Инклюз [Александр Константинович Королько deep-reader] (fb2) читать онлайн

ИНКЛЮЗ

Александр и Юлия Королько

___

A CIP record for this book is available from

the Library of Congress Cataloging-in-Publication Data

under the title of “Cello and Blue Wine“

ISBN: 978-0-578-28032-5

___

© 2022 Oleksandr Korolko and Julia Korolko:

TXu 2-335-697

TXu 2-236-665.

All rights reserved.

ПРОЛОГ

Реверсия

___

Пожилая женщина открыла глаза и увидела над собой подвешенные декорации и включенные сценические софиты. Скрип иглы граммофона все еще царапал по кругу, делая подвальный домашний театр еще более опустелым.

Женщина привстала на локти и окинула взглядом помещение. Напротив нее, в кресле первого ряда, сидела большая кукла в черном. На плечи куклы было наброшено одеяло с изображениями индейских геометрических орнаментов. Столь удачно она сидела, что казалось именно этого пробуждения женщины и ждала, уставившись точно в местоположение хозяйки дома.

Пожилая женщина встала и прошла к граммофону, чтоб наконец оборвать этот царапающий звук. Еще некоторое время в ушах оставался стоять тонкий звон. Горло ее пересохло и немного першило. Она попробовала откашляться, но все засвербило, начиная ото рта, носа и до самих легких. Теперь женщина ощутила головокружение и привкус гари. Дым от Калифорнийских лесных пожаров уже несколько дней напоминал о себе покашливаниями и припухлостью век.

Это случилось с ней впервые. Сколько она спала прямо на твердой сцене, в платье, не скинув даже туфли? Женщина медленно направилась к лестнице наверх, откуда в подвальное помещение попадал дневной свет. Обернувшись на сцену домашнего кукольного театра, в задумчивости она остановилась, затем погасила свет.

01. Двоемирие

___

Конец! Все было только сном.

Нет света в будущем моем.

Где счастье, где очарованье?

Дрожу под ветром злой зимы,

Рассвет мой скрыт за тучей тьмы,

Ушли любовь, надежд сиянье…

О, если б и воспоминанье!

Джордж Гордон Байрон

___

Упругим нажатием большого пальца на металлический флажок, щелкнув, открылось ружье. Два наклоненных вниз ствола сверкнули отверстиями. Пальцы женской руки неспешно вставили один за другим патроны, и ружье закрылось, издав характерный щелчок.

Поравнявшись с лакированными туфлями, дуло ружья медленно двигалось над деревянным полом, словно хищный зверь, преследующий свою жертву. Следом, чуть слышно, переступали женские туфли. Достигнув ниспадающего с кровати покрывала, ружье стало плавно подниматься, пока не раздался оглушительный выстрел. Вспышка света вырвалась из-под каркаса. Плотная ткань раздулась, горячий воздух коснулся ног, обутых в туфли. По комнате разнесся писк перепуганных крыс и шорох множества лап. Через секунду одна из серых проказниц выскочила из-под покрывала, но сразу же шмыгнула обратно. Видимо, она искала другой путь отхода, поскольку вся компания ринулась к ближайшей дыре в плинтусе. Уже через пару секунд наступила тишина. Лишь где-то вдалеке можно было уловить лёгкое шуршание. Ружье вновь открылось и два блестящих патрона заняли свое положение в стволе. Из-под кровати тихо выползало облако белого дыма. Горьковатый запах пороха быстро окутал всю комнату.

Молодой музыкант Оскар очень медленно ехал по улице, стараясь не пропустить нужный адрес. К каждому дому вела полукруглая дорога. В Сан-Франциско, откуда он приехал, для строительства частных подъездных путей, как правило, используют серый бетон. Он быстро покрывается пятнами, трескается, теряет первоначальную красоту и перестает гармонировать с роскошными домами. Но здесь была уложена брусчатка из светлого натурального камня. Это дополняло внешний вид каждой постройки, и район казался еще более респектабельным. Дворы отличались друг от друга лишь ландшафтным дизайном. Их владельцы предпочитали не равномерные зеленые газоны, а фигурно подстриженные кусты и пышные цветочные клумбы, среди которых томились одинокие статуи.

Улица была тупиковой. Любой приезжий упирался в дом с круговым подъездом, в центре которого стояла невысокая раскидистая пальма. Она была такой пышной, что напоминала праздничный салют. Широкая тень ложилась на довольно большой участок цветочного газона.

Музыкант остановился. Капот его легкового автомобиля поравнялся с почтовым ящиком. Убедившись, что на ящике цифры совпадают с теми, что напечатаны на бумажке, лежащей на пассажирском сиденье, он начал с любопытством осматриваться.

На первый взгляд, дом казался необъяснимо странным, но молодой человек не сразу понял причину. Сначала он не находил отличий от соседних коттеджей: желтые стены, черепичная красная крыша, два этажа. Но окна других сияли чистотой, приветствуя гостей и прохожих. Создавалась иллюзия спокойствия. Будто их хозяева добились успеха, состоялись в жизни, достигли поставленных целей и теперь день ото дня наслаждаются уютом. Дом, в который приехал Оскар, был как будто слеп и недружелюбен из-за задернутых темных штор.

Раздался отдаленный выстрел. Молодой человек подался вперед к лобовому стеклу.

– Стреляли, что ли? – чуть слышно спросил он самого себя.

У него почти не оставалось сомнений – звук шел именно из нужного ему дома, а не из соседних. На улице не было ни одного человека. День выдался томительно-знойным, учитывая довольно высокую влажность местности.

Оскар выключил зажигание, и стало совсем тихо: шумный кондиционер перестал гонять воздух. Еще немного посидев, он, наконец, вышел из автомобиля. В доме, у которого музыкант припарковал автомобиль была грязная крыша, заросшие газоны. Но, несмотря на это, передний двор производил приятное впечатление. На нем особо выделялись выложенные из гальки широкие дорожки и кусты сирени вдоль большой террасы. Синим, пурпурным и фиолетовым ковром расстилались нежные фиалки. Названий большинства растений, которые были высажены отдельными островками, музыкант не знал. Подойдя ближе, он разглядел паутину, которая то тут, то там связывала растения, и стало понятно, что по этим тропинкам давно не ходили.

За домом виднелись живописные горы, чуть голубоватые, будто сошедшие с полотен Ренуара. Их высокие, почти до неба, хребты были окутаны серебряной туманной пылью. С одной стороны дома виднелся холм с виноградниками, с другой – было возвышение, на вершине которого – большое старое дерево, чуть подрагивающее от прозрачных, колышущихся волн раскаленного воздуха. Солнце близилось к зениту. В жаркий полдень это большое дерево укрывало от беспощадных солнечных лучей почти всю верхушку холма.

По небу грузно пролетала одинокая птица. Оскар стоял на обжигающем асфальте и чувствовал, с каким трудом дается ему каждый вдох. В густом горячем воздухе томно благоухали цветы, но не приносили той радости, которую можно испытывать, например, в прохладном саду.

Палящее солнце так нагрело металл автомобиля, что, открывая багажник, Оскар отдёрнул руку. Не пробыв и минуты на жаре его рубашка под пиджаком тотчас же стала влажной. Он с трудом достал огромный футляр и поставил его на ребро, рядом с машиной. Затем поселдовали футляры поменьше, продолговатые чехлы, папки и штативы. Через минуту на асфальте громоздилось столько вещей, что было непонятно, как они поместились в багажнике и салоне малолитражки. С трудом перенеся вещи к входной двери дома, молодой человек почувствовал, как очередная капля пота уверенно пробежала по виску. Он стал искать по карманам платок, чтобы вытереть лицо и произвести должное впечатление на хозяев дома.

Женщина достала из шкатулки ожерелье с большим сапфиром. Его грани мгновенно поймали небольшой луч света, пробивающийся через закрытые шторами окна, и заискрились. Казалось, сапфир преобразовывал прохладу и свежесть темной коробочки в холодные синие искры. Застегнув украшение на шее, она вдохнула полной грудью с какой-то радостной эйфорией. Выдох последовал несколькими секундами позже, как если бы человек уловил отдаленное воспоминание и попытался задержать его внутри себя.

Достав сапфировую сережку того же оттенка, она поднесла ее к глазам. Можно было запросто спутать их с минералом: цвета, размеры и глубина совпадали. Женщина смотрела себе в глаза в отражении зеркала и несколько раз подносила к линии взгляда драгоценность. Эта забава, казалось, достигала легкой рефлексии. Затем неспешным движением она надела сережку, аккуратно поправив после этого волосы над ухом. Лёгкая удовлетворённая улыбка появилась на лице женщины, но очень скоро сменилась на строгий взор. Размытые, отдаленные образы, которые давно казались растворившимися в истории, пронеслись в ее голове. Вторую сережку она уже не рассматривала с прежним азартом. Машинально достав ее из шкатулки и вертя в пальцах, женщина испытывающе всматривалась в своё отражение.

Легко ли описать зрелую женщину, тронутую преклонными годами, но сохранившую поистине нежные черты лица? Существуют ли точные слова, способные передать образ не подвластной времени тонкой фигуры и сглаженные, чуть замедленные возрастом движения? Сколько времени приходится такой женщине провести у зеркала, изучая изменения в своем теле и морщинки на лице, пока она не примирится с неизбежным переходом в пожилой возраст?

Женщина сохранила моложавый вид, несмотря на то, что волос уже коснулась седина. Всматриваясь в ее лицо, невольно приходило в голову, что женщина мастерски подрисовывала свои глаза, добавляя им резкости и контраста. Природа наградила женщину длинными ресницами, и она вовсе не прибегала к хитростям макияжа. При том, что кожа ее оставалась нежной, губы налитыми, а тонкий нос идеально ровным, ее нельзя было назвать абсолютной красавицей. От таких женщин, как правило, не теряют голову в одночасье. Они завораживают при более тесном знакомстве, постепенно проявляя свои благородные черты. Кое-что сильнее физической красоты манит в объятия таких дам. Это и обаяние, и несколько ленивый, бархатный голос, и, возможно даже, проступающая во взгляде страсть.

Во входную дверь позвонили. С лица женщины сошло выражение покоя. Сознание сразу же вернулось к действительности. Руки довольно быстрым привычным движением надели вторую сережку. Вопросительный взгляд застыл на лице женщины. В уме перебирались варианты возможных непрошеных гостей. Ноги скользнули в стоящие чуть впереди лакированные туфли. Она прошла к окну и отодвинула штору. На параллельной парковке, рядом с ее почтовым ящиком, стояла непримечательная легковая машина. Внутри никого не было.

Отточенным движением женский палец нажал на металлический флажок. Щелкнув, открылось ружье. Два заряженных патрона блестели своими капсюлями. Ружье закрылось, издав привычный щелчок готовности. Взяв за верхнюю часть ствола, женщина поставила оружие в глубокую нишу стены, заслонённую вазоном в человеческий рост.

За стеклянной входной дверью можно было разглядеть мужской силуэт. Дверь приоткрылась на длинну защитной цепочки. Молодой человек стоял среди множества разложенных перед дверью вещей. Он поднял самый большой футляр с намерением наконец-то войти и с приветливой улыбкой подался ближе.

– Прошу прощения за небольшое опоздание, – сказал он.

– Это должно быть какая-то ошибка. Я ничего не заказывала, – с удивлением ответила женщина.

– Понимаете, я сессионный музыкант, играю на мероприятиях. По вашему заказу приехал из Сан-Франциско отыграть вечер, – веселым голосом проговорил молодой человек.

Рука музыканта потянулась во внутренний карман пиджака, отыскивая сложенную вчетверо бумажку. Поставив футляр обратно на землю, он развернул форму с печатью.

– Вот, тут указан ваш адрес, – продолжал молодой человек, протягивая листок в дверную щель.

Наступила небольшая пауза, видимо, женщина за дверью изучала содержание печатного текста.

Казалось, открытая терраса была так нагрета, что даже легкий ветерок исчезал еще на подлете к ней. Музыкант вновь отыскал скомканный в кармане платок и вытер им лоб от виска до виска. Стараясь не поддаваться порыву волнения, он продолжил:

– Иногда случается, что один из супругов заказывает другому музыкальный сюрприз, или друзья поздравляют с каким-то событием. В моей работе это не первый случай – стоять перед закрытой дверью. Мы, как правило, спрашиваем людей: «Если у вас сегодня нет никакого важного события, тогда, может быть, действительно произошла какая-то ошибка?». Хотя, если признаться, на моей практике такого еще не случалось. Тем более, всё уже оплачено.

Женщина освободила дверную цепочку и настежь открыла дверь, жестом приглашая гостя войти.

– И всё-таки, я думаю, что это какая-то ошибка, хотя музыка никогда не помешает, – произнесла она вежливым тоном и немного отошла. – Вы можете расположиться в этом углу, – рукой указала она куда-то в сторону.

Оскар был еще на улице за входной дверью и не разглядел, куда указала хозяйка. Он отчаянно пытался собрать все свои вещи и занести их в дом за один раз. От суеты и волнения это получалось еще медленнее. Женщина дожидалась его возле рояля и видела по теням на полу прихожей, что он еще копошится на улице. В ожидании, она стала разглядывать большой семейный портрет на стене. Девочка в центре снимка искренне хохотала, глядя на кошку, которую держал отец перед маминым лицом. Создавалась забавная иллюзия, что у мамы кошачья голова.

Музыкант с огромным футляром от виолончели в одной руке и двумя поменьше – в другой, наконец, протиснулся в прихожую. На плечо он набросил дополнительные чехлы и сумки. Под мышкой был зажат штатив пюпитра. Подойдя ближе к хозяйке дома, он положил все на пол.

Из-за его спины светил самый яркий источник света – незакрытая входная дверь. Молодой человек наконец смог разглядеть хозяйку дома. Несмотря на то, что она не ожидала гостей, её наряд был праздничным, а изысканные украшения подчёркивали элегантный образ.

– Cапфир? – пристально глядя на ожерелье, спросил молодой человек.

Женщина машинально дотронулась до драгоценного камня. Сначала улыбнулась, но сразу же неловко насторожилась.

– Да. Вы разбираетесь в драгоценностях?

– Пришлось. Недавно жена намекнула на такой подарок. Я оценил и его достоинства, и его цену. Подарил и теперь вот подрабатываю при каждой возможности, – улыбнулся музыкант и с любопытством огляделся. – Консультант в магазине рассказал, например, что сапфир и рубин, в сущности, один и тот же минерал. Только из-за наличия хрома рубин имеет красный цвет, а у сапфира может быть много оттенков. Интересно, правда?

Музыкант вновь с любопытством рассматривал все вокруг. На первый взгляд, помещение казалось немного темноватым. К тому же, его глаза все еще привыкали после яркого солнечного света. Если рассмотреть основные детали интерьера он еще мог, то отдаленные углы гостиной проваливались в темноту. Игрушечная железная дорога была размещена прямо посреди комнаты.

По сравнению со знойным воздухом на улице, в доме было довольно прохладно. Все шторы были полностью завешены, вероятно, для поддержания комфортной температуры. Нежданное дуновение горячего воздуха с улицы нарушило спокойствие в комнате и привело в легкое движение кукол-марионеток, которых в гостиной было довольно много. Их наряды, разноцветные, опрятные и выстиранные, развивающиеся, как паруса старинных яхт, выделялись на фоне общего темного фона комнаты. Вдоль стен тянулись узкие деревянные перила, что для жилого помещения выглядело весьма необычно, а на них были закреплены ваги – сложные конструкции с тонкими нитями, поддерживающими больших и маленьких кукол на идеально выверенном расстоянии от пола. Их туфельки равномерно касались паркета носками, пятки не доставали всего несколько едва заметных миллиметров. В полумраке казалось, что это совсем не куклы, а дети разных возрастов, которые прижались к стенам, увидев незнакомца и стали перешептываться, иногда немного разворачиваясь друг к другу.

Женщина вернулась в прихожую и закрыла входную дверь. Куклы зашевелились сильнее от созданного воздушного импульса. Все они были женского пола, и молодой музыкант почувствовал себя Гулливером в обществе благородных девиц-лилипутов. Одежды некоторых кукол действительно были в стиле восемнадцатого века – эпохи Джонатана Свифта. Заметив зеркало на стене у рояля, музыкант машинально выпрямил спину, достал из бокового кармана пиджака расческу и привел в порядок взлохмаченные и слипшиеся от пота волосы.

Женщина вернулась в гостиную, в центре которой располагался большой стол. Белая скатерть на нем была либо совсем новой, либо идеально чистой и тщательно выглаженной.

Рояль вызвал у молодого человека особый интерес. Сразу его не удалось рассмотреть, но у гостя закралось подозрение, что это дорогостоящий и редкий инструмент. Расправляя ножки пюпитра, молодой человек продолжал изучать детали интерьера. Женщина тоже пробежала глазами по гостиной. Она словно пыталась опередить взор гостя и, если надо, быстро убрать из виду что-то непривлекательное.

– Признаться, я немного не готова, – оправдывалась женщина.

– Могу понять, но спешу заметить обратное – для нежданного визита вы очень даже подготовлены. У вас очень опрятный и благоустроенный дом, – отвечая, музыкант следил за смущенными движениями хозяйки.

Сказанное несомненно доставило удовольствие женщине, но улыбка ее была немного напряжённой. На лице было что-то такое, чего нельзя было прочитать до конца. Даже когда она становилась серьезной, легкая напускная усмешка Моны Лизы продолжала играть на ее губах. Глаза были открыты чуть больше обычного, с едва заметной тревогой. Они скользили по предметам интерьера, ни на чем не фокусируясь.

Молодой человек украдкой рассматривал настенные портреты. Потом его внимание привлекли три пары до блеска начищенных мужских туфель на обувной полке. Рядом вдоль плинтуса идеально ровной линией выстроились детские туфельки, сандалии и босоножки. Они были отсортированы по размеру, как будто хозяйка сохранила на память всю обувь растущего ребенка. Так тщательно начищают и выставляют обувь лишь в витринах магазинов, подумал Оскар. Одежда тоже висела словно в музее. На стенах прямо поверх видавших виды академических акварельных пейзажей были приклеены детские рисунки. Для них здесь явно выбирались самые почетные места.

На рояле лежала стопка прочитанных писем. Молодой человек слегка наклонился и разглядел имя отправителя – Брайан Олсон. Женщина вдруг пожалела, что впустила в свой дом незнакомца. Ей показалось, что порядочный человек никогда не стал бы рассматривать личные письма.

Молодой человек вдохнул поглубже и с напускной веселостью обернулся к столу. Стол был аккуратно сервирован на пять персон. Дорогой сервиз, сверкающие приборы, посередине огромный торт голубого цвета, казавшийся Вавилонской башней на белоснежной скатерти.

Вдруг хозяйка заметила рядом с одной из тонких серебряных вилок россыпь таблеток. Там же лежал стеклянный флакон от лекарства. Она машинально бросила на стол лист, который дал ей музыкант, и принялась поспешно собирать таблетки обратно во флакон. На скатерти были изображены крошечные божьи коровки, и с небольшого расстояния можно было подумать, что она собирает именно их.

Музыкант сделал вид, что не заметил смятения женщины. Он сосредоточенно расставлял нотные тетради по пюпитру.

– Вас, должно быть, зовут Джоанна? – продолжая перебирать ноты, спросил молодой человек.

– Да, – поспешно ответила женщина, немного удивившись. Она перестала собирать медикаменты, а взгляд на миг скользнул куда-то в сторону, словно она прислушивалась к отдаленному неуловимому звуку. Но тут же посмотрела на музыканта, будто заново вспомнила о присутствии постороннего человека в доме. – … Джоанна.

Во флакон посыпались оставшиеся в ладони таблетки.

– В заявке было указано имя. Вот я и подумал, что это можете быть вы, – продолжил музыкант. – Меня зовут Оскар.

Джоанна оглянулась на музыканта – он в этот момент открыл футляр с виолончелью и был занят подготовкой инструмента. Не сводя с него глаз, она закинула себе в рот три оставшиеся в руке таблетки. Держа их во рту, женщина смахнула невидимые крошки со скатерти и пошла на кухню.

Дверной проем, разделяющий гостиную и кухню, был занавешен шторами из продолговатого бамбукового бисера. Через просвет шелестящих бус было видно, как женщина открыла кухонный шкафчик и поставила флакон таблеток к множеству других ему подобных, затем набрала полстакана воды из крана и выпила.

Музыкант взял первые ноты на виолончели. Приятное звучание разлилось по дому, хотя он всего лишь настраивал инструмент. Шторы из бисера уже совсем перестали качаться, но даже при этом можно было разглядеть реакцию женщины. Она повернулась к источнику музыки, как становится зверек, вылезший из норы, чтобы уловить далекие звуки, принесенные ветром. Спиной она оперлась о раковину. Вибрации струны виолончели таили в себе огромный спектр чувств. Некоторые из них были очень свежи, другие – позабыты. Это ещё не аккорды, а пробная настройка инструмента, но звучание натяжных струн пробудило в женщине глубокую ностальгию. За считанные секунды прокатилась волна трепетных чувств, затуманивших сознание, где-то даже снимающих внутреннее напряжение. Внезапно всё затихло, музыкант проверял состояние смычка.

Вдруг он протянул пальцем по грифу, взяв несколько нот в диапазоне чуть меньше октавы, и прозвучал очень глубокий неразрешенный аккорд. Удерживаемое вибрато на верхней ноте породило новую волну сильных чувств – девятый вал эмоций внутри. Воображение Джоанны дорисовало ноту, над которой нависло вибрато. В ее голове сложился образ того будущего минорного аккорда, до которого оставалось пол сантиметра на грифе. В носу защекотало, и щиплющая влага тут же набежала на веки. Звуки ворвались в ее спокойный жизненный уклад, пробудив давно забытое вдохновение и душевный подъем.

Она закрыла глаза и провалилась в темноту мутных воспоминаний. Словно в ту же глубину темноты за глазами потянулись брови, как если бы в центр плавающей по воде простыни бросить тяжелый камень. Теперь было сложно понять, что действует сильнее – принятые таблетки или нахлынувшие от музыки воспоминания.

– Я предпочитаю потратить немного времени на настройку всех инструментов, чтоб потом весь вечер не отвлекаться на технические нюансы, – оправдывался Оскар.

Джоанне хотелось, чтобы музыкант не разговаривал, а просто продолжал работать с инструментом. Казалось, брови еще больше опустились над закрытыми глазами. Если бы он сейчас взглянул на Джоанну, то смог бы прочитать на лице женщины молчаливую, не высказанную претензию. В это время в её голове всплыли воспоминания о первой интимной близости в студенчестве, о ее первом мужчине, когда в постели неопытный любовник все время оправдывался, превратив волнующее таинство в череду неловких движений и лишних глупых слов. Голос музыканта на фоне божественных звуков виолончели показался ей диссонансом, чем-то очень уродливым, приземленным и лишним.

Будто уловив негодование хозяйки, музыкант взял прежний диапазон. В этот раз он разрешил его в тонику – ту самую, воображаемую Джоанной ноту. Это был, несомненно, приятный момент, но уже не было того мистического чувства, которое возникло в первые секунды. Словно щекотание спины, когда от первого поглаживания кожа трепетно покрывается мурашками, но со временем тело привыкает к нежности. Дальше процесс неизбежно должен перетекать в массаж, чтобы вызвать такое же приятное впечатление.

– В моем репертуаре есть композиции для веселья и для ностальгии. Вы в любой момент можете меня скорректировать, и я поменяю репертуар. Что бы вы хотели выбрать на вечер?

Джоанна открыла глаза. Вернулось прежнее выражение лица: слегка удивлённые глаза и немного странная улыбка. Пол под ногами немного поплыл, и она почувствовала узнаваемую приятную истому. Эффект от медикаментов всегда был разный, в зависимости от времени суток и количества принятого. Если пить таблетки натощак, то даже стены могут начать мелодично колебаться. Тогда, для равновесия, женщина садилась в мягкое кресло и наслаждалась сумбурными красками фантазий. Хаотичные, неожиданные мысли нагромождались каскадами. В этот раз те первые ноты, взятые музыкантом, настроили не только инструмент, но и состояние самой хозяйки. Ей хотелось слушать и слушать эти аккорды, которые мгновенно придали сил и вызвали эйфорию. Зная оптимальную дозу приёма таблеток, сегодня она решила немного ее переступить, ведомая возвышенными чувствами. Она высыпала на ладонь еще две, запила. Затем достав из кухонного шкафчика чистый стакан, налила в него холодной воды и предложила гостю. Стакан покрылся конденсатом, хотя в доме не было жарко. Музыкант жадно начал пить большими глотками, пока не осушил все без остатка.

– Помню в детстве отец играл «Страсти по Матфею» Иоганна Баха, – ответила женщина.

– Так это можно и без нот! – сразу обрадовался музыкант.

Он достал вельветовое полотенце из футляра и вытер влажные руки. Отец Джоанны тоже всегда делал так же. «Чистые руки извлекают чистый звук» – вспомнилась ей папина фраза. Такое отношение Оскара к инструменту расположило Джоанну еще больше.

Хозяйка забрала пустой стакан и вернулась на кухню. «Подать еще один стакан и поставить рядом полный кувшин с водой» – пронеслось у нее в голове. Она включила кран и подставила сосуд под воду. В эту минуту музыкант начал исполнять ту самую мелодию, которую хозяйка вспомнила, и которая была так ей дорога. Словно кто-то третий в доме заговорил добродушным мужским голосом. Своим бархатным тоном он прошел по всем углам, и кажется, смахнул пыль с поверхностей в гостиной. Грудь стала подниматься выше, мягкий тембр виолончели как будто утяжелил воздух.

Музыкант не просто механически играл. Он будто растворялся в каждой ноте, каждое движение рук отзывалось мимикой на лице. Брови его поднимались и опускались в соответствии с ритмом и высотой тона и хмурились от интенсивного развития мелодии. Периодически открывая глаза, он пытливо всматривался в Джоанну.

Стакан в ее руке давно наполнился и уже некоторое время переливался через край. Наконец ее вторая рука медленно закрыла кран. Если бы не поток льющейся воды, подчинённой всем законам физики, можно было бы усомниться в привычном течении времени. Джоанна медлительно вылила из стакана лишнее и понесла его музыканту. Он с любопытством следил за необъяснимым поведением женщины. Словно в трансе пройдя мимо музыканта, она прошествовала через всю комнату, подошла к окну и застыла.

Мысли ее непроизвольно устремились в тёплую атмосферу событий раннего детства, когда еще были живы ее невероятные, почти сказочные бабушка с дедушкой. Любимая внучка могла бесконечно долго слушать истории о гастролях кукольного театра по стране. Бабушка очень любила детей, потому и выбрала такую работу. Она легко меняла голоса и могла озвучивать сразу четырех кукол в одной сцене. В газетах о ней писали как о непревзойденном мастере перевоплощения, создателе одного из самых известных театров марионеток Дикого Запада. Несмотря на то, что в то время кукольные театры были весьма популярны, с бабушкой мог конкурировать только известный в Лос-Анджелесе Боб Бейкер, который стал популярным благодаря Голливудским студиям, в то время как бабушка исколесила сотни городов и сел, в каждом из которых ее ждали аншлаги. Именно она впервые придумала сочетать красоту фарфоровой куклы с театром. Все ее представления производили фурор, были тогда настоящими жемчужинами, произведениями искусства. Она была непревзойденным художником и скульптором. Её куклы были особенно гибки и подвижны благодаря смелым инженерным решениям. Она делала нити совершенно невидимыми – из шелка, пропускала под волосами марионеток в специальные отверстия, созданные еще на стадии обжига фарфора. Ее куклы с полушарнирными суставами становились почти живыми. Их плавные движения нельзя было отличить от пластики живых людей.

Таким же невероятным сказочным героем ей казался и дедушка. Он был врачом-дерматологом. Когда государство организовало экспедицию по изучению редчайшего феномена – голубой кожи у представителей редкого племени индейцев, его, конечно, пригласили ее возглавить. В своих частых научных поездках по обеим Америкам дедушка столько всего видел, что у родственников не укладывалось в голове. Его рассказы о приключениях были похожи на фантастические романы, и ему вполне можно было писать книги. Уму непостижимые образы, странные, необыкновенные и благородные герои. В семье поговаривали, что большую часть он придумал. А сам дедушка верил, что в его теле течёт индейская кровь, смешавшись с испанской и англо-саксонской. Но до конца этого никто, конечно, проверить не мог.

Вспомнился и образ любимого папы. Почему-то только сейчас Джоанна осознала, что отец и муж ее в чем-то были похожи, а порой и вовсе сливались в один портрет. Она подумала, что часто в жизни так и случается: девушка выбирает себе спутника похожего на любящего отца. Оба главных мужчины в жизни Джоанны любили музицировать на струнных инструментах. Даже овалы их лиц были одного типа. И сейчас опутавшие ее воспоминания сплетали их образы в один.

Юные годы были такими насыщенными, полными радостных моментов и любви. Постоянное ощущение приближающегося чуда, когда кажется, что все вокруг вовлечены в единый великий восторг. Множество знакомых светлых лиц под музыку проплывало в сознании пожилой женщины.

Музыкант догадывался, что она погружена в нахлынувшие воспоминания. Ему часто приходилось видеть подобное, когда виолончель вдруг звучала в домах людей, привыкших максимум к пианино или гитаре. Он также испытывал это необыкновенное чувство от первых произведений в гостях, видя, какие эмоции вызывает его игра. Это дарило невероятное вдохновение. Как правило, внимание хозяев приковано к смычку, что создает какую-то таинственную связь с музыкантом. Этот момент, очевидно, значим и для слушателей, и для играющего. Казалось, виолончель знает личную историю каждого из присутствующих и вскрывает что-то личное и сокровенное. Отпив глоток, Джоанна просунула руку между шторами, открыла окно и отодвинула занавеску. Дневной свет озарил дом. Тяжелая ткань немного надулась, сдерживая движение стремительного потока воздуха с улицы. Кончики ее волос чуть заметно развевались. Кукольные ножки в аккуратных туфельках повернулись на носочках, и марионетки оглянулись по сторонам. Сначала в сторону окон, потом вновь вернулись изучать непрошеного гостя. Готовые слушать музыку вечно, они ни на секунду не останавливались, стеснительно скользя взглядами по мужчине, и все время возвращались к перешептыванию с соседками. Время от времени, отвлекаясь, музыкант чувствовал на себе их взгляды. Тогда инстинктивно он вновь разворачивался к марионеткам, убеждаясь, что их глаза следили за ним. Разумом Оскар понимал, что это иллюзии, но через какое-то время, забывая о том, что это всего лишь куклы, вновь отвлекался на них.

Джоанна засмотрелась на холмы, всё медленнее моргая от накатывающей дремоты. Ее жизненные истории чередовались в памяти, выскакивали одна за другой, перепрыгивая по календарю и местам событий, порой добавляя или выбрасывая действующих лиц. От одних событий глаза наливались слезами, от других становилось тепло на сердце.

Позади хозяйки висел портрет девочки, которая внимательно слушала шум морской ракушки. Оскару показалось, что несмотря на большую разницу в возрасте, в кукольном личике малышки проступали черты лица Джоанны. Изображениями ребенка была увешена вся комната.

Из всех огромных «Страстей по Матфею» Оскар выбрал 39-ю арию, написанную для альта. Она лучше всего перекладывалась на виолончель, без потери основного замысла. Музыка идеально подходила для создания ностальгического настроения. Он чувствовал, что акустика дома располагает к контрастному исполнению, проигрывая тихие места почти «шепотом», акценты же смело надавливал смычком. Переминаясь, куклы ловили ритм, девочка на картине слушала шум ракушки, погружённая в воспоминания женщина у окна внимательно всматривалась вдаль. На подоконник с улицы принесло не то перышко, не то клубок пуха. Прокатившись несколько раз по поверхности, так и не залетев в дом, он попал в другой воздушный поток и вылетел на улицу.

02. Друг

___

Не мыслью — сердцем я открыл,

И пусть в душе простой и юной

Простую песнь рождают струны:

«Союз друзей — Любовь без крыл!»

Джордж Гордон Байрон

___

Над могучим деревом на холме, по совпадению, повисло единственное на небе пушистое облако. Казалось, жара испарила из растения последнюю влагу, и оно съежилось над старыми ветками. Еще полчаса и белое облако постигнет участь других утренних туч: растворится навсегда в этой душной летней жаре.

На заднем дворе девочка опустила в корзину свежий букет цветов и побежала к холму с раскидистым деревом. Мама знала, что легкий ветер и тень от ветвей освежают верхушку горы, потому позволила дочери отправиться на холм.

Небольшое кукурузное поле разделяло холм и гряду жилых домов. Верхушки деревьев и кустарников чуть подрагивали от легкого ветра. Уже не было слышно папиной музыки в доме, но мамину фразу из открытого в доме окна она чётко уловила:

– Дорогая, далеко не убегай! Праздничный торт почти готов.

Девочка выбежала на кукурузное поле, и шелест продолговатых бледно-зеленых листьев перекрыл шум от дороги. Она прекрасно знала кратчайший путь, к тому же дорожка была протоптана ею самой. В рядах высоких стеблей чувствовалась свежесть. Роса еще пряталась между высоких стволов и, порой, взгляд бегущей девочки на мгновение фиксировался на бриллиантовых каплях. Кузнечики только поспевали отпрыгивать от несущегося вперед ребенка.

Миновав поле, у подножья горы девочка перешла на шаг. После бега дыхание выровнялось, и ее наивные кристальные глаза увлажнились, стали более контрастными. Волосы под шляпкой немного растрепались и беспорядочно лежали на плечах, некоторые локоны прилипли к загорелому лицу.

Дерево окружали высокие кусты и сорняки. На одном из них любили собираться божьи коровки. Как обычно это бывало, она притянула ветку к руке, и несколько насекомых, не задумываясь, переползли к ней на ладонь. С ними девочка прошла к дереву, где у самого ствола был сооружен маленький памятник щенку. На доске паяльником было выгравировано: “Плуто”. На выцветшей фотографии все еще можно было разглядеть милую мордашку щенка. Девочка присела к памятнику. Из-за высокой травы выглядывала только ее макушка. Она аккуратно разложила под фотографией принесенные цветы и несколько куриных косточек из корзины.

Божьи коровки рассредоточились по всему рукаву платья и уже ползли к ниспадающим на плечи локонам. Девочка то и дело поглядывала на фотографию. С небольшими паузами она произнесла:

– Мама готовит тортик. Я завтра принесу тебе кусочек. Может, даже с праздничной свечкой… Папа узнал, что я ношу тебе еду и пообещал, что это будет наш маленький секрет…

Два жука встретились, обогнув ладошку с внешней стороны. Девочка поднесла их к глазам и внимательно рассматривала. Они словно общались между собой, направив свои усики друг к другу. В надежде услышать хоть какие-то звуки, она поднесла их к уху. Было интересно, что можно делать и о чем говорить стоя вплотную лицом к лицу. “Они так долго ползали по руке, возможно, интересуются, где правильная дорога?..” – подсказало ей воображение. Выпрямившись и высоко подняв руку, девочка заметила, как один за другим ее новые маленькие друзья взмыли в воздух. Это вызвало звонкий детский смех. Вскоре летящие точки пропали из виду. Стоя в полный рост, девочка всматривалась в дальние горизонты красивых пейзажей.

Живописный вид родного края вдруг показался девочке как никогда привлекательным. Вдали между небом и землей виднелся совершенно размытый пепельно-сизый горизонт. Девочка знала, что если ехать в ту сторону, можно попасть в Сан-Франциско, пропахший выхлопными газами всех его машин. Потому отдаленная дымка как раз и представлялась ей теми выбросами, о которых много говорили в последнее время в школе и по телевизору. Вдохнув полной грудью, она ощущала, что кристальный горный воздух в их краях, напротив, продлевает жизнь и укрепляет здоровье. Родная Калистога показалась раем на земле, из которого она никогда не уедет. В тот день малышка решила, что встретит старость именно здесь. Куда только взгляда хватало, тянулись хребты гор. Они дышали в такт ей самой, а цветущая лаванда окутала все вокруг своим магическим ароматом. Её одолела истома от любви к родному краю.

Еще немного она рассматривала пейзажи Калистоги, разделяемой рекой Напой. Нашла свою школу, городскую часовню. Та будто поприветствовала девочку заливистым звоном колоколов. Растроганная чувством любви к родной земле, девочка вновь присела в высокой траве у могилки любимого щенка. По земле к памятнику с фотографией тянулся прямой строй бегущих муравьев. Скорее всего, они проложили широкий маршрут к разнообразным вкусностям, которые девочка регулярно приносила.

– Плуто, ты получаешь мои приветы через папу? – с сомнением в голосе спросила девочка. – Когда я вырасту, то тоже научусь летать на дельтаплане.

Она заметила, что по ее плечу все еще ползает очередная божья коровка. Девочка положила на пути ее следования палец, и насекомое, ни на миг не сбавляя темп, вскарабкалось на него. Наконец, через несколько секунд маленький красный жучок остановился, расправил легкие прозрачные крылья и улетел ввысь. Девочка вновь заговорила со щенком, провожая взглядом божью коровку:

– Плуто, ты тоже иногда передавай мне приветы через папу.

Девочке понадобилось немало времени, чтобы понять, что в этих “приветах на небо” было что-то наивное. Обратного отклика не было, девочку стала одолевать грусть. Она продолжала носить своему другу еду и цветы, но теперь это больше напоминало механические ритуальные действия, она не верила, что поддерживает щенка и все еще остается его другом.

Однажды, она увидела у обочины другого мертвого щенка. Взлохмаченного, в неестественной позе. Тёмный рой мух, встревоженных проезжавшим автомобилем, делал зрелище еще более неприятным. В воздухе висел отвратительный запах. Девочка убеждала себя: с Плуто ничего подобного случиться не может, не зря она бережно спрятала его в коробку, не зря были все почести и ритуалы.

Тем не менее, в ней поселились сомнения. Она по-прежнему ходила на холм, но уже больше по привычке, с гораздо меньшим энтузиазмом. Со временем чувства притуплялись оттого, что общение было односторонним, а её послания оставались без ответа.

Девочка росла, а вместе с ней росли сорняки вокруг могилы Плуто.

Она медленно шла по направлению к дому. Кое-где на пути ей попадались цветы, она срывала их и добавляла в мамин букет. Она нюхала каждый бутон перед тем, как положить его к другим. Аромат темных фиалок смешивался с тонким запахом ирисов, они дополняли друг друга. Девочка знала, что это были мамины любимые цветы. Она вдохнула полными ноздрями сильный и пряный запах дикой гвоздики, такой резкий, что ее пришлось отложить во второй букет, где уже были ветки полыни, лаванды, синих колокольчиков и других неведомых ей цветов. Домой она обычно возвращалась в каком-то травянисто-земляном дурмане ароматов.

Вдруг ее внимание от цветов отвлек незнакомый мальчик. Он был еще далеко, катил перед собой мопед по грунтовой дороге.

Её шаг почти превратился в бег, настолько любопытна была девочке загадочная фигура. Она взяла чуть в сторону, и пошла вдоль другого высокого ряда кукурузы. Туда, где по ее расчетам, их пути с незнакомцем пересекутся. Она вынырнула из кукурузных зарослей. Их взгляды встретились. Поравнявшись, они пошли вместе, словно давно знали друг друга.

– Привет! – поздоровалась девочка.

– Привет, – запыхавшись, ответил мальчик и сразу же почувствовал, как пыль заскрипела у него на зубах.

– И часто мопед у тебя так?

– Раньше он у меня никогда не ломался. Наверное, это из-за жары…

Детские следы оставались на пыльной дороге по обе стороны ровных полосок от колес мопеда. Девочка шла легко, порой для забавы перепрыгивая попадавшиеся под ногами камушки. Мальчик шел грузно, согнувшись под тяжестью мопеда, едва волоча уставшие ноги. Казалось, мопед утяжелялся с каждым шагом, к тому же дорога пошла немного в гору. Мальчику было тяжело, но он украдкой рассматривал спутницу. Та боковым зрением видела, как сверкали его глаза, и это казалось ей забавным. Незнакомцу лицо ровесницы сразу показалось не сильно привлекательным – обычная девочка. И всё-таки, он не мог окончательно утвердиться в своём выводе. Что-то необъяснимое заставляло его внимательнее рассматривать идущую на полшага впереди. Он подметил ясность еебольших глаз, но не мог определить, что такого завораживающего было в них. Когда она что-то говорила, смотря очень ровным проницательным взглядом, она словно угадывала его мысли. Мимика была простой и непосредственной. Шляпка на голове создавала забавный образ маленькой аристократки. Лишь интенсивный загар говорил о том, что она много времени проводит на солнце.

Дети этого возраста, как правило, тщательно не анализируют внешность собеседника. Потому и мальчик не придавал значения конкретным фактам: глаза серо-зеленые, губы тонкие, но верхняя губа немного пухлее нижней, изящно изогнутые брови и худые гибкие плечи. Он воспринимал ее образ в целом, и она все больше казалась ему интересной.

Мальчик остановился для передышки и вытер пот со лба. Он чувствовал, какой горячей была пульсирующая кровь. Мочки ушей горели, губы были сухими. Он не хотел показывать, как отвратительно себя чувствовал, поэтому указал рукой вперед и чуть вверх на тусклую луну.

– Я раньше думал, что луна бывает на небе только ночью.

– Странно, – девочка тоже остановилась и взялась обеими руками за ручку корзины, – я тоже так думала.

Мальчик пошатнулся, как пьяный, и принялся вновь толкать перед собой тяжелый мопед. Девочка порхала, как бабочка, и время от времени придумывала все новые способы перепрыгнуть или обойти попадавшиеся на дороге камни.

Ни о чем серьезном они не говорили, бросали друг другу короткие, незатейливые фразы. Ни о чём не спрашивали, обменивались сию-минутными наблюдениями. С большим усилием мальчику удалось втащить мопед на холм. С его вершины открывался живописный вид на все селение. Девочка остановилась рядом.

– Я попробую завести с горки, – сказал мальчик. – Если получится – могу тебя подвезти.

– Спасибо, не надо. Я живу в том крайнем доме, – девочка показала рукой направление.

Мальчик со всей силы разбежался и запрыгнул на сиденье, крепко держась за руль. Несколько раз он переключался на первую передачу, и тогда мопед резко притормаживал, недовольно фыркая. Все это не было похоже на удачный старт двигателя. Оказавшись внизу, мальчик безутешно дожидался свою новую знакомую. Она спускалась весело, все происходящее забавляло ее. Парень показался ей совсем измученным. Скулы его казались еще более худыми, чем когда она встретила его двадцать минут назад. Глаза неподвижно и безысходно смотрели под ноги.

У дома девочки были натянуты бельевые веревки, и мама развешивала белые простыни. Ее темный силуэт был будто нарисован на одной из них. Ветер иногда колыхал ткань, и тогда показывалась часть ее лица.

Отец с гитарой сидел в кресле на террасе. Он любил выйти в свободное время с каким-нибудь инструментом, зацепиться взглядом за случайный предмет и музицировать. Он часто исполнял целые произведения на любимой шестиструнной, но сегодня просто перебирал пальцами какой-то произвольный набор аккордов.

Когда отец оставался в доме один, часто доставал виолончель и подолгу водил смычком, отрабатывая легатные пассажи. На улицу в такие моменты он не выходил. И правда, долго и терпеливо слушать его репетиции было тяжело. Раз за разом ритм сбивался, и композиция начинала проигрываться сначала. Тем не менее, при гостях он вполне сносно исполнял приятные мелодии, как на виолончели, так и на скрипке.

Это был миловидный, располагающий к себе человек. Лицо его казалось добрым, губы крупными. Улыбка редко сходила с его лица. Брови были посажены далеко друг от друга, и между ними блестела светлая широкая переносица, она придавала облику добродушие и даже детскую наивность. Мальчику этот мужчина напомнил сангвиника на картинке из школьного учебника. Именно тот, кто сел на окрашенную лавку и не мог удержаться от смеха, осознав свою глупость. Тем не менее, четко очерченные скулы говорили о его внутренней силе и решительности.

Заметив детей, отец ненадолго остановил игру, чтобы всмотреться в спутника своей дочери. Мальчик положил на землю мопед, поправил сумку, которая висела у него через плечо, и направился к отцу девочки. Выражение лица его было деловым, но торчащие в разные стороны волосы придавали облику комичности. Пыльные брюки и пиджак были ему заметно велики. Судя по походке, туфли тоже были не по размеру, он шел немного неуклюже. Остановившись перед мужчиной возле первых ступенек на террасу, мальчик широким движением открыл застежку сумки и стал что-то искать.

– Меня зовут Брайан. Я – новый разносчик газет на летний период, – обратился он к хозяину дома, затем медленно вынул оттуда кипу бумаг.

Они оказались перепачканными каким-то серым, липким соусом. Найдя соответствующий адрес, парень протянул две газеты мужчине, на ходу прочитав имя адресата, написанное на маленькой приклеенной бумажке в верхнем углу газеты.

– Вот, мистер Том.

Хозяин дома поднес их поближе к лицу, соус из газеты капнул на террасу. На миг наступила тишина. Мальчик запихивал обратно в сумку остальные газеты и журналы, украдкой поглядывая на мужчину. Он пытался предугадать его реакцию. Был полдень, и Том стоял прямо под солнцем, из-за чего было трудно разглядеть выражение его лица и понять настроение. Странным образом мальчику показалось знакомым лицо стоящего перед ним человека. Он мог быть похожим на героя комиксов, который мальчик брал в библиотеке на прошлой неделе. В той истории добродушный дяденька оставался ребенком и каждый день, собираясь на работу, опаздывал. Он пересаживал улиток в безопасное от пешеходов место, затем заворачивал к пруду, где выпускал живую магазинную рыбу обратно в воду.

– Прошу прощения, – не выдержав молчания, стал оправдываться мальчик. – Мой мопед сломался, и я уже давно толкаю его. Было неудобно и все время приходилось закидывать сумку за спину. Контейнер с едой открылся и перепачкал все бумаги.

Мужчина присел на стул.

– Надеюсь, чек на пять миллионов долларов, который я жду сегодня по почте, не пострадал?

Мальчик вздохнул, показывая глубокое огорчение.

– Я всего лишь разносчик газет. Настоящим почтальоном можно работать только с восемнадцати лет, но по поводу газет мне очень жаль. Еще раз прошу прощения.

Это было сказано искренне. Хозяин дома растрогался и улыбнулся. Он заметил, что при внешнем спокойствии, юный газетчик очень часто моргал. Вместо одного раза, веки его сжимались иногда по два, а то и по три раза.

– Ладно, шучу… Что с твоим байком?

И они оба подошли к мопеду. Мужчина сразу проверил, не залиты ли свечи, открутил крышку бака, чтоб убедится в наличии бензина. Папа девочки обходил мопед несколько раз, все время что-то проверяя. Ничего не помогло отремонтировать транспорт несчастного почтальона. Мужчина завел свой пикап и, тужась от тяжести, погрузил мопед в кузов.

– Знаешь, я ведь очень ждал сегодняшних газет, думал уже не придут, но ты смог их доставить, – закрепляя ремнями одно и второе колесо мопеда в багажнике пикапа, проговорил отец девочки. Он мимолетом поглядывал на почтальона. – Не могу отремонтировать твой мопед, но очень хочу помочь. Прыгай в машину – я отвезу тебя куда надо.

– Спасибо. А можно мне поехать в кузове? Такого в городе себе не позволишь.

– Запросто! Прыгай.

Сначала они заехали по еще нескольким адресам, куда Брайану надо было доставить журналы, а потом медленно катились вдоль кукурузного поля по грунтовой дороге. Легкий ветерок уносил облако пыли к холмам. Мальчик наслаждался поездкой и рассматривал загадочный летательный аппарат, в котором узнал разобранный дельтаплан. Он примерил голубоватую каску и стал играть с потоками ветра, выпрямив руку. Ему нравилось представлять, что она – крыло самолета.

03. Не чувствую

___

Ты пристально в лицо мне посмотрела;

Но каменным казалося оно.

Быть может, лишь прочесть ты в нем успела

Спокойствие отчаянья одно.

Джордж Гордон Байрон

___

Порой попадется человеку такая вещь, которая так привлекает его внимание, что весь остальной мир становится размытым, бесцветным и глухим.

