…

— Я не могу выходить в интернет, кроме как по нуждам магазина, — кассирша сжимает губы и придвигается к экрану монитора. Гермиона смотрит на неё, моргая, потому что с трудом может припомнить, когда в последний раз слышала слово «интернет». В голове вдруг вспыхивает вопрос: сколько же писем она получила за это время, и странный сумасшедший смех начинает пузыриться в горле.

— Я буду вам очень признательна, если вы сделаете для меня исключение.

Потому что это очень важно. Потому что идёт война, а Гермиона — солдат, у которого есть шрамы, воспоминания и погибшие друзья. И в этом кажущемся безопасном городишке засели ужасные люди, которых называют Пожирателями Смерти. В городке, в котором вы не запираете по ночам двери, где маленькие дети играют на улице до самой темноты, где живут и дышат ничего не знающие люди. Пока однажды не придёт кто-то в маске и капюшоне и без малейших сожалений не убьёт вас в магазине, где вы будете выбирать самые вкусные апельсины на прилавке. Пока ваши дети не станут сиротами, забросившими все забавы. И вас не спасёт даже запертая дверь — ваш мир может быть разрушен одним взмахом палочки.

Гермиона чувствует, как внутри неё закипает гнев. Война требует свою цену, она сама уже столько заплатила, а эта глупая девчонка с кислым лицом не может даже выйти в интернет ради общего блага. Гермиона хотела бы показать ей свои воспоминания, продемонстрировать каждый момент, который причиняет столько боли, каждое улыбающееся лицо, которое она больше никогда не увидит вживую. «Ты видишь? — спросит Гермиона, закричит и, наверное, заплачет. — Ты видишь?»

— Я пойду спрошу у начальника.

========== Тридцать два ==========

День: 1473; Время: 17

Едва только девушка поворачивается спиной, Гермиона оглядывается по сторонам, но замечает только мокрые грязные следы от своих ботинок. Табличка на двери и часы явно дают понять, что через десять минут магазин закроется, и за мурлыканьем музыки в колонках не слышно даже дребезжания тележки. Сотрудница ещё не успела исчезнуть из виду, а Гермиона уже ныряет под прилавок и пару секунд таращится на компьютер, будто никогда до этого его не видела.

Её накрывает паника, пальцы с трудом попадают по клавиатуре, она открывает страницу браузера и пытается вспомнить, что надо делать. Клочок бумаги с координатами дрожит в её пальцах, пока она набирает цифры и нажимает клавишу ввода. Гермиона быстро пробегает глазами по карте, пересчитывая всё дважды, прежде чем закрыть вкладку.

— Чёрт, — шепчет она, выхватывает из корзины у прилавка плюшевого зверька и вытирает им пол, уничтожая следы. Выскальзывает из-за стойки — глаз мартышки скребёт по полу, пока Гермиона ещё раз протирает плитку.

Она выпрямляется, ожидая увидеть, что девушка уже вернулась и застукала её, но никто до сих пор не появился. Гермиона запихивает игрушку поглубже в коробку и ловит слона, который чуть не переваливается через бортик. Напольное покрытие грязнее, чем было, но хотя бы луж не осталось. Она уже собирается развернуться и выйти из магазина, как тут её взгляд падает на красный шнурок, карточку накоплений, бейдж с именем, брелки и связку ключей.

Судя по сайту, ПиП ошиблись километров на десять. Они должны продолжать двигаться на восток, а потом повернуть налево, что не такая уж простая задача. Придётся идти по маггловскому шоссе, в темноте, будто кучке сумасшедших. Ноги гудят при одной только мысли об этом, кожа на бёдрах и голенях стёрта, и Гермионе очень хочется, чтобы эта операция поскорее завершилась. Чем дольше они будут добираться до объекта, тем меньше шансов, что они там хоть что-то найдут.

Гермиона даже не особо задумывается, когда, потянувшись, хватает ключ с большой чёрной головкой, отмеченной белой буквой «Н». Пальцы немеют на металлическом кольце, она быстро отгибает проволоку и стаскивает два других ключа, чтобы добраться до нужного. Кладёт его в карман и, ломая ногти, торопится повесить оставшиеся обратно. Сердце бешено колотится, но на этот раз сквозь шум музыки до неё доносятся шаги.

Щёлк-щёлк, два ключа брякают друг о друга. Гермиона задерживает дыхание, будто теперь эти неживые предметы предпочитают тишину. Она возвращает связку на место, не сводя широко распахнутых глаза с перепачканного металла, и роняет голову на лежащую на прилавке руку. На третьем вдохе она слышит, как покашливает вернувшаяся сотрудница. Гермиона смотрит, как та появляется в проходе, и лишь со второго раза умудряется выдавить из себя улыбку.

— Прошу прощения, но мы не можем вам помочь. У вас есть адрес? Вдруг я знаю, где это находится, или купите карту, — девушка натянуто улыбается, но отбрасывает всякое показное дружелюбие, едва только замечает грязь на прилавке.

— О, ладно. Я тогда просто снова свяжусь с другом по кам… телефону. Но всё равно, спасибо!

— Конечно, — бормочет девушка, наклоняясь за бутылкой очистителя и рулоном бумажных полотенец.

Засунув руку в карман и обхватив ключ пальцами, Гермиона заставляет себя не торопиться к выходу. Как только двери за её спиной закрываются, она резко поворачивает вбок и поднимает ладонь, сгибая её и делая вид, будто набирает номер большим пальцем. Миновав окна, Гермиона бросается бежать — брызги из луж тут же окатывают штанины джинсов.

Стоит ей завернуть за угол, как семь человек резко вскидывают головы в её сторону, а новенькая нацеливает свою палочку. Аврор строго на неё смотрит и бьёт по руке. В глазах Драко нет ни капли самодовольства — он слишком часто работал вместе с Гермионой, чтобы сейчас распознать её панику.

— Здесь семь машин, ещё две сзади. Ни в одной из них нет системы GPS. Все они бес… — очевидно Драко думал — знал, — что затея Гермионы не сработает, и использовал её для отвлечения внимания сотрудников.

— Там сзади — парковка для персонала? — перебивает Гермиона, глядя на Дина. Тот кивает, и она тут же срывается с места в сторону стоянки. Остальные припускают следом, и Гермиона очень рада, что никто из них не считает её порывы блажью.

— Грейнджер?

— Я украла ключи, — в её голосе слышны истеричные нотки.

На парковке находятся только «Джип» и «Хонда», она бросается к водительскому сиденью «японки» и дёргает ручку, проверяя, заперта ли машина. Та легко поддаётся, и Гермионе приходится отступить на шаг — так сильно она рванула на себя дверцу. Дин единственный приближается к автомобилю, остальные шестеро топчутся рядом.

— Залезайте! Быстрее в машину! — кричит Гермиона и с силой захлопывает дверцу со своей стороны.

— Но там же не хватает ме…

— Потеснимся, — отрезает Дин, приваливаясь к боку Гермионы так, что рычаг переключения скоростей оказывается у него между ног.

Гермиона заводит машину, пока её товарищи набиваются внутрь. Драко прижимается к Дину, ещё три человека устраиваются сзади. Слышно фырканье, когда один из авроров плюхается кому-то на колени, а новенькая, втискиваясь в салон, тянет Гермиону за волосы. Она переключает рычаг в положение Drive в опасной близости от самых нежных мест Дина, и тот резко отшатывается, ударяясь головой о крышу. Она вжимает в пол педаль газа так, что, когда машина трогается с места, визжат шины. Новенькая захлопывает за собой дверцу, и руки Гермионы дрожат на руле.

Это просто отлично. Война закончится, а она отправится в маггловскую тюрьму за угон автомобиля. Её родители сойдут с ума: Гермиона Грейнджер — угонщица. В детстве она много о чём мечтала — из того, что не могли себе позволить купить её родители. Но как бы просто ни было запихать в карман вожделенную вещь, Гермиона ни разу так не сделала и никогда об этом не жалела. А теперь всего за пять секунд приняла решение украсть машину.

Выруливая с парковки, она не рискует посмотреть в зеркало заднего вида — она уже представляет себе, как в дверях визжит кассирша, одной рукой набирая номер полиции, зажав дробовик в другой. Ударившись бампером о землю, под визг шин она выворачивает на шоссе. Какая-то машина сигналит им вслед целых пять секунд — Гермиона едва увернулась от столкновения. Повзрослев достаточно, чтобы сесть за руль, она оказалась слишком занята подготовкой к аппарационному тесту и приготовлениями к войне. Она проучилась всего один месяц летом: родителям приходилось всё время подгонять её ехать побыстрее, и сдать на права так и не получилось. Водит она неплохо, но езда на большой скорости — не самая хорошая идея.

Кто-то на заднем сиденье рвано дышит, и Гермиона вспоминает, что большинство этих волшебников впервые сидят в автомобиле. Она вообще сомневается, что у кого-то здесь, кроме Дина, имеется подобный опыт, а эта поездка вряд ли окажется достаточно спокойной и безопасной, чтобы пробудить в них уважение к маггловским изобретениям. Наверняка они сейчас в таком же ужасе, как и сама Гермиона.

— Ты знаешь, куда ехать?

Она косится на Драко — он пялится на неё так, будто она и есть ненормальный изобретатель автомобилей, и этот факт его очень удручает.

— Да. Она ушла к своему начальнику, так что я сама вышла в интернет. Она оставила ключи… Я просто это сделала. ПиП слишком углубились на восток. Нужно проехать семнадцать поворотов налево и свернуть на восемнадцатый. И потом по прямой, — Гермиона смотрит на Малфоя, потому что с какого-то дурацкого момента ей стала необходима его уверенность в том, что она ничего не запорола.

— Смотри, куда едешь, Грейнджер.

— Да, пожалуйста, — шепчет новенькая.

— Это что вообще за штука? Смертельная металлическая ловушка? — голос пожилого аврора звучит резко, и Гермиона не знает: то ли из-за того, где именно он очутился, то ли из-за девицы, скрючившейся на его коленях.

— Это называется… — начинает Гермиона — факты её успокаивают. Факты, знания, теории, идеи. Не то что угон машин.

— Гермиона, он в курсе, — голос Дина звучит мягко, умиротворяюще, его больше беспокоит дискомфорт своего положения, нежели манера вождения подруги.

Ещё четырнадцать поворотов, прежде чем она сможет избавиться от этой штуки. Она чувствует себя грязной, хотя, возможно, дело в том, что она и так вся покрыта коркой, а потная рука Дина лишь размазывает по ней эту мерзость. Гермиона надеется, что по пути им не встретится полиция и мимо не проедут патрульные, которые наверняка заинтересуются, почему в одну машину набились восемь человек. Ведь тогда придётся применять магию, иметь дело с политическими последствиями, и Гермиона почти уверена: этот инцидент разрушит их договорённость с Люпином. Ей даже думать не хочется, что он на это скажет. Можно не сомневаться: сейчас она попала в гораздо бо́льшие неприятности, чем ей доводилось переживать в Хогвартсе.

— Стой! — кричит Дин в тот самый момент, когда Гермиона бьёт по тормозам. Она планировала проскочить на красный свет, чтобы побыстрее добраться до места, но отвлеклась на соседние машины.

Все в салоне валятся вперёд, и Дин переводит рычаг в положение Park, чтобы избежать травмы. Слышится нестройный хор ругательств, Гермиона делает глубокий вдох и крепче стискивает руль.

— Прошу прощения.

— Гермиона, ты вообще водила машину до этого?

— Да, Дин. Я пытаюсь избежать столкновения с полицией.

— Было бы здорово, если бы мы не умерли в процессе.

— Фритц, если нам на хвост сядет полиция…

— Я в курсе, Груддер, но я…

Гермиона пытается запомнить имена. Обычно перед каждой операцией она выясняет, как зовут бойцов, — это дань уважения. Но в этот раз она слишком поздно пришла на собрание, их группа сразу же отправились на задание, и Гермиона не успела спросить.

— Как далеко… — Драко осекается, когда Гермиона тянется к паху Дина, чтобы перевести рычаг в положение Drive, — она замечает взгляд Малфоя до того, как он поднимает глаза к её лицу. — Как далеко после поворота находится объект?

Она осторожно нажимает педаль газа и почти уверена: Дин выдыхает с облегчением — машина вперёд не прыгает.

— Затрудняюсь сказать. Если бегом, то минут в пять уложимся.

— Мы остановимся у поворота? — кажется, это спрашивает Груддер.

— Мы оставим машину где-нибудь в другом месте. Маггловские службы будут её искать. Грейнджер, проезжай поворот, мы вернёмся пешком.

Она не уверена, что это хорошая идея, но, учитывая то, как они все выглядят, это лучшее, что можно сделать в данной ситуации. Часы на магнитоле показывают всего пять минут с начала нового часа, а значит, пять минут назад закрылся магазин, и кассирша уже обнаружила пропажу. Если этого не случилось раньше, когда они только отъезжали.

Она останавливается на красный сигнал светофора и краем глаза замечает, как вскидываются Драко и Дин, слышит чей-то резкий выдох на заднем сиденье. Гермиона хмурится, осторожно выжимая педаль, и сердито зыркает на соседей — очевидно же, что они в ней сомневаются. Драко не сводит с неё глаз, его напряжённая рука лежит на приборной панели, и это лишь сильнее нервирует Гермиону. Она всматривается в Драко, стараясь понять, что же значит его взгляд, но его лицо озаряется зелёным светом, и Гермиона притапливает педаль газа.

— Ещё три, — шепчет себе под нос Дин, Гермиона снова давит на тормоз, и машина тут же наполняется руганью, криками и ворчанием.

Она взмахивает рукой и, забывшись, со своей силы впечатывает ладонь в клаксон.

— Идиот, ты должен был уступить!

Водитель другой машины что-то орёт в ответ: его длинная тирада заканчивается вполне внятным «сука». Дин выставляет средний палец, Гермиона выжимает педаль газа, кто-то сзади хрюкает при виде маггловской дорожной разборки. Она чувствует на себе взгляд Драко, словно он пытается рассмотреть в ней признаки новой вспышки агрессии.

— Я больше никогда в своей жизни не сяду в эту штуку, — кажется, это Фриц.

— Пусть магглы садятся.

— Мне кажется, там был поворот, узкая пыльная дорога — видела?

— Сомневаюсь, что эта тропинка была отмечена на карте, — откликается Гермиона, провожая взглядом подростков в обгоняющей их машине. Трое ребят оглядываются назад, один из них со скептическим видом выбрасывает в окно сигарету, ещё двое смеются — Драко хмурится всё сильнее.

— Я не думаю, что они расположились на главной дороге… — начинает Дин, но Драко раздражённо его перебивает.

— Грейнджер, останови машину.

Похоже, он придерживается мнения Дина и сердито смотрит на Гермиону, когда та прижимает автомобиль к обочине, вместо того, чтобы сразу затормозить. Видимо, он понятия не имеет, что такое дорожное движение, но просвещать его она не собирается. Малфой сейчас слишком зол, между ними и так не всё ладно, и очередная ссора Гермионе совсем без надобности.

Она глушит двигатель, и все хватаются за дверцы, будто Гермиона и вправду настолько ужасный водитель. Она выходит из машины, делает шаг назад и смотрит, как её товарищи выбираются наружу. Эта ситуация напоминает ей о Хэллоуине в год перед Хогвартсом — ей тогда было девять, за ней присматривали двоюродные сестры. Гермиону впихнули в тётину машину с толпой каких-то незнакомых людей и всунули в потные ладони два рулона туалетной бумаги. Она помнит: они в тот раз громко подпевали радио, какой-то классный паренёк обнимал её за плечи, замечательно пахло осенью, и они хихикали в темноте салона, как сумасшедшие.

На глаза падает какая-то тряпка, и Гермиона отводит её от лица. Накинув ей на голову капюшон мантии, Драко отводит руку — нагревшаяся ткань пахнет им. Малфой возвращает ей чехол с палочкой, и они бросаются бежать по улице раньше, чем она успевает его приладить. Извернувшись на бегу, она закидывает его за спину и натягивает лямки на плечи. Просовывает руки в рукава мантии и выхватывает палочку, едва ступив на грязную дорогу.

Теперь она снова солдат. Факт угона машины уходит на периферию сознания, превращаясь в незначительное воспоминание. Гермионе приходится ускориться, чтобы не отстать от Драко. Они несутся по дороге, разбившись на три группы: два-четыре-два человека. Едва только покажется дом, они с Драко повернут налево, ещё двое — направо, а четверо бойцов возьмут на себя середину. Деревья чернеют на фоне неба — никогда до этого не виданного фиолетового оттенка. Оно кажется таким лёгким и распахнутым, что если не слишком задумываться, может создаться впечатление, будто Гермиона бежит, чтобы упасть прямо в него.

Перед изгибом дороги Драко вскидывает руку, и, остановившись, они слышат какое-то бормотание. Малфой разворачивается к новенькой и одному из авроров и кивком головы отправляет их вперёд. Показывает оставшимся членам команды четыре пальца и сначала указывает направо в сторону леса, затем трясёт ладонью в направлении звуков. Бойцы кивают и переходят дорогу, а Гермиона делает глубокий вдох и ныряет за Драко в заросли по левую руку. Она ненавидит пробираться по лесу — такие перемещения всегда оказываются очень громкими, и она вздрагивает от каждой треснувшей ветки или дрогнувшего камня.

Они крадутся в абсолютной тишине. Где-то впереди раздаётся сначала смех, а потом детский плач. Гермиона едва не спотыкается и замечает, как сильнее напрягаются плечи Драко. Ребёнок что-то кричит, следует новый взрыв хохота, и Гермиона понимает, что на этот раз всё будет гораздо сложнее. Никто не хочет, чтобы на линии огня оказались дети. По крайней мере, сторона, на которой она сражается.

Спустя несколько мучительных минут Драко останавливается, и Гермиона замирает возле него, вглядываясь сквозь листву. Она бы ни за что не подумала, что они нашли нужное место, если бы не мантии на кое-ком из противников. Она насчитывает трёх тинейджеров, восемь почти что уже подростков, трёх малышей и одного младенца. На втором этаже в окне мелькает какая-то фигура, Гермиона поднимает глаза на Драко и встречается с ним взглядом. Она кивает, едва только сбоку от неё появляется аврор, парой секунд позже новенькая застывает рядом с Драко. Они все вскидывают палочки и выпускают Оглушающие и Связывающие заклинания — почти сразу же с противоположной стороны леса вылетает ещё одна очередь лучей. Слышатся крики, за мгновение до которых что-то врезается в дерево прямо перед Драко, и они бросаются прочь — ствол падает на землю, и треск отдаётся эхом.

Десятью минутами позже они стоят рядом с восемнадцатью детьми — потому что это действительно дети, — связанными кучей у переднего входа. В доме нет ни других людей, ни чего-либо ценного. Кое-кто из пленных кричит, кто-то сердито зыркает, кто-то угрожает, но большинство плачет.

— Они прятали своих детей? — Дин кривится и наклоняет голову, глядя, как один из них пытается его лягнуть.

— Ну, должно же быть хоть что-то, в чём они на нас похожи, — новенькая девица раздувается от гордости, ведь это её первая операция, и она не понимает, что миссия обернулась провалом. Гермиона надеется, что узнать войну ближе ей не придётся.

— Убери свои грёбаные грязнокровные руки от моего брата, — беснуется парень, и Гермиона видит в его глазах тот же гнев, что сверкает в прорезях масок.

— Думаю, она может взять его себе. Воспитать, как посчитает нужным, — тянет Драко, глядя на малыша на руках у Гермионы, и встречается с ней взглядом.

На какой-то момент ей кажется, что Малфой говорит серьёзно, но едва юный Пожиратель начинает биться в путах, замечает ухмылку на его губах. Она смотрит на ребёнка и берёт себе на заметку покупку противозачаточных. Её запасов хватит всего на неделю. Маленькие пальчики обнимают Гермиону за шею, она плотнеезапахивает на малыше одеяло, переводит глаза на макушку Драко и качает головой.

— Ты же всё знаешь о грязнокровках, верно? Ты… — парень с шипением отшатывается, будто близость ладони Драко его обжигает. — Не прикасайся ко мне, сраный предатель крови! Ты заразился от…

Драко пихает парня в грудь, и тот затылком врезается в стенку дома. Малфой отдёргивает руку от портключа, и подросток исчезает, не успев от него избавиться. Он сверлит взглядом опустевшее место, и Гермиона задаётся вопросом: видит ли он сейчас себя прежнего? Он знаком с этой ненавистью и отвращением, сам когда-то их испытывал.

Она протягивает руку, чтобы, возможно, коснуться его плеча, но опускает её.

— Драко.

Она зовёт его тихо, и он поворачивается с непроницаемым выражением лица: его бровь приподнята, будто его взбесит всё, что бы она ни сказала.

— Что?

— Что мы будем с ним делать?

Ребёнок шлёпает её по подбородку, она опускает глаза, и малыш смеётся, пуская слюни ей на футболку. Гермиона думает о его брате, о безусловной детской привязанности, и внутри поднимается что-то, чему она не может найти объяснение. Внезапно на её глаза наворачиваются слёзы, и всё, чего она хочет, это вернуть сына родителям.

Она инстинктивно целует мальчика в лоб и, подняв взгляд, видит, что Драко странно на неё смотрит.

— Отнеси его в Министерство.

— Министерство?

— Он же не потерявшийся щенок, Гермиона.

— Я и не предлагала взять его с нами, — Гермиона сердится, Малфой недоумённо смотрит на неё, но она и сама ничего не понимает. — Я отнесу его в Министерство.

— Хорошо.

— Хорошо.

День: 1473; Время: 19

— Я украла машину, — она обращается к Люпину, не отрывая взгляда от закрытых глаз Рона.

Закончив дела в Министерстве, она сразу пришла сюда, предвкушая встречу с другом, и расстроилась, застав его спящим. При звуке её голоса Гарри поднимает голову, медленно пережёвывая одну из конфет, что он подцепил с прикроватного столика. Он уже рассказал, что, появившись в больнице пораньше, нашёл Рона в ванной, и пусть тот заснул всего через десять минут после прихода друга, это было гораздо больше, чем досталось Гермионе.

— Машину? — голос Люпина звучит совсем не так, как она ожидала, — в нём слышна усталость.

— Я напишу отчёт сегодня вечером, но хотела сразу тебя предупредить. Карта была неточной, мы оказались в нескольких километрах от места назначения — в маггловском мире, покрытые грязью, в мантиях, посреди шоссе. Никто не пострадал, с машиной всё в порядке, за исключением, может быть, кое-каких повреждений салона… В распоряжении маггловских служб наверняка есть снимок моего лица.

Люпин вскидывает брови и прикрывает глаза, его лоб собирается морщинами, и он вздыхает. Совсем не та реакция, на которую она рассчитывала.

— Не могу утверждать, что этот инцидент за пределами волшебного мира останется без последствий. Я поговорю с Министром.

— Мы не могли использовать магию…

— Гермиона, если бы всё обернулось плохо, возникли бы проблемы. Как бы там ни было, вы нашли выход, и ты сделала то, что была должна. Я полагаю, это наименее серьёзный из списка твоих проступков.

Гермиона смотрит на него, моргая, и переводит взгляд на Рона. Она поднимает руку, касается пальцами рыжих топорщащихся прядей. Его рот открыт, глаза двигаются во сне, и его ладонь под её собственной такая большая. Гарри сказал: он вёл себя очень странно. Застыл, будто бы от шока, и, когда Гарри обнял его, несколько секунд никак не реагировал. Рон мало что говорил, и беспокойное выражение не сходит с лица Гарри с тех самых пор, как Гермиона появилась в палате.

Наверно, Рон должен с кем-то поговорить, и этот кто-то — не они. Такое положение дел им не по нраву, но Гермиона знает: иногда всё должно быть именно так. Она понятия не имеет, через что Рон прошёл в заточении, и почти рада, что он ей об этом не расскажет, — она сомневается в своей способности справиться. Не знает, хватит ли у неё сил вынести его воспоминания и горе его семьи.

Но Гермиона будет рядом. Неважно, что для этого потребуется, какую боль принесёт и станет ли возражать сам Рон. Неважно, что натворила эта война, они трое всегда будут вместе. Всегда, всегда, всегда.

День: 1473; Время: 21

Когда Гермиона заходит в комнату, Драко сидит на диване. Закрытый блокнот лежит у него на колене, сам Малфой просматривает небольшую стопку бумаг — наверное, отчёты об операции. Пожилой аврор устроился в кресле у окна, и его белая борода в тени кажется серой. Он отрывается от созерцания вида, коротко кивает Гермионе и делает глоток какой-то тёмной жидкости. Выбравшись из машины, он единственный не покосился на Гермиону так, будто она собралась их всех угробить.

Она стягивает мантию, покрытую коркой засохшей грязи, и роняет её рядом со своим сундуком. Она выглядит так, будто только что вылезла из-под земли: кожа лишь местами просвечивает сквозь слой грязи, и сейчас Гермиона чувствует только мерзкий запах. Увидев её на пороге палаты Рона, Гарри заволновался, но успокоился, не обнаружив никаких следов крови.

В комнате царит полная тишина — хотя, возможно, Гермионе это только кажется, — и она поднимает крышку своего сундука. Достаёт чистый комплект одежды, берёт мыльные принадлежности, стараясь не смотреть на фотографии, прикреплённые к крышке изнутри. Иногда она всматривается в них дни напролёт, а иногда не может заставить себя даже взглянуть на эти снимки.

— Грейнджер, мне нужен твой отчёт, — она дёргается от звука его голоса, словно царапающего язык. Кажется, Малфой так сильно устал, что даже говорит с трудом.

— Я знаю процедуру, — огрызается она, но тут же жалеет о своей резкости. Она совсем не хочет ссориться, да и он слишком измотан. — Только… после душа, ладно?

Драко не отвечает и не смотрит на Гермиону, и она сперва замирает, а потом направляется в сторону ванной комнаты. Ботинки кажутся непомерной тяжестью, она еле переставляет ноги. Ей так хочется выспаться. Душ помогает, вместе с тем ухудшая ситуацию: Гермиона смывает корку грязи, чувствуя себя обновлённой, но едва не проваливается в сон, прислонившись к стенке кабины. Ей приходится включить холодную воду, чтобы взбодриться, и даже после выхода из ванной её всё ещё знобит.

Малфой уже ушёл из гостиной, но аврор по-прежнему здесь, а его стакан снова полон. Гермиона выуживает из сундука пергамент и ручку и плюхается на диванную подушку, на которой сидел Драко, от дрожи в пальцах буквы получаются неровными. Когда она выходит из комнаты, аврор провожает её взглядом: его глаза покраснели, а губы сложились в угрюмую линию. Гермиона подумывает остаться — ведь ему это может быть нужно, — но она знает: пожилые люди не особо делятся своими секретами. Наверное потому, что живут с ними слишком долго, чтобы так запросто расстаться.

Дверь в малфоевскую спальню едва приоткрыта — в этот зазор с трудом влезет её мизинец. Гермиона помнит, как он исчез в своей комнате прошлой ночью — она как раз проходила мимо, чтобы присоединиться к новенькой в соседней спальне. Она стучит в створку не кулаком, а скрученным пергаментом, хоть и сомневается, что Драко спит. Уж не с открытой дверью и включённым светом. Гермиона толкает створку прежде, чем слышит ответ, и нервно ёжится, встречаясь с Малфоем глазами.

Иногда — как, например, в этот момент — она во всём сомневается. Переживает из-за каждого движения — вплоть до закрывания двери, — лишь бы только Драко не решил, что она что-то от него ждёт — на случай, если это противоречит его собственным желаниям. Он держал между ними дистанцию с того самого момента, как она отправилась с Гарри на выручку Рону. Не позволил себе ни единого личного взгляда, за исключением, разве что, гневных, и Гермиона понятия не имеет, что всё это значит. Ей кажется немного смешным то, что спустя столько времени она до сих пор чувствует себя неуверенно рядом с Малфоем, но сомневается, что стабильность в их отношениях в принципе возможна.

Едва ли можно назвать честным то, что Драко сидит на кровати в одном нижнем белье, — он же знает, как отвлекающе действует на неё его нагота. Ей приходится собрать в кулак всю свою волю, чтобы перестать пялиться, облизывать глазами его грудь или думать о множестве вещей, о которых думать вовсе не следует.

— Как считаешь, они его вернут? — выпаливает Гермиона — она и не собиралась ничего спрашивать, пока слова не вырвались сами. Она слишком надолго замерла возле захлопнувшейся двери, раздумывая о том, а стоило ли вообще её закрывать, и всё это время Малфой не сводил с неё глаз. Гермиона почти уверена, что он делает это специально, лишь бы посмотреть, как она будет нервничать.

— Родителям? — уточняет Драко, потому что каким-то образом понял, о чём она спрашивает. О ребёнке, которого Гермиона держала на руках.

— Да.

— Скорее всего. Если только его родители не в Азкабане… — он замолкает, пожав плечами. Иногда Гермионе кажется, что Малфой знает её чересчур хорошо, но это никогда не мешает ему говорить то, что — он это понимает — ей не понравится.

— Я просто… — она замолкает, собирается с мыслями, но стоит ей открыть рот, как Драко её перебивает:

— Это отчёт? — ведь он наверняка догадывается, как легко разговор может скатиться к его собственной юности или к тем раздражающим его вещам, вроде расстройств из-за того, чего Гермиона изменить не в силах. Скорее всего, он знает, что она начнёт распинаться о детях, о том, чему человека учат и чему он учится сам, и соотнесёт это с чем-то прекрасным, но уничтоженным — с невинностью или, быть может, им самим.

— Да.

Гермиона не двигается, Малфой опускает глаза на открытый блокнот и прикрывает рот рукой. Скользит ладонью по лицу, кривится, обнажая зубы, и сжимает подбородок. Гермиона слышит шорох его щетины и представляет, как та касается её щеки. Иногда она просыпается с красным, раздражённым лицом из-за малфоевской небритости.

— Я тебя ни в чем не обвиняю, и…

— Грейн…

— Я совсем не то имела в виду, когда спрашивала…

— Зам…

— Прошу прощения…

— Хватит, — рявкает он и сердито на неё смотрит.

— Я прошу прощения за всю ту ночь, — тараторит она, чтобы он не успел снова её перебить. За бóльшую часть той ночи. Она не испытывает никаких сожалений, что они вовремя успели к Рону, но всё остальное обернулось настоящим кошмаром.

Драко игнорирует её, снова опуская голову. Гермиона не удивлена. Малфой злится, и ей кажется, что причина его гнева может отчасти крыться в его вчерашних словах. Позволить тебе умереть — он говорил с трудом, потому что не знал, как выразить свою мысль, да, наверное, не особо хотел. Это пусть и ненормальное, но всё же доказательство. Доказательство того, что Драко хотя бы чуть-чуть о ней беспокоился, — и этого хватило для того, чтобы разозлиться, что она заставила его пройти через такое. Может быть, он отправился им на помощь именно по той причине, которую назвал Люпин, — из-за того, что они чуть всё не испортили.

Но временами ей хочется думать, что дело было в ней. Малфой не мог позволить ей умереть. Потому что, возможно, и сам испытывал ту опустошающую, жестокую, удивительную эмоцию, которой она так отчаянно пытается подобрать другое название. Гермиона помнит выражение его лица в тот момент, когда она развернулась к двери, когда отправилась на операцию, а воздух в комнате зазвенел прощанием и надеждой. Она не знала, что значил тот взгляд, но от него стало только больнее. Её сердце разорвалось на куски.

— Ладно, что ж… — Гермиона справляется с неловкостью и старается не думать о том, что Драко на неё не смотрит, а она не представляет, что же ей делать. — Я уже рассказала Люпину о машине. Я его встретила. У тебя не должно быть проблем из-за этого.

Он скребёт щёку — единственный звук, слышимый в комнате. Гермиона следит глазами за его движениями и приходит к выводу, что ей хочется побрить Малфоя — когда-нибудь. Интересно, он ей разрешит? Закусив губу в ответ на его молчание, она подходит и протягивает отчёт. Секунду спустя Драко вздыхает и захлопывает блокнот.

С твёрдым выражением лица он хватает пергамент и встречается с Гермионой глазами. Будто бы принял решение, в правильности которого до сих пор сомневается. Словно не знает, лучший ли это план. Она и не думала, что был какой-то выбор.

Он отбрасывает блокнот на пол, туда же отправляет её отчёт и откидывается на стену. Малфой слишком напряжён для подобной расслабленной позы, а Гермиона чересчур слабовольна, чтобы не пялиться, как при каждом движении перекатываются его мышцы, и незаметно отвести взгляд.

— Чего ты хочешь?

— А? — давай Гермиона, отвечай, молодец.

— Что ты тут зависла?

— Я не зависла.

— Ещё как.

— Я хочу сбрить твою щетину, — она вспыхивает румянцем, а брови Драко ползут вверх. Ей действительно стоит получше над собой поработать, чтобы не болтать ерунды, когда нет других мыслей. Хотя, учитывая её эмоции и истинную причину такого оцепенения, это не самое смущающее и странное объяснение.

— Прошу прощения?

Она игнорирует то, как при этом вопросе дёрнулся уголок его рта, и сжимает челюсти — нужно держать лицо.

На самом деле она ничего такого не хочет, но упрямо повторяет, бесясь от того веселья, с каким Малфой таращится в стену за её спиной.

— Мне всегда это было интересно.

— Побрить моё лицо?

— Любое лицо.

— Тогда почему бы тебе не наколдовать себе бороду и не попробовать?

— Потому что это… несколько странно, — на ум приходит та история с оборотным зельем в Хогвартсе — очень неприятный опыт, — но рассказывать Малфою об этом Гермиона не собирается. Да она вообще никогда раньше не изъявляла подобного желания. Драко явно пагубно влияет на её мозг.

— Ты на полном серьёзе хочешь меня побрить? — Малфой задумчиво смотрит на неё, и она торопится с ответом, опасаясь, что он погрузится в анализ происходящего и всё станет только хуже.

— А ты боишься?

— Едва ли. Хотя позволить тебе подобраться к моей шее с лезвием — слабое основание для расслабления.

Гермиона смеётся, и Малфой почему-то выглядит удивлённым.

— О, да ладно, Драко. Ты же знаешь, я ничего специально не сделаю.

— Вот сразу полегчало. Почему-то захотелось немедленно разрешить тебе экспериментировать с бритвой и моим лицом.

Гермиона не представляет, что на это ответить: с самого начала было ясно, что Драко не согласится, и теперь она пытается придумать, как выйти из этой ситуации. Заметив, что Малфой ждёт её ответ, барабаня пальцем по бедру, она заявляет:

— Я буду нежной.

Губы Драко снова изгибаются — она узнает взгляд, что на три секунды меняет выражение его лица. Узнаёт, потому что, впиваясь в её губы или лаская тело, Драко имеет обыкновение шептать всякие непристойности, от чего ей хочется реализовать все его желания. Он открывает рот, но передумывает, и Гермиона изумлённо смотрит, как он поднимается с кровати, идёт к своему сундуку и, наклонившись, копается в нём. Она качает головой: кажется, будто прошла целая вечность, и в этом исключительно её вина.

С того самого момента, как она тогда ушла из его кровати, она то и дело прокручивала в голове их последний раз, когда они спали вместе. Ей кажется, что месяцы миновали с тех пор, как она касалась его — по-настоящему касалась, а он лишь всё усложнял. Наверное, потому, что Гермиона решила уйти, а не остаться. Может, она напомнила ему Пэнси, — ведь Гермиона была единственным другом Драко Малфоя и, даже не подумав, собиралась сунуть голову в петлю. Возможно, он пришёл к выводу, что теперь лучше соблюдать между ними дистанцию. Она понятия не имела, что творится в его мозгу, и не хотела гадать. Даже то предположение, что Малфой испытывал по отношению к ней нечто большее, нежели необременительная дружба, было опасным и глупым. Но сейчас Гермиона в нём нуждалась. Ей необходимо то, что заставлял её ощущать Драко, вынуждая забывать обо всём и чувствовать, будто всё в порядке.

Она ненавидит эту установившуюся дистанцию и то, как хорошо Малфой её держит. Ей хочется трясти его до тех пор, пока в нём не проснётся та страсть, что временами им управляет. Иногда ей кажется, что он вынужден демонстрировать стойкость, но порой чудится, что у него ничего не выходит. Лучший вариант: самой держаться на расстоянии, но Драко постоянно заставляет её забывать об этом. Ей бы стоит возненавидеть его. Но она не может.

Даже не взглянув на Гермиону, Малфой выходит из комнаты, зажав в руке крем для бритья и бритву. Она шагает за ним по коридору, проскальзывает в ванную комнату и машинально закрывает за собой дверь. Похоже, он не обращает на это никакого внимания, занятый включением воды и раскладыванием на раковине бритвенных принадлежностей.

— Ты смотришь на меня, как на задание по зельям.

При звуках его голоса Гермиона вскидывает глаза и ловит его взгляд в зеркале — он опускает голову при виде её робкой улыбки. Она собирается ответить что-нибудь остроумное, но боится показаться чересчур язвительной, поэтому предпочитает промолчать.

— Я так не смогу до тебя достать. Тебе надо сесть на край ванны, — командует она — слишком нервничает и не хочет оставлять себе ни единого шанса усугубить ситуацию.

Она выключает воду в раковине, хватает бритвенные принадлежности и только сейчас замечает крем после бритья. Гермиона никак не могла понять, чем же Малфой иногда пахнет: кремом для бритья или средством по уходу? Аромат был заметен лишь тогда, когда они оказывались в местах, где нельзя было пользоваться магией, и Малфою приходилось бриться маггловским способом. Но Гермиона надеялась учуять его всякий раз, когда приближалась к Малфою.

Спокойно, спокойно, — думает она, прочищая горло. Она уверена, что нет ничего хорошего в том, что одна только мысль о запахе так сильно сбивает её с толку. Это явно нездоровая реакция.

Она опускает крышку унитаза и, потянувшись, открывает воду, делая её температуру комфортной. Задевает его руку своей, и ей кажется, что вот сейчас Малфой отшатнётся, но он не отстраняется — отодвинувшись, она видит, что он намазывает щёки пеной.

Она прыскает со смеху, но Малфой реагирует лишь на второй смешок. Он вскидывает бровь, а Гермиона прикрывает рот, крепко сжимая губы. Неужели она только что хихикнула? Она не может сдержаться: покрытые пеной мужчины всегда казались ей забавными. Это Гермиона выяснила на четвертом курсе: Падма тогда смерила её сердитым взглядом, решив, что она недостойна разглядывать сексуальных парней в её журнале.

— Ты закончила?

— Думаю, да, — Гермиона улыбается и садится на унитаз так, что одна её нога оказывается между малфоевскими бёдрами. Места очень мало, его колено слишком близко к её промежности.

— Хорошо. Мне не особо нравится, что ты смеёшься, приближаясь ко мне с чем-то острым в руке.

— Трус, — бормочет она и подносит к его щеке лезвие.

Они молчат около минуты: Гермиона полностью сосредоточивается на изгибах его лица и шеи. За то время, что она выполнила четверть работы, она могла бы побрить себе ноги, но её волнение слишком велико. Есть нечто особое в этой близости и в том, как Драко доверяет ей — по собственным же словам — приблизиться к своему лицу с острым лезвием. Его дыхание овевает её щёки, шевелит волосы. Каждый раз, когда Гермиона отодвигается, чтобы смыть с лезвия пену, его нога вжимается в её бедро, их плечи соприкасаются, и она не может перестать думать о том, что сейчас на нём надеты лишь трусы. Каждое движение бритвы очищает его лицо, и ей хочется прикоснуться к его коже, почувствовать пальцами её гладкость. Она не может устоять перед искушением, пусть совершенно ясно, что, приподнимая Малфою голову, её большой палец не обязан гладить его скулу. Ощущения… она не уверена в них, но в животе что-то ёкает от интимности этого жеста.

Она вскидывает взгляд и замечает, что его серые глаза пристально за ней следят. Дыхание сбивается, и Гермиона тут же фокусируется на шее Малфоя, будто так он не заметит, как странно дёрнулось её горло. Он вбирает нижнюю губу и натягивает кожу языком, пока она ведёт бритвой по его подбородку. Почувствовав его прикосновение к запястью, Гермиона едва не подпрыгивает — что было бы не очень хорошо, — а он скользит ладонью по её руке и обхватывает её пальцы на рукоятке бритвы. Помогает, делая краткие взмахи, — она смотрит на контуры его языка, а потом снова встречается с Драко глазами.

Она действительно не думает ни о чём подобном, кажется, тело само проигнорировало мозг и теперь действует самостоятельно. Её рука ползёт по шее Малфоя к затылку, её покрытые кремом пальцы зарываются в светлые волосы. Глаза Драко мечутся по её лицу, но всё же встречаются с её. Гермиона уже собирается сосредоточиться на его подбородке, но вдруг отводит руку, отбрасывает бритву и кидается на Малфоя. Потом ей будет казаться, что это было подобно броску гепарда на жертву. Она пожурит себя за излишний драматизм и придёт к выводу, что её движения гораздо больше походили на падение.

Гермиона не видит выражение его лица, её веки опущены, а губы прижаты к его рту, но она чувствует, как одна его ладонь стискивает её предплечье, а вторая в попытке удержаться старается ухватить её бедро. Это не приносит никакого результата: они плюхаются в ванну, а голова Малфоя врезается в бортик.

— Чёрт! — вопит он прямо ей в губы.

С пылающим от смущения лицом Гермиона открывает глаза. Малфой выпускает её предплечье, хватается за макушку, и она никак не может понять, почему вдруг набросилась на него. Она подаётся назад, собираясь извиниться, но Драко отводит руку от головы, упирается в ванну и, разбрызгивая воду, поднимается. Вторую ладонь он кладёт Гермионе на затылок, притягивая её обратно. Его губы встречаются с её, их зубы стукаются, а крем размазывается по щекам. Она слишком возбуждена, чтобы обращать на это внимание, лишь крепче обнимает Малфоя за шею и стискивает его плечо.

Внутренности в животе затягиваются узлом, а мурашки бегут по коже, сердце отстукивает в груди сумасшедший ритм. Гермиона так сильно скучала по этому. Обнять, почувствовать, потеряться в нём. Она хочет просочиться Драко под кожу, дышать им.

Его язык скользит между её губ, касается нёба, переплетается с её собственным. Она ощущает привкус крема для бритья, который лишь усиливается, стоит ей углубить поцелуй. Гермиона инстинктивно отстраняется, Малфой поворачивает голову и сплёвывает крем в ванную. Она тут же снова целует его, по-прежнему ощущая необычный вкус, но совершенно не переживая по этому поводу.

Он обнимает её за талию, стискивает так, что слышится хлюпанье намокшей одежды, и она будто сквозь пелену понимает, что он выталкивает их вверх и назад. Стараясь помочь и хоть за что-то уцепиться, она не глядя протягивает руку, но может ухватить только Малфоя. Она подтягивает ноги, пока колени не упираются в бортик ванной, Малфой же выпрямляется, и теперь его спина прижата к стенке. Это однозначно одна из самых странных поз, в которой ей приходилось целоваться. Драко сжимает её ягодицы и тянет на себя — она упирается коленями в дно ванны по обе стороны от него. Её ступни утыкаются в противоположную стенку, а малфоевские ноги, судя по углу наклона его корпуса, свешиваются наружу.

Наверное, им стоит сменить положение, но тут Гермиона задевает возбуждённый член и стонет одновременно с Драко. Он втягивает её язык, и она уже не представляет места лучше. Малфой снова стискивает её ягодицы, прижимая теснее, и вскидывает бёдра. Он со стоном трётся об неё, и она выдыхает прямо ему в рот. Он прикусывает её губу, его мокрые и скользкие от крема ладони ползут по её коже. Гермиона касается его сосков, и он целует её крепче, тяжело выдыхая через нос. Она облизывает его зубы, оглаживает языком его язык, но всё же откидывает голову, нуждаясь в кислороде.

Гермиона утыкается взглядом в потолок и начинает задыхаться, когда он тянет вверх её насквозь мокрую футболку. Он сдержанно целует её в шею, стягивает бюстгальтер, и обхватывает губами сосок. Гермиона рвано выдыхает и, едва Малфой ощутимо прикусывает нежную плоть зубами, не может удержаться от всхлипа. Она прижимает к себе его голову, оттягивает за волосы и снова вдавливает в себя. Он смеётся — она чувствует вибрацию — и отстраняется.

Губы Драко припухли от ласк, он откидывается на стенку и приподнимает ладонями её груди. При виде его самодовольного вида Гермиона вскидывает бровь, наклоняется и очерчивает языком контур его рта — его усмешка пропадает, и он снова вовлекает её в поцелуй. Он на мгновение отодвигается, хочет что-то сказать, но передумывает. На долю секунды выражение лица Драко меняется, будто его мучают сомнения, но он всё же подаётся вперёд и целует её. Его ладони, едва касаясь, скользят по её бокам — слишком осторожные движения по сравнению с их предыдущими ласками. Гермиона целует его жарче — его пальцы сжимаются, разжимаются, сжимаются и, наконец, впиваются ей в бёдра, словно он не может справиться с соблазном. Ей хочется сказать: если бы они оба могли с собой совладать, ничего бы этого не было.

Полуприкрыв глаза, Малфой следит за тем, как Гермиона рывком поднимается — онемевшие мышцы покалывает — и стягивает штаны вместе с бельём. Одежда липнет к ногам, она едва не падает, и Драко смеётся. Низкий, хриплый смех, вызывающий в ней желания, которые бы она никогда не озвучила.

Его возбуждение столь велико, что кажется, вызывает боль, и Гермиона не знает, от чего он морщится, отбрасывая свои боксеры на бортик ванной: от дискомфорта или от спазма в ногах. Он осторожно касается покрасневшей, натертой джинсами кожи на её бедрах, подхватывает Гермиону под ягодицы и встаёт, пусть и не с первой попытки. Она стискивает его лицо и целует — он горячо откликается и подтягивает её поудобнее. Малфой едва не падает, потеряв равновесие, но Гермиона одной рукой впивается ему в плечо, а другой вслепую цепляется за штангу.

Он ждёт, пока она обовьёт его ногами, отпускает её бёдра и берёт за руки, помогая ухватиться за штангу над головой. Гермиона смущённо отклоняется, но Малфой не смотрит на неё и рвано дышит ей в шею. Наконец, она стискивает металлическую перекладину обеими руками. Его ладони скользят по её волосам, спине, животу, бёдрам, рот прокладывает горячую дорожку по её телу. Выгнувшись, Гермиона стонет — Малфой облизывает губы и тут же снова возвращается к изучению ложбинки между её грудей.

Его рука на её бедре сжимается, ползёт вниз, и глаза Гермионы округляются — она чувствует его палец там, где, по её представлениям, пальцам совсем не место. Большинство мужчин вообще не желают знать о наличии такого места у девушек, но Малфой полон энтузиазма. Она так рада, что успела принять душ, хотя всё равно подобное не очень гигиенично, и румянец расползается по её и без того горячей коже.

— Я… Я не…

— Молчи.

Палец никуда не исчезает, и Гермиона уже собирается сказать, как это неприлично, нагрубить, но его язык и губы обрушиваются на её сосок, два пальца другой руки проникают внутрь, и она забывает о своём негодовании. Её спина изгибается, перекладина дёргается, и из горла вырывается странный гортанный звук. Ей кажется, будто Малфой повсюду, и, не понимая, как правильно двигаться, она издаёт такие всхлипы, воспоминания о которых будут её смущать.

— Чёрт, — зло бросает Драко, его голос действительно звучит так, будто Малфой чем-то рассержен. Он лижет и прикусывает кожу на её груди и что-то бормочет. Гермиона пытается расслышать тихие слова, но шум воды и рёв крови в ушах слишком громкие, а сама она чересчур сконцентрирована на другом, чтобы разобрать то, что, очевидно, не предназначено для её ушей.

Малфой отводит руки, и она недовольно ворчит, её собственные руки трясутся. Почувствовав, как дрожат ноги, она опускает подбородок и на мгновение встречается с Малфоем взглядом, впрочем, уже в следующую секунду он переводит глаза на стену за её плечом. Гермиона хмурится, он обнимает её за талию, упирается головкой в нежные складочки и толкается вверх, одновременно с этим опуская её на себя. Гермиона вскидывается: от этих ощущений из лёгких вылетает весь кислород. Она никогда не сможет привыкнуть к тому, насколько это приятно. Никогда.

Она впивается в его плечо для равновесия, прижимается щекой к его макушке и дышит ему прямо в ухо. Чувствует на своей ключице его язык, а потом и зубы — он начинает двигаться резче и быстрее. Она забывает о его нежелании смотреть ей в глаза и прикрывает веки – светлые пряди лезут ей прямо в лицо. Она выстанывает его имя, упирается пятками в его ягодицы, царапает ногтями лопатки и забывает обо всём.

========== Тридцать три ==========

День: 1474; Время: 14

— Гермиона?

— Хм?

— Я, э-э… Мне надо поговорить с тобой о Роне. И… о Малфое.

Уставившись в книгу перед собой, Гермиона моргает четыре раза подряд, текст расплывается, и она поднимает глаза на Гарри.

— А что с ними?

— Ну, просто… Рон многое вынес, и нам нужно постараться не перегрузить его. Я не знаю, что происходит у вас с Малфоем или… что это вообще такое, да и не важно. Если это то, что тебе нужно или… чего ты хочешь… — Гарри тяжело вздыхает и запускает пятерню себе в волосы.

— Ты просишь меня скрыть это от Рона, — разглаживая страницы, Гермиона смотрит прямо на Гарри.

— Да. В смысле, не говори ему. Постарайся… сохранить это пока в секрете. До него могут дойти сплетни или ещё что-то, но ему потребуется время. Мы с ним работали, но Рон не особо верил в то, что говорили о Малфое. В отличие от меня, вернувшись, он с ним не сотрудничал и не мог удостовериться в правдивости слухов. Ребята, я знаю, что вы не такие, какими были… Рон с Лавандой, и вы с Роном больше не чувствуете по отношению друг к другу ничего такого, но…

— Я поняла.

— Не похоже на это, — потому что Гермиона думает о Драко, хрупкости, стыде и о данных самой себе обещаниях. — Не думаю, что он сможет принять эту новость прямо сейчас. Он столько пережил, а ты и Малфой… Это не стоит восстановления Рона. Как бы там…

— Гарри, я сама буду решать, что чего стоит, — отрезает Гермиона, Гарри смотрит на неё сначала удивлённо, а потом сердито. — Восстановление здоровья Рона, физического и духовного, очень важно для меня. И конечно же, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы этому способствовать. Я не буду рассказывать о Драко и не собираюсь… ничего устраивать на глазах у Рона. Но я не намерена прекращать… общение с Драко потому, что…

— Об этом я тебя и не просил.

— Хорошо. И если Рон каким-то образом об этом узнает, значит, так тому и быть. А едва ему станет лучше… Будь что будет. Я не рассчитываю, что вы меня поймёте или согласитесь с моим решением. Но вам придётся смириться.

— Я уже смирился. И ты это знаешь. Не уверен, что… одобряю, — Гермиона открывает рот, но не издает ни звука — Гарри качает головой, пожимает плечами и без обиняков выпаливает: — Он по-прежнему засранец. И я не понимаю! Да, я знаю, что он отказался от прежних убеждений и теперь сражается на нашей стороне, но он всё тот же гадёныш, каким был в Хогвартсе. Да, мы с Роном отсутствовали… пару лет, но… Малфой? Из всех ребят на свете ты выбрала своим парнем именно его!

Гермиона не считает нужным уточнять, что он не совсем её парень. Это только бы всё усложнило.

День: 1475; Время: 10

Она отстраняется, и Рон улыбается ей странной улыбкой, хотя, может быть, всё дело в слезах, намочивших его плечо. Гермиона обхватывает щёки друга ладонями: она знает, что улыбается в ответ с трудом, но ничего не может с собой поделать. Она проводит пальцем по толстому шраму на его лице: он начинается у линии роста волос и тянется вниз до самой челюсти. Неужели этот тот самый, что оставил Люциус, — тот, о котором ей рассказал Гарри?

— Я скучала по тебе.

— Я тоже по тебе скучал, — голос Рона звучит натянуто, он находит взглядом Гарри и Молли, замерших в другом конце комнаты, и только потом встречается глазами с Гермионой. Он смотрит на неё так, словно не расслышал её слова, а потом наклоняется и целует в губы.

Прикосновение совсем невинное, но всё его тело напрягается. Рон отодвигается, и Гермиона, моргая, таращится на больничную простынь, а затем кладёт ладонь на его плечо и пожимает, выражая поддержку. Она и раньше целовала Рона и даже Гарри. Но обычно это получалось из-за того, что кто-то один дёргался, а второй промахивался мимо щеки — случайности, не казавшиеся чем-то совсем уж неловким между такими близкими друзьями.

А вот это было несколько странно.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я немного… — он отводит руку и потирает лоб костяшкой большого пальца. — Я немного потерян.

— Это нормально, — торопливо уверяет Гермиона. Она чувствует образовавшуюся между ними трещину. Глубокий провал, который невозможно перепрыгнуть, и, кажется, будто на другую сторону — туда, к Рону — перебраться не удастся. Она не может спросить и рассказать о стольких вещах, потому что боится получить ответы и боится, что друг может сломаться.

У неё ощущение, словно она играет с чем-то очень хрупким — и даже простое прикосновение руки может причинить ущерб. Она не представляет, через что Рону пришлось пройти за время своего отсутствия, и пусть сейчас её переполняет счастье от его возвращения, она в ужасе от того, с чем именно он вернулся. Она так жаждет спасти Рона, но совсем не уверена в собственных силах, не знает, как лучше это сделать, да и позволит ли он сам. Она тоже потеряна.

— Всё это время о тебе заботилась целительница Соррес. Сомневаюсь, что эта женщина вообще спала. Дружище, когда ты будешь готов… Она хочет задать тебе пару вопросов, — Гарри тоже старается быть деликатным, но его путь — честность и игнорирование щекотливых моментов.

— Какого рода вопросы? — Рон сидит на кровати с измождённым видом.

Гермиона устраивается с ним рядом и тянется к его руке: она не может перестать трогать его. Ей нужно снова и снова убеждаться, что Рон двигается, — ведь он жив, и если вдруг что-то случится и он распадётся на части, она соберёт их все. Скрепит заново и, если придётся, наполнит пустоты собой.

— Тебе пока не надо об этом беспокоиться. Когда ты будешь чувствовать себя в состоянии ответить на любой вопрос, только тогда я подпущу их к тебе, — Гермиона с лёгкостью принимает слова Молли на веру.

Та бросается к сыну и обнимает Рона так, будто это младенец, который может почти до конца раствориться в её любви. Гермиона выпускает холодную кисть друга, прислушиваясь к тихим, полным нежности словам утешения, которые Молли бормочет ему в макушку. Рыжие пряди прилипли к её мокрому от слёз лицу, и Гермионе приходится проморгаться, чтобы тоже не расплакаться.

Гарри протискивается между стеной и Гермионой, ловит ладонь подруги, которой та машет у лица, словно так легче справиться с подступающими рыданиями, и сжимает, будто всё будет хорошо, хотя его собственная ладонь такая же потная и горячая, как и у неё. Почему-то складывается ощущение, что они нарушили чужое уединение, но быть сейчас где-то ещё они просто не могут.

— О, идите сюда, — задыхаясь, Молли смеётся, цепляет Гермиону за руку и сильно дёргает, — О, Мерлин, прости… чуть не оторвала.

Гермиона усмехается и придвигается ближе: её щека прижимается к щеке Рона, а рука обнимает друга за спину. Он высвобождается из хватки матери и стискивает Гермиону за плечи. Молли ёрзает, и Гермиона чувствует, как ладонь миссис Уизли ложится ей на шею, прижимая теснее. Гарри отпускает её, задевает коленом и, наклонившись, вклинивается в самую середину. И в тот момент, когда её спину обвивает рука Гарри, а лбы всех троих соприкасаются, она разражается рыданиями. Дурацким, громким, некрасивым плачем.

Очки Гарри сползают, он неловко усмехается, будто и сам прячет слёзы. Гермиона открывает глаза и видит, что он улыбается, и тогда она тоже начинает смеяться, к ним присоединяется Рон, а затем и Молли. Смех и слёзы — это так нелепо, но в данную секунду она счастлива, её переполняет грусть и немного безумия. Толика сумасшествия, достаточная для того, чтобы подумать: всё может быть хорошо. Их — раз, два, три. У них всё получится.

День: 1477; Время: 7

Проходя мимо Гермионы, Драко кивает, едва повернув голову в её сторону, Тонкс улыбается — её волосы приобретают яркий оттенок. Гермиона улыбается в ответ и возвращает подруге лёгкое рукопожатие в качестве приветствия. Они так долго не виделись с ней, но никто из них не мог ничего изменить.

Последний раз Гермиона видела Драко той ночью в ванной. Он поцеловал оставленный им на плече синяк и ушёл, чтобы тут же исчезнуть в своей комнате. Какое-то время Гермиона пялилась в пустоту, потом выключила воду, прибралась и присоединилась к своей соседке в спальне без кроватей. Это и в самом деле была пустая комната, в которой хранился лишь запас одеял. Она лежала, уткнувшись взглядом в потолок, и думала. Утром её подушка пахла кремом для бритья. Когда Гермиона проснулась, Малфоя в убежище уже не было.

Она знает: он ведёт себя так, когда в чём-то сомневается. Наверное, дело в возвращении Рона и Гарри, он решил, что Гермиона в нём больше не нуждается. Но эпизод в ванной должен был расставить точки над «и». Может, он до сих пор злится из-за её участия в той операции вместе с Гарри или ещё по каким-нибудь неизвестным ей причинам? Гермиону это задевает, впрочем, как и всегда. Она терпеть не может такую его манеру поведения. Иногда ей начинает казаться, что она мазохистка, и тем не менее вряд ли она сможет положить всему этому конец, если только Малфой её не принудит.

То, какие чувства ей дарит Малфой, то, как рядом с ним она обо всём забывает, стоит штурма каменной стены, коей он является за пределами спальни — или тех мест, где они занимаются тем же, чем и в кровати. Кроме того, Гермиона Грейнджер любит сложные задачи, и она солжёт самой себе, если не согласится, что ей есть дело до Драко. Наверное, ей даже стоит признаться, что она в нём нуждается, совсем немного. Пусть даже он её неимоверно бесит, этот гнусный…

— Вы здесь за главную?

Гермиона поднимает глаза на высокого угрюмого мужчину — они не знакомы, но она встречала его раньше.

— Да.

Люпин попросил её отвести группу новобранцев посмотреть, как проводится допрос, объяснить различные тактики и их применение. Гермиона никогда не занималась ничем подобным, но это не значит, что она об этом не знает. Она читала, слышала и даже наблюдала один в самом начале. Допрос Драко — ей приходится тряхнуть головой, чтобы избавиться от нахлынувших воспоминаний. Это было целую жизнь назад, она тогда была совсем другим человеком, а он — жалким предателем.

— Да или нет?

— Да.

— Заводите их. Начинаем.

День: 1478; Время: 8

Рон движется неуклюже, будто в его теле слишком много выпирающих под странными углами костей, мешающих надеть кроссовки. Он был таким в детстве: словно не понимал тогда, что ему делать со всеми этими длинными конечностями. Но потом Рон вырос, и всё пришло в норму. Назвать его изящным было сложно, но он полностью управлял своим телом и силой. Если только не был голоден — вот тогда могло случиться всякое.

Гермионе кажется, что дело в обезболивающих зельях, а может, в статичности его положения во время… отсутствия. Она едва не наклоняется, чтобы помочь, но знает: друг тут же взорвется, если она только на это осмелится. У него никогда не получалось контролировать собственный темперамент.

— Ты же знаешь: ты не обязан возвращаться, — тихо, почти шёпотом, напоминает Гермиона.

— Я не собираюсь лежать здесь и дальше, — резко откликается Рон, завязывая шнурки.

— Упрямец, наша порода, — Артур растягивает губы в подобие улыбки, и Молли машет рукой, пока он подтягивает её к себе поближе.

Артур и сам совсем недавно вышел из больницы. Несколько перенесённых Круциатусов и новости о сыновьях подкосили его тело и разум. Последствия пыточных заклинаний были почти что необратимы, но едва только тело пришло в норму, как вернулся и рассудок. Его семья в нём нуждалась, эти люди были для него важнее всего.

Гермиона навестила мистера Уизли лишь однажды: она тихо стояла возле его койки, глядя на поломанное тело и остекленевшие глаза. Через пятнадцать минут Артур начал биться в конвульсиях, словно в припадке. «Последствия заклятия, — пояснил тогда целитель, вытащивший её из комнаты. — Это случается каждый раз, когда он очень старается пошевелиться. По крайней мере мы знаем, что он здесь». А потом целитель улыбнулся, будто это было чем-то хорошим.

Судороги время от времени повторялись, но они не могли остановить Артура в его желании вернуться на войну. Ничто не могло помешать никому из них — ведь они просто не представляли, чем заняться, помимо сражений. Кроме Джорджа. Гермиона не видела его с самой битвы. Ей казалось, что половина души друга умерла вместе с Фредом. И раз никто из них не был прежним, она опасалась, что и Джордж уже не вернётся из той темноты, что заполнила пустоту у него внутри.

Иногда Гермиона забывает, что надо не думать, и тогда ей кажется, что внутренности рассекает какое-то лезвие. В животе расползается жжение, а грудь пронзаетострая боль, от которой она не может пошевелиться. Гермиона знает только то, что скучает и что ей очень жаль. Она полна сожалений потому, что жива, а они погибли, потому, что не смогла их спасти. Иногда, лёжа в темноте своей кровати, она жалеет, что не умерла. Она вовсе не планирует самоубийство, но шёпотом разговаривает с погибшими. «Вы вернётесь, и я смогу уйти? Мне не нравится здесь без вас», — ведь если бы Гермиона только могла, она бы отдала свою жизнь в обмен на их воскрешение. Она понимает, что и в этом случае не сможет быть с ними, но по крайней мере, она будет знать, что они живы и, может быть, счастливы.

А потом в Гермионе просыпается эгоизм, и она задаётся вопросом, а так ли она благодарна? Она хочет выиграть эту войну для них, и ей нужно вершить великие дела. Это не должно быть бессмысленно. Она не может потратить это впустую. Ведь в таком случае всё окажется зря. Они все умерли зря. И Гермиона думает: «Я выйду сегодня и улыбнусь. Сделаю то, чего никогда прежде не делала. Буду смеяться, любить, жить и стану счастливой. Потому что я жива». Но иногда Гермиона об этом забывает: она так скучает, и временами тоска и чувство вины затмевают собой всё остальное. В такие дни Драко задвигает сахарницу слишком далеко, она не может её достать и злится. Гермиона потеет, спотыкается, Гарри смеётся утром над её прической. Она сердится из-за глупостей, которые в обычные дни не имеют значения. Но Гермиона забывает, что надо быть счастливой и благодарной, и от этого её тоже переполняют сожаления.

— Куда мы идём? — спрашивает Рон, поднимаясь.

— В Малфой-мэнор, — отвечает Гарри и усмехается, когда друг кривится.

— Какого чёрта мы там забыли?

— Дружище, это наш новый штаб.

Они выходят из палаты, Джинни закидывает руку на плечо Гермионы, и та обнимает её в ответ. Подруга корчит гримасу и улыбается так, будто считает Гермиону немного странной. Но это же Джинни. И Гермиона видит её насквозь: замечает, как она сжимает губы, как крепко, до хруста костей, стискивает её запястье. Они обе хохочут, и на одну секунду Гермиона забывает обо всех своих сожалениях.

День: 1479; Время: 11

— Они озверели, — выдыхает Гермиона и утирает пот со лба.

— Они ненормальные. Жаждут крови. Я никогда не видел их такими во время сражения. Им же плевать на всё, — Гарольд задыхается и прижимается к стене рядом с ней.

Обычно Пожиратели Смерти не торопились во время битвы, сражались с присущими им по жизни самонадеянностью и чувством превосходства. Теперь же, кажется, единственная причина, по которой их команда до сих пор жива, заключается в расстоянии между ними и быстро приближающейся группой в чёрных капюшонах. Не выиграй они время на то, чтобы спрятаться, и всё было бы кончено ещё полчаса назад.

— Сегодня у нас нет времени брать пленных. Бить на поражение, если сможете, — руководящий операцией аврор инструктирует команду и подаёт сигнал к началу действий.

Они выходят из укрытия одной группой, голоса сливаются в громогласное «Авада Кедавра» и несколько Оглушающих заклятий, и все как один тут же отпрыгивают обратно за стену. Развернувшись, бегут к другой стороне здания и повторяют те же заклинания до тех пор, пока все противники не уничтожены.

День: 1481; Время: 12

Она идёт в сторону улицы, из которой вывернула, пальцы в кармане крепко стискивают противозачаточные таблетки. И почему она до сих пор не отказалась от них и не пользуется контрацептивным зельем? Гермиона уже почти доходит до нужного места, когда в её плечо кто-то врезается. Её глаза мгновенно расширяются, рука скользит в пальто и обхватывает древко палочки. Гермиона поднимает голову: парень, примерно её возраста, схватил её за плечи, смеясь над какой-то репликой своего друга.

— Прошу прощения! — он улыбается, удостоверяется, что она стоит ровно, и отпускает её.

Гермиона с трудом качает головой — паренёк и его друг уходят, над чем-то хохоча. Она разжимает пальцы на палочке, и в неё едва не влетает какая-то женщина, слишком увлечённая своим спутником, держащим её за руку. Мимо проносятся машины, в магазине за спиной ревёт музыка, смех и сотни голосов разрывают уши.

Странно оцепеневшая, Гермиона садится на скамейку и ждёт автобус, на котором так и не уедет.

День: 1483; Время: 18

Она всё никак не может отдышаться, когда он скатывается с неё и садится на край кровати. Наклоняется подобрать с пола брюки и, приподнявшись, натягивает их. Убирает с покрасневшего лица мокрую от пота прядь волос и оглядывается через плечо.

Она признаёт, что пребывает в замешательстве: уже долгое время никто из них не пытался сбежать после секса. Тот эпизод в ванной можно было бы проигнорировать, но сейчас совсем другая ситуация. Даже если им надо было куда-то уходить или больше ничего не хотелось, они никогда не расставались так быстро. Несколько минут приходили в себя, восстанавливали дыхание и только потом неторопливо выбирались из кровати.

Он поднимается, хватает и натягивает свою футболку. Бряцает пряжка ремня — он поднимает его возле двери, коротко кивает и выходит в коридор.

День: 1486; Время: 6

Гермиона проводит в Норе два дня. Покидая дом, она чувствует, что не может быстро переставлять ноги. Нора всегда была полна болтовни и шуток, а теперь тихое горе пропитало все стены, и Гермионе сложно это вынести. Она чувствует вину за радость от своего ухода, но это не то место, где она может остаться и не сойти с ума.

День: 1489; Время: 12

В течение трёх дней ничего не происходит. Ни нападений, ни захватов, ни находок. Никто не понимает, стоит ли волноваться, или уже можно начинать надеяться, что на этот раз война действительно закончилась.

День: 1490; Время: 13

Стащив ботинки и свитер, Гермиона слышит скрип половиц. Драко смотрит на неё из темноты коридора, и она игнорирует то, как при виде него сердце делает сумасшедший кульбит. Прошло несколько дней, но она напоминает себе об их последней встрече: о том, какой грязной себя чувствовала из-за того, что Малфой едва на неё смотрел. Она не может разобрать выражение его лица, но то, как он двигается, наводит на мысль, что что-то не так. Он идёт слишком медленно, будто каждый его шаг тщательно выверен.

— Всё в порядке? — она решает проявить вежливость, пусть даже немного злится на него. Она понятия не имеет, почему их отношения так деградировали, и это не слишком приятно. Он должен был быть её способом убежать от действительности. Должен был помочь перестать чувствовать всё то, с чем Гермиона больше не может справиться. И не должен был становиться новым источником боли.

Малфой заходит в гостиную, и она сдерживает вздох. Он зол, его буквально трясёт от ярости, он похож на натянутую струну, которая может лопнуть, а может провиснуть — знать наверняка невозможно. Гермиона уверена только в том, что сейчас совсем не хочет иметь с ним дело. Целый день она работала посыльным, бегая по разным адресам с конвертами, в которые не могла заглянуть, что является пыткой для каждого любопытного человека. Она уже привыкла быть в курсе почти всего, что происходит, так что не вскрыть конверты, оставшись одной, стало настоящим испытанием — ведь провернуть это можно было с лёгкостью.

— Нормально, — это больше похоже на рычание.

Гермиона начинает отстёгивать чехол, не совсем представляя, что делать с Малфоем, когда тот оказывается прямо перед ней. Он смотрит на неё потемневшими глазами и, протянув руку, обхватывает её затылок ладонью. Сжимает пальцы в кулак, дёргая за волосы, Гермиона морщится и без какой-либо задней мысли отворачивается. Она злится, сбита с толку, чувствует неловкость, и едва Малфой наклоняет голову, отворачивает лицо.

Это первый раз, когда она отказалась с ним целоваться, и он застывает статуей. Его губы замирают у самой её щеки, и, видимо, он задержал дыхание — она не чувствует дуновение воздуха. В голове проносятся разные мысли, и Гермиона не в состоянии выбрать между сожалением и решимостью. Может, ей стоит поцеловать его в шею, отказавшись от поцелуя в губы, как однажды сделал сам Малфой, — это будет своеобразным реваншем. А может, разозлившись ещё больше, он сейчас уйдёт, и, кто знает, вдруг их отношения так хрупки, что это последний раз, когда он к ней приблизился. Что-то не давало Драко покоя с тех самых пор, как она вернулась со спасательной операции, и сейчас Гермиона отказала ему единственным способом, который может его задеть.

Возможно, он решит, что с неё хватит или всё дело в Гарри и Роне. Возможно, придёт к выводу, что это того не стоит, и окончательно от неё дистанцируется. Но она не должна бояться, ведь она — Гермиона Грейнджер, она смелая и делает то, что должна, а должна она быть счастливой. Просто обязана, и сожалениям тут не место.

Её сердце колотится так сильно, что она слышит его стук и чувствует себя такой же оцепеневшей, как и Малфой. В мозгу, создавая настоящий хаос, крутятся варианты последствий, и, прежде чем Малфой уйдёт, она невольно озвучивает одну из мучающих её мыслей.

— Я не фронтовая шлюха.

Моргая, она таращится в стену, задаваясь вопросом, что и зачем сейчас сказала. Какое-то идиотское словосочетание, упомянутое в давнем разговоре о Симусе и Лаванде: о тех, кто спит со всеми, оправдываясь потом войной. Почему у неё это вырвалось? Сердце начинает биться быстрее, её лицо краснеет, и она почти не сомневается, что с ней в любую секунду может случиться инфаркт.

Рука Малфоя в её волосах расслабляется, она чувствует, наконец, его дыхание на своей коже и знает, что вот сейчас он уйдёт.

— Нет, — он качает головой один раз и остаётся.

— И… Я не такая. Я не та, кто спит с разными людьми. И… о, господи. Т-ты знаешь, для меня важна стабильность. Мне нравится мой порядок. Я привыкаю к нему. А тут вдруг всё так же, как было в начале. Я понимаю, ты злишься, но не понимаю почему. И ладно бы только это. Но ты меня игнорируешь, не смотришь на меня, и ты… Господи, ты заставляешь меня чувствовать… ну, делаешь вид, будто так и надо. А это не… То есть, мне бы хотелось… Ну, если тебя что-то беспокоит, я бы хотела знать причину. Вот что я имею в виду. Только это.

Гермиона моргает, потому что пока она не мигая смотрела в стену, на глаза навернулись слёзы, а ей вовсе не хочется, чтобы Малфой заподозрил её в эмоциональности. Плохо, что она так сильно покрылась румянцем, и её руки трясутся. Она не может поверить, что высказалась, и Драко до сих пор здесь, слушает и смотрит на неё. Твою ж мать, неужели она сделала это? Сама влезла на эшафот, словно это лучшее место для вечера пятницы.

В какой-то момент её путаной тирады он отвёл ладонь в сторону и выпрямился. Он не отошёл в сторону, и Гермиона по-прежнему видит его глаза. Она уверена: вот сейчас он рассмеётся над ней. Возможно, смерит сумасшедшим взглядом и задаст один из тех вопросов, на которые у неё нет ответа.

— Грейнджер, чего ты от меня хочешь? — например, вот такой. Дерьмо, чёрт, проклятье! — один из таких.

— Я лишь хочу знать, злишься ли ты.

Она во многом уже призналась: почти озвучила тот факт, что Драко для неё не просто любовник, а… постоянный партнер. Они никогда не ждали друг от друга ничего, кроме верности в сексуальном плане. Вовлечение эмоций не предполагалось. Их отношения, основанные на гормонах, должны были быть необременительными, а не эмоциональными. Конечно, она считала Малфоя своим другом и иногда была почти убеждена, что и он относится к ней так же, но они не должны были переживать друг о друге. Если завтра они перестанут заниматься сексом, никто не должен расстраиваться по этому поводу, не говоря уж об огорчении из-за того, что кто-то не пожелал задержаться после секса.

— Да.

— Оу.

— Не на тебя, — его рот округляется, словно он раздумывает: стоит ли рассказать ей больше. Наверное, он до сих пор злится и на неё тоже. Наверняка. Просто Гермиона не является причиной его нынешнего состояния.

— Оу.

Теперь Гермиона ещё больше сбита с толку — Малфой выдыхает через нос и отстраняется, и она невольно смотрит на него. Он по-прежнему натянутая струна, но что-то изменилось. Похоже, он и сам пребывает в замешательстве. Покусывает губы, что-то обдумывая и крутит шеей.

— А что, если я сам фронтовая шлюха?

Она таращится на него, моргая, и с удивлением чувствует, как в горле начинает пузыриться смех. Гермиона дышит, справляясь с собой, и Малфой впивается в неё взглядом. При виде выражения его серых глаз с её сердцем творится что-то странное. «Вот оно», — думает она. Ещё пара секунд, и её рука онемеет, за грудиной вспыхнет боль, и она превратится в развалину. «Что произошло? — поинтересуются люди. — О, Драко Малфой спросил её, не считает ли она его фронтовой шлюхой. Она не поняла. Тогда он посмотрел на неё — и бам! Взгляды тоже бывают смертельны».

Гермиону накрывает истерика — она это осознаёт, но ничего не может с собой поделать.

— Ну, мне такое приходило в голову…

Бесстрастное выражение его лица пропадает, он хмурится и кривит рот. Ей хочется коснуться пальцем морщинок на его лбу. Ей кажется, что она слишком тяжело дышит.

— Мысль, что я шлюха?

— Ну… все эти истории с Лавандой, — ей не нравится даже просто это произносить.

— Должен сказать тебе, что, — он замолкает, будто подыскивая правильное слово, — я спал лишь с пятью девушками.

Это гораздо меньше, чем ей представлялось. Но наверное его «спал» не включает занятия оральным сексом.

— Ну что ж, я спала только с тобой.

Его угрюмость растворяется после её заявления, на его лице мелькает выражение, которое она расшифровать не может.

— Знаю.

— Ладно, — а затем, секунду спустя: — Прости.

Его губы изгибаются, и отчего-то это беспокоит её сильнее, чем недавняя невозмутимость. Она совсем не понимает, что ей делать.

— Не могу поверить, что ты считала меня шлюхой.

Гермиона краснеет ещё гуще, из горла вырывается недовольное ворчание.

— Не то чтобы я вот прямо думала: «О, Драко Малфой — шлюха». Я просто считала… что вольное поведение может быть тебе не в новинку. Привычно больше, чем мне, а это ведь не значит, что совсем без меры, потому что, очевидно…

Она осекается, желая прекратить эту нервную болтовню, пока не наломала дров. Пока не ляпнула что-то глупое, снова. Ну почему Малфой кажется таким обиженным из-за того, что она считала его бабником, когда сам же спросил её об этом минуту назад? Возможно, он предполагал какой-то неэмоциональный аспект и на самом деле подразумевал: «А что, если я тут только для секса?» Если всё так, то Гермиона слишком, слишком многое дала ему понять, заявив, что она не такая. Хотя, именно это она и имела в виду. «Я в некоторой степени трачу на тебя и на эти отношения свои эмоции», — вот о чём она буквально вопила.

Малфой не бросился к ближайшему выходу. И Гермиона понятия не имеет почему. Неужели он всё знал? Она выдала себя в тот момент, когда уходила на спасательную операцию, когда думала, что больше его не увидит? Он каким-то образом понял, что Гермиона цеплялась за него не только как за человеческое существо, не потому, что думала о смерти, а он смог заставить её об этом забыть, дал почувствовать себя живой? Он видел её насквозь и сообразил, что её действия обусловлены тем, что это он?

Может, как раз поэтому Малфой перестал с ней оставаться? Решил, что Гермиона принимает всё слишком близко к сердцу и хотел, чтобы она избавилась от эмоций? Не собираясь при этом прекращать заниматься с ней сексом. Она совсем запуталась.

— Ты слишком много думаешь. Это половина твоей проблемы.

Ей хочется сказать, что он сам виноват, раз никогда не отвечает на её вопросы. Но сейчас она не в состоянии ничего анализировать — не в его присутствии, не тогда, когда она не понимает, чему можно верить. Грейнджер меняет тему разговора на ту единственную, что ему нравится.

— Я просто хотела спросить до того…

Его брови взлетают, он покачивается на пятках — Гермиона всё понимает. Она знает его достаточно, чтобы сообразить: теперь он не станет её целовать, и именно ей придётся сделать первый шаг. И она целует его, поднявшись на цыпочки и отчаянно боясь, что сейчас он сам откажется, либо из-за её поступка, либо из-за недавних слов.

Он отвечает на поцелуй через четыре секунды — наверное, чтобы Гермиона почувствовала, каково это. Её ладони скользят по его предплечьям, пальцы обхватывают его чехол, и Гермиона дёргает Малфоя на себя. Он обнимает её за бёдра, оглаживает её бока, просовывает руки между их телами и вытаскивает палочки.

Засовывает их в свой карман, и пальцы Гермионы спускаются по его рёбрам.

— Не потеряй их.

Он касается её лица, а потом обнимает за шею.

— Постараюсь, — бормочет Малфой, притягивая Гермиону к своим тёплым и сухим губам и увлекая в коридор.

День: 1491; Время: 1

Она принимает решение не думать об этом, не думать о нём. Гермиона не хочет разбираться в том разговоре, в своих словах, в его вопросах и в том, что всё это может значить. Она не знает и не может знать ответы, если только не спросит самого Малфоя. Но она представляет, каково это, висеть над пропастью, — ей совсем не понравилось.

Гермиона не сомневается лишь в том, что проснулась в его кровати, её ладонь онемела на его плече после нескольких часов сна. Она знает, что, несмотря на всё сказанное, несмотря на непонимание того, что именно Малфой имел в виду, что-то заставило его не давать задний ход.

Когда она только отважилась на эту авантюру с Драко, то решила пустить ситуацию на самотёк. Именно это Гермиона и собирается делать сейчас — именно так она и должна поступить. В её жизни нет времени для растерянности, и она не готова обрубить все концы. По крайней мере, сейчас.

Он сказал ей, что половина её проблемы заключается в том, что она много думает. Поэтому она решает не думать вовсе, и ей кажется, что это неплохо: думать о том, чтобы не забыть, что надо не думать.

Вот так.

День: 1492; Время: 11

— О, господи, о, господи, о, господи, — женщина тараторит так быстро, что слова сливаются в один крик — зажмурившись, она стискивает уши руками, будто это может помочь.

Быстро дыша, Гермиона прижимается спиной к стене рядом с ней, два аврора замирают тут же. Донни, самый молодой, морщится, оглядывая свою ногу, — красная кровь кажется чёрной на бетонном полу. Когда они разделились, эти ребята последовали за ней, как за командиром, и она чувствует ответственность, разрывающую ей вены, словно вот эта кровь, выжигающая дыры в полу.

Женский визг над ухом заглушает все остальные звуки. Женщина замолкает, чтобы набрать в лёгкие воздух, Гермиона протягивает руку и отцепляет ладонь от её уха.

— Вам надо бежать. Видите это здание, с горгульями, прямо перед вами?

— Что? — паника, слепая и неконтролируемая.

— Беги! — орёт Гермиона, выбрасывая руку вперёд.

Оставив свой портфель, женщина пускается бежать, покачиваясь на каблуках. Гермиона вытирает пот, пока тот не залил глаза, горячий летний воздух забивает лёгкие. Она подбирается к углу здания и выглядывает: замечает содрогающееся в конвульсиях на земле тело, но не видит ни одного Пожирателя Смерти. Никого нет с самого момента их появления здесь. Гермиона не видела Пожирателей, хотя знала, что они где-то поблизости, если судить по разноцветным вспышкам, расчерчивающим небо, и шевелящейся над ними Тёмной Метке.

Она думает, что они засели на крыше здания; согласившись с ней, Люпин отправил наверх половину команды, как только были возведены антиаппарационные барьеры. Оставшаяся часть разделилась на группы и отправилась прочёсывать территорию, которая казалась безлюдной до тех пор, пока вдруг из ниоткуда не вылетали проклятия. Им приходилось уворачиваться от дюжины вооруженных огнестрельным оружием магглов, которые с остекленевшими глазами палили во всё, что движется. Судя по одежде и перепачканной коже, до сражения их держали в заточении.

Сейчас слышны выстрелы только из двух пистолетов, почти все магглы разбежались, и крики стихли. Потом их поймает команда по стиранию памяти. И всю оставшуюся жизнь эти люди не будут знать, что же произошло на самом деле. Тем, кто ускользнёт, никто не поверит, ведь остальные, кто был здесь, опровергнут все эти ужасы. Наверняка объявят, что бывшие под действием Империуса магглы сбежали и стали убийцами, в то время как их семьи беспокоились и ждали своих родных, думая, что их похитили или убили. Родственники погибших обвинят невиновных. В газетах напишут, что преступников казнили, но премьер-министр втайне упрячет их подальше, чтобы те никогда ни с кем не встретились.

Вот её враг. Эта распространяющаяся зараза, рушащая жизни людей, которые даже никогда не узнают, из-за чего именно пострадали. Магглы, обычные люди, сбитые с толку, напуганные, испытывающие боль, не имеющие возможности защитить себя — или даже узнать, что может произойти. Распавшиеся семьи, темнота Норы, могильные камни, шрамы, пустоты в их жизнях, которые никогда не заполнятся. Вот её враг.

Здесь всё ещё мельтешат несколько людей, старающихся увернуться от пуль и «фейерверков». Другие спрятались под брошенными машинами — Гермиона пробегала мимо одной женщины, которая сидела, уткнувшись лбом в скрещённые на руле руки. Кричат те, в кого угодили проклятия, заклинания или пули. Смех несётся по улицам, грохот звучит под аккомпанемент воплей боли. Визг металла, шум крошащихся кирпичей, звон стекла и треск пламени. Она видела двадцать четыре тела: двадцать два маггла и два аврора.

У магглов не было ни малейшего шанса выжить. Именно их обязанность защитить невиновных, но они пришли слишком поздно и чересчур долго искали Пожирателей Смерти. Гермиона шлёпает своими заляпанными кровью ботинками, мучаясь сожалениями и по этому поводу тоже. Она уже уяснила: на этой войне никто не бывает достаточно хорош, и этот урок ей преподали самым жестоким образом.

========== Тридцать четыре ==========

День: 1493; Время: 8

Гермиона удивлённо моргает и опускает руку.

— Рон… Ты разговаривал с Шивером?

— Что?

— Шивер… Аврор, который ночует в этой комнате. Он планирует опера…

— О, нет. Я не знал, чья эта спальня… Думал, она свободна…

Обычно Рон очень собран, если только речь не идёт о двух вещах: девушках и еде. Когда в поле его зрения оказывается девушка с едой — чем бы он там ни занимался раньше, это больше не стоит его внимания. Теперь же, после возвращения, его отвлекает буквально всё. Он внимательно вглядывается в каждую мелочь, будто что-то может выпрыгнуть из-под обоев и напасть на него.

Гермиона понимает, что этого и следовало ожидать. Но тем не менее не может избавиться от мысли, что с ней он мог бы вести себя спокойнее. Факт, что твой лучший друг шарахается от тебя, очень смущает. Гермиона надеется, что её дружбы — да чего угодно в целом мире — будет достаточно, чтобы это прекратить. Она хочет стать тем якорем, за который Рон сможет уцепиться, но не знает, позволит ли он ей это.

— Нет, тут тебе не повезло. Гарри принёс твой сундук в свою. Мне кажется это та, что возле кухни… Можешь сам спросить его за ужином. Шивер там?

— Не повезло, — повторяет он, и его губы изгибаются в слабой улыбке. Гермиона улыбается в ответ, но Рон отворачивается, не заметив этого.

День: 1493; Время: 14

— У него частичная потеря памяти.

— Насколько это серьёзно? — спрашивает Гермиона, устроившись на старом диване и подтянув колени к подбородку. Её большие пальцы ног отлично влезают в дырку в подушке. Она и не помнит, сколько уже раз запихивала их туда, пока мешала Драко смотреть его любимые рекламные ролики.

