Путешествие по Китаю в 1874–1875 гг. Том 2 [Павел Яковлевич Пясецкий] (doc) читать онлайн


Путешествие по Китаю в 1874 - 1875 гг.
через Сибирь, Монголию, Восточиый, Средний и Северо-западный Китай
Из дневника члена экспедиции
П. Я. Пясецкого.
Д-ра Мед., Дейетв. Чл. И. Р. Геогр. и др. учен. Общ., Лочетн. Общ. И. Акад Худож.
Удостоено Большой Золотой Медали Императорского Русского Географи­ческого Общества *
и
ОДОБРЕНО УЧЕНЫМ КОМИТЕТОМ МИНИСТЕРСТВА НАРОДНОГО ПРОСВЪЩЕНИД ДЛД ФУНДАМЕНТАЛЬНЫХ библиотек вегх УЧЕБНЫХ заведений и учительских семинарий.
В ДВУХ ТОМАХЪ
С КАРТОЮ И ПОРТРЕТОМ АВТОРА
ТОМ II.
ИЗДАНИЕ ВТОРОЕ*
МОСКВА.
Б Университетской типографии (М. Катков), » Стр а ствол бульваре.
1882.
ОГЛАВЛЕНИЕ
ВТОРОГО ТОМА.
Сжр.
ГЛАВА VII. Верхний Хань н г. Хан-Чжун-Фу.-Частые пороги.- Опасный порог и крушение лодки.-Новая необходимость вернуть­ся, не кончив путешествия. - Китайцы-водолазы и спасенные ве­щи.- Моя прогулка вдоль реки.-Вниз через порог.-Второй гонец с письмами.-Г. Ян-Сянь. - Грубая толпа. - Донесение о крушении лодки. - Кирпично-черепичный завод. - Г. Чэн-ГуСянь. - Китаец христианин.-Первый день Пасхи и последняя ночь на реке.-Переселение в город.-Китайцы-христиане.-Наша ш квартира.-Письмо от миссионера.-Внимание к нам местных властей.-Наши визиты к ним.-Католический миссионер.-Ви­зит в миссионерство.-Наши городские занятия.-Рисованье в храме во время богослужения.-Китаец Танъ- будущий спутник.- Завод для добывания селитры и соля. - Выделывание идолов. - Школа и общее образование.-Мои знакомые дамы и барышня.- Сцены ада.-Наши посетители.-Доктор-китаец.-Другой док­тор и его больной внук.-Театр,-Наше самозванство.-Про­щальные визиты.-Сборы в дорогу 1
ГЛАВА XI. В горах.-Дорожные сборы.-Выезд из города.- Вооруженный конвой.-Равнина Хань-Чжун-Фу.-Первый прият­ный ночлег.-Г. Мянь-Сянь.-Ущелье и подъем в горы.-Густое население и горные пейзажи.-Картинка семейной жизни китайцанростолюднна. - Г. Ло-Ян-Сянь. - Мой оригинальный визит. - Живописное место и г. Пэй-Фэй-Сян.-Операция на дороге.-Две головы в клетках.-Трудная дорога.-Харчевня и необыкновен­ное тесто.-Г. Хуй-Сянь.-Визиты местных мандаринов.-Изо­билие фазанов. - Первые следы военного погрома. - Еще две отрубленные головы.-Любезность к нам китайцев.-Земляные жилища.-Г. Цинь-Чжоу.-Любезный прием.-Обмен визитами с местными властями.-Разсуждения о выборе дальнейшей доро­ги.-Маленькая беда 88
ГЛАВА X. Из Цжыв-Чжоу в Лаыь-Чжоу-Фу.-Отъезд.-Следы разорения.-Посещение нагорного селения.-Освещение факелами дороги.-Экономия времени.-Пещерные жители.-Целые села вы-
II
рытые в почве.-Возрождающееся село.-Живописный город ФуСтр. Цвян-Сянь.-Оживленная равнина.-Прелестный уголок.-Шум­ная толпа.-Г. Нин-ЮаньСянь.-Разоренные села и новые ори­гинальные постройки.-Несчастный г. Гун-Чан-Фу-Торжествен­ные проводы.-Почетный прием в лагере.-Г. Вэй-Юань-Сянь.- Жалкие люди.-Оригинальная спальня.-Г. Ти-Дао-Чжоу.-Гроза.- Возрождение разорённых городов.-Чрезмерное утомление.-Вы­сланный на встречу „Медный шарикъ". - Еще пещерные жили­ща.-Приезд в заветный город.-Торговая сделка Сосновского. 138
. ГЛАВА XI. Месяц в Лаиь-Чжоу-Фу.-Общий визит к генералъгубернатору. - Его визит к нам. - Знакомство с городом.- Желтая река.-Мост.-Оригинальные плоты.-Водоподъемная ма­шина.-Бассейн и милосердие генерала Цзо.-Лань-Чжоу с вы­соты. - Парадный обед. - Злой мальчишка. - Наказание бамбу­ковой линейкой.-Ужины с генералом и , людоедство* в России.- Учение войскам.-Труп человека на улице.-Буря.-Осмотр тю­рем. - Губернатор, закованный в цепи.-Орудия пыток.-Не­ожиданная новость.-Договор о поставке хлеба. - Ужины с генерал-губернатором.-Стрельба из пушек в цель.-Пленные мусульмане. - Мое неудачное ходатайство.-Наши посетители.- Портрет генерала Цзо.-Ненастье.-Тревожные вести.-Подарки
Цзо-Цзун-Тана.-Осмотр казенного дома и сада. - Мои блуж­дания по городу.-Интересные фрески.-Сборы в дорогу.-Про­щальные визит и обед. - Отъездъ 190
ГЛАВА XII. Вдоль Великой Стены.-Дорога от Лань-Чжоу-Фу.- Ночные блуждания. - Новые оригинальные постройки.-Г. ПинъФань-Сянь,-Великая Стена.-Приемы нас туземцами.-Тангуты.Сведения о ревене. - Холодный прием в лагере. - Перевал У-ПИи-Лин.-Картины разрушения.-Г. Гу-Лань-Сянь.-Зной мо­рит.-Новые спутники. - Богатство развалин и бедность насе­ления.-Г. Лян-Чжоу-Фу.-Г. Юн-Чэн-Сянь.-Гроза и ливень.- Разоренные села. - Слухи о русском отряде, идущем на встре­чу. - Ночной караул. - Внутренность дома-крепостцы.-Г. ШанъДань-Сянь. - Огромная статуя Будды.-Г. Гань-Чжоу. - Озера и изобилие деревьев в нем.-Толпа и мои конвойные.-Тяжелая дорога.-Жалкая деревня.-Купанье в ручье.-Пески и болота.- Труд носильщиков,-Г. Коу-Тай-Сянь.-„Полный ход."-Ушед­ший и вернувшийся спутник.-На сторожевой башне.-Жалкая страна и жалкие люди.-Встреча нас мандарином и вооруженным конвоем.-Г. Су-Чжоу.-Степень его разорения.-Вместо чина отставка. - Крепость Цзя-Юй-Гуань. - Встреча.- Визит манда­рина.-Конец Великой Стены.-Безотрадная картина 285
ГЛАВА ХШ. От Цзя-Юй-Гуань через Гобж в Хажж.-Отъезд из Цзя-Юй-Гуани.-Возможность опасности в дороге.-Возрож­дающиеся села.- Миражи.-Г. Юй-Мынь-Сянь. - Встреча.-Село Сань-Дао-Го н торжественный прием.-Большая бедность края.- Г. Ань-Си-Чжоу и степень его разорения. - Приготовления к пе­реезду пустыни.-Первый ночлег в ней.-Колодцы в пустыне.-
III
Голодание ночное движение.- Потеря ложаде*.-Солончака.- Стр. Колодезь с отвратительно* водо*.-Голодание животных.-Уби­ты* кулан.-Ветер н песчаная пыль.-Родник.-Вырубленная рощица.-Птицы пустыни.-Трупы верблюдов.-Оазис и его два жители.-Привольны* уголок в пустыне.-Появление Тянь-Шаня на горизонте.-Тяжкая ночь.-Первое обитаемое селение.-Встре­ча с кита*скими солдатами.-Два мандарина и завтрак, выслан­ные на встречу.-Оазис Хами.-Картины страшного разрушения.- Военны* лагерь.-Тульский самовар и русская чашка. -Генерал Чжан.-Индиец Хуа-Ли.-Три города.-Мусульманский город.- Дворец хамийских бегов.-Юзуп-Ахун.-Трудное письмо.... 341
ГЛАВА XIV. Ив пустыни в пустыню. - Отъезд из Хами.- Торжественные проводы.-Окраина Гоби.-Южные склоны ТяньШаня.-Перевал через Тянь-Шань.-Снег.-Нагорная рав­нина.-Китайский пикет.-Дорога в г. Баркуль.-В квартире мандарина.-Отъезд и разлука с друзьями-кита*цами.-Древ­ний памятник.-Озеро Баркуль.-Следы войны.-Слухи о разбой­никах и меры предосторожности.-Встречные путники-китайцы.- Наш спутник мандарин Ли.-Предостережение относительно разбойников.-Тревога.-Готовы к обороне.-Встреча перед Гу-Чэн’ом. - Встреча в Гу-Чэне. - Первое свидание и беседа о предстоящем движении. - Приготовление к новому пути через пустыню.-Споры с туземцами.-Наем вожака.-Отъезд.-День блужданий.-Ночь остановила.-Второ* вожак.-Невольная днев­ка. - Идем на опасность 416
ГЛАВА XV. Кратчайший путь в Зайсан. - Негодность вожа­ков.-Сомнительный волкан в Тянь-Шане.-Опять потеряли до­рогу.-Голодание животных и первые жертвы смерти. - Новые ночные блуждания в безводной пустыне. - И смех, и горе.- Дневка у Хоргутто.-Голод животных усиливается.-Ключ Хармали.-Ночлег на безводном месте.-Вторая ночь без воды.- Мысли о смерти и первые муки от жажды.-В обратны* путь.- Разделение на два лагеря.-Неожиданное спасение.-Двухдневная стоянка.-Новые вожаки.-Трудный путь.-Замечательны* гонец.- Еще дневка. - „Степные законы4. - Снежны* буран.-Поэзия в дорожных невзгодах.-Первые кочевья.-Пир горой.-Морозы и бураны.-Новые муки.-Ночь в тургутской зимовке.-Первые люди с родины и её дары.-Киргизы. -Незабвенная встреча. - „Не вне пределов отечества4. - Русский пикет Чаган-Обо.- Приезд в Зайсанский Пост - Заключение 485
Список названий растений, собранных между гг. Фаиь-Чэн и Зайсаном (в провинциях Ху-Бэй, Шэнь-Си, Гаиь-Су и Монголии).. 508
Список рисунков, сделанных автором в путешествии с натуры. 805 Статья г. Н. Петровского „Учено-торговая экспедиция в Китай, въ
1874-1875 годохъ“ XX
ГЛАВА ѴШ.
ВЕРХНИЙ ХАНЬ И Г. ХАНЬ-ЧЖУИГЬ-ФУ.
»
Частые пороги.-Опасный порог в крушение лодки.-Новая необходимость вернуться, не кончав путешествия.-Китайцы-водолазы и свасеявые вещи.- Второй гонец с письмами.-Г. Ян-Сянь.-Грубая толпа.-Донесение о крушении лодки.-Кирпично-черепичный завод.-Г. Чэи-Гу-Сянь.-Китаецъхристианин,-Первый день Пасхи и последняя ночь на реке,-Переселение в город.-Китайцы-христиане.-Наша квартира.-Письмо от миссионера.- Внимание к нам местных властей.-Наши визиты к ним.-Католический миссионер.-Визит в миссионерство.-Наши городские занятия.-Рисованье в храме во время богослужения.-Китаец Тамъ- будущий спутник.-Завод для добывания селитры я соли.-Выделывание идолов.-Школа и общее об­разование.-Мои знакомые дамы и барышня.-Сцены ада,-Наши посети­тели.-Доктор-китаец.-Другой доктор и его больной внук.-Театр.- Прощальные визиты.-Сборы в дорогу.
Почти два с половиной месяца плывем мы по реке, при­ближаясь к её истокам и незаметно поднимаясь над уровнем моря. Река заметно мелеет, а пороги встречаются все чаще и прохождение через них становится все труднее. Преграждения нанесенными из боковых ущелий камндми, образуя пороги, сильно съуживают реку, и для прохода судов остается лишь узенький фарватер, так что выбирать более удобный путь не­где. В настоящее время вода стоит низко и все подводные камни хорошо видны; поэтому и прохождение через пороги те­перь сравнительно менее опасно, чем при более высокой воде*
2S Мфта.
Сегодня прошли через несколько порогов и остановились на ночлег? рано, потому что, говорит Син-Ван, дальше, на протяжении целых 60 ли, не будет места, где бы можно было удобно остановиться; а другой лодке сегодня столько никак ПУТ. ПО КИТАЮ, т. п. 1
2
не пройти. Жители расположенного на ближайшей возвышенности селения собрались в большом числе на прибрежной площадке у наших лодок и предлагали нам кур, яиц, хлеба, суше­ных фруктов и разных сладких печений из теста, рисового сахару н кунжутного семени. Мы купили у них всего, что было нужно; я же не пропускал ни одной новости без того, чтоб не познакомиться с местными кушаньями и лакомствами. Боль­шую часть из них я находил годными к употреблению, а конфекты из жареного куйжута с рисовым сахаром даже ел с удовольствием, конечно, благодаря одной превосходной при­праве-„за нЛйкЕйМ*ММлучШйо“.
Всюду между людьми в нашем лагере шел разговор о завтрашнем пороге; лодочники и рабочие осматривали лодки, канада вообще готовиись к событию, повидимому, очень важному и, нуля ие’Ътммъ’примтовлвйияне, надо было ожидать чего-нибудь особенного, еще не ИСТреЧййийагбся на всем пройденном про­странстве реки; но тревожных мыслей, как казалось,. никому не приходило в голову.
30 марта.
Нротплк чудная ночь. ПОдйиийиеь чем-свет, рабочие трону­лась, а слЕдбййТеЛЬйб и МатуСопсКий Должен был немедленно встать и сесть за работу. Скоро н я был на палубе, вызванный на воздух ярким солнечным светом. Наступил восхититель­ный день; и ве сегодняшнем утре, среди дикой прелести при­рода, бкло чТо-То ОСобёййо Торжественное, праздничное, сияю­щее. Лучи сОлйца ярко освещаЯн горы правого берега реки и пробужденные йМи, Казалось, видимо распускались цветы и де­ревья; всюду свйСТаЛй и чокали Птицы, жужжали насекомые; а рекй сначала спокойная, зеЛеная и гладкая, как зеркало, пре­вращалась невдалеке от насе ве белые клубы, которые с ре­вом, прыжками неслись через камни и мчались с быстротою стрелы йам на всТрЕйу. Бода течет и Вообще быстро, но, за ♦ исключением упомянутого места, не бурлит, йе пенится, а только плещеТсЯ кОй-гДе у берегов, местами же образует совершенно тихия змоДй. И в одной из них, недалеко от бушевавшего ме­ста реви, мы остановились у берега, приготовляясь вступить в находившийся пред нами порет под названием Луагь-Таѵь.
Напа лодка стояла вйвреди и должна была идти первою. Ра­бочие с обеих лодев и еще призванные из селения китайцы

3
собрались около неё и разделились на две партии; одну оставили на левом берегу, другую перевезли и высадили на правый, и у каждой партии был в руках свой крепкий бамбуковый канат. Оба они били Привязаны к основанию мачты, а от верхушки её шел еще третий, отведенный также на левый берег. Когда лодка еще стояла у берега, рабочие отошли на длину канатов, выровнялись и ждали команды. Син-Ван стоит на носу лоднн, с багром в одной руке н с поднятой другой рукой для ко­манды, потому что за страшным ревом воды не слышно ни одного слова, как бы ни кричал даже китаец, самый громо­гласный китаец, желавший сказать что-нибудь. На лодке стоят еще несколько человек с баграми, выставленными на подобие весел направо и налево против торчащих из воды камней: Наконец, Син-Ван, еще раз осмотрев всех и все, дал инак рукой н рабочие тронулись. Мы с Матусовским сидим в лодке и смотрим вперед на бешеную воду. Подходим ближе и ближе; вот вступили в самый порог. Валы перед нами; бушующие валы со всех сторон; они колотят и треплять лодку, крутятся, скачут, и, как будто сознательно, си­лятся вскочить в нее через борта, чтобы залить и сокрушить дерзкую ладью, осмелившуюся идти им наперекор. И неволь­ный страх закрался в душу, когда нам показалось, что лодка наша перестала двигаться и как будто остановилась посреди этой разъяренной стихии. Зачем мы, подумалось мне в эту минуту, не вынесли на берег более драгоценных вещей, которыми были, конечно, результаты наших работ... Но теперь было уж поздно; и, если лодку сорвет с удерживающих ее канатов, тогда, конечно, все погибло: записки, карта, растения, чучела, рпсункп, образцы почв и минералов. Все это уплывет или пойдет но дну, и стран за этп вещи был так велик; что о себе и не подумалось в эту минуту... Да, минута была страяпая и долгаяи Но профессор судоходства, как у нас назывался лоцман Ван, спокоен и только серьезен; лодка, скакал они, надежна; несущиеся мимо нас валы не достают до краев её высоких бортов; канаты он осмотрел сам; я пока все идет благополучно. Матусовскому пришла какая-тб мысль, и он захотел передать ее мне. Мы стояли рядом; он приложил рот к моему уху, и я видел по его лицу, что он кричал пзб всех сил, но я не мог расслышать ни одного слова,-вот какой невообразимый шум и рев воды вечно 1’
4
стоить в воздухе над порогом. Величественно и чрезвычайно интересно! Неприятна только неизбежная медленность прохожде­ния лодки через этот ад кромешный. А наш Ван как будто нарочно выбирает в нем самые страшные места: каза­лось бы можно и следовало бы их обойти,-нет, он направ­ляет лодку именно в самый кипяток, прямо в разрез несу­щимся на встречу валам. Но ему, разумеется, никто не осме­лился мешать и давать свои советы, ибо -мы вполне доверяли его знаниям.
От испытываемого волнения я забыл посмотреть на часы, чтоб определить сколько времени пройило, пока мы медленно и незаметно проходили самую опасную часть порога; показалось же мне, что мы оставались в нед около четверти часа. Но вот, лодка поднялась на относительно спокойную часть реки и страш­ный Лун-Тан остался позади нас. Мы прошли еще с чет­верть версты, только при помощи своих рабочих, и, повернув за выдающийся мыс, где река значительно спокойнее, пристали к левому берегу; а все помогавшие нам посторонние люди вер­нулась к другой лодке, чтоб точно также общими силами про­вести и ее. Затем, наш Тай-Гун, Ван и все наши рабочие отправились к ней на помощь; и мы с Матусовским, оставив казака караулить лодку, пошли назад к порогу, чтоб посмо­треть и, если нужно будет, помогать при прохождении другой лодки. ДОы шли все вместе.
- Ма-Ян-Чуань здесь не пройдет,-сказал дорогой СинъВан, сказал с такою уверенностью и так помахал отрица­тельно рукою перед своим задумчивым лицом, что мне даже жутко стало. Точно он произнес смертный приговор.
Опять хотелось пойти сказать неразумным, чтобы не шли на опасность, а сделали как-нибудь иначе. Но как это сказать? Кому? Кто послушает? Дело же общее; невольно во всем при­нималось участие. Разговор все вращался на одном вопросе: как проберется здесь другая лодка? Но скоро говорить стало нельзя: надо было постоянно смотреть себе под ноги, чтоб не упасть в не изломать руки или ноги. По песку и наваленным в беспорядке грудам огромных камней - обломков скал, поднялись мы на возвышение, в роде морены, с которого пред нами открылся весь порог, и в самой средине его мы увидали в эту минуту грузовую купеческую лодку, которая пошла через него следом за нами. Теперь, со стороны нам было еще
VjOoqIc
5
страшнее смотреть на эту борьбу с ужасающей силой рейи, потревоженной в своем течении. Непосредственно за этой чужой, по немногу подвигалась вперед и лодка Сосновского. Человек по двадцати китайцев с криками, заглушаемыми шумом порога, от падения которого, казалось, дрожала земля, тянули каждый ка­нат и лучше было не думать, что будет, если только один из них лопнет... Тогда, конечно, не выдержать и остальным. Вот выбралась на безопасное место купеческая лодка; значит, еще од­ним шансом для благополучного исхода больше: две лодки прошли, авось и эта пройдет, думаем мы. Но дело в том, что первые две совсем иного устройства: те узкия и глубокия; эта широка, низка и чрезвычайно неустойчива на воде; да еще эти крылья по бокам!..
Сосновский, по обыкновению, вышел на берег; с ним и старик Сюй, а все остальные были на лодке и переводчик с фотографом только-что встали с постелей. Мы следим за нею со страхом. Вот она в средине порога. Волны напирают и разбиваются об её широкий и плоский нос, мало возвышающийся над водой; они качают ее из стороны в сторону, так что мачта, подобно метроному, описывает верхним концом боль­шую дугу; эти качания все делаются шире, и людям, бывшим в лодке, уже трудно стоять; но помешать колебаниям её или уменьшить их невозможно. Вдруг один вал вскатывается на нос с одной стороны и так сильно накренивает лодку, что она зачерпнула правым крылом, наклонилась еще сильнее, вследствие чего один из её, и без того низких, бортов почти лег на воду, и через секунду вода хлынула через весь её правый край в трюм!.. Раздались криви ужаса, и люди в смя­тении бросились к левому краю, который стал выше и выше подниматься над водой, по мере того, как правый медленно погружался в воду. Сопротивление, оказываемое лодкой, теперь вдруг, как и понятно, страшно возросло, и канаты, не выпускае­мые рабочими из рук, лопнули один за другим!.. Дальше рассказывать нечего...
Впрочем читатель, не более опытный, чем я, может поду­мать, что лодку тотчас же после этого стрелой помчало вниз я мигом разбило в щепки. Нет, этот акт совершался мед­ленно: лодку, уже лежавшую на боку, постепенно потянуло вниз по течению, стало поворачивать поперег реки, и в тот мо­мент, когда она своей передней частью приблизилась к берегу,
kjOOQle
6
Андреевский, Боярский и казак Павлов соскочили с неё на берег; а хозяин лодки,. обнявшись с своей женой и видимо готовясь к смерти, казак Степанов, который смерти вообще не признавал, да китаец, управлявший лодкой, остались на ней и ве быстро поплыли вниз но течению.
Мы с Матусовским бессознательно побежали за рею вдоль берега, но помочь ровно ничем но могли. Да и все точно оне­мели и потеряли сознание: все смотрели, молча, молча бежали и ровно ничего не предпринимали;-»то был момент какого-то общего столбняка. Мне показалось даже, что в эту минуту на­ступила полная тишина, как будто даже самый порог перестал шуметь... А лодку тихо уносило вниз и ностененно обламывало у неё то ту, то другую часть; отломилась с треском мачта и лодка стала еще более поворачиваться все на драную сторону, а люди карабкались на поднявшийся левый борт; наконец она перевернулась совсем дном кверху; но тоже не вдруг, а так медленно, что находившиеся на ней все успели мало-по-малу пе­ребраться на верх и теперь уже плыли, стоя на её обращен­ном кверху дне! Раздался еще.неприятный треск как было­мающагося деревянного дома: это опрокинутая лодка задевала за подводные камни и обламывала по частям свои корму, каюты и крышу, которые вместе с вываливавшимися вещами падали на дно или всплывали на поверхность воды и уносились тече­нием вниз по реке. Плыли деревянные ящики, чемоданы и раз­ные мелкие вещи...
Когда наконец продолжительное оцепенение прошло, люди на­чали действовать; казак Павлов разделся и отправился с бе­рега вплавь за лодкой, чтоб поймать канат, вытащить его на берег и остановить лодку, но не нашел его и вернулся набе­рет. С другого берега поплыл с тою же целью один ки­таец, поймал канат и с стрДиными усилиями вытащил его на берег; другие схватили его, натянули, изо всех сил упер­шись ногами в землю, но канат дорвался, как нитка,-так велико было сопротивление опрокинутой лодки! Казак Степанов вытащил другую бичеву из воды, взял её свободный конец в зубы и пустился вплавь с лодки к берегу в том месте, где течение было уже слабее, выскочил на берег и, закинув канат за камень, держал своими железными руками, которые не раз обрывали новые веревки в палец толщиной. Он оста­новил лодку, и иа этот раз канат выдержал сопротивление;
C.OOQ1G
она остановилась. Ее притянули до берегу и бывшие на ней три человека, совершив чудесное плавание. моѵ.ии с<ийти на землю. Мы тоже остановили а. в нашем машинальном движении за лодкой и сошлись с Матусовским-
- Свершилось! цроиовори.и он:-сбылись ИВМЯОДНМ *** тайцев, советами которых мы так смело препсбр< иа.ии. Вот и наказание, и вдвое павддвдие! Теперь все мминфндч и ция наша кончена: но всей вероятности, над прдд^ся отсща црзвратиться с дозором ворвоадк--Но теперь де время пред­решать, продолжал онъ-а надо скорее идти туда; ддм пре­ходимо присутствовать там, чтобы знать, чтр цвлрблр и чтр спа­сено... Бы ведь ничего не понимаете.,. Црндмаете, мрчрму aw необходимо? спросил од,
- Ничего не понимаю, ответил д,..
- Ну, поймете после, а теперь идем скорее.
Лодку остановили на лрртевупрдржном от .нас берегу; со­общений же здесь не было ццдовдд, н »а* ДУЖВР быдо вер­нуться К своей Лрдке, чтоб на ней переправиться да другую сторонуИ теперь, возвращаясь до тому месту, где она остано­вилась, я был поражен величиною цррйдевдщго изми простран­ства: я думал, что рир не более двух СОТ щагрв, а тор оказалось, мы пробежали, перескакивая до камня на камень, бо­лее версты... Скорым шагом прошли мы его, переправились У того же места вадругрй берег, д цр трудной трщцдасе, через камни и воду, пришли к месту, где идордилнсь остатки по­гибшей лодки.
На берегу валялись разные вытащенные обломка её; сидели . два привязанные петуха, спасшиеся вдким-то мудрм, н лежали некоторые вынутые, насквозь промоченные вещи. Бедный хо­зяин лодки молча н неподвижно стоял, вддо брзудцы#, на бе­регу, дико и мрачнр смотра куда-то вдаль;‘а возле дего СМЛЕда и рыдала его жена. Сосновсвий был уже здесь д, увидав нас, с неожиданным спокойствием объяддявт: вСДН»а рргу, бу­маги спасены
- Какие бумаги?! рдрдщивит УДПВЛРННЫЙ Матуеррский.
- А торговые сведения и общие заметки о Китае-
Мы подумали, что он под влиянием нелщютия лишился рассудкаДо общих ли заметок о Китае и его бумаг теперь было! Нам было и грустно, и СТЫДНО,. Намвдьнпдо же нн ммо 1 не казался смущенным, точно случилось то, него .он желал,
8
а вовсе даже не несчастие. Он стал отдавать распоряжения и прибегать к разным мероприятиям; но говорил все на рус­ском языке, исполнителями же, кроме Степанова, были только китайцы, и потому ничего из его слов не понимали. Степанов, раздетый, стоял в воде и вытаскивал снизу из опрокину­того кузова лодки удержавшиеся в нем ящики. Мы готовы были помогать, делать что-нибудь, но чем тут поможешь, что сделаешь? И потому стояли пока немыми свидетелями сцены, похожей на сон,-так быстро все совершилось, - и ожидали, пока явится дело. Мы молчали, потому что никакие слова на ум не шли. Можно было бы сказать: - вы теперь видите, что китайцы дело говорили, что и нас нужно было послушать, когда мы вас предостерегали... Но что теперь толку из этих слов! Да и просто из сострадательной деликатности ничего не го­ворили.
- Сюй Сяныпен! обратился начальник к переводчику, который не понимал обыкновенной русской речи, а потому с ним говорили не иначе, как по-кяхтински;-потяни веревку мало-мало буди ёси... Степанов, да руби же дно! Что ты дурака валяешь!.. Руби дно, говорят тебе! приказывал начальник казаку, всегда отличавшемуся умом, сообразительностью и беспримерным усердием.-Переворачивай лодку и таскай скорее ящики!...
Легко сказать: переворачивай лодку, в которой помещалось человек до пятнадцати... Толстякъ' повар Лао-Бу-Тянь, также голый, стоял на дне лодки и рубил его топором, но ровно ничего не мог сделать, потому что топор каждую минуту по­падал на гвозди. Сосновский предполагал, что дно не подается, вследствие его неумения, и кричал ему, чтоб он ушел прочь; но тот, конечно, не понимал и еще усерднее действовал то­пором; Сюй не понимает, чего он хочет от Лао-Бу-Тяня, и неутомимый и опытный распорядитель выходит из себя. Дей­ствительно, ужасно досадно.
- Вы, господа, хоть бы [казака Смокотина прислали, обра­тился к нам начальник тоном укоризны.
- Мы казака оставили караулить лодку, а сами пришли по­мочь, в чем нужно.
- Да что пришли помочь! передразнил он нас... Смокотнин по крайней мере переводчиком мог бы быть, а то ни­чего не можешь приказать.
ѴлООЧИС
9
Таким образом, полная негодность переводчика Сюя была признана им самим оффициально. Андреевского здесь не было; он ушел с фотографом вниз по течению догонять уплы­вавшие вещи. Я видел, что действительно без нашего ка­зака тут ничего не выйдет, и потому вернулся назад к своей лодке; а Матусовский остался там, чтобы знать, что ока­жется спасенным н что погибло, для того, чтобы опреде­лить, какие могут быть вероятные последствия несчастия. Кроме того это было очень важно в другом отношении, в каком именно, объяснится впоследствии.
Я послал казака, а сам остался караульщиком и принялся за препарирование убитых сегодня 'утром птиц, и был очень рад этой механической работе, потому что никакие другие за­нятия на ум не шли: бодрость духа пропала совершенно и ко всему явилась апатия. Тревожные мысли о еще далеком и опа­сном пути, который нам предстояло проехать на безумной тройке из „авось, небось и как-нибудь*,-эти мысли наводили просто ужас, и не раз думалось-а не вернуться ли лучше, по­тому что, иносказательно говоря, наш извощик не хотел за­кладывать никаких других лошадей... Но любознательность влекла вперед, в неведомые страны! И вот во всем су­ществе совершается борьба страстного стремления в интересную даль с опасениями, которые нашептывали иные мысли: онп го­ворили-быть беде; не может кончиться это путешествие бла­гополучно; разве только совершится чудо... но, ведь, чудеса в наше время редки. Потом мысли обращались от мрачного бу­дущего к печальному настоящему; в глазах мерещился этот жалкий образ погибающей лодки; жалки или возмутительны были пострадавшие спутники; но не по своей ли вине они попали в настоящее скверное положение. Целая семья лодочника была ра­зорена в конец: потому что вместе с лодкой для неё по­гибли дом, средства к жизни и все надежды на остальную жизнь. Скверно было и положение всей „ учено-торговойк экспеди­ции: все ценное и необходимое, т.-е. деньги, оружие, патроны и порох, без которых нам нельзя было пускаться в край не­известный и еще не успокоившийся, все это погибло. Эти вещи, как ббльшею частью самые тяжелые, выпали, конечно, прежде всех и рассеяны теперь по дну реки; сохранился, повидимому, один ни на что не нужный хлам. Как идти дальше! Пойдем ли мы дальше или придется вернуться? В таких соображенияхъ
10
дрощед весь мучительный день - прелестный ясный .день, до до радостный для насъЯ провел его один и тодьдо в ' сумерках вернулся Штусовский... Не стану передавать наших бесед, потому что читателю не трудно угадать, чтй ц о чем мы могли говорит, носле всего, чтр ему стадо извество, Скажу только, ЧТО мы МНОГО смеДЛИСЬ над этим ,СЛаВД рогу, бумаги сдвоены'1, потому что отлично знали, что никаких таких бу­маг нет м взяться мм не от куда-
Мы послали в лагерь дострадавших нриготовлендой на на­шей лодке, рисовой каши с мясом, согретый чай и сахару, а также свечей, табаку и других вещей первой необходимости, о конвойными солдатами. Сообщение между местами наших стоянок было трудное, расстояние болыдое, и мы было хотели 9 нащей лодкой перейти к месту другого лагеря, до наши адтайцы ни за что не хотели проходить через порог Лун-Тан еще раз, говора, что нивто не может ручаться, что мы в во второй рад пройдем его благополучно, „На этой реке не надо Ярдов гибнет *, прибавили они и наотрез отказались
Итав, мы остались на своем месте. Уже когда совсем стемнело и над горами модидлся молодой месяц, возвратился из другого лагеря нщп казав и сообщил следующие новости. При помощи Рана и рабочих достали из ближайшего селения партию китайцев, искусных водолазов, которые приехали в лодке п, начав поиски, несмотря на все помехи, какие де­лали им ненужными советами и неудобоисполнимыми распоря­жениями, скоро вытащили из воды некоторые вещи. Этим они собственно доказали степень своего уменья, и доброжелательные в. нам туземцы просили передать нашему начальнику, что если вперед не назначит водолазам хорошего вознаграждения, то они могут утаить серебро, сказав, что его не находят, а по­том вынуть и разделить между собою, как добычу. Надо по­обещать, говорили, рублей по сту (на наши деньги) с ящика; тогда они будут стараться и достанут. После продолжитель­ных убеждений, доводов и колебаний Соснрвский, наконец, согласился, Китайцам объявили о назначенном вознаграждении и они начали плавать в лодке, которую удерживали на канате в том месте, где лодку перевернуло на бок в первый раз; диццдыми баграми они нащупывали вещи и когда думали, что нашди что-нибудь, один нырял, спускаясь по упертому в дно шесту, и если какая тяжелая вещь действительно находилась па
11
данном месте, он там прикреплял ее к крючку багра и при помощи веревки подавал сигнал находившимся в ледке товарищам, чтоб тащили, а сам поднимался вместе с вещью поддерживая ее; легкие же предметы вытаскивал просто, еднлывад на поверхность воды, Таким образом были вытащены один из двух ящиков серебра, весом пудов в пять, одно ружье, револьвер (который стрелял итеперь так же хорошо, как будто и не был в воде), дробь, все ящики с патронами, а также котелок лодочника, четырнадцать связок медных де­нег (чох), несколько мешков рису и еще кой-что из мелочи.
Казак превозносил китайцев-водолазов и удивлялся нх искусству; но выражал свое изумление в очень странной форме:
- Ну ужь, ваше высокоблагородие, этаких ловких „суфле­ров, подлецовъя еще и не видырад; иной нырнет и про­падет под водой; стоим, стоим, ждем,-нету! Ну, думаем, ко­нец китаншке; не будет больше афиюшппку курить... *) Нет, вынырнет; а один таки чуть было душу Богу не отдал, таа что даже не с разу и в себя пришил; больше уж не полез ныньче,-завтра, говорит, приедим, опять искать будем. Да ведь и где ныряют! У самого порога, где вода так и кипит... Обещают так, что будто бы все разыщут... At, ай, ай!- вздохнул казак, окончив свой рассказ и задумавшись.-Гос­поди Боже наш, какое несчастие над хами приключилось! А сколько же говорили в предостережений делали, но на ммх ника­кого „предмета не обращали*. Бот и вышло. Ведь теперь что смеху-то будет у кдтамшков! Они и теперь хохочут, только что не смеют наказывать.
t
31 марта.
Рано утром я пришел проведать своих жалких спутников. Место на берегу Хань-Цзяна, где им неожиданно пришлось рас­положиться лагерем, представляло хотя невеселую, но любо­пытную пеструю картину, которая даже самим пострадавшим так понравилась, что они фотографировали ее, для воспомина­ния. Но она с гораздо большею пользою может служить нази­данием в том, чтобы относиться к советам тех, кто по­умнее, и особливо туземцев, с бблыпим уважением. Вот ч
*) Оп иаемвап ови* м мааче кам афиуп; вазвмие эта встречается а р» стармввх вигах. Правшвое итаиское вазвавие Д-ит-яя».
kjOOQle
12
содержание картины. Все, что было спасено после потопления, явилось на свет Божий, но в таком виде, что требовалось иного времени, чтобы все разобрать, просушить и хотя скольконибудь предохранить от дальнейшей порчи. Знакомые читателю пятнадцать ящиков тюменской работы с фотографическими принадлежностями; пожертвованные кяхтинским купечеством образцы товаров русской мануфактуры, которым так и не суж­дено было явиться перед глазами китайцев в приличном виде, потому что сукна, меха, кожи и другие материи после Лун-Танской ванны находились в самом плачевном состоя­нии. На берегу в живописном беспорядке были разложены большие ящики чаю, подаренные нашими соотечественниками в Хань-Коу для употребления в дороге, в том числе наш один, которого нам никак не удалось получить от Сосновского, и один, подаренный казакам. Теперь этот чай, разу­меется, весь погиб. Рядом с чаем лежало множество книг, которых бы хватило на маленькую библиотеку, но, должно быт, все негодных, потому что начальник, таскавший их для чегото за собою, сам же много раз жаловался мне, что ему читать нечего. Дальше следовал как бы магазин вещей китайской работы и шелковых материй, большею частью полученных в подарок от мандаринов, в том числе н принадлежавшие нам с Матусовским, также своевременно не отданные. По со­седству оь ними просушивалось платье, белье и обувь, ящики с музыкой и ящики без всякой музыки, запасы разного рода консервов, приготовленные для переезда через Гоби, впрочем в миниатюрном количестве, разные вещи, предназначавшиеся для подарков мандаринам, в роде игрушечных волшебных фо­нарей, умывальников из папье-маше, двух, трех дешевых серебряных часов, хромолитографнрованных картин, пред­ставляющих, например, два розана и одну птичку или две птнчки и один розан, баночек с помадой, грошевых таба­керок и т. п. Тут же находился под стеклянным колпаком рельефный пейзаж, представляющий горы с вертящеюся мель­ницею на них, море с качающимся кораблем и с хриплой музыкой внутри. Лежали тут разные физические инструменты, какие всегда берут с собою в экспедиции; наконец оба ящика серебра (другой достали сегодня), патроны, оружие и палатки, которые теперь были поставлены и служили местом жительства. Словом, тут -был целый базар, но в каком жалком виде
13
находилось большинство вещей! И сколько требовалось работы, скучной, ненужной и отчасти бесплодной роботы по разборке, рас­кладке, просушке и новой укладке на половину никуда негодного хлама. К счастию, еще не было потеряно никаких ценных ве­щей; не пропало ничего, кроме некоторого белья, платья, пуда по­роху и, говорят, рублей на двести серебра. Читателю следует это помнить. Была одна потеря не ценная, но чрезвычайно важ­ная: мы лишились так-называемого .Охраняющего сияния“ (ХуЧжао) т.-е. выданного нам китайским правительством паспор­та, который унесло водою.
Итак происходила просушка вещей. Все были заняты пере­смотром и раскладкой разных предметов. Переводчик Ан­дреевский приводил в порядок свои „бумаги"; фотограф раз­бирал свои спасенные вещи, желатииые негативы и фотографи­ческие принадлежности; казак Павлов, всегда предпочитавший роли „самые деятельныя", но в то же время и наиболее покой­ные, переходил от одной вещи к другой, потрагивал их, принимал деловой и озабоченный вид, а сам все поглядывал плутовскими глазами в стороны, чтобы знать, замечают ли его труды и усердие к службе, и когда видел, что его неутомимая деятельность замечена начальником, он позволял себе отдо­хнуть немного. Переводчик Сюй был уже в таких преклон­ных годах, что ему совершенно позволительно было просто топ­таться на песке в своих бархатных сапогах, или, сидя на корточках, курить трубку и приговаривать, обращаясь то к тому, то к другому с словами своего удивительного диалекта.' „ты пасаматалй, кака сйка тов&л помочй было. КакА товал пелйза шйпака хылошанки бйла, подума, кака на Лун-Тан в воду полиола, ниту хылошанки, андалй палапАла" *). Сосновский осто­рожно просушивал хронометр н чистил инструменты, кото­рых нельзя было доверить даже такому просвещенному и все­знающему человеку, как казак. Павлов. Кнтайцы-водолазы и два других казака усердно работали на лодке, отыскивая и до­ставая из воды еще не найденные вещи.
Посмотрев на эту невеселую сцену и зшлеа о напрасной трате времени, а также о погибели разного добра, я вернулся
*) Тм несмотря, жаж всажий товар подвочвдо. Какой товар прежде' очень хорою бил, ноток, как аа Лув-Таий в воду вонах, ве хоров стал, все равно, что прраал.
<лОО51е
14
на свою лодку; а Матусовский увел туда. Он провел там все остальное время дня до вечера, не принеся ровно никакой пользы, только «алел о потерянном времени; он условился, что, если что нужно будет, чтоб за нами прислали. Так про­шли два дня.
Я жалел о том,* что берега реки и атом месте былй очень дикие и трудно Доступные, что растительность на них скудная и однообразная: птиц было мало, а охотиться за ними, карабкаясь по крутым скалам, почти невозможно. И порисо­вать нечего. Поэтому я оставался в лодке, занимаясь переклад­кой растений в сухую бумагу и просушкой сделанных Чучел, число которых, увы, еще вс доашо и до полусотни. Хбтелфбь бы скорей уйти отсюда, на что мы и надеялась; но наступив­шее на следующий день ненастье сильно иемугало нас, потому что дождь мешал просушке подмоченных спутников и, сле­довательно, задержал бы нас еще на большее время. К сча­стию, могола скоро изменилась в лучшему. ,
Мы видели с Матуеовскмм в лодке, и иовреиенам, отры­ваясь от занятий, начинали беседу о пашен будущем. Скоро оканчивалось наше путешествие водою, где мы на своей лодке были, можно сказать, совсем независимы и могли сами забо­титься о своих нуждах и Личной безопасности; при движении же сухим путём положение дел должно будет измениться н вот эта-то перспектива просто пугала нас. Да как бжло и не пугаться. Ведь вот Боярский и Андреевский, например, едваедва не погибли, вместе в лодкой: останься они в постелях долее обыкновенного и в этот день, как случалось иногда на других порогах, не будь они на палубе, когда лодку проводи­ли через Лун-Тан, им бы пожалуй и не выбраться из кают, нотому чте лодка перевернулась относительно быстро.
Мы придумывали разные планы, как помочь горю, и находили несколько выходов, но каждый был сопряжен с какою-ни­будь неприятностью, и потому решили предоставить будущее Провидению, а пока заботиться об одном настоящем. В на­стоящее же время требовалось позаботиться о самом суще­ственном: у нас истощались припасы, так как останавли­ваться на Лун-Тане не только на долго, но и. вовсе^ не пред­полагалось; место было пустынное, н ближайшее селение находи­лось отсюда верстах в /четырех; Туда послали за провизией, приказав купить всего, что встретится. ДбстаЛи яиц и кур,
k^ooQle
15
которых один из местных Мигелей сам прцнес к нам; их,-по китайскому обычаю продавать живность,-свесили на безмене й купили копеек по пятнадцати за фунт.
Пообедав часу в инрном, я отправился с ружьем вдоль реки йверхе, и туте постиг на опыте всю трудность пути Н понял все муки, какие должны испытывать бедные китайцы, которые обязаны проходить здесь с Лямками, таща бечевой тя­желые лодки: веСь берег здесь, также как й на Другой сто­роне, представляет беспорядочную груду обломков Скал п Ва­лунов; и непривычному можно дорого поплатиться, если на одну минуту оторвать глаза от почвы, по которой пробираешься, если заглядишься на чтб-Нйбудь и будешь продолжать идти; тогда наверно оборвешься с камня, ударишься о другой или, еще хуже, попадешь ногой в какую-нибудь узкую щель, между ннмн, и Наломаешь себе кости. Нвтайцы обыкновенно не ходят по Такнм местам иначе, как днем; если же кого случайно застигнет здесь ночь, они идут с фонарями, а когда его нет или не Хватят свечи, ложатся спать на месте и ждут света. Я шел Медленно, то поднимаясь в горы, то спускаясь к самой реке, собирая растения п стреляя попадавшихся мел­ких птиц, и добрался До ближайшего селейия. Оно состоит из нескольких десятков домиков, прилепленных то тут, то там на большой высоте, в самых живописных местах, около диких ущелий, и окутанных зеленью и цветами. Подняв­шись До узенькой тропинки, которая шла мймо одного ряда жи­лищ и представляла до некоторой степени улицу, я прошел по ней, доставив большое удовольствие её немногочисленным жителям, которые, особенно женщины, ни мало не стесняясь, поднимали меня на смех, ко пугались и прятались, если я в это время взглядывал на них. Я, может быть, и в самом деле был смешон в своем костюме, о кетором я вовсе не заботился, потому что в глазах китайца европеец одинаково смешон и во фраке, и в мундире, и в одном белье, и ом не различит, что прилично, что пет: поэтому не стоило н на­ряжаться. От самой этой троПннкй-улнцы почти отвесно спу­скался к реке обрыв, сначала, в верхней частя, заросший небольшими деревцами и густым кустарником, а дальше со­стоящий из голых гранитных спал, по которым можно ясно видеть, до какого уровни вода поднимается в реке во время летнего полноводия. На реке, открывавшейся пред моими тла-
kaOOQle
16
зами на большое пространство, следовали друг за другом по­роги; она вся усеяна здесь торчащими из воды большими кам­нями, и казалось, нигде не оставалось настолько широкой и глубокой борозды, чтоб по ней могли проходить лодки; тем не менее, я знал, что оре проходят, но только местные, приспо­собленные лодки. рассматривая это место реки, я невольно по­думал: если бы наша несчастная Ма-Ян-Чуань и миновала благополучно Лун-Тан, то вее равно здесь ее ожидала бы не­избежная погибель.
Я спустился к реке и за мною последовали ив деревни три китайца, которые, можно было подумать, пошли собственно для того, чтоб ухаживать за мною, потому что в тех местах, где трудно было идти, они без моей просьбы поддерживали меня с самой предупредительной любезностью и помогали пере­бираться через камни, вероятно не предполагая во мне доста­точно собственной ловкости. Но им, конечно, интересно было рассматривать меня и бывшие со мною веЩи, между которыми, кажется, самою привлекательною была моя двухстволка. На од­ном из камней я убил зимородка (Alcedo bengalensis), пре­красные голубые перья которого китайцы употребляют на раз­ные дамские украшения, и свойственная им экономность во всем оригинально сказалась и в том, как они пользуются перьями этой птички: они никогда не убивают Цэй-Цу, как они называют зимородка, а ловят его западнями и, выдернув несколько голубых перышек, отпускают на волю, с тем чтобы потом ее опять могли поймать другие и опять взять уме­ренную контрибуцию за возвращение свободы... Эти голубые пе­рышки ценятся у них на вес золота, что, впрочем, совсем не будет дорого, если принять во внимание разницу в их весе.
Солнце уже клонилось к.западу, великолепно освещая про­тивоположный берег реки, покрытый довольно густою рощей, из-за яркой зелени которой и осыпанных цветами кустов бе­лых роз (цзы-мэй-хуа) выглядывали прелестные крыши стоя­щей тут кумирни Ван-Э-Мяо и три хорошеньких домика, при­слонившихся к скалам и подпертых свдлми. Я был вер­стах в четырех от своей лодки и китайцы советывали мне скорее идти домой, указывая на солнце: совет был разумный; я поспешил вернуться и добрался домой уже при свете стояв­шей в зените молодой луны. Матусовский был дома; авскоре
LjOOQIC
17
вернулся и нал казак, целый день занимавшийся вместе с другими разборкой и просушкой вещей в другом лагере. Он сообщил некоторые новости оттуда. Серебро, которое китайцы просили в награду за'доставание из реки вещей и которого они ждала вчера до вечера, сегодня наконец отдано сполна, в размере ста лань (200 руб.); из воды достали еще ружье, кро­шечный пузырек с лекарством, - вещь ненужная, но могу­щая служат доказательством искусства китайским водолазов, ибо, как читатель помнит, добывание вещей производилось в том месте реки, где вода несется с страшной быстротой; до­стали пороховницу, но ящика с порохом, весом в один пуд, так и не могли найти; вероятно, его, как большой и относительно легкий груз, укатило далеко по течению. Все фо­тографические принадлежности уцелелн благодаря превосходно сделанным в Тюмени ящикам. Мы спросили о состоянии духа наших спутников.
- Ничего-с, не видно, чтоб очень скучали, а капитан даже так веселы, как я давно их не видал. Они благода­рили меня за помощь, продолжал Смокотнив,-и сказали: жал­ко, не знал я в Хань-Коу, что ты умеешь так хорошо покитайски говорить, а то бы я велел тебя подучить чтению и письму...-Ты бы мог быть переводчиком, говорят.
Да, Сосновский очевидно не подозревал в нем таких по­знаний, иначе ни за что не предоставил бы его в ваше рас­поряжение.
2 апреля.
Утро было пасмурное. Когда я вышел на палубу, мимо нас проезжала на своей лодке партия китайцев-водолазов, отправ­лявшихся вниз через порог на новые поиски. Мне хотелось проплыть через него вниз, и я, подозвав их к себе, ска­зал, что хочу отправиться с ними, сел в их лодку и мы поплыли. Вниз по реке лодки ходят при помощи одного те­чения и ими остается только управлять, то есть давать правиль­ное положение относительно потока и оберегать от камней, на что при прохождения или, вернее сказать, при пролете лодки через порог требуется гораздо более искусства, смелости и расторопности, чем при подъеме снизу вверх, так как здесь одного момента упущения достаточно, чтоб лодку моментально разбило в щенки. И действительно, у туземцев гибнут почти
ПУТ. DO К1ТАЮ, т. II. 2/
C.ooqIc
18
исключительно те лодки, которые спускаются до, реке, тогда как с идущими против. течения крушений почти не случается. Итак, мы отправились. Скоро прошла расстояние до порога; вот близко и он. Китайцы бережно поддерживают меня; я приготовился смотреть во все глаза, и, чтоб лучше видеть мо­мент проскакивания лодки через самое бурное место порога, привстал было с своего места, как китайцы мигом дернули меня за руки вниз и присадили на скамейку; в эту секунду лодка вздрогнула и закачалась, как будто получила мягкий тол­чок в дно; в ушах раздался оглушительный шум волн; нас слегка обдало брызгами... Вот и все, что я могу расска­зать: порог был уже далеко за нами. На берега я не успел и взглянуть; не заметил и самого порога, на который пригото­вился смотреть с самым напряженным вниманием,-так все совершилось быстро и неожиданно.
Я попросил высадить себя и побрел с ружьем в горы, но скоро принужден был вернуться к своей лодке, по слу­чаю поднявшагося сильного ветра. Небо затянуло тучами, де­ревья зашумели и некоторые заблестели как серебро, показав белую изнанку своих листьев; а бамбуковые рощицы грациоз­но качали своими гибкими, наклоненными верхушками. В воз­духе пахло дождем, и мы со страхом ожидали его, но к сча­стию его пронесло стороной.
Прошел еще день, который мы простояли на том же месте. Вечером вернулся казак.
- Ну что, много убрали вещей? спрашиваем,-скоро ли мож­но будет идти дальше.
- Какое много убрали! Еще ничего не убрано; ныньче яволонтерничали“ целый день; никто ничего не прибирает: за не­которые вещи, значит, мы не смеем взяться; а приказывать ничего не приказывают. Так день и прошел. А сами капитан провозились с экструментом,-не открывается да и только; и маслом смазывали, все не открывается. Ничего кроме этого и не делали. Потом, перед вечером уж так потрогали койчто, перекладывали с места на место... Еще ничего не убрано; а вещи все просохли. Если б нам позволили, мы бы давно все уложили и ехать бы можно было; так не велят. Даже китайцы удивляются, зачем они живут на берегу, спрашивают, не бу­дут ли тут торговать,-смеются.
Наш лодочник и рабочие начинают роптать, что ихъ
19
задержнвают^ напрасно, что они подвергаются лишним расхо­дам. Но мы успокоили их, сказав, что все экстренные рас­ходы принимаем, конечно, на себя. Нам и самим надоело стоять в мало занимательном месте; продовольствоваться здесь было трудно, а вследствие того, что начальник потерял свело посуду, он отобрал у нас нашу, .потому что она куплена не лично мами; так что нам нн обеда, ни чаю не в чем было приготовить, и мы кой-как доставали уж у лодочника то того, то другого.
Жаркие дни стояли в то время: в тени 26 градусов, а на солнце-)-29° R., так что и китайцы начинают прятаться от солнца, прикрываясь соломенными шляпами с широчайшими полями. Онн отдыхают теперь и по целым дням играют в карты *). усевшись на корточки вокруг большего камня, слу­жащего им столом, или просто растянувшись на песке. Дети нашего Тай-Гуна, девочка Нянь-Хуа, мальчик Ван-Гэй и кро­шечная Сяо-Нюй-Цзы, **) бегают совсем голые; онн роются в песке и играют в то, что большие делают серьезно, т.-е. изображают из себя лямочников, таская вдоль берега, вме­сто лодки, какую-нибудь палочку или коробочку, привязанную за нитку, и подражают знакомым читателю крикам рабочих.
4 апреля.
Сегодня, наконец, последний день нашей неожиданной стоян­ки на Лун-Тане,-последний, если „завтра* пойдем. Лодка, ка­кую Сосновскому давно нужно было нанять, нанята наконец только здесь; и все вещи и люди преспокойно поместились в ней одной, хотя она была меньше нашей; следовательно, можно было и раньше переменить старую лодку на новую, например, в Ши-Цюань-Сяне, где хозяин погибшей лодки, прося про­щения, умолял о том, чтоб ему позволили не идти дальше. Тогда и мы бы выиграли, и несчастный лодочник не был бы пущен по миру.... Впрочем, ему и его семейству был сделан подарок в целых тридцать рублей серебром! (Его лодка стоила около 400 руб.) Не стану описывать тяжелую сцену.
*) Совсем особенная, узенькия, напоминаюция домино.
**) Это имя есть собственно отсутствие имени, означая п переводе-ма» лёнькая девочка; так обыкновенно нх и называют.
2*
20
когда эта разоренная семья бедняков осталась фа берегу, по­среди обломков своей лодки. Хотя она во многом сама вино­вата, но не добром будет она поминать русских людей.... Не хорошо мы сделали, надо покаяться. Хотел я отдать ему из «воих денег 400 руб., и очень жалею, что не сделал этого.
В Mptaa.
Серенький день. Перепадает мелкий дождь. Мы совсем го­товы к отъезду и ждем, пока подойдет другая лодка, из-за порога Лун-Тан. И вот, в одиннадцать часов утра она по­казалась в нем, а по берету шел Сосновский и вслед за ним несли на коромыслах ящики с фотографическими при­надлежностями. Лодка прошла порог благополучно и, причалив к берегу, приняла в себя столь предусмотрительно охраняе­мые просушенные вещи и осторожного начальника.
Мы отправились вперед и вскоре достигли того порога, до которого я доходил третьего дня, навиваемого Бе-Тан. Это место реки еще труднее и опаснее Лун Туна: здесь на про­тяжении ста сажень река несется между камней по ясно замет­ной покатости, клубясь и ценясь, как в котле; а речное дно везде усеяно подводными камнями. Перед нами проводили че­рез порог чьи-то две грузовые лодки, и когда я смотрел на это проведение, мне невольно вспоминались слова путешест­венника Рёге Lecomte, который говорит, что, сделав более двенадцати тысяч миль по самым бурным морям в свете, в продолжении десяти лет, он не подвергался стольким опа­сностям, как в течение десяти дней на китайских реках (он ехал из Кантона в провинцию Фу-Цзяи). Хотя это и преувеличено, но дает понятие о встречающихся здесь затруд­нениях и возможных бедах.
Для проведения каждой лодки чрез упомянутый порог тре­бовалось человек до пятидесяти рабочих! Большая часть их тянут за канаты, несколько других стоят на передней палу­бе и действуют баграми; один или два человека правят ру­лем и еще один человек стоит на лодке наверху, т.-е. на крыше каюты,-это главнокомандующий; он распоряжается всем и всеми. Сцена любопытная. Шум порогов и крики множества голосов сливаются в такой потрясающий концерт, что понеиоле делается жутко; чувствуешь, что происходит что-то вели­чественное и весьма серьезное.
81
Мы миновали благополучно три ворога; надели одну разбииу* лодку, шедшую сверху с табаком, м, когда готовились вдтн дальше, нас нагнал новый гонец с письмами. Он выехать из Хань-Боу 21 день навад и привив нам разные известия, между ирочим, отрицательный ответ Сосноѵскему от дове­ренного Губкина, что последний на телеграмму относительно по­жертвования в 2000 рублей в пользу экспедиции так ничего и не ответил. Значит пропала надежда на это „восвособление“ Соснонскому, и он был вне себя от негодования.
Мы остановились у берега, на котором возвышалась упомя­нутая выше кумирня Ваи-Э-Мяо, в которую, как я узнал, обязательно должны являться все хозяева проходящих здесь лодок и делать денежное приношение богам - покровителям судоходства в размере 800 чох, в получении которых каж­дый получает печатную квитанцию, вырываемую из книги, так что это имеет вид государственного сбора,-хотя ему н при­дается религиозный характер.
Пройдя еще небольшое расстояние, остановились на ночлег. Погода стояла ненастная; но воздух, освеженный дождем и напитанный ароматом свежей зелени деревьев и цветов, был так хорош, что им достаточно надышаться нельзя.
• МрЗм:
Небо проясняется, но на верхушках гор еще висят тучи, и лодочники спешат выбраться ир порогов, потому что, го­ворят они, от дождей вода может сильно подняться н тогда прохождение чрез них затрудняется и делается гораздо опа­снее от скрывающихся под водою камней. Пороги следуют один за другим, чередуясь с промежутками совершенно спо­койной воды с зеркальной поверхностью. На всех порогах без исключения Сосновский выходит на берег, находя более удобным отдавать свои распоряжения издали, все же другие остаются в лодках и спокойно переезжают чрез страшные пороги, вполне полагаясь на знание и ловкость китайцев. В самом деле я теперь совершенно смело вверяю себя молодцу Вану, которого всегда веселый н спокойный вид, ловкость и верность действий, быстрый и зоркий взгляд н отсутствие даже тени робости пред опасностью в состоянии внушить доверие даже самой трусливой даме. Ван делает все с такой лов* костью и с таким беззаботным видом, кактйбудто ом играет,
LiOOQlC
22
а не борется с бушующей стихией, хотя она могла бы в один миг сокрушить лодку, которой командует этот не хит­рый с виду человек. Он все видит своими прищуренными глазками, следит за каждым камнем, за каждой веревкой; тут подтянет, там поддержит, мигом подскочит и упрется багром в скалу, упрется изо всех сил, так что ляжет на спину и в таком положении переступает ногами по выдающе­муся борту лодки, все время напирая на бамбуковый шест, так что последний согнется в дугу, но выдерживает и не доз­воляет лодке прикоснуться к торчащему из воды камню, и тем увеличить и без того страшное сопротивление.... Пройдут порог, Ван возьмет трубочку и, усевшись на корточках на невысоком столбике, за который цепляют канат, сидит и покуривает себе, как будто он ничего и не сделал, как будто это вовсе и не он работал сейчас, надрываясь изо всех сил. И ни жалоб на усталость, ни тени хвастовства, ни даже сознания своей полезности...
Вот наконец прошли, говорят, последний порог... И сла­ва Богу, говоришь себе, м жаль их, потому что в них столько прелести! Скоро за этим местом берега стали понижаться и раздвинулись; дикий характер местности исчез; опять показа­лись пашни, частые селения и такия же береговые плотины, как в низовьях реки, т.-е.*в виде параллельных реке валов. Последняя разливалась здесь широко, чтоб выше, конечно, опять войти в горы. Здесь же пороги действительно кончились, но явилась новая помеха движению-сильное мелководье.
Мы остановились на ночлег еще засветло и я с ружьем взошел на береговой вал, за которым открылась великолеп­ная равнина, покрытая зелеными полями густой, высокой и уже наливавшей колос пшеницы. Но другую сторону равнины возвы­шался ряд прекрасных больших деревьев,’ то с темной, то с яркою зеленью; некоторые были все в цвету и изобилие последних было таково, что листья на них за цветами были почти незаметны. Это - деревья Тун цзы-шу или Дун шу (iSterculia piatanifolia), из орехов которого выделывают масло, идущее в краску и отличающееся необыкновенною стойкостью против воды; испарения его, говорят, ядовиты, так что в комнате, .где недавно что-нибудь было выкрашено такой краской, можно заболеть и будто бы умереть; но большинство китайцев считают его далеко не таким вредным. Под тенью этихъ
28
величественных стеркулий стоят домики поселян с глиняными стенами, черепичными крышами и дверями, украшенными надпи­сями на красной бумаге; тут же возле домиков сидят и груп­пы их мирных обитателей; а за этим первым планом подни­маются на некотором расстоянии высокие синеватые горы, но местному названию, Цзин-Лин-Шань....
Над равниной стояли необыкновенные спокойствие и тишина; только издали чуть-чуть доносились голоса людей, и перелетав­ших стаями черных скворцов, да в небе щебетали ласточки... Тут было такое царство покоя и кажущихся довольства и счастья, что мне жаль было нарушить его выстрелом и принести сюда смерть. Впрочем, еслиб увидал редкую птицу, думаю, не устоял бы!
' 7 ырИм.
Сегодня в России началась страстная неделя с её молитва­ми, унылым благовестом, говеньем и приготовлениями к при­ближающемуся Светлому празднику; и мысли умчались с бере­гов Хань-Цзяна в туманную родную даль и на время забылась здешная роскошная природа и здешние люди... Да, хороши чу­жия страны; в них интересует нас все, чего у нас нет; но любим мы в них то, что чем-нибудь напоминает нам родину; в них милее нам те цветы, хлеба и голоса птиц, какие есть и у нас!
11о мере нашего движения вперед горизонт расширяется; гор вблизи уже нет, а они видны только вдали; у реки явля­ются равнины, оживленные зелеными полями, жилищами и людь­ми; чаще встречаются домашния животные, например быки, похожие осанкой на тирольских, лошади и мулы. Все это обра­щает на себя внимание и доставляет удовольствие глазу, кото­рый уже давно не встречал ничего, кроме замкнутых гори­стых берегов.
. В три часа пополудни мы остановились у города Ян-Сянь, который стоит на некотором расстоянии от берега и с реки не виден. Я тотчас отправился в город с одним полицей­ским и, пройдя сначала по дороге мимо полей, потом пред­местьем, достиг стены и ворот с трехъярусною башнею над ними. За воротами идет по обыкновению главная улица с теми же лавками и предметами торговли, как везде; в перспек-
24
тнве виднеются две триумфальных арки в три пролета; на улице, как везде, много людей, а лошадей и мулов встречается гораздо больше, чем в других городах. Проехала на встречу китаянка, уже пожилая, верхом на лошади, которую вел под уздцы погонщик. Мое появление на улицах города мигом про­извело нарушение его обычного строя жизни и собрало толпу, которая, когда я остановился пред одной интересной башней и стал срисовывать ее, страшно теснилась вокруг меня, надое­дала мне невыносимо и стала позволять себе разные грубые выходки; и бегодня я убедился, как много, значит иметь при себе хорошего и ловкого полицейского солдата, а не такого вя­лого и робкого вахлака, какой был со мною. Подобно дебюти­рующему, да еще незнающему своей ролиактеру, он не только ничего не умел сказать осаждавшей меня толпе, или сдержать ее свое» мастью, а нередко даже совсем пропадал куда-то, так что я не видал его и вблизи, и оставался совершенно один. Когда он вернулся, я, видя, что ему одному не спра­виться с расшалившейся толпой, послал его в я-мын (город­ское управление), велев привести с собою еще двух солдат. Он ушел и я остался один, что впрочем нисколько не из­менило моего положения ни в худую, ни в хорошую сторону. Стиснутый толпою до такой степени, что едва мог двигать ру­кою, я кой-как окончил рисунок и, не дожидаясь своего поли­цейского, вошел в одну кумирню, мигом наполнившуюся на­родом; мигом был занят каждый вершок свободного места, и^мальчишки без малейших церемоний полезли на своихъ' бо­гов и взобрались им на руки и на головы, чтоб иметь воз­можность глазеть на меня. В сопровождении густейшей толпы, скучной, назойливой, неделикатной, впрочем не причинявшей мне никаких серьезных неприятностей, отправился я через город назад к нашим лодкам и встретил своего конвой­ного только у городских ворот, и опять одного, а не втроем, как я ожидал. Он последовал за мною и мы добрались до реки без особых приключений. На берегу, возле наших ло­док, стояли ожидавшие меня больные из местных жителей, уже получившие словесные телеграммы о моем приезде, и остальное время дня прошло в приеме их и отпуске им лекарств, которые я давал только в тех случаях, где ожидал скорого несомненного успеха.
85
в мрВм.
Утром над рекой стоял такой густой туман, что противо­положного берега её совсем не било видно и река казалась мо­рем. Мы были готовы отправиться в путь, как пришел казак и передал, что мы еще остаемся здесь некоторое время, потому что „капитан пишут бумаги в Хань-Коу-Вед того поч­таря, продолжал казак, - что третьего дня нагнал нас, мы сюда привезли на нашей лодке. Капитан три дня все писали бумагу, чтоб послать с ним; теперь кончают и как кончат, тогда и пойдем. Но „бумага" сегодня не кончилась и мы оста­лись тут ночевать. Сказано-завтра в полдень выйдем отсюда.
9 аярем.
Ждали полудня и с ним выезда; говорятъ-бумаги не готовы. Два часа прошло, три часа,-все не готовы; наконец в четыре часа уехали, а посланец повез „донесение о крушении лодки". И когда я прочел его копию, то увидал, что это был боль­шей литературный труд, и понял, почему нужно было так много времени для исполнения его. Хотя оно начиналось словами; „Нас постигло серьезное испытание",-в нем тотчас за этими словами следовал длинный и ни на что не нужный рассказ о всем путешествии по р. Хань с самого выступления из ХаньКоу. Такой способ изложения Сосновский называл „муссирова­нием публики", и всегда советывал нам с Матусовским придержмваться его, если мы намерены что-нибудь писать в Рос­сию, в газеты. Мы обещали придерживаться.
Читатель теперь знает, какое „нас постигло серьезное испы­тание"; те же, кому приходилось читать полученное донесение, этого не ведали и, конечно, спешили узнать в чем дело. Но они должны были предварительно ознакомиться со всем тече­нием реки Хань и его особенностями; выслушать разные сооб­ражения на счет Общегосударственной Артерии (т.-е. р. ЯнъЦзы) и той диагонали, изучение которой составляет одну из и«>лей экспедиции, познакомиться с различными созданными приро­дой рельефами вертикальных отношений, с голыми гранитными утесами, которые щетинятся в дымке облака лесом; с поро­гами разных наименований, которые бывают то большие, то малые', то прямые, давящие напором воды, то изломанные коле­ном, страшат трудностию управиться с судном; узнать, что
26
число порогов на р. Хань равняется 360 *); что скорость те­чения его громадна, если вспомнит, что 10 с. в единицу вре­мени (какую-не сказано) есть предел, за которым вода раз­мывает постель из дикой скалы... Потом в донесении следо­вали характеристики жителей различных провинций Китая, при­мерно в таком роде: у Хубейца какая-то четырехугольная ящи­ком голова, сплюснутый лопатой нос, маленькие, узкие, глубоко утонувшие глаза, сверкающие хитрыми зрачками. Далее шли рассказы о том, как китайцы не дозволяли заниматься астроно­мическими наблюдениями, этими смехотворными наблюдениями, как полезно оказалось сношение с высшими властями и т. д. и т. д. И, наконец, артор переходит к „печальному акту*, названному в первой строке „постигшим нас серьезным ис­пытаниемъ*, т.-е. крушению лодки. Тут рассказывается, как все происходило-как рабочие разбежались; лоцманы один и дру­гой кинулись в воду, переплыли реку и после того мы их не видали... и т. д. Упоминается об измученном остове (лодки), вышедшем из стремнины, и описание это сопровождается воскли­цаниями в роде: все поглотила лютая пучина! Затем он упо­минает о своих спутниках. Но как уложить в формы про­стой речи то беззаветное самоотречение, в котором каждый из сотоварищей моих в святом сознании долга преследовал лишь мысль-спасти то, что нужно для целей правительства... Потом прибавляется несколько фраз о потере вещей, скоплен­ных тяжелым трудом, о „доблести казаков, например о Сте­панове, который, презирая смерть, мнит только о том, чтобы не все отдать грозной силе... Мне решительно не съуметь пе­редать эти подвили величия духа! восклицает автор, и в кон­це донесения прибавляет, что „всего больше погибло подароч­ных вещей* и его собственных **).
Когда мы отправились наконец и отошли на некоторое расстояние, пред нами открылся оставленный нами город или собственно его зубчатая стена, с башнею над воротами; у са­мого берега начинаются и идут вдаль поля с разбросанными
♦) Тут выходит противоречие с показаниями Матусовского, которым нанесено на карту порогов и даже быстрин, всего около 80; да и все искажено или умышленно, или по неведению.
**) Читатель уже видел, что никаких подарочных вещей не погибало; Их просто не было, а какие были, те только водиоклн.
^jOOQle
27
между ними деревьями и сельскими домиками; за городом возвы­шаются холмы и за холмами-легкия, как облака, отдаленные горы в несколько планов. Река Хань представляется здесь величественною но свое* ширине, но её песчаное дно везде видно; она везде переходится в брод и воды в ней немного выше колена. Берега её зеленеют свежими всходами и повсюду на вид видны люди и села. Несколько выше в нее впадает речка Тан-Шуй-Хо, рассыпающаяся на несколько рукавов по пес­чано-каменисто* отмели. Против Ян-Сяня на другом берегу находится большое село Тянь-Бао-Ля, скрытое за береговой пло­тимой, и между этими пунктами происходит беспрестанное сооб­щение при помощи двух, ходящих взад и вперед, больших лодок, всегда переполненных мужчинами, женщинами и детьми; все они в шляпах с широкими полями и с разными пред­метами в руках, корзинами, зеленью, разным товаром и проч. Иногда в лодке вместе с людьми можно увидать носилки е пассажиром внутри, а также оседланных лошадей и мулов. Эти лодки представляют весьма интересные живые картинки, пестреющие яркими цветами.
На дворе тепло, как в июле, да и хлеба в таком состоя­нии, в каком у нас бывают в этом месяце. По реке во многих местах бродят китайцы, собирая в не* так-наэываемые „дрова*, (ча-е), т.-е. разного рода прутья, палочки и щепки, плывущие по воде или погрузившиеся на дно. Глубокая тишина стоит над здешним обширным открытым пространством, занятым отчасти площадью реки, отчасти её низкими равнин­ными берегами и окруженным со всех сторон грядами от­даленных гор: ничто, кроме грустного посвистывания куликов да легкого журчания воды под нашей лодкой, не нарушает этой тишины!
Шли мы медленно, потому что приблизительно на каждых двух, трех верстах лодки садились на мель; и после заката солнца остановились на ночлег среди описанной простой обста­новки; но она была очаровательна нежностью общего колорита, мягкостью всех очертаний и своей глубокой тишиной, которая в шумном Китае всегда доставляет особенное удовольствие.
10 аярим.
Характер реки тот же; он очень напоминает наши широ­кия степные реки и разница в пейзаже заключается только в подробностях, да иных формах растительного царства.
28
ДЗ последние дни мы встречали на берегах много кирпичных и черепичных заводов, и сегодня нам с Матусовскиж уда­лось улучить несколько минут, чтоб, „не задержав общего движениянашего бессмысленного движения,-зайти осмотреть один из них. Такие заводы устраиваются обыкновенно в тех местах, где есть годная для кирпича глина, и все производство на них отличается необыкновенной простотой. Вырыв сколько нужно глины, ее смешивают с водой и потом не месят, как у нас, а перебрасывают лопатой, насаженной на длинную гибкую ручку, с одного места на другое, всю, два раза, причем каждый захваченный кусок подкидывается высоко кверху (что делается легко, благодари эластичности ручки лопаты), и, падая, сильно ударяется о землю; это и заменяет процесс мешения глины. Для делания кирпичей ее вдавливают в деревянные формы; приготовление же черепицы несколько сложнее. А именно: глину складывают в виде четырехгранного столба и инструмен­том (ма-ле) в роде смычка, в котором вместо волос натя­нута одна проволока, обравнивают его бока; тем же смычком отрезывают с одного бока слой глины около дюйма толщины и накладывают его на барабан, сделанный из бамбуковых пластинок, обтянутых холстом; три из этих пластинок, на­ходясь друг от друга на равных расстояниях, выдаются бо­лее других, так что они образуют на барабане род граней. Барабан, укрепленный на станке, приводится ногою в движе­ние и упомянутый глиняный пласт превращается в открытый с обоих концов цилиндр (правильнее, усеченный конус, так как верхнее отверстие в нем несколько меньше нижнего); затем, снятый с барабана, ставится для просушки, и когда он высохнет, стоит только слегка ударить по нем, чтоб он распался на три части, по тем бороздкам, которые образуются соответственно трем выступающим бамбучинкам, и каждая из частей будет представлять отдельную черепицу. На этом же заводе имеются деревянные резные формы, в которых вы­давливают из глины различные украшения для крыш, карни­зов и других частей зданий. Глина в сыром виде имеет обыкновенный цвет, а после обжигания и запаривания превра­щается из желтой в серую.
Мы отправились дальше и вскоре повстречали одного ориги­нального путешественника-китайца, плывшйго вниз по реке на бамбуковом плоту. Он лежал на йене на спине, прикрывъ
29
лицо от солнца широкой соложенной шляпой, и спал-себе с беззаботностью ребенка, предоставив свою судьбу течению, ко­торое спокойно несло его плот. На плоту, кроне этого человека да бумбуковего багра, не было никого и ничего. Когда мы поровнялись с ним, шутник Ван ударил своим багром по повер­хности воды ж обдал брызгами беззаботного путника; он открыл лицо, приподнялся немного, взглянул и, не сказав ни слова, по­вернулся на бок, опять накрылся шляпой и поплыл дальше своей дорогой.
Мы прошли мимо устья еще одного притока Хань-Цзяна с левой стороны-Син-Шуй-Хо; устье этой речки широко, но за­несено песком, так что люди переходили здесь реку лишь по щиколку в воде. Левый берег её низменный, песчаный, бра­вый-возвышенный, представляющий местами обнаженные массы гранита, между которыми образуются овраги; по ним бегут и • ниспадают каскадами ручьи, а на отлогих склонах пригор­ков расположены поля пшеницы, маку и разных овощей. ХаньЦзян стал так мелководен, что лодочники принуждены оты­скивать места, где бы могла пройти лодка, но часто им нигде не удавалось найти фарватера и лодка буквально ползла попеску. Берега снова оживились сильнее обыкновенного; число шедших ‘ по нин людей, по преимуществу носильщиков, становилось все больше, что, как мы знали, предвещало близость города. Вот и он,-город Чэн-Гу-Сянь. Показались городские башни и множество лодок, большею частью широких и мелкосидящих, собравшихся здесь, как мы узнали, по случаю мелководья и ожидавших поднятия воды, чтобы иметь возможность продолжать путь. На берегу двигались в большом количестве люди раз­ных возрастов, большинство в соломенных шляпах,-и где были люди, там раздавались смех, говор, шум, брань и музы­ка. Жизнь кипит и на земле, и на реке, через которую беспрестанно переезжают в лодках и во многих местах в ней купаются ребятишки. Я слышу, на берегу уже раздается если не радостная, то чрезвычайно интересная весть о приезде иностранцев; все дела бросаются и все бегут к берегу; мно­гие еще не знают, куда надо бежать,-где они, эти нежданные редкие гости. Вот мы причалили; звенит цепь и на берег бро­сается якорь.
Выл полдень, и я тотчас отправился в город. Он отсто­ит от реки приблизительно на четверть версты и окруженъ
ѴлОСКИС
30
слободами, через которые,, почти от самого берега, к нему ведет каменная дорога, сделанная из длинных кусков се»рого и красноватого гранита, и напоминающая древне-римские пути сообщения; во времена оны й эта дорога, должно-быть, была великолепна; но теперь на толстых каменных плитах как её самой, так и каменных мостиков, встречающихся' на ней и перекинутых через небольшие ручьи и каналы, колеса та­чек вытерли и выбили глубокия борозды. Я пришел в го­род и, пройдя по нем большое пространство, нашел все обыкновенным; мне бросились в глаза только нищие в боль­шом количестве и с страшными лицами, какие можно видеть только у умирающих. Меня, разумеется, сопровождала огром­ная толпа, и лишь только я останавливался на минуту, как она окружала меня со всех сторон, отчего жара, и без того сильная, становилась еще невыносимее; паршивые и чесоточные прижимались ко мне вплотную; и я не на шутку боялся зара­зиться от них, но уберечься не было никакой возможности; запах чесноку, мускусу, опия и разных других веществ про­сто душил меня и заставлял ускорять шаги. А тут встре­чаются интересные предметы. Так, я увидал в одной из ‘ улиц триумфальную арку или ворота, сделанные исключительно из гранита, на котором иссечены разные украшения. Подоб­ные каменные арки в небольших городах встречаются во­обще гораздо реже деревянных; эта же, кроме того, отличалась изяществом стиля, и я решился срисовать ее, как это были ни тяжко. Для этого потребовалось часа два времени; но чего стоют эти два часа, проведенные в самом близком сосед­стве с такими грязнейшими субъектами, когда их нужно беспрестанно просить сторониться, хлопать карандашом по ру­кам, которыми туземцы беспрестанно дотрогивались до бумаги, и по широким полям шляп, закрывавшим от меня пред­меты, которые я срисовывал! Впрочем, эти шляпы сейчас снимались по приказанию самой же толпы, которая, видимо, не хотела мне мешать и, если мешала ужасно, то совершенно не­вольно.
Окончив рисунок, я прошел дальше по улице до других нисеньких ворот, над которыми была устроена театральная сцена, открытая с противоположной стороны; на ней шло представление; там слышались неестественные голоса актеров и отчаянные звуки оркестра. Пройдя под ворота, в которыхъ
31
толпа была еще гуще, я обернулся к сцене и остановился; актеры увидали „заморское чудище" и, судя ио обращенным на меня взглядам и жестам с какими-то словами, они, должнобыть. сострили что-то на мой счет, чтб привело толпу в не­истовый восторг. Стоявшие дальше услыхали весть, что в го­род пришел иностранец; но, не видя меня, сначала замета­лись в стороны,и потом двинулись с такою силою, что вся толпа, точно сговорившись, разом хлынула в ворота; никакое сопротивление ей было невозможно, и я, вместе с окружавшими меня китайцами, не вышел, а буквально был вынесен назад за ворота; поднялась давка, крики, и я поспешил уйти из этого узкого места, чтоб по крайней мере не увеличивать сбо­рища и не сделаться виновником какого-нибудь несчастия. Ме­ня толпа, разумеется, не задавила бы, но за детей, этих не­пременных членов всякого собрания, я ужасно боялся.
Возвращаясь, я встретил на улице Вана, который нанимал рабочих, взамен двух, остававшихся здесь, и вернулся с ним к своей лодке. Уходившие отсюда рабочие пришли про­ститься; они долго шли с нами и расставались, повидимому, с сожалением.
- Куда же вы пойдете в чужом городе? спросил я.
- А тут гостинницы есть... Платить надо по 70 чох в день за квартиру и пищу, а потом работу найдем, ответил веселый, и повидимому совершенно довольный своим существо­ванием, здоровяк.
Нигде ничем не интересуясь, мы сегодня же оставили ЧэнъГу-Сянь и, пройдя небольшое расстояние, остановились на ноч­лег у селения Пан-Чу-Ир.
11 апреля.
Сегодня наши лодки местами совсем не могут идти по слу­чаю мелководья, и движение их вперед требует огромных усилий; рабочие, Тай-Гун, конвойные солдаты, наш казак и слуга Чжу, действуют все за раз изо всех сил, но подви­нув лодку буквально на вершок, уже должны отдыхать; по­том еще на вершок и опять отдыхать... Вся река была оди­наково мелка; но Сосновский не хотел этому верить и взялся доказать, что все „жестоко ошибаются", что достаточно глубокая борозда в реке есть, но её только не умеют найти. И раз­девшись, он отправился искать ее, долго бегал по реке, всего
32
по колено в воде, но, несмотря на это, несколько раз уве­рял, что нашел фарватер, и кричал издали, чтоб тащили лодки туда; но китайцы только махали рукой в ответ на его приглашения. „Борозда реки в смысле судоходства“ не была открыта исследователем и мы продолжали стоять на реке, точно в буран посреди степи, потеряв дорогу. Выбившиеся из сил рабочие стоят в воде возле лодки; Тай-Гунь и Ван бродят по реке, придумывая, как пособить горю, и ничего придумать Не могут. Особенно же тяжело было рабочим другой лодки, из которой даже выложили часть вещей лодочника на берег; но все не помогло, так как она была слишком перегружена и людьми, и вещами.
Нельзя идти, да и только, потому что приходится ехать в лодке буквально сухим путем, хотя и но мокрому дну ХаньЦзяна. И тяжело, и страшно смотреть на усилия бедных рабо­чих. Кой-как, делая в час шагов по десяти, дотащились мы до берега и китайцы остановились обедать. Мы с Матусовским сидели в своей лодке. В это время по берегу прохо­дит один китаец, молодой человек, и, увидав нас, раскла­нивается с нами с самым любезнейшим выражением лица и снимает шапочку, чего китайцы никогда не делают, ибо, по нх правилам приличия, снять шляпу или шапку в высшей степени неучтиво. Итак, по одному этому поклону должно было заключить, что этот китаецъ-не обыкновенный. Мы ответили на поклон. Он видимо желал подойти к нам, но его отде­лял от нашей лодки впадавший тут в реку глубокий ручей. Незнакомец подозвал к себе одного из наших рабочих и, сказав ему два слова, сел к нему на спину, и тот, пере­неся его через воду, доставил к нам в лодку. Он вошел с новыми любезными поклонами и обратился с разговором на китайском языке. - „Вы французы"? спросил он. - Нет, отвечаю я.-„Англичане"?-Нет...-„Русские"? - Да... Значит, русских он менее всех ожидал встретить.
Казак наш в это время ушел купаться и мне пришлось собственными силами поддерживать разговор с гостем, но я понимал еще слишком мало; тем не менее он болтал без умолку, и из его слов я понял только, что нас давно ожи­дают в Хань-Чжунь-Фу, что там уже приготовлена для нас квартира и нам прислано из Пекина серебро. Он предлагал мне разные вопросы, но, видя, что я не понимаю, достал изъ
33
под платья бывшие у него на шее четки и крест с изобра­жением Распятия и показал нам; тогда мы поняли, что он рекомендовался нам христианином. Я сказал, что сейчас придет переводчик и мы побеседуем. Несмотря на жаркий день, незнакомец был одет в теплое платье; через плечо у него была перекинута длинная сума, из которой он достал несколько китайских книг, и, показав мне, на этот раз отрекомендовался доктором. Потом, когда пришел казак, мы узнали, что он принял христианство уже тринадцать лет тому назад, что тогда же начал заниматься медициной и что те­перь идет в одно село к больному. Товарищ спросил его о предстоявшем нам пути на Лань-Чжоу и Хами, и получил неутешительные известия о трудности и небезопасности этой до­роги. Мне бы очень хотелось поговорить с ним о нашей об­щей науке; но при помощи нашего переводчика-казака этот разговор оказался решительно невозможным, и казак тотчас сам отказался, сказав, что „этого разговора он даже по-рус­ски понимать не можетъ". Я узнал от гостя только о том, что китайцы лечат чесотку не наружными средствами, а внутренними, что последних против этой болезни существует очень много, но все они помогают плохо. Узнали мы также, что он житель г. Хань-Чжун-Фу, куда он на днях возвратится, и мы про­стились с ним до скорого свидания в этом городе, так как он обещал непременно придти к нам, а теперь ушел своей дорогой.
Мы тоже отправились в дальнейший путь; но как отправи­лись, и в какой ужасный, мучительный путь для тех, кто должен был везти нас с нашим багажом!.. Если неприятно ехать на людях в паланкине, который два человека несут сравнительно легко и идут свободно, то каково же было си­деть в большой, тяжелой лодке, когда ее тащили люди по реч­ному песку! Вот как это совершалось. На передней палубе укрепили в поперечном направлении крепкую перекладину, концы которой выступали в обе стороны на подобие тарантас­ной ваги, и рабочие, подойдя под нее спинами, т.-е. лицом на­зад и кверху, подпирали ее своими лопатками и, упираясь но­гами в дно реки, должны были приподнимать лодку и в то же время подавать ее вперед. Они при этом принимали сильно наклонное положение, так что лица их были обращены кверху; их мышцы так напрягались при этой работе, иные так стипит. по китию, т. и. 3
kjOOQle
34
свивали своя зубы, что а серьезно опасался, что последние раз­летятся в дребезги, или что люди поломают себе кости.
Пройдя таким образом до вечера ничтожное расстояние, мы остановились ночевать. Мы не страдали, конечно; нам даже приятно было проводить дни в лодке посреди обширной водной поверхности, но в голову невольно приходил вопрос: да для чего же мы здесь едем, когда можно бы давно перейти на су­хопутную дорогу; что мы тут изучаем? Но про это мы не должны были знать. Известно было только одно, что путешествие водою стбит гораздо дешевле, чем сухопутное, да, кроме того, что до Хань-Чжун-Фу уже заплачены деньги.
. /
12 аврала.
День жаркий я тихий; в воздухе уж другой день стоит ка­кая-то мгла в роде дыма, и солнце представляется диском без всяких лучей, так что на него можно смотреть во все глаза. Едем дальше, если можно сказать „едемъ", когда в пять с половиною часов проходится менее четырех верст. Работу бедных китайцев можно назвать просто каторжной, потому что лодка, как и вчера, беспрестанно садится на дно и ее дол­жны тащить по песку, в котором иногда приходилось проры­вать борозду, иначе лодка не двигалась с места... Я думаю, ло­шади никогда не исполняли такой непосильной работы, какой здесь нодвергаются люди... Но что это за люди! Совершая опи­санную каторжную работу, они и не думают роптать, ни мало не тяготятся, не выходят из себя; напротив, они, как всегда, веселы и когда, двинув лодку на четверть аршина вперед, оста­навливаются отдыхать, тотчас принимаются болтать без умолку и хохочут, как ни в чем не бывало.
До Хань-Чжун-Фу, слава Богу, остается немного и близость его уже чувствуется по многолюдству и усиленному движению на берегах реки. Вскоре мы увидали его предместье Ши-Па-ЛиПу и продолжали ползти в лодке по реке, которую туземцы переходят здесь в брод. Идут просто пешеходы; припрыги­вают торопливым шагом носильщики с товаром на коро­мыслах, которые вогнутостью обращены вверх, а не вниз, как у нас, или на особых приборах для ношения тяжестей, надетых на спину, весьма удобных и практичных, потому что в них тяжесть распределяется равномерно на всю верхнюю половину спины. Четверо носильщиков пронесли через реку
35
в паланкине одну набеленную даму с черными подрисован­ными бровями и черными блестящими глазами; она заметила нас и приказала носильщикам идти тише, чтоб посмотреть на нас; смотрела, покуривая трубку, и не думала прятаться за занавески своего паланкина; лицо её немного улыбалось и выражало самое напряженное любопытство, какое сказывалось и в позе. Она не закрылась даже и тогда, когда я навел на нее свой бинокль.
Китаянка скоро исчезла, а мы продолжали барахтаться почти на одном месте, п вдруг... о удивление, смотрю п глазам не верю,-поднимают паруса... Шум песка п хрустение гальки под лодкой, к которым мы так привыкли, вдруг прекрати­лись, и она пошла так легко, как будто совсем не имела веса: оказалось, что вода прибыла и подняла нас. Мы пошли так быстро, что лодочники надеялись сегодня придти в город. Однако это не удалось; вечер застал нас в дороге и мы ре­шили остановиться у берега на ночлег, для чего Ван пошел искать у берега удобного места, где бы можно было пристать, не севши опять на мель; а мы пока стояли, поджидая его. Вдруг мой взгляд бессознательно останавливается на одной точке, пораженный необыкновенным явлением: по берегу идет не­знакомый человек в европейском платье, и необыкновенное чувство радости мигом охватило меня всего и удивило меня: так приятно встретить здесь родного человека; а родным в Азии является для европейца каждый европеец, кто бы он ни был. Мы смотрим на незнакомца во все глаза, стараемся при­думать, кто он может быть, и уже мечтаем о встрече, ра­спросах и разговорах; но обман продолжался не долго,-этот иностранец оказался одним из наших же спутников, пере­водчиком, который, как мы узналп потом, ходил пешком в Хань-Чжун-Фу. Увидав нас он показал пакет, крик­нув: почта! Потом спросил, далеко ли за нами другая лодка?
- Далеко еще, ответили мы, и предложили зайти к нам и обождать у нас, пока она подойдет.
- Я бы зашел, да боюсь, как бы там опять горячку не запороли. Ведь вы его знаете... этого...
- Из-за чего же горячку пороть, ведь они не ждут вас, а идут сюда же. Вы отдохнете, закусите с нами, выпьете чаю и, если ваша лодка в это время не нагонит нас, мы пожалуй выпустим вас на берег; вы и дойдете до неё. Он перепра­вился к нам на случившейся вблизи маленькой лодке какого3*
36
то местного китайца и вошел. М спросили о том, что он нашел в Хань-Чжун-Фу, видел ли квартиру, как население относилось К нему и проч.; но он был так голоден, что ему некогда было говорить; он съел несколько яиц без соли, не дождавшись, пока ее принесут; а чай выпил без сахару, говоря, что теперь привык и без сахару пить, потому что соб­ственного нет, а казенного не дают. „Да что сахар, про­должал он,-мы с голоду чуть не дохнем: ведь одну курицу, батюшка, на восемь человек делят; вы это понимаете! А есть, как нарочно, страшно хЪчется*... Он торопился на свою лодку, боясь получить нагоняй за посещение нашей лодки, попросил высадить его на берег и ушел, а мы вскоре остаиовилис на: ночлег... Это была уже последняя ночь, которую мы проводили на реке, в лодке, служившей намъ* квартирой в течение почти двух незаметно пролетевших месяцев. Эта ночь была кану­ном Светлого Воскресения, но теплая, как летом: воздух оглашали тысячи голосов диких уток, куликов и других птиц, а также однозвучные трели лягушек, и вся окрестность как будто дрожала вместе с этими звуками.
13 апреля.
Первый день Пасхи. Самый большой праздник у нас и со­вершенно обыкновенный день здесь... На нынешний день нам выпало даже гораздо больше будничных хлопот, потому что сегодня мы должны были со всем багажом перебираться на квартиру в город.
Часов в семь утра наши лодки остановились впоследний раз у берега, чтобы выпустить нас и проститься с нами на­всегда. У путешественников дело обыкновенно горит, и вот, не успели мы причалить, как уж пошла работа: идут соби­рание, укладка, увязывание и вынесение всевозможных вещей из нашей бывшей квартиры; убираются постели; и все это уклады­вается на тачки, присланные сюда из города, которого самого отсюда не видно. Наконец все готово; лодка опустела и получила прежний неприбранный, грязный вид; мы с товарищем про­стились с хозяином и его семьей, к которым успели при­выкнуть за два месяца, простились с красавицей-рекой; и, когда нагруженные тачки тронулись в путь, отправились за ними следом пешком, так как до города, говорят, недалеко. Рабочие все пошли провожать нас и каждый нес что-нибудь
Digiti ‘ )у
37
из наших вещей в руках. Китайские тачки скрипели еще ужаснее, чем крымские арбы „честных татаръ". Это ужь не скрип, а вой, сгон, сумма всех отвратительных звуков, какие только можно придумать, и сравнить эту музыку можно разве с визгом тысячи свиней, приведенных в сильнейшее негодование.
Город Хавь-Чжун-Фу *) расположен приблизительно в по­лутора версте огь реки, и все это пространство занято полями, с разбросанными по ним домиками поселян, обнесенными каждый своей нисенькой оградой, подгородными селениями и го­родскими предместьями. Растянувшись длинной вереницей, под­вигались мы по узенькой дорожке между полями, засеянными ма­ком, который был уже в цвету, диким шафраном (ХунъХуа, safflower, Carthamus tinctonus), готовившимся к цветению, и чесноком, посеянным вместе с другими хозяйственными растениями. Вид этих полей достоин внимания^ они не вспа­ханы только и заборонены, а обработаны, как огороды; гряды отделаны с замечательной тщательностью и доведены просто до изящества; а кроме артистической отделки, в их форме, расположении и посеве на них растений видна еще особая мысль, выражающая известные соображения земледельцев. Так, например, некоторые гряды представляют прямоугольные, трехгранные призмы, обращенные гипотенузами к югу, а вертикаль­ными катетами к северу, так что одни растения могли пользо­ваться полным солнцем, как, например, мак, а другие, как чеснок, росли в тени.
Наконец мы вступили в улицу предместья, такую узень­кую, что в ней никак не могли бы разъехаться две тачки если одна не свернет на время в переулок, чтоб пропустить другую! Везде на улице было множество людей,-мужчин, а в воротах стояли, глазея на нас, исключительно группы жен­щин. Возбуждение и веселье-общие. Вот и городские ворота, высокие, величественные, с виду очень древние... Много бед видели они на своем веку, как гласит история, многих не­приятелей сдержали эти ворота своим крепким железным щи­том, а некоторых и впустили. Так было с последним не­приятелем, недавно входившим сюда,-своими же братьями,
♦) В 1879 г. оа вместе с другими сильно пострадал от землетрясе­ния; много жителей погибло.
kjOOQle
38
мятежниками, так-называемыми тай-пинами; и, когда мы, мино­вав трое ворот, вступили в узенькую улицу, мне живо представи­лась та страшная сцена, которая должна была совершиться здесь, когда ожесточенный продолжительным сопротивлением неприя­тель вошел наконец в город, после восьмимесячной осады... Лучше и не задумываться над этим.
Мы пробирались за своими тачками по узенькой улице, букваль­но набитой народом, волновавшимся вокруг нас, но совершен­но прилично и скромно, если забыть о давке и неистовом шуме и гаме. В это время, вижу, два хорошо одетых молодых китайца усиленно пробираются сквозь толпу и, торопливо подой­дя к нам, обращаются с оживленною речью и блещущими глазами; но я понял из их слов столько же, сколько они из моего русского ответа; тем не менее китайцы продолжают говорить, ни мало не смущаясь. Наконец, видя бесплодность самой ясной, по их мнению, речи, один из молодых людей положил на себе рукою крест.... И скажу вам, читатель, без малейшей сантиментальности, а просто передавая факт, кото­рого я и не стану объяснять, скажу, что трудно передать, ка­кое отрадное впечатление произвел на меня этот крест в этой шумной толпе совершенно чужих людей, не имеющих со мною ровно ничего общего: это же движение руки, одно, без слов и пояснений, сказало: я тебе брат! И лица этих двух китайцев-христиан, хотя и не православных, точно вдруг пре­образились в моих глазах, как будто получили совсем другое выражение, а самые люди-другое значение.
• Они приняли нас под свое покровительство, оберегали от случайных толчков толпы и продолжали говорить без умолку; и из всего я понял толькр, что здесь есть еще китайцы-хри­стиане и что один из них умеет говорить на „лйтин-хуа“, т.-е. на латинском языке, что они его к нам приведут. До­ведя нас до дому, в котором для нас была приготовлена квартира, они простились, обещав скоро вернуться. А тачки с нашими вещами повернули в какие-то ворота, по обеим сторонам которых были лавки. Ворота находились в глубине под навесом дома и были затворены, так что мне в пер­вую минуту показалось, что тачки въехали в лавку. Когда же ворота открыли, мы увидали пред собою двор, и к немало­му удивлению встретили на нем нашего переводчика, которого считали оставшимся с своей кампанией на реке. Мы узнали
39
от него, между прочим, что по случаю порчи многих вещей мы пробудем в Хам-Чжун-Фу недели две или даже три, по­тому что они будут здесь исправляться.
- Ну, значит месяца полтора проживем,-сказали мы друг другу,-надо будет хорошенько устроиться, чтоб удобно было заниматься. И тотчас пошли осматривать весь дом, отданный в наше распоряжение, за исключением небольшой части, где жила семья домовладельца.
Двор был узенький, разделенный легкими деревянными воро­тами на две части и обстроенный с трех сторон жилыми по­мещениями. Три комнаты, назначенные собственно для нас, на­ходились в глубине двора, т.-е. против ворот,а по обеим сторонам его в боковых Флигелях было еще по три, итого девять комнат. Но это название, и то с некоторой натяжкой, могло относиться лишь к первым трем; боковые же все были так малы, грязны, темны и не прибраны, что скорее заслужи­вали названия сараев или курятников, чем походили на жи­лища людей. Потолков нигде нет и над головой чернеется грязная, худая крыша, через которую постоянно тянет сквоз­ной ветер; полом служит сама почва, а о чистоте запылен­ных и покрытых паутиною и плесенью стен лучше и не рас­пространяться. Кроме того, эти комнаты служат приютом па­уков, сороконожек, сколопендр и скорпионов. Последних разумеется не видишь, их не много; но достаточно найти одно­го подобного соседа, чтоб жилось не особенно приятно. Кро­шечные окна с грубой рещеткой, оклеенной изнутри бумагой, давали так мало света, что среди бела-дня в комнате нельзя было читать без свечи; воздух был сырой и спертый; сло­вом, все напоминало какую-то тюрьму, и с этим впечатле­нием вполне гармонировали стоявшие в углу каждой комнаты кровати н их матрацы.... Что это за кровати, что за матрацы! Только в дурно устроенных провинциальных тюрьмах, да в самых убогих больницах видел я подобную мебель; - гряз­ные, неуклюжия, шатающиеся, с истрепанными соломенными тю­фяками, взглянув на которые сейчас представляешь себе спав­ших тут каких-нибудь грязных оборванцев, или нищих, покрытых паразитами; и я не знаю, как надо хотеть спать, чтоб решиться лечь на подобную постель....
Да не подумает читатель, что описанная ужасная обстановка- нормальная для жителей Хань Чжун Фу; - нет, это только
40
один из тех бедных углов, какие везде можно найти. В этом городе можно было бы найти и прекрасный дом; но этот, конечно, дешевле стбит; вот почему его и наняли.... Стыдно было нам, русским офицерам, жить при такой нищенской об­становке, но рассуждать и возражать и не дозволялось, и было бы бесполезно. Не выселяться же было в особый дом, когда все остальные поместятся здесь; да где и как его теперь искать? Будем терпеть неудобства, хотя в Китае все не дорого.
Мы заняли одну боковую комнату из упомянутых трех средних, которые были несколько почище, и тотчас приступи­ли к её уборке и приведению в сносный вид. Проработав над этим часа два, нам удалось, при помощи дорожных ков­ров, пледов и взятых мною для этой цели кусков тику, ко­торыми мы завесили и прикрыли кой-что, устроить порядочный приют хота для ночи; а заниматься уж решили, где придется. Одно достоинство имела наша обитель, как вообще китайские дома,-в ней целый день царствовала прохлада, тогда как на дворе, даже в тени, стоял тяжкий зной. Комната ожила еще более, когда в ней явились наши рабочия принадлежности, и теперь от неё уже не веяло более тюремной пустотой и пле­сенью. Не могу не упомянуть об одном оригинальном укра­шении, ноневоле явившемся в ней: это наши походные сапоги, повешенные в виде люстры под потолком, во избежание того, чтоб их не съели крысы, так как они были сильно прома­заны салом, а о прожорливости и количестве еще этих прият­ных сожителей нас предупредили сами китайцы.
Устроив комнату, мы послали в трактир за обедом и ве­лели приготовить чаю; вещи с тачек сняли и поставили в одном из упомянутых боковых „казематовъ*1, и рабочие с нашей лодки, помогавшие при этом, не имея что еще делать, пришли с нами проститься... Ничего у меня не было общего с этими людьми, кроме привычки видеть их каждый день, а* мне было очень жаль расставаться с ними. Ни о чем мы не говорили, потому что я не мог с ними говорить; но я научился понимать их лица, а они изучили мои интересы, старались уга­дать мои желания и всегда охотно, весело и бескорыстно испол­няли все, что мне было нужно, часто даже предупреждая мои просьбы. Задумываясь над поведением этих людей, я, как сын западной цивилизации, не смел верить в их чистосер­дечие,-последнее стало у нас смешным,-я допускал, что
41
может-быть они были со мною хороши только потому, что ожи­дали награды; но они никогда не заикались о вознаграждении, ни одной миной не выражали неудовольствия за то. что их услу­ги оставались неоплаченными материально. Ошибаюсь я или нет, но мне казалось, что эти люди действительно чистосердеч­ные добряки, чуждые корыстолюбию и гаденькому прислуживанию в надежде на двугривенный... расставаясь с ними, я Жалел, что не мог сказать им на прощанье доброго слова привета и благо­дарности, которое бы они поняли; что не мог сам хорошо по­нять то, что они говорили, прощаясь со мною. Все приходилось воспринимать чрез переводчика, да еще такого несовершенного, как наш Смокотнин. Они ушли, обещаюсь заходить к нам пока будут оставаться в городе, т.-е. до приискания ра­боты на какой-нибудь новой лодке.
Вскоре приехала остальная компания, и прежде чем все успе­ли устроиться, явились двое упомянутых китайцев-христиан, в сопровождении еще двух других, и принесли от кого-то письмо, которое мы просили их передать нашему начальнику. Быстрота, с какой все это совершилось, доказывала, что они нас ждали и, вероятно, даже караулили каждый день. Принесенное письмо было написано на латинском языке, и потому Сосновский при­слал его мне с просьбою прочесть его и написать латинский ответ. Письмо было подписано итальянским миссионером, па­тером Pius Vidi из Вероны, который в изящных и весьма любезных выражениях приветствовал наше прибытие в ХаньЧжун-Фу, извещал о своем пребывании здесь уже в течение восьми лет и выражал искреннее желание повидаться с нами, прося назначить ему для этого время. Мне было совершенно по­нятно его стремление скорее увидеться с европейцами, кто бы они ни были. Я написал ответ, п китайцы» отправились с ним домой; а мы в продолжение всего остального дня занима­лись разборкой и раскладкой вещей, совершая эти скучные за­нятия при закрытых воротах, к великой досаде жителей, ко­торых едва могли сдерживать приставленные к нашей квар­тире несколько полицейских солдат. А не будь их, вся толпа, конечно, была бы у нас на* дворе и в комнатах, т.-е. не вся, а столько, сколько могло бы втиснуться в них людей. Пока всего не привели в порядок, никакие занятия не были возмож­ны, и я, пообедав, пошел несколько ознакомиться с горо­дом. Двое из полицейских, сидевших у наших ворот, встали
L^ooQle
42
и без моего приглашения пошли со мною, один впереди, другой сзади, и это внимание местных властей, приставивших охранную стражу, было не только приятно, но и необходимо для путешественника, намеревающагося работать на улицах. Любез­ное внимание их выразилось еще и в присланном, нам се­годня целом готовом обеде, обильном и хорошо приготов­ленном.
Осмотрев ближайшие улицы, довольно широкия и все вымо­щенные, заглянув в некоторые мастерские, а также на одну мукомольную мельницу и в несколько кумирен, я возвратился домой, вынеся впечатление, что народ в Хань-Чжун-Фу до? вольно миролюбивый и относительно покойный,-но не знаю, сказал ли бы я то же самое, еслибы ходил по улицам один. Я все еще не могу освободиться от навеянных опасений пе­ред туземным населением.
14 апреля.
Убедившись в том, что быть деликатными по отношению к туземцам необходимо и в интересах собственного дела, мы решились на другой же день по приезде сделать визиты к мест­ным властям. В полном параде отправились мы при извест­ной уже читателю шумной и торжественной обстановке через городские улицы по направлению к казенному дому (ямынь), в котором живет начальник округа или Чжи-Фу. Приехали и вошли в приемную,-просторную, довольно чистую и очень свет­лую комнату, которая почти вся была в окнах, лишь на поло­вину заклеенных бумагой, а в нижней части их вставлены стекла, чтд в Китае представляет большую редкость и роскошь. Хозяин не заставил долго ожидать себя: в комнату вошел небольшего роста, несколько сгорбленный, седой старичок, с быстрыми черными глазками, очень живым п приятным лицом маньчжурского типа.По случаю смерти богдыхана он был в трауре, т.-е. в белом халате с голубым воротником и без кисти и шарика на шляпе. Переводчик представил ему нас по очереди, и он с каждым иоздоровался, чинно, по прави­лам своего этикета, и притом весьма любезно. Затем, усадив нас на саМые почетные места, сам сел сбоку, посадив около себя переводчиков, чтоб удобнее было беседовать. Сосновский, так и не научившийся учтивому ведению разговора, рассказал, обращаясь к переводчику Андреевскому, о постигшем насъ
Ѵлооеие
_ 43
несчастий и понесенных при этом больших потерях; тот пе­редал этот рассказ Сюю на кяхтинском наречии, прося его „переворотить на никанска манела", т.-е. перевести.на китайский язык, и от последнего уже слова начальника доходили по на­значению. Но вследствие того, что Сюй был стар, нераз­вит, отчасти запуган, и того, что он плохо понимал Андреевского, эти слова доходили часто в искаженном виде. Тогда тот останавливал его, поправлял, заставлял „кругло переворотить, ярово“, т.-е. хорошо и скоро; и эти наставления Сюя делались часто не в особенно учтивой форме и не очень мягким тоном; но он за это не обижался, по добродушию своему. Чжи-Фу все-таки понял, что мы потерпели крушение и чрезвычайно много потеряли всяких сокровищ. Оц выразил по этому поводу сожаление, но о вознаграждении потерь не заго­ворил; а я думал, что он сейчас прикажем отпустить нам денег, на сколько мы понесли убытков, нет,-злодей даже и не заикнулся о „воспособлении“ пострадавшим. Но они не уны­вали. Подали чай, стали курить, хозяин много говорил, его мало слушали и еще меньше понимали, чтд, однако не мешало нам очень много смеяться, часто неизвестно чему, так что визит получил в общих чертах довольно приличный вид. Чего же еще? Сведения, полученные от Чжи-Фу о предстоящей дороге, были довольно благоприятны. При прощании мандарин проводил нас до носилок, любезно, хотя и церемонно, раскла­нялся с каждым из нас и мы уехали к военному чиновнику (Цзун-Вин).
Обстановка его дворов и дома была чрезвычайно оригинальна и живописна, а главный вход в последний двор представлял нечто в роде театральной сцены с глубокими декорациями. Цзун-Бинъ-человек средних лет. Вго доброе лицо вовсе не имело китайского типа и держал он себя гораздо проще, т.-е. менее соблюдал правила этйкета, но был столь же лю­безен. Разговор повели опять о крушении лодки и погибели всех хороших вещей,' которые мы везли с целью дарить их на память почтенным мандаринам... Я слушал и жалел их бедных, лишенных Лун-Таном великолепных европейских подарков, а себя мысленно спрашивал: для чего же это распо­рядитель наш рассказывает о погибели никогда не погибавших и вовсе не существовавших вещей?
От Цзун-Бина проехали через бедненькия, грязные улицы,
C.OOQlC
44
похожия на захолустья наших городов; здесь торгуют всякой всячиной и дома представляют лачужки, крытые соломой, как в деревнях. Почти в такой улице находятся ворота дома третьего мандарина, Дао-Тая* (нечто в роде губернатора), к которому мы приехали. Этим саном был облечен беззубый старик, лицом и некоторыми манерами очень напомнивший мне некоторых из наших старичков, гражданских чиновников; а приемную комнату в его доме можно сравнить с плохим нумером одной из наших плохих гостинниц. Раскланялись. Уселись. Начали беседовать, и первый вопрос, который Сосновский сделал ему, был уже совершенно китайского свойства.
- Сколько вам лет? спросил он и, получив ответъ- шестьдесят, стал уверять его, что он в сыновья ему годился; но мандарин из скромности не соглашался, тот продолжал настаивать и много смеялся; и это состязание в любезностях одной стороны и скромности другой продолжалось еще несколь­ко. времени. Сообщив потом, что на Лун-Тане у нас про­пало все хорошее, а остались только плохия вещи, мы откланя­лись и поехали с последним визитом к уездному начальни­ку (Чжи-Сянь), чтоб поведать и ему наше горе.
Этот мандарин был человек небольшего роста, худенький, живой, с серьезными умными глазами, и еше более простой в обращении;-он был совершенно чужд китайской церемонно­сти, хотя и встретил нас у дверей •своего дома. Как только все заняли места и подали чай, Сосновский предложил ему вопрос:-какой чай идет из Цзы-Ян-Сяня, - ведь черный? и потом другой вопрос:-есть-ли в Хань Чжун Фу байхо­вый чай?
- Сянь ответил, что в Цзы-Ян-Сяне черного чаясовсем нет, а байхового в Хань-Чжун-Фу немного найти можно.
Оба эти ответа, неизвестно почему, были очевидно очень неприятны Сосновскому.
- Как нет! Что же он будет мне рассказывать! возра­зил он, обращаясь к переводчику.-Я-то уж положительно знаю, что есть...-Ведь ты сам там покупал? обратился он к Сюю. Тот отвечает:-я не покупал, я сказал, „черненьки цай ниту“.
Произошло недоразумение, которое Сосновский хотел здесь же разъяснить, и совсем забыл про Чжи-Сяня, который сидел ве­роятно в большом недоумении, не понимая, почему приезжие ино­
Ѵзооеие
45
странцы пришли в его квартиру и стали оканчивать какой-то спор. А этот последний становился уже спором жарким: на Сюя почти кричали за то, как он смел сказать, что в ЦзыЯн-Сяне черного чая нет. Я сидел тоже в недоумении, по­чему может быть так нужно, чтоб в этом городе был чер­ный чай, и почему так обидно, что Сюй .отрицает его су­ществование. Наконец неприятный спор кончился следующим назиданием Сюю.
- Какой ты переводчик ести! говорит ему Андреевский.- Ты зачема своя слофу постафи. Ты никогда за снбе не. погово­ри; ты хеша знаша туда зелененькн цвета, а ты поговори черненьки... Когда за дажень такое слово ести-черненьки и ты поговори черненьки.
(Это значит: какой же ты переводчик! Ты зачем свое го­воришь; нужно говорить .то, что господин хочет. Если он говорит это черное-и ты говори черное, хотя ты и знаешь, что зеленое).
- Ну, хылошанки; - моя сылофа отопалицзы ниту (ну, хо­рошо, я от своего слова не отпираюсь), ответил Сюй, оче­видно, опять не поняв, что требуется от „хорошего пере­водчика".
Итак вопрос о чае был оставлен и разговор о нем прекратился. Ученый исследователь Китая перешел к найму вьючных животных и теперь заспорил с Чжн-Сянем о том, поскольку пудов можно власть на каждого мула. Мандарин го­воритъ-больше такого-то количества нельзя, что теперь жарко и дорога пойдет трудная, а тот доказывает и требует, чтоб они везли больше, желая, разумеется, чтоб прншлоср нанимать меньшее число животных и следователт но меньше платить... Так ничем не кончив и уехали.
Итак, визиты сделаны, и, слава Богу, что хоть скоро.
Мы вернулись домой в не особенно веселом настроении духа, и я рад был возобновлению комичного вопроса о чернень­ком цзы-ян-сяньском чае, к которому Сосновский обратил­ся тотчас по возвращении. Этот вопрос принадлежал к числу весьма серьезных, и вот почему: ему нужно было не­пременно доказать, что так-называемый „пресловутый краснень­кий семипалатинский чай" есть именно тот самый, который шел из Цзы-Яв-Сяня. Он уже давно, еще в Семипалатинске, пришел к этому заключению, и вдруг, по приезде на место
V^OOQlC
46
родины пресловутого чая, оказывается, что его здесь совсем не существует. Это было, очевидно, только неведение здешнего Чжи-Сяня и доказательством недостаточной ловкости Сюя. На­до было восстановить „истинный фактъ*1. Для этой цели было приказано достать ящик чаю, купленного для образца в ЦзыЯи-Сяне. Достали; принесли. Сосновский спрашивает у Сюя: „это какой чай?“
- Цин ча, отвечает тот.
- Да я спрашиваю о томъ-байховый или нет?
- Ниту бай-хао (не байховый).
- Да ты мне скажи-подваренный или не поджаренный? Сюй молчит.
- Значит, ты соврал? Я желаю, чтоб ты мне только ска­зал: байховый это чай? черненький?
И только теперь должно-быть Сюй понял приведенное выше наставление Андреевского, и ответил:
- Така, бай-хао; черненьки ца.
- Ну, больше мне ничего не нужно! ответил достигший наконец своей цели, все еще загадочный исследователь Китая.
А в то время, пока шел описанный распрос Сюя, к нам уже приехал Чжи-Сянь заплатить визит.. Вот какая деликат­ность! Он остановился в носилках на улице за воротами и послал вперед свою карточку.
- , „Пусть обождет, сказал Сосновский; да за спором о чае и забыл выслать просить его въехать во двор. Мы же с Матусовским узнали об его визите уже после того, как он, постояв за воротами и прождав понапрасну довольно долгое время, обиделся и уехал домой. Хотя к нему и послали по­том Сюя извиняться, тем не менее вышла большая нелов­кость... Впрочем за серьезными чайными делами не мудрено и забыть о таком вздоре.
15 аифкли.
Я занялся приготовлением собранных растений к отправке в Пекан, откуда из нашего посольства они должны были отправиться в Россию, как вскоре пришли доложить о при­езде с визитом Чжи-Фу. Его мы приняли тотчасъ*, еще раз сказали ему, что „нам очень приятно с ним познакомиться, что мы потерпели крушение и лишились всего хорошего, так что теперь не можем принимать любезных мандаринов, как при­
47
нимали прежде"... Когда же и где это было? невольно раздался в ушах вопрос. „Да-жень его такое слофо поговори ести,- объяснял переводчик Андреевский переводчику Сюю, а тот „переворачивалъ* мандаринам на никанский манер.-„ЛунъТан наша лодака погуби ести, така шипака поболынанки несчански было; сяка хылошанки вещи загуби; что да-жень теперь совсема разорицза было; потом такое слово есть-покорно бла­годарю, что он похлопочи теперича насчет кватер андали сяка другое дело пособи, хычи кушаку, хычи лошаки (лошадей) на дорога мало-мало подешофеныси постафи, и т. д. Смысл этого такой: начальник приказать сказать, что во время большего несчастия на Лун-Тане у нас погибли все хорошие вещи, что мы теперь совсем разорены; что мы благодарим за заботы о нас насчет квартиры, кушанья, более дешевого найма лоша­дей и т. и.
Мандарин отвечал на эти речи, что они помогут общими силами на сколько можно. И вероятно под влиянием слышан­ных от нас жалоб на „постигшее нас испытание*, они стали присылать нам разные кушанья в виде, жареных уток, вареных кур, печеного хлеба и проч. и проч. Должнобыть, ваше положение представилось им в самом плачевном виде; но читатель видит, что Сосновский умышленно преувели­чивал последствия случившейся беды. Мы были совершенно всем обеспечены; денег у нас и раньше было достаточно, а здесь мы еще получили порядочное количество серебра из Пе­кина. При крушении лодки, как было сказано, ничего важного не погибло; а Сюй, когда с ним послали к мандаринам по­дарки, сказал одному из них, что потери наши на Лун-Тане простираются до 40.000 рублей. И как бы вы думали, что сказал ему на это Сосновский?
- Ну зачем же врать!-На сорок тысяч у нас не про­пало... *)
Вот какие бывают последствия нервного потрясения!
Мы уже немного устроились и начали наши занятия, которые производили то на дворе за одним из столов, стоявших под навесом, то в одной из боковых комнат, получившей
*) Вся эксаеяжция со всемя расходами ж даже „перерасходованннмн* суимамж стояла 60 т. руб.
48
у нас с Матусовским собственное название-„в стороне от большего света®, каким величались три средние комнаты, где находилась приемная и помещался наш капитан. Частые посещения мешали зам заниматься в нашей спальной, а пото­му мы и предпочитали работать, особенно по вечерам, „в сто­роне от большего света". Днем же я обыкновенно уходил в город, желая познакомиться хотя с внешней стороной быта его жителей. Другие тоже не оставались без дела. Сосновский занимался, между прочим, собиранием сведений о так-называемом Дунганском восстании. С этою целью он приказал найти ему какого-нибудь „старика из местных жителей®, по­тому что, говорил он, „всякий старик есть не что иное, как живая хроника®. Искать долго не пришлось, потому что такая „живая хроника® жила, оказалось, в одном с нами доме, в должности кажется дворника. Но хотя он и был совершенно достаточно стар для нашей цели, однако толку от него доби­лись мало. Меня самого интересовал вопрос о Дунганском восстании (о нем речь впереди) и я присутствовал при ра­спросах старика.
Приходит „живая хроника® в первый раз. Посадили ее ря­дом с собой, подали чаю и, как всегда, через двух пере­водчиков стали спрапиивать.
- Ну, смотри же, брат, Сюй-Сяныпен, хылошанки перево­роти, ни едина сылофа за сибе не прибафи,-приготовляется Андреевский к историческому исследованию,-ты за его спроси: он такое слово „дунганъ® знает? передает он вопрос Сосновского.
- „Дэн-ган, поправляет старик, налегая на первое сло­во;-дэн-ган знаю, а дун-ганъ-нет.
- Ну, это все равно, справедливо замечает Сосновский,- это только разница в произношении... Так пусть он мне ска­жет, что значит дул,-восток или нет; если только во­сток, тогда мне больше ничего не нужно.
- Дун значит восток, отвечает старик.
- Ну и чудесно. Теперь спроси его, Сахаров он знает? О Сифанях тоже спроси. Что они за народ, какого толка, что у них носят женщины-брюки или юбки? Откуда происходят названия Сахаров и Сифаней, и, когда подерицза (война) была, Сифане были за Дунган или за ликански люди? (Китайцев).
Старик на некоторые вопросы давал ответы, которые тутъ
49
же и записывались; но насчет этимологии и религиозных тон­костей в роде „толковъоказался совсем плох. Тем не ме­нее, постепенно приобретая смелость, он начал городить вся­кий вздор и часто даже не впопад, что впрочем происходило отчасти от трудности самых вопросов, какие ему предлага­лись. Бго например спрашивали о том, здесь ли находится могила Фу-Си, одного из древнейших китайских императо­ров, просили сообщить сведения о народах Далды и МяоЦзы и их политическом строе! Спрашивали его п о местной торговле иностранными, русскими и тибетскими товарами и т. п. Видя, что старик, как и следовало ожидать, никаких сведе­ний сообщить не может,-я больше не присутствовал при расспросах его, которые впрочем и не долго продолжались. Со­сновский собственно хотел только проверить показания Прже­вальского, да ученые исследования арх. Палладия.
16 апреля.
Дни стали скоро мелькать один за другим, а особенной дея­тельности ни в чем не заметно; по всему видно, что здесь намерены пожить; так что, смотря на обстановку нашего дома, начинаешь совсем забывать о дороге и о том, что мы путе­шественники: действительно, бблыпая часть комнат завалена вынутыми из ящиков вещами всевозможных сортов: чтд просушивают, что подклеивают, другое чистят и т. п., и все делается без тени дорожной торопливости.
Сегодня к нам приезжал миссионер Pater Pius Vidi da Verona с китайцем-христианином, по имени Чжан. Первый был еще молодой человек, не более тридцати пяти лет, до­вольно красивый; одет совершенно по-китайски, с бритой го­ловой и длинной искусственной косой. Руки у него отчего-то дрожат и походка не особенно твердая. Он живет в Китае уже семь лет, вероятно хорошо знает здешний край; но к сожалению с ним трудно было говорить, так как новых европейских языков, кроме итальянского, он не знал; ла­тинская же беседа очень затрудняла меня: когда же приходится в наше время говорить на этом языке! По-китайски можно бы говорить, да опять не нам. Я спрашивал его между прочим о его деятельности, как миссионера, о китайском народе, ко­торый он очень хвалил, как добрый, трудолюбивый, способ­ный к цивилизации, но об интеллигентном классе, особенно иут. по питаю, т. п. 4
50
о людях малого значения на службе, отзывался иначе, ставя им ж главную вину их „несносное высокомериеНас он расспрашивал о деля нашего путешествия и при этом также плохо скрывал тревогу, особенно сказавшуюся, когда он спросил о наших восточных железных дорогах и пожелал узнать, много ли они не доходят до Кульчжинского края. Очевидно, семь лет, проведенные им в Китае, не сделали его чуждым европейской политики и западных тревог за судьбу востока, который,: по мнению Запада, непременно должна проглотить Рос­сия! Интересовала ли его Кульчжа потому, что в эту провинцию уехал три года тому назад один католический миссионер и пропал без вести, или им руководили иные соображения и опасения-не знаю. Но во всяком случае видно было, что он искренно рад встрече с европейцами, и, прощаясь, приглашал нас завтра к себе в миссионерство. Мы обещали быть.
17 апреля.
Стоявшая до сих пор ясная и очень теплая погода переме­нилась и наступивший тихий серенький день был весьма прия­тен. Мы отравились в дом католической миссии, находящийся за городом, и два наших знакомых молодых человека при­шли, чтоб проводить нас. За неимением верховых лошадей, мы поехали в паланкинах, а китайцы-христиане шли пешком впереди. Кроме того, нас сопровождали полицейские, по два человека у каждых из пяти носилок; таким образом всех нас с провожатыми набралось семнадцать человек... Целая процессия! Местные жители редко видели нас, а желание по­смотреть и рассмотреть поближе было громадное, и потому они были сегодня весьма обрадованы тем что могли увидеть всех заморских гостей, хотя на одну минутку.
Едем сначала городом и вид улиц до того однообразен, что нет никакой возможности удержать в памяти дорогу; да я и не пытался, потому что это было не нужно: те же самые .китайцы, которые несут меня из города, принесут и обратно домой... Несут, принесут,-точно речь идет о ребенке или больном.
Носильщики идут с замечательною скоростью, но соглас­ным шагом, так что паланкин только слегка ритмически покачивается, что нисколько не мешает мне записывать в памятную книжку названия встречающихся предметов, потому
51
что в памяти всего не удержишь. Они составляли главным образом предметы мелочной туземной торговли, производной открыто на столиках, выставленных перед лавками или в этих последних; и вот что видел я во время сегодняшнего проезда и в том порядке, как что попадалось на глаза. Соль разных видов, мелкая и в кусках; свертки разных бумаж-' иых материй, зелень, лекарства, ложки, веревки, пуговицы, му­зыкальные инструменты, равные орехи, очки, веера, глиняные горшки, седла, медная посуда, гребни, гвозди, разные ящики и коробочки, дрова, пророснне бобы, вата, лапша, редька, тесем­ки, висящие на вешалках, разные готовые кушанья, живая пти­ца, пирожки, обувь, большие горшки с растительным маслом (чайное масло, ца-ю), сахарный тростник, свиное мясо, горохо­вый кисель (доу-фу), сальные свечи, готовое пла'гье. пенька, жертвенные свечи, красный стручковый перец, рис, фальши­вые косы, лакомства различного вида из кунжутного семени и проч. Все это встречается под ряд, на расстоянии ие более . полуверсты.
Кончилась улица и через западные ворота мы выехали за город. После описанного пестрого хаоса строений, людей и предметов, после суеты и убийственного городского воздуха, потрясаемого тысячами разнообразных звуков, мы вдруг пе­решли к тихой сельской жизни, очутившись среди безмолвных полей... Только при существовании городских стен воз­можны такие резкие переходы. Но китайские поля по своим раз­мерам совсем не то, что наши: не более как через полвер­сты мы снова очутились в улице подгородного села; миновали его, проехали еще шагов сто и опять новая деревня с своей улицей: везде многолюдство, движение и торговля; здесь в де­ревнях лавочку можно встретить также почти в каждом до­ме, и только спрашиваешь себя: да кому же все это продается; кто же покупатели, когда все жители купцы?
Дорога идёт мимо полей, которые или только вспаханы или покрыты роскошной пшеницей, ячменем, разноцветным маком, бобами, редькой, шафраном; и сила растительности на этих полях поражающая. Между ними рассеяны отдельные глиняные домики с соложенными крышами, очень напоминающие русские деревенские избы; но здесь вблизи их 'повсюду слышится за­пах опия, тотчас напоминающий о Китае. На полях часто встречаются маленькия кумирни, небольшие курганы и стоящие 4*
VjOOQIC
62
каменные плиты, более или менее отделанные и носящие над­писи, -это мусульманские памятники над могилами умерших родственников; сельские жители в Китае вообще хоронят своих покойников не на особых кладбищах, а возле домов на своих же полях.
Равнина слегка волнуется и вся изрезана целою сетью пере­секающихся каналов, по которым вода бежит в разных направлениях, так что не поймешь даже, откуда и куда она течет, какая сила гонит ее. По . одному каналу, например, вода течет справа налево, а поперек его идет другой, вода которого пробегает через первый ручей по каменнрму водо­проводу, устроенному над ним в виде желобоватого мостика. И только при таком искусном орошении и изобилии воды, про­веденной пбчтн на каждое поле, возможно разведение риса на этой равнине. Засеянные этим злаком поля в виде малень­ких клочков часто встречались сегодня, под названием янъцай, т.-е. рассады, как я понял; а именно*, рис сеют пред­варительно на маленьких пространствах, и так густо, что • всходы его похожи на богатую, сочную траву поемных лугов. Потом, когда он поднимется приблизительно до одного фута, а другие хлебные растения уже сняты с полей, последние на­полняют водою и под нею перепахивают; тогда рис с пер­вого поля пересаживается на новое, но уже не часто, а редкими отдельными кустиками. Таким-то образом земледельцы-китай­цы соблюдают экономию времени и места, которая возможна, конечно, не при всяких условиях.
Наконец приехали в село, на окраине которого стоит дом миссионерства. Он выстроен совершенно в китайском стиле, но просторнее, с бблыпим комфортом и содержится чище. Нас встретили и приняли с самой изысканной любезностью; и, посидев недолго в приемной, мы пошли осмотреть помеще­ние и церковь, в которой в это время происходила молитва. Двенадцать китаянок, все покрытые однообразными черными платками, стояли на коленах в левой половине церкви, а в правой человек двадцать пять мущин; и все бывшие в храме пели громко, но ужасно нестройно и фальшиво; завидовал я только необыкновенной звонкости и силе китайских голо­сов... Неловко было касаться деликатного вопроса о числе христиан-туземцев, да и трудно получить верный ответу: но ка­жется, миссия действует не особенно успешно; вообще мне
53
кажется, что в Китае христианство существует больше номи­нально или из рассчетов.
Разговор за обедом, к которому нас пригласили из церкви, касался многих предметов, но шел беспорядочно, по трудности взаимного обмена мыслей. Не знаю, были ли отец Пий и Чжан довольнее результатом нашего свидания, а я не доволен, и мы вскоре после обеда уехали; да и поздно уж было, и небо хмурилось: надо было Торопиться домой.
Сделав эти визиты, мы зажили тай-сказать внутренней жизнью, то-есть в своемъдоме, на своем дворе; и я расскажу кой о чем из наших здешних занятий, и о том немногом с чем удалось познакомиться.
Погода стояла почти все время нашего здесь пребывания ясная и теплая,-только несколько дней было дождливых,-и нам, привыкшим к апрелям иного рода, под лучами здешнего солнца, среди вполне развившейся растительной жизни и некоторых уже поспевших фруктов, как например черешни (ин-тоу), пи-ба *) и абрикосов, нам казалось, гово­рю, что на дворе стоит июль. А дни наши проходили пример­но следующим образом. Вставали обыкновенно с солнцем, умывались на дворе, как это делают китайцы; на дворе пили чай, и, если никуда не уходили, тут же садились заниматься. Во время остановок у меня с Матусовским было много общих занятий, для успешности которых, т.-е. чтоб нам никто не мешал, мы обыкновенно помещались в боковой комнатке, где было хотя и грязно, за то прохладно, или совсем уходили из дому, отыскав себе оригинальный кабинет, какой можно устроить, я думаю, только в одном Китае: этим кабинетом нам служил,-читатель не угадает,-двор одного из здеш­них храмов. И вот каким образом. Я брал с собою ри­совальные принадлежности; товарищъ-одну переводимую книгу, тетрадь и чернильницу с пером; полицейский солдат нес мой складной стул и зонтик, и мы отправлялись в очень краси­вый храм Фу-Мяо, который мне непременно хотелось нарисо­вать, почему мы и избрали его.
Не безъинтересно наше прибытие туда и вступление на цер­ковный двор. Идем по улице, и быстро образовавшаяся, по­стоянно возрастающая толпа, разумеется, валить за нами
*) Eriobotria japonica Lindi.
CtOOqIc
54
следом. Мы приближаемся в храму, и я тихонько говорю поли­цейскому, чтоб во двор никого не пускать.-пШи!“ отвечает он.При храме дворов и следовательно воротъ-несколько; и вот, когда подходим к первым, полицейский пропускает нас, а сам останавливается в проходе и начинает войну с толпой, отчаянно крича: „Не лезь, не лезь! Никого не прика­зано пускать! “ и размахивая в воротах палкой, которая, сви­стя в воздухе, наводить страх на каждого, намеревающагося проскочить во двор. Крики этого полисмена и горластой толпы заставляют жителей ближайших домов выбегать, чтоб узнать в чем дело; выходят также и живущие при храме духовные особы, и полицейский кричит им, не переставая махать палкой:
- Скорей, запирай ворота! Не пускать никого! Я сейчас войду, а ты запирай!
Духовенство, в числе трех священников, бежит к воро­там и затворяет их, оставляя щель, чтоб мог проскочить полицейский; он быстро вбегает во двор, и за ним таки удается проскользнуть человекам трем, четырем, тотчас по­лучающим от него но подзатыльнику, тем не менее очень счастливым и даже гордым, что им удалось пробраться. Те­перь, они знали, чтц их выгонять уж не будут, чтоб вместо изгоняемых четырех не впустить четырех сот. Да и нет необходимости гнать их, потому что четыре человека наверно будут вести себя как нельзя более учтиво и скромно. Толпа, галдевшая за воротами и стучавшая в них, вдруг удаляется как по команде, и крик её быстро стихает... Слава Богу, ушли, думаю я; но полицейский знает ее лучше, и, смекнув в чем дело, стрелой пускается через все дворы,-неизвестно куда и зачем; оказывается, он бежит запирать ворота, выхо­дящие на другую улицу. Таким образом, изолированные от до­кучливых зрителей, мы могли совершенно спокойно предаться сво­им занятиям до тех пор пока не придут известить, что обед готов.
Я просил священника принести стол, табурет и чашку воды, чтб через несколько минут и доставлялось с полною готовностью; даже самый подозрительный человек не разглядел бы на лицах этих простых и услужливых людей какого-ни­будь неудовольствия или досады за причиняемую тревогу; а на­против, через минуту перед нами появлялись без нашей просьбы даже чашки с чаем,-это уж обычная китайская
»
учтивость. Мы располагались как вам было удобно и проси­живали тут совершенно спокойно за свое* работой часа по че­тыре; я рисовал и, заглядывая по временам в книгу, дикто­вал товарищу перевод, который он писал. Мы приходили сюда несколько раз, пока я не кончил рисунка; и когда я й^едложил старшему из хэшанов, маленькому подслеповатому старичку, несколько денег за услуги, он наотрез оставался, а принес веер и с низкими поклонами просил нарисовать ему на память „заморский рисунокъ"... Господи!.. Старикашка уж одной ногой в гробу стоит, а его занимает картинка на веере!.. И. можно ли отказать в подобной просьбе-тем бо­лее, что ее так легко исполнить. Я изобразил ему на шелко­вом веере, разумеется слабое подобие Зимнего Дворца с Александровской колонной, как овв представляются из-под арки Главного Штаба с частью последней, и объяснил ему, что это дом нашего Хуан-Дм (Императора). И достаточно ви­деть один раз выражение подобного удовольствия, какое яви­лось на лице этого старика, чтоб потом язык не повернулся произнести над китайским народом общий приговор, как над людьми, преданными исключительно барышу и желудку. Кто так думает, тот, мне кажется, очень ошибается.
Но не часто удавалось мне работать среди описанного спо­койствия; большею частью толпа прорывалась, несмотря на палки полицейских, и тесной стеной окружала меня; пройти же по городу тайно не было никакой возможности, если не на­девать китайского костюма, чего я. не делал, как потому что не надеялся остаться неузнанным, так и но скучной необхо­димости постоянно брить, голову, усы и бороду, и, если не же­лать изображать из себя духовную особу, то еще носить искус­ственную косу. Итак, я всегда носил европейское платье, по­явление в котором на улице влекло за мною каждого, кто имел чаеок, другой досуга.
Да и независимо от этого, собрание уже имелось всегда гото­вым у ворот нашего дома. В щели последних всегда смо­трели, так-сказать, вестовые, постоянно уведомлявшие толпу обо всем, что им удавалось увидать на нашем дворе; и так как я почти каждый день ходил куда-нибудь в город, то жители ближайших улиц уже почти все знали меня под име­нем „заморскаго"-то „доктора", то „художника". Как только я шел через двор к выходным воротам с альбомом въ
CtOOSJC
56
руке, так на улице тотчас раздавались крики: „лай-л«, лайлё!“ (идет, идет!) и вся толпа валила за мной с выражением шумцой радости; а те, которые шли ближе ко мне, предлагали наперерыв свои услуги нести мои вещи.
Однажды я отправился в один храм, который случайно увидал накануне во время прогулки; он имел необыкновениД праздничный вид по случаю какого-то торжества; в Китае это бывает не часто, и я хотел воспользоваться случаем, чтоб перенести на бумагу его праздничную обстановку. Пришел. Тол­пу попробовали было остановить в воротах, но не удалось: она хлынула, как вода, прорвавшая шлюз, во двор, и тут ужь все старания двух полицейских, бывших со мною, были'на­прасны. Попробовали впустить меня одного в храм зарешет­ку, отделяющую его внутренность от двора, но из боязни, чтоб она не была сломана напиравшею толпою, принуждены были открыть и её дверь: публика ввалилась в средину, а за решеткой остались только представительницы прекрасного пола, которых на этот раз собралось что-то необыкновенно много, и они были от меня также необыкновенно близко,-всего ша­гах в двух, только сзади. Но любопытнее всего в этом случае то, что описываемая сцена происходила во время бого­служения! Для кого же и для чего совершается здесь богослу­жение,-невольно приходил мне на ум вопрос, когда я смо­трел на эту толпу, не обращавшую ни малейшего внимания на духовных особ, находившихся в глубине храма, преклоняв­шихся пред идолами и выражавших свое умиление ужасным пением под звуки еще более ужасной музыки? Стоявшие около меня не только вели громкую беседу о моем платье, сапогах, бумаге, карандашах и проч., всему удивляясь и все расхваливая, но толкались и ссорились за места; некоторые вступали даже в рукопашный бой, но таких немедленно выпроваживали во двор; и то, казалось, более из уважения ко мне, а не к хра­му или духовенству. Полицейские усмиряли толпу, размахивая палками, и не редко задевая ими фонари и другие церковные предметы... Вот какое благочиние наблюдается в здешних хра­мах! Потом многие закурили трубки; я, разумеется, тоже до­стаю папиросу; как тотчас один из священнослужителей, проходивших мимо в религиозном шествии, берет со столика дымившуюся перед богами жертвенную свечу и подносит мне, чтоб я мог закурить, и, сказав при этом: „очень хороший
57
табак, ароматный11, продолжает свое священнодействие. Два светских китайца, приличные по наружности и хорошо одетые, почему-то распоряжавшиеся в храме, принесли и поставили передо мной стол для моих рабочих принадлежностей и пред­ложили чаю. И тут чай! Никуда от него не уйдешь.
. Хотя китайские храмы никогда не внушали мне особенного чувства благоговения, тем не менее мне как-то неловко было сидеть внутри его, в фуражке, с папиросой во рту, и зани­маться рисованием, да еще во время самого богослужения; но туземцев это нисколько не смущало, да в не могло сНущать, потому что они сами все позволяют себе. На меня чрезвычайно неприя^о действовала эта крайняя степень неуважения, если не к месту и заседавшим в нем идолам, то к происходившему в эту минуту богослужению, к людям, совершавшим его; а под влиянием галдевшей толпы, крики, которой, в свою оче­редь, заглушались флейтами, кларнетами, медными тазами, бара­баном и'деревянными колотушками в роде тех, какие упо­требляются иногда у нас ночными сторожами,-под влиянием всего этого, говорю, мои нервы напрягались просто до дрожи в руках. Ад кромешный был вокруг меня,-но вид этого ада был бы весьма изящен, еслибы 'не было такой варварской пестроты красок и беспорядочно нагроможденной на несколь­ких столах и вокруг их массы самых разнообразных пред­метов. Тут были доски с надписями, стоявшие в рамах, зеркала, цветы и маленькия деревца в горшках, разные симво­лические знаки в виде руки, головы дракона, ножа, хоругви и т. п., приделанные к длинным палкам и расставленные рядами по обе стороны алтаря. На среднем столе стояли на резных подставках блюдечки с разными конфектами и пирожками; над ними возвышались куклы из разноцветной и золотой бу­маги, долженствовавшие изображать разных умерших родствен­ников; здесь были жертвенницы с золой и воткнутыми в нее курившимися свечами; на боковых столах лежало множество пачек таких же свеч, завернутых в желтую бумагу и проч. Все это были жертвы прихожан.
Я был очень рад, когда священники, повидимому, окончив богослужение, направились из глубины храма в переднее отде­ление. Авось, думал я, потише станет... Толпа закричала, чтоб посторонились и дали им место. Бритые жрецы в черных шапочках и, как казалось, во множестве одежд шелковых и
kjOOQLe
58
бумажных, и страшно засаленных, выжди вперед и располо­жились в ряд, свиною во мне, вред самым нош столом; они клали, молча и благоговейно, земные поклоны, и -я невольно приостановил работу из уважения к ик молитве, и задумался-было о Том, Кому молятся по-своему люди всех миров... Но мои мысли разогнал один малый, который, грызя палку сахарного тростника, остановился передо мною и принялся рассматривать меня; а тут большой лохматый пес залаял на другую собаку, явившуюся сюда же со двора!.. Жрецы удалились и работать стало удобнее, хотя мне не переставали мешать отдельные субъекты, появлявшиеся по временам в том сво­бодном промежутке, который оставался передо мною везанятым. Иногда поднимешь глаза от бумаги и, вместо изобража­емого предмета, на который хочешь взглянуть, видишь перед собой фигуру в синей блузе и соломенной шляпе с аршин­ными полями. И этот любознательный человек так спокойно и наивно рассматривает вас, как будто вы приш.Аи и сели здесь собственно для того, чтоб он мог придти и хорошенько познакомиться с вашею наружностью. Махнешь ену молча ру­кой в сторону, чтоб он уходил прочь, а толпа, составляю­щая некоторым образом моих помощников, в качестве блю­стителей порядка, тотчас кричит ему разом во сто сердитых голосов.
-' Шан-кай! Шан-кай! Ай-еу! (в сторону, в сторону, айай-ай!)
Интересует толпу по преимуществу личность иностранца; но бывают редкия и трудно объяснимые исключения. Так сего­дня один китаец, лет сорока, одетый в чистую синюю блу­зу, накую носит большинство, что-то напевая вполголоса, раз­вязно подходит к столу, и, не обращая на меня ни малейшего внимания, взглянул на мою работу, постоял минуту, не пере­ставая напевать, и отошел в сторону, поместившись вместе с другими. Он сделал все это, как живущий со мною в одном доме старый приятель, который недавно вышел из ком­наты и, вернувшись, подошел взглянуть, что сделано нового. Такия исключения из общего правила невольно обращают на себя внимание и над ними задумываешься, спрашиваешь себя: отчего же я этому человеку вовсе не интересен? Но здесь ве­роятно многие успели приглядеться ко мне и я стал для них явлением обыкновенным. Действительно, недели через две
5»
после нашего приезда в Хаиь-Чжуи-Фу, когда мне случалось проходить во улицам той части города, где находилась ваша квартира, за мною уже не неслась с шумом и радостными крнками веселая толпа, а все оставались на своих местах, при своих делах; иной только привстанет с места, высу­нется несколько вперед, чтоб поближе взглянуть и, сказав как бы самому себе: вот, иностранный человек прошел,- опять спокойно садится на свое место. Некоторые, почему-либо считая себя моими знакомыми, любезно раскланивались; а зна­комыми они делались или потому, что я сказал с ними когданибудь несколько слов, подарил им кусочек карандаша или резинки, листок бумаги или ничтожную картинку,-вещи в глазах китайцев очень ценные и интересные; к иным захо­дил в дом или лавку с целью просто посмотреть или ку­пить что-нибудь и т. п. И всем этим людям уже казалось неловким не раскланяться с таким знакомым человеком. Многие, наконец, приходили и к нам в дом под разными предлогами. Они обращались с предложением разных вещей, или с различными просьбами, например, помочь больному, по­править испорченные часы или табакерку с музыкой,-вещи европейской работы, которых сами они починить не могли. По­чинку этих испорченных вещей охотно брал на себя Сосновский; но поправить, оказывалось, ничего не мог, и они, проле­жав у него неделю и больше, так и возвращались и преж­нем виде, к великому огорчению надеявшихся китайцев. Не­которые являлись с просьбами нарисовать с них портреты; любопытнее всего было то, что эти господа не всегда желали получить снимок в собственное владение, а им только хоте­лось быть изображенными и еще непременно нарисованными, а не фотографированными. „Это,-говорят они про фотографию,- не мудрено, хотя и непонятно". Эта черта китайцев также весь­ма интересна: казалось бы, должно быть наоборот,-фотография должна бы поражать их,-так нет... Рисование понятнее и нагляднее, не имеет закулисных процессов и результат сей­час налицо; - должно-быть в этом и причина предпочтения последнего.
Итак посетители бывали у нас постоянно. Однажды вече­ром возвращаюсь из города, и из вторых ворот нашего дома выходит на встречу огромного роста незнакомый китаец с довольно красивым и приятным лицом. Он поразил меня
VaOOQle
60
своимъростом, который от длинного халата и не особенной полноты казался еще выше; и, желая узнать точно его меру, я, поздоровавшись с ниме, остановил его и попросил на одну минуту прислониться спиною к стене. Он понял, что я хочу, и с улыбкой исполнил просьбу. Я сделал метку и потом, смерив, получил два аршина и десять вершков.
- Не видали ли, сейчас, ваше высокоблагородие, большу­щего китайца? спросил меня казак, когда я вошел в ком­нату.
- Видел; а что?
- Он к нам наниматься в услужение приходил... Вот уж, ваше высокоблагородие, китаец так китаец! Я таких благочестивых и „толковянныхъ" еще не видал. Син-Ван наш молодец, а уж этот какой,-я и сказать не умею. Я с ним пробовал говорить, так он все на-лету так и хватает, просто сказать не дает,-знаю, понимаю, говорит, и все сей­час мне разъяснит, о чем я его ни спрошу. И нам этакого человека никак не надо упускать, потому лучше его нам не сыскать... Ну ужь китаец!-еще долго потом восхищался, ра­довался и ахал казак Смокотнин.-Он завтра придет; вот вы с ним поговорите, так увидите, что это за прекрас­ный человек; и афиюну не курит. Он офицер, ваше высоко­благородие, два чина имеет, а только-ничего, говорит, я все могу делать,-лошадей ли оседлать-разседлать, кушанье сгото­вить, белье мыть,-все, говорит, могу.
Любопытная личность, подумал я; только что-то странно,- и офицер, и белье будет мыть, и кушанье готовить.... Мы с Матусовским чувствовали, что нам необходимо иметь при себе грамотного и развитого туземца для собирания разных сведений, для точного записывания названий на китайском языке, разъ­яснения некоторых непонятных вещей и т. п. От него тре­бовалось, чтоб он понимал, что нам нужно, и писал ответы на вопросы по-китайски, - в России их нам прочтут. Вот этакого-то человека мы и подыскали. Наняли-было нашего лоцма­на Вана, но этот „профессор судоходства" на реке, оказался на суше не вполне удовлетворявшим нашим целям, по не­достаточному образованию, в чем он и сам признавался, и советовал найти другого человека. И вот, на другой день по­сле описанной встречи, великан пришел к нам с испол­ненным поручением, заданным ему товарищем в виде экза-
61
мена. Поручение было исполнено вполне удовлетворительно, и мы решили во что бы ни стало удержать его при себе, если удастся, на все путешествие. Имя его было Тан, а как офи­цера, 'мы, обращаясь к нему, называли его не иначе, как го­сподином Тан, - Тан-Лао-Е, или для краткости Тан-Лое. Относительно жалованья сошлись на 25 руб. в месяц, с тем что мы не должны будем заботиться ни о чем, что еи’о каса­лось,-даже лошадь у него была своя, и содержал он ее на свой счет.
В Тан-Лое мы нашли просто клад: помимо его природной смышлености, хорошего образования (китайского, разумеется), он был чрезвычайно приятный человек: учтив, как благо­воспитанный юноша; вежлив, как самый светский человек; и в то же самое время не было ни одного дела, которое бы он считал для себя унизительным. Мы узнали, что он был же­нат, жил в Хань-Чжун-Фу безбедно, в своем маленьком домике, и поступал к нам вовсе не из нужды, а единствен­но из любознательности: ему, как он объяснил, интересно было пожить с людьми иного государства, хотелось взглянуть на отдаленные края своей родины и даже он серьезно решался ехать с нами в Россию, прося только об одном,-чтоб ему было обеспечено возвращение на родину, когда он того поже­лает. Из-за этой любознательности он покидал надолго свой дом, своих жену и дочь,-девочку лет пяти.
Итак, великан Тан стал нашим товарищем и помощ­ником. Пока мы оставались в Хань-Чжун-Фу, он жил в своем доме, а к нам приходил каждый день заразными по­ручениями, и аккуратно и быстро исполнял их; сопровождал нас во время прогулок по городу, ходил вместе за покуп­ками и т. п. Он скоро понял, кого из нас что интересо­вало в их стране, и иногда даже сам указывал нам, куда стбит сходить, что осмотреть или приобрести.
Так однажды Он предложил мне пойти осмотреть завод, на котором приготовляются селитра и соль. Мы отправились... В Китае все так непохоже на наше, что, употребляя многие слова, наприм. дом, храм, дворец, завод и т. п., чувствуешь всю их непригодность, потому что они, создавая в воображе­нии читателя известное представление, непременно будут вво­дить его в заблуждение; и во избежание этого следовало бы пг крайней мере употреблять каждое подобное слово в умен^®*

62
тельной форме. Когда я говорю например, что мы пришли на завод, невольно чувствую, что это слово совсем неуместно в данном случае. Действительно, европеец, обойдя его весь, все будет искать и ждать завода, но так и не найдет. Осмотрим­те вместе вот этот и вы увидите, почему.
Мы вошли с Тан-Лее жажебелягой двор, где нас встре­тил ммшь, предупрежденный накануне о моем посещении, и любовно показал мне все несложное дело своего промысла. До­бывание селитры и соли производится из земли, называемой „ту“ и представляющей материал бывших стен разрушенных домов, но непременно старых, т.-е. в которых долго жили. Эту землю свозит из разных мест города я складывают в сарае. Затем берут известное количество этой земли и сме­шивают с водой в четырехугольной яме, выложенной внутри камнем и обмазанной цементом. Яма вырыта в земле на по­добие походной печи, и одна сторона её в виде стены глядит наружу, а в её нижней части находится отверстие, чрез кото­рое вода вытекает в другую яму, находящуюся под ним; эта имеет круглую форму и также обложена в средине кам­нем. Собирающуюся в ней воду переливают в котел, вма­занный в стоящую неподалеку печь и кипятят. Из котла че­рез отводящую трубку вода переходит в поставленный ря­дом чан и из него через кранъ-в подставленные плоские деревянные чашки, около полутора фута в диаметре. В этих сосудах, оставленных в покое, жидкости дают охладеть и в них-то селитра крис-тализуется на её поверхности, откуда ее и снимают; а соль осаждается в нижних слоях раствора, аз которого потом добывается выпариванием. Число рабочих на этом заводе не превышало всего десяти человек. Вот вам и завод.... (Не умея хорошо объясняться, я не мог узнать, какой процент селитры и соли получают они из данного ко­личества земли и всякая .ии земля, служившая стенами, содер­жит эти вещества).
В другой рам ТаН-Лое показал мне, по моей просьбе, как делаются статуи идолов. Это производилось в одной кумирне, прямо на тех местах, где они должны были остаться. Хотя мы не застали скульпторов и не могли видеть приемов их работы, я однако мог догадаться о ней по нескольким нача­тым фигурам. они делаются из деревянного статива, на ко*Ьый потом налеплнвается глина, смешанная с паклей. Сто-
kjOOQle
83
ямпие здесь идолы были только-что оболванены, т.-е. были на­мечены только общие части фигур, и в этак еще грубых болванах, только что принявших формы человеческого тела, дарование художника скалывалось гораздо сильнее, чем оно кроявляется в совершенно оконченных статуях, обыкновенно сильно погрешающих в подробностях, безвкусно раскашивае­мых условными яркими красками п получающих в большин­стве случаев страшные или отвратительные физиономии.
При ятой кумирне находилась школа, и пока я там находил­ся, до моих ушей доносились известные криви учннчиввт, пи­тающих свои уроки ию китайскому обычаю «нременно вслух и как можно громче. Я вошел. Шкала представляла большую и светлую комнату, одной стороной совсем открытую во двор и только отделенную от мето легкой решеткой; в равных ме­стах у стен стояло в беспорядке несколько столов с узень­кими деревянными скамейками возле них, на которых сидело но одному или по два мальчика. Всех учеников было человек до двенадцати. Большинство выкрикивало громко свои уроки, непременно качаясь взад и вперед, в роде тех кукол с тяжелым и округленным основанием, которые, как ни клади их на бок, непременно встанут и будут качаться, пока не придут в вертикальное положение. Меня встретили два уже не молодых китайца, - это были учителя, - и, раскланявшись со мной, тотчас предложили стул и вступили в разговор, которого я, разумеется, не мог поддержать. Сказав им, что к сожалению не умею говорить по-китайски, я стал на­брасывать в свой альбом вид школьной комнаты. Ученики продолжали свои занятия, хотя и развлекались несколько, часто поглядывая на меня. Вероятно, только из страха быть наказан­ными, они вели себя чинно и не смели поднять меня на смех, что, конечно, им от всего сердца хотелось проделать, потому что школьники везде одни и те же. Но учитель был тут, а следовательно были налицо и всякия мероприятия для удержа­ния страстей мальчишек. Интересно, что и-многие „мероприятия" для внушения благонамеренности и в Китае те же, какие упо­треблялись и до сих пор употребляются в Европе во «но­гах местах. Так, нащ/имер, в ноем присутствии один школьник стоял на полу на коленях; узнал я, что у них /' также дерут за уши, бьют линейной по ладоням и т. п. Вотъ/ уж за вихор китайского мальчишку на надерешь, потому^
VjOOQle
R4
такого нет, и его ответственность принимают на себя коса или косички, которых у маленьких детей бывает иногда по нескольку.
Большинство детей не отличалось особенно цветущим видом; некоторые были болезненны и лишь немногие - здоровые, с круглыми щеками. Один такой крепыш,-мальчишка лет ше­сти или семи,-чрезвычайно заинтересовал меня своей необык­новенной серьезностью и преданностью науке. Он сидел про­тив двери в боковой комнате и водя пальцем по книге, вы­крикивал названия иероглифов, то смотря в книгу, то на па­мять. Когда я сел и стал срисовывать школу, он видел меня, но не только не прервал своего чтения ни на секунду, но даже ни разу не взглянул на меня обычным, исполненным возбуж­денного любопытства взглядом, который я так привык встре­чать со стороны китайцев всех классов и возрастов, и осо­бенно детей. Этот же стоик продолжал громко читать, раска­чиваясь взад и вперед; он иногда случайно взглядывал на меня, но такик равнодушным и даже бессознательным взгля­дом, который ясно говорил, что он обо мне вовсе не думал, а смотрел на меня, как на колокол или доску с надписью, которые висят в школе и которые он видит каждый день. Я часто посматривал на него; он непоколебимо читал и оста­вался серьезным; я попробовал рассмешить его гримасой, что с другими детьми всегда удавалось очень легко;-этот и гла­зом не моргнул. Окончив рисунок, удостоившийся одобрения школьных учителей* я подошел к интересному мальчугану, спросил его имя и каково его „долгоденствие" (гао-шоу?), наЪарочно употребив это выражение, предлагаемое только стари­кам, вместо обыкновенного: ци-суй? как спрашивают у взрос­лых и детей, желая осведомиться о их возрасте.
- „Гао-шоу!“ рассмеялись учителя, а мальчуган пресерь­езно ответил: семь, и показал число семь на пальцах. Я по­трепал его по круглой щеке, похвалил его прилежание и ска­зал, что он „пойдет, как китайцы говорят, большой доро­гой", т.-е. сделает хорошую карьеру.
- Хао-ва-цзы (хороший мальчик), согласились со мной учи­теля и велели ему сделать „цзо-и",' т.-е. раскланяться по из­вестным правилам. Мальчик слез со скамьи, стал передо мней, сложил рученки, поднял их над головой и низко по­лонился. Простившись с ним, я не успел уйти; как онъ
65_
опат вскарабкался на скамью и уже, опять продолжал качаться к читать свою истрепанную книжку, как будто она была и же весть как занимательна. Интересно было бы узнать, чтб вый­дет впоследствии из этого оригинального ребенка. Но, конеч­но, читатель, мы с вами этого никогда не узнаем, если даже он сделается в своей империи первым министром, чтб там соверимяио возможно: у них и имена меняются несколько рев в жизни.
Проведя здесь утро, я ознакомился со школой и её деятель­ностью. Академического года в этой юколе (как вероятно и в других) и правильного распределения курсов и часов занятий нет; также не существует совместного обучения це­лого класса одному и тому же. Нет и вакационного времени за исключением первых дней нового года, да десяти или две­надцати праздников: школа действует постоянно rf открывается ежедневно от восхода солнца до десяти часов, когда дети ухо­дят завтракать; через час или полтора они приходят снова и остаются до пяти часов, но летом этих уроков не бы­вает. Для тех детей, кто днем занят ремеслом, школа от­крыта вечером. Правил поступления в школу в сущности нет никаких: поступить можно во всякое время года, потоку что каждый ученик учит свой урок тут же в школе, са­мостоятельно и совершенно отдельно от других, хотя учитель и старается вести нескольких мальчиков параллельно, чтоб облегчить себе труд и сберечь время.
Приводит отец своего сынишку в школу; ему, после испол­нения некоторых формальностей, или скорее принятых обы­чаев, дают книгу, и учитель задает урок, т.-е. называет не­сколько первых простейших иероглифов, объясняя , их зна­чение. Ученик или ученики, если таких сверстников несколь­ко, повторяют за ним названия иероглифов и притом так громко, на сколько у кого хватает силы, и несколько н§ ра­спев. Так продолжается до тех пор, пока ученик не бу-К, дет в состоянии проговорить урок по книге без учителя; тогда он должен повторять его, покуда не выучит на намят. Обучение в таком виде идет далее без перемены; переме­няются только книги, и эти книги для всей Империи одни. Хо­роши они или нетъ-не знаю, но несомненно, что такое однооб­разие в школьном образовании роднит и связывает все гро­мадное население Империи, самой старой на земле. Итак, съ
ПУТ. ПО КЯТАЮ, т. п. 5
ьоосие
66
тех пор, как один из учеников Кун-Фу-Цзы или КунъЦзы (так Китайцы называют своего великого учителя), напи­сал .книгу, которая была принята как руководство для первоначального обучения, над нею прокачался и прокричал все лучшие годы своего детства каждый грамотный китаец.
Итак, все кричат во все горло и каждый свое, а учитель прислушивается к чтению то того, то другого и поправляет произносящих неправильно. Ученик, выучивший заданный урок, подходит к учителю, делает известный поклон (цзо-й), кла­дет перед ним на стол книгу и поворачиваясь к нему сниной, чтоб не иметь возможности заглядывать на крупные и лег­ко различимые издали иероглифы, отвечает заученные фразы по запечатлевшейся в памяти странице с письменными знаками. Если он знает заданный урок, получает новый и т. д. пока не выучит все 178 стихов, заключающихся в Сань-Цзы-Цзнн, после которой он переходит ко второму руководству,-Сы-Шу (четыре классических книги) и Цзин (пять священных книг). Этими предметами общее образование оканчивается. Чтобы сколь­ко-нибудь познакомить читателя с содержанием этих книг, скажу два слова о первой из них, которая представляет эн­циклопедию и начинается словами, что „человек при сотворении его был совершенно святъ*. Затем говорится о природе на­стоящего человека, о необходимости воспитания и образования его и о различных методах последнего; о важности общест­венных обязанностей, о трех светилах, четырех временах года, пяти стихиях и пяти добродетелях (человеколюбие, спра­ведливость, обладание только своею собственностью, ум и прав­дивость); о шести родах хлебных растений, шести классах домапЬих животных, семи главных пороках, о восьми музы­кальных нотах, о девяти степенях родства, о всеобщей исто­рии и порядке династий. Тут же приводится много примеров тог^ как прилежно занимались некоторые доблестные мужи древности и каких почестей достигали люди путем прилежания; как некоторые за неимением бумаги писали свои уроки на тростнике и стволах бамбука, как один привязал свою косу к перекладине, чтоб голова не падала, когда его одолевал сон, а другой с тою же целью воткнул себе шило в бедро и т. п.
Приведу два, три случайных отрывка, чтобы познакомить чи­тателя с характером изложения общеобразовательных квтай-
«т
ских книг, читанных мною в извлечении и, конечно, в пе­реводах. Вот, например, отрывок о важности спокойного состояния духа:
„Сначала нужно узнать цель, к которой должно стремиться, и потом решить, как поступать. Решив, Пак поступать, можно достигнуть спокойного состояния ума. Достигнув спокойного состояния ума, можно наслаждаться тем невозмутимым спокой­ствием, которого ничто не может нарушить. Дойдя до этого состояния невозмутимого спокойствия, можно размышлять и со­ставлять суждения о сущности вещей. Размышляя и составив себе суждение о сущности вещей, можно достигнуть желаемого совершенства" и т. д.
Вот другой,-о долге и самоусовершенствовании: „От чело­века, поставленного выше всех, до самого низшего и темного, долг для всех одинаково важен. Исправлять и улучшать са­мого себя или самоусовершенствование-вот прочное основание всякого прогресса и всякого нравственного развития" и т. д.
О человеческих доблестях говорится в такой форме:
„Ученик Сы-Лу спросил однажды своего учителя о могуще­стве человека. Кун-Фу-Цзы отвечал: ты спрашиваешь меня о могуществе мужа стран полуденных или о могуществе мужа полночных стран? Или ты спрашиваешь о своем собственном могуществе? Иметь мягкия и приятные манеры, чтоб поучать людей, иметь сострадание к безумцам, восстающим против разума,-вот сила мужей, свойственная странам полуденным; ею обладают великие. Делать свою постель из железных до­сок и одеваться в кожи диких зверей; встречать без со­дрогания приближение смерти,-в этом заключается могущество мужей стран полночных: им обладают храбрые. Но сила души мудрого, который живет с людьми всегда в мире и не дает страстям завладеть собою, гораздо больше и гораздо ве­личественнее. Сила души того, кто не уклоняется от прямого пути, удаляясь от всяких крайностей, гораздо больше и гораздо величественнее (т.-е. первых двух).
„Тот, кто видя, что его страна, благодаря ему, хорошо упра­вляется, не возгордится этим, тот гораздо больше и гораздо величественнее".
„Тот, кто, видя свою страну, лишенную хорошего управления, остается верным добродетели до своей смерти, гораздо больше я гораздо величественнее".
5*
kjOOQle
Но, чтоб не увлечься, мы этим и ограничимся. Прибавлю только, что точных наук и никаких специальных школ в Китае не существует. Даже арифметике детей в школах не учат, а они выучиваются счету на практике, дома или в лав­ках. Школьное образование-по преимуществу нравственное.
Со школами высшего образования мне не удалось лично по­знакомиться и я не буду о нем упоминать, да и вопрос этот громадный, о котором нельзя ничего сказать в немногих сло­вах; но вопрос в высокой степени интересный.
Женских школ не существует вовсе, и женщины остаются безграмотными, за весьма редкими исключениями. Но должно за­метить, что китайцы не по принципу лишают женщин обра­зования, а потому что, говорят они, оно не может продолжаться более десяти лет (т.-е. лет до семнадцати),-этого же времени, по их мнению, слишком мало для полного уразумения начал, изложенных классиками в их сочинениях. Когда же женщи­нам случается достигнуть высшего образования, все относятся к ним с необыкновенным почтением. И в китайской лите­ратуре есть представителя и прекрасного пола,-есть женщиныфилософы, поэты и ученые.
Скажу кстати, что судьба китайской женщины вообще не за­видна,-по крайней мере, так кажется постороннему наблюда­телю; но с другой стороны, не трудно заметить и то, что ки­таянки не особенно тяготятся своею участью; они свыкаются с известными бытовыми условиями с самого раннего детства, и так как об иных порядках ничего не знают, то и не ду­мают о них, не смущаются, это не малое. А если не счастие, то, по словам поэта, „замена счастию", как привычка.
Тяжкое впечатление я вынес из монх наблюдений за четырьмя женщинами, жившими здесь в одном с нами доме. Я, кажется, не сказал, что обитаемый нами дом принадлежал одному ма­ленькому семейному чиновнику Чжу; но о нем речь впереди, а теперь познакомимся с дамами. они были: первая и вторая жены Чжу; барышня-его дочь, и жена его старшего сына. Хотя они, за исключением старшей жены, иногда проходившей на улицу .через наш двор, никогда и никуда не выходили из своего дворика, наудившагося позади нашей квартиры; но когда я за­ходил туда, чтоб посмотреть на их житье-бытье (что мне, как врачу, не запрещалось), они сначала дичились несколько, посмеивались и убегали, а потом перестали обращать на меня
89
вмммаше, и в моем присутствии спокойно продолжали свои за­нятия, за какими . ж мото заставал,-варили обед, шили, нян­чили и кормили грудных детей или просто сидели и болтали; болтливость же, и но свидетельству китайцев, служит отличи­тельной чертой женщины.
Старшая жена нашего маленького и непредставительного ЧжуЛое была женщина высокого роста, полная и уже пожилая; она обладала громким басистым голосом, нрава была, повидимому, строгого и за эти качества была прозвана казаками „генераль­шей Ее можно было скорее принять за мать, чем за жену Чжу-Лое, который, как все китайцы, благодаря бритью усокь и бороды, казался значительно моложе своих лет. Генеральша, кажется, держала своего супруга в руках, и какие бы обычаи и порядки в Поднебесном государстве ни существовали, гла­вою в семье и в доме была, конечно, она, а не он, потому что она была энергична и умна, а супруг обладал кротким нравом и ограниченными умственными способностями, и, как увидим ниже, отличался детским легковерием. Несмотря на то, что он был удостоен первого чина, грамоты ой не знал вовсе: это может удивить читателя после сказанного выше о распространении грамотности в китайском народе. Но дело в том, что он был чиновник военный, а за грамотностию во­енных в Китае не гонятся: воину не грамотность нужна, го­ворят китайцы, и потому у них, говорят, отличившийся сол­дат, даже не умеющий подписать своего имени, без всяких экзаменов может быть произведен в чин, только за воин­ские отличия, может даже достигнуть высоких чинов, и в нашем дальнейшем странствовании мы действительно встретим лиц совершенно неграмотных, тем не менее с красным, т.-е. генеральским шариком на шляпе...
Итак, жена Чжу-Лое была главою и грозою в доме. Она почти постоянно курила свою трубку, почти всегда распекала кого-нибудь, то невестку, то свою соперницу-вторую жену, или своего мужа; первые от неё даже иногда плакали. Генеральша читала выговоры и нотации работнику и нередко награждала своего младшего сына, хорошенького мальчишку лет десяти, щелчками по голове своим тоненьким бамбуковым чубучком,- впрочем слегка, когда тот, повидимому её любимец и бало­вень, же оказывал ей должного послушания, когда очень шалил или слишком часто просил есть. её занятия состояли въ
70
общем управлении домом, а также приготовлении обеда; видел я ее также за мытьем белья, для чего она садилась на нисень-. кую скамеечку, а на землю ставила между своими маленькими ножками деревянную чашку с горячей водой; иногда она для чего-то переваривала в медном тазике опий, который супруг её курил в изрядном количестве.
Этот живой, списанный с натуры, портрет китайской дамы вовсе'не походил на тот фантастический образ, который со­здался в моем воображении по виденным раньше китайским рисункам, гораздо сильнее врезавшимся в памяти, чем вся­кия описания путешественников. Ничем не подходила генеральша и к идеалу, созданному китайским поэтом, потому что щеки её нисколько не напоминали „цветов миндального дерева"; её толстые губы, из-за которых торчали вперед, хотя и белые, но очень большие зубы, нисколько не походили на цветок гра­натного дерева; плотный стан не гнулся „подобно листочку ивы"; а узкопрорезанные черные глаза, хотя и не лишенные блеска, все-таки не сверкали „подобно водяным струям под лучами солнца"... Одно, чем она достойно могла гордиться и что воз­награждало многие недостатки красоты,-это действительно ма­ленькия ножки, на которых она, несмотря на их малость, хо­дила довольно свободно, хотя походка её и представлялась, как у всех китаянок, оригинальной.
Генеральша, я сказал, была на вид сурова и строга, но в её наружности не было ничего злобного; иногда же мне случа­лось видеть ее в хорошем и даже игривом настроении духа, и повидимому была не прочь побеседовать со мною, когда мне случалось заходить на их двор; да к сожалению я мог ска­зать ей и понять из её слов весьма немного. Она иногда даже начинала заигрывать, дотрогиваясь до меня своей трубочкой или легонько постукивая ею по моей фуражке. Это было, когда я однажды сидел на их дворике, срисовывая последний, и когда она вместе с другими обитателями дома подходила посмотреть на рисунок.
Молодые дамы и барышня также не отличались красотой, а две даже не были типичны, и если бы л встретил их в Рос­сии, если бы их не выдавали изуродованные ножки, я бы ни­как не принял их за китаянок; тем не менее я считал не безъинтересннм снять со всех их портреты. Но позиро­вали они все, кроме барышни, неохотно; а генеральша, вероятно
71
из чувства кокетливости, ни за что не хотела дозволить рисо­вать с неё; и так как, ей никто приказывать не смел, мне пришлось сделать её портрет украдкой. Молодые дамы тоже было воспротивились; но ставший моим приятелем ЧжуЛое приказал и своей второй жене, п невестке сидер> передо мною смирно столько времени, сколько мне будет нужно; и, уж конечно, не повиноваться они не смели. Первая очень бли­зорукая и флегматическая женщина, еще очень молодая, отне­слась к сиденью передо мною вполне индифферентно и во время сеанса спокойно шила что-то из синей бумажной материи; вто­рой же почему-то ужасно не хотелось позировать и она сидела с сердито-надутыми губками и по временам даже что-то вор­чала себе под нос. Барышня же, живая и веселая говорунья, которая казалось минуты не оставалась в покое, напротив, ужасно боялась остаться ненарисованной и все спрашивала меня, буду ли я рисовать портрет также и с неё, и скоро ли?
- Непременно, непременно, успокоивал я ее, и она, весе­лая, бежала сообщить об этом своему брату, хотя тот и сам хорошо слышал, чтд я сказал.
Но, описывая моих знакомых китайских дам и барышню, я чувствую, что в представлении читателя могут составиться неверные, слишком лестные, представления о них, и по­тому считаю долгом прибавить, что видом своим, по край­ней мере в своих будничных бумажных одеждах си­него или зеленого цвета, они походили на наших горничных, да еще не городских, а деревенских, и походили на них не одними одеждами, а своей неряшливостью и своими мало изящ­ными манерами. Так, например, хорошенькия, но плохо вымы­тые руки барышни были покрыты чесоточной сыпью, которая, вероятно покрывала и другие части её тела, потому что она по­стоянно и много раз во время сеанса немилосердо чесалась запущенной за платье рукой, так что я ясно слышал звуки, производимые ногтями, усердно царапавшими вожу. Итак, вот каков внешний вид китаянок среднего сословия. Хотелось бы поговорить с ними или подслушать их беседы между собою, да не удалось.
Однажды я провел утро на их дворике, почти лишенном . солнечного света и чистого воздуха; последний в этом тесйом промежутке между стенами и почти закрытом сверху навесами крыш, до того сперт и заражен миазмами от грязнаго
72
содержания двора, что нельзя не пожалеть их бедных. Воздух на этом тесном дворике тако*, что я мог высидеть там долго только благодаря сигаре, которой ни на минуту не выпу­скал изо рта. И я не мало удивлялся тому, как они при та­ких условиях еще могут сохранять относительно здоровый вид; только одна молодая жена Чжу-Лое была бледна и худа, остальные же были полны, бодры и довольно крепки. Над этим можно также задуматься, видя их пищу, почти исключительно растительную. Во время моей работы на их дворе, они при мне готовили обед в кухне, помещавшейся в глубине дворика; при мне же происходил и этот обед, которого едва мог дождаться мальчуган,-генеральшин сын.
- Маи... Ма-а! (мать), приставал он к ней с некоторыми слезами в голосе,-скоро ли мы будем есть?
Та молчит. Он повторяет вопрос и начинает хныкать и дергать ее за платье.
- Не дам я тебе есть!-громко и так решительно отвечает генеральша, что можно было бы потерять всякия надежды на получение от неё чего-нибудь: но мальчишка, должно-быть, знал что смысл слов: „не дам я тебе есть“-был совсем дру­гой. И действительно, когда обед был готов, он первый по­лучил свою чашку рису с проросшими бобами, с какою-то еще зеленью и несколькими кусочками свиного сала. Получив порцию, он явился со своей чашкой ко мне и, посматривая на рисунок, старательно уплетал кащу, быстро действуя палоч­ками, подбирая и препровождая ее в рот прямо через край чашки, несмотря на то, что каша была сейчас с огня. Он, казалось, так хотел есть, что готов был сразу вдохнуть в себя все, чтд было в чашке, чтоб поспеть во-время явиться за второй порцией. Не менее усердно и живо действовали па­лочками дамы и барышня, котерые также обедали прямо на дворе, кто сидя на пороге в дверях, кто стоя; только гене­ральша ела не спеша и сидя на стуле, но тоже на дворе.
Надо упомянуть еще об одном члене семьи, об обезьяне, сидевшей на привязи на этом же дворике, в небольшой откры­той комнате. Ей также была принесена чашка рису, только без сала, и она живо запрятала его весь в свои защечные мешки, работая обеими руками или прямо ртом; а потом понемногу выталкивала из защечных магазинов в рот, пожимая свои
LtOoqIc
73
раздувшиеся щеки большим пальцем руки то с той, то с другой стороны. ♦
Недостаточная питательность пищи этих людей ясно сковы­валась в том, что вся семья не раз просыпалась по ночам и на кухне, которая была за стеной нашей спальни, я слышал,' поднималась стряпня и жаренье чего-то. Мне особенно ясно слышался треск кипящего масла, да такой треск, что можно было подумать, что там жарят целого быка. Иногда случалось даже, что соседки мои просыпались, стряпали и ели два раза впродолжении одной ночи! Это ужь совсем непонятно, но и «бывало это редко.