На вельветовой ткани вишнёвого цвета лежала иголка. Ее нержавеющая поверхность отражала окна и лампы внутри помещения, но детали едва были различимы. Волокна на лоскуте были длинными и поглощали свет. Тонкая блестящая игла сильно выделялась на фоне темно-красного волокна.

– Это совсем не больно, – неторопливо сказал мужской голос с приятными мягким тембром.

Указательный и большой пальцы мужской руки взяли иголку. Аккуратные и ухоженные ногти указывали на чистоплотность мужчины.

Где-то далеко заиграла музыка.

Игла плавно, но довольно сильно надавила на кожу, на короткое время задержав нажим. Пальцы еще раз проделали ту же манипуляцию в нескольких сантиметрах от первого укола. Движения мужчины были ровными, обдуманными и осторожными.

– Ты молчишь… Всё в порядке? – спокойно и монотонно спрашивал мужчина.

– Я тебе доверяю, – ответил тихий голос девушки.

Игла с большей уверенностью продолжала нажимать на кожу, с каждым разом перемещаясь все ниже, пока не достигла пупка.

– Это что, живая музыка где-то? – спросила девушка, и пресс живота чуть напрягся от сказанного.

– Кажется, да, – тихо ответил мужской голос. Было понятно, что он был сосредоточен на своей кропотливой работе и поверхностно воспринимает сказанное.

Игла стала скользить от пупка вверх. Она оставляла на коже белую линию, которая, впрочем, быстро снова становилась розовой.

– Откуда она тут взялась? – спокойным голосом спросила девушка.

– Там, внизу, иногда желающие играют для публики. Очень рекомендую в свободную минуту заглянуть, – тихо ответил мужчина.

В разговоре наступила небольшая пауза. Игла перестала надавливать на кожу и зависла над мягкой тканью груди в ее нижней части.

– Может, мы уже начнем? – спросила девушка.

– А ты не заметила? Я уже начал, – все также уравновешенно и тихо ответил мужской голос.

Игла вновь вернулась на вишнево-красный вельветовый квадрат ткани. На женский живот опустилась белая блузка с изображением крошечных божьих коровок, покрывая изгибы груди и впадину пупка.

Женщина тяжело вздохнула.

04. В доме есть ружье

___

Закрыв глаза, Оскар чувственно проигрывал возвышенный «Канон» Иоганна Пахельбеля в тональности Ре Мажор, который с недавнего времени стал модным на грустных и радостных семейных мероприятиях. Написанная для трех скрипок в эпоху барокко, композиция хорошо перекладывалась на соло виолончели. Он только недавно открыл для себя этого немецкого композитора, который был другом отца Иоганна Себастьяна Баха, учил его брата и, скорее всего, на будущего гения тоже оказал огромное влияние. Оскару нравились и фуги, и хоралы, он каждый раз сам наслаждался тонким драматургическим сюжетом мелодии, когда ее исполнял.

Понемногу расслабляясь в новом доме, Оскар все больше растворялся в музыке. Он представлял серьезного композитора в пышном голубом камзоле, расшитом золотом, и кудрявом седом парике. Его музыку, в воображении виолончелиста, слушали на званых ужинах другие знаменитые сыны Нюрнберга от генерала Фридриха фон Крессенштейна до прославленного капитана немецкой сборной по хоккею на траве Максимилиана Мюллера. Время, судьбы, события, смешивались и наскакивали друг на друга, соединялись, раздваивались. А легкий, свободный, окрыляющий «Канон» объединял поколения и кружил, казалось, над всем миром, был слышен не только в этом доме в самом конце тупиковой улицы, а в каждой комнате всех комнат, подвалов и чердаков всей планеты. Ему казалось, что сладковато пахло пудрой, которой встарь посыпали высокие пышные парики. Он не уставал поражаться: в этих нотах были прописаны даже ароматы, еле уловимые, цветочные, ускользающие, как неумолимые минуты и целые столетия. Буря разных чувств обрушилась дождем сильных и одурманивающих звуков на молодого музыканта, но тут же, минуя кульминацию, почти стихла.

Оскар вновь открыл глаза и увидел за столом, где раньше сидела Джоанна, совершенно другого человека. Спиной к нему сидела девушка. Видно было, что она еще совсем молода. Нагнувшись к настольному зеркальцу, она красила ресницы, отчего её и без того большие глаза казались ещё больше. Она была одета в хлопковое белое платье с открытыми плечами и большим вырезом на спине. Кожа на плечах, как и на нежных тонких руках, была загоревшей. Когда она слегка поворачивалась, было видно, что высокая грудь приняла очертания зрелой формы. Девичество ещё совсем недавно горячилось в ее крови, но став немного старше она уже ощущала себя независимой женщиной, в действительности же, оставаясь неопытной легкой добычей для искусителей.

Возможно, учитывая темперамент девятнадцатилетней девушки, в голове у нее звучала несколько иная музыка, чем одинокая виолончель, поскольку иногда девушка весело подыгрывала в такт плечами, кокетничая и ритмично пританцовывая.

Композиция совсем стихла, оставшись звучать ненавязчивой фоновой музыкой. Лишь только мягкое скольжение пальцев и движение смычка помогали угадывать ритм мелодии.

Случись девушке обернуться, она тотчас бы заметила шевеление в дверном проеме гостиной. Бамбуковые шторы, посередине подхваченные резинками, были закреплены на косяке двери и образовывали своеобразную арку. Медленно продвигаясь между шторами, рослый парень все же задел плечом бамбуковую бусину. Легкого шума было достаточно, он выдал себя.

– Ты все время был здесь? – не оборачиваясь и продолжая безмятежно красить ресницы, спросила девушка. – Чарли, нельзя просто так, без стука, входить в чужой дом.

– Ты всегда твердишь одно и то же, – перейдя на уверенный шаг, проговорил Чарли. Улыбка его была высокомерной. Подойдя вплотную к стулу собеседницы, он положил обе ладони на ее плечи, держась прямо и надменно-властно. – Как ты меня услышала?

– У меня в роду есть индейцы. Ты не знал? Со мной всегда ходит дух-спутник, он мне и подсказал. А тебе вообще-то пора делать выводы. У нас в доме есть ружье.

Чарли никак не отреагировал: давно уже привык к ее странным шуткам. Широкоплечему парню повезло с внешними данными. Кожа была чистая, и на лбу не прорезалось ни одной лишней складки. Такие даже в пожилом возрасте выглядят молодо. Отца его знали в городе как успешного предпринимателя, но сын, скорее всего, взял на себя обязанность ускоренно расходовать папин капитал. Он был студентом, только приключения его манили куда больше учебы.

Чарли с детства привык, что родители исполняют любой его каприз, к тому же был склонен к некоторому нарциссизму. И теперь горящими голубыми глазами выискивал свое отражение в маленьком девичьем зеркале. Лишь на миг в нем мелькнули налитые выразительные губы.

Он часто менял спутниц, не испытывая при этом особых угрызений совести. Главное, чтобы в компании с очередной возлюбленной было весело.

Наконец, девушка обернулась к Чарли. Оскар проследил за ее испытывающим взглядом. Свежий макияж придавал глазам резкости. Было непонятно, что таит этот взор: упрек за вторжение или заигрывание.

“Не упустить момент” – проскочило у студента в голове. – “Холодная с виду женщина внутри часто бывает горяча”.

Но в ее сапфировых зрачках сверкали отдаленные искры тлеющего огня. Как правило, после такого следует либо обоюдный взрывной смех, либо томные разговоры о морали.

– Я ждала тебя только через час, – сказала девушка.

Этот ребус парень так и не разгадал. Фраза могла таить как упрек, так и снисхождение. Он близко наклонился к девушке с намеком на поцелуй, но она игриво отвернулась к столу. Запах его одеколона к этому моменту окутал всю гостиную.

– Час в ожидании нашей встречи, – начал шептать Чарли девушке на ухо, – можно приравнивать к году за решеткой. Когда я знаю, что ты одна в доме, такая очаровательная, в легкой одежде, могу ли я не пойти тебе навстречу и без спроса не войти в дом?

Девушка не поддавалась заискиванию. Даже когда Чарли стал водить пальцем по ее плечу, она отрешенно размазывала крем по щекам. Теплое дыхание в шею отдалось мурашками по ее спине и рукам. Парень, конечно же, сразу их заметил и обрел больше похотливой решительности.

– Когда я знаю, что за входной дверью сияет эта прекрасная благоуханная шея – могу ли я просто ждать на улице? – Он наклонился совсем близко и продолжал тяжело дышать. – Когда ты смотришь в зеркало, а твоя родинка на спине смотрит, не пришел ли я еще, могу ли я ее обнадежить?

Девушка чуть улыбнулась. Она не знала о какой-то особенной родинке на своей спине, и фраза показалась ей оригинальной и забавной. Чарли поцеловал ее в спину, почувствовав невесомый аромат девичьей кожи. Холодом и жаром одновременно волна мурашек прошлась по ее спине. Но девушка взяла себя в руки и стала серьёзнее. Она открыла помаду и накрасила губы.

– Когда я знаю, что меня ждет та, в которую я влюблен, я теряю рассудок, – тихо говорил Чарли, примкнув губами к шейным позвонкам. Поначалу она делала вид, что продолжает краситься. Но вскоре остановилась и закрыла глаза от удовольствия.

– Что, если тебя вдруг не узнают, когда ты без спроса входишь в дом? – нежно спросила девушка.

Сделав сочувственный выдох, парень овеял шею и спину девушки новыми порциями горячего дыхания.

– Тогда получится любовная драма, – немного иронично, ответил он.

Она улыбнулась и слегка приподняла одно плечо из-за прокатившегося по спине щекочущего тока. Продолжая целовать, он плавно спустился от шеи к её спине. Немного запрокинув голову назад, девушка наслаждалась вниманием парня к своему телу. Её рука потянулась к виску, пальцы погрузились в локоны, скользнули к затылку и сжали волосы от удовольствия.

Пожилая женщина нежно провела рукой по шее, наклоняя голову в противоположную сторону, словно подставляя щеку тусклому свету люстры. По спине прокатился холодок. Глаза ее были закрыты.

Музыкант внимательно наблюдал за любопытным поведением хозяйки дома, играя в этот момент спокойную, расслабляющую музыку.

Джоанна поставила оба локтя на стол, положила подбородок на соединенные кисти рук. Она постепенно возвращалась из воспоминаний, смакуя последние всплывающие образы. Ей виделся Чарли, который обнимал девушку сзади, не прекращая осыпать ее поцелуями. Он чувствовал, что доминирует и безудержно шел к цели. В сознании пожилой женщины перемешались реальность и видение, сидящий перед ней музыкант с образом вымышленной влюбленной пары. Неутомимый смычок ходил туда-сюда. Джоанна почему-то возмутилась и начала недоумевать, почему ни девушка, ни ее молодой человек, не замечают постороннего музыканта в двух метрах от себя, почему играющая музыка их не смущает. Невиданное нарушение таинства – просто так сидеть, делать вид, что занят и вероломно наблюдать за любовной сценой.

Она вдруг отчетливо увидела себя там, в проеме двери, под аркой из бамбуковых штор, также подглядывающей за этой интимной сценой. Она – иллюзорная, освободила шторы. Под воздействием силы тяжести, с шумом они выравнивались, заглушая музыку и тяжелое дыхание пары. По мере затихания шума бамбукового бисера становилось темнее, будто штора из ожерелий перестала пропускать свет.

Музыка стихла.

05. Расправляя крылья

___

Я плыл под ярким солнцем мая;

Сын века хилого, я горд,

Устало тело простирая:

Какой поставил я рекорд!

Джордж Гордон Байрон

___

Прохладу ночи еще можно было уловить у самой земли, среди высокой травы, куда рассветные лучи не успели проникнуть. Однако, солнце стремительно прогревало воздушные массы и легкий ветерок дул из долины на холм, где расположилось несколько групп людей. Все они ходили вокруг своих дельтапланов, готовились к полету. Вершина представляла собой гладкое плато, равномерно заросшее травой. Вниз уходил довольно крутой спуск и вдалеке плавно переходил в горизонтальный участок. На всем промежутке от площадки для взлета до посадки дельтаплана не было крутых обрывов. Если окинуть весь холм взглядом, создастся впечатление, что поверхность подножья мягкая, как матрас, покрытый зеленым бархатом.

Девочка сидела на сложенном вчетверо одеяле, руками обхватив колени и положив на них подбородок. Она развлекалась тем, что пыталась угадать название цветов вокруг. Июнь в Северной Калифорнии – буйная пора, каких только растений не встретишь. Ветер благоухал травяными ароматами и непрерывно дул в лицо. Иногда он становился чуть сильнее и тогда щекотал шею и щеки, иногда же совсем затихал, но сильных порывов не было. Он словно тонко намекал на игру с ним, вызывал девочку на пробежку с холма вниз по нежной траве до самой долины, где еще серебрилась туманная дымка ночи, прячась в последних островках тени. На холме не было ни единого бугорка, камня или пня, он идеально подходил для бега, поэтому его и выбрали дельтапланеристы. К этому умиротворяющему месту семье приходилось долго ехать, родители будили девочку еще с ночи. Как игрушечные, вдали расположились жилые сельские строения, от которых убегала в ущелье белая дорога.

Мимо пронеслась пчела и села на цветок фиалки.

– Может, ты мой дух-спутник? – еле шевеля губами, тихо спросила пчелу девочка. – Говорят, что у индейцев дух-спутник всегда животное или насекомое. Мама верит, что ее всегда сопровождает божья коровка.

Девочка отвлеклась от пейзажа и обернулась в сторону родителей.

Папа, обойдя дельтаплан, стал проверять надёжность креплений. Мама в шлеме смирно стояла, опутанная ремнями подвесной системы, которые должны поддерживать ее тело в воздухе. Сзади нее, слегка касаясь земли, висел кокон-обтекатель для ног, похожий на обрезанный спальный мешок. Дочь часто ездила с родителями и практически наизусть изучила папины инструкции. Иногда она помогала родителям надевать снаряжение – ей казалось, так будет надежнее.

Один из дельтапланеристов начал разбег. Из-за того, что он был полноват, каждый его шаг казался прыжком надувного детского мяча. Мужчина поймал встречный поток, и уже через секунду его ботинки скользнули по верхушке травы, а бег превратился в полет.

Он довольно быстро сгруппировался, плавно спрятал ноги в обтекатель и взмыл в воздух. Девочка любила наблюдать за каждым улетевшим пилотом и научилась отличать опытных от начинающих. До нее донесся счастливый смех планериста. Он не так далеко улетел, и даже видно было, как ветер треплет его пышные бакенбарды. Она догадывалась, что дышать ему нелегко, но, тем не менее, человек кричал от счастья.

В такие моменты все на миг оставляли свои дела и следили за взлетом и состоянием летящего. Папа тоже посмотрел на пилота, потом обернулся и продолжил молча проверять мамины ремни, тросики и крепления. Не прошло и минуты, а первый планерист был уже далеко от холма. Девочка прикрыла глаза ладонью: они устали смотреть против ветра.

Метрах в пятнадцати расположилась группа студентов с инструктором. Все они тоже наблюдали за первым полетом. Обернувшись к своим студентам, инструктор принялся комментировать.

– Начинайте интенсивный разбег. У неопытных пилотов в последний момент срабатывает психологический барьер. Он боится взлететь, замедляет свой бег, а дельтаплан по инерции зарывается носом вперед. Также случаются ранние отрывы, когда, не достигнув взлётной скорости вы стремитесь вверх. Вероятно, вы на чуть-чуть взлетите, но тут же опуститесь на землю. Еще нельзя в решающую минуту прыгать для взлета — это опасно. Основная задача – бѐгом набрать скорость.

Когда преподаватель говорил слишком длинными предложениями, его лицо немного багровело, и в голосе прибавлялась хрипота. Уже несколько раз семье девочки приходилось пересекаться с этим инструктором. Она уже не могла представить этого человека говорящим спокойно, он всегда что-то перекрикивал: ветер, шелест травы, разговоры других. В его руках часто была трапеция, на которой он демонстрировал нюансы управления дельтапланом. Казалось, в этот момент вся группа, как заворожённая, разглядывала его черную бороду, а он ответно всматривался в каждого своими прищуренными глазами.

Папа тоже его слушал, затягивая ремень у мамы под мышками.

– Дорогая, не рекомендую тебе делать никаких поворотов – мы еще недостаточно натренировали этот приём. Просто наслаждайся планированием и спокойно выполняй посадку.

Мама, соглашаясь с рекомендациями мужа, утвердительно покачала головой в шлеме. Чувствуя близость полета, она машинально натянула и без того плотно сидящие на руках перчатки.

– Удачной прогулки наедине с ветром, – он поцеловал супругу в шлем.

Все было готово, но психологически не был готов сам папа. Перед тем как отойти и разрешить взлет, он по несколько раз суетливо поправлял подвесные ремни, как будто проверял еще что-то важное. При этом он сохранял свою благодушную улыбку, пытаясь показать, что все под контролем.

Женщина уже была готова к разбегу, но молча, со снисхождением, принимала легкую тревогу супруга.

Дочь тоже знала эту папину черту. Он сам ничего не боялся, но проявлял чрезмерную опеку и беспокойство, когда дело касалось членов семьи.

Мама подняла одну ногу за другой, сгибая каждую в колене. Постучала кулаками по наколенникам и взялась за трапецию дельтаплана, давая понять, что она уже окончательно на исходной позиции. Папа глубоко вздохнул и пошел приподнимать нос планера. Уже оттуда он довольно громко прокричал:

– Из-за вялого разбега дельтаплан неустойчив. Постарайся достичь взлётной скорости как можно скорее.

Мама с уверенностью показала ему большой палец вверх. Затем вновь взялась за трапецию аппарата, сделала имитацию управления по крену1 и тангажу2.

Ничего не мешало взлету. Муж было решил добавить еще какое-то напоминание, но, оглянувшись, не взлетают ли другие команды, пересекся взглядом с соседом-инструктором. Тот давно уже наблюдал за семейной парой. Папа неловко улыбнулся, одобрительно показал маме рукой вниз холма и отошел.

– Вперед, моя бесстрашная! – подбадривающим голосом прокричал он.

Мама плотно прижала рулевую трапецию к плечам, согнула тело в пояснице, подала плечи вперед и начала разгон, чтобы набрать скорость. Когда появилась взлетная тяга и отрыв от земли был уже близок, женщина особенно сильно работала ногами. В конце разбега ей удалось сделать сильный толчок и оторваться от земли. Грубых ошибок она не допустила. После отрыва аппарат с пилотом резко взмыл вверх. Но женщине удалось сразу же выровнять тангаж, плавно опустив переднюю часть дельтаплана по курсу.

С детской радостью папа сцепил руки в замок и сильно вдавил одну ладонь в другую, заведя локти немного вперед. Затем он прижал руки к груди, немного расслабив ладони. Он начал поочередно сгибать скрещенные пальцы то в одном, то в другом направлении. Косточки захрустели.

– Сейчас ветер смывает с твоей мамы весь накопившийся стресс, – проговорил отец, не отрывая взгляда от парящей в воздухе супруги. – Я очень горд ею.

Когда первые эмоции улеглись, он огляделся по сторонам и отметил, что все присутствующие тоже следят за его женой, ненадолго прервав свои приготовления. В его груди возникло тёплое чувство.

– И я горжусь ею, – ответила дочь, приподняв подбородок от сведенных вместе коленок, которые продолжала обнимать руками. Переведя взгляд со скользящего по воздуху дельтаплана, она посмотрела на отца. – … И тобой тоже.

Отец посмотрел на дочь, словно только что ее заметил.

– Давай свой термос, начальница кофейных напитков, – шутливо сказал он, присаживаясь рядом с девочкой.

Дочь с энтузиазмом копошилась в сумке с едой. Отец вновь стал наблюдать за полетом супруги.

– Она делает все правильно. Хороший запас скорости, – словно самому себе комментировал он вполголоса.

Дочь налила полную кружку горячего кофе и протянула папе. Он принял угощение и машинально глотнул, не отрывая взора от парящего дельтаплана. До самой посадки он больше не сделал ни единого глотка.

– Чуть больше скорости, дорогая, – тихо посылал он свои инструкции вдаль, – для лучшей управляемости. Уменьшай угол атаки. Во-от так.

Девочка украдкой наблюдала за папой. Шум ветра в ушах порой не давал услышать его тихие команды, адресованные маме в небо…

– Ручку управления к себе, дорогая. Плавно… Плавно… Вот так. Сейчас отличные условия для посадки: встречный ветер и никаких боковых...

Женщина хорошо справилась с полетом и уже выровняла аппарат до более пологой траектории. Она отпустила ручку управления, уменьшая скорость и, совершив небольшую пробежку, плавно приземлилась. Поставив дельтаплан на нос, она сразу же отстегнула подвесную систему и помахала рукой дочери с мужем. Они, две опьяненные восторгом детские души, ликовали. Они обнимались и прыгали, посылали маме воздушные поцелуи и смеялись. Папа даже умудрился перевернуть свой кофе. Иногда, в этот самый момент приземления, он говорил свою привычную фразу «Твоя мама в прошлой жизни точно была божьей коровкой». Вот и сейчас, готовый бежать вниз, он обернулся к дочери:

– Я постараюсь быстро забрать нашу летунью, и мы мигом будем здесь.

Девочка улыбнулась и вернулась на свое покрывало дожидаться, пока отец спустится и поможет маме с летательным аппаратом. Это всегда занимало много времени.

Эмоции поутихли. Она привычно уткнулась в коленки и принялась отрывать белые лепестки полевой ромашки. Проснуться в этот день пришлось намного раньше обычного, до рассвета, поэтому сидя под лучами утреннего солнца, она стала поддаваться дремоте. На цветке остался только один лепесток, и она крутила этот ободранный стебель. Внизу в деревне завелся какой-то трактор, теперь он мерно и монотонно гудел. Ей представлялось, что это мурчит огромный кот. Ветер убаюкивал, шевеля свисающие локоны волос, и они щекотали щеки. В ее голове проносились несвязные мысли и образы: развевающийся над горой флюгер, водопады, облака. Она на секунду закрыла глаза, и все это вдруг начало превращаться в странные индейские символы, нанесенные на тела танцующих вокруг ночного костра людей. Движения их были резкими – эти люди готовились уйти на ночную охоту и настраивались на предстоящую битву с хищным зверем, они играли мускулами и блестели оружием, заставляя себя же поверить в свою собственную несокрушимость. Их раскраска была темно-красной, психологически давящей, запугивающей, роковой. По ночам она маскировала тела, помогала им растворяться в темноте.

Во время танца эти люди опускали руки в висящие на поясах сумки и доставали оттуда маскировочную краску для тела, тут же нанося ее на себя. Сумки больше были похожи на чучела разных животных, пришитых передними лапами к поясу охотников.

Танец ускорялся под несущийся все быстрее барабанный ритм. Пламя костра подрагивало. То разгораясь сильнее, освещая треугольники, полосы и круги, изображенные на телах индейцев, то снова гасло. Спящая девочка не знала их значений, несмотря на то, что видела их в прадедушкиных блокнотах. Охотники выглядели еще более пугающими и зловещими. Они стали поднимать вверх руки, будто ловя ветер, просили природные силы помочь в охоте.

Ноги танцующих все сильнее притоптывали, поднимая все больше пыли, освещаемой светом костра. Девочке вдруг показалось, что освещает уже не костер, а рассветное солнце. Босых ног не видно было за густой пылью, она оседала, прорисовывая очертания горных рельефов. На грунтовой дороге усталый и милый газетчик Брайан все так же толкал вперёд свой мопед, то и дело поправляя на боку сумку.

Лицо девочки стало совсем неподвижным. Пальцы перестали крутить стебелек и заметно ослабли, едва удерживая его. Плечи чуть заметно вздрогнули. Пространство исчезло, а звуки превратились в гулкое эхо, из которого то и дело выныривал голос бородатого инструктора, громко раздававшего хриплые команды студентам.

1 Крен – Поворот объекта вокруг его продольной оси. В авиации угол крена – это угол наклона влево или вправо относительно фюзеляжа.

2 Тангаж – угловое движение летательного аппарата относительно главной поперечной оси инерции. В авиации подразумевается как наклон носом или хвостом вниз.

06. Марионетки

___

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!

Вот арфа золотая:

Пускай персты твои, промчавшися по ней,

Пробудят в струнах звуки рая.

Джордж Гордон Байрон

___

Музыкант перебирал ноты на пюпитре и чувствовал, как пристально смотрит на него Джоанна. Обычно он уже через час понимал, что ему следует играть, какой репертуар нужен клиенту. Но здесь ему не помогал весь огромный опыт, а хозяйка ничуть не стремилась подсказать.

– Видимо, кто-то в доме увлекается куклами? – спросил Оскар своим привычным, сдержанным тоном.

Женщина смотрела на него, но мыслями она была где-то далеко. Взгляд чуть затуманился и, если бы молодой человек отошел в сторону, она продолжала бы вглядываться в его фантом. В голове немного шумело. Голос нежданного гостя долетал до женщины безликим, совершенно не окрашенным никакой эмоцией. Эта монотонность слегка успокаивала.

Переведя взгляд на кукол, Джоанна немного оживилась.

– Это у нас семейное, – наконец ответила она, встав из-за стола и направилась к настенной полке с фотографиями. – Еще моя прабабушка держала кукольный театр в Сакраменто. Некоторым куклам уже больше 150 лет.

Взяв с полки черно-белую фотографию в рамке, она некоторое время рассматривала ее сама, а потом протянула Оскару. Парень взял снимок и внимательно всмотрелся в лица из прошлого. По нарядам было понятно – фото сделано очень давно. Возле большой сцены кукольного театра стояло несколько дам разных возрастов: пожилые, молодые и совсем юные. В руках одной из них была кукла. Даже на старом нечётком снимке было видно множество нитей. Они тянулись от руки женщины к марионетке.

– Прабабушка – бабушке, бабушка – маме. На фотокарточке как раз изображена эта семейная традиция, мастерство, передаваемое из поколения в поколение. Втроем они выполняли невероятно сложные трюки, комбинируя марионеточное, петрушечное и тростевое управление в одном представлении. Как тогда, так и сейчас у знатоков всегда вызывает удивление фарфоровая кукла-марионетка. На их изготовление уходит много времени, к тому же они очень хрупкие. Одно неверное движение и она могла разбиться вдребезги, зачастую восстановить ее уже было нельзя. Но на представлениях у моей бабушки куклы не только жонглировали, но и накидывали мячики на носок туфля, орудовали различными инструментами. За все время работы они не разбили ни одной. Только во время транспортировки случались инциденты. Поверьте, это очень сложная задача. – Джоанна тяжело вздохнула, смотря в окно. – Каждая старалась привить своим дочерям любовь к марионеткам. Цепь не разрывалась. Теперь наступила моя очередь… – закончила она слабеющим голосом.

– Хорошая традиция, – отдавая фотографию обратно, сказал музыкант. – В семь лет у меня был странный период, который длился около года. Я вдруг перестал с кем-либо разговаривать из-за строгости отца и совершенно не проявлял никаких эмоций. Просто окаменел внутри.

Выдержав некоторую паузу, он положил гриф виолончели на плечо, а руки расслабленно опустил вдоль струн. Виском при этом он прижался к колкам грифа.

– Тогда мама отвела меня к известному на тот момент в Сан-Франциско психологу, который практиковал куклотерапию. Когда я только вошел в ваш дом и увидел всех этих кукол, очень обрадовался. Это мне напомнило, как я входил в кабинет к психотерапевту и погружался в волшебный мир.

Джоанна внимательно слушала молодого человека, стоя у рояля. Он вопросительно указал на куклу, что висела ближе всего к нему.

– Можно мне попробовать? – встав со стула, он прислонил виолончель к стене у зеркала. Сам решительно устремился к куклам.

Выражение лица женщины переменилось, в нем читался отрицательный ответ. Она выпрямилась и осталась стоять в недоумении, словно перед ней падала дорогая ваза, и кто-то резко остановил время. К этому моменту музыкант одной рукой уже снял с перил вагу и внимательно ее рассматривал.

Искусно сделанные куклы-марионетки уже не пошатывались и дружно рассматривали великана. Звуки виолончели и спокойствие хозяйки убаюкали их. Но от неожиданного вторжения в личное пространство и резких прикосновений, марионетки вновь зашевелились.

– Попробуй, – нерешительно и запоздало ответила Джоанна, довольная хотя бы тем, что парень сходу не перепутал все нити.

В руках музыканта марионетка не завалилась ни на одну из сторон. Очевидно, он все-таки умел ими управлять. Концепция общепризнанной конструкции соблюдалась и тут, потому удерживая вагу за основной шток, Оскар сразу же сумел привести марионетку в полный баланс.

Присев на колени рядом с куклой, которую он держал, Оскар ни на секунду не сбил механизм управления. Она все также оставалась стоять на носочках, поворачивалась к незнакомцу то одной, то другой стороной лица. Затем немного прокрутилась, ее платье приняло форму колокольчика, коленки чуть оголились. Если бы мужскую руку по какой-то причине не было видно, то сцена напоминала бы смотрины, где султан выбирает наложницу. Барышня вдруг замерла.

Это была авторская кукла, не похожая ни на одну из тех, что Оскар когда-либо видел. Ничего общего с игрушкой. В ней искрился какой-то свой мирок. Глаза блестели, словно были влажными, а кожа из какого-то сложного материала на основе керамики и глины, была так похожа на настоящую. Ее окрашивали после долгой полировки до безупречной гладкости, под чуть заметным лаком виднелись такие же чуть заметные родинки и румяна. Уши, нос, брови были вылеплены так тонко и искусно, что Оскару показалось: он управляет живым человеком.

Осматривая устройство контроля и саму марионетку вблизи, он обратил внимание на дополнительные механизмы. Подвижное коромысло, которым управляются ноги куклы, было отшлифовано человеческой рукой, как ручка деревенского топора. Все говорило о том, что им очень часто пользовались. Неподвижная планка, к которой крепятся нити, идущие к плечам, голове, рукам, была ювелирно сделана из слоновой кости. Поясная нить, отходящая от нижнего конца основного штока, незаметно была заведена под платье куклы через вшитый конус, напоминающий миниатюрный воротник. Одежда марионеток тоже была хорошо продумана. Это, несомненно, была очень профессионально сделанная кукла.

Тонких шелковых нитей было действительно много. Даже при близком рассмотрении они были чуть заметны. Музыкант аккуратно захватил одну из них. Удерживая ее на чуть согнутых пальцах ладони, он провел от ваги до головы куклы выискивая точку соединения.

– В очень интересном стиле выполнены куклы, – сказал музыкант.

– Спасибо, – польщенно ответила Джоанна. – Этой актрисе, что вы держите сейчас, довелось выступать в Сакраменто 150 лет назад.

Во взгляде Джоанны появилось изумление – так бережно Оскар выполнял движения. Удерживая в левой руке вагу, правой он принялся перебирать прикрепленные к ней нити, как если бы играл на струнном инструменте.

Вага наклонилась вперед, кукла легко согнулась, выполнила поклон. Казалось, она начинает представление перед зрителями. После этого марионетка и музыкант подошли к футляру от виолончели, где лежали дополнительные ноты. Звезда Сакраменто встала на одно колено, фарфоровые руки потянулись к ним и провели по строке, точно она читала с листа.

– Надо много тренироваться, чтоб так управлять куклой, – совершенно успокоившись, сказала Джоанна.

Музыкант улыбнулся, но не ответил. Он наслаждался каждым движением. Кроме того, что тело куклы было из относительно тяжелой керамики, вполне возможно, ее руки и ноги были дополнительно утяжелены свинцом, поэтому все действия выглядели очень натуральными. Очень прочные, и в то же время гибкие полушарнирные соединения в суставах позволяли лучше чувствовать все жесты марионетки.

– А на этом портрете ваша бабушка, видимо, обнимает дедушку? – указывая на большой портрет двух людей, спросил Оскар.

– Дедушка, – с любовью посмотрела на портрет Джоанна. – Он был помешан на индейских племенах. Когда приезжал, сразу называл всех детей и внуков именами птиц и зверей, готовил какие-то таинственные блюда, и все садились в круг слушать новые истории. Он чуть не сделал большое научное открытие. Бабушка говорила, что даже вмешались спецслужбы, просили его не писать научных статей об этих исследованиях, тем более, не давать на эту тему никаких интервью журналистам. Даже не знаю, что там на самом деле было. Давно все это происходило.

– Над чем же конкретно он работал? Ведь мы живем рядом с индейцами, и ничего странного в них нет.

– Я уже не могусказать, где дедушкины сказки, а где правда. Помню он их называл «момоскапаны», мы так детьми дразнились – потому запомнилось. Это племя индейцев с голубой кожей, и дедушка был один из немногих ученых, кто исследовал этот феномен. Эти, изолированные на отдаленных каменных островах племена, питались исключительно медузами и морепродуктами: у них не было растительности или каких-нибудь животных. В еде было слишком много фосфора, поэтому их память феноменально мутировала. На основе этого сложилась своя удивительная культура. Дедушка рассказывал, что каждый из них мог передать своим потомкам личную память. Ребенок мог точно помнить все то, что увидел его отец, например, свое собственное рождение. Более того, некоторые могли помнить рождения своих родителей и прадедов, и называть факты, о которых они сами никак не могли знать. Подтверждали, но не удивлялись этому, старейшины племени. Они не считали своих предков умершими, а, как бы, продолжали их жизнь, дальше накапливая опыт. Потому и рассказывали они от своего имени «Когда я родился второй раз, тогда…» и так далее. Дедушка, отец и внук сливались в единую личность. Они верили в единение с природой, могли предчувствовать стихийные бедствия, умели делать изысканные блюда из морепродуктов и водорослей.

– Это самое загадочное, что я когда-либо слышал. Кажется невероятным, но ведь ваш дедушка был по-настоящему? – спросил Оскар.

– Мой дедушка, как и его супруга, были великими сказочниками и остается только гадать, где была правда, а где вымысел. Но в экспедиции по резервациям он постоянно ездил – это факт.

Кукла в руках Оскара попробовала наступить на футляр виолончели, как на ступеньку, для кукловода это не самая простая задача. По порывистому, немного угловатому движению куклы, Джоанна сразу оценила уровень навыков молодого человека. Что-то общее, помимо темы для обсуждения, появилось у хозяйки с непрошеным гостем. Это “общее” повышало доверие и даже воодушевляло.

– Что это за терапия, о которой вы упоминали? – с интересом спросила женщина, слегка наклонив голову.

– “Куклотерапия” – так было написано над входной дверью психолога, – ответил музыкант. – Уверен, в официальной психологии такого метода лечения нет, но эта необычная терапия мне лично помогла.

Перемещаясь с куклой по комнате, он вновь переживал эмоции детских дней. Он подошел к перилам и закрепил ее на прежнем месте. Сам вернулся к музыкальному инструменту.

Казалось, она сразу же начала рассказывать подружкам о только что случившемся с ней приключении. Она поворачивалась то влево, то вправо. Ее движения понемногу замедлялись, словно она осознавала, что соседки завидуют и не станут разделять ее эмоции от знакомства с музыкантом.

07. Котята

___

До заката оставался еще час-полтора, тем не менее, вечер стремительно угасал. Тяжелые тучи густо заволокли небо, и уходящий день все больше утопал в душном полумраке. Листья на деревьях тревожно перешептывались, извещая о надвигающемся ливне.

Юный почтальон свернул на грунтовую дорогу. Он не сильно волновался по поводу перемены погоды. По крайней мере, мопед больше не должен был подводить. Со своей первой зарплаты Брайан отвез его к механику, и тот за два дня поменял в мопеде все износившиеся детали. Звук мотора стал стабильнее, люфт тормозных рукояток исчез, новые пружины амортизации блестели хромом, приятно сглаживая неровности дороги.

Когда Брайан проезжал мимо кукурузного поля, возле которого он познакомился с девочкой, в голове всплыл ее образ. Он вспомнил, как прядь золотых волос прилипла к ее влажному виску. Она словно придавала образу девочки милую неидеальность и очарование, притягивая как магнит. Толкая мопед, он тогда все время посматривал на локон, его хотелось поправить или заложить за ухо. Брайан представлял, что он делает это мужественным отрешенным жестом и вновь возвращается к какому-то важному своему делу. И тогда теплое чувство разливалось в его груди, выходило из берегов, безжалостно заставляя гореть уши. Ему казалось, что в тот момент она почувствовала бы то же самое. Конечно, скромность и воспитание не позволили бы ему в реальной жизни дотронуться даже до края рукава новой знакомой. Он это прекрасно понимал. Но, как известно, ничто не может помешать смелому воображению юного мальчишки.

Дорога извивалась под новыми покрышками мопеда, и водитель еще глубже погружался в мечтательные образы. Девочка, конечно, оценила бы его нежный жест. Она бы рассматривала через плечо, как испачкавшись в мазуте, без ключа, пальцами, он выкручивает залитую свечу еще неостывшего двигателя.

Мопед достиг вершины небольшого холма, с которого открывался вид на небольшой населенный пункт, и поехал вниз. Привычное, непроизвольное подергивание век Брайана на мгновение участилось. Он посмотрел в зеркало заднего вида, в котором отражалось мрачное небо за спиной, и эта деталь удачно вписалась в сценарий его мечтаний.

Теперь в его фантазии штормовые тучи летели с огромной скоростью прямо по дороге. Брайан быстро закрутил свечу в гильзу, накинул на нее колпак подводки напряжения, взял девочку на руки и быстро усадил на мопед. Она хотела что-то сказать, но увидев, какая мгла надвигается на них сзади, решила промолчать. Брайан так дернул ножное зажигание, что мопед мгновенно завелся. Запрыгнув на него, он строго крикнул девочке «Держись за меня» и выкрутил ручку газа так, что из-под колеса полетело облако пыли прямо в водоворот несущейся за ними стихии. Девочка крепко обнимала его за грудь, прижавшись щекой к его спине. Им удалось оторваться от грозного преследователя – урагана, и Брайан молча продолжал движение по полю.

Чувства улеглись, но оттенок геройства все еще присутствовал в настроении мальчика. Перед глазами вдруг возникла тяжелая гиря, что ржавела на заднем дворе у бабушки. Брайан помнил ее с самого малого возраста, она была там всегда, никто не знал, когда и откуда взялась. Теперь Брайан твердо верил, что, вернувшись домой, он поднимет ее одной рукой над головой и молча перенесет в свою комнату, показав бабуле, что с ней теперь живет силач-защитник.

В вечерний сумеречный час просторная терраса сверкала теплыми огнями. Юный почтальон подъехал к входной калитке и заглушил мопед. Позади медленно оседала завеса пыли, которую подняли колеса. Поудобнее устроившись на сиденье, он облокотился о невысокий забор. Улыбка медленно расплывалась на его лице. Отец девочки с накинутой на плечо гитарой играл веселую кантри-композицию о том, как индюшка наблюдала радостные приготовления членов семьи ко Дню благодарения. Ее переполняло чувство праздника. Из любопытства она подходила все ближе к кухне. Том умышленно искажал голос, пародируя рассуждения глупой птицы. «Мне нравится День благодарения!» – повторяла индюшка в тексте первого припева. Исполнитель вошел в раж и пытался радостно кудахтать и кричать по-индюшиному, чем вызывал безудержный смех дочери.

Вскоре вслух хохотал и газетчик.

Том пел о том, как к индейке подошел гусь и на ухо прошептал, что ей надо сматываться и желательно подальше, расправляя крылья лететь в далекую страну. Но индюшка не верила. Лишь когда за ней начали гоняться взрослые и дети в предвкушении прекрасного ужина, она пустилась наутек.

«Мне НЕ нравится День благодарения!» – пел второй припев отец девочки и еще громче кричал индюшиным голосом.

Затем, взяв несколько одиночных минорных аккордов, Том пропел заключительные строки, что все семейство было благодарно в этот день, кроме индюшки, так и не научившейся летать, чтоб в судный момент устремится в далекие страны.

Стройная фигура мамы время от времени появлялась в проеме дверей, делая какие-то домашние дела. Ни лица, ни тем более настроения на нем нельзя было разглядеть. Но Брайан почему-то был уверен, что она тоже смеется.

Девочка вскочила с шезлонга и принялась танцевать вместе с папой.

– Как дела? – напомнил о себе юный почтальон.

– Привет, Брайан, – радостным голосом поприветствовал его отец девочки. – Не пришло ли нам сегодня какое-нибудь важное письмо в кетчупе?

Девочка остановилась, помахала Брайану рукой и стала поправлять волосы после танца.

– Ничего, – машинально дотронувшись до почтовой сумки, ответил Брайан и наивно добавил, – я развожу только газеты и журналы.

Девочка вернулась в кресло и все еще укладывала непослушные кудри, заправляя их за уши.

Брайан продолжал улыбаться, он рассматривал лицо девочки, словно сравнивая ту придуманную подругу, которую в своем воображении катал на мопеде, с ней настоящей. Хотя она сидела далековато, он мог отлично разглядеть её черты и теперь подробнее изучал ее тонкие брови. И уши уже не казались ему такими большими.

То, что в первое время знакомства он оставался к ней равнодушным, теперь казалось ему странным. Она взяла с маленького столика грушу и откусила совсем небольшой кусочек. Ее нежные движения очаровывали его вновь и вновь. Брайан несколько раз рефлекторно моргнул.

– Ты так долго ехал сюда и ничего не привез? – удивленно полюбопытствовал мужчина, закончив мелодию.

– Я вожу еду котятам у автомобильной свалки, по пути решил заехать к вам, спросить, как дела.

– Так это кормом для котят ты тогда залил наш миллионный чек? – прищурив глаз, спросил папа.

Без тени смущения мальчик утвердительно кивнул.

Мужчина снял с плеча гитарный ремень и положил инструмент на шезлонг. Подойдя к почтальону он несколько секунд пристально смотрел мальчику в глаза.

– Почему бы нам не отправиться на моем пикапе посмотреть на твоих котят? – Спросил Том громко, чтобы услышала дочь. После короткой паузы он оглянулся на девочку. – Может, мы тоже будем их иногда подкармливать? Кто знает, может даже возьмем себе одного? У нас уже давно не водилось домашних животных.

– А можно мне в кузове поехать? – Тотчас же спросил разносчик газет, не дожидаясь ответа.

Мужчина утвердительно кивнул, чуть заметно поджал губы и вновь всмотрелся в мальчишку.

– Папа, а мне тоже можно? – подбегая к пикапу, спросила девочка.

– Запрыгивайте оба. Я повытряхиваю из вас всю вашу смелость, – звеня ключами в кармане, ответил папа со снисходительной улыбкой.

Ехал Том медленно, через заднее окно было видно, что дети ведут

себя совершенно спокойно. Они с любопытством переглядывались, но

не заводили никакого разговора.

Вдоль грунтовой дороги тянулся неглубокий кювет. Там стояли десятки старых автомобилей. В отличии от любой городской автосвалки, здешняя не отличалась нагромождением транспорта одного на другой. Расстояния между машинами было таким, что можно было вообразить, что однажды все они остановились на светофоре трехполосной дороги и, по неизвестной причине, навеки застыли. Под их спущенными колесами росла трава, и лишь фары грустно поглядывали на редкие, проезжающие в пыльной дали, современные автомобили. Некоторые автомобили были совсем старыми, в виде открытых кабриолетов. Кусты росли прямо из сидений. Другим раритетным моделям повезло больше, и крыши защитили их салоны от скорого уничтожения.

Земля никому не принадлежала, а до ближайшей фермы было далеко. Но, несмотря на это, похоже, время от времени кто-то останавливался, чтоб посмотреть на это загадочное кладбище машин. Некоторые двери были открыты, а для того, чтобы это сделать, неизвестные, скорее всего, потратили много времени и сил. Теперь же устаревший уплотнитель не давал возможности хорошо их закрыть. В одну такую щель, видимо, и прошмыгнула беременная кошка в поисках укрытия от непогоды и койотов.

Девочка пробиралась по сорнякам между машин за Брайаном. Мальчик запрыгнул на капот старого Бьюика, проворно пробежался еще по нескольким автомобилям. Оказавшись у двери полуразвалившегося крайслера, он шире открыл пассажирскую дверь, и, вместе с писком ржавых завес, оттуда раздался писк котят. Крохотная жизнь посреди ржавого царства.

Юный почтальон развернул бутерброд и начал кормить малышей тонкими кружочками колбасы.

Взяв одного из малышей на руки, девочка спросила:

– Папа, а мы можем взять их домой?

– Да, но не сейчас. Представь себе, что будет, когда придет их мама и обнаружит пропажу детей. Море слез, – ответил Том. – Либо приедем в другой раз, чтоб забрать вместе с кошкой, либо останемся дожидаться ее сейчас.

Девочка не стала уговаривать. Еще раз погладила самого рыжего по голове и сразу же отпустила к остальным. Он был этому рад, поскольку, вертясь на руках девочки, видел, как братья и сестры активно перетягивают друг у друга куски колбасы.

Брайан выпрямился, уступая место у двери автомобиля, и протянул девочке оставшийся бутерброд. Взяв его, она присела к увлеченным трапезой зверятам. Брайан стоял рядом с Томом. Отец с улыбкой и умилением наблюдал за происходящим. Брайан же пристально вглядывался через мутное стекло открытой двери старого крайслера в лицо девочки. Оно светилось. Мальчик понимал, что его поступок был правильным, и нежное чувство удовлетворения согревало ему сердце. Вскоре не осталось ни единого куска лакомства.

На обратном пути дети уже не просились в кузов пикапа. К тому моменту значительно похолодало, и все уселись в теплую кабину.

– Сколько времени у тебя занимают поездки сюда, чтобы покормить этих несчастных? – обратился Том к сидящему посередине Брайану.

– Час в одну сторону, – ответил мальчик.

– Что бы ты делал без нас в такую погоду? – Спросил мужчина.

– Ехал бы домой в пончо, – так быстро ответил юный газетчик словно у него был заранее заготовленный ответ. Он отрешенно смотрел на дорогу, и мысли его витали где-то далеко отсюда.

С едва заметной улыбкой папа девочки посмотрел на Брайана и вновь уставился вперед. На лобовое стекло одна за другой стали падать капли давно уже надвигающегося дождя. Какое-то время все молчали.

– Хорошо, что ты не разрешил мне взять котят домой, – нарушила тишину девочка. – Если бы с кем-нибудь из них когда-то что-то случилось, я бы второй раз этого не пережила.

Том не нашелся что ответить и только перебирал в голове подходящие варианты, взамен тому, чтобы просто промолчать.

– А что было первый раз? – посмотрев на девочку, спросил Брайан.

– Однажды утром моя дочь пыталась разбудить нашего щенка, – ответил Том и сразу посмотрел на девочку. – Мне пришлось объяснить ей, что Плуто больше не проснется, что он умер. Накануне он упал с лестницы второго этажа и уже вечером был вялым. Она не могла понять, как это может быть. Еще вчера она укладывала его спать, поила молоком, а сегодня он уже спит вечным сном. Я объяснил ей, что смерть – это не совсем как сон, это навсегда. Что ни сегодня, ни завтра он уже не проснется. Но она не хотела принять это. Мы с женой ничего не могли поделать и просто наблюдали, как она носилась со щенком по всему дому, пряталась под столом и все пыталась пробудить его к завтраку, согреть, наконец. Обычно родителям очень сложно выйти из такой ситуации. Надо было объяснять эти сложные вещи о смерти, пока дочь постоянно плакала. Я замотал щенка в свою самую теплую рубашку, и это ее немного утешило. Затем я пытался объяснить, что на ощупь щенок всегда был теплым, а теперь холодный. Втолковывал ей, что у ее друга была хорошая жизнь, благодаря ей. Где-то на небе он будет помнить ее как самое прекрасное, что с ним когда-либо случалось на земле. Как тогда, так и сейчас, я повторяю: самое главное, что мы можем сделать для ушедших навсегда близких — это вечно помнить их. Так устроен мир, и это касается не только домашних животных. Это же применимо к родителям и друзьям.

До сих пор девочка молчала и смотрела на капли дождя, бегущие по пассажирскому стеклу.

– Я буду помнить тех котят всегда, – строго процедила она.