В какой-то момент звук в телевизоре сломался, и женщина в рекламе бежит по пшеничному полю в тишине. Гарри сидит рядом с Гермионой, его рука прижимается к её ноге, шапка низко натянута на лоб. Очки зажаты в кулаке: он потирает глаза то ли от усталости, то ли от расстройства.

— Точно сказать не могу. Не хочу задавать слишком много вопросов и пугать его, если он многое забыл. Он и так должен принимать успокоительное зелье, чтобы справиться с тревогой. Я знаю, что он не помнит Кладбищенскую битву. Знаю, что помнит операцию, на которой мы были до этого, но не помнит, как испугался упавших на него пауков во время её проведения.

— Блокировать какие-то вещи — нормально. Так разум пытается справиться. Не говоря уж… Ну, мы же не знаем, что с ним случилось, Гарри. Это может быть… как-то связано.

— Да, — тихо откликается он и, наклонившись, упирается локтями в колени. — Думаю, я возьму его с собой к психиатру.

Гермиона от удивления подаётся назад и, повернувшись, смотрит на затылок Гарри.

— Ты ходишь к психиатру?

— Они называют его «помощник». Министерство прислало одного, ещё когда я лежал в больнице. Люпин попросил меня поговорить с тем парнем. Я не хотел, но уступил — они бы не отстали, не убедившись, что я в порядке. Это помогает, немного. Я могу рассказать ему о самых жутких вещах, а он связан магической клятвой и никогда никому об этом не разболтает. Никаких осуждений или…

— Или?

— Я не знаю. Сначала было тяжело, но потом стало даже как-то приятно. Кто-то, кто подсказывает тебе путь, являясь при этом сторонним наблюдателем. Это как… разговаривать с самим собой. Проговаривать. Находить смысл в происходящем или просто… После сеанса я чувствую себя лучше. В голове проясняется. Я начинаю двигаться дальше. Полагаю, в этом и есть смысл.

— О, — Гермиона кивает и делает вид, будто понимает, но в животе бурлит такое месиво из различных эмоций, что накатывает тошнота.

— Всё совсем не так, — шепчет Гарри, поднимая голову. Она протягивает руку и поправляет оправу у него на носу. — Я думал, будет проще поговорить с кем-то, кто был там, кто находится здесь, на войне. Только эти люди смогут по-настоящему понять меня, понять, почему я совершал такие поступки, — ведь они творят то же самое. Но это… Тебе стоит сходить.

— Сходить?

— На один из сеансов. Просто попробовать, вдруг тебе понравится. Знаешь, разговор с тем, кто, как и ты, был там, помогает. Но… Целью является справиться со всем этим, верно? И намного легче, когда тому, с кем ты общаешься, не надо самому ни с чем разбираться. Так проще… Двигаться дальше. Что касается меня, мне не помогает осознание того, что кто-то ещё переживает нечто подобное. Не думаю, что тебе это тоже поможет. Ты будешь слишком стараться помочь другому челов…

— Не ты ли говорил…

— Я не обсуждаю… ну, понимаешь, свои чувства. Я просто рассказываю о том, что произошло. Иногда она чего-то не понимает, но обычно… Всё схватывает верно. Будто… всё универсально. И тогда мне начинает казаться: а вдруг все мы чувствуем одно и то же. Ты. Рон. И что, может быть, я смогу исправить… Это скорее вопрос понимания. Мне нужно разобраться и… я…

— Гарри, я не пытаюсь убедить тебя, что ты не должен туда ходить. Я считаю, это хорошая идея.

— Да? — он улыбается недоверчиво, но очаровательно, и Гермионе приходится улыбнуться в ответ.

— Да, конечно. Я не обиделась. Все… все должны справляться с этим так, как удобно им. Я всё понимаю.

Гарри кивает, закидывая руку ей на плечо и прижимая к своему боку.

— Думаю, я приведу с собой Рона. Расскажу о чём-то, касающемся нас обоих, чтобы он смог проникнуться. Надеюсь, он и сам решит туда ходить. Не хочешь пойти с нами?

— Нет, — быстро откликается она.

Гарри замолкает, словно подбирая слова, и Гермиона не может припомнить, чтобы он так делал раньше. Ей постоянно приходится напоминать себе, как сильно они повзрослели.

— Думаю, тебе стоит попробовать.

— Гарри, ты меня знаешь: я буду анализировать то, как анализируют меня, — она смеётся, Гарри нет. — Я не хочу разговаривать с незнакомыми людьми. Не хочу… просто не хочу. Может быть, после войны.

— После войны? Но почему? Гермиона, эти события уже произошли…

— Я в курсе…

— Они просто продолжат накапливаться. Чего ты хоч…

— Я справляюсь с этим так, как могу. Может, разговоры подходят тебе, но не мне. Не сто…

— Сейчас ты пытаешься это игнорировать. Как и в прош…

— Я не могу игнорировать э…

— Именно. Гермиона, иногда нам нужно больше помощи, чем мы сами можем себе оказать. Поверь мне, я знаю, о чём говорю. Я тот, кто нуждался в вас с Роном в течение всей учёбы в Хогвартсе и…

— Мы хотели помочь.

— Ну, а вот эти люди хотят помочь нам. Словно это их вкла…

— Мне не нужна их помощь, Гарри! Я же тебе говорила: люди справляются по-разному! Я принимаю твой способ, почему ты не…

— Но ты не справляешься! Это большая…

— Я пытаюсь! Чего ты от меня хочешь? Чтобы я заползла в кровать и заснула в слезах? Мучилась от бессонницы? Терзалась тем, что я жива, а они нет, изводилась чувством вины перед семьями тех, кого я… я… я… Так это всё и происходит, Гарри! Я всё это делала, рыдала так, что думала: моя голова лопнет! И какая разница, что какой-то чужой человек будет наблюдать за мной в эту минуту, — это не помогает! Ничего не помогает!

Паника. Отчаянная, стремительно накатывающая тоска, от которой начинает бешено стучать сердце, обжигает глаза, перехватывает горло и сдавливает грудь. Тот самый случай, когда приходится кричать, чтобы не разрыдаться, и всё же слёзы так и норовят хлынуть потоком — и тогда ты превратишься в хаос из солёных капель и сдавленных звуков. Эмоции накрывают с головой, и Гермиона не знает, куда деть руки — сжимает одну ладонь в кулак и вдавливает себе в грудь, стараясь ослабить боль.

— Ты не знаешь! Как ты можешь знать, если даже не пыталась? — Гарри смотрит на неё с мольбой, и она ненавидит этот взгляд.

— Потому что пыталась! Единственное, что я могу сделать, это помочь выиграть эту войну и попытаться прожить свою жизнь и стать счастливой. Стать счастливой вместо них, потому что у них это уже не получится. Гарри, либо так, либо я сойду с ума и спрячусь в какой-нибудь дыре, это всё, что я могу! Ситуация никогда не исправится от того, что кто-то будет убеждать меня, что всё в порядке.

— Гермиона.

— Мне просто надо смириться. Принять, что они ушли и что я делала… плохие вещи, Гарри. Очень плохие вещи. Каждое утро я просыпаюсь и забываюсь на пару секунд. Думаю о Невилле, который вместе со мной смеётся над угрюмостью Драко. Или о Джастине, который морщится при виде стряпни Лаванды. Думаю о Фреде, который подмешал краску в мой шампунь. О Симусе, который отпускает шуточки по поводу сосисок или…

— Знаю.

— Нет, — это больше похоже на всхлип. — Нет, не знаешь, иначе ты бы не пытался заставить меня пойти с тобой. Каждый день я скучаю по ним. Каждый день мне больно. Но это моё, Гарри, и я должна с этим справиться самостоятельно.

— Ладно, хорошо, ладно, — он зарывается пальцами в волосы, а её руки трясутся. — Гермиона, я просто беспокоюсь.

Гарри обхватывает её за плечи, и она неловко падает на него. Обнимает его в ответ и, уткнувшись ему в плечо, вытирает мокрые щёки. Он резко выдыхает, и Гермиона знает: он пытается сдуть кудри с её лица.

— Я до сих пор боюсь, — шепчет он в копну её волос. — Этот страх никогда не был в полной мере вызван противостоянием с Волдемортом. Что-то в этом роде, да. Но по большей части я боялся потерять тебя, Рона и людей, которых люблю. Люпин, все Уизли, ты — это всё, что у меня есть, Гермиона. Я… не всегда делаю… Я бы отдал всё, рискнул всем ради семьи, что у меня осталась. Ты нужна мне.

Гермиона хлюпает носом и вздыхает, пытаясь проглотить жгучий комок в горле, чтобы снова не расплакаться. Гарри Поттер до сих пор нуждается в ней. Ему нужна не её смерть ради него, не решение очередной головоломки, не изнурительное исследование. Он нуждается именно в ней — вот так просто.

Гарри отстраняется от неё, после стольких лет по-прежнему чувствуя неловкость после объятий. Он всегда терялся, словно не мог понять принцип действий. Она их любит. Она любит его.

— Гарри Поттер, ты пытаешься сыграть на жалости?

— Нет, — он смеётся, хватаясь за возможность сменить тему. — Когда это ты начала искать всюду скрытый смысл?

— Не везде. Не всегда.

— Он на тебя влияет, — замечает Гарри, и они оба знают, кого он имеет в виду. — Как долго это?..

— Какое-то время.

— О, — Гарри выдёргивает из джинсов торчащую нитку и упирается взглядом в своё колено. — Он хорошо к тебе относится?

В горле пузырится странный смех — смесь истерики, паники и неверия. Интересно, она когда-нибудь сможет привыкнуть к таким разговорам с Гарри? Как много времени потребовалось Гермионе, чтобы объединить в своей голове эти два насильно разделённых мира? Ведь они должны были слиться — она бы не смогла отказаться ни от одного из них.

— Да, я тебе это говорила.

Гарри кивает и откашливается, откидываясь на спинку дивана.

— Знаешь, я решил, что он может проклясть меня после Италии. Он орал на меня как минимум минут десять, и я никак не мог понять: что он так бесится из-за этой операции. А затем подумал, что может быть…

Гарри поворачивается к ней — всё её внимание уже сосредоточено на нём. Все её чувства, каждая частичка сконцентрирована на одном лишь Гарри. Гермиона слышит его размеренное дыхание, першение в горле во время разговора, подёргивание пальца на обивке дивана. Ей кажется, что в эту секунду она сможет разобрать любой звук даже в другой части дома — так напряжённо она вслушивается.

Это немного смешно и нелепо, но Гермиона уже уяснила: ответы можно получить разными способами, самые важные из них всплывают или совершенно внезапно, или добываются мучительно медленно и болезненно. Последнее — про Драко: получение от него информации сродни мазохизму, это неимоверно трудная задача. Она пока так и не разобралась в нём. В той стороне его личности, которая могла понятно сообщить о том, что — иногда она все же это признавала — ей хотелось знать. Так может быть, Гермиона сама сумеет сделать выводы. И, возможно, перестанет так сильно их бояться.

— Что случилось? — спрашивает она, когда тишина начинает давить на неё.

Гарри смотрит на подругу с любопытством:

— Он тебе не рассказал?

Ну, конечно же, нет.

— Напомни мне, — в её голосе сквозит настойчивость.

— В Мунго, — Гарри пожимает плечами, будто этой информации достаточно. — Он завёлся. Я завёлся. Я сначала решил, что это из-за Джастина. Я… как-то забыл о вас двоих. А потом он спросил меня, что бы я делал, если бы тебя убили. Насколько же выше твоей я ценю жизнь Рона, раз мне так наплевать. Я спросил: это что же, он не доверяет мне твою жизнь? И так переживает по этому поводу. Он ответил, что не доверил бы мне и жизнь личинки, так что… Вот и всё, — голос Гарри звучит горько, он сердито смотрит на немой экран.

Гермиона замирает, обдумывая то, что она могла бы сказать и из-за чего они ещё не спорили. Из-за чего они могут никогда не прийти к компромиссу.

— Я знаю, что ты переживаешь за меня.

— Ну конечно. Это всё, что он упомянул о тебе, — в основном просто бесновался. Но когда потом я об этом задумался… И знаешь, мы же вытащили палочки. В какой-то момент я решил, что мне придётся защищаться, и… потом я задался вопросом: а как бы к этому отнеслась ты.

Гермиона проницательно в него вглядывается.

— Гарри, только, чтобы защищаться?

— По большей части.

Она фыркает и качает головой, глядя, как на экране женщина улыбается бутылке с водой.

— Думаю, я была бы расстроена из-за вас обоих.

Он смотрит на неё пару секунд, потом медленно кивает, и в гостиной воцаряется тишина.

День: 1494; Время: 18

Гермиона чувствует, как её сердце стучит в такт шагам — бьётся о ребра, а ток крови ощущается в каждой частичке тела. Даже в глазах, перед которыми всё трясётся, — Гермиона только что врезалась в двери. Не повернись ручка, и от удара она бы рухнула на землю. В мозгу скачет такое множество мыслей, что она чуть не выпускает вспышку, дающую понять, что снаружи всё чисто. Это стало бы огромной ошибкой — ведь так она бы выдала их появление Пожирателям Смерти. Которое пока остаётся тайной, если судить по отсутствию цветных всполохов за окнами, криков и звуков взрывов.

Пламя свечей танцует на стенах, окрашивая комнату в оранжевый цвет, повсюду движутся тени, похожие на фигуры людей и монстров. Она слышала, что резиденция Ноттов — зловещее место, но ей казалось, что имеется в виду причина, по которой по-прежнему пугает Малфой-мэнор — воспоминания в стенах. Этот каменный особняк темнее, повсюду висят отвратительные портреты. Воздух затхлый и тяжёлый, порывы ветра колышут красные занавеси на фоне пыльной мебели. Домовые эльфы были здесь несколько лет назад, но появились слухи, что за последний месяц новые Пожиратели Смерти облюбовали это место. По крайне мере, это доказывают горящие свечи.

Мрачность комнаты заставляет Гермиону замедлиться, но совсем чуть-чуть — она помнит о существующей опасности. Звук её шагов гулко отдаётся в коридоре, и она переходит на бег, но чья-то рука вцепляется в её футболку. Вытаращив глаза и затаив дыхание, Гермиона рвётся вперёд.

Её хватает вторая рука и тащит назад. Она проглатывает зарождающийся крик и поворачивается, в одном кулаке сжимая палочку, а другим нанося удар по голове нападающего. Она слышит какое-то бряцанье на полу, одновременно дёргаясь и поворачиваясь, теряет равновесие, со всей силы втыкает во что-то палочку и только тогда замечает лицо.

— Га… — начинает Гермиона, но его ладонь, больно ударяясь о её зубы, тут же зажимает ей рот. Его пальцы такие же мокрые, как и её щёки, — июльская ночь душная и влажная.

Встрепенувшись, Гермиона убирает палочку, а Гарри рвано выдыхает и дико оглядывается по сторонам. Он отталкивает её от себя и, наклонившись, поднимает с пола свои очки. Из комнаты выходит сердито хмурящийся Люпин.

— Я не могу найти Рона, — шепчет она как можно тише, её руки всё ещё трясутся от паники. — Он был позади, но потом пропал.

— Надо идти на второй этаж, этот чист. Что с территорией? — шипит Люпин.

— Где ты видела его в последний раз? — в свете свечей видно, как побледнел Гарри.

— Мы найдём его потом, операция в разгаре. Нам надо прикрыть группу на вто…

— Снаружи. Он был за моей спиной, а теперь пропал, — повторяет Гермиона, её разум сконцентрирован только лишь на одном, а шок и страх вытесняют собой всё остальное.

— Ты проверила…

— Даже не думай об этом… — начинает Люпин, но, осекаясь, бросается вперёд, чтобы схватить Гарри за руку.

Тот успевает ускользнуть и бежит в коридор, Гермиона следует за ним. Она слышит шаги Люпина за спиной — в этом нет никакого смысла, она уже обыскала всю приусадебную территорию. Она трижды всё обошла, прежде чем направилась к дому и… вот же он.

— Рон? — шепчет Гермиона.

Постукивая палочкой по бедру, Рон, взволнованный, стоит у ведущей к двери лестнице, его глаза широко распахнуты. Гермиона лопатками чувствует исходящий от Люпина гнев, но её облегчение слишком велико, чтобы из-за чего-то переживать. Она уже решила, что снова потеряла друга, на этот раз прямо у себя под носом.

— Не можешь найти дорогу, дружище? — медленно спрашивает Гарри.

— Да, есть такое.

День: 1496; Время: 10

Прислонившись к телефонной будке, которая перенесёт их в Министерство, Лаванда глубоко затягивается сигаретой. Её вторая рука, фальшивая, негнущаяся, неплотно прижата к боку. У Лаванды перерыв в работе, которую она сама называет грёбаной сидячей работой в Почти Придурочном отделе. Она пришла в ПиП через три дня после выписки из Мунго — Гермиона была удивлена, что подруга не подала рапорт об увольнении и не оставила войну позади.

Какой-то мужчина окидывает их недовольным взглядом и заходит в будку, морщась и утыкаясь носом в своё плечо. Лаванда не обращает на него никакого внимания — она впадает в подобие ступора всякий раз, когда не видится с Гарольдом в течение недели. Иногда именно это напоминает Гермионе о том, как сильно Лаванда его любит. Даже, можно сказать, нуждается в нём.

Гермиона ковыряет ботинками асфальт, глядя на солнечный блик на чёрной коже. Днём раньше, окинув подругу хмурым взглядом, Гарри направил на них палочку, и, несмотря на все протесты, секундой позже обувь уже была чиста. Сначала Гермионе показалось, будто она что-то потеряла, а потом почувствовала себя из-за этого полной дурой. Она предпочитает собственный способ ведения дел, пусть это и не имеет смысла для всех остальных. Раньше её ботинки никого не беспокоили настолько, чтобы их вычистить. Даже Драко, а ведь Гермиона оставила красный грязный след на его брюках.

Она засовывает руки в карманы и перекатывается на каблуках. Иногда постоянно не думать о нём очень тяжело. Особенно сегодня: прошло около недели с их последней встречи, да и всё вокруг кажется выцветшим из-за нависших облаков… Чёрный, серый, белый и голубой. Малфой бы хорошо смотрелся где-то сзади, недалеко от неё. Может быть, его волосы подхватил бы ветер, и он бы…

— Ядействительно хочу исчезнуть, — Лаванда заговаривает впервые с тех пор, как попросила Гермиону составить ей компанию во время перерыва. — Но не могу — я всё ещё жду.

Гермиона отворачивается от освежающего порыва ветра и не уточняет, чего именно ждёт Лаванда. Ей кажется, она и так это знает. Лаванда улыбается себе под нос, своим мыслям и стряхивает пепел с сигареты.

— Я хочу подняться на вершину горы, — Лаванда кивает, поднимает руку в воздух и смотрит, как кольца дыма танцуют вокруг пальцев. — Может быть, в Азии. Хочу увидеть горы, чистую воду и свежий воздух. Я не собираюсь больше носить одежду и планирую зарыть где-нибудь свою палочку до тех пор, пока она мне не понадобится снова, потому что даже смотреть на неё не хочу. Хочу растолстеть…

Гермиона смеется:

— Я планирую попросить маму приготовить для меня столько вредных сладостей, что через неделю она запихает меня в своё рабочее кресло.

— Именно! — Гермиона почти не сомневается: Лаванда понятия не имеет, что она подразумевает кресло зубного врача, да и вообще вряд ли представляет, что это такое. — Я хочу выйти замуж и научиться готовить. Хочу научиться обходиться только одной дурацкой рукой и никуда не торопиться. Хочу спать там, где пожелаю, и ни о чём не беспокоиться. Хочу забыть этот мир, обе его части. Я не знаю, вернусь ли обратно.

Гермиона усмехается и при звуке грома обхватывает себя руками за плечи — в любой момент может пойти дождь.

— Это звучит здорово, Лав.

— Ты будешь злиться на меня за это? — сейчас Лаванда говорит совершенно серьёзно, её сигарета догорела до самого фильтра, грозя обжечь пальцы, но она не обращает на это никакого внимания. — Ты будешь злиться на меня, если я никогда не вернусь, чтобы посмотреть, во что тут всё превратилось?

Этот вопрос вызывает у Гермионы кое-какие воспоминания. Об одном наполненном страхом эпизоде, в абсолютной темноте.

— Это кое от чего зависит, — шепчет Гермиона — ей горько, она знает другие способы излечения.

— От чего? — Лаванда улыбается, отбрасывает окурок и затаскивает Гермиону за собой в будку.

— Полагаю, от того, смогу ли я тебя навещать.

Они обе ухмыляются друг другу и даже смеются. Лаванда с улыбкой отворачивает голову, но Гермиона замечает, как в лучах исчезающего солнца влажно блестят её ресницы.

День: 1497; Время: 11

— Гермиона, ты хочешь у него это отнять? Собираешься пойти наверх и сказать, что он не может участвовать и ему придётся сидеть здесь наедине со своими мыслями? Вспоминать всё то, что они забрали у него и что с ним сделали, а он ничем не сможет им отплатить? Он растерян! Да мы все такие!

Гарри зол на неё, его глаза опасно поблёскивают. Гермиона рассказывала ему о новой деятельности Лаванды и заметила, что и Рон мог бы работать там же. За прошедшие дни он её напугал, и последнее, чего бы ей хотелось, это чтобы с Роном что-то случилось, в то время как она сама знает: полноценно сражаться её друг не в состоянии. За последние десять минут обычное расположение духа Гарри сменилось упрямством, а потом обернулось злостью.

Вышедшая из ванны женщина окидывает Гермиону взглядом, будто та сошла с ума. Но это же Гарри, её Гарри, и ей плевать, что люди считают его сильнейшим волшебником из ныне живущих. Что ей не безразлично, так это то, что Гарри её не слушает.

— Он не подходит для… — начинает она.

— Судя по доходившим до меня слухам, ты тоже была не в лучшей форме, но тебя никто не остановил. Никто не лишил тебя этого. И ты не смей, Гермиона.

— Я не могу его потерять! — кричит она, вскидывая руки.

— Да, и я тоже! Не пытайся представить всё так, будто мне плевать, потому что это чушь, Гермиона! Полная хрень! Не смей говорить, что мне нет до него дела, это мой лучший друг и…

— Я этого и не говорю!

— Ему это нужно! У тебя нет никакого права отбирать это у него. Я буду за ним присматривать, буду рядом, но никогда не лишу его этого. И тебе не позволю!

День: 1497; Время: 13

Несмотря на свой до сих пор тлеющий гнев, смятение, нерешительность и множество мыслей, Гермиона всё же улыбается ему при встрече. В ответ на приветствие Малфой вскидывает бровь, вытягивает ноги, но она замечает, как дёргаются его губы, когда он переводит взгляд обратно на немой экран.

— Ты была права.

Ей требуется пара секунд на то, чтобы понять, о чём он говорит. Наверное, он знал, что она затронет эту тему, и хотел поскорее покончить с этим.

— Ты слышал?

Его бровь ползёт ещё выше, а глаз чуть прищуривается, как и всегда, когда он настроен скептически.

— Может, тебе стоит общаться со мной на языке жестов, раз ты считаешь, что я настолько глух.

Бормоча «Заткнись», Гермиона поднимает глаза и впивается взглядом в потолок, будто так можно понять, слышал ли Рон их ссору. Если слышал, то сейчас они с Гарри наверняка обсуждают её чрезмерную опеку и желание командовать, а может, что-то ещё, о чём она предпочитает не знать.

— Уизли не подходит для операций, но ничто не помешает ему в них участвовать.

— Его надо отстранить, — Гермиона плюхается на диван рядом с Драко, задевая его плечом. Малфой фыркает, но не отстраняется.

— М-м.

— Ты бы отстранил его, если бы мог? — спрашивает она, и Драко молчит. — Честно?

Он смотрит на неё с раздражением: ведь он редко обманывал её, разве что предпочитал отделываться молчанием.

— Грейнджер, это война. Ты можешь утверждать, что все мы уже больны на голову. Или что никто из нас вообще не должен принимать участие в битвах.

— Да, но Рон…

— Знаю, — он почёсывает подбородок, она ощущает движение его руки и прижимается чуть ближе. Старается проникнуться его присутствием, чтобы избавиться от всех мыслей, продолжая чувствовать лишь его и такие знакомые ей эмоции.

— Ты, Поттер, его семья — вы всё ещё сражаетесь. Выдерните его с операций, и ему нечего будет делать…

— П…

— Сидеть и целыми днями планировать миссии? Неплохо. Лишить его полевых заданий и посадить с братом — тем близнецом? Ты оставишь его наедине с собственными мыслями. Что бы там с ним ни произошло… Он не выберется, пока сам не найдёт выход. Нравится тебе это или нет.

— Значит, ты не считаешь, что я права, — судя по промелькнувшему на его лице веселью, в её голосе слишком чувствуется раздражение.

— Я сказал: ты права, что он не справляется с нагрузками. Довольствуйся тем, что имеешь.

Гермиона фыркает и смотрит, как Малфой, прищурившись, наблюдает за лодочной погоней, разворачивающейся на экране.

— Значит, ты в принципе согласен с Гарри.

Его губы изгибаются, и он переводит глаза на Гермиону — сосредоточенность сменяется недовольством.

— Ты не успокоишься, пока всех не заразишь своим поганым настроением, или ты достаёшь только меня?

— О, будто…

— Закройся в своей спальне в одиночестве на неделю. Всего лишь на неделю. Продолжать двигаться проще, когда движешься к какой-то цели. Следующая операция, следующая неделя, конец войны. Здесь каждый день — уже грёбаная цель.

— Я это знаю.

— Надеюсь на это. Так вот лиши себя этого — ты прекратишь двигаться по своей собственной воле, и у тебя остаётся только война и то, что ты сделала. Лишь то, что она дала тебе, — а ты не можешь шагать дальше. У Уизли не было времени оставить позади хоть что-то. Справиться со всем этим. Сейчас ты заставляешь его остановиться… Тебе стоило бросить его в Италии.

Она замирает, впиваясь пальцами в колени.

— Но это его жизнь. Мы остановим его сейчас, но сможем помочь ему позже. У нас будет шанс помочь ему потом, потому что он выживет.

Малфой долго всматривается в неё, и она видит, как его глаза мечутся по её лицу в попытке что-то разглядеть.

— Иногда дороги назад нет.

— А как же конец войны? Если исходить из твоих слов, мы что, после окончания войны просто окажемся в заднице? — Драко переводит взгляд с экрана на Гермиону, и она качает головой. — Я не верю в это. А если ты веришь, тогда ты сдался, и это настоящая глупость, Драко.

— Я…

— В чём смысл войны, если не в том, что она закончится и наступит мир? Я знаю, все мы сражаемся за другое, за других людей, но… но, может быть, кое-кто из нас сражается и за самих себя тоже? Как думаешь? За счастье. Потому что если не бороться… Мы можем дожить до конца войны, но не пережить её, верно? Она заберёт всё… — Малфой внимательно на неё смотрит, а она не может разобрать эмоции на его лице. — Честно говоря, я думала, ты слишком эгоистичен для такого.

Драко вскидывает бровь и предупреждающе смотрит на неё:

— Не уверен, что принимаю подобный выбор слов, но если хочешь, я могу показать тебе степень моего эгоизма.

Гермиона не представляет, чем именно он ей угрожает, поэтому, фыркнув, предпочитает проигнорировать это заявление.

— Вот что я имела в виду. Нас самих.

Гермиона слышит, как Малфой дважды делает глубокий вдох.

— Знаю.

День: 1498; Время: 12

В убежищах нет кондиционеров, не предусмотрено никаких способов охлаждения помещения, кроме открытого окна и надежды на прохладный ветерок. В доме душно, и жар между их телами только усугубляет ситуацию. Лёжа на мокрых от пота простынях, они оба хватают ртом тяжёлый влажный воздух.

Будь у Гермионы возможность сосредоточиться на чём-то, кроме ласки Малфоя, она бы могла обеспокоиться своей внешностью. Её кожа — горячая и покрасневшая от прилившей крови, местами высветлена падающими из-за малфоевской спины солнечными лучами. Но Драко точно такой же мокрый, разгорячённый и взлохмаченный — она с трудом может ухватить его плечо потными ладонями.

Он облизывает основание её горла и, когда она стискивает в кулаке его волосы, мычит и выскальзывает из неё. Гермиона неловко усмехается и перегибается через его бедро, но ощущение разорванности пропадает, едва он, улыбаясь, тянется к её челюсти.

Она упирается коленями в матрас, чтобы выпрямиться, но Малфой обнимает её и, толкнув, прижимает обратно к кровати. Драко ёрзает, встречается с ней глазами, и от этого взгляда и жара воздуха она едва может дышать. Его волосы облепили макушку, лоб и виски, Гермиона следит глазами за каплей пота, стекающей по спинке его носа, пока Малфой наклоняется к ней с поцелуем. Он на секунду прижимается губами к её рту и тут же усмехается.

— Я только что скосила глаза, да? — она бы покраснела, если бы только могла.

Малфой с улыбкой отодвигается, но Гермионе это не по нраву, и она притягивает его обратно. Во время поцелуя он пытается ухватить её подбородок пальцами, но, скользнув языком по её губе, подаётся назад.

— Душ, — выдыхает он, и Гермиона даже не успевает открыть рот, как его потная рука сдёргивает её с кровати и толкает по направлению к двери.

День: 1499; Время: 7

Она не так уж часто встречала иностранных солдат. В те редкие эпизоды они были частью большого сражения либо же присоединялись к битве, идущей на территории их страны. В начале войны существовало несколько малочисленных иноземных групп, но они действовали самостоятельно и участвовали в небольших схватках. Гермиона не очень понимает, как они функционируют и остался ли вообще хоть кто-то из них в Англии. После завершения работы они всегда уходили в свои собственные убежища или возвращались в свои страны, так что были лишь незнакомцами среди чада и мрака.

Гермиона узнавала их по форме, которую специально выучила, чтобы избежать инцидентов, наподобие того, что имел место в Суррее. В клубах дыма появилась группа людей в форме. Большинство бойцов решило, что они союзники из другой страны, и это заблуждение обернулось «огнём по своим». Потребовалось две минуты и две смерти, чтобы осознать, что новоприбывшие были местными, поддерживающими Волдеморта.

Гермиона чувствует, как страх расползается по коже и опускается в желудок, за секунду до того, как женщина перестаёт орать на неё на каком-то непонятном языке. Она знает, что это значит, её глаза машинально поднимаются к небу. Тишина, накрывшая городок, трескается, и отовсюду снова начинают сыпаться проклятия и заклинания.

Гермиона прижимается к углу здания, её ладони обхватывают кирпич, изо рта вырывается пар — температура воздуха упала. Она оглядывается в поисках Пожирателей Смерти и вскидывает палочку, ожидая, пока дементоры появятся в поле зрения и в зоне досягаемости. Она думает о прекрасных и счастливых эпизодах.

Пробежка с родителями под брызгами поливальных машин; высшие оценки в Хогвартсе; её руки, обнимающие Гарри и Рона. Она вспоминает, как, грязная и насквозь мокрая, смеялась на полу вместе с Драко. Думает о проведённых в Норе летних месяцах — Уизли постоянно подшучивали друг над другом. Её семья, блики рождественских огоньков на коже. Дыхание Гермионы убыстряется, волны тоски грозят смыть её радость прочь.

Не обращая внимания на жуткий холод, она концентрируется сильнее. Хмурящийся Драко, перепачканный в апельсиновом соке, она и Невилл вцепились друг в друга, чтобы не упасть от смеха. Гриффиндорская гостиная: Гарри и Рон играют в шахматы, Лаванда танцует с поднятыми руками, к ней присоединяется смеющийся Невилл, Симус проказливо улыбается, Патил хихикает в углу… всё, что происходило тогда, когда война ещё не была настоящей войной. Крики толпы, когда Гарри настигает снитч, Крам, кружащий её снова и снова, ловля светящихся жучков в реке. Драко, криво ухмыляющийся и целующий её, его горячие руки на её холодных щеках.

Команда за её спиной сыпет проклятиями в течение трёх секунд, прежде чем дементоры появляются в зоне видимости. Гермиона выпускает своего Патронуса, как уже десятки раз за время этой войны. Дементоры визжат, отшатываясь от её тоски, не способные справиться с силой её воспоминаний.

День: 1499; Время: 15

Ладони Драко совсем ледяные по сравнению с жаром его рта, и она пытается вернуть его коже тепло. Гермиона не знает, как долго он простоял снаружи в одних боксерах и ботинках, сжимая палочку и впившись глазами в горизонт. Как только задняя дверь щёлкнула за её спиной, Малфой повернулся, держа палочку наготове, всем своим видом выражая угрозу. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы, проморгавшись, узнать Гермиону.

«Я думал, это были оборотни», — пробормотал он, оглядываясь назад на линию горизонта. Со странным выражением на лице он повернулся к Гермионе, будто бы желая, чтобы она увидела то, чего не может разглядеть. Она поцеловала его и не знает, трясётся ли Драко от холода или по какой-то иной причине.

День: 1499; Время: 21

Кажется, у Пожирателей Смерти существует какая-то договорённость об убийствах. Уже дважды фениксовцы были близки к тому, чтобы захватить двух высокопоставленных командиров, знающих планы и дислокацию, и дважды Пожиратели убивали их прежде, чем до них добирались члены Ордена. Очевидно, что враг что-то планирует и совершенно не собирается отступать или прятаться. Неистовое беспокойство охватывает убежища и Министерство, страх и надежда смешиваются причудливым образом, как перед Кладбищенской битвой. Но сейчас надежда молчаливая — мощная, но запрятанная глубоко. Никто не озвучивает чаяний, что грядёт конец.

========== Тридцать пять ==========

День: 1501; Время: 17

Зажимая девочке рот, Гермиона ладонью чувствует, как та приоткрывает губы, и скорее шипит, нежели успокаивающе произносит:

— Ш-ш! Я не сделаю тебе больно. Не двигайся и молчи.

Гермиона аппарировала не в ту часть центрального района города, и всё равно: от доносящихся криков её отделяет всего около двадцати магазинов. Получив просьбу о подкреплении и не имея портключей в нужное место, они потратили четырнадцать драгоценных минут на перемещение в Министерство и поиски того, кто может помочь с аппарацией. Гермиону переправили первой и, сообщив, что остальная часть команды аппарирует в правильную точку, оставили одну.

Миновав одно из зданий, в небольшом закоулке между двумя лавками Гермиона заметила девочку — та не торопясь шла по направлению к магазину одежды. Гермионе недоумевала: неужели девчонка была глухой? Ведь она схватила её всего в трёх шагах от поворота на главную улицу, где та бы оказалась на линии огня. Наверное, дело в безразличии и ощущении собственной неуязвимости, свойственным четырнадцатилетнему подростку. У Гермионы недолго, но всё же когда-то были подобные моменты. Когда кажется, будто этот мир и пальцем не сможет тебя тронуть.

Девочка поднимает дрожащую руку и показывает на что-то прямо перед ними. Гермиона вскидывает палочку в том направлении и, отступая назад, судорожно пытается разглядеть то, что заметил этот подросток, как вдруг древко вылетает из её кулака. От удивления чёткость зрения смазывается, Гермиона замирает и тут же получает удар локтем в живот. Она кашляет, захлёбываясь дыханием, и на секунду ослабляет хватку, но этого достаточно, чтобы девчонка вырвалась.

Удивление тут же сменяется яростью, и Гермиона устремляется за обидчицей, уже успевшей подобрать упавшую палочку и теперь улыбающейся.

— Я сказ… Чёрт.

Улыбка на губах девицы совсем та же, что и на лице Пожирателя Смерти, который появляется из тени, — понимание и страх накрывают Гермиону. Как она могла не заметить? Как умудрилась настолько отвлечься на девчонку, будто какой-то неопытный новичок, не знающий, что к чему? Гермиона бросается на девчонку, но ловит только её рукав — подросток дёргается, и материя трещит в пальцах. Гермиона злобно ругается, совершенно беспомощная без своей палочки.

— Не трогай меня, грязнокровка! Мне и так придётся сжигать свою одежду и оттирать кожу на лице!

— Советую сделать так, как она сказала, — Пожиратель взмахивает своей палочкой, словно Гермиона ещё не обратила на неё внимания. Его голос срывается, она замечает гладкость его лица и совсем небольшую разницу в росте с уже стоящей рядом с ним девчонкой. Ему наверняка не больше семнадцати лет.

Фантастика. Все сейчас в другом конце улицы, а она без палочки застряла в этом проулке с двумя подростками, имеющими явное преимущество. Ей остаётся только уповать на то, что они не в состоянии наколдовать что-нибудь слишком разрушающее, надеяться, что она сможет отвлечь их внимание, а затем наброситься на них маггловским образом и добраться до своей палочки. Или сбежать, если ничего другого не останется.

Страх клубится в животе, сердце замирает, адреналин струится по венам. Гермиона ждёт, что от паники начнёт кружиться голова, но ничего такого не происходит. Наоборот, её чувства обостряются, всё становится ярким и чётким. Она внимательно следит за каждым движением своих врагов, и пару секунд девчонка выглядит обеспокоенной, но быстро вспоминает, что оружие у них.

— Не могу поверить, что это сработало, — смеётся она, протягивая палочку парню, и Гермионе очень хочется врезать ей по лицу.

Она тоже не может в это поверить. Как она могла оказаться такой глупой? Она сталкивалась с сотнями Пожирателей Смерти, за её плечами годы обучения магии и множество хитроумных операций. Лишь однажды противник смог одержать над ней верх: оглушил со спины, раненую и паникующую, но тогда она ещё была новичком на этой войне. И вот теперь, её, такого опытного бойца, зажали в угол подростки. Она уверена, что всего на несколько лет старше стоящего перед ней Пожирателя, но война превратила их всех в животных — за один год они проживают несколько.

— Ты знал, что они появятся с тыла! — девица гордо выпрямляется и буквально рычит Гермионе: — Грязнокровки тупые. Или ты предательница крови? Я ещё не решила, кто из вас хуже.

Сообразив, что эти двое не знают, кто она такая, Гермиона обдумывает свой ответ. Но тут подаёт голос парень:

— Молчишь, дрянь? Я могу заставить тебя кричать! На самом деле… Круцио!

У неё есть всего секунда надежды, что заклятие не получится, мгновение на попытку увернуться, но пыточное срабатывает как надо. Спина Гермионы изгибается от раздирающей боли, обжигающей, словно пламя, гораздо более жестокой, чем всё то, что хранится в её памяти. Она отшатывается, будто это может помочь спастись, и крик прорывается сквозь её сжатые губы. Это тёмная боль, чёрное облако, пронзающее нутро, рвущее, тянущее, ломающее и режущее всё, чего только касается. Ей кажется, что она уже целую вечность бьётся в этом чёрном коконе агонии, когда боль наконец отступает, отзываясь мучительной пульсацией во всём теле.

Она улавливает звуки своего дыхания, биение сердца в ушах, хрипы и спазмы, скручивающие мышцы. А потом слышит смех.

— Если кто-нибудь появится, мы не сможем подобраться к нему незамеченными.

— Это не важно, — довольно произносит новый голос.

— Важно. Нас всего трое, а их гораздо больше…

— Мы можем…

— Он сказал сидеть тихо, чтобы у нас было преимущество нападения с тыла.

— Заткни её.

— А какое тогда от этого удовольствие?

— Что… ты собираешься с ней делать?

— О, вариантов масса!

— Кишечно-оп…

— Прибереги это на потом.

Гермиона медленно стискивает кулаки, поджимает пальцы на ногах и пытается пошевелиться сквозь отступающую боль. Ей приходит в голову, что можно было притвориться мёртвой: они бы подошли поближе, и она бы постаралась с кем-то справиться. Однако она не сомневается, что сейчас они смотрят на неё и видят, как она двигается и дышит, так что легко раскусят её хитрость. Поэтому Гермиона перекатывается и пытается подняться на ноги — от предпринимаемых усилий тело колотит дрожь.

Она чуть покачивается, но сжимает челюсти и напрягает ноющие мышцы. Снисходительно посмеиваясь, перед ней стоят уже трое, из них двое — Пожирателей Смерти.

— Неважный боец, да?

— Верни мне мою палочку, и я покажу тебе бой, — сплевывает Гермиона, цепляясь за бурлящий в ней гнев, черпая в нём силы.

— Думаешь, мы такие же глупые, как какая-то грязнокровка? — улыбка девчонки превращается в усмешку.

— Думаю, вы все слабее. С чего бы вы так боялись отдать мне палочку, когда вас трое против меня одной? — она порвёт их в клочья. Ей только нужно как-то вернуть своё преимущество.

— Да ты…

— Неуважит… — слышится женское шипение, которое перебивает яростный рык, доносящийся сбоку.

— Круцио!

Боль возвращается, это всё, что знает Гермиона. В мире воцаряется тишина, если не считать звона в ушах, её чувства притупились, чтобы справиться с болью. В голове бьётся лишь одна мысль, будто других никогда и не было: какой же изломанной она себя ощущает. Волна боли идёт на спад, но тут же накатывает новая. Тело немилосердно изгибается, и её накрывает бескрайняя чернота. Наверное, она умирает, и если это так, то ей плевать. Если умирание остановит боль, она примет его. Эта пытка лишает её всего, затуманивает разум, и смерть кажется лучшим выходом.

Едва боль начинает отступать, Гермиона старается прорваться в реальность. Она открывает глаза, смаргивая пелену агонии и слёзы, проталкивает кислород по измученному криком горлу. Конвульсии стихают, возвращается способность чувствовать, и в поле зрения появляется лицо в маске. Это первый Пожиратель Смерти, он обнажает зубы, хватая Гермиону за рубашку и дёргая вверх. Она поднимает руку для удара, но конечность кажется слишком тяжёлой и плохо слушается, так что она едва мажет запястьем по его виску. Он выпускает над её головой Режущее заклинание, всплеск адреналина помогает Гермионе справиться со свирепой нутряной болью, и её кулак впечатывается в лицо неприятеля.

— Гермиона, — кто-то кричит так надрывно, на разрыв аорты, и она уверена, что слышит Гарри. И в этот момент мир исчезает.

Куда бы они ни аппарировали, тут темно, и Гермиона знает, что будет дальше. Тюремная камера, пытки и в конечном итоге смерть. В голове грохочет голос Грюма, напоминающий: никогда нельзя допускать, чтобы они забрали её оттуда, где её нашли. «Если же этого не удалось избежать, — говорил он, — делай всё возможное, чтобы выбраться до того, как тебя запрут. Как только они это сделают, шансов почти не останется».

Нет шанса, нет шанса. Нет шанса. У него её палочка, и если она не может заполучить её, то доберётся до его оружия. Пусть оно совершенно не подходит Гермионе, но она сможет как-нибудь использовать эту палочку, сломает её, а затем расправится с хозяином. Будет биться, пока в руках остаётся сила и пока она ещё в состоянии бороться.

Гермиона подаётся назад, и он дёргает её на себя, но она выбрасывает вперёд кулак, чувствуя, как задевает костяшками его зубы. Боль пронзает конечность до самого локтя, Пожиратель приглушённо вскрикивает, и Гермиона ощущает его горячее дыхание на своей коже. Его ладонь впечатывается в её скулу — голова откидывается назад, но она со всей силы наступает парню на ногу. И тут же вскидывает колено, чтобы хоть куда-нибудь ударить, её пальцы вцепляются в его горло всего на секунду позже, чем мужская ладонь стискивает её собственное.

Пожиратель пытается произнести заклинание, но Гермиона отпихивает его локоть и впивается ногтями в шею. Он тут же снова поднимает руку, и на этот раз Гермиона хватается за его палочку — чужая магия отзывается в животе тошнотой. Она не может дышать из-за давления его пальцев, от адреналина начинает кружиться голова, и ей остаётся только надеяться, что её собственная рука на шее Пожирателя не даст ему выговорить новое заклятие. От перенесённой пытки реакции её тела притуплены, мышцы кажутся негнущимися и тяжёлыми. Гермиону колотит дрожь, когда она пытается направить палочку на парня, а он вдавливает её в стену, несмотря на все старания не сдвинуться с места.

Выживание, выживание, Гермиона чувствует, как палочка начинает выскальзывать из его ладони, но Пожиратель отводит руку в сторону. Его кулак врезается ей в висок, голова дёргается в сторону, челюсть клацает о стену. От нехватки кислорода Гермиона вот-вот потеряет сознание, но понимание того, что это её последняя попытка, придаёт ей сил: она быстро вскидывает колено и обхватывает мужское запястье прежде, чем парень успевает что-то наколдовать. Он отшатывается — его горло сокращается под её пальцами — и выпускает её шею. Гермиона резко и рвано втягивает воздух и продолжает делать вдохи, перемежающиеся кашлем, пока Пожиратель пытается отодрать её ладонь от себя. Она сгибает пальцы, царапая кожу ногтями, и пинает врага ногой.

— Ступефай!

Гермиона машинально пригибается: красный луч врезается в стену возле её плеча. И ей требуется секунда на осознание того, что это заклинание выпустил отнюдь не борющийся с ней Пожиратель. Она выбрасывает вперёд кулак и бьёт парня прямо в живот. Чувствует резкий и болезненный рывок за волосы и падает на бок.

Гермиона лягается, её ступня попадает по его коленной чашечке, и Убивающее заклятие с зелёными брызгами врезается в потолок. Пожиратель целил в ту сторону, откуда прилетело Оглушающее, и это может означать только то, что Грейнджер больше не одна. Штукатурка обваливается кусками и обдаёт пылью, парень пригибается и плюхается прямо на Гермиону, в то время, как ещё один зелёный луч попадает в стену как раз туда, где только что была его грудь. У Гермионы нет времени размышлять, что она только что спасла ему жизнь, — новая Авада попадает в кладку в сантиметре от её носа, и она кричит. Бьёт парня в голову, едва его ладонь снова приближается к её горлу, и ловит его отставленную руку: Пожиратель отправляет Убивающее заклятие в сторону тех, кто, как она надеется, сражается на её стороне.

Секунду спустя он безвольно затихает, его макушка стукается о её подбородок, и окружающие их тени разгоняет свет. На какой-то момент она слепнет, но, проморгавшись, сквозь туман различает Люпина и Драко, стоящих на лестнице. Малфой давится слогом «Кед» во втором слове заклятия, и голову Гермионы заполняет странная тишина. Она спихивает с себя мёртвого Пожирателя Смерти, зыркает на шокировано уставившихся на неё мужчин и отползает от лёгкой, но необратимой смерти. Её тело трясёт и колотит, каждый мускул полнится болью. Но Гермиона сейчас не может думать об этом или прислушиваться к себе, поэтому уповает на адреналин. Он вызывает онемение, которое, впрочем, скоро пройдёт, а ей ещё нужно кое-что сделать.

— Гре… Какого чёрта ты не назвала своё имя? — рявкает Драко, выбирая самый важный для него вопрос из всех тех, что можно было задать. — Я же мог… Я же мог убить тебя, ты…

— Тебя захватили в плен? — Люпин перебивает беснующегося Малфоя, оглядывая помещение.

— Да, — хрипит Гермиона. — Здесь пусто?

— Пока да. Мы получили информацию, что с площади Пожиратели Смерти отправятся сюда. Ты…

— Грейнджер, ты понима…

— Именно там я и была. Сняла охранные чары, чтобы пробралось подкрепление. Допустим, они аппарировали с поля сражения, тогда, скорее всего, вернутся сюда — если, конечно, ничего не заподозрят, — Гермиона говорит с трудом, повреждённое горло пересохло.

— Ты хоть понимаешь, как это было глупо? — встревает Драко, прежде чем его смогут снова перебить. Его голос полон ярости, а глаза сверкают.

— Драко, я была немного занята!

— Значит, должна была подумать! А ты явно этого не сделала. Очевидно, ты совсем не соображала. Хотела, чтобы я тебя убил? Ты…

— Хватит. Нам нужно расставить людей на случай, если Пожиратели вернутся. Сколько… Ты в порядке?

Гермионе требуется пара секунд, чтобы поднять взгляд на Люпина.

— Я в норме. Мне надо вернуться.

— Её приложили Круциатусом, — Драко до сих пор зол, и Гермиона не сомневается, что в иной ситуации он бы всё ещё орал на неё.

Ведь Малфой мог убить её. Действительно мог. Он или Люпин промазали всего на сантиметр.

— Гермиона, тебе стоит аппар…

— Я же сказала, я в норме! — она тоже раздражается, потому что столько раз за сегодня сглупила, и теперь злится на себя. Злится на перехитрившую её девчонку, и будь Гермиона другой, она могла бы до сих пор злиться на этого парня, чей труп сейчас переворачивает.

Она не замечала, как сильно её трясёт, пока не начала разрывать мантию, стараясь нащупать внутренний карман, куда — она видела — Пожиратель убрал её палочку. Гермиона старается не смотреть ему в лицо или в глаза, ведь тогда в голове будет слишком много мыслей.

— Я не уверен, что ты в состоянии…

Гермиона вскидывает голову, смотря мимо Драко на Дина. На ступеньках стоят ещё три человека, и все пялятся на неё, как на какое-то шоу. Она вытаскивает палочку, чувствуя, как та дрожит в её кулаке, и выдыхает. Покачиваясь, выпрямляется — Люпин и Драко протягивают руки, несмотря на то, что Гермиона стоит слишком далеко, чтобы они смогли её поймать.

Она закрывает глаза, концентрируясь и готовясь. Усилием воли заставляет ладони не трястись и аппарирует под звук своей фамилии, которую рычит Драко.

День: 1501; Время: 19

— Как продвигаются дела с… терапией? Вместе с Роном? — шепчет Гермиона, засовывая в рот ещё один кусочек шоколада.

Гарри смотрит на неё из своего кресла; его пальцы стиснуты до побелевших суставов, а взгляд слишком пристальный для того, чтобы считать Гарри расслабленным. Гермиона присоединилась к битве на пятнадцать минут, потом всё было кончено, но почти половина из выпущенных ею заклинаний прошла мимо цели из-за дрожи в руках. Она отыскала Гарри во время переклички, он бросился к ней и так крепко обнял, что она не могла дышать, а её ноги скребли по полу. Гермиона обмякла в его объятиях, и ему потребовалось пять минут на то, чтобы перенести их обоих в убежище, уложить подругу на диван, силой накормить шоколадом и так напряжённо на неё уставиться, что она почувствовала неловкость. «Ты напугала меня до смерти, — прошептал Гарри, уткнувшись ей в щёку. — Ты так сильно меня напугала».

Гарри частенько смотрит на неё вот так: будто обдумывает план, как запереть её где-нибудь, пока этот мир не станет лучше. Иногда Гермиону это злит, но порой ей приятна такая забота. Ей приходится быть настолько сильной, что временами, в глазах Гарри или в объятиях Драко, ей хочется находить чувство защищенности. Просто знать, что её прикрывает кое-кто ещё. Правда заключается в том, что ей очень страшно. Если бы команда не проникла в тот дом, кто знает, что бы с ней стало. Точнее, что бы с ней происходило в этот самый момент. Эти мысли такие жуткие, что Гермиона не может заснуть, несмотря на усталость.

— Ещё не…

— Что за терапия? — они оба поднимают головы на звук голоса появившегося в дверях Рона. — Терапия?

— Да, — Гарри прочищает горло, выпрямляется и тянется почесать рукой висок. — Я собирался спросить тебя, не хочешь ли ты присоединиться ко мне…

— Я не собираюсь ни на какую терапию, — с холодным смешком перебивает Рон, словно Гарри сошёл с ума и сама идея вызывает у него отвращение.

— Это помощники. Они связаны магической клятвой и не могут никому рассказать о…

— Только если ты не собираешься навредить себе или ком… Или невинному человеку, конечно, — вклинивается Гермиона, пытаясь отвлечь часть внимания на себя, пусть это и была идея Гарри.

— Ты просто говоришь о том, о чём хочешь.

— Ни за что, — Рон почти что рычит, его лицо белеет, что обычно происходит, когда он злится.

Гермиона не ожидала, что он так сильно взбесится. Особенно, когда узнает, что Гарри посещает одного из этих специалистов. Во всяком случае, она думала, что Рон пожмёт плечами и попробует сходить или же скажет, что не хочет в этом участвовать. Возможно, он ещё не готов встретиться лицом к лицу с тем, что произошло. Она может это понять.

— Дружище, просто посети эту встречу со мной. Тебе даже не надо говорить. Просто посмотри, как это проходит.

— И о чём же ты там разглагольствуешь, Гарри? О чувствах?

Румянец покрывает шею и щёки Гарри, он почти пристыженно опускает глаза, а Рон застывает в ожидании ответа. Гермиона сердито смотрит на него, забыв о необходимости быть мягкой.

— У всех есть свои способы излечения, Рональд. Все что-то чувствуют по поводу того, что произошло, и с этими эмоциями надо что-то делать. Если ты…

— Мне не нужно ничего с ними делать! Мне нечего сказать! Особенно какому-то…

— Тогда не ходи! Это было всего лишь предложение, Рон. Ты знаешь, что всегда можешь поговорить с нами…

— С вами я тоже не желаю разговаривать, — рявкает Рон, перебивая её. В комнате воцаряется тишина, между ними разливается столько оправданной и не имеющей оправдания боли.

Гермиона делает глубокий вдох и задерживает дыхание, чувствуя, как между ними тремя расползаются мелкие трещинки. У неё такое ощущение, будто сражаться ей приходится постоянно. За победу, за себя, за дружбу, за небезразличных ей людей. Она многого боится, но в эту секунду больше всего опасается снова их потерять, едва только обретя. Гермиона вдруг понимает, что именно имел в виду Гарри, когда просил её отправиться с ним к специалисту. Они могли находиться все вместе в одной комнате, но война по-прежнему угрожала отобрать их друг у друга. Они всё ещё сдерживали себя, и между ними существовало столько лакун и разрушений. Гарри старался спасти себя, но он пытался спасти ещё и их.

— Ну, хорошо, — Гарри замолкает, засовывая руки в карманы и утыкаясь взглядом в окно, — если передумаешь, дай мне знать.

День: 1502; время: 3

Гермиона не знает, сколько времени проспала на диване, но просыпается она под ещё одним одеялом, когда за окном по-прежнему темно. Она поднимает голову, смотрит в кресло и едва не подпрыгивает, заметив там Драко вместо Гарри. Неудивительно, что она проснулась, — её инстинкт выживания не мог проигнорировать столь свирепый взгляд.

— Секунда, Грейнджер. Может быть, две. Ровно столько отделяло меня от того, чтобы убить тебя. Ты бы была мертва. Когда Люпин осветил тот угол, я бы нашёл твой труп. И твоим убийцей был бы я. Ты хоть представляешь, как вынесла мне мозг?

— Но я же не специально. Я была несколько занята…

— Мне плевать. Сложно было произнести своё имя? Это же здравый смысл! Мы не могли вид… — он осекается, едва Гермиона начинает плакать, прикрыв ладонью глаза, — может быть, так, не видя её, он ни о чём не догадается. Может быть, так она сможет куда-нибудь исчезнуть. Иногда ей так этого хочется. Просто раствориться в воздухе.

Сегодня её захватили в плен. Припёрли к стенке, пытали, схватили. Сначала растущие трещины в её дружбе, а теперь вот это. Гермиона не в состоянии перестать плакать. Она никогда так много не ревела и сейчас с трудом может себя контролировать. Она быстро утирает слёзы, втягивает в лёгкие воздух и пытается сосредоточиться на ингредиентах для зелья, чтобы успокоиться. Она терпеть не может такие истерики, но так часто срывается перед Малфоем.

Она могла назвать своё имя. Должна была сделать это, но это было последним, что пришло ей в голову. Гермиона может только представить, что бы почувствовала сама, поменяйся они с Малфоем местами. Если бы это она чуть его не убила, или бы даже просто задумалась, что от непоправимого её отделяла всего секунда. Она видит себя на лестнице, вспыхивает свет, а Малфой мёртв, и её палочка нацелена в ту сторону. Это стало бы точкой невозврата. Она не может вообразить, что бы с ней было, но знает: Драко имеет право на злость.

— Я была должна…

— Уйди, — его голос звучит как сталь — так же холодно и жёстко.

Она отводит ладонь от своих удивлённо распахнувшихся глаз, но Драко смотрит не на неё. В проходе в гостиную стоит аврор, и тяжёлый взгляд Драко предназначается ему. Тот замирает на три секунды, открывает рот, закрывает и, развернувшись, исчезает. Драко провожает его глазами, пока аврор не растворяется в темноте коридора, переводит взгляд на пол, потом на Гермиону.

— Это была долгая ночь.

— Да, — хрипит она и откашливается. Ложится обратно на диван, и они с Драко смотрят друг на друга. Малфой же должен понимать, что она вряд ли заснёт, ощущая столь пристальное внимание.

— Где ты спишь?

То ли Драко на секунду улыбнулся, то ли Гермионе привиделось. Он поворачивается к выходу из комнаты, а она прикрывает веки, чтобы заснуть.

— Спальни переполнены. Ты не возражаешь, что придётся ночевать в одной комнате со мной?

Позже она будет размышлять о всех тех ответах, которые бы никогда не озвучила. Только если ты будешь держаться подальше. Только если не будешь раздеваться. Или даже вот такой, полный сарказма: Возражаю, мне уже страшно.

— Нет, конечно, — откликается она.

День: 1502; Время: 4

Её окружила дюжина масок и чёрных капюшонов, рты искривлены насмешками. Гермиона крутится, их лица и голоса вертятся каруселью вокруг неё. Как тогда, когда родители брали Гермиону в парк, — когда всё, что она знала, было чем-то иным. Тогда она, в своём новом летнем платьице, держалась за ручку на спине лошадки, откидывалась назад, и её локоны развевались по ветру. Родители уводили её, а она, подпрыгивая, крепко держала их обоих за руки. Гермиона смеялась столько, что даже становилось больно, а голова кружилась от радости.

Её палочка разломана на четыре части, щепки впиваются в ладонь — так сильно она стискивает их пальцами. Это конец. Её жизни, войны, которая вела её к этому самому моменту, это последнее, что она увидит. Что-то чиркает её по животу, спине, руке. Затем накатывает всепоглощающая боль, разрывающая тело на мельчайшие кусочки, и Гермиона кричит так отчаянно, что чувствует привкус крови на языке. Её спина касается земли, вокруг эхом звучит смех, и кровь водопадом льётся ей на голову, а затем наступает темнота.

Гермиона рвано дышит, задыхаясь; её подняли и прижимают к чему-то твёрдому, тёплому и дрожащему. Сглатывая слюну с металлическим привкусом, она открывает глаза, осознавая темноту и звуки плача. Наверное, это и есть смерть. Гермиона пытается вырваться, но что-то держит её крепко, тогда она закидывает голову, чтобы рассмотреть… Волосы, кажущиеся серыми в темноте, ухо, плечо, изгиб челюсти — это ей знакомо. В голове мечутся мысли, и Гермиона моргает, пялясь во мрак, но видя лишь дрожащий силуэт кресла.

— Д-д-драко… — она замолкает при звуках собственного сбивающегося голоса.

В гостиной зажигается свет, перед глазами вспыхивают белые и голубые звезды, вызывая дискомфорт. Она крепко зажмуривается и решает, что до этого, наверное, спала. Но это не объясняет того, почему её так колотит, а внутри пульсирует сильная боль. Похоже, она прикусила язык — кровь до сих пор чувствуется. Кто-то говорит за её спиной, но Гермиона не может разобрать слов — все звуки доносятся как сквозь слой ваты. Драко пытается отстраниться, и она дёргает рукой, стараясь удержать его, но её ладони зажаты между их телами. Тогда она сгибает пальцы и крепко впивается в него, стиснув футболку и прищемив кожу. Драко обнимает Гермиону ещё сильнее.

— Поттер, есть какие-нибудь… — голос Драко звучит прямо над её ухом, но он всё равно кажется приглушённым. Гарри она вообще не слышит и снова думает: неужели это опять ей снится?

Что-то очень неправильно, и у неё не получается избавиться от страха. Она чувствует себятак, будто её скручивают судороги, но у неё уже были кошмары раньше, и ни один из них не имел таких последствий. А потом Гермиона вспоминает о заклятии Круциатус, которое трижды перенесла за прошлый вечер. У неё никогда не было такой реакции, но она знает, что такое возможно. Что-то, связанное с нервами, мышечной памятью и мозгом. Иногда с приступом можно справиться, а иногда нет. Эпизоды могут длиться от одной секунды до нескольких часов, а если дело совсем плохо, обычно человеку дают снотворное, успокоительное или просто привязывают, чтобы он не мог себе навредить.

— Эй, эй, успокойся. Дыши, Грейнджер. Тебе нужно расслабиться. Глубже, глубже дыши.

Только сейчас, когда он говорит с ней успокаивающим тоном, она обнаруживает, что жжение в горле вызвано не столько плачем, сколько гипервентиляцией. Она пытается сосредоточиться и закрывает глаза. Её тело колотится в его руках, и по силе рывков она понимает, что здорово бы покалечилась, не будь Малфоя рядом. Его ладонь стискивает её затылок. Драко тесно приникает своей щекой к её. Одна его рука прижимается к её лопаткам, вдавливая себе в грудь верхнюю часть её туловища, вторая — обхватывает талию. Её собственные руки зажаты между их телами, а пальцы впиваются в ворот его футболки. Ей требуется пара секунд, чтобы сообразить: та тяжесть, которую она ощущает, — это Драко, сидящий на её ногах, а она сама всё ещё находится на диване.

— Гермиона, дыши, — рявкает он.

Сквозь злость его голоса и чёрные точки перед глазами она понимает, что начала задерживать дыхание. Гермиона втягивает в лёгкие кислород, чуть опять не доведя себя до гипервентиляции, и начинает успокаиваться. Она концентрируется на том, как вздымается его грудь — медленно и ровно, — и старается подстроиться под этот ритм.

Позже, когда приступ отступит и Гермиона прижмётся к Малфою бесформенным комочком, она почувствует такую усталость, словно её тело заковано в плотный слой металла. «Иногда я больше не хочу быть сильной», — признается она шёпотом, и в этот раз Драко промолчит вместо того, чтобы напомнить: она должна держаться.

День: 1504; Время: 9

Когда-нибудь, когда затяжные дожди прекратятся, а облака не будут закрывать всё небо, её, словно вспышкой, осветит солнце. Она зайдёт в комнату, залитую белым и золотым, и на какой-то момент всё ей покажется новым.

День: 1505; Время: 8

— Есть ли что-то, о чём бы вы хотели поговорить сегодня?

Гермиона отводит глаза от приятной улыбки напротив и смотрит на Гарри. Он сел так близко к ней, что она чувствует себя зажатой между его боком и диванным подлокотником. Она не понимает, почему ощущает удушье и почему ей приходится себя успокаивать, но так оно и есть. Гарри не обращает на это внимания, сдувая пряди волос с лица, — кажется, он и сам нервничает.

— К нам присоединится ещё кто-нибудь? — женщина смотрит, как Гермиона потирает место на руке, до сих пор покалывающее от принесённой клятвы молчания. С бесстрастным выражением лица Гермиона опускает ладонь.

— Он отказался, — бормочет Гарри.

— А-а, вас это злит?

— Расстраивает.

— Потому что у него было право выбора, а у вас нет?

Медленно моргая, Гермиона смотрит на женщину, а затем резко поворачивается к Гарри, будто навёрстывая потерянные секунды. Что она имела в виду под этим «а у вас нет»? Гарри сверлит глазами пол, но краем глаза следит за подругой, и его челюсти сжимаются.

— Я подумал, это может помочь. Он через столькое…

— Гарри, — шепчет Гермиона, словно так женщина не сможет её услышать в этой воцарившейся тишине.

— Что?

Он знает, что именно она хочет спросить.

— Могу я секундочку поговорить с тобой с глазу на глаз?

— Уверяю вас: всё, что вы скажете, останется в этой комнате. Закл…

— Но раз вы нас слушаете, это не совсем «с глазу на глаз», — перебивает Грейнджер.

Она замечает, как женщина осматривает её, начиная от сведённых бровей, заканчивая сжатыми губами, и ярится ещё сильнее. Она не хочет этого делать. Не хочет сидеть в этой комнате с какой-то незнакомкой, рассказывающей ей всякую ерунду и выслушивающей её проблемы. Она не хочет, чтобы какой-то случайный человек анализировал её поступки, слова и то, как она их произносит. Гермиона сама умеет читать и искать информацию. И может запросто предоставить этой женщине десятифутовое эссе о своём психологическом состоянии, которое будет верным. Но ей этого не надо, она не хочет этого.

Гермиона пришла на эту дурацкую встречу ради Гарри, потому что решила: наверное, он в этом нуждается. Ведь он так верил в то, что это сработает. А теперь выясняется, что его заставляют ходить сюда. Что же это было? Он хотел, чтобы Гермиона присоединилась, потому что у неё, якобы, есть психологическая травма, как у всех тех, кто выходит из офиса психиатра, обвиняя во всём свою мать? Если Гарри…

— Гермиона, поделитесь своими мыслями.

Она шумно выдыхает и, игнорируя женщину, поворачивается к Гарри.

— Почему ты мне не сказал?

— Не сказал о чём?

— Не прикидывайся, Гарри Поттер. Ты не сказал, что тебе приказали посещать этого… этого помощника.

— Я и не утверждал, что это был мой выбор.

— Почему это так важно для вас, Гермиона? Что он…

— Речь не обо мне, — обрывает её Гермиона. — Вопрос в том, почему он притворялся, что это его выбор. Гарри, ты говорил со мной так… Ты однозначно дал понять, что это твоё решение! Мы же договорились не врать и не скрывать друг от друга…

— Не скрывать? Так это ты не хочешь говорить со мной о том, что произошло, о кошмарах, от которых ты кричишь, о наших друзьях, или о том, что ты делала во время сражений, или…

— Гарри, это…

— …всё ещё злишься на меня, о том, как тебя бросили, до какой степени ты сердишься на Рона и о том, что произошло с ним, или…

Гермиона вскакивает на ноги, отступая от подлокотника и жёсткого бока друга, Гарри тоже поднимается на ноги.

— Сколько раз я говорила тебе, что справляюсь…

— …вышла на следующий день, будто не билась в конвульсиях и не плакала на груди у Малфоя…

— …единственный способ, которым я могу справиться. Я пытаюсь. Пытаюсь с тех самых пор, как эта война впервые…

— …хочешь говорить об этом. Едва ли! И может быть, я не всегда знаю, что сказать, или не понимаю…

— …то, с чем я должна справиться самостоятельно. Иногда я хочу поговорить, но обычно нет! Мне надо излечиться, а значит, требуется работать над…

— …да, не мой. Но это не отменяет того, что ты была нужна мне здесь. Она попросила привести близких мне людей, чтобы…

— Гарри, я пришла сюда не ради себя, а ради тебя! Потому что, как ты сам только что сказал, ты нуждался во мне. Я видела, что произошло, когда ты спросил Рона…

— А какое это имеет значение? Да, я бы не стал этого делать без приказа, и я…

— Именно! А потом ты разозлился на меня, когда я не захотела приходить…

— …бы не пошёл, но это не отменят того, что это помогает, и думаю, тебе это тоже нужно. Я хочу как-то починить нас. Себя, тебя, Рона…

— …инично, Гарри! И мы сами можем починить себя без всяких незнакомцев, пытающихся указывать нам на наши ошибки. Мы сами способны на это и…

— …столько всего, и я знаю, ты тоже. Ты ведёшь себя так, будто я иногда не понимаю, когда…

— …всё это… Потому что так и есть! Потому что ты бросил меня! Потому что вы с Роном куда-то сбежали, оставив меня одну, — рот Гарри по-прежнему открыт, но из него не вырывается ни звука. Гермиона комкает в кулаке подол своей рубашки. — Ты не знаешь, каково это было. Вы были моими единственными друзьями, моя семья оказалась далеко, и это было самое начало войны. Мне было так страшно, Гарри, потому что я должна была быть с тобой и Роном. Вы отсутствовали несколько лет, и пока всё это происходило, вас здесь не было. Так что да. Ты не понимаешь!

Тишина. Будто в потолке разверзлась чёрная дыра или произошёл взрыв, от которого Гермиона оглохла. Руки Гарри падают и со шлепком, отдающимся эхом, опускаются на ноги. Он не сводит с неё глаз, пронзительных, ярко-зелёных, сияющих в мягком свете комнаты. Гермиона моргает снова и снова, понимая, что глаза друга горят слишком ярко, — из-за готовых пролиться слёз. Чувствуя вину, она с шипением выдыхает сквозь стиснутые зубы.

На Гарри нельзя возлагать ещё одну ответственность. Это совершенно без надобности. Гермиона не должна увеличивать его ношу. Она должна быть другом. Должна быть его лучшим другом, а лучшие друзья понимают и прощают без объяснений и извинений.

— Может быть, нет, — шепчет Гарри, сбиваясь на гласных, кадык на горле дёргается, когда он тяжело сглатывает. — Но я хочу попытаться. Да, они заставили меня. Но я действительно думаю, что это чуть-чуть помогает. Я так много рассказывал о тебе и Роне, и она попросила привести вас. Я отказался, но после всего… Подумал, это может нам помочь. Я был честен.

— Ладно, — Гермиона уже на грани, и если она сделает вдох поглубже… Если она сделает слишком глубокий вдох.

— Я прошу прощения за то, что ушёл. Прости, что назвал им Рона вместо тебя. Прости, что не боролся за тебя. Но они не позволили, а когда они не дали однозначного ответа по поводу битвы, я… Мне надо было знать, что ты в безопасности. Я отправился туда, зная, что Гермиона и Джинни защищены. Это причинило тебе боль, но я бы ничего не поменял. Мне нужно было, чтобы ты была в безопасности. Рон уже всё знал… Я не мог его остановить.

— Это не должно было быть твоим выбором, Гарри.

— Но я его сделал. Ты слишком много сражалась, и всё время в Хогвартсе… Я выбрал абсолютную уверенность, что той ночью ты будешь в безопасности. И я ни секунды об этом не жалею. Гермиона, ты приняла участие в стольких операциях — я видел твою чёртову папку. Ты была свидетелем дюжины битв, подобных этой, только той ночью я убил Волдеморта. Это не было…

— Было, Гарри. Эта война… Я сражаюсь на ней по разным причинам. Я привыкла к твоему уходу. Смирилась, как бы больно ни было. Но та битва, та самая… Мы должны были быть там вместе. Втроём. Так всегда должно было быть. Мы были втроём, ещё когда мир ничего не знал. Ты лишил меня этого. Не позволил мне стоять рядом с тобой и смотреть, как он умирает. Сражаться бок о бок на этой в…

— Ты не была нужна мне рядом, — он захлёбывается дыханием, всем своим видом выражая отчаяние. — Гермиона, мне была нужна твоя безопасность. Это было самое важное, что ты могла для меня сделать. Что же до моего ухода… Я прошу прощения. Мне жаль, что я не знаю, что ещё сказать или как исправить ситуацию.

— Это нормально…

— Это не нормально. Прекрати талдычить это своё «нормально»! — в нём снова закипает гнев, но хотя бы глаза больше не блестят. — Есть столько всего… Я… Я, ты, Рон, это… я хочу всё исправить. Мне нужно всё исправить, Гермиона. Я не знаю как, но позволь мне попытаться.

Гарри, ты всегда стараешься быть героем. Всегда стараешься всех спасти.

— Время, — отвечает Гермиона: она не уверена, что сможет выдавить из себя нечто большее. Потому что не доверяет ни своему дрожащему голосу, ни жгучему комку в глотке.

— Давай просто попробуем, — говорит он, махая рукой в сторону женщины, которую Гермиона всеми силами игнорирует и которая без сомнения впитывает каждую деталь. — Если это не сработает, то у меня есть время. Куча. Вся жизнь.

Она хочет сказать ему, что война ещё не закончилась, но горло и грудь слишком сдавливает. Даже помыслить невозможно, что Гарри ошибается. Поэтому Гермиона медленно кивает, и он робко улыбается ей в ответ.

========== Тридцать шесть ==========

День: 1506; Время: 11

Шорох листьев заставляет Гермиону вскинуть голову, и она смотрит, как лёгкий ветерок колышет ветви деревьев за кухонным окном. Она перестаёт остервенело отмывать тарелки — от пара, поднимающегося над горячей водой, она потеет ещё сильнее. Ветер врывается в комнату, овевая разгорячённую кожу, и Гермиона прикрывает глаза. Кое-какие кудряшки выбились из угрожающего вида пучка на её макушке и теперь прилипли к шее.

Она делает глубокий вдох и, заслышав за своей спиной поступь босых ног, поднимает веки. И чуть не роняет кружку, почувствовав на своих бёдрах пальцы, задирающие юбку её летнего платья. К её лопаткам прижимается твёрдая грудь, а чужие ладони ползут выше.

— Знаешь, однажды я подумаю, что ко мне кто-то пристаёт, и нанесу тебе серьёзные физические увечья, — Малфой никак не реагирует. Неужели он пытается её напугать? — Я знаю, что это ты.

— Уж надеюсь на это, — усмехается Драко, в его голосе сквозит недовольство. Наверное потому, что его ладонь уже успела обхватить её ягодицы, и если бы Гермиона не знала, что это он, ей бы стоило остановить наглеца после первого же касания.

Гермиона поспешно смывает с кружки мыло, а Драко утыкается лицом ей в шею: она чувствует спиной, как глубоко он дышит. «Твой запах повсюду», — вспоминает она и теснее прижимается к нему. Но затем пытается оттолкнуть его плечом: ведь наверняка от неё несёт потом, и это отвратительно. Малфой не двигается с места, ведя носом по её челюсти и касаясь кожи языком. Гермиона протестующе фыркает и делает попытку вывернуться, но Драко усмехается и обнимает её за талию.

Стоит ему добраться с поцелуями до лямки на её плече, она хмурится и снова дёргается. Малфой ёрзает и ловит лямку губами, начиная стягивать её вниз.

— Драко…

— Здесь никого нет.

— Знаю, они ушли утром, но…

— Мы услышим, если они вернутся.

— Знаю, — она прислушивается к собственным ощущениям от прикосновений сквозь тонкий материал и поворачивает голову к Драко, чей рот занят исследованиями её тела.

— Ты что, голый?

— А почему бы и нет?

Она смеётся, губы Малфоя на её подбородке изгибаются в улыбке и прижимаются к её рту. Поцелуй выходит ленивым и сладким: совсем как те, которыми они иногда обмениваются по утрам, когда сил на большее не остаётся, но потребность в ласке сохраняется. День просто палящий, а в сочетании с жаром их собственных тел становится поистине невыносимым. Зной опутывает коконом, затрудняя движения. Если сейчас они займутся сексом, следует всерьёз опасаться сердечного приступа.

— А пойдём поплаваем, — идея срывается с губ, едва только придя Гермионе в голову, и это лучшее, что осеняло её за долгое время. Она не купалась уже несколько лет, и радостное предвкушение охватывает её быстро. Гермиона сомневается, что Малфой согласится, но ведь всегда можно пойти одной, правда, она всё же надеется, что он составит ей компанию.

К тому же она не знает, стоит ли рисковать, отправляясь купаться в одиночестве. После… После того эпизода плавать на глубине небезопасно. Гермиона понятия не имеет, сможет ли добраться до берега в случае повторного приступа. Внутри начинают закипать злость и жалость к самой себе, когда Малфой подаёт голос:

— Что? — Драко смотрит так, будто Гермиона сошла с ума, и он обдумывает, не лучше ли ему отступить. Она пожимает плечами и смывает мыло с ладоней.

— Мы идём на озеро, — на то самое, о котором он рассказал ей вечность назад. То самое, на берегу которого она смотрела восход и где он потерял своё кольцо.

Малфой застывает с таким видом, будто только что вляпался ногой в жвачку, и, глядя на его сморщенный нос, Гермиона улыбается и выключает воду.

— Прямо сейчас?

Она щиплет его за подбородок, кивает с чрезмерным энтузиазмом и тут же смущённо бормочет извинения в ответ на его недовольное хмыканье.

— Или можешь остаться и продолжать обливаться потом.

Она выворачивается из его рук и выскакивает за дверь прежде, чем Малфой успевает что-то сказать. Ею движет потребность в прохладной воде и свежем воздухе, но на середине пути она приходит к выводу, что отправиться через лес без обуви было не лучшей идеей. Она размышляет о том, собирается ли Драко последовать за ней, когда слышит за спиной его шаги.

— Что-то забыла? — тянет он, глядя, как она осторожно ступает по острым камням и лавирует среди корней деревьев.

— Только то, чем можно было бы тебе врезать, — бормочет она и окидывает сердитым взглядом обгоняющего её Малфоя. У него-то хватило мозгов подумать о ботинках, шортах и палочке.

— В чём дело?

— Хм?

Он оглядывается на неё через плечо, протаптывая ботинками тропинку.

— Грейнджер, будешь идти медленнее, и доберёшься туда только к зиме.

— Тогда я уже помру. Например, от голода.

Его кожа блестит от пота и солнечного света, и Гермиона отводит взгляд от мышц, бугрящихся на его спине, плечах и руках.

— Не забудь про опасность задохнуться в собственных волосах, если они отрастут ещё длиннее.

Она не обращает на него внимания, чувствуя себя какой-то извращенкой, с жадностью разглядывающей его ягодицы. Вряд ли он когда-нибудь об этом узнает. К тому же у неё без сомнения есть на это право.

— Тогда я вернусь после смерти и буду тебя преследовать.

— Да?

— Да. И буду не слишком уж дружелюбным привидением. Стану прятать дохлую рыбу в твоей спальне. Уничтожу любимую одежду…

— А ты будешь неожиданно выскакивать и кричать «бу»? Я уже боюсь, Грейнджер. Твои идеи повергают меня в ужас.

— Это только начало. Потом я займусь обдумыванием плана твоего убийства. Я застану тебя врасплох.

— После того, как посвятишь меня во все свои замыслы?

— Конец Драко Малфоя: Смерть От Тапочек. На твоей могиле будет написано: «Он должен был принести ей ботинки». И все скажут: «Ох, как зловеще звучит», а я буду показывать на тебя пальцем и хохотать.

— Смерть от тапочек? — всем своим видом он демонстрирует потрясение. — Грейнджер, да ты наводишь столько же страху, сколько студент Хаффлпаффа. Но я сомневаюсь в твоей способности довести меня до смерти, учитывая, что ты даже забыла про собственную обувь. Более того, подозреваю, у тебя не хватит на это духу.

— Тебе стоит начать молить о пощаде, — фыркает она.

— Молить придётся тебе, — он окидывает её угрожающим взглядом и замирает у кромки озера. — Ты можешь…

Драко осекается, когда Гермиона проносится мимо, рассекая зеркальную гладь и тут же ныряя. Вода приносит прохладу и облегчение, остужая жар тела в ласковых волнах. Она с улыбкой всплывает на поверхность и отбрасывает с лица волосы, смыв с себя, наконец, плёнку пота.

Драко хмурится на берегу, и она качает головой в его сторону.

— Ты не заходишь?

— Я хочу убедиться, что ты там не подхватишь никакую заразу и никто в этих мутных глубинах тебя не сожрёт.

— Боишься, Малфой, — она потихоньку приближается к нему.

— Предвкушаю, — ухмыляется он.

— Если ты так нервничаешь, можешь оставаться там, где неглубоко. Ты умеешь плавать? Если начнёшь тонуть, я подумаю, стоит ли тебя спасать.

Ещё чуть-чуть. Его глаза прикипают к её груди, она тоже опускает голову, вспомнив, что не надела сегодня бюстгальтер. Платье облепило тело, и, заметив, как соски выпирают сквозь мокрую ткань, Гермиона погружается в воду поглубже.

Он пристально смотрит на неё:

— Это такая попытка манипулировать мной?

— Зависит от того, сработало или нет.

— Нет, так что приму твой ответ за положительный, — его улыбка исчезает — Гермиона брызгает на него водой, окатывая ему ноги. Малфой осматривает себя так, словно сейчас начнёт таять, и медленно переводит взгляд на Гермиону.

— Приятные ощущения. Правда? — она улыбается, видя, как Драко стряхивает один ботинок, и смеётся, потому что он прыгает, пытаясь избавиться от второго. — Водичка отличн…

Она замолкает, когда Драко поднимает голову и прищуривается, что-то прикидывая. Она-то думала, он хочет поскорее забраться в воду, чтобы остудиться, а не ради мести. Малфой уже стягивает носки, и она тычет в него пальцем и трясёт головой.

— Это были всего лишь маленькие брыз… — едва Драко бросается вперед, она взвизгивает и делает два гребка назад.

Поворачивается лицом к противоположному берегу — Малфой как раз ныряет в озеро — и плывёт туда изо всех сил. Она почти достигает цели, когда слышит, что Драко с брызгами и плеском выныривает на поверхность. Едва она касается дна ногами, как он хватает её за бока и тащит под воду. Малфой весело хмыкает, когда Гермиона с фырканьем показывается на поверхности и обдаёт его водой через плечо.

Драко кашляет, и она смеётся, пока он разворачивает её лицом к себе. Иначе как хитрой назвать его физиономию нельзя, его глаза ярко сияют, и Гермиона быстро обвивает его ногами. Вытянув руку, отбрасывает его волосы, и на его лице, сменяя собой плутовское выражение, мелькают какие-то неясные эмоции.

— Теперь ты не сможешь утопить меня, не утопив себя, — Гермиона победно улыбается, обхватывая его за шею и прижимаясь теснее.

— Не я это предложил, — он внимательно смотрит на неё, а она смеётся. — Ты жестоко недооцениваешь мою жажду реванша.

— Ты готов нырнуть сам, лишь бы только погрузить под воду меня?

— Ты не оставила мне выбора, — одной рукой он обхватывает Гермиону за талию, а другой проводит вдоль её позвоночника.

— Ну, по крайней мере ты не сможешь меня утопить. Я теперь под защитой твоего инстинкта самосохранения.

— Ты в этом так уверена? — он вскидывает бровь, и, едва открыв рот для ответа, Гермиона оказывается под водой. Он выталкивает их на поверхность, когда её легкие начинает жечь, и она разжимает крепко впившиеся в его шею пальцы.

— Тапочки, Малфой, тапочки! — они снова погружаются: то ли Малфой смеётся, то ли она сама выпускает эти пузыри, что бурлят возле её лица.

В этот раз они всплывают гораздо быстрее, тяжело дышат, и Драко ухмыляется в ответ на её триумфальный взгляд.

— Грейнджер, когда ты расслабишься… Не теряй бдительность.

— Как же здорово, что я не планирую тебя отпускать. По крайней мере до тех пор, пока ты не отнесёшь меня обратно в дом. Знаешь ли, я не хочу поранить свои бедные ножки.

Малфой фыркает, и если бы он и вправду хотел, то мог бы выпутаться из её объятий, и она бы даже не слишком сопротивлялась, прояви он настойчивость. Но одна его рука скользит по её спине, пока пальцы не обхватывают её бедро, а вторая ладонь приподнимает подол платья. Она ерошит мокрые пряди волос на его затылке, он выдыхает ей прямо в губы и целует так, что ей опять становится жарко.

День: 1507; Время: 8

Она размышляет о росте парней, идущих по обе стороны от её невысокой фигурки, когда замечает, что плечи Малфоя выпрямились, позвоночник вытянулся, а подбородок приподнялся. Драко так неестественно выглядит, что похож на робота, его лицо искажается, но уже через три шага принимает бесстрастное выражение. Она смотрит перед собой, её предчувствие подтверждается: на другом конце коридора застыл Винсент Крэбб.

Два аврора по бокам от Крэбба тянут его вперёд так сильно, что тот спотыкается. Несмотря на заминку, он пышет злобой и сверлит Драко глазами, пылающими яростью и таким знакомым ей сумасшествием. Гермиона пытается сохранить спокойствие, но её сердце ускоряет свой бег, а Энтони рядом с ней усмехается. Последний раз она видела Крэбба в Хогвартсе: он хохотал рядом с ухмыляющимся Драко — они тогда прогуливались по подземельям вместе с Пэнси, приобняв её за плечи.

Они равняются, Гермиона задерживает дыхание и шипит, когда Крэбб, отклонившись, плюёт в Драко. Малфой чуть дёргается, застывает и опускает голову, чтобы взглянуть на каплю на своём ботинке. Крэбб пытается плюнуть снова, но его оттаскивают назад: он запинается о собственные ноги, и слюна повисает у него на подбородке. Гермиона не знает, что делать: схватить Драко или не вмешиваться, но даже тогда, когда она уверена, что Малфой ударит обидчика, тот не двигается.

— У тебя на лице плевок, Винс.

— Пошел ты! Тебе повезло, что я в цепях, ты, грёбаный пред…

— Повезло именно тебе, — шипит Драко, делая шаг вперёд, и оба аврора отводят взгляд. — Мне стоит заставить тебя вылизать мою обувь языком. Азкабан сломает тебя медленнее, и мне лучше…

— Кто ты такой? Кто, чёрт возьми, такой? Ты был моим… Ты бросил нас! Бросил Тёмного Лорда, своих родителей, бросил нас! Милли рыдала целыми днями, Блейз почти… Ты променял нас на бесполезных, грязных созданий. Если бы не нашлось столько предателей крови, грязнокровки бы уже проиграли! Если…

— Ты всегда нёс такой бред, Винс. У тебя никогда не было в голове ни единой собственной мыс…

— …мы всегда следовали! Ты должен был быть там, а в ту минуту, когда мы в тебе больше всего нужд…

— …марионетка! У меня не было времени, а у тебя никогда не было грёбаных мозгов! Я не обязан объяснять…

— …всегда, с тех самых пор, как нам исполнилось шесть, и мы прокляли уродливых кукол-грязнокровок Пэнси, и наши отцы…

— …понять это. Ты не стоишь и секунды моей жизни после того, что сделал…

— Что я сделал? — Крэбб почти ревёт, снова вырываясь из удерживающих его рук. — Ты убил Грега! Убил Грега, и я тебя видел! За просто так! Из-за того бесполезного мешка с дерьмом, из-за грёбаного Лонгботтома! Ты. Убил. Грега.

