Квадрат жизни. Грань вторая. Школа [Дар Владимирович Амурсий] (fb2) читать онлайн

Дар Амурсий Квадрат жизни. Грань вторая. Школа

Смелая задумка

Теплым майским днем, когда все нормальные люди готовятся к экзаменам, наверстывают упущенное за прошедший семестр и не спят целыми неделями, я уже битый час наблюдал за облаками, лежа на крыше нашего дома. Есть еще более нормальные люди. Они отложили важные дела на потом, пусть даже на следующий год, и беззаботно гуляют под ясным небом. Везунчики вдыхают головокружительные ароматы поздней весны до заката, а иногда и до рассвета. Мне же требовалось срочно найти вдохновение, потерянное сегодня, где-то в третьем слое сновидений или вычесанное из головы массажной щеткой. Потому как рисовать без вдохновения, а тем более без гениальной идеи, все равно что в детстве с кислой миной строить домик из кресел подушек и одеял. А ведь мне до сих пор иногда хочется.

Мой безымянный кот во вдохновении не нуждался. Он от рождения просветленный и совершенный. Наш любимец наслаждался теплыми лучами солнца, возлежа в позе сфинкса рядом со мной. Такой же длинный, худой и хвостатый, только мой хвост из головы растет, а у кота, где природа решила. Солнце начало припекать. Кот жмурился, я делал козырек из руки, но не уходил.

Еще неделю назад я должен был начать рисовать картину-панораму, для участия в очередном всеобщем конкурсе «Новое пространство». Все пробные зарисовки беспощадно летели в мусорную корзину, после чего ритуально сжигались на заднем дворе, так как негоже осквернять наш мир таким безобразием. Испробовав сегодня самые абсурдные способы уловить то самое состояние, даже случайно разбрызгивая краску по бумаге, разглядывая отражения деревьев в лужах и делая другие нелепые вещи, я добрался до крайнего метода, проверенного временем.

Оторвав взгляд от облаков, я погладил Кота, и повернул его морду к себе. Вряд ли он уважит меня ответом, но вдруг.

– Рыжий, может ну его, этот конкурс? Есть и другие способы поступить в Объединенную академию изобразительных искусств, правда мне всего парочка известна… Попробовать еще раз пройти вступительный экзамен, зря что ли наше училище закончил, и мама особо порадуется.

Кот самозабвенно урчал, находясь выше моих сомнений и терзаний. Похоже, что давняя мечта, перенять мастерство наших друзей из иных миров и выйти в действительно бесконечное пространство творчества, не ограниченное размерами и культурой родной планеты, уйдет в печальный архив несбывшихся начинаний. Будет потом над чем погрустить, рисуя банальные иллюстрации для одноразовых сувениров и другой ерунды. Размышляя таким образом, я продолжал разглядывать импровизацию природы в небесах, но вместо гениальных идей видел бредовых животных с огромными пастями и множеством лап. Их неудержимо гнал ветер, меняя облик каждую минуту.

Окончательно устав мять спину на твердых металлических листах, я снова обратился к Коту, перешедшему в состояние гибернации. Только узенькие щелочки глаз приоткрыл, счастливчик.

– Котейка, давай поменяемся местами. Я с радостью буду спать в твоем гнездышке и гонять воробьев, может и к корму твоему привыкну с горем пополам, а ты…

Мою бессмысленную речь, сдавшегося лентяя, коим я никогда не был, прервал сигнал коммуникатора. Развернув перед собой интерфейс, и отвернувшись в тень, я чуть не съехал по скату вниз, но увидел рассылку новостей от сообщества, в которое не вступал, если еще дружу с памятью. Я забрался в мансардное окно своей комнаты, прячась от дневного зноя. Хотелось привычным жестом смахнуть уведомление, но остановился, вчитавшись в текст описания. Наверное, привлекла моя профессиональная тематика, ведь последнее время подписывался только на новости творческих школ.

Однако спокойно почитать не удалось, потому что с первого этажа послышался голос папы:

– Стол накрыт, опоздавшим буду благодарен за прибавку к моей порции, – ответом на его призыв стал топот трех пар ног и неразборчивые возгласы младшего поколения.

Бежать я не стал, не столько из-за статуса старшего, сколько от увлечения текстом. Глянув на собранный замок из конструктора, я успел подумать о недалеком прошлом, когда тоже был таким сорванцом. Внизу опять шумели. Папа пытался острить, как всегда неудачно. Он снова старается мирно собрать нашу большую семью без хлопот и напускной серьезности. Перечить родителям не по мне, как и отказываться от домашних вкусностей, поэтому пришлось встать.

Проходя через царство хаоса своей комнаты-мастерской, я огибал островки одежды, рифы из смятой бумаги и держал на всякий случай вытянутую руку впереди. Мне не терпелось дочитать. Сильно увлекшись, я не заметил, как спустился по добротной дубовой лестнице и вошел в гостиную. По глазам резанула ослепительная белизна ее высоких стен, украшенных моими полотнами. Все уже собрались. Младший Данька заметил опоздание самого пунктуального художника, и радостно корчил рожицы, торжествуя над моим редкостным проколом.

Мама собиралась сказать что-то нелестное в мой адрес, но я успел ее опередить:

– Похоже, мне несказанно повезло. Пап, наконец можно с чистой совестью забыть про этот безнадежный конкурс. Нашлась отличная замена. Там вероятность успеха больше, пусть и потрудиться придется полгода.

– Сынок, тише, я полностью разделяю твой восторг, – в привычной для себя манере проговорил папа, накладывая салат на тарелку. – Тебя сейчас переполняют эмоции, поэтому сперва съешь свою порцию, уложи скачущие в голове мысли ровными рядами, а в желудке слоями еду, и расскажи нам связно о своей находке, – он даже ложкой орудовал также последовательно, как говорил.

Внутренне согласившись, я сел на свое место, рядом с Дашей, которая, не скрываясь радовалась новым вестям. Она уже целый год ждет отъезда старшего брата. Видимо устала от моей опеки и заботы. Я мало разделяю ее мнение, ведь искреннее стараюсь, но в целом согласен, пора уезжать и становиться самостоятельным. Вспомнились три прошлых года учебы в соседнем городе, но это несерьезно. Я с радостью взялся за еду, вдумчиво пережевывал, но вкуса почти не замечал, потому что уже строил грандиозные планы о предстоящем событии, и грезил наяву. Вопреки моей рассеянности, в голове подбирались нужные слова, припомнились уже известные случаи и несколько защитных доводов. Кто знает, вдруг родители окажутся недовольны задумкой.

Неожиданно узрев дно своей тарелки, я обратился к папе, вытирающему рот Даньке:

– Все обдумал. Сейчас будет защитная речь, – в ответ мне Олег с Игорьком подскочили со стульев, ухватив тарелки, и умчались на кухню. – Вместо долгого участия в конкурсах для космических гениев, не говоря об открытии личного клуба, мне хочется пройти испытание в «Старшей школе изобразительных искусств», – немного помедлив, я рискнул добавить. – С глубоким погружением. Это с лихвой обеспечит будущее поступление.

Папа расплылся в улыбке, покачивая головой, в чем-то внутренне соглашаясь, зато мама, уже наводившая порядок, всплеснула руками, вобрала побольше воздуха, затем выпалила:

– Ты хоть представляешь, что это такое? Я не имею ничего против современной науки, но глубокое погружение, это же насилием над разумом. Ты представляешь, что с тобой может случиться? Сам же знаешь, во что превращаются погруженные. Чего стоят только эти безумные боевые арены, с клановыми бойцами. Я не…, – папа мягко прервал ее проест, взяв за плечи и усадил в кресло.

– Дорогая, ты слишком сгущаешь краски, – сказал он. Все не так плохо, к тому же наш отрок уже вполне взрослый, чтобы принимать решения и нести ответственность. А для боевой арены ему надо лет восемь в клане жить и тренироваться, так что не перегибай. Я прав? – обратился он ко мне.

– Да, папа. Меня больше пугают традиционные способы поступления в Объединенную академию, чем несколько напряженных месяцев в Старшей школе. Знаю, там все иначе. Я успел прочитать, что важна даже не столько учеба, сколько поведение и поступки учеников. А вы меня отлично воспитали. Всего полгода. Это не смертельно.

– Ты сейчас сильно воодушевлен и думаешь о получении желаемого любой ценой. Имей ввиду, что попасть в школу с глубоким погружением, не значит пройти ее. Сейчас все кажется простым, когда ты сидишь в уютном родительском доме, – он поднял руки вверх, словно сдаваясь. – Нет-нет. Не говорю, будто эти школы непроходимы. Но суженное сознание не позволяет учиться в полную силу.

Я откинулся на спинку стула, гладя на Дашку, внимающую нашей беседе, ведь ей тоже пора определяться с будущим, и сказал:

– Чтобы там ни было, попробую. Мне, честно говоря, надоело уже год работать для конкурсов, как ты говоришь, в уютном доме. Пусть будет жестко… Я справлюсь. Там важна разумность, и она у меня есть, хоть отбавляй, но можно и прибавить.

Мама успокоилась, или только сделала вид. На папином лице читалось одобрение. Не ожидал, что они так быстро согласятся. С другой стороны, в худшем случае потеряю полгода, да и то, любой опыт полезен. Мы пришли к общему согласию и до конца следующего дня обсуждали детали предстоящей учебы, а я успевал изучать сведения в сети. К счастью, сборы вещей не требовались. Сейчас всем известно, что для глубокого погружения нужен только ты, остальное дадут на месте. На информационном портале Учебного центра нас приятно удивило отсутствие платы за обучение. Вместо нее значился неясный пункт, об интеллектуальной, но пассивной помощи для ученых, которые заняты изучения мозга, личности и чего-то еще.

На следующий день, после подачи заявки, меня пригласили явиться уже завтра. Вполне большая фора, даже расслабиться можно. Оставалось лишь добраться до областного центра, в тот самый Учебный центр, где и произойдет глубокое погружение. Мне хотелось проявить полную самостоятельность, однако родители вызвались в роли сопровождающих, и транспорт мне не доверили. Мама отказывалась слушать возражения, правда я особо не перечил, решив избавить ее от лишних волнений.

Тем не менее, за час до отъезда, она забыла о том, что я почти взрослый человек, и продолжала увещевать как маленького:

– Пойми меня пожалуйста, поступления случаются не каждый день, особенно такие, поэтому позволь нам находиться рядом все время. В школе ты будешь избавлен от нашего докучливого присутствия. Может временно забудешь, как и все свое прошлое. Поэтому будь молодцом, и давай лучше вылетим заранее, – но это уже было сказано в сторону папы, с самого утра, суетящегося в ангаре.

На мое счастье, неугомонные близнецы вместе с Дашей отбыли в самую обычную школу, шутливо попрощавшись со мной. Беззаботное детство, даже завидно. Тем временем папа вывел во двор наш старенький гравилет, остановив его прямо над цветочной лужайкой, и деловито осматривал кормовой отсек. Не знаю от чего, но его изящные обводы, похожие на морские волны, нравились мне больше, нежели современные капли или эллипсоиды. У папы под ногами крутился Данька, больше месяца не летавший на переднем сидении. Он точно устроил бы грандиозны концерт, будучи безразличным к моему будущему. Однако нас выручили гости. Мой дядя, со своим семейством, увлекли нашего непоседу в сад, заняв игрой.

Видимо этого момента и дожидался отец, потому как сразу скомандовал:

– Все по местам. Двигатель в порядке. Через час будем на месте, а с такой погодой, лететь одно наслаждение, – он лихо захлопнул свою дверцу, и дождавшись активации ложементов, рванул вверх, распугав стаю голубей.

Нежданный союзник

Папа прикрыл глаза от наслаждения. Он жал акселератор до скрипа собственных суставов, я с затаенным дыханием глядел на мелькающие по сторонам облака, мама тоже сомкнула веки, дабы не стать свидетелем покорения барьера световой скорости в атмосфере, и мысленно писала завещание, все, как всегда. Пролетев над знакомыми полями, мы опередили нужное время на добрых полчаса, и уже садились на вертикальной парковке в пункте назначения. Прежде мне не приходилось бывать в этом величественном здании, поэтому я попросил родителей не спешить, дабы полюбоваться удивительными интерьерами и грандиозным холлом, который пронзал все этажи многоступенчатой башни. С парковки я заметил брошенные во все стороны невесомые мосты, которые соединяли длинные корпуса с ядром Учебного центра.

Пока мы двигались по длинному, полностью прозрачному мосту-коридору, папа привлек мое внимание:

– Имей ввиду, игра уже началась. Все, что сейчас будет происходить, может отразиться в будущем, уж я-то знаю. А еще знаю твои редкие заскоки, поэтому не отказывайся от полезных союзов с другими учениками. Это не обязательно, но полезно. Подробности мне не известны, но…

– Папа, я это уже знаю. За прошедшие дни перечитал все возможные форумы и посвящен во все тайны этого жуткого ритуала, – на мои слова отец сделал интеллигентное лицо, давая понять, что шутка не удалась, но это меня не огорчило. – Поверь, я вполне сознательный, неужели ты сомневаешься в своих способностях воспитателя?

Отец улыбнулся, красноречиво промолчав, выражая полное согласие. Видимо он до сих пор считает меня ребенком, как и мама, вот и продолжает по привычке давать ценные советы. Я был не против, наверно это форма заботы. Между тем, без лишней спешки мы добрались, до центрального холла и информационного центра, ведь с яркими указателями, тут точно не заблудишься. Я ненадолго выпал из реальности, завороженный интерьерами. Мне сразу подумалось, что архитектор, выдумавший эту фантастическую конструкцию, раньше проектировал космические станции, или просто был их фанатом. Мне понравились правильная и одновременно сложная геометрия стен, незаметно переходящих в перекрытия, такие же затейливые и брутальные. Налюбоваться всласть мне помешали, потому что настало время подавать документы на прием.

Пока сотрудники занимались своей работой, я глянул на папу и приготовился получить новый ценный совет, потому что мне хорошо известно его умудренное выражение лица в подобные моменты. Однако он заговорил миролюбивым тоном:

– В этой Старшей школе искусств, или как там ее, ты вряд ли вспомнишь мои слова. Прошу, настроиться сейчас, говорят это помогает. Придержи свой вольнолюбивый характер. Там тебя некому будет мягко остановить в фанатичном стремлении к свободе. Ни к чему ссориться с преподавателями. Для этого сейчас расслабься, и думай о всех, как о друзьях. Должно помочь.

– Пап, но ведь я всегда был честен и поступал правильно, – мне пришлось отвернуться от стойки и зашептать. – Они меня просто не понимали. Мне не нравится, когда мной манипулируют и к чему-то принуждают. Очень трудно, знаешь ли, преодолеть свою суть. Но я постараюсь, и вообще, там можно характер временно подправить.

– Мое дело предупредить, но ты меня услышал, – проговорил отец, возвращаясь вниманием к стойке для гостей.

Я заметил, что мама с интересом читает выложенные листовки, то и дело притопывая каблуком по приятно звенящему полу. Видимо она и не пытается превосходить свою танцевальную суть. Я усомнился, а может быстро прорезалась тяга к неповиновению, потому что сильно переделывать свою личность перехотелось. Наверно это очень неприятно и даже страшно стать кем-то другим, хотя откуда мне знать.

Мой прием затянулся, потому что девушки, сидящие за столом, связались с техническим отделом, прося разрешить сетевой конфликт. Мне стало немного скучно наблюдать борьбу с электроникой, и я обернулся лицом к холлу. Работа неизвестного зодчего увлекала меня куда больше. Могучие опоры, похожие на стержни игольных антенн, поддерживали десятки этажей. Ограждения балконов напоминали борта межсистемных крейсеров, а фигурные пластины на потолках открыто показывали красоту оборудования, которое обычно прячут с глаз долой. Задрав голову вверх, я беззаботно поворачивался на месте, и неожиданно замер, заметив стоящего справа человека в официальном костюме, уже прошедшей моды. У меня внутри что-то екнуло. Казалось, будто стою здесь один. Незнакомец давно наблюдал за мной, и на его лице читался неподдельный интерес.

– Добрый день юноша. Прости, что случайно подслушал, и оторвал тебя от важного дела, но была затронута важная мне тема. Сразу скажу, ты мне подходишь. Счастливое совпадение, не иначе, – он доброжелательно улыбнулся, сразу располагая к себе. – Я-то собирался искать помощника среди ожидающих, а тут ты объявился.

– В каком смысле подхожу? – от удивления я забыл о правилах приличия, и поспешил исправиться. – Да, добрый день. Только мне не хочется помогать незнакомому человеку.

– Твоя правда, и мне нечего скрывать. Я подавал заявку на роль преподавателя скульптуры. Художественная школа здесь одна, и путь у нас один. Однако мои интересы не связаны с искусством, а находятся в области дипломатии, но это не важно. В глубоком погружении можно побыть кем угодно. Мне пора получить повышение, и руководство советовало попасть в любой социальный проект. Вот и выбрал, то, что ближе, более мирное, а способности творческие подгрузят, да и вкус у меня какой-никакой есть.

Я на мгновение задумался над подлинностью учителей в подобных школах. Знаю, что учитель нужен как критик и ускоритель, поэтому природа таланта наставника не так уж важна. Мне было немного страшно договариваться с первым встречным, тем не менее его внешность не вызывала опасений. Гладко выбритое, массивное и в тоже время вдохновенное лицо, украшенное приподнятыми светлыми волосами. Этот дипломат напоминал поэта, особенно манерой, время от времени вздергивать подборок. Не сомневаюсь в его образованности и даже высоком вкусе, который читался даже в чистоте речи, и необычном крое деловой одежды.

– А в чем предложение? – я наконец решился спросить, хоть и притомил будущего скульптора долгим молчанием. – В дипломатии и юридических делах я мало что смыслю.

– О-о, поверь, хватит простых человеческих качеств. Ежели природных качеств будет мало, можешь загрузить новые, временные. Я ищу, образно говоря, сотрясателя устоев, и школа как нельзя лучше подходит для этого. Да-да, не удивляйся. От тебя потребуется иногда будоражить застоявшиеся массы людей. Задавать провокационные вопросы или указывать на заблуждения, а мое дело их разрешить, в меру своей лояльности. Мои успехи отобразятся в финальном отчете искина¹, и твой балл осознанности будет повышен. В итоге все довольны. Ты будешь иметь мое покровительство, а я потенциал для деятельности.

– Все это здорово, но в школе я все забуду, возможно и родителей. Мне что, записку себе писать?

– Все проще. Полагаю ты уже согласен? Для начала создай ментальную привязанность к скульптуре, уж не знаю, насколько она тебе нравится. Подправь характер, добавив качеств правдоруба и искателя справедливости. Чтобы не забыть, мы пропишем это перед погружением в личные установки.

Услышанное показалось мне любопытным. Повеяло духом приключений. В безопасности же я сомневаться перестал, вспомнив систему строго надзора искусственных интеллектов. Поэтому сказал:

– Скульптура меня и так всегда привлекала, поэтому с радостью займусь ей. Неужели все это работает, – мой собеседник утвердительно кивнул. – Ладно, а если я провалю задание, или вообще весь курс?

– Да, риск есть всегда, без него скучновато. Насчет программы, важно желание правды, справедливости. Это все прописывается. Не волнуйся, оператор поможет. Не знаю, как это работает, но в нужный момент ты поймешь, что делать. Об остальном я сам позабочусь, и тебя в своей программе тоже пропишу. Судя по твоему лицу, ты уже рвешься в бой. По рукам? – он радушно улыбнулся, вновь излучая волны позитива, и закрепил договор крепким рукопожатием. – Значит договорились. Перед погружением можешь взглянуть на схему связей новых участников. Попросишь у кого-нибудь из персонала. Найдешь там и нашу ниточку.

– Договорились. Я и так верю, ведь в организациях с глубоким погружением никто никого не обманывает, технически не получится. Правда, родители нашу задумку могут не одобрить, но это мое дело, и роль бунтаря мне нравится.

Будущий скульптор извлек из портфеля блокнот и начал делать пометки, наверно касаемые меня. Я не стал ему мешать, и вернулся к созерцанию холла, хотя сам уже мысленно представлял себя в роли сотрясателя устоев. Вскоре моему нежданному партнеру выдали документы. Приняв их, он коротко попрощался со мной, уходя к лифтам. С запозданием я понял, что забыл спросить имя, извечная моя проблема. Толку мало будет, потому что сразу могу забыть, а потом стесняться и обращаться обезличено. Догонять скульптора я не стал, зато новым взглядом посмотрел на людей, идущих в погружение, которые толпились перед четырьмя лифтами. Раньше я не задумывался, что в подобные проекты идет кто угодно и может преследовать самые разные цели, всего-то и надо, знания в мозг погрузить и характер подправить. Тут же вспомнилась статья, где писали о вероятности сращивания новых черт и навыков в случае успешного применения, поэтому нужно быть осторожным. Иначе стану непойми кем, что родители не признают.

– Проснись и пой! – папа дернул меня за плечо, кивнув головой в сторону информационной стойки. – Не зевай. Забирай бумаги, уже готово.

На первом листе в глаза бросилась строчка о новой ускоренной схеме погружения и подготовки. Вместо недели проверок требовалось пройти всего три зала, на двадцать седьмом этаже, который принадлежит Старшей школе изобразительных искусств. Идя к лифтам, я успел прочитать, что участника погружения можно сопровождать до момента гибернации, чему искренне обрадовался, и мне приятно, и мама не будет волноваться. Но сначала программирование личности, настройки поведения и прочие тонкости, с игрой сознания.

Друг

Папа попросил бумаги, заметив мое чтение на ходу, видимо не хотел, чтобы я споткнутся. Лифт привлек меня больше, чем разноцветные бланки, и я впервые ощутил себя космонавтом, потому что кабина, отделанная пластинами из белого металла, напоминала капсулу кольцевого подъемника на главном орбитальном причале, только уступала размером, раз в десять. Слушая тихое и мелодичное жужжание рабочего механизма, я любовался раскрывающейся панорамой столичного города.

Под лучами полуденного солнца ярко блестели полированной сталью крыши домов и прозрачные купола общественных зданий. В воздухе неслись сотни гравилетов и даже глайдеров, непривычных для меня, как для жителя маленького поселка. Внизу расстилалось разнообразное буйство растительности, в виде разноцветных газонов, больше похожих на луга из детских сказок с картинками. Хаотично росли семейки деревьев, почти как в дикой природе. Среди этого великолепия двигалось множество людей. Пусть маленькая, но столица.

Опытный глаз художника уже примеривался к городской красоте, в поисках хорошей композиции, но мама меня окликнула:

– Ты рискуешь уехать на этаж Университета математики и информатики. Выходи скорее, – она уже покидала кабину, и благо, что не потянула за шиворот как маленького, подумаешь, засмотрелся.

Мы оказались в мягко освещенном пространстве, с удивительно оформленным вестибюлем округлой, неправильной формы. Приятно радовало отсутствие вездесущих призрачных голограмм и прочей электронной чепухи. Я заметил, что здесь постарался настоящий фанат ярких цветов всего спектра и плавных линий. Казалось, будто находишься внутри морской раковины. Возможно, я неверно понял замысле автора, но был очарован, хоть и искушен в знании современных стилей.

Когда мы прошли дальше, стало ясно что, я поспешил с выводами. Главный зал напоминал огромное живое существо, где люди играли роль микроорганизмов, блуждающих среди мышц, сосудов и сухожилий. Автор – гений, если сохранил красоту за счет радостных красок, и создал впечатление, что все пространство устремляется куда-то в одну точку, возможно, к мозгу, но его не было видно. Я мигом вообразил здание школы таким же оригинальным. Воображение унесло меня в будущее, и я уже предвкушал удивительную учебу.

Посреди этого торжества творческой мысли, на широчайшеей центральной колонне, перетекающей в потолок, находился портрет солидного зрелого человека, уже поседевшего, однако сильного и волевого. Его роскошные борода и усы, намекали на высокий статус, что подтвердила искусно выполненная подпись. Я имел честь лицезреть нового директора. Пока он не представлял для меня интереса, и я продолжил осматриваться. Судя по табличкам над входами в секторы этажа, здесь предусмотрели все для комфорта посетителей, от покоев ожидания и кафе, до выставки с еще какими-то залами, названия которых разглядеть не получилось. Людей было неожиданно много, благо свободного места хватало. Мы, правда, походили на бактерий в этом пространстве.

Я заметил стилизованный под общий стиль, но узнаваемый терминал, и взял талон для очереди, но папа тут же перехватил его, и, покачав головой, сказал:

– Ага, еще не скоро, полчаса, не меньше. Может заглянем в кафе? Я не прочь перекусить после такого полета.

– Не. Лучше подожду здесь. Если хочешь, идите вдвоем, я вполне сыт, – убедившись в лояльности родителей к моему мнению, я отправился рассматривать выставку современного творчества.

Задумка пополнить багаж впечатлений не удалась. Двигаясь от одной картины к другой, я совершенно не вникал в их содержание, полностью погруженный в свои мысли о будущей учебе, и тщетно пытался сосредоточиться хотя бы на крупных полотнах. Мне никто не мешал, видимо ждущие погружения уже давно оценили эти странные работы, или просто не питали страсть к спектральной живописи.

Мое одиночество нарушил задорный голос, эхом отозвавшийся в этом объемном закутке:

– Здорово. Ты новенький, только что прибыл? – сказал парень экстравагантной наружности и примерно моего возраста. – Эй, я здесь, привет, – он быстро протянув крепкую руку, походящую не художнику, а фермеру или строителю.

– Привет. Только что занял очередь, – я показал ему свой талон. – Еще долго ждать, может больше получаса. А потом новую жизнь конструировать пойду, ведь именно так здесь говорят, верно?

Мой ровесник шустро ухватил талон, пробежал по нему глазами, и затараторил с восхищением:

– Надо же, зеленый. Вот так повезло. Я уже почти неделю жду. Мало того, что оранжевый получил, так еще у них, видите ли, база данных глючит. Пришлось в номере поселиться. Вроде как этим вечером обещали отправить, – он шлепнул себя ладонью по лбу. – Будем знакомы, я Алекс, вечный студент недоучка – переучка. Так получается. Я в поиске, сам себя не знаю.

Я представился менее самокритичным способом, и решил побольше узнать о нашей будущей школе у засидевшегося постояльца, пока мы двигались по выставочному пространству. Алекс оказался нормальным творческим человеком, несмотря на жуткую эмоциональность и бойкость, которые отражались и во внешности. Дикая, прическа состояла из светлых волос, сделанная разрядом тока, смешно светилась напротив света. Видать, компенсировал простоватое лицо. Он явно считал все необычное, от одежды до поведения, символом творчества, зато не шел на поводу у моды, как и я. Для меня его безразмерные изумрудные штаны, расстегнутая наполовину рубашка с черепами, и привычка хохотать, запрокинув голову были абсурдны, но в целом с Алексом было интересно. Мы могли бы сдружиться, я сам тот еще фрукт, правда в другом.

Неожиданно, припомнив папины слова, я прервал словесный поток нового знакомого:

– Наверно вселенная специально задержала тебя до моего появления. Сегодня вместе отправимся, только там мы все забудем и вряд ли снова подружимся, – я заранее знал, что он может предложить, но сыграл простака, не желая навязываться.

– Это отличная идея, – выпалил Алекс, взмахнув руками и чуть не сорвал ближайшую картину, затем притворно испугался, отбежал в сторону, и поманил меня. – Заключим союз, не вижу проблем. Проще всего выбрать общее занятие, и что-то там прописать, не помню. Еще говорят о крепкой фиксации в мозгах, через сильное переживание, но вряд ли ты хочешь получить в глаз, да и мне не охота… Давай через увлечение. Я хочу стать мастером паркура. Баловался в детстве, только шишек набил, и быстро скис, а там гляди получится. Между прочим, увлечение обязательно надо выбрать, хотя многие на него забивают в погружении.

– Паркур? Да уж, смело. Кстати, я подобный союз заключил, но с учителем. Но мне тоже интересно что-нибудь новенькое. Дома только рисую, гуляю, и с папой на гравилете рекорды скорости ставлю… Считай выручил, а то голову сломал бы с самостоятельным выбором, – сказал я, и мысленно вернулся в детство. – Раньше всегда восхищался этими уличными ловкачами.

– Насчет помощи. Вовремя ты вспомнил. У тебя как с силой воли? Прилежно учишься? – на мой короткий кивок Алекс радостно подпрыгнул. – Шикарно. Тогда точно связь пропишем. Мне нужен порядочный друг, который может волшебные пендали отвешивать. Ведь я ленивый, страшно сказать. Боюсь и конструктор качеств не поможет.

– Это запросто. Я дома младших каждый день гоняю. Правда они не всегда тому рады. Но я лояльный. Надеюсь, в погружении не испорчусь, – вспомнив своих братьев, которым еще далеко до старших школ, я подумал о будущем, о самом главном. – Алекс, а зачем ты поступаешь?

– Хочу реставрировать старинные раритеты. Шутка, – он хихикнул. – Представь меня с микроскопом, пинцетом и тоненькой кисточкой… Ладно, не надо… Слышал про недавно адаптированную курортную планету? Там парки приключений делать начали. Вот я и хочу, как идейный художник туда влезть, но на учебу конкурс, – он схватился за голову. –Это только половина дела. Ты же видишь, я немного псих. Баламут. Вот и подумал, успокоюсь немного, может мозги на место встанут, после погружения-то.

– Для баламута у тебя серьезный подход. А мне, наоборот, посмелее бы стать. Знаю, что характер иногда меняется. Хорошую ты идею подбросил. Подумаю. Еще время есть…

Родители болтали о чем-то в кафе, наверно папа опять успокаивал маму. Я слушал рассказы Алекса о его бесчисленных попытках взяться за ум и найти себя. Все старались делать вид, словно нас не ждет сложное погружение в непредсказуемый мир; счастье в самообмане. В какой-то момент, когда я потерял нить повествования своего нового друга, в кармане оживился талон, сообщая о конце ожидания. Алекс пожелал удачи мне, как редкому везунчику, и напоследок напомнил об уговоре. Тем временем отец уже стоял у информационного табло, на котором высветилось мое имя. Он снова был рядом, и заготовил тысячу полезных советов. Мама торопила нас, дабы не заставлять ждать сотрудника учебного центра.

Советчик

Над свободным столиком призывно светился мой номер. Было немного страшно, но папа просто подтолкнул меня в спину, и даже на пятку наступил, пока я колебался. Пришлось собраться с духом, все же не на заклание иду. Мы обменялись приветствиями с молодым советчиком, попросившем обращаться к нему Владислав, только без должности, и приступили к делу. Он оказался весьма разговорчивым и сразу пообещал сделать новую версию меня лучше оригинала. Мама охнула, папа промолчал, а я в предвкушении замер, даже страх куда-то пропал.

– Для начала предупреждаю. Ты можешь слушать любые советы, но выбираешь самостоятельно, – Владислав бегло глянул анкету, утвердительно покивал и продолжил. – Все понятно. Определимся с любимой дисциплиной, к которой возникнет привязанность.

Оставшись верным договору с будущим учителем, я обозначил скульптуру. Помощник заполнил первую строку, вывел план личности на двойной экран, и дело пошло. Я нешуточно удивился количеству вопросов, за которыми следовали новые пометки в плане, но Владислав сказал, что мы быстро справимся.

– Перейдем к самому интересному. Выбирай черты характера, по две из каждого списка. В нашем проекте это обязательно. Дело в том, что личность в погружении сжимается, и ей нужен хоть какой-то стержень, или внятный облик. Скажу открыто, в школе глубоко погружены все, от уборщика и заведующей, до директора, а значит всем нужно дать почти равные возможности. Раньше были случаи опустошения, и это не здорово. Подозреваю, ты уже со всем ознакомился?

– Да, еще дома, на информационном портале, мне нужно…, – я уже собирался высказать пожелания, но мама прервала.

– Позвольте мне взглянуть, – она вгляделась в таблицу. – Как же так? Почему мой ребенок должен принимать еще и отрицательные, буквально вредные свойства? Разве нельзя одновременно быть усидчивым, любознательным, скромным и вежливым. Ради чего заранее усложнять и без того непростую учебу?

Помощник молча указал на спираль, символ равновесия за своей спиной, играющий роль символа Учебного центра, а после паузы прокомментировал:

– Смысл есть. Во всем должен быть баланс и скрытый потенциал. Будь мы идеальны, не стало бы повода работать над собой, смысл развития, обучения теряется. Не стоит забывать, что в глубоком погружении на первом месте стоят не достижения в учебе, а проверка совершенства личности. Ученики должны доказать свою высокую сознательность перед искусственным интеллектом, если желают чего-то большего, в вашем случае поступление в Объединенную академию Искусств.

Мама осталась довольной развернутым ответом, и промолчав, вновь подсела к моему отцу, сохранявшему полную невозмутимость. Видимо, он отлично все знал заранее, даже больше моего, и только наблюдал.

– Хочу добавить то, чего мне не хватает, – робко сказал я, замер, но продолжил уже смелее. – Хочу настойчивость с самостоятельностью. Из второй колонки выберу мятежный нрав и скептицизм, – я заметил мамину попытку вставить свое замечание, и понял, что надо продолжить. – Это то, с чем мне удастся справиться, в силу своего характера, вы же меня отлично знаете. Я всегда поступаю правильно, даже когда критикую или отказываюсь.

Вопреки моим ожиданиям папа, с неподдельным удивлением в голосе пробормотал:

– Сомневаюсь, что у мятежника меньше проблем, чем у любителя поспать или чревоугодника, зато скучно точно не будет, как тебе, так и окружающим. Молодец сынок, я бы тоже что-то похожее выбрал, – счастливым голосом договорил он, и получил укоряющий взгляд от мамы.

Глядя на разную реакцию родителей, я впал в замешательство. Как ни крути, а почти весь мой выбор был совершен в пользу других людей, хотя вряд ли я придумал бы нечто гениальное, имея полную свободу выбора. Только самостоятельность манила меня, как самый труднодостижимый дар, от которого я как-то раз отказался, вернувшись домой, и теперь рассчитывал закрепить его навсегда. Благо, ума хватает честно видеть свои упущения.

– Мама, я хорошо с собой знаком и поступаю сознательно. Например, скептицизм меня может действительно спасти. Сама знаешь, что моя доверчивость иногда выходила боком, ударом по бюджету и даже по ребрам.

– Хорошо. Принято, и противоречий не вижу, – сказал Владислав, переключая страницу на экране. – Остается выбрать увлечение для разгрузки мозгов. Там это важно. Не скромничай, попробуй что-нибудь необычное. Нужные знания и способности заложат при погружении. Возможно, ты с ними навсегда срастешься.

– Надо подумать, – для вида я пробежал глазами по списку, немного волнуясь. – Пусть будет паркур, – и тут же повернулся к родителям. – Не надо за меня опасаться. Я вполне разумен, чтобы помнить о безопасности, – на что мама молча прикрыла глаза, наверно пожалела обо всей затее учебы.

– Ах да, совсем забыл, – сказал наш помощник. – Учебное заведение несет ответственность за твое здоровье и предоставляет любую помощь, в том числе и медицинскую. В школе создана специфическая среда, однако вреда и угрозы она не представляет, – с этими словами он вручил моим родителям какую-то брошюру.