– Дорогая, – обратился отец к дочери, – в отличие от Плуто, мы можем исправить ситуацию с котятами. Все в наших руках. Приедем завтра пораньше, чтоб застать маму-кошку, и возьмем к себе всю семью. Надеюсь, я правильно тебя понял?

Девочка утвердительно кивнула. В салоне повисла пауза, и каждый думал о своем. Мужчина не хотел много говорить, но в тот же момент чувствовал необходимость мудрой родительской поддержки. Он наперед обдумывал свои фразы, примерял, как новый друг отреагирует на сказанное. Кажется, мальчик разделял переживания подруги. Он понимающе посмотрел на нее и глубоко вздохнул.

– У меня никогда не было своего щенка или котенка, но были родители, и я всегда буду их помнить, – заговорил Брайан. При этом заморгал часто-часто, будто это был тик.

Том долго не отвечал, обдумывая как повести себя наиболее корректно и не обидеть сироту. Отчасти пауза была оправдана тем, что автомобиль выехал на неровную, усеянную глубокими выбоинами, дорогу. Ему приходилось активно крутить руль, чтобы объезжать эти ямы. Боковым зрением он видел, что дочь повернулась к соседу и внимательно в него всматривалась.

– Грустно слышать о твоих родителях. Искренне сочувствую, Брайан. – сказал Том.

– Спасибо. – ответил мальчик. – И что произошло дальше в истории со щенком?

– Мама предложила подходящую раритетную деревянную коробку, в которой хранились семейные куклы, – окинув мальчика взглядом, ответил водитель. Очередной ухаб на пути вернул его внимание на дорогу. – Дочь положила в коробку шоколад, сделала сэндвичи, которые песик всегда любил у нее подворовывать, вложила в коробку свою фотографию и, поверх всего этого, уложила самого щенка.

Девочка смотрела на дождь в боковое окно. Она хорошо помнила тот день и как бы нанизывала свои воспоминания на папины фразы. Удары отцовского молотка об мемориальную дощечку разносились по всей долине. Вбитый столбик с табличкой, присыпанная землей фотография щенка, цветы. В калейдоскопе картинок вырисовывалась фигура молчаливой мамы. Она будто являлась дополнением к действительности. Иногда из-за ее безмолвия ошибочно казалось, что ее не сильно заботит происходящее. Она стояла рядом, но ни разу не присела, ничего в тот момент не сказала.

– Мы похоронили Плуто у одинокого дерева, которое хорошо видно с нашего заднего двора, – продолжил Том. – Теперь есть ощущение, что он с нами. Каждый сезон дерево меняет свои цвета, и каждое утро дочь вспоминает своего любимого и вечно благодарного щенка, – держа одной рукой руль, Том посмотрел на реакцию девочки, на радостный проблеск, озаривший ее лицо. – Я также пообещал ей, что, летая на дельтаплане под облаками, всегда буду кричать щенку от нее “Привет”.

Брайан оглянулся, чтобы посмотреть в заднее окно грузовой кабины пикапа, где лежал разобранный на части дельтаплан.

– А я думал это большой летающий змей, – промолвил Брайан.

Световой день ушел в серую тьму, наполнив улицу сыростью и запахом грядущей ночной грозы. Компания заскочила домой. На приглашение сесть за стол мальчик отвечал отказом: он пообещал поужинать с бабушкой. К тому же она бы переживала, почему внука до сих пор нет дома. Том погрузил мопед в кузов пикапа, и вместе с дочерью они отвезли Брайана домой. Мама девочки вручила ему увесистый пакет с угощениями.

После ужина мама девочки звенела посудой на кухне. Папа же тихо и непринужденно наигрывал на гитаре «Девушку из Ипанемы», удобно расположившись в высоком вольтеровском кресле. Было душно. Дверь на задний двор была открыта, сквозняк то и дело вытягивал легкие занавески наружу. В темноте сада иногда поблескивали мокрые листья кустов, подрагивающие от ветра. Время от времени слышались падающие с крыши капли. Часы пробили девять часов вечера.

Отец отметил, что дочь за ужином была погружена в свои мечты. Она медленно пережевывала маленькие кусочки еды и порой туманным взглядом засматривалась куда-то в сторону. Том украдкой наблюдал, как разные эмоции сменяют друг друга на ее лице. Одной рукой она подперла подбородок, а второй выводила случайные узоры на салфетке, расслабленно держа карандаш. Она закинула волосы на одну сторону, и они свисали почти до стола. Шея, обычно спрятанная под локонами, белела теперь особенно ярко. Том почти перестал играть. Когда он пытался вчитаться в выражения лица дочери, то левой рукой подолгу задерживался на одном аккорде, лишь чередуя басовый аккомпанемент в правой руке.

– Сегодня был хороший день, – вполголоса сказал отец, переведя взгляд на гриф гитары. Мелодия заиграла ритмичнее и ярче.

Девочка одобрительно улыбнулась одним уголком рта, но уже через секунду еще больше погрузилась в мечты.

Мама выключила на кухне кран.

08. Пунктир по коже

___

Ты оплакать боль мою готова?

Верный друг, скажи мне это снова…

Тяжело… Молчи, ты всё сказала;

Больше не хочу, чтоб ты страдала!

Джордж Гордон Байрон

___

Все также издалека доносилась классическая музыка, исполненная на фортепиано.

Женские руки гладили живот по ткани блузки, казалось, они делали самой себе массаж. Вдруг одна рука приподняла покров одежды с изображениями божьих коровок, оголив живот и нижнюю часть груди.

– Знаю, это может показаться странным, – раздался немного охрипший женский голос. – Просто хочу спросить, может ли что-то еще измениться?

– Позволь мне быть откровенным, – ответил мужской голос, вставляя веские паузы между словами. – Уже ровным счетом ничего нового не произойдет. Пошли метастазы и в этом случае надо бороться не за конкретную часть, а за все тело.

– Можно уколоть меня еще раз? Очень больно уколоть.

Мужская рука потянулась к контейнеру с иголками разной формы и величины. Доставая одну из них, врач случайно зацепил другие, и несколько иголок упали на оголённый женский живот.

– Прости, я нечаянно, – немного растерянно сказал мужчина, громко задышав носом.

– Ничего страшного. Я их не почувствовала, – безразлично ответил хриплый женский голос.

– Тогда нет смысла колоть, позволь я начну, – собирая с живота женщины иголки, подытожил мужчина.

Женщина набрала полную грудь воздуха, и со вздохом живот ее и грудь поднялись.

– Начинайте, – на выдохе, разочарованно ответила она.

Все та же волосатая мужская рука держала черный маркер. Он медленно проводил пунктирную линию прямо по коже, очерчивая нижнюю часть груди.

09. В царстве кукол

___

Музыкант осторожно заиграл Шумана, его непринуждённые «Пять пьес в народном духе» для виолончели и фортепиано.

– Композиция под названием «Stark und markiert», – прокомментировал Оскар. – Светлая и легкая музыка, но в то же время, с разными оттенками настроений, присущими самому автору, страдающему шизофренией.

Джоанна внимательно слушала музыку и с еще большим интересом наблюдала за манерой игры Оскара. Он держал смычок очень нежно. Что-то трогательное было в том, как иголочками пробивались нотки стаккато из залигованных фраз. Пальцы молодого человека при этом делались упругими, успевая в столь короткий миг придавать струне неуловимое вибратто. Внимание женщины было приковано к работе левой руки Оскара, и, когда в определенный момент та поднялась к началу грифа, оказавшись у лица музыканта, Джоанна остановила свой взгляд на молодом лице гостя. Он искренне отдавался музыке.

– У тебя есть семья? – спросила Джоанна, когда он доиграл, глядя молодому человеку прямо в глаза.

– Да, я однажды встретил в больнице прекрасную леди, которая стала мне женой. У нас появилась дочка – наша принцесса.

Джоанна внимательно выслушала ответ и несколько секунд что-то обдумывала, затем отвела глаза в сторону. Но Оскар ожидал дальнейших расспросов. Теперь он заметил скрытую за постоянно нарочитой улыбкой женщины печаль.

– Думаю, мне понятно, что ты чувствовал во время куклотерапии, – встав, сказала она.

Находясь около одной из дверей, ведущих в соседнюю комнату, Джоанна открыла ее. Довольно странный запах долетел до Оскара. В нем был приятный аромат свежеобработанного дерева, через который отчетливо проступала мышиная вонь. Это сильно портило впечатление.

Джоанна переступила порог комнаты и включила там свет. На полу, на столе, на стульях лежало множество деревянных заготовок для кукол. Некоторые из них были наполовину обработаны. Музыкант отставил виолончель и прошел следом за Джоанной. Окна также были завешены тяжелыми шторами, поэтому он сразу ощутил приятную прохладу. Казалось, что в этой комнате невозможно согреться даже в такой жаркий день. Каких только кукол тут не было. Несмотря на незавершённую обработку уже можно было различить молодых и зрелых дам, силуэты джентльменов. В стороне лежали крестовины для конструкции ваг и мотки шелковых нитей. На одних лицах светилась наивность, на других просматривался строгий томный взгляд.

Хозяйка всматривалась в неподдельно удивлённое лицо молодого человека.

– Это интригует – видеть куклу до того, как она приобретает свой законченный вид. Я леплю в основном из паперклея на основе глины, использую керамику и дерево. У каждой из них свой характер, своя пластика, – сказала Джоанна. – А еще для каждой из этих будущих марионеток требуется свой особый наряд.

Джоанна нагнулась и взяла одну из деревянных заготовок в руки, вдруг что-то зашевелилось среди брусков дерева в дальнем углу комнаты. Музыкант заметил толстый хвост пробегающей крысы, но постарался не подать вида. Джоанна указала на выход.

– Идем во вторую комнату, я тебе еще что-то покажу.

Выходя из комнаты, Оскар заметил, как сурово хозяйка посмотрела в угол, где скрылась проворная крыса.

Открыв дверь в смежную комнату, Джоанна включила свет. Первым делом внимание Оскара привлекло маленькое кресло в центре, в котором сидела совершенно голая кукла. Она была невероятно похожа на человека. Грудь выглядела как настоящая. Красавица закинула ногу на ногу, скрывая интимное место. Оскар не мог оторвать взгляда от точных женских форм. К тому же на ее лице поразительно реалистично были прорисованы все черты. Джоанна улыбнулась, глядя на то, как смутился молодой человек.

– Эти все куклы дело ваших рук? – растерянно переспросил он.

Женщина утвердительно кивнула, чуть шире обычного улыбнувшись собеседнику.

– Это гардеробная, – продолжила она, прохаживаясь по комнате, где вдоль обеих стен стояли шкафчики с миниатюрной одеждой. – Здесь есть платья, сумочки, шляпки, обувь – можно подобрать совершенно любой стиль для любой героини.

Оскар опять посмотрел на сидевшую в центре куклу. Разглядывая ее правдоподобное нагое тело в еще более прохладной, чем первая, комнате. Он ощутил, как по его спине прошла мелкая дрожь. Ему не было холодно, но с момента, как он увидел раздетую красотку, уже больше не мог согреться. Он стоял на пороге двери, точно там, куда был направлен взгляд куклы. Она смотрела на мужчину прямо и строго, как полноценный участник разговора. Во взгляде читалась нотка упрека за визит без предупреждения.

– Когда кукла уже готова, мы вместе приходим сюда, чтобы выбрать одежду, – комментируя, Джоанна потянулась к верхней полке, на которой в ряд стояли маленькие сумочки. – Кукла, как правило, застывает в предвкушении. Мне нравится наблюдать, как они мысленно примеряют на себя все эти платья. Это самая счастливая комната. – Джоанна после маленькой паузы повернулась к Оскару. Она увлечённо фантазировала, глаза ее горели, и все время всматривались куда-то под потолок. – Куклы верят, что когда они наденут эти платья, где-то там, в будущем у них сложится всё наилучшим образом: они уже представляют восторженные взгляды мужчин, шушуканье завистниц, внимание того, кто им дорог. Ты понимаешь, о чем я? – она перевела взгляд на музыканта.

Он слушал внимательно, но смотрел на голую куклу. Медленно он переключился на Джоанну. Эта короткая вдохновенная речь показалась Оскару странной.

– Думаю, понимаю, – ответил он. – Моя жена отправляется в торговый центр за этим предвкушением, а потом вещь висит в гардеробе ни разу не надетая.

– Выход в свет в обновке не способен принести и половину радости от ожидания, испытанной в этой комнате. – Джоанна сняла с полки крошечную сумочку. – Когда им надоедает все вокруг, мне ничего не остаётся, как водить в эту комнату для смены наряда.

Проговаривая, Джоанна повертела в руках сумочку и вдруг обнаружила в ней огромную дыру. Машинально одернув кожаную вещь, она неловко посмотрела на собеседника, проверяя, успел ли он заметить ее конфуз. Оскар хотел было, но не успел сделать вид, что ничего не видел. Ничего другого не осталось, кроме как сочувственно поджать губы. Джоанна положила сумку обратно.

– Если бы я тогда, маленьким мальчиком, оказался у вас, – начал Оскар, сойдя, наконец, с порога и проходя вглубь комнаты, – вы бы меня за один сеанс вернули к нормальному состоянию. Такие живые у вас тут образы!

Закончив фразу, молодой человек присел на корточки сбоку от куклы в кресле. И замер от потрясения: вся ее спина была сильно выедена крысами.

Джоанна в это время сняла с вешалки одно из платьев, внимательно рассмотрела его со всех сторон, поднесла к лицу и понюхала. Оставшись довольной, она обернулась к музыканту.

– Бывает, сидит человек долго один и начинает сам с собой разговаривать. Чтобы не сойти с ума, я разговариваю с куклами. С момента, когда у нее появляются глаза, она у меня уже живая, она уже наблюдает – какие я ей шью наряды, какие у нее ноги, маникюр. Потом она осматривается и замечает других, и у них начинается дружба, иногда конкуренция, это зависит от характера. Наблюдая все это как бы со стороны, я чувствую, что рядом с моей жизнью есть чья-то еще.

Внимательно слушая, Оскар смотрел на Джоанну. Ему казалось, что женщину немного «понесло» и не знал как на это реагировать, поэтому просто продолжал понимающе кивать собеседнице и рассматривать семейную фотографию на стене. На фото была изображена Джоанна, рядом – пожилая женщина с куклой в руках.

Оскар предположил, что это ее мать. Одинаковые овалы лица, широко распахнутые глаза, внимательно всматривающиеся в стекло линзы фотоаппарата. Несмотря на то, что обе давно уже были взрослыми, во взгляде отчетливо просматривалась какая-то одинаковая детская мечтательность. Они были будто вне времени, словно уже тогда осознавали, что этот снимок – на века. Они смотрели не из будущего, но в будущее.

Пока Джоанна увлеченно рассказывала, Оскар принялся подробно рассматривать ее саму. Несмотря на возраст, ее все еще можно было назвать красивой. Тонкие, очень аристократичные черты лица делали ее похожей на графиню, да что там, почти на английскую королеву. Высокие скулы, большие синие глаза, тонкий нос. Она казалась очень загадочной, необычной. Возможно, разгадка таилась в кровосмешении. Ее кожа была немного смуглой. На ее шее Оскар заметил небольшую родинку, он обратил внимание, что на ее гладком лице их почти не было.

Только теперь музыкант заметил, что ее глубокий низкий голос звучал легко, а манера немного растягивать гласные превращала все сказанное в песню. Она говорила степенно и размеренно, на бесстрастном лице почти не отражались эмоции, лишь брови элегантно поигрывали. Но с такими выразительными бездонными глазами, пожалуй, ничего больше было не нужно. Они отражали каждую перемену ее настроения, каждую мимолетно пролетевшую мысль. В этих глазах можно было разглядеть, что Джоанна очень проницательная и умная женщина. Она продолжала:

– В глазах кукол можно прочитать будущие отношения, дальние страны, домашний уют, – замечтавшись, Джоанна делала паузы все продолжительнее. Теперь не было сомнений, что она разговаривала сама с собой. – … любовь, родительство, вера в светлое будущее…

– Наверное, поэтому куклотерапия и является такой эффективной, – решил напомнить о себе Оскар, – она развивает богатое образное мышление.

Джоанна опомнилась и перевела изучающий взгляд на музыканта. Затем обернула снятым кукольным платьем деревянную заготовку в руках.

В глубине комнаты у гардероба послышался тихий звук. Словно упала на бок неровно стоявшая кожаная сумка. Оскар и не заметил бы этого шума, если бы лицо хозяйки вдруг не напряглось. Она притихла и оглянулась. Поджала губы, которые спустя мгновение стали очень бледными. Показалось, что она проговорила что-то короткое, беззвучное. Джоанна медленно повернулась к двери. По лицу пробежала тень, а в глазах блеснула и погасла едва заметная вспышка гнева. Она неожиданно хлопнула ладонью по выключателю на стене и свет в комнате выключился. Оскар успел запомнить лишь сидящую по центру комнаты, погруженную в свои таинственные думы, куклу. В этот последний миг их взгляды словно пересеклись.

Вышла Джоанна поспешно и направилась к очередной двери в коридоре. Музыкант последовал за ней. Он заметил, что несмотря на свои годы, Джоанна сохранила тонкую талию и легкую плывущую походку.

Как только дверь в третью комнату открылась, по полу в стороны разбежалось несколько крыс. В считанные секунды они спрятались в разных уголках комнаты. Света, попадающего из коридора, хватало, чтобы это разглядеть. Джоанна тяжело вздохнула. Легкая озлобленность читалась в ее лице.

– Видимо, все это из-за лесных пожаров. Говорят, после того, как встретились два очага из округов Напы и Сономы, разрушительное продвижение ускорилось, недалеко горят винодельни и даже целые города. Вы не видели ничего такого по дороге? По последним новостям, кроме сгоревших на подступах к нам 28 огромнейших виноградников, пожар уже полностью разрушил угодья Ранчо Калистога. Это, конечно, ужасно, – сказала она и посмотрела в темные уголки комнаты, куда минуту назад устремились перепуганные грызуны. – В доме развелось много крыс. Местные жители хорошо знают, что в сезон пожаров птицы улетают подальше в более безопасные места. Крупные животные бегут от огня. Но крысы, мыши и белки не могут далеко мигрировать и находят безопасные места неподалеку. Потому они почти всегда вторгаются в пустые дома эвакуированных людей. Там нет хищников и много еды. А мои непрошенные гости еще и легко обходят мышеловки и совсем обнаглели. Никакие средства не помогают. Знаете, представители вымирающего племени индейцев толова, а их осталось около тысячи человек, верят, что все люди когда-то вышли из разверзшегося отверстия в земле. И когда-то из самого нижнего темного мира за нами придут крысы. Слабых они увлекут за собой, а сильные в сражении вознесутся на небо в цветные миры. Подожди, пожалуйста, здесь.

Не дожидаясь ответа, Джоанна прошла мимо музыканта в коридор. Он же, наоборот, переступил порог комнаты и присел на корточки, затем растопыренными пальцами оперся об пол и попытался заглянуть под шкаф, чтобы посмотреть, куда сбежали крысы. Боковым зрением он заметил около своей головы дуло ружья, а через секунду прозвучал оглушительный выстрел. В испуге, ослепленный вспышкой, музыкант вскочил на ноги и прижался спиной к стене, словно пытаясь слиться с ней. В его городской жизни никогда ничего подобного не случалось. Он не знал, чего ожидать дальше. Второй выстрел был таким же мощным, как и первый. Оскар увидел, как в панике крысы метнулись под ногами и исчезли. Джоанна достала два новых патрона и стала перезаряжать оружие.

– Я боролась с ними привычными способами, но когда они стали жрать моих кукол – пришла в ярость. Выстрел холостыми их пугает. Тогда они затихают ненадолго, по крайней мере, хватает времени, чтобы ночью выспаться.

Щелкнув выключателем, она потушила в комнате свет и вышла в коридор, услышав, как тяжело выдохнул молодой человек. Джоанна удалилась вглубь коридора, чтобы где-то там спрятать ружье, но продолжала громко разговаривать с Оскаром.

– Когда у меня случились грустные события, в определенный момент я запретила себе страдать и громко плакать: это высосало из меня слишком много сил. Я стала больше фантазировать и придумывать драму для своих кукол. Сочувствие чужой боли помогает справиться со своей. Иногда мне кажется, что я, как и мои куклы, держусь благодаря какой-то невидимой ниточке.

Множество разных кукол сидели на однотипных стульчиках со спинками. Оскар успел подробно рассмотреть тех, что были ближе к центру комнаты: они оказались лучше освещены. Одна кукла, словно специально подчеркивая красоту своих ног, нарочито выкинула их вперед, закинув одну на другую. Крепкими пальцами она ухватилась за сиденье своего стула, лицо ее смотрело точно вперед, строго и дерзко, в ней чувствовался взрывной темперамент. Другая выглядела намного скромнее, плотно соединив колени и чуточку сместив их в сторону. Руками она будто элегантно поправляла край платья. Это очень красивое положение тоже подчеркивало красоту ее изящных ног. Взгляд ее был уверенным, направленным точно на музыканта, но не вызывающим, а благодаря легкому повороту головы, скромным.

Дальше взгляд молодого человека скользил, выхватывая меньше деталей, он видел, что красотки сидели по-разному. Некоторые облокачивались на спинку стула, смело и широко раскидывая при этом руки по подлокотникам, другие сидели на подлокотниках кукольных кресел. Еще две расположились на полу, нагнувшись друг к другу, будто обсуждая какой-то секрет. Одна из них, озорно подавшись к собеседнице, оперлась на выпрямленную руку. Другая сидела, поджав одну ногу, колено второй при этом используя как опору для локтя.

Несмотря на то, что шок от выстрела все еще окончательно не прошел, молодой человек с восхищением их разглядывал.

– Невероятно, – сказал он самому себе вполголоса.

Джоанна вернулась, и вместо оружия в ее руки вновь вернулась деревянная заготовка с платьем и шляпкой. Разместившись прямо перед молодым человеком, она протянула ему предметы.

– Эти заготовки передай от меня своей дочке-принцессе. Если для работы с глиной и керамикой нужна дополнительная подготовка, то вырезать из дерева ее может научить папа.

– Это так мило с вашей стороны, – ответил Оскар, принимая подарок. – Большое спасибо.

Он вдруг подумал, что его дочь могла бы брать у Джоанны уроки в кукольном театре. Ему показалось, что это будет интересно малышке.

Руки женщины и молодого музыканта на мгновение соприкоснулись. Ледяными после испуга пальцами он почувствовал, как горяча ее ладонь. Оказавшись совсем близко к виолончелисту, Джоанна тоже смогла внимательно рассмотреть его лицо.

– Ты, кажется, не первый раз в нашей местности, твое лицо кажется мне знакомым.

– Так далеко от города меня по работе еще не отправляли, – ответил музыкант, отводя глаза куда-то в сторону. – Разве что вы могли меня видеть издалека в филармонии Сан-Франциско?

– Нет, – ответила Джоанна.

Внутри нее снова шелохнулось какое-то осторожное, ускользающее предчувствие. Ей вдруг показалось, что незваный гость лжет. Хозяйка дома совершенно точно никогда не была в филармонии. При этом она была убеждена, что когда-то уже видела этого человека. Где? Когда? С кем могла его перепутать?

В ее голове перемешались воспоминания и явь. Может, она все придумала? Джоанна подошла к окну и стала всматриваться в праздничные шарики, закрепленные на опоры палатки посреди двора, развевающиеся на ветру.

10. Принцесса Элизабет

___

Брайан остановил свой мопед возле забора и стал рассматривать изменения во дворе у дома. В центре стоял высокий шатер, украшенный шарами, свисающими по стенам блестящими звездочками на нитках. На столе были разложены одноразовые тарелки с изображением салюта.

Том распутывал многочисленные связки гирлянд, вытаскивая их из ящиков. На земле лежали провода удлинителей. Стоял полуденный зной, и он то и дело кистью руки вытирал пот со лба.

В душе Брайана заиграло светлое чувство. Частый гость в их доме, он наполнялся таким недостающим в его жизни ощущением уюта и семейного тепла. Иногда спрашивал, не нужна ли им какая-нибудь помощь в мелких бытовых делах. Мальчику очень хотелось, чтобы они знали, как искренне он их любит. Но слов не надо было – все было понятно и так.

Брайан отвязал большую коробку, прикрепленную к мопеду, и направился к отцу семейства. Слегка отодвинув нависающий бант над входом в шатер, вошел внутрь.

– Брайан, ты сегодня значительно раньше, чем ожидалось. Даже именинница еще не вернулась из парикмахерской.

– Я не могу сегодня быть на празднике – у меня бабушка заболела. Надо возвращаться, – расстроенно сказал мальчик и протянул большую тяжелую коробку. – А это мой подарок.

– Я сочувствую, что бабушка приболела, но здорово, что при этом ты все-таки заехал. Я передам твои поздравления, а насчет подарка не ручаюсь, – принимая коробку с детской железной дорогой, ответил Том. – Как я вижу, это легендарный локомотив «прицесса Элизабет» из моделей Хорнби. Это мне и самому очень надо.

Брайан, наконец, засмеялся и часто-часто заморгал.

– Брайан, я бы, как обычно, с удовольствием отвез тебя обратно, но, как видишь, никто, кроме меня, не подключит всю эту иллюминацию. Если понадобится какая-то помощь, пожалуйста, дай нам знать.

– Спасибо, мопед работает как часы, так что ябыстро доберусь домой. Мы с бабушкой справимся. – Брайан уже развернулся, чтобы уходить. – Ах да… Покормите, пожалуйста, завтра котят.

– Обязательно. Уже сегодня отвезем им праздничный ужин.

Мальчик с пол-оборота завел свой мопед, свернул на грунтовую короткую дорогу, и только облако пыли напоминало о его коротком визите.

Отец девочки долго смотрел ему вслед, затем открепил большой бант, что висел над входом в шатер, и прикрепил его на коробку Брайана. Том занес игрушечную железную дорогу в дом.

11. Полудрема

___

Музыкант, сидя за виолончелью, перелистывал на пюпитре возможный репертуар.

– Что еще любил играть ваш отец? Какие, вообще, гости ожидаются? – спросил Оскар.

Настала тишина. Эйфория от таблеток понемногу проходила. Всматриваясь в молодого человека, ее большие глаза все больше прищуривались, словно в сознание медленно приходила какая-то разгадка. Потянувшись к листу бумаги на столе, она развернула его и внимательно перечитала. Нагрянувший музыкальный праздник вдруг начал тяготить ее. Джоанна вздохнула.

– Это такая странная история. С твоим приездом… – женщина заговорила приглушенным голосом, посмотрев на Оскара, и начала изучать форму с печатью. – Тут не указан заказчик… Тут вообще нет ничего, кроме моего адреса и имени.

– Наша компания не запрашивает такие данные. Для нас главное – полная предоплата и адрес, – ответил музыкант.

– Мне это уже не нравится. А что, если надо мной кто-то решил поиздеваться? Может мне позвонить в полицию? – с небольшой хрипотцой в голосе спросила она. – Конечно, я ничего не имею против тебя, но в этом документе не указано ровным счетом ничего. Любой человек с улицы может так попасть в дом.

– Надеюсь, вы так резко поменяли мнение не из-за моего репертуара? Вы сами меня пустили. К тому же, я не делаю ничего, кроме как с вашего позволения играю на виолончели. Ведь ничего плохого нет в том, что вам, например, ставят под дверь цветы от незнакомца или отправляют посылку на день рождения, ставя ее под дверью? Вы же не станете при этом звонить в полицию? Простите, если доставил вам неудобства. Я всего лишь пытаюсь хорошо делать свою работу.

Джоанна долго думала над сказанным. Потом, не переводя глаз на музыканта, смотря понуро вниз и подперев голову рукой, произнесла:

– Если вдруг ты мошенник, то я верю, что у вас существуют какие-то правила, кодексы или этика не облапошить своих. Поверь, я так себя обворовала, что могу считаться самым идейным вором, – выжидая ответа, замолчала женщина. Но ответа не последовало, и она лишь добавила притихшим голосом, – Извини…

Оба немного помолчали. Женщина потерла глаза и посмотрела отрешённым взглядом в окно.

Музыкант стал играть немного озорные «Цыганские напевы» Сарасате. Он знал, что сможет сразу раскрыть виртуозную часть исполнения и быстрее отвлечь хозяйку от всех ненужных подозрений.

Джоанна отбросила документ в центр стола и перешла на кухню. В некоторой нерешительности она постояла у шкафчика, но все же достала упаковку и высыпала на ладонь несколько таблеток. Запив их водой, женщина вернулась в гостиную и опустилась в кресло. На её бледном лице расплылась умиротворённая улыбка. Музыка сначала успокаивала, но в какой-то момент безудержно понеслась галопом, и тяжелое дыхание хозяйки становилось ровнее и тише. Пальцы Оскара безостановочно прыгали по грифу.

Веки ее отяжелели и закрылись. Скептическая улыбка не сходила с лица даже в моменты покоя. Молодой человек изучал лицо пожилой женщины, и в этот раз уже не мог прочитать на нем скрытое страдание. Он вдруг понял, что надо продолжать делать ставку на динамичную музыку со светлыми мажорами и стремительным развитием. В голову ему пришел Шуберт, и музыкант почти без паузы принялся играть «Сонату для арпеджионе и фортепиано».

Он успел повидать многое, но никогда еще не приходилось играть одинокому слушателю, который при этом засыпал. Слушает Джоанна музыку или уже во власти своих снов, было невозможно прочитать по застывшей позе. Видимо, от таблеток её напряжённое лицо стало расслабленным. Когда прозвучали последние ноты, Джоанна тихонько заговорила.

– Почему бы тебе не быть сегодня музыкальным сопровождением для моего спектакля?

– С удовольствием, – так же тихо ответил Оскар.

– С живой музыкой будет красиво, – также с закрытыми глазами проговорила Джоанна. – Внучка будет довольна.

Молодой человек не догадывался, что сознание женщины колебалось между сном и бодрствованием, иллюзорные сцены воспринимались, как реальность. Присутствие музыканта теперь было не только наяву, но и в сновидениях, калейдоскопом вращающихся в голове пожилой женщины. Движение смычка виделось Джоанне крупным планом, и для этого не обязательно его лицезреть, просто надо внимательно слушать музыку. Невесть откуда взявшийся тяжелый маятник качался через всю гостиную и не удивлял рассудок женщины, как не удивляют людей метаморфозы происходящего во снах. Туманное марево всё больше усыпляло ее. Обрывки случайных сюжетов постепенно выстроились в единую историю.

Ей ясно виделся разлитый по столу виски, который от зажигалки вдруг вспыхивал голубым пламенем. Джоанне показалось, что она сидит в кресле посреди зеркальной комнаты, и вокруг сотни тысяч, миллионы ее отражений. Она слушала мелодию и ждала, что что-то произойдет, разорвав, наконец, эту цепь электрических импульсов, которые привели к короткому замыканию в сознании. Ей пришла в голову мысль, что так выглядит смерть – вечный покой человеческой души. Это ее напугало. Именно эта мысль разорвала цепь бесконечных повторов. Джоанна подумала, что надо что-нибудь сказать сидящему рядом музыканту, чтобы нарушить эту длинную, молчаливую паузу.

– Я так долго искала подходящего мужа, и наконец-то нашла сокровище, – очень тихо сказала она, но сконцентрированный на каждом движении и звуке Оскар ее даже не услышал.

Теперь ей казалось она окончательно вернулась из дремоты к сознанию, просто не хотела открывать глаза. И даже то, что она наблюдает за сценой в гостиной от третьего лица, со стороны также видя себя, не вызвало подозрения. Угол зрения менялся, как будто на глаза вдруг надели широкоугольную линзу. Она видела комнату выше и шире, объемнее, будто взмывала к потолку, легкая, невесомая и счастливая.

12. В холодном храме

___

И пусть благословят – знакомые листы,

Пусть плачут надо мной – друзья моей мечты;

О, только те, кто был мне дорог в дни былые,–

И пусть меня вовек не вспомнят остальные.

Джордж Гордон Байрон

___

Как свежий ветер врывается в затхлое помещение через открытые двери, или как восход солнца наполняет мир надеждой, заглядывая в самые темные переулки, так стремительно пространство заполнила волшебная музыка немца Макса Бруха. Его «Кол Нидрей» – пронзительное переосмысление еврейской молитвы «Все обеты», в новом, европейском звучании которой не осталось ничего иудейского. Потерялся и первоначальный смысл – отречься, отказаться от всех данных обязательств и клятв. Но виолончель мягко вздрагивала, будто отменяя данные когда-то неосторожные обещания и вдруг с разрушительной силой круша даже самые робкие надежды.

Теперь в гостиной сидел не только музыкант, освещенный проникающими через окно лучами солнца. Спиной к нему, за столом, сидела молодая девушка. Напротив нее – мама. Тарелка с круассанами стояла никем не тронутая. Не до нее было и сильному, возмужавшему, казавшемуся огромным, Брайану. Он никак не решался занять предложенное ему место во главе стола. Его переполняли самые разные, противоречивые, но очень сильные чувства.

Паркет, привыкший к бесшумным женским шажочкам, в тот день весь скрипел из-за тяжелой походки молодого парня в армейской парадной форме. Дамам казалось, что этот вояка вошел к ним в дом победным маршем. Медаль на груди то и дело звенела. Мужественные складки в уголках рта, даже намеков на которые не было в лице юного разносчика газет, сразу бросились девушке в глаза. Он разволновался и снова заморгал как в детстве, часто-часто, будто глаз его начал терзать тик. Может быть, теперь эта его особенность меньше бросалась в глаза собеседнику, но, конечно, не подруге детства. От брови почти до уха полосой пролегал длинный узкий шрам. Но молодой человек, казалось, вовсе не подозревал о его существовании – такая искренняя и не замутненная печалью улыбка играла на гладко выбритом лице. В нем чувствовались храбрость. Угловатый мальчишка превратился во взрослого статного мужчину.

– Нужно поставить цветы! – вдруг вскочила из-за стола девушка. Тотчас встала из-за стола и ее мама.

– Позвольте мне. – радостно пробасил Брайан узнаваемым тембром голоса.

Он поднял букет, и аромат цветов над столом перемешался с запахом мужского одеколона. На месте букета осталась маленькая подарочная коробочка.

По пути на кухню Брайан остановился у зеркала. Он не замечал музыканта, который продолжал играть пьесу Бруха, как любой занятый человек может не замечать солнце над головой. Оскар в доме Джоанны будто повторял историю композитора, автора «Кол Нидрей». Из-за того, что он написал пьесу на тему еврейских литургических мелодий, нацисты по ошибке внесли его в черный список как иудея. Его самого не замечали, а произведения запрещали, снимали с репертуара, старались забыть.

– Как давно я видел себя в это зеркало? Сам себе кажусь чужим, – проговорил Брайан, потирая подбородок.

Девушка оглянулась через плечо и посмотрела на парня.

– Если бы не твоя непокорная грива волос, я бы до сих пор сомневалась, ты ли это, – прощебетала она.

Брайан чуть улыбнулся, небрежно пригладил курчавые волосы и уверенно вошел на кухню. Взял с подоконника вазу, налил воды и опустил в нее цветы.

– Все свежие цветы в вашем доме всегда ставили в эту вазу, – прозвучало из кухни.

Вернувшись в гостиную, он поставил букет около большой семейной фотографии, где девочка в центре снимка хохотала, глядя на папу с кошкой в руках. Брайан некоторое время всматривался в снимок, потом сделал шаг назад.

– Я не сомневаюсь, что вы бы поставили цветы вот сюда, – показывая рукой на букет, он обернулся к женщинам.

– Спасибо, Брайан, – приглушенно ответила пожилая женщина из-за стола.

Девушка открыла маленькую подарочную коробочку, в которой оказалась стеклянная фигурка божьей коровки.

– Это так мило, – сказала она. – Я тебя так давно не видела, Брайан. Кстати, как твоя бабушка?

– Моя бабушка! Она молодеет и крепнет. Представляешь, в свои 85, она известила меня что будет бегать трусцой и побежала. Ей уже 87, но она до сих пор не возвращалась домой, – серьезным тоном закончил Брайан.

На короткое время все стихли, и рассказчик не смог сдержать улыбку. Через несколько секунд он уже почти смеялся и стало понятно, что это шутка. Все засмеялись.

– Она вполне молодец для своих лет. Не бегает, конечно, но по-прежнему ухаживает за садом, а он не маленький, если ты помнишь. Почему бы вам как-нибудь к ней не заехать? Она всегда о вас спрашивает, после того, как вы навестили нас в те далекие времена. Кстати, эти цветы как раз выросли на ее заднем дворе.

– Обязательно заедем, Брайан, – сказала девушка. – Нам с мамой надо купить себе шляпки, чтобы хоть немного соответствовать уровню твоей бабушки. Она у тебя такая милая. Я помню ее невероятную коллекцию головных уборов.

– Это точно. Только не затягивайте со шляпками, а то, чувствую, скорее она к вам прибежит на помощь. – Брайан сам улыбнулся, но никто не поддержал его шутку. Он окинул изучающим взглядом обеих собеседниц, что несколько их смутило. – Когда я приехал из непредвиденно затяжной поездки, мне так захотелось посетить любимые места. И бабушка составила мне компанию. Она наполнила всю машину шляпками и шарфиками.

– Когда у твоего внука такая блестящая форма и медали на груди, любая бабушка достанет свои лучшие наряды, – вдруг прокомментировала пожилая женщина.

Девушка странно смотрела на мать. В этом взгляде читалось нечто похожее на укор. Чтобы скрыть от гостя замешательство, она спешно перевела тему:

– Куда ты ездил?

– Мы с бабушкой сразу отправились в мою школу. Директриса, наша соседка и по совместительству друг семьи, до сих пор занимает свой пост. После того, как меня показали бабушкиным друзьям, я прошелся по коридорам, заглянул в свой класс. Они там до сих пор красят стены в те же цвета. Запах остался прежним. – Брайан выдержал некоторую паузу, подыскивая нужные слова. – Там я почему-то ощутил, что часть жизни бесповоротно прошла. И частей этих не так уж много в жизни человека.

Оскар ослабил давление смычка, и музыка стала совсем тихой, почти прозрачной. В ней уже не преобладал минор или мажор. Она словно прыгала по интервалам пентатоники, порой течение звуков становилось более мелодичным, грустным, возможно, даже ностальгическим. Мелодия, которая живет в каждом человеке от рождения и звучит лишь изредка, когда человек поддается воспоминаниям.

– Куда бы я ни шел, – продолжал Брайан, – все напоминало мне, что место, где я вырос, нисколько не изменилось. Неизменно нависают над городом горы. Все так же течёт река вдоль главной дороги. Автомобили другие, могут встречаться незнакомые люди. А я безвозвратно изменился и относительно скоро сойду с дистанции, возможно, оставив здесь похожих на себя детей. Бабушка сказала, что жители нашего города перекрашивают дома из одного цвета в другой и, пройдя круг на палитре основных цветов, возвращаются к тому оттенку, который помнят с детства. – На какое-то время Брайан задумался, посмотрев на холм с деревом за окном. – Мне было тяжело расти без родителей, я мечтал навсегда уехать из этого провинциального городка. Навсегда забыть о сиротской доле, о неприятных событиях и жестоких дразнилках других детей. Мне хотелось никогда больше не бывать здесь и не испытывать этой духоты. Прошли годы, и я вдруг понял, что люблю это место. Эта земля помнит меня, и я чувствую прилив бодрости, когда стою на ней. В доме по соседству недавно умерла женщина, сейчас там заколочены окна. Мы с бабушкой сходили на могилку, и мне очень захотелось столько всего высказать вслух. Всё то прекрасное и доброе, что я знал о ней, глядя на её фотографию на памятнике.

Парень в военной форме замолчал, но тишина смутила его, и он продолжил:

– У меня был товарищ по службе – набожный парень. Все норовил затеять со мной разговор о религии, но я никак не поддавался. Оказалось, мы почти земляки, он из Сакраменто. Это нас сильно сближало. Он приглашал меня к себе после службы, а я его – к нам в Калистогу. Иногда я представлял, как показываю ему свой городишко, вожу по разным улицам или как мы идем с ним по Сан-Франциско. Случилось так, что он не вернулся с Ближнего Востока. И те места, в которые я планировал съездить с ним, вдруг приобрели какой-то особый смысл. Что вы думаете? Проходя мимо костела, я в первый раз решил зайти. Сел на скамейку, как садятся другие люди, и словно отупел. Не знал, зачем я там, что мне дальше делать. Где-то неподалёку пели молитвы, которые я не понимаю, и все сливалось в неразборчивый гул. Рассматривая людей, рассматривая фрески и расписные стекла я вдруг понимял, что кроме того друга, бабушки и вашей семьи у меня больше никого родного и нет. В том холодном храме меня охватила такая горячая любовь к вам с бабушкой, что я едва не снял мундир. Я сам себя ощутил холодным храмом, в котором есть лишь несколько прихожан, которые ждут чуда. С одной стороны, я не мог дождаться момента, чтобы навестить вас, а с другой стороны – хотел прийти в чувства и предупредить о своем визите заранее, но, как видите, позвонил лишь за час.

Брайан вдруг улыбнулся во весь рот и стремительно сел к собеседницам, извиняясь за свои многословные откровения. Он смотрел то на одну, то на другую женщину, ожидая от них отклика на его улыбку. Молодая девушка растаяла и, слегка склонив голову на плечо, застенчиво улыбнулась Брайану. Он тотчас же нагнулся к ней и тихим голосом продолжил:

– Знаешь, мне часто приходилось прыгать с парашютом. Чего только не наслушаешься от сослуживцев, когда оказываешься в воздухе. Орут всякую похабщину, а я, как только оказываюсь в открытом небе, во всё горло передаю привет твоему Плуто.

– И что, он тебе отвечает? – слегка насмешливо спросила девушка.

– Конечно! Потому я и здесь. Накопился целый список.

– Как интересно. Ну, зачитывай, – сказав это, девушка рассмеялась, но потом попыталась себя остановить, прикрыв ладонью рот. Что-то заставляло ее подавлять в себе излишнюю расположенность к Брайану. Она сама не знала причину, но теперь он выбрал правильную тему и пошутил удачно.

Брайан не растерялся и продолжил импровизировать. Он достал из нагрудного кармана паспорт и принялся из него зачитывать.

– Плуто теперь просит называть его проще – буквой “Пэ”, потому что у тебя теперь на него нет столько времени, как в детстве.

Девушка опять засмеялась и добавила:

– Ты, наверное, один такой, кто навеки остался ребенком.

– Ну, знаешь ли. То, что мы делаем почти каждый день, совсем не назовешь детским занятием. Многие так и не возвращаются из этих командировок.

Брайан сделал вид, что вновь вычитывает пункты в своем паспорте, но потом перевёл взгляд на девушку. В его голосе можно было уловить тот звонкий детский тембр при новой, невероятной глубине. В те давние годы она даже не могла представить юного почтальона таким мужественным и взрослым.

– Пэ просит, чтоб ты передала ему свою новую фотографию через меня, – продолжил зачитывать Брайан, – потому что ты наверняка уже совсем изменилась и стала еще прекрасней.

Теперь девушка не рассмеялась, а покраснела.

– Также Плуто говорит, что подглядывает в пролетающие самолеты, но ни в одном иллюминаторе не встречал добрее и лучше девушки, чем ты.

– Известное дело! – громко поддержала шутку она. – Но Брайан, этот пункт слишком сентиментален.

– Плуто – щенок еще... Что тут скажешь? – разводя руками, согласился он.

– Почему ты выбрал именно эту опасную профессию? – спросила девушка.

– Опасная она для слабых, неуверенных, – ответил Брайан.

Он резко встал из-за стола, немного напряг мышцы, завел руку назад и принял позу греческого атлета, мироновского дискобола. Потом стал раскручиваться вокруг своей оси, постепенно выпрямляясь и отводя руку все дальше, в конце он сымитировал бросок диска. После этого замер, делая вид, что следит за тем, куда полетел брошенный предмет.

– Я же двужильный. По мне так она даже слишком безопасна, эта профессия, – шутя, сказал Брайан и сразу же стал серьезнее. – Теперь, когда мне присвоены наградные надбавки, я все больше присматриваюсь к оседлой работе инструктора. Думаю, начальство одобрит. Хочется спокойной обыденной жизни, чтоб перьями обрастать. Опасностей на моем веку уже было достаточно.

– Тебе бы жениться, Брайан, – констатировала неуверенным голосом мать девушки. Она чувствовала строгий взгляд дочери на себе, но так и не решилась посмотреть в ответ.

Брайан как будто только сейчас заметил круассаны. Ему понадобилась вся длина руки, чтобы дотянутся и взять один из них. Откусив половину французской булочки, озадаченный, он с полным ртом, по-свойски, принялся расхаживать по гостиной. Видимо, он думал, как лучше всего ответить на столь прямое замечание. Остановившись у зеркала, он стал рассматривать в отражении спину молодой девушки. Затем громко проглотил кусок круассана.

– С моим аппетитом, боюсь, у вас не останется запасов, – наконец, ответил он и развернулся к присутствующим дамам. – Кстати, Плуто по-прежнему считает, что вы делаете лучшие сэндвичи в мире.

Сказав это, он начал сосредоточенно жевать.

– Надо же выключить духовку, – вдруг спохватилась мама девушки и прошла на кухню. Уже оттуда она продолжила отвечать Брайану. – Для тебя, Брайан, нам ничего не жалко. – Застучали противни, то и дело включался кран с водой. – После твоего звонка я за час успела испечь сразу два торта, зная твой аппетит. Никогда еще не крутилась на кухне в таком темпе. Хочу, чтоб ты передал один из них своей бабушке.

– Спасибо большое. Ей будет очень приятно, – садясь обратно за стол, крикнул в ответ Брайан.

Девушка и парень не могли оторвать друг от друга взгляда. Казалось, что за столом идет молчаливая беседа, когда собеседники задают друг другу вопросы одними только глазами.

Музыка стала громче, теперь она напоминала темпераментный фокстрот. Оскар все еще был в комнате, несмотря на то, что его никто не замечал.

– А я думал у тебя уже полон дом детей. Не вышла еще замуж? – тихо спросил Брайан.

– Еще нет. Хочется мир повидать.

– Одно другому не мешает. Все эти страны стояли на своих местах веками и еще постоят, подождут тебя, – он хотел еще что-то добавить, но не сразу нашелся.

Брайан потер подбородок. Ему не сиделось на месте, и он снова встал. Невпопад, удаляясь от девушки к портретам на стене, он зажмурился, и чуть заметно его веки дважды дрогнули. Видимо, он все-таки научился маскировать непредсказуемые сокращения мышц. Одной только новости, что девушка еще не замужем, хватило, чтобы встревожить его чувства. Немного пройдя в сторону детской железной дороги, он остановился и пристально ее рассматривал. Ему, несомненно, было очень приятно, что эта игрушка, когда-то подаренная им самим, до сих пор стоит в доме на видном месте, совсем не запылённая. Видимо иногда ее включают, и тогда вагоны тихо ездят по кругу, добавляя дому своеобразного уюта.

– Путешествовать можно и в пожилом возрасте, – продолжил Брайан, – а вот детей в пожилом возрасте уже не заведешь.

– Брайан, почему бы нам не поговорить о чем-нибудь другом? – девушка вертела в руках крошечную стеклянную божью коровку.

Брайан не спорил, хотя и огорчился, что его подруга не хочет говорить о семье. Он подошел к портрету на стене и стал рассматривать счастливые лица.

– Знаешь, столько времени прошло уже, думаю я могу спросить… Помню, какой хорошей семьей вы были. Как твоя мать пережила смерть отца? Ужасно, наверное?

– Она каждый день благодарит Бога, что боль разлуки выпала ей, а не ему. Он ее так любил, что не пережил бы такого удара.

– А как ты пережила?

– Я так и не смирилась… – Девушка сделала длинную паузу. – Теперь все, что бы со мной ни происходило, я рассматриваю не только со своей, но и как бы с его стороны, представляю, что он рядом. Он был самым добрым человеком в моей жизни. Когда читаешь его письма из командировок, возникает чувство, будто он берёт тебя сквозь бумагу за руку. Он был действительно хорошим и сердцем, и словом. Его ученики говорили, что папа был словно священником для них, а не преподавателем. Им казалось, что он одинаково любил их всех. Для каждого находил время, каждого выслушивал.

