– А ты знаешь, что такое солнечный ветер? Это поток плазмы, который заполняет собой всё космическое пространство нашей галактики…
Мы с Мишкой лежали на беломошнике посреди леса, закинув руки за голову, и смотрели в небо. Оно было многоэтажным, и каждый этаж солнце заполняло своим, особенным оттенком цвета. Обычный земной ветер гнал по нему такие же разноцветные облака. Мы давно уже насобирали грибов в простые полиэтиленовые пакеты и теперь могли себе позволить немного поваляться и помечтать.
– Всё космическое пространство – это много, – согласился я.– А до нас он может добраться?
– До нас – нет. У нас же магнитное поле. Оно этот ветер не пропускает. Случаются, конечно, вспышки на солнце, и тогда ветер несёт плазменные сгустки. Сгустки ударяются о магнитное поле. Вот тогда у нас магнитные бури, северное сияние или связь барахлит.
– Когда у бабушки болит голова, она говорит, что это магнитные бури.
– Да, это всё из-за солнечного ветра.
Мы помолчали, рассматривая разноцветные облака. На каждом этаже неба они были разной формы, на первом – как будто расчёсанные гребнем, выше – пышные, большие и белые, светящиеся золотом, а ещё выше облака и вовсе превращались в размотанную сахарную вату. Интересно, а что там выше?
– Знаешь, Мишка, я решил: вырасту и стану космонавтом.
– Тебя не возьмут. Ты хоть представляешь, каким нужно быть здоровым? А у тебя астма, да и дохлый ты, одни кости.
– Мама говорит, что у меня конституция такая. А ещё я болею, потому что у нас ступени от ракет рядом с домом падают. Радиация. И ёлки от этого в лесу все оранжевые. Сам посмотри.
– Почему тогда у других астмы нет?
– Не знаю. Они, наверное, не такие чувствительные.
– Конечно! Один ты такой неженка, – засмеялся Мишка.
– Ничего и не неженка!– возмутился я. – Хочешь, ночью на болото пойду, где ступень упала? Увидишь тогда, какой я неженка!
– Что, правда пойдёшь? – глаза у Мишки загорелись, он даже привстал, оперевшись на локоть, и посмотрел на меня с явным уважением. – Там же вояки, пост.
– Что мне пост, – хмыкнул я. – Обойду.
– Да, старшаки тоже как-то проходили, рассказывали мне. Проволок оттуда принесли. Цветных. Скрутили там где-то, девчонкам колечек наделали.
– Ну и я скручу. Принесу тебе. Увидишь, кто тут дохлый…
Сейчас я лежал на чужой планете и вспоминал, как убежал из дома той ночью, как сначала хрустел, а потом чавкал под ногами мох, как обошёл пост и нашёл ступень. Странно, но кроме темноты, искорёженного железа и цветных проволок мне ничего тогда не запомнилось. Это потому, что в восемь лет самое важное – доказать, что ты смог сделать то, на что не решились бы твои ровесники, а не запомнить то, что было внутри ступени.
Доказывать мне, конечно, ничего и не пришлось. Отец кинулся искать своего непоседливого отпрыска посреди ночи, и перепуганный Мишка сдал меня с потрохами. Мы встретились на болоте: я с цветными проволками в карманах, а он с испуганными глазами и каким-то прибором для измерения радиации. Огрёб я тогда знатно…
Сознание спуталось, уводя в сторону картину из детства, но датчики в моём организме уже начали бороться с перепадом температуры, и скоро всё должно было прийти в норму.
Желание стать лётчиком, а потом и космонавтом, неслось через всю мою жизнь как солнечный ветер. Как вспышки на солнце – книги, фильмы, модели самолётов, школа, авиация, женщины… Я что, отключился? Нужно идти, заставить себя идти, заставить себя не думать о том, как изменится Земля, когда я окажусь на ней снова. Но ценности практически не меняются. И сейчас я иду за ними.
