Кофе с долькой апельсина (СИ) [Kyklenok] (fb2) читать онлайн

========== 1. ==========

Политика — это сказать себе, что нельзя быть счастливым, когда другие несчастны, что высшие интересы моей страны важнее моего личного комфорта. Политика — это люди.

© Марин Ле Пен

Затяжной ливень уже который день выматывал непривыкший к такой погоде Париж, а солнце, словно чего-то стыдясь, пряталось за непроглядные тучи и отказывалось демонстрировать себя окружающим. Где-то вдалеке гортанно ворчал гром, а серое небо то тут, то там разрывало молниями. Город буквально тонул в воде, а сидевшая у камина в своём загородном доме Марин Ле Пен — в отчаянии. Всполохи пламени отбрасывали витиеватые тени на лицо женщины, придавая ему ещё большую измученность и усталость.

Сегодня у огня в камине был настоящий пир — результаты опросов населения, многочисленные исписанные листы с неудачно составленными агитационными речами, которые женщина рвала на кусочки и выбрасывала. И языки пламени жадно набрасывались на столь изысканное блюдо. Жаль, что нельзя было так же кардинально расправиться со всеми проблемами.

Оглушительный крик отчаяния зародился где-то у неё внутри, пропитал собой каждую клеточку, побежал по венам, и лишь потом вырвался наружу жалким сиплым выдохом. В ней бушевало сжирающее чувство собственного бессилия. Она очень устала. Так просто и до отвращения банально. Устала от несправедливости, от несознательности граждан, которые вроде и недовольны нынешней властью, но абсолютно ничего не делают, чтобы что-то изменить.

Исходя из предвыборных опросов её партия лидировала в большинстве регионов, но по первым экзитполам и итоговым результатам заняла только второе место. Граждане просто не пришли на избирательные участки, ознаменовав эти выборы рекордно низкой явкой — в голосовании приняла участие всего треть электората. И от энтузиазма, с которым Марин ездила по городам и проводила агитацию, остались лишь усталость и ощущение выпотрошенности. Проигрыш тяжёлым грузом неудовлетворения лёг на хрупкие женские плечи. Мысли в голове хаотично кружились в каком-то драматическом танце, но разработать новую стратегию по изменению ситуации у неё так и не получалось.

В окна с яростным упрямством всё стучал и стучал дождь, стекая непрошеными слезами по стеклу. Возможно, если бы и Марин попыталась выплакаться, ей стало бы легче. Но этого не было в её ежедневнике запланированных дел, хотя причин для слез у неё было гораздо больше, чем у неба. Прошло уже несколько часов с того момента, как она вернулась домой из штаб-квартиры партии, но ощущение спокойствия так и не наступило. Даже несмотря на то, что в её руке тлела сигарета. Даже несмотря на то, что она была далеко не первой. Горечь бежала по её венам, горечь стыла в лёгких и оседала во рту, но не приносила с собой ничего, кроме раздражения. Даже спящие рядом кошки, уютное мурчание которых всегда действовало на неё как успокоительное, сегодня не справлялись со своими обязанностями.

А настойчивый стук в дверь только сильнее обострил её чувства. Марин нехотя отправилась открывать, тщательно пропуская через фильтр все вертящиеся на языке слова. И кто додумался заявиться к ней в такой до неприличия поздний час? У неё не было сил на разговоры. Она и так за последние дни превысила свой лимит красноречия.

Она открыла дверь и удивлённо посмотрела на нежданного гостя. Удивление… Надо же, она ещё могла испытывать это чувство. А стоявший на пороге вице-президент её партии Жордан Барделла по-мальчишески улыбнулся, ведь нечасто можно было увидеть мадам Ле Пен такой.

— Представляешь, проезжал мимо твоего дома, когда машина сломалась. А вызывать в такую погоду эвакуатор или такси — бессмысленная трата времени. — Начать разговор со лжи, конечно, не лучшая идея. Но не мог же он напрямую назвать ей истинную причину своего визита — поддержать её. Она бы выставила его вон. Да и ему самому её поддержка была сейчас просто необходима. Он, как и она, рассчитывал на совершенно другой исход этих выборов. — Ты позволишь мне переночевать у тебя?

Марин ничего не ответила, просто отступила в сторону, пропуская молодого человека внутрь.

Чужой дом пах уютом и казался родным, ведь каждая вещь в нём ассоциировалась у Жордана с их хозяйкой. Камин и небольшой светильник освещали лишь центр гостиной, оставляя углы во мраке, что создавало таинственность и романтичную атмосферу.

Марин отлучилась на некоторое время, а вернулась уже с полотенцем, которое протянула Жордану.

— Я приготовила тебе гостевую комнату, можешь ложиться. Прости, пожалуйста, но сегодня я мало похожа на радушную хозяйку и интересного собеседника. Сам понимаешь… — Она сняла очки и, потерев переносицу, водрузила их обратно. Уставшие глаза выглядели более выигрышно, будучи спрятанными за стёклами.

— Если ты не против, я всё же предпочёл бы составить тебе компанию, — вытерев мокрые от дождя волосы, он кивнул в сторону ещё не успевшей отправиться в огонь стопки бумаг, — и помочь. Или ты хочешь побыть одна?

— Не хочу, — тихо прошептала Марин, оставив для него возможность списать её ответ на слуховую галлюцинацию. Но он прекрасно услышал её слова и был рад им.

Она удобно устроилась на диване, возвращаясь к документам. Жордан сел рядом и придвинулся ближе к Марин, но лежавшая рядом с ней кошка тут же зашипела, обнажая острые зубки. Капризно мяукнув, она перебралась к женщине на колени, показывая, кто тут на самом деле имеет право на внимание её хозяйки.

— Какая ты негостеприимная! — усмехнулась Марин, пересадив недовольно фыркающую питомицу в её лежанку.

Она потянулась к пачке сигарет, но Жордан мягко перехватил её запястье.

— Тебе нужно отдохнуть, а не портить своё здоровье, — произнёс он, и Марин хмыкнула от его откровенно назидательного тона.

— Для отдыха нет времени. — Она постаралась нейтрализовать усталость в голосе, но потерпела неудачу и зевнула. — У нас есть всего пять дней, чтобы изменить ситуацию в свою пользу и убедить избирателей прийти на выборы во втором туре. Пять дней — это ничтожно мало, поэтому нужно использовать и ночи.

— Но ты устала, Марин… — Он накрыл ладонью её руку, и сердце зашлось в трепете от тепла её кожи, которую хотелось почувствовать губами.

Она отрицательно покачала головой, поймав себя на мысли, что вместо этого хотелось закивать и расплакаться в его объятиях.

Он глубоко вздохнул, осознав, что переубедить эту женщину ему не удастся, и забрал с её колен половину содержимого папки с документами. Так и прошло несколько часов, в течение которых они обсуждали исключительно работу — ничего лишнего, ничего личного. Но Жордан всё равно периодически бросал на неё взгляды и жадно сглатывал всякий раз, когда она облизывала пересохшие губы, изо всех сил борясь с искушением их коснуться.

Жордан снял пиджак. Жарко. Быть может, дело было в камине, растопленном в середине лета, или в женщине, находившейся рядом: в её прищуренных глазах и сосредоточенном взгляде; в губах, по которым изредка путешествовала дужка очков; в волосах, выбивающиеся пряди которых она заправляла за ухо небрежным движением руки; в её аромате, гармонично сочетавшем в себе цитрусовые нотки вперемешку с медовыми и мятными аккордами. И если целовать её долго-долго, этот запах осел бы на его губах…

Марин тоже стало душно. Она раз за разом дёргала непослушную молнию на кофте, пытаясь убедить себя, что не сорвётся из-за подобной ерунды. Но, вскоре оставив это гиблое дело, просто сняла кофту через голову и отбросила в сторону. Она была измотана морально и физически, и в мятных глазах помимо воли их владелицы вспыхнула постыдная мольба о поддержке.

Жордан молча раскинул руки, и Марин без возражений придвинулась ближе, оказываясь в его объятиях. Она уткнулась носом ему в шею, сделав это совершенно неосознанно. Ей всё ещё хотелось казаться сильной и независимой, но и расслабиться в его объятиях хотелось не меньше. Она задумалась, почему так: почему рядом с ним она сбрасывала оковы напряжения; почему накопленная за столько дней усталость, казалось, въевшаяся в неё, как ржавчина, растворялась, а внутри зарождалось нечто, подозрительно похожее на спокойствие?

Некоторые люди похожи на дома с настежь распахнутыми окнами и дверьми. Она же была закрыта на сотни замков и каждому требовался отдельный ключ. И, кажется, Жордану удалось отыскать уже половину из них.

Предложив ей апельсиновый сок, он отправился на кухню и вернулся через несколько минут, предварительно добавив в её стакан пару капель найденного в шкафу снотворного. В противном случае эта неугомонная женщина проработала бы до самого утра.

Марин сделала пару глотков и вскоре задремала, покорно отдавшись накатившей волне медикаментозного спокойствия. Она спала, доверчиво уткнувшись носом в его ключицу, и не почувствовала, как он убрал папку с её колен и обнял. И только треск поленьев в камине и мурчание кошек неподалёку не позволяли ему полностью поддаться искушению этой мучительной близостью.

Сделав вывод, что в собственной спальне Марин выспится гораздо лучше, Жордан подхватил её на руки, и вскоре она уже лежала на кровати, а он сидел рядом. Неяркий свет ночника разливался золотистым отблеском по её коже, кажущейся от этого ещё более тёплой. И он почувствовал острую необходимость прикоснуться к ней. Она хмурилась во сне, и он нежным касанием пальцев разглаживал появившиеся между бровей складки. Он так и просидел у изголовья её кровати всю ночь, переводя взгляд с неё на часы и обратно. Они были для него как тикающая бомба, неминуемо отсчитывающая минуты до рассвета.

Любимых женщин по утрам будят поцелуями и нежными прикосновениями, и Жордан, поддавшись искушению, склонился к её губам. Он задержал дыхание, чтобы Марин сквозь пелену сна не почувствовала его дыхание на своём лице, и отпрянул, как только она пошевелилась.

Он нехотя покинул её спальню. Хотелось лечь, накрывшись одеялом с головой, и вжаться пылающей щекой в прохладную подушку. Но вместо этого он отправился на кухню и, открыв кран, несколько раз плеснул себе в лицо холодной водой, чтобы острый всплеск неуместного возбуждения перестал туманить разум.

***

Марин лениво потянулась, неохотно выбираясь из объятий сна, и выключила звеневший будильник. Тело требовало продолжения отдыха, но впереди её ждал очень сложный и насыщенный день. Она оглядела себя и облегчённо выдохнула — на ней была та же одежда, что и вчера вечером. Она мысленно поставила +1 в личном рейтинге Жордана за то, что ему не пришло в голову раздеть её.

Она встала и распахнула плотно задёрнутые шторы, не позволяющие дневному свету проникнуть в комнату и разбудить женщину раньше, чем это должен был сделать будильник. Тюль колыхался от свежего дыхания утра, а Марин подставляла лицо под ласки лёгкого ветерка, жмурясь от яркого солнца. От вчерашней непогоды не осталось и следа.

Она накрасилась, оделась и перед выходом произнесла несколько напутственных слов своему отражению в зеркале, прекрасно осознавая всю абсурдность общения с самой собой.

***

Находившийся на кухне Жордан улыбнулся, когда причина его бессонницы появилась в поле зрения.

— Как спалось на новом месте? — поинтересовалась она и приветливо улыбнулась.

— Прекрасно, — солгал он. Ведь он не мог сказать ей правду о том, что не спал, а полночи любовался ей, как последний идиот. — Присаживайся, завтрак почти готов.

Она в недоумении застыла на месте. Да-да, этот молодой человек вновь её удивил!

— Кстати, твоя пушистая банда уже накормлена и выгуляна. — Он бросил беглый взгляд на спящих на диване кошек — единственных свидетельниц его бессонной ночи — и вновь принялся колдовать над плитой.

