страну просрали!» – подумал он, махнул рукой и отвернулся. И на удивление ему сразу полегчало. Это была ещё одна любопытная особенность психологии всех Фединых соплеменников. Стоило им претерпеть, как правило, по собственной дурости некоторое фиаско в личном, профессиональном, моральном или, что чаще, финансовом аспекте жизни, то они тут же судорожно начинали искать нечто более страшное и непоправимое обычно планетарного обхвата, на фоне которого их личная промашка выглядела бы пустяковой и как бы меркла и растворялась в водовороте глобальных и мрачных трагедий национального масштаба и желательно являлась бы естественной предтечей их собственной локальной беды. А потому как сознание советских граждан не может вообразить себе ничего более страшного и непоправимого, чем горькая судьба собственного отечества, а также потому, что судьба эта одновременно являлась отражением участи каждого гражданина его населявшего, то, как правило, эта тематика и являлась своеобразным громоотводом для всех негативных эмоциональных проявлений среднестатистического гражданина. История государства и его нынешние реалии были одним из главных столпов, которые поддерживали на себе так называемую русскую экзистенциальную тоску, не имевшую ничего общего, как можно подумать, с упадническими или депрессивными состояниями отечественной духовности. Нет, русский человек, в общем-то, всегда надеялся только на лучшее, на тот самый уникальный во всех отношениях «авось», который и помогал российскому человеку, словно мистический оберег, не терять надежду даже в самых патовых ситуациях.
Русская тоска – это необъяснимая и неосознаваемая скорбь и не по родине, и тем более не по согражданам, и даже не по собственной судьбе, а вообще…о высоком, о кажущемся несовершенстве и несправедливости бытия, о невозможности понять мир вокруг и главное – себя самого, свои желания, меняющиеся каждое следующее мгновение на противоположные, о неизбежности смерти и, что еще важнее, забвения. Не то чтобы кто-нибудь всерьез над этим размышлял или мало-мальски мог внятно сформулировать подобные мысли хотя бы для себя самого, но в душе это было у каждого, горело маленьким тусклым огоньком и обжигало всякий раз, когда человек смотрел на березку в чистом поле, на сгорбленную старушку на паперти или на стратегический ракетный комплекс «Искандер». Тут уж у кого как. Что касается Феди, то размышления о своей стране вызывали у него какое-то мазохистское удовольствие, в котором он, впрочем, не признался бы себе даже под страхом смерти. Всегда после эмоциональных или даже оскорбительных отзывов, будь то в сторону правящей партии или населения страны, он чувствовал едва уловимое удовлетворение, хотя оно и было несколько стыдливое и неприличное. Вероятно, что-то похожее чувствует совсем молодой юнец, послушник, после того как сбежал из уездного прихода, для того чтобы впервые посетить публичный дом. Так или иначе Федя всегда испытывал облегчение после очередного сеанса церемониального жертвоприношения чёрного козла, хоть конечно, оно и оставляло солоноватое послевкусие. Вот и теперь он смирился, таким образом, и с непоклеенными обоями, и с другими упущенными возможностями, беря тем самым взаймы некоторое количество положительной психической энергии у этого мира, для того чтобы протянуть ещё какое-то время, расплачиваясь им с демонами объективной реальности, чтобы те хоть изредка позволяли ему не чувствовать себя дерьмом.
Отвернувшись от стены с потрёпанными обоями, которые внезапно стали для него проекцией его былой молодости, открывшейся ему таким образом из прошлого, и передавшей недвусмысленный привет в день насущный, Фёдор, чтобы отвлечься от дурных воспоминаний, стал рассматривать остальную часть комнаты. Впрочем, взгляд задержать особо было не на чем. Скромный Федин быт не вызывал интереса даже у него самого. Наконец он сумел-таки выделить среди полумрака кухни небольшой прямоугольный объект, оказавшийся при детальном рассмотрении неважного качества репродукцией картины Пикассо «Девочка на шаре», которой ему расплатился за какое-то одолжение один знакомый карикатурист. Фёдор припомнил, что приятель предлагал ему взять две картины великого художника – второй была «Любительница абсента», но её Фёдор брать не стал, уж слишком эта самая любительница напоминала его самого. Равнодушный к искусству, Федя, в общем-то, первую картину тоже не оценил и лишь неодобрительно крякнул, когда рассматривал и хотел было обменять её на мешок гречневой крупы в ближайшем продуктовом складе, но передумал. А после одной из пьянок все с тем же карикатуристом, разговорившись о предмете, спьяну так проникся настроением, что незамедлительно решил повесить её для общего обозрения на кривой гвоздь, торчавший из стены, на котором висел портативный радиоприемник. Он после недолгих колебаний был снят, а через несколько дней