И так, все пообедали. Мой рисунок двора приходил к концу, и все дамы, сначала ничего не понимавшие, теперь чрез­вычайно заинтересовались им и всякая хвалила в нем свое; одной нравилась проходившая и также попавшая на картину курица; другой-платье нарисованной дамы, которую они узнали, называли и смеялись; третью удивляло углубленное решетчатое’ окно; а возвратившийся женатый сын генеральши долго смотрел и хохотал от удовольствия, находя, что рисунок и настоящий двор имеют совершенно один и тот же образ. „й-го-янъ“, „и-ян-дэ“!-восторгался он.
Так проходили наши дни в Хань-Чжун-Фу, пока чинились, склеивались и чистились вещи наших спутников, пока Соснов­ский собственноручно отбирал для неизвестных целей стебли и негодные листья из купленных здесь разных сортов чаю. Я узнал потом, что эти сорта чаю должны были служить в России образцами, но не мог пока уразуметь, для чего же их пе­ределывать, поправлять, очищать, смешивать? Образцы чего же они будут теперь?
Ожидали мы, пока делались столяром разные модели, зака­занные здесь Сосновским по примеру Матусовского, который сделал это в Пекине и оттуда отправил свою коллекцию в Россию.
ОжидалН мы тут еще окончания донесения, которое он на­меревался послать отсюда. Надо было уведомить Петербург о нашем движении и деятельности; а также сообщить результаты своих исследований разного рода, и между прочим о чайной торговле, хотя ровно никаких исследований нигде до сих пор не производилось. Поэтому все, чтб писал он в своих до­несениях, было одним вымыслом. Он сообщал, напрнмер,
CiOOQle
74
что чай, собираемый в местности, лежащей на верходьях ХаньЦзяна, есть чай превосходного качества; но что его пригото­вляют чрезвычайно небрежно, со всяким сором.
„На ряду с листом отменных качеств, писал Соснов­ский,-переросший, отживший, разные хлебные семена и посто­ронний соръ-тоже неизбежное содержимое".
Вот это-то „неизбежное содержимое" и приходилось ему те­перь отбирать по целым дням, чтоб оставить только одни „отменные качества"... Но ведь это хорошо делать в небольших количествах, для того, чтоб представить „образцы" местного продукта! Далее он пришел к совершенно произвольному за­ключению, что „пресловутый красненький семипалатинский чай, о котором повествуют и поныне учебники географии", и кото­рый „во времена Чугучака и нашей там фактории" доставлялся в Россию, есть именно чай из уезда Цзы-Ян-Сянь! Но когда мы все стали пробовать различные местные сорта, то нашли их совсем не подходящими к тому, к какому привыкли в Рос­сии. Да наконец и чайных плантаций-то в здешней местности мы почти не видали.
Вот посмотрим, чтб окажется в провинции Сы-Чуань, в которую отправляемся отсюда. Читаем с Матусовским письма барона Рихтгофена, недавно посетившего ее, и нам хочется ско­рее отправляться в путь: богатство естественных произведе­ний, великолепная столица, живописная природа и симпатичный народ,-все влечет к себе, и мы весело подготовляемся к новой приятной и бодрой деятельности... Но вдруг, к величай­шему огорчению узнаем, что план нашего движения изменяется, что в Сы-Чуань решено не заходить, а направиться отсюда прямо в обратный путь, т.-е. не на юг, а на северо-запад, к России... Спрашиваем: отчего? Как же, говорим, не зайти, находясь так близко, и в такой важный пункт,-ведь это же будет непростительным упущением! Чтб же мы скажем в свое оправдание правительству? Но кроме-„нахожу неудобнымъ", мы ничего не могли узнать и принуждены были помфиться с этим неожиданным горем. Но что уж теперь, когда пишу, предаваться бесплодным сожалениям. Не лучше ли было бы и эцот факт пройти молчанием, как первое сделанное нами беспричинное отступление от первоначального плана: ведь сто­лицы провинции Шэнь-Си, города Си-Ань-Фу, мы также не по­сетили, и также ради одной экономии времени и денег.
ijOOQLe
76
Итак, Сосновский нашел ненужным посещение самой инте­ресной и важной, по задачам экспедиции, провинции и ограни­чился лишь расспросными сведениями, которые также подтвер­ждают то, что нам следовало бы употребить месяц на путе­шествие в Чэн-Ды-Фу.
Стоит заговорить, пишет он в кратком оффициальном донесении из Хань-Чжун-Фу, с любым китайцем, побывав­шим в Сы-Чуаны, чтобы по одной игре физиономии, подчиняю­щейся влечениям неудержимого восторга, понять, какие светлые впечатления вызывают воспоминания о ней. Какими красками начнет он рисовать страну, её природу, её естественные бо­гатства и наконец полный энергии и предприимчивой деятельно­сти народ, стяжавший громкую репутацию, и т. д.
Да, хотя бы ради громкой репутации полного энергии и пред­приимчивой деятельности народа мы заглянули на его родину... Вероятно переводчики на этоте раз вели себя молодцами и так сверхъестественно хорошо передавали отзывы туземцев, побывавших в Сы-Чуани, что и не бывший в ней Сосновский восклицает в своем оффициальном донесении: меня реши­тельноизумляют богатства этой страны! Изумлялись и мы с товарищем, только совсем другому...' Руки опускались; и те­перь уж хоть бы скорее домой ехать, думалось нам... Мы же сидели в городе, приобретая весьма мало или почти ничего.
А пора была самая счастливая для изучения природы страны и её произведений; мне бы следовало быть вне города, хотелось бы хотя экскурсии делать; да куда пойдешь без языка. Говорю об этом Сосновскому.-„Очень хорошо, говорит, сделайте экс­курсию, в горы, например; что ж вам тут сидеть. Я даже расходы по разъездам могу принять на счет экстраординарной суммы." (Она равнялась 12000 р.) Я, конечно, рад, готов к отъезду и только прошу, чтоб со мцой отпустили Смокотнина, как помощника и переводчика. „Нет, отвечает,-это уже по­ложительно неудобно: ведь он не драбант (я этого слова не знаю); да он и здесь нуженъ"... Я не повторил просьбы, зная что это приведет только к неудовольствиям, и стал бродить по городу, делая и собирая, чтд случайно попадалось на глаза и под руки; в городских садах, находящихся здесь при ка­зенных домах, собирал растения и насекомых и стрелян птиц, которых в них всегда много (но они большею частью одни и те же, по преимуществу-ястребы и горлинки, стрижи,
76
скворцы, много Edoliue furcatus Wagl. и других), и приготовлял из них чучела. Приходилось не мало и рисовать на досуге, если обстановка.дозволяла.
В городе я пересмотрел все сколько-нибудь выдающееся или новое. расскажу, например, о галлерее, находящейся при одном храме и представляющей всевозможные сцены адскнх мучений, расскажу не шитому, что нахожу их особенно интерес­ными, а полагая, что они могут служить объяснением некото­рым неленым рассказам о страшных мучениях и родах смертной казни,' будто бы и теперь производимых в Китае. Галлерея, о которой идет речь, устроена надворе одного глав­ного храма, по трем сторонам его, и похожа отчасти на от­крытую лавку скульптурных произведений, забранную решеткой. Мне очень хотелось сделать рисунок части этой галлереи, но касса расставленных в беспорядке статуй представляла такую путаницу, что для удовлетворительного исполнения его потребо­вались бы большие размеры и слишком много времени; поэтому мне пришлось ограничиться набросками некоторых отдельных фигур и сцен. Срисовывая их, я смутно вспоминал читан­ное в детстве чье-то описание Китая, в котором рассказы*валось про ужасные пытки и казни, каким там подвергают преступников. Все эти сцены были теперь передо мною, ре­льефно изображенными со всеми ужасами, которым в действи­тельности нет ничего подобного. Известно, что в Китае за различные преступления назначается смертная казнь, что она производится тремя различными способами: черезъзадушение (обыкновенно в два приема, чтобы дать возможность душе вы­лететь из тела), через отсечение головы и четвертование; по крайней мере так говорится в сочинениях серьезных писа­телей, а в китайских уголовных законах даже не упоми­нается последняя. Сам я не видал ни одного случая (о чем и не сожалею, хотя непременно пошел бы смотреть), и потому не стану распространяться о подробностях этого всегда неприят­ного акта человеческого правосудия. Но эти роды лишения чело­века жизни ничто в сравнении с теми ужасами, какие измы­слила народная фантазия, а художник изобразил в сценах, по содержанию напоминающих наши старинные картины ад­ских мучений... И какое тяжелое впечатление выносишь из этого собрания отвратительных физиономий и еще более отвратитель­ных деяний их. Тут, например, представлен человек,
kjOOQle
77.
которого варят в котле; там скалывают женщину между двух жерновов или толкут в ступе; дальше человека распиливают пилой вдоль всего тела и т. п. ужасы, о которых неприятно даже входить в подробности... Как ни слабо исполнены эти фигуры и сцены, на них все-таки нельзя смотреть равнодушно.
На лицах казнимых людей то выражается страдание и ужас, то они почему-то смеются или совершенно спокойны. Физионо­мии богов, сидящих тут же, только на возвышении идущем вдоль стены, также различны: одни невозмутимо смотрят вниз на совершаемые у ног их зверства; другие совсем не обра­щают внимания на людей, как бы пришедших и обращаю­щихся к ним, а тупо глядят в сторону; некоторые строги и грозны, и или благообразны, или отвратительны и ужасны. Между множеством фигур, представляющих богов, людейисполнителей, то-есть в роли палачей, и истязуемых, есть еще род каких-то посредников между теми и другими, или доклад­чиков, у которых иногда повешена через плечо чья-нибудь голова, на подобие дорожной сумки. От них, по народному ве­рованию, должно-быть многое зависит в будущей жизни, по­тому что им делаются, как видно, частые жертвоприношения в виде сожигания перед ними жертвенных свеч, смазывания им губ маслом или обрызгивания физиономий кровью убивае­мых перед ними животных, чаще всего петухов. Еще здесь можно, увидать непонятные фигуры, приходящие с какими-то просьбами к богам: они обезглавлены, и головы их также при­вешены у них сбоку за волосы...
Осмотрел я все здешние сады, клубы, лавки, храмы, мастер­ские, торговые дома (хан), побывал у многих мандаринов, перебывал на всех вышках, познакомился с окрестностями, но не много нашел особенностей. Побывали мы с товарищем в гостях у нашего милого Тана, который желал непременно принять нас у себя и угостил обедом; но, как ни симпатизи­ровал нам, жены не показал; впрочем мы и, не выразили же­лания познакомиться с нею...
Вот как проходило здесь наше время. Пора, пора уезжать; местные власти уже начинают присылать осведомляться, когда мы намерены уехать? Но еще не все сорта купленных здесь чаев приведены в такой вид, какой они должны иметь, если от них отделить худые листья, ветки и сор; еще не просохли кирпичи подмоченного чая, которые предназначаются для подар­
CtOOQIC
78
ков в дороге; еще не перемыты разноцветные сукна из кях­тинских образцов, подмоченных на Лун-Тане; еще не кон­чено донесение в Петербург и т. п.
Если бы знать, что столько времени придется просидеть здесь, мы бы с Матусовским могли съездить в Чэн-Ды-Фу и вер­нуться... И как результаты экспедиции от этого выиграли бы! Но разве можно найти это удобным?! А мы напрасно сидим здесь, совершенно напрасно: ничего не сушим и не склеиваем: просто сидим и ждем дня выезда, пе рассуждая, не обсуждая, не советуясь, никогда не говоря об общих задачах и о том, как их лучше исполнить....
К нам в квартиру часто приходят разные посетители,- купцы с разными предложениями, продавцы зелени и фруктов, некоторые знакомые из местных жителей или больные, так что можно было бы по крайней мере хорошо познакомиться со многими сторонами здешней жизни; но, конечно, не при „учено­торговой* обстановке. Приезжал ко. мне с визитом тот док­тор, китаец-христианин, о котором я упоминал выше, и я кой-как при помощи словаря мог обменяться с ним несколь­кими фразами. Зная, какое важное значение в китайской меди­цине придается исследованию пульса, я между прочим попро­сила его показать мне, как они это делают, а кстати и ска­зать свое мнение насчет моего здоровья. Врач охотно испол­нил просьбу: взял меня сначала за одну руку, положил на предплечье свои три пальца и, закрыв глаза, начал исследо­вание, продолжавшееся по крайней мере минут десять, так что мне, здоровому, эта процедура ужасно наскучила. Он переста­влял свои пальцы то выше, то ниже, нажимал, отнимал, пе­ребирал и слегка ударял, как будто играя на скрипке, и ду­мал, думал, думал без конца; причем на его лице можно было читать все его соображения, хотя и не всегда понятные... Перед его закрытыми глазами, открывалась,-подумал бы я, еслиб не был врачом,-открывалась, как под микроскопом, вся картина жизни моего тела со всеми его процессами, и на непосвященного это утомительно-долгое исследование, это глу­бокомысленное лицо и таинственное перебирание пальцев должны производить могущественное действие,-тем сильнее, разумеется, чем невежественнее будет пациент. Пока коллега сидел пе­редо мной с закрытыми глазами и будто бы читал как по книге, чтб совершается в тайниках моего организма, я, греш­
79
ный человек, думал про себя: шарлатан ты, брат, если, сам не веря в то, чтб делаешь, морочишь ближнего своего! Если же ты веруешь в то, что ты много знаешь и много можешь узнать, исследуя один пульс,'то как мало должен ты быть знаком с настоящей наукой, которая по крайней мере учит познавать собственное неведение... Окончив исследование моего пульса, он сказал мне, что состояние моего здоровья нахо­дится в полной гармонии (что и так было видно)... Интересно -было бы слышать его определение болеени, если бы она была. Или даже не интересно, потому что врачу не могут внушать никакого доверия такия претензии, как определение, например, по пульсу женщины того, кто родится у нея-сын или дочь... Нет, совсем плохи мои коллеги, потому что во что извини­тельно верить публике, то непростительно утверждать врачу; китайские же врачи, как известно, не прочь щегольнуть этим. Попаду, думает,-слава готова; не угадаю,-не съедят... Сло­вом они похожи на всех шарлатанов, и только благодаря темноте, в какой бродит масса человечества, они могут су­ществовать и успешно вести свои дела. Впрочем в Китае благосостояние людей, занимающихся уверениями, будто они из­лечивают болезни, вовсе не блестящее. Я полюбопытствовал узнать у моего гостя, как у них оплачивается труд врача и он сообщил, что плата за визит (или, как она там назы­вается, „деньги на извощика",-уа-цянь) колеблется в среднем между 10 и 50 коп.; а вознаграждение в два серебряных рубля (один лань или медной монетой 2000 чохе) считается такой высокой, что больше этого и желать ничего не остается.
В другой день ко мне является другой врач, уже старик, и,-как мне представили его,-„самый главный доктор в ХаньЧжун-Фу". Он привез с собою своего внука, который был болен уже около двух месяцев, и просил помочь ему, при­знаваясь, что сам ничем излечить его болезни не мог. Я осмотрел мальчика и нашел у него большой и довольно глу­бокий нарыв на бедре. Болезнь была вполне понятна и требо­вала хирургической помощи, а именно одного широкого разреза; дедушка же лечил его всякой дрянью, которую заставляет своего внука глотать, и удивлялся, что нет никакой пользы. Я высказал ему свое мнение и не смело предложил операцию, не думая, что он согласится; но он и Не заикнулся; тотчас изъявил согласие, не выражая ни сомнений, ни опасений, чтд
eo
доказывает большую степень доверия к докторам-инострапцам. Операция почти не требовала приготовлений и была сделана тут яе на дворе; мальчик после разреза скоро успокоился и избав­ленный от своих страданий уехал домой.
Через несколько дней он явился ко мне почти здоровым .с своим дедушкой и с целым подносом подарков в виде чаю, фруктов и разных сладких печений; а почтенный коллега, .поклонившись мне чуть не в землю, наговорил с три короба любезностей, похвал и,выражений благодарности, которые я, к сожалению, не понял и-не могу передать в точности. Вероятно тут не обошлось без фраз, какими вообще прославляют в Китае врачей, например: „Узнаете болезни, как духъ"; „ока­зываете благодеяния миру, подобно возвращению весны"; „вы со­перник Хо и Хуанъ" (знаменитые врачи в древности) и т. п. Он удалился, думая, может-быть, что заморские врачи всегда бывают так могущественны, как в данном случае.
Пациентов в атом городе у мена было много, и я уже успел приобрести известность и некоторое уважение, так что большинство городских жителей знали меня в лицо, а пациенты, зная, что я не нриннмаю платы, старались чем-нибудь выра­зить свою признательность. Они приносили разные подарки, по преимуществу в виде съестных припасов, не исключая и живых кур. Эти подарки некоторые присылали ко мне даже вперед, только еще намереваясь обратиться ко мне с прось­бою о помощи.
Раз один из пациентов, какой-то мандарин, заходит ко мне и предлагает пойти вместе на театральное представление, которое давалось при одном из храмов по случаю местного праздника. Я уже говорил, что в Китае почти нет постоян­ных театров с постоянными труппами актеров, а последние странствуют обществами под разными громкими и иногда за­бавными названиями (в роде „Счастие", „Благословенное обще­ство", „Общество Славного Появления" и т. п.) и дают свои представления по частному приглашению богатыми людьми в их домах, или на театральных сценах, находящихся при храмах, в праздничные дни. Вот на один из таких спектаклей и приглашал меня пациент. Я, разумеется, пошел, потому что, как ни безобразен китайский театр, он все-таки предста­вляет для путешественника много интереса, хотя мне приходи­лось ограничиваться созерцанием одной внешности и игры. Мы
8i
взяли с собой двух полисменов, и когда пришли, представле­ние уже началось. Публика входила по обыкновению бесплатно. Весь двор и все возвышенные предметы были усеяны зрителями, которые большею частию стояли на ногах, другие же сидели прямо на земле на корточках. Полицейские громкими крикамц очистили нам дорогу, но, к счастию, в самой толпе было до­вольно шуму, и этому непрошенному возгласу не удалось обра­тить на нас всеобщего внимания. Нас заметили только бли­жайшие и тотчас, позабыв сцену и повернувшись к ней спиной, уставились на меня, находя, что заморский человек, даже уже более или менее знакомый, гораздо интереснее представления домашних актеров. Зрители стали собираться около меня в кружок; полицейские принялись разгонять их, и ни мало не стесняясь, кричали во все горло. Все это было ужасно неприятно, потому что я вовсе не желал нарушать общественный порядок, и если мне не было очень совестно, то только потому, что этого порядка и без того почти не существовало: многие зрители рас­хаживали, говорили, потягивались, громко сосали палки сахар­ного тростника, курили трубки; некоторым цирюльники брили головы; и над этим оригинальным партером под открытым небом просто стон стоял от множества без церемонии горланивийих людей. Не потонули китайский театр и музыку.та­кую выработал, что она всегда в силах покрывать собою шумное поведение публики.
Я смотрел на сцену, не понимая, в чем заключалась пьеса, и потому мне скоро наскучило созерцание тех отвратительных физиономий, в какие актеры при помощи разных красок пре­вращают свои лица; не находил я ничего привлекательного в тех неестественных условных движениях, даже просто кри­вляньях, с подниманием нор и хлопаньем об них руками и искажением ручных кистей, которые у китайцев вообще очень развиты, а у актеров изумительно гибки и способны к самым необычайным позам и движениям.
Музыканты помещались на самой сцене, на заднем плане, и в то время, когда по ходу пьесы не должны были играть, они тут же набивали, и курили трубки, сосали сахарный тростник или пили чай, что нисколько не мешало актерам сражаться, любезничать, убиваться или произносить торжественные монологи. Ни занавеса, ни декораций нет, как нет И антрактов от начала до конца пьесы; поэтому, когда нужна какая-нибудь
ПУТ. 00 КИТАЮ, т. п. * 6
kjOOQle
82
перемена в обстановке, на сцену очень просто является прислуга н делает то, чтд следует, убирает или приносит и расста­вляет новые предметы. Когда нужно показать пламя, один из слуг является на сцену, высыпает на воздух запас воспла­меняющагося порошка п зажигает его зажженной бумагой. И все остальное происходило в том же роде.
Хотя я уже пригляделся к быту китайцев и их обстановке и находил ее менее привлекательной, чем в начале, но двор, с находившейся в нем публикой, был для меня гораздо ин­тереснее сцены. Тут местами были натянуты полотняные шатры и под ними расставлены чайные столики; на паперти главного храма, т.-е. против сцены, в противоположной стороне двора, очень усердно действовали цирюльники, потому что по китай­скимъ* воззрениям наслаждение театром, бритье головы, расче­сывание косы и удовольствие, испытываемое в то время, когда цирюльник барабанит руками по спине,-все это акты совер­шенно совместимые. Зрелище, которое представлял двор, было оригинальное, какого в другом месте не встретить. Хорошо бы перенести его на бумагу, но разве это здесь возможно!..
Оставив моего спутника, я ушел, но хотел еще раз бро­сить взгляд на любопытную картину, ярко освещенную косыми лучами вечернего солнца,-картину своеобразной жизни, Бог знает с каких пор совершающейся здесь, можно сказать, неведомо для целого мира и ничего не ведающей о нем. Для этого я взошел на небольшое возвышение окружающей двор галлереи, не заметив вовсе, что передо мной сидело несколько женщин, в свою очередь не подозревавших моей близости к ним. Когда меня увидали со двора и стали смотреть в мою сторону, указывая друг другу, одна из зрительниц обернулась и, увидав за собою меня, вскочила со своего места, как обожженая и ушла в сторону; другие же остались на своих местах, но чувствовали себя, как на иголках. Живая картина нрави­лась мне все больше и больше, и я было раскрыл альбом; но толпа, заметив мое намерение, вдруг стеной двинулась ко мне, чтоб поскорее занимать около меня места, и чуть-было не опро­кинула скамейку, на которой сидели женщины и девочки. В виду такой „любви к искусству" я поторопился закрыть аль­бом и вскоре ушел домой. По городу же я теперь один рас­хаживал всюду, словно старожил здешний.
На другой день труппа актеров была приглашена нашим начал-
&3
ником к нам в дом, главным образом для того, что­бы сделать с них снимки для его будущего фотографического альбома. Она состояла человек из двадцати; актеры явились со своими ящиками, точно так же гримировались и переодевались, как на сцене, и играли целые полдня, а потом позировали для фотографа; и за все, по уговору, им было заплачено только 5.000 чох (около пяти рублей) на всех... Вот какие в Ки­тае цены!
Заходили к нам один раз странствующие певцы: какой-то старик с девочкой лет двенадцати и взрослой певицей; но ни акробатов, ни фокусников я в Китае не видал. Их вообще, говорят, немного, но, говорят, есть очень искусные.
Между разными посетителями к нам являлось также не­сколько просителей, как к „вельможамъ*; и этого читатель на­верно уж никак не ожидал. Одни приходили с оригиналь­ными просьбами-о повышении в чин, другие-о разбиратель­стве разных жалоб, о защите пред судом и т. п. Но не следует думать, чтоб это происходило от наивности китай­цев,-нет, они слишком умны и практичны для этого; а к недоразумению, вероятно, подало повод какое-нибудь случайное обстоятельство, которое ввело их в заблуждение относительно нашего могущества. Очень может быть, что до тех, кто являл­ся в наш дом с просьбами, дошли рассказы Сосновского о том, как, например, он толькоодно слово сказал какомуто Жупу *), и тот сейчас же, при нем, велел принести ша­рик и надел тому, о ком он просил. Может быть также, что причиною ложных взглядов на нас послужили фонари. На нашем дворе, у входа в дом, были повешены два фонаря, заказанные здесь начальником и по китайскому обычаю на них сделаны крупными буквами надписи с обозначением имени жи­вущего в доме и его звания; а в этом последнем он ве­лел поставить титул цзан-цзюнь, т.-е. генерал-губернатор, и китайцы приняли это самозванство за чистую монету... Было, наконец, и еще одно обстоятельство, которое могло способство­вать заблуждению некоторых из здешних жителей, а именно: ' раньше всем было известно, что наш переводчик Сюй был простой прикащик из лавки; а потом, в один прекрасный, день, его видят с синим шариком. на шляпе. А этотъ
*) Губернатор, кажется; во где он с нам встречался, не знаю.
6*
GooqIc
84
шарик, пожалованный ему „ генерал-губернатором “ Сосновс^ик, служит в Китае выражением достоинства, соответствующего примерно нашему полковничьему чину. Наш глуповатый домо­хозяин так был поражен этим быстрым повышением Сюя, что стал просить о производстве и его, хотя в следующий чин. Сосновский, для которого, по его словам, это было очень легко сделать в Китае, обещал,-но только не здесь, а в г. Лань-Чжоу (почему в этом совсем неизвестном нам городе-еще никто не знал).
Посетители являлись даже и к нам с Матусовским и про­сиди через нашего казака, чтоб мы также приняли в них участие, поговорили от себя нашему „цзан-цзюню“. И, как всегда делается в иодобных случаях, предлагали за хлопоты принять от них ябезделицу“ в роде шелковых материй, ти­бетского шафрану, дорогого чаю, ласточкиных гнезд и т. и. ценных вещей!.. Это обстоятельство просто испугало нас, и мы, даже не спрашивая, в чем их дело, что им надо, вы­проваживали их от себя, ничего не обещая и прося ни на что не надеяться; а казаку запретили кого-либо слушать, нцкакцх просителей не принимать и объяснять всем, что мы ниищкого влияния в их стране иметь не можеИ, что это все вздор, придуманный кем-то... В самом деле, что мы могли сделать, если бы даже и желали кому-нибудь помочь в правом и чистом деле? Как и с кем объясняться? На каком осно­вании вмешиваться в разбирательства деле в чужом государ­стве?.. И как можно было прибегать к такому обману в чу­жой стране лицу, командированному правительством?
Мы уж слишком засиделись в Хань-Чжун-Фу. От мест­ных властей уже не раз присылали узнавать, когда мы дума­ем выехать, и в последние Дни стали усиленно присылаться обеды то от одного, то от другого, то от двоих в один день. И опять, как своеобразно это делается. Полный обед, состоящий из нескольких десятков блюд, содержащихся в чашках, похожих на чайные, устанавливается на особом открытом приборе в виде большего лотка или неглубокого ящика, и несколько человек несут его на коромыслах но го­роду. А если в состав обеда входит жареная птица, то по­следнюю тащат отдельно, вслед за первыми носильщиками, и еще более торжественно: ее насаживают на вилки и, подняв кверху, так и идут с ними по улицам; но вилки, употребля-
65
ейый1 для этого, такия большие, что их держат точно ружья на плечах. В этаком-то виде к нам пожаловали сегодня две жирные жареные утки... И каке радуешься всякой новинке подобного рода, т.-е. не уткам, а оригинальному способу их поднесения. Компанионы Сосновского, впрочем, радовались и уткам, потому что теперь могли оправиться от выдержанного трехмесячного голодания.
Не менее эффектно были доставлены к нам на квартиру й деньги, полученные здесь на наше имя из Пекина, в виде китайских слитков (юань-бао). Серебра было около двух с половиною пудов, и его принесли два солдата также на коро­мысле: на средине его, на подобие чашки больших весов, была повешена доска, на которой покоились ящики с серебром, по­крытые деревянной крышкой, и на последней сверху положены две ветки гранатового дерева с их прекрасными пунцовыми цветами... Не правда ли, как мило и грациозно! И вместе с тем это доказывало до известной степени внимание и любезное отношение к нам китайцев, ибо красный цвет у них во­обще служить эмблемой радости и благополучия, а также упо­требляется для выражения всякого рода добрых пожеланий. Читатель может увидать противоречие в последних словах со сказанным выше относительно частых вопросов, когда мы уезжаем. Но для этих вопросов служило основанием то, что мы уже несколько раз назначали день своего выезда и откла­дывали; а китайцы, как мы потом увидим, намеревались сде­лать различные распоряжения относительно нашего же благопо­лучного странствования по дальнейшему пути...
Наконец отъезд еще раз назначен теперь на 19 мая, а 16 числа мы отправились к местным виастям с прощальны­ми визитами. Эти визиты были к счастью коротки и беседа во время их заключалась почти исключителтно в следующих словах, которые я воспринимал в таком виде, как Андре­евский передавал их Сюю на кяхтинском наречии... И не ду­мал я, что этому последнему суждено будет играть во всем нашем путешествии такую видную роль...
- Да жень така сылофа есть, говорил Андреевский,-покорно благодарю, за сяка пособляй, хычи кушаху, хычи кватер; за тута цеиеньки месяцзы поживи, за лошаки дешофеньки постафи и т. п., то-есть: господин приказал благодарить за всякую ока­занную нам помощь, за хлеб, за соль, за квартиру, в кото­
86
рой мы прожили целый месяц, за всякия хлопоты, за дешевмй паем лошадей и игроч.
Слова эти так стереотипно повторялись каждому из четы­рех посещенных нами мандаринов, что Сосновский даже счи­тал лишним повторять их переводчикам, а прямо приказал Сюю проговаривать их в том же порядке самому!
- Ну же, говори сам, Сюй-Сяныпен,-ведь все андали ма­нер сылофа (ведь все одни и те же слова)’
Действительно, других слов и не было. Из того, чтб гово­рили мандарины, почти ни одного слова не доходило до нашего сознания, оставаясь внутри переводчиков, так кам им было приказано, в виду сбережения времени, не заниматься перево­дом тут же во время визита, а сообщать сказанное китайцами после, дома.
Когда, по окончании визитов, мы вернулись домой, к нам вскоре принесли обед от Чжи-Фу, потом такой же от ЧжиСяня. Вероятно эти будут последними, потому что все серь­езно готовились к отъезду... Мы ехали отсюда верхом на на­емных лошадях; а под багаж были наняты мулы с вьюч­ными седлами, так как нам предстоял перевал через го­ры, где не существует колесного пути. На дворе появились ящики, тюки, сундуки; происходила укупорка их и распределе­ние всех вещей на столько групп, сколько было вьючных жи­вотных. И посмотрите, как благоразумно, как аккуратно и обдуманно производится это китайцами! Предварительно они взве­шивают каждое отдельное место и записывают на нем его вес; потом сумму всего багажа делят довольно точно поров­ну на число нанятых мулов, так что каждому достается при­близительно одинаковая тяжесть. Я наблюдал за ними и ви­дел, что ни одной маленькой вещи не положили они на мула, не взвесив её предварительно. Вот это не мешало бы пере­нять нашим ломовым извощикам, делающим все на глазо­мер и не разбирающим часто ни времени года, ни качеств дороги... Но самое взвешивание производилось китайцами очень первобытным способом. Два человека становятся один про­тив другого и кладут себе на плечи толстую жердь, на нее надевают весы имеющие форму нашего безмена, и когда нужно взвесить ящик, они несколько приседают; третий человек задевает в это время крючок за веревку, которой ящик обвязан, и двое первых, выпрямляясь, приподнимают от зем­ли груз; а тот устанавливает на рычаге безмена гирю для
87
уравновешения и записывает полученный вес... Хоть не со­всем удобно, за то просто, и эти ходячие весы без затрудне­ния переносятся всюду, куда нужно.
Отъезд отложили еще раз, до 20 мая; и опять пришлось развязывать тюки с необходимыми вещами и постелями, и, про­скучав целый безтолковый день, переночевали еще одну ночь в разоренной комнате, чтоб завтра, как обещал начальник, выступить ранним утром и ехать... Но ехать, как я сказал, к величайшему сожалению, не туда, куда хотелось и куда сле­довало по обязанности,-не на юг сначала, в Сы-Чуан, а прямо на север, в провинцию Гань-Су.
Отсюда мы уезжали в большем составе, потому что Сосновский пригласил ехать с нами хозяина нашего дома, Чжу-Лое, и нанял двух слуг, из которых один был весьма искус­ный слесарь и, страстно желая учиться, решился уехать с нами даже в Россию, чтоб быть в состоянии производить такия же металлические вещи, какие он у нас видел, а потом вернуть­ся на родину... С нами ехал великан Тан-Лое и слуга ЛюБа, а также нанят был носильщик, имени которого не помню; ему мы с Матусовским поручили нести ящик с нашими за­писками и моими рисунками, опасаясь какого-нибудь приключе­ния в дороге, в роде падения мула с вьюком в воду или с горы в пропасть, что, при движении по горным дорогам, всегда следует иметь в виду. Итого нас было теперь пятнад­цать человек. Увеличился здесь и наш багаж некоторыми приобретенными вещами по части этнографии, растений, чучел, запаса бумаги для сушки растений, досок и ящиков; послед­ние, между прочим, были весьма искусно и прочно сделаны из бамбука и оклеены внутри промасленной бумагой, не пропускаю­щей воды. Эти ящики предназначались для новых предметов моих коллекций. Наконец должно упомянуть еще о трех жи­вых существах, отправлявшихся с нами отсюда: это-обезья­на из породы мартышек, подаренная начальнику нашим домо­хозяином, может-быть, не без коварной мысли о производ­стве в следующий чин, в г. Лань-Чжоу; попугай (Phalaeornie melanorhynchus Wagl.), подаренный мне одним пациентом, и белка, купленная Боярским еще на Хань-Цзяне, также потер­певшая на Лун-Тане крушение и чудесно спасшаяся от потоп­ления, несмотря на то, что была привязана к двери каюты; ня ней она и приплыла. Ну, теперь кажется никто не забыл; все в сборе: можно выезжать.
LtOOQIC
ГЛАВА IX.
В ГОРАХ.
Дорожные сборы.-Выезд, из города.- Вооруженный конвой.-Равнина Хань-Чжун Фу.-Первый приятный ночлег.-Г. Мяяь-Сянь.-Ущелье и подъ­ем в горы.-Густое население и горные пейзажи.-Картинка семейной жиз­ни китайца-простолюдина.-Горное ненастье.-Г. Ло-Ян-Сянь.-Мой ориги­нальный визит.-Г. Пэй-Фэй-Сянь.-Операция на дороге.-Две головы в клетках.-Трудная дорога.-Харчевня и необыкновенное тесто.-Г. ХуйСянь.-Вкзнты местных мандаринов.-Изобилие фазанов.-Первые следы военного погрома.-Еще две отрубленные головы.-Любезность к нам китайцев.-Земляные жилища.-Г. Цинь-Чжоу. Любезный прием.-Обмен визитами с местными властями.-Разсуждения о выборе дальнейшей доро­
ги.-Маленькая беда.
Итак, кончилось наше водное странствование. Теперь нам предстоит длинная сухопутная дорога через северо-западный угол Собственного Китая и громадную монгольскую степь, по направлению к родине, до которой еще очень далеко; далеко особенно потому, что мы поедем верхом, и не рысью, а ша­гом, так как дорогу надо осмотреть, описать, дать отчет обо всем виденном. Вот что предстоит нам пройти в общих чертах: мы выйдем из бассейна р. Ян-Цзы, перейдя через хребет Цзун-Лин-Шань, и спустившись с него, вступим в бассейн другой громадной реки Китая,-ХуанъХо (Желтой); пересечем её долину у г. Лань-Чжоу-Фу; перева­лим через хребет, окаймляющий эту долину с северной сто­роны и служащий здесь крайним пределом высокого средне­азиатского нагорья, по которому будет лежать наш путь. Оно носит по преимуществу равнинный характер то населенной степи, то бесплодной пустыни, и тянется сплошь до подножия
89
Хребта Небесных Гор (Тянь-Шань), за которым пойдут но­вые степи, представляющие в общих чертах также равнину, окаймленную с севера горами, принадлежащими уже к систе­ме нашего Алтая... Итак, едемте.
20 ши.
Всходит солнце. На синего иубом небе нигде ни облачка, й воздух, после недавних, дождей, так прозрачен и чйст. Все уж встали, и все в хлопотах: а маленький дворйк нашего дома весь загроможден вьючными седлами, с привязанными к ним многочисленными местами нашего багажа. Еще идет окон­чательное приспособление и размещение Пещей; крик, суматоха и толкотня, как на пожаре. Одни отдают приказания на рус­ском языке; китайцы, к которым с ними обращаются, ра­зумеется, не понимают, вследствие чего первые выходят из себя, а вторые опускают руки и смотрят в недоумении, чего от них желают. В одном углу еще работают бурав, мо­лоток и пила,-это закупоривают последние ящики:, действу­ют, как клещи, рабочия руки молодцов-китайцев, завязывая, подтягивая и прилаживая. Кто расплачивается, кто пишет пись­ма; некоторые, совсем убравшись, сидят спокойно покуривая трубочки, или утоляют жажду фруктами пи-ба или чаем.
Хотя еще рано, но солнце уже не греет, а жжет, накаляя все вещи до такой степени, что к ним прикоснуться невоз­можно, потому что они буквально обжигают руки. Многие раз­брелись по разным уголкам и попрятались в тень. Наконец работа на дворе затихла на время: а в третьем часу дня му­равейник снова зашевелился, и китайцы-извозчики приступили к вьючке. Они все в соломенных шляпах, с такими широ­чайшими полями, что последние при тесноте, какая была на дво­ре, часто заходили краями друг за друга и образовали как бы сплошной помост, так что, смотря на них сверху, например с лошади, ничего вокруг себя не видишь, кроме шляп. Яви­лись солдаты и офицеры, которые должны были конвоировать нас; привели наемных верховых лошадей под нашими сед­лами, и так как мы с Матусовским были готовы, транспорт нашъ-тоже, то мы решились тронуться вперед, чтоб изба­виться от наскучившей суматохи й освободить другим место. С нами отправлялись пешком восемь человек конвоиров Из местной полицейской команды, которым мы роздали в руки
kjOOQle
»0
разные вещи, другие надели на себя и тронулись, едва пробрав­шись через загроможденный двор. Но не просторнее было и на улице, которая была не усеяна, а просто набита народом, и нам для проезда осталась лишь узенькая свободная тропинка;- и то хорошо... Мы поехали по ней, оглядываясь на знакомые дома и прощаясь с улицами города. Толпа стояла совершенно спокойно и только жужжала, как пчелиный рой; все были по­чтительны: нам не сделано ни малейшей обиды, не крикнуто ни одного бранного слова; некоторые знакомые прощались и что-то кричали, махая руками. При тадой обстановке проехали через весь город. Вот мы уже за его воротами, проезжаем предместье; вот и нивы с убранной или еще стоящей на кор­ню пшеницей и хлопчатником; а там рисовые поля сверкают, как огромные зеркала, положенные на землю; их только-что наполнили водой и перепахивают под. нею, а по другим уже рассаживают рис, бродя по колена в воде. На гумнах идет молотьба цепами, такими же как у нас и так же, как у нас, малегиькими группами людей; так что картина мо­лотьбы невольно перенесла меня в русские деревни.
Теперь нам была хорошо видна громадная равнина, ХаньЧжун-Фу, знаменитая своим плодородием, богатою раститель­ностью и густым населением; китайцы, говорясь, называют ее земным раем. Но, должно-быть, она рай не для тех, кто здесь живет, потому что почти все здешние жители имеют бледный, болезненный вид; много людей с больными глазами и, даже почти или совсем слепых... Их невольно замечаешь, когда они, бедные, при раздающихся криках: „иностранцы едутъ",-также спешат посмотреть, напрасно раскрывая свои недействующие глаза...
Описываемая равнина так велика, что окраины её, уходящие в даль, недоступны глазу и, как кажется, упираются в подно­жия отдаленных гор, замыкающих ее со всех сторон. Вся она испещрена разноцветными полями, деревеньками, фермами и хорошенькими кумирнями, а также усеяна группами деревьев, между которыми встречаются невысокие веерные пальмы (Chamaerops), персики и абрикосы, и в густой древесной листве воркуют горлинки, кричат удоды и другие птицы. Равнина изрезана множеством густо обросших зеленью каналов, по которым журча быстро бежит чистая горная вода; через ка­налы перекинуты каменные мостики на арках, но Йез перил.
91
Над водой перелетают кулаки, вьются стрекозы, бабочки, жука и другид. насекомые. Воздух необыкновенно прозрачен, но ды­шать им тяжело, потому что он переполнен миазмами от удобрений. Да и густота населения здесь поражающая: куда бы ни обратился взгляд, он непременно встретит человеческое жилище и увидит людей то занятых уборкою хлеба и сена, то обработывающих поля или едущих в носилках; разгля­дит голых или полуголых детей, бегающих около своих домов и, должно-быть, целые дни проводящих на солнце, по­тому что цвет кожи у них, как и у взрослых, более или менее коричневый.
Мы ехали, по временам останавливаясь, поджидая своих спутников. Наконец наша компания в полном составе... В первый раз по этой равнине едут верхом восемь человек русских, которых сопровождают верхом же несколько ки­тайских офицеров; четыре солдата несут в носилках глав­ного из мандаринов, сопровождающих нас до ближайшего города, и носильщики идут быстрее наших лошадей. Далее следует конвой из восьми человек, одетых в форменное платье и шляпы, и вооруженных страшным на вид холодным оружием в роде, алебард, ножеобразных копий и зазубренных ножей; за ними идут шестнадцать человек пешей прислуги из полицейских солдат, и за этой многочисленной группой людей тянется длинной вереницей транспорт из тридцати вьючных мулов под нашим багажом. Подле мулов идут пешие извоз­чики, загорелые и запыленные; тем не менее они закрываются от солнца и обмахиваются веерами, подобно нашим дамам. Один из солдат нес моего попугая в железномъ* кольце; другой вел на цепочке обезьянку Сосновского. Пройдя с вер­сту пешком на четвереньках, она уже устала и легла; солдат взял ее на руки, и теперь она дозволила сделать это без ма­лейшего сопротивления, хотя обыкновенно отличалась очень не­любезным нравом и на чужих бросалась и кусала.
Медленным, но спорым шагом подвигался наш караван по равнине; солнце просто жгло, несмотря на соломенные шляпы с широчайшими полями и веера, которыми мы запаслись на до­рогу; жар спал, только когда солнце скрылось за горы. В это время мы подъезжали к селению, в котором китайцами была приготовлена для нас квартира, и все уже считали сегод­няшний переезд оконченным, надеялись сейчас успокоиться
92
й отдохнуть после исполненного трудов и суматохи дня. Я Подъ­ехал к одному большому дереву, которого не мог определить издали. Это была огромная стеркулия, и она, как оказалось, служила ночным приютом для множества больших и малых птиц; тут был, можно сказать, целый мир пернатых,‘и когда я сделал выстрел по одной незнакомой мне птице, надо мной поднялся такой крик, как будто вдруг целый город про­снулся. Тут были представители голенастых, голубиных, во­роньих и других пород птиц. Встревожившись, они не ду­мали улетать, так что под этим деревом натуралисту можно бы сделать богатое приобретение; но я с грустным сердцем должен был тотчас уйти отсюда, чтоб догонять удалявшийся караван. Ему, к общему разочарованию, было объявлено, что здесь ночевать не остановимся, а пойдем до следующего се­ления, находящагося отсюда в расстоянии пятнадцати верст! Китайцы попробовали возразить, говоря, что это собьет весь их порядок, перепутает уже сделанные распоряжения. Но все ужь ушли, и я даже не имел времени снять с дерева по­виснувшую на ветвях убитую птицу, на что потребовалось бы. пожалуй, минут десять.
Небо уже начинало темнеть; голубая вечерняя мгла ложилась на равнину и одевала окаймляющие ее горы, к которым мы приближались. На них можно было уже различить обработанные поля, по тем горизонтальным линиям, какими они казались расчерченными в своей нижней половине. Еще засветло пере­ехали в брод довольно широкий ручей, встретившийся на до­роге, и потом реку, оказавшуюся нашим старым приятелем, Хань-Цзйном... Он здесь не широк, течет в отлогих бе­регах и, как ни мелок, а лодки по нем все-таки идут, и порядочные.
Миновав селение, в котором должны бы остановиться на ночлег,-большое селение, вероятно превышающее числом жи­телей не один из наших уездных городов,-мы подвигались вперед, ничего не видя, ни о чем от усталости не думая. Сначала ехали по той же равнине, потом берегом реки МяньСянь-Хо, про которую можем только сообщить, что в ней от­ражались ярко горевшие звезды, так как уже наступили пол­ные потемки; а „учено-торговая" экспедиция продолжает свои „изследования".
И долго еще тащились мы в ночном мраке и, наконец, до-
98
стцгли селения, окруженного стеною. Вступили*через ворота в улицу и, усталые, мечтали об отдыхе, о приюте иа ночь; но в том-то и горе, что здесь никакого приюта ре было; пришлось еще отыскивать себе помещение, что ночью не неудобно только в европейских городах, стоящих на железных дорогах и имеющих гостинницы, всегда открытые и ожидающие приезжих гостей. Хотя многие из жителей села еще не свали, хотя многие из них выбегали на улицу с зажженными лучиночками, встре­воженные многими голосами, стуком копыт и звоном бубен­чиков, висевших на мулах, тем не менее найти себе квар­тиру мы не могли, и, чтоб не оставаться всю ночь на улице, принуждены были въехать на тот же постоялый двор, куда вводили наших вьючных мулов. Сопровождавшие нас китай­цы, до известной степени разгневанные нашим непослушанием и пренебрежением к их заботам, теперь и не думали хлопо­тать о том, где и как мы проведем ночь. Они потерялись в ночном мраке, когда мы въезжали в ворота постоялого двора и, как по команде, все до одного исчезли. Вероятно они устроились на эту ночь более комфортабельно, чем мы; а Сосновскому была предоставлена полная свобода действовать само­стоятельно.
Темная ночь. Стоим на тесном постоялом дворе посреди мулов и извозчиков. Каждый кричит свои одинаково непо­нятные для нас слова и проходит мимо с своими заботами; до вас никому нет дела; вы спрашиваете, куда же пройти,- никто вас не слушает или слушает да не понимает и, ска­зав что-то, уходит прочь. Я долго сидел на лошади, ожидая, что кто-нибудь явится взять ее, чтоб поставить к месту, и дождался наконец. Офицер Тан взял ее, а мне указал, куда идти, прибавив:-дом плохой, дом очень не хорош! Войдя по указанному направлению в какое-то большое пространство, ограниченное сверху соломенной крышей, а с боков закопчен­ными, пронмтанными дымом, глиняными стенами и, предполагая, что это какой-нибудь проходной сарай, за которым находится чистый двор и на нем дом, я напрасно искал из него вы­хода,-двери нигде не было. Значит этот-то грязный сарай, освещенный одним тусклым ночником, в одной половине набитый до верху соломой, а в другой имеющий широкую ле­жанку (кань) человек на двадцать, и есть тот самый приют, которого мы ждали и о котором мечтали. Итак, только эта,
94
лежанка, да отсутствие яслей для животных отличали его от помещения для ослов и мулов. И Сосновский, чтоб скрыть свой стыд, нашел помещение превосходным. Где-то нашли стол и две скамьи, потом достали яиц и приготовили чай. Пыль и грязь кругом были невообразимые. Положим, в до­роге легко миришься со всем, но нам, русским офицерам, совестно' было перед своими извозчиками; но разве можно чемънибудь заняться в подобной обстановке!
Расположились на грязной лежанке, даже не покрытой цинов­кой, какая обыкновенно имеется в самом бедном домике, и стараясь не думать о ночевавших здесь вчера грязных китай­ских извозчиках, пожалуй осыпанных паразитами, улеглись на покой; а наши конвоиры-китайцы, вероятно, поднимали нас на смех. Долго не спалось мне, как от отвратительной об­становки, в которую мы влезли, неизвестно ради каких вы­год, так и от тяжелых мыслей, которые, конечно, не мне од­ному невольно приходили в голову; и я долго слушал, как фыркали и работали челюстями мулы и лошади, да возились в солОме крысы...
Ну, начало сухопутного странствования сделано,-каков-то будет его конец!
21 ши.
Встали рано, и хотя в нашем салоне приличнее было бы жевать овес и сено, мы стали пить чай, который через не­сколько секунд делался мутным от примеси пыли, наполняв­шей занимаемый нами хлев. Наши конвойные явились откудато и, взяв из них трех, моих знакомых по Хань-ЧжунъФу, которых звали Фей-Лёу-Бэ, Сю-Ай-Дэ и Ян-Цзен-Чжан, я поехал вперед, надеясь выиграть хоть немного времени. Эти мои спутники, несмотря на жару бодро шагавшие около меня, хотя и 'были солдаты, но своими молодыми лицами без одного волоска на губах и бороде, своими широкими соломенными шля­пами, широкой одеждой икосами, гораздо более походили на наших женщин, чем на воинов.
Местность имела тот же характер, что и вчера: те же горы, окаймляющие горизонт, оставляя в нем только одно место открытым,-где проходит долина Хань-Цзяна; та же равнина с полями разного хлеба. Только сегодня чаще встречаются цлантации мака, и на каждой маковой головке виднынадрезы;
v^ooQLe
95
сделанные ножичков для получения губительного сока, опиуна. Дороги, которых здесь много, местами обсажены огромными прекрасными деревьями или густым, высоким кустарником, так что по временам забудешься и думаешь, что едешь ка­ким-нибудь парком. Проедали чрез большое оживленное село, но оно оживлено лишь одной торговлей;-ни общественных удо­вольствий, ни отдельных забав не встречаешь здесь вовсе, и кажется, что люди тут живут одной физической жизнью, от чего она и не производит приятного впечатления.
В дороге я часто слезал с лошади и шел пешком, со­бирая растения, ловя насекомых и высматривая птиц, но последние вероятно попрятались от жара. Так прошел целый день.
- Вот Мянь-Сянь! указал мне один из провожатых.
Невдалеке, у подножия горы, стояла группа деревьев, между которыми виднелись городская стена и крыши домов, а над ними возвышалась тонкая, высокая башня, ярусов в десять. Мы скоро достигли стены и ворот, но не города Мянь-Сянь, а его предместья, где, как оказалось, для нас была отведена квартира; и я был очень рад, что мы опять не проехали дальше, на что чуть-было не последовало распоряжение нашего мудрого капитана. Мне указали комнату Матусовского, и войдя, я был неожиданно обрадован: как вчерашний ночлег был неприятен и грязен, так сегодняшний поразил меня своей чистотой и» относительным удобством. Комната была оклеена чистой белой бумагой, в ней стояли новенькия кровати, стол и узенькия скамейки, какие обыкновенно делаются в Китае. Товарищ спал, но на столе я нашел готовый чай и фрукты пи-ба.
От недостаточного сна прошлой ночью я тоже чувствовал усталость и неохоту за что-либо приняться; однако заставил себя уложить в пресс новые растения, переложил старые в сухую бумагу, и потом, когда жар спал, пошел познакомиться с городом, к общему удовольствию жителей, желавших по­ближе посмотреть на иностранца. Вот и городская стена, ста­рая, серая с большими воротами; вхожу в них, ожидая всту­пить в тесную и шумную улицу, но вместо её домов и шумной толпы, вижу перед собою поросшую зеленой травой площадь, да кой-где кучи битых кирпичей и извести... Вот первый исто­рический памятник междоусобной войны: от Мянь-^яня уцелели
LtOoqIc
96
только стены, а вместо города получился четырехугольный плац или пустой резервуар, что хотите;-от всех зданий в стенах не осталось ни одного сарайчика. Огонь, принесенный мятежными мусульманами, в несколько часов, говорят, истре­бил все, что было достроено и припасено целыми столетиями, Мянь-Сянь уничтожен десять лет тому назад, и жители не захотели снова по^елит^ся внутри стен, а образовали новый городов, вне их, представляющий упомянутое мною предместье. В стенах же бывшего города они разводят теперь кукурузу, пшеницу и другой хлеб.
Вернувшись домой, я застал мандарина, едущего с наци в качестве нашего покровителя, и так как он был отча­сти свой, то с ним „много не разговаривали".
Конвойные, получив от Сосновского копеек по восьми на наши деньги, хотя и сделали реверансы с преклонением на одно колено, ушли не совсем довольные в Хань-Чжун-Фу, я их заменили новые, здешние.
22 мая.
Утром выехали из города и скоро приблизились к горам. они в этом месте обработаны до самых вершин, причем многие поля выравнены террасами; почва на них глинистая, желто-красного или зеленовато-серого цвета, а невозделанные пространства покрыты травой и мелким кустарником. На пути часто встречаются селения, отененные роскошными вековыми деревьями, придающими им весьма живописный вид; и особен­но уютной и красивой показалась мне деревенька, расположен­ная вдоль берега маленькой речки Пэй-Ма-Хо; вся она скрыта в зеленой тени тополей, между которыми мелькают гранато­вые деревья с их прекрасными пунцовыми цветами. На речке работала мельница и некоторые деревенские домики расположе­ны также у самой воды.
Я остановился, чтоб полюбоваться симпатичной картиной ти­хой, никому неведомой жизни горсточки людей, в свою очередь не ведающих ничего об иных краях и не интересующихся ими. Все они были заняты хозяйственными заботами: женщины на берегу мыли белье, колотя его вальками, точь-в-точь, как это делают наши прачки; другие толкли камешком в камен­ных чашках пшеницу, превращая ее таким первобытным способом в муку для своего маленького домашнего хозяйства;
CiOOQlC
97
а другим проявлением малых потребностей здешних жителей являлись' засеянные пшеницей клочки земли около домов, не более аршина или двух величиной. Неподалеку, под тенью дерева, два человека чистили убитую и повешенную на дереве за задния ноги свинью, усердно колотя потом палками по её коже, имеющей у китайских свиней необыкновенную белизну. (Мне объясняли, что посредством этого колочения сало де­лается рыхлым и нежным). Вблизи бродили разные домашния животные, куры, утки, цыплята, собаки, коровы и свиньи с по­росятами, на которых походили китайчата леть двух, трех и даже старше-тем, что матери кормят их до этого возра­ста, что в Китае-явление, говорят, довольно обычное. Тут я видел двух таких сосунов, которые уже бегали и играли.
Мы постепенно поднимались по дороге и уже после первого поворота её увидали себя окруженными со всех сторон го­рами. Но дорога не стала пустыннее: на ней беспрестанно встре­чались пешие китайцы в соломенных шляпах и соломенных башмаках, состоящих почти из одних подошв; у каждого в руках был зонтик, который однако предназначался, как видно, на случай дождя, а не в защиту от солнца, потому что люди несли его на плече сложенным, повесив на него верх­нее платье и кисет с табаком. Встретилась одна хорошень­кая женщина, проехавшая верхом на осле, которого вел под уздцы мущина; часто попадались на встречу караваны му­лов, которые шли со своей ношей, по обыкновению гремя бу­бенчиками. Они везли по преимуществу разные лекарства и та­бак из Лань-Чжоу.
Дорога идет боком живописного ущелья, по дну которого с звонким журчаньем бежит и скачет ручей, а по бокам растут прекрасные деревья грецкого ореха, тополи, айланты, диоспиросы и другие. В нем во многих местах приютились домики, глиняные с соломенными или черепичными крышами; кой-где торчат голые скалы сланца, а над ними густо зарос высокий кустарник разных пород, и из его непроницаемой чащи доносятся голоса разных птиц и мучат меня, потому что мне хотелось бы пробраться в горы, походить за ними и добыть новые экземпляры для моей коллекции; Но я не смел да­леко уйти от дороги или долго оставаться на одном месте на основании закона, выражаемого пословицей: семеро одного не ждут. Вот и догоняй этих семерых!
пгг. по пятдв, т. II. 7
98
Мы то поднимались в гору, иногда по иссеченным в ска­лах лестницам, то спускались по таким же ступеням в до­лины, или проходили по извилистому ущелью; и виды природы всюду бьили так привлекательны, растительность так роскошна и красива, что я не мог отделаться от чувства глубокого со­жаления и досады о том, что по неволе проезжаю мимо всего, едва успевая лишь взглянуть на эти очаровательные и богатые места. Собирая, что было возможно, хотя и на лету, на скорую руку, я все таки отставал от остальной компании, и потом должен был догонять ее, вследствие чего страдали моя лошадь "и находившиеся при мне конвойные, которым не оставалось вре­мени, чтоб отдохнуть и поесть на временном привале.
Но вот небо заволокло тучами; горы нахмурились; из ущелья потянул сильный ветер, и термометр упал до 19,5° Р., а нам при этой температуре уже казалось холодно. Ветер шу­мит в кустах и деревьях, качая грациозные гирлянды белой китайской розы. Этот дико растущий кустарник взбирается на другие кустарники и деревья, густо оплетает их своими длинными ветвями, осыпанными бесчисленными белыми цвета­ми, и разливает в воздухе нежный аромат. Дорога вдруг превратилась в отлогую каменную лестницу, как бы сложен­ную из больших природных плит, ужасно изрытых и на­помнивших мне дорогу в Гуань-Гоуском ущелье. Лошадям чрезвычайно трудно взбираться но этой лестнице, да и не ма* лая крепость нервов требуется также от тех, кто проез­жает здесь верхом, потому что с левой стороны дороги, от самого её края, почва круто опускается до дна глубокого ущелья, по которому е шумом скачут небольшие водопады: оступись лошадь, поскользнись у ней нога - и ничего нет мудреного, что слетишь вместе с нею на дно пропасти.
Мы поднялись благополучно по этой лестнице, и дорога по­била тропинкой, все в гору; потом опять превратилась в лест­ницу, и, поднявшись по ней, мы достигли вершины горы. Тут, ' под тенью роскЬшной растительности, стоит кумирня, портик • которой Образует выступ с навесом, так что дорога про­ходит под ним, и ни один путник не может миновать его, потому что другого пути Нет; потолок этого навеса, подпер­того несколькими деревянными столбами, расписан самым пест рым и яркоцветным узором. В кумирне стоит идол; возле него повешен колокол, в который хэ шан (священник),
Э9 живущий при кумирне, ударяет несколько раз, когда кто-ни­будь проходит или проезжает мимо, . приглашая этим к по­жертвованию; но в пользу кого или чего, я не мог спросить, потому что был один. Тут же находился и другой жрец,- альбинос, с совершенно белыми волосами и красными, боящи­мися света, глазами.
Постояв на верхней площадке и полюбовавшись глубоким ущельем, убранным пушистою зеленью и полями, находивши­мися на другой стороне его и лежавшими еще выше меня, я поехал дальше,-теперь вниз, по такой же лестнице и спу­стившись, несколько раз оборачивался назад, чтоб еще взгля­нут на прекрасный вид; смотрел и не мог оторвать от него глаз....
По дороте чуть не на каждом шагу встречаются то отдель­ные жилища, то деревни. Жители их китайцы; но их физио­номии иногда заставляли забывать о Китае, а .уносили мысля в Россию, к нашим мужичкам. Смотришь на эти загорелые ко­ричневая лица, на эти крепкия мозолистые руки, и думаешь- нет, это не китаец,-желтый и слабый, каким представляло' его воображение; это все русские мужики, точь-в-точь наши Антипы, Петры, Иваны. Так они похожи одни на других.
Но не похожа здешняя обстановка на нашу. Здесь красивая веерная пальма, колеблемая легким ветром, качает свойми тонкими листьями; в воздухе разлит аромат душистых цве­тов; кругом везде богатейшая растительность; всюду так красиво, я» все бы перерисовал, если бы позволяло время;.. Нам же, несчастным, некогда даже и посмотреть на что-ни­будь достаточно внимательным взглядом.
Китайские солдаты, находившиеся при мие, были большею ча­стью молодые люди, и хотя с некоторым недоразумением смотрели на мои занятия по части собирания всякой всячины, но скоро увлекались сами и помогали мне, чем могли. Были очень любезны и все встречавшиеся на дороге туземцы, если представлялся случай оказать мне какую-нибудь услугу. Напри­мер, однажды я увидал на крутом склоне горы, невысоко над дорогой, одно интересное растение и попробовал достать его, чтб оказалось несколько затруднительным. Тогда один ив сидевшей под навесом скалы группы отдыхавших ки­тайцев носильщиков, заметив мое намерение, тотчас вска­рабкался на скалу, сорвал его и любезно подал мне, прежде > 7*
100
чем я успел сказать одно слово просьбы. Подобное внимание и предупредительность простого человека не могут проходить, не оставляя симпатии к нему и его народу вообще.
День уже клонился к вечеру, и мне надо было спешить, чтоб не опоздать, а то ночью тут ехать плохо, потому что дорога каменистая и очень неровная. Лошадь моя была голодна, утолилась и шла еще медленнее обыкновенного; поэтому я пошел пешком, а погонщик повел ее в поводу. Мы добрались до села, где мои спутники остановились на ночлег; Но так как мы сбили сопровождавших нас китайцев и произвели беспо­рядок в их рассчетах, то квартиры здесь опять не было. Сосновского с его компанией поместили в одном доме, а нам с Матусовским в нем места не было; пришлось еще оты­скивать себе приют, который, впрочем, мы скоро нашли, бла­годаря умному и расторопному Тану.
- Только домик бедный, комната плохая, предупредил он, вводя нас в избушку.
Мы вошли в черную, грязную и сильно прокопченную ды­мом, маленькую комнату, с одним столом и скамейкой и с прязным изрытым полом; но со всем этим еще можно было бы помириться, хотя и очень скрепя сердце. Беда была в дру­гом: рядом с комнатой, занятой вами, находилась другая, в которой помещалась семья домовладельца с маленькими детьми и они уже заявили о своем пребывании известной музыкой, на­зываемой детским плачем. Отделялось же наше помещение от хозяйской половины только одной дырявой циновкой, при­вешенной к потолку; следовательно мы находились собственно в одной с ними комнате. Нечего делать - надо было поми­риться, потому что уж наступила ночь; да к тому же пошел дождь, п искать что-нибудь лучшее и думать было нечего. С другой стороны не безъинтересно, думаю себе, хотя поверхност­но познакомиться с житьем-бытьем китайского мужичка здеш­них мест.
. До сих пор нашу комнату освещал Тан-Лое фонарем, который он взял в виде дани у одного китайца, проходив­шего мимо и остановившаяся поглазеть на нас; но последний торопился домой и просил фонарь возвратить. Наших свеч еще не достали, а у хозяина не нашлось ничего кроме лучины, зажженный пук которой он и принес, чтоб посветить нам; однако его тотчас прогнали с нею, потому что едкий и горький
101
дым от неё просто задушил нас. Любезный хозяин по­правил свою оплошность и принес фонарь; но из него валил густой столб смрадной копоти. Прогнали опять и предпочли остаться в потьмах, пока казак достанет свои свечи. А я тем временем подошел к дырявой циновке, весьма удобной для наблюдений, и с свойственной путешественникам нескром­ностью наблюдал за происходившим по другую сторону её. Но тяжелый спертый воздух отбивал охоту долго оставаться около неё,* да и не на что было засмотреться в той грустной картине гнетущей бедности, какая явилась пред моими глаза­ми: два полуголых больных ребенка на полу; мать с третьим на руках; безобразная дряхлая старуха, с трубкой в зубах, бабушка должно-быть; да разные лохмотья около этих людей,- вот и все.... Ни стола, ни скамьи, ни кровати....
Тем временем зажгли свечи, и теперь старуха в свою оче­редь стала, рассматривать, каких это гостей, говорящих на не­слыханном языке, послало им небо в эту темную непогожую ночь, и чтб у них происходит. А у нас происходило следую­щее. Усевшись у единственного убогого стола, мы стали писать каждый свои заметки за прошлый день; йотом я принялся за укладку в бумагу собранных сегодня растений, а Матусовский устраивал импровизированную кровать из двух скамеек и досок, приносимых по одной откуда-то со двора. Спать хоте­лось ужасно, да и шумевший дождик так располагал ко сну; а мне еще нужно быдо снять кожу с убитой птицы *) и пе­реложить в сухую бумагу прежде собранные растения.... Но те­снота, усталость, плохое освещение и удушливый воздух отни­мали всякую охоту что-нибудь делать; хотелось скорее хоть за­снуть, чтоб раньше встать и уйти отсюда: а то из такой хаты свежему человеку не долго и заразительную болезнь унести.
Когда я колебался между вопросами-сделать ли все сегодня или последовать мудрому правилу, никогда не делать сегодня того, что можно сделать завтра, - явился переводчик и объ­явил, что завтра здесь намерены фотографировать „виды при­роды*, поэтому выступление назначено не рано, только в во­семь часов. Это благое намерение решило дело в пользу муд­рого правила, и я залег спать.
♦) Зеленый длтел (Geuicue tancolo Gould).
102
23 шм.
В пять, часов утра меня разбудили звон бубенчиков и крики извощиков, уже отправлявшихся с транспортом впе­ред. Погода была дурная, - дождь шел, и дул холодный ве­тер, так что для фотографа снимать „виды природы" оказа­лось неудобным, значитъ-не зачем тут и сидеть, потому что занятиям других лицъ'экспедиции Сосновский не придавал ни­какого значения. Приказано выступать тотчас вслед за транс­портом. Таким образом растения остались в той Ле бумаге, а птицу пришлось выбросить.
Одевшись в военные сюртуки, как более теплые, и в ко­жаные плащи, уселись мы на лошадей, раскрыли над собою китайские зонтики и поехали. Дорогу сильно размягчило дож­дем, ноги лошадей вязли по щиколку, и бедным пешеходам, сопровождавшим нас, было очень тяжело идти. Дождь и ве­тер были потому особенно неприятны, что мешали предаваться и тем убогим занятиям, какие судьба еще оставила на нашу долю. Я ехал и посматривал по сторонам на красивые ме­ста оживленной горной страны. Жители деревень^ мимо которых мы проезжали, сидела в своих домиках у открытых дверей или на террасах под навесами, с огромным любопытством осматривали нас издали, но выбегать и следовать за нами от­нюдь не думали, как это бывает в хорошую погоду. И это может служить лучшим мерилом того отвращения к дождю, какое имеют вообще китайцы.
Я ехал вместе с Матусовским, и когда наши конвойные попросили позволения остановиться позавтракать, мы сами ре­шили закусить и вошли в харчевню, каких находится здесь по нескольку в каждой деревне, и хотя многого в них не найдешь, но за то тут и не умрешь с голоду, куДа бы ни за­шел: здесь, например, мы достали яиц, хлеба и редьки, чего для завтрака неприхотливых путешественников вполне доста­точно.
Дорога все шла горами;. сегодня мы сделали два перевала, поднимаясь на значительную высоту и спускаясь потом в глу­бокия долины; но еще не достигли главного, то-есть самого вы­сокого кряжа, служащего водораздельной линией между прито­ками Ян-Цзы с юга и Хуан-Хэ с севера. Каждую минуту, при всяком новом повороте, открывались новые величествен­ные картины горной природы, живописные в целом и привле-
CtOoqIc
103
нательные в своих подробностях. Остановимся на минуту. Посмотрите вот, какой необъятной величины долина явилась пред вами, у ваших ног, и распростерлась далеко, далеко до новой гряды гор, замыкающей горизонт, и на которую нам предстоит подниматься! Какой громадный амфитеатр, точно устроенный из зеркальных ступеней, какими представляются с высоты расположенные террасами рисовые поля! И каким маленьким показался бы здесь великий Колизей, если бы он очутился теперь посреди этой долины.... Взгляните дальше, в стороны, и вы увидите живописные склоны с рассыпанными по ннм обломками скал, убранных растениями самых очарова­тельных форм; там ущелья с ручьями и речками, бегущи­ми в самых разнообразных направлениях; между ними но­вые гребни, разделяющие между собою новые ущелья, и так далее.
А это что за зубчатая стена, которая лепится по склонам горы, взбираясь далеко вверх? Это, говорят вам, стена, окружающая городок Ло-Ян-Сянь. Неподалеку от неё, на отдельном высоком холме возвышается, как будто стремясь к небу, многоэтажная высокая башня; а у подошвы городской стены бежит быстрая речка с чистой, как хрусталь, водой. Мы приближаемся к ней и, спустившись с горы, переезжаем в брод, а потом по небольшой, но чрезвычайно крутой лест­нице, не сходя с лошадей поднимаемся на площадку, идущую вдоль городской стены. Вот и городские ворота и мы вступили в город. Его также постигла горькая участь Мянь*Сяня: я въехал через ворота внутрь его, а показалось мне, что я вы­ехал из ворот за город;-и на месте Ло-Ян-Сяня теперь остался только заросший бурьяном пустырь, на котором койгде виднеются поля пшеницы, стоит в разных местах до десяти домиков, уже после 'войны построенных здесь, да воз? вышается несколько осиротевших деревьев, под тенью, ко­торых еще не очень давно отдыхали и пили чай тогда неуто­мимые, теперь покойные труженики.
- В Китае нет городов без стен, за то есть много стен без городов, сказал однажды Матусовский.
Действительно стены сохранились превосходно. На этих, на­пример, вполне уцелели лестницы, устроенные в тех ме­стах, где стена идет по крутым склонам; сохранились укра. шения и маленькие домики, бывшие кумирни или жилища сол­
104
дат бывшего вестного гарнизона... И плох, видно, был этот гарнизон или не имел силы защитить город от неприятеля и сам вероятно погиб тут. Не спасли его и ограды; и те­перь китайцы убедились, что городские стены плохо оберегают их от неприятеля; они защищают только на время, но когда голод, наприкер, заставляет открыть ворота победителю, то те же стены являются непреодолимым препятствием к спасе­нию бегством, и из осажденных городов живым не ухо­дил, говорят, ни один из жителей. Вот почему они строят­ся вновь не в прежних стенах, а образуют предместья быв­ших городов, оставляя первые пустыми. Следовательно, те­перь можно сказать, что и китайцы стали строить города, не обнося их стенами.
Когда я проезжал по улице предместья или нового города Ло-Ян-Сянь, один из конвойных солдат, стоявший у во­рот поджидая меня, указал отведенную для нас квартиру, находившуюся в одном из маленьких переулков. Дом рас­положен на косогоре, и у ворот его стояла толпа зрителей, которых находившийся тут полицейский, увидав меня, счел, долгом предупредить о моем приезде; но сделал это столь поспешно и неожиданно, и таким неистовым криком, веро­ятно из собственного почтения, как будто я мчался во весь опор, а не ехал шагом, и людям могла грозить опасность, что я их передавлю. Смотревшие во двор китайцы разлете­лись при этом внезапном крике в стороны, как брызги во­ды от брошенного в нее тяжелого камня.... Сцена вышла ко­мическая; я невольно рассмеялся, и вместе со мной уже хо­хотали и сами испугавшиеся. Ворчал только, отряхивая платье, один китаец, которого в момент произведенного переполоха сшибли с ног, и он попал в лужу воды, оставшуюся от недавнего дождя. ,
Въезжаю на просторный и довольно чистый двор; на нем по обеим сторонам воротъ-стойла и ясли для лошадей; даль­ше, по бокам, жилые помещения и кухня; а прямо передо мною, на возвышении, на которое ведет лестница,-главные комнаты, где я нашел своих спутников. Первая комната была довольно большая с глиняными стенами, широким каном в левой сто­роне и глиняным прилавком, тянувшимся по двум другим сторонам комнаты. Потолка нет; на стенах висят грубо сде­ланные картины, отпечатанные с деревянных досок, и крупныя
LiOOQlC
105
письмена на красной бумаге'. Другая комната, направо, значи­тельно меньше этой; в ней стоят две кровати, без посте­лей, только покрытые новенькими циновками, стол и два стула с наброшенными на них красными чехлами с черной каймой. Двор был очень оживлен: местная китайская прислуга гото­вила и подавала обед, грела чай, приносила и уносила посуду.
Подкрепив силы, я пошел в город в сопровождении двух солдат из местной полиции, весьма вежливых, но уж слиш­ком усердных гонителей парода и необыкновенных болту­нов. Это последнее качество было бы неоцененным, если бы я все понимал, а то они пристают ко мне с разговором, а я и десятого слова не понимаю из того, чтб они трещат, то рассказывая и объясняя мне, то расспрашивая о чем-то мейя. И мне, и вам, читатель, досадно, что содержание их несмол­каемого разговора осталось неизвестным... Будем утешаться едой; в ней тоже не малое наслаждение, особенно когда она так щедро предлагается гостеприимными китайцами, да и стбит так не дорого. Вот сейчас дорогой я купил фруктов эриоботрии (пи-ба) в роде мелких, но сочных и вкусных Яблоч­ков, сидящих пучком на одной ветке, и абрикосов; первые стоют 25 чох или 3 коп. за полтора фунта, а вторых дают четыре штуки за один чох, или тридцать два абрикоса на одну нашу копейку!-пЭто какой-то безгрешный народъ“, вспомнил я слова одного из казаков прб китайцев.
Стоявшая у ворот толпа повалила за мной с криками ра­дости и восторга; каждый с бою занимал место поближе ко мне и своими боками покупал себе выгодную позицию, а маль­чишкам пришлось даже получить не одну звонкую затрещину во чем попало от рук того или другого из усерднейших к своей службе полисменов. Но ойи от этого в грусть не впадали, а припрыгивали и хохотали даже как будто бы еще веселее, точно видели в этом особенное внимание к себе со стороны начальства, ревностный пыл которого мне никак не удавалось унять.
Направляюсь к протекающей через город речке Сяо-Хо и перехожу по легонькому мостику на другую сторону к такъназываемому „Старому Городу41. Он имеет свою особую стену и каким-то чудом спасся от военного погрома. Это-весьма интересное явление, и нам следовало бы узнать, почему из двух рядом стоящих городов один уничтожен до тла, другой
COOQlC
106
стоит цел-цедехонев? Но благодаря Сосновскому все подоб­ные вопросы остались нерешенными.
Старый Ло-Ян-Сянь представлял все аттрибуты китайского города,-многолюдные улицы с лавками и кумирнями^ до-нельзя испорченный воздух, грязь и сор везде, где только они мо­гут лежать спокойно, паршивых собак и черных толстопу­зых свиней китайской породы. Провожатые мои, говорю, не мол­чали ни одной секунды и, как будто не допуская мысли, что я могу не понимать их, объясняли мне, где что находится, назы­вали кумирни, мимо которых мы проходили, и, заметив, ЧТО Я' всем интересовался, предлагали заходить в лавки и рассматри­вать продающиеся там предметы. И как я ни мало понимал их, меня все-таки радовало то, что теперь я уже не был в том тяжелом положении, когда не знаешь ни одного слова ту­земного языка... Теперь у нас в некоторых случаях проис­ходила даже беседа.
Мы осмотрели лучшие храмы, которые все более или менее красивы, и хотя они в общих чертах похожи друг на друга, не в каждом есть какие-нибудь интересные особенности-в подробностях, в расположении, в отделке и случайных укра­шениях. Один, например, расположен несколькими террасами; в другом чрезвычайно красиво отделаны крыши; в третьем встретилось одно оригинальное украшение, только раз и виден­ное мною. А именно: у потолка, перед .главным алтарем, ви­сят один под другим два шара; верхний имеет более ар­шина в диаметре, нижний несколько меньше; оба они сделаны из одного фарфора и представляются как бы сплетенными из сетки, состоящей из цветов и древесных ветвей. Работа хотя и не особенно тонкая, но в общем эти шары чрезвычайно кра­сивы. И я невольно вспомнил о любителях редких китайских вещей... Как у них заблестели бы глаза; какого почета удо­стоились бы они в европейских салонах, а здесь, в какомъто неведомом Ло-Ян-Сяне, они висят под потолком, в темном месте, никого, повидимому, не радуя, не удостоиваясь ни чьей о себе заботы: с них должно быть ни разу не смета­лась пыль, потому что она толстым слоем лежит на их верх­них половинах. Очень может быть, что некоторые из окру­жавшей меня густой толпы городских обывателей, смотревшие то на меня, то на те предметы, которые я рассматривал, только теперь в первый раз заметили это украшение, 'потому что
C.OOQ1C
107
некоторые говорили своему соседу тоном удивления:-Какая слав­ная вещь! Хорошая вещь! Хорошо сделано!-восклицали они и принимались внимательно рассматривать ее.
Когда я выходил из этого храма, один полицейский, указы­вая на китайца, стоявшего на дворе с ребенком на рунах и кланявшагося мне, объяснил, что ом просит меня помочь его больному сыну, нечаянно отрубившему себе палец на ноге. Я осмотрел рану и велел ему идти в нише дом, сказав, что сейчас возвращусь, а сам отправился дальше и зашел еще в один храм. Здесь па одной из террас стоял аквариум, вну­три которого был положен большой кусов рыхлого известняка, так что верхняя его половина была выше уровня воды, и вер­хушка этого камня была обделана рукою какого-то талантливого художника, в две головы, обращенные одна к другой и пред­ставляющие беззубых смеющихся старика и старуху, как бы скрывающихся за камнем. Я был поражен мастерством, с каким выполнены эти две головы: в их лицах столько жиз­ни, выражение смеха до такой степени натурально, что невольно ищешь за камнем их фигур и непременно желаешь узнать причину, заставившую их так задушевно расхохотаться. И я тахн заглянул за камень в надежде найти объяснение их смеха, но продолжения фигур не было... Я жалел, что камень очень велик, чтоб увезти его с собою, а мне ужасно хоте­лось приобрести его, и я думаю, это было бы возможно. Мне н теперь жалко, что я не купил его, и досадно, что не имел времени хотя тщательно срисовать эти замечательные физио­номии.
Осмотрев окрестности города, я вернулся домой, перевязал маленького раненого и потом принялся утешать себя прислан­ным от 'местного начальника ужином, которые одни только и занимали нашего ученого предводителя, гнавшего экспедицию без остановок.
24 на*.
Серенький день. Моросит мелкий дождик. Уезжаем, не зная, где остановимся на ночлег или, другими словами, сколько верст предполагается проехать сегодня; а не зная этого вперед, не знаешь и того, каким временем можешь располагать в дан' ный день.
едем ущельем, беспрестанно переезжая извивающуюся по нем речку. Местность поражает красотою видов и богатствомъ
CtOOQIC
108
растительности, возделанностью почвы, густотою населения и вме­сте с тем его необычайною бедностью: дома, покрытые аспид­ными плитами, большею частью крошечные, убогие, жалкие... А край, кажется, такой привольный. Многие из здешних жите­лей занимаются, кроме земледелия, приготовлением бумаги из коры аралии (коу-шу), или разработкою каменного угля.
Пригляделись и уж порядочно прискучили мне все малень­кие да»бедные домикй, потому что бедность и вчуже не радует. Наконец встречаю у дороги большой богатый дом, разумеет­ся обнесенный высокой стеной, и мне ужасно захотелось позна­комиться с его внутренним устройством и жизнью его обита­телей. Но как зто сделать? Остановился в раздумьи и осма­триваю его снаружи. Он стоит совсем отдельно, как зймок, в долине у подножья горы, одетой богатой растительностью; от дома идет глухая каменная стена, окружающая сад; кра­сивые ворота с высокой каменной лестницей ведут во двор, но заглянуть в него, не поднявшись на её ступени, нельзя, да и ворота закрыты. Воображение рисовало мне за этой оградой хорошенькие дворы, террасы и прелестный сад известного типа; но я совсем не мог представить себе обитателей и их образа жизни, занятий и удовольствий; а на них-то по преимуществу мне и хотелось взглянуть... Как же. войти? В Европе это очень трудно, если не прибегнуть к какой-нибудь невинной лжи, или даже совсем невозможно. Я вспомнил, как однажды в Рюдесгейме, на Рейне, одна сердитая немка хлопнула передо мною дверью и заперла ее ца крючок, когда я попросил поз­воления осмотреть её помещение (она жила в развалинах на­ходящагося там старинного замка). И вид этой барыни, так не кстати пришедший теперь на память, отнимал у меня храб­рость... Но, думаю себе, рискну; авось в таинственном, от всех запирающемся, Китае войти в чужой дом окажется легче. Мой собственный опыт говорил мне, что это совсем легко и просто,-войти и только. Но я предпочел послать полицейского, поручив ему сказать, что я, проезжающий иностранец, прошу позволения у хозяина осмотреть его прекрасный дом; а сам остановился у лестницы и, не слезая с лошади, жду. Все спут­ники уже уехали; я один с солдатом.
Посланный скоро вернулся и объявил, что „господина“ про­сят пожаловать; и взяв под уздцы мою лошадь, ввел ее вме­сте со мною по лестнице до площадки, на которой стоятъ
109
ворота. Тут я сошел на землю и вступил во двор, где тотчас меня встретил прилично, но скромно одетый пожилой человек: это был сам хозяин. Он любезно раскланялся со мною и пригласил войти в дом, пропуская меня вперед; за нами следовали двое слуг, которые черев минуту принесли две чашки горячего чаю и подали мне и хозяину. Я объяснил, как умел, свое желание, и он, не выражая ни особенного любопытства, ни удивления по случаю моего появления, как будто оно было де­лом самым обыкновенным, провел меня вглубь дома и пока­зал некоторые дворики, окруженные со всех сторон жилыми помещениями; но окна и двери их были, к сожалению, закрыты. Все было отделано зА-ново, позолота блестела, доски с надпи­сями около дверей пестрели чистыми, яркими красками; на вы­мощенных плитами двориках стояли этажерки, уставленные горшками цветов и красивых зеленых растений. Все необык­новенно уютно, красиво, чисто, но все убийственно мертво, везде пусто; все кажется вымерли,-жизни нет. И чувствуется, что недостает здесь животворящего духа образованной женщины, женщины, принимающей участие в жизни, а не только живущей где-то на задворках, в роли жены, матери, дочери или слу­жанки. И как бы сейчас ожил этот прекрасный дом, если бы на встречу вышла хозяйка и её дочь, если она есть, и также приняли бы участие в беседе. А то только один этот чело­век и был здесь. Он провел меня в одну комнату, судя по обстановке-его кабинет, и пригласил сесть отдохнуть, хотя устать было не от чего.
Я знал, что больше ничего не увижу, потому что он больше ничего не покажет, и собирался проститься с любезным хозяи­ном,' но один из его слуг что-то шепнул ему на ухо, после чего он обратился во мне с очень вежливой просьбой оста­вить воспоминание о своем посещении,-что-нибудь нарисовать ему, что он всегда будет хранить это и вспоминать обо мне. Он так усердно просил, да и мне самому всегда приятно ос­тавлять по себе память; я я попросил кисть и туши и, ука­зав на стену, спросил: можно?-Можно, можно! отвечал он, видимо довольный и складывая руки в знак почтения. Я нари­совал ему на одной стене любимый китайцами пейзаж с го­рами, водой и идущим по ней пароходом, а на другой-свой портрет.
Получив множество поклонов и благодарностей, я простился
VaOOQLe
110
и уехал, оставив его размышлять о странности моего неожи­данного посещения. Дорога и дальше шла все тем ее красивым ущельем, иногда упираясь в лестницы, перед которыми я не раз останавливался, не зная куда мне ехать, никак не пред­полагая, что лестницы составляют продолжение той же дороги.
- Прямо, прямо, говорили провожатые и поднимались по ней; я следовал за ними, не мало удивляясь ловкости здешних ло­шадей, с какою они ходят по каменным ступеням.
Одинъ'раз я подумал на минуту, что теперь провожатые сами ведут меня к кому-то в гости, в дом; но нет,-оказалось, что дом только стоял у самой дороги, которая проходила че­рез его высокое крыльцо. Приехав на квартиру в селении ТеЧани, я узнал, что спутники мои уже давно здесь. Фотограф, повидимому, снимал виды: Матусовский писал и вычерчивал свою карту; Сосновский, никогда ничего не делавший, по обык­новению укладывался спать. На дворе было еще достаточно светло, чтоб работать, и я, закусив и выпив чаю, успел снять кожу с двух убитых сегодня птиц; потом приступил к пере­кладке растений в сухую бумагу, что продолжалось довольно долго. Но хозяин, в доме которого мы поместились, и его слуга не ложились спать, пока я не лег, и делали это, кажется, из учтивости; а я так нетерпеливо ожидал, чтоб он убрался, потому что он не переставая курил свой табак с маслом и постоянно плевал по всей комнате. Потом он ушел ужи­нать, и слуга принес также и мне чашку горячего ми-танн т.-е. рисового супу; но я поблагодарил его и отказался, зная весьма малую привлекательность этого кушанья.
26 ши.
Утро ясное; небо почти безоблачное. Уехали и вскоре опять начался подъем. Мы пробирались по такой крутой, извилистой горной тропинке, выбитой в скалах и сплошь усеянной их обломками, что, поднимаясь по ней, стараешься не смотреть себе под ноги, а предоставляешь уж лошади действовать, как опа найдет лучшим. Наклон горы, по которому тропинка вьется частыми короткими изгибами, вообще так крут, что, сорвав­шись раз, удержаться было бы немыслимо... И по такой-то до­роге происходит постоянное караванное движение на вьючных мулах! Я не мог себе представить, как поступают люди, когда тут сходятся два встречных каравана; но лучше и уехать, не зная, чем повстречаться с одним из таких здесь.
LaOOQle
ш
Мы достигли, наконец, высшей точки кряжа, служащего раз­дельной чертой вод бегущих с одной стороны в реку ХаньЦзян, с другой-в Цзя-Лин-Цзян. На этом перевале, назы­ваемом Ба-Ду-Шань, также находится кумирня, при которой живут несколько священников, и я невольно позавидовал им: с каким бы наслаждением провел я здесь с ними не­сколько времени;-место было чрезвычайно интересное в науч­ном отношении, не говоря уже об его живописности.
Но ничто нас не трогало, и мы непозволптельно-скоро про­ехали вперед: не больше четверти часа удалось мне остаться тут, так что я едва успел оглядеть горизонт и панораму великолепного горного хребта. Какие виды открываются отсюда на волнующуюся, словно каменное море, поверхность земли; ка­кой величественный покой и тишина царствуют здесь; как свеж и прозрачен воздух, и как симпатйчно жилище отшель­ников, приютившееся под защитою скал в тени развесис­тых каштановых деревьев, которые теперь были еще в полном цвету. Сколько здесь интересных деревьев и кустар­ников, одевающих глубокия долины и склоны гор, по кото­рым рассеяны фермы и возделанные поля, взбирающиеся почти до самых вершин гор, достигающих здесь над морем почти девяти тысяч футов!.. Это труд, перед которым, если его взять в общей сложности, бледнеет даже тот, какой по• требовался на сооружение Великой Стены;-сколько его, и какого, ежегодно полагается людьми на обработку этих полей!
Собрав растения, какие находились неподалеку, .и стараясь не слыхать голосов птиц, доносившихся из зеленой чащи из глубины долин, я спустился с перевала в ущелье. По каме­нистому дну его бежала речка, и пешие конвойные присели возле неё под тенью дерева, объяснив, что здесь надо отдохнуть, потому что опять станем подниматься на высокую гору. Дей­ствительно, отдых был необходим легким, ногам и всему телу, так как в воздухе стоял зной; а мы опять поднялись на большую высоту, с которой также открылась новая, еще более интересная картина. <
Здесь, на месте перевала, от самой дороги почва почти вер­тикальной зеленой стеной спускается вниз, так что голова кружится, когда взглянешь туда. Там, далеко, далеко под но­гами медленно и спокойно течет довольно широкая река Та-Хо, образуя в этомъ'месте полукруглый изгиб, омывающий боль­
112
шую, округленную и довольно отлогую гору, возвышающуюся на её противоположном берегу. Как на положенной переда мною картине, написанной с высоты птичьего полета, видел я с своего места многие впадающие в Та-Хо мелкие притоки с чис­той изумрудно-зеленой водой; видел боковые склоны гор, оде­тые роскошной зеленью, из которой выступают голые скалы и плоские вершины гор, пестреющие пашнями и полями созрев­шей пшеницы. Во многих местах ее уж убирали и перед моими глазами работали целые сотни рассеянных по нивам жнецов. Какая необыкновенная точка зрения и какая привле­кательная панорама! Смотрю и наглядеться не могу!..
На некотором расстоянии вверх по реке Та-Хо, от меня вправо, на её левом берегу раскинулся городок Пэй-ФэйСянь, от которого отсюда видна лишь небольшая часть; видны также лодки, стоящие около него, у берега; люди, расхаживающие группами у реки и переправляющиеся в лодке на противопо­ложную сторону, где лежит большое торговое село. Дома, лрдки и люди кажутся отсюда такими крошечными, потому что до них очень далеко, так далеко, что до меня не долетал буквально ни один звук, - от китайского-то города! - и мне казалось ужасво странным это безмолвие большего живого пункта со всеми его двигавшимися людьми... Здесь, на этой высокой до­роге, царит такая тишина, что буквально слышно, как муха прожужжит крылом, как лист упадет с дерева. Воздух был совершенно неподвижен, жара стояла нестерпимая, отни­мавшая бодрость, и я, убежденный, что мы остановимся в этом городе до завтра, - уж о более долгой остановке я и не мечтал,-отправился за уехавшей вперед компанией, чтоб оставить там своих провожатых и лишния вещи, и потом, утолив голод и жажду и отдохнув немного, скорее вернуться на это место с бумагой и красками.
еду, спешу и, спустившись с горы, скоро достигаю ПэйФэй-Сяня. Меня томила жажда, и я с нетерпением искал гла­зами дома, стараясь угадать в нем отведенную для нас квар­тиру; искал толпу туземцев, обыкновенно собирающуюся там, где мы останавливались; но нигде не нахожу её... Вот уже и городу конец; куда они запрятались, думаю себе. Спраши­ваемъ- и узнаем, что иностранцы были вот в этом доме, позавтракали здесь, напились чаю и уехали дальше с тем, чтобы остановиться ночевать в пятнадцати верстах отсюда...
113
Понимаете вы, читатель, мою досаду и огорчение! Но я все еще не верю...
Смотрю, на берегу реки стоят Матусовский с казаком, Тан-Лое и несколькими конвойными: он производит съемку; значит остальные действительно проехали мимо. Переправив­шись через реку в лодке я подъехал к нему и еще раз спрашиваю; он подтвердил, что все уех^ии- Чтб же остава­лось мне делать? Забыть усталость от жары, голод и жажду, забыть то, что так хотелось приобрести и, ни о чем не думая, „подтягиваться", потому что начальник сыт и ничем интере­соваться не желает.
- Да кто нас в шею гонит? Куда мы летим? Зачем же мы поехали сюда? Ужели затем, чтоб сказать, вернувшись в Россию, что мы проехали через весь Китай, да еще вот как скоро!-восклицаю я в неудержимой досаде и сознании бессилия помочь общему горю.
- Да-с, попали мы с вами в „учено-торговую"... только и ответил также взволнованный товарищ.
Я так изнемогал физически от жары, так хотел есть и пить, что не мог двигаться, разве опять расстрелянием на­чальник пригрозил бы. Но в эту минуту его здесь не было; и я, взяв у казака чаю и сахару, вернулся на другой берег и расположился на нем со своим походным стулом и зон­тиком, точно какой фокусник, окруженный толпою, попросив одного из конвойных заняться приготовлением чая, а другому приказал принести из города чего-нибудь поесть.
Скоро было готово то и другое. Жажда и голод утолены, но от горячего чая, которого я выпил с жадностью несколько чашек, я впал в страшную мучительную испарину, которой до питья почти не было. Белье прилипло к телу, по лицу ручьями лился пот, бодрость покидала меня; а толпа жалась ко мне со всех сторон, заражая воздух миазмами и поднимая ногами пыль... Не хорошо было! Хотелось бы выкупаться, пере­менить белье, отдохнуть; но первое было невозможно, а отды­хать я считал грехом, и я заставил себя приняться за ра­боту и сел рисовать, но не тот прелестный вид, о котором я мечтал и с которым теперь простился, конечно, на веки: у меня не было времени, чтоб вернуться на гору, потому что я не мог один остаться ночевать здесь;-умей я лучше гово­рить по-китайски и будь со мною достаточно денег, я бы непре-
ПГТ. ПО ПЖТАЮ, Т. 11. 8
LtOOQIC
114
меино остался 'И завтра бы догнал; а теперь это было ’Йевозможно. Набросив эскиз, я стал поспешно собирать веш^и, чтоб ехаТь догонять учено-торгОвых исследователей Китая, а то опять пойдут упрёки к задерживании общего движения, ВЫТовОрЫ И Позорные угрозы' расстрелянием и следующее затем 'разстройствонервов...
- Господин доктбр! обращается ко мне один из конвой­ных, которые все знали, что я врач.
Я взгляНул На него. Он указал на женщину, стоявшую На коленах и кланявипуюся в землю, и что-то говорил мПЕ. Одна рука её страшно опухла почти до локтя, покраснела и, Намазанная маслом, блестела, как покрытая лаком. Болезнь узнавалась с первого взгляда; я зПал, что она сопровождается Жестокими страданиями, и что за двумя, тремя глубокими разре­зами могу избавить ее от них почти моментально; но как быть? Время у меня было размерено; я должен спешить; а 'операция и перевязка 'могли легко задержать меня в случае, например, упорного кровотечения, не остановив которого я не мог бы оставить больную. Сообразив все это. я отказался, как ни жаль было бедную женщину.
„Мне некогда, не могу*,-говорю и сажусь на лошадь. В ответ на мои слова она и какой-то мужчина опять становятся На колени, кланяются в землю и неотступно просят о помощи. 'Слезы из глаз бедной женщины падали на усеянную камнями землю. Прошло Несколько тяжелых минут колебания... И не дай Бог вам некогда, читатель, уходить от Жестоко-страдаюицого человека, когда вы убеждены, что можете в несколько ' 'минут избавить его от мучений! Этот человек не даст вам '“покою; всю жизнь вы1 будете вспоминать о нем и упрекать себя, если уйдете от него, не оказав помощи... А я был убежден в целебной силе'разреза в данйом случае... Ну, будь что будет, Сказал я про себя.
- Давай сумку, обращаюсь к одному из конвойных. В Пей были инструменты и необходимые для перевязки предметы, а вся она находилась в руках у одного из конвоиров. Но оказывается, что он ушел вперед и уЖе давно... Нечего было 'делать: я велел принести чистых тряпок, клеенки и воды, и произвел не хитрую операцию перочинным ножом.
Толпа, стоявшая кругом, вСя превратилась во внимание и ближайшие к центру стояли, можно сказать, как мертвые.
П5
Произошло же ТОЛЬКО то, что должно было произойти при искры* тии большего нарыва, и все кончилось благополучно; рука пере­вязана: больная почувствовала облегчение, и благодарностям её и её мужа не было конца. Некоторые из окружавших менд зрителей обращались ко мне с похвалами:- хороший велик|Д госдодид! великий доктор!-говорили они, точно я не весть какую премудрость совершил перед ними, и на этот раз, как всегда, показывали руки с поднятым большим пальцем.
Но, не скрою, не совсем смело делал я операцию: Бои^ь знает, как могла бы отнестись темная суеверная толпа к подобному действию проезжого человека!..
Все лещи собраны, окровавленные руки вымыты, и я иду са­диться на лошадь,-дора ехать; до тут опять раздаются голоса .ИЗ толды>
- Великий господин! великий госноднн доктор! помоги нам!.. (Больных явилось уже до десятка.)
- Не могу, простите, некогда,-отвечаю им и, де оборачи­ваясь, ухожу. Они все цродолжали кричать: помоги, время есть! Дорога впереди хорошая! И как ножам резали меня по сердцу...
Грустный, расстроенный и сердитый уехал я из Пэй-ФэйСяня... еду потихоньку. Жара невыносимая; но вот мы спусти­лись в ущелье к реке,-названия не узнал: не до расспро­сов было; она течет между высокими и почти как стены отвесными горами, котовые подобно необъятным колоннам под­пирали небо, сиявшее золотыми обдаками; и влажный, и прохлад­ный воздух этого ущелья доставлял мне после зноя неизъясни­мое наслаждение. Местами на нижней части склонов гор и да самом дне ущелья, по берегам реки растут прекрасные де­ревья, в зелени которыд мелькают домики с черепичными крышами, издали очень красивые, но вблизи грубые и внутри бедные .и неудобные. Под деревьями пролегала дорога, переходя с одного берега на другой; порхали и пели птицы, жужжали насекомые; в заводях, образуемых рекою, копошились водя­ные животные, словом все жило полною жизнью... Впрочем нет, ,певсе! На густом роскошном ясене, к одному из его .нижних сучьев была привязана поперечная палка, а на кон­цах её висели, слегка покачиваясь, две деревянные клетки с человеческими головами. Страшные предметы для назидания дру­гим!. Но я испытал на себе, как мало назидательного в этой выставке отрубленных голов: как ни недавно я в . Китае, . 8*
не
я я уж привык видеть их, и голова недавно живого чело­века, думавшего, страдавшего в ожидании смертного часа, не­давно говорившего,-эта голова, с закрытыми глазами и сомкну­тым ртом, висящая в тесной клетке, теперь не производила на меня сильного впечатления: я смотрел на нее равнодушно; а китайцы, для которых собственно она вывешивалась, относилисв к ней еще хладнокровнее... От одного встретившагося китайца мы узнали, что эти головы принадлежали двум моло­дым людям, лет по двадцати с небольшим, которые на­пали среди дня на двух проезжавших купцов, ограбили их и убили на том самом месте, где теперь висят их головы. Не успев скрыться с награбленным имуществом, они были схвачены народом и переданы в руки полиции.
Продолжаю путь цветущим и живописным ущельем, но впечатление, производимое видом встречающихся людей, вовсе не гармонирует с могущественной растительностью и красотою здешней природы: жители этого очаровательного уголка почти все без исключения болезненны, худы и малорослы; многих можно даже назвать карликами и большинство их с больными глазами.
Вечером добрался до селения Та-Хо-Дянь, где спутники рас­положились на ночлег. У ворот квартиры собралась толпа, но стояла в некоторрй отдалении, потому что её не подпускала привязанная у двери обезьяна, которая действовала исправнее нескольких полицейских. Все уже расположились и отдохнули, приготовляясь приняться за ужин, присланный сюда началь­ником города Хуй-Сянь, за целых двадцать пять верст; и не­смотря на это он состоял блюд из пятнадцати! Квартира была просторная, удобная и, видимо, нарочно убрана для приема нас; интересного в ней встречается много на каждом шагу, например, внутреннее устройство этого дома было очень ориги­нально; но нет досуга, а следовательно и сил все описать и нарисовать; а чего на месте тотчас не сделал, с тем про­стись: завтра столько же новых впечатлений.
26 мая.
Чтобы скорее двигаться и не так отставать от ретивых „ исследователей “ Китая, я переменил свою лошадь, которая была тяжела и не имела скорого шага. Новая была несколько лучше, но совсем не отставать я никак не мог, если не сло­жить руки, сказав себе: ничего, отговорюсь как-нибудь тем,
117
что туземцы ничего не давали делать-безпрестанно останавли­ваешься то за тем, то за другим, слезаешь с лошади и по. временам идешь пешком, что, конечно, удобнее всего для со*, бирания.
Поднимаемся на гору, и на встречу спускается караван вьюч­ных мулов, ослов и лошадей; дорога так узка, что мне при­ходилось прижиматься к самой горе, чтоб пропустить навью•ченное животное... Но как тут расходятся два навьюченных мула-и представить себе не можешь. Нельзя без сострадания смотреть на бедных животных, взбирающихся на крутые горы и спускающихся с них: они шатаются под тяжелой ношей и иногда так и кажется, что вот который-нибудь из мулов обо-, рвется и полетит в пропасть. И я думаю-таки, что подобные, случаи здесь не редкость... * (
еду и забываю, что я в дороге; опять кажется, что делаешь прогулку в парке, среди роскошных деревьев, разнообразных кустарников и цветов; проезжаю мимо величественных скал, возле шумящих ручьев, и слушаю поющих на разные ладн птиц. Хороша горная дорога, ни с чем не сравнима горная страна; но тяжело пробираться по ней тем, кто по неволе дол­жен идти через нее во всякий жар, да еще с тяжелой но­шей на плечах, подобно китайцам-носильщикам; как надры­вается тут грудь, изнуряются ноги и плечи! Тяжело и моим бедным конвойным, которые идут всю дорогу пешком; hq они еще не несут ничего тяжелого; они часто отдыхают на самой дороге или в трактирах...
Войдемте, читатель, и мы; посидим немного в тени и вы­пьем чаю,-жарко на дворе, а от горячего питья легче де­лается. Домишко-маленький, открытый на улицу; в передней половине стоят два, три грубых стола н скамьи; а в глубине помещаются кухня и отдельные комнатки для посетителей, же­лающих уединиться от остальной публики. В кухне устроена длинная печь в виде плиты и на ней в плоском котелке клю­чом кипит вода; перед плитой сидит не отходя пожилой ки­таец, худой, с страдальческим выражением лица, и постоян­но работает мехом для усиления действия огня. Любезно рас­кланявшийся с нами хозяин трактира состоит также и в должности повара и занят в настоящее время приготовлени­ем нескольких порций лапши, заказанной моими конвоирами. Он совершает это так искусно и необыкновенно, что вы не
118
пожалеете нескольких минут, мысленно йроведенных в ки­тайской харчевне, и посмотрите на необыкновенное китайское искусство.
Берет хозяин харчевни кусок заранее приготовленного теста, нарезанного на равные части в виде цилиндров, ра­скатывает на столе в пластинку и, взяв последнюю за оба конца, быстро растягивает ее в ленту, во всю длину своих рук; потом перехватывает по средине и, сложив вдвое, снова быстро растягивает до той же длинй; потом еще, и еще, й в одну Минуту у нёго в руках уже целый пучек узеньких пра­вильных ленточек. Каков артист, и какое удивительное те­сто! Затем, держа пучек за оба конца, он хлопает им по столу, все ленточки разделяются, и порция вермишели готова. Разрывая ее потом на несколько частей, он бросал ее в уйИмянуТый котелок с кипятком, в котором она и вари­лась. Третий человек стоял возле этого последнего и минуты черев две вынимал вермишель двумя палочками, клал в чашку, прибавлял щепотку какой-то вареной травы, Вливал немного неизвестного состава кислой красноватой жидкости; из четвертой чаЩечкн брал Красного перцу и прибавлял Туда же; кто хотел, тот мог положить еще сахарного песку, сто­явшего здесь, в чашке. Получалось блюдо, с виду похожее на жирный раковый суп, и подавалось посетителю, а он вру­чал за него 12 чох или, по здешнему курсу, 1’/, копейки и, Несмотря на то, что кушанье снималось прямо с огня, немед­ленно принимался за его истребление, не дожидаясь ни минуты, чтоб оно хотя немного остыло. Я спросил и себе чашку этого куипанья, чтоб познакомиться с его вкусом; но мог только попробовать его, а не есть: это была горячая, кисловатая вода, страшно жгущая горло; но китайцы ели ее с заметным удо­вольствием... Забыл сказать, что каждый из солдат, получив свою чашку, предлагал ее предварительно мне со словами: вы покушайте, господин.
- Я ел, я не буду есть; кушайте пожалуйста, отвечал я.
Поев, они закурили свои крошечные трубочки и, с шумом втягивая воздух с одной стороны открытым ртом, курили свой иромасленный табак с тем же наслаждением, с каким сей­час ели кислое подобие ракового супа с вермишелью, а по­том, также, казалось, с наслаждением и как бы с некоторою
119
гордостью, производили громогласную отрыжку в доказатель­но того, что они очень хорошо пообедали...
Однако едемте дальше. Виды беспрестанно меняются, но опи­сывать их нет возможности; да и как ни описывай их, все выйдет не то, чего я хочу. Рисовать следовало бы красками, а не словами... Очень хорошо везде, куда ни поглядишь!.. Но воз­дух на протяжении всей дороги наполнен миазмами от сво­зимых на поля удобрений; да и почва на самой дороге, хотя н сухая, сильно пропитана выделениями проходящих здесь во мно­жестве животных.
Вскоре показалось предместье Хуй-Сяня, а потом и самый город, расположенный в ложбине и окруженный рисовыми по­лями и огородами. Конвойные, которые шли дорогой полуголы­ми, сняв свое верхнее платье и неся его в руках или на пал­ке за спиной, теперь, соблюдая благочиние, оделись и в при­личном виде вступили в город. Жители посматривали на меня молчаливо и не то робко, не то почтительно в такой степени, что я был просто удивлен их скромностью. Когда я проез­жал по улице, на встречу несли в носилках какого-то ман­дарина; я раскланялся с ним и получил в ответ самое лю­безное' приветствие, выраженное поднятием над головой сло­женных рук. Вскоре потом встретился другой чиновник, судя по шляпе-военный. Он ехал верхом и, еще не доез­жая до меня нескольких шагов, мигом соскочил с лошади* стал в стороне в неподвижную позу и смотрел на меня. Это была изысканная китайская вежливость, на которую я не мог не ответить тем же, и сойдя с лошади, поздоровался по­клоном и просил сесть на лошадь, чтоб продолжать свой путь; оц просил о том же меня. Завязалась борьба двух учтивостей и, конечно, китаец взял надо мною верх. Я знал, что мог продержать его до ночи на этом месте, не заставив сесть на лошадь прежде себя, и потому сдался.
Проехав еще немного, я вскоре увидал у ворот одного дома русский флаг, какие имелись при нашем транспорте, и около них неизбежную толпу, стоявшую в почтительном мол­чании;-значит, здесь наша квартира. На дворе стоят несколь­ко человек солдат местной полиции и какие-то посторонние китайцы, которые видимо стараются сделать вид, что вовсе не из любопытства пришли сюда, а так, по своим делам.
120
Вхожу со двора в комнату, хорошенькую, довольно чистую, полусветлую, с разноцветными окнами, и спешу утолить давно мучившую меня жажду, а потом сажусь за препаровку убитых дорогой птиц, как входит один из приставленных мест­ных полицейских и таинственно сообщает, что „сейчас сам Чжи-Сянь будет с визитомъ* то-есть, уездный начальник. Он действительно скоро приехал; но визиты мандаринов, ко­торые могли бы быть и весьма интересны и полезны для нас, теперь были только тягостны. Не интереснее было и ему с ино­странцами, явившимися без нарядного переводчика; и посидев не более пяти минут, мандарин уехал, а вслед за ним явился другой,-только чтоб представиться нам, как едущий с нами отсюда дальше до следующего города. Вскоре местный уездный начальник прислал два обеда, в каждую квартиру отдельно, и за это-то особенно мы говорили ему большое спа­сибо... Как мы отдаривали китайцев за их любезности, видно из того, что этому, например, был послан в знак памяти убитый дорогой фазан! Чтб делать, - Лун-Тане, все ЛунъТан виноват!
Наступил вечер, превосходный, тихий; небо было совершен­но ясно. Вдруг, неведомо откуда подкралась туча, сверкнула молния, раздались страшные раскаты грома, и дождь хлынул, как из ведра, так что прислуга едва успела покрыть цинов­ками наши вещи. Но не прошло и получаса, как на небе опять не было ни облачка: снова загорелись яркия звезды, и лунный свет упал на половину нашего двора. Таково вообще свойство горных гроз... Жалко было спать в такую ночь, но утомле­ние взяло свое; да и вставать завтра надо рано для новых стра­даний.
27 мая.
По истине можно думать, что нас преследует неприятель и мы отступаем форсированным маршем. Не успеем открыть глаз, как из „главной квартиры" являются курьеры с при­казаниями скорее выступать. И вот в одно и то же время при­ходится и работать, и укладывать вещи, и глотать чай, потому что чашку из рук рвут, говорят: пожалуйте поскорее, уж уехали все, укладывать нужно... Нервы напрягаются от шума и суматохи, от досады, что не можешь ничего сделать скольконибудь толково, п бранишь свое неблагоразумное стремление к ' добросовестному исполнению принятых на себя обязанностей; а
121
судьбе посылаешь проклятия за пожалованного в начальники капитана с „общегосударственными заданиями". 0. еслиб из Петербурга могли видеть наше старание скорее исполнить эти „задания*1! Если бы посмотрели, как мы исследуем геогра­фию страны, как изучаем туземную торговлю! Что бы сказали, каких бы наград удостоили нас!.. Но ведь есть, туземцы- китайцы, которые, как известно, ужасно мешают всем уче­ным исследователям. А кроме того нам будто бы сказано: „достаточно будет и того, если мы вернемся живыми, чтоб эк­спедиция не считалась напрасной".
Выехали, едем по улице. Она для беглого взгляда-та же и все в ней то же, что и везде в Китае; одно, что я заме­тил здесь нового, это раскрашенные яркими красками лепешки и баранки или бублики, совершенно такие же, какие делают и у нас и так же нанизанные связками. Еще заметил у здеш­них женщин оригинальный головной убор, в состав кото­рого входит особое украшение в роде лодочки около полу­аршина длины, сделанной из рога или дерева и выкрашенной ве черный цвет. Его прикрепляют большими булавками к собственным волосам и носят на затылке.
Дальнейшая и сравнительно хорошая дорога пролегала также по живописным горам, долинам и ущельям, столь же густо заселенным, но растительность здесь менее роскошна и не так разнообразна. Сегодня опять сделали два перевала через высо­кие кряжи и пройдя верст тридцать, остановились в одной деревне ночевать. Начальник оставленного намп города ХуйСяня и сюда выслал, еще вчера, оказывается, повара с запа­сом провизии; и по приезде на ночлег мы опять нашли гото­вый обед... Вот до чего простиралось гостеприимство китай­цев; вот как судьба благоприятствовала нам, чтоб только мы могли предаваться спокойно своему делу... Плохо только было сегодня помещение; оно походило на пустую лавку или проходной сарай,-неудобный, темный и страшно прокопченный дымом; черный и блестящий от дымовых осадков потолок казался вымазанным дегтем; чрез находившиеся в нем щели к нам часто падали с чердака зерна сложенной куку­рузы, которую, как было ясно слышно, грызлп там мыши; а блохи почти всю ночь не дали нам заснуть... Сон же для ежедневно утомляющихся путниковъ-вещь первой важности. Отчего бы, думалось мне, не ставить палатки, которые везлись
LjOOQIC
122
д, нашем багаже, д -местах, где нд находится порддочщи>о помещения?! До стедгь ли об этом думать тому, кто двдвд. мог выспаться; следовало а нам только скорее ехать ирдньще приезжать на ночлеги.
2$ e**-
Дорога шла сначала по песчаному руслу, по которому текла мелкая речка: кулики разных пород бродили по ней и были до того доверчивы к человеку, что подпускали к себе на расстояние двух, трех шагов. На вершинах ближайших гор стали часто показываться деревни, обнесенные стенами и пред­ставлявшиеся поэтому крепостцами. Я уж упоминал о них и говорил, что они представляют новые поселения здешних жителей, которые, опасаясь нашествия неприятеля, забираются на эти вышки.
Не мало деревень рассеяно и в долинах; , и когда я про­езжал чрез одну из цих, ко мне подходит одна пожилая женщина и подает клочек сложенной бумаги,-нашей бумаги европейской, что меня, разумеется, не мало удивило. Не было обыкновенным явлением и это смелое обращение ко мне ки­таянки. Беру и читаю; оказывается записка ко мне от нашего переводчика, который передает просьбу этой женщины помочь её больному сыну, пять лет назад укушенному волком; с того времени до сих пор рана еще не зажила совсем. Бо­лезнь наружная, значит говорить много не придется, подумал я, и сойдя с лошади, пошел за женщиной, которая привела меня к домику, приютившемуся у дороги под вековыми топрлями и развесистыми грушами. Тут на открытом воздухе стоцт стол и возле него скамья. Я присел. Ко мне тотчас подвелц мальчика, лет десяти, на лице у которого был глубоций шрам, сильно обезобразивший его лицо, и в одном месте остаток раны, не закрывавшейся вероятно вследствие одной неряшливости, а может-быть вследствие слишком усердного лечения. Я дал лекарства из имевшагося всегда под рукою запаса и растол­ковал, насколько сумел, как его употреблять. Тут же возле стола, сидел слепой старик, имевший в обоих глазах ка­таракты, удалив которые я мог бы возвратить ему зрение, но, разумеется, мог сделать это не на ходу, а потому и не стал говорить ему о возможности исцелить его слепоту, чтоб не отравлять без пользы и без того тяжкого существования, с которым он уже помирился в силу привычки. А ведь мокро
kjOOQLe
123
бы било остановиться дна на три, но прошествии которых боль­ного уже можно бы было предоставить попечению роднил.
Меня проводили с поклонами, и я уехал. ГОлоса фазанов беспрестанно раздавались по сторонам дороги и иногда слы> шались очень близко. Количество их, должно-быть, огромное, и если бы тут посвятить день охоте за ними, их наверно можно бы настрелять целые десятки. Но охотиться было некогда, потому что я и так отстал и еду опять один.
Приезжаю в селение Му-Ли-Чэн. Тут на встречу ко мне идет один китаец, одетый в новое платье и парадную шляпу, учтиво раскланивается и затем без всяких объяснений берет мою лошадь под уздцы и ведет во двор. Меня, уже привык­шего к миролюбивому нраву китайцев и тому почету, каким они в последнее 'время постоянно окружали нас, нисколько не смутило подобное самовольное распоряжение моей особой, и я предоставил ему делать с собой,‘что ему угодно. Ведет он моего коня, и я, некоторым образом подобно триумфатору, еду по улице; по сторонам в почтительном безмолвии стоит на­род. Что за чудо? Китайцы-и не кричат! Лишь по временам слышу то тут, то там слова: заморский доктор... Мой незна­комец и, так сказать, новый начальник вводит мою лошадь в ворота одного дома с большим, двором, ведет чрез этот последний, и в глубине, под навесом, я вижу Матусовского, сидящего вдвоем с казаком. Китаец подвел лошадь к самой гатлерее, помог сойти с неё и затем отвел ее под навес, а я присоединился к своим спутникам, ко­торые лишь не задолго перед тем въехали сюда.
- Мы с вами странствуем, точно герои тех сказок, ко­торые слышали в детстве, говорю я товарищу, подходя к столу; уставленному блюдцами и чашками:-едем по неведомым странам и на нашем пути, будто ло слову добродетельной вол­шебницы, являются добрые люди, расставляют для нас столы с яствами и шатры с приготовленными постелями, и с по­клонами приглашают покушать и отдохнуть.
- Да, мне уж самому думалось это; только на душе тяжело, ответил он,-так тяжело, как будто меня самого съесть должны.
- Ну уж о душе не вспоминайте; дайте хотя на несколько часов забыться.
LtOOQIC
124
- Ну, забудемся; а для этого надо только думать, что мы с вами вдвоем едем; будем так думать и давайте есть. Мы уже поработали сегодня, значит имеем право выпить водки и закусить. Выпей, Матусовский! обратился он к самому себе.
Но кто же эта добродетельная волшебница, кто эти для нас добрые люди, которые так заботятся о нас? Местные китай­ские власти и местные жители, которым заранее отдается при­казание устраивать для гостей,-где чай, где завтрак. Здесь, например, нас принимал и угощал сельский старшина, ко­нечно, на общественный счет и, конечно, в уверенности, что мы в долгу не останемся. Скромный деревенский завтрак со­стоял из вареных яиц, очищенных и нарезанных кусоч­ками, вареного молодого картофеля и чаю; но и за то спасибо. Главное было то, что нам не нужно было самим заботиться о хлебе насущном, особенно в этом голодном краю.
Толпа зрителей, собравшихся из села посмотреть на заез­жих гостей, стояла почтительно в стороне, напоминая не очень старые для России времена, когда, бывало, крестьяне собирались к барскому дому и робко посматривали на своих приехавших откуда-то из „неметчины^ и, пожалуй, столь же невиданных господ. Я в свою очередь рассматривал их. Они были боль­шею частью худы, плохо одеты и своим робким видом про­изводили грустное впечатление. Это все был народ, чернь, простолюдин, да еще несчастный, полуголодный, измученный, а не те белые, круглолицые щеголи в разноцветных одеждах, каких каждому, вероятно, приходилось видеть изображенными на чайных ящиках, вазах и других китайских изделиях и может-быть думать, что все китайцы таковы.
Мы дали хозяину безделицу за его хлопоты, а он в благо­дарность два раза поклонился нам в землю, словно не весть что получил от нас. Уезжая со двора, мы поблагодарили его еще словами, но пожалели, что сделали это, потому что он опять бухнул нам в ноги и тем ужасно смутил нас, хотя для него это было, конечно, только обычаем, освященным ве­ками, и как видно, таким же обыкновенным действием, как для нас рукопожатие или снимание шляпы с головы. В этом обычае сказывался, между прочим, порядок государственной жизни и взаимных отношений граждан между собою; • но должно заметить, что он не везде в употреблении. Может-бить, в этом добровольном самоунижении проявлялся свежий следъ
VjOOQle
125
недавно затихнувшей войны,-в облает, по которой она про­неслась, мы теперь вступаем. •
По мере нашего движения вперед, деревни на вершинах гор встречаются все чаще и чаще и составляют главный предмет моих наблюдений. Они занимают на горах весьма небольшие площади, так что дома их сбиты в тесную кучу, просто сидят один на одном; по крайней мере так кажется, когда смотришь на них снизу. Мне очень хотелось бы подняться к одному из таких сел и посмотреть на жизнь его обитате­лей, но для этого потребовалось бы несколько часов; мне же приходилось дорожить почти минутами. Подождем удобного слу­чая,-авось он представится.
Ночевали в селе, в хорошо устроенном доме, но пропитан­ным дымом, так что даже чувствовалась горечь в горле Сюда также был выслан повар и, по приезде на ночлег, мы нашли готовый обед и ужин. Вечером опять разразилась гроза и освежила накаленный за день воздух.
29 деи.
День сулит быть очень жарким, потому что, несмотря на .ранние часы, солнце уже жжет; душно, несмотря на самую лег­кую одежду; но начальник наш нарядился в суконный фор­менный сюртук, вероятно потому, что китайцы (по преимуще­ству) по платью встречают, а когда с ними нельзя объясняться, так и провожают по платью... Но воображаю его положение. Впрочем, как же иначе отличиться от других, чтоб приез­жающих после не считали за более важных; он же всюду ехал в качестве нашего квартирмейстера.
Мы проезжали превосходными местами: на большом про­странстве почти непрерывно тянулся молодой лес, наполненный множеством разнородных птиц, между которыми было не мало и наших знакомых: иволг, удодов, горлинок, соек, сквор­цов и других; мириады насекомых поднимались из травы и жужжали в воздухе... Вот бы дневку тут сделать! В один день тут до тысячи интереснейших экземпляров можно бы < приобрести, и почти не сходя с места... Но мы едем и едем... И вспоминаются мне группы слепых нищих, бродящих по дорогам, или партии арестантов, обязанных придти в назна­ченное время в назначенное место; представляются погонщики мулов, которые уж в сотый раз проходят с транспортомъ
126
по этой дороге и которым поэтому все дригладелось и надоело, и одна у ни$ заветная мечта:-Господи! хоть бы до места по­скорее добраться! Вот та же мечта н у нашего „квартирмейстера И я жалел, что не был в то время слепцом или тупым погонщиком мулов: тогда я бы не страдал о том, что ₽се безвозвратно проходило мимо. Многое, что можно было добыть и привезти с собою, оставалось невзятым; многие явления- недосмотренными; причины и смысл событий, недавно совер­шавшихся здесь-непонятыми...
Извините, читатель,-это „бред идеалиста", человека гоняю­щагося за призраками, за несущественным. Существенного ,мы не пропускаем. Пища, сон и некоторые развлечения в виде почетных приемов,-ведь вот что в путешествии существенное. Вот въехали в селенье; приглашают войти в дом и пред­лагают завтрак. Китаец опять ведет в поводу мою лошадь, и я въезжаю в узенький, открытый сверху, корридор, оканчи­вающийся в глубине красиво отделанным щитом. Остановился перед ним и, сойдя с лошади, прошел за провожатым во двор, очень чистый, окруженный новыми постройками, с галле­реей кругом всего двора. Вхожу в чистую и мило убранную комнату; кан покрыт новыми белыми войлоками и на них положены подушки, цилиндрической или кубической формы; стены украшены картинами; посреди её стоит стол, уставленный раз­ными кушаньями и между прочим земляникой. Позавтракали, отдохнули и едем дальше. Вниманию и любезностям китайцев нет пределов; они просто решились обворожить нас. Сегодня, например, к обыкновенным конвойным присоединились еще новые, выехавшие на встречу солдаты, в полном параде, с желтыми и белыми знаменамм в руках, и всадники.
Мы едем вдвоем с Матусовским и беседуем о занимаю­щем нас будущем. Где остальная кампания-не знаем; ду­маем впереди, нонечно. Вдруг нас обгоняет начальник со свитой. Они проскакали галопом вперед и-читатель не пове­ритъ-пешие конвойные принуждены были бежать ва ними под жгучими лучами солнца!.. Неизвестно откуда взявшаяся и куда спешившая кавалькада скрылась вдали; а мы продолжали ехать шагом по дороге, по сторонам которой на глаза беспрестанно 'попадались следы разрушения в долинах и новые поселки -на •макушках гор. Еще встретили две клетки с отрубленными головами; от одной остались только волосы, другая же была
127’
еще Настолько свежа, Что сохранилось выражение лица и'можно быДо определить возраст казненного,-еЧу было лет тридцать; а ныряжение лица казалось совершенно покойным. Раны на шее нельзя было видеть, потому что на дйо клетки обыкновенно кладется несколько соломы; а мне интересно было, потому что но ней можно заключить о быстром действии меча.
30 маа.
Утро. На траве лежит обильная роса, сверкая миллионами бриллиантов; на верхушках гор висят облака: в воздухе пахнет сеном. Горы постепенно становятся все ниже и ниже; они даже не заслуживают этого имени,, а скорее могут быть названы высокими холмами; склоны их некрыты травою или полями еще зеленой пшеницы, и местность очень напоминает холмистые полосы России; да и деровни здесь похожи на наши. Пусто, безмолвно кругом; только ветер шумит в листьях одиноко стоящих деревьев, волнует колосья пшеницы, и волны ч его, точно пламя, перебегают снизу до верху по нивам, распо­ложенным на склонах гор.
Горная страна кончилась. Характер местности резко пере­менился, и жаль мне стало тех роскошных и оживленных долин, которые теперь остались позади нас. Тут поля пусты й на них лишь изредка увидишь человека, работающего гденибудь с киркою в руке или с плугом на паре волов.
Мы приближались к северной окраине перейденного хребта гор и на мгновение е расселине одного ущелья перед гла­зами мелькнула синяя даль, которой мы нигде ни разу не видали с самого вступления в горы. Постепенно спускаясь по зигза­гам извилистой дороги, мы очутились наконец в глубокой и оживленной долине. Она вся была усеяна крошечными дере­веньками и отдельными домиками, приютившимися под тенью великолепных деревьев...
Она промелькнула перед глазами ' и скоро забылась, как сон; а дорога вошла в ущелье или сухое русло, усеянное галькой; по дну его бежал, в одном направлении с нами, быстрый и шумный ручей или речонка с водою грязно-желтого цвета; холмы, окаймляющие ущелье, состоят из желтой и кра­сной глийы, а также Слюдистого сланца и почти невозделаны; На их вершинах виднеются зубчатые стены укрепленных деревень,-и вот все, чтд встречает здесь глаз. Это одно­
128
образное и скучное ущелье тянулось бесконечно долго, нагоняя скуку, которую увеличивал еще сильный ветер; он беспрет стайно срывал шляпу, мешал читать и писать, что я обыкно­венно делал сидя на лошади, когда смотреть было не на что и собирать нечего.
Наконец, стены ущелья раздвинулись, и оно превратилось в песчано-каменистую лощину, по бокам которой стояли не­высокие холмы, пестревшие пашнями, точно устланные множемвом ковров желтого, зеленого и оранжевого цветов. Поля во многих местах расположены террасами, отчего крутые скло­ны холмов казались расчерченными правильными горизонталь­ными линиями и между этими последними на широких верти-' кальных площадках виднелись маленькия черные арки, как будто отверстия каких-то пещер или нор, которые оказались входами в. особого рода человеческие жилища. Селения здесь многочисленны; при них разведены большие фруктовые сады; но последние часто не обнесены никакой оградой, что в Китае явление совсем не обыкновенное, невольно останавливающее на себе внимание; и тот, кто побывал в нескольких китай­ских селах, непременно спросит: отчего же тут нет сте­ны кругом?
Действительно, эти раскрытые сады. суть последствия все той же недавней войны китайцев с мусульманами, как и беспре­станно всюду встречающиеся развалины домов и деревень. От последних нередко не осталось и половцны; за то увеличились кладбища, на которых, как не трудно заметить, разом при­бавилось много свежих конических могил, обмазанных гли­ною. Следы разрушения и погрома на каждом шагу становятся все чаще и ужаснее... Вот стоит высокая глиняная стена, окружающая большую площадь четырехугольной формы; это обык­новенный вид большего села. Ворота, ведущие внутрь его, откры­ты; но, странно, людей нигде не видно, ни в них, ни вблизи их; подъезжаю ближе, заглядываю внутрь, и вместо, предпола­гаемого оживленного села, вижу перед собою гладкую площадь, заросшую травой, да десяток могил, возвышающихся над нею... Чтд же это значит? невольно спрашиваешь себя, ошеломлен­ный этим зрелищем. А это значит, что все жители его пере­селились к предкам или ушли на вершину горы, основав себе там новое село, что виднеется неподалеку на Макузике.
12»
Вечереет. В селах тихо, дожжхм дымятся, потому что гото­вят ужин; вдали слышно отвратительное ржание ослов. До Цинь-Чжоу остается, говорят, только пять ли; спутники наверно уж там, а я подвигаюсь один с своими десятью конвойными. Вот и предместье города. Жители его поспешно выбегают из своих домов на дорогу, чтоб взглянуть еще на одного заез­жого человека. Их громкие крики: приехал! ириехал! - дожосятся в город, и ив его ворот тоже высыпает народ и вы­страивается, словно по команде, по обеим сторонам дороги. Въезжаю в 'ворота небольшие и невзрачные, за то улица сле­дующая за ним очень оживлена и по-своему красива, благодаря многим деревьям, а также выходящим на улицу фронтонам затейливо отделанных кумврем.
По количеству людей на улице непривычный человек пред­положил бы, что в городе праздник или базарный день; но ни того, ни другого сегодня здесь нет и необыкновенное ожив­ление произведено только нашим приездом: сегодня мы герои дня, и кому бы ни взглянул в лицо из этих тысяч чело­век, непременно встретишь его взгляд. Вся толка состоит из одних мужчин; а женщины выглядывают из дверей, ив лавок или ив узеньких слепых переулочков; но даже ив этих безопасных позиций оме выглядывают с робостью, почти со страхом и вместе с тем с пожирающим любопытством, какое написано на их лицах.
Приехав на квартиру и войдя в комнату, я был приятно поражен чистотою её стен и потолков, оклеенных белей­шей бумагой, и блеском черной деревянной мебели, как видно за-ново выкрашенной и покрытой лаком. Очевидно весь дом был отделан перед нашим приездом и, очень может быть, для нашего приезда. Эти чистенькия комнаты,, просторный чистый двор, белый полотняный навес над ним для защиты от солнца; чисто одетая и утонченно вежливая прислуга, предупреж­дающая малейшие желания; ни одного постороннего человека на дворе; поданный великолепный обед,-все выражало самое лю­безное внимание со стороны туземцев. Все это, с другой сто­роны, располагало Соснввского к тому, чтоб мы не спешили уезжать отсюда и под предлогом потешных астрономических „наблюдений" остались здесь на несколько дней; и завтра решено даже сделать визиты здешним мандаринам.
Визиты назначены в час пополудни, о чем они были увеПУТ. ПО КИТАЮ, Т. ’И. 9
LaOOQle
130
домлены, во по существующим у вас обычаям мы собралась только к четырем, и следовательно заставили мандаринов потерять целый день в скучном ожидании нашего посещения... Лучше было бы уж совсем не ездить,-до того было совестно перед китайцами. Но мы отправились. Облекшись в полную парадную форму и разместившись в пяти паланкинах, которые каждый несли четыре китайца и также каждый сопровождали четыре конвойных солдата в парадной форме, мы отправились. Кроме конвоиров впереди процессии ехали верхом несколько человек мандаринов младших чинов. Нас неслй чрез улицы по узенькой дорожке, оставшейся между двумя живыми стенами собравшихся жителей, конечно давно, извещенных о том, что иностранцы поедут сегодня туда-то и туда-то. Погода была ве­ликолепная; картина оживленная и интересная, н я жалел о том, что ехал в носилках, а не находился где-нибудь в стороне, на небольшом возвышении, чтоб оттуда посмотреть на нашу процессию, двигавшуюся посреди этой тесной улицы, залитой народом и осененной тенью вековых деревьев.
Проезжая по городу, я мог видеть только, что дома стоят очень тесно, что улицы узки, вымощены камнем, но ужасно из­рыты, потому что мостовые не поддерживаются; что в городе много лавок, и народ кишит повсюду, как муравьи. Первый визит был к Дао-Таю. Подъехав и остановившись у ворот, мы долго ожидали возвращения слуги, который пошел доложить; наконец он вернулся и объяснил, что барина дома нет. Ясно, что Дао-Тай был дома, только не захотел нас принять: иначе зачем было слуге уходить? Разве слуга в Китае может не знать, дома или нет его господин!
Получив этот заслуженный урок вежливости, мы отправи­лись к Чжи-Сяню. Он тоже заставил нас простоять у ворот довольно долго, не встретил нас на дворе, как того требо­вала китайская учтивость и как это всегда делается с теми, кто сам вежлив; однако принял. Он был еще молодой че­ловек, белый, умеренно полный, с серьезным и умным ли­цом и самыми изящными манерами. Соблюдая до тонкостей все правила этикета, он усадил нас на почетные места, сам снимал с подноса, принесенного слугою, чашки с чаем и ставил около каждого по одной; но опять не просто, а по пра­вилам этикета: он брал каждую чашку не иначе, как двумя руками и прежде чем поставить около гостя, поднимал ее
131
перед собой выше головы. Поставив их все, он сел на по­следнее, даже нисенькое; место и, опять из учтивости, молчал в ожидании начала беседы.
Читатель уже знает, конечно, что она началась кратким повествованием о постигшем нас бедствии, отразившемся и на учасии мандаринов: потом Сосновский попросил его указать, где здесь находится дом Конфуция (жившего, как известно, за 500 лет до Р. X.), но получил ответ, что он находится не здесь, а в другом городе Цинь-Чжоу, в провинции Ху-Бэй; спрашивал о могиле императора „Фусия“, и ее также ему не могли указать, в чем нет ничего мудреного, так как ФуСи жил почти за 3000 лет до Р. X. Поговорили еще о чемъто подобном и замолчали.
Умный китаец счел нужным выразить удивление, что мы, иностранцы, знаем о Кун-Фу-Цзы и даже о Фу-Си. Это очень ободрило Сосновского, и он заставил его удивиться еще более тем, что назвал ему некоторые из царствовавших в Китае династий. Чжп-Сянь выразил свое новое удивление вопросом: по каким же книгам познакомились вы с нашею страною?
- А по английским, французским и немецким, и наконец по русским источникам, весело ответил тот.
Матусовский взглянул на меня, и в его взгляде выразился вопрос: как же мы думали, что наш начальник на иностран­ных языках не читает?
Затем Сосновский высказал свое мнение о китайских сочи­нениях о России,-одно похвалил, а другого даже не советывал читать!...
Этого было уж вполне достаточно, чтоб кончить визит, и мы уехали, чтобы сделать еще один, последний, к начальнику местных войск.
Приезжаем в лагерь, расположенный на окраине города. Бедный военный генерал, продежуривший целый день в фор­менном платье, был повидимому очень незлобивого характера и, простив нам нашу неделикатность, принял нас, не заста­вив долго ждать у своих ворот, чего мы уж сами ожидали и на этот раз.
Он был небольшего роста толстяк и с самой дюжинной физиономией простого солдата. Хотя наружность часто и бывает обманчива, но на этот раз она едва ли говорила неправду, по­тому что генерал, казалось, был очень прост, о чем я заклй-
9*
132
чил по некоторым его взглядам, так и выдававшим его неведение во всех областях знания, начиная с его специаль­ности, т.-е. военного дела. Мне особенно потому казалось это, что один из его адъютантов или совсем не давал ему ска­зать ни одной фразы, или как бы диктовал то, что следовало говорить, и генерал произносил ее,-как бы от себя. Так продолжалось во все время визита. Задаст, например, ему Сосновский вопрос: сколько раз в неделю его солдаты меняют белье? Генерал приготовится отвечать с видом экзаменуемого гимназиста, но только откроет рот, как адъютант уж отве­тил. Непосредственно за этим ответом следует новый во­прос нашего предводителя о том, как действовала армия ЛиХун-Чжана против мусульман? Адъютант отвечает: „дажень-бу-чжи-дао“, т.-е. генерал не знает! И в таких сиучаях генерал уж и не пробует возражать, и ни мало не удивляется, почему этому шустрому человеку известно, что он знает, а чего и знать не может. Разговор происходил, как будто с ним, потому что к нему обращались, но в сущности он только слушал, невинно посматривая то на того, то на дру­гого, и все только собирался отвечать нам; а Сосновский так и засыпал его вопросами, точно выучил их предварительно на память и боялся позабыть.
Смотря на эту сцену, я даже подумал, не переодетый ли это генералом солдат, не хитрость ли тут или не насмешка ли какая со стороны китайцев, которые, говорят, проделывают иногда подобные вещи. Мне постоянно казалось, что адъютант опасался, как бы пего превосходительство" не сморозил чегонибудь лишнего, и что назначение его при мнимом генерале в том и состояло, чтоб не давать ему говорить во избежание какой-нибудь беды.
Визит кончился; генерал весьма любезно проводил нас чрез двор, на котором в два ряда стояли офицеры и оста­вались тут до тех пор, пока мы не сели в носилки и не уехали. Теперь каждого из нас сопровождали по восьми чело­век солдат в новеньком форменном платье; они проводили нас до дому и вернулись. А к нам вскоре после нашего воз­вращения домой приехал Дао-Тай, в тот самый час, в ко­торый назначил, и этим дал второй урок вежливости. Он просидел у нас с полчаса, которые прошли в убогих раз­говорах, производившихся только потому, что нельзя же было
133
сидеть молча, и главным предметом разговора был,--читатель не поверит,-опять порог Лун-Тан!... И как он надоел, как наскучили все одни и те ze разговоры, которые переводчики должны были давно знать на намять, тем не менее между ними почти каждый раз происходила чуть не ссора. Сегодня, напри­мер, Сюй начал было рассказывать, что при крушении лодки у нас погибли табак, свечи, сахар и другие подобные цен­ности, как вдруг Андреевский, конечно в силу распоряжения начальства, напустился на него:
- Кто тебя просит рассказывать, что пропало? Ты говори просто, что много хороших вещей погибло. Старик, опешив, остановился и сделал вид, что теперь понял. Он поправился и объявил, что не табак и сречи, а хорошие, дорогия вещи иогибли на Лун-Тане...
Ужасно хотелось бы знать, какое впечатление выносили ман­дарины из свиданий с нами; много ли они понимали из того, чтд им говорилось, и в какой форме это доходило до их сознания; но наше немое и конфузное положение во время ви­зитов было так тягостно, что я всякий раз был рад, когда они кончалась, и спешил чем-нибудь развлечь себя, чтоб по­скорее позабыть то, чтд говорилось и как говорилось.
И вот, только-что Дао-Тай уехал, я отправился вместе с Тан-Лое в город. Проходя улицей, я заметил женщину, про­ехавшую по улице верхом под густою черною вуалью, чего не встречал прежде ни в одном из виденных городов. Лошадь её вел под уздцы китаец в парадной шляпе, т.-е. соломенной, конической формы, скрасною кистью наверху. За­ходя во дворы, находящиеся мри храмах, я видел на некото­рых из них превосходные деревья (софоры), старые и уже разрушающиеся, но заботливо поддерживаемые китайцами при помощи железных обручей или цепей и подпорок, предохра­няющих дряхлые сучья от падения. Возраст одной софоры (хуай-шу) местные жители определяют в 700 лет. Видел я в городе много прелестных уголков и красивых кумирен; встречалось много изящно отделанных ворот, миниатюрных двориков, чрезвычайно мило убранных живою зеленью, и т. п. Все было интересно, и все просилось на бумагу. Жители, конечно, густою толпою сопровождали нас всюду.
Вернувшись домой, я узнал о визитах двух других ман­даринов и рад был, что они совершились без меня: спутники
LaOOQle
134
мои сидели уже за столом, собираясь ужинать, и вели между собою беседу о том, как ехать дальше. Между ЦиньЧжоу и Лань-Чжоу-Фу, куда лежал наш путь, существуют два тракта: один тележный, несколько окольный, через г. ГунъЧан-Фу, и другой более прямой, но вьючный. Разговор об этом уже происходил два дня назад, и Сосновский решил ехать первым путем, представляя нам следующие выгоды:
„В торговом отношении, говорил он, для нас чрезвычайно важно исследовать тележный путь, по которому проезжают купцы с товарами. В естественно-историческом отношении представляется большой интерес, потому что мы более пода­димся на запад, к границам Тибета; втретьих, в теле­гах удобнее везти багаж, чем на вьюках и, наконец, это будет дешевле стоить: во времени же разница пустая,-тутъвсего одним днем больше
Мы были совершенно согласны с приведенными основаниями и радовались всякой лишней мили, виденной и хотя скольконибудь исследованной в такой малоизвестной стране, новыми сведениями о которой так будет интересоваться весь просве­щенный мир. Итак, вопрос считался решенным; но вдруг сегодня по совершенно неизвестным для нас причинам на­чальник изменил намерение и предлагал идти кратчайшим путем на вьючных животных. Не представляя никаких пре­имуществ последнего пути, он просто говорил, что идти на Гун-Чан-Фу совсем не стбит, а что гораздо интереснее узнать здешний вьючный тракт, потому что тележные пути везде одинаковы. Кроме того, по дороге на Гун-Чан-Фу, го­ворил он, нужно переправляться через р. Бэй-Хо, которая после ненастной погоды разливается и может нас задержать. Теперь он находил, что и в естественно-историческом отно­шении здесь больше интереса, потому что здесь будут горы; а кроме того, тут оказывается дешевле на 20,000 чох (20 или 25 руб. по здешнему, курсу).
Эта поразительная перемена взглядов была так резка и неожиданна, что Сосновский нашел нужным спросить нас, ка­кого мы мнения. Мы высказались за первый путь, как главный и более длинный, сказав, что лишний расход в 20-25 руб. на всю экспедицию уж такие пустяки, что их решительно не стбит принимать в рассчет. Матусовский даже утверждал, что разница в стоимости проезда по собранным им сведе-
LtOOQIC
135
виям будет еще менее. Сосновский однако стоял за вьючный тракт, и решение вопроса оставили до другого дня.
На следующий день мена разбудили и, как вылитый на меня кувшин холодной воды, заставили вскочите следующие слова казака Смокотнина:
- Ваше высокоблагородие! кошка-то птичек ваших всех попортила.
Эти мои „птички" были приготовленные в дороге чучела, которые в числе около пятидесяти были разложены в сосед­ней комнате для просушки. Глупая .кошка, вероятно наевшаяся мышьяку, которым промазываются шкурки, к счастию ограни­чилась уничтожением четырех штук, но и их было жаль, потому что ведь это работа моих собственных рук, трудив­шихся без одного помощника... Я утешил себя тем, что могло быть гораздо хуже, и принялся за свои занятия.
Все сидели или ходили на дворе перед домом в тени белого тента, куда я вынес себе стол и стул и производил тут перекладку растений, отнимавшую у меня много времени и которую я легко ног бы доверить казаку, если би югел та­кого, а сам бы делал другое, чего ни казак, ни кто другой не могли исполнить: я говорю о рисунках, которые в путе­шествии составляют одно из самых ценных приобретений. К сожалению, начальник плохо пользовался моими способно­стями, хотя и отдавал справедливую дань таланту и добросо­вестному отношению к делу. Когда я сделал сегодня рису­нок нашего двора, он подходит ко мне и, следя за работой, говорит:
- Просто, удивительно, с какой быстротой вы работаете! И у вас замечательно верный взгляд; вы необыкновенно точно схватываете формы и передаете колоритъ*).
Он подходил несколько раз; но сегодня был особенно не­весел и часто вздыхал.
- Что вы так скучны, Юлиан Адамыч, спрашиваю его,- здоровы ли вы?
- Нет, ничего, здоров, а так скучно; теперь скупная дорога
*) Привожу эти слова, важные для меня, как отзыв человека, который видел все места, снятые мною, и следовательно мог сличить копии с ори­гиналами, верно судить о точности моих снимков, чте составляло для меня главную задачу при составлении коллекции видов Катая.
v>ooQLe
136
войдет... А тут сегодня хронометр забыл завести... Ах ты, Бог ты ной!... Хоть бы до Лан-Чжоу скорее доехать.
- Да что ж особенного в Лан-Чжоу? Интересно, разу­меется,»-совершенно незнакомый город; но больше-то что ж?
- Э, нет, батенька! Нам бы только до Лан-Чжоу добраться, а уж там!.. Он не кончил какой-то своей мысли.-Ведь он входит в область нашего торгового влияния... Это самый важ­ный пункт из всего путешествия, прибавил он...
В это время явился посланный от здешнего Дао-Тая и прервал наш разговор, и мне так и не удалось узнать в чен заключается для нас важность Лан-Чжоу. Посланный привез подарки в ответ на полученный от нашего началь­ника (пистолет монтекристо с коробочкой патронов, которые я уступил по его просьбе, так как дарить, по его словам, было нечего).
Читателю конечно интересно будет познакомиться с харак­тером подарков мандарина, а потому я назову их. Он при­слал китайскую шашку, ящик чаю, по ящику сухих фрук­тов нескольких сортов и сахару в виде леденца, и всего в большом количестве. Некоторые из этнх предметов, хотя они вовсе не составляли редкости и находились всюду в про­даже, поступили целиком, будто бы в „собрание образцов для предполагаемой выставки предметов, вывезенных экспедицией из Китая".
После обеда я пошел с альбомом в город, чтобы сде­лать рисунки с интересовавших меня и намеченных пунк­тов. Расположился на улице, и толпа около меня страшная; полицейские, несмотря на мои просьбы и приказания не бить лю­дей, работали палками с необычайным усердием, тем не ме­нее едва могли сдерживать натиск возбужденных любопыт­ством зрителей. Пыль и отвратительные испарения душили меня; а от неистовых криков ни на секунду не умолкавшей толпы, голова, казалось, готова была треснуть... Прибавьте к этому расслабляющий жар, и вы поймете, что, не сделав привычки, при подобной обстановке работать совсем невозможно.. Да и для привычного это не легко достается.
Возвращаюсь домой; у ворот нашего дома на улице собрались китайцы; стоят телеги и на них укладывают вещи. Казак Павлов распоряжается н его звонкий голос раздается громче всех. Бойко, но еще более фальшиво кричнт он по-кнтайскн
VjOOQle
137
извозчикам, чтоб они особенно осторожно укладывали один какой-то ящик, объявляя во всеуслышание, что в нем нахо­дится дорогая вещь, стеклянная, предназначенная в подарок ,Цзо-гумбауму“ и что пона сто лан стбитъ", - по его мнению, высший предел стоимости дорогой вещи.
Когда я намеревался войти в ворота своего дома, один глу­пый и жестокий полицейский из сопровождавших меня стал разгонять собравшуюся возле них толпу и, махая палкой, вовсе не заботясь о том, по ком и по чем кому она попадет, уда­рил одного проходившего китайца но лицу, разбил ему очки и разбившиеся стекла сделали на лице несколько ран, к счастью не ва*цмк Пострадавший схватил струсившего поли­цейского за рукав и хотел отвести в ямынь; во мне удалось помирить их; я промыл раны, залепил их пластырем и за­вязал глаз; а за разбитые очки заплатил один лан се­ребра, полицейского же лишил обычного вознаграждения, какое он должен был получить от меня за сопровождение в город.
Ночью пролился страшный ливень и прибил пыль на дороге, по которой завтра нам предстояло отправиться. А далее пойдет также значительно возвышенная над уровнем мора (до 5,000 ф.) и сильно взволнованная страна, но менее богатая раститель­ностью и почти нигде не представляющая обнаженных гор­ных пород. Такой характер местность удерживает на всем протяжении бассейна Желтой реки.
GooqIc
ГЛАВА X.
ИЗ ЦИНЬ-ЧЖОУ В ИАНЬ-ЧЖОУ-ФУ.
Отъезд.-Следы разорения.-Посещение нагорного селения.-Освещение фа­келами дорога.-Экономия времена,-Пещерные жители.-Целые села выры­тые в почве.-Возрождающееся село.-Живописный город Фу-Цзян-Сянь.- Оживленная равнина.-Прелестный уголок.-Шумная толпа.-Г. Нин-ЮаньСянь.-Разоренные села а новые оригинальные постройки.-Несчастны! г. Гун-Чан-Фу.-Торжественные проводы.-Почетный прием в лагере.-Г. Вэй-Юань-Сянь.-Жалкие люди.-Оригинальная спальня.-Г. Тв-Дао-Чжоу.- Гроза.-Возрождение разоренных городов.-Чрезмерное утомление.-Вы­сланный на встречу „Медный шарикъ*.-Еще пещерные жилища.-Приезд в заветный город.
3 июня.
Читатель помнит, что вопрос о выборе дороги остался не­решенным, и только сегодня мы узнали, что едем на ГунъЧан-Фу, сами-верхом, а багаж везется в телегах, и весь наш поезд с конвойными состоял сегодня человек из пятидесяти. На улицах нас сопровождала густейшая толпа на­рода; ворота чрез которые мы выехали были убраны флагами.
Уезжая из города, Матусовский обыкновенно всходит на стену, чтобы взять бусолыо направление предстоящей дороги и нанести на карту; а я делал свои наброски местности для вы­полнения задуманной мною панорамы всего пройденного нами пути *), для чего всегда прибегал к восхождениям на какие-
*) Панорама эта исполнена мною весной 1877 года, была выставлена в Зимнем Дворце для представления Государю Императору, удостоившему ее подробного осмотра, и потом несколько раз демонстрирована в заседа-
139
либо возвышенные пункты. С городских же стен, кроме того, всего удобнее знакомиться' с общим характером городов. Так, Цинь-Чжоу представился мне отсюда старым запущен­ным садом; в густой зелени его вековых деревьев жили целые рои птиц, по преимуществу горлинок, несмолкаемое унылое воркование которых целые дни оглашает воздух над всем городом.
Цинь-Чжоу не пострадал во время войны с мусульманами, вероятно благодаря стоявшим здесь в достаточном количе­стве войскам; окрестности же его повсюду представляют грустные картины разрушения. Мы ехали глинистой долиной, по­крытой полями пшеницы, гороху и кукурузы, и окаймленной по сторонам горами, на которых также виднелись поля и деревни; в каком состоянии находились последние, я не мог видеть, но все селения, встречавшиеся близ дороги, были страшно ра­зорены: дома сожжены и развалились до основания, сады груше­вых, персиковых и других фруктовых деревьев стояли рас­крытыми, без оград; но деревья не уничтожены; на сельских же улицах не осталось ни одного живого дерева,-они все обгорели и теперь стоят сухими. Людей посреди этих разва­лин нет.
Долину замыкают синеющие вдали горы и на встречу нам бегут с шумом мутные ручьи желтой воды-остатки вчераш­него ливня.
. Мы ехали уже несколько часов и добрались до селения, стена которого пересекала дорогу, так что последняя уходила в её ворота. На них развевались два флага, в честь нашего приезда, как объясняли мне мои конвойные солдаты, с кото­рыми у меня обыкновенно скоро завязывалась дружба. Въез­жаем в село Сань-Ши-Ли-Пу и за его воротами встречаем двух китайцев в форменных шляпах: они тотчас стали на колени и поклонились нам в землю, опять ужасно смутив нас этим непривычным приветствием. Дальше стоял ряд, но не солдат, а поселян, как должно было думать, судя по их платью, хотя они и держали в руках разное оружие, а у
вилх Географического Общества. Она представляет карта ну, сделанную акварелью, в 102 аршина длина, при трех четвертых аршина ширина, и обнимает собою весь путь, от г. Хаиь-Коу до Заисаневагп поста, в Мепрернвпом изображении.
QjOOQle
140
стоявшего посредине был большой флаг. Приветствовавшие нас земным поклоном приглашают заехать в дом отдох­нуть и закусить;-дом, видимо, убран прилично случаю: дверь завешена новым траверсом, а каны покрыты тонкими белыми войлоками.
День был очень жаркий; мы порядочно устали' и были весьма рады отдохнуть и хотя на время скрыться от горячих лучей солнца. Позавтракав, утолив жажду и отдохнув, мы продол­жали путь, причем принимавшие нас два уже пожилых ки­тайца проводили нас до выездных ворот и тут опять по­ложили по земному поклону, прощаясь с цами... О, бедные люди!
Едем дальше, и я замечаю, что число бегущих на встречу ручьев становится все больше и шум их слышнее; небо на­хмурилось и грозило доведем, всегда неприятным в дальней дороге; он, наконец, пошел, но, к счастию, скоро перестал.
Сосновский с компанией вскоре исчез, так что я ничего о них не знаю и сообщить не могу; мы едем вдоем с Матусовским, с нашим казаком и Таном. Товарищ остановился работать, а я пошел с ружьем вдоль одного ручья н увидал большую белую птицу, опустившуюся на одно дерево, но доволь­но далеко от меня. Это был Ibis Nippon (бэй-хо, по-китайски). Я видел их несколько штук за последние дни; но они чрез­вычайно осторожны и, когда сидят на открытом месте, ни за что не подпускают на выстрел, так что убить этого ибиса можно не иначе, как из засады. Благодаря густым деревьям, образующим здесь небольшую рощу, мне удалось подойти на выстрел, который я и сделал; но ружье было заряжено дробью, хотя крупной, птица же эта так крепка, что ее надо бить не иначе, как пулей или картечью. Бедная птица была только ра­нена мною, что ясно из того, что, улетев, она скоро села на другое дерево, чего без раны она бы ни в каком случае не сделала н скрылась бы из виду. Тем не менее расстояние было слишком далеко и я, за неимением времени, не пошел аа нею. Сделанный мною упомянутый выстрел поднял страш­ную тревогу в целом царстве птиц, до того незаметно скры­вавшихся в густой чаще растущих здесь великолепных ясе­ней и можжевельяиков. Суматоха была страшная: они слетелись ца нижния ветви, с которых могли меня видеть, и каждая с сво; им. .криком, перелетая с места на место, заглядывала на меня; они нахохливались, как будто выражая свое негодование, и
141
отнюдь не думали улетать прочь, очевидно, решившись выгнать вон мена, непрошенного гостя; даже горлинки-эти эмблемы кро­тости и доброты-и те маке будто сердились, громко повторяя свое грустное воркование. Обитатели этой рощицы были по пре­имуществу голубые сороки с черными головками (Pica cyanus Pali.), скворцы (8kirnns cineraceus Теш.) и горлинки (Turtur sinensis Scop. и T. vitticollie Tem.). Вероятно выстрел был для нил совершенно новым явлением, которое только изумило их, испугало, но не внушило опасений, а судя по их внимательному рассматриванию меня, они и во мне видели человека, который их поразил своим незнакомым видом. Может быть даже, что они в последнее время совсем не видали людей, так как эта рощица стояла в стороне от дороги, а находившееся под тенью её деревьев селение было совершенно разрушено и в нем не осталось ни одного жилого дома: от домов и хра­мов уцелели одни стены да Полуразвалившиеся ограды. На мно­гих внутренних стенах, стоящих теперь открыто, еще со­хранились фрески, изображающие богов и великих мужей глу­бокой древности, которые как бы в раздумья смотрят на по­зорные дела человечеству, на опустевшие, заросшие густою тра­вой дворы.
Я вернулся к Матусовскому, и мы продолжали путь до одного села, в котором нашли остановившиеся телеги нашего транс­порта. Извощики и конвойные спрашивали нас, где назначен сегодня ночлег; но мы сами не знали, и остановились тут в ожидании возвращения Сосновского с охоты. Я воспользовался этой остановкой, чтобы осуществить давно интересовавшую меня поездку в одно из тех нагорных сел, о которых я упо­минал. Здесь, на верипнне стоявшей неподалеку горы, находи­лось такое село, обнесенное стеною, из-за которой почти ни­чего нельзя видеть; да и расстояние до верху довольно большое. Я отправился вдвоем с Таном.
Мы поднялись по дороге, идущей полуспиралью вокруг вы­сокого конусообразного холма, до стены и у нисеньких вход­ных ворот оставили Лошадей, так как въехать в них на лошадях было невозможно. Входим пешком. Тотчас за во­ротами идет крутая тропинка в гору и, поднявшись по ней, мы вошли в самое селение, прошли по некоторым улицам, заглянули в разные углы и несколько домов. И этот вид посещенного села и его жителей произвел на меня подавляю­
142
щее впечатление: мне кажется, никогда я не видать более тя­желой. картины бедности со всеми её спутниками, как здеськ. Между мазанками, которых по их устройству вернее всего можнои назвать жалкими хлевами,-тем более, что здесь же с людь­ми помещаются и животные,-проходят узенькие (до аршина) горбатые переулочки. Эти жилища невообразимо малы, низки и тесны; при некоторых я видел грязные дворики в несколько квадратных аршин; но и такими пользовались не все домовла­дельцы: домики других лепятся друг к другу вплотную. За­пах едкого дыма, которым пропитались сложенные из камня стены и соломенные крыши, наполняет весь воздух пе­реулков; и всюду пахнет пожарищем. Люди имеют ужасаю­щий болезненный вид; одеты... впрочем онн совсем не оде­ты, а прикрыты только невообразимо грязными тряпками; люди, ослы и свиньи сбились в одних помещениях, в которых воздух до густоты пропитан органическими испарениями... И это еще летом, когда тепло, когда двери постоянно открыты и окна тоже, хотя эти окна суть дырочки четверти в полторы или в поларшина величины, с грубой решеткой...
Итак, вот условия жизни, какую проводят здесь эти не­счастные люди, не знающие ничего в своей жизни, кроме забот о том, чтоб сегодня не умереть с голоду до завтра, от зав­тра до после завтра и так далее. Я ничего ие преувеличил; напротив, скорее многого еще не досказал.
В этом селе жителей считают, как нам сказал один из них, до 170 человек с женщинами и детьми. Они пи­таются исключительно произведениями своих полей, находя­щихся внизу на долине, куда они отправляются ежедневно на работу; оттуда же, снизу, добывают они и воду. Люди чрезвы­чайно дики, как будто испуганы, и они производили на меня впе­чатление зверей, попавших в западню. С нами встретилась, на­пример, одна женщина, которая пронесла пучок травы, слу­жащей вместо трута (раз зажженная, эта трава тлеет, пока не сгорит вся). Я обратил внимание на эту траву, и женщина тотчас сама стала подробно объяснять её назначение и способ употребления; но она проговорила это, как будто оправдывалась в чем-то, как говорят запуганные дети,-с побледневшим лицом и обрывающимся от страха голосом. Попадись нам на встречу эта женщина не врасплох, не в узеньком пе­реулке, в котором двоим разойтись трудно, не стала бы она
VjOoqIc
w
со мною так, будто бы охотно, разговаривать, а предпочла бы шмыгнуть в свою лачужку и поскорее прихлопнуть. за собою дверь, как это делали здесь другие при моем приближе­нии и потом выглядывали в окна с любопытством и стра­хом палицах, но тотчас же прятались назад. ,
Не более храбрости выказали и мужчины в первые минуты цоеле нашего неожиданного появления; потом уже, когда Тан объяснял им, кто я, откуда и с какою целью явился сюда, они стали смелее, м три человека сопровождали нас теперь, казалось, не ожидая себе, предательской смерти.
Вот вам, читатель, ничтожная сцена из жизни ничтожного человечества,-той жизни, которую, вероятно, и теперь, точно так же, как тогда при мне, коротают там эти горемычные люди. И таких страдальцев в описываемых местах ужасно много, хотя стравнительно с прежним населением число их совсем ничтожно.
Я спешил вернуться вниз и нашел Матусовского, сидевшего на том же месте в неведении чтб делать, и в ожидании новых распоряжений. День клонился к вечеру; везде варили ужин и вся улица переполнилась дымом, чтб происходит от непонятного для меня обычая-выводить трубы и дымовые от­верстия не на верху, в крыше, а в боках стен и не более как на аршин или полтора от земли. Вероятно в основе этого лежит какое-нибудь соображение, наблюдение или иная причина; но я не мог узнать... Женщины хозяйничали в до­мах, а десятка два, три мужчин собрались около Матусовского и казаков Я, стоя в почтительных позах, смотрели на них, потихоньку разговаривая между собою.
Наконец приехал Сосновский и решил вопрос чтб де­лать-становиться ли на ночлег: или ехать дальше. Последо­вало второе распоряжение, несмотря на приближавшийся вечер, несмотря на то, что многие телеги отстали и были еще далеко назади, о чем ему тут докладывали. Отправились дальше, и как ни торопились, чтоб засветло добраться до ближайшего села, ночь таки застала нас в дороге; внимание же к нам китайцев простиралось до того, что из селения, куда мы долж­ны были приехать, были высланы на встречу до десяти человек с огромными факелами, сделанными из сухой травы. Факелы эти зажглись, когда мы были еще верстах в трех, четырехъ
LtOOQIC
144
от бела и служили нам маяками, а потом нас провожали с ними дальше, освещая дорогу.
Эта „факельная процессия" вступила в село, итак как ки­тайцы теперь решительно не могли знать, где готовить для нас квартиры, то они на всякий случай назначали какой-нибудь дон, в который нас должны были ввести. В такую-то квартиру и привели нас факельЩ ики -провожатые... Спасибо еще вам, добрые, внимательные люди; а то бы мы пропали с нашим предводителем. И мы сумеем отплатить вам тем же, если вы когда-нибудь приедете к нам.
Дом,, в который мы вошли, состоял из двух маленьких комнат, страшно пропитанных пригорелым и чрезвычайно тя­желым запахом дыма. В комнатах темно, а транспорт не пришел; следовательно у нас не было ни свечей, ни постелей, ни чаю; он не пришел сегодня совсем, И мы принуждены были провести эту ночь без всего, не раздеваясь; и так и провертелись на одних войлоках.
4 июня.
Проснулись, разумеется, не рано. На дворе серенький тихий день. Мы, как читатель видит, ужасно „дорожим временемъ", спешим ехать, но пока ходим в нетерпеливом ожидания до сих пор не пришедшего транспорта. Ходим час, ходим два, а отставших вчера телег нет. Хочется чаю, а у нас ничего нет. Достали туземного чаю и сахарного песку, которого один из извозчиков принес откуда-то в узелке из своего платка, которым он повязывает себе голову. Напились, и я принялся за убитых вчера мною и Сосновским птиц *); Матусовский уселся за свой маршрут и дневник; начальник уехал на охоту. Наконец, спустя еще часа два, пришли только четыре телеги из всех двенадцати.
Не знаю, как действовали на других подобные не предусмо­тренные и ни на чем не основанные дневки, а я всегда был душевно рад каждой из них, потому что каждая остановка тот­час обогащала мои собрания; желалось бы только осмыслить эти дневки, т.-е. чтобы назначали их не мулы, которые везли телеги с нашим багажом, а мы сами. Но для Сосновскаго
*) Ibidorhyncha Struthersii Vig., Ardea cinerea, Ibis Nippon, Sterna hi­rundo Lin., Himantopus candidus Br.
145
всякая остановка считалась временем потерянным: таким образом мы уж давно потеряли то, чтд приобрели вчера на­шим ночным движением. Сидим и ждем.
Наконец, со станции послали людей, пешком, на встречу телегам; посланные ушли и пропали. Такое промедление стало наводить на тревожные мысли-не случилось ли там чего серьез­ного, даже в роде нападения и разграбления^ чтд легко могло быть; местность малолюдна, разоренных, голодных бедняков много, значит и преступление возможнее. Эта мысль сильно испугала Сфсновсного,-ведь там было серебро,-и он с пе­реводчиком и казаком Степановым отправился обратно по дороге. Но они скоро встретили телеги уже на пути н узнали, что запоздали они п.о самой простой причине, что возы были слишком тяжелы, а бедные мулы измучены и ' едва-едва могли тащить их. Надо, говорят, еще телеги три, четыре прибавить, а то скотина из сил выбилась; ехать же еще далеко.
Весь транспорт собрался только к шестому часу, и извоз­чики, разумеется, рассчитывали на отдых для себя и животных, которых надо было кормить; мы тоже не допускали мысли, чтобы сегодня можно было пускаться в дорогу,-и слишком поздно, и мулы измучены,-и стали готовиться к новой ночевке здесь же. Я все отыскивал места на дворе, где бы можно было лечь спать, чтобы не задыхаться в убийственной атмосфере здешних домишек, как приезжает переводчик и сообщает, что Со­сновский уехал на охоту и велел себя не ждать, а нам при­казал сейчас выступать, пройти верст тридцать пять и оста­новиться на ночлег; он туда подъедет. Мы три раза пере­спрашивали Андреевского, так ли он понял приказание, но должны были поверить и, нечего делать, стали готовиться к отъезду. Несчастные китайцы-извозчики приходят к нам, стано­вятся на колени и просят не заставлять их идти сегодня дальше, -о себе ничего не говорятъ-скотину пожалеть просят. Глупое сердце защемило, и еще более глупая, непрошенная слеза затуманила глаз... Но мы ответили, что не можем рас­поряжаться и сейчас уезжаем, а следовательно и они обя­заны трогаться в путь.
Видя, что снисхождения, пощады и жалости от нас не до­ждаться, они стали доказывать, что если мы заставим их идти сегодня, они завтра опять опоздают столько же или еще боль­ше, потому что мулы могут совсем потерять силы или даже ПУТ. ПО КИТАЮ, Т. II. 10
146 i-
вздохнуть в дороге; тогда вещи придется раскладывать на другие телегв, а возы-то,-вы видите,-и так какие огромные. Доводы их были совершенно разумны и убедительны; но на­чальник уехал, и его теперь не найти, чтоб передать ему слова китайцев против сегодняшнего выступления, а решить самим, значитъ-нарушить дисциплину, посягать на чужия пра­ва: мы уже знали, к чему это могло привести - к неприятно­стям и оскорблениям. Но все Аак убедительно говорило в пользу ночевки здесь и выступления пораньше завтра, что мы решились рискнуть, тем более, что во время этих разгово­ров и просьб еще около часа прошло. Дальнейшие подроб­ности для читателя не интересны», или слишком тяжелы для меня, и я пройду их молчанием. Итак, мы провели еще ночь в отвратительном помещении и голодали, потому что своих запасов не было; конвоиры-китайцы здешней остановки не могли предвидеть, а у туземцев почти ничего нельзя было достать.
5 июня.
Собираемся в дорогу. Утро ясное, сияющее; в тени еще прохладно, а солнце уже жжет. Мы стоим еще на дворе, а в дом, служивший нам квартирой, явилось несколько человек из местных жителей за своими войлоками и потащили их по .разным домам; значит, они доставляли их по распоряжению в виде натуральной повинности, и не трудно себе представить, как чисты должны быть эти войлоки, если описанный мною дом был самым лучшим в селе.
Дорога пошла в гору, и с высшей точки её пройденная нами долина представляла красивую картину, пестревшую полями, се­лами и садами; но. эти села, как мы надели, теперь-не что •иное, как груды развалин; сады же неприятель (мусульмане, дунгане) пощадил, может-быть потому, что предполагал сам здесь жить. Далее же, впереди, открывалась картина лёсной *) страны с её полями, расположенными террасами, и множеством пещерных жилищ, образующих иногда целые села, нередко расположенные в два яруса, но так, что жилища верхнего ряда приходятся над промежутками, остающимися между жили­щами в нижнем ряду.
*) Лёс (loeas) есть особого рода почва, похожая на глину, но предста' мающая многие особенности, глине не свойственнмя.
kjOOQLe
147
Пещерная жизнь людей в наше время и в таких размерах представляет настолько интересное явление, что на нем стоит остановиться и поговорить подробнее. Когда вы, подъезжая к пещерам, видите их издали, вы замечаете на покатостях гор большею частью горизонтальные или несколько наклонные па­раллельные линии, в которых сразу узнаете следы человече­ского труда. Действительно, они обозначают террасы, искус­ственно выделанные людьми в почве, покрывающей горы; у каждой из таких террас будет находиться, как вам по­нятно, вертикальный уступ, над которым находится следую­щая вышележащая терраса со своим такпм же уступом и оба они сообщаются между собою лестницами. Вот в этих-то вертикальных площадях и видите вы пробитые черные дыры, издали очень напоминающие отверстия нор береговых ласто­чек: эти дыры суть двери или входы в пещеры и их окна. При помощи бинокля я мог хорошо видеть их; но удивлялся только отсутствию людей около этих жилищ; оказалось, что многие из этихъсел также пострадали от последней войны и население их истреблено. Некоторые из них поправлялись во время нашего проезда; и когда смотришь на этих копоша­щихся там работников, невольно приходит на память разо­ренный муравейник с его многочисленным населением, при­нявшимся за починку и новое возведение жилищ и разных дру­гих поврежденных построек; китайцы работали усиленно: ста­вили столбы, укрепляли стропила, делали кирпичи, рыли новые цоры, обзаводились новою домашнею утварью, собирали хворост или сушили нарубленные свежия ветви для топлива, варили пищу, таскали воду.
И вот опять пошла жизнь для жизни, с заботами о жизни и без всяких других стремлений, задач и планов. Здесь, среди хлопотавших отцов и старших братьев, еще молодень­ких или уже пожилых матерей с грудными детьми на руках, бегали или рылись в земле почти или совсем голые дети; некоторые из них стояли на своих изогнутых, как у иных кавалеристов, ногах у самой дороги и, равнодушно посматри­вая на нас, когда мы проезжали, играли пальцами на своих свежих, как весенняя ягода, губках, смутно понимая настоя­щее, ничего не ведая об ужасах недавнего прошлого и не заглядывая в будущее. Каково-то будет оно для этого нового поколения, а на долю их отцов выпала тяжелая жизнь среди 10»
148
неустанного труда, всевозможных лишений, грязи, дыма и почти непрерывного страха за свою жизнь; а для несметного множества людей-и преждевременная насильственная смерть...
Как хотелось бы остановиться тут, расспросить, узнать и, хотя не тысячи вопросов толпились в голове, как обыкно­венно говорится, но во всяком случае многое надо и можно было узнать... Например, кто эти люди? Спасшиеся старожилы? Как они спаслись? где жили после разорения их домов и чем питались? Или это совсем новые люди, переселенцы? от­куда они и когда пришли?-и т. п.
Далее местность стала оживляться; в селах чаще встреча­лись деревья, по преимуществу орех, айланти и вяз. Мы под­нимаемся на гору; вправо от дороги, по покатым склонам гор расстилаются засеянные поля, с которых доносятся' голоса фазанов, и мои конвойные, думая, что я и не слышу, постоянно обращают на них мое внимание. Вот один закричал близко, но его не видно в высокой пшенице; я пошел на голос, а китайцы, притаив дыхание, следили за мной; фазан скоро взле­тел, сильно шумя крыльями; раздался выстрел и он тяжело шлепнулся на землю. Солдаты кинулись к нему, как молодые собаки, и неся его, потом долго рассуждали о том, как это трудно убить на лету птицу.
Встречи на дорогах в здешних местах редки, особенно с дамами, а потому нельзя не упомянуть о хорошенькой, но ужасно набеленной китаянке с черными блестящими глазами, проехавшей мимо в носилках, с четырьмя носильщиками, и сопровождаемую, вероятно, супругом, который шел позади пешком, под зонтиком. Они все остановились, с любопыт­ством смотря на нас, и долго еще стояли и глядели нам вслед, а мне опять хотелось расспросить-кто такая дама, от­куда ц куда едет, где живет и проч. Встретились на одно мгновение в жизни и расстались на вечность,-вещь самая есте­ственная, а заставляет задумываться, и характер этой празд­ной мысли имеет оттенок грусти...
Дорога то поднималась на вершины пригорков, то спускалась в долины с живописно расположенными и обитаемыми селениями; последние окутаны зеленью и манят в прохладную тень своих деревьев, под которыми на открытом воздухе стоят столы с поставленными возле них скамьями. Конвойные, шедшие пешком, попросили у меня позволения отдохнуть и поесть; а я
149
в это время уселся в тени и переложил из жестянки в бумагу собранные растения. Столпнввпеся китайцы смирно стояла в стороне, но как бы они надоели нам, если бы при нас не было конвоя!.. Это уж не подлежит сомнению.
Мы приближаемся к городу Фу-Цзян-Сянь, до которого остается, говорят, восемь ли; но я чуть было не окончил здесь вместе с жизнью своего путешествия, чуть-чуть не оборвавшись в глубочайший овраг, на краю которого я выдернул с кор­нем одно интересное растение. Меня успели схватить за руку, когда почва рухнула из-под моик ног сажен на двадцать в глубину... Значит, еще не пришел мой час, подумал я, таки порядочно взволнованный, когда услыхал шум и глухой удар земли, под которою я мог быть сейчас погребенным. Не менее меня были встревожены и долго ахали конвойные сол­даты, и когда я потом шел за каким-нибудь растением, двое из них, точно няньки, не отходили от меня; и чуть только я наклонялся, они держали меня за руки или за платье, нередко даже и в тех случаях, когда и упасть вовсе было некуда.
Люди стали встречаться чаще; проходили вьючные ослы и ло­шади; местами у дороги сидели женщины-торговки с стояв­шими подле них ведрами, наполненными какой-то густой жид­костью чрезвычайно некрасивого вида; ото было особое кушанье, в роде квасной гущи, которое они продавали проезжавшим по этому тракту извозчикам; эти ели его с видимым удоволь­ствием, вместе с лепешками ив пшеничной муки и нам хо­рошо знакомыми; но этой жидкой принравы я попробовать не ре­шился, не особенно доверяя чистоте её приготовления.
Поднявшись еще на один пригорок, мы увидали перед со­бою обширную равнину, замкнутую со всех сторон горами, возделанными и пестревшими разноцветными нивами; на этой равнине рассеяно много деревьев: ив, пирамидальных топо­лей, шелковичных деревьев, туий, айлантов и вязов; видно много разрушенных сел, и на ней же стоит город Фу-ЦзянъСянь со своею стеною и башнями. Скоро мы были внутри этой стены, в городе, среди его тесно екученных домов, испор­ченной атмосферы, шумной и волновавшейся толпы; мы ехали мимо лавок, проезжали чрез триумфальные арки, стоящие на улицах, находя все ту же типичную обстановку города лишь с некоторыми внешними особенностями.
Я оглянулся назад и был поражен красивым видом: улица
150
с громоздившимися в глубине и по сторонам башнями, изящ­ными воротами, превосходными деревьями, храмами, домиками, разноцветными материями, вывешенными возле одной красильни для просушки и представлявшими подобие огромных флагов, какими в Европе убирают города в торжественные дни,- все было в высшей степени красиво и привлекательно; а вид боковой улицы с перекрестка еще живописнее и интереснее. Вообще Фу-Цзян-Сянь, также уцелевший от погрома, произ­вел на меня впечатление одного из живописнейших малень­ких городов, и я бы в нем непременно остановился хотя на день. Но когда я въехал в приготовленную для нас квар­тиру, где нашел своих спутников, Сосновский, уже позавтра­кавший и успевший отдохнуть, собирался уезжать, а нас про­сил долго не засиживаться и „подтягиваться", потому что сегодня мы должны проехать еще пятьдесят ли. Почему „должны"? Что нас так неудержимо влекло вперед, заставляя решительно всем пренебрегать,-никто еще не знал и догадаться не мог; но скоро об этом узнает и читатель. Только разводили ру­ками, вздыхали и повиновались.
