перемешал всю электронику, но ничего. Вообще, они разошлись в воздухе, когда на одном из бортов погасло управление, самолёт был мёртв, но пилот не только выполнил манёвр, но и улетел своим ходом. Даже мне было жалко надзирателя: он, полный гнева, выливал её в толпу, а людям было всё едино — они кричали в небо, валялись на траве, пили свои ядовитые жидкости, и ничего, никакая тьма их не брала. Мы решили действовать сообща и поддаться ситуации, был шанс. Они начинали выплёскивать все эмоции, когда музыка, с их низменного мнения, была наиболее подходящей. Нам было несложно пройти за сцену и видеть и музыкантов, и толпу. Как только мы видели, что музыканты накаливают атмосферу, один накручивал сцену, второй накрывал толпу. Но эти недоразвитые существа становились кругом и толкали друг друга, бегали и сталкивались. Вот только стоило кому-то упасть, я иногда содействовал этому, вместо того, чтобы затоптать слабого, не только оббегали его, но и как можно быстрее протягивали ему руку, помогали встать, отряхивали. Все старания были тщетны.
Мы бродили по полю без сил, вымотанные, раздражённые, не зная, что делать. Знаете, что самое обидное? Нас приободряли. Да, подходили людишки, предлагали этот дурнопахнущий напиток, интересовались, нужна ли нам помощь, даже на проклятье не было сил.
Почти по-людски мы сидели на дуле танка и смотрели на жилища людей, то над одним, то над другим поднимали скалярные символы. Меня даже не мутило, я впервые в жизни устал до удовольствия. Ведь с детства меня ненавидели за то, что я должен быть светлым, и всю жизнь я доказывал, что я самый злой, самый сильный, самый умный. А теперь я сижу на машине убийства, усталый и довольный. Чему я так рад? Что я провалил экзамен? Но и надзиратель ничего не смог сделать. Вот только что ждёт нас дома? Увы, я знаю. Надзиратель, как не выполнивший миссию, будет поочерёдно уволен, распят, сожжён, потом разрублен. А мне не легче — отчислят с позором, потом снимут руническую кожу и отправят домой, я же высокородный. Хотя могут и титула лишить, кастрировать к полному соответствию.
Утро меня порадовало, настало время возвращаться, можно обсудить с надзирателем, что делать дальше. Он тоже не спал и думал. Порешили мы так: пути назад нет, смерть надзирателю не так страшна, как осквернение древнего рода и, возможно, даже прерывание. Поэтому надзиратель дробит свою душу, подобно древнему Кожину, и рассеивает её здесь, на поле, где случился его крах, крах, который был недопустим, и когда круг времени повторится, он выполнит свой долг. Я же впервые был свободен в первую очередь от самого себя, тёмного Орлега.