Он знал о ней абсолютно всё, даже то, что ни одно её утро не обходилось без чёрного кофе и апельсина. И вот в турке дымился ароматный напиток, на тарелке лежал разделённый на дольки сочный фрукт, а на сковороде находились только что испечённые блинчики с апельсиновым джемом.

Он разлил смолянистую жидкость по белоснежным чашкам. Сегодня он против обыкновения пил не чай, потому что она его не любила. А Жордан морщился от одного лишь запаха кофе, и начинал закипать не хуже, чем только что сваренный напиток. Но ради этой женщины он был готов терпеть всё, что угодно.

Марин нехотя взяла чашку, без особого энтузиазма прикладываясь губами к тёплому фарфору. Настроение у неё было точь-в-точь как кофе — такое же горькое. Аппетита не было совсем, но, чтобы не обижать Жордана, она вопреки собственному нежеланию всё же отправила в рот дольку апельсина и блинчик.

Жордан улыбнулся, заметив в уголке её губ остатки джема, и потянулся к её лицу. А она остановила его мягким, но ощутимым движением ладони, которая упёрлась ему в грудь. Так она напомнила ему о своих личных границах, которые он не вправе игнорировать.

Марин облизнула губы. Так призывно для него, так искушающе. И он шагнул вперёд, настойчиво прижимаясь губами к её приоткрытому в удивлении рту и сцеловывая с него остатки джема.

— Марин… — Жордан смаковал её имя, наслаждаясь его сладостью и терпкостью, перекатывая на языке, как апельсиновую мякоть, и размазывая по губам. — Как же я давно хотел это сделать.

— Жордан… — Его слова показались ей полнейшим абсурдом, чем-то запредельно неправильным, и она испуганно отпрянула от него. — Ты замечательный… Но…

Он не дал ей договорить, не позволяя этому пресловутому “но” повесить на все его мечты о ней клеймо “несбыточные”, и вновь поцеловал. Целых девять лет он отказывал себе в ней, и теперь хотел наверстать упущенное. Но она вновь отстранилась от него.

— Я старше тебя на 27 лет. Ты повзрослел на моих глазах. Тебе нужно найти кого-то своего возраста. — “Без морщин на лице и седины в волосах”, — хотела добавить она, но весь словарный запас словно испарился.

Прокуренный дом с кошками и политика — это всё, что было в её жизни. А точнее, всё, чему она позволяла в ней находиться.

Её сердце было давно спрятано за стенами. Слишком высокими, чтобы кто-то смог пробраться внутрь. Слишком высокими, чтобы тот, кто уже там, смог выбраться наружу. Марин тяжело сходилась с людьми, но ещё сложнее для неё было с ними расставаться. Но она впустила Жордана в своё сердце — опасливо и боязливо, и пока не очень глубоко. И очень боялась, что один необдуманный шаг может разрушить их отношения.

Проигнорировав все её неубедительные аргументы, он обнял её и вновь поцеловал. В его ладонях и губах таилась бесконечная нежность и тепло, которыми он с радостью делился с ней. Он искренне верил, что у них могли бы получиться настоящие отношения — такие, где они вместе приезжали бы и уезжали с работы, он бы варил ей кофе, подкуривал сигарету и целовал, целовал, целовал.

Марин видела в его глазах желание и понимала, что этот взгляд предназначен ей, только ей одной. И осознание этого туманило разум и заставляло её теряться в его жарких объятиях. Она положила ладонь ему на затылок, ласково зарываясь пальцами в мягкие волосы. И от её действий его рот наполнился вязкой слюной, а живот свело в предвкушении. Его объятия стали более смелыми, и она в его руках стала мягкой и податливой, как самый изысканный и нежный французский зефир.

Жордан не был уверен, позволит ли она повториться этому моменту когда-нибудь ещё, поэтому хотел запомнить её именно такой: отзывчивой к его поцелуям и ласкам и отвечающей на них, принадлежавшей лишь ему.

Неизвестно, как далеко они могли бы зайти, но раздавшийся за окном автомобильный сигнал, свидетельствовавший о прибытии водителя, нарушил их планы.

Жордан нехотя выпустил Марин из своих объятий, напоследок целуя её в висок. А она лишь улыбнулась, заедая вкус его губ долькой апельсина.

========== 2. ==========

Комментарий к 2.

Не планировала я выкладывать работу именно в день рождения Жордана, но вот так совпало. Вдохновение пришло после просмотра новых совместных фото и видео этой парочки. Писать на эмоциях — это не всегда правильно, поэтому могут встречаться опечатки. ПБ открыта. Спасибо заранее.

Политика — это сказать себе, что нельзя быть счастливым, когда другие несчастны, что высшие интересы моей страны важнее моего личного комфорта. Политика — это люди.

© Марин Ле Пен

Марин Ле Пен — влиятельная в политических кругах женщина, каждое слово которой было окутано силой и имело вес. Опасный соперник, чей острый язык поставил на место немало зазнавшихся особ с раздутым эго, и в противовес которому лидеры других партий готовы были даже объединяться друг с другом. Так и случилось во время выборов. И второй тур для “Национального объединения” Марин, несмотря на безупречную слаженность и отточенный профессионализм всех членов её команды, стал таким же неудачным, как и первый. Она надеялась на совершенно иной исход, но судьба — эта чёртова взбалмошная особа — решила иначе, лёгким взмахом руки записав партию Марин в список проигравших. И последняя надежда на перемены растворилась в воздухе, напоминая детскую веру в Санта-Клауса.

“Проиграла, проиграла, проиграла…” — Часто и болезненно стучало у неё в висках, когда Марин покидала штаб-квартиру партии. Она воспользовалась запасным выходом, минуя навязчивых журналистов, от провокационных вопросов которых невозможно было отмыться даже самой святой водой.

Улица встретила её умиротворяющей тишиной, тогда как у Марин внутри господствовала буря. Во рту была горечь, но не от только что выкуренной сигареты. Это был едкий вкус поражения, который пестрел на кончике языка. Она чувствовала себя севшей батарейкой, срочно нуждающейся в подзарядке. Или в утилизации.

Подойдя к своей машине, Марин замерла в удивлении, увидев не личного водителя, а Жордана. Он, опустив взгляд, со злостью пинал попавшиеся под ноги маленькие камешки. Осознание поражения было для него таким же болезненным, как и для неё, и наотмашь било по самолюбию. Он сейчас напоминал бомбу замедленного действия, стоило его чуть задеть — и он бы взорвался. Лишь увидев Марин, Жордан успокоился. Она была для него как детонатор, способная управлять им и его настроением.

Они не говорили о том, что произошло в её доме на прошлой неделе. Работа затягивала словно вязкое болото, и у них — эмоционально потрёпанных и опустошённых — не оставалось времени ни на что другое. Но эти совместно выстраданные дни сблизили их ещё сильнее.

Марин подошла ближе, и маска показного спокойствия крошевом осыпалась вниз, обнажая её истинные чувства. В её глазах, помимо усталости, читалось облегчение. Она была рада, что в данный момент рядом с ней находился именно Жордан, ведь с ним ей не нужно было притворяться. Он шагнул вперёд и сделал то, о чём мечтал весь день — заключил её в свои объятия. Его руки сомкнулись на её спине, в самом правильном и необходимом ей сейчас месте. Лишь они делали её спокойнее и мягче, лишь в них она находила утешение.

— Тебе лучше? — Голос Жордана был преисполнен беспокойством. Молодой человек смотрел на неё с такой нежностью, что где-то у Марин внутри солёное море из невыплаканных за всю жизнь слёз стремительно высыхало. И она кивнула. Но не потому что ей стало лучше, а чтобы стало лучше ему.

— Отвези меня домой… — прошептала она, мечтая поскорее убраться отсюда.

Она расположилась на заднем сиденье автомобиля, а Жордан, заняв водительское кресло, завёл машину и тронулся с места.

— Только не подъезжай близко к дому. Там собрались журналисты… А ни мне, ни тебе не нужны лишние слухи, — проговорила Марин и прикрыла глаза. Она задремала и не почувствовала, как машина резко развернулась, меняя курс.

Посмотрев в зеркало заднего вида, Жордан улыбнулся. В его жизни было многое: и спокойная водная гладь, и едва заметная рябь, и штормовые волны. А эта женщина для него была как цунами. Он задумался, каким удовольствием было бы сейчас целовать её, вкушая мягкость и сладость губ, наслаждаться её поцелуями, в которых сладкого больше, чем в кондитерском магазине, и наполнять собственные лёгкие её стонами.

***

Марин проснулась спустя полчаса от прикосновения чужой ладони к своему колену.

— Просыпайся, спящая красавица. Мы приехали. — Жордан улыбнулся, когда Марин открыла глаза и зевнула.

— Это не мой дом! — Она удивлённо посмотрела на здание, около которого они остановились.

— Правильно, это мой. Не весь, конечно, а только одна квартира. — Жордан вышел из машины и галантно открыл дверь для Марин. — И я приглашаю тебя в гости. Я уже как полгода обзавёлся новым жильём, а ты ни разу здесь не была.

— Я не давала согласия на столь поздний и незапланированный визит, — строго проговорила она. Её волновала собственная репутация. А ещё, хоть она и боялась себе в этом признаться, её волновал Жордан.

— У тебя нет выбора, — усмехнулся он, а Марин удивлённо приподняла бровь, мысленно просчитывая возможные последствия данного поступка. И весь её вид говорил, что это абсолютно неприемлемо. Но Жордан не собирался принимать никакие возражения.

Он взял её за руку и буквально вытянул из машины, завёл в дом и, также не отпуская, довёл до своей квартиры. Она с опаской огляделась по сторонам, не желавшая быть узнанной, и лишь потом вошла внутрь. Квартира оказалась небольшой, но очень уютной. Экскурсия не заняла много времени: начавшись с гостиной, она закончилась в спальне.

— Ты не говорил, что сменил место жительства. — Марин брала стоявшие на тумбочке фотографии, на которых была изображена она вместе с Жорданом, и с интересом рассматривала их. А Жордан не мог отвести взгляд от её рук. Что бы они ни держали — сигарету, ручку или очки — они всегда делали это с неизменным изяществом.

— Говорил несколько раз, ты просто забыла. — Он снисходительно улыбнулся.

— Да… Я плохой друг. — Она виновато посмотрела на него. Уходя с головой в работу, она переставала обращать внимание на важные вещи. И на дорогих её сердцу людей. — Прости меня.

Она мимолётно коснулась его плеча, а у него всё внутри запротестовало, требуя вернуть ладонь туда, где она только что была.

— Это ничего. Мне и не нужна твоя дружба. Только не она! — проговорил он, смотря на неё слишком пристально, слишком заинтересованно, чтобы она могла сделать вид, что не заметила этого и не была обеспокоена.

— Думаю, мне лучше поехать домой. Нам обоим нужно отдохнуть. Доброй ночи, Жордан. — Она поцеловала его в щёку, и он тут же вернул ей поцелуй, только целуя в губы. — Что ты делаешь? — Она испуганно отпрянула от него. Голос дрожал, мгновенно растеряв привычную уверенность.

— Хочу закончить начатое. — Он вновь притянул её к себе и поцеловал, чувствуя, как задрожали тонкие мягкие губы, как крошилась маска холодности, обнажая нечто нежное, требующее ласки и обожания. — Я никуда тебя не отпущу!

Есть люди как открытые книги. Марин же была древним фолиантом на неизвестном языке, и большинство людей были не способны прочесть даже название. А Жордан был уже на середине. Он тонко чувствовал эту женщину, давно изведав многие закоулки её души. И сейчас, когда его пальцы высвобождали из петель неожиданно покладистые пуговицы на её блузке, он понимал, что всё делает правильно.

Он медленно — почти торжественно — опустился перед ней на колени и, коснувшись губами живота, почувствовал нечто невероятное. Она дрожала. Смелая и бесстрашная мадам Ле Пен боялась. Жордан улыбнулся этому открытию и продолжил щедро осыпать поцелуями её кожу. А она прикусила губу и зажмурилась, пытаясь реанимировать корчащийся в агонии здравый смысл. Но чувства — давно забытые, чужеродные и непрошенные — накатывали на неё волной, и всё внутри замирало в тягучем предвкушении.

