опоздала на торжественную линейку, но успела на минуту молчания. Минуту молчания озвучили сопением и шмыганьем. После все разошлись по классам, кроме меня и еще нескольких опоздавших. Нас попросили пройти в пионерскую комнату. Там ярая комсомолка – пионервожатая Юлия Эдуардовна – на фоне распластанного красного флага и недоукрашенного лозунга «Руки прочь от Никарагуа!» заговорила о том, что «…из нас должны выйти настоящие граждане социалистического общества, активные строители коммунизма, люди с высокой моралью, культурой труда и поведения…». Эта проникновенная речь преследовала цель вызвать в нас чувство глубокого раскаяния, но мне было не совестно за опоздание по одной уважительной причине. Настолько уважительной, что трудно было скрывать радость.
У меня родилась сестренка! Я так давно просила ее, но у мамы все не получалось; а потом врачи сказали, что сестренки не получится никогда. Но она получилась!
– Надежда!.. Скоро вы станете пионерами и должны понимать, к чему вас это обязывает! – распалялась Юлия Эдуардовна. – Я еще поставлю вопрос на общем собрании, а сейчас – разойтись по классам!
Это, пожалуй, был первый сбой в моем безупречном поведении и учебе.
В тот день после уроков я пошла к Маринке, моей подруге, в гости. Мы могли пойти и ко мне, но у меня дома не было никого, кто бы нас покормил. Папа работал допоздна, делал «шабашки», а маму выписывали из роддома только через неделю. А у Маринки была бабушка, которая кормила горячим и вкусным обедом.
– Ну как дела у твоей мамы? – сразу поинтересовалась она, как только мы вошли, точнее – протиснулись в заставленный мебелью коридор.
– Она родила сестренку.
– Как хорошо! Как хорошо! Слышала я, что в роддоме была торжественная выписка 250-тысячного жителя. Растет наш город! Но как жалко, умер Юрий Владимирович… Единственный приличный генеральный секретарь партии, и надо же… Опять какого-нибудь старого выкопают…
– Думай, что говоришь, бабка! – заворчал на Маринкину бабушку вышедший из комнаты дед. – Совсем из ума выжила.
– Ой! – всплеснула руками Маринкина бабушка. – Хотите, вам плитку кухонную новую покажу? Маринин отец, пока вы в школе были, привез. Мы ей кухню выложим в новой квартире. «Лунный камень» называется. В Москве за ней такая очередь была, чокнуться можно. Хорошо, что до похорон успели купить, сейчас бы не въехать, не выехать…
– Дети есть хотят, а ты их баснями кормишь! – пробубнил из дальнего угла комнаты дед.
– А скоро вы переезжаете? – спросила я, садясь за кухонный стол, Марину.
– Как только, так сразу. У меня там будет отдельная комната.
– А какие обои мы туда достали!
– Бабушка!
– Еще мы стоим в очереди на видеомагнитофон. Только почти не движемся. Думаем с дедом: может, сервиз хрустальный взять в кредит, с рассрочкой на два года?
– Бабушка! Дай нам покушать спокойно! – Марина сделала обиженное лицо.
– Ладно, ладно. Пойду. Кушайте как следует.
Последовала минута молчания.
– Жалко только школу менять. А чтоб к тебе в гости зайти, полчаса придется ехать, – вздохнула Маринка.
– Ну, ничего. В выходные будем встречаться, в кино вместе ходить.
Мы часто ходили по субботам смотреть детские фильмы за десять копеек в кинотеатр неподалеку. Правда, это был не совсем кинотеатр, а церковь без купола, хотя об этом уже мало кто помнил. Рядом возводили новый, просторный, с шикарным названием «Полет». Церковный кинотеатр никак не назывался, и нас часто водили туда всем классом смотреть фильмы о пользе атеизма и разложении буржуазии на Западе. А как-то раз нам показали фильм о нацистских лагерях, где убивали женщин и детей. Все они были прозрачные от голода и голые. У меня это вызвало такой ужас, что я месяц спокойно спать не могла и слезы выступали на глазах, когда я вспоминала об этих несчастных детях. А тогда, после фильма, я разрыдалась, и Мишка, одноклассник, высмеял меня.
– Ладно, Надь, в кино будем ходить. А с кем дружить-то мне в этой новой школе? – опять вздохнула Маринка и задумалась. Я тоже. Она – моя лучшая подруга. Другие – так, с ними не весело. Точнее – не так весело. Хотя в целом интересно.
– Хочешь, – зашептала я Марине, – секрет расскажу?
– Валяй.
– Только никому!
– Клянусь!
– Мне Есенин в любви признался…
Есенин – не поэт, а наш одноклассник Сеня Есенин. Бледный, худой, с едва заметными веснушками на лице. Некоторые над ним смеялись, потому что он был со странностями: не ходил на физкультуру, не завтракал со всеми. А во время уроков доставал из портфеля термос, оберточную бумагу, пакеты с едой и начинал жевать. Ему это было разрешено, и никто никогда не делал замечаний. Он был болен странным словом «диабет», и в самом этом слове одноклассникам мерещилось что-то юродивое.
– Фу-у-у… – Марина выразила презрение.
– А как отвязаться-то?
– Пошли.
– Не могу. Неудобно. Может, сам поймет?
– Да, такой пристукнутый поймет!
– Вообще-то я ему сказала, что он мне не очень нравится, но он хочет быть моим другом, а иногда до дома
