самом зародыше, из которого в девяти случаях из десяти ничего не бывает кроме простой взаимной симпатии. Она мне сказала, что я похожу на Гойка Митича, это актёр игравший благородных индейцев, и это сравнение означало, что я для неё красавчик. У Аиши была красивая фигура, крепкие бедра с красивыми выпуклостями, по-женски прогнутая шея и тонкие черты лица. И во всей ее красоте сквозила азиатская горячность. Я заглядывался на неё.
Она собиралась со дня на день в отпуск. Пообещала всему звену накрыть стол, а у нас начинало практиковаться в бригаде, после смены отмечать сменой праздники, ну и выпивать по чуть за здоровье и хороший отпуск товарищей из смены, когда был для этого повод. До отпуска оставалось несколько дней. Смена была с 16:00. Мы спустились в шахту на пятый горизонт и начали грузить породой вагон. Загрузив порожний принимали, откатывали за стрелку, загоняли погрузочной машиной груженный вагон в клеть и выдавали на гора. В руддворе нас было трое. Два проходчика и доставщик, а в штольне Аиша работала одна. Отправив очередной груженый вагон, порожний погнали в забой. Я быстро и по максимуму накидал погрузмашиной вагон породы. Порожний вагон не приходил. Прошло минут пять. Я, как звеньевой, подошёл к селектору и спросил машинистку, о причине задержки. Машинистка ответила, что не знает, может стволовая побежала в туалет. Я сразу почувствовал неладное. Позвонил мастеру, но он был на стволе вентиляционном, а там чтобы подняться, нужно было не менее часа. Тогда я решил лезти по ходовому отделению ствола. Я был молод и крепок. Ствол был 360 метров и это не ступеньки по которым идти приблизительно сто двадцать этажей вверх, это пролеты с четырехметровыми вертикальными лестницами. Через четверть часа я с дрожжащими от перенапряжения ногами, горящими от нехватки воздуха легкими, достиг уровня штольни.
Аиша была, прижатая в плечо порожним вагоном, без каких либо признаков жизни. Я сразу подумал что она просто задохнулась под тяжестью вагона. Позвонил в несколько секунд диспетчеру, рассказал обстановку и сказал, что попробую делать искусственное дыхание и массаж сердца, если смогу оттолкнуть вагон. Она сказала что вызовет горноспасателей и скорую помощь.
Вагон я оттолкнул ногами, распершись в борт спиной. Поставил подпорку. Аиша как мешок свалилась на землю. Положив её на спину, подложив под шею валик, запрокинув голову, открыл её рот с сине-черными до ужаса губами и языком, кожей лица бледно желто голубоватой. Язык вытянул и прижал ладонью к подбородку. Вдохнул, вдохнул и затем нажатия на грудную клетку, резкие и энергичные, примерно на глубину спичичного коробка, двумя ладонями, всем корпусом тридцать раз, опять вдох, вдох. Несколько минут задыхающийся, переутомленный, шалея от гудящих ударов сердца в голове. Вдох, вдох, тридцать нажатий. Щупаю удары сердца на сонной артерии – тишина. Иногда мне казалось, что я сам вот вот умру от перенапряжения. Темп реанимации может и был занижен, но все что было в моих силах. Как мне хотелось чуда! Как упорно в голове стучало ожидание того, что она начнёт дышать сама. Время терялось. Я существовал в пространстве где не было кислорода и времени. Меня остановили горноспасатели, почти оттащили от мертвого тела Аиши.
– Нет ни малейших признаков. Она мертва безвозвратно!
Я не мог говорить, я дышал, хватая шахтный, бедный кислородом воздух. Не было сил двигаться. Сидел и хватал воздух и казалось никогда мне уже не надышаться. И отсюда же я понимал как умирала бедная, несчастная девушка. Как потом выяснилось, вагон просто сдавил её и не дал дышать. Никаких повреждений. Аиша не застопорила вагон на платформе, торопясь подать его к стволу шахты, стояла к нему спиной и не увидела как тот скатился. И такое роковое совпадение, что когда платформа поравнялась с Аишой, вагон скатился те несколько сантиметров и прижал девушку в плечо. Она оказалась между вагоном и бортом штольни. И одно плечо в борт вагона, другое в борт штольни. Какая глупая и трагичная смерть!
Эта смерть была первой на моих глазах, и Аиша была первый покойник от которого я не боялся заразиться смертью. Аиша, Аиша, ты осталась в моём сердце болезненной иголочкой, мечтой, горечью жизни и смерти. И эта горечь будет моей маленькой, тайной болью до последнего дня моей жизни. И, если вдруг на моих глазах выступили слёзы, их почти не видно, а признаки явны, это я вспомнил девушку Аишу, – красивую, полную жизни, но так нелепо оставившая её.