Он подхватил её на руки и положил на кровать, и она потонула в ворохе прохладного шёлка. Запредельная нежность его ласк превращала возведённую ею же самой стену вокруг себя в руины. И вскоре на ней не осталось даже защитной брони. Впрочем, как и одежды.

Её кожа под его прикосновениями была влажной и горячей, но и самому Жордану было жарко ничуть не меньше. И он поспешно скинул всё, что было на нём надето. Он покрывал поцелуями её тело, нетерпеливо спускаясь туда, где оно было наиболее отзывчиво к его ласкам. Марин не смогла сдержать хриплого стона, когда он коснулся поцелуем внутренней стороны бедра, и почувствовала на коже его довольную улыбку. Он жадно вдыхал её запах — сладкий и обволакивающий аромат самой желанной для него женщины.

Его губы всегда оказывались именно там, где она так отчаянно желала их чувствовать. Он топил все её сомнения в бесконечных прикосновениях, влажных поцелуях и бессвязном шёпоте ей на ухо. Каждым своим движением он погружал её в пьянящее блаженство, и она становилась всё податливее, а в глазах блестела мольба не останавливаться. Но это и не входило в его планы. Он несколько часов изматывал её неспешными и дразнящими ласками.

Когда ленивая нега разлилась свинцом по их телам, он обнял её, и она заснула в уютном и безопасном кольце его рук. Какое-то время он просто слушал её размеренное дыхание и старался не шевелиться, боясь её разбудить. И лишь потом обнял ещё крепче. Он вновь забыл о сне, боясь, что она окажется миражом и растворится в воздухе, стоит ему закрыть глаза. Он просто заворожённо наблюдал, как лунный свет проникал в комнату сквозь занавески и заливал её обнажённое тело серебром. И ему казалось, что на всём белом свете нет женщины восхитительней.

***

Первые солнечные лучи проникли в спальню и мягкими бликами легли на лицо Марин. Женщина приоткрыла глаза и зевнула, чувствуя себя выспавшейся и полной сил. Впервые за долгое время она провела ночь без кошмаров, которые из года в год оплетали её сны липкой паутиной, возвращая в самый страшный день её жизни — когда её детство треснуло и раскрошилось. Воспоминания следовали за ней по пятам много лет, и она помнила всё до мельчайших подробностей: взрыв и разрушение половины многоэтажного дома, в котором жила её семья, и она, будучи восьмилетней девочкой, крепко вцепившись в спинку кровати, находилась среди каменной крошки и битого стекла. Марин во сне заходилась кашлем и просыпалась от нехватки воздуха, с застывшим внутри криком, а сердце стучало под самым горлом. Но сегодня призраки прошлого её не навещали. Потому что рядом находился тот, кто был способен защитить её от всех страхов.

Марин, подобно кошке, выгнулась на простынях и зажмурилась от ярких солнечных лучей. Её ещё рассеянный после сна взгляд скользнул на вторую — пустую — половину кровати. Она закусила губу, вспоминая вчерашний вечер: хватку Жордана на её бёдрах, его уверенные движения внутри неё и их стоны в унисон. И тело предательской дрожью откликнулось на калейдоскоп ярких воспоминаний.

Она выскользнула из-под покрывала и отправилась на поиски своих вещей. Но единственное, что ей удалось обнаружить в спальне — это рубашка Жордана. Марин набросила её на обнажённое тело, столько раз зацелованное за эту ночь, что при воспоминании об этом на щеках женщины появился румянец. Её кожа всё ещё хранила тепло чужих губ.

— Доброе утро, мадам Ле Пен! Как спалось на новом месте? — За её спиной раздался голос Жордана.

Женщина на миг растерялась, задетая и уязвлённая этим бездушным обращением. Мысли о том, что для него её тело было всего лишь пристанищем на одну ночь, бесцеремонно полезли в голову. Она стыдливо попыталась одёрнуть рубашку, внутренне сжимаясь от несвойственного ей смущения, и повернулась, встречаясь взглядом с Жорданом.

В окна проникали солнечные лучи, вот только вовсе не они, по мнению Жордана, освещали всё вокруг, а стоявшая рядом женщина. Благодаря ей прошлой ночью он наконец узнал, каково же счастье на вкус.

А сейчас он пристально разглядывал её. Она в его рубашке, на которой после вчерашней ночи стало не хватать непозволительно-неприличного количества пуговиц — весьма соблазнительное зрелище. Но ему было мало наслаждаться видом — он хотел наслаждаться ей.

— Мне уже пора, — прохрипела Марин, ощутив сильную потребность в глотке свежего воздуха.

— Неразумно выходить на улицу сейчас, при свете дня. Тебя ведь могут узнать. Лучше тебе остаться здесь. Но чтобы в следующий раз надеть мою рубашку… — Он притянул её к себе, сомкнув руки на талии. — Тебе придётся отвоёвывать её у меня с помощью утешительных поцелуев. — Он счастливо улыбнулся, его буквально распирало изнутри чувство эйфории. Казалось, что ещё чуть-чуть, и он просто лопнет, забрызгивая всё вокруг ярким искрящимся счастьем.

— Почему ты это делаешь? Да, мы переспали, но ничем друг другу не обязаны. Это просто секс и… — Слова давались ей с трудом, приходилось насильно выдавливать их из сведённого судорогой горла.

— Потому что я люблю тебя, Марион Анн Перрин{?}[Марион Анн Перрин Ле Пен — полное имя Марин. ]! И для меня это не просто секс. Я ждал этого девять долгих лет, — произнёс Жордан и напрягся, наблюдая, как сказанное им на мгновение замерло в воздухе, а затем достигло чужих ушей и осозналось.

Марин застыла, поражённая его признанием. Ей казалось, что всё это нереально и постановочно, что вот-вот театральный занавес закроется, и Жордан скроется за кулисами.

— Пожалуйста, Марин, не нужно ничего отвечать, — попросил он, заметив страх в её глазах. — Просто прими как данность то, что сейчас услышала. И не закрывайся от меня.

— Жордан… Это всё неправильно. — Она пыталась звучать если не убедительно, то хотя бы отрезвляюще для него. — Мы с тобой коллеги по работе…

— Неправильно? Прошлой ночью ты выстанывала другое. — Он растянул губы в широкой и совершенно бессовестной улыбке. — А я целовал тебя в те места, которых не должны касаться губы всего лишь коллег по работе.

Он подцепил пальцами её подбородок, всё время норовивший опуститься как можно ниже, и заглянул ей в глаза. Как же прекрасна она была в своей душевной обнажённости!

— Пойдём завтракать. В моём доме для тебя всегда найдутся кофе и апельсины. — Он взял её за запястье — словно боялся потерять — и увлёк на кухню, которая встретила женщину терпким и пьянящим запахом свежесваренного кофе и дурманящим ароматом выпечки.

Он сел на стул и, притянув её ближе, усадил к себе на колени. Солнечный свет растопленной карамелью блестел на коже Марин, и Жордан не смог отказать себе в желании поцеловать её в щёку.

Взяв со стола апельсин, она подцепила ногтем оранжевую кожуру, и брызнувший сок оставил яркие капли на её коже. Жордан перехватил её руку и, коснувшись беззащитно-подрагивающих пальцев языком, слизал с них цитрусовую сладость.

— От тебя пахнет апельсинами, мятой и… — Он уткнулся носом ей в шею и глубоко вздохнул, словно хотел пропитаться её ароматом, завернуться в него, как в мягкий плед.

— Тобой. — Она обвела большим пальцем контуры его улыбки, размазывая по губам апельсиновый сок, а он оставил на подушечке лёгкий поцелуй.

— Останешься у меня? — Его шёпот бархатом льнул к коже, вынуждая Марин подчиняться обнявшим её рукам. Её тихое “да” затерялось у него на груди и прошло через сердце.

— До вечера я в твоём полном распоряжении, — ответила она, поразившись мягкому звучанию собственного голоса.

— До утра. Я очень хочу быть рядом, когда ты проснёшься. — Он взял её руки в свои и, коснувшись кожи губами, потёрся о них щекой. — И до конца жизни.

Завтрак мог и подождать. Его желание раствориться в ней — нет. Он не боялся пресытиться. Он боялся, что и жизни не хватит, чтобы насладиться этой женщиной.

Комментарий к 2.

Фото дома Марин, разрушенного взрывом 2 ноября 1976 года:

https://ibb.co/FHRJL0L

Это было покушение на её отца.

========== 3. ==========

Осень ворвалась в Париж жёлто-оранжевым листопадом, укладывающимся под ноги ярким, шуршащим ковром. Но кое-где на деревьях самые стойкие листья ещё оставались зелёными, из последних сил сопротивляясь сентябрю. Воздух стал прохладным без присмотра ласкового солнца. Оно лениво выбиралось из-за горизонта, словно его помимо воли вытаскивали те, кто ещё хотел немного его тепла.

Для Марин это время года ознаменовалось временным уходом с поста президента партии и передачей полномочий тому, кому она безгранично доверяла. Таким человеком для неё был Жордан.

Женщина, чей волевой характер и лидерские качества были не менее знамениты, чем её громкая фамилия, упёртая и целеустремлённая, с горящими глазами и правдой, которая мало кому нужна — она вновь приняла решение баллотироваться на президентских выборах. Она желала всего самого лучшего для Франции, и ради исполнения этого желания не жалела себя. Она днями и ночами занималась подготовкой своей предвыборной кампании, тщательно продумывая каждое слово, которое она собиралась донести до избирателей, каждое своё действие. И сегодняшний вечер не стал исключением. Но сколько бы она не прилагала усилий, казалось, что работы становилось только больше. Было ощущение, что она попала в какую-то временную петлю. Усталость плескалась по венам, текст начинал расплываться перед глазами, и Марин, тяжело вздыхая, по нескольку раз перечитывала одно и то же предложение.

Кошки мирно посапывали на давно облюбованном ими диване рядом с Марин, на котором ей самой едва хватало места. Она ласково гладила то одну любимицу, то другую, мысленно одалживая у них спокойствия и сил. Под ласкающей их ладонью кошки громко урчали, что свидетельствовало об их полной удовлетворённости действиями хозяйки и жизнью вообще.

Марин оторвалась от документов и, давая глазам хоть немного отдохнуть, посмотрела в окно. Париж уже накрыла вечерняя дрёма, а начавшийся ещё утром дождь только усилился, превратившись в сплошную стену воды. Свинцово-серое небо периодически озарялось яркими вспышками молний, сопровождающимися раскатами грома. Женщина задумчиво всматривалась в происходящее за окном, погружаясь в мягкие объятия воспоминаний. Именно в один из таких дождливых дней Жордан решился сделать шаг навстречу совершенно другим отношениям, всё изменившим между ними.

Марин считала свою жизнь полной чашей, потому что в ней банально не было места ни для чего, кроме политики. Но Жордану удалось отвоевать себе очень уютный уголок не только в её жизни, но и в сердце. С ним она могла быть самой собой — обычной женщиной без набившей оскомину громкой фамилии, без бездушно-строгих приставок “руководитель партии” и “кандидат в президенты”. С ним она могла быть просто Марин.

Она так увлеклась своими мыслями и происходящим за окном, что не заметила, как открылась входная дверь, и как она сама стала объектом наблюдения. Жордан уже несколько минут стоял в дверях и с наслаждением наблюдал за блуждающей по её губам улыбкой, словно чувствуя, что именно он был её причиной.

Стоило кошкам, ещё недавно лениво мурлыкающим, увидеть Жордана, как они спрыгнули с дивана с несвойственной для их гордой кошачьей натуры энергичностью и стали льнуть к его ногам.

— Предательницы! — с мягким упрёком бросила Марин, но на наглых усатых мордашках не наблюдалось ни тени раскаяния.

Жордан одарил лаской каждую из них, а затем вновь посмотрел на Марин. Их взгляды встретились и привычно утонули друг в друге — молочный шоколад в мятной карамели. Сняв мокрую верхнюю одежду, молодой человек подошёл к сидевшей на диване женщине и мягко коснулся её губ своими.