Дом, в котором мы остановились, был очень мило убран материями и фонарями; комнаты отделаны богато и изящно; вся мебель и каны покрыты чехлами из красного сукна, расшитого шелками; на стенах висели картины мастерской кисти. Двор обширный и чистый; по нем были рассеяны мандарины и сол­даты в полной форме: но я ничего не мог даже осмотреть порядочно, не только записать или срисовать, чтоб потом по­делиться с другими виденным мною: я должен был сначала поесть, утолить жажду, а затем... затем догонять.
Мы с Матусовским пробыли .здесь с полчаса, и мне едва удалось набросать один из так понравившихся мне видов города. Любопытство толпы во время моего рисования было воз­буждено просто до болезненной степени, и палки солдат, ка­жется, совсем потеряли свое „обаяние# и более не внушали страха; это была точно стая неотвязных комаров, которая толпилась и лезла к скамейке, на которой я сидел посреди улицы со своей работой, в облаках густой пыли, поднимаемой ногами колебавшейся толпы.
Уезжая из города, я встретил на улице двух китаянок, проехавших верхом на лошадях; они обе*были закрыты гу­стыми черными вуалями; обе очень нарядно одеты и сидели по
151
мужски; любезный ветер приподнял у одной вуаль и на мгно­вение открыл её довольно красивое молоденькое лицо; ветер же, а не она сама, и закрыл вуаль девушки или молодой дамы, повидимому, нисколько не смутившейся тем, что на нее взгля­нули иностранные мужчины. Женщины бедных классов сво­бодно ходили с открытыми лицами, но на улице их было не. много и то только пожилых; а вся толпа состояла из мужчин; и ути увлеклись до того, что отправились провожать нас за. город.
В окрестности Фу-Цзян-Сяня находится весьма интересная кумирня Фо-Е-Мяо с огромной бронзовой статуей Будды, поме­щенной на большой высоте в углублении, иссеченном в горе. Мы и ею не поинтересовались: проехали мимо, несмотря на то, что для поднятия к ней и осмотра потребовалось бы не более двух часов времени, так что я мог только издали при по­мощи бинокля несколько рассмотреть ее, но никаких подроб­ностей конечно, сообщить не могу.
Подвигаемся дальше по той же равнине, беспрестанно проез­жая мимо сел, которые почти не прерываются; многие из них, видно, за-ново отстроены, окружены богатыми полями и украше­ны тенистыми деревьями, существовавшими, судя по их возра­сту, еще до войны. Их здесь так много, что всю равнину можно назвать садом, и этот сад наполнен множеством птиц; голуби, горлинки, фазаны, скворцы, голубые сороки, ивол­ги и удоды перелетали, виднелись и слышались всюду. Горы, окаймляющие равнину с северо-восточной стороны, также воз­деланы, а противоположные - голые, состоят из красного пес­чаника и поднимаются от основания вертикальными стенами в виде как бы округленных башен гигантских размеров. . Читатель помнит, что мы находимся теперь в бассейне Жел­той реки. Переехав через одно сухое русло какого-то канала, окаймленное плотинами и лежащее выше общего уровня почвы сажени на полторы или на две, и поднявшись еще на пригорок, мы увидали первый значительный приток Хуан-Хэ-реку Ю-Хо, блестевшую, как серебро. Она течет здесь между рощами, над которыми возвышаются стройные пирамидальные тополи, и после недавних дождей была так полноводна, что переезд, через нее совершаемый не иначе как в брод, оказался невозмож­ным, так что мы принуждены были отправиться окольной до­рогой по горам, на которые и поднялись.
kjOOQle
152
Движение но этой дороге совершалось довольно оживленное: гут беспрестанно встречались пешеходы, носильщики, караваны вьючных животных и нередко проезжали верхом нарядные женщины, к сожалению, неизвестно откуда и куда, - неужели из Нин-Юань-Сяня, куда мы направлялись, в оставленный нами Фу-Цзян-Сянь. Дорога шла по горам зигзагами, нередко у самых краев пропасти; но горы здесь не высоки,-это ско­рее больших размеров холмы; они покрыты лёсом и обрабо­таны до самых вершин. Я часто замечал здесь в почве какие-то круглые отверстия вертикальных, как будто искус­ственно просверленных буравом дыр; иногда встречались большие круглые ямы до сажени глубины с вертикальными кра­ями и богатою растительностью на их дне; - те и другие, ве­роятно, обязаны своим происхождением бегущим с гор ручьям, а может-быть, они имеют другое, неизвестное мне значение. Отовсюду слышались голоса горных куропаток, скры­вавшихся в хлебах или бегавших по полям целыми стадами, и клушиц (Fregilus Graculus L); я убил несколько штук больших куропаток (Caccabis magna Przew., в первый раз описанных Н. М. Пржевальским) и остановился на самой верхней точке, чтоб полюбоваться обширным и великолепным видом на долину и противоположные горы.
Жара стояла страшная; меня томила жажда; но я, из предо­сторожности, вообще не пил сырой воды и спешил укрыться хотя в тень, которой внизу, на долине, так много; здесь же не было буквально ни одного дерева. Спустился с горы-и ка­кой вдруг переход от неприглядных холмов! Я точно в раю очутился: тут, у подножия отвесных или даже местами нависших, совершенно голых масс красного песчаника, рас­кинулся живой зеленый шатер из древесных ветвей насажен­ной здесь рощи; я въехал в её тень, оглядываюсь кругомъ- и глазам плохо верю от неожиданной перемены в характере местности. Тут, в этой роще, в большом количестве рассеяны домики поселян отдельными усадьбами или небольшими группами по три, по четыре домика; между ними стоят напол­ненные водою, приготовленные под рис поля, и в их глад­ких поверхностях, как в громадных зеркалах, отражаются хорошенькие домики, фигуры полуголых китайцев в широких соломенных шляпах и фантастический потолок из древесныхъ
kjOOQle
153
ветвей, которые так густо переплелись между собою, что чрез него слабо проникает даже дневной свет. ...
Все названные предметы этой фантастической оранжерея или роскошного ботанического сада окутаны таинственной зеленою тенью, и кой-где скользнувшие лучи заходившего солнца ярко озаряли полосой света богатую растительность, какую-нибудь убогую, но живописную мазанку, ту или другую фигуру человека или группу пасшихся черных коз и белых баранов. Людей было хотя и много, но они были рассеяны по одному, или не­большими группами, и работали на огородах и рисовых полях; одни окапывали деревья, которые все стояли как будто в огромных глиняных вазах; другие тащили тяжелое колесо че­рез пашню, проделывая на ней таким образом канавки для проведения воды... Какое симпатичное и интересное зрелище! Сколько картин, куда ни поглядишь, и какая поразительная тишина и словно какое-то задумчивое спокойствие царствует здесь: все как будто сговорились вести себя как можно тише; здесь не слышно голосов людей, и только вверху, в чаще древесной листвы, раздается неумолкаемое воркование целыхъмириад здешних горлинок; а из воды доносится заунывное уканье тритонов, да слышится тихое журчание скрытых в зе­лени ручьев...
Я мало встречал таких тихих и симпатичных уголков, и как захотелось мне, хотя не пожить, - разве мы смеем об этом думать,-а только остановиться на несколько часов, что­бы подольше посмотреть на эту оригинальную жизнь, среди та­кой необыкновенной обстановки, и перенести что-нибудь на бу­магу из этого в высшей степени своеобразного пейзажа... Но я очень отстану, и ночь застигнет меня в дороге прежде, чем я догоню нашего жалкого начальника... Вот я чтб дол­жен был думать...
Описанное местечко составляет нижнюю половину села СаньШи-Ли-Пу, другая часть которого расположена на некотором . возвышении на горе; и как два родных брата бывают иногда совсем не похожи друг на друга, так эти две части одногоселения не имеют между собою ничего общего; в нагорной части села нет ни одного деревца, ни одного зеленого куста, а вы видите перед собою только массу тесно скученных по­строек однообразного глиняного цвета и лишь по дверям да окнам узнаете в ней группу человеческих жилищ, - вот и все.
154
Вскоре наступил вечер, потом взошла полная луна и осве­тила землю, придавая все тянувшимся садам и осиротелым стенам разрушенных домов и дворов еще более унылый вид. Глубокая тишина царила над уснувшей долиной и не­вольно уносила мысли к недавно совершавшимся здесь ужа­сам варварской войны, не щадившей ни беззащитных жителей, ни возраста, ни пола; мне грезились страшные злорадствующие физиономии одних и искаженные ужасом н страданиями лица других; вставали картины пожара, группы бегущих, прощаю­щихся перед смертью матерей, дочерей, отцов, сыновей и братьев; чудились страшные медленные томления от голода и жажды, которые, как рассказывают очевидцы, заставляли лю­дей есть трупы человеческие и сосать из них кровь. Все это тут происходило недавно; все это пережили бывшие жители этой долины, теперь почти все уснувшие вечным сном. Вот их дома, дворы, сады, кой-где даже переломанная утварь и переби­тая посуда; а их самих нет...
Утомленный, в сопровождении своих еще более измученных пеших конвоиров, дотащился я до места ночлега, с сравни­тельно, ничтожною добычей; но для того, чтоб и она не пропала, должен еще был несколько часов проработать на станции!... Вот как ходят „учено-торговые “ путешественники по неиз­следованным странам с „Сосновскими" во главе.
6 Июня.
Сегодня приезжаем в следующий уездный город Нин-ЮаньСянь. На небе тучи, но в воздухе душно. Путь лежит по той же долине, которая представляет, можно сказать, одно беско­нечное село с разбросанными группами домов и кумирен, с садами, рощами и полями, засеянными пшеницей, горохом, ма­ком и коноплей; хлеба все хорошо родились, а конопля осо­бенно роскошна,-она стоит но бокам дороги точно миниатюр­ный тропический лес, густой, стройный и совершенно непрони­цаемый для солнечных лучей.
еду по дороге, раздосадованный тем, что упустил интересную незнакомую птицу, и вдруг неожиданно въезжаю в большое мно­голюдное село Лао-Мынь, и сразу очутился в его самом оживлен­ном месте. На небольшой площадке перед кумирней волнова­лась большая толпа народа; тут же на земле сидели продавцы раз­ных съестных припасов, абрикосов, а также всякой рухляди.
155
Толпа шумела и кричала неистово, т.-е. вела себя совершен­но нормально, как надлежит толпе вообще и китайской в особенности,-хотя тут же, на открытой сцене, шло представ­ление. Мне было необходимо проехать чрез толпу, потому что она запрудила всю улицу; мои конвойные кричали, чтоб очищали дорогу; они хлестали публику своими косами направо и налево, плевали в лица и лягались ногами.
И благодаря только этим милым мерам мой проезд со­вершился так скоро, что толпа, занятая своими делами и пред­ставлением, не успела заметить присутствия среди неё иностранца; меня заметили только ближайшие к дороге. Повернув с пло­щади за угол одного дома, я увидал перед собою, над огра­дой, нечто в роде огромной ложи, какие устраивались во время оно в амфитеатрах; она была наполнена исключительно зритетелями прекрасного пола, которых я насчитал до двадцати, большею частью молодых, довольно нарядных, но не очень привлекательной наружности; только немногие лица показались мне относительно красивыми. В этот миг известие о проезде иностранного человека успело облететь толпу, и она с криками и, как мне показалось, насмешками, хлынула было за мною, но конвойные, обернувшись, встретили ее палками; все бросились назад и в то же мгновение почти скрылись в густом облаке поднятой пыли. Во время этого неожиданного поворота отсту­пившей толпы многие попадали на землю, и раздавались крики придавленных людей.
Не знаю, чем кончилась эта неприятная сцена, от которых я всегда ожидал озлобления туземцев и возмущения против меня, как виновника полученных ударов, часто безжалостных и жестоких. Но и на этот раз, как прежде, меня поражало то, что никто из толпы не думал выражать и малейшее не­удовольствие на жестокое обращение: нигде ни одной жалобы/ ни обиды. Напротив, и теперь раздавались только веселый смех и даже крики поощрения, .относившиеся к конвойным: валяй, валяй, валяй! Бей, бей! Валяй их! - гудела с хохотом сама толпа. Она все-таки последовала за мною, но теперь чинно, без насмешек и криков. Когда я с этой свитой въехал с упо­мянутой площади в улицу, конвойные отпросились обедать в харчевню, бывшую неподалеку; а я остался ожидать и, чтоб укрыться от солнца, вошел в лавку. Толпа сплотилась передо мною; но ни у кого не было и улыбки на лице: у одних выра-
•
C.ooQle
156
жалось любопытство, у других страх, а у иных просто тупоужное удивление.
Конвойные вернулись, и мы продолжали наш путь вдоль сель­ской улицы. Здесь было очень мало мужчин и, вероятно, по этой причине часто попадались женщины. они были большею частью худые, болезненные, но встречались и здоровые, толстые, большею частью безобразные; впрочем видел и несколько очень приятных лиц. Женщины большею частью сидели на скамееч­ках у своих домов, и тут я в первый раз заметил жен­щину, вязавшую, как мне показалось, чулок на больших спицах; а может-быть, другое что-нибудь, потому что я ни­когда не видал на китайцах вязаных чулок, - они шьются у них из холста на подобие наших больничных.
Другие продавали что-жибудь съестное, и не раз видел я тут, что на улице перед домом стоит столик, на котором лежат хлеб и деньги; но ни у столика, ни в доме не видно ни одного человека; значит скрывшийся хозяин не опасался за сохран­ность того и другого, и приходящие могли покупать сами;-явле­ние знаменательное, доказывающее, что воровство здесь почти или вовсе не существует!
За селом опять .тянулись непрерывные поля с рассеянными по ним хижинками; на полях кой-где виднелись рабочие, и иногда я встречал тут целые семейства в полном составе: один китаец, например, молол поле, выкапывая ножом каждый кустик травы отдельно; его жена одною рукою держала грудного ребенка, а другою также выдергивала негодную траву; тут же спал на земле ребенок лет четырех, а третий, по­старше, сидя на корточках, что-то лепил из земли и разго­варивал сам с собою. Неподалеку на этом же поле стояли и могилы предков, представлявшие деревца можжевельника, обнесенные каменными оградами, величиною около кубического аршина.
Вскоре я догнал ваш транспорту и старался поскорее про­ехать мимо, чтоб не видать мучений бедных мулов и лошадей, тащивших непомерно тяжелые возы с.нашими вещами, и не мог утешиться даже тем, что нам приходилось платить толь­ко за двенадцать телег вместо пятнадцати, сколько людям, менее „практическимъ", следовало бы нанять по количеству груза.
Вечером добрался я до города Нин-Юань-Сянь, предместья
9
kjOOQle
157
которого представляли картину страшного разрушения: из всей густой массы домов находившихся здесь пригородов уцелела одна безобразная на вид, но прочно построенная башня; все же остальные постройки представляли груды мусора.
Приехав в отведенную квартиру, я застал в ней, кроме своих спутников, приехавшего с визитом местного началь­ника, Чжи-Сяия. Большую комнату тускло освещали две саль­ных свечи с нагоревшими светильнями; у стола сидели Сосновский и гость, - человек средних лет, с очень живым лицом, развязный, говоривший очень бойко и быстро, и по ма­нерам, лишенным всякой аффектации, вовсе непохожий на ки­тайского чиновника. Познакомившись с ним, я подошел к Матусовскому, сидевшему в стороне в качестве молчаливого слушателя разговора с гостем через двух переводчиков. Последние оба стояли рядом с каким-то туземным чиновнич­ком, приехавшим вместе с Чжи-Сянем и немилосердо чесав­шимся. Я также стал слушать беседу, предметом которой была предстоявшая нам завтра переправа через реку Ю-Хо.
- Ты за ёво прашивай, говорит Андреевский Сюю,-тута за сяка время вода по болымапки ести или пелёцза шибКЬ по большапки было? Подума прашивай кака текста, шибко или не шибкЬ жестока? (В переводе это значит: спроси его, т.-е. Чжи-Сяня, всегда ли здесь большая вода или прежде была больше; потом спроси, очень ли быстрое течение или не очень).
И так далее, вся беседа была в высшей степени комична. Но мы уж стали свыкаться с подобными сценами и они из грустных, просто обидных, стали для нас только смешными и забавными, как и многое другое, что прежде считали серьез­ным и достойным уважения. Но па временам все-таки тяжело становилось и a ушел из комнаты и на открытом воздухе принялся за препарирование убитых сегодня птиц *). Полная луна заглядывала через крышу дома на крошечный дворик, окруженный со всех сторон такими же миниатюрными жилыми покоями, и её бледно-зеленый свет очень гармонировал с красным светом фонарей, висевших на дворе у входа в нашу квартиру.
Визит кончился; мандарин уехал. Сосновский уходил спать
*) Erythropue amurensis Kadde. Turtur vltticolis Tem. Sturnus dauricus Pali. Milvus melanotis Tem. et Schleg.
knOOQle
158
и, уходя, обратился к Сюю с словами: „ты вставаша рано и, если я спиху буду, ты ходи побудицза меня; т.-е. просил придти пораньше и разбудить его, если он будет спать. Каково на­речие!... Мне принесли холодные остатки обеда; я поужинал и, чувствуя сильную усталость, оставил двух птиц до завтра; и, несмотря на неприятную, обстановку, скоро заснул. Да как и не заснуть после .трех ночей, какие провели с Матусовским,- без постелей, не раздеваясь, на одних кожаных плащах со скомканными пледом под головой, вместо подушки.
7 имн«.
С самой ранней зари поднялась суматоха по случаю сборов в дорогу н перемены здесь верховых лошадей. - Наконец, передовой отряд выехал, и на дворе стало тихо. Я оканчивал недоделанное вчера; товарищ расспрашивал через казака у туземцев и записывал разные практические сведения. Мы оба сидели на дворе, и в это время с улицы впускались по оче­реди китайцы из местных жителей, человек по десяти, по пятнадцати и, нисколько не мешая нашим занятиям, предава­лись созерцанию и изучению нас; потом сменялись другими и т. д. Потом узнаем, что их впускали во двор, как в театр, за какую-то ничтожную плату, взимавшуюся привратни­ком нашего дома с каждого посетителя!...
Скучный переезд был сегодня: все села, встречавшиеся на пути, представляли одни развалины, среди которых жили койгде люди в поправленных хижинах... И при этом какая без­отрадная природа! Ни одного кустика нигде, не только дерева; все сухо и мертво; перед глазами только глина да жалкая тра­ва. Солнце жжет, и от него негде укрыться; воздух оглаша­ет только треск множества кузнечиков... Зной нестерпимый, и даже сильный ветер нисколько не прохлаждает; кожаные сапоги просто накаляются и жгут ноги; и я пожалел, что не запасся китайскою обувью, т.-е. полотняными чулками и баш­маками, которые должны лучше предохранять от жара.
Дорога снова пошла в гору, извиваясь зигзагами, и с выс­шей точки, какой она достигает, открылся пространный вид на долину, по которой с шумом течет быстрая река Ю-Хо; на ней расположены в этом месте восемь больших сел. Они все разорены до основания, но в каждом из них посреди развалин или несколько в стороне возвышается род кре­
kjOOQle
159
постцы, в виде четырехугольной землебитной стены с высту­пающими башенками или бойницами на каждом углу. Эти бой­ницы построены не на стенах, а образуют выступы; они как бы привешены в ним с боку и, вероятно, имеют назначение караулок или баттарей. Эти крепостцы суть новые селения, по* строенные оставшимися в живых прежними жителями или при­шедшими сюда переселёнцами.
Спустившись с гор в упомянутую долину, мы переправи­лись сначала через Ю-Хо и потом через Нань-Хо,-чрезвы­чайно быстрые, но здесь не глубокия реци, так что в месте переправы лошади не погружались в воду выше колен.
Отдохнув и закусив в селе Сань-Ши-Ли-Пу тем, что было предложено местными жителями, мы отправились далее тою же долиной; но она в этой части уже не имеет прежнего ожив­ленного вида, а носит характер запустения: здесь менее црлей, и большие пространства земли остаются пустыми; по ним рас­тет нисенькая трава с рассеянными по ней кустиками одного луковичного растения ♦), листья которого гибки, мягки, но весьма крепки, и туземцы делают из них очень хорошую и, гово­рят, довольно прочную обувь, в роде лаптей, употребляемую здесь бедным классом. Местность представляется взволнован­ною, изрытою оврагами, и в вертикальных обрывах, окайм­ляющих последние, можно видеть, что почва здесь состоит из слоев глины в перемежку с горизонтальными пластами крупной и мелкой гальки или больших камней, которые по их виду и расположению можно бы принять за стены древних по­строек: но эти слои тянутся на такия большие пространства, что трудно предположить, чтоб они были остатками каких-либо сооружений человека, если только это не было что-нибудь, по размерам подобное Великой Стене. Кроме того, в этой мест­ности почти нет каменных построек, а почти все они сде­ланы из сырца или сбиты из почвы, по своим свойствам весьма пригодной для этой цели. Сегодня, например, я видел, как один китаец выделывал кирпичи из местной глины без всякой примеси воды; он просто прессовал достаточно сырую почву в рамках и спрессованные кирпичи расставлял потом на земле рядами для просушки.
Около села Сы-ПИи-Ли-Пу мы еще раз переправились въ
♦) Игиа tectorum Maxim. *
LnOOQle
160
брод через р. Ю-Хо. Горы, возвышающиеся здесь на её ле­вом берегу, представляются обнаженными, каменистыми с ясно выраженным слоистым характером. Слои наклонены к гори­зонту против течения реки примерно на 45*; а на боковой по­верхности их образовались, вероятно от действия воды, ори­гинальные фигуры, в роде пирамид, с округленными гранями, или на подобие* сахарных голов.
Спутники мои давно проехали вперед; я один со своими провожатыми въезжаю в село, в котором, говорят они, бу­дем ночевать; но этому трудно поверить, потому что, кроме совершенно безлюдных развалин, я ничего здесь не вижу; потом передо мною является стена и в ней ворота... А, так вот село, думаю себе; то было, так-сказать, предместье. Но въехав в ворота, я и здесь увидал то же, то-фсть те же соBepiiffcHHo мертвые развалины и между ними только четыре жи­лые хижинки; не вижу также никаких признаков нашего транспорта; проезжаю дальше и чрез противоположные ворота еду вон из села... Значит, ошиблись,-не здесь ночлег, значит еще дальше ехать; но, к моему удивлению, непосред­ственно за этими воротами началось новое село и также разру­шенное; только здесь за развалинами тянется улица, в которой число жилых лачужек преобладает над грудами камней и обломков стен; тут виднеются и люди. Здесь находился и постоялый двор с тремя домиками по сторонам, в которых мы и расположились.
За этим двором, на высоком пригорке громоздятся стены и виднеются ворота нагорного села, где видны двигающиеся люди. Они узнали о нашем приезде, выходят из-за стены и, располагаясь группами, смотрят на наш двор сверху, а мы наблюдаем их; но расстояние между нами так велико, что только с помощью бинокля возможно рассмотреть их лица. Между зрителями довольно много женщин. Многие из тузем­цев собрались на нашем дворе, и так как в комнате было темно, то мне пришлось производить свои занятия, т.-е. укладку растений и препарирование птиц *), так сказать, публично, на открытом воздухе.
♦) Bubo sibiricus, Fregilue graculus L., Perdix barbata J. Verr., Antbua Richardii Vieil.
161
Ужин был приготовлен высланными на встречу китайцами ив города Гун-Чай-Фу, в который мы должны были прие­хать завтра.
8 июни.
Утро ненастное с дождем и ветром. Характер местности тот же. Мы добрались наконец до города, увидав издали его высокую башню, возвышающуюся над городскою стеною. По* следняя сделана из обожженного кирнича и имеет величе­ственный вид, особенно её полукруглый выступ, в боку ко­торого находятся городские ворота и возвышающаяся над ними грандиозная башня; толщина стен в пролете ворот неимо­верная; словом, все сулит въезжающему путешественнику картины богатого и красивого города. Мы въехали чрез пер­вые ворота в полукруглый двор и из него повернули в другие такия же, за которыми перед нами открылась... вместо знакомой читателю, длинной, оживленной народом и кипящей деятельностью улицы,-огромная безмолвная площадь, окружен­ная со всех сторон высокими стенами и покрытая грудами развалин, между которыми лишь кой-где стояли отдельные убогия лачужки, да уцелевшие обломки разрисованных стен и когда-то изящных ворот и башен...
Вид этих следов ужасного разрушения, крик кукушки над ними и ненастная погода, произвели на душу чрезвычайно тяжелое впечатление и, кажется, не воскреснуть никогда этому покойному городу, не достигнуть вновь прежней силы и значения. Говорят, десять лет прошло со времени его разрушения, а в нем едва-едва начинают показываться порядочные дома... Впро­чем, чего не в состоянии сделать Китай с его силою, кото­рою он богаче всех стран в мире,-силою человеческого труда и беспримерных настойчивости и терпения.
Нам отвели квартиру в новом, еще не оконченном казен­ном здании, назначенном, как говорят, для производства экзаменов молодым людям, являющимся для получения уче­ных степеней. Но каким, откуда они приедут?! невольно спрашиваешь себя. Здание занимает огромное место и состоит из многих изящно отделанных жилых помещений, располо­женных вокруг нескольких обширных дворов. Первый двор, на котором расположился наш транспорт, был пу­стой; на втором по обеим сторонам идущей посреди его вы-
ПУТ. ПО КИТАЮ, Т. II. 11
Саэочис
162
мощенной плитами дороги стоят под навесами скамьи в роде того, кап это делается в лютеранских церквах. Из второго двора ведут красивые крытые ворота с деревянным помо* стом, возвышающимся на три ступени, п двумя комнатами, рас­положенными на вышине этого помоста, по обеим сторонам проезда.
Я въехал во двор. Двое из местных солдат, встретившие пеня за воротами, ведут мою лошадь в поводу, вводят в эти ворота, заставляют ее взойти по ступеням на упомянутый деревянный пол и чрез ворота проводят на следующий двор, небольшой, с двумя круглыми воротами, которые вели в другие боковые дворы, а передо мною находятся вторые кры­тые ворота, также над возвышением в три ступени и также с жилыми помещениями по бокам. Солдаты и чрез ннх проводят мою лошадь далее, на четвертый двор, обстроенный с обеих сторон. Наконец передо мною явилась дверь, ко­торая вела в среднее помещение, где была наша квартира. Тут мои провожатые предложили мне сойти с лошади и при­гласили войти в дом.
Квартира состояла из трех прекрасных комнат, высоких, светлых и чистых: в средней, приемной, стояли круглый стол и кресла; в двух боковых, кроме того, были устроены еще каны, такие широкие, что на них могут свободно лечь попе­рек человек пять. Вход в квартиру один, чрез среднюю •комнату, которая освещалась дверью, а в боковых находилось но одному большому окну, заклеенному белой я красной бумагой. Пользуясь удобной обстановкой и светлым временем, я за­нялся перекладкою всех растений, собранных за последнее время, и к величайшему огорчению увидал, что половина их пропала: они сгнили, вследствие невозможности достаточно часто перекладывать ик в сухую бумагу; а эта невозможность нропсывдила вследствие нашего безостановочного движения, да еще каждый день большими переходами. Я не мог не жалеть по­гибшего труда, но особенно горько было то, что потеря эта не­вознаградимая. Ведь за ними не вернешься.
Сегодня и я присутствую за обедом, чего уже давно не было. Сосновский хотел послать подарки местным властям; но не имея у себя никаких подходящих для этого вещей, высказал намерение послать им просто денег, рубля вотри, по пяти, и спросил наше мнение об этом. Мы высказались, что они
163
могут обидеться вообще денежным подарком и особенно в тацом размере, и предложили выразить нашу признательность за лрбезцый прием пожертвованием в пользу бедных жите­лей Гун-Чан-Фу. Он так и сделал, отправил 60,000 чох (рублей 50), велев сказать, что жертвует зто на бедных... и „на кумирниа, прибавил он уже от себя... Хоть и кумирня, д все же храм Божий.
9 имия.
Я думал, что мы ближе поинтересуемся судьбою и видом несчастного города; но нет, уезжаем сегодня же, надо только переменить наемных лощадей и мулов. Как экономные и рассудительные люди, мы желаем нанять их как можно дешевде; но животных в подобных разоренных местах очень малр, и кому же охота отдавать свою лошадь или мула, когда хоздин их даже не надеется получить за это порядочной платы. И вот поэтому приходится долго торговаться, просить и ждать содей­ствия властей, и хотя на это у Сосновского времени много, ему все-таки досадно, что задерживают: он негодует на прислугу, конвойных, своих переводчиков, на местных властей и вообще да китайцев, которые оказываются „ужасными лентяями, спо­собными только есть, да курить опий".
Наконец нее готово. Сосновский забирает всех конных конвоцров и отправляется по обыкновению вперед рысью, по­тому что, рассуждает он, скучно тащиться шагом целый день. Отправляемся и мы следом. Несчастный город провожает нас еще с почетом: на городских воротах развеваются флаги; у ворот выстроены десятка три солдат с флагами и оружием в руках; с городской стены другие солдаты играют в трубы.
Дорога пошла тою же гладкой долиной, поросшей густою тра­вою, редким ивовым кустарником, да деревьями, которые большею частью были срублены и теперь пустили новые побеги. И сегодня перед глазами те же развалины и развалины, какие мы видим рот уже недели две; они или совершенно покинуты людьми, или обитаемы несколькими семействами, имеющими вид почти нищих. Поля не обработаны, луга поросли высокой и густой травой. Впрочем встречаются небольшие нивы пшеницы, гороху, возделанный, как я узнал, солдатами расположенных Здесь войск.
11*
164
Вдоль дороги в небольших крепостях, отстоящих неда­леко одна от другой, расположены гарнизонами китайские войска, назначенные для охранения края от нового вторжения мусуль­ман. Начальникам этих гарнизонов было дано знать о на­шем проезде, и они поочередно выходили к нам на встречу с солдатами, версты за две, с флагами, ружьями и музыкой и встретив нас салютными выстрелами, провожали потом до своего лагеря, где происходила такая же торжественная встреча с новыми салютами и проводами. Так прошел целый день до вечера. Это очень льстило нашему самолюбию, ехать было ве­село; подобно Сосновскому я чувствовал себя чем-то в роде настоящего генерал-губернатора (цзян-цзюнь), и, подобно ему, мне все хотелось пришпоривать своего несчастного наемного коня и проскакать галопом, чтобы измученные солдаты бежали за мною... Это так эффектно!
На половине пути был приготовлен высланным на встречу поваром обед. Сюда же приехал один офицер Лю, живший прежде' в Хань-Коу, о котором, как и о своем знакомстве с иностранцами, он рассказывал с восторгом и даже гор­достью; он жаловался на скучную жизнь в здешнем разорен­ном краю, видимо грустил о прошлом, и со вздохами вспо­минал о крошечных ножках своих дам, которых тут нет.
Да, незавидное существование, подумал я, и мне стало жаль его и всех, на чью долю выпала тяжелая обязанность жить тут. Лю был еще молодой человек, простой, большой гово­рун, п я, насколько мог, поддерживал с ним беседу; но, к сожалению, не мог поговорить о том многом, чтд инте­ресно было бы узнать. Я спрашивал его о предстоящей дороге, с которой он хотя не был знаком лично, но знал что край теперь покоен, что мятежников и разбойников больше нет, и успокоивал нас, говоря:
- Не бойтесь, мы вас проводим, до самого вашего госу­дарства проводим.
Потом он принимался мечтать о своем возвращении в Хань-Коу и выражал надежду встретиться там со мною, говоря, что я вероятно „захочу побывать еще раз в их государстве, узнав, какие добрые люди китайцы и как они рады гостям, приезжающим к ним из чужих странъ".
Действительно с нами все были чрезвычайно учтивы и лю’ безны. Но китайцы - такие светские люди; они так умеютъ
165
владеть собою, что в сношениях с ними легко можно пред­положить искренность там, где была только изящная внешность, приятные для самолюбия фразы, светский лоск и замечательный житейский такт. Во всяком случае их отношения к нам были, за немногими исключениями, весьма приятны. Очень может быть, что они и в самом деле были рады нашему посещению.
В сумерках мы достигли одного большего укрепленного ла­геря, где нас приняли с большим почетом: начальники ла­геря вышли на улицу встретить нас; солдаты салютовали ру­жейными выстрелами и играли в трубы; на стенах укрепления развевались флаги. Нас пригласили сначала войти в неболь-, шую комнату одного домика, стоявшего у дороги и мило убран­ного цветными материями. Здесь мы обменялись первыми при­ветствиями, выпили чаю,-этой китайской хлеба-соли,- и потом отправились в лагерь, расположенный на довольно большой воз­вышенности. Два генерала, четыре офицера, солдаты и местное население с фонарями в руках, все толпою стали подниматься по дороге в гору, к крепостным воротам и, когда мы до­стигли их, опять раздались салютные выстрелы и завывающие, звуки военных труб.
Вошли во двор, потом в квартиру одного из начальников, состоявшую из двух крошечных комнаток, и в первой стоял стол с приготовленными приборами для ужина, к которому немедленно и приступили. Во время его поговорили о дунган­ском восстании, в известном читателю стиле,-помните „жи­вую хроникуа,-и потом отправились на покой. Один из офи­церов взял фонарь и проводил нас с Матусовским в от­дельный домик, расположенный позади солдатских казарм и служивший квартирою второму из начальников. Она также со­стояла из двух маленьких комнаток, одной полутемной и с земляным полом и другой с одним небольшим окном, сто­лом около него, кроватью под альковом и каном; эта, оче­видно, служила хозяину спальней и кабинетом. Комнатка кро­шечная, но уютная...
Мы сели к столу, чтоб окончить свои дневные работы; но явившийся хозяин квартиры, тоже генерал, помешал нам; он пришел осведомиться хорошо ли нам, не нужно ли чегонибудь, и потом заинтересовался разными вещами, особенно нашим письмом, оружием и часами, которые просил позво­ления понести показать кому-то; но из боязни, чтоб их не
V^ooQle
166
нспортилй, мы не дали. Он спрашивал, нет ли у нас й запасе других, которые мы могли бы уступить ему; но у нас тАКйХ к сожалению не было. Генерал хотя и был очень лЛбезен, но сильно мешал нам, и потому мы были очень до­вольны, когда наконец он оставил нас в покое, пожелав нам спокойного сна.
10 имни.
Неизвестно почему, сегодня не торопились выступлением, так что я мог окончить свои занятия, несмотря на то, что нас с утра беспрестанно посещали непрошенные гости, по преимуще­ству солдаты; и хотя все они вели себя скромно и не мешали занятиям, тем не менее были весьма неприятны своим бесцеремонным обхождением; подходя близко они сопели над са­мым ухом, беспрестанно -чесались и рыгали на всю комнату. Мы едва успели окончить свои дела только к полудню; а тут вдруг пришло распоряжение, что сегодня пройдем восемьде­сят ли, а если будет не поздно, так еще ли десять или пят­надцать; итого значит около пятидесяти верст... Приятная перспектива!
После завтрака мы расстались с любезными генералами и поехали дальше, в сопровождении офицеров и солдат. Мест:несть была, однообразна и скучна, да и мысль уставала от мно­гих внутренних причин, главным же образом от утомитель­ного движения только по дороге и по дороге, не смея отставать в виду больших переходов и не имея возможности отъезжать в сторону, за недостатком лишней лошади. Потом раститель­ность стала богаче; многие растения были в цвету, и я собрал их порядочное количество; встречались кустарники (из бобо­вых) и деревья, по преимуществу ива и вяз; из пернатых обыкновенные сороки и стаи галок (Corvus dauricus).
Наконец перед нами показался город Вэй-Юань-Сянь, на стенах которого развевались белые и разноцветные флаги, издали выражавшие нам приветствие ожидавших нас людей. В городе нас встретили два мандарина, солдаты и толпа лю­бопытных; пригласили в дом, накормили завтраком, чаем напоили и на, прощаньи один из мандаринов подарил нам живую обезьяну, а от Сосновского получил убитого зайца!...
Этот город мы исследовали в полчаса, и отправились даль­ше, как последовало распоряжение, На 60 ли. Жара стоит такая,
167
что, кажется, все время находишься перед огромной печью. Местность здесь неровная; высокие, наверху совершенно плоские, холмы сменяются долинами, котловинами и оврагами; дорога про­легает главным образом по верхним плоскостям возвышен­ностей, которые иногда напоминают насыпи, какие делаются для проведения железных дорог, только тут они имеют огромные размеры; так же обширны и лежащие по бокам их долины. Последние, как и склоны гор, почти сплошь покрыты травянистой растительностью; по местам встречаются кустар­ники и деревья, за которыми И не имел времени , съездить, а из­дали не мог точно определить; но, кажется, это были тополи и ивы.
Местность так однообразна, что часто казалось, будто все находишься на одном месте: холмы состоят из красной гли­нистой почвы; бока их обделаны террасами и похожи на внут­ренность гигантских амфитеатров; но террасы эти стоят те­перь невозделанными и покрыты вместо хлебных растений тра­вою, потому что теперь и сеять некому и не для кого: суще­ствовавшие недавно села и,их жители, руками которых были обработаны снизу до верху эти холмы, исчезли, и от первых остались лишь груды развалин, а о вторых одно воспоминание. Смотришь вправо с высокой дороги, по которой едешь, взгля­нешь налево,-все одна и та же картина, тишина, безлюдье и мерт­венный покой кругом, нарушаемый только голосами мелких пти­чек да кудахтаньем фазанов *). Скучная и бедная жизнь людей сосредоточилась здесь только в лагерях, стоящих на изве­стных расстояниях один от другого; и в них, кроме сол­дат (по 500 человек) да их начальства, никого нет.
Еду один, отстав от всех, вследствие моих неизбежных остановок. Солнце садилось, и над долиной, в которую я спу­скался, раздавался неподражаемый концерт самых симпатич­ных певцов полей-жаворонков. Их песни были те самые, какие раздаются над нашими степями и лугамп, и к этим по­следним унеслись оторванные от действительности мысли. Да и не жаль было оторваться от неё, потому что она с каждым днем становилась неприятнее: прежде еще поддерживали надеж­ды; думалось, - может-быть, еще многое переменится... Теперь
*) Phasianus Strauchi Przew.
kjOOQLe
168
характер всего уже слишком ясно сказался и изменения мы не ждали; да и упустили уже так много, что теперь вернуть это упущенное можно только вернувшись назад; мы же неудержимо стремились вперед.
Не знаю, как смотрели на себя другие, а я представлялся самому себе пересыльным арестантом,, которому назначался известный маршрут верст на пятьдесят, на шестьдесят в день; на привале давалась пища, и затем начальство снисхо­дительно смотрело на занятия этого арестанта в дороге: пускай его пишет и собирает там что-то, - думает про себя мое жалкое начальство,-ведь всегда можно будет отобрать, что он сделает, и в случае надобности уничтожить... Так я и смо­трел на свои дорожные приобретения: сегодня это мои сокро­вища, а завтра скажут: „это нужно для целей правительства и преступно прикрывшись этой фразой, отберут все. Это мне так представлялось, говорю,-от скуки...
Чтд это за группа всадников едет на встречу, с пика­ми и флагами? - смотрю я вперед. Это оказывается конный конвой, провожавший Сосновского и теперь возвращающийся до­мой. Но чтд за странность: китайцы, обыкновенно столь привет­ливые, или живые и любопытные, проехали мимо меня надутые, точно озлобленные; ни один даже не взглянул, а некоторые что-то проворчали таким сердитым тоном, каким только по­сылают ругательства ненавистному человеку. Сообщаю этот факт, как необыкновенный, обративший на себя внимание сво­ею странностью; но вот и объяснение. Солдаты расчитывали получить ту безделицу, какую получали раньше другие, когда конвой не переменялся так часто, а провожавшие Сосновского китайские офицеры мечтали о каких-нибудь заморских вещах, в роде сигар, вина, нашей монеты и других интересных для них предметов, какие им хотелось и они надеялись получить от нас. Но ни те, ни другие не получили ровно ничего.
Я догнал Матусовского, который уже едва мог работать по случаю наступивших сумерек. Воздух становился все свежее, и мы, чтоб согреться, пошли пешком, продолжая спускаться в долину, и от скуки рассказывали друг другу разные эпизо­ды из одной „сказки про Оленя“ (которую, может-быть, я когда-нибудь поведаю читателю), и наконец доплелись до ма­ленького жилого селения, в котором, как нам сообщили бро­дившие тут туземцы, спутники наши остановились ночевать. Это
18»
было совершенно неожиданное и весьма радостное известие, так как мы было уже помирились с горькою необходимостью та­щиться, как было приказано, еще более десяти верст. <
Встретили казака Степанова, который указал нам назначен­ное для на*ь помещение. Оно представляло грязный сарай, служивший, судя по обстановке, конюшней, ц воздух в нем был до того пропитан аммиаком и дымом, что от него буквально дыхание спирало в груди. По счастью, возле этого дома на ули­це был устроен какой-то навес из древесных ветвей с такими же боковыми загородками. Под ним стояли две скамьи, и днем тут, вероятно, производилась торговля какими-нибудь съестными припасами или чаем; - а в нынешнюю ночь эта лавочка превратилась в поэтическую спальную для двух рус­ских офицеров.
- Вот где чудесно спать, говорю я товарищу, - по край­ней мере на свежем воздухе.
- На этих-то узеньких лавках?! Покорно благодарю.
- Подождите немного, - вы увидите, какая у нас спальня будет.
Я сообщил свой проект Тану, и он очень понравился ему. Живо сняли мы с петель половинку ворот упомянутого сарая, положили ее на две скамьи и потом постлали на них наши постели, и спальня была готова. Поужинав и напившись чаю, мы, совершенно как у себя дома, стали укладываться на покой. Так как все это происходило на улице, так как в нашем импровизированном приюте загорелись две стеариновые свечи, то полуночники-китайцы пришли любопытствовать, удивляться и восхищаться. Их было немного, да и деревенька-то крошечная, всего дворов тридцать, расположенных в один ряд у под­ножия горы; и пора была поздняя. Зрители долго стояли перед нами, когда мы уже лежали в постелях и еще записывали койчто; они тихонько говорили между собой, перещупали наши оде­яла, простыни п подушки, подавили рукой матрацы и, присев на корточки, потрогали сапоги, поставленные просто на улице, на земле, и все похвалив, стояли и смотрели на необыкновен­ных посетителей, не сводя с нас глаз. Они ушли домой только тогда, когда я погасил свечу и, пожелав им покойной ночи, сказал, что теперь мы хотим спать и просим не мешать нам. Просьба была исполнена немедленно; а будь толпа, не уда­лось бы нам скоро заснуть...
kjOOQle
m
Воздух здесь был чистый; ночная свежесть была так при­ятна, а сквозь ветви и листья нашего потолка пробивался свет полной луны и мерцали горевшие на вебе звезды.
„Есть наслаждение и ве дйкости лесов!“ сказал Матусовский, теперь очень довольный тем, что нам н? привелось спать в смрадном сарае.
11 июня.
Вчера луна и звезды убаюкали нас, а сегодня разбудили пер­вые лучи солнца... Ha-скоро напившись чаю и на-скоро окончив свои занятия, мы отправились вслед за Сосиовским, опять уехавшим вперед, и опять рысью; несчастные пешие конвоиры должны были опять бежать за ним следом! Нас проводили тремя салютными выстрелами и звуками труб, раздавшимися из находившагося в соседстве военного лагеря.
День был жаркий, и многие из солдат поделали себе венки из ивовых прутьев с листьями и надели на головы для за­щиты от солнца.
Местность представлялась пустынною; сегодня даже развалин н₽ встречалось но дороге; не видно также следов бывших полей, так что можно думать, что эта страна и прежде не была заселена. Ее лишь несколько оживляли птицы, но они были не особенно разнообразны: высоко летали с криком красноно­сые альпийские вороны (клушица Грион, Fregilus graculus L>.),- эти обитательницы высоких местностей; бродили по дороге и перелетали с места на место голуби да галки, отличающиеся от наших только белыми шеями; порхали чекканы и плиски, ловя насекомых, и неподалеку по сторонам раздавались голоса фазанов. Местность стала понижаться; на дорогу вышла сбоку мутная речка, которая текла дальше рядом с нею в направ­лении нашего движения. В горах показались обнаженные пла­сты песчаника, горизонтальные или наклонные, то в сторону но течению упомянутой речки, то против него.
Скучна сегодня дорога; да и апатия нападает от машиналь­ного и почти бессознательного движения вперед, без возмож­ности глубже задуматься над чем-нибудь. В таком состоянии я подъезжал к новому городу, стоявшему на нашем пути,- Тн-Дао-Чжоу. Тороплюсь скорее добраться, потому что прибли• жаётся темная грозовая туча, из которой в небольшом расстоянии от нас, видно было, шел проливной дождь. Догоняю
v^ooQLe
171
Мшгусовского, который тоже спешит; а туманная завеса дождя, кажется, догоняет нас. Вот прокатился удар грома, за ням второй и заступали по траве и зашлепали по дороге крупные дождевые капли... Иногда приятно побывать йод теплым лив­нем; но не в дороге.
На наше счастье у дороги стоял отдельный маленький домик, в который мы успели войти сами и даже ввели в него своих лошадей, чтоб уберечь от дождя седла. Этот домик, хотя в нем и жили люди, по внутреннему устройству походил ско­рее ма сарай, только с двумя канами и печкой. Тут жила одна китайская семья. Хозяин принял нас любезно и даже был рад случаю, заставившему иностранцев так долго оставаться у него в гостях. Он был рад мне, как врачу, потому что его жена была больна глазами, вероятно вследствие дыма, которым домишко прокопчен насквозь; един ребенок только-что выздо­равливал от оспы и был еще слаб, - и я дал кой-какие наставления и лекарство от болезни глав, которое в послед­нее время постоянно имел при себе в виду сильного распро­странения между туземцами глазной болезни (хронического катарра век).
В этот домик, как единственный в этом месте, явились еще несколько человек китайцев, тоже спасавшихся от дождя, который лил как из ведра и загнал сюда же со двора по­росят и кур. Хозяева и гости рассматривали нас и наши вещи, из которых им особенно понравились наши дорожные кожаные плащи, о каких они, как видно, и понятия не имели. Мы посматривали на их бедную обстановку и незавидную жизнь, и на них самих.
Дождь наконец почти перестал и мы могли продолжать наш путь. Город, к которому мы подъезжали, был довольно долгое время центром мятежных мусульман, и нам указали стену их бывшей крепости; тут же рядом находится мусуль­манское же кладбище с нисенькими земляными могилками в форме пирамид и маленьких часовен, а на одной из них был, повидимому, поставлен, а не случайно попал, пустой бо­ченок. Мы долго ехали вдоль городской, вполне сохранившейся, стены, пока не достигли восточных ворот, которые только одни открыты. Стена городская уцелела, но не спаслось то, чтб она должна была охранять и спасать: весь город был разо­рен и теперь возобновляется; но какие жалкия, точно ушедшия
GOOQ1C
172
в землю, мазанки стоят по сторонам улицы; так что бедные лавчонки с мелочным товаром кажутся уж чем-то наряд­ным и богатым посреди общей нищеты и разорения. Отстраи­вается вновь одна кумирня; перед нею выводятся своды для мостиков, долженствующих служить украшением; кладутся стены будущих резервуаров и миниатюрных прудов; последние опять обводятся новыми узорчатыми оградами; вновь отде­лываются изящные крыши, решетчатые окна, расписываются красками карнизы и стены. Хотя мне всегда более нравились старые китайские здания, но и в новых очень много своеобраз­ной прелести.
Квартира для нас была отведена также в одной за-ново отделанной кумирне, с большим главным и маленькими боко­выми двориками, на которых расположены жилые помещения; но последние, несмотря на свою новизну, были до-нельзя закоп­чены и пропитаны отвратительным навозным дымом. Слава Богу, что погода стояла хорошая и все занятия можно было производить на дворе, под широкими навесами крыш, обра­зующих нечто в роде крытых галлерей вокруг китайских ДОМОВ.'
12 июня.
Наступило чудесное утро, одно из тех, в которые на душе делается и весело, и какая-то ноющая грусть вдруг защемит сердце и ничем не рассеешь ее: весело потому, что небо ясно, что солнце ярко светит, и тогда кажется, что всем и всему хорошо под его лучами; грустно же оттого, что вспоминаются другие подобные утра, проведенные в других местах, в пору молодости,-грустно от сознания, что это утро жизни прошло, с тем, чтоб никогда, никогда не повториться...
Но путешественнику нельзя поддаваться поэтическим смуще­ниям; надо бодро готовить свой локомотив к отходу, зало­жить в печь горючего материала и влить воды, чтоб было что расходовать дорогой. Материал этот нам всходу предлагается гостеприимными китайцами даром. И что это за чудесная страна; квартира даром, еда по нескольку раз в день-даром; не достает только, чтоб нас везли даром. И мне даже удиви­тельно, что, несмотря на все исчисленные благополучия, Сос­новский торопится ехать;-разве только, что природа здешних мест очень непривлекательна. Действительно, она пустынна,
173
гола и однообразна; да и пора стоит знойная, а укрыться от солнца некуда. Лицо просто печет жаром, отраженным от раскаленной земли; тени нигде никакой; да, пожалуй, и хорошо, что нет, потому что все равно, сидеть под нею было бы некогда.
Местность пустынна, но сегодня на дороге замечается боль­шое движение; сегодня встретились верблюды, которых мы уже давно, давно не видали, и мы обрадовались им; проходили нам навстречу караваны ослов и мулов, навьюченных кожами и шерстью; и при виде этих предметов и верблюдов на нас повеяло Монголией... На 25-й версте от прошлого ночлега, мы с Матусовским заехали в одно селение Син-Тэрр, много­людное и оживленное торговлей. Наши „квартпрмейетеры“ по­завтракали здесь, уже второй раз сегодня, успели выспаться после завтрака и ускакали вперед, так что мы их совсем не видим, и потому я ничего более интересного сообщить оних не могу.
Отдохнув немного, мы последовали за ними. Местность вскоре оживилась речкою, по берегам которой тянулись заливные луга, оживилась богатыми полями ячменя и пшеницы, а также ары­ками с бегущей по ним водой, и как будто уже один вид воды делает зной менее чувствительным, вероятно потому, что внимание отвлекается от субъективных ощущений. Появились различные кустарники и деревья (вяз и айлант); почва почти вся обработана; встречаются восстановленные из развалин се­ления, и люди имеют не такой измученный и болезненный вид, к какому привыкли глаза за последнее время; но между ними встречаютсямногие с следами недавней оспы на лице, осо­бенно женщины. В зелени деревьев и кустарников много птиц: опять показались голубые сороки, скворцы, рыболовы н чаще раздаются голоса фазанов все одного и того же вида.
Прошел день почти безостановочного движения; надвигаются сумерки, а места ночлега мы все еще не достигли; люди, шед­шие целый день пешком, измучились, и многие отстали. Они большею частью худы, малорослы, одеты грязно и бедно, гово­рят хотя и по-китайски, но особым наречием, так что ни я их, ни они меня не понимают, тогда как с другими китай­цами я в это время уже мог свободно объясняться обо всех обыкновенных предметах.
)
VjOOQIC
174
Мы все ожидали, что йог появятся огоньки, вот въедем в село, увидим ворота и людей в них, но ничего этопо не являлось, а дорога стала нодвдмвтьсд в гору, извиваясь зигза­гами между высокими обрывами и обходя глиняные глыбы, тор­чавшие на ней в виде разнообразных монументов. Подняввѵмь на верх горы, мы очутились на открытой равнине и поехали по ней, не видя и не слыша признаков близкого селения; а небо все темнело и только на западе еще оставалась светлая полоска, на которой вырезывался силуэт темно-синих гор.
Все было молчаливо и тихо и только где-то вдалеке раздава­лись трели лягушек. Я ехал по обыкновению один со своими конвойными, и еще долго шли мы, то спускаясь, то поднимаясь опять по тропинке, которая шла иногда у самого края глубо­ких отвесных обрывов, свойственных здешней почве (лёс). Солдаты-китайцы весьма заботливо охраняли меня, осматривали дорогу впереди, а один вел под уздцы мою лошадь, в вер­ной поступи которой я, впрочем, был уверен, и потому па­дения не ожидал. Я чувствовал только большую усталось, да сильно болела, просто обожженная солнцем, кожа лица.
Долго еще тащились мы; наконец послышался запах дыма, потом невдалеке мелькнули огоньки, и до нас донеслись звуки людского говора и смеха и лай собак. Слава Богу, подумал И, находясь в полной уверенности, что добрался до ночлега.
Мы спустились по крутой тропинке к селению, расположен­ному, как мне показалось, в небольшой котловине в горах. Конвойные стали спрашивать дом, в котором остановились иностранцы, но получили ответ, что все уехали дальше... А небо темнело все сильнее; мы в потьмах потеряли дорогу и уж один любезный китаец вывел нас. Проехав еще с лолверсты и перейдя в брод какую-то речку, мы достигли •военного лагеря, Сань-Цэан (с 500 чел. солдат), во двор которого и направились; а вскоре я увидал в одном доме чрев открытую дверь Матусовского и нашего казака, сидев­ших в освещенной комнате, куда и вошел.
Это была нисенькая коморца с черным потолком, двумя капами, над которыми висели циновки в виде крыш, с не­большим столон и двумя кроватями; и только висевшие над столом картины, да прикрепленные к стене красные визитяые карточки несколько оживляли её мрачный вид; но для солдат­ской казармы, какою она служила, она была даже комфорта­
175
бельна. За нашей комнатой находилась другая. где толпились солдаты; они курили опий и кричали во все горло, что было ко особенно удобно; главная же неприятность заключалась в том, что они безнрестанно ходили через вашу комнату и обраща­лись с нами за панибрата, как с прислугой, на том осно­вании, что мы были помещены не с „господами ", ногда меска там для всех было достаточно.
Но здесь, век № узнали, наш начальник должен был соблюсти представительность; поэтому ему нужна была отдель­ная приемная комната; повода же к особенной представитель­ности мы еще не знали.
Когда нас позвали ужимать, мы, прийдя, нашли Сосновского в очень разгневанном состоянии, которое скоро объяснилось. Из его краткого рассказа узнаем, что из г. Лань-Чаюу приежада сюда два мандарина, отправленные тамошним генерал-губер­натором к нам на встречу, и они, оказалось, не встретили Сосновского при въезде в лагерь,-можете себе представить!- А вовторык, один из них, имеющий на шляне „тодамо бронзовый шарикът.-е. состоящий в первом чине, держал себя с ним чрезвычайно гордо и надменно, и провел эту роль от начала до конца. Явившись с визитом, он очень громко говорил, упоминал о своем родстве с генерал-губернато­ром, закурил трубку и повел с начальником разговор на ты. Разговор же главным образом вертелся на одном во­просе, воторый он пред ложил Сосиовскому и требовал -от него точного ответа.
Без нас произошло, судя по волнению .разскащика, действи­тельно что-то необыкновенное и очень неприятное для его само­любия.
- Входить этот „медный шарикъ", говорил он; - ко мне в комнату, вместе с другим, указывает на меня пальцем и спрашивает,-это-то Сосновский?! Потом без приглаввенид садится на первое место и начинает разговор на ты. „Мне, говорит, генерал-губернатор поручил передать тебе, что хотя в Лань-Чжоу найдется для всех я казенная квартира, но он приказал спросить: захотите ли вы поместиться в ней, иля наймете себе помещение в гостиннице". Я ему на это отвечаю, чтопредоставляю это совершенно на благоусмотрение генерал-губернатора; а он, как с ножом к горлу, жржстал: „скажи да и только, где мы желаем остановиться? „Я
176
опять отвечаю на это:-там, где будет угодно генерал-губерйнтору, а он опять свое...
Переводчик и фотограф также были возмущены и от вре­мени До времени вставляли свои слова: „а помните еще вот то-то"; „а как он вот это сказалъ"; „да все каким то­ном!"... Они за дорогу привыкли к Иным приемам, а тут, судя по их словам, чтд называется „отделали".
Это явление было весьма странное и не могло не иметь в наших глазах Значения после тех торжественных встреч, какие нам раньше оказывались; но мы не могли ничего приду­мать, чем можно бы было объяснить, вопервых, высокомер­ное обращение с Сосновским самого маленького чиновника, а также и эти настойчивые вопросы о том, где мы намерены по­селиться в Лань-Чжоу,-на казенной или на частной квартире. Загадочно; ’все же загадочное интересно, а потому нам хоте­лось лично познакомиться с этими надменными мандаринами, и мы просили переводчика передать им об этом нашем же­лании. Начальник позволил и произнес следующую замеча­тельную фразу, ясно доказывающую, как он старался стать повыше и казаться важнее меня с Матусовским.
- Вы скажите им это в такой форме, обратился он к переводчику:-так как генерал-губернатор, который при­слал их для сопровождения меня, вероятно также заботится и о моих спутниках, то они не дурно сделают, если придут познакомиться также и с ними... Вот так и скажите им; в этакой форме будет лучше.
Разговор о возмутительном поведении „медного шарика" продолжался во все время ужина, по окончании которого мы ушли к себе ожидать визита мандаринов, если они нас его удостоят. „Как это они обойдутся с нами, помещенными в солдатской казарме", думаем себе. Сидим и ждем, и даже с некоторым интересом,-по крайней мере новое явление, ори­гинальный человек и до известной степени загадка, которую надо разрешить: наш, притупившийся за последнее время, ум обрадовался и этой деятельности.
Мы думали, что мандарины, если придут, то придут сейчас, а то, пожалуй, они уж и спят. Поэтому, подождав с чет­верть часа, решили, что они не будут, и легли сами, как является солдат с их карточками и спрашивает, можем ли мы их принять? Досадно было ужасно, но уж не хотелось
LaOOQle
177 вставать и одеваться, и мы просили извинить нас,-отложить визит до завтра.
Но лучше бы мы уж встали и побеседовали с ними, потому что солдаты почти всю ночь не дали нам спать своим хожде­нием чрез нашу комнату и громкими разговорами, без ма­лейшего стеснении присутствием „своего брата солдата, только иностраннаго",-иначе они нас разуметь не хотели.
18 имиа.
За сборами к отъезду и торопливым отправлением в путь мы не успели ни принять мандаринов у себя, ни сделать ви­зита им, и потому так и уехали, не познакомившись с зага­дочным посланцом повелителя Заяадиого Китая.
Небо было облачно, но солнце так сильно грело, как это бывает перед дождем. Дорога шла по скучной гористой мест­ности, которую можно охарактеризовать словами: глина, горы, рытвины и кой-где однообразная растительность (главным образом мелкие астры и peganum, - последнее встречается во множестве). Большинство селений представляет одни покинутые развалины; жители хотя и встречаются в некоторых селах и деревнях самого жалкого вида, но в чрезвычайно малом числе; тем не менее мы видели сегодня две клетки с отруб­ленными головами казненных преступников.
Такой характер местность удерживала, пока мы поднимались; но с перевала, откуда открывается вид на долину Желтой реки и отдаленные горы, в ней вдруг замечается резкая пе­ремена: цвет почвы становитсй краснее, является богатая рас­тительность; разнообразные деревья и кустарники одевают се­верные склоны гор, изрезанные глубокими пропастями, вид и подразделения которых ясно указывают на их происхождение, то-есть, что они вымыты водою.
Население здесь гуще, ио люди живут по преимуществу в пещерах, вырытых в земле в тех местах, где почва образует вертикальные обрывы, и эти пещеры располагаются или у самого дна оврагов, или на некоторой высоте на их боках. Тут, можно сказать, целое подземное царство, особый мир как будто особенных людей, живущих то обществами в пещерных селах, то отдельными семьями, и вот эти одиноч­ные подземные жилища особенно поражают. Иногда едешь по местности, повидимому, совершенно безлюдной,-и забудешь про ПУТ. ПО К1ТАЮ, т. п. 12
knOOQLC
178
людей; «друг слышишь человеческие голоса или лай собаки; оглядишься-и где-нибудь в боку оврага увидишь черную дверь и. окошечко, по которым узнаешь о находящемся тут приюте целой сяньи. Читателю, конечно, хочется скорее войти внутрь, досмотреть. как тан устроены ати оригинальные жилища и как живется в иих; но я еще сем не видал: все некогда,- летим в Лайь-Чжоу,--и я с нетерпением жду случая, когда, наконец, можно будет перестать „подтягиваться", и осмотреть хоть одну такую пещеру. Надеюсь, что завтра это удастся, по­тому что после аакгра некуда стремиться, так как приез­жаем в этот город.
Перед вечером показались домики селения Уо-Гань-Чэв, в котором мы остановились ночевать. Наше помещение с Мату­совским было, по обыкновению, весьма плохо и неудобно для занятий, особенно в ночное‘время, когда нельзя было работать на дворе; мне же наверно около половины всех моих науч­ных работ ' приходилось совершать ночью, нетему что почти все светлое время дня мы всегда находились в движении; о дневках же у нас, как читатель 'видел, и помину не было... Вследствие этого, разумеется, и собиралось немного, да и из этого малого приходилось половину терять, потому что многое -не успевало высыхать и портилось; другого не успевал сделать. Сегодня например нужно было препарировать шесть малеюиих птиц, чтд пришлось отложить до завтра, и, если не успею, то придется опять выбросить.
14 июии.
Итак сегодня приезжаем в Лань-Чжоу-Фу. Мы знаем, что ото главный город провинции Гавь-Су, что он довольно боль­шей и богатый, что' в нем живет геяерал-губериатор про­винций Шэнь-Си и Гань-Су, да пожалуй и только: тем более 'поэтому он для нас интересен; а кроме того, наш началь। ник возбуждал в нас ожидание от ЛанюЧжоу чего-то осо­бенного, но чего именно -мы незнали. Мы ясно видели, что ен необыкновенно стремился к вену, часто упоминал в раз­говорах; но, как непосвященные, чувствовали только, что в этом городе должна будет начаться в нашей жизни как будто новая вра.
Утро было пасмурное, шел небольшой дождь, но небо обе­дало, что тучи скоро рассеются, и, так как переход отъ
179
этого ночлега до Дан-Чжоу был небольшой, то мы думали обладать несколько, пока дождь перестанет, тем более, что у меня с Матуровским были еще не окончены некоторые деда; Сосновский же дочему-то ужасно торопился, даже ел плохо,, и тотчас после завтрака уедал в оеировожденин своей «омцарц, т.-е. фотографа, двух пермцдчвдов, Д»У*т> «азанов и кшчйокого коивод. А мы тронулись только в два часа. Дождь вскоре перестал; облака рассеялись, и яркое солнце опять принялось ночь вас по прежнему.
Так как сегодня можно де спешить, то мы, наконец, мо­жем остановиться и зайти посмотреть на житье-битье китай­цев в упомянутых земляных жилищах, тем 6-одее, «то их сегодня много встречается до сторонам не далеко от дороги. Заедемте в любое. Вот мы видим перед собою дворики, об­несенные сбитой из глины стеной: сюда загоняют домаш­них животных; здесь же хранятся йаиасы сена, дров и дру­гих предметов домашнего обихода. На иных досажены деревья, разбиты куртины и устроены, также из почвы, столы я скамьи в виде простых возвышений, а также выделаны ясли, иечя и т. п. Стена, окружающая дворик, примыкает к вертикальному обрыву почвы и в последней находится дом, в который ве­дет выдолбленное отверстие, в виде норы, с навещенною в цей деревянной дверью.; около неё замечаете окно с решеткой и отверстия дыморых труб-
Войдя внутрь, вы увидите перед собою комнату, довольно светлую, в стенах которой наладятся двери, ведущие в другие такия. же комнаты; они чаще расдоложевд в ряд со сред­нею, в которую мы вощди, и тогда бывают светлые, с овна­ми, или уходят в глубь и освещаются только чрез дверь. .Стены, под и потолок состоят, из почвы, выровненной и обглаженной. В обстановке комнаты, за исключением посуды и некоторых рабочих инструментов, нет почти никаких подвижных предметов,, нацрнмерь столов, кроватей, стульев, иди скамеек, а все подобные предметы «движимого имущества* в этид жилищах должно отнести к «недвижимой собствен­ности “ домовладельцев, потому что все они выделаны из до.чвы на тех местах, где находятся. Так, например, кроватью .служит обыкновенный китайский кар, т.-е.. оставленное врзвы.щежие в виде широкой лежанки; он обыкновенно помещается недалеко от наружной стороцы с тою целью, чтоб удобнее • 12*
kjOOQle
180
было выводить трубы из печей находящихся в капах, кото­рые в холодное время года отапливаются. Другое кубическое возвышение меньшей величины, но выше кана, служит столом; оно находится под маленьким окном, дающим хотя не осо­бенно много света, но достаточно для работы, состоящей глав­ным образом в приготовлении обеда; оно покрыто циновкой, а у людей, более достаточных, доскою. Третьей» существенною принадлежностью земляного жилища служит печь, точно так же выделанная в стене и служащая для приготовления пищи. Вот и вся главная обстановка, встречающаяся в каждом из опи­сываемых жилищ.
• В некоторых домах-пещерах я видел еще углубления в стенах "в роде шкафов, дЛ помещения постелей и посуды, а также ясли для кормления осла, который находился тут же в общем помещении/ или еще придаточные углубления, выры­тые внизу в стене наравне с полом; они назначались для других домашних животных - свиней, телят или кур. Люди, более состоятельные, имеющие несколько животных, де­лают для них отдельное пожЬщёние рядом, чаще с отдель­ным входом, а иногда без него, а только' с окнами для све­та и доступа воздуха; в таком случае животные входят и вы­ходят через жилые комнаты.
Иногда подобные жилища устраиваются не на уровне почвы, а аршина на два, на три, или более выше, его и тогда у входной двери находится крыльцо с лестницей, которая Иакже выделана из почвы; только на её ступени, чтоб они слишком скоро не обтирались, кладутся камни крупного булыжника или плитняка.
Итак, для устройства этих жилищ не требуется никакого строительного материала, если исключить деревянную дверь и та­кую же решетку в окне. Они достаточно теплы зимою; летом же дают приятную прохладу, хорошо проветриваются и, когда я их видел, т.-е. летом, вовсе не имели сырости, и воздух в них был гораздо лучше, чем в большинстве тех про­копченых дымом домов, в каких нам приходилось прово­дить ночи на наших остановках. Люди, живущие в таких помещениях, по своему виду не представляются менее здоро­выми, чем остальйые; да и самый опыт, вероятно, убедил китайцев в годности их, потому что в Китае в таких пещерах, по свидетельству путешественников, живут целые миллионы людей, главным образом в долине Желтой реки.
CtOOQIC
181
Только въ' здешних местах население страшно истреблено; й я видел множество сел, вырытых в земле, стоящих те­перь пустыми и также носящими на себе следы разрушения, по­жара и злобы неприятеля.
Дорога, по которой мы приближались к Лань-Чжоу, шла ущельем с такими отвесными боками, как будто оно было прорыто искусственно, но нельзя сомневаться в его естествен­ном происхождении: оно, как и другие ему подобные, образо­валось вследствие особенного свойства здешней почвы (лёс) легко раскалываться по вертикальному направлению и большой прочности в горизонтальных пластах. Вследствие этих осо­бенностей здесь можно нередко встретить как бы естествен­ные ворота, арки, подобие колонн и тому подобные образования, состоящие только из почвы. Через ущелье, по которому мы ехали, над нами часто проходили деревянные водопроводы, пе­рекинутые с одного края на другой и подпертые в двух, трех местах шестами; и по этим жолобам бежала вода, назначенная для поливки полей, которые находились по обе стороны дороги, на верхних площадях, для нас со дна ущелья совершенно невидимых.
Местность постепенно принимала более оживленный вид: се­ления следовали одно за другим; чаще встречались люди, обозы на телегах и вьючные животные, на которых практичные ки­тайцы ухитряются перевозить всякие предметы, как бы они ни Казались неудобны для вьючной транспортировки. Сегодня, на­пример, я видел, как везли на вьючных мулах длинные и толстые бревна: у каждого мула черев седелку была перекину­та двойная веревочная петля и в них, с каждой стороны, продеты и закреплены концы бревен, помещавшихся с боков у мулов, которые находились между ними, как между оглобля­ми, и шли с этой ношей, повидимому, очень легко.
Наконец показались городские здания; ущелье расширилось и на боках окаймляющих его гор то тут, то там замелькали красивые крыши загородных храмов, окутанных густою зе­ленью садов и обнесенных каменными оградами. Вот и сте­на Лань-Чжоу, с правой стороны примыкающая к боковой го­ре, а с другой-потянувшаяся вдаль по ущелью; вот у самой этой горы ворота, ведущие в город, или собственно во внеш­ний город, Вай-Чэн, так как Лань-Чжоу состоит из двух частей, разделенных стеною.
knOOQle
182
Матусовский остановился перед ворогами для производства съемки ущелья; а я прошел чрев ворота в улицу. Вдоль ею справа продолжается та же гора^ с расположенными наверху сте­нами неизвестно каких зданий, а слева тянется ряд, по обык­новению, нисеньких домов и, по обыкновению, с лавкяйи, в которых сидят купцы и прикащики; народу на улице немного. Но в ту же минуту раздались крики: янь! ян-жень!“ (замор­ский! заморский человек!) и все, кто слышал и не боялся бро­сить свою лавочку, сбежались и собрались около меня. Я чер­тил кой-что в альбом, а туземцы наслаждались созерцанием вблизи и изучением „необыкновенного существа*.
Подъехал товарищ с казаком, Таном и конвойными сол­датами; я тоже сел на свою лошадь,-и мы отправились даль­ние. По мере углубления в город, на каждом шагу открыва­лись и сменялись те живописные утолки, какими так богаты большие оживленные китайские города, и они тем сильнее про­извели на меня впечатление, что мы за последнее время видели только развалины и развалины. Тут опят перед глазами явля­лись, по мере нашего движения, великолепные старинные храмы с их привлекательной пестротою крыш, карнизов и окон; триумфальные арки, перспективы дворов казенных зданий, ве­ковые деревья, трельяжи и тенты над улицами, и везде киша­щий китайский люд, к которому я. привык и был рад снова увидать эту шумную, до разгула веселую толпу...
Вот и ворота внутренней стены и возле них на этой стене Свидетельство строгости китайских законовъ-пять клеток с головами недавно казненных дунган (мусульман); но до этих страшных голов никону нет дела; люди толпятся на улице, выбегают из дверей, смотрят из лавок, с крыш, из дверей, отовсюду куда только можно было пробраться и откуда можно было увидать нас... Да, возмущение всех жителей ЛаньЧжоу до одного свидетельствовало, что этот город не был знаком с людьми иной нации.
И я сам загляделся на интереснейшую живую картину, ко­торая была бы привлекательна и на холсте и на театральной сцене, а в натуре во сто раз интереснее и привлекательнее. Солнце светило нам вслед, и когда я, чтоб все видеть, обо­рачивался назад, перед моими глазами являлось поразительное зрелище как будто фантастической городской улицы: во нсЮ ширину её с неистовым шумом и гамом валила толпа
183
людей, которые шли, бежали, переярыгивали через нонадавшиесц по сторонам улицы предметы,-ткакие именно-за толпой нельзя было видеть. И вся эта масса людей двигалась, словно в дыму пожара, в облаках поджатой ногами пыли, сквовь которую про­бивались лучи горячего солнца и точно сиянием окружали каж­дую голову или возвышавшуюся фигуру, например, людей, ехав­ших на лошадок... В этакой-то толпе еще едут верхом! Велика должна быть привычна у лошадей и мулов к подобной обстановке, чтоб не взбеситься, когда люди жмут и толкают ид. со .всех сторон;-в этакой-то толпе некоторые падали и на них валились другие; и, разумеется, напрасно было бы оста­навливаться и спрашивать, не случилось ли с кем чего, не задавили ли кого?... Да крене того, 'остановиться значило еще более увеличить смятение, потому что все эти тысячи людей со­ставляли как будто одну целую массу, двигавшуюся вдруг, иак идет по реке взломанный лед...
Я смотрел во все глаза, стараясь ничего не пропустить, и хотя, казалось, успел в этом, но впечатлений было получено во время проезда по улицам города до нашей квартиры так много, что все подробности перепутались и слились в одно об­щее ощущение чего-то чарующего, торжественного и в высокой степени интересного. Такия сцены, виденные раз в жизни, ни­когда не изглаживаются из памяти... Да, в Европе этого не увидать!
Город Лань-Чжоу велик, богат, многолюден и несколько наномниает лучшие части Пекина. Вот первое впечатление, про­изведенное им на меня.. В одной из улиц нас встретили несколько человек конных солдат. Поровнявшись с нами, они повернули налево кругом и поехали впереди, расчищая и указывая дорогу к нашей квартире,-где будет которая-мы еще не знали, потому что помещение нас было предоставлено, как читатель помнит, воле и личному желанию здешнего гене­рал-губернатора, а его воли и желаний мы знать не могли. Тем интереснее... Совершенно, как в нашей „сказке про Оленя",- едешь и ничего не знаешь, что будет через. пять минут потом...
Следуя за провожатыми и нисколько не стесняясь их при­сутствием, я делал разные заметки в своей памятной книжве, например: куда потом придти, о чем спросить, чтб осмотреть, купить, срисовать и т. п. Наконец, они повернули в одинъ
Ѵлоооие
184
узенький переулочек, куда толпа не решилась последовать за нами-может-быть, из чувства самосохранения, а может-быть, потому, что этот переулочек вел, как оказалось, к дому < повелителя Шэнь-Си и Гань-Су, генерала Цзо, которому, веро­ятно, неловко было еще раз спросить нас, где мы остановимся, в казенной илп частной квартире, и последняя, volens-nolens, была-таки отведена в занимаемом им казенном доме.
Вдоль узенького переулка потянулись по обеим сторонам глухия стены, и вскоре вълевой стороне явились ворота; чрез последние мы въехали на обширный чистый двор, на котором до тридцати человек солдат водили хороших породистых лошадей. Проехав через него, мы вступили чрез следующие ворота на второй двор съ' выходящей на него террасой дома, находившагося на третьем дворе; тутъ-несколько ворот в разных его сторонах, и мы не знали, какие нам избрать, куда направиться, так как ехавшие перед нами конвоиры остались на первом дворе. Но вышедшие навстречу несколько человек новых солдат вывели нас из затруднения,-взяли лошадей под уздцы и подвели к одним ив ворот, которые были прямо против нас; здесь предложили сойти с лошадей, и мы пешком вступили на третий двор, куда выходил главным фа­садом довольно большой и красивый дом, съ'крытой террасой, на которую вела широкая лестница в четыре ступени. На них стояли до десяти человек солдат, одетых в новое формен­ное платье, и когда мы с Матусовским, взойдя на лестницу, приблизились к двери, завешенной траверсом, двое приподняли последний и, став в почтительные позы, пропустили нас в комнаты...
Но куда идем, чтб будет дальше, где наши спутники-еще ничего не знаем... Войдя, я невольно подумал, что мы очути­лись в приемной генерал-губернатора:-так эта комната была велика, высока и так парадно убрана. Оказалось же, что это была приемная отведенной для нас квартиры; а по бокам её находились жилые комнаты, из которых нам послышались знакомые голоса некоторых из наших спутников, так как они отделялись от средней тоненькими, оклеенными бумагой перегородками. Вышел Степанов и указал комнату, назначен­ную для нас с Матусовским. Она помещалась с левой сто­роны и была разделена деревянной перегородкой на две части; в первой мы поместили Смокотнипа и Тан-Лое, вторую заняли сами.
кз.оооие
_1B5 _
Если хотите заглянуть в нее,-загляните; но особенно по­хвастать нечем. Она не велика, в одно окно; ноль, как и во всех остальных комнатах, сделан из квадратных кирпич­ных плит; стены грязные, мебель состоит из двух грубых дереванных кроватей, двух простых старых столов и двух табуретов с положенными на них стеганными плоскими по­душками. Большое окно заклеено бумагой, мало пропускающей как света, так и воздуха, поэтому я тотчас выдрал бумагу из нескольких четыреугольников рамы, и увидал, что окно выходило на маленький пустой дворик, также вымощенный кир­пичными плитами и окруженный высокой белой стеной. Тутъросли два тощих вяза, стояла скамья и небольшая переносная печка, на которой прислуга кипятила в чайниках воду. Вот наша обитель, неизвестно на’ какой срок, и виды, которыми мы можем любоваться.
Внесли вещи, бывшие на руках у конвойных, потом при­несли и постлали постели, и все было быстро размещено по сво­им местам, так что дом, в котором можно жить и рабо­тать. готов. Теперь есть и пить хочется; но мы в гостях,- заказывать и требовать нельзя, как в гостиннице, -теперь на все его воля, воля генерала Цзо-Цзун-Тана, как его здесь называют, или Цзо-Гун’-Бао. Говорят, обед скоро будет го­тов, и в ожидании, его мы стали приводить в порядок сйои рабочия принадлежности. В это время к нам входит казак Павлов, который, как приятель и сообщник Сосновского; не пользовался нашими симпатиями; он хорошо знал это сам, и потому являлся к нам не иначе, как только по делу. А ня этот раз, оказалось, пришел просто побеседовать, чем, ко­нечно, не мало удивил нас. Хотя его вовсе не спрашивали, он почему-то счел нужным сообщить нам, что „капитан отправились к Цзогумбауму, что они было и не хотели идти сегодня, да Цзогумбаум сам уж очень просил их придти поскорее “. Черные глаза его, всегда не охотно смотрящие прямо,' -как и у приятеля его, теперь особенно сильно бегали в стороны^ выдавая какое-то внутреннее волнение; они как будто спасались от прямого взгляда.
- Ну, чтд ж, слава Богу, значит ему интересно его видеть, ответили мы.
Но мы хорошо знали обычаи китайцев, и нам показалось очень странным и даже неловким требование к себе только-
V^ooQle
18«
что приехавшего гостя.; Мы знали, что если китаец желает спорее-видеть иргеажого, он сам явятся к-йену с визитом. Потребовать же, хотя в в виде просьбы,едва успевшего войти в дом, значит мало уважать человека, до иявеетной степени затрагивать его самолюбие,-Загадочно и совсем не ио-витийеми поступает генерал Цзе, подумали мы. И Павлов точно про­чел наши мысли, и опять продолжаю рапортовать:
- Цзогумбаум сам просил их придти скорее, чиновника присылал; так пристал,-вот приходите сейчас, да и толь­ко; ну, капитан оделись в парадную форму,-мы ее на всякий случай съ> собой захватили,-и вошли.
Но Павлов, скажем, не знал, как чте было, потому что из его рассказов выходило, как будто наш начальник за­ранее готовился к атому поспешному визиту, как будто и вы­ехал для этого сегодня рано, несмотря на дождь; точно и па­радную форму для этого с тобою „случайно захватилъ", и тому подобные, совсем мало вероятные вещи. Мы знали, наконец, нашего начальника за человека самолюбивого; и вы помните, чи­татель, как обыкновенно он заставлял китайцев ожидать своего визита,-уж даже слишком долго... Тут, очевидно, чтонибудь не так, и мы с нетерпением ожидаем возвращения Сосновского,. чтоб узнать новости.
Приблизительно через час он возвратился, и уж давно мы не видали его в таком веселом настроении духа... Преднолаг гая, что мы ничего не знали о визите, он рассказал, что был уже у Цзо-Щун-Тана, также повторил, что он сам ужасно просил его придти сейчас же, как только он приехал, что „просто дождаться не могъ"; высказал свое мнение, что он „чу­десный сварив, умный, очень образованный, а главное дельный человекъ"...
- Он долго разговаривать не любит, продолжалъСосновский,-• и пустяков не болтает, а прямо приступил к сути; и мы с ним уж дело устроили, говорил он, весело смеясь и от удовольствия более обыкновенного жестикулируя.-Прелестнейший, старик! восклицал он в еще не совсем понятном для нас восторге.-Вот этаких бы к нам на границу: вот с такими можно дела обделывать... И я ужасно доволен, что край этот отдан в его руки! Прихожу, ну, там поговорили кой о чем, потом он чуть не с первых слов говорит: вот вы наши соеедн и старые друзья; а вот докажите дружбу на деле,-но-
187.
могите нам, дайте хлеба для нашей армии, потому что у нас свой хотя есть, да его сюда привезти невозможно: а вам ни­чего не стбнт доставить нам от себя; за ценой, говорит, уж мы не постоим,-чтд хотите, заплатим, потому что, говорит, серебра-то у нас много, да ведь серебром солдата не накорМ№Ш£)»
- Извольте, я говорю, мы можем дать вам хлеба; только, говорю, пожалуй дорого покажется.-Все заплатим, говорит: ну я ему и махнул: хотите, говорю во 16 лан, то-есть по 30 серебряных рублей за четверть. А он сразу: - извольте, го­ворит.
Так мы и порешили: что я берусь доставить на первый раз 26,000 четвертей, по тридцати серебряных рублей за каждую!... Вы понимаете, что это составляет! восклицал от радости бо­лее обыкновенного визгливым голосом Сосновский.
Я ничего не понимал, да и теперь тоже, как, во всякого рода торговых операциях, а потому и мало интересовался этим вопросом; не знал степени его выгодности или невыгод и риска, не говоря уж о других тонкостях в роде того, какое отношение имеет эта сделка о поставке провианта китайской армии к нашей экспедиции, почему начальник так доволен и какие из всего этого будут последствия; но тоже лезу в раз­говор.
- А не боитесь вы браться за подобную операцию,-говорю я ему;-ну, как вдруг не исполните, не найдете, например, перевозочных средств, или хлеб будет дорог... Да вообще, говорю, незнакомое дело, и когда вам заниматься им: тут отчет по экспедиции, выставка работъ* мало ли в России хло­пот будет! Мне вчуже страшно; я бы не взялся...
- Ну-у, хлеб дорбг! возразил он и даже очень близко махнул на меня ручной кистью,-а я для чего же назначил 30 руб. за четверть? Как бы дорог ни был, а мы все в убытке не будем, да у нас в 'Семипалатинской области хлеба девать некуда, ведь там, батенька, в казну по пяти рублей четверть ставят. А что вы говорите - перевозочных средств, так их сколько угодно; мне стоит только записку написать к киргизам, так сейчас верблюдов будет даике более, чем нужно.
Он вспомнил о Семипалатинской области, о киргизах и ожи­вился еще более. Но мне уж стало скучно; меня тянуло скорее
188
туда, в шумную живописную улицу... Пообедать бы скорее, и я бы ушел. Но обеда не несут.
- Киргизы меня Знают, продолжает Сосновский,-да до чего! У них даже мои простые записки, как деньги, ходят; бывало, приедет один и просит: пожалуйте, говорит, запи­сочку, с меня вот долг, там что ли, взыскивают, так чтоб для успокоения им я, говорит, вашу записочку и представлю... Это сплошь и рядом бывало... И сколько я таких записок 4 выпустил!... Да, положительно, как деньги, ходили....
- Положим, что операция эта несомненно сулит огромные барыши, заговорил Матусовский, - но нам доставлять китай­цам хлеб едва ли удобно. по многим политическим сообра­жениям. Теперь у нас на границе, слава Богу, успокоилось, кончилась резня, грабежи и эта бесконечная трескотня китай­цев с мусульманами и обратно; а дадим мы им хлеба, они опять приведут войска, и тут воскреснут снова и каш­гарский вопрос, и кульчжинский вопрос, ^мусульман они до­резывать пойдут... Нет, вы не делайте этого; это совсем не в наших интересах и даже не в интересах человеколюбия вообще... Помните мое слово, что из этого хлеба кроме резни ничего не выйдет, говорил, словно пророк, коренастый че­ловек, задумавшись и разглаживая свою густейшую бороду.
- Эк куда хватили, возразил не без досады Сосновский:- да что же вы мне будете рассказывать, когда я отлично знаю все пограничные дела! Ведь, я думаю, я сам в Семипала­тинске служу; так уж позвольте мне лучше знать общегосу­дарственные пользы. Наконец, мы этим самым открываем уже и торговые сношения новым путем: раз наши караваны с хлебом пошли, вот путь и открыт!
- Да, для нашего хлеба он будет открыт, но только для него, и только до тех пор, пока в нем будут нуждаться, а потом, как свои посевы сделают,'так и хлеба не впустят, особенно по этакой-то цене. Ведь они не дураки тоже... А кро­ме того, разве Цзо своею властью может открывать новые тор­говые пути; ведь это дело правительства... По моему, это дело для нас вредное, и вы, если подумаете, наверно со мной согла­ситесь. Что оно выгодно для того, кто будет поставлять хлеб, я спорить не стану: тут от первой поставки сотни тысяч ба­рыша получатся. Но ведь государственные интересы не в том заключаются, чтоб отдельные купцы наживали большие барыши...
kjOOQle
189
И вы лучше сделаете, если бросите это дело; послушайтесь меня и под каким-нибудь благовидным предлогом откажитесь, или условно скажите,-там, если можно будет, пожалуй,-а поло­жительного обещания не давайте...
Но Сосновский, очевидно, был дальновиднее и кончил раз­говор тем, что Матусовский слишком неопытен и плохо знает наши „политические и торговые сношения с Китаемъ", и даже „можно сказать, что это выходит из пределов его компетентности".
Слава Богу, разговор, начавший принимать неприятный харак­тер, кончился, и мы приступили к чтению писем из России, а также из Пекина, из нашего посольства) за этим хлебом мы даже про них забыли. Сосновский сообщил нам, вопервых, что в Хами нас встретить высланный туда (по его просьбе, отправленной еще из Хань-Коу) русский военный от­ряд, под охраною которого мы возвратимся в Россию; и вовторых, что английская экспедиция полковника Броуна, всту­пившая в Китай из Индии, принуждена была вернуться вслед­ствие какого-то столкновения с туземцами; что один из чле­нов её, Маргари, убит, и голова его, была выставлена на го­родской стене... Эти две новости были для нас неприятны: первая потому что обстоятельства нашего движения сложились так, что высылка отряда к нам на встречу была совершенно не нужна, а могла скорее повредить и делу,* и лично нам, не говоря уж о совершенно бесплодных расходах казны,-а они не маленькие; вторая новость еще об одном убийстве евро­пейца китайцами не могла успокоительно подействовать на нас, находившихся еще за три тысячи верст от нашей границы. Мы приуныли немножко, и более всех начальник, который, как он любил говорить, „нес за всех нас нравственную ответственность *.
День уже оканчивался; китайская прислуга принесла уж не обед, а ужин, за которым продолжались беседы на те же темы, впрочем не долго, так как мы разошлись по своим комнатам.
L.OOQlC
Г Л А В А XI.
тощ в лань-чжоу-жу.
Общий визит в генероь-губеряьтору.-Ем вжвити к вам.-Знакомство с городив.-Жежгм реки.-Мост.-'Оригинальные пдоты.-Водомдъиырая машина.-Бассейн ж милосердие генерала Цао. - Лань-Чжоу с высоты.- Парадный обед. - Злой мальчишка. - Наказание бамбуковой линейкой.- Ужины с генералом.-Учение войскам.-Труп человека на улице.-Буря.- Осмотр тюрем.-Губернатор, выкованный в цепи.-Оружия пыток.-Не­ожиданная новость. -- Договор о поставке хлеба. - Стрельба из пуигеж в цеи><- Пленные мусульмане. - Мое .неудачное ходатайство.-Нави восетдтели.-Портрет генерала Цзо.-Ненастье. - Тревожные вести.-Подарки Цзо-Цзун-Тана.-Осмотр казенного дома и сада. - Мои блуждания по го­роду.-Интересные фрески.-Сборы в дорогу.-Прощальные визит и обед.- Отъезд.
15 июня.
Мне хотелось скорее отправиться в город, но но случаю визита к Цзо-Цзун-Тану я должен был отложить свои наме­рения, а доставать парадное платье и отправляться с осталь­ными. Надо было и учтивость соблюсти, да и очень интересно было познакомиться с столь лестно рекомендованным нам человеком и важным сановником, каких в Китайской им­перии не много, всего шесть; а ведь все то чего да свете мень­ше, то больше интересует.
Вот все в сборе, все в полном параде, даже и все казаки с нами в своих высоких черных папахах, при палашах; отправляемся в квартиру генерал-губернатора Цзо. Он жил на другом дворе, отделенном от нашего еще несколькими промежуточными. Пройдя эти несколько дворов и столько же
1»1
.••рог меящу икни, мы памкец вступали в обширное, с одной стороны открытое нвнещение в роде летнпь сцен нанял увеселительных садов, ко служащее совсем для другой пе­ли, - для заседаний генерал-губернатора во время суда. Тут стоял стол, покрытый «ратным сукном; несволъно кресел под такими же чехлами; тумба красимо цвета с зеленым ободком и на ней шкатулка, в которой хранится император­ская печать; а позади стола находится щит, скрывающий вход в дальнейшие, неведомые мам покои.
Из этой оригинальной судебной валы веяа одна дверь наврано в приемную комнату, куда нас ввели два мандарина. Она имела обыкновенный характер, то-есть представляла длинную узкую комнату с поставленными у стен креслами и столиками между ними й с почетным местом в глубине её, устроенным на капе. В обоих противоположных концах её находилось по одному большому окну, а на стенах висели изящные наднисн и снимки с разных старинных памятников,-наиболее обык­новенное украшение стен в китайских комнатах.
Цзо-Цзун-Тан не только ие встретил нас, как это сде­лал не менее его важный сановник, генерал-губернатор про­винций Ху-Бэй и Ху-Нань, Лм-Да-Чэнь,-он еще заставил до­вольно долго подождать себя, что, разумеется, было тем более неучтиво и неожиданно, что наш начальник уже сделал ему визит вчера, да еще тотчас по приезде... Наконец стоявшие у дверей мандарины шепнули нам с известной таинствен­ностью: идет! - и приняли почтительные позыНачальник также выстроил нас в ряд по чинам, против водной двери, в которой вскоре показался повелитель Гань-Су и ПИэнь-Си, в сопровождении человек двенадцати мандаринов, одетых в полную парадную форму; а на нем самом была только фор­менная шляпа.
Генерал Цзо человек небольшего роста, довольно полный, лет около шестидесяти, в своим серьезным и умным лицом несколько напомнил мне Бисмарка, только в смуглом виде, и не с голубыми глазами и рыжими, поседевшими волосами, а черноглазого брюнета; „три же волоска1 растут у Цзо-ЦзунъТана не на голове, а на бороде в виде намека на эспаньолку. Тонкие, но не длинные усы состоят из числа волосков не­сколько большего... Такова ега наружность; а в медленных движениях проявлялось сознание собственного достоинства; но
C.OOQIC
192
было не мало и аффектации, рассчитанной, очевидно на то, чтоб .произвести сильное впечатление, до. тумана в глазах, что на­зывается, до дрожи в коленках. Но, кажется, этого он во­все не достиг; впрочем, я только о себе говорю, потому что все мое внимание было обращено на него одного.
Входя в комнату, он сделал общий весьма ограниченный поклон и остановился как будто удивленный какою-то неожи­данностью; сделал шаг в комнату и снова остановился, ни­чего не говоря и с важной серьезностью смотря на всех во­обще. Один из мандаринов подал ему список всех пред­ставлявшихся. Он медленно взял его в руку и отнес воз­можно дальше от глаз, вниз и несколько в бок, как это обыкновенно , делают старики высокого достоинства;-неважные, те рассматривают предмет, держа его на уровне глаз, или даже выше и смотрят как бы поверх очков.
Итак, взглянув на список, он произнес первое имя, на­чальника, и сам указал на него, как бы говоря, - знаю; по­том произнес второе и поднял глаза, ожидая, когда ему ука­жут того, кто носит это имя, и так далее, поочереди. Он вызывал; ему указывали, и он медленно и пристально рассма­тривал каждого, как будто собирался приобрести себе которого-нибудь из нас и только выбирал, не зная которому от­дать предпочтение. Затем он решился тут же, у дверей, те­перь же выучить все наши имена, даже казаков, что, разумеет­ся, не сразу далось ему; но он и не спешил; настоял-таки на своемъ-выучил, хотя тотчас опять всех перепутал: Со оказался Па, Анъ-По, и так далее *).
А мы все стоим перед ним; и он стоит и от двери не отходит, как будто намерен тут и визит кончить. Меня это сначала не сердило, потому что я и не думал о том,сто­им мы или уж сели: я изучал китайского сановника с не­меньшим вниманием, чем он нас. Но когда мой осмотр кончился, и я вспомнил, что не подобает нам так долго оставаться перед ним, стоя я говорю своим спутникам:
- Чтб же, сядемте, господа, я вижу, что он сам пригласит нас сесть не намерен.
*) Читатели помнят, что китайцы называют иностранцев только пер­вым слогом их фамилий.
LtOOQIC
193
Я сделал движение к кану, и хотя Цзо не мог понять мо­их слов, но понял жест и тронулся от двери, прося нас проходить вперед. Но шел он необыкновенно медленными шагами и все продолжал осматривать нас и как бы сравни­вать между собою. Сделав шаг, он останавливался; останав­ливались и мы все; еще шаг и опять остановка... И как должно-быть смешны мы были все в этой комедии: точно обе сто­роны ожидали друг от друга какой-нибудь нескромной и не совсем безопасной выходки, и остерегались»
Да, Цзо принимал нас так, как не принимал еще никто до сих пор. Но почему же это? спрашиваю себя мысленно. Почему прежде не случалось ничего подобного? Чтб должно было выражать его странное поведение? Хотел ли он показать нам всем, что он считает нас за таких неважных людей, с которыми можно и нужно обращаться свысока, чтоб не скомпрометтировать свое достоинство, оказав слишком много вни­мания и уважения людям, которые по своему положению того не заслуживали? Предположить это тем возможнее, что китай­цам, при их незнании ничего о чужих обычаях и жизни, чрез­вычайно трудно определить при встрече с иностранцами, с кем они имеют дело; а как мы были ему рекомендованы накануне нашим капитаном, нам было неизвестно.
Мне казалось, он долго затруднялся, не зная, следует ли ему пригласить садиться всех или только одного Сосновского. Он, видимо, даже долго не решался провести нас в глубину комнаты, имея, повидимому, намерение отпустить нас тут же в дверях, но не решался. Выражение его лица то было серь­езно, и он молча продолжал осматривать нас, то, как бы опомнившись,заменял его любезным и тихо смеялся, без ви­димой причины, басистым генеральским смехом, изобличав­шим какую-то мысль, которая так и сквозила в этом смехе, и особенно в лице, когда оно опять принимало серьезное и за­думчивое выражение; но прочесть ее ясно и безошибочно было трудно. Эта тягостная и неприятная сцена продолжалась, как мне казалось, минут десять, и действующим лицом был ис­ключительно Цзо-Цзун-Тан; наше же дело было только боять­ся и благоговеть.
Наконец мы доползли до кана и кресел; я не выдержал и, пригласив своих товарищей садиться, сел сам, чтоб выве­сти бедного генерала из затруднения и успокоить его насчетъ
ПУТ. ПО КИТАЮ, Т. II. 13
184
того, что он имеет дело не с прислугой нашего начальника, атакже с „чиновными особами“. И это, повидимому, развязало и язык, и все движения Цзо-Цзун-Тана, который тотчас при­гласил нас садиться, сейчас же сел сам и приказал по­дать чаю.
Началась беседа, в которой говорил опять почти один Цзо: он показал, что знаком с иностранцами, что знает о них кой-что, приводил некоторые различия между китайскими обы­чаями и европейскими, например-в манере чтения и письма; он представлял как читают китайцы сверху вниз и от правой руки к левой, и как мы это делаем. Он водил паль­цем в горизонтальном направлении как бы по строчкам, изображая нашу манеру писать непрерывно, быстро и мелко и, водя пальцем по воображаемой странице, приговаривал: туту-ту-ту-ту!... ту-ту-ту-ту-ту! Потом он осведомился у нас, умеем ли мы говорить и читать по-китайски, и когда ему ска­зали, что некоторые научились немногому, он произвел легкий экзамен: но теперь уж без важности, а любезным тоном и с веселыми улыбками. Разговор шел приблизительно в том же духе.
Визит продолжался долее обыкновенного; но мы вынесли из него, как вообще бывает при первых визитах, чрезвычайно мало; видно было только, что Цзо хотелось поближе познако­миться с нами, многое узнать от нас, чтд оказалось почти невозможным, потому что наши и ею слова, прошедшие чрез уста двух переводчиков, лишь изредка доходили до взаимного понимания; об остальном кой-как догадывались или не по­нимали.
При прощании генерал опять внимательно осматривал нас, заинтересовался нашим форменным платьем, значками раз­ного рода и различиями нащих мундиров, расспрашивая зачем это, что значит то, и между прочим спросил, отчего у меня эполеты густые, а у Сосновского нет, на что получил от него ответ, что это обозначает разные ведомства, в кото­рых мы служим (а я до сих пор находился в заблуждении, думая, что они служат выражением высшего чина, независимо от разницы в ведомствах).
В судебной зале мы расстались и, вернувшись к себе, не­которое время ожидали визита Цзо, на основании предшество­вавших примеров, а потому не -переодевались и не начинали
195
никаких занятий. Но наши ожидания были напрасны: генерал не Только не отдал нам оффициального визита, но даже не прислал никого вместо себя извиниться, что сам почему-либо быть не может, как это всегда делается по законам китай­ской учтивости. Словом, прием вышел необыкновенный и для нашего самолюбия очень и очень обидный. Это все видели и чувствовали.
День прошел у меня очень безтолково, почти ничего не при­неся с собою; а вечером, совершая свою обычную прогулку, Цзо зашел к нам запросто, хотя и со свитой, но одетый также по домашнему. Это была новая неучтивость, что мы опять все понимали, но не все желали протестовать: начальник на­пример оправдывал эту неделикатность его преклонным воз­растом. Сановный гость пробыл у нас с полчаса, в про­должение которых Сосновский посвящал его в тайны гео­графии Китая или, лучше сказать, щеголял перед ним своими обширными сведениями до этой части; потом указал пройден­ный нами путь, и по поводу последнего Цзо выразил большое удивление,-отчего мы ехали по р. Хань-Цзяну до Хань-Чжун-Фу, и как же не посетили Си-Ань-Фу, находясь от него так близко. Он говорил, что мы много потеряли, не видав этого замеча­тельного города, красивого по своему виду, интересного в исто­рическом отношении, как бывшего столицей Китая, и чрезвы­чайно важного в торговом отношении.
Как ни мало мы понимали из того, что говорил Цзо, нельзя было не заметить, что он умен и по-китайски хорошо образованный человек; а слушая его плавную речь, оживленную выразительною игрою физиономии и жестами, нельзя было не чув­ствовать, даже не понимая языка, что он говорил красноре­чиво и увлекательно, чтд заставляло меня еще более сожалеть о неимении средств хорошо понимать его и толково побеседо­вать с ним. <
Уже стемнело, когда он собрался уходить домой. Свита его, все время стоявшая позади его кресла и, казалось, внимательно слушавшая его, как будто пробудилась от приятной дремоты и засуетилась. Генералу подали его длинную палку с золотым набалдашником, в роде архиерейского посоха; два солдата, ожидавшие его за дверьми на террасе, зажгли большие шаро­образные фонари из прозрачной шелковой материи белого цвета с крупными красными буквами, изображавшими его имя и 13*
196
титул. Он встал со стула и, простившись с нами, обещал заходить по вечерам вместе ужинать и беседовать; двое из свитских, слегка поддерживая его под руки, свели с лест­ницы^ и он, выставив вперед свой живот и постукивая длинной палкой с железным наконечником, медленными ша­гами направился через двор к воротам. Мы по обычаю пошли Проводить его до первых ворот, где он остановился, простился со всеми еще раз и просил нас не беспокоиться, не провожать более и возвратиться к себе; но мы, соблюдая этикет, выражали желание проводить еще; однако принуждены были уступить его сопротивлению и вернулись в свою комнату, каждый со своими впечатлениями, еще не сообщенными друг Другу.
Как всегда бывает, впечатления были различны: Сосновский был от него в восхищении, и при прощании даже сделал такое неловко^ движение, что другим показалось, как будто поцеловал „прелестнейшего старика" в руку; на нас с Матусовсквм он произвел впечатление человека с большим умом и тактом, но аффектированного и сухого. Сосновский утвер­ждал, что он „замечательно добрый человекъ", а мы думали: нет, этому пальца в рот не клади... Но, разумеется, все эти заключения строились лишь на первом впечатлении и следова­тельно большего значения иметь не могли.
16 июня.
Нынешний день прошел в делании визитов к местным властям, но к кому именно-я даже этого не мог толком до­биться. В полной форме, верхом на лошадях, совершали мы наши по истине торжественные шествия по улицам Лань-Чжоу, и так как на этот раз китайцам удобнее было нас видеть, чем если бы мы ехали в паланкинах, то интерес, возбуж­денный нашим появлением, был еще сильнее, и на улицах происходило просто смятение. Толпа бежала, прыгала, хохотала, неистово кричала от удовольствия. Казалось, все было забыто и брошено, и в домах тех улиц, по которым мы проезжали, наверно не оставалось никого, кроме тяжело больных да са­мых маленьких детей. Жара, пыль и давка были невыносимые; но мне было весело смотреть на эту оживленную сцену. Но не веселый вернулся я домой.
VjOOQle
197
Из шести мандаринов, к которым мы приезжали, нас принял только один. Из ворот же ямыней остальных вы­ходили одетые в форменное платье слуги и, преклоняясь на одно колено или даже кладя земные поклоны, объясняли нам, что „их великий господин или болен, или не дома". На­сколько было в этом правды, насколько светских махина­ций-трудно было отгадать; но не могло не казаться странным, что они все точно сговорились заболеть в это утро или не быть дома, хотя о нашем намерении „нанести им визиты", как говорят в Пекине наши соотечественники, * они были пред­упреждены... Странно и до некоторой степени неприятно, а главное странно и непонятно: до сих пор, говорю, нас нигде так не принимали! А я вначале думал,-чем дальше будем ехать, тем больше познакомятся с нами и тем прочнее установится наша добрая слава... Увы! тут мы увидали, что мы прослави­лись совсем иначе. •
Теперь все оффициальное исполнено, и мы можем войти опять в свою колею рабочей жизни путешественников, занимающихся чем кто может. Поэтому прервем дневник и расскажем в общих чертах, как проходили наши дни в г. Лань-Чжоу.
Живем мы здесь, можно сказать, припеваючи, в хорошем доме, где тень и прохлада; заботиться не надо ни о чем, по­тому что нам подаются готовые обед и ужин, и все это да­ром; прислуга в виде китайских солдат на каждом шагу; сиди дома и занимайся чем хочешь, или возьми провожатых из тех же солдат и иди гулять, осматривать город и изучать то, что интересует.
Так как на мою долю досталось знакомство с внешней •бытовой стороной, то я этим и занимаюсь. Беру с собой Тана и одного из здешних солдат и отправляемся верхом на ло­шадях знакомиться с городом, чтоб потом самому ориенти­роваться в нем и чтоб отметить пункты наиболее интерес­ные. Лань-Чжоу-город большой и освоиться с ним не легко; но я еще раньше заметил , стоящую на высокой горе много­этажную пагоду, на которую стбит подняться, чтобы весь го­род был перед зрителем, как на ладони. К ней мы и направились. Провожатый вывел нас к северным городским воротам, и чрез них мы выехали за город, который лежит на правом, т.-е. южном берегу Желтой реки, и вдоль неё тя­нется северная сторона окружающей его величественной кир­
198
пичной стены. Прямо против упомянутых ворот устроен понтонный Ѵост на двадцати четырех больших барках, и мы остановились на минуту, чтоб бросить взгляд на реку и на этот мост.
Могущественная и страшная своими наводнениями Хуан-Хэ, протекающая отсюда до своего устья еще ИЗО миль, имеет здесь около двух верст ширины. Вода её, если не желтая в буквальном смысле, то чрезвычайно мутная, глинистого цвета, от примеси огромного количества почвы, которую она размы­вает и уносит своим быстрым течением. Большая сила по­следнего сказывается в следующем интересном явлении: устроенный здесь мост производит на первый взгляд очень странное впечатление тем, что он представляет не прямую линию, а дугу или зигзаг в виде буквы S, потому что барки,, на которых устроен мост, не укреплены якорями ко дну реки, и вода своим напором в местах наиболее сильнаготечения относитъ* их вниз. И так как, следовательно, суда не стоят постоянно на одном месте, то между ними невоз­можна никакая прочная деревянная связь, ибо они удерживаются только силою двух крепчайших железных цепей и четырнад­цати канатов, толщиною около четверти аршина в диаметре каждый, свитых из шерстяных веревок или из волокон пальмы chamaerops. Концы цепей и всех канатов укреплены на берегах около толстых каменных столбов, поставленных наклонно в сторону от реки и глубоко врытых в землю.
Не знаю, отчего китайцы не прибегают к якорям и не устраивают прочного разводного моста; но теперь, при по­движности каждой барки относительно друг друга, невозможно, разумеется,' устроить прочной настилки, хотя можно бы сделать ее все-таки более удобной, чем в настоящее время: китайцы уж слишком небрежно относятся к этому пути сообщения, и Лань-Чжоу-ский мост просто ужасен, так-что, хотя я и имею счастье не принадлежать к особенно „робкому десятку“, тем не менее почувствовал себя не совсем спокойным, когда мы ехали по нем. Доски и бревна только набросаны на барки, так что, когда идут и едут по ним, они движутся и пля­шут; лошадь того и гляди попадет ногою в одну из широ­ких щелей, остающихся между ними, а самые суда находятся в постоянном колебании как от волнения просто ревущей здесь реки, так и под тяжестью проезжающих по мосту мно­
VjOOQle
199
жества людей, лошадей и повозок... Туземцы привыкли к нему и едут по нем преспокойно, а я таки не раз подумал о том, не пришлось бы выкупаться в мутноводной Хуан-Хэ, если этому животрепещущему мосту вздумается порваться в каком-нибудь месте. Упомяну здесь кстати, что англичане предлагали устроить здесь постоянный каменный мост, на что китайское правительство соглашалось, только не сошлись в цене. Компания просила на наши деньги, кажется, четырнадцать или шестнадцать миллионов рублей.
Перебравшись на северный берег, круто поднимающийся почти от самой реки, мы стали взбираться на него пешком по крутым тропинкам или высеченным в почве лестницам, переходя от одной кумирни к другой, во множестве рассеян­ных по горе в разных местах, без всякого плана или симметрии. Усталость от движения в гору, а главное-сильный ветер, помешали нам подняться, как мне хотелось, до самой верхней точки, где стоит высокая многоэтажная пагода; но и с той высоты, какой мы достигли, хорошо были видны долина Желтой реки, город с его окрестностями и стоящая за ним гряда желтоватых глинистых гор.
Широкая полоса вод Хуан-Хэ образует здесь изгиб, на­чало которого скрывается горами, а в нижней части, где на реке зеленеют несколько островов, она уходит в даль и сли­вается в неясных очертаниях с такою же бесцветною, как и вода, почвою здешней местности. Город стоит против нас на ровной обширной отлогости правого берега и весь отлично виден со своими величественными стенами, разделяющими его на две части; с их арками, украшающими улицы, с изящными крышами храмов, желтого, зеленого, голубого и серого цветов, и наконец со множеством домов, слившихся в одну массу то яеструю, то одноцветную, например, там, где преобладают пло­ские глиняные крыши большинства частных жилищ, дни не кра­сивы и по колориту, и по очертаниям, но их оживляют сады, и находящиеся большею частью при храмах и казенных кварти­рах чиновников. На некотором расстоянии за городом воз­вышаются грядою отошедшие от реки горы, такия же скучные, серовато-глинистые, изрытые водяными потоками и почти ли­шенные всякой растительности; окрестности Лань-Чжоу и его предместья также мало оживлены и, кроме того, почти в ко­нец разорены неприятелем. Но в целомъ' картина, занимаю­щая почти половину горизонта, привлекательна и интересна.
200
Я сделал её набросок, и мы, вернувшись на правый берег, поехали вдоль городской стены, вне её, по широкой площадке устроенной здесь набережной, которая ведет в водоподъемной машине, и едем рассмотреть ее поближе; вдруг моя лошадь шарахнулась в сторону, испуганная какими-то странными предметами, которых я и сам не мог определить в первую минуту. Это были бурдюки, сделанные из цельных бычачьих кож, завязанных на ногах и на шейной части и туго наду­тых воздухом. Эти громадные крепчайшие пузыри употреб­ляются китайцами для устройства плотов, на которых по Желтой реке сплавляют разные товары, и преимущество их состоит в том, что, благодаря своей упругости и эластичности ткани, они не разбиваются от случайных ударов, чтд легко может произойти, например, с деревянными боченками. Этот способ плаванья на бычачьих кожах был для меня но­востью; но, к сожалению, мне не удалось увидать вблизи самого плота, чтоб рассмотреть способ прикрепления к ним деревянных брусьев и настилки.
Мы подъехали к водоподъемной машине, также оригинальной и до Китая мною не видацной. Она состоит из огромного ко­леса, установленного на подобие мельничных над водою и приводимого в движение самим , течением воды, в которую оно погружается своею нижнею частью; следовательно до тех пор, пока будет бежать вода в реке, колесо будет без­остановочно вертеться и производить ту работу, какую ему да­дут. Этому колесу поручено снабжать водою весь город и его окрестности; и оно, не требуя ни присмотра людей, ни топлива, работаетъ’в буквальном смысле без устали, и, если считать течение Желтой реки вечным, это колесо также будет вечной двигательной машиной, perpetuum mobile.
Воду же оно поднимает из реки и выливает в подведен­ный к нему жолоб следующим, также не хитрым, но не ли­шенным остроумия способом. Колесо, устроенное из двух па­раллельных рядов брусьев, связанных между собою, имеет ширины до двух аршин и на его окружности укреплены, не­сколько большей длины, деревянные черпаки в виде бокалов, только без ножек; они установлены в косом направлении и обращены своими отверстиями все в одну сторону, так что каждый из двенадцати черпаков, погружаясь при постоянном вращении колеса , в воду, глядит отверстием вниз и в бок,
kjOOQlC
201
а выходя из воды, получает обратное положение, т.-е. отверстие его обращено в бок и вверх. Погрузившись в воду, он, конечно, наполнится ею и несет ее в себе, не проливая, до тех пор, пока не перейдет через высшую точку колеса; тогда он снова обращает отверстие вниз, а дно к верху, и вся вода из него выливается. Это делается каждым черпаком в одном и том же месте, где и находится принимающий воду главный жолоб, проходящий потом сквозь городскую стену по камен­ному каналу, по которому вода бежит в город и разносится в несколько устроенных в разных местах превосходных резервуаров.
Но неудобство этой водоподъемной машины заключается в том, что колесо не может подниматься п опускаться сообразно колебаниям уровня воды в реке; так что, когда она сильно падает, колесо перестает действовать, и город остается без воды. В таких случаях ее наливают в жолоб люди, таская из реки ведрами и бадьями на веревках, - чтд составляет огромное затруднение, хотя человеческий труд в Китае и бас­нословно дешев.
Но вот какой прогресс: несколько лет тому назад, здесь была устроена иностранцами (кем именно-мне не сумели объяснить) паровая водокачальная машина, которая уставлена в стоящем неподалеку отсюда домике. Пошел посмотреть, но оказалось, что она теперь не действует, потому что с машиной не сумели справиться, когда в ней что-то испортилось, и бро­сили.
Самый большой из упомянутых резервуаров, наиболее изящно отделанный, находится в одном из дворов генерал-губерна­торского дома, куда однако отнюдь не „возбраняется" никому приходить за водой; и тут целый день происходит непрерыв­ное движение взад и вперед: водоносов с ведрами на коро­мыслах, вьючных животных с баклажками и бадьями на своих боках, или тележек с небольшими бочками, которые возят то люди, то животные. Они все подходят по очереди с одной стороны резервуара, занимающего половину довольно большего двора, а с трех других его сторон устроена галле­рея, на которой в одном месте стоят два стола и несколько кресел, как бы для чьего-то отдохновения.
Действительно, тут, на этой галлерее, ежедневно происходит оригинальная, нам европейцам совсем незнакомая сцена, при
CtOOQIC
202
которой я сегодня же вечером присутствовал; и вот как я на нее попал. Возвращаясь с работы из города домой, я встре­тил на одном из дворов генерала Цзо, который совершал свою обычную прогулку с тем же посохом, со своей свитой, с которою он вел беседу, и такими же медленными шагами. Я раскланялся хотя весьма учтиво, но сухо, н помня басню о , глиняном и серебряном горшках “, хотел обойти его сто­ронкой и продолжать свой путь; но он остановил меня, обратив­шись ко мне с вопросом.
- Хуа-ле? (рисовали?) спросил он, указывая на альбом и попросил позволения посмотреть.
Посмотрел, узнал место, конечно, похвалил и, взяв меня под руку, предложил мне осмотреть устроенный им упомяну­тыйрезервуар.
- Вас все интересует, вам все надо видеть,-вы его на­рисуете, сказал он.
И, bras dessus bras dessous, мы отправились осматривать ре­зервуар, до которого ползли по крайней мере в четыре рава дольше, чем было нужно. Пришли и уселись у стола в кре­слах; а все мандарины оставались на ногах. Очевидно по за­веденному порядку, через минуту одним из них была взята у слуги большая корзина с булками и поднесена к генералу Цзо, а другой скомандовал: подходите,-обратившись в ту сторону, где стояло до сотни ребятишек разного возраста и обоего пола. Они еще продолжали прибывать из тех же ворот, чрез которые входили и въезжали водовозы и водоносы, и ста­новились друг за другом в правой половине галлереи. Услы­хав команду, дети стали подвигаться не спеша, не толкаясь и не ссорясь и, приблизившись к столу, у которого мы сидели, останавливались.
- Ну подходите! закричал им Цзо с добродушною улыб­кой.
Дети тронулись и, подходя по одиночке, кланялись перед ним в землю (этот поклон называется ко-тбу, буквально- бить головой), получали из его рук булку, делали второй поклон, но уж не земной, проходили дальше, удаляясь через левую по­ловину галлереи и потом через двор в ворота домой.
Между детьми, вообще очень легко одетыми и полуодетыми, были и совершенно голенькия, особенно между малолетними, на­пример, лет двух и даже менее, которых приводили с собою
VjOOQIC
203
братья или сестры постарше. Эти мальцы еще не понимали важности сидевшего перед ними сановника и, не имея понятия о приличиях, подходили без поклона.
- Ко-тОу, ко-тбу! кричал им, смеясь, Цзо, и дети, склады­вая рученкн, кланялись в землю, но некоторые были так малы, что потом едва могли встать, а иные и совсем не могли... Кар­тина была интересная, и просто как картина, которой для боль­шей прелести недоставало только деревьев, и как черта на­родного быта, в ней было что-то ветхозаветное, простодушное, теплое, от чего мы совсем отвыкли. Тут исчезала пропасть между человекомъ-генерал-губернатором и людьми-детьми бедняков.
На следующий день я осмотрел другие части города, более замечательные храмы, сады и изящные здания клубов с их красивыми дворами, на которых растут прекрасные деревья; потом еще раз поднялся на возвышенный пункт, внутри го­рода, где на пригорке стоит один храм, и с него осмотрел Лань-Чжоу с высоты. Вид для европейца также не обыкновен­ный. Я видел оттуда только крыши и стены; в городе для глаза не заметно никакого движения; вовсе не видно людей, по­тому что они скрываются сильно свешенными крышами; весь он имеет какой-то мертвый вид, и хотя он не был разрушен, однако очень походит на те одноцветные развалины, к каким привык мой глаз за последнее время. Смотря на Лань-Чжоу с этого пункта, можно бы было подумать, что город почти не­обитаем, еслибы до слуха не доходило множества равнообраз­ных звуков, свидетельствовавших о том, что, незаметно для глаза, под этими крышами и их навесами жизнь кипела клю­чом; крики и говор людей, тысячи голосов разных птиц, звон бубенчиков, которыми китайцы убирают своих лоша­дей и особенно ослов, ржание тех и других, стук топоров, детский смех и детский плач, напевы и завывания медных тазов, все это сливалось в один общий концерт, походящий издали на жужжание мириад насекомых, - вот чтб услышите вы, стоя высоко над китайским городом.
Помирившись с мыслью, что никакие знакомства с интере­совавшими меня туземцами и сколько-нибудь дельная беседа с ними невозможна, я, оставаясь в городах, работал по преиму­ществу кистью. Так, сегодня я вернулся домой с большим запасом отмеченных интересных пунктов, которыми долженъ
CooQle
204
был обогатиться мой альбом, и стал делать приготовления к работе на завтрашний день, но явившийся к нам адъютант ге­нерал-губернатора, Ши, передал, что завтра утром Цзо-ЦзунъТан приглашает нас к себе обедать. Приглашение было оф­фициальное, поэтому отказаться было бы не ловко; да кроме тОго меня интересовал и сам парадный обед у такого важ­ного китайского вельможи.
На следующий день утром каждый из нас получил по большому запечатанному конверту из красной бумаги, с на­клеенной на него вдоль полоской также красной бумаги, на кото­рой был написан адрес каждого. Внутри конверта заключался сложенный втрое листок красной бумаги, на которой было на­писано, как объяснил нам Ши, что Цзо-Цзун-Тан пригла­шает к себе кушать такого-то, в такой-то день и час. Этот час по нашему был бы для некоторых слишком ранйим даже для утреннего чаю, не только для обеда, потому что гене­рал приглашал нас к десяти часам утра. Но в чужой при­ход со своими обычаями не ходят, и мы, в виду оффициаль­ности приглашения, надели мундиры и, едва успев напиться чаю, отправились.
День был чудесный, солнечный.
Цзо на этот раз встретил нас под знакомым читателю навесом или в открытой судебной зале. Он и вся его свита были в форменном платье. Значит теперь он понял то, чего раньше не понимал, и, приглашая нас всех, не боялся уронить своего достоинства... Поздоровавшись и потом взаимно уступая дорогу, которая вела теперь не в знакомую нам при­емную, а вглубь залы, на таинственный двор, чрез дверь, закрытую щитом. Мы употребили по крайней мере с четверть часа, чтоб пройти этот и еще один двор и трое дверей, пока наконец вступили в комнату, где уже был приготовлен обе­денный стол и стояли четыре слуги, одетые в новые халаты из легкой шелковой материи бледно-оранжевого цвета и в фор­менных шляпах на головах.
Эта комната, которой трудно дать название по её виду и об­становке, походила отчасти на кабинет. Она была разделена аркой на две половины и имела такие скромные размеры, что стоявший в её первой половине небольшой четырехъугбльный стол, за которым могло сесть никак не более восьми чело­век, занимал ее почти всю. В обоих отделениях комнаты
Di ' zed by
205
были устроены ннши с окнами и в них каны, которые были заложены бумагами и книгами, но нигде не было даже подобия рабочего стола.
В первом отделении, в котором мы все собрались, я за­метил у дверей собрание палок, с какими Цзо совершает свои прогулки и до которых он, должно-быть, охотник, а на нисеньком столике, стоявшем на кане, - значит на ‘самом почетном месте,-был поставлен подарок, поднесенный ЦзоЦзун-Тану нашим начальником в первый же день приезда,- тот самый, о сохранности которого, помните, казак Павлов так заботился, когда мы собирались уезжать из Цинь-Чжоу и вещи наши укладывались на телеги. Теперь и мы могли полю­боваться этой дорогой вещью, стоющею, по словам Павлова, двести рублей, так как раньше нам не случилось её видеть. Она была, разумеется, европейской работы,'-потому что нельзя же китайцу дарить что-нибудь китайское,-и представляла,-чи­татель не поверит,->-стеклянный колпак, под которым были изображены из картона горы, обсыпанные песком и убранные камешками, а также оклеенные мохом, на подобие деревьев; на горах стоит мельница, четыре крыла которой могут быть при­ведены во вращательное движение, и разбросаны нарисованные домики, а внизу, на синих бумажных волнах, представлен корабль с парусами и мачтами, могущий совершать колебания с боку на бок; кроме того, в глубине этой живой картины скрыта табакерка с музыкой, играющая пьесу на мотив „Чем тебя я огорчила"... Попросту говоря, это была всем известная и, можно сказать, грошевая игрушка.
- Видите? обратился он к Сосновскому, как только мы вошли в комнату, - ваш подарок... Я поставил его на пер­вом месте в своей комнате.
Он очень мило и любезно рассмеялся и еще раз «поблагода­рил его как будто эта вещь заинтересовала его; но истинный смысл этих восторгов был понятен...
Я продолжал осматривать комнату и заметил еще стоявшую на Небольшом консоле, над нишей, почти у самого потолка, желтую шкатулку с нарисованным на ней драконом, и гене­рал объяснил, что в ней находится одна из одежд богдохана, кажется, пожалованная ему в виде особой милости.
Затем моим вниманием овладел обеденный стол. Он был черный лакированный, ничем не покрытый, и на нем не
LtOOQIC
206
находилось никаких салфеток, а были положены только приборы и стояли блюдца с первыми кушаньями, какими обыкновенно начинается китайский обед; а именно: равного рода лакомства в роде цукатов, сухих варений и фруктов в сахаре (очень похожих на нашн киевские консервы), нарезанные ломтиками свежие фрукты и пастила ив плодов диоспирос, а также, по непонятной для нас прихоти китайского вкуса, ветчина и вяле­ная соленая рыба. Вот удивительное сочетание! Все эти пред­меты были очень искусно и изящно положены на блюдцах в виде прозрачных пирамидок. Каждый же прибор состоял из фарфоровых блюдечка и двух маленьких чашечек, из сере­бряной вилки о двух зубцах и двух палочек из слоновой кости. Вокруг стола стояли шесть табуретов с надетыми на них чехлами синего цвета и положенными сверх их плоскими красными подушками.
Затем Цзо приступил к предобеденной церемонии. Все еще были иа ногах, ходили по комнате или, лучше сказать, пересту­пали с ноги иа ногу, потому что ходить было негде, и стояли. По данцому знаку, подошел к хозяину слуга, державший в ле­вой руке поднос с мелкими чашечками, а в правой металли­ческий,-я бы сказал графин с вином, еслибы он не был вполне похож на чайник. Тот взял двумя руками одну ча­шечку, хотя она была мала и для двух пальцев; слуга налил въ'нее вина и Цзо, обратившись к нам, назвал по имени нашего начальника, которому в это время адъютант указал его место за столом, шепнув: только не садитесь, пока ЦзоГун-Бао не пригласит к столу всех. Хозяин поднял над головой чашечку и, торжественно подойдя к указанному месту, поставил ее на стол у его прибора; потом брал отдельно каждую вещь прибора также двумя руками, каждую поднимал над своей головой и клал обратно на свое место; затем по­додвинул табуретку и рукою смахнул с неё пыль, хотя её там не было. Сделав это, он снова поднял сложенные руки над головой, причем широкие рукава его курмы совершенно за­крыли его лицо, низко поклонился Сосновскому и молча указал рукою место, возле которого тот остался, стоя.
Те же самые провозглашения имени, поднимания вещей и по­клонения, с тою же торжественностью и серьезностью были по­вторены генералом Цзо над вещами остальных приборов и табуретами, кроме своего.
kjOOQle
207
Когда все таким образом были расставлены у своих мест, Цзо подошел к своему, считавшемуся, разумеется, наименее почетным, пригласил нас садиться; мы просили его сесть прежде нас; начались препирания, но, конечно, он сел после всех. Цзо, очевидно, решился поразит нас и любезностью, и учтивостью, и гостеприимством.
Все уселись. Один из слуг, стоявший позади хозяина, по­весил ему на грудь салфетку, но какую! какою у нас разве посуду перетирают на кухне, и то не везде: из грубой ткани с не менее грубым рисунком в два цвета, синего с белый; затем он положил около него на стол кусочек не менее грубой, белой холстины, сложенной вчетверо, и на нее зубочистку из слоновой кости. Другой слуга положил около каждого из нас маленькия бумажки, сложенные вчетверо, не более вершка в квадрате, и долженствовавшие играть роль салфеток.
Обед начался. Цзо взял свою чашечку вина и, встав, покло­нился нам, пригласив пить; мы ответили тем же и, сев, он стал брать своими палочками кусочки разных конфект и фрук­тов, ветчины и соленой рыбы, и положив каждому по кусочку каждого кушанья собственноручно, предложил брать самим, кому чтд угодно. Затем началось подавание кушаний и первым блюдом, конечно, явился суп из ласточкиных гнезд, за ко­торым потянулся длинный ряд блюд, и я скоро им и счет потерял; их было не менее пятидесяти, всяких, - вареных, пареных, жареных, соусов, всевозможных смесей, состава ко­торых и не разберешь, но большею частью очень вкусных. Из каждого блюда хозяин сначала сам клал каждому гостю на блюдечко понемногу и потом приглашал каждого • брать и ку­шать, кому и что угодно. Эти кушанья не подавались одно за другим, а оставлялись на столе до тех пор, пока на нем не оставалось й вершка свободного места; тогда раньше поданные убирались со стола, и заменялись новыми, подававшимися также по нескольку за раз. Среди обеда беспрестанно подливалось вино, так что чашечки-рюмки ни минуты не оставались не на­полненными до краев. •
Заметив, что мы мало пили вина, он спросил, не желаем ли мы европейского, прибавив не без гордости, что у него есть и европейские вина. Мы ответили, что нам интереснее и прият­нее пить китайское, просили его не беспокоиться и поберечь
VjOOQ 1с
208
европейское для своих друзей китайцев, для которых оно бу­дет любопытною редкостью.
-т Нет, я сам часто пью и постоянно получаю их, ска­зал он, и отдал приказание слуге; тот ушел и вскоре воз­вратился с подносом, на котором стоял великолепный хру­стальный прибор превосходной европейской работы, состоявший из двух изящных графинов и полдюжины рюмок, заключав­шихся в небольшом шкафчике из толстых шлифованных, стекол оправленных вызлащенною бронзою. Слуга налил рюмкв и подал.
- Лин-вэнь, назвал хозяин вино, не будучи в состоянии, точнее произнести, слово рейнвейн.
Он спрашивал у нас, хорошо ли вино, которое и сам пил с видимым удовольствием, хорош ли прибор, и очевидно щеголял перед нами тем, что имел у себя европейские вещи и европейское вино. Он извинился, что в настоящее время не имеет „шань-пань-цзю“ (шампанского; цзю значит вино), кото­рое, я знаю, говорил он, европейцы очень любят.
Обед продолжался долго; но так как Цзо говорил почти без умолку и из разговоров кой-что понималось, кой-что уда­валось сказать и нам самим, то время проходило не особенно скучно.
Я говорил, однако, какое неприятное напряжение мозга чув­ствуешь при разговорах через переводчика, как утомляешься и как скоро потом забываешь о чем шла речь. Так и те­перь: я чего не понял, что позабыл или пропустил, и из всех продолжительных бесед дошло до моего сознания и осталось в памяти не много. Интересен был, между прочим, высказанный им взгляд на сердце людей, принадлежащих к различным нациям.
- У людей великих государств (в смысле их размеров), говорил он,-сердце прямое и, напротив, у людей государств маленькихъ-оно кривое; и он даже изображал это наглядно,, показывая указательный палец своей руки то вытянутым, то согнутым.
Далее он расспрашивал о некоторых европейских государ­ствах, из которых знал, кроме России, Ин-Чжи-Ли, ФаЛйн-Сй, И-Та-Ли, Пу-Люс и Тул-Си, то-есть Англию, Фран­цию, Италию, Пруссию и Турцию; он знал кой-что о европей­ской политике, но Ьесьма немного, и желал получить от насъ
209
некоторые сведения об отношенияхъ' названных государств между собою, например, кто из них сильнее всех, кто с кем больше в ладу живет; спрашивал о наших отношениях к другим государствам и точно обрадовался, когда услыхал, что Англия всегда недружелюбно относится и к России, что она всегда старается вредить нам и помогает нашим врагам. Он как будто нашел подтверждение своей мысли, что иначе быт не может, и изобразил сильно согнутым указательным паль­цем степень „кривизны** английского сердца.
Потом он стал проводить параллель между Россией и Ки­таем и между прочим предложил вопрос, кто из нас кого победить, если бы у нас произошла война. ,
- Ну, какая же война с нами, из-за чего нам ссориться! возразили мы.-Нам надо быть друзьями, в общих интересах, и мы верно никогда с вами воевать не будем.
- Конечно, я и сам так думаю; но мне все-таки хочется знать ваше мнение, так как вы видели много наших войск... Чьи солдаты победят, если взять равные количества? любопыт­ствовал Цзо-Цзун-Тан.
Мы ответили ему уклончиво, что, вероятно, силы окажутся равными, потому что китайская армия многочисленнее, но наши люди крепче и, может-быть, вооружены лучше; но что храб­рость войск, мы думаем, одинаковая. Но Цзо не довольство­вался и настаивал на прямом ответе на прямо поставленный вопрос,-кто кого победит, если бы была война, словно он в самом деле собирался предпринять ее. И он попросил от­вечать искренно, как мы думаем, оставив в стороне дели­катность, которая, конечно, велит нам сказать ему любезность. Тогда Сосновский ответил ему, что в случае войны Россия одержит верх. Генерал спросил сидевшего рядом Матусовского, как он думает? Матусовский ответил то же. Потом он отобрал мнения у всех поочереди,-и от всех получил один ответ, что русские победят китайцев.
Старик, повидимому, никак не ожидал этого и на несколько минут даже упал духом, вдруг задумался и как будто за­грустил. Он, должно-быть, в самом деле воображал в про­стоте сердечной, что Китай в состоянии не только бороться с Россией, но даже и победить её армию. Мне даже жалко его стало... Но не сам ли ты желал слышать правду, думаю себе: вот теперь и грусти. А эта внезапная грусть, которой он не
ПУТ. 00 КИТАЮ, т. п. 14
210
в силах был скрыть, изобличала какие-то замыслы «ротнв Россия, которые ои, очевидно, имел в своей голове. По край­ней мере мне это тогда казалось несомненным.
Наконец, обед, прерывавшийся раз для питья чаю с целью „Осаждения пищи внизъ" и раз для куренья, и продолжавшийся шесть часов,-кончился. Важный 'и несколько надменный, но утонченно-вежливый генерал-губернатор рыгал в продолжении еиб не только на всю комнату, но и на весь двор; впрочем, что значит отрыжка!... Да, он убедительно доказал, что при­личия-вещь чисто условная. Впрочем Цзо был первый и един­ственный в такой степени физиологически-безцеремонный китай­ский сановник из всех виденных нами.
Читатель знает уже, что, по китайским понятиям, учтивость требует, чтоб гости немедленно после обеда -прощались с хозяином и оставляли его в покое-отдыхать и переваривать пищу; а Цзо истребил её огромное количество; мы тоже наелись из любознательности до чувства тяжести в желудке: надо же было все перепробовать, хотя было бы гораздо интереснее узнать, как и из чего что делается. Мы встали и, поблагодарив хо­зяина, стали прощаться, прося его не беспокоиться и не прово­жать нас; но он, как учтивейший китаец, не мог этого до­пустить и отправился с нами через двор.
Шел он через этот дворъ-в каких-нибудь пятьдесят шаговъ^ирины,-я думаю, целую четверть часа, медленно пе­реставляя ноги и беспрестанно останавливаясь, чтоб еще побол­тать и узнать что-нибудь. Не припомню, как разговор опять Перешел к европейцам, и он рассказал мам об одном французе, который находился несколько лет назад на китай­ской службе и, уехав в Париж, прислал ему оттуда на па­мять подарок; Цзо остановился и велел одному из сопровож­давших нас слуг принести его. Тот скоро возвратился с маленьким футляром в руках и подал. Цзо открыл и по* казал нам великолепные золотые часы-хронометр с париж­ской выставки 1872, чтд было обозначено на нижней доске, а на верхней была сделана из эмали военная мандаринская пьияига с красным шариком и павлиньим пером с двумя глазка­ми,-‘гордость китайских сановников. Хитрый генерал сделал вид, что сам не понимает, хорошая ли это вещь или нет, и опять у каждого поочереди спросил наше мнение. И когда мы все похвалили, он объяснил, что часы эти и стоют около
LtOOQIC
•811
тысячи рублей. Он возвратил их слуге и млел отнести и* место, а сам остановился и, смотря На нас, опять задумался, мак при первом свидании, и опять тихо рассмеялся особенным басистым смехом, и если бы нужно было как-нибудь назвать последний, я назвал бы его незаслуженно обидным: а причины его точно не знал.
Проводив нас до дверей второго двора, он простился с нами и возвратился к себе, а мы прошли еще через один двор в свою квартиру и несколько времени вели беседу отно­сительно Цзо-Цзун-Тана, который чрезвычайно нравился Сосневскому, и он даже говорил: „я ужасно доволен чем чтб За­падный Край отдали в его руки“!
Поговорили об европейских вещах и вине, задумались над тем, зачем он показал нам подарки других европейцев И решили, что он до некоторой степени недоволен подарком нашего начальника. А тут, вскоре после нашего возвращения домой, является маленький мандарин с просьбою от Цзо-ЦзуньТана прислать ему футляр от подаренной нами вещи... Это поставило Сосновского в немалое затруднение, так как из­вестно, что для подобных, сокровищ никаких футляров не делается. Простого же деревянного ящика с соломой мы забла­горазсудили не посылать, а приказали сказать, что футляр по­гиб, т.-е. расклеился и испортился на пороге Лун-Тан. Спа­сибо, он еще раз выручил; хоть и прозрачно, а все-таки вы­ручил.
Я ушел с альбомом в город; четверо конвойных с пал­ками отправились за мною следом, и к нам присоединился сын одного из приближенных к Цзо-Цзун-Тану мандари­нов, мальчик лет двенадцати, которого я нередко видел на нашем дворе и который всегда возмущал меня своим дурным характером. Он был косноязычен п, должно-быть, от при­роды зол, котому что трудно объяснить его жестокосердие одной нравственной порчей и влиятельным положением его отца, вслед­ствие чего его никто, не смел осязательно вразумить в том, что он сам по себе есть такое же ничтожество, как всякий другой человек. Он иногда заходил к нам, и с нами об­ращался вежливо, конечно, потому что боялся; но по отноше­нию в народу и солдатам он являлся не по летам жестоким тираном; и я с удивлением и часто с негодованием смо­трел на это молодое, но такое злое создание: на улицах Онъ
' 14»
212
.безпрестанно приказывал солдатам бить людей при всяком малейшем поводе, но без всякой надобности; он, казалось, начинал скучать, когда их палки оставались в бездействии. И если, например, во время моей работы, толпа вела себя чинно и солдатам некого было бить, он нарочно задевал когонибудь, толкал и огрызался; и если задетый, не зная, что он имеет дело с сыном человека, близкого к вельможе, обходился с ним, как с простым смертным, т.-е. тоже тол­кал или огрызался, тот немедленно начинал плакать и жало­ваться, что его обидели и приказывал солдатам наказать ви­новника. Солдаты, жестокие сами по себе, как видно не смели не слушаться его приказаний и беспощадно колотили оскорбителя палками, пока тому не удавалось скрыться в толпе, а плакав­ший мальчишка уже хохотал от удовольствия... А между про­чим его отец был очень добрый и мягкий человек; и я не внаю, знал ли он о поведении своего сына, которого портила прислуга, заискивая у него расположение, все прощая и уни­жаясь перед ним из страха или гаденьких рассчетов.
Мальчишка был мне очень неприятен; а он как нарочно любил сопровождать меня, когда я уходил в город; но не потому, что я ему был интересен или что его занимала моя работа,-нисколько!-он только рисовался тем, что мог под­ходить ко мне, когда всех других солдаты прогоняли; он знал, что около меня будет толпа, что солдаты будут разго­нять ее и бить палками, и вид чужих страданий доставлял ему непонятное удовольствие.
Однажды я услыхал неистовые продолжительные крики, сопро­вождаемые каким-то странным речитативом, и не зная в чем дело, выскочил из своей комнаты и побежал туда, от­куда неслись крики, думая, что случилось какое-нибудь несчастие; но это кричал один несчастный солдат, который чем-то заслужил наказание бамбуковой линейкой. Противный хищный зверок,-упомянутый мальчишка, был тут и, посматривая то на того, то на другого, весело посмеивался, как будто вовсе не слыша раздиравших душу криков человека.
А на плечах и ногах этого бедняги, положенного на полу лицом вниз, сидело по одному солдату; третий же, сидя около него на корточках, часто ударял по ногам, выше коленных сгибов, бамбуковой линейкой, и как бы напевая веселую песню считал свои удары: „и, лян; сань, сы; у, лю; ци, па;цзю.
113
пш; ши-и; ши-эрр; ши-сань, и т. д., т.-е. раз, два; три, четыре; инть-шесть, и т. д. напевал солдат, наказывавший товарища но приказанию начальника, который сидел тут же и следил за исполнением наказания.
Бамбуковая линейка вовсе не толста; она не больше аршина длины и ударяют ею, повидимому, не сильно, без размаха И особенного усилия; но кожа на месте ударов уже посинела» когда а пришел, и из неё выступила кровь. Мальчишка смо­трит и подпрыгивает от удовольствия; а я, грешный человек, пожалел, что неразложат его и не познакомят с тем по* лееным знанием, которое называется болью. Может-быть И поумнел бы этот будущий тиран, если его пикто не приду­шить под сердитую руку. Отсчитывавший удары солдат дошел до сотни, п это, говорили, была уже третья! Он остановился и взглянул иа начальника, ожидая распоряжения.
- Цзай-да (еще бей), крикнул тот. Линейка опять захо­дила, опять раздались новые крики и речитатив:-раз, два; три, четыре; пять, шесть; и так далее.
Я подошел в начальнику и попросил его простить винов­ного, и он, спасибо ему, тотчас уважил мою просьбу.
- Бу-яо-да (не надо бить), тотчас скомандовал он. • Я поблагодарил его и, взволнованный отвратительной сценой, ско­рее удалился домой, но, проходя, невольно взглянул на маль­чишку... Надо было видеть выражение досады на его лице и злого упрека, обращенного ко мне за прерванное удовольствие...' Чтб может выйти из этого ребенка, когда он выростет? по­думал я. Но хорошо, что-в Китае личные заслуги, отличие й добродетели гораздо более значат чем заслуги, почет и влия­ние отца,-значит этот далеко не пойдет.
Итак, жизнь наша в Лань-Чжоу вошла в обычную колею, и я, ознакомившись с городом, часто уходил в то или дру­гое место и преспокойно предавался своим занятиям. Китайцы теперь не внушали мне ни малейших опасений, и мне в толпе было даже весело. Придешь, поставишь свой складной стул и начинаешь работу. Китайцы размещаются кругом меня везде; где только можно. Удобно смотреть на мою работу могли, разу­меется, весьма немногие, а остальные ждали, может-быть, что и им удастся взглянуть, нлн интересовались мною самим и смотрели отовсюду, с улицы, с балконов, из лавок; неко­торые взбирались на деревья; другие взлезали иа плоские крыши
LtOOQIC
eu
невысоких домов, возле которых а находился, и, лежа на жи­вотах и свесив головы, наблюдали за моей работой сверху. И некоторые простаивали около меня, не отходя ни на минуту, все время, пока я оставался на своем месте.
Таким образом я проводил в городе, на улицах или на дворах храмов по нескольку носов. Все жители Лан-Чжоу успели ко мне привыкнуть,-не дивились больше при моем по­явлении. И ни злобы, ня досады не вовбуждаешь ни в ком, и не пугаешь никого больше; даже ребятишки, и те начинают заигрывать и лишь очень изредка какой-нибудь шаиун крик­нет в след: заморский чорт! заморский чорт! А улыбнешься ему в ответ, и он весело улыбается.
Возвращаясь домой обыкновенно в сумерках, я иногда за­ставал у нас в гостях Цзо-Цзун-Тана, который приходил ужинать с нами запросто. Обыкновенно в таких случаях из его квартиры приносились к нам заранее европейские се­ребряные подсвечники с несколькими стеариновыми свечами, и они таким образом были его верным предвестником... И всето европейскими вещами Цзо нам точно глаза колет; но ни слова не говорит, чтд он хочет этим сказать.
Прихожу раз домой. Все уже сидят за столом. Цзо попро­сил показать ему, чтд я нарисовал сегодня в городе; смо­трел, хвалил, но, казалось, ничего не понимал в живописи,- за то некоторые из стоявшей за ним свиты так и впивались глазами в рисунок из-за спины своего начальника и, не смея говорить в его присутствии, молча расхваливали его, показывая мне большие пальцы и кивая головаии. За ужином Цзо много расспрашивал про нашего Государя, про его вид, рост, образ жизни, спрашивал показывается ли он народу и был ужасно удивлен, когда узнал, что наш Государь не только открыто ездит по улицам, но даже гуляет пешком.
Полюбопытствовал Цзо и насчет нравственности наших чи­новников, спрашивал, учиняют ли они всякия беззакония? На это Сосновский ответил ему, что хотя это и случается, но очень редко, потому что у нас это опасно,-сейчас в газетах отделают,- и рекомендовал китайцам гласность, как саное лучшее сред­ство для исправления чиновников!... Интересовался любознатель­ный Цэо-Цзун-Тан и военным делом, и нашими философ­скими воззрениями, и настоящим бытом русских, желая отчасти, может быть, блеснуть своими сведениями о чужих странах;
21»
во лучше бы он этого не делал, потому что изобличал только свое неведение, которое, впрочем, нас ни мало не удивляло.
Решился удивить нас сегодня наш знаменитый начальник своими непостижимыми ответами генералу Цзо на некоторые мз его вопросов, так что и до сих пор я не могу их понять.
- Сколько лет, например, по мнению русских, существует вселенная? спросил Цзо.
Сосновский отвечает:»семь тысяч триста... и так далее.
Тот лукаво улыбнулся и обратился к своей свите с ка­ким-то замечанием, которого никто нз нас не расслышал. Мандарины только усмехнулись молча.
- Да наша империя больше лет существует, возразил нам генерал.
Я также говорю Сосновскому, что, ведь, это же летосчисление церковное; а научные выводы заставляют предполагать...
- Да чтб же вы мне будете рассказывать о научных выво­дах, когда это одни теории, которым ни один образованный человек не верит, озадачивает он меня...
Я не спорил, и разговор о материях трудно разрешимых прекратился; а 'Цзо перешел к вопросам современным и бо* лее существенным.
- Все ли в России едят лошадиное мясо? спросил он и, получив в ответ,-далеко не все,-удивил нас другим, уж совсем неожиданным вопросом.
- А людоедство в России еще есть до сих пор?
- Есть, но в очень немногих местах; в очень немно­гих, ответил Сосновский так же просто, как на самый обык­новенный вопрос.
Мы удивленно взглянули на него, раскрыв глаза и недоуме­вали, к чему поведет эта шутка. Только видим он не шу­тит, и переводчик готов передать его ответ.
- Ну зачем же вы его вводите в такое неприятное для Рос­сии заблуждение, говорим и я, и Матусовский.-Где же у нас людоедство?! воскликнули мы в один голос.
- Вы даже и этого не знаете, даже подтрунивает над нами начальник.-А про самоедов-то вы, господа, забыли; ведь уж одно это название доказывает вам существование факта, а вы будете со мною спорить... Повторите-ка географию...
- Позвольте, самоед не русское слово и значит...
- Да что же вы будете мне рассказывать!
L
216
- Но зачем же китайский мандарин будет иметь о России... : - Да оставьте пожалуйста. Что у вас за страсть... тот... противоречить... тот... ради одной оппозиции... Иннокентий Сте­паныч, передавайте, что я вам говорю, а то мы этак... тот... никогда не кончим...
Удивленные не менее, чем удивились бы перед самым ак­том людоедства в России, мы сидели за ужином с нетерпе­нием ожидая когда он кончится. А Цзо, может-быть, радовался совершенно новым сведениям о России...
Впрочем, утешали мы себя надеждою, авось не все дошло до его сознания... А может-быть это-то, как нарочно, и дой­дет.
Приведенные непостижимые речи так ошеломили меня, что а ничего не видал и не слыхал кругом: совершенно не заме­тил, как принял сведение о „людоедстве в немногих ме­стах Россиии Цзо-Цзун-Тан, чтд выражали в это время лица стоявших позади его мандаринов.
Гостеприимный,-неизвестно кто, гость или хозяин,-генерал Цзо усиленно, словно хохол, приставал к нам беспрестанно с подчиванием и упрашиванием отведать тогоЛпоесть другого. Особенно усиленно угощал он нас сегодня бараниной, подан­ной очень оригинально: в комнату на особом нисеньком сто­лике был принесен поставленный на ноги целый зажаренный баран, из которого повар тут же вырезывал мясо мелкими кусочками и на блюдце подавал на стол. Мы ели ужасно мно­го, только уступая просьбам, а в ушах все раздавались:- людоеды, самоеды, одни теории...
Когда после этого разговора я встречал Цзо-Цзун-Тана или кого-нибудь из здешних мандаринов, мне всякий раз приходило в голову:-а может-быть он смотрит на меня и хотя любезничает, а про себя думаетъ-пожалуй и ты, брат, из „весьма немногих мест России“; пожалуй он только из деликатности не спрашивает,-вкусно ли „жень-дэ-жоу“ (чело­веческое мясо). .
И эта мысль не совсем праздная; потому что, если нас могли спросить о русском людоедстве, значит они думали, что оно есть, хотя может-быть и сомневались; теперь же, когда начальник наш рассеял эти сомнения, мысль о нем вполне законна... Ах, как бы хотелось послушать беседы Цзо с сво­ими приятелями после этого замечательного вечера 20 июня. Но
VjOOQIC
217
еще более хотелось бы забыть об этом вечере, как о мно­гом другом, и навсегда.
Всего мы провели в Лань-Чжоу почти месяц; но в сущно­сти неизвестно зачем, потому что все, сделанное здесь нами, могло совершиться столе же успешно в неделю, много в две, вместо двадцати семи дней. Я, разумеется, не хочу этим ска­зать, что в Лань-Чжоу и не могло найтись дела для учено-тор­говой экнедиции; напротив, тут можно было найти много матери­ала для самой усердной работы. Но у нас не было усиленных занятий; начальник сам, повидимому, скучал, но все находил необходимым остаться еще то на два дня, то на три, на один день и потом опять на четыре дня... Другие работали только потому, что привыкли быть занятыми, и без дела скучали. Смо­трели и видели мы в городе не много. Так, например, хо­дили всей компанией осматривать находящийся здесь ружейный и пушечный завод, представляющий чрезвычайно много интересного; видели маневры, производимые китайским войскам каждое пер­вое число в присутствии Цзо-Цзун-Тана; но я не буду описы­вать подробностей ни того, ни других, предоставляя эти специ­альные вопросы Сосновскому; скажу только, что завод работает паром, и на нем в настоящее время нет ни одного иностран­ца: и распорядители, и рабочие, все до одного китайцы, по преимуществу кантонцы. А о маневрах расскажу только с ик внешней стороны, понятной и интересной и для неспециали­стов военного дела, сущность которого для меня самого, к сожалению, темна.
Двадцать первого июня, еще до восхода солнца, мы были раз­бужены необычайными звуками как будто поднявшейся в го­роде тревоги,-выстрелами, барабанным боем и отчаянными завываниями военных труб, которые, казалось, раздирали воз­дух или самп дрались на части. С просонок я подумал, не подступил ли к городу неприятель и начал осаду его, - что не собирают ли гарнизон для отражения врага? И не будь мы предупреждены накануне об имеющих быть в этот день лсаневрах, мы не сразу бы поняли, что значит эта ранняя, небы­валая тревога и, пожалуй, не отнеслись бы покойно к подняв­шейся суматохе. Суматоха же и шум происходили оттого, что войска, расположенные в ямыни, отправлялись на место учения.
С восходом же солнца встали и мы, и вскоре были совсем готовы, чтоб ехать за город на место учения; но Сосновский
CjOOQle
218~
нашел нужным обождать, чтобы дать время Цао-Цзун-Таиу проехать туда, потому что нам, говорил он, приличнее явить­ся после него. Что касается меня, я не знал, что для нас приличнее; но пожалел о том, что мы не увидим всего с самого начала, например приезда Цзо-Цзун-Таиа, встречи его войсками и т. п. Наконец, ведь мы сказали-непременно будем, так не стали бы ждать нас, как это было в Фань-Чэне... Но сказано, что мы выедем не раньше как после выстрела из пушки, извещающего обыкновенно о выезде генерал-губер­натора из своего дома. Ждали, мы, ждали этого выстрела; а Цзо, как оказалось потом, ждал нашего отъезда, для того чтоб не приехать раньше, чтоб не он нас встретил, а мы его.
Мандарины беспрестанно прибегали на наш двор справлять­ся, уехали ли мы или еще нет; адъютант Ши несколько раз приходил спрашивать, когда же мы поедем, прямо говорил, что пора ехать, что все уже в сборе и ждут. Ему отвечали- сейчас поедем, и опять сидели в ожидании распоряжения Сосновского.
Не знаю, что чувствовал Цзо, поставленный в такое непри­ятное положение; но он наконец не выдержал, и три выстре­ла дали знать всему городу, что он отправился, на место ма­невр, где его, конечно, давно ожидали.
- Ну, вот теперь обождем с четверть часа, чтоб дать время ему доехать, и можем тронуться, объявил Сосновский, Через четверть часа мы отправились; и теперь наш началь­ник вдруг стал торопиться, и вместо того, чтоб нам при­быть чинно, всем вместе, нашел нужным ускакать вперед, даже не приказав на этот раз, чтоб мы „подтягивались". Казак Павлов последовал за ним, а где были другие, я не заметил, потому что все как-то рассеялись; да и на душе было в этот день отчего-то скверно и более чем когда-нибудь не хотелось быть вместе. Мы с Матусовским, Смокотниным я Таном едем где рысцой, где шагом, смотря по дороге. Те­перь спешить нечего, потому что интересный момент уже про­пущен и его не воротишь.
Маневры происходили за городом, примерно верстах в трех от него. Погода была прекрасная, и толпы народа валили по до­роге, так как в городе знали, что ц приезжие иностранцы бу­дут присутствовать на разводе. Вот мы уж не далеко, и
kjOOQle
219
дорога, ведущая к месту маневр, обогнув развалины каках-то домиков, поворачивает налево; вправо от нас расположены вдали войска, на равнине, окаймленной до одну сторону горами, а по другую-городскою стеною; влево же, против фронта, на­ходится небольшой домик, к которому мы и направились, так как оттуда, говорят, мы должны смотреть. Он состоит ив трех врытых террас или открытых комнат, из которых средняя по обыкновению назначается для лиц более почетных, куда, без сомнения, пригласят и нас, думаем себе, нодъеежая к домику. В этом среднем отделении мы ожидали найти нашего начальника рядом с генерал-губернатором; но, подъ­ехав, видим в нем лишь несколько незнакомых манлари-> нов, из которых ни один не только не поздоровался с нами, но, очевидно, и заметить не хотел или не мог, кань будто мы и в самом деле были незаметны.
Мы поняли, что на нас сильно рассердились за наше дей-. ствительно неловкое, промедление; но не понимаем еще, отчего ЫВ все сидят и ходят в каком-то сонном настроении? От­чего не начинают маневр,--ведь Цзо-Цзум-Таи и даже наш начальник уж давно должны были приехать. Только-где они, еще не находим; не видим ни того, ии другого... Должно-быть, не к тому домику нам надо подъехать: тут, верно, офицеры одни, а генерал-губернатор с Сосновским где-нибудь в дру­гом месте. Ищем такого н не находим; а Тан утверждает, что здесь, и предлагает слезать с лошадей.
Сошли и увидали знакомого адъютанта Цзо, Ши-Да-Лое, ко­торый раскланивается и сходит со ступеней лестницы, здоро­вается и, забирая нас под руки, всходит с нами наверх террасы. Здесь, как-то нерешительно, заминаясь и краснея, он указывает нам наши места в боковом отделении с левой сторонни Здесь у стола сидел Сосновский, и почему-то старался ободрить нас своим примером. Чем-то смущенный Ши пред­лагает нам усаживаться около стола, но делает это так не­смело, как будто ожидает с нашей стороны какого-нибудь возражения в роде: что вы, с ума сошли, или: с чего же взяли, что мы тут сядем! И мы. действительно почувствовали нечто такое, что заставляет человека делать возражения в духе вышеприведенных.
- Это чтд же? за задний стол с музыкантами? обращаюсь я к Соеновскому.-Я тут не сяду, говорю.-За кого же они
220
нас принимают? Ведь это не дома: тут войска, толпа наро­да... Мое мнение таково, что здесь нельзя не считаться местами, каким бы вздором это в сущности ни было.
Сосновский согласился, и Матусовский поддержал меня; и я, ободренный тем, что попал в тон, продолжаю говорить в том же духе и советую или не усаживаться здесь совсем, а ехать сейчас обратно домой, или пойти и занять места в среднем отделении радом с Цво. Пусть попробуют попро­сить встать...
Мандарин Ши, хотя и не понимал по-русски, но догадался о чем у нас шел оживленный разговор и скрылся. Хотя я и сойнавал, что мы сами заставили всегда учтивых и весьма любезных к нам китайцев дать нам почувствовать; что нельзя же безнаказанно так поступать с их генерал-губернаторамй, гем не менее досада меня разбирала сильная... И совестно, и обидно! А главное-сознаешь свое бессилие’ попра­вить непоправимое... И жалко, наконец, было той приятной и веселой встречи, которая несомненно была бы нам сделана. И почетъ-хорошая вещь, и веселое настроение духа; оно даже ещё дороже: иначе на весь мир смотришь, когда весел; живее ум, и все чувства тогда острее.
- Ну, чтд же, господа, уедемте или пойдем на приличные места? обращаюсь я главным образом к Сосновскому.-Ви­делись ли вы с Цзо-Цзун-Таном, и как он вас принял? спрашиваю его.
- А... тот... Цзо-Цзун-Тана что-то задержало, и он... тот... прислал сказать, что сейчас будет; он-было... тот... вы­ехал, да с дороги вернулся.
А, вот чем дело!.. Теперь для меня все стало ясно...
- Лай-лё, лай-лё! (едет, едет!) раздались голоса и все задвигались, как всегда бывает при приближении важной о со­бы; послышался какой-то легкий шорох в роде предвестника как бы надвигающейся бури, и потом все притихли.
Итак, Цзо-Цзун-Тан перехитрил нас: значит, выстрелы, извещавшие об его выезде, были фальшивые... Этакие коварные люди!.. Мы желали, чтоб он -встретил нас; а он, без со­мнения, хотел показать нам свой приезд и увеличить число встречавших его лиц еще и иностранными гостями... Да, если спокойно рассуждать, положение его было действительно затруд­нительное: и неловко старику, генерал-губернатору, встречать
221
вас; неловко с другой стороны и не встретить. Вот почему, вероятно, и вынужден он был вступить с нами в препира­ния по поводу того, кому раньше приехать на развод... А мы были наказаны и могли только протестовать; но наш протест мог быть заметным только в случае удаления одновременно всех; теперь же Сосновский уже не находил удобным ото сде­лать, что и справедливо. Можно было уехать еще потом по приезде Цзо-Цзун-Тана, отговорившись например делами или болезнью; а теперь, когда он подъезжает к нам,-уезжать нескладно.
- Ну, там посмотрим, отложил решение Сосновский.
Вдали, в облаке пыли, показалась группа всадников; войска зашевелились, точно колосья на ниве от. дуновения ветра,впе­ред к нашей палатке прискакало несколько человек солдат; вскоре за ниии подъехала свита: находившиеся здесь два пала­ча,-непременные символы власти важного сановника, - вышли вперед и стали по сторонам дороги, опершись обеими руками на свои длинные палки, выставив нижние концы их вперед; солдаты сомкнулись рядами вдоль дороги и из множества их разноцветных флагов вдруг образовалась целая аллея, пес­тревшая, как гигантский цветник, самыми яркими красками.
В противоположном конце аллеи показался всадник, быстро ехавший на превосходном иноходце небольшего роста, цлавно несшемся вдоль этой фантастической аллеи. Этот всадник был невысокий толстый генерал, одетый, в курму яркого желтого цвета, в черной шляпе на подобие кокошника; а за ним, не отставая от него, следовали четыре мандарина... Это был сам генерал Цзо, который через несколько секунд остановился перед палаткой.
Лицо его было серьезно, с выражением невозмутимого спо­койствия, а нахмуренные брови придавали ему оттенок сосре­доточенной мысли и даже некоторого гнева. Выражалось на нем и сознание своего достоинства, и сознание важности того, чтд совершалось вокруг и чтд совершал он сам.
Его лошадь в тот же миг была взята под уздцы; генерал, принятый на руки двух мандаринов и поддерживаемый под руки, снят и введен по нескольким ступеням на площадку, где его ожидали мандарины и мы. Все встали; китайцы стояли в почтительной неподвижности, которая должна была изобра­жать готовность на все и окаменение от страха перед всемогу­
222
щим человеком, каким действительно является здесь началь­ник края.
Цзо поздоровался с мандаринами и потом стал как бы отыскивать кого-то, оглядываясь по сторонам; он, очевидно, умышленно не замечал нас, которых на версту отличали от всех остальных наши мундиры; он искал ияенно нас, сто­явших от него в двух шагах, и наконец наипел, и даже как будто обрадовавшись, поздоровался, придав лицу любезное выражение. Потом прошел в среднее отделение, где с ним поместились три генерала и где кроме того стояли три пустых кресла, приготовленные, без сомнения, для нас. Но приглаше­ния не последовало, и мы принуждены были сесть на прежния места в мало-почетном левом отделении, за перегородкой, у особого стола.
- Теперь уедемте, говорю я опять; простимся и уедем.
- Ну, что обижать старика, -ответил Сосновский, - ведь это только незнание европейских обычаев; а никакого особого умы­сла я здесь положительно не вижу.
Ну, если начальник не видит, значит его нет. Значит, тут просто незнание европейских обычаев, нечего делать! И я также сел к столу: для чего же я один уеду, думаю себе. А интересного тут много...
На столе тотчас явились чай и разные печенья,-этого нас не лишили; по ни чай, ни сладкия печенья не уменьшали горечи проглоченной обиды, да еще проглоченной так кротко, покорно, можно сказать, раболепно. Хотя обиду мы и сами выхлопотали себе своим малым знанием житейского такта, все-таки не позволительно было, по моему, так унизительно переносить ее перед таким многочисленным собранием... Но допустим, что все это мне только казалось, положим, в силу моей страсти к оппозиции; может-быть, все совершалось именно так, как должно.
- Уймитесь волнения страсти, шепчет мне Матусовский,- теперь уж ничего не поправите. Отделали вас, ну и сидите теперь смирно, и собирайте хоть „плоды лестного воображения11... Так он называл мон дорожные заметки, заимствовав это вы­ражение из сочинения Дюгальда о Китае.
Ну, нечего делать, обратимся к „плодам лестного вообра­жения®. Будем смотреть, что кругом нас происходит.
ааз
Цзо сел на свое место и к нему стали подходить мандари­ны с красными, синими и другими шариками иа шляпах, - и кланялись перед ним в землю. На эту церемонию потребова­лось около десяти минув; потом от нас нолетел стрелой один офицер, передать распоряжение Цзо начинать маневры. На плацу находились войска пехоты и конницы, все одетые в яркоцветное платье; и вскоре они начали свои передвижения, построения, нападения, отступления и стрельбу залпами и беглым огнем,-словом, для непосвященного, все то же, чтб всегда бы­вает на маневрах. Последние продолжались около трех часов с перерывами, в течение которых солдаты садились на землю отдыхать, рассеявшись группами, и тогда равнина казалась из­дали покрытою многочисленными клумбами ярких цветов.
Когда кончился смотр настоящим солдатам, на сцену пе­ред самой беседкой, в которой мы находились, явились пред­ставители потешной армии,-солдаты-дети лет десяти, двенад­цати, - так-называемые Юй-Бин, в числе пятнадцати или двадцати человек, обучаемых, по мысли Цзо, военному делу. Один из генералов, сидевших в среднем отделении, сде­лал им перекличку, причем каждый выбегал вперед и крик­нув: кань-уо! то-есть: посмотри на меня, возвращался на свое место. После переклички они стали показывать некоторые гим­настические упражнения, стреляли из лука и небольших ружей; но при этом все их движения сопровождались какими-то стран­ными ужимками и кривляньями, совершенно приличными клоунам, но вовсе не идущими к солдату: они ужасно напоминали непри­ятные и неграциозные ломанья китайских актеров. Тем не менее этн живые куклы с их уродливыми гримасами, казалось, очень занимали сановника Цзо, и он, до сих пор молчавший (он тоже был не в духе), теперь постоянно делал замеча­ния, хвалил, исправлял и шутил. Он, говорят, Придает этим юй-бин’ам серьезное значение; они даже какое-то жалова­ние получают. Мысль-то в основе справедливая и хорошая; но для чего учить ребят паясничать, - не понимаю: неужели они возлагают какие-нибудь надежды на акробогские штуки, какие солдат будет уметь делать...
После упомянутых воинов-марионеток, перед нами явились стрелки с особого рода потешными ружьями. Последние пред­ставляют одни стволы без прикладов (!) и служат выражени­ем самой безжалостной насмешки англичан над китайцами.

224
Последним были проданы старые ружейные стволы (без дерева» которое, конечно, пошло в дело) и переделаны по особому ни­где мною не виданному образцу. Увидав их в первый раз в здешнем арсенале, а даже не мог себе представить, как же из них стрелять, и сегодня здесь я это видел.
Чтоб читателю было все понятно, я должен сказать, что ку­рок в них находится не сбоку, а наверху ствола, у казенной части; собачки нет, а он спускается посредством приделан­ной сбоку пружинки, которую надо придавить. Солдат берет такой ружейный ствол в обе руки, как акробат свой баланс, потом сгибает руки в локтях, плотно прижимает последние к туловищу, и он поднеся ружье близко к лицу, смотрит влево, вдоль ствола, и таким образом прицеливается; затем нажимает боковую пружину и делает выстрел... Каково!... Ведь кто имеет хотя малейшее понятие о ружье и способе стрельбы из него, тот поймет всю нелепость описанных ружья и приема, а также все неудобство и трудность стрельбы; поймет, сколько выстрелов кряду можно сделать из такого ружья, и каково должно быть рукам несчастных солдат. Ко­нечно, путем долгого упражнения можно научиться стрелять из всякого оружия, при всяком положении; но насколько это будет удобно в сражении, не трудно себе представить... О, Господи, как плохо,, когда начальство так мало образовано и так мало думает, как китайские военные мандарины! Но с них и спра­шивать много нельзя.
Я уже не раз говорил, как мало внимания обращают ки­тайцы на обучение стрельбе в целв: в их армии почти не существует этого, самого существенного, упражнения, и я не видал ни одного солдата из тех, кого заставлял прицели­ваться, который бы имел понятие о правильном держании ружья и умел бы верно наводить его; а таких опытов я сделал по крайней мере до ста в разных местах; большинство из них даже прямо признавались, что они умеют стрелять только не целясь. Действительно, они стреляют из ружей, держа их так, как будто намереваются идти в штыки, и во время вы­стрела смотрят вдаль на предмет, в который хотят попасть... И в массу людей, говорят, попадают, если только она стоит не вне выстрела китайских ружей.
Итак, ружейной стрельбы пулями я не видал; за то видел, как солдаты стреляли в цель из упомянутых безлриклад-
LnOOQle
225
них ружей. Но как это Делается! Что за мишень! Какие тре­буются результаты!... Мишень представляет насаженное на пал­ку металлическое кольцо в поларшина в диаметре и находя­щееся приблизительно на уровне головы стрелка; в средине кольца привешен вожаный круг, меньшей величины, и он свободно качается в кольце, если его вывести из равновесия. Мишень ставят от стрелка шагах в пяти, шести (!) и стре­ляют холостыми (!) зарядами; а удачным выстрелом считается тот, от которого каждый круг в кольце закачается... Не хи* тро, кажется, хорошо стрелять при таких условиях; но солда­ты и тут нередко делали промахи, то-есть круг оставался не­подвижным; впрочем, вину следует приписать не столько не­умению солдат, сколько нелепым ружьям.
А Цзо-Цзун-Тан спрашивал, кто кого победит!... Как захотелось мне в эту минуту показать ему то, чтд называется армией, - чтд такое, например, русский солдат. Тогда бы он не спрашивал, кто кого победит.
Маневры кончились; все мандарины вдруг задвигались; толпа народа, следившая за нами с ббльшим любопытством, чем за ходом военных действий, за исключением тех моментов когда раздавалась пальба, теперь заволновалась и полезла к месту, где мы находились; но солдаты сдерживали ее то слова­ми, то более действительными мерами. Адъютант Цзо-ЦзунъТана пришел от последнего с приглашением нас позавтра­кать вместе с ним, здесь же, в палатке, но, слава Богу, мы на это не пошли, почувствовав себя наконец оскорбленными „чудеснейшим старикомъ", и к счастию уехали домой.
После прочитанных вами страниц, мне следовало бы пре­рвать на время беседу. Но вы сделайте это сами, а потом про­должайте следовать за мною. Чтоб несколько рассеяться от незаслуженных сюрпризов нынешнего утра, я поехал с Та­ном в город и отправился по лавкам с целью выбора и по­купки некоторых вещей для своей этнографической коллекции.
Лавки в Лань-Чжоу довольно богаты, но сравнительно с го­родами средних провинций здесь почти все продается в тридорога. В лавках встречаются некоторые иностранные товары, например стеариновые свечи, мыло, конфекты в банках, иголки, немного стеклянной посуды и изредка карманные часы. Видел также не мало иностранных материй; но собирание сведений, вообще касавшихся торговли, я предоставлял более меня све-
ПХТ. ПО КИТАЮ, Т. II. 15
IjOOQLe
226
душим по этой части, так как у меяя не было для этого ни досуга, ни знаний.
Во время этой прогулки я увидал в одной улице лежавший на. земле труп человека. Прикрытый грязным одеялом, он дожал возле одной лавки. Остановившись на минуту перед по­койником, очень исхудавшим ц болезненным на вид, я не мало удивлялся тому равнодушию, с каким толпа относилась д явлению смерти и к самому трупу. У нас умрет на улице человек, - сейчас соберется толпа, начинается суматоха, бе­гут за докторами, стараются-нельзя ли еже помочь; здесь все равнодушно проходили мимо умирающего или уже умершего; хотя и видели его, но никто не остановился окало несчастного, ноокетъбыть, из опасения быть привлеченным к суду. Подобное равно­душие легко приписать, - чтд нередко и делают, - черствости сердца китайцев; но мне кажется, оно прямо является след­ствием закона, по которому мертвый или умирающий человек для каждого китайца опаснее огня. С другой стороны, часто, повторяющиеся случаи ^смерти бесприютных бедняков, кончаю­щих свои печальные дии на улицах, приучили китайцев к самому явлению смерти, так что она нивому не внушает ни сожаления, ни страха, как вообще людям, часто видящим умирающих или покойников.
С достаточным количеством покупок мы вернулись домой и замялись укладкой их в ящики для дальнего пути.
Бремя шло, и наши дни проходили один за другим среди полного физического довольства. Погода была ясная и на дворе стоял зной, но в комнатах у нас было так прохладно, что не хотелось и выходить из них; да ведь, сидя дома, ничего не высидишь: надо идти на зной, смотреть, наблюдать, рабо­тать. А жарко! Очень тяжело бывало!
Только в течение одной недели каждый день после обеда под­нимался сильнейший ветеръ/и один раз он достиг степени просто урагана, - поломал много деревьев, поснес крыш и даже уничтожил не мало домишек бедняков; пронеслось над Лань-Чжоу во время нашего пребывания в нем (с 14 июня по 10 июля) несколько гроз с проливными дождями, во время которых бумага в окнах мгновенно пробивалась, и дождь лил к комнаты... И тут только мы вполне оценили услугу, какое оказывает человеку наше столь обыкновенное стекло.
L.OOQlC
Я7
Итак, говорю, домасидеть я себе не давкл, а почти каж­дый день уходил в город, большею частью е альбомом, и благодарил судьбу за то, что я по крайней мере мог рисо­вать; а то, что бы я стал делят во время подобных продол­жительныхъ' остановок в городах! Только ходить и смотреть... Но что пользы из того другим, что я увижу много! Теперь же у меня уже составился довольно полный альбом, который я могу покакать всем. Из многих же не художественных про­гулок и осмотров расскажу о посещении мною здешних тюрем.
Однажды, Цзо-Цзун-Тан ^идел у нас вечером за ужином и я обратился к нему с просьбой о дозволении мне осмотреть тюрыгу. Ои был очень удивлен странностью моего желания, переспросил, так ли он понял мои слова, и ответил:
- Что же вам за охота смотреть такую дрянь; ведь там скверно! сказал он, и его даже всего передернуло.-Впрочем, если вы непременно желаете, сделайте милость; я отдам распо­ряжение, чтоб вас всюду провели и все показали.
Я отправился на следующий же день в сопровождении Тана, который вполне понимал меня во всем, что меня интересовало, а также мою неискусную китайскую речь; и я научился понимать его язык лучше других. Хорошо было бы, конечно, русского переводчика попросить пойти сонною, но махнем рукой и пой­дем без переводчика; авось что-нибудь поймем по-китайски, или умозрительно...
Приехали, говорят, а я еще ничего не вижу. Мы привыкли соединять с словом тюрьма представление о большом здании известной постройки, обнесенном стеною, с железными решет­ками в окнах, с часовыми у ворот и tqmy подобными при­надлежностями... Ровно ничего даже похожого на тюрьму по внешнему виду здесь не имеется. Нас ввели в обыкновенный домик, где мы встретили мандарина,-оказалось тюремного смо­трителя, - сухого, черствого старичка, несколько сурового на вид и резвого, даже грубоватого в своем обращении. Он правил нас не то с некоторой досадой, не то свысока, и только когда узнал, что я доктор, сделался гораздо любезнее, вероятно потому, что, страдая одной болезнью в животе, на­меревался обратиться ко мне за помощью. Поговорив несколько о своей болезни, он поручил нас одному из служащих при тюрьме чиновников, и мы отправились.
15*
228
Вышли назад на улицу и, войдя потом в один узенький дереулок, остановились у маленькой деревянной двери, запер­той на замок. За нею находился небольшой дворик, в другой стороне которого была вторая дверь, также запертая на замок. Провожатый отпер ее, впустил нас и, войдя завами, тотчас же запер ее за собой. Отсюда мы вступили на большой дворъг обнесенный высокой землебитной стеной, и на йен находились отдельные постройки и виде небольших флигелей, все двери которых были открыты настеж. На этом дворе ходили или сидели арестанты в разнообразном собственном платье, по­тому что никакой особенной казенной формы для них не суще­ствует. В одном углу этого двора находилась небольшая ку­мирня, па террасе которой отдельно помещался арестант, си­девший на кровати. Мы подошли к нему.
- Губернатор, шепнул нам сопровождавший нас чи­новник... *
Это был человек высокого роста, с резкими и крупными чертами лица; голова его обросла длинными волосами, в беспо­рядке торчавшими и висевшими по плечам; и он имел страш­ный, разбойничий вид. На грудь опускалась густая, черная бо­рода, скрывавшая толстую железную цепь, окружавшую его шею и спускавшуюся вниз; у живота она разделялась на две дру­гих цепи такой же толщины, и последние шли к обеим но­гам, прикрепляясь к кандалам, в которые были закованы его ноги. Интересно было бы точно и подробно узнать, в чем состояло его преступление, которое привело его в настоящее ужасное положение, но для меня это было недоступно; я мог понять только, что вина состояла в каких-то дурных распо­ряжениях -во время войны с дунганами. Не мусульманин ли был он сам, как мне казалось по типу; но нет, гово­рят, китаец.
