Фарфоровые куколки [Лиза Си] (fb2) читать онлайн

Лиза Си Фарфоровые куколки

Посвящается

Генри Теодору Кендаллу

Три вещи нельзя скрыть:

солнце, луну и истину.

Приписывается Будде

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Солнце Октябрь 1938 года — июль 1940 года

Грейс. Убогая

Я ехала за запад. В одиночестве, самым дешевым автобусным маршрутом, который смогла найти. С каждой милей он отвозил меня все дальше от Плейн-Сити, штат Огайо, в жизнь которого я вписывалась, как следы мух в рисунок обоев. С каждым штатом, отделявшим меня от дома, я все отчетливее чувствовала, как слабеют сжимавшие сердце оковы и утихает боль в ногах и руках. Однако все мое тело продолжало отчаянно страдать, и головокружение не проходило. Я жила на аспирине, крекерах и сладкой газировке. А еще я все время плакала. На восьмой день я оказалась в Калифорнии. Спустя несколько часов после того, как автобус пересек границу штата, я сошла с него и плотнее запахнула кофту. Я ожидала солнца и тепла, но в тот октябрьский день над Сан-Франциско висел плотный туман. Было сыро и нестерпимо холодно.

Я взяла чемодан и пошла прочь от автобусной остановки. В дешевых отелях, куда я заглядывала, мест не было. «Идите в Чайна-таун, — советовали администраторы. — Там что-нибудь найдете». Я не имела ни малейшего представления о том, где находится этот Чайна-таун, поэтому их советы были бесполезны. К тому же я сразу ощутила, чем отличается Сан-Франциско от других городов: в нем не было ровных и прямых улочек, он весь состоял из холмов, которые со всех сторон были окружены водой. Наконец в одной ночлежке мужчина взял с меня деньги, по доллару за день, авансом, и вручил ключ от комнаты.

Я вымыла голову в раковине и завила волосы. Затем стала внимательно рассматривать в зеркале свои увечья. Лоб успел полностью зажить, но голова все еще кружилась после ударов о кухонный пол. Кожа над ребрами приобрела зеленовато-серый оттенок с сиреневыми вкраплениями. Плечо по-прежнему выглядело опухшим и плохо двигалось, после того как его выбили, а потом рывком поставили на место. Но рана на рассеченной губе уже затянулась и была почти не видна. Я отвернулась и села на край кровати. Хотелось есть, но выходить на улицу было страшно, поэтому я просто сидела и прислушивалась к доносившимся сквозь стены звукам.

Я достала из сумочки помятую вырезку из журнала, которую дала мисс Миллер, моя учительница танцев. Она учила меня танцевать с тех пор, как мне исполнилось четыре года. Несколько месяцев назад она нашла это объявление. Я разгладила его ладонью, чтобы получше рассмотреть рисунок, изображавший мост Золотые Ворота на рекламе Международной выставки. Даже место ее проведения, остров Сокровищ^[1], казалось каким-то манящим.

— Вот, смотри, Грейс, они набирают штат в шесть тысяч человек, — сказала мисс Миллер. — И им требуются танцоры, певцы, сварщики, плотники — самые разные специальности. — Сделав паузу, она вздохнула и продолжила: — Когда я была молода, мне так хотелось куда-нибудь уехать, но для этого нужна была смелость. И талант. Да, чтобы оставить за спиной всё и всех, кого ты знаешь. А вот ты могла бы это сделать.

Эти ее слова и клочок бумаги, который я сейчас держала в руках, наполнили меня смелой надеждой на то, что я действительно смогу. В конце концов сумела же я выиграть конкурс по чечетке и пению у нас в городе. Мне тогда было семь лет, и с тех пор я никому не уступала своего первенства.

«Ты всегда хотела уехать из дома, — говорила я себе. — И то, что пришлось сделать это раньше, чем ты планировала, не означает, что ты не сможешь достать до небес».

Однако моя зажигательная речь, адресованная самой себе в ужасной комнате ночлежки в незнакомом Чайна-тауне, не очень помогла избавиться от страха. А когда я легла в кровать, мне вообще показалось, что на меня стали надвигаться стены. Чтобы как-то успокоиться, я воспользовалась ритуалом, который придумала еще в детстве: пробежать руками по предплечьям (когда мне было три годика, мама сказала доктору Хэвенфорду, что я сломала руку, упав с лестницы), затем по бокам (несколько сломанных и раздробленных ребер за эти годы); потом приподнять ноги по очереди и провести по ним ладонями до самых стоп (до тех пор, пока я не начала танцевать, мои ноги были частой целью отцовских пинков). Этот ритуал одновременно и успокаивал меня, и придавал сил. Теперь я оказалась один на один с этим миром, у меня не было дома, куда можно было бы вернуться, и человека, на которого я могла положиться. Но если я смогла пережить побои отца и предрассудки, царившие в моем городе, то я точно справлюсь с любыми препятствиями, которые судьба расставит на моем пути к счастью и успеху. Ну, попробую справиться. Во всяком случае, очень на это надеюсь.

На следующее утро я расчесала волосы, приподняла и заколола их по бокам, выпустив локоны, как у Кэрол Ломбард в «Моем слуге Годфри», и надела платье, которое мне купил папа, когда возил нас в Цинциннати за всем необходимым для стирки. Платье было из дымчато-розового хлопка с геометрическим переплетающимся узором горчично-желтого цвета и серыми квадратами. Мама говорила, что рисунок на ткани, да и фасон платья, больше подошли бы не мне, а взрослой женщине. Возможно, так оно и было, но сейчас я очень гордилась тем, что у меня есть такой изысканный наряд.

Преисполненная решимости, я вышла на улицу. Спрашивая дорогу почти на каждом углу, мне удалось добраться до паромной станции, где я и села на паром до острова Сокровищ, расположенного в заливе прямо под Бэй-Бридж^[2]. Мне казалось, что все мои попутчики тоже направлялись на выставку в поисках работы. Я была охвачена восторгом, но волны и вибрация парома вызвали головокружение и чувство голода, и к концу путешествия я снова чувствовала себя больной и обессилевшей. Когда мы причалили, все бросились вперед, чтобы оказаться как можно ближе к началу очереди на собеседование. Я тоже решила не отставать. Именно тогда я впервые увидела пальмы, и это привело меня в трепет, так как это означало, что я действительно находилась в Калифорнии. Вход на ярмарку заслуживал отдельного внимания. Никогда в жизни я не видела ничего подобного: гигантские колонны, составленные из кубов и увенчанные стилизованными изображениями слонов. За ними я заметила шпили, все еще скрытые за строительными лесами. В ушах звенело от грохота молотков, визга электрических пил, рева тракторов, бульдозеров и грузовых платформ. Мужчины перекрикивались, раздавая указания и ругаясь на чем свет стоит, как обычно бывает на строительных площадках.

— Успеют ли они к сроку? — произнес мужской голос где-то возле моего уха.

Я вздрогнула, и сердце екнуло от страха, как всегда бывало, когда я находилась возле отца. Резко развернувшись, я увидела молодого человека, явно уроженца западных штатов. Высокий — примерно метр восемьдесят, широкоплечий, светловолосый. Парень тут же поднял руки вверх в знак примирения.

— Простите, если я вас напугал. — Когда я взглянула в его голубые глаза, его губы сложились в сокрушенную улыбку. Он выглядел старше меня, должно быть, ему было около двадцати. — Меня зовут Джо. — Он протянул мне руку.

— Я — Грейс. — Никаких фамилий. Мне это нравилось.

— Я ищу работу рикши. — Он даже не попытался объяснить, что это такое. — Но на самом деле я здесь потому, что люблю самолеты и обожаю летать.

Идущие впереди нас уже исчезали за воротами.

— Родители пообещали, что, если я закончу школу на «отлично», они позволят брать уроки управления самолетом, — продолжил Джо, нисколько не сомневаясь, что мне это интересно. — Я учился в Пайпер-клаб. Умею взлетать, садиться, знаю, что делать, когда глохнет двигатель, и как выходить из штопора. И у меня есть лицензия пилота.

Из всего вышесказанного я поняла, что его семья была довольно состоятельной.

— Как это связано с рикшами? — Он рассмеялся и провел рукой по волосам. — Самолеты «Пан-Американ» будут взлетать и садиться прямо здесь, на острове Сокровищ!

Я кивнула, изображая заинтересованность, чтобы не показать, что не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит.

— Я тут совсем тебя заговорил, — догадался Джо. — Прошу прощения. А ты что здесь делаешь?

— Я танцовщица.

— Здорово. — Он подбородком указал в сторону ворот. — Нам стоит поторопиться.

Когда я чуть оступилась на невысоких каблуках, он подхватил меня под руку, и я инстинктивно отпрянула. Ответом мне стал изумленный взгляд широко распахнутых глаз. Я видела, что он был готов снова извиниться.

— А ты откуда? — выпалила я, стараясь отвлечь его от произошедшего.

— Уиннетка, штат Иллинойс. Я собираюсь поступать в Кали. — Заметив мое недоумение, он пояснил: — Калифорнийский университет. Это вон там. — Он указал на восток. — В Беркли. Я живу в студенческом общежитии. А ты?

— Плейн-Сити, Огайо.

— Не слышал о таком, но мы оба со Среднего Запада, а наши штаты вообще граничат друг с другом. Будем друзьями?

Я кивнула. Он явно был хорошим парнем: симпатичный, с милой улыбкой, надолго оставлявшей уголки губ приподнятыми.

— Ффух, какое облегчение! — воскликнул он и шутливым жестом отер воображаемый пот с лица.

Какой он все-таки веселый!

Когда мы добрались до трейлера, на большой деревянный ящик вспрыгнул мужчина в серых фланелевых брюках, наполовину застегнутой кожаной куртке и угольно-черной фетровой шляпе, надвинутой на глаза, и заговорил, заглушая царивший вокруг гомон:

— Многие из вас приехали сюда издалека. И это прекрасно! Для того чтобы обустроить это место и заставить его работать, нам понадобится помощь множества людей. Если вы маляр, электрик или сантехник — отправляйтесь во Двор Семи Морей. Гарри вас проводит туда. — Половина собравшихся на площади последовали за человеком, на которого указал говоривший. — Думается, остальные прибыли сюда, чтобы предложить свои услуги в сфере обслуживания или развлечений, — продолжил мужчина в шляпе. — Если вы хотите управлять трамваями со слонами, продавать еду и напитки, возить гостей в велоповозках, быть зазывалами, официантами, пожарными или полицейскими — отправляйтесь во Двор Цветов. Правда, там пока нет цветов, но есть такой же трейлер, как здесь.

— Это как раз для меня, — прошептал Джо. — Удачи! — И он пошел вместе с большой группой отделившихся от основной толпы людей.

Немного отойдя, он обернулся, показал мне поднятые вверх большие пальцы и снова улыбнулся. Я ответила ему тем же. Он шел такой твердой походкой, что пыль клубилась под его ногами. Несмотря на царивший вокруг шум, я услышала, как он насвистывает «Я полностью твой». Мне очень нравилась эта песня.

Тем временем мужчина в шляпе смерил взглядом оставшихся перед ним.

— Ну что? — сказал он. — Если вы ищете работу моделей, танцоров или музыкантов, то вам нужен я. Я буду проводить индивидуальные собеседования. Если вы пройдете отбор… Да ладно, — взмахнул он рукой. — Вы и так все знаете. Вставайте в очередь.

Один за другим претенденты входили в трейлер, чтобы через пять минут выйти оттуда либо с улыбкой, либо с гримасой разочарования. Я думала, что отвечать на вопросы, которые могут задать, когда в моей памяти снова возник отец. Да, он избивал меня дома, но с большим удовольствием хвастался призовыми ленточками и яблочными пирогами, которые я выиграла. Он заставлял меня быть «типичной американской девушкой», и это означало, что мне позволялось ездить в Риальто^[3] на мюзиклы, чтобы вдохновляться на еще более усердный труд и репетиции. Я обожала Элинор Пауэлл в «Бродвейской мелодии», в экранизации 1936 года, где она танцевала без музыкального сопровождения. Этот фильм я посмотрела, наверное, раз десять, а потом везде старалась повторить ее танцевальные па: на тротуаре возле кинотеатра, в студии мисс Миллер и в нашей семейной прачечной. Само собой, когда я сказала, что хочу стать звездой, в школе надо мной стали смеяться…

— Эй! Девушка-азиатка!

У того, кто меня окликнул, были все основания обратиться ко мне именно таким образом. Дело было не в том, что среди выходцев из Китая не было знаменитых киноактрис и актеров, кроме Анны Мэй Вонг^[4], разумеется. Когда я увидела Дороти Той и Пола Уинга, американо-китайскую танцевальную пару в мюзикле под странным названием «Лучшие блюда», мне подумалось: «Если они смогли, что может помешать мне?» Только сейчас от этих размышлений не было никакого толку. Внезапно я почувствовала страх и сильнейшее одиночество.

Когда подошла моя очередь, я вошла в трейлер, закрыв за собой дверь, как это делали те, кто были здесь передо мной. Мужчина жестом предложил мне сесть.

— Ваше имя?

— Грейс Ли.

— Сколько вам лет?

— Достаточно, чтобы петь и танцевать, — дерзко заявила я. Мне хотелось стать звездой, а это значило, что, как бы мне ни было страшно, я должна вести себя соответственно. — С этим у меня все в порядке.

Обдумывая мой ответ, мужчина пощипывал себя за подбородок.

— Вы азиатка, — резюмировал он. — К тому же редкая красотка. Проблема только в том, что у меня ничего для вас нет.

Я открыла сумочку, достала вырезку мисс Миллер и положила ее на стол перед ним.

— Здесь сказано, что вам нужны артисты для «Кавалькады Золотого Запада».

— Да, это крупное шоу, и туда требуются сотни артистов. Но у меня нет ничего для азиатки.

— А в японском павильоне? — Моя уверенность в себе оказалась мнимой. — Я так долго ехала к вам. Мне очень нужна работа.

— Сейчас Депрессия, милая. Работа нужна всем. — Он снова взглянул на мое заявление. — И мне не хочется вас расстраивать, но вы не японка. Грейс Ли — это же китайское имя, правильно?

— Кто об этом догадается?

— Да, по-моему, никто не знает, чем один отличается от другого. Вот вы знаете?

В ответ я лишь пожала плечами. Я ни разу в жизни не видела японца. Да и китайцев я тоже видела не много: только отца, мать, свое отражение в зеркале, а еще Анну Мэй Вонг, Той и Винг и еще пару азиатов, игравших в кино роли горничных и дворецких. Но это были люди из другой жизни, не той, что меня окружала каждый день, поэтому мне негде было научиться отличать китайца от японца. Я только знала, как выглядят высокие скулы и обветренные руки моей матери да морщинистое лицо и жилистые руки отца. Я почувствовала, как глаза стали наполняться слезами. Что со мной будет, если я не найду работу? Вдруг мне придется возвращаться домой?

— Там, где я выросла, азиатов нет, — признала я. — Но я слышала, что они все на одно лицо.

— Даже если и так, мне было велено придерживаться точных параметров… — Он щелкнул пальцами. — Придумал! У нас здесь будет Китайская деревня. Организаторы там сами нанимают персонал. Может быть, мне удастся устроить вас туда как китайскую танцовщицу.

— Но я не из Китая. Я родилась и выросла здесь.

Однако его нисколько не смутили мои слова, потому что он уже держал в руках телефонную трубку. Я слушала, как мужчина договаривается о моей встрече с кем-то, кто вроде бы отвечал за набор персонала в Китайскую деревню. Наконец он положил трубку.

— Танцоров нанимают только временно. Со всеми этими неприятностями с Китаем так будет правильнее всего.

О каких неприятностях в Китае шла речь? В еженедельной газете Плейн-Сити едва упоминались события в Европе, а об Азии там не было ни слова. Так что все мои знания о Китае ограничивались китайским рисовым вином, которое мама готовила дома и тайком продавала с заднего крыльца вечерами по пятницам и субботам. Мужчины Плейн-Сити были жадными до алкоголя, даже после отмены сухого закона. Все это пришло мне в голову, пока разум пытался справиться с охватившей меня паникой.

— А как насчет карнавала? — спросила я, вспомнив рекламу мисс Миллер.

— Я совершенно не представляю вас там.

— Но я уже принимала участие в карнавалах.

— Не в таких, как этот.

— Я справлюсь, — настаивала я. Пусть только попробует отправить меня в какой-нибудь шатер, где распутные женщины танцуют перед мужчинами экзотические танцы, — я видела такие на Квартальских ярмарках в Плейн-Сити. Я никогда не стану этим заниматься.

Он покачал головой.

— Вы — обыкновенная китаяночка. Если я впишу вас в число участников карнавала, зрители мужского пола вас просто сожрут.

Пять минут собеседования истекли, но мужчина не торопился со мной прощаться. Он просто сидел и внимательно разглядывал меня, не упуская ни одной детали: ни платья, ни туфель, ни прически. Я опустила глаза и молча ждала, что будет дальше. То ли невинность послужила мне защитой, то ли мужчина оказался порядочным человеком, но никаких непристойных предложений не последовало.

— Я готова на любую работу, — сказала я слегка дрожащим голосом. — Даже скучную и тяжелую…

— Не так стоит искать себе работу, милая.

— Я могу готовить и продавать гамбургеры в палатке. А вдруг заболеет кто-нибудь из танцоров, и в этом случае вам не помешает иметь рядом кого-нибудь на замену.

— Вы могли бы поработать в киосках, — с сомнением произнес он. — Вот только у вас есть большая проблема. У вас хорошие ноги, и с формами все в порядке. Ваше лицо прекрасно, как цветок. Но акцент…

— Мой акцент?

— Ну да. У вас его нет. Вы должны прекратить разговаривать так правильно. Вам необходимо имитировать китайский акцент.

Ни за что! Отец говорил с сильным акцентом, хоть и родился здесь. Он винил в этом свое детство, которое провел в поселке лесозаготовителей, где жил с со своим отцом, говорившим только по-китайски. А у моей матери был прекрасный английский. Она родилась в Китае, но приехала в Америку совсем маленькой, поэтому и смогла совсем расстаться с акцентом. Она никогда не рассказывала о своем детстве. Я спросила об этом всего один раз, и в ответ отец ударил меня наотмашь. В общем, в нашей семье мы могли разговаривать только по-английски. Но даже если бы мы все знали китайский и могли говорить на одном из диалектов, отец никогда не позволил бы нам это делать. Использование английского языка обозначало, что ты — американец, а мы должны быть американцами все время и при любых обстоятельствах. Поведение, которое можно описать следующими фразами: «Слышала, что ты снова пропускаешь школу» и «Подумаешь, невелика беда», — безошибочно указывало на статус иммигрантов. Однако это вовсе не мешало отцу подчеркивать свой акцент, если он замечал, что клиентам это нравится.

— Простите, — сказала я, — но я не могу сделать то, что вы предлагаете.

Говорить больше было не о чем, и я поднялась, чтобы выйти. Всего за несколько минут я узнала о себе две интересные вещи: что я никогда не стану унижаться, изображая акцент, как это делал мой отец (или актеры в фильмах о Чарли Чене^[5]), и что не стану танцевать обнаженной перед мужчинами. У меня, оказывается, есть гордость. Только вот какую цену мне придется за нее заплатить? От нахлынувших страха и отчаяния я почувствовала, что земля уходит у меня из-под ног.

— Эй, погоди минутку! — Мужчина потянулся к ящику, достал оттуда коричневый бумажный пакет и с ним в руках нагнал меня возле двери. — Вот держи, сэндвич с ветчиной и яблоко.

Я покраснела от гнева и стыда. Я и так не получила работы. Неужели ему захотелось унизить меня еще сильнее? Или выгляжу настолько жалко?

— Возьми, — тем временем произнес мой мучитель. — Это от нас с женой.

— Спасибо. — Я держала в руках настоящую еду впервые с отъезда из дома. Мужчина окинул меня последним сочувственным взглядом.

— А ты уже была в ночных клубах Чайна-тауна? Я слышал, что они ищут «пони» и «канареек». — Заметив мой недоуменный взгляд, он пояснил: — Я имею в виду, танцоров и певцов — тут их называют «пони» и «канарейками». Да ладно, не забивай себе голову. Скоро всему научишься. А теперь иди туда, где остановилась, и поспрашивай там. Тебе объяснят, как туда добраться и куда идти на прослушивание. — Он слегка подтолкнул меня к двери и крикнул: — Следующий!

По дороге обратно на пристань я размышляла о ночных клубах. В фильмах «Цилиндр», «Время свинга» и «Звезда родилась» тоже были ночные клубы, поэтому я знала, как они выглядели: белые кушетки, гардеробные, девушки, продающие сигареты, шампанское, пенящееся в бокалах на тонкой ножке, мужчины в цилиндрах и фраках с белыми галстуками и женщины, грациозно передвигающиеся по залам в атласных платьях, так потрясающе скроенных, что казалось, будто они окутывают женские тела нежно, как поцелуи. Я хотела получить работу на выставке, но, если подумать, устроиться в ночной клуб было бы еще лучше. Немного уверенности в себе — и у меня все получится! Вот только я не имела ни малейшего представления о том, где был этот Чайна-таун и где там искать работу, если я все-таки туда доберусь. Эта мысль так напугала меня, что я почти растеряла весь свой недавно обретенный оптимизм.

Пока мне некуда было идти, кроме как в свой номер в гостинице, которую я уже успела возненавидеть, вместе с ее тараканами и женщинами со слишком ярко накрашенными лицами и мужчинами в грязных майках, которые постоянно входили и выходили оттуда. Но я отказывалась сдаваться, потому что поражение означало, что мне придется вернуться домой к отцу.

На следующий день я надела то же розовое платье, купила карту и пошла искать Чайна-таун. Воздух был сырым и холодным, и хорошему настроению это не способствовало. Проходя мимо очередей в бесплатные столовые и людей, казавшихся мне «оки»^[6], одетых в грязную старую одежду, я чувствовала нарастающий страх. Если мне не повезет, я вполне могу оказаться среди них. От холода и сырости у меня ныло все тело. Каждый раз при вдохе или подъеме рук я испытывала пульсирующую боль в ребрах и выбитом плече, но я напоминала себе, что танцевать, превозмогая болевые ощущения, я научилась раньше, чем многому другому. Проглотив три таблетки аспирина, я мысленно помолилась о том, чтобы мне не пришлось выполнять вращений, если я все же попаду на просмотр и прослушивание. При теперешнем моем головокружении это па мне недоступно.

Синг Чонг Базар и Синг Фэт Базар^[7], крытые зеленой глазурованной черепицей, стоявшие на углу Калифорния-стрит и Грант-авеню, напоминали двух стражей. Какие немыслимые названия! За их огромными окнами я заметила китайскую мебель, шелка и вазы — то, чего никогда не видела раньше. Свернув на Грант-авеню, я попала в совершенно иной мир. Фонари были украшены извивающимися ярко-зелеными, красными и золотыми драконами, свесы крыш смотрели вверх. Прямо на тротуарах стояли корзины со сложенными в них товарами, рестораны рекламировали неизвестное мне блюдо чоп-суи. А как здесь пахло! Трудно сказать, был этот запах приятным или отвратительным, — я лишь чувствовала, что он мне непривычен.

Но больше всего меня здесь нервировали китайцы: бесконечное множество китайских глаз, носов, ртов и ног. Здесь были сотни, если не тысячи китайцев, высоких и низкорослых, толстых и худых, со светлой кожей и смуглых. Ни один из них не напоминал внешне моего отца. Я заметила пару пожилых женщин, тихонько идущих по тротуару и изо всех сил пытавшихся быть незаметными. За ними шли пять девочек-старшеклассниц в школьной форме, неся в руках учебники. Я плохо разбиралась в китайских прическах — видела только, как моя мама убирала волосы в тугой пучок. Папа стригся почти наголо, а я завивалась, поэтому даже то, как эти люди причесывались, было для меня новым. Длинные, шелковистые распущенные пряди, короткие женские стрижки, завитки, перманенты, завивки щипцами, волосы, торчащие в разные стороны или взбитые, а также почти оголенные черепа: я никогда не видела такого разнообразия. Все здесь казалось таким чуждым и непривычным, словно я только что сошла с борта судна где-нибудь в Гонконге, Гуанчжоу или Шанхае, где я, разумеется, никогда не бывала. Это наполняло меня одновременно восторгом и ужасом. Чайна-таун казался ожившей страшной сказкой, похожей на те, что в детстве надолго лишали меня сна. Не поэтому ли мои родители так стремились жить как можно дальше от всего этого?

Мне была необходима помощь.

— Как пройти к ночному клубу? — спросила я женщину, одетую в костюм, напоминавший черную пижаму, и несшую в руках два пакета, полные зеленого лука.

Она сделала вид, что не заметила меня. Потом я попыталась обратиться к мальчишке-газетчику, но и он проигнорировал мой вопрос. Я осмотрелась. Здесь было очень много мужчин. Кто-то был одет как рабочий, кто-то как бизнесмен. Всех их объединяли торопливые движения и быстрая походка, так быстро у нас в семье никто не ходил. Разве что когда был пожар в доме Смитов — мы все тогда бросились на улицу смотреть, как его пытается потушить добровольная пожарная дружина. Ох и вечер выдался тогда!

На углу улиц Гранта и Вашингтона трое мальчиков лет десяти-двенадцати играли в куче песка, вываленного прямо на перекрестке. Их брюки были закатаны до колен, рукава рубашек протерты на локтях, а кепки помяты. Рабочие подравнивали края кучи лопатами, а подъезжавшие машины сигналили, словно дополнительный шум мог помочь устранить препятствие. Несколько минут я наблюдала за происходящим с обочины, затем, решившись, сделала шаг на улицу. Увязая в песке, я осторожно подошла к копошащейся в нем троице. Заметив мое приближение, ребята бросили свои забавы. Старший из мальчиков схватил две пригоршни песка и стал пропускать его сквозь пальцы.

— Никто не говорил, что нам нельзя быть здесь, — произнес он вместо приветствия.

— А я и не сказала, что это запрещено, — ответила я.

— Тогда чего вы от нас хотите, леди?

Я поморщилась. Меня никто раньше не называл леди. Убогой, да, свиным рылом, китаёзой, мелкой, призером-получателем премии яблочного пирога, пельменем, а вчера — милой фарфоровой куколкой. Но леди — никогда. В таком случае я должна вести себя как леди!

— Я надеялась, что вы мне поможете, — произнесла я.

— А какая нам от этого польза? — нахально спросил старший.

— По пять центов каждому. — Я вытащила кошелек и достала оттуда три монеты. — Я хочу найти ночной клуб.

— Ага, — отозвался мальчик, и по изменившейся интонации я поняла, что он догадался, о чем речь. — А вы не боитесь влипнуть в неприятную историю?

Я вернула одну из монет назад в кошелек.

— Как я понимаю, вы знаете, что такое клубы, — сказала я.

Ни один мальчишка не устоит перед любопытством, особенно если речь идет о чем-то запретном, и мои слова тут же привлекли внимание всех троих.

— Они мало чем отличаются от баров.

— Никто не хочет жить возле них!

— Отец говорит, что это почти то же самое, что простые лавки, где торгуют спиртным.

Я убрала в кошелек вторую монету.

— Ладно, леди, ваша взяла, — сдался главарь маленькой банды. — Вы хотите работать в шоу с ногами, вот чего вы добиваетесь.

— Шоу с ногами?

— А вы что, не знаете? — спросил он. — Неужели вы правда хотите, чтобы люди видели ваши ноги?

Если дело только в ногах…

— Пожалуйста, подскажите, куда мне идти, — попросила я.

Мальчишки обменялись взглядами. Мне нужно было услышать от них хоть какое-то имя. Чтобы мне было с чего начать поиски.

— У Уилберта Вонга есть «Ли По», — наконец произнес старший. — Коктейль-бар в соседнем квартале. Теперь он превращает его в клуб. У Энди Вонга, они не родственники, есть «Китайский Пентхаус» — открылся в прошлом декабре. Там артисты только китайские. — Он выпалил эту информацию, будто маленький зазывала. Прямо как у нас в Плейн-Сити: все всё про всех знают, особенно если дело касается чего-то незаконного.

— А я слышал, что Энди Вонг собирается переименовать его в «Скай Рум», — заявил младший и тут же получил локтем под ребра.

— Еще есть новый клуб Чарли Лоу, правда, он пока еще не работает, — продолжил старший. — Два года назад Чарли открыл бар здесь, на Грант-авеню. Только туда не пускали китайских девушек и женщин. Да о чем это я! Туда вообще китайцев не пускали!

— А вы откуда знаете? — спросила я, подзадоривая его.

— А вот знаем, — ответил он. Мальчишки горазды поговорить про пчел, про птичек и про другие пикантные вещи, вот только с подробностями у них зачастую путаница. Теперь мне предстояло самой решить, что из этих рассказов было правдивой информацией, а что — слухами. — Жена Чарли Лоу — певица, — тем временем продолжал мальчуган. — И он отдал ей место, где проходят шоу, оно называется «Запретный город» и находится на Шатер-стрит…

— Это даже не в Чайна-тауне, — снова встрял младший. И мне понравилось это известие, потому что Чайна-таун меня пугал.

— Вы можете показать мне, где это? — спросила их я.

— Сначала вам надо идти…

И тут его голос оборвался, а глаза с изумлением распахнулись. Остальные тоже с раскрытыми ртами смотрели мне через плечо. Я обернулась и увидела быстро приближающуюся к нам девушку примерно моего возраста. Она была одета практично и со вкусом: серая в клеточку шерстяная юбка, черный свитер с длинными рукавами, угольно-черные чулки и полуботинки. Китаянка с безупречной фарфоровой кожей, она казалась состоятельной, даже богатой, словно сошедшей с киноэкрана. Только я ни разу не видела в темных залах Риальто китайцев, которые выглядели бы как она.

— Я знаю, как добраться до «Запретного города», — сказала незнакомка мелодичным голосом. — Могу вас проводить.

И Джо, и распорядитель с острова Сокровищ были очень милы со мной, но я не привыкла к человеческой доброте. Эта девушка сейчас предлагала мне помощь так, словно была послана сюда самим провидением. Я снова повернулась к мальчикам, пытаясь сообразить, как именно мне следует себя вести.

— Это Элен Фонг, — с благоговением произнес старший. — Если она хочет вам помочь, соглашайтесь!

Двое остальных, как и следует мальцам их возраста, прикрыли рты ладонями и захихикали. Девушка по имени Элен наградила их строгим взглядом, и они тут же притихли.

— Кью, Чен и Йи, не думаю, что ваши матери обрадуются, узнав, что вы не в школе, — холодно заметила она. — Ну-ка быстро займитесь делом.

Мальчики встали, отряхнули песок и протянули руки. Я раздала обещанные монеты. Когда они убежали, я повернулась к Элен.

— Ну что, куда идти?

Элен. Взывая к небесам

— Сюда, — ответила я.

О чем я только думала? Вместо работы пошла в одиночку в Чайна-таун, да еще и вступила в контакт непонятно с кем! Я устремилась вперед по Грант-авеню, чувствуя, как девушка старается поспеть за мной. Когда я остановилась на переходе в ожидании зеленого света, она догнала меня.

— Меня зовут Грейс, — сказала она.

— Приятно познакомиться.

— Большое спасибо, что помогаете мне, — продолжила она, стараясь казаться спокойной, но голос выдавал ее страх — она напоминала олененка, испугавшегося лунного света.

— Не стоит благодарности, — ответила я, понимая, что на самом деле эта помощь значила очень много.

Этим утром мой брат Монро проводил меня до дверей Китайской телефонной станции, где я работала. Когда он ушел, я стояла там, не в силах войти внутрь. Я просто не могла заставить себя провести еще хоть один день, слушая женские разговоры между телефонными вызовами — о том, что они приготовят на ужин для своих мужей, и какими умными будут их дети, и как трудно сводить концы с концами. Эти женщины были мне неприятны. Ну, во всяком случае, мне так казалось. Также как и они, я зарабатывала по пять долларов в неделю и отдавала их все до единого цента отцу на мое «содержание», но все знали, что моя семья была одной из самых богатых и влиятельных в Чайна-тауне.

Итак, я просто стояла перед телефонной станцией, размышляя о том, как тысячи женщин китайского королевского двора, жены и наложницы императора, до смерти жили взаперти, за толстыми стенами, без семей и друзей, которые бы их любили. Чтобы как-то развлечься, они ловили сверчков и держали их в клетках возле подушек. Сверчки выводили тревожные трели об одиночестве — их судьба напоминала судьбу поймавших их женщин, о которых тоже заботились, но которые были так же беспомощны и одиноки, как их пленники-сверчки.

Я жила в традиционном китайском доме в Чайна-тауне, в семье было двадцать девять человек. Меня охватывало острое чувство собственной никчемности, когда я понимала, что моя жизнь не так уж отличается от существования тех же сверчков, принадлежавших женщинам, которые, в свою очередь, принадлежали императору. Вот тогда я и заметила на улице девушку, разговаривавшую с мальчишками. Она выглядела такой же потерянной и одинокой, какой и я ощущала себя. По ее виду было понятно, что она не сошла только что с судна, прибывшего из Китая, но точно откуда-то приехала: ее выдавали манеры деревенщины и убогое готовое платье. Когда я подошла к ним поближе и прислушалась к беседе, то почувствовала… не знаю, что-то вроде порыва ей помочь.

Как только мы с Грейс вышли за пределы Чайна-тауна, настроение мое заметно улучшилось. Никто из соседей, надеющихся заслужить благосклонность моего отца, рассказав о том, что я делала, не наблюдал за мной. Мы пересекли улицу, повернули направо на Шатер и пошли дальше, пока не добрались до вывески: «Прослушивание в „Запретном городе“. Опыт не требуется». Лившаяся с верхних этажей музыка разносилась по всей улице.

— Мы пришли, — сказала я.

— Пойдем со мной. Попробуем вместе!

Я покачала головой.

— Не могу. Я не умею танцевать.

— Здесь сказано, что опыт не нужен. Мы будем держаться вместе, обещаю.

И тут, прежде чем я начала протестовать, Грейс взяла меня за руку. Я не ожидала от нее такого жеста и вздрогнула. Она что, не знает, что прикасаться вот так к другому человеку — верх грубости? Наверное, не знала, потому что ободряюще улыбнулась и потянула меня вверх по лестнице. И я вырвалась из своей клетки, из самой себя настолько, что последовала за ней, словно это я была потеряна и одинока. Или, может быть, дело было в том, что она отчаянно боялась идти туда одна.

В большом фойе рабочие, одетые в мешковатые штаны, майки и малярные шапки, носили доски и разные строительные материалы. За столом, сколоченным из мелкого бруса и листа фанеры, сидела китаянка, которая выдала нам бланки. Мы записали наши имена, рост, вес и возраст. Я указала свой адрес, а Грейс — гостиницу в сомнительном районе. Женщина, она не могла меня не узнать, взяла листок Грейс, внимательно его просмотрела и спросила:

— Тебе семнадцать? — даже не трудясь посмотреть ей в лицо.

— Это хорошо?

— У нас есть и моложе. Мы не хотим, чтобы вы были слишком молодыми. Можете переодеться в комнате справа, — произнесла она, указывая на коридор. — Когда закончите, присаживайтесь и ждите вместе с другими девушками, которые пробуются сегодня. Вас позовут, когда будут готовы. — Она не стала уточнять, кто именно будет готов.

Я задержалась у стола, а Грейс отправилась прямо по коридору.

— Если я получу работу, какая будет оплата? — спросила я.

— Двадцать долларов в неделю, — ответила женщина. Я почти слышала непроизнесенные слова, которые сочились сквозь ее губы. «Можно подумать, тебе нужны эти деньги». И она тут же вернулась к своим бумагам.

Я могла бы развернуться и уйти, но была заинтригована. А вдруг я смогу?

Я двинулась за Грейс. Она зашла в дамскую комнату и стала переодеваться в короткий нежно-розовый комбинезон с рукавами-фонариками и шортами.

— Я сама сшила, — с гордостью заявила она. — После того, как увидела такой на Элинор Пауэлл в «Рожденной танцевать». Правда, в черно-белом фильме не поймешь, какого цвета комбинезон, но мне подумалось, что этот цвет мне подойдет.

Я не часто ходила в кино, поэтому не знала, что ответить. Она взглянула на себя в зеркало, поправила кудри и подкрасила разбитую губу. Я бы никогда не позволила себе такой грубости, как расспросы о том, что с ней могло случиться, но она повернулась ко мне, нахмурилась и задала совершенно неприличный вопрос.

— А ведь ты не знаешь, как прихорашиваться, да? — И усмехнулась.

Покопавшись в своей сумке, Грейс вытащила розовую ленту для волос и зажала ее губами. Повернув меня к зеркалу, она поправила мои волосы, затем взяла ленту, завела ее мне за шею и завязала у меня на макушке, украсив узел крупным бантом.

— Так-то лучше! — заявила она. И была права, потому что розовый оживил цвет моего лица.

Мы вышли из дамской комнаты и двинулись на звуки музыки и ритмичного топанья. В конце коридора я увидела каркасную деревянную конструкцию, которая напоминала стойку бара. За ней находилась большая центральная комната. Сцена была уже закончена. В комнате еще шел ремонт, но, глядя на вырисовывающиеся контуры, я поняла, что это место будет напоминать ночной клуб в Шанхае, где я когда-то танцевала фокстрот…

На сцене, словно впервые до нее дорвался, молодой китаец лет двадцати шести-двадцати семи, в кремовых брюках и голубой льняной рубахе, скользил, кружился и отбивал чечетку. Его руки казались одновременно напряженными и расслабленными. Стук его подошв, когда они касались паркета, волнами разносился по всему полу и отдавался у меня в позвоночнике. Его набриолиненные волосы блестели, но танец растрепал прическу, и несколько прядей падали на лоб. Это заставляло его вскидывать голову после каждой танцевальной фразы, чтобы волосы не закрывали ему глаза. Он был высок, почти метр восемьдесят, что для китайца редкость. Он танцевал без музыки, но ноги выбивали все убыстряющийся ритм. Рра-та-та-та-та, тат, тат, поворот, скольжение. Теперь его руки и ноги двигались, как лопасти ветряной мельницы.

Группа поддержки разразилась аплодисментами. Грейс сияла от удовольствия. Все это было гораздо лучше телефонной станции. Закончив выступление, танцор взял полотенце и вытер пот. Потом соскочил со сцены и уселся на складной стул возле женщины и двоих мужчин, сидевших к нам спиной. Я сосредоточила все внимание на девушках возле сцены. Две из них были в костюмчиках, как у Грейс, остальные в обычной одежде. Никого из них я раньше не видела.

Воздух, которым я дышала, казался мне чистым и свободным. И в этот момент я увидела ее, девушку, державшуюся особняком. Внезапно мне захотелось бежать отсюда куда глаза глядят, но Грейс схватила меня за руку, крепко ее сжала и потащила через весь зал к созданию, разительно отличающемуся от всех остальных в этой комнате. Казалось, кожа девушки излучала свет. Ее гладкие черные волосы были оттенены парой поразительно белых гардений, заколотых над левым ухом. Глаза сверкали, а идеальной формы губы красиво изгибались. На ней были брюки для чечетки и бледно-розовая блуза с пышными вышитыми рукавами, которая чем-то напоминала наряд Грейс. На ногах красовались высокие носки с кружевными воланами и простые черные туфли на двухдюймовых каблуках.

— Садитесь со мной! — взволнованно воскликнула она, когда мы приблизились. — Я тоже тут никого не знаю. Я — Руби Том.

— Элен, — представилась я и приложила руку к груди.

— А я — Грейс.

— Представляете, Эдди By! — восторженно воскликнула Руби.

— Эдди By? — отозвалась Грейс.

Каждая из нас в этот момент внимательно оценивала двух других, чтобы определить, насколько мы подходим друг другу. Руби и Грейс выглядели бледно в своих самодельных нарядах, а я была одета лучше всех остальных в этой комнате. Руби обладала тонкими и деликатными чертами лица, Грейс — идеальными скулами, а мое лицо было более круглым и пухлым. Руби сверкала красотой, внешность Грейс можно было описать четырьмя словами: «стройные ноги, пышный бюст», — но в остальном мы были очень похожи: миниатюрные, худенькие, с черными волосами, ниспадающими на плечи. Вот только гардении в волосах Руби делали ее роскошным и грациозным журавлем в окружении кур. Закончив взаимную оценку, мы слегка сменили позы. Нет худа без добра.

— Ну, мужчина, который только что танцевал, — снова заговорила Руби, словно бы никакой паузы не было. — Правда, Эдди потрясающий? Прямо Фред Астер!^[8]

— Только китаец, — тихо заметила Грейс.

— Его и называют китайским Фредом Астером! — воскликнула Руби, хлопнув себя по бедру. — А вы пробуетесь на подтанцовку? Я не помню вас на пробах ни в «Ли По», ни в «Скай Рум». Но вы и сами знаете, как это бывает: новые девушки приезжают каждый день, и каждая из них пытает удачу, не здесь, так в другом клубе.

— А в других клубах уже набрали танцоров? — поинтересовалась Грейс.

— Я этого не говорила, — ответила Руби. — Просто меня там не взяли. Сегодня тут есть еще парочка новеньких, а к концу дня и завтра их будет еще больше.

— Похоже, ты все тут знаешь. Ты сама отсюда? — спросила Грейс.

— Да нет. — Руби поправила волосы. — Я родилась в Лос-Анджелесе, у родителей была сувенирная лавка напротив театра «Орфей». Какие там шли классные водевили, когда я была маленькой! Я тогда пела и танцевала прямо на улице возле магазина, просто так, удовольствия ради. Люди останавливались посмотреть, а братья обходили толпу с шапками, прося монеты. Вот это было время!

Руби бросила на меня взгляд: «Что скажешь?» Но я никак не могла взять в толк, что именно я должна была сказать такой девушке, как она. Помимо всего прочего, эта девушка была cheung hay — «болтушкой», поэтому я решила помалкивать.

— А недавно мы махнули на остров Терминал, в Лонг-Айленд, — продолжила Руби. — Мой папаша захотел вернуться к рыбной ловле. Мама у меня учительница. Она сказала, что поедет куда угодно, где она будет нужна детям, вот только родители по-прежнему не были счастливы. Они решили, что нам надо переехать на Гавайи.

— На Гавайи? — вырвалось у Грейс. — Как здорово! Это же даже не территория США! Ты поэтому так разговариваешь?

— Как разговариваю?

— Ну, используешь всякие словечки: «классные», «удовольствия ради», «махнули».

— А, это все моряки! А что касается Гавайев, то это типа протекторат или что-то в этом роде. — Руби пожала плечами. — Моя семья прожила там около пяти лет. Теперь родители говорят, что хотят вернуться домой. Махнуть домой, пока размах хорош. Но я сказала папаше, что люблю блеск и праздник. Что я хочу стать знаменитой.

— И я хочу стать звездой… — начала было Грейс.

— Папаша спросил, зачем мне вообще возвращаться в Америку, — продолжила Руби, снова перебив Грейс. — Он сказал, что американцы никогда не примут нас как равных.

— Мой отец тоже так говорит, — нерешительно произнесла я, но Руби не было никакого дела до того, что я хотела сказать.

— Я поехала с ними наГавайи, — продолжила щебетать она. — Но не прекращала занятия балетом и чечеткой, вдобавок еще я разучила танец хула. Я покажу вам, что это такое.

Она на мгновение замолчала, сосредоточившись на Грейс.

— А ты что скажешь?

— Я занималась балетом, чечеткой, игрой на пианино и вокалом. — Но в этот момент один из сидевших рядом с танцором мужчин встал и захлопал в ладоши, чтобы привлечь всеобщее внимание.

Я присмотрелась к нему повнимательнее и узнала его. Это был Чарли Лоу. Он построил первый многоквартирный жилой дом для китайцев, «Апартаменты Лоу», на Пауэлл-стрит. Скорее всего, он считал себя самым важным человеком в Чайна-тауне, но если бы он был им на самом деле, то непременно узнал бы меня с первого взгляда. Но этого не произошло. Он просто являлся удачливой посредственностью среднего возраста. Судя по его упитанности, этот человек мог себе позволить хорошо питаться даже в тяжелые времена. Народная мудрость гласит: рыба последней понимает, что живет в воде. Это означало лишь, что Чарли был самой крупной рыбой в пруду только до тех пор, пока там не появится кто-то покрупнее и позубастее. Кто-то вроде моего отца.

— Я — Чарли Лоу, — объявил он. — Эта миниатюрная женщина с сильнейшим голосом, Ли Тай Минг, моя жена. А эти два ковбоя, — он жестом указал на мужчин, сидевших на стульях, — Уолтон Биггерстаф и Эдди By. Один ваш хореограф, а второй танцор. Я думаю, вы догадаетесь, кто из них кто. — Последняя реплика вызвала волну смеха. — Этот клуб станет лучшим ночным клубом Сан-Франциско. Да, это не первый китайский клуб, но он — первый китайский клуб за пределами Чайна-тауна. Мы привлечем к себе самых разборчивых ценителей Сан-Франциско. И я имею в виду lo fan^[9].

Грейс нахмурилась. Ума не приложу, как можно не знать основных слов китайского языка!

— Он говорит о западных людях, о «белых призраках».

Когда Чарли спросил: «Кто из девушек умеет петь и танцевать?» — я было поднялась вместе с несколькими другими, но Грейс и Руби потянули меня обратно.

— Подожди! — прошептала Руби. — Слушай, что будет дальше.

Чарли посмеялся реакции других девушек.

— Девочки, вы не так меня поняли, — продолжил он. — Мы и так знаем, что вы не умеете танцевать. Где вы могли этому научиться? Вы же все из приличных семей. Я прав? — В ответ девушки, которые встали, тоже сели на свои места. — Сейчас мы хотим посмотреть, умеете ли вы двигаться. Если вы умеете двигаться и хороши собой, то мы научим вас танцевать. Это будет не трудно, даю вам слово. Самое главное сейчас, чтобы вы были красотками. Вы меня поняли?

— Ну, тогда нам не о чем беспокоиться, — снова прошептала Руби. — Мы точно ему подойдем.

— Я не буду устанавливать здесь много правил, главным будет одно, — продолжил Чарли. — На моем шоу будут выступать только китайцы. Это — наш шанс, и мы сделаем это место уникальным… и удивительным! Итак, Уолтон. Считайте его своим маэстро и называйте его мистером Биггерстафом.

Высокий худощавый мужчина поднялся и заговорил мягким обволакивающим голосом:

— Я хочу посмотреть всех вас на сцене.

Когда я встала и пошла за Руби и Грейс, у меня нервно сжался желудок. Они двигались, как танцовщицы, а я так не умела. Я была напугана и неуклюжа, но девушка в соседнем ряду вообще двигалась, как старая корова. Как бы ни старалась корова притвориться газелью, ее все равно выдадут рога.

— Для начала я попрошу каждую из вас пройти по сцене мне навстречу, — сказал мистер Биггерстаф.

Это задание все выполнили быстро: девушка либо умела ходить по прямой, либо нет. У нее либо была грудь, либо не было. Она была либо нормального роста, либо коротышкой. (Нельзя сказать, что среди нас находилось много рослых девушек — все около метра пятидесяти и не тяжелее сорока пяти килограммов.) Она либо была миловидной, либо нет.

После первого же задания пятнадцать девушек с благодарностью были отправлены восвояси. Их также попросили направлять в клуб других китайских девушек, которые не так давно прибыли сюда и искали работу.

— А теперь постройтесь в четыре ряда, — велел мистер Биггерстаф.

Мы с Руби и Грейс оказались в самом дальнем.

— Три шага вперед, удар носком, два шага, взмах ногой и поворот направо. Выполним четыре повтора, начиная с правой ноги. Раз, два…

Руби умела двигаться грациозно, как ибис, но Грейс и вовсе полностью преобразилась. В танце она была великолепна, поистине талантлива. Чарли, Эдди и мистер Биггерстаф не могли оторвать от нее глаз. Она блистала с каждым шагом, махом ноги и поворотом. Я же, наоборот, была ужасна, а плотная темная одежда стесняла меня в движениях и уродовала еще больше. Неужели я напрасно позорилась? Зачем разочаровываться?

После нескольких повторов мистер Биггерстаф попросил всех спуститься в зал, за исключением первого ряда. Мы с Руби и Грейс вернулись на свои места. Вместо того чтобы терпеливо ждать своей очереди, Руби села на шпагат и начала тянуться. Она оказалась невероятно гибкой и явно рисовалась, стараясь показать себя с наилучшей стороны, чтобы ее оценили мистер Биггерстаф, Чарли Лоу и другие. Я заметила, как сузились глаза Грейс, когда она это увидела. Потом она тоже стала медленно садиться на шпагат. Не сводя взгляда с Руби, Грейс подняла руки и стала медленно опускаться пока не коснулась грудью пола. О да, она и в этом была лучше Руби! Из этой невозможной позы Грейс ухитрилась приподнять голову и посмотреть на меня, шокировав до предела.

— Я никогда так не смогу, — горестно призналась я.

— Да, и природного таланта у тебя тоже нет, — тут же заметила Руби. Она впервые обратилась прямо ко мне, и только для того, чтобы сказать гадость.

Однако Грейс тут же ткнула Руби локтем, и та моментально широко улыбнулась, чтобы показать, что не имела в виду ничего дурного.

— В танце нет ничего сложного. Ты очень красивая, и тебе остается лишь добавить немного чувственности в походку.

— Тише там! — Мистер Биггерстаф метнул в нас строгий взгляд. — Хотите поболтать, идите на улицу. А уйдете отсюда — не возвращайтесь.

Я прикусила губу. Пальцы нервно сжимались и разжимались у меня на коленях. Чем дольше я здесь находилась, тем больше мне все здесь нравилось.

— Девушки, еще раз, — сказал мистер Биггерстаф тем, кто все еще был на сцене. — Пять, шесть, семь, восемь…

— Если ты умеешь считать, то и танцевать научишься тоже, — прошептала Грейс. — Мисс Миллер, моя учительница танцев, крепко вбила это мне в голову. Раз, два, три, четыре. Пять, шесть, семь, восемь. Пойдем, я покажу. — Она отвела меня в пустой угол, где было достаточно места для репетиции. — Все очень просто, я и сама могла бы преподавать это первым двум классам школы мисс Миллер.

И Грейс объяснила, что танец всего лишь вычерчивает на полу большой квадрат и что его образ я легко могу удержать в голове, даже пока ноги меня не совсем слушаются.

Подошла Руби и, сложив на груди руки, стала смотреть, как я двигаюсь.

— Ты когда-нибудь видела женщину с забинтованными ногами? — спросила она, но не стала дожидаться ответа. — Я видела. На Гавайях. Тебе надо попробовать перенять их походку: словно ты стараешься ступать как можно легче.

В следующий раз, выполняя три шага, я представила, что кости моих стоп сломаны и туго забинтованы, а пальцы подвернуты и что я плыву над полом, стараясь избегать мучительной боли, которую причинил бы мне любой слишком тяжелый шаг. Эта иллюзия хрупкости подарила мне ощущение почти полета, словно я была облаком, парящим над мхами. Мне представлялось, что я влюблена и счастлива. Руби светилась довольной улыбкой.

— Лучше!

— Намного лучше, — согласилась Грейс.

В следующие полчаса девушки первого, второго и третьего рядов дважды исполнили танцевальные движения, после чего часть из них оставили на второй тур, остальных отправили по домам. Хорошенькие и изящные получили шанс, несмотря на то что не всем им удавались танцевальные па. Постепенно все в зале стали понимать: если ты не хороша собой, не имеет никакого значения, талантлива ты или нет.

Когда на сцену вызвали наш ряд, Грейс напомнила, чтобы я не забывала улыбаться и считать про себя, не шевеля губами. Проблема была лишь в том, что меня с детства учили, что показывать зубы неприлично. И что даже если мне приходится улыбаться, я непременно должна прикрывать рот рукой. Руби же велела мне расслабиться. Ну да, конечно! Как будто это было возможно! Но когда заиграла музыка, я представила, что сижу возле пруда, в который опустили ветви плакучие ивы, а над моей головой летят журавли. Совет Руби оказался и правда полезным. Мы дважды выполнили связку танцевальных элементов, и мистер Биггерстаф велел нам подойти к краю сцены. Он о чем-то тихо переговаривался с Чарли, Ли Тай Минг и Эдди By, затем попросил меня сделать шаг вперед.

— Что у тебя с ногами?

Вопрос застал меня врасплох. Я взглянула на Руби и Грейс, которые ободряюще закивали, и приподняла край юбки, обнажив колени.

— Выше, пожалуйста. — И я подняла юбку до уровня бедер. Проснувшись сегодня утром, я и представить не могла, что этот день приведет меня сюда и я буду делать такое. — Идеально! — провозгласил мистер Биггерстаф.

Мы с Руби и Грейс прошли первый отборочный тур, и нас пригласили на следующий этап. Руби визжала от радости и обнимала нас с Грейс. Воспитание не позволяло мне терпеть чужие прикосновения, даже от родни, но сейчас я училась идти наперекор привычному. Из сорока с лишним девушек на второй тур просмотра вышло только пятнадцать. Жюри отбирало претенденток на восемь мест танцовщиц.

— Большое спасибо за участие, и удачи вам в дальнейших поисках! — поблагодарил Чарли тех, кто был отсеян. — Мои поздравления тем, кто прошел отбор. Следующий этап просмотра будет завтра утром, а послезавтра будем подбирать «пони» на подтанцовку. В понедельник все встретимся здесь снова. Посмотрим, сможем ли обучить вас простейшим движениям чечетки. Если у вас есть специальная обувь — приносите. Если нет, то, боюсь, вам тут нечего будет делать. Ах да, вы еще будете петь. Итак, на сегодня это всё. До понедельника.

— И еще одно, — объявил Эдди By. — Ты, детка с гардениями в волосах. Мне понравился этот штрих. Аромат просто умопомрачительный. Я опьянен тобой.

Ли Тай Минг отвесила Эдди шутливую оплеуху, а Руби, привычная к вниманию мужчин, просто отмахнулась от его реплики. Все же остальные девушки в зале прикрыли рты и захихикали.

Но я прекрасно понимала, что именно он имел в виду. На меня Руби действовала так же: я как будто потягивала маотай^[10] из крохотных, размером с наперсток, фарфоровых чашечек где-то за свадебным столом. Мы с Грейс спустились со сцены вслед за сияющей Руби и вместе вышли на улицу. Мы были настолько разными, что в тот же самый момент могли легко разойтись каждая в свою сторону. Я могла вернуться на телефонную станцию и встретиться с братом, чтобы он проводил меня домой, Грейс — в отель, а Руби — туда, откуда она появилась. Кому-то из нас надо было что-то сделать, что-нибудь сказать.

Я оказалась перед этими дверями благодаря порыву сделать доброе дело и помочь Грейс. Ответный жест Грейс помог нам продвинуться по пути к новой жизни. — Что-то подсказывает мне, что ты не умеешь танцевать чечетку и что у тебя нет специальной обуви для этого, — сказала она. — Пойдем-ка в магазин и купим все необходимое.

— Это было бы замечательно…

— Раз уж мы пойдем в магазин, — вклинилась Руби, — надо будет купить тебе подходящую одежду для танца. Потому что в этой ты больше похожа на пожилую вдову, чем на юную хористку. Когда я стану знаменитой, мне понадобится достойная свита, вот только вы должны быть прилично одеты.

— Я приму ваше предложение, но только если вы позволите в благодарность угостить вас ужином, — предложила я, догадавшись, что обе девушки не настолько богаты, чтобы покупать себе готовые ужины, и вряд ли знают, где можно поесть.

— Конечно! — сразу и с несколько излишним энтузиазмом отозвалась Руби. — Тогда идем?

В ответ я покачала головой.

— Сейчас я не могу. Сначала мне надо вернуться туда, где мы утром встретились с Грейс. Я работаю недалеко от этого места. Там меня встречает брат и провожает домой.

Руби бросила на меня недоуменный взгляд, пытаясь понять, что к чему.

— Тебя должен провожать домой брат? — переспросила она. — Сколько тебе лет?

— Двадцать, — ответила я.

— Мне девятнадцать, и я хожу везде, где мне заблагорассудится, — заявила она.

— Если я пройду из одного конца Чайна-тауна в другой без сопровождения, слухи разнесут эту весть быстрее, чем я куда-то доберусь, — попыталась объяснить я. — Как-то одна добрая душа увидела, как я ем на улице вишню, и у меня были большие неприятности. Почему? Потому что воспитанные леди не едят на улице, это непристойно. Мама и папа всегда твердят, что я должна беречь свою репутацию, как нефритовую драгоценность. Иначе… — боже мой, как меня сюда занесло? — иначе никто не возьмет меня замуж, — сумела закончить я.

— А кто тут хочет замуж? — расхохоталась Руби, и Грейс засмеялась вслед за ней. Я тоже заставила себя улыбнуться, только улыбка вышла горькой. Никто из девушек этого не заметил.

— Брат придет за мной ровно в пять. Вы меня подождете?

Что я творю? Монро придет в ужас, увидев меня с двумя незнакомками, тем более с такими. Теперь с этим ничего не поделаешь.

Мы вошли в Чайна-таун, и я сразу же ощутила на себе множество взглядов. Мне вдруг пришло в голову, что отцу наверняка уже сообщили, что я сегодня не появилась на работе. С этим тоже уже ничего нельзя было сделать. Я хотела вырваться из клетки. Хотела понять, замечает ли меня отец… и если да, то что он будет делать дальше.

Мы втроем сидели на бордюрном камне возле телефонной станции, плотно сжав колени, понемногу узнавали друг друга и обсуждали, какую музыку выбрать для следующего отборочного тура. Все происходящее сейчас было для меня чем-то неизведанным, новым, одновременно приводящим в восторг и вселяющим ужас. Внезапно меня охватило непреодолимое желание убежать домой и спрятаться в своей комнате, плотно закрыв за собой дверь. Выходит, клетку, в которой я была заточена, создал не только отец, но и я сама. Но увидев Монро и ощутив исходящую от него силу, я почувствовала себя немного спокойнее. Он был одет как обычно: в рабочий комбинезон, футболку и голубую куртку с вышитым на груди слева именем. Я знала, как действуют на девушек его гладкая кожа, большие глаза и довольно длинные волосы, падающие на лоб. У Руби не было никаких перспектив, а вот у Грейс вполне мог быть шанс. Интересно, каково жить в одном доме с кем-то вроде Грейс? При этой мысли я улыбнулась и встала, чтобы приветствовать брата. Руби и Грейс тоже поднялись на ноги.

— Монро, познакомься с моими новыми подругами, Грейс и Руби. — Я потянула брата за рукав. — А это Монро.

Я ясно видела недоумение и беспокойство на его лице, когда он рассматривал девушек, особенно Руби.

— Монро, — продолжила я уже умоляющим голосом, — ты не дашь мне еще пару часов? Грейс и Руби хотят сводить меня в магазин.

— Не знаю, Элен, — ответил он.

— Ну пожалуйста!

— Что я скажу отцу?

— Что мне пришлось задержаться на работе.

— Но ты же не на работе.

— Тогда я возьму всю вину на себя.

Монро перевел настороженный взгляд с Руби на Грейс. Он очень серьезно относился к обязанностям старшего брата.

— Пожалуйста, Монро, очень тебя прошу! — Последний раз я так умоляла его, когда мне было лет пять. Тогда у него были кунжутовые конфеты, и мне ужасно хотелось, чтобы он со мной поделился. Он должен был присматривать за мной, и он меня любил. Самое главное: Грейс, похоже, заинтересовала его, на что я и надеялась. Ему точно захочется предстать перед ней в выгодном свете.

— Вы обещаете, что с ней ничего не случится?

— Обещаем!

— Хорошо, тогда договорились, — обратился он снова ко мне. — На этот раз я тебя прикрою. Встретимся здесь через два часа, в семь.

Он сунул руки в карманы брюк и кивнул Грейс.

— Приятно познакомиться. — С этими словами, приподняв плечи, он двинулся туда, откуда пришел.

В справочнике, обнаруженном в телефонной будке, мы нашли адрес ателье для танцоров и едва успели до закрытия. Продавец любезно согласился задержаться. Руби и Грейс помогли мне выбрать темно-синие атласные шорты и белую блузу с длинными рукавами, которые я смогу надеть на просмотр, и две пары танцевальных туфель: одни простые, вторые — для чечетки. Когда я открыла кошелек, их глаза сузились до размера щелочек. Там было столько денег!

— Надеюсь, это будут не напрасные траты, — сказала я, стараясь не обращать на них внимания.

— О, на этот счет можешь не беспокоиться! — Руби, казалось, была заранее убеждена в успехе нашего предприятия. — У нас есть целых два дня, чтобы обучить тебя основам танца.

Я отвела их в лапшичную на Грант-авеню — лучшую в Чайна-тауне. Грейс нервничала и дрожала, точно мышь.

— Что мне заказать? — спросила она.

— Выбирай по своему вкусу. Помни, я угощаю.

Она моргнула.

— Я хочу сказать, я понятия не имею, что это за еда. Я никогда не ела ничего китайского.

— Откуда, говоришь, ты родом? — тут же засомневалась Руби.

— Я не говорила, но я из Плейн-Сити, Огайо, — осторожно ответила Грейс.

— И что, в этой дыре нет своего китайского ресторана? — спросила я.

— Там всего две тысячи жителей, так что, наверное, так и есть.

— Вот это да! — воскликнула Руби.

Я с удивлением покачала головой. В Чайна-тауне Сан-Франциско жило в десять раз больше людей, а вокруг него простирался огромный город.

— А я никогда не была в месте, где нельзя было бы заказать китайской еды.

Спустя некоторое время я снова спросила:

— А разве твоя мать не готовила китайские блюда?

— Нет.

— Невероятно!

Грейс поставила сумку на пол.

— Моя мама говорила, что так делать нельзя, — осуждающе объявила Руби.

— И моя тоже, — согласилась я. — Ты что же, хочешь, чтобы у тебя перестали водиться деньги?

Грейс вспыхнула и, подхватив сумку, тут же водрузила ее себе на колени.

— У нас в Плейн-Сити нет такой приметы, — сказала она. И после неловкой паузы добавила: — А ты нам еще ничего о себе не рассказывала, Элен.

— Я выросла в квартале отсюда, — начала рассказывать я. — Папа занимается прачечными…

— Ой, у моего тоже есть прачечная, — оживилась Грейс.

— Нет, мой отец не сидит в прачечной. — Слова прозвучали как-то надменно, и, хоть это вышло невольно, я заметила, что Грейс изменилась в лице. Заговорив снова, я постаралась смягчить тон. — Мой папа — деловой человек. Он поставляет в прачечные все необходимое для работы: отрывные талоны, стиральные доски, утюги — всякое такое. И не просто местным хозяйкам, а прачечным всей страны. — Говоря это, я внимательно смотрела на Грейс. Она не смогла скрыть выражения лица. Должно быть, их семейная прачечная была захудалой лавчонкой в той дыре, где они жили. — Мои родители строго придерживаются традиций, — продолжила я. — Они твердо убеждены, что почитание традиций начинается со служения родителям, а потом императору, в нашем случае — президенту, и что только так можно воспитать в себе характер. — Похоже, и это высказывание Грейс было незнакомо. — Я уже сказала, что мне нельзя было брать уроки танцев, а разговаривать нам с братьями дома разрешалось только по-китайски. Мне запрещали играть на улице или в парке, и у меня никогда не было подруг. Ко мне никогда не приходили в гости одноклассницы.

— У меня было то же самое, с подругами, — отозвалась Грейс.

Мы обе теперь смотрели на Руби. В ответ она дернула плечом. Интересно, это был знак согласия?

— У меня семь братьев, и папа хотел, чтобы восьмым ребенком тоже был сын, — продолжила я. — Он надеялся достичь особого положения и заслужить уважительное обращение «ба», став отцом восьмерых сыновей, — это говорит о том, что ему сопутствует удача. Он хотел, чтобы все в Чайна-тауне узнавали его благодаря успешному бизнесу и восьмерым сыновьям. Но тут родилась я и все испортила.

Официант принес три тарелки с горячей лапшой. Мы с Руби взяли в руки палочки и стали есть.

— Мама родила восьмерых детей за десять лет, — продолжила я, после того как официант ушел. — Она не оставила попыток родить восьмого сына, но после меня у нее были только выкидыши или же младенец рождался мертвым. У девушек жизнь не проста. Мальчики могут учиться в колледже, но про меня отец говорит: «Женщина без образования лучше образованной». — Ни Грейс, ни Руби, похоже, не узнали этого высказывания Конфуция. — А еще нам нельзя водить машину и показывать руки, и ноги тоже. Нам положено уметь только готовить, мыть, убирать, шить и вышивать…

— Тогда как ты собираешься танцевать? — спросила Грейс. — Если любой твой поступок тут же становится известным в Чайна-тауне?

— А брат как же? — присоединилась Руби. — Он не расскажет о тебе?

Мне пришлось хорошо подумать, прежде чем ответить. Сегодня я впервые солгала. Я должна сказать им правду, только не всю.

— Если отец узнает, то у меня будут серьезные неприятности, — наконец произнесла я. — Но Монро не станет меня закладывать, потому что он тоже хочет изменить свою жизнь. Сейчас он учится на инженера, но боится, что в конечном счете ему придется работать уборщиком или прислугой. Потому что именно это произошло с одним из наших старших братьев. Джексон был первым в нашей семье, кому удалось получить образование в колледже. Он закончил обучение два года назад, был одним из двадцати восьми американцев китайского происхождения, которые в тот год окончили Калифорнийский университет. Он стоматолог по профессии. А сейчас единственная работа, на которую он может рассчитывать, — это должность личного шофера у женщины, живущей в Пасифик-Хайтс.

Руби и Грейс обменялись взглядами. Университет? Инженер? Стоматолог? Я была готова поспорить, что даже та часть рассказа, где упоминался личный шофер, им тоже очень понравилась, вот только я не была с ними согласна.

— Отец много трудится и хорошо зарабатывает в Америке, но говорит, что она не стала нам настоящим домом и что не стоит жить там, где тебе не рады. Если кто-то из братьев расстраивается, когда кто-нибудь на улице обзывает его китаёзой, папа говорит: «Вот видишь? Я тебе говорил. Иди и посмотри в зеркало. Сразу увидишь, что ты не дома». — Руби открыла рот, явно собираясь что-то сказать, но я не обратила на это внимания. — Отец считает, что мои братья слишком прониклись американским образом жизни. Он говорит: «Вы можете считать себя американцами, но сами американцы никогда не примут вас за своих, хоть вы и родились здесь». А потом он начинает ругать сыновей за то, что они недостаточно китайцы, потому что родились в Америке. Мы все тут родились. — Похоже, меня понесло. — Но отцу нельзя перечить, — продолжила я, не в силах остановиться. — Это не принято. Он говорит, что хотел, чтобы мы с братьями говорили на хорошем китайском, чтобы потом могли достойно вернуться в Китай. Целыми месяцами он ездил по прачечным, в которые поставляет свои товары, и собирал там ветошь, вещи, которые не забрали из чистки, изношенную обувь, утварь…

— Мне тоже приходилось носить то, что не забирали клиенты, — вклинилась Грейс. — В младшей школе девочки стали меня дразнить, когда узнали на мне свои невостребованные вещи. А однажды они заметили у меня под сарафаном старую рубашку Фредди Томпсона…

— О, держу пари, за это они тебя с грязью смешали, — подхватила Руби.

— Да уж! Я пошла в раздевалку для девочек, сняла рубашку и попыталась отдать Фредди, но он бросил ее в лужу, сказав, что не желает даже касаться одежды, которую носила девчонка.

— Он так сказал? На самом деле он не хотел касаться того, что носила азиатка, — вставила проницательная Руби.

Грейс только кивнула в ответ.

— До конца перемены мальчишки бросались этой его рубашкой, дразнили меня, но еще больше они дразнили Фредди. Но уже в возрасте восьми лет он умел давать сдачи.

Грейс изо всех сил старалась поддержать разговор, и Руби ей в этом помогала, но мне надо было расставить все точки над «i».

— Я же сказала, мы не держим прачечной. И я никогда не носила чужих обносков. Мой отец упаковывал все невостребованные и старые вещи в большие коробки и отвозил родственникам в Китай.

— Зачем? — спросила Грейс. Она казалась неотесанной, как служанка, которую привезли прямо с рисовых полей в дом к землевладельцу: глупой, не понимающей что к чему, не знающей ничего о жизни настоящих людей. Но она была так добра ко мне, так искренна, что нравилась мне даже несмотря на деревенскую простоту.

— Чем больше ящиков мы им отвозили, тем богаче казались, — пояснила я. — Чем больше мы раздавали, тем важнее и значительнее становился отец. Однако подобное уважение легко как заслужить, так и потерять. — Я повернулась и заговорила, обращаясь прямо к Руби: — Мы прожили в Китае около полутора лет, и тут случилось нападение японцев. И тогда отец сказал, что нам будет лучше вернуться в Америку и жить здесь в бедности, чем остаться там и умереть. Президент Рузвельт говорит, что дела идут все лучше, но пока не очень заметно.

— Там, откуда я родом, тоже, — согласилась Грейс.

— И у нас тоже, — подхватила Руби, изогнув губы. — Это одна из причин, по которой мои родители решили переехать на Гавайи. Там дешевле жизнь и ближе к дому…

— Отец требует, чтобы мы все работали, — перебила я, и Руби вернулась к своей лапше. — Все мои братья и я участвуем в оплате образования Монро, но для таких девушек, как я, работы не так много. Отец говорит, что, как бы туго нам ни приходилось, он не позволит мне работать на швейной фабрике. Работа горничной или лифтерши в каком-нибудь универмаге на Юнион-сквер ему тоже не по нраву.

— Но у тебя уже есть хорошая работа! — выпалила Грейс.

Я вздохнула.

— Управляющий телефонной станцией — отцовский должник. Я работаю там уже полгода. Ненавижу это место и зарабатываю только пять долларов в неделю. А в «Запретном городе» смогу зарабатывать по двадцать.

— Так много? — хрипло переспросила Грейс.

Эта сумма, наверное, казалась ей фантастической. Руби присвистнула. Должно быть, и для нее эти деньги были немаленькими.

— Неужели никто из вас не спросил, сколько там можно будет заработать?

Когда обе девушки покачали головами, я сказала:

— Но это же самая важная информация!

Руби не обратила внимания на мое критическое замечание.

— А что будет, когда твой отец узнает, что ты танцуешь?

Я вздернула подбородок.

— Отцы любят указывать детям, что им делать. Что будет, когда он узнает? Мне будет сразу же сказано: «Ты кто такая? Пошла вон с глаз моих!» В китайской культуре нет даже слова, которым можно было бы назвать не оправдавших надежды и опозоривших родителей дочерей. Так заведено еще со времен…

Грейс откашлялась.

— А мой отец сказал, что в Америке я могу делать все, что мне будет угодно. Поэтому и заставил меня пойти на уроки танцев и пения с соседскими девочками. Он заставлял меня делать все то же, чем занимались они.

Мне захотелось спросить ее, почему она здесь, если у нее такой замечательный отец, но я не стала этого делать. Несмотря на ее мужество и хореографический талант, за пределами сцены она была не смелее забитой уличной бродяжки. В отличие от Руби, которая явно руководствовалась своими собственными правилами, не обращая внимания на других. С одной стороны, мне хотелось оказаться где угодно, лишь бы подальше от них, но с другой, несмотря на все наши явные различия, мне было совершенно ясно, что мы трое одиноки в этом мире, каждая по-своему. Казалось, в этот момент нас связали вместе невидимые нити.

Беседа сама собой иссякла, и Грейс снова стала теребить палочки и наконец попросила:

— Девочки, может, вы научите меня ими пользоваться?

— Ты не умеешь есть палочками?!

Сама мысль об этом казалась невозможной.

— Я впервые их вижу. В Плейн-Сити… — Плечи Грейс сжались от унижения и стыда. — Как вообще можно есть суп палочками?

— Вот это да! — воскликнула Руби.

Мы показали Грейс, как брать лапшу палочками и подносить ко рту, держа над фарфоровой ложечкой. Она была безнадежна, но ела так, как будто голодала целый год.

— Ничего, со временем у тебя получится, — пообещала ей я. — Если ты научишь меня танцевать чечетку, то я точно научу тебя достойно есть по-китайски.

После ужина мы пошли обратно к телефонной станции, где нас уже ожидал Монро.

— Если вы собирались поесть лапши в Чайна-тауне, то могли бы сразу мне об этом сказать, — объявил он, подтвердив мои слова о скорости распространения здесь сплетен. — В следующий раз просто встретимся там. Договорились?

Грейс в восторге схватила меня и Руби за руки. Да что же это такое с этими девушками! Неужели никто не учил их манерам и уважению к чужому пространству?

— Спасибо, — сказала Грейс, обращаясь к Монро, щеки которого мгновенно приобрели алый цвет. — Большое спасибо, что позволяете нам увидеться снова.

Я попрощалась с новыми подругами и в сопровождении Монро отправилась домой.

Большинство семей довольствовалось небольшими квартирами, но наша семья арендовала почти целый квартал. Занимаемая нами территория была американской версией китайского двора: с двухэтажными домами, составлявшими в плане квадрат и огораживавшими внутренний дворик. Шестеро старших братьев вместе со своими семьями жили в домах, выходящих торцами на главную улицу. Мы с Монро и родителями — в дальней части дома, там же были общие комнаты и гостиные. В той части дома, которая выходила фасадом на улицу, располагалась контора отца.

Монро открыл ворота, и мы прошли через двор, заставленный трехколесными велосипедами, мячами и прочими игрушками. Внезапно он остановился и повернулся ко мне.

— Что ты делаешь? — тихо спросил он.

— Пытаюсь начать новую жизнь…

— После всего, через что прошла наша семья… Я боюсь, что ты можешь пострадать.

В голове у меня промелькнуло сразу несколько ответов на эти слова, но мне хватило ума промолчать.

— Ты только начала приходить в себя, — продолжал он. — У тебя есть хорошая работа, я встречаю и провожаю тебя каждый день. Не делай глупостей, пусть все идет как раньше…

— Ничего уже не пойдет как раньше.

— Элен!

— Не беспокойся за меня. Так я смогу вырваться отсюда. Разве вы все не хотите того же самого?

Монро пристально смотрел на меня. Я любила его больше, чем всех остальных братьев, но его беспокойство ничем не могло мне помочь, как не могло и изменить мою судьбу. Он вздохнул, затем повернулся и пошел дальше, к двери, ведущей в столовую.

В это время все собирались к ужину, но я была не готова видеть никого из детей. И мне не хотелось идти на кухню, где жены братьев старательно не замечали бы меня, а мать пыталась бы найти слова, которые могли бы хоть как-то улучшить мою жизнь в этом доме.

Как так получается, что я живу вместе с тремя поколениями моей же семьи, такой наполненной жизнью, ее звуками, ее дыханием, и при этом так одинока? Я проскользнула в боковую дверь, поднялась наверх и пошла по пустому коридору к своей комнате. Даже закрыв за собой дверь, я слышала шум и голоса домочадцев.

На маленьком столике возле окна стояли тарелка с аккуратно выложенными на ней апельсинами и незажженные свечи в оловянных подсвечниках, курильница для благовоний и фотография. По моим щекам потекли слезы.

Руби. Настоящая китаянка

Утром в субботу я вышла из дома дядюшки с тетушкой, села на паром из Аламеды до Сан-Франциско и отправилась на детскую площадку в Чайна-тауне. Грейс и Элен уже были там. Сидели на скамейке и болтали. Пора было приниматься за работу!

Мы с Грейс показали Элен основные шаги в чечетке на один такт и постановку ноги на пятку и на носок. Время от времени на площадку выходили мамаши с колясками, но, завидев нас, что-то шептали и тут же разворачивались обратно.

— Что они говорят? — спросила Грейс.

— Они называют нас нехорошими женщинами, — ответила Элен.

Грейс, однако, не поняла, о чем речь. Она прекрасно танцевала. Намного лучше меня, что уже само по себе было крайне неприятно, но вела она себя так, будто действительно только что свалилась с грузовика с капустой. Несмотря ни на что, она мне нравилась. Я видела в ней то, что, должно быть, она видела во мне: нас обеих потрепали обстоятельства, мы обе знаем, что в туфли можно положить картон, когда пронашивается подошва, а наши изящные фигуры — по большей части заслуга скудного стола да водянистых супов.

В воскресенье я приехала на детскую площадку в то же время. Я оказалась первой, следом за мной появилась Грейс, и мы вместе наблюдали за тем, как Монро прощался с сестрой.

— Сегодня в Чайна-тауне больше всего людей! — возмущался он, топая ногами. — А ты здесь, на детской площадке! — Он жестом показал на дома, окружавшие скверик. — Любопытных полно… повсюду. Отец точно обо всем узнает.

Он был прав, но либо Элен не могла придумать иного места для репетиций, либо решила пойти на открытое неповиновение отцу. Я не понимала, что происходит.

Монро пошел в библиотеку, бросив через плечо, что «подхватит» сестру у «Фонг Фонг» — китайского чайного павильона — в пять часов.

Мы с Грейс все утро показывали Элен двухтактовые движения и шаги. Элен была хорошенькой, как бы мне ни хотелось это игнорировать. Но, прости господи, способностей к танцу у нее было не больше, чем у бетономешалки. К полудню стало окончательно ясно, что танец ей просто не дается.

— Трудно без музыки, — сказала Грейс. — Давай-ка я покажу тебе одну вещь, которой научила меня моя учительница. Она часто приносила на занятия записи новых песен, и нашей самой любимой стала «Позволь мне поиграть с этим». — И она стала напевать, выполняя простейшие танцевальные движения, которые подобрала для этой песни ее учительница. «Если ты дашь мне поиграть со своим йо-йо, я дам тебе поиграть моим».

Я не смогла сдержать улыбку. Грейс, похоже, не понимала подтекста. Песня оказалась проще некуда, в ней всего-то и были две эти игривые фразы, которые повторялись снова и снова. Элен тренировалась с несгибаемой решимостью. Ей было явно легче следовать за ритмом простой мелодии, потому что она выполняла шаги, указывала пальцем на себя и на воображаемую публику в подсказанных текстом местах, двигалась живее и даже пыталась улыбнуться. К тому же оказалось, что у нее шикарный голос.

К четырем мы наконец допели эту песню: «Я дам тебе поиграть моим. Я серьезно! Я дам тебе поиграть моим!» — и Элен научилась сносно выполнять шаги и связки, рассчитанные на три такта. Мамаши, подходившие к площадке, по-прежнему ретировались, что-то бормоча себе под нос. Ну и что с того? Нам не привыкать.

Мы сели на скамейку и стали переобуваться. Через открытые окна слышно было, как где-то готовят обед, как люди с плохим слухом мучают музыкальные инструменты и плачут младенцы, страдающие от коликов. На пожарных лестницах сидели на корточках мужчины, пили чай из баночек из-под джема, курили и наблюдали за нами с выражениями смешанного отвращения и похоти. К этому тоже не привыкать.

Элен поправила мой воротник.

— Так лучше, — сказала она и повела нас к павильону «Фонг Фонг».

На улицах было очень оживленно. Работники прачечных и официанты, наряженные в свои лучшие воскресные одежды, вовсю наслаждались выходным днем, направляясь в бильярдные, в клубы на стриптиз и на дешевые танцплощадки. Элен сказала, что кое-кто из этих людей приходил в лавки травников за препаратами из оленьих рогов или рога носорога, желая усилить потенцию — вдруг повезет в ближайшие несколько часов. На углах собирались мужчины в костюмах — эти обсуждали политику. Женщины ходили по магазинам. Элен затащила нас в «Фонг Фонг» и купила кока-колу.

— Вы так мне помогли, — сказала она. — Спасибо!

Мы с Грейс заговорили наперебой:

— Ну что ты, не стоит благодарности!

— Мы были рады помочь!

Но Элен подняла руку.

— Слушайте, — и заговорщицки подвинулась ближе к нам. — Я слышала, что поблизости сдается небольшая квартира. Если вы согласны поселиться в ней вместе, то получится не очень дорого. Особенно если я договорюсь.

— Квартира? — с сомнением прищурилась я.

Мне совершенно не хотелось жить с этими девчонками. Грейс настоящая красотка, но так невинна, что не представляет себе, как пользоваться тем, что оказалось в ее распоряжении. А Элен — да, хороша, но чего-то она недоговаривает. Откуда ей знать о действии снадобья из оленьих и носорожьих рогов, если, по ее словам, она живет в изолированном от внешнего мира тесном семейном кругу? Кроме того, я никак не могла понять, не косо ли она на меня смотрит.

— Квартира не самая чистая, — продолжала Элен, — но и не самая грязная.

— Это в Чайна-тауне? — нервно спросила Грейс.

— Конечно.

Оказывается, Элен могла быть властной. Этакая мисс Всезнайка.

— Вам же нужно где-то жить. Общежития Ассоциации молодых католичек сейчас забиты битком. «Кэмерон Хаус» находится прямо за углом, но он вам не подходит. Дональдина Кэмерон дает приют нехорошим девушкам. — Она понизила голос. — А если вы будете жить вместе, то окажетесь рядом с моим домом. И еще ближе к Китайской телефонной станции.

— Но ты же не собираешься там больше работать, — заметила я.

— И что мы будем делать, если не получим эту работу? Чем будем платить за квартиру? — Чувствовалось, что Грейс в ужасе.

— Тебя точно возьмут, — сказала ей Элен. — Не то что меня.

Обо мне Элен не сказала ни слова, но я могла не волноваться о своем успехе, особенно после недолгого визита в кабинет Чарли Лоу. Ничего не было, и он великолепно изобразил отсутствие всяческого интереса. Ну а как иначе, ведь его жена была в тот момент в том же здании, но она ведь не сидит там постоянно. Мужчина есть мужчина. Да, я поумнела, особенно после стольких отказов на прослушиваниях. На этот раз я получу работу. И даже больше.

— Ты согласна поселиться со мной в одной квартире? — спросила Грейс.

Мать всегда говорила, что подобная прямота — неслыханная грубость, но я все же ответила.

— Почему бы не попробовать? — В самом деле, почему бы нет? Все когда-то происходит впервые. — В любом случае это будет лучше, чем оставаться у тетушки с дядюшкой в Аламеде. Да и от двоюродных братьев и сестер тоже будет неплохо отдохнуть.

Я наблюдала за тем, как они осваивали эти крохи информации. Мы и так уже хорошо почесали языками, обсуждая всякие мелочи. Я ничего не имела против, пока мы придерживались правила «восточного молчания»: все оставляют свое при себе и не лезут в чужие дела. Однако я понимала, что рано или поздно правда выйдет наружу.

— Ты уверена, что согласна? — В голосе Грейс зазвучала надежда.

— С радостью, — ответила я. — И, Элен, спасибо. Огромное спасибо.

— Всегда рада помочь, — отозвалась та. — Хорошо, что вы будете рядом.

На следующий день мы все встретились в «Запретном городе», где со страхом и изумлением воззрились на новых девушек, успевших за выходные пройти первый тур. Нас снова было около сорока, а мест по-прежнему восемь, и этот факт охладил мой пыл.

На этот раз нас разбили на группы по шесть человек, и мы должны были петь песню, которую все знали со школьной скамьи: «Моя дорогая Клементина». Это поставило всех нас примерно в равное положение и позволило быстро выяснить, кто из нас способен воспроизвести мелодию. К полудню четверть девушек уже были свободны.

Потом Уолтон — да, я никого не собиралась называть «мистер» — показал нам комбинацию шагов чечетки, которая была намного легче того, чему мы учили Элен на выходных, — он хотел посмотреть, как мы будем двигаться на сцене. Хорошо ли мы смотримся? Можем ли преподнести себя? Как звучат наши простые шаги — четко или смазанно? Очаровательны ли наши улыбки?

— Ты, ты и ты — вы прошли в следующий тур.

В конце дня мы встретились с Монро, который ждал Элен в назначенном месте, стоя на тротуаре. Мы очень устали, но были полны восторга. Цель так близка… и этот шанс переехать в отдельную квартиру!

Монро прошелся с нами до обветшалого здания на Уэйверли, всего в квартале от сквера, где мы с Грейс обучали Элен чечетке. Миссис Хуа, престарелая домоправительница, показала нам крохотную двухкомнатную меблированную квартирку, в которой были плита и раковина. Если мы поселимся в ней, то нам придется по очереди спать на диване и на кровати. Душ нам придется принимать в Ассоциации молодых католичек. Осмотрев шкафы, мы обнаружили четыре тарелки, три чашки, сковороду и вок^[11].

Мне все понравилось. И я была очень признательна Элен, взявшей дальнейшие переговоры на себя. В отличие от нас с Грейс она знала всю подноготную Чайна-тауна. И, как оказалось, обладала настоящим дипломатическим талантом.

— И вы хотите десять долларов? Вот за это? — спросила она у домоправительницы. — Не пойдет.

— Девять долларов, — тут же с сильным акцентом ответила миссис Хуа.

— Да эта квартира не стоит и пяти.

— Восемь с половиной.

— Пять. И ни центом больше.

Монро взирал на сестру со смесью стыда и обожания на лице. Грейс, казалось, отчаянно желала, чтобы Элен согласилась на предложенную цену.

— Восемь долларов, и больше уступать я не буду, — уперлась миссис Хуа.

Элен отрицательно покачала головой.

— Идем, — сказала она, и мы направились к двери.

Миссис Хуа схватила Элен за рукав.

— Шесть долларов. Договорились?

Элен поджала губы, словно размышляя.

— Хорошо, — наконец ответила она. — Шесть долларов в неделю. Только я не уйду, пока не увижу договора. Мне бы не хотелось, чтобы вы изменили стоимость в мое отсутствие, миссис Хуа.

Как только домоправительница удалилась за бумагами, Грейс принялась визжать и прыгать от радости.

— Элен! Поверить не могу, неужели ты это сделала! Мой номер в отеле стоит доллар в день, а здесь гораздо лучше, чем там, и намного дешевле!

— Правда, Элен, это было просто здорово! — согласилась я. — Спасибо еще раз.

Элен отмахнулась.

— Это меньшее, чем я могу отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали.

Да, мы помогли ей, и теперь она помогала нам. Именно так люди и достигают своих целей… и обзаводятся «друзьями». Вот только Элен и Грейс напрасно причисляли и меня к своему клубу «хороших девочек». Нет, я не была плохой, но с амбициями. Мне был нужен восторг и поклонение, которые достаются известным и знаменитым, а прозябание в качестве просто хорошенькой девушки «с островов» меня не устраивало.

Вернулась миссис Хуа и положила на стол договор обаренде. Грейс взяла ручку, но смутилась и повернулась к Элен.

— Может быть, ты поселишься с нами? Может, у миссис Хуа есть квартира побольше?

Элен не дала себе даже подумать об этом, глянув на лицо брата.

— Для меня будет спокойнее и безопаснее жить с семьей.

Я не понимала, о какой именно «безопасности» идет речь, но, возможно, у ее самостоятельности были свои пределы. Она могла выказать неповиновение отцу, прогуливаясь по Чайна-тауну в сопровождении нас с Грейс и учась чечетке в публичном месте, но отважиться на самостоятельную жизнь ей пока было невозможно. Может, и я не отважилась бы на это, будь у меня такая же семья.

На следующее утро, когда я приехала в квартиру, Элен уже сидела на ступенях под дверью. В руках у нее был пакет с продуктами и цветы, завернутые в бумагу. Поднявшись наверх, она сразу принялась за дело: поставила цветы в вазу, которую принесла с собой, и постелила на стол собственноручно изготовленную кружевную салфетку. Закончив с этим, она положила продукты в шкаф.

Когда появилась Грейс с чемоданом, квартира уже выглядела более или менее жилой. Мы с ней разделили место в шкафу и комоде. Думая, что я ее не вижу, Грейс положила пять десятидолларовых купюр в конверт, который потом спрятала под свитером в своем ящике. Это явно был ее неприкосновенный запас.

Готовить мы с ней не умели. Пришлось Элен сделать нам яичницу-болтунью и тосты, подержав ломтики хлеба над раскаленной конфоркой. После завтрака мы с Грейс почистили зубы, потом вышли в коридор и встали в очередь из жильцов остальных пяти квартир на нашем этаже, чтобы воспользоваться туалетом. В десять часов мы уже были в «Запретном городе», готовые к следующему этапу отбора.

Уолтон велел исполнить связку движений, которую мы разучили на прошлой неделе, только на этот раз под другую песню — «Позволь назвать тебя любимой». Проще простого. Элен тоже хорошо справилась. Танцевала она, конечно, не очень, зато пела отлично.

Когда мы закончили, нескольких девушек попросили сделать шаг вперед и отпустили. Оставшимся двенадцати девушкам предложили распределиться по сцене. Я заняла место в первом ряду, мне нужно было, чтобы меня заметили. Уолтон подал знак, заиграла музыка, и мы принялись танцевать. Примерно на третьем повторе Грейс неожиданно встала как вкопанная, несмотря на то что раунд только начинался. Я бросила ей ободряющий взгляд. Ну же, танцуй! Она попыталась взять себя в руки, но, повернувшись к ней в следующий раз, я увидела, что ее щеки блестят от слез.

Мне нравилась Грейс, которая теперь была еще и моей соседкой по квартире. Напротив, если она провалит просмотр, то меня точно возьмут.

Тут Эдди By выскочил на сцену, схватил Грейс за руку и вытащил ее на авансцену.

— Пять, шесть, семь, восемь, — считал он громко, чтобы все слышали. — «Позволь назвать тебя любимой…» — И они протанцевали весь танец до конца, добавив пару движений.

Грейс была просто великолепна и затмила всех на этой сцене. Когда песня закончилась, Уолтон и еще несколько человек из жюри зааплодировали. Эдди отпустил руку Грейс, тронул ее за подбородок и вернулся к Чарли и Уолтону. Они стали о чем-то тихо переговариваться. Конкурсантки пытались спрятать свою нервозность, поправляя одежду, повторяя танцевальные движения или взбивая волосы. Я же стояла неподвижно, чуть согнув одну ногу в колене и положив руку на бедро.

Уолтон велел нам встать в один ряд. Грейс низко опустила голову.

— Ирен Лью, — объявил Уолтон. — Поздравляю, ты справилась.

Второе место досталось Мэй Бинг. Элен кивнула, когда назвали ее имя, не демонстрируя никаких восторгов. Имена звучали дальше, пока не осталось два места и три человека на сцене. Мы с Грейс и еще одной девушкой взялись за руки.

— Грейс Ли, ты принята.

Как, ее взяли? После того, как она застыла на сцене? И на нее снизошла удача в виде Эдди, который ей и помог?

— Ты наша лучшая танцовщица, — добавил Уолтон, пока она спускалась со сцены туда, где стояли отобранные и принятые на работу девушки. — Сегодня тебя подвели нервы. Больше не показывай, что тебе страшно, и не давай никому догадаться, что ты напутала с танцем или забыла слова песни. У тебя есть все шансы стать звездой, Грейс. Веди себя соответственно, и все получится.

Теперь нас на сцене осталось только двое.

— Ида Вонг, сделайте шаг вперед, пожалуйста. — Уолтон посмотрел в свой список. — Поздравляю.

Внутри у меня все сжалось, голова закружилась. Как они могли предпочесть Иду мне? Никто не мог в это поверить, включая саму Иду, которая была хорошенькой простушкой. Я украдкой взглянула на Чарли, он в ответ равнодушно пожал плечом. Моя попытка соблазнить его, женатого мужчину, оказалась медвежьей услугой мне же самой. Должно быть, он увидел во мне лишь источник неприятностей. Ну что же, ничего не поделаешь.

Я спрыгнула со сцены, собрала вещи и направилась к двери.

— Покедова! — крикнула я Грейс и Элен. Не услышав ничего в ответ, я продолжила: — Пока, до встречи.

Грейс направилась было ко мне, но ее остановил оклик Чарли:

— Вы теперь мои девочки! Пожалуйста, подойдите поближе…

Я еще раз, напоследок, обвела комнату взглядом и покинула клуб.