– Так вот почему тебя невозможно было затащить в школу после той трагедии.

– Да, я немного ревновала. Мне казалось, что они претендуют на моего отца. Хотя отца уже тогда не было. Я их ненавидела за то, что они с такой любовью относились к нему на словах и, в тот же самый момент, его смерть почти ничего для них не значила. Их скорбь длилась час, не больше. И вскоре они уже спокойно шутили друг с другом и веселились.

Брайан тяжело вздохнул и вернулся к игрушечной железной дороге. Он нажал на кнопку, и огни маленьких семафоров одновременно загорелись. Еще через несколько секунд локомотив пришел в движение.

– Твой отец был мне лучшим в мире отцом, умным, образованным, смелым. Он всегда находил время для меня. После его потери я стал больше дорожить твоей мамой. Они оба с любовью относились ко мне. Знаешь, я тогда вовсе не к котятам ездил. Мне просто было важно почувствовать родительское внимание, представить, что у меня тоже есть семья. Твои мама и папа стали для меня родными. В детстве я часто всматривался в лица женщин на улицах, выискивал в их чертах свои. А что, если я просто так встречу маму и узнаю ее? Придумал себе такой миф и жил с ним. Не мешал мне и факт, что гибель родителей есть подтвержденное событие. Их туристическое судно затонуло на Филиппинах. Тогда нашли не все тела, и я продолжал верить, что они спаслись, что надо поискать лучше. Я был тогда слишком мал и помню их лица размыто. Фотографии востановили лишь часть образов. Будучи юным, я и первую работу выбрал такую, чтоб встречать как можно больше людей. Веришь, со временем мне стало казаться, что у твоей мамы такой же подбородок, как у меня. Или наклон головы, когда она слушает собеседника… Хотя, наверное, я уже потом стал так делать, укрепляя иллюзию нашего родства.

На кухне зазвенели тарелки. Видимо, до женщины доносились некоторые слова, и она остановилась, прислушиваясь. Уловив финальные фразы о самой себе, она вновь принялась разрезать торт и готовить тарелки для сервировки. Брайан указал рукой на семейный снимок на стене.

– Эту фотографию я очень хорошо помню. Но со временем образы стали немного размываться. Иногда неожиданно вспомнится твой отец, подробно, во всех деталях. А иногда случается наоборот – не могу вспомнить ни одной черты, только размытый овал его лица стоит перед глазами. Я хватался за малейшее воспоминание, словно искал некую утерянную святыню, недоступный, далекий идеал, но только расстраивался, что не мог его вновь обрести.

– К тебе я его тоже немного ревновала. Иногда мне казалось, что половину той любви, которая должна принадлежать мне, он отдает тебе. Особенно, когда вы хохотали на весь двор.

Брайан подсел к девушке за стол. Их взгляды встретились, но через короткое время девушка отвела глаза на стеклянную игрушку. Она не заметила, что веко собеседника непроизвольно дёрнулось.

Музыка стала тяжелее и напряженнее от протяжной басовой струны, которую музыкант, нагнетая, тянул, веяло тревогой. Мама поставила торт перед молодыми людьми, но Брайан все еще не отрывал от девушки глаз.

– Эту божью коровку сделал швейцарский мастер в одной деревне. Я воспользовался коротким отпуском и пришел к нему в мастерскую. Сидел с ним от начала до конца, наблюдая весь процесс ее создания. А потом сам ставил ей точки на спине.

Девушка поставила миниатюрную скульптуру на тарелку перед собой, положила локти на стол и закрыла лицо ладонями.

Струна виолончели подрагивала от интенсивного боя смычка. Видно было, как из нее сыпется липкая канифольная пыль. «Либертанго» Астора Пьяццоллы заставляла Оскара всё интенсивнее и сильнее наклоняться левым виском к грифу. Вдруг девушка ясно ощутила, что эта мелодия напоминает папу. Та самая композиция, которую он долго репетировал. И теперь она звучала без единой ошибки. Будто он ее всю жизнь разучивал, чтобы сейчас передать легкий, невесомый, но такой важный привет дочери. Девушка чувствовала, как наворачиваются слезы. Она сдерживала себя, чтобы не обернуться к зеркалу в поисках исполнителя. Она понимала, что место у рояля рядом с зеркалом по-прежнему пусто, как это было все годы после катастрофы. Показывать маме и Брайану, что она сходит с ума от нахлынувших воспоминаний, не хотелось.

13. Папа

___

Они лежали у подножья горы, вокруг ползали котята. Брайан подбрасывал над собой одного из них, и дети смеялись от того, как широко он раскрывал глаза и растопыривал лапы. Трава порой сильно нагибалась от порывов ветра, но потом снова наступал штиль.

– Когда я вырасту, я буду летать как твой папа, – засмотревшись в голубое небо, сказал Брайан.

Девочка посмотрела в сторону на холм, и смогла увидеть совсем маленькие силуэты родителей в летных костюмах. Они стояли среди других пилотов и, по всей видимости, готовили свой дельтаплан. Девочка была счастлива, обнимала самого проворного и любопытного из кошачьего семейства. Она ничего не отвечала другу, но внимательно его слушала.

– Тебе никогда не казалось, что небо – как пропасть? – спросила девочка. – Когда на небе тучи, я поднимаю ноги и представляю, что прыгаю по ним, как по камням. Однажды я представила, что будет некуда прыгать, и я могу упасть в пропасть.

– Помнишь, твоя мама рассказала, что индейцы майя думали, что небо состоит из 13 слоев, на которых сверху вниз расположились божества, умершие предки, погибшие герои войн, дети и женщины, случайно погибшие добрые люди… С тех пор я пытаюсь разглядеть, какое облако выше, какое оно примерно по счету. Потом я всматриваюсь нет ли там каких-нибудь детей или божеств. Интересно, подземный мир такой же многослойный, как круги ада у Данте?

– Ты все это так хорошо запомнил? – спросила девочка. – Я только помню, что они предсказали, что все закончится большим землетрясением. Может, конец близок? У нас часто в Калистоге землетрясения.

– Нет. Некоторые индейские племена, которые живут в Канаде, говорят, что в конце будет потоп. Они просто живут на воде. Так каждый может назвать свои страхи концом. У нас в округах Напы и Сономы для зверей, насекомых и людей конец света скорее принесут лесные пожары.

Брайану нравилось болтать, лежа в ароматной траве, и наслаждаться гармонией. Когда наступила пауза, и каждый задумался о своем, ему вспомнилось, как по-свойски он проносился с водяным пистолетом мимо Тома, который играл на виолончели у зеркала в гостиной. У мальчика не было совершенно никакого ощущения, что он в гостях. Забавная история закончилась тем, что он выбежал на улицу и сразу же угодил в ловушку. Девочка бросила в него надувной шарик, наполненный водой. Брайан расхохотался и развел руками, признавая свое фиаско. Холодная вода полностью вымочила его футболку, шорты и кроссовки. Ему запомнилось, что он тогда побоялся помешать отцу девочки, раздражая его своими криками. Но Том даже не открыл глаз, блаженно наслаждаясь отработанными пассажами. Незначительный, на первый взгляд, эпизод был дорог для сироты. Брайан, словно в копилку, складывал такие маленькие истории.

Воспоминание было настолько сильным, что музыка, которую исполнял тогда Том (ее названия мальчик не знал), зазвучала в его голове. И другие счастливые моменты всплывали, будто накладываясь друг на друга.

Чуть улыбнувшись, он вспомнил, как однажды девочка толкала его мопед, но ни на дюйм не могла сдвинуть с места. Она хохотала, а он сидел за рулем очень серьезный. Будто увидев себя со стороны, ему стало смешно и даже захотелось обозвать себя болваном. Но никак, кроме лёгкой улыбки, он не выдал свою ностальгию.

Брайан вернулся к размышлениям об отце семейства. Однажды он услышал от девочки, что Том стесняется играть на виолончели. Всё время сбивается, думает, что действует всем на нервы своей «пилой». Именно так мама иронично называла инструмент. Возможно, Брайан не очень хорошо разбирался в музыке и не видел помарок, но ему всегда нравилось, как звучит эта виолончель. В один из дней Том играл так хорошо, что домашние, которые вернулись в гостиную, устремили на него все свое внимание. Папа девочки тогда точно почувствовал, что его исполнение доставляет удовольствие всем. Радовался, что играет без ошибок. Ему легко покорился самый сложный риф, и он чувствовал себя, как выпускник на показательном выступлении перед комиссией. Он только что сдал важный экзамен и был доволен успехом. «Либертанго» оглушительно звучало на весь дом. Музыка усиливалась. Лежащему в траве Брайану казалось, что она вот-вот вырвется из его воспоминания и вихрем закружит все вокруг, от травы на земле, до облаков в небе.

Брайан перенесся в счастливый день, когда они с девочкой сидели на пирсе у пруда и ели бутерброды, которые сделала бабушка. Дети водили ногами по темной воде, соревнуясь, чьи брызги долетят дальше. Они были счастливы.

Внезапно он вспомнил, как вырезал на школьной парте инициалы своей подруги, но тотчас получил выговор. В тот день после занятий он неутомимо дергал ножное зажигание своего мопеда, потом чистил залитые бензином свечи и опять принимался заводить транспорт, чтобы помчаться кратчайшей дорогой к любимой семье, где его ждала первая любовь.

Смычок Тома резко притих, ноты будто перетекали одна в другую. Так, пожалуй, крадется кот, который ищет задними лапами надежную опору для прыжка, ни на секунду не сводя глаз с обреченной добычи. Результат охоты не важен, но впереди самая громкая часть – бросок на жертву. Впереди крещендо.

Длинная вереница воспоминаний утихла в голове Брайана вместе с музыкой. Действительность была ничуть не менее счастливой, чем самые яркие воспоминания. Он привстал на локти и увидел, что девочка гладила собравшихся вместе котят. Она успела скормить им всю колбасу с бутербродов.

Время от времени пролетал очередной дельтаплан. Порывы ветра временами становились такими сильными, что вся трава, словно накрытая невидимым одеялом, ложилась на бок.

Брайан заметил, как ветер небрежно швырнул на лицо девочки локон волос. Он успел подумать, что будет, если осмелиться заправить его за ее ухо. Вдруг оказалось, это совсем непросто. Все геройство сдуло куда-то ветром и унесло безвозвратно. Руки словно онемели, он не мог даже приподняться с места, оказался будто приклеенным к земле. Он был смельчаком, когда поднимал непомерно тяжелые гири и в фантазиях выкручивал без ключа свечи из горячего мотора мопеда. Но так и не решался прикоснуться к девушке, которая так ему нравилась. К вожделенному локону он так и не дотронулся, хотя всегда об этом мечтал.

Неожиданный шквальный порыв ветра готов был валить с ног. Краем глаза Брайан заметил, что в небе один дельтаплан сильно отклонился от маршрута. За все время его наблюдения еще никто из пилотов не летел в сторону высоких хвойных деревьев у отдаленной дороги. Мальчик еще чуть приподнялся и напряг зрение. Чтобы разглядеть планер, приходилось смотреть против солнца. Что-то тревожное уже тогда витало в воздухе. Глаз непроизвольно задергался. Девочка тоже заволновалась. Брайан быстро посмотрел на нее. Ветер трепал волосы, она щурилась.

К этому моменту мелодия из воспоминаний была совсем забыта Брайаном и, казалось, вовсе закончилась, но это было не так: начиналась часть крещендо.

События развивались стремительно. На холме, где толпились пилоты и инструкторы, тоже началось какое-то взволнованное движение. Люди сбились в одну кучу, словно от этого можно было лучше разглядеть происходящее в небе.

Видимо пилот пытался совершить маневр и начал плавный разворот, но у него не получилось. Планер показал верхнюю плоскость крыла и резко ушел в пике. Оба ребенка с ужасом узнали раскраску родительского дельтаплана.

Финальную часть музыкального произведения отцу тогда так и не удалось сыграть без помарок. Его пальцы запнулись, но он попробовал подхватить мелодию. Ритм оставался ровным, но секундные диссонансы резали слух. Чем дальше он продвигался, тем большее ошибок наваливались одна за другой. Ритм стал путаться, и виртуозное поначалу исполнение к концу обернулось какофонией. Он остановился и еще некоторое время сидел, обнявшись с виолончелью.

Казалось, что дельтаплан падает не по-настоящему. Всего секунд за пять легкий летательный аппарат, как игрушечный, прочесал сквозь деревья и уже лежал на земле. Очередной порыв ветра пытался протянуть его по траве, но что-то грузное, как якорь, удерживало его в точке падения. Крылья, как постельное белье на прищепках, трепетали, но оставались в месте жесткой посадки.

– Это была мама? – выйдя из состояния оцепенения, спросил Брайан. – Мне кажется, я разглядел ее красный шлем.

– Я думаю, это был папа, – побелевшими губами ответила девочка.

Оба ребенка сорвались с места и побежали по полю в сторону аварии. Туда же уже мчались взрослые. Дежурная группа от авиашколы на крытом пикап-траке первой оказалась возле упавшего дельтаплана.

Брайан прибежал на место происшествия гораздо раньше девочки. Всюду валялись обломки планера. Трубки были согнуты, тряпичные части разорваны ветками деревьев.

Взрослые обступили лежащее не земле тело. Брайан пытался прорваться к потерпевшему крушение пилоту, но его не пускали. Он не понимал, почему нельзя подойти, и настойчиво рвался вперед. Один из мужчин сильно его схватил, взял на руки. Но Брайан яростно сопротивлялся. Силы, конечно, были неравны. Кто-то из толпы подливал масла в огонь и все время повторял: “Держи его крепче! Ребенок не должен это видеть”.

Девочка вела себя более сдержано и сквозь толпу увидела того бородатого инструктора, который всегда строго смотрел на родителей на холме. В его руке был нож, и он интенсивно срезал с лежащего ремни и одежду. Кто-то из взрослых взял девочку на руки и попытался отойти с ней в сторону. Вцепившись похолодевшими пальцами в воротник взрослого, она, как и Брайан, стала вырываться и неистово кричать.

Звука сирены не было слышно, служба словно по щелчку оказалась на месте происшествия. Лишь когда носилки уже аккуратно размещали в скорой помощи, девочка увидела неестественно бледное лицо отца и испуганно затихла. С него успели снять верхнюю часть одежды, на теле виднелось множество глубоких царапин и ран.

Скорая помощь, немного пробуксовывая в поле, начала удаляться.

Наконец неизвестный мужчина отпустил Брайана, и тот побежал за удаляющимся автомобилем медицинской службы.

– Папа! – задыхаясь, кричал Брайан на бегу. Люди сочувственно смотрели ему вслед, иногда переглядываясь. Даже родная дочь, еще не до конца осознавшая, что произошло, смотрела на бегущего Брайана в легком недоумении.

Подъехавший полицейский записывал показания. Незнакомец, который держал девочку, подошел к нему.

– Это дочь пострадавшего.

– Я искренне соболезную, – обойдя сбоку, чтоб лучше видеть ее лицо, промолвил полицейский. – Прошу прощения, как ваше имя?

Девочка смотрела на полицейского с ужасом в глазах. За его спиной все также бежал Брайан, но машина скорой помощи уже выехала на асфальт и скрылась за горизонтом.

– Это был ваш папа? – решил начать с другого полицейский.

– Да, – ответила девочка. Она только сейчас окончательно осознала, что произошло.

Она заплакала навзрыд, громко, горько, без остановок и передышек. Ее вспотевшее тело судорожно вздрагивало. И никого из знакомых не было вокруг.

– Мы ждем социальные службы, – сказал полицейский, оправдываясь.

Крупный бородатый инструктор вдруг вышел из кольца пилотов и подошел к девочке. Она машинально протянула к нему руки, потому что никого другого не знала в этой толпе. Он взял ее на руки и стал нашептывать:

– Все в порядке, твоя мама наверху. Знаешь, случается так, что люди от страха теряют сознание. Когда она увидела, что произошло, то стала вызывать твоего папу по рации. Он не отвечал, и она от волнения упала в обморок. С ней остались хорошие люди. Сейчас мы пойдем наверх и, скорее всего, встретим ее по пути.

Девочка старалась взять себя в руки и не плакать, чтобы не пропустить ни одного слова, сказанного бородачом. Казалось, она сама в любой момент готова была потерять сознание, но доверилась взрослому чуть знакомому человеку и тихо ждала встречи с мамой.

Они медленно пошли на гору. В нескольких шагах позади них держали дистанцию полицейский и студенты.

– Это был «ридж-лифт»? – громко спросил один из студентов другого. – Когда обеспечение воздуха растет быстрее, чем скорость погружения планера.

– Нет, это были классические «стоячие волны», – спорил его собеседник.

– Какие «волны» при таких порывах ветра? – возражал кто-то третий. – Про конвергенцию когда-нибудь слышал?

– Он попал в одно из двух – в «раковину» или «лифтинг»… – не унимался первый студент.

Бородатый инструктор не выдержал и развернулся к своим студентам:

– Причину будем выяснять потом. У этой малышки произошла трагедия, – указал он глазами на девочку, что держал в руках.

Дальше все шли в полной тишине. Порывы ветра были такой силы, что даже огромный человек с черной бородой двигался с трудом. Девочка уснула у него на плече во время продолжительного подъема.

Брайан чувствовал, как ветер сдувает с лица его детские, совсем не мужественные слезы. Музыки больше не было.

Со смычка свисали лохмотья конских волос. Отец девочки держал его в руке, бессильно опустив голову. Вдруг толстая черная нить, которая была привязана к его руке, натянулась. Потом вторая, третья. Том пассивно, страшно и грузно свалился вместе со стулом на бок, не пытаясь смягчить падение. Виолончель перевернулась и громко грохнулась на пол. Нити потянули виолончелиста за собой, смычок полетел в сторону. Человека утаскивали куда-то в темноту, в неведомое пространство за бамбуковыми шторами. Он был похож на марионетку, которую жестокий кукловод убирал из спектакля. Все его тело почему-то оказалось выкрашенным в синий, на лице было удивление.

Бусины штор испуганно шелестели, потом успокоились. И в доме повисла жуткая тишина.

14. Одеяло

___

Нет места мне на жизненных пирах,

Пускай, пока не стар, смежу я веки.

Из праха вышел – возвращусь во прах,

И сердце обретет покой навеки.

Джордж Гордон Байрон

___

Почти все время, пока Джоанна спала, музыкант рассматривал ее, как музейный экспонат. Чем дольше он это делал, тем загадочнее она для него становилась. Он отметил хороший вкус в одежде, прекрасную внешность. Украшения с драгоценными камнями несомненно добавляли ей высокого статуса. Какая-то философская насмешка над мироустройством застыла в уголках ее рта.

Шуршание бумажных нот во время пауз между композициями прерывало забвение, женщина шевелилась, показывая, что не спит. Поэтому у молодого человека не было сомнений, что она внимательно слушает его исполнение. На самом деле, несмотря на ясное сознание, тело пожилой женщины было ослаблено. Ее изношенный организм изо всех сил справлялся с нагрузкой превышенной дозы медикаментов, хотя сама она явно не ощущала физического недомогания. На границе между явью и сном она пребывала в состоянии лекарственной гиперсомнии1.

В какой-то момент музыкант заметил, что руки хозяйки судорожно дернулись, как это бывает во сне. Он стал играть громко, с вкраплениями резких стаккато. Как и следовало ожидать, спустя полминуты Джоанна открыла глаза. Краснота в белках глаз была видна даже на небольшом расстоянии. Первые секунды она привыкала к обстановке, фокусируясь на случайных объектах в гостиной. Только что она видела эту обстановку в несколько другом, жутковатом ракурсе. Сонный водоворот все еще пытался затянуть Джоанну в дремоту, но взгляд остановился на музыканте.

Осознав, что кошмар был сном, она почувствовала облегчение. Конечно, она все еще часто переводила дух, словно захлебывалась, но все же пленяющее забытье прошло. Голова немного кружилась. Принятые медикаменты все еще действовали, но пик, видимо, прошел. Встав, она убедилась, что способна сделать несколько шагов, и прошла к поручню с куклами.

– Хорошую музыку ты подобрал, – бессильным голосом сказала женщина, отчетливо помня, что Оскар все это время играл. – И исполнил профессионально.

– Спасибо, – смущенно ответил молодой человек.

Ей хотелось потянуться, умыться, выйти на солнце, но тяжесть в голове тормозила все эти порывы. К тому же, присутствие незнакомого человека сдерживало ее от приятных вольностей. Взяв одну из своих кукол, она провела ее к стоящим в комнате игрушечным музыкальным инструментам и усадила ее за миниатюрный рояль. Марионетка подняла крышку, и оказалось, что это музыкальная шкатулка. Тонкая металлическая мелодия, чуть поскрипывая, разлилась по гостиной.

Джоанне было неловко, что она уснула перед молодым человеком. Она примерно понимала, что провела в полудреме недолго, но все же пестрые сны, которые были насыщеннее и ярче, чем действительность, давали иллюзию долгого провала во времени.

Как это часто бывало, сны ее были основаны на дедушкиных рассказах. С детских лет и до сих пор ей во сне являлись раскрашенные по-боевому лошади с остриженными гривами. Из рассказов, услышанных в детстве, во сны просочились исхудалые олени в вольерах, белые петухи, приготовленные для ритуалов и выкрашенные свеклой в красные цвета, чтобы на рассвете возвещать приход красного дня. В племени, название которого Джоанна уже забыла, это был день приобретения дополнительной энергии.

Самые сильные петухи приносились в жертву. Развешивались шкуры бизонов, на которых рисовались символы этого животного – черные закрашенные прямоугольники. Были также символы орла, у которого из глаз вылетали разноцветные линии молний, а из-под крыльев лился дождь. Как правило центральная линия молнии была окрашена в желтый, а исходящие от нее множества зигзагов – в другие цвета. Реже встречались изображения змей, черепах, пауков и разных жуков.

Часто в мире ее снов появлялись поля, покрытые разбитыми скорлупами птичьих яиц и выбеленными ракушками. Было пустынно, то и дело свистел ветер. Будто природа и все животные притихали в ожидании кого-то таинственного и все решающего персонажа. Сердце ее билось в такие моменты как-то особенно тревожно. Дедушка говорил, что индейцы олони верили: по миру ходит голубой холодный дух, обладающий несокрушимой силой и может вселиться в любое тело. Тогда кончики пальцев, ладони или ступни ног жертвы приобретают голубоватый оттенок, а то и вовсе становятся темно-синими. Тело остывает, все его тепло стремиться к солнцу. Из всех невероятных историй о разных племенах, олони запомнились ей лучше всего. Ей нравилась их неотступная вера в духовную связь с природой. Хотя мало кто из родственников об этом говорил, она почему-то всегда точно знала: в ее крови просто не может не быть индейской примеси.

Ей всегда казалось, что историческую связь прародителей их рода с индейцами тщательно скрывали: в их времена такие смешения были просто немыслимы и как минимум подвергались социальному осуждению. Но юной Джоанне на эти предрассудки было наплевать. С соседскими детьми она строила вигвамы, в которые укладывали кукол на обеденный сон. Однажды местный индеец Вэйн, который работал за мизерные деньги на скотоферме рядом с Калистогой, подарил девочке на день рождения старенькое одеяло и орлиное перо. Джоанна знала, что перо – непростой для индейцев подарок: оно символизировало силу и мудрость. Одеяло же он дарил не из рук в руки, а, будто обнимал им девочку, говоря: «Каждый раз, когда тебе будет одиноко, холодно или ты будешь вдалеке от дома, укутывайся в это одеяло, и все наше племя с любовью будет тебя защищать и согревать. Все духи, которым мы молились за жизнь, устремятся тебе на помощь, ведь я чувствую – ты одна из нас. Бери его всегда с собой в дальнюю дорогу и дорожи им больше, чем кошельком». Никогда девочка не видела подобной вышивки даже на индейских тканях. Цвет менялся от тускло-красного по краям к насыщенному бардовому в центре. По периметру были изображены исцеляющиеся группы людей. Они вставали с предсмертного одра на ноги. К ним из центра покрывала летели алые целительные линии.

В центре был нарисован человечек с огромным сердцем, от которого в разные стороны множились другие фигуры с неповторимыми свойствами. Один обладал огненной страстью. Голова другого светилась желтоватым ореолом идей, он становился символом мудрости и высшего знания. Был на одеяле силуэт смельчака, окруженного атрибутами войны и кроваво-красными телами под ногами. В других можно было узнать преданность или любовь.

Теперь, вспоминая детство и молчаливого Вэйна, Джоанна посмотрела на подлокотник кресла, проверяя лежит ли там ее индейское одеяло. Она всю жизнь бережно хранила его и куталась, когда болела. Хозяйка перевела взгляд на музыканта. «Не открывала ли я рот, закинув голову назад, как часто случается с пожилыми людьми во время сна?» – подумала она.

1 Гиперсомния — чрезмерная дневная сонливость. В некоторых вариантах применяется для описания термина нарколепсии.

15. Боль потери

___

Женщина стояла около дома на тротуаре, выложенного крупной морской галькой. Ее внимание привлекла большая вялая муха на камне. Крылья висели по бокам, и муха не обращала внимание на снующих мимо муравьев.

Хозяйка дома стала зевать, и это получилось у нее весьма затянуто. Сделав глубокий вдох, она замерла на несколько секунд, а затем всем телом вздрогнула и резко выдохнула весь воздух. Глаза налились слезами. Она вытерла их, и озноб вновь прокатился по всему ее телу, спрятанному под толстым домашним халатом.

Мама девочки полночи не могла уснуть и, выпив большую дозу снотворного, проспала до обеда. Ее сон прервал телефонный звонок. Она сняла с глаз ночную повязку и долго привыкала к ослепительному дневному свету. Одной рукой она закрывала глаза, другой держала телефонную трубку. Мужчина на том конце провода представился работником социальной службы и объяснил: хочет убедится, что хозяева дома. Через час к ним приедет психолог.

Ей казалось, что голова за ночь стала тяжелой, будто опухла. В сонном состоянии она не придумала как возразить, и только невнятное “Да, но мы… ” прозвучало осипшим голосом. Мужчина поспешно добавил несколько вежливых слов и положил трубку.

Теперь ничего другого не оставалось, кроме как встретить непрошенных гостей на подъездной дороге. Первый порыв был – лечь обратно в кровать и там обдумать, как действовать. Красные тяжелые веки сами закрывались, но женщина переборола слабость. Часа хватило, чтобы почистить зубы и хоть как-то привести себя в порядок. Уборка в доме не проводилась уже давно, потому ей не хотелось видеть никаких гостей, тем более из социальных служб.

Уставшая муха застыла перед стыком двух камней. Видимо, решила набраться сил перед преодолением щели. “Удивительно приятный день, чтоб отыскать себе подходящее местечко и отогреть бока, будь ты муха, или человек”, – подумала про себя женщина.

Почувствовав сладкое благоухание сирени, она подошла к ней ближе. Не было ни малейшего ветерка. Приятный аромат окутывал куст невидимым облаком. Женщина стояла в тени и чувствовала, как хорошо ей становилось. Никто, кроме насекомых, не нарушал тишину полудня, пока вдали не стал нарастать гул мотора.

Дочь давно уже проснулась и проводила время с куклой-марионеткой на заднем дворе. Но управлять ею девочка не собиралась, взяла ее скорее для создания мнимого общества, усадив подружку рядом. Сама она лежала на покрывале в тени забора. Через дырки в штакетных стыках досок она наблюдала за мамой.

К дому подъехал автомобиль, из которого вышли четверо. Три женщины и мужчина. Каждый протянул маме свою руку, представляясь по имени и должности. Они стояли на значительном расстоянии, и их слова порой было трудно расслышать. Всматриваясь в гостей через щелку забора, девочка пыталась разглядеть их лица. Кроме одной женщины – директора школы, никого другого девочка так и не узнала.

– Мы подумали, что вашей дочери нужна помощь, она не ходит в школу, – громче других сказал мужчина.

– Думаю, можно себе представить, как нам сейчас сложно справится с потерей отца, – дочь расслышала голос мамы, стоящей спиной. – У нас это займет какое-то время…

Приехавшие принялись убеждать в чем-то маму. Они говорили довольно тихо, стараясь не перебивать друг друга. Можно было уловить банальные фразы: “мы понимаем”, “школу нельзя просто так оставить”, “существуют правила”. Девочка быстро догадалась, зачем они приехали.

Самая худенькая и маленькая из приехавших женщин имела довольно специфический тембр голоса. Даже на расстоянии ее высокая пронзительная интонация была так резка, что можно было различать слова.

– Нам известно, что вы отказались принять школьного психолога, – начала она. – Мы закроем на это глаза, но существует регламент, и мы должны его выполнять. С вашего согласия мы завтра пришлем профессионального детского психолога, и вы дадите ему поговорить с девочкой.

– С моего согласия? – томно ответила мама. – Я не против всего, что улучшило бы состояние моей дочери. Поймите другое, к ней уже и так много разных психологов приезжало. Мы не пустили в дом ещё одного, когда стало понятно, что все это не помогает ребенку. Может пока не стоит бередить её раны, а просто дать некоторое время на отдых?

Наступила всеобщая пауза. В словах матери был смысл, и по-человечески ее все понимали. Но по службе каждый из них должен был поставить в своих отчетах галочку.

– И все же, я против… – продолжила мама после минуты раздумий. – Тем более, школа напоминает ей об отце. Утрата оказалась слишком болезненной для нее. Если понадобится, мы поменяем школу, но я не стану давить на ребенка.

Вся группа взрослых стояла в безмолвии. Они переглядывались, но не смотрели на вдову. По выпрямленным плечам, широко поставленным ступням и уверенной речи можно было понять: мама настроена решительно. Женщина с тонким голосом протянула руку, а затем быстрым движением погладила маму по плечу.

– Мы искренне вам соболезнуем.

Остальные тоже добавили по фразе сочувствия, и группа молча села в авто. Женщина еще долго смотрела им вслед, кутаясь в толстый домашний халат, потом развернулась и медленно пошла по саду.

Ноги хозяйки дома грузно шагали по тропинке к дому. Остановившись у камня, женщина заметила довольно большого паука, который затягивал сонную муху в паутину. Видимо, он жил за камнями. Неосторожная жертва была обречена, но отчаянно пыталась выбраться из плена. “А ведь теплые дни только начались. Все лето еще впереди”, – с горечью подумала женщина о судьбе мухи.

Траву на газоне давно не стригли, и она раскинулась свежим шелком. Еще не было видно больших сорняков, но, учитывая буйную растительность северной Калифорнии, можно было ожидать скорого рекомендательного письма от городского совета. Как правило, они письменно извещали о необходимости стричь траву и предлагали за дополнительную плату поручить это отдельным компаниям. Но никогда заросший участок не оставался без внимания служб.

Рядом с камнем, где паук занимался своей добычей, лежала брошенная ручная лопатка. Ею муж разрыхлял под кустами землю. Вдова подняла ее. Она никогда не присматривалась к инструментам, которыми пользовался супруг для работы в саду. Как он подрезал и чем удобрял растения – она не знала. Попытавшись разрыхлить землю у куста крыжовника, она больно укололась острым шипом. Лопатка застряла в твердом стебле, и женщина с силой выдернула ее оттуда.

Выращивать крыжовник и черную смородину в Америке было запрещено законом до 60-х годов 20 века. Считалось, что с них на хвойные деревья перекидываются болезни, и это разрушает древесину, отчего страдает огромный отраслевой рынок. “Ржавчина на сосне” – запомнилась ей фраза мужа, когда он объяснял ей причины. Супругу пришлось получать специальные лицензии на выращивание чуть ли не каждого куста. Том бережно о них заботился. В Калистоге урожай можно было собирать по три раза в год. Женщина не помнила, чем полезны эти ягоды, но тоже очень их любила. В небольшом саду росли, кажется, все виды крыжовника. Жёлтые, красные, розовые, зелёные и фиолетовые ягоды украшали домашний стол все сезоны. Гости всегда были в восторге от этих сладких плодов, и тогда муж принимался долго рассказывать об этом дивном растении.

– Ничего не получилось, – выпустив из рук лопатку, медленно сама себе проговорила вдова.

Дочь внимательно наблюдала за тем, что делает мать. Та выпрямилась во весь рост и опустила голову.

Не отрывая от куста ягоду, она положила плод крыжовника на ладонь и о чем-то задумалась. Прямые лучи палящего солнца согревали ее через халат. Почувствовав легкое головокружение, женщина пошла по направлению к дому.

Все время после гибели мужа она через силу выполняла домашние дела. Времени ни на что не хватало. Не просто было разобраться со всеми чеками, коммунальными платежами, отчислениями, кредитами. Оказывалось, что полная кастрюля еды — это слишком много для уменьшившейся семьи, и поначалу часть приходилось выбрасывать. Вся жизнь в доме раньше представляла собой живой, отлаженный механизм, маховик которого вращался с набором оборотов. Теперь же конструкция заскрипела, и надо было смазывать ее, где только придется.

Женщина медленно шла в дом, словно плыла. Ей хотелось просто подняться в спальню и заставить себя поспать.

16. Каждый по своему одинок

___

Рядом с большим залом, напоминающим оранжерею, проходил коридор госпиталя. Вдоль одной из стен разместилась большая лестница, ведущая к подобным коридорам на других этажах. Таким образом, зал соединял все уровни, представляя собой огромную импровизированную концертную площадку. Верхние коридоры в этом случае играли роль балконов. Улицу было видно сквозь стеклянные стены. Вдоль них стояло множество вазонов с цветами. На всех ярусах коридоров были люди: медработники и пациенты. Все они, по той или иной причине оказавшись тут, останавливались послушать живую музыку. Кто-то приходил на обед, другие проходили мимо и останавливались посмотреть, что это за концерт. Некоторые пациенты попали в госпиталь ненадолго, но были и те, кто находились там уже давно. Новоприбывшие осматривались вокруг, порой задерживая взгляд на исхудавшем случайном больном, точно доискиваясь до поставленного диагноза.

Внизу, напротив импровизированной сцены, были расставлены рядами переносные кресла. Они были наполовину заполнены публикой, по большей части, состоящей из пациентов в светло-синих халатах. Были тут и люди стоящие со штативами капельниц, от которых тянулись трубки под длинные рукава. Были тут и зрители на инвалидных колясках. С краю от переносных кресел присел старенький мужчина в докторском халате с седой головой и добродушным взглядом. Он грустно, не отрываясь, смотрел в сторону музыкантов. Рядом с доктором сидел пожилой человек с тёмными кругами под глазами. Лицо его исхудало, тонкая кожа обтянула впалые щеки. На темно-вишневых губах проступили бледно-зеленые пятна. Эта разная публика на время нашла себе успокоение в классической музыке. Каждый был по-своему одинок. Всякий оставался наедине со своими мыслями, навеянными игрой.

Тихим небольшой зал назвать было нельзя: госпиталь жил своей жизнью. В стеклянной стене находилась большая автоматическая дверь наружу, через которую рабочие провозили поддоны с напитками для местного кафетерия. Издалека доносился непрерывный звон металлических ложек и керамических тарелок. Некоторые зрители вставали и уходили посреди композиции, другие сразу занимали их места.

В перерывах аудитория оживала, зрители оглядывались друг на друга, вздыхали. Молодая девушка прошла мимо сидящих и заняла место в самом первом, почти пустом ряду.

Музыка плавно полилась, скрипка и виолончель играли “Страсти по Матфею” Иоганна Себастьяна Баха.

Девушка задумалась. Ей была прекрасно знакома эта музыка, способная погрузить человека в свои размышления или воспоминания.

У кого-то из сидящих на задних рядах что-то с шумом упало. Девушка машинально оглянулась, человек в инвалидной коляске уронил с колен поднос с пустой посудой. За ним сидел ее лечащий врач. Он сочувственно смотрел на девушку, погрузившись в свои думы. Когда их взгляды встретились, он смутился и неловко улыбнулся.

17. Потрясение

___

Ночь была тихой. Издали донесся протяжный гудок товарного поезда. Этот одинокий и показавшийся бесконечным звук только подчеркнул ночной покой.

Широкий круговой подъезд к дому молодой девушки был весь залит ярким лунным светом. Единственная пальма отбрасывала на землю густую фиолетово-синюю тень, напоминающую неподвижный взрыв фейерверка. Ее редкий шелест скорее был вызван шевелением птиц, устроившихся на ночлег, чем дуновением ветра. Стоял полный штиль.

На родной земле Брайан провел уже несколько дней, но знакомые ароматы здешней природы будоражили его, как в первый день. Палитра головокружительных запахов растений, земли и соленого океана.

Брайан неслышно прошел через палисадник и перекинул руку через калитку. Он прекрасно знал механизм защелки и открыл его без единого скрипа. С самой дверью было сложнее. Почти сразу послышался тоненький скрежет давно не смазываемых завесов. Тогда молодой человек задержал ее ногой и аккуратно положил на землю цветы. Брайан постарался, чтобы они не завяли до утра. Обмотал стебли мокрой тканью, надел на них пакет и поверх прошелся скотчем. Он плотно обхватил калитку обеими руками, чтобы слегка ее приподнять. Знал: так не скрипнет. Открыл полностью и зафиксировал ее лежащим рядом камнем.

Подняв с земли букет, он зашел на задний двор. Двухэтажный дом заслонял лунный свет, падающий под небольшим углом. Оказавшись в тени, Брайан замедлил шаг, поскольку было совсем темно, а он не хотел наскочить на какой-нибудь звонкий предмет, сорвав свой нехитрый план. Приближаясь к цели, он всё больше испытывал вдохновляющий азарт, и от этого становилось жарко.

Проскользнул мимо панорамных окон и увидел, что в самом дальнем из них все еще горел тусклый свет. В груди разливалась щекочущая радость. Улыбка расплылась на лице, и он остановился. В этот решающий момент надо было постараться не издать какой-нибудь, даже незначительный, шум. Его ребячество могло обернуться тем, что он просто напугал бы заставшую его девушку или ее мать и переполошил бы всех посреди ночи. Он всего лишь хотел незаметно прикрепить букет под окном, чтоб утром цветы порадовали ту, которая так ему нравилась. И только когда-то в будущем, если подвернется случай, он скромно признался бы в том, что это дело его рук.

Лунный свет заливал площадь заднего двора, сглаживая все неровности, не оставляя промежуточных оттенков. Там, куда лучи не падали, были густые черно-фиолетовые провалы. Немного нагнувшись, Брайан всматривался в узкую бетонную дорожку у стены, пытаясь различить, нет ли на ней мелких камней или каких-то других посторонних предметов.

Оказавшись под высоким окном, парень немного постоял, прижавшись спиной к прохладной стене. Изнутри доносились неразборчивые звуки. Свет в окне, похоже, шел от тусклой лампы, а не от люстры. Брайан опасался, что это может быть настольная лампа, и если он заглянет в окно, то сидящий у стола сразу его увидит.

Неразборчивый шум не давал ему покоя. Любопытство и эмоции взяли верх, и он повернулся к окну. Неслышно даже для самого себя, он медленно вдохнул ночной воздух. Брайану пришлось очень сильно вытянуться на носочках, чтобы аккуратно заглянуть в комнату через тонкое стекло. Действительно, ночной светильник был источником тусклого, красноватого света. Еще больше прижавшись лицом к подоконнику, Брайан быстро начал осматривать небольшое помещение. Его лицо вдруг исказилось. Он ошарашенно опустился с носочков на ступни и вновь развернулся спиной к стене. То интимное зрелище, которое явилось ему мгновение назад, было ярче ночи и стояло перед его глазами красной фотографией. Образ медленно растворялся.

Теперь долетавшие из окна звуки стали понятными. Глаза снова привыкли к темноте, и, собравшись уходить, Брайан вдруг заметил, что на темной стене амбара, который находился неподалёку от дома, слабо видны силуэты. Даже тусклого света ночного светильника хватало для проекции прямоугольника окна и движущихся в нем фигур. Теперь Брайан ясно различил распущенные волосы женщины, которые она закидывала себе за спину, подняв голову к потолку. Он опустил голову.

Словно случайно обнаружил в руке букет цветов и выронил его, как если бы тот обжег его горячим воском. Цветы упали на траву.

Не теряя самообладание, парень пытался как можно тише шагать обратно, но уже без той охотничьей ловкости, что была минуту назад. Это был обычный ровный шаг в холодной лунной тени дома.

У забора он нагнулся к камню, подпирающему калитку, и тихо переложил его обратно. Также, без скрипа, он закрыл проход на задний двор, приподнимая обеими руками дверцу. Ужасные мысли хаотично перемешивались в его голове. На лице Брайана была насмешливая улыбка над самим собой. Весь его банальный план теперь казался редкой глупостью. Та надежда, что теплилась в нем еще в армейские дни, была разорвана в клочья. Проходя мимо пальмы, он даже не услышал, как на дереве закопошилась птица.

Стремительными шагами он безмолвно уходил в ночь, не догадываясь, что кроме птицы в пальмовых ветвях, через оконную раму за ним наблюдала пара сочувствующих глаз. Следили, пока он не сошел с блестящей подъездной дороги в лучах яркого-медного диска месяца.

Спустя пару минут женская рука подняла брошенный букет цветов. Ночной силуэт также не стал задерживаться под окном, из которого все еще слышались отголоски ночных утех.

18. Инородное тело

___

Девочка лежала на боку, затаившись под родительской кроватью. Одну выпрямленную руку она положила под голову, второй тихо катала вагон игрушечного поезда взад и вперед. Никакого шума это не создавало, потому она могла оставаться незамеченной, тем более что ее маскировало свисающее с кровати покрывало.

В комнату вошел мужчина. Девочка замерла. Она видела, как далеко у двери он поставил сумку почтальона, снял ботинки и в носках неспешно подошел к кровати.

Она и раньше видела этого почтальона. Внешне это был обрюзгший пожилой мужчина с малокровным лицом. В жаркие дни он, весь потный, грузно выходил, будто вываливался, из своего почтового фургона. Украдкой его глаза сразу же проверяли, мог ли кто-нибудь его заметить, словно он делал что-то запрещенное. Темные мешки под глазами в девочкиной фантазии придавали закрепившемуся образу шпиона дополнительную характерную черту. Глаза его были всегда чересчур влажными. На ее вопросы папа в шутку когда-то ответил, что постоянная влага в глазах почтальона стекала под нижние веки и образовывала эти некрасивые выпуклости. “На самом деле он может брызгать слезами, когда пожелает, как клоуны в цирке на сидящих в первых рядах зрителей. Клоуны разукрашивают лица. Может почтальон тоже подкрашивает тенями свои мешочки?” Своими предположениями отец дал взрослому почтальону немалый кредит доверия в глазах дочери. Тем не менее, сейчас странное чувство одолевало ее. С одной стороны, в разговоре с мамой почтальон, бывало, так искренне сожалел о гибели отца, что хотелось расцеловать его в те самые темные мешки под глазами. С другой стороны, было во всем этом что-то такое неприятное, липкое и тягучее, отчего хотелось прищемить в двери нос этому незванному гостю, чтоб все его слезы, наконец, клоунски брызнули.

Сначала он просто сел на кровать. Матрас заскрипел и провис почти до пола. Девочка буквально вжалась в холодный паркет, чтоб выпуклость матрасса ее не придавила. Сначала он думал, стоит ли ложиться в носках, но потом затащил наверх одну ногу за другой, как есть. Под весом почтальона решётчатая сетка в какой-то момент чуть не коснулась спрятавшегося ребенка, но потом мужчина нашёл удобную позу и масса распределилась равномерно.

Она увидела в двери женские ноги. Защелка клацнула. “Прихорашивается у зеркала”, – подумала девочка, объясняя, почему мама так долго стоит на месте.

– Видимо, она убежала в поле, – раздался мамин голос. – У нее там похоронен щенок – единственный, с кем она разговаривает. Дочь верит, что щенок передает на небо приветы папе.

Почтальон, лежавший на кровати, не счел нужным отвечать. Он не привык говорить на сложные темы. Кроме нескольких заученных фраз поздравлений и сочувствий, он мог долго поддерживать лишь диалоги о своей работе. Также его иногда “прорывало” в маленькой компании единомышленников – таких же маленьких серых людей, как он сам. С приятелями они постоянно собирались втроем и занимали самый темный угол в кафе, брали графин водки и тихо сидели, не мешая другим и не реагируя на посторонние окрики. На таких встречах почтальон говорил исключительно о себе. Он возмущался объемом корреспонденции и сокращением сотрудников на работе, старыми служебным машинами, которые ломаются в пути, нетерпимостью к нему менеджера.

Под конец посиделки, как это бывает в увеселительных заведениях, становилось очень шумно. Еще хуже, если по телевизору шла спортивная игра. Посетителей тогда набивалось больше обычного. В едином порыве они все радостно выкрикивали и обнимались, когда побеждали те, за кого они болели, или разочарованно улюлюкали, если начинали проигрывать. Тогда почтальон тихо радовался про себя. Он не понимал таких развлечений, фанаты порядком раздражали.

Часто бывало, что кто-то нечаянно толкал его локтем в спину. Конечно же, вслед летело беглое “прошу прощения”, и обидчик дальше продолжал следить за игрой. Впрочем, если бы обидчики и не извинялись, почтальон оставался бы сидеть скукоженным и ни за что бы не высказал возмущение. Он старался избегать конфликтов.

Претензиями к болельщикам он никогда не делился даже со своими товарищами, потому что не знал, болеет ли кто-нибудь из них за какую-нибудь из команд.

Когда смех и касание локтем его спины совпадало, почтальону казалось, что именно он и есть объект насмешек. Тогда он машинально сжимал пальцы ног в тесных туфлях и пытался понять, не сильно ли вспотели ступни. Затем он тянулся в карман брюк и трогал толщину сложенных вдвое купюр, контролируя свои возможности.

– Сволочи, – вырывалось у него единственное слово, произнесённое по дороге от кафе до дома.

Когда он шел домой с редких посиделок, вспоминал случайных людей, которым разносил посылки. Немногие приветливо открывали входную дверь. Порой для того, чтобы сказать “спасибо”, вручали сложенную вдвое купюру. В целом, он любил свою работу, но завидовал мужчинам, которых встречал у двухэтажных особняков. “Веселые... Доброжелательные... Уверенные в себе...” – подумал он презрительно, словно красный комиссар, один из тех, что в советское время раскулачивал зажиточных крестьян, отбирал все их имущество и ссылал в далекую, морозную, необжитую Сибирь. Он ненавидел успешных, в домах которых всегда было весело, дети и жены которых ничем не были огорчены.

Однажды у роскошной виллы две милые девочки нарисовали на асфальте почтовую машину и рядом почтальона с письмами. Герой на рисунке показался мужчине достаточно высоким, и даже выше самой служебной машины, глаза большие.

– Это ты, – сказала тогда девочка, показывая на рисунок.

Почтальон подошел ближе.

– Мы вместе нарисовали, – проговорила ее сестричка.

Рядом в тени, на раскладном стульчике, сидела молодая мама. Она так искренне улыбнулась, показывая согласие с мнением дочерей. Почтальону на миг показалось, что он действительно большой и сильный, что мама этих девочек видит в нем, возможно, смелого и статного мужчину.

“Может она сама его и нарисовала, а девочки только раскрасили?” – задавался он позже вопросом. Спросить не довелось: муж позвал эту красивую леди в дом.

Именно это воспоминание так смаковал почтальон, в последний раз возвращаясь с посиделки. Перед выходом друзья опрокинули по полной рюмке, и теперь еще более плотный туман опускался на веки почтальона, пьяные ноздри раздувались все агрессивней. Он сжал кулаки в кармане. В фантазии вспыхнули сцены близости с той богачкой. Она смело прыгает к нему в машину, и они уезжают на океан. Далёкая изысканность состоятельных женщин показалась ему близкой и даже доступной.

Теперь, лежа на кровати, он чувствовал себя победителем. Как с трона, он рассматривал всё еще красивую несчастную вдову, живущую в малолюдном отдаленном поселке. Ничего, кроме желания ускорить время, он не испытывал.