Эта планета называется Яррел. Всего лишь 50 световых лет. Один год на этой планете – 17 земных часов. Я могу прожить здесь несколько лет, а на Земле не пройдёт и недели. Одна сторона + 1100 градусов Цельсия, другая – минус столько же. По сути, это огромный алмаз, величиной с планету, в три раза превосходящую Землю. Столько мне, конечно, ни к чему. Ставить флажок или выцарапывать «Здесь был Вася» не стану. Хотя… графит тут тоже есть. Мысль о Васе развеселила меня. Представляю, как удивятся те, кто за мной наблюдает. В общем, сейчас я здесь, чтобы заработать на безбедную жизнь и собственный космический корабль.
Ужасно холодно. Холодно было и на Севере, куда меня направили после лётного училища. Астма всё-таки не позволила мне стать пилотом. Самое большее, чего я мог добиться – обслуживание аэропортов. Но и этот путь хоть немного, но приближал меня к цели. На Чукотке мы строили аэропорты, пытались привыкнуть к тому, что алкоголь здесь ещё нужно поискать, и это ничуть не легче, чем найти подснежники в сказке «12 месяцев». Вечная мерзлота, адские метели, чукчи, девки, которых они приводят. Там можно было отдать жизнь за глоток живого пива.
Общаться с местными очень трудно, ответ на вопрос ты получаешь только через несколько минут. Сначала я не мог понять – этот чукча – он действительно тормоз или специально меня игнорирует? А потом стало ясно – ои просто никуда не торопятся. Темп жизни совершенно другой. Для их народа шесть дней идти до озера на рыбалку – это нормально. Деньги лежат пачками, самая мелкая купюра – это наша самая крупная. По большому счёту деньги нужны им только тогда, когда чукчи выбираются на материк. То же самое и с ненцами. С ними я познакомился чуть позже, когда находиться на Чукотке не было больше ни моральных, ни физических сил.
Ещё на Севере можно постепенно привыкнуть к тишине. Ведь в космосе нет кислорода – нет и звуков. Вечная тишина сводит с ума, как и вечная мерзлота. В безветренный зимний день можно дойти до середины замёрзшей реки или поля и остановиться, чтобы под ногами не хрустел снег. Слепнешь от яркости белого снега и весь обращаешься в слух. Начинает казаться, что рядом с тобой всё время кто-то говорит. Вначале страшновато, но потом вдруг приходит чувство какого-то невероятного покоя, а затем и счастья, безмятежности, понимания того, что всё, что тебе нужно, есть в тебе самом. И ты начинаешь слушать уже не тишину, а себя.
Я и сейчас начинаю вслушиваться в себя и точно понимаю, что уже могу встать и сделать несколько шагов. Онемевшие конечности сначала не очень поддаются приказам мозга. Нужно потерпеть это покалывание, болезненно-сладкий период возвращения к подвижности. Первая попытка подняться заканчивается неудачей. Я падаю, задохнувшись кислородом. Боль возвращает мне упорство. Ещё раз пытаюсь пошевелить руками, ногами, сесть, проверить, действительно ли смогу опереться на руку. Не подвела, встаю. Холод обрушивается на меня со всех сторон: жжёт, впивается, режет, лишает надежды. Но изнутри уже начинает разливаться тепло. Движение, трение, скорость – вот что мне сейчас нужно. Я поднял инструменты, надел на плечи рюкзак. Шаг, другой. Вперёд, за крыльями.
Почему я тогда всё не бросил? Пилотом мне уже было не стать, но я стал неплохим инженером. И всё равно мне хотелось в небо, было страшно прожить всю жизнь и умереть без крыльев. Как соседский воронёнок.
