Инженеры с опаской открыли гравитационную установку и, увидев, что чуда нет, выдохнули с облегчением – внутри сидела собака, которую они поместили в капсулу полчаса назад: мокрая, всколоченная, но живая, и даже с виду невредимая. Экспериментаторы загомонили, поздравляя друг друга, хотя повода для торжеств не наблюдалось, а несчастная псина выглядела жалко: она плакала, скулила, прижимала уши и таращила на обидчиков трагические глаза, полные слез.
– Ну-ну, Найда, – пророкотал руководитель проекта, Платон Геннадьевич, пеняя участнику эксперимента с укоризной. Ярослав вытащил Найду из капсулы; собака задрожала и напрудила на полу лужу. Заместитель руководителя, Виталий Андреевич досадливо крякнул, Роман поискал глазами тряпку, а лаборантка Аня разрыдалась, глядя, как Найда, у которой разъезжались трясущиеся ноги, елозит по скользкому покрытию.
– Что мы делаем, это жестоко! – крикнула она.
Она выбежала из зала; Платон Геннадьевич с упреком посмотрел на Романа, и тот нахмурился, сконфуженный выходкой жены. Ярослав пожал плечами, давая понять, что припадки лаборантки его не касаются, и потащил упирающуюся Найду на улицу, а огорченный Виталий Андреевич потрусил за Аней, бормоча:
– Анечка, голубушка, все понимаю, не бери близко к сердцу. Найда очухается за полчаса, а ты расстроишься на весь день, побереги нервы.
Потемневший Роман тоже подошел к Ане и процедил, двигая желваками:
– Прекрати истерику, или я отправлю тебя домой.
– На себе бы попробовал! – вспыхнула Аня. – Смелые, как животных мучить.
Виталий Андреевич испугался, что грянет еще и семейный скандал, и быстро заворковал:
– Анечка, в космос тоже сначала собаку отправили, и на скольких животных испытывают лекарства, приходится жертвовать… а лабораторные мыши, крысы, лягушки? Надо закаляться, обрастать толстой кожей, поговори с биологами, это те еще садюги. Пойми, мы не могли запустить в параллельное пространство человека, технология не отлажена, и мелочь не годится, не показательно. А Найда молодец, почти в норме, посмотри.
Утешая девушку, он сам чуть не плакал. Аня, бессознательно следуя его советам, посмотрела в окно: Ярослав сажал Найду в будку из ящиков, и собака, оклеймавшись, уже скалила клыки на рабочих, которые сгружали у стены ящики с оборудованием.
Аня вытерла слезы.
– Извините, – сказала она. – Глупо. Просто эти ее глаза, и я… – она поежилась, вспоминая плачевный вид Найды, которая за время их эксперимента словно побывала в собачьем аду.
Когда она вернулись в зал, Платон Геннадьевич, довольный, несмотря на склоки, великолепным результатом эксперимента, горделиво расхаживал вокруг установки.
– Несомненный успех, – изрек он, покосился на Аню и язвительно уточнил. – Если не считать мелких эпизодов. Все-таки давайте сосредоточимся, работы много: нам надо снять показания и оформить подробный протокол, чтобы не было разночтений, а то нас замучают по инстанциям.
На его бесцветном лице изобразилось подобие улыбки. Вернулся Ярослав, отряхнул руки и шутя пожаловался:
– А я собачатиной пропах.
Эта дурашливая реплика немного разрядила обстановку. Виталий Андреевич искательно поглядел на коллег, призывая всех к миру и гармонии, и рассмеялся; инженеры вернулись к установке и забыли про Найду. Но насупленный Роман все еще дулся на жену, а Аня, чувствуя за собой вину, робела и не решалась подавать голос. Снимая показания с датчиков, она старалась изо всех сил. Потом закончилась ее смена, и Платон Геннадьевич отпустил свою ранимую сотрудницу на все четыре стороны.
– Иди, восстановись, – приказал он. – Пригаси эмоциональный фон, ты устала.
Аня одна засобиралась домой. К тому времени работа была в разгаре, и коллеги даже не отвлеклись, только Роман все же снизошел до жены и хмуро кивнул. Вздохнув, Аня убралась от греха подальше; она надеялась, что оскорбленный муж доберется до дома за полночь, и вымотается к тому времени достаточно, чтобы все забыть и великодушно помиловать супругу.