На улице в ожидании подруг я размышляла о том, что же теперь делать. По правде сказать, мне было обидно до боли. А еще — очень страшно.

Вскоре появились Грейс и Элен.

— Не понимаю, — сказала Грейс сразу, как только увидела меня. — Тебя должны были взять.

Я отвела глаза, потому что не хотела при них плакать. У меня еще было немного денег. Но потом, когда они закончатся и я не смогу вносить свою долю квартплаты, что я буду тогда делать? Встану в очередь за бесплатной похлебкой? Буду спать на улице? Просить милостыню? Вернусь к тетке и ее вечно рыдающим сопливым отпрыскам?

— Ничего страшного. Я попробую в другом клубе…

— Ну наконец-то… — вдруг пробормотала Элен, перебивая меня.

Я не сразу поняла, что она обращалась не ко мне. Проследив за ее взглядом, я увидела подходящего к нам мужчину средних лет, китайца. На нем был хорошо сшитый костюм, а в руках он держал «Чайниз Дайджест». Чем-то он напоминал Чарли: хорошо подстриженные черные волосы, не худой, и от него веяло властью.

— Так, значит, сплетни не обманывали, — произнес он, останавливаясь напротив Элен. — Моя дочь действительно меня опозорила.

— Я не позорила вас, отец…

— Нет? Ты не появляешься на работе, о которой я специально для тебя договорился! А танцы в сквере? А теперь еще и это? — Он указал на вход в «Запретный город».

— Это работа, на которой лучше платят. К тому же разве я могу опозорить вас сейчас, если я уже покрыла вас позором раньше?

Грейс выглядела такой испуганной, будто думала, что отец сейчас ударит Элен. Я почувствовала, что она может броситься на него, поэтому схватила ее за руку и удержала на месте.

Отец Элен стоял перед ней горделиво, сложив перед собой руки, осознавая, что на нас смотрят прохожие и зеваки. А как он смотрел на меня… Я сразу это поняла, потому что он был не первым, кто узнал во мне ту, кем я была на самом деле. Отвращение, мелькавшее в его глазах, заставило меня собраться и ответить. Я выставила вперед бедро и дерзко посмотрела прямо ему в глаза, едва касаясь левой рукой лепестков гардении. Грейс дрожала с головы до пят, но мне совсем не было страшно. А что Элен?

— Я продолжу отдавать то, что заработаю, в семейный бюджет, — спокойно сказала она, словно дело было вовсе не во лжи и непокорности. — Теперь я смогу больше помочь с оплатой обучения Монро.

— Если ты будешь танцевать здесь, то мало чем станешь отличаться от проститутки, — объявил отец Элен.

— Так вот, значит, как вы хотите, чтобы люди называли меня в Чайна-тауне? Такой считаете меня вы, отец негодной дочери?

Я заметила, как в глазах Грейс вспыхнул огонек понимания. Наконец-то она сообразила, что к чему.

— Я не причиню вреда семье, — спокойно продолжала Элен. — Я смогу помогать больше, чем раньше. И на вас это тоже не…

— Не будь дурой! Ты можешь покрыть имя своей семьи либо славой, либо позором. Что выберешь?

Элен восприняла гнев отца удивительно спокойно.

— Вы всегда говорили, что ждете от меня, чтобы я соблюдала приличия, отличала правильное от неправильного и не позорила семью.

— Именно! Не позорила!

— Я буду зарабатывать по двадцать долларов в неделю, — объявила Элен.

Ее отец моргнул.

— Двадцать? В неделю?

— Кто из моих братьев зарабатывает такие деньги? — спросила она.

— Что скажут соседи? — пробурчал он, но было уже понятно, что она победила. Похоже, слова о деньгах убедили его. Он уступил гораздо легче, чем я ожидала. — Хорошо, ты можешь заниматься этим, но с одним условием, — заявил он, ведя себя так, словно снова подчинил себе дочь. — Я не позволю тебе ходить по Чайна-тауну… по ночам… без сопровождения.

— Да, отец, — как-то сокрушенно и разочарованно ответила Элен, словно отец не прошел какого-то испытания, которое она ему устроила.

— Ладно, — тем временем подвел он итог. — Жду тебя дома к ужину.

Собравшись уже уходить, он снова заметил меня.

— И еще одно, Элен, — сказал он.

«Ну все, начинается, — подумала я. — Сейчас подруги узнают обо мне всю правду, а я даже приблизительно не могу себе представить, как они ее воспримут».

— Должен тебя предупредить. Осторожнее с этой. Она япошка, — проговорил он, кивнув в мою сторону. Элен никак не отреагировала на его слова. Ее взгляд как будто говорил: «Можно подумать, я об этом не знала».

Снова наткнувшись на спокойствие дочери, он крепче сжал газету под мышкой и удалился.

Это был вечер настоящего триумфа для Элен, полного потрясения для Грейс и дерьма с вишенкой сверху для меня.

Первой опомнилась и заговорила Грейс.

— Почему он так сказал о Руби?

Элен нахмурилась.

— Ты и правда глупышка, — ответила она. — Руби — японка. Разве ты сама не видишь? А это, — она указала на вывеску над головами, — «Запретный город». Как сказал Чарли, это заведение для китайцев. Японцы напали на Китай, поэтому японцев сюда не пускают. Понятно, почему отец не хотел, чтобы я проводила время с такими, как она?

Я не получила здесь работу не потому, что я японка, но мне не хотелось говорить об этом.

Ошеломленная Грейс уставилась на Элен.

— Что ты имеешь в виду?

— Руби — японка, — повторила Элен.

Грейс выглядела так, как будто ее ударили по голове.

— Почему ты… почему он… почему вы так говорите?

— Потому что это так и есть, — настаивала Элен уверенным тоном. — А еще это жестоко. — Она повернулась ко мне. — Ты — Руби Том, — произнесла она как можно увереннее. — Это китайское имя. И ты — настоящая китаянка.

— Этель Циммерман тоже сменила имя, — сказала я. — Потому что ей показалось, что оно будет плохо выглядеть на афишах. И теперь она Этель Мерман. Мое настоящее имя Кимико Фукутоми. Руби мне больше подходит, а Фукутоми… ну, я сократила до Том.

— Но это же китайское имя, да? — тихо повторила Грейс. Потом коснулась головы кончиками пальцев, и в ее глазах снова засветилось понимание. — Когда ты сказала, что твои родители захотели вернуться домой, ты имела в виду Японию?

Я кивнула.

— Ой!

Это удивленное восклицание больше подходило к ситуации, когда девушка впервые запускает руку в штаны к мужчине.

— Я поняла! Ты как негр, притворяющийся белым! — Она вздохнула. — Там, где я росла, к этому относились… ну, с предрассудками.

— Я всегда сходила за китаянку, — сказала я, желая закончить этот разговор. — И я хорошо умею подражать. Белые люди не чувствуют разницы. Даже здесь, в Чайна-тауне, люди редко замечают, что я не одна из них.

— Я заметила, — сказала Элен. — Мой отец и брат тоже.

— Трое из всей диаспоры? Ну, тогда мне не о чем волноваться.

— Мне очень жаль, если ты от этого пострадала, — сказала Грейс.

В ответ я лишь пожала плечами.

— Я не страдаю.

— У нас у всех есть свои секреты, — продолжила она, все еще стремясь меня утешить. Я поняла, что теперь моя очередь спросить о ее секретах, но не успела открыть рта, потому что дальше она выдала: — Я сбежала из дома. Меня избивал отец…

Откровением это признание, однако, не стало — платье скрывало не все синяки, да и помада плохо маскирует разбитые губы. Тем не менее я с сочувствием кивнула.

— Уверена, ты поступила правильно.

Ни я, ни Элен не стали продолжать расспросы. Не знаю, как ей, а мне просто не хотелось, чтобы Грейс окончательно растеряла остатки своего достоинства. Бедняжка!

Мы с Грейс повернулись к Элен.

— Японцы и китайцы всегда были не в ладах. И дело вовсе не в этой войне, — произнесла Элен, и ее голос был таким же сухим и отстраненным, как у моей матери.

— Япония — великая страна. Она может сразиться с любым государством…

— Да, да, да.

Да ладно вам! Тоже мне, новости!

— Хотите знать, чему меня учили мои родители? Они говорили, что вы, китайцы, считаете себя великим народом, потому что ваша культура намного старше нашей. Вы обвиняете нас в том, что мы украли ваш язык…

— А вы его украли, — не сдавалась Элен. — Япония давно копила злобу на Китай. Япония желает подавить Китай в политическом и военном отношении. Захватить ресурсы Китая, продукты питания и рабочую силу…

— Я ненавижу это, — сказала я, повторяя свой ответ отцу, когда тот хвастался империалистическими намерениями Японии. — Это все не имеет ко мне никакого отношения.

— Я жила в Китае, как я уже вам рассказывала, — продолжила Элен. — Когда в небе появились японские бомбардировщики, мы… — Она сделала глубокий вдох. — Мы с Монро шли по дороге и увидели самолет с двумя красными солнцами на боках. Из соседней деревни доносились крики с предупреждениями. Но что было делать? Мы даже увидели одного из пилотов. А потом он стал по нам стрелять.

— Это ужасно, — сказала я. — Но это по-прежнему не имеет ко мне никакого отношения.

— Правда, Элен, ты же не можешь винить Руби в событиях, которые произошли даже в другой стране, — вступилась за меня Грейс.

— Потому что это не моя страна, — добавила я. Да, я часто говорила это родителям, и эти слова доводили их почти до бешенства. — Я родилась здесь. Я — американка, как и вы с Грейс.

Элен долго смотрела вслед отцу. Грейс, все еще нервничая, отчаянно пыталась подобрать правильные слова.

— Мы же сможем по-прежнему быть подругами?

Элен заставила себя встряхнуться. Даже я, зная ее меньше недели, видела, что глубоко в душе у нее происходит какая-то борьба. Мы с ней посмотрели друг другу в глаза. Наконец она произнесла:

— Я сохраню твой секрет.

Не слишком ли быстро она на это согласилась? Всю свою жизнь я слышала о вековой вражде китайцев и японцев, но почти ничего не знала о китайских девушках или о том, что могла подумать и как поступить такая девушка, как Элен.

— А твой отец? — спросила Грейс. — Если ты будешь видеться с Руби, то нарушишь поставленное условие.

— Каким образом я его нарушу? Он сказал, чтобы я остерегалась ее, а не перестала с ней видеться. Я ходила в школу с неграми и мексиканцами. Это ему тоже не нравилось, но пришлось с этим смириться. К тому же, — добавил она, — Руби не будет работать в «Запретном городе», поэтому нам не придется встречаться с ней ежедневно.

Но Грейс хотела узнать кое-что еще.

— Ты и правда будешь отдавать все свои деньги отцу?

— Конечно, — ответила Элен. — Мы все так делаем, братья и я. Мы с ним живем, и он дает нам деньги на карманные расходы. Что вы еще хотите узнать?

То, как она спросила это, дало нам понять, что она считает тему закрытой.

— В таком случае мы закончили? Отлично. А теперь пошли поедим лапши.

Элен шла посередине. Я заглянула в лицо Грейс: она все еще выглядела слегка оглушенной сегодняшними событиями и признаниями. Выражение же лица Элен было мне непонятно. Меня не покидало чувство, что подруги скрывают какие-то тайны посерьезнее того, что раскрылось сегодня. Я ощущала, что Элен и Грейс буквально приросли ко мне, а я — к ним. И это осознание потрясло меня. Это оказалось для меня большей встряской, чем переезд с родителями на Гавайи, бунт против них, мальчики и возвращение на Большую землю, в дом тетушки Хару и дядюшки Юни, чем отказ от той личности, с которой я родилась, в пользу той, которая была более удобна. Дружба была для меня абсолютно незнакомым явлением. Возможно, для Элен и Грейс тоже. И кто знает, что сделает время с этой дружбой — станет она крепче или превратится во вражду?

Но все это не имеет ни малейшего значения, если я не найду работу.

Грейс. Минуты славы

— Улыбайтесь, будьте вы неладны! Улыбайтесь! — кричал мистер Биггерстаф.

На дворе был конец ноября, и мы в студии репетировали постановку к открытию «Запретного города». К этому времени мистер Биггерстаф уже объяснил нам, что мы будем давать по три часовых шоу каждый вечер, с пятью актами танцев, пения и того, что он сам называл «новшествами». Между этими актами будут короткие интермедии «пони», у которых планируется большой музыкальный номер в финальном акте.

— Делаем еще раз! Раз, два, три, четыре… Еще раз! Пять, шесть, семь, восемь! — Он заставлял нас работать у станка, чтобы развить гибкость и силу. — Колени держим четко над ступнями!

Мы медленно садились на шпагат прямо на полу студии.

— Шире! Шире! — требовал Биггерстаф.

Он заставлял нас сворачиваться в немыслимые фигуры и делать это плавно, требовал от нас живости и подвижности.

— Тянитесь! И продолжайте улыбаться, будьте вы неладны! Вас что, никто не учил улыбаться? Покажите зубы! Зубы! Зубы! Больше зубов!

Мистер Биггерстаф сделал меня старшей в ряду. Я присматривала за другими девочками, особенно за своенравной Идой Вонг. Следила за тем, чтобы они выполняли движения точно, не ленились, делая повороты и махи, и держали ритм. Разумеется, это вызывало в других девушках зависть, и порой они не разговаривали со мной по несколько дней, но мне приходилось быть с ними строгой, потому что теперь их успехи были на моей ответственности.

— Репетиции, усердие и стремление к совершенству! — ободрял нас мистер Биггерстаф. Он заставлял нас танцевать, повторять снова и снова. — Я хочу, чтобы ваши прыжки совпадали с сильной долей такта барабанщика, а удары ногами — со слабой. Слушайте! Неужели непонятно?

Все, о чем он говорил, было для меня само собой разумеющимся, но большинство других девушек никогда не занимались танцами. Им приходилось осваивать то, что уложилось в мои тринадцать лет опыта, за шесть недель. Если кому-то из девушек не удавалось быстро запомнить движения, он набрасывался на нее, доводил до слез, но тем или иным способом вынуждал исправиться.

Работа была трудной и долгой. Я забыла о времени. Я забывала поесть. И на несколько чудесных, славных минут ежедневно я забывала о том, как я скучаю по матери и как сожалею о том, что не могу ей написать. Я понимала, что сделай я это — и отец сразу узнает, где я, и силой вернет меня в Плейн-Сити.

— Девочки, пятиминутный перерыв, — объявил мистер Биггерстаф.

Мы сидели рядом, как всегда, и наблюдали за тем, как Эдди разминается перед выступлением, одновременно развлекая нас всякими трюками. Одно танцевальное па он закончил, оставив левую ногу на кончике пальцев позади правой, прижав локти к торсу и растопырив пальцы рук. В ответ на его игривое подмигивание мы все разразились аплодисментами.

Он уже приглашал некоторых девушек на свидания, но никогда не обращался с подобными предложениями ко мне или Элен. Когда я обратила на это ее внимание, она сморщилась, как будто унюхала скисшее молоко в стакане.

После репетиции мы высыпали на улицу. Спустился густой белый туман, из-за которого на улице было непривычно тихо. Голоса переговаривающихся девушек звучали резко, словно полицейские сирены. Девушки скрылись в тумане, а мы с Элен отправились в Чайна-таун. Несмотря на требования мистера Фонга о непременном и постоянном сопровождении Элен в вечернее время, на практике это происходило крайне редко.

В нашем любимом кафе у Сэма By нас ожидала Руби.

— Я умираю с голоду, — объявила она.

В тот памятный вечер на одной из улочек Чайна-тауна между нами установилась невидимая, но очень прочная связь. Мы соединились, как зубцы и шестеренки одного механизма. И теперь, за ужином, могли обсуждать другие, не слишком значимые вопросы.

— У меня на левом виске тонкие волосы и не держат завивку, — открыла свою тайну Руби. — Поэтому я прикалываю гардении над тем ухом.

— А у меня слишком длинные стопы, — пожаловалась Элен, хотя размер ноги у нее был меньше, чем у Руби или у меня.

Я сказала им, что у меня выросла слишком большая грудь, с чем Руби тут же согласилась.

— Для китаянки грудь у тебя вообще огромная, — заявила она.

Теперь я мастерски управлялась с палочками, и мы ели и смеялись над рассказами Руби о ее последней работе.

— Я совсем ничего не знаю о том, как заниматься домашним хозяйством, — чирикала она. — Квартира оказалась такой роскошной, что мне вообще было страшно что-либо трогать. И леди меня уволила. После одного дня работы! Но это место мне не подходило — аккуратисткой меня не назовешь. Я и тарелки-то с трудом мою!

Мы никогда не говорили о серьезных вещах: о том, почему я сбежала из дома, как страшно было Элен, когда японский пилот пытался ее застрелить, и как Руби решила притвориться той, кем никогда не была. Вместо этого Руби научила нас с Элен танцевать хулу^[12], Элен научила нас с Руби готовить простые супы на плите, а я их — тому, чему сама научилась из фильмов: с помощью косметики делать глаза большими и выразительными.

Нам с Руби приходилось экономить на всем, поэтому мы показали Элен, как делать накладные ресницы из собственных волос, которые остаются на расческах. Их надо снять, намотать на палец, нарезать ножницами и приклеить к полоскам ткани, которые потом можно наложить на веки. Мы учились делать прически, как у моих любимых актрис, и выщипывать брови, как они. И пока мы этим занимались, не тратя лишнего цента, мы постепенно влюблялись друг в друга. Девушки с шоу говорили, что мы были неразлучны, как имбирь, лук-шалот и чеснок, — если нас смешать, то получится идеальное блюдо.

Сейчас, попивая чай и дожидаясь Монро, я осмелела настолько, что рискнула немного рассказать о себе. Я поведала им историю о трех девчонках из Плейн-Сити, которых я назвала «злобной троицей». Вельма, финка по происхождению, одно время была моей лучшей подругой. Когда мы с ней пошли в первый класс, то встретили там еще одну финку по имени Илса. Сначала мы втроем были неразлучны и играли вместе, но к концу года Вельма и Илса приняли в нашу компанию Мод, тоже финку, и про меня тут же забыли. А вскоре их любимым развлечением стало дразнить и издеваться надо мной.

— К концу четвертого года злобная троица подговорила весь класс не дарить мне открыток на День святого Валентина, — поделилась я. — Несмотря на то, что учительница сказала, что дети должны подарить открытки всем или никому вообще. Злобная троица заявила тогда, что я — не настоящая христианка, хоть я и была крещена в той же церкви, что и они сами. А когда я попыталась с ними поспорить, они стали кричать: «Ки! Тай! Вылетай! Нищеброд, закрой рот!»

— Какой ужас! — возмутилась Элен.

А Руби сочувственно покачала головой.

Элен и Руби с участием выслушали меня и стали от этого еще дороже мне.

— Тебе наверняка было легче обзаводиться друзьями, раз ты выросла в Чайна-тауне, — обратилась Руби к Элен.

— Ничуть, — отозвалась та. — Когда я была маленькой, мне нельзя было выходить за пределы дома. Я должна была оставаться под присмотром мамы. — Элен заправила прядь волос за ухо. — А когда я пошла в школу, другие девочки играли со мной только потому, что им так велели родители. Теперь эти девочки все замужем. И у всех есть дети. — У нее дрогнул голос, и она пожала плечами. — К тому же сейчас я участвую в шоу, где девушки демонстрируют ноги. Если я встречаюсь с кем-то из одноклассниц на улице, они отводят глаза. Никто из них не хочет иметь со мной ничего общего, потому что их мужья этого не одобрят. Держу пари, что из нас троих именно у тебя было больше всего друзей.

Руби медленно кивнула, делая вид, что глубоко задумалась.

— Ну да, друзья у меня были. Много. Дружков. Каждый Том, Дик и Гарри! — наконец выпалила она.

На лице Элен сначала отразился шок и ужас, но спустя мгновение она уже вовсю хохотала. К ней присоединились и мы с Руби. Кто-то из официантов состроил недовольную мину: мол, опять за свое.

— У меня никогда не было таких друзей, как вы, — сказала я, когда мы немного успокоились.

— А у меня друзей вообще не было. Никаких. — Элен слегка хлопнула по столу, чтобы подчеркнуть смысл сказанного.

— Мы сейчас прямо как те самые три мушкетера, — сказала я. — Поддерживаем друг друга и вместе делим приключения. Одна за всех!

— Вот только я не планирую участвовать в дуэлях! — вставила Руби.

— Вы когда-нибудь слышали о сестрах Босвелл?^[13] Может быть, вы больше похожи на них! — Эта реплика прозвучала от мужчины из-за соседнего стола и тут же вызвала у нас бурю смеха.

С нами только что заговорил МУЖЧИНА! Он нас подслушивал! А мы могли флиртовать с ним сколько хотим, потому что нас было трое. Поэтому мы запели песню на собственные слова под мелодию «Тот, кто присматривает за мной», добавляя драматические жесты руками ради своего единственного зрителя. Который, надо отдать ему должное, с энтузиазмом аплодировал и даже придвинулся поближе к нашему столику.

— Может быть, лучше объявить себя чем-то вроде сестер Эндрюс? — предложила Руби, когда песня закончилась.

— Три подруги лучше, чем три сестры, — заметила я, хотя у меня уже был опыт дружбы со злобной троицей. Мне бы очень не хотелось, чтобы однажды Руби и Элен отвернулись от меня ради какой-нибудь Иды.

— К тому же мы не сестры, — произнесла Элен, улыбнувшись.

— Да, и это к лучшему, — согласилась Руби. — Сестрам деваться некуда друг от друга, нравятся они друг дружке или нет. А мы друг друга сами выбрали. И нас бы тут не было, если бы Элен не нашла нам квартиру. Так что спасибо тебе, Элен, еще раз, что помогла нам, когда эта помощь была так нужна. — И она отдала шутливый салют из двух пальцев в сторону нашей благодетельницы. — В общем, все это делает нас больше чем сестрами, как и сказала Грейс. — Ее глаза сверкали. — Слушайте, а что, если мы поставим вместе номер и назовем себя «Невиданная сенсация» или «Азиатское чудо»?

— Может, «Танцующие сестры»? — предложила Элен.

— Но мы не…

— …сестры, — закончила за меня Руби. — Ну так и что с того? Мы же поем и танцуем…

— Так вы и танцуете? — Мужчина придвинулся еще ближе, состроив скептическую мину.

Руби тут же застыла.

— Разумеется. Сейчас мы вам покажем.

Мужчина встретил ее слова с нескрываемой радостью, и мы вскочили и стали раздвигать стулья. Из кухни вышли повара, чтобы посмотреть, что происходит. Они вытирали о фартуки руки и сдвигали на затылки бумажные колпаки.

Когда мы встали в ряд, я отсчитала:

— Пять, шесть, семь…

И мы стали танцевать под «Дай мне поиграть». Где-то посередине танца в кафе вошел Монро, окутанный облаком сырого и холодного воздуха. Увидев, что происходит, он нахмурился. Наши голоса тут же затихли, мужчина отъехал на своем стуле обратно к столу, за которым сидел до этого, а повара вернулись на кухню.

— Нам пора, — сказала Руби, обращаясь к Элен.

Монро явно не нравилось, что его сестра с подругами танцует в ресторане недалеко от дома, но он не стал кричать или как-то иначе выражать недовольство. Он его просто излучал. Элен это нисколько не смущало — ведь он был ее братом, но я расстроилась. Монро был моложе Эдди By и намного приятнее — почти такой же симпатичный, как молодой человек, с которым я познакомилась на острове Сокровищ. Монро вообще оказался первым молодым китайцем, которого я видела вблизи.

Направляясь к выходу из ресторана под присмотром Монро, мы на прощание помахали мужчине, заинтересовавшемуся нами.

Когда мы дошли до дома семейства Фонг, Монро без слов скрылся за воротами, ведущими во двор, считая свои обязанности на этот день исполненными.

— Ты ему нравишься, — сказала Элен, когда ее брат исчез из виду. — Он все время на тебя смотрит.

— Точно, — согласилась Руби. — А тебе самой кто больше нравится — Монро или Эдди?

Я пожала плечами, стараясь сделать вид, что мне эта тема неинтересна. Я ни разу в жизни не ходила на свидания, и теперь каждый раз при виде Эдди или Монро на меня накатывало странное головокружение, и я мучительно краснела. Я осознавала, что мечтать одновременно об обоих этих мужчинах может только очень нехорошая женщина, и мне приходилось напоминать себе о том, что я теперь живу не в Плейн-Сити, что мне придется наверстывать упущенное и восполнять пробелы.

Эдди, казалось, прислушивался к моим глупым высказываниям, ценил усердие и трудолюбие в репетициях, но относился ко мне с доброжелательным безразличием, в то время как Монро…

— Иногда мне кажется, что твой брат не пропускает ни одного момента, который мы проводим вместе, ни одного моего слова или наряда, что он наблюдает и анализирует.

— Может быть, он пытается определить, подходишь ли ты ему в жены, — ответила Элен.

— Да брось ты!

Элен мягко улыбнулась и последовала за братом, словно влекомая к дому непреодолимой силой. Ей не хотелось уходить от нас, и нам не хотелось ее отпускать, но она ни разу даже не намекнула на приглашение в свой дом, чтобы мы могли посидеть на ее кровати и проболтать весь вечер, пока не уснем. Именно этого мне отчаянно не хватало со времен моей дружбы с Вельмой.

Когда калитка закрылась, мы с Руби медленно двинулись в сторону дома. Нам ни к чему было торопиться — нас никто не ждал.

— Выйти замуж за Монро? — в задумчивости произнесла я. — Он же меня совсем не знает.

Руби легко пожала плечами. Ее явно не интересовала эта тема. Несмотря на все ее забавные истории и шуточки, мы понимали, что отсутствие работы давило на нашу подругу. Я за нее беспокоилась. С внезапной ясностью я поняла, что, хоть Руби и была самой общительной из нашей троицы, а Элен происходила из самой хорошей семьи, именно я объединяла нашу компанию. Я превратилась в Вельму! Только я была лучше ее.

Мой отец кричал:

— Убогая! Никчемная девка! Никуда ты от меня не денешься, — и бросился на меня, загнав в угол гостиной. Вот он уже расстегивает ремень и одним быстрым движением вытаскивает его из брюк. Мне некуда бежать… Вот раздается свист кожаного ремня в воздухе, еще мгновение и… Я ощущаю такую знакомую боль… И рывком сажусь в кровати. Я задыхаюсь, я вся покрыта потом.

Опустив голову, я изо всех сил сопротивляюсь охватившему меня страху. Спустя несколько минут все еще трясущимися руками я убираю волосы с лица и смотрю на часы. Половина десятого утра. Я легла всего пять часов назад, вернувшись с поздней репетиции.

Опустив голову снова на подушку, я уставилась в потолок, позволив слезам стекать по вискам. Надо взять себя в руки. Через сорок пять минуту меня будет первое в жизни свидание.

Я надела розовое шелковое платье, которое купила в сувенирной лавке на Грант-авеню, и вышла в гостиную. Руби уже отправилась искать работу, но вчера мы с ней успели обсудить, как мне одеться и стоит ли пользоваться косметикой. Я заварила себе чаю и пошла с чашкой в спальню, чтобы закончить сборы. Теперь мне предстояло привести в порядок лицо — замаскировать неровный цвет кожи и отечность.

Выходя из квартиры и спускаясь по лестнице, я уже себе нравилась.

Мы встретились с Монро возле моего дома в четверть одиннадцатого и дошли до угла Стоктон-стрит и Клэй-стрит, присоединившись там к еще по меньшей мере двум сотням человек. Монро сказал, что мы будем участвовать в «демонстрации». Этот поворот событий стал для меня сюрпризом, я не так представляла себе свидания, но решила оставить все как есть, позволив Монро распоряжаться нашим временем по своему усмотрению.

Когда мы уселись на скамейке маленького грузовичка, я поняла, что нас ожидает настоящее приключение. Мы присоединились к веренице машин, из которых доносились песни, крики и речовки, и двинулись к месту, где было пришвартовано греческое судно «СС Спайрос». Монро рассказал, что это судно было зафрахтовано компанией «Мицуи» для перевозки восьми с половиной тонн черного лома в Японию. Мы ехали туда, чтобы выразить протест по поводу этой отгрузки.

Тот факт, что Монро взял меня с собой на эту демонстрацию, много говорил о нем самом. Он был китайцем, рожденным в Америке, как и я, и по рождению обладал правом на свободу слова. Как говорила Элен, он был из тех, кого называли «новой метлой», стремившейся очистить мир от грязи и несправедливости.

— Такие девушки, как ты, должны присоединиться к бойкоту Японии и отказаться от шелковых чулок. — Волосы Монро при этих словах развевались на ветру, а глаза горели убежденностью. — Нельзя отдавать металлолом в загребущие руки япошек, чтобы они не превращали его в бомбы и снаряды, которые потом сбрасывают на Китай.

Мы с Монро схватили транспаранты, он смело взял мою руку и сжал ее. Так, рука в руке, мы и присоединились к протестующим, окружившим причал.

— Победа! Победа! Победа! — громко скандировали люди.

К нахлынувшей толпе присоединялись другие демонстранты из Чайна-тауна. Матери раздавали напитки, сэндвичи, апельсины, булочки и пончики. Одна семья даже принесла целого жареного поросенка! Вскоре все собравшиеся держали в одной руке плакаты, а в другой — по куску жареной свинины. Это была самая крупная китайская демонстрация в Америке, которую я когда-либо видела. Я в жизни не бывала на подобных мероприятиях, и мне казалось, что то же самое можно было сказать и о большинстве присутствующих. Монро подарил мне незабываемый день, и я была очень рада, что он взял меня с собой.

Демонстрация в итоге собрала пять тысяч участников. Эллис Паттерсон, губернатор округа, которого Монро назвал либеральным политическим деятелем, обратился к протестующим с речью:

— Было сказано множество слов, пресса гневно осудила отправку военных грузов в Японию, и все прогрессивные деятели выразили свою позицию в поддержку демократии и против агрессора, но вы — единственные, кто сделал что-то реальное для решения этого вопроса!

Через два часа, когда все закончилось, мы с Монро решили не возвращаться в Чайна-таун, а пошли прогуляться пешком вдоль порта. Он привел меня на одну из пристаней. Мы молча смотрели друг другу в глаза, пока он наконец не собрался с духом и не поцеловал меня. Его губы показались мне какими-то вялыми. Я так долго мечтала о первом поцелуе с парнем, который бы мне нравился, но этот поцелуй почему-то не зажег во мне волшебных огней, какие я себе представляла.

Наверное, Монро тоже не понравилось, потому что больше он не пытался повторить поцелуй. Он сунул руки в карманы и стал смотреть на воду, а я стояла перед ним и отчаянно пыталась придумать, что бы ему сказать.

— Ты придешь на открытие? — наконец робко спросила я.

Он отрицательно покачал головой и сказал, что не пойдет — ни ради Элен, ни ради меня. После долгой паузы он добавил:

— Пожалуй, пора отвести тебя домой.

Весь задор, который наполнял его во время демонстрации, иссяк.

Итак, этот день ознаменовался захватывающими приключениями и неудавшимся свиданием. У меня было мерзко на душе, потому что я не смогла угодить ему, именно в тот момент, которого ждала с такой затаенной надеждой.

Я не могла поговорить об этом ни с Руби, ни с Элен. С Руби — потому, что тогда мне пришлось бы признаться, что мы с Монро провели большую часть дня на демонстрации против Японии. А с Элен — потому, что речь шла о ее брате.

Оставалось надеяться, что следующее свидание будет лучше первого. Если вообще будет. Надо же было как-то исправлять ситуацию с поцелуями.

Элен. Белоснежные бутоны

Мама любит повторять поговорку: «Хочешь, чтобы нога вошла в новую туфлю, — измени ее». Она считала, что я должна оправдывать ее ожидания и смиренно принимать любые изгибы судьбы.

Крестьяне в нашей деревне в Китае были близки к земле, к природе. Они считали, что время не ждет человека. А еще у Будды было такое высказывание: «Да живет каждый жизнью, лишенной страданий».

Получив работу в «Запретном городе», я смогла применить на практике мудрость всех этих высказываний, вместе взятых.

Наступило двадцать второе декабря 1938 года. От торжественного открытия клуба нас отделяло каких-то несколько часов. Когда я выходила из дома, мама с невестками украшали рождественскую ель — это была маленькая американская уступка нашим малышам.

В небольшой сумке лежало длинное, до пола, платье чонсам^[14], заказанное для меня матерью у одного из лучших портных Шанхая. Я не знала, доведется ли мне сегодня его надеть, но на всякий случай взяла платье с собой.

Когда я подошла к клубу, его неоновая вывеска переливалась красным, золотым и зеленым, а буквы, составленные как будто из бамбуковых палочек, складывались в название «Запретный город». Я поспешила наверх.

Стены клуба были украшены расписным шелком и вышитыми гобеленами. На полках и в углах стояли китайские вазы. Слева располагался бар с высокими стульями, обтянутыми красной кожей, на стенах красовались панели из бамбука. В центре зала было место для выступлений и танцев.

На столиках, окружавших танцпол, лежали блестящие салфетки, отражавшие свет маленьких настольных ламп с красными стеклянными абажурами, напоминавшими конусовидные шляпы. Я толкнула дверь, ведущую на кухню, и оказалась в царстве хаоса.

Повара хорошо знали друг друга, потому что уже работали вместе в клубах и кафе данного района, и это было заметно по их препирательствам и шуткам. Миски и сковороды гремели, ножи стучали по разделочным доскам, лопатки грохотали по краям воков. В воздухе висел густой пар. И это все происходило еще до того, как сюда поступил первый заказ!

— Вон! Вон! — закричал один из поваров. — Ты нам тут не нужна! — Он потряс в воздухе ножом. — Нарублю тебя в мелкую соломку, если не уберешься!

Я прошла сквозь кухню в служебные помещения и оттуда наверх, в гримерные. Те, кто пришли раньше остальных, заняли места возле зеркал. Я сразу увидела Грейс, которая, вытянув ногу, натягивала специальный сценический чулок, сделанный из такой тугой сетки, что если девушка долго такие чулки не снимала, на ее теле оставались следы. Она помахала мне рукой, и я стала пробираться к ней между гримирующимися девушками. Ирен и Мэй уже переоделись в костюмы для первого номера: длинные красные атласные платья, держащиеся на одном плече и с разрезом на бедре, в стиле «веселых девяностых». По вороту платья были отделаны воланами, такими же как и на шляпках.

— Я заняла тебе место, — сказала Грейс вместо приветствия. — Мы можем подготовиться к выступлению вместе.

Я бы предпочла готовиться в полном одиночестве, но это было невозможно, поэтому я начала переодеваться снизу вверх: надела сценические чулки, не снимая юбки, натянула корсет. Затем расстегнула юбку, позволила ей упасть на пол и сняла сначала свитер, а потом и блузку. У меня не было бюстгальтера — мать упала бы замертво, обнаружь она что-то вроде него в ящике моего комода. Да и мои невестки сплетничали бы у меня за спиной до тех пор, пока братья не прокляли бы меня за ношение такой неприличной одежды «белых людей». Так что я носила только комбинацию, которую и стала снимать, отвернувшись к стене, стараясь спрятаться от досужих глаз. Что мне не удалось.

— Ооооой! Что это! — взвизгнула настырная Ида.

Гомон в гримерной тут же смолк, и все бросили свои дела, чтобы посмотреть, о чем идет речь. Я тут же густо покраснела и закрыла грудь руками.

— Не ваше дело! — ответила я.

— Но что случилось? Что это? — не унималась настырная Ида.

— Шрам. Ты никогда не видела шрамов?

— Прямо на груди! Такой красный!

Ида была самым невоспитанным человеком, которого мне довелось встречать. И самым шумным. И она, разумеется, возбудила всеобщее любопытство. Даже Грейс смотрела на меня вопросительно.

— Автомобильная авария. — Я пожала плечами. — Год назад.

К счастью, это объяснение их удовлетворило, и все постепенно вернулись к своим занятиям. Я же, не отнимая одной руки от шрама, другой натянула платье.

В следующую секунду в коридоре прозвучал клич:

— Внимание! — и тут же раздался стук в дверь.

Затем еще раз:

— Внимание! — Этот призыв был уже адресован мужской гримерке, находившейся на другом конце коридора. — Чарли хочет видеть всех на сцене.

— Сейчас? — крикнула Ида. — Я еще не одета!

— Сейчас! — последовал ответ.

Мы вышли из гримерки и направились к сцене, чтобы перед бархатным занавесом разделиться на две части: одна вышла на сцену через проход слева, другая — справа.

Повара, посудомойки, официанты и официантки уже нервно топтались на танцполе. Девушки из гардероба, метрдотели и фотографы ждали возле первого ряда.

Дирижер Ван Мейснер и оркестранты сели на край сцены, свесив ноги, в зубах были зажаты сигареты. Сестры Лим, артистки, нанятые в последний момент, сидели за «лучшим столиком заведения», по словам Чарли. Сестры Беси, Элла и Долорес, «заливистое трио», выступали с тех пор, как им исполнилось семь, пять и три года. Никто из нас не видел их номера, но он считался гвоздем программы и изюминкой всего нашего шоу. Мы еще даже не были с ними знакомы, поэтому всем было ужасно любопытно, что же они собой представляют. Мы изо всех сил старались их не рассматривать.

Эдди вышел в брюках от смокинга, шлепанцах и рваной футболке. Заложив руки в карманы, он прислонился к колонне. Рядом с ним стояла жена.

— Итак, — начал говорить Чарли. Он уже был облачен в одежду для первого номера, немыслимый двубортный костюм в желто-голубую клетку с ярко-голубыми бархатными отворотами и жилет того же цвета. На голове красовалось соломенное канотье, и он то и дело поглаживал пальцем накладные усики. — Вы все прошли непростой путь, чтобы оказаться сегодня здесь!

В ответ ему зааплодировали, но я слишком нервничала, чтобы присоединиться к остальным. Мало было мне беспокойства о том, чтобы не запутаться в номерах, которые мы репетировали вот уже несколько недель, так мистер Биггерстаф в самый последний момент решил внести в программу некоторые изменения, чтобы хватило времени на выступление сестер Лим.

— Мы покажем им! — Чарли жестом указал на вход и на тех «белых», которые в скором временитам появятся. — Покажем, что можем не только мыть посуду, стирать и чистить их одежду, мести полы и работать на железной дороге. — Все мужчины, включая даже посудомойщиков, громко зааплодировали при этих словах. — Мы покажем им, что у вас, красотки, есть руки и ноги. — Девушки вокруг меня присоединились к аплодисментам. — Мы все волнуемся перед первым представлением. Даже я. Запомните главное: большинство наших гостей никогда раньше не видели китайских шоу. Все у нас получится, и это будет лучшее открытие клуба! — Он бросил взгляд на часы. — А теперь заканчивайте с приготовлениями. И веселитесь! Покажем всему миру, на что мы способны!

— Всем ни пуха! — крикнул Эдди, когда мы стали расходиться.

Девушки вернулись в гримерку в ожидании вызова на сцену. Я заметила, что некоторые украдкой подсматривали за сестрами Лим, пока те гримировались. Потом подошла одна из продавщиц сигарет, чтобы сказать, что пришли первые посетители и разделись в гардеробе. Женщины снимают меха, чтобы покрасоваться бриллиантами и шелковыми платьями в пол, а мужчины демонстрируют идеально сшитые костюмы.

— Эх, вот бы мне хоть глазком глянуть, — вздохнула Ида.

— А ты их увидишь, — отозвалась Грейс. — Скоро наш выход.

Несмотря на то что ее слова прозвучали спокойно, комната наполнилась таким осязаемым ощущением нетерпеливого ожидания, что стало трудно дышать. Мы просто не могли усидеть на месте.

Я попыталась сосредоточиться на распорядке вечера. Неделю назад на собрании Чарли объяснил нам, что «Запретный город» приготовил своим клиентам. Метрдотели будут встречать и сопровождать роскошные пары через парадные ворота к столикам вокруг танцпола. Людей с меньшим достатком усадят во втором и третьем рядах. Официанты в красных шелковых униформах раздадут меню, в которых на развороте справа перечислены китайские блюда, а слева — американские. Посетители же, не заказавшие столик, будут платить по доллару за вход и ожидать своей очереди у бара.

Руби тоже сегодня придет, если уже не пришла. Мы профинансировали ее присутствие.

Музыканты настраивали инструменты. Грейс называла мне каждую песню, которые они играли: «Начни свой танец», «Сердцем и душой» и «Щека к щеке». Музыка была прекрасна, и я легко могла представить себе, как под нее танцуют пары на площадке.

— Как только они доиграют, будет наш выход, — напомнила Грейс.

У меня все сжалось внутри. Как страшно! Пару минут спустя к нам в дверь постучали. Это был Чарли.

— Живо! Живо! Живо! Поторапливайтесь! Шоу начинается!

Грейс схватила меня за руку, и мы поспешили к правой части бархатного занавеса. Наши лица словно застыли из-за волнения. А вокруг никто не мог устоять на месте. Кто-то просто переминался, чтобы унять возбуждение, кто-то репетировал движения. Девушки теребили в руках зонтики, молясь о том, чтобы те раскрылись в нужную минуту.

Послышалась барабанная дробь.

— Леди и джентльмены, добро пожаловать в «Запретный город»! Мы изменим ваши представления о развлечениях! В них не останется, так сказать, узких мест!

Белая публика рассмеялась оскорбительной шутке. Чарли хорошо знал, что говорить, чтобы клиент был доволен.

— Не ищите здесь цветных. Хотя позвольте! Мы же здесь все цветные! Итак, мы отправляемся в благословенное прошлое, когда музыка была веселой, времена — легкими, а девушки — красивыми!

Ван Мейснер взмахнул палочкой, и оркестр заиграл «Позволь назвать тебя милой».

Грейс первой вышла из-за занавеса, раскрыла зонтик, скользнула по сцене и вышла на танцпол. Я последовала сразу за ней, а за мной — остальные девушки.

Зрительный зал тонул в роскоши и элегантности, напоминая о моем любимом клубе в Шанхае. Все что-то пили, все были довольны.

Мы вращали зонтики и наклоняли головы в точности так, как было нужно. Мы выглядели исключительно — хрупкие и деликатные, как китайские куколки из тончайшего фарфора.

Затем, следуя за сменой музыки, мы перешли к следующему танцу, спокойному и ритмичному. Вместе, двигаясь одновременно и в такт каждому аккорду, мы поддерживали друг друга, создавая удивительное и прекрасное представление. Увлекшись танцем, я забыла об окружающем мире и о том, что моему отцу настолько нет до меня дела, что он все-таки позволил мне здесь выступать.

Мы окружили Чарли, который стоял посередине сцены с микрофоном в руках. Танец был довольно медленным, и освещение позволяло мне выхватывать взглядом лица зрителей. Они выглядели так, словно пришли в лавку экзотических товаров: поглазеть на необычное, — готовые отпрянуть от того, что может их шокировать или потрясти. И пока мы не давали им того, ради чего они сюда пришли. Однако настороженное настроение публики не успело смениться разочарованием, потому что шоу внезапно ускорилось.

Оркестр заиграл ритмичную «Та-ра-ра-бум-ди-ей». Мы прокричали первые слоги песни, скинули шляпки и бросили их в зал. Затем сорвали с себя платья, под которыми оказались красные атласные корсеты, отделанные той же бахромой, что была и на зонтиках. Даже Чарли стал другим: скинул клетчатый костюм, под которым оказался фрак.

Вот это было совсем другое дело!

Чарли обещал публике показать наши ноги и руки, и теперь он это сделал! Кто бы мог подумать, что китайские девушки умеют так двигаться? Китайцы же должны быть все сплошь кривоногими и неуклюжими! А женщины — еще и непременно робкими и нерешительными! Это была прописная истина: все хоть раз видели китаянку на улице.

— А в Чайна-тауне эти женщины и глаз не поднимают, — донесся до меня голос мужчины за столиком в первом ряду. Должно быть, он говорил о таких женщинах, как моя мать, невестки или я, которым легче умереть, чем посмотреть на такого белокожего уродца, как он.

— А я видел много таких, которые смотрят в глаза, если ты понимаешь, о чем я, — ответил приятель говорившего, многозначительно подмигивая.

Куда уж было деться от стереотипов о китаянках? Это было утомительно и предсказуемо. Я переместилась к следующему столику и услышала:

— От них можно подцепить что угодно, если подойти поближе. А ты бывал… ну, близок с ними? Я слышал, что они снизу так же отличаются от наших, как и сверху.

— В каком смысле? У них что, поперек?

Меня чуть не вывернуло наизнанку от этого разговора, но я все равно была рада быть здесь, рада тому, что сама сделала этот выбор, что вышла в мир, вместо того чтобы сидеть пленницей в отцовском доме.

Когда первый номер закончился и мы убежали со сцены, Чарли Лоу представил свою жену, и все почувствовали, как он гордится ею.

— Она поет романсы, но и оперные арии ей тоже по плечу, — объявил он.

Я специально задержалась, чтобы посмотреть, как он приложил руку ко рту и как бы по секрету поделился:

— Но если вы попросите, то она может спеть и китайские песни. Леди и джентльмены, представляю вам мою жену, прекрасную и несравненную Ли Тай Минг!

На ней был желтый шелковый чонсам с большими алыми цветами, напоминавшими отпечатки раскрытых ладоней. Ван Мейснер кивнул оркестру, и по клубу разлетелись первые аккорды «Лох Ломмонд». Ли Тай спела всего один куплет, объединяя шотландский акцент с южнокитайским, и в зале воцарилась удивительная атмосфера: люди не верили своим ушам. Затем она запела «Да, меня зовут Мими» из «Богемы», и это было уже совершенно бесподобно. На самом деле превосходно, потрясающе и невероятно. Я бросилась обратно в гримерную.

Ирен уже переоделась к следующему номеру, и у нее было время посмотреть номер Джека Мака. Когда она убежала, Ида многозначительно бросила:

— Она так и сохнет по этому парню!

Переодевшись, мы присоединились к Ирен, стоявшей слева от сцены. Наверное, до этого момента публике не приходило в голову, что китайцы тоже могут показывать фокусы. Я видела, как некоторые из зрителей буквально чешут головы, озадаченные тем, как Мак создавал свои иллюзии: он что, на самом деле сейчас выстрелил в ящик? А теперь он собирается его открывать? Ого! Оттуда вылетел голубь и промелькнул прямо у меня над головой!

Мы вышли на второй номер. На этот раз я осмелела настолько, что глянула в сторону бара, надеясь увидеть там Руби, но мне на глаза попались только хорошо одетые мужчины, которые смотрели представление, прислонившись к стойке. Чарли с микрофоном переходил от столика к столику, шутя с гостями о том, сколько они уже выпили, и спрашивая у мужчин, не с женами ли они пришли на это шоу.

Когда мы снова ушли со сцены, оркестр грянул песню, которая была специально выбрана фоном для выступления недавно вернувшейся из европейского турне акробатической труппы «Веселый Маджонг». Когда прозвучали слова: «Он отвел ее в Чайна-таун и научил пинать гонг», — акробаты на самом деле стали извлекать звуки из гонга ногами. С этого вечера именно этот трюк стал их визитной карточкой, закрепив за ними репутацию лучшей китайской акробатической группы в Америке.

Наступило время следующей интермедии. На нас теперь были миниатюрные фраки: воротнички, галстуки, цилиндры, перчатки, черные колготки и расшитые блестками корсеты. Грейс солировала в простом номере с чечеткой. При желании гость мог коснуться ноги танцующей девушки — настолько близко мы были к публике. Мне удавалось держаться подальше от любопытствующих.

Луч света от софита упал на бархатный занавес, и зал замер в ожидании: кто появится теперь? Тут занавес распахнулся, и все увидели Эдди в цилиндре и фраке. Мы продолжали танцевать, выбивая такой неутомимый ритм, что я наконец начала понимать, почему здесь танцовщиц называли «пони».

Эдди был легок и изящен. Его танец не походил на то, что мы видели на большом экране, — это было движение вживую, которое происходило прямо рядом со мной.

Перед следующим номером нам не надо было переодеваться, поэтому мы просто ждали в гримерке, пока Ли Тай Минг поет романс. Мое волнение не утихло, как и у других девушек, но к страху прибавилось ощущение успеха.

Настало время для гвоздя программы. Мы расступились, пропуская сестер Лим в белых платьях, похожих на крестильные, и белых же чепцах. Возможно, эти наряды им шли, когда они были еще совсем маленькими девочками, но, на мой взгляд, на взрослых женщинах эти вещи смотрелись нелепо.

— Прямо из Лондонского дворца к нам пожаловали сестры Лим! — объявил их выход Чарли.

Когда сестры просеменили на сцену, я подумала: кому интересно смотреть на поющих великовозрастных кукол? Однако публике они очень понравились.

В Сан-Франциско за последние несколько лет произошло слишком много перемен. В двадцатые годы здесь было много денег, выпивки и развлечений, а потом началась Депрессия, и целые семьи оказались в очередях за бесплатными обедами, разорившиеся фермеры приезжали в города на пикапах, на которых умещался весь их нехитрый скарб, а состоятельные люди продавали фамильные драгоценности. Но сейчас, когда зрители смотрели на номер сестер, в их лицах угадывалась тень надежды. Всем хотелось забыть о тяжелых временах.

Шоу подходило к концу. Мы встали друг за другом паровозиком с Ли Тай во главе и прошли через весь зал, выхватывая зрителей и присоединяя их к нашей цепочке. Мы шли, покачивая бедрами, затем делали взмах ногой, и все повторяли за нами.

Первое шоу оказалось триумфальным. Публика оценила его, заказав шампанского. Женщины потягивали пенистый напиток из высоких бокалов. Мужчины подзывали Фло, продавщицу сигарет, и она весело торговала своим товаром.

Официанты разносили блюда на серебряных подносах, и каждая тарелка была накрыта собственным серебряным колпаком.

В гримерной девочки прыгали от восторга, обнимали друг друга и смеялись. Сколько раз Грейс и такие, как она, сидели в полутемных кинотеатрах, мечтая о том, чтобы оказаться там, на экране, в том самом фильме, в том самом волшебном мире? А теперь они сами сотворили это волшебство. Казалось, даже воздух искрится от восторга, возбуждения и счастья. Даже я чувствовала что-то подобное…

Когда кто-то из девочек стал переодеваться в костюм для первого выхода, я тихонько открыла сумку и достала свой чонсам. Платье было цвета яйца малиновки, с белоснежными бутонами.

«Ты незамужняя женщина, — сказала мама, когда заказала для меня это платье. — И в нем ты будешь выглядеть моложе и свежее».

С появлением этого платья в моей жизни начался новый этап. И сейчас происходило то же самое.

Я надела его и застегнула все петли, чтобы воротник встал на место. Пола застегивалась поперек груди, под мышкой и вдоль ребер. Это было отнюдь не лучшее мое платье, но девушки в гримерной смотрели на меня во все глаза. До этой минуты они не доверяли мне, потому что видели, что у меня есть деньги. По их мнению, это совершенно ясно, мне удалось выдержать конкуренцию с танцовщицами куда лучше меня только потому, что на моей стороне была Грейс, моя лучшая подруга, которую назначили старшей над всеми «пони». И сейчас зависть и горечь грозили испортить им прекрасное настроение, но Грейс высказалась первой.

— Какая ты красавица! — сказала она, глядя на меня полными любви глазами.

— Пойду поищу Руби, — ответила я, отмахнувшись от комплимента. — Скоро вернусь.

Я вышла из гримерной, прежде чем она успела меня остановить, и, выскользнув из-за занавеса, оказалась в зале. Грейс явно хотела пойти со мной, но все-таки не решилась.

Пока я шла между столиками, гости клуба, в особенности мужчины, поздравляли меня с успешным выступлением. Я нашла Руби в баре. На ней было скроенное по диагонали платье, недорогое, но подчеркивающее каждый изгиб ее тела. Когда я подошла к ней, окружавшим ее мужчинам пришлось расступиться.

— Правда шоу было прекрасным, ребята? — спросила Руби.

Мужчины заговорили сразу и одновременно, теперь пытаясь привлечь мое внимание.

— Присоединяйтесь!

— Посидите с нами!

— Позвольте угостить вас!

Мужчины старались опередить друг друга. Какой напиток мне заказать: коктейль из шампанского, джин с тоником или сухой мартини?

— Позвольте мне угостить вас ужином!

— Вы свободны после выступления?

— Может быть, другие девушки тоже пожелают присоединиться?

Я приложила все усилия, чтобы развлечь их приятной и вежливой беседой, сама пребывая в ощущении полнейшего счастья.

Вдруг Чарли объявил, что начинается второе шоу. Но я даже не начинала готовиться! Я бросилась в гримерную, продираясь сквозь толпу поклонников. Меня охватила паника. Если я не окажусь на своем месте к началу представления…

Наконец мне удалось добраться до служебных помещений, и я побежала в гримерную.

— Живо! Живо! Живо! — Грейс одарила меня таким взглядом, которым богомол смотрит на сверчка, но отчитывать меня было некогда. Сейчас ей надо было думать о себе, о своей жизни и своем выступлении.

Когда девушки выбежали из гримерки, я сорвала с себя чонсам и натянула платье в стиле «веселых девяностых». Бросившись к кулисам, я намеревалась любой ценой присоединиться к номеру, но тут кто-то внезапно дернул меня за плечо.

Это был Эдди, облаченный во фрак и цилиндр. И он был в ярости.

— Тупая сучка! — прошипел он мне. — Ты что, пытаешься сорвать нам представление? — и осыпал меня страшными ругательствами, которых я никогда прежде не слышала.

Когда «пони» закончили свой номер и пошли в гримерку, то, проскальзывая мимо нас, старались втянуть головы в плечи и пройти как можно незаметнее. Они должны были переодеться и приготовиться к следующему выступлению независимо от того, что происходило со мной.

Только Грейс осталась рядом со мной.

— Мне очень жаль, Эдди. — Мой голос дрожал. — Это мое первое выступление. Я не следила за…

— Господи Иисусе! — Он тянул гласные, произнося эти слова, чтобы продемонстрировать свое отвращение ко мне.

По моим щекам потекли слезы, вынудив Эдди с негодованием замахать руками.

— Ради всего святого, умой ее! — велел он Грейс. — Выход через пару минут.

Грейс увлекла меня в гримерку, в которой в данный момент бушевал настоящий торнадо. Девушки сбрасывали с себя платья «веселых девяностых» и переодевались в шитые черными пайетками корсеты для номера с Эдди, стараясь делать это как можно быстрее.

— Застегни мне молнию, а?

—- У меня цилиндр нормально наклонен?

— А я не кажусь в этом толстой?

— Ой, у меня пошла стрелка!

— Шов разошелся! И что мне теперь делать?

Вокруг нас разворачивались маленькие драмы, и никому из «пони» не было дела до моего промаха — они слишком дорожили работой, чтобы отвлекаться. Если меня уволят, то никто из них не опечалится. Как говорится, каждый должен бороться сам за свое место под солнцем. А я снова превращусь в одиночку с Китайской телефонной станции.

Грейс торопливо сменила платье на фрак с корсетом, пока я просто сидела на скамейке и плакала. Закончив с переодеванием, она выгнала из комнаты Иду и остальных и опустилась передо мной на колени.

— Возьми себя в руки!

Недовольство Грейс оказалось для меня последней каплей. Я постаралась остановить слезы, втянула верхнюю губу и укусила ее так сильно, что почувствовала вкус крови. В это время Грейс взяла салфетку и стала вытирать черные от туши слезы у меня на лице, а я наблюдала за этим в зеркале.

— Тебе надо научиться относиться к таким вещам с юмором, — говорила она, сама стараясь избавиться от раздражения, то и дело проскальзывавшего в ее голосе. — Без него в мире шоу-бизнеса не выживешь. Так что если ты оступаешься, падаешь или на тебя кто-то накричал, то тебе надо… — И тут она запела: «Взять себя в руки, подняться на ноги, встряхнуться и дальше идти».

Я никогда раньше не слышала этой песни, и, наверное, это отразилось у меня на лице, потому что Грейс пояснила:

— Это из фильма «Время свинга». Ну, с Фредом Астером и Джинджер Роджерс^[15].

Я продолжала молча на нее смотреть. Тогда Грейс попробовала новый подход, напомнив мне, что она — старшая в группе танцовщиц, и, если ей не удастся вернуть меня на сцену к следующему номеру, она может потерять работу.

— Немедленно прекращай плакать! — велела она. А потом, для подтверждения серьезности своих намерений, она изо всех сил ущипнула меня за ногу.

— Ай! — Я потерла больное место.

Грейс тем временем освежила тон на моих щеках и стала так яростно наносить пудру, что нас обеих окутало белое облако.

Сочтя вид моего лица удовлетворительным, она подняла меня на ноги, чтобы переодеть, словно я была маленьким ребенком. Ее глаза лишь на мгновение задержались на моем шраме. Это была неприятно: китайской девушке не пристало рассматривать наготу другого человека, как и демонстрировать свое обнаженное тело таким внимательным взглядам.

— Это же не просто шрам, да? У тебя вырван целый кусок плоти. — Ее глаза встретились с моими. — Мне так тебя жаль. Тебе было очень непросто.

— Было, но я не люблю об этом вспоминать.

Я надеялась, что это пояснение положит конец дальнейшим расспросам.

Прозвучал вызов на номер, который мы исполняли вместе с Эдди. Я быстро натянула корсет, поправила цилиндр и побежала на сцену.

На этот раз у занавеса стояли все восемь девушек. Я растянула губы в «рабочую» улыбку и вышла на сцену.

Оставшаяся часть второго шоу прошла безукоризненно. Как и третье.

Последний посетитель ушел из клуба около четырех утра. Чарли собрал нас на лестничной площадке между гримерными, где царила атмосфера торжества и праздника.

— Все молодцы, — сказал он. — Однако сегодня я кое-что понял. Девочки, вам понадобятся такие длинные платья, чонсам, как то, что было сегодня на Элен. Я хочу, чтобы все мои красавицы-танцовщицы между выступлениями выходили в зал. Пусть гости покупают вам напитки. Ужинайте с ними. Пусть они радуются вашему обществу.

Мы с девушками восприняли это объявление по-разному. Я поняла, что меня не уволят, и вздохнула с облегчением, но кое-кого это огорчило, а большинство девушек, включая нас с Грейс, осознали, что еще не достигли возраста, в котором можно пить алкоголь. Чарли велел нам не обращать внимания на это недоразумение. Главное — нам всем предписывалось участвовать в веселье, которое отныне будет царить в клубе.

Да, я действительно забылась на несколько минут. Но эти несколько минут, за которые я чуть не заплатила немыслимо высокую цену, дали мне понять, что я была не права, поставив собственное счастье превыше всего остального. Чем это для меня в итоге закончилось?

Позже, когда мы с Грейс вышли на Саттер-стрит, стало понятно, что вечер еще не закончился. Нас ждала Руби в компании любителей танцовщиц, которые решили воспользоваться возможностью пригласить девочек на кофе, на завтрак или в номер отеля.

Мы не были расположены принимать подобные приглашения. Спать было уже поздно или, наоборот, рано, поэтому мы нашли место, где подавали рисовую кашу, и стали ждать рассвета.

Руби без умолку болтала, но я никак не могла понять, было ли это потому, что она радовалась за нас, или она просто хотела показать, что ничем от нас не отличается. Грейс же не проявляла и части того восторга, которого я от нее ожидала. Она же так мечтала об этом вечере…

— Мне придется потратить часть денег на платье, — поделилась она, когда я спросила ее, в чем дело.

— О, пожалуйста, не беспокойся об этом, — сказала я. — У меня таких платьев целый шкаф. Я дам тебе одно из них.

Плечи Грейс тут же напряглись, она отвела взгляд. Мое предложение показалось ей унизительным. Правду, однако, говорят: легче умереть нищим, чем в нищете жить. Но разве друзья не должны друг друга выручать? К тому же нам предстояло выполнять одинаковые обязанности. Сегодня вечером она меня спасла, и меньшее, что я могу для нее сделать, — это подарить ей платье.

— А мне тоже подаришь? — тут же радостно встряла Руби.

Напоминание о том, что положение безработной Руби хуже ее собственного, чудесным образом избавило Грейс от мрачных мыслей.

Руби. Одинокая волчица

Через две недели после громкого открытия «Запретного города» мы втроем собрались у нас, проводя выходной Грейс и Элен за женскими забавами: красили друг другу ногти на ногах, пробовали новые прически и примеряли одежду друг друга. Я же развлекала их Веселыми Приключениями Безработной.

У меня хорошо получалось находить работу и гораздо хуже — задерживаться на ней.

— Вот он мне и говорит: «Ты двигаешься, как ангел, но мне нужен ангел, который может натереть полы до блеска. Я велел тебе их отполировать мастикой, а не испачкать!» В общем, вы догадываетесь, чем дело кончилось. Уволена!

Я могла часами рассказывать эти истории Грейс и Элен. Меня взяли горничной в роскошный дом на Пасифик-Хайтс, вот только никто не удосужился объяснить мне, что универсальным моющим средством «Аякс» не стоит чистить столовое серебро. В другой раз семья на Русском Холме взяла меня в качестве компаньонки их матери, только ее дети меня почему-то невзлюбили. А отцу семейства я очень понравилась, и нам было довольно весело, пока об этом не узнала его жена. Стоило ли поднимать такой шум из-за пары поцелуев и быстрого перепихона в прачечной? Я даже поработала лифтершей в торговом центре на Юнион-сквер, это был апофеоз моих приключений с работой. Там я имитировала различные акценты, чтобы развлекать покупателей.

— Второй этаж, мужские костюмы и другая одежда на заказ! — рычала я, как старый самурай.

— Пятый этаж, дамское белье! — пропевала, как девушка с островов.

— Цокольный этаж, галантерея, книги и сладости! — произносила как уроженка Мексики, с которой я училась в младших классах в Лос-Анджелесе.

Покупателям нравилось, а вот начальство отказалось оплачивать мои услуги. И я отправилась в кафе на Норт-Бич и Кау-Холлоу. О профессии официантки я знала еще меньше, чем о полировке полов, распаковке коробок с товарами в складских помещениях и торговле цветами. Мне понадобилось очень много времени и мысленных усилий, чтобы догадаться, что, когда меня просят принести «жениха и невесту на спасательном плоте», это значит, что клиент хочет два яйца и тост, а «жених и невеста на камнях» — это всего лишь яичница-болтунья. Однажды у меня попросили вафлю «с кровью», и я принесла тарелку с тостом и ложкой масла сверху. Разумеется, меня тут же выгнали: «Прости, худышка, но с тобой как-то не заладилось».

Ну, с меня как с гуся вода, как я всегда говорю.

— А помнишь, как тебе заказали жареный арбуз? — напомнила Грейс. — Клиент хотел пошутить, а ты отправилась на кухню и передала заказ повару!

По какой-то причине Грейс и Элен ужасно нравилась именно эта история. Жареный арбуз. Ха-ха! Ну конечно же, шутили не со мной, а надо мной.

— Снова уволена! — спели мы на три голоса.

Я смеялась так же весело, как и они. Потому что в моем репертуаре не было грусти. Я не хотела попрошайничать, но, когда оказалось, что мне нечем платить за квартиру, Грейс вызвалась заплатить мою долю.

— Друзья должны помогать друг другу, — сказала она тогда, что было довольно странно, учитывая, как ее скорчило, когда Элен предложила ей платье для выхода к гостям клуба между выступлениями.

Я лично не видела ничего особенного в том, чтобы принять деньги от Грейс или обноски от Элен. Должна же девушка где-то спать и во что-то приличное одеваться.

На выходных я навестила тетушку Хару и дядюшку Юни в Аламеде. Они накормили меня лапшой соба и натто, липкой ферментированной соей. А потом стали расспрашивать:

— У тебя есть новости от родителей? Ты хорошо ешь? Может быть, вернешься и еще поживешь у нас? Мы можем дать тебе работу здесь, в продуктовой лавке.

Это были милейшие люди. Они владели маленьким магазинчиком недалеко от военно-морской авиабазы Аламеды. Нетрудно догадаться, что их клиентами были настоящие красавчики, поэтому работать там мне однозначно не стоило. Я не хотела проводить свою жизнь за пивом и обжиманиями с обслуживающим персоналом, я и так потратила на это занятие достаточно времени на Гавайях и раньше, пока мы жили на острове Терминал, недалеко от морского резерва, поэтому я отклонила предложение тетушки Хару. Я несколько раз низко ей поклонилась, как велела бы мне сделать мать, чтобы показать уважение и смирение.

— Дорумо аригато гозаймасу, тетушка, — сказала я, использовав самую вежливую формулу японского языка. — Вы оказываете мне честь своей добротой. Я буду вечно вам благодарна.

Тетушка с дядюшкой, как я и надеялась, отправили меня домой с целой корзинкой фруктов и овощей и еще пятифунтовым мешком риса. Это будет моя лепта в наш с Грейс бюджет.

Да, не такой жизни я ждала.

Мне не доводилось завоевывать призы в виде яблочных пирогов и наградных лент, как Грейс, но с раннего детства я умела привлекать внимание толпы. При нашей первой встрече с Грейс и Элен я сообщила им, что танцевала сколько себя помнила, но точнее было бы сказать, что я просто была рождена, чтобы стать знаменитой. Люди всегда что-то во мне видели, их ко мне тянуло, как пчел на цветок или мотыльков на огонь. Я не преувеличиваю. У меня никогда не было особого таланта, зато харизмы хоть отбавляй.

Однажды, когда мы еще жили в Лос-Анджелесе, в нашу семейную сувенирную лавку зашла танцовщица из театра «Орфей». Ей понравилась черная лаковая шкатулка с летящими цаплями, и она захотела ее купить, но денег не хватало, поэтому моя мать предложила:

— Если вы дадите моей девочке несколько уроков танца, я подарю вам шкатулку.

Когда об этом узнали в округе, люди стали говорить, что репутация нашей семьи теперь безвозвратно испорчена. В ответ на это мама, убежденная сторонница традиций и строгих взглядов на жизнь по ту и другую сторону океана, быстро пресекла эти разговоры. «Лучше уж стать одиноким волком, но с талантом, чем мартышкой при шарманщике, — говорила она. — Да и западной культуре кланяться тоже не стоит, надо быть независимым».

Разумеется, меня воспитывали в японских традициях. Мама показала мне, как семенить при ходьбе, чтобы казаться хрупкой, и как прятать улыбку за кончиками пальцев, чтобы быть привлекательной. Она учила меня говорить тоненьким тихим голосом, чтобы, не дай бог, никто не заметил моего характера. Каждую фразу мне следовало начинать так, будто я была в чем-то виновата: сумимасэн га — «простите, но» или озорэмасуга — «не хочу обидеть вас, но». И разумеется, я ходила на мамины уроки японского языка, хотя он мне был совершенно не интересен, ни дома, ни в школе, и мне бы очень хотелось, чтобы мне давали по десять центов за каждое ее замечание за неправильное использование предлогов. А вот отцу нравилось, как мама разговаривала. Он всегда говорил, что ее голос был так же прекрасен, как лепестки сакуры, слетающие с цветов в прозрачном воздухе идеального весеннего утра. С этим мне было сложно поспорить. Ее голос действительно был красив, но не настолько, чтобы смягчать ее вечные придирки.

Мама учила меня правильно и почтительно обращаться к людям и формулировать вежливый отказ. Она же показала мне разницу между мужской и женской речью. Попросить тишины женщина может только очень мягко: сизукани — «тише», — в то время как мужчина может просто сказать: дамаре — «заткнись». Помню, как внимательно я слушала, когда на уроке мама объясняла, что жена по-японски — канаи, «внутренняя сторона дома». Мужа японцы называют су-жин — «хозяин». Вот только я хотела быть хозяйкой самой себе.

Мама начинала каждое занятие с пения с учениками гимна Японии перед портретом императора Хирохито, такого элегантного в мундире, верхом на Сираюки, белом коне. Надо сказать, это мало чем отличалось от китайской школы, в которую ходила Элен, — они там тоже пели гимн Китая перед портретом Сунь Ятсена.

Мама вела занятия так, будто мы были в Японии, постоянно подчеркивая важность абсолютной верности и подчинения тем, кто стоит над нами: родителям, учителям, старшим и, разумеется, императору. Самыми главными нашими достоинствами были, как она учила, искренность, верность и послушание. Если верить Элен, это мало чем отличалось от того, чему и ее учили в школе.

Мама рассказывала о первом столкновении Японии и Китая в 663 году, за что Япония стала мстить постоянными нападениями на Китай, которые продолжались и по сей день. Элен, скорее всего, слышала о тех событиях, только с точностью «до наоборот».

Все мы — заложники традиций, которые считаем правильными и справедливыми, вот только правда у каждого своя. Когда я назвала прошлогоднюю Нанкинскую резню военным преступлением, мать дала мне пощечину и прикрикнула:

— Ничего этого не было! Это все выдумки!

После этого она обвинила меня в неблагодарности. Это звучало еще страшнее и унизительнее, чем изнасилование и убийство тысяч невинных женщин в Китае.

— Я не неблагодарная и не забыла свои корни, — пыталась возражать я. — Просто я люблю Америку и хочу жить в мире.

— Император тоже желает жить в мире, — сказала мать. — Он проливает слезы по другим азиатским странам, раздавленным ботинками западного империализма. Японцы помогут своим менее удачливым братьям и сестрам в Маньчжурии, Китае и Корее. Сейчас настало время дружбы, сотрудничества и совместного процветания.

— Ты имеешь в виду политику «трех всех»?^[16]

— Бакатарэ! — Мать бросила мне в лицо самое грубое обвинение в глупости.

После этого родители не разговаривали со мной две недели. Хидео и Йори, мои братья, тоже держались от меня подальше.

— Ты родилась, чтобы пойти по неправильному пути, — как-то сказал мне Хидео, что было странно слышать от гангстера.

Мы в это время были на выставке в Гонолулу. Не могу согласиться с тем, что я шла по неправильному пути, но у меня действительно было собственное мнение. В результате я превратилась в комару нэ — «позор для родителей».

Что еще хуже, я любила мальчиков, а мальчики любили меня, и это выводило родителей из терпения.

Мама подарила мне возможность научиться танцевать, вот только этот шаг привел к нежелательным последствиям. На острове Терминал проживало более трех тысяч японцев: исси, нисси и сэнсеи, — но, кроме них, там были еще и моряки с военно-морской базы. К тому времени как мне исполнилось четырнадцать, я уже хорошо знала, где мне больше всего нравится проводить время. Так что да, хоть родители и руководствовались своими интересами — отец хотел рыбачить на Гавайях, а мама — вернуться в Японию, — но их решение в первую очередь помогло мне миновать неприятностей, к которым я тогда приближалась.

Однако это их решение тоже оказалось плохо продуманным. Ветра перемен разворошили и разрушили все планы.

В школы пришли белые учителя, с цветками гибискуса, заложенными за ухо. Они и меня научили так делать. Волны океана разбили традиции моих родителей о скалистые берега. Разлапистые пальмы своим шелестом провозглашали свободу выбора. А местные мальчики с гладкой кожей обладали еще более внятными голосами. И тут было еще больше моряков! Они не могли понять, японка я, китаянка или гаитянка, да им особо и не было до этого дела.

— Шиката га наи! — стонала мать. — Это непоправимо!

Она называла меня мога — «современная девушка», и это не было комплиментом.

Родители не знали, что со мной делать. Когда тетушка с дядюшкой предложили взять меня к себе, отец с матерью с радостью отпустили меня на «землю риса», в материковую Америку. И я с такой же радостью к ним поехала. И знаете что? Оказалось, что они жили и работали прямо возле военно-морской авиабазы! Шиката га наи! Еще как! Да, я разрушила стереотипы о японских девушках. Ну и что? Я была не такой, как Грейс, Элен или другие девчонки, которые боялись чужого мнения и на которых давил груз прошлых разочарований. Я хотела от жизни не так уж и много: парить над ее суетой, не стесняться своего тела и быть для окружающих не только японкой.

В пятницу, в самом начале февраля, я шла по Маркет-стрит, заходя в каждое кафе и магазинчик, спрашивая, не нужна ли им помощь. Обычно мне отвечали что-то вроде:

— Нам очень жаль, но у нас было одно место, и его только что заняли.

Означало это только то, что они не возьмут меня, потому что я азиатка.

Я подошла к театру, в который входили и откуда выходили девушки. Любопытная, как кошка, я заглянула внутрь и нашла там фигуристую блондинку средних лет. Она проводила собеседование с претендентками, желавшими получить работу на Международной выставке «Золотые Ворота».

— Вы стесняетесь своего тела? Могли бы обнажиться на публике? — спросила меня она.

— Я как-то раньше об этом не задумывалась, — ответила я.

— Так подумайте сейчас.

На Гавайях было жарко днем и ночью. Там у меня не было ни одного свитера, не говоря уже о пальто. Воздух был таким влажным, что мы с родителями и братьями раздевались до нижнего белья, чтобы посидеть на океанской отмели недалеко от нашего дома. Мы с мамой, полностью обнаженные, принимали ванну в деревянной бочке, после того как там вымоются отец и братья. Девочки, мои одноклассницы, которые учили меня танцевать хулу, рассказывали, что их матери и матери их матерей никогда не закрывали грудь во время танца — довольствовались лишь волосами да цветочными гирляндами.

— Ничего не имею против наготы, — ответила я этой женщине. — Она естественна. Считаю свое тело произведением искусства.

Если бы собеседование проводил мужчина, если бы обстановка была двусмысленной и речь бы шла о любом месте работы, кроме выставки, я бы тут же унесла оттуда ноги. Но тут женщина сказала:

— Мне пригодится китаяночка, — и я почувствовала, что попалась, как большая рыбина в одну из сетей моего отца.

— Сколько будете платить? — спросила я, стараясь, чтобы вопрос прозвучал легко.

— Тридцать пять зеленых в неделю, — с хитрым кивком ответила женщина.

Это же на пятнадцать долларов больше того, что зарабатывали Грейс и Элен!

— Где мне подписать?

Репетиции — или то, что они называли этим словом, — начались на следующий день. Пока я свои занятия оставила в секрете. Грейс была хорошей девчонкой, но настолько наивной, что это порой утомляло. Элен, казалось, больше подходила для такого разговора, поскольку выглядела более опытной, но она вела себя так высокомерно, что я не хотела его с ней заводить. К тому же с моим везением меня могут опять уволить. Тогда у меня появится еще одна веселая история для подружек.

Грейс. Пистолеты и ковбойская шляпа

Я все-таки согласилась взять одно из нарядных платьев Элен, которое носила до тех пор, пока не выплатила всю стоимость отложенного в торговом центре нового наряда. Ни в коем случае я не собиралась брать деньги из спрятанных в конверт пятидесяти долларов. Эти деньги были единственной гарантией того, что мне не придется возвращаться домой.

По вечерам между выступлениями мы выходили к гостям хорошенькими, как весенние цветы, в длинных платьях. Чарли шепотом отправлял нас к конкретным столикам. Обстановка была достаточно невинной, мы просто подходили и садились за столики к совершенно незнакомым людям. Если нам еще предстояли выступления, то мы позволяли себе лишь глоток имбирного эля или «чая фей», который по сути своей был обыкновенным чаем, только с волшебным названием и по сказочной цене, но обязательно заказывали еще самый дорогой напиток в меню — «Сингапурскую петлю» за сорок центов, и гостям приходилось за него платить. Единственное, что мы принимали от гостей с удовольствием, была еда. Чаще всего нам заказывали из китайского меню, но я, если бы у меня был выбор, всегда заказывала бы стейк! Как только ужин заканчивался, я объявляла, что мне пора готовиться к следующему выступлению, и благодарила гостей за щедрость. И на этом все заканчивалось. Во всяком случае, для нас с Элен.

— Вы, девочки, еще такие глупенькие, — неожиданно заявила нам как-то Ида. Она была миниатюрной и своими суетливыми движениями и резкой речью всегда напоминала мне бурундука.

— Это кто кого глупым называть будет! — не осталась в долгу Элен. — Я хотя бы в городе выросла. В этом.

— К тому же чего-то не знать — не преступление, — добавила я. Правда, я уже успела довольно много уразуметь, с тех пор как устроилась на работу в «Запретный город».

Когда-то я даже не слышала о «нехороших» женщинах, а теперь понимала, что именно таких спасает Дональдина Кэмерон. Я уже знала, что угощение кока-колой может очень быстро превратиться в нечто совершенно иное, и по выражению лица девушки могла догадаться о том, что у нее задержка.

Я поклялась следовать совету Элен: беречь свое тело, как величайшую драгоценность. И обнаружила, что тратить зарплату гораздо легче, чем копить деньги.

Я полюбила хорошее нижнее белье: корсеты из эластичных нитей и бюстгальтеры из шелковых платков, хоть и бессмысленные, но тем не менее приятные; шортики из кремового или персикового крепа на день и из черного сатина или кружев на вечер.

С каждым днем я все меньше боялась появления отца и того, что он может забрать меня домой, и ночные кошмары мучили меня все реже. Мне больше не надо было изображать беззаботность, потому что я искренне была счастлива. Мне больше не приходилось быть храброй, потому что некого было бояться.

После завершающего выступления девушки чаще всего вместе со своими с поклонниками исчезали в ночных огнях города, а мы с Элен встречались с Руби.

Каждый вечер она приходила в клуб и усаживалась в баре, позволяя мужчинам угощать себя напитками, пока мы с Элен не освободимся. Иногда в нас еще бродило возбуждение от выступления, и тогда мы втроем отправлялись в какой-нибудь клуб — в «Питт» или «Вэрайети». Эти заведения были открыты дольше остальных, и там мы могли послушать Гарри Джеймса и его «Все или ничего», когда он бывал в городе проездом. Такие вечера с азартными играми и алкоголем зачастую длились до шести утра.

Или мы направлялись в «Скай Рум» за фирменным коктейлем этого заведения.

— Какой девушке не понравится коктейль «Груди ангела»? — спросила Руби.

И правда, как он может не нравиться? Его делали из шоколадного и вишневого ликеров, охлажденных и налитых слоями, и украшали вишенкой из мараскина.

Иногда нам просто хотелось потанцевать. Джиттербаг^[17], конга и румба. Иногда Руби приносила нам по гардении, и мы прикалывали их над левым ухом, чтобы всем показать, какие мы близкие подруги. Дружба придавала нам сил, а это, в свою очередь, толкало на поиски приключений.

Мы флиртовали с мужчинами и смеялись. Мы обменивались друг с другом одеждой, заколками для волос, шарфами, свитерами и платьями и клялись друг другу никогда не позволять мужчинам испортить наши отношения, как это происходило со многими другими девушками.

У нас с Монро было еще несколько свиданий. Он сводил меня в Китайскую оперу. Не могу сказать, что эти неблагозвучные завывания привели меня в восторг, но акробатические этюды стоили внимания, и мне понравилось, как актеры двигались по сцене: скользили, как призраки, или порхали, как бабочки.

Как-то раз он заехал за мной на одной из принадлежавших семье машин и отвез на пикник на гору Тамалпаис. На обратном пути мы заехали на пристань Тибурон, чтобы Монро мог с берега показать мне остров Энджел.

— Люди съезжаются сюда со всего мира, — говорил он, — но наше правительство почему-то старается не пускать сюда именно китайцев.

С того места, где мы стояли, пункта иммиграционного контроля не было видно, но он рассказывал мне об этой инстанции.

— Когда мы возвращались домой из Китая, там нам задавали массу самых разных вопросов. Они обращались с моими братьями и Элен так, словно мы были иностранцами, хотя мы родились в Америке.

В школе в Плейн-Сити нам не сообщали об острове Энджел, и отец с матерью никогда о нем не вспоминали, но Монро твердил о нем с такой страстью, что я могла представить себе этот остров в мельчайших подробностях. В рассказе Монро это место выглядело как тюрьма.

— Люди позволяют себя унижать, потому что отчаянно хотят попасть в Америку и стать американцами, — говорил он. — А нам с тобой повезло. Нам не нужно к этому стремиться, потому что мы уже американцы.

Я смотрела на остров и чувствовала грусть из-за секретов, которые явно хранили от меня мои родители, и из-за людей на этом острове, которые, по словам Монро, могли провести там до двух лет, пока будет решаться их судьба. И даже в том случае, если они выдержат это ожидание и не наложат на себя руки, им либо дадут разрешение на проход в Сан-Франциско, либо депортируют обратно в Китай.

Должно быть, Монро почувствовал мое настроение, потому что притянул меня к себе.

Постепенно мы научились целоваться. Правда, мы никогда не делали этого в Чайна-тауне или на крыльце моего дома, когда желали друг другуспокойной ночи. Монро сказал, что не хочет портить мне репутацию.

Я чувствовала, что ему нравится меня целовать. Мне хотелось самой получать от этого процесса больше удовольствия, но все время, пока его губы касались моих, я думала только о том, как мне себя вести. Он богат, симпатичен и к тому же брат моей подруги, но рядом с ним я все время нервничала и ощущала себя неуверенно, словно была недостойна его.

Однажды он провез меня через парк Золотые Ворота прямо к океану. Никогда в жизни я не видела ничего более красивого, огромного и наполненного необузданной силой.

Монро припарковал машину на обочине.

— Я подумал, что тебе это понравится, — сказал он. — Раз ты из Огайо.

Я видела достаточно фильмов, чтобы знать, что девушке положено сидеть в машине и ждать, пока мужчина откроет дверцу и поможет ей выйти. Монро протянул руку, и я приняла ее.

Ветер трепал на мне одежду, но я не обращала на это внимания. Мы подошли к воде, к той самой линии, где волны разбиваются о берег, орошая все вокруг хлопьями пены и мелкими брызгами. Он снял куртку и постелил ее на песок, чтобы мы могли сесть. Потом стал меня целовать. И чем настойчивее он становился, тем больше мне хотелось ему сопротивляться. Когда он стал потихоньку поднимать мне юбку, я оттолкнула его руку прочь. Его приставания никак не помогали мне проникнуться к нему нежными чувствами.

Всю дорогу домой он читал мне лекции о китайских порядках, о которых я никогда до этого не слышала и которые показались мне просто ужасными. Он даже процитировал «Три закона послушания»: «Девочкой повинуйся отцу, женой повинуйся мужу, а вдовой повинуйся сыну». Мало того, он заявил, что именно этого ожидает от своей будущей жены и дочерей.

Когда я рассказала об этом Руби, она разозлилась.

— Вот как, значит, сначала он лезет тебе под юбку, а потом требует повиновения? Каков лицемер!

Но я продолжала с ним встречаться, потому что не хотела обижать Элен, к тому же, честно говоря, мне нравилось, что он водит меня туда, куда я сама не могла бы попасть, потому что мне это было не по карману.

На следующем свидании он похвалил меня:

— Ты настоящая американка! — Но дальнейшие его слова доказали правоту Руби: — Но, Грейс, тебе стоит вести себя так, как полагается достойной китайской девушке.

Элен же истолковала слова брата совсем иначе.

— На следующее свидание надень чонсам, и он запоет другую песню, — посоветовала она. — Мой брат прав. Если ты хочешь стать достойной китайской женой, то будешь строго следовать «Трем законам послушания».

На танцы мы с Монро пошли в заведение неподалеку от набережной. Обычно на вечеринках, куда он ходил, все китайские девушки сидели вдоль одной стены, а юноши — вдоль другой.

— Никому и в голову не придет такая наглость, как прилюдно танцевать с представителем противоположного пола, — заявил он. — Если в Чайна-тауне я встречаю девушку, вместе с которой вырос, мне приходится переходить на другую сторону улицы, чтобы не здороваться с ней. А если я трижды пригласил девушку на свидание, ее родители начнут спрашивать, на какую зарплату я могу рассчитывать. Так что я должен играть наверняка. Мне не до глупостей.

Какая незадача! Он оказался таким же жестким и осуждающим человеком, как мой отец, вот только руку на меня пока не поднимал.

У Элен и на это была совершенно иная точка зрения.

— Значит, он уже скоро сделает тебе предложение, — объявила она. — Он станет такой хорошей партией для тебя! А знаешь, что лучше всего? Если ты выйдешь за него замуж, ты станешь моей сестрой, и мы будем все вместе жить в нашем семейном доме.

Но что бы она ни говорила, я понимала: мы с Монро совершенно не подходим друг другу. Я не мешала Элен предаваться фантазиям, и ее желание быть рядом со мной, доставляло мне радость. Однако в скором времени мне придется найти в себе силы и сказать ей правду. А пока я знакомилась с городом в сопровождении респектабельного молодого человека и ела очень вкусную еду, причем бесплатно. Это, конечно, не любовь, но тоже неплохо.

— Поздравляю с китайским Новым годом!

Руби пыталась меня растолкать, но я даже не хотела открывать глаза.

— И тебя с Новым годом! — пробормотала я. — Дай поспать. — Я перевернулась на другой бок и положила подушку на голову.

— А у меня есть новости. — Она снова потрясла меня за плечо. — Я наконец-то нашла работу!

Это известие заставило меня сесть.

— Что?

— Я работаю на Международной выставке «Золотые Ворота»! — Она радостно и мелодично рассмеялась. — Выставка открылась вчера, и я была там!

— Правда?

Я вчера вернулась в три утра, и Руби не было дома. Что, впрочем, не удивительно. Руби и молодые люди… Правда, эти ее отношения не были чем-то серьезным, поэтому нам с Элен не приходилось переживать, что кто-то может отобрать ее у нас.

— Но как? Что ты там делаешь?

Как ей удалось получить там работу, если у меня ничего не вышло?

— На этот раз то, что я азиатка, сослужило мне добрую службу. Там есть такой павильон, по странам Тихоокеанского региона.

— Так ты работаешь в японском павильоне?

Я тут же вспомнила, что его собирались сделать самым большим и лучше всего снабжаемым. Но Руби отрицательно покачала головой.

— Нет, не там.

— В «Кавалькаде Золотого Запада»? В «Живых картинах»?

— Нет, и не там.

И тут до меня дошло.

— Ты работаешь в «Гейуэй»?

Руби сморщила носик.

— Не злись!

— Но «Гейуэй», Руби!

— Это всего лишь парк развлечений. — Она немножко подумала, потом подобрала другое определение: — Или что-то вроде карнавала.

— Человек, который проводил собеседование со мной, когда я ездила туда в поисках работы, сказал, что «Гейуэй» не место для таких, как я. А если там не место таким, как я, то и таким, как ты, тоже нечего там делать.

Она лишь отмахнулась.

— Я все думаю, как сказать об этом Элен. Она это точно плохо воспримет.

— Она плохо воспримет? Да и мне не нравится!

— Грейс, ну угомонись уже! Мне была нужна работа. Ты же это понимаешь. — И она серьезно по-смотрела мне в глаза. — Поможешь мне объясниться с Элен? Пожалуйста!

Я схватилась за голову — за что мне это?!

— Завтра у вас выходной. Приезжайте с Элен на остров Сокровищ. Увидишь, все не так уж плохо.

Я тяжело вздохнула и согласилась.

— А сейчас пойдем в Чайна-таун, посмотрим на праздник. Теперь у меня есть деньги! И плачу за все я! С Новым годом!

— Я никогда раньше не праздновала Новый год, — призналась я.

Руби светилась от счастья.

— Тогда вот он, твой шанс, сделать это. Одевайся!

Все утро мы толкались в праздничной толпе, искали место, откуда был лучше виден танец дракона, пробовали угощения, продававшиеся в палатках и фургончиках, и закрывали уши руками, если начинали взрываться петарды.

Когда было без малого два часа, Руби отправилась на работу, а я продолжила прогулку.

На углу Грант-авеню и Коммершиал-стрит я заметила семью Элен, шествовавшую по тротуару в мою сторону. Мистер Фонг шел впереди семейства, и его манера держаться, громогласно заявлявшая о важности его персоны, заставляла других пешеходов расступаться. За мистером Фонгом следовали семеро его сыновей. Я заметила Монро и помахала ему. Он кивнул в ответ, но даже не шевельнул рукой. За ним шла Элен в шелковом чонсаме лавандового цвета с вышитыми белыми пионами. Ее держала под руку крохотная женщина в синей тунике и черных брюках, с волосами, собранными в тугой пучок у основания шеи. Должно быть, это была мать Элен. Завершала процессию группа молодых женщин с детьми — совсем маленькими и чуть постарше.

За несколько месяцев, которые я провела в Чайна-тауне, я многому научилась, и теперь в этих женщинах, невестках Элен, я узнала коренных китаянок, недавно приплывших с родных берегов. Они все были одеты, как Элен, прически и полное отсутствие макияжа разительно отличали их от всех остальных женщин. Они шли, не поднимая глаз и строго соблюдая дистанцию не только по отношению к мужьям и свекру, но и по отношению к свекрови и золовке.

Когда они поравнялись со мной, я поняла, почему матери Элен было так трудно идти. Оказалось, у нее забинтованы стопы! Я слышала о традиции бинтования ног от отца. Он говорил, что это признак высокого положения женщины, и, когда бы он ни упоминал об этом, мама склоняла голову. Ноги же бедной женщины напоминали уродливые обрубки. Как раз в этот момент я и Элен встретились взглядами. На мгновение мы обе замерли, но потом она отвела глаза.

Неужели она устыдилась того, что я заметила богатство и статус их семьи, равно как и приверженность к варварским традициям? Или она увидела во мне простушку без семьи, без имени?

Она так и проследовала мимо меня, не произнеся ни слова, в окружении своей родни и невесток, кудахчущих, как клуши над только что вылупившимися птенцами.

На следующий день мы с Элен встретились в три часа, чтобы отправиться к пристани и сесть на паром «Ки Систем» до Международной выставки, заплатив по двадцать центов за каждый билет в оба конца.

Я подумала, что, если мы не отправимся прямиком в «Гейуэй», а доберемся туда постепенно, посмотрев по дороге разные развлечения и аттракционы, Элен не будет настроена так категорично к тому, что она может увидеть. Мне хотелось надеяться, что она сумеет принять «Гейуэй» и понять Руби, чем бы наша подруга там ни занималась.

Добравшись до острова Сокровищ, мы сначала подумывали прокатиться на трамвайчике в виде головы слона или на коляске, напоминавшей огромное кресло на колесах, которое катили симпатичные молодые люди. Однако Элен пребывала в слишком сильном возбуждении, чтобы сидеть.

Мы перебегали от аттракциона к аттракциону, от павильона к павильону, от выставки к выставке. Мы ели хот-доги, попкорн, сладкую вату и пили кока-колу за пять центов. Наконец у Элен разболелись ноги. Мы упали на скамейку возле пруда, не в силах сделать больше ни шага.

Было около одиннадцати вечера, и все вокруг красиво освещалось разноцветными огнями. Только я собралась рассказать Элен о Руби, как перед нами остановился молодой человек со светлыми волосами, кативший большую коляску.

— Я тебя узнал, — сказал он и улыбнулся уголком губ.

Его глаза были по-прежнему василькового цвета, и он был так же высок и хорошо сложён, как при нашей первой встрече.

— Джо?

Его улыбка стала шире.

— Я получил работу, — сказал он, кивнув на свою коляску.

— А я — нет.

Мы с Джо рассмеялись. Элен вопросительно на меня посмотрела.

— Мы познакомились четыре месяца назад, в мой первый день в Сан-Франциско, — пояснила я и познакомила их.

— Выставки скоро будут закрываться, — сказал он, проведя рукой по волосам. — Хотите, девушки, я довезу вас до причала парома?

Я смотрела на него, слегка наклонив голову.

— Вообще-то, я как раз хотела рассказать Элен об одной нашей подруге, которая сейчас работает на «Гейуэй».

Элен приподняла брови.

— О чем идет речь? — спросила она.

— Руби устроилась там на работу. Я подумала, что мы могли бы ее навестить.

— В «Гейуэй» работает только одна азиатка, — заметил Джо. — Я надеялся, что ею окажешься ты, Грейс, когда впервые о ней услышал. Однако это не ты!