— У меня не было выбора! — орёт Драко.

— У тебя был выбор! И ты его сделал, когда оставил нас! Я даже не знаю тебя! Не хочу знать! Ты убил Грега прямо у меня на глазах ради Лонгботтома. Но я позаботился о нём, правда? То выражение на твоём лице, Дрей, — Крэбб смеётся — грязный, мерзкий звук. — То выражение, когда я убил его! Ты посмотрел на меня так, будто я предал тебя, но ты бы убил меня, если бы не…

Гермиона даже не отдавала себе отчёт в том, что двигается. Мозг был занят обрабатыванием информации, пока не осознал её. Пока «когда я убил его» не дошло, наконец, до разума, словно бладжер, врезающийся в грудь. Она отстранённо фиксирует какой-то гул, адреналин наполняет кровь, а в животе холодной волной поднимаются эмоции. Потом вдруг её обхватывают руки Энтони, его пальцы дёргают палочку, зажатую в её кулаке, и она отчаянно рвётся вперёд, стараясь дотянуться до Крэбба.

— Гермиона, это не сражение, — шепчет ей Энтони прямо в ухо. — Это было бы убийством. Будет убийством.

Он убил Невилла. Он убил Невилла. Этот человек, с таким знакомым лицом, которое она на самом деле не знает, как раз и есть тот, кто забрал жизнь Невилла. Забрал его у неё. Всё, что она сейчас испытывает, это ярость… Горе, сожаление и все остальные чувства внутри сметаются начисто. Гермиона ощущает то же самое, что и в момент смерти Симуса, когда месть бурлила в ней отвратительной массой и она не могла контролировать свои эмоции и поступки. Сейчас в мире не существует ничего, кроме лица Крэбба, воспоминаний о Невилле и её собственной незыблемой ярости.

Она должна добраться до него. Должна окунуть его морду в грязь, сломать кости, разорвать на части. Должна впечатать кулак в его лицо, наступить ногой на позвоночник. Должна заставить его кричать, истекать кровью и молить об избавлении, которого она ему не дарует. Она просто обязана заставить его заплатить за то, что он сделал, за то, что украл. Должна заставить его бормотать бесполезные извинения, ведь неважно, что Гермиона с ним сделает, это не вернёт Невилла обратно. Крэбб никогда не сможет обменять свою никчёмную жизнь на жизнь её друга.

И это неправильно. Так неправильно, что он стоит здесь, дышит, двигается, наполненный эмоциями и жизнью. Что он в принципе может стоять и жить. У него нет права дышать. Топтаться здесь и злиться на свою жизнь, раз она вообще у него ещё есть. Он не заслужил этого. Не заслужил то, что сам забрал у Невилла, то, над чем сейчас так смеётся. Гермиона уничтожит его. Будет крушить, пока Крэбб не начнёт умолять о смерти. Она будет смотреть на его страдания, пока тот не подохнет. Пока всё хоть как-то не исправится. Чтобы Невилл знал: она не отпустила его убийцу так просто. И сделала с ним то же, что он сам сотворил с Невиллом и с её душой.

Энтони по-прежнему держит её, пока три аврора оттаскивают Драко от Крэбба. Пленника вздёргивают на ноги, его нос сломан, а кровь фонтанирует из двух дырок, где раньше были зубы. Но этого недостаточно, этого недостаточно, этогонедостаточно.

День: 1507; Время: 19

Она натягивает бельё и джинсы, и они застревают на потных ногах. Ткань неприятно приклеивается к влажной коже, капли пота стекают по позвоночнику, пока Гермиона застёгивает пуговицу на штанах. Она так сильно хотела пи́сать, что даже шла изогнувшись, стараясь покрепче сжимать бедра. Нужда была настолько невыносимой, что Гермиона опасалась: тело возобладает над разумом, и при мысли о сражении в джинсах, промокших от пота и мочи, она бросилась в лес, даже не успев договорить, куда именно направляется.

Кара — или Клара? — последовала за ней, и Гермионе потребовалось несколько неловких секунд, чтобы понять: прикрыв её собой, та не собирается уходить. Учитывая едва знакомую девицу, вглядывающуюся в деревья вокруг, её собственный голый зад, сверкающий перед командой, надежду на то, что никто ничего особо не заметил, и угрозу появления Пожирателей Смерти, это — самый нелепый поход в туалет в её жизни.

— Спасибо, — выдыхает Гермиона, потому что не знает, что ещё сказать человеку, который прикрывал её, пока она сидела на корточках.

Кара пожимает плечами и идёт за ней сквозь кусты и деревья. Немного волнительно, выбравшись из зарослей, уткнуться в семь нацеленных на них палочек. Оружие быстро опускается, но Кара всё равно вскидывает руки в мирном жесте. Драко приподнимает бровь, отбрасывая с глаз пряди потемневших от пота волос, его сбитые костяшки чернеют на фоне молочной кожи — она замечает это даже в тени его капюшона. Всё? Вместо ответа Гермиона не сбавляет шаг.

Их группа напоминает ей волну, вздымающуюся и опадающую на огромных корнях и небольших холмиках: она разбивается, только когда огибает деревья, чтобы тут же сомкнуться вновь. Над головами виднеется половина диска луны, и они продвигаются по лесу, раскрашенному узорами из зловещего голубого сияния и полной темноты. Всё вокруг них дышит жизнью, но ничто не похоже на передвижения врага, и во мраке пока ещё не видно вспышек. Но Гермиона чувствует постороннее присутствие, будто неприятелем может оказаться кто угодно, хотя, наверное, всё дело в её желании выжить.

Никто не сбивается с шага, когда Драко поднимает руку в свете луны. Гермиона на автомате поворачивает налево вместе с парнем по имени Фин — ей сказали, что это прозвище — «акулий плавник», — потому что он служит предупреждением о том, после чего враг никогда больше не оправится. Гермиона не знает, в том ли дело, что этот парень неуклюж, или же он невероятно опасен для врагов, но, скорее всего, верно второе предположение: его внушительная фигура исчезает в лесном массиве бесшумно, словно пикси.

Мокрые от пота ноги Гермионы хлюпают в ботинках, волосы похожи на горячее влажное полотенце, обёрнутое вокруг головы, чтобы удержать тепло. Кожу щиплет и мучает зуд, и когда она чешет руку, под неровно подстриженные ногти забивается грязь с потом. Она чувствует какое-то покалывание, но принимает его за дуновение благословенного ветерка, пока Фин не бормочет под нос проклятия. Он останавливается, делает шаг назад, хрустя веткой, и оборачивается к ней — в свете луны видны его широко распахнутые глаза. Сердце Гермионы резко бухает два раза подряд, она медленно и глубоко вдыхает.

— Антиаппарационный барьер уже возведён, — Фин шепчет это так тихо, что сначала ей слышится нечто совсем другое.

— Кто-то уже это сделал.

— Это было моё задание.

Она собирается сказать ему, что это вовсе не значит, что никто другой из их команды не мог этого сделать и что Драко вполне на такое способен, решив, что они возятся слишком долго, но взгляд Фина заставляет её промолчать. Она привыкла к дикому выражению глаз людей на войне — будто они животные, которых выследил хищник, но взгляд Фина похож, скорее, на взгляд охотника, учуявшего добычу и теперь преисполненного нетерпения.

Он направляется в ту сторону, где должны находиться Кара и Данфли, его движения больше не бесшумны, а сопровождаются хрустом и треском. Их задачей было сделать крюк влево, чтобы выйти к задней части дома, а план держится на том, что каждый выполняет свою часть работы. Последовав за Фином, Гермиона думает, что чувствует себя так, будто её привязали к машине без тормозов, которая несётся навстречу столкновению, и она понятия не имеет, когда и как это произойдёт и успеет ли она сама увернуться в сторону. Но она твёрдо знает, что не оставит его одного в темноте, и у неё нет ни единого шанса развернуть его в нужную им сторону.

— Фин, — шепчет она, и он останавливается, но только потому, что Кары и Данфли нигде не видно. — Фин, нам надо…

Её затылок обдаёт холодом, тут же превращающимся в жар, который с каждой секундой становится всё невыносимее. Голова Гермионы дёргается в сторону, она хватается рукой за шею, и фиолетовый луч, хорошо видимый в свете луны, рассекает её щёку — холодно и сразу очень горячо. Шея сильно намокает — и дело явно не в поте — и жарко пульсирует, пока сквозь прижатые пальцы что-то вытекает.

Гермиона бросается на колени, чтобы избежать нового ранения, и швыряет в сторону леса Оглушающее заклинание. Атаковали со спины: либо они с Фином появились в крайне неудачный момент, либо Пожиратели знали об их приходе. Гермиона вспоминает об антиаппарационном барьере, когда большая ладонь Фина помогает ей подняться на ноги, её сердце бьётся в основании горла, и всё, о чём она может думать в эту секунду, это онизнаютонизнают. Фин сильно её толкает — она оступается и впечатывается спиной в ствол, — и его Убивающие заклятие окрашивает всё вокруг в зелёный цвет.

— Иди и предупреди их! — ревёт он и бросается в сторону деревьев. В землю, прямо перед Гермионой, врезается новый луч, обдавая джинсы комками грязи.

Оглядываясь по сторонам, она колеблется: нужно ли последовать за ним, или найти остальных, но Авада, пролетевшая всего в пяти деревьях от неё, помогает принять решение. Всё, что она способна сейчас видеть, это Драко, освещённый зелёным светом, с застывшим на лице удивлением он пропадает в темноте ночи, и её ноги отбивают по земле ещё более быстрый ритм, чем собственное сердце.

Пот заливает открытые раны на щеке и шее, жжение становится настолько сильным, что кажется, будто огонь охватил всю голову и даже проник под кожу. Гермиона утирает рукой глаза и лоб, чтобы капли не застилали глаза, и едва не пропускает чёрное пятно на границе лунного света. Замершая фигура облачена в чёрную мантию, как и все члены их команды, и Гермиона не может разглядеть лицо, чтобы проверить наличие маски. Она бы вообще пробежала мимо, не шевельнись этот человек раньше. Гермиона смотрит туда, где должны быть руки, и не находит никакой цветной ленты.

Гермиона выпускает Парализующее заклинание, и мощный луч выбивает незнакомца за пределы видимости. На всякий случай она направляет Связывающее заклинание туда, куда по её подсчетам должно было упасть тело, и отвлекшись, задевает плечом ствол дерева. Неловко отскакивает назад и с писком падает на землю.

Гермиона проталкивает плотный и влажный воздух в пересохшее горло и вздрагивает. Где-то впереди в отдалении раздаются грохот и крики, и она понимает, что опоздала. Она вскакивает на ноги, огибает дерево и несётся по склону холма так быстро, что сомневается, что ей удастся избежать падения, и всё же завершает спуск, удержавшись на обеих ногах.

Даже толком не подготовившись, она по инерции выбегает из леса прямо к ветхому высокому дому, но успевает вскинуть палочку, чтобы отбить летящее в неё заклинание. Луч возвращается в одного из трёх устремившихся к ней людей, она отшатывается от Авады вправо и сама выкрикивает Оглушающее. Если они подберутся ближе, она не сможет увернуться, и эта мысль заставляет её выпустить собственное Убивающее заклятие.

С конца её палочки срывает зелёный дымок, сердце подпрыгивает в груди, и Гермиона делает глубокий вдох. Этот бесполезный мешок дерьма… когда я убил его, когда я убилегокогдаяубилего.

— Авада Кедавра! — кричит она, и луч вылетает из палочки с той же силой, с которой в эту секунду в груди бушуют эмоции.

Товарищ сражённого Пожирателя рычит от ярости, и Гермионе приходится упасть на землю прямо на живот, чтобы увернуться от двух зелёных вспышек, выпущенных в её сторону. Она рывком отправляет новое заклинание, сбивая одного из нападающих с ног, и тут же перекатывается, уклоняясь от очередных изумрудных лучей.

Едва не теряя равновесие, Гермиона с трудом поднимается на ноги и оглушает упавшего человека. Голубой луч опаляет её волосы, и мочку уха простреливает болью, когда она вдруг слышит какое-то гудение слева. В течение двух быстрых ударов сердца она думает, что золотой отсвет и этот звук связаны с тем, чем в неё попали. Но потом видит вздымающуюся на фоне неба огненную волну, и в то же мгновение весь дом охватывает пламенем.

Сердце замирает в груди, а тело немеет, Гермиона неуклюже выставляет блок и отпрыгивает в сторону, когда вражеский луч пробивает её щит. Она молится лишь о том, чтобы в доме не было никого, чтобы все они успели выбраться — или как раз в эту секунду выпрыгивали из окон на землю, что несомненно больно, но не смертельно. И надеется, что Драко не делает никаких глупостей.

Пожиратель Смерти перед ней стягивает маску, и не будь Гермиона так сконцентрирована на страхе за остальных членов команды, она бы испугалась того, как кровь заливает лицо молодой девушки. Вытекает из её глаз и носа, и когда девица колдует, вырывается изо рта красным паром. Освещённая оранжевыми бликами, на фоне языков пламени, Пожирательница в своей ярости кажется восставшей из ада.

Наверное, это последствия того проклятия, что Гермиона отбила, только вылетев из леса, но времени думать об этом нет, она лишь успевает оценить обстановку и отражает жёлтый луч. Девушка выставляет щит, но тот держится недолго и не спасает против Оглушающего, выпущенного Гермионой. Пожирательница валится на землю, проезжая на спине ещё около метра, а Гермиона уже несётся вперёд.

Её ноги скользят, когда она пытается остановиться. Пламя, терзающее дом, обдаёт таким жаром, что Гермионе кажется, будто её кожа начнёт сейчас таять, огонь обнажит мясо и сухожилия и, несмотря на весь пот, оставит только голый скелет. И тем не менее она точно знает, что если, обогнув дом, никого не найдёт, то побежит внутрь, наплевав на собственную шкуру. Гермиона не может отдышаться, глаза слезятся, пока она осматривается в поисках палочек Пожирателей Смерти.

Ей отчаянно нужно убедиться, что с остальными всё в порядке, и она лишь с третьего раза замечает валяющуюся у бедра палочку. Увидев сложенный лист бумаги, Гермиона сначала замирает, а затем выхватывает его из кармана оцепеневшего мужчины и засовывает в свой собственный. Эти трое Пожирателей бежали в сторону леса вместо того, чтобы сражаться, может быть, они испугались или пытались защитить…

Гермиона отшатывается при виде крупной фигуры, несущейся к деревьям, и её рука с палочкой замирает, прежде чем швырнуть заклинание в землю перед ногами этого человека. Он оборачивается, как того и добивалась Гермиона, и она опускает оружие, разглядев лицо Фина. Сила его напора такова, что если бы не расстояние между ними, то любое выпущенное в её сторону заклинание задело бы Гермиону, не используй она свою палочку. Гермиона выставляет щит скорее инстинктивно, чем из опасений, что он атакует не кого-то за её спиной.

Но его магия предназначена не невидимому врагу, а врезается прямо в выставленный Гермионой барьер, да ещё так мощно, что она валится на спину. От удара действие её защитных чар заканчивается, и луч проносится над её распростёртым телом, как комета в беззвёздном небе. Гермиона делает глубокий вдох, восстанавливая сбитое дыхание, в голове вертится куча мыслей, ни одну из которых она не может ухватить. Она вскакивает как раз в тот момент, когда в её сторону вылетает ещё одно заклятие. Гермиона твёрдо упирается ногами в почву, но когда луч вонзается в её щит, каблуки ботинок оставляют в грязи заметные борозды. Ей приходится вцепиться в запястье рабочей руки, чтобы не допустить дрожи, она стискивает зубы, пока поток магии не начинает слабеть.

— Ты что творишь? — кричит она, но Фин не обращает на это никакого внимания, его лицо искажено гневом.

Он снова атакует её, и она кричит сквозь зубы, будто этот звук может помочь придать сил её напряжённым мускулам и усилить поток магии в крови. Всё прекращается настолько внезапно, что Гермиона спотыкается, одна её рука взлетает для сохранения равновесия, а вторая падает вдоль тела, налившись свинцовой тяжестью. Она с силой поднимает конечность, пытаясь проморгаться от струящегося пота, который пропитывает одежду.

Но это лишь Драко, шагающий прямо к ней, и она не может не признать, что её сердце резко дёрнулось, когда она увидела, что до Малфоя не добрались ни пламя, ни зелёные лучи. Кара неподвижно стоит за его спиной — её палочка нацелена на Гермиону, и ей кажется, что она очутилась в параллельной вселенной.

— Бросай палочку.

Глаза Гермионырасширяются — Кара делает в её сторону три шага и наклоняет подбородок, не спуская отражающих пламя глаз с её руки.

— Он атаковал меня, и если ты не заметила, я использовала только оборонительные заклинания.

— Значит, они все аппарировали, — замечает Данфли и проходит мимо неё к кромке леса.

Драко обходит тела и поворачивается спиной к пожару, осматривает порез на её щеке, но ничего не говорит. Его взгляд напоминает Гермионе о том, как она выглядит: будто нырнула в бассейн с потом, а потом вывалялась в грязи, но его собственная кожа блестит, а волосы от влаги стали соломенными. Его мантия порвана у локтя, а кисть в крови, но когда он подхватывает упавшую палочку, то даже не морщится от боли.

— Фин не стал бы предателем, даже если бы его запытали до смерти, выясняя расположение министерских туалетов, не говоря уж о том, чтобы выдать нас. А теперь бросай св…

— Если он не предатель, то тогда думал, что предатель я из-за… Я не могла разглядеть его повязку, он бежал в другом направлении, так что я выпустила заклинание ему под ноги, чтобы он обернулся. Но было ясно, что в него я не целилась.

— Кто это сделал? — спрашивает Кара, кивая в сторону тел.

— Я, — рявкает Гермиона: обвинения в предательстве — самый простой способ вывести её из себя. Драко снова оборачивается и ловит её сердитый взгляд, так что ей даже не надо ничего говорить, чтобы он нахмурился ещё сильнее.

— Кара, это Гермиона Грейнджер, — замечает Плакинсон, и та фыркает, но палочку опускает — скорее потому, что никто её не поддержал, а не потому, что она поверила Гермионе.

— Малфой, я снимаю твоё Оглушающее.

Кажется, Драко слишком занят тихим разговором с Хенли, чтобы обращать на Кару внимание. Гермиона видит, как та колеблется пару секунд, прежде чем прекратить действие заклинания. На всякий случай Гермиона чуть крепче стискивает свою палочку, но поднимающийся с земли Фин даже не смотрит на неё.

— Они общались между собой, — заявляет Хенли. — Все они носили вот такие кольца, — он вскидывает голову в сторону леса, затем переводит взгляд на горящий дом. — Наверняка у них были наблюдатели, которые передали таким образом информацию о нашем появлении.

— В этом больше смысла, чем в обвинениях Фина.

— Или меня, — огрызается Гермиона, но Кара не сводит глаз с Драко.

— Я не догнал тех, кто убегал, если только это не они, — говорит Фин, и Гермиона вспоминает о клочке бумаги в кармане.

— Кажется, они. Что случилось с её лицом?

— Этот мёртв.

— Их тут только четверо, — говорит Гермиона, разворачивая находку достаточно, чтобы опознать в ней карту.

— Трое… О!

— У кого это было? — спрашивает Хенли.

Драко протягивает руку, и Гермиона, поколебавшись, вручает ему пергамент. Наверное, было бы слишком мелочным не отдавать ему карту, раз он не удосужился сказать ей ни слова. Не то чтобы она нуждалась в его защите, но ей было неприятно, что Малфой хранил молчание, пока какая-то девица первой начала выдвигать неправдоподобные теории. Гермиона бы хотела знать, что это за карта, но понимает, что ей нельзя её видеть. Она сомневается, что хоть у кого-то из них есть такой доступ.

— Тот, что справа.

— Оглушён. Отлично.

Гермиона поднимает глаза на Хенли, затем переводит их на ноги того, кого обыскивает Джейкоб, — этого Пожирателя никуда не заберут, в отличие от двух остальных; у них хватает забот со своими погибшими, чтобы беспокоиться о трупах из другого лагеря. Фин поднимает девушку с окровавленным лицом, и Гермиона размышляет: возможно ли, что когда-нибудь она пройдёт мимо неё в министерском коридоре и её слюна полетит ей на ботинок.

— Грейнджер.

Она переводит взгляд на Драко, удивлённая тем, что её вдруг вырвали из мыслей, а затем опускает глаза на двустороннюю открывашку, служащую портключом.

— Они хотят поговорить с тобой.

Гермиона просовывает палец в кольцо, Малфой быстро выдёргивает полоску ткани и цепляется пальцем за другую дужку. Она делает глубокий вдох, прикрывает глаза от серо-золотого мельтешения, и мир вокруг начинает кружиться, кружиться, кружиться.

День: 1508; Время: 20

Она складывает письмо от Люпина, разглаживая края пергамента пальцами. Министерство Магии пришло к соглашению с маггловским министерством по поводу… угона автомобиля. Благодаря тому, что это было залогом успеха операции, её простили. К сожалению, ей придётся покрыть маггловскому министерству расходы за компенсацию повреждений салона той девушке. Можно подумать, грязь могла нанести большой ущерб. Гермиона хотела бы их уведомить, что она всё выплатит, как только получит свою следующую зарплату, через год или лет этак через десять.

— Что это за хрень?

Гермиона прекращает пощипывать переносицу и при виде Драко улыбается.

— Это называется рэп.

— Такой вид маггловской пытки? Если он повторит «секс на день рождения» ещё хоть раз, я сойду с ума.

Гермиона усмехается и пожимает плечами, скатываясь к Малфою, когда подушки прогибаются под его весом.

— Энтони нравится. Думаю, под такое хорошо танцевать.

— Как именно танцевать под такое? Не представляю, как пара может скользить по бальному залу под «потряси задницей» или…

Гермиона смеётся — по-настоящему смеётся, в голос, закрыв глаза и откинув голову назад. Есть что-то восхитительно смешное в том, как эти строчки звучат в исполнении Драко, да ещё вкупе с образами чистокровных, отплясывающих в вечерних нарядах под рэп.

Драко кривовато улыбается ей, и её захлёстывает желание его поцеловать, но она этого не делает.

— В следующий раз мы должны поискать на телевизоре музыкальный канал. Ты сам должен это увидеть.

— Покажи мне.

— Что? Нет.

— Грейнджер, если это так смешно, я хочу на это посмотреть.

— Это не настолько смешно, и уверяю тебя, если попробую изобразить я, это будет смущающе и нелепо. И делать этого я, кстати, не собираюсь.

— Почему?

— Я не танцую.

— Чушь. Я видел тебя на Святочном Балу.

— Я имею в виду, не танцую так, — ей в голову приходит идея танца с ним, но она быстро отметает её. Гермиона либо выставит дурой себя, либо лопнет от смеха над его попытками.

Драко смотрит на неё раздражённо, но ответить ему мешает громкий стук. Они оба настороженно смотрят на дверь Энтони, но тут за стенкой раздаётся женский стон. Гермиона моргает и переводит взгляд перед собой, а Драко ёрзает и откидывается на спинку дивана. Она не знает, перестанет ли она когда-нибудь чувствовать себя неловко при звуках чужого секса, и неважно, сколько раз сама им занималась.

— Почему ты не сказал мне, что это был Крэбб? — существует дюжина способов отвлечься от происходящего за стенкой, но это первое, что приходит Гермионе в голову.

Плечи Драко приподнимаются: то ли он так медленно ими пожимает, то ли долго выдыхает и наклоняет голову вбок. Шейные позвонки громко хрустят, и Малфой встречается с ней глазами.

— Это имеет значение?

— Может быть, нет, — потому что знание того, кто это был, случившегося не изменит. — Как?..

Она не может договорить вопрос, и наверное, Драко понимает почему. Потому что знает, о чём Гермиона спрашивает:

— Авада. Это было быстро.

Он врёт. Или, по крайней мере, ей так кажется. Гарри обмолвился, что гроб Невилла во время прощания был закрыт. Может быть, таково было желание его бабушки или его собственное, но скорее всего, причина крылась в состоянии тела. Гермиона не уверена, что хочет знать подробности, боясь всех тех образов, что у неё возникнут, поэтому не давит на Малфоя. Вместо этого она отворачивается от его спокойных глаз — он не собирается менять свой ответ, и за это она благодарна больше, чем за то, что вообще спросила.

— Я хотела убить его, — шепчет она, будто признаваясь в чём-то постыдном, и пялится на свои вспотевшие ладони. — Я никогда никого по-настоящему не ненавидела. Ненависть такое привычное слово, казалось, она вышла за все пределы. Был один момент, с Симусом… после его гибели, но человек, убивший его, уже был мёртв. Когда я смотрела на Крэбба, было так же или даже, наверное, хуже.

Она стискивает край футболки и чувствует на себе взгляд Драко.

— Грейнджер, ненависть к нему оправдана.

— Знаю. Но это была не битва. Это была не ненависть к нему в попытке защитить себя. Он стоял посреди Министерства, в оковах. Мне было плевать, что он не мог за себя постоять. Я хотела сделать… много чего плохого. И до сих пор хочу. Меня так захлестнули… темнота, живущая внутри, ярость и ненависть, что я больше ни о чём не могла думать.

— Он убил Лонгботтома. И неважно, что в тот момент сам оказался беззащитен. Он по-прежнему Пожиратель Смерти, и по-прежнему остаётся факт: он сделал это, даже не задумываясь. И какая разница, были мы на поле сражения или нет.

— Ты так думаешь? Разве не должно быть черты, Драко? Между убийством людей в целях самозащиты и убийством потому, что ты их ненавидишь? Пожиратели убивают из-за ненависти. Но не мы. Не я. Это не должна была быть я. Я должна верить в систему правосудия. Так было всегда. Крэбб отправится в Азкабан…

— И получит Поцелуй.

— Да. Он заплатит, и я это знаю, но в тот момент мне было всё равно. Мне казалось, я должна так поступить… Я хотела этого. Никогда прежде я не испытывала столько ненависти. Это меня пугает. Я знаю, что потом он заплатит своей душой, но… Когда мы в первый раз выпускаем это заклятие, в нас проникает мрак. Я могла оправдать убийство тем, что по-другому просто не сумею выжить. Но это стало бы местью, ненавистью и… Меня пугает то, как быстро та темнота затмила собой… всё.

Они замолкают. Стук в дверь прекратился, хотя музыка орёт по-прежнему. Гермиона не понимает, почему призналась Драко в подобном, но она уже привыкла к такой искренности. Малфой никогда её за это не осуждал. Может быть, дело в его прошлом, в том, что он делал сам, но он никогда не выказывал удивления и не заставлял её испытывать стыд.

Малфой откашливается, и она поднимает на него глаза, но он смотрит в темноту ночи за окном.

— Есть лишь несколько человек в этом мире, которые в состоянии смотреть на того, кто убил их близких, и не желать сотворить с ним то же самое. Это часть человеческой сущности, а не привнесённое извне зло. Попытка убить человека не ради выживания или не по причине оправданной ненависти, вот это зло. Та темнота, которую ты почувствовала, не была спровоцирована попыткой спастись, Грейнджер. Её создали они.

— Но я…

— Нет никаких «но». Я бы решил, что ты рехнулась, не испытай ты подобного. Ты не хочешь убить абстрактного Пожирателя Смерти только лишь потому, что это Пожиратель, а ты их всех ненавидишь. Если они встретят тебя, в бою или нет, то без раздумий убьют или замучают. Ты жаждешь чьей-то смерти, чтобы отплатить за убийство друга? Это не зло. Это не делает тебя плохим человеком. Это делает тебя нормальной.

— Но сейчас уже почти все на этой войне, с обеих сторон, лишились из-за врагов кого-то близкого. Так не оправдывает ли это ненависть вс…

— Пожиратели Смерти, — Драко поворачивается к ней и эмоционально тычет пальцем в сторону окна, — пойдут и убьют маггла просто так. Это никак их не оправдывает. Грейнджер, никто из них не убивает нас, защищаясь. Не убивает нас потому, что мы убили их любимых. Это лишь ещё одна причина. Они уничтожают нас из-за крови. Грязная кровь, предатели крови. Всё дело в ней. Мы совершенно на них не похожи, как бы сильно ни хотели видеть их мёртвыми.

— Я знаю это. Я просто…

— Хорошо.

— …испытала такое не во время операции и, оглянувшись назад, немного испугалась. Мне просто не нравится терять над собой контроль, — Малфой вскидывает бровь, и Гермиона уточняет: — Таким образом.

Его вторая бровь тоже приподнимается, затем он ухмыляется, и Гермиона понимает, что его взгляд, вопреки её мыслям, не имел ничего общего с сексом. Малфой открывает рот, но что бы она ни надеялась услышать, слова замирают у него на языке: в комнату входит Рон. Он едва смотрит на неё, хотя Гермиона ему улыбается, но сверлит взглядом то небольшое расстояние, что отделяет её от Драко. Она косится на Малфоя — Рон смотрит на него уже дольше пяти секунд — и замечает, что тот отвечает её другу тем же.

— Привет, Рон, — она снова улыбается, пытаясь преодолеть то напряжение, что возникло с его появлением. Ей приходится напоминать себе, что Рон не привык видеть Драко. Насколько она знает, они работали вместе всего пару раз, и этого явно не хватило для создания цивильных отношений. На той стадии они с Драко испытывали взаимную ненависть.

Рон отвечает ей, не сводя с Драко неприязненного взгляда:

— Гарри просил меня передать тебе, что новая встреча состоится на следующей неделе, если ты вдруг захочешь пойти.

— О, — последняя «встреча» закончилась почти тогда же, когда и их спор, так что никакой встречи по сути и не было. Она пообещала Гарри, что попробует, поэтому особого выбора у неё нет, если только её не отправят на задание. — Ты идёшь?

Рон наконец отрывается от Драко и смотрит на неё, но вместо ответа разворачивается и выходит из комнаты. Разглаживая футболку руками, Гермиона встаёт, чтобы отправиться за ним следом.

— Я приду через несколько минут.

Дверь Рона закрыта, и он не реагирует на стук. К тому моменту, как Гермиона возвращается в гостиную, Драко там уже нет.

========== Тридцать семь ==========

День: 1512; Время: 22

В мире нет чётких границ. Редко когда встречается что-то однозначно такое или эдакое. Мир полон цветов, и на каждом полюсе он и белый, и чёрный. Не существует чисто белого и абсолютно чёрного. Никто не бывает настолько хорошим, что плохие поступки ему совершенно чужды, и даже худший из людей испытывает нечто светлое — пусть это только любовь к самому себе, но всё же любовь, а Гермиона никогда не была тем, кто извращает понятия.

Среди всех этих красок, этого калейдоскопа человеческих качеств и жизней, границ по-прежнему нет. Есть лишь смешение двух цветов, образовавших новые оттенки и радикально другие тона. Человек может прожить свою жизнь в пределах всего спектра, а может застрять на одном месте, но вряд ли получится с лёгкостью определить своё положение. Всё дело в принципах: в том, чему нас учили, в том, что мы узнали сами. В прыжке с обрыва, попытке лететь без малейшего представления, на какой именно цвет ты приземлишься.

Ведь восприятие тоже играет немаловажную роль. Гермиона видит себя в оттенках красного, затем розового, переходящего в белый: пусть она творила плохие вещи, но всё же остаётся хорошим человеком. Кто-то воображает её в белом. Пожирателям Смерти она представляется в чёрном или коричневом — в грязи и земле, грязная кровь. Их она видит почти-чёрными так же ясно, как они сами мнят себя — почти-белыми, и её это удивляет. Она много размышляет об этом. Восприятие. И Гермиона задаётся вопросом: каким же образом они все приобрели такую окраску.

Возможно, это круг. Большой замкнутый круг, на котором некая магглорождённая возненавидела какого-то чистокровного, потому что тот странно на неё посмотрел. Возможно, она плюнула ему на ботинок, он рассказал об этом своим друзьям, и они все преисполнились к ней ненавистью. Они наблюдали за ней в своём мире, смотрели, как она познаёт то, что им известно с рождения, и называли её глупой. А она удостоилась высших оценок, что-то очень быстро выучила и, может, даже получила работу вместо кого-то, и люди испугались. И сказали своим детям: присматривай за теми, в ком течёт маггловская кровь. Их кровь нечистая, грязная. Затем появилось еще больше магглорождённых, страх стал расползаться, и люди задумались: почему они отбирают наши рабочие места? Управляют нашими деньгами? Принимают законы в правительстве? Почему эти, с грязной кровью, грязнокровки, почему они вообще здесь? Их не должно быть в нашем мире.

А потом всё это распространилось. И тянулось из поколения в поколение, пока ложь не разбухла, недоразумения не превратились в жестокость, а ощущения не трансформировались в принципы, и тогда люди возненавидели. Решили: они хотят, чтобы те, иные, исчезли, и ради этого они убьют их, потому что это оказалось единственным чувством, знакомым им с самого рождения. Ведь восемь поколений назад их прапрадеду плюнули на ботинок. И вот цветные пятна расплылись, грянула война, погибли люди, а потом началось новое противостояние. Произошло множество ненормальных вещей, ведь люди должны были доказать значимость своей жизни, отбирая жизнь чужую, и теперь испуганы все.

Круг сделал оборот, и теперь они все в грязи. И определить что-то точно не представляется возможным, ведь Пожирателей Смерти создал полукровка, а в том сердце, что временами бьётся под её грязнокровным ухом, течёт чистая кровь. Всё движется по кругу: чистая кровь Блейза Забини смешалась с его слюной на её ботинке, и, подняв голову, она видит перед собой того, чей прапрадед мог положить этому начало. Он опускает свою палочку, его плечи трясутся, и их всех закручивает водоворот красок.

Он хватает её за руку, что-то кричит о точке сбора и тащит за собой, пока они несутся вперёд. Гермиона тянет Малфоя назад и, едва тот поворачивается, целует его. Быстро, потому что для этого сейчас совсем не время, но ей кажется: именно в эту секунду Драко может в этом нуждаться. Он только что убил своего старого друга, всего месяцы спустя после убийства ещё одного приятеля, и иногда Гермиона забывает о том, насколько эта война для него тяжелее, чем для остальных. Иногда она вспоминает то шокированное выражение на его лице, появляющееся тогда, когда он думает, что его никто не видит.

Его губы отдают потом, он отпускает её локоть и обхватывает её ладонь грязными пальцами. Крепко сжимает, и они снова бегут по разноцветному полю.

День: 1513; Время: 10

Пальцы Эрни то ли выводят в воздухе какую-то мелодию, то ли что-то рисуют, он покачивается в такт собственному мычанию и шагам. Его губы шевелятся так быстро, что Гермиона не может понять: они дрожат или же Эрни что-то произносит. Его кожа бледная, под глазами залегли фиолетовые тени, запястья обвивают синяки, а сам он выглядит необычайно хрупко.

— Мы думали, он дезертировал, — бормочет Гарри, почесывая подбородок, заросший трёхдневной щетиной.

— Почему?

— Когда он пропал, его вещи исчезли.

— Что с ним произошло?

Гарри на мгновение замирает, а потом указывает на дверь.

— Мне кажется, это очевидно.

— Гарри, я имею в виду, как именно он сошёл с ума? — голос Гермионы звучит резко, но она ничего не может с собой поделать.

— Без понятия. Я что, похож на того, у кого есть ответы на все вопросы? — Гарри грубит в ответ и со вздохом проводит ладонью по взлохмаченным волосам.

Их сеанс с помощником прошёл не так хорошо, как он надеялся. Первые двадцать минут оказались лучше, чем рассчитывала Гермиона, но затем посыпались вопросы, в которых сквозило обвинение. Вы когда-нибудь задумывались над тем, что ваше навязчивое желание сражаться вместе с Гарри и, возможно, умереть подле него проистекает из вашей одержимости им? Возможно, именно так всё и выглядело со стороны, вероятно, стоило бы спросить об этом, будь это правдой, да вот только истиной это никогда не было. Движимый одержимостью, ты преследуешь человека до его дома. Любя, следуешь за ним на войну. Гермионе кажется, что тут есть разница, пусть она и не всегда заметна. Одержимость подразумевает нечто иллюзорное, в то время как Гермиона отчаянно цепляется за реальность.

— Пойдём. Нам надо вернуться в штаб.

— Мы можем сначала переправиться по каминной сети в Нору? Я не хочу сталкиваться со всеми ними… — взмахивая рукой, она замолкает, но Гарри знает, что именно она имеет в виду. Шеренги журналистов, неприятные выкрики, вспышки и громкие вопросы.

— Я не знаю, открывали ли Молли и Артур для меня камин, — он снимает очки и протирает их подолом рубашки. — Но ты можешь отправляться. Встретимся с тобой уже в штаб-квартире.

— Нет, давай уж тогда аппарируем, — если Гарри придётся иметь дело с прессой, она не оставит его одного. К тому же Гермиона не уверена, что сможет избежать неодобрительных взглядов Молли, которыми та обычно окидывает её тело, и всю ту еду, что станут в неё запихивать. А профессор МакГонагалл никогда не отличалась терпимостью к опозданиям.

Бросив последний взгляд на Эрни и получив лёгкий толчок локтем от Гарри, она хватается за ручку своего тяжёлого сундука и тащит его за собой.

День:1514; Время: 10

Она заканчивает повязывать старый слизеринский галстук Драко вокруг шеи и смотрит на своё отражение. Вглядывается так пристально, что глаза начинает жечь и наворачиваются слёзы, но Гермиона не отводит глаз.

День: 1515; Время: 12

Уставившись на полки перед своим носом, Гермиона медленно моргает, а потом оборачивается к целителю.

— Это единственная кладовая?

Тот грустно и слишком уж горько улыбается.

— Увы.

— Министерству не понравится этот список, — бормочет Гермиона, оглядывая ярлыки и записывая название каждого зелья.

— Они не будут снабжать нас всем. Вам надо ранжировать медикаменты по степени важности. Забудьте о том, что не является жизненно необходимым. Нам нужны целебные бальзамы для врачевания внутренних повреждений, болеутоляющие зелья, снотворное…

— Снотворное необходимо?

— Мы пользуемся им для… обеспечения спокойного вывода из определенных состояний. Иначе расходуется слишком много обезболивающих.

— Спокойного… о… — шепчет она, сообразив, что имеется в виду. — Понятно.

— Министерство, Мунго и Орден в последние месяцы урезали расходы до необходимого минимума. Запас ингредиентов сократился, редкие компоненты почти невозможно раздобыть. Государственные поставщики по закону обязаны предоставлять Министерству определённый процент медикаментов, но большинство аптек закрылось, и не так уж много людей выращивает и заготавливает то, что нам нужно. Цены на продукцию частных поставщиков и на то, что Министерство не может изъять на законных основаниях, взвинчены из-за дефицита. Мы едва ли можем себе это позволить.

Гермиона всё понимает. Что-то подобное началось всего через несколько месяцев после начала войны. Ситуация улучшалась лишь несколько раз: после появления Драко и Пэнси, принятия министерского закона и тогда, когда удавалось добраться до пожирательских сейфов. Запасы орденцев почти всегда были скудны или же опасно приближались к этой грани. Не хватало всего: зелий, оснащения, провизии, больничных коек, бойцов. Гермиона приучилась с этим мириться. Сражаемся голыми руками, как говаривал Невилл.

Она делает вдох, зачёркивает всё то, что уже написала, вместо того чтобы взять новый лист, — ведь пергамент тоже в дефиците.

— Диктуйте, что вам нужно.

День: 1518; Время: 18

Опуская глаза на свой именинный торт, Гарри покрывается румянцем — они все продолжают петь, а Молли утирает слезы. После завершения песни повисает долгая пауза, Гарри набирает полные лёгкие воздуха, загадывает желание и задувает свечи. Его глаза мечутся по их лицам, он скалится сквозь дымок сумасшедшей улыбкой и резко швыряет кусок торта прямо в Гермиону.

Война отлично научила их быть ловкими, быстрыми и изобретательными. У выпечки не было ни единого шанса.

День: 1520; Время: 13

Это случается тогда, когда Гермиона собирается повернуть за угол. Она размышляет о сейфе, который Драко перехватывает мокрыми руками, злится, что её отправили ему помогать, а он отказывается от её помощи. Думает о дожде, который промочил её насквозь и заливает глаза. О дурацкой фиолетовой тряпке, которой сейф обернут от взглядов прохожих-магглов. О пакете в её руках, набитом упаковками кровельной дранки, мешками штукатурки и другими штуками, предназначение которых Гарри ей не раскрыл.

Вдруг краем глаза она замечает чёрное пятно, заострённый капюшон и действует на полном автомате. Наступив в лужу и обрызгав себя и женщину, идущую рядом, Гермиона выкрикивает заклинание в ту же секунду, как фигура оказывается на линии огня. Женщина и двое мужчин в деловых костюмах замирают, а за спиной у Гермионы слышится грохот и громкий всплеск.

Она выдыхает, лишает памяти сначала женщину, упавшую на тротуар в попытке спастись, а затем и собирающегося убежать мужчину. Драко странно притих где-то сзади, пока Гермиона направляет палочку на второго прохожего, всё ещё замершего от удивления, и спокойно сообщает невольным свидетелям, что упавший человек просто оступился, а им всем надо срочно отправиться по делам в другую сторону.

Все очевидцы, как сомнамбулы, шагают прочь, Гермиона оглядывается на Малфоя и видит, что тот не спускает с неё глаз. Она открывает рот, чтобы поинтересоваться, что случилось, но его пристальный взгляд заставляет её промолчать, и дождевая вода попадает ей прямо на язык. Она ожидала, что Малфой бросится обыскивать местность в поисках других Пожирателей Смерти, но вместо этого он неподвижно стоит и смотрит на неё так, будто пытается подобрать правильное название каждой цветной крапинке на радужке её глаз.

Она тоже застывает, но Драко, наконец, отмирает и подаётся вперёд. Не разрывая зрительного контакта, медленно опускает её палочку. Гермиона переводит взгляд на свою руку, потом на… мужчину. Мужчину, на котором нет маски, под плащом которого виднеются джинсы и чья сумка с покупками валяется на тротуаре. Она медленно моргает три раза подряд, и воздух вырывается из лёгких мелкими толчками. Она не сомневалась, что это Пожиратель Смерти. Видела капюшон, блеск маски и знала.

Гермиона не понимает, что Драко движется, пока тот не оказывается прямо перед ней, вглядываясь в неё так, будто хочет убедиться: она не закатит истерику и не швырнёт Ступефаем в кого-нибудь ещё. Малфой поворачивается, подходит к мужчине и наклоняясь, произносит: «Эннервейт». Гермиона шокированно наблюдает, как Драко разговаривает с ним и помогает собрать разбросанные покупки.

Это всё из-за дождя, дело в нём. Дождь, её раздражение, озабоченность. Гермиона не смогла оценить обстановку из-за дождя. На прохожем был длинный тёмный плащ с капюшоном. Её нельзя обвинить в том, что она… Слава богу, она лишь оглушила его. Слава богу, слава богу, слава богу, она сделала только это.

Драко забирает её палочку, и Гермиона смаргивает пелену с глаз, чтобы его рассмотреть. Она стискивает пальцы в дрожащие кулаки, дыхание в горле перехватывает, а грудь сковывает тяжестью. Малфой распахивает её дождевик, убирает палочку в чехол и начинает застёгивать пуговицы. Ей кажется, так он хочет затруднить ей доступ к оружию, не дать ей его выхватить. Обычно он ничего подобного не делал — никто из них так не поступал. Им необходима возможность незамедлительно дотянуться до палочки. И в обычной ситуации Гермиона бы спросила, какого чёрта Малфой творит. Но сейчас… это просто дождь. Всё произошло из-за дождя.

— Я… я просто решила…

— Это нормально, Грейнджер, — медленно отвечает Драко, его голос почти теряется за шумом капель.

— Нормально? — шепчет она в ответ, и, наверное, Малфой её не слышит, глядя на свои пальцы, продевающие пуговицы в петли. Похоже, его руки онемели — как и её собственные.

— На днях в Косом переулке появился парень… Он начал палить проклятиями и оглушающими во все стороны. Сказал, что видел везде Пожирателей Смерти. Такое бывает, — Драко поднимает на неё глаза, и всё вокруг превращается в мешанину белого и серого. Гермионе кажется, что Малфой должен раствориться в обстановке, но этого не происходит. — Никто не узнает.

— Не со мной. Такое не случается со мной.

Он замолкает, глядя на верхнюю пуговицу, единственную, оставшуюся незастёгнутой. Гермиона ненавидит её, потому что ткань натирает шею, и ей кажется, будто она задыхается. Но она не возражает, когда Драко наклоняется, чтобы продеть эту пуговицу в петлю — его холодные костяшки касаются её горла, — и не понимает, почему молчит.

— Со всеми случается.

День: 1520; Время: 17

— Тратим время просто так, ждём, пока подохнет враг… — Гермиона слушает эту доносящуюся из гостиной строчку снова и снова уже на протяжении получаса. Ей хочется либо запустить в них супом, либо умолять прекратить.

Их пятеро, все молодые и цветущие, и Грейнджер понятия не имеет, как они умудрились раздобыть алкоголь. Им повезло, что в доме нет взрослых волшебников или ведьм, более склонных к распитию спиртного, иначе бы они лишились своих запасов, едва только откупорив бутылку. Алкоголь такой же дефицит, как и всё остальное, и многие бы воспользовались своим старшинством или боевыми заслугами, чтобы забрать его себе.

— Твои пальцы просто смех… но я люблю их больше всех, — выводит девчонка под неуклюжее бренчание гитары.

— Что? Мы же пишем песню о войне! — и дом наполняется смехом. Гермиона не возражает против этого звука, но когда пение начинается снова, она мечтает, чтобы, разобравшись с сейфом, Драко поскорее вернулся. Обычно, стоит ему появиться на пороге, молодняк тут же разбегается.

День: 1520; Время 19

Она замечает его в темноте коридора по дороге в туалет и подпрыгивает так, что дождевая вода выплескивается из чашки прямо на её пижамные штаны.

— Обязательно так подкрадываться?

— Я прошёл уже половину коридора. Грейнджер, не моя вина, что у тебя такое дерьмовое зрение. Ты, наверное, испортила глаза тем, что так часто читаешь мелкий текст, — он откровенно веселится: то ли от того, как раздражённо Гермиона ворчит, то ли от того, что воду из своих штанов она выжимает обратно в чашку.

— Или тем, что смотрю на твоё лицо.

— Сложно не желать рассмотреть каждую деталь, — она не сомневается, что Малфой в эту секунду усмехается.

— От ужаса. А потом выжечь их из памяти навечно.

— Грейнджер, ты так часто на меня пялишься, что уже могла бы написать мой портрет по памяти с закрытыми глазами, — Малфой ухмыляется, и она поднимает голову — он расстёгивает плащ. Едва только Драко переводит на неё взгляд, она закатывает глаза.

— Я могу сказать о тебе то же самое, Малфой.

Стряхивая плащ, он улыбается, потому что знает: обычно Гермиона называет его по фамилии, только когда злится.

— Надеюсь. Было бы проблемой, если бы я не знал, как именно выгляжу.

— Я не это имела в виду.

— Да ладно? — он прекрасно всё понимает.

— Засранец, — бормочет Гермиона, заходит в ванную комнату, зажигает свет и выливает воду в раковину. Иногда, когда она думает о темноте слишком много, та её пугает.

— Когда ты раздобыла маггловское пиво? — Малфой возвышается в дверном проёме, опёршись о косяк плечом, его плащ и футболка зажаты подмышкой. Снаружи дождливо и холодно, но дом помнит, что на дворе ещё лето, и сохранил дневное тепло.

То, что он стоит тут почти голый и насквозь мокрый, — нечестно. Его кожа блестит в жёлтом свете лампочки, струйки воды, стекающие с волос на плечи, очерчивают линии груди. Гермиона отмечает, как капля огибает его пупок, как низко на бёдрах сидят его промокшие брюки. Его соски сморщились от холода, а волосы совсем растрепались, пока он стягивал футболку.

— Это не моё, — откашлявшись, Гермиона снова поворачивается к раковине и смотрит, как уходит вода. Во всём доме беда с трубами, ванна в её комнате забилась всего через десять минут. — Здесь новобранцы. Они их притащили, когда начался дождь.

Они поставили бутылки под протечки в гостиной, приспособили все ёмкости, которые только смогли обнаружить. Дом в ужасном состоянии. Гермиона не помнит, бывала ли она здесь раньше, но даже если и да, вряд ли всё было таким запущенным. Когда несколько часов спустя после её прихода дождь возобновился, она решила, что потолок вот-вот рухнет. На нём было не меньше сорока протечек. А учитывая сильные порывы ветра и заглушающий всё шум дождя, она с волнением поглядывала наверх каждые несколько минут.

Всё промокло, стены покрывают пятна плесени, перемежающиеся длинными потёками, сколами краски и отошедшими обоями. Половицы протестующе скрипят при каждом шаге, а некоторые доски либо пружинят, либо насквозь прогнили. Повсюду чувствуется запах гнили и подвала, воздух влажный и тяжёлый. Теперь Гермиона понимает, почему в штабе, едва узнав, куда она направляется, Гарри пихнул ей в руки несколько банкнот и список покупок.

— Подозреваю, стиральной машинки и сушилки здесь нет?

— Я не нашла. Но и в подвал не ходила, — она вскидывает глаза к потолку, затем опускает их на пол, и, похоже, Малфой понимает суть её страхов и начинает смеяться.

Он в хорошем настроении. А она заметила это только сейчас. Её день мог бы быть и получше: спор с продавцом по поводу подходящей краски, оглушение маггла прямо посреди улицы из-за уверенности в том, что он — Пожиратель, прогулка под дождём, раздражающие подвыпившие ребята с коробящими её песнями и игрой на гитаре, так теперь ещё и ночёвка в доме, грозящем развалиться, если они будут слишком много шевелиться. Плохой день. Не худший: он так не похож на её худшие дни, что Гермионе даже кажется глупым считать его плохим. Но уж точно не лучший, и она не понимает, что такого произошло с Малфоем. Она хочет знать, почему он улыбается и ей ли предназначена эта улыбка. Тот ли она человек, с которым Драко желает делиться своей радостью.

И всё же он в хорошем настроении. Полуголый, мокрый и смеющийся, и кто знает, вдруг её день выйдет не таким уж и плохим. Капля скользит по его ключице, ямке у основания горла, животу. Ещё несколько ползут по его левому соску, впадине на груди, путаются в волосах у пупка и пропадают в поясе брюк. Но трогает Гермиона именно ту, что спускается по спинке его носа, — она чувствует влагу подушечкой пальца, ведя ею до самого кончика.

Гермиона смотрит, как он улыбается: левый уголок его губ чуть выше правого, и это всё — для неё. Только для неё. Гермиона скользит пальцем ниже, касается его рта, и улыбка Малфоя исчезает. Она проводит по подбородку, по горлу, и кадык дёргается, когда Драко сглатывает.

— Знаешь, я посмотрел тот канал, — его голос звучит так низко и тихо, что она на мгновение отвлекается от смысла слов.

— Какой канал? — Гермиона слишком увлечена своим исследованием, чтобы удивляться, почему Малфой не трогает её в ответ.

— Музыкальный. Для танцев.

Она усмехается, прокладывая дорожку к его левому соску.

— И что ты об этом думаешь?

Он молчит, пока Гермиона кружит пальцами по нежной коже, потирает её. Неужели они опять играют в ту игру, в которой ей надо заставить его потерять терпение? Едва ли это честно, ведь ей ещё только предстоит спровоцировать его проделать нечто подобное с ней. Эта идея Гермионе очень нравится, но она уже коснулась его и не собирается останавливаться. Потом как-нибудь.

Её руки перебираются к его второму соску, и Малфой снова подаёт голос, хрипло шепча:

— Я понял, почему ты думала, что это весело.

Она смеётся, вспоминая, и её палец замирает на полпути к его пупку. И тогда Драко целует её, одна его холодная ладонь обхватывает её затылок, а вторая скользит по её руке на его груди. Его одежда падает Гермионе на ноги, но она почти не обращает на это внимания. Малфой тянет её на себя и сам подаётся навстречу; его губы гораздо мягче, чем ей представлялось.

Он медленно целует её, не раскрывая рта, даже когда она проводит по его губам языком. Его ладонь опускается ей на талию, и Гермиона обеими руками обнимает его за шею. Его холодные пальцы замирают на её тёплой спине; Гермиона отодвигает голову и тут же, почувствовав дрожь, инстинктивно снова прижимается к Малфою.

Его пальцы медленно ласкают её кожу, подражая её собственным недавним движениям, а затем сгибаются, чтобы почувствовать вызванные им мурашки. На два быстрых удара сердца Гермиона встречается глазами с Малфоем, целует его, сжимая его нижнюю губу своими, и почти что улыбается, пусть это и нелепо. Его рука ползёт по её затылку к заколке, которую он снимает и отбрасывает куда-то в раковину за их спинами. Часть прядей рассыпается, окружая их запахом шампуня, и Драко тянется ко второй заколке.

Она запускает пальцы ему в шевелюру, чувствуя, как капли стекают по её запястью, пока он освобождает её волосы. Когда ладонь Драко исчезает в её гриве, он наконец открывает рот, и она чувствует его вкус и холод. Гермиона осторожно царапает ногтями шею Малфоя, он притягивает её ближе к себе, обняв за талию. Обхватывает её бедро, комкая футболку, пока вторая его рука продолжает исследовать её спину.

Гермиона от любопытства открывает глаза лишь на мгновение и обнаруживает, что его закрыты. Она планирует понаблюдать за Драко, но его язык переплетается с её, и, хмыкнув, она инстинктивно прикрывает веки. Гермиона чувствует, что он улыбается, и улыбается ему в ответ, потому что не знает, как ещё ей выплеснуть свои эмоции. То, как они стоят, как медленно он её целует и трогает, интимность момента и странная сладость ласки напоминают ей о том дне, когда она рассталась со своей девственностью.

Драко нравится прелюдия, но активная: коснуться, поцеловать, лизнуть, потянуть, дёрнуть, схватитьпососатьукусить. Он не первый раз целует её перед сексом вот так. Но прежде это оказывались моменты, когда ей было важнее успокоиться, чем потеряться в происходящем. Или, что более вероятно, он просто постепенно разжигал в Гермионе пламя, заставляющее её под конец трястись в полубессознательном состоянии. Наверное, сегодня причина кроется в её кислом настроении, или в том, что она натворила, или же просто у него самого такой настрой. Как бы там ни было, ей это нужно, всегда нужно. Необходимо…

— Где твоя комната?

Но Гермиону это сейчас совсем не волнует — она снова его целует. Малфой отвечает жарче и решительнее, его язык, проникнув ей в рот, сплетается с её. Ладонь Гермионы скользит по его плечу к груди, и судя по тому, как его пальцы проникают за пояс её пижамных штанов, он собирается отправиться с ней в путешествие, не совсем приемлемое для ванной комнаты.

Она нехотя отстраняется от него, едва не передумав из-за того, как он смотрит из-под полуопущенных век, и берёт его за руку. Спотыкается о его одежду и, заслышав смех, пихает его локтем, но попадает в пустоту. Малфой снова прижимается к её спине, его влажные волосы прилипают к её щекам, а дыхание овевает кожу. Сильные пальцы легко оглаживают грудь, вторая ладонь крепко сжимает её руку, а рот, согретый её собственным, приникает к шее, так жаждущей его внимания.

— Чёрт, — выдыхает Драко, а Гермиона испытывает странное счастье оттого, что ему потребовалось целых двадцать секунд на то, чтобы оторваться от неё и обратить внимание на обстановку.

На потолке спальни красуется восемнадцать протечек. Одна велика настолько, что под неё пришлось поместить ведро для мусора. Пол уставлен чашками, мисками, горшками и даже банкой из-под ужина Гермионы. В комнате звучит настоящая дождливая симфония: перестук капель по крыше перекликается со звуками во всех ёмкостях.

— Но… м-м… — очевидно, Драко закончил осмотр комнаты и теперь вернулся к её шее. — Новички были здесь ран…

Она мурлычет, пока Драко посасывает местечко за её ухом, и прижимается к нему спиной, стоит ему просунуть пальцы за пояс её штанов и начать выписывать круги внизу живота. Малфой отстраняется, и Гермиона знает: в эту секунду он улыбается, как и всегда, когда добивается от неё подобной реакции. Сначала она никак не могла взять в толк, почему вообще издаёт этот звук и вопреки собственному смущению продолжает это делать и почему это вызывает у Малфоя улыбку. Ей казалось, что она выглядит перед ним полной идиоткой, но однажды услышала, как сначала он пробормотал «Гриффиндор», а потом, уткнувшись в её бедро, что-то очень похожее на «маленький котёнок», и всё поняла.

Его пальцы замирают, Гермиона начинает извиваться в его руках, и он вовлекает её в поцелуй даже прежде, чем она поворачивается к нему лицом. Её руки скользят к его штанам, она чуть отталкивает Малфоя, чтобы дотянуться до пуговицы, и недовольно смотрит, как тот отодвигается слишком далеко. Малфой ухмыляется и, повернувшись, толкает створку, о которой Гермиона совсем позабыла. Входя в комнату последним, Малфой всегда захлопывает дверь за своей спиной, Гермионе и в голову не пришло, что в этот раз он изменил своей привычке. Малфою нравится, что с ним она забывает о таких простых вещах: обо всём, кроме него. Он был таким с самого детства: всегда требовал внимания, если, конечно, это доставляло ему удовольствие.

Стоит ему убрать ладонь со створки, как та снова открывается, он опять толкает её, но, заметив отсутствие дверной ручки, замирает. Быстро оглядывается вокруг — война научила их проявлять находчивость в условиях отсутствия необходимых ресурсов. Драко хватает сундук Гермионы и подтаскивает его к двери — гораздо быстрее, чем это выходит у неё. Стягивает носки, один голубой, второй зелёный, и Гермиона впервые обращает внимание на его ступни. Малфой всегда носит носки, если только они не занимаются сексом. А в такие моменты егоноги заботят Гермиону меньше всего. Драко не разоблачается даже на время сна, хотя эта привычка её раздражает — ей кажется, будто ноги задыхаются. Но наверное, всё дело в проживании в хогвартских подземельях, а может, причина кроется в том, что Малфой — странный человек.

Она поднимает взгляд от пустого места между пальцами Драко, и он сердито на неё косится. Носки уже засунуты в дырку, зияющую на месте дверной ручки, и наверное, он заметил, как Гермиона пялится на его… обрубок.

— Здорово, — начинает она и, заметив, как Драко нахмурился, торопливо продолжает: — Очень сексуально, по-солдатски.

Его бровь взлетает, левый угол рта дёргается вверх, вниз, вверх — будто Малфой сдерживает смешок.

— Что? — она слышит, как в его горле клокочет смех.

Она отчаянно подыскивает слова, жалея, что вообще что-то сказала. Малфою нравится поворачивать разговор так, что, ляпнув нечто нелепое, смешное или провокационное, ей приходится потом объясняться. Гермиона закрывает рот, возмущённо на него смотрит, а он, наконец, разражается хохотом.

— О, заткнись!

Он делает шаг вперёд и тянется к руке Гермионы, которую она раздражённо отдёргивает. Тогда он обхватывает её за бёдра и крепко прижимает к себе. Ей приходится перевести сердитый взгляд на плечо Малфоя, но он продолжает смеяться, и тогда она к нему присоединяется — такое веселье слишком уж заразительно.

— Балбес, — бормочет она — Драко посмеивается между поцелуями, которые оставляет на её шее. Стискивает Гермиону в объятиях и стаскивает с неё футболку.

— Очевидно, балбес с сексуальными пальцами.

Гермиона снова покрывается румянцем и закатывает глаза. Пихает его, но толку от этого мало: он не двигается с места, а она секундой позже обнимает его сама. Гермиона приподнимается на цыпочки и прикасается губами к его челюсти, намереваясь заставить позабыть о своих недавних словах. Прижавшись, Драко хмыкает — она чувствует под своими губами вибрацию в его груди и в горле. Его кожа высохла – её футболка впитала всю влагу, — но она всё ещё холодная, и Гермиону охватывает дрожь. Она добирается с поцелуями до его плеча, а Малфой, поглаживая пальцами линию её позвоночника, наклоняет голову и касается языком её мурашек.

Гермиона слизывает дождевые капли с ключиц Драко, пока он занят её бюстгальтером, но тут внезапно гаснет свет. Они оба вскидывают головы, Гермиона бросается к прикроватной тумбочке за палочкой, но его рука крепко обвивается вокруг неё, не давая пошевелиться. Она чувствует, как он сам достаёт свою палочку из кармана — сняв чехол, Малфой всегда засовывает её туда, а каждую ночь прячет под подушкой.

Его движения быстрые, дождь по-прежнему барабанит, посудины на полу стоят, не шелохнувшись — они оба задерживают дыхание. Порывы ветра не ощущаются, все звуки доносятся приглушённо, значит, окна закрыты. От сундука возле двери не доносится ни скрипа — створка захлопнута, голосов в коридоре не слышно.

— Я ослеп от пива! — где-то в глубине дома раздаётся крик, а затем смех.

— Идиот, от грозы вырубило электричество.

— Вот чёрт! — третий голос.

— У нас есть свечи? — четвёртый.

— Все помнят, что нам нельзя пользоваться маг… — начинает второй голос.

— Привет, Капитан Очевидность!

— Закройся! Не я решил, что ослеп, — новый взрыв смеха.

— Просто идите уже спать! — пятый.

Никаких заклятий, криков или треска древесины. Гермиона делает глубокий вдох, Драко следует её примеру, они оба на несколько секунд замирают, чтобы удостовериться наверняка.

— Я использовала свои последние свечи несколько месяцев назад. У тебя что-нибудь есть?

Она понятия не имеет, почему шепчет. Может быть, из-за темноты, ведь в течение долгого времени темнота подразумевала молчание. Вероятно, всё дело в человеческой природе: люди всегда говорят тише, когда вокруг ничего не видно. Это что-то, связанное с мягкостью ночи или же с тем, как она скрывает лица.

— Нет, — шепчет Драко в ответ, его рука постепенно разжимается.

Гром разрывает безмолвие комнаты, и Гермиона подпрыгивает от испуга, когда пальцы Драко касаются её спины. Он сам вздрагивает, стоит ей дотронуться до его плеча, и покачивается, когда она, промахиваясь мимо губ, целует его в подбородок. Гермиона прокладывает поцелуи по его коже, пока не добирается до носа. Замирает на мгновение, и Малфой сам подаётся ей навстречу: его мягкие и нежные губы прижимаются к уголку её рта. Это касание мимолетно, Малфой снова принимается за бюстгальтер.

Палочка, всё ещё стиснутая в его кулаке, утыкается ей в спину, когда Драко, наконец, справляется с застёжкой. Гермиона крепко прижимается к его губам — таких лёгких поглаживаний ей недостаточно. В коридоре раздаётся новый взрыв хохота, Малфой просовывает палец под одну лямку, палочку под другую и стягивает их вниз. Она жарко целует его, сплетаясь с ним языками, и это отвлекает Драко настолько, что его руки замирают и он толкается к ней. Они оба по инерции делают шаг назад, и Гермиона удивлённо вздыхает, почувствовав на спине ледяные капли.

— Что? — хрипло спрашивает Драко, и она выпускает его.

— Вода. Холодная.

В комнате так темно, будто Гермиона закрыла глаза. Не видно ни единого проблеска, чтобы можно было различить тени или хотя бы очертания предметов. За исключением сна, такая темень знакома ей только по операциям.

Пусть она знает, что врагов в доме нет, но сердце сильнее ускоряет свой ритм, хоть и до этого стучало быстро. Она ощущает гладкость малфоевской палочки у своих рёбер. Её бюстгальтер падает где-то за спиной, и она льнёт к Драко, забывая о воде и обо всех мыслях. Она концентрируется на гладкости его кожи и на его сердцебиении под своими губами.

Его ладони ползут по её бокам вверх, в то время как Гермиона оглаживает его грудь и удивляется, как же хорошо она знает его на ощупь. Шрам, который тянется… вот сюда, ещё один изгибается в сантиметре от него… вот здесь, рубец… в этом месте, мышцы сокращаются, стоит ей провести ногтями… вот так, веснушки… именно здесь, а вот то самое местечко — ему нравится, когда она его прикусывает… Малфой стонет, обхватывает её ягодицы и прижимает к себе крепче. Гермиона улыбается: она и не замечала раньше, насколько точно знает его тело.

Он один из самых любимых её предметов для изучения, а она всегда прилежно училась, и о, боже, как же хорошо он её обучил. Она выпускает изо рта его сосок, обхватывает пальцами пуговицу на его штанах и спускается с поцелуями всё ниже. Драко недовольно фыркает, когда Гермиона наклоняется так, что он больше не может придерживать её, и обнимает сначала за спину, а потом за плечи. Её губы по памяти находят шрам на его животе, и Малфой на три секунды задерживает дыхание. Гермиона расстёгивает ширинку и стягивает штаны к щиколоткам.

Она тянется к его белью, но пальцы натыкаются на голую кожу, и над её головой раздаётся короткий смешок. Гермиона щиплет его за бедро, и Драко вздрагивает: то ли от боли, то ли от неожиданности. Она целует обиженное местечко, и он снова дёргается, запуская ладонь в её волосы.

— Хитрец, — бормочет она. Интересно, как часто она может заставить его так реагировать? Он же лишь постфактум понимает, что она делает.

— Хм? — он тянет Гермиону за волосы, перехватывает другой рукой за локоть и так быстро тащит наверх, что у неё начинает кружиться голова.

Она забывает, что именно собиралась ему ответить, едва он снова крепко прижимает её к себе, а его член, которого она уже успела коснуться, упирается в её живот. Дёрнув за пряди, он отклоняет её голову и впивается губы. Его язык так требователен, будто Малфой заявляет свои права на её рот, но Гермиона этому только рада. Чаще всего ей нравится такая прелюдия, пусть это и не приносит желанной разрядки. Иногда она старается завести его, чтобы он сорвался и довёл дело до конца, но обычно у неё ничего не выходит. Отношение к его самоконтролю, то железному, то никуда не годному, это её любовь и ненависть, в зависимости от настроения — это так же справедливо и за пределами спальни.

К сожалению, две минуты спустя, когда его ладони прошлись по всему её телу, пижама вместе с бельём отброшена в сторону, а она сама лежит на спине, Малфой берёт себя в руки. Она перестаёт ощущать его тепло и уже начинает задумываться, всё ли с ним в порядке, как его рот прижимается к её животу. Она вскидывается ему навстречу, но он опять отстраняется. Пару секунд она вглядывается в темноту, и он снова целует впадину её пупка.

Гермиона задерживает дыхание в ожидании, и вот Малфой снова возвращается — его горячие и влажные губы касаются кожи между грудей. Она тянется к его голове, но хватает только воздух, роняет руки, шлёпая саму себя. Секунду спустя она чувствует его улыбку на своём животе.

— Драко, — выдыхает она, выгибаясь.

Тишина, и затем:

— Хм? — хмыкает он, прижимаясь ртом к внутренней стороне её бедра.

Гермиона вздыхает и снова тянется туда, где его волосы щекочут её грудь, а губы прижимаются к рёбрам. И вновь пустота — он и в этот раз скрывается где-то в темноте, служащей ему прикрытием.

— Знаешь что, ты… — Гермиона шипит, едва его язык проходится по её промежности. — Ох, ладно…

Малфой исчезает, она хнычет, но крепко сжимает губы. Он целует её правую коленку, затем касается бедра, перемещается выше, и его язык лишь чуть-чуть промахивается мимо её соска. Он тут же исправляет свою ошибку, лаская нежную плоть, и в этот раз она умудряется схватить его за волосы. Он больше не может отстраниться, но не особо возражает, втягивает сосок в рот и прикусывает его, пока пальцы ползут по её животу. Гермиона громко стонет, откидывая голову назад, и подтягивает его за волосы к себе. Но он не поддаётся, прокладывая языком дорожку к другой ареоле.

Малфой скользит пальцем по нежным складочкам и рычит, наверняка заметив, насколько излишни такие длинные прелюдии. На смену рту на её груди приходит рука, а сам Драко опускается ниже. Гермиона выпускает его пряди, придя к выводу, что такой вариант развития событий ей нравится даже больше, нежели поцелуи. Она стонет, ударяясь затылком об пол, когда Малфой погружает в неё сначала один палец, потом второй, она снова стискивает его волосы, скребя ногтями другой руки по полу. Он кружит языком по её клитору, её бёдра рвутся вверх, и какой-то странный, нечеловеческий звук вырывается из горла.

— Дра… — Гермиона осекается, когда Малфой полностью от неё отстраняется. В темноте она слышит хмыканье, причмокивание и шлепок.

Что-то звенит прямо перед ней, а потом раздаётся плеск воды. Драко ругается, капли бьются в бок банки, добавляя новый звук в окружающую их симфонию. Молния вспыхивает так близко — наверное, прямо за окном, — и на секунду комната озаряется светом. Гермиона видит, что Малфой стоит на коленях между её ног, глядя вполоборота на перевёрнутую жестянку. Его лицо раскраснелось, губы влажно блестят, а член такой твёрдый и налившийся, что это наверняка доставляет неприятные ощущения. Драко поворачивается, чтобы взглянуть на Гермиону, но их уже снова окутывает ночная чернота.

Она решает пошевелиться, придя к выводу, что с неё уже хватит, но как раз в это самое мгновение Малфой сам подаётся ей навстречу. Кажется, в грудь врезается его плечо, Гермиона с ворчанием пытается ухватиться за Драко. Малфой головой ударяется о её челюсть так, что зубы клацают, и она слишком уж громко фыркает от боли.

— Именно поэтому ты должна была оставаться там, где тебе было сказано лежать, — тянет Драко, его хриплый и в то же время тягучий голос будто бы окутывает её. — Ты в порядке?

— Я делаю то, что мне нравится. И… — она замолкает, едва его пальцы стискивают её бедро.

— Значит, всё в норме, — бормочет он, его нос касается её щеки, челюсти, останавливается возле шеи. Он что-то шепчет в перерывах между поцелуями, и она может разобрать отдельные слова, вроде «покажу», «увидишь», «сделаю», «умолять» и «так чертовски хорошо».

Она проводит ногтями по его спине, обхватывает его лицо и наконец-то прижимается губами к его губам. Он отвечает ей тем же, толкая их обоих вперёд так, что Гермиона снова ложится спиной на пол. Она проникает языком в его рот, проводит им по зубам, по гладкому нёбу — исследует его так же, как до этого делал сам Малфой. Драко стонет и трётся об неё пахом. Ей нравится, когда он так прижимается к ней, под его весом труднее дышать, но ей плевать. Ей тяжело и жарко, но сейчас она ощущает его полнее.

Молния опять раскалывает небо, но Гермиона, к сожалению, слишком поздно раскрывает глаза. К тому же Малфой снова от неё отодвигается. Он поднимается, и всё, что теперь может чувствовать Гермиона, — его колено у её ноги, но вдруг её бедра касаются влажные пальцы. Она дёргается от холода, Драко отводит руку, но уже в следующую секунду его мокрые и холодные ладони оказываются на её груди. Она извивается под этими прикосновениями и, едва всё прекращается, рвано выдыхает.

Она не сомневается, что Малфой вернётся, но всё же вздрагивает, когда его стылые пальцы обхватывают её ноги, а ледяные губы припадают к её промежности. Его язык такой же холодный, он ласкает её до тех пор, пока она не превращается в мешанину из обрывочных слов и дрожащих конечностей.

— Так чертовски жарко, — выдыхает Драко, и на живот Гермионе льётся вода. Она втягивает в лёгкие воздух, чувствуя, как сокращаются мышцы. А затем ощущает прикосновение языка.

Малфой лижет её, пока лужица на коже не исчезает, и тогда осторожно льёт воду ей на грудь. Ручейки огибают полушария — наверное, Драко целился в ложбинку между грудями — и стекают по её животу. В темноте он пытается найти каждую мокрую дорожку и почти покончил с этим, когда Гермиона понимает: с неё хватит.

— Драко, выпрямись, пожалуйста, — она едва узнаёт свой голос, откашливается, но и тогда звучит чересчур глухо.

— Что случилось?

— Я лишь прошу тебя на секунду выпрямиться.

Он молчит и не двигается в течение четырёх ударов её сердца, но наконец подчиняется — она чувствует, как сильно он напряжён. Гермиона поднимается на трясущихся ногах, встаёт на колени, и те пару секунд дрожат. Протягивает руку, касается его груди — Малфой пытается поймать её запястье.

— Грейнд… — она обрывает его, толкая обеими руками.

— Клянусь, Драко, — произносит она. Откинувшись на пол, он удивлённо ворчит, снова слышится дребезжание жестянки.

Гермиона клянется, ведь существует столько всего, что она бы желала с ним сделать. Она хочет дразнить Драко руками и губами до тех пор, пока он не начнёт её умолять, но в эту самую секунду у неё не хватит на это терпения. Ему нравится подводить её к самому краю, нравится заставлять терять контроль над собой — Малфой сам ей об этом говорил. Он разжёг в ней такой пожар, что все мысли отошли на задний план, уступили место потребности, и пусть потом ей станет за это неловко. Потом, когда его здесь не будет, и она не будет так сильно в нём нуждаться.

Возможно, всё дело в темноте. Есть что-то особенное в том, что люди не могут видеть твоего лица. Что-то, пробуждающее в человеке зверя или воскрешающее воспоминания о тех временах, когда все мы были животными. Её друзья делились в темноте своими секретами. И она рассказала о своей тайне. «Я ведьма, — сказала она. — Я могу творить магию». Они все тогда рассмеялись. Сосед попытался поцеловать её в темноте, на камне во дворе за домом, и тогда рассмеялась именно она. Она спасалась во мраке бегством, убивала и кричала от одиночества. И складывалось ощущение, будто бы ночь в состоянии отвоевать эти моменты у утра.

Может быть, и при свете Гермиона поступила бы точно так же, но сейчас это неважно: она слишком сосредоточена, чтобы испытывать хоть какое-то смущение.

— Клянусь, — стонет он и вскидывает бёдра, едва только она его обхватывает.

Гермиона вытягивается на нём, устраиваясь поудобнее. Она подумывает сказать что-то остроумное, сексуальное — что-то подходящее моменту, но теряется. Насколько ей известно, она никогда не делала ничего сексуального, и… Гермиона вглядывается в темноту, когда Драко начинает приподниматься, помогает ему сесть и опускается на него, едва почувствовав касание его ладоней.

Они оба стонут, и Гермиона таращится в потолок, вознося хвалы богам — что не совсем уместно сейчас, но она уверена: Бог и так знает, что, когда дело касается Драко, её поведение не всегда адекватно, так что, наверное, всё в порядке. Малфой утыкается лбом ей в плечо, обвивает руку вокруг её талии и шепчет проклятия, когда она начинает двигаться. Гермиона всегда забывает, как же фантастически хорошо чувствует себя с ним. Он наполняет её. Здесь, здесь и вот здесь. Наполняет и запускает, словно шарик, в небеса, охваченную этими прекрасными и пошлыми приятностями.

Она крепко сжимает губы, сообразив, что бессмысленной мантрой повторяет слово «шарик». Драко не обращает на это внимания, а может, ему всё равно — он сам что-то произносит, едва слышное за звуками дождя и шлепками их тел.

«Прекрасно», — разбирает она среди стонов, проклятий, шипения и бормотания. Гермиона улыбается, в животе что-то ёкает, и она чувствует себя глупо. Глупо и наполненно. Да, прекрасно. Эти приятные, прекрасные, пошлые вещи, которые они творят вместе.

========== Тридцать восемь ==========

День: 1521; Время: 1

Гермиона открывает глаза — темнота. Рука Драко покоится на её груди, а его рот — на её горле. Спина болит так, что становится ясно — она проспала на жёстком полу час или два. Гроза за окном утихла, гром больше не грохочет беспрерывно, ветер не угрожает снести дом, а дождь мягко барабанит по крыше. Она позволила Драко в темноте тщательно исследовать своё тело, которое он, кажется, знает так же хорошо, как и она — его.

Гермиона вытянулась подле него на досках, чувствуя себя странно. Ничего не видя, в полудрёме, под перестук капель, ощущая мягкость его касаний, она воспринимала происходящее сном. И думала о простых вещах: о мягкости его волос, шершавых ладонях, тёплых губах, половицах, темноте и спокойствии. Малфою не потребовалось много времени, чтобы разбудить её полностью, но странное спокойствие не исчезло. Интересно, можно ли назвать это удовлетворением? Нет никакой спешки, она уже там, куда так стремилась. Можно ли назвать это так?

В этот раз он опять никуда не торопится. Возможно потому, что она не дала ему реализовать все его замыслы, и теперь он решительно настроился выбить из неё мольбы. Довести до точки, так, что её станет колотить дрожь, а с губ будет срываться только «Драко, Драко, пожалуйста», от чего она потом зальётся румянцем. Гермиона попыталась было сесть, чтобы, быть может, отплатить ему той же монетой, но засомневалась в своих силах, да и ладонь Драко слишком уж настойчиво толкала её обратно.

Его палочка скользит по её животу. Гермиона знает это, потому что чувствует магию кожей. Его магию, заключённую в палочке, неиспользуемую, но мощную. Гермиона знает Драко с разных сторон, но его магия, проникающая в неё, это что-то необыкновенно личное. Она никогда об этом не задумывалась и не считала такое возможным, но сейчас осознаёт себя полностью открытой перед ним, пусть он ничего не колдует, а отголоски волшебства лишь едва заметны. Это как сердцебиение и кровь — такая же часть его жизненной силы, самая его суть.

Малфой устраивает палочку на её груди и, когда та скатывается, поправляет.

— Не дай ей упасть, — говорит он в ответ на замешательство Гермионы, его пальцы скользят по её рукам.

Он обхватывает её ладони своими и держит, пока целует её бёдра. Гермиона скептически смотрит на него, хоть от этого нет никакого толка, и стискивает его пальцы. Малфой приподнимается на несколько секунд — она напрягается, — но тут же припадает к другому её бедру. Гермиона тяжело выдыхает, и Драко, улыбнувшись, прихватывает губами её кожу. Она чувствует его дыхание, он целует низ её живота и смеётся, стоит ей разочарованно застонать.

— Злобный, плохой, мел… — на этот раз она обуздывает недовольство, убеждая себя не прикусывать его язык при первой возможности.

Она держится ещё около минуты, пока Малфой прижимается к ней лицом и проводит по коже языком. Её бёдра непроизвольно вскидываются, она стонет, но палочка опасно подрагивает, и Гермиона тут же замирает — равновесие восстановлено. Она не собирается проигрывать в игре, которую так уверенно ведёт Драко. Она стискивает его ладони, и подушечки его больших пальцев начинают поглаживать её запястья. Ноги дрожат, дыхание ускорилось, кровь устремилась по венам, а сердце бешено бьётся в груди — но в остальном она лежит не шелохнувшись.

Чёртова деревяшка норовит соскользнуть от одного только дыхания, и Гермиона в равной степени сосредоточена на ней и на том, чтобы окончательно не потеряться в собственных ощущениях. Ей очень хорошо, если не считать того факта, что она слишком много внимания уделяет тому, чтобы не дать упасть палочке, а не тем чудесам, которые творит ртом Драко. Оргазм всё ближе, и она не может удержаться от стонов и рваных выдохов. Стараясь сохранить концентрацию, она зажмуривается. И искренне надеется: Малфой не ожидает, что, кончая, она будет думать о палочке, — она чувствует, что от нарастающего внутри напряжения вот-вот потеряет над собой контроль.

Не способная устоять, она лишь едва подаётся ему навстречу, но Малфой лишает её шанса на столь близкую победу. Она крепится с трудом, пока он ласкает её языком, и тело предаёт разум: Гермиона вскидывает бёдра и выгибает спину, впиваясь ногтями в его ладони. Вскрикивает, подаваясь ему навстречу, желая повторения этих ощущений, но всё прекращается.

Рвано дыша, она откидывается на пол и открывает глаза, с упрёком таращась в пустоту перед собой. Подушечки пальцев продолжает поглаживать её запястья, но Гермиона слышит цоканье:

— Тс-тс-тс, Грейнджер. Ты дала ей упасть.

— Что? — хрипит она, думая лишь о том, как близко был оргазм, когда Малфой отстранился.

— Ты позволила ей упасть, — в его голосе слышно веселье, вот засранец. Он отпускает её руки, обхватывает бёдра и целует в живот влажными губами. — М-м, а ты была так близко, правда?

Гермиона шокированно моргает, а затем сердито косится на Драко. Что за сволочь! Он столько старался, чтобы довести её до этого состояния, — она была в секундах от цели — и остановился. Она приходит к выводу, что и так была слишком терпеливой, и раз уж он так кичится своим самоконтролем, она возьмёт дело в свои руки, как до этого поступил сам Малфой. Не сводя с него сердитого взгляда, она опускает руку, задевая костяшками то ли его нос, то ли подбородок. Она чувствует, как Драко отшатывается, толкая её ногу плечом.

Она испытывает облегчение и, может быть, чуточку злорадства, когда Драко ловит её ладонь. Гермиона представляет себе его обиженный вид, перекатывается на бок, но тут же получает шлепок по ягодице. Она захлёбывается дыханием от удивления и, пожалуй, от пронзившей тело вспышки удовольствия, которую она пытается игнорировать. Неужели он только что…

— Грейнджер, ты очень плохо себя ведёшь.

Боже…. Ну вот как получается завестись ещё сильнее? До такой степени?

— Руки по швам и перекатись назад, — он говорит это тем же тоном, что и во время операций, и в горле у Гермионы застревает комок.

Она усмехается, а в голове вертится множество негодующих мыслей. Можно подумать, он имеет право приказывать… Он снова шлёпает её, и она стонет в ответ. Гермиона краснеет ещё сильнее и сжимает губы, капля пота сползает по её виску. Малфой пару секунд хранит молчание, а потом проводит пальцами по изгибу её спины.

— Грейнджер, тебе же нравится, ведь так? — его голос звучит почти что угрожающе, дыхание Гермионы сбивается, и она закрывает глаза.

Она молчит, лишь больше заливаясь румянцем, потому что ей действительно нравится. Ей и в голову не приходило, что подобное обращение может доставить удовольствие. Неужели она настолько странная? Решит ли он, что она ненормальная, или… Он шлёпает её в полной тишине, затем ещё раз, и вырвавшийся стон служит ему ответом. Драко хмыкает и отводит её руку в сторону, — сама Гермиона перестала шевелиться, открыв в себе это новое сексуальное предпочтение.

— Грейнджер, а ты знаешь, что случается с плохими девочками? — спрашивает он тем самым пугающим голосом, и… о, боже…

Она чувствует себя маленьким зверьком под взглядом пантеры или… или… змеи. Рот Драко приникает к её бедру, он начинает выписывать круги языком. Он прихватывает губами кожу, посасывает, вызывая прилив крови. Лёгкие касания его пальцев контрастируют со свирепым напором его рта, и она шумно дышит, прижимаясь к нему. Он снова шлёпает её, его собственное прерывистое дыхание скользит по её телу, и она прикусывает губу, стискивая у живота простынь.

— А ты знаешь, что случится, когда ты станешь хорошей девочкой?

Они оба замирают в ожидании: он поглаживает её разгорячённую кожу, а Гермиона застывает от неловкости и предвкушения. Это что-то новое, совсем не похожее на то, что было раньше, и она не знает, как себя вести. Она осознаёт только то, что ей это нравится, её раздирает любопытство, а Драко никогда не заставлял её стыдиться. По крайней мере, не в такой ситуации, вблизи жара его тела. Но ей по-прежнему надо себя контролировать, чтобы не прикрыть лицо рукой.

Он прокладывает по её бедру дорожку из поцелуев — его губы кажутся холодными на её жаркой коже — и шлёпает по другой ягодице. Она всхлипывает от противоречивых ощущений, дёргается от боли, чтобы тут же податься навстречу Драко.

— Что?

— Возможно, я позволю тебе кончить.

День: 1521; Время: 9

Она открывает глаза — светло. Солнце светит в окно, Гермиона слышит пение птиц в этом омытом дождём мире. Привыкая, она моргает, щурится и удивлённо оглядывается. Лучи проходят сквозь дырки в потолке, через которые раньше лил дождь. Ярко-белые столбы света озаряют комнату, будто прожекторы. Это напоминает то, как солнце иногда проходит сквозь листву деревьев. Красиво.