Мать возилась с прической у зеркала. Тихо звякнула упавшая на полку шпилька и стало понятно, что она распустила волосы. Женщина ждала, что ее спутник поддержит ее или выразит сочувствие на слова о дочери. Но мужчина тупо смотрел на нее, как, возможно, безэмоционально смотрит свет на летящего к нему мотылька. Не найдя в себе сил терпеть эту паузу, она проговорила серьезным тоном:

– Нам не надо затягивать. Не хочу ненужных подозрений.

Платье упало. Несмотря на то, что из-под кровати были видны только ноги матери до колен, девочка угадывала каждое ее движение.

Одна за другой ее ноги вынырнули из лежащей на полу ткани. Сделав несколько медленных шагов она присела на край кровати. В комнате повисла неловкая тишина. Видимо каждый думал о своем, пытливо всматриваясь друг в друга.

На кровати началось медленное движение, словно они оба потеряли там что-то и пытаются его найти. Минутой позже мамина нога свесилась с кровати и в ту же секунду из-под нее выскочила девочка, открыла защелку, распахнула дверь и побежала вниз по лестнице.

Ей представилось, что в прихожей папа играет на виолончели. Она села к нему в ноги, около кресла, и положила голову на его колени, подложив индейское одеяльце c ручки кресла, как подушку. Так спокойнее. Умиротворение и счастье.

19. Сказала не подумав

___

Ни словом, ни вздохом, ни взглядом с тобой

Я больше не связан неверной судьбой.

Одни только слёзы, что жарче огня,

Одни только думы тревожат меня.

Джордж Гордон Байрон

___

– Он опаздывает уже на два часа, не уверена, что мы еще успеем к вам заехать.

Судя по аргументам, человек на другом конце провода звал девушку в гости.

– Хорошо. Вы только не перегибайте палку со своими шутками. Мне кажется, у тебя с первой встречи сложилось о нем ложное представление. Может он немного и болтун, но ко мне относится хорошо. Я ж не маленькая безмозглая девочка, мне уже 22, я могу точно сказать – он хорошо знает свое дело.

Молодая девушка разговаривала по телефону с подругой, лёжа на диване перед телевизором. Собеседница была, очевидно, остра на язык. Из телефонной трубки то и дело доносился ее смех. Очередная шутка пришлась по вкусу и лежащей девушке, она захохотала.

– Ты сама знаешь, что значит “он знает свое дело”. Он неутомим, весел...

Раздался звонок в дверь.

– Кажется, он пришел. Ну все, пока, – привстав, ответила в трубку девушка.

Как только дверь приоткрылась, мужчина, не дожидаясь приглашения, шагнул через порог.

– Вот она, моя крошка! Наконец-то! – вручая одинокий цветок, громким голосом сказал мужчина. – Остальные розы – в ароматном букете вина.

Девушка приставила палец к губам и махнула головой в сторону, показывая, что не одна дома. Тем не менее, парень продолжал вести себя немного развязно. Не выпуская из второй руки бутылку вина, он сделал быстрый шаг и обнял девушку. Стала отчетливее видна разница в их возрасте.

– Как я рад, – довольно громко проговорил мужчина девушке на ухо.

– Я тоже рада, Джек, – шепотом ответила она.

Затем, поставив бутылку вина на полку в прихожей, он быстрыми движениями скинул обувь и стал снимать верхнюю одежду. Одна из туфель упала на бок, вторая – ровно на подошву несколько в стороне от первой. Затем также небрежно мужчина повесил верхнюю одежду, особо не выбирая вешалку. Несмотря на то, что было достаточно свободных крючков, его пиджак оказался поверх белой женской накидки. Быстро пройдя вперёд, мужчина игриво подбежал к девушке, поймал ее за плечи и пощекотал усами по щеке. Девушка улыбнулась. Ей бы хотелось быть такой же игривой и романтичной, но в доме была мама, это не давало раскрепоститься.

Девушка показала жестом, что они могут проходить из прихожей в зал, развернулась и пошла впереди. Издавая шутливый рык, гость бесцеремонно обхватил ее талию сзади и быстро поцеловал девушку в плечо. Они остались стоять в такой позе несколько секунд, затем девушка запрокинула голову назад и уперлась затылком в лоб ухажера. Ей хотелось почувствовать опору, замедлить время. Но мужчина был поспешен и не до конца понимал лиричного настроения возлюбленной.

– Ты голоден? – тихо спросила девушка.

– И да, и нет! Есть не хочу, но тебя, кажется, проглотил бы.

– Я приготовила кое-что необычное из индейской кухни. Сейчас будем пробовать.

– Хм. Любопытно, – ответил Джек, роняя взгляд на накрытую крышкой кастрюлю посреди обеденного стола.

Он говорил немного тише обычного, но на шепот не переходил. Девушку раздражало, что Джек разговаривая почти кричит, но она сдерживалась и только временами хмурила брови.

Сидя в темном углу, музыкант стал тихонько наигрывать Людовико Эйнауди. Ему показалось, что для романтического вечера лучше других подойдёт «Reverie» для двух виолончелей. Оскар оставался невидим для вошедших, хотя сам мог рассмотреть все до мельчайших деталей. Девушка накладывала еду в тарелки. Гость прошел на кухню и, открывая наугад одну за другой выдвижные полочки, наконец-то нашел штопор.

Вернувшись за стол, мужчина обнаружил две наполненные чем-то красным тарелки.

– Я ожидал увидеть жёлуди с кактусами, а тут похоже всего лишь кровь с мелкой нарезкой? – улыбаясь, он принюхался к аромату.

– Странно, что у тебя именно кактусы с желудями ассоциируются с кухней индейских племен. Это ты почерпнул у Кастанеды?

– У кого?

– Как правило у людей индейская еда больше ассоциируется с кукурузой, бобами и тыквой. Помнишь День благодарения? Помнишь всюду разложенные тыквы? – переходя с шепота на привычный голос, отвечала девушка. – Ты знаешь, кто и кому на самом деле был благодарен? Англичане, которые высадились на берегах Америки в 1620 году были благодарны индейцам, которые помогли им пережить суровую зиму, поделились своими запасами, рассказали, что лучше растёт на каменистой почве. В благодарность, через год на праздник урожая белые пригласили вождя общины из примерно сотни индейцев. Эта трапеза называлась Днем благодарения. Никаких желудей и кактусов там не было.

– Откуда ты все это знаешь?

– Из школьной программы, Джек.

– Я знаю только, что индейцы придумали биф джерки – вяленое или копченое мясо, которое можно хранить не в холодильнике, – гордо продемонстрировал познания Джек.

– Поверь, это очень хорошо, что тебе это известно. Индейцы жили на земле, которая щедро делилась своими сокровищами, недалеко был океан, в котором водилась рыба и прочие морские гады, индейцы открыли многое из того, чем мы пользуемся до сих пор. Разные кукурузные лепешки тоже пошли от них. Они ловили птиц…

– Окей, птичка. А ты что сегодня приготовила? – не выдержав, перебил Джек.

– Я точно не знаю, как это называется, поскольку племя, в котором это было придумано, почти не сохранилось до сегодняшних дней. Мой прадед был экспедитором, еще застал большую деревню жителей олони и переписал в блокнот их некоторые блюда, но ему запрещали распространяться для прессы, по определенным причинам, если он хотел сохранить свою хорошую работу.

– Это интригует. Из чего же состоит твое блюдо? – ближе пододвинул стул Джек.

– Мелко нарезанный лосось я мариновала в свежем лаймовом соке. Сверху покрошила отваренными ножками осьминогов и нарезанными кальмарами. Ну и немного сельдерея с кинзой для аромата. – Из другой кастрюли она достала початок кукурузы, от которого поднимался ароматный пар. – Без кукурузы у индейцев редко обходились семейные блюда. Бери еще кукурузные чипсы.

Джек потянулся к тарелке с чипсами и, медленно пережевывая одну из них, настороженно присматривался к еде. Он бы предпочел лосось с гриля, маринованная рыба казалась ему сырой и немного подозрительной. Немного настораживал и запах морепродуктов.

– А почему это все такое красное? – с сомнением в голосе спросил Джек.

– Ах, да. Сверху я залила это все сальсой, но не волнуйся, не острой, мне хотелось добавить в блюдо немного мексиканского колорита.

Джек очередной чипсой захватил немного гуакамоле и закинул в рот. Такая комбинация была ему привычной и безопасной, но он понимал, что для приличия, надо попробовать и основное блюдо, хотя смотрел на него с подозрением. Его смущало, что девушка спокойно ела эту странную еду. Жевал он медленно, стараясь не выдать того, что вкус ему не нравился. Морепродукты, в отличие от размягченного лосося, пережевывались долго. К тому же кальмаров и твёрдых ножек осьминогов было слишком много.

– Я правильно это ем? – спросил мужчина.

– Да, – тихо ответила девушка. – Может, тебе соли?

– Соли и кислоты, мне кажется, достаточно. Просто я совсем не голодный. – Он накалывал ничтожно маленькие кусочки кальмаров и жевал медленно, пытаясь съесть как можно меньше за уделенное трапезе время. – А почему это племя «колония» больше не существует? Ты что, изучаешь индейцев?

– Не «колония», а «олони» – это основное племя, которое заселяло современную Кремниевую Долину и город Сан-Франциско. Наш прадед был очень вовлечен в исследования разных племен, поэтому вся семья много знала об индейцах. К тому же, мы тут жили и время от времени видели их своими глазами. Говорят, они перебрались в Калифорнию с севера еще до миграции лососевых рыб. Когда испанцы принесли олони христианство, считается, что они крестили 81000 индейцев. Большая популяция. Только европейцы привезли роковые корь, оспу, дифтерию, и люди, не успевшие выработать иммунитет, стали стремительно умирать. Во время переписи в 1852 году племя насчитывало всего лишь 1000 человек и среди них было много больных этими болезнями.

Джек заставил себя съесть ещё несколько кусочков, затем отодвинул тарелку и потянулся к бутылке вина. Штопор с легким скрипом вошел в пробку, а рассеянный взгляд Джека остановился на недоеденной еде.

– Вина для храбрости — вот, что нам сейчас надо, – вдруг торжественно сказал Джек и принялся разливать содержимое бутылки по бокалам. – Я-то всегда думал, что индейцы сократились из-за нашего решительного нажима, – он засмеялся, находя свою шутку удачной. – Посмотри, как они жили и живут в своих резервациях, и как живем мы.

Девушка пытливо посмотрела на мужчину снизу вверх, но не улыбнулась на его шутку.

– Я недавно в колледже сдала на отлично работу насчет, как ты говоришь, «нажима» на них. В твоих словах есть много правды. Работа касается только нашего штата, а точнее сказать Северной Калифорнии, где работал мой прадед. Так вот, например, население племени толова, что до сих пор живут у Голубого озера, в 1770году составляло около 1000 человек, а уже в 1910 году – лишь 150 человек. И все это из-за массовых убийств. Не просто убийств – их дома сжигали. Во время празднования их народного праздника Нидэша колонизаторы устраивали новые массовые убийства, что привело к волнениям. В 1860 году после противостояния 600 человек были уничтожены. Губернатор штата официально признал геноцид и публично извинился. Потребовалось всего-то 150 лет.

– Раньше вообще были другие нравы, – ответил Джек, водя по наполненному бокалу пальцем. – Во всех странах резали и вешали, не имея четких международных конвенций. Мы, в отличие от турков, хотя бы признали содеянное геноцидом.

– Не во всех случаях, Джек. Племя юки на сегодняшний день насчитывает около 100 человек. И все это результат массовых убийств представителей так называемого цивилизованного мира, искателей золота. Их просто согнали с собственных земель, истребили. Официально подтверждено, что многих из них обратили в рабство владельцы плантаций. Йокутские племена около Бейкерсфилда у предгорий Сьерра-Невады насчитывали, по исследованиям ученых Хайзера и Эльзассера, 70 000 человек в начале 1800 годов. А уже в 1910 г. Альфред Крёбер оценивал численность Йокутс в 600 человек. Ты осознаешь, сколько людей пропало за сто лет?

Джек, не успевший сосчитать сколько людей действительно пропало, только кивнул.

– В 1848 году золотоискатели вытеснили с родных земель племя яна. В стычках племя понесло большие потери и уже через менее 20 лет насчитывало 50 человек. Пятьдесят, ты представляешь? 50 человек для народа – это страшно маленькая цифра. Это трагедия. Я могу представить 50 человек на баскетбольном поле и даже в классе своего колледжа! Это же с каким ощущением несправедливости жили выжившие? И этим не закончилось. После «Бойни среди трёх холмов», которая произошла в 1865 году, выжило всего 30 человек из племени. Остатки этого народа около сорока лет еще скрывались в горах, попадаясь изредка на глаза новым поселенцам. На сегодняшний день их считают исчезнувшей ветвью.

– Как ты можешь помнить все эти числа, дорогая?

– Это происходит само собой, когда действительно чем-то интересуешься. К тому же я целый час защищала свою работу перед преподавателями. К слову, многие из них не сильно любят эту тему. Им больше нравится слушать про доблесть американских пионеров1, а лучше про победу в бою, где перевес был на стороне врага. Никак не история, например, племени вийотов, когда 25 февраля 1860 года белые поселенцы, преимущественно состоявшие из солдат, служивших в форте Гумбольдт, убили при одном налете около 130 индейцев, в основном, женщин и детей. А вот 130 гражданских человек, убитыми и уложенными друг около друга, я не могу представить даже на баскетбольном поле. Ты представляешь, как это много?! Оставшихся быстренько вытеснили в резервации. Еще были племена тонгва, салина... Много их было. И пусть не всех коснулся геноцид, но давление на религию и культуру тоже было сильным. Племя мохаве американизировали принудительно, их избивали. В школах детям запрещали говорить на родном языке, предусматривая телесные наказания. В культуре племени было дикостью наказывать детей физически, и они воспринимали белого цивилизованного человека совершенно диким. Чувствовали себя униженными и бессильными. Их родные много значащие имена отменили, присвоив типичные англосаксонские.

Взгляд Джека все более остывал, и теперь он немного холодно смотрел на рассказчицу. Он все чаще прихорашивал свои волнистые волосы и ждал удачного момента прервать пустые разговоры.

Они впервые встретились на вечеринке киношников, куда девушку пригласили подруги. Среди режиссеров и нескольких известных актеров было много непримечательных молодых людей. Армия закадрового персонала, которая обеспечивает на площадке свет, декорации, транспорт, звук и многое другое. Джек свободно чувствовал себя в этом обществе. Казалось, он мог развеселить любую компанию. Он долго разговаривал с режиссерами, легко смешил остальную публику. В тот вечер девушка случайно осталась с ним наедине, и вечер закончился в ее спальне. Подружки забросали вопросами о том, какой он. Никто не знал его должности, но всем казалось: это большая шишка. Девушке льстила зависть подруг и она не сказала, что наутро, перед тем как уехать, Джек позвонил жене с ее домашнего телефона и расспрашивал о детях, на ходу придумав историю со сломавшейся машиной и ночевкой в дешевом мотеле. Эта ложь сильно подпортила первое впечатление.

С тех пор они несколько раз встречались, но всегда был этот сдерживающий фактор – семья. А однажды ей на домашний номер позвонила незнакомая женщина. Девушка сразу обо всем поняла, что это жена, почувствовала, что она блефует и выкрутилась, сказав, что не понимает, о чем речь. Так она спасла Джека от скандала, но заодно и поняла, что роль любовницы ей не по вкусу. Невозможно пойти в гости к друзьям или просто посидеть обнявшись в уличном ресторанчике. Не получается запланировать поездку на выходные или приходится наоборот отменять личные планы, потому что жена Джека отправилась на встречу с подругами и у него вдруг освободился вечер.

Всматриваясь в его профиль, молодая девушка с любопытством рассуждала, будет ли она когда-нибудь с ним счастлива. Раньше она думала, что он поможет ей быстро стать знаменитой актрисой. Так она смогла бы исполнить заветную мечту: уехать из провинциального фермерского края. Джек казался хорошим проводником в это счастливое будущее. Он как лучик надежды появился в их городке. Быстро разузнал, чего она хочет, и искусно манипулировал, давая несбыточные обещания. Говорил, что однажды, как в вагончике «Американских горок», она влетит в самый центр Голливуда, спускаясь из Северной Калифорнии сверху вниз. Надежда получить роль в кино согревала ее по ночам, временами разгораясь из тлеющего уголька в яркое пламя мечтаний. Но действительность оказалась не такой: счастливое «однажды» все не наступало, она чаще и чаще задавалась вопросом, станет ли ее жизнь с этим человеком полной таких же ярких вечеринок, где они познакомились, или останется вечной конспирацией. К тому же, ее сильно угнетало существование жены (даже если она так отвратительна, как он описывал) и детей у этого мужчины. Она будто начала вдруг сопереживать им, становиться на их сторону. Начала понимать, что он одновременно обманывает всех – жену, детей, ее саму. Она всем телом ощущала липкую грязь, от которой хотелось отмыться.

– За тебя, дорогая. За то, что ты такая умница, такая красивая и терпеливая, – сказал Джек, поднимая бокал.

Каждый немного отпил, вино оказалось вкусным. Девушка продолжала держать фужер в руке около лица, пытаясь уловить аромат напитка. Он и вправду пах полевыми цветами.

Было тихо. Джек смотрел на девушку ликующими влажными глазами, дерзко, точно стремился проникнуть в её мысли. Уголки губ растянулись в лёгкой улыбке. Не сводя с девушки глаз, он потянулся за бутылкой, вынул из нее пробку и принялся доливать в бокалы.

– Знаешь, я специально налил доверху. Давай выпьем за наше будущее, – очень задумчиво проговорил Джек.

Девушка посмотрела на него поверх бокала. Супружество и голливудский успех все еще манили ее, но последние дни надежда на счастливое будущее окончательно растаяла. Она специально не надела вечернего платья, не провела много времени за макияжем, приготовила то, что сама хотела попробовать, и просто оставалась собой. Ей казалось, что Джеком движет только похоть, никак не искренняя и чистая любовь. Становиться еще обольстительнее она не хотела.

Они чокнулись бокалами. Мужчина выпил до дна и, увидев, что девушка лишь немного пригубила, аккуратно взялся за тонкую стеклянную ножку. Он заставил ее снова поднести фужер к губам и держал наклоненным до тех пор, пока тот не опустел. Сквозь цветочный аромат янтарного напитка проступил стесняющий дыхание запах спирта. Девушка закрыла глаза и прижала тыльную сторону ладони к губам.

Музыкант по-прежнему оставался на своём месте, лишь исполняемое произведение того же автора сменилось на «Tu Sei». Новая мелодия будто ширилась и разрасталась, становилась громче. Казалось, она нападала на Джека, старалась докричаться до девушки, рассказать, что Джек на самом деле слабак, негодяй и трепло. Виолончель готова была кричать, что мерзавца нужно немедленно выгнать за дверь.

– Я искренне верю в этот тост, – тоном, каким говорят с детьми, сказал Джек.

Девушка с трудом выдержала его испытывающий, словно змеиный, взгляд. Как вампир, он вытянул из нее способность мыслить здраво, и теперь она сидела словно под гипнозом. Ей показалось, что вместе они действительно преодолеют любые сложности. В гостиной теперь хозяйничала страсть.

Глядя на Джека, девушка почувствовала желание подарить ему часть себя, широко раскрыть дверь и впустить этого желанного гостя в свой мир, в свою жизнь.

Глядя на девушку, Джек чувствовал лишь желание поскорее перейти в спальню, чтобы пораньше вернуться домой. Он ужасно устал от скандалов с женой и не хотел лишних ссор. Ему искренне хотелось, чтобы в его семье царил уют и покой.

– Пойдем к тебе, – сказал Джек, блеснув хищными глазами.

Он взял со стола бокалы и недопитую бутылку вина.

Музыкант оборвал мелодию в тот момент, когда пара покинула гостиную. Происходящее, конечно, было не его делом, но он не мог приказать себе не переживать. Чувства расходились по его телу волнами, будто Джек бросил камень в водоем эмоций музыканта. И он был не одинок в этом чувстве.

Перед маленьким телевизором, тускло освещавшим спальную комнату, сидела мать девушки. Когда до нее через стенку доносились звуки, пожилая женщина добавляла громкости на пульте дистанционного управления, чтобы не слышать возню в комнате дочери.

Природа взяла свое. Все самоограничения улетучились. Отдавшись страсти полностью, девушка больше не думала о том, что нужно вести себя тихо. Бесстыжий взгляд Джека на какое-то время стал единственной путеводной звездой. Он был так близок, так манил сократить дистанцию тел до ноля. Волосы спутались, талия извивалась, а глубокое дыхание обоих сливалось со слишком резким запахом одеколона Джека.

Желание девушки Джек подхватывал, как ураганный ветер во время стихийного бедствия, срывая чуть приподнятую крышу дома где-то у побережья Флориды. Далее вертел ею во всех направлениях. Страстный водоворот захлестывал, он был сильнее гордости и самообладания.

Девушка легла на бок. Она смотрела, как Джек наливал вино. Повседневное привычное состояние возвращалось к ней. Испытывая легкое стеснение, она потянула на себя одеяло и прикрыла нагое тело.

– Это было потрясающе. Нам нужен новый тост, – улыбаясь, сказал Джек.

Девушка ответила милой улыбкой.

– Того, что происходит с тобой, у меня давно уже не было, – сказал Джек и сразу притих. Он словно начал не с того края и думал, как теперь исправить сказанное. – А может, и никогда не было. У нас дома есть кот, я помню его еще котенком. Помню, когда его кастрировали. Сейчас он толстый и круглый, как мяч... Ему тяжело даже запрыгнуть на диван – столько жира у него под кожей. Иногда мне кажется, что с моей женой происходит что-то подобное. Весь ее мир ограничен только детьми. Коту больше нет дела до кошек, а моей супруге словно нет дела до нашей интимной жизни. Все говорят, какая она прекрасная. Они просто не знают, какая она в быту. Когда она начинает делать мне замечания, это похоже на неумолкаемый поток воды. Журчит быстрым полушепотом и не может остановиться. Скажешь ей, что надоело уже жевать эту тему, так она обидится, уйдет. При этом уже журчит себе под нос о чём-то другом, понятном только ей.

Девушка внимательно слушала стоящего с бокалом Джека. Она лежала и видела черты его лица снизу, под новым углом. Откровенно рассказывая о проблемах в своей семье, он смотрел вдаль застывшими стеклянными глазами. Подбородок как-то странно шевелился. Он не так давно тщательно побрился: маленькие порезы еще оставались слегка припухшими. Уже четко наметился второй подбородок, лицо начало слегка обвисать. На миг все черты Джека показались девушке некрасивыми, возможно, даже неприятными. Она задумалась о том, какой он, в сущности, наглец, предатель и трус. Неожиданно для себя самой, она прониклась печальным положением его жены. Джек даже не подозревал, что отношение к нему может кардинально поменяться именно сейчас. Не понимал, в каком невыгодном свете выставляет себя, рассказывая о таких вещах. Но произошло и еще кое-что. Кроме солидарности к жене Джека, она стала ревновать его к другим. Ей вспомнилось, какими жадными глазами он смотрел на проходящих мимо нимфеток, когда они были в ресторане. Едва ли он упустил бы шанс заскочить в спальню ее подруги, с которой они вместе были на той злополучной кинопремьере. Просто у подруги тогда была веская причина уехать раньше. “Да я просто была единственной одинокой жертвой в тот вечер, и Джек этим воспользовался,” – вдруг подумала девушка. И впервые с отвращением смотрела на голого мужчину, стоящего в ее комнате с бокалом в руке.

Джек начал рассказывать, что уйдет от жены навсегда в один день, и без него она будет счастливее, избавившись от ежедневных подозрений. Говорил, что в этот вечер ему открылось многое в отношениях с лежащей перед ним прелестницей. Потом вспомнил о детях и задумался так глубоко, что пил из бокала, уже не предлагая никаких тостов. Сожаление о мальчиках уместилось в одно предложение, в то время как о жирном коте он говорил с минуту, рассказывая, как привык к животному. Девушке стало противно. Она хотела, чтобы этот бесконечный эгоистичный монолог закончился как можно скорее.

– Давай выпьем, – вдруг вернулся в реальность Джек. Он сделал шаг к кровати и сам чокнулся своим бокалом с бокалом девушки.

Они выпили, но никакого тоста не прозвучало. Каждый думал о своем. Она помолчала, а потом задумчиво, с легким презрением, начала читать нараспев:

– Не ведая стыда, не веря в добродетель,

Обмана бес и лжи сочувственный свидетель,

Искусный лицемер от самых ранних дней,

Изменчивый, как вихрь на вольности полей.

Он удивленно уставился на девушку, потом неуверенно спросил:

– Это Нильс?

– Это Байрон, Джек.

– Ну да, я его и имел в виду.

Она посмотрела на него не то с грустью, не то с сожалением и вдруг подчеркнуто тихо проговорила:

– Джек, – девушка вдруг вспомнила разговор с подругой, – у моей приятельницы сегодня день рождения, не могу ей отказать. Поехали вместе. А потом вернемся домой и откроем еще бутылку какого-нибудь цветочного вина.

– Ты же знаешь, – Джек потянулся за штанами, – мне надо возвращаться. Я сегодня очень рисковал, когда ехал к тебе. Кажется, говорил по телефону, что времени будет в обрез. У тебя нет семьи и детей, тебе не понять, как это серьезно.

Девушка резко вскочила на кровати, прикрывая одеялом нагое тело. Под руку попалась подушка, и она со всей силы бросила ее в Джека.

– Проваливай! Может быть, для меня тоже семья и дети — это серьезно! – неожиданно она закричала во все горло, не думая о том, что ее может услышать мать. Рука машинально схватила вторую подушку, и она тоже полетела в мужчину.

Если первый бросок еще мог показался Джеку игрой, и он принял удар, то от второй подушки он успел увернуться. Девушка не унималась. Она так рассвирепела, что теперь даже не прикрывала обнаженное тело. Как валькирия, амазонка, дева-воительница, она в исступлении бросала с тумбочки на пол его одежду, потом поднимала, бросала в него.

– Проваливай сейчас же! Для чего, если не для семьи и детей ты здесь? Если не для этого, зачем эта бессмыслица? Нужен ты мне со своим вином!

Джек, не успев надеть ничего кроме штанов, схватил в охапку вещи и выскочил в коридор. В дверях он со всего разбега налетел на мать девушки. Похоже, она подслушивала в коридоре.

– Сумасшедший дом какой-то, – стремительно уходя, проворчал Джек.

Мать заглянула в комнату. Обнаженная девушка, прекрасная, будто Венера, сошедшая с полотен Боттичелли, не стеснялась своей наготы и не искала, чем прикрыться. Стоя ровно, расправив плечи, она бесстрашно и гордо смотрела на мать. Потом спокойно накинула домашний халат.

Музыканту в гостиной был хорошо виден стол, за которым сидели дочь и мать. Посреди стола в вазе стоял пышный букет, который еще недавно был брошен под окном. Мать периодически подносила к губам кружку чая.

Тихая мелодия будто хотела подбодрить молчавших, помочь им начать непростой разговор. Неугомонная виолончель искала нужную ноту, которая задаст правильный тон. Музыкант перешел на более высокий регистр и стал импровизировать. Девушка вдруг подняла глаза и смело посмотрела матери в лицо.

– Мама, пожалуйста, не дави на меня этим взглядом! Неужели я виновата, что у меня не складывается с мужчинами?

– Просто ты не там ищешь, – ответила мать, словно давно ждала подходящего момента вставить подготовленную реплику.

– Я знаю, что у тебя на уме – Брайан. Да, он хороший парень, но все связанное с ним осталось в детстве.

– Детство у тебя в голове, – заостряя внимание на сказанном, мама проговорила все слова по отдельности. – Зачем, по-твоему, он до сих пор к нам приезжает? Просто погостить?

– Мама, прекрати. Ты сейчас обычного парня будешь превращать в принца из сказки. А потом он придет к нам, и мы будем ехидно наблюдать, как же неумело он пытается добиться моего расположения. Не надо. Мы просто друзья. Он приезжает сюда не ради меня, а ради приятных воспоминаний.

– Ты еще совсем глупая. Со стороны виднее. Он был бы хорошим, заботливым мужем.

– Ма, – отрезала девушка, сердито всматриваясь матери в глаза, – почему ты на меня постоянно давишь? Мир не рухнет, если я умру старой девой.

– Рухнет, – отводя глаза в сторону, тихо ответила мать. – Мой мир не так уж и велик – я да моя дочь. Я бы хотела видеть тебя счастливой. А если в нем еще появится маленький внук, он даст моей жизни новый смысл.

– Все-то тебе со стороны видно, – с небольшим ехидством продолжила дочь. – Ты советуешь мне, что делать, с каждым моим кавалером, а как же то, чего хочу я? Ни один из них надолго не задержался. Или тебе любой ценой нужен внук, не важно, счастлива ли твоя дочь, и есть ли у этого ребенка отец? Может, уже хватит?

– И буду продолжать советовать. Внука я буду любить в любой ситуации. Пойми, я ж не могу молчать, когда ты совершаешь очевидные ошибки.

– Послушай, оставь все эти заботы. Дай мне самой выбирать, что мне надо, и прекрати подглядывать за каждым моим шагом.

– Я проходила мимо и услышала, что ты ругаешься. Кто знает, что там у вас происходит? Был бы тут отец, он бы вмиг вышвырнул из дома этого проходимца. А что я? Я испугалась и, не найдя что сделать, растерянная просто подошла к двери.

– Мама, это выглядело именно как подглядывание, и мне это неприятно.

– Не смеши меня, – с иронией в голосе сказала мать. – Перед кем тебе неловко, перед этим подлецом?

– Да что ты вообще знаешь про отношения? – перешла на повышенный тон девушка. – У тебя был подарок судьбы – папа, и ты даже не смогла достойно сохранить о нем память. Ты сохраняла ее со старым омерзительным почтальоном! – уже кричала девушка.

Пожилая женщина резко встала из-за стола, инстинктивно, словно в испуге, вздернув руку к губам. Глухая душевная боль исказила ее лицо.

Девушка тоже рывком поднялась со стула, почти опрокинув его на пол. Глаза ее сверкали от накативших слез, лицо раскраснелось, в висках громко стучало. Продолжая наступать, как охотник на раненую добычу, обогнув стол, она стала приближаться к матери.

– Кстати, не почтальон ли прислал тебе цветы? Их не было еще час назад. Я думаю…

Звук звонкой пощечины оборвал монолог. Девушка схватилась за щеку и нагнулась над столом. Музыкант замер. Повисла тишина.

– Лучше бы это ты была на том злосчастном дельтаплане, – крикнула девушка уже не сдерживая рыданий.

Женщина побледнела. Она подошла к семейной фотографии на стене и, чуть постояв, ответила уставшим голосом:

– Да. Лучше бы это была я.

Девушка затихла. Последние слова матери дошли до нее только сейчас. Она испугалась сказанного. Пожалела, что у нее вырвалась эта страшная фраза, острая и безжалостная, как стрела. Давящее чувство в груди не давало дышать на полные легкие. Девушка посмотрела в спину стоящей у стены матери.

– Мама, прости.

– Не бойся говорить правду – ты уже взрослая, – немного безразличным, но сильным голосом ответила мать.

Она стояла спиной не только к дочери, но и к музыканту, потому тяжело описать, что творилось в тот момент с ее лицом, были ли слезы. Девушка подошла к ней и заглянула в глаза.

– Мам, я сказала, не подумав. Прости, пожалуйста.

Они обнялись и застыли в этом положении. Лицо дочери выглядело страдальческим. Глаза были плотно закрыты, руки крепко обвивали шею матери.

Вдруг за спиной девушки натянулись тонкие веревки. Как шелковые нити, или, может быть, как прочный конский волос, который используют для смычков. Неведомая сила тянула ее куда-то назад, в сторону темной кухни. Она вдруг с удивлением заметила свои выкрашенные в синий цвет руки, как в тот страшный день у отца. Не то канаты, не то ремни обвивали запястья. Удивление, а затем испуг исказили лицо. Она хотела кричать, но была не в силах издать ни звука. Девушка стала непонятным образом плавно и медленно отдаляться назад. Напрасно пыталась она сильнее ухватиться за окаменевшую от ужаса мать, пальцы, словно эфемерные, проходили сквозь тело пожилой женщины. Свет в доме стал стремительно меркнуть. Страх удвоил силу девушки, она грудью рванулась вперед, но веревка не пустила, и она свалилась на пол, беспомощная, побежденная. Нити потянули девушку в сторону бамбуковых штор.

Несчастная мать, опомнившись, устремилась на помощь дочери. Она попыталась бежать, но тут же упала. Вскочила на ноги, рванулась вперед, но тотчас снова упала, ноги не слушались ее. Она падала бесчисленное количество раз. Бросалась то в одну сторону, то в другую. Женщина продолжала бороться еще долго, пока окончательно не изнемогла. Все тело ее сотрясалось от судорожных рыданий.

Следом за затухающими колебаниями бамбуковых штор последовала полная тишина.

1 Американские пионеры (англ. American pioneers) — люди, которые в разные периоды истории США, переселялись на запад, заселяя новые территории.

20. Август Фёрстер

___

Свет возвращался в комнату, высвечивая испуганное лицо Оскара. Ожерелье с огромным синим камнем лежало на полу, рядом с бледным плечом Джоанны. Отблеск звезды на сапфире поменял положение при смене угла обзора – эффект астеризма. Это значило, что минерал – природный, а не лабораторный или поддельный. Рука молодого человека коснулась горла женщины, нащупывая пульс указательным и средним пальцами. Ему никогда еще не приходилось определять признаки жизни. Он впервые видел, чтобы кто-то так страшно и внезапно падал на пол, теряя сознание. Джоанна резко открыла глаза, в растерянности приподнялась на локтях и спросила:

– Ты что?

– Простите, я испугался. Вам, наверное, стало плохо. Вы сползли на пол и ударились.

– Со мной все в порядке, – ответила женщина, поспешно вставая, поддерживаемая молодым человеком. – Скорую вызывать не надо, – предугадала она очевидный вопрос.

Убедившись, что хозяйка вернулась в кресло, Оскар побежал на кухню и принес ей стакан воды. Джоанна выпила половину. Она была вымотана, измучена физически, к тому же ей стало неловко перед этим неожиданным гостем.

Не зная что делать, музыкант мялся и топтался на месте. Ему очень хотелось поскорее совершить задуманное и уйти.

Он обреченно вернулся к своему месту и, положив руку на рояль, думал, стоит ли вновь брать виолончель.

– Можно попробовать ваш инструмент? – озвучил Оскар внезапно нагрянувшую идею.

– Попробуй, – безразлично ответила Джоанна. – Он уже давно не настраивался.

Музыкант поднял крышку и вдруг с огромным удивлением прочел: «Август Фёрстер – 1870 год». Перед ним стоял редчайший инструмент, созданный еще при жизни прославленного мастера, родоначальника огромной немецкой династии. Такие, пожалуй, можно было увидеть лишь в европейских музеях, но никак не в обычном, ничем не примечательном доме в Калистоге. О том, чтобы прикоснуться к клавишам, можно было только мечтать.

Оскар почувствовал, как что-то защекотало в груди. Не то волнение, не то нетерпеливое предвкушение. В порыве энтузиазма он открыл откидную крышку и поставил ее на подпорку. Присмотрелся к гравировке на металлической раме: под струнами еще раз был обозначен 1870 год. Потом рассматривал безупречно белые, будто не тронутые временем, клавиши рояля. И, наконец, сел. Несмотря на то, что ему уже разрешили попробовать, Оскар словно не решался, робел, как перед комиссией, которая должна была принять его в филармонию. Справившись с непонятно откуда взявшимся волнением, он осторожно стал играть правой рукой. Поднимаясь вверх, октава за октавой, он сразу поразился динамике клавиш. Не тяжелые, они легко и равномерно погружались и возвращались обратно под свой ясно-звонкий фортепианный звук. Оскар чередовал арпеджио с хроматическими марш-бросками наверх, пытаясь выискать расстроенную ноту. И чем выше он уходил, тем тоньше и нежнее отвечал ему рояль. Левая рука грузно опустилась далеко в контроктаве. От прекрасного насыщенного баса ноты из-под правой руки забегали по трезвучиям, весело аккомпанируя тонике. Чистый и ясный, ангельский, божественный звук разливался волнами. Инструмент был действительно уникальным. Будто это не Оскар заставлял звучать инструмент, а сам инструмент выбрал мелодию и требовательно, по-старчески, принуждал музыканта двигать непослушными пальцами так, как ему было нужно. Молодой человек сам не понял, почему и как вдруг начал старательно, как студент, играть сен-сановского «Лебедя».

Сюжет кошмарного сна все еще не выходил из памяти Джоанны. Подперев голову руками, она сделала выдох с еле слышным стоном, пытаясь отпустить сожаления.

“Сколько всего дети могут наговорить родителям. И я тоже отличилась этим. Сколько же моей матери пришлось выслушать горьких слов…” – подумала женщина.

Из окна подуло первой за день прохладой. Оскар посмотрел на качнувшуюся штору. Можно было ожидать, что жара и влажность принесут ночную грозу, но небо все еще оставалось чистым.

– Простите, а когда придут гости? – спросил музыкант, продолжая тихо играть.

Хозяйка не ответила. Тоска накатила на нее, и она упрямо смотрела вниз.

– Обещаю: я никогда тебя не оставлю, – самой себе тихонечко проговорила Джоанна.

Так тихо, что и сама услышала лишь часть сказанных слов.

21. Разрыв связи

___

Девочка стояла с минуту без движений, держа в руках губную помаду и всматриваясь в зеркало на стене. Она сурово окидывала свое отражение с головы до ног. Раздался стук в дверь. Размашистыми мазками ярко-красного толстого карандашика она вдруг перечеркнула свой образ на зеркальной поверхности и побежала к окну, в сторону кукольного домика. Он стоял посреди темной комнаты. Выронив помаду, она забилась в домик и машинально стала хрустеть сложенными пальцами.

Солнечный свет, падающий из окна, нашел маленькую щель между двумя шторами и прочертил резкую полосу на лице девочки. Сидя в домике, она чувствовала себя в безопасности. Выглядывая, она видела отражающуюся в настенном зеркале входную дверь. Теперь она была как бы перечеркнута ярко-алыми перекрестными линиями. Сама идея – пойти и открыть защелку, казалась теперь навсегда исключена.

В дверь еще раз постучали. Из маленького шкафа, который стоял в домике, девочка аккуратно вынула дневник. Она стала быстро листать страницы в поисках нужной. Мелькали строки и рисунки, вываливались фотографии. Она открыла страницу, на которую когда-то наклеила вырезанную фотографию своей семьи.

Когда мама постучала в третий раз, девочка ногтем отковырнула ее силуэт на снимке и согнула ее голову пополам. Остались улыбающиеся дочь с папой, вместо третьего человека была лишь обратная сторона фотобумаги с разводами застывшего на ней клея.

– К тебе пришел Брайан, – сказала мама, и повисло безмолвие. – Рано или поздно мне придется выбить дверь, чтоб хотя бы передать еду! Мир не рухнул после папиной смерти, – надрывным голосом прокричала женщина в коридоре и бессильно опустилась на пол.

В конце коридора было небольшое окно. Яркий свет бликами падал на лицо женщины и не давал его разглядеть.

– Я бы хотела поговорить, глядя тебе в глаза, но раз ты не хочешь открывать, я попробую объяснить все через дверь. Нам с тобой надо быть сильными. Вдвоем, понимаешь? Больше всего я хочу вырастить тебя счастливой, у меня нет никого в мире, кого бы я любила больше, чем тебя. Когда ты от меня прячешься, мне становится страшно, потому что больше никого не остается, кто бы, возможно, любил меня. У меня тает надежда, что меня любит мое наибольшее сокровище – моя дочь. Мне тоже хочется закрыться от всех и выплакаться, но я должна жить дальше, заботиться о тебе. Мне надо будет найти работу.

Наступила пауза. Все сказанное начинало прокручиваться в голове девочки. В этом молчании мама теперь представлялась ей совсем уязвимой. Голос за дверью продолжал все таким же тихим и спокойным тоном:

– Если тебе тяжело, то представь на мгновение, какие чувства у того, кому еще тяжелее.

Через некоторое время в полной тишине замок щёлкнул и дверь открылась. Девочка робко обняла сзади сидящую на полу маму. Женщина немного повернула голову, и стали видны страдания и боль, застывшие на лице. Девочка на ее плече все сильнее зажмуривалась, словно хотела на время склеить веки и больше не видеть опустевший дом.

– Обещаю, что я никогда тебя не оставлю, – так и не открыв глаз, прошептала дочь маме на ухо.

Плечи матери вздрогнули. Она смотрела на свет в окне и пыталась побороть нахлынувшую слабость.

Брайан поднимался по лестнице. Уже на последних ступеньках услышал тихое обещание девочки никогда не оставлять маму. Мальчик не собирался подслушивать. Он понял, что идет серьезный семейный разговор и оказался в неудобном положении. “Лучше всего попытаться тихо уйти”, – подумал он. Еще один неосторожный шаг за угол, и его бы заметили. Внизу в прихожей хромым ритмом пробили часы. Мальчик вообразил, что мать с дочерью вдруг посмотрели в сторону лестницы, откуда долетал до них бой часов. Брайан замер, стоя на одной ноге.

– Мама, я не хочу сейчас видеть Брайана, – вдруг тихо проговорила девочка.

Брайан отчетливо услышал эту фразу.

– Хорошо, моя дорогая, – незамедлительно ответила мама, – я придумаю, что сказать ему.

И вторую фразу Брайан услышал хорошо, несмотря на то, что уже тихо спускался по лестнице. Его охватила страшная тоска. Ему вдруг показалось, что весь мир стал одним сплошным одиночеством и сжался до одного человека. Теперь никто кроме бабушки не спросит о том, что происходит в его жизни. Его вдруг охватило отчаяние.

Эти несколько выходных, на которые выпали майские дни памяти военных, погибших в вооруженных конфликтах, мальчик по привычке хотел провести с любимой семьей. Ему захотелось вернуться в их дом, где его по-свойски попросят полить цветы на заднем дворе или подрезать кусты.

А теперь, стоя у железной дороги, Брайан нажал кнопку, и поезд поехал по кругу. Ему показалось, что, если комната наполнится звуком трения маленьких колес о пластиковые рельсы, его не заподозрят в намеренном шпионаже.

Мальчик задумался, следя за монотонным движением локомотива.

Его вдруг охватило непонятное возмущение. Еще утром в бабушкиной газете взору предстало улыбчивое лицо на фото с надписью “Жизнь – сплошной восторг”. Этот слоган долго держался в памяти и даже мысленно проговаривался, пока юный разносчик газет добирался через городские аллеи, на которых буйно цвела сирень, до окраины Калистоги. “Издеваются”, – подумал теперь Брайан об утренней статье.

Игрушечный поезд вынырнул из туннеля и проехал дальше мимо застывшего взгляда мальчика.

Сама работа – развозить глупые газетенки с идиотскими слоганами, показалась ему отвратительной. Иногда, пока приходилось ждать отправления на маршрут в своем почтовом отделении, Брайан читал попавшиеся под руку статьи. Одна из них – о солдате, оказавшемуся в окружении. Он героически сражался и не сдался до конца. Он отстреливался, пока не закончились боеприпасы. Тогда он подпустил уверенных в победе врагов ближе и вызвал на себя огонь артилерии. Он погиб сам и уничтожил с десяток неприятелей. Мальчику показалось, что только так он может заставить девочку гордиться им. И даже представил, как она заплачет однажды, выйдя из комнаты, как ее маме захочется погладить Брайана по голове. И все люди на земле вдруг осознают, какого отважного и смелого человека они потеряли. И толпы с цветами потянутся к его огромному гранитному памятнику. Было в этих размышлениях лишь одно “НО”. Мальчик прекрасно понимал, что никакое геройство не утешит его пожилую бабушку, вдруг потерявшую единственную опору.

Игрушечный поезд вновь скрылся в тоннеле. Брайану надоело его рассматривать, он положил скрещенные руки на столик, а на них голову щекой вниз. Его взору открылся рояль и собственное отражение в зеркале на стене.

Музыкант играл «Забвение» Астора Пьяццоллы, сидя чуть в стороне. Мальчику казалось, что эта музыка была о нем, в недрах огромного рояля трудились невидимые молоточки, его грубым ботинком раздавил только что рок, как давит на педаль исполнитель, смешивая в плавном легато судьбы людей. Незаметно для Брайана лицо музыканта вдруг превратилось в лицо Тома. Антикварный инструмент продолжал тревожить чувства.

Выйдя из дома, Брайан придержал входную дверь, не желая шуметь. Не хотелось слышать ни объяснений, ни извинений мамы. Он прекрасно понимал настроение в доме, такое же после крушения дельтаплана было и у него. Трагедия словно разрушила то хрустальное счастье, которое с таким трудом возрождалось в душе рано осиротевшего ребенка. Там, в доме на втором этаже, объятия матери с дочерью достались им не просто, и ни за что не надо было их тревожить, понял мальчик. Он снял мопед с подножки и стал толкать его под горку, чтобы в доме не услышали звук мотора.

Он вновь поедет на поле, где два месяца назад упал летательный аппарат. Снова обойдет место страшной аварии. Если наткнется на новые осколки дельтаплана, бережно уложит их в карман и отправится бродить по окрестностям в поиске котят. В день аварии о них все забыли. Трагедия безжалостно перевернула не только людские жизни.

Брайан слышал, что эти животные прекрасно ориентируются и всегда могут найти дорогу домой. Однажды он видел телепередачу, где хозяева рассказывали, как их кот самостоятельно вернулся домой в Сан-Франциско из Сан-Диего. Они забыли питомца на курорте. “Кот прошел сотни миль!” – эту фразу мальчик прокручивал в голове по несколько раз. Поэтому решил искать своих полосатых друзей на старом месте – на автомобильной свалке. Но в старом полуразвалившемся крайслере не было ни малышей, ни их мамы. Он хотел верить, что они собрались вместе и отправились в более комфортное и безопасное место. Так он успокаивал себя, бродя всю осень по полям в поисках тех, кого однажды приручил.

22. В беседке

___

Землетрясенье шло и стены сотрясало,

И все, как от вина, качалось предо мной.

Кого я так искал среди пустого зала?

Тебя. Кому спасал я жизнь? Тебе одной.

Джордж Гордон Байрон

___

Музыка затихла. Со всех ярусов и из главного зрительного зала слышались громкие аплодисменты. На этот раз зрители слушали весь концерт в молчании, как заворожённые. Бах настраивал на философский лад. Чтобы заглянуть в пучину личных страстей или задуматься о тайнах мирозданья, нужна умиротворяющая атмосфера.

Получив свою долю духовной пищи, аудитория стала расходиться. Вскоре в главном зрительном зале на раскладных стульях почти не осталось ни одного человека.

Девушка-музыкант поспешно собрала скрипку, упаковала ноты и, попрощавшись с коллегой, ушла. Музыканту, который играл на виолончели и рояле, пришлось дольше собирать свои вещи. Также он отвечал за легкие световые приборы, пюпитры и провода. Футляр от виолончели он положил прямо на пол и поочередно укладывал в него ноты, перчатки, камертон. Из футляра он достал тряпочку и стал протирать гриф. Затем осмотрел волос смычка.

Через большие окна были видны лишь кривые контуры облаков, подсвеченные ярко-пурпурным заревом севшего за горизонт солнца.

– Вам не кажется, что играть «Страсти по Матфею» в таком месте, как это, немного жестоко? – раздался хриплый голос девушки.

Музыкант так был поглощен сбором оборудования, что не сразу обратил внимание, что кто-то остался сидеть в первом ряду.

– Я даже не думал об этом в таком ключе, – чуть подумав, ответил он. – Если честно, я рад, что кто-то узнал Баха в моем исполнении, более того, его композицию.

– Да, я узнала.

– Спасибо большое. Вам понравилось?

Музыкант уже не рассматривал смычок. Общаясь с девушкой, он занимался чисткой машинально и больше смотрел на собеседницу.

– Да, понравилось, – ответила девушка и тут же закашлялась. – Просто жестоко напоминать людям о смерти в таких местах.

Музыкант немного разочарованно пожал плечами и сочувствующе вздохнул. Он заметил, что кашель не дает девушке нормально разговаривать и начал сосредоточенно натирать смычок канифолью.