Вахтер на посту мирно посапывал за пыльным стеклом. Аня вышла из корпуса, с удовольствием вздохнула полной грудью и пошла по полигону, созерцая рыжее предзакатное солнце, которое опускалось за сосны и корпуса института. Темнело, и в окнах зданий горел убаюкивающий свет, внушая Ане, что исследовательский комплекс занят исключительно делами, служащими прогрессу, и что здесь никогда не происходит ничего дурного. Налюбовавшись индустриальным пейзажем, она заглянула в магазин у проходной, купила батон, бутылку кефира, и мысленно освободилась от работы, погружаясь в семейные хлопоты. Придя домой, она распахнула окна; в квартиру ворвалась прохлада, Аня вышла на балкон, опустилась в кресло, блаженно вытянула ноги и понаблюдала за детьми, которые играли в футбол на площадке. Домашняя обстановка придала ей сил, и она засмеялась над собой, не сомневаясь, что завтра сотоварищи позабудут ее комичную оплошность.
Роман часто задерживался допоздна, так что она не волновалась, следя, как часовые стрелки ползут по циферблату. Шло время; в дверь позвонили, и Аня решила, что муж не воспользовался ключами, а ждет ее, чтобы разом покончить с их бессмысленной ссорой. Она побежала открывать, подбирая слова: она готовилась сознаться, что стыдится своего проступка, а заодно и ообещать, что впредь будет разумной; на площадке стоял мрачный Ярослав.
– Пойдем, – сказал он. – Не знаю, что делать.
Напуганная его серьезностью Аня выскочила из дома.
По дороге, пока они бежали к институтскому корпусу, смущенный Ярослав что-то невнятно бубнил, и Аня, слушая, не понимала, верить ему или нет. Ей только было ясно, что с Романом случилась беда. По словам Ярослава выходило, что, когда они закончили протокол, Платон Геннадьевич и Виталий Андреевич подписали его и ушли, а Ярослав и Роман остались, чтобы оттереть капсулу, которую они всегда надраивали до стерильности, от грязной Найдиной шерсти.
– Он был внутри, – Ярослав поднял беспомощные глаза, и Аня, привыкшая, что он неизменно владеет собой, испугалась еще сильнее. – Я понес ведро, прихожу, а он закрылся… я думал, он моет, а он говорит: на себе, так на себе… и все, поехал цикл, я ничего не смог сделать, ты же знаешь.
Это была какая-то дикая фантастика; Аню, знавшую, как безрассуден бывал иногда Роман, пронзил страх за мужа, и она остановилась, как вкопанная.
– Ох, – выдавила она через силу. Других слов у нее не было.
Потом, осознав возможные последствия, она рванулась к корпусу. Сказанное Ярославом не укладывалось в ее голове. Ей померещилась катастрофа – она могла потерять Романа, который ушел бы… куда? В неизвестность, в параллельное пространство, про которое Аня знала лишь одно: научные светила на совещаниях уже охрипли спорить друг с другом, отстаивая свою точку зрения, как единственно правильную, но на практике никто ничего доподлинно не знал. Шальной поступок Романа был чистым самоубийством; даже многомудрый Платон Геннадьевич числился первопроходцем в этой неизученной области, где гранды физики с трудом, а порой ощупью открывали новые законы и правила. То, что Найда вернулась, ничего не значило; успех мог оказаться стопроцентной случайностью. Они еще не накопили статистики, их группа провела сегодня первый полноценный, единственный в своем роде опыт, а что стряслось бы при втором заходе, да еще с человеком, оставалось лишь гадать.
– Боже, боже, боже… – в отчаянии твердила Аня, как заведенная.
Она ворвалась в зал. Установка натужно и безразлично гудела, кое-где посверкивали лампочки. Аня знала, что они не смогут остановить запрограммированную процедуру на полдороге: в любом случае, это было опаснее, чем пустить процесс на самотек, полагаясь на везение.
– Надо вызвать начальство, – прогудел запыхавшийся Ярослав. – Иначе нельзя.
Пока он звонил руководству и убитым голосом докладывал, что у них произошло ЧП, Аня, прогоняя гадкие мысли, бессильно опустилась на подоконник и застыла, как парализованная. Скоро явились Платон Геннадьевич и Виталий Андреевич; Аня почти физически чувствовала, что группа, назначив козла отпущения, сверлит ее ненавидящими глазами, как виновника возможной трагедии, но ей было все равно. Стиснув зубы, она ждала Романа, и минуты текли нестерпимо медленно, так что Ане то и дело вздрагивала, порываясь закричать во весь голос.