Когда мы подошли к нему, Тан назвал ему меня и объя­снил, каким образом я очутился в Китае, в Лань-Чжоу и в тюрьме. Тяжело мне было находиться перед этим бывшим вельможей, находящимся уже два года в таком печальном положении и, как видно, совсем забывшим свое прошлое за это время: он встал и стоял передо мною, не решаясь сесть, так что я едва упросил его и сел с ним рядом на его постель. Не жалуясь на судьбу, он только пожаловался мне, как врачу, на свою болезнь, которая оказалась хроническимъ
VjOOQIC
229
катарром пищеварительных органов, и я обещал прислать а ежу из дому лекарства... Страшно и тяжело видеть человека в таком положении, если даже знаешь, что он тяжкий пре­ступник, и еще тяжелее, когда можно сомневаться в том, действительно ли вина несчастного так велика, чтоб заслу­жить подобное унижение и наказание... Два года просидеть на цепи! Сидеть и не знать, когда это кончится и чем кончится!... Уйдемте лучше...
Я простился с ним и прошел дальше. У стены одного изи флигелей стояли четыре человека,-дунган, как мне сказали* Двое нз них были взрослые, а двое почти дети, лет не более четырнадцати, пятнадцати. Взрослые были закованы в цепи, окружающие шею и идущие к ножным, кандалам; а руки их у запястья продеты в двойной браслет, так что они пере­крещиваются; браслет заперт висячим замком и хотя коль­ца и не очень плотно обхватывают руки, но движения ими едва возможны,-их можно сгибать только в локтях. Дети не име­ли цепей, потому ли, что считались менее виновными, пли еще пока не имели, как дети,-не знаю.
Эти четверо несчастных были остатки из мусульман города Сю-Чжоу-Фу, и их не казнили, потому что вина их всех не так тяжела; виновность же горемычных юношей состояла толь­ко в том, что они были детьми одного из дунганских на­чальников, Ма-Гуй-Юань, и племянниками Ма-Бэй-Юань, кото­рый занимал место главного начальника мятежников в СиНин-Фу, когда там китайцы были истреблены мусульманами. Оба последние были казнены, и лучше было бы, я думаю, и де­тям их погибнуть одновременно с ними,а по крайней мере разом, чем протомиться здесь,-„вероятно всю жизнь", как сказал Тан, когда я спросил его: на долго ли они посажены? Действительно, их держат в тюрьме, как объяснил тюрем­ный чиновник, из опасения, что Они впоследствии станут мстить за смерть своих отца и дяди... А когда же можно ска­зать себе, что жажда мести прошла, что они стали безопасными людьми, которым можно дать свободу? Сидят они здесь уже три года, проводят время в совершенной праздности, так как их ничему не учат, не дают никакого занятия, о чем, вероятно, и мысль никому не придет в голову... О, земля, земля! Вся-то ты один скорбный дом; нива, политая слезами и часто неповинной кровью!... Чье сердце не содрогнется, на­
280
пример, при мысли об упасти этих несчастных жертв.» Щертв чего? Для чего и в назидание кому?... Уйдем и от них скорее, потому что горю их мы помочь не в состоянии.
Дома, в которых живут заключенные по нескольку человек вместе, представляют внутри, довольно просторные поме­щения, но темные, потому что они освещаются, как сараи, только черрз двери; последние запираются лишь на ночь, а весь день стоят открытыми. Арестантские камеры и пусты вну­три. как сараи: ни стула, ни стола, ни кровати в них нет вовсе, чтд мне показалось мерой жестокой и тяжкой, потому что китайцы в общежитии привыкли и к стульямъ» и к кроватям.
Когда я подходил к кому-нибудь из арестантов, он тот­час кланялся в землир, потом оставался на коленах, и в таком положении отвечал на мои вопросы, и заставить его встать стоило всегда большего труда. Встанет, но как только обратишься к нему с новым вопросом, он опять становится на колени, вероятно по установленным правилам, не смея от­вечать иначе как стоя на коленах.
Одиночных камер, я сказал, нет, а заключенные живут компаниями, без различия звания; так, в одном из помеще­ний между арестантами-простолюдинамн находился один ман­дарин, бывший военный начальник (Чжэн-Тай), командовав­ший пятью лагерями. Он был известен, говорят, своею храб­ростью, но в то же время и разнузданностью страстей, чтд у него проявлялось не только во время войны в неприятельских местностях, - за что, конечно, в тюрьму не сажают,-но и в своем государстве, в мирное время. Узнав о дошедших на него многих жалобах и назначении над ним суда, он бе­жал, скитался йеизвестнв где в продолжении трех лет, и лишь несколько дней назад был схвачен и посажен в тюрь­му. Его лицо, обезображенное оспою, и вся фигура не представ­ляли ничего, что бы обращало на себя внимание, - совершенно дюжинная физиономия.
Он был прикован одною цепью с другим человеком, которого всего естественнее было бы принять за какого-либо соучастника его; оказалось же, что то был вовсе даже не пре­ступник и de jure не арестант, а полицейский солдат, при­ставленный к нему в караульные с обязанностью смотреть, чтоб тот опять не убежал... Вот это хорошо приставлен, подумал я,-сторож надежный; уж он не уйдет от клиенту
55И
в' вго не прогуляет!...' Такие караульное переменяются два раза в день. Этот Чжэн-Тай, как говорили мне лотом, обвинял­ся кроме того в государственной измене, и из Пекина ожи­дали его смертного приговора. Говорили, что его должны будут пенить четвертованием, и услыхав об этом, я долго не мог избавиться от тягостного представления: он все стоял передо мною в момент имеющей совершиться над ннм^ страшной казни, состоящей в том, что человеку по частям отрубают руки в несколько приемов, потом ноги-также в несколько приемов, и наконец уже голову от оставшагося туловища.
Арестантов в тюрьме было человек до пятидесяти, от стариков до детей даиже девятилетнего возраста. Последний маль­чик был также сын казненного Ма-Гуй-Юань. Один старик, весьма почтенной наружности, содержался здесь на оснований предположения, что он знает, где скрыто серебро одного уби­того и ограбленного купца; предполагалось же, что он должен знать, только потому, что убийство совершено неподалеку от его усадьбы. Другие арестанты сидели в тюрьме за грабеж, нанесение тяжких побоев и другие важные преступления, или по подозрению в таких.
Я прошел потом в другое отделение тюрьмы, помещавше­еся в другом доме, через улицу. Тут сидели люди, совер­шившие преступления менее важные, п содержались не так стро­го,-без цепей и за менее крепкими затворами. Дом, служив­ший тюрьмою, выходил на улицу, и дверь в переднем отде­лении оставалась даже открытою; вторая камера отделялась от первой грубою деревянною решеткою и такими же решетками разделялась на три части.
Но хотя эти менее тяжкие преступники и не носили цепей, не были уединены от мира стеною, положение их было не луч­ше, вследствие невообразимой грязи и ужасного воздуха, каким они дышали и который, может-быть, скорее цепей подрывал их здоровье. Не трудно представить себе, какова должна быть в летнее время атмосфера в этом помещении, где сидели почти битком набитые тридцать пять человек, и когда тут же в одном углу этого помещения, которому не придумаешь и названия, сваливались и сливались всякия очистки, помои и не­чистоты. Когда я подошел к решетке, то не только мое обо­няние было поражено до возбуждения тошноты, - у меня стало щипать в главах от вредных газов, содержащихся в воз^
289
духе этого убийственного жилища. И вид сидевших здесь аре­стантов был ужасен; они были едва прикрыты кой-какой убо­гой одеждой, а некоторые оставались почти голыми; тело их было невообразимо грязно; лица бескровные и одутловатые, как у водяночных больных; на ногах у некоторых были скор­бутные пятна и язвы; веки у всех без исключения поражены катарром...
Из тюремной кухни, которая помещалась тут же на улице, под навесом того же дома, при мне принесли и стали разда­вать арестантам горячую пшенную кашу; я попробовал и на­шел ее недурной: хорошо сваренная, довольно густая, посолен­ная и приправленная салом, она даже была вкусна. Такая каша или рис даются им три раза в день, а для питья отпускает­ся чай, и не в определенное время, а всегда, когда кто поже­лает пить.
Из описанного помещения нас провели опять через улицу в новый дом со многими дворами и домиками; он имел вид ямыня; здесь нас встретил новый мандарин, молодой и учти­вый человек, и провел в отделения, где находились орудия для разных наказаний и пыток; а проходя чрез один из дворов, мы встретили на нем солдата, прикованного к столбу длинною цепью и ходившего взад и вперед, гремя железом по каменному полу. Он был посажен на цепь на два дня за очень грубое обращение с товарищем. Мы перешли к осмотру инструментов наказаний и пыток, из которых мне показали следующие.
Так-называемую Сяо-Пань-Цзы-бамбуковая линейка с одним тонким концом, за который ее держат, и другим широким, вершка в полтора; ею бьют по бедрам, сзади, над коленами, определенное число ударов от нескольких десятков до не­скольких сот. Наказание такой линейкой может быть приме­нено, какмне рассказывали, даже к мандаринам, и даже име­ющим на шляпе красный шарик.
Бэй-Хуа-Тяо-Цзы представляет три бамбуковых палочки, каждая толщиною с гусиное перо и обвитые спирально бичевкой. Этим эластичным прутом бьют по натянутой спине; наказание, говорят, жестокое и назначаемое только для людей, не имеющих чинов.
Цюй-ИИа-Цзы состоит из короткой деревянной рукоятки, к которой прикреплены два сложенных вместе языка из толстой
kjOOQle
53
кожи. Ими наказывают по преимуществу женщин за злоязычие, и в таком случае ею ударяют по губам,-или чиновников неважных степеней, причем оскорблению подвергаются щеки, и это производился довольно унизительным манером: виновный мандарин должен стать на колени и положить свою голову на колено сидящего на скамейке палача, который и ударяет по щеке кожаной цюй-па-цзы. Это орудие наказания, говорят, дей­ствует очень жестоко, несмотря на всю его незамысловатость, .и видевшие наказанных этим способом рассказывали мне, что .щеки и особенно губы несчастных жертв страшно распухают и принимают почти черный цвет, как это бывает после сильных ушибов.
Гуань-Гуань-Цзы - тоже несложный и нехитрый снаряд, но еще более жестокий. Он состоит из двух частей, представ­ляющих две палки не более поларшина длины и пальца в два толщины; одна из палочек имеет на конце крепкую веревоч­ную петлю, и эту последнюю надевают на большой палец ноги виновного и, закрутив настолько, чтобъ* петля не могла соско­чить с пальца, удерживают за нее ногу, а другой палкой бьют по щиколке. Я не видал, да едва ли бы и стал смотреть на подобное отвратительное зрелище. А Тан, видевший это нака­зание, говорил, что кость скоро обнажается и дальнейшее коло­чение продолжается по открытой костц!... Это наказание назна­чается для простолюдинов за грабеж, а также за похищение чужой жены. Так мне говорили здесь.
Далее мандарин повел меня к узенькой скамье с утвер­жденною на ней у одного конца вертикальною стойкою, в ко­торой наверху находится отверстие. Человека, одетого только до половины, сажают на скамью, прислонив спиною к вертикаль­ной стойке; косу его продевают в упомянутое отверстие и при­вязывают, так что голова делается почти неподвижною; опу­щенные вниз и несколько назад, вытянутые руки привязыва­ют у боков скамьи, а протянутые вдоль её ноги также обвя­зываются веревками около колен вместе со скамьею. И в та­ком мучительном неподвижном положении провинившагося оставляют на несколько часов, сутки и даже болееи
Большие квадратные доски с отверстием посредине, о кото­рых я упоминал в первом томе, когда случалось встречать наказанных таким образом и выставленных на позор. Эти доски имеют различный вес, от двадцати фунтов до полутора
L^OOQle
234
иуда; их надевают на шею провинившихся в буйстве, воровсяве и других преступлениях, и оставляют на более или но­вее долгое время, говорятъ-до месяца и более. Доска не сни­жается ни днем, ни новью; и днем наказуемых таким обра­зом обыкновенно выводят на улицы, где они должны оставать­ся для посрамления и в назидание другим.
Наконец в заключение мне показали довольно сложный ста­нок, в который помещают человека, поставленного на колени на деревянной доске, а для более виновных, на нее кладут сложенную железную цепь и на нее ставят на колени, притом преступник не может изменять своего положения: распростер­тые руки его продеваются в отверстия боковых стоек и зак­репляются; ноги над пятками также запираются болтом, а коса продевается в кольцо другой стойки, помещенной сзади.
Все эти инструменты, употребляемые то для наказания, то как орудия пытки, страшны более или менее, смотря по числу наносимых ударов или продолжительности временя, на которое осуждается несчастный. Знакомиться с этими грустными остаткани темных страниц истории человечества хотя и весьма не­приятно, но нельзя отворачиваться от действительности, какова бы она ни была; и я желал видеть все, чтд существует и до­ныне в Поднебесной империи. Я просил показать мне -желез­ный и, для большей тяжести наполненный ртутью, нож или ко­сарь, которым отрубают головы приговоренным к смертной казни, а также столб и доски, на которых производятся казни аосредством задушения и четвертования; интересовало меня жен­ское отделение тюрьмы, но мне сказали, что здесь нет ни этих снарядов, ни женского отделения. Говорили ли они правду, илн почему-нибудь не желали показать ихъ-я не мог узнать, а по­тому и не -настаивал.
Разспрашивал я китайцев о страшных казнях, о которых рассказывалось в прежних описаниях Китая, как например о распиливании деревянной пилой, о перемалывании людей между жерновами, и тому подобных; но все они только смеялись и совершенно отрицали их существование.
С довольно тяжелым чувством вернулся я дбмой.
Прошло уже полторы недели, а мы не спешим ехать и об отъезде речи нет; но если бы кто-нибудь нас спросил: го­спода, нто вы такъ7 долго сидите в Лань-Чжоу, какие у вас дела не кончены,1-я по чистой совести ответил бы: не зиают
286
никаких мы дел здесь не дошити, а следовательно и окан­чивать нечего. Вероятно, то же самое ответил бы и Матуеовский; мы работали, потому что жили в Лянь-Чжоу, а нивам ае потому жили, что мы работали. Серьезное дело, „ обще государ­ственное “, было здесь одно, это - дело о продаже китайцам хлеба, и оно-то исключительно и держало .нас тут.
Однажды Сосновский сообщает нам, что он посылает от* сюда казака Павлова в Россию, гонцом, с какими-то бумагами.
- За него-то я не боюсь, прибавил он,-потому что ки­тайцы будут везде давать ему конвой, и сами провезут, даже на свой счет; он-то проедет барином; а вот денег я было хотел послать с ним такому-то (он назвал одного нашего общего знакомого) 4,000 руб., да не решаюсь.
Нам, собственно говоря, вовсе и не нужно было знать, по­сылает ли он с Павловым 4,000 рублей, или нет; да мы и ре знали ничего, что за бумаги вез Павлов в Россию, что за деньги, которыми вдруг надо помогать нашему общему знако­мому из Лань-Чжоу, и почему так спешно, что потребовалось посылать курьером казака за три тысячи верст... Мы могли сколько угодно догадываться, но положительно ничего не знали, да и узнавать не старались: Павлов нам не нужен, иуекай себе едет и везет экстренной важности бумаги, везет или не везет деньги,-это нам все равно.
Не хлеб и не деньги занимали нас здесь; но по неволе приходилось слушать и об этом деле, потому что дома ни о чем другом у нас теперь и разговора не было. Сколько, на>пример, было хлопот по, написанию контракта иа двух яз» ках! Наконец он заключен, написан в двух экземпля­рах; наш начальник обменялся им с Цзо-Цзун-Тамом, а я чуть не на память его выучил, потому что последние дни только и слышишь диктант по целым дням; и ляжешь спать, а в ушах все раздается этот оригинально составленный дог кумент.
„Великого Российского Государства, капитан Генерального Штаба Сосновский» Великого Дайцвнского Государства, Военный Шаньгавьский Цзунду и заведывающий всей Западной окранняй Цзо... Договор в том. Ныне в Западном Китае военные действия против татар; почему потребность в пище. (По веей вероятности дух китайского языка требовал такой странной редакции.)
Vs.ooQie
286
„Капитан Сосновский, побуждаемый тесной дружбой к Кита», ввил на себя трудъ* и т. д- То-есть труд доставлять ки­тайцам хлеб по 30 серебряных рублей за четверть, но с обещанием с этой цены сбавить, если цены на хлеб в Зайсанском округе будут не высоки... Далее там следуют по­дробности, хотя и интересные, но не для наших читателей.
Вот, Павлов собрался уезжать в Россию, вперед, как можно быстрее. И оригинален был этот отъезд!.. Перед ним лежали три тысячи верст до нашей границы, а в кар­мане находилось двадцать рублей, выданных ему Сосновским на дорогу!Но китайцы, разумеется, брали на себя все расходы по его проезду и обязались давать ему конвой, более или менее многочисленный, смотря по надобности.
Павлов пошел откланяться Цзо-Цзун-Тану и получил от него на водку шестьдесят рублей. Он наконец уехал, а мы невольно позавидовали ему, потому что для него уже кончилось учено-торговое путешествие по Китаю... А мы еще не знаем, когда выберемся из Лань-Чжоу. Тоскливо и просто страшно становится по временам, когда задумаешься над участью вве­ренного нам дела и над своим положением.
Цзо-Цзун-Тан является к нам через день ужинать и говорит без умолку целые вечера; а слушая его, не можешь перестать жалеть о том, что не понимаешь его речей, как следует. Говорит он замечательно,-так плавно, как будто читает по книге, да не просто читает, а декламирует. Оду­шевленная речь его, сопровождаемая сильными выразительными жестами, должно-быть, была просто увлекательна, и я смотрел на него и слушал, как слушают на сцене артистов, играю­щих на непонятном языке. А с другой стороны я удивлялся Цзо-Цзун-Тану, как можно говорить с таким увлечением, когда знаешь, что слушатели не понимают и четверти сказан­ного... Или он этого не знал, не догадывался, или не мог допустить, чтоб люди могли приехать в чужую страну без знающих переводчиков. Трудно допустить это и скорее можно предположить, что он принадлежал к тому разряду говору­нов, которые, как соловьи, слушают самих себя, вовсе не заботясь о том, слушает ли их кто-нибудь или нет.
Цзо, можно сказать, не говорил, а играл на своей гортани, сопровождая эту музыку игрою своей физиономии: то он гово­рил медленно, тихо, с серьезным и задумчивым выражениемъ
287
лида; то одушевлялся, и тогда слова, ва мой слух довольно гармоничного, китайского языка, лились быстрее; а лицо прини­мало гневное или доброе выражение, смотря по содержанию речи^ Иногда он вдруг вскрикивал своим сильным баритоном, вскрикивал так, что, казалось, все предметы в комнате вздрагивали, и потом оканчивал быстро проговоренную фразу тихими и нежными высокими нотами. И мне всякий раз при этой удивительной декламации вспоминались слова Крылова в басне о соловье, который „тянул, переливался, то нежной вдалеке свирелью отдавался, то крупной дробью вдруг по рощеразсыпался"... К сожалению только оратор часто прерывал свою увлекательную речь такой громогласной отрыжкой, что она в состоянии была испугать непривычного и не ожидающего её человека!
Эти вечерния беседы прерывались едой и неотступными уго­щениями хлебосола-хозяина: он, казалось, собирался просто за­кормить или подкупить нас в свою пользу. Ужины были обиль­ные, вкусные и продолжались всякий раз часа по два и более. Цзо сам ел с аппетитом и беспрестанно угощал нас, крича: Чы чжэ-гэ! Чже-гэ хао! (Скушайте это! Это хорошо!) Но мне, к сожалению, не думалось „о хлебе единемъ"-хотелось знать и понимать, чтб и как говорит красноречивый Цзо; пе­реводчик же, беспрестанно погоняемый и распекаемый, терялся/ конфузился, несчастный и, я думаю, проклинал свою судьбу. Тем не менее все-таки кой-что можно было улавливать; впо­следствии же Сосновский совсем запретил переводить слова Цзо здесь, теперь же!...
- Это, говорит, вы все потом напишете и подадите мне, а теперь только слушайте; а то ужасно много времени уходит у нас на эти переводы!..
Приходилось, значить, пробавляться своими силами, а какие же они были!.. Оттого и не могу я почти ничего привести из наших бесед. Но передам хоть то, чтд удалось понять. Так однажды речь зашла о религиях; Цзо говорил что-то с откровенной злобой против миссионеров и переходящих в христианство китайцев и высказывал свой взгляд, что крестившимся ки­тайцам уж и не надо оставаться в Китае... „Принял другую веру, так ступай вон из своего государства,-ты уж здесь не нуженъ".
238
Он говорил с необывновеннын почтением о Куи-Фу-Ц»и, ставил его выше Я-Су (Иисуса) и никах не мог согласиться с заповедью Христа о прощении врагов.
. - Разве не лучше простить человеку, который нас, напри­мер, ударил? спросил я.
- Неть, ударить его самого-лучше, ответил Цзо.
. Он не прощает своих врагов, подумал я, -* и открыто признается в этом, а мы исповедуем завещанное Христом правило, но не только не прощаем врагам, а даже и гех, кого называем в глаза друзьями, нередко обманываем и ста­раемся вредить им... •
- Я-Су был великий учитель, но когда у нас есть КунъФу*Цвы, продолжал Цзо,-не надо нам Я-Су.
Итак, этот сановник не выразил симпатии ни к хри­стианству, ни къ* переходящим в него китайцам.
Потом заговорили мы о некоторых из новейших открытий в области естественных наук п их практических примене­ниях. Он немного знал о них; но себе не желал из этих полейных открытий ничего.
- Не надо мам, говорил он,-ни телеграфов, ни желез­ных дорог; потому что первые народ будут беспрестаннопортить, а вторыя-сделают то, что множество людей оста­нется без работы и умрет с голоду.
Разговор, наш конечно, происходил в самой убогой форме и был самого бессвязного содержания. Это был собственно не разговор, а, так-сказать, намеки на разные предметы или темы для бесед...
И вот, не помню уж как и почему, заговорили о чудесных явлениях в природе и, между прочим, о драконах (.гунь).
- Есть один большой дракон с желтой головой и другие маленькие, рассказывал Цзо.-Я сам видел раз большего дракона, прилетавшего в посвященную ему кумирню, смазал он и оглядывал нас, как будто желая услышать или угадать, какое впечатление произведут на нас его слова.
Выпа ли у него когда на самом деле подобная галлюцинация и верил ли он в существование драконов, или только со­блюдал приличие перед своей свитой из уважения к своему культу, или он испытывал нас,-решитъ* трудно.
- Чтд же, вы испугались? спросил я.-Страшно вин было, когда вы его увидали?
kjOOQLe
-- Как страшно! вскрикнул удивленно и, кдк будто даже * несколько обидевшись, Цзо. И поток продолжал вразумитель­ным тоном:-Это хорошо! Вадеть его-большое счастье... И «н очень красив.. , . * ,
- Ау вас прилетают ли драконы? вдруг переменил он разговор и обратился к Сосновскому.
г- Нет, ответил он,--во у нас ангелы прилетают, п для пояснения непереводимого слова и понятия ангел предста­вил на себе, какие они бывают.
Таким образом Цао обогатился новым сведением о Россиг и теперь будет знать, кроме того что узнал прежде, что в России, несмотря на „людоедство*1, вместо драконов, прилетают на землю ангелы н какой у. них вид.
Смысл и этих речей ученого капитана для меня был со­вершенно непонятен.
Потом от предметов, до известной, степени отвлеченных, перешли к земному.
- Вы все, конечно, женаты, спросил генерал и, не ожидая отрицательного ответа, продолжал:-как же вы оставила своих жен на такое долгое время? Но он был ужасно удивлен, когда узнал, что ни один из нас не женат; он даже долго не хотел нам верить, пока начальник не убедил его, со­общив, ни мало не стесняясь, что - „у нас рано женятся только купцы да мужики**.
Цэо-Цзуи-Тану это сведение о России не нонравилось; его даже как будто покоробило, и ом переменил разговор и стал расспрашивать о разных вещах, имевшихся у нас, л попросил показать что-нибудь. Его очень заинтересовали хи­рургические инструменты, гармоника, на которой он пробовал играть, микроскоп и проволока магния. Последняя поразила и заняла его более всего.
Был уже поздний час; Цзо собирался уходить домой и, со­общив, что завтра будет стрельба из ружей и пушек в цел, предложил нам поехать посмотреть; и затем обычным по­рядком торжественно удалился к себе.
На следующий день, встав с восходом солнца и напившись чаю,-чтб делалось обыкновенно на дворе, на террасе, - я от­правился на стрельбище в сопровождении нашего казака, ТанъЛое, и двух мандаринов, которым отдано было распоряжение сопровождать нас; но им пришлось сопровождать меня одного,
VjOOQLe
240
потому что товарищ мой вчера очень поздно заснул и сегодня поленился встать так рано.
А начальник экспедиции, специалист военного дела, не­ужели он не поинтересовался и этим? удивится читатель... Нет, не поинтересовался, и даже еще вчера с вечера сказал, что не поедет.
- Не до стрельбищ мне теперь, говорит.-И так не успеваешь всего сделать.
Я только изумлялся, и мне за него страшно становилось, когда я думал о том, с чем он явится в Россию?!
Мы отправились. Хотя и рано еще, но уж жарко и в го­роде особенно неприятно: почти во всех домах топятся ку­хонные печи, и некоторые улицы Так наполнены дымом, словно тут пожар где-нибудь,-и причина этого заключалась в том, что и здесь существует обычай выводить трубы не в кры­шах домов, а в стенах.
Спрашиваю, - зачем это делают? Ведь это и противно, и вредно; ведь оттого у вас столько больных глазами, говорю.
Противно, скверно, соглашаются китайцы, но никто объяс­нить не может, отчего не делают иначе. И эти несчастные люди просто коптят себя, как ветчину, и, конечно, здоровее о*ць этого не делаются.
Выбравшись за город чрев восточные ворота, мы ехали по окрестности занятой бедной подгородной слободой с её убо­гими, но живописными хижинками и разведенными возле них огородами с разными овощами и плантациями табаку, который, как говорили мне, считается одним из лучших в Китае *).
Далее потянулось бесконечное поле могил и памятников, перемешанных с развалинами, оставленными побывавшим здесь неприятелем. Наконец мы услыхали пушечный выстрел и, поднявшись на небольшой вал, увидали невдалеке перед собою синюю палатку, группу людей и несколько поставленных в ряд пушек.
*) Китайский курительный табак имеет много хороших качеств, но обладает особенным ароматом, который без привычки неприятен, а по­том ве замечается. Опия с табаком китайцы никогда не смишжвают, как думают некоторые. Нюхательный табак их делается, в виде тон­чайшего порошка, и его обыкновенно душат цветами жасмина. Нюхание довольно распространено, но по преимуществу в высшем классе, а ве в народе.
LtOOQIC
241
Начальник здешнего арсенала, кантонец, с которым я уже был знаком, встретил меня и провел в палатку, где стояли стол, скамейка и стулья, и предложил разумеется сначала выпить неизбежную чашку чаю. За нами вошли в па­латку еще несколько мандаринов и, усадив меня, принялись изучать мою особу, мое платье, портсигар, табак, мундштук, карандаш и записную книжку. Заплатив эту дань любопытству китайских артиллеристов, я принужден был сам пригласить их отправиться к тому месту, где стояли пушки, и начать стрельбу, потому что они, казалось, были не прочь ограничиться только созерцанием и беседой со мною.
Пришли, Начальник завода показал сделанные китайца» стальные нарезные орудия, заряжающиеся с казенной частя. Их t было четыре разных калибров, наибольшее девяти дюй­мовое и, насколько я мог судить, были сделаны хорошо,-чисто, аккуратно; но скромный мандарин, вероятно преднолагая, что я-то саищй специалист военного дела и есть, конфузился и не верил ни в.свои силы, ни в свои познания, сознавая все превосходство европейцев и свою отсталость в военном деле. Он робел, как молодой художник, показывающий мастеру свою первую картину, и со страхом ожидал приговора; мне даже жалко его стало; но скоро он меня рассмешил. Видимо влюбленный в свои произведения, он питал к ним симпатию лишь до тех пор, пока они представляли чистенькия гла­денькия невинные трубы; но как только в них вкладывался снаряд,-его собственное детище превращалось для него в источник непреодолимого стргиха, и он торопливо уходил прочь, подальше.
Стали готовиться к стрельбе1. Один солдат побежал впе­ред, чтоб установить флаг, который должен был служить мишенью; другие стали заряжать самую большую пушку, а отец её, начальник завода, сидел уже в палатке. Я слежу за действиями солдат и вижу, что они ведут себя молодцами, не трусят и работают быстро и ловко. Стою и жду; сейчас должны сделать выстрел,-но подходит один из мандари­нов, берет меня под руку и приглашает скорее уходить, туда же, в палатку, говоря, что оттуда будет лучше смотреть и не будет неприятно ушам. Палатка же стояла шагах во ста и оттуда ровно ничего нельзя было бы видеть, так как она находилась за небольшим холмиком. Я сказал, что мои уши пгт. по питаю, т. п. 16
VjOoqIc
242
не боятся и что мне интересно остаться тут, возле орудия; но китаец ни за что не дозволил мне этого, очевидно опасаясь на мою жизнь. Я продолжаю настаивать и удерживаю его здесь же. Солдаты ждут, не стреляют, пока мы уйдем. Заткнув себе уши ватой, которая, как видно, припасается для этой цели, и уверяя, что опасается разрыва пушки, еще недостаточно испытанной, он почти насильно оттащил меня в сторону, шагов за пятьдесят, где мы и остановились на небольшом валу!... Хорошо еще, что на это согласился, а то-пойдем за вал, да и только.
Подозрительный или более наблюдательный путешественник, может-быть, провидел бы в этом маневре не страх, а ма­невр китайской хитрости, желание отвести меня и мои глаза, чтоб они ничего не подмечали. Но я вынес только одно впе­чатление, йто тут, кроме страха, непобедимого и даже не скры­ваемого, ничего другого не было...
Наконец флаг поставлен примерно на расстоянии верст двух возле одной разрушенной стены; солдаты наводят орудие, одни, без офицеров, потому что их нет; раздается выстрел; пушку не разорвало, а граната упала и разорвалась неподалеку от стены, служившей мишенью. Потом сделали еще несколько выстрелов в то же место из этого и других орудий, а также из небольшой пушки-фалконета, которую в момент выстрела четыре солдата удерживали палками. Все выстрелы по меткости были вообще порядочные п слабее всех из последней пушки, что очень смущало её стрелков; но совершенно напрасно, по­тому что плохая стрельба зависела от несовершенства самого устройства её.
Неподалеку от места стрельбища стояла, я заметил, дере­вянная мишень; но ее, должно-быть, поставить не решились... Не было и стрельбы из ружей, хотя Цзо и сказал вчера, что будут и эти упражнения. Отчего их не было, я не мог узнать, но думаю, что китайцы или вовсе не стреляют в цель из ру­жей, или результаты стрельбы слишком плохи, и их не хотели нам показать.
Итак, военные упражнения кончились. Мандарины опять при­вели меня в палатку, заставили еще выпить несколько глотков горячей воды без сахару, т.-е. китайского чаю, и все смотрели на меня как на диво и, кажется, сиди я тут день, неделю, они бы все не сводили с меня глаз. Наконец я простился и
L.OOQIC
243
отправился, как предполагал сегодня, взглянуть на плени ых мусульман.
Эти пленные мусульмане были дунгане,-несчастные единицы истребленных миллионов, каким-то чудом не убитые во вр емя взятия в плен и не казнен^>ие потом. Они представляли б ольшую редкость, а кроме того интересовали меня, как народ , н втретьих, мне хотелось посмотреть, как вообще содержатся в Китае пленные враги. Я заранее приготовился к ужасным зрелищам, но, приехав, не нашел их, а меня ожидали здесь другие тяжелые сцены. Они живут в помещениях одного из храмов и содержатся настолько свободно, что ворота во двор этого храма hq заперты и сами заключенные ходят около них на улице. Всех их здесь двадцать шесть человек, по преиму­ществу женщин и детей. Китайцы называют их Чан-Тоу (длинноголовые) или Чан-Моу (длинноволосые), а сами они назы­вали себя Тарйнчи; и бывший со мною казак Смокотнин, по­знакомившийся с их одноплеменниками в Кульчже, довольно свободно объяснялся с ними на киргизском языке.
Мы узнали, что они приведены сюда из Хами. Женщины были почти исключительно старухи; некоторых можно было назвать не старыми, но молодой не было ни одной. они сообщили, что до них дошли слухи о нашем приезде в Лан-Чжоу, что мы русские и что мы, продолжая путь, будем в их родном го­роде. И Бог знает, что думали эти несчастные о нас,-за кого они меня принимали, когда я приехал к ним; Бог знает почему думали, что я могу выхлопотать им прощение и разре­шение возвратиться на родину; но они это думали и, взволнован­ные воскресшей надеждой, плакали передо мной, кланялись в землю и просили о том, чтобы я постарался возвратить их в Хами.
- Они совсем уверовали, ваше высокоблагородие, говорил казак,-что вы их непременно велите препроводить на родину.
Ужасно тяжело было слушать эти горячия просьбы; я просто смотреть на них не смел, сознавая, что моя власть исполнить их заветное желание равнялась нулю...
Раньше я видел пленных только в детстве, во время крым­ской кампании; но тогда я был ребенком и смотрел на плен­ных турок только как на занимательный предмет, как на интересных своим видом людей; теперь я сам был хотя и не в плену, но на чужой стороне, сам стремился на родину;
16*
kjOOQle
244
теперь я-не любопытное и, по неведению своему, равнодушное дитя: теперь я понял всю степень их душевных страданий и всю силу желания возвратиться домой в свой родной город.
Они осаждают казака со всех сторон за раз высказывае­мыми просьбами, и в этих последних чаще и громче всех Повторялись слова: уйти домой и отыскать детей, о которых они ничего нё знали, потому что и не помнят, как и где по­теряли их, как расстались в последний раз. Казак даже растерялся, не зная кого и что слушать.
- Они, ваше высокоблагородие, все одно слово твердят, Говорил он,-ехать и ехать; чтобы вот только на свою ро­дину, значит; просто помешались, одичали совсем.
Я стоял, не смея уйти от бедняг, не выслушав их просьб, не смел сказать им: это не мое дило; я ничем не могу вам помочь,-чтб должен был бы сказать по правде. В са­мом деле, чтб я мог для них сделать?!...
А не попросить ли мне Цзо-Цзун-Тана, мелькнула у меня мысль, о том, чтобы он исходатайствовал им прощение и помог вернуться в Хами, куда постоянно отправляются казен­ные ' транспорты.
И я уехал от несчастных, благословлявших мое появле­ние, как будто я уже принес им прощение и избавление от плена. Мысль о ходатайстве перед генерал-губернатором об этих, конечно не опасных, старухах, стариках и детях не­сколько облегчала тяжелое чувство, сдавившее душу; но я вспо­мнил, что сердце сановника Цзо, кажется, тверже камня, и про­щать врагов было не его правилом; а таранчи-враги уж по одному названию. У меня уже был один случай, который дает мне право думать о Цзо-Цзуне-Тане таким образом.
Когда я осматривал тюрьмы, сопровождавший меня Тан-Лое встретил там неожиданно одного своего знакомого и угнал от него, как он попал в тюрьму. Он рассказал, что од­нажды побил своего конюха, который после побоев захворал и умер. Смерть была приписана побоям, и вот он уже три года сидит в тюрьме. Тан знал его за человека доброго, порядочного и решился обратиться через меня с просьбою к генерал-губернатору о его прошении, на том основании, чтобы трехлетнее тюремное заключение было вменено в наказание. Я долго не решался передать просьбу Тана, не желая вмешиваться не в свое дело. Но Тан уверял меня, что неловкости во всякомъ
245
случае не будет. И однажды после ужица я сказал Цзо, что решаюсь просить его об одном арестанте...
- О ком это, о каком арестанте вы просите? спросил оц.
В это время Тан, находившийся в дверях соседней ком­наты, подошел к нему, положил перед ним земной поклон и потом, оставшись на коленах, стал было объяснять дело в непонятных для меня выражениях.
- Это что за человек? не спросил, а почти закричал Цзо, хотя и знал его, потому что он был ему представлен, как наш спутник; он не раз, конечно, его видел и заме­тил, потому что и нельзя не заметить человека такого роста.- „Смотри, брат, чтоб тебя самого туда же не убрали"!... Таков был смысл слов, сказанных Цзо.-„Разобрать завтра, чего он хочет “, отдал он распоряжение, ни к кому лично не об­ращаясь, и, неизвестно чем разгневанный, вскоре удалился к себе.
Это произвело общее смущение; все остались под весьма не­приятным, каким-то давящим впечатлением; словно в воз­духе вдруг почувствовалось присутствие безумной силы всесокру­шающего произвола, опасность которого могла угрожать каждому.
На' какой же успех, говорю, после этого эпизода можно было рассчитывать, прося простить тех, чьи мужья и сыновья вое­вали против китайцев и убивали их... Я так и не стал ни­чего говорить... И как противна показалась мне наша „юдоль плача и печали"!...
Невеселый вернулся я домой и застал у себя двух незна­комых посетителей. Такия посещения бывали нередко, и непро­шенные гости заходили к нам от времени до времени, просто из любопытства, посмотреть на нас и наши занятия. Они при­ходили с должным почтением, и мы, как гостей, желавших познакомиться с нами, и принимали их. Один из этих был с красным шариком на шляпе; но что за наивный ум на­ходился под этой генеральской шляпой; какие детские нёведение и наивность! Он рассматривал нас, и лицо его говорило, что он был поражен неожиданностью того, чтд увидал!... Увидал же он вот что.
После нескольких обычных приветствий и вопросов, оц стал осторожно трогать нас за волосы, осматривал уши, руки, ногти, линии на ладонях и, сравнивая со своими, усмехался
246
вслух и потом обращался к своему приятелю, опять с вы­ражением детского удивления.
- Одинаковые! Все одинаковое, как у нас! говорил он и показывал ему мою ладонь.-Посмотри сам, передавал он мою руку и разражался веселым смехом от непонятного для меня удовольствия.
Не будучи в состоянии завести с нашими гостями интерес­ный разговор, мы скучали с ними, и они только мешали нам заниматься, а потому приходилось забывать до известной степени правила учтивости и, не обращая на них внимания, переходить к своим занятиям, или, в случае излишней бесцеремонности гостя, просить его пожаловать в другое, более удобное время,- потому что теперь нам некогда; и мандарины уходили, не обна­жаясь... Хорошо-хоть не обидчивы!
На этот раз я скоро оставил своих гостей, объявив им, что иду к Цзо, чтоб рисовать себе на память его портрет; они были приятно поражены этим известием, сулившим им интересное развлечение, и оба отправились за мною следом.
Я торопился, таке как относительно сегодняшнего сеанса мы уже заранее условились с Цзо-Цзун-Таном, и я нашел его в своем кабинете в полном параде. Чтоб не терять дорогого времени, я тотчас попросил его сесть перед собою и начал работу, а позади меня собралось человек до десяти разных мандаринов, которые начали высказывать шепотом свое суждение о сходстве чуть не с первых черт, хотя в них еще едва можно было узнать человеческую фигуру.
- Не похоже! говорит один.
- Ай, как не хорошо! совсем не похоже! вторит другой, предполагая, конечно, что я не понимаю их разговора.
- Этого нельзя сделать; не может быть, чтоб вышло по­хоже,-очень трудно! говорил третий. - Вовсе не надо бы ри­совать, приходил к заключению четвертый, и т. д. Вскоре од­нако их мнения изменились, и начинались смех и удивление» вызываемые постепенно увеличивавшимся сходством портрета с оригиналом. Тогда Цзо не выдержал, встал и пришел по­смотреть; он также был не менее обрадован, но сделал два замечания: что на портрете он кажется моложе, и второе,-от­чего же я не нарисовал двух павлиньих глазков, какие на­ходятся на пере его шляпы.
kaOOQle
247
Этот пучок перьев (так-называемая лин-цзы) опускается с шляпы назад и вниз, а глазки находятся на конце пучка, на его верхней стороне,-следовательно они никак не могут быть видимы для человека, стоящего впереди; но Цзо не мог или, скорее, не желал этого понять и усердно просил, чтоб я изобразил на портрете этот знак его высшего достоинства. Это невозможно, говорил я, и старался объяснить-почему; и так и не сделал, не желая себя компрометтировать.
Когда портрет был окончен, началось рассматривание его самим Цзо и мандаринами; смотрели вблизи, смотрели издали,- то просто, то через кулак. Наконец Цзо велел принести би­нокль, лупу и даже стереоскоп и пробовал рассматривать пор­трет через все эти аппараты.
Раньше у нас был уговор, что портрет я делаю для себя, • а теперь он стал просить подарить его ему.
- Но мне, говорю, он дорог, как воспоминание.
Тогда Цзо просил сделать ему копию, которую ему хотелось послать своему другу. Нельзя было отказать ему, ’ все-таки ока­завшему нам так много любезностей; и на следующий день, когда копия была готова, я предложил ему выбирать один из двух одинаковых портретов. Он не решился один сделать выбор, а созвал человек до двадцати мандаринов и они, зло­деи, все указали на оригинал, как более похожий. Цзо был очень обрадован получением своего портрета и, повесив его у себя в кабинете, все, говорили мне, ходил потом смотреть на него, но не мог утешиться и не переставал сожалеть, что на лин-цзы не видно глазков... Я убежден, что после они нарисовали их сами.
Так проходили наши дни в Лань-Чжоу, и наконец стали поговаривать об отъезде, а то было совсем забыли, что нам еще предстоит проехать тысячи три верст до нашей границы. Теперь по крайней мере завели речь о способах дальнейшего движения, о найме извозчиков для транспорта, и обратились к Ши-Лое с просьбою помочь нам в этом; но он сказал, что тут, кроме казенных подвод, никаких найти нельзя; что, может-быть, Цзо-Цзун-Тан разрешит дать нам казенные телеги. Мы сказали, что были бы очень благодарны и спросили, чтр должны будем заплатить за них; но Ши проговорил в нерешительности:
- Зачем же платить!., нам совестно...

248
- Нет, как же так, ответики ему.-Впрочем, если ЦзоЦзун-Тану угодно, так мы... очень благодарны...
И вопрос о даровых подводах на весь остальной путь был тут же решен.
Об отъезде нам напомнило еще одно новое известие, по­лученное китайцами из тех стран, через которые лежал отсюда наш путь.
Был пасмурный день. Затянутое тучами небо, частый дождь, шедший с утра, холодный воздух, мокрые, словно плачущие деревья и лужи воды на земле напомнили об осени, которая должна будет сменить лето. В глубокую осень хорошо сидеть дома, в сухе да в тепле, и ненастье только увеличивает прелесть домашнего очага; но путешествовать в такую погоду . не хорошо... И какое-то жуткое чувство заползало в душу под шум деревьев, качаемых ветром, да под стук дождя, уда­рявшагося в крышу и наши бумажные окна; но, до осени еще далеко,- только седьмое июня...
Приходит к нам в этот ненастный день адъютант ЦзоЦзун-Тана, Ши, очень подружившийся с нами, простой и до­бродушный человек, и сообщает только-что полученную не­приятную новость, что дунгане под предводительством Би-ЯнъХу подступили к г. Баркуль, и что снова началась война и резня между ниМи и китайцами. Это известие на всех произвело неприятное впечатление, но более всего оно поразило нашего начальника, вероятно потому, что он „нес за всех нравствен­ную ответственность Он сильно упал духом и целый* день ходил по комнате из угла в угол и размышлял о том, как выдти из затруднительного положения, и решил тем, что мы останемся въ* г. Су-Чжоу и там будем ждать, чем кончится война с мусульманскими мятежниками. А вовторык, под влиянием того же известия, он нашел нужным сделать еще одно изменение в первоначальном плане экспедиции, еще обрезать ее и следовательно уменьшить её результаты, а именно: теперь же было решено не заходить, как сначала предполага­лось, в города Пи-Чан, Турфан, Урумци и Манас. И эта новая неудача вместе с ненастьем нагоняли хандру.
Уйдя в свою комнату, я принялся за перевод писем барона. Рихтгофена о Китае, которые думал напечатать по приезде. Матусовский что-то чертил. Но нашим занятиям сегодня по­мешали. От Цзо-Цзун-Тана явился его адъютант, а за нимъ
knOOQle
249
или двое слуг с огромным подносом, на котором лежала целая гора вещей; и а слышу, переводчик передает Сосновскому, что это Цзо прислал нам подарки.
- Скажите Цзо-Цзун-Тану, отвечает тот, - что мы очень благодарны, что нам очень приятно; только что ж, ведь я... если бы тот... если бы не Лун-Тан... только зачем же он целый воз... Ну, уж я ему потом пришлю всего из России...
Подобная речь продолжалась еще некоторое время. Потом что-то говорил Ши-лое, вероятно, что-нибудь в том же роде. А Сосновский, пораженный множеством присланных вещей, вы­нужден был спросить Ши*.
- Что, эти подарки присланы мне одному или всем?
Переводчик спросил; Ши замялся, не знал, чтд отвечать, и потом сказал: да, ему одному,-и ушел.
Потом, вернувшись через час, явился к нам в комнату с новыми подарками,-для меня и Матусовского. Они состояли из четырех кусков шелковой материи, четырех бумажных свертков с изречениями, написанными самим Цзо, и из двух небольших, но тяжелых свертков, в которых, к нашему изумлению, заключалось, как объяснил Ши-Лое, по двести рублей серебра.
Этого последнего явления мы уж никак не ожидали, и отве­тили Ши, что благодарим Цзо-Цзун-Тана за внимание, и прии нимаем из присланных вещей сделанные им надписи, как воспоминание о нем; материй же нам не надо, потому что мы уже купили себе столько, сколько нам было нужно, и можем купить в десять раз больше; что же касается присылки нам денег, говорим мы, то, без сомнения, генерал желал нас обидеть.
Мы это чувствуем,-говорим,-сожалеем об этом и даже гневаться изволим, потому что нам кажется, что мы никакого повода к оскорблению не подавали и его не заслужили. Дума­ем, что он находится в заблуждении, неправильно на нас смотрит.
Мы отдали деньги назад с просьбою возвратить их гене­ралу и объяснить, что у нас деньги дарят только прислуге, точно так, как и у них, китайцев. Ши стал упрашивать нас не отказываться и, видя нас взволнованными, старался по его мнению поправить дело.
250
- Это деньги, - объяснил он, Цзо-Цзун-Тан прислал не в подарок вам, а для того, чтобы вы их раздавали доро­гой нашим же людям, китайцам, за разные услуги, - напри­мер, солдатам, извощикам.
В этих словах заключался ясный намек на то, что мы платили часто чрезвычайно скупо, а иногда и совсем ничего. Но даже размер такой платы, как, например, на чай кон­воирамъ-определялся у нас начальником и мы больше поло­женного давать не' смели. Это было установлено потому, что между конвоирами не раз возникали споры, когда наши полу­чали вчетверо больше, чем от Сосневского.
Ши-лое продолжал упрашивать нас, чтобы мы приняли деньги, говоря, что иначе мы обидим Цзо-Цзун-Тана.
- Мы не желаем его обижать, но не желаем и от него переносить незаслуженных оскорблений. Потрудитесь возвратить деньги и передать ему в точности наши слова; объясните ему, что Пя и Ма-господа, а не слуги.
Мы вели эти переговоры через нашего казака. Начальник из соседней комнаты слышал все и, придя к нам, стал убеждать „абсурдовъ“ не делать, а советовал принять деньги, доказывая, что никакого намерения обижать нас старик не имел, что в Китае есть обычай дарить серебро не только при­слуге, но даже чиновникам, и подкреплял свои слова приме­рами.
Хотя мы, конечно, и' могли проглядеть и не знать китайского обычая на счет денежных подарков, но решительно отказа­лись от своих четырех сот рублей и сделали уступку лишь в том, что согласились принять материи, и тут же подарили их казакам, Смокотнину и Степанову; а Сосновскому были очень благодарны, что он больше не настаивал и приказания „принять" не отдал, так что оппозиция была непродолжитель­ная. Ши унес серебро обратно.
Нас позвали к обеду. За ним разговор продолжался на ту же тему; и мы с Матусовским не могли не чувствовать себя без вины оскорбленными, - это уж известная щепетиль­ность, свойственная маленьким людям; а начальник спра­ведливо возражал:
- Ведь вот он прислал также по сту лань Андреевскому и Боярскому; они же приняли и не обиделись... Положим, что двести рублей деньги небольшие, но ведь и их на дороге не поднимешь.
<лоо 251
- Отчего же он вам не прислал в подарок серебра? спросил я.
- Так, все равно, он прислал мне между китайскими пред* метами и две европейских вещи,-те часы с парижской вы­ставки, которые, помните, он показывал нам, и сервиз. Ведь это те же деньги. Ведь и это, пожалуй, ие менее обидно,-ев­ропейцу дарить европейские вещи.
- Еще бы! Конечно, это также оскорбление, и вот видите,- вы же обиделись и, вероятно, возвратили их назад, потому что этого поступка нельзя принять ни за что другое, как за новый щелчок вашему самолюбию, а следовательно и нам всем, и вообще русским. А разве это можно допустить! Мы, ведь, оффициальные лица...
- Конечно, следовало бы возвратить, но я остановился и раздумал, потому что-пошлешь,-обидишь старика. И вы также напрасно меня не послушались... он столько для нас сделал...
Для кого? чего? чтд такое он сделал? завертелись вопросы в голове... Но Ши-Лое явился опять, и опять принес свертки с серебром, снова упрашивая принять последнее, - так как, говорил он, генерал его уже отдал вам и назад взять не может... Оно теперь ваше, а не его, и вы можете де­лать с ним, чтд вам угодно.
- Ну выбросьте его вон, повысив голос, ответил я, отдайте его к Он уходил, говоря, что передаст генералу, что мы просим раздать деньги бедным от нашего имени, а серебро оставил на столе.
- Это вы можете сделать только в том случае, говорю я,-если примете от нас по сту лань серебра также в пользу бедных.
- Хорошо, я передам это генералу, говорит Ши.
Когда он ушел; мы с Матусовским решили, что нам всем, для восстановления собственного достоинства, следует приложить равную сумму денег от себя, т.-е. 400 лань,- 800 серебряных рублей, и послать вместе с присланными обратно; но мы лично не располагали никакими экстраординар­ными суммами, а из своих денег подобных пожертвований делать, конечно, не могли. Сосновский был того же мнения.
252
Обед кончился, и, уходя, мы взглянули на кан, заложенный целою грудой дорогих вещей: свертками и ящиками чаю высо­ких сортов, коробками с ласточкиными гнездами и дорогим тибетским шафраном, лаковыми коробками изящной работы, целой кучей кусков шелковых материй, и проч., и проч.-Всего я не разглядеть и не упомнить,-надо было все переписать, чтоб удержать в памяти. Но не трудно было заметить среди этой груды китайских вещей знакомый читателю сервиз; а хроно­метр Цзо-Цзун-Тана Сосновский носил уже на себе.
После обеда является Ши и, вместо того, чтобы избавить нас от денежных подарков, принес еще 250 лань серебра и роз­дал его казакам и нашей китайской прислуге... 'Теперь, зна­чит, все были „облагодетельствованы чудеснейшим старикомъ".
Наш начальник, занятый более серьезными делами, пропу­скал мелочи мимо ушей, и эти 250 лан были с благодарностью приняты и розданы по назначению; мы же с товарищем, чита­тель уж знает, не имели права ничем распоряжаться. Нам с Матусовским едва удалось убедить Сосновского, чтоб деньги, во что бы ни стало, были возвращены; но их возвратили не вдвойне, а только то, чтд было получено. Цзо принял их на­зад, но не иначе, как обещая их употребить, по нашему же­ланию, на благотворительное дело, и приказал даже очень бла­годарить нас, и восхвалял наше „великодушие и сердечную доброту*4!... Так по крайней мере нам передавали; а можетъбыть Цзо ничего не знал об участи посланных 800 руб. и имел основание думать, что подарки приняты и нами.
Теперь зашла речь о том, что следует непременно возвра­тить Цзо часы и сервиз, также выразив ему, что мы все счи­таем это за обиду, с чем соглашался и наш начальник; но вещи, оказалось, уже уложены в дорогу, что их уже трудно достать!
Теперь не было никакого сомнения, что, вопервых, в этой массе подарков, а главное-в присылке в числе их двух европейских вещей выражалось не простое исполнение обычая дарить, а заключаласькакая-то иная, скрытая мысль. С другой стороны, очень может быть, что Цзо, желая только выразить эту свою мысль, шел на риск, предполагая, что посланные вещи, сделав свое дело, будут ему возвращены. Он, вероятно, был убежден, что тут даже и риска никакого нет, что оскор­бленный непременно возвратит их; но очень ошибся в рассчете
253
в, дав навь урок, получил в свою очередь сам не риско­вать так смело со всяким; и этот урок стоил ему, как читатель видит, не дешево: он лишился и сервиза и хронометра.
Таким образом между генералом Цзо и нами происходила какая-то серьезная игра, которой не сразу подберешь назва­ние; только она била невеселая,-и состояние духа было до того расстроено, что Никакая умственная работа на ум не шла; при­ходилось обращаться к природе и рисованию-двум верным средствам, всегда исцеляющим душу и возвращающим ей по­кой и ясность, по. крайней мере на сколько они были возможны в нашей обстановке.
Я ушел с альбомом и красками в сад, находящийся при генерал-губернаторском доме. Чтобы дойти до него, нужно ми­новать несколько дворов, двориков, узких проходов, в роде открытых сверху корридоров, и пройти через десять, если не больше, ворот и дверей. -
О китайских садах многие писали и рассказывали с востор­гом, представляя их в увлекательных картинах, и созда­вали в воображении читателя или слушателя в высшей степени заманчивые, почти фантастические представления. Но из всех мною виденных в Китае садов ни один не произвел на меня сильного впечатления, ни один не гармонировал вполне с представлением, созданным по описаниям и рисункам. Они занимали меня своею оригинальностью, нравились уютностью, но и только,-наслаждения же не доставляли.
Когда я входил в первый раз, например, сюда, я надеялся найти здесь нечто лучшее, но ожидание не сбылось и на этот раз; сад занимает огромное место, и через него проходят в виде земляного вала остатки Великой Стены, так что она разделяет его на.две части; первая представляет собственно огород с различными овощами, вторая-сад; но и последний, несмотря на выложенные кирпичом дорожки, на резервуары в каменных берегах, мосты и беседки в виде разбросанных дач, оригинальные арки или двери, расставленные на дорожках и представляющие то чайник, то вазу, то правильный крут; несмотря на все это, говорю, сад едва заслуживал такое на­звание по бедности деревьев и вообще зелени, а также цве­тов. В нем нет густоты и тени, тех заманчивых, теряю­щихся в зелени дорожек, какие бывают у нас; нет ни
VjOOQIC
254
цветников, ни газонов, ни отенениых прудов... Нет, это- не „приют задумчивых Дриадъ"!...
Да видно и настоящий хозяин не любитель приютов подоб­ных созданий; он. говорят, почти не заглядывает сюда, так что тут кроме солдат да рабочих я никого больше и не встречал. Этот сад, как и весь генерал-губернаторский дом, представляющий, можно сказать, небольшой городок, производит какое-то подавляющее впечатление чего-то безжизненного; это- не то суровая казарма, не то тюрьма или обитель каких-нибудь сектантов, запирающихся по своим дворикам и кельям;-вы не встретите в нем ни женщины, ни ребенка, ни гостей, при­ходящих гулять и отдыхать... Только одни солдаты тоскливо бродят здесь, видимо скучая от безделья.
Выбрав пункт, я раскрыл свой стул и приготовился на­чать работу. Увидав это, солдаты стали собираться позади меня, готовясь к наблюдению. Некоторые из них жили в саду, в стоявшем неподалеку домике, и двое без моей просьбы тотчас принесли мне оттуда столик, воды и чашку горячего чаю, уго­щая меня. Терпеливо ожидая появления еще неизвестно чего, они смирно стояли сзади и зорко наблюдали за работой, толко­вали между собою по поводу разных моих вещей, а потом восхищались рисунком, удивлялись и хохотали от удовольствия, когда увидали на бумаге то же, что было перед глазами в на­туре. Они смотрели сверху, рассматривали снизу, опять смеялись и восхваляли мое искусство... И сколько живого удовольствия до­ставляли этим простым людям и картина, и самый процесс рисования.
На дворе стоит невыносимая июльская жара, отнимающая вся­кую бодрость тела,* впадаешь в состояние изнеможения; пропа­дает желание что-нибудь делать,-и из комнаты, где еще можно дышать, не вышел бы... Но как сидеть, когда нужно еще осмотреть так много. И вот, делаешь над собой немалое уси­лие, берешь что надо, и в сопровождении конвоиров солдат отправляешься в город, в заранее осмотренные и намечен­ные места. Сегодня я пошел в шаньсийский клуб, который представляет самое большое и самое богатое учреждение в Лань-Чжоу. Тип его все тот же, уже знакомый читателю: не­сколько дворов, обсаженных деревьями; на дворах в теня их расположены храмы, театральные сцены и жилые помещения;
265
обстановка здесь богата, изящна и красива, и особенно живо­писны крыши, одетые серой, голубой и желтой черепицей.
Я был уже знакон с жившими при храме хэ-шан’ами, и они встречали меня с большим почетом, точно и не весть какую ’ персону, а также и с неподдельным удовольствием.
- Жарко, говорили они, вводя меня в свою маленькую, полусветлую и прохладную комнатку;-теперь ничего делать нельзя,-тяжело: надо сидеть в комнате и пить чай.
Посидеть в комнате было необходимо; но что касается кипя­щего чая, то я еще недостаточно превратил ся в истого китайца, чтоб прибегать к его „прохлаждающимъ" свойствам, когда меня не томила жажда. Я остался у них и нарисовал внутрен­ность их комнаты, маленькой, не особенно красивой, но ори­гинальной, и, отдохнув, ушел в друтую, отдаленную часть Лань-Чжоу, в кумирню, стоявшую на возвышенном месте. С её террасы открывается очень красивый и интересный вид на окрестности города, который мне и хотелось привезти в Рос­сию; но освещение в этот час было так неудобно, что приш­лось отказаться от своего намерения и заняться случайным делом. Здешний хэ-шан был также мой знакомый, потому что я уже был здесь несколько раз, и он давно самым нежным тоном выпрашивал у меня картинку. Но мне поневоле прихо­дилось скупиться и своим временем, и даже бумагой, которую я берег больше денег.
- Да я вам целую гору бумаги принесу, упрашивал хэ-шан.
Но китайская бумага или совсем не годится для нашего ри­сования, или весьма неудобна, главным образом по своей тон­кости и промокаемости... . *
Хэ-шан тронул меня своими просьбами, которых он не прекращал, и, проведя меня за руку в одно нз отделений храма, светлое, выходящее на террасу, указал на чистую бе­лую стену, принес кисти, воды и туш, и еще раз поклонился чуть не в землю... Чтд станете делать!... Принимаюсь расписы­вать стену, и через час восхищенный служитель алтаря снова кланялся мне уже в знак благодарности, а обе руки с под­нятыми большими пальцами были поднесены чуть не к самому моему лицу. И уж о большей награде мне и думать было бы стыдно.
Толпа, сопровождавшая меня по улице, .когда я шел сюда, и стоявшая внизу, у ворот, потому что во двор солдаты её не
256
пустили,-эта толпа уже знала, что тут на стене явились море, горы и лоджи с огненными колесами (пароход), и ломилась ж двери, прося позволения посмотреть на „иностранную картину*1. Но ее впустили только, когда я ушел, и она волною хлынула во двор,-даже меня никто провожать не пошел.
Что это, размышлял я дорогой,-любопытство праздных лю­дей, или врожденная любовь к искусству? Думаю, что последнее будет справедливее... А на другой день Тан, вернувшись из города, рассказал, что в этом храме в течение целого дня толпится народ, все идут смотреть на картину. Вот вам и подтверждение... Да, в Китае легко прославиться художнику!
В один из следующих, не менее знойных дней я про­шел за город, где находилось несколько храмов, окруженных небольшими, но густыми рощицами, и осмотрел из них три. Во дворе одного храма находится открытая галлерея, обходящая вокруг всего двора, и стена его, имеющая во всех четырех сторонах, я думаю, около полуверсты, вся расписана фресками, которые представляют одну непрерывную картину без подраз­делений, так что изображаемые в ней отдельные сцены непо­средственно переходят одна в другую и, как должно думать, представляют одну какую-то эпопею.
Начинается эта живописная история с левой стороны от входной двери, потом она обходит весь двор и оканчивается у тех же ворот. рассматривая ее, я бесконечно сожалел, что не имею подле себя человека, который бы мог спросить и пе­редать мне объяснения этой любопытной картины.* Сожалел и еще о другом, - что не смел, распорядиться экспедиционной фотографией (которая ни с того ни с сего уже давно получила странный характер собственности Сосновского), а то я непре­менно посоветовал бы снять ее всю. Самому же срисовывать было невозможно, как по величине работы, которая требовала много времени, так и потому, что копировать китайские карти­ны-дело чрезвычайно трудное: здесь нужна самая точная копия, а для этого нужно стараться рисовать дурно, иногда так иска­жая формы, что почти невозможно заставить себя скопировать, например, какую-нибудь уродливую £уку. ногу, или искаженное перспективное изображение.
Содержание представленной в картине эпопеи было, как мне казалось, что-то в роде зарождения Будды и история его разви­тия; далее сотворение людей, сцены их мирного существования,
257 '
потом период войн и наказаний человеческого рода и, нако­нец, нечто в роде сцен из загробной жизни.А именно. Каргина начинается, как должно думать, представлением хаоса, предшествовавшего сотворению мира и зарождению самого боже* ства; затем среди этого хаоса образовался круг, как бы пла­вающий среди облаков и заключающий в средине пятно, состо­ящее язь плотно свернутой спирали. Рядом с этим нарисо­ван другой круг, такой же величины и среди таких же обла­ков, но в центре его, вместо спирали, сидит, поджавши ноги,' маленький благословляющий Будда; в третьем и последнем круге заключаются три божества,- тот же Будда и по бокам его два подобных ему существа, только меньшей величины.
Далее картина представляет сцену, в которой участвуют много людей, все, повидимому, добрых, благочестивых и на­слаждающихся ничем ненарушаемым счастием. Потом начи­наются сцены вражды людей между собою н война людей-с бо­гами; Далее - наказание людей огнем, различным оружием й водою, проливаемою с неба богами 'из сосудов, сделанных из тигровых или других кож. За ними следует длинный ряд непонятных сцен, совершающихся при различной обста­новке: посреди гор или облаков, па воде или на зеленых равнинах, на террасах домов, в садах или внутри домов в комнатах. В этих сценах участвуют или обыкновенные люди, или герои,'а также люди с признаками величия, святости или божественного происхождения, например, большая женщина, пред которой с почтением преклоняются люди. Эти существа представлены то Летящими на облаках, то едущими на лоша­дях самых невозможных цветов, например ярко-розового цвета с зелеными гривами, или в паланкинах, запряженных драконами, а то в телеге, которую везет корова; другие едутъ1 на аистах, или баснословной китайской птице ци-лин, и их с почетом встречают люди, принося в руках различные жертвенные дары.
В картине часто встречаются разные аксессуары непонятнаг го символического характера, например облако черного дыма» как бы выходящего из земли чрез узкое отверстие, и в этом облаке пять драконовых голов, сидящих, подобно цветам, на длинных стебельках.
Мне не хотелось снять ни одной сцены, как по недостатку времени, так главным образом потому, что выхваченная изъ
ИУТ. ПО КИТАЮ, т. и. 17
258
целого, она, подобно отдельной странице из книги, не имела бы никакого.значения.
, Я продолжал осматривать другие дворы и кумирни, но они не представляли резких отличий от обыкновенного типа. Не ис­ключительным явлением была и сцена, происходившая в одном из отделений храма, куда я был привлечен раздававшимися там громкийи веселыми криками многих голосов. Эта сцена, как и многие другие, показывает,как своеобразно относятся китайцы к своим храмам и богам. Привлеченный шумом, криками и хохотом, я подошел к дверям и остановился при входе, где стояло несколько человек китайцев, а внутри полу­темного храма, имевшего небольшие размеры, столбом стояла пыль, и в этой пыли бегали и прыгали мальчишки, бросая вверх деревяшки, комки земли, камни или .снятое с себя платье;- веселье было самого неудержимого характера. Я не сразу по­нял в чем дело, что это-игра, или соверщение какого обря­да; спрашиваю у одного из соседей, которые смотрели на ре­бятишек и сами от души хохотали.
-г Янь бянь-ху (летучия мыши), лаконически отвечает со­сед, продолжая хохотать:-тут их пропасть, едва выгово­рил он сквозь смех, наблюдая за мальчишками. Оказалось, что здесь происходила охота за летучими мышами, которым откры­тые темные храмы служат обыкновенным дневным приютом. Бедные животные десятками летали под потолком, садясь от­дохнуть, или стараясь спрятаться от беспощадных преследова­телей; но их опять спугивали, и некоторые падали на пол уби­тыми или ранеными и доставались в руки хотя не злых, но жестоких тиранов. И ни один из стоявших тут взрослых китайцев не сказал детям, что они делают дурно, убивая невинных животных. Но не то же ли можно встретить и по­всюду в темной массе.
Мне удалось остановить избиение летучих мышей, и я уже вечером возвращался домой пешком. Жители Лань-Чжоу так привыкли ко мне, что почти не обращали на меня никакого внимания, и я шел рядом с другими так же спокойно, как будто находился в одном из русских городов; - меня все видели, потому что мой европейский костюм резко отличался от всех, но всякий шел своей дорогой, или занимался своим делом. И лишь изредка кто-нибудь толкнет соседа и вполго­лоса скажет: иностранец,-и кивнет на меня головой.
v>ooQLe
w
Возвращаясь-домой, а думавъ-не заставу ж у себя сегодвн Цао-Цзуя-Таиа. Но нет,-ом с тех пор, как прислал подарки, перестал у нас бывать! Прошло еще несколько дней; он так и не появлялся и не присылал ни е чем...
Вот наступил и канун отъезда, и завтра, оповестили навь, мы отправляемся к нему сами с прощальным визитом, а де­сятого числа назначен выезд из Лань-Чжоу.Мы условились, что во время этого визита мы все иоочфреди выскажем гене­ралу в тонких и вежливых выражениях, что чувствуем себя обиженными его подарками: йы с Матусовскнм - деньгами, а1, Сосновский-часами и сервизом. Он должен был начать объ­яснение первый, хотя я и не совсем понимал, как же это он будет говорить об обиде, когда вещи, вместо того, чтобы быть; возвращенными тогда же или теперь, были уложены в сундуки и отправлялись с ним в дорогу...
Девятого июля с утра начались сборы и приготовления к отъ­езду, - сборы, всегда скучные, неприятные. составляющие самую темную сторону путешествий вообще.
Предупредив генерал-губернатора о нашем желании сделать ему прощальный визит и получив приглашение пожаловать, мы отправились. Он встретил нас в той же приемной, в кото­рой принял в первый день нашего знакомства, в форменной шляпе и костюме, состоявшем из белого шелкового халата, сверх которого был еще надет другой желтый, подпоясанный поясом с серебримыми узорчатыми пряжками, и черная про­зрачная накидка, длинная, тоже ж роде халата, чрез который просвечивали первые два.
Цзо извинился, что давно не видал нас, оправдываясь бо­лезнью, и действительно несколько изменился в лице. Он старался быть любезным, но, казалось, чувствовал себя скон­фуженным или как бы виноватым перед нами: до него, по­видимому, дошли наши выражения неудовольствия за его загадоч­ные подарки... Итак, встретились в судебной зале и проходим в приемную. Уселись, и мы ожидаем начала той речи, какую наш начальник должен держать к китайскому сановнику, и готовимся присоединить и наши голоса.
Сосновский начал самым любезным тоном, словами благо­дарности за все его любезности, радушие, доброту и гостеприим­ство; потом сказал фразу, - ля еще раз повторяю, что вот только напрасно он европейские вещик... И потом, махнув 17*
CiOOQlC
МО
ЭДЗРЙ, обратился к дом со словами:-„да впрочем, уж оетазьтиз< теперь не время ве место; не стоит толковать из-за пу­стяковъ**... ' '
Таким образом мы пришла и поблагодарили Цзо-ЦзуньТдоаИ... Он принял благодарность, разумеется, как должное, потому что многое было действительно заслужено им; потом поговорили ной о чем постороннем, причем нам с Матусдодоим не удалось оказать от себя и двадцати слов, и мы сидели больше в качестве молчаливых свидетелей соверша»-, идохся перед нами, хотя и пустых, но не совсем маловажных событий.
, Цзо на этот раз дал нам яснопонять, что считает свою РОЯину ‘если не выше всех государств на свете, то и ве ниже, ндоого, и этою любовью к ней он, конечно, только распола-. гал меня в свою пользу. Проводя параллель между Китаем и еврдофйсвими нациями, он сказал, что „европейцы замечательны свдими новыми открытиями, а мы, китайцы, постоянно открываем новости в своей старине, в наших письменах, которых еще до. могли всех разработать, а многих до сиг пор даже не прочел никто**...
.Этет последний визит к Цзо-Цзун-Тану кончился и при прощаньи он сказал, что придет сегодня к нам обедать Действительно, вскоре явилась прислуга и приготовила в нашей приемной стрл, а потом явился и сам генерал в параде и с парадно одетой свитой» За этим обедом им так же, как и в первый раз, были повторены все церемонии е каждым предметом каждого прибора; затем следовали церемонные поялоиы, и наконец все уселись и приступили к обильней­шему обеду, которым все-таки угощал он нас, а не мы его...
А» нам следовало бы хотя один раз принять его у себя са­мим,. угостить своим обедом, чтд’ было очень легко и просто сделать: призвать из города повара, заказать обед и пригла­сить генерала оффициально. Но мы так увлеклись „учено-торго­выми** делами, что забыли и обычаи евоей страны, и общечело­веческие правила приличий; мы как будто лишились даже чув­ства собственного достоинства, потому что, как говорю, ни разу не угостили у себя Цво-Цзун-Тана ничем, кроме еще к сча­стию остававшагося у нас с Матусовским русского сахару. Мы отдай его весь, сколько у нас было, и он долго любовал­ся им, признаваясь, что никогда не видал подобного по белизне
J <лоо?1е
NI
Л: крепости. И он даже поделился этими своими впечатленшмм СО СВИТОЙ. ! »
Итак мы сидим у себя дома, а Цзо угощает нас у жас же своим обедом!
Последний продолжался уже часа два; все уже были сыты, а он, должно думать, только на половине. Беседа на этот рая ве вязалась; все чувствовали себя в несколько натянутом по­ложении, потому что все чувствовали, что отношения были Не прежния, - между нами и Цзо пробежала черная кошка, хотя -и трудно положительно сказать в образе чего: нашего ли подарка ему, слишком ли дорогой цены на хлеб, дорогих ли часов, которых он так опрометчиво лишился, тех ли неловкостей, которые мы так тонко, с таким замечательным тактом здесь учиняли, по милости одного Сосновского, или наконец в образе нашего собственного неумения достаточно уважать себя, свое на­циональное имя и свою родину. И как ни старался наш началь­ник казаться веселым, как ни смеялся и ни жестикулировал, все было напрасно: всем было тяжело, и даже в комнате как будто темно было, несмотря на ясный день. Мне же стало до того тяжко и грустно, что я под предлогом нездоровья попро­сил у нашего гостя-хозяина извинения и позволения оставить компанию. Цзо выразил сожаление о моем нездоровье и, спа­сибо, не стал удерживать. Я ушел в свою комнату, а оттуда в город, как всегда в подобных случаях, с рисовальными принадлежностями я сделал два дела,-несколько развлёкся и принес домой весьма интересный рисунок - давно намечен­ный вид наиболее красивой часта Лань-Чжоу с городской стены. '
Наступил десятый день июля, и мн сегодня покидаем город, в который не очень давно страстно стремились, как в какуй)то обетованную землю. День был пасмурный. Наша тихая квар­тира сегодня необыкновенно оживилась, но оживилась только Д-Ея того, чтоб потом опустеть; во всех комнатах происходила суматоха: толклись слуги, солдаты и извощики, выносившие вещи; приходили прощаться знакомые; являлись ной пациенты, чтоб запастись лекарствами и советами на будущее время, надолго, чуть ни на целую жизнь; с прежними пациентами являлись даже новые, до которых только вчера дошла весть о будто бы'чудосиых исцелениях, о которых молва всегда раснрострааиегая более, чем о тех случаях, где врач остается беаопяьнып,
е-
2в2
и когда он сам говорят, что „от смерти, ведь, не избавишь и неизлечимой болезни не вылечишь*..
•-
Iota и предполагалось выехать сегодня ранним утром, но собрались только к часу; наконец все вынесено, все на ногах, с надетыми на себя дорожными принадлежностями; верховые лошади, которых мы здесь купили себе, потому что дальше, пожалуй, не у кого будет достать наемных, стоят у подъезда. Но для переводчика и фотографа лошадей не куплено, и Соснов­ский требует казенных.
Провожавшие нас мандарины с ног сбились, бегая то за тем, то за другим. Привели лошадей; теперь оказывается се­дел нет; послали спросить у генерал-губернатора: нельзя ли дать на время два седла из его собственных? Тот велел подарить...
Пока мы стояли и ходили в ожидании окончания всех при­готовлений, в наши комнаты уже явилась прислуга и начала вы­носить мебель, мести полы, причем поднялась страшная пыль, в которой мы поневоле должны были находиться.
И я не знаю, существует ли в Китае обычай так торо­питься с уборкой оставляемой, но еще не оставленной кварти­ры, или это была демонстрация, выражение нетерпения и удоволь­ствия, что мы наконец уезжаем; - во всяком случае это не могло служить доказательством особенного к нам почтения.
Собравшись совсем и стоя в бездействии на террасе на дворе, я посматривал на толпившихся и стоявших людей, так­же праздно смотревших на наши сборы, и не подметил ни у кого выражения сожаления или грусти; а насмешливые выра­жения на лицах солдат и даже мандаринов мелькали довольно часто и явно показывали нам, что оказанные любезности, как даровое помещение, даровое кормление пятнадцати человек на­шей комдании в продолжении почти месяца, и щедрые подарки Цзо, никак не следует принимать, как я и раньше предпола­гал, за выражение нежной дружбы и платонической любви к нам здешних китайцев... Да и за что же бы, правду говоря, они могли воспламениться по отношению к такой учено-торго­вой экспедиции подобными чувствами?
Цзо-Цзун-Таи не пришел проститься с нами и под пред­логом болезни отказался принять нас даже тогда, когда наш начальник выразил желание еще раз проститься с ним.
‘263
Нас провожал и исполнял все ваши просьба и поручения адъютант Цзо,-Ши-лое, белый, толстый добряк, который бывал у нас каждый день по нескольку раз, н все время находился в роли коммнссионера, исполняя ее неутомимо и всегда сажым любезным образом. Но за эти услуги и доброе распо­ложение к нам Сосновский подарил ему при прощаньи,-ни­кто не поверит, - клеенчатый поддонник, баночку помады и маленькое открывающееся костяное яичко, величиною с простой орех, из которого что-то вынималось, кажется цепочка из нескольких стеклянных зернышек!...
„Лун-Тан! “-точно раздалось в ушах... Впрочем Он обе­щал прислать Щи из России всего, всего... Потом он пере­дал ему рублей на сто серебра, прося раздать поварам, при­слуге, конюхам и конвойным солдатам, служившим нам-во время нашего пребывания в Лань-Чжоу. (Мы с Матусовскимъ' вели «вой расходы и счеты отдельно.)
Наконец кончились все сборы; мы простились больше зна­ками и жестами, потому что передать толково хотя бы одну фразу не было никакой возможности,-и уехали... я было хотел ска­зать без всякого сожаления, но нет... Мне было жаль поки­дать добродушного толстяка Ши, некоторых из своих па­циентов, которые пришли проводить меня, и солдат, добро­душных малых, привыкших ко мне во время наших прогу­лок и работы в городе. Грустили и они, провожая меня, и, выражали это, кто как умел. А Может-быть этого и не было и мне только так казалось, вследствие самообольщения.
Тронулся транспорт из пятнадцати телег; за ним уехали со двора и мы... Но уехали как-то странно, даже, можно ска­зать, неловко. После встречи до некоторой степени почетной, после, как казалось, такого любезного приема, нас проводили так, как будто не проводили, а выпроводили... В самом деле, - китайцы, такие охотники до всякого рода демонстраций, теперь не сделали ни одного выстрела, не выставили ни одного флага; никто не явился хотя бы с одним словом от гене­рал-губернатора; ни один мандарин не поехал проводить нас хотя бы до городских ворот, как это делается у ки­тайцев при малейшем внимании к людям...
Словом, благодеяний нам в Лань-Чжоу было оказано чрез­вычайно много, а выражения почтения-ни на волос. Казаться мне это не могло, потому что одно и то же. всем вдруг не
VjOOQle
264
Кажется, стало-быть таков факт; а какие были его причины,-до­подлинно неизвестно, и поэтому я пройду их молчанием. Но не могу не сказать, что мы с Матусовским имели основание думать, что опохмеляемся горьким вином на чужом непочет­ном пиру... А чтд думает на этот счет капитан Сосиевский,-это мы прочтем в его сочинении о его путешествии в Китай.
Мы выехали за город, а мысли возвращаются туда, и вну­тренними очами я вижу и слышу, что теперь там происходит и чтд говорится...
Таким-то образом кончился первый длинный период нашего путешествия, который может быть назван часто повторявшимися словами распорядителя экспедиции: „Нам бы только до ЛаньЧжоу добраться!" Теперь начинается период второй и последний, характеризуемый беспрестанным восклицанием того же распо­рядителя: „Господи, когда ж это мы до Зайсана доберемся!"
’
Г Л А В А XII.
ВДОЛЬ ВЕЛИКОЙ СТЕНЫ.
Дорога от Лань-Чжоу-Фу.-Ночные блуждания.-Новая оригинальные носиройвн.-Г. Пин-Фань-Сянь.-Великая Стена.-Приемы нас туземцами.- Тантуты. - Сведения о ревене. - Холодный нрием в лагере. - Перевал У-Шн-Лин.-Картины разрушения.-Г. Гу-Лань-Сяяь. - Зной морит.-Но­вые спутники.-Богатство развалин и бедность населения.-Г. Лян-Чжоу4у. - Г. Юн-Чэн-Сянь. - Гроза и ливень. - Разоренные села. - Слухи о русском отряде, идущем на встречу. - Нонной караул. - Внутренность дома-крепестцн.-Г. ИПань-Дань-Сянь.-Огромная статуя Будды.-Г. ГаньЧжоу.-Озера и изобилие деревьев в нем.-Толпа и мои конвойные.- Тяжелая дорога.-Жалкая деревня.-Купанье в ручье.-Пески и болота.- Труд носильщиков.-Г. Коу-Тай-Сянь.-„Полный ход.“-Ушедший и вер­нувшийся спутник.-На сторожевой бавше.-Жалкая страна н жалкие люди.- Встреча нас мандарином н вооруженным конвоем.-Г. Су-Чжоу.-Сте­пень его разорения.-Вместо чина отставка.-Крепость Цзя-Юй-Гуамь.- Встреча.-Визит мандарина.-Конец Великой Стены.-Безотрадная иириыжд
Итак, мы изучили заветный город, начади новую эру путе­шествия, и вот опять в дороге. Нам предстоит теперь пройти северную половину бассейна Желтой реки, подняться на окай­мляющие ее горы и выбраться на степь, которая потянется до самой Гоби.
Выехав из северных ворот Лань-Чжоу и переехав реку Хуан-Хо по описанному выше мосту, мы направились протам течения сначала вдоль реки,«по её левому берегу, но котерожу тянутся каменистые, почти голые горы, местами покрытые бед­ной сероватой травой; на отлогосун, у самой реки, эеленеюжь доля и стоять небольшие рощицы цзао-пгу *); рядом пестреютъ
♦) Zizyphus vulgaris.
966
поля хлопчатника в цвету; поля, приготовленные под посевы, и бакчи с арбузами, дынями и тыквами и сделанными из со­ломы шалашами для караульщиков. Вдоль дороги опять стали попадаться развалины деревень и деревни в виде маленьких замков; встречались большие фруктовые сады персиковых и абрикосовых деревьев; встретилась у дороги на дереве клетка с головой недавно казненного человека; а в небесах раз­даются песни жаворонков, и в горах покрикивают куро­патки. Дорога идет параллельно с полуразрушенной Великой Стеной, представляющей здесь земляной вал, часто прерываю­щийся и не имеющий ничего грандиозного, кроме своей длины. Этот исторический памятник доживает свой век, и скоро вода и воздух окончательно сотрут его с лица земли, так как его не поддерживают вовсе. Желтая река здесь широка-, « правый берег её казался окутанным голубоватою мглою; те­чение быстро, и по временам по реке проносились плоты с грузом, устроенные на надутых бычачьих кожах.
Мы с Матусовским скоро остались только со своим каза­ком и Тан-лое, потому что Сосновский уехал рысью вперед и исчез из вида, предоставив нам полное право заниматься исследованием большой дороги, с которой можно было видеть порхавших вдали птиц, вившихся в.воздухе насекомых, со­бирать и изучать их со всею подробностью, но заботиться более о том, чтобы не задержать общего движения.
Нёбо гуще и гуще покрывалось тучами, нависшими над го­рами, которые приняли мрачный, темно-синий цвет. Дорога по­вернула от реки вправо по горам, и мы скоро вступили в одно из ущелий, навсегда простившись с Желтой рекой. Мест­ность в ущелье и в видимых с дороги горах имеет пус­тынный, унылый характер: все тут желтовато-красного цвета, гЬло и пусто; лишь изредка попадаются отдельные домики, оби­таемые людьми, и мне за них становилось жутко при мысли •о том, что здесь они’ проводят весь свой век. Раститель­ности почти никакой нет, и глазу не на чем остановиться кроме встречающихся здесь на вершинах холмов интересных Остатков Почвы, в виде отдельно стоящих больших бугров, имеющих сходство с различными предметами, например, с домами, башнями, огромными грибами или замками. Скоро стал накрапывать дождь, и мало-по-малу надвинулись сумерки.
M7
Опять мы едем, как сказочные герои, не зная когда и где найдем приют на ночь; обогнали наш транспорт; потом встретили одного случайного нутника и узнали от него, что он видел проехавших иностранцев, что они остановились ночевать в селе за 30 ли отсюда. Еще пятнадцать верст, а день уже кончается... Утешительно! Когда-то еще доберемся до ночлега... И как Матусовскому производить свою съемку?
До сих пор хота дорога была одна; но вот она раздели­лась на две.ветвя, круто отходящие друг от друга, и по ко­торой ехать-никто не знает; спросить не у кого, потому что кругом все пустынно. Мы сообразили, и взяли налево; однако послали Тана вперед с тем, что не встретится ли селенья, где бы можно было узнать, туда ли мы едем, куда следует. Но он вернулся, не найдя ни селенья, не встретив ни одного че­ловека, а уж ночь наступила; и вот мы втроем среди пу­стынных гор, на большой дороге, остановились ожидать нашего транспорта, а казак поехал назад караулить его у разделения дороги. Наконец мы услыхали позади себя крики погонщиков и скрип тележных колес и обрадовались, что не ошиблись. Тронулись дальше уже в совершенных потемках и то под­нимались в гору, то спускались вниз по краям глубоких оврагов; лошадь моя пугалась чего-то и храпела, пугая меня своим вздрагиванием: ну как, думаешь себе, вздумает ша­рахнуться в сторону оврага!.. •
Едва различая дорогу и, разумеется, ровно ничего не видя кругом, пробирались мы почти ощупью в лабиринте гор и с нетерпением ждали конца этому ночному научному иссле­дованию новой страны.
- Где мы должны ночевать? спрашиваем у извозчиков.
-В селе Юй-Цзя-Ван.
- А далеко ли еще до Юй-Цзян-Ван, много раз повто­рялся вопрос, пока, наконец, не получили в ответ,-одна ли.
Впереди показались среди черного мрака огоньки; мы ожиян и как будто проснулись. Добрались до деревни, нашли домъ». И что же! Ни комнаты, назначенной для нас, ни свечи, ни чашки чаю.
Вошли в комнату, занятую нашими спутниками. Они сидели за столом и беседовали после ужина... Читатель вероятно думает, они беседовали об оставленном городе или о пред­стоящем пути и предстоящих задачах. Я сам так дужал,
kjOOQle
ase
и в ожидании, пока нам приносна остатки ужина, присех к ням, но скоро ушел, потому что дело межи не касалось и не интересовало. Сосновский рассказывал об одном довольио важном служебном лице (которое называлось полным име­нем и при котором он служил чем-то); он повествовал, как это лицо приходило когда-то к нему с бумагами, по­утру, когда он еще спал, садилось в ногах на его кровать и ожидало его пробуждения... Хотя это и многознаменательно, но меня не интересовало, как и то, что ему, капитану, были под­чинены надворные советники, и что он писал им ужасно строгия бумаги!...
Я ушел, и мы с товарищем, поужинав, скоро улеглись снать, но заснуть почти не удалось во всю ночь, вследствие происходившего на дворе шума и крика кятайцев-извозчиков и постоянного бренчания бубенчиков, какими обильно укра­шаются головы их мулов.
11 июля.
Усталость после бессонной ночи, пасмурная погода, отсутствие конвойных, которых нам не дали из Лань-Чжоу, и невоз­можность поэтому иметь под руками все необходимые для дорожных занятий вещи,-все это нагоняло на меня хандру. Не веселее был ц мой постоянный спутник. Но мы не унывали очень и продолжали работать, так как шли, ведь, совсем новым краем, знать о котором решительно все интересно.
Итак едем, и будем описывать хотя то, что видим.
Та же песчано-глинистая дорога шла сегодня по печальной гористой местности, но несколько более оживленной, чем вчера; в долинах чаще встречались зеленеющие поля *проса (куцзы), кой-где виднелись деревья и группы глиняных мазанок,-или обитаемых, или разрушенных и заброшенных. Иногда увидишь кумирню под тенью дерева, услышишь говор людей, пенье петухов, плач детей и другие признаки жизни; но в долинах жизни мало: она сосредоточена здесь по преимуществу на вер­шинах холмов, в устроенных там и уже знакомых чита­телю, селениях. Там же возле них виднеются на покатостях холмов и черные отверстия входов в земляные жилища, ко­торые, судя по отсутствию около них людей, теперь также за­брошены.
kjOOQle
269
На сторонам дороги попадается кой-какая травянистая растямлывость, да в небольшом количестве тощие кустарники; но жми земля кажется почти голою, а наклонишься к ней-- от неё так и пышет ароматом душистых трав; только я кроме полыни никаких других пахучих растений тут ие на­ходил. Почва изрыта множеством сусличьих нор; пусто и тихо кругом, и жизнь заметна только, когда близко присмо­треться к земле: тут бегают ящерицы, ползают и скачут разные насекомые, да суслики мелькают между полынью и низкими кустиками и перекликаются друг с другом, своим однозвучным свистом. Ни одной птицы не видно и не слышно; даже около полей, которые изредка встречаются здесь, не ви­дах их; не видно и людей вблизи этих нолей, потому что они принадлежат жителям наборных сел. На них растут здесь пшеница, ячмень и brassica campestris, ив которой приготов­ляется масло; пшеница и ячмень ули убраны или только уби­раются, а просо стоит еще зеленое; омо тольно-что начинает колоситься, и то не везде. Дальше встречаются кой-где влаж­ные места и на них растут деревья-пирамидальные тополи, вязы и плавучия ивы. В горах повязались альпийские галки, носившиеся в вышине большими стаями.
Страшная скука ехать здесь шагом, не имея никакого занятия. Только беседа с товарищем и сокращала несколько утоми­тельную дорогу; н мы так увлеклись, что ие заметили, как позади нас собралась темная туча, грозившая проливным дож­дем. Увидали и спешим, чтоб до дождя добраться до виднев­шагося перед нами села Ти-Цзя-Пу, довольно большего и мно­голюдного.
Пока товарищ делал съемку, я прошел вдоль улицы села и, увидав на одном из высоких деревьев коршуна*), пре­кратил его существование, к немалым изумлению и радости сбежавшихся китайчат. Кроме того успел набросать в альбом рисунок одной оригинальной затеи китайского творче­ства! На сельской улице стояло большое дерево, которое засохло, и, может-быть, в силу какого-нибудь особенного почтения, ки­тайцы не уничтожили его совершенно, а спилив сажени на две от земли и обрубив сучья, счистили кору и устроили на вер,-
*) Milvas melanotis Tem. et Schleg.
LjOoqIc
270
хушке ствола, а также на некоторых из его боновых высту­пов, божницы, на подобие маленьких кумирен; они сделаны из кирпича, и внутри их помещаются фигурки богов. Таких миниатюрных божниц на дереве находилось четыре, и еще одна была выделана в толще самого ствола.
Над нами пролился сильный дождь и, переждав его под навесом крыши одного дома, мы отправились далее и только к вечеру приехали в село Хун-Чэн-Цзы, дымившееся от известной читателю причины, как во время пожара, и здесь эаиочевади.
12 иим.
Мы постепенно поднимаемся выше и выше и сегодня едем по богатой, возделанной и довольно населенной нагорной равнине, которую по имени стоящего на ней, но еще не видимого города можно назвать равниною Пия-Фань-Сянь. Местность*открывается перед глазами на огромное пространство, и на нем с одной точки можно насчитать в разных местах более десяти сел и отдельных хуторов или фермерских домов, стоящих среди возделанных богатых полей, за которыми на северо-западе виднеется гряда голубых гор *).
Все эти приюты людей, воздвигнутые после дунганского погрома, так похожи на укрепления, что, в случае войны в здешних местах, наверно бы обстреливались неприятелем, принятые за редуты или что-нибудь подобное. Они очень интересовали меня оригинальностью своей постройки, и мне хотелось ознакомиться с их внутренним устройством; но я, конечно, должен ждать удобного случая, а пока рассматриваю их снаружи. Все они обнесены высокими землебитными стенами, над которыми, боль­шею частью по углам, возвышаются сторожевые башенки; в наружной стене имеется лишь одна входная дверь и, кроме неё, нет ни одного окна, никакого другого отверстия, ни одной сто» роны. Жители их сидят внутри, и жизнь их совершенно скрыта за этими высокими стенами от глаз целого мира. Люди вид­неются кой-где на полях, за работой, или проходят и проез­жают между полями.
♦) Сян-Лу-Шань, а на северо-востоке другая гряда киже, - Цин-ЛунъШань.
2?1-
г.ДевБ пасмурный, я с утра, мо рост дождь, который жочкя ас всю дорогу сильно равгряэнил землю. Добрались до го-' родка Пнн-Фань-Сянь, где остановились на ночлег. Ночь была свежая, даже холодная, чтд свидетельствовало, что мы уже зна­чительно поднялись над уровнем моря.
, 13 йма-
. Тихое и ясное утро, ивах легко дыщется в этом провран­ном воздухе, освеженном вчерашним дождем! Пока здесь переменяли телеги и наших конвоиров, я поднялся у город­ских ворот на стену и сделал вид открывающейся отсюда в северу равнины*).
Оиа окаймлена горами и, как видно, прежде была густо на-' селена, а теперь усеяна развалинами деревень и сел. В право*' стороне её по ближайшим холмам тянется пли, как говорит наш начальник, „нелепо взбирается^ Великая Стена.
Все уж уехали вперед, и их уж и след простыл,-ука­тили рысью. Надо догонять.
Дорога несколько просохла, но по колеям еще бегут на встречу ручьи мутной воды глинистого цвета. Вблизи города мне часто встречались люди, пешие, конные или в телегах, и между ними я в первый раз встретил китайца-блондина, да больше и не встречал. Только здешние жители на мой взгляд вообще мало походили на китайцев, п типом, и костюмом; а многие гораздо более напоминали мне наших крестьян, так что мне даже приятно было смотреть на них; а песни жаво­ронков, лившиеся с голубого неба, еще более оживляли вос­поминания о родине; но долго задумываться о ней было некогда,- надо смотреть кругом...
А кругом - царство глины, стен и развалин разнообраз­ных зданий, башен, крепостей и кумирен с их прелест­ными крышами, от которых просто глаз не оторвешь...
Встречавшиеся или обгонявшие меня туземцы были учтивы, но проявляли до странности мало любопытства при встрече се мною, так мало, что я над этим невольно задумывался; и мне казалось, что здешние люди еще находятся под влиянием недавних ужасов, так что появление каждого невиданнаго
*) Ее орриает речка Пава-Фавь-Ха.
GooqIc
272
человека возбуждает в шх/ь гораздо более чумяво отражай мысль о возможности быть немедленно убитым этим пришвль-* црм. Вот почему, я думаю, они и старались' не заглядываться очень пристально на иностранного госта и проехать мезамечевными, сторонясь от него елико возможно подальше. При встрече, например, они далеко отъезжали в сторону и, смотря вдаль, ждали, пода я проеду, хотя места на дороге было слишком достаточно даже для двух -троек, а не для одного всадника... Еслидвое встречных туземцев вели между собою разговор, они как бы из деликатности прерывали его и давали проехать.
Так встречается мне сегодня один мальчишка, сидевший на куче хвороста, внутри которого почти совсем спрятался его маленький ослик, тащивший на себе и этот хворост, и самого мальчугана. Последний, заметив меня, мигом и очень ловко соскочил сверху, столь же ловко и быстро толкнул осла в сторону и дал мне дорогу, хотя в этом опять не было ни малейшей надобности. И я затрудняюсь, говорю, за чтд прини­мать подобные действия туземцев, - только ди за выражение обычной учтивости, или страха перед человеком, по их мне­нию, не совсем безопасным.
Далее дорога подходит к самой Великой Стене, и теперь я мог несколько подробнее познакомиться' с нею в этой части и рассматривать ее. Как ни „нелепо взбирается" она на холмы, перебегая через долины с одного на другой, тем не менее нельзя равнодушно смотреть на эту гигантскую работу людей, на этот интереснейший памятник древности. Я сказал, что она находится в полуразрушенном состоянии: дожди и ветры раз­рушают ее, и она постепенно истончается, особенно в верх­них частях. Во многих местах она почему-то совершенно прерывается, точно ее перерыли здесь искусственно, тогда как н других она как будто еще сохранила свою прежнюю тол­щину, то-еСть, что и вверху она имеет почти ту же ширину, какую имеет и в основании, а именно от полутора до двух сажен. Стена тянется здесь по долине у подножия гор, и не трудно заметить, что против каждого горного ущелья, выходя­щего на долину, она так-сказать раздваивается, образуя до­вольно большой двор, в котором могли помещаться, примерно, сотни три, четыре человек; и на той стене, которая обращена к ущелью, находится башня с бойницами, назначение которыхъпонятно. Таких дворов и башен сохранилось до настоящаго
«78
времени очень немного и то лишь в виде жалких обломков. Параллельно Стене тянется ров.
Равнина, по которой едем, поросла кустами тальника и та­мариска, покрыта густой травой и усеяна желтыми, розовыми, голубыми и темносиними цветами; и по этому роскошному пестрому повру мчится с шумом и ревом горная речка У-Ши-Нн-Хо. В воздухе носятся целые рои неотвязчивых мух, которые просто залепляют морды и глаза наших лошадей; тысячи ба­бочек порхают в воздухе; в густой траве бродят выводки фазанов, а в прохладной тени местами густо разросшагося ку­старника перелетывают зеленые дятлы. Местность ожила, и усталость и скука исчезли; сердце проснулось при виде кипящей жизнью природы; захотелось, разумеется, остановиться здесь, чтоб собрать образцы здешней фауны и флоры. Я ожидал, что авось тут остановятся, хотя бы часа на два, - нет, проехали мимо без остановки: ничто не трогало и ничто пока не счита­лось достойным нашего внимания. Я прошел версты три пеш­ком, собирая на ходу, чтд было возможно, потом опять пое­хал и догнал Матусовского.
Ввоздухе стоял удушливый зной; жажда томила нас, но из осторожности я нигде в Китае не пил сырой воды. Мы решили остановиться в ближайшем селе, чтоб посидеть не­сколько в тени и напиться чаю в одной из уличных хар­чевен. Но проезжая улицей села, мы увидали ворота одного дома, убранные красной материей, и перед ними устроенный из палатки навес. По этим знакомым приметам не трудно было угадать, что эта парадная обстановка была, сделана именно для нас; и действительно, вышедший на встречу китаец, предста­витель местных жителей, приглашает войти в дом, напиться чаю, позавтракать и отдохнуть... Какие все хорошие слова и как все было кстати, потому что мы и проголодались порядочно. Но как неприятно после отдыха опять выходить на солнопек, в горячий воздух из прохладной комнаты, и тащиться до ночи, сидя на лошади...
Долина с бежавшею по ней речкой повернула к западу, где она замыкалась величественными горами *), на вершинах кото­рых белели пятна снега. Мы все постепенно поднимались и сегодня нам предстоял перевал через горы. Растительность
*) На карте Williams’» оае называются Цл-Ллвь.
ВУТ. ПО КИТАЮ т. п. 16
274
стала беднее и преобладающей формой здесь является злак чий, деревьев нет вовсе.
У дороги, на небольших растояниях друг от друга, здесь расположены пикеты, где живут человека по два и по четыре китайских солдат, которые должны поочереди сидеть на сби­тых из глины возвышениях в роде невысоких башен. Эти караулы имеют значение, конечно, не оборонительной силы, а играют роль живого телеграфа: на каждом пикете находится черный флаг, и при помощи их от башни до башни переда­ются условные знаки в случае какой-нибудь опасности, ожидае­мой все от тех же дунган. Но сегодня эти сигнальные флаги исполняли другое назначение,-ими китайцы выражали нам свое приветствие и почтение..»
А какие жалкие люди здесь живут, какая тяжкая безотрадная жизнь на этих пикетах! Какое невеселое занятие-сидеть на башне и смотреть в пустое пространство в ожидании возмож­ного появления неприятеля!...
Близ селенья Ча-Ку-И, в котором мы должны бйли ноче­вать, с нами повстречались четыре всадника, и мой глаз, при­выкший в последнее время видеть только китайцев, тотчас заметил особенности в их лицах и фигурах; мне показа­лось, что эти люди иной расы. Я попросил Тан-Лое спро­сить их, китайцы они или нет. Оказалось действительно, что они принадлежали к особой народности, называющей себя ФаньЦзы, или Си-фань, или тангут. Они живут в провинции ГаиьСу й платят дань китайскому правительству. Одеваются в ха­латы, отличные по покрою от китайских; волос на голове не бреют и косы не носят, говорят особым языком и имеют свое письмо, но хорошо говорят и по-китайски. Я попросил их придти, если можно, завтра утром к нам в дом, чтоб срисовать с них портреты. Они согласились и дали обе­щание.
Приехали на ночлег, куда уж давным давно прибыли наши „квартирмейстеры“, к сожалению заботившиеся только о себе. Нас с Матусовским ожидало тесное темное, и смрадное поме­щение и некоторые остатки казенного ужина. Мы даже не реши­лись войти в отведенный для нас хлев,-поужинали на дворе и на дворе же легли спать; но тут преследовали другие не­взгоды: до удушья тяжелый запах навоза, дым от костров,
215
ил которых китайцы варили себе пищу, близость мулов, и не­скончаемые разговоры извозчиков, по обыкновению во все горло.
Помешал также нашему отдыху замечательный разговор на­шего начальника с Сюем. Выспавшись днем, он имел те­перь достаточно бодрости для исследований об „одичавшем скоте то-есть прежнем домашнем, оставшемся по смерти хо­зяев на воле. Вопрос действительно интересный, если факт существует; но Сосновский встречал много затруднений в языке, для своих исследований, так как разговор с Сюем происхо­дил на кяхтинском наречии. Не знаю, удалось ли ему добиться чего-нибудь из своих расспросов, хотя вполне серьезных, тем не менее в высшей степени комичных, потому что тут речь шла о „папаше и мамаше“ какой-нибудь одичавшей свиньи, или о корове, происходящей от „домашней мамаши и дикого папаши" и тому подобных субъектах.
- Ну, а если папаша як (монгольский бык), а мамаша обык­новенная корова, тогда детушки какой бывай? спрашивает на­чальник.
- Я подумай, тута детушки хылошанки (т.-е. хорошие), по­вторяет Сюй свое любимое и общеупотребительное слово. Но в каком смысле детушки выходили хорошими, чтд в данном случае значит хорошее и нехорошее потомство, мне, разумеется, осталось совсем неизвестным.
Этот комичный разговор заставлял нас сегодня не раз смеяться до боли в подреберьях... Перестанем, потом вспо­мним дикого папашу и домашнюю мамашу и опять примемся хохотать, несмотря на всю серьезность и научное значение во­проса „об одичавшем домашнем скоте".
И ипм.
Ночь была очень свежа и утро стояло ясное и холодное: тер­мометр показывал только ч10,9° Р.
Я знал, что мы находимся недалеко от гор, в которых растет ревень (тай-хуан), и спрашивал у туземцев, собрав­шихся на нашем дворе, не занимается ли кто из них добы­ванием ревеня или торговлей этим корнем? Мне указали на одного китайца Чжу-Сё-Куай, уроженца города Си-Нин-Фу, как знатока этого дела, и пока Матусовский писал свои заметки, мне удалось кой-что узнать от него при помощи нашего казака.
18*
276
Этот китаец, оказалось, три раза был в Кяхте *), куда ез­дил с караванами в ЗОО и 400 верблюдов, и на каждого из них вьючилось до 240 гинь ревеня; он продавал его там каким-то русским людям, по какой цене-он точно не мог смазать, потому что выменивал его на золото, серебро и меха, но говорил, что на один гинь (полтора фунта) получал барыша до 5 чан (около рубля) или на все количество при 300 вер­блюдах 72,000 р.,-цифра, показавшаяся мне сомнительной. Мо­жет-быть, впрочем, прежде Чжу был и богатый человек, а теперь на такого не похож.
Прекратилась доставка ревеня в Кяхту только вследствие того, говорил он, что, по причине мусульманского восстания, движение по указанному пути сделалось невозможным; но о ка­ких-либо неудовольствиях между китайскими поставщиками и русскими покупателями, будто бы послужившими причиною пре­кращения доставки ревеня, он никогда не слыхал.
Главные местонахождения ревеня находятся, по его показаниям, в двух днях пути от станции Ча-Ку-И. Весь добываемый ре­вень растет в диком состоянии, в горах, на площадках, во влажных местах; никаких же плантаций его не существует. Вышина растения достигает одной сажени; самые большие листья бывают до фута и более в поперечнике; цветы белые; о се ­менах ничего сообщить не мог; корни имеют ветвистую форму, в земле сидят на глубине около одного аршина, и их выкапывают кирками.
Сбор производится в августе и сентябре, когда листья уже увядают. Выбирают растения многолетния, стебель которых имеет до вершка в диаметре; п только-что вынутый из земли корень, по своей плотности, похож на редьку, легко разрезывается ножом, сочен, и в разрезе имеет желтый цвет. Туземцы различают мужские и женские растения и первые счи­тают лучшими; они сочнее и тяжелее на вес. Копытчатый ре­вень происходит от больших корней, более взрослых, кото­
*) Путь этот, по его показаниям, лежать из Си-Нин-Фу в Кяхту че­рез следующие станции: Мямь-Би-Сянь, Пин-Фань-Сяиь, Куан-Коу-Сянь, Ия-Пан-Шуй (по монгол. Су-Хэ-Ту), Ша-Цзы (по монгол. Эй-Ли-Су), Тунгурику, Мань-А-Цин-Цзы, Пахан-Хуту (далее через Алашань нескольких станций не помнит), Ту-Ша-Кунъ(еще несколько станций забыл) Ло-Са-Тэй и отсюда еще более десяти дней до Урги.
За точность этих сведений, как и названий, я, конечно не могу ручаться.
C.OOQIC
277
рые разрезывают на несколько частей, а черенковый-от бо­лее молодых, которые режутся только поперек. Приготовление ревеня состоит в очищении.корней от их коры, которая тонка н имеет черный цвет; далее-в разрезывании на части, нанизы­вании на веревки и проСушке в тени, внутри домов. В восемь, девять (?) дней корень бывает готов к отправке.
Туземцы также знают лекарственные свойства ревеня, и он употребляется их врачами в смеси с другими лекарствами, но в каких болезнях, дозах и формах, я не мог узнать. Право добывания • ревеня не составляет чьей-либо исключитель­ной привилегии, а государство пользуется только пошлинами с материала, привозимого для продажи.
Самым лучшим считается ревень из окрестностей Си-НивъФу; затем Лян-Чжоу’ский, Лан-Шань’ский и получаемый из местности Шан-Фань-Цэй-Цзы, находящейся в трех днях пути к югу от Лян-Чжоу. Цена ревеня на месте за один гин 300 чох (около 38 коп.). Вот и все сведения, полученные мною на родине ревеня. Самому мне не удалось видеть ни од­ного растения, потому что для этого надо было съездить в горы; и хотя на это потребовалось бы не более двух, трех дней, та­кая поездка в сторону для меня одного была невозможна без задержки общего стремительного движения. Я едва мог распо­лагать часами, да и те приходилось уделять на какие-нибудь ра­боты из времени, необходимого для сна.
Встреченные накануне два тангута, по имени А-ца и А-ву-лэй, сдержали слово-пришли, и я сделал их портреты, заплатив им за одолжение по кусочку серебра ценностью примерно ко­пеек в пятьдесят каждый, на чтб они, повидимому, совсем не рассчитывали.
С этими-сначала расспросами о ревене, потом портретами, я порядочно опоздал, так что, пожалуй, распорядитель наш црибыл уже на место ночлега, когда я только отправлялся в путь. А далеко ли до ночлега-не знаем, значит надо торо­питься, чтоб не запоздать в дороге.
Высокое положение местности, в которой мы находились, да­вало чувствовать себя тем, что, несмотря на совершенно я.сное небо, с которого ярко светило солнце, последнее грело так слабо, что я принужден был одеться в толстую шерстяную куртку, и мне вовсе не было в ней жарко, даже когда я, до­гоняя свой летучий передовой отряд, ехал рысью.
278
Дорога шла тою же долиной, замыкавшейся горами, наиболее высокими на северо-западе, где на их вершинах местами ле­жал снег, и наиболее низкими на юго-востоке. Она продол­жала подниматься, и по мере подъема горизонт постепенно расширдлся; передо мною из-за ближайших гор, одетых жел­товато-серой нисенькой растительностью, постепенно открывались новые планы гор с голыми зубчатыми скалами красновато-се­рого цвета.
Догнав ’Матусовского, ~я поехал вместе с ним шагом. Далее, вдоль дороги встречалось много разрушенных сел, и одно из них по размерам можно назвать городом. Оно ра­зорено совершенно; даже стены его повреждены. В этих сте­нах буквально не осталось ничего, кроме развалин и костей; даже вход в село завален камнями, так что оно теперь не более, как могила нескольких тысяч человек, и над ним не слышно других звуков, кроме песен жаворонков, рею­щих то тут, то там над печальной долиной.
И лучше не задумываться над ужасами, которые должны были происходить здесь в эпоху последней войны; лучше миновать скорее это мертвое место. Переехав в брод две маленьких, но бурных речки с чистой и прозрачной водой, мы вышли к крепостце, стоявшей на вершине холма, а у подножия его нахо­дилась крошечная бедная деревня, состоящая из нескольких дворов. Мы проголодались и решили остановиться здесь, но ни в одном доме не могли найти не только чего-нибудь поесть, но даже горячей воды для чаю; нас как-то даже я слушать никто не хотел, просто отворачивались и, хотя учтиво, но про­сили проезжать дальше... Странно, точно мы их обидели чемънибудь и они сердятся. Мы уже хотели было уехать прочь, как увидали появившагося на стене крепостцы хорошо одетого ки­тайца, повидимому мандарина, и ждали, не пригласят ли нас заехать внутрь и не дадут ли горячей воды и хлеба; но ман­дарин только посматривал на нас с любопытством; а сол­дат, стоявший дальше на дороге, сообщил, что наши люди за­езжали сюда, позавтракали и уехали дальше.
Мы спросили: не будет ли по близости селения, где бы мы могли поесть и достать горячей воды? Нет, говорит, до ночи ни одного дома не встретится. Нечего делать, пришлось поза­быть о деликатности и самолюбии и войти в лагерь без при­глашения; и мандарин, у которого останавливалась передовая
279
компания, вынужден был принять и нас. Он мог, разумеет­ся, запереть перед нами двери, но не сделал этого, и мы вошли, извиняясь, что причиняем ему беспокойство...
Он был видимо недоволен чем-то, принял нас сухо, однако пригласил в комнату, куда, вслед за нами, ввалилась целая толпа солдат, остановилась в дверях и стала рассма­тривать нас, как невиданных чудовищ. Пришли еще другие мандарины и также предались созерцанию. Мы попросили дать нам горячей воды; нам подали чаю, но мы предпочли заварить свой. Принесли воды, потом подали водки, ветчины и хлеба. Мы позавтракали и исполнили это совершенно как актеры на сцене,- столько было зрителей; потом заплатили прислуге; хозяину, чрез­вычайно заинтересовавшемуся моими карандашом и бумагой, я подарил того и другого, и на расставаньи мандарины были го­раздо любезнее, чем при встрече, так что даже проводили нас до ворот.
Продолжаем путь. Небо хмурилось и сулило сильное и про­должительное ненастье; скоро стал накрапывать дождь. Дорога все поднималась, и мы находились уже не далеко от перевала, называемого здесь У-Су-Лин (или У-Ши-Лин) и достигающего 10,900 фут.; это-самая высокая точка на всем нашем пути чрез Китай. Все небо обложилось тучами; дождь усилился, и вдали полосы его совсем закрыли от нас горы. Укрыться было негде, да и времени нельзя было терять, потому что до ночлега, оказалось, еще двадцать верст, и во весь остальной нут нас поливал дождь. На полдороге встретилось большое селение, совершенно разрушенное. Но виды в горах, в кото­рых преобладающая порода-красноватый гранит, были вели­чественны и живописны, и наслаждение, доставляемое ими, сокра­щало время.
Мы добрались до перевала, и тотчас за ним характер мест­ности резко изменился: на всех северных склонах гор ра­стет мелкий, но очень густой кустарник, какой именно не могу сказать, потому что до него было так далеко, что опреде­лить его я не мог; спрашивал китайцев, во они не умели его назвать. Долины здесь одеты густой травою, усеяны цветами, и их, несмотря на ненастье, оглашали несмолкаемые песни степ­ных жаворонков.
День клонился к концу, и мы боялись запоздать, потому что ничего нет хуже ненастной ночи в горах, особенно безъ
VjOOQle
280
всего; а дождь усилился, и поднимался ветер. Но, к счастию, мы успели добраться до ночлега во-время и так обрадовались ему, как будто вошли в чистый и комфортабельный отель, а не опять в тесный хлев, служивший нам приютом на нынеш­нюю ночь.
18 Июля.
Наступило свежее ясное утро, и это утро, вместе с здешнею обстановкой, живо напомнило мне станцию Нор-Дянь под Кал­ганом, а сегодняшнее число заставило вспомнить этот же день прошедшего года... Сколько переменилось с тех пор! Сколько умерших надежд, тогда наполнявших душу; сколько разру­шенных планов, роившихся в голове,-планов не несбыточ­ных, а вполне осуществимых!.. Что могло быть из нашего путешествия, думалось тогда, и чтд вышло!... Но поедемте дальше, посмотрим, чтд еще выйдет.
Уж восемь часов утра, и все уехали.
Мы находимся теперь по северную сторону перевала. Дорога идет по гористой местности, покрытой весьма скудной расти­тельностью на горах и обильною травою и цветами в доли­нах, по которым кой-где рассеяны деревья, но все далеко от дороги. Птиц мало, и они мало интересны: сороки, вороны, грачи, голуби, воробьи и некоторые мелкие пташки, которых издали не распознаешь. Много порхает бабочек, да ловить некогда. Оживляют местность лишь развалины, если ойе могут ожив­лять,-развалины сел, укреплений, а также извивающейся бесконечной змеей Великой Стены.
Некоторые из селений начинают отстраиваться вновь; по дороге везут в телегах лес, и удивляешься откуда китайцы достают его, так как вблизи его нигде нет; я только сего­дня видел до десятка, кажется, елей на вершине одной горы. Заселение края идет медленно: например, встречаешь всего один домик, да постоялый двор посреди остатков огромного селения; в нем все ново и чисто, но бедно и убого.
Дальше путь лежал вдоль шумливой речки Сё-Ма-Хо. В воздухе было жарко, но ветер умерял зной; дорогой встре­чались телеги, пешеходы и всадники, бдлыпею частью бедняки, - оборванные, загорелые и грязные, о которых я упоминаю по­тому, что и их немного. Видел, как двое рабочих ели просто муку, насыпая ее себе горстями в рот. Встретили еще тангу-
281
тов,-трех мужчин и одну женщину, и мне казалось, что они относятся к нам как-то иначе, чем китайцы: последние обыкновенно или насмехаются, или глядят с пожирающим любопытством и страхом дикарей, эти же обращаются с при­ветливым лицом, как к знакомым людям или даже прия­телям, и как будто с удовольствием объявляют, что они „си-фань-дэ-жень“ (тангуты).
Мы едем постоянно в сопровождении конвоя, состоящего из китайских солдат, вооруженных пиками, весьма мало пригодными для какого-нибудь дела, и еще менее годными ружьями. ]Я пересмотрел их у многих солдат, и оказалось, что у одного ружье без шомпола, у другого курок не дер­жится на взводах; в третьем курок взводится, но не спус­кается. Ни у одного ружье не было заряжено, и патронов сол­даты при себе не имели, ни один! Значит, ружья таскаются с собою только для устрашения... Но теперь тут даже и устра­шать некого.
Переход сегодня был небольшой, - только в 45 ли, и мы засветло приехали в город Гу-Лан-Сянь, который стоит у северной подошвы гор. Последние до сих пор замыкали го­ризонт со всех сторон, а теперь расступились, и глазам нашим открылась равнина, так-называемая Сяо-Гоби (Малая Гоби), по которой лежал наш дальнейший путь и при начале которой стоит упомянутый городок с немногими большими деревнями в его окрестностях. Он представляет маленький городишко, бедный и весь какой-то старый до дряхлости; жи­тели в нем главным образом китайцы, и их немного. Опять непостижимо, что спасло Гу-Лан-Сянь от общей гибели.
Приехали на квартиру, хотя и плохенькую, но она, после вчерашнего хлева, показалась мне очень привлекательною,-и пообедав, я взял одного местного полисмена и, поднявшись на городскую стену, обошел город с трех сторон, причем передо мною все время бежали несколько баранов, которым я помешал кушать траву, растущую на верхней площадке стены. Стена так узка, что обойти их стороной было негде, а пропустить меня они не решались,-мой вид заметно изум­лял и пугал их. Бблыпая часть города, за исключением нескольких старых кумирен, построенных внутри города и на стенах, да казенного дома (я-мынь), имеет очень жалкий вид; все остальные здания представляют бедные домики съ'
282
немногими лавками вдоль главной улицы, и эти домики зани­мают лишь средину города, а все окраины его заняты ого­родами.
Вот как „опасно* делать маленькие переезды и рано оста­навливаться на ночлег: сегодня, благодаря этому, я и с горо­дом несколько познакомился, и два рисунка сделал,-главной улицы города, сверху, со стены, и вид оттуда на юг, на ущелье, по которому мы приехали. В нем растут несколько деревьев и возвышаются две многоэтажные пагоды; а в глу­бине синеют высокие горы, увенчанные вечным снегом.
Небольшая толпа туземцев собралась около меня! * на стене, но вела себя почтительно и смирно; тем не менее моему рев­ностному охранителю, полисмену, пришлось плюнуть несколь­ким человекам в лицо, чтоб они не очень лезли к моей бумаге.
Вернувшись домой, я нашел на дворе нашей квартиры не­скольких человек больных, до которых дошла весть о приезде врача, и они собрались ко мне с жалобами на свои недуги, но к сожалению, страдали не такими, чтоб я мог скоро и верно помочь им.
16 ИЮМ.
Мы оставили Гу-Лань-Сянь, и сегодня он поразил меня пустотою своих улиц, напомнив мне наши маленькие города, в которых в жаркий день почти ни души не встретишь на улицах.
День был очень жаркий; просто палящий зной стоял над землею, и он-то, верно, и заставил людей укрыться в тень своих жилищ. На небе ни облачка; в воздухе ни малейшего ветерка, и жар морил нас, хотя мы, сидя на лошадях, почти не делали никаких движений; каково же было нашим прово­жатым, китайцам, которые шли пешком и еще несли неко­торые наши вещи, хотя и не тяжелые. Между ними здесь были неоффициальные конвоиры из солдат, а простые обыватели и даже мальчики лет двенадцати, из туземцев, которым скорее мы служили провожатыми, чем они нам. Вот как это вы­ходило.
Несчастные обитатели здешнего края, разогнанные неприяте­лем, жили после войны там, куда кого занесла судьба; но они не теряли ни желания, ни надежды вернуться на родину и только
kjOOQle
283
Поджидали удобного сдучая пробраться туда; и этим-то удоб­ным случаем представлялся между прочим и наш проезд. Они присоединялись к нашему каравану в качестве носиль­щиков, просто спутников, а иногда заменяя собою солдат, которые предпочитали, и совершенно благоразумно, оставаться дома, чем совершать во всех отношениях бесполезную для себя прогулку около ста верст. Некоторые из этих людей проходили с нами и бблыпия расстояния, пока их путь был общий с нашим; а потом уходили, куда кому было нужно, получая от нас ничтожное вознаграждение за оказанные услуги, например, в качестве носильщиков.
Не помню, где присоединился к нашей компании один маль­чишка лет пятнадцати, рябой, безобразный, жалкий, но смы­шленый и очень усердный малый. Он попался ко мне и последние три, четыре дня нес мою жестянку для собирания растений и сетку для ловли насекомых. В Гу-Лан-Сяне, где, я ду­мал, он останется вместе с другими, я велел нашему казаку заплатить ему за его услуги несколько больше других.
- Да все равно, можно после, отвечает казак, - после за одним разом дадим; потому самому, что этот мальчишка- сквозной.
- Как сквозной?
- То-ест, он, значит, с нами до самого Гань-Чжоу пой­дет; а если, говорит, господа пожелают, так он и в Россию с нами согласен ехать, потому что, говорит, у него только один дядя есть, к которому он идет, да и тот теперь в самом бедственном положении со своей семьей, так можетъбыть и не примет его к себе.
Итак, этот мальчишка шествовал с нами, и со дня при­веденного разговора с казаком так и остался под именем „Сквознаго*; так стали его называть все; он скоро сам при­вык к этому названию, и его настоящее имя, к сожалению, осталось даже совсем неизвестным. Одет он был как Нищий, а на голове не имел ровно ничего, и я велел казаку в первом городе купить ему шляпу, курму и башмаки. Он шел пешком, как и все конвойные, и обливался пбтом, поспевая за нами; солнце жгло его обнаженную бритую голову; а никакой лишней шляпы у нас под рукой не было, и я уж дал ему полотенце, чтоб он повязался им. „Сквозной* при­нял его с благодарностью и путешествовал в этом ори­
CiOOQlC
284
гинальном и, по китайским обычаям, траурном головном уборе.
Когда мы выехали на более открытую равнину, но все еще окаймленную по бокам отрогами оставшихся за нами гор, по­тянул легонький ветерок, несколько умерявший жар. Вдоль дороги бежала в арыках вода; неподалеку находились поля дозревавшей пшеницы, а на невозделанных местах разросся в большом количестве любитель степей-злак чий, - лучший признак, что мы вступили в степь. Кой-где на ней в этом месте виднелись разбросанные селения, но все до одного разо­ренные... Когда же кончатся, наконец, эти развалины!
На полупути до ночлега, т.-е. в тридцати ли от Гу-ЛаньСяня мы встретили, слава Богу, уцелевшее селение Шан-(или Шон)-Тха-Пу. Оно, конечно, окружено землебитной стеной и имеет четверо ворот; внутри его находится несколько до­вольно красивых кумирен, которые остались неразоренными и не сгорели. В селе есть жители, и они, неизвестно почему, приготовили для нас завтрак и чай, которые были весьма кстати.
Отдохнув, собираемся уезжать, но мне хотелось заглянуть в одну из сохранившихся кумирен, и мы с Матусовским, казаком и Таном провели здесь несколько минут на дворе под тенью деревьев. От каждого предмета тут веет глу­бокой стариной; тесненький вымощенный дворик, почти весь скрытый под тенью развесистого тополя, так уютен и так в нем было прохладно, что не вышел бы оттуда. Посреди этого дворика, перед храмом стоит оригинальный чугунный жертвенник; он был поставлен, как гласила надпись на нем, прочитанная Таном, в первый год царствования зна­менитого Цян-Лунь, называемого некоторыми писателями Лю­довиком Четырнадцатым Китая.
Я срисовал в свой альбом этот жертвенник под наблю­дательными взорами нескольких туземцев, на вид почтенных людей; и, поблагодарив их за гостеприимство, мы уехали дальше...
И какой вдруг переход!.. Чтд за безотрадное зрелище пред­ставляют окрестности Шан-Тха-Пу! Глинистая почва, покры­тая бедной растительностью и изрытая неглубокими оврагами; кладбища с выделанными из глины могилами; развалины гли­няных построек, рассеянных то туг, то там, да голубоватыя
285
Горы, виднеющиеся на горизонте... Кругом везде мертвен­ная пустота; только чей-то один осел сиротливо бродит, по­щипывая скудную траву; изредка пролетит или крикнет аль­пийская красноносая галка, покажется белая или черная бабочка, да мелькнет по' земле ящерица. Одного много здесь, - это мелких мух, ужасно надоедающих нашим лошадям, едем долго, а со всех сторон, куда ни поглядишь, все тот же пустынный и мертвенный вид.
Вот является на дороге село Цзинь-Бянь-И, и, въехав в него, мы видим перед собою опять ту же картину разрушения и смерти: здесь, кажется, все истреблено до последнего дома, до последнего живого существа; но вот собака лежит на улице, значит тут живет кто-нибудь. Действительно, вдали показался человек, потом другой, и последний был в фор­менной шляпе, с красной кистью, но в очень бедной одежде; он вышел из развалин на дорогу, сделал передо мною и Матусовским по реверансу, преклоняясь на одно колено, и при­гласил следовать за собою. Последовали, и к немалому удо­вольствию узнаем, что здесь мы ночуем. Но решительно не­доумеваем, куда этот китаец приведет нас, где он ухи­трится найти жилой дом посреди этих остатков разрушен­ных стен. Однако дом нашелся и, сверх ожидания, довольно порядочный, маленький, чистенький, только что отстроенный. Это был казенный дом, назначенный для временных остано­вок проезжающих по делам службы мандаринов.
Войдя в комнату, мы разбудили Сосновского, спавшего после обеда и, вероятно, после утомительных занятий по собиранию различных сведений о бывшем и теперешнем состоянии здеш­него края. Но он всегда удивлял нас тем, что мы никогда не могли подметить, когда он производит свои какие бы то ни было занятия; все, чтд иногда удавалось видеть, это то, что он чинил свой изломанный одометр и неизвестно для чего записывал его показания, которые, как он и сам знал, ко­нечно, не могли быть особенно верными.
И в этом разрушенном, безлюдном селе, неведомым добрым гением приготовлен для нас обед, к которому мы и приступаем, предварительно умывшись, по китайскому обычаю, теплой водой. Потом, пользуясь остатком дня, я отправился на стену и набросал вид, который может служить образцом того печального состояния, в каком находятся почти все
286
города, села и деревни, встречавшиеся на нашем пути в про­винциях Шэнь-Си и Гань-Су. Среда целого поля развалин, обнесенных стеною, мне удалось отыскать глазами только два дома, кроме нашей квартиры, которые были отстроены, да еще между развалинами откуда-то выходил дымок, указывавший, что там еще приютились бедняки, в какой-нибудь незаметной ма­занке.
Вот, казалось, и все жилые дома; тем не менее около меня, когда я находился на стене, собралось человек до тридцати китайцев, взрослых и ребят, и кто их знает, где они тут живут, чем и зачем тут живут. Все они были худы, бедны и запуганы; дети изнурены, грязны до крайности и больше по­ловины из всех с больными глазами.
Я обратил внимание на глаза одного мальчика, и они тотчас назвали меня дай-фу (доктором). Подтвердив их догадку, я сказал им, отчего у них так много больных глазами, т.-е. от дыму, пыли и грязного содержания себя, и они с этим тотчас согласились, точь-в-точь, как наши мужички. В разговорах с китайцами очень часто случалось, что почти никто ничего не понимает из моих слов, а один или двое понимают все; тогда эти последние охотно берут на себя роль истолкователей, и к ним начинают обращаться другие с во­просомъ-что он говорит? И причина такой разницы остается для меня совершенно непонятною.
Я вернулся с оконченным рисунком домой уже вечером и скоро лег спать; но сон мой нарушал сегодня потолок своим беспрестанным летанием... Читатель в недоумении от этого „летания потолка“; но дело в том, что он был сде­лан из промасленной бумаги, наклеенной на редкую сетку из тонких бамбуковых пластинок, и при всяком движе­нии воздуха словно дышал,-то поднимаясь вверх, то опус­каясь вниз, и при этом шумел, как до нельзя накрахмален­ные юбки. Я привык наконец и к этому шумному дыханию потолка, но роль его, как будильника, не кончилась: только-что я стал засыпать, как вдруг по этой-то промасленной бумаге проносятся из конца в конец с визгом и царапаньем когтей две подравшиеся крысы. И эти эволюции продолжались у них долго; а я того и ждал, что бумага прорвется и они шлепнутся ко мне на постель. Вот и извольте тут отдыхать после дневного утомления!...
287
17 ииля.
Сегодня приезжаем в большой город Лян-Чжоу-Фу, кото­рый не смешивайте с оставленным городом Лань-Чжоу-Фу.
Утро серое; в стороне идет дождь. Вскоре по отъезде с места ночлега, мы достигли богатой долины, окаймленной с за­падной стороны отдаленными горами, на которых местами ле­жал снег. Это хребет Нань-Шань. Долина вся заселена и пестреет деревьями, по преимуществу ивами и тополями, сли­вающимися вдали в целые рощи; -оиа богата полями уже по­спевшей пшеницы и еще зеленого проса; на ней видно много полуразоренных садов, по преимуществу с абрикосовыми де­ревьями; в садах летают и кричат сороки, воробьи и галки со своим молодым потомством; людей же почти не видно...
По всему видно, привольная жизнь кипела здесь; а теперь тут настоящее царство смерти: над долиной, усеянной разва­линами, такая тишина, что буквально слышно, как муха, про­летев, зажужжит крылом. Некоторые дома уцелели или воз­обновлены, но двери, ведущие в них, заложены кирпичам.
Но кто же клал этот кирпич, кто поправлял дома и обра­ботал эти поля? Отчего не видно людей? Не после же посева прошел здесь неприятель и истребил все? И что это за стран­ные постройки, в роде наших острогов или маленьких укреплений, рассеянные по равнине? Но вот эти-то остроги или крепостцы и суть новые деревни, в которых поселились остатки прежнего населения тех многочисленных и часто огромных посадов, от которых теперь остались лишь камни на камнях, да несчетное множество могил. Вернувшись к своим пепелищам, когда враг ушел, муравьи-китайцы при­нялись за новую работу, за постройку новых, более безопас­ных жилищ, и возвели эти дома-крепости. Они, видно, ожидали нового нашествия беспощадных врагов, от которых не имели другой защиты, кроме глухих, сбитых из глины стен. Днем они выходят на свои поля, на которых, во время нашего проезда, люди убирали серпами пшеницу; на ночь же собираются в крепостцу, запирая на-крепко единственную, ведущую в нее дверь.
Оживленная долина кончилась, и за ней опять потянулась пу­стынная местность с весьма бедной, нисенькой и почти высох­шей растительностью. В воздухе стоит зной.
288
- Там пойдут на далекое пространство красные пески, передал мне Тан слова одного из ехавших с нами туземцев, указывая на северо-восток.
- Что же, там живут люди или мет? Есть вода? спро­сил я.
- Есть вода и живут люди, был ответ.
Я пробовал спросить еще кой-что, но мы не поняли друг друга. Мне представилась эта жизнь посреди красно-песчаных пустынь, голой глины почти белого цвета да гальки,-жизнь в бедности и тяжком труде или в физическом и умственном бездействии, когда работать нечего... И так с первых дней детства до глубокой старости! Ужасно, кажется!... А люди жи­вут, привыкают к голой гальке и глине и даже любят свои родные пески. Но все-таки незавидная жизнь... Вот на встречу проехало несколько солдат, которые провожали Оосновского,- болезненные, худые, изнуренные... Знали ли эти несчастные на вид люди какие-нибудь радости в жизни или нет? Очень хо­телось бы знать, как они проводят ее. Но мы принуждены ехать мимо всех и всего, никого ни о чем ве спрашивая, как будто именно этих-то расспрашиваний и должны по преи­муществу избегать.
В селе Та-Хэ-М нас пригласили остановиться пообедать и напиться чаю, которым мы утолили мучившую нас жажду, и вскоре уехали дальше. Вторая половина пути представляла тот же характер, и нового тут встретилось только поле с карто­фелемъ-большою редкостью в Китае, да верблюд, предвест­ник монгольской степи.
Затем показались две многоэтажные пагоды, такия высокие и тонкия, что издали их можно принять за колонны; потом уви­дали башни на стенах и самые стены города Лян-Чжоу-Фу, и едем через его окрестности, занятые главным образом раз­валинами сел и кладбищами со многими оригинальными и ста­рательно отделанными памятниками; последние представляют то подобие юрт, то большие ворота, которых иногда стоит целый ряд в перспективе. А свободные места земли заняты бахчами и огородами.
Несмотря на разрушенный вид жилищ, всюду встречается много взрослых и детей; но все люди кажутся бедняками,- все такие загорелые, грязные, оборванные, как нищие, и вообще
289
имеют изнуренный вид. Впрочем, между развалинами попада­ются и хорошенькие жилые домики с миниатюрными садами при них и изящно отделанными входными дверьми.
Пригород окончился, и в небольшом расстоянии перед нами на гладкой площади, усеянной серой галькой, словно на мозаич­ном полу, показались глиняные стены Лян-Чжоу. Мы въехали в ворота, над которыми по обыкновению громоздится здание храма, посвященного богам-охранителям города; вступили в улицу, -широкую, чрезвычайно пыльную и обставленную по бо­кам нисенькими домиками, с мелочными лавками почти в каждом доме. На улице густая толпа народа, с любопытством глазеющая на нас. По сторонам улицы, перед лавками, си­дят продавцы абрикосов и яблоков, которых я сейчас купил себе; но те и другие оказались плохими; между продавцами были женщины-торговки,-явление в китайских городах необыкно­венное.
Хотя город Лян-Чжоу и не сметен с лица земли во время мусульманского погрома, но в нем здесь также не мало раз­рушенных домов. Проезжая описанной улицей, я полагал, что нахожусь уже внутри города, как вдруг перед нами не­ожиданно является вторая стена: оказалось; что мы находились только во внешнем городе - Вай-Чэн, и теперь въезжали в Ли-Чэнъ-то-есть за внутреннюю стену, которая не землебитная, как внешняя, а построена из кирпича. По изогнутому коле­ном проезду в воротах, мы вступили в новую улицу, широ­кую и просто залитую народом, - как мне показалось сильно смущенным нашим приездом. Улица вымощена камнем и име­ет тротуары; украшена в глубине тройной триумфальной аркой, обставлена красивыми лавками и имеет сама по себе очень живописный вид; а большие высокие деревья, растущие в боль­шом количестве как на улице, так и на дворах некоторых частных домов, придают ей еще более симпатичный харак­тер, и на ней густая толпа, повидимому, совершенно праздного люда, между которым снуют разносчики с разным товаром, разложенным на лотках.
Смятение и гам произвел наш приезд страшные; несчаст­ные куры попали в толпу и, объятые уХасом, с криком ме­чутся во все стороны; между людьми пробираются ослы и кри­чат во все горло; кричат водоносы с ведрами, прося дать им дорогу к большому, обложенному камнем колодцу, или отъ
ПУТ. ПО КИТАЮ, Т. II. 19
L.OOQlC
290
него в улицу; тут же стоит один наказанный с колодкой на шее; рядом с ним фокусник дает представление, но ца него никто не смотрит, потому что все взоры, воспламененные страстным любопытством, обращены на нас. Костюм и тип здешних жителей все те же, что и везде.
По мере углубления, улица становится еще красивее; вот мы в центре города, на перекрестке двух главных проспек­тов, соединяющих по двое противоположных ворот. Здесь стоят четыре триумфальные арки с изящной отделкой; все лавки богаче и пестреют разноцветными вывесками и многими товарами, между которыми блестят разные мелкие вещи по ча­сти украшений и т. п.
До сих пор я еще не встречал в Китае такой широкой и давно не видал такой красивой улицы. Но вот мы поверну­ли в переулок, из него в другой такой же, с глиняными стенами домов, совершенно или на половину разрушенных; потом еще в один и т. д. Бот наконец показалась и про­тивоположная городская стена с её воротами и кумирней над ними, а мы все поворачиваем из переулка в переулок и на­конец добрались до квартиры. Въездные ворота в нее убраны красной и голубой материями и представляют подобие триумфаль­ной арки; на большом длинном дворе стоят солдаты в но­вых форменных платьях ,и шляпах и сдерживают толпу любопытных. Дом обыкновенной постройки, но большой, новый и чистенький.
Сосновский уже проснулся, когда мы приехали и, встретившись с нами, объявил, что „завтра рано утром мы выезжаемъ", и просил не запаздывать...
Как! В совершенно новом городе, известном до сих пор только по имени, мы не останемся даже и одного дня! В одни ворота въехали, в другие выехали, ничем не поинтересовав­шись... Да на что же это похоже! Что же это/ наконец, зна­чит? Зачем же мы ехали сюда?... Я переспрашиваю: завтра уезжаем?-Да, да, завтра утром; нам надо торопиться, отве­тил распорядитель. Но разговоров о причинах он не лю­бил; так лишь иногда проговаривался слегка.
- Чего тут проживаться, продолжал он, когда я сказал ему, что ведь нельзя же так, что ведь придется отчет давать; ведь будут спрашивать и каждое слово записывать.
991
- Каждый день, говорит Сосновский,-ироведенный в городе, стбит лишних расходов; а дела тут никакого больше неть: я послал Сюя, и он мне в полчаса собрал все нужные све­дения...
И. потом, чтобы дать разговору другое направление, он со­общил, что под самым городом они сегодня гоняли двухе волков; но, слушая рассказ, я несколько усомнился и поду­мал, не гоняли ли они просто собак, похожих на волков; но Степанов утверждал то же, и я должен был поверить, потому что ни разу не замечал, чтоб Степанов когда-нибудь говорил неправду. Во всяком случае это очень странно: я ни­где, ни вблизи, ни вдали, не встречал здесь волков, и осо­бенно странно то, что они так близко подходили к городу...
Не медля ни минуты я ушел на городскую стену и прошел по её северной стороне. Лян-Чжоу стоит на равнине, пред­ставляет ббльшею частью однообразные желтоватые нисенькия постройки, над которыми возвышаются упомянутые высокие па­годы и несколько храмов; но издали я не мог рассмотреть их. В окрестностях разбросано несколько, повидимому, бога­тых и красивых кумирен, окруженных садами, и также ог­ромные кладбища с оригинальными и очень разнообразными памятниками.
W икм.
Итак, к стыду нашему, сегодня уезжаем.
Сборы в дорогу сопровождались по обыкновению суматохой, криками и бранью, достававшеюся по преимуществу на долю самого деятельного и честного работника, казака Степанова, и именно от менее всех делавшего и менее всех способного на что-либо.
У нас то не доставало того, то не оказывалось другого; по­сылали к властям „просить доставить, велеть оказать содей­ствие1'; но все подобные просьбы исполнялись как-то вяло, нехотя, да и из городских властей вчера никто не был; даже Чжи-Сянь не приехал. Пц всей вероятности они считали себя обиженными и действительно было даже неделикатно проехать, не останавливаясь, когда было известно, что мы вовсе не были обязаны торопиться...
Наконец все готово, и мы выезжаем. Пока товарищ делал съемку предстоящей дороги, я занялся осмотром севернымъ
19*
LjOOQlC
292
иорот. Ширина их арки в основании равняется девяти ша­гам, а длина пролета и, следовательно, толщина стены в этом месте,-пятидесяти шагам!...
Дорога от Лян-Чжоу каменистая и пролегает по скучной и безжизненно# местности; дальше по сторонам её показыва­ются дома поселян в виде укреплений, встречаются деревья и яркозеленые поля льна с голубыми цветами или красноватожелтые нивы созревшей пшеницы. Жар несколько спал, за­дул ветер со стороны туч, разразившихся вдали сильным дождем; но на нас упало лишь несколько капель.
Сделав тридцать верст, мы остановились на короткое время для отдыха и потом продолжали подвигаться вперед. Проехали еще тридцать ли и приближались к развалинам села ФынъЛоо-Пу, в котором находится один отстроенный домишко и постоялый двор, где мы и расположились на ночлег.
19 Июм.
Продолжаем путь по такой же бедной и однообразной мест­ности; по крайней мере, она представляется такою в ближай­шей к дороге области. День был невыносимо жаркий, так что даже сильный ветер не уменьшал зноя и только раздражал тем, что не давал ничего делать и срывале шляпу с головы. На горизонте опять мало-по-малу показались возвышенные горы, (Наньили Лань-Шань) и замкнули его со всех сторон, кроме восточной, где он представляется прямой линией.
Долго, утомительно, скучно тащились мы с Матусовскимь под жгучими лучами солнца, изнемогая от жажды; но не сме­ли, бросив всякия занятия, следовать благому примеру, то-есть делать быстрые переходы рысью, а остальное время отдыхать в станционных домиках.
Наконец доплелись до одного разоренного селения Сянь-ШиЛи-Пу *), но у его несчастных жителей, вновь поселившихся здесь в немногих поправленных мазанках, не нашлось даже чайника, чтоб согреть воды. Ее вскипятили в какой-то железной
*) Китайцы нередко называют деревни между городами, прибавляя к слову деревня (пу) число верст (ли) от известного города. Например, деревня, отстоящая от него на десять верст (ИПи-ли-пу), на пятнадцать (Ши-у-ли-пу), на тридцать (Сянь-ши-ли-пу) и т. д. У наших же казаков они стали называться „Шнлипухами®.
293
чашке, в которой заварили и чаю, и напились с неизъяс­нимым наслаждением.
Несчастные китайцы, жившие здесь, имели вид совершенно нищих.
- Хорошо здесь жить? спросил я у одного из них, когда они пришли поглядеть на нас.
- Хорошо, отвечал он,-только есть почти нечего.
Не многого недостает! Но в тоне голоса, каким он отве­тил, вовсе не слышалось ропота на судьбу,-он только заявил факт.
Еще три часа прокачались мы в седлах и приехали в го­род Юн-Чэн-Сянь. Одна часть его, так называемый „Наруж­ный городъ", - Вай-Чэн, или предместие, примыкающее к го-' родской стене и обнесенное своей землебитной стеной, разру­шено до основания, а внутренний город уцелел. И здесь глав­ная улица его обращает на себя внимание своей шириной и относительной чистотой, - явлениями, совсем несвойственными городам среднего Еитая; но воздух и здесь такой же заражен­ный, как везде.
Жители Юн-Чэн-Сяня отрекомендовали себя не особенно хорошо: они были грубы, дерзки и громко смеялись нам вслед; но обычной брани не было слышно, так что можно думать, что они здесь еще не знают. Китайцы на улице вели между собою разговор на наш счет и называли нас англичанами. Но те­перь я мало обращал внимания на проявление китайцами нерас­положения ипреспокойно расхаживал по городу. Они скоро мирились со мной, хотя и смотрели на меня не иначе, как на чудовище,-с любопытством, иногда с некоторым презрени­ем, а в то же время со страхом; но после мы становились друзьями...
Вечером разразилась гроза, но прошла стороной. Воздух по­свежел; в нашем же помещении' был до того тяжел, что у меня ночью сделалась головная боль и тошнота, и я принужден был перейти в комнату, занимаемую начальником и фотогра­фом. Но заснуть и в ней долго не удавалось по причину кри­ка, песен и ссор извозчиков, раздававшихся на дворе почти всю ночь. И я только дивился тому, когда эти люди спят и о чем идут у них такие оживленные нескончаемые разговоры. К сожалению, я ничего не понимал из их слов, - тогда хоть слушал бы по крайней мере.
kjOOQLe
294
20 Июля.
Превосходное ясное утро обещает опять знойный день. Со­бираемся в путь, и сегодня наш багаж не кладут на телеги, а вьючат на верблюдов. На нынешний день предстоит, гово­рят, небольшой переход, следовательно можно не торопиться и что-нибудь приобрести здесь.
Вышел на улицу, представляющую очень красивую картинку, благодаря двум кумирням по бокам её и массивной высокой башне в глубине на перекрестке главных улиц; и через час этот вид был на бумаге. Густая толпа китайцев с свойственным тяжелым запахом тесно окружила меня, но работать никто не мешал. Окончив рисунок, я прошел к средней башне; дверь её не была заперта, как накануне, и, взой­дя, я осмотрел город с высоты.
Он довольно правильно построен; улицы его вообще широки и чисты; дома при взгляде на них сверху представляют, как везде, одни плоские крыши, а с боков глухия стены или от­крытые на улицу лавки. Город оживляют многие деревья то­полей н вязов; на стенах возвышается довольно много башен, из которых особенно красива находящаяся на северной стене и имеющая круглую крышу. Она так и просилась на картинку, но с сожалению была слишком далеко от меня, так что подробностей её я не мог хорошо видеть. Особенно симпати­чен юго-западный угол города, где стоит группа храмов с изящными крышами посреди разнообразной и густой зелени де­ревьев.
Возвращаясь к своей квартире, я увидел чрез открытые ворота Одного дома решетчатые двери и окна чрезвычайно кра­сивого рисунка. Узоры этих решеток, разнообразие которых поразительно, постоянно привлекали мое внимание, и если бы мы ехали не по образу „самых летучих курьеровъ*, как Соснов­ский говорит, то я непременно составил бы интереснейшую коллекцию рисунков или моделей китайского орнамента; теперь же мне удалось собрать не более нескольких десятков образ­цов, и то не всегда по выбору, а чтд попадалось под руку. Вследствие невозможности пользоваться „казенной фотографией Сосновского и К°“, а также за недостатком времени для срисо­вывания решеток, иногда весьма сложного и запутанного узора, я придумал делать с них отпечатки в натуральную величи­ну, накладывая лист китайской бумаги и затирая его графитомъ
gitized by
С >gle
295
прямо ладонью; и тонкая, но в то же время прочная китайская бумага оказалась весьма пригодною для этой цели, как и для снимания надписей, находящихся на стенах, скалах и памят­никах.
Но на этот раз со мной не было больших листов, и я обратился с просьбою к одному из сопровождавших меня местных жителей купить лист бумаги и принести сюда, ска­зав, что деньги возвращу ему с благодарностью, когда вернусь на квартиру. Он тотчас исполнил мою просьбу, явился с бумагой во двор кумирни, куда я вошел, и подал мне; дру­гие, которым я объяснил, что был намерен сделать, принес­ли скамейку, чтоб я мог достать окно; они держали скамью пока я, стоя на ней, делал свое дело, и когда кончил, стали спрашивать у меня, зачем это мне.
Я им ответил, что это очень нравится мне, потому что сде­лано очень хорошо, что я по приезде домой намерен заказать у себя в доме такое же окно. Они были удовлетворены, поль­щены и, желая возвысить достоинство своего родного города, сообщили, что это делал здешний столяр; за последним даже сбегали досужие мальчишки, и так как он жил не далеко, то его сейчас привели сюда, чтоб представить мне. Я расхва­лил его работу; но он разумеется отрицал её достоинства и от скромности даже застыдился. Мне захотелось что-нибудь подарить ему на память о себе, но не имея ничего под рукою набросал ему подобие своей фигуры на листочке, вырванном из записной книжки, и отдал; зрители тотчас узнали в ри­сунке меня п подняли крик, и получивший его столяр пустился бегом домой; и за ним схлынула половина толпы. Передаю эти мелочи, потому что они все-таки характеризуют людей и пока­зывают как возможно поладить с теми, кто сначала враждебно и даже, можно сказать, злобно относился к нам.
Направляясь отсюда к своей квартире, а встретился на улице с небольшой группой мандаринов, шедших пешком; они все были в форменных платьях и шляпах, кроме одного, кото­рый на вид был старше остальных, одет в домашнее платье и, несмотря на жгучее солнце, шел с открытой толовой. А если он имел право оставаться с открытой головой, когда другие были в шляпах, это значило, что он был старший над всеми остальными.
LtOOQIC
296
Поровнявшись со мной, он обратился ко мне с просьбой показать ему мои рисунки и, не дожидаясь ответа, протянул руку к моему альбому, намереваясь взять его самовольно. Он сделал это так бесцеремонно, как будто мы были с ним короткие знакомые. Но я тихонько отвел от альбома его руку и сказал по-русски, что еще не знаю, с кем имею честь ви­деться. Свитские его точно поняли, что я сказал, и тотчас представили его мне, назвав Да-Лое, т.-е. великий господин. Это был начальник города.
Мы раскланялись, обменялись несколькими любезностями и стали рассматривать бывшие со мною рисунки... И весело видеть, как сильно интересуют они китайцев! Он узнавал места и здания своего города и водил по ним пальцем к счастию вооружен­ным длинным ногтем, который не оставлял на бумаге сле­дов, а я тем временем стал набрасывать карандашом его портрет. Заметив это, он тотчас выпрямился, приосанился и, сохраняя на лице отчасти насмешливую улыбку, которой он как бы оправдывался перед свитой в своем малодушии, смирно стоял передо мной.
Кругом толпился народ, болтавший между собою, и если в толпе почему-нибудь раздавался громкий смех, его тотчас оста­навливали словами, толчками или многозначительными минами, какие обыкновенно делаются в присутствии особы, при которой смех и даже громкийразговор считаются неблагопристойными.
- Довольно! сказал я. И Чжи-Сянь с плохо скрытым лю­бопытством поспешил взглянуть на рисунок и потом стал просить отдать его ему. Хоть и не без сожаления, но чтобы не оставаться в долгу у китайцев за их любезности, оказывае­мые нам, я подарил мандарину портрет, за который получил тысячу благодарностей.
В это время подъехал Матусовский с Таном, казаком и конвойными; моя лошадь была здесь же, и я последовал за ними. Мандарин со свитой проводил меня до городских ворот и отправился домой, бережно неся по улице свой портрет, словно образ.
Уехали. Солнце просто жгло; но возможность предаться в виду малого перехода собиранию растений и насекомых, особенно бабочек, во множестве летавших над арыками, бежавшими вдоль дороги, была таким редким и приятным исключением, что я забыл про зной и жажду. Арыки или каналы для орошения
297
очень оживляли местность: опушенные свежей бархатистой зеленью, испещренной цветами, с чистой, как хрусталь, водою, бежавшею по ним, они сегодня долго шли параллельно дороге.
По мере нашего движения вперед, над горами сгущались тучи; потом горы затянуло туманной завесой и, когда мы смо­трели вперед, можно было думать, что наступил уже вечер,- так все в этой части горизонта потемнело; а обернешься на­задъ-там все светло, сияет солнце и оттуда, как из печи, пышет жаром. Небо постепенно становилось темнее, синева гуще и на землю западали редкия крупные капли дождя; на встречу потянул холодный ветер-^предвестник проливного дождя. Я надел кожаный плащ, приготовил зонтик и еду далее... один с двумя проводниками, потому что от всех отстал.
Хорошо бы переждать дождь, укрывшись на время под какойнибудь крышей, да негде, потому что в этом месте, кроме остатков стен разрушенных зданий, ничего не было. Вдруг одним порывом ветра мой зонтик был изломан и вслед за тем зачастил дождь, сильнее и сильнее, и ураган уже нес дождевые капли почти в горизонтальном направлении. Лошадь скоро не могла идти ему на встречу; находившиеся при мне маль­чишка „Сквозной" и один солдат из конвойных отбежали в сторону от дороги и приселп у одной стены в защите от ветра и дождя, и я последовал их примеру.
Вода лилась с неба уж не каплями, а просто потоками, ко­торые дробились в воздухе в водяную пыль. Наша защита мало укрывала нас от дождя; а порывы ветра, с оглушительным ревом несшагося над землею, нагоняли на меня страх, как бы он не свалил на нас стены, под которою мы приюти­лись... Потом началась гроза, страшная гроза, какие я редко видывал: -каждую секунду сверкали молнии; гром не раздавался отдельными ударами, а гудел не умолкая, как будто весь зем­ной шар звучал в это время п весь словно дрожал от этих звуков.
Несчастных китайцев, хотя также имевших зонтик, давно промочило до последней нитки. С моей лошади лились потоки воды; плед, которым я покрыл седло, также напитался ею как губка; и беспокоившаяся лошадь все совала ко мне под зонтик голову, защищая от воды свои уши. Буквально по всей земле уже текли ручьи и реки мутной воды, а дождь все усили­вался.
C.OOQ1C
296
Полчаса длилась гроза с таким дождем и наконец проне­слась. Небо быстро просветлело; из окраин пронесшейся тучи еще сыпались редкия капли дождя; наконец опять показалось солнце и словно начался новый день,-так было темно перед этим.
Гроза так расстроила нервы моей лошади, что она пугалась каждую минуту, при самом малейшем поводе, бросаясь со всех ног в сторону, и я только того и ждал, что она шлеп­нется на скользкой земле сама и влепит меня в грязь; но к счастию я вскоре нагнал наш транспорт, и общество других лошадей подействовало на нее успокоительно.
Мы приехали в совершенно разоренное село Уан-Син-Пу еще засветло и тут заночевали в казенном, вновь отстроен­ном станционном домике.
21 июля.
Едем далее. Местность здесь носит пустынный характер; почва почти белого цвета, изредка покрытая пучками трав, большею частью серовато-зеленых оттенков. Безжизненно и тихо кругом; только где-нибудь выскочить из норки суслик, станет на задних лапках на камешек и, оглашая скучную пустыню своим свистом, точно спрашивает мертвые про­странства: есть ли тут еще кто, кроме меня? И из живых су­ществ ему могли бы откликнуться только ящерицы, птички чекканы, порхавшие кой-где, ловя насекомых, да изредка пролетав­ший небольшой сокол (Falco Subbuteo Lin).
Развлечением для нашего зрения могли служить Велпкая Стена, снова появившаяся сегодня близь дороги, да опять показавшийся в юго-западной стороне снежный хребет Нань-Шань. Но горы были очень далеко, а жалкие остатки гигантской стены только навевали грусть, говоря о ничтожестве всяких человеческих созиданий.
Горизонт кругом замыкался горами п только перед нами он представлял открытую прямую линию. Но эта линия нахо­дится не вдали, как это бывает на равнинах, а близко, и она есть не что иное как верхний край того отлогого холма, на ко­торый мы поднимаемся. За этой чертой невольно ждешь пере­мены; перевал через пригорок сулит что-нибудь новое и по­тому спешишь скорее добраться до неё; а эта черта дважды об­манывает вас, вопервых, тем что она вовсе не так близко,
<зоо?1е
299
как кажется, и повторив, что вместо ожидаемого склона но её другую сторону и общего вида в даль, перед глазами является новый отлогий холм точь-в-точь такой же, как прежний, с такою же крайней чертой, за которой опять ждешь перемены. Доберешься, и опять те же обманутые ожидания, потому что и за ней является такая же нсвая покатая терраса, на которую опять надо подниматься, и так далее до пяти раз.
Затем к дороге подошли невысокие горы; мы круто повер­нули по направлению к ним и вступили в ущелье, по кото­рому доехали до селения Ся-Ку .(или Ча-Ку-И), окруженное зуб­чатой стеной с бойницами, сделанными частью из кирпича, частью из булыжника. Ворота, ведущие в село, заделаны кир­пичом, и при виде их не трудно было догадаться, чтб мы най­дем внутри.
Действительно, въехав, точно внутрь крепости, через ма­ленькое отверстие, оставленное в стене, мы увидали, что село все разрушено... В нем однако уже есть зародыши новой жиз­ни: десятка два, три китайских семейств вернулись на разва­лины своих домов, слепили несколько убогих мазанок и живут теперь в них, перебиваясь изо дня в день и коротая, я думаю, более чем с горем пополам, свое безотрадное су­ществование, проходящее исключительно в заботах об утоле­нии голода.
На улице было видно много женщин, несчастных, грязных, измученных. они стояли возле своих лачужек и посматривали на нас... но с ка^им-то вялым любопытством: кажется, для них после виденного и испытанного во время нашествия мусуль­ман сделались недоступными никакие жизненные интересы, и они производят впечатление живых автоматов.
Эти женщины занимались хозяйственными работами; две из них, например, что-то отбирали от зерен пшеницы.. Мне хотелось узнать-чтд именно, и я, подъехав ближе, остановился; но в то же мгновение ближайшая ко мне, еще молодая женщина вскочила, как будто ее кольнули иглой; она бросилась в сто­рону, сшибла с ног свою сотрудницу, через окно вскочила в свою избушку и, очутившись в этой безопасной позиции, сама рассмеялась над своим испугом.
Но, несмотря на всю бедность и безотрадность обстановки, мода не потеряла над людьми своей власти: у всех здешних жен­щин маленькия ножки, и они носят очень красивую прическу,
300
высоко взбивая волосы и завязывая их аа затылке в виде шиньона. Здешния молодые женщины менее безобразного типа' и, пожалуй, были бы даже привлекательны, если бы хоть изредка умывались, и если бы их покрывали не такия грязные и обор­ванные платья: но до чего отвратительны старухи со своими сморщенными, загорелыми лицами, всклоченными седыми воло­сами и безобразными зубами!... они почти утратили человеческий образ...
На улице сидит и бродит много детей, тоже, как видно, никогда не мытых; они роются в пыли, играют камешками и, начиная свою жизнь, ничего не ведают о том, что здесь недавно происходило...
Мы поместились на ночлег в одном отстроенном доме, и после обеда я вышел на улицу с альбомом. Человек до десяти китайцев пошли за мною, и один из них с необык­новенною любезностью сопровождал меня всюду: указал, как взойти на стену, помог вскарабкаться на нее, подсаживал и поддерживал, чтоб я не упал,-словом, точно нннька за ре­бенком, ухаживал за мной.
Всходы на стену, обыкновенно устраиваемые весьма удобно, здесь были также испорчены; однако при помощи любезного спутника-туземца мне удалось взобраться на нее, и оттуда я мог окинуть одним взглядом всю огромную долину, замкнутую на горизонте грядою невысоких гор. Кроме развалин селения Ся-Ку, да Великой Стены с остатками её башен, одиноко тя­нувшейся по долине, в ней не было видно* ни одного предмета, ни домика, ни дерева.
Надвигавшиеся тучи заставили меня скорее вернуться домой, и вечером действительно разразилась гроза; всю ночь бушевала буря с дождем. Квартира наша помещалась в за-ново отстро­енном домике, стоявшем у самой сторожевой башни, возвышав­шейся на стене, над северными воротами, и находившиеся на ней часовые не спали всю ночь: всю ночь они то трубили в свои длинные трубы, выходя на висячий балкончик; то били в барабан и звонили в колокол, то наконец стреляли из пушки...
Для чего все это? думал я, лежа в постели и не могши за­снуть под эту музыку. Существует ли здесь обычай такой или это они нас охраняли? Подавали ли сигналы какие и кому? На
VjOoqIc
301
кого хотели наводить ужас? Где видели врага и какого? откуда его ждали?
Все эти вопросы остались неразрешенными, вследствие моего безъязычия и общей царствовавшей у нас бессмыслицы. Из этих предосторожностей видно было только, что китайцы еще не перестали опасаться нового внезапного вторжения,-вероятно, мусульман, и плохо верили в то, что их вблизи нет.
22 июля.
На всех станциях, подобных настоящей, в казенных до­мах имеются запасы необходимой провизии, и из неё-то для нас приготовлялись по всей дороге завтраки, обеды и ужины, так что мы сами ровно ни о лен не заботились.
Позавтракали и уезжаем. Утро серое, холодное; в воздухе осенняя свежесть и сырость. Несчастные дети, встречавшиеся на улице, дрожали от холода, потому что одежды на них не было никакой, а вместо неё они придерживали на себе руками какие-то невообразимые лохмотья,-едва прикрывавшие их плечи и туловище. Как же они зиму-то здесь проводят!...
Мы ехали упомянутой долиной, между горами, и для охранения нам давался здесь конный вооруженный конвой. Но выходило1 так, что он охранял только нашего начальника, который не находил нужным изменять своей системы комфортабельных переездов рысью от места до места с продолжительными здесь отдыхами, а мы и весь наш транспорт предоставлялись совершенно на произвол судьбы... И хорошо, что хоть она была милостива к нам, да и люди здесь, должно-быть, благочести­вые, потому что и без конвоя нашего транспорта никто, слава Богу, не трогал, а то бы с нашими порядками очень плоха вышло.
На двадцатой версте заехали в стоявший недалеко от дороги дом, построенный в виде крепости и называвшийся Син-Хэ, жителям которого было приказано принять нас и накормить обедом, благодаря чему мне удалось наконец побывать внутри одного из этих своеобразных зданий.
Бедные жители этой разоренной страны старались еще придать некоторую торжественность обстановке для нашего приема, укра­сив входную дверь повешенным в виде драпировки куском старенькой шелковой материи красного цвета,-это обыкновенный способ у китайцев выражения почтения принимаемым гостям.
302
Чрез эту дверь мы выехали на большой и чистый, как ток, двор, обнесенный толстой глиняной стеной, сажень до двух вышины; другими же нисенькими стеночками он разде­лялся на несколько отделений, из которых в одном были ' сложены снопы пшеницы, в другом запас каменного угля, в третьем разный хлам и сор. Внутреннее, довольно большое пространство, оставалось свободным и посреди его возвышались, также сбитые иг глины, стены, сажен в пять или шесть вы­шины, с угловыми, как бы навешенными, башенками. За этимито высокими стенами и заключается тот маленький уединенный мирок, с каким мне так давно хотелось познакомиться. В него ведет единственная дверь, из которой вышел к нам на встречу почтенный старик, одетый в парадное платье и шляпу, и пригласил нас войти. Все здесь своеобразно и инте­ресно. Входная дверь, например, в это таинственное жилище представляет узкое четырехугольное отверстие в рост и ши­рину человека и запирается дверью, сделанною из цельной ка­менной плиты в три вершка' толщины. Навешена она так: на одной стороне её, вверху и внизу, вытесаны из той же плиты два округленных шипа и они-то вдеты в толстые железные обручи, укрепленные в притолке, сделанной также из креп­кого камня. На этих шипах и ходит каменная дверь, отво­ряемая и затворяемая с немалыми усилиями, вследствие её боль­шой тяжести; а изнутри она запирается двумя крепкими попе­речными засовами, так что выломать ее совсем не легко.
Читатель видит, таким образом, что подобное укрепление может, действительно, защитить от азиятского неприятеля; и ему, вероятно, также не безъинтересно познакомиться с его внутренним устройством.
Пройдя чрез узенький туннель в толщине стены, мы очу­тились под навесом галлереи, окружающей небольшой дворик, ничем, повидимому, не занятый; из него вели две двери - направо и налево в другие дворики, обстроенные со всех сторон жилыми помещениями, кладовыми и сараями, над ко­торыми возвышается упомянутая общая стена.
Хозяин повел нас направо, уступая дорогу и приглашая идти вперед. Сначала мы вступили в небольшое полутемное пространство, в виде широчайшей вертикальной трубы и за­крытое сверху досчатым потолком; через широкия щели, остаю­щиеся в нем между досками, сюда проникал слабый свет, и
gitized by
303
при помощи его я разглядел, что тут устроена лестница, ве­дущая наверх на стену, а под нею находился сарайчик для свиней.
Войдя в следующий дворик, опять окруженный галлереей и жилыми помещениями, мы заметили одну дверь, также украшен­ную красной драпировкой; эта дверь, как мы догадались, вела в приготовленную для нас приемную, и вошли в нее. Она представляла мрачную полутемную комнату, со столом по сре­дине и канон в левой стороне, - очевидно, прибранным по случаю нашего приезда; а в противоположном конце её были сложены в беспорядке разные вещи, - старая мебель, корзины и т. п. Прямо против двери, на высоком и узеньком столике, приставленном к стене, стоят разные фарфоровые фигурки, изображающие богов и, вероятно, представляющие остатки преж­ней роскоши.
Хозяин пригласил нас сесть к столу и отдал распоря­жение насчет обеда, - для него уже второго, так как Со­сновский пообедал здесь и, вздремнув часок-другой, уехал дальше. Мы пригласили хозяина сесть с нами вместе. Он имел от роду 78 лет, был здешний старожил... Вот из этой „живой хроники“ можно было бы добыть не мало интерес­ных сведений о событиях, совершившихся здесь за последнее время. Но человек, особенно мало развитой - не книга, из которой можно быстро вычитать все, что нужно; да и старик был еще не очень говорлив и больше любопытствовал на­счет нашего платья, вещей и нас самих: его особенно зани­мали светлорусые волосы МатусовЬкого которые он несколько раз даже потрогал рукой, что сделал потом и его сын, человек на вид лет сорока, также присутствовавший здесь и прислуживавший нам.
Я попросил хозяина показать мне весь дом, на что он со­гласился весьма охотно и, казалось, даже был польщен этой просьбой.
Отправляюсь с его сыном и прошу провести меня на верх самой высокой стены, чтобы видеть все устройство дома и не запутаться в лабиринте его дворов и переходов. Стена эта настолько толста, что по верхней площадке её можно удобно ходить вокруг всего дома, тем более, что с наружной сто­роны она обнесена парапетом аршина в два вышины. Он имеет небольшие, смотрящие вниз отверстия, чрез которыя
304
можно стрелять в неприятеля, в случае осады им крепостцы; для холодной же обороны на площадке припасены в разных местах кучи крупных камней, которымп также бросают в него.
Я узнал от спутника, что дома, подобные настоящему, при­надлежат не одному владельцу, а общинам, состоящим из нескольких семейств; в настоящем доме жили, например, четыре семьи, в числе тридцати двух человек, и тот, кого я считал хозяином, был, так-сказать, только старшина, как наистарейший.
Обнесенное стеною внутреннее пространство разделяется так­же высокой стеной на две половины: в одной помещаются ра­бочие и домашния животные, в другой владельцы со своими женами и детьми. Каждая семья имеет свой особый двор, отделенный от других стеною одной вышины с домами, ко­торые очень не высоки и стоят, прислонившись заднею сторо­ною к прочным наружным стенам.
Этот дом строился, как я узнал, в продолжение трех лет и стоил 3,000 лан (6,000 серебряных рублей).
. Когда я стоял наверху стены и набрасывал рисунок дома, к нам мало-по-малу стали взбираться некоторые из обитате­лей его; притащился и сам старик, оказавшийся страшным любителем рисования и самым внимательным зрителем моей работы... Странная эта любовь к живописи! Ведь вот ста­рик, страдающий удушьем, с трудом таскающий ноги и мо­жет-быть доживающий последний год своей жизни, казалось бы, до картинок ли ему,-нет, обращается ко мне с заиски­вающей улыбкой и поклоном, - просить нарисовать ему чтонибудь в память нашего проезда... И я никогда не могу отка­зать в таких просьбах: нарисовал и ему подобие поезда же­лезной дороги и парохода, „широкой кистью",-да-би, как ки­тайцы говорят, и доставил неизреченное удовольствие...
Долго ли ты будешь смотреть на эту картинку, подумал яг прощаясь с ним, когда он провожал нас за ворота и бла­годарил меня... Жив ли он теперь, когда мы с вами, чита­тель, вспоминаем о нем?... А уж картинка наверно цела... И может-быть другой русский путешественник по этим местам увидит ее, как и другие, раздаренные мною в Китае, и ему приятно будет прочесть на ней русское имя...
C^ooQle
305
Уехали. В продолжение нескольких часов мы миновали несколько деревень, очень напоминавших своим видом фото­графические снимки с раскопок Помпеи, - от иных, можно сказать, остались только одни названия „Шилипухъ* (чтд объ­яснено выше); а перед вечером явились вдали у подножия голубых гор башенки, деревья и стены...
То был городок Шань-Дан-Сяш», к которому мы подъез­жали по скучной, почти голой долине, усеянной мелкой галькой. Цвет земли светлосерый, а от контраста с синими горами и нависшими над ними 'тяжелыми тучами почва казалась почти белою; но она не везде так гола; вдали, по обе стороны от дороги, она одета нисенькою и, как кажется, довольно густою травой, по зеленому фону которой рассыпаны темнозеленые и красноватые кустики степных трав или колючие кустарники. По временам между ними не вдалеке от нас пробегали зайцы, которых, говорят, здесь очень много, так как китайцы по неумению стрелять или за недостатком ружей вовсе не истреб­ляют их; а теперь и людей то здесь почти нет. На гори­зонте видны со всех сторон отдаленные горы, то довольно высокие, то понижающиеся до незначительной гряды холмов.
Вот близко и город, а неподалеку от него стоит крепость, обнесенная хорошо сделанною кирпичною стеной с башнями по углам и на вид грозная. Вот и пригород, или правильнее остатки его, потому что все дома в нем разрушены, а бывшие дворы засеяны просом или пшеницей; первое-еще зеленое, только-что колосится, вторая уже созрела.
Въезжая в Шань-Дан-Сянь, я не ожидал встретить в нем ничего нового, но был поражен неожиданной оригиналь­ной картиной, какой раньше не встречал ни в одном из посещенных мною городов: вместо обыкновенной улицы, здесь перед глазами явился сад или небольшая рощица, занимающая весь левый угол внутри городской стены; у окраины её про­текает быстрый, широкий ручей, проходящий чрез небольшую арку в городской стене; и вдоль ручья, по берегу его идет улица с тройной триумфальной аркой и одним рядом нисень­ких домиков по правой стороне. Чистая и прозрачная вода течет быстро, но нисколько не бурлит, так что в ней отра­жаются кусты нежных, как пух, тонколистных ив и стволы ближайших тополей, из которых состоит вся рощица; а в глубине последней, в её зеленой тени, приютились несколько
ПУТ. ПО КИТАЮ, т. и. 20
v^ooQle
306
крошечных, но хорошеньких домиков каких-то живущих там счастливцев.
На улице не только не было толпы, когда мы въехали в го­род, напротив, людей было совсем мало; только несколько китайцев шли по улице или сидели под навесами своих до­мов, да дети играли на дороге у ручья; а по перекинутой через него доске переходила молоденькая женщина, в наряд­ном платье и с цветком в волосах. Увидав нас, она законфузилась, оробела, думала вернуться назад, но только остановилась в нерешительности на доске и украдкою, робко посматривала на нас.
Мы едем вдоль ручья, пересекаем поперечную улицу, на которой устроен через ручей каменный мост, встречаем еще несколько весьма симпатичных видов, полусельских, полугородских, и достигаем второй стены, кирпичной, окружающей Внутренний город. Этот более оживлен и имеет обыкновен­ный тип красивого китайского города: его широкая улица с целой панорамой арок, с чрезвычайно красивыми кумирнями по сторонам и несколькими громадными тополями, бросающими густую тень, чрезвычайно симпатична на вид; а может-быть только казалась мне такою после безотрадных зрелищ нищеты и разрушения.
Квартира для нас была отведена в хорошеньком маленьком доме с миниатюрным двориком, разделенным воротами на две части.
28 июля.
Если мы проезжали, не останавливаясь, чрез большие города, то уж конечно в Шань-Дан-Сяне не остановились ни на один день. Сегодня же уехали.
Здесь к нам присоединился новый спутник... Не желая „увеличивать состава экспедиции" лишним переводчиком, когда я хотел пригласить такого даже на свой счетъ*), этот же самый Сосновский взял для чего-то мальчишку-китайца, лет десяти; но где и как его достал - не знаю, потому что его показания, будто тот „сам пристал к обозу, как собака®, лишены всякого вероятия. Но так или иначе, а мальчишка
*) В. И. Немчкнова, в г. Хань-Ко у.
507
отправился сегодня с нами под странным названием Па-ШиСы, чтб значит Восемьдесят Четыре. С первого раза физионо­мия и нахальные манеры этрй „Цифры" очень не понравились мне; и он, действительно, оказался впоследствии вором, и был исключен из неоффициальных членов экспедиции; однако доехал с нами до Хами и там был брошен, буквально „как собака",-то-есть оставлен в городе и только!..
Дорога от Шань-Дан-Сяня до следующего большего города Гань-Чжоу идет равниной, на которой часто попадаются ручьи проточной воды, обросшие по краям зеленью; и не вдалеке от неё тянется Великая Стена. Местами нам встречались поля, на которых происходила уборка хлеба немногочисленными жи­телями мало-по-малу оживающих деревень.
Потом я увидал в стороне, приблизительно в полуверсте от дороги, группу тополей и ряд красивых кумирен, стоя­щих у подножия гряды высоких глинистых холмов; а ехавший со мною Тан предупредил меня, что в этом месте нахо­дится интересная статуя бога „Фу" (Будды) или Да-Фо-Е; и вскоре из-за деревьев выглянула огромная глиняная голова, а вскоре за тем открылась вся фигура, представляющая человека, сидящего в креслах и благословляющего.
По исполнению это-нечто среднее между статуей и горелье­фом. Она выделана из почвы на боковой стороне одного из упомянутых холмов и достигает в вышину, как мне каза­лось, сажен до восьми или более и производит довольно силь­ное впечатление. Голова статуи находится на одном уровне с верхушками высоких деревьев; а крыши стоящих перед нею кумирен были ниже её колен. Что же касается искусства, с каким исполнена эта художественная задача, то оно ниже всякой критики. Вся фигура крайне безобразна: шеи у неё со­всем нет, и голова ушла в туловище; торс ужасно длинен и так неуклюж, что если его показать зрителю отдельно, то он наверно не угадает, что должен изображать этот сплюс­нутый цилиндр; руки также несоразмерно длинны, и так ска­зать, деревянны, как и вытянутые пальцы правой ручной кисти, положенной на колено... Но настоящим любителям „китайщины" она этпм-то безобразием свонм пожалуй и была бы интересна.
Ночевали в селе Дун-Лу.
20*
C.OOQlC
308
24 июля.
Начавшийся вчера с вечера дождь шел всю ночь и не перестал.сегодня. Но его, кажется, не переждать, и мы собираемся в дорогу; сегодня приезжаем в город Гань-Чжоу.
Перед отъездом, за завтраком, шли разговоры о том, что дорога впереди не безопасна; туземцы предупреждают нас,- говорят, чтоб мы были осторожны, потому что, говорят, тут бродит много разбойничьих шаек; и эти вести сильно пу­гают нашего „нравственного ответчика за всех он так падает духом, что и другим становится страшно.
- Ах ты, Бог ты мой, вздыхает он, ходя из угла в угол по комнате:-хоть бы до Хами скорей добраться!.. Потому до Хами, что туда, как говорят здешние китайцы, уже при­шел высланный нам на встречу русский военный отрядъ*).
Но до Хами еще не близко. И еще долго нам томиться и вздыхать.