Однажды соседи нашли маленького воронёнка и взяли его как питомца. Он вырос, но летать так и не научился. Прыгал, ходил, иногда даже попадал к нам в гости, прогуливался по подоконнику и важно каркал. Его брали с собой в путешествия, он ездил в машине, и даже «ходил за покупками», сидя на сумке. Он много где побывал и много всего видел, и, наверное, был всем доволен, ведь с другими воронами он знаком не был. Этому ворону никогда не приходилось драться, добывая корм, дрожать от холода или плавиться от зноя, и крылья ему не были нужны, иначе бы он научился летать. Закончилась его недолгая воронья жизнь так же нелепо, как и была прожита: из любопытства ворон клюнул электрический провод и погиб от удара током. Я бы лучше погиб от удара током на лету. Почти как сейчас.
Для того чтобы начать добывать алмазы на этой планете, нужно сначала убедиться, что их можно отсюда вывезти. Найти их не проблема, но никто не знает, можно ли выжить на этой планете, будет ли работать техника, можно ли здесь хоть что-нибудь построить. В этом и заключается моя работа. С собой у меня только самый простой инструмент. Можно было даже обойтись и без него. На рукаве мигнуло цифровое табло. Я здесь два часа, а нужно продержаться двадцать. Камеры корабля добросовестно фиксировали то, как я спускался с корабля, как валялся на ледяной поверхности, и как сумел подняться. За каждым моим действием наблюдает множество людей.
Я посадил корабль недалеко от границы между адским пламенем и адским холодом, направляясь ближе к холоду, потому что перспектива поджариться меня совсем не прельщает. Вспомнил фразочку о том, что все мы сгорим в аду, но жирные будут ещё и шкворчать. В который раз рассмеялся над этой шуткой, и сразу же наполнился решимостью: нужно идти вперёд, чтобы планета, поворачиваясь к своему раскалённому хозяину, заодно не спалила и меня. Несколько раз я останавливался, чтобы немного подолбить ледяную поверхность и убедиться в том, что всё здесь – один огромный кристаллический алмаз. Я даже набрал в мешочек немного невзрачных алмазных осколков и обломков кристаллов – благодаря им я и обеспечу себе безбедное существование, даже если Корпорация не сдержит слова и не заплатит мне тех денег, которые обещала.
Корабль был всё ещё виден, хотя я далеко ушёл от него. Поверхность этой планеты была бесснежной, покрытой мутными грязно-жёлтыми ледяными гранями. Время от времени я натыкался на разломы или скопища кристаллов, которые, разрастаясь, образовывали кристаллические горы. Внутри таких гор кристаллы были уже светлыми и прозрачными. Движения ледяного воздуха не были похожи на ветер. Как волшебный посох Деда Мороза, они были прикосновениями, превращающими всё вокруг в ледяную кристаллическую поверхность. Мой скафандр становился всё тяжелее, а на табло мигало всего четыре часа от начала путешествия. Дойдя до очередной кристаллической пещеры, я решил немного отдохнуть. Кристаллы невероятных размеров росли сверху, снизу, со всех сторон и в разных направлениях, напоминая ледяную чащобу, через которую невозможно пробраться. Такую же, какой стала моя жизнь без Неё.
Её звали Лера. Это было необычайное имя – Калерия – такое же, как и она сама. Серьёзная, строгая, бесстрашная, упрямая и непримиримая, когда нужно было добиться справедливости или защитить кого-то. И лёгкая, беззаботная, податливая, смеющаяся и сияющая, когда всё шло так как надо. Меня восхищало в ней всё – от светло-русой макушки, серых глаз и ямочек на щеках до худых исцарапанных коленок и испачканных землёй и травой летних пяток. Между нами, как между двумя планетами, всё было наполнено каким-то необычайным веществом, которое нёс солнечный ветер. Она всегда была со мной, сколько я себя помнил: сердилась на меня, смеялась надо мной, водила за руку, целовала в щёку упругими пухлыми губками и ускользала от меня каждый раз, когда я пытался к ней приблизиться. Ей нравились совсем другие мужчины. А потом я её убил.