За четверть часа мы совместными усилиями составили линии связей, создали несколько важных шаблонов поведения, хотя я не представлял, что без них могу зависнуть или неверно отреагировать, но отказаться было нельзя. Все это время меня терзали сомнения относительно разумности своего выбора, словно мне вручили роль в каком-то фильме, в чужом замысле. Утешало лишь знание, что в школах мирная обстановка, в отличие от арен, и виртуальных игр с погружением. В порядочности людей я не сомневался, потому что эпоха перемен давно миновала, и в худшем случае я не получу одобрение искина, оставшись живым и здоровым. Однако, неясное чувство мешало расслабиться. Меня зажали в узкие рамки выбора, хотя и была мнимая свобода, совсем небольшое поле для вольных маневров, это и подкупало. Тем не менее, все было составлено и подписано, а меня ждал следующий этап.

Погружение

Владислав направил нас в сторону медицинского зала, к которому вели несколько линий на полу, светящихся красноватым цветом. В своем воображении я видел их кровеносными сосудами, и представлял себя лейкоцитом. Перед двойной дверью мама попросила чуть задержаться и выслушать ее. Она все еще волновалась, вопреки логике и здравому смыслу, но такова ее натура. Я понял, что уже завтра забуду об этом, и папе придется некоторое время сносить тяготы маминого настроения, но он справится. Пусть учеба не опасна и не задержит меня более полугода, однако я опасался неизвестности, и родители тоже беспокоились о моих успехах. Вот такое занятное равновесие.

– Вас не смутило отсутствие оплаты? Я только сейчас это поняла, когда документы подписали. Всем известно, что любые глубокие погружения, за редким исключением стоят очень дорого, – мама резко перевела взгляд на безмятежно улыбающегося папу. – Или ты уже заплатил в тайне от меня, да еще из тех отложенных средств?

– Душа моя, – нараспев сказал отец. – Ты, как всегда, рассеяна, но это нормально, все под контролем. Я давно изучил сайт ученого заведения. Услуга оплачивается Институтом исследований личности и сознания. А согласно договору, участники допускают вмешательство в свой разум, с частичным использованием… Ну, скажем, мозгов, на пользу науки, или что-то в этом роде.

Я заметил новую гамму чувств, возникших у мамы, готовой, наверное, уже схватить меня в охапку, спеленать и унести из этого подозрительного места, поэтому поспешил уточнить:

– Там есть пояснение. Вмешательство минимально, технология проверена и безопасна. Это доказывают живые и здоровые выпускники школы или просто выбывшие, – пришлось немного приврать, дабы избежать позорного отступление домой. – Поверь, игры в виртуальной реальности намного опаснее и нагружают мозг куда как сильнее. По себе знаю.

Мои слова смирили взбушевавшуюся стихию первозданного хаоса, что позволило нам спокойно попасть на обследование. Спустя четверть часа, я выбрался из огромной медицинской капсулы, но не узнал о себе ничего нового. Здоровье было безупречно. Заслугой тому вовсе не медицина, а строгий, но разумный образа жизни, которому мы все обязаны деду.

Мне выдали странного вида одежду, похожую на средневековый костюм послушника, однако удобный и чем-то привлекательный, после чего проводили в помещение с фантастически сложным оборудованием. Оно напомнило крио-отсек звездолета, только вместо астронавтов здесь собрались медики. Один из помощников говорил о скором начале финальной стадии. Родители не отставали от меня ни на шаг, но молчали, что радовало. Честно говоря, последний час я ощущал себя покорителем космоса, готовым отправиться за пределы нашей галактики, нежели простым художником, такая уж здесь обстановка.

Ожидание затянулось. Я разглядывал чудеса техники, папа вновь успокаивал маму, опасаясь нового приступа паники, медицинские сотрудники приводили в зал новых участников погружения. Среди людей, без особого удивления, я заметил Алекса. Он что-то приветливо крикнул, а мне пришлось подавить смех, очень уж забавно смотрелась выданная нам одежда на этом не в меру творческом парне. Я с затаенным дыханием изучал центральный сердечник, соединяющий зенит купола с отверстием в полу. По граням этого толстого стержня струились мощные потоки энергии, давая понять, что мероприятие очень серьезное. Сотрудники центра подключали платформы, на которые нас попросили улечься, к специальным разъемам в выступах стен. Старший инженер просил оставаться на местах, обещая скоро начать погружение. Над пультом запустили таймер с обратным отсчетом, который сразу напряг меня.

Служители науки суетились около трех человек. Секунду назад они забежали в зал, одеваясь на ходу, нервничали и радовались. Главный инженер у пульта, активировал силовые поля, светящиеся голубоватым светом. Странно, в сети я видел совсем другую технологию, более сложную, с использованием газа и других непонятных вещей, которые начали применять еще в «Парке путешествий». Меня порадовали технические новинки. Мы все видели и слышали, почти не ощущая себя беспомощными подопытными, хотя расслабиться все равно не получалось. Еще находясь в сознании, я заметил, что почти у каждой капсулы стоят друзья или родственники. Им не мешали находиться рядом, вопреки маминым опасениям.

Когда до погружения оставались последние секунды, вместе с которыми нарастал гул в работающем оборудовании, папа обратился ко мне:

– У тебя все получится. Мы достаточно вложились в твое воспитание, да и сам ты всегда прилежно учился и поступал здраво. Будь верен своим принципам. Странным, но своим. Сейчас эти слова мало значат, и там забудутся, но вернувшись, ты многое поймешь. Удачи.

– Буду стараться. Сделаю все возможное, – коротко ответил я, обращаясь к обоим, стоявшим надо мной родителям и ощутил помутнение сознания.

Страх осознания

Меня разбудил солнечный свет, проникающий сквозь тонированное стекло. Я в уютном ложементе среднего лайнера. Летим на предельной скорости, если доверять своим ощущениям. За бортом протирался бескрайний лес, подернутый туманной дымкой. Огромные кроны деревьев особого цвета и белесые, каменистые проплешины, намекали, что мы движемся на юг. Моя спина ощущала приятную работа компенсаторов перегрузки, а снаружи доносился тихий гул защитного поля. Вытянутый фюзеляж, подсвеченный оранжевыми светильниками, хорошо просматривался, вплоть до отсека пилота. Все соседние ложементы оказались заняты другими юными дарованиями, среди которых встретилось несколько приметных лиц. Уставившись в свое окно, я попробовал вспомнить, чем грезил в недолгом забытьи. Кажется, снов не было, а жаль. Перед глазами до сих пор стояла сцена прощающихся со мной родителей.

Мысли вернули меня домой, в нашу светлую гостиную, где наверно уже прошел завтрак, и младшие братья с сестрой отправились в школу, самую обычную. В этот момент я почуял какую-то нестыковку. У них обычная школа, а у меня с погружением, но мне не положено думать о прошлом, я должен быть практически чистым листом. Было ясно, куда и откуда мы летим. Внезапно я почувствовал себя шпионом, проникшим на запретную территорию, хоть в окно выпрыгивай. К счастью, а может, ксожалению, фиксаторы ложемента не давали мне двигаться, и пришлось временно успокоиться, все равно окружающие спят, и мне пока никто не поможет.

В голове смятение и полная неизвестность. С погружением ясно, его нет. Значит новые качества личности не сработали. Я попытался унять панику и придумать план действий, надо же самостоятельность проявлять, хоть и своими силами. На память пришло папино наставление: «Молчи, пока не спросят». Оно успокоило, и я временно расслабился на своем уютном месте, наблюдая за зеленым, холмистым морем тайги, тянущемся до горизонта.

Потом память услужливо подбросила слова инженера из Учебного центра, который упомянул о поголовном погружении всех людей в школе. Получалось, что объяснить свое положение мне попусту некому, не поймут и не поверят, ведь сознание сужено. Оставалось только ждать реакции искина. Это могущественное устройство должно постоянно сканировать пространство школы, учителей и учеников. В худшем случае он отправит меня домой, а в лучшем… Мое сердце само собой забилось быстрее, ощущая заманчивое приключение, которое случается раз в жизни, и каким бы я ни был порядочным, всегда жаждал чего-то опасного, запретного и интересного.

Спать мне не хотелось, личных вещей не было, а ложементы обделили развлекательными устройствами. Скоротать время чтением или чем-то другим не получится. Я, наконец, разглядел свой костюм, простой, и непривычный. Мантия с поясом, длинная рубашка и штаны, облегающие ниже колена. Модники стали бы жаловаться, но сейчас все погружены, и вряд ли вспомнят свои былые пристрастия, хотя мне понравилось.

Оставалось смотреть на тайгу за окном или на спящих учеников, к величайшей радости, они не храпели. На память пришел реальный случай сбоя при глубоком погружении. Пару лет назад я читал статью о путешественнике из парка «Восхождение». Очень странная история, тогда необычно много людей еще выиграло. Тем не менее, прохождение зачли, а победитель получил билет в серьезную космическую программу, значит, и мне можно не волноваться.

Новая реальность

День близился к завершению и лайнер, наконец, начал снижать высоту. Люди просыпались, рассеяно крутили головами, и потягивались. Все вели себя как обычные пассажиры. Наверно им повезло, во всяком случае совсем не грустят о доме, а я вместо радости за свою избранность, ощущаю неуместность в их среде. Я интересовался проектами глубокого погружения и знаю, что наш удивительный ум, под воздействием одной пси-программы, ловко игнорирует предысторию, и позволяет жить как ни в чем ни бывало. В разуме погруженных нет дома, их даже отсутствие коммуникаторов не волнует. Я не сомневался, спроси у кого-нибудь о старых друзьях и близких, меня просто не поймут, настолько сильно сужено восприятие, да и разумность со здравомыслием сильно страдают. И все ради проверки своего потенциала в особых условиях.

Сидящая рядом девушка пробудилась, окликнула меня, и потеребила за рукав:

– Эй, мы уже скоро приземлимся? Посмотри пожалуйста. По-моему, летим целую вечность.

– Вроде на посадку идем, – пробормотал я в ответ и глянул за борт. – Вижу совсем рядом сооружения. На школу вполне похоже. Разве ты не спала? – на мои слова она снова прикрыла глаза, показывая усталость. – Кстати, ты откуда?

– Оттуда, откуда и все. Что за странные вопросы? – Недовольно сказала она, и зажмурилась перед посадкой.

В отличии от меня она среагировала вовремя. Лайнер резкой потерял высоту. Сразу включились компенсаторы перегрузки, хоть она и небольшая. Я почувствовал касание поверхности, а затем раздался голос по громкой связи, сообщающий о завершение полета. Фиксаторы ложементов разомкнулись, дав свободу движения. Ученики примерно моего возраста, большинство из которых правильнее назвать студентами, покидали места и шли к выходу. Я последовал их примеру, стараясь вести себя как все, чтобы не создавать неловких сцен. Вопреки логике меня забавляло беспечное поведение людей, с прикрытой памятью. Ведь они свято верили в подлинность происходящего, точнее не знали о двойственной реальности. Сам бы таким был, но не случилось.

Нас встречали никак, от слова совсем. На посадочной площадке стояли пара человек, скорее всего кураторов и сонный механик. Я ожидал приветственной речи директора, чей портрет видел еще вчера, или простенькой церемонии, но глава школы не снизошел до нас. Надо полагать он занят, а новички прибывают слишком часто, чтобы с ними возиться. Мы уже больше минуты находились на земле, но меня до сих пор не разоблачили. Значит искин не заметил подвоха или решил разделаться с нелегалом позже. Я попытался найти Алекса, но решительно не видел его, будто новообретенного друга в последний момент не пустили, и отсутствие учителя скульптуры тоже легло дополнительной тяжестью на мою не сжатую погружением голову.

Пара молодых кураторов действовали очень быстро. Построил и повели народ за собой, по дорожкам, освещенным парковыми фонарями. Я заметил знакомые черты классической архитектуры, с ее колоннами, выразительными окнами и сложными карнизами, все огромное и величественное. Наш путь закончился перед парадным крыльцом какого-то двухэтажного здания, в том же классическом стиле. Это была точно не школа, хотя ее мы не успели разглядеть. Я рассчитывал наверстать упущенное утром. Нас уже распределяли по жилым комнатам, если до меня верно доходил смысл произносимых слов. Людей делили по полу, а разница в возрасте, три-четыре года была несущественной. Никто не спорил, и мне самому хотелось скорее уединиться, чтобы все обдумать.

Кураторы называли здание жилыми покоями. Я сразу почувствовал резкий контраст великолепного фасада, и самого по себе размаха строительства, с неухоженной, запущенной роскошью некогда прекрасных интерьеров. Жилые покои превратились в пристанище скорби и уныния, заполненные старой, разномастной мебелью столетней давности. Они просто кричали о нужде в капитальном ремонте. Мысленно я соглашался, что дворцовая пышность здесь неуместна, но царившая кругом ветхость навевала тоску. Лица местных работников сроднились с духом пространства, и не внушали особой радости. Такие хмурые места мне доводилось видеть только в фильмах и на картинках, про события прошлых веков.

Холл нашего жилья, на ближайшие полгода, походил на резиденцию обнищавшего аристократа, которую оккупировали беженцы. В этом противоречивом месте перед нами явилась представительная дама из учебной части, назвавшаяся Марией Давидовной. Возможно, она когда-то была художницей, или погружение изменило, но творческой натуры в ней не читалось. Дама напомнила сотрудника банка, с приклеенной улыбкой поверх начальственной чопорности. Закованная в строгий костюм, с геометрически правильной и короткой прической, она держалась как генерал, и была скорее неправильным мужчиной, нежели деловой женщиной.

– Приветствую вас, дорогие ученики, от лица руководства Старшей школы искусств, – начала отрепетированную речь псевдо-женщина, и сжав ладони в замок, вытянулась в струну. – Я расскажу об особенностях этого необычного места… Наша школа стоит над геомагнитным разломом, настоящей природной аномалией. Ее нашел много лет назад известный художник, прирожденный творец Ярослав Владимирович. Здесь необъяснимым образом возрастает талан и постоянно приходит вдохновение, – она сделала паузу, наблюдая за реакцией новичков, молча глядящих и не выражавших особого удивления. – Скоро все вы, на собственном опыте убедитесь в уникальности нашей школы.

– А кормить-то нас будут? – расслышал я диалог двух девушек, справа от себя. – Только прилетели, а нас уже грузят. Безобразие.

– Я вообще ничего не поняла, – отозвалась ее подруга. – Лучше бы в душ пустили, и поспать. А то, чего гляди, рисовать погонят. Кстати, первый раз об этом Ярославе слышу…

– Тсс…, – один из кураторов прервал их поток возмущения, нахально протиснувшись между рядами. – Попрошу соблюдать тишину, не отвлекаться. Все будет, но в установленном порядке.

Мои познания в мире современного искусства были достаточно велики, но ничего подтверждающего слова Марии Давидовны, на память не пришло. Наверно сказка для погруженных. Интерес к продолжению речи у меня сразу пропал. Стоял, слушал в пол уха, и чтобы развеять скуку, я оглядел группу новоприбывших. Мои сверстники испытывали интерес и смущение в непривычной обстановке, в добавок еще не все опомнились после процедуры погружения. А серьезная дама в строгом костюме продолжала вещать.

– Ученые не нашли иных особенностей аномалии, что позволило открыть нашу школу, по желанию мастера Ярослава. Если перейти к главному, то занятия начнутся завтра. Мы создали идеальные условия для творчества, все ради вас. Однако аномалия не стабильна, и требует соблюдения ряда правил. Они давно составлены и доступны для чтения в локальной сети. А сейчас я передаю слово Вадиму Родионовичу, лицу от науки, – дама приосанилась и отошла в сторону.

Ее место занял типичный оператор вычислительного центра, немного помятый, косматый и бородатый, но причесанный. На самом деле он был страшноват. Бледное большое лицо с глубокими складками, взгляд глубоко посаженных глаз, и очень широкие плечи, при таком маленьком росте. Наверное, старший куратор в закрытой школе обязательно должен вселять ужас и трепет. Мне смешно, а погруженным – удар по нервам. Вырванный из уютного кабинета большой начальник пробормотал ничего не значившее вступление скорее из вежливости, и перешел к главному.

– Аномалия пульсирует, как бы дышит, чередуя волны вдохновения откатами в виде приступов апатии и неприязни. Я настоятельно рекомендую подчиниться этому ритму. Если вы не удерживаетесь на волне вдохновения и ощущаете неясную тоску, лучше оставить работу и отдохнуть. Для этого вам предоставлены все условия, завтра сами увидите. Мы стараемся ради вас. В противном случае нервная система быстро утомляется. Через некоторое время ученик глубоко засыпает, и ему требуется процедура перезагрузки, которую мы давно освоили, поэтому волноваться не о чем.

Вадим Родионович ответил на пару вопросов, и с недовольным видом покинул условную трибуну, а мужеподобная дама заговорила с удвоенной скоростью и страстью в голосе:

– Ваши творческие достижения не являются для нас пустым звуком, а требуют реальных поощрений. Мы разработали систему начисления баллов, которыми вы будете рассчитываться в столовой и нескольких магазинах. Они находятся внутри здания школы. Помните, все ради вас.

– А если я ничего не нарисую, то буду ходить голодным и без новых карандашей? – громко спросил долговязый парень с лицом истинного исландца.

– Вовсе нет, – ответила Мария Давидовна, – Возможно вам повезет, и вы всегда будете на волне вдохновения, а на случай неудачи мы предусмотрели дополнительный метод получения баллов. Отдыхать крайне необходимо, но пропущенные занятия нужно компенсировать. Три-четыре часа простого физического труда достаточно, чтобы закрыть свои потребности, а поручения всегда найдутся.

– Блин. Вот мы попали. И мне кажется уже тоскливо, – раздался сдавленный голос совсем юного парня, у меня из-за спины.

Ему предложили проветриться, несмотря на прохладу в покоях. Наверное, принял слишком близко это жуткое откровение. Я и сам изрядно смутился, даже устрашился возможных неприятностей. В учебном центре ничего подобного не слышал. На то оно и погружение, чтобы быть непредсказуемым испытанием. Заведующая учебной части перешла к другим темам, но ее слова уже не доходили до меня. Стало неприятно от осознания недоговорки и некоего обмана.

Мои глаза наблюдали за выступлением строгой дамы, параллельно я размышлял о наличии погружения у кураторов и учителей. Среди них могут быть владельцы полноценной личности, которым на глаза лучше не попадаться. Очень уж живо некоторые себя ведут для погруженных. Понятно, что школой помогает управлять искин, но люди с урезанным сознанием все равно могут много нехорошего натворить. Я проглотил подступивший к горлу комок, подумав, что учеба закончится, и можно вернуться домой, со щитом или на щите, поэтому нет причин расстраиваться.

Сосед

Встреча с высоких руководством завершилась. Нас попросили разойтись по комнатам и ожидать ужина, что сразу вызвало волну ликования. Приняв пока все увиденное как есть, я зашел в свои покои, и застыл на пороге, не решаясь разуться. Пол оказался безобразно покрыт пылью, которая еще и в воздухе летала. В полупустой комнате, такой же неухоженной, как и все здание, стояли лишь кровати с тумбочками и жалкое подобие шкафа, пережившего ядерную войну. Слева сидел один новичок, а точнее самозабвенно испытывал упругость матраса, раскачиваясь и слегка подпрыгивая. Форма у нас одинаковая, и довольно невзрачная, зато лица говорят о многом. Парень напоминал беззаботное чадо, попавшее на батут. Коротко стриженый, широковатый и низкий. Ко мне притянулась моя противоположность, кто бы сомневался. Он совсем не нервничал, в отличие от меня, и продолжал проверять законы физики. Счастливое неведение и полная беззаботность. Мне показалось, что парень всем доволен, а вопросы эстетики и собственного достоинства его волнуют также, как меня школьный курс той самой физики.

После знакомства со Стасом пришлось отказаться от первых поверхностных впечатлений. Вполне обычный человек, только с урезанным восприятием. Мы постепенно разговорились, пока было свободное время. Мне стало интересно задать ему несколько провокационных вопросы. Задним умом я понял, что вшитые программы все-таки работают, потому что внутри меня неожиданно пробудился бунтарский нрав, и только воспитание перевело всплеск эмоций в русло мирного разговора.

– Тебе здесь нравится? Мне уже доводилось учиться в одном техникуме, далеко от дома. Там намного уютнее было, и место красивое.

– А чего тебе тут не по вкусу? – пробормотал Стас, прекратив свою акробатику. – Все в порядке, да и чего сравнивать. Дали же комнату, вот и живи, – он завалился на спину, зевнул, и неожиданно встрепенулся. – Есть охота, знаешь когда кормить поведут?

Ответ я не знал, только плечами пожал. Пора было осматривать свое имущество, над скудностью которого всплакнул бы любой подвижник. У них хотя бы своя чаша для еды имеется. В прикроватной тумбе, нашлись средства гигиены, а в шкафу один комплект сменной одежды, совсем не густо. Кажется, про нормальное изобилие здесь не слышали. Надо полагать все остальное общее или выдадут, и вряд ли пальцем рисовать будем. Может и покупать придется, как бы дико это не звучало. Но драматизировать рано. Суровость школы может только казаться.

Занятия я себе так и не нашел, и сверхспособности сворачивать времени в точку, посредством лежания на кровати у меня не было. Дома я выбрался бы на крышу, а здесь пришлось ограничиться созерцанием вида из окна, разумеется, пыльного. На ровно постриженной лужайке, окруженной с двух сторон приземистыми деревьями, пятеро учеников лениво играли в непонятную игру, перекидывая ногами маленький мячик. Как это часто случается, беда пришла внезапно. Один из игроков согнулся, словно от боли, и съежившись повалился на землю. Игра остановилась. Самый рослый из приятелей присел проверить состояние пострадавшего. Прочие, к моему изумлению, преспокойно уселись на траву.

Долговязый парень вскинул руку с закрепленным коммуникатором, и кому-то позвонил. Нам таких устройств не выдали, либо еще рано, либо сами покупать должны, но мои мысли были заняты происшествием. Ко мне присоединился Стас, в момент появления то ли дежурных, то ли медиков. Они ловко погрузили упавшего парня на летящую за ними транспортную платформу. Вопреки моим ожиданиям ему не стали оказывать помощь, а лишь взглянули на кисть руки с таким же коммуникатором, как у всех. Дежурный, самый обычный ученик, набрал команду на панели платформы. Она поднялась вверх, и с нарастающей скоростью скрылся за углом растворяясь в вечерних сумерках.

Стас, снедаемый любопытством, забрался коленями на подоконник, испачкал штаны, нарисовав в пыли две кривые линии. Он пошатнулся, и уперся ладонями в туже пыль. Выругался и спрыгнул назад.

– От работы кони дохнут, – недовольно сказал он. – А студенты от непосильной учебы. Вот оно, вдохновение наше. Видишь, это нам первый урок. Поди перетрудился человек, а может аномалия вообще зло.

– Ловко ты словами играешь. На самом деле у этой пословицы есть продолжение, мол люди от нее, то есть от работы, крепнут. Ладно, забудь, – сказал я, заметив недоумение Стаса. – Однако и мне не нравится такая учеба. Странно, что с нашей-то техникой защиту не придумали.

– Да чего тут странного. Учился, учился и завалился, – отмахнулся от моей реплики сосед. – Все же ясно как день, – он принялся обтряхивать штаны руками, но еще сильнее испачкался серыми ладонями.

Я не стал отвечать, потому как слова Стаса показались неправдоподобными, буквально чужеродными. Не реагируют так обычные люди. Но и во мне что-то переменилось. Похоже коррекция, а точнее дополнение личности продолжало разворачиваться. В своем старом училище или дома, я вряд ли стал разговаривать с незнакомым в такой манере. Должно быть проявилась настойчивость пополам с бунтарством. Но иные образы захватили мое воображение. В голове нарисовалась картина собственного завала, в которой никто не обращает на бездыханного меня никакого внимания. Радует, что это не смертельно, но мне как-то резко захотелось назад, домой.

Кровать печально скрипнула, прогибаясь под моим весом. Я снова наткнулся на пыль, поднявшуюся прозрачным облачком. Мама бы впала в исступление, и не вернулась к человеческому облику, до победы над этим вечным врагом аккуратистов. Я закрыл глаза, чтобы не выдавать своих чувств, и задумался. Свои порывы я сдержал, а значит изменения личности несущественны, и внутренний мир в порядке, что не скажешь о внешнем. Мне представлялись прекрасное здание школы, море творческих людей и живописная природа, а здесь такие дела творятся. Опасения за свой нелегальный статус продолжали крутиться в голове. Может искин властвует в стенах школы, и раскусит меня на пороге, ведь разумными зданиями сейчас никого не удивишь.

Завал наставлений

Вечером, после простого, но сытного ужина, сисадмин собственной персоной, сам Михаил Игнатьевич, буквально обручил нас со школой и ее искином. Он показался мне забавным. Яйцеголовый, гладко выбритый, высокий, округлый, с проникновенным голосом, словно инопланетянин какой-то. Каждому, как я и предполагал, выдали то самое устройство, для ношения на запястье. Странно, что они пользуются старыми моделями, ведь современные штуковины, намного удобнее и компактнее, но выбирать не приходится. Снять устройство, походившее на некогда модные длинные напульсники, было нельзя. Однако он оказался мягким, воды и ударов не боялся, разве только огня, но с головой у меня все в порядке. Раздавая наручники, как называли здесь коммуникатор, Михаил Игнатьевич, разъяснял его возможности и систему оценок с прочими достижениями.

Оказывается, наручник знает об ученике все, и постоянно обменивается данными с сервером. Кроме связи и доступа в сеть, он играет роль школьного журнала, хранит расписание и заработанные баллы. На мой взгляд его следовало назвать кошельком. Баллы действительно были самой настоящей валютой, как нам и говорила Мария Давидовна. Сисадмин пространно намекнул, что получить баллы можно множеством способов, но подробности умолчал, сказав, что мы сами потом разберемся. В его словах мне послышался уже знакомые официоз и недосказанность. Однако вопросы задать нем не удалось по причине спешного ухода этого большого и важного во всех отношениях человека.

До сна еще оставалось немного времени, точнее сказать, до моего привычного времени посещения мира грез. Сосед не имел четких представлений о сытости, поэтому позвал меня в буфет, наверно радовался бесплатной еде в первый день. Другие люди мыслили сходным образом и зал оказался прилично заполнен, но свободное место мы отыскали. Я ограничился стаканом сока. Почти сразу к нам подсел старший ученик, что было видно по его нестандартной одежде, несравненно более эстетичной, купленной за оценки, как бы странно это не звучало. Мы быстро разговорились, и меланхоличный Герман, жующий и спящий на ходу, задержался, потому что Стас засыпал его вопросами. Очень уж его беспокоило число возможных оценок за день.

– На самом деле вы можете делать что угодно, – продолжал говорить Герман. – Баллов получите примерно одинаково. Хотя нет. На отработке мало. Но можно не четыре часа, а восемь взять. Только в учебе больше рисков остаться с носом, если руки с утра не на месте, и напрягаться дольше приходится – он тоненько захихикал, и приял позу довольного жизнью человека.

– Вот здорово, – сказал Стас. – Я-то боялся, что подвох есть. А если вдохновение само приходит, то вообще можно широко развернуться.

– Ха, наивный. Все так думают. Наверно в пульсации аномалии все дело. Коротко говоря, пресыщаются люди вдохновением до тошноты, что рисовать противно. Бывает, просто от бумаги воротит на откате. Сколько не отдыхай, не отрабатывай, за кисть браться неохота, если так, намалевать что-нибудь быстренько. Пес его знает почему. Но на пары ходить все равно надо, так уж наручник устроен. Вам, наверное, про пищалку сразу не рассказали?

– Это еще что? – спросил я. – По-моему, старший куратор вообще не планировал нас просвещать.

– Есть такое. Ничего, еще узнаете. На самом деле нормально все. Учиться можно по чуть-чуть. А на парах с народом всегда забаву найдете. Не парьтесь, если оценок не густо получили, вечерком отработали и все, – он сладко зевнул, потягиваясь. – И еще, самое главное, не парьтесь насчет завалов, которые приступами называют. Все это проходят. Я уже пять штук пережил. Нормально.

Слова Германа обескуражили меня, особенно необходимость платить за все, и я задал внезапно возникший вопрос:

– А у нас обычный куратор будет? Если есть старший…

– Считай, что не будет, – оборвал меня Герман. – Потом будет руководитель зачетной работы. А вообще всей Школой искин управляет, у него все четко. Ему, даже вопрос можно задать через наручник, как обычному поисковику, – парень уже собрался уходить, но чуть задержался. – Живите как живется, до выпускной работы еще далеко. Ее же надо как бы успеть без завалов сделать. Чистое безумие. Я-то на эту тему не заморачиваюсь. Тяну лямку потихоньку.

– Подожди, – я остановил нашего просветителя. – Если эти завалы неизбежны, можно хотя бы понять, что он уже близок? Или они внезапно случаются?

– Разумеется постепенно, а потом сразу. Еще узнаешь. Похоже, вам еще меньше нашего объясняли. За пару дней до полета в башенку побледнеешь, зрение просядет и глаза покраснеют, ничего особенного. Потом восстановишься, как новенький будешь.

На мой вопрос о «башенке» он протестующе замахал руками, скорчил лицо смертельно уставшего работяги и удалился вместе с подносом. Стас уже начал вслух строить планы на будущее. Завалы его уже не страшили. Сосед радовался возможности честно не напрягаться на учебе себе во вред. Через минуту разговора с самим собой он спохватился, вспомнил про нетронутый второй ужин, и с упоением принялся за еду.

Телепатом я не был, но уловил, что заработок оценок стал для Стаса идеей фикс, даже жует, глядя в потолок. Наверно будущее прозреть пытается, и я ему не мешал, потому что снова был ошеломлен неприятными подробностями приступов-завалов. Узнай это родители, устроил бы мне эвакуацию. Но я понимал, что награда стоит испытания, поэтому постарался исполниться мужества. Вроде получилось. Тем временем вторая порция хумуса успешно перемещалась в моего вместительного соседа, я же медитировал над пустым стаканом. Приятно чувствовать себя стяжателем духа.

– Меня баллы мало волнуют, – сказал я, на вопросительный взгляд соседа. – Оценки – это сопутствующий атрибут, который находишь после хорошей работы.

– Ну ты даешь. А на кой ты сюда учиться явился?

– Чтобы успешно пройти этот большой урок, и следовать дальше, – я мысленно выдохнул, сумев найти нейтральный, но правдивый ответ для погруженного. – Разумеется, учеба важна. Дело в другом. Выражаясь языком Германа, ты излишне паришься по поводу баллов. Если я верно понял, здесь не голодают и босыми не ходят, значит можно сосредоточиться на чем-то более важном. Например, придумать как избежать завалов, быть на волне вдохновения, ведь финальную работу рано или поздно придется делать. Вот что меня занимает.

– Странный ты. Мне хочется жить по-человечески, и иметь все, что хочу. Надо головой думать, чтобы баллы только приумножались, – он постучал себя по черепу. – Я-то сумею это равновесие уловить, вот увидишь, и отработка мне хорошей выгодой видится. – Стас умолк, икнул, и отправился за новой порцией, оставив меня наедине с пустым стаканом и странными моими ценностями.

Проба пера

На следующий день начались занятия, о чем еще с вечера напомнил наручник. В расписании числилось две пары рисунка² и композиция³, значит почти половину дня я буду заниматься любимым делом, и не сходить с ума, думая о завалах. Утром мне пришлось позаботиться о безмятежно спящем Стасе, вежливо разбудив его. Правда хотелось перевернуть кровать, ведь этот молодой делец мгновенно уснул и храпел всю ночь.

По ошибке я зашел в буфет, забыв, что сегодня еду нужно заработать, однако меня окликнули, сказав, что завтрак в покоях бесплатный. Маленькая, но радость. Здесь подавали блюда старой кухни, но с трудом я отыскал что-то нормальное. Сытый, все еще настороженный и предвкушающий испытания, я поспешил в школу. Дармовая жизнь закончилась, и уже сегодня нужно блеснуть знаниями, иначе меня ждет профилактическое голодание. Выбравшись из жилой зоны, состоящей из нескольких зданий, похожих на громадные усадьбы, я присоединился к группе людей своего потока. Сразу приметил их по одинаковым мантиям. Голограмма наручника безошибочно привела бы меня в нужное место, но в компании спокойнее.

Паренек, идущий рядом, всю дорогу восхищался архитектурой учебного корпуса. Судя по его речи, хорошо понимал, о чем говорит, а я с интересом развесил уши.

– Вы только посмотрите, это же на стоящий дворец творчества. Удивительно сложное и объемное размещение блоков. А композитный ордер на портиках просто великолепен. О роскошном антаблементе и не говорю, – парень дернул меня за локоть, указывая рукой куда-то в сторону. – Гляди, за той крышей выступает просто громадный купол. Вот бы ближе посмотреть, – знаток архитектуры явно был в ударе, и наверно забыл об учебе.

– Тебя не смущает запущенный фасад? – заметил я. – Вчера, мне казалось, нас действительно привезли во дворец, а тут облетевшая штукатурка, краска потрескалась, и даже растения на крышах растут.

– Может быть такова задумка дизайнера? – ответил ценитель классицизма. – В старых, потрепанных временем зданиях, как и в руинах есть некая романтичность, особая привлекательность.

– Ну-ну, а еще хороша дырявая одежда и вчерашняя еда с плесенью, прекрасный эффект старины, – не удержался я, и сам удивился легкости, с которой съязвил.

– Зато здесь газоны красивые, – сказала маленькая девушка, с вздернутым вверх носиком. – Глядите, вот куда все старания уходят. Между прочим, я вчера видела, как их косят. Наверно это за баллы, но мне как-то не к лицу с косилкой бегать. Даже не знаю…

Она продолжал еще что-то говорить, но мой взгляд задержался на далеком куполе. Странно, что такое внушительное сооружение находится далеко от центра комплекса. Я мысленно сделал себе зарубку разглядеть его вблизи, при первой возможности. Купол быстро скрылся за громадой главного корпуса, а наша группа уже шагала по главной площади. Здесь оказалось невероятно много народа. Ручейки людей стекались в могучую реку, чтобы опять распасться, подобно широкой дельте, когда ученики расходились по разным входам школьного здания. Похоже посещаемость здесь абсолютная, что неудивительно, с такими стимулами и системой контроля, писк которой я надеялся никогда не услышать.

Внутреннее пространство школы не уступало потрясающим фасадам, если закрыть глаза на вездесущую запущенность. Однако стройные колоннады и арочные порталы все равно были прекрасны и казались невесомыми, при всей своей монументальности. Потоки света, из огромных окон, играли на рисунке камней мозаичных полов, и полностью овладевали вниманием. Я успевал разглядывать барельефы на стенах, статуи в нишах и крупные картины в резных рамах, которые превращали школу в музей, хоть и неухоженный. Эти ощущения усиливала приятная музыка, тихо играющая на каждом шагу. Мне казалось странным, что в современном мире не хватает средств для ремонта, или до материальной стороны школы новому директору просто нет дела. Я сделал себе еще одну заметку, выяснить этот вопрос у руководства.

Мне наступили на ногу, отвлекая от созерцания сводов потолка. Возмутиться не успел, зато заметил косые взгляды, старших учеников. Наверно мы привлекали внимание, походя на типичных туристов. Мои сокурсники сбились в маленькую стаю, крутили головами во все стороны, буквально поедая глазами бренную красоту, разве что не фотографировали. Мельком я успевал поглядывать на окружающих, разительно отличных от нас. Новичков встречали по одежке, в буквальном смысле. Только мы оказались выряжены в стандартную одежду, суровое рубище, в сравнении с экстравагантными нарядами старших.

Маленькая девушка, назвавшаяся Олесей, долго молчала, глядя исподлобья на творческую молодежь, но не вытерпела и заговорила своей подруге:

– Обалдеть, здесь парад мод, не иначе, а мы как плебеи. Мне срочно нужно приодеться.