Она с трудом сдерживалась. Наконец, установка запищала, как комар, и стихла; надпись на экране сообщила, что питание отключено. Группа оцепенела, а потом решительный Платон Геннадьевич подошел к капсуле и недрогнувшей рукой открыл дверцу.
Аня подумала: будь, что будет. Она заставила себя смотреть на эту приоткрытую дверцу, не отводя глаз. Из капсулы вылез прямой, как палка, Роман и обвел коллег безумным взглядом. У Ани, осчастливленной благоприятным поворотом событий, словно гора свалилась с плеч, и она физически почувствовала, как присутствующие тоже расслабились.
– Слава богу, – выдавил Виталий Андреевич и всплеснул руками. Аню захлестнул такой прилив радости, что она забыла про страхи и, вспылив, даже захотела избить Романа за беспокойство, которое он причинил ей и товарищам. Как жена, она имела на это право – но остановилась, глядя на расслабленные улыбки коллег: всех так воодушевил удачный исход, что Романа даже не подумали ни ругать, ни о чем-либо расспрашивать.
– Завтра придется писать рапорт, – проскрежетал Платон Геннадьевич, подводя черту, и распорядился. – Всем отдыхать.
Насупившись, он проконтролировал, чтобы все подчиненные вышли из зала, и лично опечатал дверь: вероятно, опасался повторных эксцессов.
Напряжение отпустило Аню; она побрела рядом с Романом, чувствуя, что мысли мужа, дерзнувшего на шаг, который можно было представить, как геройство, витают далеко. Она устала от тревоги и неизвестности; завтра им предстоял разбор полетов, и Аня предчувствовала грандиозный скандал. Их обоих могли с треском, как профнепригодных, выгнать из проекта, поставив соответствующее клеймо; могли, напротив, вцепиться в Романа клещами, чтобы немилосердно вытянуть из него всю информацию о необычном опыте и об ощущениях от космоса, где не бывала еще ни одна живая душа – исключая безгласную Найду, из-за которой и возникла вся эта катавасия.
Придя в квартиру, Аня автоматически, как заботливая хозяйка, подошла к холодильнику.
– Будешь есть? – спросила она.
Роман, еще погруженный в себя, изумился. Вся история так чудно подействовала на него, что он словно не понимал, зачем люди вообще едят.
– Как-как? – спросил он рассеянно. – А… нет, не буду.
Он сразу разделся, лег под одеяло и отвернулся к стене. Аня, прислушиваясь к его дыханию, покачала головой: Роман, который обычно еле слышно посапывал, сейчас так изнемог, что спал, как мертвый, не шевелясь. Аня покрутилась по квартире, позанималась домашними делами и тоже легла, чувствуя, что прожитый день совершенно опустошил ее.
Она так переволновалась, болея за своего хулигана, что он явился к ней даже во сне, и Аня удивилась этому новшеству: раньше Роман не тревожил ее подсознание, даже на старте их знакомства, когда потребность друг в друге не исчерпывалась календарными сутками. Она и сейчас, внутренними глазами, не увидела его, а просто осознала, что он рядом, а потом услышала его далекий, странно надтреснутый голос.
– Прости меня, – проговорил Роман с непонятным надрывом. – Я дурак, психанул – виноват, но и ты хороша. Пойми, мне плохо.
– Что с тобой? – переполошилась Аня. – Ты видел что-то скверное?
– Не знаю, здесь все по-другому, – ответил Роман; его голос медленно угасал. – Может, я вернусь. Наши доведут установку до ума, и я смогу.
– Откуда? – не поняла Аня.
– Не знаю, – душераздирающий голос Романа сошел на нет. Сон сделался похожим на кошмар и, как ни пытала Аня воображаемую пустоту, Роман исчез и больше не появлялся.