Как только он это сказал, я вдруг осознала, что так и не спросила Руби, где именно она работает. Похоже, это будет сюрпризом и для меня тоже. Я заметила, что глаза Элен недоверчиво сузились. Несмотря на радость от встречи с Джо, я начинала подозревать, что мне не удастся так легко провернуть свою затею — ввести Элен в курс того, где работает Руби.

— А сколько будет стоить поездка туда на этой коляске? — спросила Элен.

— Вообще это стоит пятьдесят центов за полчаса, но для вас — за счет заведения.

Мы уселись, и я постаралась развернуться так, чтобы смотреть на Джо. Он снова улыбнулся мне уголком губ.

— Держись, «Гейуэй», мы скоро будем, — сказал он, и мы поехали.

Джо провез нас мимо колумбийского, голландского и ост-индского павильонов, прямо к «Гейуэй». Там мы увидели человека с резиновыми руками, глотателя шпаг, потом глотателя стекла, заклинателя змей и человека, проглотившего неоновую трубку, которая осветила его изнутри. Толстую женщину, бородатую женщину, женщину без рук, которая делала все ногами, даже играла на музыкальных инструментах! А еще были торговые ряды, тиры, блошиный цирк, карусели и ипподром для обезьян.

Если основная часть Международной выставки знакомила посетителей с хорошим вкусом и элегантностью, то «Гейуэй» взывала к основным инстинктам, вульгарным, но очень сильным и ярким.

Джо остановил коляску перед строением, напоминавшим западный салун с коновязью. Он указал нам на вывеску, которая украшала весь фасад строения: «Голое ранчо Салли Рэнд».

Боже мой! Это оказалось хуже, чем я себе представляла. Ну почему я не спросила Руби, чем она занимается?

— Руби не может там находиться, — с уверенностью заявила Элен.

— Девушка-азиатка работает именно там, — сказал Джо. — Сами увидите.

— Может быть, только это не Руби, — настаивала Элен. — К тому же сомневаюсь, что нас туда пустят.

— Это заведение для семейного отдыха, клянусь! — заверил ее Джо.

— Но там же сказано «голое ранчо»!

— Ну, не настолько оно и голое, — изрек он. — Салли Рэнд была одной из самых знаменитых артисток на Чикагской Всемирной выставке. Теперь приехала сюда.

— А ты заходил на это ранчо? — спросила я.

— А то! — отозвался он, на мой взгляд, с излишним энтузиазмом.

Мы с Элен заплатили по двадцать пять центов за вход и встали в очередь, которая двигалась очень медленно. Джо оказался прав: вокруг нас были люди самых разных возрастов, даже дети, хотя больше всего здесь было именно мужчин. Джо сказал, что за сегодня он уже заработал достаточно денег, и остался с нами.

Наконец мы попали внутрь салуна, подчиняясь движению толпы, которая пронесла нас вперед. Из динамиков звучала песня Джина Отри «Снова в седле». Посмотрев направо, мы увидели большую комнату с прозрачной стеной, в которой находилось около двадцати девушек. Они все были в ковбойских сапогах, с кобурой с фальшивыми пистолетами, стратегически размещенными спереди и сзади, чтобы прикрывать определенные части тела, с шейными платками, повязанными на груди, или без платков, и тогда грудь была прикрыта только волосами, и в ковбойских шляпах-стетсонах. Больше на них не было ничего. Девушки прогуливались взад и вперед перед стеклом, принимали разные позы, прикладывали руки к уху, шептались. Кто-то из них играл в бадминтон, из-за чего их груди прыгали, как мячики.

Возможно, кто-то и считал, что это место предназначено для семейного отдыха, но в Плейн-Сити я ничего подобного не видела. У одного мальчика глаза вылезли из орбит, как у мультяшного персонажа. Заметив это, мать вытолкала его из салуна.

Элен схватила меня за руку:

— Смотри!

За стеклом одна из девушек сняла шляпу и положила ее на пол, чтобы раскрутить лассо над головой. Ее темные волосы скользили по груди, прикрывая соски и мерцая на белоснежной коже. Это была Руби. Наша Руби.

Мы вцепились в перила, стараясь удержаться на месте перед стеклом, потому что новые зрители подталкивали нас сзади. До нас доносился голос распорядительницы:

— Бетти, подними зад! Сью, прыгай повыше! Эллис, не приседай, когда наклоняешься за мячиком!

Я постучала по стеклу костяшками пальцев. Девушка с рыжими кудряшками обернулась на звук, и я показала ей на Руби, давая понять, что хочу привлечь ее внимание.

— Эй, Руби! К тебе пришли!

Руби бросила лассо. Должна признаться: трюки с веревкой — не ее конек. Она подошла к стеклу и положила на него руки.

— Элен! Грейс! У меня через десять минут перерыв. Когда будете выходить, подойдите к боковой двери, я встречу вас там.

Я пребывала в некотором шоке от увиденного, но даже в этом состоянии я ощутила энергию, которая волнами исходила от Джо. Я заметила, как он пожирал Руби глазами. Сначала я подумала, что его глаза горят от смущения, но потом поняла, что не права. Он не мог отвести от нее взгляда. Он страстно хотел ее, и осознание этого пробудило во мне что-то, напугавшее меня своей неистовостью. Меня потянуло к нему так, как никогда не тянуло к Монро. Я не желала оказаться на месте Руби, но мне страстно хотелось, чтобы Джо так тянуло ко мне, а не к ней.

Толпа снова надавила на нас, мы поддались ее напору и вышли на улицу. Неверный свет раздражал глаза, холодный воздух пощипывал щеки, а толпа, в которой мы оказались, создавала впечатление, что меня ласкает множество рук.

— Я бы не назвала это место подходящим для детей! — заявила Элен. — Как она могла?

Я пожала плечами, не зная, что сказать. Я стояла так близко к Джо, что наша одежда соприкасалась, и его дыхание согревало мне щеку.

— Познакомишь меня с подругой? — спросил он.

— Конечно, — ответила я.

Элен нервно моргнула. Неужели обе ее подруги сошли с ума?

Через несколько минут дверь открылась, и через нее проскользнула Руби, теперь уже в брюках и свитере.

— Вы нашли меня!

Элен обрушила на нее тысячу вопросов:

— Ты понимаешь, что красуешься там совершенно голая? Перед всеми этими людьми? Что скажут твои родители, если узнают?

— Ты очень красивая, — неожиданно для себя сказала я. Неужели я говорю это от чистого сердца? Да нет, нисколько. Просто я хочу показать Джо, что я уже взрослая и многое понимаю. Я взяла его за руку. В жизни никогда не вела себя так смело. Он никак не отреагировал на мой жест, но и не отдернул руку. — Руби, познакомься с моим другом Джо. Джо… Джо…

— Джо Митчелл, — сказал он. — Ваш большой поклонник.

— У меня только двадцать минут, — произнесла Руби, даже не пытаясь как-то ответить ему. Я же испытала облегчение, увидев, что она не проявила к Джо никакого интереса. — Я сорок минут работаю, двадцать минут перерыв, и так с трех пополудни до двух ночи. Пойдемте, я вам тут все покажу.

— Вы все такие худенькие, — вдруг неожиданно встрял Джо. — Держу пари, вы втроем уместитесь в моей коляске.

Руби оценивающе на него посмотрела.

— Конечно. И мы не прочь прокатиться

И Джо катал и катал нас, лишая возможности расспросить подругу. Двадцать минут прошли очень быстро. Мы расстались с Руби возле ранчо Салли Рэнд и решили подождать ее следующего перерыва. Элен впала в задумчивость, а я устроила Джо допрос с пристрастием. Как звучит его полное имя? Джозеф Элдон Митчелл. Сколько ему лет? Двадцать. Ага, именно так я и подумала, когда увидела его впервые. Его открытость воодушевляла меня на дальнейшие расспросы.

— Ты все еще учишься в университете?

— Ага! Изучаю политологию, — ответил он. — Хочу стать юристом, как мой отец.

— Тебе нравится в Калифонии?

— А то! По Уиннетке совсем не скучаю.

— Полеты по-прежнему любишь?

— Я всегда буду любить небо. — У него была очаровательная манера заканчивать каждую фразу с вопросительной интонацией. — Правда, с тех пор как я приехал в Калифорнию, возможности летать у меня не было.

Спустя немногим больше сорока минут Руби снова открыла боковую дверь, но не вышла, а просто оставила ее распахнутой. На ней было кимоно, сквозь шелк которого угадывались соски.

— Салли разозлилась на меня за опоздание с прошлого перерыва. Я не могу снова выйти к вам. Не успеваю туда-сюда переодеться. — Она засмеялась над абсурдностью собственных слов. — То есть эти пистолеты не так-то просто закрепить в нужном месте! Вы зайдете за мной потом? Мы можем вместе вернуться домой на пароме. — И, не дожидаясь ответа, она помахала нам и закрыла дверь.

— Я тоже должен вас оставить, — сказал Джо. — Мне нужно вернуть коляску. Вы еще приедете? Мы могли бы встретиться после вашей с Руби смены. Я даже могу просто приехать сюда, когда у меня не будет занятий, в свой выходной. Хотите?

— Очень, — ответила я, потому что мечтала увидеть его снова.

Когда он уехал, мы нашли место возле павильона с «безголовой женщиной» и стали ждать Руби. Элен уже высказала все, что думала, но что мне самой говорить Руби? Оказалось, что я напрасно беспокоилась: Руби принялась щебетать сразу, как только мы сели на паром в сторону города.

— Так, не надо пилить меня сразу с двух сторон, — начала она. — Мне была нужна работа, и это — лучшее, что я смогла найти.

— Но как ты можешь быть… — Я не смогла произнести слово «голой». — Ты ведь заранее должна была знать о том, что тебе придется прилюдно раздеваться.

— Э-э-э… — Это явно звучало как подтверждение.

— И последние пару недель ты подолгу пропадала где-то вечерами.

— М-м-м…

— Ты была на репетициях?

— Не сказать, чтобы там было особенно что репетировать, — не удержалась Элен.

— Мы же подруги, — сказала я. — Но ты нам ничего не рассказала.

— Это уж точно! — вспылила Руби. — И правильно сделала, судя по тому, как вы сейчас себя ведете! — Я смотрела на нее во все глаза. — Да что в этом такого-то?

— Руби! — воскликнула я. — Ты же там ходишь ГОЛАЯ!

— Ну, я же не полностью голая. Салли очень серьезно относится к тому, что мы там показываем. К тому же мы — не единственная обнаженка на «Гейуэй». Сходите в студию, там девушки позируют без единой нитки на теле, и люди могут сфотографировать или нарисовать их за определенную плату. Или вон в кинотеатр, там показывают ролики про нудистов, играющих в волейбол. Или во Дворец изящных искусств, в основной части выставки, и увидите там голых женщин, воссоздающих картины Мане.

— Мане? — взорвалась вконец разозленная Элен. — Да кто он такой, будь он неладен?

У нас с Руби глаза полезли на лоб. Мы никогда раньше не слышали, чтобы Элен так разговаривала.

— Ну? — потребовала Элен ответа.

— Не знаю, — легко пожала плечами Руби. — Нам было сказано так говорить. — И она засмеялась. Потом к ней присоединилась я, а потом и Элен прикрыла ладошкой рот.

Однако у всего есть свои последствия, и первым следствием визита на остров Сокровищ стало осознание того, что я по уши влюблена, и совсем не в Монро. Я должна была поступить правильно и сказать ему об этом, даже если разочарую тем самым Элен.

Мы встретились в следующее воскресенье, и он повел меня в Восточную кондитерскую, где заказал крем-соду, которой мне не хотелось. Пока я собиралась с духом, чтобы все ему сказать, он меня опередил. Совершенно неожиданно мы с ним поменялись ролями.

— Было время, я надеялся, что отец одобрит твою кандидатуру, хоть ты и танцовщица, — заявил он. — Но когда я увидел тебя в Новый год, я понял, что этому не бывать.

Следующие полчаса Монро провел, подробно объясняя, почему он не может на мне жениться: я не готовлю блюда китайской кухни; я — единственный ребенок в семье, а значит, не умею ухаживать за детьми; не вышиваю, не штопаю и не плету кружево. К тому же я плохо разбираюсь в политике и не проявляю достаточного интереса и сочувствия к страданиям китайского народа, которые приносят ему коварные японцы; не чутка к лишениям, которые выпадают на долю китайцев в Америке; не была на острове Энджел и поэтому никогда не пойму всего ужаса, который наши соотечественники переживают там.

— Вдобавок ты родилась здесь, в Америке, — завершил он список моих недостатков. — Ты никогда не будешь вести себя так, как подобает достойной китайской женщине и жене. Ты слишком «белая», чтобы я на тебе женился.

— А тебе не приходило в голову, что ты — слишком китаец, чтобы я за тебя вышла? — спросила я, но в глубине души я была задета тем, что он назвал меня «белой», как туристку, которые иногда забредают в Чайна-таун.

— Отец найдет мне подходящую невесту в Китае. Он отвезет меня туда, чтобы я мог выбрать сам, сразу, как только они разберутся с японцами.

— Выбрать, как яблоко на рынке? — Я не верила своим ушам.

— Если ты имеешь в виду, что я буду выбирать лучшую, то да. — Он прищурился и оценивающе посмотрел на меня. — А ты всю жизнь будешь махать ногами.

Это стало последней каплей. Кто кого бросал в этот момент, было уже не важно. Я выскочила из-за стола.

— Спасибо за лимонад!

— Я провожу тебя до дому. Только проститутки ходят по Чайна-тауну без сопровождения. Не хочу, чтобы тебя сочли такой. Ни один мужчина в здравом уме тогда на тебе не женится.

Я снова его поблагодарила, но от предложения отказалась.

— Я буду ходить там, где пожелаю, — сдержанно сказала я. — И со мной все будет в порядке.

Идя домой, я чувствовала, что мне очень повезло: я любила Элен, но никогда не смогла бы жить с ее семьей, в полном подчинении Монро и его «Трем законам послушания».

— Я думала, что он такой же американец, как и я, — рассказывала я потом подругам. — Но он слишком традиционный китаец. Моя мать вышла замуж как раз за такого: американца на словах, но на деле приверженца традиций, и вон чем это для нее закончилось.

Руби со мной соглашалась, а вот Элен была очень расстроена и даже всплакнула.

У всего есть свои последствия.

Грейс. Пусть мальчик говорит

Всю весну мы с Элен ездили на выставку при каждом удобном случае. Нам нравилась царившая там суета, кутерьма и звучащие на разный манер крики зазывал.

Оправившись от первого шока, вызванного наготой Руби, мы поняли, что на самом деле она не была полностью голой. Мы по-прежнему не одобряли то, чем она занималась, но она была нашей подругой, и мы хотели поддержать ее, поэтому каждый раз заходили к ней на ранчо.

Девушки за стеклом постоянно придумывали что-то новое. Однажды они по очереди ездили на пони, и в тот день зазывала кричал: «Приходите, посмотрите на кобылку Салли Рэнд!»

К нам часто присоединялся Джо. Руби, Элен и я обожали танцевать, и он выплясывал вместе с нами под звучащие по радио и вживую песни Бенни Гудмана, Каунта Бэйси, Джеймса Кайсера и братьев Дорси.

Вы многое потеряли в жизни, если не бывали на концертах таких музыкантов, как они, и не танцевали до изнеможения. Мы с Джо затмевали все танцующие пары, лихо выделывая любые вращения, броски и другие трюки.

Удивлялась ли я тому, что он так хорошо танцует? Нисколько. Он научился этому всему на балах в Чикаго и его пригородах, на модных вечеринках и концертах, которые проходили после того, как юных дебютанток представляли свету.

Чем больше я узнавала о Джо, тем сильнее влюблялась в него. Он был очень умным благодаря всем своим занятиям. Он катал свою коляску с полудня до полуночи по выходным, а по понедельникам, средам и пятницам — с четырех до полуночи и позднее, если попадался хороший клиент.

Он вырос в Уиннетке, которая была всего в трех сотнях милей от Плейн-Сити. А тот факт, что наши родные города находились по соседству, должен был что-то означать, правда?

— Мы в Иллинойсе немного спокойнее относимся к азиатам, — сказал он мне однажды. — Там, откуда я родом, азиаты и белые даже могут пожениться в отличие от Калифорнии, где это противозаконно.

Я и не знала, что существовали законы, запрещавшие белым и азиатам вступать в брак. Это была плохая новость.

Увидев мое выражение лица, Джо протянул руку и взъерошил волосы у меня на макушке.

— Не переживай, постреленок, — сказал он. — Если ты решишь связать судьбу с кем-то вроде меня, он придумает, как все устроить. Было бы желание, а способ найдется. Может быть, поедете в Мексику, чтобы там сыграть свадьбу… А теперь пошли посмотрим, не вышла ли Руби к окошку. Эта Салли Рэнд — та еще штучка, но и на твою подружку тоже приятно посмотреть.

И я ходила с Джо, а он смотрел на Руби так же, как в тот первый раз. Тогда я решила пригласить его в «Запретный город», чтобы он посмотрел, как я танцую.

— Когда эта Ли Тай Минг начала петь, я поверить не мог своим ушам, — сказал он после первого вечера там. — Она азиатка, но когда открывает рот, то звучит прямо как моя тетушка Миртл.

Как часто я слышала подобные слова от клиентов, которые старались проявить вежливость и сделать мне комплимент, но вместо этого лишь демонстрировали недостаток воспитания и предрассудки!

— Ли Тай родилась здесь, как и я, — ответила я.

— Я думаю, что именно это делает вас всех экзотическим новшеством, — сказал он. — Вот как Руби, экзотичная азиатка у Салли Рэнд.

Его слова глубоко задели меня.

— Никакая мы не экзотика! — ответила я, рассердившись. — Мы простые американские девушки, которым нравится петь и танцевать.

— Это правда, — легко согласился он. — А ты настоящая чечеточница. Ты танцуешь лучше всех. Тебе вообще следует сделать сольный номер, и ты станешь гвоздем программы.

Услышав это, я простила ему все сказанное ранее. Я знала, что в его глазах я была особенной, и не важно, кем я была, азиаткой или белой.

В мае 1939 года на ранчо Салли Рэнд напали, и эта новость попала во все газеты. Однако посетителей меньше не стало. Наоборот, всем хотелось посмотреть, о чем был весь этот шум.

Руби купалась в знаках внимания, но для Элен это нападение стало последней каплей, и она перестала приезжать. Говорила, что любит сидеть дома, что, возможно, и было правдой, потому что она никогда не ходила на свидания, да и косметикой пользовалась только на сцене.

Руби притягивала мужчин, как разлитая кока-кола муравьев. Ее девиз был: «В мужчинах нет ничего страшного, если девушка держится в стороне от неприятностей».

Я же хранила себя для того самого, Единственного. И этим Единственным был Джо.

Постепенно вся моя жизнь начала вращаться вокруг него. Я отправлялась на выставку перед работой, и он присоединялся ко мне до начала своей смены. Я таскала его с собой, чтобы посмотреть на танцевальные представления артистов тех стран, у которых не было своих павильонов: Камбоджа, Сиам и Бирма. Он же водил меня на выставки изобретений: электрических бритв, нейлоновых чулок и телевизора.

— Грейс, скоро эти вещи появятся в наших домах. Мы будем вечерами сидеть на диванах и смотреть телевизор, вместо того чтобы ходить в ночные клубы и на шоу. Развлечения станут доступны всем, сразу, по всей стране. Ты только представь, сколько людей сможет это увидеть! А какую славу принесет людям, работающим в сфере развлечений! А денег…

Может, он и был умным студентом и я любила его, но в некоторых вопросах он был неисправимым мечтателем.

Кстати, нейлоновые чулки от Дюпона оказались замечательными.

Я усвоила важнейший жизненный урок: не мешайте мальчику говорить.

За пару недель я уже знала о Джо все. Он верил в зубную фею до восьми лет, ненавидел алгебру почти с той же силой, с какой ненавидела ее я, играл в футбол в старших классах, терпеть не мог лимскую фасоль, но любил мамин ревеневый пирог. Его любимым цветом был синий, он переболел дифтерией, когда ему было три года, и его мама находилась рядом с ним круглыми сутками, пока он не пошел на поправку. Когда он был маленьким, его хобби было авиамоделирование. Он любил мать и отца, но хотел остаться жить в Калифорнии. Ему не нравилось отвозить посетителей в своей коляске к японскому павильону, потому что он не одобрял того, что эта страна делает по отношению к Китаю. Тогда я порадовалась, что мы сохранили происхождение Руби в секрете. Она вполне была похожа на китаянку, а я бы не вынесла, если бы Джо возненавидел мою лучшую подругу. У него были представления о морали, и он интересовался политикой, но не был таким занудой, как Монро.

Мне тоже удалось удивить и впечатлить Джо, когда появилась такая возможность.

Стараясь привлечь новых клиентов в «Запретный город», Чарли заказал съемку кинохроники с танцующими «пони». Для этого он отвез нас на пляж. На нас были блестящие и позванивавшие подвесками при каждом движении специальные головные уборы и длинные расшитые оперные платья со струящимися с пальцев рукавами из легчайшего шелка. Наши ноги утопали в песке, но рукава трепетали на ветру. Мы двигались боком мелкими шажками, пока не оказывались за специально поставленной ширмой с изображением морской живности. Там мы срывали с себя украшения и платья, выскакивали из-за ширмы и шутливо бросали одежду в сторону камеры. В это время музыка за кадром сменялась на ритмичный джаз, и мы начинали танцевать уже в пляжных костюмах.

— Вот тебе раз! — говорил голос за кадром. — Что бы на это сказал Конфуций?

Через пару недель после съемок, когда Руби, сославшись на боль в животе, осталась дома, Джо взял меня на дневной сеанс, чтобы посмотреть фильм, который я видела когда-то давно. И перед сеансом как раз показали наш сюжет в хронике. В этот момент я почувствовала то, что чувствовали зрители, когда мы остались в одних купальниках. Мы превратились из чуждых азиаток в привычных американских девчонок с необычными чертами лица.

— Это твой шанс, — сказал Джо. — Скоро ты станешь настоящей кинозвездой!

Правда же, такие развлечения были гораздо интереснее, чем рассматривание электрической бритвы или телевизора?

Джо подарил мне веер из Китайской деревни. Там были изображены горы, павильоны и пагоды со смотрящими вверх скосами крыш. А на ручках веера были нарисованы гнущиеся от ветра деревья. Каждый вечер, перед тем как лечь спать, я доставала этот веер из ящика комода, в котором хранила все его подарочки: смешной значок с выставки товаров «Хайнц», алюминиевые монетки с выставки железной дороги «Юнион Пасифик» и очки для стереокино. Конечно, все это была рекламная продукция, кроме веера и моей первой драгоценной пары нейлоновых чулок, но каждый раз, открывая веер, я думала о Джо.

Когда у меня не было выступлений, я целыми днями пропадала на выставке, пока там работал Джо, чтобы побыть с ним во время его перерывов.

— Грейс, ты все еще ребенок, — заметил он мимоходом как-то днем, когда мы шли к ресторану «Белый тунец», чтобы пообедать горячими пирожками с тунцом и замороженным зеленым горошком — писком гастрономической моды. — Ты для меня слишком юна, а я для тебя слишком стар. Может быть, лет через десять…

Даже когда я приезжала без договоренности, казалось, он был рад меня видеть.

— А, ты опять? Здорово!

Иногда мы сидели возле торгового порта, наблюдая за тем, как садились и взлетали гидросамолеты «Чайна Клипер», который первым предлагал коммерческие рейсы между Америкой и Азией.

— Если плыть на океанском лайнере, то, чтобы попасть отсюда в Гонконг, понадобится три недели, — сказал он мне. — А «Чайна Клипер» сократил этот срок до пары дней.

Это казалось удивительным, и я не могла этого себе представить. Мне никогда не доводилось бывать на борту океанского лайнера, не говоря уже о самолете.

— Может быть, когда-нибудь я смогу управлять таким самолетом, — произнес он тогда.

Только как он собирался этого достичь, если готовился к поступлению на юридический?

Джо учил меня пить коктейль «Куба либре», который сам и готовил, доливая ром в наши бутылки с кока-колой. Он говорил, что предпочитает сам научить меня правильно пить и не позволит мне приобрести этот навык с мужчинами в клубе, где я могу не справиться с собой.

В августе, через пять месяцев после того, как Джо подошел к нам с Элен на выставке, он повел меня на фильм «Волшебник страны Оз». Хоть фильм был детский, но летающие обезьяны напугали меня до чертиков. Когда я смотрела, как тетушка Эм и дядюшка Генри искали Дороти, мне вспомнились мои родители. Как там мама, скучает ли без меня? Как папа? Думают ли они обо мне, о том, как я устроилась и все ли у меня в порядке?

Но все это мигом вылетело у меня из головы, стоило Джо прошептать мне на ухо:

— Правда страна Оз напоминает остров Сокровищ?

Звук его голоса мгновенно избавлял меня от самых страшных мыслей.

В одну из суббот в начале сентября я сидела в саду Цветов и ждала Джо. Однако стоило ему появиться, как я догадалась, что он был жутко зол. Внутри меня все сжалось в тугую пружину в предчувствии неприятностей.

— За весь день у меня был только один клиент, — пожаловался он. — Да и тот меня надул.

От Джо исходило то же напряжение, как от моего отца. Он встал, и я пошла за ним. Джо прокладывал себе путь через толпу, отталкивая всех, кто стоял у него на дороге. Разумеется, ему не пришлось долго искать неприятностей: Джо задел того, кто ему это не спустил.

— Эй, пацан! — крикнул ему мужчина, когда Джо не остановился, чтобы извиниться. — Нарываешься?

Джо ответил ему, моментально развернувшись и толкнув говорившего в грудь. Тогда мужчина опустил голову и бросился на Джо, которого от толчка выкинуло в толпу.

Люди стали расступаться, освобождая место для незапланированного шоу. Джо выпрямился и сжал кулаки.

— Джо, не надо! — закричала я.

Он бросился вперед. Противник тоже был готов к схватке. Надо было это остановить. Я бросилась вперед и схватила Джо за плечо:

— Джо…

Он резко развернулся и занес руку для удара. Я закрыла глаза и сжалась, ожидая боли. Но боли не было. Открыв глаза, я увидела полные ужаса глаза Джо.

— Я же мог тебя ударить!

Его голос дрожал, но кулаки все еще были сжаты. Прохожие оттащили в сторону второго участника стычки. Место вокруг нас быстро заполнилось людьми, вернувшимися к своим делам, но мы с Джо так и остались стоять на месте. Не отводя взгляда от его глаз, я медленно выпрямилась. Напряжение понемногу покидало Джо, его кулаки разжимались, постепенно расслабились руки, затем плечи.

— Не понимаю, что произошло, — произнес он. — Мне так жаль, Грейс.

Я прикрыла рот рукой и бросилась сквозь толпу к ближайшей урне. Добежав до нее, я согнулась над ней, и меня вырвало.

Меня все еще корчило, когда пальцы Джо коснулись моего лба, убирая с него волосы. Я нахмурилась, и он тут же убрал руку. Меня снова стало выворачивать наизнанку, и тогда он положил руку мне на спину. Меня трясло от пережитого страха.

— Прости меня! — приговаривал он. — Прости меня! Прости…

Обычно после наших встреч Джо отправлялся в Беркли, а я в город, но в тот вечер он проводила меня до Сан-Франциско на пароме. Он все еще нервничал после недавнего происшествия, я тоже. Я не ощущала этого чувства уже почти год, с того случая, когда отец избил меня до полусмерти. Мне было никак не унять дрожь.

Джо накинул пиджак мне на плечи и повел поесть в «Фостер» на Джонс-стрит. Он старался меня разговорить, но что я могла ему сказать? Мне было слишком стыдно признаться в том, что отец избивал меня всю жизнь и что на одно ужасное мгновение Джо стал очень на него похож. Я никогда бы не позволила себе так задеть его чувства, особенно учитывая то, что он меня все-таки не ударил.

— Ты славная, — сказал он в знак примирения. — Маме и папе ты бы очень понравилась.

И прилив чистейшей радости смыл с меня остатки страха.

Мы по-прежнему не целовались, но я никуда не торопилась. Я могла подождать.

Когда мы дошли до моего дома, Джо посмотрел наверх и увидел, что свет в нашей с Руби квартире уже не горит. Он пожелал мне доброй ночи, не спросив, может ли он подняться.

Через месяц выставка закрылась. Кто-то говорил, что только на зиму, другие утверждали, что на более долгий срок, потому что подобные увеселения, когда у людей нет денег, не приносят большого дохода, и организаторам придется придумать что-нибудь новое.

Джо стал приезжать в город по субботам, чтобы посмотреть мои вечерние выступления. Иногда он сидел в клубе с Руби, которая вернулась к поискам работы, и тогда они вместе смотрели все три шоу.

Если не считать этих вечеров, я почти не виделась со своей соседкой по квартире, как и с Джо. Никаких поцелуев. Никаких предложений руки и сердца. Не было ничего.

Я пыталась убедить себя в том, что Джо просто не торопится, потому что он еще молод и ему надо учиться.

Из-за закрытия выставки в городе стало заметно меньше туристов, и дела у «Запретного города» пошли значительно хуже. Ходили слухи, что Чарли обанкротился и что клуб готовили к продаже.

Каждую неделю мы все выстраивались в очередь перед его кабинетом, чтобы получить зарплату. Он терпеть не мог отдавать деньги, неважно где: на ипподроме, за домашней партией в покер или платить жалованье своим артистам. Он буквально рыдал, расставаясь с деньгами. Однажды Ида даже пожаловалась:

— Он так горько рыдал, что мне захотелось вернуть ему эти деньги.

Я тоже видела, как он плачет, и меня он тоже упрашивал:

— Ведь тебе они на самом деле не нужны, правда? Давай я сохраню их для тебя?

Но я всегда забирала заработанные деньги без тени смущения или чувства вины. Нужно было как-то жить, и мысль о том, что клуб может закрыться, была невыносима.

Пришел февраль. Я прожила в Сан-Франциско уже шестнадцать месяцев. С того памятного дня на острове Сокровищ, когда Джо чуть меня не ударил, прошло пять месяцев, и мы оба уже об этом забыли, а моя любовь к нему за это время стала только сильнее. Сегодня была годовщина со дня нашей второй встречи на выставке. Прошел целый год! А сколько было танцев и разговоров! Я была готова к продолжению и решила, что сегодня проведу вечер с Джо. Я собиралась поцеловать его и признаться в своих чувствах.

Придя на работу, я приготовилась к выступлению, поэтому меня не застал врасплох призыв Чарли:

— Живо! Живо! Живо! Шоу начинается!

Принятое решение отвлекало, поэтому мне пришлось заставить себя собраться перед выходом из-за бархатного занавеса.

— Позвольте представить вам прелестных южных красавиц, — открыл вечер Чарли. — Да, южных, с юга Китая! Итак, Грейс, Элен, Ида, Мэй…

И мы пошли на сцену, вращая в руках зонтики, в точности как в первый вечер, только сейчас на каждом шоу Чарли протягивал руку и останавливал меня.

— Подождите секундочку, милая леди, — игриво говорил он. — Как вы сегодня поживаете?

— О милый! — ворковала я в ответ. — Я вся в таком настроении, что никуда не тороплюсь! — Затем, поворачиваясь к публике, продолжала: — Добрые джентльмены, и леди тоже, — с легким реверансом, — разрешите вас сегодня развлечь?

Публика воспринимала этот диалог со смехом. Они совершенно не понимали, о чем идет речь, но им это однозначно нравилось. За эту пару фраз и еще за то, что я носила чай сестрам Лим в начале каждого вечера, я получала дополнительные пять долларов. Это была весомая надбавка, которую я с не менее ощутимым удовольствием тратила до последней монетки.

В тот вечер, как, впрочем, и во все предыдущие, мы танцевали рядом со столиками, где сидели люди — они пили, курили и ели в отблесках красноватого света настольных ламп, пожирали нас глазами с ног до головы, от атласных босоножек до коротеньких юбочек и удивительных шляп, закрепленных у нас на головах под немыслимым углом. Мы кружились и скользили, прыгали и танцевали под джазовые мелодии, устремив глаза в небо.

Пробежав взглядом по лицам, я отыскала Джо за столиком во втором ряду. Когда наш номер закончился, мы с девочками отправились в гримерную, уступая место «Жонглерам Жин», которые заменили«Веселый Маджонг», уехавший «пинать гонг» по другим городам. Это была не единственная замена в нашем клубе за четырнадцать месяцев его существования.

Когда Джек Мак решил, что ему пора обзавестись ассистенткой, то выбрал на эту роль Ирен, одну из хористок. Спустя два месяца они поженились.

— Я сразу ему сказала: никакого «баловства», пока на этом пальце не будет колечка, — рассказывала Ирен после венчания. — Я не могла рисковать случайным «залетом».

На сцене Ирен заменила новая девушка по имени Руфи, оказавшаяся довольно приятной. После шоу она очень торопливо покидала клуб, чтобы спрятаться от настойчивых поклонников, в то время как другие девушку, такие как Ида, переодевались медленно, чтобы к моменту их появления на выходе их бы уже точно ждали кавалеры.

Во время исполнения номера с цилиндром я сфокусировала взгляд на Джо и увидела Руби, сидящую рядом с ним. По их взглядам друг на друга, по повороту голов я вдруг поняла: Руби и Джо были парой!

Я оступилась и немного споткнулась, а затем просто остановилась посреди танца. Элен бросилась вперед и стала прямо передо мной, чтобы прикрыть мою ошибку. Я начала считать: «Раз, два, три, четыре», — и мое тело по привычке подчинилось. Однако сердце отказывалось отзываться на команды.

Как только номер окончился, я опрометью бросилась со сцены, но в коридоре меня поймала чья-то рука.

— Что с тобой происходит? — Это был Чарли, и он требовал ответа.

Я склонила голову и стала отчаянно молиться о том, чтобы это все оказалось лишь страшным сном, а не происходило на самом деле. Путь это будет сон, навеянный страхом перед тем, что я собралась сказать сегодня Джо!

— Это я виновата, — услышала я голос Элен. — Я была такой неуклюжей и неосторожной. Грейс споткнулась о мои ноги.

— Это правда? — спросил Чарли.

Я, все еще не сумев поднять на него взгляд, уставилась на туфли из кожи аллигатора, которые он всегда надевал по субботам. Рядом с этими туфлями стояли и мои атласные босоножки. Краем зрения я заметила еще несколько пар обуви, очень похожей на мою: рядом была Элен и другие девочки.

— Я рассчитываю на тебя, Грейс, — строго сказал Чарли. — Если ты не справляешься с работой, то…

Элен утянула меня прочь до того, как он смог закончить. Когда мы добрались до гримерной, она бросила девушкам:

— Ей надо помочь. Хейзел, душенька, дай, пожалуйста, корсет. Мэй, затяни пряжки потуже. Ида, посмотри, я ничего не пропустила?

Я не чувствовала ничего, пока девушки вытряхивали меня из костюма и упаковывали в следующий.

— Ты знала? — спросила я.

— О чем? — Может, Элен и была не лучшей танцовщицей, но актриса она была великолепная. Вид невинного недоумения ей удавался на славу.

— О Руби и Джо.

— Не выдумывай! — отмахнулась Элен, но у нее дрогнул голос.

Девушки молча следили за разворачивавшейся на их глазах драмой. Элен вздохнула.

— Я подозревала, что между ними что-то может происходить.

— Живо, живо, живо! — Настало время для нашего следующего номера.

Элен поправила шляпу на моей голове.

— Почему ты мне ничего не сказала? — спросила я.

— Надеялась, что ты ничего не узнаешь. Я очень старалась думать, что мне все это кажется.

И она повела меня к сцене.

— Слушай, ведь я же могу ошибаться. И ты можешь ошибаться. Они и раньше встречались здесь, в клубе. Ты и прежде видела, как они сидят вместе.

— Но ты заметила, как они смотрят друг на друга?

Как долго я себя обманывала? Неужели, с того вечера, год назад, когда познакомила их возле ранчо Салли Рэнд?

Возле занавеса я крепко зажмурилась, готовясь выйти на сцену. Зазвучала музыка. Больше всего на свете мне хотелось оказаться как можно дальше от этого места.

— Грейс, ты не можешь потерять работу, — прошептала Элен у меня за спиной. — Он просто мальчишка. Хотя нет, беру свои слова обратно. Если то, о чем я подозреваю, правда, то он — двуличный тип, который тебя обманул. Мама говорит, что такой мужчина хуже, чем осел, пытающийся тянуть две повозки, потому что…

Когда мы вышли на сцену, Руби и Джо уже не было.

Вы слышали выражение: «Шоу должно продолжаться?» Так вот, не думайте, что это волшебное заклинание. Я сделала все, что было в моих силах, чтобы не сбиться с ритма. Стоило нам вернуться за кулисы, как нас настиг разъяренный Чарли.

— Грейс заболела, — сказала Ида, не дав ему заговорить первым. — Ей надо домой.

— Без вариантов! — отрезал Чарли. — Впереди еще два шоу…

— Ты же не хочешь, чтобы мы тут все заболели? — спросила Ида.

Элен тут же положила руку на живот.

— У меня уже с животом неладно.

Чарли взвесил «за» и «против», сравнил ущерб от потери двух девушек на два вечерних шоу и возможности лишиться всех танцовщиц из-за болезни, даже с учетом нашей возможной лжи. Затем поджал губы и отпустил нас взмахом руки.

Девушки довели меня до гримерной. Они переоделись в нарядные платья, в которых выходили к гостям между представлениями, а мы с Элен надели то, в чем пришли.

«Руби украла у меня Джо», — билось у меня в голове. Джо сделал мне больно, но предательство Руби причиняло еще большую боль. Постепенно ощущение муки в груди сменилось злостью.

— Куда пойдем? — спросила Элен, когда мы вышли на улицу. — Хочешь ко мне?

Она впервые пригласила меня в гости. Я грустно улыбнулась. Я давно хотела побывать у Элен и посмотреть, как выглядит ее дом изнутри.

— Спасибо за приглашение, но давай сейчас пойдем ко мне.

— А вдруг там сейчас Руби и Джо?

— Вот и хорошо! Тогда я выцарапаю ей глаза! — ответила я, повторив фразу, которую слышала в каком-то фильме.

В нашем доме было тихо. Я вставила ключ в замок и отперла дверь. В квартире было темно, но ощущалось какое-то движение. Собравшись с силами, я вошла в спальню и включила свет.

Джо и Руби обнаженные лежали на кровати. Он был в ней.

Мысль о выцарапывании глаз покинула мою голову вместе с кровью, оставив только пустоту и звон. Я отвела взгляд и увидела Элен. Она была бледна как мел, но ее губы казались еще белее на этом обескровленном лице. Должно быть, я выглядела еще хуже.

Хороши мы были: две девственницы, лицом к лицу столкнувшиеся со своими худшими подозрениями. Я была потрясена, раздавлена, растоптана.

Джо потянулся за трусами. Руби скользнула в кимоно. Я закрыла лицо руками и расплакалась.

— Мне так жаль, — зазвучал мелодичный голос Руби. — Мне очень, очень жаль. Мы совсем не хотели, чтобы ты обо всем узнала таким образом.

Джо не поднимал глаз и не размыкал губ. Он надел брюки и подхватил с пола рубашку и носки. Как только ему удалось собрать все свои вещи, он бросился к выходу мимо замершей на месте Элен. Он провел меня как дурочку и не нашел в себе смелости что-то сказать в свое оправдание, как и сил, чтобы остаться с Руби в ее поддержку. Выходит, он подставил нас обеих.

Я никогда не думала, что унижение может быть таким мучительным. Впервые в жизни я поняла, что значит «потерять лицо».

— Вот это да, — сказала я наконец. — Как мерзко!

— Грейс, — голос Руби обжег меня, — мне очень жаль, что ты это увидела. Мы понимаем, что ты ничего не знаешь о сексе. Мы с Джо всегда старались быть очень осторожными. Ты же обычно приходишь домой гораздо позже.

— To есть ты хочешь сказать, что это происходит не в первый раз?

— Мы долго ждали, прежде чем сблизиться, — мы вместе всего несколько месяцев. А сегодня мы праздновали годовщину знакомства. Я так благодарна тебе за нашу встречу!

Элен схватила меня за руку, чтобы я не упала.

— Но я же люблю его! — пролепетала я.

— Мы знали, что ты к нему неровно дышишь. Поэтому и ждали так долго, — сочувственно ответила Руби. — Но ты все время ходила за ним хвостом.

Куда бы скрыться, прямо сейчас?

— Джо так волновался за тебя, — сообщила Руби тем же нежным голосом. — Мы оба волновались. Ты очень милая, но ты даже школу не окончила. Ты не принадлежишь тому миру, в котором живем мы. Это просто не твой уровень. — Она на мгновение задумалась. — Милая, ты просто замахнулась выше, чем можешь достать. Пора тебе уже это понимать.

Я услышала только одно: я — тупая деревенщина, а она — роскошная полуобнаженная красотка.

— Ты его любишь? — спросила я.

— Не будь ребенком! — ответила она, словно была терпеливым учителем, объяснявшим мне прописные истины. — Ты же работаешь в ночном клубе. Я работаю в шоу с обнаженкой. Пора повзрослеть.

Когда я от нее отшатнулась, у нее хватило такта отвести от меня взгляд.

— Мы же как три мушкетера, помнишь? — Впервые за это время в ее голосе зазвучал намек на тревогу. — Мы пообещали друг другу, что не позволим мужчине встать между нами, и я серьезно отношусь к этому обещанию.

«Как она могла мне нравиться?» — спросила я саму себя.

— Мы подумали, что если ты о чем-то не знаешь, то это не может тебе навредить, — продолжила она, снова вернувшись к нравоучительному тону старшей сестры. — Мы надеялись, что ты переболеешь влюбленностью в Джо и найдешь себе кого-нибудь другого. Может быть, снова сойдешься с Монро или встретишь парня твоего возраста.

Но я была всего на два года младше Руби! Я с трудом сдержала порыв броситься на нее и ударить.

— Мы хотели, чтобы ты была счастлива, — не унималась она. — Мы хотели, чтобы ты со временем могла с улыбкой вспоминать о своей глупой маленькой влюбленности. Поэтому и держали все в тайне.

— А как насчет меня? — вдруг спросила Элен. — Чем ты объяснишь, что ничего не сказала и мне тоже?

— Да ты по Чайна-тауну не ходишь без сопровождения! — ответила ей Руби. — Мне и в голову не приходило, что ты захочешь узнать, что я сплю с парнем. Слушайте, на самом деле никого из вас это не должно трогать. Мы с Джо развлекаемся. Ну и что тут такого? Ничего серьезного!

Ее объяснения разозлили меня еще сильнее. Она лгала нам с Элен. И объясняла это тем, что мы слишком невинны, чтобы принять правду. Как же я ее ненавидела в этот момент! Я повернулась к Элен.

— Пойдем отсюда.

— Нам нужно закончить разговор. — Руби обращалась уже ко мне. — Пожалуйста, ты должна понять…

— Не о чем нам разговаривать! — вдруг закричала я с силой, которую не ожидала в себе обнаружить. — Я люблю Джо, а ты все испортила!

— Ради всего святого, Грейс! Он мужчина, а мужчинам не нужна щенячья влюбленность!

Если до этого я считала себя униженной, то сейчас я была просто уничтожена. Кажется, Руби тоже поняла, что зашла слишком далеко.

— Постарайся меня простить…

— Простить тебя? Да я видеть тебя не хочу!

С этими словами я вытащила из-под свой кровати чемодан.

— Не уходи! — Ее глаза наполнились слезами.

Я никогда раньше не видела, чтобы она плакала, но во мне не нашлось и капли прежнего сострадания. Открыв ящик комода, я побросала в сумку белье и конверт с мамиными сбережениями, которые отложила на крайний случай. Следом я упаковала в чемодан свои новые наряды, танцевальную обувь, одежду для репетиций, привезенную с собой из Плейн-Сити, и вечернее платье, за которое мне пришлось расплачиваться целых шесть месяцев.

«Сокровища», которые подарил мне Джо, я так и оставила лежать на дне своего ящика.

Руби продолжала сыпать извинениями. Элен молчала. Я захлопнула крышку чемодана и взяла его в руку. Тогда Руби подскочила к двери, чтобы не дать мне уйти.

— Отойди! Или я тебя отодвину! — Я произнесла это так, как говорил мой отец. И холод, и жесткость моего голоса обладали такой силой, что Руби отступила.

Элен взяла меня под руку. Ее прикосновение успокаивало и поддерживало. Мы шли по улицам, а я рыдала и не могла остановиться.

Когда мы добрались до дома семейства Фонг, Элен провела меня через входную дверь, потом вверх по лестнице, далее по коридору. Ее комната оказалась аккуратной и полупустой, мало чем отличающейся от моей в доме родителей: кровать, столик с лампой, комод и зеркало.

Я упала на кровать. Элен дала мне носовой платок, и, пока я плакала, она не переставала комментировать произошедшее, но от ее слов мне не становилось легче.

— Сначала она сказала, что у них была годовщина, — говорила она. — Потом, что они вместе недолго, потом, что у них ничего серьезного, а потом даже заявила, что ей до него нет никакого дела. Мало того, она еще повернула это так, будто Джо был вынужден с тобой нянчиться! Меняла свою историю на ходу!

Я продолжала плакать. Элен исчезла, но быстро вернулась, неся чайник с жасминовым чаем и тарелку холодной жареной свинины.

— Я не могу здесь оставаться! — Мой голос звучал так, словно я задыхалась.

— Конечно можешь, здесь достаточно места.

Я покачала головой.

— Я не могу оставаться в Сан-Франциско.

— Погоди-ка! У тебя есть работа. У тебя есть друзья. У тебя есть я. Не делай ничего такого, о чем позже пожалеешь.

Но я умела спасаться только с помощью бегства.

— Голливуд, — пробормотала я. — Я поеду в Голливуд. Мне надо было так сделать с самого начала, потому что вся лучшая жизнь заключена в кино, а кино лучше жизни.

— Нельзя же вот так принимать решения!

— Можно, — сказала я, закрывшись в себе, как в ракушке. — Если бы было нельзя, я бы все еще была в Плейн-Сити.

Я встала. Здесь мне уже нечего делать.

— Подожди хотя бы до утра, — упрашивала Элен.

Но ничего из того, что она говорила, — а она так старалась! — не заставило меня передумать. Чем больше она уговаривала, тем тверже становилось мое решение и тем сильнее слышалось отчаяние в ее голосе.

— Ты помнишь, как мы познакомились? Ты помнишь, что мы пообещали держаться друг друга?

Около четырех утра она была вынуждена смириться с поражением.

— Ну ладно, — сказала она. — Жди здесь.

У меня все силы ушли на то, чтобы не метнуться к двери и не сбежать из дома Элен в одиночку. Закрыв глаза, я тут же увидела обнаженных Руби и Джо. Я сразу же раскрыла глаза снова и сделала глубокий вдох.

Напротив меня на столике стояла фотография в рамке, а рядом с ней на синей с эмалевой росписью тарелочке лежали фрукты и стояли свечи. Ухватившись за возможность отвлечься от мрачных мыслей, я решила рассмотреть фото.

На снимке были двое — Элен и молодой китаец, наверное, один из ее братьев, носящий имя кого-то из президентов: то ли Вашингтон, то ли Джефферсон, то ли…

В комнату вернулась Элен. За ней шел Монро. Он ничем не показал удивления и не задал никаких вопросов. Наверное, в его представлении я получила именно то, что заслужила.

До автобусной станции мы доехали за несколько минут, и только там Элен возобновила попытки уговорить меня одуматься.

— Ты понимаешь, что у твоего побега будут последствия?

Я взяла ее за руку.

— Спасибо, Элен, что опять помогла мне. Ты была очень хорошим другом, но я уже все решила.

— Ив том, что ты для себя решила, мне места нет.

Я села на первый автобус, отправлявшийся на юг.

Последние шестнадцать месяцев я прожила с радостью в сердце, но теперь я спасалась бегством. Образ Джо и Руби в постели мучил меня. Если до этого я жила так, словно никогда не знала слез, то сейчас я плакала без остановки.

Мне хотелось забыться сном, но я не отваживалась закрыть глаза, потому что боялась того, что они могут увидеть.

Каждый раз, когда я думала, что Руби бегала к поклонникам, она была с Джо. И она не пыталась мне об этом сказать, потому что решила, что мне будет лучше справиться со своей влюбленностью самостоятельно!

Автобус остановился на заправке, и я пошла в туалет. Из зеркала на меня посмотрело бледное привидение. Алый лак на ногтях казался жутковато кровавым на фоне цвета пальцев.

Не знаю, чего я ожидала от этого места. Кинозвезд, приветствующих меня, только что сошедшую со ступеней автобуса в Лос-Анджелесе? Лимузинов с шоферами, проплывающих вдоль бульваров, усаженных пальмами? Особняков, окруженных огромными газонами? Инкрустированных бриллиантами тротуаров? Блеска и роскоши на каждом шагу?

То, что я видела из окна местного автобуса, ехавшего вдоль Сансет-бульвара, было серым и непримечательным: маленькие домики с потрескавшейся и начавшей обсыпаться краской; пожелтевшие от солнца герани и рабочие, усердно трудящиеся возле тротуаров.

Сняв меблированную комнату на Айвар-авеню в Голливуде, я спрятала мамин конверт под ящиком комода и пообещала не тратить деньги так легкомысленно, как делала это в Сан-Франциско.

Мне было уже девятнадцать лет, и я была преисполнена решимости стать настоящей звездой, чтобы компенсировать страдания разбитого сердца.

В первую очередь я отправилась на киностудию «Парамаунт». Ворота, отделявшие ее помещения от остального мира, выглядели именно так, как на экране.

— Я бы хотела пройти в отдел по отбору актеров, — обратилась я к охраннику.

— Вам назначено?

— Нет.

— В таком случае, мисс, сожалею, но не могу вас впустить.

Тогда я пошла в другие студии — «Уорнер Бразерс», «Коламбия Пикчерз», «XX век Фокс» и прочие, — но и там меня не пустили за ворота.

Нужно было выработать новую стратегию. Найдя в телефонном справочнике список театральных агентов, я решила посетить их всех, по алфавиту, и начала с офиса человека по имени Абель Аарон.

— На самом деле моя фамилия не Аарон, — признался мне лысеющий мужчина, пригласив в свой личный кабинет. — Но мой псевдоним гарантирует, что юные таланты, такие как вы, обратятся сначала ко мне. Прошу вас, присаживайтесь на диван.

Я была не настолько наивна, чтобы согласиться на такое собеседование, но, пройдя по всем агентствам по списку — «Бронштейн», «Тарелл ищет таланты» и «Новые лица», — столкнулась с тем, что оно является основным и единственным способом устроиться на работу. А поскольку мой ответ был неизменно «Нет, благодарю», я ее и не нашла.

Отказ от секса с агентами был не единственной причиной неудачи. Я просматривала объявления о вакансиях в местных газетах «Вэрайети» и «Голливудский репортер», но требовались только белые.

Я сходила в местный Чайна-таун, но там не оказалось ни одного ночного клуба.

К моим печалям добавились новые проблемы. Теперь я была совершенно одна, и некому было мне помочь. Мне надо было стать сильнее или «повзрослеть», как сказала Руби.

Я спала почти без одежды, пытаясь приучить себя к холоду, и из соображения экономии везде ходила пешком. Вспоминая о Руби и Джо, я отвлекала себя растяжкой и тренировками, стоя у спинки стула вместо станка.

Я говорила себе: и раньше доводилось преодолевать невзгоды, справишься и теперь. Однако жизнь не торопилась оправдывать мои ожидания. Чем хуже у меня обстояли дела, тем чаще я задумывалась о родителях и о том, почему я никогда не сдамся и не вернусь к ним.

Я часто спрашивала маму, как мы оказались в Плейн-Сити, и она рассказывала одну и ту же историю, связанную с моим рождением. Родители тогда жили в Сан-Франциско. Дела у них шли так хорошо, что они имели машину — одну из первых крытых фордовских моделей «Т». Разумеется, подержанную. Однажды на выходных они поехали в Себастопол^[18] за яблоками.

— У меня внезапно начались схватки, — рассказывала мама. — Но поскольку они были редкими, я не волновалась. Мы потихоньку поехали назад, в Сан-Франциско, но когда добрались до Сан-Рафаэля, выяснилось, что мне надо немедленно ехать в больницу. Но в больнице нам отказали в помощи — сказали, что не станут лечить китаянку.

Какими нужно быть людьми, чтобы отказать в помощи рожающей женщине? Такими, каких я каждый день видела на улицах Лос-Анджелеса.

— Ты родилась на обочине, — говорила мама. — Вот потому у тебя такие беспокойные ноги. Мы смотрели на тебя, нашу драгоценную девочку, и твой отец сказал: «Она у нас не ходить будет, а танцевать!» Он уже тогда видел твой талант. И тогда же он решил, что нам надо переехать туда, где люди еще не привыкли ненавидеть китайцев. И мы поехали на восток.

В Плейн-Сити у нас сломалась машина. Папа оставил ее у дилеров Форда на Мейн-стрит и пошел искать гостиницу, но в этом крохотном городке гостиниц не было. Нас пустил к себе переночевать преподобный Рейнольдс из методистской церкви.

Со временем отец арендовал двухэтажное здание на Чиликот, второй по оживленности улице в городке. Мы поселились на втором этаже, а на первом папа сделал прачечную.

Он был настоящим мечтателем, поэтому потратил уйму денег на сверкающую неоновую вывеску: «Прачечная мистера Ли», — яркий свет которой заливал по ночам окно моей спальни. Но жизнь мечтателей полна разочарований. Это и произошло с моим отцом, и теперь я понимала его как нельзя лучше.

Родители ушли от культуры и традиций своего родного народа и попытались заменить их всем звездно-полосатым.

Я вспоминала детство, подружку Вельму, воскресные походы в церковь, танцы в студии мисс Миллер. Моя жизнь переменилась, когда я пошла в школу. Все разрушилось не сразу, потому что издеваться над людьми тоже нужно учиться.

Вельма подружилась с Илсой и Мод. И только сейчас я поняла, почему они держались вместе и почему всегда выбирали меня объектом для своих измывательств. Несмотря на невероятную красоту — светлые волосы, идеальная кожа, — эти девчонки были такими же аутсайдерами, как и я, и то, что внешне они могли сойти за «своих», не спасало. Когда Илса решила выйти замуж за Генри Биллапа, она явно не понимала, что, если бы этот Генри надумал встречаться с кем-то вроде нее, его родители костьми легли бы, чтобы положить этому конец.

Иногда, сидя в очереди на прослушивание, я вспоминала события одного дня. Я тогда училась в седьмом классе. У школьных дверей Вельма во всеуслышание говорила: «Грейс Ли считает, что станет кинозвездой». Известие мигом облетело всю школу, и тут началось! Генри Биллап изображал зубастого и косого китайца, владельца прачечной, виденного в кино, Гарольд Джонс ходил за мной следом, повторяя: «В зеркало посмотри! В зеркало посмотри! В зеркало посмотри!» — и хохотал. Со всех сторон доносилось: «Китай — вылетай! Китай — вылетай!»

Благодаря «злобной троице» я чувствовала себя изгоем, но эти страдания не шли ни в какое сравнение с тем, что причинял мне отец. Он бил нас с мамой, сколько я себя помнила. Со временем я стала главной причиной его раздражения, а мама ничего не могла сделать, чтобы этому помешать. Непонятно было, что вызовет его гнев. Я глянула в сторону окна прачечной, когда мимо шел какой-то мужчина? Я слишком долго разговаривала с клиентом, который зашел за рубашками? Я сделала громче радио, когда там зазвучала песня «И вот пришла любовь»? На мне слишком обтягивающий свитер?

Не помню, сколько мне было лет, когда мама рассказала, что у меня может быть иное будущее, помню только, что я была маленькой.

— Когда-нибудь ты уедешь отсюда, Грейс, — сказала она. — Когда мы будем в церкви в воскресенье, осмотрись вокруг. Ты увидишь, что лучшие люди уже отсюда уехали. А для того, чтобы ты смогла это сделать, тебе надо будет хорошенько поработать и отложить денег.

Так я и сделала. Я усердно трудилась в прачечной, сортировала, маркировала и складывала, заворачивала одежду в голубую бумагу, перевязывала свертки бечевой и обслуживала клиентов. За это отец платил мне два доллара в неделю.

— Это очень большие деньги, — бурчал он. — Учитывая, что мне самому приходится все стирать, сушить, крахмалить и отглаживать.

В студии мисс Миллер я получала по пять центов за каждого ученика, которого обучала на занятиях по вторникам и четвергам. Когда мама слегла с гриппом, я взяла на себя торговлю рисовым вином с черного хода нашей прачечной. Клиентам я нравилась, и они платили приличные чаевые.

Этим летом прихожанки методистской церкви наняли нас с мамой для изготовления бумажных стаканчиков, по два цента за дюжину, для лимонада, который должны были продавать на большой городской ярмарке. Работа была монотонной и сложной, но позволяла откладывать деньги.

Я давно планировала отъезд, но последнее избиение вынудило меня поспешить.

Отец называл нас с матерью шлюхами и мог бы меня убить, если бы мистер Таббс не зашел к нам за пинтой вина и не оттащил отца от меня.

В тот вечер я подождала, пока родители уснут, и собрала свой чемодан в свете вывески прачечной. Тихонько спустилась к двери, ведущей на улицу. Уже почти дойдя до нее, я услышала голос матери.

— Грейс, — позвала она меня со ступеньки между этажами.

Попалась. От этой мысли у меня все сжалось внутри.

— Ты уходишь, — произнесла она, поднимаясь на ноги. — Я знала, что ты уже готова.

— Откуда?

— Я же твоя мать. Я хорошо тебя знаю.

— Я не могу здесь оставаться…

— Понимаю. Здесь тебе опасно. — Она немного помолчала, затем торопливо продолжила: — Попытай счастья в Сан-Франциско.

К горлу подкатил ком. Мисс Миллер подала мне ту же идею, когда дала рекламу готовящейся выставки.

— Пора тебе узнать правду. Я приехала в эту страну, когда мне было пять лет, и познакомилась с твоим отцом как раз в тот момент, когда он собирался в Китай за женой традиционного воспитания. К тому времени мне было уже двадцать пять лет, и я считалась старой девой. Я сказала ему, что не знакома ни с китайскими традициями, ни с культурой. Но он все равно взял меня в жены. Мы отправились в поселок для лесозаготовителей, где ты и родилась на следующий год.

Я очень любила ее, и часть меня желала узнать больше, но она слишком долго говорила, а мне пора было идти. И я снова двинулась к двери. Она схватила меня за руку.

— Подожди! — взмолилась она. — Ох, Грейс, мне так много надо тебе сказать!

Я замерла на месте. Если отец нас услышит…

— Грейс, главное, запомни: женщина должна беречь себя. Не позволяй себе зависеть от мужчины! — Сейчас, вспоминая эти слова, я кляла себя, что не прислушалась к ним. — Никогда не полагайся на мужа. Сейчас тебе надо бежать, но я надеюсь, что придет день, когда ты перестанешь спасаться бегством.

От навернувшихся слез у меня все поплыло перед глазами. Мама не просто отпускала меня — она давала советы на будущее.

— Поспеши! — сказала она и вложила мне в руку пачку купюр. — Здесь семьдесят два доллара.

Вместе с моими сбережениями это составляло сто пять долларов.

— Едем со мной, — с тревогой позвала ее я.

Глаза мамы наполнились слезами.

— Не могу.

— Ты освободишься от него.

Мама покачала головой.

— Не получится. Денег едва хватит тебе одной.

Ее пальцы ласково коснулись моей мокрой от слез щеки.

— А теперь поезжай и не оглядывайся. И не пиши мне. Он не должен узнать, где ты. — Мама пошла к лестнице, ведущей в спальню, остановилась и еще раз посмотрела на меня. — Я почти не помню свою мать, но ее последние слова крепко засели у меня в памяти. Она сказала: «Если разбогатеешь, не трать все без остатка и не гонись за всеми возможностями». — Затем вошла в комнату и плотно закрыла за собой дверь.

Я выскочила на безлюдную улицу, неся в одной руке чемодан, а другой придерживая ноющие ребра.

Спустя несколько минут я добралась до студии мисс Миллер. Была уже середина ночи, и у нее не горел свет. Я поднялась по лестнице, постучала в дверь и стала ждать.

Она почти не удивилась, увидев меня на пороге. Я нервно ждала, пока она оденется и возьмет ключи от машины. Мы проехали двадцать четыре мили до автовокзала в Коламбусе.

— Береги себя, — сказала она, сажая меня в автобус. — И пришли мне открытку с выставки.

Мы обнялись, и она заплакала. Эта женщина была для меня не просто учителем танцев. Она учила меня концентрировать волю и внимание, помнить, что за пределами Плейн-Сити существует жизнь, и всегда верить в себя.

Я смотрела в окно автобуса до тех пор, пока мисс Миллер не исчезла из виду. Потом выпрямилась и сложила руки на коленях. Я обещала матери не оглядываться, но это не означает, что я выброшу из памяти минуту, пропитанную любовью и добротой, которую она мне подарила. Ее смелость и самопожертвование помогли мне продержаться. Я выдержала в Сан-Франциско, справлюсь и в Лос-Анджелесе.

Мне надо было показывать себя, поэтому иногда я просто танцевала на улице возле ресторанов «Браун Дерби» или «Массо и Франк». Ко мне пару раз подходили мужчины и предлагали работу в кино. Довольно быстро я поняла, что это ловящие момент голливудские авантюристы. Мне как-то даже сказали что-то вроде: «У меня есть кремового цвета „крайслер“ с красными сиденьями. Поехали ко мне, я тебя послушаю!» Руби точно не упустила бы такого шанса побывать в бунгало на холмах, но я не стала этого делать.

Во время просмотров я слышала разговоры претенденток об уроках танцев, актерского мастерства, вокала и владения речью, чтобы говорить, как элита Голливуда.

Я потеряла комнату, потому что вовремя не внесла плату. Хозяин запер дверь и не впускал меня туда, хоть я и говорила, что могу сразу все оплатить. Раз у меня были деньги, почему же я довела ситуацию до такого печального финала? Вот только я поклялась себе не тратить деньги из неприкосновенного конверта. Я точно знала, что стоит только начать, и покатится.

Я была разбита неудачей. Дважды в неделю я ездила на автобусе в Чайна-таун, где в кафе «Сэм Юэнь» на Аламеде могла купить миску супа, салат, три кусочка свинины с рисом и овощами и большой кусок яблочного пирога со стаканом молока за двадцать центов. Такой плотный обед давал мне возможность продержаться день или два. В остальное время я ела сэндвичи с майонезом.

Антияпонские настроения здесь были так же сильны, как и в Сан-Франциско. Каждый раз, когда меня просили пожертвовать деньги на содержание детей, ставших сиротами в результате войны, я сразу вспоминала Руби. Что бы я ни делала, как бы ни сопротивлялась, как бы ни истязала себя тренировками, я не могла избавиться от воспоминаний о той ночи, и она снова и снова вставала у меня перед глазами. Чем хуже у меня обстояли дела в Лос-Анджелесе, тем сильнее я винила себя в том, что произошло с Джо. Он же никогда не воспринимал меня так, как я его. Он наверняка считал меня кем-то вроде младшей сестры Руби, поэтому и водил на «Волшебника страны Оз». Разве молодые люди не возились с младшими сестрами своих девушек, не покупали им сладостей, чтобы впечатлить самих девушек, которые им нравились? Я же тогда все видела, только не позволяла себе этого признать: как он всегда смотрел на нее, с какой слегка утомленной интонацией говорил «А, ты опять? Здорово!», как они вместе сидели на протяжении всех трех шоу в «Запретном городе». Я думала, что он приходил в клуб ради меня, оказалось — ради Руби. Мне все еще было больно, но теперь я во всем винила себя, и это меня убивало. Дело в том, что в ту ночь Руби сказала правду: они не хотели причинить мне боль. Я вела себя как влюбленная дурочка, а они щадили меня, надеясь, что я скоро повзрослею и можно будет сказать мне правду. На первых порах я эту правду принять бы не смогла, как и получилось. А теперь я была в чужом городе, одна, без друзей и без денег. Права Элен — у всего есть свои последствия. Не следовало уезжать из Сан-Франциско, но вернуться было невозможно и даже написать Элен стыдно. Мне было страшно одиноко, но заводить новых друзей не хотелось. От голода у меня путались мысли, и в этом состоянии я убедила себя, что бедному человеку, который, как я, не знает, когда поест в следующий раз, друзья не по карману.

В июле, пробыв в Лос-Анджелесе пять месяцев, я потеряла сознание на уроке балета.

— Я просто устала, — сказала я маэстро Колмакову, когда открыла глаза и увидела его склонившееся надо мной лицо. Когда ты беден, то стараешься об этом никому не говорить.

— Ты хорошо танцуешь, — сказал маэстро, помогая мне сесть. — Но ты не должна забывать, что тело — это твой инструмент. Ты должна беречь его и заботиться о нем. Если у тебя есть красивая машина, но ты не заливаешь туда бензин, она никуда не поедет. А если ты в свой «линкольн» с откидным верхом зальешь дешевый бензин, то испортишь мотор. Мы с женой и сыновьями живем в четырех кварталах отсюда. Придешь сегодня к нам на ужин, или завтра я тебя на занятия не пушу.

Он ничего не хотел взамен. Я вспомнила, что такое человеческая доброта.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Луна Август 1940 года — сентябрь 1945 года

Элен. Ветром гонимые

После отъезда Грейс в нашей жизни все быстро изменилось. Я всегда шла вторым номером и ожидала, что меня назначат на место Грейс, но меня опередила Ида, хотя я не расстроилась. Я даже представить себе не могла, что буду каждый вечер носить чайники с чаем и прислуживать сестрам Лим за какие-то пять долларов в неделю. А Руби? Без работы и без Грейс, которая оплачивала половину квартиры, она была вынуждена вернуться к родственникам в Аламеду. Мы как-то раз встретились попить чаю, но все прошло неловко. Я еще несколько месяцев назад заметила, что между Руби и Джо что-то происходит. Это кто угодно мог заметить, как и то, что их отношения не были любовью. Это была страсть, и она осталась в прошлом, бушующее пламя угасло. Для Руби эти отношения не были серьезными, да и для Джо, похоже, тоже.

— Я больше с ним не встречаюсь, — сказала Руби, как будто это могло искупить ее вину. — Осознав боль Грейс, мы не могли продолжать.

Я всегда остерегалась Руби. Из Китая с каждым днем приходили известия одно хуже другого. Эти нелюди, японцы, жгли, грабили и насиловали всё и вся на своем пути. Может быть, жестокость была в крови всех японцев, а значит, и Руби тоже.

— Будь осторожна, ты можешь пострадать, — предупреждал меня Монро.

То, что в результате пострадала Грейс, а не я, заставило меня чувствовать себя каким-то слизняком. Я должна была защитить ее.

— От Грейс нет новостей? — спросила Руби.

— Нет, и я не знаю, как с ней связаться.

Грейс и Руби были похожи на цветки, сорванные ветром. Один цветок держался на чистоте и наивности, а другой — на хитрости и изворотливости. Обе они говорили, что им довелось многое пережить, но я думала по-другому.

Грейс избивал отец, но в мире случались вещи и похуже. Родители Руби пожелали вернуться в Японию — скатертью дорога. В результате Грейс отправилась искать счастья в Голливуд, Руби осталась блистать там, где была, а мне шрамы, оставленные жизнью, придется унести в могилу.

— Я скучаю по времени, когда мы были все вместе, — сказала Руби.

Я позлорадствовала ее страданиям, но позже, глядя, как она уходит, я еще раз осознала, как скоротечна жизнь. Любовь исчезает, дружба распадается. Я снова одна.

В августе, через полгода после отъезда Грейс, в «Запретном городе» дела пошли еще хуже. Чарли даже не мог разменять клиенту двадцатку. Многие из наших артистов ушли в другие клубы Чайна-тауна или ездили по разным местам в таком режиме, который некоторые называли «Круговорот „Китайское рагу“».

Эдди раздобыл где-то приглашение танцевать в клубе «Каса-дель-Мар» в Санта-Монике. Проблема заключалась в том, что приглашение было на пару танцоров.

— Они хотят китайских Фреда Астера и Джинджер Роджерс, — объяснил он. — Внимание, вопрос: кто станет моей Джинджер?

Я сразу же записалась на просмотр, потому что, во-первых, иначе мне пришлось бы вернуться на Китайскую телефонную станцию, а во-вторых, если я получу работу с Эдди, то смогу поискать Грейс.

— Это все равно что искать иголку в стоге сена, — смеялась Ида.

Остальные рассматривали приглашение Эдди не просто как возможность отправиться в Голливуд, но почти как предложение руки и сердца. Они уже представляли себе свадебные колокола и марши. Наконец подошла и моя очередь. Оказывается, он оставил меня напоследок.

Когда он обнял меня на танцполе, я смогла показать, что понимаю каждое его движение. После танца он пригласил меня на разговор.

— Ты очень изменилась с тех пор, как стала работать в «Запретном городе». Раньше ты была очень застенчивой, как будто выросла в башне из слоновой кости. Не сочти это оскорблением.

— Не сочту.

Я действительно изменилась за два года, прошедшие с тех пор, как мистер Беггерстаф попросил меня поднять юбку повыше и показать ноги. Как минимум научилась говорить на языке мира ночных клубов.

— Если ты поедешь со мной, — продолжил Эдди, — ты же не будешь смотреть на меня влюбленными глазами?

— Никаких влюбленных глаз, — пообещала я.

Но Эдди не был в этом уверен. Он захотел убедиться в том, что я смогу разучить сложный танец.

— Даже камень и железо изменяются, если к ним приложить тяжкий труд, — объявил он, подкрепив мои подозрения, что он вырос в добропорядочной китайской семье.

Мы репетировали после обеда, перед открытием «Запретного города». Для номера мы выбрали песню «Ночь и день», которую когда-то напевала Грейс. Я впитывала каждый поворот, каждое движение запястья, каждый подъем, которые показывал мне Эдди. Он хотел, чтобы танец заканчивался тем, что я выгибала спину через его бедро, а он касался головой моей груди. Это было романтично и очень красиво, особенно в платье с юбкой клеш, падавшей вокруг меня широким кругом.

После того как мы отработали это последнее па, Эдди помог мне выпрямиться и неожиданно взял на руки. Он не отводил взгляда от моих глаз, а потом поцеловал в губы. Его мягкие и нежные губы имели вкус бурбона.

— Ты великолепно справляешься, — сказал он. — И выглядишь хорошо.

— Спасибо, — сказала я. — Только больше этого не делай.

В этот момент я получила работу.

Отец закатил скандал, но я напомнила о своем участии в оплате учебы Монро, и это позволило нам обоим сохранить лицо.

Наше выступление в «Каса-дель-Мар» имело успех. Эдди был великолепен: нетипичный рост делал его движения длинными и элегантными, да и я оказалась надежной партнершей.

«Лос-Анджелес таймс» писала: «Публика была околдована восточным стилем Эдди By и Элен Фонг. Видимо, скоро мы увидим эту потрясающую танцевальную пару на большом экране».

Прошло всего несколько выступлений, когда в один из вечеров в мою гримерку постучали.

— Войдите! — сказала я, надевая чулок.

Дверь открылась, и показалась Грейс, держащая в руках вырезку из газеты. Она очень похудела: щеки впали, кости торчали, а кожа казалась восковой.

Хоть мы и китаянки, но все же актрисы, так что я позволила себе отступить от традиций и приняла ее объятия и поцелуи. А потом мы стали болтать о том, каким большим сюрпризом была наша встреча, каким прекрасным — наше шоу и как здорово, что мы снова встретились. Однако нельзя было не заметить, что блеск в глазах Грейс исчез.

— Что тут у нас? — В дверях появился Эдди, еще не снявший фрак. Заметив перемены, произошедшие с Грейс, он перестал улыбаться. Не говоря ни слова, он пересек комнату и крепко ее обнял. — Чертовски приятно снова видеть тебя, малышка.

Глаза Грейс наполнились слезами, но Эдди успокоил ее, не скупясь на объятия, поцелуи и слова заботы и ободрения.

— Ты никому из нас не писала, а мы волновались. Даже Чарли.

— Ты хочешь сказать, что он меня простил? — спросила она.

— За то, что сбежала тем вечером? Да он и не злился. Но, детка, тебе не стоило этого делать. Ни один парень не стоит того. Поверь мне на слово.

Грейс покраснела.

— Выходит, все знают мою историю?

Мы с Эдди промолчали, и она предпочла резко сменить тему.

— А что вы здесь делаете?

— Так ты только что видела, что именно мы тут делаем. — Он почесал подбородок. — Этот отель пожелал оригинальный номер, и мы его исполняем. И они прилично платят.

— Мы хотим еще найти работу в кино, — добавила я.

— Работу в кино… — Грейс нахмурилась. — Да уж, мне с этим не повезло.

— Эй, ну-ка прекращай! — воскликнул Эдди. — Никто не обещал, что будет легко. Это же шоу-бизнес. Иногда у тебя все идет хорошо, а иногда плохо. Такие дела! Ну же, взбодрись! Где твоя улыбка?

— Да, у каждой карьеры бывают спады, — робко согласилась она. — Тут легко впасть в депрессию. Даже если ты настоящая звезда. Вот ты закончил фильм, а что дальше? Будет ли еще работа? Хотя есть одна вещь, которая мне нравится в этой профессии.

— Дай угадаю, — сказал Эдди, подыгрывая ей. — Пока работаешь, ты знакомишься с новыми людьми. И вскоре начинаешь сталкиваться с ними в клубах, театрах и на киностудиях. А иногда натыкаешься на них в самых неожиданных местах, потому что мир тесен. Вот как мы сейчас!

— Ах, Эдди! — Глаза Грейс наполнились слезами. — Как же я по тебе скучала! Да что там, я даже по Иде соскучилась!

Когда у нас закончилось двухнедельное выступление в «Каса-дель-Мар», Грейс предложила мне разделить с ней убогую комнатку в общежитии в Голливуде. Эдди тоже снял жилье по соседству.

За это время Грейс не задала ни одного вопроса о Руби и сворачивала любые мои попытки поговорить о ней, но, как только мы поселились в одной комнате, этот разговор стал неизбежным.

— Ну давай уже закончим с этим, — предложила Грейс, когда я начала распаковывать свои вещи. — Как она?

— Сказала, что очень переживала из-за того, что случилось. — Я замолчала, чтобы понять, как Грейс будет реагировать. — Когда ты уехала, она была сама не своя.

— Да мне и самой тоже не сладко было…

— Ну что тут скажешь, Грейс? Ужасная история. — Каждое мое слово по-прежнему причиняло ей боль. Я и не думала, что невинная девушка может так глубоко переживать.

— Знаешь, я потом поняла, что Джо ведь мне ничего не сделал. — Я видела, что она много думала об этом. У нее для этого были целые месяцы одиночества. — Он обращался со мной, как с влюбленной девчонкой, которой я и была. Так что теперь я могу сказать, что пережила муки первой любви.

— А Руби?

— Здесь все сложнее. Мы же были подругами. Она должна, была мне сказать. Но если вспомнить мою реакцию, то становится понятно, почему она этого не сделала.

Я достала из чемодана фотографию в рамке, завернутую в свитер, и, не разворачивая, так и положила в ящик.

— Она захочет узнать о том, что я тебя нашла.

— Пожалуйста, не говори ей ничего. Мне и так стыдно, что я повела себя, как глупый ребенок, а то, что я ничего не добилась, и вовсе унизительно.

— Договорились. — Я взяла ее за руку. — Тогда нас будет только двое: Грейс и Элен.

Мы с Эдди обошли студии с тем же успехом, что и Грейс. Правда, нам было весело. Иногда, после сложного и безрезультатного дня, Эдди приносил что-нибудь выпить в нашу с Грейс комнату, где я делала горячие бутерброды с арахисовым маслом. Коктейли и изысканная еда! По воскресеньям мы кутили и ели кукурузные хлопья с молоком или остатки риса с сахаром и сливками. Грейс отвела нас в местечко под названием «Сэм Юэнь» в Чайна-тауне. Еда там была хорошей и дешевой, а я понравилась хозяину, потому что мы оба говорили на одном диалекте.

— Если вам, девушки, будет нужна работа…

Можно подумать, я смогла бы работать официанткой!

Когда Эдди нанял нам импресарио, Макса Филда, я подумала, что у настеперь все будет в порядке. Макс искал всевозможные виды мероприятий: клубные развлечения, выступления на вечер или на три.

Сначала мы с Грейс получили первый ангажемент — исполняли вариацию «Дай мне поиграть», которую репетировали когда-то с Руби в течение целых трех выходных в парке Флорентийские сады. Пара выступлений досталась и нам с Эдди.

Однажды вечером я осталась дома с температурой, а Грейс заменила меня в качестве партнерши Эдди на развлекательной программе у «Ла Ру». И тогда у Эдди возникла идея поставить танец для троих.

Мы сняли танцевальную студию. Грейс и Эдди нравился Коул Портер, и они подобрали идеальную песню с приятной мелодией и хорошим ритмом: «Тебя так легко полюбить». Эдди по очереди репетировал поддержки со мной и с Грейс.

— У Астера и Роджерс, Той и Уинга, Велоза и Йоланды, — у них у всех эти поддержки кажутся такими легкими! Но на самом деле это тяжелый труд! — сказала Грейс как-то после того, как в очередной раз упала.

Как часто Эдди ронял нас то на плечо, то на бедро, то на голову или на колени? А как часто он не удерживал нас, и мы летели на пол? Мы были все в синяках, но сколько бы раз я ни оказывалась на полу, я неизменно вставала и возвращалась в объятия Эдди. Я обожала с ним танцевать. И все время, пока мы были на танцполе, он не отрывал взгляда от моих глаз.

— Ты должна поверить, что мы влюблены, — убеждал он меня. — Покажи публике, что я соблазняю тебя, а ты мне поддаешься. Публика должна понять, что ты стала моей.

И я показывала — это было нетрудно, потому что не было правдой. Макс увидел номер и сказал, что он великолепен. Потом завел разговор об очевидном: вечерний костюм Эдди с длинными полами и широкими лацканами, накрахмаленная манишка и белый галстук — все это безнадежно устарело. Со мной и Грейс Макс был еще жестче.

— А вы, дамы, больше похожи на детей, чем на женщин. Вы молоды, хороши собой, но вам нужны правильные костюмы, чтобы вы выглядели элегантными, шикарными и завораживающими.

Никто раньше не сравнивал меня с ребенком. Я с детства была одета в лучшие платья в Чайнатауне, привыкла к сшитой на заказ одежде, поэтому заявление Макса было даже оскорбительным. Мы с Грейс пошли в магазин и на последние деньги, которые я привезла с собой, купили два одинаковых платья цвета шартрез, с голой спиной и расшитых блестками. В них мы уж точно на детей похожи не были. Макс немедленно устроил нам дебютный показ нашего номера в «Вендом» на Сансет-бульваре.

— Это, конечно, не «Трокадеро» и не «Мокамбо», — сказал Эдди, — но все же роскошный ночной клуб.

Перед выступлением Грейс прошлась по клубу, вернулась в полном восторге и волнении:

— В первом ряду за столиками сидят Ида Лупино, Энн Сотерн и Рэндольф Скотт!

— Ну, нельзя сказать, что это самые известные личности, — фыркнул Эдди, но я заметила, что ему льстит присутствие кинозвезд.

Мы назвались «Танцующими китайскими влюбленными». Мы с Грейс были в новых блестящих платьях, которые рассылали световые блики по всему залу. Эдди, в новом фраке с переливающимися лацканами и набриолиненными волосами, надеялся заполучить сердца всех присутствовавших дам. Мы скользили по танцполу, заключали друг друга в объятия и отпускали, чтобы снова слиться воедино. Хореография Эдди была очень грациозна и включала в себя множество красивых элементов, с подъемами на руки и опусканиями на колени. Вот он, склонившись, целует меня, затем склоняется к Грейс и целует ее. В конце номера он обвивает нас руками и поднимает над землей, а затем медленно и мягко опускает, что подчеркивает не только нашу хрупкость, но и его силу.

Мы окупили новые танцевальные костюмы, но больше нас туда не звали.

— Почему один мужчина танцует с двумя девушками? — спросил менеджер клуба после нашего выступления. — Что это значит? Китайские девушки это приветствуют?

Макс нашел для нас еще пару возможностей выступить во второсортных заведениях, но семнадцати с половиной долларов в неделю на троих, которые мы за это получили, было явно недостаточно для жизни.

Китайцы-повара в ночных клубах так нас жалели, что подкармливали остатками мороженого и черствыми булочками. Мы брали их домой, разогревали на пару и макали в растаявшее мороженое.

Я могла бы написать домой и попросить денег у отца, но не хотела доставлять ему такого удовольствия. Кроме того, для меня такая жизнь была веселым приключением.

Потом удача изменила нам. Нам отказывали снова и снова. В октябре наконец Максу удалось договориться о нашем выступлении перед показом фильма в кинотеатре «Орфей», прямо через улицу от того места, где, по рассказам Руби, она в детстве жила с родителями. Это было наше прощальное выступление: нашему трио отвели место между дрессированными собаками и номером пожилой женщины, которой уже давно стоило забыть о бурлеске. Мы постарались показать себя лучше всех остальных, но публике до нас не было никакого дела: она ждала начала фильма.

После двух недель подобных выступлений Эдди помрачнел. Мы сидели за сценой, на экране уже начали показывать, фильм, и свет от проектора сквозь экран отбрасывал на нас мельтешащие всполохи. Эдди уперся локтями в колени и смотрел в пол.

— Я так давно в шоу-бизнесе, и вот я оказался там, откуда начинал, — вяло произнес он. — Мой отец был врачом, он хотел, чтобы я пошел по его стопам. На первом курсе медицинского факультета в Йеле я отправился в местный подпольный бар, в котором в качестве прикрытия проводили танцевальные конкурсы. Приз за первое место — пятнадцать баксов. Я готов отдать что угодно, чтобы сейчас получить этот шанс.

Я положила руку ему на плечо.

— Ладно, Эдди. Пойдем домой.

Когда он стряхнул мою руку, мы с Грейс подтащили пару табуреток к его ящику и сели рядом с ним. Подолы юбок мы подобрали и уложили на коленях, чтобы они не пачкались о грязный пол.

— Когда-то на выходных я ездил в Нью-Йорк, чтобы посмотреть на Фреда и Адель Астер на Бродвее. Я мог посмотреть их шоу три раза подряд за одни выходные, а потом повторять то, что я увидел, на тротуаре. Далее я шел в Гарлем и смотрел выступление Билла Робинсона, Бэйтса Деревянная Нога и братьев Николас…

— А я видела Билла Боджангс Робинсона в «Маленьком полковнике в Риальто», — перебила его Грейс. — Мне не очень понравилась Ширли Темпл, но Билла Робинсона я просто обожала!

— Я ходил в аллею за клубом «Коттон», — продолжил Эдди. — Там ребята пили, курили и красовались друг перед другом. Это был тысяча девятьсот двадцать пятый год, и вы не поверите, кто еще танцевал там…

Тысяча девятьсот двадцать пятый? Мне было семь лет. Если он тогда учился в Йеле, значит, ему было около двадцати двух. Получается, что сейчас ему около тридцати семи.

Я посмотрела на Грейс, она тоже моргнула, глядя на меня: ну и дела!

Эдди провел рукой по волосам.

— У отца были связи в нью-йоркском Чайна-тауне, и на зимних каникулах он устроил меня на работу в клинику, потому что хотел, чтобы я набрался опыта. Но я вместо этого отправился к приятелям в клуб «Коттон». «Вы должны мне помочь!» — сказал я им, и они отправили меня в одно местечко на Пятой авеню. Когда я туда пришел, главный посмотрел на меня как на умалишенного, но музыканты у них там были хорошие, и я просто стал танцевать. Я был один среди танцующих парочек. И очень скоро они стали расступаться, давая мне место. Им понравилось! Они стали бросать мне деньги: настоящий дождь из банкнот и монет! Тогда я вплел наклоны за деньгами и укладывание их в карманы в ткань танца. И за эти пять минут я поднял больше, чем за пять дней работы в клинике друга моего отца! Музыканты доиграли, а я все еще собирал деньги. Подошел главный и сказал:

— Если сможешь так станцевать пять раз за вечер, то, считай, у тебя есть работа.

Эдди горделиво поднял подбородок.

— Есть что-нибудь выпить? — Увы, не было. — Но это местечко было нелегальным, — продолжил он. — Поэтому его часто грабили. Я там танцую во фраке, а все в это время рвутся к выходу. А потом пришло время вернуться в Йель…

Казалось, эти воспоминания были мучительны для Эдди.

— Отец был одним из первых китайцев, кому удалось получить медицинское образование в Америке. Я горжусь им, но не хочу быть врачом, принимать роды и вскрывать нарывы. Однажды вечером я позвал мать в свою комнату и открыл перед ней коробку с деньгами, которые заработал в том заведении. Она испугалась, что я кого-то ограбил. А вскоре после этого я уехал в Голливуд. Вы не поверите, где я нашел первую работу! Танцевал на открытии «Китайского театра Граумана»^[19], а потом перед каждым показом фильма. Это может показаться большим достижением, но на самом деле у меня были успехи и посерьезнее. Например, номер в кино: я спрыгивал с пианино и приземлялся на шпагат. Тогда все говорили, что это мой коронный номер. Я думал, что у меня все на мази.

— Это действительно твой фирменный знак, — сказала я. — И у тебя действительно все на мази. Это просто черная полоса…

— Я понимаю тебя, Эдди, — перебила меня Грейс. — С каждой возможностью, которая нам подворачивается, у меня возникает ощущение, что выше головы мне не прыгнуть. Даже если мне удастся сняться в кино, то только в роли горничной или роковой красотки. И даже если меня будет ждать успех, меня всегда будут сравнивать с…

— Я не хочу быть ничьей копией, — пробурчал Эдди. — Не хочу быть китайским Фредом Астером. Имитаторов и так полно. Нет, ну скажите, сколько может быть китайских Фредов Астеров? Дело не в имени, я и китайским Биллом Робинсоном тоже быть не хочу.

— Кто не слышал о китайской Бетти Грейбл — «Лучших ножках Чайна-тауна», китайской Софии Такер, китайском Гудини или китайском Бинге Кросби? — продолжила Грейс.

— Но это условности, — возразила я, стараясь повернуть беседу в рациональное русло. — Так зрителям и агентам проще разделить артистов по узнаваемым признакам…

— Ну да, если не хватает денег на Эррола Флинна, можно нанять кого попало, нарядить в лосины и шляпу с пером, дать в руки лук и стрелы и ждать, что зритель догадается, о чем идет речь? — язвительно бросил Эдди.

Выходит, я его оскорбила.

— Я хочу, чтобы меня узнавали как меня и благодаря тому, что делаю именно я, — вздохнул он. — Меня брали на роли гаитянина, индийца и японца. Но на роль китайца не брали ни разу, потому что считали, что я выгляжу недостаточно по-китайски. Моя фактура не подходила для роли официанта, слуги или убийцы. У меня просто нет шансов на успех. — Постепенно его гнев стал разгораться сильнее. — В «Старшем сыне» Чарли Чену так и не удается заполучить красавицу, а тут я в окружении двух дам. Но нарушая один стереотип, я тут же формирую другой: что все китайцы — гиганты секса и думают лишь о том, как бы изнасиловать всех белых женщин и осквернить кровь белой расы. Мало того: даже если удастся получить роль, то нам никогда не заплатят так, как белым. Да что там, нам никогда не получить тех денег, которые платят артистам-неграм! В клубе «Коттон» Этель Уотерс и Николас Бразерс получали по тысяче баксов в неделю. Билл Робинсон зарабатывал по три тысячи семьсот! Чарли и другие хозяева клубов никогда не станут платить нам такие деньги! Никогда!

По дороге домой Эдди купил кварту джина и не пригласил нас выпить с ним.

Элен. Буря эмоций

Ко Дню благодарения мы были на мели: никакой работы ни сейчас, ни в перспективе. Наш праздничный ужин состоял из замороженных булочек, купленных за десять центов в Чайна-тауне. Нам с Грейс надо было найти работу, но для американок, которые выглядели как китаянки, это было так же сложно, как найти черную кошку в темной комнате.

Однажды в понедельник, сразу после Дня благодарения, нам с Грейс повезло найти место продавщиц шоколадного мороженого у «Си Си Браун» на Голливудском бульваре, всего в квартале от «Китайского театра Граумана» и практически напротив отеля «Рузвельт». На работе нам иногда перепадало что-нибудь поесть, а покупатели порой оставляли чаевые.

Тим Макналти, управляющий, оказался неплохим человеком. Он был высокого роста, обладал тихим голосом и следил за прической. Я никогда раньше не работала в ресторане, но Тим был очень терпелив и дружелюбен, подшучивал над тем, как я упорно стремлюсь к совершенству, посыпая порции нарезанным миндалем и украшая их вишенкой. И правда, готовить и подавать мороженое, политое горячим шоколадом, людям, жаждущим ощутить это удовольствие на языке, было не таким уж плохим занятием.

Когда спустя несколько дней после начала работы Тим пригласил меня на свидание, я, к собственному удивлению, согласилась. Мне было одиноко, и это одиночество длилось не один год. Мне нравилось, что он помогает мне выйти из машины, придерживает меня под руку, когда мы идем по улице, обнимает за плечи, сидя в зале кинотеатра. Спустя пару часов Тим поцеловал меня на крыльце моего дома. И это не было похоже на то, как целовал меня Эдди во время выступления.

Я никогда раньше не целовала белого, и мне стало интересно, насколько белый отличается от китайца в остальном.

На следующий день, когда я пришла на работу, Тим был внимателен, но не навязчив. Мне показалось, что на густую тень окружавшего меня одиночества пали первые лучи света, и из-за этого ощущения я приняла его второе приглашение встретиться, которое последовало пару дней спустя.

В наших развлечениях не было ничего роскошного, потому что у него тоже не было денег. Тим был просто приятным мужчиной, который после ужина пригласил меня к себе в, гости.

Его комната оказалась чисто убранной. А как он любил меня… Его кожа казалась такой белой по сравнению с моей, и на несколько минут я забыла обо всем, ощущая лишь охватившую меня знакомую волну тепла, подталкивавшую к пропасти. Потом внезапно откуда-то появился ужас и сжал мое сердце. Глубоко внутри себя я отпрянула от этого человека, но бежать было некуда.

Я не пыталась остановить Тима. Лишь заставила тело ничего не чувствовать и дождалась, пока его тело не перестало содрогаться от удовольствия. А потом… а потом я заплакала. Как я вообще могла позволить Тиму прикоснуться к себе? Я знала, что физическая любовь может быть утешением и удовольствием для замужних женщин, но сейчас я совершила ужасную ошибку. Я пыталась утолить жажду любви неверным способом, и все мои попытки найти утешение привели к тому, что сейчас я ощущала себя оскверненной.

— Все в порядке, — успокаивал меня Тим, но ему было не понять охвативших меня чувств.

Я завернулась в простыню и принялась собирать одежду. А Тим все это время уговаривал меня остаться.

Когда я обулась и встала, он тоже выбрался из кровати, хоть я и говорила, что это было не обязательно. Я прикрыла глаза.

— Я не такая, — сказала я. — Я так не поступаю.

Тим оделся и отвез меня домой, хоть я и говорила, что он не обязан этого делать. Он предложил подняться и посидеть со мной, пока мне не станет легче, но я отказалась. Тогда он спросил, не привезти ли мне чего-нибудь, и я снова отказалась.

Дома я рассказала Грейс о том, что сделала, и она, разумеется, была потрясена этой новостью.

— Ну, он хотя бы приятный человек, — сказала она, пытаясь делать вид, словно понимает, о чем идет речь. — Ведь это и должно так происходить, да? То есть с хорошим человеком? Ты еще будешь с ним встречаться?