– Ага. Хоть в столовую с буфетом не ходи. Страшно подумать сколько корпеть придется. Я бы и по ночам рисовала, если бы можно было скорее что-нибудь приличное купить, – ответила ее товарка.

Деловая Олеся, успевшая познакомиться со всеми и влезть любопытным носом куда только возможно, настороженно прищурилась и заговорила в никуда, надеясь быть услышанной всеми:

– Не понимаю, где творческая атмосфера? Кажется, только мы одни как ненормальные спешим на первую пару, а эти модели, чтоб их… Словно на пляж явились, осталось только под солнышком улечься… Ага, один уже лежит.

Оторвавшись от игры с рисунком на полу, в белые и черные ромбы, я ответил:

– Похоже с ним случилось то самое. Как я понял, здесь не принято обращать на приступы особого внимания. И мне видятся не пляжники, а скорее великие мастера. Только в кавычках. Следить за временем и суетиться ниже их достоинства. Кстати, мы тоже не совершенство. Мой сосед сейчас где-то между душем и буфетом, если опять не лег.

– Ему что, о пищалке не говорили? – изумилась Олеся, но ответить мне не дала. – Ну ладно, он дурак, пусть шишку набьет. А нам никак нельзя ударить в грязь лицом, особенно перед новым пополнением. И вести себя по нормальному надо, и приодеться, а то, как гадкие утята.

– Ничего, мы еще посмотрим, кто тут великие мастера, – категорически заявил громкоголосый Руслан, лихо закидывая набок свою рыжую челку.

– Кажется вы говорите немного о разном, – сказал я. – В моих глазах эти старшие уже лежат в грязи и булькают пузырями, если не пользуются возможностями вдохновения от аномалии, и откровенно филонят, а потом отрабатывают. Однако наши наряды и мое чувство прекрасного начали коробить.

Руслан по-свойски толкнул меня в плечо, и заговорил тоном прожженого жизнью ветерана:

– Зря ты на них бочку катишь. Мы вот вчера зависли со старшими в буфете, таких подробностей наслушались, – на его слова Олеся превратилось в одно сплошное внимание. – А вы, мадам, ушки свой поберегите, не то мозги закипят, и вместо занятий у нас революция будет.

– Что ж там за страсти такие? По-моему, аномалией нас и так до икоты запугали. Я пол ночи не спал.

– Есть тут одна фишка. Не так страшна аномалия, как последствия завалов. Говорят, что все незаконченные работы, в том числе и итоговая, забирают и хрясь, – Руслан показал удар об колено, – А потом пых, – пантомима продолжилась имитацией языков пламени. – Не знаю как именно, просто считаются, что их от ума сделали, и без должного вдохновения, понимаешь ли. А преподы искусство высшего уровня требуют. Ну еще баллы все списывают. Жуть, да и только.

– Нормально…, – искренне возмутился я. – Очуметь можно. И почему нам это Мария, эм…, забыл, как ее. Нет бы все честно сказать. А может вас разыграли? Почему бы над новенькими не подшутить, как над детьми малыми.

– Я тоже так сначала подумал. Но парни без иронии рассказывали, и советовали не страдать за зря. Не пришло, якобы, еще время и можно расслабиться. Ну что, Олеська, язык проглотила? Не будешь в другой раз уши развешивать. Многие знания – многие печали.

Наша разновеликая группа свернула в галерею с искомой аудиторией, но дверь еще не открыли. Пришлось ждать, и наблюдать, потому что лезть со своими умными мыслями к погруженным не хотелось. Я чувствовал себя гостем на светской вечеринке, проводимой юными наследниками фамильного замка, в кругу себе подобных сорвиголов. Казалось, они неразумно распоряжаются свалившемся на голову достоянием, и довели свои владения до весьма прискорбного вида. Прежде мне не доводилось видеть столь откровенной праздности. Вдохновение не ощущалось, и я подозревал, что действительно зря потрачу здесь время. Возможно следует покинуть проект погружения. Но спешить с выводами я не стал. Мало еще видел, и врать люди тоже могут. Наконец нарисовался учитель, который со скорбной улыбкой смотрел на учеников, входящих в мастерскую.

Два занятия рисунка пролетели незаметно, быстрая зарисовка постановки из геометрических фигур поглотила меня с головой, временно изъяв и потока времени. Учитель проверял чего мы стоим, оставив нас наедине с работой на все четыре часа. После первых линий наброска я ощутил неудержимое желание творить, и не спустя рукава, а выложиться по полной. У меня только дым из-под карандаша не шел, так увлекся постановкой. Краем глаза отмечал, что группа тоже шуршит грифелями по бумаге. Однако через час мы познали обратную сторону аномалии. Захотелось встать и уйти, полежать, хоть на полу, или вообще вернуться в жилые покои, потому что больше нет сил и смысла творить.

– Да ну ее в пень, – выпалил Руслан, запрокинув назад голову с руками. – Хочу все порвать, сжечь и пойти пожрать наконец.

– Может я брежу, но сейчас идет откат, будь он неладен, – сказал двухметровый Влас неуверенным тоном. – Но вряд ли от такого кошмара отдых поможет. Мне вообще исчезнуть охота.

– Не паникуйте, – осмелился сказать я, неожиданно воспрянув духом. – Думаю, это можно пересидеть. К слову, у нас тут планшеты все изрисованные, и можно старый добрый прием антистресса применить. Я уже пять минут свою лепту в коллективное творчество вношу. Отпускает.

– Ай-яй-яй, как нехорошо в таком признаваться. Хотя меня тоже прижало. Сейчас попробую, – на ходу сменила концепцию Олеся, и с шумом придалась вольному творчеству. – Анархия, беспредел, мне нравится, – девушка явно уже не обижалась на дерзкого Руслана, и пребывала в отличном настроении.

Через четверть часа вдохновение вернулось. Аномалия больше не играла с нами злых шуток, наверное, на новичков слабо действует. Я сам от себя не ожидал рисунка с тремя точками перспективы и такими выразительными тенями, что хоть облизывай их. Почти все мы получили заслуженные десятки, не то оценки, не то валюту, попробуй к такому привыкни, но люди остались довольны. Я наперед знал, после следующей лекции мы будем свободны, так как на второй половине занятий, для самостоятельной работы, нам пока делать нечего, и можно будет, наконец, осмотреть всю школу. Александр Иванович, закончил просмотр, но попросил не расходиться, если мы не желаем остаться босяками, ведь на занятие мы явились с пустыми карманами.

Вскоре он притащил охапку ученических сумок, носимых через плечо, и раздал их со словами:

– Вот ваше первое имущество. Остальное получите позже. Если не нравится качество инструментов, можете пользоваться магазином. Там всего полно, ну почти, того, что положено.

– А что нам не положено? – мигом вклинилась Олеся, невинно моргая с дурашливым видом. – А рисунки с собой забирать можно? И будет ли домашнее задание?

– Ох, девушка, не надо так частить. Сейчас вы все обрушите на меня поток критики, впрочем, всегда так, – учитель с сожалением вздохнул. – Творчество только в стенах школы. Бумагу, картон, пластичную массу и прочие материалы за порог не выносим, и в продаже их нет, так что не ищите и не спрашивайте. Это не я придумал, таковы правила. Все ради вашей безопасности, потому что перегрузки мозга нам не нужны.

Причудливые правила школы нарастали как снежный ком, однако Александра Ивановича обвинять не стали. Некоторые, наоборот, порадовались странной халяве. Люди были увлечены сумками, не такими уж страшными как мантии, и не роптали, находясь под впечатлением от череды откровений и даров. Мы снова воспользовались навигацией, которая чертила впереди проекцию стрелки на полу, и дружной гурьбой добрались к аудитории композиции. Я еще слабо запомнил свою большую группу, пытался вспоминать услышанные имена, и неосознанно продолжал высматривать Алекса, попробуй такого шутника неугомонного пропусти. С каждой минутой мне все больше казалось, что его в последний момент кем-то подменили.

Двери аудитории резко распахнулись, выпуская толпу разномастно одетых парней и девушек, вполне счастливых и немного утомленных. Их мысли были где-то не здесь, поэтому нас, зеленых оборванцев, они не заметили. Спустя пару мгновений в коридор вышел помятого вида паренек, со зверским выражением лица, и без того излишне заостренного. Он по-детски шмыгнул носом и со злорадством уставился на нас, как хищник на добычу, у меня аж волна мурашек к животу пробежала.

– А, новенькие, старательные, еще не устали. Поглядим на вас через недельку-другую, сколько в вас пороху останется. А пока идите, грызите, и гранит искусства, и базальт, и торф у нас имеется. Все для вас.

– Не слушайте этого психа, – сказала вышедшая из той же аудитории девушка, тонкая, как богомол. – Перестань над людьми издеваться, вечно тебе неймется, – она с совершенно равнодушным видом прошла мимо нашей компании, гордо неся гладко причесанную голову.

Язвительный паренек не внял ее замечанию, принял вид злобного гремлина, и заговорил:

– Поиск ритма и удержание на волне – полная чушь, стабильные завалы – наше все! – он яростно воздел руки вверх. – Кайфуйте сколько можете, и даже не надейтесь на безлимитную учебу. Да-да, я последний чокнутый, который еще пыжится забраться на эту клятую волну…

Я проводил взглядом вышедшего из аудитории пожилого преподавателя. Он небрежно запер замок, проигнорировав нашу группу. Мне было неловко молчать, поэтому спросил у последнего чокнутого:

– Хочешь сказать нам лапшу на уши вешают, и можно не стараться? Как-то мрачно и размыто объясняешь, – договорив, я вновь удивился пробудившимся новым качествам личности.

– М-да, типичный новичок, доверчивый и простодушный, – он продолжал обращаться ко мне, но слушала вся группа. – Я упираюсь на учебе, лишь бы реже в медцентр летать. Мерзкое это дело. Ничего, еще никто не отвертелся. Чудо вас не спасет, ни отдых, ни отработка. Придется терпеть откаты, сжав зубы, чтобы тебе реже в мозгах копошились и картинки незаконченные в утиль пускали.

– Неужели все так безнадежно? Мы сегодня нормально справились. Как-то не верится, что люди легко сдаются при таких незначительных трудностях. Или на нас пока слабо действует?

– Все вздор, а я довожу его до абсурда. Мне противно идти за стадом ослов десятый раз на дню в буфет, или рубиться в игры, радуясь, что убежал от отката. Лучше стонать, но рисовать. Пару раз в день мучаться, но не прогнуться. Хотя чего я распинаюсь, все равно скатитесь. Что, не нравится правда? Лучше сразу в омут с головой, – он злобно подмигнул мне, и заковылял в своем направлении, доброжелатель.

Все стояли, как вкопанные. Сладкоголосым кураторам я не доверял с самого начала, а теперь окончательно разочаровался, исполнившись праведным гневом. Выплескивать лавовый поток на одногруппников было бы опрометчиво, поэтому я промолчал. На память пришла строчка из расписания, и еще раз глянув в него, я убедился, что занятие ведет заведующий, то есть человек высокого статуса. Моя группа уже затеяла тихий спор, под впечатлением от услышанного, но они скоро смолкли, заметив появление худощавого мужчины. Определить возраст этого сухощавого человека, с вытянутым лицом было сложно, зато благородство и некая суровость сразу бросались в глаза. Препод уверенно чеканил шаг, и смотрел сквозь нашу компанию прямо на дверь, словно собирался вести лекцию для других.

– Здравствуйте-здравствуйте, – невнятно пробормотал он на наше приветствие. – Хм, простите, что вы на меня так смотрите? Со мной что-то не так? – учитель скосил глаза на грудь и потрогал лицо.

– Там все чисто, в отличие от ситуации в школе, о которой нам почти ничего не объяснили, – неожиданно резко начал я, не узнавая своего голоса, но было поздно отступать. – Почему от новичков скрывают сложности отношений с аномалией? Для чего на самом деле уничтожать недоделанные работы? Чтобы удержать нас подольше? И как руководство довело здания школы до такого ужасного состояния? – я оглянулся ища, поддержки. – Нам известны свои права, которые здесь грубо нарушаются. Извиняюсь, но приходится бороться за справедливость.

– Молодой человек, у тебя очень хорошая речь, острый язык и беспечный, рассеянный разум, не говоря уже о бестактности, – учитель приосанился, не скрывая своего раздражения. – Ответы на твои вопросы есть в уставе заведения, который редко кто удосуживается прочесть. Не спеши с выводами, учебная программа составлена с умом, точнее высшим умом – искином. А потертые стены не должны отвлекать вас от творчества. Так что на первый раз прощаю эту дерзость.

Я слегка остыл, задумался, и испугался от того, каких дров наломал, со своими шаблонами поведения. В глубине души я соглашался с заведующим, иначе школу просто закрыли бы, по распоряжению из учебного центра. Но разум усомнился в правоте этого погруженного. Благодаря папе и его просветительной деятельности, я прекрасно знал об уловках и хитростях, творившихся в организациях и правительствах недавнего прошлого, хотя на практике столкнулся с этим впервые. Согласиться и мысленно козырнуть учителю композиции было выше моих убеждений, и сдаваться я не собирался.

– Написанное в уставе может расходится с реальностью, и у нас пока что хватает ума, чтобызаметить подвох. По-моему, учителя не должны водить нас за нос и, я не желаю терпеть подобной системы. Если она прогнила, то…

Закончить фразу не удалось. Ее прервал голос еще одного преподавателя, спешно подошедшего к импровизированному полю битвы. Он заговорил доброжелательным тоном:

– Доброе утро всем. Кажется, здесь кипят страсти и собирается гроза. Я шел мимо и услышал, – он утерся платком. – Вы все полностью правы, спорить не о чем. Здравствуйте коллега, – учитель пожал руку мастеру по композиции. – Антон Семенович. Я новый преподаватель скульптуры, только что прибыл, а здесь такие эмоции кипят, ух!

Преподаватели что-то тихо обсуждали, я же замер в легкой растерянности. Передо мной стоял знакомый скульптор, с которым день назад был заключен договор. Если лицом он остался прежним, то характер и манеры переменились. Из дипломата, окутанного некими тайнами, солидного и говорливого, он превратился в вежливого и жизнерадостного альтруиста. Буквально светился своей праведностью. Сильно же на него загрузка качеств подействовала, как и на меня. Услышь сейчас мама что я нес, решила бы что подменили сына, да мне и самому уже не в радость такой характер.

Между тем Антон Семенович оставил нашего преподавателя, позволив ему начать занятие, и обратился ко мне:

– Приятно видеть учеников, которые борются за свои права. И все-таки тебе будет полезно ознакомиться с документами в сети. Наручник у тебя уже есть, почитаешь. Если появится вопросы, обращайтесь ко мне или любому преподавателю. Поможем. Но буром идти не надо.

Метафизический вулкан в моем разуме, минуту назад готовый взорваться, потух, а жерло превратилась в тихое озеро. Странно, но мне понравилось то ли бунтовать, то ли скандалить, даже подпитал свои силы, хотя выглядело это скверно. Однако я был спасен от последствий, и появилась возможность спокойно докопаться до истины. Занятие началось, пусть с маленьким опозданием. Настроение было смятенным, слушать и писать не хотелось. Имея уже два художественных образования, нового я ничего не услышал, почти все пропускал мимо, а писал по привычке. Наверно, в лице Сергея Михайловича я нажил первого врага, за всю свою жизнь. С запозданием мне стало ясно, что себя нужно держать в руках, иначе с моим бунтарством можно превратить школу в персональный ад. Высказывать же все мастеру композиции бессмысленно, ведь он лишь исполнитель, и глубоко погружен. Мне бы такую рассудительность пять минут назад, но поздно уже локти кусать.

Дары

Пары закончились. Сокурсники конкретных планов на остаток дня не имели. Они разбрелись по коридорам, как жуки, выпущенные из банки, а мне уже хотелось обедать. Вызванная голограмма наручника показала путь к огромному залу столовой. Пространство школы захватывало мое воображение своими масштабами, и возвышенной красотой, которая все равно светилась сквозь трещины, грязь и паутину. Пока я рассматривал парусные своды, мой наручник издал новый звук уведомления. После активации сообщения, пред глазами возник двукратный множитель, такой же как в некоторых играх. Он переместился в раздел достижений, удвоив полученные баллы. Оставшись в приятном замешательстве от наград, я решил заказать в столовой что-нибудь особенное. Может, я учусь не ради баллов, но почему бы себя не порадовать, все равно мы здесь временно, и копить незачем.

На большом перерыве ученики до отказа заполнили галереи, и напоминали мне лосось на нересте. Почти все шли в одном направлении, к вожделенной столовой, только вверх никто не выпрыгивал. Искоса я поглядывал на людей, пытаясь понять воздействие погружения. Они косились на меня, как на дикого зверя или бродягу, выряженного непойми во что, и были правы. На лицах я видел странную радость с ноткой небрежности, перед предстоящим кулинарным наслаждением. Обеду рады, но достоинство сохраняют, всех на пути не сметают, что радует. Я разделял их настроение, надеясь, что меню будет не хуже, чем в жилых покоях. И все-таки идея платной еды, тем более из прошлого, вызывала у меня чувство протеста. Кто бы мог подумать, что здесь все устроено не как в нормальном мире, с его изобилием.

Влившись в общий поток, я перестал смотреть на карту, и скоро очутился в настоящем дворцовом зале, во многом уступающему царским палатам в пышности убранства, но ряды аркад и лепнина на потолке тешили взор, хоть и были неухоженными. Пришлось принять это безобразие как должное, только старые столы из опилок претили моему чувству прекрасного. Но добравшись до автоматических раздатчиков, я восхитился разнообразию пищи, правда большая половина блюд старой кухни меня не интересовала. Первый восторг улегся, после взгляда на цены. Они не кусались, как говорит мой дед, но намекали, что учиться или отрабатывать надо каждый день.

Выбрав простое кушанье по себе, я заметил резкое движение справа, с последующей репликой:

– Хи-хи-хи, какой скромняга. Новенький, еще ничего не вкурил. Смотри, на нем еще это позорище. Наверно из вчерашнего пополнения.

– Все такие были, через неделю нормальным станет. Что он там выбрал? Ох, правильный какой, – прощебетал еще один девичий голос.

Мимо проплыл поднос, заваленный маленькими вкусностями в коробочках, затем на меня глянула сама лакомка.

– Тебе плохо не будет? – машинально спросил я, глядя на картину «Шок диетолога». – От такого водородный взрыв в желудке приключится, со всеми спецэффектами, во время и после.

Девушка шутку не оценила, и не стала жертвовать своим пиршеством, ради шишки на моей голове:

– Мне-то? Ха. После завалов, хуже только в Марию Давидовну превратиться, – она хотела потрепать мою прическу, но я увернулся, вызвав очередной смешок. – Мне просто повод нужен, чтобы с этой жруньей дольше посидеть, – и шутливо боднув приятельницу, молодая особа поспешила к столику.

– Врет она все, – ответила на ходу жрунья. – Ей скучно, да и мне тоже. Вкусняшки – наше счастье. Вкусняшки спасут мир, – ее голос стихал, но я услышал окончание. – Будь проще. Порадуй себя.

Проводить испытания своих опасных качеств перехотелось, и с тарелкой в руках я удалился в дальний конец зала, однако внутри все ликовало от очередной бунтарской выходки, и к своему ужасу я понимал, что мне это нравится, хотя раньше за мной подобного не водилось. За последние годы я привык к нашей уютной столовой, белоснежным скатертям и сравнительной тишине, поэтому напрягся от нескончаемого гомона. Пока я ел, казалось, что нахожусь на грандиозной посиделке в ночном баре, разве что в танец никто не пускается. Народ развлекался как мог, напоминая безумную начальную школу, с потасовками, колкостями и озорством.

Глядя на заваленные едой подносы, я подумал, что они восполняют потерянные эмоции, в минутах страшной тоски, не щадя живота своего. Я их не осуждал, потому что сам слабину даю, правда спасаюсь мёдом или финиками, а тут… Сила откатов аномалии стала мне более очевидной, и немного пугала, хотя первый опыт уже забылся. И все-таки я осознавал свою инородность среди погруженных, словно гость, пришедший в дом иностранца, с незнакомыми традициями и ценностями.

Потери

Похоже новички, вроде меня, действительно привлекали внимание, будучи не белыми, а серыми воронами, в наших-то странных балахонах. Я успел подумать об этом и многом другом, когда сдавал посуду в приемное окошко, и получил сильный толчок сзади, от чего болезненно врезался пальцами в стену. Поворачиваться не было желания, а хотелось закрыть глаза и исчезнуть, потому что мысленно я уже представил жестокую драку и себя побитого, валяющегося на полу, облитого какой-нибудь едой с ближайшего подноса. Я сделал вид, что ничего не произошло, и собирался уйти, но тройка парней преградила путь. Мне никогда не доводилось драться, только пару оплеух получил когда-то. С трудом верилось, что местные задиры не станут устраивать потасовку в людном месте. Несколько секунд мы играли в гляделки, распаляя чувства. Они напоминали банду псов, которые загнали жертву в угол, но не знают, что делать дальше.

– Тебя вежливости не учили, цуцык? Уходить собрался? А кто заслуженных мэтров угощать будет? У нас так не поступают, – прогнусавил малец, уступающий мне в возрасте, и переросший по наглости. – На себе сэкономил, значит с нами поделись. Заказывай, что укажем.

– При всем к тебе уважении это невозможно, – ответил я, сдерживаясь, памятуя о своем новом опасном характере. – Мне нужно сохранить баллы до завтрашнего полудня, их пока очень мало.

– Ну ты отмочил. Мало у него. Ой-ой, бедняжка. Парни, кажется, он не понял. Завтра через соломинку будешь питаться, если вообще очнешься. Вперед, к раздатчику, пока я добрый. Можешь потом пожаловаться своему куратору, он тебя пожалеет, – паренек издевательски заржал.

– Ради тебя могу и директору написать, – я старался сохранять спокойствие.

– Ха, пугай этой сказочкой детишек. Не накажет тот, кого нет, – сказал, как выплюнул малец. – А на искин мне плевать. У него и так забот хватает, чтобы за такими ничтожествами как ты приглядывать.

Игра словами закончилась. Вряд ли меня покалечат, но достоинство терять не хочется. Я последний раз пробежался глазами по людям, остававшимися безучастными к маленькой трагедии. Сбежать было нельзя. В толпе поймают, а на просторе у меня получилось бы, ноги быстрые. В секундной заминке, память подбросила отличную и рисковую идею, почерпнутую из давно прочитанной книги. Обстановка была совсем не та, и на стене не висели скрещенные мечи, поэтому я схватил со своей, так и не сданной тарелки столовый нож и закатал рукав левой руки.

– Ты как к крови относишься? Держи, – я сунул орудие маленькому тирану, направив лезвием на себя. – Наручник вроде как не снимается, если нам верно объяснили, поэтому ты получишь мои баллы только вместе с рукой.

Наручник неприятно резко завибрировал, а облачко голограммы возникло само собой. Оно светилось красным цветом, являя мне сообщение о штрафе и огромную пятерку, перед которой стоял минус. Малец замер, сжимая навязанный мною нож, и его наручник издал такой же тревожный звук, но был скрыт рукавом разноцветной рубашки. Я почти потерял ориентацию в пространстве, не видел ничего вокруг, только ощущал бешенный пульс и непойми почему наворачивающиеся слезы.

– Да пошел ты, псих! Я тебя запомнил, – пропищал вымогатель, не удержав прежний тембр голоса, бросил нож на пол. – Гадина, десятку срезала, – пожаловался он своим товарищам.

Мир снова пришел в движение, и я увидел десятки резко отвернувшихся от меня глаз. Наверно за потешный спектакль. Меня еще немного трясло, но подсознательно я понимал, что этих задир больше не встречу, или разойдемся, как ни в чем не бывало. В открытые двери я видел, как лихая троица удаляется по коридору, поэтому быстро покинул поле не состоявшейся битвы. Ощущение маленькой победы портило не прилюдное унижение, а осознание потери нравственности художником и ребенком. Забвение культурного человека с высоким вкусом. Было страшно однажды полностью потерять и свою собственную личность, превратиться в грубого смутьяна и остаться им навсегда, что родители не признают. Школа вновь явила свою темное нутро, громко заявив, что нужно бороться за себя и свою мечту. К такому жизнь меня не готовила, хотя папа постоянно пытался нечто подобное объяснить.

Иная личина

Настроение упало ниже плинтуса, паркета и плит перекрытия. Я брел по галереям, не глядя по сторонам и повесил голову. Наверное, меня не замечали. В школе больше ничего не держало, а последнее событие вовсе гнало куда подальше. Раньше я бы непременно поспешил домой, но дом далеко, а в комнате меня ждут только кровать и сосед, с хорошо придавленными мозгами, поэтому лучше прогуляться, по мельком увиденным паркам, например, в сторону странной башни. На самом деле я хотел выбить ураган мыслей из головы, которые кричали на разные голоса о штрафе, надзоре искина, недоброжелателях и прочих горестях, свалившихся на мои худые плечи. Рассуждая таким образом, я покинул главное здание. Ускоряя шаг, я без задержек миновал входные двери, эпической высоты, восхитившие меня еще утром.

Солнце стояло в зените, но вместо летнего зноя ощущалось мягкое тепло. Большой перерыв продолжался, позволяя сотням учеников беспечно бродить по главной площади, валяться на газонах и даже дремать на скамейках. Мое настроение неожиданно переменилось, будто переключателем щелкнули. Я повиновался неясному позыву, припустил быстрее вперед, и не стесняясь побежал под сень парковых кленов. От нежданного приступа озорства, я заскочил на гранитные перила, стремительно скользнул вниз, пробежался еще по второму ограждению лестницы, как канатоходец, и кувыркнувшись через голову, спрыгнул на землю, на автомате прижимая сумку. Чуть не сбил с ног паренька, возникшего в нескольких сантиметрах от места посадки, который испуганно шатнулся в сторону.

– Извини, сорвалось, – бестолково оправдался я, сам не зная зачем.

Отдыхающие поблизости ученики озадаченно, проводили меня взглядами, пока я спешно покидал место внезапной импровизации. Собственная проделка ошеломила меня, и одновременно порадовала. Загруженное увлечение сработало. Мышечная память сотворила практически чудо, а в голове мелькали слова занятной теории. Словно шальному мальчишке, получившему желанную игрушку, мне хотелось испытать новые возможности, пусть и временные. Оказывается, я знал десятки головокружительных приемов и даже жаргон. Взбудораженный ум уже хотел практики, я лишь опасался за непривычные к таким нагрузкам мышцы. Глаза уже иначе смотрели на парк, на длинные террасы, каменные ограды и стенки. Я смотрел наперед, ища укромное место, подальше от свидетелей, вдруг ляпнусь с непривычки.

Ум художника успевал подмечать изящные завитки скамеек, и резные ручки вазонов, стоящих среди благоухающих зарослей. Здесь хотелось заниматься пленэром, о котором я мечтал с весны, но сейчас не до него. Постепенно стали ясны истинные размеры и сложная форма школы, превосходящие мои самые смелые ожидания. Всюду встречались ученики, занятые тем же, чем и утром, то есть почти ничем. Некоторые беседовали, сидя на ступенях или траве, другие расслаблялись, всеми возможными способами, от активной шуточной борьбы, до самозабвенного лежания под открытым небом. Впрочем, погода безмолвно призывала к беззаботной неге, да и перерыв еще продолжается. Сам бы поглядел в небеса, но хотелось активности.

Мне казалось, что идеального места для своих ловких фокусов я уже не найду, тем более безлюдного. Но за очередным крылом здания открылся необычный ступенчатый парк, уходящий вдаль и вниз по склону от школы, к берегу маленькой реки. Пространство было густо засажено деревьями, дорожки обрамляли брутальные перила, всюду виднелись подпорные стенки, а еще были мостики, площадки, в общем рай для меня и любого вдохновенного человека. Единственное чего здесь не было – это людей, как по заказу.

Без лишних раздумий, я заскочил на каменную оградку. Прошелся, держа баланс и выполнил акураси⁴, точно перепрыгнув на спинку скамьи, а затем еще раз, очутившись на противоположной оградке, даже не пошатнулся. Ликуя, я осмотрелся и застыл как истукан, почувствовал себя неуклюжим ребенком. Впереди на аллее еще один человек скакал по всем возможным препятствиям, чередуя лэйзи ⁵и дэш⁶, идеальные прыжки, не наносящие вред скамейкам и вазонам, порядочный какой. Лишь спустя несколько секунд я признал в нем свое приятеля – Алекса. Оказывается, провел с ним пол дня, оставаясь в неведении. Права мама, называя меня рассеянным, ни друга, ни слона не примечу.

– Здорово. Не стесняйся, здесь можно поразвлечься, – сказал он, подходя ко мне и протягивая крепкую руку. – Думал я тут один такой, – спокойно проговорил Алекс, даже не сбив дыхания после своих выкрутасов.

Первое потрясение уже прошло. Если быть честным, передо мной стоял незнакомый человек, лишь память о форме подсказывала, что мы виделись. Вместо бесшабашного, яркого и артистично-неряшливого парня, мне встретился форменный зубрила, эдакий хорошист, флегматичного нрава. Дикая прическа легла на пробор, вызывающий наряд сменился стандартной мантией, сидящей на нем как влитая. Говорил теперь он тихо и сонно будто стеснялся меня. Действительно, парень отдыхал от себя прежнего. На фоне этого образа, увлечение паркуром выглядело также комично, как страсть к вышивке бисером у давешних хулиганов из столовой. Пришлось познакомиться заново, и мы разговорились.

– Странно, что вчера тебя не видел, вроде в один день прибыли. Пойдем пока в ту сторону, – я указал в направлении купола, опять заслоненного зданием школы.

– Стараюсь не лезть на глаза. Я даже попал в самую дальнюю восьмую комнату, – он замялся. – Знаешь, вообще-то я не самый хороший человек. Все справедливо, а мне и так нормально…

– Не наговаривай на себя. Еще плохих не видел. Я не навязываюсь, просто, эм…, – говорить о нашем союзе я не хотел, поэтому пожал плечами с растерянностью на лице. – Практика показывает, что одиночкам здесь тяжело. Позже расскажу почему. Но не об этом речь. Хороший день сегодня. Надо нагуляться, напрыгаться. Или ты не в духе?

– Да ладно. Я тебя не гоню. А что там, куда ты собрался?

– Какая-то башня, – сказал я, уже срываясь с места, и Алекс пошел рядом. – Мне все интересно, особенно запретное. Как будто ее специально спрятали. Наверно именно про башню говорят, в связи с завалами. Якобы там уснувших восстанавливают.

– Только не предлагай на нее забраться, хотя это реально – ответил Алекс, глядя приближающийся купол, и щурясь от яркого солнца. – В такие места добровольно лучше не соваться, – он спрятал руки в карманы, вжал голову в плечи, являя мне забавную новую привычку своей скромности.

Обратная сторона школьного комплекса была также велика, как и все в зоне погружения, поэтому увидеть башню и дойти до нее – это разные вещи. Пока что Алекс молчал, наверно стеснялся, а я думал. Слова приятеля показались не настоящими, и посеяли сомнения. Об искинах я знал много, об их способности к самозащите, даже благодаря внушению мыслей и страхов. Сразу испугался, прислушался к себе, но внутри меня только поигрывал загруженный скептицизм, мешая согласиться даже с личными идеями. Искусственного давления на разум не было, и никакие пси-волны от башни меня не гнали, если они здесь вообще применяются. Глядя на своего друга, я подумал, каково ему живется со скрытой подлинной личностью, без знания о своем характере и истории. Видимо наше сознание очень пластично, что хочешь, то и лепи. Может быть, Алекс стал молчуном, но я мало изменился, и был уверен, что таким и останусь, лишь бы потом все дополнения с меня сняли.

– Нам точно не говорили о послеобеденных занятиях? – спросил я. – Боюсь прогулять по глупости.

– Здесь нереально прогулять, – приятель глянул на меня, как на душевно больного. –Реально, но не нужно. Разве ты не в курсе о режимах доступа? Его все пищалкой называют. Вроде достаточно всегда быть в нужных местах. Днем на занятиях, ночью в покоях.

– Слышал. Не сам звук, а только разговоры о нем. По-моему, мерзкая задумка. Так даже с животными поступать не хорошо. Когда узнал, сразу подумал, как бы этот наручник снять, и жаль, что это невозможно, без прав доступа или ключа.

– Знаешь, эта штука правда надежна, но странно работает. Мой сосед, из старшего набора, почти всю ночь где-то гулял. Вернулся веселый, мокрый, закинул в себя что-то в буфете и на занятия сразу.

– Интересно. Может быть нужно в пространстве школы появляться, а остальное на свое усмотрение. Мы же не пленники какие-то. К аудиториям точно не привязаны. Видал сколько народу среди занятий без дела шатается?

– Ну да. Это нормально. Не напрягайся ты так из-за мелочей. По-моему, любая система ненадежна, и старшим все секреты выбалтывать не охота. Да разве можно за один день все понять? – Алекс придирчиво осмотрел свое устройство, будто надеялся найти ненадежное месте. – Живи спокойно. Сегодня отдыхаем, я узнавал.

Парковая дорожка, мощеная крупными плитами, вывела нас через заросли магнолии, на террасу, спрятанную на краю склона. На несколько мгновений мы замерли в восхищении. Башня стола в стороне от школы, в низине, за безымянной для меня рекой. Два здания соединял невесомый, изящный мост, с несколькими стройными арочными опорами. Подобно школе его украшали черепичная крыша, десятки колонн и скульптуры. Но все это меркло на фоне грандиозной башни, словно пришедшей из фантастической античности. Правда во внешнем мире я такого никогда не видел. Башня делилась на две неравные части. Основание походило на многоуровневый дворец, с громадными этажами, часто лишенными окон, зато портиков и альковов хватало. Все это венчал острый шпиль, уходящий на высоту двадцатого этажа, если мне не изменял глазомер.

– Как? Ну как они это сделали? И зачем? – пробормотал Алекс, указывая пальцем на парящий в воздухе чертог, впервые выказав хоть какие-то эмоции.

– Антигравитация с жесткой фиксацией, ничего особенного. Но задумка сумасшедшая и дорогая, – я задрал голову вверх, прикрывая солнце рукой. – Неясно как они наверх попадают. Неужто прямые врата. Вряд ли по воздуху всякий раз летают.

Подвешенный над шпилем второй сегмент здания, напоминал вытянутое яйцо, будто пронзенное иглой, но на самом деле имел два шпиля. Нижний из них едва касался крайней точки наземного сооружения. Странно, что эту сложную технологию применили таким странным образом. У меня нет предрассудков, но сразу подумал, что обитатели небесного чертога отгородились от остального мира. Гордецы или бояться, а, может, романтики? Чувство восторга, перед этим сооружением, усиливала панорама на заднем плане. Зеленый ковер леса, с синими, постепенно растворяющимися вершинами гор на горизонте.

– Гляди, вот куда завалившиеся летят, – Алекс тоже сделал козырек из ладоней от слепящего солнца, обратив взор направо. – Похоже это медцентр, то есть реабилитационный. Вроде так говорят.

– Может быть это и красиво, но мне как-то не хочется самому совершать такой перелет, да и заново к учебе приступать обидно. С другой стороны абсурд. Могли бы безопасно по мосту носить.

– Может, он для другого построен. Ладно тебе, не заморачивайся. Нам до завалов далеко, а может и оседлаем волну вдохновения, – задумчиво, на пониженной ноте закончил этот серьезный парень.