Драко спит, зарывшись лицом в её шею и волосы, словно закрываясь от света. Он лежит на боку, одна его рука расположилась на её бедре, а вторая закинута над их головами, как если бы он держал палочку. Его колено устроилось между её ногами, светлые пряди прилипли к её лицу, а живот ровно вздымается и опадает у её бока. Сама Гермиона лежит на спине, одной рукой обнимая его за плечи, а вторую вытянув вперёд и подставив под лучи. Они окрашивают ладонь в белый, и Гермиона будто перебирает их пальцами.

Она чувствует себя грязной, но в том хорошем смысле, в котором никогда никому не признается. То количество жидкостей, что засохло на её коже, должно было заставить её мчаться в душ, но вместо этого она с улыбкой предаётся воспоминаниям. Гермиона смотрит на Малфоя, радуясь тому, что наконец может его разглядеть, её глаза задерживаются на изгибе его ягодиц, перемещаются на следы от зубов, которые она оставила на его коже в отместку. Гермиона замечает две отметины — одну на его бедре, а вторую на плече. Её мысли прерываются громким смехом, и она вспоминает, что именно её разбудило.

— Я собираюсь сделать это! Отправлюсь на охоту и добуду корову или что-то такое!

— А в лесах водятся коровы?

— Вот именно, я не знаю, бродят ли здесь где-то поблизости коровы.

— Бери нож и иди выстругивай копьё из ветки… ну или как-то так.

— Э… А почему бы просто не воспользоваться ножом? — слышится новый взрыв смеха.

Драко, делая вдох, ёрзает возле неё. Замирает и выпускает воздух из лёгких. Он почти всегда так поступает, если, проснувшись, не собирается никуда уходить. Гермиона отводит руку от лучей и протирает глаза. Потягивается, разминая ноги и выпрямляя спину. Мышцы ноют, между ног саднит, но она чувствует удовлетворение. Наверняка, при свете дня она испытает смущение от своих действий и откликов — в эту секунду она ощущает себя такой уязвимой.

Рука Драко отрывается от её бедра и, легко касаясь кожи, скользит вверх. Гермиона чуть дёргается, когда он легонько сжимает её грудь, и протирает глаза. От такой её реакции Малфой весело хмыкает, и она, уткнувшись в его плечо, поджимает губы — всё ещё опухшие. Интересно, сколько они проспали?

Драко опускает вторую руку и приподнимается на локте. Гермиона почти что улыбается при виде его заспанного лица, но ворочается под его взглядом. На его лице мелькает удивление, и она чувствует некий дискомфорт — так и хочется выскочить из собственной шкуры. Конечно, ночью стояла непроглядная темень, но не было ничего, что бы он не видел раньше и что бы не казалось ему нормальным.

— Вот чёрт, — выдыхает он, Гермиона встречается глазами с его, яркими и горящими весельем. — Похоже, я тебя изнасиловал.

Пару секунд она пытается стряхнуть с себя сон.

— Похоже?

Он снова оглядывает её, и его губы изгибаются в самодовольной улыбке.

— Ты сама-то видела?

Опёршись на локоть, Гермиона осматривает себя, ожидая увидеть нечто ужасное. Синяки в форме отпечатков пальцев, кровоподтёки на бёдрах и плече. Красные следы от его рта раскиданы по всему телу. Если только память ей не изменяет, как минимум ещё одна отметина оставлена прямо на попе и сзади на бедре. И только богу известно, как сейчас выглядит её шея.

«Твою ж…» — думает она. Малфой и раньше не чурался подобного, но ничего такого никогда не было. Она помнит тот засос, что оставила на его коже, когда с ним пыталась заигрывать Маргарет, и то собственническое клеймо, которым он ей ответил. Если дело именно в этом, то теперь Драко пометил всё её тело.

Малфой — единственный человек на свете, который когда-либо видел, чтобы она так теряла над собой контроль. Интересно, знает ли об этом он сам? И речь не только о сексе. Никто, кроме него, не представляет, что она способна на подобное. И наверное, он понимает это даже лучше, чем сама Гермиона. Она задаётся вопросом: осознаёт ли Малфой степень её доверия, раз она позволила ему не просто узнать об этом, но ещё и увидеть? Что за животное в нём проснулось, сколько в нём бурлило страсти, что он так… щедро пометил её тело. И тут ей приходит в голову мысль: а вдруг она тоже знает Драко с той самой стороны, которая больше никому не известна? Знает того человека, что появляется в темноте, когда лица скрыты, а Гермиона не смеётся и не боится.

Она отбрасывает прочь все мысли, когда, подняв голову, видит, что Драко за ней наблюдает. Она с притворной сердитостью косится на его плечо:

— Подумать только, а я утром переживала из-за этого.

Он смотрит на след от её зубов и снова переводит на неё взгляд. Она улыбается ему, ей кажется: наверное, Драко важно убедиться, что она ничего не имеет против такого. А может, он хочет другого. Хочет, чтобы она рассердилась за все эти оставленные отметины, за то, что он проявил такое собственничество и так по-варварски повёл себя в приступе страсти. Но её гораздо больше заботит, чтобы он понял: она не сердится, если вдруг для него это существенно. Потому что так и есть — она совсем не переживает по этому поводу.

Она опять опускает глаза на его плечо, а затем поднимает на шею. И моргает: две отметины на его горле, одна на ключице и след от укуса над его соском. Синяки на руках и плечах, след от зубов на бедре и красные пятна на каждой из тазовых костей. Она покрывается краской, но лишь чуть-чуть: частично из-за осознания собственной дикости, но большей частью из-за воспоминаний.

Драко осматривает себя, и Гермиона видит, как едут вверх его брови. Он хмыкает, а она зачарованно следит за тем, как он обводит пальцем свой сосок и синяк над ним. Он практически рычал, содрогаясь в оргазме, когда она вцепилась зубами в это местечко. Судя по его взгляду, он и сам об этом прекрасно помнит.

— Прошлой ночью ты была очень плохой девочкой, — она заливается пунцовым румянцем, совсем как тем утром — после признания друзьям, что она ведьма. Совсем как Вильям после того поцелуя на камне. Она уже подумывает скрыться в ванной, когда Малфой добавляет: — Не знаю, кончал ли я когда-нибудь раньше настолько сильно.

Она таращится на Драко, мигая, но он изучает свой палец, который теперь обводит синяк на её груди. Что-то поднимается из самых глубин её естества, она забывает о собственном смущении и, не сумев сдержаться, улыбается. Закусив губу, тянется и обводит его сосок и синяк точно так же, как сам Малфой минутой раньше — его палец смещается к следующей отметине на её теле.

Он поднимает голову, и Гермиона, вскинув руку, неосознанно проводит пальцем по спинке его носа. С этого движения прошлой ночью всё и началось, и уголок его рта дёргается вверх.

— Я… — начинает он, но топот ног заставляет их обоих повернуться к двери и замереть.

— Я собираюсь раздобыть курицу! Делаем заказы, делаем заказы! Курица, говядина, и если я отыщу немного… — кто-то осекается, но тут же шокированно произносит: — Гарри Поттер?

— Провизия, — Гермиона слышит, как устало откликается Гарри, — находится в нише под гардеробом в гостиной.

Тишина. Малфоя не отпускает напряжение с того самого момента, как он услышал имя её друга. Затем прямо перед дверью раздаётся тихое «О».

— Вы не знаете: Гермиона Грейнджер здесь? Такая… с кудрявыми волосами… — Драко фыркает от подобного описания — наверняка, оно сопровождалось утрированной жестикуляцией. Гермиона щиплет его, и он, рыкнув, отвечает ей тем же.

— Ой, — шепчет она, хватая себя за грудь, и Драко снова фыркает. Возможно потому, что ночью он делал ей намного больнее, вот только реакция её была совсем иной.

Малфой начинает отстраняться, но Гермиона выбрасывает руку вперёд и ловит его за предплечье, прежде чем он даже помыслит об уходе. Она не хочет, чтобы он думал, что должен уйти лишь из-за появления Гарри, который её ищет. По голосу Гарри не похоже, что речь идёт о чём-то срочном: в коридоре продолжается какой-то нелепый разговор о героях войны и способах охоты на кур. Гермионе казалось, она смогла донести до Драко мысль, что ей всё равно, но вероятно ей придётся приложить больше усилий, чтобы убедить его в этом.

А может, Малфой просто устал после такой изматывающей ночи и больше не видит причин лежать с ней рядом, раз они не планируют заниматься сексом. Может, схватив его, она выставила себя дурой или проявила чрезмерную навязчивость. Часть Гермионы постоянно боится, что Драко либо поймёт слишком многое, либо решит, что ей на всё наплевать. Здесь проходит слишком тонкая линия, и лишь одно Гермиона знает наверняка: она не хочет, чтобы Малфой уходил или прекращал это… чем бы оно ни было.

Он отдалился от неё, решив, что она слишком к нему привязалась. Отдалился, посчитав, что ей всё равно и она размышляет, а стоит ли он хоть чего-то. Может быть, Драко тоже не знает, чего же он хочет. И происходящее так же сбивает его с толку. Может, они оба не могут остановиться, несмотря ни на что.

Гермиона быстро находится под его вопросительным взглядом:

— Я просто хотела… кое-что проверить.

Она закатывает глаза от собственного ответа, и одна его бровь ползёт вверх. К ней присоединяется вторая, когда Гермиона, толкнув, заставляет Драко откинуться на спину. Сползая всё ниже, она проводит пальцем по виднеющимся отметинам, его полувставший член упирается ей сначала в живот, а потом в грудь. Не поднимая глаз, Гермиона устраивается между его ног.

— Удивительно, но он до сих пор там, — ухмыляясь, шепчет Драко, и при виде её румянца расплывается в улыбке.

Она обхватывает его рукой, и он приподнимается на локтях. «Плохая», — беззвучно произносит Драко, и Гермиона приходит к выводу, что пара-тройка новых следов на нём лишними не будут.

День: 1521; время: 12

Гермиона задерживает дыхание: нога Драко начинает скользить, он вскидывает руку, пытаясь восстановить равновесие, и ладонь Гарри крепко вцепляется в малфоевское предплечье. Драко замирает: он только что едва не свалился с крыши, и именно Гарри его удержал. Гарри отклоняется, помогая Малфою принять более устойчивое положение. Они обмениваются сдержанными кивками и тут же делают вид, будто ничего и не произошло.

— Гермиона, ты там внизу похожа на Молли, — Гарри улыбается ей, и на его щеке виднеется пятно шпаклёвки.

— Ну, вам надо быть осторожнее. Я не знаю, почему вы так настаивали на ремонте этого дома.

Сделав всё возможное, чтобы отмыться в собранной в ёмкости дождевой воде, Гермиона нашла Гарри, Драко и двух новичков, сгрудившихся вокруг стола. Как бы снисходительно она ни относилась к своему утреннему состоянию, весь оставшийся день без проточной воды — совсем другое дело. Перед ребятами было разложено то, что попросил её раздобыть Гарри, и он объяснял, как именно подлатать крышу. Гермиона понятия не имеет, почему они все согласились заниматься ремонтом этой развалюхи, прикидывающейся домом, но факт остаётся фактом. Возможно, причина заключалась в том, что им нечем было занять время в ожидании вызова на операцию, нагрева монеты или чего бы то ни было ещё.

Большинство вылазок теперь связано со спасением и поисками, Пожиратели Смерти пока не предпринимают новых шагов. Они проявляют активность в течение ночи — максимум недели, но едва что-то идёт не так, снова прячутся. Если их осталось не так уж много, если враг так и не смог организоваться, вероятно, это можно считать концом войны. Иногда сама мысль о близости финала причиняет боль, а порой невыносимо больно думать о том, что, наверное, им ещё потребуется много времени.

Остановка на месте подразумевала появление времени для размышлений, что в условиях войны не очень хорошо. Ведь мысли заставляют людей совершать безумные поступки. Например, швырять Оглушающими заклинаниями в магглов, нападать на своих друзей или причинять вред самому себе. На прошлой неделе какой-то мужчина убил себя прямо посреди Министерства, как рассказал Рон. Рассказал, а потом просто сел и затих. Так и сидел в полной тишине, пока Гермиона не вынудила его поиграть с ней в шахматы. Её пугают ситуации, когда для размышлений остаётся слишком много времени.

— Ну, — откликается Гарри, объяснив что-то стоящему рядом пареньку, — я решил: либо так, либо следующая гроза сдует нас на другой конец Англии. Знаешь, та аврор, что на той неделе вернулась со мной после нашей миссии… она заплакала, когда сюда вошла. Я хочу сказать… заплакала. Рон заявил, что она оскорбляет чувства дома… Ты же знаешь Рона.

Гарри пожимает плечами, Гермиона смеётся, и он улыбается ей в ответ.

— Я бы ничего другого от него и не ждала.

— Разумеется. Вот я и решил, что мы бы могли хотя бы не дать дождю всё тут залить. Убедиться, что эта халупа дождётся следующей команды.

— Где ты этому научился?

— Тебе лучше не знать, — доносит ветер его бормотание.

Гермиону удивила готовность Драко помочь, но у него не было ни телевизора под рукой, ни операций в разработке. Подначивающий взгляд Гарри не особо его трогал — она готова поспорить: это стало последним, что сыграло свою роль. Наверное, Малфой, работающий на крыше и зажимающий под мышкой кровельные дранки, не должен казаться чем-то странным, и тем не менее, так оно и есть. Гермиона уже видела, как он занимается многими маггловскими вещами, но ремонт крыши напоминает ей о лете, когда отец и дядя выпили слишком много пива и балансировали на крыше дома. Не менее странно видеть там наверху Гарри. Или, вернее, их обоих вместе. Склонив головы, оба усердно работают, посмеиваясь над чем-то, что им говорит один из новичков.

Они оба переводят взгляды на неё — очевидно, что смех имеет отношение к ней, — и Гермиона тут же преисполняется подозрениями:

— Что?

— Адам интересуется, не принесёшь ли ты ему попить.

Ей приятно, что эти двое знают её настолько хорошо. Гарри и Малфой обмениваются сначала понимающими, а потом неловкими взглядами, словно только сейчас сообразили, как близко её знает каждый из них. Гермиона предполагает, что потребуется какое-то время, прежде чем они привыкнут, что их связывает не только война, но и она. Или по крайней мере… Гермиона хмыкает про себя, заглушая собственные мысли.

— Адам и сам прекрасно справится.

Когда Гарри поставил банку с краской перед ней и другой девушкой, Элисон, именно Адам поспешил проинформировать их: это всё потому, что покраска — женское дело, в то время как ремонт крыши больше подходит для мужчин. Драко тогда прислонился к стене, будто в предвкушении представления, а Гарри схватил парня за плечо и подтолкнул в сторону двери. Гермиона лишь успела попросить его отыскать кисть, когда Гарри молниеносно захлопнул за ними створку.

— Ты закончила с покраской? — спрашивает Гарри. Она снова задерживает дыхание, видя, что друг поскальзывается, и протягивает руку, словно сможет смягчить его падение на землю.

— Хочешь, чтобы я ушла? — почувствовав недовольство в его голосе, она сердито на него смотрит.

— Ты стоишь над душой, — откликается Драко, всецело занятый дранкой.

По дороге в дом она раздражённо бормочет себе под нос.

День: 1521; Время: 18

Дождь начинается во второй половине дня: грохочет гром, а сгустившиеся тени напоминают о том, что электричества в доме по-прежнему нет. Трое новичков возвращаются со свечами, явно недостаточным для их компанииколичеством пива и запечатанным конвертом для Драко. Гермиона пялится на бумагу так, словно обладает рентгеновским зрением, Малфой же бросает нераспечатанный конверт в сундук, который перетаскивает в её комнату.

Гостиная выглядит относительно прилично и смотрится странно на фоне остальных помещений. Ребята успели починить крышу в гостиной и на кухне, но краски хватило лишь на одну комнату. Она выглядит чисто, пусть пол и покорежён, а потёки пятнают потолок, и каким-то образом здесь светлее, чем должно было бы быть с таким уличным освещением.

Они ужинают консервированной едой — холодной и по большей части мерзкой, но пиво помогает немного отогреться. Гермиона обменивает вторую бутылку на свитер, и Гарри смотрит на подругу так же, как бывало после квиддичных побед. Их юные соседи, подшучивая друг над другом, решают завтра купить ещё краски, и их смех создаёт непрерывный фоновый гул. Элисон фотографирует, хотя Гермиона уверена: Драко хмурится на каждом снимке, а её собственные волосы выглядят, словно какое-то дикое животное. Отказываясь рассказывать о Кладбищенской битве, Гарри напрягается, но с воодушевлением реагирует на вопросы о Хогвартсе.

— А зачем вы использовали Оборотное зелье? — все поворачивают головы к Драко, пусть и по разным причинам. Малфой почти всё время молчал с тех самых пор, как отнёс сундук в спальню, но прервал слишком заумные объяснения Гермионы по поводу варки этого зелья, не имея ни малейшего представления, зачем оно им понадобилось.

— Чтобы собрать информацию, — быстро отвечает Гермиона, заставляя себя не смотреть на Гарри — Драко слишком наблюдательный.

— Ну, да… Гермиона превратилась в кошку.

Она сердито косится на друга: она рассчитывала, что он сменит тему или, по крайней мере, никогда — никогда — не упомянет этой детали. Никогда.

— Ну, Гарри…

— Погодите… Я думал, превратиться при помощи Оборотного зелья в животное невозможно? — Жабьен прерывает её попытки вспомнить в отместку какой-нибудь неловкий эпизод.

Она понятия не имеет, почему этого волшебника зовут Жабьен, но когда она отказалась его так называть, он наотрез отказался говорить своё настоящее имя.

— Это невозможно, — отвечает она, глядя на него угрюмо, но, наверное, парень ещё к ней не привык.

— Всё прошло не очень хорошо, — Гарри хихикает, и она ощутимо тычет его пальцем в рёбра. Он ойкает от боли, потирает ушибленное место и улыбается подруге. — Ладно, ладно… А как насчёт тролля?

Гермиона на секунду замирает и, глядя на свои колени, расплывается в улыбке от воспоминаний. Гарри рассказывает эту историю юным аврорам, Гермиона добавляет кое-какие детали в повествование, наблюдая за лицом Гарри вместо того, чтобы следить за чужой реакцией. Они всегда с чем-то сражались: она, Гарри и Рон. Вся их дружба основана именно на этом: опасность, угроза, война, смерть, борьба, выживание. Она думает о том, что им надо бы привыкнуть к этому — к нормальному существованию. Ремонту крыш, перекусу во время отдыха, выпивке в пабе. Нормальная жизнь приводит их в шоковое состояние.

Ей кажется: им нужно напоминать о том, как всё начиналось, и почему должно закончиться хорошо. Дружба, сложившаяся из таких жутких элементов, основанная на абсолютной необходимости спасения друзей, обязана пережить те самые опасности, из которых произросла. Просто должна, несмотря ни на что.

И Гермиона остаётся в гостиной, пока свечи, размещённые в стратегически продуманных местах, не догорают до половины, за окном не сгущается ночь, а буря не грозит унести их всех. Она остаётся до тех пор, пока не начинает зевать чаще, чем говорить, и тогда Гарри поднимает её с дивана и подталкивает в сторону комнаты. Авроры не обращают на Гермиону особого внимания, рассказывая о том, как они сдавали в Министерстве СОВ и ЖАБА, и Гарри смеётся, когда, потягиваясь, она спотыкается. Она недовольно смотрит на него, но тут же улыбается, потому что сейчас лицо друга выглядит менее суровым, а глаза не кажутся такими тусклыми, как обычно.

Несколько часов спустя после ухода Драко, когда пиво закончилось, а смех всё ещё отражается эхом от стен коридора, она находит Малфоя, погрузившегося в раздумья над своим блокнотом. Он даже не смотрит в её сторону, когда она, промокшая от влажного воздуха, в измождении валится на кровать. Она наблюдает за ним из-под одеяла, слишком толстого для летней поры, и слишком тонкого — для зимней, и если не брать в расчёт его чуть прищуренные глаза, он едва ли обращает на неё внимание. Гермиона засыпает, даже не успев задуматься о полученном им конверте.

День: 1522; Время: 8

Она приходит в себя от скрежета и скрипа половиц, резко садится, её рука, хлопнув по груди, взлетает к прикроватной тумбочке. Она сдувает с лица волосы, её палочка нацелена туда, откуда доносился звук. Драко продолжает сушить волосы, на его лице мелькает весёлое выражение. Иногда сны заставляют Гермиону бояться каждого шороха.

— Я прошёл уже полкомнаты, пока ты проснулась.

— Ну, да… молчи, — бормочет Гермиона, бросает палочку на пустую половину кровати и откидывается на жёсткий матрас.

— Электричество восстановлено.

— Наконец-то.

— Жабьен приготовил завтрак.

— Яйца по-жабьи. М-м-м.

— Ты специально превратилась в кошку при помощи Оборотного?

— Н… — она осекается.

Она мрачно сверлит взглядом потолок и потирает лицо. Вот почему Малфой завязал разговор — чтобы поймать её на привычке что-нибудь ляпнуть. Он решил, что Гермиона может проговориться, не обратив на это внимания. Конечно, он хорошо её знает, но не могла же она настолько туго соображать.

— Ты действительно хочешь знать? — она почти что чувствует, как ползут вверх его брови: Малфой бы не спросил, не будь ему любопытно. Она же тоже отлично его знает. — Нет.

— Я так и думал. И в чью кошку ты превратилась?

— Э-э-э…

— Всё, что начинается с «э-э-э», обычно оказывается ложью. Попробуй ещё раз.

На этот раз Гермиона поднимает голову и сердито смотрит на Драко.

— Может быть, я пытаюсь вспомнить.

— Хорошо.

— Миллисента Бул…

— Скажи мне, что Поттер, Уизли или кто-то из мелких гриффиндорцев не превращался в меня, — он произносит это так требовательно, что Гермиона вглядывается в него пристальнее.

— Да, Рон. Затем он… Ой, да успокойся, я шучу. Они стали Крэббом и Гойлом. Спросили у тебя про Тайную Комнату, а потом мы пошли своей дорогой.

— Тай… Что за хрень.

— Не злись, едва ли в этом был толк. Ты всё равно ничего о ней не знал, так что всё оказалось бессмысленно. Мы только исключили тебя из числа подозреваемых. Хотя не могу сказать, что твои надежды на мою скорую смерть заставили нас лучше думать о…

— Да мне плевать на ваши мысли. Помри ты, Поттер или любой другой из грёбаных гриффиндорцев — с чего бы мне было переживать? — а вот это прозвучало грубо. Он мог хотя бы извиниться за… — Сомневаюсь, что моя смерть удостоилась бы чего-то большего, нежели поверхностное ознакомление с некрологом.

— Вот не надо. Я не настолько чёрствая, — огрызается Гермиона, но старается взять себя в руки, видя, что Малфой ярится всё сильнее. — По крайней мере, я бы прочитала его тщательно.

Она пытается улыбнуться, будто возможность его смерти, как и их прежняя обоюдная ненависть, может показаться забавной, и не знает, что ещё ей сделать. Это всё больше не имеет значения — не взаправду, не настолько. Но Драко чересчур разозлился. Ей не стоило признаваться в том случае, но это дело прошлое, как и всё то, что они оставили позади.

— Я не имела в виду…

— Полагаю, на следующий год мы достойно отплатили, вместо того…

— Погоди, что?

— Нам с ребятами было любопытно, как грязнокровки выглядят под одеждой. Мы сварили оборотку, и Грег фланировал туда-сюда в виде голой Грейнджер в нашей… — она затыкает Малфоя, бросив ему в лицо подушку, затем запускает в него свечой, которая пролетает над его плечом.

— Ты…

— Не нравится, да, Грейнджер? Знание своих…

Она обрывает его нападки второй подушкой.

— Ты невозможный…

— Хватит швырять в меня эту хрень! — рявкает Драко, бросая подушку обратно в Гермиону. Неуклюже вскакивая на ноги и оскорблённо пыхтя, она отбивает её на лету. — Может, это я должен просить тебя успокоиться, а н…

— Успокоиться? Ты…

— Не злись, Грейнджер, едва ли в этом был толк, — с ухмылкой повторяет он её же слова.

— Я знаю, что ты врёшь про оборотку, Малфой, — рявкает Гермиона, тыча в его сторону пальцем, но при этом не сбавляя шага в сторону своего сундука. — Ты бы не хотел лицезреть голую грязнокровку, сколько бы…

— Откуда ты знаешь?

— Знаю! К тому же ты наверняка был слишком глуп, чтобы сварить…

— У меня были высшие баллы по Зельям!

— Да потому, что Снейп любил тебя больше!

— Чушь!

— Правда!

— Если ты думаешь, что я соврал, чего ж тогда так разозлилась? — кричит Малфой, и Гермиона удивлена, что полотенце в его руках не порвалось — так сильно он стиснул кулаки.

— Ты такой идиот, — рычит она, рывком вытаскивая свою одежду из сундука.

— Грейнджер, прекрати так меня называть или…

— Ты только что назвал меня грязнокровкой!

— Что? — вот именно, что. Малфой смотрит на неё так, словно Гермиона только что призналась: вся эта война — розыгрыш.

— Ты сказал…

— Я говорил о том времени, когда мне было пятнадцать! Я уж точно не называл тебя магглорожденной через год после того, как заявил, что желаю твоей смерти!

— Что ж, сейчас это явно легко сорвалось с твоего языка…

— Грейнджер, не могу поверить, что у тебя началось предменструальное бешенство, так…

Ему повезло, что её палочка осталась на кровати.

— О, будто…

— Если ты думаешь, что я по-прежнему смотрю на тебя как на «грязнокровку», я сам отвезу тебя в Мунго. Прямо сейчас.

— Я этого не говорила!

— Тогда, сделай милость, просвети меня, — Драко разводит руками.

— Не надо было использовать это слово!

— Я не называл тебя так! Я…

— Ты сказал «как грязнокровки выглядят под одеждой», а потом…

— Я лишь демонстрировал свой мыслительный процесс в подростковом возрасте, тогда я — на случай если ты вдруг позабыла — использовал…

— Да мне плевать! Я…

Она не знает, почему так завелась, но сердце молотом бухает в груди. Это слово редко когда её задевало. Даже тогда, когда он так обзывал её раньше. Она не слышала его в детстве, даже не знала поначалу, что именно оно означает. В сознании Гермионы оно было сродни грубому ругательству, не имеющему отношения к её личности. Война всё усложнила. Превратила его в бремя.

Было… Было больно даже слышать, как Малфой произносит это слово. Он так запросто использовал его в связи с ней, и неважно, что он лишь повторял свои прошлые мысли. Это как пощечина. Не столько на самом деле больно, сколько неприятно из-за неожиданности удара. Гермионе кажется: она отреагировала бы точно так же, скажи это любой из её знакомых. Но всё же задается вопросом: её реакция оказалась такой острой из-за их прошлого или потому, что ошибки тех, рядом с кем мы позволяем себе быть уязвимыми, страшнее промахов чужих людей?

Было больно, и наверное, так не должно было быть, но на минуту Гермиона испытала именно боль. Она знает, что Малфой этого больше не чувствует, не может чувствовать, но…

— Да неважно.

— Я так не думаю, Грейнджер. Ты не…

— Всё нормально. Я знаю, что ты ничего такого не имел в виду, просто… Наверное, ты застал меня врасплох. Я… — она замолкает и тут же продолжает: — Мне не нравится слышать такое. Даже… Причина не важна. Всё нормально, Малфой.

Он вскидывает бровь и тянет слова так, словно ему ещё никогда не было так скучно.

— Неужели?

— Да… И кстати, Малфой, — он не выглядит удивлённым, когда её гнев набирает новый оборот. — Я — мы, вообще-то — сотворили какую-то мелочь, даже не сказавшуюся на твоей жизни, и ты так разозлился? И это говорит человек, который распинался о войне и о том, как неважно всё то, что ты мне сделал в прошлом, потом…

— Я никогда не говорил, что это не важно.

— Нет, говорил! Ты…

— Я на секунду взбесился, что ты и твои дружки-герои умудрились пробр…

— Но это же было ради…

— Дело в том, что случившееся касалось меня, и я имел полное право разозлиться на пять минут! Я собирался…

— Но ты же совершал поступки хуже!

Малфой замолкает, вена на его виске пульсирует, и Гермиона нервничает все те двадцать две секунды, что ему требуется для ответа.

— Верно. У меня не было права злиться даже пять минут, потому что я вытворял кое-что похуже, чем то, что получил сам. Так? Полагаю, мне не следовало злиться на Винса за убийство Невилла, раз я убил его подруж…

— Я не это имела в виду, — выдыхает она и, когда Драко пытается что-то сказать, повторяет громче: — Я не это имела в виду. Я ли…

— Ты именно это имела в виду. Если ты собираешься к чему-то относиться каким-то образом, то лучше на всё смотреть только так и никак иначе. Более того, тебе стоит оценивать с той же позиции и себя. Или это не учитывается, когда дело касается…

Гермиона хмурится и угрожающе размахивает руками, но Малфой и на йоту не выглядит испуганным.

— Ты додумываешь мои слова!

— Я…

— Ты просто…

— Не могу поверить, что ты с этим так и не справилась. Я…

— Справилась, — орёт Гермиона, всплёскивая руками. Одежда валится на пол, она наклоняется подобрать её и старается контролировать дыхание.

— Очевидно, нет! Ты…

— Да, справилась, и не надо утверждать обратное, в то время как я сама знаю, что именно испытываю! Единственная причина, по которой я об этом обмолвилась, заключалась в том, что ты так сильно разозлился из-за этой давней истории, тогда как я смогла забыть…

— Всего на десять секунд, когда ты взв…

— Десять секунд? Да ты до сих пор бесишься! Ты…

— Потому что ты взвилась из-за слова, которым я тебя не называл, и не называл уже несколько лет! Будто я…

— Я же сказала, всё нормально! Мне просто не нравится, когда ты так говоришь, и… — Это задевает мои чувства? Звучит так глупо, что Гермиона передумывает произносить это вслух. — Меня выбило это из колеи. Я знаю, что ты меня так не называл. Я переболела прошлым, Драко. Я хочу сказать… однозначно.

Она ещё раз окидывает взглядом его стиснутые челюсти, закрывает свой сундук и садится на него. Гермиона возится с замком, защёлкивает дужку и в полной тишине снова и снова крутит колесики с цифрами.

— Если бы я на самом деле так поступил с тобой при помощи Оборотного зелья, ты бы разозлилась?

— А ты так делал? — она вскидывает голову — с ничего не выражающим лицом Драко отворачивается и бросает на кровать вторую подушку.

— Ответь.

Она пристально на него смотрит, пусть и не хочет больше ссориться. У неё не осталось сил, это так глупо, ей не стоило заводиться из-за ерунды. Это вышло рефлекторно. Если бы Малфой обозвал её сейчас, да ещё не применительно к прошлому… вот тогда всё было бы иначе. Но она не верит, что Драко способен на такое, не теперь, и не важно, как сильно он на неё злится и как больно хочет задеть. И если бы Гермиона не простила его за прошлое, она бы не позволила себе в это верить.

— Да, разозлилась бы, — скорее всего, ослепла бы от ярости. — Я тебя поняла. Но если ты теперь будешь неделю обижаться, я… — её перебивает голос в коридоре:

— Эй, Гарри, я принёс сдачу, оставшуюся после покупки краски… Что?

Она вскидывает голову и смотрит на Драко — он сверлит глазами дверь, и за её спиной слышится сначала скрип половиц, а потом быстрые шаги. Гарри наверняка был готов выломать дверь при малейшем подозрении, что ей может понадобиться его помощь. Судя по тяжести взгляда, сменившего выражение усталости, Драко порыв не оценил.

— Мне не нравится с тобой ссориться, — признаётся Гермиона, пытаясь успокоить вновь закипающий в Малфое гнев.

— Я очень удивлён.

Она усмехается, дёргает плечом и смотрит на замок в своих пальцах.

— Мне, как правило, не нравится с тобой ссориться.

— М-м.

— Это странно. Обычно один из нас убегает, и потом мы неделю не разговариваем. Ну, или пару часов, если один из нас просто… — не набрасывается на другого.

— Ты заблокировала дверь.

— Чт… О, — она смеётся и видит, как Малфой начинает смягчаться. Повернувшись, он отбрасывает грязную одежду в угол комнаты. — И… Обор…

— Такого не было.

Гермиона слабо улыбается и кивает: она знала, что Драко лжёт.

— Я не держу на тебя обиды, Драко, ты…

— Грейнджер, просто замолчи.

— Я бы никогда не смогла даже проводить время…

— Гермиона, — она поднимает голову, и они смотрят друг на друга целых двенадцать секунд, прежде чем Малфой машет рукой в её сторону. — Думаю, тебе стоит взять юбку вместо трёх пар штанов, хотя бельё остаётся на твоё усмотрение.

— Ой, — Гермиона пялится на одежду в своих руках, затем переводит взгляд на Малфоя и прищуривается. — Ты же собирался сказать мне об этом до того, как мы перестали ссориться?

Он ухмыляется, садится на кровать и достаёт носки: один белый, другой чёрный. Покачав головой, она разворачивается к сундуку и на этот раз внимательно выбирает вещи.

— Я тот, кто я есть, — он говорит тихо, но уверенно.

Она на мгновение замирает, потом приподнимает подбородок, разыскивая трусы.

— Знаю, — Гермиона переворачивает кипу фотографий, прежде чем найти нужную стопку. — Я бы не стала это менять, — она говорит то, что думает. Она не знает, где или кем бы был Драко, не имей он за спиной такого прошлого, и ей кажется важным в этом признаться.

Он сидит несколько секунд, не издавая ни звука, потом слышится скрип кровати.

— Я этого больше не скажу.

Она предполагает, что Малфой имеет в виду «грязнокровка», и знает: он проигнорирует её просьбу об уточнении. Или разозлится — не она одна ведёт себя так, чувствуя собственную уязвимость. Гермиона замирает в странной позе и пару секунд не может пошевелиться, сердце за рёбрами ускоряет свой темп.

— Хорошо, — Гермиона выпрямляется, крышка падает на место, и она оттаскивает сундук от двери.

========== Тридцать девять ==========

День: 1522; Время: 12

Гермиона всматривается в стенку своей временной спальни и тянется к малфоевскому сундуку, чтобы положить нож, которым соскребала плесень. Она окидывает скептическим взглядом стоящие перед ней две банки с краской и приходит к выводу, что так по крайней мере лучше, чем было.

Молодой человек Элисон — о котором та не перестает говорить с тех самых пор, как довольно бесцеремонно уставилась на две отметины у Гермионы на шее, — вернулся с банками фиолетовой, жёлтой и коричневой краски. Гермиона, моргая, несколько секунд на них пялилась, в то время как Элисон и Гарри — тот самый парень — отправились в одну из спален, прихватив банку с фиолетовой краской. Гермиона по-прежнему звала его Гарри, хотя все остальные добавляли к его имени уточняющее «младший» или «другой», пока вчера вечером и вовсе не переименовали его в «Гарри Задротера». Гермиона не собиралась так его называть, несмотря на разрешение самого Гарри и фырканье Жабьена. Честно.

— Грейнджер, — Гермиона подпрыгивает, и кисть, которой она вела по стене ровную линию, дёргается. Она смотрит направо, налево, оглядывается назад, и Малфой усмехается. — Грейнджер, это божий глас. Я пришёл извиниться за твои волосы.

Откуда-то сверху слышится весёлое фырканье, и Гермиона замечает его лицо, маячащее в дырке в углу потолка. Она и не думала, что отверстие такое большое, пока не… сравнила.

— Я не представляла, что эта дырка такая здоровая, пока не увидела, как хорошо в неё вписывается твоя надутая физиономия.

— Смешно, — тянет Драко. Под его рукой края осыпаются, и труха валится вниз в подставленное мусорное ведро — прямо в дождевую воду. Гермиона окидывает потолок подозрительным взглядом, и Малфой смещается, перераспределяя вес.

— Это что за цвет?

— Он называется «жёлтый», — медленно произносит она, её губы ободряюще изгибаются. Драко хмурится, а Гермиона улыбается.

— Я не собираюсь смотреть на жёлтые стены.

Она хватает банку, которой пользуется, затем вторую, с коричневой краской, и протягивает их Малфою. Она собиралась поинтересоваться его мнением, но этот вопрос показался ей слишком личным. Будто это их комната, в их доме, или что-то в таком роде. Словно они останутся тут надолго и Драко может быть дело до этой мелочи. Поэтому она решила, что выкрасит стены в жёлтый цвет вместо того, чтобы ждать, пока принесут что-нибудь ещё. Её тоже не должна волновать такая ерунда, а вопрос, какой цвет предпочитает Драко, будто бы… подчёркивал, что это их спальня, их личное пространство. Подобное добавляло… серьёзности.

Драко смотрит на банки с краской, затем переводит взгляд на Гермиону.

— Ты хочешь, чтобы я выбрал между грязно-коричневым и ядовито-жёлтым?

— Это всё, что раздобыл Гарри.

— Скоро принесут ещё.

— Жёлтый — цвет счастья.

— Жёлтый — цвет мочи, пчёл с жалами, желчи, гениталий, проблем с почками…

— Драко, — хихикает Гермиона, ей и смешно, и неприятно. — А какой ты хочешь, зелёный?

— Разумеется, я выбираю этот цвет, — будто она его предложила! Но лицо Драко исчезает, прежде чем Гермиона успевает хоть что-то сказать.

День: 1522; Время: 13

— Они просят добавки.

— Хм?

— Гарри, Малфой и Жабьен. Они по-прежнему голодны.

Гермиона не удивлена: полчаса назад она вынесла им воды, и ребята осушили свои стаканы за семь секунд. Мокрые от пота, с серьёзными лицами, казалось, они не страдали от головной боли, которую у Гермионы вызвал стук молотков. Происходящее напоминает ей об операциях, вот только то, с чем они на них сталкивались, сводило на нет физические потребности организма в пище. Им всем стоило бы лучше питаться.

— Джастин, тебя устроит лапша?

Он легко улыбается, принимая тарелку с сэндвичами, чтобы отнести её на улицу.

— Всё равно хлеб чёрствый.

День: 1522; Время: 14

Его ладонь очень горячая: подталкивая, Малфой обхватывает её бедро и протискивается мимо неё в коридор. Гермиона чувствует запах пота и даже сквозь футболку ощущает исходящий от Драко жар. Она оглядывается на него, отмечая, что его рубашка намокла на спине. Малфой исчезает в комнате, чем-то стучит и выходит обратно. Гарри и Жабьен избавились от своих рубашек около часа назад. Драко предпочёл не раздеваться. Наверное, он быстро обгорает, и при мысли об этом, в мозгу у Гермионы тут же всплывает воспоминание: Малфой в оцепенении лежит на земле, его покрытая испариной кожа докрасна обгорела, а она пытается влить зелье ему в горло. Гермиона трясёт головой раз, другой, а потом, прищурившись, концентрируется на Драко, чтобы избавиться от нахлынувших образов.

— Компромисс, — говорит он, кивая на спальню, и направляется в ванную.

Это хорошо. Она красила кухню, когда заметила за окном жёлтую струю. Гермиона не оценила выбранный Жабьеном способ, и вполне доступно донесла до него мысль, что мочиться с крыши неприемлемо. Хотя она и не могла представить Драко, решившего облегчиться подобным образом.

— Компромисс?

Он хмыкает, будто ему слишком жарко разговаривать, и закрывает за собой дверь. Ей тоже несладко, но она хоть не находится на открытом солнце. Гермиона заглядывает в их комнату и видит банку с синей краской, стоящую перед жёлтым пятном на стене. Она больше не может смотреть на этот цыплячий цвет и не думать о гениталиях, в зелёной спальне она бы чувствовала себя как в лесу. А несмотря на всю свою любовь к природе, Гермиона и так слишком часто там бывает.

Она возвращается к покраске коридора и вытирает со лба пот. Джастин оборачивается и, разглядывая её лицо, смеётся.

— Краска?

— Совсем немного, — у него добрые глаза. Такие, что почти исчезают в лучиках морщин, когда он улыбается. С таким человеком легко, ему хочется доверять, и Гермиона думает о том, что такие глаза опаснее всего. — Выглядит смешно, — со смехом выдыхает он, но вся его поза выражает смущение, чтобы слова не показались обидными.

Гермиона грозно размахивает кистью, и он, по-прежнему улыбаясь, делает несколько шагов назад.

— Я перекрашу тебя в жёлтый за пару секунд.

Джастин открывает рот для ответа, но замирает, услышав скрип открывающейся двери. Указывает пальцем на Гермиону, перестаёт улыбаться и невинно распахивает глаза:

— Она свирепа.

Драко не обращает на него внимания и продолжает идти по коридору, даже не удостоив взглядом. Гермиона смотрит в пространство между парнями, а Джастин отворачивается обратно к стене. Она отлично знает, каким грубым может быть Драко, но иногда забывает, насколько ему плевать на незнакомых людей. Мог бы хоть что-то хмыкнуть в ответ.

— Ты его спросишь? — услышав тихий вопрос, она переводит глаза сначала на Джастина, а затем на Драко, замершего в конце коридора.

Малфой поворачивается и, вскинув бровь, смотрит на Гермиону так, будто она отнимает его драгоценное время.

— Джастин хочет содрать оставшиеся обои с кухонных стен, чтобы мы могли их покрасить. И просит узнать, есть ли у тебя ещё один… шпакель.

Как же отец называл эту штуковину? Шпакель? Нож для шпаклевки? Скребок?

Драко сводит брови, вероятно, из-за ошибочного названия, и переводит взгляд на Джастина, который делает вид, будто не замечает Малфоя.

— Ты что, не слышала, как Поттер распинался этим утром, или ты ждёшь, что люди будут слушать только твои разглагольствования? Он запомнил неправильно. Отсюда и стук. Я сброшу тебе все… шпакели вниз.

День: 1522; Время: 15

— Ты вегетарианка или что-то в этом роде?

Авроры выбрались в маггловский мир за припасами, и похоже, эти вылазки понравились им совсем не по той причине, по которой были дороги Гермионе, — их впечатлило разнообразие провианта и ресурсов. Жабьен, Элисон и Гарри вернулись с красками, гвоздями и дранками. Судя по мясу на столешнице и по пиву в холодильнике и в руках выходящего на улицу Адама, у этого парня были другие приоритеты.

Мясо, истекающее соком сквозь упаковку, наводит Гермиону на те мысли, о которых думать не стоит. Но она уже почувствовала запах крови, посмотрела на этот кусок мышцы, и теперь в её голове крутятся не слишком приятные воспоминания. В её мозгу всё сводится к крикам, окрашенной в красный коже, сорванным голосам, разбитым телам, темноте… серабензинпототкрытыеранызеленыйсв…

— Нет, — слово царапает горло, и Гермиона откашливается.

Она помнит, как прямо перед ней взрывались тела: отвратительная демонстрация человеческой плоти, разорванной в воздухе и разметанной по траве. Фонтаны крови, взлетающие в небо одного с ними цвета, вонь жжёного мяса и чавканье внутренностей под ботинками.

— Ты в порядке? — голос звучит приглушённо, пробиваясь через стену, а мясной сок стекает и наполняет трещину в столешнице. — Ты выглядишь… немного зелёной. Знаешь, я и сама могу приготовить. Не такая уж это проблема.

— Да, я в порядке, — Гермиона отводит взгляд и переводит глаза на стену, понимая, что они широко распахнуты и подёрнуты пеленой. Грейнджер моргает и напевает про себя: «Кто так сказал, дили-дили, кто завещал?»(1)

— …всё время, — Гермиона поворачивается, сообразив, что Элисон что-то ей говорит. — Они понятия не имеют, как готовить. Я имею в виду парней. Я тоже была единственной, кто воспитывался в маггловском мире. И ходила в Хогвартс, но только пока…

— Да, ты можешь приготовить, если хочешь, — слова выдавливаются трудно, но на них проще концентрироваться. На словах, а не на образах. На словах, а не на воспоминаниях.

— Ладно, договорились. Адаму и Гарри нравится моя стряпня, так что не сомневаюсь: всё получится. Хотя, они же мои лучшие друзья, а Гарри вообще мой парень, так что они могут и врать…

Элисон продолжает болтать, осматривая кухонные шкафчики. Гермиона наблюдает за ней, и на губах её играет лёгкая улыбка, а щёки ярко пылают румянцем. Это могла быть она или все трое. Элисон, Гарри и Адам. Если бы у них с Роном вышло что-то большее, а Волдеморт умер в самый первый раз или хотя бы до того, как война по-настоящему разгорелась. Интересно, каким бы мир был тогда? Какими бы были они без всего того бремени, лежащего сейчас на их плечах. Того, что гнёт их спины, ломает кости и на каждом шагу угрожает похоронить в грязи. Если бы они были… неважно. Чем-то. Ничем. Просто людьми в этом мире. Просто Элисон, Гарри и Адам, которые смеются над дурацкими гримасами и бегают по тёмному дому с криками «бу» и хихиканьем.

— Грейнджер? — она вскидывает голову, дёргая ворот футболки, и Гарри ей улыбается. — Тебя можно на секундочку? Выйдем?

— Конечно, — она проходит мимо него, он окидывает свою подружку беззастенчивым взглядом, но как только поворачивается в гостиной к Гермионе, его лицо приобретает слишком серьёзное выражение.

Он протягивает ей конверт, такой обыденный и привычный.

— Тебе приказано явиться в MH19, завтра в пять вечера.

Гермиона смотрит на него, мигая, впитывая его шёпот и деловой взгляд.

— Это всё?

Гарри отстраняется, склоняет голову набок и закатывает глаза, будто пытается услышать что-то незаметное Гермионе или вытряхнуть какие-то мысли.

— Э… да?

— Да или нет?

От её тона он выпрямляется и кивает.

— Да, это всё.

— Хорошо.

У неё вдруг начинается приступ клаустрофобии, и стук молотка наверху кажется слишком уж громким. По затылку сползает капля пота. Ей надо на свежий воздух, надо не думать, надо выбраться. Она кивает аврору, разворачивается к выходу из дома и выскакивает на траву. Ветки и камни ранят голые ноги, но Гермиона не обращает на это внимания, исчезая в лесу. Она бежит, пока собственное дыхание не заглушает остальные звуки.

День: 1522; Время: 16

Гермиона выходит из-за деревьев, и Драко смотрит на неё: его раскрасневшееся от жары лицо угрюмо, потная одежда липнет к телу, а в руке покачивается молоток. Малфой замер на краю крыши, и Гермиона кивает ему. Он не меняет положения, и она замечает чуть дальше и сбоку Гарри, застывшего в таком же напряжении. Она оборачивается назад, сжимая в кулаке палочку, и отбрасывает с лица волосы. Ветер швыряет их обратно, но она ничего такого не видит. Гермиона недовольно косится на ребят — они превратят её в параноика — и всю дорогу до дома чувствует на себе их взгляд.

День: 1522; Время: 17

Она помогает Элисон приготовить ужин и, когда парни приходят со своими тарелками, ощущает странное подобие домашнего уюта. Она от этого хмурится, а Элисон смеётся, целует Гарри в потную шею и вытирает краску с его щеки. Гермиона садится за маленький кухонный столик и слишком долго сверлит глазами свой стейк, прежде чем съесть хоть кусок. Малфой устраивается напротив, окидывая усталым взглядом ещё одно свободное место, и крутит шеей, разминая мышцы.

Он вытягивает под столом ноги, как обычно вторгаясь в её личное пространство. Драко весь потный, блестящий, скользкий, его плечи опущены, что говорит о том, насколько сильно он утомился. Его палочка заткнута за ухо, и Гермиона чересчур уж вглядывается в неё, выкидывая из головы все воспоминания. Она встречается глазами с Малфоем поверх края его стакана, удивлённая его пристальным вниманием и проблесками понимания и веселья в его взгляде.

— Лаванда? — он показывает подбородком на её тарелку.

Гермиона замирает и улыбается. Гарри, занимающий оставшееся свободным место, вопросительно на них смотрит.

— Не до такой степени.

— Что? — спрашивает Гарри, вгрызаясь в картофель так, что Рон бы искренне за него гордился.

— Лаванда отвратительно готовит, — поясняет Гермиона. — Даже её блинчики мало кто мог переварить.

— Ах, да. Даже яйца! — восклицает Гарри, выпрямляясь и широко распахивая глаза. — Неужели так сложно их приготовить? Как можно всё испортить? У них был такой странный привкус.

— Эй, Гарри! Полагаю, теперь Министерство должно отдать нам этот дом, как думаешь? Мы все можем жить здесь после войны, — ухмыляется Жабьен и закидывает руку ладонью к потолку на второго Гарри. — Неплохая идея, верно?

Гермионе кажется, что это очень плохая идея. Хотя дом преобразился. Просто поразительно, как краска и починка крыши смогли всё изменить. Это место было хибарой, грозящей развалиться во время каждой грозы. Сейчас здесь светлее, живее, и Гермионе больше не хочется свернуться калачиком.

— Э… У меня уже есть дом.

— О, фигово. Тогда теперь точно будешь Задротером, раз угробил такую замечательную идею.

Гарри морщится и, заслышав фырканье Драко, окидывает того взглядом.

— Ты бы слышал, как они зовут тебя, сладкий Мильфей.

Теперь уже фыркает Гермиона, Драко, прищурившись, смотрит сначала на неё и Гарри, а потом переводит глаза на пятерку авроров, обиженно косящихся на Поттера и пытающихся ретироваться с кухни.

— Мечты вслух? Но я удивлён: даже твоего скудоумия хватило на то, чтобы не упоминать то очаровательное стихотворение. Как там? Что-то про волосы Грейнджер, падающий дом и удушение?

Гермиона пытается придать лицу сердитое выражение, но не может сдержать улыбку: она слишком долго живёт со своими волосами, чтобы продолжать обижаться на такое. Она знает: от всей этой жары и краски её грива выглядит ужасно, наверняка там даже где-нибудь застрял листочек. Кухня наполняется взаимными обзываниями, пока они все не начинают кричать сквозь смех с набитыми ртами. Адам отпускает комментарий по поводу болтовни Элисон, и Гермиона давится смешком в тот самый момент, когда глотает пищу. Она издаёт странный всхлип-писк-хрип-вдох, и теперь уже Драко и Гарри хохочут над ней. Она проглатывает, откашливается и, покрасневшая, присоединяется к общему веселью, запоминая эти сумасшедшие улыбки.

Интересно, может ли после войны всё быть вот так? Гермионе кажется: она в состоянии отремонтировать сотню домов, лишь бы эти двое были с ней рядом, а она могла испытывать такие эмоции. Почти что удовлетворение. Немного удовлетворения, чуть-чуть счастья и ощущение согласия с действительностью, хотя бы на краткий миг. Да, по меньшей мере, ещё одна сотня домов.

День: 1523; Время: 8

— Ты ужасно красишь, несмотря на всю простоту задания. Но я не удивлён. Ванная рядом с кухней — твоя работа?

От звука его голоса за своей спиной Гермиона подпрыгивает и осматривает стену, пристально вглядываясь в те места, которые пропустила. Она проснулась с почти непреодолимым желанием докрасить спальню до своего ухода, и пусть у неё достаточно времени, эта отчаянная потребность сказалась на качестве работы. Война возвращается к ней, несмотря на то необычное состояние, в котором она пребывала в последние дни, и почему-то ей необычайно важно закончить с этой комнатой. Она не понимает почему, но знает, что вряд ли когда ещё вернётся сюда, и всё должно быть сделано до её ухода.

— Ты ужасно придумываешь дурацкие оскорбления, несмотря на всю простоту этого занятия. И нет, я не трогала ту ванную.

— Куда-то собираешься? — ведь не нужно быть слишком внимательным, чтобы заметить: вся её разбросанная по полу одежда пропала, а тапочки сложены.

— Да, отправляюсь вечером в штаб, — окуная кисть в банку с краской, она смотрит на Малфоя. Зажав в руке вторую кисть, он окидывает Гермиону взглядом.

— Если освободишься до завтра, возвращайся в штаб-квартиру. Скажи Люпину, что ты нужна мне для одной вылазки. Убедись, чтобы он выдал тебе разрешение, в противном случае потом тебя не пустят в мой дом, — мой дом. Удивительно, что он всё ещё так о нём думает, хотя почему бы и нет? Малфой там вырос, Министерство и Орден, скорее всего, вернут особняк после завершения военных действий — разумеется, он принадлежит ему.

— Малфой, я знаю протокол, — Гермиона так тянет слова, что подобная манера может навести на мысли: она слишком много времени проводит рядом с ним. — Вылазка?

Малфой ухмыляется, наверное потому, что она хмурится, и, чтобы не морщиться, ей приходится вернуться к работе.

— Увидишь.

— Фантастика, — бормочет Гермиона, при этом испытывая некое удовлетворение от осознания того, что следующие несколько дней будет занята. Она не желает отсиживаться до конца войны, она хочет всё увидеть собственными глазами. Хочет стоять и смотреть, как та заканчивается.

— Ты пытаешься надышаться испарениями? — Драко распахивает окно на противоположной стене, и три секунды спустя Гермиона спиной ощущает порыв ветра.

Иногда так легко забыть о том, как должен пахнуть этот мир, пока снова не окажешься на свежем воздухе. Дышать вдруг становится проще.

В доме, наконец, перестало вонять плесенью, частично из-за того, что прошлой ночью не было дождя. После ужина они все вышли на улицу, чтобы освежиться после знойного дня. Ветер стал прохладным, в воздухе запахло дождём. Было видно, что над деревьями собираются облака, доносились раскаты грома, сверкали молнии, но до них гроза так и не добралась.

— Гермиона? — она поворачивается — в дверном проёме стоит Гарри. — Я приготовил завтрак, но все отказываются его есть, пока пробу не снимешь ты.

— Почему?

— Они решили, что я не буду травить свою лучшую подругу.

Гермиона усмехается, с тоской глядя на недокрашенную стену.

— Я никогда раньше не видела, чтобы ты готовил.

— Я был совсем как Вулфпак (2), или как там его зовут. Это было восхитительно. Ты бы трепетала от восторга.

Она замирает и прищуривается.

— Ты всё сжёг, да?

— Завтрак получился с дымком.

День: 1523; Время: 9

Они с Драко занимаются малярными работами в полной тишине. Это почти терапевтическое занятие: взмахи кистью и повторяющиеся действия. Гермиона по-прежнему остро ощущает его присутствие, впрочем, как и всегда, когда он оказывается поблизости. Она косится на Малфоя, но может разглядеть только его спину и пальцы, обхватившие рукоятку. Гермиона ведёт взглядом по его плечам, отмечает ткань его футболки, то и дело облепляющую тело, прослеживает движения запястья. Малфой слишком долго окунает кисть в банку с краской, стоящую на середине комнаты, и ей кажется, что он и сам за ней наблюдает.

— Я, Капитан Задрот, настоящим постановляю: не бывать здесь больше фиолетовому цвету! — выкрик где-то дальше по коридору сопровождается смехом, слышимым во всём доме.

Даже во время завтрака, переживая похмелье и приятно поражаясь кулинарным умениям Гарри, эта пятёрка хохотала так, будто всё увиденное — это самое забавное, что только им встречалось. Гермиона не уверена, что когда-нибудь слышала столько смеха в убежище. А если и было такое, она не может припомнить, когда именно. Может быть, когда Фред и Джордж с хитрыми и весёлыми улыбками носились вокруг с карманами, полными всяких приколов, занятые очередными проделками? А может, когда она ещё думала, что война продлится от силы год и смертей будет совсем немного. Когда она ещё никого не убила, Драко Малфой был где-то заперт в клетке, а все эти мерзости ей встречались лишь на страницах книг.

Эти ребята смеялись так легко. Так беззаботно относились к жизни, словно она им нисколько не тяжела. Погас свет — а они начали какую-то игру. Гермиона уронила горшок — они даже не вздрогнули. Не отправились проверить, кто пришёл, когда в коридоре скрипнули половицы, не закрыли окна на ночь — они не боялись ничего. Вообще не знали войны. После обучения их две недели назад отправили в убежище, обязав заниматься доставкой. Всё, что они знали о войне, — это запечатанные папки, магглы, ветхий дом и список убитых, раненых и пропавших без вести, который для них ничего не значил.

— Грейнджер, ты выглядишь так, будто только что съела конфету со вкусом рвоты.

Гермиона так быстро поворачивает голову вправо, что хрустит шеей. Малфой оглядывает её, ставит банку с краской рядом со своей ногой и чуть подталкивает в сторону Гермионы.

— Вовсе нет. Я задумалась об аврорах.

— А.

— А?

Малфой косится на неё.

— Никто не говорит «а», при этом ничего под этим не подразумевая. Имеется в виду, например, «А, так я был прав» или…

— Тебе горько.

— Что?

Он смотрит на неё так, словно она заявила, что они красят комнату в оранжевый цвет, и её пальцы начинают подрагивать.

— Тебе горько, потомучто они не столкнулись с войной. А если и столкнулись, то не слишком сильно.

— Нет…

— Ты злишься, Грейнджер, хотя не думаю, что ты в этом признаешься. У них ничего не отобрали. Ни друзей, ни семью… ни их самих. Они ведут себя так, будто это не такая уж большая важность, и тебя это бесит. Война их не особо затронула, и возможно, так и останется, и…

— Ты ошибаешься. Я рада, что им не пришлось стать частью этой войны. Рада, что им не пришлось… Не пришлось узнать её. Никто не должен этого знать.

— Пусть так, но ты всё равно завидуешь. И немного злишься, Грейнджер, и будешь злиться ещё долгое время. Как и все мы. Мы бесимся, потому что именно нам пришлось со всем этим разбираться. Именно мы всё потеряли, и с этим осознанием живём или умираем. У нас есть на это право. Мы его заслужили.

— Я горжусь… Я не горжусь тем, что натворила, но знаю: через десять лет я оглянусь назад и испытаю гордость за то, что помогла воцариться миру. Меня всегда будут тяготить принесённые жертвы или… много что ещё. Я не завидую…

Выругавшись, Малфой бросает на неё сердитый взгляд.

— Вот любишь ты всё это дерьмо.

— Прошу…

— Если ты чувствуешь это, скажи. Ты всегда юлишь…

— Только лишь то, что я не испытываю подобных чувств или не разделяю твои эмоции, не означает…

— …лицемерная видимость! Твоя бесконечная борьба за справедливость и…

— …даже так говорить! Лишь потому, что тебе не понравился мой ответ…

— …отвечаешь так, как того хотят другие, вместо того чтобы честно признаться в своих чувствах. Ты…

— …в целом… Ты не можешь утверждать, что я чувствую! Ты…

— Тогда скажи, что это тебя не беспокоит. Скажи, поклянись, пообещай мне, что они тебя не задели и что их наплеват…

— О, да ты серьёзно, Малфой, словно…

— Скажи! Признайся честно, что ты ни разу не представляла себя на их месте. Что ты не воображала, как бы они изменились, если бы совершили всё то, что сделала ты. Скажи, что ты никогда не жалела, что стала частью этой войны или что ты…

— Заткнись!

— Потому что я не собираюсь говорить тебе о правильных эмоциях, а делюсь тем, что я на самом деле испытываю? Потому что я прав? Ты…

Она фыркает:

— Это одно и…

— …я это чувствую. Поттер чувствует, чувствуют все, кто стал частью этой войны. И в этом нет ничего плохого, Грейнджер. Мы люди, никто не просит…

— Не важно, думала я об этом или нет! Это не меняет моей радости, что они не прошли через все эти ужасы. Или что я не горжусь тем, что сражалась на этой войне, несмотря на то, ради чего всё…

— Тогда просто…

— Ребята, пива?

Они оба поворачиваются на звук и видят замершего в дверном проёме Жабьена: половина его лица вымазана фиолетовой краской, а трава застряла во взлохмаченных тёмных волосах.

Глаза Гермионы расширяются, в горле холодеет, когда она пытается сделать вдох. Она шагает вперёд, взмахивая рукой, словно может стереть всё то, что сейчас было сказано.

— Это не то, что…

— Эй, я понял. То есть… ребята. Я понял. Я читаю некрологи. Читаю газеты и слушаю радио, и смотрю на вас троих. Я не хочу быть на вашем месте. Но мы бы с готовностью присоединились, если бы только могли. Понимаете? Вот и всё.

Жабьен ставит на пол две бутылки пива и, ничего больше не сказав, уходит. Драко чуть расслабляется, в своей обычной манере проходит мимо Гермионы и подтаскивает к двери сундук, захлопывая створку. Поднимает бутылки — те звякают, — открывает и одну протягивает Гермионе.

— Ну вот, теперь мы его обидели, — она решает, что лучше сказать «мы», вместо «ты».

— Моё сердце разбито.

— Сволочь, — бормочет она, хватая бутылку и делая глоток. Она бы отдала… ну, она мало что может отдать, но сейчас бы она с удовольствием выпила сливочного пива. А ещё лучше, бабушкиного горячего шоколада.

— Ты всегда так это говоришь, будто для тебя это новость.

Гермиона бормочет себе под нос что-то, мало похожее на слова, не сомневаясь, что Малфой углядит в этом нечто обидное. Она крутит бутылку в руках и смотрит, как краска стекает по стеклу холодными каплями. Теребит этикетку и переводит взгляд на Драко, который будто бы чего-то ждёт.

— Я не горжусь тем, что испытываю горечь.

— Ты к этому привыкнешь.

Она хмыкает.

— Утешил.

Малфой дёргает плечом и приподнимает бровь.

— Я имела в виду то, что сказала. Я не желаю им худшей доли. Я лишь хочу, чтобы у нас она была лучше. Иногда… да, иногда я желаю, чтобы никто из нас не участвовал в этой войне, потому что её вообще нет. А порой я очень хочу уйти. Но это глупая, мимолётная слабость. Обычно я хочу, чтобы войны просто не было, а если она всё-таки идёт, то хочу, чтобы у нас всё было лучше. Было… легче. Чтобы даже после стольких лет всё было так просто, что мы по-прежнему могли бы походить на… на них.

— Если бы тебе всё это нравилось, я бы заподозрил, что ты ещё более сумасшедшая, чем моя т… чем Пожиратель Смерти. Я говорю о психушке… — он осекается, услышав её тихое бормотание «психушка-пирушка-ватрушка». В нездоровых ассоциациях Гермиона винит долгое общение с Роном. — Ватр… Чокнутая. Ты хоть вышла из подросткового…

— Ой, да ладно! — глядя на него скептически, она делает в его сторону выпад кисточкой. — Сам хорош.

Драко моргает, а Гермиона, ухмыльнувшись, неспешно касается кистью его прижатых к щеке пальцев. Малфой отводит руку и смотрит на пятна краски. Гермиона успевает заметить только движение его плеч, и уже в следующую секунду жёсткий ворс проходится по её лицу. Уворачиваться поздно, но она всё равно отшатывается и, спотыкаясь, расплёскивает пиво.

Она фыркает и высовывает язык — краска попала даже в рот, а Малфой весело хохочет.

— Гахость! — кричит она с высунутым языком и сплёвывает в бутылку.

— Если ты не хотела пива, могла просто мне об этом сказать.

Гермиона сердито зыркает на него, ставит бутылку на пол и делает шаг вперёд. Малфой отбивает атаку, и рукоятки их кистей скрещиваются. Удар, блок, удар, блок, удар, блок. Мелкие брызги синей краски заляпывают его лицо и футболку, но он не перестаёт ухмыляться. Гермиона со свирепым видом придвигается ближе и наступает Драко на ногу, отражая выпад. Он ворчит, а она с улыбкой окрашивает его нос в синий цвет.

Гермиона не может сдержать рвущееся из горла хихиканье, и Малфой, пользуясь моментом, ловит её запястье. Она пытается вырваться, но рука Драко подбирается к кисточке и выдергивает её из кулака. Гермиона едва успевает удивиться, как Драко, с двумя кистями в обеих руках, победно хмыкает. Пискнув, она разворачивается, опрокидывает бутылку с пивом и бросается вперёд. Носки тут же промокают, и она поскальзывается на деревянном полу в попытке добраться до банки с краской.

Схватив за футболку, Малфой тянет Гермиону на себя, и носки предательски скользят по доскам. Выпустив ткань, он обнимает её рукой, а она изо всех сил рвётся к банке. Но ноги едут назад, и они оба едва не падают. Гермиона давится воздухом — Малфой ловит её за талию, а кисть упирается ей в рёбра. Он глухо и зловеще смеётся над её головой, толкает вперёд, и её лицо зависает над банкой с краской.

— Признай поражение, — требует он. Придурок. Можно подумать, у неё заняты руки.

— Никогда, — выдыхает она, погружает ладонь в краску и шлёпает ею, ориентируясь на звук его голоса. Попав по макушке его склонённой головы, Гермиона улыбается.

Она размазывает по нему краску, выставив одну руку перед собой, на случай, если Драко её отпустит, но он выпрямляется вместе с ней. Краем сознания она отмечает, что, разжав объятие, Малфой роняет кисти. Обойдя Гермиону, он толкает её в грудь, отбрасывая к стене. Она резко выдыхает и, похоже, скашивает глаза, прежде чем сфокусироваться на малфоевском лице. Драко хмурится, кожа его испещрена пятнами, нос полностью измазан в краске, а испачканные волосы торчат в разные стороны. Заметив блеск в его глазах, она крепче сжимает губы, но всё равно не может сдержать смех: хохот вырывается из груди так, что её плечи начинают трястись.

Лицо Драко смягчается, приобретая самодовольное выражение; он приходит в игривое расположение духа. Но чем именно грозит такой настрой, угадать никогда нельзя, так что Гермиона уже научилась осторожности. Он елозит ладонью по стене, а затем опускает эту пятерню Гермионе на лицо. Она чувствует на щеке его мокрые пальцы, и стоит ей, осознав происходящее, перестать смеяться, как он зловеще ухмыляется.

— Жулик! — стена до сих пор влажная, а значит, вся её прижатая спина испачкалась в краске. Гермиона буквально ощущает эту липкость и представляет, что волосы превратились в синий спутанный пук.

— Едва ли. Грейнджер, жуликами людей называют только жалкие неудачники.

— Только если те и в самом деле не жульничают, — Гермиона пытается пошевелиться, но Малфой наваливается на неё всем телом, и она возмущённо хмыкает.

— Невозможно жульничать, если в игре нет никаких правил, — он отцепляет её руки от своей груди, пресекая вялые попытки оттолкнуть его.

— Они просто не были озвучены, — упрямо возражает Гермиона, дёргаясь, когда Малфой прижимает её запястья к стене над их головами.

— Неужели? — его нос касается её челюсти, без сомнения пятная кожу краской, и сдвигается к уху.

— Да. Что бы Драко ни сделал, это автоматически не засчитывается, потому что побеждаю всегда я.

Он смеётся ей в шею, и она глупо улыбается, почувствовав, как вздрагивают его плечи.

— Не могу сказать, что удивлён, — бормочет Малфой, проходясь губами по её горлу. — У тебя всегда была извращённая логика.

— Ты придаёшь излишнее значение деталям, — за это он прикусывает её кожу, и в ответ на рваный выдох крепче прижимается бёдрами.

Гермиона толкает Малфоя подбородком в висок, и он приподнимает голову: его лицо совсем чумазое, и она может только догадываться, как выглядит сама. Она целует его в уголок рта и, едва он намеревается поцеловать её жарче, наклоняется и прижимается губами к его шее. Он тяжело выдыхает ей в волосы, пока Гермиона ласкает его кожу, тайком выписывая языком слово «жулик». Она начинает посасывать местечко между челюстью и мочкой уха, Драко подаётся к ней бёдрами и выпускает её руки.

Она цепляется за край его футболки и, толкая Драко в грудь, тянет её вверх. Едва Гермиона стягивает ткань ему на плечи и руки, он обхватывает её голову, приподнимая, и нетерпеливо выдыхает через нос. Её живот поджимается, как и всегда, когда он ведёт себя так: торопливо целует её, трогает. Она чувствует лёгкое головокружение оттого, что так на него влияет. Малфой тем временем избавляется от своей футболки, а Гермиона довольно следит за тем, как её ладони размазывают краску по его груди. Не успев отбросить ненужную сейчас тряпку, Драко снова обнимает её и приникает к губам в поцелуе.

Его рот тёплый, она чувствует привкус пива и завтрака — странная комбинация, но ей нравится. Языком и губами он разжёг в ней неумолимую потребность. Поглаживания оборачиваются ударами, рывками и щипками, рты и тела требуют большего, всего и сразу. Малфой подхватывает Гермиону на руки, заставляя потеряться в урагане эмоций, пока она не утрачивает способность дышать. Пока её бельё не оказывается возле лодыжек, а его штаны — не спущены вниз. В эту секунду Гермиона слишком занята Малфоем, чтобы обращать внимание на цвет, который приобретает её кожа.

Драко выскальзывает из неё, целует в ответ на недовольный взгляд и ставит её на ноги.

— Грейнджер, повернись.

Она колеблется, но подчиняется и замирает, услышав смешок за спиной и почувствов на боках его ладони. Они в прямом смысле скользят по её спине и ягодицам, и стоит его влажным рукам сместиться на её живот, как ей в голову приходит мысль: покрытая краской, она же наверняка выглядит со спины как пришелец. Драко сжимает её груди, пощипывает соски и постукивает ступнями по лодыжкам.

— Руки на стену.

Она подбирается, когда Малфой обхватывает её бедра: его пальцы скользят, стараясь сжать и раздвинуть её ноги шире. Он прикусывает Гермиону за ключицу и входит в её тело — она не может сдержать громкий гортанный стон и откидывает голову на его плечо. Драко задаёт жаркий, ровный темп, её ступни елозят по полу. Гермиона задерживает дыхание — они оба пытаются вести себя как можно тише. Малфой посасывает и целует кожу на её лопатках, шее, а потом просто горячо и влажно дышит ей в спину.

Гермиона отводит руку назад, обхватывает Драко за шею, её ладонь на стене ползёт вверх, вниз, вверх при каждом его толчке. Пот течёт по их телам, пока они не становятся настолько скользкими, что она начинает опасаться падения, ведь толком держаться им не за что. Похоже, Драко приходит в голову та же мысль, либо эта позиция ему не очень удобна, и он отстраняется. Сильно шлёпает её по ягодице, и, ещё даже не повернувшись, она знает, что он ухмыляется. Он целует её, ведёт через комнату, а их руки лихорадочно двигаются, лаская и поглаживая.

Его требовательному языку нужно всего три секунды, чтобы их дыхание снова сбилось; Малфой прижимается лбом к её лбу, пока она идёт спиной к кровати. Его глаза льдисто-голубые, и Гермиона понятия не имеет: то ли она никогда прежде не замечала этот оттенок, то ли причина в краске. Она приходит к выводу, что Драко хорошо смотрится в этой комнате. Прекрасно вписывается в обстановку: всё белое, голубое, серое — идеальное.

Он прикусывает её губу и толкает назад: Гермиона шокированно на него смотрит и падает спиной на матрас. Малфой ухмыляется — или же просто тяжело выдыхает — и ползёт по ней вверх, пока она пятится.

— Думаю, это может стать беспроигрышным вариантом.

Малфой замирает от её заявления: то ли из-за того, что именно она сказала, то ли потому, что обычно во время секса она с трудом связно формулирует предложения. Он хищно улыбается, его ладонь обжигает её бедро, он закидывает на себя её ногу и снова входит в неё. Она изгибается под ним, обвивая его ногами и комкая в кулаках простынь, они оба стонут. Толчок, толчок, скольжение, толчок, скольжение, толчок, толчок — она отчаянно хватает ртом воздух, теряясь в жаре его тела.

— Чёрт. Я бы мог трахать тебя часами… Но ты и так это знаешь, верно? — выдыхает он ей на ухо и наклоняется к груди — теперь у Гермионы получается уловить лишь отдельное бормотание. Что-то про «кожу», «грудь», «перчатку», но, схватив Драко за затылок, она теснее прижимает его к себе, затыкая.

Малфой смеётся, но подчиняется, а она впивается пальцами в напряжённые мышцы его спины и плеч. У неё иногда случаются моменты, в которые окружающий мир приобретает смысл. Она смотрит на Малфоя, лежащего на ней, и думает о том, как удачно они вписались в окружающую обстановку, будто именно так всё и должно быть. Ритм его сердца совпадает с её собственным, скорость движения его бёдер, скрип матраса, его язык, её дыхание, напряжение, постепенно нарастающее внутри. Иногда, пусть лишь на мгновение, но совпадает всё.

Он перекатывает их так, что теперь Гермиона упирается коленями в матрас, а не впивается пятками в его поясницу. Оставаясь неизменно страстным и активным, Малфой подвержен перепадам настроения во время секса. Иногда он так требователен и груб, что почти пугает Гермиону своим взглядом. А порой нетороплив, нежен и едва смотрит ей в глаза. Ей нравятся оба эти варианта, как и все остальные, но есть кое-что, что она обожает. Например, его мальчишескую улыбку, которую она видит только в таких ситуациях.

Сконцентрировавшись, она начинает яростно двигаться, его ладони повсюду, словно, восполняя недостаток размера, они стараются обхватить каждый сантиметр её тела. Гермиона смотрит Малфою в глаза, замечая, как по мере приближения оргазма темнеет радужка, и её дыхание превращается во всхлипы и стоны. Он стискивает её бедра, насаживает на себя, и она откидывает голову назад: комната растворяется, а тугая пружина внутри распрямляется. Гермиона проталкивает воздух в горло и грудь и стонет сквозь стиснутые зубы, едва не забывая о необходимости соблюдать тишину.

Когда ей было тринадцать лет, её унесло в океан: она оказалась между приливной волной и низовым течением. Её швыряло и крутило до тех пор, пока она не утратила способность ориентироваться, и не осталось ничего, кроме бесконечной воды и жжения в лёгких. В эту секунду она чувствует себя очень похоже, только нет отчаянной жажды кислорода или попыток освободиться. Она позволяет эмоциям подхватить себя, завладеть собой. Гермиону должно пугать то, как легко она сдаётся, но это гораздо лучше, чем необходимость беспокоиться о выражении собственного лица, о малфоевских мыслях, об опасности за дверью или о том, что поддерживает её на плаву, вместо того чтобы утопить.

Драко снова меняет их местами, она хватает ртом воздух и открывает глаза, встречаясь с ним взглядом. Он целует её, быстро и требовательно, и отодвигается в сторону, касаясь её щеки своей. Гермиона опять стискивает его ногами, дрожащими пальцами зарывается в его шевелюру. Сила его толчков такова, что её голова сползает с края матраса; Гермиона цепляется за Драко — а в следующую секунду его накрывает та же волна.

Гермиона ведёт рукой по его спине, целует его в ухо, и он, наконец, сдавленно выдыхает. Отмирает, обмякает, и она опускает веки и запутывается пальцами в его волосах.

— Мне нравится синий цвет, — хрипит она, кивая головой. Он усмехается и крепче обхватывает её рукой.

День: 1523; Время: 11

Завернувшись в белую в синих пятнах простынь, Гермиона красит последнюю стену в комнате, пока Драко, голый, лежит на кровати, наблюдая за её работой. Их тела оставили на стене настоящие наскальные рисунки: большая смазанная клякса, полосы, где её голова растирала краску, отпечатки ладоней — его, побольше, поверх её собственных. Гермиона их не закрашивает. Она не знает почему, а Малфой хранит молчание. «Подождём, пока высохнет», — предлагает она, и он пожимает плечами.

День: 1523; Время: 13

— Ты оставляешь меня с ними одного? — шепчет Гарри, и тут же раздаётся хор обиженных голосов.

— Не сомневаюсь, что увижу тебя через пару дней.

— Я больше боюсь за себя, — снова шепчет он, авроры смеются, но Гермиона знает: это ложь.

— Я буду в порядке. Я всегда в порядке.

Драко фыркает, и она недовольно на него косится.

— Ты сюда вернёшься? — спрашивает Элисон, с сомнением оглядывая набитую парнями комнату.

— Ты же знаешь: всегда можно поболтать с Адамом, как с настоящей подружкой, — Жабьен пытается её утешить, но в благодарность удостаивается щипка за руку.

Приняв душ — долгий и тщательный, — она извинилась перед ним, но аврор лишь со смехом от неё отмахнулся. Гермиона шла за ним по пятам и распиналась, как сильно она ценит его старания, его поступки, и… он попросил её успокоиться, заявив, что всё пучком, и сбежал через заднюю дверь. Исходя из контекста, она предположила, что под пучком понималось «всё в порядке».

— Сомневаюсь, что вернусь. И если я вас больше не увижу, имейте в виду: я очень рада, что встретила вас. Элисон, Адам, Гарри, Джастин, — она лишь слегка морщится, — Жабьен.

— Эй, мы тоже рады.

— Было здорово…

— …и вообще.

— …прикольно.

— …мы снова увидимся.

— Его зовут Сэм.

Её взгляд возвращается обратно к Гарри, и её вежливая улыбка пропадает.

— Что?

В комнате воцаряется тишина, и она замечает, как напрягся Драко, изучающий содержимое холодильника.

— Он не Джастин. Его зовут Сэм.

— Ой, — сердце ухает, в груди зарождается холодное покалывание. Она чувствует, как краска заливает лицо, и, переплетя пальцы, переводит глаза на Дж… Сэма.

— Прости, пожалуйста.

Гермиона не может поверить, что всё это время звала его Джастином. И он ни разу её не исправил. Ни Элисон, ни Жабьен, ни Драко. Наверное, она ещё при ком-то так его называла. Наверняка они решили, что Гермиона чокнутая или что-то в этом духе. А по какой ещё причине они не посчитали нужным её поправить?

— Невелика важность, — Сэм пожимает плечами и улыбается. — Мне всё равно имя «Джастин» понравилось больше, чем «Сэм».

Гарри слабо ей улыбается и притягивает подругу в объятия.

— Он тоже напоминает мне Джастина, — шепчет он. — Береги себя.

Гермиона не собиралась от этих слов настолько резко втягивать в лёгкие воздух, но так уж вышло, и она закашливается у него на плече. Всё дело в улыбке. Ощущение лёгкости, добрые глаза, и, может быть, она сходит с ума. Совсем чуть-чуть. Может быть, постоянная неуверенность в том, что случится завтра, заставляет её искать нечто знакомое и именовать окружающее так, как она привыкла. Может быть, она просто по нему скучает, и невозможно отдавать себе полный отчёт в том, что ты называешь человека именем своего погибшего друга. А может быть, это нормально.

Вовсе нет, потому что все пялятся на неё, делают какие-то выводы, и Гермиона помимо смущения испытывает злость. Никто её не поправил, и она невольно продемонстрировала свою слабость. Обнажила то самое место, где хранится всё то, что причиняет ей боль и что она пытается укрыть от войны. То место, что есть у каждого человека: ведь у всякого существует та боль, которую мы оставляем для себя… враг, знающий нашу душу, но не наше имя; то, что невозможно высвободить, ведь если ты не справишься с этим первым, оно тебя уничтожит.

Она сердито смаргивает пелену с глаз, трижды хлопает Гарри по спине и отстраняется.

— Что ж, скоро увидимся.

Гарри выглядит смущённым, и что-то ещё проскальзывает по его лицу, но Гермиона слишком быстро отводит взгляд. Она кивает всей команде и идёт обратно в их с Драко спальню, ноги переставляются тяжело, а жжение в груди не спешит никуда пропадать. «Птицы поют, дили-дили, пчёлы жужжат», — бормочет Гермиона. Наверняка этим вечером или утром она отправится на операцию. И сейчас нельзя думать ни о чём другом.

Она надевает чехол, всовывает в него палочку, проводит пальцами по складкам своего тёмного одеяния — чёрная мантия. Гермиона запахивает её и, заслышав звуки дождя, натягивает на голову капюшон. В Уилтшире тоже может быть дождливо, а портключ перенесёт её к воротам. Чёрные ботинки, она крепко затягивает и завязывает шнурки, эта обувь, как обычно, настраивает её на нужный лад.

Гермиона снова проверяет карманы, чувствуя в левом абрис монеты, а в правом — письма. Официальный приказ засунут в мантию, его она предъявит аврорам на входе. Гермиона подхватывает свой сундук и тащит его на середину комнаты, вытаскивает из кармана свёрток.

— Ничего не забыла?

Она поднимает голову на Драко: её орденовская оранжевая повязка свисает с его пальца, он идёт прямо к ней. Она не может разобрать выражение его лица, но серые глаза не отрываются от неё.

— Странно. Она никогда раньше не спадала.

— Спадала, — Гермиона смотрит на Драко вопросительно, забирает повязку и крепко затягивает на руке. В начале войны она так туго её завязывала, что даже конечность немела. — Я помню, как ты бегала за ней перед тем, как мы обыскивали какое-то здание.

— Не помню, — Гермиона хмурится, разворачивая ткань — на свет появляется фишка для бриджа, служащая портключом. — Ой, подожди… Вы же тогда чуть не подрались с Симусом. Кажется, вы потом сцепились в кабинете у Грюма.

Малфой пожимает плечами, а она протирает портключ, и прежде, чем наступит неловкая тишина или Драко уйдёт, целует его. Выходит немного небрежно, поспешно, но мило, тепло, и это — он.

— Увидимся завтра.

Гермиона почти уверена: это их первый поцелуй на прощание, когда они одеты и никто из них не направляется в соседнюю спальню. За исключением той операции по спасению Рона, но тогда была совсем другая ситуация. Грейнджер нащупывает портключ и исчезает прежде, чем Драко успевает ответить или она сама захочет что-то сказать.

Комментарий к Тридцать девять

1. Гермиона напевает старинную английскую народную песню Lavender’s Blue, которую часто поют детям. Её можно услышать в фильме “Золушка” 2015 года. https://www.youtube.com/watch?v=2rgrnmNikJE

2. Гарри сравнивает себя со знаменитым американским шеф-поваром австрийского происхождения по имени Вольфганг Йоганесс Пак.

========== Сорок ==========

День: 1531; Время: 4

Прошло уже около недели с тех пор, как Гермиона покинула убежище, и все эти восемь дней она тоскует по тому дому, пусть даже с прохудившейся крышей. Сутки напролёт она патрулирует какой-то периметр. Повсюду возведены защитные барьеры, и она держится от них на расстоянии. Ей не сказали, защищает ли она это место, или может в любую секунду туда ворваться, да и вообще, что это.

Она появилась здесь с группой, в составе которой был Рон, но его переправили в другое место. Теперь они тут вместе с Тонкс, которая стала отличной компанией, но так и не внесла никакой ясности: она тоже не имеет ни малейшего понятия о том, чем именно они занимаются. Они знают только то, что должны непрерывно отслеживать появление врага или какого-нибудь незнакомца, так что нервничают и вздрагивают даже во время сна. Гермиону всю войну преследовала паранойя, но после передышки в убежище происходящее буквально бьёт её под дых. Ей требуется два дня, чтобы снова привыкнуть или по крайней мере приспособиться и не наделать ошибок.

Они с Тонкс патрулируют вверенный им участок, вышагивая туда-сюда, держась рядом, спина к спине. Дождь льёт семь дней из восьми, и к пятым суткам Гермиона, слишком долго обходящаяся без душа, начинает испытывать благодарность. Дни стоят жаркие и влажные, насекомые жужжат и кусаются. У неё складывается ощущение, будто она попала в джунгли.

Ночью всё только хуже: применение магии разрешено лишь в случае крайней необходимости, а лес полнится звуками животных и приглушённым яростным воем. Иногда Гермиона чувствует, как он отражается от её грудной клетки, отзываясь в животе. Это своего рода понятная ей дикость, с которой она когда-то столкнулась во время первых ночных операций. Это напоминает ей об обезьянах в клетках, бьющихся о прутья. Что-то надвигается, но я готова, потому что мне больше некуда идти.

Они не могут перестать бояться, о чём бы ни говорили и что бы ни вспоминали.

День: 1531; Время: 17

Тонкс смотрит на подругу, волосы на её голове мышиного цвета.

— Все хотят мира. Просто каждый по-своему.

— Думаю, именно поэтому мир никогда и не наступит. Даже после войны останутся те, кому захочется всё перекроить.

— Но когда будет достаточно мира, когда люди перестанут убивать друг друга за убеждения… Этого мне вполне хватит.

— Думаю… — шепчет Гермиона, скользя пальцами по шершавой коре и вглядываясь в проблески неба между деревьями, — думаю, это большее, чего мы можем добиться. И думаю, мне этого тоже хватит. Я буду счастлива. Если выйдет именно так.

Тонкс молчит, они делают пять хлюпающих шагов и вскидывают головы на звук птичьего крика.

— Недавно у Министерства собралась группа людей, протестующих против войны.

— Что? — Гермиона замирает, и её ботинки ещё глубже вязнут в грязи.

Сейчас вся земля такая. Грязь, липкая грязь, густая грязь, глубокая грязь — ещё больше грязи. Промокшие Гермиона и Тонкс покрыты ею полностью. Ветер продувает до костей, и они обе заболели. Сегодня холодно, погода начинает меняться, и Гермиона не может перестать думать о пневмонии.

— Есть те, кто верят, что мы могли бы договориться с… Волдемортом, обойтись без войны. Они начинают выступать, потому что считают: войну пора завершать.

