Бронзовая Жница [Ирина Орлова] (fb2) читать онлайн

Бронзовая Жница

Пролог

Далеко может улететь путник на спине дракона; но ещё дальше — завоеватель. Потомки легендарной диатрис Ландраго́ры Астрага́л, прозванной Рыжей Моргемо́ной, возродили некогда угасшее искусство драконьего лёта. Будто стая воробьёв, многочисленные принцы и принцессы ринулись расширять границы королевства Рэйки — и создавать новые державы.

Королей, что жили бок о бок с драконами и иногда даже седлали их, называли диатрами. Спустя три поколения после Моргемоны в Рэйке правили всё те же Астрагалы; в соседней Гангрии — Гиадри́нги; а в Маяте — Нуори́нги. Страны разнились в деталях, как дети одной матери. Но в общей сути все они чтили заветы доа, драконьих всадников.

Драконий лёт был сложным и зачастую смертельным искусством, однако статус доа возвышал лорда над собратьями-вассалами, а короля-диатра — над соседями. Невзирая на непредсказуемость огненных хищников, многие желали рискнуть жизнью и заключить лётный брак с драконом.

На то и сетовали лорды, что не принадлежали к династии доа и не смели даже приблизиться к летучим чудовищам. «Лучше бы доа думали чуть меньше о своих лётных супругах — и чуть больше о законах, пошлинах и бунтах на своих землях», — говаривали они.

Рэйка и впрямь переживала не лучшие времена. Но всё же она оставалась древнейшим королевством с очень крепкими дворянскими родами. Она раскинулась далеко за пределы одних лишь мангровых лесов и великой дождевой реки.

Самая северная её провинция именовалась Альта́рой и находилась достаточно высоко в горах, поросших лиственницами и тисами. Перебравшиеся сюда подданные рэйкской короны сильно изменили свои привычки: их женщины стали носить не сари, а закрытые платья, чтобы защититься от холодных ветров; их пастухи переключились с коров на горных коз; и даже язык их изменился, из гиррита превратившись в похожее наречие, гирру.

Сама природа поделила Альтару на тёплую и холодную часть. Тёплая была в предгорьях, а холодная — на плато, которое имело звучное название Долина Смерти. Марпринц Альтар, умирая, распределил меж детьми так: сыну и наследнику Касса́ту достались тёплые предгорья, а дочери Вельве́ле и её мужу — холодное плато.

Так делили в Рэйке всегда. Сыну доставался первый титул и лучшая часть земли; дочери могло не достаться ничего, но Долина Смерти и была этим «ничего». На гирре её называли Бреза, что означало «пустое место».

Для хозяев этого «пустого места» марпринц Кассат учредил особый титул маргот, из-за особенностей произношения нигде в Рэйке не встречавшийся. Этот титул подчёркивал, что речь идёт о его родичах, что находятся в его подданстве. И носителем этого титула стал, следуя традиции, мужчина — муж Вельвелы — Минора́й.

Маргот Минорай Тарцева́ль был гордым владельцем дракона, которого получил как приданое. Дракона звали Скара, или «смерть» со сциита, за его чёрную чешую и поистине непредсказуемый характер. При всей своей отваге Минорай так и не сумел оседлать его и стать доа.

— Но если б Скара хоть когда-нибудь, чёрт возьми, палил своим огнём не моих крестьян, а вражеские крепости, он бы сделал нас правителями Альтары! — уверял Минорай.

Маргаса Вельвела эти разговоры не любила. Старшая дочь Альтара и седовласая внучка Рыжей Моргемоны, она тяготела к жарким солнечным берегам Рэйки. Брезу она считала холодным адом. Хотя сама ввечеру часто сидела на террасе с видом на горные лощины в одной ночной рубашке. На самом деле Бреза ничуть не была морозной; в горах её ни разу не видели снега. Так леди Вельвела просто показывала характер.

Ходили слухи, что она не выносит своего мужа из-за того, что тот укладывает её на родильное ложе с разницей едва ли не в год. Вельвела беременела семнадцать раз. Она родила Минораю шесть сыновей и двух дочерей, плодовитая, подобно самой Моргемоне. Она смиренно исполняла свой материнский долг. Хотя дети были ей утомительны: она куда охотнее разговаривала со своим ручным вороном.

Минорай же со всем рвением старался принести своей малоизвестной фамилии славу. Он выворачивался, как мог, привлекая в Долину Смерти людей, пытаясь вести стройки и наводить в необжитом краю лоск лордской жизни.

Всё было сравнительно благополучно в семье Тарцевалей до одного определённого дня: когда Минорай попытался познакомить старшего сына, Моргала, с драконом. Моргалу было двенадцать лет.

Скара сожрал Моргала и откусил руку Минораю, когда тот пытался помочь сыну. На этом Вельвела, убитая горем, прокричала:

— Раз дракон, которым ты одержим, тебе дороже детей, рожай их себе сам!

Минорай был шокирован не меньше супруги.

«Всякий дракон заключает лётный брак лишь с тем человеком, с которым чем-то близок. Но их логика мало похожа на нашу. Понять, что движет Скарой, мне так и не удалось, хотя я знал его с младых зубов».

Воспоминания о гибели Моргала в длинной чёрной пасти Скары не давали ему спать. Несколько лунаров он промучился, ища возможность сделать смерть сына не напрасной. В конце концов он действительно стал похож на одержимого.

«Драконы не понимают слов людей, но улавливают их смысл», — припомнил Минорай и отправился к Скаре. Лорд был полон горя и гнева.

Скара спал в уютной пещере, обжитой прямо подле Покоя — замка Тарцевалей. Угольно-чёрный дракон размером с покойский двор свернулся калачиком на сухой земле. Косматая грива, как у дикого коня, ниспадала на пол и шуршала от каждого вздоха хищника.

— Эй, Скара! — резко обратился к нему Минорай. Он даже не трудился произносить слова сциита — наречия, что учили все драконьи лорды, чтобы улучшить взаимопонимание с огненными хищниками. — Проснись! Я получил тебя в приданое от самого Альтара вместе с рукой его дочери за верную службу и храбрость, что спасла ему жизнь. Эту пещеру для тебя выбили мои строители. Эти земли для тебя освободила моя власть. Эти люди, которых ты сжигаешь и треплешь прямо посреди улиц нашего города Брезара, стоят мне похоронных пошлин схаалитским жрецам. И ты хочешь сказать, что ты не ценишь нашего союза? Даже после того, как с детства был подле меня, как пел при мне свои первые драконьи песни и произносил своё имя мне одному?

Неизвестно, чего пытался добиться тоскующий отец. Рыжие глаза Скары открылись, и он, подумав мгновение, повернулся к лорду не глазом, а носом. И выдохнул на него огнём.

Минорай скончался спустя несколько дней в своей постели. Его смерть была ужасна и мучительна: весь обожжённый, он корчился и умолял Бога Смерти Схаала явиться за ним поскорее. Но тот словно забыл дорогу в Брезу. И смерть настигла его ни позже, ни раньше — лишь когда он уже сам готов был вспороть себе горло.

Вдова Вельвела горевать не стала. Она вздохнула с облегчением, решив, что теперь её дети будут в безопасности; в своё время она лихорадочно думала, куда пристроить сыновей и дочерей так, чтобы никто не оставался в Покое. Старшую из всех, юную Вальсаю, она уже успела оторвать от сердца и отправила на воспитание к Гиадрингам, правителям Гангрии, где её приняли охотно, зная о крепкой крови матери, и впоследствии она была обручена с принцем-диатрином. Мальчиков же, ежели им было уже по возрасту, она пыталась устроить оруженосцами к рыцарям, что служили в Арракисе, владениях её брата. Лишь бы подальше от Скары.

Юный Морле́й остался наследником Минорая, и Вельвела была решительно настроена на то, чтобы он никогда не полез к Скаре в пасть.

— Из всех драконов, доставшихся от Рыжей Моргемоны моему батюшке Альтару, Скара был худшим, — сказала она марготской гвардии. — Никто не желал седлать его. Мой брат Кассат получил себе мудрых, вдумчивых драконов — Хкаурата для себя и Наали для своего сына. А этого спихнули мне как приданое. Этот бешеный зверь больше никому не должен причинить вреда.

Хитрая женщина проследила, когда дракон уснул, и велела копейщикам Тарцевалей прокрасться в пещеру и убить его, проткнув глаза и тонкую кожу над грудью. Приказ был отдан тем же вечером.

Напряжённая, леди Вельвела наблюдала за отрядом, который вошёл в пещеру Скары, с верхнего этажа донжона. Сперва всё было тихо. А затем она услышала полный боли рык — и ночь озарилась огнём.

Ослеплённый, истекающий чёрной кровью Скара вырвался из пещеры. Солдаты разлетелись в стороны от его когтистых лап и бешено оскаленных зубов. Он был жив; он взмыл в небо и немедля напал на Покой. Слепой дракон бился в каменные стены, лапами рушил башни и непрерывно поливал огнём бойницы и укрепления. Он прекрасно знал, кто отдал этот приказ.

В ту ночь под полыхающими завалами погибли ещё два сына Минорая, Мааль и Морлей. Но леди Вельвела чудом уцелела, выпрыгнув на крышу конюшни из горящей крепости. А Скара, разрушив почти весь замок, со стоном уполз обратно в пещеру — умирать.

Леди Вельвела едва не тронулась умом после случившегося. Но сердобольные дети утешали её. Маленький Вельг, пересидевший драконий налёт в подвале со своим братом Врангом, убедил мать, что она не виновата. А потом из Арракиса прибыла няня со старшим из оставшихся сыном Мора́ем и совсем крошечной дочкой, Мальтарой.

Малышка Мальта́ра очень любила Морая, поэтому она часто напрашивалась в его поездки. А сам Морай очень любил мечи и уличные драки. В Арракисе он уже в семь лет умудрился повздорить с оруженосцем марпринца Кассата и подлым тычком в живот убил его, хотя тот был в возрасте двенадцати лет. Он сделал это, по его словам, чтобы впечатлить дядю и показать ему, что всякий из династии доа, династии Гагнаров, будет по определению более могуч, чем простой человек. После этого Кассат ужаснулся и отослал его обратно в Брезу; и не напрасно. Вельвела сама боялась этого ребёнка.

Когда Морай увидел дымящийся город, руины Покоя и засилье ворон, он задал только один вопрос:

— Я надеюсь, мать получила по заслугам за то, что разгневала Скару?

Бессердечие Морая было известно всем Тарцевалям с самого детства. Он унаследовал удивительные очень светло-рыжие, почти белые волосы отца. Словно густой туман на пожухлых кронах или облако на буром закате. У него было симпатичное лицо и пытливые серые глаза. Они темнели, когда он злился, и светлели, когда улыбался. Он был невероятно хорош собою по моде Рэйки — длинные локоны, чистое лицо, высокий рост и широкие плечи — всё то были кровные признаки настоящей голубой крови. Словно монарх, он никогда не стриг своих развевающихся волос, продолжая династию «длинноволосых диатров», коими называли Астрагалов со времён Моргемоны — и его пушистые пряди, разделённые посередине пробором, красиво ниспадали на плечи и на спину.

Нынешние правители были крайне щепетильны в этом вопросе. Они заставляли стричься всех своих придворных не диатрийской крови; лишь посвящённым рыцарям дозволялось отращивать волосы — и только до плеч, не более. В то время как сами короли своей длинной гривой заявляли о своей принадлежности к династии Гагнаров.

Так неосознанно делал и Морай — этот маленький белокурый ангел с самого детства имел нрав задиристый и протестующий, что постепенно превратился в характер неукротимого злого чёрта.

Он безо всякого повода обижал братьев и сестёр, подсовывал лошадям осиные гнёзда и с любопытством смотрел на кровожадные охоты Скары в черте города. Маргаса Вельвела не знала, что и думать о Морае. С детства она велела няне почаще водить его в триконх, городскую церковь, чтобы он молился всем Троим: Аану, Богу-Человеку; Схаалу, Богу Горя с головой козла; и Разгалу, Богу-Зверю в виде дракона-змея. Но Морай бурчал молитвы с полнейшим презрением и зачастую коверкал имена богов.

Однако теперь ему суждено было носить титул лорда Тарцеваля, маргота Брезы. И он с самых семи лет пользовался этим без зазрения совести. Он велел казнить любых своих обидчиков, выкалывать глаза всяким завистникам и грозил младшим братьям тем, что так будет и с ними. Даже регент, добродушный нобель Куолли, не мог вразумить его — и с каждым годом возражал ему всё тише, чтобы не стать жертвой его самодурства. Может, маргаса Вельвела и смогла бы приструнить маленького мерзавца. Но её моральных сил едва хватало на то, чтобы просто просыпаться по утрам. И к делам своего сына она стала равнодушна.

— Наиграется — и перестанет, — рассеянно говорила она даже собственным детям, когда те жаловались на Морая.

Одно достоинство было у юного лорда: он был весьма смел.

Когда Мораю было десять, он велел вскрыть заваленную пещеру Скары. И самолично отправился туда. Он знал, какая судьба постигла его отца и старшего брата Моргала; но, сжимая кулаки, шёл вперёд.

«Я тебя не боюсь», — думал он. — «Всё равно в этой Брезе тоска смертная, из развлечений — только пьяный шут по пятницам и нытьё маменьки на поминальных субботах».

Он прошёл по хрустящим костям погибших солдат и приблизился к чёрной чешуе почившего дракона. Тронул её рукой.

И обнаружил, что она горячая.

— Эй! — крикнул Морай, обернувшись к выходу из пещеры. — Разве драконы не коченеют, как люди, когда померли?

Эхо повторило и погасило его слова. Он сам запретил рыцарям следовать за ним, а те — нарочно или нечаянно — не услышали его возгласа. Может, они надеялись, что юный лорд Тарцеваль навернётся на камнях и тем закончит своё правление.

Морай пожал плечами и с удовольствием повёл рукой по жёсткой чешуе. Скара был не самым крупным драконом, но у него были сильные лапы, крепкая шкура и густая грива от затылка до кончика хвоста.

«Лохматый — словно создан для земель далеко от солнечных берегов Рэйки».

Каждое касание наполняло его странной любовью.

«Какой ты громадный и чёрный — прямо как моя душа, если верить словам священника».

Он довёл рукой до самых век Скары и обнаружил, что тот был ослеплён не полностью. Один глаз вытек, но второй, весь обложенный корками, остался на месте.

И глаз этот двинулся под ладонью мальчишки.

Морай вздрогнул, но не отпрыгнул. А воскликнул радостно:

— Да он жив!

Дракон проснулся от трёхлетнего сна. Он исхудал, но сумел восстановить нанесённые ему раны. И медленно, треща запекшейся кровью, поднял голову. Рыжий глаз едва-едва мелькнул из-под плёнки. Он ничего толком не видел.

Но, втянув ноздрями воздух, он сразу же понял, что рядом с ним человек. Голодный дракон издал нетерпеливый вздох… и поднялся, не навредив Мораю. Он выскользнул из пещеры и тут же захрустел бронёй ожидавших снаружи рыцарей. Морай успел увидеть лишь его мелькнувший косматый хвост.

— Эй, погоди! — обрадовался молодой лорд и побежал к выходу из пещеры вслед за Скарой. Он хотел вновь коснуться чёрной чешуи, погладить огромную морду, прикоснуться к воплощённому огню. Но Скара отмахнулся от него порванными крылами и залёг у пещеры.

Морай возвратился в Покой без сопровождения и немедля велел забить для Скары коз, кабарг и яков.

— Если мама узнает, что дракон проснулся, она же умрёт от страха, — пролепетала юная Мальтара, смотря в окно. Окна теперь были большие: на месте разрушенного замка, в руинах могучих стен воздвигли сухой, удобный для жизни особняк. Он куда лучше топился камином дождливыми зимами.

— Ну и чёрт с ней, — пожал плечами Морай вновь и тут же велел экономке передать его требование городскому камергеру. А после смотрел, как Скара съедает поднесённые ему туши яков и самих подносителей. Юный лорд нетерпеливо потирал руки и улыбался.

Маргаса Вельвела действительно едва не околела от таких новостей.

— Мы немедленно уезжаем отсюда к моему брату в Арракис! — выкрикнула она.

Морай сверкнул на неё серыми глазами и сказал:

— Мама, я здесь маргот. И я решаю за Тарцевалей. Мы никуда не едем.

Впервые в Вельвеле проснулась былая гордость дочери самого Альтара и внучки Рыжей Моргемоны. Она схватила Морая и как следует отлупила его, заявив, что он не дорос ещё даже до оруженосца, а уже смеет так себя вести. И в тот же день велела собираться, чтобы покинуть проклятое место рядом с логовом Скары.

Но Вельвела и не подозревала, насколько хитёр её сын. Ночью он украл с кухни разделанную тушу кабарги и ею поманил Скару за собой. И привёл его к единственной дороге, что вела из Брезы в Арракис. Усталый дракон разлёгся прямо поперёк колеи.

Отъезд стал невозможен.

Вельвела сперва хваталась за сердце и умоляла чуть ли не прорубить новый тракт через скалы и заросли. Но всякий понимал, что здесь ничем не помочь. Она смирилась и отвергла желание уехать. В конце концов, угроза стала не столь явной: Скара был медлительным, как сонная муха, и больше не реял грозным вороном над Брезой. Он лишь хромал на слабых лапах.

Так Морай, Вранг, Вельг и Мальтара стали расти недружной толпой. Брезар приходил в запустение — никому не хотелось попасться вялому, но всё же прожорливому дракону, которого маргот совсем ни в чём не ограничивал. И Морай, когда ему исполнилось четырнадцать, нашёл выход: он банально запретил переезжать из Брезы в Арракис.

— Но, маргот, законы Альтары не позволяют этого, — дрожа от страха, говорили ему сановники.

Морай молча указывал им глазами на пещеру Скары. Туда отправлялись все, кто смели ему возражать.

Нужные законы сразу возникли. Но Брезе от этого стало только хуже. Торговцы приезжали всё реже, боясь попасть в списки местных жителей и получить запрет на выезд. А в эпидемию брюшного тифа лордство даже не желали посещать врачи, хотя их зазывали, собирая деньги целыми кварталами.

Морая прозвали Мором.

— Проклятый Мор, — шептались горожане и крестьяне. — Загубит всех нас и кости скормит своему поганому Скаре.

В городском магистрате нашлись смелые, кто решили избавиться от малолетнего тирана. Они обманом уговорили младшего из братьев, одиннадцатилетнего Вельга, подсунуть Мораю отравленные яства. Но Морай, занятый чтением Кодекса Доа, к сладостям был равнодушен. Его слишком увлекали запечатлённые на бумаге законы древних Гагнаров о том, как человек может общаться с драконом. Он отмахнулся и сказал:

— Оставь себе свою дрянь.

Вельг недолго думая угостился финиками в шоколаде и околел.

Так Морай понял, что у него есть враги. Он созвал отцовских солдат и среди них выбрал лишь тех, кто нравился ему: жестоких, действующих без промедления и сомнения на любой его приказ. Он велел им надеть чёрные плащи и нарёк их воинами Мора.

— Пусть вас немного, — сказал Морай, — но драконы тоже не живут большими стаями.

И он велел воинам Мора похитить детей и жён сановников. Отсылая тем по пальцу или по уху их домочадцев, он отсчитывал часы, требуя выдать тех, кто начал против него заговор.

Выданные стали кормом для Скары.

После этого Морай нанял себе дегустаторов, телохранителей и соглядатаев. Политические огрехи жестокого юноши сглаживали его верные воины и страх перед Скарой. А его влияние делалось всё сильнее. Нобель Куолли, председатель торговых гильдий города, что ранее наставлял юного маргота, с завидным упорством искал в нём лучшие качества и продолжал поддерживать его, хотя его помощь была всё меньше нужна Мораю.

Момент, когда молодого лорда Тарцеваля ещё можно было прикончить, оказался упущен. Словно злобный Скара в своей пещере, он крепко засел в Покое, и когти его впились в Брезу, как в загнанную добычу.

Теперь уже и сама Вельвела понимала, что вырастила чудовище. Она пришла к Мораю, когда тому было шестнадцать, и сказала ему надломленным голосом:

— Сынок…

— «Маргот», — поправил её Морай, вертя в руках надушенный розовым маслом платок, что ему подсунула в карман одна из куртизанок. В борделе, «Синице», он побывал впервые — но уже успел распробовать вкус порока.

— Сынок, Схаал не примет тебя в своё царство, как принял твоего отца и твоих братьев, — заговорила Вельвела, что стала очень набожной после всего случившегося. — Он отвергнет тебя у самых врат за то, что ты так жесток к людям и к своей семье.

— Разве я жесток? — притворно изумился Морай и поднял свои тёмные брови. — Ведь ты до сих пор жива, хотя покусилась на Скару. И на меня.

Вельвела бледнела, но не отступала:

— Вся Бреза ненавидит тебя, сын мой. Ты не платишь семьям, у которых Скара забрал родича, и науськиваешь его охотиться не на стада, а на горожан и селян. Лишь редкие нобели, что привыкли брать из твоих рук кровавые деньги, остались на плаву в этой топи. Никто не хочет больше жить здесь. Когда-то в долине и в предгорьях обитали тысячи людей; сейчас едва ли наберётся семь сотен. Чего ты добиваешься?

«Действительно», — подумал Морай. — «Чего я добиваюсь?»

Так Морай впервые взялся за ум — в своём роде — и нашёл выход из положения. Он объявил в Брезе амнистию преступникам Альтары. И за считанные месяцы в Брезаре стало очень многолюдно. Беглецы из Арракиса и других провинций всех трёх королевств наводнили долину. Марпринц Кассат Астралинг был возмущён подобным решением своего племянника, но Морай откупился парой-тройкой политических преступников и пообещал принять меры, а сам, как всегда, сделал по-своему.

— Мне всё равно, кто вы такие и сколько крови прольёте на улицах Брезара, — говорил он убийцам, ворам, насильникам и мошенникам. — Главное — не смейте кусать руку, что открыла для вас эту дверь.

Для безмятежной долины настали тёмные дни. Некогда симпатичные домики с побелкой и рыжей черепицей обросли дощатыми общежитиями, притонами и чёрт знает чем. По площадям рассекали подводы контрабандистов, а в переулках и там и тут вороны глодали жертв пьяных драк. В Брезе больше не шили и не пели; теперь это место славилось своими женщинами лёгкого поведения, алкоголем и самыми опасными в Альтаре улицами.

Морай правил в этом хаосе так, словно для этого был и создан. Он потрясающе легко находил язык с любыми мерзавцами — язык угроз и милостей, кнута и пряника. Гвардия Мора значительно выросла, и при дворе появились многочисленные палачи и мастера пыток. Сам Морай избирал то одного, то другого головореза своим наставником в ратном деле. Дошло до того, что все они были столь порочны и столь далеки от каких-либо клятв, что некому было провести акколаду и посвятить Морая в рыцари. Отчего он надел на себя шпоры сам, провозгласив себя «Безакколадным».

В конце концов, во всём происходящем беззаконии маргот нащупал золотую жилу: работорговлю. Запрещённая в воцерковленной Рэйке практика стала процветать, и, грабя собратьев-вассалов, а иногда и соседнее королевство Маят, Морай без зазрения совести угонял людей и продавал их за границу в Цсолтигу и Барракию.

Во всей этой преисподней последний живой брат Морая, Вранг, что был младше него на три года, грезил лишь о побеге из Брезы. Как ни странно, сестра Мальтара не поддерживала его в этом.

— Наш брат жесток, но, пока мы с ним, никто не тронет нас, — убеждала его Мальтара. Она наблюдала за делами брата и незаметно училась у него. — Сестра Вальсая уехала, но в далёком детстве, не по своей воле. Поэтому с ней он общается по переписке. Однако если же ты уедешь к дяде в Арракис, ты представляешь, как он возненавидит тебя? Он назовёт тебя предателем.

— Ты ошибаешься, думая, что никто не тронет нас, — Вранг качал головой. Он был чем-то похож на Морая внешне, но имел более мягкие черты и куда больше сутулился. У него были не снежно-русые, а серо-чёрные волосы, будто вороная седина. И глаза у него были голубые, скорее даже синие; но в них таилась затравленность дворовой собаки. — Он сам — точно тронет. Помнишь, как дрался он со старшими, Морлеем и Маалем? Он кричал им, что когда-нибудь станет лордом, наймёт палача и велит ему переломать пальцы всем нам. Он затаил зло на семью.

— Я бы тоже так кричала. Морай был младше них, они вечно отнимали у него и еду, и игрушки. Мы, бывало, не ели два или три дня, если он не утаскивал что-нибудь с кухни. Мать просто сидела и смотрела в небо, не разговаривая ни с кем, кроме своего поганого ворона, а отец даже не знал всех нас по именам. Морай же иногда делился со мной. И с тобой тоже.

— «Иногда», — фыркнул Вранг.

— Думай, что хочешь, но Морай всё делает верно, — сказала Мальтара. — Он суровый правитель, но с ним мы в безопасности.

— В такой безопасности, что мать велела заколотить окна в своей комнате и открывает дверь одной-единственной служанке. Морай угрожал ей расправой, если она посмеет сказать ещё хоть одно нелестное слово в его адрес, и Боги знают, он не шутит. А мы? Мы словно в детстве ждём последней очереди на еду. Только когда его шлюхи и его головорезы наедятся и напьются, нам остаются объедки.

Мальтара нахмурила свои брови, что были в пару тонов темнее волос — но всё же не так, как у Морая. И сказала твёрдо:

— Ты говоришь как трус, Вранг. Ты замышляешь что-то против него.

«Она слишком верна ему», — отчаянно подумал Вранг. — «Если я продолжу давить, она всё расскажет Мораю. Негодяю, который и не знает, что у него такая преданная сестра».

Он посмотрел на Мальтару: ей было десять, и она была не слишком хороша собой. Небольшого роста, с круглым лицом и широким носом. Единственной её красой были снежно-русые волосы Тарцевалей; в остальном же она не дотягивала до истинного великолепия кантагаровой крови, что всегда подразумевала рослость, поджарость, прямые черты лица и ясный взгляд.

— Я бы забрал тебя с собой в Арракис, — тихо сказал Вранг и провёл рукой по её пушистым прядям. — Ты бы просыпалась поутру не от пьяных криков, а от пения птиц. И кузен Каскар мог бы стать твои женихом.

Но в серо-голубых глазах девицы засело упрямство.

— Нет, я никуда не хочу, — твёрдо сказала Мальтара.

Поэтому Вранг оставил свои затеи до тех пор, пока не подвернулся случай. Долго ждать не пришлось. В Брезу явилась армия законников марпринца. Командующий, не слезая с лошади, крикнул перед Покоем, что желает видеть Морая. Морай высунулся к нему с балкона в окружении куртизанок и ответил, что это желание невзаимно. После он свистнул — и из пещеры вылез оскаленный Скара.

Ещё никто в истории доа не разговаривал с драконами свистом, как с гончими псами. Потому законники даже и не поняли, что это было подобие команды. Команды жечь и кромсать. Им пришлось бежать, теряя солдат; и Вранг рискнул, но всё же убежал вместе с ними.

Обнаружив пропажу брата, Морай рассердился. Теперь ему было ясно: скоро придётся иметь дело с дядей Кассатом, его сувереном, и двумя драконами Астралингов. Поэтому он пошёл к Скаре — не как к своему давнему соседу, а как к дракону, с которым он хотел заключить лётный брак.

В этот день вся Бреза замерла. Мало кто желал марготу успеха. Но, ко всеобщему ужасу, Морай выехал из пещеры на холке Скары — и дракон, будто получив от всадника жизненных сил, тут же взмыл в небо на продырявленных крыльях.

Морай сидел у него в основании шеи, пятками упираясь в шипы верхней части его груди, и руки его были крепко намотаны на драконью гриву. Он мигом постиг всю тонкость лётного брака: куда он смотрел, туда Скара и летел. Куда он хотел, туда Скара и палил. Они понимали друг друга без слов и даже без мыслей. Обмен импульсами желаний происходил мгновенно, и в небе они становились нераздельным целым. Таково было древнее искусство лёта: истинный потомок Кантагара мог постичь его настолько, чтобы в действительности породниться с пламенным зверем душой и разумом.

Драконы не понимали слов — но понимали намерения. Малейшая оскорбительная мысль в голове — и доа мог оказаться в зубах собственного лётного супруга. Дракона нельзя было сделать безопасным — выдрессировать или вырастить рядом с юным лордом. С ним можно было лишь заключить союз, коий неспроста равняли с брачным, поскольку это было взрослое, судьбоносное и сложное решение, которое мало кого оставляло в живых.

Доа должен был быть храбр, но не дерзок; хитёр, но не намерен добиваться результата уловками; спокоен, но не скрытен. Словом, это всегда был человек особого склада, серьёзной подготовки и несравненного везения, буквально герой из легенд.

И таким героем оказался маргот.

Отпраздновав свой полёт пожаром в собственном городе, Морай пошёл отмечать это контрабандным бренди. Теперь всякий понимал, какого наездника Скара ждал столько лет. Такого же жестокого, непредсказуемого и бесстыжего.

Но таков, во многом, стал теперь и народ Долины Смерти. Безбашенные головорезы пили за здоровье маргота, и Брезар шумел всю следующую неделю. В иные времена радостная весть разлетелась бы по всей Рэйке, знаменуя пополнение в рядах доа. Однако теперь радости не последовало.

Людей стало много, они роптали на своих господ. В остальной части королевства было неспокойно. То в одном марлордстве, то в другом вспыхивали восстания против местной знати.

— Мы для ваших драконьих дуэлей — лишь сухая солома под ногами! — кричали они. — Вы сражаетесь — мы горим! Вы побеждаете — мы проигрываем!

Иные находили подкрепление своим словам в Писании. И говорилось там, что люди — возлюбленные дети Троих, и нет иных существ, которым позволено охотиться на человека, как на зверя.

Сложные времена начались для драконьих правителей. Всякий огненный зверь с лёгкостью спалил бы толпу мятежных простолюдин, но сами лорды всё ещё были людьми. И далеко не всегда им удавалось избежать расправы — подловленными на охоте, в поездке, на празднике.

То ли дело — Бреза! Честных людей в ней осталось настолько мало, что они не знали даже, сколько богов в Триаде, а Схаалом считали самого Скару. В долине бурлили не восстания, а кровожадные стычки криминальных авторитетов. Вопрос человеколюбия не вставал здесь даже у слезливых вдов.

У Морая появлялись странные поклонники, что прибывали ко двору. Одним из таких был глухой на одно ухо шут Гугу. Разбойники маргота даже на порог его пускать не собирались, но Морай неожиданно заинтересовался странным гостем и сказал, что примет его.

Гугу в потрёпанном шутовском колпаке, который носил, не снимая, вместе со вшами, пал ниц перед юным марготом и протянул ему странный бесформенный кусок металла, замотанный в платок.

— Прекрасный маргот, владыка порока и ненависти! — проблеял шут. И разбойники Морая засмеялись, звеня, как сбруей, своими ножами и кинжалами. — Прими этот дар себе — проклятая сталь!

Глаза Морая загорелись. Проклятая сталь была редкостью в бывшей Рэйке. Её можно было найти на местах битв с участием драконов. Пламя огненных хищников превращало рыцарские доспехи в месиво вместе с их плотью; если пропорция стали к останкам была довольна велика, из получившегося слитка можно было заново что-нибудь выковать. Такое оружие, по слухам, обладало душами убитых людей. Оттого оно было опасно даже для собственного владельца.

Церковь давно уже запретила само использование клинков из проклятой стали. Местный жрец попытался сказать Мораю об этом, но тот велел бросить его в темницу.

— Прекрасный дар, Гугу! — заключил Морай. — За это станешь ты городским канцлером и будешь ведать над законами — всяко лучше, чем нынешние идиоты!

Так Гугу превратил брезарский муниципалитет в богадельню, а Морай обзавёлся особым мечом с волнистым лезвием. Такие на западе называли фламбергами.

«Но своё имя он получит только в бою», — сразу решил молодой маргот.

Мораю исполнилось восемнадцать, и он в кои-то веки задумался о перспективах своей семейной жизни и статуса своего рода среди прочих.

Хвойная тисовая ветвь и три красных ягоды служили гербом Тарцевалей. Изображали его так: три красных точки на растительном узоре мятного цвета. Этот знак делал Тарцевалей правителями Брезы, сплошь засаженной тисами. Но Мораю он стал казаться скучным. И впоследствии он велел сменить городские штандарты на свой личный герб.

Впрочем, не гербом единым ковалось величие семьи. Настоящему лорду требовалась жена, чтобы произвести детей. И не какая-нибудь, а достаточно знатная, чтобы укрепить его положение.

Поэтому одним дождливым днём Морай сел в гриву Скары и направил его в предгорья, в торговый город Арракис на тёплой половине Альтары. Там он приземлился прямо перед дворцом марпринца — Скабиозой — ничуть не смутившись тому, что из-за него в городе была поднята тревога.

Передние лапы Скары придавили ирисы, что цвели под стенами дворца. Дракон шумно вздохнул — и все охотничьи соколы скабиозского птичника рванулись кто куда.

— Доброго утра, Ваше Высочество, — Морай ловко соскочил на мощёный серым камнем двор и поклонился марпринцу Кассату. — Я прибыл на своём драконе в Скабиозу, чтобы показать вам, как густа кровь доа в моих жилах. Я хотел бы просить руки вашей дочери и моей кузины; правнучка Рыжей Моргемоны, она, несомненно, подарила бы мне детей, которые тоже смогли бы оседлать драконов.

— Это утро было добрым до вашего визита, племянник, — отвечал ему степенный Кассат. Он вышел вперёд, не боясь ни вздорного вассала, ни его дракона. — Моя дочь Ланита уже обещана вашему брату, Врангу, который из вашего семейства был единственным, кто выказал верность моей власти. А вас же, маргот, я не трону, коль вы явились без войска; но я требую вас сейчас же объясниться передо мной за многолетнее укрывательство преступников, омерзительную работорговлю, нападение на иных подданных Рэйки и прочее многократное нарушение всех законов Астралингов в этой земле.

И Вранг также сошёл по ступеням скабиозского дворца. Он теперь был, словно воспитанник Астралингов, одет в их бело-голубые цвета. И смотрел на брата свысока.

— Слишком долго ты жил и думал, что на тебя не найдётся управы, — с нескрываемым злорадством произнёс Вранг. — Тебе пора ответить за то, во что ты превратил вотчину нашего рода; за то, что внушил матери и Мальтаре. Ты не заслуживаешь ни Брезы, ни фамилии отца.

Перед марпринцем Морай ещё готов был поюлить; но самодовольный брат и его в высшей степени вызывающие речи вывели его из себя.

— Я так понимаю, ты невеста, которая обручена с кузеном Каскаром? — прошипел маргот, доставая меч из ножен. — И что-то ещё попискиваешь о фамилии отца из-за чужой юбки?

— Чужой? — Вранг не приближался, оставаясь далеко за спиной Кассата, но говорил всё более дерзко. — Может, ты забыл, что марпринц Кассат — наш дядя, и его дети — наши родичи.

Кассат поддержал его слова высокомерным взглядом. Гвардия обступила двор Скабиозы, и они оба — марпринц и его воспитанник — чувствовали себя под защитой чести и правоты.

И зря. Морай вдруг свистнул; Скара взвился, а затем окатил стражу алым пламенем. Вранг мигом ускользнул за двери. Кассат скакнул в сторону от огненного потока. Но Морай, взбесившись, уже не собирался останавливаться. Он понёсся к дяде с мечом наголо и подсёк его, когда тот кинулся прочь.

— Что ж ты делаешь, бесчестная сволочь?! — вскричал уже немолодой марпринц, шлёпнувшись на мостовую. Он был безоружен, его люди горели огнём, и Скара, рыча, кругом охаживал двор.

Морай остановился над ним и на мгновение задумался, стоило ли ему столь спонтанно начинать войну с Астралингами.

«Я стоял у Скабиозы, склонив голову перед дядюшкой, и смиренно просил руки кузины Ланиты. Он при всех дал понять, что не считает меня законным наследником из-за какой-то чепухи про чёрный люд, что ему не нравится в моих краях. И кто из доа посмеет отказать другому по такому поводу?».

На сем его рассуждение завершилось. Он занёс меч над марпринцем — и отсёк ему голову.

— Нарекаю тебя Судьболом, — произнёс он испачканной в крови проклятой стали.

Но обагрить меч кровью нахального брата он не успел. Топот марпринцевой гвардии уже гремел во дворце. Морай, отбившись от самых спорых рыцарей, с такой яростью прорубил дорогу обратно к Скаре, что никто и не поверил бы, что это был его первый настоящий бой. Головорезы обучили его далеко не рыцарским боевым уловкам, а длительные тренировки встроили их в разум Морая так, будто они всегда там были. Морай убил по меньшей мере десятерых, после чего взобрался в чёрную гриву своего дракона и улетел. Скабиоза осталась пылать.

Наследником Кассата был Каска́р Астралинг, старший брат Ланиты и кузен Морая и Вранга. Он был поздним ребёнком Кассата, и оттого приходился ровесником Врангу. Темноволосый, с глазами цвета дубового корня; красивый, как истинный дворянин, в своей рослости и стати; он был сметлив и полон праведного гнева. И не ждал ни мгновения после случившегося.

Он оседлал своего зелёного дракона Наали и поманил за собой отцовского Хкаруата, что рвал и метал после смерти своего всадника; созвал альтарскую армию; и отправился в Брезу, чтобы покончить с изменником Мораем.

Войско Мора было меньше войска марпринца. Оно управлялось не командирами и генералами, а разрозненными атаманами и разбойничьими авторитетами. У них не было толковых орудий и тяжёлой конницы; но в горах и в городе они оказались в преимуществе, поскольку отлично знали местность и задыхались от жадности, надеясь обобрать тела множества знатных рыцарей.

Скара и Морай были в воздушном бою яростны и безрассудны. Но у одного дракона было мало шансов против двух. Небесная схватка закончилась неожиданно быстро: Наали выбил Морая со спины Скары. Тем не менее, тот не разбился о мостовую, а рухнул аккурат в навозную кучу, чем и спасся. Весь в дерьме, Морай тут же вскочил на ноги, утёр рукавом меч и с остервенением побежал в гущу боя.

Бурый Хкаруат нагнал Морая в городе. От его пламени занялись все дощатые притоны, бары и бордели. Брезар стал задыхаться в дыму.

Хкаруат испытывал к Мораю особую ненависть. Он не пожелал изжарить его с воздуха и сел перед марготом, чтобы заживо сожрать его и отомстить за своего лётного супруга.

Дракон ринулся на маргота и распахнул свою громадную пасть. Но Морай быстрее молнии взмахнул мечом — и отрезал ему язык. Хкаруат взвился от боли. Он вспорол мощёную площадь своими когтями и с рёвом сделал пламенный вдох — а Морай подскочил и вонзил меч прямо в его открывшееся для удара дыхало, участок тонкой кожи над его грудью.

Это был первый раз в истории, когда пеший воин одолел дракона. Смерть Хкаруата потрясла воинов марпринца. Флаги с белым цветком на голубом фоне стали опускаться, знаменуя отступление Астралингов.

— Сам Схаал управлял рукой этого нечестивца, — роптали солдаты. — Он в ближнем бою один на один убил дракона!

Мор, Безакколадный, Драконорез — список его прозвищ стал ещё длиннее.

Последствия проигранной битвы ознаменовали неспокойные времена. Обручённый с Ланитой Вранг был спешно с нею поженен, чтобы закрепить претензию Астралингов на Брезу. А марпринц Каскар стал созывать союзников. «Если мы сейчас не придушим этого змея», — говорил он, — «Он ввергнет весь мир во тьму».

Морай же пришёл в восторг от самого себя. Он чувствовал себя непобедимым. Он даже сделался добрее к собственным головорезам-придворным, а барышни лёгкого поведения стали называть его «ласковым господином». Всё потому, что Морай наконец вкусил доброй битвы — и понял, что это по нему.

Следующие девять лет эта война не прекращалась. Марпринц Каскар заключил брак с девицей из рода Хаур, и удвоенная сила обрушилась на Брезу. Но орды беглых преступников пополняли войска Морая снова и снова. А слава Драконореза влекла к нему даже законопослушных граждан, что считали его странным знамением богов. Таким стал, например, генерал с фамилией Шабака — он прибыл, ошеломлённый преданиями о Драконорезе, и так и остался при дворе маргота.

— Ты знаешь, генерал, что твоя фамилия на гирре звучит как… Шабака? — смеялся Морай. — Помесь шакала и собаки…

Генерал сам был отцом непоседливого юноши и потому не обиделся. Между ними зародилась крепкая дружба.

Брезар стал пересечением множества дорог, откуда каждодневно в город прибывали всё новые и новые искатели лёгкой жизни в котле беззакония. Пять трактов пролегли в Долину Смерти, как вены — к чёрному сердцу северной провинции.

Храбрость Морая сделала его лучшим бойцом из лучших. Он хитро планировал свои битвы и всегда непосредственно принимал в них участие. Прямо на Скаре он влетал в ряды противника, а, когда калечный дракон уставал реять над войском, спешивался и вступал в бой с превосходящими силами врага, сколько бы их ни было. Двое, трое, пятеро, десятеро… Судьболом напивался чужими жизнями снова и снова, и кровь Морая кипела жарче, чем у Скары.

Некоторые даже говорили, что, если б не ярость и жизнелюбие Морая, Скара давно бы почил. Может, в этом была доля правды.

В коротких промежутках между баталиями Морай живо интересовался всем вокруг. Он увлёкся искусством охотников и псарей и велел им сыскать самых быстрых и самых жестоких гьеналов — гиеновых псов-падальщиков, что населяли Долину Смерти — чтобы собрать из них свору. Но ему не хватало терпения, чтобы самому заниматься с ними. Оттого в городе появилось много злобных бездомных хищников; они скрестились с местными псами, выдавая огромных горбатых гибридов с рыжей, серой и пёстрой шкурой.

За девять лет войны Морай отточил навыки командира, дуэлянта и правителя. Полнейшее беззаконие было поставлено на службу Мораю не без помощи шута Гугу: тот изобретал всё новые и новые безумства, вроде запрета на владение собаками и на ношение белого с голубым, чтобы запугивать и смущать людей всё больше. Правда, потом шут Гугу умер, ударившись головой о раму входной двери. И тогда пост городского канцлера в рамках новой традиции перешёл к новому шуту с куда более ёмким именем — Дурик.

Дурик подхватил идиотства предшественника и стал исполнять их с удивительной самоотдачей. Он приходил к марготу и спрашивал:

— Чего вы желаете в этом году, о великий? Чтобы люди вас боялись? Или чтобы читали за вас тосты? Чтобы называли своих детей в вашу честь или страшились произнести ваше имя?

— Пускай боятся, — неизменно отвечал Морай.

И Дурик изобретал законы. Каждую псину в городе он провозгласил марготской и запретил под страхом отсечения руки причинять ей вред. Стаи разрастались, разнося блох и смерть зазевавшимся горожанам. Потом установил, что всякий, не будучи солдатом в марготской армии, должен перед марготом кланяться реверансом, как женщина. А после ввёл налог на продажу голубого джина, потому что «голубой — цвет врагов Астралингов». Продажу без уплаты налога Дурик нарёк изменой и за то карал смертным приговором.

Тирания набирала масштабы. Всё происходящее новыми витками жестокости не только подавляло мирных жителей Брезы, но и вредило всем сопредельным регионам, поощряя контрабанду и преступления. Шут Дурик оказался отличным законотворцем Морая; и к нему в его делах присоединился беглый лорд-братоубийца Исмирот Хаур. В обмен на укрывательство от закона Исмирот помогал Мораю в делах внешних и внутренних. И, если верить слухам, отплачивал ему также весьма непристойными способами — за что снискал ещё больше презрения.

Так или иначе, определённый уклад был сформирован.

Морая боялись, но и воспевали. За время своего правления он захватил всё плато целиком, включая имевшуюся там небольшую маятскую провинцию Брит. Он буквально отрезал Брит от подданства соседнего короля — и завалил все горные тракты, что вели туда из Маята. Так он стал единоличным правителем всей Долины Смерти, холодной части Альтары. И продолжил расширяться за пределы своего плоскогорья: он захватывал форты и заставы, грозил торговым путям и расширял паутину своих разбойничьих ставок.

Со стороны рэйкской короны не поступало никаких угроз и приказов вздорному лорду. Монарх словно нарочно не поминал ни Каскара, ни Морая; и придворные догадывались, почему.

Старый диатр Лео́нгель Астрагал сидел на троне вот уже шестьдесят лет. И за всё это время он сумел произвести лишь одного наследника — слабого здоровьем и крайне неспособного принца-диатрина. В случае смерти кронпринца осталось бы много кандидатов на престол, но лишь двое имели бы серьёзный вес — Каскар и Морай. Они приходились диатру двоюродными племянниками, являлись доа и имели личные титулы. И оттого в глазах монарха они были неиллюзорной угрозой его и без того слабому сыну.

Может, именно поэтому диатр Леонгель не хотел уделять им хоть какого-либо внимания. Чтобы о них забыли в высшем свете. Эти двое гордецов были так увлечены войной, что не появлялись на знаменательных событиях короны. А Морай даже ни разу не был в столице Рэйки, в Мелино́е. Их почти не знали при дворе, и они утрачивали возможность обрести политический вес как кандидаты на трон.

По той же причине диатр также не поддерживал никого из них. Он дальновидно ждал, когда Каскар и Морай загрызут друг друга, чем оставят его без волнений за будущее своего нескладного сына на троне.

И всё же об «альтарских кандидатах» знали. Особенно о Морае ходили всё новые и новые толки. К нему стягивались ищущие славы воины и отпетые сорвиголовы; к нему съезжались торговцы диковинками — и контрабандисты; рабовладельцы — и алхимики, кои нигде больше не могли найти такого изобилия запрещённых ингредиентов. Бреза становилась всё ужаснее — и всё могучее.

Однако на каждого нового поклонника Морай обретал по три новых врага. Даже среди законопреступников он оказался противником Пустынного Змея Тайпана, разбойничьего короля из северных провинций Маята. Чем дальше простиралось влияние Морая, тем чаще его люди натыкались на банды Тайпана, и потому война Беззаколадного стала идти сразу на много фронтов: с сюзереном, с соседними лордами, с чужеземцами и с другими разбойниками.

Морай так и не нашёл кандидатку для брака. Но зато умело выдал замуж свою сестру Мальтару за одного из своих соратников — беглого братоубийцу Исмирота Хаура. Против её воли и в результате свершившегося насилия; но то было не редкостью ни среди простых людей, ни среди дворян.

Слёзы сестры не волновали Морая. Его мысли были заняты лишь очередной битвой с Астралингами. Его головорезы ждали крови, Скара ревел в нетерпении, и волнистая сталь Судьболома манила к себе.

Он велел поднимать своё собственное знамя — драконий рыжий глаз на чёрном фоне — и рвался за новой кровью. Мечи Мора блокировали торговые пути Рэйки, Гангрии и Маята, взымали мзду на крупных трактах, грабили мелкие города и всё плотнее смыкали кольцо вокруг Арракиса — главного врага своего нечестивого предводителя.

Мораю было двадцать восемь лет, и вся Рэйка знала его — и его Город Душегубов.

1. Дом культуры

В «Доме культуры» с самого обеда был переполох.

— Мечи Мора разбили целую ставку маятских солдат! — разносила повсюду Эйра Болтливая. Она сновала меж распахнутыми дверьми и бархатными красными шторами; перепрыгивала через свёрнутые ковры, которые горничная только принесла с заднего двора и ещё не успела расстелить по лакированным полам.

Остальные девушки поднимали головы от зеркал, прекращали причёсываться и запудривать прыщики. У каждой была своя комната с умывальником, но в «Доме культуры» куртизанки жили дружно и в часы закрытия собирались во внутренней гостиной, чтобы поболтать, сидя на подушках.

— Уже вечером генерал Шабака, быть может, вернётся в Брезу, а маргот Морай наверняка уже в городе! — возбуждённо продолжала Эйра Болтливая. Она перескакивала через длинные ноги других девушек, чтобы добраться до собственной комнаты.

— Угомоните её кто-нибудь, — проворчала Эйра Угрюмая, которая никак не могла достать соринку из глаза. Она крючилась перед напольным зеркалом и так, и эдак, и Эйра Трепетная подставляла ей плошку с водой то с одной, то с другой стороны, очень переживая за процесс.

— Большая часть солдат пойдёт всё равно в «Синицу», — вздохнула Эйра Рыжая, которая подбирала тафтяной халат такого же благородного холодного оттенка, как и её локоны. Рыжие ценились особо за сходство с легендарной Моргемоной, волосы которой барды называли «сотканным из пламени молодого дракона».

— В «Синице» девушкам вообще не платят, они там все за еду работают, — пробормотала Эйра Трепетная и всё-таки помогла подруге вытащить соринку. Та, ругаясь, прямо голышом пошла через остальных до своего будуара.

— Не все, а почти все, — поправила её Эйра Болтливая. Она остановилась у окон подле входных дверей и покрутилась у занавесок.

Людная улица грохотала повозками, свистела бичами и галдела множеством голосов. Мечей Мора было ещё не видно; их чёрные плащи любая узнала бы издалека.

Жестокие, но богатые головорезы маргота были желанными гостями в любом борделе.

— Потому что некоторые работают там с возможностью бывать у лорда в особняке, — продолжила Эйра Болтливая, накручивая жёсткие кудрявые локоны на палец. Русая, большеглазая, это была одна из самых молодых девушек «Дома», но уже казалась его неотъемлемой частью. — Это стоит дороже любых рьотов, бронзовых или даже серебряных.

— …сказала Болтливая, хотя за нас дают по золотому, — фыркнула Эйра Ехидная.

Из-под бархатного полога выскользнула Эйра Чёрная. Словно пантера, она аккуратно прошла половину гостиной, чтобы дойти до кухни, но остановилась, прислушиваясь к остальным.

— Маргот в этот раз придёт к нам, вот увидите! — заверяла Эйра Болтливая.

— И потом отдаст всех, кого выбрал, своим командирам, — сетовала Эйра Угрюмая — черноволосая, с удивительными раскосыми глазами, которые в народе называли лисьими. — Сам он предпочитает девок из «Синицы».

— Да почему!

— Он сам когда-то помогал тамошней маман набрать побольше куртизанок. Видимо, привык.

— Это дурная привычка!

— Скажи ему об этом, — усмехнулась Эйра Смешливая. — Жница, ты бывала у маргота — намекни Болтливой, что она от него без языка может вернуться с такими советами!

Эйру Чёрную в «Доме» называли Бронзовой Жницей. У каждой было красивое поэтическое прозвище, вроде Пылкой Пантеры или Сладкоязыкого Соловья. Но темнокожей девушке её кличка действительно подходила.

Это была чёрная женщина в чёрном, с чёрными волосами. Высокая и могучая, будто воительница со старинных гобеленов. В Брезе встречалось немало чернокожих беженцев из Цсолтиги: пустынная страна бедствовала от мечей лихих чужеземцев и заморозков, и многие приезжали в Рэйку. Но у них были характерные широкие носы и губы, а лицо Жницы было очень утончённое, можно даже сказать — аристократическое.

«Жница Схаала», — думали о ней те, кто видели её на улице. — «Жрица Бога Горя, идущая проводить погребальные ритуалы».

Эйра Чёрная была черна с ног до головы, но лучи солнца бурыми отблесками скользили и по волосам, и по коже. Она была целиком одного и того же оттенка, словно отлитая из бронзы статуя.

Только в тёмных глазах золотинка была ярче, чем везде.

— Маргот и разговорчивых к себе приглашает, — сказала Эйра Чёрная. — Под настроение. Но те, что в «Синице», куда больше нашего умеют — так он говорит.

— Я с одной из них подралась, — гордо сказала Эйра Злая и вздёрнула курносый нос. — Она убеждала меня, что можно раскрыть рот до такой степени широко, что…

— Хватит! — прервал их споры звучный голос хозяйки.

Эйра Почтенная вышла в гостиную. Это была женщина сорока лет, видавшая в своей жизни расцветы и упадки Брезы, но не утратившая любви к людям и к своим работницам. Она ласково называла их «дочками», не отдавала их мужчинам с дурной репутацией на дом и каждую пыталась к двадцати годам пристроить состоятельному покровителю.

Всех девушек называли Эйрами, потому что у большинства проституток не было имён; а Эйра было привычным сокращением имени любой простолюдинки, кое имело в себе букву «р». В своём роде Эйра переставала быть Эйрой лишь тогда, когда обретала некий статус или уважение. Так было и с Почтенной — всю жизнь она откликалась на «Эйру», но звали её на самом деле Грация. И вряд ли кто-то стал бы уважительно называть по имени бордель-маман.

Грация была действительно весьма изящна. Каждый её шаг походил на кошачий, а каждая улыбка озаряла её лицо светом и столь манящей многозначительностью, что годы стирались в один миг.

Грация коснулась веером края своих волос в сеточке и сказала назидательно:

— Я который раз говорю вам, дочки, не сравнивать «Дом» с «Синицей».

— Но они правда умеют больше, — вздохнула Эйра Печальная, тусклая романтичная девушка, что когда-то мечтала быть артисткой — как и многие здесь. — Мне от слухов про их трюки жутко делается.

— А в Гангрии в борделях дрессированных обезьян держат, — осадила её Грация. Девушки поубирали ноги с её пути, чтобы она могла спокойно пройти в центр гостиной. — И это ничего не значит. Мужчины вырастают. В восемнадцать маргот развлекался со всеми двумя дюжинами работниц «Синицы» и с парнями из «Сокола», после — стал довольствоваться четырьмя девушками, а теперь и к нам захаживает. Потому что…?

И она посмотрела на своих полураздетых воспитанниц внимательным зелёным взглядом. Но ни одна не ответила.

— …потому что — вспоминайте уже мои уроки! — взрослому мужчине ваше тело интересно куда меньше, чем на заре молодости. Мужчину надо, во-первых, пожалеть…

— Пожалеть, — оскалилась Эйра Печальная. — Его-то, маргота, пожалеть.

Морай угнал в рабство её единственных родичей из окрестностей Таффеита, родителей разорвала его свора, а она, спасаясь, прыгнула через канаву и напоролась на сук. У неё остался длинный шрам на внутренней стороне бедра. Она ненавидела лорда Тарцеваля всей душой.

— Жестокие люди заслуживают лишь одной жалости — что они не поняли, как жить в этом мире, — согласилась Эйра Чёрная рассудительно.

Эйра Ехидная развела руками и с усмешкой посмотрела на неё.

— Тш-ш! Жница сейчас прочитает нам проповедь!

Жница рассмеялась. Хотя и не слишком искренне.

Девушки попадали в «Дом» по-разному. Это сейчас сюда стремились, и женщины предлагали Грации своих дочерей ради их лучшей жизни. А раньше Грация не брезговала практиками любой маман: она заманивала к себе одиноких путниц, выкупала молодых девушек у торговцев людьми и даже, говорят, занималась шантажом.

Нельзя было судить со всей уверенностью, но сейчас, похоже, Грация раскаивалась за эти методы. Она не любила упоминать о том, что некоторых купила с рук — как и Жницу.

Первая хозяйка приобрела Жницу у настоятеля схаалитского приюта. Как часто бывало в Рэйке, сироты росли под присмотром церкви. Из всех трёх богов Схаал покровительствовал самым убогим, больным и ненужным. Поэтому их там не учили ни читать, ни писать; и после монастыря никому не нужные люди в чёрных обносках знали лишь несколько погребальных ритуалов — а также складно попрошайничали во имя Владыки Смерти. Обучение завершалось жреческой клятвой, которую давали примерно в возрасте пятнадцати лет.

Но со Жницей вышло иначе. Когда она подросла, её и её ровесниц от десяти до двенадцати лет настоятель распродал по борделям.

Жница долго ходила по рукам. За необычную красоту девушки платили сравнительно дорого, и ей удалось избежать падения на самое дно — она попадала в постели лишь весьма состоятельных ростовщиков, рыцарей или служащих. Но никто не хотел иметь с ней дело слишком долго.

«Схаал словно ходит за ней рогатой тенью», — подмечали её коллеги по искусству любви. — «Она говорит сама с собой по ночам и вечно лезет копать сырую землю».

Принеся прибыль одному публичному дому, она быстро оказывалась неинтересна из-за своей молчаливости. А после начинала смущать своих хозяек своими странными привычками. В конце концов они спрашивали её, откуда она, и девушка отвечала честно: «Из схаалитского монастыря».

Тогда маман бледнели и сбагривали её куда подальше. Среди них почему-то встречались крайне суеверные, набожные женщины, которые не хотели видеть у себя воспитанницу Бога Горя, что, по слухам, приманивало в дом смерть. И, в сущности, оскорбляло самого Бога Горя.

Но госпожа Грация не считала, что после стольких лет в работе Жница ещё может считаться жрицей Схаала. Она охотно купила девушку за пятнадцать золотых рьотов и очень гордилась ею. Она предложила её марготу в первый же лунар и даже получила за это определённое снисхождение с его стороны; но задумчивая чёрная куртизанка не заинтересовала лорда настолько, чтобы сделать её одной из своих фавориток. И Грация тоже стала задумываться о том, не задарма ли она держит Жницу.

Однако та придавала «Дому» некий шарм загадочности и сразу притягивала взгляд тех, кто приходил впервые. О «Чёрной Эйре из Дома» часто упоминали эстеты среди разбойников и вольные художники.

По крайней мере один раз она была интересна любому, кому была по карману ночь за один золотой рьот. Но её глубокий взгляд пробирал до жути, и гости в следующий раз предпочитали ей кого-нибудь поразговорчивее и повеселее.

«Не могла бы ты быть попроще с мужчинами?» — как бы невзначай спрашивала Грация у девушки. — «Они же пугливые, им кажется, ты смотришь им в душу. И они не хотят приходить за тобой повторно».

«Но по крайней мере первый раз они же приходят», — резонно возражала Жница.

Словом, она уже столько лет была в этом ремесле, что от проповедей в её памяти остались только бессмысленные обрывки. Лишь горьковатое напоминание о том, что боги даже собственных воспитанников не защищают от подобной судьбы.

— Мессы не будет, — она развела руками перед остальными Эйрами. — Вместо этого всем положено по сочному апельсину.

— Эй! — Грация стукнула её веером по лбу. Она была воспитаннице ростом по плечо, но её авторитет не позволял смотреть на неё свысока. — Ничего вам не положено. Уже час до открытия остался, а вы ещё все в неглиже и половина не причёсаны.

— Так что там после пожалеть-то было? — высунулась из своей комнаты Эйра Хитрая, чтобы потянуть время.

Грация попалась на крючок и пустилась во вдохновлённые наставления:

— После пожалеть — послушать их истории о том, как они воевали, сколько врагов победили… и не восхищаться, как учат в «Синице»! — строго добавила она. — Восхищение слишком наигранно. Сперва выслушайте как следует. Задавайте вопросы. Интерес — это лучший восторг. Откровенно говоря, парни из «Сокола» чуть ли не просят продемонстрировать приёмы, которыми гость побеждал своих врагов, и выводят шуточную дуэль на уровень должной близости… но вы, милочки, никогда так не делайте! Мне хватило той потасовки, что устроила Злая, когда гость попросил его отлупить, но не знал, на что она способна.

«Грация когда-то обреталась при дворе маргота Минорая», — вспомнила Эйра-Жница. — «Она знает придворные манеры. Леди учат развлекать мужчин разговорами, и она подсмотрела это у них».

— Слушайте, запоминайте и лишь потом выбирайте из всего услышанного то, чем мужчина бахвалился больше всего. Тогда напомните ему об этом — и похвалите.

— Очень умно! — обрадовалась Эйра Болтливая. — Я так и сделаю, когда попаду к марготу.

«Если он сюда вообще заглянет», — подумала Эйра-Жница.

Грация похлопала в ладоши. Девушки повставали с мест и замельтешили. Каждая заскакивала в свою комнату, находила там свои тафтяные мерцающие одежды, накидывала их — и выбегала снова, к зеркалу, чтобы примерить поверх пелерины, накидки или какие-нибудь тяжёлые украшения из речного жемчуга и пирита.

Эйра тоже собралась уходить, чтобы облачиться в слитное чёрное платье, что не имело глубокого декольте, но столь скульптурно облегало её высокую фигуру, что сидело на ней лучше всего. Но её тёмную руку схватила Печальная.

— Жница, — сказала она тихонько и повернулась к ней боком. — Серёжка зацепилась за ворот… поможешь?

Эйра молча кивнула и взяла край её серёжки с какой-то стекляшкой внутри. Мало кто из куртизанок, даже имея при себе настоящие золотые цепочки, надевал их ради клиентов. Мужчины имели свойство рвать на девушках украшения в порыве страсти.

Пока Эйра возилась, Печальная сказала ей тихо:

— У меня есть толстый браслет из пирита, «кошачьего золота»… но совершенно нет настроения его надевать. А тебе к чёрной коже пойдёт: у него холодный червонный оттенок, как и у тебя по вечерам. Хочешь?

— Хочу, — улыбнулась Эйра. Её белые зубы ярко сверкнули из-под кофейного цвета губ. — Люблю пирит. Он замещает кости в останках людей и животных. Превращает мертвецов в золото. Представляешь?

Печальная широко распахнула глаза. Посмотрела на неё с испугом. И спешно передала ей свой браслет. Тяжёлый и холодный, он прелестно сел на руку Эйры.

«Такое носят чёрные женщины Цсолтиги», — любовно подумала Эйра. — «Это немного роднит меня с родиной предков, пустынной и далёкой».

Не замечая впечатления, которое произвели на Печальную её слова, Эйра отправилась в свою комнату. После реставрации годовой давности та была сделана под неё. Окно перекрашено в витраж с песками и голубым небом над рыжими барханами. Ковёр под ногами был тоже привезён из Цсолтиги, а в качестве характерного для той страны украшения был подсвечник из человеческого черепа.

Разумеется, Эйра убедила госпожу Грацию, что это череп обезьяны, и она купила его на рынке.

Комната была небольшой, но здесь имелось всё, что могло потребоваться. Умывальник, кадка с тёплой и холодной водой. Широкий подоконник и фигурная решётка на окне. Маленькое зеркальце, чтобы быстро привести себя в порядок. И обширная постель, застеленная хлопковым бельём.

«Работа как работа», — подумала Эйра и принялась причёсывать свои блестящие тяжёлые локоны гребнем. Резной, красивый, он был подарен ей госпожой Грацией после того, как маргот впервые пригласил её к себе. — «Но удовлетворение чужих удовольствий до дивного банально. В поиске наслаждений люди одинаковы. Совсем другое — забота о чужих последних просьбах. У каждого своя…»

Деликатный стук прервал её мысли.

— Да? — неспешно откликнулась Эйра.

Внутрь вошла Грация. Она уже сменила наряд и теперь была в солнечно-рыжих цветах. Прикрыв за собой дверь, она подошла ближе и дежурно спросила, презентуя себя:

— Как тебе?

— Как всегда, великолепно, Почтенная.

— Был бы этот цвет чуть потемнее, получилась бы рыжина драконьего глаза со знамён маргота, — поправляя её пряди своей умелой рукой, заговорила хозяйка. — Но это уже неприлично. Вешать портреты знатных персон в таких заведениях, как наше, запрещено; а надевать их цвета и подавно…

Эйра подняла на неё глаза вопросительно. Она словно напоминала: она не мужчина, ей не нужны присказки и велеречивые беседы.

— Я помню, ты просила меня зайти насчёт личной просьбы, — Грация перешла к делу. — Куда ты опять собираешься на ночь глядя?

«На своё настоящее дело», — подумала Эйра, но лишь застенчиво улыбнулась в ответ.

— Вы же знаете, Почтенная, я ни к кому не захаживаю. Мне просто нужно бывать за городом, дышать свежим воздухом…

— С лопатой, которую ты забираешь с заднего двора.

Эйра потупила взгляд, а Грация сказала хмуро:

— Ладно, я и без того знаю, что ты никак не отступишься. Из монастыря тебя забрали до того, как ты принесла клятвы Богу Горя. Но ты словно рождена для него. Вся чёрная, тянет тебя куда-то на кладбища и в темноту…

— Но ведь вы довольны мной? Вы ведь позволяете другим уходить, если они не потребовались? Если я тоже не потребуюсь, отпустите и меня?

Грация склонилась к ней, и её напудренное лицо появилось рядом в зеркальце.

— Я не о том волнуюсь, душечка, — сказала она тихонько. — Схаал бережёт тебя. Ночь за ночью выходить живой с улиц Брезара — это поистине божье чудо… Но что с тобой будет вскоре, в ближайшие годы? Видишь?

Она показала девушке карточку. Та знала, что на ней написана её кличка и ещё что-то, но она не умела читать. Поэтому она вопросительно посмотрела на Грацию.

— Это твой возраст, деточка. Я клянусь добрым именем Грации каждому мужчине, что захаживает к нам, что все мои дочурки не старше двадцати. А тебе уже вот — двадцать три!…

«Меня продавали несколько раз и при каждой сделке списывали возраст. То, что у тебя там указано, и без того сильно приукрашено».

— …И хотя твоя кожа упруга и красива, тебе ещё долго можно будет списывать возраст, но ведь не вечно, — продолжала маман. — Кому ты станешь спутницей, кого очаруешь на всю жизнь? Неужели уйдёшь от меня не в руки мужчины, а на свои могилы?

— Я не пропаду, Почтенная.

— Я не позволю тебе потонуть в этом городе бешеных людей и злых собак. Я каждой подыскиваю достойного спонсора, а иногда даже и мужа. И тебя знаю уже четыре года — ты мне стала как родная. Тебя даже маргот у себя принимал. Тебе следует вернуться к этой мысли. У него при дворе люди не великой чести — бывшие каторжники и висельники — но среди них есть и достойные люди, вроде генерала Шабаки. Тебе бы вновь побывать в Покое, да хоть кого-нибудь заинтересовать собою, душечка, ведь годы-то уходят, а красота вянет, как цветок под палящим солнцем.

«Почтенная вроде неглупая женщина и понимает, что мужчины не горят желанием обо мне позаботиться. Я хоть и красива, но черна, и меня не выдать за приличного человека, ведь я никак не сойду за уроженку Рэйки. Она просто очищает свою совесть, вынося мне это наставление, как последнее предупреждение…»

Эйра поймала свой карий взгляд в зеркале.

«…хорошо бы все облегчали свою совесть перед тем, как умрут. Мне было бы легче работать».

— Я поняла вас, Почтенная. Я постараюсь… а если не получится, то всё равно не дам себя в обиду, я обещаю.

«Меня ждут тенистые кладбища и выгребные ямы, куда мечи Мора скидывают безымянные тела. Тернистые тропы и закрытые ворота. То, для чего я живу».

— Вот и славно, — кивнула ей Грация. Но в её голосе не было удовлетворённости.

Они обе понимали, что этот разговор не имел смысла по содержанию — он лишь символизировал собой начало конца её карьеры.

Впрочем, намёки тому были уже давно. С возрастом всякая куртизанка должна была найти себе покровителя — или превращалась в столь низкого пошиба горничную, что не сумела бы остаться служить даже в том борделе, где работала. Некоторые отправлялись в кабаки и трактиры, но Эйра знала, что это верная смерть. Слишком много повидала мёртвых женщин с болезнями порока и нищеты.

— Позволь тебе намекнуть, — заметила маман перед тем, как уйти. — Ты говоришь, что никому не пришлась по душе при дворе маргота, но разве они не разделяли тебя вдвоём с сэром Лионаем? Когда он в следующий раз будет в наших краях, напомни благородному рыцарю о себе.

«О да», — усмехнулась Эйра, вспоминая ту ночь. Ей было хорошо до безумия. Особенно после того, как упомянутый сэр Лионай забыл, кто из них с Эйрой шлюха, и сам ринулся развлекать маргота. Эйра тогда взялась пить красное вино с острова Лавиль и наблюдать за ними двумя, как барыня.

Лионай был благосклонен к ней, но всё же молодость и авантюризм делали его не особенно готовым к женитьбе.

— Я учту, Почтенная, — отозвалась она и поднялась на ноги.

Времени оставалось мало. Эйра отринула раздумья и побыстрее надела тяжёлые серьги из пирита. Полюбовалась тем, как красиво они сочетаются с браслетом Печальной. Нанесла на волосы ароматное розовое масло. И встала, оправив на себе сплошное чёрное платье.

К означенному часу, к пяти вечера, все девушки были уже готовы. Они расположились в гостиной на коврах и подушках. Болтливая туго завила себе волосы, а Угрюмая, напротив, зачесала их на свой затянутый бельмом глаз. Печальная расположилась поодаль, кося на блюдо с виноградом, а Рыжая пересказывала городские сплетни о пёстрых псах Морая, горбатых и гривастых гьеналах.

— Они залезают на деревья, так уже не в первый раз говорят, — утверждала она. Её платье держалось на тончайших лямках и в свете свеч переливалось золотом и серебром, хотя это была довольно дешёвая тафта.

— Когда ты так томно обмахиваешься веером со страусиными перьями, тебе кто угодно поверит, — фыркнула Хитрая. — Да только не я. Собаки бывают всякие, и деревья тоже. Если огромная псина запрыгнет на тисовый куст, получится, ты не врёшь!

Эйра расположилась подле Трепетной, прислонившись спиной к декоративной колонне, и заметила:

— Я вспомнила, как однажды мужчина, застигнутый в спальне с парнем из «Сокола», выпрыгнул на дерево под своим окном. И напоролся на сук… самым ценным.

— Какой ужас! — охнула Трепетная. — Он хотя бы выжил?

— Конечно, нет.

«Иначе бы я об этом не узнала».

— Ну Жница! — простонала Печальная и закрыла уши. — Что ни скажешь, кто-нибудь обязательно умрёт!

Посреди девушек, пестрящих украшениями, в воздушной тафте и даже в шелках, Эйра была словно оставленной одной из них тенью. Она не махала веером, не тянулась к фруктам, не болтала ногами и не болтала без умолку. Она едва заметно улыбалась, почти не вступая в разговоры, и поглощала искрящий свет «Дома культуры» своей чернотой.

— Да она тут не причём, — фыркнула кудрявая Смешливая. — Вы слышали хоть, к примеру, сказки, что рассказывают деткам в Долине Смерти? Я вам расскажу.

— Началось, — протянула Унылая, но Любопытная зашикала на неё.

— Давным-давно, когда хоронили здесь лишь знатных доа, потомков самого Кантагара из рода Гагнаров, — с усмешкой заговорила Смешливая, — жил здесь такой, как наша Жница, Жнец… ха-ха, он не был чёрным, наверное! Но так его называли.

«Знаю про таких», — подумала Эйра. — «В монастыре учили, что Жнецами Схаал нарекает лишь своих вернейших слуг. И что к себе он их принимает ещё живыми, не вынуждая их проходить агонию и страх смерти. И что память о них вечно славит Бога Горя».

— Жнец следил за могилами и жил тут совсем один; но у него была верная собака, вернее, не собака, а что-то вроде гиены. Это такая горбатая псина, какие водятся на равнинах к северу отсюда. Он звал её нежно: Шакаль! Ибо она ела лишь падаль, как и положено, ну, всем… кто Схаалу поклоняется, — и Смешливая стрельнула глазами в Эйру, но тут же замахала рукой, давая понять, что это не издевательство. — Сплелась Шакаль с местными волками и холодной зимой родила десяток горбатых щенков. Жнец замерзал и чах от голода; и она тоже; и подумали они оба, не съесть ли им этих щенков?

— Фу, чёрт возьми, — Впечатлительная отсела от них подальше.

— Но Шакаль любила своих щенков, хоть была и псиной страшной. Поэтому она обратилась к своему хозяину, как во всех этих легендах, и сказала ему: лучше съешь моё сердце, оно горячее и большое! Как мать, я лучше отдам себя, чем щенков.

— Теперь я тоже фу, — сказала Болтливая сердито. — И он съел?

— Конечно! Схаалиты же вечно едят всякую дрянь! Ну, он разделил горячие внутренности Шакали вместе со щенками, и те выросли. И стали главарями местных волчьих стай. Оттого и народились по всей Долине Смерти гьеналы — огромные горбатые гривастые метисы странных расцветок, что нынче стали отдельным местным видом. А Шакаль, кстати, и без внутренностей отлично зажила. Она стала сопровождать хозяина, как ни в чём не бывало, с дыркой в груди! И даже когда он умер, она продолжила наблюдать за своими потомками в Долине Смерти. В ночь чёрной луны, что бывает раз в лунар, говорят, можно услышать, как она поёт песни своей гнилой гортанью…

— Фу, кошмар! — на разные голоса возмутились куртизанки.

«Не буду говорить, что это очень милая история», — подумала Эйра. — «Мне нравится».

— Пять часов меж тем уже минуло, а никого всё нет, — заметила Внимательная. — Хотя дверную ручку дёргали не раз. Может, Почтенная забыла отпереть?

— Не забыла, — ответила Болтливая, продолжая поправлять свои тугие кудри перед большим зеркалом гостиной. — Она наверняка велела Чаркату никого не пускать, пока не покажутся солдаты.

— То есть она нас торопила напрасно, нам ещё до вечера ждать? — буркнула Угрюмая.

Стоило ей это сказать, цепочка на двери вдруг зазвенела и громыхнула. Дверь распахнулась. Каждая куртизанка, как по команде, повернулась своим самым выгодным ракурсом. И с отточенной непринуждённостью принялась заниматься тем, чем привыкла: Ехидная обмахивалась веером, Болтливая вертелась перед зеркалом, Печальная смотрела в окно, и остальные из трёх десятков девушек также заняли свои позиции.

Но теперь каждая делала это с подтекстом чистейшего эротизма.

Громыхнули сапоги. Внутрь вошло двое солдат в чешуйчатой броне. Чёрные плащи притащили с улицы пыль и грязь. Гости без промедления ступили на ковёр и разошлись в стороны, пропуская вперёд маргота.

И хотя он время от времени появлялся здесь, он всё равно заставлял девушек вздрагивать, как с непривычки. Он был будто прямиком из боя: на чешуйках гибкой брони виднелись корки грязи, от него разило потом. Плечистый воин, покрытый густой сетью шрамов, он был хорош собой и притягателен — как бывает притягателен взгляд удава для кролика.