Она проснулась обескураженной. Мутный сон не выходил у нее из головы; мучаясь бредовыми подозрениями, она забеспокоилась и заметила кое-какие тревожащие детали: наяву пробудившийся Роман прятал от нее глаза и говорил как-то отрывисто, через губу. Между супругами словно пробежала черная кошка, и Аня, разбирая свои ощущения, поначалу подосадовала, что Роман еще обижается на нее, но потом приуныла, чувствуя, что причина в другом. От мужа исходило что-то непривычное: не минутный гнев человека, который был с ней единым целым, а непробиваемое отчуждение постороннего, которого отделала от нее крепостная стена. Обескураженная Аня объяснила эту холодность тем, что Романа до сих пор дезориентировали потусторонние галлюцинации. Ей захотелось рассказать про свой диковинный сон, но слова не шли на язык; что-то останавливало ее, и она только смущенно ходила за мужем по квартире, как привязанная. Роман отправился в ванную и начал плескаться над раковиной, а Аня встала на пороге, гипнотизируя мужнину спину. Что-то показалось ей необычным в этой знакомой спине, и она остолбенела, сообразив, что не видит шрама. Отметина, которую Роман приобрел в детстве, напоровшись за корягу в пруду, исчезла бесследно: Аня несколько минут хлопала глазами, изучала ровную кожу на острой мужниной лопатке, ходившей ходуном, и не узнавала себя: в другое время она с радостью обсудила бы метаморфозы, которые произошли с Романом, но сейчас ей сделалось жутко, и она только загадала, через какие страсти прошел ее бесталанный муж.
Ее нервы были натянуты, как струна; она высматривала в обиходе мелкие странности, сознавая, что на деле ничего не изменилось: ее окружали те же стены с голографическими обоями, за окном маячили те же сосны на песчаном берегу, и ее жизнь протекала, как обычно, на пятачке, рутинно ограниченном исследовательским центром. Они с Романом позавтракали, неспешно прогулялись через полигон по теплым бетонном плитам, нагретым от летнего солнца, и вместе явились в корпус к установке. Запыхавшийся Ярослав влетел в зал им вдогонку. Улыбаясь, он изготовился обсуждать вчерашнее приключение, но строгий Платон Геннадьевич прервал его на полуслове.
– Насчет нашего незапланированного эксперимента, – сказал он. – Прошу не болтать, пока директор не вынесет решение. Этот финт ушами могут засекретить.
Ярослав осекся и подмигнул Роману, давая понять, что официальные тайны не распространяются на друзей, и что он ждет от него подробного отчета. Потом в зал ввалилась развязная команда из соседней группы и набросилась на изваянный такими трудами вчерашний протокол, пересыпая обсуждение язвительными репликами, а, пока они разорялись, Платон Геннадьевич пригласил Виталия Андреевича в кабинет и запер дверь. Бесхитростный Виталий Андреевич поначалу не понял высокого замысла: он на голубом глазу похвалился, как счастливо они, почти угадав идею, вычислили верный алгоритм, который сперва вызывал много споров и многим казался неоднозначным, и что в противном случае все могло кончиться плохо; и что самодеятельного экспериментатора имеет смысл сначала пожурить за нахальство, а потом и похвалить за отвагу, но умеренно.
– Мы правильно сделали, – говорил он, и его лица не сходила детская улыбка. – Что подстраховались и послали программу на экспертизу Савицкому. И совет по технологической безопасности согласился… нет, мы молодцы: приятно сознавать, что мы проделали по-настоящему хорошую работу.
Платон Геннадьевич болезненно сощурился и перебил своего заместителя.
– Вы видели Найду? – спросил он. Сбитый с толку Виталий Андреевич оторопело заморгал, и Платон Геннадьевич поманил своего заместителя к окну.
– Смотрите, – он указал на дощатую Найдину будку, у которой вертела хвостом сама обитательница, лакая воду из поддона.
– Вчера, когда мы загнали ее в капсулу, – продолжал Платон Геннадьевич бесстрастно. – Я обратил внимание, что у нее порвано левое ухо. У этой собаки ухо целое.
– Регенерация? – пролепетал Виталий Андреевич. Он спал с лица, разглядывая собаку то так, то эдак, но Платон Геннадьевич покачал головой.
– Нет, если вы обратите внимание на пятна… другой рисунок, – он помолчал и добавил: – И она уже облаяла тетю Машу – благодетельницу, которая ее кормит, поит, вычесывает. Это другая собака.
Виталий Андреевич выкатил глаза на начальника.
– Значит?.. – пролепетал он, дрожа, боясь сформулировать опасную мысль.
– Значит, – согласился Платон Геннадьевич нехотя.