Гермиона застряла между двух миров. Она тоже никогда не верила в войну, но уяснила: иногда просто нет другого выхода. При мысли о протестующих людях она разрывается между пониманием и гневом. Она не хочет никакой войны, но выбора нет ни у кого. Вот же они: сражаются за свои жизни, пока люди злятся, что это всё тянется так долго. Можно подумать, будь у них такая возможность, они бы не закончили это по щелчку пальцев ещё годы назад. Что же получается: жизни её друзей, принесённые в жертву на этой войне, не что иное, как трагическая ошибка из-за неспособности договориться с величайшим Тёмным Волшебником? Речь никогда не шла о выборе или мнимой жертве. Всё дело в ценности жизни, правах человека и мире, который может быть настолько прекрасен, насколько он сам того пожелает.

Они никогда не поймут. Никогда не поймут, что было увидено, сделано или прочувствовано в водовороте войны. Как ты, раненый, стоишь и трясёшься от страха в эпицентре сражения, как крики воспламеняют твою кровь, и единственный способ выжить — выполнение жестоких «должен», даже если кажется, что ты на такое не способен. Они не представляют, что такое жизнь в условиях войны, не имеют понятия о последствиях, приводящих к смерти. Но Гермиона знает: они пытаются это постичь и именно поэтому хотят положить войне конец.

Она понимает желание вернуть свою семью или взглянуть в глаза чудовищу, забравшему жизни близких, и изгнать его навсегда. Она понимает отчаянное желание избежать большего количества смертей и избавиться от страха. Понимает стремление мечтающих, чтобы мир умылся и возродился. С момента Кладбищенской битвы, захваченная всеми теми противоречивыми эмоциями, Гермиона чувствует стремительную пульсацию своего существования. Стараясь внушить себе мысль о том, что война может затянуться ещё на четыре года, каждый раз, проснувшись, она спрашивает себя: это сегодня? Это случится сегодня? Надежда отвратительна, Гермиона безумно её ненавидит, в то время как только она помогает ей цепляться за жизнь. И она не может винить других за эти попытки, пусть и знает, что они ни к чему не приведут.

День: 1532; Время: 5

За прошедшие пять дней она спала не больше двух часов подряд. Просто удивительно: будучи измождённым, ты можешь заснуть где угодно. Несмотря на постоянную настороженность, Гермиона забывает обо всём, едва лишь наступает её очередь отдыхать. Может быть, дело в степени усталости, её веры в Тонкс или в том, что с момента их появления здесь ничего так и не произошло.

Она приваливается к дереву, кора царапает спину. Бёдра утопают в грязи, ботинки взбивают жижу, словно одеяло. Прислонившись затылком к стволу, она пару секунд наблюдает, как Тонкс оглядывается по сторонам, и погружается в тёмный сон без сновидений.

День: 1532; Время: 10

Колени Тонкс впиваются в бёдра Гермионы, а пальцы прижимают её руки к земле с такой силой, какую сложно заподозрить в этой девушке. Гермиону поначалу била дрожь, как и сотни раз до этого за последние несколько дней, но потом её начало бесконтрольно трясти. Она свалилась на землю, удивившись происходящему так же, как и в первый раз.

При виде отчаянного выражения, исказившего черты Тонкс, она закрывает глаза, пытаясь утихомирить эту незнакомую часть своей сущности, и чувствует влагу в уголках глаз.

— Кру… Кру…

— Почему ты мне не сказала? — рявкает Тонкс, прижимаясь лбом ко лбу Гермионы и кладя голову подруги на землю. В шею больно впивается камень.

— Я… Я… Надеюсь…

— Ш-ш… Ш-ш… Всё хорошо, Гермиона. Успокойся. Тогда это пройдёт быстрее.

Слёзы застилают глаза, и пусть ресницы намокают, в этот раз капли не стекают по её щекам.

День: 1532; Время: 16

— Мне по-прежнему не верится, что они не сказали нам, что мы вообще тут делаем, — Гермиона хмурится, глядя то на сумку на коленях, то на свою грязную руку, и хватает яблоко.

Тонкс вытаскивает ещё несколько крекеров, закрывает молнию и так же тоскливо, как и Гермиона, смотрит на тающие припасы.

— Ты же знаешь: чем меньше людей осведомлено, тем лучше.

— Да, но когда дело доходит до операций, обычно я не настолько плохо информирована.

— Обычно, — Тонкс замолкает и делает глоток из фляги, наполнившейся за ночь дождевой водой, — чем важнее происходящее, тем меньше подробностей мы знаем. Единственное, что нам надо было знать, это то, что нам сообщили. Как и в случае с любой операцией. Они никогда не сообщают деталей больше, чем требуется. Мы следим, чтобы не случилось ничего странного или не появился чужак, если монета нагревается — снимаем барьеры. Вот и всё.

— Ну, по крайней мере, я в курсе, защищаем мы или нападаем.

Тонкс улыбается, поднимается на ноги и протягивает Гермионе руку. Той помощь не нужна, но она всё равно её принимает.

— Да какая разница. Просто уничтожим какую-нибудь очередную дрянь.

— Мне кажется, мы так себя уничтожим, — Гермиона почти не сомневается, что не сможет до конца промыть свои волосы. На разные части её тела налипла как минимум дюжина слоёв грязи. Прошедший ночью ливень хорошенько их сполоснул, но они с Тонкс по-прежнему чумазые, а пару часов спустя всё вернётся на круги своя.

Какая ирония, иногда думает Гермиона, засыпая в грязи. Какая ирония: пачкая руки в грязи и крови, она приподнимает труп, чтобы отыскать маску. Какая ирония.

— Гермиона, ты должна сказать Рем…

— Не могу, — она знала: повторение неизбежно. Но надеялась, что подобного не произойдёт, ведь это ещё не конец. Ни для неё, ни для кого другого.

— Ты должна. Если у тебя случится… такой эпизод во время операции.

— Артур по-прежнему…

— Это другое.

— Почему? — Гермиона говорит совсем как обиженный ребёнок и стискивает кулаки.

— Потому что он знает о своём состоянии, так же как и все те, кто постр…

— Я не уйду с войны, Тонкс, — шепчет она, но в голосе её слышится сталь, а не мольба. Она не может уйти. Война огромна, но есть то, что может сделать только Гермиона.

— Тебе надо пройти осмотр. Командование обсудит результаты, и если ты способна принимать участие в операциях, тебя внесут в список. Командиры могут тебя выбрать, а могут и не включить в состав, но твоё состояние должно быть отм…

— Это случилось только дважды.

— И может повториться когда угодно. Ты можешь погибнуть. Члены твоей команды могут…

— Я могу в ту же секунду перенестись при помощи портключа…

— Через минуту, минимум. Содрогаясь в конвульсиях во время сражения, тебе нужно будет успокоиться, сунуть руку в карман и воспользоваться ключом. Гермиона, счёт идёт на секунды. Минута? Это…

— Мой выбор. Я знаю, что если члены команды не осведомлены…

— Их реакция может быть…

— Я не хочу пройти осмотр и узнать, что не подхожу для операций, в то время как я прекрасно…

— Тогда результаты осмотра это подтвер…

— Тонкс, — обрывает её Гермиона, и в этот раз у неё не получается избежать просительного тона. — Пожалуйста. Пожалуйста, ты не можешь так поступить со мной. Ты не можешь сказать им…

Её руки нервно дрожат, горло перехватило. Она останавливается и поворачивается лицом к подруге, отчаянно стараясь стоять ровно. Тонкс отказывается смотреть ей в глаза. Дыши глубже, Гермиона, успокойся.

— Кто-нибудь ещё об этом знает?

— Нет, — врёт Гермиона. Если Тонкс обо всём сообщит Люпину, она не может допустить, чтобы Драко и Гарри пострадали из-за своего молчания.

— Дай мне подумать, ладно? — Тонкс стискивает челюсти, её пальцы порхают по палочке вверх-вниз. — Два раза за какое время?

— За два месяца, — ей надо было сказать, что за три, но Тонкс могла и сама посчитать.

Тонкс твёрдо кивает, и они продолжают обход.

День: 1533; Время: 6

— Рон, — выдыхает Тонкс через долю секунды после снятия щитов.

Гермиона на автомате вытаскивает ноги из грязи, будто никак иначе никогда не перемещалась, и оборачивается. Ярко-красная кровь проступает сквозь слои грязи, бледность его кожи хорошо заметна, несмотря на то, что даже волосы кажутся бурыми. Пять авроров стремглав убегают с точки сбора, и Гермиона вырывает руку из пальцев одного из них. Гарольд стоит возле неё, игнорируя необходимость спешки, — монета нагрелась, и барьеры исчезли. Может быть, всё дело в его преданности Лаванде, в особом отношении к Гермионе после пережитого вместе или же в том самом человеке, которого они разыскивали и который сейчас стоит перед ними, весь залитый кровью.

— Рон, ты…

— Волк, Джеймс, его убили.

— Ты ранен? — выпаливает Тонкс.

— Оборотень? — уточняет Гарольд.

— Оборотень, — кивая, выдыхает Рон и, наклонившись, хватает Гермиону за руку. — Я в порядке. Идём.

— Ты обманываешь? — голос Гермионы срывается, когда он дёргает её вперёд, и они вчетвером пускаются бежать.

— Нет, я в норме. Джеймс… Твою ж мать, это было…

Он отпускает её, и она тянется, чтобы, несмотря на влажность кожи, поймать его ладонь. Рон не даётся, размахивая руками, чтобы двигаться быстрее. Для Гермионы бег — самое сложное. За защитными барьерами обнаруживаются только лишь лес и ещё больше грязи. С каждым шагом их ботинки всё глубже вязнут в жиже, и им приходится всякий раз выдёргивать ноги. Всего через две минуты её икры и бёдра начинает жечь, повсюду слышны ворчание и хрипы.

Авроры, бегущие впереди, внезапно останавливаются. Кто-то что-то кричит, но Гермиона не может ничего разобрать. Трое авроров аппарируют немедленно, ещё двое тут же следуют их примеру. Теперь, когда обзор никто не загораживает, они видят стремительно приближающегося Люпина. Он чист, но выглядит дико, лицо искажено рвущимся наружу зверем.

— Аппарируйте в штаб-квартиру!

— Что?

— Мы не можем…

— …монета была акт…

— …случилось?

— …был убит!

— Сейчас же! — Люпин перекрикивает все вопросы и возражения, и они выполняют приказ, аппарируя с единым громким хлопком.

День: 1533; Время: 16

Из окна спальни Драко небо кажется нежно-фиолетовым и розовым. Внизу простирается мёртвый сад, озеро больше не мерцает в сумерках, а краска с беседки облупилась. Всё заросло травой, деревья стоят совершенно бесшумно. Гермиона бы испытала умиротворение, если бы сейчас не пыталась распутать колтуны в своей гриве и на щётке не оставалось бы так много волос.

Она смотрит, как небо становится темнее, деревья чернеют, и считает взмахи расчёской, чтобы больше ни о чём не думать.

День: 1534; Время: 10

— Мне казалось, что меня этой операцией наказывают, — стонет Рон, упираясь пятками в явно очень дорогой кофейный столик.

— Это было ужасно. Десять дней на земле. В грязи, под дождём, с холодн…

— И жуткой едой, — добавляет Рон, морщась, когда Гермиона чихает в салфетку.

Она сердито косится на него, высмаркивается и бросает салфетку в кучу других в мусорном ведре.

— Интересно, почему Люпин отправил нас обратно?

— Он никогда не расскажет.

— Я знаю, МакГ…

— Эй! — они оба поднимают головы и видят в дверном проёме улыбающееся лицо Гарри. — Мне сказали: я помру, если навещу вас обоих… — Рона скручивает кашель, и Гарри, скривившись, осекается.

— Ой, да ладно, — Рон перегибается через Гермиону и сплёвывает мокроту в мусорное ведро. — Ты же знаешь, Гарри, смерть тебя не берёт.

Она поджимает губы: частично из-за его слов, частично из-за подступающего очередного чиха, который вот-вот вынесет ей мозг. Она выдёргивает новую салфетку из стоящей перед ней коробки и ждёт, ждёт… Гермиона чихает, Рон от неё отодвигается и чихает сам.

— Э… Думаю, я сяду… — Гарри придвигает стул к противоположной стене. — Вот здесь.

— Ты по нам не скучал? — спрашивает Рон, Гермиона улыбается и подносит руку к своему пылающему лбу. Она хотела предложить Гарри покинуть комнату, но ей так хорошо. Рон начал приходить в себя и даже признался, что во время сидения в лесу ему лишь однажды пришлось принять успокоительное зелье. Если присутствие Гарри поможет, она просто будет дышать, отвернувшись.

— Эй, я же рискую, разве нет? — Гарри вскидывает брови и машет рукой в сторону подруги, едва та начинает кашлять.

— Мерзость.

— Ой, заткнись.

День: 1538; Время: 8

Она спит два дня подряд, мучаясь во сне лихорадкой, её тело потеет так, что простыни промокают. Сражаясь с болезнью, она впадает в какое-то оцепенение, и Гарри заставляет её пить чай и есть суп. Тонкс пополняет ряды пациентов: успевает пожаловаться и сообщить Гермионе, что в случае нового приступа та должна немедленно аппарировать или переместиться портключом в больницу Св.Мунго для осмотра. И пусть ей совсем не хочется этого делать, она понимает, что, несмотря на весь эгоизм, это необходимо. По крайней мере, Тонкс ничего не сказала Люпину, который бы сразу посадил Гермиону в кабинет или куда-то ещё, пока бы с ней не случился следующий срыв и её нельзя было бы тщательно обследовать. Она сомневается, что сможет вынести ежедневную работу в ПиПе. Одна только мысль об этом смешна, но стоит выпасть свободной минуте, как Гермиона начинает нервничать.

На четвертый день она засыпает, читая друзьям книгу, — Гарри утыкается в подругу головой, а Рон подгребает под себя все одеяла. Что-то внутри неёразрывается и наполняется, и хотя ребята на следующее утро покидают штаб-квартиру, она чувствует себя лучше, чем за все эти недели.

День: 1538; Время: 14

Гермиона три часа беседует с МакГонагалл о чарах, трансфигурации и истории Хогвартса. Они пьют чай, делятся историями, чувствуя необходимость поговорить о чём-то кроме войны. Её старый профессор прислушивается к её мнению, дискутирует с ней и настаивает на том, чтобы Гермиона называла её просто Минервой. Гермиона ошеломлена той мыслью, что, возможно, она уже миновала ту неуловимую грань между осознанием себя взрослой и признанием её равенства старшими. Она чувствует одновременно хрупкость и ликование, но не понимает почему.

— Должна признать, это было бы забавно, — Проф… МакГ… Минерва — и это в её мозгу звучит странно и неуважительно — улыбается и подливает чай.

— О, да. Пара дюжин двадцатилетних ребят прогуливаются по Хогвартсу в форме. Это был бы интересный последний год.

— И это ещё мягко сказано. Конечно, когда Хогвартс вновь распахнёт свои двери, мы будем рады принять всех студентов, изъявивших желание вернуться. Но уверена, что предпочтительным вариантом для тебя будет сдача экзаменов в Министерстве.

Гермиона улыбается себе под нос, размешивая сахар так, чтобы не стукнуть ложечкой о стенки чашки.

— Должна признать, идея вернуться в Хогвартс кажется очень соблазнительной. Это был… дом… Но, всё основательно подучив, я обращусь в Министерство.

Она жаждет вернуться в Хогвартс так сильно, что это чувство комом застревает в горле — горькое и пузырящееся, сладкое и терпкое. Неважно, с какими предрассудками ей пришлось там столкнуться, какие опасные приключения она пережила со своими друзьями, как сильно тосковала по родителям, — нет в этом мире другого места, куда бы она могла прийти и знать, что принадлежит ему. Это ощущение родства, судьбы, чуда, юности, удовлетворения и жажды выяснить всё нигде больше не повторялось. Мысль о возвращении в Хогвартс подобна идее вернуться домой после нескольких жутких лет странствий.

Но Гермиона отдаёт себе отчёт в том, что за эти годы многое поменялось. Даже если она вернётся в Хогвартс, ничто уже не будет прежним. Она слишком многое пережила, чтобы чувствовать вину за нарушение комендантского часа, слишком выросла, чтобы не понимать нелепость всей этой затеи. Не будет больше бурных празднований поимки снитча Гарри Поттером, сумка с книгами, привычно оттягивающая плечо, перестанет дарить успокоение, отсутствующие лица в Большом Зале вытеснят из головы звуки старой колыбельной, а Лаванда больше не будет интересоваться, кто с кем… ладно. Может, и не настолько радикально всё изменилось. Но дело в том, что это прошлое, и неважно, какое оно, — Гермиона никогда не сможет его вернуть. Признание даётся тяжело, но она больше не принадлежит Хогвартсу.

Она никогда больше не обретёт там то, что он давал ей когда-то и что так нужно ей сейчас. Прошлое — это то, по чему ты скучаешь, и то, что нельзя вернуть. Единственная константа в жизни — это факт, что всё меняется.

— У нас будет открыто несколько преподавательских вакансий, — Минерва замолкает, чтобы сделать глоток, её яркие глаза смотрят на Гермиону поверх края чашки. — Если ты посчитаешь возможным вернуться в Хогвартс после сдачи экзаменов, его двери открыты для тебя, — пожилая женщина вглядывается в Гермиону так тепло, что в груди у той всё сжимается, и она чувствует отчаянную тоску по маме. — Так же, как и мои. Какую бы дорогу ты ни выбрала.

Гермиона не знает, вернулась ли она обратно за ту неуловимую черту, но сейчас ей на это плевать: она обходит маленький столик и обнимает свою старую преподавательницу. Та удивлённо бормочет «О» ей в волосы, и сухие руки прижимаются к её спине. Преподавание в Хогвартсе — это не то, о чём думала Гермиона, она не уверена, что будет этим заниматься. Но она точно знает: в этот самый момент она счастлива. А она научилась не упускать такие моменты.

День: 1539; Время: 7

Ей хорошо. Действительно хорошо, и, застонав, Гермиона постепенно начинает приходить в себя, дрейфуя на границе между сном и явью. Иногда это… это… что за… Гермиона распахивает глаза навстречу тусклому утреннему свету. В поле зрения оказывается светлая макушка, а очень знакомая спина двигается в очень привычной манере. Она подносит руки к лицу, быстро протирает глаза и стонет, едва Драко начинает толкаться сильнее. Ты что творишь? Как я проспала начало? Ты не находишь, это несколько грубо? — все слова сливаются в странный булькающий звук.

Она ворчит, пытаясь осмотреться, и тут до неё доносится нежный, прохладный ветерок, который приносит запах… роз? Цветы, букеты на день рождения, первые свидания. Рука Малфоя ползёт по её животу вниз, и когда он отодвигается от её шеи, она задыхается от удовольствия и страха. Оторвав взгляд от её плеча, он встречается с ней глазами, его лицо ничего не выражает. В его зрачках даже не плещется обычная похоть и страсть — лишь холодное, равнодушное подобие потребности, которое может продемонстрировать только он.

— Драко? — хрипит Гермиона, проводя кончиками пальцев по его щеке, стоит ему отвести взгляд. — Что…

Полосы крови и грязи выделяются на его лице и плечах, засохшие красные брызги пятнают грудь. Солнце выглядывает то ли из-за облаков, то ли из-за деревьев, комната озаряется светом, и птицы чирикают за открытым окном. На его плече и руке виднеется гигантский синяк, наползающий даже на ключицу, но открытых ран вроде нет. Пальцы Гермионы дрожат: она тянется, легко касается его щеки и зарывается в грязные волосы.

Малфой наращивает темп, стискивает челюсти и впивается пальцами в её кожу и простынь возле её плеча. Она бы хотела, чтобы он хотя бы на мгновение остановился, но знает: этого не будет, да и вряд ли он сейчас в состоянии прерваться. Она поглаживает его скулы, притягивает его лицо ближе. Он поддаётся и целует её, их зубы стукаются, его язык врывается ей в рот. Изголовье кровати трещит от движений Драко, и Гермиона обвивает его слабыми ногами.

Она обхватывает его за шею и ловит запястье, вдыхая густой запах грязи и ощущая привкус крови. Его зубы прокусывают её нижнюю губу, и, взвизгнув, Гермиона чувствует вкус своей. Драко стонет, сплетаясь с ней языками снова и снова, а затем посасывает её губы. Опустив ладонь, он яростно трёт её промежность, но когда Гермиона, извиваясь, пытается отшатнуться от грубости его пальцев, он берёт себя в руки — нежность этой ласки контрастирует со всем остальным.

Несмотря на смятение, страх, беспокойство, её накрывает волна удовольствия. Она задыхается и стонет ему в рот, путаясь пальцами в его волосах, дёргает и тянет пряди. Малфой подаётся назад, она прикусывает кончик его языка и жмётся к нему. Она пытается проникнуть в его рот, но он с рычанием просовывает свой язык между её губ.

Он проталкивает ладонь под её бедра, наклоняя удобнее. Гермиона выпускает его запястье и хватается за изголовье кровати, чтобы не биться об него макушкой. Малфой крепко стискивает её так, что останутся синяки. Он роняет голову ей на плечо, впивается зубами в кожу, все его мышцы напрягаются. Драко дышит жарко и тяжело, опаляя её горло, пока она широко распахнутыми глазами смотрит в потолок. Его движения становятся хаотичными, и Гермиона сбивается с ритма. Уткнувшись в неё, Малфой протяжно и глухо стонет сквозь стиснутые зубы.

Всё ещё с трудом дыша, в следующее мгновение он валится на неё и расслабляется. Гермиона рвано выдыхает, разжимает пальцы и обхватывает его затылок, выпускает изголовье. Его губы нежно касаются саднящего местечка на её плече, и он засыпает прежде, чем она поворачивает голову, чтобы посмотреть на него. Гермиона медленно моргает и гладит светлые волосы.

========== Сорок один ==========

День: 1539; Время: 7

Всё началось в библиотеке, после того как Малфой проснулся и принял душ. Выражение его лица обещало нечто большее, нежели простой разговор. Гермиона знала, что он не станет ни о чём рассказывать, и понимала: ему хотелось бы исчезнуть, чтобы произошедшее перестало его мучить. Она знала, что Драко нуждается в ней, и делала то, чему научилась от него же и что могло заставить её саму позабыть о целом мире.

Она жарко отвечала на его поцелуи, но не позволяла своим рукам шевелиться. Его ухмылка явно свидетельствовала о том, что он раскусил причину неподвижности и молчания Гермионы: полуприкрытые глаза и покрасневшее лицо выдавали её с головой. Его тело стало орудием, а с таким трудом приобретённые знания о ней легли в основу многообещающего плана. Но когда Драко оказался между её бёдер, она впилась ногтями в собственные ноги и нарушила молчание. Когда с пассивностью было покончено — потянувшись, она обхватила его голову, чтобы подтолкнуть, направить туда, где он был ей нужен больше всего, — Гермиона всё равно чувствовала себя победительницей.

Когда он выпрямился и, задрав ей юбку, со стоном потёрся об неё, она оттолкнула его и повела в спальню. Правда, запуталась в переплетениях коридоров, так что Малфой фыркнул и сам потащил её в свою комнату. И явно был сбит с толку, когда, оказавшись на кровати, Гермиона не позволила ему снова завладеть ситуацией.

Она не знает, есть ли на его теле место, которое бы не исследовали её руки и рот, проложившие обжигающие дорожки на коже и изучившие каждый сантиметр. Но каждый раз Гермиона обнаруживает кое-что новое: Малфою почему-то нравится, когда она ласкает языком ложбинку между его пальцами, и ненавидит, когда она касается внутренней стороны его коленей. Ему щекотно, когда она проводит губами по его тазовым косточкам, он поджимает пальцы ног, стоит ей опалить горячим дыханием его пах, и захлёбывается слюной, пока она мурлычет, взяв в рот его член. Драко извивается от удовольствия, когда она посасывает кожу прямо под впадиной пупка, и старается увернуться от поцелуев местечка возле подмышки.

Она ласкает все известные ей эрогенные зоны и делает новые открытия. Запоминает издаваемые им звуки и его движения и заявляет, что должна всё повторить для закрепления изученного. Она отталкивает его каждый раз, когда он пытается перехватить контроль. И уворачивается, как бы ни старались его руки отвлечь её.

Гермиона едва не поддаётся соблазну и приходит в себя лишь тогда, когда Малфой уже успел их перевернуть. Она решительно хватается за палочку, и уже в следующую секунду Драко, не успевший даже дважды моргнуть, лежит на спине с руками, привязанными к изголовью. Гермиона и сама удивлена своей отвагой, питающей её желание покончить с малфоевским самоконтролем, проделав с ним то, что он сам неоднократно вытворял с ней, и несколько секунд смущённо на него смотрит. Грозный блеск его глаз, вздёрнутая бровь и мимолётная ухмылка заставляют её опустить палочку. Краснея, не разрывая зрительного контакта, она ласкает себя прямо над ним в качестве наказания.

Малфой сыплет обещаниями, рыча и шипя, но в его голосе быстро появляются отчаянные нотки. Он обещает, что доставит ей массу удовольствия, что она кончит необычайно сильно, будет громко кричать и что ходить ей придётся раскорячившись. Затем он грозится запереть Гермиону в своей кровати на несколько дней, утверждает, что в её же интересах, чтобы он никогда не вырвался, клянётся отомстить и довести до сумасшествия. Она трогает, сжимает, посасывает, прикусывает, лижет, пока Малфой не теряет способность формулировать предложения. Теперь всё, что он может из себя выдавить, это пара слов в перерывах между стонами удовольствия, его бёдра яростно вскидываются, а изголовье трещит от попыток освободиться.

Наконец, наконец, наконец, его тело под ней дрожит, хриплое чувственное рычание вырывается из его горла:

— Пожалуйста. Пожалуйста, Гермиона.

В его голосе слышно болезненное отчаяние, и Гермиона победно улыбается. Она боялась, что не сможет этого сделать. Боялась, что окажется в неловкой ситуации: не сумев заставить Драко умолять, пришлось бы его развязать и предоставить свободу. Она уже представляла, как он закатит глаза, рассмеётся или покосится, когда она ляпнет что-нибудь, не соответствующее уровню её интеллекта.

Гермиона снова и снова прокручивает его слова в голове. Тон его голоса, яростное выражение лица, судорожные движения тела, стиснутые в кулаки пальцы. И всё это для неё. Она довела его до того состояния, в котором он перестал связно мыслить, поддавшись сумасшедшему желанию. Она уже видела, как он теряет контроль — сама была этому причиной, — но сейчас это нечто другое. И есть в этом что-то мощное, успокаивающее и прекрасное.

Пять. Всего пять раз она опускается на него, и он кричит от захлёстывающего его оргазма. Его лицо искажено от боли и удовольствия, и Гермиона ощущает, как лёгкое, радостное ощущение собственной победы начинает превращаться в вину. Она затихает, закусывает губу, вглядываясь в его лицо и не спеша расслабляться. Она почти что боится освобождать Драко, но всё же делает это, и его руки безжизненно падают на кровать. Гермиона только начинает сильнее волноваться — его тело дрожит, а глаза остаются закрытыми.

— Чёрт, — хрипит он, будто галька шуршит.

— Ты… в порядке? — она вздрагивает от этого звука.

Драко открывает один серый глаз, встречается с Гермионой взглядом — та лишь крепче закусывает губу — и тут же распахивает второй.

— Ты за это заплатишь.

— Мне жаль, я…

Его бровь взлетает, а потемневшие глаза впиваются в Гермиону.

— Ох, теперь тебе жаль?

Она смотрит на свои потные руки, устроившиеся на его животе.

— Не знаю, почему я так поступила. Ну, я…

— Отлично знаешь почему, — она вскидывает голову, почувствовав в его тоне весёлые нотки. — Нравится слышать, как я умоляю, да, Грейнджер?

Она фыркает и задирает нос.

— Теперь я понимаю, почему тебе нравится проделывать со мной такое.

Малфой смеётся, низко и сипло — очень похоже на кашель.

— Почему ты выглядишь такой расстроенной?

— Я не выгляжу расстроенной, — огрызается Гермиона — защищаться всегда проще. — У тебя был такой вид, словно тебе больно, а я не хотела, чтобы…

— Впервые кто-то проделал со мной подобное, — признаётся он, и она поднимает на него глаза. — В следующий раз буду знать, что не надо так сдерживаться.

Малфой смотрит на неё так, словно она сморозила какую-то нелепость, протягивает руку и рисует круги на её колене. Гермионе кажется: такое беспокойство — и вправду немного нелепо. В конце концов, это же был его выбор, разве нет? Он мог в любой момент сдаться и сделать то, чего она так добивалась, — Драко же всё понимал. В противном случае, он мог сказать «нет». Гермиона смеётся при мысли о том, какая же она развратная штучка, раз Малфою пришлось бы просить её всё это прекратить. Она представляет, как он с обиженным и возмущённым видом прикрывается, и хихикает ещё сильнее.

Гермиона поднимает веки, когда он стискивает её руки на своём животе и тянет на себя так, что она на него ложится. Вскинув бровь, он с любопытством смотрит на неё, отпускает её запястья и зарывается пальцами в тёмные волосы. Вглядывается в её улыбающийся рот, пока она не затихает, и встречается с ней глазами.

— Что?

— Ничего.

Малфой хмыкает, опускает руку, проводит по её спине и шлёпает по попе.

— Ты была очень плохой девочкой, Грейнджер. Я был почти уверен в твоей капитуляции, но ты проявила себя грозным соперником. Не знал, что в тебе это есть. И, тем не менее, выиграна лишь битва, но не вся война, верно? Помнится, я обещал тебе отомстить.

— Блюдо, которое подают холодным? — слабо уточняет она, и его губы изгибаются в хищной улыбке.

— Что ж, лёд я всегда могу раздобыть.

День: 1540; Время: 11

Завернув за угол, она сталкивается с Колином: он так напряжён, что, поймав его взгляд, Гермиона отпрыгивает в сторону, будто срабатывает какая-то пружина. К груди Криви крепко прижата чёрная папка, а по его бокам стоят два аврора.

— Привет.

— Гермиона, привет. Как дела? — его дыхание сбито, сам он испуган, и она не понимает почему.

Она оглядывает его безукоризненную мантию, пробор в волосах, белые костяшки на фоне папки.

— Всё хорошо. Как ты?

Она откашливается, почувствовав, что в вопросе сквозит обвинение, и поднимает глаза на авроров. Гермиона уже очень давно не говорила с Колином, но так уж бывает. Есть люди, с которыми она видится почти постоянно, а есть те, с которыми не сталкивается годами. В самом начале войны никто толком не знал ничьих способностей, и команды набирались случайным образом из списка свободных бойцов. Когда командиры выяснили, что скрывается за именами, они стали выбирать подходящих им людей, которые хорошо сражались и соответствовали целям операций. Гермиона часто работала с одними и теми же напарниками, за исключением, пожалуй, тех случаев, когда её товарищи были заняты на других заданиях.

Она сотрудничала с Колином не больше десятка раз, когда он пропал. И сейчас, окидывая взглядом его облик и сопровождение, она думает, что, возможно, причина крылась не только в предпочтениях руководителей операций.

— Я в порядке. Начал проект, фотографирую войну. Никаких снимков военных действий… Я большую часть времени проводил в убежищах и с целителями. Хочу устроить выставку, но мне нужно разрешение.

— О, — в этом есть смысл — Колин всегда любил фотографировать. Присутствие авроров означает, что его нужно сопровождать, а следовательно, Колин больше не член Ордена Феникса. И Гермиона не знает, что думать по этому поводу.

— Я… Когда я сражался… Есть кое-какие моменты, о которых никто не думает. Они не так важны, как сами битвы. Но имели место именно там, в убежищах, когда люди садились и вспоминали. Или когда забывали и смеялись. У меня…

Она делает шаг назад — Колин начинает теребить папки, две из них падают на пол, когда он пытается открыть какую-то из них. Он что-то бормочет себе под нос и протягивает ей одну. Она медленно берёт её, смотрит на авроров, а затем опускает глаза на фотографии.

На лицах запечатлены гнев, страх, готовность — наверняка это минуты перед операцией, и Гермиона слышит в голове мёртвую тишину, такую привычную перед заданием. Вот ещё один снимок: изломанное тело и бегающий в панике целитель, чья одежда пропиталась кровью одного, пяти, двенадцати человек. Два раненых члена Ордена: один тащит другого через поле.

— Это… Вот один снимок: корзинку с хлебом передают руки не знающих друг друга людей. У двух бойцов остался один кусок хлеба, парень разделил его и, не задумываясь, отдал половину сидящему рядом незнакомцу.

Грозный глаз: его голова опущена, и чья-то орденовская повязка развевается в его пальцах.

Криви переступает с ноги на ногу, касается уголка папки в её руках, и затем вдруг его ладонь замирает над каким-то изображением.

— А вот ещё момент. Знаешь, люди… Люди должны их помнить.

Гермиона смотрит на Колина и быстро моргает, удивлённая блеском в его глазах. Ей неприятен тот факт, что он покинул Орден, но она не винит его за это. Он всё ещё здесь, пусть и идёт своим путём, единственным подходящим для него. А люди должны помнить, знать и видеть. Это те, кто мы есть. И тем, кто здесь не был, тоже следует об этом знать. Они должны понять, что это всё было чем-то гораздо бо́льшим, нежели цветными фейерверками в небе. При взгляде на фотографию Грюма они просто обязаны проникнуться, каким-то образом осознать это. И подумать: Ох. Ох, вот же то, что отдали эти ребята.

— Тридцать секунд, — аврор слева от Гермионы обращается к ней, а не к Колину, и опускает часы обратно в карман.

Она никогда этого не замечала, пока Лаванда не указала ей на этот факт в их прошлую встречу. «Если я стою с каким-нибудь аврором и членом Ордена, пусть даже мы все участвуем в разговоре, они всегда смотрят только друг на друга. Будто тот, кто не сражается на этой войне, не стоит зрительного контакта. И тогда мне хочется врезать им своим протезом. И спросить: а где же тогда считается вот это, Гермиона?» Она не знает, почему так выходит.

Уважение, заносчивость и какая-то иррациональная демонстрация духа товарищества. Может, это берёт начало в её тёмной части, заставляющей думать обо всех тех страшных вещах, едва только она закрывает глаза. Нашёптывающей то, что смогут понять только те, кто сражался с ней бок о бок. Каким-то образом это понимание сближает Гермиону с этим незнакомцем сильнее, чем с Колином, которого она хорошо знает.

Это как с тем разломанным хлебом, целителем, суетящемся так, словно речь идёт о его собственном ребёнке. Есть некая нерушимая связь между всеми теми, кто видел войну. Они замечают это испуганное выражение на вашем лице так же ясно, как на своём собственном. И когда ты знаешь, без всяких сомнений, что стоящему перед тобой человеку ведомы самые тёмные, глубинные, отвратительные вещи о тебе, потому что он узнаёт их в самом себе, — этот человек больше не может казаться чужим. Никто из тех, рядом с кем ты ежедневно рискуешь жизнью, не может оставаться незнакомцем.

— Я могу посмотреть их? — спрашивает Гермиона, когда Колин начинает тянуть папку из её пальцев.

На его нервном, испуганном лице расцветает улыбка.

— Да, конечно. Я бы хотел поделиться ими с каждым.

Гермиона кивает и отступает в сторону.

— Удачи.

— Спасибо… И, Гермиона? Береги себя.

— Да, ты тоже.

День: 1540; Время: 13

— Тебе не жарко в этом свитере? — это ненормально знойный день для конца августа.

Малфой не обращает на Гермиону внимания, потому что ответ очевиден, пусть она этого и не понимает. В штаб-квартире разрешается пользоваться охлаждающими чарами, поэтому во всех комнатах поддерживается комфортная температура. И всё же в помещениях не настолько свежо, и от одного его вида Гермионе становится жарко. Возможно, дело в том, что Драко чувствует нутряной холод, от которого не может избавиться. Под его глазами залегли тени, и она не знает, спал ли он вообще. Они либо общались по необходимости, либо он хранил молчание, пока она не замолкала.

— Знаешь что?

Он на секунду прекращает жевать бейгл, отрывает глаза от книги и скользит взглядом по комнате. Будто ищет что-то или кого-то, способного помешать Гермионе развить мысль. Вздохнув, Драко продолжает жевать и возвращается к чтению.

— Грейнджер, я знаю множество вещей. И не сомневаюсь: что бы там ни исторглось из твоего рта, оно не стоит запоминания.

Гермиона прищуривается, проглатывая свой кусок.

— Может, это взорвёт твой мозг.

Малфой вскидывает бровь и смотрит на неё так, будто он скорее начнёт молиться домовым эльфам, чем поверит в это.

— Взрыв от бесполезной информации, которой ты собираешься меня осчастливить?

— Что ж, раз ты такой неблагодарный, то ничего не узнаешь.

— Пойду опла́чу эту невосполнимую потерю, — Малфой предпочитает разламывать свой бейгл на кусочки, что кажется Гермионе странным. Интересно, он так делает для того, чтобы снизить приводящую в ужас вероятность перемазаться сыром?

В комнате слышится лишь шелест страниц. Гермионе её собственная еда больше не кажется вкусной — она читает о восхитительном празднестве. Она хочет курицу, стейк и рыбу. Картофель, арбуз и креветки. Она морщит нос, обдумывая сочетаемость последних трёх продуктов.

Гермиона косится на Драко, прочищает горло — наверное, ей показалось, что на его лице промелькнула улыбка.

— Ты когда-нибудь видел, во что через несколько часов превращается майонез, оставшийся на тарелке?

Приподняв брови, Малфой поворачивает голову и снова откусывает от бейгла. Медленно жуёт, и правый угол его рта чуть дёргается. Это даже не самодовольство. У Драко такой вид, будто всё, во что он верил, оказалось правдой.

Гермиона пристально в него вглядывается: не потрудившись ответить и ухмыляясь ещё шире, он опускает глаза на книгу.

День: 1541; Время: 8

— Разве тебе не дали от этого какую-нибудь мазь?

Драко ёрзает на краю кровати, застёгивает ширинку и оглядывается через своё повреждённое плечо на Гермиону.

— Нет ничего, что можно было бы использовать, если только ты не при смерти.

Она, позёвывая, вытягивается на его кровати, разминая мышцы. Гермиона думала, что Драко ушёл, пока не проснулась посреди ночи от ощущения его присутствия на второй половине кровати. Она было хотела придвинуться к нему, но провалилась в сон, не успев пошевелить и пальцем.

— Как ты его получил? — спрашивает она, и Малфой замирает.

Она не рассчитывает на рассказ и, судя по молчанию и пристальным взглядам, что бросает на неё Драко, совершенно права. Предостережение, понимает она и хмурится, утыкаясь ногами ему в бедро. Малфой тянется назад, ловит её ступню, но тут же отпускает, едва Гермиона шумно вздыхает. Он оборачивается к ней, но она слишком сосредоточена на его руке, зависшей над её ногой.

— Что сл… — она осекается, заметив, что чёрный синяк окружает его запястье целиком.

— Что? — он стаскивает одеяло с её ног, но она тут же прячет ступни. Она терпеть не может, когда люди на них смотрят. Не то чтобы с ними было что-то не так, просто ноги некрасивы сами по себе.

— Твои запястья, — шепчет она, оглядывая точно такой же синяк, красующийся на его второй руке. У неё самой есть бурые и красные пятна повыше кисти. Отметины Драко тёмные и широкие.

Малфой замирает, смотрит на свои руки четыре секунды, а потом хитро ухмыляется:

— Я же говорил: тебе очень повезло, что я не высвободился. Ты даже не представляешь, как сильно я хотел до тебя добраться. Я мог сбросить напряжение только так… Тогда ведь напряжения было в избытке, верно?

Гермиона краснеет по двум разным причинам, но пальцы Драко замирают на её лодыжках, как только он смотрит на часы. Отодвигаясь, он дёргает её за большой палец ноги, поднимается с кровати и хватает рубашку.

— Мне казалось, ночью окно было закрыто.

— Было, — она озадаченно смотрит на него.

— Тогда, интересно, что за животное подохло у тебя на голове, Грейнджер? Всё выглядит хуже, чем обычно… и…

— Мне надо было расчесать их вечером, — рявкает она, сверля его сердитым взглядом. Неужели не мог найти ничего другого, чтобы её задеть?

Малфой приподнимает брови и откровенно веселится, натягивая рубашку. Его голова появляется в вороте, он смеётся и, выходя из комнаты, продолжает хохотать. Она ничего не поняла. Придурок.

День: 1541; Время: 18

Ветер поднимает комья грязи, и они дождём бьются в разрушенное здание. Камни перекатываются по большому пыльному кругу, по треснувшему каменному полу, и один из них ударяется о её ботинок. Наверное, когда-то это был бальный зал или столовая. Всю восточную стену снесло, западная же опадает и поднимается рваным подобием кладки. За спиной у Гермионы всё ещё виднеются крылья и нога — она предполагает, что там было изображение херувима. Она представляет, что когда-то эта комната была демонстрацией богатства и класса — шикарной, уставленной лучшими в мире вещами.

Теперь весь дом лежит в руинах. Беспорядочные остатки былой роскоши видны повсюду: блеск браслета, обугленные бархат и кружевная драпировка, кукла с обожжённым лицом и единственным голубым глазом — интересно, почему всегда находится какая-нибудь жуткая кукла? — изысканная резьба на том, что могло служить частью украшения или ножкой мебели. Гермиона не знает, что здесь произошло, хотя нельзя сказать, что ей это неинтересно.

Здесь виднеется почти что идеально ровный круг из грязи, в который заключены развалины дома, статуи, яма, где раньше, наверное, был пруд, фонтан, стул, зловеще застывший посреди сбегающей от ворот дорожки. Пустынный пейзаж заброшенных сооружений, кладбище человеческих жизней. Когда-то дамы и кавалеры скользили в танце по этой бальной зале, спали в спальнях, любили во внутреннем дворе. Люди жили и умирали, и всё, что осталось, только эти обломки, приметы их жизней.

Останется ли от них самих что-то подобное через тысячу лет? Кто-то придёт в Хогвартс, застывший памятником ушедшей цивилизации, и будет задаваться вопросом, как текла жизнь в этих мощных волшебных стенах. Может, потомки вообще не будут знать о существовании магии. Отыщут ли они что-то, чему не смогут найти убедительного объяснения? Например, почему эти деревянные палки так тщательно отполированы, почему лестницы зависли в воздухе или почему защитное снаряжение хранится вместе с метлами. Они препарируют портреты, стараясь разгадать технологию, и возможно, кто-то погибнет, пытаясь сохранить Зеркало Еиналеж.

Смогут ли они разглядеть только лишь мрачные символы давно минувших жизней, любви и войн? Может быть, потомки не поймут, как много это всё значило: как жили, дышали, умирали за это. Будет ли мир знать только о том, что они все когда-то существовали, — и больше ничего? Странное сообщество ненормальных людей, мнивших себя магами, и лишь шёпот в углах намекнёт на возможную правдивость этого предположения.

Или даже спустя сотню лет, когда не останется никого, кто сражался на этой войне. Может быть, всё это исчезнет, растворится в комфорте, привычности «нормальной» жизни, которую дарует эта война. Война окажется чем-то непонятным, словами в учебниках истории или будет и вовсе похоронена в забвении. Станет возрождаться только в омутах памяти и воспоминаниях тех, кто в ней участвовал.

Хотя, это справедливо не только применительно к войне. Это касается Невилла, Симуса, Фреда, Джастина, Мэнди, Пэт… Это обо всех них. Ведь надгробных камней недостаточно, и когда не останется никого, кто бы помнил этих людей, плиты станут всего лишь серым напоминанием об их существовании когда-то давным-давно. Это почти невозможное чувство, захлёстывающее Гермиону с головой. Отчаянное, непреодолимое желание оставить в этом мире свой след. Она не хочет, чтобы о них забыли. Не хочет, чтобы забыли о ней. Ни через тысячу лет, ни через двадцать. Жестокость…

Она резко оборачивается, её ботинки скрипят, а камни разъезжаются под ногами. Рон вскидывает руки под прицелом её палочки, и на секунду страх искажает его черты. На его лице всё ещё читается опаска, когда Гермиона опускает оружие и толкает друга в плечо. Он пихает её в ответ так сильно, что она теряет равновесие, и теперь, сидя на земле и глядя на Рона, видит на его лице веселье.

— Спасибо, Рональд, — рявкает она, вставая на ноги.

— И где тут мы должны отыскать омут памяти?

— Эт… — Гермиона осекается, приподнимает голову и ощупывает карман. — В штаб-квартиру. Немедленно.

Она уже стоит перед воротами, пока Рон только лезет рукой в карман, и протягивает монету аврорам.

— Гермиона Грейнджер. Орден Феникса.

Они уже знают Гермиону, пару секунд осматривают монету и одновременно разворачиваются, чтобы снять охранные чары, едва только женщина, возвышающаяся перед ней, утвердительно хмыкает. Гермиона слышит за спиной хлопок, но, не оглядываясь, устремляется вперёд.

— Рональд Уизли, Орден… — она больше ничего не слышит, несясь по направлению к мэнору.

Она машет монетой двум аврорам на крыльце, и те открывают двери прежде, чем Гермиона взлетает по ступеням. Оказавшись в холле, она видит, как МакГ… Минерва бежит вниз по лестнице. Гермиона слышит шаги над головой и на крыльце за спиной. Из-за адреналина и того факта, что в детстве Гермиона уделяла спорту не самое большое внимание, она едва не пропускает чёрную коробочку, которую ей кидают.

Вызов подмоги — это всегда плохо. Еще хуже то, что они отправляются вслепую. Ни карт, ни планов, ни идей. Обычно портключ ведёт к точке сбора отправившейся на операцию команды, и если там никого нет, приходится ориентироваться по вспышкам или лучам заклинаний. Участие в составе подкрепления означает, что все они попадают в очень плохую и опасную ситуацию. И это всегда пугает Гермиону больше, чем запланированное задание.

Ещё одна коробочка пролетает над её плечом, пока она резко открывает свою и так сильно стискивает серёжку в руке, что застёжка впивается в мякоть ладони. Едва только мир начинает вращаться, она опускает веки. Тело повинуется рывку в области пупка, и Гермиона дышит в этом круговороте. Почувствовав холод, она открывает глаза и, приземлившись, спотыкается о камни.

Гермиона четыре раза подряд быстро моргает, стараясь приспособиться к свету, когда сначала слышится шипение, а потом что-то врезается ей в грудь. Она вскидывает палочку, но на её кисть наваливается чьё-то тело — чувствуются складки ткани, — и она взмахивает второй рукой, стараясь сохранить равновесие. Подняв глаза, она видит сначала белую шевелюру, а потом лицо Драко. И не сомневается, что сейчас упадёт: её рука стискивает малфоевское плечо, а спина ударяется о стену так, что из лёгких вылетает весь кислород. Ей кажется, что под его пятерней грудина может треснуть, сломаться, словно он согнёт пальцы и вцепится ей в сердце.

Её стону боли вторит его собственный, и Гермиона запоздало соображает, что железной хваткой впилась в его больное плечо. Она разжимает руку, с присвистом втягивая в лёгкие воздух, и его ладонь слегка расслабляется. Что хорошо, ведь Гермиона уверена: нажми Драко сильнее, и он вытолкнет сердце ей в глотку или же проломит кладку за её спиной. Его лицо искажено гневом и недоумением, и, судя по тому, как мечется по её лицу его взгляд, он немного паникует.

Справа, рядом со своей ногой, она слышит хриплое дыхание Рона. За плечом у Малфоя Гарри хватает кого-то за руку и буквально отбрасывает в тень, только чтобы тут же поймать следующую фигуру. Все выглядят удивлёнными и испуганными, и она понятия не имеет, что здесь происходит.

— Какого хрена ты тут делаешь? — шипит Драко, и звук его вдоха очень похож на тот, с каким лезвие ножа скребёт по металлу.

— А ты как думаешь? Вы активировали монету, — она хватает его запястье, отводит от своей груди и растирает саднящее место.

— Мы ничего не активировали, — раздаётся рычание слева.

Взгляд Драко полон подозрения; он осматривает пространство слева и справа от них. Рон, отплёвываясь, поднимается с земли, задевая Гермиону плечом, и приваливается к стене. За спиной Малфоя виднеется особняк, четыре окна на втором этаже залиты светом. От парадного входа до стены, у которой они стоят, не больше пары метров. Похоже, они только что помешали команде проникнуть внутрь здания. И почти что угробили операцию — такое вполне возможно.

— Значит, кто-то активировал монету случайно.

— Их нельзя активировать случайно, — резко шепчет Гермиона, отвечая незнакомцу.

— Никто из нас этого не делал. Это случилось минут десять назад, верно? Я не заметил, чтобы кто-то возился с монетой, — раздаётся ещё один голос из тени.

— Может быть, это сбой в работе монет. Магия на них стара…

— Да какое это имеет значение?

— …просто сработала неправильно.

— Заткнитесь, — шипит ещё один голос, и Гермиона чувствует в нём панику.

На одну секунду все задерживают дыхание. От дома в отдалении доносятся мягкие звуки классической музыки. Мелодия нарастает, но пропадает, затерявшись за звуками дыхания и переступания с ноги на ногу.

— Кто-нибудь кому-нибудь говорил об операции?

— Гарри, вот прямо сейчас они об этом и расскажут, — Гермиона кожей чувствует, с каким подозрением всех оглядывает Рон.

— Достаём портключи, — Драко нарушает эту зловещую тишину, все замирают, а Гермиона понимает, что так и стоит, вцепившись в его рубашку. И не отпускает.

— Что? — бормочет она, он на секунду встречается с ней взглядом и повторяет, чуть повышая голос, чтобы остальные его услышали:

— Достаём портключи. Мы засветились.

— Мне кажется, это слишком поспешно, — низкий резкий голос над её левым ухом.

— Мы не можем не попытаться. Кто-то явно дома, и он… — начинает какая-то женщина.

— Поттер, — отвечает Драко, потому что, похоже, руководит операцией Гарри.

Что бы ни хотел сказал Гарри потерялось в давящей тишине. Это та лихорадочная пауза для эмоций между действием и ответной реакцией, но этой секунды хватает для поражения. Гермиона замечает яркие жёлтые лучи над малфоевским плечом, хватает Драко и тянет его в сторону. Он сдвигается всего на пару сантиметров, его глаза удивлённо смотрят на неё и тут же закатываются.

Из горла Гермионы вырывается писк, справа слышится крик, а затем её накрывает волна онемения. Следом наваливается темнота, Драко обвисает на её руках, и уже секунду спустя она падает следом.

========== Сорок два ==========

День: 1542; Время; 16

Кажется, прошла всего секунда. Будто Гермиона только моргнула после того, как Драко начал заваливаться, а она сама почувствовала онемение, но вот она открывает глаза, а вокруг уже всё иначе. Нет ни воспоминаний, ни вакуума темноты — всего лишь взмах ресниц.

Она поднимает голову и смотрит в искажённое тревогой лицо Малфоя. Почему всё опять так странно? Где она, да и где вообще это самое «где»? Почему Малфой так в неё вглядывается? Тело скручивает от боли, сердце молотом бухает в груди, но она не понимает почему.

— Гермиона, — резко шепчет Драко и, стискивая зубы, встряхивает её.

— Дра?.. — она мотает головой, стараясь прояснить зрение. — …Ко?

Ладно. Хорошо. Развалины, монета, особняк, Драко, команда, они засветились. Жёлтые лучи, онемение… но над малфоевским плечом виднеется потолок, а не лес с противниками и вспышками заклинаний. Где…

— Надо идти. Я могу тебя нести, но ты должна прекратить кричать.

— Что? — Гермиона трясёт головой, стараясь сесть, но её колотит дрожь, Малфой поднимается и вздёргивает её на ноги. Всё её существо этому противится, боль разгорается сильнее, из горла вырывается хныканье. Она плохо видит левым глазом. Ощущения такие, будто лицо накачали воздухом.

Голая грудь Драко залита кровью. Порез, с палец длиной, всё ещё кровоточит под его левой ключицей — начинаясь на середине груди, он заканчивается около подмышки. Есть ещё один: большой зигзаг в правой части живота, запястья Малфоя кровоточат. Его левый глаз опух, покрывающий веки синяк тянется к носу и переползает на другой глаз. На челюсти виднеется красная отметина, рот порван. В лице Драко отчётливо читается паника, и это лишь усиливает её собственный страх.

— Можешь идти? — спрашивает человек, стоящий за спиной у Малфоя — Гермиона узнаёт в нём того, кого Гарри затаскивал в тень пару… секунд назад?

— Конечно.

Драко хватает её за руку и разворачивает в сторону… коридора. В креплениях вдоль стены торчат факелы, но лишь немногие из них горят, мерцая в густом мраке. Едва пустившись бежать, ей приходится прикусить язык, чтобы не закричать от боли. Колени трясутся, в левом боку вдоль рёбер разливается режущая боль, в правом — ослепляющая, а по всей спине — обжигающая, обжигающаяобжигающая.

Гермиона невольно замирает, будто тело раньше мозга понимает, что не может дальше двигаться, и Драко подхватывает её на руки, словно только этого и ждал. Словно он наклонился к ней ещё до того, как она остановилась. Он стискивает её, и она шипит от боли: рука под коленом не доставляет неудобств, а вот прикосновения к спине лишь ухудшают жжение. Обняв Малфоя за шею, Гермиона приподнимается, но он не даёт ей отстраниться. Вздрогнув, Гермиона только сейчас понимает, что на ней его рубашка, но не может сообразить, чьи именно эти багровые пятна на ткани — его или её.

— Драко, — она пытается шептать, но вместо этого у неё выходит хриплый рык.

— Ни звука, — он отвечает так тихо, что ей нужно несколько секунд, чтобы осознать эти выдохи, служащие словами.

Она не представляет, что сейчас происходит. Не понимает, почему ей так больно и что именно стряслось с ней и Драко. Она не знает, сколько времени прошло с тех самых событий, которые она помнит, и что случилось за этот период. Гермиона понимает только то, что похоже, они пытаются сбежать, у них нет палочек, и будь в их распоряжении портключ, их бы уже и след простыл. Она знает, что грудь Драко дрожит, его лицо искажено болью и паникой и последнее, что ему сейчас нужно, это такая ноша.

Гермионе известны правила. Если она получила такие повреждения, что не может передвигаться самостоятельно, а члены её команды ранены и не в состоянии помочь, её должны оставить, вызвать подкрепление и уведомить о её местоположении. Драко очень старается, но она обуза и прекрасно об этом знает.

— Оставь…

— Грейнджер, клянусь, если ты ещё хоть раз вякнешь об этом, я засуну пальцы в раны от кнута на твоей спине.

Раны от кнута?

— Ты…

— Именно здесь я потерял Поттера и Эмери.

Не сумев отыскать достойный ответ, Гермиона отрывается от шеи Драко и встречается глазами с мужчиной, идущим позади.

Потерял? Потерял? Что он имеет в виду под этим «потерял»?

— Что? — беззвучно спрашивает она.

— Их схватили, — отвечает тот шёпотом, наклоняясь к ней ближе и чуть не спотыкаясь на ступенях, по которым начинает подниматься Драко.

Боль становится нестерпимой, Гермиона зажмуривается и прикусывает губы, подпрыгиваяв объятиях Драко, мучительный стон вырывается из его горла. Раздаётся удивлённый возглас, и затем снова наступает темнота.

День: 1543; Время: 2

Она чувствует под боком холод и моргает, вглядываясь во мрак. Гермионе кажется, будто она кружится на карусели — так всё вокруг вертится, но у неё всё же получается достаточно сконцентрироваться, чтобы понять: она лежит на полу. В воздухе тянет металлом и серой, и она боится того, что это может значить. Она не слышит ничего, кроме шума капель у своей головы. Ни шелеста дыхания, ни шороха движения. Гермиона одна.

Она думает, что ей надо встать, постараться выбраться и отыскать остальных, но она слишком устала, а по мере пробуждения мозга возвращается и боль. Гермиона стискивает пальцы, пытается найти хоть что-то, обо что можно опереться, но не чувствует рук. Она с трудом дышит, не говоря уж о том, чтобы двигаться, и несмотря на вопль внутри, темнота вытесняет собой всё.

День: 1543; Время: 13

Стон. Тихий, хриплый стон. Гермиона моргает до тех пор, пока зрению не возвращается чёткость, и смотрит на оранжевые блики на влажных камнях. Где-то впереди раздаётся смех: негромкий, но резкий и в то же время… обидный и жестокий. Свет на секунду гаснет, но снова загорается, и теперь Гермиона может разглядеть стекающую изо рта струйку кровавой слюны.

Слышатся шаги, слева от неё раздаётся чьё-то рваное дыхание, и она медленно поднимает голову. Её движения сопровождаются металлическим лязгом, и она оглядывается в скудном свете, озаряющем камеру. Гермиона закована в цепи, наручники, поднятые высоко над головой, врезаются в запястья, тело свисает вперёд. Она выпрямляется, носки ботинок теперь сильнее упираются в пол, и всхлипывает от боли, почувствовав жжение в спине. Ткань — рубашка Драко, Гермиона помнит — натягивается на коже, покрытой засохшей кровью, свежими ранами и жёлтой сукровицей, превратившейся в корку.

Стена, потом коридор и лестница, а теперь подземелье. Её мозг отчаянно старается собрать все кусочки вместе, как-то сопоставив их с пробелами в памяти. Будто смотришь кино, а диск повреждён: сцены пропускаются, пока смысл происходящего не ускользает совсем. Руки онемели, ладони покалывает, Гермиона настолько сбита с толку, что голова начинает гудеть. Боль в теле не такая острая по сравнению с той, что Гермиона испытывала, будучи последний раз в сознании, но больно везде.

Тёмная фигура в капюшоне прислонилась к дальней стене. Маска сверкает так же ярко, как и зубы, оскалившиеся под ней. Им явно не удалось сбежать. Вся операция полетела к чёрту. «Это уже третий раз», — думает она. Третий раз, когда её берут в плен. Очевидно, запасы удачи истощились. Гермионе остаётся надеяться лишь на то, что в Ордене поймут, что они отсутствуют слишком долго, и отправят на подмогу людей.

А пока… на честном слове и на одном крыле, как говаривала её мама. Вот только Гермиона уверена, что у них нет крыльев, и слов, пожалуй, тоже не осталось.

— Две грязнокровки и один предатель крови, — самодовольно тянет из тени Пожиратель Смерти.

Она косится вправо и с лёгким удивлением замечает прикованную возле неё девушку. Гермиона понятия не имеет, кто она такая, но всё её лицо покрыто кровоточащими порезами. Пленница беззвучно плачет, уронив подбородок на грудь.

Гермиона поворачивает голову на звук доносящегося слева рваного дыхания, и её пронзают одновременно ненависть и облегчение, — исчезающее секунду спустя, когда невольные реакции сменяются осознанием, — и теперь она ещё больше испугана, чем если бы оказалась тут одна.

Голова Малфоя повисла, потемневшие от пота светлые пряди закрывают лицо. Его раны кровоточат, но судя по потёкам засохшей крови, это открылись старые порезы. Малфой дышит рвано, в его груди что-то хлюпает и клокочет, а дрожь его тела перемежается приступами конвульсий. Гермиона знает, какое именно заклятие вызывает такой эффект. Сколько же Драко кричал, пока её не привёл в чувство удар кулаком по лицу.

— Дра… — хрипло начинает она, и он трясёт головой.

— Неужели вам мало двух дней пыток? — всхлипывает девушка.

Гермиона резко поворачивает к ней голову, морщась от этого движения. Два дня? Два дня? Эта женщина была частью команды? Они здесь уже два дня? Где же Орден?

— Ай-яй. Почему бы и нет, грязнокровка, если мы выгадали себе три. Просто поразительно, как хрупки некоторые из вас. Всего полчаса боли, и он говорил, говорил и говорил. Много труда не потребовалось, чтобы активировать монету и уведомить о завершении операции. Сообщить, что вам понадобится три дня на заполнение отчётов — только тогда они начнут волноваться, если он не объявится. Так что у нас с вами ещё есть время, верно? — Пожиратель Смерти едва не мурлычет, улыбаясь и стискивая в ненормальном предвкушении затянутые в перчатки руки.

У командиров всегда две монеты. Одна та, что есть у всех, — для вызова подмоги. А вторая связывает их с Люпином, МакГонагалл и руководством в Министерстве. С её помощью посылается уведомление о завершении операции, и после этого у командиров есть три дня на то, чтобы появиться в штаб-квартире или Министерстве и подать отчёты. У них никогда не было проблем с этой схемой работы, но Пожиратели Смерти ни разу до этого не ловили всю группу и не были настолько наглыми, чтобы держать пленников там, где и схватили.

Боже, они чудовищно облажались и наверное, теперь из-за этого умрут. Гермиона пытается понять, что с ней происходило в течение этих двух дней, ведь она помнит всего минут десять. Похоже, они что-то сделали с её рассудком. Или она пребывала во сне. Или же ей удалили часть воспоминаний, хотя она понятия не имеет зачем. Она дезориентирована, и часть мозга пытается убедить её в том, что происходящее нереально. Оно просто не может быть правдой. Гермиона знает, что именно так думает всякий раз, оказавшись в подобной ситуации, но пожалуйста, Господи, это не может оказаться правдой.

Она не знает, как Пожиратели узнали о монетах. Не представляет, как одну из них активировали и вызвали подмогу. Как и сказал Драко — они засветились. В их рядах есть предатель, и единственное, в чём Гермиона уверена, — это не Гарри. И Гарри, руководитель этой операции, явно не выдавал информацию — по крайней мере, корректную — что бы с ним там ни делали эти полчаса.

— Ты врёшь, — это срывается с её языка прежде, чем она отдаёт себе отчёт в происходящем: гнев динамитом разносит её страх и усталость.

Драко шипит сбоку, а в следующую секунду что-то вдавливает Гермиону в стену так, что голова с треском врезается в кладку, а ноги царапают пол. Волна разрывающей боли растекается от плеч по телу, от удара воздух вылетает из лёгких, с трудом вздохнув, Гермиона коротко вскрикивает. Невидимая сила сжимает её горло, девушка слева перестаёт плакать, и слышится тяжёлое бряцанье цепей Драко. Оно сопровождается лязгом её собственных — она пытается дотянуться до горла, сдирая металлом кожу с запястий. Кровь толчками пульсирует в черепной коробке и под кожей лица, Гермиона совсем не может дышать.

Она упирается ногами в стену, хватается за цепи и подтягивается, приподнимаясь. Прижимает подошвы к кладке и старается вскарабкаться наверх, используя эту хлипкую опору и оставшуюся в руках силу. Перед глазами расползаются чёрные нити, словно паук плетёт паутину. Ноги скользят по влажным камням, она делает ещё одну попытку толкнуться вверх, будто, подтянувшись, сможет добраться до кислорода.

Она слышит крики, сначала Малфоя, а потом и той девушки, но они звучат в отдалении, являясь сейчас для неё чем-то вторичным. Смех носится по темнице эхом, но вот хохот превращается в гневно гремящий голос. Сила пережимает трахею крепче, жестоко перекрывая малейшие возможности для продолжения жизни. Гермиона не боится. Наоборот, она безрассудна в своей ярости, её трясёт от бешенства. Она слишком устала бояться. Если война заберёт её прямо здесь и сейчас, с помощью этого труса, который только и может, что пользоваться её беззащитностью, она не будет бояться. Не доставит ему такого удовольствия. Гермиона слишком зла на него, на жизнь, на себя, чтобы поддаться этой болезненной удушающей панике.

Она с трудом моргает, стараясь сфокусироваться, словно хочет, чтобы тело выжало кислород из крови. Боль в лёгких оборачивается настоящим огнём, инстинкты отчаянно вопят: вздохни или умри, и… и всё заканчивается.

Гермиона делает резкий вдох, кашляя и давясь, её ноги отлепляются от стены. Ещё один вдох, ещё один, ещё: кислород так сладок, но его по-прежнему слишком мало. Снова, снова и снова, пока Гермиону не начинает вести от его переизбытка сильнее, чем от недостатка.

Горячие злые слёзы стекают по щекам, она разжимает ладони и обвисает на цепях, дёргаясь так, что огонь охватывает всё тело. Гермиона встречается взглядом с маниакально блестящими глазами на другом конце комнаты, видит широкую улыбку, самодовольную позу.

— Врун, врун, врун, — беснуется она.

— Грейнджер!

Её обрывает Драко, в чьём голосе столько злости, что она не сразу его узнаёт.

— О, как же здорово будет сломать тебя, — ярость бурлит в Пожирателе; сделав три шага вперёд, он замирает.

— Тебе придётся сначала меня убить, — огрызается Гермиона. Сплевывает кровь и чувствует, как та стекает по подбородку.

— Мне? Думаю, я удостою этой чести кое-кого другого, — он поворачивается налево так, что его мантия вздымается. Гермиона чувствует холод в животе и давится воздухом, когда из темноты появляется новая фигура.

Но на неё смотрят глаза не Гарри, не его руки стискивают свёрнутый кнут, не его ноги несут его к ней. Это вовсе не Гарри. Блеск его глаз, бесстрастное выражение лица, присутствие здесь в подобных обстоятельствах говорят Гермионе всё, что требовалось знать.

— Чёрт, — выдыхает Драко, но она не может отвести глаза, чтобы посмотреть на него.

Нет, нет, нет.

Гнев в ней то уменьшается, давая возможность подготовиться к тому, что сейчас произойдёт, то разбухает из-за того, что сделали Пожиратели. Ей хочется плакать и кого-нибудь придушить. Хочется обнять Гарри, ведь она знает: если они спасутся, если выберется Гарри, он себя не простит. Ей хочется кричать на него за недостаточность сопротивления. Конечно, даже будучи под таким заклятием, Гарри её не убьёт. Разумеется, это самая большая несправедливость, которая могла с ними случится, которую с ними могли сотворить.

Потому что когда она думала о своей возможной смерти в скудно освещённой, лишённой солнечного света комнате, такое не приходило ей в голову. В её мыслях была молниеносность, пытки, изнасилование, собственные кишки, вываливающиеся из ран. Но происходящее сейчас находится за гранью её представлений о жестокости, и она не могла такого вообразить, когда готовилась к своей кончине.

Лучше бы они резали её на мелкие кусочки. Она бы могла умереть, зная, что за лицом друга скрывается разум врага, но она не может умереть, понимая, что Гарри придётся с этим жить.

— Нет, — она слышит свой собственный шёпот, качает головой при виде его погнутых очков и взлохмаченных волос. Не так. Не. Так. Из всех возможных способов. Только не так. — Гарри…

С оглушительным треском кнут вылетает из его руки. Через сотую долю секунды шока мозг осознаёт боль, обжигающую живот, и Гермиона кричит. Голова откинута, пальцы стиснуты, тело сжато — крик. Она слышит громкий свист, и весь кислород выбивается из лёгких.

— Ноги вверх! Ноги, сука, вверх! — орёт Драко, и Гермиона наклоняется, подбирается и подтягивает колени, обхватывая пальцами цепи, чтобы уменьшить нагрузку на запястья.

Она снова кричит — кожаная полоска вгрызлась в плоть прямо под коленями. Гермиона чувствует влагу, стекающую по животу и собирающуюся за поясом джинсов, а теперь ещё и струящуюся по ногам. Она не опускает головы, не желая смотреть, пока Драко не кричит ей, чтобы она сгруппировалась, и тогда прижимает подбородок к груди. Гермиона горит в огне.

— Нам пока не нужно её горло, предатель крови, — из тени слышится смех, а Гермиона отчаянно старается не расплакаться.

Ещё один треск у её ног. И вопль всё же прорывается сквозь стиснутые зубы. Плечи приподнимаются от всхлипов, она не может в это поверить. Это же Гарри. Она знает, что он не может ничего контролировать, но всё равно ей больно так, как не должно было бы быть. Больно именно так, как этого жаждут они: ведь это по-прежнему его тело, и Гермиона знает, что Гарри где-то там, внутри. Потому что только у него есть шанс это остановить, и она не представляет, хватит ли ему сил и чего им обоим будет это стоить.

Разве не любовь должна быть самой мощной силой на земле? Разве не она должна была всех их спасти?

Это такая месть: заставить Гарри Поттера убить свою лучшую подругу. И, о боже, она не может даже подумать о том, что они собираются сделать с Роном или уже сделали. На футболке Гарри его кровь или Рона?

Она даже не может об этом думать. Не в состоянии постичь… Услышав новый свист, Гермиона инстинктивно дёргается в сторону, и ремень сдирает с её руки полоску кожи. Конец ремня обвивается вокруг спины, открывая старые раны и возвращая ноющую боль, цепь бросает её вперёд, и она захлёбывается рыданиями. Может быть, истинное зло существует. Может быть, Волдеморт не любил ничего, кроме боли других людей, и возможно, этот Пожиратель Смерти, застывший на другом конце комнаты, точно такой же. Может быть, она ошибалась, сомневаясь в их чистоте. Чистоте крови, чистоте ненависти и зла. Они были…

Гермиона поворачивается, когда кнут сплетается и выгибается гигантской змеей, несясь ей навстречу. Ремень врезается в её рёбра с той самой стороны, где кости почти наверняка сломаны.

— Гарри, — кричит она, крутясь и инстинктивно открывая глаза. Гермиона всхлипывает, рвано дышит и молит: — Гарри, пожалуйста, пожалуйста, нет. Я знаю, ты там, и если ты можешь… Я знаю, что ты можешь это сделать. Сопротивляйся активнее, Гарри!

Кнут замирает, Гермиона задерживает дыхание и с мольбой вглядывается в глаза друга. Она всматривается так пристально, будто сконцентрировавшись чуть сильнее, заглянет ему прямо в мозг. В мозг, за грудину, да куда угодно: туда, где находится человеческая душа, тот Гарри, которого она знает. Но очевидно, этого мало, или она молчит слишком долго: его рука снова поднимается, кисть дёргается, и Гермиона опять разворачивается.

Ремень разрывает кожу на спине, и Гермиона хрипло кричит, её ноги распрямляются, а пальцы на цепях разжимаются. Наручники едва не переламывают запястья под её весом — она обвисает, насколько позволяет длина цепей. Драко орёт на неё, девушка вопит на Пожирателя Смерти, но Гермиона думает совсем не об этом.

Она поднимает глаза, встречаясь взглядом с Гарри, и смаргивает слёзы, чтобы хорошо его видеть.

— Эй? Я люблю тебя. И если ты можешь слышать…

— Что случилось, Поттер? Что ты за мужик, если не можешь скинуть такое ничтожное заклятие? Этот безмозглый мудак управляет тобой, словно первогодкой с Хаффлпаффа! — рявкает Драко, вскидывая подбородок. — Оно не может быть настолько сильным. Ты о чём там вообще думаешь? Скачешь по лужайке с грёбаными ромашками, пытая тут свою лучшую подругу? Да как ты вообще убил Волд…

Малфой отшатывается назад и кричит от выпущенного в него через всю комнату Круциатуса. Его голова откидывается назад, а рот открывается в жутком вопле, отдающемся в голове Гермионы. У неё перехватывает дыхание, а этот образ навсегда врезается в память: связки и сухожилия, вздувающиеся на бьющемся в конвульсиях теле. Агония искажает лицо Драко, на глаза Гермионы снова наворачиваются слёзы, но она дрожит, потому что кнут пока не пускают в дело, а челюсть Гарри трясётся. Ей почти что больно говорить такое — ведь эти слова могут оказаться последними. Ей может больше не выпасть шанс сказать ему, что она вовсе так не думает, но сейчас нужно поступить так, если это единственный способ выжить.

— Просто поразительно, что я не понадобилась тебе во время Кладбищенской битвы, ведь ты оказался таким слабаком, Гарри Поттер! Что, Волдеморт просто отступил? Перевернулся на спинку и позволил тебе убить себя? Наверняка так и было, ты трус! Слизеринец! Посмотри на себя: подчиняешься приказам Пожирателя Смерти! Потом он прикажет тебе убить меня! Ты этого хочешь? Жаждешь стать пожирательским рабом? П…

— Почему ты не кланяешься, Поттер? Позволь ему… — она не слышит, что Драко говорит дальше, её тело отбрасывает назад силой заклятия. И Гермиону снова накрывает боль. О, та самая. Ослепляющая и всеобъемлющая.

Как бы часто Гермиона об этом ни думала — несмотря на все старания этого не делать, — она никогда не могла припомнить, насколько ужасными были те ощущения, пока подобное не повторялось вновь. Пока эта чистая, злобная ярость не захлёстывала её вновь. «Вот оно», — думает Гермиона, прежде чем боль получает полный контроль над её чувствами, мыслями и эмоциями. Нет слов, чтобы это описать. Это хуже самых страшных мыслей — нет больше ничего, что заставляло бы Гермиону желать смерти, лишь бы всё прекратилось.

Боль отпускает медленно. Будто гигантский булыжник, рухнувший на голову, уступает место валуну поменьше, которому на смену, в свою очередь, приходит камень ещё меньших размеров. И так продолжается до тех пор, пока её мысли не возвращаются, пока она не начинает чувствовать запах и вкус крови, а тело не принимается колотиться в конвульсиях, хотя она была уверена, что переломана настолько, что даже сделать вдох больше не получится. Она слышит свист кнута, но понятия не имеет, почему не ощущает удара.

Она собирается уйти. Тело уступит этой войне раньше разума, и Гермиона отправится туда, куда из темноты выходят солдаты. Но всё, чего она жаждет в эту секунду, это открыть глаза и увидеть свет. Почувствовать солнечные лучи на лице, а своих друзей — за спиной. Она хочет, чтобы этот свет проникал сквозь её радужку и разрывался внутри. Она очень хочет выжить.

Сбоку раздаётся какое-то бормотание, постепенно складывающееся в слово, от которого Гермиона распахивает глаза.

— Поттер!

Свист ударов прекращается, Гермиона сбрасывает неимоверно тяжёлый камень со своей головы и ждёт, пока прояснится зрение. В этом нет особого толка: её начинает мутить, и она вынуждена опустить голову. Она давится и захлёбывается, пока на языке не появляется кислый привкус желчи. Сплёвывает между носками своих ботинок и с заторможенным интересом наблюдает за грязью, свисающей с губы, прежде чем сплюнуть её. Она снова сплёвывает, пытаясь прочистить рот.

— Хватай её первую, — голос Драко звучит тише, но Гермиона улавливает в нём панику, и это напоминает о том, почему надо держаться.

Она поднимает голову, и её глаза останавливаются на Гарри. Она медленно моргает, осматривая друга от макушки до пяток. Кнут лежит возле его ног, Гарри весь покрыт кровью. Создаётся впечатление, будто он отхлестал сам себя, но он движется плавно и…

— Я С.Ч. — выдыхает он, когда она отшатывается от его ладони, и две одинаковые слезы текут по его заляпанным кровью щекам.

— Скорее! Пока никто не пришёл! — шипит девушка рядом.

— Всё хорошо, Герм… — начинает Гарри, его голос сдавлен, кожа бледна. Его тоже нещадно трясёт.

— Знаю, — шепчет она с таким хрипом, что сомневается, расслышал ли её Гарри. — Я знаю.

И вот теперь Гермиона начинает плакать. Рыдать. Горько, горько. Это похоже на один из её срывов, во время которых она, покачиваясь, громко воет до боли в горле. Когда, оставшись в одиночестве, она сдаётся. Совсем на чуть-чуть. Только для того, чтобы иметь возможность двигаться дальше и чтобы горе не душило так сильно.

Господи. Гермиона никогда не сотрёт из памяти этот образ, и она ощущает себя такой виноватой. Она чувствует себя ужасно, потому что это не вина Гарри. И потому что это будет мучить его гораздо больше, чем её. Именно он это натворил, всё видел и не мог остановиться. Но Гермиона никогда не будет обвинять его в случившемся, не станет держать на него зла, и если он когда-либо заговорит об этом, она притворится, что произошедшее не имеет значения. Ведь это так и есть. Она не может позволить, чтобы было иначе.

Глаза Гарри широко распахнуты — яркая зелень подёрнута слезами. Он смотрит прямо на неё, и она не знает, что сказать: кажется, будто связки провалились в грудь. Гермиона приподнимается на носках и, подавшись вперёд, касается губами его заросшего щетиной подбородка; его рука обвивается вокруг неё прежде, чем её отбрасывает назад.

— Прости… — выдавливает он, прижимая руку к её покалеченной спине и направляя св… палочку на цепи.

Палочка. Гермиона переводит взгляд за его плечо, на упавшее тело, лежащее возле стены, — всё вокруг залито красным. Лужи на полу, широкие потёки на стенах. Драко именно поэтому выкрикнул его имя? Старался удержать Гарри от мести? От потери контроля? Пожиратель Смерти либо без сознания, либо мёртв, но судя по крови… по всей этой крови.

— Это не твоя вина. Я не знаю, смогла бы я остановиться, — это всё, что вымучивает Гермиона, прежде чем глотку разрывает резкий влажный кашель. Её кисти выскальзывают из наручников, и она кричит от простреливающей их боли.

— Держу тебя, держу, — повторяет Гарри ей на ухо, на секунды прижимая её к груди, словно отец — ребёнка. Гермиона прикрывает глаза — ей больно везде, и она дрейфует на границе беспамятства.

Наверное, на краткий миг она всё же потеряла сознание, потому что не слышала тех звуков, что наверняка сопровождали освобождение Драко и той девушки. На какое-то мгновение боли больше нет, и это прекрасно. Но предстоит совершить слишком многое, чтобы этому можно было поддаться, и пока Гермиона размышляет, как лучше сделать шаг, она чувствует, что рука Гарри исчезает. Она открывает глаза, перед которыми всё плывет, но её подхватывает другая пара рук, и ей не надо видеть, чтобы знать чья.

Драко отбрасывает волосы с её лица, и один серый глаз внимательно в неё вглядывается. Малфоя всё ещё трясёт после перенесённого Непростительного, она слышит, с каким трудом он сглатывает. Отклонившись назад, он пристально смотрит поверх её головы, и его челюсти сжимаются.

Ей очень больно. Боли, того факта, что она, похоже, не ела два дня, и потерянного количества крови достаточно. Гермиона бесполезна и знает об этом. Она ничем не может им помочь, и она никогда не чувствовала себя такой никчёмной. Гермиона начинает размышлять, что можно сделать, чтобы выбраться, но её отрывают от земли, боль нарастает, и темнота побеждает.

День; 1544; Время: 20

Минерва, справа от её кровати, в тени. Её напряжённое угрюмое лицо искажено горем, и Гермиона думает, что, наверное, они всё же спаслись, и тут же снова засыпает.

День: 1555; Время: 6

Рон, кусочек шоколада срывается с его разбитых губ. Он подпрыгивает, когда Гермиона открывает глаза, и вздыхает, стоит ей их опять закрыть.

День: 1555; Время: 19

Драко, его бёдра прижаты к её кровати, руки скрещены, а губы сурово поджаты.

День: 1556; Время: 8

Сперва она думает, что это Драко, но чувствует: что-то не так. Гермиона открывает глаза и видит тёмную шевелюру и зажмуренные веки. Лоб Гарри прижат к её, его рука обвивается вокруг её талии, а щёки, похоже, мокрые. Собственное тело кажется Гермионе тяжёлым, сознание мутное, но она проснулась, и она жива, жива, жива.

Гарри что-то говорит:

— …видеть тебя такой. Если бы я только мог это изменить, я бы сделал это. Но я так устал. Мне было больно, а магия была настолько сильной, — его голос, неясный и тихий, срывается от эмоций.

— Это был не ты, — он вздрагивает при звуке её хриплого голоса, но вопреки предположению, глаз не открывает. Он лишь крепче обнимает Гермиону, впиваясь пальцами в надетую на неё футболку.

Его лицо покрыто синяками, а рука, покоящаяся над их головами, полностью забинтована. Он подносит ладонь к своему лицу, вытирается — кожа почти что чёрная. От запястья до кончиков пальцев — один сплошной синяк.

— Я…

— Это был не ты…

— Но я…

— Это был не ты.

— Это было так, словно он вернулся в мою голову. Будто во мне собралось всё зло, и я больше не мог ему сопротивляться. Я стал им. И неважно…

— Ты никогда им не станешь, Га…

— Что я с тобой сделал! Я продолжаю видеть…

— Это был не ты.

— Хватит! — внезапно кричит Гарри, его глаза распахиваются — яркая встревоженная зелень. — Гермиона, прекрати это повторять! Я…

— Нет. Пока ты не поймёшь, Гарри. Это был вовсе не ты. Это было твоё тело, но не ты.

— Я должен был лучше стар…

— Я достаточно хорошо тебя знаю, Гарри Поттер. И знаю, что ты делал всё возможное и в конце концов справился…

— Это было слишком…

— Я люблю тебя. И не виню. Потому что это не твоя вина. Не ты это сделал, он. Имп…

— Это было там, внутри…

— Да не важно! — рявкает Гермиона и закашливается так, что её корпус дёргается взад-вперёд. Ладонь Гарри взлетает к его лицу, он трёт глаза, будто плачет, но слёз не видно. — Гарри, будь у тебя хоть толика контроля, может быть, я и могла бы тебя в чём-то обвинить. Но то, что произошло… Мы оба знаем: ты бы никогда так не поступил. Это со мной сотворил Пожиратель Смерти. И мне плевать, что это было сделано при помощи твоего тела — это был не ты. Если бы ты не был настолько силён и не старался так сбросить заклятие, мы бы все уже были мертвы. Так что если ты чувствуешь себя виноватым или ещё какие глупости вертятся в твоём мозгу, тебе надо подумать логически и прекратить быть… Роноподобным.

Гарри замирает, делает три вдоха и встречается с подругой взглядом:

— Роноподобным?

Гермиона дважды откашливается, пытаясь избавиться от першения.

— Я только что очнулась, ты должен дать мне пару минут.

Он выпускает воздух из лёгких и снова опускает веки.

— Я не могу перестать это видеть.

Я тоже.

— Это как если бы ты был прикован вместе с нами к стене и смотрел…

— Нет, не то. И ты это знаешь.

Гермиона обнимает его и прижимается своим лбом к его. Она хочет задать ему множество вопросов, но сейчас не время для этого. Она даже не знает, как ей себя с ним вести. Она тоже это видит. И не может остановиться. Это как ночной кошмар, застывший перед глазами, и её тошнит всякий раз, когда она об этом подумает. Но это был не Гарри. Это был вовсе не её Гарри.

Она понимает, что он будет мучиться виной, и надеется, что это пройдёт быстро. Возможно, если Гермиона не будет обращать на это внимания и продолжит притворяться, будто ничего никогда не было. И может, она тоже перестанет это видеть. Они могут быть сильными вместе. Вместе они всегда были сильными.

День: 1556; Время: 12

Гермиона проводит в лазарете штаб-квартиры три дня. Гарри ушёл несколько часов назад, уже не такой бледный и трясущийся, и это явный успех. Они всё сказали друг другу по поводу случившегося и около часа просто сидели в тишине и ждали, когда же им станет легче. Уходя, Гарри без всяких объяснений положил на прикроватную тумбочку её палочку, и она стиснула её до боли в пальцах.

Тело ощущается вполне нормальным. Немного вялым, но хорошо отдохнувшим и вылеченным. Синяки покрывают кожу, но Гермиона едва ли обращает на них какое-то внимание. Далеко не раз на этой войне ей казалось, что её тело никогда не будет прежним. Шрамы остаются, но живи она в мире магглов, была бы уже мертва. Много раз. Несмотря на то, что половину жизни Гермиона провела в волшебном мире, каждый раз, приходя в себя после чего-то подобного и чувствуя себя нормально, она не может смотреть на своего целителя без благоговения.

— Где мои ботинки? — спрашивает она мужчину, делающего какие-то пометки в пергаменте. Она огляделась по сторонам, но ничего не увидела.

— А… — целитель прикладывает палец к виску, как бы призывая воспоминания, а Гермиона пытается обуздать дыхание. — Малфой. Я попросил его оставить ваши вещи, но он… очень настаивал на том, чтобы вернуть их в ваш сундук. Он забрал вашу одежду.

Очень настаивал. Да, это Драко. Гермиона лишь надеется, что Малфой всё ещё где-то здесь. Она не могла спросить Гарри о том, что случилось, а лучше всего она помнит именно Драко. В её памяти множество пустых мест, которые необходимо восполнить, иначе она сойдёт с ума.

— О… Кхм… Вы не могли бы, э-э-э… — целитель озадаченно смотрит на неё, и она собирает в кулак всю свою решимость. — Там есть кое-какие шрамы, которые бы я…

— Конечно, — перебивает он и живо проходит к ящикам у стены. — Вам придётся надеть ночную рубашку и лечь на кровать.

— О, хорошо. Я… — она краснеет, чувствуя себя странно, ведь в этом нет особого смысла. — Я лишь хочу избавиться от некоторых из них.

Мужчина протягивает ей одежду и кивает — слишком профессионально, чтобы она испытывала неловкость. Взмахом палочки он покрывает кровать простынью, и Гермиона быстро переодевается, перечисляя воспалённые бугристые шрамы, оставшиеся после ударов кнута.

========== Сорок три ==========

День: 1556; Время: 13

Выходя босой из лазарета и бредя знакомыми и сбивающими с толку коридорами в комнату Драко, она чувствует себя странно. Это несколько волнительно: выбравшись из больницы, пройти через дом и оказаться в собственной спальне. Ладно, в его спальне.