— Нам обоим надо быть завтра на работе, так что да, я думаю, что мы встретимся.

Но оказалось, что готовить мороженое с горячим шоколадом очень трудно, когда Тим постоянно подходит и шепчет на ухо: «У нас все в порядке? Мне очень жаль, что ты так все это воспринимаешь. Мы можем встретиться и обсудить это? Элен, я думал, что тебе было приятно».

В конце смены я попросила расчет. Я продержалась в роли продавщицы мороженого одну неделю и один день.

— Ничего, — бодро сказала Грейс. — Найдем новую работу.

— Но тебе не обязательно уходить…

— Очень даже обязательно! — отрезала она. — Мы будем держаться вместе.

В тот вечер мы отправились в Чайна-таун в «Сэм Юэнь». Когда хозяин в очередной раз предложил нам работу, мы согласились. Если бы отец видел меня, то умер бы от стыда.

Спустя пару дней Эдди громко постучался в нашу с Грейс дверь. Когда я ему открыла, он просто вошел и бросил на кофейный столик свежий журнал «Лайф». На обложке красовалась фотография длинных ног, бесконечно длинных нагих ног, которые заканчивались… огромным шаром, прикрывавшим все остальное, давая волю воображению. Лицо женщины было скрыто, то есть кокетливо отвернуто от камеры, но заголовок не скрывал ее имени: Принцесса Тай, звезда ночного клуба «Запретный город» из Сан-Франциско.

Мы втроем с трудом уместились на крохотном диванчике и стали жадно читать и рассматривать фотографии.

— Эй! А вот Ирен и Джек! — От Эдди пахло спиртным. — Ну, держу пари, что она уже успела изучить все его фокусы.

— Похоже, Ида немного поправилась, — заметила я.

— Чарли и Боб Хоуп? — воскликнула Грейс.

Автор статьи называл Принцессу Тай «единственной в мире китайской танцовщицей с шарами».

— Она приехала к нам прямо из Китая, — невнятно прочитал Эдди. — И когда она двигается вместе с этим бледным шаром, зрителям кажется, что сквозь него они могут заглянуть прямо в Поднебесную! На самом деле этого они сделать не могут, но не оставляют попыток.

— «Лайф» читают все, — сказала Грейс. — А значит, все это увидят и захотят заглянуть в «Запретный город». Выходит, пришел конец бедам Чарли.

— Ты думаешь, что мы можем вернуться? — с надеждой спросила я.

Но Эдди вел себя как лягушка на дне глубокого колодца: видел только то, что хотел видеть, не замечая ничего другого и не думая об этом.

— У Макса есть пара идей, — заявил он. — Он что-нибудь придумает.

Но Максу не удалось достать нам ни одного приглашения. Никто не хотел портить себе настроение присутствием китайских лиц на их празднике жизни.

На Рождество выдалась чудесная погода, теплая и солнечная. Однако в нашей с Грейс комнате царило не особенно праздничное настроение. У нас была елка высотой в восемнадцать дюймов, которую мы украсили подвешенным на нитках попкорном, крохотными красными шарами и самой дешевой мишурой.

Эдди пришел с кастрюлькой тыквенного супа. Я подарила Грейс румяна, она мне — шапку, которую связала сама. Эдди я подарила галстук, Грейс — шарф собственного изготовления. Мы с Грейс получили от Эдди фунтовую коробку конфет. Праздник вышел скучноватым, но все же не таким мрачным, как последующий за ним Новый год.

Эдди в тот новогодний вечер был чем-то занят, поэтому мы с Грейс нарядились и пошли гулять по Голливудскому бульвару. Мы наблюдали за счастливыми парами, впархивавшими в отель «Рузвельт», предвкушавшими приятный вечер, видели и простых гуляк.

В полночь мы загадали желания на следующий год, после чего решили вернуться к себе в комнату. Свернув на Айвар-авеню, мы наткнулись на двоих полицейских, избивавших мужчину в вечернем костюме. Этим мужчиной оказался Эдди. Вдалеке виднелась спина убегавшего второго мужчины.

— Может, сегодня и Новый год, но мы не потерпим никаких петухов на нашей территории! — прорычал полицейский размером с быка, прижимая Эдди к решетке ограждения. Эдди попытался что-то сказать, но второй полицейский его перебил:

— И варежку свою прикрой, если не хочешь неприятностей!

Затем один из них сложил ручищу в огромный кулак и ударил Эдди в живот, отчего тот согнулся пополам и упал на землю.

— Голубок!

— Валет!

Я бросилась вперед и опустилась на колени перед Эдди, затем обернулась и с ненавистью посмотрела на полицейских.

— Что вы себе позволяете! Кем вы себя возомнили?

Бык только усмехнулся в ответ.

— А вы кем себя возомнили? Подружками этого терпилы?

Грейс была в полном замешательстве. Для нее эти полицейские разговаривали на иностранном языке.

— Они — камни на моей шее, — простонал с земли Эдди. А потом рассмеялся.

— Он с нами, — сказала я. — Он выпил лишнего, и мы потеряли друг друга. Это же Новый год…

Полицейские еще немного побранились и отстали от нас. Мы с Грейс помогли Эдди подняться. Поддерживая его с обеих сторон, мы так и пошли по Айвар-авеню к дому, в котором жили.

Пошарив у Эдди в карманах, я нашла ключ и отперла дверь в его комнату.

— Элен, ты сегодня спасла мою задницу. Точно, — с благодарностью пробормотал он, пока мы помогали ему улечься на кровать.

Я оставила его ключ на тумбочке. Когда мы с Грейс добрались к себе, я была зла и напугана.

— Как они смеют так разговаривать с Эдди! Ты видела, как один из них ударил его? Нет, нам надо написать заявление в полицию! И вообще, что это было? Почему они называли его петухом?

Я откашлялась и сказала то, что должна была сказать:

— Эдди не нравятся девушки.

Грейс непонимающе покачала головой.

— Ну, ты же знаешь, о чем идет речь. Он голубой.

Грейс все еще не понимала.

— Он гомик, педик. — Я использовала разговорные слова, надеясь, что они в итоге наведут ее на нужную мысль.

У Грейс глаза полезли на лоб, но она мне не поверила и стала перечислять доказательства моей неправоты.

— Эдди же встречался с девочками из наших. Он танцевал с женщинами, приходившими в клуб. Ты же его партнерша, и он целует нас во время танца.

— Эдди — китайский Фред Астер, но это не означает, что он не может быть петушком.

— Да что это значит?

Я вздохнула.

— Петушок — это тот, кто любит «топтать» не куриц, а других петухов. Мужчин. Им нравится…

Грейс подняла руку, не желая слушать продолжения.

— Откуда ты знаешь?

— Я выросла в Сан-Франциско. В самом городе. Может быть, поэтому я всегда знала, кто такой Эдди. — Подумав, я добавила: — В каждой семье есть своя паршивая овца.

— Паршивая овца? У нас в Плейн-Сити такого не было, — задумалась Грейс. — Хотя, может быть, продавец гамбургеров… Элен, а ты уверена?

Я кивнула.

— Но он все равно тебе нравится?

— Он мой друг и партнер. Я уважаю его, и именно он привез меня сюда. И вспомни, Грейс, как много хорошего Эдди сделал для тебя. То, что ты узнала о нем сейчас, ничего не меняет. Он все тот же человек, которого ты знала все это время.

Грейс насупилась. Наконец она дернула плечами, избавляясь от накопившегося напряжения. Потом она просто посмотрела мне в глаза.

— Как думаешь, может быть, все мужчины в этом бизнесе петушки или голубки? Как их там называют? Потому что это многое бы объясняло.

Первые два месяца 1941 года выдались тяжелыми и беспросветными. Я ощущала себя покинутой всеми, одинокой и лишенной надежд. Я ездила на автобусе в Чайна-таун на работу, ходила на просмотры, которые не приносили никаких результатов, и беспокоилась о том, где бы взять денег. Грейс тоже нельзя было назвать жизнерадостной и веселой.

— Как думаешь, сколько порций свинины можно подать клиентам, не замечая этого, если ты полностью погружен в мечты? — спросила она как-то.

И чем дольше были наши вечера, тем причудливее становились наши фантазии.

В конце февраля я слегла с кишечным гриппом. Я свернулась на диванчике, спала и никуда не выходила. Спустя пару дней Грейс начала посматривать на меня таким взглядом, которым, как я иногда замечала, она окидывала некоторых наших танцовщиц.

— Элен, — сказала Грейс однажды, сев на пол перед диваном, — я, кажется, знаю, что с тобой происходит. Ты беременна.

— Беременна?

— Ну да. Подумай сама. Когда у тебя последний раз были месячные?

Я прикинула в уме и поняла, что их не было с… А потом добавила к картине остальные симптомы.

— Ой! — Я вонзила ногти в ладони, подавляя сильнейшее желание разрыдаться.

Грейс отвела меня к доктору, который подтвердил диагноз: я ждала ребенка. Меня накрыла целая буря эмоций, подхватила и понесла, не давая сделать ни вдоха, ни движения.

— Ты должна сказать об этом Тиму, — заявила Грейс.

Я, правда, не знала, чего она ожидала этим добиться, но позволила ей отвести себя к «Си Си Браун». Грейс ждала возле прилавка, пока мы с Тимом разговаривали в подсобке.

— Я не могу жениться на тебе, — пробормотал Тим. — Это запрещено законом. Мне очень жаль.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Слушай, ясно же, что у тебя был опыт в этом деле. Мне ужасно неудобно говорить об этом вслух, но я знаю, что не был у тебя первым.

Чего еще ждать от белого?

Эдди предложил побить Тима, что нас всех рассмешило. Тогда он пообещал, что найдет людей, которые мне «помогут», но мне стало плохо при этой мысли.

— Я не могу пойти на подпольный аборт, — произнесла я. — Просто не могу.

Грейс предложила мне отправиться в приют для незамужних матерей, родить там ребенка и отдать на усыновление, а потом вернуться к прежней жизни.

— Так иногда поступают даже в Плейн-Сити, — сказала она.

— Да, но там когда-нибудь рождались полукровки? — задала вопрос я, и глаза Грейс расширились, когда она поняла, что это может значить. — К ребенку будут относиться как к безродной дворняге. Не белый и не китаец.

Только произнеся эти слова вслух, я почувствовала, как невыносима мне эта идея.

— А как он будет выглядеть? — спросила Грейс. Ее любопытство было оскорбительно.

— Не знаю. Наверное, будет уродцем.

Грейс и Эдди остались рядом со мной. Они подавали мне платки, когда я плакала, приносили суп и крекеры. Отчаяние парализовало меня, лишило сил. Я не могла пойти на аборт и не могла отдать ребенка на усыновление. И тем более не могла вернуться домой с незаконнорожденным полукровкой.

Когда Грейс отправилась на работу, я распаковала укутанную в свитер фотографию, которую спрятала в ящик комода в самый первый день в этой комнате, и взяла ее с собой на диван. Вытянувшись на нем так, чтобы ноги лежали на его спинке, я поставила снимок себе на живот, оперев его на бедра. Я была одинока и напугана, но внутри меня зрела жизнь, крохотная, беззащитная. И она нуждалась во мне, нуждалась в моей любви. Я знала, что можно сделать. Надо только, чтобы друзья мне помогли.

Через неделю мы втроем отправились в здание городского суда, где мы с Эдди поженились. Я нарядилась, Эдди в бежевой спортивной куртке и каштановых брюках был великолепен. Грейс выступила нашей свидетельницей. Вся церемония уложилась в пять минут.

Когда мы вернулись домой, Эдди сел рядом со мной на диван. На подушке лежал мой маленький букет. Нам не о чем было говорить, потому что эта свадьба была не совсем обычной. Эдди помогал мне выбраться из ямы, в которую я попала, а я становилась прикрытием для его иных «интересов».

Наконец он хлопнул себя по бедрам.

— Ну, кажется, мне пора. — Он встал. — Грейс, мы не хотим тебя вытеснять. Я пока посплю в своей квартире.

— Мне бы очень хотелось, чтобы это событие было для тебя радостным, Элен, — сказала Грейс, когда за Эдди закрылась дверь.

Я вздернула подбородок.

— Ничего. Все в порядке.

— Когда тебе исполнится тридцать, ему будет почти пятьдесят, — мрачно продолжила она. — А когда тебе будет пятьдесят, ему…

— Мой отец намного старше мамы. Так и должно быть…

— В китайских традициях, — закончила мою мысль Грейс. Потом, помолчав, добавила: — Это ведь даже не его ребенок.

— Для меня это не имеет значения.

— А твои родители не догадаются, что ребенок… — Она замолчала в поисках вежливого слова, обозначающего «полукровка». — Не полностью китаец? Твой отец очень наблюдателен.

— Может быть, они просто увидят в нем внука.

В наших жизнях почти ничего не изменилось. Я написала маме и отцу о том, что вышла замуж, и через две недели к нашим дверям доставили коробку с сервизом из кантонского фарфора на двенадцать персон. Я выждала необходимое время для соблюдения приличий и отправила телеграмму, возвещавшую о моей беременности, а в ответ получила от матери по почте конверт с хрустящей двадцатидолларовой купюрой на одежду для беременных и записку от нее с советом использовать сушеные подсоленные сливы, чтобы унять утреннюю тошноту.

Эдди и Грейс поменялись квартирами, но мы по-прежнему ужинали вместе. Эдди ходил на просмотры и пил в одиночестве. После дневной смены в «Сэм Юэнь» я шла в храм Конг Чоу, чтобы помолиться, принести пожертвования и попросить о сыне.

— Но девочки же такие милые! — недоумевала Грейс.

— Каждая китайская женщина мечтает о сыне, — объяснила я. — А что проку от дочерей? Одни разочарования.

— Не говори так! — возмущалась Грейс. — Ты сама в это не веришь.

Но я именно так и думала.

— Это факт, — со вздохом отвечала я, напуская на себя вид умудренной опытом реалистки, но мое сердце рвалось на части от отчаяния. — Девочка — лишь бесполезный побег на семейном древе.

Грейс слушала меня и изо всех сил сочувствовала.

— Ты же должна быть счастливой. У тебя есть муж, и скоро родится ребенок. Разве ты не видишь, как тебе повезло?

Мы вяло пытались взбодриться, но боль, злоба и ощущение неудачи давили на нас с такой силой, что это не принесло нам никакой пользы. Я так много хотела рассказать Грейс, но не знала, с чего начать. Она снова стала думать о побеге, я чувствовала в ней это желание, но сейчас ей было некуда идти.

А Эдди? Может, мы и хотели разбежаться, но, как однажды довольно мрачно заметила Грейс, «нам никуда друг от друга не деться, потому что мы привязаны друг к другу, мы члены танцевальной группы, соратники и творцы общей славы». Как будто кроме этого нас ничего не связывало.

В конце апреля Эдди пришла телеграмма от Чарли Лоу, дела которого стремительно пошли в гору после памятной статьи в «Лайф». Он предлагал «Китайским танцующим влюбленным» триста долларов в неделю и свой номер. Это по-прежнему было ничтожно мало по сравнению с тем, что зарабатывал Билл Робинсон, но триста долларов для нашего трио было огромной суммой.

— Я бы отдала что угодно, лишь бы вернуться в Сан-Франциско, — взмолилась Грейс. Ну конечно же, она хотела сказать «оказаться как можно дальше от этого ужаса».

— Мы никогда не попадем на киноэкран, если вернемся в «Запретный город», — вяло возразил Эдди.

— На экран? — подняла его на смех я. Оставалось только надеяться, что это не означало, что в скором времени я превращусь в сварливую жену. Ну, такую, которая всячески унижает мужа, если рис посажен недостаточно ровными рядами. — У нас скоро родится ребенок. Я хочу домой. Если ты не согласен на предложение Чарли, можно устроиться в другой клуб Чайна-тауна.

— Если мне придется работать в китайском клубе, то это будет лучший из лучших, — сдался Эдди, уступая моим желаниям.

Через два дня мы упаковали вещи, сели на автобус до железнодорожного вокзала, а там — на поезд до Окленда. Разумеется, я переживала, как отец примет Эдди, но еще больше я переживала о том, как мой муж впишется в жизнь моей семьи.

Добравшись до нашего семейного дома, мы все вместе вошли во дворик и направились к внутреннему зданию. Я открыла дверь.

Отец, в своем обычном костюме, обложенный подушками, сидел в кресле и читал китайскую газету. Мама пристроилась у окна, положив ноги на маленькую табуретку. Племянницы и племянники в уголке играли в камешки.

— Элен приехала! — взвизгнул кто-то из них.

В ту же секунду они были уже на ногах и бросились к нам. На этот крик выбегали и другие родственники, иллюстрируя присказку, что в доме вести разносятся в одно мгновение, как на рынке.

— Покажите-ка мне этого мужа! — велел отец, но, к счастью, это его требование потонуло среди всеобщей суеты и гомона.

— У тебя еще не видно живота. — Слова мамы были еле слышны в этом шуме.

— А ты подарки привезла? — пропищал кто-то из детей.

— Ты там встречалась с кинозвездами? — робко спросила одна из невесток.

— Вы уже кушали? — Мама пригласила нас с мужем войти в дом этим традиционным приветствием. — Твой муж пьет чай?

— А как ты назовешь ребенка? В честь бабушки или дедушки? — спросил сынишка старшего брата.

— Не думаю, что Элен так поступит, — сказал сыну Вашингтон. — Я же не назвал тебя в честь твоего деда. Тебе самому какое имя больше нравится, Джек или До Кунг?

— Джек, — признался ребенок и умчался к матери.

Монро незаметно подошел к Грейс. Я слышала, как он тихо спросил ее:

— Я надеюсь, ты на меня не в обиде?

Она ответила: «Никаких обид». Что еще она могла сказать? Он взял ее чемодан, и мы пошли в мою комнату, где уже стояла дополнительная узенькая койка между моей кроватью и окном.

— Дополнительная кровать — для Грейс, пока она не найдет себе жилье, — пояснил Монро.

В этом доме было столько комнат, и они не сумели найти места для моей подруги?

Все толпились вокруг нас, чтобы поближе познакомиться с новоиспеченным родственником и присмотреться к новенькой девушке, которая приблудилась к молодоженам. Вашингтон решил взять происходящее в свои руки.

— Мы дадим вам пару минут, чтобы освежиться с дороги, но потом, пожалуйста, возвращайтесь в гостиную. Скоро ужин.

Нас ожидал не слишком теплый прием, в лучшем случае его можно было назвать формальным, но иного я и не ожидала. Когда все разошлись, Эдди ушел в туалет переодеваться. Выйдя оттуда, он достал флягу и сделал два больших глотка.

— Я не хочу идти туда одна, — сказала я ему. Он молча посмотрел на меня и сделал еще один глоток.

— Я пойду с тобой, — предложила Грейс.

Однако когда мы спустились в гостиную, Вашингтон указал нам в сторону кухни. К этому я тоже была готова и автоматически послушалась. Грейс пошла со мной на кухню, где всем заправляла мама. Женщины резали, чистили, перемешивали и выполняли всевозможные указания быстро и покорно, а вокруг бегали дети.

По-китайски, чтобы Грейс ее не поняла, мама велела мне накрыть на стол. Это было невежливо. Я проводила Грейс в общую столовую, в которой стоял длинный стол на тридцать человек родни и гостей. Мы накрыли его.

Когда все расселись, из кухни стали появляться блюда: курица в миндале, жареная утка, омлет со свининой, запеченной на гриле, мелко нарубленная свинина с маринованными овощами, сыр тофу с черными грибами, рыба с имбирем на пару, зеленый лук и кинза. Ужин нельзя было назвать роскошным, всего лишь домашняя еда, но стук палочек по краям мисок с рисом и шумное прихлебывание чая наполнили мое сердце ощущением покоя.

Эдди по-прежнему не было, и я видела, что с каждой минутой отец сердился все сильнее. Монро же сиял, сидя между мной и Грейс и подкладывая в наши тарелки вкусные кусочки. Может быть, у Монро и Грейс еще не все потеряно? Надежды мало, но вдруг?

Остальные братья и отец разговаривали только между собой, в то время как их жены сновали между столом и кухней, следя за тем, чтобы блюда на столе не пустовали, чайники были заполнены чаем, а дети вели себя прилично и не раздражали старших. Я же нервно теребила край своей салфетки.

Где же Эдди? Зачем ему было так меня унижать? Он же вырос в достойной семье и не мог не понимать, как будет воспринято подобное опоздание главой этого семейства, частью которого он тоже стал.

Наконец Эдди появился в столовой и занял пустовавшее место рядом с отцом. Отец постучал костяшками пальцев о стол, чтобы привлечь всеобщее внимание, и в комнате воцарилась тишина. Он поздравил меня со вступлением в брак и в паре сухих слов выразил «радость» по поводу скорого рождения еще одного внука. Затем переключил внимание на Эдди.

— Спасибо, что вернул домой нашу дочь, — провозгласил он. — И теперь, когда она стала замужней женщиной, она больше не будет появляться в ночных клубах.

Не дожидаясь ответа Эдди, я сказала:

— Папа, у нас троих есть свой номер. Я возвращаюсь в «Запретный город» вместе с Эдди и Грейс.

— Этому не бывать! — рыкнул отец.

— Боюсь, именно так оно и будет, господин.

Отец обернулся на звук незнакомого голоса, который принадлежал моему мужу, и нахмурился.

— Мало того что моя дочь публично обнажает руки и ноги, так она собирается это делать, став мужниной женой? Еще и беременной? Что за человек стал моим зятем, раз он позволяет своей жене такое неприличное поведение?

— Я веду себя достойно, — сказала я.

Отец резко выдохнул, словно бык, отгоняющий мошкару.

— Я должен был догадаться, что произойдет что-то вроде этого.

— Папа, я вернулась домой…

— Что толку от мужчины-притворщика? — возгласил папа, обращаясь к Эдди. — Если он всего лишь маска, за которой скрываются тайны и секреты?

Да, я напрасно думала, что отец не станет спрашивать людей вокруг, чтобы узнать, за какого человека вышла его дочь. Тем временем он поднял вверх указательный палец:

— Сейчас я расскажу вам, что такое успех.

Монро слегка толкнул меня локтем и состроил мину, как бы говоря: «Началось!»

— Успех складывается из того, чего вам удается достичь в течение жизни, — начал отец. — Вы создаете семью и рожаете детей. Потом они вырастают и начинают заботиться о вас. Когда вы умираете, ваши дети и внуки приносят пожертвования, чтобы вам было хорошо в мире мертвых. А вы будете это делать для меня?

— Вы хотите знать, сколько денег мы с Элен будем приносить вам каждый месяц? — спросил Эдди.

Отец замер на месте.

— Все мои дети вносят свою лепту в семейный бюджет. Их долг отдавать, а мой — принимать их уважение. Вы будете жить здесь, а вскоре вас станет трое, и мне надо будет кормить всех троих. Такова традиция…

— Мы с Элен не придерживаемся традиционных укладов, — перебил его Эдди.

— Вам придется их уважать, если вы хотите здесь жить.

— Мы не хотим здесь жить. — Эдди обвел взглядом всех мужчин, собравшихся за столом, затем его глаза встретились с глазами отца. — У меня будет достаточный заработок, чтобы содержать семью, и очень скоро мы от вас съедем. Из уважения к вам мы все же будем каждый месяц присылать вам деньги, но не ожидайте, что мы будем весь свой заработок отдавать вам.

Ну что же, посмотрим, что из этого получится…

Руби. Облачная дымка

Женщина постоянно меняется. Боль и неудачи действуют на наше мировоззрение так же, как радость и успех. И люди, окружающие нас, в любой момент могут оказаться нам друзьями, соперниками или врагами. Да и сами мы можем быть щедрыми и ядовитыми, любящими или язвительными, надежными или подлыми.

Мне было о чем сожалеть, размышляя о прошлом. Держа наши с Джо отношения в секрете от Грейс, я убеждала себя, что так лучше, потому что знала, как больно ей будет, узнай она правду. Я и сейчас считала, что намерения мои были благими, но мое поведение в ту ночь было непростительно жестоким. Решив преподать ей урок взросления, я забыла, что друзья не устраивают друг другу подобных испытаний.

Теперь, сидя в незаметном углу главного зала «Запретного города», я наблюдала, как Грейс, Элен и Эдди идут через фойе в гримерные, и пыталась угадать, с какими лицами поприветствуют меня друзья. И какое лицо покажу им я. Я знала, что сильно изменилась за это время. Изменились ли они?

Спустя несколько минут они появились на танцполе уже в костюмах. Чарли вышел из кабинета и поприветствовал их как пропавших и вновь обретенных детей, как будто их розыск и возвращение были его собственной идеей.

Друзья заняли свои места на сцене, и оркестр заиграл. Танец завершился великолепным жестом: Эдди закружил Грейс и Элен так, что подолы платьев улеглись облачками вокруг их ног.

— Не понял, — сказал Чарли, когда смолкли последние ноты, а Грейс с Элен поднялись на ноги.

Эдди старался не терять энтузиазма.

— Это шикарный номер! Он уникален.

— Ну да, уникальности у него не отнять. Вот только он сомнительный, и мне это не нравится. Ладно, новобрачных я разделять не стану. Грейс, одна из «пони» вчера вечером загремела в больницу с аппендицитом. Можешь занять ее место.

Грейс выглядела так, будто ей влепили пощечину, но, казалось, в ней не осталось ни капли воли, чтобы дать сдачи.

— Я не знаю программы, — вяло возразила она после долгой паузы.

— Даже в худший из своих дней ты танцуешь лучше остальных. И пятьдесят долларов в неделю — это больше, чем ты получала до отъезда.

— Но это намного меньше того, что ты мне обещал…

— Как одной из «Китайских танцующих влюбленных», — перебил ее Чарли. — А сейчас — марш переодеваться! — И он оттолкнул стул от стола, чтобы встать. — Рад снова видеть вас троих здесь.

— Я поставил этот номер, и он хорош. — Эдди отказывался сдаваться.

Чарли проигнорировал его усилия.

— Приходите ко мне, когда решите, что будете делать дальше, и мы обсудим детали.

Когда он вышел, Эдди повернулся к Элен и Грейс.

— Ну, хотя бы мне не придется больше поднимать вас обеих на руки, коровы, — горько бросил он.

Я прекрасно понимала, что творится у него в душе. Эдди лишился иллюзий. Но ведь и девушкам было нелегко. Я слышала, что Элен и Эдди поженились — смешно, конечно, но, значит, ей придется расхлебывать последствия разочарования, как и всем женам. А Грейс просто вышвырнули из их тесной компании.

Я поругалась с Чарли, который исполнил мой план их возвращения в «Запретный город». И все шло хорошо, пока не заболела эта Лили, будь она неладна! Да и просить их показать свой номер было жестоко.

— Зачем давать Грейс надежду, если ты в любом случае собираешься поставить ее в кордебалет? — спросила я.

— Я здесь главный, — напомнил он мне.

Прежняя Грейс не преминула бы напомнить Чарли, что когда-то она была старшей над девочками, но Лос-Анджелес что-то в ней сломал.

— Ты же не сможешь танцевать все время, — донесся до меня голос Грейс, обращавшейся к Элен. — Тебе надо было сказать Чарли, что ты беременна.

Эдди скоро станет отцом? Вот это новость!

Эдди взял Элен под руку и повел ее в кабинет Чарли, оставив Грейс в одиночестве. В этот момент я вышла из тени и тронула ее за плечо. Она обернулась. На долю секунды ее лицо ожило, потом так же быстро побледнело. Она сложила руки на груди, стараясь защититься от меня.

— Руби, — безжизненно произнесла она. — Что ты тут делаешь?

— Танцую, разумеется.

Мы внимательно разглядывали друг друга, отмечая мельчайшие перемены, появившиеся в нас за прошедший год.

— Как жаль, что ты тогда уехала, так и не дав мне шанса все объяснить.

— Нечего было объяснять. Я увидела, как вы с Джо занимались любовью.

— Грейс, мне так жаль! Прости меня…

— Давай поговорим в другой раз, — перебила она, не обращая внимания на мои извинения. — Я должна заменить одну из девочек. Не покажешь мне костюмы?

Мы прошли за бархатный занавес к гримерным, поддерживая светскую беседу и обмениваясь ничего не значащими репликами.

— Как ты следишь за фигурой? Ты всегда такая стройная! — Я решила сделать Грейс комплимент

— Это ты у меня спрашиваешь? — Пожала она плечами. — Ты сама редкостнаякрасотка. Правда, ты всегда ею была…

Мы вошли в гримерную, где Ирен кормила грудью ребенка.

— Это. Ронни, — сказала она вместо приветствия.

Грейс глянула на малыша и произнесла предсказуемо восторженные фразы. Ида, которая все еще выходила в зал в качестве «пони», просто поприветствовала Грейс. Я быстро представила новых танцовщиц, но они почти не обратили на Грейс внимания.

— Ты заменяешь Лили. — Я показала Грейс на вешалку с костюмами. — Ее костюмы здесь, и теперь они твои. Вот наряд для первого номера. — Я сняла расшитый блестками чонсам, едва прикрывавший причинное место. — Приходи ко мне, как только переоденешься.

Проходя мимо зеркала, я глянула на свое отражение. Волосы собраны на макушке, за левым ухом приколоты белые гардении. Потом посмотрела на переодевавшуюся Грейс. Она бросила взгляд в зеркало, чтобы оценить макияж, и решила, что ничего подправлять не надо. И только тогда она пошла в дальний конец гримерной, где я готовилась к выходу.

— Я — Принцесса Тай, — сказала я.

Грейс приоткрыла рот от удивления.

— Так это ты была на обложке «Лайф»? Та самая Принцесса Тай?

— А ты меня не узнала?

В ответ она покачала головой.

— На фото не было лица танцовщицы.

— Так в этом-то вся штука, — хихикнула я. — Безумие, правда? Когда это заведение только открылось, Чарли отказался взять меня на работу. А потом был готов на все, лишь бы я у него выступала. — Я трещала без умолку. — Когда выставка снова открылась, я вернулась на работу к Салли Рэнд. Правда, все думали, что выставка скоро прикажет долго жить, и на этот раз уже навсегда, но «Водная феерия» Билли Роуза спасла ее. Ты слышала о такой?

— Нет.

— Передай мне ресницы, пожалуйста! Они лежат вон в той маленькой коробочке, слева. Видишь? Спасибо. В общем, в том шоу в главной роли выступал Джонни Вайсмюллер. Ну Тарзан, из фильма! А еще они взяли семнадцатилетнюю девушку по имени Эстер Уильямс. И эта парочка имела огромный успех. Люди возвращались на выставку снова и снова, только чтобы посмотреть, как эти ребята плавают. После выступления зрители шли в «Гейуэй». Даже Чарли пришел. «Запретный город» тогда умирал. — Я понизила голос. — Сюда никто не ходил. Держи! — Я протянула Грейс спонж. — Помоги мне со спиной. Только смотри, чтобы крем лег ровным слоем.

Грейс молча смотрела на спонж. Остальные девушки внимательно наблюдали за ее реакцией. Ида замерла на месте, наверное молясь о том, чтобы наконец избавиться от этой обязанности. Подавать чай сестрам Лим и выполнять их мелкие поручения было не сложно, но я же была Принцессой Тай! Знаменитостью! Другой артист на моем месте мог бы потребовать свеженарезанной папайи и ананасов. В этой отрасли не так уж и много преимуществ, поэтому я старалась получить от своего положения все, что могла. Например, заставлять девочек пудрить мое тело и приклеивать выкрашенный в цвет кожи лоскут шелка к интимным местам. Эта процедура напоминала всем в гримерной, кто здесь звезда. Я сделала так, чтобы Грейс вернулась в «Запретный город», потому что скучала без нее и потому что хотела, чтобы она увидела, какой я стала. Она всегда считала себя лучшей танцовщицей, но я теперь звезда. А вокруг звезды должна быть толпа обожателей.

Грейс макнула спонж в крем и провела по моей спине, по ягодицам и ногам, словно механическая кукла. Я взяла вторую пуховку и стала пудрить грудь и живот. Мое тело было окутано облаками пудры, которая постепенно разлеталась по всей гримерной, заставляя других отряхиваться и испепелять меня взглядами. Меня интересовала только Грейс, безразличная к происходящему и к беспокойству, которое она вызывала у окружающих. Девочка сдалась, подчинилась мне без борьбы. Как жаль, что она лишилась своего стержня.

— Чарли искал что-нибудь или кого-нибудь, чтобы оживить шоу, — нервно щебетала я. — Предложил мне сольный номер, но сказал, что платить будет только пятьдесят долларов в неделю, потому что я, видите ли, японка. Судя по всему, сейчас его это не беспокоит. В «Скай Рум» полно японских танцовщиц, да и у самого Чарли теперь выступают девушки с Гавайских островов и филиппинки. Китаянок не хватает, а клиентам по большому счету все равно.

— Азиаты и есть азиаты.

— Я сказала, что меня зовут Руби Том, но Чарли забраковал мое имя. «Мы превратим тебя в нечто особенное, — заявил он. — Будешь Принцессой Тай, сбежавшей из Китая». Ну, раз уж я должна была превратиться в китайскую принцессу, то ни на какие пятьдесят долларов в неделю я соглашаться не собиралась!

— Как Джо? — спросила Грейс.

Ага! Главный вопрос.

— Джо? По-прежнему приходит в клуб, и время от времени мы встречаемся.

— Он сейчас один из множества ее поклонников, — пробормотала Ида, но так, чтобы всем было слышно.

— Ты хотела сказать, что он один из множества твоих поклонников, — не осталась я в долгу.

Другие девушки рассмеялись, а я посмотрела в зеркало, чтобы увидеть глаза Грейс.

— Он очень изменился. Здесь много искушений, а парни есть парни…

— Не наговаривай на человека! — перебила меня Ида. — Ты разбила его сердце и сломала жизнь Грейс. И теперь он ни в чем себе не отказывает.

Грейс сжала зубы.

— Старайся об этом не думать, Грейс, — сказала я ей в утешение. — Вот, возьми эту пуховку и следи за тем, чтобы пудра покрывала всю кожу.

Грейс молча повиновалась.

— Теперь, когда ты здесь, — продолжала я, — можешь всегда пудрить меня. Как хорошо, что теперь о Принцессе Тай будет заботиться настоящая подруга! Помоги мне босоножки надеть, будь добра!

Она опустилась на колени и надела мне на ноги неудобные босоножки на огромной шпильке. Красная лакированная кожа составляла потрясающий контраст с моей напудренной кожей.

Я подошла к зеркалу, чтобы окинуть себя последним критическим взглядом и проверить, хорошо ли держатся гардении.

— Все, я готова, остался только шар. — Я расправила плечи. — Он в шкафчике, возле сцены, под лестницей. Он должен быть идеально чистым, так что используй тряпку и спрей — они там же. Я не хочу выглядеть так, словно меня кто-то лапал! Во всяком случае, до окончания шоу! — Я подмигнула. — Да, перед тем как ты пойдешь за ним, мне нужна твоя помощь с еще одной вещью. Ну, ты понимаешь, надо приклеить лоскуток. — В Грейс, казалось, не осталось ни капли прежнего боевого духа. Она покорно взялась за дело. — Салли Рэнд выступала с веером, я тоже иногда так делаю, но фишка Принцессы Тай — шар.

— Живо, живо, живо! Представление начинается! — крикнул Чарли, открыв дверь в гримерную.

Девушки потянулись к выходу, и Грейс тоже стала подниматься на ноги, но я положила руку ей на голову. Этот жест нельзя было назвать добрым или изящным, но почему, почему она мне не сопротивлялась? Почему она не скинула мою руку и не огрызнулась?

— Сначала мне было страшно до смерти, — сказала я. — Я практически не могла двинуться с места от ужаса. Ведь это так трудно ходить по сцене, все время прикрываясь шаром. Но с тех пор как вышла та статья, у нас каждый вечер аншлаг. Билеты заказывают заранее!

— Живо, живо, живо!

— Пойдем, Грейс, — позвала меня Ида от дверей. — Опоздаешь!

Глядя на удаляющуюся Грейс, я решила сменить тактику. Мне никогда особенно не нравилась Элен, но, если правильно повести себя, я смогу вырвать Грейс из ямы, в которую она себя закопала, и вернуть ее дружбу. Это не просто, но попытаться стоит.

Грейс. Просто девчонка

Я легко влилась в шоу — мне все было здесь знакомо. Когда я переоделась ко второму номеру, Руби попросила меня побыть с ней, но я вернулась к занавесу, чтобы посмотреть следующее выступление. Публика аплодировала и одобрительно шумела, когда Бернис Чоу, заменившая Ли Тай Минг, которая в это время была «в пути», вышла на сцену, чтобы исполнить традиционные куплеты Этель Мерман. Следующим выступал Джек Мак. Может быть, публика и не заметила, что он был пьян, но от меня это не скрылось. Как не стало секретом и для Ирен, которая прекрасно справлялась с ролью помощницы, если не считать взглядов, которыми она испепеляла супруга.

Мыслями я была далеко. Я прожила в Лос-Анджелесе четырнадцать месяцев и уехала оттуда, потерпев сокрушительное поражение по всем фронтам. Здесь меня снова ждало фиаско, когда Чарли понизил меня в статусе, а Элен с Эдди предали меня, согласившись на его условия. А потом я увидела Руби. Вот что значит «судьба добивает упавших»! Разве я могла подумать, что, учитывая все случившееся, мне может стать еще хуже? Оказывается, может, потому что я не успела опомниться, как уже стояла с пуховкой в руке и пудрила ее, как личная горничная. Святые угодники! Руби, оказывается, все еще делала вид, что она китаянка. Принцесса Тай! Я вас умоляю! Но ничто из этого не имело значения, потому что все происходящее не имело к ней отношения. Все это происходило со мной.

Что со мной не так? Внезапно я все увидела совершенно ясным, незамутненным взглядом: всю мою жизнь меня преследовали неприятности. Сначала распускавший руки отец, потом цвет моей кожи. Мне не везло с молодыми людьми, и вдобавок я стала позволять окружающим помыкать собой. Я не умела за себя постоять.

Я должна была научиться думать в первую очередь о себе: о своем счастье, карьере и сердце. Я выкарабкаюсь. Если ради этого мне придется пудрить Руби, ну что же, так тому и быть.

Стоя возле занавеса, я почувствовала возвращающуюся уверенность, хоть и было тошно от мысли, что именно Руби вывела меня из состояния апатии. Будь она неладна!

Я прекрасно справилась с остальными номерами. Публику гораздо больше интересовали бедра девушек в ярких костюмах, чем ритм, который отбивают их ноги. Особенно это было заметно в «Танце кули», для которого мы надевали конические соломенные шляпы. Это заставило Чарли обратиться к залу, чтобы взбодрить его:

— Да, танцы — это тяжелый труд, но это лучше, чем возвращение в прачечные!

Да уж, обхохочешься.

Недавние разговоры в гримерной навели на мысль, что Джо тоже должен быть здесь, и я стала искать его глазами. Вдруг я заметила его в компании молодых людей — скорее всего, однокашников. У меня тут же все сжалось внутри и сбилось дыхание. Как бы мне ни хотелось сохранить рациональный взгляд на те события, избавиться от чувств к нему мне не удалось. Они тут же накрыли меня с головой. Я вспомнила, как любила его смех, милую привычку запускать руку себе в волосы, когда он озадачен или расстроен, как сильны его руки и какую страсть я испытывала к нему с самого первого дня знакомства. Но я решительно отринула эти переживания. Я не могла себе этого позволить, но в глубине души чувствовала, что сгораю от ревности, стыда и — да! — от любви. Но больше я страдать не буду! Я улыбнулась и двинулась в центр танцпола.

Я должна выдержать, и это главное. Мне нужна работа.

Закончив выступление, я все же задержалась возле занавеса, чтобы еще немного посмотреть на Джо. Заметил ли он меня?

За моим левым плечом кто-то стоял — милый и очень красивый юноша. В это время на сцене Чарли объявлял выход Джорджа Лью, китайского Фрэнка Синатры…

Джордж проскользнул мимо занавеса и вышел на сцену. Взял микрофон в обе руки, закрыл глаза и запел «Я никогда больше не буду улыбаться», и его голос звучал в точности как знаменитая запись на пластинке. Женщины в зале приняли его с восторгом.

Я бросилась в гримерную, по пути встретив сестер Лим. Как же они изменились! Теперь на них вместо крестильных нарядов красовались расшитые блестками платья с открытыми плечами, которые сидели на них, как вторая кожа. На головах у них красовалась затейливая конструкция с бокалом для мартини. Алая помада на губах, такой же алый педикюр на ножках в золотистых туфельках.

В гримерной была Элен. Она расположилась как можно дальше от Руби, насколько позволяло помещение. В комнате повисло напряжение. Я не понимала, куда деваться и что делать. Ни одна из них ничего мне не сказала. Элен готовилась к выходу, а Руби никак не могла остановиться, приводя себя в порядок перед зеркалом.

Я переоделась и подкрасилась. Когда Элен встала, собираясь идти к двери, я заставила себя сказать:

— Ни пуха!

В ответ она с благодарностью кивнула.

Я услышала мелодию, под которую танцевали Эдди и Элен, но смотреть не стала — я знала их номер наизусть. Судя по буре оваций, их выступление стало настоящим хитом. Я как раз поправляла чулок, когда Элен вернулась в гримерную с пылающими от усилий и восторга щеками. Живот еще не был виден, но я знала, что уже очень скоро она не сможет выступать, и ждала этого момента с нетерпением.

— Грейс, Элен, — к нам медленно пробиралась Руби, стараясь не испортить свой тщательно сделанный макияж, — пойдемте, посмотрите мой номер.

Мы с Элен переглянулись. Ну уж нет, благодарим покорно.

— О, Элен, да брось ты! Неужели вам не интересно, из-за чего весь этот шум?

— Ну, если только с этой точки зрения…

Я все-таки пошла за ними к правой стороне занавеса. Я не позволю им отодвинуть меня на обочину событий. Услышав, что Чарли объявляет ее выход, Руби взяла в руки свой шар.

— Я обещал показать вам тайны Востока, и теперь вы своими глазами убедитесь в том, насколько правдивы слухи об азиатских девушках. Такие же они или все же другие? Прошу вас, поприветствуйте Принцессу Тай, нашу собственную китайскую Салли Рэнд, только что прибывшую из настоящего Запретного города в Китае!

Взяв шар, Руби выскользнула на сцену. Когда она торжественно шествовала из конца в конец танцпола, ее освещал единственный голубой прожектор, и она все время таким образом держала свой шар, что тщательно разрекламированные «тайны Востока» продолжали оставаться тайнами.

Пока Руби была на сцене, Джо ни на мгновение не отрывал от нее глаз.

Как только выступление закончилось и Руби скрылась за занавесом, мы с девушками высыпали на сцену, чтобы вовлечь зрителей в будоражащий зажигательный танец. Когда я добралась до столика Джо, его там уже не было: он держал Иду за бедра, смеялся, качался из стороны в сторону и с энтузиазмом пританцовывал в такт музыке.

За вечер трижды подавали ужин. Было три шоу и три танца со зрителями. А затем пришло время переодеваться и встречаться с друзьями и поклонниками, пить коктейли в баре или есть омлет в ночном кафе.

Уходя, Руби остановилась возле Элен.

— Мне ужасно понравилось твое выступление.

— Спасибо! — Элен казалась искренне обрадованной.

Руби еще какое-то время с ней поболтала, сыпала комплиментами, а потом предложила:

— Пошли со мной к Сэму By?

— С удовольствием! Я там сто лет уже не была!

Я не знала, что задумала Руби, но поведение Элен удивило меня не меньше.

— Ну что, ты с нами? — спросила меня Руби.

— А как же! — Я вовсе не собиралась оставаться в стороне.

Как только мы уселись за свой старый столик и заказали по тарелке лапши, Руби засыпала Элен вопросами. Элен, к моему удивлению, выложила ей подробности про Тима и брак с Эдди. Когда она сказала, что не имеет ничего против жизни в родительском доме, по крайней мере временно, Руби переключила внимание на меня.

— Ну а ты как? — спросила она.

— А я живу с Элен и Эдди, но мне надо найти отдельное жилье.

— Отдельное жилье? — Брови Руби взлетели вверх. — Даже не думай! Ты будешь жить со мной.

— Нет, я хочу, чтобы ты оставалась со мной, — сказала мне Элен. — Места у нас достаточно. — С этими словами она уставилась мне в глаза, явно не ожидая отказа.

Жить в их семье? В одном доме с Монро? В ожидании скорого рождения ребенка? Ничто из вышеперечисленного не вызывало у меня особой радости и не вписывалось в намеченный план учиться отстаивать свои интересы.

— А у меня квартира с двумя спальнями на Пауэлл-стрит, — объявила Руби. — Со всеми удобствами: телефон, радио, ванная с туалетом и кухня. Не то чтобы я особенно ею пользовалась, правда. В этом здании живет еще много артистов: Джек и Ирен Мак, Джордж Лью и Мэри Маджонг. Они выступают в «Скай Рум». А, и еще Дороти Той.

— Та самая?

Мой кумир? Та, что дает мне силы и вдохновение?

— Да, она живет в седьмой квартире, — продолжила Руби. — Она чаще всего в разъездах, поэтому я еще пока с ней незнакома, но как-то дверь в ее квартиру была открыта, и я увидела пару пятипалой обуви, висевшую на карнизе. — Она немного помолчала, потом добавила: — Если ты будешь жить со мной, то у тебя будет своя комната.

— Сомневаюсь, что Грейс осилит арендную плату, — вставила Элен.

— Ей не придется об этом волноваться. Я прекрасно зарабатываю. К тому же, — добавила она, ущипнув меня за щеку, — за мной должок.

Она помолчала, давая мне возможность обдумать предложение, в то время как Элен нервно ждала моего ответа.

— А как же Джо? — спросила я.

Руби постучала ногтями о стол.

— Я тебе уже говорила. Нас ничего особенного не связывает.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Элен.

— Между нами ничего нет. Мы просто приятели.

Мне на ум тут же пришли злобные тройняшки. Но потом я подумала о сестрах Лим и об их работе с раннего детства. В этих тройках одна из девочек всегда выступала заправилой, вторая полностью ей подчинялась, а третья была аутсайдером. Но кто заправлял в нашей компании — Руби, Элен или я? Руби — Принцесса Тай? Элен, потому что с точки зрения китайских традиций положение замужней женщины было выше нашего? У меня не было ничего, я терпела одну неудачу за другой. Но сейчас девушки оспаривали друг у друга меня, и в этой единственной ситуации я обладала неким реальным весом. А значит, мое решение могло повлиять на дальнейшую судьбу. В первую очередь надо думать о себе.

— Я с радостью поселюсь с тобой, Руби, — сказала я. Мне хотелось, чтобы это прозвучало легко и чтобы она ощутила, что оказывает мне любезность. Я буду жить в одном здании с другими звездами, и это не может не отразиться на моем статусе.

Через каких-то четыре месяца агентство «Ассошиэйтед Пресс» направило репортера и фотографа к Руби, чтобы они следовали за ней, звездой, и мной, ее подружкой, для создания выпуска, который должен был называться «Сделано в Китае».

В тот день мы с Руби проснулись рано, около полудня, чтобы успеть накраситься и сменить хлопковые ночные рубашки на шелковые пижамы. Мы распустили и расчесали волосы и нанесли по капельке духов «Принц Матчабелли» за уши. Потом мы отперли двери и вернулись в свои комнаты, в постели, в ожидании стука в дверь, который должен был раздаться в два часа пополудни.

— Войдите! — воскликнула Руби, когда в дверь постучали.

Потом Принцесса Тай и я по очереди зевали и потягивались на камеру. После этого я проследовала в спальню Руби под щелчки фотографа и села на край ее кровати. Репортер спросил, правда ли, что мы лучшие подруги, на что мы в один голос ответили:

— Конечно!

Этот выпуск потом выйдет в газетах по всей стране, включая «Уорт Джорнал Газет», «Оукланд Трибьюн» и многие другие. Под фотографией в спальне будет стоять подпись: «Девушки, рожденные в Китае, желают спокойной ночи соловьям и доброго утра жаворонкам».

Потом мы с Руби переодеваемся и ведем молодых людей на прогулку по Грант-авеню, во время которой приветственно машем прохожим. Кто-то из этих людей отворачивается, завидев фотоаппараты, кто-то с энтузиазмом улыбается. Мы входим в «Шю Чонг Тай» — магазинчик, торгующий самыми разными средствами для ухода за собой, созданными на родине Элен для женщин возраста ее матери.

— Мы приходим сюда за китайской косметикой, — делится своим секретом с репортером Руби. — Я накладываю на лицо этот крем до тех пор, пока моя кожа не становится похожа на белоснежный шелк. — Кончиком пальца Руби наносит немного крема мне на скулу, чтобы продемонстрировать, что именно она имеет в виду.

Затем тянется к еще одной коробочке.

— Мы пользуемся этим гелем, чтобы фиксировать укладку волос. Вот, смотрите, он работает лучше, чем завивка.

На самом деле мы не ходим в подобные магазины и не пользуемся этими средствами, а совершаем покупки в универмаге на Юнион-сквер.

Потом мы пошли по магазинам одежды. Садились на диван в шоу-руме. К нам подходили продавщицы и спрашивали, что нам показать: дневное платье, коктейльное платье или официальный костюм? И какой материал мы предпочитаем — шелковый муслин, панбархат или крепдешин, креп-жоржет, поплин или муслин? Мы называли размеры, а продавщица отправлялась на склад и выносила оттуда нам наряды, которые мы либо одобряли, либо нет. Если мы желали что-то примерить, то нас сопровождали в примерочные.

К фотографии из магазина в Чайна-тауне была такая подпись: «Эти две фарфоровые куколки, поверьте, совершенно живые, прогуливаются по тем же самым улицам Чайна-тауна, по которым ходила китайская мафия. Шубки накинуты поверх нарядов по последней западной моде. Стилисты заявляют, что красавицы-азиатки одеваются с большим вкусом и практичностью, чем их западные товарки».

Когда мы прибыли в «Запретный город», Чарли поклонился репортеру и фотографу, которым ничего не оставалось, как поклониться в ответ. Ох уж этот Чарли!..

Когда я получала свою первую зарплату после возвращения из Лос-Анджелеса, он попросил меня закрыть за собой дверь в его кабинет, чтобы мы могли поговорить с глазу на глаз. Я помнила о его привычке убеждать артистов оставлять деньги ему на хранение, но сейчас клуб действительно процветал.

— Я обещал «Китайским танцующим влюбленным» триста долларов в неделю, — сказал он. — Эта сумма должна была делиться на троих, но у нас не все пошло так, как мы планировали, да? Я должен тебе пятьдесят долларов, но… в общем, держи.

И он подтолкнул по столу ко мне три пятидесятидолларовые банкноты, то есть ту же сумму, которую сейчас зарабатывали Элен и Эдди.

— Это за то, что я пудрю Руби? — уточнила я.

— Если это ей нужно, чтобы быть довольной, то и я доволен.

— А Иде ты столько же платил?

— Вот еще! Но Руби нужна ты. Если ты не хочешь ей помогать — дело твое. Вот только послушай моего совета: это она вернула тебя сюда. И избавиться от тебя ей будет так же легко. Звезды, они такие… А теперь бери деньги.

Широкий жест Чарли изменил мою жизнь. Без этих денег я бы не смогла ходить с Руби по магазинам, купить себе котиковую шубку, ежемесячно отправлять денежные переводы через «Вестерн Юнион» на имя мисс Миллер, чтобы она передала их маме, и продолжать откладывать по двадцать долларов в неделю. Я по-прежнему выполняла пожелание матери воздерживаться от связи с ней напрямую. Переводы через «Вестерн Юнион» позволяли мне сохранить инкогнито — я по-прежнему не хотела, чтобы отец знал, где меня искать.

Чарли платил Принцессе Тай гораздо больше, чем мне или Эдди с Элен. Во времена, когда офисные служащие при большой удаче зарабатывали по сорок долларов в неделю, Руби получала по пятьсот. Если бы Эдди хоть краем уха об этом услышал, он бы сошел с ума. Но я ничего не сказала Элен, и он остался в неведении. А что касается известия о том, что это Руби пригласила меня сюда и теперь моя судьба в ее руках, то я не имела права задирать нос и считать себя лучше подруги, потому что я сама ее намеренно использовала. Но тут произошло кое-что неожиданное.

Руби обращалась со мной со щедростью, чувством юмора и легкостью, снова и снова напоминая о том, как радоваться жизни. Она заставила меня вспомнить, почему мы так нравились друг другу в самом начале. Мне все еще было неприятно пудрить ее перед выступлением, но что такое эти десять минут из целых двадцати четырех часов, особенно с учетом ста пятидесяти долларов в неделю? К тому же она постоянно шутила, развлекала меня, пока я работала губкой и пуховкой, стараясь не рассматривать то, что было у меня перед носом. К тому же она продолжала помогать мне разными другими способами, например настояв, чтобы меня включили в это ее интервью.

Репортер и фотограф ожидали нас за дверями гримерной, пока Руби набрасывала на себя кимоно. Потом я впустила их, наблюдая за их усилиями удержать лица. Перед ними сидела потрясающе красивая женщина, наготу которой скрывал лишь тончайший шелк кимоно. Забавно, правда? Мужчины видят нас каждый день в одежде, под которой скрывается нагота. Но стоит показать им иную картинку — девушку, на которой нет ничего, кроме кимоно, — и они уже не в состоянии думать ни о чем другом. А Руби была еще и по-своему мудра. Едва закончив выступление, она сразу же набрасывала на себя что-нибудь из одежды. Она никогда не разгуливала «в образе» так, чтобы ее могли увидеть музыканты из нашего оркестра, а они, поверьте, испробовали все средства, чтобы подловить ее. Единственное, что было доступно пытливому взгляду, — это ее покачивающиеся при ходьбе ягодицы в тот момент, когда она скрывалась за занавесом после выступления.

— Я начала с танца с веерами, как учила меня Салли Рэнд, — щебетала Руби. — Но с ними довольно хлопотно работать. Они весят по двадцать пять фунтов, и…

— Они довольно много прикрывают, — закончил за нее мысль репортер предсказуемо охрипшим голосом.

— И разве я выгляжу так, будто могу управляться с такими тяжелыми предметами? — продолжила Руби, не обращая внимания на ремарку и тон репортера. — Хотя я по-прежнему иногда танцую с веерами, но мне гораздо больше нравится мой шар.

— Как научиться привлекать внимание мужчин? Дайте пару советов нашим читательницам!

— Женщина всегда должна быть элегантной.

— И что в этом особенного или привлекательного?

— Не все в жизни вращается вокруг веселья или привлекательности.

Меж ее бровями пролегла едва заметная морщинка. Когда мы только познакомились, она говорила, что мечтает о блеске и роскоши. С того времени она не только сумела обрести эту жизнь, но и научилась «продавать» ее жаждущей публике.

— Грейс, я и другие артисты многое делаем, чтобы помочь нуждающимся, — продолжила она. — Мы давали благотворительные выступления в Санта-Крузе, Салинасе и Сан-Хосе, все средства от которых уходили на кампанию «Миска риса». Никому из нас, китайцев, не нравится то, что творят японцы в Китае.

У нее была своя легенда, и она не отступала от нее ни на шаг!

— И каждый год перед решающим матчем выпускники Калифорнийского университета арендуют «Запретный город» для сбора средств. Приходит по пятьсот человек. В такие вечера здесь выступает университетский оркестр и хор, но и мы выступаем. Мы болеем за Калифорнийский университет!

Репортер записывал слова Руби в блокнот. Затем серьезно посмотрел на нее.

— Наши читатели желают знать, действительно ли вы абсолютно обнажены за своим шаром.

Комнату наполнил звонкий заливистый смех Руби.

— Это секрет! Приходите и посмотрите сами! Молодые люди, вам пора за столик. Девочкам пришло время готовиться к выступлению. — Она наклонилась вперед и легонько провела красным ноготком по колену репортера. — И мне тоже!

После шоу «мальчики» из «Ассошиэйтед Пресс» поинтересовались нашими планами на дальнейшее.

— Я не из тех девушек, которых непременно надо водить по дорогим местам, но мне определенно это нравится, — призналась Руби.

Вообще-то, если бы мы с Руби были одни, то, скорее всего, отправились бы есть лапшу. А если бы у нас было настроение потратить немного денег, мы бы присоединились к другим артистам и пошли в какой-нибудь клуб.

— А что сегодня в «Бимбо 365»? — спросил бы кто-нибудь.

— Может, пойдем в «Финоччио»? Или в «Итальянскую деревню»?

— А может, в «Клуб завтраков Энди Понд» на Кёрни-стрит? Там можно есть яичницу с беконом и слушать джаз.

— Ну уж если мы решили позавтракать, то пойдем в «Кофе от Дэна». — Это кафе было открыто круглые сутки, и, если клиент пожелает, ему могли налить в кофейную чашку добрую порцию бурбона.

А если ребята из «Скай Рум» закатывали вечеринку, то мы все шли туда. Иногда все приходили к нам с Руби, и тогда в гостиной могло собраться около пятидесяти человек. Я играла на пианино, а гости пели. А потом ребята стали приносить с собой укулеле и гитары. Или мы ставили пластинки и танцевали до упаду.

«Мальчиков» из «Ассошиэйтед Пресс» мы отвели в кафе, где подавали китайские и американские блюда, например торт с заварным кремом.

— А что насчет поклонников? — спросил репортер у Руби, пока фотограф был занят снимками. — Они вам не досаждают?

Руби так долго смеялась, что мне пришлось ответить самой.

— Нет, вам, должно быть, что-то не то сказали, — улыбнулась я. — Они приносят ей цветы и шоколад. Пишут восторженные письма…

— А я обожаю письма, — добавила Руби. — Они такие милые! И я всех ценю.

Да, у Принцессы Тай было много поклонников, ей нравилось быть в их компании. Это касалось всех, за исключением некоего Рэя Бойлера, белого повара, который был вдвое старше ее. Он был из Висейлии^[20]и приезжал в клуб только раз в месяц, когда получал зарплату.

— Что-то в нем не так, — сказала мне Руби, после того как он проследил за нами до дома. — Когда он мне улыбается, мне становится противно. Особенно когда он улыбается конкретно мне!

Но, как она сама говорила, нельзя было забывать о том, что мы работаем в ночном клубе. Для таких людей, как Рэй Бойлер, алкоголь и едва одетые женщины были весьма опасны.

Правда, она не стала упоминать об этом ребятам из прессы. Она просто улыбалась, смеялась и флиртовала. Именно это и делало ее Принцессой Тай.

У нас ничего не вышло бы с Руби, если бы мы не помирились с Джо.

Он не показывался в клубе в течение целого месяца после моего возвращения. К тому времени я уже перестала искать его в толпе. Я с ним буквально столкнулась однажды между выступлениями, направляясь в бар, куда меня пригласили торговцы крупным рогатым скотом из Омахи. Он сконфузился и покраснел. Неудивительно — ведь в нашу предыдущую встречу он был совсем голый. Но я уже сумела оставить эти переживания в прошлом.

Я по-дружески обняла его, и он понемногу успокоился. Придвинул для меня стул, и я села. Какие уж тут торговцы скотом! И он стал говорить. Быстро, сбивчиво, нервно. Я роскошно выгляжу. Я по-прежнему лучше всех танцую. Он скучал по мне. Ему так много нужно мне сказать.

Когда он наконец замолчал и улыбнулся мне такой знакомой, такой родной улыбкой, я почувствовала облегчение. Кажется, он все же сможет оставить события той ужасной ночи позади и снова стать самим собой. Когда он пригласил меня на обед, я с радостью согласилась.

В следующее воскресенье он отвел меня в маленькое итальянское заведение на Норт-Бич.

— Может быть, мы снова сможем гулять, как раньше, — сказал он. — Мне бы очень этого хотелось.

И мы смогли.

— Будем болтать обо всем, как раньше.

И мы болтали.

Он сказал, что очень сожалеет о том, что я увидела, как он занимается любовью с Руби, потому что я была «совсем девчонкой» и не должна была видеть ничего подобного. Я напомнила, что на острове Сокровищ он сам сказал мне, что я слишком молода для него, вот только теперь я увидела, что он сам слишком юн для меня. В ответ он очень долго смеялся.

Он попросил прощения за то, что сбежал тогда, а не остался и не объяснился со мной.

— Оставим все это в прошлом, — предложила я, и мы так и сделали.

Он снова стал приходить в клуб каждые выходные, и наша жизнь потекла привычно и размеренно, почти также, как было во времена острова Сокровищ: я развлекала Джо, пока обнаженная Руби очаровывала остальных мужчин.

Он по-прежнему был к ней неравнодушен, и она по-прежнему держала его на коротком поводке, иногда встречаясь с ним перед открытием клуба, иногда танцуя прямо перед его столом, иногда ужиная с ним после представления. Между ними существовала какая-то непонятная связь, и с самого первого дня нашего знакомства я была третьим лишним.

Частенько, переодевшись и напудрив Руби, я выходила в зал и беседовала с ним или после шоу подсаживалась к нему за столик. Но я больше не искала его внимания, как бездомный щенок. Сейчас мы проводили вместе время потому, что нам была приятна компания друг друга. Я рассказывала ему то, чего никогда не говорила девочкам, а он доверял мне свои тайны.

В прошлом году Джо закончил обучение и теперь изучает юриспруденцию в том же Калифорнийском университете. Теперь, когда он был допущен к юридической деятельности, его отец предложил ему работу, но Джо не был уверен в том, что ему хочется возвращаться в Иллинойс и работать юристом. Он рассказывал, что по-прежнему бредит небом и полетами и что даже разговаривал с ребятами из «Пан-Американ» — хотел узнать, каково это — управлять самолетом.

Но чаще всего мне приходилось слушать о его тоске по Руби.

— Она была моей первой любовью, — сказал он.

Я нашла в себе силы на сочувствие.

— Любила ли она меня так, как я любил ее?

— Конечно любила, — уверенно отвечала я.

— Наши отношения и не могли продержаться долго, — признался он как-то раз. — В Иллинойсе закон не запрещает заключать смешанные браки, но мне все равно не удалось бы жениться на Руби. От предрассудков никуда не деться, и если с некоторыми из них еще можно бороться, то с другими… Танцовщица с шаром, — он замолчал, пытаясь подобрать слова, — это вообще отдельная история.

— Но ты же всегда знал, что она выступает обнаженной, — напомнила я.

— Но в Уиннетке об этом бы никто не узнал, — ответил он. — Вот только эта статья в «Лайф» все перевернула с ног на голову. То есть ты только посмотри на нее! Если бы твой брат привел домой такую девушку, что бы сказали твои родители?

Брата у меня не было, но, если бы отец узнал, чем я занималась, он забил бы меня до смерти. Тут и думать нечего.

— А что ты сможешь сказать о такой девушке, как я? — спросила я. — Я — танцовщица. Мое фото мелькало в нескольких выпусках «Сандэй» благодаря той статье из «Ассошиэйтед Пресс», я снималась в той рекламе. Что бы сказали твои родные, если бы ты привез домой меня?

— Ты не танцуешь голой, — сказал он.

И в этот момент к нашему столу подошла Руби.

— Не волнуйся, дорогая. — Джо похлопал меня по руке. — Придет день, и ты встретишь такого парня, как я.

Он не любил меня так, как я любила его, но я решила, что оставаться друзьями лучше, чем вообще лишиться его.

Беременность Элен долго не была заметна. Она выступала каждый день, к тому же ей очень повезло — ее беременность протекала легко. Однако в мае, на шестом месяце, живот уже было не скрыть, и я заняла ее место.

Зрителям очень понравилась наша с Эдди пара. Однако, хоть мы и выглядели роскошно, это не помогало Эдди справиться с меланхолией, начавшейся еще в Сан-Франциско, и он взбадривал себя алкоголем. Элен никогда не жаловалась, но я не собиралась терпеть подобное. Если он позволял себе мартини между первым и вторым выступлениями, его ждала взбучка, а если он угощал всех посетителей бара между вторым и третьим, я устраивала настоящий скандал, потому что он не мог угощать и не пить.

— Не дыши мне в лицо! — яростно шипела я ему на ухо во время танца. — От тебя несет ликером даже во время вдоха!

— Я что, где-то оступился? — спрашивал он меня, опрокидывая на спину через свое бедро.

Разумеется, он не делал никаких ошибок, потому что был великолепным танцором.

Восьмого сентября 1941 года Элен получила то, о чем молилась: она родила сына. Он появился ранним вечером, пока мы все были еще в клубе. Ребенок был полностью доношен, хоть и родился через семь месяцев после свадьбы Элен и Эдди. Семейство Фонг устроило пышный праздник ровно через месяц после его рождения, закатив банкет в «Шанхай Лоу». Они были готовы на все, чтобы сохранить лицо. Отец Элен даже пригласил на него Руби. Как один из лидеров Чайна-тауна и член Шести Китайских Компаний^[21], он демонстрировал всем свою значимость, заполучив на свое торжество знаменитую Принцессу Тай, фотография которой украшала обложку «Лайф». Руби была в строгом дневном платье изумрудного шелка с отделкой по подолу и в такого же цвета вуали, опускавшейся ей на глаза. Она справилась со своей ролью, как настоящая звезда: пожимала руки, позировала фотографам и непрестанно улыбалась.

Зал был украшен корзинками с яйцами, выкрашенными в красный цвет, что символизировало счастье и возрождение жизни. Лежавший там же имбирь символизировал «ян», тепло и восстановление сил молодой матери, которая устала и ослабла после родов.

Младенец пока не был похож ни на китайца, ни на белого, что было всем лишь на пользу.

Мистер Фонг впервые публично назвал имя внука: Томас Бо Ю By. «Детское» имя Бо Ю означало «рыбка-первенец». Элен сказала, что назовет сына Томми — похоже на «Тим», что понимали те, кто знал обо всей этой истории.

Банкет был в лучших китайских традициях, с супом из ласточкиного гнезда и прочими деликатесами. После банкета Элен пригласила нас с Руби к себе.

Когда я сказала Элен, что она обращается с ребенком как опытная мать, та тихо рассмеялась в ответ.

— Ты представляешь, сколько племянников и племянниц выросло под одной крышей со мной?

Я долго всматривалась в крохотное личико, тронула вихор тонких волос неопределенного цвета. Он казался мне совершенно обычным ребенком, но Элен пребывала в каком-то дурмане, не сводя с него лучащихся любовью глаз.

— Одна радость гонит прочь сотни бед, — процитировала она, и я кивнула, как будто понимала, о чем она говорит.

Руби первой устала от ритуальных восторгов перед ребенком.

— Мне казалось, что вы с Эдди собирались переехать в собственный дом, — сказала она.

— Здесь нам лучше, — ответила Элен. — Безопаснее.

— Безопаснее?

— Стены дома, семья и… — Элен повела рукой, указывая на признаки благосостояния.

— А что Эдди?

Элен, казалось, была озадачена этим вопросом.

— А что Эдди? Его никогда нет рядом.

Руби склонила голову и задумалась.

— Он уходит сразу после окончания последнего выступления…

— Но идет не домой, — закончила за нее Элен. Похоже, это ее не беспокоило. — Он гуляет ночами напролет. Он не говорит, где бывает и что делает.

— Тебе стоит вернуться в клуб, — предложила Руби. — И присматривать за ним.

— Да, я собираюсь, — сказала Элен.

Она покрепче обняла ребенка, и он жадно приник к груди. Молодая мать выглядела умиротворенной, даже странно счастливой. Глядя сейчас на этого мальчика, я не могла себе представить, какая его ожидала судьба, как его, полукровку, примет Чайна-таун и люди за его пределами. Для него все будет намного тяжелее того, через что прошла я в Плейн-Сити. Тогда я поняла, что все мы, включая Томми, были прокляты, но не по-китайски, когда на чью-то голову призываются неудачи или дурная судьба. Над нами тяготело проклятие Запада, определявшееся кровью, которая текла в наших жилах, тайнами, которые мы вынуждены были хранить, и ложью, за которой должны были прятаться. Это проклятие сотворили мы сами, а Америка привила нам искусство отчаянно отрицать его существование перед самими собой и перед другими.

Но сейчас, глядя в лицо малыша, Элен была возвышенно, блаженно счастлива.

Когда Томми исполнилось три месяца, Элен с большой неохотой вернулась в клуб, чтобы принять участие в постановке новой праздничной программы. В ней появился новый номер, где девушки выносили на сцену котят, сидевших в муфтах из сетки. Эти пушистые комочки время от времени высовывали мордочки из своих укрытий, и весь зал ахал и таял от умиления.

Разумеется, Элен приносила с собой Томми. Она обожала ребенка до сумасшествия и никуда без него не ходила. Даже те несколько минут, которые требовались на их с Эдди танец, казались ей вечностью. Как только она вернулась в клуб, они с Эдди беспрерывно ругались. Это не мешало им великолепно танцевать, что вызывало во мне нестерпимую ревность.

Элен снова была в центре внимания. Ее груди стали большими и упругими из-за наполнявшего их молока, что сделало ее еще обольстительнее, чем прежде. А я снова довольствовалась ролью «пони».

Руби. Мандраж

Мы с Грейс могли спать почти при любом шуме, но на этот раз это оказалось невозможным: соседские дети носились по коридору и стучали во все двери с криками: «Включите радио! Включите радио!»

Я повернулась на бок и посмотрела на часы: еще не было и полудня. Это в воскресенье! Ну ничего, я потом покажу этим сорванцам!

Я снова закрыла глаза, но топот в квартире наверху меня снова разбудил. Сквозь стены доносились испуганные голоса.

Пришлось встать. Я спала всего пять часов! В гостиной Грейс, взъерошенная и сонная, стояла у двери в свою спальню.

— Я убью этих детей!

Повсюду стояли стаканы и пепельницы, забитые окурками, — следы ночной вечеринки. На меня накатила тошнота. Не знаю, как Грейс, но я, скорее всего, вчера перепила.

Все же я включила радио. Президент Рузвельт сообщал, что японские агрессоры бомбили Перл-Харбор. Находившиеся там суда сейчас либо тонут, либо горят. Сотни, может быть, даже тысячи людей погибли. Я задрожала, Грейс бросилась ко мне, и мы рухнули на диван.

— Что это значит? — в ужасе прошептала она.

— Это война, — ответила я непослушными губами. — Мы скоро вступим в войну.

— Как думаешь, моя мать уже слышала? Может, мне стоит ей позвонить? А отец… А япошки могут добраться до Огайо?

Где-то под кожей мышцы натянулись так туго, что мое лицо превратилось в маску. Я никогда раньше не слышала от нее этого слова.

— Мои родители и братья сейчас живут в Гонолулу. — Слова срывались с моего языка подобно ледяным пулям. — И сейчас меня их судьба беспокоит чуть больше, чем жизнь людей, находящихся в тысячах миль от места, по которому нанесли удар. И кстати, что будет со мной? Ведь я японка.

Грейс отпрянула. Ну конечно, я же япошка. Я почувствовала, как по моей коже побежали мурашки.

— Ох, Руби, прости, пожалуйста, — выдавила она наконец. — Чем я могу тебе помочь? Что нам обеим теперь делать?

Я позвонила в междугородку и заказала разговор с Гонолулу, но линии были перегружены. С каждой неудачной попыткой я беспокоилась все сильнее. Данных о количестве жертв среди гражданского населения и масштабах разрушений в самом порту и в Гонолулу почти не было. С каждым часом появлялись все более удручающие известия: ФБР в течение года следило за живущими в Америке «некоторыми японскими националистами», и теперь начались аресты.

В Нэшвиле Отдел охраны природных ресурсов подал запрос на получение шести миллионов разрешений на «охоту на японцев», по два доллара каждый. Резолюция была следующая: «Сезон охоты на япошек считать открытым. Никаких лицензий не требуется».

Я плакала, и эти слезы свидетельствовали о моей любви к родным и страхе за их судьбу. Все ли у них в порядке? Я снова попыталась заказать разговор.

— Мы соединим вас сразу же, как только у нас будет связь с той линией, — короткоответила телефонистка.

В полдень кто-то снова стал стучаться в квартиру. Пытаясь справиться с парализующим ужасом и не ожидая ничего хорошего, мы открыли дверь, за которой оказался Джек Мак, сообщивший, что вечернее шоу отменяется.

Около восьми часов вечера Грейс сварила суп из консервов. Мы не отходили от радио. Каждые пятнадцать минут я звонила на телефонную станцию, но по-прежнему безрезультатно.

В полночь мы с Грейс легли спать на одной кровати. Мы цеплялись друг за друга, словно тепло наших тел могло прогнать страх и панику.

На следующее утро мы первым делом включили радио. Президент Рузвельт объявил войну Японии. Началась мобилизация, Военно-морские силы приводились в боевую готовность.

В полдень пришел Джо. Он выглядел таким же обеспокоенным, как и мы. Все было очень, очень плохо.

— Если япошки нанесли удар по Перл-Харбору, значит, они могут напасть и на Сан-Франциско? — спросила я.

У меня гудела голова. Я уже стала подозревать самое худшее, как и Грейс, и признаком того, что моя вера в благополучный исход пошатнулась, стало это слово — «япошки». Я произнесла его.

— Такое может случиться?

— Нет! — решительно ответил Джо.

— А почему? — И я повторила то, что слышала по радио от комментатора: — Японские подлодки могут незаметно подойти к берегам Калифорнии!

— По-твоему, жителям Нью-Йорка надо бояться нападения со стороны Германии, которая находится от них в трех с небольшим тысячах миль? — Он говорил в своей университетской манере, уверенно, умно и эмоционально. — Разумеется, этого не будет! Поэтому и мы не будем беспокоиться о том, что Сан-Франциско или любой другой город на Западном побережье подвергнется нападению Японии, которая от нас в пяти тысячах миль.

Этот парнишка был нашпигован пропагандистскими речами, как рождественский гусь, но я не стала уточнять, что США не находятся в состоянии войны с Германией, поэтому нет оснований ожидать нападения со стороны нацистов.

В восемь вечера в квартире пропало электричество. Мы провалились в кромешную тьму. Вот и все!

— Грейс, ты здесь? — Голос мой предательски дрожал.

— Здесь, — отозвалась она так сдавленно, будто папаша сжал ее горло своими ручищами.

— Джо?

— У вас есть свечи? — спросил он.

А вот это было новостью! Никогда раньше я не слышала у мужчины такого мертвого, лишенного эмоций голоса.

Выглянув в окно, мы увидели, что в Чайна-тауне, а может, и во всем Сан-Франциско тоже нет света. Непонятно было, что случилось и что может случиться дальше. Кто знает, может, нам осталось жить считаные минуты?

Так мы и сидели, боясь выйти даже к соседям. Весь дом погрузился в тишину. Люди готовились к смерти.

Когда три часа спустя свет включился, я разрыдалась. Грейс пыталась меня успокоить, но на мою голову свалилось слишком много переживаний: я не знала о судьбе родных и боялась завтрашнего дня. Я смотрела на Джо, отчаянно желая, чтобы он сделал хоть что-нибудь, но он был не в силах что-то изменить. Все это время мы просидели в гостиной. Никто из нас не спал. Весь город замер в мучительном ожидании.

Джо ушел домой на рассвете. Перед его уходом по радио передали, что пятнадцать вражеских самолетов взлетели с авианосца, стоявшего неподалеку от берега, и вошли в воздушное пространство США над Сан-Хосе. Оттуда часть самолетов полетела на север, а часть — на юг. После полуночи они вернулись, но перед рассветом вылетели снова.

Мы перепугались до полусмерти, особенно когда генерал-лейтенант Девитт, старший офицер в Пресидио^[22], объявил:

— Люди, вы, кажется, не осознаете, что находитесь на войне. Вдумайтесь хорошенько: вчера вечером над вашими головами летали вражеские самолеты! Я поясню: японские вражеские самолеты!

Его паника утроила нашу. После этого началась эвакуация — жителей прибрежных городов, Санта-Круз, Монтеррей, Кармел, переселяли в глубь штата. Кто-то из репортеров говорил, что самолеты летели слишком высоко, чтобы бомбить. Должно быть, это была разведка. Но нашлись и те, кто сочли эту историю сфабрикованной, а все, с ней связанное, — бредом, на что Девитт зло ответил, что самолеты были отслежены вплоть до мест посадки в море.

— Вы действительно считаете это фальшивкой? — возмущался он. — Да кто в своем уме вообразит, что армия и Военно-воздушный флот начнет сочинять подобные истории!

Связаться с родителями по-прежнему не удавалось.

В два с небольшим пополудни зазвонил телефон. Оператор велел мне ждать соединения. Минуты ожидания тянулись невыносимо долго. Пришла Грейс, чтобы поддержать меня. А потом я услышала голос Йори.

— Кимико?

— Да, это я, — ответила я по-английски.

Брат не произнес больше ни слова, но я слышала его дыхание. Через тысячи миль я вдруг ощутила, что нахожусь рядом с ним, в нашем доме на побережье. За резкими, рваными звуками дыхания брата, пытавшегося успокоиться и взять себя в руки, я ощущала пустую оглушительную тишину. Со мной должен был говорить не он.

— Йори?

— Сумимасенга, прости, но…

Йори давился словами, я судорожно дышала. Он произносил фразу, потом следовало полное боли молчание, — и перед моими глазами вставали знакомые образы.

Обычно моя семья по воскресеньям бывала дома, но отец сказал братьям, что им нужно будет спустить лодку на воду… Йори спросил отца, пора ли бросать сети… Я сотни раз видела отца и братьев за этим занятием. Но по мере продолжения рассказа Йори мой мозг отказывался воспринять, увидеть то, что он говорил.

Японские бомбардировщики и штурмовики появились с юго-востока, завывая двигателями над Даймонд-Хэд… Йори издалека услышал звуки падающих бомб и ритмичное клацанье пулеметной очереди… Хидео и папа были возле штурвала, и папа развернул лодку, которая полетела назад, к причалу… Хидео бросился к корме… Над головой у них пронесся единственный американский самолет, нырнул вниз и стал поливать лодку из орудий…

— Хидео… разрезало… пополам… — всхлипывал Йори, его так трясло, что я с трудом разбирала слова. — Я видел это, Кимико. Видел своими глазами. Он мертв.

У меня подкосились ноги, и я рухнула на пол.

— Что с папой? Где он?

— В ту ночь к нам пришли. Какие-то люди. Они конфисковали лодку…

— Где папа? — прошептала я в трубку.

— Они ворвались в дом. Обыскали все шкафы и кладовки. Они забрали отца и маму. Не знаю куда. Те люди из ФБР сказали только, что считают, будто мама и папа участвовали в нападении, то есть якобы они помогали.

— Что случилось? — Грейс опустилась на колени рядом со мной. — Расскажи!

Я отмахнулась от нее. На том конце провода Йори срывался со слез в ярость. По округе пошли слухи о том, что все рыбаки, учителя японского языка и синтоистские священнослужители на самом деле были шпионами. Мои родители подходили под первые две категории этого определения, и то, что отец с братьями оказался в лодке в океане как раз во время нападения, оказалось последней каплей.

Помня о том, что Грейс рядом, я задала несколько вопросов на японском. Йори ответил:

— Хай, хай, хай. Да, да, да.

Последним, что он сказал, было:

— Они скоро придут и за мной. Я это точно знаю. Береги себя! И будь осторожна!

Я смотрела на трубку целую минуту, перед тем как вернуть ее на рычаг. Потом закрыла лицо руками и зарыдала. Грейс обвила меня руками, и я рассказала ей кое-что, не все, из того, что поведал мне Йори.

— Не могу поверить, что брата больше нет в живых! — хрипела я сквозь слезы. — Что будет с мамой и папой?

— С ними все будет в порядке, вот увидишь, — утешала меня Грейс, но это были самые бессмысленные слова, которые можно было произнести.

— Что будет с Йори?

Откуда же Грейс было об этом знать?

— Они придут и за мной тоже?

Не успела Грейс открыть рот, чтобы ответить, как раздался громкий стук в дверь. Стучали кулаками! У меня внутри все сжалось, страх стиснул сердце еще сильнее.

Грейс. Большие радости, горькие слезы

Вы и представить себе не можете, насколько быстро может измениться жизнь. Однажды вы спокойно ложитесь спать, а наутро выясняется, что на другом конце земли происходит нечто немыслимое, и отголоски этого события захлестывают вашу спальню.

Руби постигли тяжелейшие утраты, и ее скорбь лишь усугублялась тем, что она сама была японкой. Кто знает, чем это для нее обернется? И теперь, слыша громкий, требовательный стук в дверь, я видела, как она побледнела от страха. Она не могла сдвинуться с места.

Когда я заглянула в замочную скважину и увидела Элен, меня охватила волна облегчения. Я открыла дверь, и наша подруга ворвалась в квартиру.

Элен быстро окинула взглядом гостиную, не нашла того, что искала, затем заглянула в спальню Руби и лишь потом обратила свой взор на нас.

— Где твой чемодан? — спросила она, подойдя к Руби и тронув ее за плечо.

— Какой чемодан? — Руби явно ничего не понимала.

Тогда Элен повернулась ко мне.

— Она уже собралась? Ты ей помогла?

— О чем ты? — уставилась на нее я. — Сюда что, тоже летят самолеты?

Но Элен продолжила свои странные вопросы пугающе спокойным тоном.

— Когда японцы будут здесь? Тебе сказали, куда ехать, чтобы быть в безопасности? То же самое было и в Шанхае. Япошки, которые жили там, были заранее предупреждены о готовящемся нападении…

— Элен! — крикнула я в ужасе.

— Я всегда подозревала, что Руби способна на коварство. Она тебе что-нибудь говорила? Я должна защитить Томми!

Ее странное поведение смутило и озадачило меня. Но что еще хуже, я плохо понимала смысл того, что она говорила.

— А где Томми? — спросила я.

— С мамой. Она пообещала позаботиться о нем, если я не вернусь. — Это уж слишком! Наши дома разделяла всего пара кварталов. Но, по правде говоря, я была настолько напугана, что за все это время даже ни разу не вышла на улицу, как и Руби. Если бы у меня был ребенок, то я, наверное, тоже оставила бы его дома. Мне предстояло убедить Элен в том, что ее подозрения напрасны и что надо думать о других, более насущных вещах.

— Брат Руби погиб во время нападения, — сказала я.

— И родителей куда-то забрали, — добавила Руби. — ФБР может прийти и за мной тоже.

Это казалось вполне вероятным, но в глубине души я все же сомневалась, что так будет. Руби — японка. Я живу под одной крышей с врагом. Вот только она мне не враг, а подруга. Хотя так ли это на самом деле? Страх сеял в моем сердце недоверие, и, чтобы помешать этому, я постоянно повторяла про себя: «Она моя подруга! Подруга! Подруга!»

— Могут прийти за тобой тоже? — тем же пугающе монотонным голосом переспросила Элен. — А что будет с нами? Что будет с Томми и мной? С моей семьей? — Потом она указала на меня. — Они ведь могут прийти и убить тебя, Грейс. Ты об этом подумала? Изнасиловать и убить.

— Да ради всего святого, Элен! Нам всем страшно, но брат Руби убит!

Выдержка внезапно изменила Элен.

— Как и мой муж. Япошки убили его прямо на моих глазах.

Это известие было настолько неожиданным, что я поначалу не поняла, что именно она проговорила. Я не знала, что сказать или что сделать, но Руби, моментально очнувшаяся от ступора отчаяния, пробормотала:

— Что значит «твой муж»?

Элен и Руби смотрели друг на друга во все глаза.

— Расскажи, что случилось, — попросила Руби.

Я же все еще никак не понимала, о чем идет речь. Муж? Я вспомнила фотографию, которую когда-то видела в комнате Элен. Почему-то я всегда думала, что изображенный рядом с ней мужчина — ее брат, но только теперь поняла, что, должно быть, это был ее муж, а все эти апельсины и свечи — часть созданного в его память алтаря.

Руби взяла Элен за руку. К моему удивлению, Элен позволила подвести себя к дивану. Теперь, когда она открыла свою основную тайну о том, что была замужем, детали тех событий хлынули из нее неудержимым, мучительным потоком.

— Мы прятались на рисовых полях. Все мы, — начала рассказывать она, и из ее глаз полились слезы. — Лай Кай, его родственники, его братья и сестры, их дети и слуги. Когда мы услышали шаги японцев, Лай Кай прошептал: «Лежите тихо! Не двигайтесь!» Он был моим мужем. И я повиновалась. — Она прижала ладони к глазам. — Он попытался отвлечь и увести солдат от нас. Его забили штыками. А потом нашли всех остальных…

Руби крепко обняла Элен и посмотрела на меня. Что теперь нам делать? Я не имела ни малейшего представления.

Чтобы немного отвлечься, я пошла на кухню, поставила чайник и стала ждать, пока он закипит. Быстро бросив взгляд на дверь в гостиную, я увидела, что Элен и Руби не двинулись с места.

Я заварила чай, поставила на поднос чашки и чайник и вернулась в гостиную. Элен раскинулась на диване, разметав по его черным подушкам руки, казавшиеся на их фоне мертвецки бледными.

Я разлила чай и подала чашки подругам. По щекам Руби ручьем текли слезы. Элен кусала губы и судорожно дышала. Отодвинув кофейный столик, я села между ними на пол, поджав под себя ноги.

— Прими мои соболезнования, Элен, — сказала я, но эти слова звучали как-то мелко и незначительно по сравнению с тем ужасом, который ей пришлось пережить.

— И ты тоже, Руби. — Я положила голову на бедро Руби и руку на колено Элен, стараясь передать им свое тепло и поддержку. Вот только они так глубоко погрузились в свое горе, что едва ли осознавали мое присутствие.

А дальше в течение часа Элен рассказывала нам о том, что, когда ей исполнилось шестнадцать, ее отец договорился выдать ее замуж в семью Куок в Сучжоу.

— Папа сказал, что это состоятельная семья и что я буду жить хорошо. Будущая свекровь прислала фото моего жениха. Он был таким красивым! То, что я рассказала вам о переезде моей семьи в Китай на время худших дней Великой депрессии, было правдой. Они все равно бы приехали туда на мою свадьбу. Меня выдали замуж в день восемнадцатилетия. Я была во всем красном, с традиционными нитями бисера, скрывавшими мое лицо, чтобы Лай Кай не видел меня до тех пор, пока мы не уединимся в спальне новобрачных. Когда я вышла из семейного дома, папа вылил на землю воду и сказал: «Выдавать дочь замуж подобно выплескиванию воды из чаши». Я полюбила мужа с первого мгновения, как только он снял с меня головной убор.

Наши семьи праздновали еще три дня. Потом, когда все закончилось, моя родня осталась в деревне возле Гуанчжоу, а мы начали супружескую жизнь в семье мужа в Сучжоу. Он был архитектором, и у него было свое дело: он восстанавливал большие частные сады.

Элен вытирала глаза, а я вспоминала, как она рассказывала о путешествии по Китаю, — скорее всего, это было во время медового месяца. Она говорила, что Ханчжоу — самый романтичный город, что неудивительно, потому что она была там с любимым и восхищалась прекрасными садами Сучжоу. Но я не забыла и другие ее рассказы — как их с Монро расстреливали с самолета. Вот только речь тогда шла, скорее всего, не о Монро. Она была замужем, а потом овдовела. Вот почему она так одевалась, когда мы познакомились.

— Когда мы встретились с вами, со дня смерти Лай Кая прошло чуть меньше года, — подтвердила мои мысли Элен. — Вы меня просто спасли.

Элен хранила эту тайну от нас с Руби в течение трех лет. Невероятно! Но у меня не было времени как следует обдумать это, потому что пришло время Руби изливать свою душу.

— Хидео было всего двадцать семь. Он был не только лучшим маминым учеником, но и лучше всех занимался дзюдо, ловил рыбу и смеялся. Грейс, тебе бы он понравился. Он обожал кино. Любые фильмы — про гангстеров, про ковбоев и индейцев, про войну. Он был старшим сыном и лучшим из нас. Мама и папа, должно быть, убиты горем…

Было пролито еще много слез.

— Мне так страшно. Где родители? Как думаете, Йори уже схватили? А что будет со мной?

Мы не могли ответить на ее вопросы, поэтому Элен просто продолжила свой рассказ.

— Лай Кай везде брал меня с собой, хоть это было и не принято. Говорил, что я многому научилась, наблюдая за отцом и братьями. Что у меня цепкий ум, и я могу помогать ему с клиентами, вести переговоры с подрядчиками, садовниками и мастеровыми, заниматься бухгалтерией и заботиться о том, чтобы мы рационально тратили деньги.

— Кажется, он был идеальным мужем, — сказала Руби.

— Да, это так. Мы были как пара палочек для еды: всегда вместе, всегда в гармонии. Я думала, что так будет всегда, даже когда настанут не самые простые дни. Как счастливы мы были! Но, как говорится, «большие радости, горькие слезы».

Они продолжали делиться болью. Мне казалось, что они были по другую сторону странной высокой стены, и, что бы я ни делала, мне было до них не достучаться.

Потом Элен рассказала нам о самом нападении.

— Четыре года назад японские войска высадились на берег залива Ханчжоу и пошли на Нанкин. Они убивали и уничтожали всё и всех на своем пути. В это же время другие японцы, которые, как тогда казалось, мирно жили на китайской земле, запускали воздушные шары в Шанхае и других городах по всей стране. На шарах было написано: «Миллион японских солдат высадился к северу от Ханчжоу». Эта надпись должна была деморализовать китайскую армию, — сказала Элен.

— Но что, если это было правдой?

— В то же самое время в Сучжоу незаметно вошла еще одна группа японских войск. — Элен приложила руку к груди. — Тот шрам, который вы видели, достался мне не в результате автокатастрофы. Его оставил на мне штык. Как жаль, что я тогда не умерла.

— Но ты выжила и выкарабкалась, — возразила Руби.

— Японцы решили, что я умерла. Я пролежала там до самой ночи, а потом стала переползать с одного поля на другое, в грязи и жиже, как водная змея. Днем я спала. Я потеряла счет времени и превратилась в ходячий труп. Мне нужно было добраться до Шанхая, где я могла рассчитывать на помощь сил международного урегулирования. Не знаю, сколько у меня ушло времени, чтобы пройти семьдесят пять миль или около того. Добравшись до места, я пошла в американское посольство. Сначала меня отказывались пропускать в ворота. Вы можете себе представить, как я тогда выглядела. Но когда я заговорила, они услышали, что я — американка.

В результате ее посадили на корабль и отправили на юг, к родным.

— В Китае судьба вдовы находится в руках родни мужа, — продолжила Элен свой рассказ. — Они могут взять на себя заботу о ней, но могут и вышвырнуть на улицу. Но вся семья моего мужа была убита, поэтому обо мне позаботиться было некому. Моим родителям пришлось взять меня к себе и вернуться вместе со мной в Сан-Франциско. Меня сторонились все: девочки, с которыми я ходила в школу, и женщины, с которыми я работала на телефонной станции. Никто не хотел заразиться моим невезением. И все из-за япошек. Это они поломали мою жизнь.

Какое-то время она помолчала, потом добавила:

— В тот день, когда ты, Грейс, пригласила меня на прослушивание в «Запретный город», я пошла, потому что терять мне было нечего. Ты спасла меня от многих десятилетий традиционного китайского вдовьего траура.

— Хоть я и не имела никакого отношения к твоим бедам, как ты терпела мое присутствие? — спросила Руби. — Должно быть, каждый раз, видя меня, ты…

— А как восприняла это твоя семья? — перебила ее я.