– У вас есть семья? – оправившись после очередного приступа кашля, спросила девушка.

– Есть. Жена и дочка, – гордо сказал музыкант, закрывая футляр виолончели.

– Пока вы играли, я все думала о родных, – подперев голову руками, сказала девушка. – Они утром приходили меня проведать.

К этому моменту музыкант закончил собираться и был готов уходить. Он сел на кейс виолончели и прямым взглядом посмотрел на девушку. Из вежливости он не хотел ее перебивать, но, сложив руки на груди, демонстрировал окончание своей работы. Она это поняла.

– Ты бы мог поболтать со мной еще немного? – смотря ему прямо в глаза, спросила девушка. – У меня завтра операция и я немного нервничаю, а поговорить тут не с кем, все заняты или своими проблемами, или пытаются забыть о них.

– Да, конечно, – неожиданно для себя самого ответил музыкант. Он машинально посмотрел на часы, но эта просьба словно разоружила его.

В сквере за стеклянной стеной было много беседок, днем почти в каждой сидели люди. Родные приходили проведать пациентов больницы, и все хотели уединиться для разговоров.

Завеса темноты продолжала опускаться, и прохлада выползала из пышных кустарников. После обеда прошел дождь, и теперь было свежо. Мокрые опилки под кустами слегка поблескивали, отражая яркий лунный свет. Аромат цветущей сирени перемешался с запахом сырой земли и благоуханием других кустов, делая наступающую ночь насыщенной и даже какой-то сладковатой. Вдалеке протяжно и гулко зазвенели колокола.

Автоматическая дверь здания отворилась, и музыкант с пациенткой вышли на улицу. Грудь мужчины непроизвольно раздулась на полный объем легких. После нескольких часов в помещении свежий воздух ощущался особенно душистым. Хотелось жадно пропитаться им насквозь. Девушка сняла с себя шерстяной плед, отряхнула и вновь накинула на плечи.

Прогуливающиеся пациенты возвращались в здание в глубоких вечерних сумерках. Перед самым входом, выныривая из синей темноты и попадая под лучи желтого фонаря, их лица будто резко согревались.

Пара пошла по влажной дорожке.

– Я думаю, что твоя игра очень много значит для людей в этом заведении, но надо тщательнее подбирать репертуар. Работать в таких местах непросто. Почему ты это делаешь? – спросила девушка чуть хриплым голосом, наблюдая как в здании одно за другим загораются окна.

– Первый раз я пришел сюда еще студентом консерватории. Подумал, что время от времени могу проводить такие концерты. Когда я играю, то часто смотрю в лица пациентов и представляю, чем болен каждый из них. – Музыкант говорил с небольшими паузами, размышляя. Он тоже иногда посматривал на загорающиеся в здании окна. Снова почувствовал свежесть налетевшего ветерка, его ноздри расширились, и грудь наполнилась кислородом. – Я верю, что музыка помогает пациентам. К тому же администрация приветствует таких волонтеров.

– Так это волонтерство? Ты не получаешь за это деньги? – спросила девушка, остановившись, чтобы внимательнее посмотреть в глаза музыканту.

– Нет, – ответил молодой человек и вновь, синхронно с девушкой, пошел вперед.

Какое-то время они шли молча.

– Любишь помогать людям? – спросила она, выше подтягивая свой воротник.

– Наверное – да. Честно, даже не задумывался об этом. Наверное такие музыкальные вечера, как сегодня скрашивают однообразные дни вгостипитале и хоть немного согревают пациентов.

Молодая девушка жестом показала музыканту, что можно зайти в пустую беседку. Они вошли внутрь, и на минуту повисла тишина.

Музыкант отвлекся на мутное облачко, что набежало на луну. От нее сразу же потянулись несколько продолговатых желтых бликов. Ему показалось забавным, что в одном из окон здания видно отражение той самой луны. Его взор скользнул по окнам других зданий в поисках таких же отражений.

Девушка рассматривала свои туфли. Она все не решалась спросить что-то более важное. Ее ноги словно топтались перед дверью к чему-то единственно значимому, выдавали волнение.

– А мне ты можешь помочь? – она вдруг подняла глаза на собеседника и не отводила их. Руки сильнее сжали удерживаемые на груди концы платка. – Можешь обнять меня сейчас? Только ничего дурного не подумай, пожалуйста.

Девушка вдруг повернулась в пол оборота к парню, сделала маленький шаг, оказавшись точно перед ним. Руки ее расслабились и вместе с концами накинутого на плечи платка, повисли вдоль тела.

Молодой человек медлительно и неуверенно обнял ее. Он сделал это очень аккуратно, по-товарищески. Возможно, так священник по-отцовски понимающе обнимает своих прихожан. Руками парень взял плечи девушки, прижал ее к своему плечу и сразу отстранил.

Он успел почувствовать запах ее волос. Ничего особенного в нем не было, ни ароматов парфюмов, ни благоухания дорогих шампуней. За эти несколько секунд он смог ощутить приятное тепло ее тела и смутился.

Она не настаивала, позволила ему отдалиться. Девушка медленно стала опускать голову вниз, ее глаза сверкнули, отразив свет ночного фонаря, возможно, это был свет луны. Глаза наполнились слезами, и до того, как они скатятся ручьем по щекам, оставались считанные секунды. Музыканту было некомфортно. Эта ситуация была для него необычной, и по своей простоте он не знал, как правильно поступить в эту минуту. Девушка сильно наклонила голову, лицо погрузилось в тень, больше не было видно, что происходило с накатившимися слезами.

– Ты плачешь? – прямо спросил он.

– Тебе было приятно это делать? – стесняясь поднять глаза, отвечая вопросом на вопрос, почти прошептала она.

Молодой человек в нерешительности не сразу нашелся, что ответить. Он суетливо пробежал глазами по очертаниям зданий, прорисованных ночным светом, мимолетом увидел, что луна уже почти выпала из отражения в окне. Взор его остановился на темных ветках деревьев, чуть поблескивающих влажными листьями.

– Тяжело сказать. Наверное… да. Я немного не понимаю, что происходит. Тебе нужна поддержка перед операцией?

– Я имела в виду, было ли тебе приятно обниматься со мной, как с женщиной? – она всхлипнула носом, как это происходит во время плача. Хотя голос девушки оставался твердым.

Парню опять понадобилось время, чтобы собраться и дать ответ. Казалось, в этом сказочном сквере затаилось множество неподвижных ушей, которые подслушивают сейчас странную сцену. Он честно разбирался в своих чувствах, всматриваясь в темно-фиолетовые тени кустов.

– Ну, я обнял тебя по-товарищески, как друг. Ничего больше я не вкладывал в это. Мне было приятно, но я больше думал про твоих родных, им сейчас, наверное, очень нелегко, – парировал музыкант, меняющимся от волнения голосом. Ему казалось, что все это происходит не с ним, а с каким-то другим одурманенным мужчиной.

Девушка глубоко вдохнула.

– Сама не могу поверить – завтра моя грудь будет в мусорной корзине.

Небо затянуло завесой. Лунный свет еще сильнее разлился желтым, сияющим туманом. Сквозь эту смуглую пелену стали проявляться яркие, мерцающие звезды.

Спустя считанные секунды молодая девушка будто теряла силы и равновесие. Ноги ослабли в коленях. Она медленно присела на скамейку. Казалось, не будь ее, от слабости она бы села прямо на землю. Парень не знал, как себя вести, и по большей части заторможено держал на весу напряженную руку, изображая нелепого джентльмена. Плечи девушки сначала тихо задрожали. Окончательно погрузив лицо в сведенные воедино ладони, она наклонила голову к коленям. Все более громкие всхлипывания стали доноситься оттуда.

Дыхание молодого человека участилось, несмотря на освежающую вечернюю прохладу. Похожее на зевоту чувство сковало его скулы. В горле образовался сухой ком.

Девушка же больше не могла сдерживаться. Обильные слезы и всхлипывания заполнили, казалось, всё пространство. Музыкант присел рядом и неловко обнял ее за спину.

Первый раз в жизни в кратчайший промежуток времени он всей душой прочувствовал полноту беды сидящего рядом человека. И, кажется, вышел на какой-то другой, высший уровень сопереживания.

Музыканту понадобилось больше свежего воздуха, чтобы охладить растущий жар около сердца. Он посмотрел на окна здания и вдруг понял, какими плоскими были образы больных, которых он представлял во время концертов. Через какой стресс бесконечных диагнозов, неожиданных извещений, длинного ряда бесполезных процедур им приходится пройти, прежде чем умиротворенно занять место на стуле в зале и послушать его бесплатную музыку.

Вскоре музыкант спохватился, что пора ехать домой. Видимо, сам организм включил защиту и хотел вывести себя из гнетущего состояния, удалиться подальше от источника страданий. Оскар также подумал, что возможно больше никогда не увидит плачущую перед ним женщину. Он приедет сюда через несколько недель. Ее уже выпишут после операции, и она понемногу привыкнет к новому своему состоянию. Порыв ветра пронесся мимо беседки и освежил лицо волонтера.

Музыкант крепко обхватил руками плечи девушки и выровнял ее из сгорбленного положения. Она позволила прижать себя к мужской груди, бессильно дала ему обхватить рукой свою голову и упереть в его подбородок. Ей становилось легче, хотя плач только усилился, к нему прибавились тяжелые вздрагивания. Второй рукой музыкант принялся поглаживать ее по голове, шее, спине. Он все крепче прижимал ее, все смелее сдавливал пальцами ее плечи. Девушка успокаивалась. В какой-то момент его рука смело проскользнула через воротник девушки вниз и тотчас же оказалась у горячего тела.

– Она прекрасна, – тихо и честно сказал парень.

Последнее прикосновение к еще существующей, еще красивой части тела перед тем, как ее не станет. Она была всего в одном шаге от страшной физической ущербности. Приближалась к нему, будто к пропасти. И в секунде от падения остановилась в необъяснимом желании, чтобы кто-то увидел, почувствовал, пережил с ней вместе этот ускользающий миг ее красоты.

Девушка медленно подняла голову. На нее в упор внимательно и трепетно смотрели чьи-то бесконечно родные глаза, но откуда она их знала, девушка не могла понять. Так смотрели на нее бабушки, высовываясь из-за огромного темно-красного полотна, уходивший на работу отец, птицы, которые свили гнездо под ее окном. Так смотрел океан, который она так любила созерцать в детстве. Так смотрел бы Лорд Байрон, который оставил будто специально для нее столько красивых строк.

В одних только глазах она увидела взгляды всех, кто существовал тысячи лет назад и навсегда растворился в небытие, остался в прошлом. Она не знала, кем был этот человек на самом деле, откуда он взялся со своей виолончелью в холле их госпиталя. Ясно понимала: в нем соединились сотни лет, миллионы душ и воспоминаний, прочитанных книг, прослушанных и выученных мелодий, букв, знаков, нот. Она вдруг подумала: если когда-нибудь ей предстоит исчезнуть, уйти, раствориться, она не пропадет. Останется ярким негаснущим светом в этих глазах, в которых все отчетливее могла рассмотреть свое отражение.

Она была похожа на божью коровку, которая попала в смолу, и уже не смогла выбраться. Да так и замерла там навеки, осталась, как живая, в янтарном плену на миллиарды лет.

Девушка положила голову на плечо случайного знакомого и закрыла глаза.

Они сидели в тишине. Музыкант смотрел на ночные светила. Луна уже спряталась за ветки дерева, а яркие звезды рассыпались по всему небу. Первый раз в жизни взрослый мужчина не стал сдавливать комок в горле. Звезды вдруг стали размываться, как капелька масляной краски, разбавленная водой, на палитре художника.

23. Во сне иль наяву?

___

За те мгновения блаженства — неизбежно

Я пробуждением наказан уж вполне.

Джордж Гордон Байрон

___

К этому моменту музыкант уже довольно много отыграл и чувствовал, что нужна разрядка. От переизбытка Джоанна могла больше не улавливать тех нюансов, которые он так хотел передать.

– Психолог подарил мне куклу, и я стал играть для нее в любое свободное время, – заговорил Оскар. – Я записался в школьный оркестр, где помимо тромбона стал играть на гитаре. Немного позже я взялся за скрипку и виолончель. Сделав уроки, я усаживал куклу в кресло и исполнял для нее самые любимые свои отрывки. От этого уставали все в доме, но только не я. Поначалу казалось, что уже и папе надо было идти на «Куклотерапию», поскольку он ходил молчаливый, слушая немилозвучный тромбон. И только когда наши взгляды пересекались, он выдавливал из себя светлую улыбку. Со временем музыка становилась мелодичнее, и оба родителя искренне этому радовались. Когда требовалась передышка, я брался за вагу, и мы подолгу ходили…

С лица Джоанны постепенно сходила бледная усталость, несмотря на то, что веки все еще были немного припухшими. Она внимательно слушала длинный рассказ молодого человека и где-то на середине монолога подняла голову, чтобы лучше видеть Оскара.

– Однажды я записался в школьный театр марионеток и стал учиться ими управлять. Я тогда очень часто задавался вопросом, если куклами управляем мы, то кто управляет нами. Но ответить на него обычно не могли даже взрослые. – Оскар улыбнулся и продолжил: – Мы ставили сценки, потом выступали на городских праздниках. Меня вдохновляло, как иногда в зале вскакивал какой-то маленький зритель и кричал на весь театр, чтоб, например, лев не ел овечку. И другие его ровесники тоже вскакивали, дружно крича: “Отпусти овечку!”. Это так вдохновляет, когда твоя публика эмоционально реагирует и пытается повлиять на развитие событий. Я приходил в театр первым и уходил вместе с художественным руководителем. Иногда меня просили помочь позаниматься с младшей группой и даже платили. Но я был горд не первым заработком, а тем, что мои способности признали. – Оскар замолчал на секунду и продолжил: – Театр остался детским увлечением, а музыка стала профессией. Я поступил в музыкальное училище, потом в консерваторию и теперь играю в симфоническом оркестре Сан-Франциско. Иногда катаюсь по миру с гастролями. В свободное время подрабатываю на небольших камерных мероприятиях.

Когда Оскар окончил, наступила пауза.

– «Кто управляет человеком» ... ты задавался этим вопросом в детстве? – недоверчиво спросила Джоанна.

– Думаю, не настолько глубоко, но да. Видимо, терапия с помощью марионеток очень хорошо влияет на маленькую личность, ребенок начинает смотреть на жизнь по-другому. Помню, как-то психолог сказал, что скрипка много превозносится и воспевается. Но что она может без человека? Так и кукла не оживет, если мы сами не дадим ей жизнь. И свой опыт. Человек не столь глубок, если он одинок. Ему обязательно нужен кто-то рядом. Кажется, я думал тогда о чем-то подобном.

Оскар вернулся к своим футлярам, вытащил классическую гитару и начал задумчиво перебирать струны.

– Может, будет лучше подготовить ноты для фортепиано и гитары, чтоб не отвлекаться, когда придут гости?

Джоанне явно не понравился этот вопрос. Запустив руку в волосы, она почесала голову, немного взъерошив прическу. Это придало ее виду легкого безумства. Допив оставшуюся в стакане воду, она прошла на кухню. Музыкант не следил за ее действиями и просто продолжал играть. Впрочем, она почти сразу вышла оттуда и осталась стоять в арке бамбуковых штор. Пристальный взор был направлен на молодого человека, но, в то же время, будто смотрел сквозь него.

– А ведь тебя, наверное, ждут дома сейчас, чтобы ты исполнил что-то веселое перед ужином? – спросила женщина.

– Они знают, что сегодня вечером у меня работа.

– Знаешь, почему бы тебе не вернуться к ним? Начал бы вырезать со своей дочерью куклу из заготовки, что я тебе подарила. Сделай им подарок и вернись домой раньше. Я хорошо знаю, каково это, когда в доме нет отца – я очень рано потеряла своего папу. Твоими услугами я осталась довольна. Пожалуй, напишу вашей компании хороший отзыв.

– Мне казалось, вам понравилась идея с живой музыкой для спектакля… – нашелся музыкант. – Мне хотелось бы отработать честно.

Джоанна вернулась на кухню и налила вино в два бокала. Пройдя в комнату, она поставила один бокал на рояль, со вторым прошла к столу и присела.

– Тогда поиграй еще, пожалуйста, – сказала она, совершенно как ребенок, резко поменяв настроение.

Музыкант подошел к роялю и пригубил вино из бокала.

– Однажды, когда кукла выглядела просто безукоризненно, и я была очень довольна своей работой, мне в голову пришла удивительная мысль. Может быть, тебе покажется это сумасшествием, но я захотела вдохнуть в куклу душу. Тут со мной приключилось необъяснимое: я стояла, полна решимости, не зная, куда точно надо подуть. Потом я задумалась, ведь я-то точно знаю, как болит душа, но где она находится, так до сих пор не поняла.

Женщина опять задумалась. Не то лиричная музыка, не то длительное общение вызвало в музыканте живое сочувствие.

– Я вас понимаю, я в детстве тоже испытывал подобные чувства к своему марионеточному другу. Он для меня был настоящим. Мы в семье даже праздновали его дни рождения. С тортом, свечами и подарком.

И Оскар в шутку заиграл мелодию “Happy Birthday” на виолончели. Джоанна улыбнулась.

Оборвав неожиданно мелодию, музыкант вздохнул:

– Только вот, к сожалению, кукла никогда не сможет заменить живого человека.

Вдруг Джоанна всхлипнула. Оскар не мог понять, что он сказал или сделал не так.

– Я, пожалуй, сыграю что-нибудь повеселее, – сказал Оскар.

Женщина, рыдая, потянулась за бокалом, но тот оказался пуст. Из-за неловкого движения он упал на пол и раскололся, стеклянная ножка отлетела в сторону. Музыка стала неуместной.

Хозяйка дома наклонилась, чтобы собрать разбитое стекло, но мелких осколков было слишком много. Собрав несколько острых стеклышек в ладонь, заплаканная, она бессильно прислонилась к ножке стола.

Музыкант бросился помогать.

С трудом встав на ноги и чуть расставив руки для равновесия, Джоанна захватила с подлокотника кресла индейский плед, слабыми руками накинула его на плечи и медленно пошла к окну. Голова ее отяжелела и немного закружилась после резкого движения. Джоанна вытянула руку вперед и крепко схватилась за штору. Второй рукой она настежь открыла окно, затем дверь на задний двор. Ей хотелось свежего воздуха, и ветер ворвался в дом вечерней прохладой. Женщина глубоко вдыхала воздух.

С улицы донёсся нежный аромат цветов. Музыкант посмотрел в открытое окно и увидел небо в оранжевых разводах. На ярком жизнерадостном фоне темный силуэт Джоанны смотрелся одинокой фигурой. Она держалась тонкой рукой за штору, как ее куклы удерживаются за шелковые нитки. Человек, лишенный твердой опоры, находящийся в шатком положении. Взгляд ее глаз, наполнившихся слезами, был прикован к вершине холмов.

Джоанна видела себя девочкой, бегущей по кукурузному полю. Над ней в оранжевом небе летел алый дельтаплан. Когда-то давно ее мама держала младенца на руках и пытливо всматривалась, пытаясь угадать, какое же будущее блестит в глазах ее малышки. Женщину обнимал любящий муж и не мог дождаться, когда ему дадут подержать его маленькое чудо. Спустя годы они всей семьей жарили на огне сосиски, возможно, под тем самым окном, в которое теперь смотрела Джоанна. А сколько еще было в памяти интимных нежных моментов близости с любимым человеком у этой, теперь уже состарившейся, леди.

В том далеком прошлом глаза Джоанны улыбались, когда ей сделали предложение руки и сердца.

Оскар посмотрел на слабо освещенный свадебный портрет на стене, где Джоанна так молода и счастлива. Теперь она вглядывается в закат огненного солнца и размышляет о когда-то пережитых радостных моментах, где она кружилась, а ее платье развевалось на ветру. Музыканту казалось, что он прожил с ней так много счастливых и печальных моментов, что она стала родной. Он откинул поэзию жизни с ее романтичным гримом и рассматривал только прозу с её перипетиями и трагическими поворотами, он хотел протянуть этому человеку руку помощи.

– За лестницей спуск на цокольный этаж, в подвал. Там оборудован театр. Я думаю, тебе лучше будет спуститься вниз и на месте настроить свои инструменты, – тихо произнесла Джоанна, не отрывая глаз от вида из окна. – Возможно, скоро придут гости на спектакль.

– Я вас понял, – ответил музыкант.

Джоанна отпустила штору и оглянулась на молодого человека.

Изможденная женщина вышла на задний двор. Вдали в поселке раздался протяжный звон колокола, заглушив звуки насекомых и вечерних птиц. Все стихло и слушало звон. Когда прозвучал последний удар, казалось, наступила полная тишина.

Джоанна медленно шла и смотрела на холм, где росло одинокое, как маяк, дерево. Она ощущала какую-то необычную духовную связь с природой. Мимо нее проплывали ряды стройной кукурузы высотой с человеческий рост. Мокрые от вечерней росы листья блестели и цеплялись за одежду, а спелые початки порой ударялись о плечи, словно жители родного племени с любопытством норовили прикоснуться к своей соплеменнице, вернувшейся из большого города колонизаторов, блудная дочь своего народа. Одни кусты кукурузы были холодны, другие, показалось женщине, хранили неожиданное тепло.

Джоанне вспоминались индейские верования племени олони про жар человеческой души. Ей казалось, что какими-то неведомыми клетками она начала чувствовать тепло предметов именно сейчас, впервые в жизни. Раньше это умение было только на уровне интуиции. Ей стало понятно, что сущность вещей не в их поверхностном свете или цвете, их живое тепло можно почувствовать только в любви к ним. Как садовник, ежедневно борющийся с сорняками, может дома в изысканном кашпо растить и лелеять какой-то вид таких же сорных трав. Поливая растение, он взращивает взаимный жар, образовавшийся между ними, умение понимать жажду и радость друг друга.

Так глубоко и тонко Джоанна не чувствовала природу никогда. Предметы и растения вдруг становились живыми, казалось, она ощущала, как бьется сердце каждого. Холодный вековой камень под ногами вдруг обдавал ее ступни нежным теплом, в то время как еще освещенная солнцем верхушка куста кукурузы могла оказаться почти ледяной. Джоанна вдруг неожиданно для себя самой поняла, осознала, почувствовала в неодушевленных предметах горячую душу. Она ясно поняла, что вино, которое пила, тоже согревает. И вовсе не было похоже это чувство на то, как согревает желудок алкоголь и затем растекается по крови, это было ощущение впитывания самого опыта винограда, его чувств, которые, теперь она не сомневалась, абсолютно точно были. Она вдруг почувствовала огромное количество тепла от вершины, на которую поднималась. То ли могилка любимого щенка аккумулировала в себя столь много эмоций их семьи, то ли могучее дерево вобрало в себя благодарность всей растительности холма, которое оно в одиночку сохраняло от палящего солнца.

Под деревом был маленький бугорок, почти сравнявшийся с землей за многие годы. На нем располагался небольшой самодельный памятник. Фотография, хоть и была спрятана от дождей под стеклом, но уже так выцвела, что только знающий мог разглядеть на ней очертания щенка. Зато цветы были свежими и аккуратно уложены по периметру могилки.

Присев рядом с памятником, Джоанна посмотрела на пейзаж, открывающийся с холма. Полная луна вышла на небосклон и уже ярко сияла над горизонтом.

Широкий обзор и свежий воздух успокоили ее. Под огромным деревом, перед раскинувшейся панорамой, она чувствовала себя маленькой. Женщина всматривалась в далекие крыши Калистоги, за которыми мерцало шоссе.

Джоанна потерла уставшие глаза и перевела взгляд на могилку. Сколько времени она провела в этом месте. Вспомнился тот день, когда вся семья так болезненно перенесла уход Плуто. Они все долго молчали у могилки, когда уже нечего было сказать. С одним щенок спал, к другому ласкался после ужина, третий вспоминал, как купал собачонку, и тот смиренно давал вымыть свои бока. Джоанна вспомнила, как сидя у телевизора, машинально поглаживала его – лежащего на ее коленях. Ей не хотелось возвращаться домой.

Ветер со стороны долины немного усилился. Женщина поёжилась от холода, сложила поудобнее локти на колени, спрятав в ладонях подбородок. Она смотрела, как убаюкивающе покачиваются полевые цветы, точно кланяются друг другу, желая спокойной ночи. Мягкий шум травы гостеприимно приглашал гостью заночевать с ними.

24. Голубое вино

___

Как только женская рука повернула щеколду, дверь открылась. Первыми протиснулась связка лилий, гармонично скомпонованая с ирисами и фиалками. Это был огромный букет, закрывавший лица гостей.

– Мама, сюрприз, – прозвучал голос дочери. – Тебе цветы!

– Добрый день, – поздоровался мужчина.

– Добрый день, Ларри. Добро пожаловать! – восторженно ответила женщина.

Дочь сопровождал новый кавалер – Ларри. Где они познакомились, оставалось для матери загадкой, но профессия ухажёра вызывала в женщине уважение. Он работал в суде, но кем точно, она не знала. Не то адвокатом, не то прокурором или, может быть, консультантом. Как бы то ни было, в гости он всегда являлся в строгом костюме.

Еще утром дочь просила маму никуда не уходить после обеда. Пожилая женщина ожидала чего-то необычного, потому заранее оделась нарядно. Ларри, как и прежде, был в строгом костюме, но на этот раз в его облике просматривалось что-то праздничное.

– Не много ли цветов? – спросила мать девушки после того, как ей вручили огромный букет. – Я за лилиями не могу рассмотреть вас самих. Прошу проходить внутрь.

– У вас новая прическа? – спросил Ларри. – Вам очень идет.

– Спасибо, – прозвучало сказанное женщиной уже из-за угла. – Ты очень внимателен.

Высокий сутуловатый мужчина отлично подходил молодой девушке. Он развернулся к зеркалу и педантично начал себя рассматривать. Подойдя близко к отражению, он провел рукой по гладко выбритому лицу, бегло улыбнулся во весь рот и мгновенно стал серьезным. Поправляя галстук, мужчина поглядывал на девушку. Его спутница долго возилась с тонкой высокой шнуровкой ультрамодных босоножек-гладиаторов. Перемычки, блестящие заклепки, кожаные шнурки проходили по всей длине стилизованной обуви, начинаясь у высокой шпильки, заканчиваясь почти под коленом. Смотрелось это действительно красиво, но на то, чтобы надеть их или снять, уходила уйма времени.

Музыкант дожидался удобного момента, чтобы вступить с торжественной мелодией. Он уже подыскал нужные ноты и теперь в гостиной ждал появления молодой пары. Ему было интересно посмотреть на нового ухажера. Через узкий проем в прихожей он видел, как Ларри дожидается свою леди. Он все время осматривал себя, чтобы убедиться, что одежда в порядке, ничего не помялось, не завернулось. Он одергивал пиджак и постоянно поправлял свои и без того идеально отглаженные белые воротнички, словно готовился на прием к королеве, не меньше. По виду Ларри нельзя было сказать, что он прихорашивается украдкой, скорее делал это открыто, напоказ.

Войдя в гостиную, пара сразу же удобно устроилась за главным столом. Вся гостиная наполнилась ароматом мужского одеколона. Улавливались нотки табака, какой-то сладкой древесины, возможно, бергамота, аниса или сандала. Казалось, к чему бы ни прикоснулся этот мужчина, его терпкий запах надолго оставит своё послевкусие. Дуновение женского парфюма донеслось чуть позже мужского и сразу же освежило воздух жасмином с легкими примесями груши и дыни.

Из окон через занавески падал рассеянный свет. Дожидаясь из кухни маму, девушка не могла сдержать радости. Она кокетничала с Ларри, на что тот искренне улыбался. Счастье то и дело накатывало, и тогда она ритмично вела плечами, будто пританцовывала и неожиданно целовала мужчину в щеку.

Мама трижды выходила из кухни и каждый раз несла очередную вазу с подаренными цветами.

– Лилий на все комнаты хватит. Вот только есть ли у нас столько ваз? – улыбаясь, риторически спрашивала пожилая женщина.

– Вы мне даете хорошую подсказку насчет следующего подарка, – сдержанным голосом ответил Ларри.

– Мама, садись уже к нам, – добавила дочь.

Женщина все суетилась. Теперь она вынырнула из-за бамбуковых штор с бутылкой вина и сырной нарезкой. Вскоре напиток был разлит по бокалам, а в комнате повисла тишина. Мужчина поправил перед собой салфетку и уложил на нее обе руки.

Музыкант плавно увел музыку и аккуратно положил смычок на пюпитр рядом с собой. Затем снова внимательно посмотрел на сидящих. Ему были хорошо видны и девушка, и ее ухажер. Мама модницы сидела к нему спиной, и поэтому об эмоциях на её лице он мог только догадываться.

– Вот какое дело, – неотступно смотря на женщину, протокольно заговорил Ларри. – Я вижу в вашей дочери хорошую супругу. Уведомляю вас, что намерен на ней жениться.

– Как приятно это слышать, – скрестив обе руки на груди, сказала женщина. – Если вы ждете моего согласия, то я вас благословляю.

– Вот и решили вопрос, – без лишних эмоций мужчина посмотрел на молодую девушку.

Мать спохватилась и побежала на кухню.

– Я сейчас, – сказала она на бегу.

Ей нужно было скрыть слезы радости, отдышаться и, наконец, прийти в себя. Вернулась женщина к гостям собранной и свежей. Что-то изменилось в ее осанке, неуловимое, скрытое от музыканта, неясное дочери. В таких случаях говорят “словно помолодела”.

Музыкант, как незримый гость, тоже испытывал радость. Счастье перешагнуло порог очередного дома и обещало светлое будущее новой семье. Мажорным маршем он подчёркивал торжественность помолвки.

Ларри принялся рассказывать о ближайших планах прокатится по Европе, упомянул что скоро его ждет продвижение по карьерной лестнице. Он даже поделился проектом их дома, который уже обсудил со строительной компанией. Ларри не сводил глаз с будущей супруги, что очень нравилось матери. Все это звучало как услада для неё.

Девушка чувствовала доброе расположение матери и прекрасно видела, как сверкали ее глаза. Как и мама, она поверхностно слушала монотонные описания Ларри. Смотрела, как раздуваются ноздри увлеченного рассказами любимого и улыбалась. Она ловила отрывками суть сказанного и то и дело погружалась в свои фантазии об их счастливой жизни. Голос будущего мужа звучал так уверенно и еще больше пленял девушку. Они с матерью переглянулись и радостно улыбнулись друг другу. Девушка вновь повернулась к Ларри, но чувствовала, как мать продолжала наблюдать за ней. Щеки ее загорелись и грудь поднималась.

Ларри остановился. Точка в рассказе вернула дам к действительности.

– Спасибо, что поделился, Ларри, – быстро нашлась, что сказать мама девушки. – Пора бы нам открыть еще одну бутылку вина. Я сейчас.

– Но тут же еще полбутылки, – вопросительно сказал мужчина вдогонку.

Женщина, не ответив, скрылась за шторами и прошла дальше по кухне.

“Видимо, у них там кладовая или вход в подвал”, – подумал Ларри.

– Раз уж мы остались одни, может сразу начать с планирования ребенка? – наклонившись к девушке, шутливо спросил Ларри.

– Думаю, придется немного повременить, мама сейчас вернется, – шутливо ответила молодая девушка. – Ларри, она всего лишь спустилась за вином.

Оба тихо засмеялись.

Ларри разлил оставшееся в бутылке между собой и будущей супругой, вручил ей, сидящей рядом, бокалы, и они чокнулись. Девушка немного пригубила свое вино, а Ларри выпил до дна.

Мама, действительно, вскоре вернулась с новой запыленной бутылкой и чистыми бокалами. Протерев сосуд с вином влажным полотенцем, она передала ее Ларри. Тот умело откупорил бутылку и наполнил бокалы.

– Что это, Кюрасао? Бутылка похожа на винную, – переспросил мужчина.

– Это вино, – ответила мать девушки.

– Папа научился делать натуральное голубое вино. Его вдохновили рассказы прадеда о том, что индейцы для своих ритуалов использовали какой-то особенный напиток, – принялась объяснять девушка. – Оказалось, что в его составе нет ничего странного, и по большей части оно состоит из смеси белого и красного винограда.

– Не все так просто, – возразила мама. – В синем винограде есть растительный пигмент антоциан, который и придает вину фиолетовый оттенок. Папа еще вычитал что можно извлекать краситель из органических соединений определенных растений и листьев, кажется, индиго. Очень непростой напиток, на него уходит уйма времени. Кроме того, что надо сделать белое и красное вина, нужно еще извлечь экстракты. Я уж не говорю о сложных, особых фильтрованиях для удаления осадка.

– Папа потратил много времени на эксперименты и пришел к довольно хорошим результатам, – заключила дочь. – Он изучал дедулины дневники, где говорилось о том, как индейцы добивались натуральных цветов. Даже я запомнила, – она принялась загибать пальцы на перечисляемые цвета. – Черный можно добыть из угля или пепла, желтый — из коры, синий — черника, зеленый — мох и водоросли, оранжевый – аннато.

– У нас осталось не так много таких бутылок в подвале, потому мы и открываем их по случаю самых важных событий, – сказала мама девушки, словно чувствуя за собой вечную надобность в заключительной фразе. – Мой муж унес свой секрет вместе с собой. Говорят, европейцы стали производить что-то подобное, но наш папа был первым.

– Индейцы были первыми, – посмотрев на маму с улыбкой, добавила дочь.

– Может и так, – встретившись с ней глазами, согласилась женщина.

К этому моменту Ларри разлил по всем бокалам голубое вино, и присутствующие подняли бокалы к тосту.

– Я долго ждала этого момента, – сказала пожилая женщина. – Я мечтала о том, чтобы передать тебе эту семейную реликвию. Ты знаешь, как для меня это важно, это наша традиция.

Она передала дочери кольцо в шкатулке и сертификат.

– Теперь пусть оно будет у тебя, моя дорогая. Дальше уже ты передашь его моей внучке, потом она передаст твоей внучке… Желаю вам счастья, дети!

– Спасибо, мама! – ответила дочь.

Глаза ее увлажнились. Девушка замерла перед глотком в состоянии полной любви. Бокалы зазвенели, и все пригубили голубое вино.

– Очень хорошее вино! – всматриваясь в глубину бокала, прокомментировал мужчина. – Благородное. Немного похоже на Совиньон-Блан.

Девушка рассматривала подарок. Она помнила это наследное кольцо. Мама когда-то также показывала ей фотографии, где бабушка передавала драгоценность ей. Эту традицию прадед, так долго проживший в резервации Калиста на Аляске, перенял у индейцев. Если на основной территории центральных равнин янтарь встречается редко, то южнее – к границе с Мексикой, и севернее – на Аляске, драгоценная смола попадалась повсеместно.

– Ларри, посмотри, какое интересное кольцо, – девушка ближе наклонилась к мужчине. – Внутри, в янтаре – небольшое насекомое, видишь? Это такой вид божьей коровки, очень большая редкость.

Подобный свадебный обряд встречался и в центральной части страны, но вместо древних смол племена дарили кольца и ожерелья, которые делали из шлифованных кораллов и бирюзы. Традиция с кольцом всерьез прижилась и в семье Джоанны.

– Не знаю, выдают ли сейчас на подобные вещи сертификаты, – проговорила мать, – но на это кольцо есть документ от 1848 года и в нем официально прописано, что янтарь с божьей коровкой.

– Потрясающе! Это очень хорошая традиция, – заинтересованным тоном сказал Ларри. – У нас в семье ничего подобного нет.

– Моя бабушка говорила, – продолжила пожилая женщина, – что этот жучок излучает свет надежды.

– Удивительно. Как туда попало насекомое? – не унимался Ларри, взяв кольцо из рук молодой девушки для более подробного рассмотрения.

– Это называется инклюз, – объяснила мать девушки. – Насекомое попадает в каплю древесной смолы, прилипает, не может выбраться и застывает. Потрясающее явление. Эта божья коровка могла жить на земле миллионы лет назад, представляете? Миллионы лет назад.

25. В доме без Джоанны

___

Ты блещешь такою небесной красой,

Хотя и горят твои очи,

Что мы повергаемся в прах пред тобой;

Но выдержать взгляда нет мочи.

Джордж Гордон Байрон

___

Оставшись в одиночестве, музыкант потер тяжелые веки, чуть сильнее на них нажимая. В черном пространстве проступили белые круги. Он почувствовал сильнейшую усталость во всем теле и принялся растирать ладонями кожу лица, не открывая глаз. Нащупал линии складок на лбу, хотя глубоких морщин не было. Проведя пальцами ото лба по вискам, он открыл глаза и остановился взглядом на развевающихся у открытой двери занавесках. Только сейчас он ощутил, что на улице появился легкий ветерок. Время от времени, вместе с новыми порывами, по полу катились крошечные лепестки белой акации, цветущей на заднем дворе.

Дом умолк. Периферийным зрением Оскар увидел неприметное шевеление под стеной. После ухода хозяйки маленькие глазки кукол словно остались присматривать за порядком в доме. Медленным, чуть неровным ритмом пробили часы. Оскар выпрямился в полный рост и приятно потянулся. Подойдя к игрушечной железной дороге, он повернул выключатель, и темно-голубые семафоры синхронно загорелись. Нажав на единственную зеленую кнопку, он привел игрушечный локомотив в движение и еще некоторое время рассматривал его неспешную езду.

Оскар вернулся к роялю. Отложив стопку нот на крышку инструмента, он перенес виолончель со всеми пюпитрами, футлярами и чехлами в подвал. Напротив нижней ступеньки лестницы он сразу же нашел выключатель. Тусклый верхний свет зажегся и стал виден весь подвал с высокими потолками и стенами, красные полосы на которых чередовались с серовато-белыми. На полу лежал приятный, вычищенный красный ковролин. Помещение чем-то напоминало цирковой зал. Отдаленные углы оставались темными, лишь громоздкие люстры иногда поблёскивали, отражая стеклышками свет тусклой лампочки. Внимание привлекли два больших рубильника, находящиеся рядом с маленьким привычным бытовым тумблером.

После того, как музыкант поднял все ручки, в дальнем конце помещения стали видны шторы кулис. Аркой их обрамляли толстые венки, на манер новогодних елочных гирлянд.

Через весь зал от лестницы к сцене тянулась ковровая дорожка. Точечным мягким светом оказался выхвачен из темноты граммофон по правую сторону. Его ярко-красная расширяющаяся труба, будто вынырнувшая из прошлого столетия, сразу притягивала внимание. Слева разместилось старинное пианино с художественной деревянной отделкой.

Заинтригованный Оскар сначала подошел к граммофону и прочел: «HMV Model 7 Horn Gramophone». Ниже был выгравирован 1915 год и знакомый товарный знак, изображающий собачку, наклонившую ухо к рупору репродуктора. Однажды, заглянув в антикварный магазин «STUFF» на улице Валенсия в Сан-Франциско, Оскар надолго застрял возле такого фонографа. Пожилой консультант старательно расписывал достоинства граммофона. Он рассказал, что такая версия товарного знака редкая и использовалась примерно с 1910 года до середины 1920-х. Старьевщик не смог убедить музыканта приобрести заманчивый товар. И не столько цена была тому причиной, сколько скрипучая пружина заводки. Теперь же Оскар стоял перед антиквариатом, сохранившимся куда лучше, и настороженно заводил его механизм. Ручка проворачивалась довольно легко, понемногу усиливая сопротивление, что могло говорить лишь об успешном закручивании пружины.

Рядом лежали пластинки в затертых картонных обертках. Ни одна из них не говорила ему ни о чем. На верхней прописными буквами было выведено: «Детские альбомы 78 об / мин. 1938 год». Таких сборников было несколько. Продолжая перелистывать стопки пластинок, музыкант пытался найти хоть что-то знакомое. Тут были саундтреки к фильмам, которые Оскар никогда не видел. Он знал только «Белоснежку и семь гномов» 1938 года. Далее шли около десяти записей «Праздника британской королевской семьи». Оскар продолжал листать, и первой отдаленно знакомой оказалась «Vera Lynn – We’ll Meet Again» 1943 года. За ней шла запись «Джулиан Ллойд Уэббер Дебют: Музыка для виолончели» 1986 года, которую музыкант тотчас же поставил. Он даже представить себе не мог, сколько могла стоить такая внушительная стопка у коллекционеров.

После нескольких секунд хриплого скрипа иглы из граммофона раздался такой же антикварный звук записи соло виолончели с оркестром. Он будто захватил всю комнату, вырвавшись из заточения. На миг музыкант представил себя в родной филармонии на большом концерте.

Еще мгновение постояв, Оскар прошел к театральному помосту и раздвинул красный занавес. Он сразу узнал основные составляющие любого кукольного театра, но при детальном рассмотрении внутренние секции выглядели профессиональнее их школьного театра. Здешний состоял из переднего помоста-платформы для выступления кукол и второго помоста, где стоят актеры-кукловоды, еще называемый «тропой». Он огражден по периметру поручнями для кукловода, для опоры во время работы с куклой, а также для страховки от падения. По бокам тропы идут лестницы. Конечно, все это скрыто от глаз зрителя завешенной тканью.

В постройке Джоанны лестниц для подъёма актёров было больше, чем обычно, также были вспомогательные боковые тропы с обеих сторон помоста. Они нависали как балконы и, скорее всего, были предусмотрены для ответственного за декорации человека. Опорные балки были сконструированы из прочных брусков дерева. Тут могло одновременно работать около пяти человек. Для синхронного действия марионеток были предусмотрены подвешенные общие ваги.

Благодаря своему детскому увлечению кукольным театром, Оскару приходилось видеть много разных сцен. Он выступал в городском театре, посещал кружок при школе, часто брал в библиотеке учебные книги и видео. Сцена кукольного театра в Джоаннином подвале показалась ему нагроможденной. Элементы сооружения были сбиты гвоздями. Опорные балки – накрест перевязаны канатом.

В самой глубине поблескивали металлические трубы лесов, подвешенных над деревянной постройкой. При подробном рассмотрении Оскар заметил, что металлический каркас служит опорой для тяжелых бархатных кулис и светоприборов с толстыми проводами. Также он удерживал довольно крупные декорации с противовесами. Самой заметной была объёмная декорация – грозовая туча. Еще выше под потолком скопились гипсокартонные птицы. Система веревочных блоков позволяла довольно быстро менять декорации, пряча под потолком отработанные фоны.

Очевидно, на этой сцене можно было ставить вполне непростые в техническом отношении постановки. К тому же, внизу было устроено удобное место для управления тростевыми или петрушечными куклами. Рассматривая диковинные технические решения с пониманием азов этого искусства, Оскар чувствовал себя сказочным персонажем в большом волшебном ящике.

Он нагнулся к сцене, и под его ногами зашуршали многочисленные светофильтры. Только теперь он обратил внимание на огромное количество световых приборов, спрятанных по разным уголкам металлической надстройки.

Фон сцены оставался черным, но его можно было завесить белой тканью. То же самое можно было сделать и на потолке. Меняя светофильтры, можно было делать небо то голубым, то красным, то желтым. Ясный день легко превращался в грозовой, а ночь опускалась медленно и совсем незаметно.

Оскар поднялся на тропу и нашел дополнительный щиток с многочисленными тумблерами. Пробуя включать один за другим, он все больше удивлялся, как компактно и многофункционально была продумана конструкция. Одни прожекторы заполняли сцену светом, другие точечно прорисовывали те или иные декорации. Были тут и контровые приборы, отвечающие за выделение контура объекта от фона, придающие сцене дополнительную глубину. Такой свет скользит рикошетом по любым предметам, выявляя их формы.

Кроме статичных светоприборов также были установлены мерцающие. Многие из них, видимо, давно не использовались и были спрятаны в стороне от сцены. Оскар включил очередной тумблер на щитке, и в темном углу загорелась новогодняя елка. Там же стояли светофоры, лежал желтый диск луны и много других светильников. Со следующим включением теплого мерцания осветилась решетка оранжевого камина. Зеленовато-розовый свет северного сияния включился вместе с лампой, проецирующей на потолок маленькие звездочки.

Потом сцена сталазаполнятся туманом из небольшой дым-машины. Видимо, она была установлена где-то под сценой. Оскар тотчас выключил тумблер.

Вновь поднявшись в гостиную, музыкант взял под мышку оставленные на рояле ноты. Подойдя к развевающейся от сквозняка шторе, что прикрывала дверь на задний двор, молодой человек внимательно посмотрел, не идет ли Джоанна. Из подвального помещения, словно из старинного радио, доносилась музыка. Это крутилась старая пластинка. Но в голове у Оскара засела какая-то тревожная композиция. Сердце билось все чаще, молодой человек решался подняться на второй этаж. Он не знал сколько времени у него есть, сколько будет отсутствовать хозяйка. Казалось, сама атмосфера в доме утяжелялась вместе с надвигающимися сумерками. Оскар глубоко вздохнул и подошел к игрушечной железной дороге. Выключив тумблер, он остановил поезд. На боку паровоза красными буквами с белым контуром было написано “Princess Elizabeth”. Музыкант присел к локомотиву и стал пристально всматриваться во все щелочки его конструкции. Наконец, он увидел маленькую дверцу со стороны вспомогательного угольного вагончика – тендера. Там хранились два желтых ключика, связанные маленьким колечком.

У Оскара не было никаких сомнений, что в доме кроме него никого больше нет, но ручку в комнату на втором этаже он поворачивал медленно, настороженно прислушиваясь к всеобщей тишине. Несмотря на то, что свет заходящего солнца немного пробивался сквозь зашторенное красными занавесками окно, комната была довольно темной, запах – немного затхлым и напоминал о присутствии мышей. Возле самой двери висело зеркало, и музыкант мельком посмотрел на свое отражение, в лице которого читался страх. Зрачки были чуть расширены, а губы сжаты.

Глаза все еще привыкали к темноте, хотя уже выхватывали случайные объекты: то рамки картин на стенах «рекошетили» слабый свет из окна, то деревяные лакированные углы мебели очерчивались контурами отраженного света. До Оскара донесся чуть уловимый шорох. Он резко оглянулся на звук, и леденящий страх сковал грудь. Ему показалось, что на кровати у стены кто-то есть. Приблизившись, он увидел лежащую на спине куклу, одетую в черное платье. Ее волосы были коротко острижены, и на первый взгляд ее можно было принять за мальчика. Присев рядом с куклой на кровать, закрывая собой и без того тусклый свет от окна, он стал пристальнее всматриваться в очертания лежащей фигуры.

Ее черты напоминали девушку из госпиталя. Короткая рваная стрижка также закрывала верхнюю часть лба. Пухлые губы были чуть приоткрыты, виднелись белые зубы. Из-за сквозняка висящие на стене фотографии слегка шевелились. Казалось, те, что висели низко над кроватью, приводило в движение ее легкое дыхание. Иллюзорная одушевлённость куклы была очень правдоподобна.

На пальце у нее было семейное кольцо с янтарем. Музыкант стал внимательнее всматриваться в украшение, пытаясь разглядеть не то сверчка, не то божью коровку в прозрачном рыже-коричневом камне. Оскар потрогал его, словно это могло как-то помочь определить качество или подлинность. Аккуратно повертел его прямо на пальце куклы, чтоб открылись новые углы обзора: драгоценность была диковинной, тысячелетней, а то и многомиллионной давности. История, застывшая в маленькой капле.

Шорохи в меланхоличном мраке комнаты стали чуть громче. Оскар заглянул под кровать и увидел там большую крысу. Их взгляды пересеклись, но гостья и не думала убегать. Парень не боялся грызунов и просто проигнорировал ее, вернувшись к кукле. Теперь он знал, что находится в комнате не один. Что-то таинственно-зловещее не давало молодому человеку покоя. То ли продолжающиеся шорохи, то ли вся нелепость происходящего. Он оглянулся, чувствуя себя посетителем музея. Жадно рассматривая места, где жила хозяйка комнаты, предметы до которых она дотрагивалась, дневник, который она вела. Его взгляд пробежался по рабочему столу, шторам, игрушечному домику с миниатюрным шкафчиком внутри.

К стене были приколоты кнопками фотографии с церемонии похорон. Оскар поначалу взглянул на них бегло, но вдруг стал всматриваться подробнее, выискивая себя. Наконец он нашел свой силуэт. Лицо нельзя было отчетливо рассмотреть.