Молочно-белые волосы — бледные, как лунный камень, и с таким же отсветом холодного и рыжего — были растрёпаны по его плечам. Он, вероятно, только соскочил со спины своего жуткого дракона Скары. Тёмно-серые глаза были посажены глубоко и оттого смотрели на весь мир будто из тени.

Однако подвижный рот тут же изобразил улыбку.

— Дамы, — вкрадчиво молвил он. И всё застыло. Так красив был этот человек; всё лучшее от истинного носителя голубой крови было в нём. И рост, и размах плеч, и гордый профиль, и длинная королевская грива. Такими рисовали принцев на афишах бродячих театров.

Потому что по виду принца зритель должен был понимать, что он миловиден, а следовательно, он положительный персонаж.

Госпожа Грация появилась, как чёрт из табакерки. Она тут же устремилась вперёд и присела в глубоком реверансе, как и все её воспитанницы.

— Могучий маргот, — с неприкрытым восхищением произнесла она. — Честь для нас видеть вас сразу после новостей о победе.

— Почтенная Эйра, — Морай сделал витиеватый жест рукой, в шутку приветствуя маман будто знатную леди. — Всё такая же почтенная.

«Он в хорошем настроении, аж улыбается с порога», — подумала Эйра-Жница. — «Только кровь и звон мечей могут ублажить его по-настоящему».

Она поймала пытливые взгляды двух его солдат. Те явно были из его гарнизона в Покое, драки не видели, а потому их снедали скука и похоть.

Но при марготе они не смели даже шевельнуться без его приказа.

— Решил сегодня зайти к тебе, — продолжил Морай и, шаркая опалёнными огнём сапогами, прошёлся по ковру. Он посматривал то на одну, то на другую девушку, но ни на ком не задерживался взглядом.

— Вы не пожалеете о своём решении. Сегодня любая из моих дочек пребывает в радости от ваших успехов и подарит вам множество улыбок!

— Угм… — согласно произнёс Морай. Секунда, две; больше ему не требовалось, чтобы решить. Он махнул пальцем Угрюмой и Печальной и тут же развернулся обратно к выходу.

«Некоторые богатеи любят отдыхать в стенах “Дома культуры”, с вином и угощениями, но маргот всегда зовёт девушек на ночь в Покой, свой особняк на развалинах старого замка», — Эйра проводила их взглядом и улыбнулась сама себе. — «Словно дракон, он всегда тащит добычу в своё логово. Далеко не каждый из тех, кто наделён кровью доа, способен заключить лётный брак с драконом; и далеко не каждый, кто способен, сумеет применить все свои знания, чтобы сделать это и остаться в живых, не рассердив чуткого зверя. История знает: из сотен кандидатов остаётся один преуспевший. И зачастую это бывает странный человек, больше родственный огненным хищникам, чем людям. Не внешне, не даже характером, а чем-то… глубоко внутри».

Поскольку это был единственный драконий всадник, которого ей когда-либо доводилось видеть — и касаться — о доа у неё сложилось странное, но манящее впечатление.

Во всех трёх королевствах остались считанные единицы таких доа. То были в основном лишь короли старой закалки: диатр Рэйки, диатр Маята, диатр Гангрии… и маргот с его кузеном марпринцем. Из всех Эйра видела лишь одного Морая и не могла судить, возникает ли от остальных доа такое же ощущение внутри.

«Но мне и не нужно знать других. Я вообще создана не для этого; у меня есть надежда на свободный вечер, а значит, я смогу заняться тем, что мне действительно важно».

Дверь за ними закрылась, и Болтливая тут же всплеснула руками с отчаянным видом:

— Ну и почему он взял Печальную, почему не меня?! Она же ненавидит его!

— Она держится молодцом, — цыкнула на неё Грация.

— Но во мне-то что не так? — Болтливая кинулась к Эйре Чёрной, вертясь перед ней, будто перед зеркалом, и поправляя корсаж на упругой груди. — Ну ты, Жница, ты скажи — как ты к нему попала?

Эйра усмехнулась:

— Легко. Он увидел и сказал: «Ого, чёрная! Дайте её сюда». А второй раз он сказал своему другу, сэру Лионаю: «Помнишь, я говорил тебе про чёрную? Дайте её нам!» Вот и всё. Сделай так же — мигом всё получится.

— Как? Стать чёрной? Я что, метиска какая-нибудь, чтоб у меня такое вышло? — с искреннем возмущением воскликнула Болтливая. Эйра посуровела, а Грация отвесила болтушке подзатыльник:

— Все на места, остальных посетителей никто не отменял!

Девушки послушались её и вновь расположились кто как в гостиной. Но Эйра несколько обиделась.

«Я правда метиска, но никто этого не знает», — подумала она. — «Когда-то в приюте мне сказали пару слов о том, откуда я взялась. Моя мать была чёрной проституткой, а отец — местным проходимцем не шибкого достатка, который только такую и мог себе позволить. Его кровь придала мне черты, которые делают меня экзотикой, а не обычной куртизанкой из Цсолтиги».

Теперь дверь скрипела без остановки. Внутрь заглядывали какие-то горожане, обвешанные саблями разбойники и просто любопытные. Но от гостиной их скрывала плотная штора, и потому к девушкам попадали лишь те, кого охранник Чаркат — мрачный лысый громила — пропускал.

Эта штора прятала не только продажных жриц любви от жадных взглядов. Но и улицу от самих жриц.

«Дом Культуры» был первым поворотом с площади перед городским храмом, триконхом, в переулке Роз. И от входа можно было видеть то, что творилось на этой площади.

Словно в насмешку над милостью богов, маргот велел привязывать приговорённых к разного рода наказаниям людей к столбам напротив храмовых ступеней. Наказания редко проводились по принятому в королевстве протоколу. Привязанных не бил палкой палач и не позорил какой-нибудь крикун. Никто не оглашал провинностей этих людей и никто не приводил в действие приговор как таковой. За рядом столбов следила лишь пара мечей Мора. Они не позволяли никому отвязывать наказанных или подавать им воды и еды. Но одновременно не отгоняли тех, кто желал поглумиться над ними. А также крыс, собак и вороньё.

Про некоторых маргот словно забывал. У пары столбов давно уже остались обглоданные гьеналами скелеты. Лишь некоторым было уготовано совершенно определённое наказание.

«Не выходите на улицу», — в такие моменты говаривала Грация сурово. Потому что площади Божьей Милости было не миновать, а увидеть там можно было то, от чего кровь стыла в жилах.

Четыре года назад, когда Эйру только привезли в «Дом», на этой площади произошло жуткое событие. У одного из столбов оказалась девушка, дочь нобеля Куолли. Тот слыл давним сторонником маргота. И его дочь, Халиса, уже второй год служила кравчей при марготе, она подносила ему еду и вино. По слухам, маргот не раз воспользовался ей как женщиной, но так и не попросил её руки невзирая на намёки нобеля Куолли.

Достаточно было одного визита нобеля Куолли в соседнее королевство, в Маят, чтобы маргот моментально усомнился в его верности.

«Нобель Куолли мечтает, чтобы его дочь стала моей женой», — процитировал маргота городской герольд. — «Я не беру себе кого попало. Убедитесь, мои верные подданные, что она будет мне достойной супругой».

Прекрасная Халиса скончалась от усилий нескольких сотен душегубов, что испробовали её. Убитому горем отцу позволили забрать её тело лишь тогда, когда в ней уже поселились мухи.

Подобных случаев было не счесть.

Конюха, что плохо затянул подпругу на коне маргота, привязали с надетым на спину седлом. Всякий мог посидеть на его хребте и постучать пятками по его бокам. После этого конюх надорвался, но всё же остался жив; чего не сказать о старом кастеляне, что в срок не организовал починку сквозящих дыр в особняке.

«Дед не смог найти подходящих кирпичей, чтобы довершить постройку», — провозгласили герольды. — «Помогите ему».

Не было и дня, чтобы с площади Божьей Милости не доносились мольбы и стоны привязанных. И хотя куртизанки вообще нечасто выходили за пределы «Дома Культуры» на злачные улицы, иногда они специально оставались внутри, все до одной, лишь бы не застать какой-нибудь подобной экзекуции.

Страшна была не казнь. Страшно было осознание того, что палачи в Брезе — это сами брезийцы, ибо никто не терзал приговорённых, кроме самих горожан. Убийцы и миряне дышали одним воздухом на одних и тех же улицах. Безопасность обитала лишь где-то в стенах домов, защищённых покровительством нобелей, атаманов или богатых купцов — и больше нигде.

Поэтому они ожидали внутри и никогда не показывались даже на пороге, как бывало в заведениях подешевле.

За некоторыми приходили гонцы, что передавали Грации деньги и записку от хозяев. Другие являлись за определённой Эйрой лично. А третьи выбирали прямо на месте. Один такой, явно новый в городе, сразу заинтересовался Эйрой-Жницей. Он подошёл к ней, звеня золотом в карманах, и спросил с усмешкой:

— Ты та самая Чёрная Эйра из Дома, не правда ли?

— Ага, — ответила Эйра и закинула одну свою длинную ногу на другую. Хорошо, что она сидела: иначе посетитель бы понял, что она на голову выше него.

— Почему же ты такая чёрная? Чернокожие обычно другого цвета — скорее тёмно-коричневого. Может ты крашеная? Однажды я купил в свой особняк дорогих кур цемани, они тоже были чёрные целиком, будто выточенные из граба. Пара оказалась крашенными, и пришлось их пустить на суп.

— Ого, — искренне улыбнулась Эйра.

— Да, — разговорчивый визитёр сел рядом с ней на бархатное кресло и напустил на себя учёный вид. — Кстати, курица после отрубания головы ещё чуть ли не минуту носится по двору, знала о таком?

Совсем осчастливленная Эйра с восторгом поддержала:

— О да! А человек в редких случаях ещё тридцать секунд после гильотины способен жить. Шевелит губами, гримасы делает. А вы знали, что сознание может остаться в теле даже тогда, когда оно выглядит мёртвым? Тогда людей хоронят заживо, и…

Словом, с этим гостем у неё не сложилось. Госпожа Грация даже не стала ей грозить из-за штор; все знали, что, если при Жнице заговорить о смерти, она перехватит инициативу. Этого было не исправить ни уговорами, ни наказаниями.

Поняв, что опять не срослось, Эйра вздохнула и взяла бумажный веер с чёрными лебедями. Стала им обмахиваться.

Ей с каждого золотого, уплаченного за ночь, доставался четвертак. И хотя маман обеспечивала «дочек» всем необходимым, что-нибудь вкусное или особенно красивое купить они могли только с личных денег. Некоторые откладывали на приданое, другие посылали родственникам, а Эйра Чёрная покупала себе свечи из особого жира и разные специфические побрякушки.

А ещё кожаные перчатки. Госпожа Грация слишком ругалась, если обнаруживала мозоли у неё на руках.

Вскоре гостиная опустела. Все три десятка девушек «Дома» разошлись по рукам на грядущую ночь, некоторые увели мужчин за собой в комнаты «Дома»; только Эйра и Трепетная остались в холле. Это заставило Эйру напрячься: ведь маман могла велеть ей дежурить всю ночь. Но потом она услышала, как Трепетная и Грация шепчутся между собой, и успокоилась.

— Он сказал — завтра вечером пришлёт за мной! — счастливая, шептала Трепетная и тёрла свои веснушки на носу, чтобы не заплакать от радости. — Завтра я уже буду невестой, дорогая Почтенная!

— Жалко, что он так небогат, — качала головой Грация, но улыбалась.

— О, я буду богатой сама, дорогая Почтенная! Позвольте мне сегодня заработать столько, сколько только получится!

Госпожа Грация кинула взгляд на Жницу, что сидела с невинным лицом, и вздохнула:

— Ладно. Пускай всякий, кто придёт, сегодня будет твой. Потому что кое-кто опять собрался на ночь глядя выгуливать свои чёрные ляхи.

— Уже все, кто можно, прошли через «Дом», — заверила Жница и поднялась, откинув веер на блюдо с фруктами. — Полночь не за горами. Если кто и явится, пускай Трепетная заработает.

— Спасибо, дорогая, — заулыбалась Трепетная, хотя мыслями она была совсем с другим мужчиной.

— Ладно, ладно, иди… только чтоб вернулась целая! — велела Грация, и Эйра радостно припустила к себе в комнату — переодеваться из платья в бесформенную чёрную рясу, менять сандалии на ботинки и украшения — на рабочие перчатки.

2. Загробные прошения

Раздолбанная множеством колёс дорога уводила на край города, где было страшно появляться даже вездесущим торговцам дурманами — за ярмарки, за рынки рабов и за дворы, где проводились драки насмерть. Здесь каркали одни лишь вороны. Из-под гнилых частоколов выглядывали чьи-то мутные зенки, у редких складов ошивались стерегущие своё добро головорезы, и ни одного праздного прохожего не затерялось посреди ободранных тисов. Тисы эти пострадали много лет назад, во время эпидемии тифа — их обдирали на обереги от болезней. И эта привычка закрепилась у многих местных жителей.

«Тис — прекрасное дерево», — думала Эйра, неспешно шагая по горкам дороги с лопатой под мышкой. — «Отварами из него лечат смертельные хвори, но ягоды его ядовиты. Он украшает врата Схаала в царство мёртвых и служит материалом для гробов со времён далёкой древности. Долина Смерти неспроста, нося такое имя, вся покрыта тисами».

Какая-то отбившаяся горбатая псина, что шарилась в объедках, зарычала на Эйру. Но та не обратила внимания.

«Гьеналы не смеют тронуть жрицу Бога Горя. Говорят, впрочем, что служителей Бога-Зверя Разгала они тоже обходят стороной из-за некой взаимной солидарности. Лишь ааниты, служители Бога-Человека, не могут положиться на своего покровителя в чём-то подобном. Уж коли прославлять человеческую натуру, то до конца; видать, странствуя по дорогам, они вооружаются мечами или огненным порошком».

Она сошла с дороги в тисовые заросли. Неприметная тропа повела её мимо разведённого местными босяками костра. Оборванцы с почерневшими зубами и потускневшими глазами почти не замечали девушку.

Но те, кто замечали, обращали внимание на чёрную рясу и на лопату.

«Схаалитка», — понимали они. И хотя рты их наполнялись слюной при виде ухоженной, неспешно идущей женщины — совершенно одной, за чертой города — они даже не попытались окликнуть её.

Не почтение двигало ими, а смутное нежелание попасть в неприятности.

«В Брезе все давно уже позабыли, что боги наказывают тех, кто смеет поднять руку на жрецов. Не потому, что люди утратили веру. А потому что боги и не наказывают. Но у меня есть лопата и сильные руки. Дурак тот, кто думает, что опытная куртизанка слаба телом».

И всё же она старалась не думать о взглядах, устремлённых ей вслед. Эти люди, похоже, ещё помнили родительские заветы о том, что жрецов не стоит обижать. Но ещё несколько лет — и нравы распустятся окончательно.

«Надеюсь, к этому моменту я найду себе какое-нибудь отдалённое кладбище и буду жить подле него. Служа Схаалу в спокойствии и уверенности. Может, он дарует мне долгие годы, а может даже наречёт меня своей Жницей. Смешно, что меня так уже прозывают. В этом есть и святотатство, и ирония, ведь всякий из Жнецов проходил через горе и унижение, чтобы приобщиться к своему богу».

Эйра поднырнула под кроны тисов и наконец попала на городской погост. Это место с каждым годом становилось всё более удручающим. Схаалиты не ухаживали за могилами. Покойников зачастую бросали прямо при входе, и те превращались в омерзительную кишащую насекомыми кучу, от которой разило так, что Эйра привычно зажала нос.

Стая ворон с громким карканьем поднялась в небо. Под ногами хрустела сухая трава и выступившие из земли кости. Кое-где торчали, будто протянутые вверх руки, таблички и покосившиеся камни. Но чаще встречались безымянные холмы и просто обглоданные падальщиками скелеты.

Окружённое тисами, кладбище было словно изолировано от города. Деревья оберегали Брезу от болезни, удерживая эту язву в колыбели своих хвойных ветвей. Но дышать здесь было очень тяжело.

Впрочем, Эйра привыкла. Ей было непросто лишь первые пару минут.

Она ориентировалась по редким кустикам белой примулы или цветных люпинов. Но кто-то сорвал люпины с чужой могилы и сиренево-розовый букет кинул на другую, и тогда она едва не заплутала.

«Если б я умела читать, я бы запомнила путь по табличкам», — в очередной раз посетовала она.

Но учиться ей было некогда — она даже спать успевала лишь едва.

Наконец она нашла знакомый холмик. Табличка заросла мхом; но Эйра узнала бы её из тысячи. Она остановилась, достала из тряпичной сумки несколько листьев змееголовника и растёрла их у себя под носом.

Вдохнула потусторонний, чуть сладковатый запах. Прикрыла глаза. Ощутила, как холодок наполняет её ноздри.

И расслышала шелест. То были призрачные, едва различимые голоса, шаги и вздохи, что слышались здесь повсюду.

«Они смотрят на меня, но пока понимают, что накидываться на меня рано», — усмехнулась Эйра и села рядом с холмиком. Зажгла серую свечу и поставила её рядом с собой в траву. Бледное пламя подёргивалось в правую сторону.

«Вправо — означает людей. Влево — всё остальное», — каждый раз напоминала она себе.

Этому не учили схаалитские жрецы в монастыре. Но об этом судачили другие, как она, воспитанники.

«Мы не раз пытались выяснить, кто воет за окном. Свечное пламя дёргалось вправо. И одна из старших сказала, значит, это человеческая душа, а не дух и не савайма. Бояться нечего».

Она не знала, часть ли это схаалитского учения, или это просто их монастырская байка. Но серая свеча не раз помогала ей. Она всякому бы посоветовала держать такую свечу — проводник и ключ к мёртвым — если бы та была сделана из свиного жира, а не из человеческого, из-за чего покупать её приходилось далеко не на обычном рынке.

— Роза? — спросила Эйра тихонько.

Шёпот тут же стал громче.

«Она пришла говорить!»

«Она может слышать».

«Последняя схаалитка во всей Брезе, да убережёт её Схаал!»

— Тихо, — цыкнула Эйра вбок незримым болтунам. И сосредоточилась, воскрешая в памяти образ подруги. — Роза. Я к тебе.

Тут же холодный ветерок тронул её шею. Словно пальцы взволнованного клиента, неприятное касание прошлось по загривку. Но знакомый голос отчётливо прозвучал над ухом:

«Жница. Это ты», — он перебивался и дрожал, но Эйра знала: это не из-за трудностей связи с неупокоенными. А из-за того, что Роза всегда только плакала после своей смерти. — «Я думала, ты назовёшь меня “Певица”. Я уже забыла, что Роза — это моё имя».

— Почтенная сказала, что оно у тебя было, — отозвалась Эйра вслух. Ей казалось, что Роза в своём лиловом платье сидит рядом, хотя это была игра её воображения: на кладбище живой была она одна.

«Я и сама знала», — призналась Роза. — «Но мне не хотелось выделяться перед вами. Быть Эйрами проще».

Эйра-Жница улыбнулась и извлекла из сумки длинный шерстяной платок. Сшитый с заботой, украшенный узорами из бегущих лошадей и летящих птиц, он хранился у госпожи Грации в сундуке. Эйре было непросто утянуть его.

«О-о, мамин платок! Наконец-то!» — нежно пропел голос призрака. — «Я знаю, Почтенная сохранила его на память обо мне. Но это мой платок. Мама оставила его мне перед смертью. И мне без него здесь так… холодно».

— Поэтому я и принесла, — улыбнулась Эйра и положила его на холмик. — Так пойдёт?

Ветерок колыхнул заросли кладбищенских сорняков. Мёртвая девушка тяжело вздохнула трепетом далёких звёзд.

«Нет… мне холодно, Жница. Дай его мне. Закутай меня в него. Пожалуйста».

Эйра прикрыла глаза на мгновение — она напрасно хотела этого избежать. И взялась за лопату.

— Вообще-то за раскапывание могил вешают, — заметила она иронично, принявшись откидывать комья земли в сторону.

«Вообще-то в Городе Душегубов вешают всех подряд, ещё и надругавшись перед этим», — блёкло отозвалась Роза-Певица.

Её убили, когда она возвращалась поутру от одного из мужчин. Тот не сопроводил её назад в «Дом», и девушку прямо на улице растерзал отряд наёмников. На то, что от неё осталось, было трудно смотреть даже Жнице.

«Мои эмоции не должны помешать ей обрести покой», — напоминала себе чёрная куртизанка и сильными руками продолжала копать. К счастью, это заняло совсем немного времени.

То ли дело старые могилы! Приходилось зарываться в землю с головой. Нынче было полностью иначе. Даже с неплохим вознаграждением от госпожи Грации могильщики поленились углубить захоронение более одного метра. Эйра даже не успела утомиться: лезвие лопаты через считанные минуты упёрлось в дверь, которая служила гробу крышкой.

«Какой стыд — лежать в подобном коробе», — тихонько вздохнула Роза.

— Всяко лучше, чем прямо на улице, — ответила Эйра.

Она набралась смелости и открыла гроб.

За пару лунаров жуки и черви уже съели всё, что оставалось от некогда прелестной Розы. Даже одежда продержалась на ней дольше плоти. Белое хлопковое платье лишь слегка измаралось в земле.

Эйра вздохнула и присела рядом с платком, готовая завернуть в неё костяные плечи бывшей певицы. Но та вдруг выпалила прямо над ухом:

«Стой!»

— Да?

«Как только ты это сделаешь, моё желание исполнится. И мне станет хорошо. Я смогу уйти. Верно?

— Верно.

«Тогда постой. Постой мгновение», — голос Розы на мгновение растворился среди многих других голосов. Те подступали, становились всё громче и начинали вторить ей. — «Многие здесь не смогли уйти. Ты ведь поможешь им?»

— Я занимаюсь этим вот уже сколько лет, в Брезе и на других кладбищах, и всегда делаю так много, как успею, — вздохнула Эйра, стоя в покрытых землёй ботинках на краю ящика. — Ты же знаешь.

«Теперь-то я поняла, но… послушай».

«Послушай», — многоголосым эхом повторили другие.

«Не всякий сможет уйти, удовольствовавшись платком или заверением в любви от матушки. Но сотни и тысячи вздохнут спокойно, когда всего один человек…».

«Всего один человек умрёт!» — если первое эхо было подобно бризу, то теперешний возглас множества душ ударил в уши, будто гром. Эйра вздрогнула.

— Я уже говорила вам! — перекрикивая голоса в своей голове, рявкнула она. — Не требуйте от меня невозможного! Те, кто не желают упокоиться из-за своего каприза, будут мною изгнаны, и к Схаалу явятся в кандалах!

«Но Жница», — тихо произнесла Роза. — «Ты знаешь сама: твоя проповедь безразлична растерзанным его беззаконием, замученным его попустительством, околевших от его развлечений. Они останутся здесь долгие годы до тех пор, пока он топчет эту землю».

— Это их выбор, — твёрдо ответила Эйра. — Месть держит душу на земле, как прикованная к ноге гиря. Чтобы уйти, они не должны прощать. Они должны смириться. Этому учит Схаал.

Однако её слова были заглушены рёвом. Поток разгневанных душ обрушился на девушку, и она, зажав уши, сжалась в комок, словно пыталась спрятаться от воющего шторма в стенках могилы.

Бесполезно. Перед глазами поплыло, голова пошла кругом. Покрывшись холодным потом, Эйра нащупала в кармане свой самодельный амулет — связку железных ключей на бузинной ветке — и стиснула его в кулаке.

— Прочь от меня! — выдохнула Эйра и так пошатнулась, что едва не упала в объятия к Розе.

Но это заставило стаю озверевших призраков расступиться. Их нельзя было увидеть, но Эйра чувствовала их: слышала их шаги, прерывистые стоны и крики проклятий.

Для любого смотревшего со стороны это выглядело бы не более, чем безумие отдельной схаалитки, что говорит сама с собой.

Столько боли и злобы завихрилось на кладбище, что сердце Эйры тоже сжалось. Она оперлась о край могилы и произнесла тихо:

— Рано или поздно умрут все. Если им так хочется, чтобы Морай сгинул, пускай просто дождутся.

Отбросив рокочущий вой мертвецов на задворки своего разума, она склонилась к Розе. Она не испытывала и ноты брезгливости — привыкла.

— Обрети покой под покровом милостивого Схаала, дорогая Роза-Певица, — произнесла Эйра тихо, но настойчиво. Перед глазами всё ещё искрило.

«Я не могу уйти», — тихо изрёк голос Розы. — «Не могу, пока ты не сделаешь, что они все просят. Потому что прошу вместе с ними».

Эйра нахмурилась. Она уже встречала таких. Присоединяясь к хору безымянных душ, они сливались с ними и перенимали их желания.

Но никогда ещё она встречала столь сильное единое желание у стольких сразу, как здесь, в Долине Смерти.

«Я схаалитка, а не наёмный убийца», — подумала она мрачно. — «Пусть бы даже весь мир умолял меня убить маргота, это Схаалу решать — когда настанет его час».

— Это не ты говоришь, Роза, — промолвила она. — Это говорят остальные, и ты повторяешь за ними. Ты в шаге от собственной свободы, так почему ты…

«Я не могу, Жница!» — всхлипнула Роза, и её плач стал громче, соединяясь с эхом множества других. — «Я не могу уйти, пока знаю, что это чудовище ещё коптит небо!»

— И что ты хочешь от меня? Что вы все хотите от меня? — крепче сжимая амулет с ключами, прошипела Эйра.

Ключи задрожали, накаляясь. Буря усиливалась и стягивалась к ней. Сотни неспокойных душ наполняли воздух, и, хотя их не было видно, Эйра чувствовала, что стало труднее дышать. Она вылезла из могилы обратно на росистую траву.

«Он должен умереть», — говорили, перебивая друг друга, множество голосов. — «Как угодно. Но он должен».

Эйра перехватила ключи за бузинную веточку. Их трясло, как листья осины. И они звенели друг о друга, шевелясь на её глазах.

«Они могут сломать мой амулет», — поёжилась чёрная куртизанка. — «И тогда они разорвут меня, не контролируя свой гнев. Души — не люди. Лишь их яркий отголосок, который отчасти наделён их разумом».

Её локоны затрепетали, подол рясы зашуршал. Призраки становились столь сильны, что она буквально ощущала, как их ледяные пальцы проходят сквозь пряди, разбирают ей волосы, будто руки жутких любовников.

Она вздрогнула и отряхнула плечи. Всё внутри умоляло бросить это место, уйти; если они не желают упокоиться из-за подобной прихоти, таков их удел! Но в груди теплилась любовь Бога Горя ко всем заблудшим детям. Чёрный, как она. Униженный, как она. Стоящий в холодной горной ночи один посреди кладбища, обласканный лишь руками мёртвых — он был с нею, и она была с ним.

«Нет, я не буду давать им обещаний, которые не собираюсь исполнять», — успокоив сердце, сказала себе Эйра. — «Но не позволю этому визжащему вихрю гнева увлечь с собой Розу. Она должна найти покой».

Сделать это можно было единственным способом — шагнуть одной ногой в царство бурлящих, как весенний паводок, гневных душ. И обрубить связь, что удерживала её здесь.

Как это делать, Эйра знала от одного старого схаалита, что обитал в монастыре. Дети обычно боялись его; но, приняв на грудь дешёвого пойла, он иногда рассказывал им жуткие истории. Особенно про «кадаврики». Так его и прозвали — Кадаврик.

«Астрагалы, Мадреяры, Гиадринги…» — рассказывал, блестя масляными глазами, старый Кадаврик. — «Когда-то все они были Гагнарами, династией самого Кантагара, первого доа. Не всем доставалось драконов — иные занимались колдовством. Вот однажды и Лехой Гагнар, отец королевы Лорны, задумал в мир мёртвых сходить — к дракону, что был обещан ему, но погиб. Он желал узнать его, невзирая на разлучившую их смерть. Взял Лехой десяток спелых кадавриков…»

Дети смеялись, не понимая, о чём он говорит. Эйра поняла уже потом: речь шла о грибах, что вырастали прямо в разложившихся на свежем воздухе телах. Чёрные, похожие на обычные чернушки, с масляной шляпкой и разводами-кругами, они иногда покрывали мёртвых, как пупырчатое покрывало.

«…и отвар из них сделал, с листом папоротника и стеблем хвоща, на воде новолунной, что лунар от чёрной до чёрной луны простояла в нехоженом месте…»

Эйра извлекла из своей сумки небольшую фляжку. Она знала этот мерзкий, вяжущий и одновременно горький вкус. Нужно было выпить немного, всего глоток. Ей редко выпадала возможность приготовить новую порцию. Она никогда не тратила эту субстанцию, которую назвала «поганым зельем», попусту.

«…пошёл Лехой в мир теней, и увидел там мертвецов всяких множество. Рванулись они к нему, протянув свои корявые руки, ибо редчайшее лакомство для них — заплутавший в мире мёртвых живой. Он умаляет их муки и насыщает их вечный голод. Сгинул Лехой, испугавшись и поддавшись им, и навсегда пропал, сожранный теми, кто упокоиться не сумел. Остались от него в мире живых одни косточки, и душа искрошилась в пыль… а должен был он повторять главную фразу, единственную фразу, что уцелеть позволит».

Эйра глубоко вздохнула, ощущая, как грибной дурман расходится по крови. Перед глазами всё поплыло. Она слышала призраков — и теперь ощущала их всё чутче. Похрустывали ветки вокруг, шуршала трава, скользили незримые ткани по папоротникам. Бледные тени проступали из тумана.

«Надо не забыть перо», — вспомнила она и, чуть пошатнувшись, присела к своей тряпичной сумке. В одной руке она всё ещё сжимала амулет.

В плоском кармашке она отыскала птичьи перья. Разные.

Враново было для тех, кому надлежало отрешиться от мирского.

Орлиное для тех, кому не хватало мужества уйти.

Совиное для тех, кому недоставало мудрости.

Стервятника — тому, от кого осталось столь мало, что лишь крохи можно было выслать обратно Богу Горя.

Ласточкино — кому нужно было больше смирения.

От ласточки у Эйры было целое сушёное крыло, а вот от орла одно только перо вставало в длину всей сумки. Но для этого случая она взяла рябое маховое перо кукушки.

«Розе не подойдёт совиное. Это не вопрос мудрости; она должна обрести независимость, и ей нужна кукушка».

И тут холодные руки тронули её живот, грудь, ноги. Ледяные пальцы коснулись её запястий, потянулись к перу. Эйра пошатнулась, до сих пор непривычная к переходам. Холодный пот выступил у неё на лбу. Бледные силуэты делались всё чётче. Тисы расплылись серым туманом, могила подруги превратилась в зияющий провал, и мир танцующих теней разлился по кладбищу.

Она шагнула к ним одной ногой — в их шаткое, сотканное из боли и страхов царство.

И дёрнулась, когда перед ней раззявилась пасть одного из них — чёрная, с чёрными точками глаз, оно будто попыталось укусить её за лицо.

— Вы мертвы! — крикнула Эйра и подобралась. Стылые касания мучили её своей бесцеремонностью. Они лезли за ворот, под рясу, в рукава, в уши и глаза. Такой беспомощности она не испытывала даже тогда, когда её вызывали сразу пятерым, а то и десятерым мужчинам.

Но у неё было, чем сохранить свой разум.

— Вы мертвы! Я жива! — изрекла она самые главные слова Кадаврика. И постаралась не жмуриться, с вызовом встречая жуткие неживые лица. — Вы здесь чужие — это мой мир, не ваш! Вы бессильны!

И мертвенный холод их касаний и тычков, жадных, сальных, не только руками, но и языками, делался менее ощутимым. Эйре стало легче. Она сконцентрировалась на том, зачем пришла. И среди роящегося множества распознала молочно-белый силуэт знакомой девушки. Та печально застыла у надгробного камня.

«Жница», — зашептала ей Роза. — «Жница, они просят тебя. И я прошу тебя».

— Тебе пора к Схаалу, — ответила Эйра и занесла ногу, чтобы сделать к ней шаг; но вовремя спохватилась. Очертания погоста расплылись и танцевали, будто с перепоя. Однако она ещё помнила, что перед ней яма.

«Я не могу уйти!» — отчаянно отзывалась девушка. — «Я испытываю… необходимость. Необходимость того, чтобы он умер!»

Эйра сфокусировала своё непослушное внимание на ней. И медленно подняла над головой перо.

Кадаврик рассказывал, что за чертой жизни можно отыскать бледное, ни на что не похожее подобие того, кто не сумел покинуть провал между мирами. И что отпустить его можно особой вещью, что когда-то принадлежала живому.

«Вещь эта будет ножом, что обрежет пуповину, отпустив духа из кровавого чрева мира в чистую, истинную жизнь посмертия за чертой Схаала; выбирай её с умом».

Эйра за много лет приноровилась делать это своими инструментами — перьями — соотнося их с неупокоенной душой с помощью собственной логики.

— Именем Схаала, — проговорила Эйра, дыша мелко-мелко, чтобы не раскрыть рот — ей не хотелось ощутить на языке холодные касания. Пальцы крепко сжимали очин пера. — Я приказываю тебе, Роза, отправляться в чертоги вечного покоя.

«Но я…» — голос её потонул в вихре рычащих, скребущихся в живое тело душ. Они стали хватать Эйру за шею, тянуть волосы, визжать и завывать, беснуясь и ударяясь о неё, как волны.

Она стояла крепко, пускай её и пошатывало иногда бурей чужих страстей.

— Схаал направляет мою руку! — продолжала она громче. — И рукой моей освобождает тебя, Роза, от желаний иных душ!

Взмах пером вверх рассёк призрак девушки. Та дрогнула и съёжилась, как от удара. Студёные касания мертвецов стали проникать и в нос, и в уши, и в глаза, и Эйра зажмурилась на мгновение; предстояло призвать Схаала в третий раз, чтобы изгнать её.

Но это не потребовалось. Отделившись от воли толпы, Роза вдруг стала бледнеть и рассеиваться.

«Прощай, Жница», — дрожа, отозвался голос девушки. — «Помни меня».

— Помню, — выдохнула Эйра и нежно посмотрела на неё сквозь густой шевелящийся туман чужих душ.

Протяжный, полный облегчения вздох летним ветром взъерошил её волосы. Этот звук был знаком Эйре. Словно последний выдох блаженно умирающего, что долго терзался болезнью, он звенел в душе и отдавался в самое сердце.

«Она нашла в себе силы уйти сама», — поняла Эйра с облегчением. И тут же, спрятав перо, сделала три ритуальных шага назад.

Один, второй, третий.

— Мёртвое к мёртвому, — прошептала она. — Живое к живому.

В глазах кольнуло. Туман множества душ ослабел, мешаясь с обычным туманом. И хотя всё казалось таким же шатким и призрачным, как и до этого, Эйра знала: она вышла.

Все эти слова, за исключением фразы Кадаврика, она изобретала сама. Подбирая наиболее ёмкие, сильные выражения без двойного смысла. То же самое и с перьями; сперва она пробовала с костями, но с перьями оказалось лучше. Птицы явно имели с Богом Горя особые отношения.

Эйра продышалась, потёрла веки; но безуспешно. Она смирилась, что после такого её всякий раз мутит ещё долго. Хорошо хоть она не ужинала.

Дело само себя бы не сделало; поэтому она спустилась в могилу вновь. Захлопнула крышку. И принялась закапывать.

Как бы она ни относилась к смерти, грустно было расставаться с теми, кого она знала. Но она подбадривала себя тем, что Схаал соединяет всех, кто нужен друг другу. Никто не остаётся брошенным.

Даже больной, безногий, забытый, сумасшедший, — Бог Горя утешит каждого.

«Если только они найдут в себе силы прийти к нему и оставить жизнь позади».

Это была лишь одна неглубокая могила, но руки Эйры уже устали — не говоря уж о разуме. Она смахнула пот со лба и прихлопала землю лопатой. А к ней уже стали тянуться новые робкие просители.

«Жрица, прошу, закопай и меня».

«Жрица, присыпь мои кости землёй хоть немного».

«Вороны утащили мой череп… ты можешь вернуть его мне? И я уйду, клянусь».

— Да, да… — бормотала Эйра в ответ. Она бросила последний взгляд на холмик, оставшийся от Розы. После чего закинула на плечо свою сумку и побрела по кладбищу, пошатываясь, со своей лопатой наперевес.

«Кадаврики удивительные грибы, но после них хочется лечь и спать, а не горбатиться дальше».

Она останавливалась, чтобы забросать землёй оголённые кости, закопать брошенные тела, поправить тяжеленные могильные камни и иногда растроганно положить цветочек тому, кто этого очень просил. Некоторым требовалось очень мало для того, чтобы уйти. И она всякий раз думала: «Вот ещё один сумел освободиться, и второй; это такая малость, не переломлюсь. Нас всегда учили так: увидел — помоги». За несколько часов такой работы всё тело гудело, голова совсем шла кругом, и Эйра невольно представляла, как госпожа Грация отчитывает её за мышцы.

Но она не могла оставаться в стороне.

«Я никогда не слышала о таких, как я, кто разговаривал бы с мёртвыми. Если я единственная, кто может их вызволить, я никогда не уйду на покой».

Хотя некоторые покойники были так же противны и капризны, как и люди. Один требовал положить к нему в гроб десять золотых рьотов, другой заявлял, что хочет поцелуя. Посреди других, куда более логичных просьб, Эйра только плевала в сторону их могил.

— Прожили целую жизнь и сдохли уже, а всё никак не возьмут в толк, что им ничего не должны, — шипела она, когда брюзгливые призраки осыпали её ругательствами и нет-нет да и умудрялись её с того света больно дёрнуть за волосы. Чем более пылкой, яркой была душа, тем больше у неё было шансов воздействовать на материальный мир.

Но амулет с железными ключами и бузиной всегда был при Эйре. Железо отсекало её от настырного хора голосов, а бузина не давала им ворваться к ней в голову или вцепиться ей в шею, чтобы пожрать её, как когда-то короля Лехоя.

«Когда будет поменьше тел, которые нужно закопать, я как-нибудь соберусь и изгоню всех этих шутов гороховых», — думала она. — «Я никогда не изгоняла нескольких сразу, но учить меня некому; пока не попробую сама, не узнаю, как оно бывает».

Целую ночь чёрная Жница провела на кладбище. Как обычно, она не могла уйти раньше. Сколько бы она ни старалась, бесхозные мертвецы не убывали. Будто городские бандиты пытались обогнать её усилия и с каждым днём вышвыривали сюда ещё больше и больше тел.

Убитые чужими руками куда чаще не могли расстаться с миром, чем умершие своей смертью. Они требовали то утешения, то мести, то молили передать последние слова, то тихонько просили хотя бы закопать их по-человечески.

И это не считая тех, кто валялся прямо на улицах. На кладбище они хотя бы были собраны все воедино, и не было лишних глаз. Эйра могла и свечу зажечь, и амулетом побряцать, и поговорить с ними вслух. А на улице это привлекло бы весьма нежелательное внимание.

«Если в городе узнают, что Чёрная Эйра сперва копается с покойниками, а потом этими руками ласкает клиентов, весь “Дом культуры” подожгут: люди ещё не забыли всплески трупных болезней».

Однако, сколь она ни старалась сделать всё, что от неё зависело, некоторые призраки, сперва упросив просто закопать их, после этого заводили ту же песню — и требовали покончить с марготом. Тут уж Эйра ничего поделать не могла.

«Бреза будто подчиняет их, увлекая их этой мыслью, когда они на самом пороге царства Бога Горя. Но некоторым, кто достаточно самостоятелен, удаётся избежать этого».

Когда под ногой оказывалась неожиданная кочка, будто подножка, Эйра тоже разражалась громкой бранью.

— Идиоты! — рявкала она на неупокоенных. — Если я не могу всем помочь, не значит, что надо на меня бросаться!

«Шлюха!» — слышалось возмущение со стороны захоронений бывших схаалитов.

— Мерзавцы, — Эйра не оставалась в долгу. — Всю жизнь носили чёрное и клянчили во имя Бога Горя, а сами же его заветы не послушали и не приняли смерть с радостью и смирением.

«Не проповедуй нам, грязная куртизанка! Не смей поминать его имя!»

Эйра фыркнула и закатила глаза. «Каждый раз, проходя мимо этих, не миную скандала».

«Чтоб тебе спалось дурно и мошки кусали!»

— А вам сырых могил и отхожее место над головой, а не надгробия!

Когда на небе появилась бледная заря, усталая Эйра побрела домой. Однако уже у самого выхода с кладбища, проходя мимо привычной кучи, которая пугала даже её, девушка остановилась: к ней обратился очень тихий, но отчётливо слышный голос.

Как только она переставала чуять запах змееголовника под носом, голоса эти обычно стихали сами собой; но этот, словно блеск последней звезды на рассвете, дотянулся до неё.

«Милая жрица, умоляю тебя, отыщи…»

— Кого? — она остановилась, опершись о черенок.

«Меня… нет, отыщи…»

Эйра терпеливо слушала. Недавно умершие всегда с трудом находили слова, словно на том свете им приходилось учиться говорить заново.

«Моего сына отыщи… меня они не… а его гьеналы… утащили…»

— Куда примерно утащили? — спросила Эйра.

«В лес у Лордских Склепов, в предгорьях… найди, пожалуйста…»

— И что сделать?

Голос вспыхнул всхлипом, но удержался и облёкся в слова.

«Похорони. Отпусти к Схаалу. И я уйду…»

Призраки звучали все похоже — призрачно, неосязаемо, и было не понять, мужчина говорит или женщина, если не знать наверняка. Но Эйре было неважно.

— Хорошо, — вздохнула она. — Я сделаю. Проверю Лордские Склепы следующей ночью.

Но она уже не услышала ответа. Голоса иссякли.

«Действие змееголовника закончилось».

Сил не было, но всё же она решилась обойти жуткий навал мёртвых тел и отыскала те, что уже срослись с землёй. На них влажно блестели те самые грибы кадаврики.

Она вздохнула и сорвала несколько. На вкус они были отвратительны, как подошва от сапога. Но они росли из мёртвой плоти. А значит, это был подарок Бога Горя. Эйра собрала десяток; поворошила остальные, чтобы те осыпались и проросли вновь; и отправилась обратно вверх по тропе.

Обошла, задумчиво рассмотрев, огромные собачьи следы в грязи. Даже приложила руку к одному из них и убедилась, что отпечаток лапы больше её обеих ладоней.

«Гьеналы — горбатые псы-падальщики, бродят тут и выискивают среди тел что-нибудь себе по вкусу», — подумала она. — «Метисы с обычными собаками бегают по городу, но в лесу встречаются огромные экземпляры. Какого размера этот? С лошадь высотой? Жуть».

Хорошо, что дикие гьеналы, непривычные к людям, довольствовались оленьей падалью и не приближались к черте Брезара. В Брезе жили мускусные кабарги — маленькие олени с забавно торчащими вниз клыками. Их было много, как и грызунов, и горных козлов, и даже яков; и, покуда люди не истребили всех травоядных в долине, гьеналы не должны были проявлять слишком ярый интерес к местным жителям.

У поворота дороги она обернулась, чтобы амулетом из ключей и бузины прочертить линию меж собой и кладбищем.

— Ухожу, отгоняя протянутые ваши руки, разрывая с вами всякую связь и оставляя вас позади, — произнесла она. Этому её тоже не учили, но для собственного успокоения она привыкла разделять свою мирскую жизнь и кладбищенскую.

После чего побрела назад в «Дом культуры».

На тёмных улицах было неспокойно. И, когда она шла, за ней увязался какой-то странный тип, что, пошатываясь, следовал за ней от угла к углу.

Эйре это было знакомо. Она сжала рукоять своего орудия — костяного кинжала, старинного подарка, что держала в рукаве во время своих походов — и не боялась, что он догонит её.

Мужчинам от неё было надо одно. Дождавшись, когда они, охваченные похотью, полезут ей под подол рясы, она была готова нанести удар. Это было буднично настолько, что даже не сохранялось в памяти.

Она вернулась уже тогда, когда многие из девушек давно спали. Некоторые, впрочем, оставались у мужчин до утра, поэтому они явились бы позже. Эйра спрятала лопату на заднем дворе, у уборной, потом нагрела себе воды на огне и отмылась в общей ванной. Она тёрла себя мочалкой так сильно, что, иногда заставая её за этим делом, Ехидная смеялась, что она сотрёт с себя всю свою черноту.

Но если чему Эйру и научил схаалитский монастырь, так это тому, что всякий, кто желает жить долго, должен после всяких дел с мертвецами как следует намылиться и руки вытереть джином, иначе это ничем хорошим не закончится.

На следующий день ей пришлось поработать. Сразу после обеда её выбрали своим развлечением двое солдат из банды Зверобоя, известного сторонника Морая. Зверобой прославился тем, что когда-то на охоте у лорда Д’Алонсо помог ему загнать кабана. Но в последний момент нечаянно ударил копьём не по кабану, а по самому лорду. Тот скончался, и Зверобой пустился в бега. Он зарабатывал грабежом и жестоко убивал тех, кто противился ему; за голову его платили целых три тысячи золотых рьотов.

Кто знает, сколько он продержался бы в бегах, не найди он приют в Брезе. В ней он вскоре прославился как бесстрашный воин и стреляный налётчик, который обрёл множество подобных себе сторонников. За минувшие походы они награбили немало золота в плодородных землях Маята, вокруг Арракиса и Хараана.

Поэтому гости Эйры были щедры. Но сколь они ни бахвалились своими победами и не рассказывали Эйре, что таких, как она, девушек, хватали в Маяте прямо на улицах, Эйра лишь молча улыбалась им в ответ — и им не хотелось продолжать о мирском, тянуло на что-то высокое.

— А вот когда мы истоки великой реки Тиванды проходили, — рассказывал один, усатый рыцарь, что одной рукой прижимал её к себе за талию, а второй поднимал кубок. — Там мы видели горы Сакраала.

— Это где? — спросила Эйра с медоточивой улыбкой, которая почему-то пугала мужчин.

Может, они чувствовали, что этот мёд полон яда.

— Река Тиванда — это крупнейшая река Рэйки, что через дождевые леса ведёт к самому южному морю, — сказал второй важно. Он сидел, голый, и на его плечах были видны едва затянувшиеся шрамы. — За семьдесят лиг от моря находится Мелиной — столица, где восседает диатр с короной на своей седой башке. А выше по течению — истоки, в том числе Слезливая, река, что проистекает из нашей Долины Смерти.

— Где горы Сакраала, — уточнила свой вопрос Эйра с нежной иронией в голосе. Она умела быть снисходительной.

— А-а, ну да, — подхватил первый, с усами. — Горы Сакраала ещё лиг пятьдесят от Мелиноя вверх по течению. Огромные — поднимаются в самые облака! — и там спит Сакраал. Он сын Мив-Шар, лётного супруга королевы Лорны. Подумать только, вот была королева! Лорна, дура, распустила всех драконов, чуть не погубила всю Рэйку; а Моргемона толковее оказалась и развела их как следует.

Второго, однако, больше интересовали не женщины у власти, а непосредственно крылатые хищники:

— Сакраал с драконом Моргемоны, Мордепалом, завёл обширное потомство. Но, когда Мордепал убился в драке с Ксахром, Сакраал впал в уныние и залёг в горах. Он и сам как гора — огромен, золотая шкура выцвела на солнце, и он стал белоснежным.

— Драконы удивительны, — поддержал первый. — Их пламя смертельно, но их слюна, по слухам, затягивает раны пуще чего бы то ни было. Это поняли учёные. Сейчас скажу, как: нанося друг другу раны в стычках, драконы делают его зубами или когтями. И мать-природа позаботилась о том, чтобы самые тяжёлые раны — от укусов — заживали на них быстро благодаря слюне! Будь их больше, из их слюны бы делали удивительные лекарства…

— Это поэзия, — вдохновлённо сказала Эйра. — То, что несёт ужасную смерть, даёт и удивительную жизнь.

— Они могли бы как раз спящего Сакраала на предмет слюны изучить, — проворчал второй. — Но… Никто повторять подвиги марпринца Альфира не желает. Никто не знает, жив Сакраал иль мёртв, впал ли в спячку, как когда-то; или подошёл его срок.

— Даже драконы смертны, — прошептала Эйра с неизменной улыбкой. — Они главенствуют в мире живых, но уходят за черту так же, как мы, и как букашки на траве.

Покидая «Дом», её гости бормотали:

— Чёрная и жуткая, как будто Схали с бабской головой.

«Схали — так называют Схаала на гиррите или просто по-старинке».

После некоторых обслуженных гостей работа замедлилась: куртизанки собрались в холле чтобы проводить Трепетную в брак. Та собрала всё, что у неё было — весь скарб девушки поместился в небольшую сумку — и облачилась в обычное платье с накидкой, как нормальная горожанка.

Она поцеловалась со всеми подругами напоследок и смахнула замерцавшую в углу глаза слезу.

— Спасибо вам за всё, — сказала Трепетная искренне. — И вам, Почтенная. Только благодаря вам я буду действительно жить.

— Я забочусь обо всех, кого воспитала, — серьёзно ответила Грация и тоже поцеловала её в щёку, оставив на ней красный след от помады. — В добрый путь, дорогая. Тебя точно встречают?

— Да, тот мужчина за окном, это посыльный Шада. Вы видели его вчера.

— Счастливо тебе, Трепетная, — с доброй завистью сказала Болтливая. — Если я поселюсь у маргота, приезжай! Ты будешь знать меня как «маргаса Болтливая»!

— Обязательно! — рассмеялась Трепетная. Жница поцеловалась с ней тоже, и, погладив её по тонкому плечу, сказала ей:

— Будь счастлива, Трепетная. Новая жизнь — это прекрасная и долгожданная гибель для старой.

Та посмотрела на неё боязливо, но сумела улыбнуться всем остальным девушкам и ушла, помахав им рукой напоследок.

— Ну-с, — вздохнула Грация и посмотрела на завистливую Угрюмую, задумчивую Хитрую, хмурую Злую и остальных. — Теперь её комната на втором этаже свободна.

— А можно её мне? — спросила Ехидная.

— Нельзя, тебе если дать высокую кровать, у тебя с неё все вечно падают. Нет, нам нужна новая дочка. Разумеется, спешить мы не будем. Но, если кто из вас знает девочку, что мечтает попасть в «Дом», приглашайте. Посмотрю.

Некоторые отвели взгляд, однако Жница лишь пожала плечами.

«За городом такие девочки едят листья с деревьев и ловят крыс. Любая из них предпочла бы одеваться в тафту и поутру пить кофе, как мы. Тело смертно и всё равно порочно, а голод многих преследует и на том свете».

— Ну всё, хватит толпиться, — велела им Грация.

И Эйра, выждав момент, вновь бросилась за ней, чтобы отпроситься на ночь.

Грация выслушала её, стоя у декоративной колонны и водя по лакированному дереву своим тонким пальцем.

— Угу, угу, — недовольно произнесла маман. — Я слышала, как ты возвращаешься на заре и грохочешь вёдрами. Потом спишь до обеда. Ты в своих отлучках проводишь едва ли не больше времени, чем на работе. Сегодня я тебя не отпущу.

Но Эйра привыкла к её возражениям.

— А если часа в два ночи? Ну когда совсем последний подпитый толстосум завалится внутрь, и Чаркат его пропустит лишь потому, что никто не пришёл больше?

— Ночью, бывает, к нам приходят самые многочисленные и щедрые гости.

— Редко, Почтенная. Уж точно никто из них не придёт, скажем, часа в четыре утра, когда уже занимается заря.

— Нет, Жница, хватит! Сегодня ты работаешь, и, более того, если я ещё раз увижу, что кто-то от тебя уходит с озадаченным лицом, я твой четвертак снова себе оставлю. Держи себя в руках, поняла?

Эйра вздохнула и смирилась, что ничего с этим не поделать.

Она пыталась, как от неё требовалось, быть не молчаливой и задумчивой, а загадочной и соблазнительной. Увлекала мужчину в полумрак своей спальни, медленно раздевалась, гибким ужом прижималась к его телу…

Но потом, подняв глаза, всё равно видела в лице гостя настороженность, а не вожделение.

«Почтенная права, мне сложновато работать, когда я думаю о мертвецах. Гости это будто чувствуют, или выражение у меня делается слишком уж отсутствующее».

К счастью, за десять лет своего ремесла она научилась исправлять подобные оплошности. Её поцелуи были мягкими, но очень чувственными; а руки с длинными чёрными пальцами творили чудеса ещё до того, как она приступала к делу.

Но ночь сменялась днём, томные вздохи — шумом улицы, нежные касания — шарканьем ботинок. Уже к следующему вечеру Эйра вновь добилась возможности уйти. Всё благодаря тому, что на её долю выпало неожиданно много желающих, и она и устала, и славно потрудилась. Госпожа Грация отпустила её охотнее обычного.

Теперь путь Эйры лежал не на городское кладбище, а к так называемым Лордским Склепам. Это тоже был погост, но для бывшей знати. Он располагался ближе к Покою, особняку маргота, и давно зарос тисами. Пройдя Лордские Склепы насквозь, можно было выйти на тропу, по которой маргот ездил в пещеру к Скаре. Но Эйра, естественно, не собиралась умирать раньше времени и потому пришла к тисовой роще со стороны города.

Ночь укутывала покосившиеся статуи и склеп с проваленной крышей. Могил было совсем немного: здесь перестали хоронить с тех пор, как Морай принял правление. Зато и попасть сюда было легко. Иные лорды ограждали своё кладбище от черни не менее тщательно, чем своё жилище; но маргот, напротив, установил стену Покоя так, чтобы отделить себя от погоста. Словно провёл ту самую черту, что проводила и сама Эйра, когда покидала кладбище.

Однако здесь было совсем не так пусто. Меж деревьев сновали пёстрые псы и полосатые гьеналы. Похожие друг на друга, одни более горбатые, другие менее, они были чем-то средним меж шакалами и гиенами. Они скалились на девушку из-за оградок; брели следом, морща носы и показывая клыки; и постоянно пробегали перед ней, взъерошив короткую шерсть на загривках. Их пестрота хорошо маскировала их среди тисовых иголок.

— Именем Бога Горя, исчезните, — цыкнула на них Эйра. Она изредка бывала в Лордских Склепах и раньше тоже обращала внимание, что здесь можно встретить чуть ли не всю свору маргота. — Кыш отсюда!

Псы хрюкали, утробно рычали и продолжали сжимать вокруг неё кольцо. Но не решались нападать. У них не было должного вожака; хотя огромные следы, не меньше человеческой стопы, виднелись и тут.

«Главное — не показывать страха», — напоминала себе Жница. — «Схаал не позволит им».

Она поставила свою сумку на один из могильных камней. Разожгла свечку. И стала следить, как та ведёт огоньком вправо и вперёд.

— Сын тоскующей души, ответь мне, — произнесла Эйра и вновь растёрла под носом листья змееголовника. Прохладный сладковатый запах проник в нос. — Я пришла тебя искать.

Она скосила глаза на огонёк свечи. Тот подрагивал, указывая всё то же направление: вперёд и вправо.

И она пошла.

От света гьеналы разбежались дальше. Круг стал шире. Они мелькали в полумраке, будто стая хищных серебристых рыб. Эйра двигалась медленно, обходя ограды и кусты могильных роз, чтобы не ничего не пропустить. Она смотрела то на огонь, то себе под ноги, на росистую траву.

Тихие шепотки доносились до её разума. Не все здесь спали спокойно. Кто-то почивал, вероятно, не под украшенными гравировкой надгробиями, а под мшистыми буераками, выкинутый сюда из особняка.

«Сегодня я не буду вас слушать, у меня дело», — думала Эйра и делала шажок за шажком.

Пока не нашла обрывок хлопкового рукава на одной из оградок. За ней, чуть дальше, в траве лежала обглоданная псами кость. Те столпились, обнюхивая её, но Эйра топнула и разогнала их.

Пламя остановилось.

Кость была совсем маленькая, с половину руки Эйры. Было уже даже не понять, предплечье это или вообще нога.

Жница посмурнела. Но, надев перчатку, взяла кость в руку. Никто не обращался к ней, не плакал над ухом.

«Дети часто уходят быстрее родителей. Они спокойнее это воспринимают», — грустно подумала Эйра.

Тисы обступили её, она шла всё дальше и дальше. Даже гьеналы стали реже урчать за спиной. Они словно потеряли к ней интерес. Или, напротив, отвлеклись на что-то; в отдалении слышался громкий хруст ветвей, будто там ходил заплутавший як или что-то не менее огромное.

Эйра была сосредоточена на своём деле и не думала об этом.

Она нашла ещё одну длинную кость в корнях, сняла иссохшую кисть с одной из оград, вытащила череп из лужи и наконец отыскала раздробленные рёбра под розовым кустом. Они были не больше собачьих на вид. Но пламя свечи умерило свою пляску, и Эйра поняла, что на этом её поиски завершены.

«Бедняга», — подумала Эйра грустно. И злобно топнула на псов, что попытались приблизиться.

Хотя им тоже нечего было есть в проклятом Городе Душегубов, кроме друг друга и отбившихся от родителей детей, всё равно ей стало горько.

«Я похороню тебя, как нас учили».

Она выкопала довольно глубокую могилу рядом с этим розовым кустом. Сложила на носовом платке всё, что осталось, и уложила это на дно. А затем, скрестив пальцы на верхушке черенка, уткнулась в них лбом и зашептала:

— После многих дней забвения лишь ты, Владыка Горя, Покровитель Нищих, Ведающий Забытых, помнишь имя этого человека. Не явится к тебе род его, пока не обретут покой его останки. Прими его в объятия сырой земли и распахни пред ним врата царства своего, куда приемлешь ты и богатого и бедного одинаково…

Она дрогнула, перевела дух и вновь сосредоточилась на получившейся ямке:

— ……презренный и калечный тобою поставлены в один ряд со знатными и славными, ибо не забываешь ты никого — так не забудь и этого человека, и впиши его имя в свои книги с тысячами страниц чернилами вечными, как вековечное время.

Затем сделала жест дугой, завершая свою молитву, и с минуту постояла над кучкой земли. Знакомый ветерок взъерошил её тёмные пряди — то был вздох освобождения скорбевшей по ребёнку души.

Всё получилось. Эйра задула свечу.

И тогда, в темноте, она увидела у розовых кустов маргота Морая.

3. Роль лопаты в истории

Эйра застыла, затаив дыхание. К счастью, он не заметил её. Одетый в домашнего вида расшитый сюртук и распашной плащ с прорезями для рук, он прошёлся вдоль высаженных у оградки цветов. Мыском сапога пнул какую-то кочку. Его светлые волосы в прохладном полумраке казались белыми.

Он сделал пару шагов вперёд, вернулся к кочке. Маргот явно что-то высматривал у себя под ногами.

Эйра опустила взгляд, чтобы не сверкать белками глаз, и аккуратно шагнула назад. Задержала дыхание. Бесшумно взяла лопату… но та предательски шаркнула лезвием о землю.

Морай тут же обернулся, будто горный ирбис на шорох. И поймал её взгляд.

Он застыл на мгновение — и Эйра знала, почему, ведь в темноте было не разглядеть ни её лица, ни рук, лишь глаза — но потом сощурился и приметил её.

«Бежать уже поздно», — поняла Эйра и напустила на себя спокойный вид.

— Эй, это же ты — Чёрная Эйра, — с натянутым удивлением произнёс маргот. Он покосился на кочку, глазами запоминая место, и приблизился к девушке. Посмотрел на её лопату и на холмик у неё под ногами. — Ты что забыла в лесу, так далеко от своего притона?

Эйра посмотрела в его глубоко посаженные глаза. От них делалось неприятно, как от взгляда дикого зверя. Даже если этот дикий зверь — обычный уж, всё равно его действия внушали напряжение от возможной непредсказуемости.

Хотя он вроде ничего и не делал, лишь спрашивал её совершенно будничным тоном.

— Я похоронила тут детские кости, маргот, — сказала она, поклонившись без особого изящества — ряса и измазанные в глине ботинки не позволяли сделать должный реверанс.

Морай поднял одну бровь и смерил её долгим взглядом.

«У него брови такие тёмные в контрасте с волосами», — подумалось Эйре. — «При свете луны он ещё более породист и красив на вид».

— Родила и удавила? — равнодушно поинтересовался маргот. У него был мелодичный мягкий голос, звучащий негромко, почти приватно, как шелест ветвей. — Или на стороне растила?

— Да не мой это, чей-то ещё.

«Мои все лежат по всей Рэйке. Один в Морских Вратах, другой в Лонсе, два в окрестностях Арау, четвёртый в Хараане, пятый в Благонте и шестой в Астре».

— И что, это твоё увлечение — чужие кости закапывать?

Он сощурил один глаз и обошёл её полукругом с некоторым подозрением.

«Если поймает на лжи, велит отрезать язык», — живо припомнила Эйра. Она застала это омерзительное кровавое зрелище, полное брани и криков, когда бывала в Покое в первый раз. — «Правда может навредить Почтенной, но язык мне, боюсь, дороже».

— Я не имела никакого умысла, маргот. Я выросла в схаалитском монастыре, — не выдавая своей тревоги, ответила Эйра. Она не знала, как продолжить, но маргот неожиданно фыркнул и усмехнулся.

— Понятно. Ты не просто шлюха с лопатой, ты ещё и жрица.

«Это было обидно».

— Иди сюда. Я как раз забыл, что мне будет нужна лопата.

«Это очень странная ночь», — призналась себе Эйра и неуверенно последовала за марготом до кочки.

Он, шаркая сапогами, прошёлся вдоль ограды и указал ей на место, которое его заинтересовало.

— Копай тут, — велел он.

Эйра нехотя подчинилась. В каждом её движении была безнадёжность: после подобного позора ей следовало самой покинуть «Дом культуры», чтобы не нагнать тень ни на Грацию, ни на остальных.

Влажная земля была тяжёлой, но Эйре это дело давалось без труда. Только мысли были всё мрачнее и мрачнее.

«Я скопила мало денег, всё тратила на свои травки да свечи. Куда теперь денусь?»

Она украдкой покосилась на маргота, но его непроницаемые глаза были сокрыты тенью.

«Кого он решил здесь откопать?» — гадала Эйра до тех пор, пока лезвие лопаты не чиркнуло о дерево.

Привычный звук.

— Да, это оно, — Морай подошёл ближе и взглянул в небольшую яму. — Открывай.

Эйра откинула ещё пару горстей земли. Здесь, на пятачке меж розовых кустов, мог быть припрятан целый гроб; но, как оказалось, это был небольшой ящик. Одетой в перчатку рукой она отыскала крючок— и подняла крышку.

Внутри оказалось несколько неинтересного вида вещей. Пара деревянных игрушек — рыцарей, лошадей и солдат; какой-то платок; и добротного вида книжка в кожаном переплёте.

«Это что, детский тайник?» — не поняла Эйра. Но отстранилась сразу же, давая марготу склониться и заглянуть в содержимое.

Лицо лорда Тарцеваля скривилось, выражая недовольство. Он что-то прошипел себе под нос. Отмахнул рукой все фигурки, влез пальцами под книгу.

И тут же довольно заулыбался. Эйра с удивлением наблюдала за его выразительным лицом.

«Вроде обычный человек, но в глазах время будто остановилось».

— Вот оно, — и он выпрямился, держа в руке крупный острый зуб хищника. Возможно даже дракона. Впрочем, он сразу же сунул его в карман. Эйра не успела толком ничего рассмотреть; как только Морай обернулся, она сразу же опустила взгляд.

— Закапывай, — велел он и шагнул в сторону крепостных стен.

Но тут хруст ветвей в тисовой чаще стал совсем оглушительным. Морай остановился и прислушался; шум стих. Тогда он обернулся и смерил девушку снисходительным взглядом.

— Схаалитка, — бросил он, но в его устах это было насмешкой. — Там гьеналы ходят, они огромные бывают, каких ты не видала. Сожрут тебя.

— Ни гьеналы, ни волки, ни собаки не едят странствующих жрецов, — пробормотала Эйра и стала закидывать ящик землёй.

— Ещё как едят.

И ушёл как ни в чём не бывало.

«А мне показалось, что он предложит выделить сопровождение», — подумала девушка и пожала плечами. — «Нет, это действительно странная ночь».

Она прилежно закидывала землёй таинственный схрон и старалась не замечать, что пальцы легонько подрагивали.

«Это, всё-таки, довольно неожиданно. Такая встреча посреди ночи необычна и одновременна столь поэтична», — подумала она и посмотрела вслед ушедшему лорду. — «Всякий, кто стал доа, в какой-то момент умер. Потому что был всецело готов умереть, приблизившись к дракону, и потому что родился заново, если был принят им».

А смерть была для неё понятием священным, притягательным, и она чутко ощущала её след в тени маргота.

Но приятные размышления быстро сошли на нет. Она закончила, ей нужно было возвращаться. И её путь назад был не так лёгок, как раньше. Она шла без причины усталая и понурая.

«Мне пора покидать “Дом”, иначе в высшем свете узнают, что Почтенная держит у себя погребальную жрицу — настоящую, а не притворную для удовлетворения чьих-то фетишей. Одно дело — слухи, а другое — слово, что может прозвучать из уст маргота. Схаалиты в понимании многих — разносчики болезней и несчастий. Повсюду так — а в Брезе и подавно. Вот только куда мне деться и как…?»

Летучие мыши сновали над головой. Свежий эфирный запах тисов немного успокаивал нервы. Это была приятная ночь середины тёплого лунара йимена. Но впервые Эйра почувствовала себя по-настоящему уставшей.

«”Дом” стал для меня первым настоящим домом за столько лет перепродаж. Но четыре года пролетели как один, и, похоже, это конец моей шлюшьей сытой жизни — я поработала во многих борделях, куда мне нет обратного пути. И к тому же вышла из возраста».

Она нажала на ручку двери и задумалась.

«И всё-таки что это был за ящик? Детский тайник — возможно. Но откуда у ребёнка драконий зуб? Это настоящий артефакт для любого семейства».

Частично она знала ответ. Когда от человека ничего не оставалось, Схаалу преподносили его личные вещи и закапывали их вместо тела на кладбище.

Вздохнув, Эйра шагнула под пропитанный нежными ароматами полог «Дома» и, как обычно, отправилась в ванную. Хриплый вой уличных гьеналов летел ей вслед.

Весь следующий день она не находила себе места. Ей нужно было открыться Грации и рассказать о том, что она встретила маргота в столь неприглядном виде, и попросить совета; или же попытаться просто найти для себя пути отступления и поставить её перед фактом ухода.

Лишь бы не сделать хуже «Дому».

Только теперь Эйра в полной мере осознала, насколько неприкаянна безмужняя девушка. Грация заботилась о них. Её воспитанницы имели некую — не репутацию, но ценность — и её дом был для них тихой гаванью. Сама по себе одинокая женщина без родственников просто пропала бы, как пропадают люди каждый день в лабиринтах густонаселённых городов.

Идти просто некуда — только буквально на улицу. Эйра была готова, если б знала, что ей найдётся кладбище.

В монастыре их учили так: схаалиты могут странствовать по миру, питаться за счёт милостыни и ночевать, когда тепло, у дорог; а когда холодно — под кровом у неравнодушных людей в обмен на молитву и благословление. Но в Брезе всё было совершенно иначе. Сапог маргота попрал всё священство. И если люди ещё и молились Аану, Богу-Человеку, лишь бы молиться хоть кому-то; то остальные жрецы вообще пропали с улиц. Любой растрёпанный разгалит или схаалит был таким же нищим, как и остальные, без единой привилегии. Его скорее бы убили за пару ношеных ботинок, деревянный фетиш Разгала или козлиный череп — в Брезе было не принято проявлять милость к попрошайкам.

«Может, мне надо уехать в Арракис, ближайшее владение, где царят совсем другие законы», — думала Эйра. — «Не обратно в монастырь же — слишком далеко, он в Гангрии. Но… сколько же денег мне понадобится, чтобы обезопасить себя? Найти кров, пока не отыщу себе кладбище? Ведь никто не пожелает марать съёмные комнаты проституткой».

Пока она томилась своими думами, время шло. Они с девушками завтракали гречневой кашей и запивали её водой. Каждая ждала, пока в стакане растворится зелёный кристалл.

Этот кристалл имел звучное прозвище «прогонка» и по всей Рэйке служил девушкам лёгкого поведения для предотвращения беременности. Его делали из того, что выпаривалось из смеси багульника, зигаденуса и желчецвета. Некоторым и он не помогал, даже если они пили его утром и вечером; но многим подходил. Однако далеко не всякая желала принимать его. Регулярное употребление «прогонки» старило кожу в считанные лунары. Поэтому многие на свой страх и риск избегали её, и Эйра была одной из них.

«Там, где смерть, не может быть новой жизни», — считала она. Ей бояться было нечего; она рожала уже шесть раз, и каждый раз ребёнок появлялся на свет мёртвым. — «Это всё дети от нашего брака с тёмным супругом».

Роды не портили её фигуру и не оставляли растяжек. Она всегда была рада помочь выкормить детей других девушек, но её опасались, считая, что в ней есть либо болезнь, либо некая дурнота, из-за чего она рожает одних мертвецов. И обращались к ней лишь тогда, когда не было иного выбора.

Эйра старалась не вспоминать о своих отпрысках. Хотя у каждого было имя, она доверяла их Схаалу. И запрещала своему сердцу испытывать боль.

«Там вам не страшно и не тягостно, вы не презираемы и не гонимы. Вы чада самого Бога Горя, и он ласков с вами».

По крайней мере здесь, в «Доме культуры», она понесла лишь единожды — и то положение её завершилось ранее половины срока, так что на это обратила внимание лишь маман. Она дала ей после этого семь дней отгула.

Пустая гречка давно уже приелась. Обычно Грация позволяла к ней хотя бы капусту, но не сегодня. Однако куртизанки «Дома», как и всегда, были объединены оптимизмом и скрашивали друг другу невкусный завтрак. Эйра одна добавляла туда варёные кадаврики, которые подруги давно перестали утаскивать у неё, называя их гадостью.

И хорошо они не знали, откуда в действительности эти чёрные маслянистые грибы.

Покончив с трапезой, девушки повторяли ежедневный протокол. Вновь подняться, отправиться одеваться, причесаться, помочь друг другу с завязками и застёжками, нанести на волосы розовое и лавандовое масло…

«Я так долго думала, что у меня должны были появиться морщины на лбу, а я всё ещё не пришла ни к какому решению».

В послеобеденный час, после открытия, Чаркат впустил к ним компанию из трёх человек. Те завели беседу с Задумчивой и Кокетливой. А потом произошло то, чего никто не ожидал. Внутрь попытался попасть какой-то взволнованный мужчина, но Чаркат грубо отпихнул его от входа.

— Пошёл прочь, пустой кошель! У нас не богадельня! — послышался жуткий рык сторожа.

На шум выбежала Грация. Она ускользнула под полог и позволила незнакомцу ступить на порог. Они о чём-то тихо заговорили.

Разумеется, все Эйры, позабыв даже о гостях, подвинулись ближе и навострили уши.

— Да это я, я, я Шад! — молодой человек дышал тяжело, как после бега. — Мирая, то есть… Трепетная, как вы её называете. Она должна была приехать ко мне вчера вечером! Я думал, она задерживается, или решила напоследок провести ночь с кем-нибудь, но…

— Нет-нет, она уехала именно вечером, я отпустила её с миром, — упавшим голосом проговорила Грация. — Где вы договорились встретиться?

— В трактире на перегонной станции, у «Такелажника». Я ждал её у порога в означенный час!

— А проводник? То был точно такой мужчина, посланный вами, в длинном плаще, руки большими пальцами за пояс заткнуты?

— Да-да, совершенно верно! Это мой торговый посредник в Брезе из конторы Мавлюда; я давно его знаю, но теперь и его не могу найти тоже. Его адрес мне неизвестен, мы всегда общались с ним в «Такелажнике»…

— Боже, Боже, добрый Аан, храни бедную девочку! — голос Грации натянулся и приобрёл непритворные истерические нотки.

Сердце всех девушек упало.

Каждая знала, что такое — уйти с неизвестным мужчине в Брезе на ночь глядя. Эйра стиснула зубы и горестно опустила взгляд. Узор дорогого ковра зарябил перед глазами.

«Хоть бы этот проводник просто решил воспользоваться ею. Хоть бы он привёл её в их несчастный трактир, хоть бы не отдал каким-нибудь ублюдкам и не убил…»

Редкой девушке так везло, чтобы из борделя попасть замуж; неужели Трепетной не суждено было наконец зажить счастливо после такой работы!

Эйра закусила губу, хотя привыкла выносить плохие новости стойко. Болтливая вдруг расплакалась и убежала прочь из холла, а Упрямая с большим трудом вернула к себе внимание гостей.

«Мавлюд, под эгидой которого служит этот “проводник”, — это один из известнейших брезарских купцов. Вернее, он был купцом когда-то; теперь это хозяин многих городских складов, покровитель контрабанды и тот, кто зарабатывает большие деньги на выкупах, наркотиках и разного рода услугах. И со всего этого, конечно, отстёгивает марготу».

Грация порекомендовала Шаду нескольких людей, к которым обращалась, когда ей надо было кого-то отыскать. И отпустила его с тяжёлым сердцем. Однако она рассердилась на «дочек» за то, что те подслушали, и шлёпнула каждую веером, велев возвращаться к работе.

Когда стемнело, Эйра твёрдо решила, что сегодня совсем не в состоянии миловаться с мужчинами. Она поднялась на верхний этаж, в обитые розовым бархатом покои Грации, и взмолилась:

— Позвольте мне сейчас пойти и поискать Трепетную, Почтенная! Вы же знаете, я на улицах незаметна, как чёрная тень. Почти каждую ночь я ухожу и возвращаюсь невредимой.

«Схаал бережёт меня, когда я иду на благое дело; хочется верить, что он не оставит меня и тогда, когда я шагну во мрак улиц без лопаты».

Грация сидела, опустив голову, на изящном бархатном кресле с загнутыми ножками. Всё в её комнате было отделано со вкусом, но слегка старомодно — с тяжёлым балдахином и яркой вышивкой на настенных коврах. Всем девушкам нравилась эта богатая, просторная комната с окнами на сравнительно тихий задний двор.

Вот только посреди всех этих красот сама Грация была надломлена и пуста.

— Как ты её найдёшь? — еле слышно пошевелила губами маман. — Будешь лазать по канавам, куда выкидывают убитых?

«Легко!»