Они выглянули в зал, где Ярослав доказывал какому-то настырному малому правильность их мудреных расчетов. Аня, улыбаясь, слушала эту перепалку, а индифферентный Роман, сидя в сторонке, инспектировал инструментальный ящик. Он спокойно занимался делом – что-то протирал, что-то смазывал, что-то измерял штангенциркулем – и даже не заметил, что руководство изучает его с преувеличенным вниманием.
– Рома, подойдите сюда, – позвал Платон Геннадьевич вкрадчиво. Роман поднял голову, отложил инструменты и проследовал в кабинет.
– Рассказывайте, – приказал ему Платон Геннадьевич. – Что видели, что с вами случилось.
Казалось, что проштрафившийся Роман, на которого начальники были вправе обрушить изощренные кары, совсем не волнуется. Он держался с ровным достоинством: согласился пройти медицинское обследование, обязался написать всевозможные объяснения и туманно рассказал, что не успел ничего увидеть там, за пределами реальности… якобы установка вернула его к исходной точке, когда все интересное только начиналось, и он не исхитрился попробовать другой мир ни на вкус, на цвет, ни на запах. Глядя в его чистые, светящиеся искренностью глаза, Платон Геннадьевич кивал головой и хмурился сильнее и сильнее.
Отпустив Романа, он зловеще замолчал, обдумывая ситуацию.
– Он врет! – перебил его раздумья Виталий Андреевич, трясясь всем телом.
– Это не он, – возразил Платон Геннадьевич заместителю, и Виталий Андреевич подтвердил с отчаянием – тихо, как эхо:
– Это не он…
В кабинете повисло тяжелое молчание, и Платон Геннадьевич с горечью резюмировал:
– Надо поговорить с Аней.
Начальники призвали Аню и долго пугали несчастную девушку бредовыми вопросами, которых так ранили ее своей несуразностью, что она взвивалась, как ужаленная. Они изводили ее догадками, будто эксперимент уже необратимо сказался на Романовом здоровье, включая душевное состояние, и отпустили Аню только после того, как она поклялась немедленно сигнализировать, если заметит в Романе любой, самый микроскопический отход от нормы.
День выдался бестолковый; вокруг многострадальной установки шлялись толпы посторонних, заваливая группу советами. Платон Геннадьевич сначала добросовестно отбивался от варягов, но потом утомился, выгнал всех вон и засадил Виталия Андреевича, на пару с Романом, кропать совместный отчет о преступлении. Расстроенный Виталий Андреевич ошибался, путал слова, по нескольку раз переделывал каждую фразу, и было видно, что он не в силах сконцентрироваться. Роман участливо наблюдал за начальником и ждал, когда потребуется его помощь, но Виталий Андреевич все топтался на предисловии, и до основной части не доходил. Встревоженная Аня вычитывала инструкцию, но то и дело сбивалась; один Ярослав выглядел благополучным, хотя и он томился любопытством: рвался обсудить в коллективе вчерашний случай и обижался, чувствуя, что ему чего-то недоговаривают.
Провозившись битый час, Виталий Андреевич понял, что не справится с задачей при Романе; авантюриста отправили на медосмотр, а запуганная начальством Аня загрустила, представляя, что врачи найдут у мужа какие-нибудь экзотические недуги, и воображение нарисовало ей страшные картины: скальпели, иглы, больничная койка.
Вечером, дома, она еле дождалась Романа; муж показался ей подозрительно скучным, вялым и вовсе не похожим на себя. Роман сбросил ботинки и, пряча глаза, доложил, что медицина не нашла в нем изъянов. Аня настаивала на деталях; Роман отмахнулся и сообщил, что он устал и не хочет заниматься ерундой. Он лег, повторив вчерашний прием, а Аня прислушалась к его беззвучному дыханию и настроилась на грядущие трудности. Внутренний голос подсказал ей, что они обязательно будут. Предчувствие неизбежной беды было мучительно; Аня оставила мужа в покое и засновала по кухне, ломая руки и постанывая от беспокойства. Где-то за окном пели, смеялись, играли на гитаре, и звуки чужого веселья били по нервам Ани, усугубляя ее одиночество. Она понимала, чувствовала шкурой, что утеряла контакт с Романом, и что в их семье творится неладное, но не знала, с какого боку подступить к головоломному узлу, чтобы развязать его.
Во сне она опять услышала его хрипловатый, простуженный голос. Он говорил с такой неподдельной, горячей мукой, что Аня, оживляясь в его иллюзорном присутствии и узнавая интонации, с ужасом поняла, что настоящий он здесь – во сне, а наяву рядом с ней находится другой человек, которого она вовсе не знает.