Замерев перед дверью, она несколько минут размышляет, прежде чем решиться постучать. Но первой открывается дверь чуть дальше по коридору, и, обернувшись через плечо, Гермиона замечает появляющегося из ванной Малфоя. В животе что-то по-дурацки ёкает, как всегда, при виде него, и дыхание перехватывает. Так приятно видеть его здесь, наблюдать, как он стоит там и смотрит на неё, живой. Такой восхитительно живой. Начиная задумываться о своей жизни, Гермиона иногда приходит к выводу, что каждый вдох, каждое движение — это невероятный, пульсирующий момент бытия.

Они просто вглядываются друг в друга в течение нескольких долгих секунд, и Малфой машет рукой в сторону двери.

— Она заперта?

— Я не знаю.

Драко окидывает Гермиону странным взглядом, и она переводит глаза обратно на створку, ручка легко поддаётся под её ладонью. Едва Гермиона делает пару шагов по комнате, а дверь за её спиной захлопывается, Малфой проскальзывает мимо и направляется к двум креслам, повёрнутым к камину. Изогнутые деревянные детали и мягкая кожа этих предметов интерьера создают царскую атмосферу, но для неё и дешёвые пляжные сидушки удобны не меньше. Драко, конечно же, выглядит королём, вершащим суд, стоит ему опуститься в одно из них. На стеклянном столике между креслами расположились снифтер и жёлтый блокнот — либо не принадлежащий Малфою, либо у него не было возможности выбора. В стекле отражаются языки пламени в камине, и кажется, будто столик полыхает огнём.

Помявшись, Гермиона усаживается в соседнее кресло и старается с комфортом устроиться возле изогнутой и жёсткой спинки. Драко, глядя на неё, хмурится, и это совсем не та встреча, которую она ждала, учитывая, что в последний раз они с ним виделись, когда оба были закованы в цепи в подземелье.

— Ты не будешь устраивать истерику.

— Нет, — медленно тянет она, тем самым выдавая свои опасения.

Это была кошмарная ситуация, но едва ли Гермиона сейчас может сложить в своей голове полную картину, чтобы терять самообладание. Они все живы. Она вынесла много боли, но даже не знает, что оказалось её основным источником. Плен был ужасен, но это не худшее, что с ней случилось. Теперь её будут преследовать два образа: Драко, кричащий в агонии, и стоящий перед ней Гарри. Что касается второго кошмара, то его Гермиона обсуждала несколько часов подряд, а затем смотрела, как целитель убирает напоминания об этом эпизоде её жизни. А вот от первого она пытается избавиться в эту самую секунду.

— Мне не нужны, я не хочу и не жду никаких извинений… — Малфой обрывает себя на середине предложения, сдвигает брови, и на его лице отражается её собственное замешательство.

— Извинения? — Гермиона пытается заставить его продолжать, копаясь в голове в поисках зацепок о том, что она, похоже, натворила.

Ей хочется протянуть руку и разгладить морщинки на его лбу, но она сдерживается, когда Малфой подозрительно на неё смотрит. Прикусив щёку, он пристально вглядывается в Гермиону, и она понимает, что он принял какое-то решение. Отводя глаза, он по-прежнему кажется взволнованным.

— Расскажи мне, что ты помнишь.

Она отворачивается к огню, между висками зарождается головная боль.

— Я помню заклинание, попытку тебя сдвинуть. В тебя попали, а потом, наверное, и в меня тоже. Затем я очнулась от того, что ты меня трясёшь, мы были в… Мне было больно, и ты тогда обмолвился о моей спине. Всё погрузилось в темноту, когда мы начали подниматься по ступеням. Потом я очнулась в подземелье, одна, на земле. И снова отключилась. Потом пришла в себя в цепях, когда Пожиратель Смерти врезал мне по лицу. Затем началась вся эта история с Гарри… Я потеряла сознание, когда ты меня поднял. И очнулась уже на больничной койке.

Молчание Драко густое. Гермиона ёрзает, чувствуя столь пристальное внимание, и, подняв голову, смотрит на Малфоя. Она видит, как его челюсть подёргивается и язык двигается за щекой. Он опускает глаза на её колено, и когда снова встречается с ней взглядом, его лицо не выражает ничего, кроме скуки.

— Ты мне доверяешь?

— Да, — поспешностью её ответа он удивлён больше, чем она сама.

Малфой смотрит на неё, моргая, затем взмахивает палочкой, и комната озаряется светом. С выжидающим выражением он протягивает ей вторую руку.

— Иди сюда.

Гермиона хватается за его ладонь, поднимается и с любопытством косится на него, а он подтягивает её к себе. Его запястья выглядят так же плохо, как и её собственные. Она не уверена, что сможет ещё раз когда-нибудь привязать его к кровати. Не после того, как увидела его висящим в цепях и его тело извивалось и выгибалось от боли. Гермиона вздрагивает от воспоминаний о крике, вырвавшемся из его горла, о набухших венах и жилах на горячей покрасневшей коже. Драко сажает её к себе на колени, и если она и стискивает его руку слишком крепко, ничего ей не говорит.

— У тебя есть способности к легилименции? — спрашивает он, всем своим видом демонстрируя уверенность, что Гермиона сейчас дёрнется, пусть она пока и не шевелится.

— А у тебя они есть? — Гермиона вот-вот рухнет с его колен и тянется, чтобы ухватиться за подлокотники. Лицо Малфоя бесстрастно, если не считать болезненно изогнутых губ.

— Это так удивляет?

— А ты уже… — она осекается, заметив злые искры в его глазах.

— Едва ли я стал бы в этот раз спрашивать твоё разрешение, если бы проделывал подобное раньше.

О, боже. О, боже. Он что, хочет прямо сейчас залезть к ней в голову? Гермиона понимает, что Малфой собирается просмотреть её воспоминания об операции, но ведь ему придётся пробраться через множественные слои в её разуме. Слои, мысли, воспоминания и чувства. Он же может выяснить всё, что она о нём думает, что испытывает к нему. Внезапно всё то, о чём Гермиона столько себе врала, что игнорировала и пыталась отбросить, предстаёт перед ней суровым фактом.

Ты мне доверяешь?

Нет, Драко не планирует копаться в её мозгах и не будет стараться вложить в её голову какие-то идеи. Если бы он хотел, сделал бы это, не спрашивая позволения. Начать хотя бы с того, что он бы никогда не признался в этой своей способности. Совершенно очевидно, что он уважает неприкосновенность её рассудка, равно как ценит то, что Гермиона никогда не пыталась вскрыть замок его сундука. Пару лет назад она бы обвинила Малфоя в посягательстве, доложила бы о его талантах Грюму и никогда бы не посмотрела ему в глаза. Сейчас же… она просто знает, что он никогда так её не обижал.

Но без всяких сомнений в своём путешествии к воспоминаниям о той ночи Драко может кое-что выяснить. Не то, о чём она активно думает и что Малфой жаждет узнать, — а как раз то, чего она не помнит. Возможно, он захочет в этом разобраться, поискать, есть ли какие-то скрытые образы, которые она не может воссоздать в своём сознании.

Гермиона уже говорила, пусть и своеобразным способом, что кое-что к нему чувствует. «Я не фронтовая шлюха», — сказала она тогда, и Драко должен был понять, что имелось в виду. Но есть разница между почти ничего не значащими словами и эмоциями, которые он сможет пережить и которые очень даже значимы. Иногда они такие сильные. Сильные, захлёстывающие и пугающие.

Ты мне доверяешь?

Гермиона может отступить, как маленькая испуганная девочка, спрятаться за слабыми оправданиями и заставить Драко думать, что она ему совсем не доверяет. Или может набраться храбрости, продемонстрировать своё доверие и молиться богу, чтобы потом Малфой не сбежал. А ведь он очень даже может. Драко мог прийти к выводу, что её замечание о шлюхе означает лишь то, что она не желает, чтобы к ней относились подобным образом, раз она спит только с ним, или кое-что другое… кое-что. Другое, ха! Это…

— Неважно, Грейнджер, — говорит Малфой ледяным тоном. — Тебе нужно будет отправиться в Министерство, так…

— Нет, давай, — что?

— Тебе, очевидно, неуют…

— Драко, просто сделай это, — что? Она же ещё ничего не обдумала! Почему часть её разума игнорирует такую реальную угрозу? Почему она не может просто заткнуться?

Похоже, половине её мозга всё это надоело. Прятки, неуверенность, неизвестность, вопросы, боязнь хрупкости их отношений. Какая-то часть неё просто хочет, чтобы Малфой узнал. Часть её — храбрая часть — жаждет, чтобы он всё понял и чтобы Гермиона, наконец, покончила с неопределённостью. В конце концов, это всё равно случится. Драко всё выяснит и, может быть, уйдёт, а может, останется. Это неизбежно; но ей кажется: вероятность того, что он её бросит, несоизмеримо выше, и она не знает, сможет ли сейчас с этим справиться. Достаточно ли она сильна, чтобы открыться и потерять… это.

Она думает: пришло время быть взрослой. Решить проблему логически, но ничто, связанное с ними, никогда не подчинялось законам логики. Этот порыв может оказаться огромной ошибкой. Но Гермионе не впервые так ошибается.

Она вскидывает на него глаза, и он смотрит на неё в ответ. Сквозь нахлынувшую панику она себя спрашивает: неужели прямо в эту секунду он это делает? Но Малфой произносит заклинание, и Гермиона понимает: он давал ей время передумать. Его пальцы едва дотрагиваются до её щеки, и он со стоном отстраняется. Сердце Гермионы делает кульбит.

— Грейнджер, твоя голова сейчас взорвётся от паники.

— Ну, знаешь ли! Там ещё никто никогда не бывал, и мне немного страшно, кто бы это ни делал! — стукстукстук-стук, отбивает её сердце. И когда Гермиона решается сбежать, ладони Драко обхватывают её лицо.

Она невольно встречается с ним глазами и замирает от такого пристального внимания. Ну вот, он снова там. А она ничего не чувствует, не… видит, не знает, на что Драко смотрит. Дыхание перехватывает, её побег срывается, и она раскрывается перед ним. Всё, что он только хочет о ней узнать, находится прямо перед ним — иди и бери, а она даже никогда ничего не узнает.

Он сбежит. Столкнёт её с колен, может быть, грустно покачает головой и быстренько прекратит любое общение между ними, за исключением обсуждения вопросов Ордена. Она буквально видит… Его ладони скользят по её коже, пальцы путаются в волосах, а его горячее дыхание касается её губ. Он же может… слышать, знать всё то, о чём она думает в эту секунду. Возможно, он слышал её мысли. Вот эти. Эти. Его губы изгибаются, и Гермиона выдыхает, поскуливая.

— Расслабься, — бормочет он.

Ему легко говорить. Она ещё ни разу в жизни не была так уязвима, а он хочет, чтобы она расслабилась? Да как такое вообще возможно? Почему она на это согласилась? Чем иметь дело со всем с этим, было бы намного проще, если бы Малфой решил, что она ему не доверяет. Гермиона могла бы загладить своё недоверие. Но это? После такого нет возврата назад. Это… Господи, он же может слышать её мысли, надо прекратить думать. Гермиона напевает про себя колыбельную, и его большие пальцы поглаживают её скулы. Он, наверное, понял, что с ней сейчас происходит, потому что его губы снова и снова дёргаются.

Гермиона тянет руку, чтобы обвести его синяки, коснуться припухлостей.

— Я в порядке. Ты меня отвлекаешь.

— Прости, — бормочет она, краснея, и отчаянно старается перестать беспокоиться или чувствовать что-то ещё, связанное с ним. Она убирает с его глаз шелковистую прядь и опускает руку на его грудь, думая о красках и оттенках.

— Ты можешь моргать.

Она подчиняется, чувствуя себя глупо от того, что всё это время не мигала. Да она чувствует себя по-дурацки из-за всей этой идиотской ситуации, ей остаётся только надеяться… Гермиона прищуривает увлажнившиеся глаза, по-прежнему чувствуя сухость, и вспоминает Элвиса, Рай и Комнату в джунглях, чтобы сформировать мысль.

— Прекрати двигать глазами.

Забывшись, она слегка дёргается. Его лицо неуловимо меняется, и она невольно вглядывается в изменения. Похоже, не весь её мозг занят происходящим. Ей приходится довольствоваться его глазами, и пусть это оченьмилые глаза, те самые, в которые она слишком часто смотрит, ей нелегко так таращиться. Немного странно сидеть здесь и пялиться друг на друга в полной тишине. Взгляд Малфоя напряжённый, но несколько расфокусированный, ведь он смотрит в неё, а не на неё. Это волнительно… не говоря уж о том, что она слишком нервничает, чтобы усидеть на одном месте.

Он сводит брови вместе и секунду спустя после того, как она подавляет в себе желание разгладить эти морщинки, говорит:

— Через мгновение сможешь трогать меня, где только пожелаешь.

Она краснеет, стараясь утихомирить ту свою часть, которая загорается надеждой, что, похоже, Драко не наткнулся на нечто излишне… эмоциональное. Она не в состоянии сдержать ошеломляющее желание прикоснуться к нему. И его комментарий способствует отнюдь не мыслям о том, как она дотронется до его лба. Гермиона замечает, как Малфой прищуривается и ухмыляется, когда перед её внутренним взором проносится поток пикантных образов, который она не в силах остановить.

Она стонет от смущения, но захлёбывается воздухом, потому что в мозгу появляется… её собственное изображение. Она сама, нагая, спина выгнута, рот открыт в крике. Одна рука Драко обнимает её за талию, а вторая ласкает её грудь, пока они оба двигаются в едином ритме. Светлая прядь мешает обзору, но Гермиона понимает, что это эпизод из отеля, имевший место несколько месяцев назад, в ванной. Это воспоминание Драко, и его дыхание слышнее её собственного, он притягивает её к себе, и её лицо приближается.

В его воспоминании она совсем себя не контролирует, как это и запечатлелось в её памяти, но видеть это так странно. Наблюдать именно с его точки зрения, то, как это отпечаталось в его голове. Это его воспоминание, его рассудок, и это такие личные переживания… интимные. Словно Гермиона может коснуться той его части, которая всегда казалась ей недоступной, и пусть показанное не является чем-то эмоциональным или глубинным, но она поражена. Она ждёт, что Гермиона из воспоминаний откроет глаза, но картинка гаснет.

Драко, настоящий Драко, стонет и, обхватив её рукой, подтаскивает повыше. Гермиона инстинктивно трётся об него, и он с новым стоном подаётся ей навстречу. Ей приходит в голову, что он может испытывать некое подобие её ощущений поверх своих собственных. Гермиона и так-то с трудом сдерживается, что уж говорить о контроле, если бы она чувствовала за двоих.

Ещё один образ врывается в её мозг: её тело перегнуто через спинку кресла, на котором они сидят, а Малфой вбивается в неё сзади. Картинка такая живая, что Гермиона едва не убеждает себя, что просто позабыла об этом, но она знает: это не воспоминание, а план. Она не понимала, что трётся об Драко, пока он не стискивает её бёдра, заставляя остановиться.

— Дай мне ещё секунду, — он практически давится словами, и Гермиона старается успокоиться.

Она досчитывает до сорока трёх, когда Малфой целует её, и с готовностью отвечает ему, обнимая за шею. Гермиона на несколько секунд теряется в ласке его рта, прежде чем её рассудок полностью к ней возвращается.

— Что ты…

— Я знал, что ты думала и чувствовала в те минуты, и увидел твои воспоминания о прошлой ночи. Вот и всё.

Похоже, он действовал очень осторожно, чтобы не подсмотреть что-нибудь лишнее. Потрясающе — удача-снова-на-её-стороне — осторожно. Слава богу, что он не увидел слишком многого, и спасибо ему за уважение её приватности. Всё было бы совсем по-другому, наткнись Малфой на что-нибудь, и Гермиону накрывает волна облегчения. Она целует его, чувствуя успокоение, признательность и возбуждение, а затем отстраняется.

Драко недовольно рычит, но её любопытство слишком велико.

— Ты нашёл что-нибудь полезное?

— Нет, — пользуясь моментом, он стягивает с неё футболку. — Я не могу сейчас думать. Позже.

Он обхватывает её лицо, притягивает к себе и вполне эффективно заставляет замолчать. Гермиона решает, что хоть на некоторое время перестанет думать и просто отпразднует их освобождение. К тому же вряд ли у неё есть какой-нибудь выбор: Драко слишком настойчиво собирается воплотить продемонстрированный образ в реальность. Гермиона потом получит все ответы, а в случае нехватки информации задумается над вопросами и выяснит всё сама.

День: 1557; Время: 7

— Как только я навёл на него палочку, он тут же аппарировал. Я нашёл портключи, монеты и палочки в одном из ящиков, но на нём были какие-то чары… Когда я его отпер, у меня появилось ощущение, будто рука сейчас сгорит. Я бросил портключи Малфою, который нёс Гермиону, затем Алисии и Новаку, державшему Спруса. К тому моменту Спрус был уже мёртв. Портключи перенесли сюда всех, кроме Алисии, которая оказалась в убежище. Новак был ранен меньше остальных, я и приказал ему уведомить вас о случившемся, а также сообщить имена тех, кого нам пришлось оставить.

Люпин кивает, перо замирает над пергаментом. Гарри Поттер, К.О., ОФ, О:2, Скридж-мэнор — это всё, что успевает прочитать Гермиона, прежде чем бумага исчезает в папке. Гермиона и Гарри единственные — по крайней мере, из числа присутствующих, — кто ещё не сдал отчёты. После того, как Гермиона поделилась тем минимумом информации, которым могла, Гарри восполнил часть её пробелов. А именно, рассказал о том, как они выбрались.

Люпин потирает шею, на него смотрят пять пар глаз.

— Я знаю, Малфой уже пытался, но, Гермиона, тебе придётся отправиться в Министерство. Как он уже сказал, очень похоже, что твоими воспоминаниями манипулировали. Учитывая твои ранения, когда Малфой тебя нашёл… Мы знаем Пожирателей Смерти. Пытать людей, пока те находятся в бессознательном состоянии, — не их методы.

— Да уж, какое тогда веселье? — Гермиона почти уверена, что это произносит Новак, но ей его лицо знакомо лишь потому, что именно с ним они пытались спастись в первый раз.

Может быть, в первый раз. А может, это была двадцатая попытка — откуда ей знать? Гермиона бесится от того, что в её разуме покопались. В течение всей этой войны её рассудок принадлежал исключительно ей. Пожиратели Смерти изменили её жизнь, оставили шрамы на теле, украли друзей, но они ни разу не касались её сознания. Даже в приступах паники, страха, горя, эта часть принадлежала только Гермионе. А теперь они отняли у неё даже это. Забрали всё, что у неё было.

— Мы можем только предполагать, что ты обнаружила нечто важное. Пусть они и собирались убить вас всех, но на всякий случай стёрли твои воспоминания. Для этого нет никакой другой причины, кроме той, что ты узнала что-то такое, что не должно было стать известно нам.

— Я знал, они что-то замышляли, — зло бормочет Гарри, нахмурившись.

— Ты думаешь, есть предатель? — Рон скрещивает руки, и даже веснушки на его лице бледнеют.

Люпин облизывает губы, его челюсти сжимаются.

— Это возможно. Монета была активирована, что могло быть связано с приступом раскаяния, попыткой увидеть, сработает ли она и как именно, или желанием выманить больше людей. Или даже конкретных людей.

— Так вы думаете, что предателем был один из тех, кто принимал участие в операции? — Новак выглядит таким обиженным, будто они все обвиняют его.

— Или же они были в курсе, что Гермиона и Рон отправятся на помощь, и хотели использовать их как орудие мести Гарри, — Гарри явно чувствует себя неуютно, и Гермиона отводит взгляд, прежде чем его полные вины глаза, оторвавшись от Рона, найдут её. — Я не знаю. Невозможно сейчас делать какие-то выводы. Мы даже не знаем, существует ли шпион на самом деле. Монеты были активированы, но никто в этом не признаётся. Похоже, Пожиратели Смерти знали о предстоящей операции — ведь они вас ждали и смогли застать врасплох всю команду вместе с подоспевшей подмогой. Они наверняка от кого-то получили информацию о второй монете, но никто из вас не указал в отчёте, что вопросы об этом задавались.

— Что уже говорит о многом, — тянет Драко. Он развалился в кресле со скучающим видом, и только взгляд его остаётся острым. — Захватив дюжину противников, никто — тёмный, светлый, цвет не важен — не упустит возможность добыть информацию. Если друг матери Пожирателя Смерти появится в Министерстве, мы допросим его, даже будучи осведомлены обо всех касающихся его деталях. Тот факт, что они даже не задавали нам вопросов, доказывает, что шпион не только существует, но и активно действует и, скорее всего, рядом с наиболее осведомлённым источником информации.

— Или с низшим, — встревает Гермиона, её мозги усиленно работают. — Любой, у кого есть доступ к этим папкам или кто этот доступ может получить. К этой информации почти так же невозможно подобраться, как к сейфам в Гринготтсе. Я знаю, и здесь, и в Министерстве архивы тщательно охраняются, но и там, и тут есть люди, специализирующиеся на взломе…

— Это может быть один из охранников. Или даже… — начинает Гарри.

— Вероятнее всего, у шпиона хорошие связи. Множество людей могли проникнуть в архив, а кое-кто мог бы даже выйти оттуда с папками. Однако тот факт, что нас не допрашивали, подразумевает, что они уже знали всю желаемую или необходимую им информацию. У них имелись актуальные данные, а значит, тому, кто должен был сюда пробраться, приходилось делать это регулярно, чтобы сообщать свежие детали. Не заметить такое невозможно.

— Я согласен с Малфоем. В эти помещения доступ есть только у Минервы, меня самого и… как вы их называете? Министерские Дуболомы? Повторное проникновение было бы зафиксировано.

— Остаётся вероятность, что Пожиратели Смерти получили всю информацию, необходимую для осуществления своего плана, в ходе единичного проникновения и не хотели от нас ничего кроме… мести. Думаю, нам надо составить список охранников, специалистов по взлому…

— Почему ты пытаешься увести разговор от осведомлённых людей? — прищурившись, перебивает Гермиону Новак.

Она удивлённо откидывает голову, гнев начинает пузыриться внутри, разливаясь румянцем по шокированному лицу.

— Я искренне надеюсь, что это было не обвинен…

— Ты выходишь за рамки.

— Нов…

— И Малфой, не ты ли бормотал, что хочешь, чтобы она очнулась и сняла щиты с той комнаты? — Драко выпрямляется, его лицо искажает презрительная усмешка. — Ты хороша в снятии чар и имеешь очень высокий допуск. Ты лучшая подруга Гарри Поттера и по слухам, состоишь в близких отношениях с…

— Ты ничего о ней не знаешь, — рявкает Гарри, вскакивая.

Новак поднимается на ноги, Гермиона тоже, Люпин шипит что-то о зрелости, и едва Новак тянется к поясу, как руки всех присутствующих дёргаются к пустым чехлам.

— Да? Разве не удобно, что она потеряла память? Может быть…

— Хватит! — Люпин тоже встаёт. — Каждый…

— Я член Ордена уже…

— А какое это имеет значение?

— Я магглорождённая! Ты, очевидно, меня не знаешь, и если нет другой причины, с чего бы я вообще стала…

— Это ты нам скажи!

Да как он смеет? Никто за всю её жизнь не обвинял Гермиону в предательстве. Это совершенно невозможно, но какая-то тёмная испуганная её часть задаётся вопросом: что же произошло в те моменты, о которых она не помнит? Но предатель? Предатель? Предатель?

— Сядьте! — орёт Люпин и ещё дважды это повторяет — прежде, чем все подчиняются.

Гермиона не может унять дрожь в плечах, она с силой заставляет себя усесться, чтобы не поддаваться отчаянному желанию двигаться. Ей надо пройтись, пробежаться или врезать Новаку, но она довольствуется глубокими вдохами. Глубокими-глубокими.

— Я понимаю: это щекотливый момент. Я ошибся, предположив, что мы сможем рационально и спокойно всё обсудить. Все вы завтра отправитесь в Министерство. И несмотря на то, что мы никого из вас не обвиняем, каждый выживший член команды должен будет ответить на ряд вопросов, чтобы снять с себя подозрения. Завтра, в семь утра, вы аппарируете из холла. Ясно?

— Да.

День: 1558; Время: 6

— Это очень интересно.

Гермиона ещё внимательнее всматривается в этого крепкого аврора. Он, наверное, провёл большую часть своей жизни в спортзале, убеждая себя, что каждый взятый вес сделает его лучше всех в этом мире. Она не рассчитывала, что допрос окажется лёгким, особенно учитывая, что в Министерстве закончились запасы Веритасерума. В ходе «беседы» было озвучено множество обвинений, задана куча неловких вопросов, а в её голове слишком усиленно копались. Вызванный легилимент чересчур долго ковырялся в её сознании, и Гермиона почти не сомневается: он просмотрел гораздо больше того, на что имел право.

Во время допроса в ней кипел гнев: для них не было ни единой запретной темы, к ней относились так, словно уже стало известно, что предатель — она. Может быть, такова была тактика, но с ней никогда так ужасно не обращались её же соратники. Те годы, что она отдала, всё то, чем пожертвовала и с чем столкнулась, — и всё ради того, чтобы её считали изменницей. Это даже не пощечина, а удар под дых. Будто те, кто её допрашивал, изучили всё то, что она сделала, и презрительно плюнули на её вклад.

Но Гермиона всё же старается сохранять здравость размышлений. Если они так ведут себя с ней, может быть, точно так же поступают и с предателем и, может быть, сумеют его вычислить. Тогда она способна смириться с подобным отношением.

— Мы задержим вас, пока не переговорим с руководством.

— Что? — она пялится на них и чувствует, что её глаза вот-вот вывалятся из орбит от шока.

— Ничего личного… — начинает легилимент.

— Ничего личного? Вы не можете говорить это серьёзно! Я…

— Погибло шесть авроров, ещё один навсегда останется в Мунго. Да, мы говорим на полном серьёзе! Вся эта история с монетами, тот факт, что Пожиратели Смерти знали о планах команды! Что-то происходит, все что-то подозревают, а именно у вас пропал из памяти первый день… — орёт на неё Здоровяк Аврор.

— Я член Ордена Феникса! — кричит Гермиона и вскакивает на ноги так резко, что чувствует головокружение. — Я…

— Мы не говорим, что предатель вы…

— Вы меня подозреваете! — она делает несколько вдохов-выдохов, и лёгкие начинают болеть. Она думает о маггловских телевизионных шоу, в которых людям подбрасывают улики, а копы обладают чрезмерной властью. Думает о невиновных, которых приговорили к смерти, думает о стыде от ложных обвинений. И думает о том, как бы сломать нос этому гаду, чтобы восстановить самоуважение.

Операции, битвы, ранения и больничные койки. Её друзья, смерть, запах серы, та жизнь, с которой она попрощалась. Зелёные лучи, спасение в самый последний момент, боль и Симус, поворачивающий её. Гермиона опустошена. Неужели они нашли что-то, о чём она не помнит? Что-то, похороненное в глубинах её мозга? Она что-то сказала? Что-то сделала? Может быть, Империус. Может…

Гермиона переводит глаза на стол. Мне не нужны, я не хочу и не жду никаких извинений… Как она могла об этом забыть? Она слишком увлеклась мыслью о доверии Драко, тем, как он копался у неё в голове, как отвлекал потом, а ещё собственным беспокойством.

Сотни мыслей мелькают в её мозгу чересчур быстро, чтобы можно было сконцентрироваться на чём-то конкретном, а потом — Гарри с пустыми глазами и кровь, пропитавшая его футболку.

— …моменты, которые мы должны прояснить…

— Хорошо, — она отрывает взгляд от стола. Прочищает горло, но это не помогает. — Хорошо.

День: 1558; Время: 14

То, как Драко останавливается перед камерой и смотрит на неё, очень странно. Гермиона выпрямляется в тени у задней стены, и в её голове всплывает воспоминание. Вот только в нём она сама стоит по другую сторону решётки, тащит пленника и пялится на грязную физиономию Малфоя за прутьями. И в тот самый момент много лет назад она думала о скоротечности жизни, о хогвартских лицах и о том, как это всё абсурдно. Это было ещё до булыжника, ссор, операций, всех тех эпизодов, когда Драко спасал её жизнь, а она его. Это было до того, как с ней случился он.

На его лице отчётливо читается удивление, и Гермиона переводит глаза на аврора.

— Почему он здесь?

Драко смеётся, и она, нахмурившись, смотрит на него. Это не гнев, не сарказм — ему действительно весело. Она не может найти ничего смешного в сложившейся ситуации, но очевидно у Драко это как-то получилось.

— Что такого смешного, Малфой? — спрашивает угрюмый раздражённый аврор.

— То, что вы умудрились сохранить конечности, сообщив ей, что собираетесь запереть её в клетке по подозрению в измене. И вот ещё… — его улыбка освещает всё лицо. — Поттер об этом уже знает?

— Шагай давай, Малфой.

Драко вырывает руку прежде, чем Здоровяк Аврор успевает её схватить, и в том, как он смотрит на сопровождающего, заключается весь Малфой.

— Госсам, Поттер покажется тебе подарком от Мерлина, если ты позволишь себе нечто большее, чем просто дыхнуть в мою сторону.

Но в этот самый момент двери камеры открываются, Малфой с Госсамом сверлят друг друга свирепыми взглядами, и авроры отходят в сторону. Гермиона сжимает руки на коленях, смотрит на линию малфоевских плеч и чувствует, как её накрывает паника. Стены в камере тёмные, и она видит: Драко обвисает в цепях, а его кожа залита кровью. Гермиона дышит медленно и глубоко, трясёт головой. Снова мотает. Стискивает ладони так сильно, что ногти впиваются в мякоть.

Драко проводит рукой по волосам, дёргает себя за пряди и что-то рычит. Тяжело шагая, проходит и садится с прямой спиной подле неё на кровати, шелестя одеждой и скрипя пружинами.

— Почему они тебя сюда посадили?

— Если они посадили сюда даже тебя, едва ли мои шансы были радужными.

Она ковыряет ногтем сустав на кисти — короткий, но глубокий красный изогнутый порез.

— Я потеряла память. Может быть, они нашли что-то, что не смогла отыскать я. Может, я что-то сделала, — она смотрит на Драко и видит, что тот уставился в пол. — Или что-то им рассказала.

Он хранит молчание в течение пяти ударов её сердца, и она задаётся вопросом: считает ли он, или уверен в том, что она что-то сделала. Если все они предполагают такое, что же она теперь за боец?

— Это не делает тебя предателем.

Тишина длится так долго, что звук металла, звякнувшего о камень, кажется взрывом. Гермиона вздрагивает и тянется за палочкой, которой её лишили несколько часов назад. Слышатся быстрые и тяжёлые шаги, её дыхание ускоряется, она невольно оглядывается в поисках оружия и путей отступлений.

Гермиона чувствует магию, когда в углу камеры появляется Гарри. Волосы его торчат дыбом, а рот превратился в тонкую линию. Госсам и второй аврор стоят за его спиной, в руке у Госсама зажат свиток, которым тот неритмично постукивает себя по бедру.

Гермиона на мгновение ловит взгляд его глаз, ярких и злых, Гарри быстро её осматривает.

— Освободите их.

Ей любопытно: неужели Гарри и вправду получил разрешение или это его собственная инициатива? Столкнувшись с несправедливостью, они обычно спешат. И Гермиона знает: в таком состоянии Гарри сначала действует, а вот думает гораздо позже.

— Мы не можем этого сделать, Пот…

— Освободите е…

— Малфой — окклюмент. Мы этого не знали, но Уолтер встретился с ним глазами в коридоре и уловил обрывки воспоминания прежде, чем Малфой прервал зрительный контакт. А позже, когда Малфой сидел в комнате для допросов, Уолтер не смог его найти. Было ещё много чего, что помнила Грейнджер и что забыл Малфой, — объясняет безымянный аврор, не глядя на Гермиону, и она быстро и густо краснеет.

Они это просто заметили или тщательно просмотрели? Они поэтому так долго копались в её мозгах? Никому, кроме Драко, не позволено было это видеть, и Гермионе кажется, будто она обнаружила дыру в стене, с той стороны которой собралась толпа. Она снова чувствует себя уязвимой и поруганной.

Драко от злости сжимает и разжимает челюсти, вена на его виске вздулась, и Гермиона знает: он злится на себя за эту ошибку. Она ценит то, что он пытался кое-что спрятать, но он должен был понимать, что они найдут эти воспоминания в её сознании — пусть у них и нет на это права. Этого недостаточно для обвинения, но доказывает, что Малфой может прятать свои мысли, и этого с лихвой хватит, чтобы те, кто его не знает, начали сомневаться.

— Я хочу поговорить с легилиментом, — откликается Гарри и обменивается взглядами с Драко. — Он отправится со мной.

Гермиона невольно прищуривается, но все избегают её взглядов. Сердце глухо бьётся в груди, она сжимает пальцы, потому что часть неё знает: всё слишком быстро, чтобы не сопоставить кусочки мозаики. Госсам разворачивает свиток, который держит, мрачно просматривает его содержимое. Медленно скручивает пергамент, косится на напарника и кивает головой в сторону камеры.

Гермиона подумывает встать, но, даже не успевает оторваться от матраса, как Драко хватает её за локоть и так быстро тащит к выходу, что она спотыкается. Неужели он думает, что она винит себя или считает, что заслуженно здесь находится? Других причин, почему он так раздражён или почему волочет её так, словно она не пойдёт сама, она не знает. Они следуют за Гарри по коридору, авроры негромко переговариваются за их спинами. Ладонь Драко сползает с её локтя. Они заходят в большую комнату, полную суетящихся людей, которые таращатся на них, едва они появляются в помещении, и щёки Гермионы снова заливает краска. Наверняка уже пошли слухи о предателе, и все сделали свои выводы, почему Гермиону только что выпустили из клетки. Она ощущает смущение, злость и ярится сильнее, почувствовав уколы жаркого стыда в животе. Драко шагает вперёд с нечитаемым выражением лица. Его пальцы холодные, а её ладонь липкая, но он не выпускает её руку.

========== Сорок четыре ==========

День: 1558; Время: 20

— Наконец-то тебя отпустили.

Смешок.

— Слишком беспокоилась обо мне, чтобы заснуть, да, Грейнджер?

— Тешь себя надеждой. Я обдумывала месть.

— М-м, — он явно впечатлён. — Поделишься?

— Так значит, время делиться?

Малфой знает её слишком хорошо. Он понимает, что она перешла черту игривости и пустых угроз, потому что сам Драко хранит молчание. Бряцает ремень, слышится шорох одежды, хотя Малфой ещё не лёг.

— Почему им потребовалось пять часов на то, чтобы тебя освободить? — и наверняка он догадывается, что на самом деле Гермиона имеет в виду: «О чём вы с Гарри мне не рассказываете?»

— Они потратили на это минут двадцать.

— О.

— Мы с Поттером решили выпить.

Глядя на прикроватную тумбочку, Гермиона моргает три раза подряд.

— Серьёзно?

Драко весело хмыкает, и матрас прогибается под его весом.

— Серьёзно. В другой части дома.

Она сердито смотрит на него.

— Ты пробыл здесь уже пять часов? — спрашивает она, но чувствует, что это звучит чересчур навязчиво — будто ей слишком необходимо его присутствие, и поэтому добавляет: — Это… — странно, — хорошо.

Малфой усмехается, и Гермиона размышляет о том, может ли он теперь читать её мысли, раз уже побывал у неё в голове. Потом задумывается: о чём же они разговаривали с Гарри, если всё, что их объединяет, это она, Гермиона, и война, а говорить о войне ни один из них не любит? О Боже. Она искренне надеется, что, войдя в роль старшего брата, Гарри не наговорил Малфою ничего такого.

— Я пока не определился: будучи пьяным, Поттер раздражает меньше или просто мне с ним проще общаться, когда я нетрезв.

Они провели вместе несколько часов. Такое случилось впервые? Или им просто надо было что-то обсудить, а затем они поговорили об операции, чтобы постараться потом выкинуть произошедшее из головы?

Сейчас Малфой не пытается от неё дистанцироваться. Интересно, дело в алкоголе? Гермиона ошибается? Драко просто не видит в этом необходимости?

— Ну, уверена, теперь, когда ты перестанешь доказывать, что ты лучше него, он…

— Я никогда не пытался доказать, что я лучше Поттера. Я и так всегда это знал. Любой, кто в этом сомневался, идиот. А значит, вообще не стоит моего внимания.

— А-а, так вот что ты говорил себе?

Она затылком чувствует его сердитый взгляд.

— Это то, что я знаю. Но не беспокойся, Грейнджер, я не держу на тебя зла за прошлое.

Гермиона комкает одеяло в руках и пялится на свои побелевшие костяшки.

— Ты так великодушен.

— Я в курсе. Ты не виновата в том, что у тебя имеются умственные проблемы, как бы сильно это ни раздражало что в пьяном, что в трезвом состоянии.

— Какая вонь.

Кровать подпрыгивает, и Малфой фыркает.

— Грейнджер, это твой худший комментарий. Видимо, со временем ты деградируешь. Не могу сказать, что удивлён.

— Придурок, я имею в виду, что от тебя действительно несёт. Алкоголем.

— Что ж, Грейнджер, давай поразмыслим… Я упомянул, что выпивал, пьян…

— Похоже, ты раздражаешь меня что в пьяном, что в трезвом состоянии.

— Может, если ты прекратишь стараться доказать своё превосходство… Что это сейчас было?

— Я сказала, что собираюсь сохранить свои воспоминания, чтобы, когда ты достанешь меня до смерти, тебя упекли за это в Азкабан.

— Это всё здорово, Грейнджер. Только, уверен, они смогут понять, что это была самозащита. Временное помрачение рассудка из-за переизбытка Гермионы Грейнджер. Покажи им пару воспоминаний, и сама увидишь, как быстро я выйду на свободу.

Она пристально вглядывается в противоположную стену, тихо ругаясь себе под нос и натягивая одеяло повыше. Может, ей стоить напомнить Малфою об этом попозже? Когда он будет целовать её, или смотреть так, словно хочет сожрать, или бросит на кровать. «О, нет, Малфой, — скажет она, — я не хочу, чтобы у тебя был переизбыток меня».

— Кстати, янтарь.

— Что? — при чём тут вообще янтарь?

— Цвет твоих глаз, когда ты возбуждена. Янтарь, — он бормочет что-то об этикетках на краске, убежище и коричневом цвете.

Она ложится навзничь и, упёршись взглядом в спину Драко, прислушивается к тому, как он развязывает шнурки. Гермиона пытается осмыслить сказанное, но её мозг сейчас просто не выдержит. А потом она вспоминает, как сама думала об этом, когда Малфой показал ей своё воспоминание.

— Почему ты заговорил об этом сейчас? — она не знает, что ещё сказать, а благодарить за такое как-то странно.

— Я думал о том, что творится в твоей голове. Затем взвесил свои шансы на сегодня, — Малфой с ворчанием стягивает ботинок, и тот со стуком падает на пол, — учитывая то, как сильно я устал и напился, — опять ворчание и стук. — А потом вот вспомнил.

— Кстати о воспоминаниях, разуме и таком подобном, — начинает Гермиона, и Драко вздыхает. — Какое воспоминание ты заблокировал?

Она почти уверена, что знает ответ. Несколько секунд, пока его не было, Гермиона не собиралась об этом спрашивать, но она не может не удостовериться. И если Малфой старается скрыть от неё эту информацию, сейчас, когда он пьян, самое время для того, чтобы что-то выяснить. За эти четыре года она видела его нетрезвым всего три раза, и не собирается ждать, пока представится другая такая возможность. И плевать, что она здорово рискует.

Малфой упирается локтями в колени, чешет голову и поднимает с тумбочки часы, чтобы посмотреть время. Тот факт, что Драко не смог разобрать цифры, не приблизив их к глазам, свидетельствует о том, что он порядком перебрал.

— Я расскажу тебе завтра.

Гермиона и в самом деле ожидала, что он откажется что-либо рассказывать. Она уже готовилась выпытывать информацию у Гарри. Она понимает: единственный секрет, который они могут от неё иметь, касается её персоны. Будь это какая-то нейтральная информация о прошедшей операции, у Драко не было бы никаких оснований это скрывать: у них с Малфоем одинаковый допуск.

— Обещаешь?

Он отклоняется, стягивает брюки и отбрасывает их пинком. Откидывает волосы с глаз, залезает в кровать и валится лицом в подушку. Она бы посмеялась над ним, не будь ей любопытно, почему он не снял рубашку.

— Офефаю.

Она открывает рот для ответа, но умудряется выдавить из себя лишь писк: резко выпростав руку, Драко хватает её и подтягивает к себе. Он отрывается от подушки, и Гермиона чувствует, что его подбородок упирается ей в макушку, пока он сам ёрзает под одеялом. Она замирает подле него.

— Ты…

— Если ты не замолчишь и не заснешь, я придушу тебя подушкой, — бормочет Драко, и она почти не сомневается, что он зевает — вторую часть его тирады разобрать крайне трудно.

— Просто я… — пытается сказать она, но вскрикивает, почувствовав боль в бедре.

Он мерзко ухмыляется, Гермиона изображает злость и пихает его локтем. Но сама же сводит весь эффект на нет, осторожно проводя пальцами по его рёбрам. Малфой засыпает, даже не отомстив.

День: 1559; Время: 6

Когда Драко просыпается утром, Гермиона, выпрямив спину, смотрит на него широко распахнутыми глазами. Он стонет, переворачивается и тут же засыпает снова. Его плечи голые — наверняка снял рубашку ночью. Он редко когда спит в одежде, если только не вымотан до предела.

Гермиона с трудом сопротивляется искушению сдёрнуть с Малфоя одеяло, и, скорей всего, именно так бы и поступила, но его это вряд ли разбудит.

День: 1559; Время: 8

Как только палочка даёт знать, что Драко проснулся, Гермиона приносит чай, заваренный именно так, как он любит, и две таблетки аспирина из своих личных запасов. Она окидывает взглядом изгиб его рта, спутанные волосы, покрасневшие глаза, отпечаток подушки на лице, отмечает вялость движений. Драко приподнимается и прислоняется к изголовью, одеяло сползает ему на бёдра, и теперь Гермиона может разглядеть его при свете дня.

Его плечо и верхняя часть руки по-прежнему покрыты тёмным, болезненным синяком, края которого начали буреть. Россыпь кровоподтёков красуется справа на опухшей челюсти, фиолетовые тени залегли вокруг носа и под глазами. Левый, сверкающий недовольством глаз окружает синяк, кожа припухла, а веко нависает над радужкой. Рёбра с обеих сторон испещрены лиловыми отметинами, а на груди Гермиона смогла насчитать пять новых шрамов.

Он косится на неё, и она замечает, что невольно взволнованно поскуливает. Стараясь отвлечься, Гермиона протягивает Драко чашку, которую он принимает. Он осторожно пробует чай, а потом делает большой глоток.

— Заучка, — хрипит он. Будто Гермиона не видела сотни раз, как он заваривает чай для себя.

Он недоверчиво смотрит на таблетки в её руке, и она закатывает глаза.

— Это от твоей головной боли. Единственное, что ещё они могут сделать, это немного тебя взбодрить. Глотай, не жуя.

— Я уже принимал маггловские лекарства раньше, — фыркает он, хватая таблетки с её ладони.

— Ну, Симус с Дином как-то убедили Рона, что их надо принимать ректально, так что…

Он морщится от отвращения и прикрывает веки, едва только солнце выходит из-за облаков и ярко озаряет комнату. Гермиона хотела задёрнуть шторы, но передумала, решив, что тогда Драко проспит дольше. А у неё уже нет сил ждать.

— Чем же я дал понять, что я такой же доверчивый, как Уизли?

Она поджимает губы, но злиться на Малфоя невозможно — он слишком плохо выглядит после плена.

— Я провела с Роном всё утро. Не думаю, что он был рад, что вы устроили посиделки без него.

— Поттер его приглашал. Он сам отказался, — весь его вид говорит о том, что он с бо́льшим удовольствием обсудил бы, например, ароматические свечи.

— О, — по крайней мере, Гермиона не удивлена. — Твоя неприязнь рассосётся. — Может быть. Однажды.

Драко фыркает:

— Грейнджер, это не опухоль, чтоб рассасываться.

— Ну, тебе виднее, — она слегка улыбается, и Драко сердито зыркает на неё поверх чашки.

— Рассказывать тебе об этом нет никакого смысла, но Новак про это пронюхал, и случись тебе с ним столкнуться, я бы предпочёл, чтобы ты понимала, в чём именно он тебя обвиняет, — Драко произносит слова так, словно повторяет скучные факты. Гермиона присаживается на край кровати, нервничая ещё больше оттого, что он избегает её взгляда. — Ты была под Империусом, — да. — Поттер, я и ещё два аврора были прикованы. Один из них уже умер. Тебе дали нож…

— Господи, — шепчет она и крепко зажмуривается.

— Ты сбросила заклятие где-то через две минуты — оно… Пожиратель Смерти стоял за твоей спиной и смотрел, и ты… воткнула нож ему в голову. Завязалась борьба, — глаза Малфоя останавливаются на большом припухшем кровоподтёке на её щеке и челюсти. — Ты орала что-то про Уизли. Предполагаю, он был там, откуда тебя привели, так что можешь спросить его, что происходило до этого. Вошёл ещё один Пожиратель Смерти. Увидел труп на земле, и вот тогда были сломаны твои рёбра. Он утащил тебя прочь. После этого… Скажем так: я никогда не думал, что чьи-то дурацкие длинные пальцы на ногах сделают меня счастливым.

— Что я натворила? — он смотрит, как Гермиона ощупывает его дикими глазами: её взгляд резко останавливается на его груди, и сердце ухает в живот. — Это был ты, верно? — он молчит с бесстрастным выражением лица, и она соскакивает с кровати, словно её близость может его обжечь.

— Гре…

— Я так и знала, — эти тихие слова даются ей тяжело. Она таращится на шрамы на его груди. — Твоя просьба об извинениях, я так и знала. Я забыла ту ночь, но кое-что вспомнила в Министерстве, и я вспомнила Гарри. Я знала, что ты не стал бы говорить об извинениях, если бы я…

— Грейнд…

— Это была я? — Гермиона указывает пальцем на его грудь.

— Нет.

— Врёшь!

— Грейнджер, самым неприятным в произошедшем было то, что потом ты бы начала в этом копаться, так что сделай нам обоим одолжение…

— Я пырнула тебя! Я…

— Порезы были неглубокими, и ты, не переставая, сопротивлялась. Ты была под заклятием, такое случается. Такое случилось с тобой и Поттером. Не велика важность, поэтому я не посчитал нужным тебе что-то рассказывать. Это не имеет значения.

Не имеет значения. До этого она сотню раз то же самое твердила Гарри. Разумеется, она бы никогда так не поступила по доброй воле, но она порезала Драко. Они заставили её причинить ему вред. Когда он смотрит на неё, перед его взором мелькают те воспоминания, как в её мозгу — образы Гарри? Гермиона не думала о том человеке, как о Гарри, она его не винит, но она это видела. Старается ли Драко сейчас сделать всё возможное, чтобы стереть произошедшее из своей памяти, чтобы его сознание было таким же чистым, как её? И почему Гермиона не может ничего вспомнить? Она же пытала его. Втыкала в него нож, и у неё не получается вспомнить такое?

— Дай мне посмотреть.

— Что? — он таращится на неё так, словно она ненормальная, и его уверенность в этом только крепнет, когда Гермиона подаётся вперёд и зависает над ним.

Она осторожно прижимает пальцы к щекам Драко, впиваясь в него глазами.

— Дай мне посмотреть.

— Нет.

— Дра…

— У тебя нет никаких причин…

— Если я это сделала, то хочу видеть!

— Не надо.

— Я хочу!

— Нет! Что даст тебе это воспоминание? Я был в твоей голове: ты — эмоциональная бомба замедленного действия, я не собираюсь становиться тем, кто приведёт её в действие и потом…

— Просто…

— Забудь об этом.

— Я хо…

— Именно поэтому мы ничего тебе не сказали! Это. Не имеет. Значения. Ты в той же мере контролировала свои действия, в какой тогда владел собой Поттер с кнутом. Ты всё время талдычишь, что Поттер берёт на себя слишком много вины за действия других людей и прочую чушь, а ведь ты точно такая же. Ты не должна переживать из-за этого. Тебе не надо это помнить. Всё кончено. Позволь… Какого чёрта ты плачешь?

— Я не плачу! — рявкает она, яростно моргая.

Малфой со стоном откидывается на изголовье. Стиснув зубы, Гермиона не спускает глаз с его шрама под ключицей.

— Я договорился с целителем, что сведу их завтра.

Она протягивает руку и скользит пальцем по рубцу, дыхание клокочет у неё в глотке. Теперь она понимает, что испытывал Гарри. Гнев на себя за то, что не хватило сил остановиться вовремя. Наверняка Драко что-то говорил, пытаясь пробиться к её сознанию, издавал от боли какие-то звуки. Гермиона справилась, но она должна была сбросить заклятие немедленно. В тот же самый момент, как ей приказали причинить Малфою боль.

Она ожидала от себя большего. Она думала об этом с тех самых пор, как покинула комнату для допросов, всё зная, и почти не спала ночью, размышляя о произошедшем. Это была палочка? Кнут? Ей не пришла в голову мысль о ноже, но она представляла, как кричал Драко под действием Круциатуса, кричал из-за неё, на расстоянии вытянутой руки.

— Прости меня, — её голос звучит сдавленно и влажно. И Малфой снова стонет.

— Большинство людей не могут сбросить это заклятие, что бы им ни приказывали. Именно поэтому, несмотря на дюжины трупов, Пожиратели Смерти избегают наказания, заявив, что были под действием Империуса. Люди убивали своих матерей, жён, детей. Ты выглядишь полной идиоткой, извиняясь за то, что нанесла несколько порезов, прежде чем справилась с Непростительным. Прекрати ныть, это раздражает.

Если Драко сказал правду: порезы были неглубокими, и она всё время сопротивлялась, — значит, заклятие оказалось не таким уж сильным. И она могла освободиться быстрее. Если бы всё обернулось хуже… Если бы у неё не получилось совладать с магией… Господи, если бы она не справилась.

— Мне так…

— Если ты извинишься ещё хоть раз, я расскажу Поттеру, как ты отреагировала на то, что так непростительно жестоко поступила со мной. Интересно, что он на это скажет? Думаю, ему будет интересно узнать твоё мнение, насколько же виновен человек, причинивший вред другому, будучи под действием заклинания, которое лишает контроля над собственными поступками.

Он смотрит на неё со злостью, и Гермиона не может ответить ему тем же. Она знает, что это пустая угроза, но в ней есть смысл.

— Ты это видишь? — она вскидывает подбородок. — Когда смотришь на меня, ты…

— Нет.

— Ты ни разу не вспомнил об этом, когда смотрел на меня? Ни разу с тех…

— Это не то, что я собираюсь помнить.

Они сверлят друг друга глазами, пока Гермиона не переводит взгляд на его палец, скользящий по краю чашки. Она не спрашивает Драко, что именно он помнит: ничто из того, что приходит ей на ум, она не хотела бы хранить в памяти. Малфой ни разу не дал ей понять, что его что-то беспокоит, что он об этом думает, ни разу не повёл себя с ней странно или как-то не так. Гермиона ему верит: ей кажется, в этом Малфой с ней честен. Пусть даже он умолчал об этом по ряду причин, она слишком внимательно за ним наблюдала и ничего не смогла заметить.

Все они сталкивались с членами Ордена или аврорами, которые под действием Империуса посылали Убивающие заклятия в своих товарищей. Никто бойцов за это не винил. Таковы правила войны, и как и везде на войне, жертвы неизбежны. Но Гермиона отчаянно надеялась, что её это не коснётся. И она не сможет причинить вред ему, друзьям, своим старым учителям или того хуже: сотворить непоправимое.

— Моя жизнь — дерьмо, — бормочет она. — Я…

Драко смеётся над ней. В самом деле, смеётся над ней.

Закрывая рот, она сердито зыркает и пихает его в здоровое плечо. Гермиона хмурится, но то, как сотрясается его тело и как зажмурены его глаза, вынуждает уголок её рта дёргаться, несмотря на сопротивление. Словно Малфой озарил собой комнату. В её животе творятся странные вещи, а дыхание сбивается. Наклонив голову, Драко хихикает, и Гермиона тянет его за волосы. Она злится, потому что слёзы распирают грудь, и последнее, чего ей хочется, это почувствовать облегчение.

— Это не смешно, — цедит она, и Драко хохочет ещё сильнее.

День: 1559; Время: 21

Пока он спит, Гермиона подносит ладонь к серебрящимся в свете луны полоскам шрамов. Представляет нож в своей руке, резко дёргает запястьем, будто бы нанося колющие и режущие удары, но всё равно не может нарисовать эту картину в своём мозгу. Часть неё рада, что она ничего не помнит, хотя Гермиона знает: это трусливая мысль. Похоже, Драко относится к этому так же, как она сама, согласно своим же уверениям Гарри, но ей кажется: она бы тоже могла нести груз этой памяти, чтобы Малфой не оставался в одиночестве.

Она опускает голову ему на грудь, смотрит как поднимается и опадает его живот, обнимает его за талию. «Тук-тук, тук-тук, тук-тук», — беззвучно повторяет она спокойное биение его сердца под своим ухом. Малфой ворчит во сне, его ладонь, забравшаяся под её футболку, ползёт по позвоночнику. Пальцы устраиваются на спине между лопаток, прижимая Гермиону ближе, и она наконец-то закрывает глаза.

День: 1560; Время: 11

— Может быть, и нет никакого шпиона, — глядя на остатки своего завтрака, Рон трёт лоббольшим пальцем.

— Рон, ты не можешь знать этого наверняка, — глаза Гарри горят, и на секунду Гермионе вспоминается шестой курс и то, как он, не замолкая, твердил про Драко Малфоя. От этой мысли она хмыкает.

— Активация монеты могла быть случайностью. Если кто-то ввёл неправильный номер операции…

— Я в этом сомневаюсь, к тому же…

— Может быть, Пожиратели нас засекли, когда мы туда перенеслись. Мы наделали много шума…

— Ладно, предположим, это так, — перебивает Гарри. — Но почему они нас не допрашивали? Они должны были выбивать из нас данные. Местоположения, планы, стратегию, всё. Так почему же они этого не делали?

— Возможно, — Рон переводит глаза на неё, и она опускает напряжённый немигающий взгляд на стол. — Без обид, Гермиона, они могли всё получить от тебя, а ты этого просто не помнишь. Они стёрли твою память, потому что не желали, чтобы мы знали, что именно им теперь известно.

— Если честно, мне не хочется думать, что все эти годы мы сражались с тупицами. Они должны осознавать, что мы будем исходить из того, что им известно всё, как бы там ни было на самом деле. Слишком уж много сложностей для стирания памяти по этой причине.

— Я… — начинает она, не зная точно, что именно собирается сказать.

— Так и есть.

— Они уничтожили весь первый день, вплоть до того момента, как нас взяли. Должно быть, они решили, что Гермиона о чём-то догадалась, или она несколько раз сталкивалась с предателем. Именно в таких случаях стирают память, — если Гарри что-то втемяшит себе в голову, переубедить его очень трудно.

Рон кивает, на мгновение зарываясь лицом в ладони.

— Все члены команды и подкрепления оказались невиновны. Вряд ли шпионом был один из погибших. Значит, это может быть любой, за исключением нас.

Гермиона прочищает горло, пытаясь избавиться от неприятного ощущения, поселившегося внутри. Она терпеть не может чего-то не помнить. Из её головы навсегда исчез целый день. Не то чтобы она хочет заново пережить то, как ей снимают кожу со спины, но она предпочитает знать, сказала ли она им хоть что-то. Она в этом сомневается, но уверенности нет.

— Я хочу составить список всех людей, кто на прошедшей неделе появлялся в штабе или получал доступ к этажу министра в Министерстве. Операция была разработана как раз тогда. Если Пожиратели Смерти были заранее предупреждены о наших планах… В документы должны были заглянуть именно в этот временной промежуток.

— Гермиона, это очень много людей, — Рон окидывает её скептическим взглядом, потому что никогда особо не интересовался тем, что подразумевает пергамент, исследование и кропотливую работу.

— Мы сократим это число, принимая во внимание вероятность. Начнём с охранников, которые всегда стоят перед дверями архива и здесь, и в Министерстве. Удостоверимся, что никто из них не оставлял вход без присмотра, убедимся, что у них нет пробелов в памяти. Если не выявится ничего подозрительного, стоит взяться за дуболомов.

— Люпин сказал: отчёты о допросах показали, что никто из членов команды не рассказывал об операции никому постороннему. На комнату для совещаний всегда накладываются заглушающие чары, а за её пределами доступ к папке с файлами имели только я и Люпин, — Гарри тянет себя за волосы и нетерпеливо поправляет очки на носу.

— А как насчёт кабинета Люпина? Он оставлял там папку? — спрашивает Рон и, услышав скрип, переводит голубые глаза на что-то, находящееся над головой Гермионы.

— Наверняка именно так вы трое заседали перед тем, как отправиться в одно из ваших впечатляющих и опасных приключений, — обходя стол и глядя на них поверх очков, МакГонагалл хмуро улыбается. — Всех охранников сейчас допрашивают. Уверяю, это не первый шпион, и в этой ситуации нет ничего, с чем бы мы не справились. У вас троих полно дел, и незачем взваливать на себя ещё и это.

— Да, профессор, — бормочет Гарри, слишком занятый своими мыслями, чтобы задуматься о том, что он говорит, или заметить весёлый взгляд, брошенный в его сторону.

— Если мы можем хоть чем-то помочь… — начинает Гермиона.

— Мы обязательно вас уведомим, — МакГонагалл хлопает её по плечу и, покосившись с упрёком на Гарри и Рона, направляется в сторону кухни.

— Ну, э-э… Как думаете: что Пожиратели Смерти ели за этим столом? — спрашивает Рон, понимая, что МакГонагалл всё ещё слышит их разговор.

— То, что обычно едят люди, Рон.

День: 1561; Время: 14

Все встревожены. Гермиона уже несколько дней не слышит о том, чтобы организовывались хоть какие-то операции. Рон напоминает, что Драко сказал об осведомлённом человеке со связями, и многозначительно смотрит в сторону кабинета МакГонагалл. Гермиона не разговаривает с ним в течение двух дней. Гарри решает действовать, если с охраной ничего не получится, и попробовать пробраться в архив, чтобы проверить, возможно ли это в принципе и будет ли замечено проникновение. Когда Гермиона обращает его внимание на риски, Гарри сообщает, что сделает это один, так же, как и предатель, но она зачаровывает монету — на случай, если ему понадобится её помощь. Молли тащит Рона в Нору, и Гарри с Гермионой, решительно отказавшись присоединиться, обмениваются виноватыми взглядами.

По коридорам Министерства, штаб-квартиры и убежищ ползут шепотки. В разговорах, за редким исключением, всплывают почти все имена, начиная от Гарри Поттера и кончая Гарри «Задротером».

День: 1561; Время: 17

— Грейнджер, даже не думай об этом.

Она сердито смотрит на Драко, опуская руку в сантиметре от печенья.

— Я хотела всего лишь одно.

— Это мило, — бормочет Драко, переворачивая страницу кажущейся древней книги, лежащей у него на коленях.

— Ты уже должен был привыкнуть. Просто поделись, как…

Она прищуривается: Драко беззвучно шевелит губами, проговаривая прочитанное. Гермиона задирает нос и уходит из кухни, прихватив свою книгу.

День: 1561; Время: 18

Она плюхается на диван рядом с Малфоем, придерживая на коленях тарелку. Открывает книгу на подлокотнике и невозмутимо машет над печеньем рукой в сторону Драко. Ей пришлось испечь две партии после того, как на запах пришли Гарри, Рон и Люпин. И она едва сбежала с тем, что сейчас лежит на тарелке.

Она негромко стонет, вгрызаясь в нежную, тёплую, сладкую выпечку. Смакует её так, словно это лучшее, что она пробовала в жизни, причмокивает и счастливо мычит. Она принимается за второе печенье, когда Малфой поднимается и, оставив на столе открытый фолиант, уходит. Только теперь она косится на него, следя за тем, как он неспешно удаляется из комнаты.

Он возвращается, когда уже почти покончено с третьим печеньем, и Гермиона поднимает голову на звук глотков. Малфой чмокает губами, и стакан молока со звоном опускается на стол. Гермиона сглатывает — в горле и во рту пересохло — и не сводит глаз со стакана.

— К счастью, я умудрился раздобыть молоко прежде, чем МакГонагалл выдула всё, будто бы это вода из фонтана молодости.

— Вот, — рычит Гермиона, пихая тарелку ему в руки.

Малфой смотрит на неё и прикусывает щеку, словно погружаясь в раздумья.

— Грейнджер, даже не знаю. Ты можешь оказаться шпионом. Отравление любовника так банальн…

— Малфой, я ткну тебя в глаз, если ты не передашь мне…

— Ткнёшь в глаз?

— Да. Вот этим самым пальцем, — она поднимает указательный палец правой руки и угрожающе крутит им в воздухе.

Он вскидывает бровь, недоверчиво смотрит на неё — его правый глаз дважды дёргается.

— Давай.

— Что?

— Давай.

Гермиона открывает рот, чтобы уточнить, всё ли в порядке у него с головой, но вместо этого просто рычит. К сожалению, запихнутое Малфою в рот печенье стирает самодовольное выражение с его лица всего на три секунды. Гермиона хватает стакан с молоком и свирепо таращится на Драко.

День: 1562; Время: 1

Ей снится сон. Кто-то лежит на земле, лицо она не узнаёт, но это тело раньше уже видела. Незнакомец сообщает ей, что было сражение, битва, нечто ужасное. И Гермиона несётся через лес, будто его собираются сжечь дотла, и она вот-вот пропадёт в ревущем пламени и пепле. За спиной слышен топот ног и сбитое дыхание — Невилл. «Я не могу больше никого потерять, я не могу потерять ещё одного», — кричит она и плачет, а Невилл мелькает где-то позади между деревьями. На земле лежат сваленные в лужу тела — она хватает их по очереди за промокшие воротники и холодные руки. Но не может найти того, кого ищет.

Гермиона просыпается в пустой комнате, на лбу выступила испарина, в спальне царит тишина, за исключением звуков её рваного дыхания. Она сбрасывает с себя одеяло, быстро включает свет и смотрит в потолок, а сердце бешено колотится в груди.

День: 1562; Время: 16

Он находит её у озера, в воздухе кружатся оранжевые и красные листья. Свитер, связанный Молли годы назад — тёмно-красный, с большой золотой буквой «Г» спереди, — висит на Гермионе. На Малфое зелёный джемпер, с гербом Слизерина слева на груди, и ей кажется это немного… ироничным. Это могло быть почти что Хогвартсом, будь они тогда другими людьми. Может быть, если бы они росли после войны. Может быть, тогда всё бы прекрасно сошлось.

Драко держит позабытую ею в доме книгу, перо зажато между страницами, которые она читала. Гермиона пару мгновений смотрит на фолиант, затем начинает теребить пальцами край свитера.

— Я ничего не пытаюсь забыть, — резко говорит она, потому что полчаса своей жизни потратила на размышления: что было бы, если бы она могла это сделать.

Только худшие из событий. Те самые, что снятся ей перед тем, как она просыпается с ощущением, будто что-то внутри неё умирает и взывает о помощи. То тлеющее, голодное пламя, которое она иногда ощущает, пусть и не помнит деталей своего сна.

— Предатель, — говорит она, и ветер заглушает, относит это слово в сторону. — Они думают, я знаю, кто это.

Драко засовывает левую руку в карман. Правая, в которой он держит палочку, остаётся свободной. Гермиона смотрит на чехол, висящий на его боку, на узоры на рукоятке и думает: интересно, лак в том месте, где Драко упирается в древко пальцем, так же сошёл с древесины, как на её собственной палочке?

— Сказали, это был один из погибших авроров, но доказательств никаких нет. Это просто метод исключения. Но я не знаю, почему они пытались спрятать мои воспоминания, если собирались убить…

— Есть несколько причин, почему они могли его убить, пусть изначально и не планировали этого делать. И они не прятали твои воспоминания, Грейнджер. Они их стёрли, — он смотрит на небо: то ли на серые облака, то ли на кружащие над их головами листья, то ли на птицу, летящую к дереву. — В твоих воспоминаниях нет пробелов, нет стыков. Они удалили их полностью, — Драко двигает рукой, и книга скользит между его боком и предплечьем. — Ты ничего не можешь сделать, чтобы их восстановить.

Этого она и боялась. Любая магия, связанная с разумом, опасна. Гермиона вычитала пару способов, которые бы не хотела испытывать. Но кое-что она не прочь попробовать после более тщательного изучения. Гермиона из тех, кто ненавидит такие ситуации, когда требуется что-то узнать, а нужная книга никак не находится. Когда она должна выяснить уже имеющуюся в её мозгу информацию.

Она обязана попытаться. Интересно, насколько способен к легилименции Драко, что он так убеждён в отсутствии каких-либо следов. Малфой тогда использовал заклинание: либо он недостаточно хорош, чтобы забраться к ней в голову, только взглянув в глаза, или он так сделал специально, чтобы она понимала, когда именно он приступит.

Гермиона отрывает взгляд от воды — Малфой смотрит на неё. И изгиб его брови даёт понять, что он и без заклинаний знает, о чём она думает.

— Ты знаешь, что случится, если магия не найдёт в твоём мозгу цель или…

— Конечно, знаю. Я могу спровоцировать травму мозга, кровотечение, повредить или уничтожить какие-то или даже все чувства. Можно потерять воспоминания, или начать постоянно прокручивать какой-то случайный образ, или…

— И тебе всё это нравится? — он наклоняет голову. — Есть причина…

— Разумеется, это не тот результат, которого я жажду, но если есть вероятность…

— Её нет.

— В случае применения более слабого зелья или заклинания, последствия могут быть не такими серьёзными…

— И ты хочешь рискнуть?

Гермиона делает глубокий вдох и резко выдыхает. Она знает, что не может сейчас так рисковать. Малфой может ошибаться, но если он прав… У неё нет возможности проверить это самой или попросить кого-то о помощи. Это касается только её, и она никогда не пустит в свою голову другого человека.

— Нет. Даже если речь пойдёт о незначительных последствиях, я не хочу больше ничего забывать. Если я использую заклинание или зелье для того, чтобы восстановить утраченные воспоминания, и ничего не будет найдено, то восстановятся те воспоминания… которые я сама хочу забыть, — постоянно.

Ей и так плохо, когда они прорываются из тех глубин, где она их спрятала, — сами по себе или вызванные какими-то мелочами. Резким звуком, пламенем свечи, тенью, смехом, похожим на… выражением, которое бы употребил… вещью, которая бы понравилась, если… Если. И. Но.

Иногда Гермиона боится остановиться и задуматься. Боится подумать о чём-то, кроме настоящего момента, потому что тогда она может заметить синий блеск, увидеть прищуренные глаза Невилла, изломанную улыбку, которую не смогли стереть даже раны. А потом её сердце просто выпрыгнет из груди.

— Полагаю, я много чего спрятала, — бормочет Гермиона, чертя носком ботинка полоску в грязи. — Я продолжаю игнорировать события. Заталкиваю и заталкиваю их поглубже. Потому что боюсь: в противном случае я даже не смогу нормально функционировать. Наверное, мне надо больше горевать, потому что они это заслужили и, возможно, мне это нужно. Но потом я представляю, как мне станет плохо, и думаю, что мне надо продолжать и дальше запихивать всё это подальше, чтобы я могла завершить войну.

Малфой вздыхает: то ли от холода, то ли от воцарившейся тишины.

— Ты считаешь, что если сорвёшься и на пару месяцев станешь пациентом Мунго, то перестанешь испытывать такую вину? Нет. Посмотри на брата Уизли: он не выходит из комнаты, ни с кем не разговаривает, сломал свою палочку. Это хоть что-то кому-то даёт? Эта война сломала всё. Если позволить ей сломать ещё и себя, ничего не исправится.

Гермиона пинает в воду камень и смотрит, как тот исчезает в тёмных глубинах. Красная рыба устремляется к этому месту и начинает плавать кругами.

— Иногда кое-что надо сломать, чтобы спасти.

Например, мир. Например, его.

— Грейнджер, мы в эпицентре катастрофы, — он оглядывает поверхность озера, словно повсюду видит её последствия. — Никакого существенного ухудшения уже не будет. Это ли не знак твоему кровоточащему сердцу, что пора начинать всех спасать?

— Просто… Иногда… Не должно ли это убить меня? — вздыхает Гермиона и отбрасывает с лица волосы, злясь, что не может подобрать правильные слова.

— Так ты этому и позволишь случиться, — усмехается он, и её щеки краснеют. Не от возбуждения или смущения, а от тепла. Того удивительного тепла, что зарождается внутри.

— Это по-прежнему сюрреалистическое чувство. После стольких лет и потерь… Нереально. Будто я всё ещё не могу в это поверить. Иногда меня словно озаряет, а иногда я не могу осознать, что это и есть моя жизнь. Говорят, есть разные стадии горя: я то на первой, то на последней, то на третьей… и всё это в течение десяти минут. То так, то этак. Разве это нормально? — Гермиона замолкает, глядя, как уплывает рыба. — Я боюсь саму себя.

Ей бы хотелось знать, чувствует ли он что-то подобное. Видит ли иногда Невилла или Пэнси, смотрит ли в зеркало с мыслями об отце. Снятся ли ему те, с кем вместе он ночевал раньше, помнит ли он, как наблюдал за их смертью. Ей кажется, он должен. Но она думает, что Драко никогда этого не скажет, потому что и сам глубоко запрятал эти переживания.

— Нет правильного способа горевать, справляться с войной, продолжать жить или умирать. Некоторые из нас превратятся в психов, некоторые станут, как Джордж Уизли, а кто-то не будет знать, кто мы вообще такие. Мы воюем четыре года. Ничего нормального не осталось.

Гермиона кивает, снова испытывая те чувства, что объединяют их всех. После войны всем им предначертано неведение. Они либо рассыплются в прах, либо воспрянут. Все они изломаны и напуганы.

— Я должна быть счастливой, — он поворачивает к ней голову. Гермиона смотрит на него мельком и переводит взгляд на озеро. — Когда я пошла… Дин… Когда Симус отдал за меня свою жизнь, Дин сказал мне: не потрать её зря. Он хотел, чтобы я замолчала — за дверью был Пожиратель Смерти, — но… Думаю, я должна быть счастлива. Думаю, я могу сделать так, чтобы всё было не зря. Симус, все эти жертвы, мои друзья, война. Думаю, я могу сделать так, чтобы всё это было не зря.

Нет лучше способа почтить их память. Ей просто надо помнить о том, что нужно стать счастливой. Ей надо постоянно напоминать, что над этим следует работать. Не тратить впустую жизнь, которая у неё всё ещё остаётся. Гермиона должна смеяться, даже когда больно, потому что она обещала им. И она не имеет права позволить этому убить себя.

— Под этим подразумевается не умереть от гипотермии?

Гермиона громко фыркает и смотрит на него:

— А что ты имеешь против смерти от гипотермии? Ты сказал это…

— Это нелепый способ. Как смерть от укусов пчёл. Или от тапочек.

Она усмехается, качает головой и встречает его взгляд.

— Гипотермия — это серьёзная…

— Поэтому я и предлагаю отправиться в дом.

— Ты…

— Я это подразумевал.

Её взгляд можно считать дразнящим, она подаётся в сторону, едва только Малфой тянется к ней. Его бровь взлетает, он быстро вскидывает руку, но Гермиона отпрыгивает, прежде чем он успевает её схватить. Они долю секунды смотрят друг на друга, Драко снова дёргается, и Гермиона с визгом бросается бежать к мэнору. И всю дорогу до особняка слышит за спиной топот его ног.

========== Сорок пять ==========

День: 1563; Время: 10

Она лежит, подняв руки вверх и расставив в стороны пальцы, — иногда ей кажется, будто она может согнуть их и сжать голубое небо в кулаке. Затем широко открывает глаза, словно пытаясь впитать весь мир, и чувствует, как растворяется в нём.

День: 1563; Время: 13

Горячие губы спускаются по длинному шраму на её руке, язык ласкает рубец на бедре. Эти отметины остались после той операции, во время которой погибли Симус и Джастин и был спасён Рон. Это самые некрасивые шрамы. Но их она ценит больше всего.

День: 1563; Время:17

Гермиона задумывается о душах и перерождениях. Ей интересно: когда она посмотрит в глаза ребёнка Джастина, сможет ли разглядеть там, внутри, своего друга? Если бы она была беременна, возможно, душа Невилла оказалась бы внутри её малыша, внутри неё самой. Люди боялись заводить детей, пока война ураганом сметала их города и дома, разрушая всё. Когда Гарри убил Волдеморта, когда они отмечали временную победу, которую весь мир посчитал окончательной, складывалось впечатление, будто люди празднуют её зарождением нового поколения.

Гермиона задаётся вопросом, вернутся ли они? Сможет ли она, проходя через пару лет по улице, встретить новое воплощение Фреда, швыряющее навозную бомбу в двери магазина. Увидеть, как какой-то ребёнок смеётся над шуткой, совсем как Симус, размахивая руками, будто ему сложно справиться с эмоциями. Заметить двух шепчущихся и хихикающих близнецов, малыша, с отрешённым видом толкующего о несуществующих вещах. Или, может, даже дёргающийся глаз Маркуса Флинта подле магглорождённой матери.

Кто-то верит в реинкарнацию, кто-то в то, что дети помнят прошлое. Их воспоминания исчезают к концу первого года жизни, но в самом начале нового пути они помнят, кем являются на самом деле. И вот станет ли тогда Ли Джордан цепляться за своё прошлое, для которого теперешнее существование служит угрозой? Откроет ли глаза Терри Бут впервые с тех пор, как закрыл их на поле сражения, и взглянет ли в лицо своей новой матери? Будут ли все они растеряны и испуганы? Будут ли плакать ночью, ища поддержки — не их телам, но душам? Похожа ли эта потеря на ещё одно умирание?

Женщина впереди оттаскивает своего ребёнка в сторону и окидывает Гермиону странным взглядом. Малыш поворачивает голову и не спускает с неё своих тёмно-карих глаз.

День: 1563; Время: 20

Ночью приходится худо. Это время суток пережить труднее всего. Днём Гермиона может загрузить свой мозг, не оставляя ему возможности задумываться о пугающих, тёмных уголках, скрытых внутри неё. Может найти себе компанию, читать или смотреть телевизор. Может потрясти головой, получше сосредоточиться и затолкать непрошеную мысль обратно.

Ночью намного тяжелее. Гермиона пытается занимать себя чем-то, пока от усталости не начинает печь глаза, но это не помогает. Ей удаётся вымотать тело — операциями или Малфоем — до такой степени, что оно начинает управлять мозгом, давая шанс выспаться. В противном случае её рассудок игнорирует все позывы к отдыху. Невозможно отрицать силу этой темноты.

Худшее — это сны. Кошмары, сплетённые из знаний и воспоминаний. Ей снятся сражения, пустые лица и изломанные тела, Гарри с кнутом и кричащий под пытками Драко. Иногда она видит, как умирают её друзья, она сама погибает или навсегда теряется в дыму. Временами ей снится, как умирают те, кто уже ушёл в мир иной, — гибнут прямо у неё на глазах, и что бы Гермиона ни делала, спасти их она не может. Порой она жестока, и в её снах покойники смеются и заверяют её, что они живы.

Она сомневается, что они перестанут её преследовать. Но какую бы боль это ни причиняло, как бы сильно она ни боялась запутаться, больше всего её страшит то, что они оставят её в покое.

День: 1565; Время: 8

— Он не выходит из подвала.

Гермиона переводит взгляд с пола на стоящего перед ней молодого человека, затем упирается глазами в спину аврора в коридоре. Тот стучит себя по бедру папкой, которую Гермионе приказали ему передать и которую она провожает ещё одним жадным взглядом, когда приглушённое фальшивое пение снова доносится из-под половиц.

— Что вы имеете в виду?

Засунув руки в карманы, рыжеволосый парень пожимает плечами.

— Его мать умерла там, внизу, после очередной миссии пару месяцев назад. С тех пор он и не выходит.

— Как он добывает себе еду?

Он снова пожимает плечами, засовывает в рот пальцы с обломанными ногтями и кровоточащей кутикулой и прикусывает их блестящими от слюны зубами.

— Я здесь уже четыре месяца. Так что готовлю для него я.

Гермиона вспоминает о Джордже и о словах Драко.

— Может, стоит поднять его…

— Здесь нельзя пользоваться магией. А пацан… Сам он с места не сдвинется.

— Что с ним будет, когда вам придётся уйти? — парень сплёвывает кусок то ли ногтя, то ли кожи, и Гермиона дёргает плечом, пусть он и не смог бы в неё попасть без помощи магии или ветра.

Он сплёвывает снова и снова, затем усмехается.

— Понятия не имею. Эта песня стала моей жизнью.

Гермиона не представляет, что парень под этим подразумевает, — она не говорит по-французски, но понимает, что в песне оплакиваются утраты. У каждого своя война.

День: 1566; Время: 1

Одетый лишь в боксеры, он спотыкается на ступеньках, потирает глаза и нетвёрдо шагает. Гермионе кажется: её тело почувствовало присутствие Драко даже до того, как он появился в поле её зрения. Заметив её, он на секунду останавливается, а затем продолжает идти по коридору. Гермиона не видела его два дня и даже не знала, что он здесь. Ей показалось, что она слышала его голос, выкрикивающий какое-то незнакомое имя пару часов назад, но решила, что ей просто померещилось.

Погружённая в свои мысли, Гермиона ёрзает на диване и вздыхает от скуки, сожалея, что в доме нет телевизора, способного заглушить её раздумья. Заслышав шум в кухне, она поднимает голову — на смену этим звукам через пару секунд приходит приглушённое восклицание — и с улыбкой качает головой. Многие бы наверное ей сказали: это ненормально, что одно лишь его присутствие действует на неё так успокаивающе, но она приняла подобное положение вещей, потому что сил сопротивляться ещё и этому у неё нет. Предаться своим сожалениям она сможет потом.

Она так и не смогла заснуть. Мозг — её сила и слабость, в зависимости от ситуации. Бывают моменты, когда стоит откинуть одеяло и признать тот факт, что этой ночью заснуть не удастся. В полночь, смирившись, Гермиона оставила бесплодные попытки.

Драко возвращается в гостиную более уверенной походкой и, к удивлению Гермионы, вместо того, чтобы подняться по лестнице, садится рядом с ней на диван. Он делает глоток воды и откидывается на спинку, вытягивая ноги на кофейный столик.

— Не могу заснуть.

— А я-то подумал, что можешь и именно поэтому сидишь здесь в темноте в три часа утра.

Она пожимает плечами, ведя глазами вдоль трещины на противоположной стене. Драко затихает, прижимая к груди чашку с водой, и барабанит пальцами по дешёвой диванной обивке.

— Ты веришь в Бога?

— Я не очень много об этом знаю, — теперь плечами пожимает Малфой. — Я верю в то, что происходит. В то, что могу потрогать, увидеть, почувствовать. Верю в жизнь, потому что она осязаема. Это то, где мы есть, то, что мы делаем. Да вообще всё.

— Ну, там, где вера…

— Это лишь способ получить ответы, Грейнджер. Объяснить необъяснимое. Почувствовать себя увереннее перед лицом собственных страхов, потому что причиной происходящего является Бог.

— Дело не только в ответах. Да и как ты сможешь объяснить некоторые вещи? Например, как мы здесь оказались, какова цель наших жизней, куда мы отправимся после смерти.

— Не важно, как мы здесь оказались, потому что мы уже здесь. Цель жизни мы определяем сами, проживая её. И какая разница, куда мы попадём после смерти, мы же будем мертвы.

— Так значит, свои ответы ты нашёл?

— Грейнджер, мне не нужны никакие ответы, вот в чём дело. Ты умрёшь. Представь, что ты будешь знать, когда именно, почему, где и как… — только это ничего не изменит, верно? Ведь ты всё равно умрёшь. Так что, в конце концов, это не играет никакой роли. Ответы бесполезны.

— Они приносят рассудку успокоение.

— Результат будет тем же, если совсем об этом не думать.

Гермиона сомневается, что когда-нибудь станет той, кто перестанет задумываться над разными вопросами.

— Так таращиться грубо.

— Прости, — Гермиона краснеет, пойманная за разглядыванием его странной дырки между большим и средним пальцами на ноге.

— Ты часто так делаешь.

— Таращусь?

— Краснеешь. Оказавшись рядом со мной.

Гермиона ещё гуще заливается румянцем, и это ужасно, ведь она всеми силами старается этого избежать. Она сердито косится на малфоевскую ухмылку и, защищаясь, возражает:

— Вовсе нет.

— О, да.

— Это у меня такое заболевание.

— О? — Драко вовсю веселится.

— Да. Э-э, ну… Болезнь, связанная с кровяным давлением. Оно иногда без всякой причины повышается, и кожа меняет цвет, — Гермиона понимает: наверное, это самая чудовищная ложь в её жизни, но от своих слов не отступается.

— Ясно.

— Мне поставили диагноз ещё в детстве. Очень неприятное заболевание.

— Не сомневаюсь, — в его голосе слышится смех, низкий и сдерживаемый.

Она хмыкает в ответ и хватается за первую пришедшую на ум тему.

— Я могу потрогать?

— Что именно?

— Твои… — она показывает на его ступни.

— Э-э, наверное, да, — он косится на неё, давая понять, как странно звучит эта просьба.

Она не обращает на это внимания, наклоняется вперёд и осторожно касается пальцем его ноги. Малфой дёргается, едва она дотрагивается до небольшого бугорка: гладкость кожи контрастирует с шероховатостью толстого красного рубца.

— Я и забыл, что у тебя нездоровая страсть к ногам, — стóит Гермионе описать пальцем круг, Драко выгибает ступню и растопыривает пальцы.

— Нет у меня ничего такого.

— Ты… — он осекается на полуслове и отдёргивает ногу. Гермиона замирает с поднятым пальцем и смотрит на Драко с улыбкой. — Не смей.

— Великий Драко Малфой боится щекотки, да?

— Ну… Полагаю, у всех есть своя ахиллесова пята.

Она фыркает и откидывается на спинку дивана, беря на заметку тот факт, что Малфой боится щекотки. Хотя вряд ли она сможет использовать это знание против него. Драко уже выяснил, что шея её слабое место, заметив, что даже лёгкое дуновение заставляет Гермиону с хихиканьем извиваться и корчиться.

Малфой вдруг поднимается на ноги и кивает головой в сторону дверного проёма за своей спиной.

— Пойдём, приготовишь мне чай.

— Приготовлю тебе чай? — она вскидывает бровь.

— Если захочешь, можешь добавить воды и на себя.

Она пылает негодованием, но всё же встаёт и направляется в кухню. Включает воду, но заставляет Малфоя самостоятельно наполнить чайник. А потом они несколько часов сидят на кухне, пока не устают от разговоров, а помещение не освещают первые солнечные лучи. Они обсуждают погоду, нервную дёрганую пляску Невилла, странности любовников Лаванды, при этом оба игнорируют эпизод с участием Малфоя: Гермиона — бросая сердитые взгляды на Драко, он — с бесстрастным выражением лица. Они беседуют о людях, местах и идеях. Спорят и дискутируют по поводу зелий, различных теорий, маггловской медицины. Разговор течёт легко и плавно, и Гермиона благодарит того, кто может её сейчас слышать, за то, что Драко проснулся и решил составить ей компанию.

— Профессор в Хогвартсе или исследователь, — он пробует, как звучат эти слова.

— Да, я хочу заняться волонтёрской работой, но… Мне также хочется найти лекарства, например, от последствий Круциатуса или укуса оборотня. Мне кажется, если я всё хорошо распланирую, то смогу преподавать в течение школьного года, а в свободное время и в период летних каникул заниматься исследованиями. Наверное.

Малфой кивает, его ложка отстукивает по столу какой-то старый мотив, знакомый, но который Гермиона никак не может вспомнить.

— Ты собираешься взяться за всё сразу?

— Разве я не должна смотреть в будущее?

— Смотри сколько угодно, но, нырнув с головой, ты рискуешь утонуть.

— Но если не иметь стремлений, каков тогда будет резон преодолевать препятствия, раз для этого нет никакой причины?

— О, причины всегда найдутся, — Малфой смотрит на неё так, словно она должна это знать, а потом неверяще смеётся: — Мерлин… Ты же никогда не бросишь попыток спасти этот мир, верно?

— О чём ты говоришь?

— Победить в войне, выучить новое поколение, освободить домовых эльфов, стать матерью сиротам, изобрести лекарства от всех болезней. Маленькое кровоточащее гриффиндорское сердечко с комплексом героя. Ты что, серьёзно думаешь, что сможешь спасти себя, спасая этот мир?

Гермиона смотрит на него, её рот дважды открывается и закрывается. Нахмурившись, она наконец произносит:

— Попадание не в бровь, а в глаз, да, Драко?