— Или заглядывать на нижние этажи притонов, где женщин держат привязанными, а то и бездыханными?

«Это уже нелегко».

— Или станешь допытываться у головорезов разных мастей, не видели ли они прелестную девушку с веснушками, уведённую кем-то из людей Мавлюда, пока тебя саму не утащат?

«Этим следовало бы заняться самому Шаду, раз он мужчина».

Эйра понурилась, но всё же напрягла сцепленные пальцы и сдвинула брови.

— Почтенная, сегодня работа не пойдёт, — сказала она честно. — Я отпугну больше гостей, чем привлеку. Но я знаю этот город. Я привыкла к вонючим переулкам Брезы. Я в них как рыба в воде. Я хочу ходить и искать, чтобы знать, что я сделала всё, что смогла.

«Я возьму свою свечу и попытаюсь хотя бы понять, жива она или мертва».

Но Грация не отвечала ей. Сильная предприимчивая маман неожиданно превратилась в старую не по годам женщину, измученную когда-то «прогонкой», которая бессильно посмотрела на свой сундук.

— Представляешь, я положила заколку, которую она оставила мне на память, к остальным вещам от моих девочек, — прошелестела она. — А там платка Певицы нет. Могла я его куда-то деть? Или…

Эйра положила руку ей на тёплое плечо и легонько сжала.

— Певице он нужнее, Почтенная. Может, она мёрзла. И забрала его.

Тяжёлый взгляд Грации поднялся на неё. Маман хорошо знала, как жестока жизнь. Но жила лишь потому, что, как и всякая, хранила в себе надежду.

— Думаешь, так? — спросила она с неожиданным доверием. Не как у воспитанницы, а как у жрицы.

Эйра едва заметно кивнула.

— Думаю, так. Она уже счастлива и спокойна.

Грация вздохнула и прошептала едва слышно:

— Ничего, может, когда-нибудь… если верно говорят ааниты… если не врут ааниты, Бог-Человек позаботится о нас — тех, кто жив ещё; он не позволит человеку больше существовать, как зверю, и поможет навести порядок в нашем ужасном краю… Они несут радостную весть о том, что скоро закон и справедливость воцарятся во всей Рэйке, надо только дождаться…

После мгновения слабости она взяла себя в руки. Поднялась. И посмотрела на Эйру-Жницу снизу вверх:

— Ладно. Но тебя я никуда не отпущу. Сегодня работаешь.

— Но Почтенная! — взмолилась Эйра.

— Ничего не хочу знать! — она вышла из комнаты, жестом веля ей пойти за собой. В её глазах мелькнуло сожаление. Она словно хотела сказать: «Понимаю, что тебе будет тяжело. Но лучше уж работай и займи свои мысли чужим удовольствием, а не ставь себя под угрозу сразу после того, как такое случилось с Трепетной».

Понурая Эйра побрела за ней следом. Длинный тафтяной подол скользил за нею чёрной змеёй. Они обе сошли по ступеням. Эйра приготовилась напустить на себя непринуждённый вид, ибо слышала мужские голоса в холле.

Но вместо этого они с Грацией наткнулись на взволнованную Любопытную.

— Шница! — выпалила шепелявая девушка. У неё не было двух передних зубов, и потому говорила она, прикрываясь веером из павлиньих перьев. — Там… иди, ответь.

Они с маман посмотрели на полог у входа и увидели одного из мечей Мора. В массивных наплечниках, чешуйчатой броне и драном плаще он стоял, не сводя глаз с девушек «Дома», что вились вокруг прочих гостей.

Эйра замешкалась и в недоумении посмотрела на Грацию. Но та тут же больно пихнула её в поясницу и рявкнула шёпотом:

— Пошла сейчас же!

Эйра спешно оправила подол на бёдрах и вышла к марготскому стражу. Тот сразу поймал её взгляд. У него были жутковатые бездушные глаза исполнителя, в которых не было ничего, кроме цели.

— Чёрная Эйра — в Покой, — бросил он.

Та от неожиданности совсем растерялась. И обернулась вновь — но Грация уже подбежала к ней с вечерним плащом и сапожками. Непослушными руками Эйра стала облачаться. А остальные девушки, не будучи занятыми, таращились на неё с потаённым страхом.

«Это Рияз, один из старых мечей лорда Тарцеваля».

В конце концов, одно дело, когда маргот является сам и с улыбкой выбирает себе спутницу на ночь, но другое — когда присылает Рияза, который, словно обвинительный вердикт, называет кличку девушки.

И всё же Эйра верила, что это будет просто работа.

— М-маргот спрашивал только меня, или, может, он хотел нескольких? — спросила она у воина снизу вверх, пока шнуровала сапожки.

Тот ничего не ответил. Эйра покосилась на Болтливую, словно передавая ей слова «я пыталась», но та почему-то спряталась за колонной.

Эйре ничего не оставалось, кроме как выйти вслед за мечом Мора, завернувшись в тёмно-синий плащ.

О мечах Мора ходили легенды. Если в Брезе любая девушка мечтала стать проституткой, чтобы иметь сравнительно чистую и не слишком опасную работу, то каждый юноша надеялся рано или поздно попасть в мечи Мора. Туда не брали с улицы: всякий должен был заслужить боевой опыт в регулярной армии генерала Шабаки, или в одной из банд вроде Зверобоя, или карателем у сенешаля Шакурха, или вооружённым эскортом товаров Мавлюда, или где-то вне Брезы… и только после этого представлялся шанс податься в мечи Мора.

Сэр Рияз был негласным предводителем этой закрытой гвардии. Он сам решал, когда проводить приём новых бойцов. И зачастую ходил по рынку рабов, выискивая себе подходящих крепких мужчин. Среди кандидатов он выбирал достойнейших путём поединка на мечах, метательном оружии и копьях. Матёрый, весь покрытый шрамами, Рияз знал тысячи тактик; и тысячи изобретал по ходу любого боя. Впечатлить его было непросто.

Но иногда маргот Морай сам зачислял в гвардию. Он приходил на отборочные поединки и лично орудовал мечом. За нанесённую себе царапину он мог в ярости убить кандидата, а мог с одобрительным свистом принять его сразу в Персты Мора — высший эшелон своей мрачной стражи, насчитывавший две дюжины воинов.

При отборе он руководствовался своей слегка нечеловеческой чуйкой, поэтому Персты оказались формированием, не знавшим поражений и не имевших инцидентов неверности — что случалось с любыми солдатами Брезы, поскольку никто не мог обучить беглых каторжников или прирождённых бандитов понятию чести.

Только страх и жесточайшие расправы над дезертирами вкупе с военными успехами маргота удерживали на плаву эту гигантскую структуру разношёрстных разбойников, отъявленных рецидивистов, обычных рядовых и отборных гвардейцев. И подрастало поколение, которое почитало такую службу за честь — а не только лишь за тёплое местечко. Поэтому войско маргота крепло и обрастало ещё большими легендами. А горожанам оставалось лишь со страхом и почтением взирать на его солдат.

Рияз сел на коня. И быстрым шагом отправил его вверх по улице. Эйра последовала за ним, время от времени уворачиваясь от хлёсткого хвоста.

Теперь, в таком виде, она привлекала внимание. Кто-то посвистывал ей вслед, а кто-то, напротив, бросал презрительные взгляды и задевал плечом — в густой толпе брезарских улиц сложно было пройти и ни на кого не натолкнуться. Но никто не смел схватить куртизанку за руку или за край плаща. Все видели, что она идёт за мечом Мора.

Эта дорога была ей знакома. Они миновали площадь Божьей Милости, где толпа терзала уличного проповедника, что явился в этот проклятый город нести слова о любви Бога-Человека Аана к детям своим; прошли под стенами укреплений; и наконец покинули облака пыли, ступив на мощёный двор.

Покой был местом необычным. Богатый трёхэтажный особняк с парой башенок возвышался над хозяйскими постройками, словно аристократ — над сгорбленными крестьянами. Все знали, что там, внутри, есть каменные подвалы и часть этажа, что осталась ещё от замка, разрушенного когда-то Скарой.

У этого дома был тревожный дух — невзирая на его внешний достаток. Конечно, вывешенные для острастки скелеты дезертиров должны были играть главную роль в этом зрелище; но к костям в Брезе все привыкли. Недаром то была Долина Смерти. Скорее, было чувство, что здесь достигает пика всё плохое, что есть в людях; что здесь нет никакой надежды и никакого будущего.

Поэтому убранство двора и дома ощущалось недовершённым, будто отделка была ещё в самом разгаре. Словно те, кто тут обитали, были в гостях и смущались в должной степени разместить свой скарб.

И всё равно здесь было людно. У крыльца вместо фонтана или подъездной дороги толпились мечи Мора, которые на повышенных тонах что-то выясняли друг с другом о плохо поделенных деньгах.

— Эти проповедники, что вдруг попёрли, как грибы после дождя во всей Рэйке в том году, добрались и до нас; и они слишком богаты для жрецов! — рычал один. — Тот, которого мы забили на дороге, имел при себе кошель о трёх золотых, и он не один такой был — им кто-то даёт денег, чтобы они тащились к нам со своими проповедями!

— Чушь собачья! — оправдывался другой. — У него было при себе всего пара медяков!

— Не ври, чёрт возьми! Мы видели, какой кошель ты у него вытащил!

— И Исмирот говорил, что им платит иерархат, я помню!

— А тем, кто идёт в самые тёмные края, вроде наших, платят больше… так что гони долю, чёрт бы тебя побрал! Ни один жрец не пришёл бы в Брезу бесплатно!

«В последнее время очень часто слышно об аанитах», — припомнила Эйра. — «Жрецы Бога-Человека находят отклик в сердцах даже жестоких людей. Они говорят о том, что все мы братья под этим небом, и что Аан милостив к тем, кто справедлив к другим».

Чуть в стороне всхрапывали брошенные осёдланными кони, которые искали травинки в вытоптанных клумбах.

Рияз спешился. Он повёл её вдоль фундамента, из-под которого пробивались сорные цветы. У самых ступеней они миновали столб — к нему был привязан сидячий человек.

Лицо человека было изрезано ударами плети. Мухи облепили его гримасу боли. Увидев Эйру, он неожиданно взмолился:

— Госпожа… прекрасная, добрая госпожа… прошу, скажите им… пусть они пощадят меня… пожалуйста…

— Нечего было канючить, — рявкнул ему один из солдат.

Эйра крепче переплела свои пальцы и отвела взгляд.

«Не смотри», — сказала она себе. — «Ты знаешь, все там будут».

Дюжина мечей Мора, грохоча сапогами, отошла от дверей и раскрыла их для девушки и её проводника.

Она помнила дорогу, но не смела даже догнать молчаливого солдата.

Особняк принадлежал Мораю с самой своей постройки. Его вид многое говорил о нраве владельца. В холле лежали пыльные ковры, на которых бледнели следы кованых сапог и даже копыт. Вдоль стен стояли не вазоны, а стойки с мечами. Весь первый этаж походил на казарму, сквозь которую наверх не проник бы ни один недоброжелатель. Здесь ходили тяжёлые рыцари Мора, лёгкие воины в чешуйчатой броне и незаметные соглядатаи. Из кухонных помещений доносился манящий запах жареного.

У лестницы был привязан горбатый пёс-гьенал ростом человеку по пояс. Светло-серый с полосками на задней части туловища. При виде всякого подходящего он вскакивал и натужно скалил зубы. Но Рияз замахнулся на него, и зверь сел.

На втором этаже было совсем иначе. Тихо, почти безжизненно. Лакированный паркет тускло отсвечивал в свете редких факелов. Ни гобеленов, ни статуй, ни картин. Только сундуки-кассоны с награбленным; ящики; и затянутые паутиной трофеи.

Эта пустота тоже была знакома Эйре. Она знала, что там, дальше, в торцевой части особняка, начинаются покои маргота.

Свет пролился в коридор, и оттуда им навстречу вышла леди Мальтара. Она была одета в штаны и удлинённую куртку. Несимпатичная девушка с застывшим лицом и неухоженными волосами, она шагала быстро и с потаённой злобой смотрела на всё вокруг.

— Берегись, шлюха, — процедила леди, проходя мимо неё. Эйра чуть склонила голову, но она была настолько выше Мальтары, что ей пришлось бы слишком долго присаживаться в реверансе, пожелай она доподлинно выразить своё почтение. — Брат в дурном настроении. Скажешь не то слово — придушит.

Мальтаре было двадцать два года, но она до сих пор казалась юной нетронутой девицей. Может, из-за чуть округлого лица, а может — из-за невысокого роста.

Но это впечатление было обманчиво. Мальтара слыла известной сторонницей Морая. Она следила за всем, что происходило в Брезаре, молчаливо и внимательно. Ей подчинялись некоторые соглядатаи, её дегустаторы пробовали приобретённую пищу, и, по слухам, она была не менее жестока, чем её брат. Она была знатоком ядов и странных искусств, кои называли колдовством или, если сложнее, гипнозом.

— Я буду молчалива, миледи, — без особого трепета ответила Эйра.

«Мы в “Доме” выглядим куда довольнее и ухоженнее, чем леди знатного рода в особняке собственной семьи. Аан, должно быть, послал бедной девушке суровое испытание в этой жизни».

Та ничего не ответила. Но Эйра не стала об этом задумываться. Она собрала волю в кулак и, когда меч Мора приоткрыл перед ней тяжёлую арочную дверь, вошла внутрь.

В гостиной маргота почти ничего не поменялось. Эйра помнила обтянутые бархатом тёмно-синие стены, акантовые узоры из переплетённых листьев, мебель из тёмного орешника и довольно скупые для столь богатого правителя украшения оконных рам или дверных проёмов. Иногда Эйра бывала у местной мелкой знати, и там всякая дверная ручка или всякий ящик комода были испещрены узорами — не в пример тому, что она видела здесь.

Маргот был привержен не красоте, а простору. В других его комнатах стены были завешены коврами-шпалерами с драконьими мотивами, а в гостиной в глаза больше всего бросался стол с кувшином и кубками. И всё.

«Холостяцкая прагматичность», — усмехнулась про себя девушка. Она бросила последний взгляд на проводника, и тот закрыл за ней дверь. Тогда она заблаговременно расстегнула на себе плащ. И, придерживая его руками на плечах, сделала пару робких шагов в сторону опочивальни маргота.

— Я здесь, — прозвучал его голос из-за спины.

Эйра, выдерживая должную своей фигуре грацию, развернулась и подошла к другой комнате — кабинету. На одной половине кабинета темнели деревянные панели с нишами, а на другой — обычные ковры. Сам маргот сидел не за письменным столом, а рядом, но глазами косил на оставленные там карты и письма.

Он был одет в вечерний упленд, длинный, подпоясанный, с висячими от плеч рукавами. И хотя Эйра представляла его в чёрном и рыжем, его геральдических цветах, одежды маргота были нейтрально буро-багровыми. Просматривался лишь драконий узор.

Будучи не из боя, он имел вид более умиротворённый. Его длинные волосы ниспадали по плечам двумя серебристо-палевыми водопадами. Но глаза оставались спрятаны в тени, как и всегда. В красоте своей он таил опасность правителя непримиримого и жёсткого.

«Теперь главное — не думать о Трепетной. Хотя бы полчаса… а потом…»

Эйра сразу же присела в реверансе. И заставила свою дежурную улыбку стать более настоящей.

«…может, я могла бы попросить его помочь, если он будет мной доволен?»

— Ты всегда молчишь? — поинтересовался маргот и откинулся в кресле. Он смерил взглядом её фигуру; складки тёмного платья характерно натягивались на груди и на бёдрах при каждом вдохе или шаге.

«Хотя те, кто о чём-то просят его, заканчивают у столба рядом с крыльцом».

— Не вправе тревожить ваше дурное настроение, маргот, — нейтрально, но с лёгким дружелюбием произнесла Эйра.

Она знала, что нельзя медлить и ждать какого-либо приглашения. Поэтому шагнула ближе и отпустила свой плащ, чтобы тот соскользнул на пол.

— Моё дурное настроение? — скептически переспросил маргот.

Эйра села перед ним на паркет и рукой провела по его колену. Хотя её разум непрерывно работал, чтобы поддерживать разговор, она должна была не забывать, зачем пришла.

— Я ничего не понимаю в делах мужчин, — элегантно вывернулась она. — Но, мне кажется, всякий, кто читает деловые письма на ночь, будет в дурном расположении духа.

«Надо заканчивать эту неловкую беседу», — подумала она и провела рукой по его штанам до их завязки.

Она не могла знать, но на столе лежало письмо от диатрис Вальсаи — старшей сестры Морая, которая была королевой при хвором диатре Гангрии. Из года в год брат и сестра продолжали общаться — поверхностно, формально, но всё же никогда не прерывая этой нити.

Морай коснулся чёрного подбородка девушки своей шершавой рукой. И усмехнулся:

— Схаалитка. Ты же должна стоять на коленях перед своим богом, а не перед тем, что у меня между ног.

«Ну, началось. Удачный момент, чтобы сказать это так, как нас учили».

— Для меня это и есть… — слова застряли в горле, и она поморщилась.

«Я на такое не способна. Видит небо, ни словом, ни мыслью я не предам Схаала».

Маргот усмехнулся. Его пальцы пощекотали её под челюстью.

— Вовремя остановилась. За такую жалкую пошлость не грех было бы вырвать язык.

«Поэтому я предпочитаю молчать», — подумала Эйра хмуро, когда маргот отстранил её и взглядом указал на свою спальню.

4. Дела мужчин

Здесь всё было Эйре сравнительно привычно. Широкая постель с изголовьем в стенной нише, смятые на полу ковры и синие бархатные стены с орнаментом. Проходя мимо окон, маргот распахнул звенящие створки, и внутрь хлынул запах звёздной тисовой ночи.

«Долина Смерти хороша, когда мрак скрывает её пороки, и луна серебрит кроны могильных деревьев».

Эйра заметила и здесь графин с вином, что стоял на комоде. Она задержалась у него и предложила:

— Маргот не желает выпить?

— Перед завтрашним полётом? — фыркнул тот и стянул с себя упленд, который затем кинул на пол. После чего через голову снял подвеску с драконьим зубом — тем самым, что Эйра выкопала для него минувшей ночью. — Мне уже не шестнадцать.

«У любого мужчины есть два состояния — когда он гордится тем, что вечно молод и горяч; и когда в двадцать восемь воображает себя завершающим жизненный путь старым волком».

Она улыбнулась, льстя его остроумию. И подошла ближе. По отрывистому движению его рук она разгадала, что он желает раздеться сам.

«Хитрая рассказывала, что маргот всегда позволял ей разбираться с завязками рубашки и снимать с него одежду; но однажды, когда она попыталась сделать это, очень рассердился. Он вряд ли запоминает нас настолько хорошо, чтобы держать в уме, с кем и что ему нравится».

— Завтра… снова в бой? — деликатно поинтересовалась она и тоже распустила шнуровку сзади своего платья.

Тот коротко кивнул. Но его глубоко посаженные глаза потемнели напряжёнными думами, и Эйра поняла, что это не та тема, которую стоит поднимать.

Свет единственной свечи прыгал по стенам. Лорд разоблачился, оставшись совершенно нагим. Тени залегли под буграми его шрамов: тонкие — под линиями порезов, широкие — под тупыми рытвинами от шипов собственного дракона.

«Если верить слухам, маргот держится за гриву Скары одной рукой. А другой сжимает меч и целится в противников. Это единственный человек от южных берегов до северных гор, кто действительно сражается в воздухе и смеет вмешиваться в драконью дуэль, чего никогда не делали доа до него».

Платье Эйры тоже соскользнуло на пол. Она задержалась в позе бронзовой статуэтки, позволяя марготу изучить взглядом её грудь и длинный живот. Свет свечи был для чёрной Жницы лучшим украшением. Единый оттенок приглушённого золота мерцал на её матовой коже и скользил по густым волосам, выхватывая в её тёмном силуэте выгодные акценты и точки.

Лорд улыбнулся ей — как он это обычно делал, левой стороной рта — и коленом опёрся о край кровати. Эйра тоже присела на постель и придвинулась к нему, коснувшись низа его живота.

Иногда ей было непросто сократить дистанцию с мужчиной. Особенно если она видела в глазах явное презрение. Или чувствовала, что с ней будут жестоки, а ей придётся сглаживать это и надеяться, что Почтенная не ошиблась — и она уйдёт от нанимателя живой.

Однако маргот, хоть и настораживал необходимостью держать себя в руках, с девушками был сравнительно добр. Он не говорил с ними по душам и не держал в уме их имён, но склонности к садизму не имел.

Хотя и Чуткая, и Печальная считали его движения до больного резкими, Эйра не могла согласиться с этим. Для неё было в самый раз.

Поэтому она заставила себя отринуть тревожные мысли и прильнула к шершавому от шрамов телу маргота. Одной рукой она сразу скользнула ему в пах, другой обвила за спину, а губами прижалась к его шее.

«У него необычный запах», — блаженствуя оттого, что он приобнял её за талию, думала Эйра. — «Из всех мужчин этот пахнет тем же, чем и остальные, но вдобавок к этому ещё немного — чем-то чужим, неземным. Огненной смертью. Драконом».

От этой мысли тепло разлилось у неё в животе.

«Нечеловеческое, неестественное, даже отвратительное… домены моего бога».

Она подалась вперёд и прижалась своей наготой к его, от ног до плеч. Он притянул её к себе, держа руку поперёк лопаток, и запрокинул голову, принимая ласки её прохладных губ на шее и умелых пальцев внизу. Эйра увлеклась. Она с напором целовала его, почти кусая, и чувствовала всё больше желания. Она так разошлась, что на какое-то время позабыла, кто перед ней — так ей хотелось просто впиться в его плечо, подобно голодному гьеналу.

За считанные пару минут Морай разгорячился в её руках и сам оттолкнул её на подушки. Эйра смутилась на мгновение, вспомнив, с кем имеет дело.

— Надо же, сколько страсти, — прозвучал над ней его насмешливый голос. Он развернул её к себе спиной; Эйра выгнулась в привычной позе на четвереньках, но маргот вдруг просунул ей под шею ладонь и потянул её наверх. Она послушно поднялась вертикально и упёрлась ягодицами в его бёдра.

«Я и впрямь схожу с ума от этого запаха дракона», — призналась Эйра себе. — «Но он, распалённый, тоже не станет обращать внимание, если я вдруг забудусь».

Эта мысль успокоила её, и она воспользовалась моментом, чтобы губами коснуться его указательного пальца.

— Девушки тоже испытывают страсть, особенно к плечистым рыцарям, — выдохнула она и по его подсказке совсем откинулась назад, лопатками к его груди.

— Мелочно, — фыркнул он ей в ухо. Эйра трепетно вздохнула, когда он проник в неё и стиснул её ягодицу одной рукой.

Она развела колени пошире — для лучшего равновесия. Удовольствие поднималось в груди. Маргот обхватил ладонями её пышную грудь и стал двигаться. Первые звучные вздохи сорвались с её губ.

— Каюсь, — выдохнула она, своими пальцами скользя по его могучим рукам. — Доа, драконьи всадники. Восхищают меня.

Маргот ответил ей невнятным фырканьем и локтем обвил её шею, заставляя её выгнуться ещё сильнее — и откинуть голову ему на плечо.

— Чем? — спросил он. Жаркое дыхание опалило ей ухо, и Эйра поняла, что млеет. В его отрывистых движениях она ловила не боль, а усладу, и стоны рвались из груди сами, не навязанные профессией.

Ответ её был честным, подслащенным обожанием:

— Вы… седлаете саму смерть! — и от этого жар охватил её до самых пальцев ног. Как ей нравилась эта мысль!

Она моргнула, ища в себе силы оставаться в холодном разуме.

«Я начинаю получать слишком много удовольствия от работы», — попрекнула она себя. — «Жрицам не пристало предаваться похоти, но у меня нет выбора… и всё же я не должна позволять себе так вовлекаться».

Но ничего не могла поделать. Движения маргота стали резче, он стиснул её крепче, и его дыхание блаженно согревало ей шею.

— Я и сейчас седлаю саму смерть, — прошипел он и сомкнул зубы на её чёрной коже. Эйра содрогнулась от наслаждения, но в голове чуть прояснилось.

Она поймала дыхание и выпалила:

— Поэтому вы позвали меня? Решили, что я действительно схаалитка?

Он вдруг схватил её рукой между ног и, не отстраняясь, придвинул ближе к своему паху. Жар прилил к низу живота.

— Да, — приглушённо рыкнул он ей в шею. А затем вдруг толкнул её грудью, вынуждая её упасть локтями на подушки; и надавил ей между лопаток, склоняясь над ней, будто хотел удержать её, не дать ей вырваться.

Как, наверное, он делал с пленными девушками.

— Я всегда мечтал трахнуть жрицу, — проговорил он, вжимая её в подушки всё сильнее. — Я хотел поставить её перед собой на колени и оскорбить её бога тем, как она отрекается от него. Вместо завета невинности и сдержанности грязно стонет…

— Ах, — вырвалось у Эйры невольно. Она возмутилась дурному мужскому самолюбию, но была бессильна. Каждый толчок его бёдер выбивал из неё дух. Ей хотелось, действительно, лишь стонать. Пока он, накрутив её волосы на руку, будто драконью гриву, склонялся всё ниже; упирался локтем в её крепкую спину и, заставляя её изгибаться всё сильнее, выбивал из неё вздох за вздохом.

Если она и могла о чём-то думать, всё улетучилось.

Она забыла, отдавалась ли она процессу хоть раз так беззаветно. Она зачастую доверяла своим нанимателям и позволяла им всё, что те хотели; маргота она опасалась, как и любой, чисто по-человечески.

Однако в постели она полагалась на него больше, чем на себя. Это было не свойственно её ремеслу, но она втайне стремилась поручить обоюдное удовольствие марготу — словно хотела, чтобы это была не работа, а занятие любовью.

«Ты не можешь унизить Бога Униженных, что бы ни сделал со мной», — твердила она себе. — «Но твои причуды насчёт Схаала отвратительны и… восхитительны».

Блаженство захлестнуло её с головой, сосредоточилось между ног и в голове. В пальцах закололо. И она, едва дыша, провалилась в омут наслаждения. На верху блаженства тело обессилело и разомлело. Она стала столь податлива, что марготу оставалось лишь доделать своё дело и кончить, а затем облокотиться на неё сверху.

Капли пота с его лба падали ей на спину. Но Эйре было так хорошо, что она забыла даже положенные по учению маман благодарные взгляды и кокетливое хлопанье ресницами: она просто уткнулась ничком в подушку и, ловя ртом воздух, никак не могла перестать улыбаться.

«Я позорная жрица, а проститутка ещё хуже», — думала она, и почему-то смех щекотал ей грудь.

Широкая ладонь маргота прошлась по её влажной спине, обвела ягодицу и добралась до бедра. А затем возвратилась на плечо. Он склонился к ней, и, касаясь губами лопатки, молвил негромко:

— Я считал Почтенную простоватой. Насобирать неумелых девок и красиво одеть их, чтобы продавать втридорога пресыщенной высшей власти… это было наивно с её стороны, когда в городе есть «Синица». Но теперь, перепробовав вас всех, я наконец понял…

Она буквально услышала его усмешку.

— …эта старая профура очень хитра. Ваша сравнительная неумелость — часть этой игры. Одна изображает жертву моих псов, другая — беззаветно влюблённую в меня дурочку, а ты вообще схаалитка… на любой вкус, даже самый искушённый, вот что я могу сказать.

Эйра замерла, пытаясь это осознать. А маргот лёг на неё сверху, придавив её локтями к подушкам.

— И самый шарм в том, что это не игра. Она выбирает вас по судьбам. Это я понимаю, — искусство.

Эйра издала протяжный вздох и отогнала от себя подобные мысли. «Если я сейчас об этом задумаюсь, это уронит мой дух и сильно попортит лорду ночь».

Поэтому она проговорила, измождённая, но ублажённая:

— Маргот хотел унизить меня, но немногим ранее сравнил со своим драконом.

Тот усмехнулся и соскользнул с неё набок. Эйра наконец подняла голову и посмотрела на него из-под густых двурядных ресниц, какие бывали у редких красавиц Цсолтиги.

— Не тебя, — ответил он и поднял безмятежный взгляд к потолку. — Схаала. Ведь всякий жрец отрекается от себя и становится лишь перстом своего бога. Но видишь ли, что: жрецы Аана мало отличаются от безземельной знати. Умытые, грамотные, получающие жалованье. Жрецы Разгала склонны к пьянству, бродяжничеству и мотовству, что тоже заложено в человеческой природе. Но вы, схаалиты… ваше призвание — болезнь и разложение, вы копаетесь в земле, а не в податях, и вам мило не прекрасное, а мерзкое. Поэтому из всех богов Схаал наиболее откровенен. Он, как бог, для того и нужен, чтобы обратить внимание смертных на что-то такое, от чего они привыкли отворачиваться. Поэтому он один мне видится достойным внимания. И ответ его одного был бы мне любопытен, если б он соизволил проявиться, когда его жрица стонала подо мной.

«Я не спешу отрекаться от жречества, говоря ему, что так и не доросла до клятвы в монастыре», — подумала Эйра. — «Потому что я считаю себя перстом Схаала, что бы мне ни приходилось делать».

— Не хочу расстроить ожидания маргота, но Молчаливый Бог не склонен интересоваться подобным, — усмехнулась она.

— Ещё увидим, — оборонил тот и указал ей глазами на графин. — Выпьем. Возьми себе тоже.

Бёдра глухо заныли, возражая против всякого движения. Но Эйра пересилила себя и села на ещё застеленной постели, чтобы после встать и пройтись до комода. Она знала, что маргот услаждается её видом, и потому не спешила.

Когда они оба расположились, прислонившись к подушкам, и пригубили золотистого белого вина, лорд помолчал, глядя прямо перед собой. Эйра тоже находилась во власти неги и привычно помалкивала. Вино ещё сильнее расслабляло мышцы, и ей было хорошо — и не хотелось ничего.

Обычно на этом всё и заканчивалось. Ещё не доходя даже до вина. Она просто раскланивалась, уходила, и один из мечей Мора отводил её обратно в «Дом». Но сейчас лорд не подавал ей никаких знаков.

Он сделал один глоток и, устало моргнув, перевёл на неё взгляд. Едва заметная кривая улыбка украшала его лицо.

— Так расскажи мне, схаалитка, — велел он. — О твоей работе.

— Вы же знаете о моей работе.

— О твоём увлечении, — резко исправил он, не намеренный кокетничать.

Эйра не стала испытывать его терпение и честно поведала:

— Я люблю помогать мертвецам. Закапывать никому не нужные брошенные тела, читать над ними молитвы. Когда Почтенная отпускает меня, я занимаюсь этим по ночам. Но, клянусь, я делаю это в перчатках, и…

Он отмахнулся и перебил:

— Хорошо, так ты единственная схаалитка в Брезе. У тебя на одном городском кладбище должно быть мертвецов невпроворот. Зачем ходила в Лордские Склепы?

«Одно дело — служить Схаалу на кладбищах, но другое дело — говорить с мёртвыми. Это в глазах и людей, и церкви запрещённое колдовство, нарушение их священного покоя в посмертии и чернокнижие. Но мне необязательно врать».

— Меня попросила мать этого ребёнка, — прямо ответила Эйра, не упоминая, что мать была тоже мертва. — Она сказала, что его в тот лес утащили псы. И попросила упокоить его.

— И часто тебя о таком просят?

Она опустила глаза.

— Ну, в общем, прямо или косвенно… получается, что да.

— Косвенно — это как?

Она отпила ещё, чтобы взять маленькую паузу. Но решила, что может себе позволить рассказать:

— Однажды я нашла у дороги убитого молодого человека. С него была снята богатая одежда… — она опустила другие неприглядные подробности того, что произошло с горемычным путником. Голодные до похоти разбойники превратили в пошлость даже его смерть. — …но на рубахе имелся нательный карман. И в нём было два обручальных кольца, и на одном из них выточено имя «Коди». Я забрала их оттуда, закопав тело…

«…конечно, я не сама сумела прочитать это имя — мне помогла Умная. И не сама додумалась полезть к мертвецу в карман — это он сам умолял меня…»

— …и — это заняло у меня много времени, но я нашла в «Такелажнике» кухарку по имени Коди. Она узнала эти кольца и расплакалась, сказав, что ждала своего возлюбленного уже который день, а он так и не явился. Она не знала, сделает он ей предложение или нет, но эти кольца стали доказательством его серьёзных намерений.

— Какая прелесть, — ехидно улыбнулся маргот. — Но она всё равно осталась кухаркой.

— Нет, — Эйра мотнула головой.

— Она стала шлюхой?

— Дайте расскажу.

Он приник к своему кубку, видимо, позабыв, что завтра собирался в полёт. Кажется, чёрной Жнице удалось увлечь его своей историей.

— Она сразу приняла меня за схаалитку. И стала умолять меня провести схаалитскую свадьбу.

— О, — маргот почесал щёку своим перстнем. — Когда женятся с мертвецом? Этот ритуал не признают официальным браком. Но те, кто чтят Схаала, верят в такое.

— Именно. Я не слишком хорошо помнила церемониал, но она так умоляла меня, что я согласилась. Одной ночью трактирщик отпустил её, а Почтенная — меня, и мы вместе отправились на то место. Я откопала тело жениха и отрезала ему голову.

«Хотя в этот момент он выл у меня в ухе, обвиняя меня в оскорблении своей гордости».

— И я провела бракосочетание прямо там. Она поцеловала его и забрала его с собой, собравшись обварить голову и оставить череп своего супруга…

— Феерично.

— …а семья жениха неожиданно прониклась случившимся и забрала Коди к себе. Они оказались набожными людьми и восприняли венчание всерьёз, невзирая на то, что брак был заключён не Ааном, а Схаалом. Теперь Коди живёт в их хозяйстве вниз по тракту, ведущему в Гангрию.

«И, кстати, я могла бы остановиться у неё, если бы собралась в Арракис».

— Смешно, — Морай выпил ещё, теперь его глаза блестели живее обычного. — Мне нравится.

— Нравится, — Эйра тоже улыбнулась. — Хотели бы жениться на мёртвой девушке?

— Нет, не хотел бы. Ещё ни одна девушка не сумела родить от меня, а значит, жениться мне ни к чему. Но сам ритуал мне по душе.

«Тот, кто несёт смерть, не может нести жизнь», — повторила свою привычную мантру Эйра. — «Говорят, лишь одна девушка понесла от маргота — сестра нобеля Шакурха, сенешаля Тарцевалей. Шакурх и по сей день верно служит марготу, а та девушка, Шакара, промучилась в родах десять дней и родила, если верить слухам, существо с толстой огрубелой кожей мертвенного цвета. Морай был в бою и не знал о случившемся; и лекарь забрал тело к себе на изучение. Он провёл ножом по его животу, и на пол хлынула кипящая чёрная кровь».

Того лекаря маргот велел свежевать. Леди Шакара не выжила. Но по сей день, как говорили, Морай был склонен в подпитии поминать своё жуткое дитя, говоря, что это было существо драконьей крови — и оно могло быть живым невзирая на то, как выглядело. И на то, что ни одно существо, кроме самого дракона, не может жить с раскалённой до бурления кровью.

Впрочем, не время было предаваться воспоминаниям о странных слухах.

— Схаал очень добр к людям, — сказала она. — Его ритуалы — доказательство его человеколюбия. Он связывает даже тех, кого разлучила смерть. Стоит только попросить.

Она неожиданно притихла и задумалась.

«Моё время в Покое подходит к концу, а я весело болтаю с марготом вместо того, чтобы попытаться найти Трепетную».

— Ну и с кем тебя разлучила смерть? — заметив перемену в её лице, спросил Морай.

— Ни с кем. Извините.

— Ты можешь сказать.

— Это не смерть… она ещё может быть жива, — неловко ответила Эйра. — Ничего особенного. Не стоит ваших ушей, маргот.

Но тот неожиданно скривил губы в недовольстве:

— Говори, шлюха.

— М-моя подруга, — дрогнув, пояснила Эйра. Они всегда называли друг друга «подругами». — Она ушла вчера вечером. Собиралась выйти замуж, долго копила на приданое. Но не дошла до своего жениха, даже невзирая на то, что он выделил ей сопровождение.

Видя, что маргот выжидательно молчит, Эйра собрала всю свою храбрость в кулак и быстро выпалила:

— Она очень дорога мне и Почтенной. Если бы было можно хоть что-нибудь…

Но он прервал её коротким жестом. Наклоном указательного пальца показал в сторону небольшого кошеля на тумбе. Там было, должно быть, штук пять золотых рьотов.

Эйру словно обожгло холодом.

«Это компенсация за смерть для Почтенной, как обычно».

Он смотрел на неё так выразительно, что Эйра поспешила вылезти из постели и поклониться напоследок.

— Вы очень добры, маргот, — пробормотала она. — Спасибо. Доброй ночи.

Она забрала кошель и, выйдя в гостиную, спешно оделась. Сердце колотилось, словно ища выход из клетки томительной тоски.

«Бедная Трепетная!» — горько думала она. — «Никто не будет тебя искать. Ты не дождалась царства справедливости для людей, которое пророчат жрецы Аана. Эти золотые — всё, что от тебя осталось».

Меч Мора стоял у лестницы, готовый сопроводить её. Вместе они двинулись прочь. Когда они сходили с крыльца, Эйра украдкой посмотрела на столб, где раньше был привязан попрошайка.

У столба белели лишь начисто обглоданные гьеналами кости.

Ночь была темна, и гул неспящего Города Душегубов душил черную куртизанку своим равнодушием и жестокостью. Но, шагая следом за конём, она твердила себе: «Все там будут. Схаал не забудет никого. Даже того, от кого не осталось ничего. Мир — лишь игра, в которой люди жестоки понарошку. Потому что истина лежит за пределами жизни».

И всё равно ей было тяжело об этом думать.

Жестокость бывала разная. Теперь, когда она представила, что Грация продавала не только их тела, но и их судьбы и их души, ей почему-то стало тошно. Она прижимала к груди мешочек и боролась с гнусным желанием убежать с ним куда глаза глядят.

Её останавливало лишь то, что она отдавала себе отчёт: это обычная истерика. Такое с ней бывало, если мужчина унизил её, отлупил по лицу или заставил делать что-то омерзительное. Ей сразу хотелось бросить всё и умчаться к своим могилам.

Но каждый раз она напоминала себе: ходить по делам Схаала — это одно. Присматривать за ней в повседневной жизни Молчаливый Бог не станет. И она превратится в жертву бродячих головорезов или собачьих стай.

«Терпи, Эйра», — говорила она себе. — «И думай. Схаал раз за разом показывает мне, что порочен путь, которым я иду. Нужно что-то менять, нужно на что-то решаться».

Вновь она ступила на порог «Дома», нажала на резную ручку… и спрятала пару золотых рьотов из кошеля к себе в карман.

***

Маргот Морай Тарцеваль той ночью спал недолго. Кровь бурлила в его венах, и ему вновь и вновь вспоминался их вчерашний военный сбор. На нём обсуждались события, которые затрагивали судьбу трёх диатрийских корон, а значит, влияли на судьбу всего Дората — континента, почти полностью покорённого с помощью драконов.

Сколько поколений люди седлали драконов, такого, как теперь, Дорат ещё не видывал.

— Конгломерату быть, — доложился посыльный из разведки, смекалистый парень по имени Кинай. Он был уникален тем, что сделал свою карьеру из «Сокола» — ещё год назад он появлялся в Покое лишь для того, чтобы ублажить Морая и Исмирота, а теперь уже сновал по всему городу и собирал от брезийских атаманов свежайшие сведения. По крайней мере, он всегда мог за них расплатиться благодаря тому, чему научился в «Соколе». — Не далее как вчера, 16 йимена 1036 года от разделения королевств, было подписано соглашение. Диатр Рэйки преклонился перед Иерофантом, как и диатр Гангрии, и диатр Маята. Трое королей согласились — а значит, согласятся и все их вассалы.

«Согласятся, но не сразу», — прикинул Морай. — «Астралинги наверняка упрутся. Кузен Каскар, как и я, внук самого Альтара, и мы в этом королевстве ещё имеем право возражать хоть диатру, хоть Иерофанту. По праву доа».

Кинай продолжал:

— Много лет восстания полыхали по всем королевствам. Погибло множество знати и даже один дракон. Остервеневшая чернь совсем потеряла страх, невзирая на то, как жестока смерть в драконьем огне. Именно Иерофант взял на себя риск управиться с толпой, и он какое-то время успешно успокаивал народы всех трёх королевств, — велеречиво рассказывал Кинай. Это было не лишне: не все собравшиеся вообще интересовались подобной мелочью, как волеизъявление крестьян. — Но его усилия были тщетны. Драконьи лорды не сдерживали огненных хищников, и словами было не заглушить много лет копившуюся ярость народных масс. Чуть не погибнув от рук толпы сам, Иерофант заявил, что узрел глубину бедняцких мук. И отныне наложил запрет лордам владеть драконами — приманивать их к себе и науськивать их в бой с помощью трещоток. Теперь они будет обитать там, где пожелают, и вероятно, они станут выбирать более дикие места. Лётные браки, он, конечно, разорвать не вправе. Но всех приученных к людскому мясу драконов приказал незамедлительно умертвить — будь то драконы с доа или без.

— Они сделали это с двумя диатрийскими драконами, — добавила Мальтара своим натянутым, как расстроенная струна, неприятным голосом.

«Из тринадцати оставшихся в мире драконов теперь живо максимум одиннадцать. И нет ни одной известной кладки — они словно знают, что им нет смысла награждать людей своим потомством. С души, мать его, воротит», — сжимал кулаки Морай.

Кинай говорил дальше.

— Марпринц Каскар, как представитель рода длинноволосых диатров, имеет право поторговаться с Иерофантом и диатром Леонгелем. Главный аргумент Иерофанта Эверетта, конечно, в том, что его могучее Воинство Веры, тысяча отборных мечей и три тысячи добровольцев, будут помогать присягнувшим лордам против народных восстаний — если не словом, то клинком.

— Восстания, — скривился тогда Исмирот Хаур и выдохнул в воздух облако табачного дыма. В Долине Смерти он жил припеваючи; совсем не так, как ему довелось бы, если б его заставили принять постриг и стать одним из упомянутых Воинов Веры за убийство брата. — Каким местом правят все эти дебилы, что у них при живых драконах ещё и восстания бывают?

«Каскар старается властвовать мудро, что в его понимании означает угождать всяким идиотам», — припомнил Морай. — «В его случае помощь Иерофанта поможет подавить не крестьянский мятеж — а мой».

— Не знаю, — цыкнула Мальтара на Исмирота. Хоть она и была его женой, на сборах они всегда располагались по разные стороны стола. — Но вооружённая толпа — могучая сила. Один дракон — лиловый Мелисс из столичного гнездовья — был ими умерщвлён. Затыкан вилами в полусне. И хотя он окатил огнём сотни людей, прежде чем испустил дух, они одолели его.

«Я показал множеству людей, что дракона можно убить не скрытно, а один на один, своим же собственным примером», — с ненавистью думал Морай. Он сидел на своём резном стуле, закинув правую стопу на колено, и хранил молчание. Но от этих разговоров у него начинал подёргиваться глаз. — «Ещё давно, до королевы Лорны Гагнар, лорды-доа плели интриги друг против друга и подсылали к драконам особых убийц, чьё искусство утрачено. Однако то были интриги высшей власти. Безродной грязи никто не давал право подниматься на высших хищников».

Он безмолвно глядел на табачный дым Исмирота и продолжал слушать. Но когда Кинай добавил:

— Конечно, казнить драконов — не кабаргу резать. Среди своих воинов Иерофант Эверетт отобрал особых, что имеют кровь доа в венах и знают, как владеть собственной мыслью. Очевидно, они держат свой разум абсолютно пустым, приближаясь к дракону; и настолько мастеровиты, что огненные звери не могут загодя понять их намерения…

— ЧУМА! — вдруг рявкнул Морай и ударил по столу. Подскочили все фишки на тактической карте.

«Лучше б Кинай этим ртом делал свою шлюшью работу, а не озвучивал столь дурные вести!»

Все замерли, и никто не смел взглянуть в озверевшие глаза маргота.

Так и закончилось это собрание. Морай не вынес ни единого решения. Он ознакомился с прочими посланиями и удалялся к себе. И непрерывно представлял себе, как чахнет, гаснет главная сила Рэйки, Маята и Гангрии — драконы — и чувствовал захлёстывающий его гнев.

Корона поставила своих грязных подданных превыше величественных лётных собратьев. К этому всё шло последние годы; но он, выращенный под боком у Скары, просто не мог понять ни единого объяснения этому. Если бы даже вся Бреза восстала на него, он велел бы Скаре летать и палить по Долине Смерти до тех пор, пока в пепел не обратилась бы последняя старушка и последняя колыбель.

Потому что люди должны были склоняться. Потому что не козёл указывал ирбису, кто кем кормится.

«С каких пор потомки доа должны лизать сапоги крестьянам?» — ворочался Морай. Ни чернокожая куртизанка, ни пара глотков вина не могли успокоить его в должной степени. — «Элементарно. Иерофант Эверетт — не доа. Он дядя диатру Леонгелю — не по крови Моргемоны, а по крови её шлюховатого супруга. Но амбиций ему не занимать. Народные толпы — вот его драконы. Грязные, убогие, тупорылые драконы. Он травит ими дворян, а те, идиоты, после этого каются и подписывают его позорные бумажки… Хитрый ублюдок».

Бреза, останься она единственной супротив Конгломерата, имела соотношение сил примерно один к семи.

«И это ещё не всякая провинция, вроде Альтары, подтвердила солидарность с Иерофантом. Потом это будет… один к десяти. А если диатр Гангрии, как всегда, увернётся и не полностью примет условия, он всё равно слишком хорошо сидит на двух стульях, чтобы меня поддерживать. Вальсая не окажет мне такую услугу; она не имеет влияния на ретивого короля».

Перевернувшись на спину, он раскинул руки и уставился в потолок иронично.

— И что? — фыркнул он тихонько. — Будете забрасывать меня народными толпами? Иерофант же запретил вам науськивать драконов на людей, не правда ли? Вы больше не будете призывать их на бой, и в небе останусь я один. Со Скарой.

При одной мысли о калечном чёрном драконе Мораю делалось теплее. Это был его друг, его союзник, его истинный брат.

«Он спит на своей любимой куче черепов и костей. Люди — его добыча. И моя добыча. Тот, кто посмеет отнимать у него священное право на охоту, покусится и на мою власть».

Ему не давало покоя ощущение, что он чего-то не понимает. Кто мог послать своих драконов на смерть ради людей? Тот, кто ставит людей превыше всего?

«У диатра Леонгеля было три дракона. Дряхлый старик уже давно не притрагивался к своему лётному супругу, багровому Мендебалу. А его сопливый сын, принц-диатрин, уже в возрасте восемнадцати лет, но ещё даже не пытался заключить лётный брак. С таким стариком-отцом вообще странно, кто будет подавать ему пример. Леонгель убил обоих драконов кроме Мендебала. Кажется, я помню, что этому предшествовало… они оба вылетели палить по городским улицам в день святого Энгеля, и сгорели тысячи. Королеву-диатрис закидали камнями. И вместо того, чтобы покарать тех, кто посмел лишить его жены, Леонгель раскаялся перед низкородной швалью. У него, возможно, есть свои причины окромя излишней набожности, но всё равно это сущий бред».

Морай стал загибать пальцы. У диатра остался лишь Мендебал — один палец.

«Однако в его подданстве было ещё четыре дракона. Они прикормлены доахарами на острове Тис, но они бесхозны. Никто не седлает их за невозможностью найти контакт, как обычно. Один уже улетел на восток — в день образования Конгломерата. Ещё один — это тот самый, что был забит чернью, когда прилетел поживиться человечиной в госпиталь города Лонс. Всего выходит…»

Два пальца.

«У Хауров, с которыми кузен Каскар породнился через брак, есть подрастающий красный дракон. Они умеют обращаться с драконами, но никто из них за всю историю так и не решился стать доа. И от этого их выводок дичает — кроме младшего, Рубрала. Он ещё довольно молод, но, видно, готов жить подле людей. Возможно, когда-нибудь его оседлают».

Ещё палец.

«Диатр Гангрии, хитрый жук, и по сей день имеет сразу четырёх драконов. Он когда-то был лётным супругом самого Ксахра. У него есть лишь дочь — моя племянница Ламандра, которую родила Вальсая. Завидная шестилетняя невеста для всякого, кто мечтает приобщиться к драконам; но они весьма нелюдимы и сожрали уже не одного доахара. Впрочем, диатр не будет их за это убивать. За преступления против людей он обещал принимать меры, однако ж ничто не помешает ему скрывать от Иерофанта любые инциденты».

Четыре пальца.

«Диатр Маята лишился своего дракона, Мвеная, буквально накануне подписания. Тот взбесился и улетел, оставив своего бывшего лётного супруга калекой. И правильно сделал. Теперь он на пути на восток — туда, куда улетают все драконы».

Ни одного пальца.

«Сколько ещё? Ах, Наали, дракон кузена Каскара. Это наследство марпринца Альтара, нашего общего деда. А если точнее — его брата-близнеца Альфира. Альфир седлал Хкару; а когда Хкара сжёг его, его доа стал Альтар. Он же и передал Астралингам кладку Хкары, откуда вылупились Наали и Хкаруат. Если так подумать, ведь даже дети самой Моргемоны умирали от гнева лётных супругов… что уж и говорить про тех, кто совсем отдалился от драконьих всадников в своём роду, как мой батенька Минорай. Он умер как идиот».

Два пальца — он неосознанно прибавил туда Скару. Они с Наали не были братьями, но ощущались столь давними врагами, что были неразделимы.

«Получается, осталось десять драконов, живущих при драконьих лордах», — заключил Морай. — «Ещё двое, Мвенай из Маята и Каду с Дорга летают над мангровыми кущами Дората, пока не улетят совсем — в восточные ржавые горы. И последний — Сакраал, вечно спящая в горах легенда. После смерти своей пары, Мордепала, Сакраал, гигантский белый зверь, залёг в своих горах, как и когда-то… и его больше не видели, но нет-нет да и упомянут, что слышали его гулкий рык в скалах».

Сей нехитрый подсчёт оставил его в странном опустошении. Когда он только рос, о драконах говорили всюду. Яркая кровь Моргемоны оставила след в диатрах и диатринах, марлордах и марпринцах, марготах и иных потомках. Они не боялись рисковать и шли к дракону в пасть, ожидая милости или смерти; но потом всё стало чахнуть вновь. Потомки всего двух стай, драконы были не так многочисленны, как во времена расцвета Рэ-ей, а характером были куда более несносны. И разлетались, не желая принимать внимание людей, кто куда. А потом дичали и исчезали из истории — может, засыпали навсегда, а может, улетали на восток.

И знать тоже перестала идти на риск.

«Они готовы всю жизнь влачиться по земле, чем хоть раз подставить свою голову».

Так слабые люди привели в упадок драконьи страны. И тем самым сделали сильнее чернь. Это было унылое, жалкое угасание когда-то великих доа — на вилах у крестьян.

Впрочем, дурные новости из столицы постепенно заместились размышлениями о завтрашнем дне. Мораю предстояла выходка дерзкая даже по его меркам.

«Марпринц Каскар и его зелёный дракон Наали подошли к моему рубежу у Таффеита. Если не дать им бой там, они поднимутся в долину за шесть часов. Принять вызов я всегда успею; однако у меня есть один весьма любопытный шанс переломить ход всей войны. Если мне не соврали, и леди Ланита, сестра Каскара, сейчас отправляется в Хараан… да ещё и по тайной дороге, на которую намекнул наш информатор… я перехвачу её».

Тактика тактикой, но возможность за долгие годы наконец вывести брата на прямую конфронтацию кружила Мораю голову. Короне были не интересны их внутренние разборки, и поэтому их противостояние затянулось, оставляя право победы сильнейшему.

«И этим сильнейшим буду я. Я со Скарой».

Морай вспомнил о Чёрной Эйре и усмехнулся.

«Это и есть твой бог, жрица. Скара означает “смерть” со сциита. Это чёрный бог Брезы, а я его Иерофант. А может и наоборот».

Что его ждало на тайной дороге, ведущей через заставу Трёх Лигнимов, — не знали, впрочем, даже боги. Посадить с собой на дракона полк головорезов он не мог. Может, им предстояло быть вдвоём против сотен копейщиков и арбалетчиков; но Морай не боялся.

Он этим жил.

Так и не поспав, Морай встал ещё до рассвета. Он надел свою лёгкую лётную броню, состоящую из чешуек чёрной дублёной кожи и украшенную крыльями летучих лисиц. И натянул на волосы повязку из шёлка.

Длинные «крылья» брони по бокам ног защищали его от когтей вражеских драконов, а перепонки летучих лисиц покрывали плечи и спину скорее для красоты, чем для практического смысла. Когда-то он также надевал на руки перчатки — до тех пор, пока не шлёпнулся в кучу навоза и соломы под нос к дракону Хкаруату.

«Если б я тогда знал, что держаться за гриву стоит исключительно голыми руками, то моего известного подвига бы не вышло».

Свой легендарный Судьболом он вложил в ножны за спиной — и был готов. Паж распахнул перед ним дверь, и он ступил в полумрак особняка, направляясь вниз.

Пёс у лестницы заскулил и спрятался от него под ступени. Гогот игравших в кости солдат поутих. Лишь сестра Мальтара поднялась ему навстречу.

Она была одета в штаны и мужскую накидку через одно плечо. Чтобы выглядеть, как военный адъютант, ей не хватало только срезать волосы — но она явно во всём повторяла за братом.

— Всё готово, маргот, — поклонилась она. — Посланник Иерофанта на площади. Нобель Шакурх следит. Люди, хворост, поленья — на месте.

— Сейчас глянем, — ответил ей Морай. Он махнул рукой мечам Мора, и те приветственно загудели в ответ. А сам зашагал на выход.

Стоило ему выйти на улицу, как под ногами захрустели свежие кости. Он покосился на столб, куда привязывали живых игрушек для его своры, и фыркнул:

— Напомни псарям, чтоб убирали за собой.

Он мог сказать это хоть в пустоту — Мальтара всё равно бы услышала. Она семенила за ним, как незримая тень.

— Конечно, — сказала она.

Конюшие подали им лошадей. Оба ездили на вороных с рыжей сбруей — их можно было отличить издалека. Скакуны были ещё сонные, а у Морая не было шпор; но он с такой силой стиснул бока своего жеребца, что тот жалобно вздрогнул и с места сорвался в галоп.

Мальтара помчалась за ним.

На рассвете людей было меньше обычного. Но публика и не требовалась. Зритель, по сути, был только один. Посланник от Иерофанта Эверетта, жрец в белых мантиях с раздавленным, как слива, от побоев лицом, он был посажен на площади перед главным триконхом Брезара, связанный по рукам и ногам.

Горожане всё равно вылезали из своих нор, общежитий и публичных домов. Они падали ниц при виде Тарцевалей и украдкой ползли за ними вслед.

У белых стен триконха, храма трёх богов, были выложены целые стога соломы и тисовых ветвей. На площади собралась дюжина мечей Мора и добрая сотня рядовых.

Двустворчатые двери триконха дрожали и дёргались.

— Умоляю! — кричали оттуда на разные голоса. — Мы не поддерживаем решение Эверетта! Мы никогда не посмели бы вставать поперёк пути доа!

Морай натянул поводья и остановил коня рядом со столичным жрецом. Тот в ужасе поднял на него глаза.

— Итак, посланник, — произнёс Морай. — Там, внутри, все аанитские жрецы Брезы. Они и впрямь не виноваты… были. Пока не послушали твою проповедь о том, что люди должны быть дружны против чудовищ. Которую ты зачитал им вместо того, чтобы прибыть сразу к моему двору. О том, что настанет царство справедливости, и Аан не позволит больше драконьим лордам истязать честных людей.

— Маргот, я прошу вас, это какое-то недора… — заговорил посланник. Подле него стоял нобель Шакурх, старый сторонник Морая — смуглый мужчина с остановившимся взглядом и длинной окладистой бородой. Шакурх исполнял все поручения до того, как они были озвучены; поэтому он сразу же пнул жреца в бок, и тот замолк.

Морай довершил:

— И раз уж ты осквернил их умы своими речами, дорога им только одна.

Мальтара подъехала ближе и шепнула:

— Почему не позовёшь на эту казнь Скару, брат?

— Потому что они сами не желают умереть в зубах дракона. Поджигайте!

5. Охота двух драконов

Пламя трещало и ревело, огромным факелом вспыхнув посреди Брезара. Морай оставил сестру проследить за тем, чтобы триконх сгорел дотла, а столичный жрец смотрел на это неотрывно до тех пор, пока не развеется последнее облако дыма.

Остальные привязанные на площади Божьей Милости сделались невольными свидетелями происходящего. Огонь отпугивал псов и ворон, и наказанные, прижимаясь лбами к мостовой при виде Морая, молились, чтобы пламя играло как можно дольше.

Морай притормозил рядом с тремя людьми у крайних столбов. К его неудовольствию, они были ещё живы.

Нобель Куолли доставлял ему неприятности. Бежавший в Маят после публичной расправы над своей дочерью, он стал одним из злейших врагов Морая. Когда-то это был регент, председатель торговых гильдий, что поддерживал его и Мальтару, не осуждал вздорные решения маргота и был терпелив, как святой.

И глядел так выразительно, как будто Морай не понимал, зачем он подлизывается.

«Хотел подсунуть мне дочь, которую сам же в малолетстве испортил, а потом так смертельно обиделся на то, что я не оценил».

Четыре года назад Куолли уехал в Маят, ища там новые связи — или, по слухам, жениха для дочери Халисы, которую доселе упорно предлагал Мораю. Морай воспринял это как оскорбление и измену. С лёгкой руки он отдал Халису на растерзание собственному городу.

Куолли уехал, но его сильные связи в городе и за его пределами остались. Он заслужил влияние среди вооружённых контрабандистов и различных банд; и поэтому так или иначе он пересекался с делами Мавлюда и самого Морая. Куолли намеренно саботировал множество сделок. Приходя обсудить добычу, брезарские контрабандисты нарывались на засаду, умирали и дарили своё золото предприимчивым людям Куолли. Так на несостоявшихся переговорах был убит старший сын Мавлюда: его смуглую голову засунули в ящик и выслали отцу.

Мавлюд рвал и метал. Но люди Куолли хорошо заметали следы.

Дошло до того, что розовый джин, однажды поданный к столу Морая, имел на себе бумажку: «За Халису». Морай велел выпороть в кровь кравчего и наказал Мальтару — и сам взялся отсекать вездесущие руки Куолли. Он объявил расправу над каждым, кто посмел чем-то посодействовать контрабандистам Куолли. Покупка чего-либо из в лавках его сбытчиков тоже считалась содействием.

Трое, привязанные на площади, были из тех, что взяли с рук старинные украшения. Лавочник позже был признан доверенным Куолли и обезглавлен лично марготом, а эти трое за неразборчивость оказались привязаны на площади.

Морая не волновало, как покупатель должен был узнать, кто привёз в город товар.

«Любой, кто отоварился чем-то из-под полы людей Куолли, поддерживает моего врага в моём же городе», — объявил Морай лунаром ранее. С тех пор люди стали бояться городских лавочек ещё больше, а столбы на площади достигли сотни штук.

Морай дёрнул бровью, возвращая себя с небес на землю. Треск пылающего триконха дивной музыкой звучал над ухом. Марготу хотелось, чтобы и нобель оказался в этом огне.

«Он мечтал о внуках голубой крови, но получит только снятую с себя голубую кожу».

Ещё раз смерив взглядом троих, маргот щёлкнул пальцами и подозвал к себе ближайшего гвардейца с алебардой. Затем указательным пальцем рассёк силуэты привязанных поперёк. Тот понял и развернулся к осуждённым, готовый исполнить свою роль палача и кормильца крыс. А сам маргот пришпорил скакуна и помчал по скалистой дороге мимо Лордских Склепов вверх, к пещере Скары.

Жеребец заблаговременно начал всхрапывать и пританцовывать, не желая приближаться к логову чудовища. Но Морай вытащил Судьболом и плашмя ударил его по крупу. Тогда тот рванулся вперёд, будто ужаленный.

От Покоя до обиталища Скары галопом было от силы минут десять. Розовое солнце серебрилось в тисовых иголках, рассветная роса блестела на траве. Вместе с новым днём начиналось новое завоевание.

Душа Морая пела вместе с жаворонками.

Он спрыгнул с коня незадолго до того, как показалась дыра в горе, потому что та пугала скакуна чуть ли не до обмороков. Маргот пнул его напоследок, и тот помчался обратно в Покой — только подковы сверкали.

А сам Морай быстро зашагал к мрачному зеву пещеры.

Когда его отец, Минорай, обосновался в этой долине, он первым делом велел подыскать подходящую пещеру рядом с замком и расширить её для растущего дракона. Этот грот стал наилучшим вариантом. В него не попадал свет, а эхо шагов терялось в покрове из множества людских останков.

Морай шагнул во мрак. Этот спуск он знал наизусть; он прошёл бы здесь хоть с завязанными глазами, обойдя каждую ямку и рытвину. Под сапогами захрустели первые косточки. Из грота пахнуло дымом; и внутри заворочалось, загудело его самое родное существо.

Не скрывая счастливой улыбки, маргот пошёл на звук. Крыло свистнуло над ним. Блеснул в полумраке красно-рыжий глаз. И Морай, ловко балансируя на сплющенных останках и черепах, взобрался выше по куче.

Если б кто увидел его сейчас — не узнал бы. Его лицо сияло несказанным счастьем.

— Скар-р-ра! — воскликнул он. Раскинув руки, он подошёл к драконьей морде и обнял её.

Тот выдохнул горячим воздухом ему в ноги. Клокочущий гул зазвучал где-то глубоко в груди зверя — огромного, как марпринцева карета, но по драконьим меркам сравнительно скромного.

И всё равно это был лучший дракон в мире.

Морай прижался щекой к его горячей чешуе, с нажимом провёл рукой по его широкой переносице, дотянулся до гривы и взъерошил её. Тот помотал головой в ответ и подставил марготу левую сторону своей длинной челюсти.

Тогда Морай с удовольствием почесал его под подбородком. Нижняя челюсть Скары была длиннее и массивнее верхней, как у драконов из рода легендарного Мордепала, и его хватка была очень сильна. Но всё же он был не слишком коренаст и имел довольно длинную шею.

— Мой бедный покусанный Скара, — мурлыкал Морай и безо всякой опаски гладил его по носу, по глазам, по шее, по выставленным вперёд лапам с крючковатыми когтями. — Мой хороший…

Маргот плохо видел в темноте. Но, присмотревшись, отметил, что на его крыльях поверх первой пытается нарасти вторая перепонка. Она появилась у Скары уже после того, как полотно его крыльев навсегда стало дырявым от копий и мечей.

Морай давно уже наблюдал за тем, как она будто взбирается вверх по плечу крыла. Он надеялся, что так Скара сможет перебороть свою досадную для высшего хищника калечность. И станет летать легко, как горный орёл.

— Какое же ты удивительное создание, — восхитился он и вновь прислонился к шее Скары. С каждым касанием к нему он вступал в омут его жара, его эмоций, его неподвластных пониманию человека дум. Таков был лётный брак — бессловесная связь меж человеком и драконом.

Скара отвечал красноречивым урчанием. Морай ощущал его безмятежную лень, от которой тот был склонен к спячке. Но с появлением всадника он начинал предвкушать новую охоту и новую битву. Словно мелкие искры, мысли о грядущем загорались и вспыхивали в сонном мраке его сознания.

— Давай, дружище, — и Морай похлопал его по шее. — Просыпайся. Нас ждут кровь и дым.

Урчание стало звонким рыком. Дракон потряс своей тяжёлой головой, несколько раз моргнул ярким рыжим глазом. И покосился на то, как маргот взбирается на его загривок по передней лапе.

Тот сел в основание его шеи, на место столь привычное, будто специально для него сделанное. Поправил крылья своих поножей, чтобы они легли параллельно драконьим бокам. И крепко упёрся ступнями в тупые шипы, что росли вверху груди Скары.

«Однажды диатрисса Такарна Гиадринг заикнулась о седле», — усмехнулся Морай, припоминая эту историю. — «Царственная дура имела честь быть лётной супругой Лордамина, сына самого Лорда. И решила, что, будучи в положении, она не должна терпеть неровности драконьей чешуи под своей задницей. Может, у неё был и куда более благовидный предлог, но итог один. Такое оскорбление дракон не потерпел даже от своей доа. И растерзал её при попытке снять мерки. Люди будто не понимают, что садятся не на тупоголовую лошадь, а на того, кто равен им — и выше них. Моргемона летала безо всяких сёдел, хотя её Мордепал был шипаст, как ёж, и ничего — родила пятерых».

Он потянулся и прижался грудью к гриве Скары. Тот заворочался, поднимая голову, и всего маргота покачнуло.

Будучи верхом, Морай переставал ощущать себя отдельным существом. Он становился един с лётным супругом в мыслях и чувствах, принимая в себя тягучую лень полусонного дракона и одновременно его разгорающееся любопытство. Сев ровнее, Морай намотал пряди жёсткой чёрной гривы себе на руки. А Скара, раскачивая его влево и вправо, побрёл неровным шагом к зеву пещеры.

«Отлежал себе лапу или снова хромает?» — задумался маргот.

Скара выскользнул из пещеры. Потянулся, как гигантский кот, и показал миру свои острые оскаленные зубы. Все они были у него на месте; драконий зуб, что Морай велел схаалитке выкопать из сокровищ Моргала, принадлежал Мордепалу.

То был легендарный зверь Рыжей Моргемоны и приходился Скаре родителем. Самый поздний из кладки, Скара был меньше и слабее всех, но именно с Мордепалом чаще всего сравнивали его непокорный и непредсказуемый характер.

Зуб Мордепала вылетел во время последней схватки ржавого дракона со его давним недругом, жемчужно-серым Ксахром. Два дракона впились друг в друга — и так и упали в джунгли подле Мелиноя. Этот артефакт маргот Минорай отыскал в бытность столичным рыцарем, и он сохранил его, чтобы подарить своему наследнику Моргалу.

Теперь этот зуб был у законного владельца.

Морай удовлетворённо почесал зверю шею и кривой улыбкой приветствовал кроны тисов, что теперь были вровень с ним. А затем обратил взгляд на юго-запад. Его мысль передалась Скаре, и тот тоже повернул свою угольно-чёрную морду за горы над Брезаром. Он гулко рыкнул себе под нос, раздул грудь широким вдохом. Расправил крылья — огромные, как две ночи — и Морай крепко впился в его гриву.

Дракон присел, оттолкнулся и выпрыгнул в небо. Бешеным первым взмахом он уложил все окрестные деревья. Затем провалился на мгновение вниз — и взмахнул вновь, уверенно набирая высоту. Его нутро разгоралось огнём и силой, и сердце Морая ликовало. Он смотрел вперёд меж его длинных фигурных рогов и видел в полумраке южных небес направление, которого им предстояло держаться — в сторону заставы Трёх Лигнимов.

Брезар промелькнул внизу грязным смрадным муравейником. И сменился тёмно-серебристыми лесами тиса, а после — бурыми скалами. Дырявые крылья Скары несли его не так легко, как других драконов, и усидеть на нём было непросто: он боролся с ветрами и с каждым взмахом бросался вперёд, как маленькая каракка на штормовую волну.

Но ни один доа не знавал иного дракона, кроме своего собственного, а Морай и не хотел знать.

Маргот льнул к его гриве настолько близко, насколько получалось, чтобы та не загораживала ему обзор. И с лёгкостью ловил каждый провал и каждый взлёт. Воздух трепал его повязку на голове, заставлял щуриться; но всякий раз, будучи в небе, Морай не мог перестать улыбаться от невыразимого внутреннего восторга.

Даже если дело его ждало довольно непростое.

«Надо пониже», — подумал он, когда земля резко отдалилась от них — горы превратились в лесистые предгорья. Скара тут же поджал крылья и спикировал к ближайшей реке. Он распахнул перепонки над самой водой; весь поток вспенился и встал дыбом.

Держаться ниже крон корабельных сосен было сложно, но необходимо. Морай чутко следил за поворотами реки: по ней он выбирал дорогу.

«На юго-запад прямо, прямо, пока не пролетим поселение у брода, и тогда вниз по Морскому Тракту. Врангова жёнушка должна быть где-то там, если она действительно покинула Арракис ночью».

Их мысль была едина. Куда смотрел маргот, туда летел и Скара. Стоило ему представить, что им лучше будет взмыть повыше или, напротив, снизиться к самой воде, — дракон делал это, опережая его мысль, будто сам это подумал. Таково было единство разумов в истинном лётном браке.

Рваные перепонки трепетали и свистели на ветру. Морай косил на них глазом, и давняя злость на мать вырастала в душе. Она находила слабый отклик в Скаре и согревала их обоих застарелой пламенной ненавистью.

Странной была судьба Скары. Он был последним из детей Сакраала и Мордепала, кого удалось заполучить человеку. Когда Сакраал уснул вновь, белым снегом украсив горы подле столицы, всякий стал думать — почил он или просто задремал?

Многих доа взволновала судьба оставшейся в пещере Сакраала драконьей кладки. И марпринцы Альтар и Альфир, известные исследователи драконов, отправились в горы, чтобы найти его пещеру. Именно тогда Альтар отыскал пустующую пещеру, где было одно из драконьих гнёзд. Он потрогал все яйца в кладке и нашёл лишь одно, в котором теплилась жизнь: чёрное, как кусок угля.

Он забрал его с собой. Но, сходя с гор, со своим отрядом попал под оползень. Тогда-то Минорай, бывший ещё рыцарем, и спас его от падающих деревьев и комьев земли, успев вытащить его на твёрдую поверхность. Более того, он сберёг и яйцо.

Альтар был очень ему благодарен. И сэр Минорай решился испросить этого дракона себе. «Я знаю, я мелкого рода», — пересказывал он детям их разговор. — «Но, как и с Манаарами, мои предки давным-давно были доа. Кровь Кантагара есть в моих жилах. Я читал Кодекс Доа и мечтаю когда-нибудь оседлать дракона. Раз я спас его, как и вас, можете ли вы даровать мне его?»

Альтар был растерян. Но просьба рыцаря звучала справедливо. Без его помощи ни его, ни нерождённого зверя уже не было бы в живых. «Хорошо», — ответил Альтар. — «Но тогда ты женишься на моей дочери».

Потому что он был рассудителен и не хотел, чтобы дракон покидал пределы его семьи.

Этот брак разрушил мечты Вельвелы, которая готовилась стать невестой диатра Леонгеля и была первой кандидаткой. Но делать было нечего. Альтар держал слово. Став его зятем, Минорай осел в Долине Смерти и на богатое приданое возвёл замок Покой.

Вот только Минорай так и не стал доа. Славное прошлое привело к бесславной смерти.

«То ли судьба пошалила, то ли и впрямь Скара дожидался меня — но не папеньке он предназначался», — ухмылялся маргот.

Скорость драконьего полёта была очень велика. Морай едва не упустил из внимания мелькнувшее внизу поселение. Миг — и они уже пронеслись над соломенными крышами, разогнав колесо водяной мельницы. Внутри Скары засвербила озорная жадность. Но Морай, чуть перенеся вес влево, заставил его принять сторону дороги и ничего не сжечь.

«Рано, побереги силы», — думал он, любовно поглаживая его в спокойные моменты парения.

Он не заметил переполоха внизу и не увидел, как люди, разбегаясь кто куда, загодя бросаются в реку. Он держал в голове только одно. Где-то здесь, меж поворотом и заставой, был тот длинный отрезок нехоженой дороги, куда Морай рассчитал свой прилёт.

И вскоре он засёк цель. Действительно, его благородный брат Вранг решил отослать жену и сына подальше от фронта, где сгущалась гроза. И он наивно полагал, что этот манёвр останется вдали от чужих ушей.

Кто стал бы подозревать придворного шута в Скабиозе в сговоре с другим таким же шутом, только в Брезаре? Дурик был гением не только законотворчества, но и создания поистине ужасающих в своей странности сетей общения. Он многое ведал от придворных скоморохов; и Лопух, служивший при Астралингах, за нескромную сумму согласился сообщать ему о перемещениях семьи марпринца.

Оперативно, как истинный разведчик, Лопух послал Дурику почтовую горлицу с известием об отъезде леди. А тот передал Мораю.

Раньше никто не желал соглашаться на подобные сделки с людьми Беззаколадного, но со временем меняется всё. Морай завоёвывал всё больше авторитета.

И всё же после этого он как никогда ясно осознал, что Дурик делается всё более важным его перстом в Брезе. Это был талантливейший и страннейший человек, и сотрудничество с ним возвышало их обоих.

Сегодня полезность Дурика должна была переломить ход войны.

«Их с Врангом ребёнок, Вранальг, это, по их мнению, законный наследник Тарцевалей и наглая заявка на мой титул. А сама его жена — это его союз с Астралингами. Сегодня он лишится их обоих».

Чёрным вороном Скара выпорхнул над караваном. Вереница двигалась быстро и тихо, но всё же была подкреплена внушительным эскортом. Сотня безупречных рыцарей в голубых и белых плащах сопровождала три походных кареты.

Морай мог зуб дать, что леди Ланита и Вранальг будут в той, что посередине.

«А что если я возьму их живьём?» — осенило его в тот короткий миг, когда он оценивал расстановку сил с высоты полёта. — «Этим я добьюсь всего, чего пожелаю!»

Тогда ему мешал лишь вооружённый отряд из сотни мечей. Но для дракона это была лишь забава. Окинув взглядом стройные ряды, Морай ощутил блаженное предвкушение. Скученная кавалькада — это не утомительная разрозненная засада; это лакомая и лёгкая цель.

Огромная тень пала на конвой. За мгновение никто не успел даже испугаться. Скара раздул грудь и окатил строй латных рыцарей струёй огня.

Ряды всадников полегли, как жжёное сено. Лес разразился криками, каретные кони помчали галопом. За считанные секунды дорога провалилась словно в огненную преисподнюю.

Скара с утробным рёвом пронёсся над процессией и сделал вираж над расположенной вдали заставой, к которой так спешило сопровождение маргасы. Застигнутые врасплох путешественники надеялись укрыться под защитой стенных орудий.