Чуть привстав, музыкант нагнулся еще ближе к снимкам и стал всматриваться в лица других людей. На одной из фотографий Оскар разглядел Брайана и сразу безошибочно его узнал. В тот день, на похоронах прекрасной Эммы, скорбь заглушила весь мир, и он не вглядывался в лица. Теперь на общей фотографии музыкант присматривался к телосложению и чертам того, о ком столько слышал. При относительно худом теле он был довольно крепок. То ли падение солнечных лучей пересвечивало его виски, то ли редкая седина просматривалась в волосах – было непонятно. Брайан нагнулся к гробу. Музыкант в деталях мог рассмотреть, как он осторожно трогает витой локон у виска девушки.

Оскар опять сел на кровать, отвернувшись от стены, которая напоминала о трагичном событии. От бремени воспоминаний и чувств, он стал тереть голову, глаза, лицо. Не то трепет, не то ужас щекотал его нервы. Фотографий больше не надо было – в памяти ярко всплыли похороны той цветущей весной. Когда в гуще зеленых веток деревьев непрерывно поют птицы, когда все тянется вверх и ничто не напоминает о неизбежном увядании... Ничего, кроме открытого гроба и обступившей его публики.

Дверь резко захлопнулась от сквозняка. Это случилось так неожиданно и громко, что Оскар вздрогнул. Тяжелые мысли отступили, и он встал с кровати, взяв стопку принесенных нот. Он прошел к окну. В ушах еще стоял звук резко захлопнувшейся двери. Приблизившись к картонному домику для кукол, где Эмма пряталась, когда была еще маленькой девочкой, музыкант достал из кармана найденные в локомотиве ключи. Ему пришлось встать на четвереньки, чтобы протиснуться в картонный домик. Там он нашел игрушечный шкафчик с вполне себе настоящим навесным замком. В шкафчике была только записная книжка – дневник. На фронтальной обложке было наклеено фото маленькой девочки и щенка в ошейнике с надписью “Плуто”. Страницы дневника не идеально сходились по размеру, оставляя зазоры от различных вкладышей, открыток и фотографий.

Сидя на полу под окном у картонного домика, он перелистывал страницу за страницей и погружался в забавные записи ребенка.

На первые страницы дневника были занесены интересные наблюдения маленькой девочки. Рассказы о событиях в школе сменились короткими очерками о новом почтальоне-газетчике по имени Брайан. Она подробно описывала, что одежда на нем была большая, не по размеру. Весь он казался ей немного несуразным.

Она по-девичьи с восхищением перечисляла цветы в доме и на заднем дворе. Оскар удивлялся, как сильно было развито воображение девочки, описывающей их совершенно необычными эпитетами. У нее были погруженные в раздумья фиалки, невинные ромашки, восковые анютины глазки, послушные гладиолусы, пестрые акации, хризантемы с дурманящим запахом. У нее были также нестерпимо благоуханные цветы с тяжёлым ароматом. Некоторые отличались пышностью, другие были тощими. Холодные, изумительные и даже мясистые растения словно оживали.

Музыкант стал быстрее перелистывать страницы, скользя по оглавлениям и немного по основному тексту. Девочка расписывала поездку на кемпинговом трейлере по национальным паркам. Много было здесь и о юном газетчике. Страницы становились все более плотно исписанными, и порой текст заполнял всю поверхность листа сверху до низу мелким почерком. Далее пошли забавные подозрения, что, возможно, Брайан за ней ухаживает, возникшие первый раз после его загадочной фразы во время совместного запуска летучего змея на горе. Он обмолвился, что они должны вместе держать его как своего ребенка. На рыбалке он помогал ей удить. Оставив свои снасти и подойдя сзади, он словно обнимал ее со спины, в то время как его рука брала удочку поверх ее руки. Все симпатии, все догадки описывались искренне, как это делают дети, наивно полагая, что никто и никогда в жизни не прочитает их строки. На очередной странице она описывала как ее сильно взволновало, что однажды, когда родители были в саду, Брайан протянул ей руку и пригласил танцевать весь вечер, поскольку по телевизору показывали концерт симфонического оркестра.

Оскар перелистнул еще одну страницу, задержал взгляд на вклеенной фотографии стоящих рядом девочки и мальчика, одетого в форму почтальона. Между ними стоял желтый мопед. Видимо, снимок был сделан кем-то из родителей малышки, поскольку на фоне был виден их дом. Это было единственное фото юного Брайана, потому музыкант с любопытством его рассматривал. Когда-то он мог только представлять этих людей. Теперь всматривался в их лица. Как будто посмотрел фильм, основанный на реальных событиях, и на финальных титрах вглядывался в фотографии реальных людей, прототипов.

Пожалуй, время текло для него в этой комнате по другим законам. Он как будто забыл, для чего здесь оказался.

Пробегая глазами по рукописному тексту, он улавливал по коротким фразам лишь общее содержание. На очередной странице на него выпрыгнул объемный образ – три силуэта, семья – мама, папа и девочка стояли в полный рост, держась за руки. Это между страницами дневника была вклеена 3D открытка. Лица, вырезанные из фотографии, были наклеены на бумажные силуэты, и только голова мамы была вероломно согнута, чтобы не видно было лица. Оскар выровнял снимок. Лицо молодой Джоанны теперь улыбалось с фотографии, дополняя счастливую композицию. Музыкант аккуратно и медленно перелистнул страницу. Он следил, чтобы складывающиеся силуэты правильно легли между листов. Картонный изгиб шеи фигуры Джоанны скоро выровняется под прессом дневника и примет ровную форму, был уверен Оскар.

Перелистнув следующую страницу, он прочел:

Вместе с папой куда-то подевались все те бесконечные объятия, которыми он не давал мне покоя. Он никогда не говорил мне: “В другой раз” или “Я сейчас занят”. Достаточно было просто поспорить с мамой, как она, надувшись, снова уходила в депрессию. Может быть, ей тоже нужны эти объятия, но, как и я, она не может подойти первой и просто молча обнять. Я знаю, что я слишком взрослая для объятий с мягкими игрушками, но порой именно это меня успокаивает, когда я закрываюсь в своей комнате.

Может, было бы лучше, если б маме совсем не было до меня дела. Наоборот, она не дает мне жить своей жизнью, вечно все вынюхивает. Как только я разговариваю по телефону с подружкой, у нее находятся дела рядом со мной. Тогда она тихо копается как можно ближе, чтоб услышать все сказанное не только мной, но и на другом конце провода.

Дальше полстраницы было пропущено и ниже, уже другим цветом ручки оказалось продолжение:

Моей маме 14 лет. Не по возрасту, конечно, а по поведению. Когда ко мне приходит школьный друг, она садится рядом и слушает все наши разговоры. Куда деваются все ее вечные заботы по дому, от которых она к вечеру так устает? Почему бы ей не делать свои “мамины” дела и не оставить в покое меня с друзьями? Еще лучше ей завести своих друзей, а не общаться с моими.

Она начинает давать советы моим подружкам, садясь к нам на диван, оставляя меня сидеть за ее спиной. А еще, она даже может вызвать полицию, если ко мне приедет на машине мальчик из старших классов и будет ждать на параллельной парковке. Я не хочу четырнадцатилетнюю маму.

Несколько следующих страниц были вырваны из дневника, а новые записи были сделаны уже несколько изменившимся почерком. Скорее всего, к этому моменту девочка повзрослела:

Мама может уставиться на меня и подолгу бесцеремонно рассматривать, отложив все проигранные лотерейные билеты в сторону. Даже когда я читаю книгу по школьной программе, то не могу сконцентрироваться на ее содержании от такого «расстрела» в упор. Тогда я поднимаю глаза и они, безусловно, пересекаются с мамиными. “Ты такая красивая”, звучит все та же приторная фраза. А ведь мне известно, какая я “красивая”. Эти проклятые прыщи лезут как бамбук из моей кожи. Нет! – они лезут из моего сердца, раздирая его. Почему-то другим девочкам больше везет, и вокруг них постоянно вертятся мальчишки. Пускай мама не замечает моих прыщей, почему тогда от такой острой любви она не купит мне машину? Почти все мои ровесники уже сами водят, а я все еще наездница «большого банана» – желтого школьного автобуса? Конечно, никто не станет смеяться надо мной вслух, но мне хватило одного раза, когда девочка из средних классов спросила, почему я все еще езжу на школьном автобусе, если могу уже сесть за руль. Значит, это заметно. Я бы пошла на работу в любую из закусочных в центре Калистоги, чтоб купить свою машину и, наконец, почувствовать себя более независимой, но мама не разрешает. Говорит, что тогда моя учеба скатится вниз. Почему мы отдалились от единственной бабушки? Хотя, что она может поделать, находясь в доме для престарелых…

Наверное, маме кажется, что ей удалось изолировать меня от внешнего мира. О, как счастлива я была, когда три подряд теста на беременность дали отрицательные результаты. Она бы вызвала полицию. Нет, это бы ее просто убило.

Бумага хорошо поддавалась – страница рвалась равномерно. Стараясь не нарушить переплет, Оскар аккуратно вырвал клочки бумаги. Вырванную страницу он смял и положил в карман. Теперь, сидя в неуверенности, он пробежался еще раз по написанному на предыдущей странице о четырнадцатилетней маме и, в конечном счете, ее тоже вырвал.

Достигнув первой, не исписанной страницы, он положил дневник перед собой на пол и рядом с ним раскрыл принесенные ноты, в которые были вложены рукописные листы. Из нагрудного кармана пиджака он достал маленький тюбик клея и принялся вклеивать их на пустые страницы. Он делал это быстро, но последнюю еще раз перечитал:

“Сегодня, в мой день рождения, мама сказала, что это не она мне, а я дала ей жизнь. Я сделала ее счастливой и придала смысл ее существованию. Хожу и думаю над ее словами. У меня нет никого дороже мамы, и вместе с ней мы победим все в этом мире!”

Убедившись, что всё аккуратно склеилось, и листы не слипнутся, если их сложить, он достал еще одну самодельную 3D открытку, и стал осторожно вклеивать ее на пустую страницу. Проверяя качество проделанной работы, Оскар несколько раз закрывал и открывал разворот. Из новой вклеенной страницы при развороте выглядывали качели. На изображении катались счастливая мама и ее дочь.

Все это он провернул довольно быстро. Можно было возвращаться в подвал.

26. Кошмар Джоанны

___

Иль прошлое не тень? Так что же сны?

Создания ума? Ведь ум творит

И может даже заселить планеты

Созданьями, светлее всех живущих,

И дать им образ долговечней плоти.

Джордж Гордон Байрон

___

Сумерки мягко сгущались. Теплый воздух наполнялся усыпляющим запахом тихого вечера. И не было больше могучего дерева на холме. Не было Калистоги в долине холмов. Не было рези в глазах. На смену пришла одна сплошная сонная нега, незаметно вытеснив окружающую реальность. Через несколько секунд Джоанна ощутила высшее блаженство, всегда накатывающее в тот момент, когда организм вдруг проваливается в сон. В этот момент шея расслабилась, а голова рефлекторно опустилась на подушку из сложенных воедино рук.

Сон подкрадывался незаметно образами простыней и веревок у дома, где она, вешая постельные покрывала, держала в зубах прищепки. Трава под ее ногами пестрела небывалыми оттенками зеленого. Цветы сказочно благоухали медом.

Вдали пробили колокола, вернув Джоанну к суровой реальности. Сонные глаза посмотрели на светлое огненно-оранжевое пятно над горизонтом – на отблески только что опустившегося солнца. Магнетизм закатного «пожара» подтасовывал сознанию женщины короткие образы, явившиеся днем в медикаментозной полудреме.

Первые минуты видения были пронизаны жуткими темно-голубыми нитями, которые затягивали ее маленькую Эмму в темноту. “Что за странная подводная пучина?” – задавалась вопросом Джоанна. В этом видении муж тоже был в плену голубых канатов.

Еще несколько раз порывистый ветер принудил ее приоткрыть тяжелые веки, но картина узкого, как царапина, закатного неба, действовала как лучшее снотворное и глаза немедленно закрывались снова.

Секундное прозрение сменилось прежним видением, где толстые канаты прятались под покровом сплетённых сорняков. И как они только успели так быстро охватить запястья Джоанны? Каким образом хитрые узлы обернули ее ноги? Вдруг веревки стали натягиваться, поднимая обречённой жертве руки и ноги. Джоанна завалилась назад на спину, руками пытаясь найти хоть какую-то твердую зацепку. Пальцы скользили по мокрым стеблям, оставляя лишь редкие оборванные листья в ладонях. Неестественно вытягивая вверх руки, как перевернутая на спину черепаха, она все дальше влачилась неведомой силой по траве. Ветки приземистых кустов то и дело хлестко цеплялись за ее одежду, порой грубо ударяя по лицу. Не успев полностью предаться ужасу, женщина попыталась оглянуться, чтобы увидеть, какая сила так неумолимо тащит ее в неизвестном направлении. Лишь несколько раз в свете полной луны женщина уловила синюшные крепкие руки, держащие канат. Еще более тускло проступила из тьмы спина исполинского силуэта. Холод, исходящий от него, казалось, обволакивал всю долину каким-то ледяным замогильным ужасом. На какой-то миг ей показалось, что фигура обернулась к ней. Пытаясь схватиться руками за что-нибудь твердое, женщина вдруг осознала, что у похитителя нет лица – вместо него черная тень, пустота, скрывающаяся между нелепых высоких воротников. Потому и шепот невозможно было расслышать.

Отовсюду слышались стоны. Было не понятно, откуда исходили эти звуки, к тому же, к ним теперь примешивался крик самой Джоанны. Он рвался не изо рта, а из глубины ее груди. Ее жар стремительно уходит, догадалась Джоанна.

Пытаясь определить, откуда исходит громкий гулкий рев, женщина стала оглядываться. Мимо нее проносились глубокие ямы, покрытые инеем. В некоторых из них поблескивали глаза на иссохших мордах животных, не то оленей, но то собак. Еще дальше смиренно стояли загубленные племенами команчи невинные лошади их погибших товарищей. Верным коням остригали гривы, хвосты, порой даже веки и отправляли вслед за погибшими людьми. Она слышала об этом обряде всего лишь раз в детстве, но теперь сразу поняла, что это стояли за жеребцы. Откуда тут взялись все эти темные силуэты высохших или вмерзших зверей, женщине было невдомек. Сильно пахло плесенью. Женщине показалось, что она видит маленького пушистого щенка в овраге, но она не успела его рассмотреть. Промелькнули силуэты деревьев, похожие на высокие сгнившие пни. Запоздало в голове женщины пронеслось, что это могут быть люди, которых древние майя считали вылепленными из глины. Вдалеке, в темном кукурузном поле, среди стеблей ей чудились стоящие в раскраске индейцы. Символы, покрывающие их тела приобрели какое-то дополнительное значение. Джоанне казалось, что все эти люди всегда знали, что будет с ней происходить, передавали знание из поколения в поколение и теперь просто вышли из глубокой тени посмотреть на нее своими глазами. Все самое страшное из того, что запомнилось Джоанне из рассказов ее дедушки словно наполнило все окружающее пространство.

Она самоотверженно боролась, хватаясь за траву. Ее худые пальцы ломали поросший мхом валежник и волокли его за собой. Казалось, треск стоял на всю округу.

Порой ей удавалось зацепиться за ветку колючего куста, и тогда движение замедлялось. Почувствовав натяжение каната, она заметила, как волочащий ее силуэт нагнулся к земле, чтобы преодолеть сопротивление. Значит, она может усложнить врагу задачу. Куст вырвался с корнем, и Джоанну понесло дальше. Она сильно закричала, но, несмотря на страх, в ее голосе не было отчаяния. Она лишь зверела от негодования. Из ям доносился неприятный хохот.

Призрачное движение достигло глубокой клокочущей лужи у края кукурузного поля. Теперь из него извергались какие-то жирные пузыри. Но отвращение к болоту было не таким сильным, как окутавший женщину ужас, когда она посмотрела на свои ладони, окрашенные в мертвецки-синий цвет. Женщина стала стремительно оглядываться по сторонам в поисках еще какой-то опоры. Вдруг она заметила плед индейца Вэйна чудом все еще держащийся на ее плече. Казалось невероятным, что ни сорняки, ни кусты не смогли его сорвать с нее.

Напрягшись изо всех сил, женщина смогла высвободить одну руку из плена. Свободной рукой она, как могла, стала удерживать плед, чтобы не потерять его. Ей удалось его немного расправить и даже накинуть себе на голову. Она поняла, что канаты наброшены петлями, а не завязаны узлами. Спустя короткое время ей также удалось освободить обе ноги. Волочась с петлёй на одной руке, она потеряла обе туфли. Ее босые стопы тоже были синими.

Победа над пленом была столь же неожиданной, как и сам плен. Она просто сорвалась, оставшись лежать, а канаты потянулись дальше по лужам. Вскоре темный силуэт остановился. На ходу вытирая о траву руки, испачканные чем-то похожим на синюю краску, женщина пошла босыми ногами по грязи на шум воды. На ходу она аккуратно обернула свои плечи и грудь в подаренный в детстве плед. В этих краях никогда не протекала горная река, но по звуку можно было сказать, что это именно её журчание. Мокрая одежда Джоанны заметно потяжелела. Надо было прикладывать немало усилий, чтобы доставать из вязкого болота ноги, удерживая при этом баланс. Несколько раз ей приходилось помогать себе руками, увязая в чмокающих ямах болота. Она не сдавалась.

Шум бурлящей воды перебил все посторонние звуки. Брызги стали долетать до лица Джоанны. Смелым шагом она опустила в поток воды ногу, нащупав на дне обточенные камни, еле справилась с удержанием равновесия, но всё-таки сделала еще несколько шагов, отдаляясь от берега.

Только теперь она оглянулась на берег и в темноте увидела огромный ультрамариновый силуэт мужчины. Он неподвижно стоял и не решался войти в реку. Индейцы с разукрашенными символами на теле вновь исчезли в зарослях кукурузы и совсем пропали из вида. В темноте лунного света женщина зачерпнула воду и ополоснула лицо, тело, руки и ноги. Ей хотелось смыть с себя все следы плена, пустить по торопливому течению синюю краску и охладиться от сильного потрясения. Жáра после борьбы было так много, что она, казалось, могла греть вокруг себя горную воду.

В какой-то момент Джоанна вздрогнула от резкого холода и мгновенно проснулась. То самое могучее дерево также нависало над ней, чуть заметно выделяясь на фоне темного неба. Она посмотрела на чистые руки, и тусклого света было достаточно, чтобы разглядеть их. Бóльшая часть пледа лежала рядом с ней на земле, повиснув на одном плече. Джоанна его расправила и бережно завернулась плотнее в столь дорогой подарок, который с самого детства играл важную роль в ее жизни. Приятное нежное тепло стало вытеснять из дрожащего тела ставший вдруг невыносимым холод.

Ночь с ярким диском луны уже сильно потемнела. У подножья холма царил прохладный туман, насквозь пропитанный запахом сырой земли. Поспешно возвращаясь домой, Джоанна ощущала пронзительный страх. Понимая, что все увиденное пару минут назад было лишь кошмарным сном, она все равно с опаской прошла мимо большой лужи, немного затаив дыхание и крепко сжимая края пледа. Она настороженно прислушивалась к ночным шорохам и скрипам, видя в них непонятную опасность.

Дойдя до кукурузного поля, Джоанна поначалу шла тихо, но шелест задетых листьев все время выдавал ее перемещение. Женщине каждый миг казалось, что какой-то заблудший койот ухватит ее за ногу. Под ногами ничего не было видно. Тогда её взгляд устремился на небо. На его фоне верхушки растений выглядели очень стройными, даже немного сердитыми, недовольными, что кто-то нарушил их ночной покой.

“Сколько же я спала?” – спросила себя Джоанна. Внезапный крик ночной птицы липким холодом пробежал вдоль позвоночника женщины. Чувствовалось, как грузно пернатая махала крыльями, медленно набирая высоту. Джоанна машинально схватилась за голый и влажный ствол ближайшего куста и неподвижно уставилась в холодное небо. Еле дыша, она подслушивала, нет ли рядом еще какой птицы, но, казалось, вся природа притихла, пытаясь угадать дальнейшие действия ночного охотника. Джоанна постепенно возобновила свой шаг по дремотному царству природы.

Луна время от времени меняла цвет из-за набегающих туч разной плотности и безучастно смотрела, как одиноко идет уставшая женщина, кутаясь в плед, который, казалось, едва заметно светился.

27. Странное Застолье

___

О, плачьте о тех, что у рек вавилонских рыдали,

Чей храм опустел, чья отчизна – лишь греза в печали;

О, плачьте о том, что Иудова арфа разбилась,

В обители Бога безбожных орда поселилась!

Джордж Гордон Байрон

___

Хотя небесное ночное светило освещало контуры рельефа местности, пространство под деревьями полностью утонуло во мраке. Летучие мыши пролетали низко над головой и противно пищали.

Издалека было видно, что в доме Джоанны уже зажгли свет. Косые лучи подсвечивали набегающий туман и все еще вздрагивающая от холода женщина вдруг почувствовала, что волны тепла притягивают ее, призывая укрыться в столь желанном жилище.

В гостиной то и дело раздавался смех. Посередине стола стоял огромный синий торт. Рядом с ним стояла не открытая ультрамариновая бутылка с вином. Граммофон, который включил в подвале виолончелист, все еще чуть слышно наигрывал мелодию. Его приглушенная музыка легко плыла по гостиной.

Эмма прислонилась бедром к столу. Она переключала внимание то на свою дочь, то на мужа – Ларри, общавшегося с другом детства – Брайаном. Малышка была одета в пышное платье, которое развевалось как колокольчик, когда она радостно кружилась. Периодически она подбегала к столу и снимала пальцем крем с торта, стараясь как бы ненароком зацепить кусочек глазури или мармелада. Только куклы-марионетки продолжали танец, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону.

Ларри с Брайаном держались на уровне застольного разговора случайных гостей. Они не разбирались в сферах деятельности друг друга. Их поверхностные вопросы касались планов на отпуск и недавних фильмов, о чём можно было говорить смело.

– А вот и наша бабушка, – заметив приближение Джоанны через заднюю стеклянную дверь, сказала Эмма.

– Скульптор голубого торта, – шутя добавил Ларри.

– Неужели ты думаешь, что мама его испекла? Это доставка из магазина – мама почти всегда так делает.

– Насколько помню, выпечка Джоанны всегда выглядела лучше магазинной, – заступился за хозяйку Брайан.

Маленькая девочка в пышном платье первой подбежала к двери встречать Джоанну.

– Дорогая, только руками не трогай бабушку, они у тебя в креме, – Эмма вовремя успела сделать замечание дочери.

Джоанна присела, и внучка ее крепко обняла, забавно продолжая держать пальцы растопыренными, точно веером.

– Кажется, я вас ждала целую вечность, – сказала Джоанна взрослым людям, все еще заключенная в объятия внучки. – Почему так долго ехали?

– Нам пришлось объезжать лесной пожар, мы потеряли много времени. Это просто ужасно, что огонь до сих пор не потушили. Если ветер переменится, пламя дойдет и до нашей Калистоги. Даже страшно подумать об этом, – обеспокоенно ответила Эмма. – Почти все соседи уехали, и тебе тоже стоило бы. Ты же знаешь, как бывает в Долине Напа. В считанные дни ситуация может измениться.

– Молодцы, что додумались достать торт из холодильника, – словно не слыша дочери, ответила Джоанна и тут же посмотрела на внучку. – У нас сегодня спектакль с живой музыкой. Бегом руки мыть. Знала бы, что вы такие грязнули, сделала бы прозрачный торт.

– Ура! Обожаю кукольные спектакли, – убегая на кухню, возликовала маленькая девочка.

На кухне зашумела вода из крана.

– А ты где так долго была? – спросила Эмма Джоанну.

– Решила проветриться. Немного вас заждалась.

– Прошу всех к столу, – распорядился Ларри, рассматривая темно-голубую бутылку вина.

Воду на кухне выключили. Спустя несколько секунд, вприпрыжку вбежала девочка. Она тотчас же вскарабкалась на стул между мамой и бабушкой. Последняя успела выпить еще горсть таблеток и принялась за долгожданный кусочек торта, один из тех, что Эмма разложила по тарелкам.

Когда все, наконец, сели за стол, Ларри налил дочери детское шампанское. Затем открыл бутылку и разлил голубое вино по бокалам. Он с самого утра чувствовал себя не в своей тарелке, поэтому на каждой заправке, где они делали короткую остановку, он покупал баночку-другую пива и тут же выпивал. Потому что открытая банка в машине могла кончиться серьезным штрафом, Эмма была не в восторге от факта, что Ларри уже с начала путешествия был несколько навеселе и они с мужем даже повздорили. В ход пошли его не слишком убедительные аргументы, которые он оглашал на манер адвоката, дискутирующего с прокурором на судебном процессе. Это еще больше раздражало. Дочь всю дорогу молчала, зная, что папа может резко перейти на крик, стоит ему почувствовать, что оппонент побеждает.

Ларри закрыл бутылку пробкой и взял себе один из бокалов. Ожидая тоста, он вертел его в руке и, внимательно внюхивался в аромат вина.

– Какое необычное. Фруктово-ягодный букет, – изучал вслух Ларри. – Чувствую вишню, ежевику...

– Там еще есть маракуйя, папа ее выращивал на заднем дворе. Думаю, вряд ли бы ты ее отгадал, – сказала его жена.

– Почему, может и отгадал бы? Я еще слышу чернику, яблоки, цитрус.

– Да, там есть и черника, – сказала Джоанна. – Она играет важную роль в окраске вина.

Ларри встряхнул бутылку и стал присматриваться к ней напротив света, внутри играли перламутровые частицы.

Девочка, видя, что все уже собираются у стола, и зная, что сейчас последует тост, первой подняла свой стаканчик вверх.

– Бабушка, с днем рождения тебя!

Словно по команде, все кто еще не успел взять вино, потянулись к бокалам. Дочь Джоанны, облизывая после торта пальцы одной руки, другой поставила свою тарелку на стол. Она потянулась к бокалу, но тот оказался пустым.

Бабушка и внучка уже успели звонко чокнуться. Брайан ждал, пока все возьмут бокалы, и держал свой за ножку, не отрывая его от стола. Один только Ларри к этому моменту отпил небольшой глоток.

– Сладковатое, – сказал он тихо самому себе.

– Ларри, дорогой, стоит внимательней следить за своей леди, – переворачивая вверх дном пустой бокал, сказала Эмма.

Брайан, точно молния, подхватил со стола бутылку и вмиг оказался возле Эммы. В бокале ласково заплескалось голубое вино.

– Как видишь, я был бы идеальным мужем… – тихим голосом, улыбаясь, пошутил Брайан.

Эмма мягко улыбнулась, но ничего не ответила. Никто не придал значения сказанному, лишь Ларри устремил на Брайана тяжелый взгляд.

– Джоанна, давайте я вам, как имениннице, долью оставшиеся капли, – продолжил Брайан, почтительно держа в руках бутылку. – Говорят, при этом можно загадывать желание.

Джоанна подала ему свой и без того почти полный бокал. Она следила за каждой падающей в него каплей вина.

– Загадала, – воскликнула в конце женщина.

Брайан демонстративно поднял бутылку повыше и закрыл его корковой пробкой. Ларри недовольно окинул взглядом предметы на столе, затем вскользь посмотрел на свои ногти. Его грудь приподнялась от тяжелого вдоха. Ларри не сводил взгляда с Брайана, который по-прежнему не замечал перемены в муже Эммы.

– Давайте поднимем бокалы за добрую хозяйку – Джоанну, – сказал Брайан, делая несколько шагов в сторону от стола, чтобы отставить пустую бутылку.

Он вернулся на свое место и хотел уже садиться, как вдруг заметил, что Ларри встал со стула и как-то странно уставился на него. Двое мужчин некоторое время стояли на небольшом расстоянии друг напротив друга в полной тишине.

В подвале долго тянулась последняя нота скрипки, пока не стихла – граммофонная пластинка закончилась. Теперь нервы всех присутствующих натягивались как струна, которая вот-вот должна была лопнуть. Откуда-то снизу слышалось, как при полном обороте пластинки соскакивает игла граммофона.

Куклы-марионетки двигались все медленнее.

– Лучше бы ты говорил про политику или религию, Брайан, – медленно проговорил Ларри, не спуская глаз с обидчика.

Брайан только сейчас понял, что не понравилось сопернику.

– Ларри, дорогой. Это была шутка, – искренне, как можно нежнее, ответил Брайан. Последнее слово заглушил звонок в дверь.

Никто не обратил на это внимания, отвлекалась только Джоанна, бегло посмотрев в сторону прихожей и потом снова на мужчин. Все вопросительно смотрели на Ларри. Лицо его напряглось, словно в отяжелевших веках осел весь его гнев. Он выдерживал паузу.

– Не надо делать из меня нерадивого дубину, – заговорил Ларри. – Я хорошо понимаю шутки, но не ту грязь, которая только что вылилась у тебя.

– Послушай, Ларри, – твердым голосом сказал Брайан, – я вовсе не ожидал такой реакции и сразу же приношу искренние извинения за сказанное.

Мужчины к этому моменту словно испепеляли друг друга взглядами, при этом как-то одинаково прищурившись. В такие острые моменты в людях часто просыпается что-то хищное. Конечно, иногда такие конфликты порождают и трусость, но не в этом случае. Здесь встретились двое клыкастых по темпераменту людей. Наэлектризованное пересечение их взглядов создавало ощущение замедления времени. Эмма инстинктивно в испуге подвинулась к своей дочери и словно оторопела от этой ссоры. Джоанна вернула на стол бокал вина и внимательно смотрела как двое теряли осознание происходящего вокруг. Ларри заметно покраснел. Его дочь давно уже прекратила возиться с тортом и испуганно наблюдала за сценой с папиным участием.

– Папа, не злись, – с дрожью в голосе сказала она.

– Ларри, не стоит так реагировать. Ты переходишь на грубость, – сказала Эмма, приобнимая испуганную дочь.

Ларри не взглянул ни на супругу, ни на дочь. Теперь он наклонился немного вперед и твердо оперся кулаками о стол.

– Значит грубость, которую только что бросили мне, никто не заметил, а мое возмущение вызывает у всех негодование, – неторопливо и сердито, на одной ноте заговорил Ларри. – Значит, моя жена подыграла шутке, в которой высмеивают ее мужа, и ей весело?

Каждое прозвучавшее слово отозвалось в сердце Джоанны какой-то колючей тоской.

– Сейчас же прекратите спор, – волевым голосом приказала она.

Голос хозяйки лишь затормозил конфликт. Брайан чувствовал, что общая тревога вызвана поведением Ларри, он хотел мирно разрешить ситуацию и сохранить уважение дорогих ему людей. Стоящий перед ним человек раскраснелся и, как в тумане, видел лишь главную мишень – его, друга Джоанны и ее дочери. Брайан в первую очередь хотел сдержать нахлынувшую злость соперника и не дать развиться конфликту. Он обогнул стол, не боясь гнева Ларри, близко к нему подошел и заговорил совершенно спокойным голосом:

– Ларри, послушай, прекрати ты раздувать эту чепуху. В конце концов мы тут в гостях и не стоит портить хозяйке ее праздник. Давай забудем обо всем. Не горячись и садись обратно, а не то мне придется силой вернуть тебя за стол.

– Ты решил указывать мне мое место? – почти криком ответил Ларри.

– Папа, пожалуйста не кричи, – заплакала бледная от страха девочка. Она совершенно не понимала, что происходит, но интуиция подсказывала ей, что творится нечто ужасное.

Кто-то второй раз позвонил во входную дверь, но на протяжный звук снова никто не отреагировал. Еще десять минут назад благодушно настроенные друг к другу люди так легко беседовали на нейтральные темы. Теперь после всплеска ненависти они оба стояли с бледными лицами. Несмотря на то, что они были почти одинакового роста и телосложения, Брайан мог похвастаться многолетней выучкой и накачанными мускулами. К тому же, всем было понятно, что военный должен быть морально устойчивее к таким конфликтам.

Даже куклы-марионетки в эту напряженную минуту застыли.

Вдруг Ларри сделал решительный шаг и выкинул вперед сжатую в кулак руку, но Брайан ловко отклонился в сторону в то же время легко подтолкнув Ларри к столу. Потеряв равновесие и пытаясь за что-то схватится, Ларри потянул на себя край скатерти. Бокалы опрокинулись, еще до падения на пол окрасив белую ткань в темно-голубой. Некоторые из них столкнулись друг с другом, и брызги тонкого стекла хаотично осыпали скатерть. Дорогое Джоанне и ее дочери вино, тарелки и столовые приборы полетели на пол. Но страшнее всего, как неуправляемый скоростной поезд, несся тяжелый голубой торт. Он упал плашмя, и это падение было негромким, но очень эффектным. Крем разлетелся в самые отдаленные уголки комнаты, некоторые холодные брызги долетели до ног Джоанны.

В считанные секунды шум стих. Из одного из лежащих на боку уцелевших бокалов тихо выливались остатки вина. Годами выдержанная голубая жидкость растекалась по щелям в паркетном полу. Джоанне вдруг подумалось, что крысы теперь еще смелее будут ходить по дому, чуя запах сладостей и фруктов. Весь праздничный вечер вдруг развалился, растекаясь голубым пятном из-под столовой скатерти.

Ларри удалось устоять на ногах, но для этого пришлось сделать несколько неуклюжих шагов, чтобы удержать равновесие. Положение нападающего было идиотским, он это чувствовал. И поэтому злился еще сильнее.

Раздраженная Эмма резким движением подняла дочь со стула и отнесла ее в сторону, туда, где располагалось фортепиано.

– Папочка... – вырвалось у маленькой девочки. Она не желала видеть происходящего и лишь уткнулась лицом в мамино плечо.

– Уведи ее, – прошипел сквозь зубы Ларри.

Он стоял посреди гостиной и с ненавистью рассматривал противника. Несмотря на то, что Брайан не оказал почти никакого физического воздействия на нападающего, рубашка Ларри частично вылезла из-за пояса, а верхняя пуговица куда-то отлетела. Воротник теперь висел ассиметрично.

Маленькая девочка вдруг разрыдалась нервным и громким плачем. Джоанна, все еще молча наблюдая за происходящим, вдруг поняла, что не помнит имени внучки. Возможно, никогда даже его не знала. Это отдалось странной горечью в ее груди.

– Сейчас же прекратите оба! – возмущенно крикнула Эмма, прижимая плачущую дочь к себе. – Вы забыли, зачем сюда пришли и кто в доме хозяин! Мама, пожалуйста, скажи им что-нибудь.

Джоанна довольно размеренными шагами, не спеша, прошла через всю гостиную, затем вверх по лестнице. Ее не волновал третий звонок во входную дверь.

28. Конфликт

___

Тот не поймет, кто не любим,

Тоску разлуки с девой милой,

Когда лобзание мы длим,

Прощаясь с той, кем сердце жило.

Джордж Гордон Байрон

___

Стремительно темнело. На улице перед домом горел яркий фонарь. Из занавешенного окна на дневник падала прорвавшаяся между штор узкая полоска света. Оскар все так же сидел на полу между кукольным домиком и окном. Он держал раскрытый дневник близко перед собой, стараясь повернуть его к тусклому свету из окна. Любопытство не давало ему покоя, и, невзирая на скудное освещение, он перечитывал одну за другой страницы из жизни девушки. Как они ездили по национальным паркам, какие традиции были в семье на каждый праздник. Он узнавал все новые и новые подробности из жизни Джоанны. Комната совсем провалилась во мрак, оставляя лишь отблеск желто-оранжевого оттенка на блестящих поверхностях.

На одной из последних страниц была зарисовка сцены в госпитале, где молодой человек дотрагивается до груди девушки. Рядом с описаниями прикосновений были изображены яркие лучи света. Ниже значился комментарий: “Сегодня музыка достучалась до моего сердца, и я ей доверяю. Это и есть человек, с которым я готова идти дальше. Это мой Оскар!”.

Музыкант закрыл дневник и некоторое время просидел в задумчивости. В который раз он начинал с вопроса к себе «Что он мог сделать по-другому?». Мог ли он обещать Эмме больше, когда у самого дома была счастливая семья? Для него она неизбежно должна была жить дальше. На тот момент были другие условия. Давая Эмме надежду на их будущее, делая ее счастливее, он делал бы несчастной свою жену и дочь. Некоторое время Оскар пытался разобраться, правильно ли он поступал в прошлом, когда Эмма еще была жива.

Пока он всматривался в текст дневника, освещенный узкой полоской света, на улице окончательно стемнело. Дверь едва просматривалась в слепой мгле, и Оскар медленно пошел к ней. Он боялся задеть невидимые в темноте вещи и наделать много шума. Его руки были вытянуты вперед на уровне пояса, чтобы нащупать любой случайно подвернувшийся под ноги предмет мебели. Вдруг, стоя почти у самой двери, молодой человек услышал еле уловимые шаги. Оскар мгновенно сориентировался и за пару прыжковбесшумно очутился на прежнем месте, между окном и кукольным домиком. Как мог, он втиснулся через узкую входную дверь сооружения, поджав ноги как можно ближе к себе. Хоть они и выглядывали, но со стороны окна, а не двери. Если вошедший не пройдет в глубину комнаты, то не заметит непрошенного гостя. Он корил себя за то, что увлекся и не услышал, как пришла хозяйка.

Ручка повернулась, дверь отворилась. Свет из коридора протянулся ровной линией и почти достиг игрушечного домика. Музыкант втянул голову, чтобы не выглядывать из убежища, но продолжал наблюдать за происходящим через крошечное окошко. Джоанна вошла в комнату и целеустремленно повернула направо, к гардеробу. Шумно отодвинув раздвижную дверь, она быстрым, решительным движением достала ружье.

Женщина развернулась к окну, отчего Оскару показалось, что она смотрит именно на него. Он нелепо замер в скрюченной позе. Все его тело в миг обессилело, благо он почти лежал и некуда было падать.

Раздался щелчок. На пол упали две давно отстрелянные гильзы. Два новых патрона тихонько вошли в ствол, и он закрылся. Повисла страшная тишина. В окошко не было больше видно, что именно делает Джоанна, поскольку она сделала несколько шагов по направлению к музыканту. Он не знал, что подумает Джоанна, если обнаружит его в такой позе в чужой комнате. Для него самого это было бы страшным позором. Представляя направленное на него дуло готового к стрельбе оружия, музыкант медленно повернул голову к другому окошку детского домика. Джоанна молча стояла рядом, а блестящий ствол смотрел точно в пол. Она, видимо, над чем-то задумалась.

– Брайан не виноват, – тихо сказала женщина сама себе.

Значения этой загадочной фразы Оскар так и не понял. Ему все еще казалось, что осмелься он поднять голову, их взгляды тотчас пересекутся, и женщина хотя бы даже от неожиданности или испуга спустит курок. Тогда заряд полетит прямо в него. Ноги затекли, спина болела, занемело правое запястье, на лбу выступил пот. Оскар сидел в очень неудобной и неестественной позе. Он попробовал немного перенести массу тела с заболевшего локтя, и в плече предательски хрустнула косточка.

Джоанна прислушалась. Дуло ружья медленно поднялось, и теперь смотрело на домик. Оскар уже готов был выскочить и признаться во всем, понимая чудовищную нелепость ситуации. Кто знает, зарядила ли она оружие холостыми и теперь, как раньше? Уши нестерпимо горели, тишина была невыносимой.

В противоположной от кукольного домика стороне, под кроватью, закопошились крысы. Джоанна сделала еще один шаг. Музыкант открыл глаза и увидел, как ствол ружья стал медленно поворачиваться в сторону кровати.

Даже при тусклом свете молодой человек успел разглядеть крыс. Его взгляд на секунду пересёкся с испуганным взором одной из них. Грызуны, уже зная опасность, исходящую от сверкающих металлических трубок, запищали и стали хаотично бегать, перепрыгивая друг через друга. Считанные секунды – и все они куда-то подевались. Под кроватью наступила тишина. Джоанна, так и не выстрелив, развернулась и вышла из комнаты.

– Ларри во всем виноват, – донеслось из коридора, по всей видимости, то, над чем она задумалась в комнате.

– Посмотри, торт на полу, бокалы перебиты, – пытался вразумить разъяренного мужчину Брайан. – Хватит Ларри, успокойся. Прошу прощения за неуместную и нелепую шутку.

Брайан уже начал протягивать руку, но Ларри не останавливал шаг, с упорством наступая на обидчика. Брайан медленно отступал назад.

– … Все равно я не собирался сидеть за одним столом с таким, как ты, – посмотрев на мусор около стола и усмехнувшись, сказал Ларри. Затем он заметил жену с дочерью, сжавшихся от страха около рояля, и вновь перевел взор на Брайана. – Значит, ты утверждаешь, что был бы мужем получше, чем я?

– Ларри, не делай глупостей, – не теряя самообладания, но всё же слабеющим голосом, ответил Брайан. Он уже терял надежду на мирный исход конфликта и понимал, что сейчас начнется схватка. – Если ты затеешь драку, у тебя не будет никаких шансов.

– Это полный позор, – прозвучал голос Эммы. – Мне стыдно за тебя, Ларри. Что с тобой? Тебе совсем нельзя пить. Ты сам потом будешь жалеть об этом поведении, вот увидишь.

Джоанна спустилась по лестнице и остановилась между вторым и первым этажами. Ей хорошо была видна сцена внизу. Мужчины медленно ходили, никак не начиная драку. Стоило одному из них сделать резкое движение, тотчас бы началась потасовка.

Женщина неторопливо нажала на спусковой крючок, потом еще раз. Раздались два резких последовательных выстрела в потолок. Плечи маленькой девочки подскочили. Ее мама со всей силы прижала к себе ребенка.

По спине музыканта, который едва успел вылезти из домика, пробежала дрожь. Выстрел был таким же оглушительным и на втором этаже. Он прислушивался к воцарившейся тишине.

Мужчины застыли посреди гостиной. В замкнутом пространстве дома выстрелы ощущалось как пушечные залпы. Джоанна стояла на лестнице и властно рассматривала всех, кто находился в гостиной. В её руках было ружье, из дула которого шел легкий дымок. Густую тишину теперь нарушал только тихий плач девочки в мамино плечо и периодически соскакиваемая игла граммофона, что стоял в подвале. Все, кроме подрагивающих кукол-марионеток, замерли.

Сразу же после выстрела звонок в дверь сменился настойчивым стуком.

– Джоанна, все ли в порядке? Джоанна, прошу открыть сейчас же дверь! – доносился мужской голос с улицы.

Джоанна продолжала стоять на ступеньках. Она привычным нажатием на металлический флажок ружья открыла ствол, и оттуда вылетели две отстрелянные гильзы. Их звон при падении на пол был таким же будоражащим, как и сам выстрел. После этого Джоанна ловко запустила на их место два новых патрона.

– Я долго готовила спектакль для своей внучки с дочерью и не дам вам испоганить этот праздничный вечер, – проговорила на одном дыхании Джоанна, спускаясь по ступенькам. – Дорогой Брайан, прошу тебя уйти. Всех остальных приглашаю в подвал. – Она повернулась к Эмме, которая собирали с пола осколки. – Я сама уберу позже.

Девочка сразу побежала мимо лестницы в подвал. Ее молодая мама спокойно последовала за дочерью.

– Прошу прощения за неудобства, Джоанна, – сказал Брайан, посмотрев глубоко сочувствующим взглядом на женщину с ружьем. А вот на Ларри он бросил совсем другой, укоризненный взгляд.

– Теперь знай свое место, – не сдержавшись, в ответ на взгляд, высокомерно прокомментировал юрист свою спорную победу.

Когда взгляды Джоанны и Ларри пересеклись, последний виновато опустил глаза. По пути в подвал он окинул взглядом валяющуюся вокруг стола еду.

Оставшись в гостиной в одиночестве, Джоанна остановилась возле фотографии, на которой девочка слушала ракушку. Дом опустел и стих. Руки, устав держать увесистое оружие, уронили его на пол. Джоанна присела возле висячих на нитках кукол.

Было тихо. Ни голосов, ни звуков. Весь ее мир будто провалился, разломался, разрушился. Такими стычками в последнее время заканчивались все домашние семейные вечера. Джоанна держалась рукой за голову и тщетно пыталась вспомнить, как зовут внучку, эту маленькую девочку, лицо которой она так ни разу и не смогла разглядеть. Джоанна не понимала, почему не видела, как эта крошка, ее внучка, росла, как становилась взрослее. Плохая мать, плохая жена, отвратительная бабушка? Ей вдруг показалось, что никакого застолья не было, что вокруг нее давно все мертвы, дом – пуст и заброшен.

За Джоанной по ступенькам, не издавая ни единого звука, спустился музыкант с нотами и дневником в руках. Оскар старался остаться незамеченным, но любопытство переполняло. Он задержался на минуту, чтобы всмотреться в лицо хозяйки.

На полу лежала столовая скатерть. От нее в стороны шли странные голубые разводы. Женщина принялась сворачивать все в одну большую кучу, используя скатерть как половую тряпку. Больше не допуская малейшего промедления, Оскар проскочил в подвал.

Услышав звук виолончели, Джоанна вновь почувствовала прилив бодрости.

– Я сейчас приду… Сейчас… – тихо и немного растерянно проговорила она сама себе, улавливая звук живой музыки.

Во входную дверь вновь настойчиво постучали.

– Джоанна, я в конце концов позвоню в полицию! – раздался мужской голос с улицы. – Я знаю, вы сегодня должны быть дома.

– Ах да, – будто опомнившись сказала Джоанна, узнав голос гостя, и тут же громко крикнула в сторону прихожей. – Сейчас… Одну минуту!

29. Тайна Эммы

___

Температура упала, шквальный ветер разгулялся по улицам. Он дул еще с вечера, потом всю ночь пытался оторвать металлическую дверь электрического щита на первом этаже, оставшуюся открытой по невнимательности. К этому звуку прибавлялся отчетливый свист, иногда переходящий в гул. Улицы атаковала запоздалая осень. С ветром летали целлофановые пакеты. Тускло-желтые листья трепетали на ветках, затем срывались с них, влекомые очередным порывом ветра. Они летали в разных направлениях, пока, в конечном счете, не оказывались на сырой земле. Сквер еще не был устлан желто-коричневым покровом, но вдоль бордюров уже накопились кучи мокрой листвы.

Еще несколько дней назад была иллюзия, что бабье лето надолго задержится в городе. Оно и так продержалось до самого ноября. Казалось, что тепло вновь возвращается на улицы. Птицы все еще энергично перелетали с ветки на ветку. Голоса проходящих за забором госпиталя пешеходов радостно звенели, порой доносился взрывной женский смех из городского парка. Его не было видно из окон, но вечером оттуда слышались песни беззаботных студентов, засидевшихся с гитарами.

Люди в лёгких одеждах наслаждались теплыми вечерами. В задумчивом небе уже зародились еле уловимые фиолетовые оттенки, предвещая скорые свинцовые тучи.

Запахи становились более землянистыми, а дни – заметно укорачивались. Упорно сопротивлявшиеся увяданию листья вдруг, как по сговору, стремительно желтели.

Молодая девушка полулежа сидела на краю кровати и смотрела в окно. Рядом на тумбочке лежала раскрытая книга и флаконы с лекарствами. Она слушала, как бушует разгулявшийся на дворе вихрь. Вместо мутных туч, заслонивших голубое небо, откуда-то принесло штормовой циклон. Он набежал неожиданно. Иногда окно чуть поскрипывало от ветра.

В ее ногах на кровати сидел музыкант. Он быстро водил карандашом по странице своей записной книжки.

Оскар по-прежнему бесплатно играл в гостевом зале госпиталя то на виолончели, то на рояле. Эмма всегда приходила на такие концерты, и после выступления они прогуливались по скверу, где она рассказывала молодому человеку о своем детстве и семье в целом. Исключением являлись дни, когда после очередной операции ее сил не хватало на прогулку. Музыкант стал навещать девушку и в ее палате. Она принимала друга с тихой благодарностью.