Долина, по которой пошла дорога, сначала пустынна и каме­ниста, а потом вдруг оживляется, благодаря изобилию воды; мягкая почва покрыта богатыми полями; дорогу часто пересе­кают ручьи и арыки, обросшие ивовым кустарником; неко­торые каналы заперты шлюзами, и вода с шумом падает через них каскадами; местами они разливаются и образуют болота и лужи, в которых я нередко замечал бившие из земли ключи. Незасеянные пространства заняты великолепными яркозелеными лугами, и по ним рассеяны многочисленные деревья, исключительно тополи; повсюду виднеется множество ферм, построенных в виде знакомых читателю замков, острогов или укреплений: над полями носятся стаи галок, голубей и грачей.
Подвигаясь же далее по долине, мы встретили пространотво версты на три в поперечинке, занесенное глубокими песками красноватого цвета, разрисованными на поверхности, как бы водною зыбью, пли представлявшими гладкие отлогие холмы и по-
*) Удивительно мне было, как сюда проникла весть о том, что из Рос­сии на встречу нам будет выслан конвой. Сосновский только просил о высылке его; но он, как оказалось потом, отправлен не был. Чтд же послужило поводом к слухам о нем между китайцами и откуда эти слухи пришли к ним? Очень загадочно. В самом деле, этим спиритамъкитайцам не нужно телеграфов.
309
ляны. Они хотя и не совершенно лишены растительности, но она так бедна, что при общем взгляде на них холмы ка­жутся совсем голыми. А влево от дороги все время виден вдали тот же снежный хребет.
Вот открылся и Гань-Чжоу. Перед нами показалась необык­новенно чистенькая на вид стена Внешнего города, чистень­кая, новая, так как прежняя, говорят, была разрушена. Про­езжаем мимо кладбища, усеянного могилами и памятниками, мимо отдельных домиков, также недавно отделанных, судя по новым стенам, ярким рисункам на входных дверях и чистеньким крышам; тут уцелели, как видно, только старые деревья .в садах, также обнесенных новыми оградами.
Из домов выбегают жители посмотреть на нас и, вовсе не скрывая своих ощущений, хохочут и прыгают от удо­вольствия, а может-быть в их смехе есть доля'сарказма; и женщины Китая, как я замечал на всем пути, особенно насмешливый народ.
Мы въехали в южные ворота города, укрепленные по обык­новению особой стеной, примыкающей к общей городской в виде полукруга, и в этом, защищенном стеною, небольшом пространстве растут несколько великолепных деревьев, (айланты, пирамидальные тополи, джигда и туйя), а между ними громоздятся несколько живописных кумирен с разнообраз­ными и весьма изящными крышами, уютными террасами и кро­шечными тенистыми двориками.
Улица поразила меня своею необычайною пестротой предме­тов и цветов, а также степенью оживления; но к сожалению сопровождавшие нас солдаты тотчас по въезде в город повернули влево, и мы поехали вдоль стены по узкому переулку с невзрачными, покосившимися в разные стороны домишками. Как в этом переулке, так и дальше везде по всему городу виднеются великолепные высокие деревья, по преимуществу то­поли, и в таком изобилии, что можно сказать, весь город Гань-Чжоу стоит в одном вековом парке.
Приехали на отведенную для нас квартиру, очень хорошую по славам Андреевского, но Сосновский неизвестно почему вдруг впал в разборчивость, нашел ее неудобною и стал хлопотать об отведении другого помещения. Это меня обрадо­вало: значит здесь, думаю себе, в этом действительно пре­лестном городе, предполагается пожить несколько времени. Да
310%
и пора,-ведь мы от самого Лань-Чжоу летим буквально без оглядки.
Пока шли переговоры о квартире, мы с Матусовским при­сели на хорошеньком уютном дворе; и тут только впервые случайно узнаем, что нас из Лань-Чжоу сопровождают три мандарина и что их-то заботам мы обязаны перевозочными средствами, готовыми квартирами и сказочными завтраками и обедами, которые везде являлись на нашем пути. Они ехали впереди нас и распоряжались всем, чтб было необходимо для нашего, удобства. Здесь нас и познакомили в первый раз. Это были: Чжу, - с генеральским шариком на шляпе, лет сорока, очень любезный и приятный человек; Пин,-еще мо­лодой'человек, некрасивый, но симпатичный, и Го,-также лет под сорок, со следами оспы на лице, малоразговорчивый и необщительный. На столе лежал нарезанный арбуз, и они угощали нас им.
Принесли ответ от Чжи-Сяня, который предложил поме­ститься в одном храме, и отправились всей компанией пеш­ком в указанную кумирню, Фань-Чэн-Мяо/находящуюся близь восточных ворот, довольно далеко отсюда. За нами вели на­ших лошадей, а дальше следом тащились телеги с багажом. Мы прошли чрез несколько улиц, мимо находящихся внутри города больших прудов, почти сплошь заросших высоким тростником; прошли чрез пустые площади, одетые травой, и достигли нашей новой квартиры.
Не знаю, была ли она почетнее, удобнее. той, из которой мы ушли, но на вид и по удобствам была несомненно хуже отведенной для нас в упомянутом доме. Та была прелестна, поэтична; эта - обыкновенна и казарменн^; но мы остались в ней, потому что не тащиться же еще на третью. Это было пер­вое разочарование, ожидавшее меня здесь; второе состояло в том, что на изучение Гань-Чжоу положено только два дня!..
ь Ну, чтд делать... будем ловить каждую минуту. И вот, только сбросив с себя дорожные вещи, я отправился с одним из местных полицейских в город и, взойдя на во­сточную стену, пошел по ней по направлению к южной стороне.
Прямо передо мною возвышался вдали снежный хребет НаньШань, а внизу с правой стороны расстилался город с его группами домиков, заросшими прудами, многими кумирнями, отличавшимися от других зданий бдльшими размерами и изя­
CjOOQIC
311
ществом отделки; с его целою рощею тополей, плакучих ив, вязов и других деревьев, вершины которых находились на одной высоте со мною или лишь немного выше. Над общим уровнем домов и кумирен возвышается четырехъэтажная па­года (Ту-Та), - старинное деревянное здание, и еще каменный памятник в виде графина или вазы, о значении которого я ничего не мог узнать. Дома то ^укрываются в густой тени деревьев, то стоят открыто, сбившись в тесные группы; сверху хорошо видны дворы некоторых из них, убранные диким виноградом или грациозною зеленью тыкв, расплетен­ною по решеткам и верандам, а также вазами с растущими в них цветами. Вот видна и кумирня, служащая нашей квар­тирой, и перед нею огромнейшая толпа народа.
Наиболее заметными и живописными зданиями мне показались: Вань-Шоу-Гун, стоящее на острове одного из прудов, и храмы Ло-Е-Мяо, Вынь-Мяо, Гань-Чуань-Мяо, Фу-Юань, Да-Фо-Сы и клуб, принадлежащий шаньсийским купцам и находящийся на главной улице, которая идет от северных ворот к юж­ным. У последних я спустился со стены и прошел по улице, носящей в общих чертах типичный китайский характер. За мною, разумеется, следовали толпою жители; впрочем она не была очень густа, так как уже наступил вечер, и каждый торопился домой.
Я тоже сказал полицейскому, чтоб он повернул на бли­жайшую дорогу к дому, и мы, оставив улицу, скоро очутились между двух зеленых стен высокого тростника (Arundo Phragmites), пробираясь по перешейку между двумя прудами, которые едва ли хорошо действуют на здоровье здешних жителей, по­тому что при китайском содержании их они превратились в болота, и воздух здесь в сильнейшей степени пропитан тя­желыми испарениями.
Толпа все еще стояла у ворот занятой нами Фань-Чэн-Мяо, заглядывая в открытую дверь в надежде увидать поближе ин­тересных людей; дверь же была открыта потому, что из дома, где для нас первоначально была приготовлена квартира, при­везли сюда и теперь вносили столы, стулья, посуду, кухонные принадлежности, фонари, покрывала на стулья и каны, и т. п. Сколько ненужных хлопот для каких-нибудь двух дней! И для чего это переселение было нужно Сосновскому, не раз на­ходившему хлев вполне приличным для себя помещением,-
312
помните? Вероятнее всего для того, чтоб отнять у своих слишком деятельных спутников несколько рабочих часов... Вот в какие руки попадают иногда ученые экспедиции!
Потом принесли от начальника города ужин; но в коли­честве достаточном лишь для нас; а казакам и прислуге не достало, и они остались голодными. Хотя из трактира можно было получить всего, чего угодно, но Сосновский не решился на такой поступок, „опасаясь", как он говорил, „что мест­ные власти, пожалуй, узнают об этом и это им будет не­приятно; что мы как будто желаем выразить этим, что нам прислано слишком мало".*
Но тем, кто остался совсем голодным, это измышление едва ли показалось особенно остроумным и правильным... За то были соблюдены „высшая деликатндсть" и „общегосударственные пользы" в виде, хотя и грошевой, а все-таки экономии.
25 Июля.
После ясного утра, проведенного на дворе кумирни, в тени, за работой, состоявшей в перекладке растений и препарирова­нии двух убитых вчера птиц (Saxicola leucomela и S. Morio), наступил такой жаркий день, что зной отнимал всякое желание тронуться с места. И если бы не страх стыда за то, что мы, первые посетившие Гань-Чжоу, не привезем ничего, чтоб по­знакомить с ним, - поверьте, читатель, не пошел бы я жа­риться на открытом солнце, не заставил бы себя работать, когда так приятно лежать в бездействии в прохладной комнате.
Беру с собою двух полицейских, одетых только в баш­маки и широчайшие панталоны, и выхожу за ворота. Перед ними стоит в праздности и нетерпеливом ожидании выхода иностранных людей густая толпа китайцев; и они обрадова­лись моему появлению как не весть какому благополучию. Же­лание их исполнилось,-они не даром пеклись, несчастные, на Солнце в продолжении целых часов; и я считал просто же­стоким лишить их невинного и вполне заслуженного удоволь­ствия посмотреть на кого-либо из нас...
Выйдя на возвышенную террасу, я просидел на ней с чет­верть часа и дал возможность всем насладиться созерцанием заморского человека. Мне тем легче было приносить такия
LiOOQlC
313
неважные жертвы, что толпа сама всегда служила для меня ин­тересным материалом, обогащая мой альбом портретами и типами. Я спокойно рассматривал толпу китайцев, как ста­рых приглядевшихся знакомых; а они впивались в меня гла­зами, наблюдая за каждым движением, все изучая и сообщая друг другу свои замечания. Они переживали, так сказать, мои первые впечатления...
Не знаю, какие наблюдения сделали они надо мною; а мне бросились в глаза их болезненный вид и бедность; по платью их почти всех без исключения можно было назвать нищими... Просто отдохнуть не на ком.
Схожу „со сцены" и отправляюсь в город; толпа заволнова­лась и вся хлынула за мною; а из двух взятых мною поли­цейских только один оказался зрячим, и этот скоро исчез куда-то, а при мне остался другой, уже очень пожилой солдат, почти слепец. Впрочем, тонкого зрения от него и не требо­валось: людей видеть он мог, а для управления ими в его руках находилось весьма действительное средство в виде ре­менного арапника; следовательно, он имел все необходимые качества проводника по китайскому городу.
Действительно, он держал толпу в повиновении и не дозво­лял теснить меня; меня душили только страшная пыль, подни­маемая ногами, и тяжелая атмосфера, стоявшая над толпою невообразимо грязных людей. Солнце жгло, и мой старикашка, все время кричавший и махавший нагайкою, видимо ослабел...
Вдруг чрез толпу, • с криком и раздаваемыми направо и налево боксами, стремительно прорвался какой-то молодой малый лет двадцати; он былнебольшего роста, но атлет по тело­сложению, и его летний костюм, состоявший только из башма­ков и широчайших нанковых брюк синего цвета, позволял любоваться замечательной мускулатурой туловища и рук.
Он оказался сыном подслеповатого старика, также полицей­ским солдатом, и явился ему на смену. Раскланявшись со мною коротким и отрывистым реверансом, с преклонением на одно колено, он таким же быстрым движением обернулся к сво­ему отцу, выхватил из его рук арапник и, сказав ему, что теперь он может идти домой, вступил в должность моего нового охранителя.
314
Мы вышли на площадку, находящуюся на берегу одного из прудов, и я сказал полицейскому, что здесь остановлюсь; по­ставил стул и велел вбить палку, в которую обыкновенно втыкается зонтик. Толпа мигом смекнула, какое готовится для неё представление, и со всех сторон разом устремилась ко мне, спеша занимать первые места... Но коренастый и безжа­лостный малый своим арапником в одно мгновение отбро­сил всех назад и совершенно очистил около меня большую площадку. Я начал работу, смущавшую любопытство китайцевъ» которые хотя и пробовали подходить поближе, но боялись поли­цейского, как огня.
Желал ли он показать мне свою „радость стараться44, или просто его руки требовали работы, - только он в такой сте­пени усердствовал, что сам начинал мне мешать излишнею ревностию к службе: ни одной минуты не оставался он в по­кое и хлестал арапником своих несчастных собратий, нале­тая то на одних, то на других, но делал это глупо, без разбора, вовсе не обращая внимания на то, мешали ли они мне или нет. Хотя он усердствовал и распинался для меня, тем не менее он был мне отвратителен своею жестокостью: как я ни останавливал его, он через минуту опять кидался на людей, точно голодный тигр на свою жертву; толпа злилась и, выражая негодование, казалось, была готова разорвать его, но повиновалась и не смела проявить своей силы. А я таки опа­сался, чтоб её терпение не лопнуло и не обратила бы она сво­его гнева на меня, хотя и невинного виновника всех полу­ченных ею ударов. Но уважение китайцев к власти даже в образе полицейского служителя не имеет пределов, и все обошлось благополучно.
Набросав рисунок, я взошел на стену, куда толпы не пу­стили и где я мог отдохнуть от неприятного напряжения нер­вов, какое испытываешь в только-что описанной дикой обста­новке. Там я провел остаток дня. Вечер был превосход­ный, и, освещенный красноватым светом, город представлял прелестные картины, одна другой красивее и интереснее, но которые в описании были бы и скучны, и неточны, а потому я старался схватить их красками, чтб и удалось.
Подобным же образом проведен второй день нашего пре­бывания в Гань-Чжоу, и на завтра назначен выезд.
c^ooQlc
315
27 июля.
Какой вдруг переход от „города-парка*: переехали в брод небольшую речку (Хэй-Хо), и за нею сразу потянулись песчаные холмы и долины, совершенно лишенные растительности. Сухой и сыпучий песок был так раскален солнцем, что в него нельзя было руку опустить; в воздухе такой зной, что даже ящерицам, - этим любительницам сухих бесплодных сте­пей,-даже им было жарко, и они лежали на песке с разину­тыми ртами или лениво перебегали небольшие пространства, и то только поневоле.
Граница песков была недалеко, и сквозь необыкновенно про­зрачный воздух степи было видно, как вдруг совершается резкий переход от песков к яркозеленым лугам и бога­тым полям. На последних рассеяны многочисленные деревья, сливающиеся вдали, у подошвы окрестных гор, в непрерыв­ный пояс рощ, и, смотря на эти голубые горы с сияющими на их вершинах пятнами снега, на эти зеленые рощи, в тени которых должно быть так прохладно, - еще сильнее чувству­ешь зной посреди этого песчаного моря, еще более томит че­ловека мучительная жажда... Нам тяжело было ехать, а конво­иры шли пешком, утопая по щиколку в песке!...
Дорога тут очень мало оживлена, и потому появление каждого нового путника доставляет удовольствие и развлечение. Здесь по пути с нами ехал какой-то мандарин, еще молодой чело­век, назначенный, как я узнал, в г. Су-Чжоу на новую должность; и интересна была скромность его путешествия: все имущество его заключалось, повидимому, только в ехавших с ним слуге да собачке. Он любезно раскланялся с нами и не менее моего желал побеседовать, но нам обоим пришлось ограничиться почти одним добрым желанием, так как мой китайский язык был слишком беден, а спутник еще и по­нимал меня хуже обыкновенного.
Дорога и дальше идет по безлюдной местности, и только че­рез 25 верст нам встретилось на пути первое селение ШаТин-Цзы, которое представляет лишь несколько домиков с постоялыми дворами, расположенными посреди груд кирпичей, оставшихся от бывших построек, и поместились в одной 'лавочке, выходившей на улицу, ожидая пока согреют воду.
316
Читатель может удивиться тому, откуда мы нашли тут ла­вочку; но в этом-то и заключается одна из характерных особенностей Китая: как ни убога, как ни ничтожна эта дере­вушка, к которой п это-то название едва приложимо по её кро­шечным размерам, а и в ней есть лавочка, где немногочи­сленные и, конечно, неприхотливые обитатели её могут найти все необходимые для жизни предметы.
Я говорил раньте еще о другом явлении, замечаемом в Китае и состоящем в том, что как бы бедно ни было из­вестное место, как бы пустынно оно ни казалось, в нем не­пременно встретишь гораздо больпие людей, чем ожидал. Это оправдалось и здесь. Пока мы, в ожидании горячей воды, си­дели в лавке, на весьма некомфортабельных узеньких дере­вянных скамейках, в ней за это время перебывало до десяти человек покупателей.
Они были одеты только до пояса, все бедны и грязны на вид; и хотя они все китайцы, но ни о каких церемониях тут и помину нет, - полнейшая простота в отношениях людей друг к другу и к нам... Приходит в лавку китаец и, как будто не замечая гостей, словно он привык каждый день видеть нас здесь на этих скамейках, молча подает купцу деревянную чашку, на дне которой лежит несколько медных монет; тот молча же принимает ее, выбрасывает деньги в ящик, а чашка с известным количеством постного ма­сла возвращается её хозяину. Очень вероятно, что самца по­купка была только предлогом, что он пришел с исключи­тельной целью взглянуть на заморских людей: вот почему он не удивился и не испугался, встретив нас в лавке. Дей­ствительно, совершив покупку, он останавливается и намерен рассмотреть нас обстоятельно; но купец видно понимает, что это не учтиво.
- Ступай, ступай, уходи, выпроваживает он покупателя, делая ему лицом знаки, приглашавшие быть к нам более почтительным.
Этот ушел; явились трое других, повидимому солдаты, и с развязностью китайских воинов хотели было усесться рядом с нами на тех же скамейках; но хозяин тотчас без церемонии выгнал их вон. Так поступил он и с остальными.
Мы сидели в покое, в тени, а из двери с улицы лился
317
внутрь, как из печи, горячий воздух. Хорошо бы подольше посидеть под крышей; но из боковой комнатки или сарая, где грелась вода, валил густой горький дым и, смешиваясь с противным запахом загнившей кислой капусты, просто выго­нял нас вон.
Сегодня сделали еще двадцать ли, и как утомительна и пу­стынна была местность, которую мы только-что проехали, так здесь она была мила и симпатична: зеленые луга, многочислен­ные ручьп, кустарники и деревья, местами насаженные аллеями, великолепные поля, запущенные сады разрушенных сел, кото­рых здесь было множество, - все это вместе, рисующееся на лиловом фоне гор, представляло хотя и грустную, но очарова­тельную картину... Это-долина реки Хэй-Хо. Тут не доставало только людей, и отсутствие их в такой привольной сельской обстановке особенно сильно нарушало гармонию.
Кончился тяжелый горячий день; приехали на ночлег в село Ша-Хэ, где квартира для нас была отведена в кумирне.
Наша полутемная комната выходила на крошечный уютный дворик, в средине которого за деревянной решеткой были посажены тыквы, и длинные плети их с большими круглыми листьями поднимались по веревочкам и гирляндами расплета­лись по крыше. Ширина этого дворика была не больше сажени, при длине около двух сажен, и выход из него был узкий и трудный; комнатка также крошечная. И вот в этакой-то тесноте, ночью, в соседней с нами каморке вспыхнул было пожар... Но к счастию люди еще не успели все заснуть и его погасили в самом начале.
А если бы не погасили, то это был бы первый пожар, ви­денный мною в Китае, потому что мы на всем пути не видали ни одного; и это тем более замечательно, что китайцы обра­щаются с огнем чрезвычайно смело... Всего вероятнее, что причина редкости этих несчастий заключается в отсутствии в Китае пьянства; от курения же опиума, как я говорил, чело­век никогда не превращается из homo sapiens в существо безразсудное.
28 июля.
Сегодня, говорят, решено дойти до следующего города КоуТай-Сянь, до которого верст около пятидесяти, а на переезд такого расстояния шагом требуется часов около двенадцати!
VjOOQle
318
Опять жаркий день, едем между развалинами селений, садами и полями и далее по упомянутой зеленой равнине, окаймленной доясом деревьев. Дорогу часто пересекают арыки с зелено­ватой, быстро несущейся водой, и один из них был настолько велик, что нам удалось в нем выкупаться. Хотя воды тут было немного выше колена, но она была холодная (13° R.), и купанье, несмотря на все неудобства, доставило нам высочайшее наслаждение, освежив нас на несколько часов.
Местность снова стала принимать пустынный характер; опять пошли почти белые, желтовато-серые или желтые пески, по ко­торым растет лишь особый вид тростника и еще одни расте­ния *), такия сочные, что невольно удивляешься, откуда могут они набирать в себя столько воды, сидя на этих сухих, го­рячих песках.
Слабый ветерок дует на встречу, но он не столько прохлаж­дает, сколько обдает волнами теплого, даже почти горячего, воздуха; за то после них чувствуется относительная прохлада. Вскоре за окраиной песков встретилась речонка Хонь-Цзю-Хо;- как её не упомянуть!..
В селе Фу-И-Чэн, в одном вновь отстроенном домике, для нас был приготовлен обед и чай, а кроме того мы нашли тут арбузов и вареной кукурузы. Наш ретивый, любо­знательный авангард уж давно исчез и, уезжая, велел пере­дать нам, чтоб ехать сегодня еще сорок ли; и мы, едва от­дохнув и мучимые сильнейшей испариной, всякий раз насту­павшей в невообразимых размерах после питья чаю, даже и холодного, - торопились уезжать, чтоб поспеть засветло на ночлег.
Дорога пошла зелеными лугами, по которым тянутся на боль­шие пространства болотистые места, и кой-где вода собирается в мелкие озерки; по берегам их бродят кулики разных по­род, и я был поражен их необыкновенною осторожностью: явление в Китае необыкновенное, потому что там охотников не существует, и дичь, которой никто не тревожит, напротив, удивляет своею смелостью. Это значит наши передовые спут­ники, иногда развлекающие себя охотой, напугали их; за то я получил сегодня от Сосновского четыре штуки.
*) Suaeda ampullacea.
LtOOQIC
319 . ..-2
На этой части дороги с нами встречались китайцы-носиль­щики (кули) *), с коромыслами и грузом на плечах; здешние кули отличаются от восточных и средне-китайских тем, что совсем не кричат себе в тактъ^ когда несут что-нибудь... Я не мог без сожаления смотреть на эти живые локомотивы, благодаря которым по всему Китаю распространяются все пред­меты необходимости, и часто даже роскоши, до самых малень­ких деревень. Тяжела их работа, особенно в подобных ме­стах, под такими знойными лучами!
Пески встречались и сегодня, но не очень большими площа­дями, а рассеянными в виде островов по беспредельной и как стол гладкой зеленой равнине реки Хэй-Хо, которую окаймляет целый пояс селений, окутанных деревьями; а дальше за ними возвышаются горы (Бэй-да-шань), замыкающие горизонт со всех сторон, кроме юго-восточной.
И что за капризный характер местности, какие контрасты: взглянешь от дороги влево,-тут тянутся пески на всем до­ступном глазу пространстве; посмотришь вправо,-там яркая зелень, вода блестит вдали и тянутся стройные ряды пирами­дальных тополей, между которыми виднеются глиняные стены домов, устроенных на подобие замков. Сегодня часто попада­лись такие переходы от лугов к пескам и наоборот; и пе­реходы эти иногда поразительно резки,-песчаная полоса, напри­мер, непосредственно прилегает к болоту.
Близь дороги попадались то засеянные поля, то только при­готовленные под посев, или уже жнивья после убранной пше­ницы; на других посеяны в перемежку китайское просо и го­рох; на третьихъ-хлопчатник и рис, который только выки­дывал колос. Везде встречается много птиц, бблыпею частью наших знакомых (сороки, галки, горлинки, коршуны, грачи и голуби), а над арыками носится множество комаров и синих стрекоз. Почва равнины глинистая и на дороге она размель­чается в слой мягкой и тонкой пыли, которая легко поднимается и целыми облаками висит в воздухе, как дым в тихую по­году; и беда, если дует попутный ветерок, или на встречу
♦) Общеупотребительное название кули произошло от китайских слов ту (нанимать, наемный), ли (сила); собственно же гу-лн значит „за работу"; то-есть плата, за перевозку или переноску, например в подаваемом счете.
3%0
идет обоз; тогда приходится все время задыхаться в её гус­тейшем слое...
Жарко, утомительно и скучно тащиться здесь без дела, ша­гом, по целым дням. А тут еще кожа лица болит, как воспаленная... Состояние духа невеселое; и мы едем молча, лишь изредка обмениваясь несколькими словами.
- А Сквозной-то мальчишка, ваше высокоблагородие, нам из­менил, обращается ко мне казак.
- А что, убежал что ли?
- Нет-с, а только он, значит, на родину пожелал воз­вратиться... То ведь он хотел с нами в Россию ехать; так даже говорил,-возьмем ли мы его или не возьмем, все равно, говорит, я за вами следом пойду, потому что, говорит, род­ных у меня теперь тут нету... А сегодня объявил, что хо­чет на родную сторону... Тут вот не далеко от дороги бу­дет их деревня, всего десять „лиев “ (ли) в сторону.
- Ну что ж, пускай идет с Богом; нельзя удерживать его насильно, хоть и жаль,-привыкли к нему.
Подобных случаев было уже несколько; и мы знали, что до причины,-почему человек вдруг изменяет свое решение, - не добраться; а потому и не спрашивали отчего он уходит... Жить ему у нас было хорошо; обращались с ним ласково, работы никакой тяжелой он не нес; и теперь даже не шел пешком, а ехал на моей запасной лошади... Нет, все-таки уходит, ,
Может-быть, близость родины пробудила в нем желание по­сетить ее; страх ли перед далеким путешествием, увещания ли чьи подействовали на него,-не знаю; только он решительно сказал, что дальше ехать с нами не хочет. Пришел, покло­нился, по обычаю, по три раза в ноги перед каждым из нас и ушел. Тут именно был поворот к его родной деревне...
Мы поехали дальше по дороге, а он пошел пешком в сторону один, без всего... И хотя мы дали ему денег, но где он тут и чтд на них купит; съестного же ничего не могли ему дать, потому что сами ничего с собою не имели.
Посматривал я на удалявшагося безобразного мальчишку и задумался над его незавидной долей... Мне представилось, как он придет в родную деревню, но не к отцу или матери,»- их уж не было в живых,-а явится нежданным и непро­шенным гостем к какому-то родственнику, и как сухо при-
CaOOQLe
321
мет его этот родственник,-вероятно такой же бедняк, да еще пожалуй обладатель семьи в десяток „ртовъ"... А ведь в таком разоренном краю каждый лишний рот является непро­шенным и нежеланным гостем, и если он и не прогонит от себя „Сквознаго", во всяком случае небольшие радости ждут его впереди.
Уже стемнело, и скоро мальчуган исчез в степи, в вечер­нем сумраке... Где-то и как проведет он ночь, подумалось мне, и жутко за него стало... Нас же нынешняя ночь застала в дороге, и мы въехали в город Коу-Тай-Сянь при тусклом свете половины поднявшагося месяца.
Миновав городские ворота и стены, кажущиеся ири лунном свете более величественными и мрачными, и вступив в улицу, мы увидали шедших к нам на встречу двух китайцев в форменном платье, с фонарями в руках, и подумали было/ что они высланы на встречу, чтоб облегчить нам розыскивание ночью нашей квартиры; но китайцы прошли мимо, не обра­тив на нас никакого внимания. Мы остановили их сами и, расспросив дорогу к нашей квартире, добрались наконец до кумирни, в которой она находилась.
Чувствуя сильную усталость и голод, рассчитываем, входя в комнату, застать по крайней мере готовый ужин и скорее лечь спать; но оказалось, что спутники уже поужинали и не приказали прислуге сохранить для нас хотя бы остатки... Прискорбно и стыдно, но нёчего делать, - пришлось послать за новым ужи­ном, которого должны были дожидаться еще более часа...
А так как сытый голодного не понимает, говорит посло­вица, то наш начальник, уже улегшийся в постель, повел ученый разговор о том, что „та съедобная летучая мышь, которую описывает Диргальд, есть, как он положительно узнал, не что иное, как ночная птица с длинной шеей и го­ловой, похожей на утиную, а вовсе нелетучая мышь"... Но нам было не до „ученыхъ" разговоров, точно так, как „нравствен­ному ответчику за всехъ" не было никакого дела до того, го­лодают ли двое из его спутников, или нет.
29 июла.
Про городок Коу-Тай-Сянь я могу сказать только, что он уцелел от разорения, что главные улицы его широки, и в го­роде есть несколько красивых кумирен, окруженных прекрас-
ПУТ. ПО КИТАЮ Т. II. 21
kjOOQle
322
ными тополями, пирамидальными и обыкновенными; что населе­ние в нем небольшое, и жители его-люди миролюбивые.
С этими сведениями мы отправились догонять авангард. Не­смотря на то, что было только восемь часов утра, мы просто изнемогали от жара. Потянулась та же пыльная дорога, и по ней под городом происходило довольно оживленное движение, так что весь воздух тут превратился в одно сплошное об­лако густой пыли. Вдоль дороги здесь бегут арыки и, местами разливаясь по лугам, образуют болотца, по которым бегают кулики разных пород; а по полям бродят цапли, занимаясь ловлей молодых лягушек. Из встречавшихся довольно часто туземцев, проехал в город один крестьянин с небольшим возом яблок, и наши конвоиры-солдаты напали было на них с намерением „безплатно купить“ несколько десятков, такъ
' что мне едва удалось остановить их...
Между туземцами нередко встречались люди с опухолью на шее (зоб) и еще какою-то опухолью на голове, лице и шее, с которою ближе познакомятся путешественники, более меня счастливые; а я только упоминаю о ней, чтоб не упустить факта, не лишенного значения *).
Мы едем и едем целыми днями, едва располагая одним часом для отдыха. Экспедиции теперь сообщен самый „полный ходъ“...
Вот показалось селение Хэй-Чуань с его светлыми домиками и заборами, с голубыми тенями на них и как будто сквозя­щими чрез туман деревьями. Вправо невдалеке виднелось озеро, неизвестного названия, на берегу которого сидело стадо диких гусей. Здесь, говорят, будет ночлег, и это слово дей­ствует оживляющим и пробуждающим образом.
Приезжаем на квартиру, крошечную с крошечным двориком; и, умывшись, по китайскому обычаю, теплой водой, чтоб изба­виться от насевшей пыли, я принялся после обеда за препа­ровку пяти убитых дорогой птиц и окончил эту работу уже при свечах.
♦) Должно-быть, движение в этот день было так стремительно, что о вей мне не удалось занести в дорожную книжку никаких подробностей; я, вероятно, положился на память и не записал тотчас, а потом, занятый другими делами и впечатлениями, забыл.
<3OOQle
зез
Наступила ночь, но в воздухе душно; от всех стен, за день прогретых солнцем, пышет теплом, как от натоплен­ных печей, и от жары нельзя заснуть. А потом поднялась буря, от Ёоторой, казалось, дрожал дом, и становилось страшно за его непрочные стены.
30 Июла.
Мы уже собирались уезжать отсюда, как вдруг неожиданно является „Сквозной**, и мы обрадовались ему, как старому нриятелю; пошли расспросы, как он нас догнал, отчего вернул­ся, чтд нашел дома? Оказалось, что он не нашел никого из своих родных, и теперь ему все равно, где ни жить; и он твердо решился ехать с нами в Россию. Поговорили о том, как его там устроить, и Смокотнин соглашался взять его к себе в дом в качестве работника. Таким образом „ Сквоз­ной “ опять в нашей компании.
Продолжаем путь тою же долиной реки Хэй-Хо; по ней не подалеку рассеяны озерки и болотца, на которых держалась бо­лотная дичь; потом пошли песчаные холмы, и на одном из них возвышались развалины старой кумирни и сторожевая башня, сбитая из желтоватой почвы и достигавшая сажен пяти или шести вышины.
Матусовский остановился здесь для своих „засечекъ“ и съемки, я я полез на башню, взобраться на которую оказалось делом не совсем легким, потому что она сильно пострадала от вре­мени, и ступени её земляных лестниц почти сгладились; но с помощию разных подсаживаний и встягиваний жившими тут солдатами, я таки взобрался наверх и нашел там сложенную из сырца убогую лачужку, состоящую однако из двух отделений: в одном,-не более кубической сажени ве­личиной,-сложены маленькая печь и лежанка; другое-темное, в роде кладовой. На лежанке валялся старый дырявый войлок и стояла лампочка, употребляемая при курении опиума, запахом которого было пропитано это жилище... Боже мой! И сюда, в приют такой гнетущей бедности,-можно сказать, нищеты, про­ник этот губительный бич китайцев!..
На здешнем пикете находятся постоянно четыре человека солдат, которые сменяются через каждые пять дней; да и трудно выдержать больше, потому что существование их на этой выимке, посреди безотрадной пустыни, должно быть так неза21*
324
видно, особенно в непогоду, что его по истине можно назвать ссылкой.
Река Хэй-Хо повернула здесь к северо-востоку, а на дороге* потянулись сыпучие пески, непрерывно верст на шесть,, и за ними пошла скучная равнина с мыльной дорогой да бедной ра­стительностью по сторонам.
И посреди этой-то печальной местности, простирающейся кру­гом на необозримое пространство, стоит деревушка Ши-Го, или Шин-Го, крошечная, несчастная, ничем не укрытая, - так, словно потерянная вещь, валяется у дороги, и беспощадное солнце палит ее своими лучами. В ней, как и на всем ви­димом пространстве, нет ни деревца, ни кустика, ни одной зеленой ветки; огорода не видишь нигде, - ни ручья, ни лужи воды; колодца даже не видно. По бокам дороги с каждой сто­роны стоит до десяти домишек, сложенных из сырца такого же, то-есть почти белого цвета, как и вся здешняя почва; тою же почвой обмазаны и плоские крыши убогих хаток... Вот безотрадная картина забытого Богом уголка! А люди живутъг живут всю жизнь, не ожидая ничего лучшего, и не стремятся к нему, не бегут отсюда.
Я просто сомневался, чтоб тут можно было достать воды,- такая убийственная сушь крутом! Но вода, разумеется, нашлась: она добывается из колодца и имеет лишь слабо солоноватый вкус. Мы достали здесь даже не только воды, но получили еще и огурцов; больше же ничего и не нужно: жажда утолена, мы несколько отдохнули. Надо ехать...
А очень тяжело опять выходить на солнце и опять печься на нем несколько часов... Но и в этом случае, как во мно­гих других, приготовление к неприятности хуже её самой: стбит только сесть в седло, как бы оно ни прогрелось на солнце, стбит тронуться с места, и с тягостным ощущени­ем томительного зноя скоро свыкаешься... Не одевайтесь только в форменный военный сюртук с аксельбантами, если даже вам непременно захочется отличиться от всех: обыкновен­ному смертному лучше всего надевать на себя одну полотняную рубашку и не бояться, что чрез нее, как некоторые уве­ряют, солнце сожжет кожу. Пробовал я, кроме полотна, цддевать разное платье: фланелевое, шелковое, бумажное, и на­хожу, что лучше полотняной одежды и такой же фуражки с большим козырьком ничего не может быть для жаркого вре-
325
женя года в таких сухих степях. Не годится здесь кожа­ная обувь, какой туземцы совсем и не носят, потому что она накаляется почти как металл и буквально обжигает ноги; или ее следует покрывать каким-нибудь белым чехлом. (Ту­земцы носят здесь башмаки, сделанные из бумажной материи или бичевок.)
По такой местности, как описанная, мы ехали до самого но­члега, и на этом переходе я в первый раз встретил свой­ственную пустыням птицу, - Podoces Hendersoni. По величине и форме она несколько напоминает галку, но окраска перьев совсем иная и гораздо красивее. Она с необыкновенной бы­стротой бегает по сухой каменистой земле, и часто, как бы притаившись, скрывается за растущими кустиками колючего рас­тения (Lycium rutheniacum), ягодами которого питается. Последние заключают в себе мякоть, дающую превосходную фиолето­вую краску, и китайцы, как мне говорили, употребляют ее для крашения материй.
На ночлеге в селе Ян-Чи встретили также остановившийся здесь пустой казенный транспорт, возвращавшийся из Хами, куда он отвозил хлеб, и при тех малых сведениях, какие ~мы имели о предстоящих нам странах, мне приятно было видеть его, как будто утешительное послание из тех мест. Все эти казенные телеги двухколесные, хорошо сделаны и покрыты верхом из частой циновки, вполне защищающей груз от дождя. Запрягаются они обыкновенно цугом тройкою мулов, но так, что в оглоблях идет один, а два впереди тянут за постромки, прикрепленные к общему вальку.
31 июм.
Скучные места! Скучные подробности передаю я: но что де­лать, когда более интересного нет. Пропустите их, если вы ими не интересуетесь; не говорить же о них вовсе, описывая здешния местности, значит ничего не говорить. До этих по­дробностей, я знаю, найдутся охотники, и я не могу не иметь их в виду, думая о моих читателях. Итак у одних прошу извинения, от других жду спасибо и приглашаю следовать дальше: заехали, так надо выбираться.
Сегодняшний переход весь был пустынен и однообразен. Близь дороги видели четыре полуразрушенные селения; встре­тили возвращавшихся мулов, на которых ехали китайцы; ви­
L^ooQLe
326
дели вдали одно дерево посреди развалин, и у дороги попадей пикет ѵь виде крошечной мазанки, но устроенной на подобие миниатюрной крепости. На нем живут, как я узнал, пять, человек солдат, сменяющихся через каждые десять дней. Съестные припасы им доставляются, а воду они берут из колодца, находящагося верстах в десяти (!) от их уединен­ной обители, стоящей посреди необозримой равнины, довольно густо поросшей низким колючим кустарником (Alhagi ca­melorum).
Только под конец пути мы выбрались из скучной непри­глядной степи и вступили в возделанную местность, первым вестником которой явились замеченные издали деревья; потом дорогу пересекла быстрая речка с светлой водой, и за нею начались поля с великолепным зеленым нросом двух сор­тов (Setaria italica и Panicum miliaceum). Кустарники и де­ревья рассажены тут правильными рядами, но между ними стоят не дома поселян, а груды развалин, заборов, домов и кумирен бывшего большего селения Лин-Шуй-Хэ,-и таких ужасных развалин, что, несмотря на нашу привычку к ним за последнее время, осматриваясь кругом себя, трудно было по­верить, чтоб где-нибудь вблизи мог найтись дом, в кото­ром бы мы могли приютиться на ночь.
Наконец подъехали к одной более высокой стене, сделали несколько поворотов вокруг неё и очутились перед воротами; чрез них вступили во двор, потом проехали во второй, - где были встречены прилично и по форме одетым молодым человеком. Один из нашей прислуги, Син-Чжу, отрекомен­довал его нам и обратно; но я не разобрал,, кто он был,- хозяин ли дома или чиновник, высланный нам на встречу из ближайшего на пути города Су-Чжоу. Он ввел нас в маленькую комнату, пропитанную характерным китайским за­пахомъ-сырости, чада погасшей сальной свечи и опийного дыма. На единственном столе лежали куски нарезанного арбуза. И он предложил нам утолить им жажду, вероятно, зная по опыту, что мы должны испытывать ее, что её не быть не может.
Привыкнув за все платить, мы с Матусовскнм спросили нельзя ли достать еще арбуз и получше того, какой был прежде... В это время проснувшийся Сосновский вышел из соседней комнаты и объяснил нам, что принимавший нас мо­лодой человек был хозяин дома, что он принимал нас и
827
угощал обедом „из любезности“, так как из Су-Чжоу на встречу никого не выслано и казенной квартиры не отведено; что мы. находимся в гостях, и потому должны вести себя де­ликатнее.
Но мы не могли понять, в мем же заключается разница нынешнего помещения и приема от всех остальных, какие были прежде, когда мы останавливались также в частных до­мах. Нам казалось, что условия совершенно одинаковые: и здешний хозяин принимал нас все из той же „любезности*, как и другие, то-есть в силу приказания... Мы здесь в го­стях!... Но разве не везде в Китае мы -были в гостях? Ведь мы нигде сами квартир не нанимали и за отводимые для нас, как и за обеды, не платили так, как платят в ресторанах. Так размышляли мы; но, ради соблюдения дисци­плины, повиновались, не спрашивай дальнейших объяснений, и ничего больше не требовали, довольствуясь тем, чтб давали... чуть было не сказалъ-из милости... Нужно сказать-„из лю­безности*.
Только-что мы пообедали, как приехал мандарин из СуЧжоу, чтоб нас встретить и проводить до своего города, в который мы направились отсюда. Свидание и беседа с ним вышли по обыкновению чрезвычайно комичными и для всех одинаково тягостными, потому что обе стороны почти совсем не понимали' друг друга. Впрочем этот мандарин говорил на каком-то таком наречии, что его и сами китайцы, наши спутники, плохо понимали.
1 'августа.
Слава Богу, хоть солнце спряталось, и наступило серенькое прохладное утро. Сегодня поневоле был небольшой переход, всего в двадцать верст, так как мы еще не дошли до того, . чтобы проезжать мимо городов, даже не ночуя в них (дой­дем еще); а сегодня мы должны прибыть в Су-Чжоу.
Дорога пролегает по хорошо орошенной и возделанной мест­ности. На каждых пяти верстах здесь расположены маленькие лагери, в которых находились войска, и человек по пятнад­цати конных солдат с флагами в руках провожали нас от одного до другого.
Почва здесь почти белого цвета и, размельченная на дороге в порошок, походит на слой муки плохого сорта; она такъ
kjOOQle
328
тонка, что из-под копыт лошадей разлетается в стороны брызгами, если можно так выразиться и, кроме того, разу­меется, поднимается в воздух и покрывает все белым слоем.
Вот показался со своими окрестностями и стенами последний на этом пути город Собственного Китая,-Су-Чжоу, или как туземцы произносятъ-Сю-Чжоу, и за ним возвышающаяся вдали гряда гор, верхния части которых были затяйуты облаками. Уже с приближением к обширным предместьям города вам показалось, что многие из них находятся в состоянии разва­лин; когда же подъехали совсем близко, то увидали, что из всех сел, прилегающих к Су-Чжоу, не уцелело буквально ни одного дома! И глаз не находит здесь ничего, кроме груд мусора, обезображенных остатков домов и храмов, да раз­бросанных между ними и изломанных статуй богов. Не разру­шенными постройками здесь являются только несколько памят­ников, вероятно, уже после погрома поставленных над общими могилами несчастных жителей, погибших во время осады го­рода, разоренного в 1872 году.
Въехали в городские ворота, над которыми стоит на стене полуразрушенный храм, повернули в другие, и перед нами открылось страшное зрелище, напомнившее мне впечатление, испытанное при въезде в Гун-Чан-Фу: - города не стало, а уцелели лишь его стены; все, что находится внутри их, разру­шено от^ стены до стены, от одного угла до другого, и если город не сравнялся с землей, то только потому, что невозмож­но было втолочь в нее этих груд глины, кирпичей, изразцов и черепицы,, из которых недавно состояли здания многолюдного Су-Чжоу...
Какая ужасная картина молчаливого покоя и смерти! Ни одного живого существа, кажется, не осталось здесь; не видно ни одного дерева или куста, ни одной даже травинки не зеленеет; словно и трава не хочет расти на месте страшных злодеяний, совер­шенных здесь людьми над людьми...
Действительно, страшно представить себе, что тут должно было происходить во время взятия города, сначала мусульманами у китайцев, потом последними у мусульман. А обычай, гово­рят, у тех и других один: взят город - и жители его истребляются поголовно, от старого до малого; и это подтвер­ждается фактами, об этом говорят те безлюдные развалины, которые, теперь хорошо знакомы читателю... Но они говорятъ
329
темно, не сообщая подробностей и Ничего не объясняя,-ни относительно причин, вызвавших войну; ни её хода и лиц, руководивших военными действиями, а также их стремлений; ни о том, какие отношения существуют теперь между китай­цами и мусульманами.
Последние считаются мятежниками; их казнили и продол­жают казнить смертью до сих пор, или, в ожидании той же участи, содержат в тюрьмах; и в то же время мусульмане живут во многих городах в перемежку с китайцами, как мирные граждане; некоторые, как я упоминал, занимают даже различные должности; между ними не мало купцов; Они обра­зуют даже свои общества и имеют свои отдельные храмы, в которых им никто не мешает собираться." Все это-факты существующие и, если угодно, возможные; но их требовалось осмыслить и выяснить... Это всецело оставлено следующим пу­тешественникам, которые не будут исключительно преданы „общегосударственным пользамъ", а станут заниматься и теми „глупостями", которые называются научными интересами... С ними я бы также'охотно поехал, даже опять по тем же ме­стам, как теперь охотно бы ушел из этой неслыханной „учено-торговой экспедиции" капитана Сосновского...
Итак, вот в каком печальном виде находится внешний город Су-Чжоу (Вай-Чэн)... Но до чего живуч человек! И тут уже пущены ростки новой жизни: вдоль средней улицы уже выстроились несколько жалких мазанок и крошечных доми­ков, в которых живут, вероятно спасшиеся бегством, не­многие остатки 'прежних жителей или переселенцы из других ‘мест.
Внутренний город (Ли-Чэн), хотя также пострадавший, уже не представляет такого поражающего запустения. Главная улица его теперь оживлена лавками, хотя, правда, маленькими и бед­ными; здесь видно больше людей, п по случаю нашего проезда они собрались на главной улице, даже в довольно большом количестве.
Но вот и квартира, отведенная для нас во вновь отстроен­ном казенном доме. В средней, то-есть приемной, комнате сидел, вместе с Сосновским, приехавший с визитом кто-то из местных властей, - мандарин с синим шариком на шляпе, в парадном платье; тут же находились и наши спут­ники Чжу и Пин, оба в парадных шелковых курмах и
330
также в форменных шляпах. Они тотчас встали при ва тем появлении, поздоровались, и Чжу познакомил нас с гостем.
Зная, что разговор будет мало интересен, мы с товари­щем ушли в свою комнату, где, пообедав, приступили к своим занятиям, за которыми провели остаток дня, под му­зыку, раздававшуюся на соседнем дворе.
Это, оказалось, были поминки по одном покойнике; но ха­рактер музыки был такого свойства, что она разве только мертвого не развеселила бы. Да, как ни первобытно китайское музыкальное искусство вообще, но таланты попадаются и в их оркестрах.
Я не вытерпев и пошел на соседский двор. Тут был собственно не двор, а пустырь между развалинами, находив­шийся перед стоящим рядом с нашим домом, небольшим храмом. Собрание было довольно многочисленное, и публика, предоставив духовенству заниматься своим делом, то-есть совершать торжественные шествия в храме и перед ним, не­истово играть на всяких инструментах и сколько угодно неть исалмы, - болтала между собою, курила и хохотала до зарази­тельности весело. Я не мог узнать причины оживления и общего смеха, но вид этого разгулья произвел на меня впечатление весьма неприятного диссонанса с печальной обстановкой, какую представляла и сама бедная кумирня, убранная жалкими лос­кутками, и несчастная одежда священников, и повсюду кругом видневшиеся развалины истребленных домов: эта галдевшая веселая толпа невольно представилась мне шайкою врагов-победителей, пировавших на пепелище только-что разоренного ими города. И не мало дивился я нраву китайцев, который и не знаю, как правильнее назвать,-просто-ли веселым, детски ли беззаботным, иди равнодушным и легкомысленным. Во всяком случае, нрав у них счастливый, завидный...
Толпа, разумеется, тотчас заметила меня, окружила и жадно рассматривала все, ко мне относившееся, но нимало не мешала мне слушать музыку; и я скоро выделил из оглушительного оркестра одну скрипку, на которой играла очень искусная рука; и чей-то сильный мужской голос, который пел очень харак­терную нескю, напомнившую мне певца, слышанного в про* шлем году в Монголия, недалеко от Нор-дянь. Скрипка пела ту же песню, но высоким сопрано, и её звуки иногда порази*
L.OOQlC
331
тельно походили на голос певицы-италики или актера, испол­няющего женскую роль. Их можно было слушать положительно с удовольствием, да и в общем, несмотря на равные пискли? вые дудки и громогласные кларнеты, выходило нечто недурное, зажигающее; но уж, конечно, эта музыка никак не располагала к размышлению над грустным актом поминовения усопшего собрата.
Мы провели в Су-Чжоу второе и третье августа, и оба эти дня, погода стояла пасмурная, с сильным ветром но ночам, как вообще за последние дни. Один день с утра моросил мелкий осенний дождь и заставлял опасаться, как бы ненастья не затянулось надолго.
Я еще походил по городу, но почти ничего не могу приба­вить ж тому, чтд сказал раньше. Да и чтд же можно говорить о нем, почти не существующем.
Упомяну разве об остатках одного храма, стоящего внутри города и устроенного на громадной искусственной насыпи в виде усеченной пирамиды... Но, если Су-Чжоу мало представ­ляет интереса в настоящем, то его историческое значение, как одного из главных театров страшной междоусобной войны, должно бы иметь для нас громадную важность, так как между задачами экспедиции находилась одна, формулиро­ванная так: „определить политические судьбы дунганского восстания “ *). Но как этот вопрос ня интересовал меня, решение его было совершенно вне моих сил: одно мешало, многого другого не доставало. Это было бы прямою обязанностью нашего начальника, но он абсолютно ничего не делает, да и не может.
Отсутствие интересных предметов и явлений вне нашего собственного кружка заставляет поневоле обращаться к жизни этого последнего. Так, сегодня за обедом у нас происходил разговор о том, надо или не надо делать визиты местным властям, и большинство высказалось положительно, тем более, что некоторые из них были у нас сами, другие прислали разные подарки, которые были приняты начальником (и по обыкновению немедленно вошли в состав вещей для будущей выставки).
♦> Как оиределеп эта судьба, «жатель уввди м приложено* к крему второму тому статье г. Петровского во ммду отчета г. Соомвсжого (перепечатано! ив Русса. Вести. 1877. Май).
332
Если ace было жаль времени,-хотя его нередко бывало все двадцать четыре часа в сутки досугу,-то следовало, по крайней мере, послать наши визитные карточки. Но нам ничто не по­мешало не исполнить ни того, ни другого благого намерения; мы даже не отдарили ничем китайцев за их подарки, хотя кях­тинских товаров было еще много. И мне жалко, что мы этого не сделали по той простой причине, что всегда приятнее самому подарить, чем принимать что-нибудь в дар, и особенно от людей, живущих в таких несчастных местах. Но это было дело нашего распорядителя, и он лучше знал, как следует поступать чинам русской экспедиции...
Вероятна и вам, читатель, приходилось слышать известную фразу „людей бывалыхъ", что с азиятцами нужно уметь обра­щаться... Вот сегодня, например: являются к нам наши спутники, мандарины Чжу и Пин, и заявляют, что в здеш­нем разоренном краю трудно достать бесплатно требуемое для нас количество мулов и телег, а что четырех верховых лошадей и совершенно достать нельзя. Неопытный человек, пожалуй, поверит и наймет животных за известную плату, а ^опытный" рассердится и скажет: чтоб были телеги и ло­шади, иначе мы с места не тронемся,-и даровые перевозочные средства являются... Так и с нами вышло. „Разоренный край", говорят; „люди почти нищие; животных мало; все ужасно дорого" и тому подобные „китайские оговорки"; а потом нашли, чтд было нужно, только лошадей под верх не могли достать. За то дали одну городскую телегу, которую мы также решили взять на случай заболевания кого-нибудь в дороге,-если этот заболевший не в силах будет ехать верхом.
Итак, все готово к отъезду, и завтра отправляемся дальше. Но сегодня вечером произошло неожиданное сокращение нашей компании на целых три человека.
Припомните, читатель, того безграмотного офицера Чжу, в доме которого мы жили в Хань-Чжун-Фу и который теперь едет с нами до границы, с тем, чтобы потом, по возвра­щении в Лань-Чжоу, получить следующий чин и вернуться домой. Помните?... До сих пор я не упоминал о нем, потому что почти не видал его в дороге, да и сказать о нем можно было весьма немногое и не особенно для его самолюбия лестное. Это был скудоумный, уже пожилой офицерик, хотя не лишен­ный практического смысла по части разных торгашеских опе­
338
раций, которыми он занимался в дороге (в одном месте, например, купит что-нибудь недорого, в другом месте до­рого [продаст, и тому подобное); но человек был с виду добродушный, тихий и даже несколько жалкий, только мало сим­патичный.
Как спутник, он был совершенно бесполезен для экспе­диции, да и не думал вовсе о том, чтоб служить ей чемънибудь, хотя бы, например, собиранием от туземцев и сооб­щением нам разных сведений по заданной программе. Он только ухаживал за нашим начальником, ожидая от него обещанных великих и богатых милостей. Но тот теперь пришел к заключению, что Чжу решительно ни на что нам не нужен. В Лань-Чжоу Сосновский убедился, что никакого чина ему не дадут, потому что там только рассмеялись, когда он об этом заговорил. Тем не менее Чжу ехал и ехал с нами, неизвестно для чего, и добрался до Су-Чжоу. Здесь, наконец, ему велено объявить, что он теперь не нужен, что он „только курит опий", и поэтому может убираться домой. Ему дали за его службу при нас и на дорогу 30 рублей (!) и просили своими напрасными рассуждениями много не беспокоить, потому что спать пора.
Весь этот акт и разговор были продолжительнее, но я не передаю всего, потому что читатель и так поймет поражение бедного Чжу-Ло-Е неожиданным решением и моментальным разрушением всех надежд на чин и на обещанное ему участие в хлебной „ученой торговле" капитана Сосновского. Он, можно сказать, потерял почву под ногами и завезенный почти за две тысячи верст, в разоренный край, даже запла­кал, выйдя на двор из комнаты, в которой происходило объяснение. Другие китайцы, ехавшие с нами, хотя и посмеива­лись над ним дорогой, теперь приняли в нем участие и, жа­лея его, стали утешать; но чтб утешительного могли они сказать!
Малое утешение пришло в иной форме: два его земляка, по­ехавшие с нами также из Хань-Чжун-Фу,-слесарь Сяо-ХанъТай, отправившийся было в Россию совершенствоваться в своем ремесле, и Син-Чжу (обанаходившиеся при Сосновском в ка­честве слуг), явились к нему и объявили, что желают отойти, и просили рассчитать их.
I
334
Это была неприятная неожиданность для начальника, так как лишиться вдруг двух таких усердных и необходимых слуг,' да еще накануне отъезда, было весьма чувствительно и не­приятно. Их стали спрашивать: отчего, чтд случилось? Стали уговаривать, сулить хорошее жалованье, хорошую пищу и ласко­вое обхождение, - нет, злодеи, ни на что не поддались и ни­чему не поверили.
- Едем, говорят, с Чжу-Ло-Е вместе, пожалуйте рассчет... Нечего делать... Уж если китаец решился уйти,-ничем его не удержите: самые ласковые слова, самые розовые обещания, все презирает, и бежит. Эпизод же с Чжу-Ло-Е очень на­пугал их, и они опасались того же, так как оба „курили опий**.
Им выдали по девяти лань (восемнадцати рублей!) и, выра­зив сожаление, простились. Но они заявили, что этого иг едва на башмаки хватит, чтоб дойти до дому, и стали было просить рассчитать серьезно; тогда Сосновский указал им на то, что они от Цзо-Цзун-Тана довольно получили на чай!.. (Кажется, по тридцати рублей.) О, стыд!-
Но уйдем лучше и постараемся заснуть,-завтра ведь опять в дорогу. Ушли мы спать; а мне все мерещились эти три че­ловека, и мне за них становилось страшно, когда я представ­лял себе, как убийственно скучно и как трудно будет им тащиться отсюда на свою далекую родину. А с другой стороны, вспоминая рассказы о мстительности китайцев, я немножко по­баивался, чтоб на нашем дворе не вышло в эту ночь чегонибудь нехорошего... Нет, кроме отчаяния и слез одного, да сосредоточенной задумчивости других, ничего не было.
4 августа.
Идут сборы к отъезду, укладка вещей и приспособление сиденья на телегах, на которых за неимением лошадей должны были ехать отсюда фотограф, оба переводчика и (по болезни) Тан.
Сопровождаемые солдатами и звуками труб, оставили мы СуЧжоу, и пока я с Матусовским стояли по обыкновению на стене, делая снимки с местности, мимо нас проехали: наш транспорт, телега с завалившимся в ней начальником и за ней казак Степанов, ведя в поводу его лошадь.
И всякий раз, видя этого смышленого, неутомимого человека, я ужасно жалел, что в экспедиции на его долю выпали обя­

336
занности только камердинера и конюха,-тогда как он мог быть драгоценным помощником во всяких занятиях. Ведь присутствовать при одевании и раздевании Сосновского, подавать или убирать, а также присматривать за лошадью, мог любой китаец.
Таким образом чернорабочая деятельность Степанова, хотя и тяжкая и всегда в высшей степени добросовестно исполняе­мая, осталась совсем незамеченною. В самом деле Смокотнин был полезным переводчиком; из Павлова сделали, пользуясь неведением публики, фальшивого героя, который будто бы один на коне проскакал где-то по пустыне чуть не без отдыха и пищи три тысячи верст!.. Ведь это хоть и не правда, а хорошо... О Степанове же, чтд можно сказать? Только то, что он был дорогой человек, какие редко встречаются во всех классах общества: Степанову можно смело поверить всякое дело, все состояние, свою жизнь, и спать покойно. Но к сожалению ему только доверяли жизнь и затем спали спокойно. И обидно становится, когда Степановы попадают к Сосновским.
Дорогой мы скоро нагнали телеги, которые, при помощи про­вожавших конных солдат, с криком и шумом как будто тысяч голосов, переправляли в брод через быструю и мут­новодную речку Тин-Чжа-ба. Подобные переправы всегда вну­шали мне опасения, как бы какая из телег не переверну­лась, и хотя вещи и не растерялись бы, но могли сильно постра­дать от воды.
За речкой дорога идет равниной, усеянною галькой и почти лишенною растительности, которая держится лишь по берегам попадающихся близь дороги ручьев и по краям заливаемых ими мест.
По левой стороне равнины, верстах в пятидесяти от до­роги, тянется снежный хребет Нань-Шань, или собственно пред­горие его под названием Вынь-Шу-Гу-Шань, а на правой про­ходит града невысоких гор Хэй-Сян-Шань или Цин-ШуйШань, и оба кряжа, постепенно понижаясь, сближаются вдали пе­ред нами, оставляя лишь небольшое пространство открытым. Вот это-то место и называют западными воротами в Китай; и здесь, в средине упомянутого оставленного горами проме­жутка, находится крепость Цзя-Юй-Гуань, отстоящая от СуЧжоу верст на тридцать.
LjOOQle
336
Перед вечером показались её башни и стены, и когда мы были от неё верстах в пяти, на встречу к нам выехал мандарин, верхом на лошади, предшествуемый слугою, также ехавшим на лошади и державшим в руках знакомый чита­телю особого рода красный зонтик с оборками по краям,- знак известного достоинства. Другой слуга шел довольно да­леко от них впереди и, поравнявшись с нами и сделав ре­веранс, подал чью-то визитную карточку на красной бумаге. Подъехавший мандарин быстро сходит с седла и расклани­вается. Мы тотчас попросили его опять сесть на лошадь, пое­хали дальше вместе и вскоре, поднявшись по искусственной, хорошо сделанной дороге на отлогий холм к воротам, всту­пили в улицу крепости Цзя-Юй-Гуань.
Последняя представляет маленький городок или большое село, но я не нашел в ней ничего особенно воинственного, что бы придавало ей особенный вид крепости,-нигде не видна ни орудий, ни батарей, ни солдат. И её узенькая улица, иду­щая от ворот, такая же бедненькая, обыкновенная. Проезжая по ней, я заметил большой постоялый двор, весь заставленный множеством мулов и телег, свидетельствовавших о большом проезде по этому тракту. Улицы вообще узки, дома бедны, люди бблынею частью грязны; виденные мною занятия их состояли в чинке платья, чистке разной посуды, приготовлении пищи и т. п. Оставив свои дела, они смотрели на нас, при чем одни посмеивались, другие сами, без нашей просьбы, почтительно ука­зывали дорогу к нашей квартире.
Эта последняя помещалась в небольшом хорошеньком до­мике, и мы застали у себя местного мандарина, явившагося с визитом, в полном параде, и сидевшего вдвоем с Сосновским, который, всегда имея при себе переводчиков, нисколько не научился туземному языку, и потому они оба находились в самом тягостном положении. Мандарин же все сидел, не уез­жал, в ожидании, когда подъедут переводчики. Начальник очень обрадовался нам,-„а то, говорит,, вот уж полтора часа мы сидим с ним рядом и молчимъ“!
Переводчики были еще назади, и пришлось начать беседу соб­ственными средствами. После обычных приветствий и некоториах бессодержательных вопросов, из которых я узнал, что он находится в этом краю уже девять лет, что ему живется здесь плохо, и он жаловался на бедность страны и скуку, я
337
вздумал спросить, сколько жителей считается в Цзя-Юй-Гуани? И ом, не задумавшись ни на секунду, ответил, - пятьдесят тысяч! Но, судя по её размерам и видимому количеству на­селения, можно думать, что он по крайней мере в пять раз увеличил его цифру; а относительно того, сколько здесь сол­дат,-ответил, что не знает.
Гость был одеть в атласный халат, на котором на груди и спине были вышиты квадраты с белым аистом по средине и золотым узором вокруг него. Он был пожилой человек, но, как мне показалось, очень занятый своею наружностью, во всех движениях быстр, говорил скоро, и всякий раз, когда к нему обращались, он привставал со своего места.
Когда переводчики приехали, я ушел в свою комнату, по­тому что теперь право слова принадлежало начальнику; но те­перь он нашел что надо обедать... и мандарина, почти вслед за моим уходом, отпустили с миром домой, - без разгово­ров обошлось... Удачный визит сделал!... Но по крайней мере нас всех видел, что для него было, пожалуй, интереснее вся­ких бесед. Это еще утешительно!...
После обеда я пошел осмотреть так-называемую крепость. Меня сопровождал один солдат из местной команды: а за нами следом отправились несколько человек любопытных, но .в небольшом числе; другие же, мимо кого я проходил по улице, не устремлялись за мною, как бывало в других городах, а только посмотрев, спокойно оставались на своих местах. Это равнодушие их ко мне было очень приятно, но оно не могло не удивлять меня, своею необыкновенностью: ведь не могли же жители Цзя-Юй-Гуани приглядеться к иностранцам, потому что здесь из европейцев, сколько известно, никто не был, разве миссионер какой проезжал; но миссионеры всегда при­нимают вид тех же китайцев, и потому они гораздо менее интересны для них. Оказалось, что жителям было сделано вну­шение: не' надоедать приезжим иностранцам и за ними толпой не бегать... Но тут большой толпы и ожидать нельзя было.
Здесь, как в невиданном месте,-интересно все; но откуда было взять времени, и я едва успел кой-что заметить и за­писать...
В средине города возвышаются три башни, из которых средняя прелестна своими тонкими решетчатыми дверьми и окнами, так что издали она кажется сплетенною из проволоки. Башня пгг. во КИТАЮ, т. и. 22
LjOOQLe
♦
338
эта шестиугольная, в три этажа, и с её высоты превосходно видна вся окрестная местность. На юго-восток от Цзя-ЮйГуани расстилается обширная гладкая равнина Собственного Ки­тая, по которой вьется дорога в Су-Чжоу и тянется по прямой линии отживающая свой век Великая Стена, во многих местах как будто нарочно перекопанная, так что она не представляется непрерывною; а вдоль дороги виднеются сторожевые башни и немногочисленные остатки бывших сел. По направлению к северо-западу лежат холмы, по которым пробегает дорога в Ань-Си-Чжоу. На юго-западе возвышается хребет Нань-Шань или, по местному произношению, Лань-Сань, покрытый на верши­нах снегом; а с северо-восточной сюда подходит невысокая гряда голых, пустынных пригорков темно-красноватого цвета с округленными очертаниями.
В общем картина представляет печальное зрелище какойто мертвой, как будто выжженной страны; почва голая, желтого или серого цвета; ни ручейка, ни пятнышка зелени, ни деревца не видно нигде, кроме отдаленных частей равнины, где едва виднеется оставленный нами город Сю-Чжоу, как бы плаваю­щий на поверхности озера, в зеркальном мираже...
Сделав несколько набросков, я сошел вниз и попросил моего провожатого провести меня на другую сторону крепости, противоположную той, с которой мы приехали, то-есть выйти в Монголию из Застенного Китая.
Приходим к северным воротам; они оказались запертыми на замок, и сидевший возле них часовой, увидав нас, встал и сам, без нашей просьбы, пропустил; а потом тотчас опять запер ворота на замок... Таково здесь правило. Следовательно Китай с западной стороны буквально заперт замком! Все от северных варваров запирается. Но много ли в этом замке силы и смысла,-это другой вопрос: интересен только факт, как обычай „ветхой старины®.
Нельзя было, разумеется, приехать в Европу, не привезя с собою снимка с этого пункта, знакомого нам лишь по имени да китайскому описанию, и я, отойдя с версту, уселся за работу; но сильный холодный ветер очень мешал рисованью, вырывая бумагу и превращая мои пальцы в непослушные грабли. Бывшие при мне китайцы просто дрожали, бедные, я также прозяб ужасно... Такой был холод, и он, говорят, нередко бывает здесь летом, чтд зависит, вероятно, от значительной высоты местности над уровнем моря и от близости снежного хребта.
kjOOQle
339
Другой интересный предмет здесь был конец Великой Стены, которая, обогнув Цзя-Юй-Гуань, направляется к предгорию Нань-Шаня, где опускается, как сообщали здесь, в бегущую там речку Си-Хо. Вот это место интересно было бы видеть, и до него отсюда не далеко,-всего верст пятнадцать,-да съез­дить некогда: завтра приказывают уезжать.
С приобретенными видами крепости и Стены я пошел до­мой. Постучали в ворота; часовой отпер их и, впустив нас, тотчас снова запер, изображая лицом и всей фигурой, что совершает дело некоторым образом государственной важно­сти; но сам был очень мил,-не важничал ни мало и был, можно ск^ть, преисполнен добродушие..
Ночь была лунная и очень свежая, точно осенняя. Я провожу ночь в Цзя-Юй-Гуани!... Неужели это правда?! А как похоже на сон...
•
ГЛАВА XIII.
ОТ ЦЗЯ-ЮЙ-ГУАНЬ ЧЕРЕЗ ПЮИ В ХАМИ.
Отъезд из Цзя-Юй-Гуанн.-Возможность опасности в дороге,-Возрож­дающиеся села.-Миражи.-Г. ЮЙ-Мынь-Сянь.-Встреча.-Село Сань-Дао-Го и торжественный прием.-Большая бедность края.-Г. Ань-Си-Чжоу и сте­пень его разорения. -Приготовления к переезду пустыни.-Первый ночлег в ней.-Колодцы в пустыне.-Голодание и ночное движение.-Потеря ло­шадей.-Солончаки.-Колодезь с отвратительной водой.-Голодание живот­ных.-Убитый кулан.-Ветер и песчаная пыль.-Родник.-Вырубленная рощица.-Птицы пустыни.-Трупы верблюдов.-Оазис и его два жителя.- Привольный уголок в пустыне.-Появление Тянь-Шаня на горизонте.-Тяж­кая ночь.-Первое обитаемое селение.-Встреча с китайскими солдатами.- Два мандарина и завтрак, высланные на встречу.-Оазис Хами.-Картины страшного разрушения. - Военный лагерь. - Тульский самовар и русская чашка.-Генерал Чжан.-Индиец Хуа-Ли.-Три города,-Мусульманский город.-Дворец хамийскнх бегов.-Юзуп-Ахун.-Трудное письмо.
5 двгуста.
При трубных звуках, в сопровождении отряда человек в триста» конных и пеших китайских солдат (пожалуй всех, сколько тут есть), где-то незаметно обитающих в крепости, выехали мы ив неё и пз Собственного Китая в Монголию, в которую вступили год тому назад у Кяхты.
Нам предстоит восьмидневный переезд до г. Ань-Си, край­него населенного пункта по южную сторону Гобийской пустыни в этом месте. Но путник, выехавший из ворот Цзя-ЮйГуани и оглядевшийся кругом, может справедливо спросить: да разве не здесь начинается пустыня? Разве земная поверхность может быть еще безотраднее и суше, чем здесь?!... Действи­тельно, нас окружало обширное пространство совершенно
341
голой, скучной земли желтоватого цвета» и лишь одна проторецнйя пыльная дорога говорила о тоц, что здесь есть или бывают люди... И странное впечатление,-одной этой дороги уже доста­точно, чтоб страна не казалась той пустыней, которая наводит на душу человека чувство уныния и страха от своей беспо­мощности.
Наш многочисленный караван, двигавшийся по степи, был и наряден, потому что все солдаты конвоя были одеты в нор вое платье, и имел некоторым образом воинственный харак­тер, оттого что все они были вооружены пиками; так что встречавшиеся с нами люди посматривали на нас с некото­рой тревогой.
Но этих встречных путников было немного; так прошел, между прочим, обратный караван на верблюдах и мулах, которые шли без всякого груза;' а находившиеся при нем люди были почти все одеты в полушубки, что до известной степени характеризует здешний климат: только начало августа, а люди в меховом платье.
Проехав сорок ли по степи описанного характера и и о ка­менистой дороге, останавливаемся для отдыха в завтрака в од­ном разоренном лагере, где осталось или возобновлено не­сколько домиков. Тут помещаются только солдаты и офицеры. Всюду теснота и бедность; все занесено и покрыто пылью, на­носимою часто дующими здесь ветрами, какой дул и сегодня,- сильный, порывистый; воздух от него так и метался из сто­роны в сторону и просто до густоты наполнен пылью, спастисв от которой нет никакой возможности, так что пища и питье- все перемешивается с нею. Позавтракав, мы выехали со двора под звуки военных труб, мимо выстроившихся солдат, и от­правились гуськом дальше, растянувшись на большое простран­ство по дороге. Характер местности и на второй половине та­кой же пустынный, и единственными предметами, на которых могло остановиться внимание, были попадавшиеся изредка полуразваливигиеся бойницы или сторожевые башни, да быстрая и смелая птица Podoces Hendenoni.
Вечером добрались до селения Хуй-хуй-пу (то-есть Мусульман­ская деревня). Оно обнесено стеною и расположено в большой котловине между холмами, под тенью вековых тополей; вблизи его бежит светлый ручей в яркозеленых берегах, я вид их, после продолжительного движения по скучной и безжизненной
kjOOQle
342
местности, доставляет неизъяснимое наслаждение, • как будто тут и не весть какие красы природы.
Внутри стены, окружающей село, разрушены почти все дома, и мы остановились на одном постоялом дворе; помещение было плохое, воздух спертый, удушливый, производящий даже голов­ную боль и тяжелый тревожный сон. Ночь была лунная и до­вольно теплая, - следовательно вчерашний холод был слу­чайный.
6 августа.
Утро серое и холодное; в воздухе какая-то мгла, похожая на туман.
Отправившиеся с нами из Цзя-Юй-Гуани пешие конвоиры вернулись отсюда, а конные поехали до Ань-Си.
Местность представляла сргодня больше разнообразия: здесь встречаются холмы и овраги, и по дну некоторых из них бегут широкие ручьи; кой-где зеленеет трава; изредка видне­ются вдали деревни и села, но, как казалось, также разрушен­ные, чтд и гораздо вероятнее. На полпути сделали привал в одном разрушенном селе, чтоб отдохнуть и закусить. Мандарины Чжоу и Пин пришли к нам,-как они говорили по-русски, - „маленьки пити“, то-есть выпить маленькую рюмку водки, и „табака кулити“.
Вторая половина пути пролегала по непрерывным солонцам и сильно пропитанная солью почва местами представляется совершенно белою. Природа так безжизненна, что встретившийся зеленый лужок радует, и об нем нельзя не упомянуть, как о месте, где благоразумные путники кормят животных; мы, значит, проехали мимо. Редки здесь и встречи с людьми; по­этому нельзя умолчать и о китайском транспорте, телег в пятьдесят, который расположился на упомянутой лужайке, отч дыхать или ночевать-не знаю, потому что мы проехали мимо...
К ночи добрались до селенья Чи-Цзинь-Пу. Оно расположено в красивой плодородной местности, прежде густо заселенной, но теперь обезлюденной. Впрочем мало-по-малу она начинает заселяться вновь, и почва местами возделана: здесь встречаются ноля пшеницы, овса и проса, но между ними торчат рассеян­ные обломки стен, домов и кимирен; тут же возвышается реденькая тополевая рощица, Селение Чи-Цяннь-Пу обнесено землебитной стеной, и эта ли стена или другое что спасло
_ 343 _ •
его, только видно оно мало пострадало: на его главной улице теперь почти не заметно развалин; в ней встречается не мало лавок с разным товаром, и она довольно оживлена народом.
Квартира для нас была отведена на казенном дворе. Он обнесен довольно высокой землебитной стеной, и на простор­ном чистом дворе его стоят четыре хлебных амбара, сде­ланных из кирпича-сырца с мазаными глиняными крышами. У входных ворои с крепкими створами находится карауль­ный домик, а в глубине двора, за амбарами, стоит не то дом, не то храм, так что отведенная для нас большая ком­ната служила Лак бы преддверием кумирни, стоящей на высо­ком фундаменте. Хотя комната эта и не имеет вида жилой, но, как видно, служит временной квартирой, потому что в ней, кроме стола, стояли еще три кровати.
Хранитель здешнего склада, симпатичный старик, надел, почтения ради, коническую соломенную шляпу с красною кистью и принес нам обед. Он пробовал заговаривать с нами и объявил, что провожал отсюда нашего человека, то-есть Пав­лова, до Ань-Си-Чжоу. Бедняк рассчитывал, может-быть, на некоторое скромное вознаграждение за услугу; но получил от Лнасъ“ только милостивое „очень приятно
7 августа.
Утро ясное, но довольно прохладное. Торопимся уезжать, а то авангард уж ускакал. Старик, подавая завтрак, опять сооб­щил, что он провожал нашего Пао-ло-вэ, и мы сказали Смокотнину, нашему казначею, чтоб он, отдавая деньги за квар­тиру и услугу, прибавил еще тысячу чох старику за проводы Павлова; и бедняга был ужасно обрадован этим ничтожным подарком. И мы были довольны тем, что могли заплатить обычный долг, не получив за это дерзкого выговора от лица, за которое этот долг был уплачен.
Село довольно людно; дома его построены из кирпича с плос­кими глиняными крышами, нередко украшенными узором, вы­деланным из поставленных различным образом кирпичей. Жизнь людей проходит в будничных заботах и, вероятно, в страхе и опасенияхъ-не повторилась бы опять недавняя ка­тастрофа, в виде нового восстания... Впрочем, кажется, и не кому, и, не против кого восставать теперь,-так малолюден и
VjOoqLc
344
разорен весь этот край! Встретишь подобное настоящему село и уж радуешься, - такую тоску и скуку нагнали развалины... Но км, кажется, и конца не будет.
Сопровождаемые местным маленьким мандарином, который вчера сделал нам визит, выехали за ворота; и здесь, вдоль стены я заметил ряд какйх-то продолговатых искусствен­ных возвышений, каких прежде не случалось видеть. Спраши­ваю у мандарина, что это такое? - Могилы, говорит. Действи­тельно, осмотров их, я убедился, что внутри этих глиняных возвышений находились гробы, которые местами были хорошо видны чрез проломы и щели, образовавшиеся в их земляной покрышке. Дерево их было, повидимому, старое;' но когда и кто похоронен тутъ-спутник не знал. Упоминаю о них потому, что нигде в других местах Китая я не видал такой манеры погребения, то-есть ставить гроб прямо на поверхности земли и только обмазывать его слоем глины. Очень может быть, что они оставлены в таком виде лишь на время и предназначались для отправки на родину, или до настоящего погребения, которое китайцы вообще любят оттягивать возможно долее, - па год, на два и более.
Проезжаемая местность полна самых резких контрастов, и разнохарактерные виды встречаются здесь совершенно рядом. Вот, например, по левую сторону дороги глаз ничего не ви­дит, кроме голых пригорков, изрытых сухими руслами дож­девых потоков, между которыми торчат ребра обнаженных глыб гранита; а вправо раскинулось живописное, симпатичное селение ПИи-Цзин-Ся, просто утонувшее в зелени тополей и плакучих ив; там пробегает быстрая речка Та-Хо, в зеле­ных, мягких берегах; там видны поля разного хлеба, то уже убранного и лежащего в снопах, то еще стоящего на корню; а за этой возделанной площадью возвышаются красновато-серые горы, и лиловые тени на них так гармонируют с яркою зеленью деревьев. Оттуда веет такой прохладой и привольем, и возделанные поля доказывают, что люди там есть, только их ни одного не видно... Отчего-не знаю.
Смотришь туда, и глаз оторвать не хочется; и не веришь глазам, потому что едешь по дороге, которая пролегает по глубоким сыпучим пескам... Может-быть и читателю, незна­комому с пустынями и оазисами, кажется, не сон ли свой рассказывает путешественник. Нет, пишу прямо с натуры,
345
«о и в действительности, говорю, такие контрасты похожи на сон; и исчезают эти оазисы, как сновидения.
Это разрушенное селение подкоднт одним своим концом к дороге, которая пересекает его здесь, и в этом месте, кроме развалин, в нем ничего нет, - нигде не видно ни одного жилого домика, ни одного человека... Смерть, одна смерть, и следы разрушения кругом!... А как красиво было прежде; как хороши, например, эти полуразрушенные стены с большими круглыми окнами или лепными украшениями... Теперь же лест­ницы, ведущие на террасу, завалены кирпичем, и по земле ва­ляются разбросанные обломки да статуи богов... Это остатки бывшего сельского храма.
Мы уже выезжали цз села, не надеясь никого встретить, как, повернув за угол, увидали несколько ребятишекъ^ ва­лявшихся в песке на самой дороге против жилой избушки с одним окном... Увидав нас, они быстро вскочили, как дивие зверки, и скрылись; дома они рассказали, конечно, о не­обыкновенном явлении, потому что вслед за тем из овна выскочили два китайца, весьма бедно одетых, и с любопыт­ством и некоторым страхом глядели на нас во все глаза; а за углом, прижавшись к стене, показалась женщина.
По наружности она была еще молода, с довольно красивыми чертами лица; но всклокоченные волосы, поза и испуганный взгляд, каким она смотрела нам вслед, придавали ей сход­ство с притаившимся диким зверем... Бедная! Ей не больше двадцати лет; а сколько может-быть ужасов и страданий пережила она... Может-быть перед нею убили её отца или мать; может-быть ей, убегающей от смерти, пришлось бросить руку младшего брата или сестры, не поспевавших за нею и слишком тяжелых, чтоб их унести... Все это, конечно, здесь бывало!.;.
Вот и все люди, которых мы видели здесь; но остальные должно-быть сбились в противоположном конце оазиса ИПиЦзин-Ся и, судя по возделанным полям, в достаточном количестве; да там и место привольнее; мне даже совсем непонятно, зачем эта семья поселилась тут... А еще художе­ственные вкусы проявляет её хозяин, - фресками свою не­счастную хижнну разрисовал, и тоже разукрасил в ней коечто. Я бросил ему небольшую связку чох.
346
- „До-се, до-се“ (много благодарен), крикнул он, на поднимать их не шел, пока не дал нам отъехать подальше: пожалуй, ожидал ловушки какой-нибудь.
Путь наш лежал теперь по голой безлюдной земле.
Обитателями этой пустыни, и то весьма редкими, были вороны, степные куры (бульдрюк киргизов или саджа, Syrrhaptea paradoxus) и ящерицы. Оживляют ее еще вихри да миражи. Первые поднимались в нескольких местах разом в виде как бы дымков, выходивших из земли, и, крутясь, перебе­гали по пустыне *); вторые постоянно обманывали зрение, пред­ставляя то тут, то там фальшивые озера с островами или как будто болота, поросшие тростником, сквозь который бле­стела вода; весь горизонт, казалось, окаймляло море с вдаю­щимися в него мысами, также как будто поросшими травою... До моего знакомства с миражем, я ожидал от этого явления гораздо более интересного и привлекательного, чем оно дает путнику; и я даже не люблю их,-как приятные, но заведомо фальшивые речи...
Господи! Как надоело, как скучно ехать по таким местам, ехать подолгу, все шагом, но не имея времени, чтоб оста­новиться и задуматься, собрать и толково записать, что нужно1. И, конечно, благоразумнее бы забраться в телегу и выходить из неё лишь тогда, когда бока устанут от лежания...
Но вот пустыня сменилась равниной, покрытой зеленой, пу­шистой травой; вдали показались развалины многих хуторовъ^ а потом и городская стена Юй-Мынь-Сяня, с башнями и воз­вышающимися из-за неё группами деревьев.
• При въезде в город нас встретили в воротах мандарин с бронзовым шариком на шляпе и несколько человек сол­дат, приветствуя -нас реверансами с преклонением на одно колено. За вторыми воротами открылась перспектива улицы, ко­торой густые деревья (по преимуществу обыкновенные и пира­мидальные тополи) придавали очень симпатичный вид. Вдоль
*) Оливъ' из них был несколько интереснее. Столб песку поднялся в воздух и привял форму длинной воронки, тонкий конец которой как бм упирался в землю, а широкий, в несколько наклонном положении, высоко поднялся к небу, и вз него, как из цветочного венчика, высовывался длинивй язык, в роде пестика. Столб этот в таком виде держался с четверть часа;-довольно тихо было. *
kjOOQle
347
ей и особенно на углах, выходящих в улицу переулков, тол­пился народ, и как .хотелось бы поговорить с ним о мно­гом. Да когда и как!... Ведь я умею только спрашивать да отвечать, хоть и многое теперь, а все же не говорить...
После обеда сделал прогулку и обошел половину стены, в сопровождении порядочной толпы жителей, больших и ма­лых, которые все отрекомендовали себя людьми скромными и на­столько учтивыми, что они даже ие позволяли друг другу громко смеяться в моем присутствии.
Юй-Мынь-Сянь не подвергся общей участи здешних горо­дов, - уцелел, но благодаря чему и как, - неизвестно. Его улицы узки, но расположены правильно и соединены прямыми переулками; дома с плоскими глиняными крышами, служащими местом склада соломы, дров, хворосту, травы и разного тряпья. Трубы выведены сквозь крыши, а не в стены, как в других городах, и представляют не одни только дымовые отверстия, а действительно трубы, возвышающиеся над крышами. Хоро-* шенькия башенки его храмов отличаются от общего китай­ского типа тем, что имеют четыре конька, или один кресто­образный, и чрезвычайно изящны.
Вечером приезжал с визитом Чжи-Сянь, посидел с чет­верть часа и все извинялся, что не мог хорошо принять нас, потому что, говорил, страна разорена п бедна; но вероятно, несмотря на такия речи, сам знал, что принял нас сверх ожидания действительно хорошо.
8 августа.
Во время завтрака пришли проститься мандарины, провожав­шие нас из Су-Чжоу, потому что отсюда они должны были возвратиться назад. Совестно было, что мы ничего не дарили им в благодарность за проводы нас, как того требовал обычай, и наконец простое чувство • признательности, потому что мы причиняли им не мало беспокойства: тащись с нами, хлопочи о лошадях и подводах, и потом возвращайся назад по той же дороге.
На улице купили на дорогу плохих яблоков, потому что луч­ших не было, и выехали за городские ворота; миновали две небольших крепостцы, расположенные близ города, и вступили в голую степь, на горизонте которой только в югозападной части виднелась гряда знакомого снежного хребта. Дувший
348
северо-восточный ветер усилился и хотя не нес с собою ни пыли, ни песку, тем не менее был весьма неприятен, мешая кой-каким занятиям, очень совращавшим долгие и скучные переезды.
Когда мы медленно подвигались вперед, болтая с Матусов­ским, нас нагнал какой-то мандарин, в больших темных очках, с двумя провожатыми, и, любезно поздоровавшись, по­ехал рядом с нами; но разговора не начинал, вероятно зная, что мы не говорили по-китайски. Через несколько вре­мени явился на встречу другой со стеклянным шариком на шляпе и, сойдя с лошади, сделал реверанс и подал визит­ную карточку; мы не знали ни кто он, ни чыо карточку подал, ни откуда он и почему выехал к нам на встречу. Наш переводчик-казак или Не в состоянии был это узнать, или не постарался осведомиться, находя появление его для себя не настолько интересным, чтоб стоило ломать голову из-за та­ких пустяков; мандарин же, видя что от нас толку не добьешься, а может-быть до иным соображениям, сделав опять реверанс, вскочил на лошадь и с какими-то намерени­ями ускакал обратно.
Вскоре вдали показались китайские солдаты с разноцветными флагами, и когда мы приблизились к ним, они выстроились в два ряда, образуя красивую пеструю аллею из развевавшихся и шумевших на сильном ветре флагов, которые так путали наших лошадей, что их трудно было заставить вступить на дорожку между солдатами; но едва они освоились с летавшими и хлопавшими флагами, как были снова и гораздо сильнее испуганы раздавшимися салютными выстрелами из ружей.
Солдат было человек сто и при них мандарин с гене­ральским шариком. Пропустив нас, они последовали за нами и сопровождали до ближайшего селения Сан-Дао-Го, большего, оживленного, где расположен их лагерь.
Начальник его устроил нам весьма любезный прием, сам выехал на встречу и лоток весьма радушно, мило и весело угощал нас за обеденным столом. Он казался на вид совсем молодым человеком, лет двадцати пяти, трид­цати; между тем на его шляпе также был генеральский па­рик; одет же был в желтую курму,-а это одна ив самых высоких наград... И располагай я разговорными средствами, я непременно расспросил бы его, как, какими доблестями
L.OOQlC
349
заслужить он так рано столько отличий; да и ему, вероятно, приятно било бы рассказать нам об этом... Наружность етб была весьма симпатична, манеры изящны, лицо выражало непод­дельное удовольствие видеть нас; вежливость в обхождении самая утонченная и ничего сколько-нибудь комичного.
Пока мы сидели за круглым столом, занимавшим почти все» пространство между двумя широкими канамм, в комнату постепенно входили мандарины младших чинов, все в фор­менных платьях и шляпах, и скоро заняли все свободные уголки и канр; но 'к столу приглашены не были, да их и по­садить было бы негде, и пришли они не за тем, -их при­влекали мы, всем своим существом, каждою нашею вещью и действием.
Присутствовавшие за обедом все были веселы, насколько это возможно, когда люди мало понимают друг друга; на этот раз оживлению помогала болтовня между самими китайцами и веселый характер Чжу и Пин, а также еда и питье водки, причем t разумеется играли в знакомую читателю игру ХуаЦюань, и, проиграв, они кричали по-русски: „маленьки пити! болыпае пити" (пить маленькую или большую чашечку).
Когда кончился обед, слуги принесли и положили на покры­тый ковром кань две цилиндрические подушки, поставили на подносе две лампочки, возле них положили три чубука с трубками, сделанных из хорошего дерева, и изящно и богато украшенных серебром; на подносе стояло несколько не менее изящных и дорогих баночек с опием, и, когда все было готово, начальник лагеря стал приглашать всех желающих покурить опию, так же просто и откровенно, как у нас пред­лагается после обеда кофе; он только называл его не пря­мым именем (я-пянь-янь), а „великим табакомъ" (Да-янь). Слуга приготовлял трубки и клал на кан, а гости, ктО же­лал, брали их и курили. Я тоже выкурил, к немалому удо­вольствию китайцев, две трубки,-первую с удовольствием, но вторая была уже неприятна.
И предаваясь вкушению этого запрещенного плода, я вспо­мнил о всемогущем -распорядителе провиций Шэнь-Си и ГаньСу,-Цзо, который с расстановкою говаривал нам:-„не-ет, Во вверенном мне крае опия не курят! Укажите мве хотя одно место, где бы у меня сеяли мак, или одного человека, кото­рый бы курил опий"!.. Но раньше я мог бы указать ему много-
VjOOQIC
350
численные плантации мака, разводимого в его крае, а теперь, пожалуй, себя самого... Да кроме того ив иностранных отче­тов о внутренней торговле Китая известно, что провинция Гань-Су доставляет огромное количество опия, который слу­жит предметом вывоза во все другие, потому что гань-сус'ский опий считается у китайцев одним из лучших и по цене занимает первое место после индийского. •
Затем молодой начальник лагеря обратился ко мне, ска­зав, что из Лань-Чжоу ему давно сообщили письмом, что между едущими русскими гостями находится вр^ч, что он ожидал меня с нетерпением и теперь обращается с прось­бою помочь его глазам. Но, к сожалению, расстройство зрения у него было последствием болезни, которая уже прошла, а оставленного ею следа устранить было невозможно; поэтому пришлось ограничиться только наставлением, как беречь глаза от дальнейшего расстройства.
Сегодня решено было проехать еще десять верст, и мы торо­пились уезжать. Вежливый хозяин простился с нами за во­ротами, оставив по себе хорошие воспоминания.. Но неужели все эти любезности только одна изящная внешность, хорошо выученные правила учтивости,-подумалось мне... А как бы хо­телось думать иначе!..
Наш путь лежал на запад,к городу Ань-Си; а другая ветвь направляется отсюда на север, в г. Хаци. Дорога идет сначала по довольно разнообразной местности, на которой часто встречаются овраги и сухия русла с отвесными стенами, какие обыкновенно замечаются в лбсной почве; попадались мелкие, но. быстрые речки, с мутной водою желтоватого цвета и, ка­залось, густою, как кисель. они бежали многочисленными ру­кавами* по широким плоским руслам, сливаясь по временам в одну широкую, но мелкую реку, носящую здесь название Са-Хо. Эти речки переезжают в брод, и при таких пере­правах с телегами нередко бывают разные приключения, вследствие неровностей дна: то ломаются оси, то падают и иногда. • говорят, погибают мулы, если их не успевают скоро поднять или выпрячь. Вообще тележная дорога здесь очень плоха,-неровная, покрытая толстым слоем пыли, в которой прорезаны фубокия колеи. За то луга по сторонам её покрыты богатой травой; по ним рассеян кустарник тальника и де­ревья (плавучия ивы, тополи, вязы и джигда, в виде кустар-
CiOOQlC
351
вица и деревьев), а въпросветах между ними глаз повсюду встречает множество развалин бывших сел.
Это оживленное красивое местечко, недавно, как видно, ки­певшее , жизнью, нр теперь мертвое, представляет небольшой оазис посреди голой каменистой пустыни, протянувшейся вдаль до самых гор или в других частях сливающейся на го­ризонте с небом.
Мы заметили близь дороги небольшую крепостцу Сы-ЧжаТан, на стене которой развевались два флага и, ничего не зная о том, где находятся наши квартирьеры, проехали мимо и та­щились бы еще Бог знает до каких пор, да, спасибо, по­пался на встречу солдат, который сказал, что дальше вблизи не будет места для ночлега, и посоветовал заехать в эту крепость узнать, не там ли остановились наши спутники. Они были действительно здесь и преспокойно рассуждали „о поли­тике® в Средней Азии.
9 августа.
Дальше до самого Ань-Си дорога идет долиной реки ШуЛэй-Хо, удерживая общий характер однообразной степи, покры­той высокой густой травою. Сегодня на ней попадались мелкие речки, образующие местами болотца; в богатых полях разда­вались голоса куропаток; часто пролетали сороки и жаворонки; видел издали хищников, как мне показалось, с белыми го­ловой и хвостом. Не вдалеке от дороги бродила сайга, очень мало испуганная нашим приближением.
Около села Па-Дао-Го находится болотистое место с четверть версты в поперечнике, и переправа через него телег с на­шим багажом была хотя и затруднительна, особенно потому, что возы были слишком тяжелы, но дело обошлось без опро­кидывания телег в грязь, без поломок и потопления мулов, что и здесь бывает.
Ночевать остановились в разоренном селении Бу-Лу-Цзи, прежде должно быть очень привольном и красивом; а теперь в его сохранившихся стенах, окружающих большую площадь, стоят лишь немногие разбросанные то тут, то там отстроив­шиеся и жилые домики, да осеняющие их своею тенью громад­ные тополи со стволами до трех обхватов.
Везде пусто, пыльно и бедно, и нищета в этом селе дошла до того, что самую обыкновенную мебель в назначенные для
kjOOQle
352
нашего приема две, три комнатки должны были привезти сюда из Юй-Мынь-Сяня, а после нашего отъезда отвезли обратно... Тут не нашлось, значит, одного стола и нескольких стульев.
Здесь, в этом селе, живет один мандарин, начальник местного гарнизона, и его казенная квартира состоит всего из одной крошечной комнаты, с одним столом, одним стулом и лежанкой вместо кровати; комнатка так мала, что между на­званными предметами не остается и четырех шагов свободного пространства.
10 августа.
Утра вообще стоят ясные и свежия, но днем морит зной; дорога мягкая, а пропитанная миазмами пыль душит и залеп­ляет глаза тем, кто тащится по ней шагом, не смея делать переездов от станции до станции рысью,-кто все ожидает , от дороги чего-нибудь интересного или важного, чего упустить нельзя. Так тащимся мы с Матусовским; но перед глазами тянется лишь однообразная, солончаковая степь, да попадаются развалины бывших человеческих жилищ, а теперь-приют сов да куропаток, которые стадами бродят по остаткам стен.
В селении Суан-Та-Пу животным дали отдохнуть, а мы с товарищем напились чаю; жажда мучит ужасно,-а потом, когда утолишь ее, надоедает сильнейшая испарина. Еще силь­нее, конечно, томились жаждою наши лошади, и когда мы тот­час по выезде из села встретили пробегающий тут ручей, лошадй бросились пить, напились с жадностью и потом пошли бродить по воде, видимо наслаждаясь прохладой; но воды в ручье едва хватало им по жийог. Мы сидим на них и даем им волю нагуляться. Вдруг^ мой „Карька® (знаменитый инохо­дец, .купленный в Лань-Чжоу за 200 руб.) преклоняет колени и валится на бок, очевидно решив взять общую ванну; и я едва-едва успел отвлечь его от этого намерения, вполне по­нятного и благоразумного, но совсем неуместного, потому что, не говоря о моей особе, в карманах моего чепрака, покры­вавшего седло, находились: записная тетрадь, книга, рисоваль­ные принадлежности и револьвер, а в тороках - кожаный плащ и ружье. Все это по его милости побывало бы сейчас в воде, не догляди я одну секунду.
353
Едем дальше степью, которая стелется перед нами и общим видом чрезвычайно напоминает море в серый день, когда смотришь на него с большой высоты,-такая se однообразная гладь! Дальше потянулись невысокие пригорки, совершенно го­лые, и между ними, на такой же голой гальке, растут редкие и низкие кустики колючего растения (Alhagi cornetorum), зелено­вато-серого цвета. На юго-западе синеет невысокая гряда зуб­чатых гор (Шань-Та-Хор), а на северной-уходит в даль равнина, замкнутая на северо-вЬсточной стороне отдаленными пригорками... Неприветливые места!...
И как радуешься, когда их проедешь, когда они навсегда остаются за нами и когда потом снова вступишь в одетую растениями землю, или увидишь хоть жалкую реденькую рощицу. Такая встретилась сегодня перед вечером: она состояла из тополей и ив, и, проехав под её тенью около пяти верст, мы добрались до ночлега в селе Сяо-Ван-Пу.
Я тороплюсь скорее поесть, потому что, как ни люби дело, а пока голоден, ничто на ум не идет. Но давно наевшийся Сосновский не позволяет подавать обеда под тем предло­гом, что еще фотограф и переводчик не приехали (они едут в телегах и отстали). Но ведь нас с Матусовским никогда в подобных случаях не ожидали; следовательно, это был только предлог, а его главная мысль-„сохранение моего здо­ровья" и опасение, чтоб я не заработался до изнеможения... Так и пропал у меня остаток дня в досаде и голодании, а тут в окрестностях села и растений можно было бы собрать и животных; просто, наконец, осмотреться хотелось повнима­тельнее.
Подобная заботливость начальника была не случайностью, а проявлялась всегда, когда было возможно; иначе я бы не счел долгом выражать ему теперь мою „признательность".
11 августа.
Сегодня приезжаем в Ань-Си-Чжоу и не ждем ни от го­рода, ни от дороги ничего интересного... Видели, например, следы высохших луж, на месте которых земля растрескалась и искоробилась, как пол, выкрашенный плохою краской; в общем же поверхность земли на сегодняшнем "переходе пред­ставлялась как будто разделенною на участки весьма противо­положного характера: одни были одеты обыкновенною, относипут. по квтлю, т. и. 23
тельно богатою растительностью, свойственною солончаковой почве; другие покрыты галькою и песком, который местами со­бирается в большие бугры, одетые реденьким сероватым кустарником. Потом перед нами протянулась безграничной скатертью равнина, усеянная мелкой галькой; и впечатление, производимое ею, можно сравнить или с мозаичным полом, не имеющим определенного рисунка, или таким же пестреньким чехлом, сделанным из бисера.
Посреди дня, при безоблачном небе и ярком свете солнца, равнина эта представляется голубовато-серой, как будто про­зрачной и светлой, почти как небо. На некотором удалении она имеет лиловатый оттенок, а к горизонту переходит в голубой цвет и почти сливается с небом. Лишь кой-где на ней виднеются желтоватые пятна светлой глинистой почвы, или пробегают такия же красновато-песчаные тропинки; раститель­ности кругом почти никакой, за исключением бедной травы виднеющейся на поверхности песков, которые тянутся вправо от дороги.
Солнце просто жгло, и наш утомленный караван медленно, шаг за шагом подвигался вперед. Наконец мы увидали вдали город Ань-Си-Чжоу, который на этом расстоянии показался нам прямой линией, с двумя башнями по углам. Вся кар­тина прозрачна и ослепительна; горизонт представляется ка­ким-то зеркальным и дрожит от Ьолнения накаленного воз­духа; и когда долго смотришь в одно место, кажется, что вся равнина превращается в пар, поднимается и летит кверху. При таком состоянии воздуха, зрение беспрестанновпадает в заблуждение благодаря миражам. Так город представился нам теперь стоящим посреди огромного озера с чрезвычайно низкими берегами; городские стены, как бы поднилимась прямо из его вод и отражались в них, а обращенная к солнцу стена просто горела от яркого света, почти как металлическая.
Подъехав ближе, я мог разглядеть огромные сугробы песку, образовавшиеся около городских стен п достигающие вышины последних. Это были весьма убедительные свидетели бываю­щих здесь песчаных ураганов и мятелей, подобных нашим снежным буранам, навевающим сугробы снега.
Когда мы были уже недалеко от города, из южных ворот его показался отряд солдат, шедший к нам на встречу, а впереди его ехал рысью на лошади мандарин; приблизившись
355
к нам, он быстро и ловко соскочил с седла н поклонился перед нами в землю, как перед образом, и ужасно сму­тил нас подобным приветствием! Встав, он подал крас­ную визитную карточку начальника города, приняв которую, мы попросили его садиться на лошадь и, обменявшись несколь­кими словами обычной учтивости, отправились вместе и въехали в городские ворота.
Я уже раньше знал, что Ань-Си, подобно другим городам, сильно пострадал во время войны; ио явившаяся передо мною картина страшного разрушения и запустения превзошла всякия ожидания: от большего города, каким он был, судя по пло­щади, обнесенной стеною, остались лишь груды камней, остатки , разрушенных стен, обезображенные храмы с обломками идо­лов и маленькия группы лачужек, как будто в страхе при­жавшихся друг к другу и также приготовившихся к погибели.
Даже эти убогия жилища не были уцелевшими от военного погрома, а отстроились вновь, уже после того, как гроза про­неслась и сам враг исчез с лица земли. Группы этих лачу­жек, обитаемых немногими спасшимися из прежних жителей или новыми людьми, приехавшими сюда из других мест, как и упомянутые развалины занимают средину площади бывшего города; окраины же её, или углы теперь совершенно пусты и зеленеют, как луга... На почве, удобренной человеческими те­лами и политой кровью людей, выросла богатая трава. В сре­дине города стоит несколько больших и густолиственных тополей, осеняющих своею тенью мертвые остатки уничтожен­ных жилищ, а рядом с ними другие деревья - совершенно голые, обгоревшие во время пожара.
Проехав некоторое пространство между развалинами, по ши­рокой безжизненной улице, мы повернули в узенький переулок, в котором нам указали дверь, находившуюся в одной из низких глиняных стен; она вела в нашу квартиру.
Миновав два небольших дворика, входим в дом и в назначенные для нас комнаты, которых было две и одна из них темная; мы с товарищем заняли последнюю, которую можно назвать пустым, прокопченным дымом сараем. Свет проникал в нее только через дверь да через маленькое око­шечко с решеткой, находившееся у верхнего края стены, про­тивоположной двери, и заклеенное бумагой. Я тотчас прорвал 23*
VtOOQIC
356
ее, как для света, так еще более для того, чтобы дать до­ступ свежему воздуху. Пол был кирпичный, а потолком слу­жила крыша, сделанная из соломенных циновок, положенных на деревянные брусья и покрытых сверху слоем глины с руб­леной соломой; но этот потолок был черен и блестел от осадков дыма, как намазанный дегтем. Внутреннее убранство и меблировка комнаты были несложны: в одном углу стояла полуразвалившаяся кирпичная печь, в другом возвышалась ши­рокая лежанка (кан), покрытая белыми, но грязными и пропи­танными тяжелым запахом войлоками-вот и все; кан дол­жен был служить нам столом, диваном и кроватями. Мы спросили, нельзя ли добыть хоть стол и скамейку, и к нашему удовольствию нашлось то и другое.
Устроившись и отдохнув несколько, мы пригласили к себе наших спутников мандаринов Чжу и Пин, распоряжавшихся движением, и спросили их совета, какие следует сделать при­готовления к предстоящему переезду чрез пустыню, так как на этом пути город Ань-Си есть последний населенный пункт на её южной окраине. Мандарины ответили, что нам ни о чем не нужно заботиться, что они все обдумает и приготовят для всех нас сами; но когда мы изъявили желание сделать, помимо их забот, некоторые запасы от себя, они не а спорили и ска­зали, что лишним это ни в каком случае не будет; но по­вторили, что палатки для ночлегов у них есть, сосуды, для за­пасной воды также; есть и провизия для людей, и будет взят также запас корма для животных.
- Да вы очень не беспокойтесь, говорили они, - воду мы бу­дем встречать каждый день и корм для животных почти везде есть,-только слушайтесь нас. Проедем благополучно, - ведь здесь же много людей ездить.
Хотя мы и не имели повода сомневаться в справедливости обещаний мандаринов; но всегда приятнее иметь свое, хотя бы для того, чтоб быть независимее и не ожидать, например, когда подадут кушать всем, а утолить голод, когда он явится. Поэтому мы сейчас же занялись обсуждением того, что нам нужно взять с собою.
Читатель знает, что у нас с товарищем уже давно уста­новилось отдельное, собственное хозяйство; и он, как опыт­ный человек, тотчас сделал распоряжение о заготовлении про­визии на дорогу для нашей компании, состоявшей, кроме насъ
357
двоих, еще из казака и трех китайцев. Переезд через Гоби совершается здесь, как нам сообщили туземцы, примерно в десять, одиннадцать дней, и на такой срок мы и рассчиты­вали запасы хлеба и мяса. Велели Смокотнину заказать двести пятьдесят булок, купить барана и приготовить на дорогу мяса известным способом, знать который читателю не бесполезно, тем более, что он прост и, как я убедился, вполне удовле­творителен.
Нарезанное небольшими кусками мясо слегка обваривают в кипящей посоленной воде и потом провяливают на солнце в продолжение дня илц двух и затем укладывают во что угодно, вовсе не заботясь о герметической укупорке. В таком виде оно, говорят, может храниться сколько угодно и в самое жаркое время. Что оно не испортилось в течение месяца слиш­ком и в жаркое время, в этом я убедился,-а этого времени вполне достаточно, чтоб началось разложение; следовательно, оно могло долго сохраняться при тех же условиях. Из такого мяса обыкновенно варят суп, но в крайнем случае его можно есть и прямо в таком виде. Далее казаку было поручено по­заботиться о заготовлении корма для наших лошадей, так как мы знали, что во многих местах пустыни подножный корм очень плох или даже его совсем нет.
Все делалось немедленно, сегодня же, так как времени для приготовления в дорогу было немного.
Тан-Лое ушел искать барана, и последнего скоро привели. Цены в здешнем разоренном краю, разумеется, на все высокие; так, за этого барана заплачена до разгрома неслыханная -сумма в восемь серебряных рублей. (Но это вовсе не было дорого для нас, так как расходы у нас, как читатель ви­дел, были весьма ничтожные, а экономии поделаны большие...)
С этим бараном имело совершиться, но не совершилось, другое неслыханное событие. Приходит во мне Смокотнин и спрашивает ножа получше, а то, говорит, нечем зарезать барана.
- Так застрели его из револьвера, говорю ему.
- Чего-с?-в первую минуту только и мог проговорить ка­зак, на лице которого скользнула самая саркастическая улыбка.
Надо было видеть, как он посмотрел на меня, и слышать, каким тоном были сказаны им следующие слова:
C.OOQlC
358
- Чтд вы, что вы, ваше высокоблагородие! Я этого еще ни­когда se слыхивал, чтоб баранов... стрелять!., воскликнул он и потом даже расхохотался.-Тогда его и есть нельзя бу­дет!... прибавляет он, когда смех кончился.
Я было попробовать убедить его, что ничего тут важного и никакой разницы неть... Куда! Он я слушать не стал и раз­говора продолжать не захотел. Я было сам хотел застре­лить,-не дал; грудью защитил... А Смокотнинъ-человек ум­ный... Вот как сильны, значит, предразсудки.
Позаботившись о будущем, мы обратились к настоящему... И как ни мало интересен теперь Ань-Си, а все же с ним надо познакомиться,-ведь об нем ровно ничего не знают в Европе; некоторые даже сомневались в его существовании. Надо бы идти скорее, а тут жди обеда. Последний хотя и при­слан от местного начальника, да нашего начальника еще нет: он теперь предпочитает ехать в телеге; а она идет почти с тою же скоростью, как и транспорт, следовательно, отстает. Нам принесли продавать арбузов и дынь, и мы наелись их, хотя это было и несовсем благоразумно; за то не нарушили дис­циплины и субординации, а главное собственной деликатности.
Пробыли мы здесь двое суток, и мне почти нечего рассказать о городе: так здесь мало интересного, так немного мне уда­лось видеть; но чтоб не пройти его совсем молчанием, пере­дам хотя немногое и мало интересное.
Как ни ужасно разорен город, в нем все-таки копошатся люди, которые живут в небольшом количестве убогих доми­ков, сбившихся в средине, в виде нескольких жалких кварталов, или рассеянных между развалинами. Пойдемте вме­сте,-все не так скучно будет; взойдем по обычаю на город­скую стену и осмотрим с высоты и бывший город, и его окрестности...
Жар спал, и готовое спрятаться за горизонт солнце золо­тит степь и освещает красноватыми лучами грустную картину развалин, между которыми возвышаются немногие сохранившиеся или полуобгоревшие деревья, памятники в виде вертикально стоящих плит с надписями да тех каменных щитов, ка­кие ставят китайцы перед входами в дома. И здесь, внутри города, особенно у северной стены, нанесены песчаные холмы; и тут воочию можно видеть, как погребаются города, сходя со сцены и исчезая под почвою. Если Ань-Си не суждено опра­
IjOOQle
369
виться, если он опять не населится новыми людьми и если они не будут освобождаться от наносимого из пустыни песку, то последний, конечно, постепенно засыплет остатки домов и скроет под собою даже самые стены, образовав над ними курган. У северной стены, говорю, это почти есть и теперь.
Обитаемые жилища людей узнаются только по этим послед­ним, когда они входят или выходят из них, - так мало заметны они между обломками стен и грудами кирпичей. Се­веро-восточный же угол Ань-Си даже и этих обломков пред­ставляет мало: тут почва успела порости густою травою и зе­ленеет, как луг. Проявление жизни и деятельность людей сводится только к заботам о пропитании да о созидании себе какой-нибудь лачужки...
Но как присуща китайцу страсть огораживаться! Мало-мало зажиточный человек уже непременно обведет свой участок оградой, да и его-то еще разгородит на несколько двориковъ- Я видел здесь возведение таких землебитных оград, как много раз и раньше, но я не упоминал о способе этой работы. Она не сложна, но скучна и утомительна, особенно под лучами здешнего горячего солнца.-Вбивают в четырех местах по два кола, располагая их в виде длинного четырехугольника; между ними кладут друг на друга жерди и, образовав таким образом раму или ящик, в него насыпают слой земли в поларшпна и начинают утаптывать ее ногами и убивать тромбовкой, сделанной из тяжелого камня, насаженного на длинную деревянную рукоятку. На этот убитый первый слой наклады­вается второй, с которым поступают точно также, надстраи­вая обрамляющий ящик из жердей... Так же точно, вероятно, воздвигалась и вся Великая Стена, где она представляет зем­лебитную работу.
Чтд же еще увидит здесь наблюдатель? Немногое!... Там жалкое стадо прогнали; тут голодная свинья ест труп неуб­ранного мула; там небольшая группа беззаботных ребят,- также полуголодных, большею частью оборванных... Вот, по­жалуй, и все...
Не отраднее и картины окрестностей Ань-Си. Во все стороны от него протянулась однообразная безмолвная равнина; на юге, вдали, тянется едва видимый снежный хребет, все тот же НаньШань; а на север от города распростерлась и ушла в бесконечную даль гладкая безжизненная степь, окрашенная вдали
360
лиловым цветом, какъ* стол гладкая и слившаяся с небом. Это и есть пустыня Гоби.
Долго смотрел я в её лиловую даль, представляя себе наш караван там, далеко посреди неё, и невольно подумал об ожидающих нас лишениях, безводье и ураганах. Однако мысли о возможных опасностях хотя и приходили в голову, но почему-то нисколько не тревожили меня; может-быть потому, что интерес, возбуждаемый малоизвестною страною, и желание скорее познакомиться с нею оставляли мало места другим мыслям.
Видя кругом себя такую безжизненную природу, нельзя про­пустить без внимания и умолчать о луже воды, в роде неболь­шего озерка, которое находится вне города у западной стены и, как видно, постоянно существует здесь, потому что берега его обросли довольно густою зеленью, и она состоит из растений, свойственных только влажной почве. На этом озерке, несмотря на близость города, плавала одна дикая утка (Сазагса rutila Pali.), а у берегов бродили и перелетали со свистом кулики (Totanus glareola L), также очень смелые и ни мало не боявшиеся людей.
К довершению всей скудости и тягости жизни здешних оби­тателей, нужно прибавить еще страшную пыль, почти постоянно висящую в воздухе, когда он стоит неподвижно, или несу­щуюся с ветром из голой степи; а также-дым от печей, проводимый тоже вниз через стены. Подумаешь ведь, - он нужен людям, что они дорожат им и заботятся, чтоб этот дым не улетел от них слишком скоро...
Хотелось бы ближе познакомиться с условиями жизни, источ­никами необходимых продуктов, состоянием колодцев; инте­ресно бы узнать, как живут здесь богатые люди, как содер­жатся солдаты местного гарнизона,-ничего не удалось.
Упомяну о том, что местный начальник приезжал к нам с визитом, и довольно торжественно.
Возвращаясь домой из города, я увидал у ворот нашего дома стоявшую на улице городскую телегу, несколько верховых лошадей и мулов и порядочное собрание народа; на дворе стояли, выстроившись в один ряд, солдаты в новых кур­мах красного цвета с черной каймою; на втором дворе на­ходилось несколько человек офицеров, которые стояли или ходили, заглядывая в разные двери. Это была свита мандарина,
361
но его самого я, к сожалению, не видал, потому что не хо­тел мешать беседе с ним Сосновского, о которой потом Матусовский рассказал мне со всем её юмором.
Накануне отъезда к нам пришел представиться один ста­ричок-китаец, по имени Чжан. Это был наш будущий мар­китант, который сегодня в ночь отправлялся вперед с кух­ней и запасами провизии. Он говорил, что много раз езжал через Гоби, успокоивал нас и обещал заботиться обо всем, чтд будет нам нужно.
14 августа.
В этот день мы оставили город Ань-Си, а на десятые сутки приехали в оазис Хами, то-есть переехали почти всю ширину так-называемой Великой пустыни, северным преде­лом которой служит хребет Тянь-Шань (Небесный) и до ко­торого от Хами один день пути.
В дневнике я передам некоторые подробности касающиеся характера местности, а также нашего движения; теперь же скажу, что в общем Гоби представляет в означенном месте боль­шую площадь земли, за исключением четырех оазисов необи­таемую и бесплодную, по характеру почвы каменистую, а по строению - равнину, слегка волнующуюся и перерезанную че­тырьмя грядами также каменистых пригорков. Пески в ней встречаются лишь отдельными островами.
Если бы между городами Ань-Си и Хами пролегала железная дорога, пустыня в этом месте, можно сказать, исчезла бы, потому что локомотив пробегал бы ее приблизительно в две­надцатичасовой промежуток времени; да и на нашей почтовой тройке на переезд её потребовалось бы менее двух суток. Теперь же она потому велика, что люди принуждены тащиться по ней шагом долгое время.
Для нас она если и казалась отчасти страшною, то глав­ным образом потому, что мы ничего о ней толком не знали; а при словах Великая пустыня, Песчаная пустыня, да при виде тех точечек в роде песку, какими картографы усеевали ее, наше воображение создавало по преимуществу одни ужасы...
Поедемте теперь и познакомимся с нею настолько подробно, насколько дозволят обстоятельства, - познакомимся со спосо­бом движения по ней, её жизнью, а также с приятными и тя­желыми сторонами её характера.
VjOOQle
263
I
Собираемся выезжать и, хотя жутко немножко пускаться в бесприютную страну, особенно «од влиянием сильнейшего ветра, какой дует с северо-востока и несет целые тучи мелкого песку, но я рад и пустыне,-все же будут повые впечатления, а то и читателю, а думаю, надоели развалины да нищета обезлюденного края; тут уже по крайней мере будет одна природа с её силами.
Еще происходит вытребование от китайцев лошадей для переводчика, фотографа и двух казаков, для которых Соснов­ский не желает их купить, да и только; а я совсем готов и прихожу к нашему убогому начальнику спросить, сколько конвойных я могу взять, чтоб отправиться вперед. Он отве­чает, что „размеры нашего кортежа и число пикинёровъ** ему еще неизвестны положительно, и что они во всяком случае нужны будут для охранения транспорта (хотя китайцы и уве­ряют, что тут никакой опасности нет). Поэтому пришлось ждать и выезжать со всеми вместе.
Скоро несчастный Ань-Си и немногие развалины в окрестно­стях его остались назади, и мы потянулись по пыльной дороге, покрытой словно толстым слоем муки,-такого цвета здешняя почва и так она измельчена: уже через несколько минут все наши лошади, вещи, наши лица и волосы сделались белыми от пыли, от которой мы не могли уйти, потому что ветер нес ее вслед за нами.
В начале дороги от Ань-Си по сторонам её еще зеленела трава, но скоро она исчезла, и куда бы ни упал взгляд, пе­ред нашими глазами лежала везде одинаковая, совершенно гладкая, одетая галькою, равнина, окаймленная на горизонте обманчивыми морями, на которых путешественнику предостав­ляется полная свобода открывать несуществующие острова, леса и пароходы. Миражи представляют и здесь обыкновенное явле­ние, но эти фальшивые моря, леса, острова и озера большею частью только слабые подобия настоящих предметов; они вовсе не рисуются с такою ясностью, чтобы могли обмануть зрение: нужно не мало фантазии и так-сказать добровольного самообма­нывания, чтоб видеть ясно то, на чтд существует лишь ясный намек, но далеко не полное сходство; только представления вод еще могут иногда обмануть глаз задумавшагося человека.
И все действительные предметы, вследствие какой-то зеркаль­ности воздуха, иногда так изменяют свой вид, что становятся
863
неузнаваемыми или даже совсем невидимыми при самом ярком солнечном освещении. Так например, сегодня телега с ло­шадью показалась мне облачком, стоящим над самым гори­зонтом; всадник долго представлялся каким-то неопределен­ным столбом и т. п.
Догнав телеги, мы потащились за ними, медленно, шагом, но монотонной пустынной местности, и таким шагом, среди такой же обстановки двигались еще пять часов, по временам останавливаясь и слезая с лошадей на несколько минут для работы Матусовского. Мне же нечего было делать, так как новых растений близ дороги не было, а из живых существ я видел сегодня за целый день только мух, все старавшихся посидеть на мордах у лошадей,'да одну ласточку, которая по­летала около нас несколько времени, когда мы уже приближа­лись к месту ночлега у колодца Са-Чуань-Цзы или Х'аньЦюань-Цзы, и потом исчезла.
Вот забелелось что-то вдали, и удивленный глаз, за целый день не видевший ничего, кроме каменистой поверхности земли, да неба, тотчас обратил внимание на это белое пятно; и в нем мы скоро узнали палатку, расставленную посланными впе­ред китайцами с кухней.
Между небольшими холмиками и впадинами, посреди безгра­ничной равнины, стоят полуразвалившиеся стены бывшего пи­кета или станционного домика; над ними натянули палатку и устроили под нею походную кухню. Тут мы сошли с лошадей, и старичок Чжан, очевидно по заведенному обычаю, тотчас поднес нам по чашке холодной и вкусной, хотя и не особенно чистой воды. Мы приехали последними, кроме некоторых телег транспорта, и место, занятое лагерем, оживилось; приехавшие вперед спутники устанавливали для себя палатку; казаки и ки­тайцы готовили обед и кипятили воду для чаю; конюхи и из­возчики поили лошадей и мулов, из которых иные валялись по земле с видимым наслаждением.
Казенный обед был плох и скуден; но еда играла второ­степенную роль: пить, пить и пить, - вот к чему сводились все наши помышления. Но бедный колодезь уже истощился; ос­татки воды в нем взмутили, и принесенная для чаю вода сама имела цвет мутного чайного настоя...
Вот готова и наша обитель на предстоящую ночь, которая скоро и наступила, - ясная, звездная, но ветреная. Нашу па-
36*
латку надувало, как парус, беспрестанно раскрывало её полы и гасило свечу; так что заняться ничем не удалось, и мы принуждены были улечься в постели, хотя спать еще и не хо­телось. А потом, когда пришел сон, ветер разогнал его, сорвал палатку и чуть было не унес наших одеял и всех легких вещей, находившихся при нас, как например тетра­дей, шляп, платья, которые мы едва успели посовать под мат­рацы и, изображая собою пресс-папье, не смели сойти с них, потому что ветер приподнимал и матрацы. Так и проспали под открытым небом; я же вовсе не заснул, потому что веи тер не стихал, а непривычная обстановка с звездным не­бом над головой волновала мысли, увлекая их к беспре­дельному и вечному: мысли же эти, как известно, со сном не ладят.
Во всем лагере были полные тишина и покой; потом, когда еще не рассеялся ночной мрак, в одном месте засветился фонарь и послышался разговор двух человек, которые стали собираться в дорогу; - это Чжан со своим помощником и кухней уже уезжали вперед.
, 16 августа.
Рано встали мы сегодня; рано отправились в путь и, пройдя порядочное пространство такого же характера, как вчера, встре­тили зеленую лужайку у родника, называемого Тун-Хо, где сде­лали привал, чтоб дать животным отдохнуть. Здесь же рас­положился чей-то встречный караван с обратными верблюдами, которые шли без всякой клади, и встреча с ним была не­ожиданна и приятна. Я пошел посмотреть, в каком виде на­ходится здесь вода.
Местность представляет небольшие неровности, между кото­рыми проходит как бы неширокое русло с влажной ночвой и покрытое травой. У основания одной гранитной глыбы, торча­щей из земли, видно небольшое углубление, и из трещины в камне сочится вода весьма скудной струйкой, так что она со­бирается в упомянутом углублении только когда её не вычер­пывают; в настоящее же время маленький резервуар был совсем опорожнен, и на дне его стояла лишь небольшая лужа скорее черной грязи, чем воды,-соленой на вкус и издавав­шей весьма неприятный запах. Тем не менее к ней беспре­станно подходили люди, зачерпывали поосторожнее сверху эту
365
густую воду или жидкую грязь и пили; но все, даже известные своею небрезгливостью китайцы, не могли потом не плюнуть.
Простояв с час на этом привале, отправились дальше и в тот же день к вечеру добрались по такой же местности до источника Бэй-Тан-Цзы, возле которого опять встретили не­ожиданную оживлённую сцену, потому неожиданную, что это была вторая встреча в один день: тут расположился на ночлег казенный китайский караван. На обширной площади, представ­ляющей голую каменистую почву, слегка взволнованную, было рассеяно более десяти синих палаток; в них, или по бли­зости, спдели, лежали и двигались большею частью полуголые китайцы; одни расхаживали с чашками и ели палочками лапшу; другие только варили ее, третьи нарезывали тесто длинными по­лосками, порции которых по мере изготовления уносились при­ходившими за ними людьми и потом бросались в котелки, сто­явшие над кострами, горевшими тут и там между палатками. Неподалеку бродили расседланные лошади; а в стороне стоял табун верблюдов, голов по крайней мере в триста, сбив­шихся в одну массу; другие рассыпались в окружности лагеря и щипали своими, повидимому, такими мягкими губами жесткий и колючий кустарник, какой растет на здешних пригорках.
Вся эта масса людей и животных собралась п двигалась на маленьком пространстве вокруг колодца; но его не видно, по­тому что он находится на дне неглубокой ямы, в которой под навесом каменной плиты стоит лужа воды, не более ар­шина в поперечнике и не глубже полуаршина. Тем не менее эта ничтожная на вид лужа, оказалось, была неисчерпаема. Я простоял около неё с четверть часа, наблюдая за приходив­шими брать воду, и в это время почти каждую минуту подхо­дили люди с чашками, котелками, бадьями и ведрами, напол­няли их и уносили, уступая место другим; а воды в луже не убавлялось ни на один вершок. Видно было, что маленький резервуар пополнялся откуда-то чрез широкое отверстие: но вода не могла подняться выше того уровня, на котором она стояла. Замечательный и благодетельный колодезь.
Но что за неряхи китайцы! Они, кажется, не имеют ника­кого понятия о том, чтд принято у людей считать чистым, чтд грязным; и брезгливому человеку лучше не подходить к ко­лодцу, иначе он откажется пить из него, если только к тому не принудит его смертельная жажда и невозможность достать
kjOOQle
366
иной воды: тут в яму летят пыль и всякий сор; сыплется земля из-под ног людей, спускающихся по крутой покатости на её дно; обратно в резервуар выливаются остатки воды не­допитой людьми и животными... А ведь ровно ничего бы не сто­ило расширить отверстие ямы, обложить резервуар камнем,- которого здесь же рядом можно было легко взять хоть для целого дворца, - сделать удобный спуск, устроить корыта для водопоя животных и завести чистую посуду для черпания. И все это китайцы, конечно, сделали бы, потому что они все могут сделать; нужно только, чтоб они почувствовали по­требность в незагрязненной воде, а то для них, кажется, ре­шительно все равно... Впрочем понятие о чистоте вообще от­носительное.
Наша компания и транспорт еще не вполне собрались, и в ожидании прибытия нашей палаткп я наблюдал за картиной степной походной жизни. Чужой караван снимался, собирался отправиться в путь, предпочитая двигаться ночью во избежание дневного жара; и так как эти люди не задавались задачей исследования и описания Гоби, то для них это было вполне удобно. Всех верблюдов собрали в одно место и, как солдат, раз­делили на отряды; потом стали укладывать их на землю по­средством осторожного подергивания за повод, привязанный к палочке, продетой чрез ноздри. С видимой неохотой, но покорно, становились они на колена и ложились потом на жи­вот; на их спины надевали особого рода, знакомые читателю, седла, и на них навьючивали всевозможные предметы, необхо­димые в дороге для едущих,-дрова, бадьи для запасной воды, палатки, постели, съестные припасы для людей, корм для ло­шадей и т. и.
Наконец, у них все готово, и эта огромная масса живых двигательных машин поднялась на ноги и зашагала по взвол­нованной степи... Когда же локомотив освободит вас, бедные, от ваших страданий, - подумал я, смотря вслед удалявше­муся каравану. Скоро он исчез между холмами, а с удалени­ем его затих и шум; исчезло оживление, и опять осталась одна пространная мертвая земля, и посреди её наш, пока еще Не вполне собравшийся, транспорт; многие телеги отстали, и мы ходили взад и вперед в скучном ожидании еды и отдыха; а пока ни за что не хотелось приняться.
367
Житель степей, кочевник, находясь среди подобной обста­новки, не нуждается в каком-нибудь особом приюте; он при­вык к беспредельной степи, как к своему дому, и ему везде в ней уютно; но нам, обитателям городов и домов, каза­лось как-то странно, даже совсем невозможно, сесть на от­крытую. пустую землю, ни к чему не прислонившись, нп к чему, так-сказать, не придравшись. Как положить, например, свои ружье, бинокль, книжку прямо среди степи; это значит не по­ложить, а бросить; нам не доставало стены, ограничивающей небольшое пространство; нам непременно нужен был дом, комната, и они тотчас и создавались, код тенью натянутого при помощи трех палок холста, т.-е. в палатке. Тут уже можно постлать плед, хотя и на ту же самую землю, усеянную мелкими камешками и засоренную разными остатками лагеря; здесь можно разложить вещи, которые были на нас; можно приступить и к занятиям.
Наконец, собрались все, и пришли сказать, что обед го­тов,-казенный обед, приготовленный тем же Чжаном; он состоял из кусочков свиного сала с какой-то травой; вовторых, из того же сала, обжаренного в яйцах, и втретьпх, из редьки с уксусом и вареного рису. Обед, как ви­дите, читатель, не особенно питательный, да и не очень здоро­вый; но и этих-то кушаний нам подали в весьма скромном количестве...
Да!... Мы должны были бы, и совершенно могли по нашим средствам, иметь свой стол и приглашать к обеду сопро­вождавших нас трех мандаринов, вместо того, чтоб ожи­дать от них казенной порции... Мы с Матусовским еще не робели, так как имели запас мяса, хлеба, прессованной зе­лени и проч. Думали было п сегодня велеть приготовить свой о()ед, но уже поздно было, да и аппетит испортили. Казаку же приказали сварить суп для себя и наших слуг-китайцев, а также пригласить казака Степанова; потому что, если нам был подан такой скудный обед, то для слуг, конечно, он будет еще хуже; а они больше работали и, наверно, были голоднее нас. И так, их сегодняшний обед был несравненно лучше господского...
Солнце скрылось, и в воздухе ‘скоро так посвежело, что некоторые извозчики нарядились в тулупы и даже шаровары, сшитые из овчин, обращенных мехом внутрь.
IjOOQLe
368
Вечером к вам в палатку зашел мандарин, Пин-Лое, и предупредил меня, что мы завтра, вероятно, встретим ди­ких лошадей и диких мулов; чтоб я держал наготове ружье. Я с нетерпением ожидал завтрашнего дня, в надеж­де добыть интересный экземпляр для своей зоологической кол­лекции.
Наступила вторая ночь, проводимая в Гоби. Кругом нас расположились не только миролюбивые, но даже караулившие нас китайцы; а в безмолвных пространствах пустыни трудно было предполагать присутствие тайного врага; так что никакой мысли об опасности не приходило в голову, и здесь спалось столь же спокойно, как дома.
16 августа.
Целых тридцать верст проехали мы сегодня по местности т покрытой желто-красным песком, сквозь который местами вид­нелся голый гранит, как бы истрескавшийся и спаянный жи­лами кварца. Встречались сухие глинистые холмы с торчащими на них пластинками темного сланца; попадалась бедная, се­ренькая растительность,-вот и все, что видели сегодня за до­рогу. Еще должно упомянуть об одном колодце, встретив­шемся на пути, ибо колодцы в пустыне представляют одни из интереснейших предметов и играют, конечно, первосте­пенную роль а потому я буду упоминать о каждом из них.
Этот находится среди совершенно безжизненной местности, если не считать за признак жизни развалины бывшего пикета, состоявшего из нескольких мазанок; а самый колодезь пред­ставляет довольно правильную цилиндрическую яму, около по­лутора сажени глубины и аршина полутора в диаметре. Часть дна её суха, а в другой стоит вода, которую поневоле доста­вали таким образом: один солдат китайского конвоя спу­стился в яму, другой лег ничком на землю у наружного от­верстия и, опуская вниз руку, подавал и принимал чайник.
Вода была чистая, холодная, лишь с легким вкусом соды; и мы, напившись сами, напоили лошадей, которые хотя не мо­гли видеть воды, но догадались, что она близко, поняли, должнобыть, что мы пьем, - и так и рвались к колодцу; но чтоб напоить их, пришлось прибегнуть к помощи моей жестяной коробки: из неё вынули собранные дорогой растения, и, напол­
ьооеие
369
няя из чайника водою, подносили лошадях, которые видимо томились сильною жаждою.
Пройдя отсюда еще верст двадцать, увидали лужайку, на которой стояло несколько телег и бродили выпряженые мулы; пролетела стая диких голубей и мелких птичек; заяц про­бежал в стороне...
Подъезжаем и находим родник богатый водою, которая собралась в лужу, и ив неё по склону бежит маленький ручей, наполняющий какие-то ямки, как будто нарочно вырытые, чтоб они служили резервуарами. Некоторые из них были пусты и одеты сочною зеленью, свойственною влажной почве; возле дру­гих, наполненных водою, сидели приехавшие раньше китайские солдаты и мыли себе ноги, сидя на краю ям а опустив их в воду. Это был родник Да-Чуань-Цзы.
Мы были убеждены, что здесь будем ночевать, так как из­вестно, что в пустынях родник или колоде.зь есть станция,- что, если не заночуешь возле одного, то поневоле надо идти во что бы ни стало до следующего источника или проводить ночь без воды, чтд и непрактично, и не всегда безопасно.
Сегодня, перед отправлением в путь, ходил темный слух, что нам предстоит пройти 130 ли или 65 верст; но так как мы уже много раз убеждались, что предположения весьма часто не сбываются, и так как никаких распоряжений и объявле­ний относительно расстояния^ какое предполагалось пройти сего­дня, по обыкновению сделано не было, то теперь никто не знал, что делать,-будем ли здесь ночевать или еще поедем, даль­ше. Распорядитель же наш тащился теперь в телеи’е,-рысью теперь стремиться некуда,-и он пока не прибыл. Потом при­ехал, но спал; а будить его казаки не решились...
Долго мы ждали, прилегли в ожидании на земле, в тени те­леги, и вздремнули. Затем нас позвали „кушать“; и после обеда (состоявшего опять из рису да прогорклого сала с луком п редькой), уже часа в три пополудни объявили, что сегодня „мы должны “ проехать еще тридцать верст.
Дорога пошла по страшно пустынной местности, представляв­шей обнаженную землю, с холмистой поверхностью; по сторо­нам стояли довольно высокие пригорки, сплошь усыпанные кус­ками как будто искусственно набитого сланца, да кой-где вид­нелись реденькие серые кустики; а из животных не встреча­лось никого, кроме кузнечиков и ящериц. Вообще природа
ПГГ. ПО КИТАЮ т. п. 24
370
если могла быть интересна, то только своею дикостью и мерт­венной пустотой... Протащились мы до заката солнца; вот оно скрылось, и мы уже более часа едем в потьмах, а до места ночлега все еще не добрались.
- Не угодно ли вам производить съемку! восклицает с понятной досадой Матусовский.
- Что же вы делаете в этих случаях? спросил я.
- Да чтд же! Или остается плюнуть на все, или вот завтра ворочайся назад и снимай то, чтд сегодня проедешь в по* темках.
В воздухе еще потемнело и стало так свежо, что мы в нашем легком платье прозябли до дрожи, хотя днем не знали куда деваться, от жара.
Судя по времени, какое мы находились в движении, нам уже следовало бы добраться до колодца, и мы внимательно присма­тривались к дороге, боясь проглядеть тропинку в сторону, какие обыкновенно ведут к воде, находящейся всегда не­сколько в боку от дороги. Но никакой боковой тропинки не было; а ночь все темнела, и воздух становился все холоднее.
Рядом с нами ехали шесть человек конвоиров, и мы послали двух вперед, отыскивать колодезь; между тем, вскоре отделилась одна дорога вправо, по которой поехал третий из конвойных, и мы условились с ним, чтобы он, если найдет воду, дал знать; сами же отправились прямо. Тут чаще стали попадаться кочки; на земле, казавшейся до сих пор черною, забелелись солонцы; появилось одно растение-чий,-все признаки близкой воды... Мы остановились, ожидая сигналов от отправ­ленных на поиски китайских солдат, и через несколько времени в правой стороне мелькнул на мгновение и погас огонек, а почти вслед за ним прокатился выстрел, и в воздухе совершенно ясно провизжала пуля,-мы не могли опре­делить где, но, судя по ясному звуку, недалеко от нас.
Что это-нападение, подумали мы, или намерение произвести убийство, задуманное китайским солдатом, или же просто остроумный сигнал пулевым выстрелом, направленным в нашу сторону, - сигнал о том, что найдена вода? Последнее было всего вероятнее; но один из бывших при нас солдат понял выстрел иначе: он догадался, что уехавший искать колодезь потерял нас из виду, и потому послал ему ответ­ный выстрел.
371
- Ха-о! (ладно) послышался издали голос.
Мы велели спросить, не нашел ли он воды? Спросили. Слы­шим, кричит: - Md-шуй! (нет воды).
Когда остановились, чтобы обождать бывших назади спутни­ков, к нам подъехал сзади Степанов, усталый п против обыкновения невеселый.
- Ты откуда? спрашиваем его.
- Я за вами.
- Что? мы верно колодезь проехали?
- Нет, сзади-то нету; это меня капитан послали вперед... Что, говорят, тебе тут время даром терять; ступай с чай­ником вперед и готовь чай; я приеду, говорят, - он уж готов будет... Я думал, - вы нашли воду, что остановились, продолжал он и, помолчав, вздохнул.
- Принимал присягу Царю - служить верой и правдой, должен служить.
Это был единственный случай намека на ропот за всю дорогу... Должно-быть ему было очень тяжело.
Мы хорошо поняли его вздох и этот отрывок из его мыслей, потому что все мы думали одно и то же, и все все по­нимали, то-есть, что капитан Сосновский-губитель дела и ти­ран всех своих спутников.
Не зная, подобно нам, где искать воды для приготовления чаю, он остался возле рас ожидать возвращения уехавших солдат или остальной компании, бывшей назади, чтобы узнать какие последуют новые распоряжения,-ночевать без воды или ехать искать ее. Мы сошли с лошадей н, чтобы согреться, стали ходить взад и вперед, ведя беседу о выгодах и поте­рях от подобного странствования по ночам. Китайские солда­ты разлеглись на дороге возле своих лошадей; казак Смокотнин поставил наших трех коней вместе, связав их по­водьями, а сам прилег и вздремнул.
Нам и ходить надоело, и усталость сильная чувствовалась; мы тоже разлеглись на разостланном пледе *) и, прикрывшись кожаными плащами, толковали кой о чем; но и говорить ни о чем не хотелось: все впали в какое-то полусознание.
*) Когда а потов встал и накинул его на себя, я заметил на нем появление электрических искр и ясно слышал их треск всякий раз, когда проводил по нем ногтями. Явление это продолжалось несколько минут.
24*
372
Над пустыней царила полная тишина, так что очень изда­лека до нас доносились стук лошадиных копыт подъезжав­ших порознь конвойныхъ-человека по два, по три; звон чу­гунных колокольчиков и скрип колес медленно.тащившихся телег; слышалось даже хрустение песку под колесами, аком­панируемое частыми криками погонщиков на своих измучен­ных животных. И жалко было этих людей, а особенно жи­вотных: извозчики, по крайней мере, получали от нашего „цзяиь-цзюняи что-то в роде девяти с половиною копеек за каждый день; а их бедные твари, худые я изнуренные... за что они должны надрывать свои последние силы, которым пред­стояло .еще много работы, так как заменять их другими здесь невозможно.
Подъезжавшие солдаты останавливались и располагались в нашей временной квартире, то-есть на голой степи; другие, узнав, что мы остановились не у колодца, проезжали дальше; а иные даже не спрашивали и ехали мимо, как люди, которые не имели с нами ничего общего. Словом, беспорядочность в движении была полнейшая.
- А что, если бы в этой местности действительно суще­ствовали разбойники или шайки дунган и они вздумали бы сделать на нас нападение, - обратился я к Матусовскому; - что бы могли мы сделать при подобном движении, да еще среди такой темноты!...
- Да, счастье наше, что разбойников здесь нет... Только одно небо нас и хранит, ответил он.
Подошел транспорт, и впереди всех начальник в своей телеге.
- Степанов! чай готов? крикнул он, думая, что мы рас­положились уж на месте ночлега, у колодца.
- Это-то воды нет, отвечает Степанов.
- Кар воды нет!.. Что ты дурака валяешь... На колодезь приехали и воды нет! гневался Сосновский.
За этим последовал строжайший и в высшей степени ко­мичный выговоръ-„всем дуракам, которые уж и колодца-то не умеют найтиtt.
Начались еще более комичные расспросы и справки о том, далеко ли до воды, и узнав, что еще около десяти ли, все по­тащились дальше. Пошли и мы садиться На своих лошадей, но казак возвращается и говорит, что он не может их розыс-
ьооаие
873
жать. Мы думали, что лошади тут где-нибудь в двух шагах, что их только за темнотою ночи не видно, пошли искать сами; разошлись, перекликаемся, чтоб не растеряться; оказывается, что лошадей нигде и вблизи нет. Между тем весь транспорт уже исчез вдали; в темноте его не видно, а только слышно; наконец и звуки затихли. Мы стали прислушиваться, не фырк­нет ли, не стукнет ли копытом лошадь, не брякнет ли стремя... Нет, ничего не слышно: мертвая тишина кругом и непроглядный мрак; и лошади словно сквозь землю провалились.
Нам ничего не оставалось, как, отложив отыскивание лошадей до завтра, идти самим пешком вслед за транспортом, потому что провести холодную ночь на голой земле, под открытым небом и без воды, когда так хочется пить,-перспектива куда не привлекательная!.. Пошли, но мысль о лошадях сильно тре­вожила нас, так как они могли уйти за ночь Бог знает куда.
Мы шли по дороге, которая была несколько светлее осталь­ной поверхности, и потому, всматриваясь внимательно, ее можно было видеть. Часто спотыкаясь и утопая ногами в песке, таща на себе некоторые дорожные вещи, как кожаные плащи и пледы, мы скоро так согрелись, что нам пришлось раскры­ваться и нести лишнее платье в руках.
Когда мы добрались до колодца, лагерь был уже разбит: в некоторых местах горели костры; начальник уже спал; Тан-Лое и слуга Ма только собирались ставит натцу палатку, а „Сквозной11 кипятил воду в чайнике.
Подойдя к нашей палатке, я вдруг слышу отвратительный запах сернистого водорода, и к нашему огорчению оказалось, что он происходил от колодца: такого качества в нем вода (минеральная, сернистая)... Судите же, каким чаем при­шлось нам сегодня утблять жажду. Только с прибавлением большего числа мятных капель возможно было проглотить по нескольку стаканов этой противной микстуры. Не менее жажды нас мучил и голод;-но когда было варить что-нибудь, когда и без того мы легли спать в третьем часу ночи!.. Пришлось ограничиться сухоядением.
Мне еще нужно было выбрать из жестянки и переложить в бумагу собранные сегодня растения; но опять, когда бы я стал это делать!.. Отложил до завтра. Нужно было приготовить чу­чела из двух убитых грызунов, из породы тушканчиков, во множестве попадавшихся сегодня ночью... Тоже отложил,
374
потому что силы покинули меня и от сна закрывались глава. Я надеялся, что, авось, завтра будет не такой мучительный и безтолковый день, как сегодня; авось, думал, мы не будем больше делать двух переходов в один день. Теперь одна надежда,-на авось.
17 августа.
Рано утром наш казак и два китайских солдата отпра­вились на поиски за пропавшими лошадьми; а все остальные, так торопившиеся и дорожившие временем вчера, должны были сидеть и ждать, то-есть терять сегодня то, что было выиграно вчера. Двое из сопровождавших нас мандаринов пришли к нам и начинают горячо доказывать, что делать такие пере­ходы, как вчера, невозможно; они просили пощадить их людей и животных.
- Сегодня, говорят они,-на пути будут два колодца, один в пятнадцати, другой-в шестидесяти верстах от этого ночлега; и так как мы сегодня выступим поздно, то необхо­димо у первого и остановиться. Там будет хорошая вода, хо­роший корм, и животные отдохнут; если же мы пойдем на другой колодезь, то опять опоздаем и еще более измучимся и сами, и замучим лошадей и мулов.
- Ну, там посмотрим,-нечего вперед загадывать, отве­чает на это им Сосновский.
Между тем привели наших отысканныхлошадей, но без уздечек, которых не могли найти, и без тех вещей, какие находились в карманах чепраков. Я лишился дорогбй книги, которую читал едучи, моей записной книжки, ящика с крас­ками и банки со спиртом, в которую клались находимые в дороге насекомые. Потери были важные, но мы обрадовались, что хоть лошади отыскались.
Наконец собрались и тронулись в путь, опять без объяв­ления вперед, где останавливаться... А отложенной вчера ра­боты так и не удалось исполнить,-все поневоле проспали.
Местность в этот четвертый день нашего странствования через Гоби имела совершенно пустынный характер, и только представляла несколько более разнообразия, благодаря холмам, ложбинам и неглубоким оврагам, да весьма разнообразной окраске её бесплодной почвы, что зависело от различного со­става последней. В одном месте белели известковые и квар­
kjOOQLe
375
цевые холмы; там виднелись пригорки из красного песчаника; тут желтая глина и пестрый гранит, по которому разбросаны обломкн темного, почти черного сланца.
Куда ни поглядишь-все один камень да голая земля. Но, какою голою ни казалась почва при общем и беглом взгляде, на ней все-таки можно было найти мелкие растения; как ни пустынна была здешняя степь,-стоило остановиться и обладать спокойным состоянием духа, чтоб найти и тут много разно­стороннего интереса... И я был убежден, что сегодня у меня хватит времени на все,-и записать наблюдения и впечатления последних дней, и собрать многое для моих коллекций; что мне удастся отойти в сторону от дороги, чего во время дви­жения мне не удавалось сделать; нарисовать, наконец, хотя один вид Гоби: я был убежден, что сегодня мы остановимся у первого из колодцев.
Я отстал, потому что ездил с одним китайским солда­том искать свои вещи; потом догоняю Матусовского и хочу спросить,-далеко ли еще до заветного места, как он встре­чает меня словами:
- Поздравляю вас с предстоящим удовольствием прока­чаться на лошади еще сорок пять верст до следующего ко­лодца! Все уж уехали... А этот вот тут,-указал он на зеленевший в стороне оазис.-Говорят, и вода хорошая, и кормовой травы много... Мандарины прйеодили еще раз, про­должал он,-уговаривая и доказывая, что неблагоразумно уез­жать сегодня дальше, что нас опять захватит в дороге ночь; приходили извозчики кланяться, чтоб пожалели хоть скотину их, но их прогнали и приказали ехать дальше...
- Эх!.. Матусовский вздохнул и задумался. Похоронил и я свои планы на нынешний день;-значит, цель Сосновского до­стигалась: мы могли только ехать, но не работать, хотя для этого было дано все, что нужно.
Молча сели мы на лошадей и отправились. Был уже час 'второй дня; и вскоре мы выбрались из пригорков на обшир­ную и гладкую долину, подобную широчайшей реке, как бы окаймленной возвышенными берегами, и нам предстояло пере­сечь ее поперек. А недалеко за противоположной её окраиной находится, говорят, и второй колодезь.-Ну, если так, так это еще немного, подумал я.
376
День стоял жаркий, и жара была какая-то особенная: она не томила и не расслабляла тела, как бывает, например, перед грозою, когда небо покроется облаками, а в воздухе душно; она не производила испарины, а была какая-то жгучая, и от неё особенно страдали лицо и руки, как ничем не покрытые. Жгли собственно прямые или отраженные лучи солнца; темпе­ратура же воздуха не была очень высока; поэтому, когда набе­жит, бывало, облако и, подобно гигантскому зонту, на время скроет нас от солнца, то всякий раз испытываешь ощущение, как будто погружаешься в црохладную ванну. К сожалению, облако быстро проходило, и солнце опять принималось жечь нас немилосердо, что не прекращалось даже и в то время, когда оно стояло уже совсем над горизонтом и готово было закатиться.
Целый день мы тащились поперек упомянутой однообразной равнины. Я собрал немного растений, а из животных видел только мертвого волка, труп которого не разложился, а высох, вероятно вследствие крайней сухости воздуха.
Мы ехали без остановки, а расстояние до противоположной гряды холмов, казалось, оставалось все таким же, как и сна­чала. Мулы уже с трудом тащили телеги; некоторые падали часто;, другие отказались везти и шли привязанными позади те­лег, возложив на других свою работу... Село солнце, и горы как будто покрылись бархатом темно-фиолетового цвета; дого­рела заря; вот и вечерний сумрак разлился по долине; а до пригорков, как видно, все еще далеко, потому что передовые конвойные нашего каравана, растянувшагося на огромное про­странство, едут и едут все по той же долине, и ни один человек не достиг еще её края.
Вот настала и ночь; ничего вдали видеть уже нельзя... И долго тащились еще, пока наконец-то добрались до желанного края долины и въехали в ущелье; дорога тут пошла в гору по глубоким и сыпучим пескам, повернула Цаправо, потом налево, и мы увидали в темноте огонек,-радостный вестник присутствия там раньше прибывших людей. Затем раздался выстрел, служивший нам сигналом, и не более как через четверть часа мы прибыли к колодцу, близ которого вокруг костров сидели и лежали солдаты, беседовавшие и курившие свои трубочки; тут же был казак Степанов, посланный впе­ред для приготовления заранее чаю. Один из солдат подалъ
377
вам по чашке холодной воды, которую мы выпили с жад­ностью, и также принялись ходить взад и вперед в «кучном ожидании прихода транспорта. Мандарины были уже здесь.
- Все устали, говорит Чжу,-люди устали, мулы тоже; много телег еще осталось далеко назади и прйдут не скоро; и с провизией телега отстала, значит и есть нечего... Так не хорошо делать...
- Да, не хорошо, бормотали мы, не зная что отвечать.
Если читателю случалось просиживать целый день верхом на лошади, то он знает, какую усталость чувствует человек в спине и коленах, как хочется после такой прогулки ско­рее лечь и расправить просто замершие члены... Мы прилегли на песчаном пригорке в ожидании чая и еды; но и сегодня нам не суждено было утолить голод порядочной пищей, по­тому что и провизия, и посуда, все осталось назади, и мы заснули голодными; -мы, то-есть я с Матусовским; о других я ничего не знал. Прислуга, впрочем, также голодала.
Если приходилось голодать нам, оффициальным и неоффи­циальным членам экспедиции, если мы „ господа“ были при­нуждены валяться на голой земле и были измучены, то не трудно себе представить положение остальных, погонщиков и конвой­ных солдат, положение животных. Если наши лошади, для которых имелся запасный корм, съели бамбуковые циновки (1), служившие покрышками для телег, то что же должны были испытывать извозчичьи мулы, существовавшие исключительно подножным кормом, которого или не было, или мы проезжали его мимо, «ли некогда было есть... Хороша картина?! Жаль было, ужасно жаль; но среди общих страданий легче переносились свои.
А тут страдали буквально все, кроме обезьяны Сосновского, сидевшей в телеге: только она одна наелась, напилась и ни­чего не понимала, потому что ничего и понимать не могла; все же люди очень хорошо знали и видели, что испытываемые ими лишения и муки животныхъ-вовсе не неизбежные, против ко­торых роптать нельзя,-что их, напротив, очень легко могло не быть, что, следовательно, они не нужны...
И между всеми людьми слышался зловещий недружелюбный ропот.
18£аагуста.
Чем беднее природа и чем менее возможности заниматься каким-нибудь делом, тем более выступают на первый планъ
kjOOQle
378
собственные особы, с скучною обыденкою, и эта последняя "начинает играть роль. Возможность подкрепить силы совер­шенно обыкновенной, только бы питательной пищей делается событием, потому что перед этим двое суток поесть было или нечего, или некогда. Так нам с Матусовским только сегодня удалось сварить себе суп из своей провизии, и у нас, можно сказать, праздник; на пир были приглашены Андреев­ский и Степанов, питавшиеся у начальника, по их рассказам, только сухой ветчиной, надаренной в разных городах китай­цами в таком большом количестве, что он даже нам какъто прислал два окорока, когда не знал куда с ними деваться.
Хотя у Чжана были и живые куры, и два барана, кроме дру­гой провизии, да он с описанными выше порядками не поспе­вал ничего приготовить; и сегодня даже привел их нам живьем, - одного начальнику с компанией, другого нам с Матусовским, говоря: вот возьмите их и распоряжайтесь по вашему усмотрению...
Но нам он был не нужен, так как был свой запас провизии, и мы отказались.
Китайцы,-все, и мандарины и солдаты,-были открыто недо­вольны нами; некоторые из последних начинали даже грубить.
Но уедемте лучше и постараемся забыться.
Местность пошла разнообразнее, и все очертания находящихся здесь неровностей почвы носят характер величия... Нет, не такою представлялась мне эта пустыня; и чем больше встре­тилось неожиданного, тем больше хотелось изучать ее подробно и во всех отношениях, хотелось перенести на бумагу все осо­бенности; и хотя кой-что делалось, но далеко не так, как бы следовало: никакая систематическая работа была невозможна, а все определялось случайностями. Так, сегодня Сосновский слу­чайно убил кулана *). Я знал, что китайские солдаты голодали, что будут очень рады получить себе мяса, и передал им при­ятную новость, сообщенную нам начальником.
Мигом, обнажив свои тесаки, они поскакали рысью за мною и даже вперед по указанному направлению. Подъехав к убитому животному, я было хотел снять кожу, но это не легко, да и солнце уже было низко; а близко ли, далеко ли отсюда находи­
*) Кнтайцн назнаають ш дикжмв муламв-Е Ло-цзн, и отлагают еще Е Ма-двих лошадей; но мы видели только куланов.
379
лось место нынешнего ночлега-никто толком не знал; поэтому пришлось отказаться от своего намерешя и ограничиться опи­санием и измерениями животного *).
Солдаты также спешили, боясь запоздать, и на скорую руку вырезали себе каждый по большому куску мяса, приторочили к седлам и отправились вслед за уехавшими. Они повеселели и, возвращаясь с добычей, напевали о том, что „теперь у них есть „жоу“ (говядина); что они ее сегодня сжарят, что жаре­ная говядина-очень вкусная вещь“...
- Вы едите лошадиное мясо? спросил меня один из сол­дат, напомнив мне Цзо-Цзун-Тана.
- Да, но в очень немногих местах, пошутил Матусовский, сказав эти слова, конечно, по-русски, и так расхохотался, что даже испугал бедного солдата.
- Нет, не едим, говорю; но сегодня я с вами попробую. Ты принеси мне, когда у вас будет готово.
- Хорошо, принесу непременно.
' Едем дальше по гладкой поверхности земли, сплошь усыпан­ной крупными и как бы спаявшимися между собою зернами вы­ветрившагося гранита, на которых подковы лошадей оставляют едва заметные следы* Местами он является здесь совсем на поверхности, в виде огромных площадей или слегка округлен­ных бугров, и между ними растут отдельными кустиками ко­лючия растения серого и зеленого цветов. Кроме того, на по­верхности этого, так-сказать, гранитного пола валяются, как будто искусственно набитые и разбросанные, куски черного, чрез­вычайно крепкого камня **), который звенит как металл; ве­роятно их разносят по поверхности ураганы и сильные потоки воды, образующиеся здесь после проливных дождей; и следы последних видны повсюду в форме высохших русл, обра­зующих как бы целую систему рек с их притоками.
Солнце стояло еще довольно высоко, когда мы увидали наш лагерь, повидимому расположившийся на ночлег. Поставленныя
*) Я заметил у него, между прочим, один бугорок на девой дяжке и, разрезав, навел в нем старую китайскую пулю-,-значит, туземца таки охотятся за ними и убивают их, чтб впрочем вовсе ие трудно, потому что они ходят всегда табунами.
**) Коллекция собранннх мною минераллов и почв находится в мине­ралогическом музее С.-Петербургского Университета и обработивается под руководством проф. Иностраицева.
GooqIc
380
палатки давали право надеяться на то, что сегодня уж не раз­дастся опять тупая команда--трогай дальше!
Все были заняты, а приехавшие со мною солдаты прискакали в лагерь с радостным известием о привезенной говядине и рассказали, где и как они добыли ее; тотчас некоторые из других солдат оседлали своих лошадей и отправились за но­вой добычей, которой там осталось еЩе много. Бедное живот­ное погибло не даром: оно накормило сегодня человек до -со­рока голодавших людей нашего конвоя, и они, веселые и доволь­ные, отдохнули после двух тяжелых дней и таких же ночей.
В ожидании обеда я бродил по лагерю, расположившемуся в неровной местности, представлявшей холмики и торчавшие из земли гранитные глыбы; в одной из таких находилось как будто искусственное углубление, и два китайских солдата, лежа на земле, влезли в него до половины и курили там опий, найдя затишье от ветра, который тут не гасил необходимой при курении лампочки. Заглянул потом на родник, из кото­рого вытекал ручей с зелёными берегами, образуя болотце; и по нем бродили обыкновенные кулики, до такой степени руч­ные, что позволяли подходить к себе шагов на пять и ближе.
Во время обеда, давший слово солдат принес мне своего кушанья из куланьего мяса, которое я нашел довольно вкус­ным, но жестким.
Все отдохнули, ожили и толковали о том, как бы хорошо было, если бы всегда так Поступали: во-время останавливались, давали всем поесть, заняться и отдохнуть, и вб-время высту­пали... Но до самого вечера каждый подумывала про себя: а ну как выйдет сейчас распоряжение пройти еще верст пятнад­цать!-Ведь когда путешествие делается с „учено-торговою® целью,-тут все возможно: ведь это не караван какой-нибудь; здесь многое зависит от вдохновения и „момента®.
19 августа-
Дурно спалось прошлой ночью, потому что сильный ветер опять чуть-было не сорвал палаток; а проснувшись, мы едва могли раскрыть глаза: так они были занесены пылью и пес­ком, которыми в нашей палатке было покрыто все, и в такой степени, что белые подушки и простыни сделались коричневыми; песок набился в волосы, в уши и трещал на зубах. Хотя это и неприятно, но уж не столь ужасно, как может казаться...
381
Но вот беда: оказалось умыться невозможно, потому что ве­тер дул с такою силой, что мигом выплёскивал и уносил воду, когда слуга лил ее из чайника на руки.
Да, ветер всего сильнее мешает жить человеку в откры­тых пространствах степи: каких хлопот, например, стбпт согреть воду, когда ветер относит пламя костра, давая ему горизонтальное направление; есть и пить тоже невозможно, потому что все мигом засаривается несущимися песком и пылью, от которых нигде не найдешь спасенья. Ветер даже мешает хо­дить, буквально сдувая в сторону человека, а о каком-нибудь занятии нечего и думать, не говоря уж о таких, как пере­кладка растений или рисованье,-все вырвет из рук и разнесет.
На сегодняшнем переходе характер пустыни был совсем другой: мы проезжали четвертую и последнюю гряду упомянутых пригорков, с красивыми очертаниями гранитных скал и об­рывов, в которых лежали прохладные голубые тени. В об­щем горы лишены какой бы то ни было растительности, и лпшь кой-где в ущельях замечаются очень небольшие площадки почвы, покрытой зеленой травой. Сюда, как сказывали конвой­ные солдаты, приходят дикия лошади (е ма), бараны (е ян) и другие степные животные пастись; и мне захотелось провести в горах хотя бы только один день, понаблюдать за жизнью обитателей этих уединенных степей и гор, походить по ним и поохотиться; но этн желания нисколько не мешали только та­щиться по большой дороге, не уклоняясь от её протертой ко­леи почти ни на шаг. Я не мог уезжать в сторону рысью и потом рысью же догонять караван; это невозможно, когда имеешь только одну лошадь, которая взята на расстояние более двух тысяч верст: ее приходится беречь, чтоб она не отка­залась везти; вовторых, совсем одному и не безопасно уез­жать,-можно и потеряться, и лошадь упустить, да и мало ли что может случиться, что поставит в безъисходное положе­ние: в пустыне это не трудно.
И так, сегодня пришлось от всего отказаться по случаю бушевавшего ветра, порывы которого временами, казалось, готовы были опрокинуть телеги и сбивали лошадей в сторону; но за то он избавлял от зноя. На настоящий бы здешний ураган хотелось посмотреть!..
Подвигаясь по ущелью и перевалив наконец через сказан­ную гряду каменистых холмов, потом пройдя еще верстъ
382
пятнадцать, мы с удовольствием увидали перед собою лужайку, покрытую зеленой травой и обрамленную пригорками серого и красноватого гранита: это одна из • естественных станций в Гоби, называемая Бэй-Цзи-Цзи-Тай. Тут протекает ручеек, поддерживающий в почве влажность, благодаря которой здесь' растет трава; а дальше, разливаясь по ровному лугу, он обра­зует небольшое болотце. И ни один караван не пройдет мимо этого места без того, чтоб не остановиться здесь, если не на ночлег, то хоть на время, чтоб покормить своих живот­ных. Мы застали здесь отдыхавший казенный транспорт, состо­явший из большего числа телег, нагруженных хлебом, от­правляемым в Хами. Зеленый клочок каменистой пустыни ожил, подобно базарной площади в праздник, и, подобно ей, пестрел людьми, животными, телегами и разными цветами одежд, седел и других предметов. Даже нашим извозчи­кам позволено было остановиться здесь-покормить своих му­лов, ибо прошлою ночью ветер выдул из их кормушек почти весь, и без того скудный, корм.
Во время этого привала я прошел с ружьем в ближайшие пригорки поискать куропаток *), голоса которых я слышал сегодня несколько раз, и вскоре действительно напал на ста­до штук в пятнадцать. они, по обыкновению, не взлетели, потому что летают тяжело и неохотно, а, завидев меня, стали спасаться бегством, но спаслись очень неудачно, потому что шесть штук остались на месте жертвами одного счастливого выстрела. Казак Степанов убил в другом месте и принес мне обыкновенного куличка (Totanus glareola).
Проведя с час в этой ложбине, отправились дальше и сна­чала ехали по сухому руслу весеннего или дождевого потока, а вскоре потом вышли опять на равнину, покрытую низкими ку­стиками серого колючего кустарника, - однообразную и, как казалось глазу, бесконечную: горизонта её не было видно, пото­му что она вдали переходила в огромные обманчивые озера илп болота, поросшие, представлялось, высоким камышом. И целыйто день ехали мы, не видя ничего, кроме равнины и миражей; целый день надоедал нам сильный сухой ветер, который стих только к вечеру, когда мы достигли края равнины.
* Caccabis magna Przew.
383
Этот край круто спускается здесь в обширный лог или к другой подобной же равнине, только лежащей значительно ниже первой, так что обе эти площади представляют как бы две ступени одной необозримо большой лестницы, или берег и дно иссохшей реки... Внизу, за крутым уступом, увидали полураз­рушенные стены крошечного домика близь ручья, называемого По-Цзы-Цюань. Около него двигались лошади и люди, приехав­шие раньше; вблизи от нас стали порхать мелкие пташки, вестники близкой воды, а следовательно стоянки и ночлега. По­казался и дымок костра,-значит тут остановились ночевать. Скоро все были в сборе, и лагерь расположился на покой; а мы с Матусовским не могли нарадоваться тому, что стали наконец останавливаться до ночи, и, прикончив своя дела, весело беседовали о „Прогрессе в мире животныхъ* (сочине­ние Катрфажа).
Вскоре село солнце, ветер стих и наступил превосходный вечер. Я заиграл на гармонике и собрал около себя и каза­ков, и китайцевъ-солдат, извозчиков и мандаринов, н как ни плоха была игра, но ее все слушали с видимым удоволь­ствием, и всякий просил сыграть свое. Мандаринов же очень радовала китайская песенка, известная под названием г Две­надцать цветовъ".
Даже Го пришел. Он был ужасно нелюдим, и мы почти никогда и нигде не видали его, - все сидит в своей телеге. А другие два, Чжу и Пин, были люди весьма симпатичные,- веселые, скромные и вежливые. Мы за дорогу подружились с ними, насколько можно подружиться с людьми, почти не зная языка друг друга. Они привыкли к нашим обычаям и дер­жали себя гораздо свободнее и проще, чем со своими сооте­чественниками; часто приходили и к нам с Матусовским, ели и пили с нами по товарищески, а не отказывались изо всех сил, как это делается между китайцами на основании общепринятых правил вежливости... Нельзя было не заметить их добрых отношений и с низшими себя: хотя они имели довольно высокие чины, но держали себя с солдатами и извоз­чиками совершенно просто, ни мало не важничали, никогда не кричали на них, не только не прибегали к нагайке или ниж­ним конечностям, как это еще делается иногда в преде­лах Азии, нередко проникая из Европы.
VjOOQle
384
Когда стемнело, ны пригласили их в палатку и с грехом пополам, при помощи нашего казака-переводчика, поддерживали беседу; они предавались мечтам о том, как, если разбогате­ют, накупят китайских вещей и приедут с ними в Россию; как будут рады увидеться с нами, посмотреть на нашу страну и „наш Пекинъ“,'то-есть Петербург; но это были, разумеется, одни мечты... Спрашиваем раз, что, если бы явилась возмож­ность прислать им что-нибудь из России, чего бы они желали по преимуществу? - Им нравилось все, и они затруднялись в выборе; но остановились оба на нашем платье, то-есть соб­ственно на сукне и драпе... Уж, конечно, не покрой понравился китайцам!
Когда уже совсем стемнело, они ушли в свои телеги-зна­комые читателю „лежанки “, служившие им спальнями, устроен­ные довольно комфортабельно и, конечно, своеобразно. Мне чрез­вычайно хотелось срисовать внутренность одной из них, как весьма интересную картинку из путешествия китайского ман­дарина; но так и не удалось... Только не вследствие моей ле­ности, а оттого, что сегодня ветер мешает, завтра и получаса времени нет. Да и вообще рисованью я мог предаваться только когда никакого другого дела не было.
20 августа.
Вот уже седьмой день нашего движения чрез пустыню Едем мы то по сухим и бесплодным местам, то степями, покрытыми корявым кустарником саксаула п другими свой­ственными этой местности растениями. Сегодня встретилось даже несколько небольших и обломанных деревьев разнолистного тополя (у-тун-шу, Populus diversifolia); а рядом с ними сто­яли пни таких же деревьев, - следы бывшей здесь когда-то небольшой рощицы. Сегодня в пустыне появлялись и живые существа: над нами пролетел ворон и в стороне видели носившееся стадо диких голубей; по временам встречались стаи мелких пташек п так-называемых пустынников или бульдрюков (Syrrhaptes paradoxus Pali.); а по земле часто пе­ребегали ящерицы двух сортов.
Но местность скучна и утомительна своим однообразием; еще развлекает немного обманщица надежда, что вот, за но­вым поворотом, подъемом или спуском, переменится одно­образная картина серых безжизненных холмов и перед нами
385
явятся какой-нибудь новый предмет. Но обыкновенно много времени проходило в напрасном ожидании чего-ннбудь, на чем бы мог отдохнуть глаз.
Сегодня таким новым предметом явилась на севере едва видимая в туманной дали отдельная гора, возвышающаяся над горизонтом пустыни и в верхней части покрытая снегом. Эта вершина сразу приковала к себе наше внимание и сдела­лась предметом разговоров. Бывшие с нами китайцы не знали её названия, но она не могла быть ничем иным, как край­ним отрогом хребта Небесных Гор. Хотя горы вообще и обманывают глаз, представляясь ближе, чем на самом деле, но до неё и казалось еще бесконечно далеко.
Другие предметы, которые могли служить развлечением, впрочем невеселым, были трупы верблюдов, валявшиеся на дороге и наводившие на грустные мысли о тяжких предсмерт­ных страданиях этих несчастных животных, брошенных потому, что они не в силах были следовать за караваном.
Господи, как скучно, утомительно и жарко!... Не перестающий ветер хотя п прохлаждает несколько, но сам надоедает ужасно; делать ничего нельзя и только куришь от нечего де лать, да ждешь с нетерпением конца перехода. От этого же лания скорее добраться до места стоянки, в каждой перемене местности стараешься угадать близость присутствия воды, а сле довательно место ночлега; но обманываешься, опять ждешь и опять ошибаешься! Сойдешь с лошади и пройдешь некоторое пространство пешком; то растянешься на горячей земле и по­лежишь, расправляя усталую спину и ноги, и задумаешься над тем, что ведь могло совсем не быть скучно, - было бы еще очень весело. Но, скорее встанешь и опять в седло; в седле другие думы: дай только, Господи, живым до родины добраться, в пределы отечества, под сень закона, под защиту разумной власти и общественного суда.
И долго еще тащились мы, пока наконец достигли места ночлега, у ключа У-тун-о-цзы, где расположился, кроме нашего, еще другой транспорт.
Среди бесконечной и безлюдной степи, в небольшой ложбине протекает бедненький ручеек; вблизи этого ручья стояло бо­лее ста телег и рассеялось соответственное им количество людей и животных; и всех их угостил ^оживил ручей; но чистая и прозрачная вода этого источника, как должно думать, пгг. по кмтаю, т. п. 25
VjOOQle
386
нередко делалась причиною смерти бедных верблюдов, изму­ченных жаждой и приходивших к нему утолить ее:-вероятно, напившись не в меру, они тут же и издыхали; иначе чем объяснить, что вдоль русла, по которому, бежал несколькими тоненькими рукавами ручей, лежало несколько павших вер­блюдов, так ч*го вода омывала их; разве только, что они приходили сюда едва живыми, делая в предсмертных муках последние шаги к источнику жизни, но когда было уже слиш­ком поздно.
Возле ручья стоит ряд довольно больших, но засохших вязов (юй-шу); они засохли, потому что люда не пощадили этих сирот-деревьев,-безжалостно содрали с них кору и обожгли даже самые стволы, разводя под ними костры... Это уж не похоже на китайцев, которые вообще любят деревья и берегут их; впрочем, тут и не одни китайцы проезжают, и не все китайцы одинаковы.
Наступила ночь, но не свежая, какие стояли в последние дни, а теплая и даже душная. Постели наши так прогрелись за день на солнце, что долгое время не могли остыть,' и эта неприятная теплота разгоняла сон; а от ключа опять доносился тяжелый серный запах.
21 августа.
Все поднялись сегодня до восхода солнца, потому что сего­дня, говорят, нужно пройти 70 верст, так как ближе будто бы воды нет... Когда нет воды, это другое дело, а то пожа­луй и ближе есть, да мы мимо колодца пройдем.’На что же у нас начальник!...
Живо собравшись и напившись наскоро чаю, отправились. До­рога идет по скучной беспредельной равнине, усеянной галь­кой, крупным песком и иногда очень красивыми обломками разнообразных каменных пород; в общем же почва имеет желтовато-серый цвет. День с утра пасмурный, с ветром; потом выглянуло из-за туч солнце и стало неумолимо печь своими лучами всех, кто не был укрыт от последних в тени, а ехал верхом; на животных же, тащивших под этим зноем телеги по убийственной дороге, усыпанной острыми кам­нями, невозможно было смотреть без содрогания.
Пустыня сегодн# особенно однообразна п похожа на безбреж­ное море, так что в течение целого дня почти безостановоч-
387
ного движения кругом нас ничто не переменилось, и мне ча­сто казалось, что мы ни одной версты не отъехали от ночлега, что мы вовсе не двигаемся вперед, а стоим на одном месте. Только та гора, что появилась вчера в северной части гори­зонта, стала ближе к нам и яснее обрисовывалась; теперь на ней уже можно было различать отдельные возвышенности, углуб­ления и снежные поляны... '
Большой путь описало по небу солнце, целых двенадцать часов находились мы в движении, и один из солдат сооб­щил, что до ночлега остается только 16 или 20 ли... Хорошо „только*! Это значит еще сидеть на лошади часа два или три; а тут еще лошадь захромала, оттого что у неё сломалась под­кова; и, сберегая ее, я сегодня много прошел пешком по опи­санной каменистой дороге.
Поверхность земли в здешних местах почти лишена какой бы то ни было растительности и кажется почти черною и бле­стящею от цвета и свойства преобладающих мелких покры­вающих ее камешков. Последние можно сравнить по форме и преобладающей величине с черными бобами, только не с глад­кою поверхностью, а как бы источенною червячками.
- Вот у этой горы будем ночевать, сказал один конвой­ный, указывая вперед на длинный, невысокий пригорок, до ко­торого казалось недалеко; но мы уже знали, как равнины обма­нывают глаз.
Транспорт, сначала видневшийся далеко впереди нас, исчез в волшебных водах миража, так что на время мы забыли и о нем, и об остальной компании; забыли даже о ночлеге и ав­томатически, шаг за шагом, подвигались вперед. И вдруг, около заката солнца, неожиданно увидали перед собою с не­большего возвышения открывшуюся перед нами ложбину, покры­тую богатой травой; в ней мелькнуло зеленое дерево; потом несколько других и тут же рядом довольно густой кустар­ник... Я даже не сразу поверил глазам... Да! Надо так же долго ехать, как мы сегодня, по такой же безотрадной опа­ленной земле, какая весь нынешний день тянулась перед на­шими глазами, чтобы так обрадоваться зелени, как обрадова­лись ей мы. »
Проехав еще небольшое расстояние такой же голой камени­стой почвы, мы круто спустились в упомянутую ложбину и сразу очутились точно в садах Семирамиды. Этот маленький оазис, 26*
388
образовавшийся вдоль протекающего тут ручья Эр-Гоу и окай' клейный с двух сторон возвышенностями, как бы берегами, тянется на северо-восток к поднимающимся там пригоркам, а в противоположной стороне переходит в гладкую степь, синеющую на горизонте, подобно морю.
Жизнь в этом хорошеньком уголке выражается не одною только растительностью: тут стоит и человеческое жилище в виде единственной избушки или мазанки, в которой живут два китайца, - отец и сын... Вот это монастырь, подумал я и спешил посмотреть на этих интересных жителей пустыни, точно ожидал найти в них, что-нибудь невиданное. Вскоре, впрочем, они сами явились к нам и принесли до десятка ар­бузов и дынь, к сожалению плохих. Отшельник-китаец про­дал их по 1G0 чох (около 16 коп.) за каждый. Я спросил его: зачем поселился он тут, в таком страшном уединении? добровольно, или по найму, или сослан? Оказалось, что здесь позволяется бесплатно пользоваться землей, - вот он и посе­лился... Жизнь тяжкая, но не лишенная прелести; и я бы тут денька два пожил с ними.
Вечер был очаровательный; а раздававшиеся в тихом и влажном воздухе мелодичные трели кузнечиков, напомнившие мне долины южного берега Крыма, придавали ему еще более прелести.
Пройденные мертвые пространства забыты; усталость прошла, и мьисли уже забегают вперед, в Хами, до которого остаются только три перехода; а оттуда, по нашему рассчету, месяц до границы родной земли...