Застава Трёх Лигнимов имела несколько башен, на которых стояли баллисты. Противодраконьи орудия, баллисты-скорпионы, использовались для стрельбы в воздух, а не по стенам; они довольно быстро меняли угол наклона и имели жуткую разрушительную силу даже против драконьей чешуи.

«Нас всегда ждут в Арракисе», — усмехнулся про себя Морай. — «Поставили эти адовы болтомёты даже в такую глушь».

Баллисты Скара знал прекрасно. Дракон с гневным рыком увернулся от снарядов и лапами сорвал одну из баллист с башни, протащил за собой и швырнул механизм на землю. Когда он видел заряженные в боевые машины длинные, как копья, болты, он приходил в бешенство. Его единственный глаз наливался кровью, а грива тряслась от идущего из груди рычания.

Защитники заставы выбегали, вскидывая к плечу арбалеты. Скара не спал: он тут же смёл первый десяток стрелков со стены филигранным взмахом хвоста. А затем набрал высоту и остервенело кинулся на вторую баллисту. И сорвал её с башни ударом могучей лапы.

Морай ненавидел эти болтомёты вместе со Скарой. Ему хотелось рвать и крушить их, кусать натянутые тетивы и ломать болты…

«Его эмоции берут надо мной верх!»

Маргот скрипнул зубами от натуги и потряс головой. Единство дракона и всадника было потрясающе; и всё же всадник не мог всецело отдаться звериному нутру. Морай сделал усилие разумом и переборол Скару: отвлёк его от баллист и завернул обратно к дороге.

«Мы с тобой порезвимся, дружок, но чуть позже. Наша цель там, внизу».

Туча стрел пронзила в воздух. Но они успели ускользнуть. И помчались прямо в лоб конной процессии, стремительно снижаясь к колее.

Скара разогнавшимся в пике тараном влетел в передовых всадников. Он пробил строй латных рыцарей и грудью опрокинул два экипажа. И, не замедляясь, вновь набрал высоту.

За два подлёта сопровождение можно было считать уничтоженным. Мешала лишь близость заставы Трёх Лигнимов.

Морай обернулся вниз через плечо. Все арбалетчики и лучники уже высыпали на стены. В воздухе засвистели болты из баллист, и маргот поморщился, прижимаясь ближе к крепкой шкуре Скары.

Тот сделал петлю в небе и наконец улизнул от укреплений. Он возвращался к раздробленным, рассыпанным остаткам процессии, что пылали на солнце стальными латами.

Эти латы были призваны стать последним пристанищем своих носителей — проклятой сталью.

Ветер взвыл в дырявых перепонках. Дракон налетел вновь и сбил наземь последнюю карету. А затем, круто повернув у дороги, посшибал на тракт добрую дюжину деревьев. Те завалили спасительный путь до заставы и занялись пламенем. Загорелась сама земля.

«Сейчас!»

Они шмыгнули в клубы дыма, прячась от прицелов баллист. Как раз вовремя: силы Скары сдали, и он грузно ухнулся прямо к цветастым каретам. И тут же щёлкнул пастью: ему не терпелось ухватить какую-нибудь из визжащих компаньонок Ланиты.

Дело было за Мораем. Жуткий маргот легко спрыгнул со спины своего чёрного зверя. В облаках пыли и гари, обнажив меч, он побежал к опрокинутым экипажам.

Ему попался упавший с коня рыцарь, что едва успел подняться; Морай чётким ударом снял ему голову. Вокруг мельтешили и другие выжившие — не только солдаты. Но они ему тоже мешали. Одна из компаньонок запуталась под ногами, и Морай отпихнул её грубым ударом сапога.

Рядом гулко клацнули челюсти Скары. Тот вылавливал среди разбегающихся служанок самых лакомых на вид девиц.

«В этом мы похожи», — усмехнулся Морай и ускорился, боясь упустить добычу.

Он ловко вскочил на край завалившегося набок экипажа. Внутри ютилась пара напуганных до полусмерти девушек. Но ни одна из них не была брюнеткой. Чертыхнувшись, маргот перемахнул через крышу; и тут же вступил в бой с двумя рыцарями, что прятались за каретой от драконова взора.

Первого Морай прикончил мгновенно ударом в глаз. Откинув его тело ногой, он без промедления сцепился со вторым. Тот парировал два его тычка. Затем уверенно пошёл в атаку; но маргот змеёй поднырнул под его локоть и левой рукой вонзил кинжал ему в горло.

«Припоминаю, как учил все эти пиратские приёмы», — фыркнул про себя Морай. Он перевёл дух, сморгнул с ресниц чужую кровь, перехватил Судьболом покрепче. И кинулся ко второму экипажу.

Скара, будто его монструозная тень, следовал за ним в отдалении. Он задерживался, чтобы засунуть морду в опрокинутые кареты.

— Где ты, где ты? — будто собаку, подзывал Морай. От дыма щипало в носу. Он налегке пробежал несколько шагов, огляделся; и наконец заприметил свою цель. Несколько рыцарей спасались с дороги под защиту лесной чащи. Собой они укрывали облачённую в платье со шлейфом аристократку.

Каштановые кудри! Это была она.

— Ланита-а! — проорал Морай. Все четверо рыцарей вздрогнули и обернулись, хватаясь за оружие. Сама леди тотчас же припустила наутёк, прочь, в гущу леса.

«Лови её!» — подумал Морай и громко присвистнул. Скара отвлёкся от своей охоты. Он с громким рыком подался вперёд, перемахнул через рыцарей и скрылся в дыму. Морай последовал бы за ним, но ему преградили путь верные гвардейцы Астралингов. Они схлестнулись, скрестив клинки.

Глядя в их ошеломлённые, ожесточённые лица, Морай забавлялся, зная, что они думают.

«Видят во мне демона; если меня не остановить, думают они, весь мир сгорит в огне или что-нибудь в этом духе».

Он ловко парировал сразу два удара, увернулся от третьего и едва не напоролся на четвёртый.

— Чёрт! — только и вырвалось у него, когда меч лихо чиркнул по кожаной броне. К счастью, та от чего-то да защищала.

Кровь взбурлила.

«Ранить? Меня? Многого хотите!» — и с запалом бешеного быка он контратаковал, воткнув меч одному из противников в подмышку. Второго сбил с ног подсечкой, третьему метнул в глаз кинжал, а четвёртый едва не снёс ему голову. В последний миг Морай увернулся — клинок рыцаря лишь сорвал ему наплеч.

«Признаю, одновременно четыре для меня — это уже перебор, если речь о бывалых рыцарях».

Он несколько раз отпрыгнул назад, уворачиваясь. Противник остался один. Но недолго; не успели они закончить поединок, как к нему примчалось на помощь несколько уцелевших товарищей. Их бело-голубые накидки зарябили в дыму. Морай выругался, готовясь вновь принять сложный бой.

Их прервал громкий женский визг.

«Попалась!»

Пара рыцарей обернулись на крик, и он тут же воспользовался этим. Одному рассёк шею, другому выбил меч из руки, и, оббежав их, сам рванулся в сторону воплей.

Воины кинулись за ним. Перегруппировавшиеся, они успели собраться, и теперь их было не меньше двух дюжин. От которых только и оставалось, что делать ноги.

Знакомое урчание донеслось из полумрака крон и дыма. Оно согрело Мораю сердце. Маргот бежал по горящей траве, улыбаясь, и слышал, как его преследуют воины марпринца.

— Стой, поганый Мор! — кричал один.

— У тебя нет чести!

— Душегуб!

— Ублюдок!

Но все ругательства смолкли, когда длинная морда Скары вынырнула из-под сени деревьев. Морай кинулся под его защиту, а тот одним огненным выдохом расплавил рыцарей вместе с бронёй.

В передней лапе угольно-чёрный дракон сжимал леди Тарцеваль. Та едва дышала от страха, как ещё живая мышь в лапах кошки.

— Мой красавец! — со всей душой воскликнул Морай Скаре. Он сунул Судьболом в ножны и быстро склонился к девушке.

Её расшитый платок сполз с волос, глаза закатились, а платье мятного цвета Тарцевалей порвалось на плече. Добыча была взята.

В Морае шевельнулось тёмное возбуждение. Он жадно пробежал глазами по её обнажившейся ключице и трепещущей груди. Сжал двумя пальцами подбородок и склонился к её лицу.

— Ланита, — рявкнул он и потряс её. — Слышишь? Ребёнок где?

Та не отвечала. Она была в полусознании.

— Ланита! — он ударил её по щеке. Но та даже не вздрогнула.

Морай раздосадовано оттолкнул её от себя.

— Зря молчишь, — процедил он. — Я сожгу дотла всю эту дорогу. Если Вранальг где-то тут — это его последние минуты.

Ланита была практически бездыханна.

— Так тому и быть, — бросил Морай. Скара выставил вперёд морщинистую чёрную лапу, и маргот быстро взбежал по ней к нему на холку. Сел в основании гривы. Взялся за жёсткие пропитанные драконьим жиром волосы. И напомнил:

— Держи её крепче. Только не выжми, как тряпку!

Скара издал в ответ переливистый музыкальный рык. Он перехватил Ланиту поудобнее, распахнул крылья и взмыл в небо.

В дыму дышать было тяжело. Они вылетели из серых клубов, чтобы Морай мог глотнуть свежего воздуха над сосновыми кронами. Но затем он, как обещал, возвратил дракона к тракту. И выжег всё: оставшихся солдат, прислугу, компаньонок, лошадей, кареты и все придорожные кусты.

После чего чёрный дракон, тяжело дыша, устремился на восток, к ближайшей крепости под флагом маргота.

Форт Руфаро располагался у подножия брезийских гор. Раньше это была одна из застав Астралингов, но уже два года здесь царила банда Миремба — разбойничьего главаря, чернокожего уроженца пограничья Барракии и Цсолтиги. Скара так устал за несколько часов сегодняшних перелётов, что буквально повалился на двор форта, распугав и гарнизон, и лошадей. Его угольно-чёрная туша, утыканная арбалетными болтами, растеклась по хозяйским постройкам и стенам.

Сам Миремб встретил маргота с блистательной белозубой улыбкой, полной восторга, и потаённым страхом в глазах. Он вышел навстречу, звеня множеством метательных кинжалов на поясе, и склонился в глубоком поклоне вместе со своими командирами.

Большинство были чёрные, как и он. Но Мораю это было только по вкусу. Приёмы пустынных бойцов зачастую давали им преимущество против местных рыцарей, а страх от их беспринципности опережал их кривые мечи.

Он велел сбить с колодца крышу, чтобы Скара мог просунуть туда голову и напиться. Вода ржавела в драконьем нутре, после чего утоляла жажду огненного хищника. Это была странность их природы. Впрочем, именно эта странность помогала им выживать в ржавых горах востока.

Убедившись, что Скара разместился с удобством, Морай перешёл к прочим делам. Сперва он проверил пульс похищенной леди. Та была положена прямо на земляной двор крепости. Сердце билось; Морай удовлетворённо кивнул. Он перекинул свою пленницу через плечо и понёс Ланиту в глубину каменного форта.

Там ей сунули под нос спирт, и она волей-неволей пришла в себя на соломе в окружении множества обвешанных оружием головорезов.

Ланита была красивой женщиной. Нежно-персиковая кожа, мягкие каштановые волосы, выразительные голубые глаза с зеленцой и длинные ресницы. Даже без учёта её расшитого золотом приталенного платья она была весьма хороша…

«…примерно как дорогие шлюхи Брезара», — усмехнулся Морай. Он встал на колено перед дрожащей леди. И огоньки факелов угрожающе сверкнули в его серых очах:

— Ланита, — повторил он голосом, что снился ей в кошмарах. — Отвечай, где твой сын, Вранальг.

Её розовые губы задрожали. Она смотрела в лицо своего похитителя и словно не хотела верить, что это происходит с ней взаправду.

Тогда он протянул к ней руку, пахнущую гарью и дымной драконьей чешуёй, и крепко сжал её челюсть в своих мозолистых пальцах. И проговорил отчётливо:

— От-ве-чай.

Ланита часто заморгала, не смея шевельнуться.

— Я не знаю, — наконец пролепетала она. — Клянусь, я не знаю! Вранг, наверное, решил спрятать его… он не сказал мне!

«Этот Лопух, что докладывался Дурику, вестимо, тугоухий», — скривился Морай. — «Но ничего страшного. Это всё равно прорыв в нашей десятилетней войне».

— Г-где я? — Ланита попыталась вырваться, её тело забила дрожь. — Что вы…?

Рот Морая растянулся в привычной кривой улыбке.

— Теперь ты у меня в гостях, дорогая кузина. И будешь под моим крылом до тех пор, пока мы с Врангом о чём-нибудь не договоримся.

Её лицо побелело, как выступившая из земли кость. Она крепко сжала край своего подола.

«Я переправлю её Пещорным Трактом в Брезар», — решил маргот. — «Но не всё сразу».

Скаре нужно было отдохнуть. Поэтому Морай решил задержаться в Руфаро. Он потребовал известить его о том, как обстоят дела в Таффеите и понял, что вряд ли нападения на перевал стоит ожидать сегодня: судя по последним сведениям, не хватало знамён самых значительных нобелей Астралингов.

Поэтому маргот со спокойной душой послал пару поручений в Брезар и некоторые точки вокруг Долины Смерти — отрядам Зверобоя и карателям Шакурха. Генералу Шабаке, который должен был руководить обороной Таффеита, для надёжности отправил конного гонца. И ввечеру явился к запертой в одной из комнат Ланите.

Сперва он надругался над кузиной. Он не дал ей одеться или уйти, и, когда Миремб и его головорезы стали пить с ним. Ей пришлось остаться сидеть у его ног, страдая от причинённого унижения. До глубокой ночи они услаждались её слезами и портвейном. Миремб не раз спрашивал, нельзя ли ему тоже.

— Говаривают, что все потомки Моргемоны во втором и третьем поколении имеют проблемы с воспроизводством детей, — усмехался наёмник. — Некоторые живут всю жизнь и зачнут разве что одного — в лучшем-то случае. Может, нужна помощь со стороны?

Но Морай непреклонно отвечал:

— Твои руки грязноваты для такой знатной леди.

Он оставался единственной стеной меж обнажённой Ланитой и множеством жадных взглядов. Она едва не расцарапала себя с ног до головы, лишь бы не позволить им видеть себя в подобной непристойности.

Её это пытало сильнее любого насилия. Поэтому в какой-то момент она не выдержала и взмолилась, схватив подол марготской котты:

— Маргот, прошу, оставьте меня, прошу! Я не замышляла ничего против вас, я лишь исполняла долг жены и матери; за что вы таким страшным бесчестием и болью наказываете меня?

Подвыпивший Морай повёл мыском сапога по её плечу и ответил:

— Я глава рода Тарцевалей, а ты, моя невестка и моя двоюродная сестра, подчиняешься мне. Разве не честь для тебя — ублажить меня?

Её глаза раскрылись в ужасе. Куривший рядом Миремб рассмеялся. Но Ланита была до трогательного жалобна. Она обняла сапог Морая, уткнулась лицом в пряжку и стала твердить:

— Я сделаю, что вы захотите, маргот, но только для вас. Прошу, умоляю, не давайте больше этим… этим… этой черни… смотреть на меня.

Морай облокотился щекой на руку, в которой держал кубок, и поглядел на неё с усмешкой. Головорезы сузили круг, пожирая глазами обнажённое тело леди Ланиты. Они знали, что маргота трудно разжалобить; но он понял её мысль куда лучше них.

«В сущности, этим шакалам и правда хватит таращиться на то, что принадлежит мне».

— Ты права, — наконец изрёк он и жестом отогнал вояк. — Парни, беритесь друг за друга. Леди устала от ваших масляных взглядов.

Она расплакалась, обняв его ногу ещё крепче, но он оттолкнул её. И бросил:

— Иди, отоспись. Здесь будет легче, чем в дороге.

— Я велю дать ей кровохлёбки, — услужливо сказал Миремб.

— И придержи подальше своё похотливое зверьё.

После чего отправился спать.

На следующий день он отобрал сопровождение для леди Ланиты и велел увезти её в Брезар. А сам сел на Скару и совершил ещё один недолгий перелёт до городка Астры, ближе к Таффеиту. Там он встретился с посыльным генерала Шабаки и с удивлением узнал, что марпринц Каскар, похоже, не стал выдвигаться к месту сражения — его зелёного дракона Наали не было видно даже с самых высоких наблюдательных пунктов в горах.

«Ну, может, ещё появится», — предположил он. — «Нет нужды мариновать дракона рядом с медленно идущими отрядами. Хотя раньше он предпочитал делать примерно так. Но теперь, вероятно, у него много дел в Арракисе: Рэйка буквально взбесилась, отовсюду повылезали эти жрецы-ааниты, и люди идут за ними против собственных господ».

Было два варианта: либо Каскар узнал о похищении сестры и передумал наступать на Таффеит, либо он уже подписал требования Иерофанта Эверетта и больше не мог выводить дракона на бой с людьми. Ни один из них подтвердить пока не удавалось.

Эту ночь Морай провёл в Астре. А на следующий день долетел до Таффеита. Город в предгорьях был превращён в ершистые укрепления, которые разразились ликующим рёвом при виде тёмного силуэта Скары.

— Мор! Мор! Мор! — скандировали солдаты под чёрными флагами, и горы сотрясались от их голосов.

Генерал Шабака, авантюрист с запада, который не имел беззаконного прошлого, но был покорён подвигами Морая, с самого начала прибыл ко двору с неплохим опытом командования. Теперь же он превратился в маршала Брезы, которому Морай доверял сражения даже тогда, когда сам не собирался в них участвовать.

Статный лысый генерал с пышными усами, держа под мышкой шлем, быстро обрисовал марготу ситуацию.

— Каскар наступает, маргот. И с ними знамёна Хауров.

— Хауров? — вскинул брови Морай. — Семейство Исмирота, где тот умертвил своего братца. Они вряд ли вышли бы всеми полками без поддержки дракона, а их дракон… разве уже подрос?

— Похоже на то.

— Он прибыл?

— Пока нет. Но разведка утверждает, что у переправы видели двух.

— Понятно, — вздохнул Морай и устало вздохнул. А затем спросил:

— Лионай здесь?

Сэр Лионай Шабака, его старый друг и сын генерала Шабаки, был представлен ко двору тогда же, когда и сам генерал прибыл служить Мораю. Лионай был оптимистичным мальчишкой и почитал за честь подносить Мораю его меч, поэтому он в какой-то степени был его оруженосцем.

Однако он был довольно привязчив и уж очень прикипел к марготу. До такой степени, что генерал заподозрил между ними нечто неладное и стал отсылать сына в разные кампании, чтобы тот, во-первых, получил боевой опыт; во-вторых — возмужал; а в-третьих — научился жить без Морая.

Теперь Лионай действительно повзрослел и прекрасно справлялся с ремеслом военного командира, отдавая предпочтение засадным тактикам и стрелковым подразделениям. Приезжая в гости к Мораю, он рассказывал о уже своих собственных оруженосцах и воспитанниках, однако чаще — о подвигах и битвах.

— Здесь, — после некоторой паузы ответил генерал Шабака. — В артиллерийском командовании.

— Зайду поздороваться, — усмехнулся Морай и, игнорируя его тяжёлый взгляд, пошёл по стене.

Таффеит приготовился к обороне. Город, расстелившийся у подножья брезарских гор, уже давно стал ветераном войны Астралингов и Тарцевалей. За годы противостояния было вырыто множество рвов, утыканных кольями, и выставлены десятки оборонительных баллист и требушетов. Жители привычно прятались по домам и подвалам. По улицам грохотали подводы снабжения, подвозящие на стены камни, стрелы, копья и иные боеприпасы.

На горизонте виднелись шатры с голубыми стягами Астралингов и алыми — Хауров. В подзорную трубу Морай и его командиры, включая упомянутого сэра Лионая, изучали содержимое войск. Астралинги славились своими рыцарями; как младший род от самой Моргемоны, они поддерживали чисто королевский подход к военному искусству. Каждый латник являлся с помпой, дорого одетый и закованный в полированную пластинчатую броню.

Разумеется, это не исключало вовлечение ополчения, которое, напротив, было босо, слабо вооружено и совершенно заброшено своими блистательными хозяевами. Скара даже не жёг их с неба, часто принимая их за грязь.

Хауры были более практичны. Они снаряжали меньше рыцарей, но их рядовые солдаты были более организованы. Также Морай разглядел знамя с голубой змеёй на белом фоне.

«Наёмники Конзаны», — подумал он. — «Ныне часть семейства Гиадрингов, они сражаются и в Рэйке за звонкую монету. Деньги не пахнут».

Наёмники были вооружены гибридно, среди них имелись отряды и ближнего, и дальнего боя, и они с лёгкостью менялись между собой, ибо каждый имел при себе и меч, и арбалет.

«Арбалеты опаснее, чем луки. Арбалет вблизи может пробить чешую Скары».

— Их осадные орудия подходят, — заметил сэр Лионай и помог Мораю отыскать подразделение с требушетами.

«Они не торопятся, будто думают, что я так и буду смотреть и передвигать фигуры по доске в ожидании».

— Прекрасно, — сказал Морай и развернулся, собираясь покинуть верх башни. — Я не кавалер, чтоб давать им, как даме, навести марафет. Пускай встречают меня, как есть.

Он задержался глазами на Лионае и махнул ему рукой, подзывая его за собой.

— Но у них множество новых баллист, маргот! — прозвучал им вслед возглас одного из командиров.

Однако Морай и Лионай уже увлеклись разговором, позабыв на пару минут о надвигающейся грозе сражения.

Лионай одевался как рыцарь и именовался сэром, хотя его посвятили при весьма сомнительных обстоятельствах — и всё же более правомерно, чем Морая. Лионай разжился бронёй с позолоченной гравировкой и даже отпустил волосы до плеч — пшеничные, львино-русые, они украшали его довольное лицо. Морай всё никак не мог свыкнуться с тем, что Лионай сравнялся с ним ростом; он даже стал помясистее, не столь поджарый, сколь сам маргот, но зато лоснящийся, как турнирный конь.

— Ещё раз здравствуй, разбойник, — усмехнулся Морай и хлопнул его по плечу. — Отрастил себе патлы, в длинноволосые диатры метишь?

— Маргот, — поклонился Лионай коротко и перехватил его руку. — Вообще-то маменька моего папеньки была из Маанаров, из рода самого ди Леммарта, так что я не так далёк от королевских кровей, как ты думаешь.

Морай хмыкнул, изучая новые шрамы у него на лице. Лионай, по сути, руководил наёмными мечами — подразделениями отца, которые тот выделил ему под управление. Но основной его целью была не звонкая монета, а репутация.

И не всегда она давалась ему легко. О том можно было судить по его сломанному уху.

— Я надеялся, ты будешь здесь, — словно подумав о том же, произнёс Лионай. — Я насилу вернулся из джунглей на берегу Тиванды — нас нанимали Мадреяры, чтобы мы разобрались с людьми Тайпана. Да только не предупредили нас, что там не логово, а целый скрытый в пойме город. Была такая резня, и я уж думал, больше нам не повидаться.

— Какая драма, — усмехнулся Морай. — Я тебя учил. Ты не можешь умереть в бою.

— Ты не поверишь; только этой мыслью я и выжил, — наконец улыбнулся Лионай в ответ и достал из-за пазухи интересную брошь.

Это был янтарь, в котором застыла золотая бабочка-комета: редкая бабочка из мангровых лесов к югу отсюда, у которой крылья внизу заканчивались двумя длинными хвостами.

— Повторял себе то, что ты говорил мне, — пояснил Лионай. — «Если ты учился у меня, в бою ты не сдохнешь». И не сдох, чёрт возьми, даже когда меня взяли в кольцо два десятка головорезов проклятого Пустынного Змея. Я в первый раз взглянул в глаза Схаалу — меня истыкали, как мишень на стрельбище, и до сих пор не знаю, как выкарабкался. Потом понял, что обязан тебе всем за эту фразу. Поэтому вот — трофей.

И он вручил ему брошь.

Морай подкинул её на руке — она была тяжёлая. Кусок янтаря занимал по меньшей мере половину ладони.

— Какова прелесть, — сказал он и вскинул голову, глядя в тёмные глаза Лионая с усмешкой. — Ты знаешь, что трофей — это мечи и щиты, знамёна и артефакты поверженных врагов? Какую наложницу ты убил ради этого «трофея»?

Лионай не обиделся и парировал:

— Я подношу те подарки, что отвечают моему чувству прекрасного, а мечи и щиты у тебя и так есть.

— Ладно, — Морай положил брошь в карман и улыбнулся. — Спасибо.

Неподалёку громыхнула баллиста, которая сошла с опоры, и оба обернулись, чтобы посмотреть, как солдаты с криками заталкивают её на место.

— Битва — наша мать родна, — протянул Лионай задумчиво. — Этот звенящий воздух перед боем — то, для чего мы родились. И всё же такие сражения — то, что вызывает во мне недоумение.

— Из-за чего?

— Из-за драконов, Морай. Огромные звери, короли воздуха, полные противоречий, удивительные существа, что по какой-то причине иногда решают связать свою судьбу с людьми, — он всмотрелся в затянутый облаками горизонт, словно ожидая увидеть там юркого зелёного Наали. — Они имеют вид хладнокровных — чешуйчатые, как ящеры — но их кровь горячее, чем лава в жерле вулкана. У них шесть конечностей с учётом крыльев, а не четыре, как у всех. Они покрыты перепонками — и одновременно гривами, роскошными, как у редких жеребцов. Они с лёгкостью уничтожают города и армии, не ставя людей ни в грош; но с некоторыми заключают союзы, которые превыше всего на свете. И когда они дерутся меж собой ради интересов двух мелких лордов — это то же самое, как когда кто-то подтирается поэмами века Гагнаров.

— «Мелких лордов», — возмутился Морай и уставился на него с вызовом. — Оборзел ты, дорогой мой.

Но Лионай имел до странного лиричное настроение и даже не попытался изобразить извинения. Он продолжал смотреть на Морая глазами ученика, что понял, как владеть мечом, но ещё не понял, для чего проливать им кровь.

Морай положил руку ему на плечо и сказал:

— Драконам безразличны цели войны, — пояснил он. — Они сцепляются ради большего. Каждый — для чего-то своего. Скара обожает добрую драку, подобно Мордепалу; и с куда большим удовольствием пирует телами солдат, а не связанных рабов. Наали — благородная натура, и по своей драконьей морали он желает мстить тем, кто причинил вред его стае, как я. У каждого из драконов есть что-то, что заставляет их гореть внутри — то, зачем они поднимаются в небо. Какие-то из этих целей отзываются нам, людям, и тогда есть шанс на лётный брак. А какие-то — нет, и такие драконы остаются нам непонятны. Но они прекрасно живут и без нас. Это мы, Лионай, меряем свои победы числом поверженных врагов. А они пылают, как огонь, что разгорается ярче, когда его тронет благоприятный ветер. И всё.

Лионай посмотрел на него с недоверием. Но Морай никогда по второму разу не объяснял.

— Я понимаю… — произнёс златокудрый рыцарь и положил ладонь поверх его руки. — …но всё равно я ожидаю массу противоречивых чувств, когда увижу вашу дуэль в небе.

— Любуйся ею, — ответил Морай. — Битва — мать родна не только для нас, но и для Скары. Ты увидишь его в расцвете сил — счастливым; чего ещё хотеть?

Маргот отстранился, раскочегарив себя собственными речами. Он хотел в бой. Лионай воскликнул ему напоследок:

— Командиры правы, берегись их баллист! Мы насчитали сорок болтомётов разных модификаций!

«Знаю», — подумал Морай и присвистнул. Скара, что ожидал его прямо под стеной, отвлёкся от пожирания заплутавшего адъютанта и поднял голову. — «Но мы не загнанная в овраг кабарга, чтобы нас можно было так просто подстрелить».

6. Низкое небо битвы

Ещё на полпути по лестнице Морай ощутил передавшееся ему жгучее нетерпение Скары, зудящее в пальцах. Он заулыбался и взбежал вверх по подставленной лапе дракона. Уселся в основании его гривы — и вновь почувствовал себя живым.

Чешуйчатая махина зарокотала под ним. От этого низкого звука ноги дребезжали по обоим бокам его холки. Скара покачивался, перешагивая через бочки с порохом, и сопел.

Небо ждало их.

— Ну, пора бы смутить наших безупречных врагов, — тепло улыбнулся Морай и погладил Скару по шее. Это прозвучало так нежно, что дракон даже не понял, что это призыв вверх. Но маргот прикрыл глаза, сосредоточился и представил себя высоко над вражескими порядками.

Скара тут же отозвался. Сделав хриплый вздох, он распахнул крылья. Пружиной вскочил на стену. И с неё сорвался, будто снаряд с тетивы, прямо вверх. От крыльев его разлетелись в стороны зазевавшиеся стрелки, и вода во рву реки Слезливой расплескалась по укреплениям.

Воздух взревел в ушах. Морая вдавило спиной в ребро шипов Скары у того на загривке. Маргот намотал руки на гриву и привычным усилием мышц удержался в прямом положении. Он вытягивался вперёд вдоль драконьей шеи, словно всадник на скаковой лошади, и прижимался прямо к гребню гривы, чтобы не бороться с могучим потоком воздуха.

Протяжный лосиный клич исторгся из груди Скары. Дракон знал пестроту военных шатров, вожделел блеск брони и обожал мельтешащих внизу людей. В нём закипало хищное счастье — и оно охватывало и седока.

В общей сложности около двух тысяч солдат оказалось выведено в бой. Внизу мелькали разноцветные плащи, трепались на ветру гербовые стяги, суетились собранные по тревоге подразделения. Скара вороном сделал вираж над пятнистой поляной атакующих; и они с Мораем разглядели драконов.

Наали, как всегда, терпеливо ожидал своего лётного супруга у лазурно-золотого шатра марпринца. Отсюда он казался зелёного цвета кошкой, что тут же взъерошила загривок при виде врага в небе.

Однако подле него был и второй дракон. Морай с любопытством всмотрелся в него: это был крепкий шипастый экземпляр, багряно-красный, с красивой блестящей гривой и зоркими глазами. Он был на вид очень молод. Ни одной дырки на перепонках, любопытные глаза и эмоциональное курлыканье отличали его от видавшего виды, сосредоточенного Наали.

«Какой красавец», — подумал Морай с нежностью. — «Он гораздо крепче Наали, и его чешуя наверняка может выдержать стрельбу из любых луков. Рубрал — дитя Лордамина, гиадрингского дракона, и он другой породы, но с Наали явно довольно близок. Тот не отстраняет его хвостом».

Секунды, потраченные на это любование, утекали, как песок в часах.

— Огонь! — разлетелось по уже собранным подразделениям. Морай спохватился и склонился вбок и вниз, потянулся к земле и пахотным землям в сторонке — и Скара вместе с ним ушёл в крутой вираж.

Залп стрел просвистел мимо.

Ветер прижимал маргота к драконьей шее и давил на голову, как рука суровой няньки. Но Морай держался умело. Перенеся вес на другую ногу, он завернул Скару вольтом. Ловким финтом они выпорхнули прямо к стрелковым порядкам.

Пламенный выдох Скары скосил их. Легко, как пшеницу косой. Люди превращались в пепел мгновенно, вместе с кольчугами и мечами, и страшная сила огня оставляла от них дымящую пустоту.

Уничтожив целый стрелковый отряд, Скара удовлетворённо загудел и взмыл в небо вновь. Новые залпы стрел преследовали его, но он был быстрее.

У Морая защекотало сердце. Разгорелись ладони. Ему хотелось нанести как можно больше ущерба перед тем, как начнётся битва. Он вновь развернул Скару и пронёсся над орудийными расчётами. Струя алого пламени прочертила под ними ровную линию. Лопались механизмы баллист, грохотали, разрушаясь, требушеты — за один пролёт разлетелся по меньшей мере десяток орудий. Хотя марпринц предусмотрительно держал их в разных местах, Морай умело лавировал меж наёмниками Конзаны и, избегая арбалетов, налетал вновь.

Увидев поблизости поле, он пронёсся над ним и поджёг его. Густой дым послужил хорошей завесой. Скару тянуло на орудия, но Морая волновал шатёр марпринца. Лазурная ткань манила его взгляд; там, внутри, Каскар наверняка облачался в лётную броню, и уничтожить его ничего не стоило.

Но как только Скара приблизился, с криком в небо взмыл Наали. Яростный, как мать, защищавшая своё гнездо, зелёный змей взвился и оскалом отпугнул Скару. Тот крутым виражом ушёл вбок и прожёг правую часть фронта рыцарей и пикинёров; Морай оглянулся, чтобы оценить обстановку, и понял, что багровый Рубрал тоже поднялся в небо.

До ушей долетел звук трещоток. Такими пользовались, чтобы злить приведённых на бой драконов.

«Слабаки», — подумал Морай. — «Ни один доа не отдаёт команд подобным убогим способом. Настоящий доа всегда в небе со своим лётным супругом, а не с земли теребит свои флейты и трещотки».

Можно было уходить, но им обоим было мало. Поэтому Морай напрягся, и Скара подобрался, как и он. Вместе они стрелой влетели обратно в клубы дыма. Огненный дождь окатил строевые порядки, взорвал боеприпасы, разнёс коновязи и унёс сотни жизней. Наали преследовал их, но лишь для того, чтобы прогнать от марпринца; в основном он оправдывал прозвище Изумрудного Хранителя и не впадал в слепую ярость, догоняя их.

Тем не менее, наткнуться на него в дыму было бы опасно для меньшего по размеру Скары. Но Скара и Морай бросали себя в битву без остатка. Они дразнили зелёного дракона, проносясь прямо под его хвостом, и умело вылавливали среди отрядов те, что представляли для них лакомую цель: стрелков и осадные орудия.

Так танцевал в небе Скара, Смерть из Брезы. Вместе со своим легендарным и ужасным наездником он услаждался треском пламени и криками разбитых порядков. Один над множеством врагов, он не страшился ничего.

Однако время уходило быстро, как роса с рассветом. Наали скрылся, очевидно, призванный Каскаром. Силы дырявых чёрных крыльев тоже иссякли. Они полетели обратно в Таффеит, оставляя после себя объятый хаосом полевой лагерь противника.

Скара устало снизился к таффеитской площади и просунул голову в колодец, чтобы напиться. А Морай соскочил с него, потирая руки и пылая восторгом.

Его вылеты во вражеский тыл даже доа называли безумными. Но он был неотрывно соединён сознанием со Скарой. Он сливался с ним воедино и всегда знал, как человек, когда им грозит опасность от орудий; и как зверь — как следует улизнуть от чужих взглядов или когтей. Вместе они были непобедимы и великолепны.

Адъютанты подбежали к марготу, и он распорядился:

— Добавьте им конными стрелками! Пусть вся группа Хвоста выйдет за ворота на пару пробегов.

— Генерал Шабака уже выслал их, маргот.

— Что за прелесть этот Шабака! Тогда вина мне, — велел Морай и прижался боком к лапе Скары. Та дрожала от натуги. Но чешуя горела огнём, будто раскалённый вертел.

В бою они жили, маргот и его дракон, и лишь это давало им счастье.

По прикидкам командиров, у них было несколько часов. И за это время Морай успел ополоснуться в ванной своей таффеитской резиденции, принял немного горячительного и вновь возвратился в штаб, а оттуда — на стены. Он едва не пританцовывал на ходу.

Всё складывалось очень удачно. Он был полон сил и не боялся грядущего сражения. И даже его чёрствое сердце нет-нет да и услаждалось, когда, проходя меж солдат, он видел их восторг и слышал:

— Мор! Мор! Мор!

Он ещё при жизни стал легендой, хотя и не мог представить, насколько.

Когда пехота марпринца подошла к городу, лестницы накинулись на стены и началась перестрелка орудий, Морай, ударив по рукам с командованием, вновь поднялся со Скарой в воздух. Он намеревался снова сделать несколько пролётов над вражеским авангардом, чтобы покосить ряды наступающих драконьим огнём.

Однако он столкнулся в небе не только с Наали, но и с молодым Рубралом.

«Участие чужого дракона должно было дорого стоить Каскару», — снисходительно думал маргот. — «Невзирая на то, что помощь в воздухе была частью его брачного договора, Хауры отказывались выводить Рубрала до последнего, пока Каскар не предложил им деньгами. Я не сомневаюсь, что моя шутовская разведка добыла верные сведения — это очень похоже на жадных Хауров».

Предгорья гремели залпами орудий и криками бойцов. Знамёна полоскались на ветру. Силы были неравны, но осаждать город, давний рубеж их фронтов, было куда труднее, чем защищать; и поэтому битва ожидала быть долгой.

Взгляды и бойцов, и спрятавшихся по домам мирных жителей устремлялись в небо. Там сошлись в смертельном вальсе Скара, Наали и красный дракон Рубрал.

Знакомый рёв ветра в ушах взбодрил Морая. Он крепко намотал гриву Скары на левую руку и выхватил из ножен Судьболом. Драконы столкнулись, схлестнулись, взвились; попытались попасть друг по другу когтями или шипами хвостов. И разлетелись. Скара был меньше Наали, но резвее.

Впрочем, Морай знал, что эта резвость крайне недолговечна. Его летучий товарищ быстро выдыхался, и нужно было, как всегда, добиться перевеса в свою пользу как можно быстрее. Особенно с учётом утреннего вылета.

Влажный ветер взъерошивал драконьи гривы. Сделав несколько пролётов друг мимо друга, как всегда перед дуэлью, Скара и Наали наконец понеслись друг на друга, ощерив зубы и когти.

На подлёте Морай без труда разглядел Каскара в желтоватой гриве Наали. Куртуазный рыцарь, двоюродный племянник коронованного диатра, Каскар с каштановыми волнистыми волосами и зоркими орлиными глазами был не совсем типичного вида, но красавцем — и зазнайкой, которому Мораю с детства хотелось разукрасить лицо.

«Тогда, перед твоим отцом, я в семь лет убил его оруженосца — но я сделал это, чтобы показать тебе, что бывает с теми, кто называет меня шавкой младшей линии».

Марпринц хорошо ладил со своим драконом. Однако в небе он был не бойцом, а, как и все доа, лишь направляющим. Он не брал с собой оружие и постоянно прижимался к пропитанным драконьим жиром волосам, чтобы уцелеть в огненном залпе от Скары.

— Трус! — крикнул ему Морай, когда они на огромной скорости промчались мимо друг друга.

Только дурак полагал, что наездник бесполезен в драконьей дуэли. Морай пережил их столько, что уже и сам имел немало мыслей насчёт тактики. Это в Кодексе Доа писали, что драконий всадник должен льнуть к гриве покрепче, чтобы не пострадать, и довериться своему зверю.

Морай разделял со Скарой каждый бой. Его было не сдуть безумной силой воздушных потоков. Он держал голову приподнятой и смотрел, что можно сделать, даже когда режущий ветер выжимал слёзы из глаз.

Реакция требовалась, как на охоте. По цветам и мелькнувшим мордам нужно было со скоростью молнии понимать, кто где находится.

И действовать.

Сойдясь с Наали и Рубралом, Морай велел Скаре взмыть вверх, а потом спикировать вниз, догоняя Наали со спины. Под собственным весом Скара разогнался, как падающий с неба коршун. Ветер едва не вырвал меч из рук. Это был рисковый приём, но Морай не собирался затягивать поединок.

Зелёная спина Наали стремительно приближалась. Скара оскалил зубы, выставил вперёд лапы и камнем пал на него с высоты. Но в последний миг Наали лихо увернулся. И полетел боком, прикрывая собой марпринца. Однако он потерял равновесие и чуть не проехался по земле. Его крыло с грохотом сшибло несколько орудий со стен; из груди исторгся возмущённый клич; но он мастерски вывернулся и ускользнул ближе к таффеитской ратуше, издавая тревожный стрёкот.

«Изумрудный Хранитель потрясающе благороден», — выдохнув, думал Морай. — «Он бережёт всадника пуще себя. Каскар дурак и не стоит его».

Маргот ускользнул в вираже, пронёсся над ревущей линией осады и вновь склонился к шее Скары ниже, побуждая его развить как можно большую скорость.

Морай наседал. Ускользая от неопытного Рубрала, он гнал Наали над городом, и башни мелькали под драконьими лапами, как дорожные камни.

«Кузен долгие годы избегал зубов Скары. Но это не может длиться вечно».

Скара догонял Наали и хлопал пастью. Укус, другой — он хватал зелёного за хвост и лапы, целясь ему в спину. Рубрал не помогал своему союзнику; по молодости он вообще не понимал, что они делают, поэтому Скара просто ударял его хвостом, и тот отлетал в сторону. Дырявые крылья взвизгивали на ветру. Чёрный дракон вновь и вновь, подчиняясь порывам своего доа, взмывал выше в небо, или, напротив, проносился прямо по городским крышам, чтобы неожиданным виражом сбить врага с толку.

Наали был силён, но словно скован, потерян. Подавленность Каскара из-за похищения Ланиты словно отражалась и на нём. Иногда он разгорался яростью, и тогда Скара улепётывал от него, как ласточка от сокола. Но потом будто уставал, отступая выше к горам, в Брезу, и зубы Скары постоянно схлопывались в волоске от его хвоста.

Наконец Морай подгадал момент и умудрился подсечь Наали. Скара мощно ударил противника плечом, крылья сплелись беспорядочным хлопаньем, и Морай, выпрямившись на бешеном ветру, вложил всю силу в один яркий, могучий, сокрушительный удар. Многолетний опыт не дал ему промахнуться. Даже в тянущих потоках ветра, на огромной скорости и в шаткой стойке на драконьем загривке.

Он попал точно в цель: рассёк плечо дракона и ногу Каскара.

— Н-на! — выкрикнул он торжествующе. Кровь брызнула его лицо. Это произошло так быстро, что он успел лишь услышать крик боли марпринца — и тут же их разделило потоком ветра.

Морай приподнялся выше и торжествующе взвыл. А затем обернулся, ища глазами своего соперника.

И тут его окатило огнём.

Маргот едва успел съёжиться и зажмуриться. Скара изумлённо рыкнул. Длинная пропитанная жиром грива защитила Морая от пламени. Но спустя мгновение на загривок чёрного дракона обрушились когти молодого Рубрала.

Стоило пролиться крови — тот понял, что это не игра, а угроза его товарищу Наали. Поэтому вся его выносливость и сила обратилась против потрёпанного Скары. Он напал сверху, и Скара вывернулся, спасая Морая от его зубов.

Озверелый дракон наседал. Он был быстрее, и приходилось отбиваться.

Ловким укусом Скара поймал когтистую лапу Рубрала. Но не успел сломать её: красный дракон на лету впился ему в нос, и кипящая чёрная кровь обоих оросила маргота солёным дождём.

— Скотина, — прошипел маргот и смахнул с лица жгучие капли. Боль Скары отдавалась в нём троекратно.

И превращалась в чистую злобу.

Мимо промелькнула лапа Рубрала — он ударил её мечом. Но клинок звонко отлетел от твёрдой чешуи. Подобная царапина лишь раззадорила молодого дракона. И он погнал Скару выше в горы, над реликтовыми тисовыми лесами и можжевеловыми рощами.

Битва за Таффеит позабылась. Морай впадал в панику: отмахаться от красного дракона не вышло так, как он рассчитывал. Рубрал был в бешенстве. Он раз за разом окатывал Скару огнём, заставляя того теряться — и атаковал с неожиданных сторон. Лишь многолетние шипы на лапах и спине Скары уберегали его от всей силы злобных укусов.

Поливать друг друга пламенем для драконов было больше забавой или способом дезориентации — навредить так друг другу они практически не могли. Если только между ними не было большой разницы в возрасте и размерах.

Поэтому драконьи дуэли задействовали точные когти и острые частоколы зубов. Они были способны оставлять ужасные раны; а Морай не мог позволить Скаре получить ещё больше дыр в перепонках.

Как он жалел, что сам не был драконом! Что не мог рвануться в небо и ударом когтей по морде отогнать багрового хищника!

Маргот вертелся и так, и эдак. Он ловил каждое мгновение, когда Рубрал оказывался рядом, и пытался рассечь его лапу или ткнуть ему клинком в нос. Приходилось вытягиваться всё дальше, но это не волновало Морая. Страх высоты был ему чужд.

— Лети прочь! Пошёл к чёрту! — кричал маргот, взмахивая Судьболомом то налево, то направо. — Пристал, как муха в конце лета!

«Мы же одолели Наали! Он наверняка вернётся в полевой лагерь, поняв, что его всадник очень плох. Мы, чёрт возьми, победили в небе, и тут это!»

Скара уворачивался всё медленнее. Он уже не мог кусаться в ответ и тяжело дышал. Он увиливал, как мог; но усталость неумолимо тянула его вниз, к самым кронам. На него накатывало бессилие — и удары когтей Рубрала всё чаще достигали цели.

— Скара, лети, Скара! — умолял Морай, но у того уже не было сил сучить крыльями. Он планировал над лесом, вздрагивая от тычков Рубрала.

«Молодой дракон, может, убивать не станет», — быстро соображал Морай. — «Он ещё наверняка не знает, что такие драки могут быть насмерть».

Но пронзительный свист воздуха в алых крыльях говорил обратное. Рубрал сделал очередной вираж и помчался на них тараном в бок. Его крупная крепкая туша, множество перепонок и сильные мышцы делали его жутким бойцом даже в юном возрасте. Он скалил зубы и метил Скаре в шею.

Морай подскочил и рявкнул:

— Скара! — тот успел чуть отклонить голову, и клыки красного дракона вгрызлись в гриву.

Морай остолбенело уставился на то, как поганый зверь душит его товарища. Его кровь вспыхнула жидким огнём.

— А ну иди сюда! — взревел он и прямо на лету приподнялся.

Разум покинул его, оставив лишь гнев и страх за Скару. Поэтому он, ухватившись за гриву повыше, рванулся вперёд и вонзил меч в десну Рубрала.

Тот дёрнулся с оглушительным визгом; Скара моментально вывернулся из его хватки. И круто рванулся вбок.

Это оказалось неожиданностью. Лихой манёвр сбил Морая с ног, и в спешке схваченная грива выскочила из пальцев. Маргот поскользнулся, царапнул рукой чёрную чешую — и слетел с шеи своего лётного супруга прямо в тисовый лес.

***

Эйра, будучи второй день в гостях у Изингомов, владельцев козьей фермы у Ядвинного Тракта, пыталась хоть чем-то быть полезной. Но Коди, юркая бывшая кухарка и невестка главы семейства, постоянно отстраняла её и от кухонной утвари, и от метлы.

— Ты великая жрица Схаала, — твердила Коди. Большеглазая и пышногрудая, жена мёртвого мужа, она носила не траур, а обычный крузелер замужней женщины — чепец со множеством мелких складок.

После службы на кухне «Такелажника» Коди не боялась любой работы. Она в лицо смеялась тем, кто называл сельское хозяйство непомерным трудом, и говаривала: «Это вы ещё не пытались наготовить жрачку на сотни мужиков и увернуться от рук каждого из них, ходя мимо с бочонком пива или бараньей ногой».

Она постоянно сновала по дому, успевая и сор вынести, и кота погладить, и обед приготовить. Свёкр и свекровь, хоть и носили траур по погибшему сыну, не могли нарадоваться на Коди.

И потому за каждой трапезой говорили Эйре:

— Оставайся у нас столько, сколько хочешь, дорогая.

— Я думаю, мне надо в Арракис, — смущалась бывшая куртизанка.

— Нет-нет, не спеши. Воины Аана принесут в Рэйку долгожданный покой для простых людей, но сопротивление драконьих лордов велико, и прольётся немало крови. А у нас тихая гавань, — говаривал седой фермер Изингом. — Посмотри на наши дрожащие морщинистые руки, схаалитка. Если б не твоё усердие в служении твоему богу, давно бы мы передали хозяйство племяннику, и жили б в собственном доме в углу, как гости. Но ты привела к нам Коди — и теперь мы можем спокойно дожить свою старость.

«Только трудолюбие Коди — её заслуга, а не моя», — думала Эйра и смущённо жевала козий сыр.

— Паладины Аана, конечно, воины в белом, — сказала она осторожно. — Но, если они будут тут, бояться их надлежит не менее обычных солдат.

— У нас столько раз квартировались бандиты Зверобоя, что нам ничего не страшно, — отмахнулся её пожилой собеседник.

— Конец им всем скоро, конец, — с воодушевлением поддерживала его супруга.

— Верно, дорогая. Сами себя изжили уже, — бормотал старик. — Детей у них больше не рождается. Почти. Ну, маргот, конечно, родился как-то; да сам уже продолжить род не может. И другие тоже: Гиадринги, Нуоринги… все прокляты рождением дочерей. А наш диатр-то, ясное солнце? У него вообще один сын, да и тот не рыжий, не статный, и вообще, говорят, не его.

— Иерофант Эверетт сам от крови доа, он младший сын самого ди Леммарта Манаара, — со знанием дела добавляла старушка. — И нашему диатру дядюшка. Но даже он уже понял: нельзя ходить под драконами, как в стародавние времена, когда люди ещё не умели сами высекать огонь.

— Да под лордами, которые детей заделывать разучились!

Эйра слушала их вполуха. У неё на уме была недавняя ситуация, которая произошла, когда она покидала Брезар.

Она уехала из «Дома Культуры» одним днём. Ей до сих пор было немного стыдно за это. Но она сказала Грации, что не может больше быть шлюхой.

— Моё призвание — упокаивать неупокоенных, слушать неуслышанных, вспоминать забытых — а не развлекать жестокосердых мужиков! — выкрикнула она. — И ты об этом знала!

Теперь она думала, что следовало сказать иначе, помягче. Грация не заслужила подобной неблагодарности.

Но всё же без тех слов маргота и без случившегося с Трепетной Эйра, может, ещё долго не решилась бы уйти. А так она заплатила за место в телеге у торговца, что ехал в Кирабо, и, расспросив его об Изингомах, обеспечила себе спокойное путешествие до дома Коди.

О замужестве за мертвецом судачили во всех окрестных деревнях. Это была практика, которую можно было считать оккультной, если б не постоянное напоминание о том, что источник ей — один из Троих. Даже в спокойные времена схаалиты были не в особом почёте; их, может, и не обижали, но уважать их и целовать им руки, как аанитским священникам, в голову не приходило никому.

Тем не менее, всякий знал: час Схаала настанет для каждого. И даже если деяния Бога Горя пугают, о нём надлежит помнить.

«Мне давно следовало покинуть Брезар», — думала Эйра. — «Пускай здесь тоже разбойники за каждым поворотом, но тут куда просторнее, не воняет и не душат тесные стены улиц».

С мужем Коди, которого та ласково называла «Вольк», ей тоже удалось пообщаться. В новолуние, когда грань меж мирами стиралась, Эйра задумала поставить отстояться воды для поганого зелья — далеко, за колодцем — а потом отправилась в хозяйство, чтобы порадовать Коди долгожданным воссоединением с супругом. Она пожевала змееголовника. И, явившись в спальню Коди, села на кровать рядом с его черепом.

«Жрица!» — воскликнул призрачный голос в её разуме. — «Ах, если б я мог ей ответить, как отвечаю тебе! Я бы говорил ей каждый день, как люблю её! Скажи ей за меня: люблю тебя…»

Эйра вздохнула, скрестив пальцы на коленях, и передала трепетно ожидающей Коди:

— Он говорит, что очень любит тебя.

— И я его тоже, скажи ему! — блестя слезами в глазах, воскликнула девушка.

«Бедняжка, если б ты знала», — думала Эйра. — «Это твой Вольк, но не совсем. Лишь та его часть, что удерживает его на этом свете. Он не упокоен — но благодаря тому, что память о тебе держит его здесь, ты всегда будешь для него единственной».

— Он тебя слышит и так, — проворчала она притворно.

И Вольк действительно отзывался мгновенно.

«Она повторяет мне об этом каждый день, а я не могу сказать ей это в ответ!» — жаловался призрачный муж. Его начищенный до белизны череп сиял, как комнатная луна. — «Дорогая, милая жрица, есть ли хоть какая-нибудь возможность ей тоже — хоть иногда! — говорить со мною, как ты?»

Эйра задумалась. Сидя на кровати, укрытой покрывалом в клеточку, и слушая стрёкот полевых кузнечиков, она припомнила день, когда впервые услышала голос мертвеца.

Она знала, как это началось. Но не собиралась никому и никогда открывать это.

— Нет, — сказала она и покачала своей точёной чёрной головой. — Такого нет. Впрочем…

Глаза Коди заблестели надеждой.

— Не знаю, говорят, разгалиты используют такую вещь — «спиритическую доску». Может, её можно где-то купить. Но это для тех, кто читать умеет.

— Ох, — Коди взялась за свою кудрявую голову и покачалась из стороны в сторону. Но это была очень решительная девушка, которая не замечала препятствий. — Тогда я научусь читать! А как это работает?

— Я не уверена, — замялась Эйра. — Она как-то указывает на буквы. То, что хочет сказать призрак, побуквенно выстраивается в слова. Может, если где-то в Брезе ещё осталась какая-нибудь знахарка-разгалитка, она тебе расскажет.

— О, если такая есть, я её из-под земли достану! — воскликнула Коди. — И всё же, коль брак наш Схаалом заключён; неужели милостивый Рогатый никак не дозволяет нам хоть парой слов перекинуться с ушедшими близкими?

Эйра замялась ещё сильнее.

— Не подумай, что я таю от тебя секреты, — неловко сказала она. — В Верестаре говаривали про какие-то лилии или илии; или что-то такое. Про некую вещь чужеземную, которая открывает тебе ход к мёртвым. Но я со всей честностью могу сказать, что ни разу не встречала такого — и сильно сомневаюсь, что оно и впрямь так работает.

— Тогда и ладно, — ничуть не расстроилась Коди. — Мне как угодно сойдёт!

Она схватила череп Волька. И закружилась с ним по комнате, заставив половицы завыть.

— Спасибо тебе, милая Эйра, спасибо! Ты великая жрица Схаала, теперь все брезийские предгорья это знают.

Эйра смущалась и улыбалась. При виде двух любящих сердец её душа пела.

«Схаал милостив ко мне, что дозволяет мне стяжать благодарность не только мёртвых, но и живых».

У Изингомов жрица провела три дня. Она ела досыта и спала до обеда, и ей не позволяли заниматься никакими делами. Она в кои-то веки праздно бродила по окрестным полям, наблюдала за тисовыми козами и разговаривала с крестьянами, которым рассказывала о бесконечной доброте Рогатого Бога.

Те были воодушевлены. Все тайно ожидали, что век обветшалой драконьей династии подходит к концу, и Эйра не могла не согласиться, что это пошло бы на пользу простым людям. Вот только то, что это делалось под эгидой одного лишь Аана, смущало её.

Похоже, тот прославленный Иерофант не слишком почитал остальных из Трёх богов. А это было не менее странно, чем всё остальное в ныне происходящих событиях.

Начиная со второй ночи она стала слышать шёпот, что тянулся из леса. Она расспросила стариков-фермеров, есть ли здесь какое-нибудь кладбище. И те ответили ей:

— Разумеется, жрица. Очень старый погост, он был здесь ещё до маргота Минорая, упокой Схаал его душу… Это могилы с тех времён, когда Рэйка была ещё великой Рэ-ей, и её границы простирались от восточных ржавых гор до западных океанов. Именно здесь нёс свой дозор Жнец из той сказки про Шакаль.

Тогда Эйра расцвела и решила посетить реликтовое место.

В тихий послеобеденный день она собралась в тисовый лес. Козы, что жевали хвойные ветки, бродили меж деревьев. Любая нормальная коза отравилась бы тисами, но эти были особой брезийской породы — и за много поколений они выработали стойкость к тисовому яду.

А ещё у них был характерный чёрный цвет шкуры; похожий на гьеналий горб; и очень странное строение черепа. Если у обычных травоядных зенки располагались по бокам морды, то тисовые козы имели глаза спереди, как у людей или хищников. Это смотрелось поистине жутко. Хотя сами животные имели нрав сравнительно миролюбивый.

«Вы словно стада самого Схаала, что бродят по Долине Смерти и питаются отравленными ветками», — с улыбкой думала Эйра. Козы расступались перед ней. Она шагала в своей замызганной рясе, с лопатой в руке и сумкой на плече.

Хвойный ветерок щекотал её бронзово-чёрное лицо. За пределами вонючего тесного Брезара мир наконец показался ей огромным и дружелюбным. И хотя её предупредили, что в лесах бегают гьеналы, она не задумывалась об этом.

«Главное, чтобы не попался совсем уж гигантский, а то я всё-таки испугаюсь».

Пока что она видела лишь одну-единственную кабаргу. Которая, посмотрев на неё своей смешной мордой лани с грозными тигриными клыками, резво поскакала от неё прочь.

Животные, невзирая на все предупреждения, Эйре проблем не доставляли. Как всегда, страшнейшим зверем оказался человек.

Некто из деревенских последовал за ней в лес.

— Поверь, я всю жизнь тут горбачусь с этими проклятыми козами, я ни разу не пробовал женщины, — хрипло проговорил ей потрёпанный жизнью пастух. Он нагнал её под сенью тисов, схватил за плечо. И Эйра, проявив самообладание, ответила:

— Ну раз так, ты должен заплатить мне.

— За что? За то, что ты сделаешь то, что должна любая женщина? — фыркнул тот и прижал её к игольчатым ветвям. — Ты ходишь тут одна, значит, и без того испробована всеми, кому не лень! Тебе это нравится, и я не стану разоряться на твои удовольствия.

Его липкая рука полезла Эйре под юбку. И, когда он завозился с завязками своих штанов, Эйра одним движением извлекла костяной кинжал из рукава и воткнула ему в глаз.

Она не жалела таких, как он. Всему была своя цена. И если они не платили её, она взималась с них многократно.

«Если бы я задержалась тут, развела костёр…» — подумала она. Но отогнала от себя ленивые мысли об отдыхе. — «Пусть покормятся гьеналы и черви».

Нужно было идти.

Кладбище располагалось в значительном отдалении от Кирабо и других деревень. Эйре пришлось двигаться около трёх часов. И за ней поодаль следовали, хрустя ветками, любопытные гьеналы. Эйра специально не смотрела на них, не желая увидеть какого-нибудь здорового и горбатого.

«Те самые дети Шакали, конечно, всего лишь местная легенда; но я своими глазами видела следы, что больше следов копыт».

Погост находился посреди безмятежного леса. Кузнечики стрекотали, прыгая с камня на камень. Едва различимые очертания статуй ангелов и драконов проклёвывались через мох.

«Какое дивное место!» — подумала Эйра. Она оперлась о лопату и с улыбкой потёрла взмокший лоб.

Здесь пахло зверобоем и душистыми целебными травами. На могилах расцветали примулы, и жизнь с нежностью оплетала символы смерти, словно баюкая давно умерших потомков Рэ-ей.

Эйра испытала благоговейный трепет. Она присела в траву, раскрыла свою тряпичную сумку, достала свечу и змееголовник.

Змееголовник был травой Разгала — Великого Змея, Бога-Зверя, первого дракона. Покровитель бурь, дикой животной воли и всего непредсказуемого и непонятного, это был бог, что давал силу необычным и порой забавным безумцам, а также гадалкам, знахарям и заклинателям змей. Это был самый мирской бог, и оттого столь же мало чтимый, сколь и Схаал. Его можно было видеть всякую ночь на небе: он рассекал ночной свод извивающейся полосой звёзд. Поэтому никто шибко не смущался поминать его.

«Под Разгалом», — говорили влюблённые, подразумевая ночь, в которую встретятся. Или «когда Разгала станет видно» — потому что река из звёзд проступала на небе не ранее полуночи, когда становилось достаточно темно.

Разгала изображали как змея или как дракона. Легенда о его происхождении гласила, что он был первым в первейшей драконьей стае, что когда-либо бороздила просторы Первозданной Тьмы. Он раньше всех выпорхнул в вековечный мрак — и принял на себя его первый удар. Тьма до того глубоко проникла в него, что с тех пор не мог возжечь в себе ни малейшего огонька. Его внутреннее пламя погасло навсегда. Лишь его последующие братья и сёстры, другие драконы, стали теми королями неба, которых нынче так чтили.

Но Разгал оставался среди них мудрейшим и хитрейшим. Дракон без огня, он стал владыкой бурь и штормов, гроз и диких зверей. В какой-то степени его даже считали богом-саваймой, потому что он вобрал в себя Первозданную Тьму — а ту, как известно, населяла лишь жуткая нечисть.

От этого ритуалы Разгала и всё поклонение ему ходило так же близко к оккультным практикам, как и многие схаалитские церемонии. Однако ж они были куда ближе людям, ибо зачастую имели вполне человеческие запросы: чтобы пошёл дождь для хорошего урожая, чтобы умилостивился злобный конь, чтобы не куснула гадюка.

Привычность, утилитарность Разгала была и в том, что он покровительствовал путникам, морякам и травникам. А змееголовник — душистая травка с фиолетовыми цветочками — столь же часто использовалась и для добавления в чай, чтобы придать ему сладковатый запах, сколь и в ритуалах. У неё было простое назначение. Она давала человеку «звёздный нюх», то есть обостряла интуицию.

Раскидывая руны на столе, её нюхали гадалки; охотники, чтобы напасть на след, тоже растирали её под носом; и Эйра делала так же. Она слышала мертвецов и без этого, но лишь самых близких — и весьма тихо — поэтому она привыкла применять змееголовник так же, как и любые другие люди или жрецы, которым требовался обострённый звёздный нюх на ближайшее время.

Здесь, на старом погосте, это была необходимость.

Как правило она общалась с обывателями, многие из которых были младше неё на день своей смерти. Но здесь возлежали люди, почившие около двух веков назад, и эта мысль волновала её.

«Если кто-то из них остался неупокоен, значит, у него наверняка будет сложная просьба, но отказаться будет нельзя».

Она потёрла резные листики змееголовника у себя под носом. Сделала глубокий вдох, позволяя морозному сладковатому запаху проникнуть в грудь.

И услышала тихие голоса.

«Жр-ца», — шептали духи на малознакомом языке. — «Кр-ца стира…»

Эйра осмотрелась. Солнце ткаными лучами озаряло цветущие мхи и стёртые ветром старинные статуи.

«Стр-мая кори…»

«Я их не понимаю!» — расстроилась Эйра. — «В Альтаре говорят не на старом гиррите, как когда-то в Рэйке, а на гирре. Их слова звучат знакомо, но смысл большинства ускользает».

Она вздохнула, взяла незажжённую свечу, лопату и сумку и медленно побрела меж старинных курганов.

— Простите, добрые люди, — заговорила она. — Я жрица необразованная. Гиррита и грамоты не знаю. Я хочу помочь вам, если вы просите об этом… Но, прошу вас, дайте мне знак, который я способна буду понять.

Шепотки стали тише. Они слились с шелестом серебристых крон, спрятались в коврах изумрудного мха.

Заросшее кладбище словно ушло в раздумья. И Эйра тоже не спешила. Она позволяла себе напитаться ласковым солнцем, пением лесных горлиц и взглядами каменных ангелов. Особенно ей нравились надгробия в форме драконьих черепов: они походили на причудливые перевёрнутые лодки.

«Семья Коди так и ждёт, когда Иерофант явится сюда со своим Воинством Веры», — вспоминала Эйра. — «И хотя он несёт имя Аана, хочется верить, что он позаботится о том, чтобы схаалиты и разгалиты тоже почувствовали себя в безопасности. Он запретит кормить драконов местными жителями, и скоро по всей Рэйке жрецы снова станут чтимыми и нужными… если только не окажется, что Схаал и Разгал больше не в почёте у иерархата; тогда нам станет только хуже».

Усмешка коснулась её губ цвета горького шоколада.

«Нам ли привыкать быть за бортом жизни? Даже саваймы и лхамы, их могучие предводители, умирали. Поэтому Схаал был в Первозданной Тьме уже тогда. А Бог-Человек упросил богиню даровать ему защиту от тех страхов, что жили в вечном мраке. Великая Мать послала ему драконов, чтобы озарить непроглядную тьму. Он вступился за людей против оскала смерти, оскала зверей и оскала нечисти. Может, Аан и заслужил верховенство среди Троих, но всё же Иерофанту следует помнить: даже забытая, поруганная и отринутая, смерть будет всегда. И она единственная будет ждать каждого из нас тогда, когда утихнет драконий рёв, повянут цветы и падёт оплот цивилизации. Эпохи, светила, даже боги — смертны; смерть… бессмертна».

Громкий свист прервал её думы. Она замерла и вытянулась по струнке.

«Покойники? Что они хотят этим сказать?» — подумала чёрная девушка и нервно всмотрелась в могильные камни.

Свист повторился откуда-то спереди. А затем вдруг превратился в отчётливую ругань на гирре:

— Поганые ублюдские шавки! Чёрт бы… О-ох… — и стон разлетелся по кладбищу. Свист повторился. И громогласно прозвучал командирский рявк:

— Скара! Скара!

«Это ведь не то, о чём я думаю?» — подобралась Эйра. И стала красться, держа лопату на весу, чтобы не повторять прежних ошибок.

Призрачные голоса стали стягиваться в её разум вновь. Они шелестели, как потревоженные ветром кроны, и делались всё громче, хотя по-прежнему были ей непонятны.

Когда она подошла к источнику шума, их гул сделался до того громким, что голова загудела. Но Эйра умело игнорировала его.

Перед ней раскинулся обрушенный вниз старинный склеп. Он провалился на добрых три метра в глубину вместе с можжевеловыми кустами. Вокруг валялись сломанные тисовые ветки. А на дне, придавленный двумя гривастыми гьеналами и каменной стенкой, барахтался человек.

Весь покрытый чёрно-красной кровью, он изрыгал проклятья и пытался вылезти из-под придавивших его туш, одновременно не выпуская из рук меч.

Эйра охнула от неожиданности и прикрыла рот рукой. А он отреагировал мгновенно: выставил клинок вверх и тут же сощурил один глаз на солнце, чтобы лучше видеть её.

Это был маргот Морай.

Их удивление было взаимным.

— Шлюха с лопатой! — оторопело выдохнул маргот. — Опять!

«Что он тут делает?» — совсем запуталась Эйра, но на всякий случай поклонилась.

— Здесь, в какой-то блохами забытой чаще? — хрипло продолжил маргот и наконец спихнул с себя одно из собачьих тел. Должно быть, он убил хищников, когда те отыскали его и решили спуститься к нему в провал.

Эйра неловко повела руками.

— Так это кладбище, — пробормотала она, но разум её был в смятении.

— Ах, ну конечно. Должно быть, чёртов Рубрал решил, что меня пора хоронить. Напрасно, красный червяк!

— Как вы здесь оказались? — наконец решила спросить Эйра.

Тот кинул на неё полный презрения взгляд.

— Ты глуха или тупа? — спросил он. — Драконы дрались в небе. Я упал. Это хотя бы Бреза?

— Да, это предгорья у Ядвинного Тракта…

«Я слышала какой-то шум наверху, когда шла. Но я думала, это ветер поднялся».

— Вот и славно. Помоги мне вылезти отсюда! Я и так потерял прорву времени, пока пришёл в себя!

Эйра качнулась вбок, начав было думать, как вытащить маргота. Но тут гул в ушах превратился в рёв. Такой сильный, что она сделала шаг в сторону — и упала, не выдержав напора.

«Убий! Убий! Убий!» — голоса объединились в единый жуткий хор, и хор этот гласил понятное на обоих языках слово. Стоило ей посмотреть на Морая, как красное марево застлало глаза. — «Убий, жр’ца! Убий!»

Череп затрещал. Эйра в панике схватилась за виски, повалилась набок, на траву.

«Убий! Убий!» — ревели призраки, словно втаптывая её в землю своими криками.

— А-а! — не выдержав, взвыла жрица. — Замолкните! Уйдите!

Треск в ушах сделался оглушительным. Перед глазами всё поплыло. Такой силы ненависть и ярость накатила на неё из мира неупокоенных, что девушка буквально потонула в ней, как в воронке речного течения.

Даже дышать стало нечем.

— Прочь! — выкрикнула она и наконец нащупала свой амулет с железными ключами на бузинной ветке — и кинула его куда-то в могилы, словно кость бешеной собаке.

Рёв стих мгновенно. До того быстро, что Эйре почудилось на мгновение, что она оглохла — она не слышала вообще ничего.

Но потом сквозь тянущий звон она наконец уловила шелест ветра и брань маргота:

— Схаалитка, чёрт бы тебя побрал! У тебя там припадок? Или гьеналы? Ты слышишь?!

Она сделала несколько глубоких вздохов и приподнялась на локтях. Голова всё ещё кружилась. Отблески солнца на железных ключах расплывались перед глазами.

— Я здесь… — слабо ответила она. — Сейчас…

«Им-то что до этого? Сдохли давным-давно, но всё равно хотят, чтобы маргот умер? Он всё равно когда-нибудь умрёт, причём тут я?!» — от обиды она почувствовала прилив слёз к глазам. — «Я прихожу, чтобы помочь, а они пытаются вырвать из меня разум».

— Отвечай! — гаркнул маргот.

Вдруг его рука показалась над краем провала. Звякнул замаранный в крови меч.

— На! — рявкнул его голос. — Защищайся!

Эйра от изумления села.

«Как он залез так высоко сам, его же придавило стенкой склепа?»

Рука маргота соскользнула обратно вниз, оставив на поверхности Судьболом. Эйра спешно склонилась над провалом.

«Воистину, это не человек, а чёрт», — подумала она, когда увидела, что лорд Тарцеваль умудрился пролезть под угол плиты и тем самым кое-как выбрался на высоту, столь близкую к краю. Всё его тело натянулось вдоль крутого склона и дрожало от боли, покуда плита продолжала придавливать его ступню. Но сам он уже держался за древесные корни почти у самого края.

Увидев Эйру, он сдвинул брови и спросил:

— Да что там было?

«Его не убить ни драконам, ни гьеналам, ни обломкам».

— М-мертвецы, — со всей откровенностью ответила чёрная жрица.

— Я не слышал никаких мертвецов, — выдохнул Морай и соскользнул ещё чуть ниже с комьями скатившейся земли. Он говорил об этом так легко, будто это было обыденностью. — Ты передала им, чтобы убирались в преисподнюю?

Эйра потёрла глаза ладонью.

— Погоди, ты жрица, которая говорит с покойниками? — сдавленно выдохнул маргот. — Чёрт побери!

Но его оживлённая, пускай и сдобренная скрипом потаённой боли речь, проходила мимо ушей Эйры. Она видела, как он цепляется за жизнь; тянется вверх, кинув ей меч, своё единственное оружие; и ощущала, как сама земля тихим эхом шепчет просьбу сотен и тысяч беспокойных душ.

«Здесь, далеко в лесу, он совершенно один, без дракона и армии своих головорезов. Если так подумать, это действительно весьма редкая возможность просто взять и… оставить Брезу без тирании Мора».

Она моргнула и посмотрела на клинок.

«Странное чувство. Я никогда не желала убивать. Но, может, я и впрямь могу взять и изменить судьбу всей провинции…?»

— Не вздумай, — вдруг рявкнул маргот из провала. Эйра вздрогнула и отшатнулась от края. И пробормотала:

— Что такое?

— Не вздумай, — повторил Морай и поймал её взгляд своими очами цвета проклятой стали. — Думаешь, я не знаю этого выражения лица? Смотришь на свои руки, на меч, на меня. Не выйдет, шлюха. Убить меня — это не кости закопать. Я тебя пополам переломаю, только сунься.

Эйра тут же сделала невинное лицо, но про себя отметила: «Он в чём-то прав. Если даже я скину ему на голову тяжёлый камень, у меня такое чувство, что он уцелеет. Потом оторвёт себе придавленную стопу и вылезет. И претворит свои угрозы».

Она вздохнула и покачала головой, сама не зная, зачем говорит это:

— Это не моя мысль, маргот. Это вопль тысячи душ, что я слышу почти каждую ночь.

— Мертвецов-то? — фыркнул Морай и прислонился щекой к земле, устав бороться с силой притяжения. Для него новость о дивном даре жрицы, которым обладали разве что Жнецы из старинных легенд, действительно не отличалась от других новостей. — Они все просят меня прикончить?

— Да. Даже эти, которые мертвы уже пару веков как. Должно быть, радеют за судьбу родной земли, и…

— Тогда они ещё более жалкие, чем я думал.

Эйра неожиданно улыбнулась.

— В общем, люди действительно не дают себе уйти на покой из-за странных капризов, — согласилась она.

— И ты правда их слышишь?

— Да, маргот.

Он задумался, будто представляя, даёт ли это какую-то выгоду. Но думал он недолго и пожал плечами:

— Никудышный дар. Их убивают для того, чтоб они заткнулись, а не наоборот.

Эйра развеселилась от этой мысли, а он рявкнул:

— Слезай уже сюда! Помоги выбраться.

«Я не знаю, почему, но чем дальше, тем более бессмысленными мне кажутся эти призрачные мольбы», — подумала она и послушно соскользнула вниз, туда, где разломанный каменный склеп удерживал маргота в плену. — «Есть люди, которых ненавидят буквально все и которые, кажется, тяготят своим существованием всё человечество; но Морай мог и разбиться от падения, если б это было нужно судьбе. А значит, боги имеют на него свои планы».

7. Дом, милый дом

Одетую в кожаный сапог ногу Морая крепко стиснуло меж каменной плитой и землёй. Стоило Эйре склониться, она поняла: та уже опухла, отчего её ещё труднее выудить.

Она соскользнула по земляному склону; перешагнула через обессиленного маргота сперва один раз, потом второй. Она искала, можно ли чем-то подпереть плиту чуть ниже, чтобы ослабить давление. И в итоге ни к чему не пришла.

— Давайте я попробую приподнять плиту, — предложила Эйра.

Морай усмехнулся, смерив её изящную чёрную фигуру долгим взглядом.

— Вы мне, конечно, тоже постарайтесь помочь, — добавила она. — Я возьмусь вот тут, чуть ниже лодыжки, а вы — вот здесь, где есть выемка. Но главное — потяните ногу наверх.

«Я сильнее, чем кажусь; под рукавами моей рясы — чёрные тугие мышцы».

— Угм, — кивнул он и согнул обе ноги, съезжая чуть пониже к завалу. А затем упёрся в камень вторым сапогом и обеими руками.

«Это ещё более странный день, чем тот, когда я откапывала для него ящик», — подумала Эйра и взялась за край холодной, как лёд, плиты.

— Готовы?