Я проводил взглядом завалившегося. По-моему, дурацкое слово, и верное в общих чертах. Странно, что новички его сами озвучивают, словно нам словарик местный загружают. Боюсь даже подумать, какие еще сведения и программы в нас напихали. Ожидал что угодно другое, более интересно, увлекательное, но уже вляпался в эти странные проблемы, и поздно локти кусать. Наблюдая за быстро летящий платформой, я подумал, что она прикрыта силовым полем, иначе сваливались бы жертвы аномалии. Точнее заваливались, но второй раз был бы фатальным, если исключить чудеса нынешней медицины. Радует, что обычные медики куда как гуманнее в использовании своих платформ. Тем временем жертва аномалии скрылась из виду, попав в один из четырех портиков, смотрящих на все стороны света. Других входов в эпическую лечебницу не имелось, кроме моста.

– Только давай вниз спускать не будем, и на мост не полезем, хотя там такие заманчивые уступы, – Алекс втянул голову в плечи, и широко зевнул. – Как-то мне лень уже скакать. Можно в другом месте поупражняться, а лучше пойти полежать. Разморило на солнце. Глаза устали.

– Ладно, пойдем, только другой дорогой. Всегда так при возможности делаю, – сказал я, и быстро глянул на стальные глаза друга, которые оказались чистыми, без признаков завала. – Кстати, ты как сегодняшние пару откатов пережил? По-моему, это вообще несерьезная беда. Не понимаю почему другие так мучаются.

Беспечность

Назад мы не спешили, и путь занял в два раза больше времени. Или показалось. В парке стало слишком людно. Озорничать с бегом и прыжками мы не передумали, стеснялись пока публичных импровизаций. Пришлось обходить крылья здания и многочисленные ограды, уняв тягу к ловкому преодолению препятствий. Неспешно шагая, я разглядывал парк, долго не понимая его слишком правильную систему, но приглядевшись, различил плодовые деревья и кустарники. Мы двигались вдоль ограды, окружающей сады и маленькие поля, вроде бы засаженные клубникой. Самообеспечение казалось странной затеей, потому что в школу все равно прилетал автоматический грузовик. Его ангар, с характерными воротами под крышей, я уже видел по пути к башне. Однако, возможность есть свежее с грядки или ветки мне понравилась.

В садах суетились десятки универсальных дроидов, напоминая семейку шмелей. Но собирали они не мед, а работали в качестве фермеров. И странное дело, параллельно с ними трудились парни и девушки. Алекс сообразил раньше, что они просто отрабатывают баллы. Я заметил, что люди только помогали стальным земледельцам, унося срезанные стебли, или контейнеры с плодами, были подмастерьями на подхвате. Похоже работа их не радовала, как меня, во время возни в саду на заднем дворе нашего дома. На лицах читалась такая же скука и тоска, как у меня при глажке одежды. Меня заставляла мама, а погруженных, надо полагать откаты аномалии. Странно, что эти ученики не справлялись с творческими заданиями. Я поделился своими соображениями с Алексом, он ответил, что наши проблемы еще впереди, успеем настрадаться, но мне не верилось.

Внутри меня начинал закипать огонь, и я боялся не сдержаться, поэтому решил выговориться:

– Не знаю как ты, а я бы отупел от такой работы, особенно от ежедневной. Только не думай обо мне как о халявщике. Я не прочь потрудиться, но недолго, потому что знаю, у других лучше получается, зато они рисовать на моем уровне не умеют.

– А что же им делать, если откатом накрыло и все творчество – вжих – как водой смыло. Но этого мало. Баллы твои тоже чирик-чирик, – Алекс попахал ладонями, прижав руки к бокам. – Вот и приходится нагонять, – в нем опять промелькнула настоящая суть, но совсем немного.

– С баллами ясно. Их снова получить можно. Но нам обещали расслабление ума на отработках. А здесь совсем напряг. Ни радости, ни эмоций, как мухи сонные, да и дело скучное, сорняки носить. Даже не знаю, что сам делать буду, если не справлюсь, – мы сбавили шаг, засмотревшись на симбиоз роботов и людей.

– Да ну, не прибедняйся, – друг вновь стал серьезным и немного сонным. – Надо будет, еще и не такими вещами займешься. Главное, без баллов не остаться. Это-то я уяснил.

– Да, но не в этом дело. Наверно спешу с выводами, но для меня отработка, все равно что оплеуха. Якобы не смог, не совладал со своей природой. Музу не удержал.

– Угу, – промычал Алекс, – теперь он был совсем не разговорчивым. – Значит муза оплеуху и отвесила. Я и сам отрабатывать не хочу, – он зевнул. – А вот отдохнуть или развлечься всегда можно. Система нормальная, ведь не дураки ее придумали. Все для нас. Но знаешь, меня тоже напрягает идея рутинной работы. Могли бы что-то поинтереснее выдумать.

Жилые покои постепенно просматривались сквозь кроны магнолий. В нашем временном пристанище я снова видел смесь палаццо и доходного дома, правда всего в два этажа. С Алексом мы разошлись по своим комнатам, и условились завтра пойти на занятия вместе. Еще с порога я услышал какой-то странный шум, шуршание, а войдя в главный коридор, увидел своего соседа, и источник звука. Стас оседлал миниатюрный уборочный аппарат, который медленно плыл над полом, тихо вращая рабочим диском. Сосед походил на рыцаря, сидящего на боевом коне, столь гордую физиономию он состроил при моем приближении. Некоторое время я молча наблюдал за маневрами благородного сэра, и не мог понять, что происходит, потому что на занятиях все отлично себя показали, хотя я бы и сам на такой штуке покатался, но недолго.

– Кажется я что-то пропустил? – мне пришлось напрячь горло, дабы быть услышанным. – Наверно тебя подставил? Я не знал, что здесь дежурство, да еще и наша очередь.

– Какое дежурство, – отмахнулся Стас, глуша двигатель. – Все разумно устроено, и не без выгоды. Вот выполню поручение и будет мне счастье. Пять баллов, не кот чихнул. Ты только не мешай, и пол зря не топчи. До вечера хочу успеть, первый раз все-таки.

– А разве так можно? И на занятиях, и после получать? Неужели тебе это так надо?

– Все можно, если договориться. Я же не балбес какой. Сам подумай, тут же дополнительные баллы реально поднять, – новоиспеченный уборщик продолжил ползти агрегатом по полу, заставляя меня отступать. – Я быстро понял, на одной учебе далеко не уедешь, к тому же вряд ли мне всегда везти будет, как сегодня.

– Думаешь, тебе на еду не хватит? Лично я получил сегодня более чем достаточно. А старшие, вроде не бедствуют. Даже эти хламиды сменили.

Стас опять заглушил работающее устройство и облокотился на переднюю панель:

– Вот именно! Думаешь им на блюдечке все это добро принесли? Только трудом всего добиться можно. Если не кистью, так чем-то другим заработали. Ты просто еще не был в главном магазине. Там реально достойные вещи, а главное нужные. Не сравнить с нынешним хламом. Скоплю на все, что выбрал, а потом и поучиться можно. Зачем себе отказывать…

– Я не противник новых вещей, баллов, оценок и даже достижений. Но как-то не рвусь не своим делом заниматься. Будто я рисовать не умею. Не знаю как тебе, а меня в такую погоду, гулять тянет. Видел бы ты парк с обратной стороны…

– Ну ты и…, – Стас задумчиво почесал подбородок, будто у него была борода. – Беспечный, вот ты кто. Не буду оскорблять. Надо же подушку безопасности иметь. Можно и напрягаться, пока возможность есть, даже вкалывать до седьмого пота. Тогда никаких волнений не будет.

– Ладно, уважаю, задумка хорошая. Но мне на сегодня впечатлений хватило. Пойду в комнату, – я промолчал, продолжив диалог мысленно. – Тебя, трудяга, тоже огорчать не буду, и свой дурацкий нрав лучше на наружу не выпускать, и вообще, зря я себя переделал, бунтарь несчастный.

Будучи свободным от привычки не то, что лежать, даже сидеть на кровати днем, я устроился на подоконнике, задумавшись о странном бытие в школе. Чтобы нам ни говорили про чередование труда и искусства, лично мне хотелось быть всегда художником, а не выполнять обязанности роботов. Ведь они созданы для освобождения нас от забот, ради творчества, в широком смысле слова. Я часто слышал о пользе смены деятельности, но что-то внутри противилось местной системе, наверно опять бунтарь внутри пробудился. Но прав Алекс, могли бы более интересные задания давать. Даже в моем доме, тихо, не привлекая внимания, пока нет хозяев, орудуют два маленьких дроида, получившие с легкой руки деда забавное название – электровеники. Смысл мне был ясен, одновременно с абсурдом составного слова.

До ужина и сна оставалось немного времени. Сидеть перед стеклом надоело, и я отправился побродить по квартальчику жилых покоев, наедине со своими мыслями, которыми не с кем поделиться, будучи не погруженным. Я подумал, что глупо упрекать Стаса. Меня самого удвоенные баллы вдохновили также, как обескуражил штраф, и в магазин тоже недурно наведаться. Воспоминание о сцене в столовой очернило настроение, заставив усесться на ближайшую скамейку. Через несколько минут бездумного созерцания учеников, занятых стрижкой газона, я почувствовал пресловутое томление духа и ненавязчивую грусть. Первая мысль была об откате. Меня неумолимо накрывала та самая мрачная волна, от которой не убежать. Я сразу же проверил резкость зрения. Оно было в порядке, зато зеркала под рукой не оказалось, дабы проверить состояние глаз. Пора возвращаться из внутреннего мира в жилые покои, и разбираться что со мной происходит. Сразу впадать в затяжную депрессию не хотелось.

Поклонница

Отражение в зеркале успокоило меня. Белки чистые, лицо живое, только хвост растрепался. Какой-то старший ученик нарушил мое уединение в уборной. Пришлось скорее выйти, потому что новых приключений не хотелось. В комнате было еще солнечно и душно. Частицы пыли парили в воздухе. Занятно ощутить себя в стенах древней покинутой обители какого-то ордена, обстановка способствует.

В центре комнаты образовался старый стол, живописно заляпанный краской, зато резной и некогда привлекательный. Видимо Стас добыл его невесть откуда, больше некому. Не знаю для чего он нам нужен, если питание и творчество возможны только за порогом. Я бы выбросил ради простора, но сосед не одобрит. Глядя на пятно света, стекающее со стола на пол, я понял, что окно выходит на запад, как в моей первой спальне, пока ее не отдали младшим братьям. Накатила волна восторженной и печальной ностальгии по счастливому детству.

Мысленное созерцание золотого детства, было прервано сигналом наручника, услышанного мной впервые. Голограмма выдала входящее сообщение. С возможностями этого устройства я пока не разбирался, да и писать пока некому, даже не думал о такой возможности. Однако припомнил, как вчера ребята за окном и звонили и писали сообщения. Глазам явился типичный интерфейс чата. На связь со мной выходила некая Берта, незнакомая, точно не из новеньких. Я коснулся пиктограммы звуковой записи.

– Здравствуй, молодец. Приятно встретить еще одного несогласного с нашим беспределом, – звук ненадолго пропал, видимо Берта думала. – Извини, что я без спроса. Видела твой спор с Сергеем Михайловичем издалека. Не решилась подойти, меня бы неверно поняли. Смельчаки здесь редкость. Мало кто все понимает, и открыто говорит…

Я растерялся от столь своеобразного комплимента. Возможно, это была провокация. Ведь в школе глубокого погружения возможно все, начитался в свое время. У меня сразу возникла куча вопросов. Я подавил скептицизм, допустил, что Берта искренна в словах, и начал записывать ответ:

– И тебе привет, наблюдательная девушка. Как воспитали, так и поступаю, ну почти. Правда сегодня допекло все, а потом еще навалилось, но это мое дело. Жив остался, уже хорошо. Кстати, а как ты на меня вышла?

Ее ответ пришел почти мгновенно, наверно говорит как наша Олеся, быстрее, чем думает:

– Есть у меня один хороший знакомый. В сети хранятся списки всех учеников. Он дружит с сисадмином, с Михаилом Игнатьевичем, и имеет немного больше доступа, ну и со мной делится, в качестве обмена. Не думай, что ты один такой, кто видит ошибки в системе. Люди не так слепы, как кажется.

– Как все интересно. Да у вас здесь система в системе. С ума сойти можно. Не зря я подвох заподозрил.

– Если бы не новые порядки, все было просто. Учитель живописи нам иногда рассказывает о старом укладе, если кураторы не заглядывают. Еще те звери, – она быстро говорила, обгоняя мысль.

– О каких порядках ты говоришь? – я решил разыграть типичного беспамятного. – Понятно, что сразу школа такой не могла быть, – записал, отправил, а сам подумал, что Берта может быть такой же непогруженной, но попробуй такое спроси.

– Новое руководство, пришло, и на этом сказка кончилась. Можешь почитать их программу в сети. Но там и не все указано. Я бы хотела учиться как прежде. Да кто нам позволит.

– У меня самого тогда, перед занятием, было желание крушить и ломать. Понимаю, что так сходу каменные стены одной горячей головой не пробьешь. Но у меня уже созрела идея, как справедливость восстановить. Только рано еще, – записал, умолк и сам себе не поверил, на что замахнулся.

– Справедливость. Хи-хи… Приятно звучит, и все же не советую выражать протесты преподавателям. Они только выполняют свою работу. Лучше к директору обращаться, но это отдельная история, не спеши. Я, например, стараюсь поддерживать отстающих. Всегда вижу мучения сокурсников. Сама научилась немного с волнами отката справляться. Ты не представляешь сколько есть способов их обходить. Позже расскажу. А так, подсказываю, тем, кто слышит. Маленькая, но польза.

– Я тоже сегодня одну хитрость провернул, пережил откат. Наверно новичков они не сильно бьют. Но мне опыта еще не хватает, чтобы во всем разобраться. А на счет протестов, не буду говорить почему, но я не могу молчать, когда вижу несправедливость. Трудно сдержаться. Но я не в восторге от общей картины.

– Могло бы быть и хуже. Ладно, мне пора. Можешь когда угодно сообщения отправлять, если совет или поддержка понадобится. Я тут давно, чем смогу, помогу. Пока.

Попрощаться не получилось. Берта мигом удалила диалог, и я оценил ее предосторожность. Эта странная поклонница, заставила задуматься. Возможно есть и другие ученики с открытым сознанием. Погруженные не должны так мыслить, хотя бывают чистые души. Раскрываться перед ней и обсуждать сокровенное, задавая «правильные вопросы» я пока остерегался, но и вреда это принести не могло. Сразу пришла мысль, будто меня могут проверять. Сболтну лишнего, и раскроюсь. Тогда прощай школа. Придется пока играть роль погруженного, а жаль. В тоже время, можно говорить что угодно, ведь у художников в головах особые, разноцветные и искусно декорированные тараканы, как и у меня. Но я был благодарен девушке, за совет и обещания, а еще меня очаровал ее голос, жаль, что сообщения удалены. Ее предложение я одобрял, только попробуй дойди до директора, которого нет, как сказал хулиган из столовой.

Нормальный для моего возраста интерес к противоположному полу, затянул внимание в местную социальную сеть. Быстро создал свой профиль, и среди нескольких десятков Татьян я отыскал ту самую, ведь картинка запомнилась. Страница почти не заполнена, всего пять фотографий, зато профессиональных, даже я так не умею. Девушка сразу привлекла меня естественной, особой красотой, скорее мягкой и домашней, спрятанной в каждой линии и раскосых серо-зеленых глазах, с потаенной хитринкой. Как художник, я мог бы изучить лицо в деталях и даже нарисовать по памяти, но хотелось просто смотреть. Казалось, что с рождения знаком с ней, и встретился после долгой разлуки. Стряхнув с головы наваждение, я вышел из сети, не желая стать наивной жертвой. Вдруг это проверка. Трудно довериться, ведь я уже не тот наивный мальчик двенадцати лет, с бабочками в животе. Ради интереса я полистал меню наручника и действительно увидел объемную камеру, но в комнате, да еще не причесанного, снимать себя не стал.

Когда я оторвался от интерфейса наручника, солнце шло на закат, Стас лежал на кровати, а давешний приступ боли совсем прошел. Проверив приличный остаток баллов, я сходил в буфет, и вкусно поужинал в компании Алекса, правда сделал тот же заказ, что и вчера. Мы отвлеченно болтали о приемах паркура, и серые мысли о тяготах учебы, благополучно покинули мою буйную голову. Было приятно ощутить близость людей и даже пространство буфета, не такое уж унылое. Я уже боялся, что не сойдусь с обществом, но Алекс исключение. На самом деле, весь день я ощущал себя ребенком, немного отшлепанным, но заваленным горой новых подарков. Зато приятель говорил о том же паркуре с такой уверенностью, словно занимается им еще в детской кроватке, едва научившись ходить. За весь вечер откатов мы не почуяли. Все недоразумения дня рассеялись как ранний туман, и настроение казалось почти праздничным.

Сон упорно не приходил, видимо не нашел лазейку в голове, переполненную сведениями, добытыми в локальной сети. Хотелось собрать целостное представление о школе. Но это кончилось забастовкой изнуренного мозга. Я почувствовал себя Сократом, и теперь честно могу сказать: «Я знаю, что ничего не знаю». Да, в школе новое руководство и новые правила, принципы аномалии, заметки о системе оценок и штрафах имеются, только материал написан размыто, оторвано от реальности, будто все произошло давно и в другом месте. Личность директора, вовсе упоминается вскользь, будто его правда нет. В конце концов усталость взяла свое, прервав работу заевшей мыслемешалки до утра.

Разрушить систему

Прохладный утренний ветерок приятно бодрил помытую голову. Жужжащие пчелы, неустанно сновали со всех сторон, успокаивали ум, напоминая о доме, который по полгода утопает в цветах. Всю неделю я прилежно соблюдал расписание, выходил заранее, но не из страха к пищалке, так уж воспитали. Сегодня Алекса я не дождался, а тем более сокурсников, которые незаметно начали расслабляться. Дверь комнаты друга была закрыта и стучаться я не стал, боясь быть навязчивым, зря наверно. Меня бы самого немилосердно тянуло в кровать, не прими я ледяной душ. Память-то и сознание на месте, а аномалия все равно по голове каждый день бьет все сильнее и сильнее. Приходится каждый день воскресать из небытия, ведь я до сих пор не рискую расслабляться.

Меня начали обгонять старшие ученики, и редкие учителя, так сильно я сбавил шаг. Времени до первого занятия было достаточно, чтобы вновь подумать над самым важным вопросом, который затмевал все маленькие беды. Проблема завалов не выходила из моей головы, не потому что уже видел их больше двух десятков, а из-за непонимания закономерности. Я решительно не верил озвученной версии, и отказывался следовать предписанным советам об отдыхе, а на самом деле о праздности. Мой странный прием, по отвлеченному творчеству худо-бедно работал, а Берта мне так ничего и не подсказала, хотя я и не спрашивал. Первые дни, мне казалось, будто страдают только лентяи, но падали все, и я нешуточно волновался за себя, и за Алекса.

– Здорово, – меня сильно, но аккуратно хлопнули по плечу, и с опозданием я узнал голос Алекса.

– Ты легок как на помине. Голова не болит? Желание учиться еще не пропало?

– Да ну, ты брось. Не дождался что ли? Слушай, мы вроде вместе ходим, – он поглядел на меня, неестественно вывернув шею. – Да, проспал чуток. В следующий раз можешь меня на пол скидывать, водой обливать. Я же говорил, что нехороший человек, – он ехидно посмеялся, понимая, что преувеличивает. – Смотрю, ты не в духе сегодня.

– Зато ты навеселе. Все в порядке. Соседа твоего остерегся, а наедине с собой хорошо думается. Честно говоря, удивился, что ты проспать решил. Забыл, что это невозможно, точнее ты тоже противник пищалки. Ох, как вспомню вчерашний случай, – я ободрительно улыбнулся, разгоняя повисшую в сознании хмарь.

– Ну да. Хорошо то паренек чесал через парк. Прославился на всю школу. Знаешь, а ты вчера другим был, – пробормотал мой приятель, привычно нахохлившись и пряча руки в карманы.

– Да вот, опять размышлял ночью. Более чем уверен, вся проблема в здешней неприглядной обстановке и сухой работе учителей, не считая дико скучную учебную программу. Как будто это нарочно сделано. Тебе так не кажется? – меня лишь от части смущали обстоятельства, ведь в глубине души понимал, что здесь нас испытывают, но говорить это Алексу пока не стоит.

– Ага. Выглядит скверно. Зато не грузят. Препод вчера почти две пары гулял. Халява, – приятель ненадолго умолк, пока мызаворачивали на главную площадь.

– Вот то-то и оно. Толку от учебы, когда в нужный момент никто не подскажет. И вообще, разочаровался я за последние дни. Не думал, что так учебу можно вывернуть. Да еще завалы эти…

– Ты точно не с той ноги встал. Спи подольше, и не думай по ночам. Уж лучше паркуром заняться. Фонари-то не выключают. Я уже пробовал.

– Да какой паркур, – невольно вспылил я, но вовремя сдержался. – Мне вообще всю систему разнести по камушку хочется, а не о развлечениях думать. Крушил бы налево и направо, – я огляделся, в надежде, что меня не слышали. – Извини. Накипело. Ты ведь все понимаешь, что нам врут. Дело тут нечисто, поэтому нельзя просто плыть по течению. Но об этом позже поговорим.

Мы молча обогнали группу разодетых старших, ловко прошагав по бордюру, как по канату. Приятно все-таки неожиданно стать ловким. В школе постепенно начиналось движение. Ученики порядочно шумели, и Алекс первым нарушил молчание, вынужденно повысив голос.

– Слушай, я тут порыскал в сети, как ты давно советовал. Познавательно, но еле дочитал. Только не понимаю, что тебе не понравилось. Мне все понятно и…

– А тебя не смущает избыточная складность? – я не удержался, и перебил друга. – Оформление нарочитое, короткие и громкие заголовки во всю страницу, прям-таки коммерческий сайт. Не должно такого быть. Поверь, у меня есть в этом деле опыт, –пришлось замолчать, потому что для погруженного непостижима возможность существования иных школ.

– Так это для доходчивости. Мне понравилось, особенно про важность отдыха и развлечений. В той же сети, оказывается, столько игр. Проверь. Я успел вечером накачать. – Алекс похрустел костяшками пальцев. – Про кровать и не говорю, вроде обычная, а сейчас спал бы и спал, если бы не пищалка. Чтоб ее…

– Ладно, забудь про этот сайт. Он только для новичков и годится. Почти пустышка, если в устав не лезть. Кстати, сейчас по расписанию мой любимый предмет. Да-да, скульптура. Ты наверно в расписание не глядишь, и лишние вещи из сумки не выкладываешь, – сказал я, посмеиваясь над раздутой котомкой приятеля. – Не знаю как тебе, а мне не до сна.

Цена безмятежности

Антон Семенович как всегда радушно поприветствовал двух ранних учеников и сразу выдал задание. Группа честно явилась полным составом, правда растянувшись во времени и пространстве, подобно колонне обозов, едущих на ярмарку. Многих клонило в сон, второй день кряду, но за работу принялись все, тайно ожидая волны вдохновения. Первоначальный порядок дрогнул. Две подруги, с последнего ряда, уже обожглись о вчерашнюю волну отката, повыли от тоски, и на ближайшее время от творчества отреклись. Как ни странно, пока помогало. Влас даже скульптурную массу не пошел брать. Откат он выдержал, зато обаяние Жанны увело нашего нескладного великана в параллельный мир.

Я же вновь хотел блеснуть своим мастерством перед учителем, честно заработать десятку баллов, возможно с множителем, потому что прописанная в сознании тяга к скульптуре уже выручила меня на первых занятиях. С воодушевлением, я взялся за тематическую композицию, и отрешился от окружающего мира. Однако творческий покой был краток. Краем уха я случайно различил нелестную беседу, затеянную Демьяном, точившим на меня зуб неясно за что.

– Перестань. Не зови ты этого зануду. Опять свою песню заведет об усердии. Чтоб он усерился, со своим творчеством, – сзади послышалась какая-то возня, словно человек перелезал через стол. – До буфета можно и самим пройтись, а эти пусть пыхтят, пока дым из ушей дым пойдет. Через неделю завалятся.

– Может, они до сих пор эту волну ловят? – зашептал Влас, думая, что я ничего не слышу. – С таким упорством за месяц можно все сдать, и баллов мешок оттяпать, – он помедлил. – Ну да, и завалиться… Не, мне такое не надо.

– Пошли уже, – прошипел Демьян. – Он просто перед преподом выслуживается. Герой недели несчастный, – парень уже не скромничал с громкостью, будучи уверенным в своей силе.

– Вообще-то все не так, – проигнорировав вторую реплику, я попытался дать полезный совет нашему голубоглазому культуристу и всеобщему центру внимания. – Наверно ты не заметил, но проблемы появляются больше от отдыха. Не понимаю, почему некоторые так увлеклись расслаблением, если потом рисовать не могут. Радуешься лицензии на лень и простой отработке? Талант-то никуда не денется. Чего напрягаться. Да?

Стало ясно, что палку я опять перегнул, и внутренний бунтарь рвался на свободу. Остальные сокурсники насторожились, молча внимая разрастающейся дискуссии. Влас, сидящий с Демой, повернулся к ближайшим слушателям, развел длинными руками, и скорчил саркастическое выражение лица. Наверно счел представление забавным, хотя сам по себе был тихим и очень глубоко погруженным в свой параллельный мир.

– Видать некоторые аномалии боятся больше, чем Марии Давидовны. Хе-хе, – он просмеялся с тихим надрывом, изображая строгую леди. – Может я не прав, но ты уже всех своими вопросами засыпал на тему спасения, и дружка своего заразил. Чего паниковать-то? Мы же над учебой не трясемся, – Власик закончил шутливо – наставительным тоном, будто перед ним дите неразумное сидело.

– Меня напрягает не аномалия с завалами, а возможность упасть ниже плинтуса и скатиться до ежедневных отработок. Может быть весело проматывать время и баллы в буфетах и магазинах. Незаметно превращаться в повесу, но я-то знаю для чего учусь, и общей моде с высочайшими советами нашего руководства не верю, – я порядочно испугался небывалой для себя напористости, как будто внутри говорил другой человек, мама не узнала бы.

Задним умом, точнее всем нутром я ощутил волну вдохновения, которую пустил совсем не в то русло. Впрочем, ее все прозевали. Значит скоро откат, но думать о нем было некогда. Дёма распалился не меньше моего, только его гнев был холоден и нагонял жуть.

– Какие слова. Долго репетировал? – сказал культурист, приближаясь ко мне с видом сытого хищника. – Это мы, значит, поддаемся, а ты у нас мученик искусства? За словами бы следил. А то я и десятку не пожалею на взыскания искина. В бочину припечатаю… – он уже не контролировал себя, и привлек внимание Антона Семеновича, который давно наблюдал за перепалкой.

– Демьян, я полностью разделяю твою точку зрения. Только последние слова не разобрал, – учитель вышел в центр мастерской, прервав спор. – Все мы, как люди искусства, знаем о золотых пропорциях и золотой середине. Меня тоже иногда кидает в крайности, но отлично понимаю, что можно всему уделять время, даже с вашими нагрузками. И отдыхать надо вволю, особенно в таком возрасте, и в работу с головой нырять. Глядишь, и волну поймаешь. Главное – не перестараться. Если хотите, можем поговорить об этом на следующем занятии, охотно поделюсь своими мыслями.

Дёма молчал, вместе с остальной группой и мной в том числе. Наверно у меня пылали уши, потому что чувствовал себя неловко. Рассудительность моего учителя-сообщника, подзабывшего о недавнем уговоре, снова взяла верх, но никого не унизила, мне бы так. Выходит, что я неосознанно отработал по заложенной в меня программе, и поднял маленькую бурю. Непонятно сколь успешны будем мы в прохождении школы, но Антон Семенович точно завершит свою миссию успешно, если только у учителей каких-то своих, внутренних проблем нет.

Тишину нарушил Влас, который обычно молчит, и прячется несмотря на то, что упирается коленями в стол и меня им задевает. Наверно у парня новый характер распаковался.

– Эм… По правде сказать, мы все это знаем. Но дело в другом. Хочется без мучений учиться, а аномалия уже так придавливает, что хоть волком вой, – в ответ на вопросительный взгляд учителя он ответил, сдерживая смех. – Нет, сейчас демонстрировать не буду… Чего народ пугать. Понятно, что мы мало разобрались, так что охотно послушаем умные мысли.

Учитель одобрительно кивнул, возвращаясь к своему столу, заставленному маленькими гипсовыми бюстами, ученическими скульптурами, и кучей инструментов, от чистки которых мы отвлекли его спором. Все вернулись к своим занятиям, а я задумался. В учебном центре даже предположить не мог, что загруженные качества будут брать надо мной верх и работать помимо воли. Я не знал, опасно ли противиться своей новой природе, или надо отдаться течению. В любом случае радости и пользы пока мало. Только сложности множатся. Хоть рот себе заклеивай. Меня обнадеживало только невольное соблюдение уговора с Антоном Семеновичем.

– Знаешь, пойдем все-таки, подышим в галерее. Эй, алле, – Алекс привлек мое внимание и пихнул локтем, помяв часть работы. – Волну мы пропустили. Сейчас откат будем ловить. Хватит уже в пластилине ковыряться.

Слова друга почему-то показались мне разумной идей. Прежде я предпочитал терпеть откаты, и почему бы не сменить тактику, ради нового опыта. Простоватый Влас, увидев, что я встаю, с уважением покивал мне, как неофиту в обществе жертв непостижимой природы нашей школы. В галерее пахло свежестью. От гладких колон веяло прохладой. Алекс похрустел всеми пальцами, явно готовясь ненадолго отдаться очередной игре, так как паркуром в школе мы пока не рисковали баловаться. Широкая скамья представилась мне самым лучшим в мире ложем, и меня неумолимо потянуло прилечь. Понятно, что откат уже начался, но ощущается он совсем иначе, мягче, теплее, как в гнездышке, устланным пухом.

– Слушай, хорош отдыхать. Подъем, – сказал Алекс, потянув меня за рукав. – Прекращай, а то мнение о себе испортишь.

– Какое мнение? – заплетающимся языком пробормотал я. – М-да. Как же это меня немилосердно унесло… А давно я лежу? Что-то мне никуда вставать не хочется.

– Ага… Теперь понимаешь каково мне вчера было? И остальным тоже. Ничего, иногда полезно отключиться. Не то нервный срыв заработаешь со своими идеями.

Мышцы работали, я все ощущал и понимал, но не видел смысла встать, идти и лепить, или рисовать, попробуй еще вспомни, что мы недавно делали. Усилием воли я упал со скамейки на четвереньки, кое как разогнулся, и поплелся в мастерскую. По пути, сквозь пелену в сознании, мне было ясно, что недельное сопротивление откатам сделало меня очень уязвимым, и больше никогда-никогда нельзя расслабляться, чтобы ощущать такое нежелание всего. Разум хотел все исправить, а моя животная составляющая, та грань человека, из которой исходят все инстинкты, желала отдыха и даже сна. Мне пришлось пять минут бездумно глядеть на начатую работу, потом еще столько же времени катать шарики пластилина, чесать в затылке и собираться с мыслями, чтобы заставить себя продолжить творчество. Я заставлял себя трудиться целых полчаса, и все-таки победил.

– Как ты с этим справляешься? – спросил я друга, который тоже не горел творческим огнем.

– Никак, – коротко ответил Алекс. – Немного туплю, потом раскачиваюсь и начинаю, хотя противно некоторое время. Думаешь другим легче? Вон, Мила с Симоной вообще так и не вернулись. Сидят наверно, жрут что-нибудь вкусненькое. А твой приемчик я сегодня забыл применить.

– Ну да, прошляпили сегодня момент. Все ясно. Однако метод переключения работает. А Олеся пережила, как погляжу. Бодрая. Наверно надо новые методы придумывать, – я непроизвольно вспомнил об обещании Берты. – Между прочим, мне собирались с этим помочь. Наверно ты уже понял, что советы кураторов бесполезны. И еще… Пора тебе кое-что узнать, но не здесь.

Отблеск вдохновения вернулся ко мне, но осадок спущенного на тормозах отката остался неприятным. Я прекрасно понимал свои отличия от погруженных, и еще вчера был уверен в некоторых преимуществах. Казалось, что аномалия не будет ко мне так сурова, а завалы вовсе пройдут стороной и бесперебойная учеба обеспечена. Но мы все были в одной лодке. Руки продолжали лепить композицию. Часть сознания искала новые пути спасения себя и окружающих, потому что люди не должны так страдать.

Война

– Слушай, да ты просто прирожденный мастер, – удивился Алекс, разглядывая слепленную мной композицию из четырех бегущих волков. – У меня какая-то лажа получилась, а на тебя похоже откат не подействовал.

– Кажется да. Я сам в шоке. Думал, быть мне сегодня без баллов. Ан нет, оседлал волну. Она, между прочим, час назад повторилась, только слабенькая.

– С таким талантом хоть за выпускную работу хоть сейчас можно браться. Ты ведь в курсе, что ее можно делать когда угодно? Разумеется, до завала. Ликвидируют ведь.

– Честно говоря, еще утром я планировал учиться без завалов, а теперь сомневаюсь, что без каких-то особых мер получится. Думал, ближе к концу за итоговый проект браться. Только подозреваю, что у новичков, образно говоря, запас прочности больше, и надо сейчас успевать. Спрошу, пожалуй, у учителя, – договорив я, немного устрашился этого смелого шага, но лучше перестараться, чем потом локти кусать, хотя мне гибкость позволяет.

– Серьезно? – спросил приятель. – Я же просто так сказанул. Похвалил, что ли, – он вальяжно развалился на неудобном стуле и, кажется, норовил прикорнуть, бедняга.

– Попробую. Да, творить придется больше, зато отдыхать и на откатах мучаться некогда будет. Не волнуйся, паркур не забросим, – замолчав, я мысленно закончил. – А свои яростные порывы, с огнем в глазах и сумасшедшем пульсом, надо придержать, иначе жизни спокойной не дадут.

Обед в главной столовой, мы с Алексом устроили вдали от чужих глаз. После четырех пар, в том числе новой для меня колористки, и тяжкого отката, хотелось тишины. Расправившись с банановым смузи-боулом⁷, я задержал дыхание, и проверил полученные достижения. На этот раз шестьдесят баллов стали новым рекордом. В области уведомлений опять мерцала занятная коробочка, с изображением двукратного множителя, уже вступившего в силу. На мое счастье, у нас оценивали даже конспекты, если не пренебрегать этим простым, но иногда скучным занятием. Отодвинув опустошенную посуду в сторону, я захотел поделиться успехами с Алексом, поднять ему настроение, перед неприятным откровением.

– Дружище, после такого дня, я могу с чистой совестью выбросить мантию и идти в магазин. Хотя нет, в обратном порядке. Думаю, у тебя тоже пришло время изобилия, – с этими словами повернул проекцию наручника.

– Как? Ну как? – скрытая личность Алекса опять показалась наружу. – Ты случайно темпаральными генераторами не балуешься? А то может за один день несколько проживать успеваешь? – он, выпучил глаза и вцепился в кисть моей руки, разглядывая мерцающий интерфейс.

– Руку не сломай своим-то тисками. Разве ты меньше получил? – я поспешил спрятать наручник, и потер отпечаток пальцев приятеля. – Кажется, ты на всех парах балду не пинал, – теперь настала моя очередь удивляться. – А-а, это же из-за множителя. Я думал он всем приходит.