Недомолвки доктора, новые и новые операции, затянувшееся лечение делали ее очень печальной. Но, несмотря на бесчисленные испытания, она всё ещё оставалась прекрасной, пусть и не было в ней ни той яркой красоты, которую обычно предпочитают изображать на рекламных плакатах, ни прежнего цветущего вида. “Должно быть, в будущем ее любимый будет подмечать, как удивительно гладки ее пальцы по сравнению с огрубевшей на его руках кожей”, – подумалось Оскару.

С электрических проводов, что проходили вдоль автомобильной дороги, взмыла ворона. Усиленно взмахивая крыльями, она полетела в сторону городского парка. Видимо, порывы ветра оказались сильнее ожидаемого, и она тотчас села на тонкую ветку ближайшего дерева.

Еще раз взглянув на пустую беседку внизу, девушка отвернулась от окна, и ее с музыкантом взгляды пересеклись. Она посмотрела в развернутый на его коленях блокнот. Простенькая зарисовка плана дома была начерчена на странице.

– Запасной ключ от двери в мою комнату прикреплен на колечке, там же ключ от потайного шкафчика. Они спрятаны внутри локомотива детской железной дороги, – девушка откашлялась. – Поезд должен стоять в гостиной. Паровоз называется “Princess Elizabeth”. Моя гордость. Он из той самой редкой серии локомотивов Hornby. В нем есть потайная дверца со стороны угольного вагона-тендера.

Молодой человек перевернул страницу блокнота и снова принялся прилежно писать, будто послушный школьник.

В дверь кто-то постучал, и не дожидаясь реакции изнутри, приоткрыл ее. В щели показалась серебряно-кудрявая голова доктора. Глаза, быстро пробежав по палате, изучили обстановку, чтобы убедиться, что пациентка не спит. Дверь широко распахнулась. Лечащего врача сопровождала медсестра.

Он с серьезным лицом приблизился к девушке. Взял стоящий рядом стул, сел напротив нее, румяный, будто только что зашедший с мороза. По сравнению с этим розовым оттенком, щеки больной стали казаться еще бледнее. Музыкант по-новому взглянул на нее. Под кожей исхудалых скул будто прятался слой льда. Но следы болезни не испортили красивых очертаний лица. Волос не было видно под завязанной на голове косынкой.

Она определенно изменилась с той поры, когда в первый раз пришла на их скромный концерт. И, тем более, переменилась с момента, когда познакомила свою маму с многообещающим кавалером, по имени Ларри. В тот радостный день перспективный служитель фемиды признавался в планах о женитьбе, и слезы радости наворачивались на глаза обеих женщин. Но из-за глупых ссор пара очень быстро распалась.

Сейчас глаза молодой девушки уже не блестели так, как в день помолвки. Болезнь читалась в слабости ее рук, голову она поворачивала медленно, на тонкой шее сильно проступали жилы. Голос звучал слабее обычного.

– Эх, Эмма, погода какая… – сказал доктор, надевая наушники стетоскопа. Он пытался говорить веселым тоном. – За таким ветром я едва ли смогу тебя прослушать.

Медсестра открыла шторы на всех окнах палаты. Свет немного освежил угрюмое помещение. Доктор наклонился еще ближе к девушке, присев на край табуретки. Он привычно пропустил под одеждой стетоскоп, приложил металлическую мембрану к ее спине и принялся слушать. Девушка стала глубоко дышать.

Музыкант молчал. Он себя чувствовал не в своей тарелке и предпочел бы выйти, хотя сам уже примелькался персоналу. Его принимали то ли за родственника, то ли за бойфренда. Другие мужчины к пациентке не ходили, лишь несколько раз в госпиталь со своей бабушкой приезжал из дальней командировки Брайан. Чаще всех девушку навещала мать. Время от времени приходила подруга.

Серебряные брови доктора немного нахмурились и сдвинулись к переносице. Он внимательно вслушивался. На короткое время он закрыл глаза и сморщил губы. Несколько раз скулы напрягались, выражение лица было задумчивым. В палате наступила тишина.

Невзирая на закрытые окна, из центра города донесся отдаленный звон колоколов. Они били густым звуком с большими интервалами. Причем в промежутках басового боя, колоколов малого размера не было слышно. Даже если очень старательно вслушиваться, зная об их существовании, паузы оставались незаполненными – их волны таяли в воздухе.

Доктор также прослушал девушку в районе груди. Закончив процедуру, он сел глубже на табуретку и принялся разглядывать лицо пациентки.

– Что-то слышно? – не выдержав томительной паузы, первой спросила девушка.

– Мужественная борьба. Молодое сердечко усиленно работает в четыре смены. Организм тратит все силы на выздоровление. Вам надо помогать ему верой в победу, – ласково улыбаясь девушке, ответил доктор.

– Я это уже где-то слышала, – переведя взгляд от доктора в сторону музыканта, сказал девушка.

Музыкант в лице врача большого энтузиазма не наблюдал. Конечно, слова звучали обнадеживающе, но сочувственный взгляд говорил о другом. Парень натянуто улыбнулся девушке.

– Мне кажется доктор прав, – Оскар смотрел то на доктора, то на девушку, – у вас в школе преподаватели рассказывали историю о болезненном перерождении орлов? У нас – да. Так вот, в солидном возрасте некоторые орлы уединяются на вершине горы и сбивают об камни клюв, якобы вырастает новый, и птица молодеет.

– Ага, еще выдергивают себе когти… – с ироничной улыбкой ответила девушка. – Давно известно, что это неправда. Никакого перерождения у них нет. Мне прадедушка много рассказывал про орлов.

Доктор встал, отодвинув на прежнее место табуретку.

– В любом случае кисло сидеть в темной палате – не выход. Надо уверенно идти к своему выздоровлению. Побольше выходите на улицу и проветривайте комнату. Я назначу вам дополнительные анализы.

– Спасибо, доктор, – доброжелательно сказала девушка. – Скажите, когда-нибудь закончатся эти завывания?

– Как только они стихнут внутри вас самой, вы перестанете замечать любые завывания снаружи, – доктор сделал паузу, что-то обдумывая. – Эмма, я хочу, чтобы вы понимали: вам нужна серьезная операция на сердце, и вы должны мне помочь. Нужно настроится на положительный результат. Существует новое медицинское направление, которое называется кардиоонкология. Организму тяжело справляться с тяжелыми процедурами химиотерапии, и тогда начинает заболевать его сердечно-сосудистая система. Мы находимся в той точке, когда я вынужден переключить наши усилия на осложнения с вашим сердцем, а не со злокачественными образованиями. Химио и лучевая терапия дали положительные результаты, и мы выиграли немного времени. Сейчас надо активно работать над усилением вашего общего состояния. Не хочу, чтобы это вас пугало, поэтому буду говорить прямо и откровенно. Поймите вот что: наша стратегия верна, еще недавно, когда в медицине не было понятия кардиоонкологии, только в 20% случаев женщины с диагнозом «рак молочной железы» четвертой степени умирали, собственно, от рака. 42% женщин не выдерживали сердечно-сосудистых осложнений, которые провоцировали методы лечения самого рака. У нас есть четкая стратегия, передовые препараты и понимание сложившейся ситуации. Ваша вера и настрой на победу – не менее важное оружие, чем операции и медицинский уход. Мы говорим: «Страх не ослабляет болезнь, он ослабляет жизнь». Потому не расценивайте ветер за окном как завывания, а воспринимайте его как веселый свист, зазывающий вас выйти на улицу и немного прогулятся, тепло укутавшись. К тому же, как чудесно, что у вас есть помощник. Хочу повторить, мы находимся в той точке, когда на онкологическом фронте стали одерживать победу. – Доктор умолк, не отрывая взгляда от пациентки.

Эмма улыбнулась ему. Вслед за ней улыбки осветили лица остальных присутствующих.

Доктор и медсестра вышли. Эмма повернулась к окну и задумалась. Она не смотрела на улицу, взгляд ее был устремлен на подаренную Брайаном божью коровку, что стояла на подоконнике.

Музыкант терпеливо ждал, что она скажет, и тоже взглянул на стеклянную фигурку.

– На чем мы закончили? – не оборачиваясь, спросила девушка, но тут же сама вспомнила. – Да, откроешь дверь в мою комнату. Там у окна должен стоять кукольный домик. Внутри есть игрушечный шкафчик с замком. Ключ на той же связке, которую ты найдешь в игрушечном паровозе. Достань из шкафчика мой дневник. На нем моя детская фотография со щенком.

Музыкант еще несколько секунд громко шуршал стержнем карандаша в блокноте. Девушка перевела взгляд на его заметки, словно хотела убедиться в достоверности записи. Когда звук карандаша стих, она взяла с тумбочки и положила себе на кровать папку с бумагами.

– Первым делом надо найти 3D-страницу, на которой выступают объёмные силуэты – я, папа и мама. Это самая толстая страница в дневнике, потому у тебя не должно возникнуть сложностей. Когда-то я согнула мамино изображение. Прошу тебя разогнуть его. Конечно, линия изгиба останется, но картон в закрытом дневнике должен расправиться. Это первое, – девушка открыла лежащую на коленях папку. – На следующей странице в дневнике, еще девочкой, обиженной на маму, я написала кое-что плохое и очень об этом жалею. Ты очень выручишь меня, если просто вырвешь лист, – она на миг задумалась. – Насколько я помню, в дневнике осталось много пустых страниц. На любую из них, пожалуйста, вклей вот эти вырезки.

Девушка достала из толстого конверта заготовку для 3D открытки и указала на окрашенные в зеленый цвет кончики.

– Ты разберешься, надо клеить не полностью всю фигуру, а только опорные ножки. У меня здесь было много свободного времени. Я вырезала силуэты, – легко улыбнулась она.

Музыкант принял конверт и аккуратно вложил его в свой блокнот. Девушка вновь потянулась к своей папке.

– Это еще не все. Мне очень важно, чтобы ты вклеил в дневник этот текст, – протянув рукописную записку, продолжала девушка.

– Понял, будет сделано, – ответил Оскар и бережно уложил туда бумажки, убедившись, что края вкладышей не торчат.

Девушка на некоторое время задумалась, остановив свой взгляд на блокноте музыканта, словно не замечая поверх него рук молодого человека.

– Когда мне назначили повторную операцию, я хотела забрать дневник с собой в госпиталь, но потом подумала, что будет тяжело с ним носиться, – медленно проговорила она.

Молодой человек какое-то время ждал дополнительных указаний, но после продолжительной паузы девушки, отложил блокнот на кровать и, расправив спину, ласково улыбнулся.

– Знаешь, я, безусловно, исполню все, о чем ты меня попросила. Только уверен, что скоро ты сама выздоровеешь и вклеишь все эти листы, – он кивнул на лежащий у ног девушки блокнот.

– Оскар, перестань, пожалуйста, – ответила она, не улыбнувшись.

– Молчу… Просто мне показалось, что лицо твое стало немного здоровее, ты словно посветлела.

Девушка хотела засмеяться, но вместо этого зашлась спазматическим кашлем. Каждый очередной порыв давался ее ослабевшему телу сложнее, слезы полились из глаз. Она старалась захватить побольше воздуха и между приступами раскрывала рот все шире. Музыкант уже видел такие приступы и каждый раз беспомощно привставал, нелепо разводя руки, словно искал, что полезного подать. Ему было трудно просто смотреть, ощущая свою беспомощность. Силы пациентки хватило лишь на то, чтобы жестом руки усадить друга обратно на место и, таким образом, немного успокоить.

Спустя мгновение, восстановив дыхание, она приободрилась, и глаза загорелись новой мыслью. Эмма посмотрела в глаза музыканта. Лицо ее приняло детское выражение, как если бы ребёнок уверенно оправдывался в своей невиновности. Мокрые глаза подчёркивали этот невинный образ.

– Я же не знала, что задержусь тут надолго. Думала, как и после первой операции, меня почти сразу отпустят домой, – заговорила она, и ее рука доверительно легла поверх сложенных ладоней музыканта. – Дневник отдашь Брайану, я его уже по телефону предупредила. Будет лучше, если не ты, а он передаст его маме.

В палату вошла дежурная медсестра. Музыкант обернулся от того, что его коснулась рука женщины в халате.

– Вы уже находитесь тут вдвое дольше рекомендованного времени. Пациентке нужно отдохнуть.

Парень кивнул медсестре и показал жестом “еще пять минут”. Она ответила одобрительным кивком, но осталась стоять рядом.

– Я позже приду, поспи немного, – готовый уходить, на выдохе сказал молодой человек.

– Я потеряла одного родителя и не замечала наличие другого… – словно не услышав музыканта, в раздумьях проговорила девушка.

– Хочешь, чтоб я что-то добавил от себя твоей маме в самом конце мероприятия?

Девушка ненадолго задумалась, затем внимательно посмотрела на собеседника.

– Не надо. Разве слова могут загладить то, что мне так и не удалось оправдать ее надежд на внучку? Ах да! Не удивляйся, что она постоянно пьет таблетки. Они удерживают ее в иллюзорном мире. Врачи одобрили такую терапию. Без них она возвращается в настоящее, и оно ее очень пугает.

– Постараемся сделать все наилучшим образом, – сказал музыкант, поджал губы и пошел к выходу.

Эмма повернула голову к окну. Оставшись одна, она вдруг заметила, что ладонь руки выкрашена в темно-синий цвет. Оставаясь совершенно спокойной, она сжала кулак. Разжав его, увидела, что ладонь вернулась в обычное состояние. Никак внешне не отреагировав на эту странность, девушка закрыла глаза и глубоко вздохнула. На подоконнике все так же безмятежно поблескивала божья коровка, подаренная Брайаном.

30. Потерянное тепло

___

Как маленький принц на краю Калистоги,

С самою собой я веду диалоги.

(Эмма)

___

В дверь уже непрерывно колотили. Такой сильный и монотонный стук невозможно было не услышать изнутри.

Джоанна приоткрыла дверь на цепочку и увидела серьезное лицо Брайана. Ни секунды не помедлив, женщина открыла дверь. Ее безумное видение окончательно рассеялось.

– Брайан! Дорогой, – раскинув руки для объятий, торжествовала Джоанна. Она прижала к себе молодого человека в парадной военной форме. А он протянул хозяйке пышный букет.

– С днем рождения, Джоанна.

– Спасибо, Брайан. Это так мило.

– Почему вы так долго не открывали?

– Мы готовили внизу спектакль, – немного замешкавшись, ответила женщина. – Прошу, проходи в дом.

Брайан поднял стоящий у ног пакет и последовал за пожилой женщиной. Он все никак не мог расслабиться.

– Я слышал выстрел… – вопросительно сказал он.

– Ах. Ты же знаешь, я все еще стреляю холостыми по крысам, больше ничего не помогает.

Когда они дошли до гостиной, Брайан замедлил шаг. Оглядываясь на обстановку, он пытался представить происходящее до его прихода. На полу виднелись разводы голубого крема, рядом с ним – битое стекло и грязная скатерть, в которую она, похоже, пыталась собрать разбросанную по полу посуду. Рядом валялось ружье.

– Ты, как всегда, опаздываешь. Уже ведь взрослый – не на мопеде ездишь, – Джоанна дотронулась до медали на форме Брайана.

– Прошу прощения. Я спешил, как мог, – ответил Брайан.

– Может, тебе воды или кофе?

– Нет, спасибо, – ответил Брайан не сводя глаз с ужасной картины беспорядка.

– Да, случилась неприятность, – сказала хозяйка. – У стола ножка подломилась. Вино и торт, все испорчено. Но пойдем скорее. Не убирать же, когда спектакль ждет.

В дверь снова позвонили. Джоанна удивленно оглянулась на прихожую, потом на Брайана. Она нежно провела рукой по его груди, точно пробуя качество материала или наличие самого мужчины.

– Кто бы это мог быть? – тихо спросила она и пошла к двери.

Брайану было хорошо видно, как в открытую дверь вошёл пожилой мужчина. Он подарил букет цветов и поцеловал Джоанну в обе щеки. Другой букет остался у него в руке. Он был завернут в пакет, но все равно бутоны цветков отчетливо виднелись через полиэтилен. Женщина, очевидно, была рада его появлению. Постаревший почтальон видел Брайана ещё школьником, когда тот подрабатывал на летних каникулах развозом газет. С тех пор прошло много времени. Брайан не сразу узнал бывшего коллегу, но черты лица показались ему очень знакомыми.

– Вот так, два почтальона одновременно оказались в одном доме, – сказала Джоанна. – Вы узнаете друг друга?

– Конечно, – первым ответил Брайан, растянувшись в доброй улыбке. – Мы не были близко знакомы, но я вас помню.

– Это тот мальчик, который подрабатывал летом у нас на почте! – хриплым голосом сказал бывший почтальон. – Приятный момент.

Спустившись в подвал, не замедляя шаг, Джоанна прошла до самой сцены, мимо музыканта в центре зала.

Брайан остался стоять около лестницы. Глаза привыкали к темноте домашнего театра. Густая искусственная дымка окутала помещение. У самой сцены были включены яркие софиты, формирующие дополнительные блики. Присмотревшись внимательнее, Брайан не разглядел на стульях ни одного человека. В зале был только музыкант, исполняющий легкую мелодию – интродукцию.

Пожилой мужчина остановился рядом с Брайаном.

– Ты что-то видишь? – тихо спросил он.

– Да, вам помочь пройти к сиденьям? – любезно ответил Брайан и протянул ему согнутую в локте руку.

Бывший почтальон тотчас же схватился ревматическими пальцами за рукав Брайана. Тяжело дыша, пожилой человек устроился в первом ряду, положил букет себе на колени и, наконец, разжал смятый рукав Брайана. Решив далеко не ходить, молодой человек сел позади него.

Музыкант проводил их любопытным взглядом. Он много слышал об обоих мужчинах от Джоанны сегодня и от Эммы в госпитале.

Джоанна была счастлива. Она остановилась на небольшой лестнице и окинула взглядом зал. Торжественный взгляд хозяйки давал ощущение, что зал не был пуст. Она смотрела так, будто случился неожиданный аншлаг и свободных мест не было вовсе. Наконец, она скрылась за ширмой. Музыкант завершил мелодию и наступила полная тишина.

Перед началом спектакля Брайан оглянулся на музыканта, и они по-дружески кивнули друг другу.

Изредка слышались шорохи, будто за ширмой перекладывали какие-то предметы, но в целом было тихо. Джоанна проверяла расстановку реквизита и готовность механизмов – догадался Оскар. “Знают ли зрители, сколько всего надо подготовить для спектакля кукловоду?” – подумал он.

По всей видимости, на сцене находился вспомогательный пульт управления дымовой машиной. Раздалось шипение, и небольшие клубы пара вырывались из-под закрытой портьеры. Вскоре дым-машина выключилась.

Музыкант решил сыграть короткую интродукцию, чтобы заполнить паузу. Занавес начал медленно открываться. Стало быть, он угадал с моментом. Возможно, Джоанна ждала за кулисами именно его вступления.

Когда музыкальное оформление пишется специально для спектакля, можно учесть все поворотные моменты на стадии подготовки, усилить драматические моменты. Оскар не получил даже намёка насчет своего сопровождения, но ответственно настроился импровизировать.

В зале стало еще темнее, и в подвале больше не было ничего, на чем можно было остановить взгляд, кроме светлого квадрата контрастной, хорошо декорированной сцены.

Это был утренний сад с легкой дымкой, осевшей среди кустов из разных тканей. Сбоку медленно поднимался желтый, не очень яркий источник света, действительно очень похожий на восходящее солнце. От его движения по декорациям поползли тени. Дым становился прозрачней. Цветы на тонкой проволоке легко покачивались.

Все происходило довольно медленно, с одной стороны, это объяснялось необходимостью контроля над многозадачным процессом, с другой – умышленно-неспешным погружением зрителя в нужную автору атмосферу. За кулисами Джоанне пришлось аккуратно закрепить наверху софит, играющий роль солнца. Затем она, видимо, приоткрыла какое-то заднее покрывало, голубовато-прозрачная пелена начала рассеиваться.

Сцена стала проясняться, бутафорские растения стали ярче. Диковинные цветы, едва ужившиеся бы вместе в реальной жизни, на сцене смотрелись гармонично. Лавровые деревья здесь спокойно росли по соседству с саговыми и финиковыми пальмами, а под их зонтичными листьями выглядывали белые венчики индийского лотоса. По всему периметру сцены были густо расставлены остроконечные кипарисы. Красные гвоздики ладили с желтыми хризантемами, а союз колокольчиков с ландышами весело нависал над скромными фиалками. То, что пропорции растений порой не соответствовали их реальным размерам, ничуть не смущало. На сцене они играли свои важные роли. Повсюду были разложены мелкие камушки, отчего почва выглядела еще правдоподобнее.

Музыкант стал тихо наигрывать мажорное трезвучие в верхнем регистре. Он медленно переходил между ступеней, чтоб не перетягивать на себя внимание. Не зная наперед какие эмоции стоило бы выражать, Оскар попытался уйти от эпичности, четко выраженного музыкального сюжета и, вообще, чувств в музыке.Разглядывая декорации, он исполнял мелодию раздумья, без привычных завязки, конфликта и развязки.

Луч света выхватил из темноты маленькие качели.

Два куста насыщенно-розовых олеандров выполняли маскирующую функцию, прикрывая в глубине вход на сцену. Именно из него появилась главная героиня – кукла-марионетка, одетая в белое платье с цветочными узорами. Ее светлые волосы блестели под искусственным светом. На шее красовался большой розовый бант. Двигалась она как живой человек. Не было мелких суетливых движений, каждый шаг отделялся от последующего небольшой паузой, она будто смотрела по сторонам. Первые секунды можно было различить поблескивающие нити, но вскоре зрители переставали их замечать. Остановившись у пышного куста, кукла дотронулась руками до раскрывшихся цветков.

Первое впечатление самое важное, и Джоанна это, несомненно, знала. Она использовала остановку марионетки под деревом, чтобы зафиксировать на помосте вагу и взяться за вспомогательные узлы управления. Раздался глубокий вдох, словно кукла нюхала благоухающие цветы, расположенные рядом с ее головой. Глаза куклы закрылись от удовольствия. Выдыхая воздух, кукла раскрыла рот, одновременно открывая глаза. Это простое, на первый взгляд, движение требовало много практики и производило на зрителя колоссальное впечатление.

Оскару, который в детстве участвовал в кукольных спектаклях, приходилось слышать, что некоторым марионеткам делают специфические линии складок у рта, добавляют асимметричные оттенки на щеках, глаза делают немного разными. Благодаря этому кукла становится больше похожа на реального человека. Все это раньше казалось ему надуманным и невозможным. Теперь же он наблюдал как медленно поворачивающая голову кукла казалась поистине живой. Она улыбнулась, потом задумалась. Он вдруг отчетливо это увидел, хотя в действительности черты ее лица оставались неизменными. Важную функцию для создания иллюзии играли зрачки – блестящие многогранные бусинки. Оставаясь неподвижными, при повороте головы они отражали блики света, и казалось, будто глаза марионетки двигались.

Потратив много времени на кукольные постановки в юности, Оскар понимал, как непросто одному человеку отыграть спектакль. И речь тут не только о сложной механической работе. Куклы произносят реплики, и надо постоянно менять тембр голоса. Некоторые фразы из-за этого могут стать неразборчивыми. Кроме этого, возникает риск сбиться с речевого ритма, запнуться или поперхнуться.

Что касается механической составляющей, то при продолжительной игре затекают поднятые вверх руки и марионетки теряют баланс. Из-за одного неверного движения зритель сразу начнет видеть натянутые над куклой нити. Он мгновенно вернется из сказочного мира в реальный, и всё волшебство улетучится.

Оскар старался повторять шаги марионетки ритмичной музыкой. Ноты извлекались пальцами так мягко, как будто маленькие туфельки ступали на пушистый мох. Зациклив мелодичный аккорд, он с любопытством рассматривал, как технично кукловод справляется с задачами.

Для развития дальнейших событий, Джоанне надо было освободить руки. Кукла прошла еще немного и села на качели.

Из глубины сцены показались еще три марионетки. Видимо, Джоанна зафиксировала их всех на одной ваге, подумал Оскар. Он точно знал, что справиться с тремя куклами одному человеку физически невозможно. И действительно, ноги их были скрыты длинными платьями, а поворачивали головы во время реплик только две крайние героини. Средняя же автоматически играла роль молчаливой собеседницы.

Музыкант стал играть тише, предвидя диалог.

– Ах… какие запахи! Только в этом саду я могу дышать полной грудью, – сказала правая кукла. Голос Джоанны сделался чуть тоньше.

– Видишь вон ту девушку на качели? – ответила еще более писклявым голосом кукла с противоположного края. – Ей мы обязаны за столь чудесный райский городской парк. Раньше тут был пустырь. Говорят, она потратила половину своего наследства на эти диковинные растения и теперь бережно ухаживает за садом.

Все три марионетки остановились в противоположной от качелей части сцены. Вполоборота они смотрели в сторону зеленоглазой прелестницы в белом платье с большим розовым бантом. Тем не менее, зрителю были хорошо видны их лица. Перед тем, как закрепить трех подружек, Джоанна заставила их немного пошептаться. Кукла, произносящая текст, немного двигалась и поворачивала к собеседницам голову. Другие же спокойно слушали. Этот простой академический подход учат во всех мировых школах кукольного театра. Он объясняет зрителю, кто именно говорит в текущий момент, поскольку часто озвучивает марионетку голос, находящийся немного в стороне или сверху. Тем более, в каждом театре часто один и тот же человек озвучивает нескольких персонажей. Джоанна прекрасно справлялась с этой задачей.

На сцену вышли еще две марионетки. Они приблизились к главной героине на качели и затеяли разговор. По большей части они восхищались цветущим садом. Одна из них сорвала с дерева яблоко и протерла его о свою одежду. Оскар поразился: такой трюк никогда не сделает кукловод-любитель. Нужна была не только сноровка, но и умение устроить декорации так, чтобы фокус вообще был возможен. Музыкант сразу понял: участвовало два яблока. Одно было заранее закреплено ниткой на дереве. В решающий момент нить ослабла и плод опустился за черную ткань, закреплённую между ветвей дерева. Второе яблоко, поменьше, было спрятано в широком рукаве самой куклы. Джоанна натянула отвечающую за него нить, и оно скользнуло в руку марионетки.

Ставя такие сложные сцены, легко запутаться с дополнительными нитками и испортить спектакль.

Музыкант посмотрел на других гостей и улыбнулся тому, как не осведомленные о сложности трюков зрители спокойно наслаждаются иллюзией.

Оскар совсем перестал играть. Будто бы для того, чтобы не заглушить реплики героинь представления. Но на самом деле, ему хотелось еще немного почитать дневник. Он поставил тетрадь дочери Джоанны на пюпитр, и стал перелистывать по несколько страниц сразу, попадая на случайные истории. Еще раз посмотрев на сцену театра и убедившись, что действующие лица продолжали вести диалог, он пробежал взглядом по тексту, где было несколько рисунков, на которых изображён мальчик, ведущий свой мопед. Нарисованные котята прятались за загнутыми уголками тетради. Порой примитивные стишки описывали события в шуточном стиле, а порой риторические вопросы заканчивали детские истории.

Как маленький принц, на краю Калистоги

Считаю я птиц, лицезрею дороги.

Какая из них приведет ко мне гостя?

Из стран внеземных и душою межзвездной.

Дорога какая подхватит меня?

Лесная? Ночная, звездою маня?

Быть может по пыльной дороге прибудет?

Быть может приедет, уедет, забудет?

А может быть день ото дня приезжает?

Цветы в этот миг для меня он сажает?..

Как маленький принц на краю Калистоги,

С самою собой я веду диалоги.

Наткнувшись на страницу, где были согнуты фигуры, он развернул сгибы и удивился, как точно девочка вклеила туда объемное изображение дельтаплана. Планер был размашистым, насыщенно-красного цвета. Внизу были нарисованы лежащие в траве дети. Вокруг них, как догадался Оскар, ползали котята. Хотя были скорее похожи на муравьев. В углу детским почерком было выведено: “Теперь папа летает с Плуто”. В его памяти всплыл голос знакомой из госпиталя. Он представлял, как она писала эти строки, что чувствовала и что думала в тот момент.

Ему попалась надпись: “К маме приходил почтальон. Я все рассказала Плуто”.

Оскар оторвался от дневника и туманным взглядом уставился на кукольное представление. Однако смотрел его как бы сквозь сцену, думая об истории этой семьи. О Джоанне, о когда-то резвящейся в доме маленькой Эмме, танцующей под папины шуточные песни в стиле кантри. Он перевел взгляд на Брайана – крепкого телосложения мужчину, который вырос без родителей и стал чудесным человеком. Его ежегодные визиты в день рождения этой пожилой женщины есть акт искренней дружбы, исполнение долга. Он приходит ее поддержать, дать женщине уверенность, что она кому-то в этом мире нужна. Присылает ей письма, которые стопками аккуратно сложены на рояле. А может, он видит в ней мать, которую так искал? С детства он пытался заполнить в душе пустое пространство, предназначенное для семейного уюта. Нужен ли он сам кому-то, кроме своей бабушки? Ценит ли его страна, ради которой он рискует жизнью? Нашел ли он ту, которая ждет его по вечерам? Даже если девушка появилась, он все равно перелетной птицей, в одну и ту же дату, спешит в дом Джоанны. В голове отчетливо всплыл образ Эммы – узел, связавший присутствующих в этом театральном подвале. И Оскар заново почувствовал глубокую привязанность, появившуюся в госпитале.

На следующей странице было крупно написано: ”Брайан – мамин идеал?”. Музыкант вновь погрузился в чтение.

“Сегодня после длительного отсутствия явился Брайан с новостью, что он поступил в колледж. Я никогда не моглабы представить его, типичного Гекльберри Финна, например, в паре с какой-нибудь девушкой. Его прическа всегда была комком торчащих завитушек, веснушки сильно проступали на лице, руки мозолистые, голос скромный. С момента предыдущего визита он заметно возмужал. Мама, словно влюбленная, порхала вокруг него. Я же смотрела на него глазами своего бойфренда. Он точно бы невзлюбил Брайана за то, что тот сильнее. Хотя, если посмотреть глазами подружек – они тотчас бы перессорились между собой, чтоб завоевать внимание Брайана. Мужская красота тоже была присуща моему другу детства. Но он для меня слишком родной друг».

Оскар всматривался в спину очень сильно повзрослевшего Брайана. Он ждал момента, когда тот посмотрит на него, и они сделают то, о чем договаривались.

На сцене появлялись и исчезали новые действующие лица, и кульминация сюжета уже была упущена Оскаром. Ему показалось, что Джоаннин спектакль был не слишком замысловат. Иногда до него доносились фразы, как: “Мне кажется, нет никого в мире, кто бы сейчас пожалел ее”. Оскар даже не пытался вникнуть в суть постановки. Он все еще думал, в первую очередь, об увиденном и прочитанном в дневнике. И о желании стать ближе к матери хотя бы сейчас, когда уже, казалось бы, слишком поздно. Эмма попросила вклеить в дневник страницы о том, как любит ее, как понимает, насколько тяжело ей пришлось. Оскара очень тронули слова о том, какой правильный выбор сделал ее отец, что он, как золотоискатель, нашел самый большой самородок.

Наконец, Брайан обернулся, и взгляды мужчин встретились. Военный тихо пересел поближе к музыканту, и тот молча передал ему дневник. Оскар жестом поднятого указательного пальца задержал Брайана, потянувшись к одному из своих музыкальных футляров. Тихонько его приоткрыв, он вытащил оттуда букет цветов и, передавая другу детства Эммы, кивнул головой на Джоанну.

– Благодарю, – тихо сказал Брайан.

Оба уставились на сцену, но каждый думал о своем. Вскоре Оскар вновь стал наблюдать за Брайаном со спины. Пальцы человека в военной форме гладили краешек тетрадки. Он, как незрячий, считывал каждый бугорок на обложке, словно они представляли собой символы шрифта Брайля. Перевернув несколько раз дневник на обратную сторону, Брайан окинул его взглядом и вновь стал наблюдать за происходящим на сцене. Он гладил и сжимал вещь девушки, которая внезапно попала в его руки, но так и не решился открыть.

Вдруг на сцену из щелей начали вылезать деревянные, выкрашенные в серый, крысы. Кукла на качели будто не замечала их, но ее собеседники стали молча отходить. Они были испуганы, и Джоанне отлично удавалось это передать походкой каждой марионетки.

Музыкант поспешно прислонил к себе виолончель и стал играть тревожную, эпическую музыку.

Вскоре одна из кукол с криком бросилась бежать. За ней последовали другие, оставляя главную героиню в беде. Мастерски оперируя огромным количеством марионеток одновременно, Джоанна отлично справлялась со сложным эпизодом. Каждую куклу ей удавалось увести со сцены по-своему. Кто-то прятался под скамейку, но вскоре выскакивал оттуда и пропадал за ширмой. Другая кукла сложилась на полу, падая в обморок, но ее успели подхватить стоящие рядом героини-подружки и унести за боковую штору. Действия происходили по всей сцене, а не только у края ширмы, что ощутимо расширяло восприятие.

Оскар был крайне потрясен, как искусно все продумано заранее. С такой сложной постановкой справлялась всего лишь одна леди. Ни одного неверного движения не было допущено. Разбегаясь по углам, куклы несколько раз пересекали друг другу путь, что тоже часто требует, как минимум, двух кукловодов, которые могли бы передавать друг другу свои ваги, либо одному из них пришлось бы обходить другого за спиной. Да и то, часто такие ситуации сказываются на поведении кукол. Джоанна добивалась успеха тем, что притормаживала одну из марионеток и, по всей видимости, закрепляла ее вагу рядом на подмостках, давая другой кукле приоритет.

Поначалу грызуны всего лишь принюхивались, приподнимая свои носы вверх, но вскоре стали бегать по кругу и срывать бутоны цветов со стеблей. Музыка становилась тревожнее. В какой-то момент на несколько секунд чуть заметно зашипела дым-машина, и из щелей стали просачиваться струйки дыма. Туман окутал сцену, придав ей мистицизма. Свет постепенно стал более тусклым и холодным. Такая перемена требовала от кукловода безукоризненного знания размещения всех выключателей и длительной практики, чтобы нажимать каждый буквально на ощупь.

Видимо, в момент поочередного выхода на сцену каждой крысы, когда они принюхивались, их крепили на тот круговой обод, что нависал над самой сценой. Все подергивания во время закрепления играли на руку, добавляя покачиваниям головы крыс правдоподобности. «Нанизав» достаточно большое количество грызунов, Джоанна стала раскручивать обод все больше, увеличивая скорость вращения, умножая иллюзию кругового мышиного бега. Находясь на довольно длинных нитках, из-за центробежной силы крысы охватывали все больший радиус, сметая в движении все больше декораций, ломая все больше цветов. Пол устилали великолепные бутоны разных оттенков. Тюльпаны, астры, камелии – все они ложились стеблями на бок, под лапы бегущих крыс. Иногда от столкновения хвостатых чужаков с деревом, на пол падали небольшие яблоки. Декорации падали на пол, производя впечатление неуправляемого хаоса и разрухи. Сколько техник одновременно использовала женщина в своем театре, теперь было трудно сказать даже Оскару.

В центре круга оставалась качель с главной героиней. Она с ногами, в полный рост, залезла на неё.

– Помогите кто-нибудь! – стала кричать она, боясь ступить на землю.

Крысы стали бегать медленнее и после полной остановки неспешно наступали на героиню.

– Помогите! А-а-а! – продолжала громко кричать марионетка.

Джоанна играла с полной творческой отдачей, и хрипота в ее голосе теперь звучала как надрыв героини.

Внезапно под самой падугой, почти задевая темно-вишневые бархатные полоски, скрывающие световые приборы, пролетел самолет. Одновременно с его появлением с нарисованного неба начал спускаться к земле парашютист. Пока парашют летел, можно было рассмотреть, что это спускается парень с красивым глиняным лицом. Но черты пока ускользали от зрителей. Во время приземления кукла становилась на колени совершенно как живая. Каким образом бравый солдат поднимался на ноги не было видно из-за опустившейся ткани парашюта. Без этого трюка действие куклы выглядело бы неестественно. Далее парашют был сброшен через сцену в зал, и немногочисленным зрителям явился воин-освободитель. Он удивительным образом был похож на Брайана. Тонкая ухмылка не сходила с его лица. Фигура крепкая, ордена то и дело шатались на его груди, а русые волосы развевались.

Герой стоял позади полукольца из окруживших качели крыс. Как только он смело вбежал в гущу крысиной стаи, сцену стало обволакивать густым дымом. То одна, то другая крыса подлетала над неразборчивой туманной дракой и сразу же пропадала из виду. Частый топот ног Джоанны, которой приходилось управлять столькими куклами одновременно, и быстрая музыка виолончели удачно оформляли конфликт. Воображение каждого из зрителей по-своему дорисовывало неравный бой в плотном тумане. Кто-то из кукол едва различимо выглядывал из-за кулис и от страха прикрывал рукой рот.

Крысы одна за другой стали разбегаться в разные стороны сцены, пропадая из вида за тяжелым ширмами. Несколько секунд в тумане ничего не происходило, только мордашки марионеток, которые еще недавно в страхе разбегались, с любопытством выглядывали по углам, все больше смелея.

Используя паузу, Джоанна сняла заднее покрывало, дав дыму уйти через отверстие сцены. Туман довольно быстро рассеялся. Воин-освободитель неподвижно стоял посреди сцены, держа руки на боках и сияя ослепительной улыбкой.

Главная героиня медленно слезла с качели и остановилась, разглядывая героя. Парень оглянулся и наконец заметил красавицу. Сразу же подал ей руку, и героиня ответила взаимностью. Куклы сделали несколько грациозных шагов к краю сцены и поклонились залу.

Оскар сразу сориентировался и сыграл триумфальную короткую композицию. Зрители долго аплодировали. К энергичным и звучным хлопкам вскоре присоединился и музыкант. Все ждали Джоанну на поклон. Куклы еще раз поклонились, и занавес закрылся.

В зале со стороны лестницы в подвал включился яркий прожектор, направленный на ширму. Должно быть, он как раз и предназначался для появления живых актеров. Вдруг маленькие черные шторки под сценкой открылись и оттуда на полоску крошечной авансцены, находящейся уже в зрительном зале, вышла на поклон Джоанна. В ее руке все еще оставалась кукла – главная героиня. Пожилая женщина выглядела прекрасно. Улыбка ее была скромна и величественна. Аплодисменты стали еще громче.

Джоанна смотрела против яркого света, струящегося сквозь собравшийся под потолком туман, и ни одного лица в зале ей не было видно. Но она слышала не редкие хлопки троих людей, а нескончаемые овации огромного зала. В какой-то момент она поняла, что зрители уже встали со своих стульев. Сквозь свет она стала присматриваться к неразличимым образам. Ей померещилась улыбка любимого мужа Тома. Между креслами проскочил щенок, так похожий на Плуто. Аплодисменты своим раскатистым шумом уже могли бы приравниваться к овациям в большом театральном зале. Женщина ощутила в этот момент тепло сотни сердец, которые тем или иным образом, были ей знакомы. Сохраняя полное спокойствие, Джоанна посмотрела вниз на стоящую рядом куклу, и та сделала еще шаг вперед, выполнив грациозный поклон. Джоанна последовала за ней и в поклоне приложила свободную руку к груди.

Аплодисменты стояли стеной звука, сквозь который тут и там пробивались громкие крики “Браво”. Третий раз кукла поклонилась одновременно с Джоанной.

Пожилая женщина закрыла глаза и сделала большой триумфальный вдох. Она была так растрогана признанием публики, что по ее щеке скатилась слеза радости. Джоанна посмотрела куда-то вверх, и там ей представлялись ярусы, ложи бельэтажа и бенуара, обитые малиновым бархатом. Все они были заполнены зрителями – настоящий аншлаг. Она послала туда два воздушных поцелуя, один в левую, второй – в правую сторону.

На фоне утопающих во тьме лож и дальних рядов партера, виднелся человек, поднявшийся с первых рядов. С большим букетом цветов он подошел близко к актрисе, и та узнала в нем пожилого почтальона, который почти всю жизнь проработал на одном участке. Он поблагодарил ее за красивое зрелище и был награжден искренней улыбкой дивы. Из зала прозвучал очередной возглас “Браво”.

– Я очень благодарна вам всем, что пришли, – совсем тихо прошептала женщина.

Брайан с детства очень любил представления Джоанны, и в его громких аплодисментах выражалась чистая благодарность за отличный спектакль. Джоанна редко повторялась, его всегда ждала новая история.

Он взял букет, дневник и тоже направился поздравлять женщину с триумфом.

Джоанна сразу узнала его, вынырнувшего из контрового света, и расплылась в улыбке. Геройски подтянутый, в военной форме, он напоминал женщине высеченную из мрамора статую, сошедшую с постамента лишь для этого важного случая.

Музыкант хотел было взяться за инструмент, чтобы украсить момент поздравлений приятной мелодией, но передумал. Если бы он прекратил аплодировать, то одинокие хлопки почтальона выглядели бы слишком безрадостными. Видно было, что Джоанне крайне важен этот миг. Она так долго держала паузу перед поклоном, наслаждаясь овациями, а когда принялась раскланиваться, это стало небывалым событием. Женщина посылала воздушные поцелуи куда-то под потолок, и слезы текли по ее щекам. На мгновение в голове Оскара пролетела мысль, что Джоанна успела принять еще одну горсть своих антидепрессантов.

Она обняла букет и прижалась к нему щекой.

– Спектакль был потрясающим! Спасибо, Джоанна. Но это еще не все, – громким голосом сказал Брайан. И это услышал Оскар. Брайан бросил взор на толстую записную книжку в своих руках, и Джоанна последовала его взгляду. – Я хочу, чтоб дневник Эммы хранился у ее мамы. Однажды ради забавы она дала мне его почитать про наше общее детство, и он остался у меня. Думаю, так будет лучше.

Джоанна сразу приняла дневник с фотографией дочери, обнимающей щенка Плуто на обложке. Брайан не спешил покидать женщину и ещё оставался ровно, как того требует военная выправка, стоять рядом с ней. Он смотрел ей прямо в глаза. Этот луч взаимной теплоты согревал сердца обоих. До Джоанны тревожным эхом доходило происходящее, она переводила взгляд то на Брайана, то на дневник. Восторженное состояние сменилось задумчивой интригой, хотя радость не уходила с ее лица.

– Спасибо, Брайан. Это очень ценный подарок, – сказала она после небольшой паузы.

Военный вернулся в почти пустой зал и вновь принялся громко хлопать.

Музыкант приоткрыл один из своих футляров, достав еще два букета. От себя он дарил розы. От дочери Джоанны, Эммы, традиционный букет из ириса и лилий.

– Я получил массу удовольствия, Джоанна. Уверен, гости тоже, – подойдя, сказал Оскар. Он вручил оба букета одновременно, никак этого не комментируя. – Очень вам благодарен за чудесный день и вечер.

– Твое музыкальное сопровождение очень украсило спектакль, – ответила она, принимая от него цветы. – Спасибо и тебе за прекрасный день рождения.

– Джоанна, я бы хотел, чтоб моя дочь поучилась у вас управлять куклами. Вам было бы с ней весело. Мы ее однажды спросили, хочет ли она себе братика или сестричку, и она заказала нам бабушку. Еще добавила, что с бабушкой она могла бы шептаться дни напролет.

– Я бы тоже очень этого хотела, – ответила Джоанна, искренне улыбнувшись Оскару. – Приезжайте скорее.

В этот момент Оскар ощутил небывалую, как в детстве, радость от праздника. Ему было приятно, что сложный план сработал. В его стесненной груди заиграло волнение, и казалось, что он мог бы сейчас рассмеяться, только смех этот также мог перейти в непроизвольный плач. Уголки его губ странно скривились, но музыканту удалось подавить в себе секундную слабость. Джоанна стояла чуть выше Оскара и с умилением улыбалась, глядя ему в глаза. “Что-то неподдельно материнское есть в ее обаянии, перед чем юному Брайану – сироте, было тяжело устоять”, – подумал Оскар. Он развернулся и пошел забирать свои вещи.

Почтальон уже стоял на первой ступеньке лестницы, готовый уходить. Брайан дождался, пока Оскар соберет свои инструменты в чехлы – что музыкант сделал довольно быстро – и помог взять все за один раз. На лестнице мужчины еще раз помахали Джоанне.

Оставшись одна, она села прямо на сцену и открыла дневник дочери. Сценический свет хорошо освещал страницы. Наверху Оскар с Брайаном тщательно убирали остатки торта и голубого вина в гостиной. Вскоре входная дверь хлопнула.

Уже на рассвете Джоанна отложила потрепанный дневник, поднялась наверх и долго ходила по дому, рассматривая картины и трогая предметы, к которым когда-то прикасались любимые ею люди. Затем принесла в театр коротко остриженную куклу, на пальце которой поблескивало янтарное кольцо с замершим насекомым. Ей казалось, что перед ней и не кукла вовсе, а Эмма, застывшая, подобно божьей коровке. Джоанна посадила ее в кресло первого ряда, сама устроилась напротив. Накинула на деревянную красавицу свое детское индейское одеяло, и ей показалось, что кукольные руки стали теплее.

Она откупорила еще одну бутылку голубого вина. Особую, к которой Джоанна так боялась прикасаться, последнюю, что успел сделать ее муж перед тем, как насмерть разбился.

Женщина разлила необычный напиток по трем бокалам. Ей представлялось, что семья снова в сборе. Впервые за долгие годы она была по-настоящему счастлива.

Старый граммофон, выкрученный на максимальную громкость, воспроизводил немного торжественную мелодию, меланхоличный «Кол нидрей». Все запреты, которые она когда-то сама себе дала, вдруг перестали действовать, исчезли и аннулировались все старые клятвы. Вместе со звучащей композицией она вдруг провозглашала в душе отказ от всех сковывающих факторов, она обретала чистую свободу, наконец независимую от вечно гнетущего материнского горя.

Напротив Джоанны сидела Эмма. Она улыбалась. Ее несчастное сердце снова билось. Джоанна подняла голову и вдруг утонула в ее живых, блестящих глазах. Она увидела взгляды всех, кто существовал тысячи лет назад и навсегда растворился в небытие, остался в прошлом: миллионы душ, тонны написанных книг, космос придуманных мелодий, гул спетых и сказанных шепотом молитв. Она вдруг подумала: если когда-нибудь ей предстоит исчезнуть, уйти, раствориться – она не пропадет. Останется ярким негаснущим светом в этих глазах, в которых все отчетливее могла рассмотреть свое отражение.

Треск иглы граммофона стал сливаться с отдаленным, неизвестным треском. Где-то вдалеке, наверху, возможно, не столько на улице, сколько на небе, ветер стремительно раздувал стихию. Вместе с трогательной мелодией в подвальное помещение проникал чуть уловимый запах дыма. За музыкой было не слышно, что крысы тоже спустились к Джоанне и тихо спрятались между расставленных для гостей стульев. Чуя близость природных бедствий, они заняли самое сохранное место в доме – укрытие, где теплилась надежда на спасение, где оставался самый чистый воздух.

Джоанна продолжала смотреть в глаза живой, как ей казалось, куклы. Она почти не моргала, отчего Эмма стала обволакиваться туманом. Сонная и ослабевшая хозяйка дома наконец закрыла глаза. Сделала она это незаметно для самой себя, зацепившись за самый краешек дремоты. Улыбка на ее лице немного ослабла. Стены вдруг из красных превратились в янтарные. Джоанне казалось, что весь ее счастливый мир сжался в этом небольшом подвале, как в янтарной капле, на миллионы лет вперед. И ничто больше никогда не нарушит это бесконечное бескрайнее счастье.

Литературный редактор

Лариса Гульцева

Корректор

Валерия Касьянова

Пруфридинг

Екатерина Медовая, Мария Косиха, Михаил Бабин

Людмила Барановская, Виктор Яцев, Ульяна Потапова

Лилия Колчева

Художественное оформление

Александр Королько

В романе использованы отрывки стихотворений Джорджа Гордона Байрона в переводе А.Блока, Н. Брянского, В.А. Жуковского, М. Лермонтова, С. Маршака, Д. Михайловского, А. Сергеева, Н.А. Холодковского.