22 августа.
Утро великолепное! Но солнце уж так греет, что доводит до изнеможения идосады; и теперь жалеешь, что нет ветра, при котором зной не чувствителен.
Пока собирались в дорогу, я прошел к ручью, совершенно скрытому в густой зелени растений, одевающих его берега, так что издали его совсем не видать, хотя он имеет ши­рины сажени полторы; кусуы шиповника, обвитые ветвями пови­лики, мята, желтые одуванчики, некоторые бобовые и другие ра­стения покрывали его берега и спускались к самой воде, кото­рая быстро неслась по его неглубокому каменистому дну. И сюда.
CtOoqIc
389
в эту убранную зеленью и цветами могилу, приходят несчаст­ные верблюды,-напиться в последний раз и умереть: я насчи­тал здесь шестнадцать трупов их и они все лежали вблизи ручья.
Уехали. И не больше, как после нескольких минут движе­ния, мы опять увидали себя посреди утомительной, такой же без­отрадной, как вчера, пустыни. Только теперь она не кажется нам бесконечной и не производит прежнего гнетущего впе­чатления, потому что теперь перед нами тянется на горизонте гряда высоких пригорков, которые всегда сулят что-нибудь путнику и гонят прочь скуку, навеваемую однообразием.
Действительно, после двух часов движения мы увидали по­казавшуюся из-за холмиков небольшую, но густую рощицу высо­ких серебристых тополей... Зеленая роща?! в такой пустыне! Ведь это-сон на яву... Приближаемся к ней, въезжаем в её прохладную тень, и сойдя с лошадей, ступаем на землю, оде­тую мягкой травой... Что за прелестный уголок!
И опять читатель может подумать, не сон ли рассказываю я... Нет, тут все живое, настоящее; и эти прекрасные деревья, и эти два журчащих ручья; волнующиеся поля поспевшей пше­ницы, обсаженные кустами шиповника и деревьями серебристой джигды; роскошные бахчи с арбузами и дынями, и этот полу­развалившийся глиняный домик, приютившийся тут, как ска­зочная избушка на курьих ножках,-все это есть в действи­тельности.
Тут живут три китайца, и один из них, добродушнейший старикашка на вид, встречает нас и тоже, чай, думает,- не во сне ли видит он небывалых людей в невиданном платье. Он кланяется в землю и, встав, подносит несколько дынь. Мы приняли дар, велели казаку заплатить за них по вчерашней цене, и старик остался вполне доволен.
Мы с Матусовским остановились в роще; другие же спут­ники просто удивили меня, когда я увидал, что они даже не вышли из телег; только купили дынь и арбузов и немедленно поехали дальше... Это-стоицизм, достойный лучшего назначе­ния... Впрочем там были не все господа: были рабы, которое наверно зашли бы сюда посидеть, да не смели. И на нас Со­сновский посматривал своим гневным, постоянно бегающим взглядом; да не успел придумать законного основания, чтоб запретить нам останавливаться.
CooQle
390
Посмотрев им вслед и прогнав от себя мысли, которые невольно лезли в голову, я прошел на бахчи, скрытые в тени высоких тополей, которые окружали их со всех сторон; и мне так понравился этот крошечный роскошный мирок, что уходить оттуда не хотелось.
Вдруг до меня доносится запах разлагающагося трупа, и я увидал издохшего верблюда, который лежал под кустами, лишь в нескольких шагах за избушкой. Но соседство его, повидимому, насколько не беспокоило её мирных обитателей; а еслиб они и желали от него избавиться, то спрашивается, ка­кими средствами могут три человека оттащить такую тяжесть или зарыть такую громадную штуку, как верблюд? Только эти обитатели пустыни, как и следовало ожидать,-народ неизба­лованный; а потому они благодарили судьбу за ниспосланный дар и, если не сами привели умиравшего верблюда к своей избушке, то были очень рады этой случайности, потому что он служил для них богатым складом провизии на долгое время!... Во многих местах, на ветвях кустарника и протянутых ве­ревочках были развешаны длинные и тонкие куски вырезанного из верблюда мяса и провяливались на солнце... Некрасиво, не­приятно смотреть,-а бранить пх за то „подлецами* как это сделал благочестивый казак,-не за что: ведь уж, конечно, не от роскоши едят они мясо павшего животного.
Но какая оригинальная жизнь этих трех человек, и с каким наслаждейием я поставил бы себе в этой роще па­латку и пожил с недельку... Жить, относительно говоря, среди полного довольства и видеть перед собою такую голую пусты­ню, наблюдать за сменяющимися в ней явлениями,-в высокой степени интересно. Но долгое время так-называемому культур­ному человеку тут не выжить: душа запросит того, чего Гоби дать не может...
Окинув взглядом еще раз этот полусказочный приют, я заметил на вершине голой каменистой горы, у подножия кото­рой лежит, описанный клочок плодородной земли, развалины мусульманского храма (гумбар), а внизу, в роще, рядом с миниатюрными полями и бахчами, в тени пирамидальных топо­лей находились другие развалины китайского храма Эр-Гоу-Мяо.
Опять оригинальное явление: два храма рядом, в пустын­ном, как море, пространстве... Для чего они построены здесь? по чьей мысли? когда? Кто приходит в них молиться? Или
kaOOQle
391
онц служат станцией, приютом для путником?-. Никто ничего не знает... Теперь эти развалины храмов двух враждебных наций - мусульманской и китайской - являлись красноречивой эмблемой настоящего этих самых врагов: стоять они рядом, оба поруганные, оба разрушенные и как бы спрашивающие друг друга: зачем мы ссорились, зачем пролили столько крови и разоряли один другого? что вышло из всего, кроме нашего общего бедствия?.. Действительно, китайцы истребили мусульман, мусульмане уничтожили китайцев,-вот и весь результат долгой войны последнего времени, по крайней мере теперь другого еще не видно... Значит и Гоби была театром кровопролитий.
Милое виденье исчезло... Снова потянулась суровая каменистая пустыня, однообразная и совершенно безжизненная, потднулась на такия пространства, каких я до того еще не встречал в пройденной части Гоби.
Тут совершенно сухая глинистая почва сплошь усеяна темно­серой галькой, за исключением небольших прогалин и не­правильных полос, как бы в роде протоптанных тропинов; и на всем доступном для глаза пространстве, кроме этой, сияющей под солнечными лучами, гальки, да самых редень­ких кустиков травы, которую видишь только при вниматель­ном рассматривании,-ничего больше нет... За то сколько об­манов для зрения! Куда ни поглядишь-миражи всюду; везде на горизонте блестят как будто зеркальные поверхности озер с берегами, поросшими травою. Но, говорю, эти миражи очень мало занимательны... Гораздо интереснее гора, чтд третьего дня появилась на горизонте - она по крайней мере не фальшивая. Мы постепенно приближаемся к ней, но не часами, а днями, и теперь за ней показалась гряда более отдаленных и также покрытых снегом гор... Это, конечно, Тянь-Шань.
Долго ехали мы среди описанной обстановки и, судя по вре­мени и расстоянию, о каком говорили китайцы, нам уж пора бы придти на ночлег, а мы еще не видим даже никакого при­знака близости воды: перед нами все та же блестящая ка­менная гладь, сливающаяся вдали с гладью кажущихся озер. Может-быть, в их-то фальшивом блеске, думал я, и скры­вается от наших глаз желанный приют. Ждем, надеемся и .едем. Вот скрылось за горизонт солнце; и интересно наблю­дать, как все волшебные воды, мгновенно, словно по команде,
392
исчезают с горизонта, открывая действительность. Но, увы,- исчезли миражи, а с ними, как мираж, пропала и надежда на близкий ночлег; открывшаяся действительность представляла все ту же безжизненную равнину, по которой еще далеко-далеко впереди ехали люди нашего каравана, и за ними не было видно ровно никакого признака ночлега...
Только уж в сумерках добрались, наконец, до края атого мозаичного паркета, и он резко сменился песками, в которые теперь вошла дорога; и хотя сухие пески не имеют в себе ничего привлекательного, я и им обрадовался: они всё-таки представляли холмы, поросшие тростником и серым колючим кустарником; дорога все-таки извивалась между ними и позво­ляла надеяться, что вот за поворотом откроется что-нибудь новое, предвещающее место ночлега и отдых.
Действительно, вскоре перелетели с места на место три ма­леньких птички,-а раньше их не встречалось ни одной, ни­какой породы; сквозь тростник мелькнуло дерево, пески скоро кончились, и за ними открылась небольшая зеленая площадка, с развалинами станционного дома или кумирни,-теперь трудно угадать,-только здание было довольно большое, поместительное.
У нас, уже опытных степняков, не остается никакого со­мнения, что тут вблизи находится вода, и пришедшие раньше нас спутники, думаем себе, расположились непременно гденибудь здесь на ночлег; что мы только не видим их. едем дальше; встречаем еще развалины двух домиков; на земле видны ясные следы недавно стоявшего здесь каравана, в виде вытоптанной и выжженной травы, походных печей (сложенных всего из трех камней) и т. п. Вот, слава Богу, увидали и двоих из наших конвойных солдат.
Но они стоят в бездействии; их лошади не расседланы, и пики они держат в руках... Отчего это? Отчего же не видно ни других людей, ни телег, ни выпряженных животных?
Я отстал и ехал в это время совсем один, так что получить объяснение было не от кого. Тороплю лошадь, чтобы скорее доехать и спросить,-неужели же все уехали дальше? Подъезжаю к упомянутым домикам; вижу, у одного сидит Матусовский; возле стоят наш казак и два китайских солдата.
- Ну, скорее! Не дождешься вас! кричит мне сердитым голосом товарищ.
- А что случилось? Пожар где?
LaOOQle ,
393
- Неть, пожара^еще нету; а вот поешьте арбуза, да скорее поедемте: наш „учено-торговый" нашел, что сегодня мало проехали; поэтому оказалось, что в здешнем колодце вода не* хороша... И все уехали дальше, на следующий; а далеко ли до него, никто положительно не знает; некоторые говорят даже, за пятьдесят ли отсюда; но это вероятно с досады или в насмешку над нашим остроумием...
Я сначала думал, что Матусовский шутит, но скоро должен был поверить, что он говорил правду... Тогда мне захоте­лось убедиться, действительно ли дурная вода здешнего колодца заставила Сосновского уехать отсюда, несмотря на наступавшую ночь, и тащиться еще неизвестно сколько, в потьмах, на изму­ченных животных, работавших уже двенадцать часов без отдыха. И как работавших, по какому щебню и глубоким пескам тащивших тяжелые возы!.. Должно-быть совсем не­годная вода,--ннтересно видеть.
Колодезь находится тут же в нескольких шагах; он оказывается велик, как ни один из всех, виденных до сих пор в Гоби,-богат водой и даже обложен внутри де­ревом, что я встретил здесь также в первый раз... И уж одно это обстоятельство доказывало, что вода здесь не должна быть плохая;-иначе зачем стали бы так заботиться об этом колодце, когда к другим не было приложено ни малейшего труда. Достал воды и выпил; она оказалась чистой, холодной, без малейшей примеси соли и имела только серный запах, впрочем гораздо менее, чем у той воды, какую нам не раз доводилось пить раньше...
Итак, значит, совсем не вода была виновницею стремления вперед, а какие-нибудь другие соображения. Но, так или иначе, а нам ничего другого не оставалось, как садиться опять на лошадей и пускаться в дальнейший путь, после двенадцати ча­сов (!), да проведенных в седле, а не на мягком матраце; на открытом солнце, а не в тени удобной телеги; голодными, а не посреди китайских закусок... Это далеко не одно и то же.
Бблыпая часть нашего транспорта была еще позади, и когда мы собирались тронуться в путь, подъехала одна из телег... Извозчик и мулы, вовсе не подозревавшие, какое разочарование ожидало их, торопились скорее добраться до нас и с види­мым удовольствием сворачивали с дороги на площадку, где находился колодезь. Извозчик весело покрикивал на своихъ
394
бедных, исхудавших мулов, ободряя их словами: „немножко, немножко, еще два шага!" Те как будто понимали его слова н Напрягали последние силенки, чтобы сделать эта последние два шага и потом валяться но траве, пить, есть и спать.
Скрепя сердце, мы оказали ему, что надо идти дальше, до следующего колодца, что все уж уехали... И невозможно было остаться равнодушным при виде происшедшей в нем при этих словах перемены... И все это к сожалению не сказка и не тяжелый сон.
Тронулись мы; пошел за нами, потупя голову, и этот под­невольный человек, посылая нам проклятия; потащили бедные твари свой тяжелый воз, теперь по глубокому песку; заходил и захлопал по их худым сцинам бич; но, сделав несколько шагов, они останавливались отдыхать; потом опять несколько шагов и опять отдых...Телега скоро отстала от нас и мы, слава Богу, перестали слышать удары кнута и крики извозчика, уставшего и махать им, и кричать.
Настала ночь, к нашему счастью тихая и не слишком тем­ная, так что дорогу, хотя и с трудом, можно было различать. Мы ехали друг за другом, в состоянии какой-то мучительной дремоты, и молчали, потому что было не до разговоров! И душа и тело так устали, что буквально ни о чем не можешь думать, кроме вопросов: да для чего же все это нужно?..Кому мы жертвы приносим и какой их смысл? И нами овладевали до­сада, грусть и почти отчаяние.
Долго плелись мы ночью по пескам в таком состоянии; на­конец, мелькнул огонь несколько в стороне от дороги, и, проехав еще версты три, четыре, мы услыхали голоса и фыр­канье лошадей, доносившиеся из лагера,-а потом увидали группы людей, освещенных ярким светом костров, и подъ­ехали к ним. Здесь одни ужинали, другие только варили свою убогую пищу; но, как я сказал, еще далеко не все были в сборе;-большинство телег еще не пришло, а еще Бог знает где тащились они позади.
Едва утолив мучившую нас жажду, мы с Матусовским, за Отсутствием наших постелей, улеглись на голом песке... Но всякия физические лишения были для нас сущим вздором, и мы все перенесли бы смеясь, если бы душа так не страдала и за погубленное дело, и за ехавших с нами людей и животных.
395
Собрались, наконец, все, и измученные погонщики, ворча и проклиная свою судьбу, выпрягали мулов, вели их поит и потом отпускали на свободу, есть. Но вода была уже вычер­пана. из скудного колодца вся, и приходилось долго ожидать, пока она наберется,но здесь не находилось корма... А ведь на покиаутой стоянке все, чтд нужно, было: там ездящие этой до­рогой и останавливаются.
Тот колодезь называется Кэ-Да-Тин-Цзы; а этот, у которого мы провели нынешнюю ночь, носит название Да-Чуань-Тан.
28 августа.
Сегодня, наконец, приезжаем в Хами, до которого нам так хотелось „добраться", лишь потому, конечно, что после него остается проехать только два китайских города, а третий будет уже русский. Но, скоро только сказка говорится... Еще дойдем ли до этого русского города?!
Наступило утро, тихое, серенькое; в природе было так по­койно и хорошо; перепадали редкия капли дождя, а в горах, которые виднелись в тумане, в нескольких местах шел, должно-быть, проливной дождь. Тронулись в путь, и теперь до­рога шла не по битому, как щебень, камню и не по пескам, а лугами с густой и высокой травой; и воздух был иной,- в нем слышался запах, напомнивший мне наши поля; и те­перь, с приближением в родине, всякое воспоминание о ней становилось еще отраднее...
Проехали верст десять, и в стороне показались развалины одного селения (Хуан-Лу-Ган), потом верст через пять- другого (И-Ко-Шоу); и теперь и их приятно было видеть, хотя это были одни развалины; около них, однако, бродили лошади, скрытые по самый живот в густой траве; близь селений росли деревья (тополь, джигда, ива). Вероятно, обгорев во время общего пожара, они были срублены; но от срубленных ство­лов пошли молодые, роскошные зеленые побеги, полные све­жести и сил... Жизнь опять творит, а люди современен опять все уничтожат.
Читатель уж сам догадывается, что начальник теперь снова уехал вперед; а мы с товарищем едем вдвоем, и когда приблизились к последнему из названных селений, из него Выехал высланный к нам на встречу отряд .китайских сол­дат. Они были с пиками в руках, одеты в новенькия пли-
kjOOQle
396
совня курмы черного цвета, отделанные красным сукном, и, встретив нас, поехали сзади, а два человека остались впереди в качестве вожаков.
Мы последовали за ними и вскоре въехали во двор вновь отделанного небольшего домика; тут нас встречает ман­дарин с красным шариком на шляпе и тотчас приглашает к столу, у которого сидели уже позавтракавшие спутники. Все было приготовлено для нашей встречи:-и эти солдаты и ман­дарин, и этот завтрак, арбузы и дыни,-все было прислано из Хами и всего в изобилии*).
Во время завтрака в комнату входит со двора незнакомый китаец средних лет, в шелковом платье, с красивым и умным лицом, чистыми руками и весьма изящными манерами, по которым в нем сразу можно было угадать немаловажного чиновника. Нас познакомили, и переводчик отрекомендовал нам его, как главного представителя гражданской власти в Хами, который также выехал встретить нас. Из беседы с ним я узнал, что он приехал сюда из Шан-Хая, где был на службе; там знал многих европейцев и познакомился с их обычаями. Хотя на его шляпе был только синий шарике, а на другом крабный, то-есть генеральский, тем не менее этот генерал имел и вид, и манеры, вовсе не гармонировав­шие с его званием; и я сильно подозревал, что на него лишь надели чужую шляпу, только для пущей важности и, можетъбыть, для выражения нам бблыпого почтения. "ИАое подозрение еще усилилось, когда он сам сообщил, что он же провожал от Хами до следующего города нашего казака Павлова, ибо, еслиб они приняли последнего за офицера, то и тогда была бы слишком большая честь; этого же, надо думать, не было, так как хамийский военный начальник подарил Павлову на до­рогу, как этот генерал сообщил пам здесь, сто рублей серебра. Итак, говорю, генерал был сомнительного свой­ства, тем более, что мне было известно, что у китайцев по­добные временные, так-сказать, декоративные повышения в чинах делаются очень не редко.
•) Завтрак подавался в оригивальной посуле, сделанной нз кожи, с виду же как будто деревянной лакированной. Эта дорожная посуда состааляет специальное производство г. Си-Аиь-йу.
397
Из Хами был выслан кроме того и экипаж военного на­чальника, представлявший, как все китайские экипажи, двух­колесную телегу, но роскошно отделанную и запряженную цу­гом парой великолепных мулов громадного роста. В ней поехал наш начальник, а находившиеся при экипаже трое хорошо одетых слуг, в форменных шляпах, пошли пеш­ком возле телеги, или колесницы, как Сосновский предпочи­тал называть ее. Оно, действительно, гораздо эффектнее.
Кончился оазис, и мы опять находимся среди голой пустыни; но теперь уж она не производила на нас угнетающего впе­чатления, так как мы знали, что нам уже не далеко до её конца и до города.
Перед вечером добрались до окраины Хамийского оазиса, и какой вдруг резкий и приятный переход от страшной суши и безводья! Здесь, в зеленых и. как будто мягких берегах, перед нашими глазами несется многоводный прозрачный ручей, местами даже разлившийся и затопивший дорогу. Над свежей зеленью вьются бабочки и порхают с веселым щебетаньем птицы; где-то пропел петух и возвестил о близости челове­ческого жилья; вот показались и люди,-не проезжающие только и не спешащие скорее миновать опасные места, как в пустыне, а живущие тут. Это были жители показавшагося невдалеке се­ления Син-Чуань-Цзы. Двое из них лежали возле дороги, у самого ручья,, на мягкой траве и беседовали между собою,., впрочем беседовали о настоящих высоких ценах на все и трудности жизни.
И все названные предметы, несмотря на всю их обыкновен­ность служат источником большего наслаждения, хотя мы всего* девять дней провели* в пустыне!..
Переехали в брод ручей, за которым пошла мягкая, почти белая почва, покрытая хорошею растительностью; миновали раз­валины большего селения Ши-Ли-Пу и расположенного около него, также разрушенного, кладбища, судя по оригинальным однообразным памятникам,-не китайского, следовательно, - здешних мусульман, потому что других людей здесь нет.
Куда ни взглянешь, везде видишь только следы войны в виде обломков разрушенных домов, и количество развалин свидетельствуем об очень немалой цифре исчезнувшего насе­ления в этом /раю. А теперь песчаные ураганы уже наполо­вину занесли их песком... Вот и источник последнего: мы
booQle
398
въехали в голый песчаный остров, боковых границ вбторого не видать, а поперек он тянется верст на пять.
Поднявшийся вдруг сильный ветер поднял песок и понес его массами, наполняя воздух до такой степени, что кругом стало темнее. Но мы скоро укрылись, если не от песку, то от ветра, вступив в лабиринт новых развалин, как будто' города какого или предместья, судя по размерам разрушенного селения... Это был, действительно, прежний город Хами. Но чтд от него осталось! Обломки земляных оград, возвышения в роде батарей и башен, какие-то клетки, расположенные рядами, да груды целых миллионов рассыпанных кирпичей, или цели­ком свалившиеся стены!.. Угадать нельзя, чтд здесь было до « погрома, и нельзя предположить, чтоб тут могла найтись хоть одна живая душа!.. Но, смотрю, в стороне пробежал один совершенно голый, мальчишка лет семи, с каким-то стеклян­ным пузырьком в руке; в одном месте между развалинами я разглядел кем-то обитаемую лачужку с двумя маленькими' окошечками, пристроенную к уцелевшей части старой стены; на встречу иам проехали два воза с травой. Вот и все при­знаки жизни, виденные здесь; но и те, говорю, судя по обста-> новке, были совсем неожиданные.
Вскоре затем мы очутились перед стеною и воротами нового города; это был собственно лагерь находящихся здесь китай­ских войск, и его двор был битком набит солдатами, ко­торые при нашем появлении толпились и неслись с любопыт­ством к нам на встречу; но здесь пас тотчас встретил один хорошо одетый офицер в форменной шляпе и провел на следующий двор, куда явился наш спутник Пин и при­гласил в комнату, где и представил хозяевам.
Один из них был тот самый джентльмен, - мандарин гражданской службы, с которым мы познакомились сегодня утром, а другой, как нам сказали, - адъютант здешнего военного начальника. Здесь же находились и члены нашего аван­гарда. Все сидели посреди маленькой комнатки, за круглым столом, уставленным разными кушаньями, но не по китайскому обычаю - в маленьких фарфоровых чашках, а в серебря­ных вазах, поставленных на серебряные же резервуары с горячей водой... И на меня повеяло Европой.
Здесь вся комната представляла какую-то смесь характеров европейского с азиятским: на стенах, например, висели кан­
CiOOQlC
399
делябры китайской работы с европейскими стеариновыми све­чами; на столе между равной посудой оказалась одна русская чашка фабрики Кузнецова, как гласила надпись на её до­нышке; тут были европейские ложки, ножи и вилки: кушанья представляли тоже нечто полукитайское, полуевропейское. И во всем не столько проглядывало желание подделаться под евриопеизм и щегольнуть им перед нами, сколько доказывало то, что сюда проникли, вместе с вещами, и иные потребности (но не в народе, конечно).
Любезные хозяева просто закормили нас обедом, арбузами и дынями. О первых мы говорить не будем, потому что после Гоби все хорошо; но о хамийских дынях писалось, как о зна­менитых; их знают во всем Китае; поэтому о них нельзя не сказать двух слов: они хороши, сбчны, сладки и вкусны, но никак не могут сравняться с лучшими сортами дынь, вы­водимых у нас в парниках.
После обеда подали чай; п его также не приносили в чаш­ках, по-китайски, а наливали из самовара, - да какого! Туль­ской фабрики Ильи Домова... И эта неожиданная встреча с рус­скими самоваром и чашкой доставили мне искреннее удоволь­ствие: от них повеяло Россией; а кроме того, всегда приятно видеть произведения своей страны в чужом государстве.
Отведенная для нас квартира находилась в доме главного военного начальника хамийского округа, генерала Чжан, про которого Чжу сообщил нам прежде всего, что он имеет в пере на шляпе два павлиньих глазка, и прибавил, что таких сановников во всей империи только шесть человек. Он ска­зал еще, что с знакомым нам генерал-губернатором за­падного Китая; Цзо-Цзун-Таном, они большие друзья, что Чжан обладает огромной физической силой и превосходно стреляет в цель из ружья.
Квартира наша находилась рядом с его помещением, и так как в китайских военных лагерях вообще не бывает боль­ших затей, - в роде множества дворов и комнат, - то все помещение его состояло из трех, четырех комнаток, распо­ложенных рядом с нашею, только с отдельным входом. И у этого входа часто можно было видеть важного генерала стоящим у открытых дверей своей комнаты и посматриваю­щим на двор, чрез который мы должны были проходить.
400
Мы, как было заметно, также не мало интересовали его, и он со своей стороны выразил желание скорее познакомиться с нами, о чем сегодня и было сообщено его адъютантом. Чжан прислал нам сказать, что сегодня не смеет нас беспокоить, а завтра утром будет ожидать нашего посещения. Но Соснов­ский находил нужным сделать ему визит непременно сегодня и непременно в одиночестве, о чем и просил доложить. Чжан изъявил согласие принять, но только просил придти пораньше, так как он рано ложится спать. Нап/и же обычаи читатель уж знает: Сосновский заставил его прождать себя часа три.
Мы же провели вечер дома, в компании с Чжу, Пин и даже Го, который сегодня показался в люди, и познакомились еще с одним небезъинтересным человеком. К сожалению разговор и с ним был затруднителен, потому что его при­ходилось вести на китайском или ломаном английском нарерии (бнджён).
Это был индиец, родом из Бомбэй, по имени (китайскому) Хуа-Ли. Он живет в Хами, состоит на китайской службе и обязанности его состоят в обучении солдат стрельбе в цель; судя же по его биографии, которую он сам рассказал мне, он отнюдь не готовился к военной служебной деятельности. Хуа-Ли содержал в одном из китайских городов опийную курильню, разорился, и это-то последнее обстоятельство и сде­лало его инструктором китайских войск. К сожалению, я не имел времени поближе познакомиться с результатами его пре­подавания... Курьезно... И жалко мне бедных китайцев!...
Но сам по себе Хуа-Ли был очень милый и любезный че­ловек, и привыкнув на своей родине к европейцам, обра­довался нам, как родным. Обрадовался он очень моему уменью писать по-английски, которым он сам не обладал, а потому уже в течение нескольких лет не мог послать о себе вести своим родным в Бомбэй и сильно горевал об этом. Он был ужасно рад, что мог, наконец, осуществить свое давнишнее желание, и в благодарность за эту услугу предложилъбыть моим постоянным провожатым, если я вздумаю куданибудь поехать, или осмотреть что-нибудь. Таким образом, мы явились друг для друга одинаково приятной находкой.
Кончился день, и Мы с Матусовским ушли в свою комнату и улеглись спать, - сегодня не на земле, не в палатке, а въ
401
европейских железных кроватах. Но они были плохо устро­ены, качались и звенели; да мы таки и от кроватей отвыкли.
Кроме того покойному сну мешало другое обстоятельство: в соседней комнате, где помещался Сосновский с фотографом, долго происходил очень горячий спор о том, какие подарки послать завтра генералу Чжан. Боярский сильно восставал против отправления ему „аллегорическаго" сервиза, подаренного Сосновскому Цзо-Цзун-Таном, говоря, что последний, как при­ятель Чжана, узнает о таком употреблении его подарка, и это будет весьма неловко; а тот уверял, что тут нет ровно ничего неловкого, и „отчего он там узнаетъ"!... (Сервиз таки послали вместе с зеркальцем, зелеными ленточками и т. п.).
На следующий день мы сделали Чжану общий визит, из ко­торого, впрочем, я не вынес ничего нового, кроме того разве, что Чжан, когда ему случалось говорить о себе, указывал пальцем на свой нос, а не грудь, как это мы делаем. Ви­зит был короткий и бессодержательный, мы так-сказать только показали себя друг другу; но генерал мне понравился с пер­вого разу своею наружностью и манерами. Он был большего роста, довольно полный, но не толстый, с открытым лицом, малоцеремонный, но, вежливый в обращении п скромный даже до застенчивости.
Мы пробыли в Хами шесть дней, - так долго, по случаю „государственных заданий", то-есть „хлебного дела" Сосновского, и я успел хорошо познакомиться с этим оазисом, насколько это было для меня доступно.
Он представляет пространство плодородной почвы (повиди­мому лбсного характера), величиною около пяти квадратных верст, и лежит верстах в сорока от южных окраин ТяньШаня, который служит ему защитой от северных ветров. Хорошо орошенный водою двух сильных ручьев, он отли­чается необыкновенным плодородием и почти весь возделан. Пшеница, просо, гречиха, кукуруза, овощи, арбузы, дыни, тыквы, виноград и многие фруктовые деревья превосходно растут здесь, и эти произведения почвы с избытком удовлетворяют всем местным потребностям.
Теперь, впрочем, производительность,' как и потребности, сильно уменьшились, с уменьшением здешнего населения на громадную цифру, о чем можно заключить по числу разрушен­ных домов во всех трех городах, стоящих в хамийском ПУТ. ПО КИТАЮ, т. п. 26
VjOoqLc
402
-оазисе. Они расположены недалеко один от другого, и каждый обнесен своею стеною; а между ними рассеяны села, деревни, поселки или отдельные домики. Города называются: Хуй-Чэн (мусульманский), населенный таранчинами, Лао-Чэн (старый) и Син-Чэн (новый); последний, действительно, построен вновь, уже после войны, и ничего особенного, кроме довольно широ­ких улиц, не представляет. По своему бедному виду онъ-
-скорее село, чем город. В нем живут китайцы и ведут теперь мелочную торговлю; впрочем и тут почти все туземное можно найти. В старом городе помещается исключительно здешний гарнизон и живут все военные чины.
Самым же интересным для меня явился мусульманский го­род, - своею оригинальностью или, собственно говоря, своим отличием от китайских городов, уж порядочно наскучив­ших мне своим однообразием. Здесь же все иное, - и дома, и храмы, и кладбища, и люди с их типом и костюмами; по­этому я почти каждый день из проведенной в Хами недели ездил в таранчинсний город и, бродя по его теперь почти пустым улицам, среди наводящих грусть развалин, не мало сожалел о том, что мне не довелось увидать его в цвету­щую пору, когда жители его были богаты и жили в доволь­стве, - жили, по словам одного здешнфо старика, „все как короли".
Хотя обстановку этой, яко бы королевской, жизни следует понимать очень и очень относительно, тем не менее г. Хцри должен был представлять во время оно весьма поэтические и оживленные картины, судя по немногим остаткам его недав­него прошлого. Это был сплошной тенистый сад, и под гу­стою листвою его плакучих ив, тополей, шелковичных и дру­гих прекрасных деревьев, как под зеленым шатром, скры­вались его маленькие уютные домики, в которых протекала покойная, патриархальная жизнь. Теперь же путешественник найдет здесь только обломки стен, груды мусора, да кой-где более или менее уцелевшие остатки домиков, между которыми изредка попадаются поправленные и теперь обитаемые хижин­ки, да сохранилось много деревьев. Резче всего здесь бросается ф глаза одна черта, отличающая этот город от китайских, в которых почти что ни дом, то лавка: здесь я не видал*^ их ни одной, существующей теперь, и никаких остатков быв­ших прежде; как будто здесь вовсе не торговали.
VjOOQLe
408
Жители ero-мусульмане, называющие себе Хамыл-Лук ил» Тарйнчп; язык их наши казаки, говорившие по-киргизски, по­нимали хорошо] и могли довольно свободно объясняться с ними. Степанов же, когда я его спрашивал насчет их языка, вы­сказал свое мнение в такой несколько забавной форме, но, как видно было, совершенно серьезно.
- Это все равно один и тот же язык, что кыргызский; только' с ними, значит, надо говорить с вывертом, с модой то-есть, пояснил он. Но для меня смысл этого объяснения и до сих пор темен.
Жителей в Хами теперь очень немного; но мне совершенно непонятно, кац могли уцелеть и эти, почему их не перебьют теперь.
Они разорены и многие до нищеты; но странно, бедность и нужда тут как-то не бросаются в глаза, и здесь вовсе не слышно стонов людей, изнемогающих от тяжелой работы, как в китайских городах... Видел я здесь величавых ста­риков, сидящих на корточках на улице в компании у чьихънибудь ворот и ведущих беседу; видел многих женщин,- красавиц в сравнении с китаянками; они открыто ходили по улицамъ' и при встрече со мной почти не проявляли дикости; видел хорошеньких, часто совсем голых, детей, которые бегали или играли между развалинами. Тип людей большею частью красивый; одежды представляют халаты или длинные широкия рубашки, часто ярких цветов; на головах у всех, мужчин и женщин, носятся особые тюрбаны, напоминающие отчасти короны или митры. Эти тюрбаны отделаны большею частью изящно, а иногда роскошно, например расшиты сере­бром и золотом. Они делаются пустыми и соответственно узору имеют много отверстий, что придает им большую легкость, и на вид они кажутся как бы выдутыми из чего-то.
Вообще наружность хамийцев очень грациозна. Пройдут два, три человека, остановится женщина в своем длинном и ши­роком платье и тюрбане, из-под которого рассыпаются по плечам и спине густые и длинные волосы, и кажется, что ви­дишь перед собою воскресшие сцены из библейской эпохи...
Дома, - построенные большею частью по одному фасону из необожженного кирпича, одного цвета с желтоватой почвой,- вероятно и прежде не представляли ничего особенно изящного или грандиозного; за то тут можно почти на каждом шагу встре* ’ 26»
C.OOQ1C
404
•тить прелестные уютные уголки, которые так и просятся на картину. Все симпатично, уютно, но все необыкновенно скромно. И даже самый дворец хамийских князей или „беговъ% нахо­дящийся в Хами, представлял бы далеко не • роскошное жили­ще, если бы не занимал такого исключительного положения.
Он построен на огромной искусственной насыпи, находя­щейся у северной стены, у единственных городских ворот, так что даже фундамент здания значительно возвышается над всеми остальными домами. Въехав в город, вы сначала уви­дите перед собою бедную улицу; она скоро загибается и исче­зает в глубине, а сейчас за воротами, влево от неё, отхо­дит под прямым углом широкая прямая доррга, ограничен­ная с левой стороны стеною, а с правой рядом высоких, густых деревьев. В недалеком расстоянии эта дорога,-аллея или улица, как угодно, - упирается в стену с воротами, ве­дущими в княжеский дворец.
Пройдя в них, вы вступите на довольно большой широкий двор, отделанный отчасти в китайском стиле и обсаженный деревьями; он вымощен булыжником, а посредине его про­ходит дорожка из каменных плит, ведущая к другим во­ротам. Тут сходят с лошадей и дальше идут пешкомъ^ поднимаются на четыре ступени и вступают во второй двор, с которого видна выходящая сюда часть дворца, его повреж­денные стены, снесенная крыша и груды кирпичей, убранных к одной стороне. Тотчас налево от упомянутого входа нахо­дится опять стена с небольшою дверью, и от неё поднимается каменная, широкая и длинная лестница, теперь с жалкими де­ревянными перилами, ведущая наверх в княжеский дворец; а направо от неё идет через двор, также вымощенная плитами, дорожка к калитке в сад.
Поднимемтесь сначала по лестнице и войдем во дворец. Он разорен, но не разрушен окончательно; только крыши не су­ществует совсем, а стены уцелели; внутри также многое раз­ломано, но некоторые комнаты сохранились, и, так как они очень похожи друг на друга, то по ним можно составить себе понятие и обо всех остальных, которых, говорят, тут на­считывается до шестидесяти. Но большой комнаты, в нашем смысле, нет ни одной, хотя зала и существует. Дворец те­перь отделывается вновь, и некоторые комнаты уже готовы, ме­жду прочим и зала. #
L.ooqIc
405
Когда я вошел в последнюю, один китаец расписывал в ней красками карниз у потолка. Я спросил его, не жела­ет ли он, чтобы я нарисовал что-нибудь на стене? Он и некоторые из стариков хамийцев, пришедших сюда из лю­бопытства вслед за мною, были даже очень обрадованы этим * предложением и тотчас с почтением подали мне кисть н краски;, но к сожалению эти орудия живописи были чрезвычай­но плохи и скудны, т.-е. не довольно разнообразны, так что ничего порядочного нельзя было сделать, а мне хотелось оста­вить по себе память в Хами. В несколько минут я нарисо­вал над входной дверью корзину с цветами, и, несмотря на поневоле плохое исполнение, все присутствовавшие были очень довольны.
- Мы будем это беречь, сказал один 'старик по-китай­ски, обращаясь ко мне,-и расскажем князю, кто это нарисо­вал и как скоро.
Я ответил, что очень рад оставить князю память но себе,, и выразил сожаление, что по случаю его болезни не могу те­перь с иим познакомиться.
Этот князь жил в то время в новом городе Хами, в особом помещении, отведенном ему китайскими властями и, как мне казалось, находился просто под караулом. Мне очень интересно было с ним познакомиться, и я приезжал к нему с индийцем Хуа-Ли, который его знает; но нам сказали, что он болен: может-быть это была и правда, а может-быть, китайцы только из каких-нибудь политических соображений помешали нашему свиданию... Но возвратимся к дворцу.
Его упомянутая зала ничем не заслуживает этого названия, потому что она представляет маленькую комнату только в три тоже маленьких окна, стрельчатых и со стеклами, а не бума­гой. Стены её выбелены мелом; потолок расписан грубым рисунком; пол состоит из квадратных кирпичных плит; в обеих боковых стенах выделаны по три углубления на подобие фальшивых окон, но более глубоких и служащих открытыми шкафами, в которых вделаны полки. Мебели ни­какой не было.
Итак, вот скромный вид княжеской залы... Но за то ка­кой величественный вид открывается из её окон, н особенно с её просторной террасы, - на окрестность, над которою по­следняя как бы висела в воздухе, на огромной высоте. Такъ
406
кажется потому, что когда стоишь на террасе, то вовсе не ви­дишь поддерживающей ее вертикальной стены, составляющей одну из сторон упомянутой насыпи, а глазам представляется, как с аэростата,-внизу расстилающийся весь город, окутанный зеленью, сады и отдельные домики, во множестве рассеянные по оазису, а прямо перед зрителем вдали поднимается к небесам длинный ряд снежных вершин Тянь-Шань’ского хребта.
И хорошо, должно-быть, жилось тут посреди ковров, мяг­ких диванов, обтянутых шелками, и обвитых зеленью тер­рас и других принадлежностей восточного комфорта. Но теперь тут все мертво, .молчаливо и пусто; и неизвестно куда рассея­лись люди, которые жили тут. И как хотелось бы узйать по­дробности прошлой жизни, познакомиться с историей недавних совершившихся здесь событий...
Я прошел дальше, в другие комнаты, находящиеся в состо­янии разрушения, закопченные еще несмывшимся дымом пожара и засоренные мусором; заглянул и на женскую половину... Комнаты все более или менее похожи на описанную залу; они только еще меньше её; на стенах некоторых уцелел пестрый орнамент, каким они были расписаны; в иных устроены ка­мины, похожие на наши...
Других подробностей я не успел рассмотреть. Упомяну еще о маленьких двориках, находящихся между некоторыми ком­натами и сверху открытых; они производят несколько стран­ное впечатление, потому что кажется, что дворец представляет одно цельное здание, и тем, что они находятся на такой боль­шой высоте.
Потом меня провели на другую террасу, в полу которой я заметил четырехугольное отверстие, ведущее в какое-то темное пространство, и спросил о его назначении.
- Здесь, сказал мне Хуа-Ли,-была кладовая, в которой хранилось серебро князей; она, говорят, была наполнена им до верху, но во время войны, когда китайцы взяли город, все серебро было разграблено.
Не ново, подумал я, и никому не чуждо!...
Осмотрев дворец, я попросил провести меня в принадле­жащий к нему сад. Он занимает довольно большое простран­ство, но не имеет никаких претензий, без которых немы­слим сад в китайском вкусе. Тут растут по преимуще­
CtOOQIC
407
ству фруктовые деревья, яблони, ююбы, ореховые деревья, до­стигающие огромных размеров, абрикосы, груши, а также ви­ноград. Из других деревьев, украшающих сад и дающих ‘ прохладную тень, тут растут серебристые и пирамидальные тополи, айланты, вязы, джигда, шелковичные деревья и ивы, по преимуществу плакучия.
Это место, как видно, было пощажено неприятелем: ветхия беседки уцелели, обрубленных и обгоревших деревьев не было видно ни одного... Вообще я замечал на всем пути, что сады мало подвергались истреблению. Щадились также кладбища. Так например здешнее мусульманское кладбище осталось по­чти нетронутым.
Менее других зданий пострадали и здешние храмы, называ­емые „гумбаръ** или ямэст-цитъ“. Это последнее название, ка­жется, относится собственно к минаретам; последние же пред­ставляют высокие здания в виде как бы сдавленных четы­рехугольных башен, так что две противоположные стороны их значительно шире двух других, и на верхнем краю име­ют вырезку, образующую по краям два зубца, настолько боль­ших, что на них выделаны ступени для восхождения туда мул­лы. Эти башни сделаны также из необожженного кирпича жел­товато-глинистого цвета, ничем не окрашены, не выбелены, и некоторые не имеют никакой крыши. Внутри их проходит только лестница, ведущая наверх.
Храмы (гумбар) обыкновенно имеют обнесенный оградой дво^ или несколько; они вымощены каменными плитами и окру­жены крытыми галлереями, подпертыми деревянными резными колоннами различного рисунка. Внутренность их более или ме­нее поместительна и также наполнена правильно расположенными резными колоннами, раскрашенными яркими красками, а стены по карнизам исписаны стихами из корана.
Одною из особенностей здешних храмов являются многочи­сленные собрания рогов различных животных (по преимуще­ству антилоп, оленей, изюбрей, аргали и других), которые или просто свалены грудами в разных местах, или развешиваются по решеткам, а также торчат с крыш или просто валяются по земле в маленьких тенистых садиках, находящихся при храмах. Эти рога имеют повидимому какое-то религиозное зна­чение, но какое именно, - я не мог узнать; да повидимому и сами духовные особы , этого не знают. Я могу прибавить только,
408
что им не оказывается никакого особенного почтения, и ими не дорожат, как святыней; мне, например, позволили брать и уносить сколько и какие угодно.
На второй же день по приезде я свел здесь знакомство при посредстве Хуа-Ли с главным муллою, человеком довольно развитым и по своему должно-быть образованным,-гостепри­имным хозяином и приятным собеседником; к сожалению только беседа с ним была затруднительна, так как ее при­ходилось вести или самому, на китайском языке, или при по­мощи Хуа-Ли, который так же плохо понималъ'неизуродованный английский язык, как я-„ бидженъ
Приятель мой, Юзуп-Ахун *),-так звали муллу,-был ста­рик лет около семидесяти, роста выше среднего, седой, с правильными и чрезвычайно приятными чертами лица. Его манеры были изящны, обращение в высшей степени учтивое, даже, можно сказать, обворожительное.
Я был у него почти всякий раз, когда приходил в мусуль­манский город, и во время наших бесед, при которых всегда присутствовало несколько человек, большею частью пожилых людей, он расспрашивал меня про Россию, про наших купцов и приготовляемые у нас изделия, выражал общее желание, чтоб русские приезжали в Хами с товарами, как-то: материями, (по преимуществу сукном и ситцами), выделанными кожами, (особенно сафьяном), позументами, стальными изделиями, посу­дой и разными украшениями. А от себя прибавлю, что его, как и всех других, чрезвычайно заинтересовали некоторые вещи из гуттаперчи, например, мягкая дорожная бутылка, подушка и т. п.; и он пришел чуть не в ребяческий восторгъ/ когда я подарил ему две названные вещи. они, вероятно, также най­дут себе хороший сбыт.
Пробовал Юзуп-Ахун заводить и отвлеченные беседы ре­лигиозного характера; но о них много сказать нечего. Он го­ворил о единстве Бога во вселенной и спросил, так ли мы думаем, и, когда услыхал от меня о Боге Отце и Его Сыне, очень откровенно рассмеялся и что-то сказал по своему нахо­дившимся в комнате гостям, его единоверцам. Спрашивалъ
*) Слово „ахувъ®, как видно, употребляется вообще для выражения по­чтения, как у нас господин, но ставится после имени. Так, Юзуп-Ахун выявил меня ве иначе как Пабел-Якоб-Ахув.
kjOOQle
409
про вашего Царя, имя которого он знал, про наш „самый большой “ город, о том, долго ли я учился, какие у нас есть школа, какой суд и т. п.
Во время этих бесед он угощал меня фруктами и чаем, надушенным цветами жасмина (они пьют чай с сахаром я с молоком), а один раз даже заставил меня остаться у него отобедать, сказав, что я его очень обижу, если откажусь.
Обедали мы в той же маленькой приемной его небольшего домика, состоящего из трех комнат, двора и садика, также миниатюрных, но уютных и симпатичных. Вся меблировка приемной состоит из нисенького кана, покрытого ковриком и стоящего на нем подвижного нисенького же столика; и этот кан со столиком считается самым почетным местом,, где и заседали мы с хозяином; а посетители из местных жителей усаживались возле дверей, на нисеньких скамеечках или, за недостатком их, просто на корточках.
Обед подавала жена Юзуп-Ахуна, Эйша, если не очень ста­рая, но и некрасивая женщина; здесь же присутствовала бледно­лицая и болезненная невестка его Сан-Э и её дочь, хорошень­кая девочка лет семи, которая сначала рассматривала меня очень серьезно, потом стала посмеиваться и заигрывать, и на­конец решилась подойти и потрогать мое платье, сапоги, нако­нец даже бороду, лицо и волосы. Обе взрослые женщины ни мало не дичились, совершенно свободно оставались в комнате при посторонних, с лицами, как у всех хамийских женщин, ничем не покрытыми* чтд в мусульманском мире составляет явление исключительное. они совершенно свободно и разговари­вают с мужчинами; но мвге не удалось ни с одной побеседо­вать лично, так как они по-китайски вовсе не говорили.
Я выразил желание сделать их портреты, и они охотно со­гласились, как и сам Юзуп-Ахун. Дамы расчесали свои ве­ликолепные волосы, которые в Хами носят распущенными, оделись в нарядные шелковые платья, расшитые сафьянные сапожки и щегольские тюрбаны с черными кистями на боку. На одной был зеленый шелковый халат, подбитый пунцовым фуляром и расшитый на груди белым и розовым шелками; на другой также зеленое платье и красная кофточка, похожая на китайскую, только без рукавов. Дамы имели в ушах серьги, и у одной было надето на большом пальце левой руки колечко из крупного бисера. А Юзуп-Ахун надевал для
410
портрета голубой атласный халат; на голове же по обыкнове­нию имел белую чалму. Странным показалось мне, зачем он, как и некоторые другие, носит даже в комнате по сапогам калоши, когда на дворе и тепло и сухо. (Обувь эта кожаная, но не черная, а красноватого цвета.)
Окончив работу, я благодарил за позирование, а ЮзупъАхун выражал благодарность за оказанную им честь и ма­ленькие подарки, которые я сделал ему и его дамам. Эту бла­годарность, точно так, как приветствия и прощания, он со­провождал складываньем ладонями рук, с выпрямленными пальцами и прижиманием их к своей груди.
Жители Хами, когда я останавливался на улице, также соби-. рались около меня; но все держали себя пристойно и вообще произвели на меня впечатление людей кротких, услужливых, хотя и несколько неприятных своею бесцеремонностью с на­шей точки зрения... Не знаю, какими они оказались бы, если бы их было так много, как до разорения города; с неболь­шим же количеством людей, я убежден, всегда поладить можно.
Чтобы окончить наш беглый очерк мусульманского города Хами, упомяну еще о его кладбище. Оно почти примыкает к городу и представляет довольно большую площадь, занятую от­дельными могилами или склепами, имеющими вид куполообраз­ных зданий.
Рядом с общим кладбищем, но в особой ограде, стоит семейный склеп хамийских бегов. Он представляет довольно большое каменное здание с куполом, покрытым снаружи зе­леными изразцами, какие одевают и его стены, с тою только разницею, что здесь они белые с голубым рисунком, а зеле­ные изразцы только окаймляют края их. Фасадом склеп обращен на запад и эта сторона его представляет как бы огромный четырехугольный щит, из-за которого, если стать прямо перед ним, нельзя видеть никаких других частей здания. Бока этого щита закруглены, в роде тонких и высо­ких башен, а в средине щита сделано большое углубление, представляющее половину шестигранной и заостренной призмы, и в средней его части внизу находится маленькая дверь, веду­щая внутрь склепа. Внутренность его, также одетая изразцом, очень напоминала мне наши церкви своею формою, вышиною и куполом. В склепе стоят на полу несколько княжескихъ
k^ooQle
411, гробниц, расположенных в два ряда, совершенно простых на вид и просто оштукатуренных известью.
Схватив эти общие черты мусульманского Хами, я мог нако­нец исполнить просьбу генерала Чжана, который уже несколько раз повторял ее чрез ехавших с нами мандаринов, прось­бу-показать ему собрание моих рисунков из нашего путеше­ствия, а также сделал ему на память его портрет. Как в том, так и в другом отказывать было трудно,-надо же хоть чемънибудь поддерживать честь нашей компании и уменьшать общий, стыд, хотя любезностью и портретами несколько прикрывать гибельные последствия Лун-Тан’ской катастрофы.-Наконец ге­нерал был мне лично очень симпатичен, как человек про­стой, учтивый и, как казалось, очень добродушный, что под­тверждали и многие отзывы о нем.
Мы сначала рассматривали рисунки, которые доставили ему большое удовольствие, особенно виды знакомых мест; потом я приступил к сниманию с него портретов,-одного для него, другого для себя.
У него уже были его портреты, фотографические, и я говорю ему, что ведь мой не будет так хорош; но на это Чжан от­вечает совсем неожиданной фразой:
- „Фотографический портрет не редкость, -их везде много, а этого (то-есть рисованных) везде мало1*...
А мы еще думали удивить его именно фотографией!
Наконец портрет был окончен, показан и пересмотрен всеми его приближенными, всеми найден „сян-дэ-хэнь" (очень похожим), и генерал отдал распоряжение вставить его в рамку под стекло.
Но рамы для картин вовсе не употребляются в Китае, а стекло составляет большую редкость; поэтому их и не могли найти, о чем и пришли доложить Чжану. Тогда он приказал принести зеркало, подходившее по величине к портрету, велел вынуть стекло, счистить с него амальгаму и вставить портрет. .Приказание было тут же приведено в исполнение и портрет повешен рядом с двумя моими, которые я подарил ему. И в этот день у него перебывали все мандарины военного лаге­ря, приглашенные им или приходившие сами посмотреть на „нарисованного генерала Чжана"; а оттуда являлись ко мне с поклонами и покорнейшими просьбами сделать танже и кх порт­реты; но я, конечно,принужден был поневоле отказывать,
VjOOQie
412
так как совсем ве имел для этого времени; да мы черев день должны были и уехал отсюда.
Где и как проводили свое время моя спутники, я не знаю, потому что обыкновенно целые дни не бывал дома; и только, возвращаясь домой, по вечерам вспоминал Лань-Чжоу, когда там писался китайский экземпляр договора о поставке хлеба.
Теперь по тому Ле делу сочинялось письмо к Цзо-ЦзунъТану. Оно было вызвано тем, что Сосновский считал хлебную операцию своим личным предприятием, частною сделкою; но осторожный китайский генерал придал ей оффициальный ха­рактер и сообщил о заключенном контракте на поставку для войск хлеба из России, в Пекин, в тамошнее мини­стерство иностранных дел; и оттуда, еще до нашего приезда, было прислано сюда письмо с повторением-приказаний, чтоб принятое на себя обязательство было исполнено подрядчиком аккуратно...
На это понадобилось что-то ответить, и подобный ответ был бы делом самым простым, будь у нас настоящие перевод­чики; но в настоящем случае составление такого письма яви­лось делом не только громадной трудности, а совершенно не­возможным, потому что они уже давно доказали свою полную негодность для навязанных им ролей.
Я говорю „навязанныхъ", потому что, в самом деле, разве Андреевский или Сюй думали когда-нибудь быть переводчиками? Как же это вышло? Весьма естественно.
- Согласны ли вы ехать с нами переводчиком за 600 руб. в год? спрашиваем мы телеграммой у Андреевского.
- Согласен, отвечает он, хотя, как сам говорил, и вполне сознавал свби слабые силы; но он был убежден, что он будет вторым, если не третьим переводчиком в экспедиции для некоторых распоряжений и вообще таких случаев, где требуется самое поверхностное знакомство с языком.
Также было и с „представителем серьезной фирмы*, отжив­шим Сюем.
- Хочешь ехать с нами и получать по десяти лан в месяц?
- Хочу.
- Ну в чудесно, говорит Сосновский.
Бот и пришлось теперь мучиться ему самому и мучить дру­гих. Представьте себе положение несчастных Андреевского п
41«
Сюя, жоиМ им приходилось исполнять неисполнимые требо­вания!.. Ну сак переведешь, в самом деле, на почти неве­домый язык, или на свой родной с неведомого языка (на­сколько Сюю был неведом русский диалект) подобные мес^а из письма Сосновского к Цзо-Цзун-Тану, которое я по неволе выучил на память:
„Как жалею я в данную минуту, что не владею китай­ским языком, чтобы непосредственно, без сторонней помощи, высказать вам, на вашем родном языке, ту чувствительную признательность и благодарность, катя увозим мы с собою на родину. Я утешаю себя мыслью, что все, что исходит из глубины души, что дышет святой истиной, станет понятным, каковы бьу ни были средства и услуги переводчика. Пусть же каждая строчка настоящего письма моего свидетельствует, что пребывание в Лань-Чжоу, привет и ласки славнало ЦзоЦзун-Тана останутся всегда самым светлым воспоминанием каждого из нас. Благодарю, еще раз благодарю*!..
(На сколько светлы эти воспоминания у других и имел ли он право говорить о чувствах каждого из нас никого о них не спрашивая-читателю известно.) Или, далее:
„Добрая молва, которая живет в народе, не даром чтит почтенное имя этого заслуженного воина и администратора {речь идет о здешнем генерале Чжане), и нам остается радоваться, что страна, „отстоящая не в далеком соседстве от нашей границы*, и с которой нам неизбежно сноситься, находится в таких достойныхг рукахъ*.
Или переведите такую фразу:
„Цзо-Пзун-Тан славный воин, но не менее слоеный прави­тель, и меня несказанно радует, если наш договор о поставке хлеба еще более возвысит высокое имя Цзун-ду Цзо*
Вы прямо скажете, что это невозможно. Но Сосновский на­деялся, что как-нибудь, общими силами, письмо таки переве­дут. В состав общих сил входили, кроме оффициальных „переводчиковъ", два мандарина Чжу и Пин, казак Смокотнин и Тан. Все были созваны для перевода; а сам Соснов­ский руководил и толковал смысл русского текста.
Чрез тонкую перегородку нашей комнаты в продолжение трех вечеров до глубокой ночи слушали и думали мы с Матусовским о том, как и чтд „исходило из глубины души" на­шего начальника, или как все у него дыщет святой истиной, или
kjOOQle
414
просто слышали слова: „непосредственно, без сторонней по­мощи... широкое гостеприимство... чтит высокое имя Цзун-ду Цзо... если слухи о падеже скота оправдаются... благодарю, еще раз благодарю", и прочее, и прочее...
Сцена была тяжелая и преисполненная комизма; мандарин Чжу хохотал, как сумасшедший, да и мы не могли воздер­жаться от смеха... хотя горькогосмеха над самими собою, тоесть не буквально над собою, а над тем, кто, желая необык< новенно возвыситься, упал до такой степени низко, что уронил все, представителен чего явился в чужой стране.
О, сколько боли испытало за дорогу сердце!... Этого читатель никогда не поймет вполне, как бы ни горевал он вместе оо мною, потому что он может еще думать, что ямпод влия­нием испытываемых досады и стыда преувеличиваю непри­стойность поведения распорядителя экспедиции... Я же не могу не знать, что, к сожалению, не только ничего не преувеличи­ваю, а напротив еще многое пропускаю.
Но везде и всегда человек может найти себе утешение; так в описываемые дни оно явилось для нас с товарищем в том, что китайцы доказали нам, что все видят и пони­мают, что Сосновский есть представитель только русских Сосновских, а конечно не России и не русских людей. Они это доказали и, можно сказать, прямо сказали нам в описываемый вечер.
ГЛАВА XIV.
ИЗ ПУСТЫНИ В ПУСТЫНЮ.
Отъезд из Хами.-Торжественные проводы.-Окраина Гоби.-Южные склоны Тянь-Шаня.-Перевал через Тянь-Шань.-Снег.-Нагорная рав­нина.-Китайский пикет.-Дорога в г. Баркуль.-В квартире мандарина.- Отъезд и разлука с друзьяжи-китайцами.- Древний пажитник.-Озеро Баркуль.-Следы войны.-Слухи о разбойниках и меры предосторожности.- Встречные путники-китайцы.-Наш спутник жандарин Ли.-Предостере­жение относительно разбойников.-Тревога.-Готовы к обороне.-Встреча перед Гу-Чэн’ом. - Встреча в Гу-Чэне. - Первое свидание и беседа о предстоящем движении.-Приготовление к новому пути через пустыню.- Споры с туземцами.-Наем вожака.-Отъезд.-День блужданий.-Ночь остановила.-Второй вожак.-Невольная дневка.-Идем на опасность.
Глава новая, да песня старая!..
Скомандовав „полный ходъ% полетим мы и дальше, на той же удалой тройке, с тем же невероятным пренебрежением ко всему проходящему перед глазами, с тем же стремле­нием к заветному будущему, когда „мы“ откроем западный торговый путь в Китай, когда повезем по нем дорогой хлеб для неприятельских солдат и, получая за него по „тридцати сребренниковъ", еще более возвысим высокое имя Цзун-ду Цзо. А полученное от него серебро возвысит „насъ“ должным образом в глазах русского общества. С этими надеждами будем продолжать путь.
30 августа.
Встали рано, н у нас все готово. Остается сесть и ехать. Но сегодня я чуть-было не лишился своего спутника Матусовского, вследствие того, что он „вышел из пределов своей
• 416
компетентности* и вздумал заботиться,-как вы думаете, о чем?-о том, чтоб на всех телегах были покрышки из циновок, на случай дождя в горах.
В этом простом акте предосторожности, по здешним за­конам заключается почти нарушение дисциплины; и не будь он единственный человек в экспедиции, который мог про­изводить съемку, сидеть бы ему под арестом в Хами, как м хотел Сосновский поступить; но вспомнив, что тогда самому придется делать маршрутскую карту, следовательно свою работу показать, он предпочел не расставаться с Матусовским.
Итак, слава Богу, я не остался без товарища, и мы выез­жаем вместе и раньше других, потому что Сосновского ки­тайцы удержали под каким-то предлогом и этим дали ему возможность видеть, как нас будут провожать.
Перед отъездом мы зашли проститься к генералу Чжануг который ожидал нас и был с утра в параде.
Он расставался с нами, казалось, с искренним сожале­нием, еще раз благодарил за портрет, наговорил нам много весьма приятных речей, к сожалению, мало понятных, и при­бавил, что эти слова выражают мнение не его одного, а всех едущих с нами мандаринов. И не выпуская наших рук из своих, Чжан проводил нас до последних ворот ла­геря, на улицу: это в Китае самая большая честь, какую только может оказать человек такого высокого ранга, как он.
И мы не без сожаления расстались с ним, как ни мало были знакомы. В его взглядах, словах и рукопожатиях было так много чистосердечной грусти, что, мне кажется, стыдно было бы предполагать в нем одну лесть или криводушие, обле­ченное в учтивые формы. Нет, он наверно был добрый, хороший человек,-по натуре такой.
Индиец Хуа-Ли отправился провожать нас верхом за нами тронулся конвой, состоявший из тридцати человек, отлично одетых солдат, вооруженных скорострельными штуцерами системы Снайдера; а транспорт из двенадцати телег и восьми вьючных мулов ушел раньше.
Вскоре кончился хамийский оазис и кы снова очутились в точно такой же мертвой и каменистой пустыне, какая лежит по его южную сторону; но теперь перед нами ее замыкал хре­бет Тянь-Шань, как бы отражавшийся в обманчивых озе­рах, которые, казалось, стояли на равнине у самых гор,
VtOOQIC
417
омывая их подошвы. Теперь мы знали, что только один день пути предстоит нам совершить но Д?оби, чтоб проститься с нею, полагаю, на веки веков.
Едем, болтая между собою, и Матусовский все недоумевает, какие „наблюдения4* остался Сосновский делать в Хами один. Но мне самому ничего не было известно, да скоро и внимание наше было привлечено более интересным предметом.
Верстах в трех отъ* города, на голой равнине стоял, выстроившись, большой отряд китайских солдат в парадной форме. Их длинные пики, украшенные пучками красной шерсти, каким-то гигантским ежом стояли над ними, а множество роскошных шелковых знамен самых ярких цветов волно­вались, развеваемые ветром. Мы приближаемся к ним, ни­чего особенного не ожидаем, как вдруг с ближайшего фланга загремели выстрелы и беглым огнем прокатились в даль до последнего человека, стоявшего в первой шеренге, и потом вернулись назад-по второй шеренге, окончившись последним выстрелом ближайшего к нам флангового.
Они дали нам несколько подъехать, и новый град салют­ных выстрелов точно так же прокатился вдоль обеих ше­ренг; потом в третий раз,, в четвертый, пятый и, наконец, шестой, когда мы подъехали совсем близко. Тогда несколько мандаринов, отделившись от рядов войска, выехали к нам навстречу, раскланялись со всею китайскою любезностью и по­ехали несколько позади нас, а мы вступили в аллею, обра­зованную с каждой стороны двумя рядами солдат, державших поднятые пики и знамена.
Такой непривычный и ничем особенно не заслуженный почет, такие торжественные салюты, хотя и были очень приятны, но и смущали нас не мало. Мы чувствовали себя обязанными чемънибудь отблагодарить и офицеров и солдат; но что же мы могли сделать,-мы даже доброго слова признательности не могли толково передать. Я все-таки попросил Хуа-Ли выразить офи­церам наши добрые желания китайской армии здоровья и по­бед над неприятелями...
Мы -уехали дальше, еще оборачиваясь и раскланиваясь, а сол­даты оставались на своих местах, и только когда мы отъехали примерно на версту, отправились обратно в Хами... Вот как торжественно проводил нас с товарищем любезный генерал Чжан. А о проводах других спутников сведений не имею.
ПУТ. ПО КИТАЮ, т. п. 27
LiOOQlC
418
Местность пошла самая скучная, не представлявшая для на­блюдения ничего, кроме миражей; за то последние были сегодня великолепны: положительно со всех сторон глазам представ­лялись гладкия зеркальные поверхности как бы заштилевшего моря, и целый день нам казалось, что мы едем поперек ров­ного пустынного острова посреди спокойного океана.
Уехал наконец и Хуа-Ли. Транспорт шел впереди, а мы продолжали наш путь втроем с Матусовским и казаком. На половине дороги была выставлена, по распоряжению Чжана, палатка для отдыха, и в ней приготовлен чай. Мы останови­лись лишь на несколько минут, и потом весь остальной день протащились по монотонной и скучной пустыне, стремясь по­скорее добраться до подошвы гор, где при начале одного из ущелий находилось место нашего ночлега, - деревня НаньШань-Коу...
Наступил вечер с его великолепным освещением гор и оставшихся за нами неприветливых и страшных своею без­жизненностью пространств; и только в сумерках мы достигли -первых пригорков Тянь-Шаня.
- е-ян! (дикий баран)-вдруг закричал один из кон­войных, указывая на двух бежавших в недалеком расстоя­нии антилоп.
- Стреляйте, шепчет мне всполошившийся китайский сол­дат, подавая свой штуцер.
- А ты что же?... Стреляй сам.
- Я не умею, протянул он самым наивным тоном.
Антилопы, отбежав несколько, остановились; я выстрелил, но, к сожалению, не убил, а только ранил бедное животное в переднюю ногу; преследовать же его оказалось невозможно, потому что уже и поздно было, да и лошади у нас устали.
Проехав еще небольшое расстояние по неровной и каменистой дороге, уже при лунном освещении, мы с радостью услыхали журчание ручья и ночные трели кузнечиков в горах, и вскоре вступили в ущелье, а потом в деревню и в дом с боль­шим постоялым двором, где нашли, кроме своих постоянных спутников, Чжу, Пин и Го, еще двух, отправлявшихся с нами из Хами до Баркуля,-мандаринов Ли и Та.
Завтра нам предстоит перевал через Тянь-Шань; а запазды­вать в горах, как известно, не хорошо, - опасно: следова­тельно завтра надо как можно раньше выезжать, а сегодня раньше укладываться.
v>ooQle
419
31 авгуеха.
-Наступило прёвосходное ясное утро; солнце еще не вышло из-за гор, а гобийская равнина, в которой едва виднеются городки Хами, ярко освещена светом. Бросаем на нее про­щальный взгляд и направляемся к северу, по ущелью, в горы.
И какой опять контраст! Вчера за целый день ничто не на­рушило однообразия голой каменистой равнины, а сегодня кру­гом богатая органическая жизнь: по ущелью бежит ручей чи­стейшей воды с опушенными зеленью берегами, над ним на­висли ветки шиповника и других кустарников, по ущелью рассеяны деревья (узколистные ивы, вазы и особый вид тополя), и в горах слышатся голоса птиц.
Дорога идет карнизом, и хота довольно широка, но очень дурная; и чем дальше поднимались мы по её зигзагам, в горы, тем разнообразие травянистых растений все увеличивалось, а деревья становились реже; за то тут все северные склоны оказываются покрытыми довольно густым и высоким лесом, в котором преобладают лиственница и можжевельник, попа­давшийся нередко в виде ползучего кустарника. Из леса доно­сились голоса куропаток, сорок и других невидимых и не­знакомых птиц. Останавливаться и рассматривать было уж ко­нечно некогда, потому что едем без остановок. Вот дости­гаем и уровня, на котором лежит снег, но только на север­ных склонах, и на его белом фоне чернеется довольно густой хвойный лес...
В воздухе не только не чувствовалось жары, как вчера, а напротив было свежо, несмотря на ярко светившее солнце. Потом из верхней части ущелья, по которому мы продолжали подниматься, проезжая зигзаг за зигзагом, подул пронзитель­ный холодный ветер, и наконец мы достигли снега на самой дороге. Он лежал довольно толстым слоем, но не непрерыв­ным и не равномерным, а так, что местами из него торчали только более высокие из травянистых растений, местами же. была видна самая нисенькая трава, на которой он держался лишь на теневой стороне. Это указывало на то, что настоящий снег есть случайный, выпавший лишь недавно; то же подтверж­дало и появление на нем насекомых (кузнечиков и некото27*
C.OOQ1C
420
рых бабочек); они или только окоченели от холода, но еще двигались, или уже замерзли.
Продолжая подниматься, мы, наконец, достигли перевала и нашли здесь ветхую китайскую кумирню, три юрты и маленький домишко с таким же двориком. Это китайский пикет, на ко­тором живут четыре человека солдат, и назначение его, ко­нечно, состоит в том, чтоб проезжающие могли найти приют для ночлега.
Но ночь еще не наступила, следовательно, рассуждает Соснов­ский, можно ехать дальше, совсем позабыв о транспорте, ко­торый давно остался назади. Решено только закусить здесь и отправляться, так что я едва успел бросить взгляд на это интересное место.
В нескольких шагах от избушки начинается уже и спуск на северный склон, по которому проходит дорога. Ииошел-было полюбоваться обширным видом, открывающимся оттуда, но рез­кий холод, насквозь пронизавший меня, изнеженного летними жарами, заставил немедленно убраться в дом, чтобы отогреться; да и опасно было оставаться на этом непривычном холоде, хотя он был вовсе не так ужасен по указанию термометра: в самом деле, не велик „морозъ" в одиннадцать градусов тепла!... Но ведь вчерашний день меньше тридцати не было, а тут вдруг одиннадцать, да еще -с подобным зефиром, кото­рый с ног валит.
,Все, однако, заставляло остановиться здесь и переночевать: место и приют были, потому что, кроме упомянутого домика и наших палаток, сюда были привезены и уже третий день, как поставлены, три юрты, высланные из Хами собственно для нас, по распоряжению того же любезного Чжана; транспорт наш (состоявший из двенадцати телег и восьми вьючных мулов), понятно, • не мог поспевать за легкими всадниками и далеко отстал, особенно телеги; а в них было все необходимое для ночлега, и к ночи все могли собраться только к этому пункту. Это было ясно и по расстоянию, и по трудности ужасной гор­ной дороги, и по тем усилиям, с какими шли бедные живот­ные, оставленные нами еще далеко внизу в ущелье.
С другой стороны, заночевать здесь следовало, потому что мы имели бы время подробно и всесторонне ознакомиться с. местностью на перевале, который представлял некоторую но­вость для образованного мира: о нем знали, но от нас потре­
421
буют подробностей. Наконец просто интересно было с точки зрения общечеловеческой, - если угодно, даже малодушной,-а все-таки следовало провести тут ночь: хоть полюбоваться с гор закатом солнца с высоты слишком в 9000 фут, на другой день встретить его восход,-словом, пожить десяток часов здешнею своеобразною жизнью, чтоб потом двоим рассказом дать возможность другим, хотя издали, хотя мысленно, испытать впечатления, всегда волнующие человека, очищающие и возвышающие его душу тою неведомою тоскою, которая происходит от постоянного стремления к лучшему, неведомому п не­доступному миру.
А намеком на него является именно отдаленный мир высо­ких горных стран, неудержимо влекущий к себе и нашп мысли, и благородное чувство высшего наслаждения... Не многим счастливцам доводится побывать в нем самим; а нам и вы­пало на долю это счастье, да мы гордо отвернулись от него сами, и сказав: трогай дальше, уехали, успев бросить лишь самый поверхностный взгляд на окружавшую нас величествен­ную и живописную природу Тянь-Шаня.
С подавленным сердцем и угнетенными мыслями покинули мы домик на тянь-шаньском перевале, оставив там началь­ника с компанией, пошли по покрытой снегом дороге и стали спускаться пешком, ведя своих лошадей в поводу.
Тут устроен весьма удобный спуск на долину: дорога, иду­щая зигзагами, довольно гладка и настолько широка, что, за исх ключением немногих мест, три и даже четыре телеги могли бы свободно ехать по ней рядом... Быстро спустились мы с крутой горы за снежную линию, сразу почувствовав, как воз­дух сделался теплее, и наконец достигли широкой и гладкой долины, которая ушла вдаль, к северо-западу, и там замкну­лась горами, но не снежными,-снежный хребет остался за нами я протянулся величественною цепью на юго-восток.
Переход поразительный, хотя и не новый, хорошо знакомый ходившим по высоким горам... В самом деле, /сейчас там был мрак, снег, пасмурное небо, холодный ветер свистел; здесь сияет солнце, тут такое спокойствие и тишина в воздухе, что буквально ни одна ветка на дереве не шелохнется; темные ели и светлозеленые лиственницы стоят, как нарисованные, и ка­жутся такими свежими и чистыми, как будто их только-что
428
Обмыло недавним дождем. В лесах порхают птицы и манят Меня своими голосами в чащу; но...
Но выЬчные мулы нашего транспорта и остальная компания уже спускаются с гор, и не знаешь, где и когда вздумает она остановиться на ночлег; сейчас последует распоряжение „под­тягиваться*; и вот наскоро собираешь растения, затем опять садишься на лошадь и следуешь за проехавшими спутниками, которые теперь снова могли уехать рысью вперед, на следую­щий ночлег.
Наступил редкий по красоте вечер, с розовым освеще­нием снежных гор и фиолетовыми тенями на них, с холод­ною синевою сумерек, уже охвативших долину, по которой мы ехали. И мне казалось, что вечер не сегодняшнего, а другого дня,-так много и так быстро прошло разных впечатлений; так этот снежный высокий рубеж отделил и как будто да­леко назад отодвинул нынешнее утро.
К ночи наконец добрались до пикета Ши-У-Ли-Чуань-Цзы и дальше ехать сегодня не могли...
Слово пикет,-а тем более китайский, - для большинства читателей, никогда на них не бывавших, есть пустой звук; его надо нарисовать перед вами, привести вас сюда... Итак, пожалуйте на упомянутую нагорную равнину. На ней, в одном месте, у подножия, скажем, левой стороны окаймляющих ее гор, чернеется что-то в роде постоялого дворика, и при нем даже избушки не видно,-так, в роде загона что-то устроеноВъедем в невысокую земляную ограду и тут найдем присло­ненные к ней изнутри две мазанки, в одну комнату каждая; и больше ни здесь, ни дальше кругом не найти ничего. Вот это и есть здешний пикет; а обитают на нем три или четыре че­ловека китайских солдат.
На нынешнюю ночь на здешнем дворе были поставлены четыре китайских палатки, и в одной из них поместилась наша главная квартира, в другой-спутники мандарины, кто из них успел приехать, а в двух другихъ-конвойные солдаты.
На дворе Стало холодно; с гор подул пронизывающий ве­тер, от которого хотелось бы скорее укрыться; и мы с не­терпением ожидали прихода отставших телег, чтоб достать и поставить себе палатку. Прошел час томительного хождения по двору,-но телег нет и никаких известий о них. Не го­воря уж о желании поесть, выпить чашку чаю и отдохнуть
kjOOQle
w
после целого дяя деятельности, мы страшно прозябли, потому что с нами, кроме вожаных плащей, имевшихся на случай дождя, ничего не было,-ведь всего на одной своей лошади не увезешь. Наконец дотащились некоторые из телег, но не те, в которых были палатка, постели и другие необходимые вещи; и извозчики говорят, что остальной'транспорт не только сюда не придет, но что едва ли он доберется нынче до перевала: совсем не может идти, потому что животные слабосильные, а возы страшно тяжелые.,.
Итак, ни помещения, ни еды, ци теплого питья нет, а спра­шивать что-либо от китайцев начальник строго запретил, говоря, что уж „это он сам обо всем будет заботиться, а если что нужно, то обращаться к нему“... Прихожу и спраши­ваю распоряжений: где нам прикажут поместиться? И руку при при этом держу под козырек,-словом, все как требовалось Фотографу, бывшему в нашей „учено-торговой" экспедиции вице-, начальником, приказано было указать помещение, и он привел нас в упомянутые солдатские хаты, предоставив выбирать лю­бую из двух.
Мы уже видели' их раньше и нашли настолько ужасными, что переночевать в них не решились. Действительно, одна пред­ставляла, точнее всего, клетку, всю занятую лежанкой, вокруг которой оставалась лишь лазейка, менее аршина ширины. Тут лежали какие-то оборванные и грязные люди; один спал, дру* гой, несчастный, курил опий; третий собирался что-то варить, и здесь же разводил огонь. Запах от всякой грязи и дым от разгоравшихся щепок до такой степени наполняли воздух, что мы невольно остановились в дверях, не войдя в избу; - да троим и войти было некуда, разве прямо на лежанку... Это, должно-быть, сторожка караульного. Другая изба была простор­нее и несколько почище, но в ней живут здешние солдаты. В ней-то один угол было позволено занять нам, с Матусовским и казаком. Мы были рады и этому углу, лишь бы за­щититься от холодного ветра, от которого пальцы начинали коченеть.
Здесь были два кана, на которых лежало человек шесть солдат, и, должно-быть, это был для опийных курильщиков „генеральский часъ": все они сбились на одной лежанке у лам­почки и наслаждались на досуге вкушением запрещенного, но вовсе не запрещаемого, плода. В третьем углу стояла кровать,
L.OOQlC
424
устроенная из двух скамеек и положенных на них досок, и иа них чья-то одна солдатская постель, весьма сомнительной чистоты. Солдаты приняли нас за свою братию и весьма любезно приглашают садиться; один предложил свою трубку, которую курил в это время, и, вероятно принимая наше молчание и задумчивый вид только за застенчивость, усиленнее приставал к нам со своими, как казалось, добродушными, а не насмеш­ливыми предложениями.
Хотя мы рады были и этому приюту, в котором хоть отогрелись» но положение наше было плохо: утром сегодня мы не предвидели что нам придется остаться без свечей, постелей, еды и даже табаку, дневной запас которого вышел... Уж казак Смокотнин, видя нас в очень невеселом настроении духа, п пони­мая, отчего оно происходило, сказал провожавшему нас ман­дарину, что господа (то-есть Матусовский и я) очень дурно помещёны; он спросилъ-нельзя ли освободить одну из солдатских палаток, в которых много свободного места; не могут ли они разместиться потеснее или перейти сюда.
И как только мандарин узнал, что мы тоже господа, так сейчас же явился с извинениями, что он не так понял, и стал приглашать нас в общую палатку, где в это время „начальники" экспедиции ужинали. Он сказал, что освободить еще палатку очень возможно, тотчас отдал об этом распо­ряжение, и мы были в ней водворены...
^Значит, только одно и требовалось раньше,-чтоб мандарин подумал, что мы не конвоиры нашего начальства, а сами себе господа, хотя „вне пределов отечества" и подчиненные вполне его воле и власти...
Ночь провели относительно покойно и только дрогли от хо­лода, несмотря на то, что спали не раздеваясь; впрочем, и одеялами-то нам служили,-товарищу кожан, а мне чепрак с седла.
1 сентября.
Проснулись мы, к сожалению, рано, потому что телег не было, а следовательно не было и вещей, необходимых для занятий, которые были возможны на сегодняшнем неожидан­ном привале. Так и прослонялись все утро, - в тоске, без всякого дела, все выходя посматривать-не идет ли транспорт.
425
Последний пришел только в полдень... Вот это у нас назы­валось-„выигрывать время*...
Путь наш лежал теперь на г. Баркуль, и до него отсюда, как говорили, 130 ли, которых сегодня мы, конечно, не успели 4ы проехать, и были убеждены, что это расстояние будет раз­делено на два перехода: один сделаем сегодня, другой завтра. Об интересах дела мы уж говорить не станем,-что же го­ворить о пустом месте, - а для людей и животных было бы так легче. Но, к общему огорчению и удивлений, узнаем, чтд сегодня остаемся здесь ночевать, а завтра в один день отсчи­тываем все сто тридцать полуверст до города Баркуля!
Эта неожиданная и ничем не вызванная дневка тем более удивила всех, что она была,-кто этому поверит,-первая в дороге за все время нашего сухопутного странствования!... Вот как ходят „ученые экспедиции Сосновскихъ*.
Воспользоваться ею, конечно, не удалось, потому что она была первая и неожиданная. Да и место-то бедное: ни интересных растений, ни достаточно разнообразных насекомых; птиц во­все не было... Не было вблизи и красивых или интересных ви­дов... Уж не оттого ли и задневали здесь, а не на перевале?!..
Сегодня я успел пересмотреть гербарий и спиртовые коллек­ции, по преимуществу пресмыкающихся и некоторых насеко­мых, и к величайшему огорчению увидал, что они были раз­биты на вчерашнем переезде: от богатого собрания остался почти один сор; но винить в этом я никого не мог кроме ужасной дороги во вчерашнем ущелье, усеянной огромными камнями,-да себя за то, что не перевез их на руках.
Если читатель и не испытывал подобных невозвратимых потерь, он все-таки поймет всю степень моего горя и бесполезной досады; но без этого путешествия, должно-быть, не обходятся.
2 сентября.
В виду длинного перехода мы встали, когда еще было со­всем темно, и тронулись в путь, прежде чем солнце подня­лось из-за гор. И воздух был так холоден, что руки зябли до боли.
Едем вдоль той же широкой долины, окаймленной с обе­их сторон почти параллельными грядами гор,-Ли-Хуа-Чан Цзы с левой стороны и Дун-Шань (или по-монгольски Нарынъ*-
42«
Кэр)-с правой. Небогатая растительность долины уже поблекла и представляет совсем осеннюю .картину; впрочем изредка попадаются еще кой-какие цветы, например, голубого цикория.
Через несколько времени я увидал вдали небольшие стада рогатого скота и монгольских баранов (белых с черными головами), потом встретились поля ^пшеницы, местами уже убранной, местами еще стоящей на корню; а при виде возде­ланного поля и стад невольно ищешь где-нибудь вблизи людей или жилья их; но я не нашел ни тех, ни других: вдоль долины были рассеяны только разводимы бывших деревень, и в них-то, должно-быть, и жили остатки прежнего густого на­селения. В настоящее время бблыпад часть долины остается невозделанною, сохраняя только следы прежнего человеческого труда в виде разграниченных полей, опустевших арыков и т. п. Вообще она имеет теперь безжизненный вид. Из птиц здесь встречались голуби, вороны и хищники; из насекомых по преимуществу разных пород кузнечики.
Таков вообще характер этой равнины, по которой мы ехали целый день, встретив на дороге постоялый двор в разрушен­ном селении Куй-Су, где, я думал, будем ночевать вчераш­ний день. ,
Когда солнце уже склонилось к горам и посылало нам прямо в лицо свои ослепительные лучи, мы с трудом могли различить не очень далеко перед собою длинную стену п че­тыре башни г. Барку ля, расположенного на отлогой покатости у подошвы невысокой гряды; и ни один предмет, кроме четырех башен, не возвышался над городскими стенами. Пусто было и кругом, только вправо от дороги виднелся один постоялый двор, и из ворот его к нам на встречу вышел сопровож­давший нас от Хами мандарин Ли; он объяснил, что уже проводил передовую компанию в город и, желая нас встре­тить, поджидал здесь.
Ли заставил нас войти в дом, где живет какой-то ста­рик-китаец, угостивший нас хлебом и огурцами, вероятно, за досмотрение на нас. И отправившись отсюда вместе, скоро достигли города.
Это был Новый город или Маньчжурский (Син-Чэн, МаньЧжу-Чэн). Его землебитная, местами полуразрушенная, стена тянется вдоль дороги и не имеет с этой стороны ни одних ворот; из-за неё виднеется только верхушка одного дерева,
427
да крыша' кумирни. За стеной была мертвая тишина, ив чего наверно можно было заключить, что там людей нет. Действи­тельно, заглянув чрез пролом внутрь, я увидал, что онаив городской стены превратилась, можно сказать, в ограду кладбища, но наполненного не столько могилами, сколько хаосом развалин. '
Миновав небольшое пространство, отделяющее Маньчжурский город от следующего - китайского (Хань-Чэн), занятое ста­ринными кумирнями, также наполовину или совершенно разру­шенными, въезжаем в Старый или Китайский город - ЛаоЧэн, в воротах которого висела клетка, - я думал, опять с человеческою головою,-нет, оказалось, с парою сапог *). Но не спрашивайте у меня читатель, кому принадлежали они и чем носивший их заслужил общее уважение.
Хотя и Китайский город сильно пострадал во время войны, но в нем еще многое сохранилось, и в общем он имеет и теперь довольно красивый вид, благодаря крышам многих кумирен, башен, а также жертвенниц, стоящих перед ними и перед казенными домами.
Воздух в городе, когда мы проезжали, был до того напол­нен дымом сжигаемого в печах навоза, и пылью, поднятою проходившим стадом и игравшими ребятами, что трудно было разглядеть подробности улицы и её домов... Какой, приятный переход от чистейшего воздуха горной долины к здешнему удушливому смраду и городской ныли!
Не очень многочисленные жители, женщины и дети выбегали из домов и с удивлением смотрели на нас, а некоторые чему-то смеялись.
Миновав при описанной обстановке несколько грязных пе­реулков с жалкими домиками и мелочными лавчонками, подъ­ехали к довольно красивым воротам казенного дома. Ман­дарин сошел с лошади, то же сделали и мы, и ворота перед нами отворились; за ними, на обширном дворе, толпились сол­даты в форменных одеждах и шляпах. Ли взял меня и Ма-
*) В Китае есть обитай просить начальника гороха, если он заслужил общую любовь, ио по распоряжению правительства должен уехать в другое место, оставить городу на память те сапоги, в авторах он выезжает ив иего. Синел noro обитая тот, что человека нет, а следи его оста­лись и во уходе.
GooqIc
428
тусовского под руки и повел чрез этот двор, чрез другие открывшиеся перед нами ворота и несколько следующих дворов; наконец подвел к дому, и прямо с террасы в несколько ступеней мы вошли в комнату, где находились рань­ше приехавшие спутники и хозяин дома, „баркульский началь­никъ" (Чжэн-Тай), как его нам представил Андреевский,- по именн Ван. Он принял нас и вообще держал себя просто, без всяких церемоний, обязательных для каждого образованного китайца, и своими манерами напомнил мне зна­комого читателям „атамана-разбойника" в г. Сянь-Ян-Фу. Он, оказалось, также был раньше знаком с европейцами и, может-быть, копировал их, но также весьма неудачно: не то •он обращался с нами сразу по товарищески, не то свысока,- не разберешь.
За ужином, который для нас с Матусовским был только обедом (по обыкновению), мы узнали, что мандарины Чжу, Пин и Го, предполагавшие доехать с нами до следующего города (Гу-Чэн), возвращались в Лань-Чжоу отсюда.
Потом Ван сообщил нам, что в этой же комнате он принимал Павлова, и указал место, где он спал, - место почетное, то же самое, которое теперь занимал Сосновский... Да и как же иначе могли они принимать их: эти казак и капи­тан русской службы теперь люди нужные; они теперь китайские интендантские чиновники и едут по их же делу, по делу до­ставки китайцам столь необходимого для них хлеба... Ван рассказал еще, что Павлова проводили отсюда с большим конвоем и, между прочим, что, при возвращении этого конвоя, на последний было сделано нападение разбойниками, один че­ловек убит и отнято семнадцать лошадей... (Какая странная пропорция!)
День кончился, наступила лунная, очень холодная ночь, и, по­сматривая на тоненькую переборку с дверьми и окнами, закле­енными бумагой, я только удивлялся, как могут здешние жи­тели проводить в таких домах зиму, которая здесь, на высоте 7000 фут, бывает очень суровая. Они, говорили мне, в те­чение всей зимы почти не снимают мехового платья ни 'днем, ни ночью.
3 сентябри.
Для изучения города Баркуля Сосновским назначен один день вместо двух, о которых было объявлено вчера, и цель
kjOOQLe
429
этого приема уже известна,-обмануть своих спутников на це­лые сутки.
Я едва успел немного ознакомиться с городом и во время осмотра заметил здесь ту особенность, что молодые женщины и взрослые девушки встречались' на улицах очень часто и хо­дили совершенно спокойно, без проявления тех застенчивости и страха, какие обыкновенно замечаются в выражении лица и во всех движениях молодой китаянки, переступившей порог сво­его дома. Здешния женщины представляли тот же некрасивый тип, но были весьма нарядны: головы у всех украшены раз­ными изящными булавками и яркими искусственными цветами; день же был непраздничный.
В Баркуле,-в предпоследнем китайском городе-мне в первый раз довелось видеть, как проходит день мандарина. Хотя этот день и ненормальный, потому что обычный ход жизни нарушен нашим приездом, хотя я видел и не осо­бенно много интересного, тем не менее рассказать об этом стбит.
Ван провел прошлую ночь в одной с нами комнате, рас­положившись на среднем из трех канов, отделенных друг от друга перегородками; в этой же комнате он пробыл и весь нынешний день, выезжая куда-то лишь на короткое время.
' Проснувшись рано утром, он вышел на двор, куда слуга принес и поставил на землю медный тазик с теплой водой и плававшей в ней, непременно серой, тряпкой, которая точно законом определена во всей Срединной Империи для умывания граждан; Ван присел около него на корточки п вытер себе этой тряпкой руки и лицо, предоставив потом им самим обсыхать на воздухе. Затем, позавтракав весьма плотно, он ходил целое утро без всякого дела, переходя от одного к другому из нас и порядочно надоедая своею, будто бы евро­пейскою, бесцеремонность^) и чрезмерною любознательностью, заставлявшею его все рассматривать, спрашивая объяснения, многое трогать, а некоторые вещи даже развинчивать, да еще самостоятельно,-так, например, сегодня он вынул все винты из моего револьвера, который мне потом пришлось собирать^ (Он знал сборку и разборку оружия.)
Был ли Ван всегда так свободен от дел, как сегодня, или наше присутствие мешало его занятиям, только он целый
430
день ровно ничего не делал; никто не являлся к нему, и он к себе никого не требовал.
Здесь же, в этом Па-Ли-Куль (как китайцы произносят название этого города), я был еще раз свидетелем того, какие странные отношения существуют в Китае между господами, т.-е. мандаринами, и их прислугой.
Я упоминал несколько раз о том, как во время наших визитов к мандаринам весьма важным, в их приемную набивалась толпа прислуги и разного мелкого люда, живущего в доме, для того, чтоб посмотреть на редких заморских го­стей; и хотя эти люди и стояли в стороне, но держали себя очень просто, спокойно и даже свободно... Рядом же с этими картинами, повидимому, патриархальных отношений, существую­щих между высшим и низшим классами, мне не разъ'прихо­дилось наблюдать явления совсем другого рода, так что и не знаешь, как связать их между собою. То же было и здесь.
В комнате Ван-Чжэн-Тая, служившей его кабинетом и приемной,-в которой мандарины меньшего ранга кланялись ему в ноги,-слуги расхаживали так же развязно, как в своих собственных покоях,-все равно, в отсутствии ли хозяина, или когда барин находился здесь же... Случалось, например, что показывают какую-нибудь интересную вещь ему, а находящийся в комнате слуга,-нередко оборванный и грязный,-хотя и сзади, но непременно лезет также посмотреть на эту диковину и по­ближе... иногда почти на спине у барина лежит. И мандарин, в свою очередь,-если, например, он поражен вещью,-не­пременно обратится к слуге с какими-нибудь словами и по­делится с ним впечатлениями. Сцены эти здесь повторялись перед моими глазами много раз.
Потом, как-то выезжает Ван из дому; прислуга в его отсутствии расхаживает всюду, с любопытством наблюдая за нашими занятиями и рассматривая разложенные по комнате наши вещи... Через час за воротами раздается пушечный выстрел, извещающий о возвращении барина домой... И та же самая, сей­час изображенная, прислуга бросается во все стороны и двери с поспешными и отчасти таинственными криками:
- Лай-лё! Лай-лё! Да-жень лай-лё! (Приехал, приехал! Го­сподин приехал!)...
Одни впопыхах скрываются, как от страшного врага, а другие мигом выстраиваются на дворе в две шеренги, по обе-
431
•им сторонам входа, и когда барин проходит мимо на лесгвицу, они бухают перед ним в землю, словно не весть пе­ред какой святыней или недоступностью... Потом сейчас же за ним опять идут в комнату для того, чтоб снова обра­щаться .со своим вельможей за панибрата и по прежнему чуть не лежать на его спине... Все это, разумеется,-только обычаи страны, освященные веками, и самим китайцам они отнюдь не странны.
Ван был большой любитель оружия, охотник до лошадей, дорогой сбруи и седел. Он показал мне свой экипаж, упряж­ных мулов огромного роста, свои седла и уздечки дорогой работы; одно, например, с прибором стоило, по его словам, около двух тысяч рублей. Показал до десятка ружей,-скоро­стрельных штуцеров разных систем и охотничьих, и даже магазинное ружье Уинчестера, шестнадцати-зарядное. Ему очень понравилась моя двухстволка, и он, долго осматривая ее, очень хвалил, спрашивал, чтд она стбит и не продам ли я ее.
- Не продам, но подарю, если она вам нравится, сказал я и попросил принять ее от меня на память вместе с по­роховницей, дробником и пистонницей.
Он был ужасно доволен и, желая отдарить чем-нибудь, спрашивал у меня, чего я желаю; но, не получая ответа, узнал, что я продал свою лошадь и покупал другую, подарил мне одну из своих, небольшую, но резвую и с хорошей рысью.
Ван привязался ко мне, можно сказать, в буквальном смысле, и как ни плохо я говорил по-китайски, но он почти не отхо­дил от меня,-все-то распрашивал и просил все показывать, точно знакомый вам пекинский феномен, Ян-Фан. И на удо­влетворение всех его вопросов я ему пожертвовал вечер, показал некоторые свои вещи, из которых его более всего заняли хирургические инструменты, и он о многих операциях слышал раньше, между прочиме и о Кесарском сечении, но не знал, как они делаются; и я при помощи рисования о мно­гом поразсказал емуУвидав у меня некоторые портреты, Ван пристал с неотступной просьбой снять также и с него,- хоть маленький, например такой же, какие я сделал, и по­дарил на память провожавшим нас мандаринам Чжу и Пин. Очень интересно всегда выходило у китайцев это - „хоть ма­ленький": им, очевидно, думалось, что портрет сделать тем легче, чем он меньше. А некоторые были еще милее и про­
LnOOQle
432
сили „только один "Ч.. И сколько таких просьб осталось, ко­нечно, неисполненными*..
Да и теперь, еслиб не общий стыд, вследствие убогих по­дарков и млаты Сосновского, не стал бы я Вана рисовать; точно так, как не подарил бы ему ружья и других вещей, если бы не требовалось прикрывать гибельные последствия лунътанского крушения.
4 сентября.
После долгих сборов в дорогу, замедленных несколько* укладкою подарков Ван-Чжэн-Тая, обогатившего „будущую выставку u Сосновского несколькими кусками материй и снабдив­шего нас разными припасами на дорогу, в виде водки, опять окороков ветчины, разных печений и т. п., мы наконец от­правились.
Транспорт состоял теперь из девяти телег, тридцати вер­блюдов, с тремя вожаками при них и конвоем из тридцати конных солдат, вооруженных, пиками и фитильными ружьями; а в качестве распорядителя с нами ехал из Баркуля новый мандарин Ли, человек средних лет, с умным лицом, спокойными манерами, и вообще человек серьезный, но безъвсякой важности. Он с первого раза внушал к. себе дове­рие, - именно доверие...
Выехав за гррод, мы остановились у одной кумирни, распо­ложенной неподалеку от северной стены Баркуля, чтобы взгля­нуть на один памятник, о котором туземцы говорили с осо­бенным почтением и указывали на его большую древность, уверяя, что он существует три тысячи лет. Вид же его и местонахождение представляют следующее^на тесненьком дворе кумирни Ло-Е мяо, окруженином со всех сторон строениями и скрытом в тени большего развесистого вяза, стоит маленькая деревянная беседка с решетчатыми боками и черепичной кры­шей, ветхая и покосившаяся на сторону: в ней-то и находится знаменитый памятник, называемый Цин-Чжан-Бэй, которому она служит защищающим колпаком. Самый памятник есть торчащий из земли кусок дорогого камня Юй (нефрита), более двух аршин в вышину, около аршина ширины и в три чет­верти толщины; а в земле, говорят, онь расширяется во все стороны, представляя в целом подобие опрокинутого гриба; это его естественная форма. Одна сторона его отполирована, и
CjOOQle
438
на ней-то будто бы три тысячи лет тому назад полководец Чжан собственноручно вырезал надпись, представляющую пе­речень его походов и побед.
С этого памятника, как и с других подобных, китайцу делают, объясненным выше механическим способом, снимки, которые раскупаются, говорят, в большом количестве, ко­пеек по пятнадцати за каждый. Мы получили вчера по одному экземпляру в подарок от мандаринов Чжу и Пин, и, пере­давая их, они объясняли нам, что эти снимки очень хорошо держать в домах, потому что они предохраняют от пожара; они, казалось, чистосердечно верили этому; а может-быть только повторяли чужия слова машинально, не задумываясь над ними.
Не без сожаления расставались мы с нашими симпатичными спутниками, Чжу, Пин и Го, к которым успели привязаться за два месяца, проведенные вместе в дороге... Ведь это два года в обыкновенной жизнй! Привыкли и они к нам и также сильно грустили перед разлукой. Мы простились, по китайскому обычаю, не в городе, а за городом, в нарочно для этой цели выставленной палатке. Провожавшие находились в ней и, выйдя на встречу, ввели нас внутрь и здесь прощались. В эту ми­нуту многое хотелось сказать друг другу; но они по-русски ничего не знали, а я от волнения мог сказать по-китайски еще менее обыкновенного. С обеих сторон выражались желания еше уви­деться когда-нибудь; мы звали их в себе в Россию; они да­вали обещание и просили опять приезжать к ним; но каждый понимал, как трудно осуществить эти желания и обещания. Еще раз пожав друг другу руки, мы вышли из палатки, сели на лошадей и уехали, еще долго прощаясь издали взгля­дами и знаками.
Оставшиеся друзья-туземцы стояли возле палатки, смотря нам вслед и, махая своими шапочками, которые они научились сни­мать по нашему обычаю, не уходили, пока к ним не подъехали другие наши спутники; и они снова вошли вместе в палатку. Прощайте, добрые люди! Лично к вам мы чувствовали искрен­нюю симпатию; всегда с удовольствием и благодарностью вспо­минаем о вас, и встреча с вами была бы очень большою радостью!..'
Дорога пошла по малозанимательной местности; ничто осо­бенно не привлекало к себе мыслей, и они тем более возвраПУТ. ПО КИТАЮ т. п. 28
434
щались к только-что покинутым людям... Мне за НИХ СТА­НОВИЛОСЬ жутко, когда я представлял себе ик снова проез­жающими пустыни и разоренные местности на обратном пути.
Кроме того хотелось бы знать, какие воспоминания оставили в них мы, как они нас поняли, к каким заключениям пришли; как хотелось бы слышать теперь их разговоры... Поняли ли они что-нибудь правильно, или выведут фальшивое заключение о России и русских людях вообще, о которых раньше они ничего, или почти ничего, не знали по личному на­блюдению; а теперь должны будут судить по виденному образцу.
Среди таких размышлений ехали мы, двигаясь все по продол­жению той же долины, по которой прибыли в Баркуль, и ха­рактер местности не представлял ничего нового до самого ночлега, который мы нашли сегодня в маленьком домике одного разоренного селения, Ку-Гэй-Чуань. Мы с товарищем располо­жились было на дворе в палатке, но поднявшийся холодный ветер заставил нас перейти из неё в тесную и грязную избу, где мы расположились на одной из двух глиняных ле­жанок, покрытой циновкой.
S сентября.
. Наступило пасмурное утро, и хотя дождя не было, но в воз­духе чувствовалась влажность; ветер продолжался.
Китайцы опять продовольствуют нас, и мы принимаем все, как должное... Порядка в движении опять нет, все мало-по­малу разбились: Сосновский с компанией и конвоем сам по себе, транспорт сам по себе; а Матусовскому прилаживаться ни к тому, ни к другому нельзя, так как он ведет си­стематическую работу, и всем бы следовало приспособляться к нему, если нужно держаться вместе. Но это до сих пор не признавалось необходимым. Так было всю дорогу, так „авось“ и до дому доберемся.
Вскоре после отъезда с ночлега мы увидали вправо, не вда­леке от дороги, соленое озеро Баркуль, лежащее на той же долине, ближе к северной гряде окаймляющих ее гор; пе­ред нами, по сю сторону озера, тянулось довольно большое поле созревшей, но еще не снятой пшеницы; за ними расстила­лись уже пожелтевшие луга сразбросанными по ним селениями и домиками, а за этими лугамп синела поверхность озера, окай­мленного белым кольцом осевшей на его берегах соли.
435
Кругом безжизненно и пусто; и только, когда я набрасывал рисунок местности, мимо проехали три бедные и грязные ки­тайца, сидевшие на двух возах снопов, уложенных на ори­гинальные двухколесные телеги, запряженные каждая двумя ко­ровами. Но и пх появление доставило мне то чувство удоволь­ствия, какое испытываешь при встрече с людьми в почти нео­битаемых местностях...
Дальше дорога была скучна, потому что вблизи, под ногами, не встречалось ничего занимательного, а окрестность в течение целого дня движения представляла все одну и ту же долину, окаймленную почти голыми горами. Последние, постепенно сбли­жаясь на западе, казалось, совершенно замыкали долину; и это мы видели перед собою утром; то же самое представлялось глазам и вечером.
Глинистая почва, местами усеянная галькой и как бы щеб­нем, изрыта множеством сусличьих нор но обитатели их не показываются, вероятно потону, что они уже залегли в зимнюю спячку. Встречалось очень много следов антилоп, и их самих я видел сегодня штук до десяти; по одной стре­лял, но с очень большего расстояния, да и стрелял я пулей плохо, потому что я даже ружья своего порядочно не знал, а знать его не мог, потому что стрелять нам запрещалось. (Тогда я еще не знал, что патроны, которых у нас было тысяч шесть одних ружейных, как и отпущенные из казны штуцера и револьверы предназначались совсем не для ученой экспедиции, а для охранения хлебных караванов Сосновского.) А тут нас начинают тревожить мысли об опасности по по­воду слухов о разбойниках, учинявших в последнее время грабежи и убийства на предстоящем нам пути; пожалуй, и отстреливаться нужно будет.
. Приезжаем с товарищем на пикет Лэй-Ба-Чуань; распо­ложились в одной комнате крошечного домика, а в соседней, слышим, у наших спутников идет следующая беседа с провожающим нас мандарином Ли.
- Я слышал, говорил Сосновский,-что на третьем пе­реходе от Баркуля, то-есть куда мы завтра придем, есть раз­бойники... Так, ведь, они могут сделать нападение...
- Нет! никаких разбойников нет, совершенно спокой­ным тоном, и даже немножко посмеиваясь, отвечает Ли, по­лагая, что с ним шутят.
28*
430
- Как никаких разбойников нет!.. Спросите его, во сколько ли завтрашний переход?
- Шестьдесят ли.
- А после завтра?
- Восемьдесят.
- Так вот что: нельзя ли эти два перехода сделать в один день, чтоб обойти то место, где, мне положительно го­ворили, есть разбойники.
- Да не нужно этого делать, не бойтесь,-разбойников нет; уж верьте мне,-ведь я тут все знаю.
- Да что же он тут будет мне рассказывать-нет, когда я положительно знаю, что есть; и поэтому я нахожу нужным, во что бы ни стало, пройти этот пикет мимо, не ночуя на нем.
Откуда были получены нашим капитаном „положительныя* сведения о существовании на третьем пикете разбойников, мы не знали, а спрашивать, разумеется, не смели, потому что это „не входило в пределы нашей компетентности*; мы только до­гадывались, что, вероятно, основанием для них послужил упомянутый смутный рассказ об убийстве одного из возвра­щавшихся провожатых Павлова; и, как лично заинтересован­ные, слушаем, чтд будет дальше.
- Я думаю, напротив, убеждал Ли, что если в этом месте опасность действительно есть, то нам следует придти на пи­кет засветло, укрепить свой лагерь и на всякий случай быть готовыми к обороне. Идти же ночью, как нам придется, это Значит дать неприятелю все способы разграбить транспорт, угнать верблюдов и, пожалуй, перебить людей.
- А не можем ли мы пройти сто сорок ли в один день не захвалив ночи? спросил, помолчав, Сосновский.
- Положим, что мимо пикета мы пройдем днем; но ведь разбойники не сидят там постоянно. Если они есть, то, ко­нечно, они станут следить за нами до первого удобного случая к нападению.
Разговор продолжался еще в таком же роде, и чем кон­чился, мы не знали, потому что, чтоб не смущаться, ушли в поставленную для нас на дворе палатку.
Наступила ночь, тихая, ясная и холодная; в нашем лагере, расположившемся на просторном дворе, еиДе горели костры, двигались и разговаривали люди, ревели, выражая свое 'неудо­вольствие, верблюды, по случаю того, что их насильно уклады-
' 437
вали спать; звучал медный таз караульного,-и под эти звуки, к которым ухо совершенно привыкло, мы стали засыпать... как вдруг нас разбудил поднявшийся в лагере шум, то* пот забегавших людей и многих лошадиных копыт... Но через минуту, слышим, шепчут:
- Приехал, приехал! Ван-Чжэн-Тай приехал, и с ням еще тридцать человек конвоя.
Сегодня вечером в лагере действительно распространился слух, что из Баркуля приедет сам Ван и будет сопро­вождать нас до того места, где нас встретят новые ман­дарин и конвой, высланные из Гу-Чэна. Этому слуху однако плохо верилось, потому что Ван, прощаясь с нами в Баркуле, ничего не сказал о подобном своем намерении, и те­перь мы были очень заинтригованы его появлением... Для чего понадобился этот неожиданный приезд? для чего усиливается конвой? спрашивали мы себя.
Но решение этих вопросов пришлось отложить до следую­щего утра, потому что среди нашей обычной безтолковщины трудно узнать что-нибудь даже днем, не только ночью. ’
6 сентября.
Выходим из своей палатки и идем поздороваться с приехав шим Ван-Чжэн-Таем, ищем его по лагерю, но нигде не .видим. Спрашиваем, где его найти; нам говорят, он вовсе не приезжал, а прибыл из Баркуля только новый конвой, действительно еще из тридцати человек, и с ними офицер, но не Ван; значит, вчера ошиблись только в имени...
А конвой все-таки усилен до шестидесяти человек; это знаменательно!
В ожидании отправления в путь мы обращались человекам к десяти с другим вопросом: сколько же ли предполагается пройти сегодня, шестьдесят или сто сорок? Но никто не знал. Должно-быть, не сто сорок, как предполагал вчера Соснов^ ский, думаем себе,-потому что нам сказали, что он недавнр уехал с казаком Степановым на охоту, на то самое место, где один монгол, из погонщиков наших верблюдов, сего­дня убил аргали и антилопу...
Пока ожидали его возвращения, в лагере шли сборы в до­рогу, а охотник монгол снимал кожу с убитых животных,,
kjOOQle
438
Я стоял я смотрел с любопытством иа изумительные бы­строту и ловкость, с какими он делал свое дело: на каждое животное он употребил едва ли более двух, трех минут, что и не мудрено при употреблении им таких инструментов, как его пальцы, подобные железным клещам, да здоровый кулак, которым он пользовался, как скальпелем, при от­делении кожи.
Мы узнали^ что новые конвойные приехали вчера прямо из Баркуля, т.-е. сделав без отдыха сто шестьдесят ли, что многие из них отстали в дороге и добрались только сегодня на заре; следовательно, лошади их не успели ни поесть, ни отдохнуть достаточно; поэтому мандарины решили между собою, что сегодня и думать нечего делать два перехода, - но ничего об этом вперед не объявляли и, когда все было готово, отправились в путь.
Дорога пошла холмистою степью, покрытою разноцветною растительностью, то еще ярко-зеленою, то получившею, вследствие поздней поры года, серый, оранжевый или малиновый оттенки.
Эта растительность очень своеобразна по своему виду, и земля, покрытая ею, не представляет ничего похожого на наши луга или степи. У нас трава покрывает почву сплошь, как ков­ром; а здесь по поверхности пропитанной солью земли или растет мелкий корявый кустарник, или в ней словно наты­каны щетки в виде ежей, или как будто разложены-не то шапки, не то полушаровидные подушки, зеленого или красного цвета, и на вид такия пушистые; над ними же возвышаются только сухия былинки злаков, по преимуществу кусты высокого чия. В общем, степь отчасти напоминает наши кочковатые болота, только в сухом виде, и между этими, так-сказать, кочками остается совсем голая почва.
Таков характер здешней степи; и он был для меня "но­востью,-раньше подобной не встречалось. Местами злак чий густо покрывает огромные пространства, глядя на которые иной раз забудешься на время, и покажется, что видишь перед со­бою родные поля, что проезжаешь между двух стен высокого хлеба. ,
Почва волнуется, и мы целый день то поднимались на отдогия покатости гигантских холмов, то спускались по их таким же отлогим склонам на противоположную сторону,-медленно,' скучно и утомительно, потому что страна безжизненна.
489
Наконец, только перед закатом солнца, с вершины по­следнего холма мы увидали перед собою наш, уже разбитый, лагерь и несказанно обрадовались этой картине, потому что целый день находились под гнетом пугавшей нас мысли: а что, как выйдет распоряжение во что бы ни стало обходить разбойников и тащиться всю ночь!.. •
Слава Богу,-значит решили не обходить. Приехали, и с наслаждением разлеглись в нашей, также уже поставленной, па­латке, на приготовленных постелях. И кто сам не стран­ствовал так, тому не понять всего наслаждения, какое испы­тываешь, когда, сойдя с лошади, после многих часов езды шагом, ляжешь на постель... Хотя это повторяется каждый день, но степень наслаждения всякий раз одинакова. Мы даже за­были, что находимся теперь именно на том страшном „третьем пикете" (У-Ту-Шуй), о котором вчера шла речь; забыли спро­сить, как же это остались тут, а не прошли мимо?.. И только после узнали, что мандарины просто не согласились идти дальше, и только.
- Мы, говорят, за казенных лошадей отвечать должны; а они у нас подохнут, если им не давать есть, да делать переходы по сту сорока ли в один день ответил Ли ко­ротко и ясно.
И он заслужил от нас мысленную похвалу за правиль­ность суждений и благоразумные действия. Таким образом наша жалкая обезьяна... Что бишь я хотел сказать о ней?.. Да... Ночи в то время стояли очень холодные, и обезьяны, ко­торых у нас было три, стали сильно зябнуть.
Одна принадлежала мне, и потому я имел право позаботиться об её участи; сегодня посадил ее к себе в палатку, и она была чрезвычайно довольна своим новым помещением, осо­бенно когда я устроил над нею будочку из циновки. По­следняя любезность так тронула ее, что она долго не пере­ставала выражать мне по своему чувства удовольствия и, мо­жет-быть, благодарности. Я уже раньше знал это выражение, состоящее в ласковых взглядах, особых звуках голоса, по­хожих на хрюканье, и в очень быстром причмокивании губами, которые она при этом сильно вытягивала вперед.
440
7 свитабра.
Несмотря на „положительное существование на третьем ан­кете разбойниковъ", ночь прошла совершенно покойно; разго­воры о сидящих там злодеях забылись, и теперь, должнобыть, всякая опасность миновала, потому что, когда мы отпра­вились сегодня, Сосновский, проехавший из предосторожности два дня верхом, снова пересел в телегу. Это самый лучший признак, что никакая беда не грозит, значит можно зани­маться предметами мирного свойства.
Поговорим еще об обезьянах, дне в дороге очень зани­мают конвойных солдат, вообще как видно незнакомых с ними или очень мало; особенное же удовольствие доставляет им старая умная обезьяна,-ласковая с добрыми и злая с теми, кто ее дразнил, на что всегда находится больше охот­ников. Ей суждено было играть в экспедиции почтенную, но трудную роль хранителя нашей казны; она честно исполняла службу и, благодаря ей, вскоре кончила свою жизнь, под влия­нием укачивания и холодных ночей.
Хотя никакая опасность казне и не угрожала, Сосновский все-таки приказал сажать обезьяну не в телегу, а на одного из тех верблюдов, которые везли ящики с серебром. Бед­ное животное ужасно страдало, принужденное ехать на качком „корабле пустыни"; ужасно было смотреть на её мучения, ясно выражавшиеся в её действиях: она то металась из стороны в сторону, то припадала грудью и головой к ящику; опять вскакивала, грызла зубами цепь, за которую была привязана... И я даже рад был за нее, когда дня через два смерть по­ложила конец её пытке, прекратить которую или облегчить никто не смел, потому что мы теперь слишком хорошо знали дисциплину и всякой „оппозиции" избегали.
За целый день дороги по степи не представилось ровно ни­чего интересного. Пришли на ночлег в село Цзи-Цзи-Тэй-Цзы. И оно все в развалинах, к каким мы уж так привыкли, что они перестали вызывать в нас какие-либо мысли или чув­ства: нам стало казаться, что полуразрушенные города, в ко­нец разоренные и обеэлюденные села суть нормальный поря­док вещей всякой государственной жизни; нас поражали те­перь не развалины, а наоборот уцелевшие здания или города; до некоторой степени удивляло также появление каждого чело­
VjOOQLe
441
века, и на это смотришь в некоторой степени как на событие. Так, на сегодняшнем ночлеге встретили каких-то китайцев, ехавших в Баркуль,-это уж событие и в немалой степени приятное. На людей идешь смотреть, и их хочется изучать до мельчайших подробностей, как на первых порах знакомства с ними.
Эти встречные путники расположились здесь также на ночлег, неподалеку от нашей палатки, в довольно хорошо, особенно внутри, сохранившейся кумирне. Даже пять больших идолов стояли в ней на своих местах, трое на возвышении, в си­дячих позах, двое других на полу, стоя; а стены её были расписаны фресками... Но какую любопытную картину представ­ляет теперь это место молитвы, занятое не неприятельскими солдатами, как можно бы было подумать, а самими же китай­цами: к столбам, стоящим перед входом в кумирню, при­вязаны лошади; внутри, на полу, разведены, костры, и над ними повешены котелки, в которых кинятят воду; повсюду раз­ложен разный дорожный хлам, постели, платье. Возвышение, на котором восседают боги, превращено в грязный кухонный стол, заложенный лапшою и сырым мясом, и даже на самих идолов развесили ружья, сапоги, уздечки, а также куски го­вядины.
Дым от костров наполняет всю кумирню и заглушает запах табаку и опия, который при мне курил здесь один из жалких сынов Поднебесья. Люди собирались ужинать и спать, и, не желая мешать им, я ушел к себе в палатку.
А тут узнаю, что приказано держать на-готове револьверы и быть на-стороже... Револьверы вынули из чехлов и поло­жили около себя,-это-то не труди»; а вот как быть на-сто­роже при такой усталости!.. Но китайцы караулят вас: всю ночь конвойные стреляли „для внушения страха разбойникамъ"; часовой усиленно колотил в медный таэ (ло), и завывании звучавшей меди, как набат, разносились над мертвыми про­странствами, оживленными лишь на нынешнюю ночь нашим присутствием.
8 сентября.
Случая, на который приготовлялись пистолеты, не представи­лось, и ночь прошла спокойно... Слава Богу, говоришь себе; а е другой стороны думаешь, - хоть бы уж с разбойниками
(oOOQLe
U2
подраться, что ли,-все бы немножко разнообразия прибавилось в нашем. машинном, ничем не осмысленном движении вперед.
Наступил день. Сильный холодный ветер нес густую на­доедливую пыль, которая в минуту покрывала все предметы и ' почти не давала смотреть. Дорога от места ночлега пошла между невысокими горами, и все они, даже ближайшие, каза­лись задернутыми какой-то дымкой или желтоватым тума­ном от тонкой пыли, которая неслась в воздухе. Хотя небо было ясно, хотя солнце вполне открыто, но оно светило через слой этой пыли чрезвычайно тускло и, замечательно, - совсем не грело, словно всю теплоту его поглощали эти поднявшиеся в воздух неорганические частицы; а ясный день казался не­настным осенним утром... Невесело! А тут еще опять пред­остерегают насчет нападения разбойников или „хищниковъ", как их называл наш Смокотнин.
- Тут, сказывают китайцы, в каждой шшеле (щели) хишшники сидят...-Вы, ваше высокоблагородие, не отъезжайте да­леко одни, говорит он мне, - а то полезете за травкой за какой-нибудь, а вас самих увезут совсем; и не найдешь после.
Хотя мы не знали толком, почему идут разговоры о возмож­ности нападения, хотя и не особенно-то верили ходившим слу­хам, но шутить с подобными предостережениями в таких ме­стах нельзя, и мы держали револьверы без чехлов, зорко по­глядывая по сторонам, особенно когда проезжали мимо часто попадавшихся сегодня развалин сел и мест с хорошей кор­мовой травой и водой, где удобнее было держаться предпола­гаемым и возможным бродягам... Но ни вблизи, ни вдали не видали за целый день ни одного чужого человека.
Год, проведенный в теплом краю, и долго стоявшая перед тем хорошая погода избаловали нас, и мы сделались чрезвы­чайно чувствительными к холоду, а сильный ветер раздражал /ас, засыпая глаза пылью и мешая работать, чтд было особенно тяжело для Матусовского, который не мог отложить своей съемки до другого раза: все двигались вперед, следовательно он должен был останавливаться и работать.
По обыкновению останавливался и я, поджидая его. Во время одной из таких остановок в солончаковой долине, заросшей густейшим, почти в рост человека высоким тростником, который волновался от порывистого ветра, как море во время
443
бури,-делать ничего нельзя, собирать кроне тростнику нечего,- я и прилег в его чащу... Читатель так и ждет, вот сейчас разбойники нападут... Нет, прилег я на примятый тростник и словно в рай попал: так тут было тихо, так ине тепло стало, потому что ветер не проникал до меня чрез живые зеленые стены, которые окружали меня со всех сторон. Я мог и покурить покойно в этом раю, и записать, что было нужно... Вот и дом для степняка-кочевника, думаю себе.
- Ну, ну, поедемте, будет валяться-то, зовет Матусовский, окончив свою работу, - а то еще „хишшники" вас уве­зут.-И опять отдаемся ветру и холоду.
Да, неприятный, холодный день; и на кого ни посмотришь все на зимнем положении: китайцы,-мандарины и солдаты,-в ватных стеганных курмах, а на иных надеты еще широчай­шие кожаные шаровары, обращенные мехом внутрь; лоучи-монголы (погонщики верблюдов),-в овчинных тулупах, сшитых из двух мехов, одним внутрь, другим наружу. Это все-„туземные термометры" для настоящей поры года в здешней мест­ности.
А местность пустынна и скучна; растительность бедная и по виду мало отличается от гористых участков Гоби; только-что здесь корм и вода встречаются чаще, чем там. И мне нечего рассказать вам о ней, читатель, кроме нашего собственного дви­жения...
До пристанища еще далеко, говорят. Мы проголодались п, увидав одну пустую кумирню, стоящую в разоренном селе­нии Бо-Шань-Цзы (мяо), заехали в нее позавракать, в защите от ветра. Наш завтрак состоял из холодной баранины и белых сухарей, которые перед употреблением размачивались в холодном чаю. Жую свою пищу и расхаживаю по большому храму, рассматриваю его расписанные стены и идолов; хожу и удивляюсь тому, что здесь, в глуши, китайцы выдвигают по­добные храмы... Впрочем, село лежит на проезжей дороге и только теперь безжизненно и пусто, а раньше оно, должно-быть, было похоже на городок.
Лао-Е мяо (что в переводе значит: ГосподенК храм) распо­ложена на вершине довольно высокого холма. Она хорошо по­строена и изящно отделана, и, может-быть, её возвышенное положение спасло ее от разрушения; в ней помещается мно­жество идолов, и в лицах некоторых из них есть выра­
I
444
жение, жизнь,-сказалась мысль художника. Стены кумирни по­крыты фресками, и хотя смысл их не понятен, тем не менее они интересны но богатству ничем не стесняющейся фантазии. Не мало и выражения прогладывало во многих лицах, напри­мер, живого юмора, и выражение достигалось лишь немногими чертами. Не лишены были прелести и фантастические пейзажи, очень напоминающие те, какие дети,-художники но природе,- изображают, как говорится, „из своей головыили „от себя", не стесняясь законами ни линейной, ни воздушной перспективы... Были тут и сцены, повидимому, из домашнего быта; и в одних было столько поэзии; в других, без всякого пояснения, читалась весьма едкая сатира.
- Эх, жалко, говорю,-времени нет! Тут бы часа два-три посидеть,-интересное приобретение можно бы сделать...
- Ешьте скорей, ворчит все время сердитый Матусовский;- вот мы с вами еще пятнадцать верст сделаем; этого вам мало, что ли... На пятнадцать верст ближе к дому будем... Да... „В хижину бедйую, Богом хранимую",-запел было он "'И и задумался.
Я замечал, что товарищ всякий раз впадал в какое-то уныние, когда у нас заходила речь об этом доме, то-есть о ।
возвращении в Россию; он точно носил в груди какое-то пред- 1
чувствие, что мы больше не увидим родины.
- Кажется, не доживешь до того дня, продолжал он, когда мы уже опять ехали по дороге,-до того дня, в который со• знаешь себя не рабом, а снова русским офицером, и скажешь себе-слава Богу, я дома...
Приехали в развалины села Та-Ши-Тоу и, когда собирались спать, снова начались разговоры о разбойниках. Но как это все у нас последовательно: ночью опасаются, а днем дозволяют транспорту растягиваться версты на три или более!... Какие же разбойники проглядели бы такую легкую добычу; их, очевидно, здесь не было. Но это только мои мысли. Мандарин Ли взял мой бинокль и пошел на ближайший высокий пригорок, осмо­треть окрестность; а Сосновский вышел из палатки и „на страх врагамъ" сделал два выстрела в пространство.
'- Если что случится ночью, отдавал он сегодня распоря­жение,-„то всем собираться вот сюда";-он указал на двор на котором расположился весь лагерь.
CtOOQIC
443
В нем проглядывало волнение; но, кажется, он напрасно тревожил себя, потому что Ли оставался покойным, и, смотри на него, мы не могли серьезно относиться к рассказам о су­ществующих здесь остатках дунган; да и рассказывает-то о них один Сосновский. Кроме того нас должно было совер­шенно успокоивать следующее простое рассуждение. На здешнем пикете живут постоянно десять человек китайских солдат и при них столько же лошадей; и если их не грабят, если они живы, то, конечно, с полною уверенностью можно сказать; ' что никаких дунган здесь и вблизи нет, и даже проездом не бывает, а то бы уж не сдобровать этим солдатам. Я, впрочем, был мало опытный человек; но Матусовский хороша знал степь и обычаи её обитателей, хотя и не этих самых мест.
Таким образом, мы нисколько не думали о дунганах-разбойниках и, ложась спать, раздевались, как всегда; оружие, впрочем, держали на-готове, ибо трусость и осторожность-две вещи разные. Вспоминали мы здесь не раз о нашем путешествен­нике Пржевальском, и его пример еще более успокоивал нас: он ходил вчетвером по подобным местам, да еще в менее покойное время, и с ним ничего важного не случилось... Поло­жим, что то был Пржевальский; но ведь он и шел сам-чет­верт,-а нас было до восьмидесяти человек, и мы дрожим; у нас было шесть скорострельных бердановских штуцеров, * столько же больших шести-ударных револьверов Смита и Вес­сона; каждый из шестидесяти солдат китайского конвоя, худо * ли, хорошо ли, был вооружен пикой или фитильным ружьем, или луком и достаточным запасом стрел... Как ни плохо было их вооружение, все же они представляли силу, и тем бдлыпую, что боевые средства и предполагаемого неприятеля со­стояли, конечно, из тех же фитилей и луков.
С нашими средствами обороны можно было ходить по сте­пям и даже спать покойно; требовалось только одно, если уж ожидалось нападение ночью,-ставить караулы в двух, трех местах, чтоб нападение не могло застать нас врасплох; но ставились ли такие, этого я не знал, потому что у нас, даже в минуты опасности, строго соблюдалось подразделение всех по „пределам компетентности “.
И вот в виду этой-то опасности нельзя было не сказать: слава Богу, что здесь нет разбойников или тех удаЛьцев,
VjOOQLe
446
каких, например, в киргизской степи называют „барантачами", про которых вам, может быть, случалось читать. Барантач,-это не разбойник, а им может быть всякий смелый и ловкий киргиз; это, так-сказать-щука, существующая в степи затем, чтоб карась не дремал... Чуть только зазевался караван с „карасемъ" во главе: не стреножили лошадей, не поставили надежного караула на ночь,-глядь, к утру и лошади и верблюды оказываются угнанными... А людей не убьют, не тронут, ибо барантач не разбойник... Вот и извольте выби­раться из безлюдной степи пешком, бросая, разумеется, весь багаж, потому что везти его не на чем. Не угодно ли, напри­мер, унести хоть только наши шесть ящиков с серебром, которого было,-ну, скажем для круглой цифры, - двенадцать пудов.
. Но авось Господь помилует это „экстраординарное" серебро. Ведь меньше месяца пути до нашей границы, и мы авось благо­получно ввезем его опять в Россию и обрадуем правительство экономией.
9 сентября.
Вот и прошла тревожная ночь без всякой тревоги. Насту­пил тихий и ясный день, но в воздухе еще висит, подобно мгле, поднятая вчерашним ветром пыль.
Здесь уже осенью повеяло, и сегодня был первый мороз; и порядочный, как видно, судя по воде, покрывшейся довольно толстой ледяной корой... Вероятно, этот-то мороз и ускорил смерть знакомой читателю старой обезьяны. Степанов принес мне её труп, спрашивая, не нужна ли её кожа.
- Разумеется нужна; спасибо, что принес. Сегодня на ноч­леге мы ее снимем.
Однако, это не удалось, потому что на ночлег пришли, когда солнце уже садилось, и скоро стало совсем темно.
Сделав сегодня переход в сто двадцать лп, мы благопо­лучно достигли разрушенного селения Сань-Го-Чуань-Цзы *). За весь переход в степи не встретилось ничего интересного или особенного, кроме нескольких человеческих костей, валявшихся
*) Название этого пикета, как и некоторых других, на карте не впи­сано, по недостатку места; но местонахождение их легко определяется со­седними названными пунктами.
447
на поверхности земли, - единственных, которые мне случилось найти. Черепа не было, и кому принадлежали они, как умер их бывший хозяин, не узнаешь. Вероятно, это был монгол, брошенный собакам на съедение.
Я велел принести мертвую обезьяну в палатку, чтоб она не замерзла к завтрашнему утру, потому что это мешает пре­паровке; и моя обезьяна, очень любившая ее, увидав труп, стала обращаться с ним, как с живою, выразив полнейшее непонимание явления смерти. Недовольная тем, что к её заиг­рываниям относились с полным невниманием, она сердито отвернулась и, после еще одной попытки разъиграть подругу, больше уж не подходила.
Когда мы собирались лечь спать, приходит к нам в па­латку Ли с новым известием опять о разбойниках и опять с предложением нашего начальника сняться теперь же с ме­ста и сделать еще переход в двадцать пять верст (50 ли).
- Вы согласны с этим, спрашиваем мы, - думаете, что так поступить следует?
- Не-т! ответил он; - я, напротив, говорю, что ночью идти гораздо опаснее, особенно когда люди и животные голодны и так устали, как теперь. Ведь сто двадцать ли прошли сего­дня!... Я поставлю караулы, и мы на месте будем гораздо без­опаснее, чем растянувшись по дороге, особенно же ночью...
Не согласиться с ним было трудно, возразить нечего, и мы сказали, что готовы поступить так, как он найдет необхо­димым. Он ушел и более не возвращался; значит, убедил и нашего начальника остаться ночевать здесь.
Бывшее селение Сань-Го-Чуань-Цзы, представляющее теперь одни развалиры, лежит в гладкой луговине, и наш лагерь раскинулся между обломками стен на большом протяжении. Начальник с фотографом, переводчиком и казаком Степа­новым поместились в одной порядочно сохранившейся кумир­не; в нескольких шагах от неё, на большом дворе, вну­три его полуразрушенных стен, были расположены телеги, верблюды и снятые с них вьюки, и разместились кучками ки­тайские солдаты; дальше, по тому же направлению, шагах в двадцати за упомянутым двором, стояла на свободном про­странстве наша палатка; а в таком же расстоянии от, нас по другую сторону, в одном полуразрушенном домике, устро­
448
ились переводчик Сюй, казак Смокотнин и наши китайцы, Тан, Ма и „Сквозной".
. Китайцы, по обыкновению, долго не засылали, громко болтая между собою; костры горели у них целую ночь; караульный точно в колокол звонил, стуча в свой ло; и под эти говор и звон мы заснули тем здоровым крепким сном, каким спится на свежем воздухе, в доходе, после сильного утомления и с от­носительно покойною совестью.
10 сентября.
Миновала благополучно и эта ночь, и наступил достопамят­ный в истории нашего путешествия день.
Утренняя заря уже глядит в палатку; проснулись люди, и все по немногу собираются в дорогу. Встали и мы, и я тот­час принялся за снимание кожи с обезьяны. Подходит Матус овский.
- Ну, кончайте „маиор!" Вот охота возиться... Бросьте да подите позавтракайте; а то и уедете так, - ведь вас одного ждать не станут?
- Сейчас, сейчас...
Через минусу приходит опять.
-Суп уж простыл; чай готов; бросайте,-ведь все равно не успеете кончить; уж ехать собираются.
Мне не хотелось бросить,-ведь обезьяна вещь редкая... Спе­шу, тороплюсь, - авось, думаю, успею доделать, „не задержав общего движения"...
Не прошло и нескольких минут, как товарищ возвра­щается... я думал, опять погонять меня, - нет с другими речами.
- В лагере, говорит, - бьют тревогу... Но он сказал это таким же тоном, каким сейчас советывал мне лучше есть суп и пить чай; и я не обратил никакого внимания на слово-тревога, к которому, в тех случаях, когда нужно за­щищаться, шутливо и спокойно относиться нельзя.
- Нет, я серьезно говорю, продолжает Матусовский; - все готовятся к обороне; вблизи, говорят, показалась шайка дунган, и ожидают, что они, вероятно, сейчас сделают на­падение.
Я взглянул на него;-вижу говорит серьезно, и должен был поверить; но верилось как-то на половину: не так, думаю, начинается тревога...
449
Выйдя из развалин домика, на окне которого, вместо стола, производилась моя работа, я взглянул на лагерь... Действи­тельно, вижу-все в волнении; солдаты суетятся, хватают ору­жие и бегут на места. Телеги, уже навьюченные верблюды и всадники сбились на упомянутом дворе; пики подняты кверху или держатся на-готове; в руках видны обнаженные тесаки и шашки... Но там довольно тихо. Что-то происходит, но чтб именно, - я не мог сообразить, потому что никаких общих распоряжений не делается, и распорядителя никакого не видно; не вижу ни Ли, ни Сосновского, и ни сигнала, ни команды не слышно. Неприятеля тоже вблизи не видать, а местность до­вольно открытая. Спрашиваю Матусовского; он тоже разбой­ников сам не видал и ничего толком узнать не мог.
Пришлось однако работу бросить, и я, кликнув своего слугу Ма, стал на-скоро мыть руки. Он льет из чайника воду и с выражением на лице плохо скрываемого страха говорит мне, указывая пальцем:
- Вон разбойники... Уж идут... идут сюда.
Я взглянул в указанную . сторону и вижу на ближайшем холме, не далее как в одной версте от нас, несколько всад­ников, вооруженных пиками, несколько человек пеших, ко­торые ведут в поводу лошадей и одного верблюда... Вся эта компания, как мне показалось, в десять или пятнадцать чело­век, беззаботно и не спеша спускалась с холма по направле­нию к нам и по своему виду походила просто на едущих сво­ей дорогой путников... Говорят же,-это разбойники!...
- Да что же их всего десять человек? Зачем же они пешком идут? и какой это у них верблюд? спрашиваю Ма.
- Это только передовые, а остальные спрятались за горой. Их, говорят, много... Пешком идут, чтоб нас обмануть; для того п верблюда ведут,-как будто так проходят.
Хотя и вероятно, но все как-то странно! Однако, у меня нет данных, чтоб сказать: все это вздор. Условия здешней жизни для меня новость, и я понимал, что в виду общего приготов­ления к встрече готовящагося нападения, теперь не время спра­шивать объяснений,-надо действовать, надо быть готовым ис­полнять команду; и я тороплюсь придти на место общего собра­ния. В это время Тан поспешно убрал наши постели, снял палатку, вследствие чего налитые для меня тарелка супу и чашка JFT. ПО КИТАЮ, Т. II. 29
LtOOQIC
450
чаю очутились стоящими на земле, просто посреди двора и вся­кого сора.
Узнав от него, что неприятель еще не пришел, а только идет, я успел поесть супу и выпил чашку чаю,-а то поди потом, голодай целый день, - закурил сигару, и, взяв свон ружье и револьвер, вошел во двор, на котором собрались все и который теперь принял вид военного укрепления. Каж­дый человек держал какое-нибудь оружие; иной-просто нож; и даже мой лук со стрелами, подарок Ван-Чжэн-Тая, был в руках Тана и превратился теперь в орудие обороны. Видно было по всему, что люди крепко решились дешево себя не от­давать.
Прохожу чрез средину двора; по правую сторону его стоят тесной группой телеги и за ними навьюченные верблюды, а по левую-китайские солдаты с оружием, обращенным влево же, откуда будто бы подходили разбойники, которые, надо думать, замышляли какую-нибудь очень хитрую штуку...
Стоим, и не без волнения ждем... Но неужели Ма был прав, и группа людей и животных, указанных им, была дей­ствительно ожидаемый враг. Они все спустились с холма и, судя по времени, должны были бы уже подойти к первым рядам нашего лагеря; однако, никто до сих пор не пока­зывался.
У самого двора проходила дорога, а за ней, по другую сторо­ну, стояла упомянутая кумирня, в которой ночевали спутники. В ней я увидал фотографа и переводчика, с ружьями и ре­вольверами на-готове. Поздоровавшись, спрашиваю:
- К обороне приготовились?
- Да, сейчас придут; уж близко, ответил Андреевский, не то со страхом, не то с удовольствием.
- Кто придут?
- Разбойники... Шайка дунган подходит..
Спрашиваю объяснения, но никакого толку добиться не могу: все гадательно, а сам никто ничего не видал.
Матусовский тут же ходит взад и вперед и с тоскливым выражением посматривает по сторонам; близ кумирни стоят два мандарина, только они одни без оружия и с совершенно спокойным и тем скучным видом, какой бывает у подчи­ненных, долгое время стоящих в ожидании приезда высшего начальства,-но отнюдь не нападения неприятеля, с которымъ
451
предстоит сразиться ие на жизнь, а на смерть. Достаточно било взглянуть на их позы и лица, в воторых выражались только скука и полнейшее равнодушие,-но ни тени страха или трево­ги,-чтоб придти к заключению, что и в саном деле ника­кой опасности нет. Они не делали ни движений, ни поспеш­ных распоряжений, - просто стояли и ждали... Чего? кого? Не­приятеля?! Но разве так ждут неприятеля!
Хочу наконец спросить самого Сосновского, но его нигде не видно... Все это было до крайности странно, загадочно, и я ровно ничего не понимал. Мне подумалось тогда, что кто-то над нами насмехаться вздумал.
- Да объясните мне, пожалуйста, что-нибудь, обратился я к Матусовскому,-вы таки видали виды, бывали в степях, и в стычках с киргизами участвовали,-вам понятнее должно быть, чтб такое 'здесь теперь происходит?... Я, хоть убейте, ничего понять не могу.
- Я тоже ничего не понимаю.
- Надо спросить начальника, - он верно знает в чем дело; ведь он приказал готовиться к обороне... Где он? вы не видали его, не спрашивали?
- Видел, только не спрашивал; думал, что само раз. яснится. А где он теперь-не знаю; его уж что-то давно не видно.
Вскоре затем он вышел из-за кумирни; но в каком виде! Одет в полушубок, хотя на дворе было довольно те­пло. Вид совсем растерянный, почти болезненный. Говора разные слова, с которыми он обращался то к тому, то к другому, и смысла которых я не понял, он бесцельно пере­ходил от телег к верблюдам, от верблюдов к своей ло­шади, хотел садиться на нее и не садился; опять шел к те­легам, звал к себе то переводчика, то Степанова, желал повидимому, что-то сказать, но ие произнес ни одной цельной фразы. Мой докторский глаз помимо воли видел и бледность его лица и заметил дрожание губ.
А между тем теперь, именно теперь, требовался единствен­ный глава, спокойный, твердый, знающий дело и умно распоря­жающийся всеми и всем. Теперь надо было действовать, ко­мандовать, повелевать, и все были готовы к исполнению при­казаний. Но именно теперь не отдавалось никакой такой коман­ды, какую бы можно было хоть понять, если не исполнить.
»♦
452
И в виду этой сцены ценя просто морозом осыпало: чтд же будем мы делать, если в самом деле понадобится обороняться и защищать свою жизнь и имущество. Ведь мы все, то-есть подчиненные, были забиты до идиотизма, превращены в автома­тов, и моментально не могли превратиться в обыкновенных людей, сознающих свою силу, свое человеческое достоинство, способных быстро и правильно сообразить, чтд нужно. Все налги способности были придавлены, мы все унижены, и оста­лась только механическая сила, которой еще можно было бы распорядиться; но распорядиться ею, кактЛчитатель видит, было некому. Начальник у нас был до тех пор, пока он был, можно сказать, не нужен. Теперь он нужен необходимо, и... его нет!...
Отчего было так, мы говорить не станем, а только переда­ем факт, совершившийся на глазах у всех; и так ли его все поняли, как я,-не знаю; те же, с кем я говорил, по­няли так точно. Полагаю, что в таком же виде представился он и китайцам.
Пока эти мысли проходили чрез мою голову, все стояли на прежних местах в тех же позах; кто скучал или доса­довал, кто стал дремать, а кто только призывал Бога на помощь.
Сначала еще спрашивали друг у друга: в чем дело, где неприятель, кто он? Теперь все замолчали и точно опьянели или замерли. Минутами мне казалось что мы находимся на те­атральной сцене и изображаем живую картину храбрых вои­нов, готовых отразить натиск неприятеля; то-я задумывался над этим последним и досадовал, что он так долго за­ставлял себя ожидать...
Спросить объяснения не смеешь, да и видишь бесполезность всяких вопросов. И вот стою и стараюсь себе представить в каком виде явится „неприятель “ и как начнет против нас свои действия: он ли первый начнет их или мы; позво­лят ли ему торжественно пройти по дороге в виде мирных путников, или первые ряды остановят его, приняв в пики и дав залп из ружей и луков; или впустят в средину, и он тут начнет битву, произведя страшную сумятицу в сбив­шемся в кучу лагере?... .
Надоело и это, потому что ровно ничего не начинается; никто ни откуда не показывается, и молчаливая степь, кажется, смеется
VjOOQle
453
над нашей воинственной гримасой... Я стал смотреть то на того, то на другого, думай, не узнаю ли чего хотя по выражению лиц. Взглянул пристально на мандаринов; они стоят вее так хе и на прежних местах, с прежним выражением скуки,- точь-в-точь, говорю, как подчиненные, ожидающие проезда начальника, который непременно приедет, но когда будетъ-тотао неизвестно.» Больше ничего на их лицах прочесть не мог; а на других и мог бы, и очень многое, и крупными буквами было написано, да читать не стал.
Видя наконец, что еще не скоро произойдет что-нибудь но­вое, я было пошел по дороге вперед, откуда ждали врага, - в надежде не увижу ли там каких приготовлений у него, или его самого и может-быть узнаю, думаю себе, отчего же он нейдет; ведь уж добрый час, что мы стоим в ожидании его... Пошел. Но Сосновский остановил меня дрожащим го­лосом.
•- Держитесь... господа... вместе... и... в случае начала... дей­ствия... собирайтесь все... вот в эту кумирню.
Я стал на прежнее место, вместе с другими, п машинально взглянул на кумирню, долженствовавшую сделаться нашим ре­дутом.
Она представляла род открытой беседки или маленькой теат­ральной сцены; и я невольно стал обдумывать хоть этот, на­конец сообщенный, план действий... Что же мы будем де­лать, размышляю я,-если соберемся все вместе в эту кумир­ню? Чтд если неприятель, например, начнет аттаку* с боку от нас, на стоящих стеною китайцев, или если станет гра­бить наш транспорт, угонять верблюдов и наших верховых лошадей, бить людей?!. Мы будем „держаться вместе, собрав­шись вот в этой кумирне “ и смотреть, ожидая своей смерти?!
Чувствую, что читатель готов принять меня за сумашедшего, который чепуху городит... Неть, я с ума не сошел и рассказы­ваю быль.
- Но какая скука! восклицаете вы... А мы провели, вы ду­маете, веселый час?... Вы говорите, что ничего не понимаете, что такое тут происходит?-А мы, вы думаете, понимали чтонибудь!... Ровно ничего.
Может-быть, разбойники еще долго продержат нас в этом положении, подумал я; может-быть, мы и дневку еще здесь сделаем,-так не успею ли я кончить свою работу?
клооеие
454
Я сходил за оставленной мертвой обезьяной, которую нужно было «ли препарировать сегодня же, или бросить, чего мне вовсе не хотелось. Принес её труп в место общего собрания и, расположившись на остатках одной стены, стал продолжать снимание кожи, готовый каждую минуту стать в оборонительную иовицию, в случае нападения...
Но не прошло десяти минут, как лагерь, словно пробудив­шись от сна, стал шевелиться и из оборонительного положе­ния перешел, к моему новому удивлению, в совершенно мир­ное, обыкновенное: как-то нечаянно, мало-по-малу все решили что надо ехать,-будет стоять... Кто, как, когда и почему ре­шил,-опять неизвестно; так как-то,-все и никто.
Гости иногда расходятся так, когда скучно бывает: сидят, сидят, потом все вдруг возьмут, соберутся и уйдут. Точно так случилось это и с нашим лагерем: стояли, стояли в ожидании чьего-то нападения; потом взяли и стали собираться уезжать! Как перед этим неизвестно было, почему мы испу­гались небывалых разбойников и ждали их нападения, так теперь было неизвестно, почему нашли нужным и возможным оставить оборонительную позицию и ехать вперед своей доро­гою... Совершалось, по истине, что-то непостижимое, небывалое, можно даже сказать-непозволительное.
- Трогай!-Цзоу!-Яба!-раздались русские, китайские и мон­гольские однозначащие слова. Люди стали садиться на лошадей; верблюды закачались со своими ношами, которые они все это время держали на своих спинах; тронулись и заскрипели те­леги, и никто не распоряжался.
Или, может-быть, распоряжались всем китайцы; но так, что этого невозможно было заметить, и от моего наблюдения, по всей вероятности, исчез какой-нибудь акт этой загадочной, за­бавной и вместе с тем в высшей степени поучительной траги­комедии,-поучительной в том смысле, что в случае настоя­щей беды, если такая придет, не жди команды, а действуй по своему усмотрению, ибо распоряжений не будет. И к этому вы­воду пришли все.
Уж когда все двинулись,-как я сказал, сами собой,-слышу раздаются в роде предсмертного лепета слова храброго капи­тана Сосновского:
- Ну, теперь... скажи, братец ты мой... чтоб... тот... все равно, трогались... Теперь, что ж! Пусть... тот... Или, лучше,
CtOOQIC
455
скажи... То-есть, тот... Ну, уж пусть вытягиваются... Ведь вот!...
А караван в это время уж пошел, - как вы думаете куда?-по той самой дороге, по которой, говорили, должен был придти неприятель! И никакого неприятеля не оказалось...
Итак, к нашему общему благополучию, сражение при селе­нии Сань-Го-Чуань-Цзы не состоялось... А что такое состоялось, я так и не узнал, потому что никто мне ничего объяснить не мог: о том же самом меня самого спрашивали.
Знал все, я думаю, только мандарин Ли: - что-то он уж был очень' невозмутим, и судя по всему ни одной минуты ни в какую опасность не верил... Не он ли тут и сыграл с нами штуку? Не имел ли он даже тайного предписания испы­тать при случае степень храбрости капитана Сосновского, очень развязно заявившего Ли-Хун-Чжану,-помните в Тянь-Цзине,- что он „хорошим полководцем быть можетъ". И, увы, китайцы видели этого полководца!
Когда он увидал пред собою пустые пространства, он не­сколько оправился, велел всему каравану вытянуться в одну линию, приказал, чтобтридцать человек конвоя ехали впе­реди транспорта, а тридцать другихъ-сзади, и чтоб никто не отставал. Потом все-таки тяжело вздохнул и также поехал за другими.
- Авангард... впереди? теперь даже громко спросил он у Степанова, и получив, конечно, утвердительный ответ, от­дал приказание „подгонять арьергардъ"! и видимо был дово­лен собою.
Все уехали. Матусовский же взошел на большой пригорок и остановился производить съемку; следовательно, принужден был или отставать, или если не отставать, то бросить работу; но последнего распоряжения не было сделано. Напротив перед отправлением Сосновский сказал, что „теперь, в виду опасно­сти, нужно ехать всем вместе; поэтому, когда Зиновию Лавровичу нужно будет останавливаться для съемки, то весь транс­порт будет ожидать егоа... Но, неизвестно для чего, говорю, была сказана эта фраза, потому что тотчас вслед за этим ушел весь караван; сел и уехал сам начальник, окружен­ный своей компанией и китайским конвоем. Мы же в числе пяти человек остались назади одни, и этого как будто никто не заметил...
VjOOQIC
466
К чему же бы это разделение могло привести, если бы в самом деле разбойничья банда следила за нами и выжидала только благоприятного момента?!... предложили мы друг другу этот вопрос. И не подумать об этом было нельзя... Всего вероятнее, к смерти или взятию в плен доктора Пясецкого, штабс-капитана Матусовского и казака Смокотнина... Но как это было бы полезно! Тогда вы, читатель, не имели бы в ру­ках этой книги; не было бы живых двух опасных свидете­лей; а работы Пясецкого и Матусовского можно было выдать в Петербурге за свои! Неужелв для этого не стоило пожертвовать только тремя человеками? Как называется подобный образ дей­ствий,-я не могу скоро подобрать выражения...
Увы, съемка окончена благополучно,, и Пясецкий с Матусовским следуют за караваном, держась от него верстах в двух.
День был такой теплый, что, несмотря на возможность быть легче ранеными, мы предпочитали полушубку и толстым сапо­гам на войлоке, какими предохранил себя наш начальник, легкое летнее платье, тем более, что и никаких лихорадочных явлений мы не испытывали. Сначала нам было только приятно погреться на солнце после двух холодных и ветреных дней; скоро же сделалось жарко.
Судя по общему виду нашего каравана, грозившая неведомая опасность миновала или по крайней мере теперь её не было близко. Мы ехали по обширной, совершенно открытой равнине,-и глаз нигде не видал каких-либо признаков людей, ни враждебных, ни мирных.
Нагнав транспорт, мы дорогой вели беседу о событии сегод­няшнего утра, и от конвонров-китайцев узнали хотя два факта, бросающие некоторый свет на загадочный переполох. Они со­общили, что на прошлом ночлеге пропали неизвестно куда две лошади из конвоя, и как их ни разыскивали, нигде найти не могли. Далее,-что кто-то из китайцев прибежал в ла­герь, испуганный, с известием о будто бы приближающейся шайке дунган; вот и только. Об этом было дано знать Сосновскому, и он велел принять меры предосторожности про­тив нападения; а чтд было потомъ-читатель уже знает. Отно­сительно же той компании людей, на которую мне указывал слуга Ма и уверял, что это и есть идущие разбойники, мне удалось узнать, что то были наши же караульные, которыхъ
457
поставил на ночь распорядительный и серьезный полковник Ли; и в то время, когда мы их видели, они просто-на-просто воз­вращались с караула.
Итак, тревога была фальшивая, была следствием паники, вызванной пропажей двух лошадей, да известием одного ки­тайца о шайке разбойников, за которую он легко мог при­нять, например, табун водящихся в здешних степях кула­нов... А пропажа лошадей объясняется как нельзя проще тем, что они отошли от лагеря, может-быть, довольно далеко, скры­лись за каким-нибудь холмом и преспокойно паслись; напуган­ные же китайские солдаты, которых посылали на розыски за ними, вероятно, не решались отъехать от лагеря достаточно далеко и возвращались, докладывая, что лошадей нигде нет.
И вот теперь, когда мы ехали, они все смотрели по сторо­нам в надежде не увидят ли где пропавших беглянок; но последних нигде не было; и солдаты повесили носы по другой причине,-потому что за них придется ответ давать. Не ве­сел был по этому случаю и Ли, который должен будет за­платить за пропажу их из собственного кармана, а лошади здесь дороги. Нам же с товарищем было ужасно досадно, зачем перед китайцами разыгралась сегодняшняя сцена...
Таким образом все ехали невеселые, задумчиво посматривая в пустое, открытое и слегка волнующееся пространство, окай­мленное вдали горами (Му-Цзи-Цзя-Гу), и о минувшей тревоге все мало-по-малу забыли...
Вдруг, не в далеком от нас расстоянии, нз-за холма по­казалась в облаце пыли группа быстро двигавшихся фигур, которых за поднятой пылью невозможно было хорошо рассмо­треть. По быстроте, с какою они неслись прямо к нам, ясно было только, что скачут на лошадях.
Туземцы мигом смекнули в чем дело, подняли страшную суматоху и неосторожными криками опять до смертной бледности перепугали нашего начальника.
- Стреляй! стреляй скорей! раздались крики.-Ай, ай, ай! сколько их тут! Стреляй! Догоняй! Заворачивай! вдруг зао­рали всполошившиеся солдаты.
- Иннокентий Степан...! чтд же это?!-залепетал словно уже погибавший Сосновский.-Степанов!... Иннокентий Степаныч! Да что же вы прячетесь! - Ничего... не можешь... приказать... прибавил он, стараясь скрыть свой испуг.
kjOOQle
458
Голос его опять прерывался, как утром.
Я любовался бешеным галопом несшихся по степи живот­ных; а Матусовский, заметив испуг начальника, поспешил его успокоить.
- Да это табун диких лошадей, сказал он, проезжая мимо,-вы, верно, подумали что это дунгане...
Куланов в здешних степях, говорят китайцы, множество, и мы, действительно, видели вдали еще несколько табунов и отдельные пары. Много тут и другой дичи, и ни в один день прежде не встречал я столько крупных животных (из по­роды баранов, сайгаков, антилоп и аргали), как сегодня; и кто сам хотя немного охотник, тот поймет как билось мое сердце; а широкая привольная степь еще сильнее будит в че­ловеке его, если угодно, дикие инстинкты удали, войны и пресле­дования... Впрочем все больше ради веселой потехи: увидишь зверя вдали,-так так-вот и тянет к нему, так и хо­чется пуститься за ним в догонку; но не непременно с целью догнать и убить,-нет, просто погонять, посмотреть на его гра­циозный бег, и самому пронестить быстрее ветра по простор­ной степи!... И лошадку мою, кажется, разжигает то же желание. Не менее приятно, не скрою, и остановить быстрый бег удачно пущенной пулей.
Но при наших условиях, с нашим теперь еще храбрым военным командиром никакие подобные отступления от уси­ленного движения вперед, по протертой колее, были невозможны: не будешь лошадь беречь, на верблюде придется сидеть; а это перспектива незавидная, как потому, что ехать на нем непри­ятно-укачивает, так особенно неудобно для меня, вследствие затруднительного частого слезания и потом усаживания на него: ведь для этого его всякий раз на живот класть нужно.
Дичь здесь держалась ббльшею частью далеко от дороги, иногда же по ней можно было стрелять, не делая и десяти ша­гов в сторону. И некоторые здешния животные поражали меня своею или крайнею глупостью, или полным незнанием опасно­сти выстрелов ц близости человека.
Передам два позорных случая, о которых бы не следовало рассказывать из чувства самолюбия, да уж так и быть... еду сегодня по обыкновению вдоль дороги, вижу в стороне бродят три сайги, не больше как в четверти версты от меня. Как не стрелять! Выбрал самую большую, пустил пулю; но она
469
пролетела Значительно выше цели и ударилась далеко в землю, подмяв там облачко пыли. Сайга, щипавшая траву, услыхав выстрел, отбежала шагов на двадцать и опять принялась за свое дело. Делаю второй выстрел и беру слишком нйзко, так что пуля взрыла землю под самыми ногами животного; только тогда оно, вместе с двумя другими, стало уходить рысцой, но бежало не от меня, а мимо меня; и только третья пуля, пройдя чрез грудь, положила ее мертвою на месте...
В другой раз, сделав по сайге три промаха, я взволно­вался, руки стали дрожать, а животное после каждого выстрела только перебегало на несколько шагов. Не прогнали ее еще следующие три выстрела, и она, заслужив от казаков назва­ние „безсмертной овцы“,-упала только после седьмой пули!... Это бесстрашие по отношению к выстрелам тем более заме­чательно, что животные эти пугливые, нервные; они беспре­станно пугают друг друга сами, например, неожиданным появлением.
Конвойные несказанно обрадовались, когда я объявил им, что мне нужна только кожа дикого барана (е-ян, как они его называли); а мясо я отдаю им. Они сейчас прискакали, выпо­трошили и взвалили животное к одному из солдат на лошадь, приторочив его к седлу; догнали транспорт, и через минуту все знали об убитом „е-янъ“ и потом долго только и раз­говору было, что о нем.
Подвигаемся по волнующейся местности, через холмы и пе­ресекая лобжины; и когда мы поднимались на вершины пригор­ков, перед нами открывался интересный и привлекательный вид на обширную даль... В голубоватой мгле являлась длин­нейшая и почти непрерывная цепь селений и садов, растянув­шаяся почти на полгоризонта. Приволье, многолюдство и знако­мая шумная жизнь больших китайских сел чудилась мне при виде этого пояса селений; но с приближением к ним мы раз­глядели, что все они буквально до одного дома разорены и пусты. Над ними стоят голые обгоревшие деревья, и лишь немногие, сохранив остаток жизни, дали молодые побеги; но их зелень не могла оживить ужасной картины разрушения. Тут, в этой веренице сел, наверно жило тысяч двести человек, если не больше; а теперь не осталось почти никого... Неужели же все остальные умерли насильственною смертью?!... Не знаем, ни­чего не знаем.
480
В селении Юань-Чуань-Цзы, ' говорил Степанов, предпола­галось сделать привал для отдыха и чтоб покормить лошадей и верблюдов, ничего не евших целую прошлую ночь, потоку что они» стояли привязанными из опасения близости „разбой­никовъ", а запасного корма у них не было. Но теперь распоря­жение отменено и приказано идти дальше!..
Подробностей рассказывать нечего, потому что читатель сак легко представит их себе по предыдущим подобным слу­чаям; и у него защемит сердце из сострадания хотя к жи­вотным: их Сосновский, которому теперь все мерещились раз­бойники, не позволил даже напоить толком!.. О пригорюнив­шихся китайских солдатах, присевших кой-где на дороге, да о вздыхающих извозчиках не стоит говорить: на то они солдаты и извозчики, чтоб повиноваться и терпеть...
А какое место привольное! Какой богатый корм растет по лугу, орошенному многоводным ключом!.. Нельзя было не изумляться и не роптать. И общий ропот , начался.
- Я, слава Богу, видал походы; сам бывал, говорил на­пример казак Смокотнин,-а этакого ничего еще не видывал. В походе, для таких-то мест, с такими кормами пять и десять верст в сторону делают, только чтоб выкормить скотину; а не проходят их мимо. Тут сто.ят часа два, три, а нет,-так и ночевать остаются; вот тогда лошади могут стоять на дворе привязанные; тогда их не надо распускать на подножный корм, если место опасное. На другой день опять- встретят хороший корм, выкормят лошадей и верблюдов, и опять идут...
- Верно! поддерживает его Степанов.
- У нас завсегда и люди, и лошади были сыты, и все было отлично хорошо. Впереди, бывало, всегда шла вьючная лошадь с закуской, с чаем, и один человек при ней. Этот чело­век приедет бывало раньше, все приготовит; господа прие­дут,-извольте кушать... А теперь у нас все как-то чудно...
- Да, у всех так делается; верно! опять проронил слово Степанов, который вообще на разговоры был скуп, если речь шла не о лошадях или не об охоте.
Наскучили вам повторения, читатель; да как быть, ведь не роман пишу, а о пережитом даю отчет. Я и так половину выпускаю из того, что мог бы рассказать про нашего знаме­нитого капитана,-также не безъинтересного и весьма поучи­
461
тельного. Но теперь еще не время, да и не все рассказывать удобно, особенно из разговоров про него.
Вторая половина дороги шла перевалами; растительность тут богаче, но зелени почти не видно,-все уж пожелтело. Вот достигли и места ночлега,-в селении Му-Ли-Хэ.
Перед ним стоит небольшая рощица тополей; переехали мостик, перекинутый через быстрый ручей, и вступили в село,-разоренное, безжизненное, мЬлчаливое... Размерами оно наверно превосходит многие из наших уездных городов, а множеством деревьев и узенькими улицами напомнило мне му­сульманский город Хами. До разгрома, Му-Ли-Хэ, должно-быть, представляло прелестное, живописное местечко и, судя по не­которым остаткам домов и повсюду встречаемым на них украшениям и рисункам, людям, должно-быть, очень при­вольно жилось здесь. Теперь же все разрушилось, обгорело и завалилось; и ни одного живого существа посреди всех этих бывших жилищ, их дворов и садов!
Невозможно без глубокого сожаления смотреть кругом себя; и здешния развалины произвели на меня еще более сильное впечатление, потому что они как будто свежее виденных раньше: во всех, встречавшихся прежде разрушенных горо­дах и селах, которых и сосчитать невозможно, развалины представляли лишь остатки голых стен, а, все деревянные части зданий сгорели; здесь же дерево почему-то сохранилось; она' только обгорело и переломалось, и оттого картина разру­шения еще страшнее. Тут видишь целиком повалившиеся стены, обрушившиеся внутрь домов потолки и крыши и целые поко­сившиеся дома, готовые упасть... Если вам случалось вцдеть иллюстрации улиц китайского города Макао, разрушенного в 1874 году пронесшимся над ним ураганом (тай-фын) или другие подобные, то они могут дать вам понятие о здешнем разрушении... Бедное селение Му-Ли-Хэ! Как оно было мило, и чтд из него сделали!..
Теперь среди этой огромной площади развадин существует лишь один жилой дом, служащий пикетом, с несколькими человеками живущих здесь солдат. Мы поместились в его двух комнатках, расположенных хотя и рядом, но на раз­ных смежных дворах, а наш караван расположился за се­лом, на берегах ручья, в расстоянии от нас вереты или
462
более. Такое разделение всей компании опять убеждало, что ни­какой опасности китайцы здесь не ожидали.
Тотчас по приезде в дом, я отправился к транспорту, чтоб снять кожу для чучела с убитой сайги; но солдаты, ока­зывается, уж успели это сделать и поднесли ее мне с любез­ным видом и твердым убеждением, что оказали не последнюю услугу... Они, злодеи, сняли кожу по своему, то-есть обрезав ноги и 'голову, следовательно совсем испортили ее, к моей немалой досаде...
Бывший со мной Тан взял у них кусок сайгачьего мяса и дома приготовил из него очень вкусное блюдо, несколько разнообразившее сегодня наш обычный обед.
О разбойниках теперь совсем не было разговора; а полков­ник Ли как-то лукаво посмеивался, когда его об них спра­шивали... Ужасно хотелось мне залезть в его голову и раз­узнать некоторые его воззрения и мысли насчет сегодняшнего утра; но ничего не открыл коварный китайский офицер.
И СМТЯ0Я.
День был очень жаркий; солнце просто жгло, и я до извест­ной степени был доволен тем, что мне, по причине болезни моей лошади, пришлось ехать сегодня в телеге. Но отвык я от этого первобытного экипажа, потому что с самого Пекина в него не садился; да и не видно из него ничего, так как можешь смотреть лишь вперед. Впрочем жалеть было не о чем, потому что все время сегодня тянулась ровная однообраз­ная степь, по которой бродят только сайги, целые дни пощи­пывая траву. Я убил еще одну штуку и, предупредив солдатъкитайцев, сам снял кожу*).
Ночевали в городке Чи-Тэй-Сянь, разоренном почти до основания; но в нем есть жители, и в окрестностях стоят поля разного хлеба, по преимуществу пшеницы, которая почти вся уже убрана...
Да, не легко оправиться Западному Китаю; не скоро заселится он вновь; и много лет пройдет, прежде чем люди заживут здесь опять сколько-нибудь привольною жизнью.
*) Моя зоологическая коллекция пожертиокаиа музею Академии Наук.
463
(2 еаитибря.
Вот, наконец, и последний китайский город Гу-Чзн, в который приезжаем сегодня.
День опять жаркий; какая-то мгла, все предыдущие дни стояв­шая в воздухе, рассеялась, и теперь в южной стороне гори­зонта ясно обрисовывались снежные вершины отдаленного ТяньШаиь’ского хребта. Местность представляет ту же равнину, и почва одета богатой травой; но растительность чрезвычайно однообразна. На пути сегодня встретились два обитаемых се­ленья (Ши-Ли-Яо Цзян и Сы-Ши-Ли-Дун).
Еду один, держась около транспорта. Сосновский давно про­ехал вперед. Матусовский отстал. Недалеко, говорят, и до Ку-Чэн-Цзы, как китайцы произносят имя города. Переехав в брод небольшую речку Шуй-Мо-Хэ и один овраг с вер­тикальными краями, указывающими на лёсный характер здеш­ней почвы, я вскоре затем увидал перед собою синюю па­латку, у которой стояли китайские солдаты в форменной одежде. Догадываюсь, что здесь готовится встреча на подобие прощанья в Баркуле,-помните, также в палатке.
Действительно, когда я поравнялся с нею, оттуда вышел мандарин, уже пожилой человек, небольшего роста и скорее некрасивой наружности. Он встретил меня приветствиями и приглашениями войти в палатку, присесть и отдохнуть с дороги.
- Зачем это вы беспокоились, говорю, выезжать на встречу; вы устали, долго ожидая нас.
- А нельзя не встретить гостей; вы дорогие далекие гости; мы вам рады; приготовили для вас дом, обед и давно ожи­даем.
- Ваше имя? спросил я.
- Ко, здешний чжи-сянь. А ваше?
, - Пя. '
- Как ваше высокое долгоденствие?
- Пятьдесят, ответил Ко и показал на пальцах.
- А ваш почтенный возраст?
- Тридцать два.
После этих обычных приветствий, он наговорил мне много не вполне понятных, но уж конечно лестных фраз по случаю нашего приезда и доставленного им большего удо­вольствия. Он спросил скоро ли приедут остальные и предло­
464
жил чаю. Ко был родом из провинции Ху-Бэй, где позна­комился с. иностранцами, чем, как мне всегда казалось, ки­тайцы очень гордятся; и, когда я предложил ему своего табаку и папиросной бумаги, онъ-тоже с некоторой гордостью-по­спешил прибавить:
- Знаю, знаю! Вы все так курите и я умею делать такия же.
Он хотел свернуть папиросу и щегольнуть перед своими солдатами уменьем крутить „заморские сигары", но не мог потому что ему мешали длинные ногти. Я помог ему, и мы, сидя за чаем, продолжали еще кой о чем беседовать; а в это время мимо палатки проехали фотограф и переводчик Андреевский, которых я остановил по просьбе Ко-указать ему других спутников. Он вышел встретить их, также при­глашал в палатку, но переводчик спешил к начальнику,- если можно сказать „спешилъ" про человека сидящего в те­леге, которую медленным шагом тащат измученные живот­ные... (Для него так и не было куплено верховой лошади, сле­довательно, он не мог ехать скорее.)
Учтивый китаец хотел-было еще остаться здесь, ожидать приезда Матусовского, но я сказал, что он еще далеко и уго­ворил ехать со мною в город. Сели на лошадей и отпра­вились рядом, причем Ко взял меня за руку и не выпускал её все время, не желая принять во внимание, что моя измучен­ная голодом казенная лошадь отставала от него и что я при­нужден был вытягивать свою руку, как только мог. Зрелище было забавное: он тащил меня, как своего пленника, и по правде сказать, порядочно надоел мне этой нежной и как каучук крепкой дружбой, какою он столь неожиданно воспла­менился ко мне. Перед нами скоро показалась землебитная го­родская стена, окруженная рвом, через который в город ведет узенький деревянный мост.
Ну, думаю себе, авось здесь он меня бросит... Нет, ман­дарин и тут не хотел выпустить моей руки,-крепче преж­него держал ее в своей, как какое-нибудь сокровище, и еще с бблыпей энергией увлекал меня за собою. Я не раз пробо­вал освободиться от плена; отнимаю руку.
- Тут не хорошо ехать, говорю,-так ехать не ловко; а он отвечает:
- Тут ехать хорошо; так ехать ловко!..
465
Чуть-было на мосту из седла не вытащил меня наилюбез­нейший Ко. Думаю себе, должно-быть, уж таковы здешние обычаи; терплю и подчиняюсь... К счастью, дом, в котором для нас была приготовлена квартира, находился почти у самых городских ворот, и я узнал его по двум триумфальным аркам, устроенным перед домом в честь нашего приезда и убранным синей и красной бумажными материями... Все это вы­ражало очень милое внимание к нам местных властей, и к нему невозможно относиться совсем равнодушно: значит нас ждали, об нас думали, хлопотали, желали сделать нам удо­вольствие.
Как только въехали во двор, Ко снова взял меня под руку, провел в дом и в комнату, где уже находился Со­сновский в обществе шести мандаринов, которые все были одеты в форменное платье и шляпы, и представляет нас друг другу. Но, как часто бывает при представлениях, я не разобрал, кто такие они были; вижу только, все больше с красными и синими шариками, и по типу все маньчжуры; неко­торые красивые и бойкие, или весьма почтенной наружности, например, один старик, с длинными седыми усами и до' вольно густой клинообразной седою же бородой.
- Очень рад, что хоть вы приехали, говорит начальник; уж я с час назад, как здесь, и сижу дураком... Думаю, уйдут; я бы спать лег, а то сидят тут и тоже молчат... Вы не видали, далеко еще переводчик? ,
- Нет, сейчас должен быть.
Только-что я было начал разговор с нашими новыми зна­комыми, чтоб прервать неловкое и тягостное молчание, как приехал Андреевский.
- Ну, скорей, скорей, Иннокентий Степаныч; мы уже целый час сидим и молчим, грубо торопил его Сосновский...
Тот даже поздороваться и отрекомендоваться не успел, как начальник занял его пока частным разговором.
- А где обезьяна? спрашивает он у переводчика,-вы не видали, где обезьяна?
- Нет-с, я не видал.
- Надо бы послать узнать, у кого она. Пошлите кого-нибудь и велите посланному, чтоб он скорее привез ее сюда.
- Да она искусает чужого...
ПУТ. ПО КИТАЮ, т. п. 30
466
- Ну, что же вы мне будете рассказывать... искусает! Больно она там укусит.
Пошли посылать. А китайские чиновники, не знавшие, что прие­хал переводчик, сидели и продолжали смотреть на нас, молча, предполагая вероятно, что разговор происходит о чем-нибудь немаловажном, „ общегосударственном “...
В это время, неизвестно зачем, в комнату явился один слуга, таранчин Ниаэ (нанятый Сосновским в Хами), и стал раскланиваться с мандаринами, делая каждому отдельный ре­веранс.
- Переводчик пришел, переводчик пришел! заговорили, ожили и обрадовались китайцы, приняв за него названного слугу.
- Пош-шел ты отсюда! Что ты лезешь, куда тебя не спра­шивают, сердито закричал на Ниаза начальник, когда он хотел-было объяснить что-то,-и прогнал его вон. А изум­ленные мандарины опять замолчали.
Андреевский вернулся, объявил, что за обезьяной послал на­рочного и теперь, отрекомендовавшись, сел-также к столу.
Я видел, что Сосновский был чем-то очень недоволен, и причина этого скоро объяснилась. Оказалось, что здешними властями ему было передано письмо от сотрудника его, казака Павлова, и он уведомлял его, что его отправили из Гу-Чэна не прямо в Зайсан, а каким-то окольным путем, вследствие чего, писал он,-„я приеду туда не так скоро, как мы пред­полагали с вами в Лань-Чжоу“.
Известие это было неприятно тем, что всякое промедление Павлова в дороге замедляло начало торговли хлебом. И я совершенно понимал, как должно было оно рассердить Сосновского; я совершенно понял его, когда он, забыв отно­шения гостя к радушно принимавшим его хозяевам, не ска­зал и одного слова какого-либо приветствия, обычного у всех народов, а сразу, сердитым тоном, велел им передать,- „что он чрезвычайно недоволен, что Павлов отправлен не той дорогой, по какой он приказал ему ехать"...
После этого вступления, лица мандаринов из приветливых вдруг превратились в надутые; но они отвечали вежливым тоном, объясняя, почему Павлов был отправлен отсюда так, а не иначе, и стали доказывать, что прямо из Гу-Чэна в Зайсан теперь проехать невозможно, что тут нет дорог...
VjOOQle
467
Но этому поводу начался спор в очень неприятной форме; но, как китайцам ни объяснял Сосновский географию здеш­них мест, как ни проводили на столе различные пути, они все-таки стоили на своем,-что прямо ехать теперь нельзя, по­тому что теперь в этих местах нет даже кочевого насе­ления, нет ни воды, ни кормов, и кроме того, может-быть, бродят шайки разбойников...
- Мы и вам советуем ехать тою же дорогой,прибавляли они. • - Ну, уж мы то ни в каком случае по ней не поедем, возразил Сосновский.
- Так поезжайте вот этим путемъ* по тракту на г. Кобдо, а потом в Булунь-Тохой: тут мы ручаемся за полное спо­койствие и удобства проезда; тут и корм, и вода есть, и люди , на пикетах живут... По ней вы придете в Булунь-Тохой не­пременно на четырнадцатый день, а там вам до Зайсана всего дней пять...
- Как это! Мы будем тащиться девятнадцать дней, когда можем на четырнадцатый, а то даже и на двенадцатый день быть в Зайсане, если пойдем прямо... А что они там рассказывают про разбойников, так они везде могут быть; узнают, что мы идем, и придут.
- Не узнают, не могут узнать, говорят мандарины,- ведь здесь двести ли расстояния.
Я не понял от чего до чего двести ли.
- Да что ж они будут мне рассказывать! Двести ли!., до­садовал начальник, и теперь уж не говорил, а кричал;-я знаю, „во-джидоа, прибавил онъ* даже по-китайски; я им на карте покажу; ведь у меня карта есть... Что они мне гово­рят: дороги нет, разбойники... Ведь разбойники могли нас убить и в Гоби, и в Су-Чжеу, и в Санга-Чуанза, где у нас украли двух лошадей... Да все равно, что бы они там ни тол­ковали,-мы на Кобдо-то уж ни в каком случае не пойдем.
- Да мы вас и не посылаем на Кобдо, зачем вам туда идти; мы говорим о трех станциях по кобдинскому тракту, откуда дорога сворачивает в Булунь-Тохой. Другой дороги нет, и ни по какой другой мы вас везти не можем, потому что на другой дороге не можем ручаться за вашу безопасность; нам же сказано, что мы за вас отвечать будем, и приказано всячески охранять вас,-в свою очередь повысив голос за­говорил один горбоносый, красивый брюнет.-Если вам не ' 30*
QjOOqLc
468
угодно ехать, как советуем, так мы не можем дать вам конвоя...
- Ну, так скажите им, Иннокентий Степаныч, что если нас не будут провожать по прямой дороге из Гу-Чэна в Зайсан, так мы пойдем одни.
- Нет, этого мы тоже не можем допустить, потому чта имеем предписание от Цзо-Цзун-Тана, чтоб без конвоя вас никуда не отправлять.
Что это,-честь или арест? выражение заботливости или пре-* провождение по этапу на казенный счет? пришла мне такая мысль; но ее тотчас сменила другая.
Какой им может быть рассчет, думал я, - или интерес направлять нас на ту, а не иную дорогу? И, вероятно, они не стали бы спорить с нами, еслибы в самом деле существо­вал другой кратчайший путь. Не мог же у них быть страх, что мы там разузнаем что-нибудь,-после того, как они беспрепятственно дозволили нам проехать чрез всю свою империю.
Слушая этот неприятный и в высшей степени безтактный спор, я не* мог понять, почему так горячился Сосновский из-за нескольких дней... Ну что, в самомъ’ деле, могут зна­чить четыре дня после путешествия, продолжавшагося хотя и не особенно долго, а все же больше полутора года. Оказалось же, что тут опять исключительным двигателем являлась доставка хлеба.
- Я так отсюда Цзо-Цзун-Тану и напишу, продолжал он, - что я этой дорогой хлеба доставлять не буду. Он мне говорил о трех стах шестидесяти ли, а тут оказывается - на четырнадцатый день только можно в Булунь-Тохой придти.
Разговор на ту же тему и в том же духе продолжался еще долгое время, пока не приехал Матусовский. И я вынес из него то впечатление, что китайцы только желали нам добра и боялись ответственности за нас; в сущности же для них было решительно все равно, какой дорогой поедем мы отсю­да домой...