Приятель откинулся на спинку стула и с наигранным прищуром во взгляде пробормотал:

– Ну ты жулик. Случайно наручник не подкручивал? Может и мне такое сделаешь? – в один миг он преобразился, снова став примерным зубрилой, и спокойно заговорил. – Первый раз слышу про множители. И сосед по комнате о таком не говорил. Может скажешь, что делать нужно.

– Мне самому интересно. Это же гарантия благополучия. Можно жить не волнуясь, как Стас мечтает. Мне казалось, это нечто вроде поощрения новичков. Ладно, остальное лучше вне стен говорить.

– Тогда двигаем в магазин. Через внутренний парк можно пройти. Мне уже все уши прожужжали на тему покупок. Смеются, гады, над мантией, а мне, может, нравится. В смысле удобно.

За последние четыре часа я успел придумать идеальный план посвящения Алекса в тайну школы. Разумеется, истину пришлось исказить, подстроив ее для погруженного, но мне был нужен нормальный союзник, а не жертва обстоятельств. Проходя через главный коридор, где могли свободно разъехаться два больших монорельса, я вновь репетировал текст. Сегодня во мне что-то сломалось или переменилось, а школа оставалась прежней. Потоки света из оконных витражей, холодок от колонн, приятный сладковатый запах, тихая музыка в холлах, цокот десятков каблучков и сотни учеников, разомлевших после обеда, им хорошо в погружении. Странно, но ветхость я почти не замечал. Привык, что ли.

В парке я оседлал гранитные перила и начал ломку сознания Алекса. Он слушал не перебивая. Мне удалось объяснить, что руководство школы ведет двойную игру, банально обманывая нас и недоговаривая. Я рассказал о необходимости сопротивляться странному воздействию аномалии и преходящей лени, любой ценой. Теперь мой друг знал про важность оставаться человеком, причем разумным, знал и про скрытого директора, про массовое влияние на умы учащихся, сделанное ради потери тяги к искусству. В конце я рискнул, и добавил, что нас используют, поэтому нужно переходить в режим выживания, практически войны.

– Знаешь, – тихо промолвил Алекс, когда у меня кончился запал. – Ведь я многое из этого понимал, только словами выразить не мог. Даже мысли такой не возникало, что это можно озвучить, а тем более что-то начать делать. Теперь воевать надо, что ли?

– Не столько воевать, сколько не подчиняться, – ответил я. – Главное, не идти на поводу, никому не верить и искать выход, в смысле, решение. Выходить нам из школы как раз не нужно. Мы сюда за испытаниями явились. Так что забудь пор отдых, в широком смысле. Спать-то можно. Все, пора в магазин. Еще успеваем.

Магазин

Самостоятельные занятия должны были начаться через полчаса. Я решил не сходить с ума и начисто отрекаться от благ школы, потому что война войной, а нынешний материальный достаток мог принести мне немного пользы, в виде инструментов, и радости, относительно одежды, все-таки я еще тот модник. До сих пор у меня не доходили руки, а точнее ноги, до главного магазина, эдакого острова сокровищ, если верть словам Стаса. Алекс вовремя подсказал еще взбудораженному оратору в моем лице включить навигацию, без которой можно до утра блуждать по нашей огромной школе. Путь оказался не близкий, поэтому мы пренебрегли общественным мнением о двух великовозрастных сорванцах, пустившись в бег с препятствиями.

Эхо далеко разносило топот наших ног, несмотря на мягкость поступи. Мы несколько раз пронеслись по новым для себя галереям, огибая стоящие в центре гранитные чаши и мраморные скульптуры. Я до сих пор удивлялся, отчего их не устранили, следуя правилам аскетичного быта. Возник азарт, который ощущался не только у себя, но и был заметен в порывистых движениях друга, лихо проходящего повороты. На одной из громадных лестниц он окончательно вошел во вкус, и перепрыгнув угловую балясину приемом кэш, изящно пропустил ноги между рук, быстро просеменил по поручню, минуя две площадки, совершив в финале сальто вперед. Я не стал скромничать, и наблюдал эффектное приземление Алекса на ходу, отставая на секунду. Доверившись своим навыкам, повторил сальто бланш⁸, с прямыми ногами.

– Надо же, не только кувыркнулся, но еще и название вспомнил. Чудеса, – сказал я, вдогонку приятелю. – И зубы целые остались. Вечно за них волнуюсь.

– Лучше о навигаторе поволнуйся, – отрывисто сказал Алекс, не сбавляя скорости. – Мне вот интересно, когда бы ты заметил, что стрелка назад указывает? Не обижайся. Мне это местечко нравится.

– Все ясно с тобой, – я резко повернул назад. – Видать один стесняешься, а за компанию можно и цветы из вазонов пожевать, и по потолку побегать.

Мы отлично повеселились, забыв о недавно съеденном обеде, к счастью, сохранив его при себе, точнее внутри, а на цветы покушаться не стали. Заложив еще один круг, мы быстро вернулись в нужное крыло, не преминув перепрыгнуть через пару перил. Толпа зрителей в холле, к которому мы спустились, смотрела на нас, как на дикарей, приняв серьезные выражения лиц. Наверное, я вечный ребенок, и вовек не научусь изображать важность. Правда, иногда поучаю порядку младших, а у самого ветер в голове.

За проемом ближайшей арки, наконец, обнаружился магазин, стоящий в центре круглого холла, со вторым светом. Точнее нам открылся огромный брутальный прилавок из камня, с восьмью гранями. Наверное, в прежнее время он использовался иначе, но сейчас, обзавелся большой витражной надстройкой, и являл нашим взорам товары на любой случай творческой жизни. Их было не так много, но я подозревал, что перед нами только образцы, остальное же хранится на складе. За одной из граней витрины стоял солидного вида продавец, образцовый лакей, с седой безупречной прической и аристократическим лицом.

Алекс медленно обходил выставленные блага. Равнодушно глядел на эксклюзивные наборы акварелей, по таким же эксклюзивным ценам, и скользил взглядом мимо маленьких проекторов виртуальной реальности, о ценах на которые лучше не думать. Внутреннее я радовался, что приятель разделяет мои взгляды и не падок на все блестящее и не блестящее тоже. Он в конце концов остановился с рассеянным видом, будто топливо кончилось, и вялым движением руки подозвал меня, наигранно показывая, что сражен наповал.

– Знаешь, ни в какое сравнение не идет с выданным даром. Только брать нечего, копить надо, причем не неделю, а пару учебных курсов, – он запрокинул голову, разглядывая верхние полки с наборами карандашей, блестящих бронзой и серебром. – На самом деле у меня и так все есть, но можно и что-нибудь приличное выбрать. Со временем.

– Ага, через год. Странно это выглядит. Какой-то дикий антиквариат, только как из будущего, по таким же диким ценам. А вместо одежды одни украшения, – я незаметно кивнул приятелю, предлагая уходить. – Теперь понимаю, почему сосед по две отработки в день берет. Может, мы не туда пришли?

На мой вопрос неожиданно среагировал продавец, прежде скромно стоящий за витриной:

– Ты прав и не прав, юноша. Понимаю, вы новенькие и еще не знаете, что на промежуточных просмотрах и экзаменах, можно получить баллов больше, чем за семестр. Хватит и на пространственные краски, и на ментальный станок, – он с гордость указал на чудо техники, стоящее в отдельной витрине.

Белый корпус, похожий на закрытый цветок лотоса, метровой высоты, мерцал золотой подсветкой изнутри. Мой опыт подсказывал, что все местные вещи из новинок, а некоторые вовсе экспериментальные образцы.

– Внушительный аппарат, – восхитился я. – Не думал, что его можно так запросто купить в одни руки. Но есть две проблемы. Здесь все такое элитное, а я ожидал чего-то большего, в смысле по количеству. И для новичков чтобы доступным было. Ведь здесь несколько тысяч учится.

– Перед вами лишь касса, и лучшие образцы. Магазин же там, – продавец указал рукой вверх, проведя ей по кругу.

Мы на автомате запрокинули головы и застыли. Все-таки я безнадежно рассеянный. Не приметил пять этажей торговых павильонов, стоящих по громадной окружности этого холла точнее башни. Теперь ясно, чем заняли самый приметный элемент здания, если не считать другую башню за мостом. Алекс завороженно глядел вверх, не догадываясь пройти к лестнице, будто увидел мираж, который вот-вот исчезнет. Там действительно могло быть все, но мой скептицизм сделал свое дело.

– Для чего нам так много лишнего? – спросил я кассира. – На самом деле для учебы не много надо. В этом Алекс прав.

– Спрос рождает предложение. Все предельно просто.

– А может, наоборот? Излишняя неприглядность и скудность пространства с дармовым и грубым имуществом рождает нездоровую манию к покупкам?

– Может и наоборот, – совершенно спокойно ответил лакей. – Наше дело предлагать. Все для вас.

Отвечать погруженному было бы глупо. Он говорит только то, что сам в себя прописал. Правда, в этой школе и взрослые влиянию могут поддаваться. Знать бы, что на нас действительности влияет. Вместо пространных рассуждений мы поднялись наверх, в царство изобилия, ярких цветов, привлекательных экспозиций и теплых огней подсветки. Чувство прекрасного и забота о себе возобладали в моей душе, заставляя войти в отдел одежды, но Алекс мне компанию не составил. Я поймал себя на странном замешательстве. Прежде в покупках мне помогали родители, а теперь приходилось уповать на загруженную самостоятельность. Но пока она успешно действовала моими руками, точнее в сознании.

От разнообразия товаров захватывало дух. Пожалуй, это было самое привлекательное место во всей школе, во всяком случае без следов ветхости. Я поймал себя на мысли что хочу купить далеко не одну рубашку, а еще тонкий пиджак изысканного покроя, модный платок, вон те туфли, и еще ту роскошную сумку на одной лямке. Потом я вспомнил, что паркур – моя новая стихия, и глаз сразу подметил широченную желтую толстовку с роскошной, но совершенно непонятной надписью. На меня посмотрели черные штаны с кучей карманов, а одни яркие кроссовки вообще подмигнули.

Велико искушение. В уме уже производился расчет предстоящих трудов, ведь ради такой красоты можно и отработать как Стас. Но я остановился, и решил посмотреть товары в других витринах. Выходя, заметил комплекты рабочей одежды, рядом с которыми продавались средства защиты от падений в моменты засыпания, то есть при завале. Универсальные магнитные поля, подушки безопасности, капсулы успокоительного, чего тут только не было.

Похоже, руководство действительно обо всем позаботилось. Мне показалось верхом цинизма продавать вообще все. Казалось, что меня безмолвно подталкивают к выбору сначала красивых вещичек, потом средств для хорошего дохода и предметов ради спасения от будущих последствий. Здесь и подростку понятна идея мощного оборота баллов, но попробуй это погруженным объясни. Хорошо, что сам опомнился, хотя прежде за собой подобного не замечал. Окинув свежим взглядом радиальный балкон второго этажа, я понял, прежде здесь находилось нечто иное, очень уж высоки потолки для несуразных витрин в огромных нишах. Скорее всего это места для статуй, да где они теперь. Однако, какие бы странности ни творились в школе, фанатизмом я не страдал, и отказываться от некоторых благ не спешил, ведь никто не осудит, а баллы копить бессмысленно.

Через четверть часа я вышел на балкон, застав Алекса с пачкой маленьких коробок в руках. Он опять стоял, запрокинув голову, будто интересное всегда вверху, и напоминал пса, загнавшего кота на дерево, только роль кота выполняло коллекционное издание одиночной версии старой игры Барнаус Хеймуш.

– Шутишь, наверно? – спросил я своего зависшего друга. – Мне думалось ты стойкий к соблазнам. На что тебе эти игры? Я понимаю, инструменты у нас есть, и не такие уж плохие, поэтому не стал пока брать. Но покупка развлечений, это же содействие школьной системе, которая только об отдыхе и твердит.

– Если недолго, то можно. И не на учебе. Я еще помню твою теорию, и вполне верю. Но хочется иногда. И знаешь, у меня все равно сосед по ночам не спит, мне мешает. Ай, ладно, чего говорить…

– Неужели тебе паркур не так дорог? Хотя не в нем дело. У меня со вчерашнего дня есть подозрение, что здесь все направлено на наше отупение. Чтоб мы меньше творили и вообще думали. Я не свихнулся, а ты не разыгрывай трагедию, – сказал я в ответ на демонстративно опущенные уголки рта у Алекса.

Память услужливо напомнила нашу беседу в Учебном центре. В очередной раз я восхищался и недоумевал над тем, как глубокое погружение искажает истинные желания и мечты. Ведь Алекс хотел создавать пространство игрового мира приключений на какой-то курортной планете. Сейчас же его потянуло к банальным играм. Нашел себе простое решение, дешевую затычку для голоса разума. Критиковать друга и портить отношения не хотелось, и творческое воображение мигом нашло выход из этого тупика.

– Играть. Хочу играть, – наиграно начал канючить Алекс. – Для того игры и сделаны, чтобы людей развлекать. Между прочим ты сам говорил о смене деятельности, чтобы мозги в порядке были.

– Ага. Выкрутился. Если прям чешется, вот тебе, – моя рука дотянулась до одной из верхних коробок. – Играй в песочницу, строй замки, какое-никакое, а созидание. Тебе это реально надо…

– Хорошо учитель, будет исполнено. В словах твоих истина, – картинно ответил приятель, сдерживая смех, но выбор сменил. – Тяжёлая это борьба, если уже в первый час себе отказывать приходится. А почему надо?

– А ты как хотел? Все, пошли на кассу. Время поджимает, и как бы тебя что-нибудь другое не соблазнило, – сказал я и выдохнул, потому что не хотел объяснять другу его цель стать создателем парков приключений.

Кассир довольно улыбался, снимая ценники с выбранной мной одежды, которую, к сожалению, не получится сразу надеть. Алекс разглядывал покрытую платиной игровую установку бесконтактного управления. Я облизывался на ментальный станок скульптора. С его помощью, да при моем воображении, можно творить феерические произведения, буквально материализуя мысль. Страшно даже подумать, как возросла бы скорость работы, и ее качество. Заодно узнал бы, что творится в моей голове, может там хаос кромешный. Но это только мечты, такие числа честным путем, или без чудес не получить в свой журнал наручника даже на экзамене.

Каждый из нас по-своему сходил с ума, ведь мое желание станка, ценой с малый межпланетник также несуразно, как покупка любой вещи, покрытой благородным металлом, в особенности установки, примагнитившей Алекса. Неожиданно мои грезы о беспредельном творческих были остановлены возбужденными голосами группы девиц. Они о чем-то спорили на противоположной стороне, чуть ли не дрались. Видимо мой разум работал на иной частоте, потому что осознать смысл их сумбурной беседы оказалось непосильной задачей. Похоже, что модницы подбирали медные украшения для обновленного гардероба. Стало быть, на серебро уже не хватало. Правда я сам еще тот босяк. Штаны да расписная футболка, ради кед придется еще денек поучиться, а толстовку только через неделю, зато какая вещь…

– Слушай, я бы еще тут побродил, – медленно, нараспев сказал приятель, и окликнул продавца. – А каталог в сети есть? Я бы вечером полистал, мы вроде торопимся.

– Разумеется, есть. Ты же не думаешь, что в этом скромном пространстве можно выставить все. Хочу заметить, можно купить в рассрочку, но с учетом циклов отлета в мед-башню. Как бы это не звучало, но следует успеть расплатиться.

– Если не успеть? – спросил я. – Что с нами такого можно сделать? Из школы же не выгонят.

– Добавочные проценты, штраф, обязательные списания и вечерние отработки, – продавец загнул несколько пальцев. – Во всем должно быть равновесие и справедливость. Но никто покупать вас не заставляет. Сами соглашаетесь. Так что думайте молодые люди, вот вам мой совет. Думайте.

Скульптурный риск

Цинизм, смешанный с черным юмором и суровой правдой, в словах благородного кассира глубоко повторялись в моей голове, пока я спешил на занятие по скульптуре. Обиды не было, ведь здесь мало людей, способных понять истинный смысл происходящего, а может и вовсе их нет. Алекс отправился на рисунок, как ярый поклонник графики, а мне предстояло шокировать Антона Семеновича свой затеей. В запасе оставалась еще пять минут, но я бежал по коридорам, разнося гулкое эхо под каменными сводами, потому что терпеть не могу опаздывать, а тем более пропускать, даже кошмары на эту тему частенько вижу.

Мне вновь повстречались дежурные, которые вновь несли свежий урожай завалившихся, точнее заснувших. Еще несколько бледных клиентов башни беспробудно спали на носилках, напоминая о нашей всеобщей уязвимости. За неделю я начал понимать, что приводит нашего брата к завалам. В глубине души еще теплилась надежда уловить баланс, и стоять на гребне волны вдохновения, никогда не попадая в медцентр ради перезагрузки. Если всегда нагружать ум и руки творчеством, не доводя себя до напряжения, и ни в коем случае не падать духом, все получится, ведь мое сознание шире, чем у погруженных. Поэтому даже сейчас я изучал принцип построения рисунка мозаики под ногами, ловил равновесие покачиванием тяжелой сумки и прокручивал в голове разговор со скульптором. Додумать до конца не получилось. Высокая резная дверь, с двумя тяжелыми створками, уже нарисовалась на моем пути. Наверно в этой мастерской я проведу еще ни одну сотню часов, и надо ее заранее полюбить.

– Антон Семенович, у меня необычная просьба, – сказал я, когда учитель закончил объяснять личное задание. – Мне уже известно все о выпускной работе. Знаю, что сделать ее не просто и нужен достаточный уровень мастерства…

– И ты хочешь начать делать ее прямо сейчас? – с усмешкой продолжил за меня скульптор. – Тут и мысли читать не нужно. На лице написано… Все понимаю, но куда такая спешка?

– Мне трудно объяснить, но я уверен, что справлюсь. У нас же вначале длинные циклы между завалами. Вот и решил попробовать. Вдруг смогу невозможное. Слышал, что некоторым удавалось.

– Говорить могут много чего. Но отказать не могу. Талант у тебя есть. Я сам здесь только осваиваюсь, и знаю другую сторону вопроса. Обычно ученики раз за разом работают над черновиками, ожидая приступа засыпания. Черновики уничтожаются, и снова восстанавливаются по памяти, чтобы в один прекрасный цикл довести идею до совершенства и выложившись по полной создать чистовик.

– Безумие. Однако я начну сегодня. Мне так понравилась сегодняшняя работа… В общем выпускная работа только скульптурой может быть. Ни к чему больше так не тянет. Правда.

– Что ж, – пожал плечами учитель. – Разумный ход. Мало кто решается сразу взяться за главное задание всей вашей учебы, не считая экзаменов. Кстати, смотри не переусердствуй. Чтобы все успевал, – в ответ на его замечания я кивнул и сел на привычное место.

Несколько часов я провел за просмотром ученических работ, то и дело отвлекаясь от них чтобы зарисовать эскиз новой идеи. Больше двух десятков учеников из разных групп, явившихся на занятие, почти не мешали мне, и подобных творческих мук не испытывали. Они явно разделяли принцип непротивления аномалии, и никуда не спешили. Антон Семенович пытался мне помочь, показывал альбомы зарисовок из фонда, но родить идею за меня не мог. В изрисованных эскизами листах, нужный образ не хотел проявляться. Видать, вдохновение сегодня мимо прошло. Настроение подпортил завал одного из старших, случившийся ближе к концу занятия. Навзничь упал, даже подхватить не успели. Моя уверенность в свой правоте, относительно непрерывного творчества дрогнула, но отступать не мой стиль. Сегодня я отступил только в жилые покои, получив условное поощрение за труды. На ужин и завтрак хватит.

Озорство

Широкие и низкие подоконники в школе стали моими личными местами для коротания времени, потому что привычных увлечений, которые радовали меня дома, здесь не было, а новые еще не нашлись, только паркур, но этого мало. Я снова сидел, глядя на магнолии в парке. Настроение исправляться не хотело, зато вспомнилось странное и одновременно эпическое пространство вытянутого вверх барабана главного магазина, вместе со старой идеей осмотреть территорию школы. Логика сработала просто. Закрытые этажи этой широкой башни позволят использовать ее как обзорную точку, ведь на башню за мостом нам не попасть просто так, а главное там никто не будет выглядывать в окна. Я подумал, что качество самостоятельности позволит без зазрений совести и чужих разрешений пробраться в условно запретную зону крыши, а небывалая ловкость выручит на подъеме. Одного замысла хватило, чтобы досада от неудачного начала скульптуры сменилась озорным предвкушением.

Без моего участия Алекс всегда нетороплив, поэтому я не сомневался, что он еще плетется по школьным коридорам в столовую или из нее. Так и оказалось. Мы все же решили перекусить, и друг не стал отказываться от моей внезапной затеи, а скорее наоборот, обрадовался, что можно немного пошалить, если за крышей никто не следит, да и проворства нам не занимать. Быстро проходя школьные коридоры, залитые светом заходящего солнца, которое окрасило светлые стены в желтоватый цвет, я ощущал на себе чужие взгляды, и боялся, что кто-нибудь прочитает мои мысли, особенно искин. Однако обошлось.

– Знаешь, я как-то не думал, что на крышу вообще можно попасть, – сказал Алекс, когда мы добрались до незаметной пожарной лестницы, изящно вписанной в фасад.

– Похоже нам сюда. Судя по тому, как она заросла травой и деревьями эта мысль здесь никого уже давно не посещала, – отозвался я, прикидывая как бы преодолеть первый уровень заграждений. – Ладно, поблизости народу вроде бы нет. Быстро перелазим решетку, а дальше по ступеням. Здесь все куда проще, чем в башне с медцентром, и убежим легко… Ну, всякое бывает.

– Может еще не поздно отказаться? – внезапно начал сдавать назад друг. – Интересно, но рисково. И как-то мне тяжко после недавнего отката, вдруг равновесие потеряю.

Он махнул рукой и согласился, увидев мой решительный настрой. Наверное, решетка здесь стояла для вида, и могла защитить только от случайных прохожих, но только не от любопытных молодцев, у которых разыгралось детство пополам с авантюрной тягой к приключениям. Лестница, ведущая вверх, быстро осталась позади. Мы даже не нашумели, и на всякий случай нагибались перед стеклянными дверьми на площадках. Верхняя часть магазина в виде высокого барабана с куполом высилась перед нами. Здесь все было куда проще, и наверх поднималась тоненькая пожарная лестница, одного со стеной цвета.

– Только не оборачивайся, и лучше смотри под ноги. А то весь кайф испортишь, – сказал я, когда мы почти добрались до купола.

– Много там еще осталось? – просил Алекс. – Ой, гляди, тут же на закрытые этажи заглянуть можно.

Мы прервали подъем и осторожно перебрались на мощный межэтажный карниз. Его ширины хватило, чтобы не опасться за свою жизнь, хотя мама меня потом прибила бы, чтоб больше никогда так не рисковал, несмотря на нелогичность затеи моего уничтожения. В окнах царила темнота, но заходящее светило бросало несколько светлых пятен сквозь стекло на стены и какие-то предметы, накрытые таканью. С большим трудом я разглядел несколько не завешенных картин с видами школы, парков, фонтанов и даже реки, отделяющей медицинскую башню от школы. Только сейчас до меня дошло, что в открытых галереях подобных картин никогда не выставляли, а тем более не давали возможность рисовать нам, а жаль.

Любопытство заставило нас заглянуть в оконные проемы следующего этажа, где продолжилась выставка нетипичных для нового порядка картин, вместе со скульптурами. Самое интересное и странное открылось нашему взору на последнем ярусе. Я долго не мог сообразить, что вижу, но заметив характерные изгибы и треугольники признал в громадных кругах, проходящих по окружности всего этажа, фрактальную, многоуровневую антенну. Вибрации и напряжения не ощущалось, а значит она была не активна. Кроме этих диковинных кругов в темном пространстве стояло еще какое-то оборудование, но рассматривать я его не стал, потому что забрались мы сюда за другими видами.

– Осталось попасть на купол. Ты как? Не боишься? – задал я вопрос своему молчаливому другу.

– Там же площадка наверху есть, и руки у меня пока крепкие. Кстати, мне уже легче, после отката. Может вперед пропустишь? – Алекс помолчал и добавил. – Ради разнообразия.

– Пожалуйста. Надеюсь, люди не изменят своим привычкам, и не начнут смотреть вверх, а то мы здесь как на ладони, даже больше, – на миг я замер, вглядевшись в лицо друга, которое невообразимым образом изменило выражение, и сейчас он ничем не отличался от себя подлинного, до погружения. – Кстати, ты ощущаешь что-нибудь необычное? – я ненавязчиво зашел издалека.

– Наверно вдохновение внезапно пошло. Обычно вечером его нет. – Алекс посмотрел на свои руки и стопы, словно впервые видел. – Ого. Да я сам не свой. Вот это меня накрыло. Всегда бы так. Я таких картин натворил. Ух, – он взлохматил зализанную прическу, и не слабо преобразился.

– Наверно это не вдохновение. Потому что на меня не действует, – я начал серьезно опасаться за состояние погруженного. – Лучше здесь не задерживаться, – в ответ Алекс кивнул.

Коленки у меня все-таки тряслись. Разум начал воспринимать небывалый простор со всех сторон. Я ощущал легкие порывы ветра, но не отставал от друга, лезущего вперед, как ни в чем не бывало. Вид с верхней площадки стоил потраченных усилий и долгого воздержания от взгляда назад за спину. Наша грандиозная школа, вместе с десятками других зданий и парком, стояла на большом плато, или стесанной вершине невысокой горы. Оказывается, мы находились на острове, потому что с всех сторон возвышенность огибала река, а точнее широкая петля на главном русле. Название реки и местность я определить не мог. Где-то на юге, не более того. Во все стороны, к горизонту, расстилались плавные линии гор и холмов, поросшие лесом. На фоне заката и сравнительной тишины на такой высоте, где шум голосов заглушает ветер, казалось, будто мы одни во всем мире, хотя погруженные так и думали.

– Как гениально сделано. Превосходная граница. Надежней любого забора. Никто с уроков далеко не сбежит, ведь такую реку вплавь одолеть не просто, да и духу здесь у большинства не хватит, – сказал я, крепко держась руками за поручни.

– А зачем сбегать? И куда? – спросил Алекс. – Мне здесь хорошо. А в лесу ни еды, ни кровати. Да, я не романтик, ну и что. Зато не прочь еще выше подняться.

– Это ты верно подметил. Я как-то не замечал, чтобы хоть один ученик решал за пределы тропинок уйти, хотя и сам в даль не рвался. Странно. Неужели я действительно такой домосед. Эй, ты куда?

– Слушай, мне нравится это чувство все больше и больше. Хочу еще. Оно с высотой только усиливается.

Алекс ухватился за штыри стального шпиля, венчающего купол, и полез вверх. Я не знал, как работает погружение, но опасался, что друг из него выпадет, но за ноги его хватать еще опаснее. Алекс собирался испытать на прочность свой разум и мои нервы, хоть того и не ведал. Однако испытал все разом, вдобавок с выданной электроникой. Сработал сигнал пищалки. У меня мигом застучала кровь в ушах. Захотелось скорее бежать, скрываться, заглушить эту дрянь. Друг почему-то медлил, застрял ногами в конструкции, не предназначенной для подъема. Я высвободил заклинивший правый ботинок, Алекс резко спустился и сигнал пропал. Глянув вниз, я понял, что мы стали центром внимания сотен людей, и несколько из них уже куда-то бегут, видимо по наши души, наводить порядок и дисциплину.

Сердце норовило проломить ребра. Хотелось исчезнуть на месте, но я понимал, что некоторая фора у нас есть. Без лишних слов мы спустились с купола, намертво цепляясь за каждую ступеньку. Мне еще никогда так сильно не хотелось жить. Руки не дрогнули, зато всполошилось чутье. Кураторы или дежурные могли перехватить нас на лестнице. Алекс верно оценил ситуацию, спустился вперед меня и уже бежал по крыше, легко перелетая препятствия. Через мгновение я понял. Друг заметил большую вентиляционную шахту,только этот план мне совсем не нравился. О чем-то пропищал наручник, но мне было не до него, потому что я бежал по крыше, стараясь не шуметь.

– Знаешь, а они не закрыты, – сказал Алекс, легко вынимая защитную решетку. – Ой, кажется, сломал, – он сделал такой же непричастный вид, как в учебном центре при маленьком разгроме на выставке.

– Может лучше не усугублять? Нас же по наручникам выследят. Честно говоря, не знаю как эта система работает, – сказал я, оглядываясь на предмет погони.

– Они безличностные, наручники-то. Ты не знал? Даже не надейся остаться. Лезь вперед.

– Там темно, – сказал я, обернулся назад, заметил четыре фигуры в сотне метров от нас, и мигом нырнул в черноту. – Быстрее дружище. Они все-таки залезли сюда.

Задним умом я понял, что немного неверно истолковал свою заемную самостоятельность. Теперь придется лично отвечать за ошибки, или спасаться. Родители не выручат, и хорошо, что они об этом не знают. На мое счастье, в шахте оказалась лесенка, и в распорку лезть не пришлось. Алекс еще чем-то скрипел наверху, наверно пытался закрыть решетку, а меня разрывало пополам, от желания убежать и вместе с тем спасти друга. Он оставил свое занятие, ринулся вниз, закрыл свет и в шахте сразу стало темно, как в пищеводе великана, хоть у меня такого опыта и нет. Кураторы не решились следовать за нами, но решетку сорвали и кричали что-то неразборчивое. Я не обращал внимания, потому что хотел только одного, уйти от ответственности. Через несколько метров шахта стала горизонтальной. Спустя минуту ползанья на коленках, мы добрались до какого-то узла.

– У меня есть много новостей, и все хорошие, – сказал я другу, который на ходу успевал что-то переключать в наручнике. – Эй, надеюсь ты там не в игру лезешь?

– Нет, я еще не совсем спятил. Звук пытаюсь выключить. Наверно первая новость то, что мы удрали?

– Я бы сказал, пока не попались, – мне подумалось, что лучше перейти на шепот. – Мы в верхнем, почти необитаемом этаже, это вторая новость. А третья, у нас старые мантии, которые не жалко.

– Хах. Кому-то игры, кому-то шмотки. Да знаю, что ты эстет. Давай-ка, двигай вперед, если сам выломать не можешь.

Алекс давил по очереди на все грани очередной решетки, отгибая зажимы. Иногда удобно иметь стальные руки, как у него. Шептались мы зря, потому что эта предательская железка самым бессмысленным образом выпала наружу, нашумев не меньше пищалки. Я был готов долго благодарить архитектора, который спрятал все шахты внутри стен, а выходы разместил на уровне пола, в отличие от жутких зданий прошлого века, похожих на потроха дешевого робота. Коридор был пуст, пылен, а выход из него на нижние этажи преграждала только полосатая ленточка на одной из множества лестниц. Я всегда смеялся не столько над такой защитой, сколько над ее действенностью, ведь никто даже не пытался попасть в закрытое пространство, а мне все интересно.

– Честно говоря, есть и плохие новости. Мы сейчас похожи на бесенят, сбежавших из ада, и надо себя как-то отчистить. А еще мне впаяли штраф по самые не балуй, – мой друг с кислой миной глядел в голограмму наручника.

– Считай, что это оплата экскурсии, – я снял верхнюю накидку и начал выбивать ее от пыли. – Кстати, с моего наручника тоже десятку списали. И давай-ка уже делать ноги.

Мы прошли ровно до первого поворота. Дилетанты. На лестнице нас уже ждали. Два куратора, два дежурных, с лицами довольных волков, загнавших зайцев, уж и не знаю с кем нас сравнить. Судя по активированной навигации нас каким-то образом, отследили. Я был готов сгореть от стыда и заранее предвкушал шквал брани, обвинений и нравоучений. Однако в повисшей паузе мне припомнились продолжения некоторых детских шалостей, когда меня брали на месте преступления. В то далекое время я интуитивно нашел гениальный способ смягчать наказание, который пора было применять.

– Подождите. Можно ничего нам не говорить. Полностью признаем свою вину, – я говорил быстро, не давая вставить ни слова. – Знаю, что сглупили, и вообще не понимаю, чего нас туда понесло. Первую часть наказания мы уже получили. Баллы с наручника списаны, как взыскание. Готов отправляться на ковер к директору. Хоть куда.

– Вы там головами случайно не стукнулись? – сдерживая эмоции проговорил чинного вида незнакомый мне куратор. – Директор. Ну-ну. Покажи уведомление, – он резко сменил гнев на небрежную заинтересованность.

– Вот. Восемь минут назад, – показал я свою голограмму. – Нам что-нибудь еще причитается?

– Кабинет психолога вам причитается, – сказал дежурный из старших учеников. – Нашлись еще одни верующие, чтоб вас… А то нам других мало. Извиняюсь, – сказал он куратору.

Куратор проверил наручник Алекса, кивнул, подбоченился. Наверно не мог придумать как отыграться за доставленное беспокойство, но что-то смекнул, и прищурился:

– В следующий раз так легко не отделаетесь, а сейчас марш с закрытой территории, и чтобы нос из жилых покоев, кроме как на учебу и отработку не высовывали. А направление к психологу я вам, так и быть, выпишу. Не то под землю еще потянет…, – второй куратор, в такой же черной хламиде, дернул его за рукав, не дав договорить.

Арест отменился, и мы не стали испытывать чужие нервы. Быстро и аккуратно спустились по лестнице, правда хотелось бежать во всю прыть, скользить по перилам и кувыркаться через половину этажа, лишь бы скорее скрыться. Алекс предложил молчать о случившееся, и никогда не говорить ни слова, надеясь, что слухи далеко не пойдут. У нас и без этого репутация та еще.

– Хорошо, – согласился я. – Меня другое беспокоит. Заметил, как чисто мы назад бежали? Волна вдохновения шла. Так вот от ее воздействия гудел весь барабан с куполом. Выходит, что волна как бы электромагнитная, если на металл так реагирует.

– Ага. И что нам с того? По-моему важно, что сейчас откат будет.

– Аномалия либо атмосферная, либо я вообще не знаю какая, потому что будь она под землей, как нам говорят, на первом этаже спецэффекты скучать не давали бы. Я с физикой не дружу, и могу ошибаться, но сваливать все на одну старую фрактальную антенну, к тому же выключенную, точно не стану.

– Ох, как ты все усложняешь. Пошли уже. Пока еще можно в толпе затесаться. Физик недоучка.

Тайны

Дуракам и романтикам в наших лицах повезло. Лица двух хулиганов никто не знал, но переполох мы подняли изрядный, и стараясь не светиться, шли чинно, благородно, слушая обрывки разговоров о каких-то дурнях, которым на месте спокойно не сидится, приключений хочется. Адреналина мы получили сполна, волну отката почти не заметили, если она вообще была, и все-таки добрались до жилых покоев. Алекс молчал, а в моей голове кипели дикие мысли, относительно природы аномалии и границ зоны погружения. Жаль, но моя голова такие вопросы решать не умела, поэтому пришлось задвинуть их в дальний угол мысленной библиотеки, вдруг пригодится. Я еще раз проверил системные сообщения в наручнике. Ничего кроме штрафа искин не выписал, в пояснении значилась пометка за дисциплину, что можно легко списать на драку. Думаю, Алекс подыграет, если меня спросят. Успокоившись, я замер возле порога.

Дверь комнаты была приоткрыта. Стас давно вернулся, и мне не понравилась идея появляться перед ним в таком потрепанном виде, из опасения быть раскрытым, ведь мантию до конца не отчистил, а доверяю я только одному другу. Хотелось где-нибудь спрятаться, забиться в маленькую щелочку и дождаться утра, но попробуй тут скройся. Я долго глядел на крышу покоев, для подъема на которую будто специально сделали такие вычурные и удобные детали на фасаде, однако повторять одну проделку, два раза в день, было бы верхом глупости.