— Со дня смерти Лай Кая моя жизнь превратилась в бездонную пропасть страданий, наполненную и холодом, и жаром одновременно. Я стала изгоем в собственной семье. Меня никто не замечал — ни родители, ни братья. Никто, кроме Монро. Отец считает, что жена принадлежит мужу, даже после его смерти. Замужество дочери подобно выплескиванию воды из чаши, — горько повторила она. — Для меня будущего не существовало, потому что меня не взял бы в жены ни один достойный китайский мужчина. Я действительно была бесполезной веткой на нашем семейном древе, напоминавшей всей родне, что я выжила там, где остальные погибли. Отец сказал, что теперь, как у вдовы, у меня только одна цель: достойно дождаться смерти. Тогда я еще надеялась, что смогу сделать что-то, что заставит его снова признать мое существование. Но после того как он увидел меня в клубе… в общем, сами понимаете, что было. Ему настолько не было до меня дела, что он даже не стал препятствовать моей работе в клубе, хоть потом и сказал, что мои бесстыдство и порочность не знают границ и что я позорю и унижаю всю семью. Я запятнала себя как вдова, и лучше бы мне наложить на себя руки, раз уж не умерла тогда с мужем. А коль скоро я не нашла в себе сил умереть, то должна жить непорочной вдовой. Я ведь оступилась всего один раз. Мне показалось, что Тим сможет стать мне утешением. Ну, этого не вышло, но зато теперь у меня есть Томми. — Ее глаза снова заблестели от слез. — Эдди подарил мне возможность снова стать непорочной вдовой.

Когда Элен собралась домой, было около часа ночи. Она пережила такую трагедию! Казалось, она не позволит ни тем событиям, ни нынешним разрушить нашу дружбу. Мы должны были выдержать.

— Мне очень жаль твоего брата, — сказала она Руби.

— А мне — твоего мужа, — откликнулась Руби.

Элен обняла Руби на прощание и ушла, не сказав мне почти ни слова. Мне хотелось поговорить с Руби обо всем, что выпало на долю Элен, и о том, как это на ней сказалось, но лицо моей подруги было мрачным и решительным.

— Ты ведь захочешь, чтобы я съехала, — сказала она. — Я сейчас начну упаковывать вещи…

— Нет. — Я твердо покачала головой.

— Грейс, я теперь враг. — Она не поднимала взгляда. — ФБР обязательно придет за мной. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности из-за укрывательства преступницы.

Я напомнила ей, что она сама только что сказала: она не имеет никакого отношения к тому, что произошло с Элен. И уж точно она не виновата в нападении на Перл-Харбор.

— Ты не преступница. Ты моя подруга.

Руби подняла глаза, в которых сквозила робкая надежда. Я немного подумала, прежде чем добавить:

— Я от многого сбегала в своей жизни, поэтому говорю тебе о том, что знаю не понаслышке. Не делай резких движений. Давай посмотрим, что будет дальше.

После этих слов Руби села на пол и закрыла лицо руками.

Через три дня после бомбежки Перл-Харбора на острове Сокровищ приземлился самолет с дырками от пуль на бортах. Его обстреляли, когда он летел над атоллом Уэйк. Через день после этого Сан-Франциско и Западное побережье были названы Западным театром военных действий, а главнокомандующим назначен генерал Девитт. На холмах вокруг моста Золотые Ворота город ощерился противовоздушными орудиями, прожекторами и радарами. На китайские самолеты теперь возложили новые обязанности: перевозить военных и медикаменты между Сан-Франциско и Перл-Харбором. Остров Сокровищ превратился в доковую станцию для дирижаблей, патрулировавших побережье. У берегов разместили около четырехсот водных мин. Между Сан-Франциско и Саусалито была натянута специальная сеть, которая открывалась и закрывалась особым тяжелым буксирным судном, чтобы впускать и выпускать дружественные суда.

Мы с Руби сшили светонепроницаемые шторы и завесили окна. После полуночи был введен комендантский час, что помешало бизнесу не только «Запретного города», но и всех клубов и баров побережья.

Мы теперь пугались собственной тени, нам везде мерещились враги. Жителям японского происхождения было велено сдать фонарики, фотоаппараты и кухонные ножи — на всякий случай. Рожденные в Америке сыны и дочери Золотого Запада организовали кампанию под девизом: «Избавимся от япошек! Они все шпионы!» В клубе Чарли раздал всем своим работникам значки, на которых было написано: «Я — китаец», — и попросил носить их не снимая.

— Я хочу, чтобы все мои девочки были в безопасности. Мне нет дела до того, что кто-то из вас может оказаться японкой. Для меня вы — мои девочки, мои роскошные танцовщицы. Вы работаете на меня.

Он был не единственным владельцем клуба, который занял такую позицию в этом вопросе. Большинство владельцев развлекательных заведений, в которых работали японские танцоры или музыканты, решили пока не замечать их происхождения, потому что у них были клиенты, которых надо было развлекать, и им надо было зарабатывать деньги. Публика приняла значки и то, что они символизировали: осознанное безразличие. Они аплодировали, когда Чарли стал начинать и заканчивать каждое шоу словами: «Потреплем япошкам нервы!»

Руби же продолжала выступать под будоражащим освещением единственного синего софита, смеяться и шутить с молодыми людьми, поддерживая имидж Принцессы Тай. Но дома она была безутешна. От Йори не было никаких вестей, но она пресекала порывы разыскать его или родителей.

— Знаешь, у китайцев и японцев есть кое-что общее, — сказала она как-то вечером. — Моя репутация — это репутация моей семьи. Любое мое действие отразится и на их судьбе, как и любой их поступок повлияет на мою жизнь. Если я опорочу свое имя, то и моя семья будет опорочена. А когда моя семья опорочена, у меня тоже нет будущего.

Невыносимо было видеть Руби такой испуганной и грустной, но я не знала, как помочь ей преодолеть охватившее ее чувство стыда. В смятении я закрывалась у себя в комнате и не выходила, даже когда слышала, что Руби плачет. Может быть, мне стоило находиться рядом с ней в эти минуты, но я не хотела, чтобы она теряла остатки достоинства в моем присутствии.

Что касается Элен, то она так долго хранила секрет о своем первом браке, что теперь он стал ей не нужен.

— Я не хочу снова это вспоминать, — говорила она, если я задавала ей какие-то вопросы. — Ты становишься слишком любопытной и суешь нос куда не надо, хуже Иды.

Элен брала Томми на работу, но всякий раз, когда надо было его оставить, чтобы выйти на сцену, дело доходило до истерики. В клубе царила нервозность, витали настроения в духе «мы им всем покажем». Кое-кто из персонала «Запретного города» затаил давние обиды на японцев за вторжение в Китай. Некоторые официанты и уборщики уволились из клуба и пошли добровольцами на фронт, других Дядюшка Сэм вызывал на беседы сам.

Через десять дней после нападения на Перл-Харбор Джо принес нам домой последние выпуски «Лайф» и «Таймс». Мы подумали, что наконец-то получим информацию, которой можно будет доверять, но как же мы заблуждались! Журналы пестрели схемами и фотографиями с заголовками: «Как отличить япошку от китайца» и «Как отличить ваших друзей от япошек». «Лайф» призывал читателей преодолеть «опасное неведение» по этим «деликатным вопросам». Итак, по их информации, китайцы были высокими, в среднем пять с половиной футов, в то время как японцы не превышали отметки в пять футов и два — два с половиной дюйма. Китайцы были склонны полнеть, чтобы показать свой достаток, а япошки редко были толстыми, за исключением борцов сумо. У китайцев не росли волосы на лице, японцы же могли отрастить усы. Лица китайцев, десятилетиями до этого считавшиеся «непроницаемыми», внезапно стали открытыми и дружелюбными, и в итоге любой читатель, вооруженный «достоверной» информацией из этих статей, мог легко узнать японца по приверженности к догмам, настойчивому стремлению доказать всем остальным свое превосходство и привычке громко смеяться при неподобающих обстоятельствах.

— Здесь сказано, что у китайцев кожа цвета желтого пергамента, — сказала Руби, обращаясь к Джо. — А у японцев — землисто-желтая. А еще у япошек плоские носы, массивные щеки и скулы и короткие лица.

Мало того что в этих статьях была полная чепуха, но слышать, как ее цитирует Руби, было выше моих сил. От происходящего у меня кровь стыла в жилах. Заглянув ей в глаза и не увидев ни единой искорки смеха, я поняла, что она сама не своя от ужаса. Все это — ложь, не дающее покоя неведение о том, что будет дальше, если ее секрет будет раскрыт, беспокойство о том, как поступит Джо, когда обо всем узнает, — сводило с ума.

С приближением Рождества у телефонных компаний появился новый рекламный девиз: «Междугородние звонки помогают объединить нацию». Они обещали использовать все соединения и всех операторов даже в сам Сочельник и Рождество.

Мне хотелось, чтобы мама знала, что у меня все в порядке, хотелось услышать, что и у них все хорошо и что они меня любят. Но я все еще с ужасом думала о том, что трубку может снять отец. Что, если он не позволит мне поговорить с мамой? Поэтому я даже не пыталась им позвонить. Я ненавидела себя за эту трусость и тоже плакала вечерами.

В конце января Департамент юстиции объявил, что во всех стратегических точках, к которым относился и Сан-Франциско, пройдет зачистка от вражеских элементов. Второго февраля они начинают регистрацию жителей. Руби же эта новость не обеспокоила.

— Я не вражеский элемент. Я здесь родилась, я гражданка Америки.

Мне было очень страшно за нее.

Грейс. Танцы на грани

За первые месяцы войны наша жизнь кардинально изменилась. В городе по-прежнему выли сирены, предупреждая о возможных атаках с воздуха, и отключался свет, но комендантский час был снят, и реальная опасность вторжения отступила. Сан-Франциско стал гражданским портом, и город вновь ожил. Чайна-таун закипел бурной деятельностью. Солдаты неспешно ходили по улицам, переходя от бара к бару. Они заполонили ночные клубы и сорили деньгами так, словно для них не существовало завтрашнего дня. Правда, для некоторых из них он действительно мог не настать. Люди не желали сидеть по домам. Дела в «Запретном городе» шли так-сяк, в зависимости от известий из Европы или с океанского фронта, и так было во всех увеселительных заведениях.

Кто-то из журналистов «Вэрайети» назвал это «бегством от реальности». Клубы вроде нашего давали людям возможность сбросить напряжение, отпраздновать, поделиться пережитым, послушать рассказы других и развеять смехом пронзительный страх перед будущим.

Чарли было очень сложно удержать штат танцовщиц, потому что солдаты с неожиданным рвением стали жениться на наших девочках, несмотря на то что были почти незнакомы с ними. Страх смерти — мощный афродизиак.

Элен и Руби оказались связаны друг с другом пережитыми трагедиями, но обе относились друг к другу с настороженностью. Я часто замечала, как они сидят в укромном уголке клуба до его открытия и тихо говорят о чем-то. Теперь, когда тайна Элен выплыла наружу, она стала позволять себе время от времени взрываться глубинным недоверием и ненавистью к японцам. Руби реагировала на эти редкие всплески так же, как и на ситуации, в которых кто-нибудь из наших знакомых начинал говорить о том, чтобы отправиться «убивать этих япошек»: она выпивала еще один коктейль и танцевала до тех пор, пока у партнера не иссякали силы, и спала со всеми подряд. В отличие от всех нас она танцевала не просто на краю вулкана — она метила в самое его огненное жерло.

Однажды вечером в самом начале 1942 года я сидела за столиком с морскими офицерами, расквартированными на острове Сокровищ, и слушала их рассказы о том, как изменилось это место со времени моего последнего посещения его. Когда в зал вошел Джо и увидел меня, оркестр играл песню под названием «У япошек нет ни малейшего шанса». Что-то в его походке и манере, с которой он расправил плечи, подсказывало, что он поступил на военную службу.

Я поблагодарила моряков и пошла навстречу Джо.

— ВВС США, — сказал он мне вместо приветствия.

Ну конечно! То, что раньше называлось Корпусом армейской авиации, сейчас стало самым активным военным ресурсом, объявившим о наборе добровольцев. Это происходило потому, что в распоряжении японцев было много военных пилотов, а у нас их не доставало. Военно-воздушные силы нуждались в образованных мужчинах, а Джо был выпускником университета, имевшим за плечами два года юридической практики. ВВС считались армейской элитой, и там ему было самое место.

— Когда ты отбываешь? — спросила я.

— Через пару недель, — ответил он.

Чарли угостил Джо ужином и напитками за счет заведения. Все девушки подошли поздравить. Ида сидела у него на коленях, словно имела на это право. Джо беззаботно принимал эти знаки внимания, как и полагалось блестящему летчику, в которого он превратился, просто подписав договор с военным начальством. Руби же смотрела на него с очень хорошо знакомым мне выражением лица. Блеск притягивает к себе подобное, и никто не реагировал на это более бурно, чем Руби. Страсть между ними никогда не остывала, даже в последние несколько месяцев, хоть пламя и стихло до состояния тлеющих углей, но лишь дуновения славы оказалось достаточно, чтобы она разгорелась с новой силой.

В мгновение ока Ида была изгнана взашей, а Джо оказался в полной власти Руби.

Даже после всего пережитого мне было мучительно больно все это видеть, потому что игра снова изменила свои правила. Слишком примитивно он реагировал на Руби.

В тот вечер Джо сделал Руби предложение, а я никак не могла справиться с мыслью, что лучше бы он выбрал меня, а не ее. Это все было неразумно, но мы так боялись будущего, что изо всех сил цеплялись за атрибуты, связывавшие нас с ощущением «нормальной» жизни. Мне думается, во всяком случае, мне хочется в это верить, что Джо принимал соблазнительность Руби и ощущения, которые она у него вызывала, за любовь. И разумеется, пал жертвой этого своего заблуждения, как и многие другие мужчины. Для Руби же Джо был возможным мостиком в безопасную гавань. Одно то, что она стала думать о браке, уже говорило само за себя: броня, благодаря которой она со спокойным бесстрашием воспринимала окружавшую враждебность, дала трещину. Шла война, и мои переживания казались совершенно незначительными по сравнению с тем, что предстояло сейчас Руби и Джо. Правда, это не означало, что они смогут пожениться в Калифорнии.

— Давай поедем в Мексику и распишемся там, — предложила Руби.

Джо отверг эту идею, заявив, что покидать страну сейчас было бы безрассудно. Он написал в Адвокатуру штата Невада с просьбой о разрешении на брак с азиаткой здесь, в Сан-Франциско, и получил отказ. Причина отказа объяснялась тем, что белому человеку преступно вступать в «межрасовый брак с представителем эфиопской или негроидной расы либо монголоидной или желтой». Когда он написал с той же просьбой в соседний штат Юта, то получил ответ, что «браки между белыми и монголоидами, малайцами, мулатами и квартеронами» были также запрещены. С каждым отказом Джо впадал во все большую ярость, а Руби теряла спокойствие духа.

— Ты должна сказать ему правду, — говорила ей Элен как-то вечером, когда мы втроем сидели в нашей квартире, плотно задвинув шторы. Томми спал в корзинке на полу под тихую музыку, доносившуюся из радио.

— О том, что я — японка? — Последнее слово Руби произнесла шепотом. — Это невозможно.

— А что будет, когда он узнает, что ты ему лгала?

— Если ему кто-то об этом скажет, он будет раздавлен, — признала Руби. — Но кто станет ему об этом говорить?

— Ах, милая, ну неужели ты хочешь жить во лжи? — сказала Элен. Вот только мне ее слова не показались искренними. — Если он тебя любит, какая ему разница, кто ты по национальности.

Если она говорила от чистого сердца, то это свидетельствовало о колоссальных переменах в ней, потому что сама Элен выступала категорически против смешанных браков. Она могла просто пытаться утешить подругу. Вот только случай Руби отличался от всех остальных. Ее семью подозревали в соучастии в организации первого налета, ее брат был убит в лодке в первые минуты нападения, а родителей считали пятой колонной. Руби грозила серьезная опасность. Чудом было уже то, что ее еще не забрали и никто на нее не донес.

— Джо — американец до мозга костей, — ломающимся голосом произнесла Руби, словно не решаясь признаться в своих истинных мотивах. — Он больше американец, чем все остальные, кого я встречала. Если я выйду за него замуж, то разве это не докажет, что я тоже американка?

Но разве этот брак может ее спасти? Разве она не вызовет еще больше подозрений тем, что выдает себя за китаянку и танцует в ночном клубе, куда приходит столько солдат и офицеров? А если ее выведут на чистую воду, не отразится ли этот обман и на Джо? Не может ли это лишить его шансов на обучение в летной школе, о чем он всегда мечтал?

Девятнадцатого февраля президент Рузвельт подписал Указ № 9066, который давал полномочия министру обороны населять определенные жилые зоны военными и выселять оттуда всех, кого сочтут пособниками врага. На следующий день в Сан-Франциско было отобрано 250 пособников врага, в основном этнических японцев. Их выслали в город Бисмарк, штат Северная Дакота.

— А где находится этот Бисмарк? — спросила Руби со всей своей неизбывной нахальностью.

Второго марта генерал Девитт выпустил инструкции для всех этнических японцев, проживающих в Сан-Франциско, предписывающие им добровольно переехать в глубь страны. В тот же день на всех столбах, даже в Чайна-тауне, появились объявления, озаглавленные: «Всем японцам». В документе не делалось разницы между дружественно настроенными гражданам Америки с японскими корнями и японскими солдатами. Это тогда поразило меня как громом: все японцы теперь считались врагами.

— Почему Принцесса Тай должна переезжать? — спросила Руби.

На следующий день мы поехали с Джо в порт отгрузки в Окленде. Он направлялся на только что открытую военно-воздушную базу Санта-Анна на девятинедельную подготовку.

Он коснулся моего подбородка и сказал:

— Держись подальше от неприятностей, малыш.

Я ответила что-то невнятное. Он тем временем повернулся к Руби.

— Я разберусь с разрешением на наш брак, — пообещал он. И они поцеловались.

Джо слал нам с Руби открытки часто, каждые несколько дней.

«Привет из ночного города, населенного тысячами мужчин, посреди полей с фасолью и томатами. Эй, разве Голливуд не здесь?»

«Я хочу летать, но у нас нет самолетов, ангаров и взлетных полос. Мы только тем и занимаемся, что маршируем, отдаем честь и учимся выполнять приказы».

«Каждый день мы проходим тесты, чтобы показать, сколько книг мы прочитали, учимся координировать глаз и руку и оцениваем, как ведем себя под давлением, чтобы командование могло определить, куда нас направить. Кому-то из нас повезет стать бомбардирами, штурманами или механиками. Меня же интересует только кресло пилота. Скрестил пальцы на удачу, чтобы попасть на авиаподготовку».

Мы прикрепляли эти открытки к зеркалу в нашей гримерной.

У нас тоже были свои заботы, хотя на фоне войны они казались мелочью. Правительство выпустило указ, ограничивающий использование тканей на женские наряды на пятнадцать процентов. Длинные полы и рукава-фонарики попали под запрет, вместе со складками, плиссе, планками, капюшонами и поясами больше двух дюймов в ширину. Мы следовали всем этим правилам, потому что понимали: идет война. Однако мы пострадали гораздо меньше, чем все остальные женщины в стране, потому что на сценические костюмы, а также подвенечные платья, одежду священнослужителей и судейские мантии указанные ограничения не распространялись. Иными словами, днем мы были сама скромность, но вечерами выглядели роскошно.

Элен очень серьезно отнеслась к патриотическим настроениям. Заказывая новое платье для номера, она попросила портниху сэкономить на ткани в районе талии и боков, оставив их открытыми. Хоть она и пришла в хорошую форму, она была уже рожавшей женщиной, и, чтобы скрыть недостатки фигуры, Эдди велел ей намазывать живот, бока и спину маслом, чтобы блестели. Теперь ее талия привлекала внимание, но была скользкой. Эдди не желал признавать свою ошибку, и мы за кулисами слышали тихие вздохи и аханье публики, когда Элен выскальзывала из рук Эдди во время поддержек.

Двадцать седьмого марта генерал Девитт приказал сделать интернирование и переселение всех этнических японцев обязательным, начиная с апреля. Джо к этому моменту отсутствовал уже около трех недель.

— Меня это не беспокоит, — отмахнулась Руби.

Через четыре дня «Сан-Франциско ньюс» напечатала статью о родителях Джо Ди Маджо^[23], которых могут интернировать как приспешников врага итальянского происхождения. Если они могли так обойтись с родителями Джо Ди Маджо, то что будет с моей подругой?

— Я — Принцесса Тай, — невозмутимо заявила мне она. — Никто не знает, что я японка.

Но я об этом знала. И Элен. И Чарли. И некоторые из танцовщиц тоже.

Первого апреля участники рейда Дулиттла^[24] направились на запад под мостом Золотые Ворота, «держа путь на Токио». Пять дней спустя началось выселение японцев из Сан-Франциско.

Тетушка Хару и дядюшка Юни закрыли свой магазинчик в Аламеде и сели на автобус, отправлявшийся к конюшням возле ипподрома Танфоран в Сан-Бруно, чтобы поселиться там вместе с тысячами других японцев. Их банковский счет был заморожен, и они были вынуждены продать бизнес, машину, большую часть своего имущества практически за бесценок. Им позволили взять с собой постельные принадлежности и белье на каждого члена семьи в таком количестве, которое они сами могли унести.

Руби не пыталась связаться с ними.

Двадцать первого апреля японцев стали выселять и из других районов, прилегающих к заливу. Наша труппа недосчиталась несколько танцоров, которых тут же заменили другими.

В мае Джо закончил основной курс обучения и получил краткосрочный отпуск, перед тем как перейти к учебе на пилота. Он приехал навестить Руби. О свадьбе не было сказано ни слова, потому что все его мысли были сосредоточены на полетах и учебе.

— Еду в аэропорт Минтер Филд, — объявил Джо. — Это в Шафтере, возле Бейкерсфилда. Хоть у меня и есть уже лицензия пилота, командование собирает там таких, как я, чтобы пройти с нами все с самого первого шага на «стирманах»^[25] с открытой кабиной летчика. Если меня не отчислят, а я этого не допущу, то меня переведут на крытый ВТ-13 в четыреста пятьдесят лошадиных сил.

Казалось, Руби совершенно не возражала против того, что ее свадьба была отложена на неопределенный срок.

— Может быть, мне и не надо выходить замуж, — сказала она.

Солдаты иногда задирали артистов из «Жонглирующих Инь», официанта, барменов и убирающих посуду ребят, принимая их за «желтопузых япошек», но к девушкам в клубе они относились совсем иначе.

Мы, танцовщицы, как могли старались развлекать солдат. Мы придумывали новые прически, взбивая, начесывая и заливая волосы лаком, до тех пор пока они не становились похожи на что-то среднее между Эмпайр-стейт-билдингом и сооружением из локонов, которыми мексиканские девушки в Лос-Анджелесе украшают себя для субботних танцев. Мы покупали самые длинные накладные ресницы и красили губы так, что они казались ужаленными пчелами.

Мы одинаково были рады всем военным — и солдатам, и морякам, и летчикам.

Среди нашей труппы были супружескиепары — Элен и Эдди, Ирен и Джек, многие девушки были замужем. Однако для некоторых брачные узы не сопровождались никакими ограничениями. И таких было довольно много. Очень много. А еще была Ида.

У Иды было множество поклонников, но она всегда освобождала время для Рэя Бойлера, повара из Висейлии, который раньше не отходил от Руби. Хоть Руби и советовала Иде быть с ним аккуратнее, Ида все равно с ним встречалась. Наверное, ей казалось, что тем самым она чем-то обходит Руби. Коль скоро Ида принимала знаки внимания Рэя, он дарил ей браслеты и серьги, шарфы и шляпы, носил сахар и другие продукты, продававшиеся по карточкам, которые он воровал там, где работал. Когда она встречалась с ним между выступлениями, он дарил ей пятидесятидолларовую купюру. Если же ей доводилось обращаться с ним грубо и танцевать перед его носом с военными, он сходил с ума от ревности. Она играла в очень опасную игру, и это ей нравилось.

Наконец пришло время и мне разыграть свою партию.

Спустя почти год со дня бомбардировки Перл-Харбора в клубе появился один парнишка. Он старался держаться как можно храбрее и готовился к отправке на океанский фронт. Мне стало его жалко.

Мы пили пиво и танцевали.

— Откуда ты, солдат?

— Да ты не слышала об этом месте.

Он танцевал неловко, и я семенила, чтобы он не оттоптал мне ноги.

— Ну скажи!

— Из Дарбидейла, Огайо.

— Из Дарбидейла! — воскликнула я. — А я из Плейн-Сити.

Оказалось, что его родители были фермерами, и он не раз бывал с ними на ярмарке в Плейн-Сити, но моих выступлений на танцевальных конкурсах не помнил.

— Я никогда не ходил в ту часть ярмарки, — робко признался он.

Мы выпили еще немного пива и еще потанцевали. Он аплодировал и улыбался мне, когда я была на сцене. Он напомнил мне о доме, и меня непреодолимо потянуло в покой и безопасность города, в котором я выросла. Я попалась в ту же ловушку, в которой оказалось уже столько девчонок, встречавшихся с молодыми солдатами, заглянувшими в наш клуб по пути на фронт. Они ведь могли и не вернуться.

После последнего выступления я пригласила его к себе.

Его звали Джереми Скотт, и ему был всего двадцать один год. Хотела бы я сказать, что все прошло просто сказочно, но это было в первый раз для нас обоих, и хвастаться было нечем. Обжимания, тычки, толчки, урчание и вздохи. Было ужасно больно. К тому же все закончилось так быстро, что я даже растерялась. Как, и это все? И все это время я волновалась и берегла себя вот ради этого?

Он выскользнул из моей квартиры в пять утра. Обещал писать, но не написал и строчки. Насколько я знаю, он погиб в первом же бою. Очень жаль. С того момента, как он ушел, я не знала покоя от страха.

Что, если я забеременела? Я внимательно прислушивалась к себе в поисках страшных признаков. Тошнит от запаха еды? Все время хочется спать? Не болит ли грудь?

Девочки в клубе наперебой давали мне советы.

— Попробуй спринцевание оливковым маслом, — рекомендовала Ида. — Я именно это делаю, когда приезжает Рэй.

— А я предпочитаю кока-колу, — сказала Ирен. — Она щекочет, да и Джеку нравится вкус.

От одной мысли об этом у меня закружилась голова, а девушки рассмеялись.

— А еще можно ввести туда мякоть граната, — предложил кто-то еще.

— Или свежего имбиря.

— Или сока табака.

— Хватит! Меня тошнит, — сказала я.

Девушки тут же стали смотреть на меня сочувственно, а Ида подвела черту:

— Раз тошнит, значит, ты точно залетела.

В глазах потемнело.

— Если ты залетела, то ничего из этих советов тебе не поможет, — сказала Руби. — Эти средства хороши, только если использовать перед сексом, а не после.

— У моей подруги есть батут, — сказала одна из девушек. — Я слышала, что если много прыгать, то ребенок выпадет.

— Ну или можно броситься вниз по лестнице, — предложила Ида.

— Я знаю человека, который может помочь…

— Прекратите, все вы! — рявкнула Элен. — Вы пугаете ее до смерти.

Действительно, решись я на подпольный аборт, могу умереть от кровотечения или инфекции.

Когда-то отец назвал меня шлюхой, а теперь я не знала, куда деться от жгучего стыда и страха. И это все из-за пары минут, проведенных с тем парнишкой…

— Я помогу тебе, — пообещала Элен.

И она это сделала, хотя, по-хорошему, мне не стоило так ей доверяться, учитывая, что произошло между ней и Тимом и как у нее родился Томми.

Элен усадила меня в ванну с жутко горячей водой и сидела на полу тут же в ванной, пока я массировала живот и молилась о том, чтобы то, что там было, вышло наружу.

Через неделю, во время исполнения группового танца с посетителями клуба, я ощутила, как по моей ноге потекла кровь. Месячные начались точно в срок.

— На этот раз тебе повезло, — отчитала меня Элен. — Помни, если ты вступаешь в связь с парнями, то только тебе придется отвечать за последствия.

— Тебе не о чем волноваться, — заверила я ее. — Я больше никогда этого не сделаю.

Но Элен все равно отвела меня к врачу.

— На всякий случай, — сказала она.

Доктор оказался таким же белым, как его халат, и вовсе не склонным к осуждению, что оказалось для меня неожиданным. Он поставил мне противозачаточный колпачок. Закончив свои манипуляции, он сказал:

— На самом деле позаботиться о безопасности секса можешь не только ты. Ребята насмотрелись фильмов и усвоили правило большого пальца: «Сначала надеть, потом вставить».

Пусть доктор был грубоват, но зато я теперь была во всеоружии. И хоть я и поклялась больше этого не делать, в течение последующих месяцев я иногда позволяла себе расслабиться.

Сам процесс занятия сексом тоже пошел поживее. Оказывается, это весело! И я была не единственной, кто относился к сексу подобным образом.

Молодые женщины, работавшие или в нашем клубе, или на военных заводах неподалеку, или в барах за пределами военных баз, постепенно получили прозвища Девушки Победы, хотя некоторые предпочитали называться Любительницами Униформы, Плюшевыми Зайками или Веселыми Шарлоттами. Это был наш вклад в победу. Когда ребята отбывали на фронт, мы дарили им подписанные фотографии: «Ты мне снишься. Вечно твоя Принцесса Тай», «Шикарному парню. С любовью, Грейс», «Оставайся таким же милым. Люблю, целую. Ида». Это позволяло им развеять одиночество на фронте. Многие из них писали нам грустные письма, в которых сквозила тоска по дому. Иногда письма переставали приходить, и тогда мы задумывались о судьбе этих ребят: живы ли они? Ранены? Или просто забыли о нас? Однако вскоре прибывала следующая партия молодых людей, и все начиналось сначала.

Я не беременела, и никто не обращался со мной грубо. Правда, это не значит, что я очень внимательно следила за своим циклом. Одна-единственная ошибка могла поломать мне всю жизнь.

Руби удавалось хранить свою тайну вот уже четырнадцать месяцев, и то ли ее страхи стали меньше, то ли она научилась прятать их гораздо глубже, но Принцесса Тай была самой популярной девушкой в округе. Остальные танцовщицы жаловались на то, что ее гардении задурманивали головы всем мужчинам в зрительном зале. Мужчины действительно пребывали в каком-то трансе, но гардении тут были ни при чем. Видели бы вы, как они тянули шеи, страстно желая увидеть, как Принцесса Тай опустит свои веера или уронит шар. Но этого никогда не происходило. Они угощали ее ужинами и напитками, присылали в гримерную цветы. Она же учила самых молодых поклонников танцевать, показывала другим, как есть палочками. Когда находился умник, вспоминавший старую шутку о том, как все устроено у азиатских женщин, «вдоль или поперек», она просто весело смеялась и отвечала:

— Так ты еще не пробовал, милый? Поверь, это как есть кукурузу с початка, оно того стоит!

Однажды во время выступления в начале марта сорок третьего, спустя год с тех пор, как Джо уехал на обучение, какой-то негодяй в зале прожег дыру в шаре Руби сигарой, и тот лопнул. Что тут началось!

После этого Руби танцевала только на середине танцпола, лишь один раз за вечер роскошной походкой направляясь к счастливцу, который заранее оплатил удовольствие проколоть ее шар.

— Это же все ради невинного веселья, — говорила она, быстро возвращаясь в гримерку в костюме Евы.

Новый трюк в шоу порадовал Чарли, потому что он позволил ему продавать шары Руби за баснословную цену.

Все это время Руби хранила верность Джо, но чем смелее и эффектнее она становилась, тем чаще я не спала ночами, с ужасом думая, что любая ошибка может стоить ей жизни.

Грейс. Тонкая штучка

— Вот это да! Ты только посмотри! — Руби сияла, протягивая мне телеграмму. — Предложение сниматься в кино!

Я пробежала глазами приглашение Принцессе Тай в студию компании «Парамаунт» для съемок в фильме «Алоха, мальчики!», где главную роль будет играть Дина Дурбин, а музыку написал Кэй Кайзер, чья песня «Слава Богу и передай патроны» только что стала настоящим хитом. Конечно, это были не самые яркие звезды, но от их имен девушки в гримерке стали в волнении хлопать глазами. Прошло каких-то четыре недели с момента, как тот умник впервые прожег шар Руби, а она уже получает такие дивиденды!

— С ума сойти! — воскликнула Ида.

— Потрясающе! — взвизгнула Ирен.

— А я могу занять твое место, пока тебя не будет? — спросила Эстер, новенькая девочка, у которой, как только что выяснилась, амбиций было больше, чем мы подозревали.

— Я уже все отрепетировала. — Ида ткнула Эстер локтем.

Мы с Руби предоставили девушкам самим решать свои споры и пошли в кабинет Чарли — звонить на студию. Руби держала трубку у уха и повторяла то, что слышит, чтобы я знала, о чем идет речь. Ей нужно будет приехать всего на один день, но с учетом дороги и отдыха перед съемками и после них она будет отсутствовать в клубе пять дней. Слушая ее, я разозлилась на себя. Я обленилась, забыла о своих стремлениях. Я позволила Руби так сильно опередить меня, потому что быть обыкновенной «пони» за сто пятьдесят долларов в неделю, даже пудря ее и купаясь в лучах ее славы, было так просто и приятно.

К концу разговора Чарли уже открыл бутылку шампанского и угостил всех, начиная от младшего посудомойщика до своей чествуемой Принцессы.

— Обещаю всем, кого пригласят сниматься в кино, прибавку к жалованью, — объявил он, подняв бокал.

— Я готова на что угодно, чтобы оказаться на твоем месте, — честно призналась я.

Руби зарделась от удовольствия.

— Знаешь, мне сказали, что я могу с собой привезти одного человека. Вы с Элен мне ближе всех, и я хотела бы взять вас обеих.

В Плейн-Сити я наслушалась проповедей преподобного Рейнольдса и теперь догадывалась, что жадность и зависть, которые сейчас разрывали меня на части, были греховными.

— Я не могу поехать, мне надо заботиться о Томми, — сказала Элен, делая мне лучший подарок в жизни. Я обняла Руби и поблагодарила Элен.

Вдруг кое-что пришло мне в голову.

— А тебе не опасно ехать? Что, если тебя схватят?

— Да успокойся ты уже! — огрызнулась Руби.

Больше я не говорила на эту тему.

Нам с Руби нужна была подходящая одежда, и мы отправились по магазинам. Накупили нарядов из шерсти, хлопка и вискозы, потому что эти ткани производились в Америке. Из соображения экономии ресурсов для нужд фронта выбор тканей сократился, и цвета стали однообразнее, поскольку химическое сырье тоже требовалось для военной промышленности. У оставшихся на прилавке оттенков были исключительно американские названия: «Победный золотой», «Строгий синий», «Доблестный алый» и «Патриотический зеленый». Моя любимая юбка была сшита из ткани, на которой вместо узора азбукой Морзе была отпечатана буква «V», символизирующая победу.

Мы вошли в раж и потратили все свои три годовые карточки на обувь за один день.

В довершение всего приехал Джо. Он прошел половину учебного курса и как-то ухитрился получить два дня отпуска, чтобы навестить нас. Когда Руби спросила на студии, может ли Джо приехать с нами, там согласились со словами: «Все, что угодно, для наших парней!»

Чарли вызвал фотографов из газеты, чтобы отснять наш отъезд, а мы с Руби тщательно продумали свои наряды. Мы работали в индустрии развлечений и должны были выглядеть привлекательными и дружелюбными.

На Руби была юбка по колено, пиджак и туфли с открытыми пальцами, на мне — блуза на сборке, хлопковая широкая юбка с красно-бело-голубым принтом и красные парусиновые туфли на платформе с бронзовыми пряжками. Ногти на руках у нас были накрашены красным лаком «Боевая тревога», а на ноги мы нанесли крем от Элизабет Арден «Пленка для ног Велва», чтобы казалось, будто мы в чулках, и карандашом для бровей нарисовали чулочные швы. К сожалению, крем оставлял на изнанке юбок ужасные желтые следы.

В Лос-Анджелесе на вокзале нас встретила машина с водителем, и мы понеслись по Сансет-бульвару. В отеле «Рузвельт Голливуд» мы появились как настоящие кинозвезды. В предыдущий свой визит сюда я чувствовала себя совсем иначе.

Заселившись в номер, мы нарядились для вечерних развлечений: Руби — в черное креповое платье и черный шарф-хомут, как Хеди Ламарр^[26], а я — в темно-синее креповое платье, собранное на талии, и котиковую накидку на плечи. Мы обе накрасили губы помадой «Тасси джип красный»: «Прелестная, как джип, привлекающая внимание, как майор».

Когда администратор сообщил, что нас ожидает Джо, мы поприхорашивались еще несколько минут и спустились на лифте в холл.

Джо в форме был великолепен. Настоящий мужчина, хозяин своей судьбы. Подойдя к нам, он осмотрел Руби с головы до ног.

— Детка, ты — тонкая штучка, — сказал он, и это было чистой правдой.

Он повел нас в «Коконат Гроув». Принцесса Тай была очень крупной рыбой в крохотном пруду Чайнатауна и довольно большой для скромного пруда военного времени ночных развлечений Сан-Франциско, но даже в голливудском отеле ей вслед оборачивались. Нас усадили за столик в первом ряду возле танцпола.

— Это почти лучшие места, — объявил Джо, осматриваясь.

Он был одурманен обществом Руби, и она была в восторге от встречи с ним. По тому, как они касались друг друга, я понимала, что они жаждут уединиться. Но я была рядом с ними, и они изо всех сил старались не забывать об этом.

Когда он танцевал со мной, другие пары расступались, давая нам с ним пространство. Вернувшись за столик, он поднял бокал с шампанским и рассказал о том, что ему предстояло в обучении.

Мы с Руби тщательно изображали интерес, но понятия не имели, о чем он говорит. В отель мы вернулись к полуночи. Руби должна была отдохнуть перед важным днем, но Джо зашел в гости, и они провели какое-то время в ее комнате. Я же накручивала волосы на бигуди и старалась не слушать.

На следующее утро Руби не стала накладывать макияж, как ее и попросили, но я не отказала себе в этой радости. Я же собиралась на киностудию и намеревалась выглядеть сногсшибательно. Я начесала волосы, чтобы уложить их в прическу «помпадур», используя поролоновые подушки для придания объема.

Джо ожидал нас возле автомобиля киностудии. Помогая Руби сесть в машину, он положил руку ей на талию.

На студии «Парамаунт» нас встретила высокая деловая блондинка по имени Бетти. Ей удавалось выглядеть одновременно потрясающе красивой и властной.

— Режиссер хочет встретиться с вами, перед тем как вы отправитесь гримироваться, — сказала она.

Мы прошли через звуковой павильон, запутанный и темный, освещенный единственной лампочкой. Там Дэвид Батлер обсуждал расстановку актеров и прочие детали. Это известный персонаж. Он снял несколько фильмов с Ширли Темпл и только что закончил комедию «Дорога в Марокко». Он пожал руку Джо, кивнул мне и стал рассматривать Руби, словно оценивал свежесть рыбы.

— Я слышал о вас потрясающие рассказы. — Он взмахом попросил Руби повернуться вокруг своей оси, чтобы осмотреть ее со всех сторон. — Но выступлений не видел. Может быть, вы покажете мне оба ваших танца, с шаром и с перьями?

— С веерами, — поправила его Руби.

Он подмигнул ей, довольный ее настроем.

— Насколько раздетой вы меня покажете? — спросила она, закончив поворачиваться.

— А насколько я могу вас раздеть? — игриво спросил он.

— Претензии защитников нравственности будут предъявляться вам, а не мне!

Он рассмеялся.

— Не беспокойтесь ни о чем. Приличий нарушать не будем.

Затем Бетти повела нас в гримерку. Когда мимо нас прошли Гарри Купер и Ингрид Бергман, я ущипнула себя за руку. Нам с Руби казалось, что мы в раю. Джо тоже сиял. Ему будет что рассказать на аэродроме.

Гримерка оказалась маленькой, но элегантной. Бетти указала на коробку, в которой были две идеальные белые гардении, чтобы Руби приколола их к волосам. Потом отвела нас к парикмахеру и визажисту, и мы наблюдали за их работой. Локоны парика, который ей надели, доходили до середины бедра.

— Кажется, они хотят сделать из меня леди Годиву, — сказала Руби.

Бетти пожала плечами в ответ.

— Вам наложат макияж на тело в гримерной, — сказала Бетти. — Доберетесь туда сами? Я договорилась об экскурсии по студии для Джо.

Джо покорно дал Бетти себя увести, а мы с Руби отправились обратно в гримерную. Через пару минут подошла гримерша, и я показала ей, как Руби предпочитает, чтобы ей накладывали пудру. Когда гримерша ушла, я помогла Руби накинуть шелковый халат и приколола гардении ей над левым ухом.

Наконец раздался стук в дверь. Открыв ее, я увидела, как Бетти нервно смотрит в свой планшет. За ней стояли двое мужчин в темных костюмах и темно-серых фетровых шляпах. Рядом был и мистер Батлер.

— Эти мужчины из ФБР. И они ищут… — Бетти снова посмотрела на запись в своем планшете, потом снова на меня. — Они называют ее Кимико Фукутоми.

Мужчины нетерпеливо оттолкнули Бетти с пути. Один из них положил свою мясистую лапу на дверь и распахнул ее, несмотря на мое робкое сопротивление. И чего я надеялась добиться, не давая им ее открыть? Что этим самым я дам Руби шанс выпрыгнуть в окно в этом халате? И куда бы она тогда могла бежать?

Агенты ФБР вышли на середину комнаты и встали, широко расставив ноги и сжав кулаки. Бетти и мистер Батлер стояли немного в стороне. Гардении в волосах Руби, согревшись от дыхания стольких человек, стали источать пронзительно сладкий аромат.

— Вы Кимико Фукутоми? — спросил тот агент, что был повыше.

Руби смотрела прямо перед собой ничего не видящими глазами. Я затаила дыхание, чувствуя, как все внутри меня холодеет от ужаса.

— Мэм?

Руби моргнула и посмотрела на того, кто задавал этот вопрос.

— Я — Руби Том, — спокойно ответила она. — Мой сценический псевдоним — Принцесса Тай.

Тогда здоровяк вытащил из кармана телеграмму. Он посмотрел на нее, потом снова на Руби.

— Вчера мы получили это из Сан-Франциско. Здесь сказано, что вы — японка. Мы с напарником немного покопали, и, мэм, ваша семья…

Руби дрогнула. Все, попалась, попалась. Тем временем здоровяк обратил внимание на меня.

— А что насчет вас, мисс? Вы тоже япошка?

Я покачала головой. Я дрожала всем телом. Он был больше, чем на целый фут выше меня, поэтому его фигура казалась мне угрожающей.

— Вы знали о том, что она японка?

Я не успела открыть рот, как Руби заговорила.

— Нет! — Ее голос был громок и резок. — Мисс Ли не японка. Это будет легко доказать. И она ничего обо мне не знает. — Тут она повернулась ко мне: — Прости, что я ничего тебе не сказала. И прости за неприятности, которые у тебя могут быть из-за меня…

— Послушайте, нам нельзя снимать япошек, — вмешался мистер Батлер.

— Кимико Фукутоми не будет нигде сниматься, — вступил второй агент. — Во всяком случае, там, куда она сейчас отправится, кино не будет.

— Вы должны проследовать с нами. — Здоровяк дернул шеей, как будто у него зажало нерв.

— Можно мне хотя бы одеться? — тихо спросила Руби.

— Пять минут. Мы будем за дверью.

Как только оба агента, мистер Батлер и Бетти вышли и закрыли за собой дверь, Руби сбросила халат. Я должна была поблагодарить ее за то, что она защитила меня, но у нас было слишком мало времени. Я торопливо стерла с нее косметику.

— Кто-то меня сдал.

Она не могла пошевелиться. Я одевала ее, как ребенка.

— Эй, ребята, что тут происходит? — услышали мы веселый голос.

— Джо… — выдохнула Руби.

До нас донеслись голоса троих мужчин.

— Делай сам выводы, парень, — прозвучало четко и внятно. — Твои проблемы.

Дверь открылась. Джо выглядел как парнишка, у которого отобрали мяч. Хотя нет, не так. Он выглядел как Фреди Томпсон из Плейн-Сити, когда его стали дразнить за то, что я носила забытые им в прачечной вещи: ему было больно и противно. Если восьмилетний мальчик мог испытывать отвращение такой силы, что же за чувства множились в сердце молодого мужчины, которого учили убивать японцев, а он, как оказалось, не просто спал с японкой, но и сделал ей предложение?

— Это правда? — Слова, казалось, застряли у него в горле.

— Я не стыжусь того, кто я такая, — просто сказала Руби.

— Не стыдишься? — спросил он. — Так что же ты сама не сказала мне о том, что ты японка?

— Ты хотел китайскую фарфоровую куколку, и ты ее получил, — ответила она, вскинув голову.

Я знала, что она пытается защититься от собственных чувств и ошибок и от реакции Джо, но ее издевательская ремарка оказалась для него неожиданным и сильным ударом. Он залился краской, его шея побагровела. На его лице читался гнев и унижение. Он сжимал и разжимал кулаки, до тех пор пока костяшки не стали белыми. Внезапно он стал таким, каким я видела его на острове Сокровищ, когда он чуть не ввязался в драку. Он потерял самообладание. Ярость за все, что случилось с его страной, сосредоточилась в ненависти к одному конкретному человеку, Руби. Женщине, которая его соблазнила, предала, солгала ему и сделала его проигравшим. Он занес руку для удара. Я не раздумывая заслонила собой Руби, и кулак Джо пришелся мне прямо в челюсть. Я испытала знакомые ощущения. Поскольку Джо был намного выше и сильнее моего отца, удар оказался очень сильным, и я врезалась в стену. Падая боком на край стола, я услышала хруст ребра и ощутила пронзительную боль.

Руби осталась прекрасной и неподвижной, как статуя. Длинные волосы ее парика спускались по спине, кожа была бледна, как лепестки гардении, а глаза неподвижны, как камни.

Я заплакала в углу, боясь пошевелиться, чтобы не стало еще больнее. Так часто бывало, когда отец избивал меня, только на этот раз я не была парализована страхом. Я знала, как себя вести в подобных ситуациях, и напряглась, готовясь к дальнейшему.

Глаза Джо расширились от ужаса, вызванного тем, что он натворил. Он лихорадочно переводил взгляд с меня на Руби и обратно.

Его кулаки расслабились, снова сжались, он еще раз посмотрел на Руби и выбежал из комнаты.

Руби тут же бросилась ко мне.

— Поверить не могу, что ты закрыла меня собой. Ты цела?

Я кусала губы, чтобы не стонать от боли. Руби помогла мне сесть на стул и встала рядом с ним на колени.

— У нас совсем мало времени, — тревожно зашептала она.

Я сделала вдох, чтобы ответить, но тут же сморщилась от боли.

— Беги за ним! — просила она меня. В это время в гримерную вошли агенты ФБР. — Пожалуйста, иди за ним. Пожалуйста… Ему очень нужно, чтобы рядом кто-то был…

Она сжала мои колени, затем поднялась и повернулась лицом к агентам. Я бросилась к двери.

— Прощай, Грейс.

— Прощай, Руби.

Я нашла Джо у фонтана. Его трясло.

— Каким же я был дураком! — с отвращением выдавил он. — Выходит, заслужил.

Мне было больно говорить.

— Ты не дурак, и ты этого не заслужил.

— Ты знала? — Он заставил себя посмотреть на меня. Вздохнул. — Ну конечно, ты знала. Держу пари, что Элен тоже. Вы, трое…

— Мы умоляли ее все тебе рассказать.

Он молча смотрел на меня, взвешивая и оценивая мои слова. Он не извинился за то, что ударил меня. Он был ослеплен болью, вызванной нашей с Руби ложью. Когда он придет в себя, он будет сожалеть о содеянном, а сейчас…

— Женщина может врать, сколько ей будет угодно, а мужчина будет принимать все ее слова за чистую монету.

Что возразишь на это? Руби ему солгала, а он ей поверил. Я хранила ее секрет, зная о том, что Джо будет потрясен, узнав правду. Поэтому я молчала ради них обоих. А теперь я видела ужасные последствия своих усилий.

Он резко развернулся на каблуках и решительно пошел к воротам. От всей его фигуры веяло болью. Наверное, он не осознавал, что ударил меня.

Челюсть горела. Если немедленно не приложить к ней лед, ее основательно раздует. К тому же, похоже, у меня были сломаны несколько ребер слева, и при каждом вдохе казалось, словно мне в бок втыкали раскаленный прут.

Когда я вернулась в гримерную, ни агентов ФБР, ни Руби уже не было, но меня ожидал Дэвид Батлер. Он держал в руках парик Руби. Мятые гардении валялись на полу.

— Я должен отснять сцену с танцовщицей-азиаткой, — сказал он. — Ты можешь танцевать?

— Конечно!

Я потерла челюсть. Она болела ужасно, да и бок не давал мне вдохнуть. Я не успевала осмыслить происходящее. Сходила с ума от беспокойства за Руби, сочувствовала Джо. Шанс попасть в кино давался мне такой страшной ценой. Но нельзя было им не воспользоваться. Правда?

— Надо поторопиться, потому что скоро проступят синяки.

— Не волнуйся, — сказал он. — Ты в Голливуде. Существует грим, а при правильно поставленном освещении мы кого угодно сделаем красавцами.

— К тому же меня немного шатает. Нет ли аспирина?

— Аспирин? Бетти даст тебе что-нибудь посильнее.

Мистер Батлер протянул мне парик и халат Руби и отправил к парикмахеру и визажисту. Добравшись до места назначения, я быстро позвонила Максу Филду, агенту, услугами которого Элен, Эдди и я пользовались в Лос-Анджелесе. Он согласился приехать на студию, составить для меня контракт и посмотреть съемки, чтобы понимать, кому еще можно будет предложить мои услуги.

Я заставила себя не думать о Руби и Джо и отдалась в руки этих замечательных женщин. Когда они надели на меня парик, я изменилась до неузнаваемости. Впервые в жизни я была не просто китайской куколкой. Я стала потрясающе красивой женщиной.

Мистер Батлер посмотрел на меня и решил, что новых гардений не нужно.

— Тебе они ни к чему, — объявил он. — Ты потрясающе красива сама по себе.

Комплимент придал мне сил. Сейчас сбывалась моя мечта, однако работа в съемочном павильоне отличалась от работы в клубе. Тут не было публики, которую нужно было развлекать, не было ощущения, что окружающие сейчас вместе с тобой. Тебе нужно хорошо подать выступление, но в пустой комнате, под направленными на тебя камерами, задача становится не просто трудной, а почти невыполнимой.

Что бы я ни делала, мистеру Батлеру не нравилось. Он попросил меня взять веера, с которыми танцевала Руби. Она всегда говорила, что то, что она делала, на деле гораздо тяжелее, чем выглядит, и она была права. Я была обнажена, не считая заплатки на причинном месте, и мне пришлось трижды исполнить танец, что потребовало довольно много времени. У меня было сломано по меньшей мере одно ребро, а веера были очень тяжелыми. К тому же я была полужива от страха, потому что никогда не делала ничего подобного. Однажды я потеряла равновесие и услышала смех мужчин из съемочной группы.

— Давайте попробуем с шаром, — предложил мистер Батлер.

Однако оказалось, что поворачивать шар так, чтобы скрывать то, что нужно скрыть, оказалось не так просто. Унизительно и стыдно было осознавать свою неспособность исполнить задуманное.

— Вы еще что-нибудь можете? — в раздражении спросил мистер Батлер.

— Может быть, — ответила я. — Дайте мне десять минут, и я придумаю что-нибудь, что подойдет к вашей музыке, — пообещала я.

Потом я ушла в дальний угол студии и начала считать.

Раз, два, три, четыре. Пять, шесть, семь, восемь. Мистер Батлер говорил, что ему нужно что-то экзотическое, поэтому я позаимствовала движения рук из сиамских и бирманских танцев, которые видела на выставке на острове Сокровищ; шаги гавайского танца хула, которые мне показывала Руби, и кое-какие связки из китайской оперы, которую смотрела с Монро. А потом я оформила это все в стиле бального танца.

Когда я показала то, что у меня получилось, мистеру Батлеру, он сказал:

— Идеально! Мне очень нравится! Снимаем!

Мне тут же наклеили очень длинные накладные ногти, кожу напудрили блестящей пудрой и подправили помаду. Поскольку мне срочно понадобился импровизированный костюм, мне придумали саронг, как у Дороти Ламур, и сняли с меня туфли, чтобы я танцевала босиком.

Я несколько раз исполнила этот танец на камеру. Дина Дурбин с каким-то актером все это время острили. Но все же я стала звездой кино.

Руби. Долина ветров

— Кто победит в этой войне? — резко спросил агент Паркер.

— Соединенные Штаты Америки, — ответила я.

— Вы сторонница Японии?

— Нет.

— Тогда почему ваш отец и брат отправились в воскресенье на рыбалку?

— Не знаю.

— Они подавали сигналы со своей лодки самолетам, которые летели на Перл-Харбор?

— Уверена, что нет.

— Вы знаете, что ваша мать заставляла учеников, приходивших к ней на занятия японским языком, петь национальный гимн Японии перед каждым занятием?

— Да, но в вашем пересказе это звучит страшнее, чем было на самом деле. Пение помогает учить язык.

Агент Паркер и агент Холт переглянулись. Мы находились в кабинете без окон где-то в Лос-Анджелесе. Я злилась, что меня поймали, что упустила главный шанс в жизни сняться в Голливуде, что на меня кто-то донес. Гнев и ярость были гораздо сильнее страха. Однако я делала все, что от меня зависело, и даже больше, чтобы не дать им увидеть мои эмоции.

— Я впервые слышу о родителях со дня нападения, на Перл-Харбор, — решила я пойти ва-банк, сверкнув белоснежной улыбкой. — Где они? И что с моим братом? Его зовут Йори Фукутоми.

— Здесь мы задаем вопросы, милочка, — уведомил меня агент Холт.

Ох как бы мне хотелось хорошенько съездить ему по физиономии, но надо было держать себя в руках.

— Ваши родители доставляли питание и топливо японским судам в море? — продолжил допрос агент Паркер.

— Нет.

— Они прятали японцев в своем доме?

— Нет.

Меня допрашивали два дня подряд. Задавали одни и те же вопросы, а я давала на них одни и те же ответы, улыбаясь самой лучезарной улыбкой из арсенала Принцессы Тай. Однако все мои вопросы натыкались на непроницаемую стену молчания, ответные нападки или угрозы. Когда я спрашивала, могу ли я выйти в туалет, они поджимали губы и отводили глаза. На вопрос, кто на меня донес, агент Холт сострил:

— Ты же знаешь, что такое дружба, милочка: ложь, предательство и разочарование.

И эти слова сузили круг подозреваемых до… кого? Иды? Чарли? Эдди? Кого-то из сестер Лим? Музыканта из оркестра? Может, Монро? Или кто-то из мужчин, с кем я встречалась после того, как стала Принцессой Тай, что-то заподозрил и поделился с кем-то своими мыслями, случайно попав в точку?

Когда агенту Холту надоели мои вопросы, он пригрозил:

— Здесь есть люди построже нас. Ты хочешь оказаться в такой же комнате с ними?

Он действительно собирался исполнить свою угрозу? Мне не хотелось узнать это на практике, поэтому я решила стать немного сговорчивее.

Когда агент Холт стал наседать на меня с вопросами насчет того, почему моя семья всегда предпочитала жить возле военно-морских баз, я ответила:

— Там жилье дешевле.

Этот ответ ему не понравился.

— Итак, как давно ты и твоя семья шпионят за Америкой?! — проорал он, приблизив лицо почти вплотную к моему.

На ночь меня заперли в камеру, поставив туда поднос с едой. Мне было нельзя пользоваться телефоном, мне не дали одежды, зубной щетки или расчески. Я не плакала только потому, что внутри меня все кипело. Кто-то меня сдал. Я повторяла это снова и снова, всю ночь. Потом, устав от этого, я вспомнила высказывание, которое часто говорила мама: «Саки наита карасу га мо варау» — «Ворона, только что проливавшая слезы, сейчас уже заливается смехом». Она объясняла это тем, что в японском языке слово «плакать» звучит совсем как птичий крик, хоть и пишется оно иными иероглифами.

«Вороны умны и сильны, они выживут в любых обстоятельствах, — говорила она. — Не забывай, Кимико, что гайдзины, белые, не понимают, плачем мы или смеемся, потому что не видят в нас людей. А это значит, что ты всегда можешь вылететь на свободу и снова смеяться в открытом небе».

На третье утро меня снова привели в комнату без окон. Я остро чувствовала, что мое тело не мыто, особенно неприятно было ощущение во рту. Я приготовилась к очередному допросу. Потом вошли агенты, собранные и целеустремленные.

— Мы будем говорить с тобой прямо, — начал агент Паркер. — В Аризоне есть специальный лагерь для интернированных, он называется Леапп. Там мы держим япошек, которых подозреваем в предательстве. В этом лагере сейчас находятся твои родители.

— Они живы? — Я с трудом им верила, но была благодарна. Однако мне надо было сохранять бдительность.

— А чего ты от нас ожидала? Ты думала, что мы их схватим и расстреляем? — съязвил агент Холт.

Наверное, так и было.

— Комитет по военным перемещениям определил твоего брата в лагерь для интернированных в Юте, — продолжил агент Паркер. — Будь моя воля, я бы оставил тебя здесь, пока не скажешь правду.

— Я и так сказала вам правду, — возразила я, но агент Паркер еще не закончил.

— Однако нам было приказано предложить тебе выбор. Куда ты хочешь, чтобы тебя отправили: к родителям или к брату?

Оба агента впились в меня взглядами и ждали моей реакции.

Меня посадили в поезд вместе с горсткой японцев, вырванных из своих домов. Среди них находились пара мужчин и пара семей, которым, как и мне, некоторое время удавалось избежать узнавания. Вокруг одной семьи стояли и лежали чемоданы со всем их имуществом. Отец семейства был одет в деловой костюм, на плечи матери наброшена вязаная кофта, их дочь-подросток плакала в носовой платок, не обращая внимания на младшую сестру, маявшуюся рядом на скамейке.

Я все еще была в платье, в котором приехала на студию. У меня не имелось с собой ни постельного белья, ни туалетных принадлежностей, ни одежды на смену. Весь мой багаж состоял из дамской сумочки, в которой лежало пятьдесят долларов. Как надолго их хватит? Все мое имущество, включая сбережения, осталось в квартире. То, что я не потратила на одежду и развлечения, лежало в коробке под кроватью. Ни я, ни Грейс не доверяли банкам. Я была совершенно одна и беззащитна. Попутчики молча смотрели на меня. В обоих концах вагона стояла вооруженная охрана и присматривала за нами.

До меня донесся голос маленькой девочки, задавшей матери вопрос, которым и я сама задавалась:

— Они нас расстреляют?

— Если бы они собирались нас убить, то уже давно бы это сделали, — ответила ее мать.

Когда мы проезжали мимо станций, охранники приказывали опускать жалюзи, потому что никто не знал, что могло произойти, если местные увидят, кто едет в этом вагоне. Несколько часов спустя мы сошли с поезда, прямо в полуночную песчаную бурю. Я не могла дышать. Вытянув перед собой руки, я поняла, что не вижу их, — столько пыли было в воздухе. И я была вынуждена в этом находиться! К тому же было очень холодно. У меня не было пальто, как и у остальных тоже.

Нас разогнали и рассадили по крытым тентами грузовикам, и мы куда-то поехали по битым дорогам. Вокруг нас продолжал виться песок и пыль, я прикрыла нос и рот рукавом платья и закрыла глаза.

Внезапно грузовик остановился, и сквозь завывание ветра донеслась перебранка каких-то мужчин. Потом машина снова тронулась и некоторое время ползла вперед, пока опять не остановилась.

Грубые руки выдернули нас из-под тента грузовика. Порывистый ветер вместе с пылью и песком превратились в настоящую безжалостно жалящую бурю. Если во время поездки мы с попутчиками предпочитали держаться особняком, то сейчас стали жаться друг к другу. Мы все вместе поднялись по каким-то ступеням навстречу тусклому желтому свету и прошли в дверь. Как только она за нами закрылась, я жадно сделала первый со времени выхода из вагона полный вдох.

Мы попытались стряхнуть грязь с лиц и одежды. Окинув нас всех беглым взглядом, я заметила, насколько грязными, измученными и напряженными мы все были.

Мы находились в каком-то административном здании. На табличке было написано: «Военный лагерь для интернированных Топаз».

Один из мальчуганов схватился за переднюю часть своего комбинезона и сказал, что хочет писать. Услышав это, другие малыши тоже начали проситься в туалет. Признаться, я и сама с трудом терпела.

Пара охранников вышла с группой прибывших обратно на улицу, в пылевую бурю, и, следуя за лучами карманных фонариков, мы добрались до общественной уборной. В ней оказались кабинки без дверей. Женщина в вязаной кофте начала плакать. Для меня после стольких лет переодевания в одной гримерной с девочками это не было проблемой, но как могли люди, управлявшие этим местом, ожидать от приличной японской женщины готовности справлять нужду на глазах у остальных людей?

Но ни у нее, ни у меня сейчас не было выбора.

Потом мы снова вышли в бурю, чтобы вернуться в административное здание.

У одного за другим сняли отпечатки пальцев, на каждого завели дело. Я попыталась флиртовать с офицером, который меня оформлял, просто, чтобы как-то разрядить ситуацию. Однако результат получился обратным.

Меня приписали к бараку 243-Д. Ко мне подошел пожилой мужчина, явно родившийся в Японии. Он поклонился в знак приветствия, и я автоматически поклонилась в ответ, как и положено, ниже, чем он. Он обратился ко мне по-японски:

— Я — твой старший по блоку.

Я поблагодарила его также, по-японски, старательно следя за верным обращением, соответствующим его возрасту и положению, хоть и плохо представляла себе, кем для меня является «старший по блоку».

Услышав мою речь, он немного нахмурился, отчего его морщины стали еще глубже.

— Ты говоришь, как белая, — заметил он, и мне было нечем ему возразить.

Потом он дал мне носовой платок, чтобы прикрыть лицо, включил фонарик и вывел меня в завывающий ужас ночи. Я не видела ничего, кроме пыли, не понимала ни где нахожусь, ни куда иду. Спустя десять минут он почти волоком поднял меня по каким-то ступеням и провел в крохотную прихожую.

— Добро пожаловать в новый дом, — прошептал он с сильным акцентом.

Потом он с неодобрением осмотрел мое платье.

— Мы найдем тебе что-нибудь удобное из одежды завтра. У нас тут много семей, так что веди себя тихо, пока идем к твоему месту.

Я сняла туфли и босиком пошла за ним по темному коридору мимо того, что напоминало отдельные комнаты для тех самых семей, о которых он говорил. Он открыл одну из дверей и взмахом руки пригласил меня внутрь. Пространство здесь было разделено натянутыми веревками, на которых висели простыни или одеяла. Там было тепло — топилась пузатая печь.

Мужчина отвернул одну из простыней и жестом подозвал меня ближе. Я увидела узкую складную кровать, подушку и два сложенных армейских одеяла. Когда я повернулась, чтобы поблагодарить его, оказалось, что он уже ушел.

Я стянула с себя платье и повесила его на спинку кровати. Туда же я повесила комбинацию и белье.

Простыни вокруг меня шевелились, как призраки. Доносились звуки чужого дыхания. Рядом со мной спали совершенно чужие люди, от которых меня отделяла лишь призрачная перегородка в виде висящей простыни.

Кто-то тихонько похрапывал, под кем-то заскрипела кровать. Надо было бы испугаться, но я была в таком состоянии, что не обратила на это внимания. К тому же я ужасно устала. Быстро уснуть мне все же не удалось.

Рано утром я сквозь сон слышала звон колокола, тихие голоса людей, детскую беготню по коридору и стук шагов в обуви.

Проснувшись, я увидела подбитый рубероидом потолок, с которого свисала одна-единственная лампочка без абажура. Ну и дыра! Сюда надуло пыли, пока я спала, и мое одеяло, лицо и руки оказались покрыты ею. Потянувшись за платьем, я постаралась как можно быстрее вернуться снова под одеяло, чтобы спрятаться от холода.

Когда я встала, пол под ногами заскрипел. В щели между напольными панелями я видела землю.

Я должна была найти брата, но сначала мне надо было сделать кое-что другое.

По коридору торопливо шла какая-то женщина. Я спросила у нее, где здесь туалет, и она ответила мне на идеальном английском, что в спальных бараках туалетов нет.

— В нашем блоке для этого есть специальное строение, и для умывания тоже, — объяснила она. — Ты пропустила завтрак, но, если хочешь, я покажу тебе, где находится столовая. Перед обедом будут звонить в колокол.

К счастью, ветер стих. Я шла по грунтовой дороге к своему бараку, где остановилась, чтобы сориентироваться. Ряды бараков простирались во всех направлениях. Это место напоминало маленький город, а шедшие навстречу мужчины — некоторые в костюмах, словно для деловой встречи, другие в простых штанах и свитерах — явно не прогуливались, а спешили по делам.

Я нашла туалеты и обнаружила, что к ним тянется огромная очередь. Старушки в армейских шинелях, которые свисали с них до земли, молодые женщины с волосами, повязанными платками. Матери держали на руках младенцев и бранили старших малышей, когда те выбегали из очереди. Я тоже встала в очередь и после туалета пошла в помывочную.

Это оказалась большая комната, вдоль стены которой стояли души, а посередине — несколько ванн для стирки. Возле некоторых ванн стояли матери и наскоро окунали в них детей.

Я умылась и вышла на улицу. Теперь я чувствовала себя капельку чище. Спросив, где администрация, я прошла полмили мимо бараков, выстроенных тесными группами, или, как их тут называли, «блоками». Людей здесь было как килек в банке. Казалось, что этот клочок пустыни был специально создан для подобного лагеря. За десять минут я увидела больше японцев, чем за всю свою жизнь. Мне захотелось крикнуть им:

— Как вы могли позволить сделать это с собой?

Неожиданно я наткнулась на заграждение из колючей проволоки. Судя по всему, я пропустила нужный поворот. Слева и справа от меня стояли вышки с вооруженными охранниками с немецкими овчарками на поводках. А за ограждением виднелась сплошь пустынная равнина, и лишь на горизонте различались очертания гор, с одной самой высокой вершиной. Никаких признаков цивилизации, лишь вьющиеся вдалеке пылевые вихри.

— Как дела, служивый? — обратилась я к молодому человеку на вышке.

В ответ тот вскинул на плечо ружье, прицелился и рявкнул:

— Отойти от ограждения!

Ну и ладно. Я пошла обратно тем же путем. Найдя нужный поворот, я за пару минут добралась до административного корпуса, который при свете дня оказался таким же наскоро возведенным строением из досок, с рубероидной крышей.

Мне дали рубашку цвета хаки, зеленые штаны и старую армейскую шинель, как у старушек, которых я видела в очереди. Мне она тоже доходила до лодыжек.

В ответ на вопрос о Йори женщина поискала среди папок и достала дело моего брата. Сказала, что он был тренером местной бейсбольной команды, и объяснила, как найти «школу».

Впервые за несколько дней я почувствовала, что искренне улыбаюсь. Так Йори действительно был здесь!

Найдя спортивную площадку, я увидела на ней брата, окруженного толпой ребят. Последний раз я видела его на пристани в Гонолулу, когда уезжала в Сан-Франциско. Тогда в нем отчетливо читались стати мальчика с острова, и он обладал легкой походкой, перебираясь от пляжа, где занимался серфингом с одноклассниками, до лодки отца или до храма. За прошедшие четыре года Йори заметно вырос. Теперь у него были широкие плечи, высокие скулы, и от него веяло силой и дружелюбием, что очень подходило к роли тренера.

Когда мальчишки заняли свои места на поле и начали игру, я подошла к нему. Йори увидел меня, и его глаза вспыхнули радостью и удивлением.

— Сестренка!

Нам не нужна была эта ерунда с поклонами. Мы обнялись и замерли.

— Дерьмово выглядишь, — сказал он, отпустив меня, и мы оба засмеялись.

— Где мама и папа?

— Сейчас я тут закончу. — Он кивнул на ребят. — А потом расскажу все, что знаю.

Я села на скамью и стала наблюдать за Йори и мальчишками. Раздался колокол, и Йори распустил команду.

— Я не видел отца с матерью с того самого ужасного дня, — сказал брат, сев рядом. Он смотрел прямо перед собой сквозь игровое поле и рассказывал, как его увезли и допрашивали в течение нескольких часов. Следовали хотели знать, не подавал ли папа знаков японским пилотам.

— Знакомо, — кивнула я.

— Я сказал этим придуркам, что я японец, рожденный в Лос-Анджелесе, — продолжил он. — И что они напридумывали всякой чепухи. И объяснил им, что кто-то на американском самолете расстрелял Хидео, который тоже был гражданином Америки. Кимико, я в жизни не видел ничего страшнее. Что они с ним сделали… А нам с отцом еще надо было добраться до берега… — Йори с трудом держал себя в руках.

У меня сердце разрывалось от жалости к Йори и отцу, оказавшимся в море, беспомощными, с изуродованным телом любимого сына и брата. Мне было не найти слов, чтобы выразить свои чувства.

— Маму и отца отправили в специальный лагерь…

— В Аризоне, — закончила я. — Знаю. Ты от них не получал вестей?

— Нет, и не писал им, не хочу, чтобы меня обвиняли в соучастии. А ты?

— Я им тоже не писала. Только что узнала о том, где они.

— Ну, сейчас не надо этого делать, — велел он, хоть в его голосе и слышалось явное сожаление.

— Шиката га наи. Ничего не поделаешь, — добавил он, и мне показалось, что я слышу мамин голос, произносящий эти слова.

Мы посидели еще несколько минут в молчании. Лагерь был настолько убог, моя семья так пострадала, а моя прежняя жизнь была разрушена до основания. Мне казалось, что ничего хуже с нами случиться уже не может. Оправимся ли мы когда-нибудь от понесенных потерь?

Йори вздохнул, а потом спросил:

— Пойдем обедать?

Я была ужасно голодна, да и предаваться унынию никогда не входило в мои привычки.

Йори отвел меня в столовую, которая находилась в его блоке.

— А у меня есть для тебя сюрприз, — сказал он.

Мы взяли металлические подносы и встали в очередь. На раздаче еду нам просто разложили в тарелки, не интересуясь, хотим мы этого или нет.

Хлюп, хлюп, хлюп.

Потом мы пошли вдоль длинных столов, и Йори внимательно осматривал сидящих, пока не нашел тех, кого искал. Он поставил поднос на стол, за которым уже сидела семья: муж с женой и множество суетящейся, визжащей и рыдающей ребятни. Йори радостно улыбался, но я не понимала почему, пока муж с женой не встали и не поклонились.

Тетушка Хару и дядюшка Юни, вместе с детьми! Они настолько изменились, что я сначала их не узнала. Тетушка и дядюшка выглядели изможденными и какими-то не просто худыми, а даже маленькими по сравнению с прошлой нашей встречей. Дети выросли и, в отличие от родителей, не растеряли своей живости и напора. В общем, семья выглядела довольно здоровой, несмотря на все, через что им пришлось пройти.

У нас было всего лишь несколько минут для разговоров, потому что тетушке и дядюшке нужно было идти на работу. Перед уходом они спросили, не хочу ли я переехать в их барак, чтобы жить со своей семьей.

Все происходило так быстро, что я не успевала справиться с потрясением. Несколько дней назад я была в Голливуде, сегодня — на окраине мира. Возможность снова объединиться хотя бы с частью семьи стала мне небольшим утешением.

После обеда Йори отвел меня в свой барак и познакомил с соседями. Кто-то из них поделился со мной тем, что было лишним: зубной щеткой, мужской футболкой маленького размера, парой носков, свитером. Когда мои приобретения уже лежали рядом со мной, Йори сказал:

— Нас учили ни о чем не просить и не спрашивать, но… — Он обвел жестом все вокруг. — Жизнь изменилась, и прежние правила здесь не имеют смысла.

— Что ты хочешь знать?

— Где ты была и почему тебя так долго сюда не привозили?

Он хорошо меня знал, поэтому не удивился, что я выдавала себя за китаянку — за китайскую принцессу! — и танцевала в ночном клубе в Сан-Франциско.

— Я думала, что мне сойдет это с рук, — сказала я. — Но я ошибалась.

— У меня тоже все могло сложиться иначе. Большинству японцев разрешили остаться на Гавайях и жить обычной жизнью. — И он коротко и горько рассмеялся. — Мы нужны этим белым, чтобы поддерживать экономику острова, а с учетом войны и прочих мелочей там полно работы. Но у меня были проблемы семейного характера. Власти отправили меня на остров Энджел, где сфотографировали, сняли отпечатки пальцев и взяли анализы на все болезни, как будто я был чернорабочий.

— Мне очень жаль.

— Ты в этом не виновата. И, слушай, мне еще повезло. Топаз, конечно, не курорт, но могло быть и хуже.

Я вопросительно на него посмотрела.

— Это место сначала называлось «Лагерь для интернированных Сентрал, штат Юта», — продолжил он. — Потом его решили назвать, как ближайший город, но местные мормоны из-за этого чуть не поднялись в ружье. Поэтому назвали Топаз, в честь горы, которая…

— Да, я ее видела.

— Но мы называем его Долиной Ветров, потому что здесь все время идут пылевые бури. В общем, это место теперь стало пятым по величине городом в штате. Как тебе это? Здесь живет девять тысяч человек, считая интернированных и обслуживающий персонал.

— Так в чем же тут удача? — спросила я.

— В прошлом месяце правительство решило позволить таким, как я, вступать в вооруженные силы, — ответил он. — Но сначала каждый из нас должен был принять присягу. Нам пришлось ответить на некоторые вопросы. Например, готовы ли мы присягнуть в верности Соединенным Штатам и защищать эту страну от любого врага, внешнего или внутреннего, и отречься от верности японскому императору, и так далее и тому подобное. Для меня ответ был очевиден — да, готов, но для тех, кто привык к традициям, это было ужасно. У японцев нет права стать гражданами Америки, они не могут голосовать, их годами задирают и подвергают унижениям, а теперь их еще просят отказаться от императора! Потерять старые корни и не обрести новых! Стать людьми без государства! А потом нам предложили послужить в Вооруженных силах США, сразиться в бою. И я согласился и на это тоже.

— Ты рехнулся?

— Я скоро уеду на военную базу Кэмп-Шелби в Миссисипи, на военную подготовку.

— Ты не можешь сейчас уехать! Я только прибыла сюда!

— Сестренка, мне никто не говорил, что ты приедешь… В общем, армия организует отдельный японский отряд, который будет называться 442-й полковой командой. Я слышал, там будут другие ребята с Гавайев.

— Йори! Мы наконец-то встретились! Разве это не важнее сражений бок о бок с бывшими однокашниками?

— Самимасенга, мне жаль, но ты за все это время ни разу не попыталась со мной связаться, — жестко ответил он. — Откуда эта внезапная любовь сейчас?

— Наверное, я это заслужила, но ты собираешься воевать за них после всего, что они сделали с нашей семьей? После того, как они выгнали тебя сюда?

— Это наша страна, сестренка. Никогда об этом не забывай.

Я любила эту страну. Она была мне домом. Но внутри у меня все гудело от злости. Злости на все. Он внимательно на меня смотрел, и я практически слышала, как он думал: «Слишком много эмоций!»

После затянувшегося молчания он добавил:

— Ты не хуже меня знаешь, что Германию и Японию надо остановить.

И конечно, он был прав.

— И тебе тоже зададут эти два вопроса, — сказал он. — Позволь дать тебе совет. Если ты ответишь отрицательно хоть на один из них, тебя сочтут нехорошей женщиной.

— Нехорошей женщиной? — В моей памяти тут же возникли образы Грейс и Элен, и в груди все сжалось от горечи. Однако Йори понимал под этим словом нечто иное.

— Тех, кто отвечает отрицательно, отправляют в специальные лагеря вроде тех, где держат маму и отца.

Мы еще немного поговорили. Он рассказал, что правила поведения в Топазе стали свободнее и что сейчас люди могут даже выходить на прогулки, работать в соседнем городке или наниматься на близлежащие фермы.

— Здесь у нас есть люди любых профессий: учителя, ученые, художники, бизнесмены, даже артисты. Есть такой парень, Горо Сузуки…

— Комик? Он раньше выступал в «Скай Рум» в Чайна-тауне!

— Ну вот, он получил разрешение выступать в клубах в Кливленде, Акроне и Чикаго. Он сменил имя на Джек Су, чтобы сойти за китайца.

Это мне было знакомо.

— Тебе надо просто принести присягу, — добавил он.

Расставшись с Йори, я пошла прямо в администрацию.

— И как мне выбраться из этого чертового барака? — спросила я, тут же проговорившись о том, как я на самом деле ко всему этому относилась. Кажется, я выбрала не самый дипломатичный способ представиться начальнику.

— Ну ты же не думала, что, попав сюда, ты выйдешь на следующий день? — не остался он в долгу.

Большинство девушек моего возраста работали здесь прачками или выращивали сахарную свеклу на соседних полях. Возможно, он понял, что моя работа в прошлом была совсем иного рода, и назначил меня делопроизводителем за восемнадцать долларов в месяц. Я изобразила благодарность, хотя какой делопроизводитель из Принцессы Тай?

Грейс. Везет, не везет

Я была дома уже десять дней и только сейчас начала осознавать, что же с нами произошло.

К концу съемок всем стало ясно, что я всерьез пострадала от удара Джо. Студия предложила отвезти меня в больницу, но я хотела домой. Возвращаться в Сан-Франциско в одиночестве было грустно, но, войдя в квартиру, я почувствовала себя еще хуже.

Этот дом был пронзительно пуст без Руби. Все напоминало о ней: пара туфель, брошенных возле ванной, флаконы ее духов на туалетном столике, халат, наброшенный на спинку стула. Я долго на это смотрела, затем приняла аспирин и выпила виски.

Уснуть мне так и не удалось — было слишком больно. На следующий день я пошла к врачу.

— Обычно сам удар редко приносит увечья, — сказал он. — Калечит то, на что жертва натыкается, падая. — Он не знал, что я усвоила это в самом начале своей жизни.

Доктор осторожно ощупал вздувшиеся сине-зеленые, местами переходящие в фиолетовые шишки, образовавшиеся на моем левом боку от подмышек до бедра. Подтвердил перелом ребра от удара о край стола и ушиб бедра, а также легкое сотрясение мозга, от которого у меня кружилась голова.

— Кажется, это у вас не впервые, дорогуша. Вы ничего не желаете мне сказать? Я бы хотел вам помочь.

Когда я с благодарностью отказалась от дальнейшей помощи, он вздохнул и посоветовал мне отдохнуть в течение месяца, велев пить побольше молока, чтобы быстрее восстановиться и ускорить заживление костей.

На третий день после возвращения я получила букет роз и коробку конфет. К ним была приложена записка: «Мне так жаль. Пожалуйста, прости меня. Джо».

Подумав о Джо и о том, что он должен был испытывать, я зарыдала. Он, наверное, сгорал от вины за нанесенный мне удар и мучился из-за обмана Руби. Но ей я сочувствовала гораздо больше.

Если по радио начинали передавать песни вроде «Погоди немножко, мистер япошка» или «Найдем желтого парнишку и будем его бить, пока не станет красным, белым и синим», я выключала радио и сидела в полной тишине. Моей лучшей подруги больше не было рядом, и я ничего не могла с этим поделать.

Я собрала все ее вещи и упаковала в чемодан. Вытащила из-под кровати коробку, в которой она хранила деньги, и спрятала вместе с моими. Мне одной такая квартира была не по карману, и спустя пять дней после возвращения я предложила Иде переехать ко мне. Не могу сказать, что мы с ней были подругами, но она приняла мое предложение с той же готовностью, с которой я в свое время согласилась на предложение Руби.

Всего через несколько часов после нашего разговора она уже ввалилась в комнату Руби с двумя чемоданами и несколькими безделушками.

Ида оказалась не худшей соседкой, маленькой и милой, и нравилась всем молодым людям. Вот только она продолжала встречаться с Рэем Бойлером, несмотря на все предостережения, и по выходным они устраивали в ее комнате настоящие дебоши. Этот человек пугал меня, но Ида каждый раз говорила, что он приезжает только раз в четыре недели. Его визиты радовали меня не больше ежемесячных приездов тетушки Фло, но приходилось с ними мириться, потому что я тогда не выносила одиночества.

На восьмой день пришла Элен с Томми. Наш разговор ходил кругами.

— Кто мог так поступить с Руби? — спрашивала Элен.

— Ума не приложу. Кому это могло понадобиться? — отвечала я.

— Люди бывают такими жестокими…

И мы снова возвращались к тому, с чего начали, не приближаясь к ответам на эти вопросы.

Утром десятого дня Чарли принес домашнего супа, который приготовила его мать, и напомнил, что обещал прибавку к жалованью тому, кто получит роль в фильме. А в полдень я получила короткую записку от Джо:

«Дорогая Грейс,

У меня нет слов, чтобы описать, как я корю себя за то, что сделал с тобой, но я надеюсь, что ты согласишься встретиться со мной. То, что я хочу сказать, я должен сказать лично. Давай встретимся 12-го в полдень в „Фостере“.

Прошу тебя, не отказывай, хотя я пойму, если ты решишь именно так и сделать.

Джо».

За эти полторы недели он мог бы позвонить или зайти в любой день. То, что этого не произошло, свидетельствовало о силе его переживаний.

В назначенный день я оделась, причесалась, слегка накрасилась, чтобы скрыть следы синяков на лице. В «Фостер», то же самое заведение, куда Джо пригласил меня после инцидента на острове Сокровищ, я приехала на такси. Я не знала, как отнестись к его выбору места встречи. Неужели это у нас вошло в традицию? Или он просто хотел признать свои ошибки в месте, которое уже считал собственной исповедальней?

Официант проводил меня за столик. Когда я подошла, Джо встал мне навстречу. Он выглядел таким пристыженным и жалким, как только может выглядеть человек. Он не обнял меня и не поцеловал в щеку, как делал обычно. Возможно, он не знал, как я на это отреагирую. И, даже не дав мне шанса поприветствовать его, начал извиняться.

— Мы можем сесть? — перебила я его.

Этот вопрос ошеломил Джо, и он смутился еще сильнее, хоть это и казалось невозможным. Он обошел стол и помог мне сесть. Устроившись напротив, он посмотрел мне прямо в глаза. Вот таким он был человеком. Допустив ошибку, он был готов за нее ответить.

— Мне и раньше случалось драться, но никогда в жизни я не поднимал руку на девушку, — сказал он. — Я — сволочь, и мне очень жаль, что тебе пришлось стать громоотводом для моей злости. — Он опустил голову. — Вот только я не знаю, что сделаю, если снова увижу Руби. И за это я себя ненавижу.

— Джо, я не хочу сейчас говорить о Руби. Я хочу поговорить о том, что ты меня ударил.

Когда он снова начал извиняться, я подняла руку, чтобы остановить его.

— Мы давно дружим, — сказала я. — Но есть вещи, которых ты обо мне не знаешь. Если ты можешь быть со мной честным, то и мне стоит быть честной с тобой. Вот только это очень непросто, Джо…

— Просто скажи правду. Что бы это ни было — я выдержу.

Пришла моя очередь смотреть прямо ему в глаза.

— В детстве меня избивал отец. Поэтому я и сбежала из дома.

— О боже, Грейс! — произнес он в ужасе, вновь осознавая свой поступок. — Должно быть, я тогда напомнил тебе отца.

— Ты совершенно на него не похож, но это не значит, что твоя вспыльчивость меня не пугает. То, что произошло на острове Сокровищ и в Голливуде, отчасти случилось и по моей вине. Я сама встала на твоем пути, когда ты был зол. Это я понимаю. Но я больше не буду этого делать. Не смогу. И я не могу быть рядом с человеком, который может меня ударить.

— Если бы я мог хотя бы предположить, что подобное может случиться, то и близко не подошел бы к тебе, — сокрушенно произнес он.

— Ты обещаешь, что такого больше не повторится?

— Клянусь.

После этих слов я потянулась и накрыла его руки ладонью. Некоторое время мы так и просидели молча, касаясь друг друга.

Поправившись, я заменила Руби в номере, который стал гвоздем программы. Чарли объявлял меня как «Восточная Танцовщица, звезда ожидаемого фильма „Алоха, мальчики!“».

Публика пришла в восторг от моих длинных алых накладных ногтей, а газеты называли их элегантными и выразительными. Когда у меня спрашивали, как я добилась того, что они стали такими, я отвечала: «Специальной техникой и упражнениями!».

Гримерная была уставлена букетами, Чарли теперь платил мне огромные деньги, и я вполне могла бы сама оплачивать квартиру, но я позволила Иде остаться со мной. Мне было одиноко, а она меня развлекала.

Ида сходила на мюзикл «Оклахома!» и, вернувшись, то и дело кружилась по квартире и распевала «Я не могу сказать „нет“». Я называла ее Да-Энни, вместо Эдо Энни. Мы обе радовались и дурачились.

Ида вполне заслуживала звание Девушки Победы, поглощая внимание моряков и мартини с одинаковым энтузиазмом. Она была осторожнее в те дни, когда приезжал Рэй, но он все равно был каким-то коварным, скользким и не внушал доверия, к тому же от него постоянно веяло угрозой.

Как говорят, «не было бы счастья, да несчастье помогло», но я убедилась, что это высказывание верно и в обратную сторону. В моей жизни случился прорыв ценой крушения жизни моей лучшей подруги, поэтому не удивительно, что вскоре появились слухи о том, что именно я донесла на Руби, и я стала мишенью для злословия.

— Ты всегда хотела быть звездой, гвоздем программы! — шипела Беси, старшая из сестер Лим.

— Ты гримировала Руби, прислуживала ей, — напоминала Эстер. — Вот тогда ты ее и возненавидела.

Однажды я вошла в гримерную и услышала, как Элен доверительно сообщала другим девушкам:

— Грейс была готова на все, что угодно, лишь бы стать звездой в Голливуде. Говорят, это она обманным путем вынудила Руби взять ее тогда с собой.

— Ты же знаешь, как было на самом деле! — воскликнула я.

— Я всего лишь пересказываю, что услышала, — сказала она, смутившись.

— Ну как же так, Элен, как ты можешь сплетничать обо мне!

— Да, ты права. Мне жаль, — пробормотала она, но было уже поздно.

Я видела по лицам девушек, что они больше мне не верят. Единственным человеком, который встал на мою защиту, оказалась Ида.

— Ты так говоришь, потому что живешь с Грейс в ее шикарной квартире! — огрызнулась одна из новеньких девушек.

Ида, которая никогда особенно не любила меня, присмотревшись ко мне в повседневной жизни, поняла, как тяжело я переживала случившееся с Руби. Или же она просто оказалась прекрасной актрисой. Однако девушки продолжали на меня наговаривать, и последней каплей стала выходка Ирен.

— Ты единственная из нас, кто каждый месяц ходит в «Вестерн Юнион», — сказала она ехидно. Пронырливая крыса.

— Я отправляю деньги матери, — сказала я.

— Ну да, конечно.

И тут я не выдержала.

— Прекратите! Хватит! Хватит!

Все остальные восприняли мой срыв как доказательство и признание вины. Немного успокоившись, я спросила:

— А откуда мне знать, что этим доносчиком не был и кто-то из вас?

Зародившуюся враждебность было уже не остановить. Все узнали о том, что я хожу в «Вестерн Юнион», и мы с Руби действительно ездили в Голливуд вместе, а оттуда вернулась только я. Это мне повезло занять ее место, это я стала звездой, а не она. Друзья отвернулись от меня. Меня перестали звать на вечеринки, на коктейли после представлений. И никто по-прежнему не знал, что же случилось с Руби, какова была ее судьба.

Я все время о ней думала. И Джо тоже думал, постоянно переживая боль.

«Грейс, даже сейчас, когда я вспоминаю о ней… Нет, ну как она могла! — писал он. — Как она могла так меня обманывать? Если бы она изменила мне с другим парнем — и то это было бы легче принять. А теперь я снова и снова представляю тот наш разговор. Так долго лгать! А я-то каков, не смог ее раскусить. Может, она и была права — я видел лишь то, что хотел видеть».

Я старалась не беспокоить его своими проблемами и отвлекала от тяжких мыслей, описывая новости, которые могли его развлечь: «Комитет военно-промышленного производства постановил виноград, выращиваемый на винных виноградниках Калифорнии, пускать на изюм для армии. Так что, когда вы с друзьями угощаетесь этим лакомством, оцените и наши жертвы для вас!» Или: «Сегодня дирижабль заметил с воздуха вражескую подводную лодку недалеко от моста Золотые Ворота. Сбросив мины, ребята потопили кита».

Мне хотелось, чтобы на его лице появилась улыбка, потому что это могло облегчить ему страдания.

Вышел фильм «Алоха, мальчики!». Парадоксальность Голливуда заключалась в том, что даже плохой фильм делает хорошую рекламу песне, наряду или номеру. Проснувшись на следующее утро, все владельцы развлекательных заведений пожелали, чтобы я выступила у них с танцем, который создала за считаные минуты.

Мне хотелось стать китайской Элинор Пауэлл^[27], излучать ее утонченность и грацию. Однако я стала известной благодаря обрывкам из сиамских и гавайских танцев.

Впрочем, какая разница? Я старалась называть вещи своими именами: я танцевала в стиле «азиатский винегрет». И конечно, я мечтала совсем не об этом, представляя себе Элинор Пауэлл, Джинджер Роджерс или Энн Миллер.

Однако несмотря на мою славу, ничто не могло развеять сгущавшиеся подозрения.

Атмосфера в клубе напоминала Плейн-Сити. В гримерной за моей спиной постоянно перешептывались, избегали меня, когда я возвращалась со сцены, игнорировали мои вопросы и комплименты. Постепенно враждебность стала выплескиваться и на публику. И тогда Чарли меня уволил. Я не верила всему происходящему, особенно после того, как он приходил ко мне с домашним супом, как помог мне стать знаменитой, а себе — хорошенько подзаработать на моей славе.

— Ты что, выставляешь меня? — спросила я.

Когда он кивнул в ответ, я попыталась защититься.

— Но ты же знаешь, что я не виновата, Чарли! Я бы никогда не навредила Руби.

Он выпятил подбородок, но я не сдавалась.

— Это мог быть кто угодно! Ирен, Беси! На воре, как известно, и шапка горит.

— Из-за тебя тут слишком много неприятностей, — сказал Чарли.

— Но я же хит программы! Кем ты меня заменишь? Сначала не стало Руби, теперь…

— Эстер исполнит свой номер с девушкой в золотой клетке.

— Ты шутишь? Так, может, это она…

— Грейс, ты — милашка, — перебил он меня. — Но я уже устал от пересудов и нытья. Ты принесла мне кучу денег, но мне надо думать о бизнесе. Я не могу позволить себе скандала, который скажется на заведении. Не могу поставить под удар годы усердного труда.

— Твоего усердного труда?

— У тебя все будет в порядке, в Чайна-тауне полно разных клубов.

Я покинула «Запретный город» с ярлыком «ВИНОВНА». И ничего не могла с этим поделать.

Получив мое письмо, Джо сразу же позвонил мне со своей базы. Он был взбешен новостью, но на этот раз это меня не испугало, потому что злился он не на меня, а на моих обидчиков. Он меня защищал. Довольно быстро в его словах зазвучало утешение.

— Ты справишься, Грейс. Ты не унываешь, и из этого испытания ты выйдешь еще сильнее, чем раньше.

Он был настолько убедителен, что даже я, на самом деле отчаянно жалевшая себя в тот момент, ему поверила.

Макс Филд меня тоже не подвел.

— Недальновидность Чарли станет благом для Чайна-тауна, — сказал он. — А мы заставим его сожалеть о том, что он позволил тебе уйти. Вот увидишь. Когда он придет к тебе просить прощения и умолять вернуться, вмажь ему хорошенько.

И Макс договорился о моих выступлениях на две недели в одном месте, на четыре — в другом. Может быть, я и была неунывающей, как сказал Джо, потому что я заканчивала сезон в «Скай Рум» у Рэнди Вонга, а на следующий вечер уже открывала новый, у Эдди Понга в «Кабла Хане». В течение шести недель я выступала с сестрами Лим, присоединившимися ко мне в «Львиной берлоге». Они снова сменили образ, отказавшись от шляп с бокалами мартини в пользу стилизованной военной формы, и стали петь репертуар сестер Энди: «Стрип-полька», «Не сиди под яблоней» и «Вот он, наш флот». Я выступала с «Веселым Маджонгом» в клубе «Шанхай» и даже однажды столкнулась с Ли Тай Минг на выступлении в клубе «Мандалэй». Я танцевала свои азиатские танцы, и моя слава продолжала расти. Теперь я могла войти в магазин одежды без Руби, и меня сразу узнавали.