– Не бросай меня, – молил ее Роман. – Не оставляй. Ты – моя единственная ниточка.
– Где ты? – испугалась за него Аня; сердце, не подчинившееся здравому смыслу, подсказало ей, что Роман попал в нешуточный переплет. – Кто здесь вместо тебя?
– Не знаю, – отозвался Роман заунывно. – Мы были самонадеянными остолопами, все научные авторитеты. На деле мы нули, один апломб, даже не изучили проблему. Скажи нашим, убеди их, что надо отладить Платоново детище… каким наитием он это все сварганил? Тогда я вернусь, я не могу здесь. Наша установка – тоннель, переход в бесконечность из параллельных пространств, а мы ринулись туда эмпирическим методом. Я в каком-то из вариантов, достаньте меня – скажи Платону, скажи Виталию. Пусть подумают, как увеличить гравитацию, это опасно, но повышает точность. Там ошибка в базовой формуле. Не знаю, сколько времени у них уйдет, пусть справятся, они же мэтры. Должна быть надежда, иначе мне конец.
Утром Аня чувствовала себя совершенно истерзанной. Она уныло наблюдала за тем, кого очевидность предлагала ей в спутники жизни: Роман брился в ванной, бродил по комнатам, рассматривал стопку маек в шкафу и выбирал из них одну, понравившуюся. Следя за его жестами и манерой держаться, Аня, понимая, что сходит с ума, решилась вскрыть этот нарыв.
– Ты… сегодня мне приснился, – выговорила она, запинаясь.
Роман остановился и задумчиво посмотрел на нее.
– Повезло, – ответил он. – Ты мне не снишься, то есть не ты… в общем, нет связи. Я, наверное, что-то говорил – не верь.
Его голос отдавал фальшью, которая никогда не отличала подлинного Романа.
– Кто ты? – прямо спросила Аня.
Роман сел за стол, опустил глаза, сдвинул ложку дрожащими пальцами.
– Догадалась, – проговорил он. – Иначе быть не могло. Прошу, не прогоняй меня. Я согласен на любые условия, просто сделай вид, что я – твой муж. Не моя вина, что я здесь оказался, но факт остается фактом, моя задача выжить, я сделаю все, что скажешь. Не бойся меня, помоги… мне некуда идти… может, ты ко мне привыкнешь.
В его раболепстве было что-то неискреннее и гадкое.
– Абсурд, – выдавила Аня.
Она, не помня себя, собралась на работу и явилась в зал, сопровождаемая подложным Романом, делавшим вид, что ему все нипочем. События прошедшей ночи растоптали ее, убили, превратили в заложника миров, враждебных ее родному миру, и она была уверена, что начальникам, которые знали ее, как облупленную, достаточно раз посмотреть на нее, чтобы сделать выводы, после чего втоптать ее в грязь. Ей не на кого было пенять: она помнила, что сама заварила кашу, устроив неуместный плач по тронувшей ее душу Найде, которая сейчас преспокойно грызла кость у входа в корпус.
Переживания так терзали Аню, что она даже хотела разоблачения, прекратившего бы ее муки, но оказалось, что Платон Геннадьевич и Виталий Андреевич заняты важным делом: разбирать их проступок, о котором прознал весь полигон, явился сам директор. Из закрытого кабинета доносились запальчивые голоса, потом выглянул Виталий Андреевич, и Аня увидела, что по его лицу пробежала тень, когда он, поискав глазами по сторонам, наткнулся на Романа и сделал ему пригласительный знак.
Роман кивнул и прошагал в кабинет, а Аня с замиранием сердца ждала, чем закончится эта фантасмагория.
В кабинете директор пригласил Романа сесть; его лицо казалось непроницаемым.
– Руководители убеждают не увольнять вас за самовольство, – проговорил он сдержанно, в то время, как его глаза метали громы и молнии. – И не собираюсь – вы ценный экземпляр, но ваша эскапада лишила вас субъектности, а у института появилась дополнительная тема: изучать человека, который по собственной воле стал подопытным кроликом. Все же мой долг узнать хотя бы в общих чертах, что с вами случилось. Дело может оказаться серьезнее, чем мы думаем.