Его голова дёргается назад так, словно этими словами Гермиона ударила его по лбу. Но она не сожалеет о сказанном, потому что так оно и есть. И если Малфой хочет ткнуть в неё правдой, она ответит ему тем же. Драко никогда не нужно было сражаться. Возможно, он решился на это, потому что этого жаждала Пэнси, а он не захотел оставлять подругу одну. Может, им двигало стремление отомстить. Может, он не знал, куда ещё себя деть. Но по большей части Драко сражался ради своего искупления. Он воевал, чтобы вытащить себя из вихря пустоты, сменившего идиллическое детство. Сорвавшего фасад, плюнувшего неприкрытой реальностью в лицо, ясно давая понять: вот каким ты станешь, вот кто ты такой. Драко сражался, чтобы спастись, пусть бы ему и пришлось погибнуть.

— Ты добился своего, Драко. Несмотря на все потери и тяжесть, ты докатил свой камень, — вряд ли он понимает, о чём она говорит, но это не имеет никакого значения. — Ты не сын своего отца. И заслужил каждый сантиметр своего пути искупления. И я… я действительно оченьгоржусьтобой.

Он пристально смотрит на неё, и она не узнаёт застывшее на его лице выражение. Оно пугает её, вызывает одновременно желание заплакать, обнять Драко и сделать осторожный шаг в сторону. Она выдерживает его взгляд достаточно долго, чтобы продемонстрировать серьёзность своих слов, и с трудом сглатывает. Гермиона имела в виду именно то, что сказала. И возможно, ей стоило сказать ему об этом раньше. Может, ему важно услышать от неё это признание, а может, вообще на него наплевать, но он всё равно должен знать. Он заслужил это право.

— Что же до меня, — продолжает Гермиона, её тихий голос грохочет в тишине кухни, — дело не в этом. Победа в войне — это действительно спасение мира. А то, что будет после… Если я могу помочь людям, то именно этим и хочу заниматься. Я не в силах понять людей, имеющих ресурсы и возможности помогать нуждающимся, но при этом не делающих ничего. Помощь людям делает меня счастливой. И… Ну, возможно, таким образом я спасаю и себя тоже, — она смеётся, немного удивлённо, немного горько — это ужасно. Личные откровения.

Тишина. Она упирается взглядом в столешницу, скользя глазами по желобкам в древесине. У края виднеется обуглившееся пятно, и в памяти всплывает Лаванда, кладущая сюда сигарету, — она тогда бродила по кухне с улыбкой на опухших от поцелуев губах. Гермиона позабыла об этом. Ханна напевала какую-то детскую песенку, и Гермиона пыталась незаметно определить: опух ли её собственный рот так же сильно, как у Лав.

Драко откашливается спустя пятьдесят четыре движения секундной стрелки.

— Есть и худшие вещи, которые приходится делать, чтобы стать счастливым.

— Да.

— Но иногда то, чего мы хотим, на самом деле нам не нужно.

— Но иногда бывает необходимо рискнуть, — Гермиона перестаёт думать о своих карьерных амбициях, сосредоточиваясь на мыслях о Драко.

— Тогда нужно увериться, что риск того стоит, — он поднимает пустые кружки и относит их в раковину. — Я думаю, тебе сейчас самое время отправиться в постель, Грейнджер. Ты вот-вот начнёшь пускать тут слюни.

— Вовсе нет, — но она действительно устала, поэтому выходит за ним в коридор.

Они неуверенно замирают перед дверью в её спальню, Гермиона с благодарностью пожимает пальцы Драко и шагает в комнату. Она надеется, что Малфой последует за ней, но этого не происходит. Гермиона просыпается днём, обнимая сопящего в её волосы Драко.

День: 1566; Время: 11

Гермиона заходит в Нору и обнаруживает там Гарри и Рона, играющих в шахматы. Это так близко к нормальности, что ей хочется плакать.

День: 1566; Время: 16

Гермиона с довольной улыбкой откидывается назад и со стоном расстёгивает пуговицу, поглаживая набитый живот. Она так хорошо поела впервые за… она даже не помнит, когда с ней было такое в последний раз. Может быть, до Кладбищенской битвы, как раз за этим самым столом. Тогда всё было иначе. Больше людей, смеха и отчаянная надежда, что война не сумеет этого изменить. Сейчас за столом пустуют три места, перед двумя из которых стоят тарелки. Третья сейчас наверху — Джордж поднялся с ней по лестнице и закрылся в своей спальне.

Голова Джинни покоится на плече у Гарри, Молли и Артур держатся за руки между блюдом с картофелем и солонкой. Миссис Уизли смотрит на Гермиону с Роном своим особым взглядом, а Чарли жалуется, что столь обильная пища лишила его подвижности. Билл подшучивает над тем, что Гермиона расстегнула свои джинсы, Флёр пытается его заткнуть, бестактно напоминая, что ещё год назад у Гермионы можно было пересчитать рёбра. Джинни сверлит невестку сердитым взглядом и, похоже, пытается раздавить в ладони свой стакан.

Гермионе кажется, они смогут справиться. В конце концов, паузы заполнятся, а пустые места за столом не будут создавать впечатление, будто они занимают всё пространство. Если им осталось вот это, то всё получится. У них ещё есть то, за что можно держаться.

День: 1567; Время: 11

Она находит Драко на заднем крыльце: он смотрит на лес, перекатывая палочку в пальцах. Гермиона едва сдерживает смех: ведь это в самом деле забавно. Похоже на замкнувшийся круг. Год назад, в день, который наступит завтра, она отыскала его, съедаемого виной за проваленную операцию, на другом заднем крыльце. А несколько дней спустя отдала ему свою девственность. Кажется, что с тех пор прошли годы. Будто миновали столетия, а они снова оказались здесь. Интересно, думает ли он об этом? Помнит ли вообще?

В памяти всплывает, что тогда он говорил про растения. Растения, извивающиеся в поисках света, к которому стремятся расти. Гермиона думает: это же про них, на этой войне, в жизни. Драко Малфой большим острым булыжником врезался в её мягкую кору. И пока она тянулась вверх, он врастал в неё, и она затягивала его древесиной так, что он стал её частью. Чужеродный, застрявший в стволе предмет, и никто не может понять, как он тут очутился и почему дерево подстроилось под него вместо того, чтобы отторгнуть.

Она не может вырвать его из себя. На это способен только сам Драко, и если он этого захочет, ему придётся вырезать и выпиливать, расщеплять и выковыривать. Уйдя прочь после завершения войны, на которой она его по-настоящему узнала, он её не сломает. Но оставит после себя дыру, подходящую по размерам только ему одному.

Он знает её разной. Видел её счастливой, сломленной, поглощённой темнотой, охваченной страстью. Он понимает её тогда, когда сама Гермиона находится в растерянности, когда убивает, когда её суть обнажена. Понимает её в те моменты, когда мир распадается на части, и в те, когда она пытается этому помешать. Он знает её истощённой и наполненной заново. Был с ней и поддерживал, когда она вилась и тянулась. Искал свет вместе с ней или служил опорой, когда найти его не удавалось. Ему ведомы её самые отвратительные стороны — те, о которых она никогда никому не расскажет. Он знает её войну, потому что та стала для них общей.

Он знал её, когда для неё существовал только он. Это всегда был только он: рядом с ней бóльшую часть войны, в самые тяжелые моменты. Так или иначе, это всегда был он.

— Не повреди там себе ничего, Грейнджер.

— А? — она выныривает из оцепенения и улыбается, заметив листик, врезавшийся в его щёку.

— У тебя такой вид, словно твой огромный мозг сейчас взорвётся.

Он косится на её волосы, и уголки его губ чуть дёргаются. Гермиона неуверенно поднимает руку и нащупывает в своих кудрях два застрявших листочка. Конечно же, этот засранец ничего ей не сказал. Она смотрит на красный и зелёный листья и разжимает ладонь, позволяя ветру их подхватить.

— Знакомые ощущения, Малфой? Думаю, с тобой это часто бывает, раз уж серого вещества у тебя кот наплакал, — она долго и пристально сверлит его шевелюру взглядом, пока наконец он, почувствовав неловкость, не запускает пальцы в волосы, чтобы вытащить оттуда листья.

Ничего там не обнаружив, он сердито смотрит на неё, но её лицо светится самодовольством.

— Неужели?

Она знает, что Драко собирается обернуть ситуацию в свою пользу, но не поддаётся:

— Да, — очень медленно произносит она и ободряюще улыбается. Малфой ухмыляется, она усмехается в ответ. — Куда-то отправляешься?

— В штаб-квартиру.

— А-а.

Его черты искажает сомнение, что случается с ним очень редко, так что Гермиона внимательно в него всматривается.

— Я, наверное, вернусь сюда завтра.

— О, — теперь её черёд колебаться, а его — пристально вглядываться. Она не знает, как себя вести, когда Малфой изучает каждое её движение, а ей нечем себя занять. Это выводит Гермиону из себя, и с её языка невольно срывается:

— Завтра мой день рождения.

— Знаю.

Она и не рассчитывала, что он помнит, но скрывает своё удивление, переводя взгляд на его ноги.

— Я отправлюсь в Нору на ужин с тортом. Тыможешьприйтиеслихочешь. А так я буду здесь весь день. И… ну, всю ночь.

Молли наверняка предполагает, что Гермиона останется, но если здесь будет Драко, она не горит желанием упустить возможность встречи с ним. Она знает, он не появится в Норе, а ей захочется его увидеть. Ей наверняка будет трудно отказать Молли, но Гарри и Джинни придётся гораздо хуже. Миссис Уизли вовсе не обрадовалась, когда вчера вечером после ужина они ушли вместе с Гермионой. «Я не понимаю, почему вы все не можете остаться здесь вместо того, чтобы возвращаться в убежище. Вам не стоит так много перемещаться, это…» Но заметив пунцовые лица дочери и еёкавалера, Молли осеклась на полуслове.

— Хорошо, — кивает Драко, и Гермиона отвечает ему тем же.

День: 1567; Время: 12

Отправляясь в штаб-квартиру, Драко бормочет ей слова прощания прямо в губы. Гермиона смотрит, как, воспользовавшись портключом, он исчезает, и не замечает, что, пока они разговаривали, из кухни вышли Гарри и Джинни.

— По-прежнему странно.

— По-настоящему странно.

— Это… — Гарри осекается и корчит рожу. — Это меня реально пугает.

«У меня травма», — заявил Гарри, когда в первый раз заметил склонённую к ней голову Малфоя и пальцы Гермионы на шее у Драко. «Мы это и так знаем, Поттер», — откликнулся Малфой, и на этом всё. Никаких других комментариев, непонятных взглядов, ничего, чего ожидала Гермиона.

Она закатывает глаза, но понимает: Гарри заслужил время на то, чтобы смириться. Иногда ей и самой непросто это сделать. А друг реагирует даже лучше, чем она надеялась.

— Это пугает чуть-чуть, — Джинни со смехом сводит вместе два пальца, оставляя между ними около сантиметра.

Гермиона улыбается себе под нос и смотрит туда, где только что стоял Драко.

— Я знаю.

День: 1568; Время: 1

Что-то не так. Что-то очень-очень неправильно, Гермиона резко открывает глаза, услышав доносящийся откуда-то снизу крик. Она неловко поднимается — волосы влажными от пота кудрями свисают вперёд — и утыкается взглядом в языки пламени, пожирающие стены. Ей приходится дважды стукнуть себя по бедру, чтобы убедиться: происходящее реально. Ей уже снились такие правдоподобные сны, и боль, которую она в них испытывала, казалась вполне настоящей. Но это… Жар, треск огня, боль от удара.

— Гермиона!

Она вываливается из кровати, хватает палочку и вскакивает на ноги. Камина здесь нет, в её комнате свечами не пользовались, и вряд ли Джинни и Гарри зажгли их для настроения и оставили без контроля. Гермиона всовывает ноги в ботинки и дёргается то влево, к сундуку, то вправо, к двери, не зная, куда метнуться, и всё же выбирает дверь. Медная ручка обжигает ладонь, Гермиона шипит, трясёт кистью и сносит створку с петель.

— Гермиона!

— Я здесь! — кричит она в ответ и слышит в своём голосе те же панические нотки, что и у Гарри.

С крыши валятся горящие обломки, языки огня ползут по полу к ногам Гермионы. Она бросается к лестнице — шнурки лупят по голым голеням — и замирает, не обнаружив её. На месте лестницы зияет провал, в котором ревёт высокое и злое пламя. В клубах дыма и мареве жары она ничего не может разглядеть там, внизу, но тут появляется Гарри, парящий на метле среди огня и пепла.

— Залезай! — орёт сидящая за ним Джинни. Метла разворачивается, за спиной у подруги ещё достаточно места до тлеющих прутьев.

Гермиона быстро сбивает пламя взмахами палочки — простое заклинание, помогающее справиться с небольшим очагом возгорания, — и перекидывает ногу через древко. Едва она обнимает Джинни, метла, дёрнувшись, взмывает.

— Почему мы не аппарируем или… — вряд ли они когда-нибудь вернутся в убежище, которое скоро сгорит дотла.

— Мы не можем! Движемся к земле! Пригнитесь! — кричит в ответ Гарри.

Гермиона видит, как он поднимает руку и вжимает голову в плечи, и обе девушки следуют его примеру. Гермиона крепко зажмуривается: разбивается стекло, и осколки, разлетаясь, задевают кожу. Она втягивает в лёгкие холодный воздух, открывает глаза, и в животе внутренности завязываются тугим узлом. Гермиона лишь мельком замечает землю, пока они по спирали поднимаются прямо в небо.

Джинни обхватывает тонкими пальцами руку Гермионы, стискивает, но не ослабляет мёртвую хватку. Жар за спиной быстро исчезает, и Гермиону начинает трясти: на ней лишь старая отцовская футболка и пижамные шорты, а она на адреналине несётся сквозь морозную ночь. Гарри выравнивает метлу, и они облетают горящий участок на высоте птичьего полёта.

— Я ничего не вижу, — выдыхает Джинни и заходится кашлем. Гермиона разжимает хватку, но её глаза продолжают выискивать какое-нибудь движение или фигуру. — Не может быть, чтобы пламя случайно распространилось так быстро.

— И раз мы не могли аппарировать, значит, кто-то поставил барьер, — Гермиона кашляет: дым сидит в лёгких глубоко, а воздух слишком морозный.

— Я собираюсь спуститься, чтобы мы могли обыскать… — Гарри замолкает, и Гермиона тоже это чувствует. — Чёрт.

Метла едва не кренится, пока Гарри тянется к своему карману за монетой, — перераспределение веса грозит обернуться переворотом.

— Что?

— Штаб-квартира.

Её портключ в штаб-квартиру остался в её… сундуке. Гермиона оглядывается на проседающий дом, и сердце болезненно сжимается. Её фотографии, записки, книги, одежда, её орденовская повязка, все вещи, накопленные за последние четыре года. В её сундуке хранятся письма от Невилла, и снимки, и цветок, который Джастин сорвал для неё два года назад, и подаренная Луной банка с жуками, которые приносят удачу и которых Гермиона ни разу не видела и не слышала.

— О, нет, — шепчет она, с трудом удержавшись от того, чтобы не схватить метлу и не вынудить их развернуться.

— Что случилось?

— Мой сундук, — это что, её голос? Гермиона вытирает лицо и чувствует на коже влагу.

На мгновение повисает тишина, все понимают: уже слишком поздно, чтобы что-то предпринимать. Гермиона тоже чувствует жар монеты в кармане, и всё остальное не имеет значения. На убежище только что напали, и теперь их вызывают в штаб-квартиру. Она утратила физические напоминания о своих друзьях, но надвигается нечто гораздо большее.

«Это война. Прими это, Грейнджер». Она трясёт головой и стискивает челюсти. «Гермиона, это и есть твой храбрый вид? — Невилл в её голове смеётся. — Не думаю. Вперёд, соберись, р-р-р! Не смейся! Р-р-р! Соберись!»

— Р-р-р, — бормочет она.

— Что?

«О, господи. Соберись, — рявкает она самой себе. — Это просто дурацкие безделушки, это вовсе не значит, что ты всё забудешь! Дурацкие безделушки, дурацкие безделушки, дурацкие…»

— У кого-нибудь есть портключ?

— Да. Я положу его на ладонь, а вы обе зацепитесь за него пальцами. Хорошо? — Гарри уже открыл коробку и поворачивается к ним настолько, насколько это возможно. — Держите и не отпускайте.

Гарри отводит руку назад, метла дёргается, когда Гермиона с Джинни тянутся, чтобы прикоснуться к тому, что выглядит как колпачок от старой зубной пасты. Ощущение рывка в области пупка всегда сбивает с толку, но подобные чувства, испытываемые в момент парения в небе, — совсем не то, что бы хотелось повторить Гермионе. Метла вращается как сумасшедшая, они все наваливаются друг на друга, Гермиона сжимает бёдрами до смешного тонкое древко.

Метла врезается в ветви дерева и дважды переворачивается, после чего наездники устремляются к земле вниз головами.

— Откиньтесь, откиньтесь! — кричит Гарри. Они умудряются выровнять древко в двух метрах от земли и разом с облегчением выдыхают.

— И вы ещё удивляетесь, почему я не люблю метл… — Гермиона осекается, давясь громким звуком.

Широко распахнув глаза, она видит, что ворота никто не охраняет. Левая створка висит погнутая, правая, оторванная, валяется на лужайке. Где-то вдалеке раздаётся крик, а над возвышающимся мэнором изо рта черепа выползает извивающаяся в облаках змея.

========== Сорок шесть ==========

День: 1568; Время: 1

— Налево! — командует Гарри, они дёргаются в сторону, и два зелёных луча едва не задевают их ботинки.

— Люмос! — выкрикивает Гермиона, направляя свою палочку поверх линии плеч Гарри и Джинни, и те тут же выпускают Оглушающие заклинания.

— Вправо, — приказывает Гарри: они выпрямляются, и Поттер сажает метлу на землю.

Не успев даже соскочить с древка, Гермиона связывает обоих Пожирателей Смерти и окидывает взглядом три лежащих на земле тела. Все они мертвы, у одного обуглены рука и половина лица. На Гермиону накатывает паника, от которой она, впрочем, тут же отмахивается.

— Похоже, что не только мы проснулись в убежище от пожара.

— В этом и состоял их план. Именно поэтому они возвели антиаппарационные барьеры, прежде чем поджечь дом. У них не было времени прийти и убить нас, потому что все они должны были прибыть сюда. Они все направляются в это место: все, от новых лидеров до необстрелянных новобранцев. Это вторая чёртова Кладбищенская битва, — лицо Гарри такое же бледное, как и луна, а в его глазах сверкает пугающая Гермиону неутолённая ярость.

Она смотрит в сторону мэнора, и её тело порывается бежать в том направлении. Драко должен быть там. МакГонагалл, Люпин, Энтони… При звуке хлопка Гермиона прекращает мысленно перечислять имена и, вскинув палочку, поворачивается. Поднимаясь на ноги, на неё таращатся трое парней, которые тут же переводят шокированный взгляд выше. Слышатся ругательства, и появляется ещё четверо бойцов.

«Это и есть команда», — машинально отмечает Гермиона.

— Гермиона, — зовёт Гарри, шлёпая подругу по предплечью. Она опускает глаза на скомканную рубашку Гарри, которую тот держит в руке. — Надевай. Давай мне свою. Быстро.

Она пялится на него так, словно Гарри сошёл с ума, но он проходит мимо, что-то шепча только что появившимся людям.

— Оранжевая, — поясняет Джинни, её палочка нацелена на ворота. Гермиона поворачивается спиной, стаскивает футболку и быстро натягивает рубашку Гарри, пахнущую им самим, по́том и дымом, и с помощью палочки разрезает на полоски футболку, в которой спала с самого детства.

— Если не сможете аппарировать здесь, отправляйтесь в лес. Щиты должны где-то заканчиваться. Когда отнесёте их в Мунго, вы двое вернётесь обратно. Будете переносить людей, ясно? Вытаскивайте всех раненых. Поняли? — голос Гарри звучит исступлённо, но он излучает уверенность, и оба парня кивают.

Гермиона быстро раздаёт полоски ткани бойцам, и к тому моменту, как она заканчивает, их насчитывается девятнадцать человек.

— Отдайте тем, кто ещё появится, — говорит она одному из переносчиков, пихает ему в руки лоскуты и наклоняется, чтобы зашнуровать ботинки.

— На территорию заходит семнадцать человек. Пятеро отправляются налево, пятеро — направо, семеро — прямо. У ивы… — начинает излагать план Гарри.

— Что за ива? — спрашивает парень, двойным узлом завязывая обтрёпанную оранжевую полоску.

— Гигантское дерево посреди лужайки. В семи метрах от крыльца, — шипит другой боец и смотрит на них всех так, словно они сборище идиотов.

— Пока не подтянутся все три группы, никто не двигается дальше, — продолжает Гарри, не переставая бросать взгляды на мэнор. — Мы не знаем ситуацию в целом, так что уже на месте выберем один из планов. Первый: мы атакуем одной командой и распределяемся по местности, только чтобы уничтожить Пожирателей в пределах досягаемости. Второй: мы снова формируем три группы, охватываем левый и правый фланги и заходим в дом. Ясно?

Никто не ставит его распоряжения под сомнение, хотя Гермиона этого и не ожидала. Гарри быстро разделяет бойцов на группы, толкает её и Джинни влево и мгновением позже сам к ним присоединяется. Они минуют ворота бок о бок, но сразу рассредотачиваются так, чтобы не только помогать друг другу, но и не оставлять неохваченным ни единого участка территории. В лунном свете Гермиона видит слева от себя рыжие волосы, справа — отсветы на коже Гарри, но друзья находятся так далеко, что она чувствует себя почти в одиночестве. Но это ничего: она знает, как действовать самостоятельно. Её палочка при каждом шаге мерно двигается из стороны в сторону, глаза вглядываются в пространство сквозь тёмно-синий сумрак. Ночью видимость плохая, особенно в тени деревьев, но это означает, что и им трудно разглядеть Гермиону.

Справа угадывается какой-то холмик, и она различает сначала белую рубашку, а потом и кожу. Гарри останавливается, переворачивает человека на спину и тут же отскакивает от него. Он идёт дальше, даже не проверив пульс, — увиденного ему достаточно. Гермиона замечает две лежащие фигуры охранников: одна на лестнице, вторая прямо перед дверью. Потом ещё семь, десять, одиннадцать тел — над травой возвышаются шесть капюшонов — все без движения.

Крики и взрывы сейчас звучат так громко, что кажется, будто они раздаются перед самым её носом. Весь мэнор гудит так, словно готов в любой момент развалиться до самых подземелий, клубы дыма поднимаются с задней лужайки. Мимо окон пролетают цветные лучи, тела мечутся взад и вперёд. Кусок стены третьего этажа выносит взрывом, сотни осколков разлетаются в облаке фиолетового света. Секундой позже из проёма вываливается Пожиратель и падает на землю с таким звуком, что у Гермионы переворачивается желудок. За первым следуют второй и третий.

Повернувшись к иве, Гермиона делает три шага вправо, и ей открывается другой обзор. Она видит спину стоящего на столе Люпина. Вокруг него вьются цветные лучи, послушные движению его руки над головой, и Ремус резко направляет палочку в сторону невидимого Гермионе противника. Порывы магии вздымают мантию у него за спиной, огненный шар рассекает небо позади, взрыв, прогремевший на первом этаже, раскалывает крыльцо надвое.

По тропинке к крыльцу ползёт женщина, и Гермиона не знает: враг она или друг. Но она в любом случае ничем не может ей помочь. У них нет ни портключей, ни возможности аппарировать. Если целители живы, они без сомнения следят за красными вспышками, призывающими на помощь. Но в такой битве, как эта… мало кто в состоянии что-то сделать. Не хватит ни времени, ни целителей. Медицинская бригада обычно располагается на окраине поля сражения и, пока опасность остаётся реальной, держится в отдалении и под защитой. Здесь же нет никакого укрытия, и даже если целителей это не остановит, спасти им удастся лишь немногих.

Бойцы стоят под ивой в густой напряжённой тишине, выравнивая дыхание и ожидая появления группы справа. Гермионе чудится, будто она находится по горло в воде, угрожающей снести её течением, и старается не шевелиться. Бездействие сводит с ума, ей хочется кричать, бежать и сражаться. Сердце отбивает в груди сумасшедший ритм: она боится того, с чем ей предстоит столкнуться, но ещё больше её страшит промедление.

— Куда ты собрался? — выдыхает Джинни так тихо, что в нескольких метрах от них её вопрос можно принять за дуновение ветра.

— В небо, — шепчет в ответ Гарри. — Нужны данные о дислокации. Метла только одна. Атакуем их сверху.

Гермиона оглядывает друга: его голые ноги едва касаются травы, пока он, сидя на метле, парит над землёй. Гарри пристально смотрит на крышу здания, и на его лице читается та самая, много раз виденная Гермионой решительность. Она уже задавалась вопросом, пойдёт ли Гарри на такое, но так и не определилась, хорошая эта затея или нет. Он полетит один, и пусть его таланты впечатляют, птицы летают всю свою жизнь, и тем не менее их подстреливают.

— Можно, я отправлюсь с тобой? В качестве прикрытия.

Гарри стискивает челюсти и лишь единожды мотает головой. Гермиона знает, о чём он думает. «Это вторая чёртова Кладбищенская битва», — сказал он. То самое сражение, до которого не допустили их с Джинни. Гарри наверняка хочет где-нибудь спрятать их обеих. Но у него нет выбора. «Его не было ни у кого!» — кричит в её голове Драко, и Гермиона соглашается. В этой ситуации выбора нет ни у кого.

— Слишком опасно. Лучше лететь — и быстрее — в одиночестве. Я… — его затыкают губы Джинни. И Гермиона, моргая, смотрит в землю, на мэнор и снова под ноги.

— Отправляйтесь к воротам, — и пусть это всего лишь слова, Гермиона чувствует, как его отчаяние разливается в воздухе. — Бери Гермиону и возвращайтесь…

Джинни трясёт головой и опять целует его. Возле ивы появляется третья группа, и Гарри встречается взглядом сначала с Джинни, а затем с Гермионой.

— Берегите себя, — беззвучно произносит он.

— Береги себя, — шёпотом откликается Гермиона.

Мольба исчезает из его глаз — он хватает одного из бойцов центральной группы, подтягивая к себе. Показывает пять пальцев налево, пять — направо и шесть — в сторону входной двери. Больше нет никаких планов. Теперь они могут только сражаться изо всех своих сил и надеяться, что сумеют выжить. Гарри решительно кивает и, ни на кого не глядя, устремляется в небо.

Джинни поднимает мокрые глаза на Гермиону, и та пожимает её ладонь, прежде чем присоединиться к остальной команде. В груди теплится предвкушение. Гарри сказал, что здесь будут все, и пусть от этой мысли дрожат руки, она не может не чувствовать, как внутри что-то разрастается. Это осторожная, неизбежная, невероятная надежда — возрождение человеческой души. Спасение в самые тёмные минуты, но временами — жестокий шторм, ввергающий во мрак. Надежда — прекрасная жестокость, которая бушует, невзирая на войны, на человеческую природу, — именно она сейчас бьётся в Гермионе.

Как знать, вдруг это оно. Возможно, если им удастся выжить и победить… Может быть, это оно. Она помнит слова Драко, оброненные после Кладбищенской битвы. Пожиратели Смерти восстановятся, соберут информацию, разработают план и будут сражаться насмерть. Должно быть, это он и есть — их последний удар. Если свет придёт на смену тьме, если утреннее солнце осветит их победу, то может быть, может быть… В её мозгу все бои и года слились в единое пылающее мгновение. Слепая сила подхватила её четыре года, а если отсчитывать с самого начала, то двенадцать лет назад, когда маленькая девочка встретилась с двумя мальчишками, миром и войной, ставшими её судьбой. Эта сила закружила её, протащила через годы, полные достижений, любви и горьких потерь, и привела сюда. Будто и не могло быть другого конца. Только он имеет значение. Только он придаёт ценность всему остальному.

Едва они поворачивают за угол дома, в их сторону устремляются жёлтый, красный и зелёный лучи. Гермиона выставляет щит, и жёлтая вспышка превращается в серый дым прямо перед лицом Джинни. Два бойца сбоку от Гермионы выпускают ответные заклинания, четверо Пожирателей блокируют их и атакуют вновь — один из бойцов падает оглушённым или мёртвым. В клубах дыма она видит фигуры сражающихся, мешанину из капюшонов и непокрытых голов, замечает оранжевый проблеск.

Вслед за голубым лучом к ним несётся рой стрел, который Гермиона взмахом палочки отправляет в стену дома. И сразу выпускает обоймой Связывающее, Ослепляющее и Оглушающие заклинания, стараясь не применять сложное колдовство, чтобы поберечь силы. Левый бок обдаёт брызгами, и она не смеет повернуть голову на звук криков или в сторону красных пятен, замеченных краем глаза.

Джинни врезается плечом в правое плечо Гермионы и разворачивается, чтобы прижаться к подруге спиной. Гермиона следует её примеру мгновением позже; повсюду мелькают разноцветные лучи, а до слуха доносятся топот и тяжёлое дыхание. Пожиратели Смерти бессильны против напора заклинаний, они валятся на землю почти в то же мгновение, как большая группа людей проносится мимо её команды.

Заслышав рокот, долетающий от дома, Гермиона бросается вперёд; окна на втором этаже вылетают, и грохот взрыва перекрывает все остальные звуки. Взмывшее в небо стекло блестит — лунные лучи превращают осколки в звезды, — и на долю секунды всё замирает. Звон уступает место тишине, на смену которой приходит рёв — осколки дождём осыпаются вниз. Стеклянное крошево, словно пыльца фей, покрывает кожу, заставляя её сиять в темноте.

«Драко», — внезапно осеняет Гермиону, она стряхивает острые крупицы, и в животе разливается горячая яростная потребность увидеть его. Она пытается заглушить это отчаянное желание, потому что знает: она ничего не может сейчас сделать. Она должна защитить себя, следить за людьми, находящимися вокруг, и это всё, что в её силах. Она не может позволить себе беспокоиться о тех, кого вряд ли сможет защитить, — отсутствие концентрации во время сражения приводит к ухудшению шансов на выживание, это Грюм твердил с первого дня. Постоянная… Сердце пропускает как минимум два удара: Гермиона замечает светловолосую голову, но дым рассеивается, и это не он.

Всякая видимость порядка и контроля, которая у них была, когда они только шагнули за ворота, сейчас полностью утрачена. Это новое сражение, но сама ситуация так знакома, что прежние страхи возвращаются. Клубы дыма, хаос, небольшие группки людей и отдельные сцепившиеся фигуры, которые могут быть противниками и союзниками, однако определить что-то наверняка невозможно. Гермиона спотыкается о тела, повсюду сверкают лучи заклинаний, и если бы она могла перевернуть мир на бок, происходящее напоминало бы дождь из радуг. Кругом вопли, внезапные крики и зловоние.

Сера, бензин, кровь, пот, земля, холод и дым. Всё это сливается в запах, связанный в её сознании с войной и вызывающий дюжину захлёстывающих эмоций. Кажется, этот лишающий сна запах она не сможет смыть со своей одежды. Иногда, оставаясь в одиночестве, Гермиона убеждает себя, будто он на самом деле там, в темноте, и она не может перебить его ни мылом, ни средством после бритья, ни человеком, ни им.

Гермиона замечает голубую линию, направляющуюся к Джинни, и тут же дёргает подругу на себя, в то время как та пытается оттащить Гермиону назад. Крохотные осколки на руке Джинни впиваются Гермионе в ладонь. Ни одна из девушек не сдвигается больше, чем на сантиметр, и Гермиона, охнув от удивления, чувствует, как что-то врезается ей в спину между лопатками. Ледяной холод бежит по венам быстрее крови, пробирается в кости, расползается паутиной по каждой частичке её тела.

Гермиона парализована, воздух превращается в пар от холода её тела, и ей требуется секунда, чтобы распознать проклятие. Она дважды встречала его на поле боя: тело полностью замерзает на две секунды, которых достаточно, чтобы поразить жертву другим заклинанием — и та раскалывается, словно кубики льда на зубах её отца. Раз увидев, как человек превратился в стекло и разлетелся на куски, забыть такое невозможно.

У Гермионы есть ещё одна секунда на то, чтобы ужас взвился в ней, как метель во время зимы, и потом её вдруг размораживают. Тело возвращается к жизни, обжигающий жар изгоняет холод, а мучительность ощущений заставляет встать на колени. Кажется, будто лезвия разрезают нутро, а кости раскрошились и впились в мягкие ткани. Сердце сбивается с ритма, сжимается и пускается в галоп. Джинни хватает подругу за руку, и похоже, именно она является причиной того, что второе, никогда не запаздывающее заклинание так и не было выпущено. Причина, по которой Гермиона не осталась лежать на земле дюжиной осколков.

Пытаясь сконцентрироваться и превозмочь боль, она c трудом поднимается, но что-то подобно бладжеру врезается ей в живот. Это не физический контакт, просто неимоверное давление, выбивающее кислород из лёгких. Гермиону отрывает от земли, подбрасывает в воздух, и она летит назад. Ноги, голова, руки подаются вперёд, она сжимается в комок, пока её спина рассекает воздух.

Она со свистом проносится мимо людей и вспышек заклинаний, Джинни выкрикивает её имя, но голос теряется в какофонии звуков.«Наверное, это и есть вторая часть», — думает Гермиона, когда её швыряет на землю. Она ударятся копчиком и шипит сквозь зубы — боль от первого проклятия еще не прошла полностью. Взмахнув рукой, она вскидывает палочку, но в угол её глаза утыкается ещё одна.

Гермиона моргает. В голове сверкает мысль: неужели она умерла? Если бы она должна была встретить его на небесах, в аду или куда там отправляются и где оказываются души, она бы совершенно точно не удивилась, что Фред встречает её подобным образом. Чтобы потом похихикать над её испугом. Но Гермиона понимает: на неё смотрит Джордж, узнавание и страх мелькают на его лице. Он опускает палочку, хватает Гермиону за руку, осторожно подтягивая наверх.

— Гермиона, всё в порядке?

— Да, — шепчет она и повторяет свой ответ громче, чтобы Джордж услышал. Она долго его не видела, но почему-то кажется логичным, что встречает она его здесь и сейчас, а не за семейным столом. Почему-то это совершенно правильно.

Их кольцом окружают люди, Гермиона не узнает их со спины, но замечает рыжие волосы. Чарли, Молли и Артур. Молли бросает на неё через плечо усталый взгляд, щит лавандового цвета срывается с её палочки. Пользуясь мгновениями передышки, Гермиона тянется, чтобы пожать руку Джорджа. Сейчас не время для эмоций или слов, которые уместно сказать.

— Мне нужно вернуться к своей команде, — она не уверена, что Джорджу следует говорить о Джинни, потому что не знает, как он к этому отнесётся.

— Мы сейчас все в одной команде. Это небезопасно.

— Я должна.

Джордж явно колеблется, но он знает её с самого детства и прекрасно осведомлён, что именно означает её поза.

— Я иду с тобой.

День: 1568; Время: 2

Гермиона прижимается спиной к стене и рвано дышит — кислород со свистом проникает в лёгкие. Она подбирается к самому углу здания и быстро оглядывается по сторонам. Дым почти развеялся, но прямо перед ней всё ещё висят серые хлопья, и она в курсе, насколько они плотные. Временами они скрадывают лунный свет, и тогда наступает полная темнота. Бег сквозь эти сгустки напоминает движение в лучах стробоскопа, бьющих по глазам: тусклый свет чередуется с непроглядной чернотой, словно вокруг парящего тела пляшут яркие вспышки. Она слышит позади себя громкий плач: наверное, кто-то опознал одно из тел, лежащих на дне пересохшего бассейна. Две стены купальни снесло, западная часть верхнего этажа, зависнув под наклоном, просела к первому, и требуется всего пара сильных случайных заклинаний, чтобы вся конструкция сложилась.

Джордж и аврор, которого он называл Хигсом, отправились с Гермионой на поиски её команды. К тому моменту, как они вернулись на место сбора, бойцов там уже не было. Это произошло час назад, перед тем, как они нашли Джинни, но всего пятнадцать минут спустя Гермиона потеряла их всех. Она дважды увидела МакГонагалл, разглядела человека, который мог быть Роном, и мельком заметила Гарри, мчащегося с таким свирепым выражением, что Гермиона с трудом его узнала.

Мизинец и безымянный пальцы на её левой руке сломаны, но Дробящее заклятие просвистело всего в миллиметре от её шеи, так что Гермиона считает, что ей повезло. Под рукой непрерывно пульсирует боль, бедро пересекает порез, пятнающий ногу красным. Было ещё несколько незначительных заклинаний, которые по её подозрениям, прилетели от своих же: самое серьёзное ослепило Грейнджер на ужасающие четыре секунды, но она смогла вспомнить контр-заклинание.

Откуда-то сверху раздаётся крик, и Гермиона откидывает голову. Она поднимает глаза на стену верхнего этажа и видит в окне красную вспышку. Вылетает из-за угла и ведёт палочкой по телам, освещённым мерцающим светом факелов, пока не добирается до лестницы. Два Пожирателя Смерти бегут по ступеням вверх, Гермиона останавливает магией одного из них: тело цепенеет и валится назад, ударяясь о камни. Второй Пожиратель посылает в её сторону Убивающее заклятие, и она быстро взмахивает палочкой, превращая лестницу в скользкий спуск. Непростительное врезается в землю в метре от цели, и мужчина падает вперёд. Сквозь зелёную дымку перед глазами Гермиона связывает поверженного противника, кто-то снова кричит, и она бросается бежать.

Она превращает спуск обратно в ступени, перепрыгивает через обезвреженных Пожирателей и несётся вверх по лестнице. Она уже на полпути, когда её ступня в чём-то застревает, и она грохается вперёд. Её колени врезаются в ступени, лицо ударяется о самый край. Кожу опаляет сначала жар, а потом боль, Гермиона разжимает зубы на прикушенном языке, и губы заливает кровь.

Она со стоном взлетает в воздух, только сейчас заметив твёрдые неровные куски выбитых зубов. Её спина бьётся о потолок, голова дробно стучит по доскам, а пол тревожно гудит под действием чужой силы. Гермиона с трудом делает вдох, слышит за спиной смех, наклоняется вперёд и переворачивается вверх ногами. Кровь, слюна и осколки зубов попадают с языка на нёбо, а потом и на верхнюю губу. Она болтается в воздухе, пойманная за ноги, — какая-то невидимая сила стягивает их вместе и мотает её, словно куклу.

— Распутай нас, идиот!

— Погоди минуту.

Она фокусирует взгляд на стоящем напротив Пожирателе Смерти и тянется, чтобы отвести волосы от глаз. Лодыжки и саднящие колени сдавливает, и даже не успев разглядеть нападавшего, Гермиона обрушивается вниз.

Она выбрасывает руки над головой, сгибает и выпрямляет локти — ладони впечатываются в ступени настолько сильно, что боль отдаётся в висках. Она со стоном решительно стискивает зубы; руки трясутся от прикладываемых усилий, магия тащит её вниз, а Пожиратель снова смеётся. Гермиона закрывает глаза — из-за волос всё равно ничего не видно — и концентрируется на звуке. Она уже делала подобное раньше, сумеет и сейчас. Зрение — это ещё не всё, и воспользовавшись тем, что её снова прикладывают головой, она дёргает рукой, атакуя цель.

Гермиона понимает, что поразила врага, когда чужая сила перестает волочить её по ступеням. Её ноги высвобождаются, она валится на лестницу, проезжая на спине головой вперёд. Выпростав руку, она хватается за балясину и напрягает верхнюю часть туловища; нижняя, изогнувшись, замирает. Гермиона позволяет себе сделать лишь один вдох и поднимается на ноги. Взмахнув напряжённой кистью, она оглушает и обездвиживает всех троих Пожирателей. Затем быстро левитирует их на дно бассейна лицами вниз, и теперь они ничем не отличаются от уже лежащих там трупов.

Она оглядывается по сторонам и бросается вверх, не зная, кричал ли ещё человек, пока у неё в ушах шумела кровь. Она сплёвывает юшку и осколки зубов, языком нащупывает обломки двух резцов, один из которых сломан наполовину. Половицы на лестничной площадке скрипят, Гермиона при помощи Люмоса проверяет тёмные углы. Единственное движение поблизости — это лягушка, перепрыгивающая через лежащие на полу тела. В перерыве между её прыжками Гермиона произносит заклинание, чтобы убедиться, что это не анимаг, и снова оглядывает комнату.

Она ступает осторожно, избегая трупов и пытаясь нащупать опору под ногами. Она быстро дышит, мимо окон проносятся огни, воздух на этой высоте гораздо прозрачнее. Гермионе приходится передвигаться по наклонной поверхности к окну, в котором она заметила красную вспышку, низко держа палочку, чтобы её нельзя было заметить с земли и взять на прицел. Ей кажется, будто она очутилась в фильме ужасов: нелепо лежащие тела, темнота, приглушённые звуки.

— Помощь целителя, — хрипит она, прочищает горло и прислушивается, надеясь разобрать хоть какой-нибудь шум, всхлип или стон.

Даже если бы что-то и было, она бы не смогла ничего уловить из-за грохота битвы. Гермиона не знает, где разместились целители, чтобы отнести туда раненого, но не может игнорировать крик о помощи. Палочка освещает человека у окна. Его застывшие глаза сверкают в темноте, а на животе зияет огромная рана. Гермиона чувствует, что её собственные внутренности просятся наружу при виде кишечника, вываливающегося из пореза в месиве из крови и мышц. Она закрывает рот ладонью и резко переводит взгляд на окно.

Стремительная череда событий. Вот что из себя представляет её жизнь. Она не знает, почудилось ли ей увиденное, но почти уверена: там Рон и Гарри, и в свете заклинаний видно, что они направили палочки друг на друга. Гермиона делает резкий вдох, подавляя рвотный рефлекс, захлёбывается и валится вперёд — пол под ногами идёт трещинами. Подвал и тусклые зелёные глаза — это воспоминание вспыхивает в ней с той же силой, с какой заклинание врезается в опоры здания. Купальня кренится, громко гудит, сердце Гермионы даже не успевает стукнуть, как стены сотрясает новый удар.

Гул превращается в рёв, который в свою очередь оборачивается визгом, пока Гермиона мчится вперёд. Пол трещит, натягивается, проседает. Стены начинают обваливаться на первый этаж. Стукстук-стук — её сердце и её ноги. Под подошвами наклонная поверхность, и она не задумываясь бежит, предоставив волю выработанному войной автопилоту. Ближайший выход, прямой путь к спасению, к выживанию, выживанию, и вот Гермиона уже вылетает в окно. Её тело пробивает стекло, руки прикрывают лицо и голову, осколки остаются позади, исчезая в скрежете рушащегося здания.

Она разводит руки в стороны, дважды ими взмахивает, стараясь взлететь или хотя бы удержаться вертикально. Ступни врезаются в землю с такой силой, что Гермиона слышит треск костей. От удара она падает, но успевает выставить ладони, чтобы не проехаться лицом. Плотное облако пыли обволакивает её, забивает горло, едва только она делает вдох, вызывает кашель. Она затыкает рот рукой и зажмуривается — на неё обрушиваются древесина и штукатурка, пыль оседает в лёгких.

«Гарри и Рон», — вспоминает она, пёрхая так сильно, будто мозг собирается выпрыгнуть сквозь поры на лбу. Гермиона чувствует, как что-то обжигает её плечо, и, задержав дыхание, дёргается влево. Открывает глаза: взвесь начинает оседать, но разглядеть хоть что-то пока не представляется возможным. Она быстро отползает влево; пользуясь инерцией, подтягивает ноги и всхлипывает от боли в ступнях и правой лодыжке.

Позади неё раздаётся треск, она, пошатываясь, вскакивает, направляя палочку в сторону шума. В клубах дыма ей виден только капюшон, и приходится упасть на колени, чтобы увернуться от летящего в голову заклинания. Она открывает рот, чтобы ответить, но горло забито пылью, и ей не удаётся выдавить ни слова.

Как только наступает темнота, Гермиона перекатывается на бок и сглатывает, сглатывает, прокашливается, пытаясь избавиться от пустыни в голосовых связках. Она произносит заклинание дважды, прежде чем тоненький ручеёк воды, который она направляет в рот, наконец срывается с палочки. Она глотает воду вместе с пылью, царапающей горло. Пожиратель Смерти рассеивает скрывающий его дым и подходит достаточно близко, чтобы Гермиона могла рассмотреть его поднятую голову и улыбку.

— Твоё самоубийство только лишит меня удовольствия… — направив на него палочку, Гермиона обрывает его, и Пожиратель захлёбывается началом заклятия, едва она заканчивает произносить своё.

Она рвано втягивает воздух в лёгкие, собирается с духом и снова встаёт на ноги. Вглядывается в туман, аккуратно вращая ступнёй и разрабатывая ногу, и отправляет ещё одно заклятие в мелькнувшую слева маску. Даёт себе дополнительную секунду отдыха и срывается с места, ковыляя туда, где она в последний раз видела Гарри и Рона.

Пройдя всего три метра, Гермиона убивает ещё двух Пожирателей Смерти — аврор, которого она смутно помнит, помогает расправиться с третьим. Очередное заклинание едва не срывается с языка, когда Гермиона замечает неловко бегущие сквозь дым фигуры, но это не её враги. Из смога выступают Жабьен и Сэм, рука Сэма болтается так, что становится ясно: поражать противников он не в состоянии.

Жабьен смотрит на неё, не видя, — по крайней мере, Гермиона приходит к такому выводу из-за Ослепляющего заклинания, выпущенного в её сторону. Она быстро блокирует луч, мерцание её щита освещает авроров. Их лица мертвенно бледны, глаза широко распахнуты, и Гермиона не знает: то ли они собираются грохнутся в обморок, то ли их сейчас стошнит.

Ей не до сантиментов.

— Гр… Грейнд…

Она мотает головой, прижимает палец к губам и бросается к ним.

— Вы ранены?

— Ерунда, — шепчет Сэм, прижимая руку к боку, но Гермиона замечает кровь, стекающую по его пальцам.

Гермиона почти что собирается продолжить бег. Образы её друзей вспыхивают в мозгу, приоритеты ясны. Но она понимает: перед ней напуганные и одинокие дети, а Гермиона знает, каково это. Она вспоминает лёгкую улыбку Сэма, а потом и Джастина. Образ Финч-Флетчли всплывает в её голове: он стоит на земле и смотрит вверх, на крышу, на неё, не зная, что это их прощание.

Гермиона отводит руку Сэма в сторону, приказывая Жабьену следить за обстановкой. Ей приходится дважды повторить, прежде чем до него доходят слова, и он начинает озираться. Сэм направляет свою палочку ей за спину, и она задирает его рубашку. Он вяло приваливается к её плечу, она отталкивает его и ладонью протирает рану.

Он вскрикивает, и Гермиона в панике подаётся вперёд.

— Замолчи, замолчи, — шепчет она ему в ухо, но, не заметив зелёных лучей, берёт себя в руки. — С тобой всё будет в порядке, Сэм. Всё хорошо. А теперь прикуси это.

Она подносит к его губам подол его же рубашки и, только он открывает рот, просовывает туда ткань. Сэм впивается пальцами в её плечо, закусывает импровизированный кляп, а Гермиона, склонив голову и прищурившись в слабом лунном свете, снова вытирает кровь и быстро зашивает рану. Шов выходит грубым, Гермиона слишком натягивает кожу, но других вариантов нет.

— Если вы не можете сражаться, вам надо двигаться в сторону леса, — она вскидывает голову туда, где по небу поверх дыма расползается огонь. Листва и ветви ярко полыхают, поражённые случайными заклинаниями. Деревья трещат, стонут и с грохотом падают, замыкая поле битвы в пылающее кольцо.

— Мы в порядке, — кивает Сэм, трясёт головой и снова кивает.

— Если передумаете, бегите до тех пор, пока не сможете аппарировать. Отправляйтесь в какое-нибудь безопасное место… Куда угодно, лишь бы не оставаться здесь.

— Мы вернёмся в убежище, — отвечает Сэм, но Гермиона его не слышит.

— Берегите себя, — кивает она ему, отстраняется, кивает Жабьену и снова бросается бежать. Гарри, Рон, Гарри, Рон.

Оба аврора следуют за ней: слышится дробь их шагов, и затем их руки касаются её. Гермиона удивлена, но не понимает почему. Эти двое выпускают только Оглушающие и Ослепляющие заклинания, и она не может найти в себе силы приказать им попробовать что-то другое. Она не будет говорить, что им надо делать. И не будет объяснять, почему им нужно так поступить. Это их первое сражение, которое может оказаться последним, и если им не дано об этом узнать…

Рвотный рефлекс, холод, сера. Пожиратель Смерти падает, Гермиона убивает второго, едва тот делает попытку сбросить с себя путы. Жабьен пробует наколдовать Аваду, но с его палочки срывается лишь кольцо зелёного дыма. В груди Гермионы пульсирует боль, вытесняющая из тела всё остальное, а в голове бьётся единственная мысль: «Шевелись, шевелись, шевелись».

Они пробираются сквозь дым, мимо тёмных фигур, и Грейнджер старается вспомнить, в каком направлении находится фонтан. Она не в состоянии перестать опускать глаза на каждое лежащее на земле тело, мимо которого они пробегают. Она оглядывает чёрные мантии, блестящие маски, пижамные штаны, оранжевые повязки и не может найти никого знакомого. От этого Гермиона сражается ещё ожесточённее, стремительнее, будто всё вмиг изменится, если она не будет шевелиться, шевелиться, шевелиться.

Дым становится гуще, краем глаза она замечает пролетающее мимо тело. Охваченная огнём фигура проносится слева, крики сливаются в оглушающий гул. Вокруг них мелькают цветные пятна, вспышки расцвечивают небо, и вот она уже на месте.

— Гарри, — сбоку от неё с трудом выдыхает Сэм, именно так Гермиона понимает, что добежала.

Отмахиваясь от дыма, она резко поворачивается и упирается взглядом в развалившийся фонтан, который заметила из окна. Её сердце неистово колотится, страх внутри пузырится и множится. Слева от фонтана сражаются пятеро, нужных ей людей она находит справа. Гермиона замирает: Рон стоит к ней спиной, он падает на колени, его рубашка висит красными лохмотьями. Гарри возвышается перед ним, лицом к ней, и хотя его черты перекошены яростью, его рука трясётся.

Гермиона не видит его глаз, но всё равно знает.

— Гарри! — кричит она, голос разрывает горло: ей плевать, что сейчас враги могут её обнаружить.

Она отмирает, шевелисьшевелисьшевелись, кровь пульсирует, голова кружится, тело дрожит. Она покрепче упирается ногами и, срываясь на визг, выкрикивает Оглушающее заклинание в сторону Гарри. Тот падает, Рон делает рывок вперёд, а затем зелёная молния раскалывает мир на две части. Раскалывает перед самым её носом, забирая с собой её сердце.

Голова Рона дёргается в сторону, рыжие волосы вздымаются на ветру, и Гермиона валится на колени в ту же секунду, как его плечо ударяется о землю. Она втягивает ртом воздух, и из самого её естества вырывается крик. Это словно крючок, зацепивший её внутренности и разрывающий органы: проходя через сердце, он выскакивает из глотки. Именно так. Будто внутри взорвался целый мир.

Нет. Нетнетнетнетнетнетнет. Её тошнит, зрение затуманивается, но она поднимается на ноги. Она не чувствует собственного тела. Лишь ужасный обжигающий холод, распространяющийся по венам, и она не может поверить. Она несётся по полю, в спину ей попадают какие-то заклинания, но она их не чувствует.

Она видит только красное пятно, то самое, к которому стремительно приближается, — никаких других мыслей не существует. Пока Гермиона не убедится, что всё совсем не так. Пока не рассмеётся от осознания собственной невероятной ошибки. Ошибка, ошибка, ошибка. Это было другое заклинание, оно его не коснулось, с ним всё в порядке, он…

— Нет! — отчаянно воет она, всхлипывает, и что-то врезается ей в бок, впечатывается в живот.

class="book">Она пихается локтями, лягается, дерётся и царапается вслепую. Гермиона не может отвести глаз от красного, зелёного и снова красного. В её ушах звучит крик, на её руках кровь, чьи-то пальцы обхватывают её дрожащие запястья. Её встряхивают так, что мотается голова. Гермиона пытается вывернуться, вырваться, но от этой жестокой тряски теряет опору. Она пинается, попадая во что-то твёрдое, снова вскидывает ногу, но её лишь сильнее болтает.

Ее отворачивают от алого пятна, от того места, где ей нужно быть.

— Гермиона!

Её голова дёргается назад, и теперь ей в глаза бросается белый цвет. Чистый белый и мертвенно бледный, а потом снова красный. Красный, но не тот, который ей сейчас необходим.

— Отпусти меня!

— Это не он! Не он! Это не чёртов Уизли! — слова повторяются снова и снова, но их смысл до Гермионы не доходит. — Прекрати! Прекрати! Это не он! Оборотное, грёбаный Иисусе!

Оборотное? Оборотное. Мир вокруг неё плывёт. На несколько секунд Гермиона глохнет, но шум постепенно нарастает, нарастает. Она перестаёт впиваться ногтями в чью-то кожу, опускает ногу на землю вместо того, чтобы ударить. Она обвисает, перед глазами всё кружится, а плечи дёргаются от надсадного всхлипа.

— Что?

— Обещаю. Богом клянусь, — Драко. Драко, Драко, Драко. — Это не Уизли.

— Как… — он поднимает её, но она не чувствует ног. Она не может отойти от шока и того эмоционального потрясения, что вывернуло её наизнанку. — Как…

— Грейнджер, я расскажу как, когда мы не будем торчать посреди поля боя. Уймись, — она бы рухнула на землю, не стискивай её Драко так крепко. Его щека прижимается к её виску, и она ощущает, как двигается его рука с палочкой, пока он сканирует пространство.

Она пытается сделать вдох, пробиться сквозь завесу горя, лишившего её разума.

— Гермиона.

Она поднимает мокрые глаза и встречается с яркой зеленью над плечом Драко. Яркими, сияющими зелёными глазами, не одурманенными никаким заклятием. Она не понимает выражения лица Гарри. Там слишком много всего, а в её собственной голове мечется чересчур много мыслей.

— Гарри…

— Это был не он. И никогда им не был, — горечь, отчаяние, злость. — Я тебе расскажу… Не смотри. Ты же знаешь, они сохраняют форму.

— Верно, — она сглатывает, снова и снова мотает головой. — Ты… Ты уверен?

— Абсолютно, — рявкает Драко, и она утыкается лбом в его плечо.

Один вдох, второй, третий, и Гермиона отстраняется. Трясущейся ладонью она проводит по лицу и морщится от боли и ощущения пыли и крови. Это не он. Она поднимает руку и потирает грудь: там ноет, вопреки всему. Она только что увидела, как умер один из её лучших друзей, пусть даже это не он. Ей всё равно кажется, будто это был Рон. Этот образ по-прежнему стоит у неё перед глазами.

— Погоди, он им никогда не был? Ты…

— Грейнджер, Уизли жив. Не могу сказать того же о нас, если ты не заткнёшься и не начнёшь двигаться.

Верно. Верно, это война. Рон жив, Пожиратель Смерти, притворявшийся им, мёртв, вот и всё. Вот и всё, что важно сейчас, потому что Гермиона не может сойти с ума в эту минуту. Если она обернётся, он будет выглядеть совсем как Рон. Выглядеть, ощущаться, но это не её друг. С Роном всё в порядке, где бы он ни был, а сейчас самое время шевелиться.

День: 1568; Время:3

Это похоже на падающую звезду: бело-жёлтый шар с тянущимся за ним мерцающим спутанным хвостом. Он с грохотом врезается во что-то впереди. Гермиона через плечо выпускает заклинание и поворачивается обратно как раз тогда, когда дым рассеивается. Воздух очищается лишь на секунду, и тут же перед ней вспыхивает пламя. Она колдует, чтобы сбить огонь, и перепрыгивает через поваленное дерево с болезненным хрустом в ногах.

Она потеряла их всех в дыму: заляпанная кровью спина Гарри — последнее, что она видела, прежде чем её вниманием завладели два Пожирателя Смерти. Чем дольше она с ними сражалась, ввинчиваясь в гущу битвы, тем сильнее отставала от своей команды. Одолев их, она поворачивается, чтобы продолжить путь, но за её спиной появляются новые противники. Она не знает: обернуться или продолжать выискивать Драко и Гарри, но ей кажется, будто враги повсюду, и если она остановится хоть на один удар сердца, они её достанут.

Воздух вокруг них наполнен магией, земля изрыта бегущими ногами. От адреналина кружится голова, но он притупил бурлящую в крови боль. Наверное, Драко и Гарри ищут её, и она всё ждёт, что вот-вот заметит взъерошенные волосы Гарри или высокую фигуру Драко, его суровое лицо. Она отчаянно хочет их увидеть.

Её нога поскальзывается, она взмахивает руками, чтобы сохранить равновесие, остервенело ими молотит, сердце взлетает в горло. Ей удаётся не упасть, большой палец скользит по древку: она уворачивается от тускло-оранжевого луча и ударяет ответным заклинанием. Кислород обжигает глотку, и она не знает: в том ли дело, что она задыхается без воды, или причина в тёмной магии, пронизывающей воздух вокруг. Ей просто надо добр…

========== Сорок семь ==========

День: 1568; Время: 3

Холод. Резкий удар в живот, сменяющийся тяжестью. Едва кислород вылетает из лёгких, Гермиона поднимает веки и видит в прорезях изогнутой маски широко распахнутые глаза, пялящиеся прямо на неё. Пожиратель Смерти пытается встать, но в его затылок врезается зелёный луч. Он падает обратно, из-за дымовой завесы появляется какой-то человек, наступает Гермионе на ладонь и исчезает.

Поскуливая, она подтягивает руку к груди — мышцы слушаются плохо. Сжимает пальцы в кулак, вглядываясь в клубы дыма на фоне тёмного неба. Крики, раздающиеся повсюду, медленно просачиваются в сознание, и Гермиона уже готова повернуть голову, когда об неё снова кто-то спотыкается. Она замечает лишь чёрную мантию без каких-либо опознавательных знаков — человек тут же стремительно исчезает.

Он решил, что она мертва.

У неё перехватывает дыхание, она стискивает вторую руку, удостоверяясь, что палочка всё ещё при ней. Она бежала, а затем… затем… Она могла умереть. Неужели прямо так? Вообще… ничего особенного. Вот жизнь бьёт ключом, а уже в следующее мгновение очередной труп валится на землю и теряется в дыму.

Она резче втягивает кислород в лёгкие, опирается в густой грязи на локти. Сражение. Драко, Гарри, Рон, её друзья, Сэм, Жабьен, Люпин, все они на поле боя, где-то там. И Пожиратели Смерти — кажется, что их тысячи. Жар огня, гнилостное зловоние, покалывание магии на коже, металлический привкус на языке.

Она поворачивает голову, оглядывается по сторонам, поскальзываясь, с ворчанием поднимается на ноги и стискивает палочку.

День: 1568; Время: 4

— Я не понимаю, — хрипит Жабьен и вытирает рот только затем, чтобы опять начать давиться, едва Сэма выворачивает на его кроссовки.

Жёлтая, тонкая нитка желчи. От этих воспоминаний Гермиона чувствует обжигающее першение в груди и в горле. Красные руки Сэма трясутся, похоже, он не замечает, что только размазывает грязь по щекам и носу, смахивая влагу, которая кажется ему гораздо неуместней. Эти слёзы то ли следствие самого момента, то ли результат потуг во время рвоты. Они все делают вид, что дело именно в последнем или же этих капель и вовсе не было.

— Что за чё… Авроры теперь проходят хоть какое-нибудь обучение? — презрительно фыркает Драко, отпрыгивая от очередной струи.

Жабьен прикрывает глаза, дышит и мотает головой. Трясёт ею так, словно пытается избавиться от воспоминаний. На земле лежит аврор, у которого нет половины лица, а ноги оторваны. Такое невозможно забыть… без помощи сильной магии.

— Я не понимаю, почему только три заклятия считаются Непростительными, — Жабьен снова качает головой и вытирает лицо, стараясь продышаться.

— Просто не смотри на это, — голос Гарри тих и ровен, но уже в следующее мгновение он хватает Гермиону за рубашку и дёргает на себя.

Сэм тут же цепляется за Гарри, оттаскивает его назад, и все трое спотыкаются и валятся на землю. Драко уворачивается от выпущенных в них проклятий — футболка Жабьена трещит у него в кулаке, — и все пятеро одновременно ударяют ответными заклинаниями.

— Я должен уничтожить, — Малфой даже не дёргается, когда Гермиона направляет на него палочку и выпускает поверх его плеча луч.

— Меня? — Жабьен кашляет, потирая то место, где воротник впился ему в шею.

— Что? — Гермиона смотрит на Драко — тот изучает небо.

— Катакомбы, — он крайне раздражён, Гермиона следит глазами за его взглядом и замечает, как черты Гарри искажаются сомнением и пониманием. — Там есть туннель, Поттер. У меня приказ.

— Мы отправимся с тобой.

— Я иду один.

— Мы проводим тебя, — поправляется Гарри, и Драко хмурится.

День: 1568; Время: 5

Гермиона с глухим стоном ударяется о землю, её бок опаляет жар. Она прижимает ладонь к повреждённому месту — влажно, — перекатывается по траве и вскакивает на ноги, уворачиваясь от яркого луча, который прожигает землю в том месте, где она только что лежала. Она рывком выпускает заклинание в большую фигуру справа, сбивая ту с ног. Ответное проклятие рассеивается в воздухе, но Гермиона не успевает увернуться от голубого луча, выпущенного ещё одним Пожирателем сбоку от неё.

Она кричит сквозь стиснутые зубы: боль пронзает плечо, отзывается в висках и затапливает грудь. Наполняет всю левую руку, пока не начинает казаться, что этой конечностью невозможно пошевелить. Гермиона создает щит: слова магической формулы больше похожи на всхлип. Два луча врезаются в преграду, отталкивая Гермиону назад; правая рука дрожит, пока она пытается дышать, превозмогая боль. Она не смеет взглянуть на своё плечо, кровь струится по коже.

Гермиона подаётся вперёд, с её палочки срывается зелёный луч, и она падает на колени: один из противников валится на землю, но над её головой пролетает ответное заклятие. Ей кажется, будто половина оставшейся у неё энергии покинула её тело вместе с наколдованным Убивающим: от плеча вниз по позвоночнику расползается странное опустошение.

Пожиратель Смерти ранен: согнувшись, он зажимает живот одной рукой, в другой дрожит его палочка. Гермиона защищается, атакует, отбивается и, стиснув зубы, поднимается на ноги. Следующая Авада наверняка выпьет все её силы, но у неё нет выбора — она одна, а в любую секунду могут появиться новые противники, которые справятся с Ослепляющим и Оглушающим заклинаниями и убьют её.

— Авада Кедавра! — кричит она, что-то впечатывается ей в бедро, и она летит спиной вперёд.

Она с треском и звуком «хах» врезается во что-то неподвижное и изо всех сил прикусывает губу, чтобы не заорать от боли: рот наполняется кровью. Она ощущает неимоверное давление, сделать вдох трудно, кожу жжёт.

Она хнычет, втягивает в лёгкие кислород и поднимает свою палочку, на случай если атака помешала ей поразить цель. В клубах дыма она замечает какое-то быстрое движение; Гермиона подтягивает ноги, стискивает челюсти, сжимает зубы и опирается на что-то за её спиной, пытаясь подняться.

Как только бело-серая дымка тает у лица появившегося человека, ей требуется мгновение, чтобы узнать его. Драко замечает её через секунду, по его щеке и шее течёт кровь, пачкая руку, в которой он держит палочку, — он отводит оружие в сторону. На краткий миг Гермионе хочется осесть на землю от облегчения, но мимолётная слабость исчезает, прежде чем она успевает её осознать.

Малфой сканирует взглядом пространство слева от них, Гермиона прицеливается…

Её дыхание клокочет в горле, зрение и слух ухудшаются, сейчас для неё существует только биение собственного сердца в ушах. Гермиона приваливается к стене, её ботинки едут вперёд, и она бы наверняка упала, не схвати её Драко за руку. Он вздёргивает её, тянет в сторону, и, споткнувшись о дерево, она утыкается ему в спину. Хрюкает от боли, которой не достаточно, чтобы заглушить грохочущие в голове слова. Моя палочка, моя палочка, мояпалочкамояпалочкамояпалочка. Дыхание ускоряется, быстреебыстрее, и Гермиону вот-вот захлестнёт истерика.

— Моя палочка, — шепчет она, опускаясь на колени около Малфоя.

Рука Драко зажимает ей рот, грязь с его ладони размазывается по её щекам. Он бормочет Дезиллюминационное заклинание, а Гермиона ногтями впивается себе в кожу. На мгновение прикрывает веки, она и не думала, что они такие тяжёлые: поднять их при звуке треска древесины нелегко.

О боже.

Она стоит не шелохнувшись, выравнивая дыхание, пока яркая вспышка, выпущенная Пожирателем Смерти, крушит беседку. Гермиона вскидывает палочку, но та бесполезна. Разломана, и совершенно бесполезна. Владей Гермиона сейчас всеми силами этого мира, всеми умениями и знаниями, превосходящими таланты противника, без своей палочки она почти что труп.

Её палочка. Именно эта. Бесполезная и безвозвратно сломанная.

Пожиратель Смерти уходит, она пялится на расщеплённый кончик, и Драко отодвигается в сторону. Она знает: ей стоит положить эту деревяшку в карман, она больше ничем не может ей помочь, но Гермиона не в силах разжать пальцы.

Ей нужна палочка. О случившемся она подумает позже. Ей просто нужно что-то, что будет работать, пусть от утраты собственной палочки кажется, будто сердце готово перестать биться. Да, вот и всё. Операции, планы действий, маршруты отступления. В случае поломки, которую нельзя устранить, необходимо искать другой путь.

Пожиратели Смерти, лежавшие на земле, пропали, а если она попытается призвать палочку какого-нибудь бойца из только что прошедшей мимо группы, нет никакой гарантии, что чужая магия её послушается, зато можно устроить Драко бой с пятью противниками.

Похоже, в этой части поместья, где они оказались, Пожиратели обосновались плотно и сформировали отряды: одни зачищают территорию, другие расширяют границы. В темноте и дыму Гермиону оттеснили от товарищей, Гарри исчез вместе с несколькими аврорами, а Драко — с Сэмом. Бросившись на крик Жабьена, Гермиона наткнулась на Пожирателей Смерти. Она понятия не имеет, где они сейчас, но не может надеяться только на Драко, пока ищет на земле какое-нибудь тело и рабочую палочку.

— Хорошо, — шепчет Драко, кажется, он с силой выталкивает слова из глотки. — Тебе надо идти.

Тебе? Не нам? Не… Он ставит Гермиону на ноги и поворачивает к двери, но она инстинктивно тянется в противоположную сторону.

Она видит, как рассвет, разбавляя и вытесняя черноту, озаряет край неба. Теперь слышно меньше криков, неистовство сражающихся притупилось, но бой ведётся всё так же яростно. Даже воздух вокруг пропитан невыносимой усталостью, но жажда победить по-прежнему сильна. Похоже, с первыми проблесками солнца она стала лишь отчаяннее: будто все они хотят предстать победителями перед ликом светила.

Ногти Драко сломаны, словно он обгрызал их зубами, и кожа Гермионы горит: возможно, даже выступила кровь, ей не обернуться, да и в темноте она ничего не разглядит, но представляет красные капли на его бледной коже.

— Я досчитаю до восемнадцати, и затем ты шагнёшь за дверь.

— Я не шагну за…

— Ты выходишь через дверь, Грейнд…

— Я никуда не пойду! Я не выйду в эту чёртову дверь! — он сжимает пальцы, его грудь, прижатая к её спине, напрягается. Гермиона чувствует, как его пот катится по её шее. — Я закричу! Богом клянусь, закричу…

— Заткнись! Заткнись и шагай! — он паникует не меньше неё, но голос его звучит тише и весомей. Гермионе приходится уцепиться за дверные косяки и упереться ногами, чтобы Малфой не вытолкнул её прочь. Она так сильно закусывает губу, пытаясь сдержать крик боли от такого обращения, что чувствует во рту металлический привкус.

Он пытается заставить её уйти. Уйти, будто ей есть дело до боли или до того, что у неё нет палочки. Будто Гермиона сможет оставить его одного.

Слышится громкий мучительный перестук, будто марширует армия или дико бьётся её сердце, но скорее всего, верно и первое, и второе. У Гермионы немеет язык, руки и ноги жжёт огнём от усилий, которые ей приходится прикладывать, чтобы не поддаваться Малфою. Боль почти нестерпима, и Гермиона знает, что не вынесла бы её, если бы не знала, что означает этот уход.

— Я не сдамся! Не сдамся, Драко Малфой! Это моё. Это. Моё! — её голос осекается, вместе со всхлипом вырывается слишком много слов. В груди ощущается такая тяжесть, словно сердце собирается сменить местоположение.

Он понимает, что от неё требует? Что просит сделать? «Позволить тебе умереть», — в её мозгу вспыхивают его злые слова, сказанные после операции по спасению Рона, и она яростно трясёт головой.

— Я, мать твою, клянусь… — задыхаясь, рычит он ей в ухо, будто говорит через дыру в горле. Он прижимается к ней, дёргает её за руки, и дрожь в его груди ясно даёт понять, что его терпение кончилось.

— Нет! — отчаянно, надломленно. Она сопротивляется: лягается и пихается, потому что если она оставит его одного… Если она оставит его одного.

— Я тебя люблю, — выдыхает он ей на ухо, и Гермиона резко втягивает воздух сквозь зубы.

Она вылетает за дверь на мокрую траву, даже не успев сообразить, что больше не прижимается к Драко. Ботинки скользят, но Гермиона умудряется сохранить равновесие и не свалиться. Она оборачивается через плечо и смотрит на него широко распахнутыми, горящими глазами. Слёзы струятся по щекам, но Гермиона не моргает. Она даже не дышит.

— Беги, Грейнджер, давай!

Её трясёт, снаружи крики становятся громче, возвращаются цвета и запахи заклинаний, реальность наваливается на измученное тело. Она вглядывается в дым и тени, как во что-то уже много раз виденное, хотя вот именно такое — никогда прежде… нет, никогда до этого.

Гермиона разворачивается, даже не почувствовав дуновения ветра, и смотрит на стоящего в дверном проёме Малфоя. На его липкую, окровавленную одежду, на дикое выражение лица, на намокшие от пота волосы. Я тебя люблю. Это было сказано, чтобы шокировать её и заставить оцепенеть? Или вот поэтому? Потому, что он ранен так же сильно, как и она, разве что у него сохранилась палочка.

Потому, что он в одиночестве остаётся в гнезде Пожирателей Смерти и не знает, сможет ли выбраться оттуда.

Но он сказал, он это произнёс. Он её любит. Он. Любит. Её. Что-то внутри дрожит, мешая току крови. За грудиной разгорается пожар, и происходящее мало похоже на победу. Больно. Боже, да её разрывает на части.

— Пойдём со мной, — шепчет она так тихо, что даже сомневается, что Драко её слышит, но это не имеет значения… Гермиона уверена: он слишком долго сражался с жизнью, чтобы знать, как остановиться.

Его влажные от пота волосы зализаны назад, чтобы не мешать обзору, — яркое напоминание об их юности. О нём, о Хогвартсе, о том, когда она впервые с ним встретилась — тогда у него была такая же прическа. Есть моменты — да что там! гигантские временные интервалы, — находящиеся между этим исчезнувшим образом двенадцатилетней давности и тем, что она так явно и чётко видит сейчас перед собой. Она чувствует время: тяжёлое и беспощадное — в её груди, вздувающееся на её коже, оставляющее на ней синяки. Он был ужасным маленьким мальчиком, который превратился в этого мужчину, замершего напротив. Он застыл одиноким пятном посреди войны и множества потерь, и она видит его, выписанного резкими широкими мазками на фоне тусклых красок и чужих человеческих жизней. Ведь несмотря на то, что Драко Малфой остаётся для этого мира пустым местом, для Гермионы он является всем.

— Я сказал, иди. Твою ж мать, у нас нет времени! Сука, чёрт, дерьмо, Грейнджер, беги!

Рыдания пузырятся, лопаются у неё во рту. Гермиона не хочет оставлять его здесь, одного и раненого, но он не уйдёт, а что делать ей? У неё нет палочки, она обуза, не может ему помочь и не может заставить отправиться с ней.

— Я… — она осекается, трясёт головой, прижимает руки к груди — к тому месту, где пульсирует боль. — Я тоже.

Он глядит на неё, не дрогнув, выражение его лица не меняется — мольба, злость, паника, настойчивость. Гермиона крепче стискивает грудь, поворачивается и, пока не поставила их обоих под угрозу, пошатываясь, бросается в сторону леса. Она бежит, не разбирая дороги, а перед глазами стоит Драко, словно он по-прежнему перед ней. Гермиона дрожит и плачет, мысли рассыпаются, но она заставляет себя собраться, потому что сейчас не время раскисать. Сейчас надо обдумать проблему и найти её решение.

Она замечает распластавшееся на земле тело, концентрируется на оранжевом пятне и, добравшись до погибшего, призывает все свои силы: в поисках портключа она залезает в его карманы, но ничего не находит.

Гермиона вытаскивает палочку из окоченевших пальцев — кожа холодная и странная на ощупь. Её собственная рука трясётся, когда она поднимает чужое оружие. На земле лежат трупы бойцов с различными ранами, эти люди не смогли избежать трагической участи, и Гермиона направляет палочку на них.

— Акцио, портключ в больницу Святого Мунго.

Она вынуждена пользоваться левой рукой, это непривычно, но чувство странности теряется под напором захлёстывающей нутро холодной волны, вызванной использованием чужой палочки. Гермиона не уверена, сработает ли та вообще, но удар по руке говорит о том, что по крайней мере хоть что-то получилось.

Она выпускает ещё одно заклинание, чтобы срезать лоскут ткани с футболки мужчины, но вместо этого поджигает его одежду; Гермионе лишь с четвёртой попытки удаётся потушить огонь. Она уже на грани истерики, готова сдаться и кричать до хрипоты, лишь бы только выпустить свои эмоции, но она сильнее этого. У неё есть план и плохо работающая палочка. А ещё она храбрая. Такая храбрая, такая сильная и она — Гермиона Грейнджер.

Гермиона отрывает кусок рубашки Гарри и использует его, чтобы выудить монету из грязи на дне лужи, в которой стоит сама. Она шатается, мир расплывается перед глазами, мысли путаются. Гермиона кладёт ладонь на глубокую рану в области рёбер, поджимает пальцы на ногах и резко дёргает правым плечом. Обжигающая её боль такая же яркая, как пламя, пожирающее сейчас родительский дом Драко.

«Это слишком», — думает она, зарывшись пальцами в землю и тяжело дыша, чтобы отогнать чёрную паутину, расползающуюся перед глазами. Гермиона даёт себе секунду отдыха, покачиваясь, поднимается на ноги и бежит туда, откуда пришла. Пытается припомнить, как долго она шла, каким путями они пробирались; ей кажется, что с тех пор, как она оставила Драко одного, минули часы.

Притаившись в лесу в зоне слышимости, она ждёт. Раз Гермиона не может их видеть, то и Пожиратели тоже не в состоянии её заметить, а рисковать, подкрадываясь ближе, она не готова. До её слуха не доносятся ни вопли паники, ни слова заклинаний, и, значит, Драко наверняка всё ещё в той беседке.

Его там нет. Гермиона проверяет дважды, чтобы окончательно удостовериться, и её сердце так сильно бьётся от страха, что начинает кружиться голова. В третий раз она натыкается на трёх Пожирателей Смерти внутри постройки, но так и не обнаруживает ни Малфоя, ни места, где бы тот мог затаиться. Лишь с третьей попытки ей удаётся устроить пожар. Первая заканчивается шипением, вторая оборачивается вспышкой встречного огня — Гермиона отшатывается, когда к ней устремляется пламя, которое всё равно обжигает плечо, шею и волосы. Кажется, будто кожа натянулась и пылает.

Она не осмеливается дотронуться до повреждённых мест, лелеять раны и дышать, превозмогая боль, пока не наступит онемение, как того требует инстинкт. Вместо этого она вскакивает на ноги — перед глазами туман — и чувствует жар огня, уничтожающего деревья за её спиной. Гермиона спотыкается, запах палёной кожи ударяет в ноздри, забивается в горло. С третьего раза Грейнджер попадает не в беседку, а в выбежавшего за ней Пожирателя Смерти.

Горящий человек с криком несётся по траве, отвлекая внимание разведывательного отряда, и Гермиона бежит быстрее, чем ожидала от себя. Адреналин, страх, паника, нужда — она цепляется за эти эмоции, потому что именно они заставляют её двигаться. Именно они мобилизуют в ней силы, о которых она даже не подозревала.

Она спешит туда, где раздаётся самый громкий шум. Инстинкт самосохранения протестует, напоминая о непредсказуемости палочки, но Гермиона не может остановиться. Если… Когда она найдёт его, он будет там. Если он куда-то отправился, то только туда. Она должна спасти его: от Пожирателей Смерти, от войны, от себя самого. Палочка срабатывает лишь в половине случаев, Гермиона использует простые заклинания: она не рискует выпускать заклятия или что-то, способное прикончить её саму в случае осечки.

В груди ноет тупая боль, тело саднит, но Гермиона игнорирует тёмные мысли. Она стремительно отмахивается от них, топчет, пока те не разбиваются на осколки, вытесненные надеждой. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, молит она кого-то, что-то, саму себя.

Мэнор пылает прямо перед ней. Огненное чудовище вздымается на фоне неба, превращая дом в тлеющие обломки. К полудню от него не останется ничего, кроме углей и воспоминаний Драко. И скоро они узнают, кто же будет наблюдать за тем, как ветер развеивает пепел по Уилтширу, несёт его в сторону Канала. Гермиона даже не в состоянии сконцентрироваться на этой мысли — на возможности их успеха или поражения — потому, что думает только о том, как бы не опоздать. Как…

Она находит его, хотя сперва лишь мажет по нему взглядом, но в тусклых рассветных лучах всё же обращает внимание на светлые пряди под капюшоном. Судя по тому, как остановилось, дёрнулось и затем неровно заколотилось её сердце, у неё просто чудом не случился сердечный приступ. В животе что-то ёкает, затягивается в тугие узлы, и сейчас Гермиону либо вырвет, либо она разрыдается. Тяжело дыша, Малфой прислоняется к дереву и переносит весь вес на правую ногу, приподнимая вторую над землей. Он повязывает фениксовскую повязку на голову, но ткань уже промокла от крови из той раны, которую он пытается прикрыть. Его руки под капюшоном замирают, Гермиона переводит глаза на его лицо и понимает: он её заметил.

— Твою ж мать, что я тебе сказал? — беззвучно произносит он, глядя на неё зло и угрюмо. Она делает вдох и бегом направляется к нему.

— Драко…

— Грейнджер, ты что творишь? Я же сказал тебе убираться отсюда!

— Я нашла палочку.

Он открывает рот, трясёт головой, его черты искажаются неверием.

— Ты видела, что тут творится? Или ты не только тупа, но ещё и слепа? Грейнджер, ты просто невозможная! Возвращайся в убежище и оставайся там!

— Убежищ больше нет. И не говори мне, что делать, Драко Малфой, потому что…

— Ну, кто-то же должен! Кто-то должен, потому что ты явно не в состоянии думать самостоятельно! — орёт он, поднимая глаза и сканируя взглядом пространство над её головой.

Малфой хватает Гермиону за руку и, подпрыгивая, чтобы не упасть, тащит её за дерево.

— Ты ранен.

— Все ранены, — рявкает он в ответ.

— Тебе нужно пойти со мной.

— Я никуда не пойду. А вот ты…

— Тогда я тоже никуда не пойду!

— Ещё как! — он кивает, в его широко распахнутых глазах сверкает настоящее сумасшествие, которое бы напугало Гермиону, не замечай она этого раньше, здесь, на лицах других людей. — Ты отправляешься…

— Нет. Только если… Знаешь что, Драко? Знаешь что? Ты всё твердишь о моей глупости и моих суицидальных гриффиндорских наклонностях к самопожертвованию, а вот что делаешь ты? Какого чёрта ты творишь? Ты не можешь сражаться в таком состоянии! Не можешь ни защитить себя, ни сделать вообще хоть что-нибудь! Так что тебе придётся смириться и…

— Грейнджер, — перебивает он, наклонившись, заглядывает за дерево и снова переводит взгляд на Гермиону. — Не вынуждай меня заставлять тебя. Потому что именно это я и сделаю. Потащу силой и аппарирую, а затем, заперев тебя в клетке, вернусь сюда. Ты понимаешь?

— Тогда тебе придётся это сделать, Драко, потому что без тебя я никуда не уйду, — вскинув подбородок, она фыркает и пытается незаметно нащупать портключ.

Что не так уж просто, учитывая то, как близко стоит Драко. Он упирается ладонью в кору рядом с её головой, стараясь держаться прямо, и ей приходится действовать осторожно, чтобы, поднимая руку к карману, не дотронуться до него. Это просто нелепо: продолжать сражаться — самоубийство, и Малфой должен это понимать. Она-то понимает, и именно поэтому собирается вытащить его отсюда, хочет он того или нет.

Драко один, тяжело ранен, и, продолжив в том же духе, он совершенно точно не увидит рассвет. Позволив ему сейчас принимать решения, Гермиона просто не сможет с этим жить, ведь она отлично представляет, чем это кончится, и без него не сдвинется с места. Она не собирается просыпаться завтра в кровати или клетке, зная, что он умер вот из-за этого самого момента, из-за того, что она не смогла его спасти, когда он сам о себе не думал. Если они оба погибнут к вечеру, она хотя бы будет уверена, что сделала всё, что было в её силах.

— У меня приказ и…

— С каких это пор Драко Малфой подчиняется приказам?

— Есть дело, которое я должен выполнить! Никто другой не в состоянии это сделать, потому что не знает! Пока не закончу, я никуда не пойду.

— И это стоит твоей жизни? — она неверяще смеётся.

— Моя не стоит твоей! Чёрт! Чёрт! У меня нет времени на всю эту херню! Шагай в лес и двигайся на север, пока не пересечёшь барьер. Я пошлю за тобой кого-нибудь.

— Я…

— Твою мать, я тебя потащу. Потащу за твою идиотскую кудрявую голову, Гермиона, я не шучу, — он шипит и рычит, его голос дрожит от ярости.

— Драко? — зовёт она, когда Малфой снова заглядывает за дерево.

— Что?

— Прости меня, — он даже не успевает встретиться с ней глазами, но она видит, что на его лице мелькает замешательство, и произносит: — Ступефай!

Он валится на неё, его мокрая от пота шея скользит по её щеке; Гермиона вырывает из кармана портключ, из его кулака — палочку и пихает монету ему в ладонь. Изо всех сил стискивает его пальцы, но он приходит в себя гораздо быстрее, чем если бы она пользовалась своей палочкой.

Драко приподнимает голову, его лицо оказывается прямо перед ней — он явно в ярости. Такой злобы Гермиона не видела уже очень-очень давно, и от страха у неё перехватывает горло. Он пытается вырвать руку, растопыривает пальцы, но Гермиона реагирует быстро — обхватывает и не отпускает его кисть, прижимает свою ладонь к портключу прежде, чем тот свалится, и крепко держит. Малфой врезается в её здоровое плечо, впечатывая её в ствол и выбивая из лёгких весь кислород.

А потом они исчезают, мир вертится и темнеет, секундой позже ярко освещаясь. Гермионе хватает времени лишь на новый вдох: она падает на пол, а сверху на неё валится Драко — дерево больше не служит им опорой.

Он выдёргивает ладонь из захвата, и монета звякает о пол.

Гермиона вскидывает руку над головой, сообразив, что Драко хочет добраться до её кулака, в котором зажаты обе палочки. Пошевелив запястьем, она вскрикивает и орёт в голос, едва Драко за него хватается. Она извивается и взбрыкивает, пытаясь выбраться, но Малфой слишком тяжёлый и почти не двигается.

— Нет! — кричит она, ударяя его по лицу, пихая в лоб. Он, хрипя, перехватывает её руку и прижимает к полу.

Затем снова стискивает второе запястье у неё над головой, не давая отстраниться и вывернуться, и дёргает на себя — Гермиона воет от боли. Малфой выпускает её, но быстрым и резким движением, обжигая кожу, вырывает из её ладони свою палочку. Где-то над ними слышатся громкие голоса, но Гермиона слишком занята своими ощущениями и Малфоем, чтобы обращать на это внимание. Она прикусывает зубами губу, слёзы текут по щекам, пока, несмотря на боль, она пытается заставить конечность работать и упирается в грудь Малфоя кончиком второй палочки. Драко слишком быстро сбросил с себя чары, чтобы считать их серьёзной угрозой, и не удосуживается взять Гермиону на прицел.

— Ты об этом пожалеешь.

— Нет. Я — нет. И даже не думай аппарировать отсюда, Малфой, потому что я отправлюсь вместе с тобой, — она дёргает его за футболку, стискивая ткань в кулаке. — Если хочешь, мы можем играть в эти игры всю ночь напролёт.

— Ступефай!