Все лето Джо писал мне, иногда раз в неделю, иногда чаще. В его пространных посланиях все еще было много технической информации. Он только что прошел расширенный курс обучения пилотов на 650-сильном АТ-6, у которого были втягивающиеся шасси.

«Я не знаю, какие именно рейсы я буду выполнять — транспортные, перевозку бомб или грузов, — но я все же надеюсь стать летчиком-истребителем, — писал он. — Это самая опасная специальность, и она подходит мне больше всего».

Шли недели, и он все реже вспоминал о Руби. Тон его писем тоже изменился, и он стал засыпать меня вопросами: строю ли я планы на жизнь на пять лет вперед? Что я хочу делать после войны? Стоит ли ему становиться юристом или же лучше последовать зову сердца и стать летчиком коммерческих авиалиний, как он всегда мечтал?

Мне было сложно представить, что он хотя бы иногда вел с Руби такие разговоры. После того телефонного звонка он завел привычку звонить мне каждое воскресное утро. Я была все еще сонной, потому что возвращалась домой под утро, а он — бодрым и разговорчивым, только что вернувшимся из столовой, часовни или утреннего тренировочного полета. Мы говорили обо всем и ни о чем.

Не думала ли я о том, чтобы поучиться в колледже? Ему казалось, что меня может заинтересовать американская история или рисование.

— Или можешь изучать кинезиологию, — предположил он. — Это может оказаться полезным, если ты решишь заняться преподаванием танцев.

Вскоре мы уже смогли говорить об острове Сокровищ, и нам стало казаться, будто бы Руби никогда и не существовало. Мы искали и находили только хорошие воспоминания, потому что в конечном счете только они и имели значение.

— Я никогда не забуду нейлоновые чулки, которые ты мне подарил, — сказала я. — Сейчас я что угодно готова отдать за новую пару.

Ему нравилось вспоминать, как мы с ним танцевали.

— Я всегда любил с тобой танцевать, — говорил он. — Мы умели порвать танцпол.

И это было чистой правдой.

Перед Днем благодарения пришел конверт с незнакомым обратным адресом. Открыв его, я обнаружила письмо от Руби.

«Грейс!

Прости, что так долго не писала. Я хотела забыть себя, забыть все, что у меня было. Я была не очень хорошей подругой, но надеюсь, что ты меня за это простишь. Я сейчас нахожусь в лагере для интернированных в Юте.

Вчера вечером после ужина показывали „Алоха, мальчики!“. Какой сюрприз! Но я очень счастлива за тебя, Грейс! Ты великолепно выглядела. Мне так много хочется сказать, но я постараюсь сократить это до самого важного. Я застряла в этой дыре. Никто нам не помогает, ни Красный Крест, ни Армия спасения, ни Американский союз защиты гражданских свобод. Может, тебе удастся добиться чего-то теперь, когда ты стала настоящей звездой? Помоги!»

Когда я показала письмо Элен, она сказала, что тоже получила что-то похожее.

— Все в клубе получили письма от Руби, даже некоторые зрители.

— Мне надо ей ответить…

— Зачем? Что можешь ты или кто-нибудь из нас сделать для нее? — спросила Элен. — Никто не хочет наживать неприятностей, а тебе стоит быть особенно осторожной. Ты либо скрывала япошку под своей крышей, либо сдала ее. Так что лучше выбрось это письмо и держись от всего этого подальше.

Я согласилась, даже быстрее, чем следовало. Как я могла стать такой трусливой? И чего именно я боялась? То есть да, я жила в одной квартире с Руби после нападения на Перл-Харбор и хранила ее секрет, и если бы не она, то у меня могли быть из-за этого серьезные неприятности. Я любила ее, ей нужна была помощь, и я очень хотела помочь, но меня парализовал страх.

И я была не единственной, кто бросил друга, попавшего в беду. У тех, кто был отправлен в лагеря для интернированных, были друзья, соседи и коллеги, и никто из этих людей не вступился за них. Гордиться тут нечем.

Я последовала совету Элен и выбросила письмо. И я не стала говорить о нем Джо. Мне не хотелось его расстраивать.

Семнадцатого декабря 1943 года правительство США отменило закон об исключении китайцев, который запрещал поселение на побережье китайцев, кроме студентов, дипломатов, торговцев и учителей. Наконец-то китайцам можно будет легализоваться.

Родители Элен, однако, отклонили это предложение.

— Мы не хотим лишиться права вернуться в нашу деревню, — сказал мистер Фонг, когда я зашла навестить Элен и Томми. — Мы не хотим, чтобы нас презирали на родине, когда мы туда вернемся.

Но в большинстве своем люди увидели в отмене этого закона добрый знак.

В тот же день Чарли позвонил Максу Филду, чтобы пригласить меня обратно в «Запретный город» — в духе всеобщего прощения, так сказать. На самом деле Эстер просто сбежала с моряком. Макс, разумеется, тут же позвонил мне и рассказал о предложении Чарли, которое содержало еще и обещание гигантской прибавки к жалованью.

Я не помнила обид, поэтому с радостью приняла предложение. Клуб процветал, и Чарли греб деньги лопатой. Танцовщицы зарабатывали по шестьдесят долларов за вечер одними чаевыми, в дополнение к пятидесяти долларам еженедельного жалованья. Я же получала намного больше, и эти деньги так же легко тратились.

Я купила норковую шубку за две тысячи двести пятьдесят долларов и машину, подержанный спортивный седан «шевроле» за шестьсот пятьдесят девять долларов. Конечно же, ездила я на нем не часто, потому что бензин был по карточкам. Так что я арендовала место в гараже, и большую часть времени машина стояла там.

— Давайте еще выпьем, — каждый вечер обращался Чарли к публике. — Даже если у вас будет наутро болеть голова, и что с того? Вы всегда можете купить аспирин.

В конце года, спустя девять месяцев после отправки Руби в лагерь, Джо написал мне письмо, которое изменило мою жизнь.

«Непростительно долго я относился к тебе как к младшей сестре. Как оказалось, я был слеп и не видел того, что было прямо перед моим носом. Скажи, сможешь ли ты посмотреть на меня другими глазами? Есть ли у меня шанс?»

Я так долго этого ждала, что впала в эйфорию, как девочка, влюбившаяся впервые в своей жизни. Сейчас я стала ему нужна. Но насколько эти чувства реальны?

На этот раз я не стала отвечать ему сразу. Мне необходимо было подумать. Его следующее письмо сказало больше предыдущего.

«Как я провожу время, когда не летаю? Мечтаю о том, как приеду к тебе, увижусь с тобой. Кажется, мне пора признать: я полюбил тебя, и это серьезно».

Его слова сделали меня счастливой, но я не спешила. Вот что я написала:

«Я хочу, чтобы ты понял: я не стану тенью Руби».

В следующем конверте лежало такое письмо:

«Дорогая Грейс!

Это последний раз, когда я упомяну Руби, и то потому, что я хочу, чтобы ты кое-что поняла. У Руби яркий фасад, за которым пустота. Ты же красива не только внешне, но и внутренне. Я знаю, что всегда могу доверять тебе и положиться на тебя. Я сожалею лишь о том, что мне понадобилось столько времени, чтобы это понять.

Ты очень изменилась с нашей первой встречи, и теперь я вижу тебя в совершенно ином свете. Позволь сказать тебе кое-что, Грейс. Здесь я с каждым днем все больше узнаю о том, что такое отвага. И у тебя она есть. Но дело даже не в этом.

Когда я думаю о прошлом, о том времени, которое мы провели вместе, я понимаю, что ты всегда меня слушала. На острове Сокровищ, в клубе, все эти последние месяцы. Надеюсь, ты знаешь, что и я тоже слушал тебя.

Я услышал в тебе тебя, как ты услышала во мне меня. Это значит для меня больше, чем я могу выразить. Ты для меня не тень и не замена. Ты — девушка, с которой я должен был быть вместе с самого начала.

С любовью,

Джо».

Наконец-то! Наконец-то! Наконец-то!

Элен. Блестки, цилиндры, шифон

Утром в пятницу в середине апреля 1944 года мы с Грейс стояли на железнодорожной платформе в Окленде и прощались с Монро, которого призвали в армию. Он отправлялся на обучение в Мемфис. Папа пригласил Грейс, раз уж она была единственной девушкой, хотя бы приблизительно соответствовавшей роли той, ради кого «возвращаются домой». Наша группа должна была стать самой большой на перроне, но сегодня не все смогли прийти. Линкольн, мой брат, который учился на стоматолога, но работал шофером, уже был призван в армию и поступил в распоряжение 54-го батальона связи, где наконец-то смог использовать врачебные навыки. Мэдисон и Джефферсон не смогли уйти с работы в арсенале «Бениция», где они на конвейере собирали патроны и снаряды. Невестки же сначала сидели дома, готовя еду и ухаживая за детьми, но потом кто-то из них нашел работу клепальщицами на судовой верфи «Кайзер», где почти каждый день на воду спускали по новому судну. Еще одна работала на переоборудованном заводе «Форд», где готовили к отправке за океан танки. Одна доросла до сварщицы в «Бетлехем Стил». Для женщин, рожденных в Китае, как мои невестки, подобная работа была сродни двойной присяге о верности: они помогали стране, в которой родились и где все еще жили их родные, и поддерживали землю своих мужей и детей.

Поэтому на железнодорожной платформе сегодня были только три брата с женами и детьми. Мама стояла на своих крохотных ножках и, не отрываясь, смотрела на Монро, держа его за рукав.

За прошедший год никто не сумел удивить меня так, как она. Она собрала вокруг себя женщин своего круга, не только чтобы по четвергам готовить в столовой Чайна-тауна при Ассоциации молодых христианок, но и приглашала к нам на домашние ужины призванных в армию китайских мальчиков по воскресеньям и по праздникам. А теперь, провожая Монро на войну, она изо всех сил старалась держаться, и мое сердце разрывалось от сочувствия.

Братья поклонились маме и пожали руку отцу. Я прощалась с братом, рыдая. Монро был самым близким мне человеком в семье, и мысль, что он может не вернуться, была невыносима.

Монро повернулся к Грейс.

— Твое появление здесь делает мой отъезд похожим на традиционное отбытие сыновей в Золотые горы, — сказал он ей. — Женатый сын должен возвращаться к жене, в родную деревню. Мама и папа были бы счастливы, если бы мы были женаты, потому что тогда они были бы уверены в том, что я вернусь. У меня же есть еще и сыновний долг.

И несмотря на то что родители стояли тут же, рядом, вернее, потому, что они были рядом, Грейс обвила руками шею Монро.

— Пиши мне, а я буду отвечать.

Он обнял ее за талию и притянул к себе. Проводник объявил посадку, и брат присоединился к остальным пассажирам. Поезд тронулся.

Женщина рядом с нами побежала, крича «Я люблю тебя!» мужу или брату, который тянулся к ней рукой.

— Будь храброй, — сказал Монро Грейс, когда их пальцы соприкоснулись.

Так открыто проявлять чувства было не в наших обычаях, но сейчас все запреты пали. Мы можем его больше никогда не увидеть.

— Убей там пару япошек! — благословил его старший брат Вашингтон.

— Береги себя, сынок! — крикнул отец.

— Вернись домой! — заплакала мама.

Мы оставались на платформе, пока поезд не скрылся из виду. У папы и братьев играли желваки на скулах, мама плакала, невестки не поднимали глаз, я всхлипывала в носовой платок. Дети, еще слишком маленькие, чтобы понимать происходящее, уловили общее настроение и присоединились к нам дружным ревом.

Семья расселась в три машины, а мы с Томми поехали к Грейс в гости. Мне хотелось побыть с ней. Она вынула из почтового ящика пачку писем, и мы поднялись в квартиру.

Я пошла умыться, а Грейс заваривала чай. Когда я вышла, Томми сидел на диване рядом с Грейс, которая просматривала почту.

— Письмо от Джо, — объявила она, быстро вскрывая конверт.

«Милая Грейс, — стала читать она вслух. — Жаль, что ты не смогла приехать на мой выпуск, но ты и так много делаешь для поддержания духа наших солдат, даря им улыбки. У меня выдается несколько дней перед отправкой к месту назначения. Мне удалось получить место на транспортнике до Чикаго, и я слетаю на пару дней к матери и отцу. Оттуда я отправлюсь в Сан-Франциско. Пожалуйста, не занимай свое время, я сам обо всем позабочусь.

Я хочу, чтобы наша встреча прошла идеально.

С огромной любовью,

Джо».

Грейс вложила письмо обратно в конверт и прижала к груди.

— Как думаешь, что будет? — спросила она.

— Он мужчина, ты девушка, вы оба долго ждали. Ты сама-то как думаешь, что будет?

Грейс начала смеяться, и я засмеялась вместе с ней. Она была счастлива, а мне было приятно думать о любви в такой грустный день. Спустя мгновение она сказала:

— Я не хочу, чтобы он считал меня Девушкой Победы, как Иду.

— Ну да, ты ведь в точности такая же, как Ида. У нее есть Рэй Бойлер и другие парни. А у тебя — Джо Митчелл и… — Я подняла брови. — Грейс, да он никогда не сможет о тебе так подумать. Для него ты навсегда останешься той милой девочкой, с которой он познакомился на острове Сокровищ.

— Но я не хочу, чтобы он и так тоже думал! — И мы снова засмеялись.

Остаток дня мы провели, возясь с Томми. В мире есть только один идеальный ребенок, и он есть у каждой матери. Мой сын был моей драгоценностью. У него были нежные каштановые волосы с чуть намечающимися кудрями, поэтому мы понимали, что скоро его отличие от остальных детей станет очевидным. Отец, конечно же, заметил это первым, но Эдди объявил, что его бабушка была шатенкой.

— Морковка, но другого цвета, — сказал на это отец. — Ну конечно, чего еще мне было ожидать от такого зятя, как ты?

Когда отец говорил что-то в этом духе, мы понимали, что наши дни в Чайна-тауне сочтены. Очень скоро все всё поймут, а я должна буду защитить сына от презрения деда, косых взглядов и издевок соседей. Но пока у нас есть время.

В четыре часа мы пошли пешком в «Запретный город». Солдаты ходили по улицам Чайна-тауна живописными группами.

Перед клубом уже стояла очередь: молодые люди горели нетерпением познакомиться с прекрасными девушками. Когда мы добрались до гримерной, Томми сразу отправился в свой уголок, где я соорудила ему детскую кроватку. Он лег и принялся что-то напевать, а я стала смазывать маслом живот и спину. Вскоре пришли другие девушки, у многих из них тоже были дети разных возрастов. Мальчики постарше играли в гримерной и помогали танцовщицам застегивать молнии на костюмах. Надо отдать должное Чарли: он обожал детей. И был очень снисходительным при условии, что будет соблюдаться тишина. Тишина? В гримерной? Как бы не так!

— Живо, живо, живо!

Чарли усовершенствовал свое искусство «украшать заведение», собирая в нем знаменитостей, кинозвезд и просто красивых женщин в длинных платьях в сопровождении самых успешных мужчин и рассаживая их вокруг танцпола.

Я встречалась и фотографировалась со множеством знаменитостей и теперь знала в лицо почти всех из них. В тот вечер у нас в гостях был капитан Рональд Рейган с женой и Эрролом Флинном^[28].

Мой муж, взявший в привычку выпивать мартини перед выступлением, угостил им и мистера Флинна.

Чарли открыл вечер своим излюбленным приемом:

— Моя мать была наполовину индианкой. К счастью, я получился не оранжевым!

Молодые солдаты громко захохотали.

И Чарли продолжил монолог, вспоминая о том, что ему было всего восемь лет, когда умер его отец.

— Мое образование уложилось в восемь классов, в школе была одна комната на всех, в ней учились дети-индейцы из соседней резервации. Согласитесь, я добился немалого успеха!

И он действительно был колоссально успешен для человека, который сотворил себя сам. Бывало, зрители говорили мне:

— Только посмотрите, что сделал Чарли Лоу для китайских артистов!

Однако я достаточно разбиралась в бизнесе, чтобы понимать, что Чарли двигали вовсе не альтруистические соображения. Он все это делал ради денег. И он их получил.

— А вы слышали шутку о трех сестрах? Не Дам, Все Сам, И Ди От?

Эту шутку солдаты просто обожали. Их было легко порадовать. Они хотели забыть на время о войне и заглушить страх перед тем, что их ожидает впереди.

Настало время шоу. Девушки-танцовщицы по-прежнему выносили муфты с котятами, только за это время те успели подрасти, и им совершенно не нравилось, когда их заталкивали в тесные муфты. Посреди номера кошка Иды вырвалась на свободу, выгнула спину и громко зашипела. Зрители с восторгом заулюлюкали.

Но этим все не кончилось. Закончив выступать, мы с Эдди, едва оказавшись за кулисами, вцепились друг другу в глотку. Я отчитала его за то, что он выпил перед выступлением, а он вскинулся на мои постоянные претензии.

Дальше — больше.

Девушка, которую наняли на место новой китайской Салли Рэнд, не удержала в руках свои веера. Она оступилась, один из вееров упал, а она угодила рукой в тарелку с лапшой на столе одного из гостей. После этого танцовщица по имени Мейбл поймала своего сына, пытавшегося подсмотреть за выступлением обнаженной танцовщицы с веерами. Мейбл схватила негодника за ухо ипотащила в гримерную. До зрителей явно донесся его раздосадованный вой из-за кулис.

— Какого черта сегодня происходит? — раздраженно спросил Чарли, когда мы вышли в зал, чтобы пообщаться со зрителями.

Молодые солдаты хотели потанцевать с нашими девочками, и мы танцевали, потому что это входило в наши обязанности. Однако множество женщин, роскошных и состоятельных, с орхидеями, приколотыми к плечам, также желали потанцевать с нашими мужчинами. Вот только Эдди в тот вечер был не в настроении. Вместо того чтобы развлекать дам, они с Джеком Маком отправились к бару. Джек бросил на стойку стодолларовую купюру и заказал напитков для всех, кто был у стойки, включая Эррола Флинна. И именно тот самый напиток оказался последней каплей для подпившей звезды, который стал развлекаться, откусывая орхидеи с плеч дам в зале, одну за другой.

Второе шоу Чарли открыл самой сомнительной шуткой в своем репертуаре:

— А вы слышали, что кофейная компания «Максвелл Хаус» продала свой рекламный слоган «Хорош до последней капли!» «Котексу», производящему предметы женской гигиены?

Дальше рука Эдди соскользнула с моей спины, и этот промах был не заметнее прежних, за исключением того, что все зрители без исключения слышали, как он прошипел мне:

— Ты душишь ребенка своей опекой! Дай ему возможность вздохнуть!

— Ему всего два с половиной года! И я его мать!

— А я — его отец. Оставь ребенка в покое!

Джордж Лью, казалось, исправил всеобщее настроение своей песней «Я увижу тебя». Он ходил с микрофоном по залу, иногда вставая перед кем-нибудь из женщин на колени, чтобы петь, глядя ей прямо в глаза. Одна, с позволения сказать, «дама» набросила ему на голову подол платья и зажала ее коленями. И Джордж продолжил петь: «Я увижу тебя везде».

Публика попадала со стульев от смеха. Когда «дама» наконец выпустила Джорджа, он был таким красным, что едва не светился, как рождественское украшение.

После второго выступления Эдди и Джек вернулись в бар.

— Угощаю всех, — заявил Эдди и положил на стойку две сотенные купюры, перекрывая недавний жест своего приятеля. — Посмотрим, что из этого получится.

К началу третьего выступления Эдди и Джек едва держались на ногах.

Далее в программе был фокус Джека — выстрел в ящик, из которого вылетал голубь. Сегодня этот фокус не удался — когда крышка ящика распахнулась, оттуда вылетели пух и перья. Джек пристрелил несчастную птицу!

Потом настало время нашего с Эдди номера. Когда он поднял меня над головой, его руки снова соскользнули с моих намасленных боков. Я упала и прокатилась по полу.

Зрители в ужасе взвизгнули, а затем стали хохотать, держась за бока. Они решили, что так и надо, однако Эдди был совершенно не в настроении выслушивать насмешки. Когда мы ушли за кулисы, он побежал по лестнице в сторону гримерных. Я бросилась за ним следом, и, когда он добрался до площадки и неожиданно развернулся, я врезалась в него и полетела вниз по ступеням. Эдди тоже покатился кубарем, пьяный почти до беспамятства. Что это было — несчастный случай или он меня специально столкнул?

— Он мой сын! — закричал он на меня.

Собравшиеся вокруг «пони» стали отводить глаза.

Мэйбл зажала уши своего сына. Грейс, такая сильная, замерла на месте. Что с ней — страх призраков прошлого или готовность вступиться за меня?

Разгневанный Чарли вылетел к нам из-за кулис, размахивая руками и пытаясь всех успокоить.

— Возьми себя в руки! — рявкнул он Эдди. — И выпей кофе! Ты что, хочешь, чтобы я тебя уволил? Ты только так бросишь пить?

Эдди поднялся на ноги и рванулся вперед, отодвинув Чарли локтем. Грейс сразу бросилась ко мне.

— Как ты? — спрашивала она.

Я была настолько потрясена, что сначала не обратила внимания на то, что она по очереди сжимает мои руки и ноги. Пристыженная, я оттолкнула ее руки.

— Со мной все в порядке, — попыталась уверенно сказать я, хоть у меня все болело.

Грейс проводила нас с Томми до дома и всю дорогу была странно молчалива. Мне казалось, что она вспомнила об отце, а может, о Джо. Она могла менять имидж сколько угодно, но глубоко внутри по-прежнему оставалась маленькой напуганной девочкой, сбежавшей из отчего дома. Я тоже была слишком потрясена случившимся, чтобы вести беседы. Я любила Эдди и была ему благодарна, и мне очень не хотелось бояться его.

Полуночный двор казался странным и пугающим. Мы прокрались на цыпочках сквозь заднюю дверь и наверх, в мою комнату. Уложив Томми, мы принялись нервно ждать возвращения Эдди. Время шло, но мой муж все не приходил, ни пьяный и злой, ни кающийся и желающий помириться. Если сначала я боялась его возвращения, то теперь боялась того, что он не вернется.

На рассвете Грейс задремала. Я искупала Томми, покормила завтраком, а затем села в саду и стала ждать мужа. Наконец я не выдержала, вернулась в свою комнату и потрясла Грейс за плечо.

— Который час? — спросила она, садясь и протирая глаза.

— Уже час. — Я подавила всхлип. — А он все еще не вернулся.

— Ну же, Элен, ты сама говорила, что иногда он не приходит домой ночевать.

Но эти увещевания не помогли.

В четыре часа мы пошли в клуб. Там Эдди тоже не показывался. Чарли не находил себе места.

Около шести вечера Эдди все-таки появился в клубе, весь избитый. Я прижала к губам ладонь. Глаза танцовщиц стали как блюдца. Музыканты из оркестра опустили головы, словно давно ждали чего-то вроде этого.

— Что случилось? — просипела я.

Эдди потер лоб.

— Сцепился с моряками. Я сам во всем виноват.

Но это еще было не все. То ли в ярости, то ли в отчаянии Эдди пошел на призывной пункт и подписал договор о вступлении в войска.

— Там открыто круглые сутки, — усмехнулся он. — Поэтому тебя могут забрать в любое время. — И он дико расхохотался. — «Ты нужен Дядюшке Сэму!»

— Ох, Эдди! — не выдержала я. — Тебя ведь могли убить!

— А тебе в любом случае не нужен Фред Астер с подбитым глазом, — сказал Эдди, повернувшись к Чарли. Хоть его тон и был шутливым, в нем чувствовалась решимость.

— Господи, приятель, что же ты натворил!

Чарли качал головой, всерьез обеспокоенный происходящим. Потом повернулся ко мне.

— Не волнуйся, Элен. Мы со всем этим разберемся.

К концу первого выступления в Эдди перегорела вся его злость. Он постепенно начал осознавать, что же с ним случилось, но по-прежнему держался как любимец публики.

— Девочки, вы же любите мужчин в форме, — говорил он с напускным весельем.

Во время часового перерыва после первого шоу они с Чарли скрылись за кулисами и о чем-то тихо беседовали. К концу третьего представления у Чарли уже был план.

— Элен, возьми Томми. Грейс и Ида, вы нам тоже понадобитесь. — Он быстро окинул взглядом детей, игравших за кулисами. — Если кто-либо еще из вас захочет пойти с нами, мы будем рады.

Когда мы начали переодеваться, он добавил:

— Не надо, оставайтесь в своих костюмах, сценической обуви и в гриме. Вы нужны мне именно такими.

Ну и зрелище! В ярких костюмах, поверх которых были наброшены пальто или куртки, мы притягивали к себе всеобщее внимание, как бродячие гимнасты, переходящие из деревни в деревню в поисках заработка.

Призывной пункт действительно был открыт, как и сказал Эдди. Нас встретили сержант с крохотным подбородком и тощий лейтенант, шокированные нашими блестками, цилиндрами, шифоном, чулками и нарумяненными лицами.

Говорил Чарли. Он заявил, что мы — патриоты и граждане Америки, что он отправил большую часть своего штата в ряды вооруженных сил, поэтому считает себя вправе просить о небольшом одолжении.

— Не могли бы вы уничтожить документ, который по глупости подписал мой ведущий артист? — спросил он, указывая на Эдди, высокого статного мужчину во фраке и с напудренным лицом, стоящего в окружении целой толпы нарядных артистов.

Лейтенант пробурчал что-то невнятное, что означало «Да вы шутите».

— У мистера By есть жена и ребенок, — продолжал Чарли.

Лейтенант перевел взгляд на меня и Томми, затем кивнул на лейтенанта и ответил:

— У нас тоже.

— А еще, — Чарли было не так легко сбить с толку, — у него есть контракт, который тот должен выполнить. Вот он.

И Чарли достал пачку бумаг, сложенных втрое, которые до этого держал в нагрудном кармане. Лейтенант быстро просмотрел документы.

— Который истекает через две недели, — сказал он. — Разумеется, такую отсрочку он получит.

Две недели? Чарли так тщательно продумывал свой план, но не удосужился просмотреть контракт? Тогда Чарли перешел к запасному плану.

— Как видите, мы — артисты. И все мы, — Чарли обвел нас широким жестом, — внесли свой вклад в победу. Я бы хотел порекомендовать вам назначить мистера By в специальную службу под прикрытием работы артиста.

Это предложение озадачило даже сержанта. Чарли, проникшись общим настроем, приосанился и сделал серьезное лицо.

— Мы выступали в кампаниях для сбора средств на военные нужды, для Красного Креста и для акций «Миска риса». Мы ездили с турами по сбору средств для семей военнослужащих, по всем военным базам. — Мы все согласно кивали, как куклы в рыночном балагане.

— Не получится, — объявил вердикт лейтенант. — Каждый должен внести свой вклад.

— Да, конечно, мы и не отказываемся. Но специальная служба…

— Он азиат. Никому не нужен азиат в своих рядах, когда идет война с Японией.

— Но мы не японцы, — неожиданно осмелела Ида.

— И мы уже развлекли тысячи молодых солдат, — добавил Чарли. — Приходите в наш клуб завтра вечером. — Он показал на наши костюмы. — Вы должны увидеть, как танцует Эдди.

Но «не получится», значит, «не получится». У Эдди оставался единственный способ выйти из этого договора, но воспользоваться им он должен был сам.

Через две недели группа почти в том же составе прощалась с Эдди на перроне в Окленде. Он отбывал в тренировочный лагерь в штате Теннесси.

Эдди взял на руки Томми и поцеловал его, потом притянул меня в объятия.

— Дай мальчику шанс вырасти, ослабь немного хватку. Нельзя же отказываться есть только потому, что можно подавиться, — прошептал он мне на ухо.

А потом он сел в поезд.

— Я люблю тебя, — вырвалось у меня.

— Я тоже тебя люблю, — хрипло ответил Эдди. — И, Томми, береги маму.

— Теперь я одна, — сказала я, когда мы с Грейс ехали на работу. Однако сейчас была привязана к семье больше, чем раньше.

Грейс пообещала, что будет рядом, пока Эдди не вернется, а Чарли проявил великодушие. Он пригласил меня остаться в шоу и выступать с сольным номером, то есть исполнять тот же номер, который мы танцевали с Эдди, только без него. Разумеется, мое сольное исполнение парного номера было просто смешным, но Чарли был слишком добр, чтобы отправить меня в кордебалет.

Грейс. Счастье до капли

В конце марта, через год после ареста Руби, Ида с вещами отправилась погостить к одной из танцовщиц, а я вышла на улицу и стала ждать приезда Джо. Довольно скоро он выскочил из трамвая и заключил меня в объятия.

В его поцелуе не было ничего братского, это я заметила сразу. Пока мы шли к отелю «Марк Хопкинс», он крепко прижимал меня к себе. Лифт унес нас на девятнадцатый этаж. Когда-то верхний этаж этого отеля был излюбленным местом развлечений для богемы Сан-Франциско. Сейчас же там собирался весь цвет офицерства. Поскольку шла война, мне не только позволили войти, но и не обратили внимания на то, что я была в сопровождении белого.

Джо дал взятку метрдотелю, и нас посадили за столик у окна, из которого открывался захватывающий дух вид на город, на военную базу на острове Сокровищ и огни Беркли-хиллз.

Сделав заказ, мы с Джо сидели и смотрели друг на друга. Он окончил двухлетнюю подготовку и теперь в этой своей форме с крылышками на планке куртки выглядел просто потрясающе. Черты его лица стали резче, а светлые волосы были коротко и аккуратно подстрижены. Улыбка была все та же, но теперь передо мной сидел не мальчик, а мужчина.

— Рад видеть тебя, Грейс, — успел сказать он, но тут к нашему столу подошел какой-то длинноволосый летчик.

— Какая эскадрилья?

— «Летающие рыцари», — ответил Джо. Присоединившиеся к первому летчику приятели схватили его и выдернули с места.

— Мы тоже из «Летающих рыцарей»! Пойдем с нами!

Один из парней смерил меня оценивающим взглядом.

— И эту узкоглазенькую тоже бери!

— Тихо, приятель, — поднял руку Джо. — Это мисс Грейс Ли, и она — моя девушка.

Летчики задумались над услышанным и сочли за благо согласиться с Джо, и все вместе мы отправились к бару.

— Позвольте вас угостить, — предложил Джо.

Компания одобрительно загудела, но кто-то попытался возразить:

— Вот еще!

— Неси командную бутылку! — велел бармену длинноволосый.

Мне тут же объяснили, что любой летчик этой эскадрильи мог прийти в этот бар и попросить командную бутылку, из которой можно было пить сколько угодно бесплатно, но тот, кто выпивал последнее, должен был купить такую же.

Джо коротко познакомился с ребятами, мы выпили. Это оказалось неплохим началом для нашей встречи, потому что альтернативы у нас были сомнительные. О чем мы могли говорить? О Руби? О наших не сложившихся в прошлом отношениях? О войне?

Я была без ума от Джо. Он осыпал меня изящными комплиментами. Я танцевала со всеми пилотами по очереди. В то время в моду входили латиноамериканские мелодии, и меня часами кружили по танцполу под музыку Кармена Кавалларо^[29]. Как только мистер Кавалларо заиграл в более спокойном темпе, Джо вклинился между мной и моим очередным танцевальным партнером со словами:

— Эй, приятель, хватит пытаться увести у меня девушку!

И Джо увлек меня в танец, держа в своих объятиях, подчиняя своему ритму.

Когда мы вышли из клуба, накрапывал дождь. Джо предложил сесть в такси, но мне хотелось подышать свежим воздухом и просто побыть наедине с ним в относительной тишине. Мне хотелось еще немного продлить предвкушение, несмотря на месяцы и годы ожидания того, что произойдет совсем скоро.

Пока мы шли к моей квартире, нам на пути попадались солдаты, отпускавшие предсказуемо грубые шутки по поводу белого и азиатки. Это вполне могло привести к драке, но Джо увел меня прочь, до того как это случилось, сказав чуть осипшим голосом:

— У нас еще есть дела.

Эти его слова заставили меня желать его еще больше.

Когда мы добрались до квартиры, было уже три часа ночи. Мы оба достаточно выпили, но хорошо понимали, что делаем.

В окно спальни стучал дождь, успокаивая и убаюкивая. Мы были оба нетерпеливы и полны страсти, истязая друг друга мукой прикосновений.

— Никому из нас не нужны неприятности, — сказал Джо, отстраняясь от меня.

— Их и не будет, — пообещала я. — Все в порядке. Не останавливайся.

Когда его кожа скользила по моей, когда он касался меня так, как мне давно мечталось, мне казалось, что у нас с ним на двоих одно дыхание.

— Грейс, — прошептал он, приподнимаясь надо мной и заглядывая мне в глаза. — Грейс, малышка, я тебя люблю.

И вошел в меня, не скрывая удовольствия, которое я ему дарила.

Когда все закончилось, мы лежали, обнявшись, счастливые, удовлетворенные, забыв о времени и о том, что нам предстоит.

Следующие несколько дней прошли в блаженстве и неге, и мы только и делали, что не торопясь прогуливались по улицам, держась за руки, и возвращались в спальню, чтобы отдаться страсти.

Но всему хорошему приходит конец. Несколько дней спустя мы прощались, и я умоляла его писать, биться с врагами — и вернуться живым.

Мы с Элен сблизились. Она рассказала, что мечтает в один прекрасный день поселиться в собственном доме с садом. Ей хотелось жить «нормальной» жизнью с Эдди и Томми. Пусть только закончится война.

Мы с Джо не строили планов, но мне не хотелось того, о чем мечтала Элен. Я не могла представить себя без выступлений. Может, я никогда не прославлюсь в Голливуде, но в масштабах этого города я уже была звездой.

Мы с Элен утешали друг друга, когда приходили дурные вести с фронта, и вместе делали все, что могли, чтобы приблизить окончание войны. Читали разные брошюры, рассказывающие, как перешивать на себя мужские костюмы, правильно закупать продукты и делать домашние заготовки. Вот только нам негде было носить костюмы, и у нас не было собственных домов, где можно было бы заниматься консервированием.

Мы с легкостью принимали нормирование по карточкам мяса, кофе и сливочного масла, потому что сами никогда не покупали мяса и почти не пили кофе, да и готовили редко. Я — вообще никогда.

Наверное, мы могли бы начать собирать макулатуру, металлолом, отработанный жир со сковородок, резинки и стручки ваточника, но не знали, как и с чего начать.

— Я не читаю газет, — сказала я однажды. — Где мне брать макулатуру?

— А металлолом? — спросила Элен. — Разве его уже не сдали?

Мы сидели на кровати Элен. Томми ползал по нашим коленям.

— Всеми сковородами и кулинарными жирами ведает мама, — продолжила перечислять Элен. — Она сама все относит в пункт сдачи, потому что так ей кажется, что она помогает Монро.

— У меня есть резинки для волос, — сказала я. — Только они такие маленькие! Трудно себе представить, что они смогут что-то изменить.

Мы продавали бонды, но существовали и другие дела, которые могли делать женщины, и эти дела были куда важнее.

После того как конгресс одобрил законопроект о создании женских батальонов, одна из наших танцовщиц отправилась в учебный центр. Элен этого сделать не могла.

— Томми еще слишком мал, — сказала она. — И я не хочу, чтобы ты туда шла тоже. Что бы мы ни делали, будем держаться вместе, ты сама так сказала.

А в это время китайцы получали работу, о которой раньше не могли и мечтать. Даже женщины, ни слова не знавшие по-английски, могли уйти из мастерских, где работали в нечеловеческих условиях за гроши, и идти подметать полы на судовые верфи. Сестры Мейбл работали чертежницами и фланжировщицами не за двадцать пять центов в час, а в пять раз больше.

— Девица из моего дома работает регистратором на Вспомогательной авиационной базе ВМС в Окленде, — сказала я. — Я бы не отказалась от такой работы.

Но когда я упомянула об этом при Чарли, он поднял меня на смех:

— Моя Восточная Танцовщица будет проводить время, корпя над бумажками? Да ты делаешь для подъема боевого духа наших защитников больше, чем все эти женщины!

Может, Чарли и был прав.

Ирен стала сестрой милосердия. Раз в неделю она нанимала няньку для своих детей, надевала серое платье с белым воротничком и белыми нарукавниками, белую шапочку с красным крестом и шла в военный госпиталь Оук-Нолл. Она водила раненых солдат на рентген; на ближайшем поле для гольфа помогала тем, кому пришлось ампутировать ногу, вновь ощутить равновесие; тем, кто был тяжело ранен, помогала писать письма любимым девушкам. Бедные парни разрывали отношения с подругами, чтобы не становиться «обузой». Вскоре к ней присоединилась и Элен. Вот тебе и «всегда держаться вместе». Я не обижалась на нее, а радовалась, что она нашла себе занятие.

В конце апреля я получила от Джо письмо. Его приписали к аэропорту Хендерсон-Филд на острове Гуадалканал, и он только что вернулся из первого боевого вылета.

«Мне дали Р-38 „Молния“ — как раз то, что я хотел. Немцы называют его „дьяволом с раздвоенным хвостом“, а японцы говорят „два самолета и один пилот“. Он великолепен для бомбардировок в пикировании на бреющем полете и для простых наземных атак. Я выжгу этих негодяев японцев из неба.

Мой первый вылет закончился, я дал врагу прикурить, нанеся самолету повреждения, но все-таки сбить его не смог. Ну да ничего. Этот самолет разрушил больше вражеской авиации, чем какой-либо другой. Мы вычищаем Тихий океан остров за островом, и при следующей встрече у меня все получится.

Грейс, крошка, я вернусь к тебе настоящим асом, даю тебе слово».

В конце он добавил, что любит меня, и написал пару строк, которые я запомню на всю жизнь.

В мае мистер Биггерстаф и Чарли стали готовить новую программу. Ида работала в клубе со дня его открытия, и я убедила ее создать собственный номер. Мы репетировали у нас дома, и я помогла ей придумать костюм: узенькие облегающие шорты из красноватого атласа, куртка того же цвета, открытые кремовые туфли, цилиндр и трость.

Вечером, накануне первого показа ее номера, в город приехал Рэй. Она виделась с ним в перерывах между выступлениями, но Рэй не единственный удостаивался ее внимания: она болтала с молодыми солдатами, сидела у них на коленях, как обычно, и подписывала салфетки, которые они брали с собой на фронт.

В этот раз Рэй казался особенно разозленным, но это лишь подстегивало Иду, и она вела себя все более рискованно. После выступления Рэй и Ида ушли, а мы все двинулись в клуб «Вэрайети».

Я вернулась домой около пяти утра. Мне следовало бы заподозрить неладное, когда я увидела, что дверь в квартиру была открыта нараспашку, но сначала я решила, что Рэй и Ида недавно вернулись или что он только что уехал в свою Висейлию. С улицы донеслись полицейские сирены. Неужели полицейские не понимают, что ночью все спят?

Я закрыла за собой дверь и включила свет. Стены и жалюзи на окнах были покрыты чем-то красным. В нос ударил ужасный солоноватый запах, и у меня перехватило горло. К спальне Иды тянулся кровавый след. Внезапно передо мной появился Рэй, сжимавший в руках покрытый свежей кровью нож. Я была так напугана, что не могла ни двинуться с места, ни закричать.

— Может, я и проиграл, — сказал он странно спокойным голосом, — но хотя бы не дам другим парням победить.

Он шагнул ко мне, я зажмурилась.

Вдруг кто-то ударом вышиб дверь.

— Полиция! — раздался голос. — Бросай оружие!

Офицеры повалили Рэя на пол, а я бросилась в спальню Иды. Она лежала на полу, откинув голову назад, с перерезанным горлом. Руки и ноги были раскинуты под неестественными углами, немигающие блестящие глаза смотрели в потолок.

Весь пол был в крови. Я поскользнулась и упала. Ползком добралась до Иды и тронула ее руку. Она все еще была теплой.

— Ида!

Бесполезно. Она мертва. Джек Мак и один из акробатов, живших этажом ниже, протиснулись сквозь толпу полицейских в спальню.

— Мы услышали звуки борьбы…

— Я вызвал полицейских…

— И я…

— Ида, — сказала я.

И они замолчали. Акробата, казалось, вот-вот стошнит.

Полицейские пристегнули Рэя наручниками к стулу. Я заставила себя остаться с Идой. Джек вскоре вернулся в спальню и не отходил от меня.

Ида была такая веселая, заставляла меня смеяться. А теперь ее не стало, и квартира без нее казалась пустой и безжизненной.

— Посмотрите ящики ее комода, — без конца повторял Рэй. — И вы поймете, что я сделал нашей стране одолжение.

Детективы, оба плотные и крепкие, вошли и быстро осмотрели место убийства. Жестом подозвали стоявших неподалеку полицейских. Они тихо переговаривались, делая пометки в своих блокнотах и время от времени посматривая на меня, Иду и Джека, потом на Рэя и сидящего на диване акробата.

Наконец четверо мужчин в форме согласно кивнули и разошлись.

— Обыщите комнату жертвы! — распорядился детектив и позвал меня.

Джек пошел со мной в гостиную. Детектив бросил на него недобрый взгляд и жестом велел ему уйти.

— Я детектив Коллинз, — сказал тот, что покрупнее. — А это мой напарник, детектив Флинн. Расскажите нам, что случилось.

Мой рассказ был коротким. Я пришла домой, увидела Рэя с ножом, решила, что настал мой смертный час.

Когда я закончила, детектив Коллинз спросил:

— Как хорошо вы знали мисс Вонг?

— Мы жили в одной квартире. Познакомились шесть лет назад, — ответила я. — Мы — танцовщицы из «Запретного города».

— Значит, вы были достаточно близки, — констатировал детектив Коллинз.

Я кивнула.

— А с подозреваемым вы знакомы?

— Его зовут Рэй Бойлер.

— Так вы подтверждаете, что хорошо знали мисс Вонг?

— Да.

— Вы знакомы с ее родителями?

— Нет, но и она не была знакома с моими.

— Что, по-вашему, имел в виду мистер Бойлер, когда сказал, — он посмотрел в свой блокнот, — «может, я и проиграл, но хотя бы не дам другим парням победить»?

— У Иды было много поклонников, — пояснила я. — И Рэй ревновал.

— Вы считаете, что у мисс Вонг была слабость к военным?

Слабость? В колледже я не училась, но догадалась, куда он клонит.

— Мы стараемся поднять настроение нашим ребятам. Если они просят нас потанцевать с ними, мы танцуем. Это наш долг. Мой молодой человек не ревнует, но Рэй был не таким. Он был одержим Идой. Мы все его побаивались и пытались предупредить Иду, но…

Один из полицейских вышел из комнаты Иды с пачкой писем в руках.

— Гляньте-ка на это, детектив.

Детектив Коллинз внимательно просмотрел все конверты, прежде чем снова перевести взгляд на меня.

— Мы переписываемся с солдатами, служащими за границей, — сказала я, чтобы немного прояснить ситуацию. — Это наш долг…

Детектив открыл одно из писем и пробежал его глазами, затем перешел комнату к сидевшему на стуле Рэю. Наклонившись к нему, он о чем-то тихо с ним заговорил. Через несколько минут детективы передали полномочия полицейским и покинули квартиру. Ида все еще лежала на полу, постепенно остывая.

Я дрожала от пережитого, боясь сдвинуться с дивана, на котором сидела.

Через час детективы вернулись. Детектив Коллинз велел полицейским обыскать комнату еще раз.

Полицейские открывали ящики комода Иды, вытаскивали ее одежду, белье. Трусики, лифчики и чулки, как осенние листья, сорванные с деревьев, падали на залитый кровью пол. Ко мне снова подошел детектив Коллинз.

— Давайте начнем сначала, — предложил он. — Как вы думаете, что имел в виду мистер Бойлер, когда сказал, что не даст другим парням победить?

Я повторила то, что сказала пару часов назад. Он провел рукой по волосам и произнес:

— Что же, мы только что опросили ваших соседей. Похоже, у вас в привычке покрывать япошек.

Внутри у меня все сжалось.

— Ваша соседка по квартире, вернее, ваша вторая соседка, была япошкой. И мы должны выяснить, насколько активно она отстаивала интересы японцев и как вы ей помогали.

— Я не понимаю, о чем вы говорите! — возмутилась я.

— Вот, взгляните. — Он протянул мне письма, принесенные из комнаты Иды.

Они были написаны ее родителями из лагеря для интернированных под названием «Манзанар» и отправлены на адрес местного отделения связи до востребования. Ее настоящее имя было Юми Оцуко. Я старалась сдерживаться, но слезы хлынули у меня из глаз. Я плакала не потому, что меня опять обманули, а потому, что знала, какой ужас испытывала Ида все эти годы. Она скрывала, что смертельно боится, что ее обнаружат, возненавидят и отправят в лагерь, а то и убьют. У меня кровь стыла в жилах при мысли, что она жила со мной, по всеобщему мнению, сдавшей Руби властям, стремясь тем самым отвести подозрения от самой себя.

Пресса назвала это дело «Треугольником между Востоком и Западом», что не имело никакого смысла, зато газеты расходились, как горячие пирожки. Адвокат выставил Рэя этаким героем-патриотом, а меня шесть раз вызывали на допрос в ФБР и в Комитет по военным перемещениям.

— Скажите, Юми использовала свою работу в «Запретном городе» для сбора военной информации, чтобы отправить ее в Японию?

— Я знала ее как Иду.

— Она сочувствовала японцам?

— Во всяком случае, мне об этом ничего не было известно.

— А вы сочувствуете японцам?

— Нет!

Я почти не спала. Я была издергана допросами, репортерами, косыми взглядами соседей и, что самое страшное, воспоминаниями о страшной ране на шее Иды и удушающем запахе крови и смерти, которым была наполнена моя квартира. Я не пострадала физически, но я была сломлена. Вернулась прежняя привычка ощупывать руки и ноги после побоев. Все разрешилось, когда Рэй признался, что «давно знал, что Ида была япошкой», но что убил ее на почве ревности, как я и говорила. Перед отправкой в тюрьму он дал последнее интервью, в котором, нисколько не раскаиваясь, объявлял, что она получила по заслугам. Все это сопровождалось предсказуемыми рассуждениями о скрытности и коварстве врага и призывом держать рот на замке, чтобы не раскрывать врагу военных тайн, хотя единственным преступлением Иды было то, что она выдавала себя за китаянку и плохо разбиралась в людях.

Я тоже ни в чем не была виновата, но новости о том, что Ида, моя соседка по квартире, была японкой, распространились со скоростью эпидемии. Танцовщицы и другие артисты стали обращаться со мной холодно. Они никак не могли решить, кем же я была — предателем, потому что все время дружила с японками, или коварным организатором гибели Иды, так же как в свое время ради собственной выгоды избавилась от Руби.

Я была истощена морально и физически. От слез у меня были постоянно опухшие глаза и покрытые красными пятнами щеки. Я похудела и выглядела так плохо, что солдаты перестали приглашать меня к себе за столики. А может быть, они читали обо мне в газетах и не хотели видеть рядом с собой «лицо, сочувствующее врагу». Ко мне вернулось желание немедленно бежать.

Однако я не успела его реализовать, потому что Чарли нанес упреждающий удар. Он меня уволил. Опять!

Я позвонила Максу Филду, и мой агент вывернулся наизнанку, безуспешно пытаясь найти мне роль в кино. А теперь он не смог договориться о моем выступлении в шоу в Сан-Франциско.

— Да, ты известна, — согласился он. — Но я не могу согласовать твои выступления в крупных клубах, таких как «Бимбо», потому что ты китаянка.

— А в Чайна-тауне, как в прошлый раз?

— Не после того, что произошло.

— Но я ни в чем не виновата!

— Ну как же, сначала Руби, потом Ида…

— Но я здесь ни при чем!

— Как скажешь!

А вот это никак нельзя было счесть поддержкой. Я потеряла работу, которую любила. Друзья отвернулись от меня. Агент мне не верил. Меня перестали звать в клубы Чайна-тауна. Даже Элен, которая так часто помогала мне раньше, не знала, что предпринять. Моя карьера и жизнь шли под откос.

— Что же мне теперь делать? — плакала я, разговаривая с Максом.

— Возможно, я смогу найти тебе работу в «Круговороте „Китайское рагу“». Конечно, тебе там не будут платить столько, сколько ты привыкла зарабатывать, но ты уедешь из города, и люди обо всем забудут.

О «Китайском рагу» я и не думала раньше. Артисты-иудеи летом колесили по «Борщовому поясу»^[30]. Чернокожие артисты ездили по «Читлин Сиркат», театрам и ночным клубам Юга, где играли блюзы. А у нас, китайцев, есть «Китайское рагу»: крупные клубы по всей стране приглашали нас, рекламируя как «новинку». Мне эта идея понравилась, потому что сейчас ничто и никто не держал меня в Сан-Франциско.

Никто, не считая Элен.

— Ты обещала, что будешь со мной, — сказала она, когда я поделилась с ней своим планом.

— Да, обещала. Прости меня, пожалуйста.

— Но я же отправилась в Лос-Анджелес специально, чтобы разыскать тебя. И мы вместе вернулись сюда…

— Элен…

— Что я буду без тебя делать?

— Уедешь из дома родителей? Поселишься в своей квартире? — предложила я.

— Я не умею жить сама по себе.

— Но ты же отправилась в Голливуд, — напомнила я.

— Чтобы найти тебя, — повторила она. — И я была с Эдди. — Помолчав, она добавила: — Неужели ты меня действительно бросишь?

Я могла ей напомнить, что она бросила меня, пойдя с Ирен в сиделки, но знала, что она на это скажет. Она служила родине, я же просто нарушала свое обещание быть с ней до возвращения Эдди.

— Я люблю тебя, Элен, — сказала я. — Только Иду убили в соседней комнате с моей спальней. И каждый раз, когда я закрываю глаза, мне видится ее лицо.

— Мы можем снять квартиру на двоих…

Я грустно улыбнулась.

— И как я буду за нее платить? Меня никто не приглашает. Они все думают…

— Не позволяй своим подозрениям становиться реальностью. Ты должна остаться и бороться за себя!

— Мои подозрения уже стали реальностью. У меня нет выбора.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда мы поедем с тобой. Томми уже достаточно подрос.

Но я понимала, что подаюсь в бега и что мне надо изменить направление, в котором сейчас стала двигаться моя жизнь. Я не могла втягивать в это еще и Элен с ребенком.

— Руби меня бы не бросила! — запротестовала Элен, стремясь вызвать во мне чувство вины.

В этом была она вся: любила столкнуть нас с Руби лбами. К тому же разве не она посоветовала мне не отвечать на письмо Руби?

— Пожалуйста, не бросай меня! — умоляла она.

Элен была хорошей и верной подругой, но эта ее потребность в постоянной поддержке тогда казалась мне эгоизмом. Я потянулась к ней и сжала ее руку.

— То, что сейчас происходит, не имеет отношения к нам троим, — сказала я.

— Да, потому что это имеет отношение к твоей карьере, — ответила она и заплакала, что было с ее стороны жестоко, если принять во внимание мои обстоятельства.

Второй раз мне пришлось собирать вещи соседки по квартире, и второй раз это было мучительно больно. Я отнесла вещи Иды в хранилище, чтобы отдать ее родителям, когда закончится война. Только вот что они будут делать с этими блузами в горошек, сетками для волос и сухими бутоньерками, которые ей дарили солдаты?

Я продала и раздала большую часть своих вещей, включая машину. Взяв деньги Руби и свои сбережения, я зашила их за подкладку косметички. Пообещав Элен, что буду писать, я попросила ее отправлять письма на адрес Макса Филда, который будет переправлять их мне, где бы я ни находилась. А потом написала Джо, попросив его делать то же самое. Я не стала рассказывать ему подробностей истории с Идой, о сплетнях и о том, что потеряла работу. Мне надо было взять себя в руки и заняться своими делами. У него и так было довольно тревог.

Письма

«Лагерь для интернированных Топаз, 3 июня 1944 года

Элен!

Да уж, Грейс действительно бросила тебя в трудный час. Вот тебе и подруга! Если она не может заставить себя просто написать мне, то с чего ей напрягаться и помогать тебе? Ну как же так!

Если я когда-нибудь выберусь отсюда, то, надеюсь, вы с Томми приедете меня навестить. И вместе с вами мы можем пуститься в настоящие приключения!

Я наконец-то получила весточку от Йори. 442-я вышла к месту дислокации в прошлом месяце и высадилась в Анцио 28 мая. Судя по тому, что я слышу, дела у них там не очень. Девиз 442-й — „До последнего вздоха“, но я надеюсь, что Йори не наделает глупостей.

Здесь уже настоящий ад — жара под сорок градусов. Земля потрескалась от засухи и похожа на коричневые айсберги. С каждым шагом она хрустит под ногами: хруп, хруп, хруп.

Эти четырнадцать месяцев были настоящим кошмаром. Зимой снег, ледяные дожди, печка-буржуйка и выданная правительством шинель. Весной — неожиданные тропические ливни, потопы, когда голая территория лагеря превращается в одну большую и густую лужу. Грязь в таком количестве налипает на обувь, что мы становимся такими же высокими, как белые. Это наш местный юмор.

Что же произошло со мной! И самое ужасное то, что я успела привыкнуть к этой жизни. Я никогда не вставала с петухами, но сейчас я стараюсь проснуться так, чтобы успеть первой в душ — горячей воды на всех не хватает. После этого колокол созывает нас на завтрак. Потом обед и ужин.

Некоторые здесь достают меня своими восторгами по поводу красоты здешней природы — силуэты кактусов на фоне сумеречного неба, цветы после ливней, сияющие отблески песков, и звезды, видите ли, хорошо наблюдать, когда их не затеняют огни большого города. Чушь это все! Я понимаю, что они стремятся найти хоть что-то положительное в этой дыре, но меня им не переубедить. Я всему предпочту бокал шампанского и огни сцены, которых меня лишили.

Хорошо хоть кино у нас есть. Показывают старье, но это все равно лучше, чем ничего. И танцы. Правда, иногда пятеро девушек оказываются на них в совершенно одинаковых платьях, заказанных через почтовый каталог. И есть развлекательные представления. Помнишь Горо Судзуки? Он здесь, и он все еще выступает комиком. Ты спросишь, какая песня наиболее популярна в нашем лагере? Я отвечу: „Не запирай меня за забором“.

Да, я должна продолжать улыбаться и смеяться!

Честно тебе скажу, не знаю, что бы я делала, если бы ты мне тогда не написала. Ты была единственной, Элен. Это по-прежнему не дает мне покоя. Ни Грейс, ни Чарли, ни кто-то из „пони“, ни парни из оркестра, ни поклонники, у которых раньше слюни текли при моем появлении, — никто не прислал мне ни слова. Только ты.

Мне наконец-то позволили написать заявление на освобождение отсюда. Комитет по военным перемещениям выпускает из подобных лагерей по тысяче человек каждую неделю. Все, что мне нужно, — это найти на воле работу и спонсора. Кого-то из девочек отправили в Мэн и Вермонт, но я не хочу работать какой-нибудь секретаршей, особенно где-нибудь на краю света. Я написала всем авторам статей обо мне в „Лайф“, „Вэрайети“ и „Голливудском репортере“, как, впрочем, и многим другим. Я слала письма крупным держателям ночного развлекательного бизнеса вроде Эдда Салливана, Ли Мортимера и Уолтера Уинчела. Многие из них ответили, что не могут или не хотят мне помочь. Но я не теряю надежды.

Искренне твоя

Руби.

Р. S. Спасибо за наличные. Я куплю на них шампунь и кондиционер. Всяко будет лучше соды, разведенной в воде, которую я использую, чтобы вымыть волосы. Я стараюсь не унывать, но, святые угодники!»

«Сан-Франциско, 10 июня 1944 года

Дорогая Руби!

Мне сегодня тоскливо. Я всю ночь не спала — у Томми была температура. А еще я так волнуюсь за Эдди! Ты видела в газетах фото высадки в Нормандии? Как наши ребята пробиваются по воде к берегу. Как же эти снимки меня напугали! Они напомнили мне то, что случилось на рисовом поле. Я смотрю на эти фотографии, и мне кажется, что я слышу приближение смерти. А вода… я так хорошо помню, каково это, когда тебе холодно и страшно. И этот плеск, и свекор, лежащей в воде вниз лицом… Стоит мне представить себе Эдди в подобных условиях…

А сегодня утром в газетах были фотографии раненых солдат. У некоторых все головы замотаны бинтами, только для носов и ртов оставлены маленькие щелки. А вдруг один из них — Эдди?

Прости за нытье,

Элен».

«Поезд до Денвера, 17 июня 1944 года

Дорогая Элен, здравствуй!

Я сижу в мягком вагоне поезда, двигающегося в Денвер, вокруг солдаты. Они играют в карты, пьют пиво и всячески мешают писать письмо. За окном — мокрый солончак, даже не о чем написать. Говорят, что, как только дорога пойдет в гору, откроются очень красивые виды.

Помнишь, Эдди рассказывал, что актеры — прирожденные бродяги и что, как только ты попадаешь в шоу-бизнес, сразу начинаешь кочевать по всей стране, только бы получить работу? Вот теперь это про меня!

Я начала выступать в отеле „Мейпс“ в Рено. Потом поехала в „Эль-Ранчо“ в Лас-Вегасе, потом в „Ранчо“ в Сиэтле, где успех был огромен! А потом танцевала в клубе „Кловер“ в Портленде. Так что мне удается посмотреть Америку.

Везде, где бы мы ни были, люди горячо поддерживают войну. Собираются с духом и делают все, что от них зависит, для приближения победы. Я тоже вношу свой вклад. После тяжелого выступления я готова быка съесть, но мне удается держать вес не больше сотни фунтов, потому что у меня сложный номер и приходится много путешествовать.

Вот недавно, когда во время интервью меня спросили о фигуре, я сказала, что ем, как птичка. Ну да, как птичка, которая может съесть двух котов.

Другому репортеру я объяснила, что танец — тяжелый труд, но все равно это лучше, чем работа в прачечной. Помнишь, как часто Чарли шутил на эту тему? Ну что же, я с ним полностью согласна.

Вот выдержка из одной из статей обо мне: „Если бы не раса Восточной Танцовщицы, она бы уже без всякого сомнения, была в нью-йоркском „Рейнбоу Рум“ или другом первоклассном кабаре. Она красива, умна и талантлива“.

Ничего, я туда тоже доберусь! Я так рада, что решилась на это, Элен, хоть и очень по тебе скучаю. Пожалуйста, поцелуй Томми от моего имени. Когда будет возможность, напиши мне об Эдди. Мне очень хочется знать, как у него дела.

Твоя подруга

Грейс.

Р. S. Чуть не забыла: я же тут встретилась с „Веселым Маджонгом“! В Лас-Вегасе! С ума сойти, правда? Они тоже колесят по дорогам, все еще пиная гонг!

Р. Р. S. Почему ты мне не пишешь? Неужели все еще злишься?»

«Где-то в Тихом океане, 23 июня 1944 года

Грейс, милая!

За последние несколько месяцев я увидел, сделал и понял больше, чем представлял себе возможным. Я тебе рассказывал о наших наземных командах? Тут у нас китайцы, мексиканцы, поляки, ирландцы и негры, работаем все вместе. Мы можем быть не похожими друг на друга, но едим одну и ту же дурную баланду, выполняем одни и те же сомнительные приказы, страдаем от одной и той же треклятой жары и сырости, и нас даже жрут одни и те же москиты, потому что мы сражаемся под одним флагом, защищая одну и ту же страну. Когда это все закончится, наша страна будет совсем иной. Вот только ты не вздумай меняться! Я хочу, чтобы моя девушка оставалась именно такой, как была!

Детка, когда я вернусь, мы не будем выходить из спальни.

С огромной любовью,

Джо».

«Лагерь для интернированных Топаз, 24 июня 1944 года

Элен!

Ты не поверишь, что мне сегодня пришло по почте! Письмо от Ли Мортимера, редактора отдела ночных развлечений „Нью-Йорк Дэйли Мирор“! Он написал: „Куда-то подевались все японские куколки, оставив игривых джентльменов вроде меня в печальном одиночестве“. Правда, смешно? Выходит, он большой любитель азиатских девушек. Он уже пару раз женился на таких. Написал, что давно был моим поклонником благодаря „Лайф“ и пожаловался, что я жила слишком далеко, чтобы он мог насладиться удовольствием от моей компании. Он станет моим спонсором и сразу же возьмет меня в Нью-Йорк! Правда, „сразу“ в современных условиях может растянуться на месяцы, но я все равно в восторге!

А теперь самый важный вопрос: как там Эдди? Ты ничего не слышала о том, когда его могут демобилизовать? Я уверена, что с ним все в порядке, иначе и быть не может. Он же такой ловкий, увернется от всех пуль! Да, я стараюсь относиться ко всему с юмором, но иначе не выжить.

Твоя, пока не затопит кухню,

Руби».

«Где-то в Тихом океане, 27 июня 1944 года

Драгоценная Грейс!

Я тебе не рассказывал, как жарко в кабине Р-38? Мы с ребятами раздеваемся до нижнего белья, оставляя только кеды и парашюты, чтобы выпрыгнуть, когда будет позволять высота. Мы не можем обогнать „Зеро“, когда летим низко, но можем взлетать выше их, и наши снаряды намного лучше иэффективнее.

Грейс, я хочу, чтобы ты знала: если у меня откажет двигатель или будет не уйти от нападения, я могу сбросить топливные баки и обогнать япошек на пути назад, к авиабазе. Не волнуйся за меня, малышка.

А вот я ужасно волнуюсь о том, как ты там путешествуешь. Что, если ты встретишь парня, которого не призвали в армию, скажем, из-за плоскостопия? Держу пари, богатеи встают в очередь, только бы увидеть тебя. Не забудь меня! Отправляясь в каждый полет, я мысленно беру тебя с собой.

С огромной любовью,

Джо.

Р. S. Получил все твои письма и посылки. Ты точно знаешь, как напомнить парню, за что именно он сражается».

«Поезд до Сент-Луиса, 10 июля 1944 года

Милый Джо!

Недавно мне пришлось прятаться от торнадо. Я уже забыла, как сыро в центральных штатах. Гадость какая!

Ты тоже, наверное, об этом забыл, или в кабине самолета жарче, чем в этих местах? Мне это кажется невероятным, но что я знаю о мире!

Скучаю по тебе. Молюсь о том, чтобы ты был осторожен. Пообещай, что вернешься ко мне.

Навечно твоя

Грейс».

«Поезд до Чикаго, 12 июля 1944 года

Дорогая Элен!

Кто еще остался в Сан-Франциско, кроме тебя и Томми? Я столкнулась с Джорджем Лью, сестрами Лим, Джеком и Ирен Мак и двумя их детьми. Должна признаться, что эти ребята до сих пор выступают так, что у меня мурашки бегут по коже.

„Веселый Маджонг“ и сестры Лим по большей части не обращают на меня внимания, а вот Джордж — король ехидства и злословия. Если хочешь знать, он спит с кем попало.

Он никак не может определиться, в чем ему больше всего нравится меня обвинять: в том, что я сдала властям Руби или что укрывала двоих японок.

Джек и Ирен терпят меня, потому что я хорошая нянька для их детей. Передай Томми спасибо, что научил меня игре в веревочку!

Ты мне так и не написала. Почему?

Твоя подружка по переписке

Грейс».

«Где-то в Тихом океане, 13 июля 1944 года

Грейс, милая!

У меня всего пара минут. Какой был напряженный день! Я сбил два „Зеро“! Здесь полно классных пилотов, и мне надо соответствовать.

Скучаю по тебе до безумия. И почему я не догадался попросить тебя встретиться со мной в Уиннетке, когда навещал своих стариков? Мы могли бы взять у отца машину и доехать до Ниагарского водопада. В этом мире никогда не знаешь, что может случиться в следующую минуту.

Скучаю по тебе, милая.

Люблю, люблю, люблю.

Джо».

«Поезд до Сидар-Рапидс, 23 июля 1944 года

Джо, любимый!

Твои слова согревают мне сердце и заставляют его петь. Может, это и прозвучит излишне слащаво, но именно так и должна говорить любовь.

Я тоже тебя люблю. Я полюбила тебя с первого взгляда. Мы потеряли уйму времени, но теперь я твоя, а ты мой.

Ниагарский водопад! Ах, Джо! Я так счастлива!

Я только что закончила выступать в Омахе с Дороти Той, с первой и единственной китайской Джинджер Роджерс. Я тебе когда-нибудь говорила, что она — мой кумир? Когда-то я смотрела фильмы с ее участием в Плейн-Сити. Ее партнер Пол Уинг был призван в армию четыре месяца назад и сейчас воюет в Европе в танковых войсках, поэтому Дороти пригласила сестру составить ей компанию в „Китайском рагу“. Я сказала ей, что хоть мы и не встречались, но жили в Сан-Франциско в одном доме. Надо было ей рассказать, что она меня вдохновляла все эти годы. Она милейшая женщина! Это она посоветовала мне включить в мой номер пару песен и несколько слов. Так что теперь мое выступление начинается так: „Я приехала из такого маленького города, что там не было своего китайского ресторана“. Это веселит публику.

Вот я тут болтаю без умолку, а мне больше всего хочется поцеловать тебя и сказать, как сильно я тебя люблю.

Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!

Думаю о тебе каждый день.

С любовью,

Грейс».

«Поезд до Сидар-Рапидс, 23 июля 1944 года

Дорогая Элен!

Джо любит меня, а я люблю его. Вот только я не до конца честна с ним. Он не понимает, на что похожи эти гастроли.

Большую часть времени я совершенно одна, переезжаю из клуба в клуб, из города в город, иногда выступаю возле военных баз. Я встречала множество Девушек Победы, готовых отдаваться любому военному. Я не имею с этим ничего общего, но боюсь, что Джо начнет воспринимать мои занятия именно в таком свете.

У меня почти нет друзей, зато много свободного времени, которое я трачу на чтение журналов и кино. Реклама призывает женщин трудиться на благо страны, в то же время оставаясь женственными, ожидая возвращения своих мужчин. Неужели эти журналисты не понимают, что мы меняемся?

Я смотрела фильмы, которые превозносят храбрых вдов. Если, не дай Боже, что-нибудь случится с Эдди, я знаю, что ты будешь сильной и храброй. Вот только что будет с твоим исстрадавшимся сердцем? Об этом создатели подобных фильмов не подумали.

А еще тут ведется борьба с Девушками Победы. Борцами выступают мужчины из Вашингтона, что довольно подло с их стороны. Женщин, таких как мы, работающих в клубах и барах и ухаживающих за нашими солдатами, обвиняют в проституции. Мы, оказывается, устраиваем оргии. Уму непостижимо! Раньше к нам относились иначе. Мне от этого ужасно противно.

По слухам, одна Девушка Победы за ночь вступает в связь с пятьюдесятью или более мужчинами! А эта статья в „Лайф“, ты ее видела? Автор пишет, что одна заразная Девушка Победы может причинить больше вреда, чем взрыв 500-фунтовой бомбы, сброшенной на тренировочный лагерь. Какая несправедливость! И каждый раз, когда я об этом думаю, у меня все внутри переворачивается: можно подумать, ребята-военные здесь ни при чем. Да они же сами все это и инициируют! Ты думаешь, их кто-то в чем-то обвиняет? Нет! Наоборот, им говорят, что им необходим секс, чтобы потом их ничто не отвлекало от службы! А если девушку проверят и найдут у нее венерическое заболевание, то ее могут и задержать. Вот только как надолго? На месяцы? Годы? Так что вот какая у меня новость. И есть еще одна. Я немного соврала, когда писала Джо. Это касается Дороти Той. Да, я наконец-то с ней познакомилась! Рассказав ему об этом, я скрыла, что эта китайская Джинджер Роджер на самом деле никакая не китаянка, а японка. Она как раз выступала с Полом в Нью-Йорке, когда Эд Салливан, журналист, специализирующийся на сплетнях в „Нью-Йорк Дэйли“ объявил об этом во всеуслышание. Ну, выдал ее, короче. Вот она и присоединилась к „Китайскому рагу“, отправившись в турне по городам и весям, где, как она говорит, китайцев и японцев никто и в глаза не видел. Там она просто „азиатка“. Я бы никогда не смогла написать такое Джо, но в то же время я не хочу, чтобы он и меня считал лгуньей, как Руби.

Позвонил Макс, сказал, что ему становится все труднее находить для меня выгодные контракты. Что же ждет меня дальше? Сидар-Рапидс и Де-Моин?

В общем, после того, как я засыпала его вопросами, почему меня мало приглашают, он все рассказал. Оказывается, Джордж Лью оговорил меня не только в гримерках, но и в головных офисах. Я сказала, что ничего не делала, чтобы заслужить эту репутацию, но Макс повесил трубку.

Если я не могу работать в Сан-Франциско и он не может найти для меня контрактов, что же мне делать?

Ты не отвечаешь на мои письма. Что ты слышала об Эдди? А о Монро? Он тоже обещал писать, но я не получила от него ни слова.

Прости, что вышло так длинно, но мне действительно нужен твой совет.

Твоя подруга по переписке

Грейс».

«Военный лагерь для интернированных Топаз, 30 июля 1944 года

Элен!

Вчера здесь было почти пятьдесят градусов! Весь полдень я пролежала на цементном полу в уборной. Это самое прохладное место во всем лагере. Маленькие девочки тоже любят там играть. И они убедили меня поиграть с ними в камешки!

А если ты пришел туда по нужде, тебе стоит сначала хорошенько пнуть унитаз. Потому что там сидят скорпионы!

Я побывала уже во всех столовых в поисках чего-нибудь съедобного, но у меня ничего не вышло. Нас тут кормят какой-то несуразицей: спагетти и рисом в одном блюде! Люди тут толстеют, но мне это не грозит. Я не могу это есть.

Иногда я хожу к забору просто посмотреть на пустыню. Там негде спрятаться, некуда идти и невозможно выжить, даже если удастся отсюда бежать. Я спрашиваю себя: почему они нас так ненавидят? Что я сделала такого ужасного и непростительного, что за это они заперли меня в лагере?

Как ужасно ощущать собственную беспомощность!

Проходя по утрам мимо школы, я слышу, как дети читают присягу и поют „Боже, храни Америку“. Но если мы спрашиваем начальство, как долго тут еще сидеть, нам ничего не отвечают. Давайте, мистер Цензор, вымарайте эту строку!

Твоя Руби.

Р. S. Спасибо за крем! „Пондс“, мыло „Камэй“ и вазелин! Это просто чудо».

«Сан-Франциско, 4 августа 1944 года

Дорогая Грейс!

Жаль, что именно мне приходится сообщать тебе плохие новости о Монро. У него тяжелейшая крупозная пневмония. Он медленно умирает в госпитале Уолтер Рид. Военные медики лечат его каким-то экспериментальным пенициллином. Они написали маме и папе, что у него почти нет шансов выжить. Он может промучиться несколько месяцев, даже с этим новым лекарством, и все равно потом умереть. Нам остается только молиться…

В доме все удручены. Папа не выходит из кабинета. Мамы никогда нет дома. Раз уж мы ничего не можем сделать для Монро, потому что он так далеко, она стала сестрой милосердия. Забота о чужих сыновьях дает ей веру, что где-то там другая мать заботится о Монро.

С уважением,

Элен».

«Военный лагерь для интернированных Топаз, 6 августа 1944 года

Элен!

У МЕНЯ ПРЕКРАСНЫЕ НОВОСТИ! Наконец-то я получила разрешение покинуть этот лагерь, просидев здесь всего лишь семнадцать месяцев!

Ли Мортимер прислал мне денег на билет и даже нашел мне в Нью-Йорке агента. Здесь все наперебой меня учат: не говори по-японски, когда выйдешь за пределы лагеря. Не проблема! Не собирайся в группы, где будет два или более японца. Совсем не проблема! Не привлекай внимания к себе и не порти жизнь другим. А вот тут у меня есть некоторые возражения.

Я как раз намерена привлечь к себе очень даже много внимания, вот только надеюсь, что мне не придется портить кому-либо жизнь.

Хочешь знать, о чем я думаю? О новой одежде! О том, что снова буду хорошо зарабатывать!

Я отсюда уезжаю!

Следующее письмо я напишу тебе из Нью-Йорка!

Потом сообщу подробности.

Руби».

«Театр „Фокс“, Детройт, 10 августа 1944 года

Дорогая Элен!

Наконец-то я получила твое первое и такое грустное письмо. Мне так жаль Монро! Я ужасно тебе сочувствую. Это так несправедливо! Монро всегда был так полон жизни и всегда имел свою точку зрения. Помнишь, как он взял меня с собой на акцию протеста против отправки металлолома в Японию? Тогда он мне показался слишком серьезным, но сейчас мы все видим, как он был прав.

Как бы мне хотелось, чтобы вся страна тогда прислушалась к тому, что говорил Монро и другие активисты!

Если есть что-то, что я могу для тебя сделать, — пожалуйста, напиши.

Ты все время в моих мыслях.

Грейс».

«Сан-Франциско, 14 августа 1944 года

Дорогая Руби!

Прекрасные новости! Я счастлива за тебя. Ты получила мое письмо о Монро? Может, оно затерялось где-то в пути? Или ты уже уехала из лагеря? Если так, то ты его и не получишь. У Монро крупозная пневмония. Говорят, он не выживет. Если бы он был ранен и погиб на поле боя, было бы это хуже его пневмонии? И насколько плохо то, что я больше беспокоюсь об Эдди, чем о родном брате? Насколько плохо то, что я предпочитаю быть дома, с детьми, провожать их в школу и помогать делать уроки, а не ухаживать за ранеными, как мама? Я больше не могла видеть ребят, потерявших руки или ноги, обожженных, израненных.

Пожалуй, мне стоит закончить письмо сейчас, пока я не начала себя жалеть.

Элен».

«Поезд в Буффало, 15 августа 1944 года

Дорогая Элен!

Подозреваю, что и это письмо окажется длинным, и заранее прошу у тебя за это прощения. Мне надо слишком многое тебе рассказать и о многом тебя попросить. Если бы ты только знала, как мне тут одиноко! И как бы мне хотелось вернуться домой, в Сан-Франциско, в „Запретный город“, к друзьям, к ТЕБЕ!

Больше писем я от тебя не получала. Не знаю, что это значит. Может быть, о Монро есть какие-то новости, о которых ты мне не говорила?

А теперь обо мне.

Я не стала спрашивать об этом в предыдущем письме, но мне очень нужен твой совет по поводу Джо. Ты не очень радовалась, когда он сделал предложение Руби. Я тоже азиатка, а он белый. Тебе не нравится, что наши дети будут полукровками? Ты же сама использовала это слово. Или ты обеспокоена тем, что я превратилась в нехорошую женщину?

Вчера я закончила выступление в театре „Фокс“ и так устала, что пошла в гостиницу прямо в гриме. По пути услышала за спиной чьи-то шаги. Я так не боялась с той ночи, когда мне навстречу вышел Рэй с окровавленным ножом. Я была просто в ужасе!

Каждый раз, когда я останавливалась, человек, преследовавший меня, останавливался тоже. Я собрала волю в кулак и метнулась в аллею. Там я спряталась за мусорные баки и стала молиться, чтобы рядом не залаяли собаки.

Добравшись до своего номера, я подперла дверь стулом. Я не спала ни секунды, всю ночь прорыдала.

Извини за почерк, все еще не могу прийти в себя.

Поезд почти пуст, и от этого мне еще более одиноко.

Сегодня утром я собрала вещи, чтобы поехать в Буффало, и в холле гостиницы наткнулась на Джорджа Лью. Он приехал, чтобы выступать в театре „Фокс“ на смену мне. Я все еще была так потрясена тем, что случилось, что все ему рассказала. Я ждала от него сочувствия, но он во всем обвинил меня!

— Ты, черт побери, виновата сама, если вышла из театра в своем сценическом гриме! Если ты выглядишь как Девушка Победы, то мужики будут обращаться с тобой соответствующим образом.

Во всем виновата сама? Всю свою жизнь я слышу одну и ту же песню. Отец, когда извинялся за то, что бил меня, всегда говорил, что я его вынудила это сделать.

Как, интересно, я могла вынудить его бить меня и пинать ногами? А в чем моя вина в истории с Руби?

Джордж — скотина! Он ничего не знает ни обо мне, ни о моей жизни.

Клянусь никогда больше не выходить из клуба, не переодевшись. Хотя вряд ли это защитит меня от таких людей, как отец или Рэй.

Мы подъезжаем к станции, мне надо идти, напишу из отеля.

Заселилась. Продолжаю письмо.

Только что дала интервью местной газете. Корреспонденты замучили меня одним и тем же вопросом: каково это молодой женщине быть постоянно в разъездах, вдали от семьи и друзей? Обычно я отвечаю, что таким образом я помогаю сплотить тылы в военное время, но на этот раз я сказала, что это моя работа. Я еду, выступаю. Иногда все получается хорошо, а иногда не очень. Я могу что-то забыть. Как я могу забыть номер, который повторяю вечер за вечером, недели напролет? А так: я боюсь опоздать на поезд, должна выстирать белье, перед тем как лечь спать. Я думаю о матери, которую не видела и с которой не разговаривала уже несколько лет, о войне, о красивом платье на женщине, сидящей за вторым столиком справа, и о том, сколько оно может стоить.

Я легко могу что-то забыть, а на следующий вечер выступить прекрасно.

Я объяснила интервьюеру, что не могу позволить себе убиваться по поводу каждой ошибки, иначе не выживу в этом бизнесе.

А вот о маме я часто думаю в последнее время. Захочет ли она меня видеть? А отец? Начнет ли он снова драться? Как-то мне грустно от всего этого…

Пожалуйста, передай от меня приветы родителям и скажи им, что я молюсь о Монро. Целуй и обнимай от меня Томми.

Твоя подружка по переписке

Грейс».

«Где-то в Тихом океане, 20 августа 1944 года

Дорогая Грейс!

Прости, что долго не писал. Сослуживцы мои в восторге от фото и вырезок, которые ты прислала: „Ты отхватил себе самую знаменитую куколку, везунчик!“

Они решили, что ты та, кем не являешься, и все время стараются ткнуть меня в эти подозрения носом.

Я теперь настоящий ас. Пару дней назад сбил пятый японский самолет, а сегодня выдавил один из неба. Я видел лицо пилота, когда тот понял, что ему некуда деваться.

Недавно подбили В-17 моего приятеля. Самолет загорелся и упал в джунгли, недалеко от базы. Погибли все. Хорошие ребята, все до одного.

Я тут думал кое о чем, Грейс. Я люблю тебя, но мне надо сосредоточиться на выполнении своего дела.

Удачи тебе!

Джо».

«Поезд до Алтуны, 30 августа 1944 года

Джо, любимый!

Ты меня стыдишься? То, что происходит между нами, — особое чувство. Не позволяй парням над собой шутить.

Я знаю, тебе там нелегко, но ты, главное, помни: я жду тебя. Так что, пожалуйста, пиши. Ты меня пугаешь.

Я буду любить тебя вечно.

Грейс».

«Где-то в Тихом океане, 15 сентября 1944 года

Открытка:

„Только что сбил номер семь. Ты молодчина, Грейс, и всегда ею останешься. С нетерпением жду встречи после войны“».

«Поезд на Форт-Уэйн, 1 октября 1944 года

Дорогая Элен!

Я плачу, пока пишу тебе эти строки. Джо прислал мне всего лишь открытку и даже не потрудился ее подписать! Ох, Элен, я так его люблю! Что мне делать?

Грейс».

«Нью-Йорк, 2 октября 1944 года

Элен!

Ничего у меня не получается так, как я запланировала. Я таки добралась до Нью-Йорка, и это было здорово. Ли Мортимер тоже был великолепен. Сэм Бернштайн, мой новый агент, договорился о моем выступлении в клубе, где я и исполнила номер с шаром. Надо сказать, что на фоне других артистов я выглядела бледно.

Как же мне повредило пребывание в лагере! А жители Нью-Йорка? Кажется, они повидали все на свете или считают, что уже повидали, потому что лишь отметили „пару буферов“, а потом вернулись к своим мартини и перестали обращать на меня внимание.

Сэм и Ли хотят, чтобы я поехала в турне с „Китайским рагу“, чтобы снова вернуться в строй. На Запад, понятное дело, я ехать не могу. Они считают, что безопаснее всего будет на Юге, где очень мало кто видел живого японца. И я буду зарабатывать по четыреста долларов в неделю, что очень даже хорошо.

Я обещала, что, когда выберусь из Топаза, мы будем вместе. Поедешь со мной моей костюмершей?

У нас все будет лучше всех.

Руби».

«Поезд до Флинта, 3 октября 1944 года

Дорогая Элен!

Жизнь умеет подавать крученые мячи. Вчера позвонил Макс и предложил присоединиться к Джорджу Лью и комедийному дуэту „Минг и Линг“ для выступления в Атланте. Я тут же подумала об Эдди: помнишь, как он говорил: „Север, запад, восток и на холме росток“? Он всегда боялся Юга, говорил: „Я не черный, но я и не белый“. Я тоже! Так что я отказала Максу, но он продолжал настаивать. Сказал, что шоу называется „Китайское варьете“ или „Китайское веселье“. Владельцы клубов собираются рассылать рекламу с девизами: „Азия — это весело! Это песни, искрометные шутки и потрясающие танцы!“

Я категорически отказалась работать с Джорджем Лью. Я больше не желаю слушать его ядовитые реплики. Должно быть, он так же стеснен в средствах, как и я, если согласился работать со мной. Я все равно отказалась. И тогда Макс выдал последний козырь. Знаешь, кто еще будет участвовать в этой программе? Руби! Она вышла из лагеря! Я так рада! Она будет выступать как Принцесса Тай. Кажется, они считают ее настоящей китайской принцессой. Как здорово, что я снова увижу ее, а совместная работа поможет мне восстановить мое доброе имя!

Есть ли вести о Монро? Что вообще нового?

Я больше не получала ни слова от Джо, если тебе интересно. Поверить не могу, что позволила ему снова разбить мне сердце.

Твоя подружка

Грейс.

Р. S. Чуть не забыла. Клуб предложил исключить из программы Джорджа, если я стану гвоздем программы. Хм, до чего же трудное решение…

Выкуси, Джордж!»

Телеграмма «Вестерн Юнион»

5 октября 1944 года

«Макс я согласна тчк можешь сперва сделать мне одолжение тчк найди мне выступление рядом с моим родным городом тчк я хочу повидать мать тчк».

Грейс. Голос, как музыка ветра

Лучшее, что смог найти мне Макс, было три недели выступлений перед показом фильмов в Цинциннати. После этого он отправил меня в Коламбус и там устроил всего одно выступление, соло, где был только мой номер.

— Развлекайся, — сказал он. — Потому что после праздников в Атланте я для тебя ничего не нашел.

Мне было так страшно, что я не знала, как приступить к намеченному. Когда я добралась до Коламбуса, от дома меня отделяли только двадцать четыре мили. Я наняла машину с водителем, чтобы доехать до Плейн-Сити, где не появлялась шесть лет.

Я отправляла матери деньги, но сдержала обещание не писать. Не переписывалась я и с мисс Миллер. И вот сейчас у меня был шанс показать им, чего я добилась.

Я по-прежнему панически боялась встречи с отцом. Годы не изменили моего отношения к нему.

Вдоль шоссе лежали кучи грязного снега. Я проезжала по городам, похожим друг на друга, с деревянными домами, величественными церквями и малоинтересными магазинами. Я уже успела забыть пронзительное одиночество, которым веяло от пустынных центральных площадей и безлюдных аллей. Сидя на заднем сиденье автомобиля, в мехах и с идеальным макияжем, я была как на иголках.

Железная дорога, элеватор, автозаправка, билборды, рекламирующие «Апельсиновое удовольствие», моторное масло «Квакер Стейт» и стоянка для трейлеров, отмечающая въезд в Плейн-Сити. Я выпрямилась и сжала кулаки.

— Остановите возле банка! — сказала я водителю. — Последнюю пару кварталов я пройду пешком.

Он остановился, обошел машину и открыл дверцу рядом со мной. В Плейн-Сити так никто не делал, и я чувствовала на себе любопытные взгляды из-за занавесок. Меха хорошо защищали меня от ветра, а вот обувь скользила. Снег и лед — вот уж по чему я совершенно не скучала. Я опустила голову и пошла вперед. Представительство завода Форда все еще работало, витрины магазинов были украшены к Рождеству, лавка мясника призывала заказать индейку к празднику. Реклама зимнего концерта мисс Миллер тоже была на месте.

Впереди в сумерках светилась неоновая вывеска: «Прачечная мистера Ли». Я подошла к ней и остановилась перед окном.

Я ожидала увидеть отца, гладящего тяжелым утюгом рубашку, но увидела кого-то белого. Человек работал на паровом валике и громко пел. Он прижал крыло отпаривателя, зафиксировал его на месте рычагом, и вокруг него заклубился пар.

Прачечная выглядела совершенно иначе, современнее. Должно быть, родители ее продали. Но если они ее продали, почему не сменили название? Я сделала глубокий вдох и вошла.

Увидев меня, мужчина широко улыбнулся, затем потянулся к радио и выключил его. Когда он вышел из-за отпаривателя, я увидела, что у него нет руки. Наверное, ветеран войны.

— Грейс? — Его улыбка стала еще шире. — Грейс!

Я неуверенно кивнула.

— Я Генри Биллапс. Помнишь меня?

Генри Биллапс! Илса, одна из злобной троицы, помнится, сходила по нему с ума. И посмотрите, что стало с ним сейчас: однорукий, работает в прачечной. Как грустно!

— Конечно, я помню тебя! — сказала я, улыбнувшись дежурной улыбкой артистки. — Но что ты тут делаешь? Прачечная теперь принадлежит тебе?

Он от души рассмеялся.

— Шутишь, Грейс! — Он помолчал. — Последнее время я не слишком полезен на отцовской ферме. Так что твоя мама наняла меня.

Его наняла мама?

— Все это, — Генри жестом показал на комнату, — стало возможным благодаря ей. Сразу после Перл-Харбора твоя мама отдала большую часть утюгов, когда мы собирали металлолом. Она могла лишиться прачечной, но как-то выдержала. А потом взяла меня на работу, когда все остальные от меня отвернулись. Ей был благодарен весь город. Теперь ее дело развивается. У кого сейчас есть время стирать собственную одежду?

Он смотрел на меня, ожидая реакции, но я была настолько ошеломлена, что не знала, что ответить.

— А ты боец! Помимо денег, которые ты присылала, ты смогла помочь этому делу больше, чем мы с твоей мамой.

— Я?

Откуда ему было столько известно о моей семье? Откуда он знает, что я отправляла деньги? Как странно!

Он дернул большим пальцем в сторону стены за кассой, где висел плакат с рекламой программы, в которой я буду выступать в Коламбусе. Я там была изображена в кимоно, похожем на японское, и в дурацкой шапочке: «Восточная Танцовщица, звезда сцены и экрана».

Я была потрясена.

— Мы собираемся посмотреть твое выступление в субботу вечером. Это все твоя мама придумала. Туда едет практически весь город. Преподобный Рейнольдс собрал с паствы купоны на топливо, чтобы мы могли все вместе поехать на автобусах. Твоя мама хотела сделать тебе сюрприз. Но, похоже, это ты ей его сделала.

Я едва понимала, о чем он говорит.

— Где она? — спросила я.

Генри жестом указал наверх. Я так радовалась тому, что увижу маму, но при мысли об отце сходила с ума от страха. Вот открылась дверь, и передо мной появилась мама. Она помолодела!

— Грейс, милая, я всегда надеялась, что ты вернешься домой, но никогда не ждала этого.

Когда я услышала ее похожий на музыку ветра голос, я расплакалась. Она притянула меня к себе и крепко обняла. Наконец она меня отпустила и, чуть отстранившись, стала меня внимательно рассматривать. Я тоже смотрела на нее. На ней была льняная блуза, заправленная в брюки, волосы повязаны косынкой. Она выглядела сильной, здоровой, как клепальщица в Сан-Франциско. И меня опять поразило, насколько моложе она выглядела. А потом я поняла, что все дело в том, что она была счастлива. Я заглянула ей через плечо, в комнату. Все выглядело в точности, как раньше, вот только за столом не было видно отца.

— Его здесь нет, — сказала мама. — Он умер. Заходи! Нам о стольком надо поговорить.

Она втянула меня в комнату и жестом пригласила сесть, наливая кофе. Я смотрела, как она добавляет туда сливки и сахар, и понимала, что она сейчас шикует, — обычно в этом доме все было подчинено строгой экономии. Потом она села напротив меня, и мы снова стали смотреть друг на друга, внимательно подмечая мельчайшие изменения.

— Мне хочется так о многом тебя спросить, — сказала она.

— У меня тоже есть вопросы. — Я прикусила губу. — Но наверное, сначала расскажи мне об отце.

— Чуть больше года назад мы ужинали, вот на этом самом месте, — поведала она спокойным голосом. — Он сказал, что устал, и пошел в спальню. К тому времени, как я туда пришла, он уже был мертв. Доктор Хэвенфорд сказал, что у него не выдержало сердце.

Это известие привело меня в смятение. Речь шла о моем родном отце, без которого меня не было бы на свете, но который слишком часто причинял мне боль. Тем временем рука мамы накрыла мою.

— Доктор сказал, что я должна была благодарить небеса за то, что он не страдал.

Я подумала над этим, потом ответила:

— Мне жаль, мам, но я не могу его простить.

Она убрала руку и, проведя пальцами по столу, положила ее себе на колени.

— Ты никогда не понимала отца. И не знала, как он любил тебя и как тобой гордился.

— Как ты можешь это говорить? Ведь ты видела все своими глазами! — Я обвела жестом комнату.

На меня обрушились воспоминания о том, как я билась о мебель и падала на пол. Я до сих пор не могла смириться с тем, что мать никогда не защищала меня.

— Я хочу тебе кое-что показать, — сказала мама. Она пошла к шкафу и достала альбом. — Он собирал вырезки из газет, после того как ты уехала.

Я открыла первую страницу. Там была фотография девушек-«пони» в день открытия «Запретного города». Я быстро пролистала весь альбом. Каким-то образом отец нашел почти все статьи и обзоры обо мне.

— Как? — спросила я.

— Мы увидели тебя в кинохронике, — ответила мама. — И папа позаботился о том, чтобы каждый в городе знал, что твоя мечта сбылась.

Я вспомнила тот день на пляже, когда мы с девочками танцевали на песке, и попыталась представить себе, как мой отец смотрел на это в темном зале в Риальто.

— Нет, — покачала я головой, отказываясь верить в то, что она мне говорила. — Ты ошибаешься. Отец не мог мной гордиться. Я стала именно тем, что он ненавидел.

— Помнишь ночь, когда ты уехала?

— Я ее никогда не забуду. Он назвал меня шлюхой…

— «Как твоя мать». — Мама смотрела на меня спокойным ясным взглядом. — Он сказал тебе правду. Давным-давно я была «цветком ивы» — проституткой. И как только эти слова слетели с его губ, я поняла, что он больше не может хранить этот секрет. Мы не хотели, чтобы ты узнала правду, и, конечно же, он беспокоился, как бы ты не пошла по моему пути.

Я никак не могла прийти в себя от потрясения.

— Нет смысла и дальше хранить эту тайну, — спокойно продолжила мама. — Я родилась в Китае, как мы тебе и рассказывали. Только мои родители продали меня, когда мне исполнилось пять лет. Может, чуть раньше или чуть позже.

— Ты попала сюда через остров Энджел? — Неужели это первое, что мне захотелось уточнить? Должно быть, потрясение оказалось слишком сильным.