— Привет! — Дни, проведённые с ней в разлуке, были для него скупы на хорошее настроение. А сейчас он улыбался ей даже сквозь непогоду. — Пустишь переждать дождь?

— Не нужно придумывать нелепые предлоги, чтобы приехать ко мне. — Она отложила ноутбук и документы в сторону, чтобы полностью сосредоточить своё внимание на госте. — Только не тебе.

Её мягкая и тёплая ладонь сжала его, прохладную.

— Выпей что-нибудь, чтобы согреться, — предложила Марин и кивнула в сторону кухни.

Жордан тщательно осмотрел полки в шкафу, заставленные по всем правилам перфекционизма, в поисках чего-то приемлемого для себя, но безуспешно.

— У тебя десять видов различного кофе, но нет простого чёрного чая… — наигранно возмутился он и по-детски надул губы.

— Я не пью чай. — Она пожала плечами. — Поэтому довольствуйся тем, что есть.

— У тебя не получится переманить меня в ваше сообщество кофеманов. Нас, любителей чая, тоже довольно много! — без тени сомнения и с гордостью проговорил он.

— Тогда давай заключим пари! Я приготовлю тебе кофе, и если он тебе понравится, ты весь вечер не будешь отвлекать меня от работы. — Женщина ждала его ответа, скрестив руки на груди.

— А если не понравится… Ты выполнишь любое моё желание. — Он вновь подошёл к ней и близко наклонился к её лицу. — Например, пойдёшь со мной в ресторан, в кино или просто на прогулку.

— Я не по этой части… — Она отрицательно мотнула головой.

— Не по части чего? Кино, ресторанов или прогулок? — уточнил Жордан, видя её обеспокоенность. Он с лёгкостью прочёл это в её глазах. Ему они никогда не лгали.

— Не по части свиданий. К тому же все они подразумевают публичные места. Это неприемлемо, ты же знаешь… — Она посмотрела на него с лёгкой укоризной.

— Я что-нибудь придумаю. Ведь если ты проиграешь, я буду нуждаться в поощрении, — произнёс он, щекоча словами её губы. Она увернулась и хрипло рассмеялась, но ему всё же удалось поцеловать её. — Договорились?

Марин, подозрительно прищурившись, посмотрела на его протянутую ладонь, но всё же вложила в неё свою. Она уверенным шагом направилась на кухню. Насыпала в турку несколько ложек уже молотого кофе и поставила варить, сосредоточенно помешивая. И вскоре аромат свежесваренного напитка витал по дому. Она добавила апельсиновый сироп, сливки, ванилин и корицу и, всё взбив, вылила в бокал. Покрытую сливочной пенкой поверхность Марин украсила апельсиновой цедрой и тёртым шоколадом. А Жордан с интересом наблюдал за отточенными движениями любимой женщины, готовящей какое-то кофейное безобразие.

— Апельсиновый раф{?}[Во время визита в Россию в 2017 году Марин пробовала раф и, по её утверждению, он ей понравился. Думаю, она вполне может готовить его дома. А уж при наличии Интернета найти рецепт не составит большого труда.] для месье привереды! — торжественно проговорила она и, слегка поклонившись, протянула ему бокал, украшенный долькой апельсина.

Молодой человек осторожно, словно недоверчиво, поднёс бокал к губам и, отхлебнув немного, наигранно скривился.

— Мне не нравится! — сделав ещё один глоток, резюмировал Жордан. Он поставил ненужный более бокал на стол, отодвинув его подальше, чтобы тот ненароком не прилетел ему в голову.

— Кто бы сомневался! — с напускным возмущением проговорила женщина. — Но, быть может, вы дадите мне шанс изменить ваше мнение?

— Возможно. Но этот раунд ты проиграла. — Победно улыбнувшись, он прижал её к себе. Его руки забрались под её кофту, впитывая холодными ладонями чужое тепло. Он любил вот так — бесстыдно и правильно — касаться её тела и ощущать пробегающую по коже дрожь ответного желания.

Рядом с ней он старался дышать часто и глубоко, заполняя лёгкие до краёв её запахом и позволяя распускаться внутри апельсиновым деревьям.

— Я обязательно исполню твоё желание, но позже. А сейчас мне нужно работать, — твёрдо произнесла она, безжалостно разрушив подёрнутый флёром романтики момент.

Надежды Жордана провести с ней хоть какое-то время наедине тонули, как корабль, в днище которого появилась брешь, и он всё глубже уходил под толщу воды.

— Ты совершенно себя не бережёшь! — Он чуть повысил голос, добавив в него необходимую долю возмущения и беспокойства. — Я понимаю, что политика — твоя жизнь. А моя жизнь — это ты. — Он взял её руку и прижал к своей груди.

— Прошу, дай мне несколько часов. — Она редко когда могла позволить себе полностью расслабиться, выйдя из режима боевой готовности, когда её цепкий и испытующий взгляд становился мягким и тёплым. Таким, каким она сейчас смотрела на Жордана. — А потом я буду в твоём полном распоряжении.

— Значит, ты не против, чтобы я остался на ночь? — опасливо, словно боясь отказа, спросил он, захлёбываясь в собственной беспомощности перед этой женщиной.

Да и сама природа словно желала продлить их совместный вечер… Небо решило, что пролило сегодня недостаточно слёз и разрыдалось сильнее прежнего, отбрасывая всякую скромность и насылая на Париж настоящий ливень. Стройные ряды дождевых капель обрушивались на город, словно вступая с ним в сражение.

— Не против. — Её губы тронула улыбка — такая редкая с другими и такая частая с Жорданом. Она подушечкой большого пальца разгладила пока ещё неглубокую морщинку меж его бровей. — Чувствуй себя как дома.

— Как прикажете, мадам! — шутливо вытянувшись по стойке “смирно”, согласился он и вышел из гостиной.

Марин проводила его усталым взглядом и, устроившись на диване, вернулась к работе. Кошки последовали за ней, а одна из них уютной тяжестью легла на колени женщине, мурлыкая в знак примирения.

Тихое урчание кошек и потрескивание дров в камине — гармоничное и убаюкивающее сочетание. Да и крупные капли дождя, соприкасаясь с подоконником,выстукивали монотонную мелодию, что благоприятно способствовало крепкому сну. Марин прикрыла слипающиеся глаза. Возникло ощущение, что в них щедро насыпали песка — несколько практически бессонных ночей подряд давали о себе знать. И она не заметила, как задремала.

И вновь оказалась с глазу на глаз с терзающими её кошмарами. Некоторое время она судорожно металась по дивану, что-то бессвязно шепча. А потом рывком села, выскользнув из цепких объятий сна. Лицо исказила болезненно-горькая гримаса, и женщина согнулась пополам, заходясь приступом кашля. Осколки собственных воспоминаний резали острыми краями, а, сложившись в картинки из далёкого прошлого, ослепляли своей болезненной реалистичностью. Марин с силой сжала кулаки. Ногти впились в кожу, и она попыталась найти отдушину в этой кратковременной боли. Она чувствовала лёгкий озноб. Тлеющие в камине остатки дров уже не давали прежнего тепла, и она машинально положила ладонь на спящую неподалёку кошку. Вот только не её Марин хотела бы сейчас обнять. Она встала и, устремив взгляд в темноту, направилась к двери. Руки дрожали, и дверная ручка поддалась не сразу.

Дождь уже закончился, оставив после себя лишь шлейф аромата намокшей листвы и прохладу. Зато поднялся холодный ветер, который вёл себя совершенно недружелюбно, запуская свои мертвецки ледяные пальцы под одежду.

Марин достала сигарету. В последнее время она стала курить гораздо реже, зная, что Жордану не нравится это её пристрастие. Но бывали моменты, как сейчас, когда она не могла справиться без сигареты. Огонёк зажигалки дрожал от порывов ветра, и ей пришлось прикрыть его ладонью. Она затянулась и прикрыла глаза. Кончик сигареты тлел и осыпался пеплом, а серый дым слетал с пересохших губ и таял в воздухе.

Марин не плакала, как и всегда. Она лишь всхлипнула несколько раз — тихо и протяжно. Словно боясь вместе со слезами выпустить изнутри что-то очень важное.

Никто не догадывался, что за фасадом всегда невозмутимой и уравновешенной мадам могут скрываться детские страхи. Ночные кошмары вновь превращали её в беспомощную маленькую девочку, какой она когда-то была. И эта девочка не могла справиться со своими страхами в одиночку. Но Марин не подозревала, что сейчас была не одна.

Жордан стоял сзади, вслушиваясь в её дыхание — частое и хриплое. Он боролся с нестерпимым желанием обнять её, но боялся, что она ускользнёт от его прикосновения, отгородится защитной бронёй. Его рука легла на её плечо — осторожно, едва обозначая присутствие. Но Марин не повернулась, продолжая стоять к нему спиной.

— Я видел тебя разной — счастливой, печальной, мягкой, жёсткой… Думаешь, не приму тебя вот такой? — тихо проговорил он, стараясь успокоить её, хотя у самого сердце стучало так, что могло раскрошить ребра. Он очень переживал за любимую женщину.

— Какой? Слабой? — Голос дрожал вместе с его обладательницей. Она попыталась сделать быстрый вдох, но воздух медленно и тяжело входил в лёгкие, словно был непригоден для дыхания и отторгался.

— Ранимой. Уязвимой. Плачущей. — Он подбирал слова с особой осторожностью, стараясь не задеть ими Марин.

— Я не плачу, Жордан. Просто курю. — Она повернулась, продемонстрировав ему сигарету и отсутствие слёз. — Я хочу побыть одна.

Жордан всегда уважал её личное пространство. Но на словах. А на деле безбожно его нарушал. Поэтому он и не думал уходить.

— Хочу забрать у тебя хотя бы половину, — прошептал он.

— Чего? Сигареты? — она усмехнулась, поймав на себе его пропитанный сочувствием взгляд, и зябко повела плечами.

— Нет. Переживаний и страхов. — Он хотел оградить её от всего, не позволить вновь запутаться в паутине кошмаров.

Он вынул сигарету из её рта и заменил своими губами, ощутив, как вкус табака оседал на языке. Своими любовью и нежностью он разрушал возведённую вокруг неё стену — кирпич за кирпичиком — и не боялся, что острые грани могут поранить его кожу и сердце. Он сжал её в стальное кольцо своих объятий. Оказавшись во власти чужих рук, она начала дрожать, словно пойманная в клетку птица, и, казалось, что может оттолкнуть Жордана. Но она лишь теснее прижалась к нему.

Она безропотно позволила ему довести себя до дивана, не выпуская из собственнических объятий. Она не сопротивлялась, лишь покорно прильнула к нему.

Ей становилось хорошо от исходившего из камина тепла, от потрескивания объятых огнём поленьев, от мурлыканья кошек, от запаха табака, от аромата кофе и апельсинов. Но гораздо лучше ей было в объятиях Жордана. Вот как сейчас. Он дарил ей бесценное чувство спокойствия, сладким эликсиром разливающееся по телу.

Кошки, словно не желая мешать их идиллии, устроились каждая в своей лежанке.

Жордан попытался встать и тут же почувствовал, как тяжесть женской руки остановила его. Марин не хотела, чтобы он уходил. Ей казалось, что с ним она словно на островке безопасности. И без Жордана он просто пойдёт ко дну. Молодой человек всё же покинул её, но, подкинув дрова в камин и поворошив остывшие угли, поспешил вернуться.

— Я рядом. — Он обхватил её лицо ладонями и стал осыпать его короткими нежными поцелуями. — Всё хорошо.

Всё было совсем не хорошо. Но рядом был тот, поцелуев и ласк которого достаточно, чтобы Марин понимала — обязательно будет. И вскоре она отдалась в уютные объятия сна, и в оберегающие — Жордана.

========== 4. ==========

Комментарий к 4.