В раздумьях ноги донесли меня до края парка, где проходила первая формальная граница, а дальше начинался обрыв. На горизонте виднелись лишь силуэты гор в почти стемневшем небе. Вместе с солнцем ушла жара и смятение в мыслях. Мне полегчало, но нужда в поддержке, оставалась. Я хотел выговориться, и не имея возможности позвонить родителям, вспомнил про свою единственную местную собеседницу – Берту. Открывая окно диалога, задуманная тема беседы показалась полным вздором, напоминающей жалобу, не достойную мужчины, пусть и юного. Через минуту раздумий назрел хороший вопрос, правда делового характера, но иначе я не умею с людьми общаться.

– Здравствуй. Позволь занять у тебя несколько минут. Помню, что ты занята, но все же.

Записав первое сообщение, я почувствовал знакомую неловкость. Опыта общения с девушками у меня мало, особенно со столь привлекательными, если не считать шутливых перепалок с сестрой. Берта не отвечала, и я решил временно забыть о приключениях на крыше, будто их и не было, наговорил запись на одном дыхании.

– Я задумал грандиозные планы, когда вдохновился первым днем занятий и маленькими победами, а сейчас все усложняется. Взялся сразу за финальную работу, чтоб не расслабляться, но реальность здесь не дружелюбная. Не сочти меня фантазером, но хочу жить без завалов. Помню ты о каких-то хитрых приемах говорила. Если они не являются тайной, поделись, хотя бы одним.

К моей радости, тут же сменившейся волнением, девушка вошла в сеть и записывала ответ, не заставив долго ждать. Она выдала такую же длинную запись, которую я воспроизвел:

– Здравствуй молодец. Рада, что руки не сложил. Это здесь всеобщая беда. Если ты ищешь панацею, то зря стараешься. Аномалию не обманешь и зачетная работа здесь не при чем. Правда затея неплохая, а у меня до нее все руки не доходят.

– По-твоему нам говорят правду? – от негодования у меня перехватило дыхание, но я продолжил записывать. – Здесь столько жестоких порядков и несправедливых приемов, что мне каждый день хочется пойти руководству пожаловаться. Только не придумал как лучше это сделать, ведь административное крыло с башней как бы закрыты. И директор наш тоже темная лошадка. На самом деле мне большие перемены нужны, а не только для себя.

– Так и есть, согласна. И все же ты заблуждаешься. Вспомни, если тебе не нравится натюрморт, ты же не меняешь руками саму постановку, которой заняты и другие, а просто начинаешь рисовать иначе, с другого ракурса или в иной технике. Руководство и учебный план переделать не реально, разве что все вместе попросят, да куда нашим… По-моему, лучше самому стать примером для подражания, а там, глядишь, и другие изменятся. Я сама так делаю.

– Старо как мир, пусть и правда. Наверно я что-то не так делаю, потому что народ на меня только злится, зазнайка мол. Сами-то с каждым днем скатываются, поддаются всеобщей расслабухе. Поди им объясни, в этом ты права. Что ни скажи, все раздражает. Ладно, хоть друга вразумил.

– Лучше больше делать, чем говорить. На большинство не рассчитывай. Меня только две подруги поддерживают. Помни, здесь много возможностей и лазеек. Главное их увидеть. Просто лапками шевелить надо активнее, и головой думать. Тогда будет, чем одногруппников удивить. У меня получается и себе помогать и других вытаскивать.

– Лапками-то я шевелю, и в парке, и на занятиях… И какие же ты лазейки нашла? – мне казалось неловким просить, но других союзников не было, и я чувствовал себя несмышленым детенышем, аж обидно.

– Не могу доверить тебе еще не проверенные штуковины, но одно точно не повредит. Кроме баллов есть случайные дары искина, которые иногда спасают от завала на пару дней. На самом деле оценки ставит он, точнее она, а учителя только посредники. Так вот, дары можно получать за любые полезные действия, лишь бы они были связаны с учебой или творчеством. Может, это звучит банально, но я все проверяла. Можешь украсить комнату фреской, или помочь отстающим, да что угодно. Это чтобы ты за баллы не волновался, и цикл растянуть можно. Но учебу не забрасывай, если во вкус войдешь. Аномалия – то не дремлет.

– Пугаешь, – усмехнулся я, но успокоился и предложил. – Благодарю, конечно, лазейка занятная, но мне бы средство от завалов узнать, – фраза повисла в воздухе, потому что Берта вышла из сети, оставив текстовое прощание.

Мысли метались в голове как рой неправильных пчел. Мне не очень понравились ее идеи, но в глубине души я соглашался. Становиться хорошим примером придется долго, а разобраться с дарами можно уже сегодня, еще и Алекса приобщу, если посвятил его в часть местных тайн. Но личность Берты стала куда большей тайной. Возможно, она не погружена, или ее специально подставили, и она играет со мной, как я с Алексом. Но хотелось верить в лучшее, и действительно изменить школу. Сегодня я понял, что лучше залечь на дно, унять внутреннего бунтаря. Ненадолго, чтобы уговор со скульптором не нарушить, лишь бы продержаться, превозмочь первый завал, ведь мне нужно много времени. Подумав еще над предстоящей мне ролью белой, благой вороны, я присел на край обрыва, и уставился вдаль, на запад, в сторону родного дома.

Сами по себе

После больших перемен, в жизни всегда наступает момент, когда все улаживается, ты привыкаешь к новым условиям и наловчившись, гладко скользишь по уже знакомой трассе. Приходит ощущение обыденности, всплывают воспоминания о прежнем бытии. Они кажутся зачарованной сказкой, но ты уже не спотыкаешься и не совершаешь больших проколов. Таким образом, на вторую неделю я полностью втянулся учебу и разобрался с порядками в покоях.

Время пролетало незаметно, задания выполнялись, баллы честно зарабатывались, правда уже без множителя, видать закончился лимит неожиданной удачи. Зато появлялись те самые случайные дары, в виде приятных скидок в кафе или магазине, дополнительных баллов на занятиях, а иногда число на наручнике пополнялось за очередную пользу. Я не усердствовал в этом деле, однако понял, что почти никто не знает и не пользуется этим секретом. Народ либо отбывал занятия, с разной долей успеха, либо отрабатывал и отдыхал, куда там до полезных дел и вольного творчества.

– Оставил бы ты эту игру. Лучше прочитай что-нибудь, – посоветовал я Алексу, пока мы сидели на перерыве между занятиями. – Если по перилам побегать, сальто покрутить, вообще замечательно.

– Иногда можно. Отката нет и меня еще не прижало. Все под контролем, – пробурчал мой друг, продолжая раскидывать пальцем маленьких противников в голограмме наручника.

Он еще удобнее устроился на скамейке, но постепенно сполз на спину. Алекс уже не был стандартно отформатированным учеником, и смог принять часть правды о сложностях и лживости официальных советов и вообще всей школьной системы, но не более. Он опять залипал в своем увлечении, вынуждая меня играть роль строгого родителя, хотя я искренне желал ему только пользы.

– Не забывай, что нам надо менять вид деятельности. Постоянно нагружать мозги, а не развлекаться и тупо бездействовать. Эта твоя игра не поможет. Забыл, как вчера вместе в отупение впали? Не знаю, что это и как оно работает, но уверен, ты убедился в пользе нового приема. Во всяком случае от творчества нас не тошнит как некоторых.

– Угу, – приятель никак не мог расстаться с любимой игрушкой. – Нагружаю, нагружаю, в игре тоже думать надо, – он наконец вернулся к реальности. – Я же не треплюсь с нашими сплетницами, как Влас. Начитался уже сегодня. Не лезет. Не обижайся, но приемчик так себе…

– Придумай получше. Думаю, ты не хочешь скатиться в такой депресняк, как некоторые старшие после отработок. Можешь хоть ворон за окном считать, главное все внимание на деле сосредоточь, – я оборвал свою нотацию с легким сожалением, потому что не хотел потерять друга в адекватном состоянии, иначе говорить не с кем будет.

На память пришло начало этой недели, когда откаты аномалии стали сильно бить по настроению, норовя вогнать меня в серую тоску, за которой приходит вязкая лень, а мозги отключаются до утра. Половина группы уже пожинала эти плоды, предпочитая не бороться, а я придумал, точнее вспомнил свою старую уловку. Она спасала долгими одинокими вечерами, пока жил вдали от дома. Всего-то и надо постоянно занимать голову, часто переключать внимание, только не на баловство, а шевелить извилинами, как говорит мой дед. Алекс и еще несколько не самых безвольных сокурсников переняли мою хитрость. Все работало, и наш поток неплохо смотрелся на общем фоне. Судя по часам, прошла только половина перерыва. Пришлось еще посидеть, позволяя другу отвлечься от живописи, одновременно жалея, что не пошли озорничать в западный парк. Скукота.

– Кажется эта веселая четверка еще с первой пары гуляет, – я кивнул в сторону одногруппников, с которыми так и не сдружился. – Не понимаю, как можно часами говорить ни о чем. Как-то раз хотел слово вставить, но нет. Не получилось. Теперь считают меня простофилей.

– Тебя оно волнует? Тебя только считают, а мне в лицо говорят, причем грубо. Мне до лампочки, и ты плюнь. Пусть бухтят что угодно. Они-то ничего не понимают, что с ними происходит, не то что мы. Верно? – язвительно усмехнулся Алекс, потягиваясь и хрустя всеми суставами. – Никто не наказывает, они и рады. Здесь везде так, если ты не в курсе?

– Нечему тут радоваться. Нам знание пока мало толку приносит. Только с уроками успешно справляемся, а это все равно что на нуле держатся. Ни в плюс, ни в минус.

– Что-то я тебя не понял. Какие плюсы и минусы?

– Рисовать лучше, чем вечером листья подметать, причем за стандартную пятерку. Нам-то в начале сам помнишь, что пели. Равноценная замена, все для вас. А здесь, видите ли, только лучший в смене максимум получает. Вот это минус, – я заметил обескураженный взгляд Алекса. – Вижу ты не узнавал, а у меня сосед бунтовал поначалу, вот я и знаю с первых дней. Для плюса же нужно против школьного порядка сыграть. Себе на пользу, точнее всем, – я умолк, прислушавшись к ощущениям, и понял, что аномалия скоро выдохнет. – Вставай. Скоро будет море вдохновения, минуты через три.

В памяти всплыло предложение Берты являть собой образец для подражания. Я порывисто встал, надеясь, что Алекс последует за мной, но должного эффекта не вышло. Тихо вздохнув, я покосился в окно, на наши любимые террасы. Надо будет вечером порезвиться, подобно малым детям, временно выйти из круговорота проблем. На самом деле, с завидным постоянством, отдавались так полюбившемуся мне паркуру. Так или иначе он спасал разум от отупения. Уже третий день я ворочал в голове новое понимание природы откатов, отработок и вообще всего. Мы, правда, не нашли панацею, и было страшно однажды впасть в меланхолию и смириться с режимом. Лишь пару раз я ощущал неземную лень, к счастью, не на занятиях, и больше старался не допускать проколов, успевая следить за приятелем.

Алекс, наконец, соизволил подняться, на этот раз хрустя шеей, и действуя мне на нервы, но я стерпел, друг все-таки. Сразу вернуться в кабинет не получилось. Из мастерской вышел Стас, часто иронизирующий над нашими причудами. Он особо потешался над Алексом. Неясно почему, но они совсем не сошлись, и не дрались только из-за санкций, списывающих баллы.

– Вы все бродите? Я-то думаю, чего это за окном никто не маячит, по парку не носится, – сказал сосед, глядя на закутанного в мантию Алекса, как на несмышленое дитё. – Пойдемте в Восточный буфет, вкусняшками побалуемся, а то вон какие морды.

– Не, мы сегодня уже завтракали. Не у всех, знаешь ли, в животе аннигилятор материи установлен, – ответил я за двоих, видя, как нахмурился мой друг.

– Зря, зря. Вообще-то в буфет за другим ходят. В общество влиться, и просто побухтеть. Не знаю, что повара в еду добавляют, в Восточном-то, но это просто праздник для языка. Да ты же сам знаешь. Не ломайся, а то так все время над натюрмортом просидишь.

– Подожди-подожди, – остановил я Стаса. – Что там такого особенного, специи какие-нибудь?

– Откуда мне знать. Я в этом не разбираюсь. Было бы больше баллов, только в корпусе школы ел, да так, чтобы из-за стола не вставать, а выкатываться. В жилых покоях-то совсем другая тема, но тоже ничего. Везде вкусно пожрать можно. Ты так говоришь, как будто сам по себе жрешь.

– Можно сказать и так. Ты наверно не замечал, но я почти всегда сырые бенто беру, а там специй нет, – на миг замолчав, мне пришлось сдержать возникший порыв эмоций, который уже давно научился усмирять, чтобы людей не будоражить. – Тебе правда нравится? И как ты себя потом чувствуешь?

У меня даже дыхание перехватило, потому что в уме уже пробежали, размахивая плакатами, тысячи заполошных мамаш, которые кричали о всеобщем отравлении, под видом которого нам преподносят аномалию, ведь питаются люди в одно и тоже время, так уж расписание устроено. Сосед расплылся в глупой улыбке и пожал плечами.

– Да замечательно чувствую. Говорю же, ел бы и ел, будь желудок побольше. После таких вкусняшек и вздремнуть не грех, чтобы впечатление чем-нибудь не испортить…

– Вздремнуть, – случайно вырвалось у меня. – Ну да, ну да, – я до боли защемил пальцами кожу на руке в кармане, чтобы не развить мысль в слух. – Все-таки я свои баллы сберегу, и тебе того же советую. Ты, вроде, копить их собирался.

– Я и так коплю. А эти расходы включены, – Стас прошел между нами и обернулся. – Многое теряете парни. Ну, как хотите.

Сосед отправился навстречу своему вкусному счастью, цена которому не только баллы, но и что-то еще. Я понимал, что все эта вакханалия связана с вычислительным потенциалом мозга, с настроением, потерей сил и энтузиазма. Наверно мой разум тоже потерял часть своего не великого могущества, потому что объяснить и связать десятки нитей воедино не получалось. Затянуть нас в нормальное общество у соседа не вышло, поэтому он поспешил присоединиться к стайке девиц, которых я до сих пор не умел различать. Стало ясно, отчего они так быстро подсели на школьные буфеты, и кормятся в них с десяток раз за день. Я некоторое время смотрел сокурсникам в спины, не то радуясь, не то сожалея, что еще не успел начать свое просвещение. Здесь и речи не может быть о способах сопротивления откатам, когда в голове одна еда, точнее в животе, и не одна, а недельная норма, и ведь переваривают, трудяги.

– Алекс, я уже слышу твой вопрос, и заранее отвечаю. От еды мы не откажемся, но ты и без меня отлично помнишь, что с тобой после обеда происходит…

– Знаешь, ну не может все быть так плохо. Кому это нужно в нормальной школе?

– Не такая уж она нормальная, – задумчиво протянул я, вспоминая вкус завтрака, но ничего особого на память не пришло. – Но не об этом речь. Хотя нет. Давай-ка отложим эту тему. Желательно до вечера.

– Ага. Вдохновение портить не хочу, – друг посмотрел на меня, как последний космодесантник, защищающий цитадель от чужаков. – Все, пора. Бутылки, яблоки, ваза, красная тряпочка в клетку и медное блюдо уже заждались нас, – он закончил неожиданно веселым голосом, вырывая меня из пучины раздумий.

– Идем – идем. позитивную волную чую. К яблокам я вернусь с радостью, а вот блюдо нормальные люди на ребро не ставят. Мне с самого начала хочется уложить его, дабы не писать эти странные отражения собственного мольберта.

Безусловная любовь

Наша группа еще не успела полностью войти в состояние вялости и начать массово уклоняться от творчества, в пользу чего-нибудь приятного, лишь бы аномалия не давила. Половина людей работала, прочие скорее делали вид, что рисуют, изредка бросая взгляды на натуру. В мастерской стояла относительная тишина, нарушаемая редким полосканием кистей, шуршанием бумажных палитр и скрежетом старых мольбертов, перекладину которых некоторые водружали себе на колени. Идиллия. Прошла уже половина занятия, а на месте медного блина в моей работе, который иначе не назовешь, оставалось белое пятно. Заряд вдохновения я спустил на другие предметы, особенно складки драпировки, о чем с запозданием пожалел. Сил и эмоций, для победы над ненавистным предметом не осталось. Блюдо глядело на меня тысячей отражений, а я старался испепелить его взглядом.

Мои затруднения заметил учитель, противоречивый Валерий Алексеевич, что странно, если вспомнить равнодушие большинства преподавателей. Первый раз увидев этого человека на просмотре работ, мне показалось, что среди художников по ошибке очутился прожженный агроном, слесарь-механик, водитель общественного гравилета, кто угодно, но только не художник. Внешность была обманчива, потому что за грубоватым, мясистым лицом, с дубленой, загорелой кожей, скрывалось утонченное видение мира, которое переносилось мощными руками на бумагу. К этому времени я уже научился отличать прирожденных мастеров от временно наделенных творческим даром, и Валерия Алексеевича занес в список истинных.

– Чем тебе не угодил этот замечательный поднос? Разве можно так упорно игнорировать саму основу постановки? – прозвучал низкий, бархатистый голос учителя у меня за спиной.

Руки и ноги сами собой крепко вцепились в мольберт. Я даже наклонился над ним, лишь бы не дать учителю взять шефство над моей работой. Отлично знаю, что все будет исправлено, правдиво, но довольно грубо, и пять баллов из десяти мне не достанутся, но и соавтору не пойдут.

– Отражающие поверхности тяжело даются. К тому же, солнце уже сильно сместилось, и блики с рефлексами совсем не те. Напишу его, только позже, – сказал я, и понял, что вру, глядя на почти завершенную работу.

Валерий Алексеевич протиснулся между нашими рядами, уселся на маленький стул рядом с постановкой. К счастью, он не стал показывать свое мастерство на моем листе. Учитель деловито посмотрел в свое отражение, прихорошился. Видимо хотел снизить напряженность. Пожалуй, он один из немногих, у кого случались порывы сострадания и детской непосредственности.

– Вижу ты сделал все, лишь бы обойти самое главное, самое лучшее. Как будто специально отворачивался. Неужели оно тебе чем-то не нравится? Понятно, что, накинувшись на него, одной упертости не хватит. Попробуй работать над подносом походя, между делом касаться его кистью, когда на ней оказывается подходящий цвет. Так, незаметно и нарисуешь все отражения. Свяжешь предмет с композицией. Давай, ты сможешь…

– Он может получиться дробным, сделанным из заплаток, – парировал я предложение учителя, не лишенное на самом деле здравого смысла. – Прям как старшие группы на парах по композиции. Кто в лес, кто по дрова, – ответом мне был сдавленный смех, прокатившийся по мастерской.

– Тогда представь, что этот предмет дорог тебе больше прочих. Тебе его подарили, или ты сам его сделал. Разве можно, пренебрегать своим детищем?

Валерий Алексеевич моего ответа не дождался, потому что мои мысли предсказуемо унеслись домой, к тем, кто дарил мне подарки всю жизнь. Я смог представить папу, который вытаскивает из-за спины поднос, на мой день рождения. Воображение-то богатое, но толку мало, только поржать можно, или погрустить, сам не знаю. Хотелось бросит кисть и уйти, хлопнув дверью, потому я против рисовать то, что не нравится. Учитель по-своему расценил мое молчание. Он обошел постановку с другой стороны, сложил пальцы в видоискатель, и навел на меня.

– Попробуй написать поднос не для себя. Не для баллов, а для другого человека. Из самых высоких побуждений. Не надо с ним воевать. Нет, нет, не для меня, зря вы все так уставились. Проблем с ложным эго не испытываю. Вы еще неопытные, но знайте, что это один из немногих реальных смыслов. Уверен, у тебя есть человек, для которого ты напишешь этот превосходный поднос.

Говорят, первая мысль верная и приходит из глубин подсознания. Уловить ее было проще простого. Через мгновение я попытался убедить себя, что думаю о родителях. Ан нет, не их лица возникли пере до мной. В конце занятия я получил высший балл и личное ободрение от учителя. Выбор был не велик, и вполне предсказуем, поэтому кусочек натюрморта я посвятил непостижимой Берте. Мне удалось отвертеться от ожидаемых вопросов, по поводу важного мне человека. С одной стороны, я противник сплетен. С другой стороны, наши отношения были моей выдумкой, иллюзией и носили более чем платонический характер. Девушка по-прежнему считала, что нам не стоит пересекаться, и до сих пор не попалась мне на глаза, хоть я и знал ее расписание, ловкачка, а может и призрак.

– Знаешь приятель, я тут подумал, – меланхолично сказал Алекс, наблюдая за окончанием просмотра. – Эй, прием. Ты чего завис.

– Кажется, я бесконечно неправ, в отличие от Валерия Алексеевича, – вместо ответа Алекс придирчиво посмотрел на мою работу. – Ее уже оценили. Мне и самому нравится, но не об этом речь. Наверное, нету толку от нашего пусть не яростного, но все же резкого неприятия школьной системы. Наверное, мы должны полюбить ее такой, какая она есть. Нужно только действовать не ради себя, а ради других. Ведь меня учили, – я вовремя замолчал, потому что о воспитании родителями здесь не говорят.

– К чему ты клонишь? Предлагаешь больше не заморачиваться и вернуться к нормальной жизни?

– А у нас, по-твоему, не нормальная? – друг молча потупился. – Да, не нормальная, зато учимся до сих пор успешно. Но я не о том. Мы правда упускаем главное, и занимаемся каким-то дурацким отрицанием всеобщего невежества. Но попробуй принеси кому-нибудь пользу, чтобы все довольны остались.

– Да ну. Опять о директоре вспомнил? Ты в курсе, что в его существование никто не верит.

– При чем здесь директор, – отмахнулся я. – У меня до него еще руки не дошли. Главное даже не занятия, хотя они и важны, а доказательство собственной разумности, и раскрытие своих качеств, ведь все мы не такие уж безнадежные, – я заметил недоумение на лице погруженного Алекса, и продолжил более простым языком. – Мы заигрались. Надо ключевой урок проходить, расти над собой. Все-таки придется людей тормошить. Не знаю как у меня это получится. Права… Эм…

– Кто права? – приятель опять несвоевременно оказался внимателен.

– Да так… Хотя… Расскажу вечером. Из чувства заботы о тебе. Чтобы голову перед самостоятельными занятиями не забивать. Помню, у тебя сегодня рисунок.

– Ага. У меня проблема поважнее обрисовывается. Мы сегодня и вообще в дальнейшем жрать-то будем? Откладывать этот вопрос до утра мне желудок не позволит. Нам траву с газонов щипать и цветами теперь закусывать?

– Не перегибай. Нормального выхода я пока не вижу, так что от столовой не отвертишься. Только о кафешках придется тебе забыть, и брать то, куда подмешать ничего нельзя. Да-да, не криви лицом, если в планктон превратиться не хочешь.

– Теперь ты перегибаешь. Они, в смысле старшие, да и наши некоторые, только иногда планктон… Да ну, не бычься. Проживем как-нибудь, хотя я всего смысла не улавливаю, и все это только домыслы, – договорив, Алекс извиняющее пожал плечами, но остался доволен праву поужинать.

– Для Стаса вообще все домыслы. Не поверишь, он меня немного жалеет. Думает, будто обделяю себя, перенапрягаюсь, хотя сам именно это и делает. Но попробуй объясни человеку.

– Знаешь, он хотя бы на занятиях что-то делать пытается, а мой сосед, ну ты помнишь его… Мастер-филонщик высшего уровня. Он меня особо не жалеет, а учить пытается, – Алекс отмахнулся от собственных слов. – Вот там перегибы. Пришел на занятие, отметился, вышел и гуляй. Как тебе?

На невежество погруженных я уже насмотрелся, поэтому лишь улыбнулся в ответ. Мне повезло, что приятель не стал развивать тему о личности Берты, о которой рано или поздно придется все рассказать. В тоже время я понимал, что с каждым днем вижу все больше преград на пути к успешному выпуску. Мы далеко не офицеры тяжелых межсистемников, которые могут обходиться без еды и даже воздуха, поэтому сухими из воды не выйдем, но и с головой в омут нырять, заедая откаты вкуснятиной, как Олеся с другими передовиками, желания у меня нет.

Мирон

Последние пять минут я внимательно изучал свои глаза, стоя перед зеркалом в уборной. Сырость и плесень в этих мраморных апартаментах, меня уже давно не напрягала, но и не радовала, во всяком случае зеркало еще не полностью заросло. Белки глаз чисты, зрачки нормальные, значит завал в ближайшие сутки не грозит, а ведь заканчивается вторая неделя. Мы уже давно знали, что это время – первый рубеж для самых уязвимых, но я бы сказал иначе. Для самых доверчивых, тех, кто прилежно выполняет советы по отдыху, общепиту, и еще незнамо чему. Довольный осмотром, я шагнул назад, опять наступил в лужу, с сожалением вздохнул, вновь восхитившись приоритетом труда на отработках, и небрежности редких слесарей. Они явно имели особые инструкции или пси-программы на халатность в делах.

Сегодня мы задержались на самостоятельных занятиях, доводя до ума большую работу по композиции, вновь играя в супрематизм⁹. Рисовали в полную силу не все, наверно половина группы. Остальные поддавались откатам, и большую часть времени честно расслаблялись, едва закончив контурный рисунок. На единичку хватит, а большего и не надо. Мы постепенно сливались с общей массой, и не только одеждой. Идиллия первых дней закончилась. За прошедшие две пары я изрисовал с десяток черновиков какой-то абстракцией, которые помогли пережить все откаты. Пока шел просмотр, я выбрасывал свои спасительные бумажки одну за другой, понимая, что технология уже устарела, и пора выдумывать новую, потому что методы наших ударников меня не устраивали.

– Слушай, я до покоев не дотяну, – посетовал Алекс, кое-как выстоявший сегодняшние откаты. – Мне нужна хорошая заправка. Видал, как Олеся с Русланом сегодня наяривали.

– Не самый лучший прием. Потому что размером желудка отграничен. Ничего, уже все позади, разве только вечером погрустим, – ответил я другу, понимая, что придется идти в столовую.

– Да ну. Не дуйся ты так. Не отравят нас. Возьму большую нарезку чего-нибудь простенького.

Под конец дня зал оказался наполнен, как будто здесь проводился королевский бал. Теперь мы знали, что манит людей в это место, но несколько попыток достучаться до их разума окончились неудачей. Я начал ставить опыты просвещения на соседе, и понял, что либо сам плохой оратор, либо люди безнадежно глухи, но что взять с погруженных. Наверно, орудовать ложками, не отрывая взгляда от проекции наручника, куда увлекательнее, чем стоять у мольберта, когда тебя кидает то в жар вдохновения, то в холод отката.

Я успел много всего передумать, пока стоял в очереди к раздатчику. Моего изучающего взгляда не замечали. Почему-то люди в столовой старались разом выполнить несколько дел. Они вряд ли понимали вкус еды, зато отлично расслабляли мозги, бухтели, как говорит Стас, одним глазом смотрели в проекцию над наручником, а другим на соседей по столику, которых и обсуждали, при этом успевали жевать, а может и глотать нечто, сделанное из непойми чего. Я больше не удивлялся, почему на отработку филонщики всегда приходят начисто опустошенными. Все силы вместе с вниманием растратили.

Свободный столик посреди зала нас удивил, но в дальний угол мы с Алексом не пошли. Усевшись в новом месте, я сразу заметил ушлого обормота, иначе и не скажешь. Парень ловко облегчал подносы и тарелки зазевавшихся людей, в особенности беспечных повес, как их называли некоторые. Он стремительно продвигался по залу, небрежными движениями собирая добычу. Его целью были фрукты, которые ловкач раскладывал по карманам, за пазуху и в рукава. Невысокий рост, помятая, замызганная мантия и копна темных вьющихся волос, наряду с хищным лицом, напоминающим совсем не лютого волка, а скорее недопеска. Личность приметная, в разведку не возьмут, даже в штаб, с такими наклонностями. На мое счастье, он куда-то свернул, и за свою трапезу я мог не волноваться.

– Отработаем сегодня обратный волспин¹⁰? – спросил Алекс, не переставая жевать, снова забыв, что я всегда молчу за едой, зато потом приходится отвечать на все реплики. – Ты в прошлый раз делал его как сонная обезьяна.

– Зато ты у нас король лемуров, – возмутился я, скорчив гримасу приятелю.

– Ты больше бананов ешь, – рассмеялся Алекс, сдерживая смех. – И хвост вырастет, и проворства добавится, только с шерстью на седалищном месте облом, – он прикрыл рот руками, не в силах сдерживаться, потому что с утра был в ударе, неясно почему.

Зря я расслабился и дал волю радости. Через миг с подноса исчез сочный нектарин. В следующее мгновение Алекс молниеносным движением схватил незадачливого воришку за кисть руки, подтвердив свой королевский титул самого проворного трейсера, который я ему выдал пару дней назад. Схваченный с поличным парень отчаянного рванулся, судорожно извиваясь в железном захвате, подобного тискам. Алекс иногда и со мной так подшучивал, сохраняя при этом вид интеллигентной непогрешимости. Отодвинув поднос в сторону, приятель насильно усадил похитителя даров природы рядом с собой, крепко держа за шею.

– Отдай, – медленно сказал Алекс, растягивая гласные, как будто обращался к наглой собаке или ребенку, – И не мни его зараза, а то узнаешь, как конь кусается.

Парень уже перестал сопротивляться, и неохотно вытащил из кармана нектарин. Есть я его, конечно, не стал, придется помыть, потому что вороватые ручки оборванца были такие же запачканные, как и протертая во многих местах мантия. Однако мне не хотелось устраивать расправу, даже словесную, потому что первый раз встретил человека с необычным поведением. Берта не в счет, она все равно видится мне виртуальной. С этим же вполне реальным лиходеем следовало познакомиться ближе. Я сразу заподозрил, что его сознание может быть открытым, но сначала проверка.

– Экономишь баллы или ищешь острых ощущений? – я попытался уловить потупившийся взгляд воришки. – Здорово у тебя получается, но зачем так много, неужто все влезет? Ты же человек пять от долгого застолья освободил.

– Восьмерых. Ты не все видел. А экономят те, кому есть что экономить, – прошипел шельмец, неожиданно закипая. – Раз на раз не приходится, считай впрок беру, – он утер рукавом вспотевшее лицо. – Думаешь это от хорошей жизни, от скуки? Нет, просто чихал я на все правила. Мне под эту систему прогибаться… – последующее слово он проговорил одними губами, сделав непонятный и резкий жест.

– А ты значит, не там не тут? – спросил Алекс. – Не рисуешь, не отрабатываешь, не покупаешь. Мне даже в голову такое не приходило. Круто ты взял…

– Вольного художника не заставишь. И мне не интересно то, что нам впаривают. Прислуживать тоже не собираюсь, – парень не на шутку разговорился, но я его не останавливал. – Заглянул в сады поработать. Думал интересно и еда халявная, а там вообще железяки всем заправляют. Уборщики и косильщики – один смех. И вообще, от такой работы крыша набекрень съезжает. По миллиметру каждый день эти несчастные газоны стригут. Понимаешь? – сказал он, не скрывая эмоций, и между делом начал есть яблоко, вытащенное из кармана.

Будь я лидером повстанцем или рекрутером, уже не задумываясь записал бы этого вольнодумца в отряд. Вместо осуждения я восхитился, и готов держаться за него руками и ногами, правда родители не одобрили бы такую дружбу, но мы в погружении. Легко понять, что передо мной маска, надетая поверх личности. Однако сразу раскрывать все двери души нараспашку и посвящать парня в свою борьбу за справедливость глупо. Я не мог отпустить потенциального союзника, поэтому положился на импровизацию и решил намекнуть, что мы свои.

– Все равно, круто взял. Но не простой путь ты выбрал. Жить в системе, зависеть от нее и одновременно отвергать… Бесконечная война без шанса на победу. Устал наверно? Кстати, как тебя?

– Миран, – гордо проговорил воришка, вздернув голову. – Но все называют Мироном. Думаете мне не надоело? А как еще? Сквасить свои мозги как все? – он облокотился о стол и подпер голову, уже не собираясь сбегать. – Я бы и рад иначе, творить хочется, но мое искусство мало кому нужно. Было дело, у меня кончилась еда, и проходив три дня, я заплел одной девочке тысячу косичек за сотню баллов. Купил еды, наелся, но такое бывает редко. Хочется чего-то интересного, вместо этих ванильных натюрмортов. Тьфу. Вспоминать не хочу, – он пригорюнился, уперши взгляд в пол.

– Не падай духом. Пойдем с нами падать с заборов и подпорных стенок, – совершенно серьезным тоном сказал Алекс, хлопнув Мирона по согнутой спине. – Паркуром увлекаешься?

– Подожди, – остановил я обоих. – Что ты про отупение говорил? Если ты ощущаешь это также как я, и устал мучатся… В общем мне есть что предложить.

Глаза воришки заблестели, но в следующее мгновение он посерьезнел, задумался и заговорил:

– После откатов аномалия забирает мои мозги, или мысли, поди разбери. Я иногда просто валяюсь до утра. Бывало и ночью продолжается. Думать просто нечем, а может некогда. Не могу объяснить. Но мне и на это чихать. Все пережить можно, и башня мне дом родной.

– Да ну? – удивился Алекс. – В каком смысле? – он огляделся. – Подожди, не говори. Давайте-ка в парк двинем, а то здесь. Хм… Двигаем, – он порывисто встал и подтолкнул нас к выходу.

По коридорам мы проследовали быстро и молча, с таким деловым видом, что будь я куратором, непременно задержал подозрительную компанию с избыточной концентрацией на цели. Я мысленно аплодировал своему другу, за неожиданную лояльность к чудаковатому Мирону. Все-таки нас не остановили, дав спокойно дойти до восточной стороны парка. Среди гранитных террас было людно. Уже начались отработки. Несколько минут мы молча наблюдали за обреченными на временное помешательство, точнее на потерю мозгов, как сказал наш лохматый свободный художник.

– Нечего рассказывать. Летаю в башню почитай каждую неделю, вот и вся песня, – ответил Мирон, на давно заданный вопрос. – Я ж не спасаюсь больше. Надоело. И все равно каждый раз как новенький.

– Полагаю, ты не помнишь, что там с тобой делают? – спросил я, но парень тут же отрицательно мотнул головой. – Странно все это. Никак суть аномалии понять не могу. Мы-то с Алексом хотим без завалов продержаться. Пока получается, – я резко умолк, подумав, что не стоит сразу много болтать. – Ладно, свернем тему. Не знаю как ты, а мы паркуром хорошо спасаемся. Мозги только так работают, хоть и особым образом.

Мирон оказался никудышним трейсером, зато с радостью наблюдал за нашими головокружительными проделками. Я заметил, как он походя утащил в парке пенал карандашей из сумки отдыхающей пары и на автомате, подобрал шарфик задремавшего на скамейке парня. Я подумал, что перед погружением Мирон точно выбрал отрицательной чертой клептоманию. Вторым недостатком, виделась неряшливость, явленная не только в грязной одежде, которую он так и не обновил в магазине, но в привычках шмыгать носом, чесать голову руками и еще целом джентельменском наборе с изнанки бытия. Мы отлично поладили на почве общей неприязни к школьной системе. Я сразу объяснил Мирону часть правды, дабы хоть один раз правильно воплотить идею Берты, о помощи людям. Семя знания обещало упасть на подготовленную почву, и в успехе я не сомневался.