— Когда я приехала сюда, об острове Энджел никто не слышал. — Ее глаза метнулись к потолку. — В то время никто не обращал особенного внимания на приезжающих, но я смутно припоминаю что-то вроде собеседования. Потом меня отправили в Айдахо, где я работала на владельца магазина и его жену. Они были американцами, почему я и разговариваю без акцента. Как и ты, я не видела китайцев, пока не подросла. Джонсоны стали мне почти родителями, но, когда мне было двенадцать лет, они умерли от тифа. После этого горожане отправили меня в Сан-Франциско, потому что китайская сирота была никому не нужна.

— Мне было страшно, когда я поехала в Сан-Франциско, — сказала я, все еще не справляясь с мамиными откровениями. — А ведь я была намного старше. И куда ты попала? В Союз молодых христианок?

— Его тогда не было. Это все произошло через год после землетрясения и пожара^[31]. Меня подобрала банда и отправила в публичный дом на Бартлет-аллее.

— Ох, мама…

— Жизнь была тяжелой. — Она склонила голову и слабо улыбнулась.

— Как ты оттуда сбежала?

— Человек, державший бордель, сказал, что я могу выкупить свою свободу за пять тысяч долларов, или он продаст меня китайскому головорезу или профессиональному игроку в карты. Но я знала, что, прежде чем все это случится, я уже умру от болезней. — Она увидела ужас на моем лице. — Все могло быть и хуже. Я могла бы попасть к этим людям, когда мне было пять. Я встречала девочек, совсем маленьких девочек, с такой судьбой. — Она замолчала и перевела дыхание. — Меня спасла Дональдина Кэмерон.

— Дональдина Кэмерон?

Я слышала от Элен об этой женщине. Она спасла сотни, а может, и тысячи китайских рабынь и проституток. Моя мать прошла через настоящий ад, но все равно предложила мне отправиться в тот самый город, где сама страдала.

— Как ты могла посоветовать мне Сан-Франциско после всего, через что прошла сама? — спросила я.

— Я больше не могла смотреть, как он тебя бьет. Я могла спасти тебя только одним способом: отпустив на свободу. Я видела все твои фотографии в журналах, видела остров Сокровищ, видела город, который явно изменился.

Я вспомнила о годами подкарауливавших нас поклонниках, о девочках, попавших в неприятности после прощальных ночей с солдатами, которые в благодарность называли их Девушками Победы, об Элен, оставленной беременной отцом Томми, о том, как Джо бросил Руби, когда узнал о ее происхождении, и о том, как он бросил меня. Мужчины иногда обращались с нами бездумно и жестоко, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что пришлось пережить моей матери. Сердце мое разрывалось от жалости к ней.

— Я постоянно жила в стыде, — признала она. — Мисс Кэмерон заботилась обо мне несколько лет, и я снова стала девушкой, которой была раньше. Она пообещала помочь мне найти мужа, но ничто уже не могло стереть отметину, оставленную на мне жизнью. Меня бы уже не взял ни один достойный мужчина.

— Отец поэтому на тебе женился? Потому что был недостойным? И видел в тебе недостойную женщину? — Я не хотела произносить эти жестокие фразы, но мне важно было это понять.

— Ты все еще не понимаешь… — вздохнула мама.

— С ним тоже все было не так, как вы мне рассказывали? — продолжала спрашивать я. — Он действительно родился здесь?

— Да, я в этом уверена. Он жил с отцом в лагере рудокопов…

— А почему он тогда все время говорил, что это был лагерь лесорубов?

— Какая теперь разница? — пожала мама плечами. — Он занимался стиркой и готовил еду для шахтеров. Он как раз собирался ехать в Китай за женой, когда мисс Кэмерон нас познакомила. Она заинтересовала его тем, что я изменилась и стала доброй христианкой. А он убедил ее в том, что способен обеспечить мне честную и праведную жизнь, так что мисс Кэмерон согласилась на его предложение. Так мы с твоим отцом поженились. Он привез меня к себе, в шахтерский лагерь…

— Но вы же жили в Сан-Франциско?

— Дай мне договорить! — На мамином лице проскользнуло раздражение. — Мы жили в шахтерском лагере. Там я забеременела. У нас была машина, и мы поехали в Себастопол собирать яблоки…

Дальше я знала. Мама начала рожать, ей отказали в помощи в госпитале, и я родилась на обочине.

— Во время родов у меня были большие разрывы, — продолжала тем временем мама. — Когда отец довез меня до лагеря, там меня подлатал один из мужчин. Я целый месяц не могла выпрямиться. Мне казалось, что мои внутренности вот-вот вывалятся наружу. Это, конечно, не сильно отличается от того, через что проходит большинство женщин, вот только я была единственной женщиной в лагере. Ты должна понять, что в те времена в этой стране было по одной китаянке на двадцать мужчин-китайцев. И большая часть этих женщин были «цветками ивы». Вот и шахтеры стали обо мне сплетничать. Они выдвигали предположения и оказались правы. Они же были нашими. Китайцами. И твоему отцу стало стыдно.

— Так, значит, вы бежали и приехали сюда…

— Где мы надеялись найти покой и безопасность.

— А нашли унижения. Отец принял худшее из решений. Он занимался прачечной. Он был посмешищем.

— Да, в этой стране твой отец утратил самое важное для мужчины, для китайца, — свое лицо. И да, он был вечным прачкой, мужчиной, выполнявшим женскую работу, не настоящим мужчиной с точки зрения традиций.

Пока она рассказывала, я почему-то вспомнила Эдди, который тоже пережил много унижений не столько из-за того, что был танцором и предпочитал мужчин, а из-за того, что был китайцем. Даже Монро, выпускник престижного Калифорнийского университета, не мог найти работу, потому что был китайцем. Оба они, как и мой отец, с радостью приняли американский образ жизни, вот только что им это дало? Мне было ужасно жаль мою мать. Но это не меняло того факта, что мои родители систематически меня обманывали.

— Вы с отцом когда-нибудь говорили мне правду?

— Грейс!

— Так говорили?

— Я всегда говорила тебе, что люблю тебя.

— А вот он — нет! — Я начала плакать.

— Когда мы увидели «Алоха, мальчики!», твой отец плакал и не мог остановиться. Все в городе видели тебя в этом фильме. — И она на мгновение стала лучиться горделивой радостью. — Этот фильм побил все рекорды по количеству показов в Риальто. Даже в те времена, когда ты была совсем маленькой, ты уже была звездой в глазах отца. А этот фильм просто показал это всем остальным.

— Но это не отменяет того, что он меня избивал.

— Он стыдился меня, стыдился себя. Грейс, может быть, ты еще не встречала мужчину, испытывающего муки стыда, — такой человек способен на безумные поступки. Непростительные.

Как Джо, когда узнал о Руби.

— Твой отец любил тебя и хотел сохранить мое прошлое в тайне.

Так что же именно двигало отцом? Страх, что я случайно узнаю мамин секрет? Или его собственное униженное положение? У каждого мужчины, поднимающего руку на жену и детей, находится сотня объяснений. Не убран дом, невкусная еда, плохой день на работе, неугомонные дети. Какая, в сущности, разница? Мой отец меня бил, и ничто не могло этого оправдать.

Я любила мать, но она не защитила меня. Наконец я поняла, что, отпустив меня, она приняла всю тяжесть его кулака на себя, полностью. И это понимание потрясло меня до глубины души.

Мне было жаль отца, но это новое чувство никак не меняло памяти о том, что происходило в этой комнате многие годы. Памятью, которую отец о себе оставил, стала боль. И ужас, который я ощущала теперь, стоило мне понять, что мне что-то угрожает.

Я смотрела альбом отца, видела, с какой аккуратностью он его собирал, и соглашалась с тем, что никогда не понимала ни его, ни его решений, ни его жизнь, ни его стыда. Что бы сейчас ни говорила мама, я буду помнить лишь то, что была для него «убогой».

Однако я могла сама решить, что же делать со всем этим дальше: держаться за обиду или попытаться построить отношения с мамой.

— Расскажи о мисс Миллер, — попросила я, и на этом все закончилось.

Мама быстро ввела меня в курс событий в жизни моей учительницы, которая все еще не была замужем и по-прежнему сохла по менеджеру из банка «Фармере Нэшионал».

Это стало для меня новостью.

— Ты была еще совсем девочкой, — сказала мама. — Откуда ты могла об этом знать?

Я рассказала маме о жизни на колесах.

— Я изливаю душу одиноким солдатикам в городах при военных базах, матерям, тоскующим по сыновьям, влюбленным, которые, возможно, никогда больше не встретятся.

Потом я внезапно вспомнила слова Эдди: «Если я песню ощущаю, то публика ее тоже ощутит вместе со мной, потому что музыка очищает душу от грусти и трагедии. С помощью музыки можно выразить глубочайшие эмоции и состояние духа».

— Какие возвышенные речи! — воскликнула мама, и мы засмеялись.

— Ну, мы не всегда так разговариваем, — призналась я. — И у меня иногда получается заставить публику смотреть на меня, а иногда она просто не обращает на меня внимания, потому что кто-то занят своей дамой, а кто-то слишком много выпил. Но когда я превращаюсь в Восточную Танцовщицу и показываю номер из «Алоха, мальчики!», то могу погрузить своих зрителей в атмосферу того фильма.

— Ах, милая, я так тобой горжусь!

Я не стала рассказывать ей, что из-за сплетен лишилась договоров со многими клубами и что после Атланты меня никто нигде не ждет. Мама и папа пытались убежать от прошлого. Я же спасалась от клеветы, но если я ей об этом расскажу, поверит ли она мне?

Мама рассказала о моих одноклассниках. Фредди Томсон, который дразнил меня, когда я надела одну из его рубах, погиб на войне. Генри, сейчас работающий на мою мать, пошел против воли семьи и женился на Илсе, «несмотря на то, что она была финкой», после того как был призван на службу.

— Только от этой девочки никогда добра не было, — сказала мама. — Как только она узнала, что Генри потерял руку, она тут же сбежала из города.

Многие девушки поступали так же, когда узнавали, что их мужья или возлюбленные получили тяжелые ранения или были изуродованы войной. И многие искалеченные солдаты отказывались отвечать на письма любимых или встречаться с ними в госпиталях. Ни один мужчина не захочет, чтобы его женщина увидела его слабым и ущербным.

— А ты, милая, — спросила мама, — ты нашла любовь?

Я рассказала ей нашу с Джо историю, закончив фразой: «И вот уже больше месяца от него нет никаких известий».

— Он на войне, Грейс, — возразила мама. — Он каждый день видит смерть. А это может изменить любого мужчину.

— Но я не хочу, чтобы он менялся.

— Может быть, он об этом знает и понимает, что уже не сможет быть прежним в твоих глазах, когда вернется.

Мама пыталась меня утешить. Поразительно! Что бы ни происходило между нами в прошлом, она была моей мамой.

— Я люблю его, — призналась я.

— Тогда обязательно борись за него. Не убегай. Не сдавайся и верь.

— И как мне это делать, если он не отвечает на письма?

— Продолжай писать, не отказывайся от своих чувств и убеждений. Так делали мы с твоим отцом. У нас у обоих были недостатки, но нам все же удалось построить жизнь для себя и для тебя. Если чему и стоит у нас учиться, так этому. Борись за него, Грейс. Борись за него потому, что ты его любишь.

В следующую субботу весь театр был заполнен знакомыми лицами: мисс Миллер, доктор Хэвенфорд, друзья мамы из церкви, пара моих учителей и мистер Таббс, который спас меня от отца в вечер моего отъезда.

Существует множество способов оценить и измерить успех, но ничто не сравнится с возможностью показать людям, которые знали человека с детства, как высоко он взлетел. Они знали меня, когда я была никем, и сейчас разделяли мое торжество. Конечно, для Мод и Вельмы мой успех был напоминанием о собственном ничтожестве, но это лишь добавляло радости.

Когда я была маленькой, мне казалось, что моя семья всегда будет аутсайдером. Мы стирали чужое грязное белье. Мы выглядели не так, как другие, но боролись, как и остальные люди в Плейн-Сити. В «Запретном городе» совершенно незнакомые люди спрашивали, могут ли они ко мне прикоснуться, потому что никогда не касались азиатки. В Плейн-Сити меня знали все, но никто не хотел до меня дотрагиваться.

На примере Элен я поняла, что в Чайна-тауне интересы семьи ставятся выше интересов отдельного человека. В городе, где я выросла, скорее всего, мерилом были интересы каждого в отдельности. И может быть, это позволило мне сбежать оттуда.

Когда я вышла на поклон и посмотрела на лица зрителей, мое сердце наполнилось гордостью. Но в то же время я не позволяла себе забыть слова матери: «Если разбогатеешь, не трать все без остатка и не гонись за всеми возможностями».

Руби. Феникс из пепла

Такси мягко двинулось вдоль бульвара Пичти в Атланте. Следующие несколько часов должны были стать для меня очень важными, а я до сих пор не знала, как отреагирую на встречу с Грейс. Вчера Элен рассказала про нее много интересного. Как она сдала меня ради роли в кино, как нашла путь к сердцу Джо и как он ее потом бросил.

Мне было очень трудно поверить в то, что она могла все это сделать, но, как сказала Элен, вряд ли столько людей могли ошибаться одновременно. Я понимала это, но разум отказывался верить, хоть и можно было предположить, что отчасти это правда.

Такси остановилось возле театра. Стоя на стремянке, какой-то мужчина менял буквы на вывеске. Самая большая надпись гласила: «Грейс Ли, Восточная Танцовщица, звезда сцены и экрана». Ниже упоминались какие-то Минг и Линг, а в самом низу — «Принцесса Тай, только что из Гаваны». Ну надо же! Мой агент подал все так, будто мне крупно повезло попасть в компанию к таким известным артистам.

Минг и Линг — бог с ними, но Грейс Ли недолго удержит здесь пальму первенства. Я должна была стать лучше! Я верну свою карьеру и жизнь, которой достойна. Как я и сказала, эта встреча будет важной.

Мужчина спустился с лестницы и заплатил за мое такси.

— Ваш багаж ужедоставлен, а костюмерша начала работу. Сюда, пожалуйста, Принцесса.

Принцесса. По коже побежали мурашки от этого обращения.

Я проследовала за этим человеком через весь театр до двери с большой золотой звездой и с блестящей надписью: «Принцесса Тай». Открыв ее, я увидела Элен и Томми.

— Твой шар готов.

Пока Элен говорила, я заметила, что она поставила на мой туалетный столик две фотографии в рамках: на одной Эдди делал шпагат, стоя на руках, а на второй были изображены Элен и Лай Кай в Китае.

— Веера я тоже распушила, на тот случай, если ты решишь сегодня ими воспользоваться. Ну что, начнем гримироваться?

Ах, этот прохладный крем на коже, а затем легкие прикосновения пуховкой! Я внимательно посмотрела на себя в зеркало и пришла к выводу, что выгляжу прекрасно.

Когда Элен встала на колени, чтобы приклеить мне лоскут, в дверь постучали.

— Милый, иди открой. Как я тебя учила, — сказала Элен Томми.

Он подошел к двери, открыл ее и произнес тоненьким голоском хорошо отрепетированную фразу:

— Посетителей не принимаем.

Но дверь все равно распахнулась, и в гримерную ворвалась Грейс в роскошных мехах, шляпе и перчатках. Она вела себя как настоящая звезда первой величины. Мне даже не верилось, что когда-то она была деревенщиной.

— Руби! Господи, я так рада тебя видеть! Элен! Томми! Вот это сюрприз! Что вы тут делаете?

Я не слышала голоса Грейс давно, около полутора лет, и я не могу сказать, что была рада его снова слышать.

— А я-то думала, когда у лисы хватит наглости снова сунуться в курятник, — пробормотала Элен.

Ох уж эта Элен со своими присказками! Ну как ее не любить?

— Я даже не знаю, с чего начать, — лепетала Грейс.

Она что, действительно не замечала ледяного приема, который ждал ее в этой комнате?

— Руби, ты должна мне обо всем рассказать! Томми! Ты так вырос! Сколько тебе уже лет? Три? Ах, Элен, поверить не могу, что ты здесь! Как Эдди?

— Воюет во Франции, — ответила Элен.

— А Монро?

— Все еще жив.

— Готовность пятнадцать минут! — раздался за дверями крик. — Пятнадцать минут!

— Пятнадцать минут! — Грейс закатила глаза. — Ну ладно тогда. Слушайте, заходите ко мне в номер после выступления?!

К ней в номер?

Когда Грейс ушла, Элен закончила с моим гримом. Мы не говорили о Восточной Танцовщице. Я была напряжена. Я должна была выступить не просто хорошо — идеально.

К занавесу я шла одна, потому что Элен выдвинула единственное условие: Томми не должен видеть моего выступления. Я не понимала почему — парнишка только что наблюдал за тем, как она меня пудрит. Но раз она того хочет, пусть так и будет.

Я пообещала ей, что, когда я выберусь из лагеря, мы будем вместе, и я свое обещание выполнила. Это ей было полезно. Этот ее мальчуган… Он выглядел так, что было понятно: ему надо держаться подальше от ее семьи.

Заиграла моя музыка. Я взяла шар и выплыла на сцену, под голубоватый свет. Кожу покалывало от ощущения мужских взглядов. На пару мгновений атмосфера в зале накалилась, и это придало мне уверенности в том, что я смогу вернуться в форму гораздо раньше, чем думали Ли и Сэм.

Когда я возвращалась за кулисы, мимо проскочили китайские комики Минг и Линг, оказавшиеся отцом и сыном, наполовину филиппинцами, наполовину ирландцами. Они потрясли публику «Йодлем с берегов Янцзы».

Элен с Томми встретили меня возле занавеса, где Элен избавила меня от шара и протянула халат.

Когда пребывающие в эйфории от успеха комики вернулись со сцены, нам навстречу вышла фигура в дурацком наряде и головном уборе. Многочисленные золотистые украшения бряцали и звенели при каждом шаге. Это была Грейс.

Перед ней все расступались, как перед царицей Савской. Она нам кивнула: «Благодарю, холопы, за ваше поклонение».

С ума сойти!

Она фальшиво улыбнулась, подняла руки и выплыла босиком на сцену. Я осталась, чтобы посмотреть на нее.

Что за нелепица был этот ее номер! Она переделала его из того, что танцевала в «Алоха, мальчики!». В этом танце были перемешаны все стереотипы, существовавшие относительно восточных культур. Но публика была в восторге. А эти ужасные длинные ногти? Какая глупость! Может, я и любила носиться в облаках славы, но я никогда не покидала своего тела. Вот почему я могла танцевать обнаженной! Возможно, Грейс и превосходила меня в технике танца, но мой танец был наполнен страстью! Ну хорошо, давайте будем называть вещи своими именами. Мои движения дышали сексом. Не удивительно, что Элен не хотела, чтобы Томми видел мои выступления.

— Похоже, все возвращается на круги своя, — тихонько произнесла Элен, и я услышала в ее голосе зависть.

— Ну уж нет! — Я сжала ее руку.

— Феникс восстанет из пепла! — провозгласила Элен.

Еще одна поговорка! И весьма к месту.

— Боже, Элен, как хорошо, что ты со мной! — Я улыбнулась ей.

Элен упорно не хотела идти в номер Грейс после выступления.

— Почему мы должны перед ней пресмыкаться? — бурчала она. — Пусть она идет к нам.

— Нет уж, мы сходим к ней. Хочу послушать, что она расскажет.

— Хорошо. — Однако было понятно, что ничего хорошего Элен в этом не видит.

Через пять минут мы уже стояли у дверей Грейс. Она была красива, как всегда, даже бигуди под косынкой ее не портили. Она предложила сесть на кровать и опереться на подушки, как будто мы все еще были лучшими подругами.

Гадость какая!

Но мы все равно это сделали. Томми держался изо всех сил, но все же уснул, растянувшись у нас на коленях.

— Нам так много надо друг другу сказать, но сначала расскажите: как вы попали в «Китайское рагу»? — спросила Грейс.

Может быть, она и научилась изображать из себя утонченную даму, но ума с тех пор, как мы познакомились, у нее не прибавилось.

— Я написала всем своим друзьям, — начала я рассказ, стараясь говорить безразлично. — В надежде, что кто-нибудь сможет мне помочь. — Грейс вздрогнула. Я продолжила: — Я писала тем, с кем работала, и даже журналисту-сплетнику Эдду Салливану…

— Мерзавцу, который выдал Дороти Той? — презрительно бросила Грейс.

— Представляешь, мы жили с ней в одном доме и не знали, что она — япошка! — воскликнула я.

Грейс поморщилась. Мне было очень неприятно использовать это слово, но я должна была видеть ее реакцию.

— В общем, почти все ответили, что ничем не могут мне помочь. Некоторые даже не потрудились этого сделать. А Элен — единственная из нашей компании, кто писал мне, пока я была в Топазе.

— Мы переписывались все это время, — добавила Элен. — Мы очень близкие друзья.

Грейс перегнулась через меня и коснулась ее руки.

— Ты же сама посоветовала мне не писать Руби! Это ты сказала, что у нас могут быть неприятности из-за переписки с ней — с япошкой! Именно так ты сказала! И добавила, что особенно опасно это мне, потому что я жила с ней в одной квартире.

— Как скажешь! — Элен отдернула руку.

— Именно так я и говорю!

— В рассказ о тигре можно верить, только если его подтвердят три свидетеля, — изрекла Элен.

Грейс вскочила. Тапочки Томми упали на пол с мягким стуком. Она села в изножье кровати.

— Значит, мое слово против твоего?

Элен отвела взгляд. Грейс осунулась. Какая прекрасная актриса!

— Поверить не могу. Что я тебе сделала? — спросила она.

— Ты навредила нашей подруге! — Элен вздернула голову.

— Это не я…

— Расскажи кому-нибудь другому, Грейс.

— И что это должно значить?

— Думаю, ты и сама знаешь.

— Ты говоришь об этих слухах? — спросила Грейс, в голосе которой с каждым словом звучало все больше разочарования. — Ты поэтому мне не писала?

— Ну почему, я написала тебе письмо, — ответила Элен. — И сделала для тебя больше, чем ты для Руби.

— Ты же сама сказала мне не писать ей! — Грейс срывалась на крик. Потом сжала губы и попыталась успокоиться. — И если ты не заметила, я — такая же жертва этой истории, как и Руби. Ты хоть представляешь себе, что я потеряла? Друзья перестали со мной разговаривать, меня не хотят видеть в клубах…

— Жертва? — перебила ее Элен, словно выплюнув это слово. — Ты пообещала, что останешься со мной, но бросила меня…

— А что ты хотела, чтобы я делала? Сидела в квартире, пока не закончатся деньги?

— Ты заботилась о собственной шкуре…

— Как всегда, — закончила за нее Грейс. — Господи, да ты хуже, чем Джордж Лью.

— Девочки, давайте не будем ссориться, — сказала я.

Итак, внезапно я превратилась в голубку с оливковой ветвью, хотя это именно меня увезли в наручниках из Голливуда, это я потеряла Джо и была отправлена в лагерь для интернированных. Может, они и думают, что знают обо мне все, но есть кое-что, чего они не учитывают. Да, я была сейчас не в лучшей форме, но не сломлена.

— Когда меня выпустили из Топаза, я написала Элен и предложила ей стать моей костюмершей, — сказала я, повернувшись к Грейс.

Ее настроение тут же изменилось на иное.

— Откуда у тебя на это деньги? — спросила она.

— Я зарабатываю четыреста зеленых в неделю, — похвасталась я.

Грейс нахмурилась. Может быть, ее имя значилось в афише первым и у нее был лучший номер, но я зарабатывала больше!

— Кто твой агент? — поинтересовалась она.

— Сэм Бернштейн, из Нью-Йорка. — Я снова оказалась на голову выше ее.

— Надо же, как удачно, — процедила Грейс. — Так, простите, конечно, но мне пора спать. Надеюсь, вы не обидитесь…

Я была очень рада выбраться из лагеря, но мысль о том, что я проведу весь следующий месяц с этими двумя, была так же приятна, как идея оказаться в одном мешке с десятком диких кошек.

А потом Грейс сделала нечто, напрочь выбившее меня из колеи. Она открыла косметичку, порылась в ней, вытащила конверт и бросила его мне на колени.

— Твои сбережения, — сообщила она. — Я сохранила их для тебя. Спокойной ночи!

Только подумайте — спустя неделю Грейс дала своему агенту Максу пинка под зад и наняла другого. Вот ведь стерва! Ее заработки опять стали больше моих, на что Элен сказала:

— Меня это совершенно не удивляет. А тебя?

Однако этот поступок Грейс совсем не вязался с тем, что она сберегла мои деньги и вещи в хранилище.

Позвонил Сэм и спросил, не хочу ли я поехать в турне по южным штатам с ревю «Восточная фантазия» с участием Восточной Танцовщицы, дуэта «Минг и Линг» и Джека и Ирен Мак с их иллюзионом.

— Не соглашайся! — посоветовала Элен. — Грейс ведет себя так, словно у нее под ногами лестница на облака, но у меня есть ее письма. Я знаю, что после этого шоу у нее нет приглашений.

Но когда я снова позвонила Сэму, он был безапелляционен.

— Ну да, у Грейс есть проблемы на Севере, и что? У вас тоже есть проблемы, но на Юге о них не знают, во всяком случае, я на это очень рассчитываю. К тому же вы новичок в этих программах, а Восточную Танцовщицу и других все уже знают. Если вы поработаете вместе, то у вас появятся новые поклонники и будет больше возможностей выступать. Вы обе не в том положении, чтобы привередничать.

— Вы уверены, что Грейс на это согласится?

— Так это она сама и предложила!

Выходит, она помогала мне, так же как я помогла ей, когда она вернулась из Лос-Анджелеса, вот только я не была уверена в том, что хочу принять эту помощь. И сказала Сэму, что, прежде чем принимать решение, мне надо переговорить с Грейс.

Положив трубку, я дождалась, пока Элен с Томми уйдут в кафе, надела кроваво-красное креповое платье, приколола над ухом две свежие гардении и отправилась в номер Грейс.

Она открыла дверь, замотанная в полотенце.

— Я принимаю ванну, — сказала она, жестом предлагая мне войти.

Я прошла следом за ней в ванную и увидела, как она опускается обратно в пенную воду.

— Ты не будешь возражать, если я открою окно? Последнее время я не люблю тесных пространств, — смущенно пояснила я. — Это у меня с лагеря.

Грейс некоторое время переваривала мои слова. А потом произнесла:

— Расскажи, что было после того, как за тобой пришли там, в Лос-Анджелесе.

Я медлила.

— Если не хочешь, можем об этом не говорить, — добавила она.

— А ты расскажешь мне о Джо? — Это был вызов. — Элен говорит, вы вместе?

Грейс заерзала в ванне, и вода выплеснулась на пол. Я бросила полотенце на лужу и промокнула ее носком туфли.

— Если не хочешь, можешь о нем не говорить, — сказала я, повторяя ее собственную фразу почти дословно.

У нее потемнели глаза.

— Хорошо. Око за око, — сказала она. — Что случилось, когда тебя увезли?

— Ты получила мое место.

Нижнее веко на правом глазу Грейс едва заметно дрогнуло.

— Не знаю, как еще сказать тебе или как заставить тебя мне поверить, но я на тебя не доносила.

Я смотрела ей в глаза и думала… Да ладно, чего уж там!

— Ты хоть представляешь, каково это — сначала жить в роскоши и блаженстве, а потом попасть в лагерь?

Я рассказала ей в подробностях о жизни в Топазе, о том, как стыдно было мне там находиться. Она тихо бормотала что-то сочувственное. А когда я закончила, она выдернула пробку и вышла из ванны.

На ней не было ни морщинки, ни припухлости, ни капли лишнего жира, ни пятнышка на сливочно-белой коже. Она по-прежнему была безупречна, но Грейс не пришлось пройти через то, через что прошла я.

Я протянула ей полотенце. Когда мы уже собирались выйти из ванной, она положила руку мне на плечо и спросила:

— А что твои родители?

— Если честно, то я и сама не знаю, в чем они виновны, а в чем нет. Но мне хочется думать, что они невиновны…

— Я имела в виду, ты не связывалась с ними?

— Это не так просто сделать. Не то чтобы я могла взять и просто им позвонить.

— Но написать можно.

— Я не хочу им напоминать… — Не нужно быть гением, чтобы понять, что я говорила об агентах ФБР и людях из Комитета по военным перемещениям. — О своем существовании. Иначе я могу оказаться там же, где и родители, в их лагере. Я просто хочу все это забыть. Когда-то ты бросила свою мать. Теперь я бросила свою.

— Это не одно и то же.

— И чем же одно отличается от другого? Ты хочешь жить спокойно, как американка, я тоже. Даже Элен хочет того же.

И каждая из нас по-своему прилагала все усилия, чтобы прекратить быть теми, кем мы являлись на самом деле, стереть свое истинное «я».

Мы перешли в спальню. Я присела на край ее кровати. Одевшись, Грейс села рядом со мной и рассказала о Джо. Когда мне показалось, что рассказ подошел к концу, она сказала:

— Я следую совету матери. Я пишу ему письма и оправляю открытки с чем-то вроде «Я люблю тебя, никогда не забывай об этом» или «Когда я сегодня танцевала, то думала о тебе». А его ответы, по меньшей мере, безразличны.

Я сама попросила ее рассказать о нем, но сейчас чувствовала, что мне эти рассказы неприятны.

Она подошла к комоду и вернулась с пачкой писем и открыток.

— Смотри, что он написал две недели назад. — Грейс начала читать: — «К этому дню я увидел смерть во всех ее возможных видах, и она ужасна. Быть сбитым над открытой водой страшно, но еще хуже сгореть в кабине заживо».

Она читала, а мне казалось, что я слышала голос студента Джо.

— «Некоторым пилотам чудом удается привести свои машины и экипаж домой, на базу, но то, что происходит в кабине по пути домой, не описать словами. Отстреленные или обгоревшие до кости руки и ноги, лица. Порой человек выживает, но жить после этого не хочет. Лучше уж, чтобы все закончилось сразу». — Она замолчала и посмотрела мне в глаза. — Я ответила ему на это письмо, сказав, что с ним ничего подобного не случится, и попросила его пообещать, что он будет беречь себя и вернется ко мне. И вот что он мне на это прислал. — Она протянула открытку.

Я повернула ее текстом к себе и прочитала: «Я никогда не даю обещаний, которые не смогу выполнить. Прощай, Грейс».

— Я люблю его, — сказала Грейс, когда я вернула ей открытку. — И я не собираюсь сдаваться.

Нельзя сказать, чтобы я убивалась из-за потери Джо как любовника, но на эти ее слова мое сердце отозвалось болью. Есть ли предел тому, чего она лишила меня? Однако если Сэм прав, я должна найти способ быть с ней рядом. И то, что Грейс сказала дальше, дало мне шанс.

— Я знала, что в шоу-бизнесе нельзя рассчитывать ни на прочное положение, ни на настоящую дружбу, — заявила она, снова заговорив, как большая шишка, которой себя считала. — Я даю тебе шанс подняться. Так что соглашайся или уходи.

— Спасибо, что открыла карты, — сказала я, вставая. — Теперь между нами не осталось недоговоренностей.

Ревю «Восточная фантазия» началось в 1945 году. Большую часть войны я провела в Сан-Франциско и Топазе, поэтому путешествие по городам Юга стало для меня совершенно новым опытом. Военные были повсюду. Колонны армейских грузовиков и техники заполонили все дороги. Нас просили перед представлениями петь вместе со зрителями американский гимн и произносить Клятву верности.

На Юге царило настроение «мы всех одолеем». Новости из-за границы тоже в основном были хорошими. В Бельгии американским войскам удалось отбить нападение немцев на Бастонь^[32]. Силы союзников оттесняли врага от Парижа до Рейна. В Тихом океане десятки тысяч японцев были убиты в битве за Лейте^[33]. Но за каждую хорошую новость нам приходилось платить высокую цену.

За месяц до этих событий, как раз в разгар наших выступлений в Атланте, самолет Глена Миллера исчез над Ла-Маншем. Его объявили без вести пропавшим. Сколько раз я кружилась по танцевальной площадке под «Серенаду лунного света»! Сколько раз в Топазе слушала радио и распевала «Пенсильванию 6-5000» и «Поезд на Чаттанугу»! Его смерть стала настоящей трагедией и подкосила нас всех. Потому что если такая звезда, как он, погибла, то, значит, это может случиться с кем угодно.

Все мы опасались кого-то потерять, и этот страх отравлял каждую минуту нашего существования. В Америке не было женщины, которая бы не боялась получить телеграмму или услышать стук в дверь.

Наше ревю приносило радость в каждый город, куда мы приезжали. Грейс пела, выступала в роли конферансье и выходила на сцену как Восточная Танцовщица.

Она всегда начинала представление словами:

— Добрый вечер, дамы и господа! Я вижу, что передо мной родственные души. Вы все веселые, а кто-то даже навеселе.

Очень смешно!

Семейство Мак показывало фокусы, и в конце выхода всегда стреляло в голубку в коробке. Я танцевала с шаром и с веерами прямо перед выступлением дуэта «Минг и Линг». И с нами везде ездили Элен и Томми.

От отца Элен унаследовала деловую хватку, и она с удовольствием занималась организацией наших поездок, расписанием, размещением в отелях и переездами.

Томми был ужасно избалован, капризен и невыносим, но Элен души в нем не чаяла. Надо признать, что он и дети Маков были очаровательны. Они быстро научились на этом играть, зачастую привлекая к себе больше внимания, чем мы, взрослые. Правда, Элен придерживалась иного взгляда на это.

— Пальцев пять, но это не значит, что они одинаковы.

Нуда, мы поняли: твой ребенок лучше всех!

Если взрослых китайцев некоторые из нашей публики уже видели, то с очаровательными китайскими детьми точно не встречались. Разумеется, чтобы счесть их очаровательными, надо просто любить детей.

Когда мы сходили с поезда, за нами шли толпы желающих посмотреть на нас. Иногда нас называли узкоглазыми обезьянами. Были случаи, когда хулиганы бросали в нас камни, а Грейс обвинили в том, что она японка, что рассмешило меня до колик. Правда, сама она не расстроилась. Она больше беспокоилась о том, чтобы не попасть в облаву на Девушек Победы, потому что одинокие девушки, не знающие никого в городе, автоматически становились кандидатками на эту роль.

Как-то раз в выходной день мы пошли прогуляться. Прямо на наших глазах полицейские арестовали двух белых женщин в блестящих платьях. Эти женщины прогуливались так же, как мы. Они ничем не отличались от Грейс или меня, потому что мы, как артистки, обязательно «наряжались», куда бы ни шли. В тот день нас спасла только Элен, с которой был малыш Томми, а мы с Грейс выглядели двумя подружками, сопровождавшими хорошо одетую молодую мать, муж которой отдавал долг родине где-то за границей.

— Конечно же, мне страшно, — призналась Грейс, когда мы вернулись в отель. Можно подумать, кто-то ее об этом спрашивал. — Иногда меня это пугает до смерти, но что мне остается делать? Прекратить выступать? Если бы я позволяла себе каждый раз поддаваться страху, то так и осталась бы в Плейн-Сити.

Грейс говорила правду. Я не обязана была испытывать к ней симпатию, но не могла не восхищаться ею. По-своему она обладала таким же сильным характером, что и я.

Итак, по южным штатам путешествовали четыре женщины, трое мужчин, трое детей, клетки с воркующими голубями и масса чемоданов с костюмами, игрушками и реквизитом Джека. Ирен была беременна третьим ребенком. Элен, Грейс и мне часто приходилось селиться в одном номере, где была одна двуспальная кровать для Элен, Томми и меня, а вторая — полностью в распоряжении Грейс.

Одна из самых приятных сторон в шоу-бизнесе — веселые бессонные ночи с выпивкой и танцами, но мы вели практически монашеский образ жизни. Мы ужинали в четыре часа пополудни, за два часа до прибытия в клуб, потому что Томми вел себя намного лучше, когда был сыт. И рано ложились спать, потому что если мы с Грейс не высыпались, то ошибались и выглядели отвратительно. У нас у всех были периоды не слишком легкой жизни, и бывали дни, когда это на нас отражалось.

— Если ты стенографистка и работаешь хорошо, то тебе не нужно каждый день доказывать профессиональную пригодность, — наставляла нас Элен. — Но будучи артистками, вы должны все время следить за внешностью. Если секретарша наберет пару фунтов, от этого беды не будет. И если у нее появятся морщины — тоже. А вот для артиста такие проявления могут означать начало конца. Косметика не поможет вернуть вам молодость.

Большое спасибо за напоминание, Элен.

Элен. V — это победа

Часто, дожидаясь возвращения Руби со сцены, я вспоминала своего любимого мужа Лай Кая. Если бы он был жив, то к этому дню у нас родилось бы уже много детей, мы жили бы в собственном доме, всегда были бы вместе. Но если бы он был жив, я бы так и не узнала ни Грейс, ни Руби. Никогда бы не танцевала в клубах, никогда бы не отправилась в Голливуд с Эдди и никогда бы не увидела столько американских городов. Я не заслужила счастья, да и самой жизни, но, как говорится, шелкопряд прекращает давать шелк, лишь когда умрет, а свеча плакать, — лишь когда прогорит дотла. И я могла сейчас жить как достойная вдова, которой довелось выйти замуж повторно, только благодаря тому, что у меня появился Томми.

Мы гастролировали в Хьюстоне и Мемфисе, в Далласе и Шривпорте.

А в это время бушевала война. Мы делали все, что могли, чтобы помочь людям. Когда Военно-морские силы обратились к населению с призывом сдать кровь, я договорилась о том, чтобы вся наша команда пришла в донорский пункт Красного Креста в Бирмингеме. Когда мы были в Монтгомери, я заметила киоск, в котором продавались облигации военных займов, и организовала бесплатное выступление нашей группы прямо возле него, чтобы привлечь покупателей.

В марте мы путешествовали с коллективом чернокожих вокалистов «Чернильные пятна». Когда наш автобус останавливался на заправке, я покупала в кафе содовую и сэндвичи для Хоппи, Дика и других ребят из этой группы, потому что чернокожих там не обслуживали. Во многих штатах для них существовал комендантский час, и ребята не могли делать самых простых вещей после полуночи. Люди приезжают на гастроли и лишаются возможности после представления выйти поужинать или просто прогуляться — это же абсурд!

Однажды Руби и Грейс получили самую маленькую гримерную на третьем этаже, где было очень жарко. Это было справедливо по отношению к остальным. Пришлось сказать Грейс, что ей придется помочь Руби с гримом, чтобы я могла вывести Томми на воздух. И я допустила огромную ошибку! После всего, что я сделала для Руби, она начала разговаривать с Грейс! Ревность снова подняла свою уродливую голову. Что поделать: Руби и Грейс — артистки, а я — всего лишь администратор.

— Может, нам стоит поставить номер на троих? — предложила я как-то во время ужина в вагоне-ресторане по пути из Джексонвилла в Саванну.

— Это вряд ли, Элен, — сказала Руби. — У нас у каждой уже есть свои номера.

Вот так-то.

Тринадцатого апреля мы проснулись в Чарльстоне от звона колоколов. Мы надеялись, что это означало окончание войны, но оказалось, что умер президент Рузвельт.

Мы не могли в это поверить. Его только что избрали на четвертый срок. Он вывел нас из Депрессии и был нашим лидером в суровое военное время. Думать, что его больше не будет с нами, было пронзительно грустно.

В тот вечер выступление было отменено. Гастроли подходили к концу, и публики становилось все меньше, а настроение ее — все тяжелее. Мне казалось, что вся страна склонилась в трауре по президенту.

Тридцатого апреля мы прибыли в Норфолк, у нас были запланированы пять выступлений в клубе «О’Эйт». Вскоре нам предстояло решать, что делать дальше: продолжать работать с этой программой или разбежаться.

Я теперь напрямую общалась с Сэмом Бернштейном, и он предупредил, что Норфолк — это беспокойный портовый город, или, как он высказался, «худший городишко, в котором можно оказаться в военное время». Однако днем, пока мы ехали от вокзала к отелю по его улочкам, город не показался таким уж страшным. Мы зарегистрировались в отеле. Пришлось согласиться на номер с двумя спальнями и общей ванной.

Мы переоделись в чистую одежду: Грейс — в юбку, на которой азбукой Морзе была изображена буква «V» — «Победа», Руби — в свое потрясающее кроваво-красное платье, великолепно оттеняющее ее волосы, а я — в простые юбку и блузу — и отправились вниз, на обед.

Там уже было семейство Маков, которые жестами стали приглашать нас за свой столик. Когда официант, приняв заказ, удалился, Джек сделал объявление:

— Мы с Ирен решили после этого выступления вернуться в Сан-Франциско.

— А как же ревю? — спросила я, как самая практичная из компании, следящая за тем, чтобы программа шла без сучка и задоринки, но только никто меня за это не благодарил.

— Найдете кого-нибудь на наше место, — сказал Джек. — Вот, например, сестры Лим…

— Но они не показывают фокусов! — запротестовала я. — Пожалуйста, не покидайте нас!

— Элен, посмотри на меня. Я уже размером с дом, — сказала Ирен.

Возразить было нечего. Во время нашего последнего выступления я пыталась застегнуть на ней костюм, который от этих усилий просто порвался. Пришлось думать, чем его заменить. В попавшемся под руку кимоно и накинутой на плечи испанской шали она была похожа на огромный абажур с бахромой.

— Я больше не могу выходить на сцену в таком виде, — говорила она, потирая живот. — К тому же наш старший мальчик в следующем году пойдет в детский сад.

— И я согласился вернуться в «Запретный город», — провозгласил Джек.

— А я буду сидеть дома, — добавила Ирен.

Я смотрела на нее и не могла понять: то ли она была счастлива, то ли ей было грустно от грядущих перемен.

— Похоже, у меня дома будет свое ревю.

— Сегодня я буду выступать один, — сказал Джек. — Если хотите, можете сегодня оставить Томми с Ирен и детьми.

У меня забилось сердце.

— Я никогда не оставляла его одного.

— Но он будет не один, — сказала Ирен, — а с нами.

— Хорошо. Только на сегодня, — согласилась я и выдавила улыбку.

Взглянув на Грейс и Руби, я увидела, что они смотрят на меня так, будто им меня жаль. Но они не матери. Им меня не понять.

Руби, Грейс и я вышли из отеля около шести часов вечера и пошли по улицам, уже заполнявшимся моряками. Тут же в наш адрес раздался свист, послышались скабрезные замечания и крики.

— Эй, детка, не хочешь присоединиться ко мне на вечерок?

В общем, ничего нового.

Мы пришли в «О’Эйт», который стоял возле доков. Помощник официанта проводил нас в гримерную. Я вошла первой и принялась за подготовку реквизита Руби. К зеркалу была прикреплена телеграмма «Вестерн Юнион». У меня оборвалось сердце. Эдди? Монро? Но я была не единственной из нас, кому было кого терять. В зеркале, напротив маленького желтого прямоугольника, отражались три мертвенно-бледных женских лица.

Телеграмма оказалась адресована Руби. Я ощутила мощную волну облегчения. Я не овдовела во второй раз, и мой брат все еще борется за свою жизнь.

Руби сняла конверт с зеркала и несколько мучительных мгновений подержала его в руках, прежде чем открыть. Холодным официальным языком ее ставили в известность о гибели брата.

Грейс положила руку Руби на плечо.

— Я… я… Мне надо готовиться, — запинаясь, произнесла та. — Элен, где крем и пудра? Торопись, живее!

Я все повторяла, как мне жаль, и уважала ее желание держать все в себе. Мы готовились к выступлению в полном молчании. Я думала об Эдди и брате, а Грейс, я уверена, думала о Джо.

— Занавес! Готовность пять минут!

Мы исполнили свои обычные три выхода. Известие о гибели брата Руби ударило по всем нам. Грейс была неуклюжа, Джек выступил из рук вон плохо, но танец Руби был лучшим в карьере. Шар, казалось, сам по себе парил перед ней. Танцуя с веерами, она была похожа на лебедя, скользящего по глади озера. Грейс как звезда этого шоу выходила на сцену последней.

Когда она вернулась в гримерную, я пыталась убедить Руби смыть с себя грим, перед тем как выйти из клуба.

— Нет, нет, нет! — Руби оттолкнула меня и натолкнулась на взгляд Грейс в зеркале.

— Давайте выбираться отсюда, — воспользовалась этим моментом Грейс.

Она торопливо переоделась в свитер и юбку, и мы вышли на улицу. Жизнь била ключом. Там было полно мужчин. К этому часу они уже прилично выпили. Нам вслед неслись свист и восклицания. С некоторыми парнями под руку шли женщины: подружки, Девушки Победы, проститутки и иногда матери или сестры.

Руби, покачиваясь, шла по тротуару, мы — за ней. Ее кожа сияла в отблесках неоновых вывесок. Руки висели вдоль тела, как у сломанной куклы.

Она затащила нас в китайский бар в конце квартала.

«Инь» и «ян» у нас, китайцев, в крови. И что-то хорошее, и беды не приходят в одиночку. И сейчас Руби поставила нас в положение, которое не могло не закончиться неприятностями.

— Какой у вас фирменный напиток?

Спустя минуту перед нами стояли три «Луны над Мандалай» — смесь белого рома, мятного ликера, сахара и лимонного сока. Напиток был сладким до тошноты. Руби допила свой еще до того, как я сделала второй глоток. Грейс, разумеется, попыталась ее остановить. И конечно, мы ее утешали, но она игнорировала нас. Вокруг нашего столика собрались готовые к приключениям моряки.

Я оплатила счет, и мы с Грейс, объединившись впервые после Сан-Франциско, вытащили Руби из этого злачного заведения.

Тем временем на улице становилось все тревожнее. На каждый оклик Руби отвечала улыбкой и взмахом руки. За нами пошли какие-то мужчины из бара, стараясь завязать разговор, и Руби с ними заигрывала. Мы с Грейс тянули ее вперед.

От отеля нас отделял всего один квартал, когда рядом затормозил полицейский автобус.

— Дамы! — произнес вышедший оттуда полицейский, делая приглашающий жест в сторону своей машины.

Я подумала, что он остановился, чтобы помочь нам, но, как только мы подошли к автобусу, он грубо затолкал нас внутрь. Там уже сидели восемь женщин. Мы попали в облаву.

Лицо Грейс позеленело. Руби попыталась заговорить с нашими попутчицами, но они были слишком испуганы, расстроены или безучастны, чтобы ей отвечать.

Когда мы добрались до тюрьмы, нас загнали в камеру предварительного заключения, которая по виду была рассчитана человек на двадцать пять, но с нами в ней было около семидесяти. Вдоль стен стояли скамейки, а на полах лежали грязные матрасы с еще более замызганными одеялами, на которых сидели женщины. В углу находился унитаз, ничем не отгороженный от общего пространства.

Один отвратительный унитаз на семьдесят женщин. А какая вонь! Смесь миазмов от унитаза, духов и гигиенических прокладок, которые давно пора сменить.

Я протолкнулась сквозь толпу сокамерниц к решетке и попыталась привлечь внимание охранника.

— Здесь какая-то ошибка, — сказала я. — Мои подруги — артистки!

— О да, я в этом не сомневаюсь, — мерзко засмеялся он мне в ответ. — А ты кто?

— Я костюмерша Принцессы Тай.

Вот только, похоже, этот человек не знал, что такое «костюмерша». Я решила попытаться еще раз.

— Мой сын остался в отеле. Я должна вернуться к нему.

— Ты что, оставила его совсем одного? — спросил охранник.

— Нет, он с моей подругой, — ответила я.

— С подругой, которая тоже живет в отеле? — Судя по всему, он уже слышал похожие истории. — Ну, тогда тебе не о чем беспокоиться.

— Можно мне хотя бы позвонить?

— Позже, дорогуша, позже.

Я протиснулась обратно к подругам. Руби была слишком пьяна, чтобы осознать всю серьезность ситуации, в которой мы оказались. Я села рядом с Грейс, в отчаянии уставившейся в пол.

— Отец всегда говорил, что я окажусь в подобном месте. Что меня заберут, как распоследнюю шлюху.

Каждые несколько минут из камеры отзывали по три — пять женщин.

— Куда их ведут? — спросила я свою соседку, которая явно была в этом месте уже не в первый раз.

— Ну, ты же знаешь, как бывает, — устало протянула та. — Нас должны проверить на гонорею и еще на что-нибудь, что они там ищут.

Я в ужасе отпрянула. Грейс заплакала. Рядом рыдала девушка лет шестнадцати.

— Я отстала от брата, — подвывала она. — Помогите мне его найти!

Охранник не проявлял к ней никакого сочувствия, а мы с Грейс были слишком напуганы своей судьбой, чтобы утешать ее.

— Не бойся! — с трудом двигая языком, произнесла наконец Руби. — Садись сюда.

И она подвинулась немного, давая девушке место.

— Попробуй улыбаться им, и, может быть, тебя отпустят. — Она, казалось, была в каком-то трансе. — Если это не поможет, попробуй начать писать письма. На это уйдут месяцы, может, даже годы, но со временем ты выберешься из лагеря.

Нет ничего более удручающего, чем компания разговорчивого пьяного, который еще и не понимает, где находится.

Спустя пару часов подошедший к решетке охранник бросил:

— Эй, вы, трое! Узкоглазые! Ваша очередь.

Мы с Грейс помогли Руби встать и пробрались сквозь мягкие теплые тела и невыносимый запах к выходу.

Нас привели в смотровую, посреди которой стоял стол с гинекологическими подставками для ног. Он выглядел так зловеще, словно принадлежал демонам из потустороннего мира и предназначался для пыток.

Я попыталась было объяснить нашу ситуацию доктору, но меня сбила с толку Руби, которая замерла в подозрительной неподвижности, положив руку на бедро и замолчав.

Доктор посмотрел в свои бумаги, потом на нас.

— То, чем вы занимаетесь, противоречит женской природе. Вы должны быть замужем…

— А я и так замужем, — вклинилась я. — И мой муж сейчас сражается во Франции.

— И вы ведете себя подобным образом?

Он смотрел на меня так, словно я была самым отвратительным существом на планете.

— Начальник медицинского управления назвал венерологические заболевания огромной угрозой для обороноспособности нашей страны, и я с ним согласен.

— Это не имеет к нам отношения, — возразила я.

Он фыркнул и покачал головой.

— Вы, дамы, уже пали ниже некуда. Когда я найду то, что ищу, вас отправят в надлежащее учреждение для лечения. Итак, кто первый на осмотр?

Мы с Грейс посмотрели на стол, потом друг на друга. Я уже рожала, и этот осмотр будет для меня не первым.

— Мне нечего бояться, — сказала я дрожащим голосом.

Сняв трусики, я забралась на стол и руками удерживала юбку на месте. Доктор опустился на стул на колесиках и стал подкатываться ко мне, пока его голова не оказалась под моей юбкой.

— Ну что же, теперь эта тайна раскрыта, — мерзко хихикнул он. — Хоть ты и узкоглазая, твоя щель ничем не отличается от других.

Следующей была Руби. Она так плохо выглядела, что могла испугать медную фигурку обезьяны. Волосы всклокочены, косметика размазалась, а на одном глазу наполовину отклеились накладные ресницы. Для меня она была воплощением женщины, переживающей тяжкое горе, но доктор принял ее за нашего идейного вдохновителя.

— Мне даже не надо осматривать тебя, я и так знаю, что у тебя найду. — Губы его брезгливо поджались, но тон выдавал какое-то болезненное удовольствие. — Такую насквозь больную, как ты, надо держать взаперти до окончания войны.

— Ну и что? — Руби попыталась пригладить волосы и поправить помятые гардении. — Меня уже задерживали. Подумаешь, новость.

Она сказала одно, но доктор услышал совершенно другое. И результат вышел однозначно неприятным.

Он грубо осматривал ее, тыкая и вороша инструментами. Раз за разом Руби вскрикивала от боли. К этому времени мы с Грейс плакали, уже не скрываясь. Мне до паники хотелось вернуться к Томми.

Грейс с ужасом дожидалась своей очереди. Снимая трусики, она всхлипывала. Когда она забралась на стол, к ней подкатился доктор со своим стулом.

— Буква «V» азбукой Морзе, — заметил он, разглядывая рисунок на любимой юбке Грейс. — «V», что значит «Девушка Победы»! Ха! Никогда раньше такого не видел.

— «V» значит «Победа», — пробормотала Грейс, когда начался осмотр.

Мы должны были находиться в камере в течение семидесяти двух часов, пока не придут результаты анализов. За это время наши ряды пополнились новой партией женщин.

Грейс все время говорила о моей доблести.

— Ты такая храбрая, Элен. Ужасно храбрая!

Ну, у меня уже был подобный опыт.

Спустя восемь часов Руби начала приходить в себя, хоть вместе с сознанием к ней пришла и жуткая дурнота с головной болью. Я поняла, что она вернулась, когда она спросила:

— А вы взяток им еще не предлагали?

Молодец она, наша Руби. И, как оказалось, мне понадобилось всего лишь десять долларов, чтобы получить возможность позвонить в гостиницу. Спустя десять минут мы услышали, как Джек Мак ругается с сержантом у входа в участок, а тот его спрашивает:

— А ты кто, их сутенер?

Джек выскочил из участка и вернулся со своими детьми, женой и Томми.

— Эти женщины путешествуют со мной. И они находятся под моим покровительством. — Вот это новость! — Вот наша афиша с программой, которую мы показываем в «О’Эйт». И как вы прикажете мне устраивать по три представления за вечер без них?

— Кричите, сколько вам будет угодно, — ответил сержант. — Но закон есть закон, и он существует для того, чтобы наставить этих дамочек на путь истинный, если они с него сошли.

Позже, в середине того же дня, когда Томми пора было обедать, охранник сообщил новости, переданные по радио: Гитлер совершил самоубийство. Все девяносто человек в камере сначала взволновались, а потом так же быстро успокоились. У всех были свои заботы.

На следующее утро нескольких женщин выпустили, но около дюжины сиделиц были отправлены в специальное учреждение. Они не могли сопротивляться или как-то оспаривать происходящее с юридической точки зрения.

Пришел Джек, принес нам поесть и рассказал, что у Томми все в порядке, а также пообещал, что он нас отсюда вытащит. Он даже привел с собой менеджера клуба, чтобы тот поговорил со старшим офицером, но «правила есть правила», и нам пришлось ждать.

Грейс держалась на удивление хорошо, а у Руби было отвратительное настроение. Она оплакивала гибель брата и не скрывала своего горя, «охмуряла» охранника, пытаясь выбраться на свободу. В тот вечер привезли новых женщин, и некоторые из них, как и мы, заявляли о своей непричастности к занятиям проституцией.

— Я приехала только проводить сына перед отправкой корабля!

— Мой жених сильно разозлится, когда узнает, как вы со мной обращаетесь!

Мы еще несколько раз услышали истории о том, как кто-то «отстал от брата», поэтому, когда на следующее утро выяснилось, что рыдавшая шестнадцатилетняя девушка больна, мы не очень удивились.

Нас, к счастью, отпустили.

— Следите за тем, чтобы там оставаться чистыми! — напутствовал нас дежурный сержант. — А в Норфолк больше не приезжайте.

Мы пошли в отель и долго отмывались от грязи и тяжелых воспоминаний.

Я обняла Томми и пообещала больше никогда от него не уходить. Он спрятал лицо у меня на шее и долго плакал. Руби плакала в своей комнате. Грейс затолкала свою юбку с буквой «V» в мусорную корзину. И, хоть менеджером нашей поездки была я, она сама взяла телефон и позвонила Сэму Бернштейну, чтобы отменить оставшуюся часть тура.

— Мне плевать на штрафы! — кричала Грейс в трубку. — Деньги у меня есть, я заплачу. — Она какое-то время слушала Сэма, кивая. Потом посмотрела на меня, стараясь общаться одновременно и с ним, и со мной. — То есть ты хочешь сказать, что обстановка у Чарли по-прежнему неблагоприятная? — переспросила она. Это означало, что остальные артисты все еще не простили ее и не хотели с ней работать. Она вздохнула. — Да, это и не имеет значения, в общем. Нам нельзя везти Руби в Калифорнию. — А потом, не спросив меня, Грейс объявила: — Мы поедем в Майами, отдохнем там пару недель, чтобы поставить Руби на ноги. А затем ты найдешь нам программу, в которой будет место и мне, и Руби.

Позже, вечером того же дня, мы попрощались с дуэтом «Минг и Линг», а потом проводили Джека, Ирен и детей на железнодорожный вокзал. Через час сели в поезд, идущий на Юг.

В Майами мы нашли чудесный отель прямо на побережье и поселились в хорошем номере с двумя отдельными спальнями и общей гостиной. Мы заказали обслуживание в номер и поклялись себе провести это время как можно спокойнее.

После обеда мы пошли на пляж и сидели под зонтиком, глядя на океан и давая Руби возможность успокоиться и смириться с утратой. Томми играл в песке. Шелест пальмовых листьев успокаивал и помогал нам исцеляться.

Через несколько дней Германия капитулировала. Оставалось лишь закончить дела с Японией. Сколько же времени уйдет на это?

Я начала планировать наше будущее. Возможно, неудача привела нас в Майами, но, как выяснилось позже, там мы нашли свою удачу.

После месяца отдыха Сэм устроил Грейс и Руби в программу «Приливная волна Винни». В вечер премьеры выяснилось, что в зале присутствует каучуковый король из Сингапура. Выступая с веерами, Руби эффектно взмахивала ими, оставляя скрытым то, что должно быть скрыто, но потом откинула всякое смущение — вместе с веерами. Она стояла на сцене, совершенно не стесняясь своей наготы, прикрытой лишь голубоватым свечением прожектора и крохотным шелковымлоскутком. Каучуковый король устроил для нас вечеринку.

Клуб «Бали» нанял Руби и Грейс сразу после «Приливной волны», а Сэм добился им ощутимой прибавки к жалованью. Руби и мне стала платить больше. Через шесть недель нас пригласили на выступление в «Колониал Инн». Каучуковый король купил Руби шубу из белого горностая, которая стоила не одну тысячу долларов. Он дарил ей бриллианты и, конечно, рубины. На одной из его машин — довоенном мятно-зеленом кадиллаке с откидным верхом и белыми колесами — ездила теперь Руби.

Томми целыми днями играл на пляже. Дела шли так хорошо, что мы решили устроить себе отпуск на лето и пожить у каучукового короля в его особняке в Коралл-Гейблз, в это время во Флориде было очень тихо.

Для меня большим облегчением было видеть Руби такой счастливой. Была ли она влюблена? Трудно сказать, но она точно стала такой же, как прежде, — смешливой, разговорчивой. Мы ленились, танцевали на вечеринках, ходили по магазинам и пили ледяные «Дайкири».

В конце первой недели августа Соединенные Штаты сбросили бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Мы рассматривали фотографии грибоподобных облаков со смешанным чувством восторга и ужаса. Я думала, что япошки заслужили то, что получили, но при Руби этого не говорила.

Япония капитулировала спустя неделю, 14 августа. В Майами люди вышли на улицы и праздновали всю ночь: занимаясь любовью, разбивая окна, переворачивая машины и мусорные баки. Били церковные колокола, незнакомцы обнимали друг друга на улицах, конфетти сыпалось на нас, как снег, ночные небеса освещались фейерверками.

Скоро Эдди вернется домой. И Джо.

Грейс прочитала нам выдержку из письма, которое она ему написала:

«Я так жду нашей встречи и того, что смогу тебя поцеловать и заняться с тобой любовью».

Через две недели она получила ответ. На конверте не было обратного адреса, но, судя по штампу, письмо было отправлено с территории США.

— Он уже дома! — с восторгом воскликнула Грейс, открывая конверт и вытаскивая из него сложенный листок. Она начала читать вслух:

«Дорогая Грейс!

Ты усердно старалась все эти последние месяцы поддерживать интерес к себе, но время пришло, и я должен быть с тобой честным.

Мы не будем больше встречаться.

Пожалуйста, перестань мне писать.

Джо».

В тот вечер я застала ее за тем, что она заталкивала свои вещи в чемодан. Я разбудила Руби, и вместе мы не дали Грейс сбежать.

Она была рядом со мной, когда я узнала, что беременна Томми, и сейчас мы с Томми уложили ее спать в нашу кровать и оберегали ее сон.

Грейс помогла Руби преодолеть боль от потери брата, увезя ее в Майами, и теперь Руби часами сидела с Грейс на пляже, пока та неподвижно смотрела на волны.

В нашей троице, как и на всей земле, наконец воцарился мир.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Истина Декабрь 1945 года — июнь 1948 года

Руби. Глазунья

В Майами мы провели восемь месяцев. Я бросила каучукового короля сразу после того, как он сделал мне предложение. Свободу я терять не собираюсь.

Мы вернулись в отель и были рады своим номерам и внимательному персоналу. Мы с Грейс бездельничали и наслаждались компанией безвредных поклонников и своим успехом. Фигура Грейс — тонкие ноги и большой бюст — вошла в моду. Все газеты и журналы захотели получить ее снимок, даже больше, чем мой. Но я старалась не заострять на этом внимания.

Томми недавно исполнилось четыре года, и пора было уже подумать о детском садике на следующий год. Элен принялась планировать.

— Скоро мы с Эдди воссоединимся и снова станем семьей. Я не хочу ни возвращаться в Сан-Франциско ни колесить по стране. Так что я начинаю искать дом.

Нам с Грейс эта идея понравилась, и мы попросили ее подыскать что-нибудь и для нас.

Сейчас, когда мужчины стали возвращаться домой, клубы снова процветали. Работы хватало. Все хотели выпивки и женской компании.

Я сошлась с кубинским сахарным королем, а он познакомил Грейс с ананасовым принцем, тоже с Кубы. Его звали Марио, и он был хорош. Как они с Грейс танцевали мамбу!

Сахарный король сделал мне предложение, и я немедленно отправила его в отставку.

— Я не из тех, кто стремится замуж. — Я не кокетничала.

Через неделю Марио сделал предложение Грейс.

— В браке по расчету нет ничего дурного, — наставляла ее Элен. — Ты устроишь свою жизнь.

Помнится, она говорила что-то подобное о браке с ее братом Монро. Вот только Грейс не собиралась замуж за этого парня. Нет, Марио не был плохим — просто она его не любила.

В рождественский вечер Элен спрятала свою фотографию с первым мужем, и мы отправились в аэропорт. Заметив Эдди, она подняла Томми повыше и воскликнула:

— Вот твой папа!

Эдди выглядел великолепно, как и прежде. Его списали из рядов вооруженных сил в стандартном костюме, ботинках, шинели и старомодной фетровой шляпе. Он двигался с неподражаемой грацией, но почему-то казался немного растерянным. Он обнял нас всех по очереди, а Томми пожал руку, чтобы не пугать малыша.

Мы сели в автомобиль каучукового короля, который я не собиралась возвращать, и поехали к нам в отель. В зеркало заднего обзора я видела, как Эдди рассматривает все вокруг себя. Рядом загудел клаксон, и он так вздрогнул, что это заметили все.

В нашей общей гостиной на столе стояла небольшая украшенная елка. Элен явно была счастлива возвращению Эдди, и он старался изобразить радость от того, что снова видит всех нас, но бедолага явно был сам не свой, хотя и старался изо всех сил сохранить лицо. Когда Томми стал переживать, что Санта не сможет его найти, потому что нет камина с дымоходом, как было нарисовано в его книжках, Эдди вбил в подоконник четыре гвоздя и повесил на них наши чулки для подарков. Потом положил на блюдце печенье и пообещал:

— Санта обязательно нас отыщет и войдет через это окно.

В ту ночь Томми спал со мной и Грейс, чтобы супруги могли провести немного времени наедине и наговориться.

На следующее утро Элен распахнула нашу дверь и воскликнула:

— С Рождеством!

Эдди преподнес нам французские духи, шелковые шарфики от Гермеса и мягчайшие лайковые перчатки. Мы с Грейс и Элен вместе ходили по магазинам, поэтому не были удивлены подаркам друг от друга: соломенные сумочки, украшенные аппликациями с изображением цветов и фруктов, серьги, браслеты. Время экономии было позади: мы тратили, сколько хотели, и носили пышные яркие юбки.

Мы с Грейс подарили Эдди шорты для купания, панаму и сандалии, необходимые в Майами, Элен — стильный фрак.

— Чтобы ты снова начал танцевать!

Эдди долго смотрел на него, прежде чем примерить.

Томми в этом году тоже очень повезло. Мама и тетушки подарили ему одежду, раскраски и игрушечные машинки. Эдди же привез ему из Франции старинных оловянных солдатиков, чтобы было с чем играть, пока родители выступают. Томми, преодолев первоначальное смущение, забрался к Эдди на колени и объявил, что это Рождество — «лучшее в жизни». Мне показалось, что Эдди вот-вот расплачется.

В клубе, пока Элен возилась с Томми в гримерной, Эдди станцевал с посетителями болеро, танго и румбу, стараясь вернуть себе танцевальную форму. Вскоре они с Элен стали оставаться после представлений, чтобы порепетировать старые номера и поставить новые. Хоть их брак и нельзя было назвать традиционным, но они любили друг друга и всегда были великолепными танцевальными партнерами.

Эдди был трезв и в хорошей физической форме, но мы с Грейс слышали, как он бродил всю ночь по гостиной. Утром Элен, Эдди и Томми выходили из своей спальни с измученным видом. Элен рассказывала, что Эдди часто просыпался от дрожи и мокрый от пота. Он был очень нервным, морщился от всякого громкого звука. К этому времени все мы — и я, и мои друзья — хлебнули горя. Нас исцелило время, любовь и дружеская поддержка. Я очень надеялась, что с Эдди будет то же самое, и его напряжение в конце концов пройдет.

В феврале 1946 года мы с Грейс возглавили шоу в Латинском квартале в Майами. Как-то после второго выхода к нам в гримерную пришел менеджер и сказал, что нас хотят видеть двое мужчин за десятым столиком — лучшим столиком заведения. Мы с Грейс надели платья, подправили прически и макияж и пошли смотреть, кто же это был. Когда я шла между столами в блестящем платье, я ощущала себя подвижной, как ртуть. Кожа моя матово поблескивала, а гардении удерживала на месте заколка из горного хрусталя.

— Это Ли Мортимер! — взвизгнула я от радости. — Это он помог мне выбраться из лагеря!

Ли выглядел как обычно: высокий лоб, белоснежные зубы и сигарета, с легкой небрежностью зажатая между указательным и средним пальцами. Рядом с ним сидел некий ирландец, больше похожий на обезьяну, чем на мужчину, с наполовину разжеванной сигарой в зубах. Его звали Том Болл.

— Я хотел познакомить тебя с Томом, Руби, — сказал Ли, продолжавший выступать в роли доброго самаритянина. — И, разумеется, с Восточной Танцовщицей тоже…

— Шоу-бизнес — особая сфера, — перебила я, не давая ему увлечься разговором с Грейс. — Сейчас ты наверху. — И я медленно подняла ногу над головой так, что подол моего платья поднялся почти до паха. Позже Ли опишет это движение как «вверх к небесам». — А в следующее мгновение — в самом низу, — промурлыкала я, опуская ногу в золотистой атласной босоножке на высоченном каблуке. Это мне доподлинно известно, милый. Моя карьера — сплошные американские горки.

Да, даже после всего, что мы вместе пережили, я все равно хотела перещеголять Грейс.

Ли с трудом проглотил ком в горле.

— Девочки, вы достаточно долго пробыли в Майами, — выдавил он наконец. — Теперь вы готовы для Нью-Йорка, а Нью-Йорк готов для вас. Вот Том открывает клуб «Китайские куколки», и мы приехали сюда, чтобы переманить вас.

Я выпрямилась. Вернуться в Нью-Йорк? Наконец-то!

— Мы хотим построить целую программу вокруг вас двоих, — добавил Том зубодробительным голосом. — И назвать ее «Скандал с узкими глазами». Это будет самое крупное, самое дорогое и самое сложное восточное шоу, которое спокойно выдержит сравнение с любым белым шоу на Бродвее. Открываемся через восемь недель.

Грейс сделала знак официанту, что-то шепнула ему на ухо, затем подвинула свой стул чуть ближе к Тому.

— Кто еще у вас есть?

— Мы заручились согласием Кея Люка, старшего сына Чарли Чена. Он будет конферансье.

Мы с Грейс приподняли брови. Старший сын Чарли Чена? Как пошло! Как избито!

— Кстати, он великолепно поет, — сказал Том. — Я набираю лучших из лучших. — Он также вел переговоры с сестрами Лим, «Веселым Маджонгом», Бернис Чоу, Джорджем Лью и дуэтом «Минг и Линг».

— Мы уже выступали со всеми ними, — пожала плечом Грейс. — Вы говорите об этом так, словно они — обыкновенные восточные артисты средней руки.

Она могла быть довольно умной и даже нахальной и сейчас засыпала его вопросами, но я уже видела, что она хотела в Нью-Йорк не меньше меня. Она тянула время, пока не появилась Элен.

— Вот и Элен, наш менеджер. Давайте послушаем, что она скажет.

Элен быстро оценила ситуацию и заявила, что справится со всеми мелочами, которые нельзя оставить на Сэма Бернштейна. Прежде всего она спросила, где будем жить мы с Грейс.

— Минуточку! Ты едешь с нами! — выпалила я.

— Я не могу, — покачала головой Элен. — Мы с Эдди восстанавливаем наш номер.

Я повернулась к мужчинам.

— У вас не может быть полной восточной темы без «Танцующих китайских влюбленных».

— Я о них не слышал! — прорычал Том.

— Так позвоните Чарли Лоу из «Запретного города», — сказала Грейс.

Но Том уперся.

— У нас уже есть комедийный дуэт, отец и сын, — сказал он. — И больше семейных артистов мне не нужно. Это ночной клуб. Люди ходят в ночной клуб не для того, чтобы посмотреть на мужей и жен.

— Они танцуют не как муж и жена, — заверила я его.

— Он слишком долго не выступал, — упрямился Ли.

— Так он же был на войне! — воскликнула Грейс. — Где ваш патриотизм?

— Дорогие Ли и Том! — заявила я. — Если вы не пригласите Элен и Эдди в Нью-Йорк, то и мы с Грейс не поедем.

Мужчины переглянулись. Неужели мы позволяем себе такое? ДА!

— Ладно, — вздохнул Том. — Мы поговорим о них с Чарли. И если решим их взять, позвоним Сэму, чтобы обсудить финансовую сторону вопроса.

Сэм выторговал по тысяче долларов для Принцессы Тай и Восточной Танцовщицы, а «Китайские танцующие влюбленные» получили ставку в семьсот пятьдесят долларов. Мы будем купаться в роскоши. Ах да, и никакого Джорджа Лью не будет. Грейс все еще точила на него зуб и не желала работать с ним в одной команде. Я не возражала.

Я запретила себе думать о том, кто же меня сдал. Это позволяло мне не задавать вопросов, не обижаться, не обвинять и зарабатывать по тысяче долларов в неделю.

Нью-Йорк — обитель звезд. И впереди еще более яркое будущее.

Мы прибыли в Нью-Йорк 11 сентября, за семь недель до большого открытия «Китайских куколок». Нас поселили в номер с тремя спальнями и общей маленькой гостиной в отеле «Виктория», на углу Пятьдесят пятой и Седьмой улиц. Ли Мортимер познакомил нас с Кларком Гейблом, Ноэлом Кауардом, Хейди Ламар, Линой Хорн, Бетти Грейбл и Джином Келли. Мы слушали, как оркестры играли «Бразилию», «Как хорошо к тебе возвращаться домой», «Старую черную магию» и «Авалон». Мы видели Милтона Берла, который, по слухам, зарабатывал по десять тысяч долларов за выход, Дэнни Томаса, милейшего парня, и Джимми Дюрана. Мы танцевали исключительно ради собственного удовольствия и показывали этим городским штучкам, как надо веселиться.

А как мы наряжались! Мы бегали по магазинам будто сумасшедшие, выбрасывали свои платья с тропическим рисунком и меняли их на утонченные городские наряды.

— Сколько вам нужно денег на новую обувь? — как-то спросил Ли.

— По три доллара, — ответили мы.

Он засмеялся.

— В Нью-Йорке вы за три доллара никогда ничего не купите.

Он открыл кошелек и дал каждой из нас по пятьдесят долларов.

Мы купили босоножки из черного атласа, завязывающиеся вокруг лодыжки, и черные замшевые туфли на платформе.

— Шикарно выглядишь, детка, — сказал Ли Грейс. — Ты — идеальный кусочек чизкейка в городе, который его изобрел.

Он уговорил Грейс сделать вырез поглубже, чтобы продемонстрировать всем грудь, которой она когда-то стеснялась. А еще он научил нас, что делать с дамскими сумочками. Оказывается, дамы, которые танцуют с сумочками в руках, показывают, что увереннее чувствуют себя на танцполе, чем в самом клубе. Он объяснил нам основные правила: не посещать ночные клубы в дневной одежде, не ходить в дешевые забегаловки в дорогой вечерней одежде и никогда не жаловаться на выставленный счет, потому что сами виноваты в том, что сюда пришли. Он научил нас вычислять приезжих и посоветовал держаться от них подальше. Когда он отвел нас к Сарди, то велел нам разговаривать громко, чтобы завсегдатаи могли нас подслушать.

Дороти Килгаллен, автор светской колонки, написала: «Зачем, интересно, две чудные представительницы ночной клубной жизни приобретают себе репутацию острых на язык особ, обмениваясь прелестными остротами и не давая ни малейшего шанса волкам с 52-й улицы? Ли Мортимер называет чарующую Принцессу Тай своей „маленькой шалуньей“». А затем о Грейс: «Зачем останавливать выбор на одном цветке, если можно получить целый букет? Восточная Танцовщица известна тем, что появляется на многих пышных мероприятиях в сопровождении разных удачливых джентльменов. Да, везунчики, будьте аккуратны с этими ногтями! Мяу!»

В результате этой короткой статейки ногти Грейс стали так знамениты, что Сэм заключил для нее контракт с косметической компанией, для которой она стала первой моделью-китаянкой. Я продемонстрировала радость за нее, но эту горькую пилюлю было сложно проглотить, не подавившись.

Разумеется, я собирала свой обычный богатый урожай. Я проводила время с Шавье Кугатом, который только что развелся и собирался жениться снова, а потом заинтересовалась Луи Примой, который в то время был еще женат. Этот роман попал в газеты, и Уолтер Уинчел написал: «Как не повезло этим именитым музыкантам! Их сердца разбила девушка, которой стоило бы сменить имя на Иезавель»^[34].

Прочитав это, я очень долго смеялась.

Где же были в это время Элен, Эдди и Томми? В отеле, где Эдди мог прятаться от грохота улицы и гудения машин, или в студии, которую они арендовали для репетиций своего номера. Однажды вечером мы с Грейс зашли к ним, чтобы посмотреть их новый танец. Эдди был похож на себя прежнего — снова стал прекрасным и грациозным. Он все еще страдал от ночных кошмаров, но я была уверена в том, что стоит ему выйти на сцену, — и публика будет у его ног.

В середине марта мне совершенно неожиданно позвонила мать. Я не разговаривала с ней лет десять. Она пропустила приличествовавшие случаю вопросы о том, как я поживаю, и перешла прямо к делу. Мои родители освободились из лагеря и решили сразу же возвращаться в Японию.

— Нельзя этого делать, — сказала я матери по-японски, заметив, что Грейс меня слушает. — Мы ведь даже не повидались.

— У нас будет достаточно времени для бесед в пути.

— Я не поеду в Японию, — отрезала я.

— Ты забыла, кто ты такая? — спросила она. — Ты забыла, что американцы убили Хидео и что Йори погиб, сражаясь за них?

— Йори служил в самом известном полку в истории вооруженных сил, — возразила я. — Он заслужил орден Почета. Ты должна гордиться им.

— Твой отец, я и другие в лагере праздновали день рождения императора. Мы готовили из яиц только глазунью, потому что она напоминала флаг Японии. Когда нам сказали, что война закончена, твой отец спросил, почему над лагерем не развевается японский флаг.

К тому времени, как я положила трубку, слезы лились из моих глаз градом. Грейс обняла меня.

— Хочешь поехать в Сан-Франциско и проводить их? — спросила она.

— Нет, — ответила я, резко замотав головой. — Я никак не могу избавиться от мысли, что они и в самом деле могли быть шпионами.

— Но ты же не можешь так думать…

— Суда над ними не было, но это вовсе не меняет сути дела.

— Но ведь в лагеря отправляли разных людей, тебя в том числе, — старалась она меня переубедить. — И это было ужасно. Может быть, твои родители возвращаются потому, что устали от всего этого и просто хотят вернуться домой? Ты рассказывала мне об этом с первых дней нашего знакомства.

— Да, но я все равно не могу быть полностью уверена в невиновности родителей, хоть и хочется в это верить. — Я промокнула глаза. — Вы с Элен — моя единственная семья.

А потом я пошла в спальню и проплакала несколько часов. Но меня ждал Нью-Йорк. Жизнь продолжалась.

Грейс. Восторг недели

За две недели до открытия «Китайских куколок» все ведущие артисты шоу собрались на генеральную репетицию. Клуб находился всего в квартале от нашего отеля. Если «Запретный город» был декорирован в стиле имперского Китая, с обилием красного, золота и блеска, то «Китайские куколки» были совершенно иными: стильными и высококлассными до мелочей. На бледно-голубых стенах белым изображались сцены из китайской жизни. С потолков свисали темно-синие абажуры. Танцовщицы переодевались в одной гримерной, а звезды — Руби, Элен и я — располагали собственными. Устраиваясь, я услышала знакомый голос:

— Привет, Грейс! Как дела?

Это была Беси, старшая из сестер Лим. Элла и Долорес стояли по обе стороны от нее и на шаг позади, как на сцене во время выступления.

Вскоре прибыли и остальные: «Веселый Маджонг», Бернис Чоу, обладательница роскошного голоса, дуэт «Минг и Линг». Я была очень рада всех видеть. Мы познакомились с режиссером, милейшим человеком по имени Донн Арденн, известным своим умением создавать великолепные шоу с экстравагантными костюмами.

Для Руби был изготовлен новый шар и веера из страусиных перьев. Ткань для платья Элен держали в настое чая, до тех пор пока ее цвет не совпал с цветом кожи девушки, а потом расшили платье горным хрусталем.

Мои костюмы были самыми дорогими и роскошными за всю мою карьеру. Один был даже изготовлен из меха обезьяны, привезенного из Гонконга. Туфли были расшиты настоящими бриллиантами, и, когда я танцевала, они сверкали. Клуб «Китайские куколки» должен был стать интернациональным заведением, и мистер Болл, ирландец до мозга костей, нанял соответствующий персонал. Выступление молодого комика по имени Лени Брюс завершало программу. Повара были китайцы, метрдотель — еврей, официантки — пуэрториканки. Посудомойки, продавщицы сигарет и гардеробщицы согласились изображать китайцев. С поисками танцовщиц оказалось сложнее. Вернее, не легче, чем в Сан-Франциско, потому что местные китайские девушки не хотели работать в клубах. В этом районе китайцев было много, но все они вели традиционный образ жизни, поэтому нашим хозяевам пришлось переманить к себе девочек Чарли и танцовщиц из других клубов с Западного побережья.

На премьерный показ и открытие клуба пришло множество бродвейских и голливудских знаменитостей, критиков и пресс-агентов, манхэттенцев и жителей пригородов. Наше первое шоу прошло как по маслу. Минг и Линг смешили и острили. «Китайские куколки Ли Мортимера», как стали называть танцовщиц, были резвыми и аккуратными. За кулисами элегантный Эдди вяло слушал ценные указания Элен. Он был одним из самых красивых мужчин, каких я видела, и сейчас он явно нервничал. Перед выходом я сказала им обычное:

— Ни пуха!

Когда заиграла их музыка, мое сердце затрепетало.

Элен парила над сценой. Эдди должен был двигаться прямо за ней, но вместо этого он просто смотрел на нее, дрожа всем телом. Когда Элен осознала, что танцует в полном одиночестве, ее улыбка померкла.

— Эдди, дорогой, — прошептала я, — ты должен выйти туда.

Он отрицательно покачал головой.

— Ну же, Эдди. Элен там совсем одна.

Но Эдди не мог двинуться с места от страха. Он выжил во время войны, но вернулся сломленным. Он прекрасно танцевал на репетициях, но сейчас не мог справиться со страхом перед сценой.

Элен продолжала танцевать одна, а я вспомнила свое прослушивание в «Запретном городе», когда я замерла от испуга, а Эдди мне помог.

— Мы сейчас исполним наш старый номер, две женщины и один мужчина. Ты меня слышишь?

— Нет.

— Эдди, это просто. Мы танцевали его тысячу раз, и у него прелестное завершение. Тебе всего лишь надо считать про себя. Давай вместе со мной. Раз, два, три, четыре.

— Пять, шесть, семь, восемь, — пробормотал он. Я взяла его за руку.

— Раз, два, три, четыре. Готов? Поехали!

И вместе мы выпорхнули на сцену. Публика зааплодировала. Восточная Танцовщица вышла раньше запланированного! Я слышала, как Эдди тихо считает, и сквозь улыбку шептала ему: «Все идет отлично!» Оставалось лишь молиться, чтобы Элен догадалась о моем плане.

Мы с Эдди исполнили пару поворотов из нашего старого номера, прежде чем приблизиться к Элен. Когда она довольно неуклюже присоединилась к нам, я выдохнула с облегчением. Эдди отпустил меня и взял Элен в объятия. Так мы и танцевали, соединяясь и расходясь, вот только Эдди был ужасно напряжен. Финал, когда Эдди поднял нас с Элен над сценой и закружил, был принят публикой с огромным оживлением. Как только музыка стихла, нам обеим пришлось надавить на спину Эдди, чтобы заставить его поклониться.

За кулисами собрались все артисты. Они расступились, чтобы пропустить нас. Эдди любили, и каждый из нас стремился ободрить и похвалить его.

— Это было здорово!

— Ты не утратил мастерства!

— Приятель, ты их порвал!

Эдди не поднимал головы, отказываясь принимать сочувственную ложь. Элен старалась не плакать.

— Номер с китайскими Фредом Астером и Джинджер Роджерс не пойдет, если Фред будет изображать из себя бревно! — Мистер Болл решил отчитать Эдди прямо перед нами всеми.

Времени защищать его у нас не было — шоу должно продолжаться.

Выступление сестер Лим в новых шляпках от Кармен Миранды и широких юбках в складку стало бомбой. Публика ревела от восторга.

Отзывы о нашем шоу били все рекорды. «Веселый Маджонг» получил титул «Потрясение недели», а Руби назвали «лучшей раздетой куколкой недели». Даже этот негодяй Эд Салливан, который, как оказалось, работал в той же газете, что и Ли Мортимер, написал в своей колонке в «Литл Олд Нью-Йорк»: «Это шоу поразит даже самых искушенных зрителей». К счастью, о «Китайских танцующих влюбленных» никто не упомянул.

К сожалению, Эдди так и не смог взять себя в руки и начать танцевать как следует. Спустя шесть недель мистер Болл уведомил Эдди и Элен о расторжении контракта с ними.

— Ну что же, это и к лучшему, — сказала Элен. — Здешние гримерши плохо гримируют Руби.

Тут один из «Маджонгов» выразил желание танцевать с Элен.

В результате Чан-Чан и Элен с помощью мистера Ардена поставили милый танец, в котором вся роль партнера сводилась к тому, чтобы поднимать ее и кружить над сценой, чтобы она выглядела, как настоящий ангел. Элен же, никогда не пускавшая удачу на самотек, решила продолжить работать костюмершей и гримершей у Руби.

Эдди же от этого стало еще хуже. Он пропадал ночами где-то в городе и возвращался под утро пьяным. Элен ужасно за него беспокоилась, а мы с Руби переживали за них обоих.

Тем временем клуб процветал. К входу выстраивались длинные очереди. Многие военные попали под чары японок, филиппинок и китаянок на войне и стремились встретиться с восточными красавицами в Нью-Йорке, прежде чем вернуться домой — во Флориду, Кентукки или Мэн. Даже журналисты «Смарт Сет» пришли в восторг от танцев азиаток под латиноамериканские ритмы. Им это настолько понравилось, что они стали называть клуб «Эль Чино Долл».

Эд Салливан, как и большинство американцев, изменил свое предвзятое отношение к соотечественникам японского происхождения и описывал каждый шаг Руби, став ее персональным хроникером.

Я же жила той жизнью, о которой мечтала в юности. Когда я выходила на сцену, все в клубе замирали и смотрели на меня. Я требовала внимания, и я его получала. У меня было множество поклонников. Они присылали мне столько цветов, что в моей гримерной пахло, как в цветочной лавке. Всем напиткам я предпочитала шампанское и оценила икру. Я ходила на вечеринки и веселилась там до упаду, а потом спала большую часть дня.

Следующие два года выдались очень непростыми. Когда рядом с тобой нет того единственного человека, которого бы ты любил и который бы любил тебя, жизнь становится очень одинокой.

Элен. Падение камелий

Шел 1948 год, «Китайские куколки» принимали посетителей уже больше двух лет. С виду все казалось по-прежнему успешным, но шампанское больше не лилось рекой. Клуб «Китайские куколки», любимое заведение жителей Нью-Йорка, «где можно станцевать румбу», как и все остальные ночные клубы, стал хиреть. Люди перестали тратить деньги так, будто живут последний день.

Солдаты вернулись домой, женились на своих подругах, устроились на работу и переехали в пригороды, где пили мартини, качали детей на колене и смотрели телевизор. Набрали кредитов и старались экономить, откладывать деньги на такие важные вещи, как стиральные машины, газонокосилки и электроинструменты. Поэтому иногда мы выкладывались на полную катушку перед полупустым залом.

Репортеры начали спрашивать нас о возрасте, а мы всегда давали один и тот же ответ: «Возраст — это число, а я свое не записывала». На самом деле Грейс было двадцать семь, Руби — двадцать девять, а мне — тридцать.

Женщина-артистка чем-то похожа на камелию: она не увядает постепенно, распуская лепестки, и не темнеет у ножки. В самый разгар цветения камелия просто опадает с ветки полным цветком. Невозможно избежать проявлений возраста, каким бы талантливым ты ни был. Мы были по-прежнему красивы, в самом расцвете, но после десяти лет в шоу-бизнесе мы больше не были ни юны, ни наивны. Мы были как карпы, застрявшие в пересохшей яме.

Нельзя начинать копать колодец, когда ты уже умираешь от жажды, или приниматься шить плащ при первых каплях дождя. Когда мистер Арденн объявил, что покидает Нью-Йорк и едет в Лас-Вегас, чтобы создать самое яркое представление в истории, он предложил нам поехать с ним. Мистер Болл, не желая быть обойденным и, возможно, задействовав свои «связи», о которых ходило так много слухов, предложил вывезти шоу «Китайских куколок» в Лас-Вегас. Это все навело Руби на мысль создать собственное небольшое ревю и попытать счастья в городе азартных игр.

— Я назову его «Руби и танцующие китайские палочки», — сказала она.

Мне она всегда казалась похожей на птицу, и сейчас я поняла, что она скорее не жаворонок, а сокол. Я не могла представить ее себе сбавившей темп или ушедшей на покой. Что же касается Грейс, то Марио, ананасовый принц, недавно приехал из Майами с шубой из платиновой лисы за тридцать тысяч долларов и кольцом и предложил ей руку и сердце. Не сказать, что она была верна ему все это время. То есть, говоря по правде, она просто не любила его, но на этот раз она задумалась над его предложением.

— Нищим не пристало привередничать, — сказала она, от чего мне стало грустно.

Грейс больше не расстраивалась из-за родителей и смогла добиться успеха как артистка, но ей недоставало одного — любви. Казалось, все ее надежды на обретение этой любви увяли, когда с ней порвал Джо.

— Я точно не хочу быть там одна с Марио, — сказала она. — Может быть, вы с Томми присоединитесь ко мне? Ты бы могла заняться недвижимостью.

Это предложение казалось мне прекрасной идеей. Я уже давно занималась вопросами размещения наших артистов, и меня было невозможно провести.

— Через полгода ты уже будешь ездить в собственном «роллс-ройсе». — Это Руби пыталась привлечь меня к своему ревю. — «Маджонги» едут со мной. Разве тебе танцевать с Чан-Чаном не лучше, чем уехать в Майами?

— Я люблю вас обеих, — сказала я. — И хочу быть с вами, но я должна подумать о своей семье.

В начале июня в Нью-Йорк приехали мои родители, чтобы встретить Монро, которого наконец выписали из больницы, и чтобы увидеться со мной, Томми и Эдди. Благодаря новому чуду — пенициллину — моему брату удалось выкарабкаться. Однако он слишком долго болел. Так долго, что успел влюбиться в свою сиделку и жениться на ней, девушке из Индианы, которая по чистой случайности оказалась белой. Ай-ай-ай!

Мама, папа и новобрачные заказали столик в клубе, чтобы посмотреть шоу.

Они сделали заказ и аплодировали в нужных местах. Грейс, Руби, Томми и я то и дело выглядывали из-за кулис, чтобы посмотреть на невестку, которая была белой, как рис, или как там говорят американцы. Мои родители в лучших китайских традициях делали вид, что ее нет за столом. То, что я вышла замуж за Эдди, который тоже в этот момент сидел за общим столом, было шалостью по сравнению с браком с белой женщиной.

Когда закончилось первое шоу, Руби и Грейс переоделись в платья и пришли ко мне в гримерную. Они пообещали быть рядом, когда семья придет поприветствовать меня.

Первым вошел отец, за ним шли все остальные, и комната моментально оказалась забитой до отказа. Эдди выдвинул скамью из-под моего туалетного столика, взял маму под руку и помог ей сесть. Устроившись, она тут же подобрала ноги под себя, чтобы они не были видны.

Отец поздравил нас с прекрасным выступлением, но больше всего он изливался восторгом на мой счет, рассказывая о том, какая из меня получилась замечательная артистка. Может быть, мне и правда удалось взлететь выше брата!

Потом взгляд папы упал на моего сына, и отец замер, увидев, какие светлые у Томми волосы и кожа. Но он решил все равно представить нас друг другу с новым членом семьи. Закончил он свою речь словами:

— А вот это Мэриан Ливли…

— Папа, ее теперь зовут Мэриан Фонг, — перебил его Монро.

В знак защиты он обвил рукой талию своей хорошенькой жены и притянул ее поближе. Он был таким худым, что казался еле живым, но все равно лучился счастьем.

— Она теперь твоя невестка.

В образовавшейся тишине неожиданно раздался голос мамы:

— Элен, мы хотим, чтобы ты вернулась домой. Мы хотим воссоединиться и с Эдди, и с нашим внуком.

— Да, пора тебе уже завязывать с такой жизнью, — согласился отец. — Негоже мужчине уезжать далеко от дома, если его родители все еще живы.

Может, он и пытался изобразить щедрость и прощение, но его слова были мне как гвозди, вбиваемые в глаза.

— Я не мужчина. Я всего лишь дочь, хуже того, вдова, как ты всегда подчеркивал.

— Ну а раз ты дочь, то ты должна быть благодарна за то, что мы хотим, чтобы ты вернулась домой! — огрызнулся папа. — Это наша возможность снова стать одной семьей, жить одним домом…

— Я согласна с отцом, — проговорила мама. — Ты же не можешь провести свою жизнь, припудривая зад какой-то женщине и танцуя. Когда у тебя есть ребенок, ты не можешь вести кочевой образ жизни.

В том, что сказала мама, была своя логика. Но потом к ее словам присоединился отец.

— Ты должна быть достойной матерью для Томми. Да, возможно, ему было бы удобнее в другой семье. Он полукровка, но он хотя бы твой сын.

Тут отец допустил тактическую ошибку. Он мог сколько угодно попрекать меня тем, что я негодная дочь, но я никогда не позволю ему обижать моего сына.

Я повернулась к Эдди.

— Поехали в Майами, купим там дом через фирму «Джи Ай Билл».

Грейс хихикнула, потому что решила, что она одержала победу, Руби выглядела почти обиженной, а Эдди отрицательно покачал головой.