— Да.

Она кивнула и со всей силы навалилась на плиту так, чтобы та приподнялась и стала в провале вертикально. Маргот тоже налёг со всем усилием. Оба зарычали, скрипя зубами, и плита поддалась. Морай выдернул ногу.

— Чёрт! — тут же взвыл он и замер, держа её на весу. У него от боли искры из глаз посыпались.

Эйра, в черноте своей чуть побагровевшая от натуги, шумно выдохнула и взглянула на скорченного маргота.

— Сломана? — спросила она.

— Я ей зацепился за ветку, когда падал, — процедил Морай, покачиваясь из стороны в сторону. — Проклятье… чёртово… р-р…

Но тут его стенания смолкли.

— Скара, — произнёс он одно слово. И выразил им единственное, о чём думал даже теперь. — Помоги вылезти.

Он набрал в грудь воздуха, заставляя себя сосредоточиться на склоне. Эйра кивнула и подобралась ближе. Когда он потянулся наверх, она подставила руки под его ступню, толкнула его вверх, и он вывалился на траву.

Внизу можно было расслышать его полную боли ругань. Эйра перевела дух. Она отряхнула руки и стала искать, за какой корень взяться, чтобы тоже вылезти; но рука маргота, вся покрытая царапинами, вдруг свесилась вниз.

— Давай, — натужно выдохнул он.

Она удивлённо посмотрела на его перекошенное от боли лицо, но не стала спорить. Схватилась за его крепкие пальцы — и он вытянул её наверх.

Маргот лежал в траве рядом со своим мечом. И он, и его оружие были оба испачканы в земле, своей и чужой крови, растрёпаны и, казалось, совсем измучены минувшим боем.

Но, как и в клинке пламенеющей формы, Судьболоме, в марготе всегда тлела искра внутренней силы.

— Так, — выдохнул Морай решительно и сел, вновь взявшись за сапог повреждённой ноги. — Ядвинный Тракт, да? Как далеко до него?

И стал, шипя себе под нос, расшнуровывать голенище. Эйра нерешительно ответила:

— До самого тракта напрямик, наверное, не больше часа. Но сама я пришла из деревни с названием Кирабо, и помню путь только туда. Он занял у меня примерно три часа быстрым шагом.

— Не пойдёт, — бросил Морай. И стиснул зубы. Он медленно стянул с опухшей ноги сапог — от той повеяло жаром, и Эйра поняла, что странно подогнута. — Три часа я никуда не пойду. Один — сойдёт.

— Но здесь пустой участок тракта, если я верно помню, без застав и деревень…

— Замолчи, — рявкнул он. И Эйра притихла, вместе с ним изучая вздувшуюся синюшную плоть.

«Похоже на вывих», — подумала схаалитка.

— Т-так, — дрогнувшим голосом произнёс маргот и сфокусировал взгляд на лодыжке. — У меня такое было… или что-то такое. Сейчас исправлю.

Она уставилась на него с потаённым страхом.

«Стоны мёртвых слушать не страшно; стенания живых пугают куда больше».

— Я знаю, жрецы не хлещут бренди, но, может, у тебя что есть с собой? — спросил её Морай.

— Не думаю, но… а, хотя постойте, — Эйра заглянула в свою сумку.

Давным-давно, в монастыре, их учили, что после мертвецов хорошо бы мыть руки. Но если воды и мыла рядом нет, то сойдёт крепкий алкоголь, которым надо протереть пальцы и ладони.

Обычно Эйра у себя такого не держала, но в доме у Изингомов ей пожаловали небольшую бутылку розового джина. Она вытащила её из сумки и сразу же протянула Мораю.

Он успел ответить ей ироничным взглядом.

«Он не посмеет шутить про пьяницу-схаалитку, когда я оказываю ему такую услугу», — подумала Эйра уверенно.

И она не угадала.

— Комар носа не подточит, а? — оскалился Морай в ухмылке. — Был бы это голубой джин, я бы приговорил тебя к смертной казни.

— Я бы уплатила вам пошлину лично, — не растерялась Эйра.

Он опрокинул гранёную бутыль и выпил несколько глотков. После чего всучил джин обратно Эйре и решительно хрустнул костяшками пальцев.

— Итак, давай, вспоминай, — заговорил Морай то ли сам с собой, то ли с ногой. — Мы с тобой тогда застряли в одной из пещер… няньки дурной было не дозваться до самой ночи, мать вообще забыла, и идти невмочь… тогда я тебя взял вот так, от себя, и…

Он схватился за ступню, наклонился вперёд и со щелчком оттянул её от себя за пальцы и пятку. Эйру передёрнуло, и она зажала уши от его вскрика. Но через мгновение лодыжка щёлкнула вновь и встала, видимо, как надо.

Маргот, дрожа, чуть выпрямился; все его мышцы свело. Он стал беспорядочно рвать траву вокруг себя, осыпая всё на свете такими безбожными ругательствами, что затих весь лес. Он корчился, глядя на свою ногу, и его лицо было красным, как раскалённое железо. Это длилось несколько мучительных минут. Но вскоре пик боли чуть спал, и он, закрыв лицо рукой, повалился набок.

Эйра подхватила его за плечи и положила к себе на колени. У неё почему-то дрожали руки.

«Поклонники маргота всегда говорили о его сильной воле; о том, как он не боится драконов и стойко выносит свои раны. Но я впервые увидела, чтобы человек, который любое лечение предоставляет придворным врачам, сам врачует свои суставы. Не знаю… может, то ему аукнется, и он останется навеки хромым — но вряд ли он будет сожалеть».

Она пригладила его взъерошенные лунные волосы, всё ещё недоумевая.

«Мне даже не хочется презирать его, как я привыкла. Он будто выкован из стали».

— Маргот, возьмите время отдохнуть, — промолвила она, гладя его по замусоренной сухими иголками голове. — Если чужой дракон погнал Скару до Брезара, городские орудия наверняка отвадили его.

— Да-а, но… — простонал маргот и зарылся носом в её подол. — Скара ранен… я ему нужен…

Влажные пятна расплылись по рясе от невольно пролитых слёз.

«Правду глаголят — это маргот питает Скару своей внутренней пылкостью? Разумеется, это больше похоже на сказку; но если он сам в это верит, то эта сказка для него — реальность».

Морай дал себе время — но лишь пару минут. После чего он приподнялся на вытянутых руках. Пошатнувшись, он ткнулся носом в плечо чёрной жрицы и шепнул:

— Спасибо, дорогуша.

Она недоумевающе улыбнулась в ответ и поспешила встать, когда маргот и сам, опираясь на ствол ближайшего дерева, медленно поднялся. Он попробовал наступить на ногу — напрасно. Он тут же одёрнул стопу от земли, будто от горячей сковороды, и зашипел.

— Да как же… ох, ладно, — и он, сунув Судьболом в ножны, со вздохом посмотрел на Эйру. — Помоги. Пойдём к тракту. Там кого-нибудь перехватим.

«А он думал, что сразу сможет ходить как новенький?» — про себя усмехнулась девушка.

Она подставила ему своё широкое плечо и взяла его руку, которую он перекинул ей через шею. Затем подхватила свою сумку и упрямо взяла также и лопату. Оглянулась и мысленно провела линию меж собой и могилами.

«Ухожу, отгоняя протянутые ваши руки, разрывая с вами всякую связь и оставляя вас позади», — произнесла она мысленно.

Теперь они были готовы.

Она потащила маргота через тисовую рощу как раненого. Он частенько шипел и плевался. И она догадывалась, что, вероятно, у него по всей спине горит полученный при падении ушиб. Но, вопреки слухам о том, что раненый маргот превращается в бешеного зверя, он ни разу не выругался на Эйру как таковую.

Час был слишком оптимистичным сроком. Им с таким трудом давался каждый шаг, что Эйра не знала, доберутся ли они до тракта хотя бы до заката. Под кронами уже начала разливаться вечерняя прохлада, а над ухом занудели комары.

Но она привыкла сдерживать внутренние жалобы и продолжала тянуть на себе Морая, думая лишь о том, как бы не сбиться с направления. Пока мох на стволах указывал на север, она забирала восточнее и надеялась, что не ошибается.

— Какая ж ты сильная лошадь, — прохрипел Морай ей в ухо. — Никогда бы не подумал, что шлюха может тащить мужчину в доспехах, пускай и лёгких, уже который час.

— Вы недооцениваете шлюх, — буркнула Эйра.

«Хотя вообще-то я уже сменила профессию, но мне всегда казалось глупым, что куртизанок считают изнеженными дурочками. Каждая из нас за день трудится не меньше бурлаков на великой реке Тиванде».

Она нервно косилась в пространство меж темнеющими стволами деревьев. За ними следовал крупный гьенал. Тихий падальщик был практически незаметен. Но, когда под его лапой щёлкала ветка, воображение рисовало Эйре его поистине ужасающие размеры.

— Что там? — просопел Морай, когда она в очередной раз подняла голову на неприятный звук.

— Надеюсь, кабарга, — пробормотала Эйра в ответ.

— Зря надеешься. Какой-нибудь жирный гьенал. Местные носят их шкуры, чтобы отпугивать их.

Эйра покосилась на раскрасневшееся от усилий лицо маргота.

«Хочет поболтать, чтобы скрасить тягость дороги. Этому Грация меня учила».

— Я не слышала о таком, — кротко молвила она. Ведь она и вправду провела большую часть жизни в больших городах — сперва в Морских Вратах, потом в Хараане, затем в Арау на острове Аратинга, после чего — в Лонсе во владениях семьи Д’Алонсо. И, наконец, в Благонте. Перед тем, как Грация купила её, она работала в городке Астра неподалёку от Таффеита. Дикая природа была ей не слишком близка.

Морай, с трудом делая каждый новый шаг, разъяснил:

— Гьеналы боятся тех, кто демонстрирует их убитых сородичей. В отличие от драконов. Помнится, первый муж Моргемоны подарил ей крамольное одеяние из синей чешуи павшего в бою Рокота. Её лётный супруг, Мордепал, и сам мечтал разорвать Рокота — он был рад его смерти. И всегда считался драконом странного нрава. Он ничуть не смутился её чешуйчатой одёже. Но когда оно досталось в наследство её сыну, диатрину Леонарду, и он единожды облачился в него… Его сжёг собственный дракон.

Эйра широко распахнула глаза.

— Для них это, должно быть, что-то наподобие…

— Да, тому, как если б мы напялили на себя людскую кожу, — фыркнул Морай. — Это поистине идиотский способ умереть — оскорбив собственного лётного супруга. Продемонстрировав вопиющее неуважение всему драконьему роду. Жалким земным букашкам носить шкуру высших хищников…

— Но почему они ничего не сделали Моргемоне?

— О, её Мордепал был на редкость отбитым даже среди своих… а другим ей хватало ума не показываться в таком одеянии. Они наделены нам неизвестной мудростью, но они же не всевидящие.

«Чего только не бывает на свете», — подумала Эйра, которая любила истории — что скрашивали досуг всем простым людям, которым суждено было на драконов смотреть лишь издалека. И надеяться, что те никогда не приблизятся.

— Скара тоже сын Мордепала, правда? — деликатно спросила Эйра.

Морай кивнул.

— Да… — на выдохе протянул он. Но мысли его с этого момента устремились к его дракону, и он не поддержал дальнейший разговор.

Через некоторое время маргот стал иногда наступать на мысок вправленной ноги, и их шаг стал побыстрее. Наконец, за четыре часа они преодолели долгий пролесок и вышли к пустынному Ядвинному Тракту.

Они оба смогли выдохнуть и сесть в придорожной траве.

— Здесь ездят в основном торговцы, крестьяне и местные, — проговорила Эйра, разминая затёкшее плечо. — Не думаю, что кто-то из них покажется ночью.

— Ночью тракты не пустуют, — ответил маргот и выпил ещё розового джина. — Пойди к дороге. Увидишь кого — останови.

Эйра тяжело вздохнула и поплелась ближе к двум колеям. Она села на обочине согбенной бронзовой статуей. И стала неподвижно следить за южной частью пути, надеясь, что вскоре покажется какой-нибудь торговец на телеге, который подбросит их.

К её разочарованию она увидела лишь одинокого всадника. И тот ехал не с юга, а с севера, неспешно похлопывая свою коренастую лошадь по бокам.

Он сперва натянул поводья, увидев чёрную жрицу в полумраке. Это был небедный на вид мужчина, который, вероятно, странствовал по провинциям; а может, собирался к каким-нибудь друзьям на выходные.

Впрочем, он двигался один, без эскорта — наверняка полагал, что уже проехал самые опасные разбойничьи ставки. Или заплатил пошлину.

— Схаалитка, — поднял он шляпу.

Эйра поднялась и неловко сложила руки:

— Добрый господин, прошу, постойте. Это дело чрезвычайной важности; у меня тут раненый маргот…

— Кто? — тот расхохотался. — Странная жрица, ты, наверное, пьяна.

— Я, — хрипло рыкнул Морай и, хромая, вылез из кустов. Тут же лязгнул Судьболом. — Отдавай лошадь.

Всадник оторопел и уставился на него с недоумением.

— М-маргот, это п-правда вы? Но…

Морай не собирался ждать ни мгновения. Он полоснул путника мечом по боку, а когда тот вскрикнул, рывком скинул его из седла. Эйра дёрнулась, испуганно глядя на спешенного всадника; но Морай уже дёрнул её за плечо, к себе. И кое-как взобрался на лошадь.

— Давай сюда, — рявкнул он девушке.

— Но этот человек… тут же гьеналы, и там огромный…

Однако он схватил её за руку и втянул перед собой на седло, перекинув её, будто козью тушу.

Эйра вдруг вспыхнула и взвизгнула:

— Дайте сесть нормально!

Морай расхохотался. Схватив её под грудью, он приподнял её наверх, чтобы она схватилась за его плечо. Так она сумела кое-как расположиться боком на неудобной передней луке седла.

Эйра едва успела сообразить, где верх, а где низ; маргот уже круто развернул коня в сторону Брезара и ударил его по бокам.

Испуганный мерин понёс галопом. Ошалевшее лицо путника, что держался за кровавый порез, скрылось за поворотом.

Эйру жутко подбрасывало. Она совсем не умела сидеть в седле; её трясло и мотало из стороны в сторону. Она нашла только один выход: придвинуться к марготу ближе и держаться за его плечо как можно крепче.

Он приобнимал её одной рукой, но его тёмный взгляд был устремлён на север. Теперь между ним и его целью не стояло ничего.

Когда они проносились мимо Кирабо, Эйра попыталась было попроситься домой к Изингомам. Но лицо маргота было столь ожесточённым и сосредоточенным, что она не решилась настаивать, когда он не ответил.

«Тьфу, опять этот Брезар», — подумала она уныло.

Вскоре конь не выдержал долгого галопа. Сперва он стал тащиться рысью, а потом и вовсе еле живым шагом, сколько бы Морай ни пинал его.

По счастливому случаю, им попался лагерь придорожных разбойников. И хотя это был первый раз в жизни, когда Эйра могла бы назвать встречу с бандитами «счастливой», так оно и вышло: Морай пригнал мерина к их костру и рявкнул:

— А ну встали! Лошадь мне!

Его взъерошенные светлые волосы, серебристые в свете луны, и бешеный взгляд сразу дали головорезам понять, кто вторгся в их сомнительные ночные развлечения. Эйра будто в странном сне смотрела, как они падают ниц, лбами ударяясь о землю, и все, как наказанные дети, лопочут на разные голоса:

— Великий маргот! Великий маргот! Сию же секунду, сию же секунду!

«А когда меня привозили в Брезар вместе с другими проданными девушками, так перед ними рассыпался сам караванщик — чтобы они не полезли смотреть товар, он дорого заплатил им. Но мы были дороже».

Бандиты отвлеклись от двух пойманных ими девушек, а те вообще попрятались за спины насильников, не смея и глаз поднять на лорда Брезы. Не далее чем через минуту чумазый главарь в платке, скрывавшем половину лица, выбежал вперёд. Он вёл под уздцы огромную трофейную кобылу.

— Лучшее для вас, маргот, лучшее! — клятвенно заверял он. — Я, Баако Башколом, вас почитаю превыше всех трёх Богов и превыше собственных родителей! Возьмите мою кобылу в знак моей величайшей преданности!

Морай не обращал внимания на его пламенный восторг. Он спихнул на траву Эйру, а затем, корча гримасу боли, слез с седла сам. И после этого запрыгнул на дарёную кобылу, а разбойники помогли Эйре взобраться следом — на сей раз позади маргота.

— Хорошая лошадь, — снисходительно бросил маргот, и лагерь головорезов взорвался восторженным и восхищённым рёвом. Матёрая серая в яблоках кобыла даже ухом не повела.

Морай пришпорил её — и та, подняв клубы пыли, понесла их в предместья Брезы, уже привычно смрадные и мрачные.

Теперь Эйра вновь не знала, как ей усидеть. Она притиснулась к Мораю сзади, обхватила его за торс, хотя и не без смущения, и попыталась притиснуться так же близко, как и раньше. Но маргот бросил через плечо:

— Не жмись!

И ей пришлось держаться на некотором расстоянии, чтобы не тревожить его ушибы. Она цеплялась за причудливые украшения рукавов в виде больших кожистых крыльев; и подпрыгивала на каждом такте галопа.

«Хоть бы не слететь в грязь», — думала она, косясь на рослых гьеналов, что припустили за одинокой кобылой, будто стая голодных волков.

Бреза приближалась. Каменные стены, обросшие башнями, закрывали небо. Вонь и гвалт, множество огней, босые люди и мусор на колее ознаменовали въезд в городскую черту.

Наперерез им бросилось несколько разбойников в чёрных накидках со звериными черепами на поясе — банда Зверобоя.

— Куда спешишь, дружок? — рыкнул один из них. Но Морай, не доставая меча, сверкнул глазами и проорал:

— Вон с дороги, выродки! — и бандиты бросились врассыпную.

Всё перед глазами Эйры мелькало, как в быстро пролистанной книжке. Телеги, заборы, покосившиеся работные дома, редкие каменные постройки, и толпы, толпы, толпы. Люди в замызганных коттах, люди в складчатых плащах, люди с волами и корзинами, люди на земле и у дверей кабаков…

Кобыла пыталась притормозить, чтобы не сбивать горожан, но Морай лишь крепче сжал её бока.

— Прочь! — рявкал он, и люди шарахались в ужасе. Они знали громовой голос маргота.

Он срезал через центральные улицы, где даже ночью было не протолкнуться. Когда дорогу ему преградил экипаж, запряжённый двумя лошадьми, он вдруг выхватил меч и рассёк их морды, заставив скакунов с визгом рвануться в сторону от него — и освободить ему путь.

Эйра едва могла удержаться за спиной маргота. Она цеплялась за него куда сильнее, чем раньше. Но он уже не обращал внимание на эти неудобства.

Они промчались по площади перед триконхом, и Эйра с удивлением обнаружила, что на месте храма трёх богов торчат обугленные столбы. На брусчатом просторе кобыла мчалась вперёд легко, будто летела. И Морай неожиданно крикнул через плечо:

— Эйра, ты славная шлюха! Я пошлю за тобой в «Дом», будь уверена.

Она разомкнула губы, не зная, чем ответить. Она пробормотала невнятное «спасибо», а после Морай вдруг пихнул её плечом, и она упала с лошади на вытоптанную клумбу во дворе Покоя.

Затем маргот круто развернул кобылу и погнал её по дороге к пещере, через Лордские Склепы. Мечи Мора во дворе даже возгласить приветствия не успели — за всадником остались лишь клубы пыли.

Эйра встала с колен. Отряхнула подол своей чёрной рясы и с обидой шмыгнула носом.

«Мне не достаёт храбрости сказать ему, что я больше не шлюха. Я, похоже, и впрямь навеки буду шлюхой, которую так и скидывают с седла».

Растерянная, она сжала лямку своей сумки. Посмотрела на мечей Мора в чёрных плащах. Потопталась на месте. Обвела глазами трёхэтажный особняк-палас, над которым кружили вороны. И решила, что теперь делать нечего — придётся идти в «Дом» и просить о ночлеге.

Но вдруг она увидела, что к ней через весь двор спешит леди Мальтара.

Невысокая, узкоплечая, словно детская кукла, она была, как и тогда, одета в штаны и кафтан. Её светлые волосы цвета жемчуга и лунного камня вспушились на веру, а глаза взволнованно блестели.

— Шлюха, — позвала она. — Что это было? Откуда он привёз тебя?

— Из лесов подле Кирабо, миледи, — Эйра сделала нелепый реверанс в своей измазанной рясе и мужских ботинках. — Маргот упал со спины своего дракона. Мне выпала честь помочь ему.

Глаза Мальтары расширились. Она была взволнована и несчастна.

— Он цел? — было единственным, что она спросила.

— Да, он спешил к Скаре, миледи.

Она покивала, но её серо-голубые глаза увлажнились.

«Кажется, она очень волнуется за брата», — подумала Эйра.

Но Мальтара мгновенно ожесточилась и командирским голосом произнесла:

— Дозорный! Ко мне. Проводи шлюху в «Дом».

Эйра склонила голову, прощаясь, и последовала обратно в город вслед за своим провожатым. У неё страшно болели ягодицы после первой за всю жизнь верховой езды — в том смысле, что на лошади. И она с трудом переставляла ноги. Меч Мора косился на неё с усмешкой, думая, что ей так досталось от маргота.

Но ей было не до шуток.

Она вновь положила руку на резную ручку двери. И нажала.

«Дом» встретил её изумлёнными взглядами множества девочек. Даже Чаркат сперва перегородил ей дорогу, решив, что это какая-то нищенка сунулась внутрь.

Но это была всего лишь она, Чёрная Эйра в грязном балахоне, ботинках и с сумкой.

«Лопата осталась у дороги», — подумала она грустно. Однако «подруг» приветствовала усталой улыбкой.

— Жница! — изумлённо воскликнула Болтливая. Но не стала приближаться к ней, словно побоялась, что куртизанка, ушедшая в схаалитки, уже успела замараться об мертвецов и принесла на себе вшей.

Госпожа Грация не заставила себя долго ждать. Она явилась, шурша двойной юбкой, и недоуменно захлопала глазами при виде девушки. Эйра поклонилась ей.

— Почтенная, я… я прошу прощения, что вновь потревожила вас. Я не стала бы просить вас о крове даже если б меня привели в Брезар крайние обстоятельства, но теперь… это совершенно критические обстоятельства.

Озорная и Любопытная подались вперёд, изучая её жуткий внешний вид, будто у чёрного пугала.

А Эйра довершила:

— Это маргот привёз меня назад.

Какой фурор произвели её слова! Девушки заахали, вскочили, заголосили:

— Боже мой! Боже мой!

Грация сморщилась от их гвалта и поманила Эйру за собой.

— Пошли, побеседуем, душечка, — сказала она. — Только оставь это ужасное барахло при входе!

— Как так вышло? Как? — донимали её все, особенно Болтливая, покуда она переодевалась в дежурное платье цвета фуксии.

— Я расскажу, — заверила Эйра. — Дайте только обсудить это с Почтенной.

«Очень неловко возвращаться после того, что я наговорила».

Блудная «дочь» явилась в бархатную розовую комнату с понурой головой. Она заламывала себе пальцы и кусала губу, но Грация привычно запретила ей:

— Не кусай, попортишь!

После чего они обе помрачнели, рассматривая друг друга.

Лишь когда внизу хлопнула дверь, зазвучали голоса визитёров и елейные смешки ластящихся девушек, Эйра встряхнулась и заговорила:

— Почтенная, я… сказала вам гадостей напоследок, хотя вы были очень добры ко мне. Я такая дура. Наверное, Схаал прислал меня назад, чтобы я извинилась перед вами. Простите меня, — и она низко поклонилась ей.

Обрамлённое кудрями напудренное лицо Грации смягчилось. Она сделала пару взмахов бумажным веером и посмотрела куда-то в сторону — на свой сундук, где хранила вещицы на память от своих «дочек».

От Эйры она оставила тот череп-подсвечник.

— Нет, твой гнев мне понятен, — неожиданно тихо для своего звучного голоса произнесла маман. — Ты была права. Я никогда не выбирала дочек лишь по внешности. Мне хотелось, чтобы вы все были разные… с непохожими судьбами… и я действительно всегда считала, что так вы будете интереснее нашим гостям.

Эйра пожала плечами и покачала головой. Слипшиеся от пыли и пота чёрные волосы сосульками соскальзывали ей на тёмный лоб.

— Я изрекла недостойную чушь, — ответила она. — Вы ведь владеете нашими судьбами по праву. Благодаря вам мы живы, здоровы и накормлены. То, что эти судьбы вам служат, — это закономерный итог вашей заботы.

Однако её слова показались Грации пугающими. Она всё сильнее укреплялась в своей вере в Аана и грядущее царство справедливости, и ей не хотелось, чтобы в будущем её осудили за подобное. Она поджала свои тёмно-алые губы и посмотрела на девушку взволнованно:

— Побойся богов, душечка. Как боюсь я. Думать даже не хочу, что мне принадлежат ваши жизни. Это не в моих руках… Но судьба, впрочем, — нечто сильное. Ты ушла, а она вновь свела тебя с марготом и вернула сюда. Верно?

«Стоило мне отречься от “Дома” и стать на путь жрицы, как он тут же загнал меня на место и в прежнее ремесло», — нахмурилась Эйра. И процедила:

— Верно… «Судьболом».

Она коротко поведала Грации о том, как всё произошло. И та заключила, что после ухода Эйры из «Дома» ей не следует возвращаться к работе — такова политика заведения. Но, раз маргот пришлёт за ней, ей необходимо этого ожидать, и для «Дома» будет хорошо, что он проявляет столько внимания к одной из воспитанниц.

Однако в «Доме» не было принято сидеть без дела. Поэтому она решила, что Эйра позаботится о новой девушке вместо Трепетной, о выразительной рыжей Артистке.

— Девочка мечтала стать актрисой театра, как и я когда-то, пока у неё не заболела мать, — представила её Грация. На лице новенькой была растерянность и решимость, а сама Грация смотрела прямо перед собой, словно вспоминая наивность своих молодых лет. — Ей тринадцать. Она пока не будет обслуживать гостей, но ей предстоит многому научиться. Раз уж ты у нас будешь не в полную ставку, передай ей часть своих знаний и наших порядков, Жница.

И Эйра согласилась на это.

Пока претендентки на её комнату не было, она вновь заселилась в свою украшенную опочивальню с витражными барханами и узорчатыми цсолтигскими коврами. Её точило дурное чувство.

«Надо будет днём отыскать на рынке кого-нибудь, кто едет в Кирабо, и попросить за десяток бронзовых рьотов передать весточку от меня для Коди. Она наверняка сходит с ума, думая, куда я пропала».

Она была такой уставшей, что хотела тотчас же упасть лицом на подушку и уснуть, не замечая сладострастных стонов за стенкой. Но, как только ушёл последний гость, другие Эйры налетели на неё. И вытащили её в гостиную.

Эйре пришлось рассказывать всю историю заново. Однако теперь её прерывали на каждой фразе.

— И он взял свою стопу и сам как дёрнет её! Она щёлкнула и встала на место, и он закричал от боли.

— Боше правый! — ахала Любопытная.

— Ты пожалела его? — сразу спросила Быстрая.

— Конечно, — кивнула Эйра, которая удобно устроилась на подушках рядом с Пройдохой и Артисткой. — Его от исступления повалило набок, но я положила его к себе на колени.

— На этот ужасный подол! — всплеснула руками Болтливая. — Весь в грязи!

— И он был в твоих руках? — допытывалась Внимательная. — Он что-то сказал тебе об этом?

Эйра посмотрела на мерцающую люстру под аркой потолка, припоминая. И протянула:

— Да, он сказал… «Спасибо, дорогуша».

Девушки взорвались аханьем и разнообразными возгласами изумления, восторга и волнения. Эйре пришлось повременить, прежде чем продолжать.

— …потом он поднял меня на лошадь. И мы поскакали обратно в Брезар, — довершила она свою историю.

«Я не собираюсь передавать его слова про “славную шлюху”, они мне противны».

— С ума сойти, — откровенно сказала Злая, почёсывая свой курносый нос. — Ты, похоже, ему по душе. Раз он с тобой разговаривал.

— Тебе повезло, — сокрушённо качала головой Болтливая. — Ты можешь стать его фавориткой.

— У него бывали фаворитки из «Синицы», — заметила Памятливая. — Одна даже жила с ним, будто маргаса. Дирабелла.

— Пару лунаров, — поддакнула Смешливая. — Ей просто нечем было на более долгое время заинтересовать его, и он сбагрил её сенешалю Шакурху, но с тех пор её никто и не видел. Любая из нас продержалась бы дольше.

— Чтобы потом нас вышвырнули, как с лошади, — буркнула Эйра.

«Мне нужна жизнь у кладбищ и погостов, а не в марготской опочивальне. Надеюсь, мне представится возможность это обозначить».

После этого она смогла наконец пойти спать. И поутру вместо того, чтобы готовиться к приёму гостей, как это делали остальные, она занялась Артисткой.

Наедине с ней, когда Эйра искала подходящие её круглому личику причёски, девочка оказалась разговорчивее, чем до этого.

— Жница, ты из далёкой С-солтиги, да? — спрашивала она, вертясь перед зеркалом под расчёской сосредоточенной куртизанки. — Какие у вас там есть сказки?

— Не знаю, моя хорошая, — отвечала Эйра. — Я родилась в селе неподалёку от Морских Врат, в Гангрии; оно называлось Верески. Там рядом был Верестар, схаалитский монастырь. Так что я с детства слушала все те же сказки, что и ты.

— А какие?

— Ну, какие… про Кошачью Диатрис, например.

— Я такой не знаю.

Эйра подняла брови. Натянув её волосы выше на расчёску, она решила, что «львиная грива» Артистке очень подойдёт.

— Да не может быть, — проворчала жрица. — Кошачья Диатрис — это Рыжая Моргемона. Прабабка маргота и бабка нынешнего диатра Рэйки. Она стала первой доа за много лет и возродила искусство лёта для многих родов, в которых ещё теплилась кровь Кантагара. До неё драконов оставалось всего пять, никем не сёдланных; а после они расплодились. И хотя теперь их всё равно не так много, как во времена Гагнаров, она заложила кирпичик в то, чтобы они остались на этом свете. И чтобы кто-то нет-нет да и садился на них, дабы увидеть Рэйку с высоты превыше птичьей.

— Это я слышала, — кивнула Артистка. — Но почему Кошачья Диатрис?

— Ох, — вздохнула Эйра.

И поведала ей историю о рыжей диатрис, что взошла на престол, будучи чародейкой. Она говорила с драконами на одном языке и была лётной супругой опаснейшего дракона Мордепала. Но и на земле у неё были свои драконы — городские коты. На всех островах и побережьях пушистые соглядатаи королевы приносили ей сведения и секреты в обмен на законы, что защищали их, и на вкусные подачки с замковых кухонь. Всякий боялся осудить Рыжую Моргемону вслух: коты были повсюду. Верные солдаты Кошачьей Диатрис несли её волю на земле, верный дракон Мордепал — в небе, а верная шпионская сесть множества хвостов поддерживала её из тени. То была настоящая диатрис-волшебница.

— Ух ты! — заблестели карие глаза Артистки. — Как бы я тоже хотела вот так! Жница, ты знаешь что-нибудь об этом? Говорят, ты ведаешь всякое; может, и колдовать умеешь?

— Нет, дорогая, — вздохнула Эйра. — Колдовство — это плохо.

— Но почему? — расстроилась девочка.

— Так устроено бытие, — изрекла Эйра, повторяя слова Кадаврика. — Когда-то мир был молод, и всего, что взрастила в нём Великая Мать — и Богов, и драконов, лесных духов савайм, и магию — было в изобилии. Но потом мир повзрослел. И стало ясно: любое баловство с колдовством скверно, ибо опасно заигрывать с силами, что царствовали в мире до прихода Троих. Боги защищают нас от этого не просто так. Может, это скучно; но всяко лучше, чем стать кормом для голодных демонов или савайм.

8. Боль ближнего своего

Леди Мальтара не отходила от постели своего брата. Он лежал спиной кверху, а она перемещала по его отёкшей спине мешочек с колотым льдом. Бледный свет сумрачного дня просачивался внутрь. Всё казалось тягучим и болезненным, как в лихорадочном сне.

Морай повернул голову набок и вновь посмотрел в окно. Там, в горах, дремал болезный Скара. Его единственный добрый друг, его судьба и его душа. Когда он примчался к нему минувшей ночью, он обнаружил дракона обессиленно лежащим на груде костей. Тот слабо заурчал при виде своего всадника.

Но его тело было холоднее обычного. Морай тогда ощупал все его раны и убедился, что шея его, хоть и прокушена, но цела. Однако безвольная слабость чёрного дракона страшила маргота.

«Плоть их соткана из чешуи, жара и стали», — вспоминал он строки из Кодекса Доа. — «Лекарства и яды людей им безразличны».

Очередная капля упала со свёртка со льдом ему на поясницу, и он вздрогнул. Но не издал ни звука. Он не отрывал взгляда от окна.

«Я ничего не могу для тебя сделать, Скара…»

Кулаки сжимались от злого бессилия.

«Если б я мог сражаться один, без него, чтобы такого не бывало! Но без доброй битвы он продолжит гаснуть, как тлеющие угли. Лишь на войне он снова становится живым».

Он сморгнул влагу со светлых ресниц и сдавленно вздохнул.

«Скара, ты мне нужен. Держись, Скара».

— Братец, — прозвучал тихий голос над головой. Мальтара тронула его плечо мягкой рукой. — Не волнуйся ты так. Он же дракон, справится.

Ярость взорвалась у него в груди. Он дёрнулся и локтем отпихнул её мешочек со льдом.

— Заткнись, дура! — рявкнул он. — Молчи, если не понимаешь, о чём речь!

Мальтара испуганно затихла и подхватила кулёк. Сестра раздражала его. После того случая, когда они на радостях от захвата Таффеита напились и переспали, она от него вообще не отходила.

А поскольку она в Покое была вроде камергера, занималась снабжением и обеспечением всех живущих в особняке и укреплениях, от неё было в целом никуда не деться.

— Прости, — тихо сказала она. — Но он же гораздо сильнее тебя. Он дракон, а ты человек. Вы всё равно всегда будете разделены…

Он зверски сверкнул на неё своими глубоко посаженными глазами и процедил:

— Мальтара, я уже сказал. Ты дура и ничерта не понимаешь. Если хочешь болтать — уйди.

Она покорно склонила голову и продолжила прикладывать лёд к его спине.

«Одно хорошо», — думал маргот. — «По слухам, Каскар лишился ноги и сейчас тоже не вылезает из постели. Рубрал летает по окрестностям, Наали в бешенстве бросается на своих, и Таффеит устоял. А Ланита завтра будет здесь, и я вышлю Врангу весть об этом. Вот только Скаре… Скаре это не поможет. Ничего нельзя сделать, можно только ждать».

Он закрыл глаза и, казалось, задремал. Пока его не разбудили поцелуи Мальтары — на лопатке и сзади на шее. От этого Морай тяжело вздохнул и уткнулся лбом в свою руку.

— Я так понимаю, когда Исмирот предпочёл спать не с тобой, а с этим проходимцем Кинаем, тебе стало скучно одной? — пробурчал он, не в силах отбиваться.

— Мне без него хорошо, — ответила она тихо. — А без тебя — нет. Зачем тебе шлюхи? Почему не зовёшь меня?

— Потому что ты мне не сдалась.

— Но я твой верный друг с самого детства! Я всегда хотела быть рядом. И я всегда люблю тебя.

Он протяжно вздохнул, вновь спихнул кулёк со льдом и перевернулся на спину. И уставился на неё тяжёлым взглядом.

— Я слишком устал для этого, — сказал он. — Хочешь ублажить меня — давай. Но если ты скажешь ещё хоть одно слово, я велю тебя запереть до конца недели.

«И так голова болит».

Глаза Мальтары вспыхнули. Она с восторгом приникла губами к его животу, пошла ниже… но касания её рук были до того осторожны и боязливы, что Морай не испытал ничего похожего на возбуждение. Он смотрел на неё снисходительно и уныло.

«Когда-то мне казалось, что у неё живой и сильный разум», — думал он, следя за тем, как скользит её язык по шрамам на его коже. — «Но теперь я не понимаю её».

— Ты совсем устал, — сказала она тихо. — Твоя плоть не отзывается мне.

— Ага, — буркнул он.

«Именно это я имел в виду. Твой жалкий вид делает всё ещё хуже, заставляя меня думать об упадке нашего семейства».

— Может, мне позвать тебе шлюху? — услужливо предложила она. — Дирабеллу? Или ту, чёрную, с которой ты приехал?

— Принеси мне портвейна и умолкни, — сказал Морай. — Главной шлюхой станет мой брат. Я погляжу, на что он способен, выпрашивая то, что ему так нужно.

На следующий день Ланиту действительно привезли. Связанную, как порося на убой, её вынесли из повозки в холл к марготу в одном исподнем. И он, перенеся вес на одну ногу, встал над ней. Улыбка украшала его уста.

— Как прошёл путь, миледи? — спросил он у обессиленной растрёпанной пленницы.

— Благодарю, маргот, — хрипло прошептала Ланита в ответ. Её каштановые кудри превратились в слипшиеся верёвки, а на лице застыла вековечная тоска. — Хорошо.

— Вы скромничаете, — усмехнулся Морай и склонился, помогая ей встать. — Пойдёмте, я позабочусь о вас. Парни, ну кто ж так возит знатную леди! Бедняжка совсем замёрзла, не правда ли?

Ланита смотрела на него недоверчиво. Он рассёк верёвки, что связывали её руки, и повёл её за собой, на второй этаж.

От глаз пленницы не укрылось, что маргот выраженно хромает. Он проследил за её взглядом и проговорил:

— Это после очередного падения со Скары, дорогая невестка. Прославившая меня традиция выживать после этого на сей раз заставила меня пострадать.

«А я решил сам вправить себе вывих, и, чёрт бы меня побрал, сделал что-то… не так».

Она молчала. Кровоподтёк под её губой служил красноречивым ответом. Хотя он ничуть не уродовал её стать; голубая кровь была видна и в её росте, и в её узкой талии, и сосудами она просвечивала сквозь тонкую аристократичную кожу.

— Ваш брат держится на драконе куда крепче, — продолжал Морай, приглашая её в свои апартаменты. — Даже когда я отсёк ему ногу, он не упал.

Ланита вздрогнула и замерла. Страх вспыхнул в её зелёно-голубых глазах.

— Ничего-ничего, докладывают, что Каскар жив, — многозначительно улыбаясь, Морай приоткрыл дверь в ванную комнату. Слуги подготовили ему горячей воды, но он дал возможность даме согреться и обмыться. — А вот что насчёт Вранга — непонятно. Так называемый законный маргот не появляется ни на поле боя, ни в вашем обществе… но скоро он узнает о том, что вы в плену, и проявится. Не правда ли?

— Что вы с ним сделаете, если он придёт за мной? — дрожа, прошептала Ланита.

— Вряд ли то же, что и с вами, — усмехнулся Морай. — Я знаю его с самого детства и помню, как он писался в штаны, поэтому у меня на него не встанет.

Ланита в ужасе ускользнула от него и закрыла дверь ванной.

«Безупречная леди — сносит любые невзгоды стойко, словно воин, но делает вид, что пошлости выводят её из равновесия».

Когда Ланита отогрелась в горячей воде, отмылась и облачилась в чистую котту, ей некуда было деться, кроме как выйти обратно в гостиную с бархатными синими стенами, где Морай уже ожидал её. Он предложил ей присесть на диванчике напротив.

Ланита была в одной рубашке — что для леди считалось тем же, что и нагота — и потому продолжала прикрываться руками. Однако она безропотно подчинилась.

— Мне нужно дать Врангу знать, что вы здесь, — обстоятельно объяснил маргот. Он поигрывал своим кинжалом с рукоятью в виде чёрной пасти Скары.

Ланита настороженно посмотрела на него в ответ.

«Какая умница, лишнего не говорит, всегда слушается», — подумал Морай. — «А ведь она могла бы быть моей, если бы старый идиот Кассат выдал её за меня, а не создавал некрасивый прецедент. Он сделал всё, чтобы показать, что поддерживает младшего кандидата на марготский титул. Ради чего?… И этой войне уже десять лет…»

Он лирично улыбнулся. Это было по-своему странно. В детстве Вранг был совсем забитым, запуганным мальчишкой, который и ел-то зачастую лишь тогда, когда Морай с ним делился. Он всегда считал его своей тенью и как-то упустил момент, когда тот вдруг решился сбежать — и превратился в ревностного врага.

«Как время пролетело… но этот старый поединок близится к развязке».

Маргот отвлёкся от воспоминаний и протянул настороженной леди свою ладонь.

— Дайте левую руку, — сказал он. — Мне потребуется ваше обручальное кольцо.

Ланита молча протянула свою кисть, и он сжал ей запястье, растопырив её пальцы нажимом на костяшки.

А затем придавил её пятерню к столу и вонзил кинжал в основание безымянного пальца. Леди в ужасе дёрнулась и взвизгнула. Она рванулась, пытаясь высвободить свою кисть, и кровь забрызгала её рубашку. Но хватка Морая была стальной: он додавил клинком остатки жил и отделил палец от руки.

Дело было сделано за пару секунд. Ланита побелела от боли. Она вся тряслась и хлопала губами, не в силах издать ни одного членораздельного звука.

Однако Морай от своей вседозволенности стал ещё игривее. Он притянул её руку к себе и коснулся губами кровавых дорожек.

— Ну, ну, — проурчал он. — Не больнее же, чем рожать детей, верно? А ведь ты могла бы родить их мне. Эта прелестная ручка осталась бы цела, если б твой отец предложил её правильному жениху.

Точёные черты леди исказились ненавистью. Сине-зелёные глаза вспыхнули. Пережитый страх стал ей нипочём; и она плюнула Мораю в лицо.

Он тут же отбросил от себя её руку. И хотел ударить, но сдержался.

«Она разделяет со мной фамилию. С неё хватит», — решил он и смахнул плевок со щеки. Отнятый палец был достаточным наказанием.

— Иди к моей сестре, Мальтаре, — гаркнул он и указал ей на дверь. — Она тебя устроит до тех пор, как мы получим ответ из Арракиса.

После чего он позвал к себе гонца и передал ему палец Ланиты вместе с кольцом. Тот отправился немедля.

И всё же внутри бушевала никуда не выплеснутая злоба. Ему понравилась храбрость Ланиты сама по себе; но не понравилось, что это его унизило.

Чтобы успокоиться, он походил по кабинету. И нашёл, чем себя занять. Занятием стало письмо с алой печатью в виде гидры, гербом Гиадрингов, — послание от его старшей сестры, диатрис Вальсаи.

«Дорогой брат,

Надеюсь, ты в добром здравии.

Сколь не люблю я обсуждать политику, вижу, тебя она беспокоит в первую очередь. Но я рада ответить на твои вопросы.

Ты совершенно прав, что мой муж — мудрейший из диатров. Он сумел войти в Конгломерат, не карая своих драконов за уже минувшие случаи людоедства. Он хочет сохранить Гангрию сильной и, как ты говоришь, в своём роде ратует за то, что драконы должны быть над людьми. Хотя он, конечно, рассматривает их как важную часть нашей государственной целостности — я бы назвала это так.

Ко двору прибыла его племянница по сестре, леди Лилисса Конзана. У нас ожидается множество утомительных вечеров с потенциальными женихами для неё, ей уже четырнадцать; и Тандр велел всякому иметь в виду, что за неимением второго ребёнка будет рассматривать её как свою, а значит, желающих будет много.

Спасибо, что справлялся о здоровье нашей единственной дочери и радости. Диатрисса Ламандра оправилась от своего падения и вновь наслаждается жизнью принцессы. Я запретила ей приближаться к Драконьей Стене. Но теперь ей шесть лет, и она уже вовсю диктует мне свою волю. Я скажу ей, что дядя Морай поддерживает моё мнение в этом вопросе: девочкам не место рядом с драконами.

Тем более, вскоре она будет знакомиться с диатрином Маята, своим женихом. Мы давно уже ждём его приезда, но всякий раз ему что-то мешает; виной всему, я полагаю, их трудности с Конгломератом и драконом. Ведь их Мвенай большой любитель совсем не звериной охоты.

Что же до тебя, я слышала, что ты не прекращаешь междоусобицу не только с Астралингами, но теперь и с Хаурами. Я неизменно буду повторять, что этот вопрос надлежит решать мирно, но ты неизменно будешь говорить мне, что это дело принципа. Хочу лишь попросить тебя беречь своих родственников. Они такие, какие они есть.

Правда ли, что ты снова упал со Скары? Расскажи поподробнее о своём сказочном везении. Я дам прочитать Ламандре — она, поверь, обожает истории о твоих подвигах. Боюсь, правда, при дворе судачат и о других твоих «подвигах», о коих мне даже думать не хочется. Надеюсь, когда-нибудь ты всё же развеешь эти тёмные слухи о своём «садизме», покровительстве работорговли и прочему вздору. И, будет день, Альтара получит долгожданный мир — и ты приедешь в гости в наш славный город, Морские Врата. Столица Гангрии всегда открыта для тебя.

Целую,

Диатрис Вальсая Гиадринг».

Чтение изящных строк с завитками умиротворяло Моря.

«Вальсая прекрасно знает, что слухи обо мне не лишены оснований, но не хочет об этом думать», — ухмылялся Морай. — «Она рассказывает мне мало полезного, но всё же не лишне бывает узнать о делах гиадрингского двора из первых уст».

Родственники такие, какие они есть. Она, вероятно, имела в виду своё отношение к самому Мораю.

«Жеманная, пугливая женщина, но всё же не хает меня вместе с толпой — это хорошо».

После этого ему пришлось вернуться к делам политическим.

Ввечеру они с Мальтарой, Исмиротом, Кинаем и несколькими другими вновь провели разговор.

— Конгломерат ныне включает три королевства, — зачитал Кинай. — И семь провинций, исключая Альтару и Хараан. Задержка вызвана тем, что они ведут с нами боевые действия, о чём они так и отчитались Иерофанту. Цитирую: «Мятежник использует своего дракона. Если мы откажемся от наших, нам потребуется вся сила Воинства Веры, чтобы компенсировать это».

Он дрогнул, не желая маргота называть «мятежником», но Исмирот кинул на него ободряющий взгляд. Могучий холёный лорд с тёмной гривой волос и его маленький соратник — они смотрелись характерно, как герои то ли сказки, то ли кабацкой байки.

И всё чаще казалось, что общее дело для них значит меньше, чем личное.

«Эти двое готовы миловаться прямо у меня на глазах», — недовольно подумал Морай и стукнул ногтями по столу. Кинай тут же подпрыгнул и смиренно взглянул на маргота. — «Исмирот мне всем обязан, в том числе тем, что не боится связываться с мужчинами. Всё, что я получаю от него, — помощь в управлении, которая уже давно уступает дуриковой. И фамилию для Мальтары. Как-никак, Хауры — дом драконовладельцев, и когда-нибудь это сыграет свою роль. Но в остальном он мне почти бесполезен».

Кинай спешно пригладил свои короткие волосы, как всегда делал, когда нервничал. И продолжил.

— Ответ Иерофанта пока неизвестен, — докладывал соглядатай. — Ещё… есть данные о том, что дракон Мвенай также оставил своего доа, когда тот пытался заманить его на расправу. Мвенай известен тем, что нападал на мирных жителей не только ради прокорма, но и для развлечения. Однако он преданно разделял небо со своим всадником и легко разгадал его намерения. И улетел в нашу сторону. Но, скорее всего, он направляется туда же, куда и другие одичавшие драконы — в восточные горы со ржавой водой.

От подобного рода новостей Морай мрачнел. «Значит, Вальсая не просто так упоминала сложности у маятской четы с их драконом».

— Что Тайпан? — спросил он.

— Никаких новостей, — пробасил Исмирот. Он сделал себе золотые зубы вместо двух выбитых и теперь его улыбка по-особенному вспыхивала в полумраке. — Он блефует. Что бы он ни говорил, он не склонится перед Иерофантом ради помилования — это даже для него уж слишком.

Морай кивнул. Он тоже так думал.

«Король разбойников, Пустынный Змей, Тайпан из Барракии. Ему наши боги ещё смешнее, чем наши лорды».

— Дурик вылечил своё сломанное ребро? — усмехнулся он, припоминая шута из магистрата.

— Думаю, да, — сказала Мальтара. — Но после того, как один из мечей Мора так обошёлся с ним, он не горит желанием появляться вновь.

— Пусть появится, — распорядился Морай. — Тому мечу мы тоже сломали рёбра, хватит ему обижаться. Его участие нам потребуется. Нужно обозначить, какая нынче у нас политика в отношении жрецов.

— Какая? — осторожно уточнила Мальтара.

— Никаких жрецов, — фыркнул маргот. — Дальше. Таффеит?

— Восстанавливает пробитые стены, маргот, — доложил фронтовой адъютант. — Генерал Шабака утверждает, что войска марпринца всё ещё не отошли вглубь Арракиса. Поэтому он пока не будет уезжать. Прикажете ему оставаться?

«Шабака заслужил хорошенько отдохнуть после всего, что он сделал», — подумал Морай. — «Новой битвы не будет. Каскар придёт в ярость, когда получит палец Ланиты; но сейчас он не может подняться в небо. Вранг — тем более. Он вообще не драконий всадник и даже не командир. Они оба скованы по рукам и ногам тем, что Ланита у меня в плену».

— Пускай вернётся, — сказал Морай. — Нам незачем беспокоиться за Таффеит.

Обычно, когда что-либо складывалось столь удачно, Морай был весел. Он пил со своими соратниками, давался в руки Мальтаре и строил радужные планы на будущее кампании. Нынче у него были и другие заманчивые перспективы помимо победы над братом: он мог бы уступить Пустынному Змею Тайпану пару северных портов, заключить с ним союз против Иерофанта, создав свой бандитский Конгломерат против союза праведников…

…но ничто не грело его тёмную душу, когда Скаре было плохо.

На следующий день он вновь приехал к своему чёрному дракону. Прошёлся по хрустящим костям, прижался к негорячей чешуе. Погладил размеренно вздымающийся нос. Уткнулся лбом в его шипастую щёку.

— Мой бедный Скара, — шептал он, будто баюкая дракона. — Хочешь, я принесу тебе какую-нибудь вкусную девчонку? И ты поешь?

Он уже пытался, но больной дракон обычно отказывался от еды. Тем более он отъелся за время их вылазки.

Скара заурчал и устранился, завернулся в клубок. Морай посмотрел на него тоскливо.

«Такое бывало, когда он получал тяжёлые раны. Он прятался, замыкался, не желал есть. Но обычно он пылал жаром, а теперь он будто гаснет…»

При мысли об этом сердце Морая сжималось. Он потёр лоб, беря себя в руки, и ушёл, оставив его одного во мраке драконьего грота.

На душе было тяжело.

«Я на пороге великих побед; но мне тягостно, будто это меня шантажируют пленённой женой», — думал он. — «Ничего не могу сделать. Лишь ждать. Но так ждать невыносимо».

Поэтому после обеда он послал за Чёрной Эйрой.

Она явилась, как всегда, молниеносно. Морай ожидал её в гостиной с кубком, полным белого полусладкого. Дверь клацнула — и он сразу поднял глаза.

Это была она — чёрная Жница Схаала, высокая и плечистая, как воительницы из армий первого доа, если судить по гобеленам. Вот только воительниц тех никогда не изображали чёрными. И оттого она казалась их тёмным отражением с обратной стороны жизни, посланницей Рогатого Бога с бесстрастным лицом и глубоким взглядом.

Морай расплылся в улыбке. Теперь куртизанка была одета куда приятнее глазу: в чёрное, ровно в тон её коже и волосам, платье со шлейфом. Оно всё так же подчёркивало её грудь и живот складками тончайшей ткани. Это была красота, заслуживающая именно таких одежд, а не ряс, замызганных кладбищенской грязью.

— Здравствуй, подруга, — молвил он. Она сразу же склонилась в реверансе и попутно скинула с себя чёрный плащик.

— Рада видеть вас в добром здравии, маргот, — проговорила она, как всегда, на грани искренности и вежливости. От неё пахло розовым маслом, как почти от каждой в «Доме». — Как ваша лодыжка?

Он отмахнулся, не считая это достойным обсуждения. Сам вид чёрной куртизанки почему-то веселил его душу. Морай вспоминал её суровое лицо и сжатую в руках лопату, и ему невольно делалось смешно.

«Мы ехали из того чёртова леса около трёх часов», — приметил он. — «На полном ходу, сменив лошадь. Неужели Почтенная так далеко отпускает своих воспитанниц?»

Однако он отбросил и эти мысли за ненадобностью и встал ей навстречу. Коснулся холодно блестящего браслета у неё на запястье. А затем подцепил дешёвое украшение и скинул на пол:

— Пошли, — и коснулся её спины, ведя её к себе в опочивальню.

Эйра неспешно ступила в обитую синим бархатом спальню. Она не выглядела претенциозной, но всё же каждый шаг её был столь хозяйский и спокойный, будто она умом всегда была где-то в райских кущах — и судьба тела была ей безразлична.

Морай жаждал запустить руку в это спокойствие. Как и прежде, он хотел отбросить авторитет её мрачного бога к своим сапогам. Он сам шагнул к ней, стянул край платья по плечу. Куртизанка предусмотрительно распустила завязки на пояснице, чтобы её наряд не порвался. И маргот без труда обнажил верхнюю часть её тела — а дальше платье само соскользнуло вниз по её крутым бёдрам.

Вид её чёрных форм вновь задержал на себе взгляд Морая. Но они не стоили бы столь дорого без её выдержанного жреческого взора.

«Думает, что тело может выполнять любую работу, лишь бы разум продолжал служить богу», — без труда угадывал Морай. — «Напрасно».

— Снимай, — велел он ей и шагнул ближе. Она послушно взялась за завязки его рубашки, скинула с него накидку и помогла ему разоблачиться.

Чем меньше одежды оставалось на нём, тем ярче горели её глаза. В ней вспыхивало греховное пламя, и она тянулась к нему, вдыхая его запах, будто Скара.

Это раззадоривало Морая. Он позволил ей осыпать себя поцелуями с головы до ног. Затем присел на край укрытой гобеленом кровати — и увлёк куртизанку за собой, не дав ей встать перед ним на колени.

Он надавил ей сверху на лопатки. Эйра послушно прилегла на подушки; и он поднялся над ней. Бронзовые блики скользили по тёмному силуэту. Морай провёл по ним ладонями; и с изумлением ощупал плечи и спину девушки.

— Мышцы, — подтвердил он. — И впрямь как у мой лошади.

Куртизанка скрестила лодыжки и кокетливо изогнулась. Посмотрела на него через плечо своим нахальным тёмным взглядом.

— Хотите, я скажу «иго-го»? — фыркнула она.

— Попробуй, — подыграл Морай.

Эйра не успела притвориться лошадью. Маргот тут же склонился к ней. Отточенным жестом доа намотал её волосы себе на запястье и толкнулся в неё. Она ахнула; а он впился второй рукой в её ягодицу, прижал её к постели и принялся двигаться отрывисто и быстро. Он неустанно наращивал темп, чем вырывал из её груди стоны и крики — и услаждался тем, что она не в силах ёрничать.

Вскоре он склонился ближе к её спине. Оперся локтем ей о лопатки, продолжая держать волосы. Это была его излюбленная поза. В ней он отдавался удовольствию полностью, самозабвенно двигаясь бёдрами. Чем ближе было наслаждение, тем сильнее он тянул куртизанку за волосы. Оттого она изгибалась ещё круче, и ему становилось ещё теснее и приятнее в ней.

Однако сегодняшнее соитие было омрачено тем, что ему постоянно кололо то в шее, то в пояснице. Он входил во вкус, разгонялся — и начинал замечать собственную боль, что возвращала его в реальность.

В реальность, где он упал со Скары, а Скара был всё холоднее.

Морай скалил зубы. Совокупляться с женщиной через боль он умел, но чувство безысходности поднималось изнутри — и оно было сильнее, чем тело.

После нескольких безрезультатных минут маргот недовольно прошипел себе под нос и перевернул девушку на спину. Он согнул одну её ногу в колене, подлез под неё рукой и вновь сжал ягодицу, продолжая двигаться. Капли его пота падали ей на соблазнительную тёмную грудь. Эйра купалась в блаженстве, дыша чувственно и громко.

Однако это было не обоюдно. Морщась, Морай сделал последнюю попытку ускориться; дожать их утеху до итога, который был ему нужен. Но, сделав несколько обессиленных толчков, смирился и прервался. Он замер и локтем оперся о подушку рядом с плечом девушки. И навис над ней, переводя дыхание.

«Проклятье», — только и подумал он. И сразу отстранился, чтобы не ловить удивлённый взгляд куртизанки и не слушать слов притворного сочувствия.

Он отвернулся и сел, упершись ногой в столб балдахина. Облокотился о свои колени локтями и уставился в окно. А потом перевёл взгляд на акантовый узор бархатных стен опочивальни.

Всё было бесполезно, ничего нельзя было сделать.

«Чем бы я ни пытался отвлечься, я не могу скрывать от себя факт того, что Скара умирает».

И он положил подбородок на свои запястья, а затем прикрыл глаза.

Без чёрного дракона это была бездна, а не жизнь. Прорва каких-то мрачных, сменяющих друг друга событий. Сухих взглядов, низких дымных облаков, пошлых в своей скуке разговоров. Отвратительная в своей будничности и приземлённости рутина безо всякого смысла.

Хоть в далёком детстве, хоть сейчас. Голубая кровь в жилах превращалась в бесполезный атрибут и повод для раздоров, армия покорных головорезов — в назойливых идиотов, а страшные сказки о Безакколадном — в безнадёжную ерунду, которую не с кем было разделить.

Не Скара умирал — умирал маргот Драконорез. Без него он обречённо превращался из легендарного дерзкого доа в очередного мятежного лорда. Который, впрочем, не хотел от своего мятежа ни денег, ни титула, ничего. Это было противостояние для Скары, для его величия, для его удовольствия и для его жизни, а не для того, за чем привыкли охотиться люди.

А значит, и война теряла смысл.

Всё теряло.

Тёплые руки жрицы тронули его спину, лопатки. Он хотел дёрнуть плечом, отгоняя её; но чёрная куртизанка подсела ближе, и её глубокий взгляд затянул Морая.

В них не было ни сочувствия, ни утешительной солидарной скорби.

Лишь молчаливое воззрение самого Схаала, что смотрел на маргота и говорил ему этими глазами: «Мой час настаёт для любого».

Напряжённые плечи Морая ослабли. Он покорился тянущим его рукам и склонил голову на обнажённую грудь куртизанки. Он слушал биение её сердца и молчал, а она, разбирая его серебрящиеся волосы, щекотала его затылок своими длинными пальцами — и молчала тоже.

Пока не прекратила свою ласку. Морай чуть приподнял голову и обессиленно посмотрел на неё. А жрица произнесла:

— Если бы он не проснулся, маргот? Тогда, много лет назад, когда вы пришли к нему в пещеру?

Морай замер и осунулся, не сводя с неё глаз. От её слов у него в душе образовалась дыра.

А она продолжала.

— Если б он не поднялся тогда для вас и не понёс бы вас в небо, вы не знали бы драконьего лёта. Не познали бы воспетой в преданиях любви драконьего брака.

Морай дрогнул, его губы скривились.

Чёрные руки легли ему на щёки, и жрица довершила:

— Но он сделал это для вас, маргот. Оттянул свою смерть на столько лет, на сколько сумел. Чтобы не оставлять вас до того, как вы успели узнать своё счастье.

Из груди Морая вырвался всхлип. Поддавшись рвущемуся наружу отчаянию, маргот разразился сдавленным плачем, от которого ушибленная спина содрогалась сверху донизу.

Его стиснуло внутри так, как никогда. Даже в далёком детстве, когда в груди щемило обидой и одиночеством, он так не убивался.

Он воспринял слова схаалитки так, будто сам всегда знал их. Каждое было ему как кинжал под ребро — одно, другое, третье. Он принимал их — и шквал боли с каждым из них. Он вспоминал рокот Скары, в котором научился разбирать подобия слов. Натужные взмахи крыльев и ленивый рыжий взгляд.

Чёрный дракон действительно поднимался в небо лишь ради него. Его увечья делали эти полёты мукой, в которой мгновения счастья пролетали быстро, как искры над костром.

Но он — зверь, которому приписывался иной, эгоистический, далёкий от человеческого разум — все эти годы отдавал марготу самого себя.

И теперь Морай плакал, потому что никто не делал для него подобного. Ни один из родителей, ни один из братьев и сестёр; ни единый лизоблюд-головорез и ни один воспевающий его бард не клал всего себя на алтарь перед марготом. Даже сестра, Мальтара, во всей своей верности, хотела лишь расплаты за свои долгие годы преданности. Даже Лионай, который вырос с его наставлениями, покинул его сразу же, как только это стало вредить его карьере — как бы до этого ни божился в своей приверженности.

Но дракон, существо, непостижимое человеком, подарил ему в жизни то, что делало её жизнью — и никак не мог сказать об этом.

И этому приходил конец. А он ничем не мог даже отблагодарить его. Он должен был лишь отпустить его; но сердце от этого рвалось на части.

Он обнаружил себя всего в слезах, упершимся лбом в грудь схаалитки, рвущим собственные волосы. На смену жгучей боли приходило опустошение. И равнодушное бессилие.

Морай, покачиваясь из стороны в сторону, медленно приподнялся и поглядел на куртизанку покрасневшими глазами.

Она едва заметно улыбнулась ему.

— Вы были счастливы, маргот. Вы не упустили шанс, один из бесчисленных сотен, что даётся людям. И взяли у Схаала то, что тот готов был даровать вам за ваше упорство. Этим вы превзошли практически любого человека на этом свете.

Длинные тёмные пальцы мягко прошлись по его щекам. Смахнули слезы сперва с одной, затем со второй.

— Когда меня подкинули в схаалитский приют, — проговорила жрица, — при мне была записка, где было начертано имя, что дала мне мама. С этой бумажкой я росла — и хранила её как зеницу ока. И была среди всех монастырских Эйр той Эйрой, что питала надежду когда-нибудь обрести собственное имя. Но я не могла прочесть, что было на ней написано. И никто не мог. Мы все не умели читать, кроме настоятеля. Но он бы не снизошёл до этого.

Маргот молчал. Его лицо стало холодным, взгляд — безжизненным, но он не отстранялся.

Он ждал, что она скажет дальше.

— С годами бумага делалась совсем ветхой. Надпись стиралась. Вам было десять, когда вы пробудили дракона; мне было десять, когда я отдала эту бумажку старшим. С её помощью они разожгли спасительный огонь. И холодная зима потерпела поражение.

Моргнув, девушка довершила:

— Так я навсегда стала Эйрой.

Морай положил ладонь ей на щёку. Он не знал, кого видит перед собой — жрицу, или самого Схаала, или столь же бессмысленную, потерянную судьбу.

— Это был твой дракон, — осипшим голосом проговорил маргот. — Но ты не разбудила его.

— Я доверила его Схаалу, — ответила Эйра. — Потому что он никогда не забывает ничьих имён.

Маргот горько улыбнулся. Ему захотелось поверить ей. Он уткнулся своим лбом в её лоб. Ладони соскользнули ей на широкие чёрные плечи.

Он закрыл глаза, в горе своём обретя затишье и покой.

9. Семью не выбирают

Той ночью Эйра осталась ночевать у маргота. Лорд спал в её руках, своим дыханием щекоча ей шею. А она сама уснуть не могла; знала, что во сне непременно пошевелится и потому разбудит его.

Схаалитское снисхождение и нежность к потерянным душам сделали эту ночь приятной для неё. Она смотрела на остервенелого тирана в своих руках — и видела беспомощного пред лицом вечности человека. Такого же, как и все.

«Каждый теряет что-то на этом свете», — думала Эйра сонно. — «Каждому есть, за что лить столь горькие слёзы, что бы ни говорили. И каждый рано или поздно останется один — и лишь Схаал будет помнить его и утешать его».

И всё же маргот манил её совсем не жреческими чувствами. Странное восхищение им как доа, оседлавшим Скару, укреплялось в душе Эйры.

«Что-то особенное есть в людях, принятых драконами как всадниках. Что-то не совсем человеческое, интригующее. Возможно, Молчаливый Бог разделяет мои чувства. Они в чём-то не люди; они драконы в человеческой плоти. Он должен судить их иначе».

Однако тёплые чувства Эйра не считала любовью. Любить было роскошью, недоступной куртизанкам и непозволительной жрицам. Она лишь тихонько водила рукой по жемчужным волосам маргота с рыжими проблесками и наслаждалась искрами, что от этого вспыхивали у неё в душе.

«Если бы я не была невестой Схаала, я бы отдала тебе своё сердце», — подумала она. — «И хотя ты не берёг бы его, я лелеяла бы мягкость твоих рук. Каждый раз я прихожу к тебе, и мне на душе было спокойно. Я знаю, что ты, Безакколадный, не причинишь мне вреда. Такое на моей памяти впервые».

Когда Морай проснулся, он сперва, кажется, удивился тому, как жмётся к чёрной куртизанке. Впрочем, его улыбка тут же блеснула в предрассветном полумраке.

— Схаалитка, — молвил он и огладил её шёлковые бёдра. — Хороша. Прекрасна та жрица, что решит стать шлюхой.

— Это не решение, — тихо ответила Эйра.

«Это купля-продажа».

— Неважно, — и он провёл кончиками пальцев по её лбу. Словно представлял, как на чёрном будет смотреться схаалитская татуировка в виде черепа. — Ты здесь, а значит, ты не жрица. Разве не лучше жить так, не слушая бухтение дохлых дураков?

Эйра приподняла бровь. Ей не нравились эти слова.

«Я не раскаиваюсь за то, что кем мне пришлось стать. Схаал знает — это не мой выбор. И всё равно ждёт меня».

Пальцы маргота очертили линию её губ. Он придвинулся ближе. Его горячее после сна тело так и манило к себе.

Эйра вздохнула, отгоняя от себя муки сомнений. Всякое сопротивление таяло в тепле Морая.

«Руки Схаала призрачны и недосягаемы. Он всегда ждёт свою невесту, но никогда не приласкает её. Всю жизнь она проведёт в одиночестве ради того, чтобы воссоединиться со ним после смерти. Бог Горя никогда не даст мне этого наслаждения… которого я так жажду».

Морай надавил ей на плечо, укладывая её на постель под собой, и склонился к её шее. Контекст у этого был лишь один. Эйра поджала ноги, пытаясь совладать с разливающейся по животу негой — но та лишь усилилась, когда маргот прильнул к ней всем телом.

Она твердила себе, что непременно напомнит ему, что встретила его неподалёку от Кирабо не просто так. Там она исполняла свой схаалитский долг. И добавит, что именно к этому будет стремиться, что бы ни происходило. Но после их утренней любви маргот сказал своё слово первым:

— Найди Мальтару и скажи, что я велел забрать твои вещи из «Дома» сюда.

И душа Эйры окончательно погрузилась во мрак.

«Это признание меня фавориткой», — думала она, спешно шагая по второму этажу Покоя и ёжась от холодного сквозняка. — «Маргот не успокоится, пока не сломит меня окончательно. Пока не получит мою любовь и признания в том, что я предаю Схаала ради него. Тогда он вышвырнет меня, как обёртку от конфеты. Ведь для него такое удовольствие — ломать не только жизни, но и судьбы, разлучать людей с их предназначением и даже с их богами».

Шаг её делался быстрее и злее.

«Он может смутить мой разум, очаровать меня, овладеть мною и довести меня до сладостного изнеможения. Но его не было со мной тогда. Холодной зимой много лет тому назад, когда я получила свой дар. Лишь Схаал стоял надо мной. И я никогда не забуду этого и никогда не отрекусь от своего Молчаливого Супруга. Даже если меня отдадут на растерзание палачам, я буду нести волю Бога Горя. И, уступая своё тело, я не уступлю марготу свою душу».

Она встретилась с леди Мальтарой у лестницы. Та сжимала в кулаке какую-то бумажку. Светло-русая, почти беловолосая, невысокая девушка смотрела сосредоточенно и сурово.

— Миледи, — поклонилась ей Эйра. — Маргот велел…

— Понятно, — прервала её Мальтара и спрятала листок в карман. И смерила сухим взглядом чёрное тело куртизанки. От холода грудь Эйры чётче проступала под тканью, и оттого неудачливая жрица казалась себе голой под взором марготской сестры.

Эйра скрестила пальцы внизу живота и поклонилась ещё раз, собираясь уйти. Но Мальтара вдруг сказала:

— Стой.

Эйра подняла на неё вопросительный взгляд.

— Ты хороша, — с нотой зависти произнесла Мальтара. — Но ты знаешь, любая красота наскучивает.

— Вне всякого сомнения, миледи.

— Мой брат давно равнодушен к внешним признакам. Ему надо, чтобы в дополнение к ним шла жизнь девушки. Он будет пользоваться ею, пока не сломает.

— Я понимаю. Но возразить марготу я не вправе.

— Верно, — кивнула Мальтара. — Может, тебе повезёт, и по прошествии его интереса тебя заберёт кто-то из его людей. А может, если ты наскучишь ему в ненужный момент, ты даже умрёшь.

«Что ей надо от меня?» — вяло подумала Эйра. — «То, о чём она говорит, известно любой девушке из “Дома”».

— Такова судьба шлюхи, миледи.

— Да, однако… — Мальтара вдруг натянула странную кривую улыбку на лицо. Этим она стала похожа на Морая. — Я хочу от тебя кое-что, пока ты ещё здесь. Мы договоримся.

«Для втягивания меня в интриги рановато», — подумала Эйра. — «Да и непохожа сестра самого маргота на столь опрометчивую женщину».

— Мне нужны твои услуги, — произнесла Мальтара. И упёрла руки в ремень своего упленда, как мужчина.

«О нет», — погрустнела чёрная куртизанка. — «Почтенная учила нас ублажать женщин, но я была из тех, кто находил подобное смертной тоской».

— Я хочу, чтобы ты научила меня вашим шлюшьим уловкам, — сказала Мальтара. — Ты нравишься марготу в постели. Мне это нужно тоже.

Эйра вздохнула, подавляя чувство уныния. Она не слишком хорошо объясняла подобные вещи, хотя уже имела некоторый опыт — ведь она учила Артистку. Но юная рыжая девочка, новенькая в «Доме», хотя бы не смущала её своим титулом.

— Как будет угодно, — ответила она.

— Хорошо, — Мальтара посмотрела на неё серьёзно. — Взамен я постараюсь позаботиться о твоей участи, когда твоё время у маргота подойдёт к концу. Если мне понравится то, чему ты меня научила.

Эйра поклонилась ей в ответ.

Так она стала жительницей Покоя. Посыльные из «Дома» вернулись с её одеждами и сумкой. Ей отвели комнату в одной анфиладе с марготом, но с отдельным входом. И там было совсем не так уютно, как в её обиталище в «Доме культуры». Комната располагала холодным полом без ковра, жёсткой кушеткой и пронизывающим ветер, что прихватывал за пятки.

Скарб чёрной куртизанки поставили на пол. Эйра присела и вытащила из сумки свой амулет с ключами на бузинной ветке. Коробок спичек. Связку серых свеч. Пучок подсохшего змееголовника. Перья.

«Все мои схаалитские штучки на месте», — подумала она. — «Кроме лопаты, что так и осталась на обочине Ядвинного Тракта».

Марготской фаворитке полагалось, в сущности, весь день ожидать, не потребуется ли она в покоях. Но Эйра слышала по переполоху со двора, что в особняке что-то происходит; ветер доносил до неё непривычно благодушный и громкий голос маргота. И шум множества людей.

«Куртизанка будет томиться, пока ты не закончишь, чтобы встречать тебя с улыбкой и ароматом розового масла на внутренней стороне бёдер», — подумала Эйра. — «Но схаалитка не станет праздно терять время. Я не стану заниматься своим делом открыто, чтобы не навлечь на себя гнев маргота; однако не в моём духе сидеть на месте».

Этот особняк давно требовал внимания говорящей с мёртвыми. Она набрала в руки змееголовника и прихватила свечу. И приготовилась к тому, сколько на неё обрушится проклятий и требований покончить с Мором.

***

Морай продолжал хромать. Его сапог, позвякивая шпорой, шаркал по полу. И оставлял в пыли следы от подошвы.

— Какая же здесь грязища, — недовольно рявкнул он, подходя к дверям. — Мальтара, чёрт возьми.

— Я велю это всё прибрать, — заверила та. Истоптанные ковры проще было выкинуть. И вряд ли имело смысл класть на их место новые — весь первый этаж превратился в казарму мечей Мора. Грязь, накиданный повсюду мусор и даже лошади внутри стали обычным делом. Иногда пробегали под ногами куры.

Но впервые Морая это так озаботило. Виной тому были необычные гости.

Рияз распахнул тяжёлые створки, и они вышли в промозглый день. На дворе сияли холодным светом латы множества рыцарей в голубых плащах. Три дюжины воинов Астралингов сопровождали экипаж, запряженный шестёркой лошадей, и знамя белого цветка колыхалось на горном ветру.

Мечи Мора встречали прибывших шумом и гвалтом. Они улюлюкали, кидали рыцарям под ноги объедки и камни. Кони вздрагивали, но все приехавшие показывали достойную восхищения выдержку.

«Словно герой явился на бой с обезумевшим драконом», — подумал Морай с улыбкой. Ради такого случая он тоже оделся понаряднее. Он выбрал распашной плащ на лисьем меху с капюшоном и пелериной, что мерцала рыжиной и золотом на чёрном бархате. Сапоги с золотой вышивкой и несколько перстней дополняли его властный и праздничный вид.

Из кареты вышел Вранг, и толки поутихли — слишком они были похожи с Мораем. Даже враново-седые волосы и красивые синие глаза младшего лорда не крали это сходство. Его кожа была светла, почти не тронута шрамами долгих боёв. В лазурных одеждах и строгом сером плаще, Вранг был словно холодным отражением своего пламенного брата — выдержан и безупречен.

И, также напротив ему, мрачен как туча.

Рыцари Астралингов расступились перед ним, и Вранг прошёл вперёд, на двор. Его не страшили наставленные на него прицелы арбалетчиков. Он не был закалён кровопролитными боями, но в его походке ощущалась сталь видевшего смерть.