Гермиона зажмуривается, ей требуется несколько секунд, чтобы сообразить: этот голос не похож на голос Драко. Она на пробу дёргает пальцем и открывает глаза: Малфой почти полностью распластался на ней. Уткнувшись взглядом в его ухо, она моргает, переводит глаза сначала на его макушку, а затем — на мужчину в белом одеянии. Мужчина — целитель, поправляет она себя — левитирует Драко из этой комнаты в другую. Гермиону транспортируют следующей, какая-то женщина обеспокоенно её оглядывает, помогая устроиться в кровати и не обращая внимания на требования быстро её подлатать, чтобы можно было вернуться обратно, потому что Гарри, Рон и…

Опустившись на матрас, Гермиона поворачивает голову, наблюдает, как целитель вытаскивает палочку из одеревеневших пальцев Драко, и теряет сознание.

День: 1569; Время: 12

Она приходит в себя, чувствуя, что на губы льётся обезболивающее зелье. Гермиона поднимает мутные глаза на нависшую над ней женщину и открывает рот. Жадно глотает, мечтая об облегчении боли. И вопреки своему желанию опускает веки.

День: 1569; Время: 19

Когда она открывает глаза, рядом никого нет. Комната освещена тусклым мерцанием, Гермиона поворачивает голову и убеждается, что находится в отдельной палате. Одеревеневшее тело ноет, страх пронзает всё естество, как только в мозгу вспыхивает тысяча мыслей. В горле пересохло, а на языке чувствуется горечь от влитых в неё зелий. Сильно и неприятно пахнет стерильностью.

Гермиона приподнимается, но мышцы отказываются подчиняться, и ей приходится задержать дыхание и сжать губы, чтобы не вскрикнуть. Усевшись, она замирает, делает глубокие вдохи через нос и окидывает взглядом прикроватную тумбочку. Никаких признаков найденной ею палочки — там лежит лишь её собственная, надломанная.

Гермиона дважды осторожно шевелит ногами, пытается выпрямить спину, затем, стиснув зубы, преодолевает нежелание мускулов работать. С тихим ворчанием, шатаясь, она всё же встаёт с кровати. Большие пальцы на ногах сине-фиолетовые и опухшие; она бредёт к окну, не распрямляя позвоночника, — больно. Прижимается к стене, медленно отодвигает занавеску, но не видит ничего, кроме темноты и луны.

Значит, сейчас ночь. Прошёл целый день, а она лежит здесь, избежав смерти и кое-чего похуже. Либо они выиграли битву возле мэнора, либо Пожиратели Смерти ещё не успели добраться до больницы. Хочется думать, что они всё же выстояли, ведь если победила другая сторона, они доставят в Мунго своих раненых, а врагов прикончат. Не останутся же они в мэноре, пока их противники получают медицинскую помощь. Пожиратели бы уже прямо сейчас командовали целителями, подгоняя их палочками.

Легонько касаясь рёбер, Гермиона оглядывает дверной проём.

Ей нужны факты, сию же секунду. Нужны имена и ответы. Перед её мысленным взором Драко неподвижно лежит на кровати, Гарри исчезает в дыму, а Рон… Гермиона трясёт головой и морщится от острой боли в шее. Но подавить воспоминание не получается: зелёный луч, взметнувшиеся волосы, его тело, рухнувшее на землю и проехавшее по траве. Это был не Рон — Драко ей обещал, уверял и Гарри. И тем не менее наблюдать за смертью лучшего друга было неприятно, пусть на самом деле это оказался кто-то другой. Её сердце взорвалось так, будто погиб именно Рон, и в голове билось сухое: Вот оно. Вот где я окончательно всё утратила. Именно теперь пути назад нет.

«Он никогда им не был», — зло и горько сказал Гарри. У неё не нашлось времени осмыслить услышанное, будучи посреди битвы, сражаясь за выживание и победу. Но его слова нельзя истолковать превратно. Гермиона закрывает глаза, нажимает на веки ладонями. Если оглянуться назад, всё приобретает смысл и становится кристально ясным. Пока ты живёшь этим моментом, истина кажется невероятной, но оглядываясь в прошлое, всегда удивляешься: как же ты умудрился её пропустить?

Она списывала его странности на плен. То, как он себя вёл, отсиживался в своей комнате, его паранойю, нежелание сближаться. Господи, то зелье от тревожности, запасы которого он хранил. Она помнит неловкие прикосновения, неуклюжесть движений… Боже, предатель. Заключение, её стёртые воспоминания. Наверняка она его вычислила. Возможно, он был одним из тех, кто снимал полоски кожи с её спины. Он… Он никогда им не был. Тот момент с Молли, объятия, смех, шахматы и… вот это всё. Всё это, а это был даже не Рон.

Она сильнее растирает глаза, смахивая влагу, и выравнивает дыхание. Гермиона чувствует себя преданной, и это так глупо, ведь это Пожиратель Смерти, и не было ни доверия, ни верности, ни любви, которые можно было бы предать. Это вообще не Рон. Никогда им не был, а они были настолько глупы. Все разрозненные воспоминания собираются вместе, являя невероятную ложь и ослепительную правду.

И Гермиону захлёстывает гнев, стремительный и свирепый, на него, на того Пожирателя Смерти, который влез в шкуру Рона и превратил их радость во что-то отвратительное. На себя за то, что ничего не поняла, не распознала немедленно, что это вовсе не Рон, за…

В палату врывается шум, и Гермиона дёргает головой в сторону двери. Она оглядывает комнату, прикидывая варианты и отмахиваясь от неудачных идей: стул, кровать, окно, одеяло, подушка. Она пододвигается к пустым пузырькам из-под зелий, мельком оглядывает столешницу, об которую их можно разбить, осматривает шкаф, в котором может храниться что-то острое, более удобное в использовании и позволяющее держать дистанцию. За спиной входящей в комнату целительницы слышатся крики, вопросы, писк и торопливые слова. Гермиона смотрит широко распахнутыми глазами, как мимо двери пробегает мужчина, а за ним несутся два целителя — то ли догоняют его, то ли сопровождают. Створка захлопывается, отсекая все звуки, кроме перестука мягкой поступи целительницы и трения папки о мантию.

Гермиона застывает на месте, едва ли обращая внимание на любопытство, читающееся на лице женщины.

— Мне нужны имена.

Та моргает, опускает взгляд на папку, и её натянутая улыбка исчезает.

— Поверьте мне, вы не единственная. Списка нет. Мы не закончили идентифицировать людей.

— Но раз вы начали, уже должны быть какие-то данные. Что насчёт Рона Уизли?

— Мне это имя незнакомо.

— Драко Малфой.

— Мал… Это имя я тоже не знаю.

— Он поступил сюда вместе со мной! — Гермиона разводит руки, будто ответ очевиден.

— Мисс Грейнджер, уверяю вас, одновременно с вами поступило множество людей, — целительница выглядит измученной, её черты искажают усталость и раздражение.

— Ладно. Гарри Поттер, — Гермиона смотрит на собеседницу с вызовом: пусть попробует сказать, что его она тоже не знает.

— Я не могу обсуждать пациентов…

— Да я практически его…

— …но если вы внесёте его в список своих посетителей, я позволю ему прийти, прежде чем он разобьёт ещё одну вазу, — Гермиона, раскрыв рот, таращится на женщину, и та старается спрятать улыбку за папкой. — Вы можете указать имена трёх визитёров. Нам приходится ограничивать количество людей…

— Гарри, Драко Малфой… Рон Уизли, — он здесь? Они нашли его? Как они выяснили? Они… — Ещё Люпин, если вам нужно моё разрешение на это посещение. Я уверена, что он уже здесь. — При условии, что…

— Хорошо. Я хочу, чтобы вы успокоились, и я вас осмотрю. Как вы себя чувствуете?

Ужасно. Гермиона зла, сбита с толку и напугана.

— Хорошо.

День: 1569; Время: 20

Одетый в больничную пижаму, с рукой на перевязи, Гарри усаживается на стул, стоящий возле её кровати. Она замечает у него несколько синяков; устроившись, он прижимает руку к рёбрам, но в целом выглядит хорошо. Потрясающе хорошо, потрясающе живым. Отмахнувшись от вопросов о его состоянии, он сам интересуется её здоровьем.

— Я в порядке. Кое-какие переломы, ожоги, парочка ран. Бывало и хуже, — стараясь унять нетерпение, она резко сдирает катышки с одеяла.

— Я знаю. Это не… — он поднимает с прикроватной тумбочки две части палочки и вопросительно смотрит на Гермиону.

— Когда мы разделились. Прямо перед тем, как я выпустила Убивающее заклятие, в меня чем-то попали. Я влетела в стену беседки. И сломала палочку, — и запястье в придачу, если только Гермиона не повредила его где-то ещё. Воспоминания накладываются друг на друга, и требуются недюжинные усилия, чтобы понять, что когда случилось, да и что вообще произошло.

— И что ты сделала?

Гермиона открывает рот, но слова замирают на языке: она вспоминает Драко, заполняющего собой дверной проём. Я тебя люблю, словно ему было больно это выговаривать. Будто это признание ударило его под дых. Она почти не верит, что он это сказал, но нет ни одной похожей фразы, которую он мог тогда произнести. Ничто другое не могло вызвать той реакции в её теле, ведь даже мозг не сразу осмыслил услышанное. Она едва не решила, что всё придумала. Сошла с ума и нафантазировала то, что так жаждалауслышать и что, по её мнению, ей никогда не светило. Облегчая принятие невозможности этого, она убеждала в ней саму себя.

Он её любит. Невероятно. Но каким-то образом… каким-то образом любит.

Он готов был убить её, в этом она не сомневается.

— Я раздобыла ещё одну. Гарри, мне нужен список.

— Его нет. Я знаю… Я знаю про Тонкс. Я её нашёл.

Холод в животе. Гермиона поднимает руку к глазам и утирает влагу с ресниц, повязки на сломанных пальцах царапают щеку. Какие-то звуки вырываются из горла, но смысла в них нет. Тонкс, господи, она так надеялась… На самом деле, надеялась. Так отчаянно надеялась, что эта самая надежда в состоянии что-то изменить.

Гарри вздыхает и, когда Гермиона, прикрывая глаза, откидывает голову на подушку, находит ладонью её руку. Слёзы всё равно проливаются, обжигают её лицо, в горле пульсирует комок.

— Я больше ни о ком не знаю. Знаю, что Джинни в порядке. Молли, Артур, Джордж, Билл, Чарли. Люпин. Малфой.

Впервые Гермионе сообщают список тех, кто выжил, а не тех, кто погиб. Она обмякает, солёные капли ползут из-под ресниц, но есть ещё одно имя, которое может её добить.

— Рон?

Пальцы Гарри крепче сжимают её руку, её сердце замирает, и она открывает глаза, готовая узнать новости.

— Рон… Тот человек, которого мы нашли в Италии, не был Роном. Вообще-то, он ясно дал понять, что единственная причина, по которой мы тогда выжили, заключалась в том, что нас решили не убивать. Им было нужно, чтобы мы привели… поддельного Рона в Орден.

— Всё было ложью.

— Знаю. Но у нас есть настоящий Рон. Перед тем, как Пожиратели Смерти атаковали штаб-квартиру, Малфой с Люпином были на операции и нашли его. Полагаю, Малфой вспомнил, как ты что-то говорила о его пребывании в Норе, а было… очевидно, что этого Рона какое-то время держали в заключении. Они доставили его в Министерство, забрались к нему в голову…

— Погоди, Гарри… Когда нас допрашивали после операц…

— Вероятно, он был окклюментом. Скорее всего, именно по этой причине его и выбрали. Он мог быть ещё и легилиментом. Проник в мозги Рона или мои, воссоздал воспоминания в своём сознании. Наверное, когда нас схватили, они его немного избили — у него остались синяки. Или же ему досталось от нас, пока он пребывал в своём настоящем обличии, — Гарри потирает ладонью лоб — там, за шрамом, хранятся воспоминания о людях, проникавших в его голову. — Мы были идиотами. Мы были чертовски счастливы, что нашли его, и сами всё испортили.

Он мёртв. Мёртв, или она бы отыскала его, она бы… Гермиона не знает, что именно сделала бы, но она бы точно потом сожалела о своих поступках, если бы только опустилась до подобного и на неё нахлынула ярость, мешающая отдавать отчёт в собственных действиях.

— Вот как они узнали о наших убежищах… — Гермиона трясёт головой. — Как Рон? Наш Рон?

Всё это время он был в плену. Пока она и Гарри тратили время впустую, пытаясь помочь Пожирателю Смерти, врагу, который не был Роном. Человеку, которого они защищали, с которым смеялись. Когда он отшатывался от её прикосновений, Гермиона лишь сильнее злилась на Пожирателей. «Грязнокровка», думал он и пытался принять должный вид, пока их Рона пытали, морили голодом, оставляли одного в темноте.

Гарри сглатывает и упирается взглядом в противоположную стену.

— Он… Он не совсем здесь, Гермиона. Его тело поправится, но разум… со временем. Он не говорит, а когда что-то произносит, в этом нет смысла. Он обитает в своём собственном мире. Он даже не узнал меня. Просто смотрел, а потом начал бормотать что-то насчёт камней. Ему неприятен свет, он его пугает. Иногда Рон впадает в ярость.

— Так, он… Ты говоришь… — потому что она не может. Не может даже спросить.

— Целители говорят, что такое состояние может оказаться временным. Пытки и тот факт, что его держали в клетке так долго… — кажется, Гарри готов заплакать, закричать или что-то сломать. — Ментально он в другом месте. В том, которое он создал, чтобы выжить. Мы должны постепенно вытаскивать его оттуда, показать, что он в безопасности, доказать свою реальность. У целителей есть методики, которые мы можем использовать, и… это сработает. Нам просто нужно как следует постараться, и с ним всё будет в порядке.

Гермиона кивает в ответ на убеждённость, звучащую в голосе Гарри, но ей тоже хочется плакать. Поддаться этим уже текущим слезам и потеряться в них.

— Я поищу… — она осекается, заметив слабую улыбку на губах друга. — Уверена, вооружившись правильными методами, мы сумеем провести испытания. Выявим наиболее эффективные способы и вернём его в нормальное состояние. Просто… Это займёт время. Нам надо помнить о необходимости быть терпеливыми и…

— Всем потребуется время. У нас есть Рон — я заставил их трижды проверить — и мы все живы. Этого…

— Достаточно.

— Пока, да, — кивает Гарри.

Они сидят в тишине, слишком занятые своими мыслями и эмоциями, чтобы разговаривать.

========== Сорок восемь ==========

День: 1570; Время: 7

Она дважды пыталась пробраться в его палату, но её сразу замечали либо охранники, либо заботливые целители. Они заставили её дожидаться утра, но она едва ли сумела сомкнуть глаза. Гермиона никак не могла перестать думать о том эпизоде в беседке. Голос Драко снова и снова звучал в голове. Её собственное признание, та боль. Гермиона не сомневается, что он в ярости, но вдруг он сможет её простить.

Она бросает взгляд на малфоевский список разрешённых посетителей: там значатся её собственное имя и фамилия Люпина. Либо Драко не настолько зол, чтобы держать её на расстоянии, либо так сильно взбешён, что жаждет скорейшей мести. Гермиона проходит по коридору к девятой двери, делает глубокий вдох и толкает створку. И тут же, поверх подноса с больничным завтраком, встречается глазами с Драко. Ба-дам, ба-дам, её сердце ускоряет свой бег, мигание лампочки, отсчитывающее пульс Драко, становится интенсивнее.

У неё не получается осмотреть его целиком. Пижама скрывает его тело почти полностью, оставляя на виду только кисти и шею. Голова Малфоя забинтована — Гермиона помнит, что он обматывался фениксовской повязкой, когда она его нашла. В комнате висит запах зелий; на его шее, под ухом — прямо под отметиной, оставленной её губами, — виднеется кровоподтёк. Челюсть расцарапана, словно в результате падения, из ворота рубахи торчит бинт. Руки покрыты синяками и ссадинами, но пальцы сжимаются в кулаки хорошо. Его глаза открыты. Открытые, впившиеся в неё, настороженные, живые глаза.

Гермиона чувствует, как внутри начинает нарастать волна различных эмоций, среди которых есть место и гордости. Совсем чуть-чуть. Ведь в этот раз она его спасла, и не важно, что сам Драко думает по этому поводу, это стоило того — ведь сейчас он дышит в этой комнате.

Гермиона стискивает руки за спиной, шаркает каблуками по полу. Она хочет подойти ближе, но с каждым шагом её сердце бьётся всё сильнее и того гляди врежется в рёбра. Пользуясь моментом, она рассматривает Малфоя, и, судя по тому, что он не спускает с неё глаз, похоже, он занят тем же самым. Он не думал, что ему ещё предоставится такая возможность. Гермиона это поняла в ту же секунду, как приземлилась на траву, оставив там, позади, своё сердце. Он и мысли не допускал, что эта минута настанет, и Гермиона осознаёт: перво-наперво Драко уцепится за свой гнев, ведь так проще, и он прекрасно знает, что с ним делать. Они оба знают.

— Когда я отсюда выберусь, я тебя убью, — хрипло шепчет он.

— Если мою палочку не починят, у тебя, возможно, появится шанс.

Гермиона была бы осторожнее, не заметь она пустой фиал из-под зелья рядом с подносом: Драко всегда вёл себя спокойнее после того, как всё же решался принять лекарство. Она рада и чувствует облегчение. Сообразив, что к чему, она пользуется удачно выбранным моментом: эмоций в этой палате предостаточно для взрыва, который бы неизбежно произошёл, не будь разум Малфоя затуманен медикаментами и сумей он в полной мере сконцентрироваться на Гермионе.

— Тебе следует пуститься в бега уже сейчас, пока они не упрятали меня в Азкабан.

— Я смогу убежать от тебя попозже.

— Ты бегаешь так, словно пробираешься сквозь потоки грязи, — он вздыхает, и в его груди что-то хрустит. — Я собираюсь заставить тебя пожалеть о том выпущенном заклинании.

— Я не собираюсь об этом жалеть, что бы ты ни сделал. Я рада, что вытащила тебя оттуда. И поступила бы так снова.

— Знаешь, обычно, когда кто-то злится на другого человека, этот другой должен поддакивать, а не бесить ещё больше.

— Что ж, я всегда жила по другим правилам.

Малфой то ли фыркает, то ли смеётся — Гермиона не может разобрать.

— Ты просто невозможная особа, знаешь об этом?

— Да.

Он снова вглядывается в неё, его голос постепенно набирает силу.

— У тебя не было никакого права запускать в меня той хренью. Мне следует проклясть тебя за твою наглость. Грейнджер, я понятия не имею, с чего вдруг в твоей голове зародилась идея включить меня в список своих персональных подвигов, но я не Поттер и не Уизли. И не буду лежать здесь и рассыпаться в благодарностях за то, что ты мне помешала.

Гермиона прищуривается и наклоняется вперёд, прижимая ладонь к животу.

— Малфой, я ничего не портила. Полагаю, ты был слишком занят тем, что гробил себя, чтобы обратить на это внимание! Ума не приложу, когда ты решил покончить жизнь самоубийством, но я на это смотреть не собиралась, так что успокойся.

— Я не ты, Грейнджер… Я не рискую жизнью ради глупостей. Внизу, в туннеле было устройство, которое требовалось активировать для Люпина…

— И рисковать своей жизнью ради этого не глупость? Эт…

— Это война! Все мы каждый день рискуем жизнями. Если бы не я был к этому готов, не оставался бы здесь.

— У тебя даже шансов не было! Твоя ног…

— У тебя не было права принимать это решение!

— А я его приняла! И не жалею об этом, потому что ты здесь, а не в морге, куда бы точно попал! Хочешь меня за это ненавидеть — пожалуйста!

Драко сверлит её сердитым взглядом, его челюсти ходят ходуном; Гермиона хмыкает и таращится в ответ. Она не собирается отступать, хотя наверное, стоило бы. Драко не в состоянии с ней ссориться, и честно говоря, она удивлена, что никто из персонала ещё не ворвался в палату, чтобы посмотреть, что тут случилось. Пробираться сюда и ругаться с ним — грубо и безрассудно: он ранен, одурманен лекарствами и должен спать. Но, находясь с ним рядом, Гермиона всегда слетает с катушек.

— Прости, — Гермиона принимает решение проявить великодушие. Малфой наклоняет голову, словно не смог расслышать, и она поясняет: — За то, что ворвалась сюда и ору на тебя. Подожду, пока тебе не станет лучше.

Гермиона не настолько великодушна, чтобы позволить ему решить, будто она извиняется за то, что вытащила его с поля боя. Она никогда не будет просить за это прощения, как бы Драко ни злился и как бы серьёзны ни оказались его раны. Было просто невозможно бросить его там… Точно так же, как он сам не мог позволить ей остаться.

— Как мило с твоей стороны, — рявкает он, начиная барабанить пальцами по бедру.

— Ты не прислушивался к доводам… — она сердито косится на него, сообразив, что он отбивает секунды до того момента, как она снова подаст голос. На четвёртом ударе он качает головой и злорадно на неё зыркает. — То, о чём ты просил, было невыполнимым.

— Это было так просто. Иди в лес, найди способ убраться оттуда и сваливай. Если только…

— Я имею в виду, оставить тебя, — торопливо перебивает она, пристально рассматривая свои ноги и чувствуя, как жар заливает лицо. — В том состоянии. Там.

Тишина, и может быть, Гермионе только почудилось, но сердцебиение Драко участилось. Или всё дело в смущении, которое замедляет работу мозга: секунды текут неторопливо, в то время как события будто бы ускоряются. Тот эпизод снова всплывает в голове, и Гермиона превращается в комок нервов. Похоже, кровь стремительно несётся по её венам: изнутри распространяется жар, вызывая кожный зуд. Откашлявшись, Гермиона поднимает голову и встречается с Драко взглядом. Она уже дошла до грани — дальше пути нет. Больше нет причин для притворства. Гермиона их не видит.

Драко изучающе оглядывает её, и она уверена, что он читает её, словно открытую книгу, в то время, как по его виду ничего нельзя понять. Он слегка шевелит губами: будто пытается что-то сказать, но сомневается в необходимости это делать. Едва Гермиона впивается в него глазами, он закрывает рот, сжимая губы в тонкую линию. Досадливо рычит и возмущённо начинает:

— Ты самая упрямая, раздражающая, властолюбивая…

— Это я-то властолюбивая? — Гермиона тыкает себя пальцем в грудь и приподнимает бровь. — Если ты хочешь обсудить упрям…

— Не говоря уж…

— Да-да, Малфой. Я тоже тебя ненавижу, — его черты искажает какая-то эмоция, слишком мимолётная, чтобы распознать. — Тебе стоит отдохнуть, — быстро добавляет Гермиона.

— Ты уверена, что не будешь снова впадать в неистовство и дашь мне возможность заснуть целительным сном? — иногда ему нравится эксплуатировать её вину, но она его за это не осуждает, ведь сама поступает с ним точно так же. — Грейнджер, тебе стоит вернуться в свою палату. Ты ужасно выглядишь.

Они сверлят друг друга взглядами, но его глаза затуманены, а веки полуопущены.

— А ты у нас образец для подражания.

— Рад, что ты заметила.

Гермиона трясёт головой и проводит ладонями по своим ногам.

— Ну, я счастлива, что с тобой всё в порядке.

— Надеюсь, ты будешь так же довольна собой, когда я… — он хмурит брови, опускает веки, прижимает пальцы ко лбу.

— Драко? — не сумев скрыть беспокойство, Гермиона делает шаг вперёд.

— Всё хорошо.

Гермиона не сомневается: если бы Драко не раскачивался из стороны в сторону, эти слова прозвучали бы скорее резко, чем хрипло.

Он дёргается, когда её пальцы осторожно обхватывают его руку, отнимая ото лба. Его глаза открываются с трудом: он хмурится и делает слабую попытку отстраниться.

— Засыпай.

Драко старается вырваться, но его дыхание выравнивается, а подбородок за считанные секунды опускается на грудь.

Какое-то время Гермиона просто стоит и смотрит, заражаясь его спокойствием, отслеживая при помощи индикатора сильные и размеренные удары его сердца. Она убирает поднос в сторону, но не решается уложить Малфоя, боясь потревожить его раны. Садится на край кровати и проводит пальцами по его сбитым костяшкам. Её пугает то, как сильно она о нём беспокоится. Она никогда не забудет, как болело у неё в груди, пока Драко стоял в дверном проёме беседки, или как внутренности обдавало огнём — полная противоположность тем чувствам, которые она привыкла испытывать, находясь рядом с ним. Сердце и желудок грозились устроить бунт, тело дрожало, и всё, о чём тогда могла думать Гермиона, это её неготовность мириться с тем, что она больше никогда его не увидит. Ей кажется: развернуться и убежать было самым сложным из того, что ей когда-либо доводилось делать.

Гермиона не собиралась так легко отпускать Драко. И, похоже, она пересекла ту черту, когда это вообще было возможно. От Драко Малфоя никуда не деться. Она всегда будет ощущать его присутствие. Иногда ношей на своей спине, иногда стеклом в руках, но всегда — каждой клеточкой, которые будут качать, гнать жизнь по телу, пока не останется ничего.

Гермиона прикусывает губу и, сгорбившись, — будто так её движения станут осторожнее, — взбивает подушки за его спиной, желая облегчить нагрузку на поясницу. Он спит, не выказывая даже толики недовольства, обычного в те моменты, когда она задевает его во сне. Гермиона задумчиво смотрит на крепко спящего Драко, и одно воспоминание всплывает в её памяти. Это своего рода жульничество, но ей кажется, так можно — она наклоняется вперёд, выдыхает ему в ухо и шепчет те слова, которые хотела бы сказать полностью.

Лампочки, отмеряющие его сердцебиение, тут же начинают быстро мигать, озаряя её лицо бликами, пока сама Гермиона глупо улыбается, застыв около малфоевского уха.

День: 1570; Время: 12

— Дорогая, ты уверена, что с тобой всё в порядке? — Молли принесла домашний суп, но вкус у него какой-то необычный.

— Я в норме.

— Я видел, как ты выпрыгнула из того дома, — Джордж жуёт палочку лакрицы, раздумывая, что сказать дальше. — Должен заметить, это было впечатляюще. Ты исчезла до того, как мы туда добрались.

— Я… Пока я там была, увидела тех, кто нуждался в помощи. И отправилась на поиски.

— Мы не в… Мы так и поняли.

— Мы скучали по тебе, — Гермиона пытается поймать его взгляд, но Джордж, которому некуда деваться, отводит глаза и пялится поверх её головы на дверь.

— Знаешь, у меня есть девушка, — он наконец смотрит на Гермиону, в его зрачках вспыхивает искра, и она выдыхает. Она знает: с ним всё будет хорошо. Рано или поздно все раны затянутся. Другого варианта нет.

— Бедняжка, — замечает она, улыбаясь тому, как его лицо озаряет тень обещания Мести Уизли.

День: 1570; Время: 15

Рон смотрит не столько на, сколько сквозь неё. Он медленно качает головой и изучает свои ноги.

— Привет, Рон.

Он поднимает руку и скребёт шрам на лице. Голос его звучит тихо, хрипло и ломко.

— Комната изменилась, Гермиона.

Она чувствует, как расширяются её глаза, и резко переводит взгляд на целителя, который крутит рукой в воздухе. «Продолжайте, говорите», — сказал он. Гермиона спросила, как это может помочь, и тот ответил, что Рону надо привыкнуть их видеть. Маленькие изменения, шаг за шагом, словно приручение дикого животного. Будто пускание мыльных пузырей и ловля их на ладонь.

— Я знаю. Но это ничего.

Рон поднимает голову — в его глазах полыхает голубое пламя, слова срываются так быстро и резко, что Гермиона сомневается, что слышит английский язык. Рон поворачивается к ней спиной и отходит к стене.

— Они добрались до тебя?

— Чт… Нет.

— Откуда я знаю?

— Потому что я люблю тебя, — она отвечает неразборчиво, но ей приходится проталкивать слова сквозь стиснутое горло.

Его пальцы, прижатые к стене, сжимаются, плечи сутулятся.

— Скажи, что ты нашла его.

Кажется, ей не хватает воздуха. Кажется, она не в силах пошевелиться.

— Ещё нет.

Полная тишина, за которой следует взрыв. Рон пинает стену, лупит по ней кулаком, дёргается в сторону прикроватной тумбочки, хватает её и швыряет, но он слишком слаб, а тумбочка чересчур тяжела — она валится на пол почти около самых его ног.

— У тебя были книги! Я же сказал тебе, где их искать! Кольцо должно было привести тебя туда! — он тянет себя за волосы, вскидывает на Гермиону сверкающие глаза. — Почему ты не пришла? Почему ты не нашла меня?

Кровь бьётся в её венах, что-то огромное и острое застряло в грудной клетке.

— Сейчас я здесь.

Всхлипывая, он смеётся, холодно и разбито. Резко наклоняется, пытаясь подобрать разбросанные по полу вещи, и бросает в Гермиону воздух. Швыряет так яростно, что на шее вздуваются связки, а всё тело по инерции дёргается вперёд.

— Насквозь!

— Я всё равно здесь, — заверяет она, наклоняясь и стискивая руки. Она не знает: это молитва или мольба. — Я зд…

— Оставь меня в покое! Оставь меня в покое! Оставьменявпокоеоставьменявпокоеоставьменя!

Гарри с Гермионой вылетают в коридор, целитель захлопывает за ними дверь, и Гермиона разражается слезами. Гарри хватает её за локоть, подтягивает вверх и упирается глазами в стену за её спиной. Он обнимает её крепко-крепко: его челюсти сжаты, взгляд суров, а пульс бешено колотится возле её мокрой от слёз щеки.

День: 1570; Время: 22

За спиной со скрипом открывается дверь, и Гермиона вытирает лицо. Переводит взгляд с пейзажа за окном на отражение комнаты в стекле и замечает рыжую шевелюру. Удостоверившись, что её никто не увидел, Джинни быстро и бесшумно закрывает створку. Им не положено бродить по больнице посреди ночи.

Гермиона с трудом сглатывает, но её прерывистое дыхание так же красноречиво, как и покрасневшие глаза. Она переполнена эмоциями и с трудом может взять себя в руки — ничто не в состоянии её отвлечь: ни книги, ни телевизор, ни игры. Все те, кого она видела, застряли в том же самом месте, выхода из которого нет. Перед ними лежит пропасть, подобная разверзшейся на коже ране.

В неясном отражении Гермиона едва может разглядеть глаза Джинни, но понимает, что подруга качает головой.

— Гермиона, со мной тебе не нужно притворяться сильной.

Ком в горле снова набухает, и ей приходится трижды сглотнуть, прежде чем получается выдавить ответ:

— Я в порядке.

— Никто не в порядке, — пожимает плечами Джинни, будто это общеизвестная истина, не имеющая особого значения. Она хватает у стены один из стульев для посетителей, жёсткий и пластиковый, и ставит его рядом с Гермионой.

— Где ты раздобыла тапочки?

— Целители меня любят. Думаю, всё дело в рыжих волосах. Я получила эту пару, когда обмолвилась, что у меня мёрзнут ноги.

Гермиона усмехается.

— Мой целитель — женщина, так что…

— У меня тоже. Подмигни ей, кто знает, как оно выйдет?

— Я предпочитаю не заводить дружеских отношений с теми, кому приходится видеть меня голой, чтобы проверить мои раны, — неважно, мужчина это или женщина.

— Малфой об этом уже знает?

Гермиона косится на неё, но подруга ухмыляется, игнорируя этот взгляд.

— Я сказала ему, что люблю его.

Гермиона, моргая, смотрит в окно: она не собиралась затрагивать эту тему, пока слова вдруг сами не сорвались с губ. Луна озаряет её светом, напоминая о причине того признания. О лице Драко в синих сумерках и о том невероятном моменте. Она понятия не имеет, почему почувствовала необходимость кому-нибудь об этом рассказать. Джинни всё равно не поймёт — она и сама до конца не понимает.

— Вот как? — Джинни не выглядит слишком удивлённой, и Гермиона не может не задаваться вопросом: неужели она выдала себя больше, чем ей казалось?

— Да, — шепчет она, поднимая взгляд на луну, а затем встречаясь глазами с Джинни в оконном отражении. — Я пыталась убедить себя в другом. Он… К нему нелегко испытывать подобные чувства. В этой ситуации… А иногда действительно легко. Временами это так просто, вопреки законам логики. Я пыталась внушить себе, что это химический дисбаланс.

— Сработало?

— Нет. Я вру себе не намного лучше, чем своим друзьям. Чаще всего я просто очень хочу в это поверить.

Джинни смеётся и мягко качает головой.

— Что он ответил?

Гермиона сжимает руки, царапая ногтем большого пальца костяшку другой руки.

— Я вроде как ответила на его признание. Что-то типа того. Я имею в виду, однозначно он первым сказал эти слова, я же не произнесла полную фразу. Он вышвырнул меня за дверь беседки и орал, чтобы я убиралась, сказал это до того, как меня вытолкнуть, а я ответила: «Я тоже». Я тоже, — Гермиона машет рукой в воздухе и трясёт головой. — Он просто… смотрел. Даже не выглядел удивлённым. И вот интересно: он что, уже всё понял? Особенно после того, как я позволила ему залезть к себе в голову…

— Он лег…

— Ага. В тот раз он не дал от меня дёру, и я решила, что он ни о чём не догадался. Я ведь… Я ведь вроде и раньше говорила ему об этом. Своеобразным способом. Это было… завуалировано… кое-чем другим.

Глядя в окно, Джинни моргает, её губы постепенно изгибаются, и она, наконец, начинает смеяться.

— Чем?

— Я сказала ему, что я не фронтовая шлюха, — Джинни хохочет ещё сильнее, и Гермиона раздражённо косится на подругу. — После операции… в Италии. Он был зол. Начал… вести себя, словно я… ну, понимаешь, пустое место. Он даже не смотрел на меня. И я заявила, что я не фронтовая шлюха, а потом состоялся какой-то странный разговор, он спросил меня: а что, если он сам такой. Затем… О, прекрати уже смеяться!

— Мерлин, вы оба такие ненормальные!

Гермиона окидывает Джинни сердитым взглядом и сопит.

— Я имела в виду, что испытываю к нему некие чувства. Затем, перед тем как выпихнуть меня из беседки, он… Джинни!

— Прости. Я просто радуюсь, что влюбилась в того, кто не станет признаваться в своих чувствах, заявляя, что он не является шлюхой.

Губы Гермионы дёргаются, в ней начинает пузыриться смех, и она толкает Джинни в плечо.

— Он спросил меня: а что, если он сам такой, а потом сказал, что он не такой, но имел в виду скорее буквальное… Я никогда не говорила, что мы… обычные.

— Это ещё мягко сказано, — улыбка Джинни не спеша тает, и обе подруги поворачиваются к окну. — Страшно, да?

— А ещё глупо, и раздражающе, и… много чего ещё. Но с этим ничего не поделать. Будто я бессильна, и… это больно. Вряд ли это должно приносить боль.

— Но так бывает в любом случае, — пожимая плечами, шепчет Джинни. — Иногда больно настолько, что хочется вырвать это чувство из себя. Но ты этого не делаешь, потому что оно того стоит. Переставая перевешивать боль, оно теряет свою ценность.

— Я бы хотела в этой жизни чего-нибудь попроще…

— Гермиона, ты влюбилась в Драко Малфоя. Ты явно не стремишься к простоте.

Она теребит на пальце отошедший кончик пластыря, на котором налипли пух и ниточки из одеяла.

— Он сказал, что любит меня, — Гермиона знает, что уже говорила это, но чувствует необходимость повторить им обеим. Ведь Драко Малфой тоже в неё влюбился.

Она не знает, что делать со словами, которые продолжает твердить, и чувствами, которые в ней при этом возникают. Не знает, в какой уголок души их спрятать, поэтому и продолжает за них цепляться. И ещё за то, что ей больше не надо прощаться. Что испытывать такие эмоции — нормально, ведь даже если никто этого не понимает и не принимает, понимает и принимает он — во всей их сложности и запутанности, постичь которые способен только Малфой. Что, может быть, теперь у них есть шанс, который они выцарапали, удерживая этот мир на своих плечах.

Джинни смотрит на неё — Гермиона щекой чувствует её пристальный взгляд.

— Ну, он же не настолько идиот. Конечно, да.

Она краснеет и мотает головой. Джинни говорит об этом так, словно это что-то простое, а не то, что встряхнуло до основания весь мир Гермионы. Может быть, она находилась слишком близко к нему и потеряла общее представление в мелочах. Возможно, отступи она дальше, позволь себе сохранить дистанцию, то всё бы поняла ещё до его слов. Иногда ей казалось возможным подобное, виделось, что отношение Драко выходит за рамки привязанности и заботы, но это случалось тогда, когда она сама признавалась себе в собственных чувствах. И начинала думать, что надежда застит ей глаза. Что отчаянное желание истинности этого складывало кусочки происходящего в любовь. Любовь. И может, это и в самом деле просто, но Гермионе кажется, что это самая сумасшедшая штука из всех возможных. В прекрасном смысле. В том самом, в котором огонь светит и греет, при этом ничего не разрушая. Это невероятная, прекрасная штука.

Ветер бросает листья в окно, заставляя отражение комнаты растворяться во внешнем мире. Гермиона повыше натягивает одеяло, колени Джинни прижимаются к её ногам, и обе подруги снова теряются в своих мыслях.

День: 1571; Время: 7

Гермиона нервничает. Заходя в его палату в первый раз, она не настолько сильно переживала, ведь гораздо важнее ей было просто взглянуть на него. Взглянуть и убедиться, что с Драко всё в порядке. Сейчас же Гермиона не может унять нервозность и страх — совсем не тот, к которому она привыкла. А тот, который заставляет её испытывать Малфой, потому что происходящее для них в новинку, но они его признали и больше не игнорируют. Она ощущала это месяцами, знала на протяжении долгого времени. Отдавала себе в этом отчёт настолько, что иногда даже проговаривала всё мысленно, а через пять минут убеждала саму себя, что это ложь, лишь бы только справиться с этими переживаниями.

А теперь знает он. Гермиона стояла там, потерянная и напуганная, и те слова вырвались из её груди. Она должна была хоть как-то рассказать ему, на всякий случай, — ей было важно, чтобы он знал, чем бы это впоследствии ни обернулось. Точно так же, как он сам захотел, чтобы узнала она.

Речь не о войне, не о комфорте, не о том, чтобы цепляться друг за друга, как за единственное живое существо. Речь о том, чтобы держаться, сражаться, потому что это она и он, и так уж случилось, что это что-то да значит. Они оба были слишком уязвимы перед безнадежностью ситуации. Невольно отбросили безразличие и ступили на самый край. Она по-прежнему не уверена, не сорвутся ли они вниз, но пути назад больше нет.

Шагнув в палату, она видит, что Драко сидит на кровати и зашнуровывает ботинки. Он поднимает голову, чтобы посмотреть на посетительницу, и сдувает чёлку, мешающую обзору. Гермиону выпишут через час, и перед уходом из больницы она хотела с ним увидеться, пока он куда-нибудь не исчез, продолжая злиться. Тот факт, что Малфой уходит, означает, что он совершенно точно не находится под действием зелий, а значит, вряд ли будет спокоен и дезориентирован.

— Я думала, тебя не выпишут до завтрашнего утра?

— Да, но… С каких это пор я подчиняюсь приказам? — откликается он с толикой горечи, и Гермиона гадает, связано ли это с ней.

— Действительно.

Он выпрямляется и отбрасывает пряди с лица.

— Ты подстригла волосы.

— Да. Они… Обгорели той ночью. Так что я их обрезала, — она инстинктивно поднимает руку и касается остриженной по плечи копны. — Ты выглядишь лучше.

— Похоже на то.

— Почему они не смазали бальзамом эти царапины? — она касается своего лица в тех местах, где у Драко под щетиной скрываются ссадины.

— Наверное потому, что это не казалось чем-то важным в масштабе всеобщей катастрофы. Думаю, я получил их, когда врезался лицом в дерево, — сердито откликается он.

— Всё ещё злишься, да?

— У тебя не было права так поступать, и ты об этом знаешь.

— У меня были все права.

— Нет, не было. Грейнджер, я самостоятельный человек, которого не надо контролировать. Это была моя жизнь, моё решение и…

— Это было…

— Закрой. Свой чёртов рот. Хоть раз в жизни, Грейнджер. Ты предала моё доверие…

— Что? Малфой, я не предавала твоё доверие! Я…

— Ты воспользовалась моментом… Нет, молчи. Ты воспользовалась моментом, когда я удостоверялся в нашей безопасности, и запустила в меня заклинанием. И потом заставила меня сделать то, что я совершенно точно делать не хотел, а ведь я тебе верил. Ты предала моё доверие.

— Ничего подобного! Я сделала то, что было для тебя правильно: сам ты был таким идиотом, что не мог понять, как именно надо поступить, — кричит она, тыча пальцем в его сторону, ведь всё совсем не так.

Малфой вдруг ухмыляется — резкая смена его настроения даёт повод усомниться, что у него действительно нет травмы головы.

— Твоё гриффиндорское сердечко просто не выдерживает таких слов.

— Они полны драматизма, — но не лишены правдивости, и часть неё переживает по этому поводу.

Драко пожимает плечами.

— Возможно. Но я был настолько взбешён, что хотел вцепиться тебе в горло.

— Однако ты этого не сделал.

— Нет. Не сделал, — он внимательно смотрит на неё. — Если бы кто-то не выполнил то, что должен был сделать я, я бы до сих пор злился, что ты вынудила меня поступить против моей воли.

— Ну, там, в беседке, я тоже не хотела никуда уходить. И вообще-то именно ты буквально вытолкнул меня за дверь, — её сердце бешено колотится, слова набатом стучат в ушах.

— Да, — и судя по той лёгкости, с которой Драко отвечает, он уже это обдумывал. И пусть эта мысль его не успокоила, по крайней мере, он осознал: у него было не так уж много прав злиться из-за её поступка, раз он сам повёл себя точно так же.

Она уж хочет поинтересоваться, кто же лицемерит теперь, но сдерживается. С трудом.

— Так значит, ты на меня больше не сердишься?

Малфой вздыхает, встаёт и поднимает с тумбочки свою палочку.

— Да какая разница, злюсь я или нет, если убить тебя я не могу. Что бы я ни сказал, что бы ни сделал, ты всё равно вернёшься.

— Возможно, — он поднимает глаза на Гермиону, и та делает глубокий вдох. — Тогда ничья?

Он смотрит на её протянутую ладонь и переводит взгляд на чехол, в который засовывает палочку. Не дождавшись рукопожатия, она опускает руку.

— Знаешь, я уже дважды предлагала тебе свою ладонь, и ты дважды от неё отказался. Это очень грубо: я так стараюсь, а ты меня игнорируешь.

Драко выгибает бровь, подаётся вперёд, ловит Гермиону за руку и тащит к себе. Инстинктивно обхватив его кисть пальцами и затаив дыхание, она врезается в него. Он медленно целует её: его рот тёплый и нежный, и лишь в напоре языка чувствуется недавняя злость. Гермиона тает, забывая о сдержанности, и комкает в кулаке футболку на его плече.

Он обхватывает её рукой, и его пальцы впиваются ей в бедро. Потому что они живы, Драко тоже в ней нуждается и тоже не в силах остановить это гигантское, дурацкое нечто. Потому что Гермиона не отпустит его. Потому что она его любит.

Это так нормально и привычно — будто они ничего и не говорили. Гермиона не знает: в принятии ли дело, или в игнорировании произошедшего. Или причина кроется в том, что они всё равно испытывают эти чувства, и неужели есть какая-то разница, что тайное стало явным. В голове у Гермионы вспыхивает вопрос: разве не странно то, что она ждёт каких-то изменений? Ведь это по-прежнему они.

Просто это чувство стало немного сильнее. А ощущение того, что Гермиона может всё разрушить, — слабее. Она держит это в своих ладонях и знает: Драко держит тоже, и ей нет нужды бояться уронить это к их ногам.

Он выдыхает, тянет её за губу и, наконец, разжимает объятия.

— Мои извинения.

Гермиона сердито смотрит на него, стараясь унять дыхание.

— Ты можешь просто сказать «прости»? Это для тебя что-то невозможное?

— Ага, боюсь, что так. Видишь ли, это у меня такая болезнь: я не могу произносить слово на букву «п». Иначе разряды молнии, ударившие с потолка, поджарят мой мозг. Ты действительно этого хочешь?

— Удар молнии? — Гермиона надеется, что веселье не отражается на её лице.

— Да. Этот диагноз мне поставили в очень юном возрасте, — он наклоняется к ней, и вот тогда она вспоминает о своих «проблемах с давлением». — Очень неприятное заболевание.

— Не сомневаюсь, — она пихает Малфоя в плечо, и тот усмехается. — Засранец.

— Бестолочь.

— Почему мы всегда говорим одно и то же? — спрашивает Гермиона, когда они выходят из комнаты, и она всячески старается не замечать его лёгкую хромоту. Которая, наверное, пройдёт через несколько дней: видимо, именно поэтому он и должен был оставаться в больнице до завтрашнего дня. Почему же они не дали ему трость? Но тут в мозгу вспыхивает образ его отца, и вопрос отпадает.

Едва касаясь его локтя, она делает глубокий вдох, её сердце стучит в горле. Всё это похоже на встречу с давно не виданным старым другом: несмотря на кое-какие изменения, которые надо принять, всё знакомо и желанно, и уже спустя кажущееся неимоверно долгим мгновение Гермиона старается вести себя нормально.

— Причина в отсутствии у тебя оригинальности, я вынужден повторяться и пользоваться одними и теми же способами, чтобы поднимать тебя на смех.

— Ты сам-то в это веришь?

— Разумеется.

— Мне кажется, у тебя есть кое-какие проблемы с враньём самому себе.

— Это побочный эффект постоянного общения с тобой. Похоже на болезнь, которая меня постепенно поражает. Скоро я начну всё время краснеть, топать ногами и гневно тыкать пальцем, — Гермиона смеётся, а Драко ухмыляется. — Вот ты веселишься, Грейнджер, а ситуация становится всё страшнее.

— Ну, у меня всегда был план разрушить твою жизнь.

— Он работает.

День: 1571; Время: 9

Люпин замер в ожидании, пока она просматривает список потерь. Кое-какие знакомые люди по Хогвартсу и совместным операциям, но никого из них близко она не знала. Гермиона обнаруживает упоминание нескольких человек, с которыми, похоже, работала, но она не владеет полными данными, чтобы утверждать это наверняка. Каждый раз, читая имя и сомневаясь, она мучается всё возрастающим чувством вины. Ей нужно будет спросить Гарри про Жабьена и Сэма и зайти в ПиП, чтобы проверить: не является ли один из шести упомянутых Гарольдов парнем Лаванды. Единственное имя, которое она знает точно, — это Тонкс, хотя Люпин предупредил, что список не полный, так что ей остаётся только надеяться.

Мелкая тёмная часть неё шепчет, что существует не так уж много людей, о которых она волнуется и кто не вошёл в озвученный Гарри перечень выживших. Просто их не так уж много осталось, но Гермиона старается отбросить эти мысли, пока они её не захватили. В списке содержится множество имён — людей, являвшихся для кого-то целым миром. И пергамент кажется ей неподъёмным.

— Мне жаль… Тонкс. Она… — Гермиона будет скучать по ней. Лёгкость её компании, меняющаяся согласно настроению внешность, неуклюжесть, теплота. Гермионе будет не хватать того, что Тонкс значила для Люпина.

Ремус машет рукой, не смея заговорить, и опускает глаза на бумагу. Гермиона возвращает список, следя за тем, как он проглядывает строчки и впивается взглядом в одну из них. В имя Тонкс, она в этом уверена. Больно видеть дорогое тебе имя в мешанине чужих данных, обозначающих смерть. Она вспоминает Джастина, его три коробки и свои размышления о небе. Это должно значить больше. Каждый из них должен значить больше.

Она вручает Ремусу отчёт о битве, и он откладывает пергамент на край стола. Прошлой ночью Гермиона не спала, ей пришлось трижды переписывать рапорт. Все её мысли и эмоции были в полном раздрае и она постоянно забывала, что делает не запись в дневнике.

— Слышал, что ты сломала свою палочку.

— Да, я перемотала её скотчем, пока не раздобуду новую. Я почти уверена, что починить её не получится.

— Сейчас ты сможешь ею пользоваться только в крайних случаях.

Гермиона открывает рот, чтобы сказать, что палочка точно не сработает, но затем, лязгнув зубами, закрывает его. Она таращится на Люпина до тех пор, пока её зрение не затуманивается, и медленно моргает.

— Сейчас? Ты отстраняешь меня сейчас?

Уголок его рта дёргается вверх, и на губах появляется слабая улыбка, совсем не сочетающаяся с тёмным кругами под глазами и глубокими морщинам на лбу.

— Гермиона, это согласованное отстранение. Той ночью многие Пожиратели Смерти были убиты или захвачены в плен. Мы продолжаем получать от новых пленников информацию и данные о местоположении, всё больше и больше узников оказывается в камерах перед отправкой в Азкабан. Будет сформирована команда, которая займётся поисками тех, кто пустился в бега или укрылся. Но кроме этого…

Её спина врезается в спинку стула, тело деревенеет, а мир вокруг начинает расплываться. Гермиона, не мигая, таращится на Люпина, какая-то пружина внутри закручивается всё туже и туже. В груди нарастает дрожь, горло перехватывает.

— Чт… Люпин, ты что такое говоришь?

— Гермиона, для тебя работы больше не осталось… Война окончена.

Весь воздух вылетает из её легких, и она плачет, не зная, что ещё ей делать в этот момент.

========== Сорок девять ==========

День: 1571; Время: 14

Гермиона стоит посреди министерского холла, а вокруг бурлит людской поток. Повсюду слышатся крики, поздравления, смех, сотрудники стремятся пораньше уйти с работы. Празднования уже начались, мальчик-газетчик раздаёт бесплатные номера «Пророка», жирные буквы заголовка кричат о завершении войны. На первой странице улыбающийся министр машет обрадованной толпе.

Но Гермиона также видит двух нахмуренных мужчин у стенки. Замечает женщину, которая вытаскивает палочку — Гермиона тут же напрягается, — чтобы показать её своему другу. Следит взглядом за репортёром, бегущим к группе авроров, и ждёт, что вот-вот появятся яркие вспышки. При звуке криков она усилием воли подавляет желание выхватить палочку. На глаза попадается маленькая плачущая девочка, которую утаскивают в безопасное место, — Гермиона высматривает оранжевую повязку на руке пришедшей на помощь женщины, но это всего лишь мать ребёнка.

— Нет ощущения, что всё закончилось, да?

Гермиона оборачивается на Дина — его левый глаз скрыт повязкой — и качает головой.

— Нет.

— Но так и есть. Они бы не утверждали, что всё закончилось, не будь это на самом деле так. Ты же знаешьпаранойю Люпина: если бы он полагал, что остаётся хоть малейшая вероятность, он бы никогда нас не обнадёжил. На этот раз мы с ними расправились. Мы победили, — его голос звучит так, словно он пытается убедить не столько Гермиону, сколько себя. — Пока ещё не осознала?

Мы победили. Победили. Победили? Ведь всё закончилось. Ведь они по-прежнему живы.

— Нет.

Дин пихает руку в карман: левую, чтобы правой в случае необходимости выхватить палочку. Но только в исключительном случае, потому что он тоже участвовал в операции по спасению фальшивого Рона и тоже несёт наказание после окончания военных действий. В той операции, в которой ради неё умер Симус, в которой Симус и Джастин погибли ни за что. А они помогли Пожирателю Смерти проникнуть в Орден, предоставив врагу отличный доступ ко всем данным.

Но они всё равно победили. Верно? Победили. Победили. Это слово незнакомо и на слух, и по ощущениям. Стала ли она победительницей? «Всё кончено», — пытается произнести Гермиона. Всё кончено.

Она прижимает к груди выданные книги и брошюры: заголовок «Выжившие: как жить дальше» чернеет рядом с надписью «Почему мы не должны бояться просить о помощи». В этой же куче бумаг лежит список похоронных служб и контактная информация специалистов в Мунго. Тепло объятия МакГонагалл постепенно исчезает, и она снова повторяет про себя: «Всё кончено».

— Время.

— Всегда.

День: 1571; Время: 16

Она возвращается в белый дом, один из немногих уцелевших. Люпин хотел переправить Гермиону по каминной сети в Нору, но когда она промолчала, окинул её пристальным взглядом — она так и не подняла глаз — и вручил ей портключ. Ремус выдал ей ещё один, переносящий в Министерство, — чтобы она им воспользовалась, когда решит, что готова. Ей просто необходимо немного времени, чтобы постараться привести мысли в порядок. Попытаться справиться с шоком, от которого голова идёт кругом.

Завтра ей нужно показаться в Норе для запоздалого празднования своего дня рождения — на этом настояла Молли. А через два дня Гермиона покинет Уизли и отправится домой. Люпин сообщил, что её родители возвращаются, и при мысли о том, что она наконец их увидит, обнимет, а они предстанут перед ней живыми людьми из плоти и крови, которых можно коснуться, Гермиона не понимает, как же ей быть. Как только она на них насмотрится, сразу посетит библиотеку и набёрет столько книг, сколько получится, — о разуме, жертвах войны и способах исцеления. И плевать на требующееся время — она спасёт Рона, хоть и не сумела сделать этого раньше. Гермионе всё равно: пусть ради этого ей придётся ежедневно бороться в течение двадцати лет. Она не намерена терять своих лучших друзей. Вот они, прямо перед ней, и больше никто не сможет их у неё забрать.

Гермионе нечего упаковывать. Она оставила пару личных вещей в доме Гарри, но случись ей умереть, вряд ли бы набралось больше двух коробок. На ней до сих пор надета больничная пижама — её собственные шорты и рубашка Гарри не пригодны для носки. Но Гермиона всё же сохранила оранжевую полоску папиной футболки, засунув её на дно чехла для палочки.

Выданная на собрании книга, раскрытая на первой главе, лежит на столешнице, но Гермиона слишком увлечена разглядыванием в окне ярких листьев и старой ямы для мусора. Почему-то без других постояльцев и без бремени войны это убежище кажется страшнее. Все вернулись по домам, к своим кроватям и семьям, только Гермиона осталась ждать. Она могла бы отправиться в Нору или в маггловский мир, но найти в себе силы для этого не получается. Сил нет ни на что. В её мозгу вертится лишь список имён, и ей кажется, что именно сегодня вечером она сорвётся.

— Грейнджер?

Она втягивает воздух, будто пробуждаясь ото сна. Выныривает из своих мыслей и оглядывается через плечо на гостиную.

— Да?

Гермиона чувствует себя немного глупо: она не уверена, что его голос ей не почудился, — ответом ей служит тишина. Но она его видит: Драко заходит в комнату, встречается с ней взглядом и опускает глаза к полу.

— Привет, — шепчет она и морщится, недовольная собой.

— Привет.

— Что ты здесь делаешь? — это идиотский вопрос: она же сама видела, как его дом сгорел дотла, а идти ему больше некуда.

Она задумывается: каково это? Выдалась ли у него хотя бы секунда, чтобы осознать, что именно разрушалось в пламени? Считал ли он этот особняк памятником своему прошлому со всеми тёмными и светлыми воспоминаниями, или же воспринял пожар как утрату последнего, что у него имелось? Возможно, это чем-то схоже с её сундуком: воспоминания превратились в обрывки мыслей, которые постепенно исчезнут, не имея материального воплощения. Это нечто ценное, то, что могут не понять другие люди, но что понимаешь ты, не обращая внимания на мнение остальных.

Ей жаль, что Драко лишился дома. Жаль, что все они многое потеряли. Больше, чем она позволяет себе думать, но от ощущений никуда не деться — иногда пустоты оборачиваются великаном, устроившимся на твоей груди, пока ты сам разжимаешь кулаки, проверяя, что же удалось сохранить.

— Мне нужно кое о чём позаботиться.

— О.

— Я увидел твои брошюры возле двери. Уезжаешь? — спрашивает он, расстёгивает мантию и, пройдя вперёд, кладёт её на стол.

— Нет. До завтрашнего утра я никуда не уйду.

Малфой кивает, Гермиона перестаёт делать вид, что читает, и потирает лоб.

— Грейнджер, вода кипит.

— Что? Ой, — она поднимается на ноги и подходит к плите. — Ты счастлив?

— Счастлив? — на секунду Малфой выглядит встревоженным — Гермиона смотрит на него сквозь навернувшиеся слёзы, которые быстро смаргивает.

— Я думаю, что должна быть счастлива. Но я этого не чувствую.

Гермиона вглядывается в него: он изучает пол, его челюсти сжимаются, затем язык его упирается в щёку.

— Почему ты несчастлива?

— Не знаю. Я пытаюсь, — за час до его прихода она тренировала улыбку перед зеркалом, будто наглядная демонстрация работы мышц могла облегчить эмоции, распирающие грудь. — Я просто не знаю, что именно чувствовать. И не знаю, куда теперь двигаться.

— Этого не знает никто.

— Но тот факт, что все испытывают то же самое, не отменяет моих нынешних ощущений.

Он кивает, взглянув на Гермиону, забирает из её рук чайник и ставит его на холодную конфорку.

— Может, тебе стоит перестать пытаться что-то чувствовать, а просто начать переживать свои эмоции.

— Знаю. Знаю, но и ты знаешь меня.

— Да, — потянувшись, он выключает плиту. — Жизнь течёт быстро. Всё пролетает стремительно. Грейнджер, всё, что у нас есть, это случившееся с нами. И ты должна научиться понимать, когда за прошлое надо цепляться, а когда его стóит отпустить.

— А ты это понимаешь?

Он пожимает плечом, просовывает палец под край её футболки и проводит им по голому бедру.

— Не знаю. Я делаю то, что считаю лучшим для себя, и надеюсь, что это сработает.

— А если нет?

— Тогда случится катастрофа. И жизнь начнётся заново… Просто по-другому.

Она тянется и скользит пальцами по его предплечью. Сегодня всё кажется странным, но теперь она винит в этом их жизни: то, через что они прошли, и этот роспуск по случаю окончания боёв, хотя все они по-прежнему изломаны и зациклены на войне.

— У тебя есть планы на сегодняшний вечер? — спрашивает он, делает шаг вперёд и второй рукой касается нижней губы Гермионы.

— Нет, — шепчет она.

— Хорошо, — Малфой обхватывает её затылок, целует, и она корит себя за тот кульбит, что делает её желудок.

Я влюблена в тебя, Драко Малфой. Как тебе такая катастрофа? Гермиона бы хотела задать ему этот вопрос, но время сейчас для этого неподходящее, и она понятия не имеет, наступит ли удобный момент хоть когда-нибудь.

Прижимаясь и оттесняя их обоих назад, он целует её так, словно старается лишить дыхания. Гермиона обхватывает его шею, изучает его рот, прежде чем сплестись языками. Её руки оглаживают сильное тело: забираются под футболку, поднимаются к голове, скользят по спине. Малфой стискивает её ягодицы, притягивает к себе, трётся об её живот.

Драко отстраняется только для того, чтобы стянуть её футболку через голову. И даже не удосужившись стащить её до конца, вовлекает Гермиону в поцелуй, горя нетерпением коснуться её кожи. Она сама вытаскивает одну руку из рукава, тут же цепляется за его плечо, и яростно трясёт второй конечностью, чтобы избавиться от футболки. Драко убирает ладони с её живота и сдавливает полушария грудей. Его язык проходится по её нижней губе и проскальзывает в рот. Руки Гермионы ныряют под его футболку, подушечками пальцев она чувствует жёсткие волоски под его пупком — мышцы живота напрягаются, когда Драко подаётся вперёд. Она добирается до пряжки: ладони трясутся, пока она вытягивает ремень из шлёвок.

Отклонившись, она устраивает голову у него на плече — его рот тут же находит её ухо и, посасывая кожу, прокладывает дорожку из поцелуев на шее. Пальцы Гермионы заняты пуговицей и молнией на его ширинке; она рывком спускает брюки и бельё к коленям, краем глаза замечая стиснутые челюсти и красные губы Малфоя. Выбираясь из штанин, он снова тянет её к себе — она животом чувствует его сильное возбуждение.

— Драко.

— Что? — кажется, ему не хватает воздуха, так же, как и ей самой.

Гермиона мотает головой, обнимая его за шею.

— Мне просто захотелось произнести твоё имя.

Его губы растягиваются в улыбку, она чувствует его усмешку, прежде чем он целует её, зажимая между своим телом и столешницей. Кажется, на пояснице останется синяк — слишком уж сильно врезается доска, — но Гермиона тут же забывает об этом. Она тянет его футболку вверх, дёргает ткань сильнее — Драко не отводит рук, не давая снять одежду. Он бормочет что-то про то, что тряпок слишком много, самостоятельно избавляется от футболки, отбрасывая её куда-то влево, и тут же льнёт к Гермионе.

Его язык скользит между её губами туда-сюда, и ей требуются секунды, чтобы приноровиться к этому ритму, смягчить остроту желания. Его ладони уверенно ползут вверх по спине, чтобы расстегнуть застёжку бюстгальтера. Справившись, Драко обнимает Гермиону за плечи и приникает губами к её шее. Она тяжело выдыхает и сама стаскивает бюстгальтер — Драко тут же наклоняется и целует вершину каждой её груди.

— Мне нужен…

— Что? — низко и глухо шепчет он ей в шею, его язык ласкает небольшой шрам от ожога. Она чувствует себя бессильной, но полностью растворившейся в своих ощущениях.

— Ты.

Он со стоном прихватывает зубами её горло и поднимает голову. Гермиона сомневается, что когда-нибудь сможет привыкнуть к тому, как возбуждённый Драко смотрит на неё. В одном лишь его взгляде, не говоря уж о всём том, что творит с ней Малфой, есть нечто такое, что заставляет её преодолевать все преграды. Она всегда теряется от осознания того, каким красивым он может быть в эти моменты — для неё.

Гермиона приподнимается на носочки и целует его два, три раза подряд. Он как раз поворачивается к ней и отвечает, беря от неё всё, что ему нужно. Его ногти прочерчивают линии по её спине до самых ягодиц, он крепко прижимает её к себе, и она обхватывает его талию ногами. Член упирается как раз в то место, где ей этого больше всего хочется, но пижамные штаны служат помехой. Его рот обжигает её щёку, щетина царапает нежную кожу. Она проводит ладонями по отросшей в госпитале бороде, дотрагивается до его губ.

— Потом ты сможешь побрить меня.

— Если тебе повезёт, — выдыхает Гермиона, и Драко щиплет её за бедро, снова вовлекая в поцелуй.

Малфой делает шаг, и Гермиона сильнее стискивает его ногами, а он обнимает её, поддерживая. Она оглаживает его плечи, шею, зарывается пальцами в волосы. Сжимает пряди в кулаках, и Драко стонет и целует её ещё яростнее. Плечо Гермионы больно врезается в дверной косяк, и она взвизгивает прямо в губы Малфою.

— Чёрт! Прости, — он извиняется и вытягивает шею — Гермиона, пользуясь моментом, ласкает его горло.

— Разряды молнии.

— Что?

— Бах… Хотя, наверное, они не издают так…

— Грейнджер, заткнись, — стонет он — Гермиона в отместку прикусывает его шею и улыбается, чувствуя вибрацию под губами.

Он усаживает её на кровать в ближайшей спальне и, отстранившись, устраивается на краю. Протягивает руку, маня пальцами, — Гермиона хватает предложенную ладонь, и он подтаскивает её к себе. Он неспешно стягивает её пижамные штаны и имеет наглость остановиться, заметив отсутствие нижнего белья.

Драко косится на неё с той зловещей ухмылкой, от которой её сердце ненормально трепещет, и, наклонившись, прижимается губами к её животу. Едва Гермиона начинает извиваться, он фиксирует её бёдра, заставляя оставаться на месте, целует и ласкает её языком. Он касается зубами резинки штанов, посасывает кожу вдоль полоски ткани и поддевает, наконец, их пальцами. Глядя на Драко сверху вниз, Гермиона ерошит его волосы, чувствуя при этом странную нежность. Этот момент ощущается намного более личным, чем он, наверное, представляется Драко, хотя она и не понимает, почему так получается.

Он стягивает штаны дальше, прокладывая губами дорожку по её тазовым косточкам и бёдрам, но, едва почувствовав, что наклоняться ему неудобно, позволяет ей самой стащить их к лодыжкам. Его ладонь ползёт по её бедру вверх, палец проскальзывает между складочками, и она делает резкий вдох, подаваясь вперёд. Гермиона вглядывается в его потемневшие глаза — он вытаскивает палец и облизывает его.

— Господи, — шепчет она, выпускает его волосы, обхватывает его лицо и целует.

Он стискивает и подтягивает её ноги, вынуждая оседлать себя, отрывается от её рта и прижимается губами к груди. Она собирается сказать, что вся эта прелюдия ей вовсе не нужна, пожалуйста, но ощущения слишком хороши, чтобы сопротивляться ласкающим рукам и горячему рту. Гермиона трётся об него, думая, как же побудить его к более решительным действиям, но, похоже, он и сам всё понимает.

Он откидывается на кровать, утягивая Гермиону с собой, и она пытается найти губами его рот. Ведёт руками по его животу вниз, но Малфой переворачивается прежде, чем Гермиона добирается до цели.

— Сегодня не хватает терпения?

— Да, — признаётся она. — Отложим его на потом.

Он хрипло смеётся — это один из лучших звуков, что ей доводилось слышать. Малфой кивает подбородком в сторону изголовья, Гермиона приподнимается на локтях, отползая назад. Целует его в плечо и следит глазами за тем, как изгибается его спина и приподнимаются ягодицы.

Драко останавливает её прикосновением к рёбрам и наклоняется, чтобы поцеловать. Ей это нравится. Целовать его, быть с ним — ей это нравится, даже когда она злится. Неважно, что произошло или чем всё закончится, Гермиона уверена: она никогда не будет жалеть о том, что начала эти отношения. Она и не знала, что способна на те эмоциональные и физические переживания, что он в ней вызвал, и она ни разу не смогла найти в себе силы пожелать, чтобы хоть что-то из этого не случалось. Он её твердыня, её битва и союзник. Он — тот момент, за который она, даже отпустив, держится. Каждая наглая, задумчивая, раздражающая, сердитая, саркастичная частица Малфоя.

Драко вновь их переворачивает, на ощупь цепляется за изголовье и подтягивается. Прислоняется, подтаскивает Гермиону для поцелуя, затем одной рукой приподнимает её, а второй направляет себя. Она прикрывает веки и стонет с ним в унисон — он стискивает её бедро, и она опускается, принимая его полностью.

Его резкий выдох заставляет её открыть глаза и выпустить, наконец, воздух из лёгких. Драко больше не сдерживается, отпускает её и разводит руки в стороны. Гермиона переплетает свои пальцы с его и чувствует поддержку, приподнимаясь и снова опускаясь. Она двигается медленно: её захлёстывает множество эмоций, которые она не может озвучить, но хочет как-нибудь продемонстрировать.

Она в очередной раз насаживается на него, и он подаётся вперёд — Гермиона прижимается своим лбом к его и вглядывается в серые глаза до тех пор, пока весь остальной мир не перестаёт существовать. Их дыхание смешивается, она напрягает руки, Драко отвечает ей тем же и вскидывает бёдра навстречу.

— Я люблю тебя, очень… — в этот самый момент он поднимает голову и начинает сцеловывать слова с её губ.

День: 1572; Время: 11

Сквозь закрытые веки солнце кажется красным, но Гермиона не хочет открывать глаза, боясь, что тогда ей придётся подниматься с кровати. Драко всю ночь не давал ей спать, им удавалось выкроить лишь пару часов сна, прежде чем один из них вновь будил второго. Она измотана так, будто всего минут десять назад в очередной раз разбудила Малфоя. Он двигался невыносимо медленно, вытворяя с ней всё то, что ей так нравится. Он поцеловал её долгим, неспешным, глубоким поцелуем, выбив из головы все мысли, кроме как о нём, проговорил «С днём Рождения» и рассмеялся при виде её улыбки и широко распахнутых глаз.

Гермиона, наконец, поднимает веки и хмурится, заметив, что вторая половина кровати пуста. След от его тела ещё виднеется на простыни и подушке. Она прижимается щекой к тому месту, где лежала его голова, и отмечает, что бельё пахнет Малфоем. Где-то за дверью слышится громкий стук, за которым следует поток ругательств и череда ударов. Гермиона хватает палочку с прикроватной тумбочки — совершенно бесполезную — и, оглядевшись по сторонам, бежит в сторону кухни.

Раскрасневшийся Малфой хмуро таращится на шкаф, зажав в одной руке палочку, а в другой держа поднятую кастрюлю.

— Драко?

Гермиона пытается унять дыхание и сердцебиение и опускает палочку.

— Там крыса.

Она пялится на него, закусив губы, но сдержать смешок не может.

— Разве ты не жил в подземельях?

— У нас никогда не было крыс, — презрительно фыркает Малфой, медленно опуская своё противокрысиное оружие. Он возвращает кастрюлю на столешницу, вскидывает руку к своему гладко выбритому лицу и потирает щёку.

— Возможно. Мы…

— Грейнджер, в моём доме крыс не будет. Я наслушался твоих тирад о домовых эльфах, но крысы — это уже за гранью.

Гермиона внимательно изучает шкаф, затем переводит взгляд на Малфоя, шарящего глазами по полкам. Фыркает и плотнее запахивает простынь.

— Твой дом?

— Да. Люпин решил… Подарить мне эту потрясающую дыру потому, что мой дом превратился в груду обломков. Слава богам, у меня есть другой. Но к сожалению, там живёт моя мать. Крысы или мамина опека — даже не знаю, что выбрать.

Гермиона обдумает услышанное позже, сейчас она странно себя чувствует: будто только что обнаружила сокровище, которое будет гордо хранить вдали от чужих глаз. Именно там, где бережёт всё то, что Драко доверил ей рассказать, а также то, что выдал невольно, — например, как смягчился его голос на слове «мать».

Гермиона смеётся, пожимает плечами, и его взгляд впивается в её ключицы.

— Это не плохо. Но тебе придётся его отремонтировать.

Цвет. Единственные яркие пятна здесь — это разбросанные тряпки и рисунки, по-прежнему висящие на стенах гостиной. Здесь всё надо отскрести от грязи и пыли, отчистить пятна крови с полов. Залатать дыры, переставить мебель и, может быть, на неделю оставить открытыми окна, чтобы избавиться от тяжёлого духа.

— Я был настроен понаблюдать, как он гниёт.

Драко осторожно обходит лужу чая на полу и, поколебавшись, кладёт палочку на стол.

Она замечает хищный блеск его глаз, делает осторожный шаг и всё равно подаётся навстречу, едва он хватает её за руки.

— В нём что-то есть.

— Ты везде видишь хорошее.

— Мне кажется, здесь может быть красиво.

Драко хмыкает и, наклонившись, проводит губами по изгибу её плеча.

— Грейнджер, это уйма работы.

— И что? Почини крышу; возможно, понадобится заменить ковры и мебель. Тебе однозначно стоит перекрасить стены. Эта пустота всегда меня напрягала, — с тех самых пор, как Гермиона впервые появилась здесь с Люпином. Когда она шла по коридору и увидела выпущенного из клетки Драко — в её мире, на её стороне.

— На это уйдут годы…

— Я помогу.

Жарко выдохнув, он замирает. Его пальцы сильнее впиваются в её руки, но вряд ли он это замечает. Бам, бам, бам, бам, бам.

— Никакого жёлтого, — ба-бам, ба-бам.

Гермиона улыбается, проводя ладонями по его затылку.

— А какой, зелёный?

— Разумеется.

— Красный.

— Тогда мне придётся завести эльфов, чтобы дополнить рождественскую картину, — Гермиона в отместку дёргает Драко за волосы, а он прикусывает мочку её уха.

— Мне нравится Рождество. Красный и зелёный. Я тогда чувствую себя счастливой. Может, я выкрашу твою комнату в розовый… — она осекается на полуслове, едва он вскидывает голову и встречается с ней взглядом. — Что? Не розовый?

— Думаю, меня устроит синий, — Гермиона краснеет, Драко, ухмыляясь, целует её в челюсть и снова поднимает голову.

— Я отправляюсь в Нору, — она сообщает это скорее его вездесущим рукам, нежели самому Малфою.

— Прямо сейчас?

— Скоро. Молли хочет устроить… запоздалое празднование дня рождения, — Гермиона переступает с ноги на ногу: ей кажется, что неловкость, которую она излучает, проникает в сознание Драко через его ладони на её коже.

— О.

— Мне нужно переправиться портключом в Министерство, а потом по каминной сети… Если бы это место было тебе знакомо, я бы попросила тебя аппариров…

— Я отведу тебя.

— Ты там бывал?

— Нет, я перенесу нас на середину океана, брошу тебя в воду и тут же, пока сам не упал, аппарирую обратно.

Она поджимает губы, и Драко тянет край простыни, скомканный у неё в кулаке. Он дёргает ткань, но она крепче вцепляется в «накидку». Поймав её взгляд, он вскидывает бровь и делает ещё один рывок.

— Мы уже обсуждали, что будет, если ты меня убьёшь.

— Верно. Тапочки, — простынь отлетает в сторону, его глаза скользят по телу Гермионы, и та стискивает руки. Малфой устремляет взгляд поверх её плеча на обеденный стол.

— Ты останешься?

— Здесь?

— Когда поможешь мне добраться до Норы… Ты останешься?

Он резко переводит глаза на Гермиону, и от их пронзительности ей не по себе. Она поднимает руку, проводит кончиком пальца по его носу, и он стискивает её бёдра. Дёрнув плечом, Драко притягивает её к себе.

— Да. Да, останусь.

День: 1572; Время: 12

— Думаю, я каждый год буду писать Финниганам письмо. Чтобы рассказать им, что я делаю со своей жизнью. Как думаешь, им это понравится?

Она пристально смотрит, как он запихивает коробку с крекерами между подлокотником и своим боком.

— Если они приложат к ответу парочку проклятий, то нет. Грейнджер, откуда мне это знать?

Она хмурится и, закрепив на голове полотенце, плюхается рядом с Драко на уродливый диван.

— Я подумала, это может принести им… своего рода успокоение. Понимание, что какая-то его часть жива. Жива в ком-то другом.

— А что случится, если ты ничего не будешь делать в течение года? Если ты окажешься слишком занята, чтобы спасать мир? Что ты им тогда расскажешь?

— Я…

— Грейнджер, ты загоняешь себя в угол. Что бы ты ни сделала, каких бы успехов ни достигла, тебе всегда будет казаться, что это недостаточная компенсация его жизни. Жизни любого из них.

— Это не…

— Да. Грейнджер, ты никогда не почувствуешь, что их смерть этого стоила. Твои друзья мертвы, и тебе придётся с этим смириться. И дело не в том, какую бы жизнь они могли прожить, а в том, какую проживёшь ты. Мы все ненормальные. Именно поэтому Министерство рассылает нашим родным памятки о том, как вести себя с нами. Не издавать громких звуков, не подкрадываться, не делать резких движений. Мы чокнутые. Наши мозги не в порядке, и все об этом знают. Чем больше мы…

— Я пытаюсь быть счастливой, — шепчет она, и в груди снова разливается тяжесть. Драко вглядывается в неё так долго, что она начинает испытывать неловкость.

— Временами ты будешь злиться, временами у тебя будут случаться срывы. Ты будешь видеть и слышать то, чего нет, будешь швырять заклятиями в деревья и будешь по-прежнему бояться. Ты будешь бояться даже больше. Ничто никуда не исчезнет. Мы никогда не сможем стать нормальными после того, что пережили, и, когда завтра утром ты проснёшься, твоя жизнь не превратится во что-то восхитительное. Но это не значит, что ты тратишь её впустую. Это не обесценивает их жертву.

— Знаю, — её голос срывается, и она прочищает горло. Малфой откидывается на спинку дивана и прижимается к Гермионе плечом. — Знаю. Ничего… Я должна сделать так, чтобы для меня это того стоило. Я… принимаю тот факт, что ничто не сможет оправдать их уход. Но я никогда не перестану стараться делать так, чтобы для меня всё это было не зря. Вот что я имею в виду. Это и для них в том числе. Это всё, что я могу им дать.

Есть разные виды утрат. Некоторые ты воспринимаешь как удары, сбивающие тебя с ног. Какое-то время спустя ты поднимаешься и делаешь шаг, другой, ещё один. Оставляешь произошедшее за спиной, что-то в тебе меняется, и ты оглядываешься назад с щемящей грустью, которая с каждым твоим шагом становится всё тише. Это та темнота, которую порой ты ищешь в оставшемся позади безумии, но с годами горе слабеет, оборачиваясь тоской, приправленной ностальгией и сожалением.

А иногда просто нет той потери, которую ты можешь принять и после которой можешь двигаться дальше. Эти утраты — лишь невзрачный набор писем, отражающий то, что было жестоко украдено у тебя. Иногда это то, с чем ты существуешь, — словно нож в груди, вытаскивая который ты обрекаешь себя на смерть. Ты ходишь, дышишь, живёшь и носишь это в себе — боль в груди, дыру, набитую осколками, пустоту, образовавшуюся в твоём сердце.

Но живёшь. И если ты будешь по-настоящему стараться, то сумеешь обрести покой и найти множество прекрасных вещей.

Гермиона приподнимает подбородок.

— А как насчёт тебя?

— А что насчёт меня?

— Будущее. Счас…

— Сегодня я буду страдать в обществе Уизли. Возможно, куплю телевизор. Завтра я собираюсь увидеться с матерью. В какой-то момент начну ремонт этого дома. И быть может, даже приглашу Поттера помочь, при условии, что алкоголя будет в достатке. Учитывая последние события, полагаю, я буду лицезреть тебя голой и перемазанной разноцветными красками, и ещё я собираюсь трахнуть тебя в каждой комнате. Однажды утром я могу проснуться и быть задушенным тапочками. Однажды могу поддаться военному безумию и прикончить тебя, пока ты будешь выращивать марихуану на моём заднем дворе…

— Сколько раз я должна тебе повторять, это была…

— Может, куплю какую-нибудь одежду. В какой-то момент…

— Я имею в виду настоящее будущее. Что-то дальше двух недель.

— У меня есть какое-то подобие планов, но, Грейнджер, я знаю об этом столько же, сколько и ты. Ничего.

— И ты считаешь, это нормально?

— Это чертовски здорово.

Она прикусывает щёку, разматывая полотенце на голове и пожимая плечами.

— Думаю, мы с этим разберёмся.

— В конечном итоге, да, — крекер замирает на пути к его губам. Гермиона встречается с Малфоем глазами, только сейчас сообразив, что слишком пристально сверлила печенье взглядом.

Драко прищуривается, забрасывает крекер себе в рот и медленно жуёт. Гермиона сладко улыбается, и его глаза превращаются в щёлки.

— Знаешь, что бы сделало меня счастливой прямо сейчас?

— Тебе надо это заслужить, — Гермиона косится на него, и он понимающе фыркает: — Боже, не так. Ты уже пытаешься меня убить? Каким бы великолепным я ни был, Грейнджер, последние двадцать четыре час…

— Великолепным? Да у меня и в мыслях такого не было. Я просто подумала…

— М-м-м. Смотрю, твоя загадочная проблема с давлением снова даёт о себе знать.

— Это потому, что ты меня разозлил.

— Разве это что-то новое?

— Малфой, дай мне крекер.

— Я же сказал: тебе придётся его заработать. Ты должна заслужить своё счаст…

Гермиона бросается за крекерами.

Время: 1

Она слышит шаги за спиной, а потом… возле её бедра появляются его кроссовки. Гермиона не может вспомнить, чтобы Драко носил что-то другое, кроме своих ботинок. Стеклянная дверь отъезжает дальше, и он занимает освободившееся место, тоже свешивая ноги. Она смотрит ему в лицо — его взгляд устремлён на лес. Ей почти не верится, что война закончилась, а Драко по-прежнему здесь.

Она до сих пор слышит в голове его напряжённый и срывающийся голос, умоляющий о чём-то большем, чем они могли получить в тот момент. Его слова вырвались в минуту прощания, лишь только распалив Гермиону. У неё будто заработало второе сердце — там, за её собственным, — появившееся около года назад и с каждым лихорадочным толчком впрыскивающее в кровь эмоции.

Она старалась этому сопротивляться, игнорировать; чувствовала, что Драко и сам пытается вырвать это из неё. Временами она воспринимала происходящее проигрышем, а иногда не сомневалась в победе. Гермиона не может подобрать названия тому, чем они с ним являются, тому, что произошло, или тому месту, куда они движутся. Она об этом не имеет ни малейшего представления, но ей кажется, что это ничего, ведь у неё есть он. Каким-то образом посреди ужасов войны, так много у неё укравшей, Гермиона получила вот это. То, о чём она и помыслить никогда не могла.

Она оглядывается на Драко, смотрит на эти серые искры и безумно улыбается. Это та ненормальная улыбка, тот довольный оскал, который его пугает и который ему не нравится. Но, похоже, он настроен не так уж и против: качает головой и отворачивается, но Гермиона замечает, как дёрнувшийся уголок его рта поднимается всё выше и выше.

Она переводит взгляд на свои ботинки, колени, а потом на деревья. На цветные пятна, плывущие по небу и дрожащие на холодном ветру, предвещающем наступление зимы. Гермиона бы соврала, если бы заявила, что ей не страшно. Соврала, если бы сказала, что знает, что ей теперь делать. Грейнджер, мы все напуганы.

— Куда мы отправимся теперь?

Драко молчит, потому что знает: она не имеет в виду буквальное направление. Не подразумевает Нору, ужин в честь её дня рождения, сумасшедшую трапезу в компании толпы рыжеволосых людей. Гермиона спрашивает о списке жертв, о своих погибших друзьях, остром желании выхватить палочку при виде каждой колыхнувшейся тени. Она спрашивает о движении дальше, об исцелении и о том, как учиться жить без войны. Гермиона имеет в виду его, себя и камень в её коре. Выживших, своих родителей и весь мир. Она задаёт вопрос о будущем. Об этом огромном, стремительном потоке времени, о ранах и возможностях. Она спрашивает о том, как не потратить всё впустую, о жизни, выборе и свободе. О существовании после катастрофы.

Драко пожимает плечом, хмыкает и встаёт. Ветер лохматит его волосы, раздувая пряди. Небо за его плечами окрашено розовой и оранжевой красками — сейчас то самое время, когда невозможно отличить закат от рассвета, но оно всё равно прекрасно и совершенно. Он стискивает её бёдра, и его глаза вновь становятся похожи на камни в воде, бегущей на её заднем дворе. На секунду Гермиона ощущает себя ребёнком: промокшая, в своём воскресном платье, она кружится, кружится, кружится, а жизнь продолжается, и она смеётся, а на её щеках пляшут солнечные лучи.

— Куда захотим.

Она цепляется за его плечи, и Драко поднимает её на ноги, ворча так, словно ему тяжело. Гермиона окидывает его сердитым взглядом, он усмехается и расслабляется, притягивая её к себе и согревая её холодные губы своими. Его палец скользит по её скуле — как обычно, по той, на которой остался шрам, — и в ответ на её улыбку, улыбается своей — той самой, чуть кривой.

Когда жизнь началась снова?

После катастрофы, когда приходишь в себя, когда понимаешь, что всё ещё жив. Ты проверяешь свои кости, запоминаешь пульсацию своей крови? Тебя когда-нибудь покидает чувство, что ты по-прежнему там, словно никогда оттуда и не выбирался?

Возможно, ты прячешься. Может, скрываешь всё это под кожей, потому что так проще, чем встречаться с реальностью лицом к лицу — ведь тогда придётся осознать, что именно ты потерял ради того, чтобы оказаться там, где находишься сейчас. Может, ты отбрасываешь это в сторону, потому что боишься: это может тебя уничтожить или воскресить, и ты не знаешь наверняка. Не можешь этого знать.

Может, жизнь началась, когда дым битвы начал рассеиваться и рассвет осветил лица её товарищей. Может быть, тогда, когда Драко очнулся на больничной койке вместо того, чтобы заснуть вечным сном. Может, она начнётся тогда, когда Рон наконец-то поймёт, что он вернулся, и когда Гарри обнаружит, что ему больше не надо быть героем — он завершил всё предначертанное ему. Когда Джордж повесит табличку «Открыто» на магазине, принадлежащем им с братом, когда Дин нарисует лицо любимого человека, который не погиб, когда Лаванда покорит горную вершину в Азии.

Жизнь — это круг. Это война. Она нарастает, доходит до пика, переживает спад и вновь набирает силу. Каждую ночь кто-то с трудом засыпает, но однажды они все проснутся. Встряхнутся и поймут, что выжили. Они начнут всё заново — эту человеческую борьбу за мир, эти отчаянные поиски счастья.

Ей кажется, жизнь начинается сейчас. Его пальцы крепко цепляются за ткань её рубашки; Гермиона и Драко замерли здесь так, словно они — последняя твердыня в целом мире, который, она это знает, может никогда не стать тем местом, что обретёт истинный покой. Но она может этого добиться, они могут. Война окончена, и они победили. Жизнь раскинулась перед ними, ожидая, что они проживут её не зря. И их переполняет невесомое счастье

И Гермиона знает, что их ждёт Нора. А холодный нос Драко утыкается ей прямо в щёку, тёплое дыхание согревает её шею, и именно это и есть начало.