Хозяева, ожидавшие, повидимому, иной встречи и иных раз­говоров, по крайней мере в первый визит, ушли не с осо­бенно любезными лицами; а мы приступили к обеду. Последний был, сверх ожидания, великолепный, даже с супом из ла­сточкиных гнезд, которые именно здесь, как мне говорили, стоят по весу вчетверо дороже серебра, то-есть за фунт гнездъ
469
платят серебра четыре фунта... После обеда мы с Матусов­ским ушли к себе в комнату, где я передал ему сущность приведенного выше разговора.
- Ну, очевидно, китайцы дело говорят, сказал он; - и если мы их не послушаем, то можем, пожалуй, подвергнуться весьма серьезной неприятности... И из-за чего же? Чтобы вы­гадать четыре дня! Не понимаю... Но, авось, образумится, соберет сведения ц убедится, что лучше идти той дорогой, по которой все ездят, чем исследовать ни на что не нужные пути... Да уж хотя бы исследовать, а то ведь только проехать... И то только потому, что нельзя перелететь отсюда в Зайсан.
И так, оставим начальника обдумывать план дальнейшего движения и познакомимся хотя бегло с городом,-последним на нашем пути и ближайшим к нашей границе. Последнее обстоятельство делает его для нас более интересным, чем многие другие пункты, хотя и важнейшие, но отдаленные...
Собственно Гу-Чэн не представляет одного города, а целую группу из пяти маленьких городков или лагерей, расположен­ных на небольшом расстоянии один от другого и обнесен­ных каждый своей отдельной стеной, незначительной вышины и просто сбитой из земли, без малейших претензий на какуюнибудь отделку. На стенах главного города, в котором и мы остановились, возвышается только одна маленькая кумирня, бед­ная, похожая на те же глиняные домики, какие тянутся вдоль го­родских переулков и улиц. И при взгляде сверху, например, с городской стены, вы не увидите внутри её ничего, кроме однообразных глиняных крыш бедных домиков; над об­щим уровнем их, ни на стенах, ни внутри города, не воз­вышается ни одно здание, и лишь немногие деревья несколько оживляют невзрачный и унылый вид здешних жалких го­родков.
Не веселее п окрестная местность, в которой ничто не останавливает на себе внимания зрителя: куда ни поглядишь кругом, всюду пустая и неприветливая степь с желтоватой почвой и пожелтевшей травой, - гладь, уходящая вдаль до са­мого горизонта; и единственным украшением этой невеселой картины служит виднеющаяся вдали величественная гряда по­крытых снегом Небесных Гор, протянувшаяся на южной стороне.
CtOOQIC
470
Такова внешность Гу-Чэна. Население в городе, судя по об­щему впечатлению, очень не велико, и когда мне случалось про­ходить, даже по главной, наиболее оживленной улице, меня со­провождала толпа не более как человек в двадцать, боль­шею частью бедного и нередко грубого люда. Это грубое обхож­дение не отвечало внимательному и учтивому приему, оказанному нам здесь местными властями; и очень может быть, что оно было вызвано нашим непозволительным обхождением с здеш­ними мандаринами, впечатления которых вообще очень скоро сообщаются и народу.
Местная торговля в Гу-Чэне довольно скромная для китай­ского города; тем не менее тут почти все можно найти, но хороших вещей мало и цены на все очень высокие, Что и по­нятно, так как здесь все привозное, и привезенное очень издалека...
Вот и все, что я могу сказать о внешнем виде Гу-Чэна, который мало привлекал меня и не вызывал на улицу. Бла­годаря этому я мог удовлетворить несколько просьб, какими осаждали меня китайцы, все по части портретов. Всегда забо­тясь о том, чтоб заводить с туземцами добрые сношения и оставлять по себе дружеские воспоминания, чтоб платить за привет и внимание тем же, я старался, говорю, сгладить не­которые шероховатости тем, что, когда мог, всегда дарил портреты китайцам, которые ценили их очень высоко и вы­прашивали их у меня иногда целыми неделями. Так, ехавший с нами из Баркуля, милейший человек и умница, полков­ник Ли, увидав портреты, подаренные мною на память манда­ринам Чжу и Пин, всю дорогу потом повторял свою просьбу, которую я обещал ему исполнить по приезде в Гу-Чэн. Встре­тится, поздоровается и потом с улыбкой непременно приба­вит, шутливо погрозив пальцем: „А в Гу-Чэне-портрет!..*
На другой же день утром он сделан и отдан. Портрет вышел очень удачен; но тем хуже было для меня, потому что он произвел такое волнение во всем здешнем мандарин­ском мире, что меня осадили просьбами почти до невозможности что-нибудь делать. Визит за визитом, в параде и даже со свитой, почти не прерывались на нашем дворе, и каждый ви­зит делался с невинной корыстной целью умолить меня снять портрет и с него, - такого-то. Они, очевидно, смотрели на меня, как на литографский станок, которому ничего не стбитъ
L.ooQle
471
тисвуть лишнюю картинку; а мои отказы, вероятно, принимались только за желание поважничать, заставить поклониться себе лиш­ний раз и лишний раз попросить. И в этой уверенности они не щадили ни поклонов, ни просьб, забывая и свои чины, н свой возраст. Тот маньчжур, генерал с седыми усами, о котором я упоминал, каждый день по нескольку раз прихо­дил все с тою же просьбою, и оправдал-таки верность еван­гельского положения: просите, и дастся вамъ-получил портрет. Получил знакомый читателю Ко, здешний чжи-сянь, за его многие заботы о нас; а также еще один красивый маньчжур, бывший кульчжинский „чжан-цзинъ“, по имени Сань-Чан, - этот за позирование для меня и за красоту.
В первые четыре дня нашего здесь пребывания у меня пере­бывал, я думаю, весь чиновный люд от важных генералов, от которых на улицах народ разбегался в стороны в боязливом почтении, до маленьких стеклянных и бронзовых шариков (знаки отличия младших чинов), все принаряженные, вымытые, с гладко выбритыми головами и старательно запле­тенными косами; и я искренно сожалел, что принужден был отказывать им в их трогательных просьбах, которыми они просто мучили меня...
Не приехал только ко мне, и вообще к нам, живущий не подалеку от Гу-Чэна важный военный генерал-губернатор здешнего края Цзин, или по-,китайски, с его титулом, ЦзинъЦзян-Цзюнь. Он и начальника нашего к себе не принял, несмотря на все его старание,-не мог или не хотел,-не знаю, а просил передать чиновникам то, что мы имели ему сообщить по поводу нашего „царского дела*, как Сосновский назы­вал дело о поставке хлеба. Генерал Цзин, которого мы так и не видали, не принял, говорят, и подарков, посланных к нему с Сюем, которому он дал на водку сто лан, или две­сти серебряных рублей, точь-в-точь, как нам хотел по­дарить в Лань-Чжоу Цзо-Цзун-Тан...
(Подарки Сосновского ему состояли из нескольких отрез­ков сукна разных цветов, из кяхтинского товару, кар­тонной табакерки копеек в пятьдесят шесть и двух па­чек нюхательного табаку.)
Вообще нам казалось странным все поведение Цзина, и опять чувствовалось, что мы сами на него напросились.
VjOOQLe
472
Но теперь уж все равно: наша миссия, можно сказать, кон­чена и теперь только остается доехать до родины, мысли о ко­торой почти исключительно стали занимать нашу голову. Однако мечты о возвращении домой начинают более и более уступать место опасениям, по мере того, как вопрос о выборе пути приходил к разрешению, и в виду делавшихся для этого пути приготовлений.
Вопреки всем доводам, убеждениям и даже просьбам здеш­них китайцев послушать их совета, вопреки, наконец, угро­зам не дать нам конвоя и достаточного числа верблюдов для багажа, начальник наш не хотел „потерять еще четырех дней-из-за капризов маньчжуръ", и сказал, что если так, то он не тронется из Гу-Чэна, и „объяснит кому следует, что его не хотели выпустить отсюда, что экспедиция была здесь задержана сплою."
Мандарины, наконец, перестали возражать, и очевидно умыш­ленно решились теперь исполнять все, о чем их просили. Так, Сосновский потребовал достать монгола, знающего прямую дорогу отсюда в Зайсан; - они достали и прислали.
- Знаешь дорогу? спрашивает его Сосновский. - „Знаю".- Хорошо? - „Хорошо*... Переводчику (а не топографу) поручено было проверить его, отобрав показания относительно воды и кормов... Тот понимает, что выбор вожака - дело серьез­ное,- приходит к Матусовскому и просит помочь в испол­нении поручения начальника...
- Я сам этих мест не знаю,-откуда жь бы мы получили об них сведения... Одно надо сделать: призвать двух, расспросить об одном и том же каждого отдельно и потом сли­чить показания, и если они будут расходиться, надо достать третьего, сведущего человека, чтоб узнать, кто цз них врет п кто правду говорит.
- Где тут двух, трех! восклицает Андреевский,-одного то на силу нашли.
- Ну, так нельзя и идти; надо отправляться по дороге, ко­торую указывают китайцы,-эта дорога настоящая.
Тем не менее узнаем, что с этим вожаком уже услови­лись и решили, что он поведет нас через степь... А степью, совершенно необитаемою и имеющею воду только в колодцах, которые надо находить, даже по самому счастливому рассчету, нужно идти, говорят, девять дней, чтоб добраться только до
473
первых кочевьев... Но китайцы опять „мешаются не в своё дело“, проверили вожака со своей стороны, и, увидав, что он совсем не знает дороги, пришли и говорят нам об этом:
- Ну, так надо достать другого, отвечает Сосновский с непостижимым спокойствием, как будто бы ему сказали, что проводник монгол не знает французского языка, а не до­роги...
Проводник через пустыню не знает дороги!... Понимаете ли вы это, читатель!... А мы завтра уж отправляемся в поход, через эту самую пустыню, через которую уж двенадцать лет, говорят китайцы, никто не ходил, кроме гуртовщиков со ско­том, и то не в эту пору, а позже, когда уже выпадает снег и когда разыскивание колодцев делается ненужным.:. Прои­зошло общее смущение... Прогнали этого вожака; китайцы отко­пали^ другого, монгола ламу, по имени Содмун. Переводчик вновь расспрашивает, составляет даже карту (опять он, а не Матусовский). Сам начальник принимает участие, и они при­ходят к заключению, что вожак, „повидимому, знает хорошо, бойко рассказывает; несомненно видно, что бывал, ходил этой дорогой; и с первым некоторая аналогия есть"...
Матусовский потом от себя расспрашивал его, но не имея критерия для проверки, ничего не мог сказать положительного и настаивал только на том, чтоб был взят непременно еще другой вожак, что с одним пускаться невозможно-на случай, например, болезни этого, смерти или бегства... Ведь с безвод­ною степью шутить нельзя... Китайцы говорят то же. Но Соснов­ский на это отвечает, что и одного совершенно достаточно; двое, это только лишняя обуза, да лишние расходы.
Лишние расходы!... При этих словах каждый невольно вспо­минал о шести тяжелых непочатых ящиках с серебром, и каждый спрашивал себя: да для чего же оно дано, как не на расходы экспедиции? На что же оно нужно, когда эта экспе­диция не нынче - завтра возвращается в Россию?! Этого тогда еще никто не знал.
Становилось просто страшно, ибо все видели, что участь и всего сделанного, и нас всех ставится на очень рискованную карту. Авось проберемся как-нибудь; авось монгол не забо­леет и ничего подобного с ним не случится; авось он не убежит, из страха ответственности, какая могла предстоять ему, если не за нас, так за туземцев-конвоиров, которыми
CtOOQIC
474
китайцы, может-быть, решились даже пожертвовать, чтоб толь­ко избавиться от нас, потому что другого исхода для них не оставалось.
Итак вопросы о дороге и проводнике решены; запасы сде­ланы... Как готовились к переходу через пустыню наши спут­ники, мы за своими делами в подробности не знали; мы же опять заготовили печеного хлеба в виде лепешек, мяса, соли, водкн и, за неимением своего сахару, китайского леденцу; а Матусовский, как опытный путешественник, отдавая подобные распо­ряжения, всегда повторял Смокотнину: бери больше; пусть лучше останется, чем не достанет. Но Сосновский,, как мы убедились сегодня за обедом, был совсем другого мнения: он терпеть не мог дорожных запасов и старался всеми си­лами делать их в возможно меньших размерах, и советовал даже обходиться без них, утешая своих спутников тем, что „ведь тут везде дичь есть", что он эти места знает.
Преисполненный комизма обед накануне отъезда из Гу-Чэна, с разговором о местных властях, стоило бы описать подробно; но мы уж пройдем молчанием его первую половину, и в ка­честве молчаливых свидетелей послушаем происходящие при нас „деловые" разговоры.
- А завтра нужно пораньше выступить, говорит Андреевский (когда разговор о писании здешними мандаринами стихов был прерван), - потому что будет большой переход... Да!.. Как быть с баранами, Юлиан Адамович?... Нам китайцы дают на дорогу двух баранов... Я не знаю, достаточно ли будет двух?
- Да не набирайте вы пожалуйста этих баранов, почти разгневанным тоном отвечает начальник.
- Да как же не набирайте! А есть-то чего будем? (он, как сибиряк, всегда говорилъ-чего делать, чего забыли, есть чего будем.) Ведь пятнадцать дней пути надо считать; а нас семь человек. (Переводчик знал, что у нас с Матусовским запасы делаются отдельно, и говорил только о своей компании, не принимая нас в рассчет).
- Ну каких же пятнадцать дней, когда мы на девятый день придем к торгоутам; значит вот уж не на пятнадцать дней... Ну, да если дают, так возьмите. И потом приба­вил, как бы вскользь:-да зачем же дают, ведь можно было бы купить на стороне... Можно купить, сколько нужно, и за­платить.
475
На это не возражали, и слова проскользнули безнаказанно.
- Так взять?
- Да уж возьмите, когда дают; потому что ведь уж китай­цы как пристанут, так от них не отделаешься.
Фотограф позаботился насчет хлеба, недостаток в кото­ром ему не раз уже приходилось испытать в дороге.
- А что же с хлебом-то? обратился он к переводчику.
- Шестьдесят лепешек готово... Китайцы предлагали еще полтораста гин муки, так мы с мукой-то чего поделаем? Я им сказал, что не надо. Лучше хлеба еще взять.
- Что ж тут шестьдесят лепешек? продолжает фото­граф, - вы рассчитайте. Если положить по две лепешки на че­ловека в день, так вот нужно четырнадцать в один день; а иной раз, может-быть, захочется и три съесть, если ничего другого не будет. Ведь нам идти пятнадцать дней; а только на десять, считая хоть до две на каждого, надо уж сто сорок... Что ж шестьдесят!...
- Эк хватил! пятнадцать дней! замечает начальник. Ведь говорю же, что мы скоро придем в торгоутам. Мне положительно сказали, что на девятый день мы придем в их селения; так у них можно будет и муки достать, и всего.
- Да где же мы будем печь хлеб? возразил фотограф.
- Так нам же вышлют хлеба! уж сердится Сосновский.- Веде я писал в Зайсан, чтоб выслали!...
- Хорошо как вышлют, а как не вышлют... Чтд мы тогда будем делать? Ведь голод не свой брат. Да ведь это же и пустяков стбит, и деньги у нас есть; отчего же не взять побольше. >
Опять вспомнились по крайней мере двенадцать пудов сере­бра, едущие с нами, а также слова генерала Цзо, что серебром солдата не накормишь, когда хлеба нет.
- Ну да закажите, сколько вам нужно, сказал с раздра­жением Сосновский; но потом, как бы опомнившись, продол­жал:-Отчего же только две на человека... Можно положить и пять на каждого в день. Это выйдет на семь человек... трид­цать пять... Он остановился, словно совсем не ожидал, что нятью семь будет тридцать пять.
- Тогдасделанного запаса не хватит * и на два дня, на этот раз робко заметил фотограф.
V^ooQle
476
- Ну закажите вообще побольше, там сто или сто сорок что ли; пусть лучше останется, это ничего; да там же кстати и раздавать придется туземцам.
Мы сидели молча, не смея, разумеется, ни полсловом выйти из пределов „своей компетентности"; но нам даже вчуже ста­новилось страшно.
Знай мы вперед, как будут наши спутники снаряжаться в дорогу, мы бы на свои средства непременно велели заготовить всего столько, чтоб можно было уделить им в случае недо­статка; а теперь чтд мы -можем уделить! Времени уж нет, теперь некогда что-нибудь заказывать; или надо остаться здесь еще на день, на два, или заменить хлеб более дешевой пищей- „авось перебьемся как-нибудь".
- Хлебник теперь не успеет испечь, говорит фотограф;- они шестьдесят лепешек пек два дня, а мы завтра едем.
- Ничего, успеет, сделает,-отвечает Сосновский, вообще мало признававший физические законы,-позовите татарина Ниаза, и пусть он закажет, или скажите Степанову.
Кликнули последнего.
- Степанов, обратился к нему переводчик, - надо, бра­тец, заказать еще хлеба,-того мало будет.
- Кому же теперь заказывать! Не то ехать, не то хлеб печь; прежде надо было об этом думать.
- Да ты не ворчи пожалуйста! замечает ему Сосновский;- ты раньше отчего не заказал?
- Нетто это, ваше благородие, от меня зависит; я не могу распоряжаться; а я два раз докладывал, что хлеба этого и видеть нечего... К завтрему булочник все равно не напечет, нетто у них наши печи; закажите, он принесет сырого, ко­торый через два дня зацветет; его все равно есть нельзя бу­дет; только деньги даром бросать.
- Это-то правда, только деньги даром бросишь, согласился начальник. Ну, ты закажи там все-таки, сколько он там успеет, приказал он Степанову.
Обед кончился. Мы ушли в свою комнату и не знали, что нам делать,-хохотать, отчаиваться, или еще раз пойти и ска­зать:- господа, вы поступаете очень неосторожно; подумайте и пока еще не ушли', приготовьтесь как следует. Но идти для личного объяснения с Сосновским никто не пожёлал; мы го­ворили об этом Андреевскому, Степанову и Сюю; но они только разводили руками и отвечали: „мы уж говорили".
477
Положение было почти отчаянное, и бодрость душевная остав­ляла нас, особенно когда в двадцатый раз являлись мандари­ны и говорили нам:
- Господа, что вы делаете!... Не ходите этой дорогой, - вы все пропадете! Ваш вожак не знает, не может знать хорошо дороги. Скажите вашим товарищам, чтоб они послушались нас и шли, как мы вас посылаем.
Чтоб заставить Сосновского последовать их совету, надо было строже всего соблюдать одно правило,-чтоб ни разу, ни полсловом не намекнуть ему, что мы желаем поступить иначе, чем он решил. И мы ни одним жестом, ни одним наме­ком не нарушили дисциплины и повиновения начальству; а про себя только творили молитву: Господи, пронеси беду!...
В последние дни разговор о направлении пути, каким пой­дем, не’возобновлялся, и мы утешали себя надеждой, что авось наш распорядитель убедится многочисленными доводами и во­время поймет свое заблуждение относительно того, что будто бы „он знает предстоящую нам местность, как свои пять пальцевъ".
Таким образом, вручив себя Провидению, мы оставались в неведении, какой дорогой пойдем, и как что.у нас будет В таком неведении прошел канун выезда, а потом насту­пил и день отъезда. Китайцы в свою очередь, должно-быть также надеялись, что мц не станем же делать безразсудных поступков, авось передумаем, и, посылая с нами конвой и офицера, давали им поручения всеми мерами отклонить нас от опасного и бесполезного намерения.
18 сентября.
Этот дене выезда из Гу-Чэна был с утра ясный; потом небо заволокло серыми тучами, и задул сильный порывистый ветер, который нес целые тучи песчаной пыли. Повидимому, собирался дождь, и какое-то тоскливое чувство вообще охваты­вает душу человека в такую шуоду, когда ему предстоит даже и не такой трудный и опасный путь, в какой отправлялись мы, да еще с такими порядками, как наши, с такою строгою дисциплиной, которая громко говорила всем:
„Я один могу и буду делать, чтд хочу; а все будут де­лать то, чтд я прикажу, потому что вне пределов отечества я, все равно как капитан корабля, имею над всемн право жизни
L.OOQlC
478
и смерти: каждого из вас могу судить единоличным судом, и даже отвечать за вас не буду.**
Это назидание мы несколько раз удостоились слышать, и вы­зывали его главным образом излишнею заботливостью об об­щем благе, об интересах дела, которое считали главною за­дачей, и постоянно думали о том, какой ответ дадим посы­лавшим нас для известной цели... Но, едемте.
На дворе обычная суматоха, сопровождающая выезд большего числа людей в степь с багажом, припасами и конвоем. Про­щаюсь я со своим последним приютом в китайском домике и с завистью смотрю на туземцев, которые остаются дома и возятся у нас на дворе с дровами, ведрами воды, или сидят в своих маленьких уютных комнатах, защищенные от за­вывающего ветра и накрапывающего дождя.
Наконец все готово; зовут завтракать; а потом на лошадей и в путь... И вот тут только, за этим завтраком, вспоми­нают, что необходимо взять с собою кадочки для запасной воды *). Оказывается, у нас есть только одна на всех. Пошли спрашивать, просить; мы „даже решились купить*4 таких кадок пять, шесть; но больше одной годной не нашлось, п эту не про­дали, а дали так...
Наконец все выехали за городские ворота, и теперь оказа­лось, что вместо обещанных пятидесяти человек конвоя, ка­ких первоначально хотели послать, отсюда ехало всего девять человек и один офицер. Казенные лошади, данные тем из нашей компании, у кого, неизвестно почему, до сих пор не было своих (а именно: у переводчиков, фотографа, двух ка­заков, слуги Ниаза и нашего проводника), эти лошади, а равно и большая часть верблюдов, были худы и не особенно крепки на вид; а отправлялись они с нами, конечно, на весь путь, по­тому что заменить их в пустыне будет негде и нечем; сле­довательно, тем более силы их требовали о себе забот с нашей стороны.
Вот город и исчез... Прощай Гу-Чэн! Прощай Китай!
Вскоре Сосновский проехал рысью вперед, в сопровождении переводчика, казака Степанова, фотографа и вожака, беспощадно колотившего палкой свою лошадёнку, чтоб она поспевала за
*) они бывают обыкновенно плоские, небольшие, так что на одного вер­блюда их надевают две.
479
другими. Мы с товарищем, по обыкновению, едем шагом, и потому сейчас же, конечно, от них отстали; а караван был еще позади нас и наконец за ним еще на порядочном расстоянии тащилась запряженная верблюдом китайская телега. Вот в таком-то стройном порядке выступили мы в путь все в раздробь, не зная ни дороги, ни места нынешнего ночлега!..
Проехав некоторое расстояние степью, встречаем Боярского, которого, оказывается, сбросила лошадь. Компания его этого „не заметила“ и проскакала дальше; а он, несчастный, пристал теперь к нам и поневоле должен был находиться в совер­шенно чуждой ему сфере: став другом начальника, он с тех пор уже не удостоивал Ъас своим разговором.
Дорога вскоре разделилась; на распутьи ничего написано не было; спросить не у кого, да еслиб и было у кого, так мы не знали, что спрашивать, какую дорогу выбирать, куда уехал Со­сновский? Взяли вправо, а Боярский говорит,-кажется, началь­ник уехал налево... К счастью, оказалось, что обе ветви скоро опять соединялись...
Подъезжаем к небольшому и редкому лесочку; тут от дороги пошли разветвления в разные стороны, и один из конвойных солдат взялся быть путеводителем. Перешли ру­чей, обросший густым тростником, и остановились, поджидая Матусовского, который продолжает производить съемку; потом побрели дальше. А в природе становилось очень неприветливо: тучи сгущались; начался спорый осенний дождь, сильно смочив­ший высокую траву, какая растет здесь по сырым лугам. Мы все ехали перелесками, в которых то тут, то там виднелись земляные ограды, и из-за них выглядывали верхушки юрт,- это были так-называемые зимовки, то-есть зимния жилища туэемцев-монгол; другие юрты стояли рядами без всяких оград, просто под защитою густого высокого тростника. Около этих человеческих жилищ бродили изредка разные домашния жи­вотные, верблюды, лошади, коровы, бараны и собаки; изредка показывались монголы и монголки, занимавшиеся делами по своему хозяйству, И внутри их земляных оград, устроенных на опушке рощ, в их юртах, укрытых живыми стенами тростника, мне казалось очень уютно, и я подумал, что не прочь бы, пожалуй, остаться с ними на всю .осень и зиму, вместо того, чтоб ехать теперь в даль, хотя и домой, но через пу­стыню, в такое ненастное время, какое, повидимому, должно было затянуться надолго...
LlOOQlC
480
Однако мало-по-малу всех стал занимать вопрос, где же мы будем сегодня ночевать? куда идти?.. Начальник исчез; с ним были и переводчик и вожак. Спрашиваем у мест­ных кочевников,-куда проехали такие-то люди? Отвечают,- тут такие не проезжали; о^и не видали и не слыхали. Едем дальше; у новых подобных же кочевок предлагаем тот же вопрос и получаем тот 'же ответ. Мы уже не идем впе­ред, а начинаем колесить по степи, разыскивая своего вождя, и странствование наше начинает походить на сказочные при­ключения...
День кончается, а мы остановились и стоим под открытым небом среди пустой степи в раздумьи, что предпринять, где устроиться на ночь. Подошел транспорт и тоже остановился. Животные ждут корма и отдыха, да и нам самим хотелось бы приютиться до ночи, пока не стемнело... Но что теперь де­лать? Где искать начальника и спутников? Куда ехать? Кон­войный офицер (по китайскому имени Бао, а по маньчжурски Нэльхешен) спрашивает нас, Матусовский спрашивает меня: что предпринять; я говорю Боярскому, чтоб он принял решение на себя, как человек близко стоящий к начальнику; но и он не решился: видно, не только акт расстреляния, но и самое обещание его никому не приятны, а уж мы были до­статочно учены.
- Ну, так будем тут стоять, решаем мы сообща,-стоять до завтра или до тех пор, пока Сосновский не приедет сюда сам, или пришлет гонца с каким-нибудь приказанием.
Офицер Бао находил это невозможным и, поговорив о чем-то с одним из встретившихся местных монгол, при­казал ему идти вперед; за ним последовали все, но куда, с какою целью,-никто не знал. Проехали через степь, покрытую таким высоким чием, что лошади совершенно скрывались в нем, и потом вышли еще к одной монгольской зимовке, где, вероятно, наш случайный путеводитель надеялся, наконецъ* найти потерянных спутников. Спросили; но их и здесь не оказалось; и никого из иностранцев, говорят монголы, - мы не видали.
Солнце, показавшееся на минуту перед закатом, п озарившее каким-то зловещим желтым светом поблекшую степь, над которою нависли синия тучи, скрылось за горизонт. Наступили сумерки; животные измучились, люди продрогли и проголодались...
481
На пути нам стали часта встречаться арыки, которые местами разлились и образовали топкия грязи; их надо было переезжать, и мы со страхом подумывали, что будет, если мы ни до чего не доберемся, пока еще есть остаток хоть слабого света; чтд, если нас застанет в такой дороге глухая ночь? Чем может это кончиться!.. Мы, пожалуй, проходим до другого дня и сразу измучим как себя, так и всех людей, и особенно живот­ных; а от здоровья и сил последних зависела наша судьба, потому что в местах, в какие мы отправлялись, человеку без лошади и верблюда остается только погибать. Это всем известно...
Решили идти, куда будут указывать и пока будет возможно, а потом расположиться на ночлег там, где застанут по­темки. В эту минуту к нам подъехал всадник, оказавшийся Ниазом (который, как я сказал, уехал из Гу-Чэна с на­чальником вперед); и от него мы узнали, что его спутники находились в одном поселке верстах в четырех отсюда; его же послали отыскать телегу, достать в ней водку, ветчину и хлеб и как можно скорее привезти обратно. Нам ничего сказать не велено.
Таким образом, мы теперь знали куда идти; но вопервых, настала ночь; вовторых, мы рисковали попасть где-нибудь в. один из глубоких арыков, какими здесь изрезана вся степь. Однако попробовали двинуться вперед, переехали в брод бы­струю речку (Чун-Шуй-Хэ), в которой воды было по живот лошадям; дно скользкое и вязкое, берега крутые, так что мы на лошадях переправились с трудом и не без опасности, а верблюды решительно не могли перейти; и один из вожаков сказал, что тут по крайней мере половина их попадает, а с ними, конечно, и вещи побывают в воде. Поэтому,-спасибо ему,-он отказался переводить верблюдов.
Таким образом здесь и заночевали... Костры запылали, люди обогрелись, кой-чем подкрепили силы и улеглись на покой. Это было близ урочища Бэй-Дао-Цао... Не ели и не отдыхали только посланец Ниаз и его бедная лошаденка: достав, чтд требовалось, он отправился в „главную квартируй, а час спустя его прислали во второй раз за постелью начальника... на той же лошади!
Еще через час притащился и продрогший старик Сюй, ехавший в телеге, которая привязанным к её колесу нзло-
ПУТ. ПО КИТАЮ, Т. II. 81
L1OOQ1C
482
маояым одометром измеряла, расстояние, которым мы будем определять кратчайший путь из Гу-Чэна в Зайсан.
W мнтабра.
. Барометр, предвещавший вчера хорошую погоду, не обманул нас. Выйдя из палатки самым ранним утром, мы увидали над собой ясное голубое небо; ни одного облачка не осталось на нем от вчерашних туч. Но утро было холодное и мор<щное: вся земля, палатка и все вещи были покрыты, как сне­гом, белым инеем... Сквозь прозрачный воздух ясно рисо­вался на горизонте оставшийся позади нас покрытый снегом хребет Тянь-Шань. Трава и листья на деревьях поблекли...
Да, в воздухе уж сильно веет осенью, и скоро настанет пора, в которую нельзя будет скитаться по пустыням...
Началось и кончилось обычное лагерное утро походных людей; все уложено, убрано, остается вьючить и ехать; мы только ждем Сосновского. Смотрим, скачет один казак Степанов.
- А где же начальник?
- Они там, где ночевали.
- Что же ты один приехал?
. - За ветчиной-с.
,- Как за ветчиной... Да ведь он сюда же приедет, и ве­роятно сейчас, потому что уже пора трогаться.
- Не могу знать; мне приказано привезти ветчину.
Он уехал с окороком обратно, с тем, чтобы сейчас же опять вернуться сюда с начальником... Молодцу Степанову, положим, и двадцать, тридцать верст ничего не стбит про­скакать; но лошади его предстояло сегодня идти еще целый день.
Затем приехал переводчик и тоже один. рассказав самые возмутительные вещи про свой вчерашний мучительный день и еще более мучительную ночь, он сообщил приятную новость, что ему удалось-такн настоять на том, чтоб был взят еще второй проводник, и что этот гораздо лучше знает дорогу. Ну, слава Богу, одним „авось" меньше...
Стоим, ждем... Свежее осеннее утро так и сияет; серые дрозды и разные мелкие пташки порхают и скачут по де­ревьям реденькой рощицы (исключительно вяз) и посвисты­вают как-то особенно, на осенний лад. Бежит и журчит прозрачная вода в речке, у которой мы ночевали. Очень хорошо было в природе, да плохо на сердце!.. '
ijOOQle
488
Наконец приехал Сосновский и можно бы тронуться в путь, да тут пришли, скапать, что в его компании для лошадей корма мет, потому что его, когда были в городе, не потребовали, как это сделали мы... Как тут быть?! Назад в Гу-Чэн посылать далеко, - целый день ходу; значит, туда и навадъ-* два дня! Послали татарина Ниаза - добывать здесь; тот -вер­нулся с пустыми руками. Тогда решили конвойных солдат пересадить на верблюдов, а лошадей их с одним человеком отправить обратно в город; китайский офицер также пере­сел на верблюда; а корм взятый нами только для своп трех лошадей приказано разделить на всех; всех же было с вами десять! Поэтому уже сегодня все лошади были видимо голодны, лошадь же Ниаза легла после первого дня пути... Но каково дня! Она была в движении под седлом чуть не все двадцать че­тыре часа, а ела ли чтд-неизвестно. Ниаз же оказался „дура­комъ", что выбрал себе в Гу-Чэне скверную лошадь. Нако­нец тронулись в путь только в одиннадцатом часу.
Вскоре рощи с приютившимися в них зимовками монгол, луга с хорошей травой и бегущими по них арыками остались позади и скрылись из виду; а перед нами и со всех других сторон явилась песчаная, как море взволнованная, степь, и на­несенные отлогие холмы сыпучего песку иногда достигали сажен до десяти вышины. Растения, .'покрывающие их, были довольно разнообразны, но они все уже засохли и имели бледно-желтый цвет; подошвы холмов Изрыты множеством сусличьих нор, но самих сусликов не было видно ни одного:-они, должнобыть, уже залегли на повой, на всю зиму; и, вспоминая' о ниХ, я не раз им позавидовал, представляя себе их теплые, уют­ные норки, выстланные мягкой травою и шерстью.
Итак, предводительствуемые двумя вожаками,-прежним ла­мою Содмун и братом его Ба-Гэ,-пробираемся мы между песчаных холмов, из которых, говорят они, мы к вечеру выйдем на открытое место к колодцу. Но удивляло всех, что онй вели нас до того извилистым путем, что солнце то оказывалось перед нами, то мы поворачивались к нему спиной, хотя нам вовсе нечего было обходить. Но Сосновский не обра­щал на это внимания, или по крайней мере не удивлялся, ни­чего у них не спрашивал о том, почему они не идут, дер­жась одного направления.
31*
COOQlC
484
Телега шла чрезвычайно тяжело, потому что колеса глубоко врезывались в песок и беспрестанно натыкались на кусты растений, образующих твердые кочки; тащивший ее верблюд изнемогал и беспрестанно останавливался, несмотря на беспо­щадные удары.
Пройдя часа два, мы нагнали караван, который шел впе­реди и теперь чего-то остановился.
- В чем дело? Что остановились? спрашиваем своего* казака; казак спросил солдата маньчжура по-китайски; мань­чжур спросил одного из погонщиковъверблюдов по-мон­гольски. ,
Оказалось, что вожаки действительно сбились и ушли искать дорогу.,. Остановились и мы возле каравана; стоим, не слезая с лошадей, потому что не стбит, думаем,-сейчас дальше* пойдем.
Солдат маньчжур, толковый и хороший парень, взлез и» высокий песчаный холм посмотреть, не возвращаются ли вожаки; я соблазнился и взобрался туда же; смотрю вперед, и мне по­казалось, что этому песчаному морю не далеко и конец, что за краем ближайших холмов прямо синеет отдаленная гряда пригорков: значит, между теми и другими залегает равнина. А вскоре по выходе на нее, говорили вожаки, и колодезь бу­дет, на который сегодня нам надо придти.
Они вернулись; но караван отчего-то пошел не вперед, а назад; мы было обрадовались, подумав, уж не вышло ли распоряжение перейти на благоразумный путь, указанный китай­цами... Но нет; пройдя с полверсты назад, мы расположи­лись на ночлег у находящагося здесь колодца (худук) Тунгут-Гурбань, скрытого, как оказалось, в котловине, между тростников, всего верстах в двенадцати от вчерашнего ночлега.
Таким образом экономия во времени, то-есть наша главная цель, как видите, далеко не достигалась. Сколько-то пройдем завтра и куда пойдем?.. Куда пойдем?.. Все мысли и желания всех были за переход на булунь-тохойский тракт. Но, хотя никто не выражал их, приказано все-таки идти прямо, то-есть чрез пустыню, в которую мы теперь уже вступили.
<лоое1е
Г Л А В А XV.
„КРАТЧАЙШИЙ» ПУТЬ В ЗАЙСАН.
Негодность вожаков.-Сомнительный волкан в Тянь-Шане.-Опять поте­ряли дорогу.-Голодание животных и первые жертвы смерти.-Новые почвня блуждания в безводной пустыне.-И смех, и горе.-Дневка у Хоргутто.-Голод животных усиливается.-Ключ Хармали.-Ночлег на безвод­ном месте.-Вторая ночь без воды.-Мысли о смерти и первые муки от жажды.-Б обратный путь.-Разделение на два лагеря.-Неожиданное спа­сение.-Двухдневная стоянка.-Новые вожаки.-Трудный путь.-Замечатель­ный гонец.-Еще дневка. - „Степные законыи. - Снежный буран.-Поэзия в дорожных невзгодах.-Первые кочевья.-Пир горой.-Морозы и бура­ны.-Новые муки.-Ночь в тургутской зимовке.-Первые люди с родины и её дары.-Киргизы. - Незабвенная встреча.-„Не вне пределов отечества".- Русский пикет Чаган-Обо.-Приезд в Зайсанский Пост.
Бывают в жизни людей страшные минуты, в которые они чувствуют себя совершенно бессильными, например, в борьбе' со стихийными силами,-на море, например, во время жестокой бури, в моменты страшных землетрясений, когда людям не остается на земле ни опоры, ни защиты, ни надежды, когда не* кому крикнуть о помощи, потому что этот крик отчаяния ни до кого не донесется... В эти минуты обессилевшая душа чело­века обращается только к небу с мольбою о помиловании...
Вот почти такия минуты переживали теперь мы все,-русские и китайцы, - случайные рабы случайного господина... Хотя мы стояли и на твердой почве, и эта почва не колебалась и не да­вала под ногами трещин, которые бы могли нас поглотить, но мы медленно ждали медленной смерти... Да! Все шли, если не на положительно неизбежную, то почти на верную смерть;
486
ио крайней мере всем, способным думать, так думалось, по­тому что с одной стороны нам говорят, все в один голос, что пустыня безводна и чрезвычайно опасна; с другой, мы сами убедились, как ненадежно знакомство с нею людей, которые взялись нас провести; и втретьих распоряжался всеми нами человек, ровно ничего не ведавший и в то же время не при­знававший чужого знания и мнения, не веривший никому, кроме себя, и не раз уже осязательно показавший нам, к чему мо­жет приводить подобный образ мыслей и основанных на них действий.
Отчего же был так смел на этот раз Сосновский? А вот отчего. На наше несчастие он совершил в 1871 г. убогую поездку из Зайсанского Поста на озеро Улюнгур и БулуньТохой, и, хотя мы были еще далеко от этих мест, но ему, судя по его словам, показалось, что он находится уж совсем в соседстве с ними - не на основании справок, карт или других точных данных, какими руководствуются в случаях подобной важности серьезные люди, а просто потому, что „он был в этом положительно убежденъ".
„Китайцы только чепуху порют, и уж я-то эти степи знаю", говорил он; - „тут вода везде есть, только они, дураки, не умеют её найти. Если бы даже вожаки и сбились, так я сам везде воду найду, по приметам, даже всякому гимназисту из­вестнымъ", хвастался он, оправившись от позора в СаньГо-Чуань-Цзы и снова принимая вид распорядителя. И у нас просто дрожь пробегала по телу, когда мы слушали такия речи...
Вот каково было положение всей экспедиции, когда мы должны были повиноваться, не смея возражать. Оставалось одно спасе­ние, - открытое сопротивление; но чувство долга было в нас крепко, и нам не хотелось прибегать к прискорбному насилию, мысли о котором невольно приходили в голову, как приходят они теперь и читателю. Но мы повиновались молча. Это молча­ние было бы преступно, если бы просьбы, советы, наконец, со­вещания были возможны; но они не имели места... Я лично на­ходил, что и это немое повиновение в данном случае было преступно, потому что мы жертвовали всем делом пустой фор­мальности. Я предполагал лишить Сосновского свободы дей­ствий, выдав ему потом свидетельство о невменяемости, но к сожалению не встретил достаточной поддержки.
487
Итак мы могли говорить и советоваться только между собою или думать про себя кому что угодно... Да будет, Господи, вола твоя, вот что говорил мысленно себе каждый, отправляясь от­сюда, будто бы кратчайшим путем, на родину.
Избранный нами путь не имел, как я сказал, никакого значения ни в торговом, йи в стратегическом, ни в науч« ном отношениях; он имел в глазах Сосновского одно до» стоинство прямой линии, как кратчайшего расстояния между двумя точками. Таким образом о пройденной стране особенного ска­зать нечего, и ее можно охарактеризовать следующими немногими словами: сначала почти безводная и совершенно безлюдная пу­стыня; потом степь, орошенная и обитаемая немногочисленными кочевниками. Поздняя же осенняя пора делает ее еще менее интересною, так как органическая жизнь степи почти замерла, и я мог бы кончить свой рассказ о путешествии здесь. Но думаю, что читателю не совсем безъинтересно будет познако­миться с нашим движением через названную пустыню и степь... Отчего же и ему не потомиться мысленно вместе с нами, хотя сидя у себя в доме, который потом станет ему во сто раз милее... Наконец мой рассказ, может-быть, из­бавит многих других людей от таких же ненужных стра­даний и бесплЬдного подвергания человеческих жизней столь­ким опасностям, только вследствие того, что один человек не по праву, а всякими иными путями, получит над другими власть и станет безразсудствовать на основании своей будто бы безнаказанности и глубокого презрения к общественному суду.
20 сентября.
Проведя на степи ветренную ночь с небольшим дождем, все встали чуть-свет и готовы к отъезду; остается заседлать лошадей и ехать. Но заседлать, оказывается, некого н ехать нельзя, потому что четырех верховых лошадей не досчиты­ваются.
Их ищут вблизи, отходят подальше, всходят на вершины песчаных холмов,-лошадей и след простыл. Седлают ко­ней и объезжают более широкий круг,-нет и неть, словно они сквозь землю провалились. Наконец какому-то знатоку лошадиной натуры приходит в голову мысль, что они, наверно, ушли на место прошлой ночевки, где есть вдоволь и корма/ и
LtOOQIC
488
воды, едут туда и действительно находят всю четверку, пре­спокойно разгуливающую по привольным лугам.
Когда беглянок привели обратно, было уже за полдень; а главное, что во время этих поисков загоняли всех других лошадей до такой степени, что выступать сегодня и думать не­чего. И вот, благодаря этому, мы делаем здесь, „для сбере­жения времени“, неожиданную и ни на что не нужную дневку*).
<
21 сентября.
Слава Богу еще что хоть небо нас милует, -погода стоит великолепная.
- Скорее, скорее выступать нужно, торопят нас вожаки, а ,то, говорят, не дойти сегодня до воды. Кроме того, погон­щики пришли просить, чтоб телегу бросили, потому что она составляет тяжкую обузу, которая будет задерживать нас тем, что ее придется постоянно дожидаться... И уж конечно телегу приказано везти.
Пошли мы по тем же песчаным пригоркам, то взбираясь,, то спускаясь или сползая по крутейшим сыпучим сугробам песку. О каком-нибудь населении тут и помину не могло быть; вдруг, к моему изумлению и немалому удовольствию, я встре­чаю в одной ложбине признаки существовавшего здесь чело­веческого жилья,-остатки шалаша, два жернова и черепки гру­бой глиняной посуды. И вид этих предметов, говоривших, что здесь были и жили люди, произвел на меня до странности приятное впечатление и подействовал на душу до известной степени успокоительно. А с другой стороны невольно задумы­ваешься над вопросом, - кто же это жил здесь? Здесь, в этих песках? Колдун,сказочный?! Чтд тут делали эти жер­нова? Не песок же мололи!.. Совсем непонятное явление... Не старинные ли этопредметы, которые давно были погребены под песком и теперь только ветер обнажил их... Но нет, по виду не похоже.
*) Этот день, впрочем, не пропал у Сосновского даром: он чинш суд над переводчиком Андреевским. Я не хотел предавать гласности этот постыдный эпизод, но бил вынужден впоследствии это сделать. Он рассказан в книге моей „Неудачная экспедиция в Китай" под заглавием „Некая история с дневниками", данным ему самим Сосвовским.
ioOOQle
489
Братья-вожаки предсказывали поутру, что пески должны будут кончиться сегодня около обеда; однако мы протащились по ним до вечера, а они еще все не кончились. Солнце уж село, и свет зари погас; ночь наступает; а пескам все конца-краю Же видать, и мы продолжаем блуждать в лабиринте все таких песчаных холмов. Вожаки конфузятся, но успокоивают, - го­ворят, скоро придем к колодцам, и даже объявляют, что их будет два, что около них найдем два корыта для водолоя. Но ночь совсем сбила их с толку, и они стали свора­чивать то прямо на север, то прямо на запад. Всем стало ясно, что опи потеряли руководящую нить и что им её ночь* не найти. Мы переговорили между собою, а также с казаками, и Смокотнин решился отправиться к Сосновскому и сказать ему, что вожаки 1 сбились с дороги и теперь, пожалуй, прово­дят нас целую ночь, а колодцев не найдут; что не лучше ли будет уж остановиться так с запасной водой: для людей её достанет, а верблюды и лошади, уж нечего делать, потер­пят до завтра.
Так проведена первая ночь без воды; а как они проводятся, мы еще будем иметь не один случай видеть.
22 сентября.
Не сказку пишу, а как на сказку похоже!... Вожаки, забыв вчерашния обещания, сегодня опять советуют выступать рань­ше:-„а то, говорят, до воды не доберемся",-до той самой воды, которую они искали вчера ночью, здесь! Это значит, теперь они пойдут уж на следующий колодезь; значит мы поедем На непоенных лошадях и верблюдах. А наш Сосновский ни­чего не понимает... Ну, поедем.
Все встали до восхода солнца и начинаем очень страдать от холода. Густой иней одел все сухия растения и наши вещи. Мы принуждены разводить костры, чтоб отогревать просто ко­ченевшие руки и ноги. Огонь поддерживали саксаулом (Наиоxylon Ammodendron), который растет здесь в большом коли­честве; сырой ломается чрезвычайно легко и превосходно горит. Из остатков грязной вчерашней воды сделали чай, но он был таке отвратителен, что мы почти не пили его; тем не менее его не вылили, а перелив в жестяную бутылку и бе­режно закупорив, взяли с собой в дорогу, на всякий случай,
490
так как теперь, просыпаясь, мы ве знали, что нас ожидало того же два вечеров.
Идем долго на северо-запад по песчаной равнине, ве вида пругом себа ничего, кроме песку и однообразных растений, встречавшихся вчера и третьего два, а из живых существ только небольшие стаи мелких пташек да ящериц; видели еще много разных следов ва песке, по преимуществу сайгачь­их, сусликов, и заячьих; самих же животных совсем не встречалось, как будто они вымерли все.
Погода стояла превосходная, воздух прозрачный, чистый, и хребет Небесных Гор, вчера совершенно закрытый облаками, сегодня ясно рисовался со своими снежными вершинами на без­облачном голубом небе, - легкий, прозрачный и чистый, как будто создавшийся только прошлою ночью... Но лучше бы облака и ие открывали его для наших глаз, потому что нам с то­варищем, алчным , до всего малоизвестного, страстно захоте­лось идти туда, к этим горам, чтоб разрешить один инте­ресный вопрос,-есть тут действительно волкан, о котором упоминают китайцы в своей географии, как о действующем до сих пор, или нет. Они называют его Бай-Шань; и вот это место теперь перед нашими глазами, не более как вер­стах в пятидесяти. Сопровождающие нас туземцы указывают на одну точку хребта, где возвышаются пять конических вер­шин, называют это место святой горой (Богдо-Ула) и говорят, что каждый месяц священный дух Фо или Фу-Е прилетает в это место гор, и тогда над ними показывается дым, а иногда и огонь.
- Видел ли ты сам огонь и дым над горою? спрашиваю у солдата-маньчжура.
- Видел дым, когда бывал в Урумци, оттуда это хоро­шо видно; но я там подолгу не живал, так огня не разу не видел, а от других слышал.
Прогнав от себя малодушное смущение научными интересами, „мы* гордо посмотрели на Богдо-Ула издали и отправились даль­ше своей дорогой... А находились от неё, самое большое, в двух днях пути; тогда как для разрешения такого важного вопроса стоило бы пройти в сторону две недели и более... Да ведь и город Урумци, как читатель помнит, мы также пред­полагали посетить... И это очень стоило сделать, и долг тре­бовал!...
kjOOQle
4M
Но машин вниманием теперь сильно овладела другая, еще очень далекая горка, явившаяся в северной части горизонта» По поводу её пошли расспросы туземцев, догадки, споры, и все пришли к тому заключению, что ничему другому тут быть нель­зя, как Алтаю; и хотя еще далеко до него, хотя родима еще дальше за ним, но уже одно родное название было отрадно услышать и произнести самому. Мы смотрела на него во все глаза, с особенным чувством неизъяснимой, не всем вполне понятной радости.
Появление этой горы обрадовало нас еще и потому, что те* перь, думаем себе, вожакам будет гораздо легче соображать местность. Но, несмотря па появление такого превосходного ма­яка, они сегодня долго плутали по степи; однако к закату солнца довели-таки нас до .„двух колодцев с двумя корытами** и называемым Сэб-Кюльтэй.„
Это нас ободрило, и за это, говорим мы, им можно про­стить даже то, что показания их относительно местонахождения колодцев далеко не точны: по их словам, мы должны были придти сюда вчера к обеду; они говорили, что колодцы нахо­дятся уже за чертдю песков; оказалось же, они лежат среди их, и последние тянутся еще на такое пространство, что гра­ницы их не видно. Братья Содмун и Ба-Гэ теперь и сами прихрабрились; авторитет их несколько поднялся в общем мнении, н они говорят, что „теперь вы нам хоть глаза завя­жите, тар мы проведем и нигде не собьемся**... Дай-то Господи, думаем себе.
Пустынная окрестность колодцев мигом ожила: на голом песке разложены многочисленные тюкн и ящики нашего багажа; расположились группами верблюды и лошади; явились четыре па­латки; задвигались и засуетились люди; у колодцев поили жи­вотных, не пивших больше двух суток.
Пойдемте к ним, посмотреть на них; ведь здесь на воду взглянуть приятно; да надо и колодцы описать, чтобы другие, если кто пойдет этой дорогой, знали, на что они могут рассчи­тывать.
Здешние два колодца могли бы быть очень хороши, но они видимо заброшены, и к ним не приложено никакого труда, чтобы сделать их более доступными. Они представляют ямы до сажени в диаметре, при такой же глубине, и на песчаном дне обеих этих ям в одном месте стоит вода, только
LnOOQle
492
на поларшина глубины; но она набирается довольно скоро, так что быстро вычерпываемый колодезь быстро и наполняется. Вслед­ствие описанного характера колодцев, животные не могут сами подходить к воде, а человек, стоя в яме, черпает воду вед­ром, подает другому, стоящему на верху у края её, и этот выливает ее в корыто. У последнего собрались целые десятки томящихся желанием пить верблюдов и лошадей, и все головы их разом устремляются к корыту и только мешают друг другу. Понятно, что при таких условиях невозможно быстро напоить даже и не очень большой караван; а пока животные не напились, как следует, они и есть не станут. Надо, зна­чит, делать более продолжительную остановку, чтобы водопой и кормление животных были не одним только соблюдением степных приличий.
Вот примерно с такими-то соображениями и речами является к Сосновскому сегодня вечером начальник китайского кон­воя, офицер Бао,-человек, к сожалению, не похожий на баркульского полковника Ли, а слишком деликатный и мягкий, даже можно сказать, застенчивый и робкий.
- Надо, говорит он, дать животным хорошенько отдохнуть здесь после двух утомительных дней и хорошенько выкормить их; не надо спешить завтра с выступлением, тем более, что до следующего колодца, как предупреждают вожаки, мы опять не дойдем в однодневный переход.
- Это все вздор, приказывает сказать ему Сосновский.- Чего там не дойдем в один день... Дойдем! Да, кроме того, здесь на пути будет колодезь, в котором, может-быть, для людей вода не годится; а для животных там вода есть. Зна­чит, там их можно будет напоить, а самим идти дальше...
- Скажите ему, продолжал он, обращаясь к переводчику, что завтра, во что бы ни стало, мы должны дойти до воды, и поэтому надо выступить как можно раньше. Верблюдов даже можно совсем не кормить,-для них это ровно ничего не зна­чит; завтра на ночлеге поедят.
Так кончился уже пятый день нашего пути от Гу-Чэна.
23 сентября.
Все встали до восхода солнца и, согласно присланному от на­чальника распоряжению-скорее выступать-не кормив верблю-
498
лов, торопимся оканчивать обычные сборы. Но офицер Бао, несмотря на свою вежливость, а также монголы, .которым при­надлежали верблюды, решительно отказались повиноваться и ска­зали, что не тронутся с места, пока не накормят животных. Заявление это было сделано слишком положительно и смело, чтоб можно было пробовать идти ему наперекор... Таким об­разом, не послушав вчера вежливого совета^ Сосновский сего­дня исполнил несколько грубое приказание и, забыв свое ве­личие, струсил и смолчал;* а караван выступил тогда, когда погонщики верблюдов пришли сказать, что „теперь можно отправляться“.
А хороши ли корма около здешних колодцев, вероятно пожелает узнать читатель... Так хороши, что верблюды еще находили себе кой-какую пищу, хоть и плохую, но лошадям почти нечего было есть, и они сегодня с первых же шагов начали беспрестанно протягивать свои морды к каждому попа­давшемуся кустарнику съедобной травы. Голод уже видимо на­чал мучить их,-тот голод, который, как лихорадка, под­тачивает силы: врачу это видно; а вот и доказательство, что я не ошибаюсь.
Не отошли мы и десяти верст, как лошадь под одним из казаков отказалась идти. Попробовали вести ее свободной, даже без седла; но она и без седла, скажем, „ленилась “ (?) пе­реставлять ноги... А чтд же можно сделать с живою лошадью, которая почему-нибудь не может следовать за другими, когда всем необходимо идти дальше? Одно,-бросить ее на произвол судьбы... Так это поневоле и делается. Так теперь сделали и мы. Я в первый раз был свидетелем этого невольного, но в высшей степени жестокого акта, и он произвел на меня по­давляющее впечатление; да даже те люди, в которых мы, такъиазываемые образованные, привыкли предполагать более грубые сердца и не очень нежные нервы, даже эти люди не могли со­вершить его равнодушно. Двое из китайских солдат остано­вились подле бедного животного в раздумьи и говорят о том, не убить ли лучше ее, чтоб она по крайней мере не мучилась; но подумали-и пожалели, решив оставить живою, в надежде, что может-быть она еще отдохнет и доберется до воды. Но им нельзя было оставить эту лошадь, как казенную, просто,- надо было представить доказательства, что она действительно издохла или брошена, а не продана; и этими доказательствами у
C.OOQlC
404
вмтайцегь служат часть хвоста и половина уха, которые сол­даты принуждены были отрезать у неё.
Так и оставили бедную буланку, раненую, одну, вероятно на жертву неизбежной и мучительной смерти. А через несколько верст точно так же вынуждены были бросит верблюда... Но я не стану мучить ваше сердце своим не сочиненным, а прочув­ствованным горем, какое испытывал я при виде этих жал­ких жертв смерти, грустно смотревших нам вслед и, мне казалось, понимавших, что их бросают...
Да, за нами пошла смерть, и мы, как будто для того, чтобы отвлекать её внимание от себя, бросаем ей от времени до времени то верблюда, то лошадь!...
Долго еще и сегодня тянулись пески с тою же раститель­ностью, с бесчисленным множеством куланьих и сайгачьих следов; но животных не встретилось ни одного, даже вдали. Вожаки не мало описали ненужных крюков, к которым ни­что не принуждало, так как пустыня была вся сухая, простор­ная и открытая.
Наконец-то кончилось песчаное море... Слава Богу, восклик­нули мы... Но было ли чему радоваться, - потому что за ними началась почти голая глинистая почва (на подобие многих мест в Гоби), покрытая, как будто бисерным чехлом, ровною мел­кою галькой. Сначала еще попадались кой-какие растеньица; ио дальше пошла совершенно голая, сухая и, как камень, твердая глина и потянулась вдаль на необозримое пространство. Подоб­ной голой земли, на таком большом протяжении, мы ни разу не встречали даже в Гоби. Судя по виду почвы, вся эта пло­щадь временами превращается в мелкое, но огромное озеро (может-быть весной, или после проливных дождей); а теперь равнина представляла его высохшее и истрескавшееся дно.
Идем по ней час, идем два, а голой глинистой площади и границ не видно ни в какую сторону. Село солнце, и прибли­жавшаяся ночь застала нас в таком месте, где одному сус­лику, одной мыши, нечего было бы поесть; и мы с ужасом подумывали о наших верблюдах и казенных лошадях, для которых не было взято запасного корма... Когда уже стемнело настолько, что нам пришлось перекликаться, чтоб не расте­ряться в пустыне, мы подъехали к гряде холмов, окаймляв­ших с этой стороны голую равнину, и, всмотревшись внима­тельно, разглядели, что они были покрыты растительностью, но
в сожалению талою, какой лошади не едят; были ли другие, годные для них растения, за темнотою нельзя было узнать; а вопрос о корне для лошадей был самым важным. Посмо­трели цоближе,-никакой вормовой травы для лошадей не оказа­лось; и поэтому последовало распоряжение идти до тех пор, пока не найдем её,-задача мудреная даже днем, если люди идут, ничем не руководясь, а ночью-уж и говорить нечего...
С тоскливым чувством неизвестности, все пасмурные и мол­чаливые, как эта ночь и эта пустыня, поплелись мы дальше, страшась, что, пожалуй, до завтра проблуждаем в проклятых местах, где не из чего даже костра сложить; мы страдали и за вожаков, которые целый день шли пешком, и за животных, почти ничего не евших больше двух суток!
Соображал ли что-нибудь вожак (другой раньше ушел впе­ред), понимал ли он, куда ведет нас, ожидал ли в самом деле найти корм и воду,-мы не знали и двигались машинально, потому что все двигались, шли туда, куда шли другие... Перед нами явилась невысокая отлогая гора, поднявшись на которую мы опять увидали себя, судя по открытому со всех сторон горизонту, на обширной равнине, такой, же сухой и бесплодной. Вожак опять взял какое-то странное направление,-прямо к югу.
Ночной холод усиливался; люди стали зябнуть и одевались в теплое платье; китайцы начинали роптать, и у них, судя по некоторым словам, разгоралась страшная злоба на вожака, - зачем он взялся вести этой дорогой, да еще не зная её.
- Погоди, брат, вернемся домой, не носить тебе больше го­ловы на плечах, говорили они, обращаясь к совершенно по­терявшемуся бедняге-Содмуну, который теперь не осмеливался даже обещать что-нибудь, не находил ничего, чтд сказать в свое оправдание. Он молчал; но и молчать было нельзя, потому что солдаты и китайский офицер чаще и чаще повторяют свои вопросы.
- Да куда же ты ведешь нас? Когда же мы к воде при­дем? Долго ли еще до неё идти?' Где мы остановимся?
Вожак сказал наконец, что теперь недалеко, - ли шесть или восемь. Недалеко-недалеко, а шесть или восемь ли,-это еще около часу ходу!...
- Брат ушел вперед, продолжал он,*-и у колодца раз­ложит костер. Но в его голосе не слышалось уверенности
496
в ток, чт& он говорил; да и направление, в котором ми теперь шли, казалось всем, что-нибудь понимавшим, фальши­вым. Тем не менее, все приободрились, поборов голод, хо­лод и сильную усталость после почти одиннадцатичасового дви­жения. Идем с полчаса, ждем костра впереди,-все глаза про­глядели; воображение наконец начинает представлять фальши­вый костер: то один, то другой увидит огонь, которого другие не видят; потом и сам увидавший соглашается, что это ему только так показалось.
Шли, шли,-нехотя, вяло, медленно, и потом остановились как-то странно, точно нечаянно: без распоряжения, без предварительного соглашения, а так, - остановился один, другой, стали верблюды из подражания, и наконец остано­вились все, стояли и молчали. Я подумал, не поджидают ли кого отставших... Нет. Потом узнаем,-вожак признался, что опять потерял дорогу и не знает куда идет.Многие были давно почти убеждены в этом и без его признания; поэтому новости в этом не было, и мы приняли эту невеселую, чтоб не сказать страшную, весть довольно спокойно: у нас явилась какая-то апатия.
Однако не могли же мы оставаться среди пустыни всю ночь, под открытым небом; надо было предпринимать что-нибудь, и вожак предложил возвратиться к тому месту, где был ку­старник, чтоб можно было хоть огонь развести. И это было, действительно, самым благоразумным, чтд можно было приду­мать в нашем положении, ибо если мы мучили животных, то последним не было бы легче, если бы стали мучить также и себя. Они уж во всяком случае должны будут остаться сего­дня без корма и без воды.
Люди и животные стояли, сбившись в беспорядке огромною группой, но ничтожной перед громадностью этой мрачной мол­чаливой пустыни, слабо, как тусклой лампадой, освещаемой сер­пом молодой луны, да мерцавшими звездами. Все молча ждали, какое последует распоряжение на предложение вожака. Никто ни полусловом не посягнул на право начальника распоряжаться или что-либо советовать. Он понял, что ему должно же что нибудь предпринять.
- Лама! позвал он вожака.
Молчание было ответом. Потом его окликнули несколько других голосов, звали громче, но лама, сейчас бывший здесь
i^ooQle
497
словно сквозь землю провалился. Он, может-быть, и рад был бы теперь провалиться, да земля под ним не открывалась; он, вероятно, желал бы спрятаться, но куда спрячешься на такой открытой и гладкой, как стол, земле; бежать же значило идти на смерть от голода и жажды... Он был здесь, но хотел избавиться только от упреков и вопросов, а может-быть ожидал себе чего-нибудь посерьезнее. Является на зов.
- Ты чтд, скажи пожалуйста, начал Сосновский... Ведь, если... тот... так зачем же ты... ваялся вести? Если ты взялся... Он говорил, обращаясь к вожаку, но остановился, вспомнив, что тот по русски не понимает, что надо говорить ему через переводчика.
Теперь казак Смокотнин исправлял эту должность, так как Андреевский был отставлен и всем приказано считать, что он арестован; (с ним даже говорить было запрещено и для наблюдения над этим был приставлен казак Степанов.) Андреевский же именно теперь мог быть полезен, потому что по-монгольски он говорил очень бойко; а Смокотнин совсем не умел. Итак:
- Смокотнин, кликнул начальник,-позови сюда солдата, умеющего говорить по-монгольски.
Пришел солдат; и вот из третьих уст держат речь к вожаку.
- Скажи ему, Смокотнин, зачем он взялся вести, когда он не знает дороги?
Казак полюбопытствовал, спросил маньчжура по-китайски, а маньчжур ламу по-монгольски, - зачем он взялся вести, когда не знает дороги?
- Я дорогу знаю, а только ночью не могу ее найти... Надо вернуться назад к тому месту, где есть кустарник, и там остановиться на ночлег,-передали слова вожака.
- Да ну его к чорту! Что-ж он будет рассказывать вер­нуться!.. А скот чем он будет кормить? Ведь, скажи ему, верблюды и лошади... тот... гальки есть не будут.
Казак передал.
- Ну, что вот он привел в голую степь! Ведь пусть он посмотрит, сколько здесь животных, говорил начальник.
- Ну что ты в голую степь привел! Ты посмотри сколько здесь животных, сказали вожаку.
пгт. по китлю т. п. 82
498
Вожак посмотрел на Сосновского, потом на верблюдов и лошадей.
- Да, я спрашиваю, зачем он... тот... вызвался вести, когда он не знает дороги?
Всех начинал разбирать смех, как ни горько было наше положение.
- Это выходит что-то похожее на романс:„Скажи, зачемъ"!- шепнул нам игрушечный арестант Андреевский.
- Вот мы скоро запоем другой романс, ответил Матусовский,-как у нас лошади передохнут и придется самим ехать на верблюдах, а вещи бросать... И прежде всего рисунки „маиора", чтоб он не конкуррировал с фотографией... А по­том начнется еще новый романс,-когда и верблюдов ухо­дим...
Лама ничего не отвечал на вопросъ-„зачем взялся"; да и что он мог ответить. Тем не менее ответ его продолжает сильно интересовать Сосновского.
- Скажи ему, Смокотнин, ведь мы бы другой дорогой пошли, если бы он не взялся. Зачем же он брался?... Ну вот, что он теперь будет делать?
Лама молчит.
- Пошел вперед! скомандовал растерявшийся началь­ник, неизвестно чего надеясь достигнуть этим движением впе­ред, ночью, когда вожак сам признался, что не понимает, ни где он, ни куда шел!...
Все тронулись; но вожак пошел не вперед, а назад к упомянутому логу, где мы встретили кустарник. Караван после­довал за ним; за караваном все, а также и начальник, сде­лав вид, что не замечает, куда мы пошли.
- Ведь этак всех животных погубишь, да и сам пропа­дешь, говорил он фотографу:-все запасы рассчитаны на пят­надцать дней, а если так будем идти, так месяц пройдешь...
- Не на пятнадцать, а на. восемь только, возразил тот, - потому что вы сказали на девятый день мы придем к торгоу­там, у которых можно всего достать. А вы все еще говорили- не набирайте много хлеба...
- Да ведь еслиб не этот дурак, так мы бы... тот... на девятый день непременно... в селения торгоутов... Это-то уж я положительно знаю.
Дальнейшего разговора я не слыхал.
499
Вернулись в упомянутый лог, где была хоть небольшая за­щита от свежого, пронизывавшего ветра, и разбили лагерь.
Для людей'имелась с собою вода; животные же простояли ночь без питья и даже без корму, кроме наших лошадей, ко­торым дали понемногу из запаса; но они ели, неохотно, так как их томила жажда. Запасной воды было так немного, что люди дрожали над каждой чашкой; и вдруг тут-то сбывается пословица,-где тонко там и рвется: полный чайник воды ки­пятившейся над костром, упал и вылился на огонь, потому что перегорела веревка, на которой чайник висел...
Одного из наших шести ящиков серебра не было бы так жалко, если б мы его потеряли, чем этого чайника воды!... По­нятны ли вам, читатель, наши горе и досада по этому случаю, и как долго пе могли мы утешиться... Но горюй, не горюй, - делать нечего.
Так кончился шестой день движения по кратчайшему пути из Гу-Чэна в Зайсан. Значит через три дня мы уже при­дем в селения торгоутов, как положительно утверждал наш распорядитель; только никто этому не мог верить, да и сам он начал, кажется, сомневаться.
Да! Дело становилось серьезным, и только сон, - спасибо ему,-давал возможность забывать на время и где мы находи­лись, и в каком опасном положении.
/
24 сентября.
Покинув лог, которому нам очень хотелось бы дать на­звание яСкажи зачемъ", мы отправились к тому колодцу, до ко­торого вчера, по словам вожака, оставалось шесть или восемь ли. Сегодня он сообразил местность, и мы взяли направление под прямым углом к тому, по которому двигались вчера ночью, и к счастью, прошли не далеко.
едем час, едем другой,-нет ни воды, ни даже признаков её близости. Местность представляет голые холмы, каменистые, почти лишенные всякой растительности; кой-где торчат из земли глыбы обмытого дождями красного песчаника, напоминая формами черепные кости мамонтов.
Наконец вдали показалась равнина, заросшая Тростником, и часа через полтора мы добрались до неё и находившихся там двух колодцев, носящих название Хоргуттб.
82*
500
- Вода!-Усу!-Шуй!-раздавались возгласы нескольких го- лосов русских, монгол и китайцев...
И мы точно домой приехали все, точно кончился наш путь и миновали все тягости путешествия; так обрадовались все при виде двух колодцев, представлявших две ямы с водою, на­ходившиеся у холмика, на краю топкой равнины, заросшей густым и высоким тростником. Что испытывали все, можно судить по тому, что даже обезьяна Сосновского томилась жаждою, - зна­чит ее нечем было достаточно напоить.
Отпущенная на свободу, она быстро кинулась к воде, увидав ее издали и, подскочив, хотела было напиться. Но тут про­изошла забавная сцена. Увидав в воде свое изображение, она приняла его за себе подобную,-а нрав у неё был очень задор­ный,-она бросилась на нее, очевидно с намерением задать ей трепку и, разумеется, юркнула в воду, к величайшему изумле­нию и испугу, с какими она выскочила оттуда и пустилась стре­лой на место. Все это было делом нескольких секунд. Она так испугалась, что и про жажду забыла.
Мы уже намеревались располагаться со своей палаткой, как подъезжает казав Степанов, с приказанием от начальника, (который отстал по случаю завтрака) и передает, что капи­тан не велели тут останавливаться, даже для того, чтоб поить верблюдов и лошадей, а приказали скорее ехать до ноч­лега, - а то запоздаем, говорят, опять ночью придем!...
Не сказку и не сон пишу, а быль!.. Пускай поправят, если что не верно...
Все слушают и ушам своим не верят. Это распоряжение, подобно смертному приговору, поразило всех, кто его слышал. Многие в первую минуту даже подумали, что Степанов шутит: но его лицо, тон его голоса, сказали-нет, серьезно говорит. Распоряжение переведено на разные языки и сообщено всем, и всех одинаково изумило своею чудовищностью...
Как?! Все стремились к воде, все столпились около колод­цев, все вздохнули свободнее, и вдруг говорят - не смей пить, проходи мимо!.. Да этого не может быть?!.
Люди не трогались с места; послышались озлобленные речи, и туземцы стали было развьючивать верблюдов... Сосновский, увидав это издали, послал вперед фотографа с приказанием слушаться и исполнять, что приказывают; „не останавливаться тут, вам говорят, а идти немедленно до ночлегаи.
kjOOQle
501
Мы сидим с товарищем да лошадях, смотрим, что бу­дет дальше. Офицер Бао, решившийся не исполнить приказа­ния, но как человек вежливый, подходит в Боярскому и начинает приводить доводы, почему он находит нужным остановить здесь караван. Но уполномоченный „Фотографический Мальчикъ*4, он же вице-начальник учено-торговой экспедиции, так прикрикнул на него, что тот счел за лучшее отойтй без возражений, и тут же громко отдал приказание-„развью­чивать верблюдовъ*4, прибавив, что „здесь будут дневать44!.. Бао был неузнаваем и пришел в сильное негодование...
Сосновский сделал вид, что ничего неловкого не произошло, что он ничего не заметил, - смирно подъехал, после неиз­вестного мне разговора со Степановым, и без возражений остался дневать...
Таким образом на этот раз беда пронеслась мимо. И через полчаса палатки были поставлены; монголы стали поить животных; началась стряпня и варка, - словом, жизнь лагеря была в полном разгаре... И на время, за разными занятиями и заботами, мы перестали думать о будущем, а радовались только настоящему.
Погода стояла превосходная, и я в ожидании супа и чаю пошел бродить по лагерю и окрестной местности. Подхожу к колодцу посмотреть и порадоваться за бедных животных, до­ждавшихся наконец питья в волю, потому что воды в колод­цах было много... Но что за странность: лошади почти не пьют, верблюды тоже пьют не охотно, как будто без же­лания?!. Оказалось, что вода здесь так солона, что я попробо­вал и проглотить не мог, - это был просто раствор соли... Но все-таки с такой водой не умрешь; она хотя и солона, а все же утоляет жажду...
Я взял ружье и прошел через густой тростник, окаймляв­ший равнину, на средину её, которая представляла огромную площадь голой и топкой солончаковой почвы; весь же интерес, какой она могла доставить наблюдателю, заключался во многих отпечатках следов разнообразных посетителей, не очень давно приходивших сюда. И я, подобно судебному следователю, при­нялся рассматривать их, как единственные признаки жизни, появляющейся здесь на короткое время. Тут были следы жи­вотных (собак, разных баранов и журавлей), а также бо­сых ног какого-то одного человека; но ни одного следа лошади
Ьоские
502
ши верблюда, вероятно потому, что эти животные слишком тяжелы для топкой почвы, и они сюда не заходят.
Все эти гости колодца Хоргутто приходят сюда утолять жажду. Одни из них, вероятно, обитатели пустыни; другие были здесь пролетом; но кто был этог человек, который ходил тут очевидно позже г.сех? Нигде не видно и признаков жилья, нигде вблизи не встретили ни одного кочевника; а мы могли бы хотя издали разглядеть здешних жителей, еслиб они были... Должно-быть, охотник-монгол проезжал этими местами и оста­навливался у колодца. Вот и остатки его обеда,-куски сырого мяса с костью какого-то дикого барана, также недавно остав­ленные здесь и еще довольно свежие... Бедные конвойные сол­даты нашли их, сварили и съели.
Готов и наш обед или, вернее сказать, наш суп из запасной баранины, и интересно то, что он был приготовлен из здешней воды, почти без прибавления соли,-так она была солона!.. Для супа это,даже выгодно; но чаю я едва мог выпить с отвращением несколько глотков; сахар не уничтожал соленого вкуса, а только делал чай еще более противным. Животные также пили воду с видимым неудовольствием, толь­ко по неволе и очень мало, и принялись заеду; но корм был очень плохой,-бедная трава посохла и лошади поневоле жевали, сухия листья и трубки тростника. Но все же это не глина и не галька.
Итак, благодаря неисполненному приказанию нашего удиви­тельного распорядителя, все вздохнули несколько свободнее и могли заняться кой-чем. Я привел в порядов растения и нарисовал себе на память портреты наших знаменитых во­жаков...
Жаль мне было этих двух братьев, бедных и кротких монгол, соблазнившихся, вероятно, „легкимъ“ заработком, но слишком понадеявшихся на свою память. Они, без сомнения, езжали дорогой, по которой взялись провести нас, но езжали или очень давно, или в компании с товарищами, хорошо знав­шими местность, и потому сами недостаточно обращали внимания на приметы. Тяжела была их участь... Напрасно вы, ребята, думал я, связались с нами; - мало из этого будет толку, а беды пожалуй много, и нам, и вам.
Они хотя и были виноваты, взявшись вести, но разве трудно было убедиться на месте, в Гу-Чэне, или на первых двух,
kjOOQLe
503
трех переходах, в том, знают ли они дорогу или нет; и разве мы в этом не убедились... Как-то вы поведете нас дальше, друзья, думал н, смотря на серьезное лицо всегда со­средоточенного и всегда размышляющего о Боге ламы Содмуна и на добродушнейшую физиономию брата его Ба-Гэ.
А они оба имеют вид совершенно покойных людей, точно вчера мы не по нх милости были близки к беде; точно задача их с приходом на Хоргутто кончилась, и нам больше не предстояло бороться со скудостью и безводьем пустыни, кото­рая еще Бог знает на сколько верст тянулась перед нами: судя по их же рассказамъ-еще на неделю ходу... да какого ходу! По их же рассказам, - тут надо ночевать без воды, там только в два дня пройдем расстояние от одного колодца до другого!.. Они покойны, говорю, как дети, как люди, живущие за чужой головой, а вовсе не те, от которых зависит спа­сение или погибель всех нас, забравшихся в эту мертвую глушь.
Я. подарил им, в благодарность за сиденье передо мной, по хорошему завьяловскому ножу, и они радуются им, как Бог знает какому сокровищу, хотя вообще были не очень веселы,- нрав ли у них такой был, или наше и их собственное по­ложение все-таки заботило их, - не знаю.
25 сентИр»-
Великолепное утро с совершенно безоблачным небом сияло над безлюдной; а теперь оживленной нашим присутствием пу­стыней; но мы принесли сюда не одну жизнь-с нами пришла и смерть, похитившая у нас сегодня еще одну лошадь, из ка­зенных китайских. •
Сейчас я назвал пустыню безлюдной и сейчас же должен взять свое слово назад: сегодня утром, совершенно неожиданно для всех, небо послало нам двух человекъ-монголов-охотников, которые, словно вороны на мертвую добычу, явились неизвестно откуда, и я увидал их уже, когда они принялись снимать кожу с умершей лошади *).
Можно ли было не обрадоваться появлению этих двух туземцев-кочевников, без сомнения хорошо знающих свою
*) Они шьют себе иь неё обувь, прямо из сирой, обращая ее шерстью внутрь.
Googl
504
степь, и не ухватиться за них обеими руками, не нанять их к себе в проводники... Конечно, нельзя. Поэтому мы совер­шенно так ц сделали, то-есть не обрадовались, не ухватились,- и не наняли. Мы обратили на них ровно столько же внимания, сколько заслуживает от нас каждый встречный в толпе на Невском проспекте... Они уехали своей дорогой, а мы - своей, не обменявшись с ними ни одним словом! Читателю опять словам верить трудно, но факты таковы. „Мы“ не спросили ихъ- ни кто они такие, ни где живут, ни как они тут живут, за кем охотятся; не расспросили ничего про дальнейшую дорогу. Сосновский считал это совершенно лишним, или я уж и не знаю, что он тогда думал... Его, вероятно, занимало будущее,- всемирная слава, генеральский чин, несметные богатства, - а действительности он даже не понимал. Мы же с товарищем не могли с ними поговорить, потому что переводчик был под арестом; а по-китайски они говорить не умели.
Итак, они уехали также неизвестно куда, как неизвестно откуда приезжали. Я только спрашивал себя, на яву ли это, и с грустью посмотрел им вслед. Сильнее же всех чувств во мне кипело негодование- Нет, еще хуже,-отвращение!.. И вот оно-то помешало мне подойти к нашему „начальнику** и просто приказать ему вернуть монголов и нанять их во что бы ни стало; а в случае сопротивления Сосновского, связать его и в крайнем случае застрелить. Значит чувство отвращения спасло меня от отвратительного акта: я предпочел идти с осталь­ными на опасность, чем пойти объясняться с Сосновскнм... Вот каковы были отношения!..
Тронулись в путь довольно рано, целый день ехали равниной,- заметьте-целый день, приблизительно в одном направлении, и только на закате солнца достигли гряды каменистых холмов, между которыми находился родник; значит, еслибы караван, исполняя приказание нашего начальника, отправился к нему вчера, то ни в каком случае не добрался бы до него за­светло; вожаки, наверно, потерялись бы в потемках, и мы опять провели бы ночь на безводном месте и без капли воды в запасе!...
Родник, на который мы пришли, называется Хармалн и представ­ляет тонкую и скудную струю воды, вытекающую из трещины в камне у подножия небольшой гряды гранитных скал. Вода его, хотя чуть-чуть горьковата и солона на вкус, после вчерашняго
kjOOQle
506
соляного раствора показалась нам превосходной. Она соби­рается в маленьком углублении, находящемся под трещиной и, наполнив его, стекает через край в овраг, увлажняя его дно на протяжении сот двух шагов, и потом теряется в сухой бесплодной почве.
В верхней части оврага поддерживается постоянная влаж­ность, и тут зеленеет трава; вся же остальная местность но­сит самый угрюмый и безотрадный характер: везде голая, как будто опаленная огнем, земля, с торчащими из неё грядами сухих каменистых пригорков; ряды также голых небольших холмов, да пески с растущими по ним жалкими сухими кус­тиками растений,-вот что видит здесь путешественник, куда бы ни обратил он свой взгляд.
Верблюды здесь еще находят себе пищу, но лошадям почти в буквальном смысле нечего есть, кроме реденьких, уже за­сохших кустов одного злака (килец), который они должны разыскивать; и чтобы найти сотню кустиков, им надо выхо­дить чуть не квадратную версту, а то и более! Вот каковы здесь кормовые травы в настоящее время, и, судя по виду почвы, не многим лучше бывает и в остальное время года... Мучимые голодом, бродят несчастные лошади с места на место, торопливым шагом, все надеясь найти себе пищу, но нигде ничего не дает им скупая земля.
Нашим лошадям дали немного запасного гороху; казенные товарищи их торопливо подходят к ним разделить трапезу, но их принуждены были отгонять, потому что делить было не­чего... Болит ли у вас, читатель, сердце, как оно у меня бо­лело; понятно ли вам, с каким тяжелым чувством при­ходилось отказывать в пище этим несчастным покорным слугам... Кто же и где, при подобных условиях, не считает лошади своим товарищем!..
Настала ночь, и все, кто еще не страдал от голода, заснули.
26 сентября.
Вот наступил и девятый день нашего пребывания в пустыне. Это тот самый „девятый день", в который, по положительно верному рассчету Сосновского, мы должны были придти „в се­ление торгоутовъ"; но мы были еще очень далеко от какихълибо селений и теперь только углубились в самую средину пустыни.
506
Наши вожаки, вероятно, расспросившие дорогу у тех двух охотников, которых мы с такою беспримерною беспечностью пропустили без внимания, объявляют, что сегодня мы никак не можем придти к колодцу, и что поэтому надо запастись здесь водою. С нею, говорят, переночуем на безводном месте, а завтра к вечеру придем к колодцу Чонан-Усу. Какова дорога!.. Опять два дня надо идти от воды до воды... Бедные животные,-им опять предстоит неизбежное двухсу­точное томление без питья; а им вчера и напиться вволю не удалось, вследствие упомянутых свойств родника. Они все, особенно лошади, быстро худеют и теряют силы, а некоторые умирают мучительною смертью от голода и жажды. Сегодня перед отправлением в путь казак доложил, что издохли еще молодая рыжая лошадь и один верблюд... Лучше умолчать о подробностях этой смерти.
Целый день, до заката солнца, шли мы по песчаным равни­нам совершенно гладким или слегка волнующимся и покры­тым буро-желтыми и серыми кустиками одного степного расте­ния (кокпек) и изрытым бесчисленным множеством нор. Изредка слышался свист сусликов; следов диких животных на песке было много, а животные все скрылись куда-то:-ни одного экземпляра ни одной породы не видали...
Томительные дни переживали мы! Время, казалось, останови­лось; расстояние до Зайсанского поста как будто не изменялось; А скука и тягость обстановки увеличивались еще от сознания полнейшей бесполезности нашего движения по этой трудной до­роге: мы не исследовали новых мест, потому что они хорошо известны туземцам; мы не открывали нового пути, потому что знали раньше, что этот путь никуда не годится по безводью степей и недостатку кормовых трав; мы видели теперь, что не только не сократили себе дороги, а напротив, увеличили ее. Наконец, никто не был и не мог быть убежден, что за­бравшись сюда, мы выйдем благополучно, что может-быть здесь нам суждено и головы свои сложить...
Остановиться на ночлег мы могли сегодня на любом месте, только высматривали, где будет сколько-нибудь получше корм, и около заката солнца расположились лагерем на такой степи, какая целый день была перед нашими глазами.
Прошел превосходный вечер, и наступившая тихая полу­светлая ночь успокоила нас на несколько часов, дав хоть некоторый отдых мозгу и сердцу.
507
27 сентября.
Помня, что сегодня утром у нас вышла запасная вода, что наши животные уже не пили целые сутки, мы поспешно высту­пили в путь, чтоб успеть раньше придти к колодцу.
Караван пошел вперед за вожаками; мы с товарищем следовали за ням; и многим уже с самого начала показалось странным взятое вожаками направление: вместо северо-запад­ного, какого нам следовало держаться, они повели почти на северо-восток. Замечать все, что угодно, мы могли,-это не возбраняюсь начальником, потому что „возбранить* этого он не мог; но обратить, например, его внимание на то, что во­жаки идут очень странно,-невозможно: это значит, желать „только доказать ему, что он сам ничего не видит и не по-г нимаетъ*. Так было принято у нас смотреть на подобные за­явления, мои и Матусовскаго
Нас сильно смущает это северо-восточное направление, нам ужасно трудно молчать; но делать нечего-все идут молча, зна­чит, так и должно идти...
Прошли мы верст десять в сказанном направлении и по­том, описав большой круг, стали выбираться опять на северозападное; и тут узнаем, что этот ненужный крюк был опи­сан потому изволите видеть, что вожаку приказано было по­искать подстреленного вчера Сосновским какого-то „козла* и указано направление, в каком он скрылся. Начальник был убежден, что раненый козел должен был где-нибудь вблизи умереть...
Не нашли козла, идем дальше. Характер степи тот же,- песчано-глинистый, чрезвычайно однообразный; и ничто не встре­чается, что бы развлекло хотя несколько, на чем бы могло со­средоточиться внимание, которому наскучило гулять по этому безграничному и, для беглого взгляда, бессодержательному про­стору, открытому во все стороны до горизонта.
Только, около четвертого часа пополудни, караван остано­вился. Спрашиваем, зачем остановились; говорят, вожаки велели подождать тут, а сами разъехались один в одну, дру­гой в другую сторону, чтоб оглядеться и сообразить, как идти к воде. Остановились; и так как вожаки должны были сейчас вернуться, то почти все сидели на лошадях, а вер­блюды, разумеется, стояли под вьюками; стояли и ждали рас-
C.OOQ16
508
поражения двигаться дальше. Но вожаки, оба ушедшие пешком, отошли так далеко в сторону, что исчезли за горизонтом, хотя он был открыт, как я сказал, на огромное простран­ство, куда ни обернись...
Что-то странно, подумал я: какая надобность уходить так далеко, чтоб оглядеться и сообразить местность. Не вздумали бы они бежать, испуганные собственным незнанием дороги и опасаясь наказания. Но, вижу, все спокойны, стоят и ждут;- кто дремлет, сидя на верблюде, кто грызет черствую лепешку. Мы с товарищем выпили по глотку взятого про запас в жестянке чаю, оставив половину на всякий случай; потому что после целого часа ожидания возвращения вожаков, начала закрадываться мысль, что они опять сбились; а особенно начи­нало беспокоить то, что они сами пропали:-ушли ужасно далеко. Когда-то они пешком доплетутся назад; а солнце все пони­жается, и дня остается уж не очень много.
Еще час простояли мы в напрасном ожидании возвращения вожаков; многие сошли с лошадей и верблюдов, разделились на кучки; сидят и болтают между собою или ходят, и все мало-по-малу начинают тревожиться и все чаще и чаще по­сматривать в даль, в те стороны, куда ушли вожаки. Вот солнце уже готово скрыться за горизонтом, а мы все ждем своих спасителей с радостным известием о найденном, и может-быть, не очень далеко, колодце. Каждый ждет,-вот раздастся желанное слово-вода, как на море ждут и ра­дуются слову-земля.
Наконец верблюдов положили, но пока не развьючивали... Вот солнце село; а вожаки точно умерли там, где-то, или бросили нас на произвол судьбы, заботясь лишь о своем спасении.
- Фын! Фын (дым)! закричал радостно один китайский солдат,-и тотчас радость сообщилась всему лагерю. Все за­шевелились, и некоторые уже стали собираться идти туда, на этот дым... Дым,-«-значит, нашли колодезь и развели костер, чтоб подать сигналъ-понятно. Ну слава Богу.
Но,-посмотрел один, другой,-выразили сомнение, что это дым; стали смотреть все, и убедились, что первый, сооб­щивший радостную весть, действительно ошибся... Боже мой! Опять надо стоять и ждать.
509
Кончился день; догорела я заря, и земля оделась темнотою ночи. Потом взошла половина луны и осветила тусклым све­том мертвую степь и наш безмолвный, как бы задремавший, караван, потому что ничто пока не предпринималось, ничего не делалось, не отдавалось никаких приказании; и люди перестали между собою говорить, потому что все, что можно было предпо­ложить, подумать, было все сказано, и теперь в голове каждого человека засела одна и та же мрачная мысль; но никто еще не выражал её другому, или не желая показаться струсившим, или чтоб напрасно не тревожить товарища. Нечем было также и ободрить друг друга,-мы еще не думали о завтрашнем дне, о своей дальнейшей участи, ожидавшей нас, но на сегодняш­нюю ночь надежды у всех пропали; все примирились с мыслью, что до утра придется оставаться без питья и еды, потому что сухая еда никому и на ум не шла, ни людям, ни животным. Китайцы были равнодушны, и только, когда я подходил к двум, трем, сидевшим скорчившись и спрятав руки в ши­рокие рукава своих ватных кофт (потому что стало очень свежо),-они говорили:
- Мо-ю шуй, мо-ю да-цзы; бу-хао! (Нет воды, нет вожа­ков; не хорошо!)
Наконец решили развьючить верблюдов, поставить палатки и ложиться спать, потому что холодно стало и ждать больше нечего; да будет ли чего ждать и завтра!
Совершились все обычные сцены расположения лагеря на ноч­лег; но все совершилось как-то незаметно, тихо, без того оживления, говора шума и удовольствия, какие обыкновенно раздаются на привалах. Лошади стояли, уныло повесив головы или ржанием и беспокойными взглядами требуя воды, в ко­торой они нуждались гораздо больше нас, потому мы еще пиля сегодня утром, мы не работали, как они и верблюды. Жажда уже мучила лошадей,-это не трудно было видеть по их беспокойным движениям, потому что они лизали холодные вещи, старались пить выделяемую другими животными жидкость, но не могли, потому что она мгновенно впитывалась сухой глинисто­песчаной почвой. Некоторые из верблюдиц валялись по земле, как в предсмертных судорогах, и ревели, страдая от болей преждевременно наступивших родов, и своим жалобным, ре­вом, стонами и тяжелыми вздохами, так поразительно похо­жими на человеческие, нагоняли на душу тоскливое чувство...
V^ooQle
510
Начиналось то, от чего нас предостерегали доброжелатель­ные люди!..
В минуты, подобные, тем, какие мы теперь переживали, че­ловеку все начинает казаться зловещим, и почти нет сил дать мыслям иное направление. они принимали все более и более мрачный характер, потому что каждый следующий час, если он не подавал надежды, увеличивал опасность нашего положения; думалось о себе, о том, где вожаки и что с ними; спрашиваешь себя, в состоянии ли будут завтра лошади идти дальше; найдем ли еще и завтра воду; что станем делать, если не найдем её и завтра? Вопросы оставались вопросами, а нам могло служить утешением лишь одно-ждать утра, которое, го­ворят, мудренее вечера.
Но так могли рассуждать мы-последние спицы в колеснице, а капитану Сосновскому, который не мог не сознавать, что экспедиция попала в такое положение вследствие его распоря­жений, неловко было оставаться в бездействии; но, конечно не в силу фразы о „нравственной ответственности за всехъ*,- такие люди этого и не понимают,-а из чувства самосохра­нения. И вот он отправился искать воду; съездил недалеко в сторону и, как „опытный знаток степи*, скоро нашел „приметы близкой воды*; а потому, вернувшись к лагерю, отдал распоряжение всему каравану идти на новое место и рыть там колодезь; но так как наступала ночь, верблюды были уже развьючены, и так как китайцы отнеслись с большим недоверием к приметам близкой воды, то они на приказание ответили словами, что будут ночевать здесь.
• - Если бы там была вода, так мы бы пошли, а нет воды, так зачем же идти? сказали они.
Нам с товарищем было предоставлено право идти или оста­ваться тут. Мы остались, потому что были убеждены, что ни­какой воды не найдут, и потому что от нас требовалось только одно,-чтоб мы не вмешивались в „ чужое дело; не­вмешательство же гораздо легче соблюдать издали.
Часть компании отправляется за начальником; но тут вспо­минают, что у нас нет ни одной лопаты, без которых опытные люди никогда не пускаются в степь, скудную водою. Она действительно нашлась у „дураков китайцев, которые только опий курят, да стихи сочиняютъ*... Взяли лопату, по­стель начальника и запас теплого платья для него; и в составе
LtOoqIc
511
пяти человек (Степанова, слуги Ниаза и двух китайских солдат) уехали.
Мы погрызли немного сухарей, но цр пили ни одной капли воды, хотя её и было у меня с половину гуттаперчевой бу­тылки: мы берегли ее про запас, хотя при мысли об этом ничтожном запасе только на душе тяжелее становилось; лучше бы её совсем не было... Легли спать; но сна нет, и в голову лезут разные воспоминания о читанных или слышанных не­счастных случаях с людьми от недостатка воды.
Да, тяжелая была ночька... Никогда не забыть её никому из нас!..
28 сентября.
Должно-быть в эту достопамятную ночь многим не посла­лось, потому что, выйдя чем-свет из палатки, я нашел мно­гих из китайских солдат уже проснувшимися и ходившими взад и вперед около лагеря.
- Нет воды, и вожаков нет, говорят они после пер­вого приветствия.
- Ни один вожак не пришел? спрашиваю их.
• - Нет ни одного.
И больше говорить нам, конечно, было не о чем... Они, ка­залось, не думали.об опасности, или если и думали, то остаг вались равнодушными к своему положению и были замечательно покойны.
Каждый просыпавшийся человек прежде всего спрашивал, - пришли вожаки,-и, получив отрицательный ответ, или ничего не говорил, или произносил что-нибудь в роде:
- Ловко!.. Славное положение!.. Вот-те и пришли на двенад­цатый день в Зайсан!.. •
Об уехавшем „знатоке степи" никто не спрашивал: от него не было гонца, значит он, как и следовало ожидать, не нашел, а просто остался там ночевать до утра, чтоб не так стыдно было... Все были угрюмы и, видимо, старались не говорить друг с другом, потому что разговор только наво­дил на страшные мысли и без пользы тревожил душу. Всем хотелось бы выпить горячего чаю, отчасти по привычке, а глав­ное чтоб согреться,-утро было очень свежее,-но никто не . заикнулся о нем; и если судить по себе, то люди еще не испы­тывали жажды.
kjOOQle
512
Я ходил или сидел в стороне, и, развлечения ради, чер­тил разные фигурки с натуры. Но что бы я ни делал, о чем бы ни думал, мысли все принимали одно направление. Идешь например, а сам думаешь, что вот скоро пожалуй и ходить будешь не в состоянии,-силы оставят; гонишь эти мысли прочь, и однако, против воли, стараешься представить себет как это будешь постепенно мучиться желанием пить,-тяжело,, должно-быть; как станешь постепенно слабеть; как будут умирать другие; как я буду смотреть на них, приготовляясь к смерти сам; чтд буду думать, о ком стану вспоминать, и т. п. Потом является вопрос: а как лучше поступить,-ждать ли смерти, пока придет,-до самой потери памяти,-в на­дежде, что авось какой-нибудь случай спасет, или лучше убить себя из револьвера, чтоб избавиться от мучений? И решаешь про себя: нет это малодушие,-надо умереть последним, а дбтех пор помогать другим чем можно, хоть ободрительным словом, примером или, наконец, ядом. Начинаю перебирать, какие яды у меня есть, какой лучше выбрать, и жалею, что хло­роформ весь испарился... А если кто из умирающих станет просить застрелить его,-застрелю я, или не хватит достаточно твердости для этого тяжкого акта? В праве ли я дать яду или • застрелить, если кто будет просить,-являются мысленные во­просы, и не можешь решить их.
Пробовал писать, но ничего написать не мог... На что те­перь все это, думалось мне: ведь ни я, ни кто другой не про­чтет написанного!.. Теперь ничто не нужно, потому что все останется здесь вместе с нашими трупами. Все, что «делано за полтора года неутомимой работы, пропадет, не послужив никому в пользу, не доставив удовольствия... Кто, и скоро ли заедет в эти места, и случайно набредет на умерших людей и животных и лежащие около них ящики с разными вещами, книгами, записками, растениями, рисунками и проч.? Кто рас-* кроет их и что станет делать? Узнают ли на родине о на­шей участи и скоро ли? Узнают ли подробно все, что было и как было во время путешествия и благодаря чему мы погибли?
В душу закрадывается горькое сожаление о том, что все пропадет, и особенно жалко мне было из моих приобретений- записок и рисунков, потому что другие предметы (как есте­ственно-исторические коллекции, этнографические вещи), могли быть легко приобретены другим исследователем, всегда и, мо-
613
жег быть, гораздо лучше. Сожалея о ионх дорожных Спис­ках, я вовсе не хотел сказать, что придаю им большое еначемие; отнюдь мет: оме важны, потому что никто Друией не мог ии написать того же. Точно также другой путешествеимпн не правом бы с собою тех же рисунков из кмммйскяю бита, каких добрая тысяча находилась при мне здесь, потому что они (особенно Западного Китая) представляли, иак-скявм, исторический документ, свидетельствующий о данной эпохе в жизни разоренного войною края... Чьи-то дома или, Вернее, юрты каких монгол будут украшать они, когда их найдут и развесят? Или их изорвут и бросят или сожгут, сва­рив себе на их огне супь? Эти мысли очень огорчали мое авторское самолюбие...
Не менее жаль мне было записок, карт, планов журналов наблюдений, сделанных Матусовским; жаль было труда Боярского, приготовившего несколько сот интересных нега­тивов, которые тоже трудно было бы повторить. Жалел а ебъежнстх запасом переводчика Андреевского, хотя и не знал блюдо их содержания. Пожалел бы и работ Сосновского, если бы они были мне известны.
Жаль было всех несчастных людей, моторме без своей енота, радости, а только по горьдой неволе должны были сопровождать пас, и но чужой вине умереть... А сдольдо животных должно будет также погибнуть. Какая будет страшная борьба этик жизненных сил с неумолимым законом смерти!... И отчего?- от недостатка воды! Какая жалкая и обидная причина, тем более обидная, что она-то и есть самая существенная: ум, душа, талант, слово, все должно будет прекратить свою дея­тельность, оттого что нечего пить; живой локомотив делается бессильной неподвижной машинкой, потому что нечем топить печь, чтоб развести пары, - потому что нет воды, чтоб до­быть пар!...
И вот, может-быть, через два, три дня, здесь, как после катастрофы на железной дороге, будут валяться негодные ло­комотивы и разбросанный багаж поезда. И эта картина пресле­дует меня так, что я нарисовать ее могу, как будто бы с натуры;-ведь Только что не вижу её. Я уж старался не смо­треть на людей, на всю картину каравана, на первый взгляд как будто спокойно отдыхавшего в степи... - Все это жертвы скорой смерти! точно шептал кто в ухо эти страшные слова...
ПТТ. ПО КИТАЮ, т. п. 83
OU
Но страданий еще нет; дышется дока легко, ни есть, ни вить ие хочется.
Однако, вику, оставаться только со своими неотвязными мы* елями не хорошо, н подошел к Матусовскому. Переговорив, мы решили следующее: если вожаки, вернувшись, объявят, что не нашли воды,-немедленно поворачивать оглобли назад, по своему следу, потому что, хотя мы уже два дня прошли от ключа Хармаля, все-таки мы знали наверно, что там вода есть, что мы,ее наверно найдем; а уж больше нам искать её негде...
Нам уж давно бы следовало отправиться в этот обратный путь, еслиб не вожаки... Но кто их знает, куда они зашли и вернутся ли?! Бросить их нельзя; долго ждать опасно для всех. А главное, дождемся ли мы их возвращения?... Мы не думали, чтоб они бежали, потому что - куда тут убежишь; ведь все равно умирать, один исход... Может-быть, они уж выбились из сил и свалились, - оттого и не пришли назад: ведь они прошли вчера целый день, проходили всю прошлую ночь, не евши и не пивши... Очень может быть, они уж и умерли, потому что потерять место, где мы находились, трудно, так как степь открытая и на ней очень далеко все видно. Но, не узнав о них ничего положительного, мы не могли уйти отсюда; в крайнем же случае придется и их бросить, как бросали лошадей и верблюдов, которые не могли поспевать за остальными...
Впрочем пока мы ждем еще не вожаков,-еще „начальникъ*1 наш не вернулся к лагерю с места своего ночлега у „най­денной “им воды.
Солнце уж поднялось высоко, а теперь нам каждая минута была дорога, потому что с каждой минутой, проведенной нами в бездействии на одном месте» росла и опасность; точно так, как каждый шаг назад к оставленному роднику удалял ее от нас, ибо при обратном движении с каждым шагом ро­сла бы надежда на спасение.
Это все понимали и у всех началась тревога. Все беспре­станно обращались к тем сторонам горизонта, откуда, по предположению, должны были явиться капитан Сосновский ц вожаки.. По временам я рассматривал даль в бинокль, и ко мне тотчас подходили китайский офицер и солдаты, спрашивая-не возвращаются ли они?
LnOOQLe
615
- Нет, де видно, приходилось отвечать,--и общее бвзнокойство возрастало...
Наконец на северной стороне горизонта кто-то заметил темную точку.
-г Человек, человек! закричал он.
Все сбежались в одно место, и-точь-в-точь часть экипажа, плывущего на остатках разбитого корабля - люди глядели в даль на одну точку, сулившую надежду на известие о найденной воде я, следовательно, хотя на временное спасение. Не сразу уверились, что замеченная точка есть действительно человек, потому что в степи отдаленные предметы, как я говорил, те­ряют свои очертания и не могут быть узнаны. Долго сомнева­лись, но постепенно точка увеличивалась и с помощию бинокля убедились, что это был действительно человек.
- Чтд он, пеший или на лошади? нетерпеливо спрашивали окружавшие. - Если пеший, это верно вожак; если на лошади,- кто может быть? - Но для нас было важно появление вся­кого человека, лишь бы он к нам приехал и указал дорогу к воде.
Через несколько времени разглядели, что это был пеший, и, конечно, он не мог быть никто другой, как один из вожа­ков. Томительный час провели все в ожидании, почти не спуская глаз с приближавшагося человека, с приближением которого воскресала и надежда... Вот он ближе, ближе, вот настолько близко, что можно различить его движение; ясно видны его руки. Но движение его равномерно и спокойно, а руки не делают ням никаких знаков... И ожившая было надежда замерла.
Наконец, вожак, - это был ровно ничего не знавший Содмун,-близко, нам видно его лицо; наконец он дошел... Но его молчаливый и угрюмо-спокойный приход в лагерь без слов сообщил нам ответ на иот вопрос, который каждо­му хотелось ему предложить, но которого ни один человек и не предложил вожаку... иожет-быть, почувствовав сострада­ние к его вдруг резко изменившемуся и сильно исхудавше­му лицу.
- Нет воды! сам выговорил он слабым голосом и тотчас, сев на землю, попросил есть. Но воды не спраши­вал, хотя вероятно в ней нуждался более, чем в пище.
- А где же твой брат? спросили его.
33*
/
kjOOQle
516
- Враг воду непременно найдет; он должен скоро прид­ти... Вот отсюда придет, указал он на востоке.
Фиранно, зачем он пошел на восток,-нам совсей туда не дорога; разве-что колодезь находился в сторойЕ от неё... И мы все еще возлагали надежду на Ба-Гэ, хотя, Правда, очень майную.
ЁОгда вожак Содмун, больше известный у всех под именёме Ламы или „Ламишки", отдохнул И немного подкрепил себя пищей, Матусовский чрез двух переводчиков стал спрашивать его, как называется тот колодезь, которого они искали, в каком направлении он находится от Хармалй, ка­кий это горы, Поторые виднеются вдали на горизонте?... „Ламйшка* ничего не знал и признался чистосердечно, что совсем не понимает теперь, где мы находимся... А ведь мы с ним одним должны были идти, если бы Андреевский не настоял, как он рассказывал, п не заставил Сосновского взять дру­гого вожака.
- Брат мой знает, успокоивал нас Лама.
Через несколько времени мы заметили почти в том же на­правлении, откуда пришел он, другую темную точяу, большей величины» и, наблюдая за ней с самым напряженным внима­нием, разглядели в ней человека» ехавшего .на. лошади; сле­довательно» это не мог быть вожен Ба-Гэ, потому что тот ушел пешком. Всадник часто погонял лошадь, значит она утомлена, значит он не из местных жителей, и не поможет нашему горю; вероятно, вто-кто-нибудь, из компании „началь­ника* (последний вскоре приехал с казаком и одним китай­ским солдатом, - только с другой стороны). Тем не менее приближающагося всадника ждут, просто ради развлечения, вз любопытства,-просто, как новый предмет, который давал мы­слям иное направление; а немножко думалось все-таки: авось и с радостной вестью какой,-не оттого ли он и торопится скорее приехать. Наконец он близко, и мы узнаем в нем таранчинаНиаза; но его вялый, невеселый вид не сулил ни­чего хорошего. Приехав и не дожидаясь вопроса, он объявил,, что никакой воды нет!
Этот кроткий старик н усердный слуга очень ослабел и так прозяб, что напомнил мне лицом и голосон холерных, больных в так-называемом „холодномъ* периоде... Не зная,
что Сосновский уже возвратился, Ни*з передал нам, «го он поелм вспять воду.
На этого Сосновсдого wpefb уж никто не мог емриреъь, как нд начальника, хотя он и старался все еже поддерживать сдоро упущенную из рук роль.
Итак ех-начдльнц* Соснорсдай, узнан о возвращении Ламы, подвал его в себе и, чтоб доказать свою распорядительность и „заботливость обо всехъ", начал его допрашивать. .
- Спроси его, обратился он в переводинку, зачем ом... тот... взялсд вести, когда не зналъ» как следует, дороги?
- Да ведь вам хотелось непременно, чтоб вас довел кто-нибудь, отвечал Дама; - я спросил у монголов дорогу, они мне рассказали, а сами не могли идти, ни за что не полый бы, - им нельзя. Я звал ее не твердо, да давно не ездил, а теперь потерял след... Я думал, что поеду припомню-.
- Да ведь думать, тот, скажи ему, нельзя; он должен знать местность, вав свои пять пальцев... Ведь он, тот, за все за ото заплатит. Я вот отдам его китайским властям,- пусть с ним и делают, тот, что хотят. Чтд ояь думаетъ- это шутки, что ли!
Лама стоит молча, повесив голову.
- Пусть только хорошенько подумает; что это не шутки... Вели ему описать местность, где находится вода.
Лама описывает, как школьник да экзамене перед стро­гим учителем, и, очевидно, ничего точно не знает. Подобный разговор продолжался еще несколько минут. А неподалеку от­сюда, в кружде, который образовали китайские офицер и сол­даты и хозяева верблюдов, щель, как мне мокауалось-предна­меренно, следующий громкий разговор:
- Зачем он приказал сюда идти, когда ему говорили, что тут дороги нет, когда ему доказывали, что вожаки не знают дороги, и что с ними идти в такую пустыню, значит рронасть наверно... Нам было приказано не идти иной дорогой, как на Булунь-Тохой, а нас сюда обианом завели... У нас казенные лошади дохнут, верблюды дохнут; куо нам заплатит за них; да пожалуй и мы все погибнем. Зачем он повел нас сюда'....
Отвечать или возражать нм было нечего, и нам оставалось только делать вид, что мы ничего не слышим.
VjOOQte
518
Вожак идет! раздался новые крик, я опять все устре­мили взгляды по направлению к показавшейся на горизонте темной топке. Перед этой отдаленной точкой долго стояли и с неё не сводили глаз, пока она не выросла, не приняла че­ловеческой фигуры и потом не превратилась в. вожака. Еще раз, и теперь уж в последний раз, снова ожила надежда, что им найдена вода; лагерь оживился; друг другу сообщали весть, что вожак идет!
Когда же он был примерно в версте, некоторые пошли к нему на встречу, а я следил в бинокль за тем, как они сойдутся... Вот они недалеко друт от друга; близко; вот сошлись; лиц я не могу разглядеть, но движения всех, вижу, вялы... Не так бы приняли радостную весть, если б вода была найдена, подумал я в эту минуту. Смотрю, вожак падает на колени н поднимает кверху сложенные руки... Ну, значит, все кончено! Угасла последняя искра надежды...
Теперь, если мы не в состоянии будем выбраться возможно скорее из этих пустынь назад в Гу-Чэн, мы наверно по­гибнем здесь все до одного. Даже и Сосновскего Степанов не спасет.
Приближается к лагерю компания с вожаком; переводчик идет вперед.
- Ну что? Какие известия? спрашиваем у него.
- Погодите, еще вожак не может ни слова проговорить:- совсем замучился.
Я пошел -к нему на встречу. Вожак был просто страшен на вид; лицо потемнело, глаза ввалились и как будто потуск­нели; платье на груди было раскрыто, и он тер себе рукою под ложечкой. Он ничего не говорил и тупо смотрел кру­гом себя.
Подойдя к лагерю, он свалился на землю и сиплым, без­звучным голосом произнес одно слово:
- Усу (воды)!
Сосновский спрашивал, нашел ли он воду, но он как будто и не слыхал вопросов. Да не смешно ли было и спра­шивать: разве без его ответа не ясно было, что никакой воды он не нашел. Разве бы оп тогда мучился жаждою, просил бы воды у нас?... Опасаясь, чтоб старательный капитан его также не начал допрашивать теперь же, - зачем он веялся вести, когда не знает дороги, - я посоветовал оставить его
в покое, дать немного водки и несколько глотков еще имев­шейся и запасе воды н потом хлеба. г
• !Чёрез Четверть часа Ба-Гэ совсем пришел в себя, ска­зал, что не нашел ничего, и признался, что уже два дня Йеле, не зная сам куда!...
- Что же тейерь мы будем делать? спросил его ех-начальник.
- Надо идти назад по тому же следу, ни на шаг не отходя в сторону, объявили в один голос стоявшие тут китайцы. Они роптали, и ропот их начинал принимать характер озлоб­ления. Они, казалось, решили больше не повиноваться распоря­жениям Сосновского...
А вслед за этим,-о чудо,-совершается небывалое событие: начальник приглашает нас с Матусовским п желает слы­шать наше мнение, как теперь поступить?
Это было первое совещание за все путешествие. Значит же, критическая минута наступила для бывшего полновластного рас­порядителя, если он решился на такой унизительный для себя акт, как совещание со своими „подчиненными"!
Но что мЫ могли теперь посоветывать, кроме того, что обду­мали вчера, - того, что сейчас предлагали здравомыслящие ки­тайцы; однако мы боялись выразить свое мнение, "потому что наш план был единственный путь ко спасению; мы боялись, чтоб не вышло,-как это много раз бывало,-прямо противо­положного распоряжения, если мы выскажемся за возвращение на Хармали.
- Бак вам будет угодно приказать, ответили мы.
- Вожак предлагает идти отсюда на следующий колодезь, не разыскивая уже того, которого они не нашли здесь, гово­рит теперь заискивающим голосом Сосновский, обращаясь н нам. ’ 1
• - Да ведь все уже много раз убедились, что наши вожаки ничего не" знают,-ка*ь же еще полагаться на них;: и не бу­дет ля слишком опасно рисковать не найти воды еще и сего• дня. Сегодняшний день, если мы к ночи не найдем водЫ; бу­дет смертным приговором, если не для людей пока, то дия многих животных.
Китайцы настаивали на возвращении назад, но Сосновский торопился в Эайсан и опять предлагал поискать Воды вблизи, объясняя какие приметы её он нашел вчера-. Но вожак, къ
L.OOQlC
530
счктию, сам отказался идти, дальше, и теперь стал торопить скорее возвращаться на Харкали, а там... чтд Бог даст,
- Цу так трогай! скомандовал Сосновский. - Смокфтнрн, скажи, чтобы... тот... вытягивались!
Как только отдано было это распоряжение „вытягиваться*, Лама отправился вперед, то-есть назад к Харкали, - один, пешком. Верблюды были уже завьючены, и мы все также могли бы сейчас тронуться в желанный всеми обратный путь... Но тут Сосновский вспоминает, что он велел оставить свою по­стель на том месте, где ночевал, и при ней одного китай­ского солдата с. лошадью, в качестве караульного. Значат, надо посылать за этим человеком и вещами, неизвестно для чего оставленными там, да еще с человеком, и ждать, еще ждать!... Но нечего делать,-нельзя же бросить там этого „ча­сового “. Послали Ниаза на верблюде, приказав, чтоб он „на­лил живее".
Ниаз погнал верблюда рысью, а мы сидим и ждем; и как мучительно долго тянулось теперь время... Уж через пять ми­нут стали посматривать в ту сторону, куда он уехал, и то­сковать, что ж он так долго не возвращается! Ведь нам ехать скорее бы надо...
Наконец, его увидали издали, - едет; и Сосновский велел трогаться,-„потому что они*„налегке“, говорит,-„догонитъ*. Караван было тронулся в обратный путь, и ex-начальник впе­реди всех.
Но тут обратили его внимание на то, что Ниаз едет один, значит он оставленного солдата не нашел. Если бы последний умер, тац он лошадь бы его вел... Караван остановили и ждут объяснения, почему Ниаз едет один? Наконец, посла­нец, гнавший верблюда рысью, подъезжает в нам.
- А другой где?... А постель и платье что же ты не при­вад? торопливо и с гневом спрашивает Сосновский-. '
Ниаз, оказывается, не нашел на прежнем месте ни постели, нц неловка, или прежнее место потерял... Ему сказали, что оц следовательно - „дурак, если ориентироваться не может по приметам, всякому гимназисту известнымъ", и заставили опи­сывать местность...
А время уходит: солнце не ждет; ц законное разрушение ор­ганизмов, с безостановочным ослаблением сил, идет сво­им порядком...
LaOOQle
И1
Тогда «азан Степанов, не дожидаясь ряожорджаиий, вспоим на тмо же верблюда, опат погнал несчастное животное рысью в обратный путь и скоро иадвэъ~
А мы все-то стоим и ждем... Боже мойи... Неть, вяжется, вам не суждено увидал родину, от которой, гад тему навад, мы были так далеко, а теперь принуждены погибать поити на её границе,-сами, и погубив все, чтб делали с такою любовью и самоотвержением во ими её и для неё... . •
Все были в волнении и в раздраженном состоянии, а китайский офицер очень встревожился за своего человека, о котором Ниаз сказал, что не нашел его па прежнем месте; он не мог покойно оставаться на месте, а пошел пешком в ту сторону, откуда приехал Сосновский, думая, не уехал ли он после, следом за ним.
Его не следовало бы отпускать, чтоб еще не разбиваться, а уж стоять и ждать, чтоб не пришлось потом еще их разы­скивать или ожидать; особенно нельзя было отпускать его пеш­ком,-но капитан теперь до того растерялся, что мог цомыщлять только о спасения собственной жизни и не обратил да это никакого внимания; другие же не смели соваться „не в свое дело“...
От ожидания и лихорадочного волнения теперь никто не оста­вался в нфкое; все были на ногах или уже сели на лещадей и торопились ехать. Но надо же Степанова дождаться, а потом Бао, если он далеко уйдет... Стояли, стояли навьюченные верблю­ды; ждали, ждали люди; страх приближавшейся смерти все более закрадывался в душу, когда мы вспоминали, что нам надо еще пройти верст пятьдесят, чтоб добраться только де времен­ного спасения, потому что Хармали сям лежит в глубине пу­стыни. Вовторых, нам надо засветло дойти до него, потому что мы можем легко найти дорогу не иначе, как по своему следу, а ночыо еще либо увидим его, либо, если дума скроется за тучи, непременно потеряем, и должны будем остановиться и провести ночь опять без воды, или, еще того хуже, -выйдет распоряжение идти; - МЫ пойдем и еще раз собьемся. Тогда, пожалуй, и родника Хармали не найдем.
По временам у меня являлось очень странное, обманчивое чувство, - казалось, что нам отбит только тронуться, перева­лить вот через этот холм, и опасности уж нет, что там уж и вода есть; но сознание лишь на секунду предавалось этой
kjOOQle
иллюми... Еще целых пятьдесят версте до воды,-точно раз­даются в ушах чьи-то Словак. Ведь наэто надо не мейьке десяти часов спорого безостановочного хода, с правильностей) пашинного движения, но люди я животные не машины...
Когда же и какой конец будет всему! восклицает то тдт, то другой, беспокойно посматривая в ту сторону, куда уехал казак Степанов. Ну, слава Богу! Наконец он показался и с 'ним оставленный караульщик достопамятной постели... Ко­гда ойи были уже близко, караван тронулся было,-Но китайский офицер с одним из конвойных солдат, как читатель помнит, ушли и еще не вернулись!... Но они не могли быть далеко, поэтому Ожидать их велели конвойным, наказав, чтоб они торопились и догоняли, а мы потихоньку пойдем.
Таким образом мы отправились к источнику вероятного спасения.
- Слава тебе Господи! наконец-то! Восклицал каждый, и у каждаго’ точно гора с плеч свалилась... Хотя радоваться бЫлб еще Нечему, все однако ожили: всех подкрепляла мысль, что теперь каждый шаг приближал нас к воде; а смерть, хотя и была еще очень близко и легко могла вернуться, тем не менее она, так-сказать, пошла теперь от нас назад...
Когда мы отъехали с версту от рокового места, все уже тронулись и тянулись за нами в обратный путь, по глинистопесчаной равнине и таким же холмам.
День был превосходный, ясный и не очень жаркий, потому что дул легонький свежий ветерок; на небе ни облачка; и можно было надеяться, что и ночь будет ясная, - значит, будет светло. Наши измученные лошади просто изумили меня проявле­нием своего понимания: они сейчас же поняли, что мы повер­нули йазад, следовательно-к воде. Это было видно потому, что они тотчас как будто ожили и пошли так бодро, что вам, для сбережения их сил, пришлось сдерживать их стремление, не давать идти слишком скоро; а без этого они наверно пошли бы-рысью... Откуда взялись у них энергия и силы!.. Даже ка­зенные лошади, которым не давали от самого Гу-Чэна ни крошки (!) запасного корма, страшно исхудавшие, и они не от­ставали от-других, напрягая, последние силы. Я, говорю, был поражен степенью их понимания.
Хотя мы все повеселели, но минуты оживления у нас сменя­лись невеселым и мрачным состоянием духа, по той понятной
ьооаие
№
причине, что мы теперь пошли опять вдаль от России, опять в Гу-Чэн, до которого дай Бог в неделю добраться; там придется провести дня два, три, да до Зайсана девятнадцать дней, итого круглым счетом надо класть ещё месяц „крат­чайшего пути**... Мало-по-малу, впрочем, эти мысли отходили прочь, и мы думали только о соленой воде Хармалй, к ней только стремнлиёь мы; а что там будет после, пока не хотели и Спрашивать себя:-все равно, погибель висела над нами давно уж, если не от голода и жажды, так от полевого суда... да какого,-единоличного!... Да, опасность могла исчезнуть для нас только с приходом в Россию. Итак скорее на Хармалй!...
Сохраняя силы своих лошадей, от которых одних тенерь зависело наше спасение, мы по временам шли пешком, но скоро уставали, нам делалось жарко, а я советовал не усиливать дыхания и не вызывать испарины, чтобы, расходуя в большом количестве воду своего тела, не ускорять наступления жажды, которая ужц начинала сказываться. За то аппетита у нас не было вовсе, несмотря на то, что например, мы с товарищем и нашим казаком, третьи сутки уже не елп ничего, кроме нескольких сухарей...
Меня интересовали ощущения, какие испытывали люди, и я расспрашивал о них, кого мог спросить из своих спутни­ков. Эти явления, общие у всех, были: сухость во рту, неопре­деленное, неприятное ощущение в желудке, которое в обще­житии называется пустотой, и несильные боли в правом под­реберье: люди не чувствовали слабости в теле, но замечали, что утомлялись очень скоро (курение табаку несколько улучшало общее состояние). Пить хотелось многим, но на томление жаж­дою еще никто не жаловался. Точно также и аппетит у боль­шинства был плох; и все сильно похудели за вчерашний день, по крайней мере-в лице.
Вот дошли до места вчерашнего Ночлега, и лошади тотчас свернули с дороги в сторону, забыв, должно-быть, что они провели здесь ночь без воды, что отсюда нам оставалось еще гораздо больше половины, потому* что в Первый день мы шли от Хармалй значительно дольше. У меня сохранялась половина гуттаперчевой бутылки воды, и мы разделили ее здесь по глотку на четверых. Особенно казак Степанов, всегда работавший больше других и всегда меньше других евший и пивший, начи­нал томиться жаждой, но мне трудно было получить от него
CvooqIc
более тонкие ответы на мои вопросы о его ощущениях, как и от всдвдго другого; поэтому а дермам наблюдения над дадим собою.
Это были вторые сутки почти йодного лишения воды; и в адо время я начинал чувствовать какую-то неопределенную недермдиьность в теле, но она, казалось, не зависела только от потребности утолить жажду, потому что прежде мне несвддыю раз случалось хотеть пить гораздо сильнее, чем допер, а я такого состояния не испытывал. Потом меня начади преследо­вать и просто мучить мечтания о разных водах и напитках; и хотя источник их был конечно тот же, что и физических ощущений, т.-е. жажда, но мне казалось, что если бы я мог прогнать от себя мысли о разных соблазнах, какие грезились мне в образах прозрачных прудов, фонтанов, или различ­ных напитков, то я бы совершенно де хотел нить. И вот в том-то и состоит эта первая мука людей, умирающих от жажды: я никак не мог прогнать от себд мыслей о различ­ных фруктовых водах, О квасе, кисдыд жад, душистом чае и т. ц.; и все это казалось мне теперь необычайно вкус­ным.
Сначала я отнесся к этим мечтаниям легко, думал, что сейчас забуду и наймусь чем-нибудь другим; но не тут-то было: представления д мысли о питье лезли в голову все силь­нее. Я пробовал говорить с спутниками,-не. помогает; про­бовал, молча, думать по заказу на заданную тему,-то же; на­чинаю декламировать вслух стихи, но язык повинуется, а го­лова нет; и среди декламации какой-нибудь элегии Пушкина, сонета Петрарки, или монолога из Шекспировской драмы, где нет ни рдова ни о воде, ни о питье,-я живо вспоминаю из прошлого разные случаи, когда приходилось испытывать сильную жажду, и как сладко было тогда утолять ее... Но, то было в городах илд на подгородных гуляньях, где чего хочешь, того * прдсдшь.,. А тут!... Когда-то еще доберемся мы до соленой Ш>ды...
Вот это-то сознание при упомянутых мечтаниях н было чрез­вычайно мучительно, и чем дальше, тем сильнее: воспомина­ния становились ярче, так-сказать, осязательнее, точно все это всмомдддлось в глотке; в ней понемногу стези сосредоточи­ваться все ощущения, но не исключительно физического харак­тера: мне все думалось, что я что-нибудь пил или ел, напри-
ва»
мер мороженое, арбузы, дыни, сочные груши, мхи виноград; а сознание ясно говорило, что ничего этого тебе не дадут и достать это также невозможно, как луну с неба...
Спрашиваю товарища, оказывается и с ним та же история, и мы только различные места и каждый сбои эпизоды вспоми­наем. Дотом у него первого пробудился голод; и мечты о на­питках уступили место разным вкусным блюдам, которые он теперь принялся перебирать, также против своей воли. Повторяю,-ни о чем другом паши головы не хотели думать. Однако разговоры, хотя и о предметах мучительного свойства, сокращали время я дорогу, как ни казалась Последняя бесконеч­ною, и мы все подвигались понемногу вперед.
Множество следов диких животных (куланов и баранов) заставляли Пеня раза два отъезжать в сторойу в надежде на­брести на какой-нибудь родник, к которому, повидимому, вели эти бесчисленные и хорошо протоптанные тропинки; ойе часто так сходились в какую-нибудь впадину, Что В пей, вот-так и казалось, непременно найдешь воду; однако нигде не было заметно даже признаков её.
Около заката солнца Сосновский послвЛ вперед бывшего при караване вожака Ба-Гэ, верхом на верблюде с Другим завод­ным, на котороН висели с боков две кадОЧЪи,-Надо пола­гать, за водой; но никто не понимал, зачем ТВпёрь нОсыЛЯйТ за водой, Корда мы сами ИДеМ К ней, И Особсййд; КОГди окбло половины пути уже Проехали; только ПОДИВИЛИСЬ Втдму НеПойяТному мероприятию и Потом забыли 0 вожаке, ПроиехаВШёПе с кадками, не придан командировке его никакого особенного ина­че йия.
Мы все шли ровно, нигде ни на минуту не останавливаясь. Медленно, однообравно и незаметно, подобно часовой ОТрелКе, подвигались мы вперед, впав В какОЙ-ТО полусой от этого однообразия движения и монотонности окружающей природы. Бот в таком-то состоянии я почти не заметил, когда и каке кон­чился день, когда успело сесть солнце и его сменила луна и осветила Тоскливую пустыню, которая, при её слабом свете, казалась еще более печальной И безжйВНейною.
ЙТак, подкралась Тайком ясная луНйаяночЬ; а мы все едеМ да едем, или идем по временам пешйои, чтоб согреться, потому что рукам и ногам уже больно от холоду. Лошади по­видимому не только не устают, а напротив, кажется, крепнутъ
kjOOQle
в свежем воздухе ночи; они все прибавляют шагу; все крепче приходится придерживать поводьи, и даже руна.начала уставать от напряжения. След, проложенный нами третьего дня, целъцелехонек, и его так хорошо видят и держатся умные жи­вотные. что нам нет надобности и заботиться теперь о до­роге.-онп .и .сами её не потеряют.
Подъехал казак Степанов, этот человек, неутомимый и безропотный, как машина,-и в первый раз за все путешествие на мой вопрос ответилъ-очень хочу пить!...
Лицо его резко переменилось, голос ослабел, и язык плохо* повиновался, как у пьяного или холерного. Он был и голо­ден, потому что вследствие неверных надежд на счет при­хода к „торгоутамъ" съестные припасы в партии капитана истощились, и у Него осталась одна дареная ветчина, питаться которой в безводной степи было не особенно целесообразно.
- Зачем это цожак уехал вперед с кадками? спраши­ваю его между прочим.
- Капитан велели воды привезти к нам на встречу; при­казали, чтоб он палил на верблюде как можно скорее.
- Да зачем же палить и привозить воду?.. Ведь мы, я думаю, почти в то же время придем на колодезь сами.
- Не могу знать. А а слышал что-то, будто капитан не хотят идти нынче до воды, что останутся будто ночевать на степи, а завтра уж все пойдем к колодцу... Так вот, будто бы для этого послали за водой, чтоб людям напиться; лошади потерпят до завтра, говорят; а для верблюда, говорят, го­раздо важнее сон, что верблюд должен хорошо выспаться, а питье, - это ему ни почем; он, говорят, и две недели мо­жет не пить.
Нужно заметить, что казаки наши выросли с верблюдами и учить их, как с ними обращаться, было по меньшей мере лишнее.
- Так мы ночевать будем не у колодца? спрашиваю я.
- Я слышал,’^будто так... О, Господи! вздохнул он.
Действительно, в скором времени подъехал Сосновский и отдал „ребятамъ", то-есть казакам, приказание посматривать, где будет получше корм, чтоб там иостановиться на, ноч­лег. Потом, через несколько времени, он сам „нашелъ* такое место и приказал остановиться и расположить лагерь.
kaOOQLe
w
Это.новое распоряжение произвело новое общее сщущмже и вызвало ропот между туземцами--хозяевами жжмтнюь; не, в сожалению, офицер Бао на атот раз ноделжжатшпмл и подН чннилсц общему распоряжению, оснований для воторого ом не мог понят, как никто не пенял. Все находили, гораздо бооее благоразумным идти к колодцу прямо сегодна, не. останавли­ваясь, потому что лошади ужасно страдали от жажды, что они шли еще бодро, потому что инстинктом предчувствовали бли­зость воды, что им ночью легче было идти, чем днем,, когда жарко... Мало ли, наконец, что могло случиться: переменись погода, пронесись ураган и замети след,-«от и разыскивай потом дорогу по карте да по компасу, и терце опять время дорогое, потому что наши если не минуты, то дни быди сочтены...
Но что делать при нашей ужасной системе „невмешательства44’.. Придумали только одно, - послать казака к Срсновсццму спро­сить, не дозволит ли он нам отправиться к ключу тецерь же, не останавливаясь здесь; и с нецрторым страхом ждем ответа. И вдруг, сверх всякого ожидания, последовал ответ:
- „Могут отправляться куда угодно... только без конвоя44...
И вот, скорее, чтоб не последовало новое приказание, мы собрали нужные вещи, как-то: палатку, постели и кухонный ящик, и со своим казаком да „Сквознымъ" торопливым шагом отправились в дальнейший путь. Нас, конечно, никто не провожал, только некоторые казенные лошади устреми­лись было следом за нами, но их поймали и вернули бедных назад... А, несчастные животные! За что вас такъбезжалостно мучили!... Уйдемте лучше скорее, чтоб не терзать бесполезно своего сердца...
Жажда начала томить нас сильнее и теперь разом перешла в физическое страдание; мы стали ожидать с нетерпением встречи с Ба-Гэ, когда он проедет назад с водой,-чтоб пропустить в горевшее тело хотя по нескольку глотков; но вожак нее не . ехал.
Луна, описав по небу большой путь, склонялась к горизонту и теперь уже не сияла, как прежде; ее точно заслонял красно­ватый дым, и свет её настолько ослабел, что мы уж не могли видеть своего .следа; и еслибы не лошади, наверно поте­ряли бы дорогу, но они видели его ясно и с пути не сбивались. Небо еще довольно резко отделялось от земли, и мы наконец увидали на горизонте гряду знакомых пригорков, за которыми
CiOOQlC
Мв
скржвалсж наш спасительшай ключ Харкала!.. И вейольное восклицание радости внезапно зарвалось у каждого из вас... Но, Бвже мой, мак теперь тянулось время, ваг обжАНиваЛо рмотмние де этой желанной гряды каменистых холмов! То кааадось, вот ова совсем близко, •- кажется, же больше ста шагав; а потом снова представлялась еще очень Отдаленною; душа изныла от нетерпения и скуки, а тело требовало воДЫ в невоя...
Вот слышан чьи-то покрикиванья; - это, конечно, вожак едет на встречу с водою. Кругом стало уже совершенно тем­но, И он, со своей нарой верблюдов, неожиданно, как из земля, вырос перед нами. Мы узнали от Него, что до ключа только версты две с небольшим, взяли у него воды в бу­тылку; но теперь itu уже смели разбирать и, попробовав, не ст&ии пить, потону чТо она представляла Чуть только не густую грязь.
Простившись с ним и сказав, что он скоро увидит впе­реди огонь и с дороги .не собьется, мы с лихорадочной ра­достью проехали длинные две версты, и, наконец, подкойы ло­шадей застучали по голым камням знакомой ивам, читатель, скалистой гряды.
Тут наДо было круто спуститься вниз, и мы, боясь, чтоб какая-нибудь лошадь не сорвалась в потьмах на крутой ка­менистой тропинке, сошли с седел и идем пешком.
В это время мне показались человеческие голоса в стороне... Голоса людей в такой пустыне - явление совсем необычайное, тотчас обращающее на себя все внимание зашедшего сюда че­ловека.
. - Кто-то тут говорил сейчас, вот в этой стороне, го­ворю я своим спутникам.
Разглядеть что-нибудь за темнотою ночи било невозможно; мы прислушались, подождали минуту, но ни один звуке йё На­рушил мертвого безмолвия пустыни.
- Кто сюда иойДёТЕ, кроне нАс!. Тут даже разбойникам грабить некоГо; .проезжающие какие тоже едва ли будут. Это вале показалось, решили Матусовский И СмокоТйине.
А не возражал, но сомнение не оставило меня; и когда мы спускались с пригорков, мне опять почудился новый звук в той же стороне, как будто верблюд фыркнул.
LtOOQIC
529
. С трудом могли мы удерживать лошадей, которых вели те­перь в поводу, и как только спустились на площадку, где под скалой находится резервуар, они рванулись к нему с такой силой, что моя оборвала повод, ушла и уж пила; а Матусовского, повиснувшего на уздечке, лошадь привезла к воде, как он ни упирался ногами в землю...
Боже мой! Что ото было за блаженство для измученных жи­вотных! Что за радость испытывали и мы, глядя на них; как я наслаждался, слушая звуки: ук, ук, сопровождавшие каждый крупный глоток воды, жадно пропускаемый лошадьми во всю ширину глотки... Но много пить вдруг, после почти трех су­ток полного лишения, теперь могло быть для них опасно, и мы стали отгонять их от резервуара, в который они залезли с ногами и пили, пили, не отрывая губ. Нам не малого труда «стоиловыжить их оттуда и оттащить в сторону...
Матусовский, казак и мальчишка также пили поочереди из одной чашки... Но что случилось со мной?!. -Теперь, когда я стоял у самой воды, томившая меня жажда вдруг пропала, как будто её не было вовсе; я . точно досыта напился созна­нием, что теперь уж не умру от недостатка воды. Действи. тельно, теперь мы не отделены от всего мира бездорожной и безводной степью; пускай теперь бушуют ураганы и заносят наш след подвижными песками; пускай даже остается при нас в качестве начальника Сосновский:-Матусовский проведет нас по своему маршруту, как капитан корабля, не нуждаясь ни в дневном свете, ни в дорожных приметах, а по одному компасу...
Успокоившись, мы огляделись кругом и увидали неподалеку от родника дымившийся костер и лежавшего возле него во­жака-ламу. Он спал сном праведника, как говорят; а я лучше скажу-сном человека, который провел вчера бессон­ную ночь, без пищи и питья, который и сегодня целый день ничего не ел и не пил, а прошел верст пятьдесят пеш­ком и, добравшись до ключа, напился, поужинал п заснул. Он не чувствовал, как грел его горевший костер, в ко­тором он чуть не решился изжариться,-так близко подо­брался к нему; не. слыхал, как мы приехали и как оттащили его немного подальше от огня. Тут же возле него лежали его пожитки: деревянная чашка, разные предметы святыни в роде амулетов, четки, с которыми ламы-монголы не расстаются
ПУТ. ПО КИТАЮ, т. u. S4
kjOOQle
530
всю жизнь,, н котелок с какой-то густой коричневой жид­костью-его нищей. Что это было такое, а не мог определить но виду, как ни всматривался, а попробовать ие решился. Она походила как бы на разболтанное с водою квасное тесто-..
Когда наконец палатка была поставлена, а в ожидании чаю взошел на пригорок и желал еще убедиться,-показались ли только мне звуки человеческих голосов и фырканье верблюда, или в темноте пустыни действительно скрывались в недале­ком соседстве с наци живые существа, и если да, то что они были за люди. Простояв несколько времени и внимательно вслушавшись, я совершенно убедился, что вблизи от нас на­ходятся неизвестные люди и с ними верблюды. Вернулся и пе­редаю спутникам свое наблюдение. Матусовский остался возле палатки и лошадей, а мы с казаком опять поднялись на холм и так как желали вступить с незнакомцами в мирные сно­шения, то захватили на всякий случай револьверы,-ибо, говорит мудрая пословица,-если хочешь жить в мире, будь готов к войне... Идем по направлению, откуда доносился сдержанный говор; подходим настолько близко, что слышим, что он про­исходить на монгольском языке, а иногда долетают и китай­ские слова. Нас должно-быть услыхали или заметили, потому что голоса вдруг стихли...
- Окликни, Смокотнин, говорю казаку.
- Что тут за люди? крикнул он, но отчего-то по-киргизски,-по старой привычке должно быть, потому что казаки за­падно-сибирского войска говорят на этом языке, как на родном.
- Ну что ж ты по-киргизски спрашиваешь, кто тебя тут поймет? говорю ему... Но в это же время, в нашему величай­шему изумлению, кто-то отвечает по-киргизски же, но отвечает тоже вопросом:
- А вы кто такие?
- Мы русские! ответил казак,-проезжающие домой.
- А, русские! протянул, словно обрадовавшись вопрошав­ший, и несколько человек подходят к нам. Кто такие, какие люди-за темнотой ничего ни вижу... Слово за слово, и посыпа­лись трескучия, как фейерверк, слова киргизской речи... Я ничего не понимаю, но слышу по тону, что казак чему-то не­сказанно рад.
- Ну, ваше высокоблагородие, благодарите Бога! Господь сжа­лился над нами за наши труды п бедствия...
531
- Что такое?
Да ведь тут ночует караван, который тоже ва КобукъСайры идет, куда и мы хотели пройти.
Я велел казаку переговорить о том, ве подождет ли нас караван, чтоб идти вместе, или не даст ли надежных про­водников, и сказал, что если можно, чтоб привел к нам хоть одного человека сейчас, переговорить и условиться в плате за проводы. А сам полетел с радостной вестью к Мутасовскому.
- „Рука Всевышнего отечество спасла*! провозгласил он • шутливо и расхохотался от удовольствия.
Мы были веселы, как дети, и решили на этот раз уже не предоставлять своей участи безумному случаю, не упускать этого второго шанса к спасению. Лучше, думаем себе, выдержим еще раз всякия обвинения в „нарушении дисциплины*, в „оп­позиции*, и позорную угрозу расстрелянием ив уст Сосновского, да спасем себя и всех бывших с нами от почти верной гибели. Теперь нам блеснула надежда прямо пройти в Россию с этим караваном, а не возвращаться со стыдом в Гу-Чэн, или, еще того хуже, во что бы ни стало разыскивать кратчайший путь в Зайсан с нашими, ничего не ведающими вожаками и не менее их сведущим отрицателем положи­тельных знаний и всяких законов природы (не говоря уже о другом),-капитаном Сосновским.
Вернулся казак и сообщил, что человек, разговаривавший . с ним по-киргизски, есть тургут, от которого он узнал, , что караван этот вышел из Гу-Чэна четырьмя днями после нас, что он здесь ночует и завтра чем свет уйдет дальше а два человека соглашаются остаться при нас в качестве про­водников и завтра придут, теперь же идти ни за что не со­глашаются,-поздно говорят, да и опасаются, должно-быть...
А ну, как обманут и уйдут все. Чтд мы тогда станем делать? невольно пришел в голову тревожный вопрос. Ну, будь, что будет...
Чай, наконец, готов и началось питье... Мы опорожняли ста­кан за стаканом; но вода казалась получила совершенно обрат­ное свойство,-не утолять, а возбуждать жажду, и я говорю от­нюдь не фразу: чем больше мы пили, тем больше хотелось нам пить. Выпили вчетвером большой медный чайник; согрели другой, и его выпили, могли бы пить и еще, да побоялись п 84*
C.OOQ1C
532
улеглись спать,-мы с товарищем в палатке, а казак и „Сквозной", взяв запас теплого платья, ушли с лошадьми и верблюдами на степь, где был корм,-там и провели ночь...
Она прошла без всяких приключений, так же покойно, как будто мы находились в спальне своего дома, а не вдвоем в палатке среди безграничной пустыни. Только все долго не могли заснуть оттого, что нервы у всех были слишком возбуждены под влиянием только-что пережитых волнений: мы не могли скоро позабыть о грозившей нам страшной беде, слишком живо радовались счастливой неожиданной встрече с нашими новыми спасителями, которых бы мы упустили, если бы оста* лись ночевать с остальной уж слишком _опытной" компа­нией в пятнадцати верстах отсюда...
И никому бы и в голову не пришло, что здесь был прошлою ночью караван и ушел.
29 сентября.
Наступил ясный и теплый день. Казак рано разбудил нас, придя сказать, что пришли новые вожаки и желают нам пред­ставиться. Азиятский человек доказал еще раз, что данное слово держать умеет... Чтоб скорее увидать их, мы не вста­вая с постелей, велели открыть полупалатки и пригласить их сюда.
Оставив неподалеку своих лошадей, они пришли, поздоро­вались монгольским приветствием и присели на корточки. Один, оказалось, был монгол, лама (имя его затерялось), лет тридцати пяти, другой тургут, молодой малый лет двадцати­двух, по имени Бальчжак, степной охотник, с фитильным ружьем за плечами. Одеты они были в овчинные полушубки, у ламы на голове промасленная ермолка, а у тургута шляпа в роде китайской с меховыми отворотами. Оба они-жители ме­стности Кобук-Сайры, в Гу-Чэн приходили с гуртом скота, там его продали и теперь возвращаются назад; и с щими по пути едут с товаром купцы-китайцы на их же сторону.
Мы угостили их чаем, расспросили о дороге, причем ока­залось множество противоречий с показаниями наших братьевъвожаков; спросили их, чтд они желают получить за проводы нас; но они не назначили платы, предоставив это нашему ве­ликодушию.
533
' Итак мы. ожили. Мы чувствовали бы себя счастливейшими из смертных, еслиб нас не смущал один вопрос,-как примет наш Сосновский это самовольное действие: хорошо, если близость опасности для него самого благотворно подействует на него; а если он останется себе верен, то должно произойти следующее: новых вожаков он прогонит, а нам с Матусовским, созвав переводчиков, казаков и фотографа, прочтет еще раз строжайший выговор в самых дерзких выражениях и наиболее оскорбительной форме. Только одна эта мысль, го­ворю, и неразрывно связанное с лею воспоминание о „ капитане “ омрачали наше хорошее настроение сегодняшнего утра.
Новые вожаки сложили у палатки свои несложные вещи,- шубы, мешечки с провизией, ружье, да деревянные баклажки для воды, которую они всегда возят с собою. Наслаждаясь не­ожиданным досугом, я ходил по окрестностям Хармали, исследовал ключ (который мне хотелось расчистить, да не уда­лось, так как он течет из твердой скалы), собрал расте­ния, росшие в овраге, и любовался простором пустыни, про­зрачностью и чистотою её воздуха, чертил и записывал.
Так прошло утро; а наших спутников еще нет. Они со­брались все только около полудня и первый поспешный визит каждый приходивший делал, конечно, ключу и принимался пить... Но общее горе заключалось в том, что вода могла собираться только в весьма небольшом резервуарчике,-таком маленьком, что первые пришедшие, верблюд и лошадь, выпили все сразу, и затем,-затем надо было ждать, когда он наполнится вновь; заполнение же совершалось очень медленно, потому что вода вы­текает из расселины скалы не в бдлыпем количестве, чем из крана самовара...
Вот каков родник Хармали. А около него собралась теперь огромная толпа томимых жаждою людей, лошадей и верблюдов; все стремились к воде, толкались, протискивались вперед; все спешили пить, пить жадно, много, не отрываясь, полными глот­ками. Доступ же к воде был только с одной стороны; по­этому подойти за раз могли много-много четыре, пять лошадей или верблюдов. Да напрасно и стремились они: воды не было в резервуаре, не было даже и одного ведра, потому что она выпивалась или, вернее сказать, высасывалась тотчас же.
С той минуты, как караван пришел на Хармали, во весь остальной день и во всю следующую ночь от ключа не отхо-
»
kjOOQle
534
дили животные и люди: они только чередовались и сменялись; совсем же без посетителей ключ не оставался ни иа минуту, и мн, кань стоявшие со своей палаткой вблизи источника, были невольными свидетелями переносимых животными мучений или борьбы за право стать ближе к роднику; слушали это непрекращавпкеся сосание почти пустого дна резервуара и жалобные стоны обманутых животных. И вид этих несчастных крот­ких тварей со впалыми боками, с главами, горевшими пред­смертным огнем, нетерпеливо ожидавших минуты, в которую удастся пропустить в себя хоть глоток желанной влаги, изму­чил нас... О, безмолвные, безропотные труженики, работавшие для всех, кроме себя, и больше всех!...
Нет, уйдемте лучше, - сил нет смотреть... Не дай вам Бог, читатель, никогда видеть подобную сцену, если в вас есть хотя частичка того, что называется у „умныхъ“ людей „глупым сердцемъ11! А если вы способны чувствовать только собственные страдания, то вы можете даже весело смеяться и играть, например, с обезьяной, как будто ничего по истйне ужасного на ваших глазах не совершается... Так уже смеялся и беззаботно играл наш изумлявший меня капитан.
Итак, вы видели, что для того, чтоб напоить караван, нужны ум, внимание к животным, как к друзьям и по­мощникам, нужна распорядительность; и всего этого требуется вдвое больше, чтоб напоить караван из подобного скудного источника, как Хармалй. Распорядитель у нас был один, но его здесь не было, потому, конечно, что водопой животных слишком ничтожное дело. А так как другие ничем распоря­жаться не могли, то неизбежным следствием этого была без­урядица и многие животные и сегодня не получили воды, почти или совсем, чтд и не замедлило сказаться в нескольких но­вых жертвах смерти от жажды! Таковы факты...
Когда лагерь расположился и, по крайней мере, люди напи­лись и отдохнули, мы послали казака в начальнику объявить о найме новых вожаков, и с понятным читателю беспокой­ством ожидали его возвращения, ибо мы не могли знать, что нам предстоит, к каким еще приятным сценам следует готовиться. Но должно-быть Сосновский на этот раз понял больше обыкновенного, а возможность смерти и для него самого вместе с остальными изменила временно его образ мыслей;
685
казак принес нам, вместо выговора и приказания прогнать вожаков, даже благодарность! .
Вот какие бывают неожиданности в „учено-торговыхъ“ пу­тешествиях: вчера приглашение подчиненных на совет, сего­дня-благодарность. А тут и еще неожиданность: тот же ка­зак сообщил, что сегодня и завтра мы простоим здесь. Этого осмысленного распоряжения мы никак ожидать не могли, тем более что эти дневки не особенно помогали нам придти на две­надцатый день в Зайсан. Все это доказывало, что Сосновский сознавалъ' большой недочет в „павлиньихъ* перьяхъ* своего начальнического наряда и теперь всеми силами старался восста­новить свое достоинство и вернуть прежнюю обворожительность.
Мы стояли от него довольно далеко и уединенно, чтд доста­вляло нам большое облегчение и возможность покойнее зани­маться. Весь остаток нынешнего дня однако прошел у нас почтя бесплодно, почти исключительно за питьем, и это питье было замечательное: хотя мы еще вчера, казалось, утолили жажду огромным количеством чаю, тем не менее сегодня мы пили гораздо больше. Я просто изумлялся количеству выпитой жидко­сти и боялся, чтоб из этого не вышло чего-нибудь дурного; но кроме некоторой слабости в теле и неохоты в движению никто ничего не чувствовал, и все оставались совершенно здо­ровыми. Значит, мы только восстановили нормальное количество воды в организме; значит, пропорциональное количество её требовалось и для наших животных, чтобы восстановить силы; а много ли её они несчастные получили, читатель видел.
Да, не мало бедствий и страданий принесли мы сюда!... Вот и еще невольное горе, которое причинили мы теперь своим продолжительным пребыванием у источника, - горе всем ди­ким животным, приходившим и прилетавшим сюда утолять жажду. Млекопитающие, судя но следам, также являвшиеся сюда пить, теперь, как более осторожные, не решались показаться даже издали; а стаи степных птиц стали пролетать над нами все чаще и ближе, и мелкие птички, как более доверчивые, садились вблизи даже на землю, порхали в упомянутом рве, в который обыкновенно стекает излишек воды, но так как теперь уже целые Сутки в излишке не оставалось буквально ни одной капли, то ров совершенно высох, и напрасно бедные крошки стучали носиками в сухую почву; подлететь же к са­мому резервуару они не решались за немногими исключениями:
536
этих жажда наставила побороть страх И мне удалось устроить для прилетавших птиц искусственный водопой на дне того же оврага, подальше от людей, из наполненного водою ковша, который я вмазал в землю и края обложил травой. Птицы прилетали и, напившись, исчезали...
И как мне было жаль, что ничего подобного нельзя было устроить для лошадей и верблюдов. Сегодня еще два верблюда издохли; и китайцы-солдаты заготовляют себе провизию на дорогу из их мяса. Остальные также заняты приготовлениями к пред­стоящему пути: еаш казак делает запасъ'так-называемых у киргиз лбаурсаковъ“, то-есть кусочков пресного теста, из­жаренных в бараньем жире.
Приблизительно в таких же занятиях прошел и следующий, точно летний, день, по стоявшей превосходной погоде.
1 ОКТЯ0Я.
Сегодня покидаем здешнюю стоянку, чтоб отправиться в новый путь с новыми вожаками.
Оци очень торопят выступать, а в нашем транспорте идет еще размещение вещей, которых теперь приходится больше на­валивать на каждого верблюда, распределяя на них работу вы­бывших (сегодня еще один издох); и хозяева верблюдов, сберегая каждый своих, ссорятся между собою за размещение клади.
Наконец тронулись и были поражены разницей в новом направлении против того, до какому нас повели-было от Хар­кали прежние вожаки,-мы пошли теперь почти иа запад. Небо с утра было пасмурно, потом прояснилось и на нем ие оста­лось ни облачка; воздух был удушливо жарок. Пустыня имела весьма унылый вид, и вся была окрашена каким-то розовато­красным цветом; на пути часто встречались большие простран­ства глубоких песков, по которым растут корявые; кустики и деревца саксаула, кипец п густые буро-желтые куста особого рода полыни. Это было море песков с валами и долинами, и лошадям было очень тяжело переходить его; а с телегой было ужасно много затруднений: один верблюд на спине легче про­нес бы две таких телеги; на колесах же, по песку ее тащат два верблюда и лошадь ивыбиваются из сил, беспрестанно отстают п задерживают всех. Еще раз посоветовали Сосновскому бросить ее, но опять безуспешно.
537
Мы Ехали, не останавливаясь, целый день и пришли на коло­дезь Чо-нан-усу только ночью. Он помещается в уютной кот­ловине между довольно высокими холмами и так скрыт в глубоком овражке, заросшем тростником, что издали его ни за что не найти. Вода в нем очень солона и имеет дурной запах, вследствие различных органических примесей.
Наступила ясная холодная и ветреная ночь, и когда собрались все, оказалось, что телега осталась верстах в пятнадцати на­зади (!). Слышим отдается распоряжение, чтоб „новые вожаки взяли трех „свежихъ** верблюдов и тотчас отправлялись за ней**; причем свежими верблюдами назывались те, с которых только-что сняли тяжести, лежавшие на их спинах в продол­жешии двенадцати часов безостановочного хода!... Вожаки с видимой неохотой уселись на верблюдов, обрадовавшихся-было, что с вих сняли ношу и дали отдохнуть, и потащились навад! Меня просто морозом осыпало, когда я посмотрел им вслед, представляя себе их положение, усталых и голодных... И на мешя напал страх, как бы эти люди, вольные как птицы,, ничем не связанные, кроме своего слова, отлично знающие здешния места,-как бы они, взяв трех верблюдов, не удрали на них к себе домой и не бросили нас в степи, чтоб мы второй раз не гоняли их по целым ночам. И эти опасения всю ночь не давали мне покоя.
2 октабра.
Дебют для новых вожаков был блестящий: они вернулись с телегой только в девятом часу утра! Тем не менее Сосновским тотчас было отдано распоряжение скорее выступать; но, слава Богу, туземцы опять не послушались и остались здесь, пока не выкормят верблюдов, со вчерашнего утра бывших в работе!... Досталось и людям для первого знакомства с нами; за то они получили от капитана по ситцевому платку грошевого достоинства.
Теперь нам опять предстоял, по словам новых вожаков, двухдневный переход до следующего колодца Чэ-Кэ, и то, говорили они, нужно идти непременно полных два дня, иначе животные проведут две ночи без воды; а это опасно.
Только слышим, Сосновский держит совет с Андреевским и Боярским относительно дальнейшего движения. Те выражают совершенно основательное мнение, что так как сегодня мы
kjOOQle
538
уже потеряли много времени, то уж лучше остаться здесь пе­реночевать, а завтра как можно раньше выступить, чем отойти сегодня каких-нибудь десять ли, ночевать без воды и завтра проводить вторую ночь на безводной степи.
- Как десять ли!... возражает им Сосновский. Каждый шаг вперед уже составляет рассчет!
И нам пришли сказать, что через два часа приказано вы­ступать... Опять повеяло ма всех новой бедой; и опять люди только возносят молитвы к небу.
Когда все уже собрались в дорогу, к лагерю прискакал во весь опор неизвестно откуда неизвестный всадник мон­гол. Лошадь его еще не успела остановиться, как уж он соскочил долой, бросив ее среди открытого места; а сам скорым шагом пошел к ближайшей кучке людей и очень оживленно заговорил с ними. Через минуту все узнали, что это был гонец, которого посылали из Гу-Чэна в Зайсанский Пост с письмом *). Он его доставил и теперь, веселый и довольный, прискакал в ожидании награды за скоро и хорошо исполненное поручение.
Этот человек получил для нас особенное значение: он приехал из родной земли, он видел русских, говорил с ними, привез от них живую весть. Я смотрел на него с совершенно особенным, еще не испытанным мною, чувствомъ- с одной стороны - какой-то совершенно особенной симпатии, а с другой, так-сказать, почтительного удивления. В самом деле, чтд за вольныд птицы эти монголы! Садится на лошадь и точно на крыльях пускается через пустыню; и отправляется в этот долгий и опасный путь, как на короткую прогулку. Посмотрите вот на этого, что прилетел сейчас из Зайсана. На его лошади, которая стоит, расставив от усталости ноги и опустив голову, . и часто и тяжело дышет, - только одно седло; на нем самом обыкновенный монгольский костюм; и ни припасу, ни запасу не видно нигде; - хоть бы мешечек с хлебом, бутылка с водой,-ничего неть. Он, как человек, конечно, ест н пьет, но он ест и пьет, где придется; он может терпеть долго и голод, и жажду, подобно его собрату по степям - верблюду, так долго, как другие люди не вы­держат.
*) В Гу-Чэне мне этот факт не был известен.
’ V^ooQle
589
Вероятно, теперь он был очень голоден * хотел пит в мечтал об ожидавшем его угощении за услугу, ждал чаю и кушанья. Но бедняге пришлось жестоко разочароваться: его ожидало не приветливое русское хлебосольство, а совсем дру­гое угощение.
Прискакавшего гостя потребовали в палатку к „начальнику и гонец, е сияющим от удовольствия добродушным лицом, отправился, сделал реверанс и по монгольскому обычаю при* сел на корточки.
Сосновский встречает его следующими словами, которые пе­реводчик и передал ему:'
- Как же ты смел рассказывать о дороге такия нелепости, какие ты мне сообщил?
Бедный монгол совершенно растерялся от неожиданности подобного приема и оттого, что не мог сообразить, в чем заключаются сообщенные им нелепости. Мы тоже еще ничего не понимаем. Оказывается, что во всех наших несчастиях, перенесенных по выступлении из Гу-Чэна, был виноват только он один, этот самый монгол. А мы и не знали... Его обви­няли в том, что он все налгал про дорогу,-названия, расстояния; дал ложные сведения о воде н кормах... Его теперь тысячу раз спрашивали: как он смел так наврать?! Ееу грозили наказанием, упрекали в потере времени и понесенных нами страданиях и на него сваливали ответственность за те опасности, каким мы подвергались без всякой необходимости и бесполезно. Его поучали, что „такими вещами не шутят, что в таких серьазных случаях шутить нельзя**; его старались уверить, что мы бы теперь были уже в Булунь-Тохое, что у нас было решено идти по кобдинско-булунь-тохойскому тракту, а он тут явился и уверил, что можно пройти короткой дорогой...
Целый град обвинений и обидных слов сыпались в лицо бедному монголу, который, казалось, совсем лишился рассудка: ему даже „угрожали* физически (капитан любил пользоваться в нужных случаях нижними конечностями); и эта пытка про­должалась около часа (!) Монгол пробовал что-то говорить в свое оправдание; но его не хотели и слушать. Наконец ему удалось таки высказать свои оправдания. Он сказал, что не сам навязывал нам ближайшую дорогу, а его отыскали, при­вели и стали спрашивать о ней. То, чтд он про нее знал, п
VjOOQle
540
как знал, он рассказал и не солгал ни одного слова; он сказал, что можно проехать в Зайсан скоро, и доказал ото делом, приехав теперь оттуда.
Тем не менее его выгнали вон из палатки, призвали ки­тайского офицера и сдали „преступника1* ему на руки, приба­вив, что „о его поступках будет написана куда следует; бума-ага; а офицера Бао просили заметить получше „рожу" мон_ола, записать его имя и в „районе чьего ведения он на­ходится."
Все слышали этот разговор, потому что его и нельзя было не слыхать; все отлично понимали, что монгол ни сколько не ви­новат в наших несчастиях, и всем было бесконечно жаль беднягу, который остался в нашем лагере, походил похо­дил от одного человека к другому, от костра к костру; никто не смел пригласить его, как опального, и угостить чем-нибудь. Почему же не смели? удивится возмущенный чи­татель. А потому, что это привело бы к повторению уже зна­комых нам в высшей степени возмутительных и совершенно бесполезных сцен *).
Так он и уехал... Один... Куда?.. Бог его знает... И кеня охватило ужасом, когда я представил себе его одного, посреди громадного пространства, где он не встретит ни одной нзбушки, не найдет пищи, и дцже не каждый день встретит и воду...
Опять таков факт, а смысл и значение его, надеюсь, по­нятны читателю: Сосновскому надо было снять с себя ответ­ственность за те беды, в которых он был кругом виноват сам и только он один; надо было взвалить ее на кого-нибудь другого, оправдаться в глазах „что-то там пишущихъ" Пясецкого и Матусовского,-вот и все.
Прошли два часа, после которых мы должны выступить; прошли еще три часа, и солнце уж далеко перевалило за пол­день... Ночевать бы уж тут,-самое благоразумное; нет, „на­чальникъ" непременно хочет выступить сегодня вечером. Во­жаки соглашается перейти сегодня на другой, соседний коло­дезь, И-чэ, находящийся всего верстах в пяти от места на­шей стоянки, и там заночевать. Но это найдено знатокомъ
*) Образец ото* из таких читатель найдет в мое* книге „Неудач­ная экспедиция в Кита*", стр. 83.
541
степи „совсем уже не практичнымъ", и отдано следующее по­разительное распоряжение:
Сегодня отправиться в путь, отойти верст десять или пятнадцать и остановиться ночевать; потом послать за водой верблюдов, которые тут же и сами напьются, а также сгонять туда и всех лошадей, чтоб напоить; а мы подождем их, и как только они придут, так сейчас же тронемся в путь, вследствие чего у нас является в выигрыше полсуток.
Фотограф, как единственный человек, имевший право возра­жать Сосновскому и теперь даже очень горячо спорить с ним, возражал и спорил, доказывая, что никак мы этим спосо­бом полусуток не выиграем, потому что завтра потеряем гораздо больше, и так далее. Остальные молчали и ждали, чем кончится спор двух руководителей учено-торговой экспедиции.
Приблизительно через час по.окончании этого спора кара­ван выступил в беспримерный в своем роде поход,-от колодца прочь, для того, чтоб ночевать на безводном месте и оттуда гонят своих верблюдов и лошадей на водопой.
Прошли верст пять, потом еще столько же, и второй коло­дезь остался уже далеко за нами. Скоро наступила великолеп­нейшая светлая ночь. Отдохнувшие животные шли бодро, но онн не знали, бедные, что каждый сегодняшний шаг вперед онп должны будут повторить еще два раза, назад и опять впе­ред!.. Идем невеселые и, читатель сам догадывается,-все сердитые.
Наконец остановились,--остановились как-то все сами по себе, потому что мудрого распорядителя при караване не было: он теперь усиленно охотился, нуждаясь в провизии, и где-то отстал. Поставили палатки, зажгли огромные костры из ра­стущей здесь сухой травы; и гладкая серебристая степь под темно-голубым сводом неба, мерцавшим звездами, вся зали­тая ярким лунным светом, показалась мне сегодня похожею на громадную большую залу, а эти яркие костры и открытые, освещенные внутри свечами, палатки придавали обстановке не­обыкновенно праздничный, почти фантастический вида.
Но, как светло и празднично было вне нас, так мрачно и невесело было у всех на сердце, ибо все чувствовали, что возможность беды далеко не прошла, и что она кончится не раньше, как только с приходом на родину... Слава Богу, заснули,-значит потеряли сознание.
VjOOQle
542
3 «ктабря.
Животные, которых вчера ночью гоняди-таки на водопой, при­шли обратно на рассвете. И при виде их невольно вспомни­лась старая басня об одном остроумном хозяине, который, увидав на крыше траву, приказал втащить туда на веревках своего вола, чтоб он эту траву съел...
Заговорив о кормлении, скажу хоть и не особенно кстати, что нам скоро нечего будет есть, а в партии Сосновского он сам и спутники его уж давно голодают... и хорошо еще, что двух китайских баранов взяли.
Как читатель помнит, запасы приказано было рассчитывать на девять дней; мы с товарищем считали на восемнадцать; но вот скоро конец и этому двойному сроку: надо значит добывать „дпчьи, а то просто хоть одной мукой питайся. Спа­сибо еще добрым, заботившимся о нас гу-чэнским мандари­нам, что они велели (даже без нашего ведома) отпустить с нами два мешка муки, о которых мы уже в дороге узнали; а то бы все теперь даже без хлеба были!.. Теперь мы приготов­ляли его каждый день на ночлегах.
Итак надо добывать дичь. Но судьба любит иногда подтру­нить над человеком: когда китайцы сами заботились о нашем продовольствии, я убивал кой-что, а сегодня видел пять штук сайгаков, стрелял по ним, но от излишнего желания добыть себе пищи мне не удалось убить ни одного из них... Но едемте; бросим, пока охоту,-еще крайности нет: запасная вяленая баранина пока держится, и мы расходуем ее очень бережливо.
Такия же скучные, утомительные и тоскливые места проез­жаем и сегодня,-холмы да ложбины, подъемы да спуски; и все песок, песок кругом, куда ни взглянешь,-одноцветный, сыпучий, безотрадный песок, украшенный струйками как будто водной зыби и испещренный следами баранов, сусликов и лисиц.
Вот и Жфвую лисицу увидали, поднявшись на гребень одного холма. Она рысцой бежала внизу по равнине, и Бальчжак, ехавший со мною рядом, тронул меня молча, молча указал на мое ружье и жестом пригласил стрелять. Через секунду я уж стою на земле и выжидаю момента,-не остановится ли ли­сица; нет, все бежит и нас не замечает. Прицелился и
k^ooQle
543
слежу концом ствола за зверем. Бальчжак чмокнул губами, как мы кличем собак, и лисица в ту же секунду взглянула на нас н остановилась. Раздался выстрел; на месте, где она стояла, поднялась только пыль; а она сама, как лущенная с тетивы стрела, вытянувшись в одну линию, понеслась... „уми­рать", как обыкновенно говорят опытные охотники, .подтру­нивая над плохими стрелками... А меня только досада раз­бирала...
Тащимся дальше; я иду пешком, в надежде набрести на другого зверя (теперь главным образом съедобного нужно), но мы больше никого не встретили, вероятно потому, что те­перь все более и более удалялись от воды:-мы, ведь, как помните, ночуем сегодня на сухой степи с запасной водой...
Вот настала и ночь, хотя лунная, но свет месяца был не яркий, как вчера, а тусклый от протянувшихся по всему небу облаков, предвещавших ненастье и ветер и наводивших на невеселые мысли о приближающейся осени. Долго еще шли мы ночью, пока не остановились в безводном месте, называе­мом Могилой Улан-Хошун *).
Сосновский здесь почему-то сам собственноручно раздавал воду, чуть не на вес, понятно; но что это была за вода! Соле­ная, грязная и с противным запахом, «т разных, по пре­имуществу органических примесей!..
Только-что было стали засыпать, как поднялась буря и бу­шевала целую ночь; слава Богу еще, что без сильного дождя. Несколько раз выходил я из своего непрочного убежища, все укрепляя его вырывавшиеся пблы и наваливая на них раз­ные тюки и ящики; а ветер буквально валил с ног. Почти всю ночь так и не удалось заснуть, и я даже позавидовал китайцам и монголам, которые отлично примостились между лежащими верблюдами: и тепло им между ними, и от ветра защита, гораздо более надежная, чем палатка.
*•
♦ октября.
Идем, и теперь уже без страха, что не найдем колодца: новые вожаки,, как сейчас видно, отлично знают местность и ведут прямо, без отхождений в сторону.
*) Почти все встречающиеся в книге монгольские слова (большею частью в собственных именах) имеют ударение на носледнем слоге.
544
День ясный, но холодный. Я прошел пешком верст пят­надцать в надежде добыть дичи, но Сайгаки, словно подслу­шав мое невыгодное о них мнение насчет их глупой до­верчивости, теперь не подпускают и на выстрел; а у нас мяса всего на два раза и то в самых малейших размерах, так что теперь главная забота не об утолении жажды, а о хлебе насущном.
Да, серебром солдата не накормишь, вспоминаешь изречение генерала Цзо... А ведь как позорно будет умереть с голоду, сидя на серебряных ящиках... Нет-нет да и вспомнишь про них; ведь целых шесть рядом едут, а мы почти без пищи,-как не вспомнить.
Дорога скучна, утомительна; время тянется невыносимо долго, и когда представляешь себе, что предстоит ехать еще дней десять при таких же условиях, то просто отчаяние нападает,-так страстно хочется скорее очутиться в России... Как ого­нек в степи, в ночное время, покажется издали усталому путнику, обрадует и потом томит, томит его, как бы изде­ваясь, и все уходя от него в даль, пока наконец он не до­берется до него: так н Россия манила нас к себе, но словно клад не давалась в руки... Ведь сегодня надеялись уж при­ехать в Зайсан, (Иыть дома... А где он еще, этот дом!.. Кажется, еще бесконечно далеко до него! Больше же всего на­доело и измучило тело и душу это безучастное ко всему миру движение, зачастую по двенадцати часов в сутки, не сходя с лошади, без всякого дела,-без того дела, которого так про­сила душа...
Смотрю вот на ламу Содмуна (он и Ба-Гэ, конечно, с нами идут, но куда, на долго ли-Господь их знает),-так смотрю на Содмуна, как он припадает ртом к глинистой почве, к углубленным лошадиным следам, в которых собралась дож­девая вода, и выпивает и? каждого по глотку... Вот так же иносказательно говоря и мы в описанном путешествии соби­рали на ходу кой-какие сведения о Китае; а от богатых водою колодцев добровольно уходили прочь... Все будто бы надо было спешить, будто бы для общегосударственных заданий.
До колодца сегодня добрались уже поздно ночью...
Как это легко читается: „добрались уже поздно ночью®... А как это тяжело добираться на самом деле... и нам, и осо­
бенно тем, кто вас моет, да еще часто ве пьет по двое сутдмь!..
Здешний колодезь называете* Чн-Кэ и лежит в овраге между голых каменистых холмов.
Б мгабря.
Осень, осень идет! Птицы тянут на юг, и сегодня над вами иролетело много стай пустынников, все в одном наиравленил; а из> других живых существ видели за весь ны­нешний день только табун куланов, голов в пятьдесят.
Местность сегодня представляла несколько больше разно­образия: встречались холмы и овраги, промытые потоками дож­девой воды; их сменяли обширные солончаки, представляющие краснгаатВ’Глиннс'тый кочкарник, интересный тем, что все кочки с замечательной правильностью одеты с северо-запад­ной стороны зеленым корявым кустарником; а когда смотришь ва них со стороны противоположной, они кажутся голыми пес­чаными буграми, только окаймленными зеленью, как рамкой. (Подобное странное ма вид распределение растительности обу­словливается, конечно, преобладающими здесь ветрами.)
Белая, как снег, соль выступает местами на поверхности земли и образует на ней мелко-кристаллическую корку. Солон­цовая глина рыхла, сыпуча и легко подается под копытами лошадей, которые тонут в ней, в сухую погоду, как в песке; но горе здесь путнику в сырое время, когда пропитан­ная солью почва вберет в себя влагу, например после дождей. Талия места делаются вязкими и тонкими до неироходнмости. Местами такия топи никогда не просыхают, и мы встретили сегодня подобную равнину, которую надо было пересечь: но мя принуждены были объезжать ее, из опасения увязнуть. Она представляет или голую красноватую почву, или покрытую бе­лым валетом соли, и последние места до обмана зрения похожи издали на ярко освещенные солнцем озера. В других местах она густо заросла тростником.
По другую сторону упомянутой равнины перед нами подни­малась длинная возвышенность (около 500 фут над равниной) в виде белого известкового уступа с прослойками зеленоватбеерого меску; а в сбегающих по этому уступу вертикальных ложбинах растет густой кустарник саксаула. Достигнув названного ввевышения и проехав с версту вдоль его подошвы, ПТТ. ПО КИТАЮ, Т. II. 85
CiOOQlC
546
мы стали подниматься в тору по отлогим песчаным холмам, усеянным давно уж не виденными камнями (булыжник), и, поднявшись на первый уступ, очутились возле колодца Суулгу, который представляет нечто в роде искусственного четырех­угольного водоема, и не вдалеке от него растет единственное дерево (джигда); и этому дереву также обрадовались, как давно невиданному предмету. Вода здесь порядочная, так что чай можно было пить без отвращения,-а это уж большая роскошь.
По разным остаткам около колодца, видим, что идем по следам каравана, который был здесь дця за два перед нами.'
6 оитабра.
Все встали еще до восхода солнца и стали поспешно соби­раться в дорогу, потому что, говорят вожаки, расстояние до нового колодца опять очень большое... Да, эта пустыня гораздо цохуже Гоби! Там на нашем пути не было ни одного двух­дневного перехода от воды до воды, а напротив, не раз встречалось по два колодца в день; там попадались оазисы, а здесь-ни одного. Очень мрачна и неприветлива тут земля!..
Пока шли сборы к отправлению, я отошел в сторону и остановился на возвышенном месте. Стою и смотрю на обшир­ное открывавшееся передо мною пространство. Бще очень рано: Ллько-что загорается красноватым светом заря на востоке, а в западной части еще стоит густой холодный мрак, и по всему небу протянулись разорванныя' тучи; бесплодная земля, с её белесоватыми буграми на первом плане, с солонцами и песчаными пространствами, ушедшими в синеватый сумрак дали, - эта земля, в этот ранний утренний час, глядит го­раздо мрачнее, чем при свете дня... И эти почти девственные страны перенесли мои мысли к давно минувшим эпохам на­шей планеты, когда и на местах нынешних цивилизованных многолюдных государств были такия же дикия пустынные пространства; а в этой заре дня мне чудилась заря челове­чества, еще не имевшего благоустроенных общин и обитав­шего в диком состоянии среди подобной невозделанной земли... Зрелище перед моими глазами было тоскливое, но величе­ственное!..
Наконец кончились сборы. Поднялись на следующие песча­ные холмы и потянулись по нагорной равнине, однообразной и скучной. Но вот, пройдя верст десять, мы увидали на далекомъ
kjOOQLe
547
горизонте голубые зубчатые вершины горного хребта, на кото­ром можно было различить снеговые пятна... Русские горы!- Других тут быть не может... Россия! И сердце ожило, как будто теперь только начало биться, п наполнилось чувством неизъяснимой радости.
День стоял пасмурный; с утра накрапывал дождь, но пе­рестал; а там, над родными горами, сгустились темносиния тучи и скоро совсем закрыли их от наших глаз. На встречу потянул резкий свежий ветер, потом сильнее, напряженнее, и скоро превратился чуть не в ураган. \
Несмотря на теплой платье, он пронизывал насквозь, и мы принуждены были идти пешком, чтоб сколько-нибудь согре­вать себя; с особенным же страхом посматривал я на на­ших китайцев, которые ехали с нами с дальнего юга (из города Хань-Чжун-Фу), где почти никогда не бывает морозов. Как южане, они наиболее чувствительны к холоду, и они же, как южане, не имели в запасе достаточно теплого платья; а из своего мы почти ничего не могли уделить им. У ТанъЛо-Е была только ватная курма, Ма был одет еще хуже, но закутался в кошму (войлок); а „ Сквозной “ был совсем сквоз­ной и по своему одеянию. Я дал ему шерстяную куртку и ко­жаный плащ, которым он мог хоть защищаться от резкого ветра. Обезьяна моя, я думал, не перенесет холода и замерз­нет, тем более, что глупое животное само не умеет себя устроить и ни за что не хочет слушаться тех, кто умнее её и кто желает ей добра. (То же и у людей бывает, особенно по­хожих на обезьян.) Но её своенравие происходило по крайней мере от излишней любознательности: Ма взял ее к себе и спрятал под кошму; а ей беспрестанно нужно вылезать, чтоб видеть, что проиходит в природе и нашем караване!...
Медленно подвигались мы против ветра, борясь с ним, как будто с противным течением волн, и его порывы были иногда так сильны, что буквально толкали в сторону лошадь. Положение наше становилось тягостным; но это было только на­чалом того, что ожидало нас сегодня. Вскоре пошел снег, сна­чала реденький, потом сильнее, гуще,-и повалил такими хлопь­ями, что защищаться от него нечего было и думать. Так как мороза не было, то он, падая на землю, таял и мало-помалу размягчил глинистую почву, по которой лошади начали скользить. Облепляя нас с одной стороны, он тоже превращался 35*
kjOOQle
5A8
в водѵ и промачивал платье,. перчатки, сапоги и седла; и не более как через час, мы стадц чувствовать, что вода проби­лась до тела, руки и ноги коченели от холода: надо было идти пешком, чтоб согреваться; а идти стало теперь почти невоз­можно, потому что вязкая глина прилипала к сапогам, и они на двадцати шагах становились так тяжелы, что поднимать и переставлять ноги было уже тяжелой работой; мокрое платье та.цже отяжелело и тянуло плечи; плед, которым я покрылся с головой, стал так тяжел, что давил меня, как какой металлический колпак. Идти не в силах, а сидя на лошади, не можешь вынести холода; и защиты от него-никакой...