Вранг остановился в пяти шагах от крыльца и поднял глаза на брата и сестру, что возвышались над ним от врат Покоя. Вранг не был здесь все десять лет. Но он видел разруху, что скрывалась за добротными стенами; видел баллисты на башнях и головорезов на каждом углу; свешенные с балконов скелеты и реющих над Покоем ворон.

Он и без того знал, что это место превратилось в преисподнюю на земле. Но теперь у него не было выбора. И это услаждало сердце Морая. Маргот упоенно изучал своего постаревшего, придавленного разлукой брата. И представлял, как сильно ему не хотелось возвращаться на вотчину.

Морай усмехнулся и положил руку на эфес Судьболома. Если бы он пожелал, Вранг уже не уехал бы отсюда. Но его смерть не дала бы ему должного удовлетворения.

Вранг, однако, не склонил головы перед старшим братом и даже не произнёс приветствия. Его синие глаза впились в ухмыляющегося брата.

— Где она? — спросил он загробно гулким голосом.

Морай поднял брови и шагнул вперёд. Он протянул:

— Доброе утро, дорогой брат. Это ты хотел сказать.

— Где. Моя. Жена? — прошипел Вранг и напружинился, сжимая кулаки.

Двор притих. Рыцари Астралингов подтянули поводья и положили руки на рукояти мечей. Арбалетчики сощурились, целясь в широкую грудь Вранга. Даже вороны стихли.

Морай цокнул языком и оскалился:

— Ещё одно слово в таком тоне, и я велю вынести тебе её сердце. Немедленно прояви вежливость.

Глаза Вранга распахнулись шире. В их синеве отразилась тёмная махина Покоя. Он стиснул зубы и посмотрел на Морая; затем — на Мальтару за его спиной. Взгляд сестры был холоден и спокоен.

Вранг не узнавал её. И в то же время знал: она всегда была такой. С возрастом она посуровела и обрела хладнокровие, словно сделалась одной из тех жаб, которых так любила.

И всё так же стояла рядом с Мораем бок о бок.

Вранг зажмурился на мгновение. Но взял себя в руки. Он склонил голову перед Мораем. И произнёс, признавая его правомочность:

— Добрый день, маргот, — слова сорвались с его губ, словно падающие листья. — Извините мою дерзость.

Морай дёрнул плечом в меховой пелерине и ответил:

— Громче, братец.

— Простите мои наглые слова, маргот.

Мальтара свела свои тонкие брови. Она смотрела на брата то ли с презрением, то ли с жалостью.

Мечи Мора заулюлюкали. Но широкая улыбка Морая заставила их притихнуть. Маргот развёл руки в стороны и приветствовал брата с неожиданной теплотой.

— Я тебя прощаю, Вранг, — произнёс он благодушно. — Столько лет мы почти не виделись. Ты мелькал где-то в штабах командования, прячась за спиной кузена. Я уж начал думать, что Каскар твой родной брат, а не я.

Вранг молчал. Он терпел бахвальство Морая — он привык к этому с самого детства.

А Морай никак не мог нарадоваться тому, что его старый враг теперь в его руках. Поэтому улыбка его так и сияла, озаряя весь двор тревожным счастьем маргота.

— Твоя жена дома, — продолжал Морай. — У себя дома. Ведь Покой — вотчина Тарцевалей. Принеся с тобой свадебную клятву, она стала моей невесткой, и поэтому она там, где должна быть — и где должен быть и ты.

Вранг содрогнулся.

— Морай, — не выдержал он. И маргот заулыбался ещё шире, наслаждаясь его смятением. — Ты понимаешь, о чём я. Мы воюем. Она не дома у тебя — она в плену. И ты отрезал ей палец.

Морай закатил глаза, но дал ему договорить.

— Я знаю, ты не отдашь её мне. Марпринц Каскар не пойдёт на мир только из-за неё. Но я — пойду. Война с родичем кормит тебя, и ты можешь продолжать её вечно. Но Ланита не должна пасть жертвой твоего безумия. Забери меня вместо неё, и пусть боги решают судьбу этой войны, лишь бы Ланита была свободна как можно быстрее. Прямо сейчас.

«Он прав, что шантаж Ланитой не принесёт мне главенство над Альтарой», — подумал Морай. — «В целом… Я мог бы поиграть ею в каких-нибудь переговорах с Каскаром; но зачем мне Каскар, когда приехал мой брат?»

— Идёт, — легко согласился маргот. Он не обратил внимания на удивлённый взгляд Мальтары. И велел ей:

— Приведи нашу гостью.

Та послушно развернулась и удалилась. Длительное молчание воцарилось меж Мораем и Врангом. Старший улыбался, а младший глядел с мрачной решимостью.

«Ты будешь полностью мой, я смогу растерзать тебя или помиловать, замучить — или осчастливить», — стучала кровь в руках Морая. — «О, как долго я этого ждал».

Через две минуты девушки возвратились. Мальтара толкнула пленницу в спину. Продрогшая, в одной рубашке, со слипшимися волосами и осунувшимся лицом, Ланита не хотела поднимать глаз.

Но потом увидела родные цвета Астралингов — и просияла.

И бегом кинулась к Врангу. Они обнялись так, что Морай и Мальтара оба задержались взглядом на теплоте и страхе, что сплели их воедино.

Ланита заплакала — но тихо, пряча лицо на плече своего супруга. А тот гладил её по голове и укутывал собой от холодного ветра.

— Вранг, милый, не обменивайся на меня! — сквозь всхлипы звучал голос Ланиты. — Он тебя освежует или сожжёт! Ты ему и нужен — цель его давней безумной мести! Я не нужна — меня пощадит…

Вранг снял с себя тёплый плащ и закутал её, продолжая прижимать к себе так сильно, будто её могло унести ветром.

— Не думай об этом, радость моя, — шептал он, и мрачное решение застыло в его синих глазах. — Всё будет хорошо. Ты вернёшься домой, и я больше не допущу войны до тебя.

— Ты же не выйдешь отсюда живым! — воскликнула Ланита с таким ужасом, что рыцари попрятали глаза. Даже мечи Мора поутихли и наблюдали за ней с отрешённостью.

«Какая драматичная сцена», — подумал Морай с нотой зависти. — «Кто бы мог подумать, что мой сопливый брат станет для кого-то такой ценностью».

— Не думай об этом, — продолжал настаивать Вранг. — Езжай домой, к Вранальгу. Каскару ты тоже нужна. Я справлюсь. Всё будет хорошо.

Морай кашлянул, намекая, что он устал ждать.

Вранг поцеловал Ланиту. Но всё же это выглядело скомкано и как-то не совсем по-настоящему. К тому же, он безо всякого смятения отстранил её от себя:

— Уезжай, милая, уезжай.

Она посмотрела на него с такой любовью и такой мукой, что взгляд её запечатлелся в памяти у всех, кто наблюдал за ними. Она даже не взглянула на своего мучителя; уходя, она смотрела лишь на Вранга, пока её светлая фигура не скрылась за рыцарями.

Морай задумчиво наблюдал, как Ланиту усаживают в карету. И как вооружённый эскорт, кивая напоследок Врангу, разворачивает своих лошадей прочь со двора.

Ему почему-то стало странно от увиденного. Хотя маргот не мог объяснить себе этих чувств; он не раз видел влюблённых и не раз разлучал их. Но из-за того, что участником сцены был его брат, Мораю стало в некоторой степени завидно.

Если Вранг в чём его и превзошёл, так это в семейственности.

Младший брат поднялся к нему на крыльцо. Он покорно склонял голову. Морай посмотрел на него, взвешивая что-то в своём разуме; а затем щёлкнул пальцами и крикнул:

— Эй, вы! — и мечи Мора подняли на него взгляды. — Разойдитесь-ка! Брезар — опасное место, и леди Ланите понадобится сопровождение до границ Долины.

Головорезы кинулись кто куда, зная, чем это чревато.

И Морай прокричал:

— Пса-арь!

Глаза Вранга распахнулись шире от страха. Он посмотрел на Морая в беспомощном ужасе. В глубине двора щёлкнули затворы клеток. Топот множества лап и скрежет когтей зазвучали повсюду. Орава отборных горбатых гьеналов, рыча и лая, помчалась вслед за указом псаря — за каретой Ланиты и её сопровождением.

— Нет, зачем?! — вырвалось у Вранга, и он кинулся к колонне у крыльца. Псы заполняли улицу. Они неслись во весь дух, нагоняя рыцарей Астралингов. Те прикрыли экипаж и обнажили мечи.

Шестёрка белых лошадей припустила во всю мочь, и карета загрохотала по улицам Брезы. Серо-бурая река озверелых хищников настигала их. К ней присоединялись, ведомые стайным чувством, бездомные брезарские псы, и оттого этот поток делался всё шире и сильнее.

Морай насмешливо посмотрел на дрожащие плечи брата.

— Ты настолько не веришь в рыцарей Астралингов, что готов поставить на гьеналов? — хмыкнул маргот.

Но Вранг не отвечал. Он смотрел на поворот к городской площади, за которым скрылся последний голубой плащ рыцарского эскорта. И не отводил глаз. Кровожадные псы маргота продолжали свой бег, попутно нападали на горожан и куриц.

Морай хлопнул его по плечу и чуть сжал его. Он понимал, чего боится Вранг. Не гьеналов — а непредсказуемости. Он не мог знать, доберётся ли Ланита домой. Не отдаст ли маргот ещё один приказ, не помчится ли в погоню на своём драконе. Ему оставалось только вверить честность их обмена тому, кто ничего не знал о чести.

Но Морай не собирался предавать его доверие. Он придвинулся ближе и сказал ему над ухом:

— Вранг. Пошли.

И, отогнав с пути безмолвную Мальтару, повёл Вранга в свой чертог.

Осчастливленный подобным разменом, Морай устроил в своём роде пир в своих покоях. На столе в гостиной благоухали деликатесы — печёное мясо горных оленей в ягодном соусе, креплёное вино, яблочный мармелад и экзотические фрукты с побережья. Морай ел и пил в обществе одного лишь Вранга, а тот сидел, не притрагиваясь ни к чему, и равнодушно наблюдал за братом.

Утомлённый его молчанием, маргот, облизав пальцы от сахарной пудры, наконец унял своё обжорство и посмотрел на него с укоризной.

— Что, тебе не нравится в Покое? — спросил он с притворным участием.

— Нет, — ответил Вранг утомлённо. — Здесь стало ещё хуже. Мама ещё жива?

— Да-а, — протянул Морай неуверенно. — Она не выходит от себя.

— Ты дашь мне её увидеть?

— Она сама тебя не пустит. Никого не пускает, даже Мальтару. Можешь попробовать, — пожал плечами Морай. — Но скорее всего ты увидишь не мать, а безумную замаранную старуху, так что тебе не полегчает.

Вранг посмотрел прямо перед собой безо всякой грусти из-за сказанного. Даже его, прозванная благородной, натура не шибко-то возмутилась подобным речам о матери.

«Мы не так уж непохожи», — подумал Морай. — «Вранг просто всегда боялся показать, что он не настолько праведен, насколько всем хочется. Ему проще быть моей противоположностью, чем собой».

Маргот улыбнулся и подвинул ему тарелку с оленьей вырезкой.

— Поешь, — сказал он. — Дурачок.

— Зачем? — Вранг посмотрел на него из-под полуприкрытых глаз. Он не спал несколько дней кряду, и усталость валила его с ног. — Чтобы меня вырвало, когда ты станешь меня пытать?

Морай задумался. Когда-то давно он воображал, как выбивает обнаглевшему Врангу зубы. И как швыряет его к морщинистым лапам Скары. В конце концов, Вранг опозорил Тарцевалей. Он ушёл к иному семейству за помощью во внутренних проблемах, а Астралинги, не будь дураками, поддержали его как наиболее лояльного наследника своего вассала — в будущем он стал бы их покорным слугой и подарил бы им долгие годы верной службы.

Но это был, по сути, саботаж законного наследника. С возрастом Морай чаще переносил вину на Кассата и Каскара. А к Врангу стал относиться с пренебрежением. Его использовали, как фишку в настольной игре, когда он был ещё весьма юн и глуп. Впоследствии ему осталось лишь понести за это ответственность.

Поэтому Морай не чувствовал прежнего жгучего желания отыграться на нём.

— Я не хочу тебя пытать, — сказал он. — Ты справился с этим сам.

Вранг, однако, тоже многое понимал о своём положении — и тоже знал, о чём наверняка пойдёт разговор. Он вяло усмехнулся и поймал взгляд брата.

— Упорствуешь, да? Ты всегда был упрямее всех. Считаешь меня жалким. Думаешь, моё унижение перед Астралингами стало моим клеймом на всю жизнь. Но не видишь, что век твоей славы подходит к концу.

Морай любопытно поднял брови, призывая его продолжать.

— Каждая шавка знает, что Скара умирает, — произнёс Вранг. — Когда это случится, твой город одним днём падёт перед кузеном Каскаром. Тебя казнят. На этом всё закончится.

Лицо маргота осунулось.

«Кровь не водица», — признал он. — «Вранг не дурак, подобно прочим. Он знает, что не власть и не влияние манят меня. Он помнит, что именно мне дороже всего».

Однако сказать ему было нечего. Он развёл руками и ответил:

— Ну… да.

Его слова потонули в тишине. В глазах Вранга чернильной тьмой расплылась тоска. Младший Тарцеваль стиснул краюху хлеба в руке и кивнул себе под нос. Но затем неожиданная злоба исказила его лицо; он придвинулся ближе и зашипел:

— Это я и ожидал услышать. У тебя нет желаний, нет целей, — процедил он. — Ты не хочешь продолжать род, покрывать славой имя семьи, выстраивать сильную провинцию или там хоть что-нибудь! Что ты делаешь? То рвёшься в небеса, совершая подвиги, достойные песен; то низвергаешься в худшую преисподнюю страстей, творя мерзейшие пытки и преступления. Ты ведёшь себя как животное!

— Как дракон, — с усмешкой поправил его Морай. Вранг закатил глаза, но Морай пригубил ещё алого вина, отчего его зубы стали тёмно-серыми; и продолжил. — Животные движимы примитивными инстинктами. Люди живут на уровне моралей и логик. Драконы берут от обоих лучшее. Они невероятно умны и рассудительны, но они не дают бессмысленным законам вставать поперёк того, что им хочется. Худшее, что ты можешь сделать — это оскорбить дракона. Как Астралинги.

— Ты сам напал на них — на собственных родичей, — процедил Вранг. — Ты не пытался договориться.

— Потому что не надо было, — скривился Морай. — Кассат дал понять, что поддерживает другого наследника. Мне в лицо. Он вёл себя как жалкий бюрократ, как человек; не как доа и не как родич. Не нужно было ждать формальных заявлений. Я поступил так, как следовало.

Они помолчали вновь, пожирая друг друга глазами. Вранг первым отвёл взгляд и откинулся на кресле. Расслабил плечи и покачал головой:

— И что теперь, Морай? Драконы живут, чтобы царствовать на земле и в небе. Они заводят себе пары и растят детей.

— Да, — ответил маргот. — С детьми у меня пока как-то… не выходит.

«Хотя я пытался лишь с теми, кто далёк от драконьей крови. С обычными женщинами нам, доа, сложнее завести потомство».

— У всех в нашем и даже прежнем поколении не выходит, как знаешь, — продолжил он. — Тебе да Вальсае повезло породить хотя бы по одному ребёнку. Вымираем. Но свою стаю я храню. И ты мой первый наследник. Ты со мной одной крови, хочешь ты того или нет, и когда-нибудь Бреза — вся Долина Смерти — может стать твоей.

Вранг фыркнул:

— Даже драконы не воюют с членами собственной стаи. Но ты всю свою жизнь посвятил схватке с кузеном Каскаром.

— Потому что драконы тоже иногда решают, кто из них достоин быть вожаком; или кто имеет больший авторитет, — беспечно пожал плечами Морай. — И они не считают года, которые потратили в этой схватке. Мордепал и Ксахр вообще уничтожили друг друга в небе над Мелиноем — и оба, кажется, умерли в удовольствии. Ибо лишь битву они любили, как и Скара.

Младший Тарцеваль свёл брови и потёр нахмуренный лоб.

— Это ввергает меня в безумие, — наконец признался он. — Ты говоришь как человек, что высоко ставит стаю… семью. Но твоя мать чахнет в добровольном заточении, а твоя сестра совсем потеряла достоинство, влачась за тобой. Не говоря уж о том, что ты сотворил с моей женой — твоей кузиной. Ни один лорд, ценящий своих близких, не допустит подобного.

— Не допустит, боясь осуждения, — ответил маргот. — Но это бессмысленно. Истинная близость семейства не в том, чтобы друг другу говорить нежности и пожимать руки. А в том, чтобы быть бок о бок против всего мира. Я жесток, потому что такова моя натура. Но вы часть моей стаи, а значит, вы будете рядом — любыми; подобными мне — или же жалкими, боящимися. Вот и всё.

Он поднял кубок. Но Вранг не чокнулся с ним. Он отщипнул краюху хлеба и покачал головой:

— Увы, брат. Ты пал жертвой собственной гордости, столь обширной, что хочешь бросить вызов буквально всему — людям, драконам, богам, всему миру. В юности мы были счастливы видеть твою силу и твои амбиции. Я, Мальтара, нобель Куолли, — мы все с замиранием сердца следили за твоим первым полётом на Скаре. Мы принимали твою жестокость как правителя — словно и впрямь твоя стая, что положилась на вожака. Но ты повёл нас не к величию, а к безумию.

— Не возлагай на меня муки своих несбывшихся надежд, — хмыкнул Морай. — Я никогда никем не притворялся. Если ты ждал от меня чего-то необыкновенного, ты обманывал себя сам.

— Что ж, — вздохнул Вранг. — Да будет так.

И он наконец поднял кубок вместе с братом.

«Кровь не водица» — но что действительно скрепляло их? Морай прочёл и Кодекс Доа, и дневники Рыжей Моргемоны, и учения Иерофанта Мсары, который вместе с ней научил людей относиться к драконам не как к своей собственности, а как к чуду, которое обитает в Рэйке рядом с драконьими лордами.

Это учение в своё время дало новое дыхание Рэйке. Оно было очень демократично и дозволяло существование доахаров — людей, что принадлежали к крови доа и умели ладить с драконами. Доахары помогали доа ухаживать за огненными хищниками и находили с ними определённый контакт, хотя никогда не седлали их.

Их существование доказывало широким массам, что кровь не столь важна, если есть все должные человеку качества. Но Морай, много времени проведя за дневниками, не был бы столь уверен. Доа издавна были правителями людей; древний закон Кантагара гласил, что не может бездраконий лорд властвовать над драконьим; а драконий, то есть, прикормивший у себя дракона, но никогда не заключавший лётный брак — не может править доа. В своё время этот логичный, но жёсткий завет породил немало конфликтов.

Изучая династийные древа предшественников, Морай пришёл к выводу, что практически все известные доа и доахары так или иначе происходят от других доа. Властвующие на земле и в небе, драконьи лорды обладали типичной для людских властителей страстью к безнаказанности. Они портили чужих жён и оставляли многочисленных бастардов. Поэтому даже безымянные таланты, в определённый момент ставшие доахарами, скорее всего, имели в жилах кипящую кровь Кантагара. Пускай даже разбавленную и иногда столь слабую, что она не имела значения.

Возникал резонный вопрос: способен ли кто-то без сильной крови Кантагара стать драконьим лордом? Морай думал, что да. При должной осторожности, с молодыми особями и умением угождать им, даже обычный человек сумел бы сосуществовать с драконом. Может, не долго, но теоретически — да.

Способен ли он был бы оседлать дракона? Здесь Морай был уверен, что нет. Только нечто общее, горячее нутро, с которым рождается и дракон, и доа, могло соединить их.

И тут появлялся хрупкий, как осенний лёд, конфликт. Насколько густа должна была быть кровь доа, чтобы не рассеяться, не превратить потенциального драконьего всадника в обычного человека? Учёные былых лет, ещё до Моргемоны, тоже исследовали этот вопрос. Мудрецы прошлого сперва были очень строги на сей счёт. Встречались упоминания родов, где браки заключались лишь между братьями и сёстрами, лишь бы не разбавлять наследие Кантагара. Но они были обречены на вырождение. К порождённым кровосмешением калекам драконы явно относились с не меньшим презрением, чем люди. Хотя сами, впрочем, не имели подобных предрассудков. Чем ещё раз доказывали, что драконам сама природа дозволяет куда больше, чем людям.

Впоследствии знатные рода стали заключать браки либо кузенов, либо, что реже, дядьёв и племянниц, тёток и племянников; этого было достаточно, чтобы с десяток драконьих линий могли постоянно обмениваться потомками.

Однако ни одна из нынешних линий не продолжала род Кантагара напрямую. Лорды-доа вспыхивали, как искры на холоде, нередко из весьма гиблых по происхождению семейств. Давали начало новому роду — и уже через несколько поколений тот приходила в упадок.

Так было ли хоть что-то, что отличало их — людей, что имели некую особую расположенность к тому, чтобы стать доа?

Самым интересным на сей счёт являлось исследование диатрина Альфира, брата-близнеца Альтара. Диатрин Альфир Астрагал имел пристрастие к алхимии и вопросам крови. Он погиб, пытаясь позаимствовать у Хкары — родителя Хкаурата и Наали — слюну для своих исследований.

Но его записи сохранились. В своё время Морай заказал себе дорогую копию и узнал много интересного.

«Внешний и физиологический признак проявления драконьей крови, помимо повышенной температуры тела, можно отследить только при наличии описательных портретов династии», — гласило заключение Альфира. — «В отрыве от семейства таковое исследование возможным не представляется. Итак: драконья кровь отрицательна человеческой крови. Всякому известно, что для здоровья человека внутренняя температура не должна быть постоянно повышена. Но для доа это в своём роде необходимость. Есть наблюдение: чем дольше доа живёт в лётном браке, тем впоследствии горячее становится. И тем чаще наступает смерть в более раннем возрасте, чем у обывателя. Причиной тому — болезни изношенного сердца и другие проблемы, вызванные постоянной горячностью человека».

Он упоминал, что у закоренелых доа чаще рождаются мёртвые и уродливые дети, погибшие от перегрева ещё в утробе. Но эту часть Морай не любил.

«Однако внешние признаки также показывают, что сама кровь доа отрицательна крови человека. Исследования многих генеалогий показывают: в роду часто есть признак внешнего вида, что становится доминирующим. Что особенно заметно среди темноволосых и смуглых, что женятся на светловолосых и бледных. Пример моего собственного семейства показателен: матушка диатрис, именуемая Рыжей Моргемоной, была белокожа и рыжеволоса. Батюшка наш, ди Леммарт Манаар, был смугл и глаза имел золотистые. Его признак проявился во мне и всех братьях и сёстрах, и учёными оный именуется доминантным».

Далее Альфир приводил ещё несколько красноречивых примеров и ссылок на исследования, доказывающих, что на протяжении нескольких поколений более тёмная линия людей так или иначе покорит более светлую.

«Я изучил немало семей, где возникли известные и славные доа, и пришёл к дивному выводу», — продолжал Альфир. — «Моя матушка тому подтверждение. Она произошла из семьи, где смуглая линия её матери проявилась во всех потомках, кроме неё и её брата Тавроса. Из четырёх детей именно те, кто унаследовали бледность и рыжину вопреки доминантному признаку, стали доа — она и Таврос».

То не значило, по его мнению, что именно светлость внешности как-то связана с крепостью крови доа. Важно было другое.

«Когда отрицательная драконья кровь берёт верх, она словно выворачивает наизнанку правило происхождения. Причём это может быть заметно во всех признаках: строении, цвете глаз, кожи, волос; росте и конституции. Она словно достаёт из рода нечто в нём погасшее и подчёркивает это. Как если бы внутри человека многое нарочно сделалось наоборот — ибо он уже не совсем человек. Дети доа, что тоже становятся доа, склонны походить на родителя-доа или на ещё более давних родственников в роду, чьи черты были давно утрачены».

Морай на основании этого рассудил собственную семью. Отец, маргот Минорай, был его внешней копией. Волосы его были цвета лунного камня, а глаза он имел серые. Этим он настолько не походил на своих смуглых родичей, что первое время едва ли не был признан чужекровным.

Леди Вельвела была серо-седая с самой юности и глаза имела синие, в чём являлась отражением своей матери. Вранг был во всём ей подобен.

Так, Мальтара и Морай стали продолжением крови маргота Минорая, а Вранг и Вальсая — продолжением леди Вельвелы. Но ни Минорай, ни Вельвела не были доа. Минорай лишь растил Скару — и стал его жертвой. Хотя, если судить по исследованию Альфира, он имел все шансы стать его лётным супругом.

Так что же не дало ему? У Морая и на этот счёт со временем нашёлся ответ. Скара просто был не его темперамента. Кровожадный и агрессивный, чёрный дракон не подходил увлечённому, добродушному Минораю. То есть, отцу следовало искать другого.

Но поперёк судьбы вставала политика. Ни один драконий лорд не поделился бы с ним крылатым хищником. Что бы ни завещала Моргемона о величии и великолепии драконов, те в первую очередь оставались страшнейшим оружием своих хозяев.

Так что Морай был обречён погибнуть, не узнав лётного брака, хотя, вроде бы, был урождён для этого.

«Что же Вранг?» — думал Минорай. — «Он в мать, а мать — в свою мать, леди Вальгару Хаур. Хауры были доа давным-давно, ещё до королевы Лорны. При Рыжей Моргемоне, когда многим удалось приданым или младшими ветками получить диатрийских драконов, они всё равно так и не решились оседлать их. Это слабый род. Похоже, и Вальсая, и Вранг унаследовали никчёмную человеческую кровь; но всё же Вранг мой единокровный брат, и не мастью единой наследуется дух доа. Он может попытаться».

10. Любовный многоугольник

Пламя потрескивало в камине опочивальни леди Мальтары. Она велела слугам постоянно поддерживать огонь, но всё равно не могла согреться.

Это был второй день пребывания Вранга в Покое. Морай ничего не сказал о своих планах на него. «Подождём ещё дней десять», — обмолвился он со своим близким кругом. — «Пускай Ланита насядет на Каскара, описывая ему ужасы, которые здесь переживает её супруг. Может, Каскар родит какую-нибудь мысль о том, что пора осадить лошадей и закончить этот фарс».

Мальтара сжала свои плечи и угрюмо посмотрела на танцующий за решёткой огонь.

«Каскар скорее умрёт, чем пойдёт на попятную; он принципиален и горд, как настоящий диатр», — подумала она. — «Морай вряд ли всерьёз ожидает этого. Эту войну начал отец марпринца, и она подобна затянувшейся лихорадке, которая может кончиться либо выздоровлением, либо смертью. Для Каскара это дело чести».

Интуиция подсказывала ей, что развязка близка. Но это не радовало молодую леди. Она сжимала в руке письмо и чувствовала тяжесть, что давит изнутри.

Послание гласило:

«Дорогая Мальтара,

Помяни моё слово, с братом он ничего не сделает. Пройдёт несколько дней, и он приголубит его, полагая его за своё дитя, которого у него никогда не будет. Женщине нипочём не занять с ним подобное место. Неспроста он поручил тебе отыскать незаконорождённых родичей, коли таковые есть; увидишь, он попытается наладить контакт даже с ублюдками от вашего папеньки.

Дети многое берут из ранних лет. Он издавна ненавидел свою мать за то, что она не вмешивалась в жестокость, что творилась между детьми. Но когда леди Вельвела отдала приказ убить Скару — отнять у него его мечту — эта ненависть захлестнула его. Она иррациональна и вечна. Он всегда будет холоден и жесток с женщинами, они для него — угроза для Скары, которого он любит превыше всего. Отсюда у него были близкие отношения и с Исмиротом, и с оруженосцем, хотя, очевидно, они были от противного, а не потому, что он в самом деле имеет больной интерес к мужчинам.

Ты говоришь, ни одна шлюха не уходит от него с побоями и слезами на глазах. Здесь я тоже дам тебе ответ. Он полагает их, женщин со дна общества, такими же, как он сам когда-то. Смейся или оскорбляйся, я вижу его солидарность с самыми униженными и самыми позорными слоями общества — и его жестокость к тем, кто был урождён в любви и достатке. Это закоренелая зависть; и хорошо, что она не доходит до сексуальных девиаций в сторону садизма и членовредительства, иначе мне страшно даже думать, что он делал бы с тобой с самого детства.

Ты сама всё это знаешь. Ты думаешь, что, унизившись окончательно, ты сравняешься со шлюхой в его глазах, и он к тебе тоже будет добр. Может, он и пожалеет тебя. Но лишь на смертном одре. Ты для него — Вельвела, что скрывается до поры до времени. Он не знает тебя и не хочет знать. Лишь как диатрис Вальсая, что отправляет ему письма, ты бы устроила его — далекая, позабывшая его лицо, но неизменно вежливая, создающая иллюзию семейственности.

Ты разумна и сильна, дорогая Мальтара. Ты не любишь его. Это такая же рана, нанесённая тебе детством, как у него. Ты хотела его защиты и покровительства — и ты получала их, если была подле него в нужный момент. Ты привыкла, что так и должно быть. Но ты не приученная шавка, ты человек. Ты отдаёшь себе отчёт.

Пойми это до того, как ты увидишь их сближение с Врангом. И до того, как это ранит тебя в самое сердце. Найди в себе силы сорвать эту петлю со своей шеи и приезжай ко мне.

Моя любовь исцелит тебя.

Твой К.»

Мальтара вздохнула и прислонилась к обитой бархатом стене.

Ей всё равно было холодно. В собственной опочивальне, среди красивой трофейной мебели, что сюда натаскал Исмирот. Среди мужских туник и курток, которые она носила вместо платьев.

А ведь она любила платья. Просто Морай не любил.

Эта переписка длилась годами. И Мальтара знала, что выведенные на бумаге слова — чистая правда.

Только вот она не была готова оставить это так легко.

«Я не хочу бежать с поля боя. Я хочу отметиться на нём — не победителем, так тем, кто нанёс наибольшие потери».

Она посмотрела в окно. Бледный день сменялся бархатной, чарующей ночью. Вечер разливался душистыми тисами. Притихли злые холодные ветра.

И всё равно мурашки бегали по запястьям.

На столе лежали ингредиенты для ядов и лекарств. Алхимик Силас, которого Морай купил, как раба, не внушал ей доверия. Она перепроверяла всё, из чего он готовил, и всегда отслеживала состав его отваров и зелий со своим справочником.

Нынче у неё было лирическое настроение. Книга была открыта на легендах алхимии. Философском камне и целительной силе слюны у некоторых драконов.

Но даже занимательное чтиво не могло отвлечь её от мыслей.

«Когда ты отдал меня Исмироту, я смирилась с этим», — думала она. — «Я верила: ты станешь взрослее и поймёшь, какую жертву я принесла тебе. Когда ты отдал на растерзание Халису, мою единственную подругу, я стерпела и это. И со всем усердием демонстрировала верность твоим приказам. Но правда в том, что я делаю это всю жизнь. А подачки из твоих рук мне уже много лет как не нужны».

Пальцы стиснули бумагу. Ей хотелось прижать её к щеке — и одновременно отбросить её прочь.

Слишком много нобель Куолли значил в её жизни. Как единственный заботливый покровитель — и как мерзавец, что был способен на насилие над собственной дочерью.

Может, Морай соврал ей об этом. И на самом деле несчастье приключилось с Халисой не по вине Куолли. А может, если бы Морай не стоял между ней и нобелем с самой юности, и саму Мальтару постигло бы нечто похожее. Потому что он всегда был до опасного близок.

Словом, она не могла быть уверена ни в чём и ни в ком.

«Если я уйду отсюда, я выберу одинокую дорогу», — повторила она себе уже давно принятое решение. — «И сперва займу роль, которая мне даст неуязвимость, а уж потом буду смотреть, кто мне друг, а кто не очень».

Нехотя пальцы вытянулись над огнём. И выпустили письмо. Бумага сгорела, и Мальтара поскребла кочергой по пепелинкам, чтобы не сохранилось ни буквы.

«Если Морай узнает, он с радостью расправится со мной».

У неё было право на три оплошности. Будь то оскорбления или противодействия брату.

Первое она исчерпала тогда, когда пыталась заступиться за Халису и не дать её на расправу брезарцам. Она рыдала и называла Морая изувером. Даже пыталась подраться с ним, но он с лёгкостью отшвырнул её от себя и велел запереть её. За подобное он повесил бы любого из своих соратников; но право крови есть право крови.

Второе ушло примерно тогда же. У неё сдали нервы на одном из их общих сборов, когда купец Мавлюд настаивал, что маргот должен жениться для выгодного союза. «Не должен!» — крикнула она то ли из ревности, то ли из боли за то, что случилось с Халисой. Морай сказал ей, чтоб она заткнулась, но она продолжила надрываться, что ему вообще не следует иметь дело с женщинами, если он не ценит тех, кто любит его, и готов посылать их на ужасную смерть. «То ли дело шлюхи!» — кричала она. — «На шлюхах и женись!»

Это было прилюдное оскорбление и её вторая оплошность. С тех пор она была очень аккуратна.

Однако потом Морай обнаружил, что злосчастный джин с надписью «За Халису» был в партии, что прошла через поверенного Мальтары. Чуть не вскрылась вся её схема, что она все эти годы поддерживала с нобелем Куолли. Мальтара уверила его, что это была ужасная, но случайность; она лично отдала ему на расправу своего поверенного и умолила посчитать это за оплошность, а не за измену.

И суровый брат не отказал ей в этом. Вот только теперь у неё больше не было попустительства с его стороны.

«За следующий промах он будет судить меня. Может, и не столь строго, сколь других, но всё же он уже ничего не спустит мне с рук».

В дверь постучали. Мальтара отвлеклась от своих мыслей и молвила:

— Входи.

Ручка скрипнула. Внутри показалась Чёрная Эйра. Огонь играл на её коже, превращая её в нечто единое с её платьем, будто целиком отлитую из бронзы статую.

При виде неё у Мальтары мурашки бегали по коже. Это была шлюха, вероятно, непростой судьбы; она видела таких. Они с детства отдавали своё тело на службу чужой плоти, но в глазах их замерло нечто, отделяющее их от живых.

И хотя во многих таких женщинах с лёгкостью угадывалось горе, с Эйрой было иначе. Она будто знала то, чего не знали другие. Ей было словно чуждо всё живое. И это лишало её обычных человеческих стремлений и страхов.

Прикрыв за собой дверь, она поклонилась Мальтаре и молвила:

— Вчера вы отослали меня. Но, если я верно поняла, вы ждали меня сегодня.

— Да, — ответила Мальтара. — Вчера у меня появились неотложные дела.

«Появление Вранга внесло некоторые коррективы в мои планы. Я была вынуждена освободить для него ту комнату с решёткой на окне, где я держала пленников для экспериментов. Я упражнялась с ядом жабы аги, и они заблевали все углы… в холоде подземелий им не выжить, а больше комнат Морай мне не выдал. Пришлось от них избавиться».

Но она хотя бы получила любопытные результаты.

— Сегодня я готова, — сказала она, отгоняя мысли о своих разработках. — Иди сюда.

Она подвела Эйру к своей постели — двуспальной, скрипучей, которую когда-то приходилось делить с Исмиротом. И на которой она теперь ночевала одна.

— Садись, — и они вместе расположились на краю постели. Мальтара внимательно изучила лицо своей «преподавательницы».

«Она действительно красива, но вызывает странное отторжение, будто мёртвая среди живых. Непонятно, хочет ли она милости маргота, или же просто пытается выжить — в ней безразличие ко всему».

Мальтара задумчиво провела рукой по красивой чёрной ткани, что покрывала её плечи. Ей думалось, что это шёлк, но оказалось — дешёвая тафта, как у всех проституток.

— Скажи, — молвила она. — Маргот откровенничал с тобой?

— В каком-то смысле, — кивнула Эйра, качнув головой с заплетёнными на затылке косами.

— Это «да» или «нет»?

— Это «да», миледи. Но это откровения обычного человека, которые с лёгкостью можно угадать в каждом.

Мальтара сдвинула брови.

— О чём шла речь?

— О драконе, миледи.

— И часто люди откровенничают с тобой о драконах?

— Ох, я прошу прощения, — улыбнулась она белозубой улыбкой. — Разумеется, это было впервые. Но переживания были такие же, как у всех. Маргот тоскует о близящейся разлуке с драконом. Каждый из живых омрачён лишь одним — смертью. Всегда.

«Она так улыбается, говоря о смерти, будто это её старый друг».

— Мудрые слова, — задумчиво сказала Мальтара. Но затем посмотрела на неё серьёзно. — Ладно. Я не собираюсь допытываться о подробностях. Я не сомневаюсь, что мой брат горевал о Скаре пуще любого из тех, кто близок ему, и сильнее, чем за самого себя. Мне это, признаться, утомительно — его одержимость им двадцать лет как одинакова. И ничего нового ты мне не расскажешь. Мне нужно другое. Если ты устраиваешь его в постели, ты должна рассказать мне, что ты делаешь.

В коридоре зазвучали шаги кого-то из слуг, началась возня, чуть приглушившая их голоса. Как ни странно, куртизанка смутилась. Она потупила взгляд и произнесла:

— Миледи, постараюсь говорить подробно… но, признаюсь, я не использую никаких уловок. Маргот всегда решает сам, как всё будет происходить, и никогда не уступает инициативу. Даже в предварительных ласках.

Мальтара вскинула брови и села, целиком повернувшись к ней.

— Да? — спросила она не без удивления. — Тогда… ладно. Хорошо. Просто покажи мне, как он это делает с тобой. Подробно! Я буду смотреть.

— Он разворачивает меня спиной…

— Покажи на мне!

Куртизанка поджала губы, но подчинилась. Она озвучивала всякое своё действие.

— Кладёт руки мне на грудь…

«У неё очень мягкие руки».

— И прижимается сзади всем телом…

— Погоди, у этого упленда слишком жёсткий крой, я не чувствую тебя как следует, — сказала Мальтара и расстегнула свой ворот. Дыхание чёрной гостьи щекотало ей шею.

Тут дверь открылась безо всякого стука. И внутрь шагнул Морай. Они даже дёрнуться не успели: он сразу же уставился на них обеих.

И сразу всё понял, Мальтара в этом не усомнилась. Она вздёрнула свой острый подбородок и сделала вид, что ничуть не смущена. Эйра опустила взгляд. А Морай, захлопнув дверь, прошаркал внутрь своей хромой ногой.

— Кхм-м, девочки, — протянул он, хищно улыбаясь. — А я-то ищу…

Эйра склонила голову ещё ниже — она не вмешивалась в разговор лордов, но этим жестом будто выражала свои извинения.

— Сестрица пожелала узнать, что такого ты делаешь, что я взял тебя к себе, не правда ли? — обращаясь не к Мальтаре, а к шлюхе, произнёс он.

Та кивнула.

— Ты мог спросить у меня, — процедила Мальтара. Хоть и женщина, она не выносила унижений. — Да, я хотела знать.

— Так и ты могла спросить у меня, — маргот приблизился к постели. — Я покажу.

Сердце Мальтары забилось чаще. Она указала куртизанке взглядом на дверь и расстегнула свой ворот. Маргот встал коленом на постель — и вдруг прижал к себе саму Эйру. Как она и показывала — спиной, схватив её поперёк пышного бюста.

— Смотри внимательно, сестра, — проурчал Морай. И потянул край тафтяного платья, обнажая чёрное плечо Эйры.

Мальтара осунулась и смолкла. Отодвинулась.

«Он издевается надо мной», — подумала она. — «И над ней тоже».

Шлюха мрачно молчала, но не пыталась даже шевельнуться.

— Я не хочу на это смотреть, — заявила Мальтара.

— Но ты будешь. Не отворачивайся, Мальтара. Я просто покажу. Схематически.

Он не раздевал ни себя, ни куртизанку. Он только притянул её лопатками к своей груди. И, обнимая, провёл рукой вниз по её животу.

— Сначала я делаю так, — дыша Эйре в шею, проговорил он. Его рука скользнула ей в пах.

— Я знаю, как люди совокупляются, — сухо сказала Мальтара. — Мне нужно было не это.

Морай фыркнул и поднял брови. Он положил подбородок Эйре на плечо и посмотрел на сестру иронично.

— Нет, тебе было нужно это, — ответил он. — Всё очень просто, когда я этого хочу, а не ты.

Мальтара вспыхнула. И вскочила.

— Я поняла, — сказала она. — Пойду, осмыслю узнанное. Спасибо, братец.

Хлопнула дверь, и они остались одни на её постели. Эйра была готова сгореть со стыда.

Не то чтобы она никогда не попадала в курьёзные ситуации, где, например, муж желал воспользоваться ею на глазах у своей жены. Но сейчас всё в ней категорически возражало.

«Не мне, конечно, судить», — думала она. — «Запретное, отвратительное, нечеловеческое — домены моего бога. Я должна принимать всякое, но почему мне так…»

В глаза бросались колбы и разные травы, разложенные на столе. Очевидно, местная леди была вовлечена в тёмные дела маргота и орудовала разными отварами и зельями. Эйра совсем не разбиралась в траволечении — лишь на уровне тех, кто хоть как-то отличал календулу от астры — но она увидела там пучки дымянки с вытянутыми бело-багровыми бутонами и рыжие звёздочки очного цвета. Такие наборы продавались на ярмарках всегда как «целебное средство для женщин, желающих понести».

Немудрено, что у Эйры было чувство, что она попала клином в некую во всех смыслах семейную драму.

И тут она дрогнула: Морай сжал её плечо, а затем усмехнулся. И похлопал её по спине. Она села рядом, недоумевая.

— Думаешь, она от меня после этого отстанет? — риторически спросил маргот.

«Судя по травам, вряд ли».

— Насчёт этого не знаю, — осторожно произнесла Эйра и подняла лямку обратно к себе на плечо. — Но обиделась она достаточно.

Морай лишь фыркнул в ответ. Сестра явно была для него лишь забавой. Собакой на привязи, которую он мог приголубить, а мог и ударить.

Но не Эйре было рассуждать об этом. Она опустила взгляд на пол; и тут Морай поднялся на ноги.

— Пошли, — велел он.

И Эйра, не задавая вопросов, послушно отправилась вслед за ним. Маргот вёл её в свою анфиладу, однако девушка подметила, что он необычайно часто улыбается.

В лордской гостиной они оказались не одни. У окна стоял златокудрый рыцарь. Он безмятежно наблюдал, как псари дрессируют свору гьеналов, и элегантно потягивал вино из кубка. На лязг двери он обернулся. И Эйра увидела его горделивое, немного курносое лицо с большими карими глазами.

Хотя он был уже старше и плечистее, она узнала его сразу. И с удивлением подняла брови. Он тоже расплылся в широкой белозубой улыбке:

— О-о, Чёрная Эйра! — молвил он и протянул кубок и ей тоже. — Что-то ты была у нас… всего раз, верно? Но тебя не забудешь!

«Ту ночку с ними двумя не изгонишь из памяти!» — подумала Эйра и тут же с удовольствием отпила немного вина. — «Сэр Лионай возмужал с тех пор».

— Рада вас видеть, сэр, — сказала она и даже присела в реверансе.

Морай запер за ними дверь. Затем подошёл, подтолкнул Эйру в спину и проурчал у неё над ухом:

— Скажи, он уже не тот застенчивый юноша?

— Сэр Лионай изменился за годы боёв, — признала Эйра с усмешкой.

— А она всё такая же, — не без удивления заметил Лионай и приблизился к ним. Тяжёлый рыцарский плащ шуршал по полу. — Ни единой новой морщины. Словно отлитая из бронзы статуя. Сколько тебе лет, Жница?

Эйра приоткрыла рот, ища слова, чтобы увернуться от столь неделикатного вопроса — ведь она могла подставить этим Грацию — но Морай вдруг шагнул ей прямо в спину. Он грудью толкнул её на Лионая. Эйра едва не пролила вино на дублет рыцаря. Лионай подхватил её, а Морай уже прижал её сзади, стиснув её меж ними двумя.

Одна рука маргота обвила её за грудь, а второй он схватил разыгравшегося Лионая за плечо и притянул их всех ближе к себе.

— Я застал Эйру в постели с Мальтарой, хотя только пару дней как взял её к себе фавориткой, — жарко выдохнул Морай над чёрным ухом куртизанки. Та изогнулась, довольно ухмыляясь, и почувствовала, что маргот уже весь изнемогает, поскольку он прижимался к ней самым чувствительным образом.

— Надо же, — усмехнулся Лионай и, тоже обняв Эйру за плечи, провёл пальцем у неё под подбородком. — Такая роскошная женщина — и предпочитает общество слабого пола?

Меж их горячих тел в Эйре взыграл восторг. С воссоединением Лионая и Морая она словно вернулась в то беззаботное время, что было у неё тогда, четыре года назад. Ей ещё не приходилось думать о том, как жрице не стать окончательно шлюхой, если она слишком вовлечётся в своё плотское ремесло. Тогда она не пыталась сменить призвание и не слишком корила себя, если ей понравилась ночь с мужчиной.

Она ощутила себя словно обновлённой, позабывшей тревоги прошедших лет. Значение имел лишь короткий миг меж вдохом одного любовника и выдохом второго. Она покачала увенчанной косами головой. И перехватила руку Лионая, которую поднесла к лицу и прижала к своим губам.

— Если вы будете тянуть вместо того, чтобы взять меня, я и вам покажу, кто здесь слабый пол, — прошептала она игриво.

Это возымело мгновенное действие. Оба вскинулись и двинулись вперёд, сжав её между собой ещё крепче. В воздухе стало жарче от их воспламенившихся взглядов. Спутались пальцы, что друг на друге расстёгивали застёжки. Резкая рука Морая дёрнула за лямку эйриного платья; и она перехватила её, чтобы раздеться аккуратнее и поберечь свой рабочий наряд. Тогда руки двух мужчин встретились, прямо через неё одёргивая друг другу ремни и фибулы плащей.

Комната зазвенела расстёгнутыми пряжками и откинутыми сапогами. Эйра тоже обнажилась; она стянула с себя платье только до пояса, но Лионай уже, завороженный её видом, прильнул к её обнажённой груди губами. Она сладострастно ахнула и прижала к себе его голову; а Морай придвинулся сзади, прикусив кожу у неё под ухом.

Их шершавые руки заскользили по шоколадного цвета коже. Каждый поцелуй всё сильнее распалял Эйру. Для них она была не шлюхой; они стремились ублажить её, словно она была диковинной чёрной богиней, и от этого её сердце плясало восторгом.

«Были ли у меня воспоминания лучше, чем с этими двумя?»

Пылко выдохнув, Эйра перестала держать в себе свою страсть. Она приникла к шее Лионая, одновременно успев провести оголённой лодыжкой по ногам Морая. Маргот обогнул их — и сел на диван. Он блаженно вытянул свои вечно ноющие ноги.

— Я не успел сказать тебе, но ты хромаешь, как подбитая кабарга, — усмехнулся ему Лионай. Рыцарь получил свою порцию нежностей от Эйры — и та склонилась к Мораю, чтобы покрыть поцелуями и его плечи.

— А ты петушишься, как… — Морай хотел сказать что-нибудь колкое, но Эйра прервала его. Она склонилась к самому его паху. И поцелуи сменились оральными ласками. Поэтому маргот сумел выжать лишь:

— …ну, как петух.

После чего охнул и запрокинул затылок на диван. Его пальцы разобрали густые Эйрины волосы. Девушка наслаждалась его прерывистым дыханием. Она ловила всякий момент, когда он вздрагивал особенно чувствительно, и её язык умело щекотал его распалённую плоть.

Что-что, а это она умела.

Но Лионай вдруг налёг на неё сзади и вошёл. Он был бесцеремонен, но ретив, и от толчков его бёдер Эйра сбилась с собственного ритма.

Ей стало слишком хорошо. В груди разлилось тепло, ей хотелось лишь фыркать и стонать в сильных руках рыцаря; и Морай будто угадал её желания. Он взял её голову двумя ладонями и поднял на уровень своего лица.

— Иди-ка сюда, — прошептал он. Но Лионай и не думал останавливаться. От его отрывистых движений Эйра теряла самообладание. Очередной толчок едва не сбил её с ног, и она завалилась на Морая.

— Ой, — выпалила она. — Маргот…

— Лионай, чёрт возьми! — проворчал Морай. — Отпусти! Дай сюда.

Маргот притянул Эйру к себе. Та нащупала равновесие и села к нему на колени. Шершавой ладонью он провёл по внутренней стороне её бедра, и она медленно развела ноги; а затем обняла ими прильнувшего к ней сверху Лионая.

— Ты тоже дай, — не растерялся Лионай. Эйра была между ними, будто щит, спасавший их от идеи мужеложества; спиной она прижималась к груди Морая, сидя у него на коленях. Живот же её был открыт Лионаю. И рыцарь не преминул воспользоваться этим. Он просунул руку ей под ноги. И пальцами обхватил своё достоинство так, чтобы щекотать её и ласкать себя.

Морай тем временем гладил Эйру по бокам, одновременно помогая ей удерживаться на себе полулёжа с разведёнными ногами. Но вскоре фыркнул и бросил своему бывшему воспитаннику:

— Ты чего там увлёкся? Дама ждёт.

И они оба взялись за девушку.

«Сладостное забвение», — подумала Эйра и запрокинула голову Мораю на плечо. Сдавленный вздох вырвался из её груди, когда они вдвоём проникли в неё. Она вся изогнулась и содрогнулась, ощущая всё чутко, во всех деталях; руки обоих тут же сжали её крепче. Морай обнял её поперёк живота и груди, а Лионай надавил внизу живота, вызывая в ней ещё больше неги.

Закусив губу, Эйра желала прочувствовать каждый миг. Всякое прикосновение было ей упоительно. Медленное движение внутри заставляло молить о большем, но она лишь сжимала плечи прижавшегося сверху Лионая и сдерживала внутренний порыв.

Ей хотелось больше, чем стонать. Ей хотелось сказать, что она любит их, любит за этот момент и за предыдущий раз.

— М-м, — выдохнула она и невольно повела плечом, прижимаясь крепче к груди Морая. Он прильнул щекой к её шее, и от этого она ощутила внутреннее тепло. — Мор-р…

Однако ж она прервала себя, чтобы не оскорбить одного из мужчин, назвав имя другого.

Златокудрый рыцарь хотел что-то ответить ей, но Морай не дал ему начать полемику. Он толкнулся бёдрами, отчего и Лионай, бывший с ним вплотную внутри Эйры, тоже сладостно вздохнул и повторил за ним спустя несколько долгих мгновений.

Эйра отдалась их рукам. Она расслабила напрягшийся живот, чтобы они могли распробовать её на пару, как когда-то. Но всё равно спиной она льнула к Мораю, лопатками ощущала бугры его шрамов на светлой коже, и голова сама тянулась повернуться, склониться к нему и зарыться носом в его волосы.

Ей было хорошо с ним, одним или с кем-то ещё, главное — в его руках — она испытывала счастье доверять, что старательно подавляла и скрывала за животной страстью. Но каждый её пылкий вздох, каждый стон и судорога становились всё более откровенными. И всё больше и в разуме, и в теле было сентиментального, ищущего близости не только плотской, но душевной.

Если б не то ошеломительное удовольствие, что она испытывала с ними двумя, она бы погубила себя излишними мыслями о своих чувствах. Но каждое их синхронное движение всё дальше отгоняло её переживания. Она хватала воздух ртом, её губы ловил Лионай; руки Морая сжимали её всё крепче, не давая отстраниться даже на чуть-чуть, чтобы перевести дух; и вдвоём они истязали её тело удовольствием, а её сердце колотилось, как у скаковой лошади.

Тела разгорячились. Под руками любовников скользили капли пота. Дыхание всех троих стало прерывистым и шумным. Ощутив приближение эйфории, Эйра содрогнулась и полностью откинулась назад, на Морая. Оба мужчины стиснули её, целуя ей шею и грудь, и их стараниями она провалилась в омут наслаждения с головой. В ушах зазвенело, она вся задрожала; движения обоих стали ещё резче; и, словно соревнуясь, кто кого уработает первым, они оба упёрлись лбами в ей плечо.

В конце концов она услышала и их стоны. И всё в ней, подёрнутое дурманом блаженства, отозвалось улыбкой.

Им понадобилось несколько минут, чтобы отдышаться. И нехотя они распались — влажные, измученные и исступлённые.

Лионай отошёл, чтобы взять полотенца из ванной комнаты. Эйра соскользнула на диван и присела рядом с Мораем. Она всмотрелась в его лицо. Ей казалось, ему должно быть больно; вряд ли ушиб всей спины мог пройти столь быстро, не оставив последствий. Но Морай лишь усмехнулся и потрепал её по щеке.

Тогда она села рядом, и маргот чуть вытянул ноги, а затем прислонился к её боку. И положил голову ей на плечо. Он был истомлён негой и ему, очевидно, хотелось ласки. Эйра стала гладить его по голове, но мысль её потерялась, ища концы того, где она оборвалась перед их любовью на троих.

— Не думай, — вновь, будто читая её разум, прошептал Морай. — Куртизанкам это крайне вредно.

И хотя он не сказал ничего особенного, Эйра неожиданно ощутила укол тоски. Она поджала губы. Слишком открыты и искренни были её чувства после полученного наслаждения. И ей стало грустно оттого, что, невзирая на все свои решения и усилия, она остаётся шлюхой. Что, собственно, было и без того очевидно для обнажённой девушки, что гладила не менее обнажённого мужчину посреди раскиданных в порыве страсти диванных подушек.

«Толку было терзаться выбором, уходить из “Дома” и проделывать путь до самого Кирабо, чтобы вновь оказаться тут?»

Лионай вышел с полотенцами из ванной комнаты и с удивлением посмотрел на них. Он застал именно тот миг печали, что невольно проявился на лице девушки.

— Эй, чернушка, — сказал он и подошёл, кинув Мораю полотенце прямо на голову, так что тот завозился и зафыркал. — Что случилось? Тебе не понравилось?

— Да разразит меня гром, если мне не понравилось, — отшутилась Эйра. — Я лишь расчувствовалась, сэр.

Лионай сел по другую сторону от неё. Он с нажимом провёл полотенцем по её тёмному телу, собирая капли влаги. И, склонившись, посмотрел на неё внимательно.

— Нет, я видел, ты расстроена, — сказал он. — Терпеть не могу расстроенных лиц у себя в постели. Чем тебя порадовать? Принести тебе клыки кабарги с охоты?

— Ты не у себя в постели, — буркнул Морай из-за плеча Эйры. — И она не твой оруженосец.

— Ты мне больше не учитель — не командуй, — усмехнулся Лионай в ответ и вернулся глазами к Эйре. И тоже прислонился к её плечу, но из позиции чуть выше. Он приподнял к себе её подбородок рукой, покрытой полотенцем, и повторил вопрос:

— Скажи, что не так, Чёрная Эйра. Будь это даже какой-то пустяк; я желаю знать.

Эйра свела брови. Светлое, открытое лицо рыцаря располагало к себе. Но она не имела иллюзий; при марготе не стоило показывать хоть какое-либо недовольство.

Поэтому она улыбнулась рыцарю, но взглядом дала понять, что отвечать не будет.

— Морай, ты сказал, что она фаворитка, а не просто явилась сюда из борделя в честь моего приезда, — молвил Лионай, отпустив её. Он откинулся рядом с ней на спинку дивана и закинул ногу на ногу, в наготе своей кажущийся голубым в вечернем свете.

Пора было зажигать свечи в канделябрах. Но тьма была слишком приветлива и мягка, чтобы прощаться с ней.

— Да, — проурчал полусонный Морай, вновь улегшийся к Эйре на плечо. — После того случая, как я упал на погост в лесу… однако ж я тогда не спросил у тебя, Эйра, — и его светлые глаза задумчиво блеснули в темноте, — как ты оказалась столь далеко от Брезара в тот день?

— Вы знаете, что, когда при мне лопата, я занята своим увлечением, — деликатно ответила Эйра, стараясь не держать его взгляд.

— Да, но твоим ходом тебе по меньшей мере день пути туда. Хочешь сказать, Почтенная тебе это позволила?

Эйра сжала губы в тонкую линию. И Морай, приподнявшись выше, выдохнул ей в шею очевидную догадку:

— Ты уматывала из города.

Она опустила взгляд. Но Морай вдруг приподнялся, опираясь локтем выше на спинку дивана, и поцеловал её под самым ухом. Приязненно, чувствительно и недвусмысленно.

— Хотела закапывать мертвецов подальше от меня, Жница?

«Молчание — золото», — думала Эйра. И не зря. Вмешательство Лионая выручило её:

— Так она что, схаалитка? — догадался рыцарь. — А тогда, в первый раз?

— Всегда была, — отвечал Морай, продолжая касаться губами её тёмной кожи то в основании челюсти, то на шее. — У нашей подруги особый дар, и к мертвецам её тянет, как настоящего падальщика.

— Жреческая клятва вынуждает тебя? — с сочувствием спросил Лионай.

Эйра уставилась на свои колени, что казались иссиня-чёрными в вечернем полумраке. И ответила, не глядя ни на кого из них:

— Нет, не вынуждает. Это моё призвание, и я люблю это дело.

«Я отдана Схаалу вся с самого детства. И все дети, что родились от моей крови, принадлежат ему. Это брак не меньшей силы, чем лётный».

Лионай изумлённо вскинул брови, а Морай рассмеялся, щекоча дыханием следы поцелуев у неё под ухом.

— Дорогуша мечтает спать в гробу, а не на перине. И получать ласки от покрытых козлиной шерстью рук Схаала, а не от наших.

— Но это же не может быть правдой, — не выдержал Лионай. — Хвать ржать, Морай. Эйра, у тебя есть кто-то? Пытаешься уйти из Брезы? Я тебя с собой заберу, только скажи честно, куда тебе нужно и к кому.

Смех Морая стал громче. Маргот прижался боком к Эйре, пальцем водя вдоль её ключицы. Ласка сглаживала насмешку, но Эйре всё равно было невесело.

— Нет, господа, — отвечала она откровенно, но тихо. — Никого у меня нет и никуда мне не надо. Всё, чего я хочу, — это быть свободной, идти путём служения и нести с собой свою лопату. Здесь же, как вы знаете, одинокой жрице выжить очень сложно. Я могла бы запятнать репутацию заведения Почтенной, если бы все стали знать меня, как хранителя кладбища. Поэтому я и хотела уйти.

Лионай хлопал глазами, недоумевая, а Морай продолжал гладить её, благодушно улыбаясь.

— Если б я не знал Морая, — наконец сказал Лионай, — что помешан на Скаре, я бы подумал, что это глупая ложь. Но…

— Это не ложь, — сказал Морай. — Я ручаюсь за её слова.

«Одержимый одержимого видит издалека».

— Так в чём проблема не расстраивать её? — вдруг спросил Лионай и оперся локтями о свои колени, чтобы посмотреть на Морая не через формы чёрной Эйры, а сбоку. — Дай ей лопату. И пусть занимается своими делами в Брезе. Обеспечь ей протекцию и сделаешь одну козлопоклонницу счастливее хотя бы на то время, что она не у тебя в постели.

Эйра украдкой посмотрела на Морая и увидела в его глазах искреннее удивление.

Если б Лионай ему этого не сказал, маргот вообще никогда в жизни не задумался бы над тем, чтобы кого-то сделать счастливее.

— Болван, — неожиданно фыркнул Лионай и кинул в Морая подушку. Тот тут же выпрямился и технично швырнул её обратно. Тогда белокурый рыцарь перелез через Эйру и накинулся на маргота, прижал его к дивану. — У тебя нет души!

— А у тебя нет разума!

Морай забарахтался и скинул Лионая на пол. А затем сам спрыгнул на него сверху и утянул за собой ещё пару подушек. Они принялись мутузиться, как щенки гьеналов.

— У тебя тут даже напольных подушек нет! Воистину, правду глаголит гиррит; Бреза — «пустое место»!

— Сказал дуролом с фамилией «Шабака»!

Наблюдая за их дракой, Эйра усмехнулась и налила себе вина.

«В тот раз было так же; правда, по юности маргот и его оруженосец явно позволяли себе большее. Переросли, образумились? Главное, чтобы не набили друг другу морды…»

Чтобы этого не произошло, следовало оставить им как можно меньше вина — а это она могла взять на себя.

11. Как разозлить дракона

При всём всплеске сомнений, что испытывала Эйра из-за случившегося минувшим днём, итоги ей понравились. Морай не стал давать ей никакого формального разрешения на жреческое ремесло; но и не запретил ей делать то, что она станет делать, когда вручил ей подарок.

Подарком была обычная новая лопата. Но ей такой страсть как не хватало. Росистым утром она шагала по Лордским Склепам и несла при себе целый мешок останков.

Этого добра она насобирала в Покое всего за день. Кости валялись под ящиками, в собачьих мисках, в клумбах и почему-то под лестницей. Не все они были неупокоенными; но многие. Они выли и причитали на каждом шагу.

«Не хочу в общую могилу!»

«Закопай отдельно, прошу!»

«А мне нравится в Лордских Склепах, буду лежать как дворянин».

Эйра сопела, таща мешок по мокрой траве, и хмурилась. И бурчала себе под нос:

— Маргот сведёт меня с ума. Я не собираюсь поддаваться на эти милости и нежности доброго господина, как влюблённая шлюха…

«Ты и есть шлюха!»

— Кто это сказал? — гаркнула она и остановилась, тряханув мешок.

«Это не мы! Это не мы!»

«Это со Склепов кто-то каркнул».

— Смотрите у меня. Выкину на полдороге, и пусть об вас псы спотыкаются, — пригрозила Эйра и подошла ближе к розовым кустам. Затем откинула мешок, не слушая бурчания мертвецов над ухом, и продолжила шипеть себе под нос:

— По крайней мере он косвенно позволил мне заниматься тем, что я хочу, хотя я в такой ситуации выгляжу, как дура…

«Точно, дура!»

Она поставила мысок на лопату и грозно осмотрелась меж каменных надгробий.

— Кто бы ты ни был, я тебя найду, раскопаю и добавлю мечам Мора в суп, — заявила она.

Тогда стало тихо. На несколько мгновений. Она вонзила лопату в землю — и вдруг её хлестнуло по лицу веткой тиса. Наотмашь, будто банным веником. В полнейшем утреннем штиле.

Эйра взвилась и крикнула:

— Да кто ты такой?!

Жаворонки примолкли от её вопля. Над могилами залегла осторожная туманная тишина.

Эйра фыркнула и стала копать. Успокаивающий лязг стали о землю выравнивал чувства.

В Покое обитал один или несколько призраков, что имели довольно большую власть над местом. Такое бывало с владельцами старинных домов. Такие призраки ничего не говорили, но швырялись и подставляли незримые подножки. Странные звуки в подвале, испуганный скулёж сторожевых псов и неожиданные пробуждения посреди ночи были делом их рук.

Призраки — а не неупокоенные — были для Эйры отдельной категорией «оставшихся», которую она выделила сама. Неупокоенные искали способ упокоиться, но им не позволяло нечто крайне важное — их посмертное желание, невыполненная просьба или несвершённая клятва. Некоторые желания были, как известно, омерзительно мелочны. Но, если человеку какой-нибудь каприз был до невероятного важен, с этим было ничего не поделать — душа оставалась так же, как и у тех, у кого был на то весомый повод.

Призраки же задерживались, не ища покоя. Они нарочно цеплялись за мирское — и каждый по своей причине. Некоторые служили хранителями старинных мест — такие бывали в фамильных замках или триконхах. Другие следовали за своими живыми потомками и берегли род. А третьи ненавидели мир, отвергали богов и всё на свете и просто желали вредить, пугать и реять вблизи того места, где умерли — или где жили.

Эйра до конца не знала, где проходит тонкая грань меж теми и другими. Но ей это было и неважно. Она не интересовалась судьбами злокозненных призраков — ей и без того хватало тех, кому её помощь была важна и нужна.

Однако иногда эти призраки мешались. Раз ей случалось изгонять такого из борделя в Лонсе, тайком от маман. Та потом ругалась, почему соль рассыпана по полу. Зато с проституток перестали неожиданно сдёргиваться полупрозрачные ткани, а «прогонка» в стакане больше не превращалась в кусок сушёной грязи.

Сопя, Эйра налегала на лопату. Физическая нагрузка помогала отогнать смурные мысли. Она выкопала весьма глубокую яму, чтобы впоследствии кости не выступили на поверхность; и уложила их там вместе с мешком.

— После многих дней забвения лишь ты, Владыка Горя, Покровитель Нищих, Ведающий Забытых, помнишь имя всех этих людей, — заговорила она, опершись о черенок. — Не явятся к тебе рода их, пока не обретут покой их останки. Прими их в объятия сырой земли и распахни пред ними врата царства своего, куда приемлешь ты и богатого и бедного одинаково. Презренный и калечный тобою поставлены в один ряд со знатными и славными, ибо не забываешь ты никого — так не забудь и этих людей, и впиши их имена в свои книги с тысячами страниц чернилами вечными, как вековечное время.

Сразу множество вздохов, похожих на весенний ветер, разлетелось по округе. Они взъерошили тяжёлые волосы Эйры. И зажгли улыбку на её лице.

«Помогая вам, я делаю лучше миру. Я служу во имя добрейшего из богов — милостивого Схаала, презренного, но прощающего».

Она перевела дух и стала закапывать. И тут до её ушей долетел смутно знакомый звук — высокий, похожий на отголосок пения, что переходило в мучительный стон. Музыкальный плач превращался то в птичью трель, то в жабье рокотание, то в легато уличной певицы. Он разнёсся над долиной и заставил Эйру замедлиться.

«Что это может быть?» — подумала она. — «Что-нибудь мёртвое… или живое?»

Пока она трудилась, этот звук повторился ещё раз. Протяжённостью больше минуты, он заворожил её и задержал работу.

«Это точно не вой гьеналов. Кажется, это дракон», — догадалась Эйра. — «Скара редко поёт, и в Брезаре его за шумом почти не слышно. Но здесь…»

Она уже заканчивала с ямой, когда услышала топот копыт у дороги. Маргот гнал своего вороного к драконьему логову. Они невольно встретились взглядами, и лорд лихо завернул коня на кладбище. Тот перемахнул через пару оградок, посбивал могильные люпины и встал перед Эйрой.

— Ты здесь? Со своими схаалитскими штуками? — выдохнул маргот и перебрал натянутые поводья.

Эйра нерешительно кивнула, сторонясь его ретивого жеребца, чтобы не тот отдавил ей ноги.

— Тогда поедешь со мной, — велел Морай и протянул ей руку.

Эйра округлила глаза от удивления. Но она прекрасно помнила, сколько секунд маргот дал на сомнения тому одинокому страннику вдали от Кирабо. Поэтому она немедля взялась за его горячую ладонь. И он втянул её к себе на седло вместе с сумкой.

Тут же он пришпорил коня. Тот с утробным хрюканьем помчал их в предгорья.

Эйра не могла скрыть обуявший её ужас. Она даже не хваталась за плечи Морая, чтобы её не подбрасывало в седле.

«Это не шутка, он везёт меня к своему дракону», — стучало в голове. Она не смела сказать ни слова на протяжении всего пути. Но, когда вверху дороги показался чёрный зев пещеры, её словно пробудили от сна.

— М-маргот, я же… зачем я там? — пролепетала она.

Ответ был прост.

— Ты же хотела быть жрицей, да? Я дам тебе такой шанс. Скара зовёт меня, — рвущимся голосом изрёк Морай. — Если это его последний час, ты будешь там, чтобы помочь ему уйти.

«Все самые странные дни в моей жизни устроены этим человеком».

Эйра потеряла дар речи и даже возразить не смогла. Конь заартачился, и Морай, спешив куртизанку, лихо спрыгнул сам. Он схватил её под локоть и потащил за собой. Его прерывистое дыхание потонуло в спешном топоте сапог.

Пещера поглотила их. Эйра поёжилась от запаха копоти и пыли. Драконий грот был подобен старинному склепу. Он полнился костями — Эйра замерла, когда одна из них хрустнула под ногой.

Из подвижного мрака тут же прозвучал гулкий низкий рокот. В нём угадывалась злость.

— Не любит, когда чужие наступают на его сокровища, — шепнул Морай ей в ухо. И тут же бросил её. Он побежал в темноту навстречу своему лётному супругу. Его сапоги заскрипели и защёлкали по жуткому насту, и этот звук позволил Эйре понять, где именно они вошли — и куда следует деться.

Она отступила в тень и слилась с ней. Глаза чуть привыкли. Стало видно полотнище множества черепов и костей. И тускло блестящего чешуйчатого зверя, что возлежал на этом, будто кот на подушке.

Благоговейный трепет охватил Эйру. Она успела рассмотреть очертания огромных дырявых крыльев, длинную гривастую шею, когтистые лапы и величественную морду.

И тут в её разуме зазвучали стоны и вопли множества мертвецов. Шум стал нарастать, как нежданный шторм. В ушах загудело, и она спешно сунула руку в сумку в поисках своего амулета.

«Убей! Убей его! Убей!» — сливаясь в бесформенный жуткий звук, скандировали голоса. Зазвенело в черепе. Голова закружилась; и Эйра, едва стоя на ногах, полезла рукой глубже за свечи и змееголовник.

«Да где же…» — думала она отчаянно.

Звучный рык стал громче. Громадная тень шевельнулась под сводами грота.

— Тихо! — услышала она шипение маргота. — Не возись, ты его бесишь!

«Меня сейчас убьют либо эти озверевшие души, либо дракон, которого я даже не вижу толком», — подумала Эйра в смятении.

Наконец она нащупала связку ключей на бузинной веточке. Она стиснула их в кулаке — и рёв притих, стал похож на шум далёкого горного ветра в ушах.

Расплывающаяся тьма перед глазами вновь собралась в фигуры. Она видела: дракон положил морду рядом с лапами, и серебряный блик проскользнул по его густой гриве. Частое дыхание едва заметно приподнимало и опускало дугу его шипастой спины. Он словно расползался по куче костей огромным чёрным облаком, теряя остатки жизни на своей постели, как больной.

Это было тяжёлое зрелище. И величественное. Угольно-чёрный Скара возлежал с полуприкрытым рыжим глазом. И маргот, ростом ему до половины плеча, прижимался к его шипастой щеке и лихорадочно гладил тускнеющую чешую. Он шептал ему что-то — то ли на гирре, то ли на сциите — и со щемящей нежностью ловил блеклый взгляд своего любимого чудовища.

Эйра знать не знала, что делать. Отпускать драконьи души она не умела. Да и молиться вслух явно не стоило. Эйра даже дыхание удерживала. И чем тише делалось в пещере, тем темнее будто бы становилось.

Однако голоса мертвецов здесь были настойчивее, чем где-либо. Она всё равно слышала их. Стоило убрать пальцы с железных ключей, как они стали нарастать.

«Проклятая жрица, сделай это!»

«Убей! Убей!»

«Здесь его смерть! Здесь!»

Эйра вновь стиснула их в своей руке. Но ключ громко звякнул о ключ. Плёнка на глазу дракона очистилась и соскользнула в уголок его рыжего ока. Скара тотчас отыскал раздражавшую его незнакомку; его узкий зрачок превратился в тонкую линию.

В былые времена ничто живое не смело приблизиться к этой пещере. А теперь внутри оказался чужак. Вот только сил наказать его уже не было; Скара издал идущий из груди длинный хриплый рокот и чуть оскалил зубы.

Морай обернулся к Эйре. Его глаза блеснули в полумраке.

— Ты его злишь, — протянул маргот. Звучный голос эхом отлетел от стен.

Эйра понимающе кивнула. Она уже занесла ногу, чтобы поспешить прочь, когда Морай повторил:

— Ты же его злишь! Подойди ближе! Наступи на кости.

Схаалитка замерла. Стиснула сумку, словно свой щит. И в страхе уставилась на маргота. Всё в ней застыло, но не от страха смерти; а от мысли о том, что именно Морай всё-таки станет её причиной.

«Я ведь совсем немногим ранее убеждала себя, что не стоит полагаться на его доброту ко мне. И уже почему-то положилась».

— Иди сюда! — громко повторил Морай. Он выхватил один из метательных ножей и приподнял его на уровень своих глаз.

Он целился.

— Или я разбужу его твоей кровью, — процедил маргот.

Сердце Эйры ожесточилось. Она чуть разжала амулет в своей руке, чтобы неупокоенные смогли вместе с ней предаться ругани и возмущению. А затем и вовсе оставила ключи лежать на земле вместе с сумкой.

«Мерзавец».

«Он вообще ничего не видит на этом свете, кроме дракона!»

«Надо было прикончить его до того, как он решил сделать это с тобой».

Но Эйра сдвинула брови и шагнула вперёд, ощутив под стопой белёные осколки. «Если мне суждено умереть, то в зубах дракона — это будет великая честь», — решила она. — «А Морай пускай плачет потом не мне, а в подушку».

Черепа, позвонки и суставы захрустели под её медленными шагами. Скара дёрнул своими перепонками на затылке, растопырил когти. Зарычал громче, отчего задребезжала вся его жуткая перина. А на устах маргота расцвела улыбка.

Морай пихнул дракона рукой в нос и воскликнул:

— Возмутительно, правда же, Скара? И ты будешь просто на это смотреть?

Эйра едва заставляла себя передвигать ноги. Огромная чешуйчатая смерть ворочалась перед ней. И ярость этой смерти была столь сильна, что ощущалась даже кожей.

«Любой дракон с лёгкостью убивает человека — ему вовсе не обязательно делать огненный выдох, он может просто раздавить меня лапой. Но Скара настолько слаб, что он не способен даже на это».

Тем не менее, чёрные когти взрыли груду мрачных драконьих сокровищ. Скара, скалясь, потянулся ей навстречу. Его брюхо поползло по куче. И клекочущий рык зазвучал в ушах девушки.

Морда длиной в целую козу поднялась над ней. Единственный рыжий глаз, полный бессильной злобы, сверкнул наверху. Эйра уставилась на него, не в силах пошевелиться — ошеломлённая, покорная, восхищённая и до смерти напуганная. Но тут раздался топот сапог маргота:

— Убегай! — выкрикнул Морай, догоняя морду своего дракона.

И Эйра очнулась. Страх пронзил всё ещё существо. Она кинулась прочь, едва не навернувшись на чьей-то круглой черепушке.