Я запнулся об один из кристаллов и неуклюже рухнул на бок, тонкий и острый кристалл пронзил мой скафандр в районе плеча так же легко, как шампур пронзает мягкий кусок мяса. Я лежал, нанизанный на длинный алмазный шип, сломать который можно было даже не пытаться. До корабля – четыре часа. Надо срочно придумать, что делать. Не хочется умирать вот так, в одиночестве, на планете, состоящей из драгоценных камней. Всё равно что умереть в пещере Али-Бабы. Так, что у нас есть на такой случай? Я включил голосовую связь.
– Конфета, что делать, если напоролся на алмаз?
– Нужно радоваться, Хакум. Напомню, что моё имя Каффи.
– Даже не могу передать, насколько я счастлив, дорогая Конфета. Но только я ранен, и этот алмаз проткнул мой скафандр.
– Нужно извлечь инородное тело, взять в аптечке суперпласт и наклеить его на отверстия.
– Конфета, здесь чёртов дубак, и пластырь заиндевеет ещё до того, как я поднесу его к ране.
– Хакум, чёртов дубак – непонятная для меня причина невозможности использовать пластырь.
– Холодно тут, Конфета. Очень низкая температура.
– Интересно, где Вы находились, Хакум, когда всех знакомили со свойствами предметов, находящихся в аптечке? – в металлический голос добавился звон колокольчика. – Суперпласт действует при любых температурах, он не только устранит внешние повреждения, но и начнёт лечить Вашу рану.
– Ты просто чудо, Конфета! Когда-нибудь я на тебе женюсь!
– Сомнительное удовольствие, – закончила разговор Каффи.
Здоровой рукой я осторожно открепил лямку рюкзака и освободил раненое плечо. Сняв рюкзак, достал аптечку и нашёл суперпласт. Пальцы слушались плохо, но я всё-таки умудрился подцепить два куска пластыря на перчатку. Теперь предстояло «извлечь инородное тело», как сказала Каффи.
Я набрал в лёгкие побольше воздуха, и хотел было на выдохе изо всех сил рвануть вверх, как вдруг увидел то, от чего моя рана показалась сущей безделицей. Только однажды в жизни я испытал такое чувство.
Лере нравились умные и надёжные парни. Я же, несмотря на то, что залпом поглощал все интересные книги, которые находились в поле моего зрения, интеллектуалом не был. Широких плеч и рельефных кубиков я тоже как-то не нажил, хотя ростом не уступал ни одному парню моего возраста. По её словам, я был необыкновенным вруном и болтуном, абсолютно ненадёжным хулиганом, обладающим дьявольской харизмой и ангельский внешностью. Но её моей внешностью не обмануть. Со мной весело пускаться в любые авантюры, всё равно вырулю, но надеяться на меня нельзя. Здесь мой солнечный ветер наткнулся на непреодолимое магнитное поле.
Я не особенно об этом печалился, заводя романы направо и налево, но когда появился Игорь, понял всё мгновенно. Со мной её больше не было – она была только с ним. Мы вместе сидели в компаниях и даже подружились – он на самом деле был принцем, которого ждут все девчонки, рыцарем без страха и упрёка. Даже я попал под его деликатное обаяние. Они много шутили и смеялись, Лера была счастлива. Я видел это. Именно тогда я уехал в самое дальнее от дома лётное училище на другом конце страны, а по его окончанию – на Чукотку.
Это случилось, спустя восемь лет, когда я уже работал на Севере. Всё это время мы сначала переписывались, а потом и перезванивались. Я был в курсе того, что Лера с Игорем поженились. Игорь к тому времени блестяще закончил нефтегазовый факультет престижного вуза и мотался по командировкам, Лера стала врачом, и часто летала вместе с мужем.
Однажды я летел в одной кабине с пилотом, доставляя оборудование из одного аэропорта в другой. Один из них засыпало снегом, с техникой была беда, и аэропорт не мог никого принять. А рейсы были срочные и неотложные. Мы летели на помощь, время шло на часы. Вдруг раздался вызов, кто-то срочно просил о помощи на островной территории. Санрейс был уже вызван, но задерживался из-за погодных условий, а ближе всех к этому северному острову был наш самолёт. Мы с пилотом переглянулись – до острова было недалеко, хоть мы и отклонились бы от курса.