Только встретив .небольшой овраг, мы могли укрыться в нем на. несколько минут от ветра и снега. А в довершение бедствия все начинали чувствовать голод, потому что ели те­перь всего один раз в сутки и то плохо. Хотя у нас еще были в запасе баурсаки, но мы не смели есть столько, сколько хотелось, потому что до вероятных, а не верных поселков ко.чевников-тургутов нам нужно было идти, как говорил Вальчдак, еще два дня. Сегодня у нас кончился запас мяса, и теперь исключительной нищей оставалась одна мука; и еслибы Китайцы её не дали, мы были бы и без хлеба; пришлось бы убить верблюда или лошадь, для поддержания жизни людей; а лишних животных у нас вовсе не было.
Целый день шли равниной, поросшей саксаулом, и целый день свирепствовала буря, гудя в низкорослом кустарнике, как в дремучем лесу; целый день валил снег и. покрыл, всю землю спешным белым ковром... Вот какой вдруг переход! Тре­тьего дня был совершенно летний день, по крайней мере ка­зался таким цря не совсем летнем платье, а сегодня-полная картина зимы. Термометр показывал четыре градуса тепла, но цр ощущению-мы бы сказали по крайней мере десять мороза. Наконец, этот мучительный день клонился к вечеру; серое небо потемнело; ветер несколько стих; но снег не переста­вал валить. Надвигались сумерки, а до колодца (Ээтдэтэ), судя по вчерашним словам вожаков, еще далеко; точно же узнать не можем, потому что теперь при караване не было ни того, ни, Другого, потому что одного еще вчера наш „противник вся­ких запасовъ" послал за бараниной, а сегодня командировал другого, розыскивать и торопить первого посланца.
VjOOQle
549
"И так, идем одни, куда,-яикто не знает, а ночи нужно ожидать темной и ненастной... Наконец, благодаря дипломати­ческим способностям казака Степанова, мы остановились, йбгда толъко-что стемнело. Это неожиданное избавление от висевших «аде нами возможных страданий, с какими, читатель, вы теперь хорошо знакомы, мгновенно оживило нас, придало бодрости И, как показалось, даже согрело.
.Тотчас все принялись за дело; живо развьючили верблюдов, начали доставать вещи, палатки, постели, кухню. Я взял на Себя обязанность добывателя воды и начал собирать снег, толстым слоем лежавший на всех наших вещах, навьюченных на верблюдов, а также, вспомнив детскую забаву, стал скаты­вать липкий снег в шары, двигая их по земле,и через пол­часа прикатил к своей палатке четыре огромных шара; дру­гие в это время разметали и расчищали от снега места для палаток; Ма-Ло-Е месил тесто, по обыкновению, на внутрен­ней стороне крышки кухонного ящика; „Сквозной" и Матуовяский собирали дрова для костров, которые едва удалось разве­сти, потому что облепленный снегом и отсыревший кустарник не горел да и только... Бились-бились, дули-дули, наконецъто показался огонек;-и никогда, я думаю, не берегли никакого священного огня с большей заботой и нежностью, чем теперь мы этот первый огонь. К нам тотчас пришли за ним дру­гие, зажигать себе костры, и они, наконец, запылали; над ними довесили чайники и котелки; последние набивали снегом, огром­нейшие куски которого давали самое ничтожное количество воды,- хотя и дистиллированной, но о чистоте её не спрашивайте; да и не до неё было:-горячее нужно, а не чистое. Не чище гото­вилось и тесто, куски которого зарывались в горячую золу ко­стров; и мы дождаться не могли, когда их оттуда вынут, чтобы скорее... не есть, а уж жрать,-такой одолевал всех голод.
И что за благодетель этот последний:, беру серый, как сама зола, кусок печеного клейстеру, наслаждаюсь, наконецъ-ем, и не припомню, чтоб когда-нибудь в жизни я едал что-либо более вкусное, чем эти лепешки. Поверьте, читатель, что я го­ворю совершенно серьезно и сущую правду; в моих словах нет и тени иронии или какой-нибудь гримасы. До них ли тут!
- Когда же суп?! Да ну, давайте же скорее суп, да чай,- вот что каждого занимало, о чем каждый мечтал и просил.
CiOOQlC
550
Да, мы переживали канун того голода, за которым начи­наются муки, заставляющие человека есть все, чтд можно раз­жевать и проглотить... Вот, наконец, этот суп ид сейчас приготовленной лапши и счетом последних десяти кусочков где-то завалявшагося бараньего мяса, принесен в палатку; сняли крышку и облака приятно пахнущего пара наполнили внутренность её до такой степени, что пламя свечи едва видно, точно в бане.
Чем утолили сегодня голод другие, точно не знаю,-не да других было,-знаю только, что у китайцев и монгол, кроме муки, был запас верблюжьего мяса из подохших животных. Я попробовал его; но оно показалось мне противно просто вку­сом и особенным запахом, помимо предубеждения...
Наконец, все сыты, все обогрелись, все хотя немного обсу­шились у огня; но, к сожалению, не все могут поместиться в палатках; не всем возможно снять с себя сырые одежды и заменить их сухими... И только это одно мешало мне испыты­вать полное счастие, когда я лег в сухую, хотя и холодную, засоренную пылью и песком постель, и согрелся в ней...
Вот вам и поэзия степного кочевья, и верьте мне,-поэзии, в этой жизни очень много; только бы не было соседей, подоб­ных тем, голоса которых доносились до нас и долго не да­вали нам спать раздававшеюся там визгливою бранью... Уга­дали читатель, кто эти соседи, на половину отравлявшие сущест­вование? Или-нет, не угадываете? Но наверно не догадаетесь о том, что сегодня фотограф разбранил начальника экспеди­ции, что называется, на чем свет стоит... А с соседямндрузьями какое теперь было бы веселье!...
7 октабра.
Небо сумрачно; в воздухе холодно, но тихо; степь покрыта снегом, из-под которого торчат серые и желтые травы и кустарники, отчего бна в общем представляется светлым, пестрым ковром... Проснулись люди и греются или сушатся около дымящихся костров, пекут в золе лепешки; бедная обезьянка согнулась в три погибели и лезет к костру чуть не в самые уголья; а надели платье, сшитое для неё в Гу-Чэне, -так не вынесла и пяти минут, все сейчас изорвала и сбро­сила...
551
Отправляться сегодня не спешим, потому, как объясняют .казаки, получившие стороной сведения, что сегодня намерены дойти только до ближайших „волостей", хотя еще не знали на­верно, есть ли теперь тут кочевья или нет. Наконец отпра­вились,-без вожаков, потому что ни один из вид вчера не вернулся, а принадлежащие Бальчжаку тулуп и „корчжуны" *) с хлебом были у нас; значит незавидную ночь провел бед­ный Бальчжак. Выехав к нам навстречу, он тотчас по­просил есть; но не пожаловался ни миной, ни одним словом; что ему было тяжело ночью;-ни одного слова упрека не ска­зал...
Он сообщил нам радостную весть, что не далеко находятся аулы, в которых можно будет достать пищи... Ну, слава-Богу, хоть ив опасной пустыни выбрались;-теперь хоть не погибнем от беспомощности.
Долго ехали степью; опять пробрал жестокий холодный ве­тер со снегом, но не таким сильным, как вчера, и не мок­рым. Наконец, вот и давно невиданное человеческое жилье вот и кочевье тургутов (или калмыков)-аул из пяти юрт; а за ним, в недалеком растоянии, другой такой же. Вот, на­конец, те тургуты, к которым „мы должны были придти на девятый день" по выступлении из Гу-Чэна...
Не девять, а двадцать дней не видали мы ничего, кроме пусты­ни да своей компании!... И с каким удовольствием смотрел я теперь на эти жалкия черные юрты, на бродивших около них коров и на людей, живущих здесь, а не проезжавших на-
• легке мимо. Мне хотелось скорее взглянуть на домашнюю жизнь; но вожак, спросив о чем-то у туземцев, повел дальше, и еще через час мы пришли к большому аулу, расположенному у колодца Хулусту.
Это тургутское кочевье состояло из двадцати шести юрт, расставленных в беспорядке на протяжении примерно полу­версты. Около них толпилось немногочисленное местное населе­ние; на улице были мужчины п штук пять мальчишек, а пред­ставительницы прекрасного пола выглядывали из своих вой­лочных домиков или только переходили из одной юрты въ
*) Саквояж степняков, или длинный мешок, с продольным отверстием посредине, переквдвваемый через седло.
VtOOQIC
552
другую. Здешние жители-народ среднего роста, на вид здовый и крепкий. Они бреют головы, как китайцы, и также носат косы, не непременно одну, а иногда две; мальчишки же лет две­надцати, пятнадцати-даже четыре, шесть и более ковок, запле­тенных на затылке. Но в настоящее время волосы на голове у всех давно не бриты, вероятно по случаю наступления зимнего севона. Косоглазый широкоскулый калмыцкий тип более или ме­нее знаком каждому по карпикам; цвет лица у них несколько смуглый, теперь холодный воздух и ветер нарумянили им щеки и губы, а прекрасные правильные зубы просто блистают белизной.
Они с любопытством рассматривали уж совсем неожидан­ных гостей; взрослые держали себя без малейшего страха, ка­кой, случалось, часто выражали перед нами китайцы; они всту­пали в беседу на монгольском языке, просили у нас табаку; ребята же побаивались и глядели в оба, не очень полагаясь на наши миролюбие и добросовестность, а скорей ожидая от нас какого-нибудь непредвнденного маневра. Все очень откровенно смеялись нам прямо в лицо,-не то от удовольствия, не то насмехались над чем-то. Взрослые все одеты в тулупы из ба­раньего или козлиного меха; на головах носят шапочки в роде татарских ермолок или ходят с открытыми головами. Обувь их сделана из невыделанной, а прямо сырой кожи, об­ращенной мехом внутрь, и надета на босую ногу. Как видите, Одеты они тепло; но меня поразил контраст этого зимнего ко­стюма с тем непонятным одеянием, в каком являлись пе­ред нашими глазами здешния дети: они бегали, вопервых, бо­сиком и, вовторых, только в одних рубашонках; а один даже проскочил из одной юрты в другую совершенно голый!.. Нельзя же думать, что он разделся собственно для того, чтобы перебежать расстояние, разделявшее юрты,-значит он дома сидел в этом несезонном костюме... Сообщаю только факт, а отчего он существует, и служит ли выражением бедности до неимения зимней одежды, или только обычая, - не знаю... Не есть ли это род искуса, который человек должен выдержать в детстве, как у насъ-пройти школу?...
Все это мы узнали бы, если бы не было с нами одной обе­зьяны. Хотя мы и интересовали туземцев, но с приходом транспорта, в котором она находилась, она совершенно завла­дела их вниманием; и восхищению тургутов, очевидно незна-
553
амтах с таким существом,ве было пределов. Все они, между прочим, тотчас находили у вето сходство с человеком, особенно в руках, и поражались этим сходством почти до сердечного сокрушения, Выражавшагося качанием головы и час­тым причмокиванием языком. Некоторые даже прямо прини­мали его за маленького человека и обращались к нему с раз­говором.
Вот чтд было вне юрт; теперь войдемте внутрь нашей, ко­торую занял для нас двоих Матусовский. Только согнитесь в воловину вашего роста, иначе не войдете,-так налы двери в здешних жилищах.
Внутри нашей квартиры на нынешнюю ночь, когда я вошел, происходило следующее. На полу лежал убитый черный козел, с которого два тургута снимали кожу; Тан-Ло-е покупал у хозяина юрты муку, но не мог с ним объясниться, и потому дело у них не ладилось; Ма чистил посуду и тоже жаловался мне, что не может понимать разговора „ваших людей4*... Они оба, как южане, ничего не знали о здешней окраине своей ро­дины, подумали, что пришли уже в Россию, что тургуты-наши люди, и были ужасно удивлены, когда я объяснил им, чтд они одного с нимп государства, подданные их же императора.
Затем начались приготовления в предстоящему великолеп­ному пиру: посреди юрты ярко пылал „ачакъ" (то-есть костер), дым которого порядочно ел глаза; зажгли даже две стеарино­вые свечки; происходила варка мяса и жаренье лепешек. Тес­нота была страшная, так как нас сбилось тут восемь че­ловек. Наконец пир начался, и мы, расположившись, кто на постланных на земле войлоках, кто на мешках с мукой и просом, или на сундуке, в котором у хозяев хранилось мясо, принялись за еду...
Голод и холод были скоро забыты, и все улеглись в этой же юрте на покой. Но этот покой был очень относительный всю ночь бушевал ветер и свистел через дырявый войлок пашей обители; потом к нам стали являться разные посети­тели, в виде воз, баранов или собак. О дыме и чаде я уж не говорю. z
Мне не спалось; я лежал и слушал завывание бури; потом монм вниманием овладели крикливые голоса двух поссорив­шихся тургуток; но эти голоса и даже плач маленьких ре­бят,-эта самая неприятная музыка в мире, - даже и они до­
C.ooqIc
554
ставляли мне теперь наслаждение... И мне было ужасно странно, почему я так сильно радовался встрече с людьми. Еще ме­сяца нет, как мы вышли из Гу-Чэна, а мне казалось, что целая вечность прошла, что вся земля превратилась в пустыню, и что на ней не осталось других людей, кроме нашей компа­нии... С другой стороны, мне было странно, отчего я так жа­лел тех, с кем приходилось расставаться... Сегодня отослали назад первых вожаков, этих двух жалких братьев, наде­лавших было нам много бед, много настрадавшихся с нами и которым, может-быть, еще предстояло отвечать за свою опрометчивость. Они получили от Сосновского за двадцать дней по два лана серебра (4 рубля) да по кирпичу подмоченного еще на Лунь-Тане чаю! И с этим вспомоществованием ушли на­зад... пешком!...
Как же им не благословлять нас; как ие помянуть до­бром... Где вы теперь, несчастные Содмун и Ба-Гэ? что с вами сталось? Как бы хотелось увидать вас опять и узнать, проклинаете ли вы нас, или добродушию вашему нет пре­делов?...
•
8 октября.
Утро холодное, и вставать было очень неприятно, несмотря на то, что я спал в палатке; а наши южане-китайцы, верные сво­им обычаям, ложась вчера в постель, сняли с себя даже рубашки!... И ничего, остаются здоровыми; ни у одного даже на­сморка не сделалось... Вот вы тут и подводите теории.
Собираемся в дорогу, и к нам пришли хозяева юрты,- муж с женой; они получили от нас лан серебра (два рубля) за ночлег, чем остались весьма довольны (за остальное рассчитались вчера при самой покупке). Хозяин вылизал при по­мощи пальца свой котел, в котором прислуга вчера готовила себе суп; потом упросил подарить ему бутылку и, получив, обрадовался ей более, чем лану серебра, потому что здесь не до­стать её и за сто рублей; а она, он видел, вещь весьма полезная в домашнем хозяйстве, главное же-редкая вещь, заграничная, которой он будет гордиться, на которую будут приходить к нему смотреть; а он станет угощать из неё кумысом... Вот уж и теперь бутылка обошла всех посторонних посетителей, собравшихся в нашей юрте; каждый осмотрел ее в подроб­ности, со всех сторон, и двумя глазами, и одним глазом; и каждый расхваливал и материал, и выдумку, и работу...
CiOOQle
.565 »
Трудно поверить, что все это происходит в каких-нибудь двух сотнях верст от нашего пограничного города, где жизнь йдет более или менее на европейский лад!
Мы выступили. На дворе два с половиной градуса мороза, и равнина, по которой шли целый день, представляла белую зим­нюю картину. Только перед вечером подошли к гряде каме­нистых пригорков, у подножия которых бежит ручей, обра­зующийся из родника Байн-ДолА. Он разлился отдельными рукавами на целых пять шагов в ширину... Ведь это большая река, после мучившего нас безводья!
Тут был и нынешний ночлег, - тяжелый ночлег, потому что мороз достиг семи градусов Реомюра; а вблизи нет по­рядочного топлива,-не из-чего и костров сделать; принуждены были посылать за хворостом довольно далеко... Еще новая бе­да,-внутреннее топливо, то-есть сахар,. все вышло; и хотя с • нами ехало несколько ящиков надаренного китайцами леденцу, для того конечно, чтоб мы им пользовались в дороге, но он предназначался Сосновскцм „для выставки"!... Поэтому ни­кто не получил из всего количества ни одного куска.
9 онтибра.
На дворе не теплее; а костры не горят, или едва горят; воду еще вскипятили кое-как, а хлеба ни вчера, ни сегодня не удалось испечь, от недостатка в горячей золе.
Пошли равниной, и открывавшийся кругом вид разделился словно на два мира, совершенно непохожих друг на друга: один за нами, на юге, где светло, сияет солнце и на небе громоздятся золотистые облака; другой перед нами, на севере, где собрались такия синия тучи, что здесь как будто уже на­ступила ночь. Не радость сулили этн свинцовые тучи, и дей­ствительно, опять пробрал жестокий буран с снежной кру­пой, которую ветер нес нам на встречу. Наконец тучу пронесло, и на горизонте на её месте открылся, впрочем не надолго, Саурский горный хребет (или Сайры, как его называ­ют туземцы): синяя завеса скоро опять скрыла его от наших глаз.
Кому случалось езжать подолгу . в пустынных местностях, тот знает, какое отрадное чувство пробуждает в нас нео­жиданно заслышанный лай собак, этот верный признак бли­зости человеческого жилья. Он сильно радует даже тогда,
55в
когда в «япцах и их обитателях не нуждаешься, - так, просто приятно видеть людей, кто бы они ни били; а эти Люди с их своеобразною жизнью не могли не интересовать меня. И хотя мы были теперь почтя на границе родины, хотя рвались в ней сердцем, - быт этих людей все-таки удержал бы меня здесь, и я бы с большим удовольствием понаблюдал за ним.
Но не нужно говорить читателю, что теперь, более чем когданибудь, предводитель наш стремился вперед... Мимо всего, бук­вально без остановки, проходим мы незнакомые места, и по­тому ве спрашивайте от меня многого, когда мне самому не давали и малого. Будьте уж довольны тем, что скажу хоть что-нибудь.
Вот перед нами новое кочевье, по имени Хунур-Улён, со­стоящее только из пяти маленьких юрт. Из некоторых выходит голубой дымок; прошла одна женщина в долгополом тулупе с кадочкой воды; у другой юрты стоит ребенок; по­казались еще два, три монгола; неподалеку от аула бродят ко­ровы, пощипывая траву, и две черные собаки злобно лают из­дали на наш, проходящий мимо, караван. Вот и все проявле­ние жизни в этом уединенном приюте маленькой горсти людей,- все, для таких тупых, равнодушных и бесчестных, одним сло­вом, „учено-торговыхъ“ путешественников, какими принуждены были проходить мы...
Вожак Бальчжак советует остановиться в этом ауле на ночлег и просит взять другого проводника, так как, гово­рит, „дальше я не знаю дороги;-хоть и знаю, да не надеюсь на себя. - Пожалуй, говорит, я еще. проеду с вами, только непременно возьмите здешнего человека...
Сосновский нашел, что все это вздор, нового вожака не взял, а ему приказал вести дальше, объявив, что он теперь не нуждается в вожаке, что он сам знает дорогу.
Пошли. Равнина кончилась, и Началась холмистая местность, нлн так-называемый мелкосопочник (Высоты Омулу). Погода н состояние неба менялись буквально каждую минуту: то светило солнце, то оно пряталось за тучу, то сквозило через туман в виде тусклого круга. Густые холодные туманы бродили ко горам, сползали в долины и, охватывая нас, знобили лицо и руки...
VjOOQLC
661
Когда Матусовский, продолжая свою работу, останавливался перед этап в последний раз, чтобы нанести на карту на­правление предстоящего пути, Бальчжак указал ему в одну сторону. Туда,разумеется, он и повел; как вдруг отдается распоряжение от Сосновского - повернуть влево, „так как Бальчжак этих мест не знаетъ*, и поведет теперь сам „начальникъ**... Взяли влево, прошли часа два по этому новому направлению. Вдруг караван остановился среди стеши.
- Чтд такое? спрашиваем.
- Потеряли дорогу, не знают куда зацци, отвечают.
И вот теперь спрашивают, опять у Бальчжака же, - куда идти? Он говорит, что теперь не может сообразить, потому что его тем поворотом влево совсем сбили. Однако он стал оглядываться кругом и сказал:
- Я знаю другой аул, не далеко от того, в котором пред­лагал вам остановиться, да мы теперь ушли от него совсем в сторону. Я не знаю, вы куда шли, где вы хотели ночевать? Я думал, вы знаете... Надо было той дороги держаться, которую а указывал; уж мы бы тецерь там были. Теперь же придется идти долго ночью, потому что тут других ни аулов, ни род­ников нет.
А солнце уж садилось. Все прозябли, проголодались и доса­довали на совершенно бесполезные муки, которым мы могли бы не подвергаться и не тратили бы напрасно времени... Точно мы приятные вечерния прогулки совершали, кружась по пустынным ложбинам между голых пригорков!...
Пошли опять; вытянулись вереницей ц стали то подниматься в горы, то спускаться в долины. Настала ночь, к счастью еще без ветра и снега. Долго шли еще, в потьмах, какой-то равниной, по кочкам. Стали попадаться замерзшие арыки, через которые надо было переезжать, рискуя если не провалиться глу­боко, то упасть с лошадью вместе; шли мы через поросшие чием солончаки, буквально каждую минуту ожидая падения, как бывает всегда, когда под ногами ничего не видишь, а лошади беспрестанно обо что-то спотыкаются...
Наконец послышался лай собак и вывел нас из тягост­ного оцепенения. t
- Ну, слава Богу, добрались наконец! сказали несколько голосов. Но лай слышался еще очень издалека, доносясь до слуха в безмолвном ночном воздухе степи; во время же такихъ
558
ночных блужданий каждые полверсты . кажутся бесконечностью. Потом стали показываться огоньки, маленькие, как искоркн; лай слышался все ближе и ближе; в одном месте мы разгля­дели неподалеку от себя скот, потом юрты, одну, другую’; но вожак, едущий впереди, все проезжает мимо да мимо...
Вдруг к нему подскакал на Лошади какой-то монгол, за­метался, как угорелый, и поднял такой страшный крик, чтото затрещав скороговоркой, что можно было подумать - не наткнулись ли мы на банду, и она сделала нападение. Но нет, трескотня, вижу, миролюбивая; и я недоумевал, чтд должен был означать этот торопливый рапорт, преисполненный тре­воги и страха... А тут новое недоумение: на всю эту тревогу и произведенную сумятицу вожак не обратил ни малейшего вни­мания и молча провел нас дальше. Через несколько минут все успокоилось, и дело объяснилось весьма просто, как мне потом рассказали.
Наш заботливый „начальникъ**, оставив караван, давно уехал с одним из вожаков и своей компанией вперед и исчез. Так вот этот-то проезд через аул нескольких русских, ночью, отчасти встревожил его жителей, и они заду­мались над вопросом,-что это значит? Упомянутый монгол был старшина здешнего аула, и когда ему дали знать, что в него вступают в „огромном количестве** русские, он так перепугался, что они угонят весь их скот, что вскочил на коия и пустился-было по аулу, чтобы произвести тревогу и со­звать всех жителей на защиту имущества, и как раз наткнулся на наш караван; а упомянутый крик его был только выра­жением испуга и покорнейшею просьбою не трогать его скота... Ах, бедный старшина!
Когда он наконец успокоился, спрашивают у него - куда проехал и где остановился наш „ квартирмейстеръ** с компа­нией; но он только говорит,-проехали, а куда-не знает...
едем в полных потемках, ждем что кого-нибудь вышлют на встречу; нет, - ни слуху, ни духу, и мы пришли к заклю­чению, что Сосновский проехал в другой аул. И опять впали в раздумье, не зная, что делать, - идти ли на розыски или тут разбивать свои палатки... Потолковали и решили идти дальше.
Опять потянулась черная безмолвная степь без всяких при­знаков жизни, а все было так обрадовались, что вот, наконец,
Lo ие
559
достигли приюта. Проехали еще, не знаю сколько, но, казалось, долго ехали. Опять послышался лай собак, показались огни или пятна тусклого света,-это светились, как маленькие волканы, открытые верхушки юрт, внутри которых горели костры. Юрты были расположены двумя довольно правильными рядами, образуя нечто в роде улнцы, но они отстояли друг от друга на зна­чительное расстояние. Это были скорее два аула. Куда ехать- направо или налево - никто не знает, и спросить не у кого, потому что ни одной живой души не встречается. Повернули по вдохновению налево; и когда, подъехав в самым жилищам, медленно подвигались между ними, мы услыхали где-то в потьмах знакомый голос казака Степанова и крикнули его имя. Он вышел не из юрты, а как будто из домика, в роде наших изб; спросили, где же нам остановиться, где ставить верблю­дов и располагаться людям, и отчего не выслали никого на встречу; разве забыли, что весь транспорт сзади?...
- Мне ничего не было приказано, а я сам, - ведь вы зна­ете,-непгго смею чтд сделать, ответил он, и провел нас к какому-то амбару или сараю, сказав, что мы можем его занять, что он пустой... Действительно, дверь открыта, и ни внутри, нигде около этой избушки нет ни единого человека.
- Да чей же это дом? спращиваем.
- Здешний, монгольский... Юрт было спрашивали,-да юрт свободных нет. Тут землянки, объяснил нам Степанов, и ' ушел, сказав, что ему надо идти, - потому капитан уж по­ужинали и ложатся спать,-раздевать их надо.
Мы вошли в эту „ горницу как ее назвал наш казав, и в потьмах могли различить только тлевший посредине её кусок кизяку *), а в потолке четырехугольное отверстие в аршин, через которое сквозило звездное небо.
Я зажег спичку и разглядел бревенчатые закопченые стены, досчатый потолок и засоренный земляной пол, но по крайней мере сухой; больше в „горнице" буквально ничего не было.
Казак отправился разыскивать верблюдов, чтоб добыть наш кухонный ящик и постели; а мы усталые, продрогнувшие, го­
*) Обыкновенное топливо здешних кочевников, приготовляемое из ко­ровьего навоза, который для просушки приклеивается на стены домов и ограды, а потом складывается в запасы.
CiOOQle
460
лодные, стоим в этом темном сарае и щдем; ждем еяю долго, дока-то найдут людей, добудут дров или кизяку, ре»ведут огон, достанут воды, приготовят вицу и чай и посте­лят постели; а ночью, когда люди слать, все это делается втрое дольше... Кто был хозяин занятого нами сараи, и если он су­ществовал, то где находился,-узнать было не откуда. Явился казак и объявляет, что „капитан не позволили подвести вер­блюдов сюда, а велели на руках таскать вещи:-опасаются, говорят, что здесь еще серебро украдутъ®.
- А когда их перетаскаешь, продолжал Смокотнин, - и на ком таскать; люди и так замучились все; верблюды-то от­сюда за четверть версты стоят. Матусовский ушел о казаном испросить позволение подвести к дому хоть одного верблюда с нашими вещами; а я остался один, и в раздумья стою, потому что сесть, кроме земляного пола, не на что.
В избе потемки. В это время является какой-то незнакомый человек из туземцев; сказал два непонятных слова, на ко­торые он не желал, повидимому, получить никакого ответа* стал на колени, припал к тлевшему очагу и начал разду­вать огонь, подкладывая еще кизяку, принесенного в ноле сво­его длинного кафтана. Когда по временам вспыхивало пламя» он, молча, с видимым любопытством осматривал меня. Я попробовал заговорить с ним по-китайски,-ничего не пони­мает. Вскоре он ушел и больше не возвращался, и я объ­яснил себе его появление только целью-удовлетворить своему любопытству и потом пойти рассказать о виденном своим приятелям, ради чего он пожертвовал даже несколькими кус­ками кизяку. А может-быть справлялся насчет благоприятно­сти невнакомца, то-есть моей.
Вернулся Матусовский, ве получив никакого дозволения, и мы провели с полчаса в потьмах в мучительном стоянии, ре­шительно не зная, что предпринять, к кому Обратиться с прось­бою об удовлетворении своих скромных нужд...
Входит казак и, смотрин, тащит охапку кизяку, который он где-то нашел; и так как спрашивать было не у кого, то он просто взял, сколько мог захватить, и принес. Но тотчас же вслед за ним вбегает какой-то старикашка монгол, схва­тывает казака за руки и кричит что-то задыхающимся от волнения. голосом;-он вырывал у него, кизяк и бросал аа пол; потом подбирал его опять, продолжая кричать ни для
561
кого непонятные монгольские слова, и, судя по всему, готовился вступить с казаком в драку, вероятно, предположив в нем грабителя своего убогого имущества. Ему говорят по киргизски, но-китайски, по русски, что у него не украли, что за все запла­тят,-он ничего не слушает потому, разумеется, что ничего не понимает.
К счастью, пришел Бальчжак, и через него удалось на­конец объясниться с испуганным и расходившимся старикаш­кой, который, услыхав, что никто не намерен даром пользо­ваться его добром, скоро успокоился и даже превратился в самого любезного и услужливого помощника: он сейчас же сам принес еще кизяку, воды и котелок; но только все повторял свой вопрос, обращаясь ,к Бальчжаку-заплатят ли ему за все это,-и даже попросил показать ему серебро. Просьбу ува­жили, показали;-тогда он совершенно успокоился и через несколько минут играл с моей обезьяной, с резвостью и увлечением ребенка... И чем сонливее с дороги была прозябнувшая и утомленная обезьяна, тем живее и веселее становился худенький, подслеповатый на один глаз старикашка-монгол, стараясь ее разъиграть, - дул и как будто плевал на нее, прыгал перед ней и также, как раньше тургуты, заговаривал, но все безуспешно,-та принимала серьезный вид и отрывистыми движениями только отворачивалась в сторону, беспрестанно за­сыпая.
Наконец, голод и усталость забыты; и крепкий сон в хо­лодной избе, продуваемой ветром, дал возможность забыть похожую на сказку действительность. А завтра уж осмотримся,- где мы и что такое кругом нас...
10 октября.
Монгольская зимовка, урочище или аул, в котором мы про­вели ночь, называется Чоган-Хамыр (Ак-Тумсук, зимовка Чжасык) и занимает пространство около половины квадратной версты.
Этот, так-сказать, городок азиатских степей состоит из однообразных маленьких жилищ, деревянных, обмазанных снаружи землею,-с плоскими крышами, имеющими по одному отверстию для света и прохождения дыма, с одной входной дверью на лицевой стороне и небольшим навесом в роде крылечка,
ПУТ. 110 КИТАЮ Т. ИТ. 86
562
но совсем без окон. При каждом таком жилище имеется небольшой двор, обнесенный сбитой из землиневысокой оградай, и внутри её стоят одна или несколько юрт. Таковы, го­ворю, и все остальные домики, и даже почти все они одинако­вой величины.
Наш, наряду с другими соседними, выходил на большую площадь, на которой стоит кумирня, обнесенная своей земля­ной оградой; и на площади, в настоящее время покрытой тон­ким слоем снега, бродили местные жители-монголы. Десятка полтора их, но преимуществу лам, собралось у нашей двери, привлекаемые по преимуществу обезьяной, которую они угощали, чем кто мог, и между прочим кто-то дал ей кусок русского сахару. Я очень обрадовался, возымев надежду найти его здесь в продаже, так как мы с товарищем терпели в нем уж полный недостаток. >
Между монголами оказался один, говоривший по-китайски, и я мог узнать от него, что сахар вместе с водкой и другими предметами привозят к ним из России люди, которых он называл „Ха-за“ (вероятно, измененное слово казак и приме­няемое безразлично к пограничным обитателям России-рус­ским, киргизам и татарам).
Спрашиваю, нельзя ли теперь найти здесь сахару?.. Он осве­домился у нескольких человек, но ни у кого не оказалось, и он утешал меня, что в следующем ауле, куда мы придем,- в кочевьях Уан-Тюрэ, мы может быть найдем лавочку при­езжого купца, у которого будут и сахар, и водка; и я с не­терпением стремился в названный аул, так как для меня сахар составляет необходимую составную часть пищи. Этот аул уже знаком казаку Степанову. Он говорит, что теперь мы все равно что дома, что вожаки нам больше не нужны.
И здесь, действительно, мы расстались с ними, нашими спа­сителями, наверно можно сказать, от страшной смерти в без­водной пустыне. За то они были и награждены так щедро, как никто до сих пор: они получили от Сосновского по четыре рубля, по куску плису на курму, и ситцу на рубашку (из кях­тинских образцов) и по кирпичу чаю... Это ли еще не возна­граждение!
Итак, выступаем без вожаков; а жаль было расставаться с Бальчжаком, с которым я ближе познакомился, - очень смышленый, вежливый и услужливый был человек...
563
Дальнейшим движением теперь опять взялся руководить Со­сновский, который, по его словам, „уж эти-то места знает как свои пять пальцевъ*1.
Пошли... И теперь сердце было так полно радостным чувст­вом от приближения к родине; мысли неслись вперед и так были заняты ближайшим будущим, что я не замечал почти ничего окружающего и машинально следовал за другими. Про­ехали с час, и казак Степанов заставил меня возвратиться к настоящему, к действительности: слышу, обращается к начальнику, осторожно докладывая ему, что мы неправильно идем, что так мы к Уан-Тюрэ не попадем. Но, получив нагоняй и приказание-„не лезть, пожалуйста**, где его не спрашивают, и „особенно еще когда ничего не знаетъ**, он замолчал; все же, кто слышал этот разговор, призадумались, потому что все очень хорошо знали Степанова, который ни одного слова на ветер не скажет.
Все поэтому теперь знали, что мы идем по степи не туда, куда следует; тем не менее принуждены были следовать, и только все взывали к небу:-Господи, когда же этому придетъ ’
конецъ'...
Идем после этого час, другой... Вдруг слышим позади себя голос нашего казака, кричащего нам с необыкновенною ра­достью в голосе:
- Ваше высокоблагородие, ваше высокоблагородие! Посмотритека кто приехал! Павлов и Кодебай *) из Чжайсану приехали!..
Это известие и вид двух человек, приехавших к нам навстречу из России, точно прибавили света вокруг нас... И если вы, читатель, хотите понять частицу той неизъясни­мой радости, какую почувствовали мы теперь, то вам нужно по крайней мере прочесть мою книгу от первой до последней страницы, не отрываясь, как мы не расставались с Сосновским в путешествии в течение года и девяти месяцев. Но это невозможно; да кроме того в книге между строками остается белая бумага, а на ней-то и написана главная часть нашего пу­тешествия,-для вас не интересная, но написанная невидимою кровью нашего сердца, измученного безъисходной продолжитель­ной пыткой...
*) Киргиз на русской службе в Зайсанскои посте.
36*
564
Итак,. несказанно обрадованные появлением этих вестни­ков, с родины, здороваемся с ними и, растерявшись, не знаешь, про чтб спрашивать, что отвечать на пх вопросы. Они, между прочим, выражают удивление, отчего это мы так запоздали и почему не приехали в Булунь-Тохой, куда высылали к нам навстречу людей, верблюдов, лошадей, провизию и юрты.
- Ждали, ждали целую неделю, да так и уехали, потому что вы словно без вести пропали. Уж там об вас ужасно беспокоились, передавал Павлов.
Разговором так увлеклись, что совсем не обращали вни­мания, куда Сосновский ведет. Потом Кодебай говорит:
- Да куда ж вы теперь идете? Ведь вам к Уан-Тюре нужно идти.
- Ну, да! Мы туда и идем.
- Так разве сюда нужно! Помилуйте!.. Вон в какой сто­роне будет Уан.
И они поехали вперед, взяв направление чуть не под пря­мым углом к тому, по какому мы ехали, значит как раз так, как указывал Степанов.
Куда бы это мы зашли,-интересно было бы узнать... Инте­ресно, но во все не хотелось:-довольно!.. И это был последний ненужный крюк, измеренный сломанным одометром, опреде­лявшим все время „кратчайшее" расстояние между Гу-Чэном и Зайсаном...
- Что ж это вы вожака не взяли; ведь тут рубля за два с удовольствием бы поехали проводить? спрашивал Кодебай Матусовского, с которым он был знаком прежде.
- Ну, уж теперь, нечего толковать; слава Богу, что вас скоро встретили, ответил товарищ.
Мы подвигались вперед шагом, пробираясь по долине, усе­янной кочками, заросшей густой высокой травой, между которой разлились ручьи и образовали топкия места. День был ясный и такой теплый, что на солнечной стороне даже жарко было...
Вот вдали показался аул и близь него огромное стадо ба­ранов. Подъезжаем, и из двора одного домика к нам на­встречу выходят один за другим новые люди, в новых ко­стюмах,-ситцевых ватных халатах и ситцевых, опушен­ных мехом, конических шапках (малахай), - это киргизы, наши земляки. Они подходят к каждому из нас по очереди
565
и с каждым здороваются за руку, хотя и молча, потому что по русски не говорят...
Россия!.. Россия!.. Родина!.. Хотя и не говорящие по-русски люди, но и они родные, и принимают нас, как родных людёй.
Пикет,на котором произошла эта памятная встреча, называется Обалы. Въезжаем во двор, и я вижу на нем еще много кир­гиз, туземцев, верховых лошадей и верблюдов; слышу, что одного киргиза сейчас отправляют гонцом в Зайсанский Пост, с известием о нашем приезде... Нам все кланяются, нас приветствуют, принимают на руки с лошадей и указы­вают приготовленные комнаты...
И если приятно возвращение на родину из Европы, то то-же чувство удовольствия во сто раз сильнее после продолжитель­ного странствования по Азии; а мы ведь чуть не два раза пере­резали ее...
Но войдемте в здешнюю оригинальную обитель. Она стоит у стены, противоположной воротам, и представляет пять рас­положенных в ряд комнаток или правильнее хлевов, С дверьми, завешенными дырявыми войлоками, чрезвычайно гряз­ных внутри и наполненных едким дымом от разведенных в каждом из них костров. Но как в них было ни грязно, как ни холодно,-теперь все нипочем; все теперь хорошо.
11 октября.
Проснувшись с восходом солнца, я вышел из своей гряз­ной конуры на оживленный и шумный двор, который напомнил мне наши постоялые дворы в базарные дни.
Тут собрались, кроме наших китайцев и приезжих кир­гиз, тургуты и монголы, и между ними шла такая оживленная беседа, что, прислушиваясь из-за ограды к общему гаму, можно было подумать, что на этом дворе происходит, если не сра­жение, то порядочная свалка. Дом, в котором мы провели ночь, служит жилищем для пяти семейств тургутов, по числу пяти келий, и в трех из них жители находились и теперь; все они с женщинами и детьми высыпали на двор глазеть на нас и играть с обезьянами.
Часа через три все было готово к отъезду, и мы отправи­лись теперь в значительно большем составе, ехавшие с нами киргизы отлично знали местность, но Сосновский здесь нанял вожака!.. Неловко же в самом деле „учено-торговой" экспедп-
566
ции не иметь оффициального проводника;-что могут сказать или подумать?!.. Вы понимаете меня, читатель, и Сосновского с его приемами видите насквозь. Значить пояснять нечего... Поедемте дальше.
Широкая равнина между горами Саур с севера и Хаш-Тугус *) с юга обильно орошена многими ручьями, которые уже покрылись нетолстым льдом, легко ломавшимся под ногами лошадей и верблюдов; она покрыта богатой, но теперь уже по­блекшей травой, и по ней разбросаны отдельные или стоящие группами черные юрты; возле них показывались люди и разные домашния животные, по преимуществу коровы, козлы и бараны, а также верблюды и лошади. И эта тихая неведомая жизнь ко­чевников показалась мне такой симпатичной, что, может-быть, зависело оттого, что день был хороший,-тихий, с мягким и влажным осенним воздухом.
Понравились мне чрезвычайно и уютные жилища кочевни­ков... Подъедемте к одному и взглянем поближе. Посреди площадки, защищенной с трех сторон высокой густой травой и имеющей вид цирка, стоит юрта и за нею оседланная ло­шадь; в стороне заготовлен запас хвороста; тут же вер­блюд лежит и, меланхолически посматривая вокруг себя, пе­режевывает в двадцатый раз свою жвачку; там, за^ загоро­дочкой из хворосту, коровы с телятами. У входа в юрту, прислонившись к ней, сидят на корточках два тургута, а из двери выглядывает красивая здоровая тургутка с румяным лицом и, как фарфор, белыми зубами. Она одета в тулуп; на голове маленькая желтая шапочка и густые черные косы расходятся из-под неё на обе стороны и лежат на плевах и груди толстыми прядями. Не красавица она, но её лицо одно из тех, на которые чем больше смотришь, тем больше смо­треть хочется. Около неё мальчишка лет семи или восьми, тоже здоровый и крепкий, как кремень; ми этот мальчишка стоит босой в наброшенном на голое тело тулупе, и то ка­жется больше длд приличия, потому что грудь у него открыта, а одна рука голая; стоит он и приплясывает на своих красных, как у гуся, ногах; но холод его не заботит, да он, повидимому, его вовсе и не замечает.
*) Киргизы называют их почему-то Семиз-Тай, что значит жирный двух-годовалнй жеребенож.
kjOOQle
567
Целый день ехали мы все по той же равнине, которая потом съузилась от сближения названных гор, и перед закатом солнца остановились на ночлег в подобном вчерашнему жи­лище, называемом пикетом Хантусты. Он меньше вчераш­него, и стоит в уединенном месте, окруженный, как стеною, густым высоким чием, из-за которого его почти не видать, а неподалеку отсюда пробегает речонка Гурбун-Гатылган. Очень уютное и симпатичное местечко, но жилище грязно и тесно.
К вечеру похолоднело и пошел снег; на дворе спать было бы холодно, и мы с товарищем, за неимением лишнего по­мещения, расположились на покой вшестером в одной ком­нате, с казаком и тремя нашими китайцами.
Это-последний ночлег в тургутском жилище, так как завтра, говорят, будем ночевать' уже в выставленных из Зайсана киргизских юртах, а послезавтра уже в России.
12 октября.
К ней, к России и её людям неслись теперь все помы­шления и рвалось сердце. И вот, в это „мброчное" утро, когда „топились" *) окрестные горы и шел небольшой осенний дождь оставили мы последний монгольский пикет, чтоб ехать на­встречу родным людям, которые, как мы знали, выехали за границу, чтобы встретить нас.
Опустим дорожные заметки из моей записной книжки п проедем скорее длинную горную долину (реки Кобук), стре­мясь к тем горкам, что замыкают ее вдали перед нами, и за которыми, как сообщает один из сопровождающих нас киргиз,-„для. нас бекет готоп и сам пристал **), а мо­жет и сам чжэндэрал нас ждутъ",-и перенесемся скорее в семью русских людей...
Вот я уже среди их, вижу и слышу их. Смотрю и слушаю; но ни насмотреться, ни наслушаться не могу... Чужие они мне, как и я им чужой, но как мне милы они, как добры и
*) Местное выражение „порочной", то-есть мрачный, пасмурный. А когда горы окутаются облакамн, как бы дымятся, говорят,-„сопки (горы) за­то пились
**) Киргизы, говоря по-русски, почему то часто заменяют букву в буквою н, например в словах готов, пристав и т. п.
LrOOQlC
568
приветливы ко мне,-единице той небольшой горсти русских людей, которые вышли,, вон из-за тех гор на болотистую равнину, где расположены зимовка и кумирня Матэна,-послед­ний виденный нами на пути буддийский храм, возле которого они расположились в ожидании нас.
Не буду передавать подробностей нашей встречи (хота мне очень бы хотелось подробно описать ее, лично на память себе и тем, кто тут был), не буду рассказывать, как прошли последующие за иею часы, проведенные в убранной коврами юрте, за едой и питьем, которыми нас закормили н запоили добрые и любезные соотечественники-жители бблыпею частью Зайсанского Поста.
Приехали сюда, действительно, и сам „чжэндэралъ®,-как киргизы называют губернатора семипалатинской области (В. А. Полторацкий), и „присталъ® (А. К. Тиханов), и между много­численной (для Зайсана, разумеется) компанией мужчин прие­хала сюда и одна молоденькая дама (С. В. Маевская, жена по­мощника зайсанского пристава); и она-то запоила и закормила нас такими вещами, которых, казалось, мы и во сне никогда не видывали. И все это было привезено сюда больше чем эа сто верст!.. Никогда не забыть мне этой юрты с устланным .коврами полом, на котором, на белой скатерти шумел бле­стящий самовар и сверкали стаканы,-все, казалось, такое свет­лое, белое и чистое, какого мы также как будто никогда не видывали. Никогда не забуду людей, бывших тут и привет­ствовавших нас с окончанием трудного дела*)...
Да!.. Надо из Азии въехать в Россию, чтоб так радоваться всем и всему н с такою детскою чистотою души наслаждаться тем, чего дома не ценишь и не замечаешь. А возвращение в Россию из той „Азии®, какую создал для нас, своих спут­ников и сотрудников, капитан Сосновский, могло заставить с ума сойти от радости.
Прошли первые минуты восторга, который вполне поймут только сами испытавшие что-нибудь подобное. Надо теперь осмо-
♦) Самое задушевное спасибо говорю вам от лица всехъ-русских, ки­тайцев и монголов, приехавших с нами в русскую землю, за дорогия минути, которнх в жизни так немного. С каким отрадным 2 чувством вспоминаю и буду вспоминать об этой встрече, сожалея о том, зачем такия мгновения не повторяются.
CtOOQIC
569
треть храм, что стоит неподалеку от юрт, составляющих настоящий, временный русский аул. Этот храм или кумирня Матэна представляет каменное трехъэтажное вдание с китайской крышей, и построенное так, что второй этажъ'меньше первого, третий меньше второго. На образующихся вследствие этого вы­ступах двух нижних этажей находятся террасы, обходящие кругом здания, но, повидимому, не имеющие ицкакого назначении, потому что они не огорожены никакими перилами, так что по ним даже ходить страшно.
Внутренность кумирни вся уставлена деревянными резными и раскрашенными яркими красками колонками; в глубине, про­тив двери находится главный идол; перед ним поставлен стол с жертвоприношениями, а по сторонам лежат в ви­тринах другие идолы гораздо меньшей величины. Во втором этаже находится галлерея, на которую хотя и ведет лестница, но такая неудобная, что по ней можно не идти и даже не лезть, а надо карабкаться.
Итак, этот памятный в жизни день кончился, а с ним я бы мог кончить и рассказ о нашем горемычном стран­ствовании в пределах Поднебесья. Но не очень-то легко вам, читатель, без особенной случайности попасть в тот далекий уголок нашего обширного отечества, близ которого мы нахо­димся теперь; я уверен, что не очень-то большим обладаете вы знакомством с так называемым Зайсанским Постом, имя которого вам теперь хорошо известно. Поэтому, вооружи­тесь терпением еще не на долгое время поедемте с нами вместе с этого' ночлега у кумирни Матэна и доберемся уж вместе до нашей границы; а завтра въедем в Зайсан и бро­сим на него беглый взгляд.
18 октября.
Итак, отправляемся. Все встали в седьмом часу, собра­лись в одной юрте пить чай и завтракать перед отъездом. Вдруг к моему изумлению я вижу: Сосновский сидит (как и вчера, даже тотчас по приезде),* и с самым глубокомыслен­ным видом делает вид, что производит „вычисления", как он называл простое записывание показаний одометра. И все, ничего еще неведающие, удивляются его неутомимости и предан­ности науке.
570
- Он и тут даже не хочет бросить дела,-говорят...
-Да будет,-неужели вы еще не устали?..
- Нельзя, батенька, долг прежде всего,-отвечает страст­ный ученый, продолжая хмурить брови, смотреть вверх, что-то шептать губани и неизвестно что записывать...
Матусовский только поталкивал меня, лукаво подмигивая на него и едва сдерживая подступавший смех. И мне не менее его хотелось расхохотаться при виде этой гримасы, для нас совершенно прозрачной.
Но, едемте. День был пасмурный; горы закутались в об­лака, и сыпал мелкий дождик. Многочисленной компанией тро­нулись мы в путь, и тотчас раздалась песня полсотни каза­ков; и напев её так глубоко пробрался в сердце и так много сказала она ему чего-то не переводимого ни на какой че­ловеческий язык, ибо все они еще слишком несовершенны для этого; и как это досадно!..
Но, уж конечно, не вследствие недостатка слов в русском языке пересыпают здешние казаки свою речь, и даже песни, словами соседей-киргиз, языку которых они выучиваются так скоро, что решительно отнимают у тех возможность на­учиться говбрить по-русски поневоле,-так как этой-то не­воли не представляется случая:-казаки говорят по-киргизски все; а из киргиз, знающих русский язык, я видел здесь, например, только одного*).
Да, так я заговорил о песнях,-чтд казаки с песнями делают... Не угодно ли послушать, например, как поется ими „Во саду ли в огороде"...
Во саду ли в огороде
Кыз уйнаб чжюрэдэ (это значит девушка гуляла)
Унынн бои таспака (ея рост с лягушку, маленький)
Собой круглолика.
♦) Кажется, этот толстяк, какой-то старшина, неизвестно за что полу­чил от Сосновского подарокъ-умывальник из белого металла; но нам с Матусовским опять была понятна роль этого публичного поднесения ему подарка. Наши соотечественники должны были видеть, что даже здесь Со­сновский делает относительно дорогие подарки,-что же, следовательно, было раздарено в Китае,-должны были думать ничего тогда неведавшие землякизайсанцы и семииалатинцы.
kjOOQle
571
Котуяннв чжюрюб чжюрэдэ (позади гуляет)
Удалей молодчик,
Оль чжюрэдэ тэнтёрэдэ (он гуляет и гуляет) Ни слова ни молвит.
Возьми в ручки кулмултучек (пистолет)
* Прострели ты тёсь (грудь) мою,
Я и тем разы буламан (довольна буду) Тис картасан жизнь мою (скоро прекратишь).
Очень странен русский человек с своею поразительною переимчивостью на говор, думал я, слушая эту песню. Чуть не с легкостью скворца выучивается он чужим звукам и уродует свою оригинальную речь. Говоря о Кяхте, я,указывал на безобразное тамошнее наречие, которое следовало бы уничто­жить, просто систематически, по общему решению: вдруг пере­стать уродовать свой язык и заставить китайцев учиться го­ворить правильно... Теперь вот другой пример. И это тоже дурно, этого также похвалить нельзя, хотя оно и не так не­приятно уху...
Песни продолжались до тех пор, пока мы, переехав рав­нину, не добрались до гор (называемых в восточной части Теркё, и Кочжур в западной), через которые нам нужно было проехать по проходу Кереген-Тас. На этом перевале, рассказывают здешние жители, в эту пору года свирепствуют почти постоянные бураны, и судя по виду гор, нужно было ожидать такого же и сегодня:-оне все были окутаны голубо­ватой дымкой.
От равнины, покрытой травой, стали подниматься в горы; дорога то высоко взбегает по бокам их, то спускается в ложбины; но, подвигаясь вперед, мы постепенно поднимались все выше и выше и, по мере поднятия, количество снега на дороге становилось все больше; наконец мы въехали в область полной глубокой зимы, где все было покрыто чистым снеж­ным покровом ослепительной белизны. Здесь с нами по­встречался огромный гурт баранов, коров и коз, которых несколько всадников гнали из Тарбагатая в Гу-Чэн... Какой труд для людей и какое утомление для животных должны представлять подобные переходы!..
Потом нам указали на две пирамиды просто насыпанных камней, объяснив, что это пограничные знаки России и Китая; а вскоре затем мы достигли высшей точки хребта, где насъ
572
встретил, вместо дождя, снег и резкий холодный ветер. Но он был ничто в сравнении с тем бураном, который про­брал нас вслед за этим, при выходе из гор на так-называемую Чиликтинскую долину. Наибольшего напряжения ве­тер достиг, когда мы приблизились к Бай-Мурзинскому ущелью, бывшему у нас в левой стороне. Никакой разговор теперь сделался невозможен от гула, шума и свиста бури; да и не до разговоров было.
- Господа, держите шапки; надвигайте на левую сторону!..- закричал кто-то изо всей силы.
Да; такой ветерок,-дующий не порывами, а непрерывно с одинаковой силой, как будто выпускаемый из котла ненужный пар, да еще со снегом, который колет кожу, как электри­ческой щеткой,-может просто забить человека до смерти, если не убраться отсюда возможно скорее!..
Транспорт, (а с ними и наши китайцы), давно отстал, по­тому что мы проехали некоторое расстояние рысью; и я с ужасом подумывал о них, а обезьянку свою даже похоронил мысленно.
Вскоре вдали показался домик русской постройки и около него несколько юрт и землянок;-это и есть так называемый Чиликтинский отряд у сопки Чагйн-Обб, или просто пикет Чаган-Обб... И опять в душе шевельнулось чувство неизъяс­нимой радости при виде этого неважного деревянного домика, можно сказать избы, с деревянной крышей, русской трубой и нашими окнами...
Сюда (с 1869 г.) каждое лето выходит из Зайсанского Поста отряд, состоящий из роты пехоты, сотни казаков и взвода артиллерии, и остается здесь для охранения границы на этом тракте; а осенью возвращается в Зайсан; и в на­стоящее время его уже тут не было. Упомянутые постройки сделаны только в нынешнем (1875) году, а прежде все жили в юртах, человек по двенадцати в каждой. Лето здесь бы­вает обыкновенно холодное и ветреное, и иногда, говорят, даже в июле выпадает снег. Говорили также, что местность эта не отличается здоровым климатом, что нередко бывают лихорадки и даже тиф.
Вскоре мы все очутились в маленькой, теплой и чистой ком­натке упомянутого домика, где нас встретила опять С. В. Маевская, уехавшая с места ночлега вперед, и ждала насъ
573
теперь уже с приготовленным чаем... И каким раем по­казалась опять эта маленькая нисенькая комнатка! Как радо­вал вид русской любезной хозяйки!.. Мгновенно забылись и холод, и ветер, и колючий снег; забылись даже, хоть и на время, все невзгоды нашего путешествия. Бешеная буря, завы­вавшая на дворе, не прекращалась и только увеличивала на­слаждение; мне казалось, что в жизни моей никогда мне не бывало так хорошо, как в этой комнатке в Чаган-Обо; никогда, кажется, я не видал таких милых и добрых людей, какие принимали нас здесь.
еда, питье, непрерывные разговоры и полная веселого юмора речь В. А. Полторацкого продолжались весь остаток дня и ве­чер. Заботили нас только наши отставшие спутники, потому что погода становилась все ужаснее: на дворе был просто ад кромешный, - зги божией не видать, как говорится; юрты на­чало ломать; одну свалило совершенно; людям, выходившим наружу, трудно было сделать несколько шагов, потому что Их буквально бросало из стороны в сторону, как в качку на корабле, и валило с ног.
Когда уже стемнело, пришел караван со всеми остальными спутниками, и к общей радости все, оказалось, обошлось со* вершенно благополучно,-все были здоровы, и никто ничего не отморозил;-но я был уверен, что сегодняшний переход. пройдет для китайцев даром... Наконец все накормлены, согрелись и спят крепчайшим сном. Только бедных лоша­дей и верблюдов негде было укрыть от стужи и бури, сви­репствовавших целую ночь.
И в этакую-то ночь пристав и с ним два офицера от­правляются в Зайсан, до которого отсюда считается восемь­десят верст. Посмотрел я им вслед, и мне за них страшно стало.
. - Как это они поехали в такую погоду и по такой тем­ноте,-говорю, обращаясь к одному из казаков;-не собьются с дероги...
- Нет-с,-ответил он протяжно, самым уверенным и успокоительным тоном; и потом прибавил:-ведь с ними кыргызы.
- Ну так чтож?
- Как же чтож!.. Кыргыз видит, как сорока,-он везде дорогу найдет.
574
И а имел возможность потом убедиться, что за ловкие и что за железные люди эти обитатели степей, эти „киргизы-сороки“, презирающие • и ночную темь, и бурю с дождем и сне­гом, и быструю бурливую реку, не знающие, кажется, ни уста­лости, ни страха перед опасностью... Да, их можно назвать царями стихий, и им невольно позавидуешь.
Итак, пристав с двумя офицерами уехал готовиться к приему нас в Зайсане, а мы провели вечер „дома*. Беседа у нас, разумеется, не прерывалась; нас обо всем распрашивали, всем интересовались; но сегодня почти исключительно овладел аудиторией Сосновский: к нему по преимуществу обра­щались с вопросами и как к начальнику’, и как к знако­мому. Но увы, мы слышим, что онъпочти исключительно сооб­щает „новости* о Китае из двух старинных (но очень хо­роших) сочинений о Китае,-Дюгальда и о. Иакинфа. Все слу­шали с живейшим вниманием, принимая все за собственные наблюдения расскащика и выражали только сожаление, что Петр Степанович ничего не слышит.
Этот П. С. Власов есть переводчик китайского и киргиз­ского языков при семипалатинском губернаторе,-мой первый учитель китайского языка. Человек он лет пятидесяти, но здоровый и полный энергии и сил. Он был сначала простыи .казаком, но своими дарованиями достиг и чинов, и весьма почтенного положения в обществе; а также-человек любимый и уважаемый всеми за свой прямой характер. Когда мы, передъотправлением в Китай, жили в Семипалатинске, он много раз выражал сильнейшее желание поступить переводчиком в экспедицию; но по неизвестным нам причинам Сосновский нашел это „абсолютно невозможнымъ*; Матусовский же, помню, говорил, что он был бы для нас кладом во многих отно­шениях, и особенно, как опытный походный человек и заме­чательный распорядитель в дороге,-движением и всем хо­зяйством... Очень жаль; но чтож теперь жалеть!.. Будем на­деяться, что Сосновский в своем, должно-быть, огромном со­чинении о Китае изложит причины, по которым он не мог принять в экспедицию Журавлева, Андронова, Шевелева, Немчннова, точно так же, как и Власова.
- Однако, господа, надо ложиться спать, обратился к обществу Полторацкий:-ведь уж Петр Степаныч давно спит;
kjOOQLe
575
а завтра он явится чем свет и начнет уверять всех, что „сонъ-дуракъ“.
Все вскоре улеглись и заснули под шум и свист расхо­дившейся бури.
14 октября.
- Мать, вставай!.. Сонъ-дурак!., слышу будит вошедший Петр Степаныч нашу милую хозяйку, которая должна была напоить нас чаем на дорогу.
Мы почти все спали в одной комнате на полу, не разде­ваясь; живо встали и скоро собрались в путь-теперь уже в Зайсан, и уже не верхом, а в экипажах. Довольно скоро переехали мы широчайшую Чиликтинскую долину, потом пере­валили через невысокие горы, носящие тут названия Манрак и Кншкинэ-Тау, и выбрались опять на обширную равнину, окайм­ленную со всех сторон отдаленными горами. Почти от этого места начинается хорошо устроенная, обсаженная ивами, искусственная дорога, идущая через насыпи и мосты, переки­нутые над многими руслами, на какие разбивается здесь гор­ная речка Уйдонэ. Весной и после сильных дождей она разли­вается настолько сильным потоком, что до устройства этих дамб и мостов (в 1873 г.) сообщение Зайсана с Чаган-Обо в таких случаях прекращалось.
С этого же пункта открылось перед нашими глазами и мо­лодое русское поселение Цзай-Сан, или Зайсанский Пост, на­званный по имени близь лежащего озера Цзай-Сан-Нор, из которого вытекает река Иртыш. Основание ему положено только в 1868 году (у небольшой речки Чжимини), а в настоящее время Зайсан представляет на вид уже городок, хотя и не имеет еще оффициально этого титула*); в нем находится те­перь несколько прямых , и широких улиц, пересекающихся под прямыми углами и обстроенных хотя небольшими доми­ками, но имеющими характер городских. Тут есть несколько домов и большей величины, например, квартира пристава, стоящая против единственной деревянной церкви, дом благо­родного собрания, школа, здания казенных офицерских квар­тир, казармы, госпиталь и несколько частных домов. Всехъ
*) В последнее время он сделан уездным городом Семипалатинской Области.
576
жителей в Зайсане, как говорили в шутку, 599, но тогда было действительно что-то около этого (в 1875 г.).
Итак этот русский городок первый встретил нас, встре­тил с некоторою торжественностью и даже тремя пушечными выстрелами. Он приютил нас под своею сенью, и мы могли наконец вздохнуть свободнее, потому что находились теперь под охраною закона и общественного мнения, а уже не под властью беззаконного капитана Сосновского.
Таким образом только на двадцать седьмой день по выходе из Гу-Чэна достигнуто то благополучие, 6 котором мы в по­следнее время даже мечтать боялись...
Приезд новых людей был для маленького Зайсана в не­котором роде событием, и жители его устроили по этому слу­чаю очень оживленный праздник: вечером весь городок был очень мило иллюминован; хоры казаков на разных углах улиц пели песни; везде толпились жители, и народное гулянье по случаю иллюминации и музыки продолжалось до поздней ночи.
А вся неделя, которую мы провели здесь, поджидая санного пути, была для, нас, можно сказать, одним нецрерывным праздником. Обед в доме военного собрания, бал там же, обеды и вечера каждый день у кого-нибудь из радушных зайсанцев не давали нам времени опомниться, и неделя пролетела как один день; но никогда, говорю, не изгладится из моей памяти воспоминание о ней. Да позволено будет и мне сказать вам спасибо, любезные обитатели Зайсана, за ваш первый и такой сердечный прием на родной земле, хотя я и принимаю на свою долю самую малую часть оказанного нашей экспедиции внимания, как человек, для вас тогда совершенно ненз»вестный.
. Отчего же так весело и торжественно было на душе (хотя в то же время и ужасно тяжело и страшно, - страшно потому, что думалось,-не сон ли это один)... Знал ли тогда Зайсанский Пост что он празднует? Конечно нет, и не мог знать: он праздновал так-сказать освобождение] крестьян, отпущение на волю крепостных: Матусовского, Андреевского, Степанова, Смокотнина и автора *). Читателю легко может по­
* Боярский составлял, по совершенно случайным причинам, исключение, так как Сосновский сам был у него даже в унизительном подчинении.
kjOOQLe
577
казаться юмор в моих словах, но его и тени нет в на­стоящем случае: военная дисциплина есть тоже крепостное право, и она только на нем и зиждется, и ею, как понятно, как и должно быть, только и ’ сильны армии. Отношения экипажа и пассажиров к капитану корабля суть тоже крепостное пра­во,-это всем известно; и ни один здравомыслящий человек на это роптать не станет, ибо понимает, что иначе быть не может.
Поэтому не было ни новостью, ни неожиданностью для нас, когда мы отправлялись в Китай, что мы обязываемся беспреко­словно подчиняться всегда и всем приказаниям начальника экспе­диции. Но мы менее всего думали, что должны будем представлять только военный отряд, а не исследователей страны: нам каза­лось, что ведя себя вежливо, как мы приучены были и в школе и в общежитии, что исполняя добросовестно каждый свои обя­занности и стремясь к достижению одной общей цели, мы бу­дем с начальником такими друзьями, у которых и речи ни­когда не зайдет о дисциплине; и если случится какая-нибудь неприятность, так разве замечание начальника, как старшего товарища, за то, что дело не доделано или исполнено не так хорошо, как требуется.
Мы были убеждены, что будем жить приятелями, что у нас одного дня не пройдет без обмена мыслей, сообщений того, кем что сделано, и обсуждений, как и что делать в буду­щем... Читатель видел, хотя далеко не вполне, как жестоко мы ошиблись! '
Да, Зайсан, говорю, явившийся на свет Божий через во­семь лет после освобождения крестьян в России, праздновал освобождение рабов от временной случайной власти... И тут только, в этом отдаленном уголке нашей родины, я понял, почувствовал всем существом своим, что такое совершилось в России в величайший в нашей историидень 19 февраля. Тогда только понял я, что, не быв рабом, нельзя постигнуть вполне, что значит быть освобожденным: здесь в первый раз перед моими глазами открылась вся бездонная глубина того ужаса, какой омрачает не полтора года, а всю жизнь раба по рожде-
вследствие несуществования никаких оформленных условий, на которых первый вступил в экспедицию, а потому он сам был нашим так-скязать вице*барином.
ПУТ. по КИТАЮ, т. II. 37
LjOOQle
578
нию, не видящего перед собою того дня, в который кончится эта убийственная безотчетная власть человека над человеком,..
Не знаю, достаточно ли я сказал, чтобы вы, читатель, поняли и ту степень радости, какую испытывали мы, вытащенные из страшной пропасти и возвращенные своему обществу, мы, освобождены наконец от этого капитана Сосновского.
Ну... будет! Остальное простим, и многое недосказанное, как уж очень непривлекательное, обойдем молчанием и постараемся забыть насколько возможно.
Посвятив читателя в подробности путешествия, скажу два слова о людях, с которыми я был связан неразрывно в течение полутора года, и о трех китайцах, таки доехавших с нами до России; а также упомяну о результатах, или соб­ственно материалах экспедиции. Эти последние, пока хранившие­ся 'в довольно многочисленных ящиках нашего багажа и в наших головах, благополучно были ввезены в Зайсан: тут были работы всех, в виде записок, карт, рисунков, фото­графических негативов, разных коллекций и т. п.. а также и оставшиеся неизрасходованными шест ящиков с серебром, (весом ни как не менее двенадцати пудов), которые я ви­дел в последний раз в Семипалатинске и ничего больше о судьбе их сообщить не могу, равно как об отобранных у нас казенных ружьях и револьверах и, сохранившихся почти в целости, патронах. Знаю только, что ни оставшиеся неизрасхо­дованными деньги, ни оружие и патроны в казну возвращены не были. Напротив, Сосновский еще представил в министер­ство финансов требование на возмещение ему перерасходован­ных 5706 руб. 16 коп., и получил их.
Коллекции и работы были увезены каждым в свой город, служивший до поездки местом жительства, и подвергнуты обра­ботке.
Спутники мои рассеялись так: казаки отправились к своим родным очагам; нашего милого Тан-Ло-е я звал с собою в Петербург, но, кажется, сибирские снега и бураны так ис­пугали его, что он дальше двинуться не решился, полагая, ве­роятно, что они с каждым днем будут делаться все ужас* нее: он остался в Семипалатинске, и после, как я слышал, уехал обратно в Китай с тем конвоем, который сопровож­дал нас от Гу-Чэна до Зайсана. Идеальный слуга Ма-Ло-е уехал с ним же. И как жаль, что Китай - до сих поръ
579
• такая страна, с жителями которой после разлуки никакие сно­шения почти невозможны: язык и отсутствие почтовых сообще­ний точно Летой отделяют их от остального мира, - почти всех, кроме живущих на берегах; а Тан и Ма, как чита­тель помнит, поехали с нами из Среднего Китая (г. ХаньЧжун-Фу). Также прибывший в Семипалатинск, „Сквозной" отправился в дом казака Смокотнина семьянином, и там и остался. „Представитель серьезной фирмы", и также отжившего поколения, старик Сюй, кажется, уехал в Кяхту. Оффици­альные же члены экспедиции вскоре собрались в Петербурге для представления отчетов.
Кончился тяжелый и не совсем приятный труд, - тяжелый для автора главным образом по своему характеру, который, конечно, не мог ускользнуть от внимания читателя: такия книги пишутся поневоле, а не по влечению, - с тяжелым сердцем, а не с удовольствием... Кончилась повествовательная часть путешествия, которую менее всего думал написать я, и настоя­щая книга, можно сказать, есть результат несчастного случая.
Но так или иначе, а она написана; и читатель теперь ожи­дает заключения, общего вывода, моего мнения о том и о дру­гом... Но ведь вы знаете, в каком духе оно может быть высказано мною после того, как я постоянно указывал, что самое дело исследования велось, по моему вполне искреннему и глубокому убеждению, совсем не так, как должно и как можно было! Ведь как бы ни старался я скрыть свое полутора­годовое сетование на то, что мы многое упускаем, не доглядыва­ем, ртноспмся к принятой на себя обязанности не серьезно, как говорится, спустя рукава, - все равно, мне бы это не удалось.
Такое путешествие есть событие-и по величине пройденного пути, и по новости посещенных стран, и по важности резуль­татов, какие мы могли бы добыть при нормальных .условиях, (а эти условия мы обязаны были и могли себе создать). Такое путешествие, наконец, несомненно оказывает влияние на даль­нейшую судьбу наших сношений с Китаем: поэтому легко относиться к неудачам его нельзя, тем более, что последние происходили не от внешних причин,-роковых, так сказать, 87»
C.OOQ1C
580
борьба с которыми невозможна,-а от нас самих, вследствие чего мне долго думалось, что горю помочь еще можно, еще не поздно, не все еще погибло.
Читатель видел, как рано закралось в душу опасение, что де^о сильно пострадает вследствие странного • образа действий нашего распорядителя; он видел, как это опасение постепенно росло, как оно жучило и пугало насе, наконец перешло в полное отчаяние и досаду, что и продолжалось до конца. Поэтому естественнее всего ожидать с моей стороны недовольства резуль­татами экспедиции, не по сравнению с тем, что требовалось (требовать вперед ничего было нельзя, и бывший министр фи­нансов даже говорил, отпуская экспедицию, что в крайнем случае будет достаточно и того, если все члены её вернутся по предположенному пути живыми), а по сравнению с желанием успеха и возможностию,-с идеалом, но не безумным, не от­влеченным, а вполне доступным (что 'и подтвердилось на ме­сте). Я убежден, что читатель и не может ждать от меня иного отзыва, как такой, который в деликатном виде формѵлируется, пожалуй,' следующим образом: „где нет предмета для хвалы, там скажем все молчанием ".
И я, действительно, предпочитаю воздержаться с своей сто­роны от критической оценки сделанного нами в целом, по двум причинам: потому, вопервых, что я сам могу заблуж­даться: может быть, я был не прав во время путешествия, стремясь к невозможному или ложному; а вовторых, потому что я не имею никаких средств убедить читателя в правди­вости и чистоте своих .намерений, приговоров и мнений: чита­телю приходится верить мне на слово, а поверит ли он или нет, я знать не могу; малейшее же сомнение общества в ис­кренности слов автора бывает тем прискорбнее, чем глубже прочувствованы и чем чистосердечнее высказанные им слова.
В самом деле, каждый может допустить и личную вражду, и зависть, и просто неуживчивый нрав, „незнание правил дис­циплины", „страсть к оппозиции" ради её самой, и тому по­добное.
Итак, повторяю, я воздерживаюсь от критики. Но прав ли я был, предвидя и предсказывая не особенно блестящий ис­ход нашего дела,-читатель увидит из чужих отзывов о том же предмете. В конце этого тома я приложил разбор отчета экспедиции, сделанный одним известным знатоком Азии и на­
581
ших торговых сношений с азиатскими государствами, г. И. Петровским (и не избранные только места, а целиком, в подлиннике); здесь же приведу отзыв английской печати, всегда, как известно, с особенным вниманием следящей за нашими исследованиями на азиатском материке. Из этой статьи (в The Academy, 1876. Oct. 14), написанной по поводу выставки китайских произведений (открытой Сосновскнм во время съезда ориенталистов в Петербурге, в доме мин. вн. дел) и его краткого отчета, помещенного в Изв. Р. И. Геогр. Об., я во избежание повторений (касательно состава экспедиции, задач, пути и т. п.) приведу лишь следующие немногие места о .сущно­сти дела:
.-.„We have given а brief outline of a journey which might have produced brilliant results, but these are certainly not to be found in Sosnofsky’s collection nor in his Report published in the second number of the J.. G. S’s Proceedings of this year. As for the exhibition, the various arti cies displayed possess a minimum of scientific interest and are intrinsically of litti value...
...„the Report of the chief is remarkably scanty, only twelve pages being devoted to it. One might have inferred that time did not allow of his writing more. That this is not the case, however, is evident from the lengthy and verbose descriptione of unimportant matter contained in it...
...„Indeed the Report is worth reading for the sake of knowing, not what a Russian scientific expedition has done, but what ifhas left undone“... *)
♦) ...„Мы дали беглый очерк путешествия, которое могло бы привести к блестящим результатам, но последних, как оказывается, не видно ни в выставке Сосновского, ни в его отчете, напечатанном во втором нумере Изв. Геогр. Общ. настоящего года. Что касается выставки, то находящиеся здесь предметы представляют наименьший научный интерес и не ценны по своему достоинству...
...„Отчет начальника замечательно скромен по объему, занимая всего двенадцать страниц. Можно бы подумать, что он не имел времени напи­сать больше. Но что причина не заключается в этом, видно из длинных и словообильных описаний некоторых неважных предметов, заключаю­щихся в нем...
...„В самом деле, отчет стоит прочесть для того, чтобы узнать не то чтб русская экспедиция сделала, а чтд оставила недоделаннымъ0...
582
Если вам, читатель, просто как русскому человеку, больно слышать . подобные отзывы, то во сколько раз должно быть грустнее нам, членам этой самой экспедиции, особенно после наших широких замыслов, планов, стремлений и готовности работать до изнеможения!...
И как мало могли мы ожидать чего либо подобного в начале, так не ждали ничего иного потом, когда увидели, что почти все задачи отошли на второй, третий и совсем задний план. А мы не могли не знать, что на нас смотрит и за нами сле­дит весь образованный мир,-мы знали, как строг в своем суде и требователен этот образованной мир; знали, что он тем строже, чем более доверил или ожидал от людей, взявшихъ'на себя такую важную и видную роль...
Я мог бы умолчать об этом, игнорировать, но, вопервых, это бесполезно; а вовторых, и человеку и обществу следует знать свои болезни, и не давать им укореняться, чтобы свое­временно начать лечение, чтобы не пришел врач и‘не ска­зал: господа, слишком поздно!
Не могу я, к сожалению, приписать приведенные слова ан­глийского критика и общему недоброжелательству англичан к нам, русским (хотя,-должно сказать правду,-в области на­уки этого недоброжелательства вовсе не существует); не могу потому, что ни мало не утешительнее и критика русская, следо­вательно,-можно бы ожидать,-более снисходительная... Напро­тив, она еще беспощаднее, как ни умеренна в своих тре­бованиях...
Да... Не того хотелось мне, не то наделся я читать о нашей экспедиции, не к тому стремился всеми силами, от первого до последнего дня во все время путешествия; не „раздор желал я вносить в нашу семью", как .неоднократно и безуспешно старался уверить меня и других Сосновский: я желал доброй славы и всей „нашей семье", и лично ему, - но только славы, заслуженной честным трудом, Да чем же нужно быть, чтобы иметь иные желания и стремления! И такия стремления даром не проходят: несмотря ни на что, каждым из спутников Сосновского в отдельности сделано очень много. Не удалась только общая задача, о подробностях которой, я сказал, говорить не буду; но не скажу, что без сожаления отказываюсь от крити­ческого разбора научных и практических результатов нашего путешествия.
583
Тогда, может быть, возможно было бы поставить вопрос - не являются ли настоящие усложнения политических дел с Китаем прямым последствием некоторых наших действий, например в г. Лань-Чжоу-Фу?
Так оканчивается мой второй том в первом издании. Теми же словами закончился бы он н теперь, если бы в истекший промежуток времени не случилось одного обстоятельства, кото­рое заставляет меня прибавить к книге несколько заключи­тельных слов, и если бы а не знал, что читателю хочется предложить мне несколько вопросов и каких именно. Их мне не трудно было знать а priori, но они и прямо предлагались мне публикой тысячу раз.
- Что же г. Сосновский? Где он? Как он отнесся к мо­ей книге и что сказал в свое оправдание? Где он поместил свой подробный отчет о путешествии и свою защиту, если он такой напечатал и если защищался?
Вот что без сомнения желает узнать читатель, и, конечно, доволен будет получить ответы на свои вопросы.
Бывший капитан, а ныне полковник, Сосновский находится в Нижнем-Новгороде, где занимает должность начальника штаба 3-й пехотной дивизии. Книгу мою он прочел с должным вниманием, отнесся к ней известным образом, и вот это-то „отношение8 его я и назвал выше „одним обстоятельствомъ8, заставляющим меня прибавить несколько слов к читателям.
Прочитав мою книгу, в появление которой будущий генерал не верил, он сразу понял, что возражать, защищаться и оправдываться абсолютно невозможно, что приходится, следо­вательно, торжественным молчанием признать справедливость моих слов. Но он ездил в Китай оффициальным лицом, командированным правительством, но он носит известный мундир, который по существующему обычаю налагает извест­ные обязательства;-поэтому молчать оказывалось по меньшей мере неудобным... Что же остается делать, когда ни честно говорить, ни честно молчать нельзя?!.. Надо поискать иных путей. И вот, неожиданная случайность указывает один, основанный повидимому на вернейшем рассчете. Распространяется слух о том, что я отправляюсь на фрегате „Герцог Эдинбургский8
kjOOQle
584
в кругосветное плавание, примерно года на три *). Сосновский сообразил, что такое продолжительное отсутствие автора столь опасной для него книги есть самый удобный случай, чтобы окле­ветать отсутствующего автора и, следовательно беззащитную, кни­гу его.
Он входит в тайное соглашение с бывшим фотографом экспедиции, пишет от его имени письмо, в котором заставляет того свидетельствовать „по чистой совести" пред русским обществом в том, что книга моя бессодержательна, что все в ней касающееся хода экспедиции есть одна „ложь и клевета", что сам автор преступный человек, дерзко посмеявшийся над печатью и позволивший себе ввести в заблуждение русское общество.
В письме говорится далее, что против меня имеются доку­менты и другие свидетели, но не у него, фотографа, а у Соснов­ского, который, вероятно не замедлит и т. д.
Когда это письмо было готово, оставалось только отыскать редакцию, которая бы пошла на следующие три акта. Вопервых, напечатать у себя бездоказательный фальшивый документ, компрометтирующий сочинение и его автора; вовторых, заявить от себя публично, что вслед за „письмомъ" выйдет возражение на него самого Сосновского, и, в третьих, обойти во что бы ни стало известный закон о печати, по которому всякая редакция периодического издания обязывается поместить у себя ответ на напечатанную статью, известного характера, то-есть, ни в ка­ком случае этого моего ответа не принимать.
Такая редакция нашлась в Петербурге, но к чести русской печати, только одна. Итак, образовался тройственный союз, но . успех задуманного предприятия мог бы быть действитель­ным лишь в том случае, если бы напечатанное в „Голосе" подложное письмо г. Сосновского, под заглавием „Экспедиция в Китай*, осталось не изобличенным, если бы общество так и приняло его за честное свидетельство третьего лица - фото­графа, и с этим убеждением осталось. Но так как фрегат по совершенно неожиданным причинам не мог отправиться в плавание, то я остался в Петербурге и этим испортил все дело: вся закулисная сторона заговора была немедленно показана
♦) Слух этот был совершенно основателен: отъед мой был решен, к я уже начал было готовиться к путешествию.
585
русскому обществу в отдельной брошюре под заглавием „Не­удачны Экспедиция в Китай*. В ней противники обезоружива­ются уже окончательно, и им между прочим сказано мною, что в случае повторения подобных беззастенчивых поступков „среди бела-дня“, то-есть в столичной печати или иной ка­кой, онн будут призваны к ответственности пред Судом.
С тех пор прошел год, и союзники, поняв, что на меня не действуют ни подлог, ни угрозы, благоразумно безмолвству­ют. И читатели напрасно стали бы ожидать каких-нибудь даль­нейших разъяснений: после моей книги, если она прочитана вся, после статьи г. Петровского, уличающего г. Сосновского в ли­тературном воровстве (см. ниже), и моей брошюры, разоблача­ющей его последнее преступление-все, надеюсь, ясно.
Каной же тайный смысл и какие настоящие цели имела эта будто бы экспедиция,-спросит читатель. А вот какие.
Смысл „учено-торговой“ ширмы, прикрывавшей собою, не­сомненно заранее обдуманную и подготовленную поставку хлеба для китайской армии Генерального Штаба Капитаном Сосновскйм, и больше ничего. И я смело заявляю, и имею на это права, что не будь в экспедиции меня и Матусовского, резуль­таты её равнялись бы очень большому нулю, во всех отноше­ниях кроме личной нажпвы её начальника... Да. увы, читатель, к сожалению, все - горькая правда!.. Нам остается теперь только заботиться всеми Силами о том, чтобы сделать повторе­ние „учено-торговыхъ" экспедиций с представлением подобных „Отчетовъ", печатание заведомо фальшивых свидетельских показаний, и поощрение подобных деяний любезной услужли­востью, ни для кого невозможным. Довольно с нас того, что было.
И начало новой эпохи мы уже видим,-видим в том, что мы можем печатно говорить о злоупотреблениях доверием правительства и общества и властью; в словах, высказан­ных печатью по поводу моей брошюры, п, наконец, в молча­нии тех, кто больше не решается говорить открыто, несмотря на то, что их объяснений не только ждут, но даже требуют.
Конец.

списокъ
НАЗВАНИЙ РАСТЕН.ИЙ,
СОБРАННЫХ НА ПУТИ между г. Фань-Чэн и Зайсансиии Постон (в провинциях ХуБэй, Шэнь-Си, Гань-Су и Монголии *).
Февраль.
Провинция Ху-Бэй.
10. Cymbidium.
26. Salix babylonica.
27. Pisum sativum (Уан-доу).
- Stellaria media a decandra.
- Prunus Davidiana (е-таоцзы).
- Digitaria.
- Capsella bursa pastoris.
- Brassica juncea.
- Baea hygrometrica.
- Ulmus campestris (Юй-шу).
- Corydalis edulis n. sp.
(Шуй-цин-цай).
- Populus adenopoda n. sp.
- Buddleia officinalis n. sp.
Март.
Провинция Шэнь-Си.
6. Euphorbia (Лэй-цзян-цай).
8. Lycium (Ти-гу-пи).
8 Brassica campestris(K)-ija-b).
- Gleditschia (Лан-я-цзы).
- Juglans.
- Ajuga.
- Smithia.
- Dysophylla.
- ? (Лун-си-цао) (для верев. и обуви).
- Pteris (Фын-гуй-цао).
- ? (Ти-о-лан) (кормов. тр. топливо).
- Pirus chinensis.
- (?) Ти-ми-цай.
- Oxalis (Сан-си-цао) (лекар. от ушиб.).
- Prunus Davidiana (Хуанълян-я).
- (?) Цян-ян-э.
- (?) Ма-хуан-шу (деревцо лек.).
- Persica vulgaris.
- Ligustrum (Тун-син-шу).
- Urticacea? Могеа? (Та-манъшу).
- Buddleia officinalis n. sp.
*) Вся моя ботаническая коллегия находится в ботаническом музее Академии Наук и разработывается Акад. К. И. Максимовичем, сообщив­шим мне и для настоящего списка научные названия тех растений, кото­рые он успел определить по настоящее время. Полный же список и онжсания новых форм будут напечатаны им в изданиях Академии.
LiOOQie
587
9. Ulmus campestris (Юй-шу). - Citrus (Цзюй-цзы).
10. Бай-ла-шу (дерево белого воска).
- Vaccinium?
11. Prunus Armeniaca (ХыиъЦзы-шу).
- (?) Туа-гуа-ню.
16. Boraginea.
17. Polygala japonica.
- Eleusine (Маа-ии-цао) (лекар.).
- Imperata.
- Lactuca formosana.
- Lactuca denticulata.
- Rehmannia Piasezkii n. sp.
- ? Фу-сян-шу.
- Moricandia sonchifolia.
- Caryopteris terniflora n. sp.
- Erysimum macilentum.
- Morus alba.
- Cardamiue Impatiens.
- Cunningbamia (Ша-шу).
- Debregeasia (Цы-ба-шу).
- Campanula.
- Corydalis racemosa.
- Thea.
- Polygonum.
- Celtis Wildenowiana.
- Quercus (Хуа-ле-шу).
- Buxus (Цян-нян-гай).
- Catalpa Bungei.
- Pterocarya (Ма*лю-шу).
- Campanula veronicifolia.
19. Prunus Pseudocerasus.
20. Hedera helix.
- Lactuca denticulata.
- Epimedium pubescens n. sp.
- Juniperus.
- Eriobotrya japonica.
- Euphorbia.
- Triticum.
- Rhamnus.
- Adiantum.
- Thyrocarpus sp.
- Acer discolor n. sp.
- Ficus.
- Niphobolus Lingua.
20 Xylosma racemosa.
- Eremostachys.
- Boraginea.
- Delphinium anthriscifolium.
- Prunus japonica.
- Parechites Thunbergii.
22. Zanthoxylon.
- Ophiopogon.
- Broussonetia papyrifera.
(Koy-my).
28. Androsace saxifr agito lia.
- Houttuynia cordata (Фынъшу).
- (?) Фу-лян-шу.
- Pterocarya (Фу-сян-шу).
- Lysimachia Christinae.
- Rubus (Хуан-цы-пао).
- (?) Мын-цзы-шу.
- Potentilla.
- Sterculia platanifolia.
- Prunus pseudocerasus.
- Zantoxylon.
- Vicia sativa.
- Lysimachia sp.
- Rhus vernicifera (Чун-шу).
- Rhus vernicifera (Ци-шу).
- Urtica cannabina.
- W i stari a chinensis.
- Smilax ferox (Тин-ганътын).
24. Populus adenopoda n. sp.
- Ranunculus sceleratus.
- Brassica campestris (Юца-е).
- Boehmeria nivea (Цю-ма, Пянь-ма, Чжун-ма).
25. Papaver somniferum.
- (?) Цю-пин-лян (мелк. съедоб. ябл.).
28. Daphne.
- Vitis tricuspidata.
- Diospyros Lotus.
- Viburnum schensianum n. sp.
- Pistacia chinensis.
- Dipelta floribunda n. gen.
29. Quercus.
- Polygala japonica.
81. Caryopteris terniflora n. sp.
588
Апрель.
1. Imperata.
3. Biota.
- Acer pilosum n. sp.
4. Gentiana sp.
- Houttuynia cordata.
5. Juncus (?).
- Pinus Massoniana.
- Elaeococca cordata (Тунъцзы-шу).
- Quercus.
- Buxus.
- Rhus Cotinus.
- Clerodendron.
- Zanthoxylon Bungei.
- Diospyros Kaki.
- Senecio (?) (Ню лай тууань-уань).
6. Melia japonica vel Azedarach.
- Pteris cretica.
- Oxalis corniculata.
- Wikstroemia.
- Ranunculus pensylvan. var. japonica (’е-мянь-хуа).
8. Pulsatilla chinensis.
- Lithospermum Zollingeri.
10. Papaver somniferum (Инъси-хуа).
- Catalpa Bungei (Цю шу) (упот. на лодки).
- Ranunculus acris р Steveni.
- Ulmus campestris (Юй-шу).
- ? Маур-нян.
Равнина Хань-Чжун-Фу.
13. Aesculus sinensis?
17. Acorus (Сдд-ху-цзы),
- Gnapbalium (Чи-мин-цай) (съедобн.).
- Polygonum (ф-ляо-цзы).
- Euphorbia helioscopia (Янъсю-р).
- ? (Сяо-цан).
- Raphanus sativus (Ло-бо).
17 Eritrichium pedunculare.
- Coriandrum (Ю-р-цай).
- Stacbys (Кэ-ма-и).
- Daucus Сагоиа(Хун-ло-бо).
- Composita (Ча-лин-цзы).
- Taraxacum (Ку-ма-ццй).
- Plantago media (Ци-тоу-хоу)
(лек. от ушиб.),
- Ranunculus sceleratug.
- Labiata.
- Veronica sp.
- Arundinaria.
- Allium (Па-чуй-цао).
- Sonchus.
- Gnaphaliuni (Чи-мин-цай).
20. Rubia.
- Potamogeton.
- Juniperus. .
- Evonymus.
- Verbena officinalis.
- Lonicera japonica.
- Viburnum plicatum.
- Diospyros Kaki.
- Punica granatum.
- Mazus rugosus.
- Gleditschia (Лан-я-цзы).
- Prunus communis.
- Veronica sp.
- Malva verticillata.
- Pinus (из отдела Cembra).
- Tamarix chinensis.
- Cacalia.
- Abutilon Avicennae.
23. Lycium.
- Rumex.
25. Imperata arundinacea.
- Melia japonica vel Azedarach.
- Bromus.
- Foeniculum (Сяо-хуй-сян).
- Rhus Cotinus.
- ? Pteris.
- Melica virgata..
- Brassica juncea.
26. ? Злак.
28. Hordeum (Цха-но-ми).
- Sterculia platanifolia.
- Hordeum hexastichum (Фа-
ми).
Qooglc
589
28 Osmanthus fragrans (Гуайхуа-шу).
- Chimonanthus fragrans (Ламэй-хуа).
- Cupressus.
30. Malva silvestris.
- Cynodon Dactylon.
- Sagina Linnaei.
- Mazus rugosus.
- Aesculus.
- Broussonetia papyrifera (Коу-шу).
- Cyperus.
Май.
7. Coriaria (Ма-сан-цзы).
- Calamintha chinensis.
- Grewia.
- Aspidium falcatum.
- Ervum Lens .(Пин-доу).
- Lactuca sororia (?).
- Torilis.
9. Leontopodium sibiricum.
12. Chara.
- Andropogon.
- Umbilicus 8рипозиа(Уа-сун).
13. Forsythia suspensa.
20. Aristolochia (Ши-цзо-и).
- Populus nigra var. chinensis.
21. Salix babylonica.
- (?) Тун-Ма (Чжун-ма).
- Fraxinus sp.
- (?) Со-Ло-Шу.
- Aegie (Чу-цин-цзы).
- Chrysanthemum coronarium (Тын-хоо).
- Ligustrum.
- Alcea rosea.
- Lysimachia sp.
- Quercus.
- Potentilla.
- Chenopodium.
- Ulmus campestris.
- Caesalpinia sepiaria (е-цзаотяо).
- Hemiptelea Davidiana.
- ? Со-ло-пиу.
21 Caragana.
- Gossypium herbaceum.
- Brachypodium.
- Sagittaria pygmaea.
- Pyrethrum indicum.
- Davallia chinensis.
- Ixeris.
Хребет Цзун-Лин. Граница пров. Шэнь-Си и Гань-Су.
22. Trichomanes.
- Koeleria cristata.
- Роа.
- Iris tectorum Maxim.
- Digitaria.
- (?) Злак.
- Calamagrostis Epigejos.
- Aspidium.
- Selaginella mongolica.
- Antennaria.
- Populus suaveolens.
- Castanea vesca.
- Acanthopanax spinosum.
- Incarvillea sp.
- Ligustrum Ibota (?).
- Viburnum Opulus.
- Celastrus articulatus.
- Lycium.
- Pirus chinensis.
- Vitex.
- Verbena officiualis.
- Bocconia cordata.
- Salvia.
- Pedicularis muscicola Maxim.
- Caragana frutescens.
- Pedicularis spicata.
- Polygonum.
- Hypericum patulum.
- Labiata.
- Parechites Thunbergii.
- Rhamnus.
- Boraginea.
- Veronica Anagallis.
- Ramnus sp.
- Lycium.
- Lysimachia japonica.
- Vicia.
590
22 Fagopyrum.
- Acalypha (?).
- Polygonum.
- Viburnum dilatatum.
- Broussonetia papyrifera.
- Sorbus Aria.
- Rubus (Мэй-сы-цзы).
- Trichosanthes Kirilowi.
- Galium verum.
- Euphorbiacea.
- Berberis Wallichiana.
- Pterocarya stenoptera.
- Sedum похожий на Aizoon.
- Lindera triloba.
- Calimeris incisa var.
- Clematis grata.
- Morus alba.
- Clematis brevicaudata.
- Biota.
- Thalictrum foeniculaceum.
- Cephalotaxus Fortunei.
- Talictrum petaloideum.
- Incarvillea cbinensis.
- Clematis terniflora(Ma-caHi).
- Lysimachia Christinae.
- Marlea.
23. Marsilia quadrifolia (?).
26. Spiraea prostrata n. sp.
- Chimonanthus.
- Rospidios (?) Ѵассипиит(Пэйчжи-цзы).
- Erysimum macilentum.
- Zizyphus.
- Paederia.
- Actinidia (Хуа-ши-тяо).
- Salvia.
- Calamintha chinensis.
- Berberis Tunbergi var. Maximowiczi.
- Jasminum.
- Diospyros Lotus.
- Vitis heterophylla.
- Parechites Thunbergii.
- Lysimachia sp.
- Berheris Bealei Fort. (var. planifolia Hook.
- Lysimachia sp.
- Quercus.
26 Rubia cordifolia (Тю-тютэн).
- Quercus (Сян-го-цзы-шу).
- Litsaea.
- Saxifraga sarmentosa.
- Asclepiadea.
- Quercus phillyreaefolia.
- Rhamnus.
- Glochidion.
- Polygonum perfoliatum.
- Zanthoxylon piperitum fbтяо-цзы).
- Cynoglossum.
- Pteroceltis Tatarinowi (Koпын-пын-шу).
- Ficus.
- Malachium aquaticum.
- Ficus (Че-шу)
- Boemeria spicata var.
- Vicia (Лоу-доу) корм. тр.
- Sophora angustifolia.
- Berchemia racemosa.
- Grewia parviflora.
- Adiantum.
- Akebia quinata.
- Conferva.
- Rubus rosifolius.
- Anemone atfin. A. japonicae.
- Rhus semialata.
- Pistacia chinensis.
-- Senecio Kaempferi.
- Zanthoxylon sp.
- Albizzia.
- Jasminum floridum.
- Acer discolor n. sp.
- Marlea.
27. Fragaria.
- Artemisia vulgaris (У-яо).
- Aspidium.
- Campanula punctata.
- Carex.
- Artemisia japonica.
- Clematis sp. nov. aflin Cl. brevicaudatae.
- Phleum.
’- Schizandra chinensis.
- Baea hygrometrica.
- Polypodium.
591
27 Aster.
29. Quercus.
- Cephalotaxus drupacea.
- Scorzonera.
- Pedicularis muscicola.
- Tamarix chinensis.
- Gingko biloba.
30. Prunus communis.
- Statice.
- Caryopteris terniflora.
- Astilbe.
- Thymus Serpyllum.
- Jasminum nudiflorum (Инъчжун-хуа).
- Pistacia chinensis.
- Hyoscyamus niger.
- Buddleia (Мын-хуа).
- Peganum.
- Bothriospermum tenellum.
- Sedum.
- Ligustrina amurensis.
- Eritrichium pedunculare.
- Statice bicolor.
- Glaucium leptopodum n. sp.
- Jasminum nudiflorum.
- Rumex.
, - Aster altaicus.
- Нирроаё rhamnoides.
- Dioscorea.
- Cnicus arvensis.
- Rhaphonticum uniflorum.
- Stipa.
- Carpesium cernuum.
- Aspidiuin varium.
- Asplenium.
- Melilotus coerulea.
- Buddleia alternifolia n. sp.
31. Cupressus.
- Populus suaveolens.
- Solanum lyratum.
Июнь.
2. Hemiptelea Davidiana.
3. Buddleia oflcinalis n. sp.
- Incarvillea chinensis.
- Scirpus maritimus.
- Statice bicolor.
3 Bothriospermum tenellum.
- Ranunculus sceleratus.
- Elaeagnus.
- Caltha palustris p. sibirica.
- Cynanchum pubescens.
- Eruca sativa.
- Botaginea.
- Brassica juncea.
- Rumex.
- Ranunculus pensylvanicus var. chinensis.
- Arabis Piasezkii n. sp.
- Pedicularis muscicola.
- Ranunculus acris.
- Phytolacca edulis.
- Isatis.
- Convolvulus arsensis.
- Malcolmia africana.
- Sisymbrium Piasezkii n. sp.
- Incarvillea chinensis.
- Sedum.
- Veronica Anagallis.
- Galium Aparine.
- Marlea.
- Rhamnus sp.
- Artemisia.
- Potentilla.
- Statice.
- Melilotus coerulea.
- Lithospermum arvense.
- Nasturtium.
- Silene conoidea.
- Lespedeza (Campylotropis).
- Zizyphus Lotus.
- Saponaria Vaccaria.
- Aster altaicus.
- Populus nigra b. sinensis.
5. Acer discolor.
6. Silene conoidea.
- Medicago lupulina.
- Vicia sativa.
7. Belphinium grandiflorum.
- Dracocephalum Moldavica.
- Nitraria.
- Seutellaria.
- Glaucium leptopodum n. sp.
- Peganum.
- Lycium.
592
7 Tanacetum.
- Artemisia.
- Crepis.
- Elymus.
- Calamagrostis.
- Alisma Plantago.
- Populus nigra var. sinensis.
- Triticum.
- Leontopodium sibiricum.
- Aster altaicus.
9. Populus suaveolens.
- Thalictrum foeniculaceum.
- Melilotos coerulea.
- Lepidium latifolium var. affi­ne C. A. Meyer.
- Pedicularis muscicola Maxim.
- Potentilla bifurca.
- Gentiana.
- CorydMis adunca Maxim.
- Sambucus.
- Myricaria.
- Senecio campestris.
- Poa.
- Melica virgata.
- Arundo.
- Allium.
Правая (южная) половина долины Желтой Реки.
10. Сагех.
- Hordeum (Да-ми).
- Asparagus.
- Serratula.
- Rhaphonticum uniflorum.
- Pirus Calleryana. (?)
- Thymus Serpyllum.
- Artemisia.
- Pedicularis verticillata var. chinensis.
- Amberboa.
- Thalictrum petaloideum.
- Clematis orientalis var. tangutica.
- Passerina Chamaedaphne.
- Euphorbia.
- Hippophae rhamnoides.
- Lancea tibetica.
11. Lepidium ruderale var. sili­cula subintegerrima.
- Thalictrum foeniculaceum.
- Eritrichium pedunculare.
- Primula sp.
- Pedicularis chinensis Maxim.
12. Solanum sp.
- Vicia Cracca.
- Nitraria.
13. Lespedeza (Campylotropis).
- Clematis nannophyla Maxim.
- Phaseolus.
- Convolvulus arvensis.
- Pistacia chinensis.
- Zizyphus Lotus.
- Coriaria.
- Callicarpa.
- Rhus.
- Zizyphus (Цзао-тяо-шу).
- Viburnum davuricum.
- Viburnum glomeratum n. sp.
- Convolvulus sp.
- Rhamnus (Шу-ла-цзи).
- (?) Ма-лю (кустаря.):
- Indigofera Bungeana.
- Vicia.
- Cudrania (?) (Чэ-шу).
- Acer discolor n. sp.
- Boraginea.
- Cereis chinensis (Ло-ши-шу).
- Diospyros Каки(ИПи-цзы-шу).
- Thalictrum minus.
- Ailanthus (Чу-гун-шу).
- Rubus.
- Lonicera hispida.
- Bocconia cordata.
- Buddleia alternifolia n. sp.
- Peucedanum.
- Thyrocarpus sp.
- Fragaria.
- Jasminum floridum.
- Lonicera chrysantha var. lon­gipes Maxim.
- Forsythia suspensa.
- Valeriana officinalis.
- Salix.
- Elaeagnus (Тянь-цзы-шу).
- Cupressus.
58«
13 Asclepiadea.
- Elaeagnus hortensis.
- Polygonum.
- Corylus heterophylla.
- Ostryopsis Davidiana.
- Croton (подрод Tiglium).
- Bainbusa (Чху-цзы).
- Smilax ferox (Тин-ганътын).
- Iris tectorum Maxim.
- Poa pratensis.
- Polypodium vulgare.
- Woodsia.
- Allium (Сяо-цун).
- Artemisia sacrorum.
- Leontopodium.
- Centaurea.
- Ixeris.
- Artemisia vulgaris.
- Brunella vulgaris..
- Pirus baccata.
- Spiraea longigemmis Maxim.
- Phelipaea salsa.
- Tiarella polyphylla.
- Androsace Chamaejasme;
- Sorbus Aria.
- Thalictrum simplex.
- Labiata.
- Deutzia parvifiora.
- Wistaria (?) (Хуай-шу).
- Aquiiegia viridiflora var. atro purpurea.
.- Berberis brachypoda n. sp.
- Berberis sinensis var. crataegina.
- Buddleia officinalis.
- Ranunculus acris.
- Vitex.
- Glaucium leptopodum n. sp.
- Phlomis.
- Rubus phoeuicolasius Maxim.
- Buddleia altemifolia (Tn-ryдоу).
- Rubia cordifolia.
- Parechites Thunbergii (Нюйасень-ца) суррог. чая.
- Koelreuteria paniculata (Xyан-лянь)
пут. по витаю, т. п.
13 Lysimachia barystachys.
- Aruncus sylvestris var. americana Maxim.
- Jasminum.
- Marlea.
14. Medicago sativa.
- Cynanchum pubescens.
- Zygophyllum var.
- Incarvillea sp.
- Incarvillea chinensis.
- Clematis orientalis var. gla­uca.
15. Saxifraga sarmentosa.
17. Polygonum.
- Ajuga.
- Lactuca denticulata (Сяо-кума-цай).
- Chenopodium album.
19. Celastrus articulatus.
20. Medicago denticulata.
- Ulmus campestris (Юй^шу).
- Viburnum plicatum.
- Cydonia japonica.
2€. Pedicularis verticillata var. chinensis.
25. Rhamnus.
- Marlea.
- Populus suaveolens.
- Iris tectorum Maxim.
27. Asplenium Trichomanes.
28. Rumex.
- Albizzia (Жун-ся-хуа-шу).
Июль.
7. Typha stenophylla.
- Rhamnus.
9. Abies Screnkiana.
- Gypsophila acutifolia.
Левая (скверная) половина доли­ны Желтой реки.
10. Sophora japonica (Хуай-шу).
- Zanthoxylon Bungei.
- Amberboa.
- Petroselinum sativum (Лаохо-цай)..
38
C.OOQlC
6M
10. Thermopsis lanceolata.
11. Corydalis adunca Maxim.
- Kalidium gracile.
- Statice aurea.
- Chara flexicaulis.
- Leonurus sibiricus.
- Panicum miliaceum.
- Calimeris.
- Triticum sp.?
- Artemisia scoparia.
- Atriplex sibiricum (?).
- Nitraria Schoberi.
- Tribulus terrestris.
- Convolvulus arvensis.
- Hololachne.
- Acroptilon Picris (?).
12. Viburnum fragrans.
- Setaria viridis.
- Paeonia Moutan (Му-тан).
- Sonchus arvensis.
- Cyuanchnm pubescens.
- Clematis orientalis var. in­tricata.
- Anemone rivularisvar. florib. minor.
13 Hyoscyamus physaloides.
- Злак.
- Nonnea.
- Gentiana barbata.
- Clematis orientalis.
- Hedysarum.
- Thermopeis.
- Lotus corniculatus.
- Medicago sativa.
- Lepyrodiclis holosteoides.
- Myricaria.
Перевал У-Ши-Лин и высокая монгольская степь.'
М. Artemisia Sieversiana.
- Elymus (?)
- Sisymbrium Sophia.
- Festuca (?)
- Pedicularis.
- Polygonum Bistorta.
- Scrofularia incisa.
- Silene repens.
14. Dracocephalum.
- Libanotis.
- Gentiana algida.
- Artemisia vulgaris.
- Potentilla fruticosa.
- Gnaphalium.
- Geranium pratense.
- Leontopodium.
- Senecio.
15. Elymus.
16. Berberis vulgans p. sulcata.
17. Melilotus.
- Salix sp.
- Populus sp.
- Caragana.
- Setaria italica.
- Cali meris.
- Artemisia.
- Ervum Lens.
18. Juniperus.
- Plantago.
- Ulmus campestris.
- Biota orientalis.
19. Spiraea Kirilowii.
- Cotoneaster.
20. Calamagrostis Epigejos.
- Mentha silvestris.
- Alopecurus pratensis.
- Calamagrostis dubia.
21. Alfredia.
- Lactuca.
- Stellera altaica.
- Echium.
- Calligonaan mongolicum (?)
- Taraxacum.
- Agaricus.
- Caryopteris mongulica.
- Melica virgata (?).
- Allium sp.?
- Umbilicus (?).
- Tamarix.
- Tanacetum.
- Zygophyllum.
22. Epilobium.
- Populus sp.
- Linosyris.
- Kocbia scoparia.
23. Saussurea.
kjOOQle
696
23. Snaeda Prsewalekii Bge.
- Cirsium incanum.
- Kochia mollis 8. divaricata.
- Artemisia.
- Salix sp.?
- Elaeagnns.
- Lycium ruthenlcum.
- Catamagrostis dubia.
- Hymenophysa pubesceus.
- Cyperus.
- Rhus (Ци-Шу).
- Corispernium Gmelini.
- Thermopsis.
27. Ziziphora (?).
- Salix sp.?
- Populus sp.
- Ranunculus plantaginifol. var.
- Elaeagnus.
- Sorghum vulgare (Гао-ляп).
- Alhagi camelorum.
28. Taraxacum.
- Populus alba.
- Linosyris.
- Arundo.
- Tamarix.
- Oryza sativa (Bsti-uii).
- Gossypium herbaceum.
- Soja hispida.
30. Arundo.
- Sphaerophysa salsula.
31. Arundo Phragmitee.
- Taraxacum.
- Lasiagrostis splendens.
- Злак.
Август.
1. Populus alba.
- Dodartia orientalis.
2. Chenopodium album.
- Kochia hyssopifolia.
- Chenopodium glaucum.
Гань-Су вне Великой Стены.
4. Tamarix.
- Artemisia.
- Andropogon Ischaemum.
5. Tragopyrum sp.
6. Sophora pachycarpa.
- Saussurea.
6. Statice aurea.
8. Cedrela chinensis.
- Populus euphratica.
- Populus sp.
9. Statice.
- Apocynum.
Пустыни ГоЛг.
11. Alhagi camelorum.
13. Celastrus.
- Achillea.
16. Inula ammophila.
- Sophora pachycarpa.
- Halimodendron.
- Ephedra procera.
- Euphorbia sp.
- Sympegma Regelii Bge.
- Chondrilla.
17. Hololachne.
- Stipa.
- Caragana.
- Zygophyllum.
18. Lithospertnum.
20. Panderia lanata.
- Halogeton arachnoideus.
- Kochia mollis s. divaricata.
- Tamarix.
21. Artemisia.
- Nitraria Schoberi.
- Salsola sp.
- Xanthium strurnarium.
22. Artemisia scoparia.
- Cynanchum.
- Clematis songarica.
- Tragopyrum sp..
- Zygophyllum.
- Atriplex laciniatum.
- Sonchus.
- Mentha silvestris.
23. Aeluropus laevis.
- Althaea officinalis.
- Salix sp.
- Taraxacum.
28. Suaeda ampullacea.
Тянь-Шань и вомышениая степь.
30. Evonymus Bungeanus.
- Ulmus campestris.
31. Ribes.
98»
596
31 Ligularia macrophylla.
- Thalictrum.
- Aconitum Napellus.
- Avena.
- Lepidium latifolium var; platycarpa.
- Polygonum affine polymor­pho. .
- Arenaria formosa.
- Salix sp.
- Galium.
- Larix.
- Lonicera hispida.
- Urtica cannabina.
- Lagochilus.
- Juniperus Pseudosabina.,
- Mulgedium tataricum.
-. Archangelica decurrens.
- Taraxacum.
- Silene repens.
- Saussurea.
- Geranium collinum, var.
- Delphinium crassifolium.
- Galium boreale.
- Elymus.
- Saussurea alpina.
- Triticum.
- Potentilla.
- Hordeum vulgare.
- Blitum virgatum.
- Aster alpinus.
- Gentiana.
Сентябрь.
2. Halogeton glomeratus.
- Haloxylon Ammodendron.
- Zygophyllum.
- Fraxinus Bungeana.
- Lepidium ruderate var. si­licula subintegerrima.
- Viburnum.
4. Artemisia.
5. Artemisia Sieversiana.
- Anabasis aphylla.
- Sympegma Regelii.
- Artemisia scoparia
- Salsola arbuscula.
- Salsola affinis C. A. M.
- Tanacetum.
- Hololachne songarica.
- Saussurea.
- Halimodendron.
8. Populus (Пэй-яя-шу).
- Hyoscyamus.
- Eurotia ceratoides.
9. Aster Tripolium.
- Haloxylon Ammodendron.
- Anabasis.
- Lagochilus.
- Tragopyrum sp.
- Salsola Kali.
- Ferula.
10. Artemisia santolina.
- Salsola clavifolia.
- Stipa capillaris.
11. Serratula.
10. Chondrilla.
- Eremurus.
- Salsola sp.
- Arundo Phragmites.
- Alhagi camelorum.
- Haloxylon Ammodendron.
- Camphorosma.
- Populus sp.
- Nitraria Schoberi.
- Agriophyllum arenarium.
- Aristida pennata.
- Salsola Kali.
- Orobanche.
- Ceratocarpus arenarius.
- Iris Giildenstadtiana.
- Cerastium trigynum agrandiflorum.
Пустыня (неизв. нлзв).
21. Amberboa odorata.
- Ephedra procera.
- Artemisia.
22. Statice suffruticosa.
- Ferula.
28. Anabasis.
- Brachylepis salsa.
30. Artemisia.
- Nanophytum erinaceum.
- Spergularia salina.
- Iris Giildenstadtiana.
- Cynanchum.
LlOOQle
СПИСОК РИСУНКОВ, вделанных автором в путешествии с натуры и выставлявшихся несколько раз в С.-Петербурге и Москве *).
А) От границы России до Пенина.
1. Пограничный столб между Европой и Азией, на до. роге из Перми в Ека­теринбург.
2. Часть Кяхты и Май-МайЧэна.
3. Храм в Май-Май-Чэне.
4. В Монголии, близь стан­ции Бурултуй. Отдыхающие Монголы.
5. Станция в Монголии.
6. Переправа экспедиции че­рез реку Хара-Гол.
7. Вид с горы Тологой-ту на север, близ Урги.
8. Вид с горы Тологой-ту на юг.
9. Общий вид города Урги.
10. Дворец Хутукты и кумир­ня Майдари в городе Урге.
11. Близ Урги. Приезд эк­спедиции на станцию.
12. Вид в Гоби.
13. Станция Нарам-Бильхкэ в Гоби.
14. Вид в Гоби близь стан­ции Сайр-Усу.
15. Древняя Вел. Стена у Кал­гана.
16. Вид в предместьи гор. Калгана.
17. Носилки, запряженные ло­шадью и ослом. Дорога в ущельи Гуань-Гоу
18. Великая Стена. Из окйа башни. !
19. Вел. Стена и проход Гуань-Гоу.
Б) Пекин и его окрестности.
20. Башня над одними из ворот в стене столпцы.
21. Часть Пекина.
22. Одна из улиц Пекина.
28. Храм Неба. На первом плане часть мраморного жертвенника.
24. Горбатый мост для пеше­ходов,-близ Пекина.
♦) Совет Академия поднес автору диплом на звание Почетного (Ми­нина Императорской Академии Художеств.
ViOOQlC
598 / --
25. Развалины Большой Ку­мирниц Юй-Цюань-Шань (загородный императорский парк).
26. Башня из белого мрамо­ра, там-же.
27. Пагоды в том же парке.
28. Развалины главного храма в парке Вань-Шоу-Шань.
29. Вид тех же зданий с восточной стороны.
30. Вид с западной стороны.
31. Мост в том же парке.
32. Вид в окрестностях Пе­кина.
33. Вид развалин в парке Богдоханов.
34. Мраморный мост в за­городном парке.
35. Вид в парке Вань-ЩоуШань.
36. Вид на гору Вань-ШоуШань.
37. Въездные ворота в парк.
38. Развалины дворца близ Пекина.
39. Вид развалин в парке Вань-Шоу-Шань.
40. Из окрестностей Пекина.
41. Круглый пруд в богдоханском парке СянъШань.
42. Аллея белых кедров близ монастыря Да-ЦзеСы. (Копия с рисунка г-жн Узд).
43. Вид в кумирне Би-ЮнъСы, близ Пекина.
44. Хуан-сы (желтая кумир­ня), близ Пекина. , 46. Кумирня Бн-Юн-Сы.
46. Вид на озере в парке Вань-Шоу-Шань.
В) От Пекина до Хань-Ноу.
47. Восточная оконечностьКитая на Великом океане.
48. Вид Ян-Цзы-Цзяна с парохода.
49. Вид части города ЦзюЦзян-Фу.
50. Движение лодок на ЯнъЦзы.
Г) Берега реки Хань.
51. Пристань пароходов в порте Хань-Коу.
52. Общий вид Хань-Коу.
53. Часть набережной, в Хань-Коу.
54. Улица Хуа-лоу там-же.
55. Вид города У-Чан-Фу. (Башня Хуан-хо-лоу и река Ян-цзы-цзян).
56. Река Хань в нижнем те­чении.
57. Селение Юй-Цзя-Коу на Хань-цзяне.
58. Остановка экспедиции у деревни Тан-Ган.
59. Вид городов Фаяь-Чвн и Сян-Ян-Фу на р. Хань.
60. 1) Колодезь.
2) Набережная в г. ФаньЧэн.
61. 1) Вход в город СянъЯн-Фу.
2) Городская стена и храм.
62. 1) Набережная в городе Сдн-Ян-Фу.
2) Мандаринская лодка в день Нового года.
63. 1) Лачужки бедняков у городской стены в гор. Фань-Чэн.
2) Тоже.
64. Селение Лао-Хо-Коу.
65. Толпа у ворот в Лао-ХоКоу.
66. Селение Лао-Хо-Коу и зда­ние клуба.
67. Вил города Юн-Ян-Фу.
68. Вид его набережной.
69. Город Юн-ян-фу.
70. Часть города Син-Ань-Фу.
71. Селение Чжун-чжа-ба.
72. Часть гор. Бай-Хо-Сянь.
73. Общий вид города Бай-ХоСянь.
74. Селение Чэн-Фан.
75. Рисовые поля на берегу Хань.
76. 1) Один из многих по­рогов на р.< Хань.
2) Грузовая лодка.
77. Вход в городъПИи-ЦюаяьСянь.
78. Река Хань в среднем течении.
79. Поля и фермы на берегу р. Хань.
80. Селение Тянь-Хо-Коу.
81. Селение Эрр-Лян-Пу.
82. Вид р. Хань в верхней части.
83. Вид р. Хань еще выше.
84. Домик на бер. р. Хань, в горах.
85. 1) Грузовая лодка на р. Хань.
2) Дом крытый цинов­ками.
3) Дом фермера.
4) Храм.
86. Дом на набережной в гор. Цзы-Ян-Сянь.
87. Вечерний вид в г. ЦзыЯн-Сянь.
88. Вид сквозь арку на про­тивоположный берег реки в гор. Цзы-ян-сянь.
Д) Города, улицы и сцены.
89. Тип китайской улицы.
90. Жертвоприношения и по­минки по покойным родсвенникам.
91. Улица Хоу-Гай в ХаньКоу.
92. Улица вдоль городской стены, в Шан-Хае.
93. Лавка.
94. Вход в один из хра­мов, в Хань-Коу.
95. Чайная фабрика. Приго­товление кирпичного чая и обработка байхового.
96. Иллюминация по случаю дня рождения Императ­рицы, в одной из улиц города Хань-Коу.
97. Лавка бамбуковых произ­ведений и портного.
98. Вид части города Лаць* Чжоу и Желтой реки. Во­доподъемная машина.
99. Улица в гор. Ян-Сянь.
100. Вид со стены на равнину Пин-Фан-Сянь.
101. Вид с башни на часть города Хань-Чжун.
102. Судилище в гор. У-Чан.
103. Один из каналов в Пиан-Хае (в китайском городе).
104. Процессия, сопровождаю­щая выезд важного ман­дарина.
105. Уличная кухня.
106. Наружный вид клуба Цзян-Си в Хань-Коу.
107. 1) Улица в гор. ХаньЧжун.
2) Вход в гор. СянъЯн.
108. Вид со стены гор. МяньСянь.
109. Башня на перекрестке улиц в гор. Ши-Цюань,Сянь.
110. Кумирни при входе в гор. Гань-Чжоу.
111. Вид улицы в гор. ЮнъЧвн-Сянь.
112. Улица в городе Ч»н-ГуСянь.
kaOOQle
600
113. Вид внутри города ШанъДань-Сянь.
114. Другой вид, там-же.
115. Улица в городе ЦиньЧжоу.
116. Глави. улица в г. СинъАнь-Фу.
117. Общий вид города ЛаньЧжоу.
118. Улица в нем, ведущая к Желтой реке.
119. Вид внутри того-же го­рода.
120. Улица в том-же городе.
121. Вид внутри гор. ГанъЧжоу.
122. Первый дворъперед квар­тирою ген.-губ. пров. Хубей и Ху-нань.
123. Вид улицы в гор. ЦиньЧжоу. Направо храм.
124. Вид внутри гор. Чэн-ГуСянь.
125. Улица в гор. Фу-ЦзянъСянь.
126. Вид внутри гор. ШанъДань-Сянь.
127. Улица в городе ЦиньЧжоу.
128. Вход с улицы в храм Цзян-сийского клуба,в го­роде Хань-Коу.
129. 1) Лестница, ведущая в город.
2) Городские ворота.
Е) Дома, Дворы, Сады.
130. Двор при Ань-Хойском клубе в городе У-Чан.
131. Комната для приезжаю­щих чиновников,в ка­зенном доме.
132. Второй двор в доме куп­ца, в городе Хань-Коу.
133. Вид сада в Цзян-сийском клубе в Хань-Коу.
134. Зала в Кантонск. клубе там-же.
135. Вид в саду Цзян-сийского клуба.
136. Задний двор, где нахо­дятся женские помещения.
137. Квартира экспедиции в г. Хань-Чжун.
138. Двор в квартире экспе­диции.
139. Дверь в саду в виде вазы.
140. Парадный вход в дом генерал-губернатора в Лань-Чжоу.
141. Сельский домик на берегу реки Хань.
142. Ворота между двумя дво­рами в здании клуба.
143. 1) Входные ворота в го­роде Фань-чэн. " 2) Храм.
144. 1) Вход в г. Син-АньФу.
2) Створы городских во­рот.
145. 1) Кумирня.
2) Вход в частный дом.
146. Одни из ворот города У-Чан, называемые „ Во­рота процветания учено­сти".
147. 1) Спальня чиновника.
2) Школа.
148. 1) Комната в доме част­ного человека. Приготов­ленный обеденный стол.
2) Кухня на лодке.
149. Крытый ход из одного флигеля в другой в квар­тире чиновника.
150. Внутренний двор в част­ном доме (квартира эк­спедиции в гор. ЦиньЧжоу).
151. Вход в гор. Хань-Чжун.
152. Вид двора в частном доме.
LnOOQle
601
153. Вид галлерей и беседок в одном из дворов Шань-сийского клуба в Лань-Чжоу.
154. Парадный подъезд в квартире военного чинов­ника в Хань-Чжун.
155. Круглая дверь в саду.
156. Внутренний двор в доме.
157. То-же с другой стороны.
158. Вид в саду Ли-Да-Чэнь.
159. Женский дворик в доме Чжу-Лое.
160. Квартира экспедиции в доме генерал-губернатора в Лань-Чжоу.
161. Внутренность торгового дома в Хань-Чжун.
162. Вход в гостинницу в городе Цинь-Чжоу.
163. Один из дворов в Цзян-сийском клубе, в г. Хань-Коу.
164. Входная дверь в дом частного человека в г. Баркуль.
165. Въезд в квартиру ген.губ. пров. Ху-Бэй и ХуНань.
166. Внутренность комнаты в доме купца, в городе Хань Коу. Расчесывание косы хозяину.
167. Внутренности той же ком­наты с другой стороны. Умывание хозяина цируль­ником.
168. Галлереи и храмы в ' Шань-сийском клубе, в Лань-Чжоу.
169. Четвертый двор в доме ген.-губ. Ли-Да-Чэнь.
170. Одна из комнат в доме Ян-Фана, в Пекине.
171. Другая комната в томъже доме.
172. Двор в доме столяра, в городе Хань-Чжун.
173. Вход в торг. дом в Хань-Коу.
174. Комната в доме ЯнъФана.
175. Комната священника при храме.
176. Кухня Цзянсийского клуба в гор. Хань-Коу.
177. Сад в доме Ян-Фана.
178. Вид в саду ген.-губ. в г. У-Чан.
179. Вид из окна беседки в сад.
180. Вид в саду ген.-губ. в Лань-Чжоу.
181. Вид в саду ген.-губ. пров. Ху-Бэй и Ху-Нань.
182. Часть сада при квартире чиновника.
183. Другой вид в том-же саду.
184. Дом в виде крепости; его внутреннее устройство.
Ж) Храмы, Пагоды. Идолы.
185. Храм в городеЯн-Сянь.
186. Идолы:
1) Ли-Цзу.
2) Ли-Са.
187. Наружный вид храма в Цзян-сийском клубе.
188. ХрамъТай-цин-гуань-мяо.
189. Внутренность храма в Цзян-сийском клубе.
190. Вход в этот храм с улицы.
191. Праздник к кумирне Чэн-Хуан-мяо, в ХаньЧжун-Фу.
192. Вид храма Фу-мяо, тамъже.
193. Вид храма и ряда доми­ков бедняков, в гор. Пэй-Фэй-Сянь.
194. Вид из храма Фу-мяо на театр.
195. Первый двор храма Фумяо.
eos
,196. Первый двор храма Выньмяо, в г. Хаиь-Чдун.
197. Праздник в храме Чэиъхуан-мяо, в городе ЛаньЧжоу.
198. Храм Гуань-ди-мяо, в гор. Лань-Чжоу.
199. Храм и изразцовые во­рота в окрест. Пекина.
200. Вид храма и пагоды, в Хань-Чжун.
201. Пагода в гор. Ян-Сянь. 202. Шаньсийский клуб въ
Лань-Чжоу.
203. Вход в храм Чэнъхуан-мяо, в гор. Янъѵ Сянь.
204. Кумирня в гор. ФаньЧэн.
205. Идолы.
206. Два храма в городе БайХо-Сянь.
3) Западный Китай.
Две западных провинции. Китая (Шэнь-Си и Гань-су) можно сказать впервые были посещены европейским путе­шественником. Иллюстрации же названных провинций'пустыни Гоби в этой части, Небесных Гор, и степей и пустынь, ле­жащих к северу от них, являются в Европе в пер­вый раз. Поэтому рисунки из названных мест особенно интересны в научном отно­шении. Кроме того они имеют еще особенное значение, пред­ставляя так сказать историче­скую заметку той эпохи, какую переживал этот край тотчас после Дунганской междоусоб­ной войны, когда путешествен­ник посетил его. Он разо­рен ужасно и жители боль­шинства городов и селений его истреблены почти поголовно:
китайцы и жившие в Китае мусульмане взаимно уничтожали друг друга. Только немногие города избегли общей участи.
207, Развалины селения ЦзиньБянь-И.
208. Вид разоренного селения Ся-Коу.
209. Развалины селения ВанъСвн-Пу.
210. Пещерные жилища китай­цев, близ селения КуаньЦзы-Чэн.
211. Вид города Гу-ЛанъСянь.
212. Юго-восточный угол вну­три города Лань-Чжоу.
213. Лань Чжоу. Городская стена, входные ворота и бастион над ними.
214. Часть города Лань-Чжоу.
215. Вид .города Лян-Чжоу и его окрестностей.
216. Вид внутри города ГаньЧжоу.
217. Вид там-же со стены.
218. Вид внутри того же го­рода.
219. Вид развалин города Су-Чжоу.
220. Другой вид развалин в окрестностях Су-Чжоу.
221. Крепость Цзя-Юй-Гуань.
222. Западная оконечность Ве­ликой Стены.
223. Северо восточный угол разоренного гор. Ань-СиЧжоу.
224. Въезд в город АньСи-Чжоу.
225. Развалины в Ань-СиЧжоу.
226. Развалины в Ань-СиЧжоу.
227. Вид в пустыне Гоби.
228. Внутренность одного из домов-крепостей.
603
229. Вид в пустыне Гоби.
230. Стоянка экспедиция в Гоби.
231. Семейный склеп Хамийских князей.
232. Хами (мусульманский го­род).
233. Мусульманское кладбище в Хами.
284. Развалины дворца Хамийских князей.
235. Мусульманский храм в Хами.
236. 'Вид внутри гор. Хами.
237. Развалины дома в гор. Хами.
238. Гробница Хамийских кня­зей.
239. Развалины дворца Хамий­ских князей.
240. Вид стоянки экспедиции после перевала через Тянь-Шань.
241. Триумфальные арки в гор. Гу-Чэн но случаю приема экспедиции.
242. Родник Хармалн в пу­стыне.
243. Привал экспедиции в ме­сках.
244. Песчаная пустыня.
245. Движете экспедиции в песчаной пустыне.
246. Гора Богдо-ула.
И) Казармы и бараки.
247. Вход в лагерь, в гор. Фань-Чэн.
248. Бараки в лагере.
249. Учение войскам, произве­денное для чинов экспе­диции в Фань-Чэн.
250. Внутренность солдатского барака.
251. Китайская военная палат­ка.
252. Вид внутри лагеря.
253. Учение войскам в У-Чан.
К) Отдельныйорадиоты.
254. Одежда императрицы.
255. 2) Табурет из белого мрамора.4) Бронзовая ваза.
256. Орнамент Храма в клу­бе Цзян-Си.
257. Чай. Листья. Цветы. Се­мя. Листья разных воз­растов.
258. Свадебные носилки.
259. Носилки русского вицеконсула в Хань-Коу.
260. Разные виды хлеба и пе­чений.
261. Изуродованные деревья можжевельника, представ­ляющие животных.
262. Женские ноги. Ряд по­степенных изменений. Способ бинтования жен­ской ноги для изменения формы.
263. Статуя Будды, выделан­ная в горе.
264. 1) Способ рыбной ловли на реке Ян-Цзы-Цзян.
2) Грузовая лодка на той же реке.
265. Парадный экипаж и осед­ланная верховая лошадь военного чиновника в г. Баркуле.
266. Телега „лежанка".
267. Казенная грузовая теле­га, запряженная тремя мулами.
268. Комнатное деревцо, цве­тущее.
Л) Тилы. Портреты.
269. Портрет Хамбо Гыгэна Джамь ян (станция Толэ).
270. Портрет Воинского на­чальника Хамийского ок­руга.
604
271. Портрет Юзуп-Ахуна.
272. Портреты жены и дочери Юзуп-Ахуна.
273. Портреты киргизок: в костюме новобрачной я обыкновенном.
274. 1) Уличный фигляр.
2) Тоже, в сопровожде­нии оркестра.
278. Типы жителей берегов реки Хань.
278. Портреты и типы: № 1-й. Казак Иван Степанов. Остальные Тургуты.
277. Типы монголов из Ма-хэ (в Аляшане).
278. Портрет китаянки Сэнки.
279. П ортреты №1-4 маньчжуры № 6 китайская дама, № 7 и 8 монголы.
280. Типы:
1) Монгол вожак, 2) Кир­гизка в обыкновенном костюме, 3) Таранчинка из Хами (костюм и при­ческа).
281. Портрет генерал-губер­натора Западного Китая Цзо.
282. а) Каваллерист. Ь) Офи­церы У-Чанского лагеря, с) Солдат из конвоя ЛиХун-Чжана. d) Солдат из города Су-чжоу. е) Сол­дат из Цзя-Юй-Гуань.
283. Портреты чиновников. (№2 и 3 в трауре по случаю смерти Импера­тора).
284. Типы: № 1 и 2-продавцы орехов. № 3-продавец зелени. № 4-священник. № 5, 6, 7 и 8-нищие.
285. Мужские портреты (всех десять).
286. Мужские портреты взрос­лых и детей (десять).
287. Мужские портреты (пять). В средине портрет адъ­ютанта гейерал-губернатора Западного Китая Пии.
288. Женские типы. №№ 1 и 4- дети от брака португаль­ца с японкой.
289. Типы монголов. № 1. Жен­щины Цахаров. Осталь­ные Халхасцы. (Всех семь).
290. Портреты монголов.
2) Тургутка.
291. Портреты девочек (де­сять).
292. Женские портреты(десять).
293. Портреты и типы. №№ 1 и 2. Китайцы в Кяхте. 3. Цзаргучей в Май-МайЧэне.4.Мальчик (десять).
294. Типы. Костюмы мущин, женщин и детей (десять).
295-317. Силуэты китайцев.
Остальные рисунки, представляющие богатый материал для ознакомления с Китаем, очень трудно сосчитать точно, потому что сосчитывание можно производить или по числу листочков бумаги, или по числу изображенных на них предметов. По последнему счету число всех сделанных мною рисунков пе­реходит тысячу. Точно также трудно дать краткое и точное определение каждого из них; поэтому я упомяну лишь в об­щих чертах о содержании остальной части моего путеваго
605
альбома. В нее входят рисунки: 1) одежды, обуви и головных уборов; 2) посуды; 3) некоторых производств и употребитель­нейших инструментов; 4) орнамента на различных предметах; 5) виды морских и речных судов; 6) некоторых животных и растений; 7) фреск; 8) орудий пыток; 9) некоторых игр и их принадлежностей; 10) способов сухопутного передвижения; 11) оружия; 12) отдельных частей Великой Стены; 13) различных видов могил; 14) устройства береговых плотин; 15) способов рыбной ловли; 16) добывания золота из речного песку; 17) раз­личных местностей; 18) портреты и типы; 19) внутренности доми­ков и комнат и проч.
УЧЕНОТОРГОВАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ В КИТА!
В 1874-1876 ГОДАХ.
(Статья г. Н. Петровского).
Со времени прекращения, вследствие дунганского восстания, торговли нашей в Кульдже и Чугучаке, правительство обратило особенное внимание на открытие новых рынков для русской предприимчивости в других частях внутреннего Китая. С этою целию в 1868 году был отправлен в западную Монго­лию бывший наш консул в Кульдже, г. Павлинов, а вслед за тем был командирован в Улясутай, в видах содействия нашим купцам, секретарь нашего консульства в Урге. Кроме того, по распоряжению главного начальства Западной Сибири, в 1872 году была снаряжена разведочная экспедиция в долину Черного Иртыша под начальством капитана генерального штаба Сосновского, которому, между прочим, было поручено собрать полезные сведения об этом крае, „представляющем самый естественный и кратчайший путь из Западной Сибири внутрь Китая" *). Наконец, для окончательного упрочения возникаю­щих торговых связей с Китаем и для большего развития начатых в 1868 году, в этом направлении, изысканий, в начале 1874 года, по соглашению министерств Иностранных Дел, Финансов и Военного и с Высочайшего соизволения,
*) Всеподданнейший доклад государственного канцлера 5-го января 1874 года. Не лишним заметить, что естественность и краткость этого пути, как видно, предполагалась заранее, ибо ни то, ни другое еще не было исследовано.
(Все встречающиеся здесь примечания принадлежат автору статьи).
CtOOQIC
II
решено было снарядить в Китай новую экспедицию, с целию исследовать естественные, торговые и политические условия вы* шеуказанного „кратчайшего пути*, ведущего от пределов За­падной Сибири к юго-западному углу внутреннего Китая, а шгеняо в провинции Сы-чуань. Руководство действиями экспе­диции было поручено подполковнику генерального штаба Сосновскюму, отчет которого об исполнении возложенного на экспе­дицию поручения напечатан частями в каталоге выставки пред­метов, привезенных экспедицией, в Извеет. Им. Геоър. Общ. *), в газете Ролост**) и в журнале Военный Сборник и издан редакцией этого журнала в отдельной брошюре.
Важность предметов, подлежавших исследованию экспедиции, значение задачи, порученной её разрешению, значительные суммы, употребленные на это дело правительством, и наконец то жи­вое сочувствие, которое встретила экспедиция со стороны торго­вого сословия и всего образованного общества, дает отчету г_ Сосновского право на особенное внимание я подробный раэбор. Прежде всего несколько слов о самой задаче экспедиции.
Русская учено-торговая экспедиция, как видно из отчета (стр. 3-я), имела своею целию: вопервых, исследовать, в то­пографическом отношении, дорогу от Зайсанского поста, в Семипалатинской области, к юго-западнып провинциям за­стенного Китая и указать, при каких способах и средствах она может быть применима для нашей торговли; вовторых, если торговля в этом направления представляет задатки к дальнейшему развитию, то выяснить соображения, где удобнее учредить консульство и фактории, а где достаточно ограничиться торговыми агентствами, и в-третьих, собрать возможно полные сведения о так-называемом дунганском восстании, которые давали бы возможность определить будущую политическую судьбу охваченных инсуррекцией провинций. Таким образом собствен­но ученого поручения экспедиция не имела, и задача её своди­лась, главным образом, к целям практическим: топографи­ческому описанию пути и собранию сведений о торговле. Исклю­чение из задач экспедиции ученых исследований и вообще
*) Т. XII отдельный оттиск.
**) 19-го апреля 1876 года, № 108.
Прштч. Эти, как и другие встречающиеся здесь слова, напечатаны кур­сивом в оригинале.
L.OOQle
III
отсутствие в этом деле участия Императорского Русского Гео­графического Общества, всегда оказывавшего подобного рода, экспедициям деятельное содействие, представляется тем более достойным сожаления, что бблыпая часть посещенных экспе­дициею местностей принадлежит к наименее исследованным в ученом отношении, что подобные экспедиции случаются не часто и не часто обладают такими материальными средствами, какие имела экспедиция г. Сосновского, и что наконец личный состав этой экспедиции был сравнительно более пригоден для ученых исследований, чем для изысканий торговых и собира­ния сведений коммерческого свойства. В этом последнем отношении состав экспедиции, как увидим ниже, был весьма некомпетентен. Что же касается поручения экспедиции собрат возможно полные данные о так-называемом дунганском восстании, которые давали бы возможность определить будущую политическую судьбу охваченных инсуррекцией провинций, то сме­ем думать, что, за отсутствием в этом отношении более под­робной программы, исполнение такого поручения показалось бы затруднительным не только для членов означенной экспедиции, лиц (суда по специальности их занятий) совсем незнакомых с Востоком и никогда прежде не посещавших Китая, но и для знаменитейших исследователей Азии и знатоков Китая, про­живших в нем десятки лет. Данными, могущими определить, да и то весьма гадательно, будущую политическую судьбу какой, бы то ни было страны, служат, как известно, прежде всего, история этой страны, а затем самое широкое изучение совре­менного её положения во всех главнейших отношениях: по­литическом, экономическом, этнографическом и т. п. Какие же именно данные для разрешения этой задачи нужно и можно было собрать экспедиции, следовавшей почти без остановок изо дня в день по одному направлению, заранее намеченному, и состоявшей из лиц, не знающих языка страны и даже едва ли имевших время не только подготовить себя для исполнения порученного им дела, но и сносным образом собраться ‘в дорогу? *) Вот вопросы, которые естественно и сами собою воз­никают при рассмотрении этой части, данного -экспедиции пору-
*) Всеподданнейший доклад государственного канцлера о назначении эк­спедиции был Высочайше утвержден 5-го января 1874 года, а в марте того же года экспедиция уже выехала из Петербурга.
k^ooQle
IV
чения. Как она на них ответила, это мы увидим ниже при обзоре тех страниц отчета, где говорится о дунганском восстании.
Ограниченная в своей задаче, как сказано выше, исследо­ваниями преимущественно торговыми, русская (уже не учено, а просто) торговая экспедиция, конечно, должна бы была иметь в своем составе если не большинство, то по крайней мере хоея несколько членов, специально знакомых с русскою торговлей вообще и в частности с торговлей русско-китайскою. Деятель­ное участие, которое оказало делу экспедиции министерство фи­нансов, разослав многим представителям нашей торговли извещения о снаряжении экспедиции и приглашения об оказании ей содействия, и сочувственные отзывы этих лиц цели экспе­диции давали, повидимому, полную возможность приобрести для экспедиции таких полезных и необходимых для успеха её дела членов. Один из самых крупных деятелей Московского коммерческого мира, от имени московского купечества, даже рекомендовал для этой цели весьма известное в Москве лицо, вполне знакомое, как с китайским языком, устным и пись­менным, так и с положением русско-китайской торговли *). К сожалению, некоторые условия, поставленные этому лицу начальником экспедиции, не могли быть им приняты. Таким образом, торговая экспедиция в Китай составилась из лиц столько же знакомых с русско-китайскою торговлей, сколько знаком с нею всякий образованный русский человек. В со­ставе экспедиции, кроме подполковника генерального штаба Сосновского, находились: доктор медицины Пясецкий - для есте­ственно-исторических исследований, которые, как указано выше, в оффициальное поручение экспедиции не входили ♦♦), капитан Матусовский в качестве топографа ***), вольнонаемный пере-
*) Дело департамента торговли и мануфактур 10-го декабря 1873 года, № 62.
*♦) Тем не менее доктором Пясецким были собраны переданные им в Академию Наук зоологические и ботанические коллекции и сделано огромное число замечательно характерных акварельных рисунков, которыми мы име­ли возможность любоваться на выставке этих рисунков в здании мини­стерства внутренних дел и в заседании географического общества. В числе рисунков г. Пясецкого особенно обращает на себя внимание пано­рама (50 в. в аршине) всего пути, пройденного экспедицией.
***) Почтенная деятельность г. Матусовского на поприще русской геогра' пут. по китаю, т. и. 89
водчик „иркутский гражданинъ* (?) Андреевский и три урядника Сибирского казачьего войска. Представителей торгового сословия и вообще людей знакомых с торговлей в числе членов эк­спедиции, как уже было сказано, не находилось вовсе. Этот существенный недостаток торговой экспедиции, повидимому, чув­ствовался и самим её начальником, пригласившим уже „лично от себя* в состав экспедиции Китайца Сюя, „бывшего пред­ставителем серьезной чайной фирмы Сю-хе-лун и прожившего в Кяхте 36 летъ“ *). Кроме этих лиц в составе экспе­диции находился фотограф г. Боярский, также приглашенный начальником экспедиции.
Денежные средства экспедиции были не скудны: на безотчет­ные экстраординарные расходы получено было от казны 5 т. р., кяхтинское купечество, со своей стороны, дало 3 т. руб., а быв­ший вице-консул в Ханькоу, г. Иванов, и представитель тор­гового дома г. Родионова, в свою очередь, присоединили, для расширения действий экспедиции, по 2 т. руб., итого в безотчет­ном распоряжении начальника экспедиции находилось 12 т. руб.**). Взаимные отношения членов экспедиции по производству иссле­дований, а равно и самые эти исследования, не были обусловлены никакою, строго выработанною и определенною программой: ни ученые, ни коммерческие общества и учреждения, которые, за исключением Москвы, как кажется, и мало знали о снаряже­нии экспедиции, не снабдили ее никакими указаниями и настав­лениями.
фической науки известна давно и по справедливости оценена всеми, кому дороги интересы этой науки. Более десяти лет обогащает он картогра­фию Азии самыми драгоценными сведениями. Составленный им маршрут учено-торговой экспедиции наиболее серьёзный труд экспедиции, если не считать работ доктора Пясецкого, вторые, как сказано выше, в оффи­циальное поручение экспедиции не входили.
♦) На стр. 4 отчета китаец Сюй называется переводчиком, каким он вероятно и был в действительности, ибо из отчета не видно, в чем именно проявлялась деятельность этого китайца по изучению русской тор­говли в Китае, которого он не видал 36 лет.
♦*) Стр. 4 отчета. Здесь говорится собственно о безотчетных расходах. Вообще же на экспедицию было потрачено 48,071 руб., из числа которых 86,071 р. составляют расход казны, а 7 т. руб. - купечества. Казенные суммы были употреблены: на прогонные (6,582 руб.), суточные (11,769), и на­градные (5,300 руб.), деньги чинам экспедиции, и на расходы экстраорди­нарные (12,420). Дело департамента торговли и мануфактур.
kjOOQle
VI
В марте 1874 года экспедиция отправилась из Петербурга, через Сибирь, на Кяхту, в Пекин, „потеряв, как откро­венно сказано в отчете, „для бесед с представителями ку­печества®, по нескольку дней в Москве, Нижнем и Казани, пять дней в Перми, по неделе в Тюмени, Омске, Томске и Иркутске и до двух недель в Кяхте *). Везде встречали мы, говорит отчет, неподдельное, исполненное живого интереса сочувствие, полную готовность служить общему делу, и погло­щенное личными рассчетами безучастие; были требования разум­ные, выработанные на почве практической деятельности, а с другой стороны предначертания столь размашистого пошиба, какие могла вскормить лишь покоющаяся на слишком обеспечен­ных барышах самонадеянность® **). Какие были эти разумные требования и размашистые предначертания составитель отчета, к сожалению, не указывает и тем лишает нас возможности познакомиться с мнениями именно тех лиц, ради которых и была снаряжена в Китай русская торговая экспедиция, и для которых она представляла не предмет научной любознательно­сти, а живой практический интерес, затрогивающий самые су­щественные отношения и условия нашей торговли с Китаем. Переступив границу 12-го июля экспедиция направилась через Ургу и Калган, и к 19-му августа была в Пекине. Здесь она разделилась: оба переводчика, гг. Андреевский и Сюй, отправлены были сухопутно, чтоб исследовать свойства пути, по которому Сансийцы возят свои чаи в Калган и Гуй-хуа-чен, а осталь­ные члены отправились морем через Тян-цзин и Шанхай и прибыли в Ханькоу к концу октября. Отсюда, собственно го­воря, началось исполнение возложенного на экспедицию поручения. Задавшись мыслию проследить диагональ, ведущую в долину Чер­ного Иртыша, экспедиция 11 января 1875 г. поднялась вверх по р. Хань-цзяну и, затем сухопутно, через Хань-чжунь-фу, Лан-чжеу-фу, Су-чжеу-фу, Ань-син-чжеу, Хами, Баркюль и Ту­чен, прибыла в половине октября в Зайсанский пост, упо­требив, следовательно, на главную часть своего путешествия около девяти месяцев из двадцати одного всего времени су­ществования экспедиции.
Согласно вышеизложенным задачам экспедиции, отчетъ
*) Стр. 4-я.
**) Там же.
39*
GooqIc
ѵп
г. Сосновского может быть разделен на три части: а) на иссле­дование торговли по пройденному экспедицией пути и изложение доказательств в пользу выгодности этого пути против кях­тинского; б) на описание дунганского восстания с „ впечатлени­ями автора отчета по поводу столь общего, столь укоренивша­гося воззрения на так-называемый китаизмъ" *) и в) на извле­чение из путевого журнала экспедиции с маршрутами и замет­ками о торговле.
Обратимся к первой части.
Путь, по которому прошла экспедиция, как справедливо гово­рит автор отчета, „путь старый, даже очень старый: издавна, еще в весьма отдаленную эпоху, он был известен, а после покорения Джунгарии и Туркестана так-называемая новая линия сделалась главным путем сообщения внутреннего Китая с его внешними, вновь приобретенными владениями; стали возникать торговые колонии, начался обмен произведений, дороги были обставлены возможными удобствами, и движение было беспрепят­ственно до самого позднейшего * времени, когда мусульманская инсуррекция нарушила установившийся порядок вещей* *♦). Не останавливаясь на утверждении автора отчета о беспрепятствен­ном .обмене и движении на этом пути ***), мы с своей сто­роны прибавим, что действительно путь этот не только давно был известен, но , и торговое значение его вообще и по отно­шению к пути кяхтинскому бывало уже предметом обсуждения и в оффициальной переписке, и в печати. Сколько нам из­вестно, первое серьезное внимание нашего правительства на. тор­говлю чрез западные провинции Китая было обращено в 1843 г.,
♦) Стр. 73.
. *♦) Стр. 68.
♦♦♦) Заметим только, что этому утверждению противоречат не только известные факты о всегдашних притеснениях, которым подвергалась эта торговля, но и отчет самого же г. Сосновского о его прежней, Булунътохойской экспедиции (отдельная брошюра), где он, между прочим, гово­рить: „всякому ближе знакомому с китайскими порядками весьма хорошо известно, что здесь (в Джунгарии) правительственные договоры и гарантии, обеспечивающие право свободной торговли, сами по себе, а манджурский чи­новник, делающий всевозможные стеснения на каждом шагу, сам по себе, и что этоть враг, сила которого ослаблена несколько нынешним восста­нием, едва ли не опаснее для русского торговца мятежного Дунганина*. То же самое подтверждается сведениями каравана Т. С. Морозова и дру­гими недавними известиями.
CtOOqIc
хш
когда сближение англичан и других европейцев с Китаем и заключение за год пред тем Нанкинского трактата стало угрожать подрывом всей нашей торговле с этим государ­ством. Начальнику нашей пекинской миссии, которой было по­ручено в то время иметь наблюдение за ходом всей вообще китайской торговли и сообщать о ней сведения, принадлежит честь первого указания на важное значение для нашей торговли западных провинций Китая.Замечательная и полная любопыт­ных сведений записка по этому предмету отца Поликарпа и до­несения командированного, вследствие этой записки, в означен­ные провинции д. с. с. Любимова были, как кажется, первым оффициальным исследованием западно-китайской торговли и по­служили основанием целого ряда весьма важных правитель­ственных мер к её упрочению и дальнейшему развитию *). К числу этих мер принадлежало, как известно, и основание наших консульств в Кульдже и Чугучаке. В печати сказаняый предмет также не раз затрогивался и обсуждался. Доста­точно указать на статьи Крита, Скачкова, Тарасова, Венюкова и др. Наконец, в последнее время и иностранцы обратили на него внимание: известный путешественник и знаток Китая фон-Рихтгофен, в своих замечательных письмах шанхай­ской торговой палате **), а также и в других статьях ***) посвятил этому пути весьма обстоятельные исследования, и даже один из проектов железной дороги в Китай (по направле­нию, которым прошла экспедиция г. Сосновского) окрещен его именем ****). Вышеприведенною краткою справкой мы, конечно, не имеем ни малейшего желания умалить значение русской тор­говой экспедиции в Китай; мы только отводим ей надлежащее место и вводим ее, так-сказать, в должные рамки.
Возвратимся к отчету.
*) Все эти, в высокой степени интересные документы, хранящиеся в архивах министерств иностранных дел и финансов, в скором времени будут изданы нами с надлежащими объяснениями и примечаниями.
♦♦) Letter оп the provincee of Honan and Shansi; letter on the provineee qf Chili, Shanai, Shensi.
♦**) „Ueber den nattLrlichsten Weg fttr eine Eisenbahnverbindung zwischen China und Europa" (Verhandl. der Geeellschaft fUr Erdkunde zu Bertin, 1874, № 4).
•♦♦♦) Азия, проектированные в ней железные дороги по Гофштетеру, сост. Кеппен. Прил. к Горн. Журналу 1877 года.
IX
Главная мысль й все старания автора отчета направлены к одной цели-доказать то, что было им высказано ранее в от­чете о булун-тохойской экспедиции, именно, что путь, пройден­ный экспедицией, представляет такия преимущества для торговли, каковых не имеет никакой другой путь в Китай, и каковые делают этот западный путь способным идти в параллель даже с путем морским через Суэзский канал. Все осталь­ные затем сведения и рассуждения г. Сосновского составляют только необходимые принадлежности и украшения для подтвер­ждения вышеуказанной главной мысли отчета. Сведения эти по бдлыпей части взяты из консульских отчетов и других до­кументов, а рассуждения заключаются в давно известных фразах и сетованиях на нашу коммерческую отсталость, ру­тинность, отсутствие широких взглядов и т. п., причем, как всегда случается с подобного рода бойкими, но мало солидными рассуждениями, они поверхностны и грешат противоречиями иногда самого поразительного свойства. Так, напр., на стр. !> отчета читаем: „все знают, что некогда блестящая по оборо­там кяхтинская торговля ныне в упадке, год от году сла­беет, представляя какое-то загадочное, ненормальное явление", а на стр. 14 видим, что „с допуском чая по западной гра­нице, ввоз его через Кяхту не прекращается, напротивъ- год от года увеличивается". Поэтому мы и не будем оста­навливаться на этих рассуждениях, а обратимся к главной мысли отчета-к доказательствам преимуществ западного пути пред всеми остальными. Преимущества эти, по удостоверению отчета, заключаются: а) в расстоянии, б) во времени транспорти­ровки, и в) в стоимости транспортировки. Проверить все при­водимые в этих рубриках цифры мы не в состоянии: такой труд пусть сделают те, кто прямо и непосредственно заинте­ресован в их точности и верности. Здесь же достаточно ограничиться некоторыми не подлежащими спору цифрами и оста­новиться на общих приемах обхождения с ними.
Относительно расстояния на 19 стр. отчета показано нижесле­дующее сравнение путей кяхтинского и западного:
а) по кяхтинскому пути: От Тюмени до Кяхты 3,500 верст.
„ Кяхты караванным путем до Тян-цзина 1,620 я
„ Тян-цзина до Ханькоу моремъ 1,850 „
Итого... 6,970 и.
kjOOQLe
X
6) во западному пути:
От Тюмени до Зайсанского поста 1,797 „
, Зайсанского поста до Хами 1,090 „
Хами до Ань-син-чжеу. 382
„ Ань-син-чжеу, через Су-чжеу-фу и Иань-чжеуфу до Цжнь-чжеу 1,288 „
„ Цинь-чжеу до Хань-чжун-фу 250 „
Итого... 4,782 в.
Таким образом, по удостоверению отчета, на стороне нового пути представляется сокращения на 2,200 верст.
Весь этот рассчет, но ближайшем его рассмотрении, оказы­вается неточным, а именно:
1) Разстояния, как всем известно, могут быть сравниваемы между собою при одном только непременном условии, - чтоб исходные и конечные пункты этих расстояний были одни и те же; в противном случае никакое сравнение расстояний немы­слимо. В отчете мы видПм противное: исходною точкой для обоих путей взят действительно один и тот же пунктъ- Тюмень, конечных же пунктов два: для кяхтинскаго-Ханькоу, для западного - Хань-чжун-фу, отстоящий от Ханькоу, как видно из отчета *), на 1,200 верст. Вследствие такого приема западный путь произвольно сокращен на 1,200 верст.
2) Отдельные расстояния, входящие слагаемыми в общее ис­числение каждого из обоих путей, неверны: они увеличены для кяхтинского и уменьшены для западного и, кроме того, для сего последнего самый итог сложения отдельных расстояний пока­зан менее против действительного. А именно: от Тян-цзина до Ханькоу морем не 1,850 вер., а только 1,199 **), т.-е. менее на 651 вер.; от Тюмени же до Зайсанского поста, если даже считать по самому ближайшему, расстоянию, 1870, а не 1797 верст ***). Других расстояний собственно по Китаю мы прове­рить не в состоянии, но заметим, что итог расстояний по за­падному пути (4,782 в.) неверен вдвойне: если сложить отдель­ные цифры, из которых он составился, то будет 4,802 в.; если же сравнить его со стр. 95 отчета, на которой указано, что от Зайсанского поста до Хань-чжу-фу 3,037 в., то общий итог будет 4,832 версты.
*) Стр. 76.
**) Крит, О торговых путях.
***) Почт. дорожник.
VjOOQle
XI
Таким образом (не говоря даже о невозможности безуслов­ного сравнения двух путей, из которых один на значитель­ном протяжений - морской), оказывается, вопреки утверждению отчета, что преимущества западного пути против кяхтинского по расстоянию не велики, а именно: не более как на 300 верст. Заключение это, впрочем, нисколько не ново: оно было выска­зано еще в 1864 г. известным знатоком нашей торговли с Китаем Н. К. Критом в его „Заметке о торговых путях из Китая в Россию чрез азиятскую границу" *).
Время транспортировки по старому и новому пути показано в отчете в нижеследующих цифрах **):
а) по старому пути: От Ханькоу до Тян-цзина на пароходах прямого сообщения. 15 дней.
До Туи-чжеу на кмтайскихъ д жонках... ✓ 5 „
„ Калгана на мулах. 10 в
„ Урги на верблюдахъ Зв „
, Кяхты 12 ,
» Иркутска 12 w
„ Томска 26 ,
„ Тюмени 14 „
Всего чистаго хода 130 дней.
Считая хотя по пяти дней на перегрузку, получим 170 дней; но, вследствие недостатка верблюдов и частых падежей, обык­новенно только часть из всей массы чаев, отправляемых су­хопутно, идет на верблюдах, а остальные на быках и прихо­дят в Кяхту чрез 80 дней, так что всего ходу до Тюмени 202 дня.
б) по новому пути.
Перегрузка в силу принятого обыкновения установлена в следующих местах: в Цин-чжеу, откуда начинается тележ­ная дорога, а затем в Лань-чжеу-фу, в Сю-чжеу-фу, Хами и Гучене; весь путь до Зайсана совершается в 85 дней по сле­
дующему рассчету:
От Хань-чжун-фу до Цин-чжеу 8 дней.
„ Цнн-чжеу до Лань-чжеу-фу 9 .
До Сю-чжеу-фу 18 •
, Хами 18 ,
„ Гучена 13 „
„ Зайсанского поста 19 я
Итомо 85 дней.
♦) Изв. И. Г. О. 1876.
♦*) Стр. 20.
LjOOQle
XII
Отсюда до Тюмени надо считать 20 дней, хотя пароход Хрушвв шел в 1871 г., делая пробный рейс, всего 14% дней. Полагая и здесь на перегрузку по пяти дней, всего хода будет 140 суток *).
Таково, по утверждению отчета, преимущество нового пути по времени транспортировки.
Здесь, как и в первом случае, неправильность приема сравнения путей, увеличение цифр для старого и уменьшение их для нового пути, бросаются в глаза с первого взгляда, а именно:
1) По старому пути сравнение времени транспортировки, как было уже нами замечено при рассмотрении расстояний, взято от Ханькоу до Тюмени, по новому же от Хань-чжун-фу до Тюмени.
2) По старому пути времена доставки товара показаны в больших против действительности цифрах: от Ханькоу до Тян-цзина на пароходах не 15, а только 8-9 дней**), от Тун-чжеу до Калгана на вьючных верблюдах или мулах не 10, а 7-8 дней***), от Калгана до Кяхты на верблюдах не 48, а 28-82 дней ****). От Кяхты сроки доставки товара разные, и медленные и скорые, смотря по времени года и другим об­стоятельствам; но вообще средний срок доставки из Ханькоу чрез Кяхту даже в Москву, а не Тюмень, отстоящий от Мо­сквы на 2,075 вер., не превышает 177-186 дней *****), значит далеко менее 202 дней, указанных в отчете.
3) По новому пути рассчет времени транспортировки от ^Зайсанского поста до Тюмени взят по пути водяному, тогда как соответственное расстояние во времени движения по ста­рому пути от Томска до Тюмени показано по пути сухопутному, что в том и другом случае значительно изменяет рассчет. Проверить цифры времени транспортировки по пути западному в пределах Китая-невозможно, так как для этой проверки в настоящее время не имеется никаких данных: в стране, где только-что закончилось страшное восстание, уничтожившее
♦) Стр. 20.
♦♦) Крит, Будущность Кяхтинской торговли, стр. 7 и The 'treaiy porU of China and Japan, стр. 407.
***) Будущность Кяхтинской торговли, Н. Крита, стр. 7.
*♦♦♦) Там же, стр. 7.
***♦♦) Там же, стр. 31.
XIII
сотни тысяч душ и десятки тысяч поселений, там этих данных и быть не может. Допустим, что движение по запад­ному пути невозможно; но и тогда безостановочная доставка то­вара от Ханькоу до Тюмени, считая по 40 в. в день и без перегрузок, потребовала бы не 140, а 152 дня, а с перегруз­кою, даже при самых благоприятных обстоятельствах, до 180 дней.
Сравнение по стоимости транспортировки западного пути с кяхтинским и морским чрез Суэц дает первому, по мнению г. Сосновского несомненные преимущества: расходы доставки по западному пути дешевле против кяхтинского почти на 10 руб., а против морскаго-на 36 к. с пуда, и если на стороне сего последнего пути остается выигрыш во времени доставки, то потеря времени на западном пути с лихвой покрывается вы­годною покупкой чая *). Мнение свое автор подтверждает рядом подробных рассчетов. Проверить эти рассчеты по той же причине, которая указана выше, мы не в состоянии; заме­тим только одно. „Мы шли“, говорит г. Сосновский, „живым следом недавнего прошлого. Нет дерева, отдельно стоящего жилья, которые бы пощадил разрушительный поток инсуррекции. Обширные села, многочисленные поселения, еще не так давно кипевшие жизнию и деятельностию, стоят и поныне в мрачном безмолвии обагренных кровию руин. Все пусто-ни души. Только кое-где из-за наскоро слепленной мазанки или выделанной в толще земли ямы выставится робкая изможженная фигурац **).
Как согласить это описание с вышеуказанными рассчетами и рассуждениями мы не знаем; думаем, однакож, что при тай­ком положении западного пути никакие рассчеты относительно движения по нем торговли немыслимы, а все рассуждения о его преимуществах по меньшей мере преждевременны. .
Вторая часть отчета занята описанием дунганского восстания и рассуждениями автора о так-называемом китаизме. Все из­вестные до сего времени сведения об этом восстании или, вернее, поголовной резне китайцев мусульманами и обратно, истребившей почти бесследно десятки городов и сотни тысячъ
♦) Стр. 59.
*♦) Стр. 21.
XIV
людей, заключались в отрывочных заметках, корреспонден­циях и мелких статьях, составленных по слухам или по рассказам, всегда в ту или другую сторону преувеличенным, очевидцев-туземцев враждебных лагерей. Начальник торго­вой экспедиции и его спутники были единственные пока русские образованные люди, прошедшие вдоль тех стран, где недавно разыгрывалось дунганское восстание, видевшие все ужасные его последствия и имевшие своею целью собрать о нем подробные сведения *). Понятно поэтому, с каким любопытством всякий интересующийся положением дел на крайнем Востоке при­ступает к чтению этой части отчета экспедиции. К сожалению, ожидания оказываются напрасными: вся эта часть отчета г. Со­сновского есть буквальная перепечатка с собственными вста­вочными в текст рассуждениями автора целых страниц и отдельных строк, без указания источников, не только из статей, помещенных в редких изданиях,, как например, статья отца Палладия, но и из весьма известных путешествий и справочных книг, как, например, из Военно-Статисти­ческого Сборника, из которого автором отчета перепечатана ббльшая часть сведений, относящихся до устройства китайских войск. Нижеследующие выписки подтвердят сказанное.
Стр.
„Позитивизм той религиозно-фнлосовсжой школы, которая извества у нас под именем Конфуции, пред­ставляет обширное поле для построе­ния любой система; дух терпимости, давим отличается это учение, доста­точно характеризуется словами даже мусульманских писателей, говоря­щих, что оно дает материал, гч которого с одинаковым удобством можно построить и мусульманскую мечеть и ламайское капище*.
38.
„Позитивизм конфуцианцевъ^, ос­тавляет широкое поле для построе­ния любой системы; мусульманские пи­сатели сравнивают конфуцианское учение с готовым материалом, из которого можно построить капище или мечеть®.
(О магометанах в Китае, арх. Палладия. Труды Пвхине*. дух. миссии, т. IV, стр. 447).
Стр. 39.
„У второго министра умерла жена, „У второго министра, Манджура, женщина обыкновенная, ничем не умерла жена, женщина обыкновенная, прославившаяся® и пр. ничем ие прославившаяся® и пр.
(Пут. в Китай Ковалевского, т.
П, стр. 64 и 65).
•) Из иностранцев кажется только один Рихтгофен был в тех местностях, где возникло и откуда распространилось восстание.
igitized tty
XV
Стр. 40.
„...только актеры, военнопленные, сторожа присутственных мест и по** лицейские служители считаются людь­ми позорного происхождения, лишены гражданских прав, почему им и недоэволено поступление в учебные заведения, а следовательно и на го­сударственную службу. Звания эти на­следственные, а прежде сторожа, на­пример, присутственных мест ком­плектовались из каторжныхъ* и пр.
„Аграрные законы поражают глу­биной, ясностью взгляда и заботами о пользе народно*
Стр.
„Обрабатывающая промышленность развилась самобытно и достигла не­подражаемо* степени совершенства* и пр.
„Хорошие сортн фарфора стали реже попадаться, потому что лучшие фарфоровые заводы (в Цзянси) раз­рушены тайкипгами в 1860 г.*
Стр.
„Земля не знает отдыха, и отня­тые у неё силы возвращаются е* по­средством тщательного удобрения* м пр.
Стр.
„Получившие первоначальные сведе­ния в народных школах или у до­машних учителе* отправляются в сво* уездный окружный или областно* городъ*, и пр. до конца страницы с пропусками, перепечатка того же источника.
„...рабы, военнопленные, актеры, а также полицейские служители, наби­равшиеся прежде из каторжников, но ныне наследственные. Последиесказанные категории лиц не имеют гражданских прав, не могут по­ступать в учебные заведения, а сле­довательно и в государственную службу*.
(Воеино-Статист. Сборник, в. Ш, стр. 162).
„Многие постановления в Китае поражают и теперь ясностию взгляда, предусмотрительностию и заботливо­стию законодателя о пользе народа*.
(Ковалфвский,стр. 60).
41.
„Китайская промышленность, раз­вившаяся совершенно самобытно... во многих отраслях достигла совер­шенства*.
(Военно-Статист. Сборник в. Ш, стр. 166).
„Лучшие фарфоровые заводы в провинции Цзянси были разорены в 1860 году инсургентами, и хорошие сорта фарфора теперь не выделы­ваются*.
(Там же, стр. 167).
42.
„Земля не знает отдыха, и отня­тые у неё силы возвращаются ей по­средством тщательного удобрения* и пр. .
(Там же, стр. 159).
48.
„Достигшие достаточного образования в народных училищах или у домашних учителе* являются в сво* областно* или окружный город...*
(Китай в ъражд. и нраеств, состоя­нии Иакинфа, ч. ПИ, стр. 3, 18, 19, 27, 29, 39 и 41.
kjOOQle
XVI
Стр.
•Строгая отчетность в расходова­нии казенных сумм исключает, новидимому, всякую возможность похи­щения, а между тем когда после пер­вой войны с англичанами хватились денегъ* и пр.
Стр. 46, 47 и 48-буквальная пере­печатка, с пропусками н переста­новкою фраз, статьи арх. Палладия о магометанах в Китае (см. выше, причем мнения арх. Палладия автор отчета приводит как собственные, например, (стр. 47):
9 Отметим здесь кстати грубое заблуяьдение, когда отождествляют в одном понятии китайских маго­метан и татар: как будто магоме­танинъ-синоним татарина. Татары составляют ветвь тюркского племени и ненмеют ничего общего с китай­скими мусульманами ни по происхож­дению, ни по языку“ и пр.
Стр.
•Главное управление армиею разде­лено между тремя палатами* и пр.
Стр.
•Знаменное войско^. лишено всякой воинственности и годно только для китайской полицейской службы и спла­ва казенного леса по рекамъ* и пр.
Стр.
•В войсках восьми знамен ору­жие выдается натурой или деньгами, а в зеленом знамени всегда на­турою*.
„Порох приготовляют войска сами по мере надобности* и пр.
44.
Сложная и строгая отчетливость в казенных деньгам, повидимому, ли­шает всякой возможности украсть их, а между тем когда после пер­вой контрибуции англичанам, хва­тились денегъ* и пр.
(Ковалевский, т. II, стр. 39).
•Здесь кстати заметить, до. какой степени не точно называют китай­ских магометан татарами, как будто магометане не что иное как татары. Последние составляют ветвь тюркского племени и не имеют ни­чего общего с китайскими магоме­танами ни по происхождению, ни по языку* и пр. (стр. 441).
49.
•Главное управление армиею разде­лено между тремя палатайи* и пр.
(Военяо-Стат. Сборн,, в. III, стр. 190).
50.
•Войско... не только утратило вся­кую воинственность, но впало в ле­ность и нищету, так что может быть только годно для китайской по­лицейской службы и сплава по рез­кам и каналам казенного хлеба* и пр.
(Там же, стр. 189).
51.
•В войсках восьми знамен ору­жие выдается натурой или деньгами^ а в зеленом знамени всегда на­турою.*
•Порох приготовляется самимж войсками по мере надобности*.
(Там же, стр. 191).
gitized by
XVII
Стр. 62.
„Артиллерия... состоит... восьми шести-фунтовых орудий, подаренных русским правительством, и медных орудий, отлитых еще иезуитами при императоре Канси, и они, конечно, давно уже пришли в совершенную негодность*.
Стр.
„В войсках восьми знамен многие офицерские должности, исключая первых четырех классов, наслед­ственны*.
и
„Артиллерия находится в самом жалком состоянии, за исключением восьми шестифунтовых орудий, пода­ренных русским, правительством, остальные орудия отлиты ,еще иезуи­тами при иип. Канси и пришли в совершенную негодность*.
(Там же стр. 191).
54.
„В знаменных войсках многие офицерские должности, исключая пер­вых четырех классов, наслед­ственны “.
(Там же, стр. 190).
пр.
Описанию собственно дунганского восстания в отчете посвя­щено не более четырех страниц, кажется, ни откуда не заим­ствованных; по крайней мере мы не могли найти источника (а их не много), из которого могли бы быть сделаны выписки. Но в этом отношении следует жалеть об обратном. Еслибы в отчете были сделаны выписки из чужих статей, то, мо­жет-быть, случайно в эти выписки попало бы, хотя бы в дур­ном переводе ♦), превосходное (VI) письмо барона фон-Рихтгофена ийанхайской палате о восстании в Ганьсу и Шенси **). Теперь же сведения, собранные экспедицией об этом восстании на месте действия и, так-сказать, из первых рук, до того незначительны и поверхностны, что все прежния статьи о дун­ганском восстании, составленные в России по слухам или рассказам очевидцев, далеко превосходят эту часть отчета экспе­диции. Известно, что дунганское восстание охватило собою огром­ное пространство, длилось более десяти лет, уничтожило почти бесследно массу городов и селений и истребило не десятки, а сотни тысяч, миллионы людей. Что же это за восстание, в чемъ
*) Говорим это потому, что на стр. 71-й сказано: „По таможенным от­четам (в Ханькоу) оборот иностранной торговли простирадся на 15.409,470 руб. по привозу и на 40.437,360 руб. отпуска*. Очевидно что здесь „foreign trade* переведено буквально, когда следовало перевести: оборот внешней торговли. Иначе можно подумать, что дело идет только объ* иностранных товарах, или о товарах иностранных купцов.
**) Letter, № 6, the Rebelli on in Kausu and Shensi 1872 года.
CtOOQIC
_хш
оно заключалось, какие его отдаленные причины и ближайшие поводы, как и кем оно велось, что оно сделало и т. п.,-вот вопросы, которые естественно возникают у каждого кто хоть мало-мальски знает об этом восстании, и разъяснение кото­рых скорее и ближе всего должно бы найти себе место в отчете той экспедиции, на которую было специально возложено собрать возможно полные данные об этом восстании. Вот как отвечает на все такие вопросы г. Сосновский: „Напрасно мы искали бы действительные поводы к движению: ни руководящей мысли, ни единства цели оно не имеет. Это не клик газавата во имя знамени пророка, не зов убогой райи за кусок хлеба и свободы совести, „а просто бойня без смысла и причины* *). Итак, ожесточенная резня, поголовное в течение десяти лет истребление друг друга* двумя народностями, не имеет ни смысла, ни причины? Нет, причины эти существуют, и уже были указаны нашим русским ученым Васильевым и ино­странцем Рихтгофеном, но только исследование этих причин не далось автору отчета. Вместо того, он приводит наивные рассказы об обстоятельствах, послуживших будто-бы поводом к восстанию, о „давнишних спорах о потравахъ" **), мщения какого-то Малакуна за кровь родственника и т. п., чтд, можетъстаться, было поводом ссор и драк между смежными воло­стями или родами, но отнюдь не причиною такого исторического jparana, каким было дунганское восстание. Вторая часть отчета заключается опять заимствованиями из конца статьи о. Пал­ладия, начало которой мы видели выше.
Стр. 65.
«Некогда мусульмане долго засе­дали в Пекинском астрономиче­ском трибунале и пользовались вни­манием двора пока их не сменили в последствии ученые иезуиты; Масиньи, губернатор Чже-цзяна, был из мусульманъ„ и пр.
«Губернатор губернии Чже-цзян Масиньи магометанин, и единоверцы нисколько не считают его за то ре­негатом. Некогда они, мусульмане, долгое время сидели в Пекинском астрономическом трибунале и поль­зовались вниманием двора, пока уче­ные иезуиты не сменили их в этом звании* (Палладий, см. выше).
♦) Стр. 48-49.
*♦) Стр. 58.
CiOOQlC
XIX
В рассмотрение третьего отдела отчета, извлечения из путе­вого журнала экспедиции, наполненного разнообразными сведе­ниями, маршрутами и всевозможными цифрами, входить не будем. Может-быть, сведения эти интересны, маршруты полезны и цифры верны. Но те приемы, какие вообще употребляет автор в сво­ем отчете, невольно возбуждают недоверие и к этой его части. Трудно дать полную веру этим поддающимся только тщатель­ному и продолжительному исследованию сведениям и цифрам, когда видишь, что мимо самых крупных явлений автор про­шел, так сказать, зажмуря глаза и нашел лучшим позаим­ствовать о них, без указания источников, чужия описания и мнения. Кто может положиться на такой цифирный дневник, в котором, с одной стороны, встречается самое скрупулезное даже в процентном отношении перечисление населения многих городов и селений с показанием числа в них шапочников, кузнецов и плотников, а с другой, вопреки давно известным фактам *), утверждается, что „в Китае правильных переписей не производится, а потому и трудно дать более или менее точную цифрунаселения® **). Для кого, наконец, могут быть нужны такия сведения (а их много), как например: „плоды, как-то: сы-цзы, каштаны, орехи и пр. (?) считаются так: сы-цзы на гины или штуками, а в последнем случае ПО штук за 100 (?); каштаны и грецкие орехи на дэу, принимая дэу в 30 -32 гина; орехи лахуасин на гины. Дрова, мясо, птиц живьем (дрова живьем!), а прочее (?) на гины* ***). По всему видно» что сведения собирались лишь бы как-нибудь пополнить ими дневник и пощеголять пестротой цифр, мер, весов, монет и названий на китайские и русские лады. „Масса материаловъ®, говорил г. Сосновский в своем сообщении в Географическом Обществе, „требующих времени для разработки, лишает меня возможности сделать обстоятельный докладъ® ****). яМы рассчи­тываемъ®, продолжает он теперь в своем отчете, „со време­нем, отдать весь собранный материал на суд публики® ****).
Будем ждать исполнения этого обещания, а пока подведем итоги тому, что имеем не в обещании, а в действительности.
♦) Китай Иакинфа и Путешествие Ковалевского.
**) Стр 76.
♦♦♦) Стр. 79.
**•♦) Изв. И. Г. О. 1876.
♦•♦*♦) Стр. 66.
XX
Отчет начальника учено-торговой экспедиции в Китай, по тем главнейшим предметам, исследование которых было экспедиции поручено, представляет, как мы видели, в значи­тельной своей доле поверхностного свойства компилятивный труд из материалов более или менее известных, и сведений и рассуждений, перепечатанных буквально из книг и из со­чинений, изданных десять и более лет тому назад. Собствен­ные рассуждения автора обыкновенно противоречивы и бездока­зательны. Заключающиеся же в отчете разнообразные сведения, вследствие общего характера отчета и приемов составителя, не могут возбуждать к себе серьезного доверия, по крайней мере, до того времени, пока эти сведения не будут проверены и под­тверждены лицами беспристрастными и компетентными.
VjOOQle

4 :