«Полегче, жрица!» — возмутился неизвестный неупокоенный.

Но теперь даже призраки стихли. Потому что грот заполнялся гулом: обиженным, злым рычанием умирающего дракона, над которым посмела издеваться хозяйская шлюха.

Однако он не дышал огнём ей вслед и полз так медленно, что она успевала бежать — прочь, к выходу из пещеры, со всех ног. Скара подтягивался вслед за ней, скаля свои жёлтые зубы — частые и острые, как у рыбы, с редкими мощными клыками.

— Давай, догоняй, давай! — подзуживал Морай. Он тоже во всю прыть бежал подле своего зверя.

У Эйры от сочетания драконьего хрипа и восторженного тона маргота совсем кружилась голова. Она насилу вырвалась из пещеры. И оперлась о свои колени, чтобы перевести дыхание; но шорох чешуи по земле заставил её дрогнуть и кинуться прочь, к ближайшим акациям.

Она шмыгнула под кусты. И сквозь мелкие трепещущие листочки увидела, как длинная змеиная шея показалась на свету.

Скара, Смерть из Брезы, вылезал из своей пещеры, побеждая собственную слабость искрящейся внутри злобой. Его передние лапы оперлись о выжженную землю. Рыжий глаз сощурился на встающее солнце.

Маргот выбежал следом. Пышные волосы маргота растрепались на ветру, но лицо сияло неподдельным счастьем. Серые глаза просветлели. То, как он смотрел на своего дракона, было не сравнить ни с чем. Ни один любовник так не глядел на свою возлюбленную; ни одно дитя так не радовалось своей матери; ни одна собака так ни приветствовала долгожданного хозяина.

Это была любовь превыше человеческой, любовь настоящего лётного брака.

Но даже она была бессильна отвадить смерть. Увидев солнце, Скара словно вспомнил, что уже прощался с ним. Из его груди издался протяжный ноющий рёв, как у лося. Он, растопырил лапы и покачался стоймя. Словно удостоверялся, что сил в нём больше не осталось. А затем склонил свою величественную голову и повернул её вновь к зеву пещеры.

— Стой! — воскликнул маргот и упёрся плечом в его нос, не давая ему сунуть морду обратно внутрь. Его сапоги со скрипом проехались по земле. Но он устоял под натиском шипастого носа.

Который, впрочем, и натиском-то не был — Скара обращался со своим лётным супругом осторожнее, чем мать с новорожденным.

— Стой, — продолжал Морай. — Посмотри — вон, какое солнце. Вон как далеко оно светит на восток, на Арракис и Маят, в земли Астралингов, Тайпана и Куолли! Сколько у нас там врагов! Как ты можешь спать, когда они торжествуют там в мире и покое?

Ответом ему был лишь протяжный усталый вздох, что взъерошил его светлые волосы. Даже со стороны было видно: Скара мудр и терпелив, но его силам пришёл конец. И как бы он ни хотел порадовать Морая — что драконам вообще было несвойственно — он уже не мог ничего сделать.

Однако маргот упрямо оттолкнул его морду.

— Вылези, развернись на улице, — уговаривал он. — Давай. Хоть немного разомни свои закостеневшие лапы.

Эйра таилась под кустами, не смея шевельнуться, и смотрела, как огромный зверь медленно выбирается на свет всей своей тушей. Как струятся его матовые чешуйки и трепещут огромные крылья. Она не могла оторвать от него глаз. И даже не заметила, как Морай трусцой подбежал к её кустам.

Она уставилась на него с потаённым страхом. И не зря: подбежав, маргот тут же схватил её за предплечье, поднял на ноги и потянул за собой.

— Нет! — взвизгнула она испуганно, не в силах перестать таращиться на перемещение громадных драконьих лап.

Ей стало так страшно, что она уже не сдерживалась. Она с недюжинной силой вырвалась из хватки маргота и бросилась прочь, к зарослям тиса; но Морай ловко подсёк её ногой и поймал прямо на лету в свои руки.

Над ней возникло его радостное лицо.

Такое радостное, что безумное.

— Куда? — прошипел он, улыбаясь. Держа её на руках, как невесту, он прямо с ней побежал обратно к Скаре, что уже ступил на порог своей пещеры.

Эйра брыкалась и кусалась, не помня себя. Но Морай не обращал внимания. Он крепко держал её и, тяжело дыша, мчался прямо к дракону.

— Скара! — крикнул он. Чёрный зверь остановился. — Погоди!

Тот повернулся слепой стороной. И маргот, как налётчик на дороге, вдруг взбежал по его лапе наверх. Одной рукой хватаясь за гриву, он лихо влез дракону аккурат на холку, а Эйру при этом крепко держал второй рукой.

Драконий загривок пошатнулся под ними. По всему телу задребезжал возмущённый рык зверя. Эйра окончательно впала в замешательство. Она замерла, таращась на то, как серебрится густая грива у неё перед глазами. И перестала дышать.

А Морай как ни в чём не бывало уселся в основание шеи Скары, крепко упёр ноги в рогатые наросты вверху его груди. И, держа Эйру при себе, как рыцарь принцессу, цепко схватился за жёсткие тёмно-серые пряди.

Посаженная боком, Эйра ягодицами ощущала, как пламя ненависти раскаляет чешую. Дракон буквально вскипятился.

— Рхр-р-рар! — вырвалось из него будто ругательство. Скара дёрнулся вперёд, и всё перед глазами Эйры кувырнулось. Её руки онемели, впившись в плечи маргота.

Но тот лишь смеялся и присвистывал. Он держался на качающемся туловище огненного хищника как влитой.

— Давай, Скара, сбрось нас! В самом деле, раньше ты всегда хватал девушек своими лапами, а теперь я втащил её к тебе на загривок… как никто и никогда, чёрт возьми, не делал!

Цепляясь за сумасбродного лорда, как за свою последнюю надежду, Эйра с ужасом осознала его слова.

«Ни один доа, даже самый дружный со своим драконом, никогда не смел посадить на него кого-то ещё. Любой дракон за подобное оскорбление испепелил бы и своего всадника, и второго седока, и был бы прав. Драконы — не кони!»

Но Скара был так слаб, что лишь выл и рычал, будто раненый олень. Его передняя лапа взметнулась над ними. Словно чёрная морщинистая длань Схаала, она протянулась над марготом и его куртизанкой. Скара зацепил плащ Морая, прошёлся ребром своих длинных пальцев по его ногам и так и не нащупал Эйру.

Та совсем зажмурилась, не смея сделать ни единого вздоха.

Когда у Скары ничего не вышло, он раскочегарился ещё пуще. Он поднялся на всех четырёх лапах, растопырил огромные крылья. И теперь уже второй лапой попытался зацепить Эйру на своём загривке.

Но Морай прижимал её к себе и уворачивался, смеясь. Он подставлял тупым когтям дракона самого себя. А тот, узнавая его наощупь, не собирался вредить ему. И разочарованно взвыл.

«Так ты платишь мне за нашу многолетнюю дружбу?» — слышалось в неразборчивом драконьем рёве. У Эйры аж уши заложило.

«Это самый дивный дракон от восточных гор до западных океанов», — стучало у неё в висках. — «Ни один из никогда не жалел доа за столь неслыханную дерзость. Он просто… он просто…»

Сглотнув, она вновь зажмурилась — Скара очередной раз пытался отыскать её. Он разворачивался к ним зрячим глазом, изгибался и шаркал тупыми когтями по собственной чешуе в поисках нежеланной всадницы.

«…он просто любит Морая так же сильно, как и тот его».

— Ну-ну, не получается? — притворно восклицал Морай. Скара, клекоча, злобно рычал в ответ. — Скара, чёрт возьми! Ты вьёшься на земле, как собака с жестянками, привязанными к хвосту! Поднимись в воздух — я непременно выроню её!

Возмущённый рёв был ему ответом.

Эйра застыла, совсем обессиленная своим ужасом. Ей было страшно не за себя; она ощущала лишь некое опустошение при мысли о том, в чём участвует.

Величайшее создание под небесами — дракон — был опозорен при её участии. Он умирал, но Морай не давал ему даже умереть спокойно. А тот из любви своей не давал ему заслуженный отпор.

«Это ужасно», — думала она, даже не осознавая, что дракон повернулся к склону холма и растопырил крылья. — «Мораю достался единственный из драконьего рода, кто столь ласков и снисходителен к нему, и тот отвечает ему вот так. У меня такое чувство, будто я оскверняю святыню».

И тут её резко швырнуло на Морая, вдавило в его грудь. Дракон рванулся в небо. Огромные крылья хлопнули с обеих сторон от неё. На мгновение хищник провалился в кроны тисов; но тут же снова взмыл вверх.

Ветер взревел в ушах. Потоки воздуха с жутким свистом проносились через дыры в драконьих крыльях. Чёрная грива дракона и чёрные волосы Эйры взметнулись в едином порыве, и тисовый лес внизу, в долине, превратился в мшистую поляну далеко под ногами.

Встав на крыло, Скара разинул свою длинную пасть и издал протяжный высокий визг, похожий на птичий крик. Его возглас ощутимо пробежал по всему его нутру, задрожал в раскалённых чешуйках. Леденящий холод небес уступил драконьему жару, и, крепко прижатая к марготу, Эйра не замерзала; если не считать кончиков пальцев.

А сам Морай сиял, как начищенный щит. Улыбка полнейшего счастья озаряла его лицо и делала его прекрасным. Он цеплялся одной рукой за гриву, а второй — держал при себе подругу. И поглаживал её по плечу. То ли эта нежность предназначалась Скаре, то ли это была своеобразная благодарность за соучастие; Эйра в любом случае чувствовала в груди лишь жуткую пустоту.

И одновременно созерцала, не отрываясь. Она смотрела, как вздымаются и подрагивают на ветру полупрозрачные тёмно-серые крылья. Как покачивается рогатая голова Скары. И как чёрный змей вьётся в небе — кажется, пытаясь их сбросить — но делая это столь неохотно, что было очевидно: он не станет всерьёз скидывать Морая.

Всё в ней замирало при каждом снижении и каждом взлёте. Это казалось удивительным сном. Она, куртизанка, всего пару раз в жизни сидевшая даже на лошади, оказалась в небе на спине дракона — подобно великим королям древности. Среди тех и то далеко не каждый удостоился подобной чести.

Она приоткрывала рот и вновь смыкала губы, ни находя слов. Глаза слезились то ли от ветра, то ли от трепета, охватившего её.

«Мы в небе, на такой высоте над землёй, что город отсюда — словно детская поделка», — стучало у неё в ушах. — «Брезар такой маленький, будто через его стены можно перешагнуть, не поднимая подола».

Она судорожно вздохнула и уткнулась носом в плечо маргота. Тот прижал её к себе покрепче и погладил поласковее.

— Не жмурься, — перекрикивая ветер, воскликнул тот ей прямо в ухо. — Проглядишь всё!

Эйра чуть приоткрыла глаза. Но увидела, как проносятся рядом обрывки облаков, и сомкнула веки вновь.

Осознание происходящего было выше её сил. Она жила всю жизнь на земле, схаалиткой и шлюхой. Более земными созданиями, чем она, были разве что черви. Она не могла взаправду поверить в то, что мчится по небу на спине наивысшего хищника.

— Эйра, ну перестань! — громко сказал маргот. Он боднул её лбом, отстраняя её голову от своего плеча. А затем носом поддел её подбородок, чтобы она распрямилась.

Эйра открыла глаза. Она смотрела отчаянно и растерянно.

Тогда он прижал её плечи к себе покрепче. И пробудил её поцелуем — коротким, сухим, пронизанным тонкими иглами ветра. А затем лукаво заулыбался.

Мысль о том, что маргот романтически поцеловал шлюху, которых не целовали даже самые пропащие клиенты, ошеломила Эйру едва ли не сильнее дракона. Безусловно, у неё был Лионай — но так он всегда слыл не слишком высоких принципов — однако с Мораем это было для неё впервые.

Она захлопала глазами. Но больше не сумела поймать его самодовольный взгляд — Морай всем своим существом вновь слился со Скарой, и его пыл и дерзость питали дракона, будто спичка — гаснущий пергамент.

Тогда Эйра завертела головой. Изумление прогнало испуг. Она смотрела на то, как мелькают внизу покрытые лесами горы, как тонкими ручейками проносятся тракты и как бегают, будто муравьи, по этим дорогам торговцы и путники, разбойники и бродяги.

Они с Мораем были словно на вершине мира, как сами боги!

Сердце её забилось. Она тоже заулыбалась. И стала восхищённо изучать глазами Брезу. Она прожила здесь четыре года, меся грязь на злачных улицах, но никогда не поднимала головы от земли.

А теперь видела всё сверху!

Восторженно вздохнув, она перевела взор в небо. И вдруг воскликнула, подняв руку:

— Там звёзды! Их видно! Даже Разгала!

— Ага, — ответил Морай благодушно. — С такой высоты они видны всегда, хоть утром, хоть в полдень!

«Как это удивительно!» — подумала Эйра восторженно. — «И прекрасно!»

Мир ещё никогда не был таким близким, приятным и волнующим. Из поприща вечной боли, давящей несправедливости и смирения со своей участью он превратился в сказочное полотно под драконьими лапами.

Драконы летали высоко. Так высоко, что ни ругань горожан, ни стенания вечно страдающих неупокоенных не долетали досюда.

Здесь не было места ничему людскому; и Эйра упивалась этим, впервые обретя свободу от оков человеческой судьбы.

Она засмеялась от радости и, восторженная, поймала взгляд маргота своими сияющими глазами. На мгновение её посетила одна крамольная мысль; но она тут же испугалась её сама.

Однако Морай прочёл её и влёт угадал эту задумку.

— Не бойся, — уверенно сказал он. — Давай, Эйра.

Она взглянула на него с сомнением. Но сила дракона словно питала и её. Поэтому она сама потянулась к нему и тронула своими губами его бахвалистую улыбку. Мимолётно, будто касание упавшего листа, она вновь соприкоснулась с ним как возлюбленная, а не как куртизанка.

Он не дал ей отстраниться. Рукой, что крепко держал её за плечи, он перехватил её затылок и прижал к себе. Поймал своими губами её; и обнял, локтем поддерживая её в районе лопаток.

Ветер свистел в ушах. Они целовались высоко над Брезой — выше, чем птицы.

Здесь некому было судить.

Их крамольное, ни на что не похожее единение в небесах над Альтарой вдруг прервал клич, что разлетелся под нежно-голубым куполом утреннего неба. Дрожь пробежала по телу Скары. Он исторг ответный зов: соловьиную трель, переходящую в протяжный высокий писк.

Морай и Эйра оторвались друг на друга. Маргот взволнованно уставился на проплывающие мимо горы.

Музыкальный зов повторился. И вскоре показался его источник — с гор к ним летел другой дракон.

Он был побольше Скары. Тяжёлый, весь покрытый шипами, он имел не такую густую гриву, но зато более протяжённые перепонки, что встречались не только за затылком, но и на лапах. Он был дивного зелёно-рубинового цвета. Брюхо и лапы болотной зеленью переходили в багряно-красный чепрак, и краснота была словно рассыпана по нему, делая пёстрыми бока, морду, грудь и даже крылья.

Ещё мгновение назад он был далеко. Но небо свело их за считанные секунды. Эйра охнула, когда второй дракон с рёвом пронёсся над ними. На миг, как ей показалось, она поймала жёлто-зелёный взгляд — и он показался ей изумлённым.

«Даже дракон недоумевает, какой дурак среди сородичей поднимает в небо двоих».

Изумлённый свист чужого дракона перерос в клекочущую трель и слился с гулким гудением Скары. Они вступили в дивный, ни на что не похожий диалог. Их полёты переплелись в небе над горами, подобно мелодии, что связала их разговор.

Морай напряжённо всматривался в дракона. В Рэйке их осталось не так много. Все принадлежали диатрам и, в редких случаях, как в Альтаре, — потомкам Рыжей Моргемоны.

В чешуе этого, зелёной с красным, он видел обломки болтов и стрел. И начинал догадываться.

— Это Мвенай! — наконец узнал он. И дракон ответил ему утвердительным клёкотом. — Мвенай, которого седлала младшая дочь Рыжей Моргемоны, Лисандра, и которого её тупорылые потомки в Маяте хотели изничтожить за страсть к человеческой плоти.

Эйра вновь не смела и пошевелиться, наблюдая, как Мвенай реет то под ними, то над ними, словно изучая, почему сородич столь медлителен и странен.

— О Великий Схаал, — прошептала Эйра взволнованно. Треплющиеся на ветру волосы загораживали ей вид, но она не смела поднять руку, чтобы придержать их. — Это тоже… самец? Они не подерутся между собой?

— Пф, — усмехнулся Морай, не сводя глаз с их странного спутника. — Драконы обоеполы. И когда они гнездятся, никого к себе не подпускают. Так что определить, кто из них мать, а кто отец, не удаётся почти никогда. Их роли переменчивы, и некоторые свидетельствуют, что им не всегда нужна пара для продолжения потомства…

Однако он смолк, перестав отвлекаться. Скара лениво скользил в потоках ветра, и Мвенай возникал то там, то тут — над ними и сбоку. Морай сосредоточился и стал ловить каждый звук их велеречивой непостижимой беседы.

Красно-зелёный хищник будто заводил разговор. Он первым подавал голос и был громче Скары. Он был болтлив и словно тянул его куда-то, вдохновлёнными трелями и доверительным рокотом что-то объясняя чёрному дракону.

Морай знал сциит — то, что называли драконьим языком — из книг. Человек был бессилен воспроизвести и понять все драконьи звуки, но некоторые понятия и подобия слов учёные мужи заносили в справочники. Морай ломал голову, пытаясь различить в речах Мвеная хоть что-то знакомое.

Однако практики у него было мало: Скара за всю свою жизнь почти не общался при нём с другими драконами. Он рос в одиночестве. Оттого гирра ему была в своём роде куда привычнее. Поэтому маргот быстро плюнул на это.

Его лётный супруг улавливал посыл — и это было главное.

— Скара! — прижавшись к гриве крепче, крикнул он в чёрную шею. — Скара, сородич потерял свой дом! Призови его к нам, Скара, в нашу Долину Смерти — там он будет охотиться на людей, сколько пожелает! Давай!

И он чуть привстал на шипах, словно призывая дракона склониться, полететь вглубь долины. Он доносил свою речь своей мыслью, своим намерением, своим усилием — и Скара транслировал её, урча и рокоча Мвенаю в ответ.

Чёрные крыла наклонились и понесли Скару ближе к родной пещере. Его неожиданный спутник следовал, клекоча и иногда будто цокая языком. Они сделали несколько виражей, снижаясь. И, к восторгу маргота, Мвенай решил рассмотреть предложение — он не стал улетать прочь, куда, видимо, собирался — как иные драконы, что навсегда уходили в скалы ржавых вод. Он опустился в дальнем краю Брезы, среди безлюдных лесистых гор.

А сам Скара с протяжным тяжёлым вздохом сел на пороге своего грота. И сразу же зарычал, так что его шея задребезжала.

Он словно говорил: «А теперь поди прочь, мерзавец».

— Уже уходим, — хмыкнул Морай. Он прижал к себе Эйру и вместе с ней соскользнул по лапе чёрного дракона.

Встав ногами на твёрдую землю, Эйра с трудом удержала равновесие. Ноги не гнулись. И всё казалось до жути странным, слишком материальным. Однако она спешно отшатнулась от драконьих когтей и стала смотреть, как Скара, припадая к земле, уползает внутрь. Словно змея.

Его хриплое и мучительное дыхание говорило красноречивее прочего. Злоба дала всплеск его силам; но, как только эмоции угасли, он едва шевелился. И чешуя, крошась, сыпалась с его боков. Он с таким трудом тащил себя обратно в своё логово, что у Эйры сжималось сердце.

Хотя, если бы не его слабость, она никогда не побывала бы в небе.

Но этому была высокая, непозволительная цена. Эйра прижала руки к груди и с раскаянием смотрела, как хвост ускользает в полумрак драконьего логова.

Маргот же упёр руки в бока. Он улыбался, хоть и не без грусти в просветлевших светлых глазах.

— Ничего, ещё полетает, — с напускной уверенностью сказал он. — Ему просто надо хорошенько разозлиться.

Эйра поджала губы и посмотрела на него с нескрываемым сомнением.

— Маргот… — произнесла она тихо. — Но ведь ради этого вы так унизили его. Вы нарушили законы, которые писались не просто так…

— Да, — ответил Морай без сомнений. — Я вечно что-то нарушаю.

— Он был сердит по праву. И если б я не успела выбежать из пещеры…

Морай усмехнулся и коснулся её подбородка. Здесь, на твёрдой земле, это ощущалось иначе. Здесь неловкость была куда сильнее. Но Эйра нашла в себе силы посмотреть в его гордое лицо.

— Если бы ты не успела, это бы стоило тебе жизни, — признал он. — Но ты успела. И взяла тот шанс, что давал тебе Схаал, чтобы оседлать дракона.

«Ты хорошо запомнил ту ночь», — подумала Эйра и поморгала, скрывая смущение.

Ей надо было что-то сказать. Она приоткрыла губы в поисках нужных слов — благодарности или восхищения — но пальцы маргота, задержавшиеся под её челюстью, надавили вверх и закрыли ей рот.

— Ты вытащила меня из-под земли, — сказал он с беспечностью безумца. — Я поднял тебя в небо.

Она коснулась его руки своими чёрными пальцами и кивнула. Он чуть сжал её ладонь и улыбнулся:

— Иди домой, Эйра, — сказал он. — Я пойду, поговорю с ворчуном. Заберу сумку, которую ты там оставила.

Эйра кивнула и, чувствуя себя, как в тумане, задумчиво побрела вниз по дороге. Через десяток шагов она обернулась. Посмотрела, как спешно маргот вбегает в пещеру, и представила, как он жмётся к горячей чешуе Скары, прося прощения. Игриво. Или искренне.

«Если доа и его дракон должны быть похожи», — подумала Эйра. — «Значит ли это, что где-то в душе этого человека живёт такой же силы самоотдача и любовь, терпение и даже благородство?»

Ноги сами понесли её вниз по дороге, к Лордским Склепам. И чужие мысли отвечали ей в разуме:

«Дерзкая шлюха!»

«Вы посмотрите, куртизанка! На драконе!»

«Да ты даже не корм для него!»

— Идите к чёрту, — усмехнулась Эйра и пошла обратно в Покой — только лопату захватила, столь развесёлая, что даже бегающие вокруг горбатые псы-гьеналы смущали её не больше, чем бабочки-лимонницы.

12. Петухи дерутся, перья летят

Мальтара смотрела, как её брат Вранг осторожно приближается к торцевой двери по скрипящим половицам. Смрад от нечистот заполнил весь этот отрезок, и ей давно было тошно приходить сюда. Но она должна была следить за Врангом — она была его тюремщиком.

А Вранг пожелал повидать мать.

Мальтара стояла, скрестив руки на груди, в мужском кафтане с вышитым на груди морским змеем, и скептически наблюдала за действиями брата.

Тот подошёл почти неслышно. Перевёл дыхание. Но как только он занёс руку, чтобы постучать, изнутри вдруг раздался остервенелый визг:

— Пошёл прочь! Прочь!! Прочь!!!

Они оба подпрыгнули от неожиданности. Хотя Мальтара знала, что так и будет, она никак не могла привыкнуть к неожиданным всплескам таких воплей. И без того бледный Вранг стал ещё белее.

«А ведь он больше нас подобен матери», — подумала Мальтара. — «У него тоже враново-седые волосы, как у неё… были».

На что была похожа маргаса Вельвела теперь, Мальтара понятия не имела. Одна и та же горничная приносила ей еду и просовывала тарелку под дверь, а потом забирала её, полупустую. И всё.

— Убирайся! Убирайся! — визжала та изнутри, из-за семи замков, будто озверелая кошка.

— Но мама, это я, Вранг! — воскликнул молодой Тарцеваль удручённо. — Я приехал из Арракиса!

— Вот и убирайся в свою… — и она весьма остроязыко переделала «Арракис» в нечто созвучное с пятой точкой.

Вранг отшатнулся в недоумении. И уставился на сестру. Та лишь пожала плечами.

«Я тебя предупреждала».

Возражать леди-матери он не стал. Он покачал головой, смущённо поправил ворот своего сине-серого упленда и молча поплёлся обратно за Мальтарой. Они пошли в небольшую гостиную второго этажа.

Здесь было редкое для Покоя уютное место. По углам стояли трофейные канделябры, окна прикрывали богатые расшитые шторы. Удобные кресла за сосновым столом располагали к долгой трапезе.

Мальтара сама следила за обустройством этой гостиной. Она долго выверяла, как сочтётся охровый цвет с медной фурнитурой и лично испробовала все эти кресла.

Она просто хотела, чтобы Морай обедал с нею здесь, а не у себя. Чтобы не показывать слишком явно своих желаний, постоянно приходя в его покои.

Но в основном это место служило для их своеобразных военных советов.

Безмолвные слуги уже подали им ужин — свинину и жареную спаржу. Мальтара хотела сесть, но вдруг рука брата легла ей на плечо.

Она обернулась и встретилась с его синими, как два лесных озера, глазами.

— Сестра, — сказал он негромко, но выразительно. — Так странно. Ты так изменилась. Столько лет прошло — целая вечность. Но это всё ещё ты. Я думал, какой ты стала… а теперь ты мой надзиратель.

— Да, — рассеянно ответила Мальтара. Она не слишком скучала по Врангу.

«Ты всегда был велеречив, но нерешителен. Ты уехал один и женился, завёл семью; не схвати Морай твою супругу, ты никогда и не попытался бы увидеть меня».

Впрочем, ей сложно было его в этом винить. Она и не ждала этого от него.

— Ты несчастна здесь? — спросил Вранг и сжал её плечо чуть сильнее. — Одеваешься, как мужчина. Замужем за… убийцей. В твоих глазах нет ничего. Они лишь отражают всё вокруг, словно зеркало.

Мальтара посмотрела на него, не зная, что сказать.

— А ты — счастлив? — произнесла она негромко. — Ланита, невеста Морая, стала твоей невестой. Живёшь теперь вдалеке, враждуя с собственным родом, как собака на цепи у чужого дома. И каждый день боишься, что твой сын попадёт в руки твоему брату.

Вранг моргнул и улыбнулся. Улыбка у него совсем не походила на ту, что у Морая — она была не косая, а ровная, и в ней почему-то всегда проглядывалась грусть.

— Я ценю свою семью, — сказал он честно. — До рождения Вранальга я не понимал, но теперь я полюбил ещё и силу, которую даёт власть. Быть сильным, стоя во главе семейства, — подлинное счастье.

По его улыбке и по тихим, но вдумчивым словам Мальтара подтвердила свои догадки.

«Благодаря тому, что у тебя родился сын, Мораю стало неинтересно убивать именно тебя», — подумала она. — «Ты в этой войне не цель. Марпринц Каскар так и не обзавёлся наследниками. Если он погибнет после нанесённой Мораем раны, то между братьями воцарится мир, и Вранг с Ланитой станут жить в Арракисе, склонившись перед Мораем. А если умрёт Морай, они станут подданными марпринца, правящими Брезой. А если умрут оба… Вранг станет марпринцем всей Альтары. И он это знает — прагматично и спокойно, загородившийся собственным ребёнком. Если это вообще его ребёнок; то, что наше поколение доа проклято бездетностью, видно не только по нашей семье, но и по Гиадрингам, и по Астрагалам».

Её глаза распахнулись шире. Она вдруг дёрнула плечом, скидывая его руку. И посмотрела на него с нескрываемой злобой.

— Ты жалкий червяк, Вранг, — прошипела она. — Вспомни: Морай лезет на кухню и достаёт оттуда колбасу. Он делит её между нами, и ты ходишь за ним и подбираешь шкурки. Когда его колотят, ты просто ждёшь, когда он встанет и снова пойдёт!

Вранг даже не изумился. Он словно смирился со своей ролью падальщика. Он улыбнулся — и эта улыбка вдруг стала косой, как у Морая.

— Мальтара-Мальтара… — вздохнул он. — И что теперь? Кто-то вершит историю. Но кто-то живёт, пожиная её плоды. Я не герой, но и не живодёр. И я никогда не желал силы и славы ценой такой жестокости, как у Морая. Но раз мне суждено было стать его тенью, я стал. И за годы унижения я когда-нибудь получу то, ради чего так долго ждал и ради чего скрывался.

— Ты не жесток, — согласилась Мальтара. — Ты жалок. Очень понравишься священникам, когда придёт твоя пора принять правление там или тут — никто более них не ценит лживую кротость и наигранное раскаяние. Но у покрытых кровью сапог Морая ты так и останешься не шпорой, а тряпкой.

Вранг вскинул свои пепельно-серые брови и оскалился.

— Может, я и тряпка, но всё же не подстилка, как ты, — парировал он. — Причём последняя за всеми прочими подстилками.

Мальтара оскалилась в ответ:

— Драконы не ограничиваются мужьями и жёнами. Коли пожелают, они могут жить вдвоём, а пожелают — вдесятером, с лидером в семействе или без него, скрещиваясь и с собственными детьми, и братьями; становясь и мужчинами, и женщинами в зависимости от обстоятельств. Меня не смущает любая роль.

Но тут грохнули входные двери первого этажа, и привычные толки мечей Мора стихли.

Бодро заскрипели ступени. И на этаже возник Морай, пахнущий гарью, чешуёй и пылью. Его волосы были растрёпаны после полёта. А глаза блестели счастьем.

— Брат, сестра, — с необычайным дружелюбием произнёс он и развёл руки, приветствуя их. — И еда. Как вовремя! Отобедаем вместе. Есть стойкий повод!

Мальтара коротко кивнула лакею, чтоб тот поднёс выпивки. И вместе с братьями присела за стол. Она знала, что утром Морай сопроводил своего друга Лионая, который отправился в Брит, и ожидала, что он будет угрюм; особенно с учётом здоровья Скары. Но всё оказалось куда лучше.

Маргот же хлопнул руками по столу и с широкой улыбкой посмотрел на них обоих:

— Скара сегодня поднимался в небо!

— Добрые новости, — слабо улыбнулась Мальтара.

Вранг молчал, выжидательно глядя на брата. В его присутствии становился ниже ростом и сутулился, сам того не замечая.

— Нам удалось заставить его сделать немало кругов над Брезой, — продолжал Морай и буквально выхватил кубок с вином у лакея. — И, когда мы были в небе, он…

— Нам? — вдруг перебил его Вранг.

Мальтара тоже обратила внимание на это странное слово, но решила, что Морай просто говорит о себе и Скаре одновременно, как у него это бывало.

Однако он поднял свои тёмные, отдающие рыжиной брови. И усмехнулся:

— Нам. Мне и Чёрной Эйре.

Мальтара остолбенела. Вранг непонимающе спросил:

— Ты… про эту свою шлюху? Как она могла помочь тебе с драконом?

— Она села на него со мной! — Морай поднял кубок, и, не чокнувшись ни с кем, залпом выпил один.

Шок одинаково возник на лицах Мальтары и Вранга.

«Он никогда не прекратит вытворять нечто ужасное и дикое», — думала Мальтара. — «Он посадил на дракона куртизанку! Вот уж воистину — это то, что за все века существования Рэйки сумел претворить только он, Мор, Беззаколадный, Драконорез. Он словно создан, чтобы ломать устройство этого мира».

Вранг был ошеломлён.

— Н-но… как? — дрогнув, спросил он. И тут его голос обрёл возмущённый окрас. — Ты… ты хоть понимаешь, что ты натворил? Как ты унизил весь род такой выходкой? Как ты опустил собственного дракона, брат?!

— Пха! — Морай был в таком хорошем настроении, что дозволял любой тон. Лакей плеснул ему ещё, и он выпил так же лихо, как и до этого. — Я опустил не только собственного дракона, но и чужого! Одичавший Мвенай послушался моего зова и снизился в Брезе!

За столом повисло потрясённое молчание. Морай поднял кубок вновь, но на сей раз он требовательно посмотрел на брата и сестру.

— Выпейте же со мной, — сказал маргот. — Когда война закончится, этот дракон станет твоим, брат.

Мальтара замерла. Стук кубков друг о друга прозвучал для неё глухо, как сквозь толщу воды. Рука задрожала. И она, посмотрев на Морая огромными глазами, ощутила, как ей сдавило горло.

— Н-но… — вдруг попыталась сказать она.

Морай, как всегда, даже ухом не повёл. И тогда она вмешалась громче:

— Но брат! Ты… ты говоришь это врагу! Он твой пленник!

— Он моя родная кровь, — ответил Морай и посмотрел на неё свысока. — Как и твоя. Чего тебе неймётся, Мальтара?

— Но ведь я… это я… — задыхаясь от отчаяния, заговорила она. — Это ведь я всегда была с тобой!

Вранг склонился к ней и проговорил:

— Тише, тише; пускай говорит, что угодно. Ты сама знаешь, я никогда не заключу лётный брак; это просто…

— Нет, это непросто! — Мальтара в бешенстве вскочила на ноги и посмотрела на них обоих, вся трясясь. — Я ведь… это ведь я всё это время была твоим верным соратником! Это я не предавала тебя даже в мыслях!

«Даже когда ты этого заслуживал».

Кровь пульсировала в висках. Но на лице Морая усиливалось раздражение — ничего общего со смущением или неловкостью, которые должны были возникнуть после такого неприкрытого издевательства.

Над её вкладом. Над её стараниями.

Над ней.

«И это всё, что я для тебя значу?!» — бесновалось в груди.

— Ты, видать, забыла, что женская кровь драконов раздражает? — спросил он. — Какой идиот отдаст право на лётный брак женщине вперёд мужчины?

— Идиот, который в третьем поколении потомок Рыжей Моргемоны — женщины, что оседлала дракона тогда, когда все мужчины этого страшились! — взвизгнула Мальтара. — И тот же самый идиот, который на дракона скорее посадит шлюху, чем свою сестру!

Будто молнией, её поразило страхом. Морай со звоном отпихнул от себя посуду и вскочил. Вранг попытался перехватить его, успокоить; но маргот уже ринулся к ней.

«У меня больше не было права на оплошности!»

Мальтара кинулась прочь. Однако громкий крик брата лишил её всякой надежды:

— Рияз! Взять её! Мальтару!

Она пыталась бежать, но стальные руки Перстов Мора поймали её в свою клетку. Здесь от них было никуда не деться. Даже зная секретные выходы, Мальтара не успела бы добраться ни до одного из них.

Гвардейцы схватили её, извивающуюся. Ей подсекли ноги. Один из солдат коленом встал ей на спину, чтобы она не смогла вывернуться. Её пригнули к запылённым половицам.

Морай, шаркая хромой ногой, медленно приблизился. Острие кинжала блеснуло в его руках.

Мальтара знала, что бывает с теми, кто сказал марготу нечто столь нелестное, при этом не имея у него никакого права на снисхождение. Её трясло, как в лихорадке, и она смотрела на брата сквозь заливавший глаза холодный пот.

И не сопротивлялась. Она знала, что сама виновата.

«Я сошла с ума. И я поплачусь. Какая же я дура…»

Вранг пытался остановить Морая, но одного тычка в живот ему стало достаточно, чтобы устраниться и скрыться за ящиками марготских трофеев.

А Морай наклонился к сестре. Его глаза были тёмные, как два оникса, что поглощали свет.

— Держите ей челюсть, — оборонил он.

— Ты-ы-ы… — заплакала Мальтара, но так и не нашлась, что сказать. Солдаты Мора в чёрной чешуйчатой броне беспрекословно подчинились. Крепкие пальцы стиснули подбородок и шею, разжали ей рот — и Морай, надев сухую перчатку, вытянул её язык под лезвие кинжала.

Она зажмурилась, не противясь. Боль пронзила её. Рот наполнился горячей солёной кровью. Но она нашла в себе силы открыть глаза — и не увидела ни куска в его руках.

— Будешь теперь, как змея, с раздвоенным, — усмехнулся Морай. — Шипящий родич дракона, что вечно плюётся ядом.

***

Обтерев руки о штаны, а кинжал — о штору, Морай отправился на конюшню. Лакей услужливо подал ему жеребца. Но, окинув уздечку быстрым взглядом, маргот заметил перекрученный щёчный ремень.

— Если у тебя такие кривые руки, учись пользоваться ногами, — рявкнул Морай на лакея. Он был на взводе из-за Мальтары, но не позволил себе выместить на ней всю ярость.

«Она моя сестра, пускай и идиотка».

Зато лакей ему дорог не был. Он велел Риязу отсечь нерадивому слуге кисти на заднем дворе. Пока гвардия волокла его, захлёбывающегося слезами и криками, Морай сам перестегнул ремень.

От каждого его прикосновения конь вздрагивал и всхрапывал, кося чёрным оком. Морая раздражало и это. Но, когда донёсся звучный удар топора, что претворял приговор лакею, ему полегчало.

«Что ни говори, ярость находит выход лишь в чужой крови».

Наученный горьким опытом, жеребец сдерживал свой страх и лишь прижимал уши. Морай вывел его на двор, запрыгнул в седло, и, не спуская стремян, так поскакал до магистрата — это было недалеко.

«У моего меча есть имя, но у коня — нет», — думал Морай, проезжая по опалённой площади Божьей Милости. — «Я даже не уверен, один ли это конь, или конюхи чередуют их для меня».

Когда он подъехал к магистрату, из распахнутых дверей выбежала добрая дюжина серых гусей. Маргот спешился. Одна из дьявольских птиц вдруг разинула на него пасть и зашипела, намереваясь укусить его за штанину.

Морай пнул гуся, но зря: его и без того больная ступня чуть не хрустнула о тяжеленную тушу. И тут, как по команде, вся стая набросилась на него. Воздух наполнился грозными гусиными криками.

— Идиоты! Кыш! Кыш! — завизжал их хозяин, городской канцлер Дурик. Стая тут же бросилась врассыпную, оставив маргота всего в перьях.

Дурик выбежал к нему и упал перед ним ниц. Бубенчики зазвенели на его шутовском колпаке.

— Маргот, великий маргот! Право слово, вопреки моему указу, гуси не распознают первых лиц Альтары! Всех их на плаху, всех!

Он бился головой о мостовую, покуда другие канцелярские выглядывали из дверей и испуганно прятались, стоило им заметить лорда Тарцеваля.

Рука Морая сама сомкнулась на рукояти меча, но… пальцы расслабились, и он усмехнулся.

— Может, и распознают, — проворчал маргот. — Просто имеют мятежные политические взгляды.

— Тогда — на виселицу!

— Да брось, вставай уже, — и Морай пихнул его сапогом, чтобы Дурик вскочил.

Дурик был дурачком с детства. С малых лет он носил звенящие бубенцами разноцветные одежды. Когда он заступил на службу к марготу, ему было всего лет тринадцать. Теперь же он стал закоренелым комедиантом и законотворцем, что, впрочем, было одним и тем же.

У него были маленькие крысиные глазки, маленький нос, но огромный лягушачий рот. И он никогда не улыбался. Не было человека в городе серьёзнее, чем канцлер Дурик.

Он кинул зверский взгляд на гогочущую серую стаю, что рассыпалась по площади. Будто дрессировщик на своих диких львов.

— Зачем тебе в магистрате гуси? — не выдержал Морай.

— Они сторожат, — со знанием дела ответил Дурик. — Враги государства вечно лезут в мои секретные документы и законопроекты! Прикармливают собак, подкупают сторожей! Но гуси… их боятся все.

И он, кланяясь на каждом шагу, устремился вверх по крыльцу. Перед марготом распахнулись ворота магистрата.

Старинное здание, построенное в первый же год правления маргота Минорая, уцелело после многочисленных пожаров благодаря тому, что было воздвигнуто из каменных кирпичей. Внутри имелась недурная отделка с паркетом и дубовыми балюстрадами, что разграничивали рабочие пространства канцеляристов. Но нынче весь пол был уделан перьями и птичьим помётом, а в воздухе стоял запах жжёной карамели.

Все писари и служащие вскакивали и падали лбами прямо в испачканный паркет.

— Прогресс твоих усилий налицо, — признал Морай и осмотрелся. В тяжёлых золотых рамах повсюду висели его собственные портреты, где он был изображён с сияющими, будто рыжая луна, длинными волосами, и светлыми глазами. На всяком портрете позади него имелся чёрный силуэт дракона, и на многих он держал в руке свой легендарный Судьболом.

Правда, размещение правительственного лика в таком балагане можно было считать в своём роде оскорблением. Как в борделях.

— Спасибо, добрый маргот, — проговорил Дурик, качая головой. — Право слово, сколько добрых слов я слышу от вас всякий раз. Столько не говорил мне никто, меня вырастили сущие звери; но даже зверю можно привить понимание; а человека не научить доброте, если внутри у него птичий помёт. Я-то знаю и зверей, и людей…

«Не помню, откуда именно он взялся», — нахмурил лоб Морай. — «Но у меня служит смолоду. Прибежал откуда-то с побережья; то ли убил кого, то ли ложно его обвинили, то ли вовсе из дома по малолетству выперли, но кукуха у него поехала. Однако нет-нет да и проскакивает у него что-то про то, что он рос чуть ли не в мангровом лесу в семействе гамадрилов».

Морай не успел об этом спросить, потому что Дурик на цыпочках проскакал к двери в зал заседаний и открыл её — и оттуда пышным салютом выскочило два разноцветных петуха.

— Ай-ай! — взвизгнул шут и едва отбился от них. — А это — настоящие драконы! Не признают хозяев и презирают людей! Я назвал их Мордепал и Сакраал!

— Как родителей Скары? — усмехнулся Морай. — И что охраняют петухи?

— Ничего, маргот! Я просто не могу их выгнать!

Один петух, золотой, как диатрийская корона, явно дрался хуже, чем второй — зеленовато-серый с рыжей головой. Однако они оба имели огромные острые шпоры. Дурик, жертвуя собой, раскидал их и поманил маргота внутрь.

Дверь отделила их от приёмного холла. В зале заседаний было сравнительно спокойно.

«Я ни разу не сидел за этой кафедрой, подобно отцу», — думал Морай, шагая вслед за шутом. — «Иногда он брал с собой Моргала. А потом… нужда в городском совете отпала сама собой».

На стенах характерно бледнели квадраты от снятых портретов. Нобель Куолли и иная брезарская знать, что вышла из фавора, потеряла своё право висеть среди ликов местной власти.

«Висеть им будет можно только на эшафоте».

Из зала Дурик привёл маргота в свои помещения: то был кабинет с выходом в архив. Кабинет запирался на три замка, но любой открывался обычным сдёргиванием вниз.

— Дело в том, что закрытые замки взламываются, маргот, — продолжал глаголить шут. — Но открытые ковыряют до бесконечности, так и не поняв, что они открыты!

«Его рассуждения прелестны», — подумал Морай и шагнул за ним в сравнительно приятное место, где запах карамели был сильнее всего — это она тлела на углях.

— Гуси воняют, ты перебиваешь запах карамелью? — спросил он и сел на мягкое кресло у канцлерского бюро.

— Нет, маргот, я просто очень люблю сладкие ароматы, — отозвался Дурик и встал подле него, почтительно склонив голову.

Морай вздохнул, припоминая, что за день сегодня вышел. Скара поднялся в небо вместе с ним и с Эйрой, а Мальтара наконец сорвалась, показав свои истинные амбиции.

«От неё следует ждать бед», — подумал маргот. — «И хотя я не знаю, каких, я ограничу её от своих дел».

Присутствие брата тоже занимало разум маргота. «Когда я докажу ему свои намерения насчёт Мвеная, он должен будет принять мою сторону. Мы прикончим кузена Каскара и овладеем Альтарой».

— Великий маргот, несомненно, желает знать, кто покушается на архивы и тайны магистрата! — утвердительно воскликнул Дурик.

— Да-да, кому там неймётся? — не ожидая ничего примечательного, спросил Морай.

«В прошлый раз Дурик поднял тревогу из-за муравейника под своим окном, полагая их за шпионов».

Однако ответ оказался неожиданным.

— Монашки, великий маргот! Эти голубки Аана, одетые в белые чепцы и белые фартуки! Они явились, хлопая своими коварными женскими глазками, и стали убеждать, что их прислал жрец из городского триконха. Он, дескать, хотел узнать, не приходили ли какие-то распоряжения из столицы, от Иерофанта… они говорили это — и тем временем шуровали в моих записях!

— Я сжёг всех монашек, жрецов и священников Аана дней десять тому назад.

— Да, да, маргот, это произошло до этого; но вот что важно, — и Дурик поднял кверху указательный палец, — монашки знали, что искать! Они, нижайше боюсь сказать об этом, маргот; но они отыскали среди не шибко примечательных архивов указ, коий был подписан вами. О том, что в Брезе священство не имеет никаких прав и влияния, и лишь ваша милостивая власть может властью называться. Я совершенно точно помню этот документ с вашей чёрной печатью; я хранил его среди прочих, но они… они украли его, маргот.

Лицо Морая скривилось. Впрочем, он знал, что для устранения бардака в магистрате следовало держать тут не Дурика, а кого-нибудь другого.

А Дурик был слишком хорош.

Маргот постучал пальцами по подлокотнику, недовольный.

«Ясно как день, что им это было нужно, чтобы отправить в столицу, Иерофанту Эверетту. Жрецы давно жаловались на меня Иерархам, и мне следовало раньше сжечь их. Теперь Иерофант имеет документальное подтверждение тому, что меня необходимо прижать к ногтю. Но что с того? Он и без этого нашёл бы повод. Хотя я полагал, что он сделает это после нытья кузена Каскара, а не по собственной инициативе. Потому что, ежели он сам решил за меня взяться, вскоре меня ждёт война со всем Конгломератом».

— Неважно, — наконец решил Морай. — Я подпишу новый такой документ.

— Разумно, великий маргот, разумно.

— И моя позиция остаётся прежней. Жрецы, коли такие возникнут, — мои подданные. Всякий, кто будет проповедовать высшую надо мною власть, кроме власти венценосного двоюродного дядюшки, должен быть уничтожен.

«Дракон властвует над стаей сородичей — это меня устраивает. Проходимец в белой рясе, что указывает огненному хищнику — это уже другое».

— Безусловно, маргот!

— Однако странствующие проповедники так или иначе забредают в Брезу, а люди слишком привыкли молиться богам, — продолжал Морай. — Спалить триконх было хорошей мыслью, но мне нужно больше хороших мыслей, Дурик.

— Их есть у меня! — тут же закивал шут. Он кинулся к свиткам и свёрткам, откуда стал доставать разные, начертанные своим корявым почерком, указы. — Вот, смотрите, маргот, это то, что я надумал, а вот… выписки из одной старинной книги.

Морай вытянул шею, свысока глядя на захламлённый пергаментом стол.

— Из книги? Зачем это?

— Есть там одна мысль, маргот, — Дурик опёрся о край стола и блестящими маленькими глазками уставился на лорда Тарцеваля. — Вы верно сказали, люди продолжают молиться богам. Но каким богам?

— Трём… Аану, Разгалу, Схаалу.

— А чего хочет Иерофант, маргот?

— Хочет, чтобы Аан возглавил троицу, — пожал плечами Морай. — Людей, по его словам, стало гораздо больше, чем когда-либо было драконов. Они должны править миром, и они должны быть любимцами богов. Иначе говоря, он прибирает власть к своим рукам, изобретая парадигмы, которые толпы хотят слышать. И получает поддержку со стороны черни — а то и со стороны бездраконьих лордов, коих расплодилось великое множество.

— Верно, маргот! Но что можем противопоставить этому мы, думал я? — Дурик, прошёлся по комнате, высоко поднимая колени и потирая свой острый подбородок. — Провозгласим ли мы владычество великого маргота над богами? Глупая чернь разве готова принять то, что не помещается в их умишки? Нет, думал я! Не готова! Ведь они привыкли к богам! Но можем ли мы продолжать говорить о марготе, как о единственной власти в Брезе, если послушаемся Иерофанта? Нет, опять нет, думал я!

И он остановился, всплеснув руками. Морай наблюдал за его представлением с интересом: он любил рассуждения Дурика и находил его умнейшим из законников.

— И тогда я, великий маргот, обратился к старинным манускриптам! Что было здесь много лет назад, думал я? И нашёл! Ещё до Рыжей Моргемоны, во времена королевы Лорны, именовалась Бреза Долиной Смерти, — и он указал на выписку, которую сделал из книги. — Это прочитал я, ибо грамоте научился давненько! Сам! Курица по зёрнышку, слово по буковке…

— Ну что там? — нетерпеливо спросил Морай. — Про Долину Смерти я и сам знаю. Здесь три века тому назад хоронили высшую знать, и здесь, на месте Брезы, было подобие схаалитского монастыря. Они превратили Долину в своеобразную святыню, которая была заброшена, когда Рэ-ей пришла в упадок. Старинные погосты до сих пор легко найти за пределами города.

«Я и сам там побывал».

— Вот именно, гениальный, мудрый маргот! — подхватил Дурик. Однако, невзирая на экспрессию, колпак сидел на нём так крепко, что ни прядки не выбивалось наружу. Он никогда не снимал свой головной убор. — И подумал я: коль Иерофант под благовидным предлогом, прикрываясь именем Божьим, стяжает влияние и власть… чего бы и великому марготу не сделать так же? Само место располагает — Долина Смерти! Назовётся маргот воином Схаала, и дракона своего, Скару, воплощённым гневом Молчаливого Бога наречёт… и не сможет Иерофант возмутиться — ведь не ересь это, а старинная вотчина одного из Троих!

— Признаться, я думал об этом, — протянул Морай. — Но заунывные речи о том, что Бог Горя привечает всех бедных и больных, превратили бы Брезу в чумной отшиб, населённый калеками и безумцами. Сама философия Схаала слишком невыгодна в политическом плане.

— Да, но ведь и философия Аана не приемлет стремления к власти и славе, интриг и козней, — рассудил Дурик. — А Иерофант и его Иерархи только этим и занимаются. Маргот, несомненно, не пойдёт против законов смысла и разума, если просто разыграет с ними их же карту. И, назвав одно, будет делать немного другое.

«Раньше я был чересчур горд, чтобы хитрить и прикрываться именем одного из богов», — признался себе Морай. — «Но раньше я и не обращал внимания на то, насколько церковники подняли голову в остальных провинциях. Дурик говорит дельные вещи. Схаал мне уже не так чужд после знакомства с Чёрной Эйрой. Можно сказать, он моя любовница».

— И всё же одно мне не нравится, — сказал Морай. — Моя мысль проста. Как доа, я по определению превыше людей.

— Несомненно, маргот.

— Драконы не подчиняются богам. Как и боги, они порождены Великой Матерью. Я не хочу унижать своё имя, своего дракона и честь своего рода, прилюдно преклоняясь перед богом попрошаек и безумцев.

— Совершенно верно! — закивал Дурик, и бубенчики зазвенели на его колпаке. — Но вот что я подумал… если мне будет дозволено…

— Давай, Дурик. Шуты — вот те, кто говорят правду владыкам.

— …когда Скара умрёт, — почти шёпотом произнёс тот, — вы станете хранителем его косточек. И назовётесь Жнецом, столь великим, что стережёт останки не только людей, но и драконов. Защитником святыни. Каким когда-то был тот самый Жнец, что бдел над здешним погостом и по легенде слыл хозяином Шакали. Понимаете?

На мгновение Морай ощутил всплеск интереса. Мысль казалась очень дельной. Это дало бы ему некоторый иммунитет от обвинений со стороны церкви — и делать для этого не надо было ровным счётом ничего.

Но всё разбивалось об один простой аргумент.

— После смерти Скары мне это всё будет не нужно, — оборонил маргот и посмотрел прямо перед собой. — Поэтому посей такую мысль — но не увлекайся.

Дурик моментально склонил голову, а Морай встал с кресла. У двери он обернулся. Скинул с плеча гусиный пух и молвил:

— Дурик… я доволен тобой. Проси у меня чего пожелаешь.

— О-о, маргот, — тот расплылся в восторженной улыбке. — Я попрошу. Можно я издам закон, запрещающий слову «дурак» быть дурным?

— Издавай, что угодно. Это не просьба. Это твоя работа.

— Тогда я попрошу у вас что-нибудь ещё! Я подумаю, — с кокетством сказал шут.

Морай улыбнулся и кивнул ему напоследок, а затем отправился обратно в Покой.

13. Женщины при дворе

Вечером этого долгого дня маргот наконец прискакал назад в Покой. Миновал присевших в реверансе — как того требовал указ Дурика — соглядатаев; спрыгнул с седла; кинул поводья конюшонку и сразу же шагнул в холл.

Здесь стало почище. На полу лежали новые ковры; стены неожиданно разукрасились парой гобеленов с драконами; а левое крыло перекрыли от вояк и кур с целью обустройства.

«Указания Мальтары выполняются несмотря на то, что сейчас она отлёживается», — подумал Морай. Однако он уже забыл думать о том, как разрезал ей язык. У него было положительное настроение. По пути к лестнице он шёл и беспечно насвистывал себе под нос. Рабы, что вносили в уборку последние штрихи, при виде маргота буквально исчезли по углам, словно напуганные светом тараканы.

Все эти рабы были дорогие, умелые; некоторые местные, а иные — из-за границы, например, смуглые кудрявые барракиты или уроженцы Цсолтиги с тёмно-коричневой кожей. Морай, впрочем, воспринимал рабов и слуг одинаково. С той лишь разницей, что рабов для службы можно было выбрать — лучших из лучших со всего мира — а слуги были ограничены по большей части местными, и толку от них часто бывало куда меньше.

Чтобы привести Покой в порядок, Морай прикупил себе дюжину именно рабов — потому что, сколько бы ни было слуг, они и вполовину не достигали тех же результатов.

«Еда подстёгивает пуще жалованья; то понятно и мне, и им».

Перед лестницей его остановил один из лакеев в чёрной накидке. Поклонившись на женский манер, он промолвил:

— Маргот, если вам будет угодно, уделите просителю минуту вашего времени…

Морай замедлился на полушаге и увидел невысокую, как старушка, госпожу Грацию — хозяйку «Дома культуры». Престарелая куртизанка выглядела куда старше своих лет из-за «прогонки», которую пила в молодости. Вид её ухудшала неумеренность в белилах и подведённые слишком красным губы. Но в остальном её образ был, как всегда, закончен и красив: багровое бархатное платье, волосы в сеточке и ожерелья, спадающие в квадрат декольте.

А ещё от неё пахло розовым маслом. Морай поморщился, чувствуя, что ему разонравился этот аромат: слишком он прискучил и слишком ассоциировался с публичным домом.

— Славный маргот, — прощебетала бордель-маман. Отведя в сторону свой бумажный веер, она присела в глубоком реверансе.

— А-а, Почтенная, — ответил ей Морай и упёр руки в бока, изучая её взглядом. — Как поживаешь?

— Чудесно, чудесно, — с неизменной светской улыбкой ответствовала Грация. — Надеюсь, и маргот чувствует себя хорошо? Я вижу, вы хромаете…

— Это мелочи для того, кто упал с дракона. Чем обязан, Почтенная? Компенсация?

— Ох, слава …провидению, — запнулась она, обходя упоминание богов, — совсем не тот случай. Я лишь хотела узнать: я полагаю, наша Бронзовая Жница ещё у вас, ведь так?

— Эйра? Да, — кивнул Морай.

«Надеюсь, она уже ждёт меня. Я доставил ей сегодня массу впечатлений, а теперь несу известия, которые исполнят её мрачное сердце восторгом».

Ему хотелось увидеть улыбку на её экзотически прекрасном тёмном лице.

— Я к вам с нижайшей просьбой насчёт неё… — чуть склонилась Грация. — Могла бы я увидеть её на считанные пару минут?

— Нет.

Он не раздумывал ни секунды; это слово само сорвалось с его губ.

Маман растерялась. Она перебрала руками и пролепетала:

— Уверяю, я хотела всего лишь…

— Неважно, чего ты хотела. Просто нет, — прервал её Морай. А затем приветливо улыбнулся, сглаживая свой отказ. — Думаю, у тебя и так полно дел с твоими шлюхами.

— Конечно, маргот, я тружусь денно и нощно, заботясь о них… — она поддерживала разговор, невзирая на свою растерянность.

— Я знаю. Ты учишь их не только тридцати позам в постели, но ещё и всем этим намёкам глазами, кокетливым улыбкам и словам вежливости. Ты ведь была шлюхой моего отца, маргота Минорая, вот и привыкла вести себя, как придворная дама, верно?

Грация, кажется, совсем испугалась. Они никогда не говорили об этом; но Морай немногим ранее узнал это от Мальтары, когда они изучали, кто имел отношение к делам отца. Маман поклонилась вновь, скрывая своё смущённое лицо веером.

— Я сожалею, маргот, что вам довелось услышать такую грязную правду, — признала она.

— Я знаю не только это, — Морай по привычке положил руку на навершие меча в виде шипастого кончика драконьего хвоста. — Ты рожала от него. У тебя было двое. Девчонка, которая умерла, и парень, которого ты отправила куда-то в Арракис. И которому отсылаешь деньги, заработанные с борделя.

На лице Грации появился неподдельный страх. Но Морай ободряюще улыбнулся:

— Этот человек — мой брат, как и Вранг. Кровь доа объединяет нас. Пускай он и незаконорожденный, но я хочу знать его.

«Чем чёрт не шутит, я в небе одинок, как Скара; а против нас целая прорва приземлённых, никогда не знавших полёта церковников. Если бы доа на моей стороне стало больше — драконы нашлись бы. Мы бы их приманили, отбили, украли».

Он знал, что подсластить не вышло. Потому что его репутация опережала его. Одна мысль о том, что её единственный сын может быть найден марготом, испугала Грацию так, что она не сумела это скрыть даже своими светскими навыками.

— Маргот, б-будьте милостивы, — дрожа от страха, прошептала маман. — Прошу… прошу, не спрашивайте меня…

Она знала, сколько постулатов Брезы нарушала. Особенно с учётом того, что в Долине Смерти любой закон имел обратную силу на усмотрение маргота. Из Брезы нельзя было уезжать; но она сумела окольными путями переправить сына. Брезу нельзя было предавать; но она зарабатывала деньги здесь, а отсылала их в другую провинцию. Сотрудничать с врагами Брезы было запрещено; но её сын жил в Арракисе. Представляя своего незаконного брата, Морай слёту мог предположить, что он воин.

Возможно, один из тех, с которым он скрещивал мечи в многочисленных битвах.

Сейчас страх Грации не играл ему на руку. И он не знал, как успокоить его, чтобы добиться желаемого. Поэтому он сказал как можно мягче:

— Я не желаю зла ни ему, ни тебе. Хотя ты понимаешь, что мне понадобится дюжая снисходительность, чтобы простить тебе подобное укрывательство; всё равно я хочу знать, кто он. И я рассчитываю на твоё сотрудничество.

— Маргот, я скажу вам всё, клянусь, — вновь склонилась она. — Но вы… вы не сможете его узнать. Он давно служит при марпринце Каскаре.

Морай поднял брови. И пожал плечами:

— Ничего. Меня интересуют его имя, его жизнь, его взгляды.

— Я расскажу вам, если вы дадите мне время. Немного времени. Хорошо, маргот? Я обещаю, что не скроюсь и ничего не утаю.

Он смерил дрожащую женщину долгим взглядом. Посмотрел на её крепко стиснутые пальцы.

— Договорились, — сказал он наконец. Грация присела в долгом прощальном реверансе, а сам он развернулся и пошёл к охраняемой собакой лестнице.

«Когда один дракон погибает, его стая продолжает полёт», — думал он. — «Я не хочу жить без Скары. Но я не дам малохольным Астралингам, Иерархам и прочим жалким псам разорить достояние Драконореза, которое, быть может, будет, кому сохранить».

Он не заметил, что, уходя, маман нарочно уронила на ковёр в холле одно из своих тонких медных колечек.

***

Вранг оказался предоставлен сам себе после того, как наказали Мальтару. Никто не следил за ним. Его потряхивало, у него дрожали руки, и перед глазами всё расплывалось туманом.

«А если б они так прижали к полу не Мальтару, а Ланиту», — думал он, — «Я бы сделал хоть что-нибудь?»

Смятение, в которое он был погружён, не давало ему ответ.

Шаркая, подобно брату, он побрёл, куда глаза глядят, под дубовыми сводами Покоя. Он и не думал бежать. Хотя сейчас, казалось бы, мог попытаться.

Он знал, что мечи Мора всё равно обнаружат пропажу при вечернем обходе — и его настигнут. Ему было, по существу, просто лень что-то предпринимать. При дворе марпринца он так или иначе был лишь бессловесным украшением.

«Тогда, много лет назад, я сбежал от собственной судьбы ради мнимой безопасности. Но я не обрёл чувство защищённости, пока Ланита не родила ребёнка. Пока он есть, наш союз с Астралингами подтверждён, и Мораю нет нужды убивать меня».

Он жалкой тенью брёл по дому, где всё принадлежало брату. О нём напоминал каждый завиток потёртой резьбы на дверях, что изображал драконьи шеи и крылья. Каждый канделябр, похожий на скрещенные копья; и каждая картина с батальной сценой, приваленная к лакированной панели стены.

Всё здесь было таким, как и сам Морай: беспорядочное, разбросанное, но наполненное доверху трофейными и семейными богатствами. Даже если они валялись по углам, их было много; если б кто взялся всё почистить, прибрать, красиво расставить и развесить, вышло бы поистине королевское жилище.

«Но даже любовь была бессильна это исправить. Морай, если не врут слухи, по молодости любил Шакару, сестру нобеля Шакурха, и она умерла, родив ему уродца; но, пока она жила здесь, она так и не решилась хоть что-то изменить в этом беспорядке. Равно как и в самом Морае».

Ноги сами принесли его к каменной стене: остаткам замка внутри нового особняка. Замшелый камень отмерял хранилища и погреба. Старая скрипучая дверь вела в прошлое, в остатки былой крепости — туда, где родились все дети Тарцевалей.

Дыхание Вранга замедлилось. Он потянул за ручку двери — и увидел внутри полумрак, полный хлама. В подвалах былого замка хранили трофеи сомнительной ценности, разного рода припасы и съестное. Под ногами прошмыгнула кошка: здесь им было много работы по охоте на крыс. В воздухе пахло сыростью, мхом и плесенью.

Сердце неприятно замедлилось.

Вранг пошёл тише, словно боясь пробудить призраков прошлого. Отсюда был спуск в двухэтажный погреб, куда он и направился. Волнение нарастало внутри.

«Я думал, со временем мне будет проще это вспоминать, но напрасно».

Он взял факел со стены и шагнул во мрак. Этажом ниже было совсем холодно и промозгло. Здесь не стали бы хранить даже никому не нужное барахло; после того, как Скара разрушил замок, сюда стала протекать роса и дождевая вода, что попортила бы любой скарб. Это место служило напоминанием о том, каким был Покой когда-то.

Даже обломки — обрушенные сваи и расколотые каменные плиты — так и остались лежать в большей части подземной залы.

Вздохнув, Вранг поднял факел выше… и подпрыгнул от неожиданности. Шевеление в темноте испугало его, как ребёнка.

— Чёрт побери! — выдохнул он, пытаясь разобрать, что там такое ворочается в кромешном мраке. Он отскочил назад по ступеням, всмотрелся; и выдохнул. На него поглядела жуткая чёрная женщина.

Она была чёрная буквально целиком: её руки, её одежды, её волосы и глаза. Золотые блики огня плясали на её изумлённом лице.

«Жница Схаала! Пришла за мёртвыми!» — подумал Вранг боязливо. Полумистические слуги Бога Горя, по слухам, были последним, что видел человек перед смертью.

Лишь когда незнакомка почтительно поклонилась, он понял, что это не сверхъестественное существо — а обычная погребальная жрица.

— Схаалитка? — скрывая свой непристойный испуг, вымолвил младший Тарцеваль. И неровным шагом сошёл на земляной пол. — Или, постой… Чёрная Эйра? Шлюха маргота…?

Он посмотрел на откинутые в сторону обломки гнилых балок и тяжёлые камни. И ужас вновь пробежал мурашками у него по спине.

«Что она делает? Почему именно здесь?»

Вранг подошёл ближе, не глядя на неё. Одна и та же мысль стучала у него в голове.

«Ладно. Она найдёт кости. И не более того. Кости не умеют разговаривать».

— Господин, — приветствовала почтительно склонившаяся Эйра. Она даже не знала, кто перед ней. — Да, это я. Чёрная Эйра.

— Что ты здесь делаешь? — Вранг неумело скрывал нервозность в голосе. И прошёл мимо неё, освещая поле работ: утопшие в земле камни и почерневшую древесину.

«Они там, глубоко, под завалом. Она не может знать, что они там».

— Я выполняю небольшую схаалитскую работу, — поделилась девушка. Но в её голосе был такой энтузиазм, что Вранг окончательно впал в недоумение. — Я хороню мертвецов. Им это нужно — многим. Во имя милосердного Рогатого Бога.

И она отвернулась. А затем стала руками в перчатках оттаскивать в сторону гнилые балки и откатывать камни.

Кровь застучала в ушах Вранга.

— С чего ты решила, что под этими завалами есть чьи-то останки? — спросил он.

— Эм… ни с чего, господин, — беспечно отвечала то ли жрица, то ли шлюха, натужно расчищая себе дорогу. — Обычно меня ведёт чутьё. Но если я там ничего не найду, ничего страшного!

«Кто-то подсказал ей? Но зачем? Там можно долго искать, и никто так и не довёл это до конца. Они умерли, придавленные камнями», — недоумевал Вранг. Он ходил вокруг завала то справа налево, то слева направо, не сводя глаз со странной труженицы. — «Чтобы докопаться, ей придётся потратить много времени. Однако она весьма сильна для проститутки».

— Так ты шлюха или схаалитка? — уточнил он, наблюдая за её стараниями. Мышцы бугрились под чёрной рясой, на тёмном лбу выступил пот, но она самозабвенно ворочала тяжести.

— Я… — протянула Эйра. И вздохнула, не найдя нужных слов.

— Морай принудил тебя стать его куртизанкой, хотя ты была жрицей, я прав? — хорошо зная богохульную натуру брата, спросил Вранг.

— Нет-нет, не он… меня заставили задолго до него, — отозвалась та. — Но Бог Горя не отворачивается от таких, как я. Он знает, что в глубине души я верна ему.

— Ты выглядишь счастливой.

— Да, милорд, я очень люблю эту работу.

«”Милорд” — она всё-таки поняла, кто я. Из-за того, что мы с Мораем похожи чертами лица».

— Ты любишь не работу, а маргота, — утвердительно сказал Вранг. — Я прав?

Она на мгновение отвлеклась от камня, который поддевала ломом. И посмотрела на Вранга с удивительным для столь презренного существа снисхождением.

— Что вы, милорд. Истинная жрица любит лишь своего бога. Схаал — мой тёмный жених, ждущий меня за чертой смерти. Но, как он любит всех несмышлёных смертных, так и я разделяю его чувства к людям.

— И в особенности — к Мораю.

Эйра сощурила глаза. У неё были удивительные ресницы — густые, в два ряда. И Вранг наконец добился от неё многозначительной, совсем не богобоязненной ухмылки:

— Конечно, милорд, — прошептала она. — Как и вся Бреза, я пылаю любовью к этому человеку.

Вранг высоко поднял свои седые брови, а она продолжала, с напором и вдохновением:

— Весь город замирает, когда он поднимается в небо. Всяк шепчет его имя куда более трепетно, чем имя любого из богов. Его ждут, ему поклоняются, ему рукоплещут. Вся Бреза знает: маргот велик. Его правление написано на холсте густой драконьей кровью. И он, не скрывая своей натуры, сияет над Долиной Смерти как звезда под названием Сердце.

— Чума, — выдохнул Вранг и покачал головой. — Это сумасшествие. Ты влюблена в него, пока он добр с тобой, это понятно. С женщинами он какое-то время ласков. Но город, полный ублюдков, бандитов, головорезов и их жертв, не может любить в Морае ничего, кроме вседозволенности, что он им даёт.

— Вы правы и неправы одновременно, милорд, — молвила схаалитка. — Он словно гребень волны, вожак в драконьей стае, искра вверху языка пламени. Он ведёт людей вперёд, объединяя их порочным, отвратительным, неприемлемым…

Её уста растянулись в улыбке.

— …доменами моего бога.

«Ах вот оно что», — изумился Вранг. — «Это превращается в культ».

— Не слышал, чтобы Схаал одобрял насилие, отрубание голов и рук, отрезание языков и гонения по любому поводу, — иронично заметил лорд Тарцеваль.

Ответом ему было простое и невозмутимое:

— Тело смертно, милорд. Всё равно его пожрут черви. Схаалу не интересны беды плоти — он ждёт лишь душу.

И, оставив Вранга в недоумении наблюдать за её занятием, Эйра вновь вытянула ломом крупный камень из завала.

Внизу тускло блеснула ручка двери. Вранг замер, узнав её — эта дверь запирала нижний этаж башни, который и обвалился сюда при нападении Скары.

Значит, уже близко. Он не мог поверить, что одна женщина сумела оттащить столько камней и обломков самостоятельно. Когда убитая горем Вельвела велела дюжине крепких слуг расчистить завалы, они потратили здесь недели и месяцы. И в конечном итоге закончили свой труд с приходом сезона дождей.

Но эта Эйра словно знала, где искать.

«Это безумие и бред», — подумал он о её словах и поджал губы. — «Подобные речи о Морае уже выше всякого добра и зла. Он желает уподобиться богам, а эта женщина, именуясь жрицей, даёт ему опасный повод поверить в себя до такой степени».

Он смотрел, как Эйра подцепила ломом последнюю преграду к нутру опавшей башни. Как приподняла её, упёрла лом в зазор меж двумя камнями у себя за спиной. И спустилась ниже в углубление, в тень камней. Там она одними руками стала поднимать полотнище кованой двери.

Сердце громче громыхнуло в груди. Вранг шагнул вперёд. Скрытый в тенях, что сопровождали его с самого детства, он не медлил ни мгновения. И навалился плечом на одну из глыб. Увесистый обломок перевалил через гребень завала — и рухнул на дверь тогда, когда схаалитка уже оказалась под ней обеими ногами.

До его ушей долетел испуганный взвизг; девушка несколько секунд боролась с навалившейся на дверь тяжестью. Благодаря лому она даже успела немного вылезти на поверхность. Но потом хруст переломившейся двери отдался громким треском, и крики стихли. А сам Вранг подхватил факел и быстро вышел прочь, оставляя под завалом марготову шлюху-схаалитку.

***

Эйра с дрожью выдохнула, но было уже легче. Когда её уложили на постель, тепло пуховой перины успокоило зажатые мышцы, и можно было больше не хватать ртом воздух. Однако боль внизу живота буквально разрывала. Она отдавала в поясницу, стреляла в пах и усиливалась даже тогда, когда девушка просто пыталась пошевелить рукой.

Бархатные стены марготской спальни мерцали золотом акантов. Сам маргот, скинув с себя упленд с длинными рукавами, пребывал в одной рубашке. Как только он отвлёкся от арсенала, оставленным здесь придворным врачом, он сразу же подошёл к постели. И склонился, изучая эйрино лицо.

— Отпустило хоть немного? — спросил он. — Я велел Силасу, алхимику, намешать тебе макового сока с кровохлёбкой так, чтоб отнялись все чувства.

— Поэтому я выпила не больше чайной ложки, маргот.

Он сердито вздохнул.

— Чего ради?

— А зачем? Тело смертно, — прошептала Эйра. — Боль временна.

Маргот прикрыл веки и потёр себе между глазами большим и указательным пальцем. А затем поглядел на Эйру напряжённо. Он склонился вновь, задрал её рубашку и стал изучать взглядом чёрный живот.

Эйра наблюдала за ним с благодарной улыбкой. Мечи Мора отыскали её сразу после происшествия — должно быть, он не застал её у себя и отдал приказ найти свою куртизанку.

«У меня смутное чувство, что этот второй лорд попытался убить меня», — думала она. — «Но я не могу знать наверняка. Да и мне всё равно. Если Схаал пожелает, я умру и так. А если я живу, значит, нет смысла мутить воду».

— По крайней мере, крови на простыне нет, — протянул Морай. — И надо было тебе туда полезть! Это развалины башни, которыми придавило братьев Мааля и Морлея, когда на замок налетел Скара.

«Думаю, они меня туда и притянули», — подумалось ей, однако вслух Эйра лишь вздохнула. И Морай легонько пощекотал её, привлекая внимание.

— Полагаю, ты и правда отделалась тем, что надорвала живот. Хотя на твоём месте мало кому бы так повезло. У тебя такое уже было?

— Чтобы я — да надорвалась? Нет, — тихо ответила Эйра, не переставая улыбаться. — Я сама удивилась. Столько лет я тягала гробы, ящики и могильные камни, и…

— Но удержать целую глыбу на кованой двери не смог бы даже рыцарь, — буркнул Морай. — Если ты и впрямь оказалась под чем-то подобным, тебе невероятно повезло, что у тебя хватило сил отпихнуть такую тяжесть и вылезти.

— Как видите, мышцы меня не подводят.

Его шероховатая рука мягко коснулась живота. Эйра не дрогнула, продолжая выдерживать тяжёлый взгляд.

— Может, ты понесла от меня? — напряжённо произнёс он. — Вот и ослабела.

«В его устах звучит беспокойство, но в глазах потаённое желание. Желание всех доа этого поколения, что лишены плодородности по странному совпадению с тем, что драконы тоже уходят на восток».

— Маргот, — с чувством произнесла Эйра и свела брови, улыбаясь. — Напрасны ваши надежды. Дети не решают проблемы, а создают их. Не скрашивают одиночество, а усиливают его. Не дают смысл, а забирают. Не укрепляют защиту семьи, а делают её уязвимее.

Морай убрал руку и отошёл к комоду.

— Да, — бросил он, не оборачиваясь. — Хотя с последним поспорил бы мой брат. Рождение сына дало ему политическую неуязвимость.

— Но для вас это не орудие в войне, а тайная мечта.

Она не стала бы спорить с подобным желанием. Когда она оказалась в тягости впервые, ей едва исполнилось тринадцать; но ей почему-то казалось, что ребёнок станет для неё счастьем. Единственным близким ей человеком. Недовольные крики тогдашней маман из Морских Врат не смущали её. Она жила ожиданием, любовью и надеждой.

И испытала невыразимую муку, когда поняла, что её дитя бездыханно.