Видео, вдохновившее меня:

https://youtu.be/fzLSzI_t0zI

Ничего необычного, простая пресс-конференция, но в самом начале Марин и Жордан обменялись такими милыми взглядами…

На самом деле вдохновляющих видео слишком много, чтобы все их указывать. Но вот это особенное:

https://www.youtube.com/watch?v=l7Tp8gtUSEs

А ещё у работы появились две обложки:

https://ibb.co/m5dSWZ7

https://ibb.co/DQB6r13

Вечер уже принял Париж в свои объятия, и закат окрасил небо оранжево-золотыми мазками. Прохладный осенний ветерок почти бесшумно колыхал листву на деревьях, словно опасаясь разбудить начинающий засыпать город.

Жордан поднял воротник куртки повыше, пряча в нём половину лица. Он в очередной раз зашёл в беседку, придирчиво рассматривая результаты своих трудов в поисках даже самых незначительных изъянов. Это был первый романтический сюрприз, который он устраивал для Марин, да и вообще для женщины, поэтому он подошёл к этому моменту со всей присущей ему ответственностью.

Сегодня Марин возвращалась из зарубежной поездки, и Жордан с нетерпением ждал встречи с ней. Не видеть её несколько дней было для него изощрённой пыткой, хоть и её образ, бережно хранившийся в памяти, он видел повсюду: в уставе партии, что всегда находился на его столе; в лицах однопартийцев, в которые он вглядывался на заседаниях, произнося очередную речь; в каждой вещи в её и его собственном доме; во снах.

Казалось, Париж тоже ждал её возвращения и тщательно к нему подготовился. Покрытые листвой лужи намекали на затяжные дожди, изматывающие город ни один день. Но сегодня, когда она прилетела, небо было чистым и звёздным.

Жордан хотел лично приехать за Марин в аэропорт, но она отказалась от его услуг, а он, в свою очередь, не посвятил её в то, что будет ждать в её доме. Внутри всё сжималось от предвкушения, и он взглянул на часы — её самолёт час назад приземлился в аэропорту, и она уже должна была приехать. Тревога на мягких лапах, словно настырная кошка, незаметно прокралась в его сердце. Мысленно отмахнувшись от её пушистого хвоста, Жордан в ожидании любимой женщины стал предаваться ностальгии. Он вынимал красочные и мучительно подробные воспоминания о каждом проведённом с ней моменте из потаённого кармана памяти, рассматривал, как сокровища немыслимой ценности, и прятал обратно, подальше от окружающих. Он понятия не имел, как можно одними лишь словами или поступками выразить ту силу любви, что он испытывал к Марин. Он готов был собственноручно возложить первый камень для строительства алтаря поклонения этой женщине.

Когда к дому подъехали машины, уже властвовала ночь, окутавшая всё вокруг мягким тёмным покрывалом. Жордан выключил свет в саду, оставив гореть только фонарь над дверью, и встал за одну из колонн, чтобы сделать своё появление неожиданным и эффектным. Когда силуэт Марин появился в поле зрения, его сердце пропустило удар. Жордан уже был готов выйти ей навстречу, но увидев, что она была не одна, остановился, словно напоровшись на невидимую преграду. Одним из сопровождающих её мужчин был охранник, а вот второй был Жордану совершенно не знаком — высокий брюнет, на вид чуть младше него самого. И Марин смотрела на него с такой нежностью, что паника накрыла Жордана душным, плотным одеялом. Осознание того, что в жизни Марин появился кто-то ещё, словно скальпелем распороло его жизнь на “до” и “после”, на две половины — белую и чёрную.

Он словно находился в первом ряду, в VIP-ложе, и наблюдал за разворачивающимся на его глазах драматическим спектаклем: мужчина улыбался и получал от Марин ответную улыбку, они что-то воодушевлённо обсуждали, смеялись. Жордану было тяжело исполнять роль стороннего наблюдателя и быть свидетелем того, как собственное счастье рушилось на глазах, терять уверенность в себе, некогда нерушимую, а ныне — обратившуюся в пыль. Но он продолжал стоять каменным изваянием и кусал губы, запрещая себе издать хотя бы звук, а на самом деле желая завыть. В голове воцарился хаос из пугающе реалистичных образов того, что могло бы вот-вот произойти: они вместе войдут в дом и скроются за дверью. Но мужчина обнял Марин и, поцеловав её на прощание, ушёл в сопровождении охранника.

Казалось, Жордану можно было бы расслабиться и наконец выдохнуть. Но не расслаблялось и не выдыхалось. Можно — нужно — было сейчас просто уйти, а на следующий день сделать вид, что ничего не произошло, но Жордан был катастрофически плох в лицемерии. Он мысленно дал себе несколько отрезвляющих пощёчин по обеим щекам, как напоминание, что нужно держать себя в руках. Сухо сглотнув и расправив плечи, он шагнул из темноты на свет.

— Привет, — прохрипел он. В горле образовался ком, а во рту слюна — вязкая, горчащая, ни сглотнуть, ни сплюнуть.

Марин обернулась и, увидев его, изменилась в лице. Её взгляд метнулся туда, куда только что ушли сопровождающие её мужчины, и вернулся к Жордану.

— Привет. — Её голос прозвучал обыденно, и лишь на самом краю слышимости в нём можно было угадать нотки волнения. — А что ты здесь делаешь?

— Ты ведь сама дала мне ключ. Не рада меня видеть? — Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной и неестественной. Он спрятал руки в карманы куртки, только бы Марин не заметила, как они дрожали.

— Почему же, рада. Я соскучилась. — Она подошла ближе и обвила руками его шею, но Жордан быстро отстранился.

— Кто это был? — спросил он, со смирением ожидая ответа. Услышать правду было очень-очень страшно, но и не спросить было нельзя.

— Луи. — Односложный ответ повис в воздухе вязкой недосказанностью.

Но одного этого имени хватило, чтобы загнать остро заточенный нож куда-то Жордану под рёбра. Оно отдавалось внутри давящей неприязнью. Второго Луи в жизни Марин он бы просто не пережил{?}[Намёк на то, что бывшего мужчину Марин звали Луи.].

— Это из-за него ты не позволила мне встретить тебя в аэропорту и задержалась? — жёстким — так опасно граничащим с грубым — тоном спросил он прежде, чем зубы успели сдавить кончик языка. А потом опустошённо выдохнул, сник, утратив весь эмоциональный запал.

Марин нахмурилась. Глупой и абсурдно неуместной ревности ей только не хватало. Любому другому она бы уже указала на его место в её жизни, чтобы тот не забывался и впредь не позволял себе подобных вольностей. Но это был не сторонний человек, а Жордан, близкий и родной, смотревший на неё сейчас с недоверием, обидой и… Марин взглянула на сложившуюся ситуацию его глазами.

Ревность подкралась к Жордану сзади, дышала ему в затылок, обнимала. Он уже был готов поддаться её настойчивости… Но Марин успела вытащить его из цепких объятий. С нахмуренными бровями и поджатыми губами он выглядел особенно трогательным, и у неё даже пропало желание отчитать его за столь ребяческое поведение и даже просто ласково пожурить, точно непослушного ребёнка.

— Жордан… — Невозможно было не улыбаться, смотря на него. И Марин улыбнулась. — Луи — это мой сын{?}[Сына Марин зовут Луи Шоффруа.].

Чтобы осознать услышанное, Жордану потребовалось несколько секунд — бесконечно длинных и тревожных. Он ошибся. Ошибся катастрофически и фатально. Он чувствовал себя законченным параноиком.

— Мы давно не виделись, и когда Луи предложил встретить меня и провести вместе время, я не могла отказаться. Прости, что я не предупредила тебя и заставила нервничать… — Марин замолчала, думая, что и так уже много рассказала.

Изо дня в день они с Жорданом больше узнавали друг друга, делясь самым сокровенным. И всё же Марин далеко не всё могла ему рассказать: неловко спотыкалась на вопросах о прошлых отношениях, считая, что прошлое должно оставаться в прошлом; старательно избегала разговоров о своих детях.

— Не знаю, что сказать, — пробормотал он, испытывая запоздалое раскаяние в своей резкости. Разумные мысли ускользнули, оставив одни неоформленные и невнятные.

Марин дотронулась до его щеки, ямочка на которой стала ещё более выразительной. Её прикосновения были осторожными, как первые мазки кистью по белоснежному холсту. А Жордан притянул её к себе. Сейчас в её объятиях для него вновь обретался смысл жизни.

— Я кое-что для тебя приготовил. — Он изогнул губы в загадочной и многообещающей улыбке, а затем развернул Марин к себе спиной.

— Жордан, что ты задумал? — устало поинтересовалась она, касаясь чужих ладоней, закрывающих ей глаза. Эта поездка опустошила её, выпотрошила все силы, и больше всего женщина хотела отдохнуть.

— Ты разве забыла, что задолжала мне свидание? — Он коснулся губами её шеи, и она вздрогнула. Она до сих пор чувствовала себя неловко от его поцелуев.

Он мягко подтолкнул её вперёд, увлекая вглубь сада. Лежавшие на земле листья недовольно шуршали под ногами, сетуя, что идущие так бесцеремонно нарушают их покой. Марин не любила сюрпризы, но сейчас ощущала, как внутри разгорался огонёк безудержного любопытства. И еле дождалась того момента, когда Жордан убрал руки, и она смогла оглядеться.

Свет от фонарей окутывал сад мягким сиянием. Вокруг кружились и падали листья, словно осыпая всё золотом, и ложились под ноги пёстрым ковром. Бархатное небо было усеяно мириадами звёзд. Марин перевела взгляд на украшенную цветами и гирляндами беседку, в центре которой стоял небольшой столик. На нём находился пирог с румяной корочкой, сверху покрытой карамелизированными апельсинами, пленительный аромат которых дразняще щекотал ноздри, а также бокалы с апельсиновым фраппе.

— Сколько же времени ты на всё это потратил… Сумасшедший… — Она хотела, чтобы это прозвучало с укором, но в голосе, вопреки её желанию, слышалось лишь восхищение, приправленное щепоткой восторга.

— Я советовался с твоими охранниками, и они настоятельно не рекомендовали, да что уж там — запретили мне использовать для свидания любые публичные места. Пришлось импровизировать. — Жордан пожал плечами, словно оправдываясь. — И даже готовить самому.

— Мучное и кофе — это не лучшая еда перед сном, — скептически проговорила Марин, но от вида и запаха еды во рту, помимо её воли, начала скапливаться слюна и предательски заурчало в животе.

— А кто говорил про сон? Это не входило в мои планы. — В отношениях с ней он всегда действовал напролом, прикрывая любой свой поступок очаровательной улыбкой. Поразительно, но срабатывало, как правило, безотказно и всегда. Марин улыбнулась ему в ответ именно той улыбкой, которая украшала её губы лишь в присутствии Жордана.

Он усадил её за столик и, разрезав пирог, придвинул ей блюдце. Она откусила кусочек, наслаждаясь вкусом рассыпчатого бисквита и карамельно-апельсиновой сладостью, и сделала глоток фраппе. А Жордан внутренне ликовал, видя, как она жмурится от удовольствия.

— У меня есть кое-что для тебя. — Жордан извлёк из внутреннего кармана куртки бархатную коробочку и протянул ей.

Марин поёжилась словно из-за холода. Но на самом деле ей просто стало страшно.

— Не бойся, это не кольцо, — пояснил он, заметив её настороженный взгляд. — Я хотел бы… Но знаю, что ты их не носишь. Да и боялся не угадать с размером.

Открыв коробочку, Марин обнаружила там изысканный браслет из белого золота, инкрустированный бриллиантами. Она внимательно рассмотрела подарок и улыбнулась, заметив гравировку: MLP. Жордан достал его и сам надел ей на запястье.

— Спасибо. — Она благодарно поцеловала его в щёку, выбритую сегодня с особым усердием. Но он не позволил ей отстраниться и завладел её губами, сцеловывая с них вкус апельсина — тщательно и неторопливо.

Подул лёгкий ветерок, вынуждая деревья тихо перешёптываться листвой, а облака то и дело скрывали алмазную россыпь звёзд. Дыхание осени осторожно колыхало волосы Марин, придавая её образу ещё больше женственности и романтичности, и Жордан никак не мог наглядеться на неё.