– Там несколько таких санрейсов не могут ни сесть, ни взлететь, – решительно сказал я. – Мы не станем рисковать людьми и техникой из-за одного человека. Нам нужно попасть в аэропорт как можно быстрее, тогда и тем, кто ждёт сейчас на острове, быстрее помогут.
Мы привезли оборудование, откопали аэродром и все рейсы были возобновлены. Ночью, мечтая только о том, как бы поскорее уснуть, проходя через зал ожидания аэропорта, я вдруг увидел Игоря. Он был мертвецки пьян и на все мои расспросы не мог связать и двух слов. Я огляделся, ища глазами Леру, потому что он всё время мычал её имя. Посидев так минут пятнадцать, я поволок его к себе, в выделенную мне для сна каморку, и положил спать. Лучше бы не просыпаться в тот день! Утром меня разбудил Игорь с сумасшедшими глазами. Он не задавал вопросов о том, где мы и как встретились, как это бывает наутро после пьянки, а как безумный громко орал: «Где Лера?» Я пытался втолковать ему, что я нашёл его вчера в зале ожидания и привёл сюда, и сам того не понимая, задал ему тот же вопрос: «Где Лера?»
Игорь молча посмотрел на меня, и взгляд его прояснился. Он толкнул дверь и вышел. Я пошёл следом. У стойки администрации он сказал несколько слов, и девушка с испуганными глазами привела нас в помещение, где на столе стоял деревянный гроб. В нём лежала Лера. Я увидел это сразу, но мозг отказывался принимать очевидные факты.
– Вчера у неё внезапно начались роды, – раздался безжизненный голос Игоря, – а на острове был только фельдшер. Она истекала кровью, и мы не могли ничего с этим сделать. Она лучше нас понимала, что происходит, и пыталась нас подбодрить. Вызвали санрейс, но из-за погоды он не смог отсюда вылететь. Рядом летел самолёт, и мы просили его помочь, нужно было лишь сделать небольшой крюк. Но они сказали, что это невозможно. Санрейс прилетел слишком поздно.
– Это я убил её. И был в том самолёте, – неожиданно для себя сказал я и направился к выходу. Почти дойдя до двери, я рухнул на пол.
Увидев, как мой корабль отрывается от поверхности и улетает, я почувствовал то же самое – как смерть снова протягивает ко мне свою костлявую руку, и я с радостью бегу к ней навстречу, потому что в жизни уже ничего важного не осталось. Контракты, алмазы, почти вечная жизнь – зачем всё это, если нет крыльев, если не смог спасти любимую женщину, если всё моё дальнейшее существование – всего лишь дорога к смерти?
Очнулся я от чудовищной боли – чёртов кристалл ещё сильнее впился в моё плечо. Мотнув головой, я увидел в на перчатке открытый суперпласт, стиснул зубы и рывком освободился от алмаза. Высокоэтажно матерясь, налепил технологическое чудо на оба отверстия. Способность воспроизводить брань вернула способность мыслить.
– Каффи, что происходит?! – рявкнул я, – что с кораблём?
– К сожалению, Корпорация ничем больше не сможет помочь Вам, Хакум. На корабле включился автопилот. Ваша миссия выполнена, мы сможем добывать алмазы планете Яррел. Всё, что нам нужно, мы узнали. Отключение жизненноважных функций Вашего организама произойдёт через три, две, одну…
***
– Что ж, Каффи, должен Вас поздравить – киберчеловеческий модуль Хакум с задачей справился, мы можем начинать разработки, – глава Корпорации удовлетворённо потёр руки, глядя на мерцающий экран. – Сказать по правде, когда этот молодой человек согласился пойти на эксперимент и заменить датчиками часть своих органов для того, чтобы полететь в космос и выжить на Ярреле, я не верил в успех этого предприятия. Но вы оказались на правы – ради достижения своей мечты человек действительно может совершить невозможное. А кстати, Вы что-нибудь знаете о солнечном ветре?