«Это лишь укрепило меня в верности тёмному супругу. Мне пришлось довериться ему тогда — и потом, и вновь… до тех пор, пока я не стала воспринимать это спокойно и стойко».

Морай задержался у комода, на котором стояли бинты, плошка с розовой водой и другие принадлежности. Когда Эйру принесли, он полагал, что придётся её вытаскивать с того света; поэтому велел подать сюда всё необходимое и призвать всех покойских лекарей.

Но худшее не оправдалось, и он прогнал всю прислугу, включая придворного врача и алхимика Силаса, чтобы самому поухаживать за Жницей.

— Да, — повторил он. — Но мне достаточно и одной сбывшейся мечты.

После чего возвратился к Эйре. Он засучил рукава до локтей, покрытых ожогами и шрамами. И протянул:

— Ладно, нужно повязку. Потом, может быть, холод. Или нет…

— Может спросить у придворного врача? — ехидно пробурчала Эйра.

— Может, — рассеянно отозвался маргот.

Шаркая хромой ногой, он вновь прошёл до плошки с розовой водой и сполоснул в ней испачканные в саже кисти. Эйра дышала едва ощутимо, чтобы не потревожить мышцы. И наблюдала за ним.

«Похоже, ему нравится делать что-то для меня. Он не может помочь дракону, но человек — другое дело. Ухаживая за мной, он выражает то, что хочет дать Скаре».

Морай вдруг поморщился и раздражённо спихнул плошку на пол. Та со звоном упала, и вода разлилась по ковру.

— Как мне осточертел, опротивел этот розовый запах борделя, — процедил маргот. — К кому из вас ни сунься, все одинаково воняете этими приторными розами.

Эйра подняла брови.

— Но ведь от женщины должно пахнуть цветами, разве не так говорят поэты?

— Не от всех одинаковыми. И вообще не розами, — сказал Морай и обернулся к ней. — Не двигайся, я буду бинтовать. Сейчас только…

И он прошёл к одному из своих шкафов. Приоткрыл дверь, чем-то щёлкнул внутри — и Эйра с изумлением увидела проблеск света.

«У него там фальшпанель! Выход на улицу. Должно быть, в один из тех уголков особняка, зажатый между башенками — там, где всё скрыто разросшимся плющом».

Свет исчез, как и сам маргот. И в спальню шмыгнул взволнованный паж. Он убрал намоченный ковёр и плошку, и Эйра сказала ему тихо:

— Принеси лимонной воды вместо розовой.

— Хорошо, госпожа, — едва слышно прошептал мальчишка в ответ и скрылся.

«Госпожа», — Эйра почувствовала отторжение и одновременно интригу в этом слове. — «Я никогда не мечтала властвовать над кем-то, но есть нечто приятное в столь почтительном обращении».

Паж вернулся с новой плошкой и бесшумно ретировался. Как и все слуги в Покое, он был невидим и неслышен. Яства будто бы возникали на трапезных столах сами собой; измаранное постельное бельё освежалось за день словно без постороннего участия; и с ночными горшками происходило такое же чудо. Госпожа Грация как-то упоминала, что такова выучка наилучших слуг. А за слуг в Покое отвечала Мальтара.

«Я слышала, маргот наказал её за что-то», — продолжала раздумывать Эйра. — «Не знаю, на что он способен с собственной сестрой, но мне сложно представить его жестоким к ней».

Тихий скрип потайной лестницы пробудил её от задумчивости. И она увидела Морая с пучком цветов в руках. Цветы были тонкие, бледные, с крошечными светло-сиреневыми цветочками о четырёх длинненьких лепестках. Словно колесо, если бы у колеса было две перекладины, и они были бы перекрещены под прямым углом.

Эйра подняла брови, недоумевая. Морай подошёл, серьёзный на вид, и присел на одно колено рядом с постелью. А букет положил девушке на грудь, на хлопковую рубашку.

Ноздрей её коснулся нежный, как шёлк, очень сладкий аромат. Он сразу напомнил ей о конфетах, которые им однажды принесла Грация — в пудре. Сахарный и одновременно очень свежий запах был изумительно чистым и ярким, и Эйра с изумлением поднесла цветы поближе к носу.

— Что это? — прошептала она. — Мне кажется, я видела их не раз возле кладбищ, но никогда не думала, что они так пахнут…

— Маттиола двурогая, — без намёка на улыбку произнёс Морай. Странная серьёзность была в его глазах. — Или левкой. Мелкие цветочки, которые легко придавить ногами. Но они не закрываются на ночь. И с наступлением темноты благоухают так, как ни одна роза; надо лишь склониться к ним, чтобы распробовать этот дух.

Она поймала его взгляд. Прочитала в нём то, о чём думала. И прошептала тихонько:

— Чудесные…

А затем слабой рукой вытащила один из букета и заправила марготу за ухо, в его светлые волосы с едва заметной рыжиной. Его взгляд не изменился. Он словно держал её взором, содержа в себе какую-то мысль.

И тогда она впервые заметила красноватый оттенок его радужек. Его глаза были не полностью серые — в них был рубиновый отблеск, заметный лишь вблизи, вокруг зрачка. И чем ближе он склонялся, тем лучше она это видела.

— Морай, — прошептала она, впервые обратившись к нему по имени. — У тебя же алые глаза… почти как у Скары.

Он моргнул и наконец улыбнулся, как всегда, криво — на левый бок. Ни он, ни она не обратили внимание на переход на «ты».

— Заметила? — спросил он. — Я тоже понял это не сразу. Однажды братья бросили меня у горного озера и ускакали. Меня не искали два дня, и я всё это время провёл у воды. Так долго смотрел сам в себя, что нашёл этот цвет в своих глазах. С тех пор он будто стал ещё ярче.

Эйра мягко положила руку ему на щёку. Он опустил веки и склонил голову к её ключице. Тогда она обняла его за шею, и он сжал её плечо в ответ.

Они молчали. Но это была певучая, сладостная тишина. Стрёкот кузнечиков и шелест штор украшали её пуще ангельского пения.

Когда Морай отстранился, на его лице было спокойствие и благодушие. Он поднялся на ноги вновь, прихватил бинты и возвратился к краю постели.

— Отложи цветы, руки прямо, — скомандовал он и стал говорить, будто сам с собой. — Сначала бинт, потом лёд… или там… разберутся. Силас будет тебе овсяный отвар делать для заживления… О лопате забудь.

Эйра распахнула глаза шире и прошептала:

— Н-но… тот же Силас сказал, что с силой моих мышц я вскоре встану на ноги…

— Вскоре — это несколько лунаров, не меньше, — Морай пальцами проскользнул по низу её живота, выискивая место для бинтования. — А до тех пор за тебя будут копать какие-нибудь дуболомы.

— Это какие дуболомы будут слушаться шлюху?

Маргот то ли нарочно, то ли нечаянно немного надавил под пупком, и Эйра закусила губу. А он поймал её взгляд и лукаво изрёк:

— Шлюху, которую я назначил своей придворной схаалиткой, будут слушаться все слуги Покоя.

14. Братская любовь

Холодный ветер с гор, долетая в Арракис, ерошил охристые кроны лигнимов. Лигнимы были вечно рыжими деревьями. Они казались пожухлыми и в сезон дождей, и в нынешний четвёртый лунар лета. Но на солнце вспыхивали янтарём.

Лигнимы покачивались от горного ветра. Чёрные стволы и ветви тянулись к небу. Оранжевые листья сыпались на землю.

Этот лесной пейзаж напоминал леди Ланите цветущий красно-оранжевый мох. Она стояла на балконе белостенной Скабиозы — дворца Астралингов. Леди возвратилась из плена три недели тому назад. Но теперь каждый день подолгу смотрела из своих покоев на леса, горы и тёмные замки облаков.

Раньше это помогало ей прийти в себя. Но только не теперь. Нынче с рассвета картину испортили штандарты, что взмыли над центральными улицами города.

На штандартах красовался символ меча. Яркий контур на белом фоне. То было Воинство Веры Аана, прибывшее из столицы под началом воинственного Иерарха Сафара. Пехотинцы в белых накидках маршировали по площадям Арракиса, стяжая ликование горожан, и отправлялись за город. Там раскинулся их полевой лагерь — аккурат у Тисового Тракта.

Вскоре они двинутся в Брезу вместе с войсками марпринца.

Леди Ланита зажмурилась и провела ладонью по холодным мраморным перилам. Лёгкие серьги с золотыми цепочками пощекотали шею.

Сколько бы она ни воображала, её безымянного пальца на правой руке больше не было. Теперь она носила платья-котты с длинными кружевными рукавами — чтобы прятать изувеченную кисть.

«Я не буду горевать по отрубленному пальцу», — решительно подумала Ланита. — «На кону куда большее».

Звонкая музыкальная трель разлетелась над предгорьями. Леди открыла глаза. Улыбка расцвела на её лице, когда она увидела светло-зелёного Наали и багрового Рубрала. Два дракона вились под сводом облаков, переплетаясь, как пальцы влюблённых, и от их пения ликовала душа.

«Рубрал утешил ярость Наали. Тот перестал нападать на всех вокруг после случившегося с Каскаром. Поддержка члена стаи исцеляет его…»

Но тягостное волнение омрачало эту радость.

«Каскар сейчас общается с Иерархом Сафаром. Если они договорятся, Воинство Веры присоединится к нашим мечам. Вранга освободят из лап Мора… или на этом его жизнь прервётся, как прерываются тысячи других жизней в хаосе осад и штурмов. И…»

Это была крамольная мысль, но Ланита всё же позволила себе подумать.

«Тогда я была бы свободна от него».

Но она тут же прижала ладони к лицу и покачала головой.

«Вранг явился за мной, чтобы вызволить меня из жуткого плена; по сути, он пожертвовал собой. Кем я буду, если стану желать подобного? Неблагодарной мерзавкой! Я не должна этого хотеть, не должна!»

Вранг был мужем, каких редко встретишь в Рэйке. Он с юношества помогал ей и взял её в жёны, невзирая на слухи о ней и её поклоннике.

И почему всё в ней противилось этому союзу? Даже её тело будто бы отвергало Вранга; она вздрагивала, когда он касался её, и ненавидела супружеский долг.

«Это несправедливо к нему», — твердила себе Ланита. — «Он был добр со мной всегда. Ни один муж не позволил бы того, что позволил Вранг».

После безуспешного года попыток зачать с ним ребёнка, она считала себя пустоцветной. И он был так ласков с ней, что взял вину на себя.

«Если бы твоим мужчиной был не я», — сказал он тогда, — «Быть может, ты смогла бы иметь детей».

Это были слова со многими смыслами. И Ланита трактовала их так, как хотела. Она имела дерзость возобновить отношения со своим кавалером юных лет. Она знала, что Вранг осведомлён об этом; но не каялась ему и всё отрицала. До тех пор, пока не вошла в положение.

И даже тогда Вранг, святейший человек, не произнёс ни единого слова осуждения. Похоже, он был рад, что у неё получилось. Пускай его отцовство было под большим сомнением.

«И после этого я смею желать ему смерти в стане Мора… чтобы мне самой легче жилось, не иначе! Мерзавка!» — в ужасе подумала Ланита и запустила пальцы себе в волосы. — «Даже Миссару не следует знать, что творится в моей голове…»

Сэр Мисса́р Линн появлялся всегда, когда она о нём вспоминала. Вот и сейчас его шаги прошелестели по тончайшим тканым коврам. Он возник рядом. Знакомые серые с красным глаза, зачёсанные назад тёмные пряди и преданный взгляд.

Миссар был до того ладен собою, как истинная голубая кровь, высок и плечист, силён и поджар. Но Ланита не прижалась к нему, потому что от него опять пахло драконами — копотью и чем-то животным, мускусным.

— Смотри, — улыбнулся ей Миссар и кивнул на небо. Одной рукой он держал под мышкой шлем, а большой палец второй зацепил за пояс. Запал радости подогревал его. Он остановился рядом с леди, но его ноги пружинили сами по себе, будто хотели пуститься в пляс. — Их нежности мне очень непросто дались.

Ланита вновь взглянула на полет Рубрала и Наали. И кивнула.

«Хорошо, что он не заметил моих тёмных дум».

Пурпурный плащ Миссара был подпалён, и кнут, коий был его личным гербом, почти стёрся на парчовой ткани. Он явно только недавно возвратился из Гротов — пещер в лесистых предгорьях, где квартировались огненные хищники.

Сэр Миссар был доахаром, помощником доа. Сей чин был учрежден Рыжей Моргемоной.

«Драконов мало», — гласило утверждение Моргемоны. — «Но людей с кровью доа в жилах предостаточно. Они не должны пропадать вдали от потенциальных лётных супругов. Пускай же всякий, происходящий от Кантагара, первого доа, при желании станет доахаром — рыцарем, стерегущим драконов, ассистирующим драконьим лордам и всадникам, готовым присматривать за огненными хищниками и ухаживать за ними в отсутствие их доа».

Многие драконьи лорды не любили практику доахаров. Они боялись, что ушлые помощники сами полезут седлать крылатых хищников. Однако со временем доахары стали появляться всё чаще — чем меньше было лордов-доа, тем больше знати нанимало к себе храбрецов с драконьей кровью в жилах.

Сэр Миссар появился при дворе Астралингов давным-давно, ещё в детстве. Его происхождение было неизвестно. Но случай за случаем не раз доказывал, что он наверняка является потомком от доа. Он понимал драконов с полуслова, успешно подражал сцииту и в конце концов заслуженно стал доахаром при Наали.

А когда Каскар слёг, и из-за заражения крови врачи отняли ему ногу, Миссар стал единственным человеком, что мог подойти к Наали. Зелёный дракон был в бешенстве. Он сотрясал небеса пронзительными воплями и злым рыком; но Миссар день за днём кормил его и говорил с ним, успокаивая его и подзывая к нему Рубрала.

Семейство Хауров давно требовало Рубрала обратно. Но Миссар так изящно свёл их с Наали, что теперь они стали неразлучны. К добру или к худу, у Хауров не было толковых доахаров, и потому они не могли уговорить Рубрала вернуться.

Наали и Рубрал вместе поселились в Гротах вблизи Скабиозы. Тем самым Миссар оказал беднеющему роду Астралингов неоценимую услугу.

— Ты молодец, — признала Ланита и прикрыла глаза, когда он провёл своей натруженной рукой по её щеке. — Когда брат женился на леди Инайе Хаур, с её родителями не раз было оговорено, что Рубрал должен помочь в нашей войне. Десять — нет, уже одиннадцать! — лет они уворачивались и ершились, что он ещё недостаточно подрос. И лишь теперь, когда Каскар заплатил им, мы увидели, что Рубрал вымахал пуще Наали. Они водили нас за нос… и мы тоже немного слукавим. Пускай полетают тут вместе.

«Если сейчас Иерарх Сафар не потребует иного», — добавила она про себя понуро.

— Кто из них будет отцом, кто матерью будущих детей, — присвистнул доахар с усмешкой, — как всегда, неизвестно. Может, они вообще меняются ролями. Если бы люди так умели, и мужчинам приходилось бы испытывать муки родов, представляешь, сколь сильно они уважали бы своих жён?

«Вы с Врангом оба были у моей постели, когда я разрешалась от бремени, и страх за меня в ваших глазах был одинаковым», — вспомнила Ланита и улыбнулась.

Миссар взял её руку, чтобы поцеловать. И замер. Его взгляд наткнулся на едва зажившую рану вместо безымянного пальца. Он сдвинул свои тёмные брови и поджал губы.

— Драконорез… — прошипел он. — Если б я тогда был с тобой, а не с Вранальгом. За твой палец я отрежу ему два.

Ланита вздохнула и посмотрела на него устало. Ветер с гор вновь взъерошил ей кудри. Холодное дыхание Долины Смерти словно напоминало, что враг в Брезе не дремлет.

«Но этот враг ни разу не вёл переговоры о том, чтобы разменять своих драконов на мечи церковников».

— Вчера вечером, перед приездом Иерарха, ты обмолвился, что мать прислала тебе письмо из Брезара, — негромко заговорила Ланита. Она скосила глаза на вазоны с жёлто-белыми пучками цветущей чампы, что стояли на балконе. Словно боялась, что где-нибудь затаился лакей, который станет их подслушивать.

«Ведь как-то же они узнали о моей поездке».

Но всё было тихо.

— Да, — кивнул Миссар и мягко взял её пострадавшую руку, погладив ладонь большим пальцем. — Она говорит, маргот проведал о нашем родстве.

Ланита вздрогнула. Эта новость испугала её, хотя она не знала, что в этом такого.

Некоторые подмечали, что Миссар и маргот имеют неуловимое сходство. Но Миссар нарочно носил более короткие волосы, супротив рыцарской моде; часто отпускал щетину; и всем своим видом показывал, что не имеет с Мораем ничегошеньки общего. Со временем это помогло отвадить ненужные толки.

Они действительно были очень различны внутренне. А впечатления от человека, как известно, лишь первое время основаны на внешности. Спустя время наружность перестаёт иметь значение.

«Но если кто и держит это в уме, то Вранг. Он наблюдателен и ни с чем не перепутает черты своего семейства. Что ж… Возможно, это в некоторой степени утешает его, ведь если Вранальг не его сын, то он ему племянник».

— И что… что, ты думаешь, он сделает теперь? — пробормотала Ланита. — Даже если Мор разгласит это, Каскар знает, что ты наш верный рыцарь. Ты с детства с нами, всегда. И никто не подвергнет твою преданность сомнению просто поэтому.

«Покойный маргот Минорай, видать, тоже был не шибких правил человек. У него могут быть и другие побочные дети. Как будто собственных восьмерых ему было мало».

— Мать под угрозой поведала ему обо мне. Вот его слова, которые она записала, — Миссар достал бумажку из-за пазухи и развернул её.

«Сэр Миссар Линн, я наслышан о тебе. Я помню тебя и в бою, и в штабе. Храбрости тебе не занимать, мастерства тоже. Твоё имя покрыто славой далеко за пределами Арракиса. Ты от крови доа, как и я, и доахар. Но не это роднит нас. Если тебе чужды заветы новых Троих, то приезжай в Брезу. Это последнее место, где тебе останется работа, когда твой марпринц подпишет соглашение с Иерофантом. И последнее место, откуда никогда не изгонят драконов — быть может, среди них будет и твой».

Ланита нахмурилась.

— Какая самонадеянность, — поддержал её угрюмую реакцию Миссар. — Этот человек творит такие зверства, покрывает ублюдков и торгует людьми, но зато, поглядите, уважает Кодекс Доа! И то, быть может, лишь на словах. Он думает, что мне захочется смотреть на его полудохлого Скару. Если где и будет последний оплот драконов в Рэйке, то это здесь, в Арракисе. Наали и Рубрал будут гнездоваться вместе, и у них, быть может, вылупятся детёныши…

— Я бы не была столь уверена, — прошептала Ланита. — Если Каскар не выкарабкается из этого ужасного жара, то Наали придётся уйти — отселиться дальше в горы, ведь нам не дозволят прикармливать его. А Рубрала призовут Хауры. И, признаться…

Миссар поймал её взгляд. И она довершила:

— Признаться, мне от этого больно. Если Наали и Рубрал не успеют завести потомство, Вранальг никогда не станет доа. Кипящая кровь дракона в его жилах будет стыть с каждым годом — и твоя тоже. Иерофант делает это всё ради безопасности людей, но… — она сжала кулачок и поднесла его к губам, задумавшись. — …но неужели нужно разлучать драконов и знатные рода, что веками привыкли жить вместе бок о бок?

— Не знаю, — буркнул Миссар и дёрнул плечом. — Действительно, требования Иерофанта… суровы. Он хочет, чтобы любой дракон, когда-либо вкушавший человечину, был предан казни. Я понимаю, для чего это. Хотя душа моя противится этому, он во многом прав. Тысячи людей живут в Рэйке, но лишь десятки знают драконов как тех, с кем можно сблизиться; а не как тех, кто сожрёт их. Цена нашего союза с королями неба слишком высока — и платим её не мы, а множество простых селян и горожан.

Он вздохнул, поигрывая бровями. Миссар был человеком дела, не склонным сотрясать воздух попусту. Но иногда даже ему требовалось высказаться о происходящем.

— Однако… — вздохнул он. — От нас улетают и те драконы, что не охотятся на людей. Для них оскорбительна сама попытка их контролировать. И формально Иерофант не разлучает драконьих лордов с их драконами — но, запретив подавать им пищу, он рассчитывает расселить их подальше от городов и сёл. А драконы без доа только этим и привержены своим лордам. Когда их перестают кормить, они воспринимают это как обиду и улетают; но не в дикие земли, а, похоже, навсегда. На восток.

Он смолк. Ланита прекрасно знала, как ему дороги крылатые хищники. Как и всякий приближённый к ним, он буквально жил ими. В нём не прекращалась внутренняя борьба: тяга к справедливости против жгучего желания когда-нибудь и самому приобщиться к искусству лёта.

Миссар потряс головой. И заявил:

— Однако ничто из этого не поставит меня на сторону Мора. Не драконы важны ему — а лишь его собственное благополучие. Он мне не брат и не сват. После того, как он обесчестил, измучил и искалечил тебя, пускай катится в преисподнюю, где ему самое место.

«Я понимаю, как Миссар гневается за меня», — подумала Ланита и погладила его одетую в кожаный наруч руку. — «Но мой собственный гнев давно утих. Я хочу лишь одного — чтобы эта война закончилась нашей победой. Однако не ценой нашей связи с драконами… если есть хоть малейшая возможность не расставаться с ними».

Она вспомнила пляску теней по углам форта. Пьяный смех и сапог маргота, который обхватила руками, умоляя о милости.

Это был страшный человек. Если верить сказкам, именно такие монстры после смерти не имели шанса упокоиться под подолом у Схаала. Собственная злоба и мерзость могла превратить их в чудовище. Если верить сказкам, так и появлялись демоны. Искажённые, истерзанные самим своим существованием, ненавидящие весь мир духи.

Но, отвергнув человеческое, Морай имел такую силу, которую невозможно было забыть. В его взгляде Ланита увидела волю самого рока, что-то первобытное, жуткое и величественное. И с тех пор это не давало ей покоя.

Он был словно дракон среди людей.

«Если б его дело было правое, разве сделали бы его боги таким ублюдком?» — думала она. — «Однако мне непросто быть меж двух огней. Я презираю Мора, но и с деяниями Иерофанта согласиться не могу. Я не делаюсь от этого той, кто сочувствует ему. Я прежде всего на стороне брата Каскара — и моего сына. Драконы — часть нашей жизни; и оттого, что наши имена не вписаны в летописи так ярко, как имена Морая и Скары, не значит, что мы ничего не стоим».

— А помнишь того человека, — заговорила она, — странника из Брезы, что пятого дня явился в Арракис, проповедуя, что Иерофант Эверетт — ставленник демонов, который нарочито изгоняет из Рэйки драконов? И когда они улетят, нас захватит Империя Барракия…

— Да, как только Мор понял, что его будут давить именем Аана, он решил быстренько вывернуться на религиозном поприще нужным боком. И обозвал себя посланником Схаала в Долине Смерти. Это он подсылает таких балаболов, будь уверена.

— Того человека сожгли на площади. Но ведь он был не один такой; не только лишь безумцы так считают. Ещё задолго до того, как Эверетта избрали Иерофантом, такое бывало… Помнишь известного купца Мавлюда? Он тоже ушёл в Брезу.

— Да, потому что пошлины платить не хотел и вообще торговал чем-то сомнительным.

— Но перед уходом он сказал брату, а я слышала: «Диатр слаб, драконья кровь меркнет. Церковники подбираются к трону, и, вот увидите, вы будете сами отдавать им своих драконов на убой». И ведь… он прав оказался. Тогда восстания только начинались.

Миссар протяжно вздохнул и потёр наморщенный лоб. И посмотрел на неё тяжёлым серым взглядом:

— К чему ты клонишь, лилия моя? — хрипло спросил он.

Ланита поджала губы. Коснулась его покрытой щетиной щеки, подумала сама: «Действительно, к чему я клоню?»

— Я просто боюсь, что мы совершаем ошибку, — произнесла она тихо. — Как бы сильно мне ни хотелось верить, что мы не допустим падения нашего семейства, но… я боюсь, что всё к этому идёт.

«Без драконов мы станем одними из многих лордов. Но будем уступать им во всём: наша казна пуста, наши солдаты измотаны, наши границы размыты. У Каскара нет наследника. Судьба нашего дома ведёт в туман».

Это были тяжёлые мысли. Но они могли разделить их друг с другом. Они коснулись друг друга, затем обнялись…

…и их прервал стук в дверь. За которым последовал неуверенный возглас:

— Маменька?

Ланита и Миссар тут же отшатнулись каждый в свою сторону. Доахар сделал вид, что изучает полёт драконов с балкона. А леди поспешила к двери.

— Заходи, милый! — молвила она.

«Вранальгу скоро исполнится девять, но он умён не по годам и, боюсь, быстро поймёт, что Миссар не должен здесь быть», — подумала она с раскаянием. — «Но они хорошие друзья».

Мальчик ждал её за порогом. Он держал под мышкой толстую книгу сказок, которую ему подарил Каскар. Яркую, красочную, вобравшую в себя множество прекрасных и жутких, интересных и даже исторически правдивых историй всего Дората.

Вранальг обожал читать. Он уже с двух лет выхватывал у матери страницы и пытался сам водить пальцем по строчкам.

Это был очень талантливый и добрый мальчик. Но не слишком везучий.

Каждый раз, как Ланита смотрела на Вранальга, сердце её сжималось от жалости. Он родился серо-седой, в своего деда Кассата — или во Вранга, как посмотреть. Однако не только волосы его были пепельного цвета. Кожа тоже имела подобный неживой оттенок. Виной тому была его хворость и слабость.

Вранальг пережил лёгочную болезнь. От этого он навсегда остался хриплым — и потому говорил и смеялся довольно тихо. А врождённый порок изуродовал его и без того острые, жёсткие черты родимым пятном. Их было много у него и на спине, и на руках. Но хуже всего это смотрелось на лице. Оно было почти пополам поделено тёмной, похожей на синяк отметкой. Из-за неё правый глаз казался скорее синим, а другой, на светлой коже, зелёным.

Каскар добродушно подшучивал, что у мальчика один зелёный глаз — от мамы, а второй, синий, от папы. Но Ланиту не волновал их цвет. Главное, чтоб они не были жёлтыми, как в очередной лихорадке. Вранальг дался ей с огромным трудом, она родила его в четырнадцать, и поэтому ей казалось, что именно из-за её юности он оказался таким слабым и неприглядным.

Однако это было ещё не всё. Малыш унаследовал чешуйчатку — благородную болезнь династии Гагнаров, которой болел и его дед, марпринц Кассат. Свободная от пятен кожа была покрыта мелкими чешуйками подсохшей кожи. Они проявлялись ярче, когда Вранальг болел или нервничал, и могли полностью пропадать на всё остальное время.

Чешуйчатка была неизлечима и проявлялась во всех носителях драконьей крови. Будто так их тело пыталось чуть приобщиться к огненным хищникам. Известно, что ею болели и диатр Гангрии, и принцесса Маята, и ныне царствующий диатр Леонгель. И под конец жизни она могла оказать ужасное влияние на слабеющее тело, начав прорастать прямо во внутренние органы. Однако некрасивый вид этой чисто королевской болезни был компенсирован поэтическим флёром.

«Человек, украшенный чешуёй с рождения, обладает сильнейшим потенциалом приобщиться к дракону», — досадливо цитировала их Ланита. — «Но ни Моргемона не болела этим, ни даже Мор. Чем невинное дитя заслужило такое?»

Тем не менее, мальчик не сутулился, как Вранг, и в последнее время рос ввысь. Вранальг не замечал своих некрасивых тёмно-пурпурных пятен и чешуек. Он живо интересовался и драконами, и чтением.

И политикой.

Это было дитя войны «альтарских кандидатов», и интересы у него были соответствующие. Он любил расспрашивать Каскара о его поединках с Мораем и уже не раз приходил на плац, прося научить его сражаться.

«Я покончу с Мором!» — едва ли не каждый день говорил Вранальг с тех пор, как увидел, какой из Брезы вернулась его мама. Однако раненый Каскар больше не мог приобщать мальчика к фехтованию. Теперь этим занимался Миссар. Доахар любовно поучал юного лорда и занимал его тренировками.

Ланита волновалась, хотя ему доверяли только деревянный меч. Ей было спокойнее, когда он сидел за книгами. До тех, правда, пор, пока эти книги не порождали у него прорву весьма непростых вопросов.

— Маменька, вы не поверите! — воодушевлённо произнёс мальчик. — С приездом Иерарха Сафара мне наконец сделалось яснее, что происходит. Почему драконов отваживают от лордских владений, а Аан наречён высшим среди Троих. Все стали молиться богам куда усерднее. Потому что боятся савайм!

«Иногда он кажется мне слишком умным, чтобы верить в сказки про злых духов, таящихся в тени», — подумалось Ланите. — «Вранальг и впрямь неглупый мальчик. Но он слишком серьёзно воспринимает предания и сказки».

— С чего ты взял, милый? — спросила она, скрывая свою рассеянность.

— Потому что они есть! Если бы они ушли из мира, драконы бы тоже ушли. Во всяком случае, они же здесь, чтобы защищать нас от них, разве нет?

Ланита вздохнула. И натянуто улыбнулась:

— Послушай, я, кажется, сказала тебе следить, не выйдет ли Иерарх Сафар из комнаты дяди Каскара. Ты следил?

— Да, маменька, клянусь! Именно тогда я и подумал! Я смотрел на дверь и размышлял… почему нам велят расставаться с драконами? Потому что в них больше нет нужды? Или, напротив, Иерофанта Эверетта науськивает какой-нибудь… — и он заговорщески прошептал. — …савайма?

«Вот и началось! Собственный сын додумался до ереси».

— Демоны боятся молитв и священников, — твёрдо сказала Ланита. — Они никогда не заодно, поверь мне.

Вранальг крепко задумался.

— Хорошо, ты права, — сказал он. — Тогда всё вот как. Знаешь, такой, как Мор, заключив лётный брак, сам стал демоном. В его руках могущество, но в его душе живёт зло. Драконий всадник должен быть в первую очередь человеком. Потому что он управляет силой, что способна уничтожать — или защищать. Она не должна быть в руках изувера. А он — такая мерзость, что душа его давно превратилась в кромешный мрак, взяв от дракона самое хаотическое, самое звериное, самое ужасное. Что с таким станет, когда он умрёт… Не иначе как породится демон!

«Его фантазия никогда не иссякнет».

— Не думай о Море, мой хороший, — нежно молвила Ланита и спрятала изувеченную руку в рукав. — Лучше скажи мне: Иерарх уже вышел?

— Да, маменька.

Ланита взволновалась. Она погладила его по плечу и проговорила:

— Прости, но давай поговорим позже? — она напряглась, думая о том, что произошло за закрытыми дверями. — А пока, думаю, сэр Миссар с радостью потолкует с тобой о драконах и демонах…

«Мне нужно узнать, о чём они договорились, и как можно быстрее».

— Хорошо, — не расстроился Вранальг. Его увлечение уже начинало казаться Ланите жутковатым. Мальчик был столь дотошен, что любую сказку примерял на реальность, и его любопытство было всё труднее удовлетворять.

«Как бы странно это ни звучало, но всем известно, что Вранг тоже увлекался чтением. Быть может, боги милосердны ко мне, и Вранальг истинно его сын — вот только даже Вранг не интересовался настолько эфемерными материями».

Уходя, она слышала, как Вранальг насел уже на доахара:

— Сэр Миссар, а вы возьмёте меня посмотреть на Наали ещё разок?

— Взял бы, милорд, но посмотрите в небо — Наали пока не хочет возвращаться в Гроты, — ласково отвечал доахар.

— А точно возьмёте? Дядя Каскар говорит, что детям нельзя приближаться к драконам ни при каких обстоятельствах…

— Вам, разумеется, можно, ведь вы очень благоразумный молодой человек и будете меня слушаться. И сохраните этот маленький секрет…

— Несомненно, я сохраню, сэр Миссар! Только если вы сохраните мой. У меня дивная мысль. Вот послушайте: когда Сакраал ещё поднимался в небо, а не возлежал вечной статуей в горах, этому предшествовал такой же период спячки. И тогда его тоже считали мёртвым.

— Истинно так, — воодушевлённо согласился Миссар. — Вы очень увлечены историей знаковых драконьих фигур и славно постарались.

Вранальг коротко кивнул и продолжил:

— Сакраала пробудил Мордепал, который стал его парой. Он возжёг его своим пламенем; такое уже случалось в истории, когда один из драконов, яркий, могучий и пылкий, был способен передать часть своего тепла сородичу. И тем самым он заставлял его проснуться.

— Это редкий феномен большой любви между ними. А может, магия, — согласился Миссар.

— Но вот что я подумал: со Скарой ведь было так же. Он был в болезненной, смертельной спячке; и когда Мор явился к нему…

— О-о, милорд, не думаю, что это может быть возможно между человеком и драконом. Человек себя-то согреть не способен — не то что крылатого зверя. И не думаю, что стоит приписывать врагу такое могущество.

— Однако, сколь бы мерзок он ни был, никто не будет отрицать — между ними есть необыкновенная связь! Если бы дракона можно было пробудить, запалив вокруг него пламя, это одно; но ведь им требуется другое. Намерение, сила… любовь? О понимании меж Скарой и Мором ходят легенды, и…

— И всё же легендам следует утихать, когда речь о том, чтобы превозносить преступника, — скрипнул зубами Миссар. Он не понимал, что Вранальга интересует совсем не Мор — а природа его лётного брака.

— Но как по-вашему — неужели совсем невозможно, чтобы человек, перестав быть человеком по натуре своей, стал бы настолько подобен дракону, чтобы…?

«Маленький, но такой упорный», — подумала Ланита с нежностью и некоторым смущением. Она отошла к дверному проёму, чтобы не подслушивать их беседу. — «Будущая надежда Рэйки. Может, диатр Леонгель когда-нибудь предложит нам обручить с ним свою дочь».

Диатр Леонгель запомнился ей на всю жизнь. В детстве Ланита бывала в Мелиное. Город средь мангровых лесов на великой реке Тиванде был прекрасен. Но его правитель уже и десять лет назад казался слишком старым.

У него было тяжёлое, оплывшее лицо; тёмно-серая борода; затуманенный взгляд; и съехавшая набок старинная корона из серебра и золота, изображающая переплетённых драконов. Он выглядел пожухлым деревом среди цветущих придворных под высокими сводами королевского дворца.

Ему было тяжело ходить, и однажды, когда он споткнулся, юная Ланита поддержала его, ибо оказалась рядом. Старый диатр потрепал её по волосам и улыбнулся. За это её приметили при дворе и назвали Голубкой из Арракиса.

Она могла бы стать невестой его тогда ещё совсем маленького сына. Теперь она была бы принцессой-диатриссой…

…но отец решил иначе.

Да что отец — сама жизнь решила иначе. Она стала женой Вранга, чтобы подтвердить его претензию на Брезу. Она была вынуждена принимать его милость и быть ему благодарной за то, что он позволял ей быть с Миссаром.

Она поклялась ему у алтаря, одетая в белое, как положено Голубке из Арракиса. И она была леди, а значит, держала свои клятвы.

Даже если она ненавидела то, что он появился в её жизни, она с супружеской кротостью демонстрировала лишь любовь. И надеялась верить в неё и сама. Она убеждала себя хотя бы политическими причинами: ведь если не он, марготом будет считаться Морай.

Но нынче было не время думать об этом. Пускай Мор жил в мыслях всех жителей Арракиса уже более десяти лет, и даже Вранальг вырос с его именем на устах; нынче решалось другое. Будущее.

Ланита миновала свои покои. Прошла по освещённому люстрами коридору. И шагнула в опочивальню своего брата Каскара.

Марпринц возлежал на огромной постели под балдахином.

«Альтарский кандидат» был уже совсем не тем славным марпринцем, что когда-то. Лицо у него было уже не белое, а скорее серое. Весь покрытый капельками пота, он тяжело дышал. День за днём он боролся за жизнь, но, как утверждали врачи, злая болезнь даже после отнятия ноги не покидала его тело. В воздухе пахло спиртом и куркумой.

Ланита боялась худшего. Но острый, как у орла, карий взгляд брата немного успокоил её.

При виде леди доктора спешно удалились и оставили их наедине. Ланита увидела на прикроватной тумбочке перо, воск для печатей и пузырёк с иссиня-чёрными дубовыми чернилами. На дне виднелся мутный осадок — их даже не встряхнули перед использованием.

— Ты подписал? — спросила она у Каскара вперёд всяких приветствий.

Он утвердительно моргнул. Ланита, тяжело вздохнув, села подле него на перину. И погладила его по влажной бледной руке.

— Инайя не приходила? — поинтересовалась она сочувственно.

Каскар поморщился, будто у него заболела голова от такого вопроса. И сдавленно прошипел:

— Нет, и слава Аану… ну её к чёрту… Если это правда, что она со своей компаньонкой спит, то пускай и убирается… к ней.

«Леди Инайя жила в атмосфере домогательств от старшего брата, Исмирота, и младшего — Ганнара. В борьбе за неё Исмирот убил Ганнара, за что был осуждён на служение в Воинстве Веры — но бежал к Мору, где живёт припеваючи уже много лет. А Инайя с тех пор не выносит мужчин… даже моего куртуазного брата. Это союз лишь ради того, чтобы иметь военную поддержку и хоть как-то удерживать границу с возросшей армией Мора».

— Ну ладно, не сердись, — прошептала Ланита и вновь погладила его по руке. Её прекрасный брат с его гордым профилем, орлиным носом и волевым взглядом сейчас был бессилен, как попавший в капкан зверь.

Когда он вернулся из боя с раной поперёк бедра, никто не мог и подумать, что это закончится так. Гнилью, болью, жаром и мукой. «Воистину, лишь Судьболом из проклятой стали способен на подобное».

Меч Мора был окутан множеством легенд. Хотя Каскар говорил о нём просто: волнистая кромка клинка режет лучше, чем прямая. При этом каждый её изгиб оставляет в ране лепестки плоти, которые, задержавшись внутри, начинают тухнуть прямо в ране. Это безбожное оружие было запрещено церковью.

— Так что, — осторожно молвила Ланита, — о чём говорилось в соглашении с Иерофантом?

— О том, о чём ты думаешь, дорогая сестра, — печально улыбнулся Каскар. — Они предоставили нам добрую треть Воинства Веры под командованием Иерарха Сафара и покровительство против народных волнений. А мы расстаёмся с Наали и, как следствие, с Рубралом.

Сине-зелёные глаза Ланиты увлажнились. Она поджала губы и стиснула его руку.

— Не плачь, милая Ланита, — зашептал марпринц. — Но я уже не сяду в гриву Наали, увы. А вы должны остаться с покровительством Иерофанта и защитой против проклятого Мора. Век драконов уходит… и даже если Вранальг оседлал бы Наали после меня, он остался бы один против… скольких? Не нужно держаться за то, что погибает, Ланита.

Она прижала его руку к своему лбу, пряча от него свои слёзы.

«Я не знаю, почему, но думать о том, как Наали улетит от нас, издав прощальную трель, мне едва ли не больнее, чем думать о том, каково сейчас брату. То ли я черства; то ли я от крови доа, что драконы волнуют меня больше людей».

Она вспомнила день, когда Каскар отправился заключать лётный брак с Наали. Это было незадолго до смерти отца. Словно чувствуя, как сгущаются тучи в Брезе, Каскар без дозволения Кассата пошёл в Гроты, где гнездились Наали и бурый Хкаруат. Оба длинные, изогнутые, как змеи, они любили скользить меж золотистых лигнимов и охотились на забавных кабарг.

Каскар волновался и не возражал тому, чтобы Ланита последовала за ним. Но неподалёку от логова она всё же остановилась, не смея приблизиться. И Наали зелёным удавом выскользнул из пещеры. Он словно почуял, что юный Астралинг явился именно к нему.

«Таа-рэу», — приветствовал его Каскар чётким, многократно отрепетированным изречением сциита. И Наали задержал на нём долгий взгляд.

А после вдруг посмотрел в сторону. И через рыжие кроны лигнимов поймал голубыми глазами Ланиту. Та замерла, затаив дыхание. Взор дракона проник в её разум, подавил её, внушил ей благоговейный страх и желание пасть ниц… но через мгновение оставил её и возвратился к Каскару.

Ланита едва не лишилась чувств. Тогда она поняла, какой несгибаемой волей должен обладать тот человек, что решится заключить лётный брак. Как крепок и спокоен должен быть его разум, чтобы не впасть в ужас от величия, к которому он прикасается…

…и как уравновешено должно быть его сознание, чтобы не вместить ни единой нотки ни гордости, ни страха. И то, и другое станет мгновенной смертью в пламени оскорблённого огненного хищника.

С тех пор Ланита преклонялась перед своим братом. Она по-доброму завидовала ему и восхищалась им. И навсегда запомнила его первый полёт на Наали — благородном и умном драконе, не чета мрачному апатичному Хкаруату.

Поэтому она даже думать не хотела о том, что такое чудо, как дракон — и как человек-доа — исчезает из её жизни.

— Скоро всё разрешится… — забормотала она, теребя края своих расшитых орнаментами рукавов. — Как только нам прилетит подтверждение о смерти Скары, войска отправятся в мятежную провинцию, и… возможно, сэр Миссар призовёт Наали на бой, если Его Преосвященство Сафар позволит …

Каскар пристально посмотрел на сестру.

— Осторожнее будь с этим доахаром, — хрипло молвил он. — Вид у него больно недобрый, честно скажу; всё время напоминает мне кого-то. Да и на тебя глядит чересчур масляно. Талант он от самого Разгала, но… при всех его заслугах, что-то тёмное и подлое таится в нём.

«Каскар слишком благороден, чтобы знать хоть какой-нибудь из наших секретов», — подумала Ланита. — «И вряд ли он когда-нибудь примет Миссара, человека неизвестной крови и скрытых амбиций».

Она покивала:

— Конечно. И в мыслях не было.

— Вот и славно. Что ж, иди… и молись, чтобы Скара поскорее сдох. Я жажду… я мечтаю дожить до момента, когда Мор будет казнён прямо на площади собственного Брезара.

***

Работящие рабы Покоя раскопали две новых могилы в Лордских Склепах. Ямы получились славные и глубокие. Моросил мелкий дождик. Всё пространство меж деревьями заполнилось дымкой тумана. Всхрапывало несколько лошадей; особенно нервничал упряжной, запряженный в двуколку, на которой привезли Эйру.

Сама Эйра по истечении трёх недель была вполне бодра, но маргот не позволял ей заниматься ничем, кроме разного рода безделья. Она перепробовала угощения в Покое за первые же два дня и после вновь стала рваться на своё погребальное дело.

И всё-таки довела до ума то, что у неё не получилось до этого.

Она, Вранг и Морай прибыли в Лордские Склепы к месту последнего покоя маргота Минорая и юного Вельга. Вранг молча смотрел на гранитные стены, а Морай прошёлся вдоль отцовского склепа, словно хотел что-то сказать.

Но не стал.

Затем посмотрел на небольшой надгробный камень Вельга.

— Эх, парень умер ни за что, — протянул маргот, покачиваясь с мысков на пятки. Он припоминал вечно голодного Вельга, что был младше Вранга на год; жадность сгубила его, когда он съел те отравленные финики в шоколаде.

День был пасмурный — в самый раз для похорон.

Раздробленные останки двух старших братьев, Морлея и Мааля, были разложены каждый по собственному сундуку с надписью. Покойская прислуга поместила эти сундуки в могилы.

Эйра безмятежно улыбалась. Одетая в утеплённое чёрное платье с нарядным плащом, она явно наслаждалась своим официальным назначением в жрицы. И хотя она от этого не перестала ночевать с марготом, эти недели ради её выздоровления были целомудренны как никогда.

Глядя на неё, Морай забывал лица других шлюх. Каждый раз, засматриваясь на её чёрный силуэт, он тонул в непроглядной тьме её глаз. И терял свою мысль.

Только хмурый синий взгляд Вранга мог отвлечь его.

— Ну что? — спросил Морай у брата и бросил земли на одну могилу, затем на вторую.

Тот не шелохнулся. Он прятал руки в перчатках и стоял, как намокший синий ворон, не сводя глаз с двух проломов в земле.

Морай пытливо поймал его взор, и Вранг встряхнулся. Что-то тёмное плутало в его мыслях и отражалось на лице. Словно смакуя свои думы, Вранг протянул:

— Они не сумели выбраться из башни, когда налетел дракон. Что-то искали в ящиках — наверняка опять какую-нибудь гадость, чтобы нам подкинуть. Как кувшин лягушачьей икры, что вывалили нам на постель.

— Да, дверь то ли завалило, то ли заклинило — они не смогли убежать, когда Скара стал ломать крышу и башни. Их раздавило там к чёртовой матери, — согласился Морай. — Они хотели что-то сказать, Эйра?

Жрица покачала головой.

— Я просто знала, что они там. Так бывает, — негромко ответила она. Она слегка лукавила; конечно, два юных голоса плевались и выли, требуя покончить с марготом.

«Прирежь этого сопляка и свору его отродий!» — вопили они. — «Его и всё его семейство! Отрави! Удуши! Удави!»

Но это стало слишком обыденным, чтобы быть упомянутым. Эйра действовала обычным протоколом и воссоединяла семьи на кладбище, как и всегда.

Морай кивнул и вновь посмотрел на Вранга.

— Ну?

Тот ответил ему острым синим взглядом. Он продолжал стоять неподвижно на краю прямоугольной ямы.

— А помнишь, — сказал он, — как они тебя вдвоём били ногами? Хотя оба были старше.

«Какой у него вдруг стал ожесточённый вид», — позабавился про себя Морай.

— Да, — сказал он, не смущаясь того, что на них таращатся рабы. Молчаливые, сильные, они предназначались лишь для самых тяжёлых покойских дел — у них были отрезаны языки, поэтому при них можно было говорить о чём угодно. — Помню.

— А как привязали нас с тобой к столбу и под нами огонь развели? Сырая была погода, не то занялось бы.

— Ага, — скучающе подтвердил Морай.

— Как выбили тебе зубы, когда ты матери ходил на них жаловаться?

— Да помню я, помню, — фыркнул маргот. — Получше твоего, ведь тебя это всё почти не касалось.

— Так и что теперь?

— Что? — Морай склонился к обеим могилам. — Ну, два лоших ублюдка. Что ж их теперь, не хоронить? Земля им пухом, мразям. Закапывайте уже.

Рабы взялись забрасывать ямы землёй. Морай подошёл к Эйре и Врангу и сказал жрице:

— Останешься тут, мы заедем с тобой на обратном пути. Идёт, Эйра?

— Конечно, маргот, — неизменно спокойным тоном произнесла Жница. Тогда Морай указал Врангу на сёдланных лошадей и велел:

— Пошли, есть дело.

Он привязал к своему седлу поводья порожнякового коня; дождался, пока Вранг сядет на своего; и так они вдвоём отправились вверх по дороге.

Третий конь не знал дороги к логову Скары, но, повторяя за собратьями, стал взволнованно всхрапывать, стоило им только приблизиться к выжженной земле.

— Подождёшь здесь, я загляну к нему ненадолго, — бросил Морай.

Он проведал Скару — он делал это каждый день. Скользнул во тьму грота, нащупал его тёплый бок, прошёлся вдоль шеи до самой морды и прижался к его щеке. Он гладил его всюду, докуда дотягивались руки.

Скара отвечал рокочущим дыханием.

«Он теплее, чем был в тот день полёта», — отмечал Морай. — «Но очень сонный. Наверное, из-за похолодания».

После этого он вновь вышел на свет, сел на коня и вместе с молчаливым Врангом поехал дальше в тисовый лес. Они держались предгорий.

Путь длился около получаса, пока Морай не отыскал подходящую прогалину с пнём посередине. Тогда он привязал верховых лошадей под кронами, в отдалении; а третьего — к этому пню, оставив его на виду.

И достал драконью флейту.

Он не пользовался ею для Скары решительно никогда. Чёрный дракон прекрасно понимал свист и звуки его голоса — а то и его мысли.

Но другой дракон — другое дело.

— Вранг, — обратился он к брату. — Подойди. Я покажу тебе нового жителя Брезы — я наблюдал за ним утром в подзорную трубу.

Вранг взволновался. Он приблизился и, следя за его указательным пальцем, отыскал тот разлом в скалах, о котором говорил Морай.

— Красно-зелёный Мвенай, дитя Сакраала и Мордепала, поселился там, — тепло улыбаясь, сказал Морай. — Единокровный брат Скары. Как и ты мне. Это дракон вдумчивый и нелюдимый. Тебе подойдёт.

Брат взглянул на него с потаённым страхом. Он нервно поправил свой плащ и пробормотал:

— Но, послушай, Морай… я ведь… знаешь, я тоже читал Кодекс Доа, но про себя понял ясно: я об этом не мечтаю.

— Тебе нечего страшиться, — настаивал маргот. — Вы просто познакомитесь. С почтительного расстояния. Как только он подаст признаки недовольства, мы сразу ретируемся.

И он сыграл на флейте несложную пронзительную мелодию, тройку высоких нот. Ветер разнёс их по мохнатым тисам.

Вранг невольно отошёл ему за плечо. Морай остался стоять, дожидаясь.

Флейтами пользовались испокон веков. Ими можно было призвать дракона и даже успокоить его гнев. Мелодии были, как правило, очень просты. И многие драконьи лорды предпочитали этот способ непосредственно лёту. Потому что флейтист мог держаться в отдалении и рисковал гораздо меньше всадника.

Впрочем, не всякие драконы склонны были отзываться флейте. Лишь те, что привыкли к людям и проявляли снисхождение к жалкому подражанию их пересвистов.

Мвенай больше полувека жил в Маяте. Он явно понимал, что зов обращён к нему. Поэтому долго ждать не пришлось. Через мгновение лордам прилетел ответ — тот же высокий резкий звук, но исторгнутый уже драконом.

Кони взволновались, захрапели. Особенно тот, что был оставлен у пня. Морай сощурился, всматриваясь вдаль. Лесистые предгорья шевельнулись. И исторгли из себя огромного огненного хищника.

Морай тут же сделал несколько шагов назад. Он закрывал собой Вранга и одновременно не сводил глаз с тени, что стремительно снижалась к ним.

Этим промозглым днём шипастый Мвенай был счастлив получить угощение. Он с довольным рёвом спикировал на прогалину и смёл коня вместе с пнём, а затем, давясь визжащим скакуном, стал хищно урчать. Его лапы взрыли землю, его многочисленные перепонки растопырились; и он не обращал внимание на двух людей, что восхищённо глядели на него от линии деревьев.

Морай и Вранг придерживались тени тисов. Морай выждал несколько долгих мгновений. Хищник вгрызся в добычу, и теперь она занимала его достаточно, чтобы в случае чего спасти им жизнь.

Вранг совсем спрятался за него. Маргот же пошёл вперёд, разведя руки.

— Мвенай! — позвал он, и дракон издал в ответ короткий рык, не отвлекаясь от трапезы. — Хороша закуска, верно? Здесь, в Долине Смерти, тебе рады!

И он невольно засмеялся, счастливый оттого, что видит великолепного зверя в такой близи.

Тот грозно сверкнул жёлто-зелёным глазом. Морай не стал подходить ближе; он схватил Вранга за плащ на плече и вытянул его вперёд. И прошипел ему на ухо:

— Давай, говори!

Тот едва сумел совладать с собой. Он сглотнул и произнёс приветствие на сциите, которое знали все драконьи лорды и доа, с которым входили в обиталище дракона и без которого никогда не начинали общение:

— Таа-рэу, Мвенай.

Их взгляды пересеклись. Но лишь на мгновение; дракон тут же гневно взревел и ударил колотушкой хвоста по земле. Вся прогалина дрогнула под ногами. Морай дёрнул брата назад и воскликнул:

— Сци, Мвенай! Сци!

Это был возглас спокойствия — то немногое, что Морай помнил из сциита.

Мвенай зарычал ещё громче. Вся его морда была перемазана в тёплой лошадиной крови. Сперва он смотрел на визитёров боком, как птица — так глядели драконы, готовые общаться.

Но потом он повернулся к ним прямо, в анфас. Так глядели драконы, собиравшиеся жечь.

Морай и Вранг мигом кинулись прочь. Залп огня с рёвом прокатился вслед за ними. Пламя разбилось о мокрые тисы — и не настигло двух Тарцевалей. Но те всё равно упали в траву и прижались к земле.

К счастью для них, Мвеная не интересовала их судьба. Разогнав назойливых наблюдателей, он спокойно угощался подношением. Морай с Врангом слушали, как трещат лошадиные мышцы и кости в его зубах.

Трапеза длилась недолго. Несколько минут дракон булькал, урчал и клекотал. Но затем земля содрогнулась — и он выпрыгнул в небо. Дождевые капли слетели со всех окрестных деревьев. Лордов окатило ледяной водой.

— Мда, — присвистнул Морай и сел, ухмыляясь. Иголки и травинки застряли в его волосах, а всё лицо перемазалось грязью.

Вранг не разделял его авантюризма. Он выпрямился, скинул с себя комья мха и украдкой выглянул на поляну.

Мвенай не доел — сырые остатки поблёскивали рядом с пнём.

— Он д-даже не поджарил лошадь, — стуча зубами, будто от холода, пробормотал Вранг.

— Они не жарят свою еду, — хмыкнул Морай. Он тоже встал и с любопытством осмотрел на прогалине следы, примятые огромными лапами. — Как ты себе это представляешь? Их огонь всё живое превращает в пепел. Если они и могут дыхнуть послабее, всё равно половина тебя успеет обуглиться, а половина останется сырой.

Вранг сглотнул и кивнул. По нему было видно, что он совершенно не горел желанием узнавать на практике описанное в Кодексе Доа.

Они покинули место встречи в молчании. Возвратились к своим едва живым от страха скакунам. Отвязали их — и помчались обратно в сторону Брезара.

«Он прилетел и не изжарил нас обоих сразу же!» — ликовал Морай. — «Врангу следует быть поинициативнее, если он будет общаться с ним. Думаю, у него есть шанс. А даже если и нет, умереть в зубах дракона — честь».

Как раз недалеко от Лордских Склепов их скакуны выбились из сил, и братья решили спешиться. Они шагали по мокрой траве, сбивая росу сапогами, и вели за собой лошадей. Морай посмеивался, хотя и хромал; а Вранг, ступая ровно, выглядел очень подавленным.

— Ну, первое знакомство прошло удачно — мы оба живы, — оптимистично заявил маргот. — Потом будет второе, и ты выйдешь вперёд. Он привыкнет! И, возможно, однажды позволит тебе прикоснуться к нему.

Он ковылял так быстро, что не сразу заметил: брат остановился. Тогда маргот обернулся и с недоумением нашёл его глазами на тропе. А Вранг, не подходя, сухо сказал:

— Морай. Чего ты добиваешься? Я твой пленник уже почти целый лунар. И за всё это время ты проявляешь ко мне дружелюбие, будто хочешь возрождения братских чувств. Чего ради? Мы не станем союзниками после случившегося.

Морай развернулся на пятках и подошёл к нему. И пихнул его в плечо — точь-в-точь как в детстве после очередной удачной авантюры. И такая же улыбка заиграла на его лице.

— Не станем, — подтвердил он. — Но это не изменит нашего родства. Ты, как и я, сын маргота Минорая; и ты можешь стать доа. Я хочу, чтобы ты им стал. Мвенай будет отличным лётным супругом для тебя.

Однако он не нашёл в синих глазах Вранга ни намёка на воодушевление. Ни гордости, ни амбиций драконьего лорда, ни тёмного желания наконец получить истинную силу. Младший брат смотрел отрешённо и непоколебимо. И впервые из его уст прозвучало мрачное, но как никогда твёрдое заявление:

— Нет, Морай. Нашего родства, конечно, ничто не изменит. И ничто не изменит тех дней, когда ты был моим героем, единственным из братьев, кто был для меня, Вельга и Мальтары спасителем от старших. Но после этого ты превратился в моего тюремщика. В мой позор. Приковал меня к Астралингам. Лишил меня всего. И этого тоже уже ничто не изменит. Не предлагай мне своих благ, не мани меня драконом и не играй со мной в добродушие. Я не забываю и не прощаю.

Морай замер. Он посмотрел на брата с недоумением и на мгновение даже ощутил обиду в глубине души.

Но потом тут же принял невозмутимый вид. Он мыслил совсем иначе и смотрел лишь в будущее.

— Это не имеет значения, — сказал он. — Хочешь ты или не хочешь — стая будет продолжать полёт. И ты, её часть, рано или поздно — со мной или без меня — распахнёшь свои крылья.

15. Старые друзья хуже новых

Следующим днём Эйра, отправляясь поутру в Лордские Склепы, задержалась в холле. Чутьё заставило её проверить, что за бугорок образован ковром прихожей. И это оказалось маленькое колечко — медное, со стёклышком, будто драгоценным камнем — украшение Почтенной.

Тут же в голову Эйры закралось несколько неприятных мыслей.

«Если Почтенная была здесь, и Морай не сказал мне об этом, то значит, он не хотел, чтобы я знала. Поэтому спрашивать его я не стану. Навряд ли ему понравится, что я поеду в “Дом культуры”. Но, пока он занят со своими авторитетами от местной контрабанды, он не будет интересоваться, куда я собралась. В конце концов, я целыми днями где-то снаружи».

Поэтому Эйра привычно позвала одного из мечей Мора, чтобы он сопроводил её. И поехала в свою прежнюю обитель в чепце с вуалью, чтобы чуть скрыть лицо.

Теперь её тёмные одежды были с мехом и бархатом. Длинная накидка на уличном платье имела подбивку из чёрной лисицы, а руки украшали перчатки из кожи пантеры. Довершали картину дорогие сапожки и множество нижних юбок; обласканная марготом куртизанка одевалась, как знатная леди. И передвигалась на двуколке.

Однако она не придавала значения этим прелестям достатка. Разум её был весь устремлён в её ремесло. Она только в вопросе бижутерии отметила своему покровителю, что предпочитает пирит — за его особые природные свойства — и поэтому продолжала носить браслет от Печальной, невзирая на его неподобающую дешевизну. Тогда Морай подарил ей ещё и тяжёлые серьги из «кошачьего золота».

Словом, Эйра совершенно искренне не подозревала, какой фурор произведёт её появление в «Доме». Она сошла с двуколки и, придерживая свой чёрный бархатный подол, постучалась. То был послеобеденный час, когда полуголые куртизанки ещё только переодевались.

Внутри раздалась возня, и ей открыла Злая. Она обомлела.

— Великая Матерь! — выдохнула курносая Злая и отшатнулась назад, к остальным. — Жница! Это ты?!

«Вообще-то не узнать меня сложно», — подумала Эйра со смешком и дружелюбно улыбнулась сбежавшимся отовсюду девушкам.

— Доброго дня, подруги, я очень извиняюсь, что явилась во внеурочный час…

«…да ещё и в таком помпезном виде, о котором я только сейчас подумала, и теперь мне стыдно…»

— …но мне надо видеть Почтенную.

— Шница, щёрт побери! — выпалила Любопытная. — А ну сядь! Дай посмотреть, что это на тебе?

— Лисица! Горная, чёрная! — ахала Впечатлительная.

— Ты же одета как маргаса, дорогуша! — восклицала Милая.

Они тянули её за руки и за края пелерины, склонялись к сапогам и рассматривали её всю, как вешалку в ателье. Эйра сгорала от смущения. Особенно её стесняли пристальный взгляд юной Артистки и слёзы в уголках глаз Болтливой.

Тогда она всплеснула руками и вскочила. И воскликнула:

— Девочки, милые, да мне же это всё… для удобства было дано! Я даже не думала, что это что-то столь ценное… держите! Вот вам перчатки, вот вам серёжки… Вот вам мой чепец и заколка! А вот нижняя юбка… А ты, Болтливая, умоляю, не плачь — держи мою накидку!

— Не нужна мне твоя накидка, — всхлипнула Болтливая, стискивая в кулаках свои пшеничного цвета кудри. — Мне маргот был нужен, а он тебя теперь любит…

— Да нет же, я при нём просто работаю, — отвечала Эйра.

— Да не оправдывайся ты, — проворчала Угрюмая. — И отдавай накидку мне. Болтливая, правда, не реви уже — ни одна фаворитка не вечна. Надо просто успеть получить от этого всё.

— Да я с этой поганой прогонкой уже через полгода в старуху превращусь! — разрыдалась Болтливая. Она отказывалась принимать утешения смущённой Жницы и других девушек.

Тогда Эйра, покачав головой, вручила Артистке последнее — свой тряпичный ридикюль — в нём она всё равно ничего не возила. Денег у неё при себе не было — лишь то колечко Почтенной, что она сжимала в ладони.

Рыжая девушка приняла её подарок с благодарностью, но всё равно смотрела на неё как-то странно. Может, у неё изменилось мнение о карьере куртизанки после подобного.

На шум наконец появилась Грация. Обычно она возникала, как чёртик из коробочки. Но теперь она была какая-то странная: медлительная, напряжённая. Одетая в необычайно тусклый для неё серо-мятный цвет.

— Ах, Бронзовая Жница прибыла, — произнесла она, прижимая веер к губам. — И какова… Смотрите, девочки, смотрите! Будете, как она. А приближённые маргота случаем не справлялись о твоих сестрицах, Жница?

«Как-то не было повода помогать в организации оргий», — подумала Эйра. — «Если не считать сэра Лионая, но у нас на троих нечто в своём роде личное».

— Как придётся к слову, обязательно посоветую позвать всех подруг, — заверила она.

И посмотрела на Грацию внимательно. А та — на неё.

Через минуту они уже закрылись в розовой бархатной комнате маман, куда переполох с первого этажа доносился глухо, как из оврага.

Эйра не узнавала свою прежнюю хозяйку. Госпожа Грация нервно поджимала губы и едва ли не кусала ногти — что запрещала своим воспитанницам столь строго, что могла на три дня лишить завтрака, если заметит подобное.

Она села на своё кресло. Эйра, оставшись стоять перед ней, почтительно кивнула.

— Почтенная, даже ваша обходительность не скрывает вашей тревоги, — заметила Жница и потёрла свои чёрные пальцы, что остались теперь без перчаток. — Вам нужна моя помощь, ведь так?

— Да, душечка, — вздохнула Грация и начала усиленно обмахиваться своим бумажным веером. — Такое началось… впрочем, я-то тебя совсем по-другому вопросу… По такому, с которым, знаешь, к кому-то ещё не обратишься…

Эйра терпеливо ждала.

— Что у нас приключилось-то, когда тебя не было! — наконец всплеснула она руками.

«Она прячет какую-то мысль, что-то лично очень важное для неё. Но я не буду допытываться», — решила Эйра.

— Что приключилось, Почтенная?

— Несчастье, душечка! — в голосе маман наконец прорезались обида и возмущение, и она помахала руками у себя перед носом, будто прогоняя дурные воспоминания. — Шад, жених Трепетной, помнишь его?

— Помню.

— Несчастный, весь порог нам слезами облил. Бегал тут, бегал, приходил каждый день. Со своими людьми искал её, даже нанял в городе доверенных лиц; да всё без толку. Приходил он; ну а дочки, конечно, утешали его. Он остался раз с Печальной, два… а потом сказал: «Женюсь тогда на ней!» — и увёз её, представляешь? Всего за неделю взял да переменил свою идею!

«Бедная Печальная», — изумилась Эйра. — «Тягостно ей будет жить как замена другой девушке. Да только это всяко лучше, чем судьба одинокой поношенной куртизанки. Пришлось ей принять этот шанс вопреки памяти подруги».

— Да только с тех пор странное началось, — продолжала Грация. — Как раз лунар йимен на овмен сменился, и в новолуние, в ночь, вдруг свечи все у нас погасли. Гости перепугались, и раздался девичий плач. У каждого из пришедших мужчин денег пропало — в сумме пять золотых рьотов, душечка…

«Это размер компенсации».

— Пришлось мне из своего кармана выплачивать да представление разыгрывать, что ничего страшного не случилось. Но сердце у меня стало не на месте. Всякая из дочек поняла, что это была Трепетная. Рассердилась, что жених её так быстро позабыл.

— Полагаю, вы правы, — пробормотала Эйра. — И после этого вы пришли за мной?

— Да, душечка, — ответила Грация и утёрла уголок глаза краем платка. — Да только маргот сразу дал понять, что ты больше не одна из дочек. Не дал мне даже увидеться с тобой.

— Экий он, — усмехнулась схаалитка. Ей должно было стать от этого приятно, как и любой девушке, которой стал покровительствовать столь властный человек. Но её это скорее смущало, чем радовало.

«Ему предстоит помнить, что мой истинный возлюбленный — Схаал, и это никогда не изменится».

— Всё правильно, чернушка моя, — сказала Грация и посмотрела на неё улыбкой, хотя её глаза блестели влагой. — Ты должна пользоваться каждым мгновением при дворе маргота. Завести среди его командиров или нобелей кавалера и обеспечить себе будущее после того, как пройдёт твоё время.

«Хорошо, что Почтенная не знает, чем я действительно занимаюсь».

— Что ж, — молвила Эйра и скрестила пальцы внизу живота. — Если Трепетная и впрямь ходит где-то по «Дому», я могу попробовать пообщаться с нею. Но не думаете ли вы, Почтенная, что, забрав компенсацию, она ушла к Схаалу?

— Не ушла она, душечка, не ушла! — и Грация прижала веер ко лбу. Она сама не верила в то, что рассказывала. — Буквально недавно вот что было: приходит гость во внеурочное время. У нас в полдень-то закрыто! А он пришёл, и говорит — вполне себе открыто. Только ожидает его лишь одна-единственная девушка. Красивая, разодетая как невеста. И манит его рукой. Пойдём, говорит, туда, где никого нет. Он вышел с нею на задний двор, и там, говорит, лес… какой лес-то у нас на дворе, там ведь уборная, сама знаешь! И отвела его к усыпанным ягодами можжевельникам. Хочешь, говорит, меня — приходи сюда в то же время через неделю, не в «Дом».

«А вот это уже жуть», — подумала Эйра.

— И он пришёл? — спросила она.

— Нет, неделя-то вот только сегодня и минула. Но он явился к нам вчера, спрашивая, предусмотрено ли у нас что, если дождливый день будет — не хочет он мокрым с куртизанкой в лесу развлекаться. Так мы и узнали. И отговорили его.

«Плохо дело», — размышляла Жница и переступила с ноги на ногу. — «Кто неупокоенного видит, тому недолго осталось. Схаал уже дышит у него за плечом. Но и Трепетная, очевидно, не оставила наш мир. Бедняжка».

— Значит, лес, можжевельники… — протянула она. — Мне бы съездить за моей сумкой.

«Но меч Мора успеет доложиться марготу, что мы были у “Дома”, и Морай может запретить мне».

— Нет, не съезжу, — рассуждала Эйра вслух. — Мне хватит змееголовника. И особых свеч. Не думаю, что Трепетная нападёт на меня, поэтому обойдусь без амулета.

Госпожа Грация побледнела и посмотрела на неё в ужасе. Слово «нападёт» она восприняла весьма буквально. Но быстро кивнула.

— Денег у меня при себе нет, Почтенная. Одолжите немного?

— Бери безвозмездно, душечка, — проговорила маман и стала копаться в своём тряпичном ридикюле. — Маргот дал мне за тебя пять золотых. И ещё немного сверху…

Эйре стало не по себе. Но она кивнула, отгоняя дурные мысли о похоронной компенсации.

«Маргот с Почтенной имеют давний уговор на сей счёт».

— Хорошо, Почтенная. Вы правильно решили, что стоит дать мне знать. Молчаливый Бог действует моими руками, и он убаюкает всех, даже самых безутешных невест.

Она приняла деньги из её рук, одолжила у неё перчатки и спички и отправилась в Чёртов Переулок.

«Спички! Когда я жила в монастыре, одна из девочек рассказывала, что спичек не бывает ни в Цсолтиге, ни в Барракии. Смесь серы и киновари, которая разжигает спичку о наждачную бумагу, была придумана в Рэйке — незадолго до рождения Рыжей Моргемоны. Потому что учёные умы Рэйки издревле наблюдали за драконами, пытались воспроизвести их огненное дыхание и всегда выискивали всё новые и новые способы что-нибудь поджечь. Но подобное почему-то пугает людей в чужих краях. Впрочем, в Цсолтиге даже не поклоняются Троим — их боги мрачны и самобытны, и, молвят, демоны сильны в том пустынном краю».

Она могла думать о чём угодно, ведь теперь ей не приходилось топить ноги в нечистотах и прятать взгляд от странных дельцов — её вёз меч Мора. Хотя он не раз намекнул ей, что маргот обо всём узнает.

— Он и без того осведомлён, что его шлюха схаалитка, — заверила солдата Эйра. Теперь она чувствовала себя вправе потрудиться для Трепетной — и не собиралась юлить и оправдываться, когда речь шла о её призвании.

Они остановились. Эйра сошла с двуколки так, чтобы миновать вонючую грязь и попасть сразу на порог лавки старьёвщика.

Милый старик, будто вросший в шкуру красного волка, которую носил, с виду торговал подержанным барахлом. Дырявые ботинки, побитые зеркала, прохудившиеся фляги и съеденные молью простыни всё равно были нужны в перенаселённом, постоянно растущем Брезаре. Но на деле, увидев знакомую Чёрную Эйру, старый хрыч тут же приоткрыл свой подпол. И полез туда, где у него хранились яды, пугающего происхождения вытяжки, кости, заспиртованные конечности и множество других подобных мерзостей. Он без лишних слов вынес девушке змееголовника и серых свеч.

— От змееголовника пахнет чем-то другим, чуть ли не трупным ядом, — нахмурилась Эйра. — Принеси мне тот, который ты ни с чем рядом не хранил.

— Ну я ж не травник, дорогуша, — ухмыльнулся дед. Прозвище у него было характерное: Секрет. — Я предприниматель.

— Отыщи, у тебя точно есть, — настояла Эйра.

Секрет заворчал, но снова слез в подпол. А Эйра осмотрелась в его лавке и нашла нечто любопытное на одной из полок: сушёный свёрток, будто высохший опарыш — с калач размером. Когда старик вылез обратно, держа в руке новый пучок травы, она спросила:

— Что это за… личинка какого-то жука?

— Э, — фыркнул Секрет. — Чёрная и не знаешь? Ильмия из Источника Истины.

Эйра с недоумением поглядела на заурядное существо. Она таких выкапывала иногда из земли — ну или, по крайней мере, похожих. Однако в свёрнутом виде ни одна из них не была так огромна, как целая ладонь.

— Я никогда не была на родине матери, — скрывая странную неловкость от этой мысли, ответила Эйра. — И про Источник Истины не слышала.

— Это место вблизи туманных гор — родник, что, по местному поверью, исторгается из горла какого-то их бога, — разъяснил Секрет. — Лечит болезни души.

«Болезнь души — любая болезнь, от которой нет лекарств».

— Стало быть, в нём купаются прокажённые и чумные, жаберные и чахоточные?

— Полная река больных, — подтвердил старик и облокотился на край своей стойки. — Как говорит мой поставщик, во всяком случае. Сам я в такой дали не был — поди ж доберись туда теперь, когда по всей Цсолтиге бушуют разбойники да барракийцы. Чтобы доехать до Источника, говорят, не один день в пустыне провести нужно, и сдохнуть по пути немудрено. Но мне дюжину ильмий привезли специально. Есть умельцы, что вытащат этих скользких крошек из Источника, покуда местные жрецы не видят, и высушат их, и привезут к нам. Эти ильмии всю жизнь в живой воде плавали… Больным талисманом служат, а то и призраков к себе приманивают — оставленные за чертой души так и тянутся к капельке истинно живого.

Эйра видела, что старик не шибко верит в то, что ей рассказывает. Но внутри кольнуло осторожным любопытством.

«Цсолтига — край моих предков, жестокого солнца и опасных хищников. Земля вуду и магии души. Не их ли наследие сделало меня столь способной к служению Богу Горя?»

— Не думаю, что призракам есть дело до сушёной личинки, — с напускным равнодушием заметила она. — Но я бы взяла, авось будет иметь какой-то толк.

— Ты цену-то не сбивай! — заявил Секрет. — На ильмий всегда покупатели находятся, да с тугими кошельками. Даже богатые плачут, когда у них помрёт кто. И иногда приходят взять целый десяток — чтобы живого спасти, либо чтобы у мёртвого секрет наследства выведать.

«Так вот что это за народные способы общаться с неупокоенными, о которых судачили в Астре и на Аратинге», — дошло до Эйры. — «Однако ж такую ильмию не раздобудешь на рынке, особенно где отслеживают контрабанду. Поэтому мне ни разу не довелось попробовать».

— Ладно, говори цену, — вздохнула девушка. Разве она могла устоять?

— Пять золотых, дорогуша.

«Да это цена целой шлюшьей жизни!» — возмутилась про себя Эйра. Однако ей ли было считать деньги, коль они давались ей даром? Поэтому она сжала губы, но отсчитала пять золотых монет и оставила их на стойке. Тогда Секрет сунул ей сушёную ильмию, ребристую и светло-серую, похожую то ли на свёрнутую пиявку, то ли и впрямь на личинку. У существа было два мутных глаза, посаженных спереди, как у брезарских коз. И выглядело оно и впрямь как-то потусторонне, мистически.

Как и всё, что так или иначе долетало в Рэйку из Цсолтиги.

«Если эта ильмия и впрямь работает, я могу передать её Коди. Но мне не хочется подвергать подругу опасности. Чаровство Цсолтиги сильно, однако непредсказуемо. Хорошо бы сперва испытать самой; но как, если я и без того слышу мёртвых?…»

Своё приобретение Эйра положила вместе с пучком травы на сиденье двуколки. И откинулась на спинку.

Она решила оставить мысли об ильмии на потом.

— Едем за город, — велела она мечу Мора. — Туда, где можжевельники.

— Это где собирают можжевеловые ягоды для джина?

«Ягоды!» — вспомнила Эйра. То была немаловажная деталь картины, описанной гостем борделя.

— Да, туда, — попросила она. — Я думаю, это место, которое мне нужно.

Им предстояло полчаса по ухабистой дороге, и конь постоянно фыркал, натыкаясь на мёртвое вороньё под ногами.

«Пти