— Но и это ещё не всё. — Он ненадолго отлучился и вернулся уже с гитарой. — Небольшой творческий сюрприз.

Жордан взял первый аккорд, и гитара отозвалась мелодичным звуком. Марин, словно зачарованная, наблюдала, как он сосредоточенно перебирал струны, и из-под его пальцев лилась бархатистая и чарующая мелодия, цепляющая за душу, до дрожи волнующая. Жордан при помощи одних только пальцев вёл задушевный монолог, обращённый к своей любимой женщине.

А потом он поднял на неё искрящиеся любовью глаза и запел. И это стало последней недостающей деталью идеального романтического вечера. Это было нечто неуловимо-волшебное — тембр его голоса, томно перебирающие струны пальцы…

Une vie d’amour

Que l’on s’était jurée

Et que le temps a désarticulée

Jour après jour

Blesse mes pensées

Tant de mots d’amour

Que nos cœurs ont criés

De mots tremblés, de larmes soulignées

Dernier recours

De joies désaharmonisées…{?}[Charles Aznavour — “Une vie d’amour”]

Вот только Марин казалось, что как только смолкнет последний аккорд и Жордан замолчит, волшебная сказка закончится, оказавшись всего лишь иллюзией. Она почувствовала волнение и машинально потянулась к спрятанной в кармане электронной сигарете, но быстро одёрнула себя — Жордан не любил, когда она курила, да и момент сейчас был совсем неподходящий. Она старалась дышать медленно и ровно, заставляя грудь вздыматься не так истерично часто. Но успокоиться не получалось.

Une vie d’amour

Une vie pour s’aimer

Aveuglément

Jusqu’au souffle dernier

Bon an mal an

Mon amour

T’aimer encore

Et toujours…{?}[Charles Aznavour — “Une vie d’amour”]

Слова прозвучали словно пароль, открывающий дверь, которая столько лет хранила внутри Марин невыплаканные слёзы. Она не сразу осознала, что плакала — лишь когда пелена слёз начала застилать глаза, и очертания Жордана стали размытыми. Она вытерла лицо ладонями и поспешила в дом, вынуждая листья шелестеть под лёгкой поступью её шагов. Жордан едва успел догнать её у двери, и притянув к себе, обнял. А она жадно глотала воздух и никак не могла надышаться, словно вместо него был дым — густой, с привкусом горечи.

— Что ты со мной делаешь? Я не плакала более двадцати лет… — Её обычно твёрдый и уверенный голос дрожал. И сама она дрожала в объятиях Жордана.

На людях она тщательно маскировала собственные страхи за самоуверенной ухмылкой и жёсткой позицией. И только наедине с Жорданом она могла снять маску, позволяя эмоциям расплескаться вокруг.

— Не могу отделаться от мысли, что всё это неправильно. Мне пятьдесят три, тебе — двадцать шесть. — Страхи и сомнения, сорвавшись с проржавевших цепей, вновь накинулись на неё сворой голодных собак.

— Через несколько лет мне будет тридцать. — Жордан попытался свести всё к шутке.

— Да, это меняет дело, — усмехнулась она. Лёгкие поглаживания по спине подействовали успокаивающе, и Марин смогла немного расслабиться.

Жордан бережно стёр слёзы с её лица. Осталось лишь украсить его улыбкой. Он приобнял её за талию и завёл в дом. Он не стал зажигать свет в гостиной в угоду камину и усадил Марин на диван. Расстегнул пуговицы на её пальто и помог выпутаться из шерстяной ткани, а потом привлёк к себе.

— Я люблю тебя! — Он обхватил ладонями её лицо, нежно погладив щёки большими пальцами.

Марин ощущала, как заалели её щёки, но пламя камина удачно маскировало столь очевидный факт. Блики от огня мягко касались её лица и золотыми переливами играли в светлых волосах.

— Жордан, подожди, я хочу сказать… — Она набрала в грудь побольше воздуха. — Ещё полгода назад я и подумать не могла, что у меня могут завязаться серьёзные отношения, тем более с тобой. Но эти отношения стали для меня чем-то очень уютным, важным и… как воздух необходимым. И в то же время разрушительным. Потому что мне кажется, что когда-нибудь ты уйдёшь. И я вновь останусь одна. — Эйфория, которую Марин испытывала в последнее время, развеялась, оставляя после себя едкий, отдающий горечью страх.

Жордан не ответил. Он вообще больше ничего не говорил. За него говорили его руки и губы. Он уткнулся носом в её волосы, вдыхая блаженный аромат счастья. Оно для него пахло Марин, а, значит, апельсинами, кофе и сигаретами.

Он безошибочно знал все чувствительные места на её теле, которых достаточно было просто коснуться, чтобы довести её до исступления… И беспардонно пользовался этими знаниями. И, вместе с тем, всегда вёл себя с ней очень бережно, чтобы наутро на её теле не появилось ни одного характерного следа: синяков от пальцев в области бёдер, засосов от губ на шее и груди. Марин, зная его трепетное — почти благоговейное — отношение, расслаблялась, покорно отдаваясь его ласкам. И в этом было безграничное и долгожданное для Жордана доверие, которое он с таким трудом завоёвывал, и которым сейчас упивался. И постепенно в его объятиях Марин забыла обо всех страхах и просто наслаждалась настоящим, ограничивающимся для неё одним человеком.

За окном уже начинало рассветать, и солнечные лучи пытались заглянуть в зашторенные окна, сообщая о наступлении утра, но для Марин и Жордана, что нежились в объятиях друг друга, время словно остановилось. В один из осенних дней они ясно ощутили, что наступила весна.

========== 5. ==========

Вслед за дождливой и ветреной осенью в Париж на правах хозяйки мягкой поступью пришла зима, принося с собой снегопады и завораживающие своей красотой узоры на стёклах.

Дни стали короче, и когда Марин и Жордан подъехали к дому, уже стемнело. Снег уютно поскрипывал под ногами от каждого их шага, а по белому полотну от машины до сада тянулась дорожка следов.

Снежинки медленно, как в величественном вальсе, кружились в воздухе. Они словно звёзды искрились в мягком свете фонарей. Ветки деревьев были все в снегу, как в белых платьях, готовые к участию в показе мод.

— Чудесная погода! — Жордан вдохнул полной грудью и раскинул руки, словно пытаясь заключить в объятия снежинки.

— Не вижу ничего чудесного! — буркнула Марин, не разделяя его детского восторга, и тут же пожалела, что открыла рот — лёгкие обожгло ледяным воздухом.

— Марин… Все любят снег. — Он поманил её пальцем, но она продолжала стоять на месте, скептически наблюдая, как он запрокидывал голову и счастливо улыбался.

Марин больше ничего не говорила, впредь стараясь дышать через нос. Она в очередной раз заправила за ухо прядь, что лезла ей в глаза. Но, видимо, даже её волосы были с характером, поэтому они вновь и вновь норовили коснуться её лица.

Марин вздрогнула, почувствовав лёгкий удар в плечо, и увидела осыпающийся с пальто снег. Жордан на её возмущённый взгляд лишь улыбнулся, убрав мокрые руки за спину. Она тоже набрала горсть снега и, сформировав шарик, бросила в Жордана, но он увернулся от него и спрятался за деревом.

Раздосадованная неудачей Марин раздражённо фыркнула и стряхнула с рукава остатки снега. А воспользовавшийся её замешательством Жордан бесшумно подкрался сзади, словно герой шпионского фильма, и сцепил ладони на её животе. Она замерла, пойманная врасплох его близостью, а он, не встретив никакого сопротивления, повалил её в сугроб.

В его глазах блестели воинственно-озорные огоньки, а на губах красовалась победная улыбка. Ей нестерпимо захотелось дать ему оглушительную пощёчину, чтобы он перестал так нахально улыбаться, но как вместо ладони на его лице оказались собственные губы, она помнила смутно. А ставшие невольными свидетелями этой сцены охранники Марин тактично отошли в сторону.

Жордан несколько раз толкнул ногой ствол дерева, под которым они лежали, и на них сверху посыпался снежный фейерверк. И пока Марин уворачивалась от него, Жордан перехватил инициативу. Оказавшись сверху, он стал целовать её раскрасневшиеся от мороза щёки и нос, а Марин смеялась этим своим хриплым и таким заразительным смехом.

— Всё, хватит! — Марин сняла с руки белую перчатку и начала размахивать ею из стороны в сторону на манер флага. — Пойдём в дом.

— Замёрзла? — заботливо поинтересовался Жордан, сдувая снежинку с её носа. И она кивнула, пряча половину лица в шарфе.

— А ещё ты тяжёлый! — мягко, без капли осуждения проговорила Марин. Она, конечно, пыталась выглядеть обиженной и возмущённой, но безуспешно. Она была счастлива, очарованная этой романтичной обстановкой, но дома её ждало много дел. Жордан лишь печально улыбнулся, зная, что как только она погрузится в работу, на него времени у неё практически не останется. И был прав.

Марин была полностью поглощена делами и даже не смотрела в сторону Жордана, тем самым давая ему возможность пристально и беззастенчиво разглядывать себя. Позади было столько совместно проведённых дней и ночей, столько слов любви было сказано, а он смотрел на неё так неверяще-восхищённо, как в их первое утро, словно до сих пор не мог поверить, что они были вместе.

Жордану нравилось наблюдать за тем, как она работала: как её пальцы порхали по клавиатуре ноутбука, как хмурились её брови, как она поправляла волосы и закусывала губы. И сам он становился абсолютно неработоспособным, готовым хоть сейчас сдать её в полицию за издевательство над его самообладанием.

Жордан сел ближе и потёрся щекой об плечо Марин. Затем взял её руку и поцеловал запястье, нежно прижимаясь губами к проступающим под кожей венам. И довольно улыбнулся, заметив подаренный им браслет. Он всегда с осторожностью выбирал ей подарки, боялся, что они могут ей не понравиться. И она усомнится в полезности не только подаренной вещи, но и самого дарителя.

Жордан обнял её, а Марин упорно пыталась выбраться из кольца его рук, протестующе ворча что-то о злоупотреблении им своим положением. А он просто улыбался, охотно соглашаясь со всеми обвинениями в свой адрес, и целовал её. Поистине удивительная женщина, за которую он готов был хоть под пули, хоть с обрыва, хоть в петлю. В его душе и сердце для неё был отведён не просто уголок, а целый многоэтажный дом, в котором она поселилась на ПМЖ.

— Что ты делаешь? — спросила Марин, как будто это было не достаточно очевидно.

Она сделала несколько медленных вдохов и выдохов, а Жордан жадно ловил выдыхаемый ею воздух.

— Целую тебя, — самодовольно усмехнулся он и продолжил своё увлекательное занятие.

— Жордан, это нечестно… — Уворачиваться от его блуждающих по её телу ладоней ей совсем не хотелось, но если бы она это не делала, то так и не закончила бы с делами. Она уже давно заменила такое приятное на слух “хочу” таким противным “надо”. — У меня на днях запланировано несколько интервью, и мне необходимо к ним подготовиться.

— Не честно — это то, что ты работаешь без выходных, а список фильмов, которые я бы хотел с тобой посмотреть, становится всё длиннее, — жалобно протянул он и по-детски нахмурился. — Но этот вечер я планировал провести иначе, и боюсь, без твоего участия не обойтись. — Он призывно облизнул губы, словно выпрашивая у неё очередной поцелуй.

— Мне осталось совсем немного, каких-то пару часов. — Она солгала. Бумажной волокиты здесь было на несколько дней круглосуточной работы. Настоящий цейтнот. — А пока постарайся держать себя в руках. И в одежде, — проговорила она с наигранной строгостью.

И словно для усиления эффекта от её слов на колени к Марин запрыгнула одна из кошек и величаво замерла, словно статуэтка, смотря на Жордана осуждающим взглядом жёлтых прищуренных глаз и вынуждая его почувствовать себя третьим лишним.