— Я хочу в Сан-Франциско, — сказал он. — Чарли возьмет меня к себе. Может быть, в «Запретном городе» у меня все будет в порядке. — Он замолчал, давая мне обдумать услышанное. Затем добавил: — Я видел слишком много смертей, чтобы сейчас тратить силы на то, к чему не лежит душа. Я тот, кто я есть. В Сан-Франциско я могу быть собой.

Мне внезапно стало нечем дышать.

— Я не хочу тебя терять, Эдди. Я даже готова вернуться в родительский дом, если там мы сможем быть вместе. Я готова ради тебя на все, потому что ты сделал для меня все, что мог.

На мгновение я глянула на происходящее со стороны и подумала, как странно, должно быть, всем этим посторонним людям наблюдать такую личную сцену. Мой муж практически публично признал, что предпочитает мужчин, а я пытаюсь сохранить наш брак, хоть он и был далек от традиционного. Если для моей родни предпочтения Эдди уже давно не были секретом, для Мэриан они стали настоящим ударом.

— Семья без женщины — как мужчина без души, — сказал Эдди.

Родители закивали, радуясь, что он на их стороне, и признавая в нем выходца из очень хорошей семьи, такой же, как наша, если не лучше.

— Я люблю тебя и Томми, но ты не должна оставаться со мной из чувства долга или потому что считаешь себя мне обязанной. Я куплю вам с Томми дом. Какой вы город выберете — уже ваше дело, но я предлагаю вам подумать о Лос-Анджелесе, потому что тогда вы будете ближе… — К настоящему отцу Томми, подумала я. — Ближе ко мне, — закончил он. Может, он и был сломлен, но в моих глазах он навсегда останется джентльменом. Он никогда не подводил меня в те моменты, когда больше всего был мне нужен.

— Я не хочу, чтобы ты был один. — Мой голос дрожал.

— Он и не будет один, — объявил отец, вмешиваясь в наш разговор. — Твой муж будет жить с нами. Довольно уже нам унижений из-за того, что ты вдова и показываешь людям ноги, но зато ты хоть не разведена.

Я не могла поверить своим ушам. Он говорил, что скорее предпочтет Эдди своим зятем, чем меня своей дочерью? Осознавать это было мучительно и странно. Внезапно я ощутила себя воздушным шариком, выпущенным из детской руки: я вознеслась вверх и полетела прочь отсюда.

— Я хотела родить вашему отцу восемь сыновей, — тихо проговорила мама. — Так пусть Эдди станет нашим восьмым сыном. Ему нужно жить в семье, чтобы за ним ухаживали. Мэриан у нас медсестра, что даже лучше, чем собственный доктор в семье. Даю тебе слово, Элен, что буду заботиться о нем, как о родном.

Теперь все смотрели на Эдди. Он был элегантным мужчиной, но его опущенные плечи и голова лучше всяких слов говорили о том, что он сломлен. И все равно он был предпочтительнее дочери — вдовы или разведенной.

Эдди поднял подбородок и обратился к моему отцу:

— Я не смогу изменить свою сущность.

— Ну и что? Я тоже не буду менять свою, и нам теперь ясно, что и Монро не смог изменить свою, — ответил папа. — Без сплетен все равно не обойтись, но ты — часть моей семьи, и это неизменно.

Мама протянула руку и пожала ладонь Эдди, молчаливо скрепляя их соглашение.

Есть одно китайское проклятие, которое, кажется, используется слишком часто: да живете вы во времена перемен! Так вот, теперь, с появлением в семейном доме Эдди и Мэриан, моей родне предстояло прожить некоторое время перемен. И я была рада, что Томми их не увидит.

Спустя несколько дней Эдди уехал в Калифорнию с мамой, папой и молодоженами. Несмотря на то что он уезжал, я не чувствовала, что он меня покидает. Он делал все, что мог для меня, Томми и себя. С этой точки зрения мы всегда будем лучшими партнерами.

Когда мы с Томми вернулись с железнодорожного вокзала, наш номер показался нам опустевшим. Томми уже скучал по Эдди, но я знала, что всегда буду самым важным человеком для сына. Вот только расставания еще не закончились.

Грейс собиралась в Майами, а Руби — в Лас-Вегас. Никогда еще я не слышала столько жарких речей в поддержку разных идей.

Руби убеждала меня поехать с ней:

— Так ты будешь ближе к Сан-Франциско и Лос-Анджелесу. Разве ты не хочешь, чтобы Томми виделся с Эдди и познакомился со своим родным отцом?

— Что? Неужели ты думаешь, что я вот так появлюсь на пороге Тима? Даже не думай! — положила я конец этому разговору.

Потом позвонил Эдди и повторил свое предложение перевезти меня в Лос-Анджелес. Тогда я смогла бы находится и достаточно и рядом с ним, и достаточно далеко, чтобы вести собственную жизнь.

— Мы всегда будем парой уточек-мандаринок, вечно нежной парочкой влюбленных. И я не хочу терять Томми.

Я пообещала ему, что, где бы я ни жила, я обязательно позабочусь о том, чтобы Эдди виделся с Томми по меньшей мере дважды в год.

Грейс тоже пыталась меня уговорить:

— Поедем со мной, и ты станешь первой миллионершей среди нас.

Я была нужна им всем, и у меня имелся шанс начать жизнь сначала. Я могла забыть все плохое, что сделала я и что сделали мне. Это означало, что я окончательно расстаюсь с Эдди, с Руби, с грустными воспоминаниями, обидами и завистью. Я больше не позволю прошлому определять мое будущее.

Я поеду в Майами с Грейс. Пока мне удавалось жить, не открывая своих глубочайших секретов, и на мгновение мне показалось, что поверить в мечты — значит, провести половину жизни во сне.

Грейс. Разговор, как в кино

Неделю спустя, когда мы заканчивали выступления по контракту с «Китайскими куколками», в клуб обратились из нового телевизионного шоу «Любимцы города». Ведущим этого шоу должен был стать Эд Салливан, который много писал о нас, с тех пор как мы приехали в Нью-Йорк.

— Ему нужен какой-нибудь азиатский номер, — объяснил Сэм Бернштейн, позвонив мне, чтобы обсудить это предложение.

— Я согласна! — чуть не крикнула я в трубку.

— Не сомневался, вот только речь идет о трио. Вы готовы поработать с Руби и Элен?

Элен очень обрадовалась, когда я рассказала ей о такой замечательной возможности.

— Это же может стать новым началом жизни! Эпохальным! Наконец-то, после стольких лет, мы будем выступать все вместе… и на телевидении! Ты только подумай, какие перспективы открываются!

Времени на подготовку у нас было мало. Элен никогда не была сильной чечеточницей, а Руби специализировалась на прогулках по сцене с шаром в руках. Элен позвонила Эдди, чтобы спросить его совета.

— Будьте теми девушками, которыми вы были всегда, — сказал он ей. — Будьте самими собой.

После того, как Элен передала нам его слова, у меня в голове возник образ.

— Мы поставим «Дай мне поиграть», — заявила я. — Мы можем изменить аранжировку, убрав оттуда кантри и оставив одни струнные. За основу возьмем танец, которому учили Элен тогда, на детской площадке, но в мягкой обуви. Если мы все сделаем просто, то у нас хватит дыхания на пение. Разумеется, мы должны танцевать идеально, чтобы мистер Салливан был доволен, но это может быть весело… и неожиданно.

Элен и Руби пришли в восторг.

— Как мы себя назовем? — спросила Руби.

— Ну как же? — со стеснением произнесла Элен. — «Сестры Свинг», как я и предлагала несколько лет назад у Сэма By.

Нам с Руби понравилось, и мы стали репетировать номер после обеда и давать по три шоу в «Китайских куколках» по вечерам. Прежде мы редко так уставали, но восторг и радостное ожидание придавали нам сил.

Так прошло несколько вечеров, в один из которых я выходила из клуба раньше обычного, надеясь на несколько минут покоя и тишины в отеле, пока не вернутся Руби, Элен и Томми. Я пробралась сквозь собравшихся возле служебного входа поклонников, отмахиваясь от их восторженной нелепицы, к которой уже привыкла, и увидела чуть в стороне от них болезненно худого мужчину в низко надвинутой шляпе, который стоял, опираясь на трость. Он был высок и широкоплеч, но при этом от его фигуры исходило ощущение какой-то хрупкости. Он смотрел прямо на меня. Это был Джо.

Рядом с ним стояла пожилая дама в удобных уличных туфлях и старомодном платье с наброшенным на плечи меховым палантином, края которого она теребила руками. Было заметно, что она волнуется.

С трудом сдерживая эмоции, я посмотрела сначала на его трость, потом снова ему в глаза, а затем подняла подбородок и решительно подошла к нему.

— Джо! — произнесла я коротко, но все же дружелюбно. — Какой сюрприз! Рада тебя видеть.

— Грейс! — Он выдохнул мое имя, как будто налил вина в бокал.

— Что ты тут делаешь? — спросила я доброжелательно.

— Мы с мамой приехали посмотреть Нью-Йоркский и Колумбийский университеты. Мне надо закончить образование, родители хотят, чтобы я переехал поближе к Чикаго…

— Мы приехали в Нью-Йорк, чтобы увидеться с вами, — перебила его женщина, которая, похоже, и была его матерью.

Я вдумалась в то, что она сказала, а потом спросила Джо самым жизнерадостным тоном:

— Как ты узнал, где меня искать?

— Ну, так это секрет Полишинеля, — ответил он.

И тогда я поняла, что он читал о Марио и обо всем остальном.

Собравшиеся у дверей поклонники стали подбираться поближе.

— Я бы хотел представить тебе моюмаму. — Джо показал жестом на стоявшую рядом женщину. — Мама, это Грейс. Грейс, это моя мама.

— Миссис Митчелл! — сказала я, протянув ей руку.

— Зовите меня Бетти. — Вместо того чтобы пожать мою руку, она обхватила ее двумя руками. — Я приехала со своим мальчиком, потому что хотела убедиться, что он не даст задний ход. У него столько наград — и Бронзовая звезда за отвагу, и медаль Военно-воздушных сил, и Пурпурное сердце, — с гордостью перечислила она. — Но он всегда был нерешительным в том, что касалось девушек.

— Мама! — Джо смотрел на свои ботинки.

Я ему сочувствовала, потому что никто не может так вогнать в стыд, как собственная мать. И, несмотря на мою твердую решимость защитить себя любой ценой, я почувствовала, как рушится вся моя оборона и сердце снова раскрывается ему навстречу.

— Ну что, ты готов, сынок? — спросила миссис Митчелл.

Когда он кивнул, она перевела взгляд на меня и сжала мою руку. Это послание не нужно было перекладывать в слова: «Не причиняй боли моему мальчику». Потом она обняла Джо.

— Увидимся в отеле, — сказала она.

После того как она ушла, мы какое-то время молча смотрели друг на друга, вчитываясь в лица. Он выглядел изнуренным. От боли? Или от месяцев, которые прожил инвалидом? У его глаз было другое выражение, как будто он видел слишком многое. Интересно, какие перемены он заметил во мне? Наконец я заговорила:

— Давай отойдем куда-нибудь, чтобы поговорить без посторонних. — Я кивнула в сторону стоявших неподалеку людей. На самом деле я больше переживала о том, что в любой момент из этих дверей может выйти Руби.

И мы с Джо пошли, очень медленно, потому что он сильно хромал. Он всегда казался мне неуязвимым, но теперь он больше напоминал привидение. Мне было больно видеть его в таком состоянии.

Мы нашли кафе, в котором кормили ужином, и сели в кабинку. Официантка принесла нам кофе. Он нервно двигал свою чашку взад и вперед по столу. Я же яростно пыталась сохранить самообладание: я ничего не могу для него сделать. Он бросил меня.

— Нет причин с этим тянуть, — начал он медленно, но решительно, совсем не так, как говорил раньше.

— Я тебя не тороплю, — ответила я.

Казалось, он и сам не хотел торопиться.

— Мне хорошо досталось, Грейс. — Джо с трудом подбирал слова. — Мой самолет попал под интенсивный обстрел. Мне прострелило правое легкое, а ногу раздробило шрапнелью. Я еле добрался до аэродрома. К тому времени, как меня вынули из кабины, я уже был без сознания и долго не приходил в себя. А когда пришел, у меня уже была гангрена.

Я затаила дыхание. Уголок его губ дернулся от моей реакции.

— Я сопротивлялся, сколько мог, но мне все же ампутировали ногу, — продолжал он. — Не передать, как я был зол… на себя, на весь мир. Именно тогда я в первый раз попросил тебя больше не писать мне.

Вся моя решимость куда-то исчезла, как и твердость характера.

— О, Джо, это ужасно… Почему ты мне ничего не сказал? Я бы помогла тебе.

— Сначала я не хотел, чтобы ты за меня беспокоилась, — признался он. — Но, разумеется, ты же Грейс, и ты продолжила писать. Но потом, когда все шло к тому, что я скоро умру, я просто не имел права причинять тебе боль. Я хотел, чтобы ты была свободна от воспоминаний обо мне…

— Это самая большая нелепость, которую я…

— А когда ногу ампутировали, — перебил он меня, — я не хотел возвращаться к тебе неполноценным.

Что именно он хотел этим сказать? И я выпалила первое, что пришло мне на ум:

— Речь ведь идет только о ноге, да?

Повисла длинная пауза. Потом он откинул голову и захохотал.

— А, ну тогда все в порядке. — Я склонила голову и подарила ему лучшую из своих улыбок. — В конце концов, мужское достоинство измеряется не ногами.

Он еще громче засмеялся над нелепостью моего комментария.

— Многим ребятам досталось больше, чем тебе. — Я подумала о Йори и о всех тех, кто не вернулся с войны.

— Но я был асом… — Джо колебался, пытаясь объяснить свою мысль. — Я думал, что, когда это все закончится, я брошу юридический и станут пилотом коммерческих авиалиний. Помнишь, сколько мы об этом говорили? Теперь я не смогу летать на коммерческих авиалиниях. — Он снова помолчал. — Там нужен полный комплект частей тела.

— Ну, значит, будешь летать только для своего удовольствия.

В ответ он криво улыбнулся. Ему не нужно было ничего мне объяснять. Что, если бы я больше не могла профессионально танцевать?

— В общем, меня довольно долго пытались стабилизировать, чтобы перевезти в Соединенные Штаты, — продолжил он. — Даже приехав домой, я не хотел тебя видеть. Я отчаянно жалел себя, и мне не давала покоя моя злость. Поэтому я и не писал. Я дал себе слово, что не подойду к тебе и близко в таком состоянии.

От него все еще веяло разочарованием, но я не чувствовала желчности или злости. Дни борьбы с собой были уже позади.

— Что изменилось?

— Время. Отец и мать. Я рассказал им о тебе. А они, особенно мама, не работали со мной. Буду с тобой честным, Грейс, я уже не тот, кем был раньше.

— Как и я.

Эти слова повисли между нами неожиданно тяжело.

За окном ночь таяла под лучами рассвета. Часы на стене показывали 6.34. Мне надо было поспать перед встречей с девочками на репетиции в два часа, а потом отработать три выступления вечером. Я по-прежнему не понимала, чего хочет Джо, но следовало проявить твердость, хотя бы ради моих друзей.

— Прости, Джо, но мне надо немного отдохнуть. Следующие два дня будут для меня непростыми и очень важными.

Он не задавал никаких вопросов. Может быть, ему было от этого больно. Но если он хотел что-то сказать или о чем-то спросить, он должен был действовать. Я не собиралась ему в этом помогать, учитывая все пережитое. Однако выражение его лица подтолкнуло меня спросить:

— Ты придешь сегодня в клуб? — Как только я услышала свои слова, то пожалела о сказанном. — Там будет Руби.

— Я знаю, — ответил он. — У меня было полно времени в госпитале, и еще больше в Уиннетке, и я успел прочитать все светские сплетни. Какая разница, где она? Я пришел, чтобы увидеться с тобой. — Он покачал головой. — То есть я хочу сказать, что пришел ради тебя. Мне плохо без тебя.

Какие романтичные слова, и как я хотела их услышать, но меня разрывало от сомнений. Этот человек был моей единственной любовью, но могла ли я доверять ему после того, как он дважды разбил мне сердце? И что он будет делать, когда увидит Руби? Она так хороша собой, а он всегда сходил по ней с ума. Я была настолько не уверена в себе, что мои мысли пошли еще дальше.

Даже если он уже ее не любил, то может ли быть так, что сейчас он просто решил воспользоваться запасным вариантом, любовью той, которая не откажется от него, даже если он стал инвалидом?

Пока я обо всем этом думала, Джо в смущении наблюдал за мной, внимательно следя за моим лицом, по которому, я уверена, было все понятно.

— Я приду на последнее представление, — наконец сказал он. — Оно всегда удавалось тебе лучше других.

Несколько часов спустя Руби выдернула меня из крепкого сна.

— Выглядишь ты отвратительно, — объявила она, когда я села и спустила ноги на пол. — Шевелись! Нам надо репетировать.

За прожитые годы я поняла, что люди могут обманывать самыми разными способами. Утаивая, пряча одежду и деньги под кроватью, чтобы можно было бежать, как это сделала я. Уничтожая чеки, чтобы муж не увидел, сколько ты заплатила за новую пару обуви, как это делала Ирен. Переводя разговор на другую тему: «Как прошло сегодня шоу, дорогая?» — как делал Эдди, разговаривая с Элен после буйной ночи. И прямой ложью: «Я — китаянка», — когда на самом деле ты — японка, как делали Руби и Ида. Но лучшим и самым простым способом всегда было молчание.

Вы говорите себе: «Сейчас неподходящее время» или «Поговорим об этом позже». Люди повторяют это снова и снова, но подобные оправдания не изменяют главного — того, что они лгут, предают и изменяют. Но именно так я смогла одеться, пробежать пять кварталов с Руби и Элен до танцевальной студии, чтобы в последний раз прогнать наш номер, а потом пошла в клуб, чтобы подготовиться к выступлению, ни словом не обмолвившись о том, что я виделась с Джо, и о том, что он мне сказал и что он будет сегодня вечером в зрительном зале.

Из-за этих недомолвок я нервничала и дергалась. После первого выступления я пошла в гримерную Элен. Эдди прислал Томми новых оловянных солдатиков, и мальчик выстраивал их на полу ровными рядами. Я села на пол и стала смотреть, но я так нервно выстукивала дробь своими накладными ногтями, что Элен не выдержала:

— Да хватит уже беспокоиться! Завтра все у нас получится.

Второе выступление прошло на ура. Когда прозвучало вступление к номеру Руби, я пошла за ней к занавесу и прильнула к щели. Я быстро заметила Джо. Казалось, он очарован танцем Руби и ее перьями. Густой аромат гардений, казалось, затоплял все пространство клуба. Неужели нам никогда не разрушить этот любовный треугольник? Смогу ли я когда-нибудь забыть, что они были вместе? Я была взрослой женщиной, знаменитостью, но сейчас острое желание бежать как можно дальше съедало меня изнутри. Но на этот раз я останусь и буду бороться.

Выступление Руби закончилось, и она проскользнула мимо меня за занавес. Ее веера из страусиных перьев легко коснулись моего лица, рук и груди. Я должна была сказать ей о Джо, о том, что он был моим, но у меня не было на это времени. Я услышала вступление мелодии к моему танцу, подняла руки с немыслимо длинными ногтями и выпорхнула на сцену. Перед моими глазами вставал образ Руби, танцующей с перьями, и глаза Джо, смотревшие на ее танец. Теперь мне казалось, что в его лице исчезли все черты, делавшие его человеком, которого я полюбила.

Сквозь смех, звон бокалов с шампанским, счастливые вздохи зрителей в клубе, топот моих ног по танцполу, мое дыхание и биение сердца я услышала скрежет ножек стула Джо о пол. Он встал и вышел из зрительного зала.

Неужели он снова бежал от меня? Или он бежал к Руби?

Пока я на сцене, я должна считать — раз, два, три четыре, — чтобы довести выступление до конца.

На этот раз я ограничилась одним поклоном, не оставшись на второй и на третий. Вместо этого я побежала в гримерную Руби. Распахнув дверь, я увидела лишь Элен, удалявшую грим Руби, и Томми, который возился на полу со своими солдатиками.

Я пожала плечами, будто случайно ошиблась дверью:

— Не обращайте на меня внимания! Увидимся через пару минут.

Куда делся Джо? Неужели после танца Руби он больше не хочет видеть меня?

Я открыла дверь в свою гримерную и увидела его на скамье перед моим зеркалом с розой в руках.

Я снова могла дышать.

Он глянул мне за плечо, в коридор, пытаясь справиться с охватившими его чувствами.

— Грейс, я такое видел, такое делал сам…

И тут годы, прожитые без него, вдруг куда-то исчезли вместе со всеми сомнениями. Прошлое, причинившее мне боль, уже не имело значения. Этот человек был моим будущим. Он всегда им был.

— Что бы ты ни скрывал в себе, мне это по силам, — сказала я.

— Вот эта вещь, — он постучал по протезу, — делает меня недостойным того, что я сейчас попрошу, поэтому я буду надеяться на то, что ты просто примешь меня таким, какой я есть. — Он вздохнул, задержал дыхание, потом продолжил: — Я наделал много ошибок и потерял много времени. Я люблю тебя. Я не хочу больше жить без тебя ни одной минуты. Грейс, ты выйдешь за меня замуж?

Я не колебалась. Я слишком долго этого ждала.

— Да.

— Ты уверена? — спросил он, отказываясь принимать такой скоропалительный ответ. — Ты готова отказаться от всего ради меня, хотя уже видела мою слабость и глупость?

— Да, — сказала я, вставая рядом с ним на колени.

— Я никогда не смогу танцевать с тобой, Грейс. Так, как мы танцевали раньше.

— Тогда мы будем танцевать бокс-степ.

— Если мы поженимся, никто из нас не сможет больше никуда убежать. Ни эмоционально, ни как-нибудь иначе. — Он постучал костяшками пальцев по протезу.

И я увидела, как он уязвим. Сейчас он говорил мне, что готов к тому, что нам предстоит, но хочет, чтобы и я была готова тоже.

— Я люблю тебя, Джо. И всегда любила.

Он замолчал, а потом ответил:

— Я не смогу подарить тебе луну, Грейс, но мы можем быть счастливы…

Прямо как в кино!

— Давай сбежим отсюда? Без оглядки?

И он просвистел вступительные аккорды к новому хиту Кея Кайсера: «Хотел бы усадить тебя на корабль до Китая, и чтобы кроме нас там никого не было».

— Пошли отсюда, прямо сейчас. Не надо сборов и прощаний. Мы просто выйдем отсюда и уедем в Сан-Франциско. Я пойду в Стэнфорд или вернусь в Беркли.

В этот момент я поняла, что наконец-то мне досталось главное сокровище жизни, о котором я мечтала, — любовь. Я так его любила, что была готова на любые испытания. Я поняла, что любила этого человека больше собственной жизни. Однако настал момент, когда две самые большие ценности, о которых я мечтала так долго, — любовь и известность, — столкнулись и грозят друг другу помешать. А я не была готова жертвовать одной из них ради другой.

— У меня не было возможности рассказать тебе этим утром, но Руби, я и Элен завтра выступаем на телевизионном шоу. И сейчас я не могу сбежать. Я не могу подвести их.

Его глаза горели разочарованием. Я попыталась объяснить:

— Понимаешь, они мои подруги…

— И тебе важно то, что ты делаешь.

Я склонила голову и кивнула. Но почему я должна стыдиться того, что хочу воспользоваться величайшей возможностью, предоставленной мне жизнью?

Я встала, открыла сумочку и протянула Джо билет на завтрашнее шоу.

— Надеюсь, что ты придешь.

Он молча смотрел на билет. Потом наконец поднял глаза на меня. То, что я в них увидела, было искренним и живым. Он был счастлив за меня.

— Я не пропущу этого ни за что на свете.

— Я люблю тебя, — сказала я.

— Я тоже без ума от тебя, Грейс.

Он взял трость, оперся на нее, чтобы встать, и, хромая, вышел из моей гримерной. Я сделала глубокий вдох, наслаждаясь счастьем и отпуская тревогу. Я любила Джо больше, чем любила танцы, но как же быть с Руби? Мне не хотелось причинять ей боль. Надо было постараться подать новость как можно легче.

Я не дала себе труда переодеться, а просто пошла в сторону гримерной Руби. Перед тем как войти, я собралась, успокоилась и только после этого открыла дверь.

Элен только что закончила свою работу и сидела на полу у ног Руби. Руби наклонилась к зеркалу и наносила крем на веки. Она была уже в кимоно, в волосах гардении. Томми, сидя в углу, играл с солдатиками. Я сглотнула ком в горле и щелкнула пальцами. Все трое обернулись ко мне.

Руби. Теневая сторона

— Здесь был Джо, — объявила Грейс, войдя в комнату.

У меня онемела шея. Элен вздохнула.

— Он сделал мне предложение, — продолжила Грейс. — И я его приняла. Мы переедем в Сан-Франциско…

— А как же «Сестры Свинг»? — спросила я, держа себя в руках, помня слова матери о том, что нельзя показывать свои чувства.

— Я останусь для участия в выступлении, — легко ответила она.

— Это здорово, но что теперь будет с «Сестрами Свинг»? — повторила я.

— Тебя волнуют только «Сестры Свинг»? — смутилась Грейс. — А я беспокоилась, что ты расстроишься из-за Джо.

Джо, Джо, везде этот Джо! Она никак не могла отлипнуть от этого парня. Можно подумать, мне было до этого дело! Джо — это один вопрос, а вот моя карьера — совсем другое.

— Что будет с нашими планами? — настаивала я. — На новую жизнь?

— А твое новое ревю? — ответила Грейс, уже придя в себя. — И планы Элен отвезти Томми в Майами?

— Не смеши меня! — Я уперла руки в бока. — «Любимцы города» изменили все наши планы. Это наш золотой шанс.

— К тому же мы ведь договаривались не позволять ни одному мужчине разбивать наш союз, — влезла Элен, и я поняла, что силы в этом споре распределились в пропорции двое против одного и что мы непременно победим.

— Простите! — сказала Грейс. — Я его люблю.

Со дня смерти Йори мы снова стали ладить, но появление Джо моментально пробудило к жизни мою злость и подозрительность, которые я сдерживала все эти годы. Я-то думала, что мне удалось от них избавиться, но оказалось, что они только ждали шанса прорваться наружу. Я знала, что дураки вредят себе, позволяя чувствам взорвать их мир, и тоже ощущала, как меня трясет. И не смогла остановиться:

— Как ты можешь так со мной поступать?

— С тобой? — с изумлением спросила Грейс.

— Ты мне должна.

В этот момент Элен просто осела на пол и пробормотала одно из своих идиотских китайских высказываний:

— Те, кому судьба положила стать врагами, неминуемо столкнутся в узкой аллее.

— Это не имеет никакого отношения к судьбе, — сказала я Элен. А потом повернулась к Грейс: — Это касается верности в дружбе. Ты никогда не умела быть верной подругой.

— Что происходит? Вы тренируетесь в колкостях? — спросила Грейс, все еще пытаясь отшутиться.

— Ты не утешала меня, когда убили Хидео и забрали моих родителей, — начала я перечислять обиды.

— Как же не утешала…

— Ты оставила меня плакать в моей спальне в одиночестве!

— Это же было семь лет назад!

— Мне так была нужна подруга, но ты предпочитала слушать, как я страдаю.

— Я хотела дать тебе возможность сохранить лицо, — объяснила Грейс, пытаясь сохранить спокойствие. — К тому же ты не желала говорить об этом. Тебе хотелось делать вид, что ничего не случилось. Тебе нравилось думать, что ты не японка…

— И вот тогда ты показала свое истинное лицо.

Я чувствовала, что мне пора взять себя в руки, но не могла этого сделать.

— А потом ты просто вонзила мне нож в спину, в результате получив мою роль в «Алоха, мальчики!». Но тебе и этого было мало. Тебе надо было и жениха моего увести!

— Как же ты можешь так говорить? — Теперь внешнее спокойствие давалось Грейс огромными усилиями. — Ты ведь сама пригласила меня в Голливуд. Откуда мне было знать, что за тобой придут и что режиссер предложит мне занять твое место? Если бы ты знала, как больно мне было тогда танцевать, ты никогда бы не стала меня обвинять. И неужели ты действительно считаешь, что я увела у тебя Джо? Я понимаю, ты расстроена, но, кажется, ты кое о чем забыла.

— Нет, почему же, я прекрасно помню. Ты вырвала у меня мою роль, а потом превратилась в Восточную Танцовщицу.

— Ты мне завидуешь? — спросила Грейс. — Из-за того, что все досталось мне, а не тебе?

— Да хватит уже манерничать! — рявкнула я.

Элен закрыла глаза.

— Не понимаю, почему ты так разозлилась, — произнесла Грейс.

— Не понимаешь? Ну что же, тогда я подкину тебе пару подсказок. Например, за что ты меня сдала?

— Я тебя не сдавала, — спокойно ответила она.

— Признайся же! — настаивала я.

— Не буду. Потому что я этого не делала.

— Элен мне все рассказала.

Как же оказалось приятно высказать наконец Грейс все прямо в лицо! И чего я так долго ждала?

— Она сказала, что в «Запретном городе» все сразу поняли, что это была ты. Именно ты постоянно отправляла переводы через «Вестерн Юнион». Именно ты была моей подругой, и именно ты сдала меня, чтобы получить мою роль.

Грейс нахмурилась.

— Зачем ты все это сказала Руби? — спросила она Элен. — Зачем ты вообще говорила такие вещи обо мне?

Элен с пола смерила Грейс презрительным взглядом.

— А затем, что ты никогда не отвечала за свои поступки.

— Если вы действительно так думали… За все эти годы вы ведь ни разу мне об этом не сказали…

— Ты совсем из ума выжила? — спросила у нее Элен.

Грейс снова посмотрела на меня.

— Ты действительно в это веришь?

— Я именно так и сказала, — не отступалась я.

— Но все эти годы мы были вместе, менялись одеждой, иногда спали в одной кровати… Если ты думала, что я тебя предала, то как ты вообще выносила мое присутствие?

Помнится, после нападения на Перл-Харбор я сказала то же самое Элен, но тогда Грейс меня перебила. Теперь я сделала то же самое.

— Элен сказала, что нам лучше будет присматривать за тобой. Держи врагов ближе к себе…

— Правильно это звучит так: «Знай врага своего, знай себя, и ты выиграешь сотню сражений», — пробормотала Элен.

Элен раздражала меня до скрежета зубовного. Почему она не вставала на мою защиту? Да и черт с ней!

Словно в подтверждение моих мыслей, Грейс снова заговорила со мной, а не с ней.

— Я не сдавала тебя. Ты моя подруга…

— Ты была готова на что угодно, только бы получить мою роль! — Я впилась взглядом в ее глаза. — Ты же не станешь это отрицать?

— Но это не значит, что именно я тебя сдала.

— Тогда кто это сделал?

— Это мог быть кто угодно, — ответила она. — Может быть, Ида.

— Конечно, сваливай вину на мертвую японку! — Я вздернула подбородок. — Я же не дура.

— Чарли, — попробовала она снова дрожащим голосом.

— Ну да! Чарли сам своими же руками лишил себя курицы, несущей золотые яйца.

— Чего ты от меня хочешь? Чтобы я составила список всех людей, с кем мы тогда были знакомы? Это же мог быть кто угодно…

— Это была ты!

Между нами повисла гнетущая тишина. Я не собиралась отступаться, и она тоже. Вдруг раздался тихий и странно властный голос.

— Ты предательница, Грейс, — произнесла Элен, все еще сидя на полу. — Я поехала в Лос-Анджелес, чтобы разыскать тебя. Я жила с тобой в этом отвратительном общежитии. Но когда мы вернулись в Сан-Франциско, ты тут же переехала к Руби.

А вот с этим обвинением Грейс с готовностью согласилась.

— Я хотела забыть о прошлом и жить дальше.

— Ты выбрала Руби. И полностью отстранилась от меня. У меня был ребенок, но ты даже не приходила в гости, чтобы меня навестить.

Грейс перевела взгляд с Элен на меня, потом снова посмотрела на нее.

— Ты же не хотела тогда принимать гостей. Ты была одержима Томми.

Ого! Грейс уже второй раз сказала правду. Может быть, тактика Элен даст лучшие результаты?

— Ты просто бросила меня, когда я оказалась тебе не нужна, — продолжала Элен. — И ты избавилась от Руби, когда она встала на твоем пути. Ты сделала все, чтобы Джорджа Лью не брали на работу…

— Он же клеветал на меня!

— Похоже, он просто говорил то, что тебе не нравилось, — не удержалась я.

Но Элен гнула свою линию. Ее было не так легко сбить с толку, как тех агентов ФБР.

— Ты даже уволила Макса Филда, когда поняла, что Сэм Бернштейн может оказаться тебе более полезным в продвижении к славе. Ты делала абсолютно все, чтобы оказаться в свете прожекторов. А хоть когда-нибудь вы обе задумывались о том, что это все значит для меня?

На самом деле мне это и в голову не приходило. И, как бы мне это ни было неприятно, но все, что она говорила о честолюбии Грейс, относилось и ко мне.

— Да, все, что ты говоришь, — правда, — согласилась Грейс. — За исключением одного. Я не доносила на Руби.

— Ха! — воскликнула я жизнерадостно, словно мне было пять лет.

В комнате снова стало тихо, но воздух буквально дрожал от напряжения. Согласна, в тот момент мне ужасно захотелось рассмеяться. Мы трое сошлись в такой немыслимой ссоре! И как это я взорвалась — я же никогда так не делаю? Элен бросилась на Грейс, а та внезапно оказалась в амплуа кроткой королевы. Ну и в дополнение ко всему на горизонте снова появился Джо. Это же смешно и нелепо! Ах да, и Томми! Погодите, а где он? Вон там, в самом дальнем углу. Все это время он нас слушал, а Элен не шевельнула даже пальцем, чтобы его отвлечь, прикрыть его уши ладонями. Она совершенно о нем забыла.

Осознание этого настолько меня потрясло, что мои мысли потекли совсем в ином направлении. В пугающе ином. Перед глазами стали проноситься сцены из прошлого.

Реакция Элен на нападение на Перл-Харбор, то, как она прятала от меня глаза, когда пересказывала сплетни Джорджа Лью, как инстинктивно прикрывает грудь, когда в разговоре речь заходит о Японии. И еще давняя сцена, когда она сказала, что Чарли не взял меня на работу из-за того, что я японка, хотя на самом деле ему не понравилось, что я попыталась его соблазнить. Она же всегда подчеркивала мою национальность, когда для всех остальных я была просто…

Я отпрянула и ударилась спиной об стену.

— Элен, это ты… Ты донесла на меня, — произнесла я очень тихо.

Обвинение повисло в воздухе и разрядило его.

Элен смотрела на меня, и в ее взгляде сначала читался протест, потом принятие, а затем… гордость.

— Да, это я.

Элен говорила холодно и спокойно.

Грейс потрясла головой, как персонаж мультфильма.

— Что?!

Элен оставалась абсолютно неподвижной, но ее глаза переместились на Грейс.

— Я сделала это ради тебя. Руби разбила тебе сердце, сначала переспав с Джо, а потом — приняв его предложение. И то, что я от нее избавилась, дало тебе шанс быть с ним.

Я видела по лицу Грейс, что она изо всех сил старается осознать услышанное, вспоминая события прошлого. Потом она сказала:

— Но это бессмыслица какая-то! Я смирилась с тем, что Руби и Джо поженятся, и не сделала ровным счетом ничего, чтобы сорвать их свадьбу.

Элен поняла, что выдвинутая ею гипотеза не находит понимания, и у нее задрожали губы. Она решила предпринять еще одну попытку.

— Только не надо мне говорить, что тебе не хотелось сняться в «Алоха, мальчики!». Я дала тебе то, к чему ты так стремилась.

Но мы уже это все обсудили, и ожидаемой реакции не последовало. Теперь Элен шарила глазами по комнате, пока не наткнулась взглядом на Томми. Она потянулась к нему. Мальчик бросился к ней и обвил руками ее шею.

Ради всего святого!

Но ее уловка, должно быть, сработала, потому что вся моя злость куда-то ушла. Мне было непривычно так прислушиваться к своим ощущениям — видимо, я очень нервничала.

Мне было необходимо узнать, почему, за что Элен меня предала.

С некоторым усилием я оттолкнулась от стены, подошла к Элен и пальцем приподняла ее подбородок так, чтобы она посмотрела мне в глаза.

— Во время войны мы все были обязаны ненавидеть япошек, — произнесла я, стараясь говорить на понятном ей языке. — Если бы мы их не ненавидели, то нас бы не считали американцами. Они напали на нас, а мы сбросили на них атомную бомбу. Но зачем ты попыталась уничтожить меня, Элен? Чем я это заслужила?

Элен внезапно дернулась и оттолкнула Томми от себя. Мальчик отполз в свой угол. Она сидела неподвижно, как смерть, низко опустив голову.

Не знаю, что чувствовала Грейс, но мне казалось, что мое сердце бьется у меня в горле.

— Они убили моего малыша, — пробормотала Элен.

— Какого малыша? Милая, Томми здесь, — сказала Грейс.

Голова Элен задвигалась из стороны в сторону: нет, нет, нет. Она медленно поднялась на ноги.

— Когда-то я знала любовь, — сказала она.

— Да, ты рассказывала о муже, — мягко сказала Грейс.

— Лай Кай, — произнесла Элен. — Мы были так счастливы. Я забеременела. У меня родился сын. Его звали Дажун.

— О господи! — хрипло вырвалось у Грейс.

— Малышу было всего три месяца, когда напали японцы. — Глаза Грейс смотрели вперед, на сцену, которую могла видеть только она. — Мы, как и все остальные, бросились бежать. Всей семьей. Нам и в голову не могло прийти, что солдаты будут убивать мирных жителей, но, куда бы мы ни бежали, мы везде натыкались на тела: трупы изнасилованных женщин, убитые дети, мужчины с простреленными головами. Заживо сожженные — их тела еще дымились. Повсюду — отсеченные руки и ноги. Крики и выстрелы.

Я дрожала. Грейс зажмурилась и прижала сомкнутые кулаки к щекам. Томми захныкал в углу. Теперь Элен было не остановить. Задавать вопросы стало ни к чему — самая страшная ее тайна всплыла на поверхность, дамба рухнула, и правда рвалась на свободу.

Черт побери!

— Над деревней поднимался дым, а тела ее жителей, застреленных или заколотых штыками, были брошены в открытую канаву на растерзание псам, — продолжала говорить Элен. — Земля под нашими ногами дрожала от топота тысяч сапог. Мы бросились на рисовое поле. После того как солдаты убили Лай Кая, они нашли всех нас, одного за другим. Они убивали нас ножами и штыками. Сначала свекра и свекровь, потом сестер мужа, его братьев и их детей.

Я с ужасом слушала немыслимый рассказ Элен и понимала, что он навсегда лишит меня возможности легкомысленно воспринимать мир и со смехом принимать то плохое, что он на меня обрушивает.

Элен судорожно втянула в себя воздух, пытаясь успокоиться.

— Я попыталась бежать, но споткнулась об одно из тел. Один из солдат… Он держал штык наперевес… Все его лицо было в крови… И рот широко раскрыт… Я даже видела его зубы. Я прижала Дажуна к сердцу. Я ничего не могла сделать, чтобы защитить сына, но могла хотя бы умереть вместе с ним. — По ее лицу текли слезы, когда она расстегнула блузку, чтобы снова показать шрам на груди. — Штык пронзил его маленькое тельце и ранил меня. Выдернув, он поднял моего сына на штыке. — Элен упала на колени. — Мой ребенок погиб, чтобы я могла жить, а я подвела его. После этого… солдаты надругались надо мной, один за другим… И бросили, сочтя мертвой. Вот только я не умерла. Мне пришлось жить с тем, через что я прошла.

Мы с Грейс, онемев, смотрели друг на друга, не в силах двинуться с места. Грейс шевельнулась первой. Подошла к Элен и положила руку ей на плечо. Мне же казалось, что мою душу выворачивает наизнанку.

— Элен, ты очень сильная, — сказала Грейс. — Мне кажется, что я не смогла бы пережить то, через что ты прошла.

— И я, — тихо добавила я. — Скорее всего, я бы после этого наложила на себя руки. Но я надеюсь, что ты понимаешь, что я не имею ко всему этому ужасу никакого отношения. Я в этом не виновата. И больше всего на свете мне жаль, что я не смогла ничего сделать, чтобы ты перестала так меня ненавидеть.

— У меня нет ненависти к тебе, — сказала Элен, и я подумала, что, несмотря на ужасное и незаслуженное наказание, которое она обрушила на мою голову, я могла бы ее простить, потому что она понесла самую страшную утрату, которую может понести женщина. — Когда я общалась с тобой, — продолжила Элен, — мне казалось, что я срываю корку со старой раны.

Какой кошмар! Она получала извращенное удовольствие от сближения со мной с самого первого дня нашего знакомства. Но ее можно было понять.

— Я никогда не обладала внутренней силой, — сказала Элен, вытирая глаза тыльной стороной ладони. — Да она мне была и не нужна. Меня растили для того, чтобы обо мне заботился муж и его семья. Меня учили, что, когда я стану вдовой, обо мне позаботится мой сын. Вот только в тот день, когда мой муж и сын были убиты, все сразу изменилось. У меня не стало семьи, которая бы меня защищала, и цели в жизни. Мне еще повезло, что родители позволили мне вернуться домой, но я была для них позором. Когда тебя держат под водой, ты можешь думать только о глотке воздуха. Мне он был жизненно необходим, и ты мне его дала. Мне была нужна помощь, и ты мне помогла. Но я все равно хотела уничтожить тебя, как были уничтожены мой муж и сын.

— И ты прекрасно справилась со своей задачей, — сказала я, пытаясь снова говорить жизнерадостно. Мне хотелось ей показать, что для нее еще не все потеряно.

— Когда Грейс в одиночестве вернулась из Голливуда, я не чувствовала ни капли угрызений совести, — продолжила Элен. — И тогда она стала полностью принадлежать мне.

Я знала, что Грейс была в ужасе от того, что только что услышала. И это моментально вытолкнуло ее в состояние глухой защиты. Однако в тот момент странно было бы ожидать от нас адекватных реакций.

— Я? Не втягивай меня в то, что ты сделала с Руби!

Значило ли это, что она, может быть, сумеет простить меня за эти обвинения?

— Я люблю тебя, Грейс, — сказала Элен. — Ты моя настоящая подруга.

— Я тоже тебя люблю. Во всяком случае, я тебя любила. И мне очень жаль, что тебе пришлось пережить этот ужас. Глубоко и искренне жаль. Но какое отношение все эти события имеют к тому, что ты сделала с Руби?.. И со мной?

— Я тебя любила, а ты всегда предпочитала мне ее, — ответила Элен, моментально возвращаясь в прошлое. — Не успели мы познакомиться, как вы поселились в одной квартире…

— Ты же сама нашла нам эту квартиру. Сама обо всем договорилась! — Грейс трясло от злости и непонимания. — И это было целых десять лет назад!

Стоило мне дать слабину и показать свои настоящие чувства — и вот к чему это привело. Что еще могло с нами произойти? Могли ли наши отношения сложиться иначе?

Придя в себя, я была ошеломлена тем, что Грейс защищала меня, несмотря на то что несколько минут назад я приписывала ей страшные поступки.

— Это я заметила тебя, Грейс. — В лице Элен проступало что-то неуловимо алчное, неутолимое. — Я выбрала тебя. Да, я нашла квартиру для вас обеих, и я знала, что со временем ты увидишь истинное лицо Руби. И да, я действительно сразу поняла, что происходит между Руби и Джо и что произойдет с тобой, когда ты узнаешь правду. Вот только я не подумала, что ты сбежишь и бросишь меня. Я поехала в Лос-Анджелес с Эдди, чтобы разыскать тебя. А позже, когда Руби выслали, ты все равно думала о ней.

— Как же мне было не думать? — спросила Грейс. — Она же исчезла, и…

— Но мы же с тобой должны были наконец стать настоящими подругами, только ты и я!

— Настоящими подругами? — Грейс повторила эти слова так, словно они жгли ее язык. — Это ты стала распространять обо мне сплетни?

— Ну, насчет Джорджа Лью ты оказалась права, — сказала Элен. — Он плохой человек, но чем больше вреда тебе приносили его слухи, тем больше ты во мне нуждалась. А потом ты снова бросила меня, сбежав с «Китайским рагу»! Ты тоже причинила мне много боли, как и Руби!

Вслушиваясь в ее слова, я стала понимать, что у любви есть и темная сторона, и между нами тремя она была значительно темнее, чем между мной, Джо и Грейс.

— Ну а потом — что происходило потом? — спросила Грейс. — Когда мы снова сошлись вместе, зачем ты стала настраивать Руби против меня?

— Я не могла позволить Руби узнать о том, что я сделала.

Каждое слово, произносимое Элен, дополняло картину прошлого, делая все его события логичными и понятными. Она плела интриги и строила ловушки, но делала это, чтобы спастись из бездны, в которую бросила ее судьба, и смотреть на нее сейчас было невыносимо, потому что она была похожа на смертельно раненного зверя.

Томми сидел в углу, положив руки на лодыжки, а подбородок на колени, и смотрел на нас большими темными глазами.

Тем временем Элен решила обратить свое внимание на меня.

— Я поняла, что наделала, только когда ты написала мне из лагеря. Я почувствовала, что виновата перед тобой и что должна эту вину искупить. И когда ты вышла и устроилась в ревю, я стала заниматься организацией твоей гастрольной жизни. — Тут ее голос стал мрачным. — Я происхожу из достойной семьи, одной из самых уважаемых в Чайна-тауне, но тем не менее я укладывала твои чемоданы, полировала твой шар и пудрила тебе задницу.

— А я тебе за это платила! — Но я понимала, что это слабое утешение.

Взглянув на Грейс, я увидела, как та побледнела. Да, я заставила их обеих пройти через одни и те же унижения: пудреница, пуховка и мои гениталии прямо перед их лицами. У меня опустились плечи.

— Я думала, что все это уже позади! — жалобно причитала Элен. — Я собиралась найти Грейс идеальный домик в Майами. Мы бы жили по соседству. Мы были бы вместе. А что же мне делать теперь?

— Ну, ты все еще можешь поехать со мной в Лас-Вегас. — Я сделала широкий жест. Или я опять хотела доказать всем раз и навсегда, что я была лучшей из них?

— Ты мне не нужна, — ответила Элен.

Это был удар ниже пояса.

Тем временем Элен снова обращалась к Грейс.

— Даже после всего, что я для тебя сделала, ты так никогда и не обращала на меня внимания. Мне всего лишь нужна была подруга, которая принадлежала бы только мне. Я не хотела делить тебя ни с кем. — Она снова заплакала, и ее голос зазвучал хрипло. — Но как мне было этого добиться, когда рядом всегда была она? — Элен кивнула в мою сторону. — Веселая, красивая, талантливая и всегда старающаяся захватить тебя себе? Вы все время оттесняли меня в сторону.

Она так жалобно на нас смотрела, что Грейс опустилась на колени рядом с ней и обняла ее.

Между нами все было предельно ясно. Я физически ощущала отчаяние от ужасных ошибок, которые каждая из нас совершила. Как же жестоко мы обращались друг с другом!

Томми наконец набрался смелости подойти к матери, по щекам которой бежали слезы, а все ее тело изображало боль, вину и страдание. Тогда я протянула руки, схватила его за плечи и крепко прижала к себе.

На следующее утро нас у отеля ожидала машина, чтобы отвезти в театр «Максин Элиот» на углу Бродвея и Тридцать девятой, где снимали и транслировали шоу «Любимцы города».

Мы втроем сидели на заднем сиденье, стараясь не касаться друг друга руками или бедрами и глядя прямо перед собой. Томми сидел на руках у Элен. Никто не проронил ни слова.

Я слишком долго прожила по правилу, которое внушила мне моя мать: «Ворона, только что проливавшая слезы, через минуту уже заливается смехом». На этот раз оно не сработало. Мы были измучены беспокойным сном, нервничали из-за того, что мог принести нам грядущий день, и все еще переживали откровения прошлой ночи.

Машина остановилась перед входом в театр. Элен приоткрыла дверь. Не глядя на нас, она произнесла:

— Простите меня! Простите меня за всё!

Потом она распахнула дверь, поставила Томми на тротуар, после чего и сама вышла из машины.

Грейс подвинулась ближе к открытой двери.

— Неужели мы это действительно сделаем? — спросила она.

— Ну конечно. И нам лучше догнать Элен, а то она выйдет на сцену без нас, — сказала я, улыбнувшись и пробуя пошутить.

Услышала ли она, как глубоко я сожалею о том, что подозревала ее и не верила ей? Как бы мне этого хотелось! Но умолять я не буду.

Нас проводили в гримерную, и мы так же безмолвно облачились в костюмы для выступления. Когда я снова заметила шрам Элен, сердце мое заныло от сочувствия.

В дверь постучали.

— Войдите! — ответила я профессионально игривым тоном.

Вошел Эд Салливан и закрыл за собой дверь. Для человека, чьи слова обладали таким весом, он был поразительно безликим. Он внимательно нас осмотрел, одобрительно кивнув нашим атласным босоножкам, костюмам цвета фуксии, совершенно не скрывавшим ног, а также прическам и гриму, которые позволяли нам выглядеть одновременно по-американски здоровыми и дружелюбными и по-китайски изысканными и манящими.

— Сделайте все правильно, юные леди, — сказал он блеклым голосом, — и я буду все время вас приглашать.

Какими бы обиженными и разочарованными мы ни были, когда такой человек предлагает весь мир, нельзя оставаться равнодушными к перспективам.

Руки Грейс и Элен соприкоснулись у меня на талии.

— Не хотите вернуться сюда в следующем месяце с номером на индейскую тему? — спросил Эд Салливан. — Мне представляется что-нибудь в духе «Индейского зова любви» в трактовке Арти Шоу. Зрители сойдут с ума от трех девушек, которые появятся сначала одетыми как скво, а потом превратятся в трех молоденьких китайских танцовщиц с милыми американскими голосами. Вот будет умора!

— Эд, милый, для тебя мы сделаем что угодно! — проворковала я.

Вот только смогу ли я снова работать с Элен? А Грейс? Ха! Надо же, о чем я подумала! Может, это они не захотят больше со мной работать.

— Ну, тогда вопросов больше нет, — продолжил он тем же монотонным голосом. — Я сделаю из «Сестер Свинг» имя, известное каждой семье.

Стоило ему выйти, как лежавшие на моей талии руки, символизировавшие наше единство, разомкнулись, а Грейс и Элен разошлись по сторонам. Сколько раз за все эти годы мы были в одной гримерной? И не сосчитаешь. А сколько раз перед нами открывалась такая перспектива? Ни разу.

Во мне запульсировал адреналин. Я была уверена в том, что и Элен, и Грейс чувствовали что-то похожее. Я жестом подозвала их поближе и торжественно приколола каждой из них над левым ухом гардению. Воздух вокруг нас наполнился чем-то новым, когда честолюбие и надежда стали пытаться одолеть вину и самобичевание в каждой из нас.

— Мы скоро станем по-настоящему знаменитыми, — объявила я. — На всю страну, как и сказал Эд.

— А как же Джо?

— Если он может продолжать летать ради собственного удовольствия, разве он не позволит тебе продолжить выступать? — ответила я. — Если он может делать то, что так любит, разве он ограничит тебя в том, что так любишь ты? Неужели ты действительно думаешь, что он захочет закрыть свою собственную фарфоровую китайскую куколку дома между пылесосом и стиральной машиной?

— Готовность пять минут! Пять минут!

Мы торопливо нанесли последние штрихи грима. Потом вышли из гримерной и отправились прямо на сцену.

Я заглянула в щель в занавесе и увидела Джо. Да уж, он был лишь тенью себя прежнего. Однако лицо его было одухотворено. Он казался возбужденным и гордым: «Вон там моя будущая жена и мать моих будущих детей!» Джо, какой же он простак, но из него, наверное, получится хороший муж и отец.

Рядом с ним сидел Томми в летнем костюмчике в полоску. Я не могла представить себе, как сложится его судьба, но сейчас было не время впадать в сентиментальность. «Сестры Свинг» должны были выступить не просто хорошо, а фантастически, поэтому нам следует выкинуть из головы события прошедшей ночи да и прошлых месяцев и лет тоже.

— Мы должны оставить в прошлом все наши сожаления ради себя и ради тех, кто пожертвовал собой для нас, — прошептала я девушкам. — Вот что я сейчас чувствую. Это то, чего мы всегда хотели.

— Это то, чего мы всегда хотели, — повторила Грейс странным, отсутствующим голосом.

Я взяла Элен за руку. Я смогу простить ей то, что она со мной сделала, если она сейчас отдаст мне долг, выйдя на сцену и выступив так, чтобы пол горел у нее под ногами.

Элен кивнула. Вместе мы взяли Грейс за руки.

— Подруги? — спросила я, потому что была единственной, кто мог произнести это слово, не погрешив против его смысла.

— Навеки! — в один голос ответили Грейс и Элен.

Мы стояли в ожидании выхода на сцену, держась за руки. То, что нас сейчас связывало, нельзя было считать только личными амбициями и необходимостью «продолжать шоу». После всего, что с нами случилось, мы должны были превратить это выступление в настоящее событие, сотрясти небо и землю, сделать его эпохальным, запоминающимся, началом нового отсчета жизни. Как и надеялась Элен.

Эд Салливан заговорил:

— У меня есть для вас кое-кто, с кем я хочу вас познакомить. Три очаровательные девушки. Руби, Элен и Грейс, прошу вас, идите сюда и поздоровайтесь со зрителями.

Я вышла первой. Моя теплая улыбка коснулась каждого в студии. Затем япротянула руку и поманила Грейс и Элен. Нам снова зааплодировали.

И, можете себе представить, Эд из всех нас особо выделил именно Грейс.

— Представляю вам любимицу Нью-Йорка, посетившую шоу «Любимцы города», мисс Грейс Ли.

Мы втроем болтали с ведущим, идеально придерживаясь сценария. Потом Эд неловко поднял руку, откинулся назад и объявил:

— Леди и джентльмены, прошу вас поприветствовать «Сестер Свинг»…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Ноябрь 1988 года

Грейс. Бывшая танцовщица

Я бросила взгляд в зеркало. Макияж был идеален. На голове — стрижка, которую в салоне красоты называли «тетушкиным бобом», волосы выкрашены в подходящий моему возрасту и положению цвет. Красный брючный костюм подчеркивал мою все еще стройную фигуру. Из украшений — три браслета и забавная цепочка, купленная в прошлом году на Бали. Я ободряюще себе кивнула и вышла в гостиную.

Джо сидит за компьютером, его брови слегка нахмурены. Я кладу руку ему на плечо. Он поднимает на меня взгляд.

— Ты не обязана идти, — говорит он, кажется, в сотый раз на этой неделе.

Он беспокоится обо мне, но я хорошо его знаю. Он будет разочарован, если я сейчас струшу и останусь.

— Если я не приеду, это будет выглядеть странно. Это же все ради Эдди, в конце концов. Ему все хотят помочь.

— Ну, тогда постарайся развлечься.

— Да, конечно. Это непременно будет весело…

Джо накрывает мою руку своей, прижимая ее к своему плечу.

— Ты не хочешь поехать со мной? — спрашиваю я. — Ты там тоже всех знаешь…

— Я приеду на само шоу, — обещает он.

— Я говорила тебе, что не хочу в нем участвовать. Я буду продавать билеты или делать что-нибудь подобное.

— Грейс, перестань…

Я вынимаю пальцы из-под его руки и целую его в макушку.

Он снова поворачивается к компьютеру, а я иду в гараж, сажусь в машину и выезжаю на широкие улицы Беркли-хиллс.

Добравшись до шоссе, я сворачиваю в сторону моста Бэй-Бридж. Они увидят меня и поймут, что у меня в жизни все сложилось замечательно. И это действительно так. Моя жизнь на самом деле выглядит идеально: отличный дом, практичный синий «ВОЛЬВО», два хорошо образованных сына, две прекрасные невестки и очаровательные внуки. Мои спокойные дни проходят в саду в окружении роз, я даю уроки танцев для пожилых людей в местном спорт-клубе, прогуливаюсь с женами вышедших на пенсию партнеров Джо, читаю книги и слушаю музыку в компании мужа.

Иногда я вспоминаю предостерегающие слова матери: «Когда приходит богатство, не трать его без остатка и не гонись за всеми возможностями». Вот только мне нужны были все эти возможности, и мне удалось воспользоваться большинством из них.

Целых десять лет мы с Элен и Руби делились мечтами, успехами и ошибками как женщины, друзья, дочери и артистки. Я запомнила на всю жизнь ту памятную ночь в гримерной «Китайских куколок» и наше выступление на следующий день на телевидении.

Через две недели после этого мы с Джо поженились. Я не стала приглашать на свадьбу ни Руби, ни Элен. Память о пережитом была еще слишком свежа. Я уверена, что они на меня обиделись, но не была готова к такой встрече. Думаю, они тоже.

Наше выступление имело успех, и со всех сторон нам тут же посыпались самые заманчивые предложения. Мы их не приняли.

В мире никто не знал меня лучше, чем Руби и Элен, и мы всегда будем ощущать нашу невидимую связь, но тогда нам нужно было время, чтобы отдохнуть друг от друга и дать ранам затянуться.

Мистер Салливан оказался верен своему обещанию и снова пригласил нас на шоу.

Руби хотела переделать «Сестер Свинг» в «Восточных звезд», Элен желала загладить свою вину перед нами обеими, и их двоих сдерживала только я. Я просто больше не могла.

А потом мы утратили связь, хотя какая-то информация передавалась между нами через агента и общих друзей. Мысль о том, что я могу больше никогда не увидеть Руби или Элен, не давала мне покоя.

Два года прошли, как один день, а мы все еще были на плаву. Мы, все трое, всегда обладали достаточным упрямством и отвагой, чтобы продолжать двигаться вперед. И мы сделали следующий шаг.

«Любимцы города» постепенно превратились в «Шоу Эда Салливана». Он был очень настойчивым человеком, и со временем я уступила его напору. В итоге «Сестры Свинг» пять раз появлялись в эфире его программы. А еще трижды выступили в театре «Тексас Стар», где ведущим был Милтон Берль, и по разу в нескольких известных программах, включая «Бродвей Опен Хаус».

Наши коллеги получили роли в «Песне барабана цветов», бродвейском шоу и, позже, в фильме, а Горо Сузуки, друг Руби, стал богатым, как Джек Соло, исполняя роль детектива Ника Иманы в сериале «Барни Миллер». Руби, Элен и я иногда получали небольшие роли, вместе и по отдельности, появляясь в качестве характерных персонажей в различных шоу.

Джо ничего не имел против. Он всегда говорил: «Если там, куда ты едешь, есть пляж, гольф и другие игроки, я еду с тобой, детка. Детей тоже возьмем!»

Белые, скорее всего, уже нас не помнят, но мы были и по-прежнему остаемся популярными среди американцев китайского происхождения. То есть очень известными. Нами все гордятся. Они любят даже Руби, которую сейчас считают более «китайской», чем некоторых китаянок.

Правда, это не означает, что мы по-прежнему дружим, как дружили. Мы больше не ездим в совместные туры, но встречаемся для репетиций выступлений «Сестер Свинг», иногда сталкиваемся друг с другом во время других выступлений и болтаем, как закадычные подружки, на официальных мероприятиях.

Элен приезжала ко мне и провела у меня некоторое время, пока мои дети были маленькими. Мы встречались также, когда она оказывалась в Сан-Франциско по семейным делам — приезжала на свадьбы, похороны, дни рождения многочисленной родни. Она добилась невероятных успехов в торговле недвижимостью, как я и предсказывала, сначала продавая дома ветеранам, потом занимаясь разработкой и застройкой участков, а затем и многоквартирных домов. Она стала по-настоящему состоятельной женщиной.

Вместе мы ходили на все пять свадеб Руби. Ну да, той самой, которая не стремилась замуж. Ее нынешний благоверный моложе ее на двадцать лет. Хотя я готова поставить сотню баксов против того, что ему за ней не угнаться. Руби — единственная из нас, кто до сих пор не расстался с шоу-бизнесом. Она успела попробовать все: ее «Танцующие палочки» избавились от верхней части костюма, когда пришла повальная мода на выступление топлесс, потом она нарядила их в ботфорты, когда в 60-е годы наступила эра «гоу-гоу», и научила девушек двигаться в ритме диско в 70-е. Журналистам по-прежнему нравится брать у нее интервью, а она осталась такой же жизнерадостной и шаловливой, как во время памятного интервью, которое мы давали «Ассошиэйтед Пресс». Наша Руби умеет оставаться неизменной.

Я съезжаю с шоссе и поворачиваю на Ноб-хилл, к отелю «Марк Хопкинс». Оставив машину портье, я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, заставляю лицо принять приятное выражение и вхожу в холл. Меня сразу же замечает Эдди. Хоть он и намного старше меня, он, как и раньше, очень красив: высокий, элегантный, грациозный, со вкусом одетый — вечный китайский Фред Астер. Вот только запавшие глаза, щеки и язвы на шее говорят о том, как серьезно он болен. Эта новая болезнь унесла жизни уже стольких мужчин за последнее время.

— Ты совершенно не изменилась, — шепчет он мне на ухо, обнимая.

— И скольким ты это уже сказал сегодня? — шутливо отвечаю ему я.

— О, много кому. Ты хорошо меня знаешь, — смеется он. — Пойдем, о тебе уже все спрашивают.

Он берет меня под руку и галантно ведет из холла в комнату донов, стены которой пышно расписаны эпизодами из истории Калифорнии. Когда я вхожу, все присутствующие в комнате сразу поворачиваются ко мне. Я не успеваю поискать глазами Руби или Элен. Здесь уже собралось около пятидесяти человек. Кто-то сидит за столом, кто-то курсирует возле столиков, на которых стоит кофе и разложены угощения. Те, кто оказывается ко мне ближе всего, торопятся мне навстречу. Ну, с той скоростью, с которой могут торопиться подвижные люди семидесяти или восьмидесяти лет от роду.

Бывшая танцовщица — танцовщица всегда! Не знаю, как это будет звучать про мужчину: бывший танцор — танцор всегда?

И они все начинают говорить одновременно.

— Прекрасно выглядишь!

— Ты где все это время пряталась?

— Ты к нам присоединишься?

— Ты тоже прекрасно выглядишь. Тебя я могла бы узнать где угодно, — отвечаю я Чан-Чану.

— Я там же, где и всегда, прямо за мостом, — говорю я Бернис Чоу, которую некогда называли китайской Эстель Мерман.

Сестры Лим проталкиваются сквозь толпу.

— Привет, Грейс! Как дела?

Беси, самой старшей, должно быть, лет восемьдесят пять, но для меня она нисколько не изменилась. Элла и Долорес по-прежнему стоят на шаг позади нее. Время от времени я встречаю их на китайской ярмарке в Окленде, на похоронах или на ежегодном банкете Китайского исторического общества. Иногда я вижу только двух сестер, и я пугаюсь: что случилось с третьей? Заболела? Умерла? Потом я снова вижу только двух, но уже в другом составе, или всего одну, и это меня смущает. Но они все живы, всё еще вместе и живут всего в миле друг от друга.

Ко мне подходит мужчина средних лет с небольшим животиком. Это Томми. С ним молодая женщина. Я вспоминаю, как ловко держала его на руках Элен, когда он был совсем маленьким, о том, как она одновременно душила его опекой и позволяла ему жить своей жизнью, разрываясь между любовью и страхом. Я никогда не думала, что из него получится что-нибудь толковое, но он вырос и стал врачом, как отец Эдди, и женился на женщине, мало чем отличающейся от Элен.

— Тетушка Грейс, — говорил Томми, — познакомьтесь, это Энни, моя дочь. Она в этом году заканчивает Калифорнийский университет.

Энни очень хорошенькая: длинные черные волосы и высокие скулы.

— Ты очень похожа на бабушку, — замечаю я ей.

— Да, мне говорили, — отвечает она голосом, в котором удивительно сочетаются дерзость, сомнение и гордость.

Она открывает сумочку и достает оттуда ручку и блокнот, чтобы быстро обрушить на меня серию вопросов.

— Когда вы поняли, что хотите танцевать? Каким было ваше первое достижение? Когда вы познакомились с моей бабушкой? Что вы чувствовали, когда вас стали называть «Восточной Танцовщицей» и вы начали выступать в азиатском клубе?

Я уже слышала подобные вопросы-обвинения, или, как они это называли, критику, от своих сыновей и внуков, поэтому я отвечаю Энни так же, как в свое время ответила им:

— Нас тогда называли «восточными» или «азиатскими» артистами. А белых называли «белыми».

Я тоже упряма и твердо придерживаюсь своих убеждений. Я не понимаю, о чем весь этот шум. Почему это все так интересует молодежь? Ведь нас не называли «япошками», как всегда говорили Элен и Джо, или «цветными», что еще хуже. Или все-таки это называние было оскорбительным?

Энни задает мне другие вопросы.

— Вы знали, что своей деятельностью поддерживали стереотипы об азиатской культуре? Как вы могли танцевать в месте, которое называлось «Китайские куколки», и вообще позволить себе называться «фарфоровой куколкой»?

Это уже перебор, и я бросаю взгляд на Томми. Мне хочется его спросить: «Что за манеры у твоей дочери?»

В ответ на мой выразительный взгляд Томми спокойно говорит:

— Энни проводит исследование по «Запретному городу» и другим клубам, в которых вы выступали. — Жестом он обводит всех людей, собравшихся в комнате. — Она хочет описать все это, пока не поздно.

Я перевожу взгляд на Энни.

— Мы не настолько стары.

— Мало ли что может случиться. Люди смертны, — отвечает Энни, и эта реплика кажется мне бездушной, особенно учитывая причину, по которой мы тут собрались. Эта встреча нужна для того, чтобы собрать деньги на лечение ее больного деда.

— То, что вы делали, опережало ваше время. Неужели вы не хотите, чтобы вас запомнили? Вы дадите мне интервью? Разве вам не хочется поделиться историей своей жизни?

Черта с два! Нет!

Но вместо этого я спрашиваю:

— Бабушка уже здесь?

— Нет, еще нет. Она летит из Майами.

От необходимости продолжать беседу меня спасает Чарли Лоу. Он хлопает в ладоши, чтобы привлечь всеобщее внимание. Усевшись, я замечаю небольшой танцпол и пианино, отчего мое сердце ёкает. Чтобы успокоиться, я начинаю рассматривать Чарли, который теперь кажется каким-то съежившимся и худым. Если бы он думал головой, то оставался бы богатым до конца своей жизни. Но он растратил все свое состояние на вино, женщин и развлечения. Что и стало причиной его падения. У него было слишком много жен. К счастью, он все еще владеет «Апартаментами Лоу», которые продолжают возвышаться на границе Чайнатауна, как сияющий драгоценный камень.

Я оглядываюсь и замечаю Уолтона Биггерстафа, который столькому меня научил. Джека Мака и Джорджа Лью больше нет. Очень многие уже ушли, и понимание этого давит, как тяжелая ноша.

— Вы все знаете, зачем мы сюда пришли, — начинает вечер Чарли. — Мы будем собирать средства для нашего дорогого друга. Но только обойдемся без распродажи выпечки! У меня есть идея получше. «Запретный город» открылся двадцать второго декабря тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Сейчас на дворе тысяча девятьсот восемьдесят восьмой, и мы поставим программу, посвященную пятидесятилетию этого события. Мы воссоздадим «Запретный город» лучшими его номерами. Мы закатим настоящее шоу!

— Закатим шоу?.. — томно тянет Беси Лим. — Посмотри на нас! Мы больше не молодые Микки Руни и Джуди Гарланд.

— Только не говорите мне, что вы забыли, как петь, — парирует Чарли. — Я-то вас, девочек, знаю. Ничто не может удержать сестер Лим от хорошей мелодии.

— А меня не было на открытии «Запретного города», — говорит кто-то из зала. — Я пришел туда работать уже ближе к концу.

— Ничего страшного! — быстро отвечает Чарли, и я понимаю, что он хорошо подготовился отвечать на любые возражения и жалобы недовольных. — Подойдем к вопросу шире. Мы воспользуемся любой помощью — «Запретного города», «Китайских куколок» или любых других клубов, в которых вы когда-то выступали.

— Я уже несколько лет не выступала перед публикой! — сказала Ирен и выразила общее мнение. — Я не могу.

— Не выступала перед публикой? — усмехается Чарли. — А как ты тогда называешь те номера, которые вы с Джеком вытворяли на праздниках у наших детей и внуков? Не изображайте из себя стариков и старух! — заканчивает он, обращаясь ко всей аудитории. — Я знаю, чем занималась Ирен и большинство из вас. Вы брали уроки игры на укулеле, традиционного китайского танца, йоги или даже «лунной походки». Поэтому не надо мне тут говорить, что вы не можете выступать. Мы с вами поставим шоу и пригласим друзей и прессу, старых клиентов и совершенно незнакомых людей. И мы соберем деньги для нашего дорогого друга, как я и сказал.

— А что это будет за шоу? Кто будет писать сценарий? Ставить танцы? — спрашивает пожилая танцовщица, и сидящие рядом с ней бывшие «пони» согласно кивают.

— Нам не нужно ничего придумывать, — отвечает Чарли. — Мы просто вспомним номера, благодаря которым вы и стали известны…

— Я не буду танцевать ни с какими котятами! — раздается громкий женский голос, и все смеются.

— Разве вы не видите? — продолжает Чарли. — Это же ностальгия! Мы будем вспоминать эру, которая давно ушла.

Я слушаю это и начинаю волноваться. Я хочу помочь Эдди и ничего не имею против того, чтобы сделать пожертвование в счет оплаты его лечения, но танцевать? Да и вообще, зачем нам это делать? Элен и Эдди по-прежнему женаты. Он записан на ее медицинскую страховку, а она до неприличия богата.

Ну хорошо, я знаю ответ на этот вопрос. Мы выросли на этих представлениях. Мы хотим, чтобы Эдди знал, что мы с ним до самого конца и полностью поддерживаем его, даже не понимая, чем именно он болен.

— А вот и Руби Том! — внезапно восклицает Чарли.

«Все-таки приехала», — думаю я и оборачиваюсь туда, куда указывает Чарли.

Руби сидит за столом в дальней части комнаты. У нее все такие же отличная фигура и прекрасная кожа. На ней расшитое блестками платье — это в середине-то дня! И блестящие заколки в волосах… и бриллиантовый и рубиновый браслеты на руках. Ну и зрелище! Даже в этом возрасте — сколько ей, семьдесят? — она должна выделяться. Но, черт побери, она прекрасно выглядит! Все еще ищет внимания, все еще обожает блеск и такая же хитрая.

Я замечаю, что моя старая подруга посматривает на меня уголком глаза, и стараюсь сохранять безмятежное выражение лица.

У меня были разные подруги: будущие матери, когда я была беременна Беном и Стивеном, матери одноклассников моих сыновей, женщины, с которыми я играла в теннис. Но никто из них не знал меня молодой. Никто из них не знал настоящую меня, как знали Руби и Элен. И сейчас, глядя на Руби, я вижу не вызывающе разодетую старуху, но веселую девушку.

— И конечно, наша любимая Грейс Ли, — продолжает ворковать Чарли. — Все так же знаменита. Все та же леди.

Я вежливо киваю, но меня распирает от удовольствия, словно мне семнадцать лет. Я получила больше аплодисментов, чем Руби. Если бы Элен была здесь, то она бы, наверное, тоже улыбнулась.

И в этот момент я замечаю Элен, стоящую в дверном проеме. На ней костюм от Шанель, подходящие к нему туфли и сумка. При этом ей как-то удается выглядеть смущенной, критичной и обиженной.

Сердце делает еще один скачок, когда я вспоминаю времена, когда мы с Элен были лучшими подругами, уверенными, что никто и ничто не сможет встать между нами. Потом был период, когда она сблизилась с Руби, и меня это сильно задевало. Я очень их любила, но вместе и по отдельности они причинили мне самые сильные страдания в жизни.

Чарли тоже заметил появление Элен.

— Итак, Руби Том, Грейс Ли и Элен Фонг! Идите сюда! Давайте-ка посмотрим, не растратили ли вы прежние таланты.

Естественно, Руби первой выходит на танцпол. Элен подходит к Руби и становится рядом с ней, и снова раздаются аплодисменты. Теперь все взгляды направлены на меня.

Я не хочу вставать, но у меня нет выбора. Если я откажусь от участия, это будет грубостью.

Так я оказываюсь рядом с Руби и Элен. По рукам бегут мурашки удовольствия от многочисленных взглядов.

— Вы хотите, чтобы я исполнила номер Принцессы Тай? — спрашивает Руби. — Я могу взбодрить этих старичков.

Мысль о том, что она может раздеться, кажется ужасающей. Но она все еще выступает в клубах, причем не для людей пенсионного возраста, так что действительно может, как она выразилась, «взбодрить этих старичков».

— Я не хочу, чтобы меня видели в обществе голой тощей старой курицы, — заявляет Элен полушутя-полуоскорбительно.

Скорее всего, она думает о своих политических амбициях. Она организовала исследовательский центр для оценки своих шансов на победу на выборах в конгресс от штата Флорида. Это ей вряд ли удастся, но она сможет с гордостью говорить, что была первой, кто совершил такую попытку.

— У меня есть идея получше, — дипломатично возражает Чарли. — Дорогие танцовщицы, окажите мне честь, исполните номер «Дай мне поиграть с этим»!

Ну конечно, что еще он мог попросить? Если я стала знаменитой благодаря танцу в «Алоха, мальчики!», то «Сестры Свинг» прославились именно благодаря номеру, который мы исполнили для Эда Салливана. Я подозреваю, что упоминание о нем будет у каждой из нас в некрологе, если не на могильном камне.

Кто-то начинает наигрывать мелодию на пианино. Как только раздаются звуки песни, под которую мы танцевали, наверное, несколько тысяч раз, мы встаем в танцевальную позицию. Разве ноги могут забыть эти шаги? Разве тело не помнит каждое движение, каждый наклон и поворот плеч?

Я могу ощущать себя неуклюжей и закостеневшей, но я ничуть не хуже двух других женщин, танцующих рядом со мной. Подруги — лучше, чем сестры, а втроем мы сильнее, чем каждая в отдельности.

Вокруг нас складывается калейдоскоп из лиц людей, которыми я восхищалась, которым завидовала и которых иногда ненавидела. Все они улыбаются мне, и тогда я решаю забыть, что мое участие в этом представлении казалось ужасной ошибкой. Я начинаю верить, что это ревю, или паноптикум, или как они там еще собираются назвать это шоу, принесет результаты.

Я думаю о том, будет ли Джо спать, когда я вернусь домой, или он проведет рукой по волосам, откинет голову и рассмеется, когда я расскажу ему о том, как я протопталась весь танец. И когда я скажу, что передумала и решила все-таки принять участие в этом представлении ради Эдди, скажет ли он мне: «Я так и думал»?

Конечно, он именно так и сделает, потому что Джо меня любит. Я его китайская фарфоровая куколка, и он знает, что Элен и Руби навсегда останутся для меня сестрами.

Я считаю в уме: один, два, три, четыре — и, совершая медленный поворот, после которого идет переход к другой фигуре, замечаю, что Руби и Элен поворачиваются вместе со мной. Прошло столько лет, раскрыто столько тайн, столько надежд разрушено и столько разочарований пережито, а мы по-прежнему чувствуем друг друга и движемся в полной гармонии.

Мы любим друг друга и продолжаем танцевать.

От автора

Все персонажи «Фарфоровых куколок», кроме Чарли Лоу, Уолтона Биггерстафа, Дэвида Батлера, дуэта «Минг и Линг», Дороти Той, Ли Мортимера, Тома Бола и Эда Салливана, — вымышленные. Чтобы их придумать, я выслушала множество историй об эпохе китайско-американских ночных клубов.

Я бы хотела в первую очередь поблагодарить Джоди Лонг, дочь Лари и Труди Лонг, артистов, выступавших в ночном клубе; Майкла Чинга, сына Лари Чинга, китайского Фрэнка Синатры, который в жизни намного приятнее, чем тот, кто описан в романе; Нелли Лью, танцовщицу «Запретного города»; Джойс Нарлок, мать которой, Бетти Вонг, танцевала в «Китайских куколках», а потом перебралась в «Запретный город», где вышла замуж за Чарли Лоу. Их рассказы о закулисной жизни и документальная повесть Джоди «Длинная история, рассказанная кратко» дали мне возможность взглянуть на эти клубы глазами ребенка. Благодаря им я получила представление о кочевой жизни «Китайского рагу».

В 2011–2012 годах я познакомилась с восьмидесятивосьмилетней Труди Лонг, рассказавшей мне о жизни в лагере для интернированных и о том, как Ли Мортимер оплатил ее приезд в Нью-Йорк. Восьмидесятивосьмилетняя Май Тай Синг поведала мне о своей детской любви ко всему блестящему и о танце в костюме из обезьяннего меха; девяностотрехлетняя Мэри Онг Том рассказала о путешествии из Аризоны в Калифорнию, где она стала одной из восьмерых танцовщиц, а девяностодвухлетняя Дороти Той, первая и единственная китайская Джинджер Роджерс, заставляла меня смеяться над своими проделками.

Я считаю, что мне удивительно повезло и было несказанно лестно познакомиться с этими потрясающими, вдохновляющими, отважными, веселыми, полными жизненной силы женщинами!

Я бы не смогла познакомиться и поговорить с Дороти Мэй или Май Тай, если бы не помощь замечательных женщин, некогда танцевавших в «Запретном городе» и в «Китайских куколках» и гастролировавших с труппой «Грант Авеню Фоллис»: Пэт Чин, Лилиан Пун, Айви Тэм (одной из бывших жен Чарли Лоу) и Синтии И, выросшей по соседству с домом Дороти Той, — и многих других артистов. Мы встретились в отеле «Уитком» в Сан-Франциско, где расположена постоянная выставка, посвященная «Запретному городу». Ральф Ли, менеджер отеля, любезно угощал нас чаем и пирожными, а Чак Джи рассказывал умопомрачительные истории о неприятностях с костюмами во время выступлений и о прочих случайностях.

Я также хочу поблагодарить тех, кто помог мне в работе над книгой: Фила Чоу, давшего историческую справку о Чайна-тауне в Сан-Франциско; Флоренс Хелзел, рассказавшей об острове Сокровищ и жизни в Сан-Франциско во времена Второй мировой войны; Дебору Киршман, устроившую мне экскурсию по Сан-Франциско. Она рассказала об архитектуре города и познакомила меня со своей мамой Мей Линг Мур. Карен и Берни Ванс из Исторического общества Плейн-Сити поделились воспоминаниями о своем городке. Пожалуйста, простите мне неприятных персонажей, которых я поселила в вашем городе!

Я бы не смогла передать детали жизни ночных клубов, если бы не пообщалась с артистами и не собрала материал о прошлом. Все описанные здесь места реальны, за исключением клуба «О’Эйт» в Норфолке.

Основа была взята у Артура Донга из его документального очерка 1989 года о «Запретном городе». Он разыскал фрагменты старых фильмов, а потом сам снял Ноэль Той, китайскую Салли Рэн, как раз когда она произносила знаменитую фразу про «кукурузу с початка». Он был очень проницателен и вдумчив, присылал мне на электронную почту карту вин, фотографии и анекдоты, которые приходились как нельзя кстати.

Музыкальный журналист Бен Фонг-Торрес поделился со мной впечатлениями о времени, проведенном с Лари Чингом, и о том, как они записывали первый и единственный альбом певца под названием «До конца времен».

Я в неоплатном долгу перед Эдди Вонгом — он предоставил мне стенограммы своих интервью с артистами «Запретного города», сделанные в 1981–1982 годах.

Тина Роббинс опросила две дюжины человек, чтобы собрать материал о неуловимой атмосфере «Запретного города».

Также я нашла интервью с Мэри Том, Ноэот Том и Дороти Той.

Тем из вас, кто пожелает посмотреть на этих артистов в расцвете их карьеры, я позволю себе порекомендовать записи Дэвида Уэлса на YouTube и его сайт softfilm.blogspot.com.

Музей китайцев в Америке оказался источником бесценной информации. Эллис Монг, в то время исполнительный директор, и Ю Ма, архивный библиотекарь, предоставили мне доступ к данным, собранным для выставки 2002 года, названной «Буду петь и танцевать: китайские американцы в эру ночных клубов», куда входило собрание колонок Ли Мортимера, описание костюмов и головных уборов, видео, программки, статьи, фотографии, блокноты Джейдин Вонг, которые оказались неоценимыми для создания атмосферы повседневной жизни в «Китайском рагу», интервью того времени со звездами сцены, размышления Уолтера Уинчела и официальные версии убийства танцовщицы Миди Такаока, что стало основой для описания смерти Иды. Музей также предоставил стенограммы рассказов четырнадцати американских артистов китайского происхождения и жителей нью-йоркского Чайна-тауна, касавшихся клуба «Китайские куколки».

Сью Ли, исполнительный директор Китайского исторического сообщества Америки, открыла для меня эти архивы, позволив полюбоваться на коллекцию ночных клубов «Кубла Хан», костюмы официанток «Запретного города» и на старые выпуски «Чайниз Дайджест», как и на другие материалы по Чарли Лоу и «Запретному городу».

Мне также помогли многие другие люди: Бен Шон предоставил фотографии Плейн-Сити, сделанные в 1938 году, что позволило мне оказаться на улицах родного города Грейс. Сведениям об острове Сокровищ я обязана Патриции Ф. Карпентер и Полу Тоту («Ярмарка Сан-Франциско»), Джеку Джеймсу и Эрли Вонард Уэллеру («Остров Сокровищ: „Волшебный Город“», 1939–1940), Джейсону Пайпу («Изображения острова Сокровищ, Сан-Франциско») и Ричарду Рейнхардту («Остров Сокровищ, 1939–1940»).

Официальный сайт острова Сокровищ и выставка в старом административном здании тоже оказались очень полезными.

В описании деталей одежды и театральных костюмов я опиралась на работы Джоан Нин, Джонатана Уолфорда и Дорин Ярвуд. За общую информацию о ночных клубах, танцах, танцорах и Чайна-тауне в Сан-Франциско благодарю Рэймонда Чанга, который прислал мне первый набросок своей статьи о «Кубла Хан»; Глорию Хеюнг Чан («Сироты и войны»); Лорейн Донг («Наследие „Запретного города“»); Эмми Дорман («Искусство старения»); Сан Сан Кван («Артистическая география азиатской Америки»); Хим Марк Лая («Автобиография историка-американца китайского происхождения»); Энтони У. Ли («Изображая Чайна-таун»); Дугал О’Лиам («Плейбой Восточного мира»); Харли Спиллер («Поздняя ночь в „Логове Льва“»); Расти И. Франка («Чечетка!»); Сьюзан Вагонер («Ночи в ночных клубах»); Леонга Гор Юна («Чайна-таун изнутри и снаружи») и Джуди Юнг («Свободные ноги и виды Америки: Чайна-таун в Сан-Франциско»).

Описания китайско-японской и Второй мировой войн основаны на следующих исторических трудах: «Нанкинская резня» Хонды Кацуичи, «Изнасилование Нанкина» Айрис Чанг, «Долг и честь» Марджори Ли (эссе в сборнике «Тыл во время войны» под редакцией Кеннета Пола О’Брайена и Линн Хадсон Парсонс) и потрясающих, хоть и предвзятых, статьях в изданиях «Лайф» и «Тайм».

Виртуальный музей Сан-Франциско предоставил крайне полезную информацию касательно событий в Заливе во время войны.

Я выросла на рассказах о лагерях для интернированных, которые слышала от друзей и родных, и хочу поблагодарить Джанет Дайджого, Фуми Хаяши, Сизу Ияма и Масару Кавагаичи за удивительные рассказы о жизни в лагере Топаз. Эти истории можно найти на сайте «Теллинг Сториз».

Я давняя поклонница мемуаров Киоко Мори «Вежливая ложь», где она пишет о различиях между японской и американской культурами.

Писательница Наоми Хирахара дала мне крайне полезные советы относительно японских слов и фраз. Мне также помог документальный фильм о Джеке Су «Вы не знаете Джека». Это история еще одного артиста, пережившего тяжелые времена.

Несколько слов о Бобе Лумисе, моем давнишнем редакторе, который сейчас ушел на покой. Боб проводил много времени в Плейн-Сити, когда был еще совсем мальчиком, и это он рассказал мне об этом месте множество самых разных историй. Боб также был летчиком, который во время войны наведывался в Лос-Анджелес и его многочисленные ночные клубы. Я внимательно изучила его «Историю Военно-воздушных сил США» и задала ему множество вопросов о процессе обучения и о самолетах. Помимо этой информации я искренне признательна ему за дружбу, щедрость и поддержку, которую он оказывал мне все эти годы. Без него я бы не стала писательницей.

Все это подводит меня к рассказу о людях, без которых мои слова оставались бы бессмысленным сотрясанием воздуха: о моем агенте Сандре Диджкста и ее находчивых и трудолюбивых коллегах, которые были безоговорочно честны, заботливы и сострадательны. О моих вдумчивых, кропотливых и внимательных редакторах Сюзан Камил и Каре Сезар.

Я благодарна Джине Центрелло и всем остальным в «Рэндом Хаус»: Бенджамину Дрейеру, Винсенту Ла Скала, Барбаре Филон, Марии Брекель, Сэлли Марвин, Лоре Голдин и многим другим за веру в меня, поддержку и разнообразную помощь.

Я хочу поблагодарить Николь Бруно и Мари Лемус за усердный труд и вдумчивость. Моя свекровь Элейн Кендал рассказала мне много интересного о том, как одевались во время Второй мировой войны. Моя мать Кэролайн Си и сестра Клара Стурак прочитали рукопись и дали советы. И наконец, ничто из этого не имело бы значения, если бы не мой муж Ричард Кендал, мои сыновья Александр и Кристофер и моя невестка Элизабет. Спасибо вам!

Примечания

1

Остров Сокровищ — насыпной остров в заливе Сан-Франциско. Был сделан к Международной выставке «Золотые Ворота». Здесь и далее — примеч. переводчика.

(обратно)

2

Бэй-Бридж — висячий мост через залив Сан-Франциско между Сан-Франциско и Оклендом.

(обратно)

3

Риальто — район Бродвея и примыкающих улиц, где сосредоточены театры и другие зрелищные заведения Нью-Йорка.

(обратно)

4

Анна Мэй Вонг, урожденная Вонг Люцонг, — первая добившаяся признания голливудская киноактриса китайского происхождения. Снималась в немом и звуковом кино. Наиболее известная работа — мелодрама 1932 года «Шанхайский экспресс».

(обратно)

5

Чарли Чен — персонаж романов Эрла Дерра Биггерса, вымышленный полицейский детектив китайского происхождения. По романам снято множество фильмов, где его роль исполняли такие актеры, как Питер Устинов и Уорнер Оулэнд.

(обратно)

6

«Оки» — переезжающие с места на место в поисках работы сельскохозяйственные рабочие из Оклахомы и Арканзаса.

(обратно)

7

Синг Чонг Базар и Синг Фэт Базар — здания, построенные в 1910–1915 годах по проектам архитекторов Росса и Бунгрена; стали своеобразными воротами в Чайна-таун Сан-Франциско. В их облике намеренно акцентируются азиатские мотивы.

(обратно)

8

Фред Астер (1899–1987) — знаменитый американский танцор и киноактер.

(обратно)

9

lo fan (кит.) — белые люди.

(обратно)

10

Маотай — китайский крепкий алкогольный напиток.

(обратно)

11

Вок — большая глубокая сковорода, используемая для приготовления блюд китайской кухни.

(обратно)

12

Хула — гавайский танец.

(обратно)

13

Сестры Босвелл — американское вокальное трио, получившее феноменальную популярность в Америке 1930-х годов.

(обратно)

14

Чонсам — китайское платье с воротником-стойкой и разрезами по бокам.

(обратно)

15

Джинджер Роджерс (1911–1995) — американская танцовщица и киноактриса, выступавшая в паре с Фредом Астером.

(обратно)

16

Политика «трех всех» — тактика выжженной земли, применявшаяся японскими войсками на территории Китая во время Японо-китайской войны 1937–1945 годов. «Три всё» означало: «убить всё, сжечь всё, ограбить всё».

(обратно)

17

Джиттербаг — популярный в 1930–1950 годы быстрый танец, похожий на буги-вуги и рок-н-ролл.

(обратно)

18

Себастопол — город в Калифорнии.

(обратно)

19

«Китайский театр Граумана» — знаменитый кинотеатр на Голливудском бульваре в Лос-Анджелесе.

(обратно)

20

Висейлия — город в центральной части Калифорнии.

(обратно)

21

Шесть Китайских Компаний — старинное объединение китайцев в США и Канаде, где проживают большие китайские диаспоры.

(обратно)

22

Пресидио — район Сан-Франциско, где находится военная база.

(обратно)

23

Джо Ди Маджо (1914–1999) — выдающийся американский бейсболист, один из мужей Мэрилин Монро.

(обратно)

24

Рейд Дулиттла — первая атака американских ВВС на Японию в ответ на бомбардировку Перл-Харбора, состоявшаяся 18 апреля 1942 года. Командующий — полковник Джеймс Дулиттл.

(обратно)

25

«Стирман» — учебно-тренировочный самолет.

(обратно)

26

Хеди Ламарр (1914–2000) — популярная в 1930–1940 годы американская актриса австрийского происхождения, а также изобретатель. В 2014 году ее имя было занесено в Национальный зал славы изобретателей США, а 9 ноября — день рождения актрисы — в немецкоязычных странах стал Днем изобретателя.

(обратно)

27

Элинор Пауэлл (1912–1982), Энн Миллер (1923–2004) — американские актрисы и танцовщицы.

(обратно)

28

Эррол Флинн (1909–1959) — знаменитый американский киноактер.

(обратно)

29

Кармен Кавалларо (1913–1989) — американский пианист.

(обратно)

30

«Борщовый пояс» — сеть отелей в штате Нью-Йорк, открытая евреями-переселенцами из Российской империи и, позднее, из СССР.

(обратно)

31

Землетрясение в Сан-Франциско произошло 18 апреля 1906 года, за ним последовали пожары, полыхавшие четверо суток.

(обратно)

32

Бастонское сражение — бои в окрестностях бельгийского города Бастонь армии союзников с немецкими войсками.

(обратно)

33

Битва за Лейте (20 октября — 31 декабря 1944 года) — первая стадия освобождения Филиппин в ходе Второй мировой войны.

(обратно)

34

Иезавель — библейский персонаж, чье имя стало синонимом нечестивого поведения.

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Солнце Октябрь 1938 года — июль 1940 года

  Грейс. Убогая

  Элен. Взывая к небесам

  Руби. Настоящая китаянка

  Грейс. Минуты славы

  Элен. Белоснежные бутоны

  Руби. Одинокая волчица

  Грейс. Пистолеты и ковбойская шляпа

  Грейс. Пусть мальчик говорит

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Луна Август 1940 года — сентябрь 1945 года

  Элен. Ветром гонимые

  Элен. Буря эмоций

  Руби. Облачная дымка

  Грейс. Просто девчонка

  Руби. Мандраж

  Грейс. Большие радости, горькие слезы

  Грейс. Танцы на грани

  Грейс. Тонкая штучка

  Руби. Долина ветров

  Грейс. Везет, не везет

  Элен. Блестки, цилиндры, шифон

  Грейс. Счастье до капли

  Грейс. Голос, как музыка ветра

  Руби. Феникс из пепла

  Элен. V — это победа

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Истина Декабрь 1945 года — июнь 1948 года

  Руби. Глазунья

  Грейс. Восторг недели

  Элен. Падение камелий

  Грейс. Разговор, как в кино

  Руби. Теневая сторона

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Ноябрь 1988 года

  Грейс. Бывшая танцовщица

От автора

*** Примечания ***