Тем временем солнце пошло на закат. Настало время возвращаться в жилые покои. Вечер обошелся бездополнительных откатов, поэтому наш новый знакомый твердо стоял на ногах, был рад жизни, и не собирался заканчивать этот необычный день.

– Разве нам по пути? – спросил Алекс, – Кажется, я видел тебя в других корпусах, на другой стороне.

– По пути. Я живу в ваших покоях, только бываю редко. А так везде гуляю понемногу, – он засунул руки в карманы, и шел по газону, пиная упавшие листья. – Скучно на одном месте сидеть. По гостям хожу, особенно где угощают. В сады иногда на ночь ухожу или по школе шарюсь. Знаю, где пищалка не работает, а на остальное чихать. Мне его уже почти все удалось облазить, ведь интересно.

– А как на счет занятий? Чтобы стать таким постоянным клиентом в башне нужно еще постараться, – задал я вопрос отчаянному Мирону, удивляясь новым секретам нашей пищалки.

– И на занятия я тоже чихал. Разве ты не знал, что достаточно в мастерскую заглянуть? Можно ради шутки за столом посидеть, а потом гуляй на все четыре стороны, главное к следующей паре вернись.

– Знаю, но не практикую. Безумие, – невольно вырвалось у меня. – Стало быть вечный отдых в режиме выживания. Странно немного. У тебя наоборот мозги должны работать во всю. Хотя кто эту аномалию разберет.

Он еще долго делился своими приключениями и горестями, впервые встретив понимание, особенно у Алекса. Мы не спешили в покои. Я намеренно сбавлял шаг, чтобы успеть рассмотреть истинную суть этого парня. Возможно, я ошибался, но за показной неряшливостью скрывался широчайший кругозор знаний и что-то еще. Неясная для меня тайна давала погруженному внутреннюю силу, которая здесь мало у кого заметна. Сейчас этот веселый оборванец чем-то походил на настоящего Алекса, и не удивительно, что они спелись, хотя вряд ли понимали причину, особенно мой вечно приможенный друг, который целиком пробуждался только в сумасшедших забегах по парку. Перед сном, я привычным жестом проверил наручник, и тихо посмеялся упавшему на голову случайному дару в виде ста двадцати восьми баллов. В этих делах искин целых чисел не любил, и впервые так щедро оценил мой поступок. Правда не ясно, что именно ему, ей понравилось.

Надежда на успех

Недавно мы благополучно прятались от больших потрясении, но жизнь была против, и сколь бы я на дно не залегал, в иле не прятался, местам там было мало, и хотелось опять ворваться в круговорот событий. Впрочем, они не заставили себя ждать. Через сутки в нашей группе случилось первое засыпание, а говоря школьным жаргоном – завал. Вечером того же дня еще двое наших отправились в башню на восстановление, хотя заправскими лентяями не были. Послеобеденные пары по рисунку завершились и пришло время опасного отдыха, когда одни честно расслабляются в покоях и кафе, а другие давно стригут газоны на отработке.

Мы с Алексом возвращались с занятий в полном молчании, даже не пытаясь найти Мирона, который оказался вольным ветром и продолжал свою полуразбойничью жизнь. Идти через западное крыло, к дополнительному выходу, было лучше всего, чтобы не толкаться на центральной площади, переполненной в вечернее время. Все-таки мы не запрограммированы, как прочие. Школа наполовину опустела. Я пользовался редким случаем посмотреть картины того самого Ярослава, дабы успеть уловить самое главное. Вдруг этот художник оставил нам какое-то послание. Но ничего особого извлечь не удалось, или я не знал куда именно смотреть.

Алекс свято верил в спасительную силу паркура от синдрома неземной лености, да и юная кровь еще играла в жилах, поэтому он предложил заглянуть в новое местечко, найденное рядом с садами. Далеко пройти не получилось. Наш путь преградила не высокая ограда, не озлобленная кураторша, не упавшая колонна, а Маша. Эта миниатюрная и гениальная девушка на голову превосходила меня в скульптуре, имела высокий вкус в одежде, не считая очаровательной внешности, и на днях стала музой, источником беспокойства для Алекса. Видимо в школе этого никому не избежать, даже мне с моей виртуальной подругой. Сейчас же это милое создание зарабатывало билет в медицинскую башню, потому что третий день уклонялась от творчества, не в силах справиться с апатией после откатов.

– Попробуй с ней поговорить, – мой друг, после погружения, стал таким же гротескным скромнягой, как некогда рубахой-парнем, и сейчас заикался, отводя взгляд. – Знаешь, я тут подумал… С Мироном же получилось. Он хотя бы задумываться начал. Может получится ее как бы исправить, а то глаза краснее некуда, и бледная, как сам знаешь кто, – он присел около каменной ограды, предоставляя мне свободу действий.

– Вообще-то я Мирона не уговаривал. Случай очень уже подходящий выдался, – я хотел было отвертеться, но заметив страдальческое выражение на лице друга махнул рукой. – Ай, ладно…

Мне самому больно смотреть, на добровольное мучительство ровесников. Однако десяток неудачных попыток сказать о важности сопротивления откатам обеспечили мне дурацкую репутацию. Просвещение прерывалось всякий раз драматично, хорошо, что не побили. Сейчас же я решился испытать судьбу, потому что недавно получил длинное сообщение от Берты, с рассказом о переделке сознания ее подруги. Мне известно, что погруженные очень ранимы. Скажи чуть не так, и конец всему, ты враг, сумасшедший и вообще я тебя не знаю. Мысленно воззвав к своему красноречию, я приблизился к девушке, меланхолично собирающей скошенную траву, надеясь не услышать стандартное: «Отстань зануда».

– Маша, позволь тебя ненадолго отвлечь, – на мои слова девушка прервала работу. – Подозреваю ты хочешь избежать, эм… засыпания, что здорово. Но практика показывает, что метод отработок уступает другим способам. Я недавно слышал о счастливых днях, хотя это мелочи, по сравнению…

– Что ты от меня хочешь? – Маша не дала мне договорить самое важное. – И кто тебе сказал, что я собираюсь себя спасать? Мне просто нужно вернуть баллы, – она грузно опустилась на землю.

Я прекрасно видел, как девушка тяготится своим состоянием, и не желает, чтобы ее сейчас видели. Тем не менее чувство справедливости не позволяло мне оставаться равнодушным. Понятно, что без оценок у нее нет выбора, коме как заняться этой бессмысленной работой, но загонять себя в замкнутый круг рутины просто преступно перед нашими замыслами, написанными в учебном центре на страницах анкет.

– Твоя последняя работа по скульптуре помогла мне с удвоенной силой стараться над своей, над зачетной. Думал все у меня здорово, но нет, еще расти и расти. Не предлагаю тебе браться за итоговую, но можно чуть-чуть напрячься, чтобы прорваться сквозь наведенную аномалией тоску. Подумай, мы же разумные люди, и не должны так быстро сдаваться.

– Мне не хочется страдать над своими произведениями как ты, – неожиданно резко сказала Маша, на мгновение полоснув по мне взглядом своих серо-стальных глаз, совершенно не здорового цвета. – Ты же боишься башни как чумной, и выдавливаешь из себя эту несчастную скульптуру. Извини, но довольно глупую и пафосную. Это же бред, и мне незачем бороться. Мы все равно там восстановимся. Так для чего над собой издеваться.

– Прям-таки глупая? – немного обиделся я. – Может и пафосная, но речь не о ней. Дело в том, что устраняясь от своих обязанностей мы топчемся на месте, а время идет, и близки экзамены с просмотрами. Мы потом все локти кусать будем, кто слабину дал, а про общий выпуск и не говорю. Неужели ты не видишь картину целиком?

– Думаешь мне в кайф? Просто это невыносимо, учиться в этой безумной школе. Мы букашки перед аномалией. Остается только уклоняться, а ты хочешь, чтобы кто-то о будущем думал. – Маша ненадолго прикрыла лицо руками, тихо простонала, а потом переключила что-то в наручнике. – Достало. Это я не тебе. Интересно, чем я сейчас занимаюсь? – на ее вопрос я только пожал плечами. – Чищу газон, который подстригут с минуты на минуту, и все придется повторить, но таково задание. Хотя этот сорт травы вырастает всего на десять сантиметров и в стрижке не нуждается.

Огонь негодования начал закипать у меня в районе живота, но выплескивать его сейчас было неуместно. Задержав дыхание, я смерил порыв бунтарского гнева и спросил:

– В чем же смысл? Я раньше не задумался, чем на отработках занимаются. Кстати, как ты узнаешь, что делать?

– Дополненная реальность, в персональном варианте, – девушка всхлипнула и успокоилась. – Просто вижу на земле задние, нарисованное главным уборщиком в виде виртуальных линий. И здесь больше смысла, чем в работе на складе. Сходи, посмотри, может сам догадаешься.

– Теперь ясно почему мозги тупеют. Не понимаю, как все могут так спокойно отдавать себя, свои таланты и время в обмен на какие-то баллы, когда можно легко получать дары искина, да еще и пользу реальную приносить. Могу научить. Это совсем просто, особенно с нашим количеством отстающих…

– Оставьте меня, – коротко сказала Маша, повернувшись спиной. – Все завалимся, а потом еще раз попробуем. Помнишь, нам же говорили, что творчество от ума всегда сбрасывает с волны вдохновения. Значит, у меня что-то пошло не так. Не могу я себя пересилить.

Впервые на меня не обрушили поток брани, но вежливый отказ. Совсем не то, ради чего старался. Видимо девушку хорошо воспитали, пожалуй, лучше меня, и ее сознание может быть куда шире. Значит, у меня нет права просто так сдаться, пока ее уши и разум пока открыты.

– Если ты твердо веришь нашему руководству, то знай. Нас водят за нос. Я уже проверял. Столько недоговорок и вранья. Кстати, вот я тебя разговорил, и твои глаза уже не красные, и румянец вроде вернулся. Нельзя отдавать им свое сознание. У меня получается…

– Молодой человек. Категорически прошу не вмешиваться в чужую практику, – раздался позади нас возмущенный женский голос.

Через секунду я увидел прямоугольную фигуру Марии Давидовны. Неясно, что занесло ее и двух новоиспеченных кураторов на ступени северного портика, по беда всегда приходит внезапно, оттуда, откуда не ждешь.

– Ты не эксперт в области нейрофизиологии, и не смеешь подвергать сомнению методики, разработанные учеными. Поэтому будь добр, возвращайся в покои, и не забывай следить за личным состоянием, – она начала уходить, но притормозила. – Это первое и последнее предупреждение, далее последуют санкции.

На закате, я сидел вместе с Алексом на широких гранитных ступенях жилого покоя, размышляя об очередной неудаче. Дотошная мужеподобная дама не оставила нас в покое, пока не обеспечила Маше свободу от вредных советов. Теперь друг нуждался в моей поддержке, и я делился с ним мыслями, скрывая некоторые детали, о глубоком погружении.

На свое горе, мы еще и назад пошли по неизвестной части парка, где нашли склад с ангаром. Жажда познания и возможность залезть или запрыгнуть куда угодно, сыграли злую шутку. Моя картина мира покрылась трещинами от осознания чудовищной схемы, которую кладовщик не стал объяснять, я сам догадался. Одни парни таскали коробки в здание школы, и спускали на лифте вниз. Другие переносили их подземным коридором в подвал того же приемочного пункта для грузовика. Их поднимали наверх и цикл повторялся. Либо объективных задач не было, либо народу действительно убаюкивали мозги. Только неясно, для чего нужна такая долгая подготовка.

Наступающая ночь, встречала нас первыми звездами, рассыпанными в безоблачном небе. Они напоминали мне о доме и посиделках на крыше вместе с Котом, а иногда и папой. Алекс хоть и сидел рядом, но чувств моих не разделял, найдя недолгое утешение в игре из наручника. Кажется, все рады созерцать его, также как и витрины, или тарелку с четвертым обедом. Что угодно, лишь бы от дел отвлечься, боясь пострадать от отката. А в живом мире, тем временем, ощущалась сырая прохлада, со всех сторон шумели неугомонны насекомые, шелестели кроны магнолий. Глаза, привыкшие к темноте, любовались игрой контрастных света и тени на плавных изгибах колонн и вычурных окнах, захватывающие богатое воображение художника. Жаль, что сейчас не с кем поделиться.

– Слушай, по-моему, мы зря стараемся, – меланхолично, проговорил Алекс. – Права Маша, все равно завал неизбежен. У меня самого голова по утрам иногда квадратная. Хотя нет. Пустая. Будто ложкой из нее все выскребли.

– Фу, ну у тебя и фантазия, – я поморщился, вообразив этот кошмар. – Полагаю, сегодня и завтра твоя муза точно не завалится. Я вроде нашел еще один способ обходить аномалию. Играть на эмоциях, выговориться, в общем ум будоражить. Не знаю, может адреналин в крови играть начинает или еще что-то.

– Толку-то. Против аномалии идти, все равно что против ветра… Ну, ты сам знаешь. Плевать. Я-то честно пытался эту волну вдохновения понять. Соседа своего пытал. Но он только смеется, и советует забить на все. И забил бы, но уже обидно.

– Да-да, у нас здесь не курорт. Меня самого порой накрывает, – я огляделся, заметил нескольких зевак у входа и отвел друга в безопасное место. – Пожалуй, раскрою тебе один секрет, только не спрашивай об источнике.

Мне пришлось сосредоточиться, чтобы мягко, иносказательно объяснить сегодня понятую связь оплаты за учебу, в виде мыслительного потенциала и местные проблемы с головами.

– Если коротко, то нас просто доят, а точнее долго готовят, чтобы потом в башне использовать, эм… В своих целях. Как компьютеры биологические, что ли.

Алекс некоторое время молча моргал, пытаясь переварить услышанное, а потом и блаженной улыбкой на сонном лице сказал:

– Как думаешь, у тебя-то все с головой хорошо? Может, приложился в обед на перилах, пока бэкфлипы ¹¹крутил? Да ладно. Все может быть. Только мы ничего не узнаем, если там люди без сознания лежат. Похоже, дело дрянь, и трое наших стали лабораторными мышками, м-да…

– Я всегда знал, что у этих самоуверенных циников рыльце в пушку, – раздался где-то сбоку знакомый голос, а через миг из темноты вынырнул Мирон. – Заговор готовите? Я тоже хочу, – категорично заявил этот отчаянный парень.

Алекс сначала собрался прогнать не самого надежного союзника, у которого пушок на рыльце тоже имелся в избытке. Друг уже демонстративно приподнялся, но я придержал его, поняв, что тайна теперь принадлежит троим, а может и четверым, считая Берту, в общем не тайна это наверное. Ситуацию пришлось принять, но для вида сдержать ликование.

– Надо было на крышу покоев залезть. Там точно никто не подслушал бы. И пищалка на той высоте не сработает. Ладно, учтем на будущее, – я подмигнул Мирону. – Считай, что принят, шпион-революционер. О чем я говорил?

– Что из наших мозгов процессоры делают, – бодрым голосом сказал Мирон.

– Ага, точно. Как я понял, все сделано ради доведения нас до нужно кондиции. Здесь же бред на каждом шагу. Видите ли, в любой простой работе и безмятежном отдыхе, нет ничего плохого, я и сам не против, но здесь их так наизнанку выворачивают, что мозги начисто отключаются, считай деградируют. Когда же мы достигаем дна, то делать с нами можно что угодно, и никого не обвинишь. Мы сами завалились, потому что могли выбирать.

– Ты прям сыщик какой-то, – сказал Алекс. – Знаешь, ведь все понимают, что отработки еще та ахинея, особенно на складе, но попробуй увернись от отката. В них же вся проблема, – мой флегматичный приятель вопросительно развел руками. – Все понятно, но делать-то что?

– Думаете вы первые, – неожиданно встрял Мирон. – Все когда-то хотели нормально учиться. Но сами видите, как быстро люди лапками вверх ложатся. Я сразу гнильцу в школе заметил, другим показывал, но все живут одним днем. Вкалывают по вечерам и радуются. Сливают баллы на всякую дрянь, о которой потом сутками трындят, – наш новый знакомый пренебрежительно выбросил две травинки, сплетенные им в косичку. – И на счастливых днях далеко не уедешь.

– А это еще что? – изумился я, услышав новое словечко. – А-а, догадываюсь. Подарочек от искина?

Мирон горделиво поднял голову, изобразив опытного знатока-краеведа, и небрежно ответил:

– Может и подарочек. Иногда некоторые превышают обычный цикл на неделю, или больше. Но это такая же редкость, как абсолютные скидки в магазине. Здесь много баек можно услышать, только все не про меня. Наоборот, я куда чаще улетаю.

– Я вообще удивляюсь, как тебя еще в башне не заперли, как самого безнадежного, – сказал Алекс.

– Дурацкая ситуация на самом деле, – заключил я. – Мучаться и учиться дальше, без надежды на успех глупо, а решения нет. Все мои идеи так себе, самообман, да и только.

– Если все когда-то хотели учиться, значит не все потеряно. Я же помню, как ты Машу разговорил. Если бы не Давидовна. Эх, – вздохнул Алекс, сонным голосом. – Похоже меня уже размазало, лучше спать пойду, – все-таки приятель вспомнил о своей маске флегматика, который готов отдыхать при любом удобном моменте.

Алекс поднялся и заковылял к своей комнате походкой лунатика. Мирон видимо не имел четких представлений о режиме сна и бодрствования, поэтому не спешил покидать уже изрядно остывшие каменные перила. Я чувствовал незавершенность поднятой темы. Все прочитанные мамой сказки на ночь заканчивались хорошо. Мне хотелось тоже завершить наш беседу чем-то обнадеживающим, как минимум для себя, иначе спать нормально не смогу.

– Не знаю, сколько баек ты наслушался, а мы с Алексом много странностей нашли. Чего только купол магазина стоит. Расскажу еще о нем. Подозреваю, что здесь все на честном слове держится и на нашей лени с трусостью. Хоть бери знамя и веди всех за собой, правда пороху не у многих хватит. Думаю, нужно доказательства собирать, и вообще узнать побольше обо всем, а потом идти и требовать… Даже не знаю. Перемен что ли. Иначе справедливости не добиться.

– Не понимаю какие тут доказательства собрать можно. Мы же не ученые. Я так вообще…

– Не волнуйся, сам только художник, и бунтарь по совместительству, но мне есть кого спросить. Если не разберемся, то попытаемся точно, – я попрощался с новым приятелем, неожиданно заслужившим доверие, и ушел, оставив его выдыхать свежий, прохладный воздух.

Засыпая в кровати, мне не давали покоя недавние сообщения Берты, о ее стабильном и успешном продвижении в учебе. Она давно превысила любые сроки завала уже несколько раз, и явно не одними счастливыми днями обошлась. Жаль, что девушка не идет на прямой контакт, хотя секретами делится, пусть и по капле. Я неожиданно вспомнил об еще одном союзнике. С Антоном Семеновичем можно договориться о чем угодно, а главное получить прикрытие, если опять перегну палку, но это точно не сегодня.

Вместо того, чтобы забыться, я развернул голограмму наручника, задумав начать действовать уже сегодня, отправив Берте запись, но остановился. Она подумает, что я ни на что сам не способен, а еще самостоятельность для чего-то выбирал. Невольно полистал ее фотографии. Она казалась мне странно и нереальной, но ее образ все равно привлекал. Хотя это мягко сказано. Я уже мысленно присвоил ее. Тем не менее типичные идеи, в такой ситуации, не возникали. Например, выследить ее, или как-то заявить о своих желаниях. Правда, пятью годами ранее обязательно я обязательно караулил бы все жилые покои и патрулировал галереи здания, если не с целью выведать школьные тайны, то испытать судьбу точно.

Укрепление тыла

Прилежная учеба захватила меня с головой. Уже пятый день я подавлял в себе эмоциональные порывы и глупыми подвигами не занимался. Мы с Алексом продолжали свою личную войну с аномалией, перенося откаты за отвлеченным творчеством, старались не расслаблять мозги в отдыхе, в столовой не объедались и подозрительных блюд не заказывали, по очереди выдумывали новые затеи в парке, потому что от паркура не отреклись. Из белых ворон мы превращались в спектральных по набору цветов, но не смущались этого. Усилия не пропали даром. Мы держались то ли на краешке волны вдохновения, то ли на силе духа, потому что вся группа, за исключением восьмерых трудяг, уже побывала в башне с медицинским блоком. Разумеется, их расспрашивали о новом опыте, но восстановленные люди, поработавшие процессорам, как я это понимал, несли невразумительный бред, и жаловались на обнуленные балы.

Безнадежное состояние некогда прекрасной школы перестало вызывать у меня скорбь. Даже к суровой системе удалось привыкнуть и находить в ней хорошее, как советовала Берта. Иногда, в разговорах с Мироном или Алексом, я задумывался над разумностью идеи исправить школьный беспредел, потому что начал со всем уживаться, даже итоговая работа наконец продвинулась. По этим причинам я каждый день откладывал серьезный разговор с Антоном Семеновичем, из опасений совершить очередную ошибку. Однако по утрам мои глаза все чаще краснели, друг вовсе походил на чудовище, поэтому приходилось шевелить лапками и мозгами.

После большого перерыва, я опять сидел в кабинете скульптуры, наедине с Антом Семеновичем и отрисовывал очередной эскиз. Меня вдохновили классические статуи, не только стоящие в общих коридорах, но и увиденные в том злополучном барабане над магазином. Я старался изобразить большую динамику в танце фигур, прежде чем переходить к работе с материалом, параллельно размышлял о предстоящей беседе, и волновался как бы не превратить свои слова в жалобу или очередное извержение вулкана эмоций, хотя мой самоконтроль успел возрасти.

С учителем мы отлично сдружились, потому что я всегда задерживался после занятий, стараясь перекинуться с ним парой слов наедине. Все-таки у нас были общие цели, а судьбы связаны нематериальными нитями, натянутыми еще в учебном центре. Поэтому я наконец отважился поговорить, не зря же свойство самостоятельности выбрал.

– Иногда мне кажется, что наша школа предназначена не для учебы, а для страданий, – пространно рассуждал я вслух, затачивая карандаш, пока учитель наводил порядок на своем столе. – Я не знаю как много людей ее успешно заканчивают, но судя по настроениям старших групп, они просто ждут окончания, и стараются меньше мучаться от откатов.

– Они боятся преодолеть себя, но судить за такое неправильно. Сам подумай, удержатся на гребне волны. Это же высокий класс. На то она и старшая школа. Большие достижения не могут даваться легко. Разве нет?

– Да-да, не легко. Но ведь моя группа, в буквальном смысле за какие-то четыре дня полегла. Это нормально? Баллы у них списали, и живи как хочешь. Начинай сначала. Иногда мне в тайне хочется если не изменить здесь все целиком, то хотя бы смягчить. Только на идеях все и заканчивается.

– Прямо как в твоей скульптуре. Но изобилие эскизов, как идей, не проблема. Наверное, ты не задумывался, что мы, преподаватели, тоже уязвимы перед аномалией. Летаем в медцентр реже, однако радости мало, – скульптор остался доволен порядком, задумался, не решаясь развить мысль. – Между нами скажу, я интересовался у заведующей учебной частью, у старших кураторов и других, о реальном положении дел. Меня долго игнорировали, как рядового сотрудника, хотя так оно и есть. Ничего толком не прояснили. Пора повышение получать.

– Игнорировали, это еще слабо сказано. Моя интуиция подсказывает, что нас используют втемную, или проводят какие-то исследования. Мне не верится, что с современным технологиями могут существовать неконтролируемые явления, – я старался вывести своего союзника к верным умозаключениям, вроде получалось.

– Мы с тобой не видим цельной картины, поэтому опрометчиво кого-то подозревать. Однако процент выпуска действительно мал. Он меня просто ужасает, – учитель смолк, задумался, меряя шагами мастерскую. – Ты действительно хочешь во всем разобраться? Скажу по секрету, я уже начал свое расследование, но особо не спешу…

Я оставил в покое карандаш, напоминающий острое копье, и перешел к главной нити разговора:

– У нас осталось пять месяцев, и скоро первые экзамены. Если медлить и ждать, все продолжится по-старому. Проблема в невменяемости и недоступности нашего руководства. Одна Мария Давидовна чего стоит, даже подходить к ней страшно. Я хотел было заявить…

– Подожди, – примирительно сказал учитель. Я уже слышал, как ты умеешь заявлять. Не надо больше. Лучше собирай сведения на своем уровне. Мне здесь нравится, и есть желание навести порядок. Сначала целостное видение, потом действия. Я же, так и быть, ускорюсь, и тебя выручу в случае чего.

– На моем уровне много болтают, правдивого и не очень, а кураторы только заученными фразочками кидаются. Все для вас. Только это и знают, – я понял, что начинаю жаловаться, и одернул себя. – Если бы можно было в мысли заглянуть, или наверху в документах порыться…

– В архив тебя вряд ли пустят, зато его величеству написать можно, – учитель показал пальцем в потолок, плавно переведя его в условном направлении башни. – Ты удивишься, но в локальной сети есть форма обращения к директору, а значит он есть. Попробуй написать, а в остальном… Ты уже взрослый, действуй самостоятельно…

– А нас могут подслушивать? – спросил я, на что учитель пожал плечами. – Наверное, рискованно так открыто говорить, особенно в стенах школы. Хотя уже поздно локти кусать. Кстати… Если спуститься с небес на землю, у меня есть шансы с этой итоговой работой? Глаз замылился. Не могу оценить.

– Над ней еще долго работать. Разве сам не видишь, что пока это невнятная загогулина, без глубокого содержания. Относительно слежки… Скажу одно. Остерегайся Алетты С. Р. Пока не понимаю какую должность она занимает, как ее точно зовут, может Светлана какая-нибудь, и в лицо не видел. Зато по разговорам выяснил, что Алетта С. Р. людьми крутит как куклами, и такой туман напускает, что ложь от правды не отличишь, – скульптор мягко улыбнулся, заметив мою растерянность. – Не волнуйся. Я всегда тебя выручу.

– Что мне делать то? У меня мысли во все стороны разбегаются. Страшно-то против целой школы идти.

– Верно. В одиночку такие задачи не решаются. Ищи союзников, очень много союзников. Лучше всех, кто с тобой учится. Но может хватить и некой критической массы. Я не математик. Число не скажу.

– Но как? Бегать по коридорам и за руки людей хватать? Пойдемте со мной, я знаю, как учиться надо…

Скульптор усмехнулся и протестующе замахал руками, в ответ на мое представление:

– Перестань. Лучше придумай некую идею, более сильную, чем… хотя бы чем официальная идея расслабления. Не знаю, подумай сам. Это чистая логика. Понимаю, что сложно. Будем считать, я выдал тебе персональное задание. На то ты и ученик. Ищи идею, ищи людей, слухи, все что сможешь.

Я надеялся на несколько иное развитие событий, но итог превзошел все ожидания. В отличие от Антона Семеновича о наличии директора я знал наверняка, зато реальность связи с ним стала приятным откровением. Богатое воображение разом нарисовало сотни картин, как я прямыми и окольными путями добываю у людей информацию, и настроение немного испортилось, потому что жизнь меня к такому не готовила, и уверенности в успехе не прибавилось. Только сейчас стало понятно, против какой махины мы, трое, ну пусть пятеро, собираемся выступать. Безумие.

Вечером я возвращался сам по себе, даже друзьям сообщения отправил, чтобы не искали. Мне требовалось заново переоценить свои возможности сотрясателя устоев. Может это и грубый инструмент, но рабочий, и нужно лишь понять, как его использовать, не зря же выбрал. Мысленно я попытался представить, как подключить Алекса с Мироном, ведь одному везде не успеть. На полпути к покоям мне показалось, словно откатов после обеда не было, или голову так сильно захватили размышления, что любые волны прошли мимо, и не ясно хорошо это или плохо. Теперь все непонятно. Пришлось умышленно отвлечься, и подумать, где бы завтра с Алексом покрутить обратное сально, чтобы не перегревать свои бесценные мозги. Знали бы родители во что я ввязался и чем занимаюсь, запретили бы покидать свою комнату, и подняли на уши всю общественность, дабы закрыть школу, мама может.

Неприятности

Вместо спокойных посиделок на ступенях жилых покоев перед сном, я из последних сил тащил на себе Алекса, который промахнулся. Собранные крупицы сведений, за первый день активных поисков, вылетели из моей головы, когда я ухватился за нее изо всех сил, увидев падение приятеля. По сложившейся традиции, мы развлекались в облюбованном уголке парка. Однако участь всех трейсеров ¹²нас не миновала. Отрабатывая прием тик-так через ребро ограды, Алекс приземлился не на стопы, а беспощадно разбил обе голени. Он картинно порадовался отсутствию торчащих костей, решил, что легко отделался, и попросил проводить его в комнату. Приятель, подобно мне, а точнее с моей подачи, медикам не доверял, хотя сейчас полагалось вызвать дежурных с летающей платформой, чтобы отправить пострадавшего туда же, куда и завалившихся.

– Дружище, только что подумал, – проговорил я, кряхтя от натуги, под тяжестью, сидевшего у меня на закорках Алекса. – Нас дежурная в покоях остановит и доложит куда следует. Почему, мол, за помощью не обратились. В общем, беда. Что нам, на улице жить? Под деревом?

Друг пришел в себя, и находясь под адреналином, боли не чуял, поэтому спокойно ответил:

– Я могу и на лавочке подремать, ты меня знаешь. Приврем немного. Разыграем ее. Правда артист из меня такой же, как из тебя подчиненный. Вот сейчас и начну. Пока свидетелей нет, мне все по барабану, – он резко взмахнул рукой. – Давай, рысцой. Надо успеть, но! – крикнул мне самый скромный человек в школе, войдя в роль всадника.

Мерзавец, его везут, в он потешается. Мысленно я хохотал над работой маски молчаливого флегматика, надетой поверх настоящего, заполошного Алекса. Пальцы рук отекли и собирались разжаться, коленки скрипели, казалось, я проминаю подошвами землю. Невольно я задумался, как тяжело на самом деле носить девушек, особенно перед собой. Но нелепая картинка быстро исчезла из головы, когда стала ясна закономерность. Второй раз, ощутив опасность, боль и страх, разгорячив кровь, как при бегстве с крыши, глубокое погружение слегка ослабло, вернув Алексу его характер. Открытие сомнительное. Я не стал заниматься психологией на ходу, зато старался не попадаться на глаза всюду бродящих учеников. Неловко как-то. Я двигался в глубине газонов, укрываясь за деревьями. Перед входом в жилой покой, под хихиканье учеников, стоящих на открытом воздухе, Алекс предложил отдышаться и подыграть ему.

– Добрый вечер Наталья Ивановна. Коновязи у парадной не было, и конюшни тоже. Можно гнедого к себе на постой взять? – сказал друг своим монотонным голосом, как уставший от прогулки князь.

Пока оторопевшая от нашего шумного вторжение Наталья Ивановна набирала в грудь воздух для словесного излияния, или она просто впала в ступор, мой друг перешел ко второй фазе:

– Давай, буланый, проспорил, так вези, – и качнулся, подгоняя меня вперед.

– В следующий раз будем играть на щелбаны, не так обидно и куда быстрее, – подыграл я, не придумав на ходу ничего более разумного. – Да, знаю, что опять проиграю, сиди и не дергайся. И кстати, определись уже с моей мастью.

– Слышь, наездник, стены ногами не замарай, а не то весь этаж чистить будешь, и за просто так, – прокричала нам в спину вечно недовольная дежурная, радуясь маленькой власти.

Сгрузив друга на кровать, я не стал ругаться, понимая случайность ситуации; глупо обижаться. Алекс храбрился, потирал уже не красные глаза и посмеивался надо мной. За его ноги я не волновался. Зная, с какой силой друг прыгает, на запредельные для меня высоты. Понятно, что в детстве Алекс прошел генетическую коррекцию первой или даже второй ступени. За сутки все срастется, даже трещины в костях, ведь уже первая ступень раскрывает регенерацию. Подумав так, я помог соорудить тугие повязки из простыни, за неимением большего, и в силу моих медицинских познаний.

К счастью, сосед Дима, был равнодушен к нашим проблемам и заморочкам со школьной системой. Наверно впервые я порадовался черствости некоторых погруженных. На помощь Мирона рассчитывать не приходилось. Его опять где-то носило, да и сами справимся. Может быть наше увлечение и помогало отдалять завал и спасаться от волн апатии, но сегодня оно, в буквальном смысле, подкосило самого проворного. Когда я почти успокоился, и собирался уходить, Алекс сказал, что занятия-то он пропустит, поэтому до утра нужно придумать как обхитрить режим посещений, и не огласить все покои визгом пищалки. Осознание новых проблем меня самого чуть не подкосило. Но думать я решил утром, на свежую голову, потому что борьба с откатами за этот день выжала из меня все силы.

Пары на следующие сутки проходили в одиночестве. Алекс смог выкрутиться сам, наврав с три короба. Ему советовали воздержаться от творчества и вообще всего. Наталья Ивановна лапшу с ушей не смахнула и своей карточкой сигнал пищалки на сутки выключила. Удобно иногда с погруженными.

Моя рука с кистью пятого номера, медленного вырисовывала третью по счету тональную растяжку, на занятии колористики. Ум размышлял об истинных целях этой дисциплины. Скорее всего в нас воспитывали аккуратность и терпение. В конце второй пары пришло неприятное озарение. Мы с Алексом последние дни балансировали на грани фатального состояния, и я забыл напомнить ему идею вольного творчества, хотя и у самого все полезное из головы вылетело. Получить баллы от искина сейчас не важно. Лишь бы продержаться на ногах, а без нагрузки мозгов делом, не видать нем успеха. Левая, еще не испачканная краской рука, неумело набрала на наручнике сообщение. Но мой текст не дошел по друга. Закусив губу, я заподозрил, что помощь Натальи Ивановны вышла боком и устройство совсем не активно.

Другой бы на моем месте тотчас ринулся на помощь, но я досидел до конца пары, надеясь, что полчаса ничего не решат, и ума хватило, так как моя пищалка работала в обычном режиме, и выдала бы беглеца. На обеденном перерыве пришлось сбегать до нашего пристанища. Наверное, я перенервничал, потому что голова гудела, руки побелели как у покойника, в зеркало же я зарекся смотреть. На полдороге я прибавил скорости, сделал цепочку прыжков лэйзи, чуть не шлепнулся, перемахнул через все скамейки на пути, и вроде бы порозовел, даже голова прояснилась, когда зашел к другу. Он шевелился. Но только пальцами. Опять лежал и играл, впрочем, как всегда, без моего надзора.

– Ты зря беспокоишься, – сказал приятель. – Знаешь, я через день вернусь. Не сомневайся. Чего такой красный? От погони спасался?

– Тебя спешил спасать. Значит так, – я подхватил сумку Алекса и отодвинул его кровать от стены. – Ты у нас теперь доходяга, точнее вовсе недвижимость. Поэтому объясняю. Это кисти, это краски, – сказал я, доставая инструменты. – А это холст, – мой палец уперся в штукатурку стены.

– Ты наверно съел на обед что-то не то. Или перегрелся, пока бежал.

– Не-а. Я уже рассказывал тебе, но ты все забыл. Просто рисуй сколько можешь, куда руки дотянутся. Главное не глупи и прекращай играть. В моей комнате уже все стены за мебелью изрисованы. И баллов получил немало и завал оттянул. Надеюсь.