— Прости меня, — покаянно произнёс Жордан и театрально сложил ладони в молитвенном жесте, но скорее для приличия, чем действительно раскаиваясь. — Я больше не буду тебя отвлекать!

Марин знала, что это ложь. Будет, конечно же будет. Он всегда первым нарушал их пакт о ненападении, заключённый на время работы.

Он принёс ей чашку кофе, увенчанного шапкой взбитых в пену сливок, и отправился на кухню готовить ужин. А Марин, оставшись наедине со своей усталостью, посмотрела в окно. Снег продолжал падать лениво и грациозно, ложась на землю белым воздушным покрывалом.

Она перевела оценивающий взгляд на чашку, от которой поднималась стройная струйка пара, решаясь попробовать её содержимое. Она отпила совсем немного и, вынеся вердикт “превосходно”, сделала полноценный глоток кофе, где апельсиновый сироп и корица были смешаны в равных долях.

Марин зевнула и вновь попыталась сосредоточиться на работе. Слова стройными рядами ложились на бумагу, сплетаясь в предложения, и становились полноценным текстом — эмоциональной речью. Но Марин хватило ненадолго. Её клонило в сон, что было для неё редкостью. Обычно уснуть ей не помогала ни дыхательная гимнастика, ни повторение стихотворений, которые она помнила ещё с детства, ни даже сытые и ленивые кошки, которых она мысленно заставляла двигаться, чтобы иметь возможность их пересчитать. Но на самом деле она с трудом засыпала не потому что не могла, а потому что не хотела. Боялась, что если заснёт, то вновь попадёт в цепкие объятия самодовольно скалящихся из темноты кошмаров, увидит то, что больше всего на свете хотела забыть. И она просто старалась заменять сон работой, кофе и сигаретами. А сейчас, чувствуя присутствие Жордана совсем рядом, она могла не бояться. С ним ей было хорошо и спокойно. С ним она могла быть слабой и настоящей, спустить с поводка извечно собранную и сдержанную себя. Её частая улыбка и хорошее настроение были только его заслугой, и если бы за это давали медаль, на его груди уже давно бы красовался Орден Почётного Легиона{?}[Французский национальный орден, учреждённый Наполеоном Бонапартом. Высшая государственная награда Франции. ].

Марин погрузилась в сон, в котором видела Жордана, словно она начала скучать, как только потеряла его из виду, и призвала в свой сон. Они танцевали вальс под величественную музыку Мориса Равеля, грациозно скользили по белоснежному ковру, увлекаемые порывами ветра, и исполняли какие-то невероятные па. Непрерывный зрительный контакт, плавные движения и чётко выверенные шаги…

Раз-два-три… Раз-два-три…

Раз-два-три… Раз-два-три…

Почувствовав прикосновения к волосам, а потом и к губам, Марин нахмурилась и дёрнула плечом, пытаясь ухватиться за ускользающее видение.

— Да уж, плохой из меня принц, раз поцелуем истинной любви не могу разбудить спящую красавицу. — Марин не видела Жордана, но угадала в его голосе мягкую улыбку.

Она нехотя разомкнула веки и провела ладонями по лицу, стирая с него остатки сонливости.

— Хотела получше разглядеть самые яркие и интересные сны? — Он усмехнулся, снимая с неё съехавшие на нос очки.

Жордан достал из-за спины букет пионов{?}[Пионы — любимые цветы Марин.], которые игриво кивали от каждого его движения. Марин не стала интересоваться, где он умудрился раздобыть пионы в середине зимы и каким образом их так быстро смогли доставить. Она лишь благодарно улыбнулась, пряча лицо в созвездия лепестков, которые сладко пахли и ластились к щекам.

Жордан поставил цветы в вазу и вновь подошёл к Марин.

— Все твои кошки накормлены, и наш ужин готов, хотя, сейчас еда волнует меня в самую последнюю очередь. Уверен, что и ты любой еде предпочтёшь меня. — Его карие глаза заволокло дурманящей пеленой нежности, они просвечивали её получше любого рентгена.

— Нам срочно нужно что-то делать с твоей самооценкой, иначе она скоро перестанет умещаться в доме. — Её ладонь легла на его затылок, ласково ероша волосы.

Жордан захватил её в плен своих объятий — крепких, слишком собственнических. Но она была вовсе не против. Ведь сама полностью и безвозвратно отдала ему всю себя.

Её пьянило его нежное “Марин” куда-то ей в шею, и она даже не пыталась сопротивляться.

— Жордан… — Её тихий шёпот сейчас был скорее похож на мольбу не останавливаться, чем на протест. И он завладел её губами, а она растворялась в череде его беспорядочных поцелуев. Он обнимал её, с наслаждением осознавая, что дрожь в её теле была вызвана отнюдь не холодом, а его присутствием рядом.

Потом они расположились у камина, янтарные блики от которого теплом касались кожи: Марин сидела, облокотившись спиной о диван, а Жордан лежал рядом так, что его голова покоилась на её коленях. Они наблюдали в окно, как хоровод снежинок продолжал свой танец, с величественной грациозностью кружась над городом и белой вуалью украшая ветви деревьев и крыши домов. Марин кормила его апельсинами, а Жордан читал ей выученные наизусть стихи её любимого французского поэта Шарля Бодлера.

Твой взор загадочный как будто увлажнён.

Кто скажет, синий ли, зелёный, серый он?

Он то мечтателен, то нежен, то жесток,

То пуст, как небеса, рассеян иль глубок.

Ты словно колдовство тех долгих белых дней,

Когда в дремотной мгле душа грустит сильней,

И нервы взвинчены, и набегает вдруг,

Будя заснувший ум, таинственный недуг.

Порой прекрасна ты, как кругозор земной

Под солнцем осени, смягчённым пеленой.

Как дали под дождём, когда их глубина

Лучом встревоженных небес озарена!

О, в этом климате, пленяющем навек, —

В опасной женщине, — приму ль я первый снег,

И наслаждения острей стекла и льда

Найду ли в зимние, в ночные холода?{?}[Шарль Бодлер — “Тревожное небо”.]

Марин чистила очередной апельсин, пропитывая кожу терпким запахом цедры: ногти впивались в кожуру, и в воздух брызгали цитрусовые капельки. Едва прижатая к губам долька и окрашивающая их на миг в ярко-оранжевый сок, оказывалась во рту, Марин уже отделяла следующую. Дольку себе, дольку Жордану.

Ему хотелось сказать ей что-то романтическое, что-то о рождественском чуде в виде неё, которое он получил авансом. Что она — бесценный дар, непонятно, за какие заслуги ему данный. Эта женщина — его зеленоглазая драгоценность, изученная им вдоль и поперёк, обласканная, любимая.

Он хотел никогда не отпускать её от себя на расстояние дальше того, куда он смог бы дотянуться губами, целовать её по утрам, соперничая с проникающими сквозь шторы солнечными лучами за право первым её коснуться, и всегда одерживать победу.

— Люблю тебя… — выдохнул Жордан, от переполняющий его чувств позабыв все существующие слова.

Марин закусила губу. Её признание повисло в воздухе, так и оставшись непроизнесённым. А Жордан и не хотел ничего слышать. Её подрагивающие пальцы и гулко бьющееся сердце были для него красноречивее и важнее любых слов. Он ощущал себя самым счастливым человеком на свете и был уверен, что сделает всё возможное и невозможное, чтобы она была ещё счастливее, чем он.

Утром Жордан не отпустит Марин на работу, а, подарив вязаный комплект из шапки, шарфа и перчаток глубокого синего цвета{?}[Синий — любимый цвет Марин.], на весь день утянет её на свежий воздух. Они будут кататься на коньках, лепить снеговиков и просто гулять по саду. Она будет смеяться, подставляя лицо под падающие снежинки, а Жордан пообещает, что каждую, что коснётся её, он превратит в поцелуй. Потом он приникнет к её губам своими, а она улыбнётся и спросит, а где же остальные несколько тысяч поцелуев. Вернувшись в дом уже вечером, они будут греться у камина и любоваться великолепием природы — как медленно садится солнце, подсвечивая небо и лежавший на земле снег золотом. Будут смотреть романтический фильм, лакомясь приготовленными Жорданом апельсинами в мятной карамели.

Но вся эта романтическая сказка будет ждать её завтра.

А сейчас, окутанные пеленой восхитительного забытья, они просто наслаждались друг другом, уютной тишиной и открывающимся через панорамные окна видом. На небе ярко светила луна, похожая на сочную апельсиновую дольку, а схожие с кофейной пенкой облака словно водили вокруг неё хороводы.

Комментарий к 5.

◾ У Марин действительно очень заразительный смех. Слушая его, мне кажется, просто невозможно тоже не засмеяться.

https://youtu.be/9GrOG8r1GVE

◾ Марин очень любит танцевать, и, к слову, неплохо двигается.

https://www.instagram.com/p/CamyupzK2Lj/

◾ В планах ещё как минимум две части.

========== 6. ==========

Комментарий к 6.

Почти два месяца Марин не появлялась на публике, но вот позавчера наконец вышла в свет. И новая часть, которую я никак не могла даже начать, написалась за несколько часов.

Стало уже традицией выкладывать новую часть этой работы в день рождения Жордана. В прошлом году это была вторая часть, а в этом — шестая.

Я пишу эту работу уже больше года, даже не верится.

Шасси коснулись взлётно-посадочной полосы аэропорта Шарль-де-Голль, когда солнце в Париже уже близилось к закату. Наконец Марин была в родной Франции спустя две недели зарубежных поездок. Она так устала, что ей хотелось сказаться больной и провести несколько дней в покое, не вылезая из постели.

Но Марин была бы не Марин, если бы отдыху дома не предпочла визит в штаб-квартиру партии. Такому дотошному перфекционисту в политике и в жизни, как она, всегда тяжело было остаться довольной проделанной работой. Как чужой, так и своей собственной. И она старалась контролировать деятельность всех членов партии, по несколько раз перепроверяя каждый документ, каждую написанную речь.

В штаб-квартире она узнала, что Жордан не появлялся там больше недели, отменил все намеченные встречи и мероприятия, а распоряжения давал исключительно по телефону или по электронной почте. Марин весьма искусно создавала иллюзию спокойствия, внешне никак не отреагировав на столь неприятную новость, а на самом деле ощутила, как призраки прошлых страхов закружились вокруг неё.

Всё время отсутствия Марин в стране они с Жорданом находились на связи, но обсуждали исключительно личные вопросы или подробности её поездки. Его звонки всегда придавали ей сил и улучшали настроение. Даже просто его имени без фотографии на экране телефона было достаточно, чтобы её губы растягивались в счастливой улыбке. Её чувства к нему оказались гораздо сильнее, чем давно укоренившееся в сознании представления о том, что строить отношения нужно исключительно с людьми своего возраста.

Марин вышла из машины, остановившейся у дома Жордана, и велела охранникам оставаться в салоне. Снегопад постепенно стихал — снежинки, словно утомившись от долгого полёта, медленно и чинно опускались на землю. Падающие хлопья блестели в сепии уличных фонарей, словно были сотканы из миллиардов светлячков. Холодный воздух с зимним коварством пробирался под одежду, и Марин спрятала озябшие руки в карманы пальто. Она замёрзла, но это чувство меркло в сравнении с плохим предчувствием. Оно барабанной дробью звучало в голове — пока ещё сдерживаемой, но уже почти вырвавшейся из-под контроля, почти разрушившей высокую стену её самоконтроля.

Снег под ногами призывно хрустел, словно звал в долгую прогулку на свежем воздухе, но Марин поспешила войти в дом. Она быстро поднималась по лестнице и через каждый пройденный метр благодарила Бога, что никто из жителей не встретился ей на пути. Оказавшись на нужном этаже, она подошла к двери квартиры Жордана, но уверенно постучала лишь тогда, когда пряный аромат из флакончика духов осел на запястья, шею и волосы.

— Марин… — Через какое-то время она услышала голос Жордана. Он дышал тяжело и порывисто, словно пробежал марафон, и каждое слово явно давалось ему с большим трудом. — Что ты здесь делаешь?

— Разве это не очевидно? — Она растерялась. — Приехала к тебе.