На лицах Платона Геннадьевича и Виталия Андреевича синхронно отразилось беспокойство, но каждый волновался в своем роде. Резиновые черты Платона Геннадьевича замерли, напоминая стылую кашу; дряблые щечки Виталия Андреевича трогательно затряслись, а выпученные глаза приготовились выскочить из орбит. Усмехнувшись, Роман опустил голову.
– Я не успел ничего увидеть, – сказал он с покорностью, заученной, как урок. – Была тяжесть, потом пелена, как в тумане. Звуки извне… я не вышел из капсулы, вернулся обратно на старте, у нас короткий цикл. Разрешите остаться в группе, я готов понести наказание
Директор неприязненно скривился.
– Придется сократить круг лиц, допущенных к теме, – сказал он. – Я убивал бы на месте вашего брата, вечных энтузиастов… но без них нет науки, нет движения вперед, – он помрачнел и добавил: – И кончают они плохо. Посмотрим, что скажет совет.
Он сделал несколько распоряжений, вышел, а Платон Геннадьевич и Виталий Андреевич бесцеремонно, даже вызывающе впились глазами в Романа.
В кабинете опять стало тихо – гнетуще тихо.
– Он врет? – с недобрым сомнением спросил Платон Геннадьевич, словно речь шла о неодушевленном предмете.
– Врет! – в тон ему, возмущенно откликнулся Виталий Андреевич. – Как сивый мерин!
Роман выдохнул.
– Ладно, – сказал он. – Чего притворяться. Тем более, это вы взялись дергать за вымя вселенную, и это ваш сотрудник полез на рожон, а не я. Я бы вам слова не сказал, но только вы можете отыграть все обратно и вернуть меня на место, если у вас действительно головы, а не капустные кочаны. Вы сделали сильный инструмент, но ему не хватает настройки. Делайте, что надо, напрягайте мозги, в пожарном порядке, я готов помогать. Надеюсь, вам дорог ваш человек, у вас есть стимул, заберите его оттуда, – он добавил значительно. – Если повезет.
Закрытый от посторонних глаз совет, казалось, длился без конца. Ярослав, для которого в происходящем не было интриги, занялся текучкой, и Аня хотела присоединиться к нему, но все, к чему она приступала, валилось из ее рук. Она совсем измаялась; меряя шагами зал, она посмотрела на свое отражение в зеркальной поверхности и отшатнулась: натянутая на лицо дежурная улыбка показалась ей смертным оскалом. Прошел почти час, когда монолитная дверь вздрогнула; Аня подскочила и проводила глазами директора, который проследовал мимо нее, не замечая волнений личного состава. Совещание в кабинете продолжилось; Аня подумала, что ее пытка никогда не закончится. Она обошла установку, и ее захлестнуло злобное чувство: она замахнулась кулаком на управляющую панель, но испугалась, что, если ударит, то необратимо испортит что-нибудь в механизме или повредит какую-нибудь фундаментальную деталь, отчего гордость Платона Геннадьевича – уникальное изобретение, гордость всего полигона – выйдет из строя, заказав подлинному Роману обратную дорогу. Ей захотелось взвыть от бессилия, как потрясенной их опытами Найде. Наконец, дверь распахнулась, и Роман скользнул на рабочее место. Начальники выглядели подавленно. Платон Геннадьевич приблизился к Ане и, избегая смотреть прямо на нее, проговорил:
– Девочка, никто не может тебя принудить к решению, выбор за тобой.
У Ани все оборвалось внутри, и она выдавила заплетающимся языком:
– Вы сделаете? Сможете?
– Постараемся, – ответил Платон Геннадьевич и добавил: – Но не скажу, когда.
Он смутился и пулей вылетел из зала.
Вечером Аня вернулась домой с вместе Романом. Названные супруги шли рядом, но на расстоянии, и казалось, что каждый движется своей дорогой.
Войдя в дом, Аня сказала:
– Я постараюсь к тебе привыкнуть… пока.
Она вспомнила про свои обжигающие сны, которые теперь видела каждую ночь, и поняла, что не в силах продолжать эти душераздирающие сеансы. Она достала из шкафчика аптечку, порылась в облатках, нашла сильнодействующее снотворное, которое, если верить отзывам знакомых, валило с ног лошадь, делая самую стойкую голову тяжелой, как чугун, и безразличной решительно ко всему. Налила в стакан воды.
– Прости, – прошептала она, обращаясь в никуда. – Иначе я не выдержу.
И выпила таблетки одну за другой.