Марин отчётливо показалось, что он был совсем не рад её визиту, и что сейчас между ними была вовсе не дверь, а стена высотой и шириной в двадцать семь лет.

— Прости меня, но я не смогу тебя впустить, — проговорил Жордан и прочистил горло, контрольным ударом добивая остатки её настроения. — Я приеду где-то через неделю, и мы обсудим всё случившееся.

class="book">Марин некоторое время молчала, настолько удивлённая его словами и поведением, что даже забыла об умении спорить. Она ненароком пропустила в голову мысль о том, что он может быть не один, и едва сумела подавить тяжёлый, полный разочарования вздох.

Марин уже даже не пыталась отрицать, что Жордан заставлял её сердце трепетать, вот только подумать не могла, что он это самое сердце может ещё и разбить. Но с предательством у неё были своеобразные отношения: она к нему привыкла, она была к нему готова.

— Приятного тебе отдыха или развлечения, — Марин старалась говорить ровно, а у самой аж губы побелели от напряжения, — в общем, удачи.

— Марин! — Реакция Жордана оказалась молниеносной. Дверь резко распахнулась, и сильная рука, ухватив Марин за предплечье, втянула женщину внутрь.

Как только они оказались в квартире, Жордан отступил от Марин на несколько шагов, и она смогла внимательно его рассмотреть: взъерошенные от длительного контакта с подушкой волосы, воспалённые глаза, недельная щетина и пузырьковые высыпания красноватого цвета на лице и теле в небольшом количестве.

— Только не говори, что ты в моё отсутствие злоупотреблял апельсинами. — Марин улыбнулась и попыталась коснуться его лица, но он отпрянул от неё, и она опустила руку, ловя пальцами воздух. — Это была шутка. Я в состоянии определить ветрянку.

— Я не хочу, чтобы ты заразилась. — Он упрямо поджал губы. — Поэтому тебе сейчас лучше уехать.

Ради этой женщины он был готов на всё, кроме, наверное, одного — взвалить на её плечи ещё и свои проблемы. Даже ради её спокойствия. И встречу, которую Жордан с нетерпением ждал так долго, сейчас он бы предпочёл отсрочить.

— Я переболела ещё в детстве. И неужели ты думаешь, что я оставлю тебя одного в таком состоянии? — поинтересовалась она, тщательно подчеркнув свои слова нахмуренными бровями. — Ведь, как я полагаю, к врачу ты не обращался?

Жордан молча мотнул головой. Сопротивляться её заботе у него больше не было ни сил, ни желания. Особенно когда Марин встала на цыпочки и коснулась его пышущего жаром лба носом, а потом и губами.

— Тебе нужно сбить температуру, ты весь горишь. А ещё много пить и правильно питаться, — не терпящим возражения тоном проговорила она.

— Для выздоровления мне будет достаточно твоих поцелуев. — Жордан провёл ладонью по её волосам, смахивая с них ещё не успевшие растаять снежинки.

Словами было не передать, как он соскучился по ней! “Работа заполнит весь твой день. Тебе некогда будет думать обо мне”, — сказала ему Марин перед отъездом. Возможно так и было бы, но болезнь внесла в его жизнь свои коррективы, подарив Жордану слишком много свободного времени для мыслей о любимой женщине. Она была для него словно солнечный удар в холодную зиму, словно горсть снега за шиворот в жаркое лето.

Несмотря на протесты Жордана, Марин всё равно позвонила своим охранникам, дав им конкретные распоряжения, и через полчаса те доставили ей медикаменты и продукты. Она насильно напоила Жордана лекарствами и обработала все поражённые участки кожи.

— Их нельзя расчёсывать! — Марин перехватила руку Жордана, всё время норовившую дотронуться до лица. — Заживать будут дольше и останутся шрамы. Они, конечно, украшают мужчин, но не в таком количестве.

— Тогда займи меня чем-нибудь. — Его, которого весь день знобило, сейчас бросало в жар. Это всё она! И её невероятно манящие губы!

Марин обхватила ладонями его лицо и стала осыпать короткими поцелуями покрытые красными пятнами места: лоб, нос, щёки. Когда она спустилась к уголку губ и поцеловала там, Жордан притянул её к себе, перехватывая инициативу.

Он отстранился всего на несколько мгновений, чтобы полюбоваться Марин. Он не мог на неё наглядеться: сколько объятий было потеряно, сколько поцелуев упущено, сколько слов любви не было сказано.

— Я понимаю, что я сейчас выгляжу не слишком привлекательно, поэтому… — Жордан замялся. — Одно твоё слово — и ничего не будет.

— А что нужно сказать, чтобы было всё? — Марин взглянула на него — смело и пронзительно — и сама подалась к нему навстречу, ощущая в своём голосе и действиях полную капитуляцию.

Жадные, нетерпеливые поцелуи, дорожкой поднимающиеся к просящим ласки губам и спускающиеся обратно; пробирающие до дрожи прикосновения; сбивчивое дыхание, иногда переходящее в несдержанные стоны; острое наслаждение, несколько раз за ночь прокатывающееся по их телам сладкими спазмами; приятная истома, окутывающая их дымкой пьянящего блаженства.

Марин вскоре забылась сладким сном в его объятиях, а Жордан довольно улыбнулся, понимая, как сильно измотал её.

***

Солнце заглядывало в комнату сквозь приоткрытые занавески, отбрасывая золотые лучи на стены и лица спящих людей.

Марин распахнула глаза и сладко потянулась, чувствуя себя выспавшейся и полностью отдохнувшей. На её запястье, поймав лучик света, заблестел подаренный Жорданом браслет, и Марин залюбовалась тем, как он сверкает. Жордан словно был её личным ловцом снов, отгоняющим любой из её кошмаров, а его подарок — её амулетом.

Солнечные зайчики прыгали по её волосам и лицу, мягкими лапками приманивая к губам улыбку, которая стала лишь шире, когда Марин повернулась к Жордану. На несколько мгновений она стыдливо зажмурилась, вспоминая события прошлой ночи, и то, что он своими ласками с ней вытворял.

— Доброе утро, — прошептала она тихо-тихо, чтобы его не разбудить, и ласково погладила покрытую красной сыпью щёку.

Ей совсем не хотелось покидать уютную постель, а, нырнув под руку Жордана, остаться в его объятиях ещё на несколько часов. Но она всё же поднялась и, тщательно укутав всё ещё спящего Жордана одеялом, отправилась на кухню.

Жордан проснулся в объятиях ласкового, морозного утра от витающего в комнате восхитительного аромата чего-то очень аппетитного. Он лениво распахнул глаза и, не обнаружив Марин рядом, приложил ладонь ко лбу, проверяя, быть может, вновь поднялась температура, и появились галлюцинации. Ведь если бы не смятая подушка на другой половине кровати, он бы мог предположить, что вчерашний визит Марин ему просто приснился.

Жордан поспешил на кухню, где запах становился ещё ярче и насыщеннее, отвоёвывая себе всё большее пространство. Каким бы невероятным ему это не казалось, но он действительно обнаружил Марин у плиты, тихо напевающей себе под нос что-то из репертуара Далиды{?}[Марин очень любит её творчество.]. Какое-то время он просто стоял у двери и наблюдал, как утренние лучи солнца искрились в её волосах. От былой сонливости не осталось и следа, а её место стремительно заполняло чувство нежности.

— А я всё задавался вопросом, умеют ли львы{?}[Марин — Лев по знаку Зодиака.] мурлыкать, а не только рычать. — Жордан обнял Марин сзади и потёрся щекой об её плечо, напрашиваясь на утренний поцелуй, а она скорее ощутила кожей его нежный выдох “Доброе утро”, чем услышала.

Он развернул её к себе и улыбнулся, а она наблюдала, как вспыхивали и переливались отсветы солнца в его глазах цвета жжёного сахара.

— Я знаю, о чём ты вчера подумала, стоя у двери. Что я был не один. Но знаешь… В чём-то ты была права. — Жордан выпустил Марин из своих объятий, и под её озадаченный взгляд направился в гостиную. Вернулся он через несколько минут, держа на руках маленького котёнка.

Марин охнула от удивления и неожиданности, и поспешила зажать себе рот ладонью, чтобы та радость, которую она сейчас испытывала, и которая рвалась наружу в виде улыбки, не упорхнула.

— Я нашёл его на улице на прошлой неделе. У меня сердце сжалось, глядя на его выступающие на худых боках рёбра. У него не было сил даже мяукнуть. И я не смог пройти мимо безмолвно молящего о помощи взгляда. — Жордан передал Марин этого маленького представителя семейства кошачьих, которые, как и политика, были её большой страстью. — Первое время он всего боялся — угрюмо сидел в углу днём и жалобно мяукал ночью. Но вскоре освоился — то и дело стремился слезть на пол и отправиться познавать мир, ограничивающийся для него стенами квартиры. Мы с ним подружились. Вот только я ещё не придумал ему имя…

Котёнок мяукнул, словно выражая своё недовольство тем, что до сих пор оставался безымянным.

Губы Марин растянулись в ещё более широкой улыбке. Она заводила очередную кошку, впуская её в свой дом и сердце, а она на пушистых лапках пробиралась в самое уютное местечко. И для этого малыша место тоже найдётся.

Она поднесла разомлевшего от ласк котёнка к своему лицу, и он несмело мазнул языком по её нижней губе.

— Эй, наглец, так нельзя! — Жордан предпринял попытку осадить нахала. — Вообще-то это моя женщина, только я могу так делать.

Жордан забрал у Марин это маленькое бессовестное создание и посадил его на пол. Котёнок, учуяв запах еды, стал настырно мяукать, выпрашивая хотя бы небольшой кусочек, а лучше всё сразу, и попытался забраться на стул. Марин снисходительно взглянула на безуспешные результаты его поползновений за едой и, погладив пушистое ушко, положила несколько кусочков бекона в его миску. Он посмотрел на неё искрящимся благодарностью взглядом и стал уплетать с торжествующим урчанием и неподдельным удовольствием.

— Теперь в моём доме тебя будут ждать не только кофе с апельсинами, но и кот. И если не понятно, это намёк на то, чтобы ты бывала у меня чаще. Или вообще не уходила. — Жордан подошёл ближе и взял её руку в свою, и Марин кивнула. Она всегда старалась не допускать проявления никаких слабостей, а сама слабела всякий раз, когда Жордан был рядом.

На столе стояла хрустальная ваза, в которой ровной, изящной горкой были уложены радующие глаз своей сочной красотой апельсины. Жордан очистил один из них и протянул Марин. Она положила дольку в рот, чувствуя, как от терпкой сладости свело зубы и онемел язык. Липкий сок тонкой струйкой побежал по подбородку, оставляя след и на губах. Жордан бережно обхватил ладонями её лицо, собирая языком оставшиеся капли.

Поцелуи с апельсиновым привкусом и Марин в его объятиях — это всё, что было необходимо ему для выздоровления. Ему хотелось навсегда остаться в этом ленивом, беззаботном и таком счастливом утре, хотелось тонуть в Марин, ныряя с головой в озеро бесконечной нежности.

— Жордан… — прошептала она сквозь поцелуй. — Завтрак готов. Тебе нужно поесть.

— Я не хочу есть. А вот тебя — очень! — Марин ощутила его улыбку покрывающейся мурашками кожей, когда он поцеловал её в шею, и чувственно-хриплое “Жордан” слетело с её губ, плавно перетекая в протяжный стон.

Но Жордану очень быстро стало недостаточно её лица и шеи — ему хотелось без устали расцеловывать каждый сантиметр её тела. Он взял её за запястье и, не встретив никакого сопротивления, повёл в спальню.

Он едва сдерживал самодовольную улыбку, означавшую, что всё идёт именно так, как он и задумал. А Марин лишь шутливо фыркнула в ответ, чтобы он лишний раз не зазнавался.

Начавшийся к полудню снегопад словно обсыпал Париж сахарной пудрой, на неделю пряча его в снежном плену. И Марин, как и мечтала, несколько дней провела в постели. Только вовсе не из-за болезни.