– Игры меня не портят, – меланхолично заявил Алекс, но кисти взял. – Может и рублюсь по-черному, но ничего мне не делается, – он отмахнулся от меня. – Да знаю, знаю, проблемы незаметно накапливаются. Но что, если дежурный мои художества заметит? Это как бы нельзя делать.

– Не важно. Главное до завтра продержаться. В худшем случае будешь потом стену белить. Маляром тоже иногда можно побыть, разнообразия ради. Только не скучай. Сам знаешь, что случиться может, – я поднялся на ноги, оправил съевшие набок штаны. – Все, мне опять пора бежать.

– Слушай, может плюнешь хоть раз на вторую половину? – задумчиво протянул Алекс, сделав просящее выражение лица. – После обеда же не обязательно посещать. Посидели бы вдвоем. Стены бы по полной изрисовали. Потом зарубиться во что-нибудь по сети можно будет. Надо иногда оттягиваться целый день, а не урывками.

На несколько секунд я задумался, взвешивая угрозы и прикидывая, во что обойдется прогул. В живот с утра еще ничего не попало, время поджимало, поэтому я сказал:

– Мы слишком долго старались, и были лучшими, да и сейчас таковыми являемся, чтобы расслабляться. Не думай, будто мне легко. И остаться хочу и на скульптуру надо. Ох, жизнь меня к такому не готовила, – растерявшись, я присел на пол.

– Да ладно тебе. Не напрягайся. Иди на пары, а я уж справлюсь. И мозги спасу, никому их не дам, и баллов подниму. А с тебя ужин, если я недвижимость. Только воды в баночку мне налей.

Исполнив просьбу друга, я скептически вгляделся в его лицо, опасаясь, как бы он без меня не расклеился, и не впал в свою привычную меланхолию. Раньше-то его паркур бодрил, а сегодня прижало, в буквальном смысле. Он не походил на роль первого кандидата в башню. Исполнившись надеждой на успех, я машинально глянул на цвет своих рук, все еще нормальный, и выскочил за порог, чуть не снеся соседа Димку. Под его неразборчивую ругань ноги унесли меня на битву с итоговой работой, которую также хотелось выиграть, как и выручить из беды друга. В этот момент начался очередной откат, поэтому я прибавил скорости, сосредоточив все мысли на ногах и дороге.

Катастрофы

Занятия закончились. Честно говоря, толку от них не было, и просидел я как на иголках, оставаясь мыслями рядом с другом. Было немного страшно и совестно, поэтому я проигнорировал ужин в школьной столовой и побежал к Алексу. По пути в покои даже речь подготовил, в качестве извинения за свое отсутствие, и новую затею придумал, чтобы мозги не кисли. Весь день я был так сильно погружен в свои думы, что не помнил кого видел, поэтому удивился Маше. Она недавно вернулась из башни, и снова игнорировала самостоятельные занятия. На ее лице застыла неземная печаль, куда более горькая, нежели гримасы людей при откате. Девушка прочитала в моем взгляде вопрос, даже спрашивать не пришлось.

– Можешь не спешить, он отбыл… Я сама вызвала. Но, это не надолго, – девушка склонила голову, видимо в глубине души ценила своего воздыхателя. – Чего стоишь как столб? Это со всеми случается. Я уже там побывала. И ничего страшного. Подумаешь баллы. Уже отрабатывать начала.

– Но я же, он должен был… – так и не подобрав нужных слов, я почувствовал личный провал, и не мог сдвинуться с места. – Разве может так быстро. Ведь четыре часа назад…

– Похоже, не работают ваши хитрости. Напридумывали себе чего-то, наивные. Вдруг ты только хуже сделал своим терпением и фанатизмом в учебе, – недовольным голосом пробормотал Маша. – Это как резинку перетянуть, а потом шлеп. Больно прилетит, а главное быстро. Расслабься. Небо на землю не рухнуло. Что ты против аномалии сделаешь?

Подсознательно я понимал, что ничего смертельного не случилось. Однако корил себя страшными словами, которые вслух воспитание произнести не позволяло. Ведь мне ничего не стоило пропустить один раз занятия. Уверен, Алексу именно моей поддержки и не хватило. Закусив губу, чтобы не выказать своего состояния, я молча обошел непутевую музу друга и заглянул в его комнату. Димка валялся на кровати в привычной позе амебы. Мебель Алекса оказалась сдвинута в центр помещения, а возле стены орудовал распылителем краски Стас. Он старательно закрашивал художества сгинувшего творца, который не пережил одиночества.

– Ой, ты меня съесть, что ли, хочешь? – сказал мой сосед. – Я просто горячую подработку взял и против вас обоих ничего не имею. Надо же порядок навести.

Слов у меня не нашлось. Зато в недрах груди, ближе к животу, клокотал вулкан негодования, желая вырваться наружу потоком отповеди всех и вся. Только сил на это тратить не хотелось. Я боялся сорваться на истерический крик, сквозь слезы и сопли. Молча закрыл дверь и вернулся к себе, рухнув на кровать. Аппетита как небывало, творческие неудачи поблекли. Стало ясно, что жалею я только себя, а точнее волнуюсь за свое будущее. Было неприятно ощущать уязвимость и бессилие перед обстоятельствами.

Спустя четверть часа бездумного смотрения в потолок, я ощутил сигнал наручника, какого не слышал прежде. Он вывел меня из тьмы отчаяния, и рука сама собой коснулась символа глобального уведомления. Промотав длинный свиток текста, я только прочитал заголовок и помрачнел еще больше. Хоть ложись и помирай. Видимо кураторы проявили особое рвение и закрутили нам гайки, как говорит мой дед, потому что с завтрашнего дня ученикам предписывалось оставлять все рабочие инструменты в школе. Нет сомнений, мы не первые кто рисовал на стенах, занимался недозволенным, вольным творчеством, и чье-то терпение лопнуло.

Уснуть теперь вряд ли удастся. Я вышел на гранитное крыльцо, просто вдохнуть воздух, пока это не запрещено, и постарался утешить себя логическим рассуждением. Остается прожить полтора или два дня, до возвращения Алекса. Это время придется провести одному в школе, неожиданно ставшей чужой и враждебной, когда формальная и обыденная беда коснулась меня, а точнее моего окружения. Наверное, я еще бесконечно наивен, если поверил в свою избранность.

Новый день облегчения не принес и испортился с самого утра. Я отсидел все пары, нарисовав совершенно бездарный интерьер на живописи, с соответствующей оценкой. Кое-как вымучал очередной конспект по композиции, скрипя зубами от третьего за день отката. Под конец лекции я поймал себя на мысли, точнее на зацикленности фраз в голове, монотонно крутящихся по кругу. Вместо поиска решений, меня хватило на жалобы пространству о безнадежности дел и бессмысленности учебы. Оставалось непонятным, как некоторым удается пройти через этот кошмар и выиграть, будучи погруженными. Тем временем композиция завершилась, и никто не заметил, как странно я себя вел, а суровый Сергей Михайлович даже баллы за мою кривую писанину не снизил.

Сомнительную радость принес обед, после которого энтузиазма идти на вторую половину занятий не нашлось. Уйдя в парк, я хотел развеять нахлынувший откат аномалии, любыми способами, кроме общепринятых. По пути к знакомым дорожкам меня посетило откровение. Оказывается, в прежние времена, живя с родителями, или учась в соседнем городе, я был в настоящем раю, не зная бед и тревог. Сейчас же они свалились сокрушительным потоком лавины, на мою и вообще все головы. Однако воспоминания прервались, входящим сообщением, в авторстве которого я не сомневался. Только Берта могла написать, точнее наговорить, в подобный момент.

– Привет, давно от тебя нет вестей. Как продвигается итоговая работа? Ты же у нас шустрый в этом деле. Тему-то утвердил? – медовый голос Берты прозвучал из динамика, но радости не приносил.

Классика жанра, важные для меня люди выходят на связь невовремя, особенно мама, звонящая в момент скоростного спуска на глидере, или при отмывки тушью. Я стараюсь не жаловаться, дабы не показаться слабым. Поэтому решил от всего отмахнуться, чтобы не врать, и начал записывать сообщение.

– Утвердил, да толку мало. Работа не идет и смысла в ней маловато. Вряд ли я избегу всеобщей участи. Лучшепотом, через пару месяцев, когда опыта наберусь. Спешка здесь ни к чему, – отослав, я понял, что в конце голос сорвался на слабые нотки, и черт с ними.

– Что я слышу. Наш герой расквасился, как промокашка. Мне казалось, ты впереди планеты всей и всегда на коне. Не разочаровывай. Думаешь, мне легко? Кручусь как могу, и ты вертись.

На миг мне показалось, что эта неуловимая девушка следит за мной, водя за нос похлеще руководства, настолько своевременны и точны были ее слова. Наверно, такова женская интуиция, ведь моя мама с сестрой еще не такие финты выдавали, прорицательницы. Мысли тянулись как липкая смола, голова казалась деревянной. Хотелось просто прилечь и скорее завершить разговор, иначе могу наговорить невесть что, испортив отношения.

– Наверное, встал не с той ноги, потерял где-то прежнюю прыть. Погуляю, посплю и все пройдет. Может почитаю. Наверное, ты уже слышала про новый запрет. Считай, что моих рук дело.

– Слышала. Одной лазейкой меньше, значит больше двумя новыми. Возьми себя в руки, ты же сильный. Я помню. Главное, учебу не спускай на тормозах. Если же совсем плохо, попробуй счастливый день выиграть. Я тебе рассказывала, как это делается, – запись неожиданно оборвалась, заставив меня тупо уставиться в наручник, но собеседница записывала новое. – Вспомнила, приходи в семь вечера на открытую лекцию о сакральной геометрии, тебе же нравится голову нагружать, что правильно. Но меня там не будет, некогда. Удачи.

Девушка быстро вышла из сети; кто бы сомневался. Я еще посидел под кроной дерева, укрываясь от жарких, полуденных лучей солнца, а потом решил остаться еще, не найдя желания куда-либо идти, разве что на лекцию, но до нее еще далеко. Меня разморило. Наверно это была дневная дрема, что на меня не похоже. Очнувшись, я увидел длинные тени парковых деревьев. Где-то на задворках памяти маячила мысль пойти лекцию, которая сейчас должна начаться. Я почувствовал себя древним рудокопом, проведшим десять лет на рудниках, которому столько же лет нужно отмокать в райских купальнях. Странно, но другие так не мучаются. Видимо вечный отдых действительно спасает, или я опять отличился; ходячая аномалия. Через нехочу, я заставил себя добраться до учебного корпуса, желая то и дело прилечь на стриженый газон.

Подойдя к нужной аудитории, горящей яркой искрой на вызванной из наручника карте, я остановился в нерешительности. Глянув на время, а затем в щель приоткрытой двери, понял, что опоздал. Простояв в ступоре, я так и не отважился войти, из-за неловкости снова стать центром внимания. Представил сотни впившихся в меня взглядов и отвлекшегося учителя. Я попятился назад, не желая терять остатки репутации и без того скверной, ведь нас с Алексом и хулиганами считают и зубрилами. По пути в жилые покои, ко всем проблемам, прибавилась новая обида на свою нерешительность, неодолимую с детства, даже поправки характера не спасли.

На автопилоте я дошагал до своей кровати и не раздеваясь упал на нее ничком, провалившись в кромешную темноту. Прежде чем отключиться, я подумал, что больше никогда не встану, а растекусь по всей комнате, как амеба, похлеще Димки. Не было снов, не было времени, пространства и любых привычных мер. Сон или бред не отпускали меня и будильник на наручнике не возвращал в явь. Восприятие самого себя отделилось от плоти, и лишилось переделанной личности. Позже, моя суть стала разделяться на частицы или капли, и осознав себя в одной из них я бесконечно долго падал в океан, чтобы слиться с ним. Страх собственного исчезновения парализовал волю, не давая даже думать. Падение не заканчивалось, а замкнулось в кольцо, или мой разум просто завис, как старая электроника. Потерянный, безымянный, бессловесный я был везде и нигде, точкой и бесконечностью.

– Редкий случай. Сильно раскрытый канал, непойму как такое может быть, – раздался из небытия мужской голос, и казалось, исходил он сверху.

Звуки воодушевили меня, потому как в пустой бесконечности появилось хоть что-то. Кроме своего сознания, которое не исчезло, ощущалась моя скромная плоть, кое-как скрывающая вытянутый скелет. Однако я мог только слушать, чем и занялся.

– Тут большего не сделаешь… Мы провели максимальное обновление… Дальше сам справится, молодой же. Такие случаи уже были, – договорил другой человек, делающий частые паузы, сиплым, уставшим голосом.

– Какой занятный молодой экземпляр, а рисунок линий его разума просто восхитителен, – на этот раз речь произнесла женщина, с легким придыханием. – Может быть дадите его мне, для индивидуального исследования? – ласково произнесла она.

– А-а… забирай, мне меньше возни… Только вовремя назад верни, пока он под транквилизатором, – просипел запинающийся человек, после стало ясно, что меня куда-то перекладывают. – Да аккуратнее вы… Еще регенерационную капсулу им занимать.

Мой обостренный до предела слух уловил гулкие удары каблуков, с нарастающей скоростью. Нос различил запах какой-то терпкой химии, но чихнуть я не мог. Раздался визг раздвижных дверей.

– Руки прочь. Ишь, шустрые. Чуть отвлекся, а у меня тут самоуправством занимаются, – громко и эмоционально почти прокричал зашедший мужчина. – Старший советник, твои опыты портят мою отчетность перед Ним, – он сильно выделил слово, даже дыхание задержал. – Пусть он не последняя инстанция, но тем не менее. Так что извини, не в мою смену. Верните парня на место и займитесь им скорее.

Раздались воющие сигналы активированного оборудования. Эти неземные звуки затронули неведомые пласты в глубинах моего естества, и заставили все нервные окончания вздрогнуть, пропуская через себя мощный заряд энергии, да так, что заложило уши, и я наконец почувствовал себя полностью живым. Все чувства разом пробудились, глаза различили неясный, приглушенный свет, а спина ощутила прохладную и твердую поверхность.

– Ну надо же, очнулся. С пробуждением, – обратился ко мне сумрачный силуэт, на фоне темного потолка. – Теперь полный порядок. Отвезите его на реабилитацию, а дальше все по стандартной схеме.

– Кажется он до сих пор грезит, – надо мной склонилось лицо женщины, лишенной возможности препарировать меня. – Мы с ним еще встретимся, никуда не денется, – сказала она, не подозревая или пренебрегая моим проснувшимся восприятием.

Для беспристрастного художника во мне, она была красива, но я не успел внимательно рассмотреть черты, запомнив лишь три кольца, вставленных в верхний завиток уха, ввиду отсутствия мочки, да еще ряд браслетов из разных благородных металлов на запястьях. Силуэт исчез, а вокруг меня засуетились трое человек, отключая аппаратуру и переводя холодную платформу в режим полета. До меня дошло, что совсем недавно играл роль процессора, и прислушался к ощущениям в голове. Неизвестно еще, как к ней подключались. Вряд ли дырявили, потому что ни боли, ни тяжести, к которой я привык за последние недели, не было.

На удивление шея поворачивалась. Получилось осмотреть комнату, освещенную сумрачным светом из непонятных источников. Здесь все было иначе, чем в привычных мне лечебных пунктах. Вне всяких сомнений, я попал именно в башню, после своего первого завала. Вряд ли такой странный интерьер могли спрятать в самой школе. Вместо привычной мебели и капсул регенерации, по стенам темнели четыре призмы, кажется, сделанные из камня. Моя спина также покоилась на каменном столе, твердом, немного влажном и морозящем кожу. Долго осматриваться не дали. Двери распахнулись и мое беспомощное тело вынесли в коридор.

Чистый лист

Передо мной медленно раскрывались двустворчатые двери, ведущие с моста в школу. Сегодня я впервые был по ту сторону порога, там, откуда приходят, в нашу старшую, страшную школу. К своему удивлению, я не мог вспомнить как прошел по мосту, и что случилось после скучной реабилитации. Но провал в памяти не напрягал, больше походя на забытый сон. Пожалуй, я и так последнее время жил в странном подобии сна, поэтому чувствовал себя новорожденным, будто сегодня прилетел в школу, и еще не знаю про откаты с прочими радостями. Неожиданно дверь начала закрываться, выводя меня из ступора. Только пинка сзади никто не дал.

Мое появление на мраморной лестнице, ведущей вниз, в главный коридор, никого не заинтересовало. Обычное, явление – возвращение. Сам сколько раз видел, и все же народ иногда смотрит на обнуленных. Глаза сами собой проверили время на наручнике, а ум успел подкинуть с десяток идей, чем можно заняться до вечера. Думал я уже на ходу, не заботясь о направлении, ведь теперь нам и сумки на занятия носить не нужно, моими стараниями. Разумеется, меня понесло на скульптуру. Хотелось действовать, отыграться за все и показать, чего я на самом деле стою. В голове уже созрел план, да и свободный от баллов наручник следовало пополнить.

В мастерской все осталось на своих местах. Гипсовая пыль на полу, лепешки раздавленного пластилина, армия фигурок на столе учителя, и он сам, как всегда склонившийся над одним из верстаков. Еще оставались свободные места. Я уловил давно забытое чувство, будто вернулся домой. Прада с родным жилищем и родителями никого сравнить не могу. Видимо из открытой двери сильно потянуло сквозняком, потому что скульптор обернулся и увидел меня.

– Здравствуй, неугомонный ты наш. Рад видеть. Только что оттуда, и сразу на занятия? Тебе бы в себя прийти как следует, хотя кому я говорю, – радостно сказал скульптор, оторвавшись от работы какого-то старшего ученика. – Не удивляйся, как твой руководитель я все знаю и должен заботиться.

– Сколько же, в таком случае, меня не было? И много ли всего изменилось? Особенно…

– Два дня, – учитель почему-то перебил меня. – Новых реформ после давешнего запрета не случилось, – он с извиняющимся видом поджал губы. – Да, да, понимаю. Тебя волнует старая работа. К сожалению, ее ликвидировали. Таков порядок.

– Оно и к лучшему, – сказал я. – Идею вымучал, делал через силу, а сейчас у меня такая задумка… Ради нее и торопился, пока не выветрилось, – руки уже чесались и просили карандаш. – Не стоит считать меня фанатиком, но можно сейчас начать?

Учитель, сначала не нашел слов, прошелся по мастерской, делая вид, что размышляет:

– Это неправильно, но, если хочешь, пожалуйста. Если волнуешься за баллы, то сегодня столовая для тебя бесплатна. Я думал, что одного неудачного подхода к зачетной работе тебе хватит. Неужто судьбу надеешься обхитрить?

– Баллы ни при чем, и за судьбу не волнуюсь. Хотя нет, волнуюсь, но о другом. Говорю же, надо зарисовать идею, пока помню. Все равно я буду пытаться. Иначе в учебе смысла нет, – договорил я, усаживаясь за верстак, а Антон Семенович молча протянул мне творческие принадлежности. – Честно говоря, я бы не спешил, просто не люблю откладывать, и отдохнуть всегда рад, – я слукавил, потому что всегда был фанатом учебы, сдавал экзамены экстерном и учился с опережением, но это мои тараканы; никому про них знать не надо.

Такого мощного прилива творческих сил и вдохновения я еще никогда не испытывал. Объяснять происхождение идеи, точнее ее создание, я сразу передумал. Метод-то простой и давно мне известен, но сработал сегодня необычным образом. К своему удивлению, я помнил всю реабилитацию, пустую комнату, похожую на ячейку, и бесконечно растянутое время. От безделья я хотел заняться мысленной визуализаций, выдумать и разглядеть новую скульптуру, но вместо смутных блужданий в закоулках разума, сразу увидел образ, словно на выставку заглянул. Понятия не имею откуда приходят идеи, но эту композицию я получил в готов виде. Может, она собралась из разных фрагментов в уме, пока со мной неизвестно что делали, поди разберусь в своей голове. Важно, что образ был достоин воплощения в камне или металле.

Время до вечера пролетело как одно мгновение, и передо мной лежало больше десятка эскизов, задуманного произведения. В основании грандиозной композиции теснились маленькие, истово тянущиеся вверх люди. Они поддерживали друг друга и фигуры над ними. Из центра понимался мощный поток воды или чего-то другого, это я еще не продумал, увлекающий некоторых людей за собой. Над ними простиралась, пробитая в центре, ледяная корка с летящим человеком в центре, и трое его спутников, находящихся рядом. Две фигуры и несколько осколков не имели физической опоры, и я надеялся, что мне позволят использовать статические антигравитационные фиксаторы.

– Впечатляет. Очень динамично и в твоем духе. Уж поверь, я успел в тебе разобраться, – учитель все-таки одобрил мои старания. – Наверно тебе известно, каждый художник всегда изображает себя, в любой работе, и ты не исключение. А предыдущая композиция правда взялась с потолка, или откуда похуже, – он молча улыбнулся, прощая мне откровенный плагиат, благополучно канувший в небытие, и я был согласен с ним.

– Можно мне выполнить ее именно так, как нарисовано? В школе же есть парочка подобных.

– Думаю, да. Можешь на меня положиться. Затея большая, успеть бы тебе, но и с этим постараюсь помочь. Все, ты честно заслужил отдых и высший балл, – он не дал мне высказаться. – Знаю, что ты предпочитаешь смену деятельности, занимайся чем хочешь, но занятие окончено.

На выходе из школы меня встретил Мирон, с видом уставшего человека, который давно засиделся зале ожидания космопорта. Кажется, именно этим он занимался последние дни, что неудивительно, ведь наши завалы парень прохлопал ушами, а на занятиях он только отмечался. Мы обменялись ничего не стоящими фразами, точнее мне пришлось выполнить этот ритуал, который сам стараюсь всегда избегать. Приятель по борьбе со школьными порядками выглядел виноватым, то ли от осознания своего исчезновения в нужный момент, то ли от тяжело набитых фруктами карманов, которые явно не покупал; клептоман несчастный.

– Если бы ты знал, сколько раз мне заваливаться приходилось. Меня даже к психологу отправляли, но процедуру отменилась, только выговор получил. Дядька тот говорил, чтобы ему статистику и порядок в таблицах я не портил. Жуткий тип скажу тебе, и машина у него адская. Понимаешь?

– Что же ты ему сделал? Неужели и там набедокурил?

– Ничего, в том-то и дело. С самого начала ничего не делаю. Да-а…, забудь, – он оценивающе оглядел меня. – Что за гнездо у тебя на голове, хочешь тысячу косичек заплету?

– Нет уж, уволь, – я усмехнулся, вспомнив о нежелании этого прохвоста получать баллы общепринятыми методами. – Мне рассчитаться почти нечем. Хотя десятку успел получить.

– Ну хотя бы дракончика, или французскую на висках? – наигранно просящим голосом запричитал этот безбашенный парень.

– Плети что хочешь, только не долго, и чтобы я потом распутать смог.

Сидя на одной из скамеек в холле, и терпя экзекуцию от Мирона, я размышлял об упущенных возможностях до этого завала. Теперь я казался себе каким-то порывистым, двуличным человеком, который считает себя не игроком, а жертвой. С этим пора завязывать, точнее не начинать заново. Мне не пристало плясать на одних и тех же граблях, как погруженному Мирону, пусть он и не самый запущенный ученик. Видимо, приятель уловил мои мысли, и больно затянул прядь на затылке, но я не подал вида, вспомнив, что бунтаря в себе нужно не только сдерживать, но и использовать по назначению. Все-таки у меня со скульптором договор.

Перед школой во всю трудились отработчики, кто-то возвращался в покои, кто-то просто балдел на свежескошенном газоне, и каждый из них мог пройти школу на одном дыхании, если бы знал то, что известно мне, ведь никакая аномалия не властна над нами, если бы знать ее тайну. Досадно, что подобные откровения приходят, после увесистого пендаля, и мое счастье, что не фатального. С каждым движением рук моего личного парикмахера, мне становилась все четче ясна суть глубокого погружения. В нормальном мире так быстро не вырастешь над собой, и не осознаешь простые истины.

Мое появление в жилых покоях не вызвало ажиотажа, даже прическу не оценили. Старшая дежурная отчитывала двух шалопаев, запачкавших коридор. Шалопаи стояли по стойке смирно, попинывая друг друга ногами, из-за спины. Идиллия. Каждый выполняет свои обязанности. Алекс уже давно вернулся. Если верить его словам, спасался от откатов парой десятков финтов все в том же парке, на радость случайным прохожим. Прочие же методы он отбросил, как бесполезные.

Пожалуй, он единственный, кто радовался моему возвращению, не считая Мирона, вновь исчезнувшего в неведомом направлении. Стас успел воспользоваться новым положением, и устроил в нашей комнате большие посиделки со своими друзьями, которыми обрастал с каждым днем. Не представляю, как ему это удается. Казалось, мне придется ночевать неведомо где, однако среди гомонящей толпы, культурно отдыхающих, выступил Руслан, признавший мое право на покой.

– Иногда мне кажется, что эта братия только и может, что прохлаждаться на парах и вкалывать по вечерам. Руслан не в счет. Он везде успевает, – сказал Алекс, когда мы умывались перед сном.

– Не будь так критичен, – заметил я. – Мы могли бы стать их сородичами, в случае моего…, впрочем, неважно, – мне не удалось наскоро придумать правдивую легенду, дабы объяснить иное отношение к урокам и школе в целом. – Кстати, ты тоже не дурак прикорнуть на каждом углу.

– Угу. Понимаю. Все из-за этих откатов. Век бы спал, лишь бы их не терпеть. Во сне-то хорошо. Но знаешь, иногда завидую остальным. Хочется забыть про все, жаль только цена велика. В башне-то ничего жуткого нет, но обидно проигрывать, как в любой игре. А так бы покутил в кафе раз пять на дню, или в сетевой битве схлестнулся до искр в глазах, – он зевнул со счастливым лицом, предвкушая честно заслуженный покой.

Покончив с чисткой зубов, и выслушав шокирующее заявление, я постарался сдержаться:

– Ты меня пугаешь. Мы здесь немного с другими целями. Отдохнуть еще успеем, но позже. Мы же не животные, чтобы лапки вверх задирать, если обстоятельства давят. Не сомневайся, мы еще добьемся справедливости и доучимся по-нормальному.

– Я в курсе. У тебя опять новый план? – Алекс утерся полотенцем и причесался, как порядочный, шестилетний школяр. – Что, боишься сам по себе остаться, один против всех? Плохо обо мне думаешь. Может, я и говорил, что со мной связываться не надо, но это не про тебя. Покажем еще искину кукиш. Думаю, это он всем крутит, даже без директора и Алетты С. Р., о которой некоторые говорят. Так что вот им всем наши мозги, – приятель выразительно скрутил пальцы в знак вселенского облома, но так и не определился с направлением цели.

– Что-то ты разошелся. Наверно намолчал запас слов, пока меня не было. Ладно, пора посмотреть, что показывают в мире снов. И не думай, будто мы одни, Мирона тоже имею в виду, и еще… Позже все расскажу, хотя уже обещал, но пока не могу, – сказал я, сначала подумав о Берте, правда подразумевал скульптора; вот же прицепилось; хотя, может, и честна первая мысль.

Обманщица

Потолок со знакомыми трещинами и старая гудящая лампа в центре сменили удивительный сон, в котором я парил над тротуарами своего поселка, едва касаясь их пальцами ног. Будильник не звонил, но уже рассвело, и спать не хотелось. Впервые за последнее время, я ощутил небывалый прилив сил и воодушевления, словно жил дома. Стало ясно, насколько сильно меня измотали откаты и борьба с ними, а в башне, оказывается, нас действительно восстанавливают, хоть и забирают, пусть не мозги, но их силу. Вместо бесцельного лежания на спине я вышел в коридор, посмотреть на восточную сторону и заглянуть в уборную. Лучи утреннего солнца пока не обжигали глаза, и розовые, с золотым отливом облака, радовали творческую искру в глубине меня. Оказывается, для счастья мало надо. Сказал бы мне кто-нибудь об этом три дня назад.

После символического омовения я вытирал руки, невольно прошелся по неприхотливому наручнику, и разом вспомнил все вчерашние идеи. Строка уведомлений была пуста, зато многое хотелось написать, особенно Берте, про которую вчера забыл. В памяти всплыли мамины поучения о невнимательности к людям. Ей было трудно понять, что у меня нет привычки обо всем докладывать знакомым, хотя перед родителями я всегда вовремя отчитываюсь. Сейчас я сомневался в искренности самой недоступной девушки, которую и случайно не встретишь. С трудом верилось в ее бесперебойную учебу. Однако, других собеседников не найти. Я прислушался к утренней тишине, и начал надиктовывать сообщение.

– Доброе утро. Думаю, ты уже поняла, что аномалия меня добила. Мои приемы как-то не помогли, и твоими секретами я пользоваться не научился… Не понимаю, как ты от этого наказания спасаешься? Если что, тайны можешь не раскрывать. Я столько в башне насмотрелся и наслушался, что хочу сам во всем разобраться, и все-таки найти панацею, не говоря о разгроме всей этой системы. Думаю, выход есть. Только не знаю с чего начать. Всюду либо ложь, либо пустые головы. Мне хватит и подсказки, ведь ты тоже с чего-то начала, и что-то узнала, если так шифруешься.

Судя по индикатору активности, Берта уже не спала, что вполне предсказуемо. Иногда она казалась мне эдаким сверхчеловеком. Аномалия ей нипочем, и с учебой успевает, и мне пишет. Может, она вовсе не спит и не ест, а солнцем или святым духом питается, как некоторые пилоты из элиты. Я с затаенным дыханием ждал ответа, устроившись на скользком подоконнике, шириной с кровать. Девушка наконец начала запись, но ждать не пришлось.

– Здравствуй, неспящий. Я так и думала, что тебя обновляли. Наверное, не пошел на ту лекцию. Ну ладно, уже поздно жалеть. А в медблоке, обычно, все спят. Опять ты отличился. Между прочим, я тоже получаю от аномалии, но мы об этом в другой раз поговорим. Если же хочешь опять воевать с мельницами, то мне нечем тебе помочь.

– Наверно я неправильно выразился. На этот раз хочу побольше узнать. Чтобы было о чем с руководством говорить. И волшебную таблетку от завалов неплохо бы найти или придумать. Иначе даже зачетную работу в материал переводить нет смысла, – на миг я перевел дыхание, потому что опасался резких слов, и все же записал окончание. – Мне казалось, мы на одной стороне. Могу и сам, но ведь…

Отправив сообщение, я с досадой подумал, что совершенно не умею общаться с противоположным полом, как это делают другие. Вечно превращаю беседу в переговоры. Кажется, опять дал слабину. Пожаловался, выпросил, в общем, ничему меня жизнь с завалом не научили. Решаю глобальные вопросы, загружая голову Берты своими проблемами, которая еще тот кот в мешке, точнее кошка. К тому же, оглашаю невнятные планы, папа бы посмеялся и наставление прочитал. Я растекся по подоконнику, ожидая справедливо жесткий ответ.

– Не в завалах все дело, от них не отвертишься. Но в башню можно всякий раз не летать, и сейчас это для тебя не важно. Беда в наших страхе и лени. Мы же боимся сказать, что хотим перемен…

– Народ не боится, а держится за маленькие удовольствия. Почти вся моя группа живет между кафешками, магазином, отработкой и еще раз кафешкой, с перерывом на кроватку в покоях. Ну да, на занятия тоже заглядывать приходится. Меня только один Алекс и слушает, а Мирон, про которого я говорил… Он пока ничего не понял.

– Ты слишком требовательный. И не суди так строго. Они же не виноваты в своей слабости. Одного человека недостаточно, и двух, и четырех. Если бы все вместе, или большинство возмутилось. Мне очень этого хочется… Правда, мой метод тоже далек от совершенства.

Мое уединение было нарушено проснувшимися учениками. Они уже бродили по покоям, вереницей тянулись наводить марафет. Пришлось вернуться в коридор, где тоже было людно. Тогда я спрятался рядом с колонной, в дальнем углу главного холла и записал сообщение.

– Не вижу смысла спасать души штучно. Ведь ты именно это делаешь? Зато мне известно, если хочешь что-то сделать хорошо, значит делай сам. В этот раз до директора дойду. Чего бы оно ни стоило.

– Не советую. Почти пустая затея. Только к психологу отправят, а это хуже медблока. Если хочется школьных тайн, можешь заглянуть к моему… Хм, не знаю, как сказать. Сообщнику, что ли. Приходи в любой день, вечером в блок виртуальной графики. Там всегда один кабинет в это время открыт, и эти умники… Хи-хи… Вполне хорошие человечки. Только долго их не слушай. Мозги закипят.

– Они что, в открытую выступают против новых порядков? – я не на шутку удивился, и записал сообщение шепотом, на всякий случай.

– Нет. Все безобидно, да и прикрытие вроде бы есть. Они лучше разбираются в проблеме, чем наши смешные садовники. К ним можешь не ходить, не трать свое драгоценное время. А про подвальщиков и речи нет. Те совсем невменяемые. Говорила как-то раз с одним. Все. Я тебе уже столько нагрузила. Мне пора. Но не верь каждому слову. Все немного чокнутые, как и мы с тобой…

Проходящие мимо парочки любителей завтракать в школьной столовой, а не нашем буфете, действительно посмотрели на меня как на блаженного или просто сбрендившего. Сидит человек в темном закутке, глаза таращит и за голову держится, точно чокнутый. Я подумал, что они забудут выражение моего лица уже через пять минут, и пошел собираться на занятия. Голову не покидала мысль о странном средстве против завалов, которое Берта, видимо, уже давно знает. Получалось, что она нарочно позволила мне завалиться. Доверять теперь ей нельзя в двойне, но посещение сумасшедших умников это не отменяет. Хуже завала для меня уже ничего нет.

Большие планы

Алекс выглядел на редкость довольным этим утром, почти как мой папа, после лихой гонки на гравилете, утаенной от мамы. Приятель давно проснулся, даже не играл, ожидая меня, наверное тоже радовался солнечному дню. Мы оба намотали урок на усы, которых у нас пока нет, и больше не оставляли друг друга. После завтрака в буфете осталось еще немного свободного времени, но сидеть в покоях мы не стали. Мне показалось важным рассказать все Алексу на улице, где нас не подслушают. Почему бы не совместить важное с необходимым? И на занятия ходить надо, и систему менять. Скажи мне кто-нибудь год назад, чем я заниматься буду, в жизнь бы не поверил.

Друг неустанно живописал события последних дней, вполне заурядных. Он радовался, что может вновь творить, в отличие от многих сокурсников. По словам Алекса, стойких осталось не больше шести, к тому же все успели пройти через башню. Вслушиваясь в его рассказ, я наблюдал за пространством, в надежде увидеть нечто новое после перерождения. Мир не изменился. Мы проходили мимо все тех же обшарпанных фасадов, с облетевшей отделкой, с травой на карнизах и мхом на отмостке. На меня смотрели запачканные птицами статуи, и персонажи с барельефов, безмолвно просящие о помощи, которую я хотел и не мог оказать. Пока не мог. Ученики тоже остались прежними, но в их сторону я и не смотрел. Погруженные.

– Алекс, с этим безобразием пора заканчивать, – я сделал широкий жест рукой. – Сегодня намечается первый акт новой борьбы. Но мы уже не те. Никаких бунтов. Сначала разведка. Всего-то и надо в сады прогуляться, да пару вопросов задать. Хм… Не пару. Скорее пару сотен.

– Угу, – промычал приятель, а потом расщедрился на развернутый ответ. – Вижу, ты после башни совсем вразнос пошел. Может, нам больше не высовываться? – он спрятал руки в карманы и нахохлился, будто мерз или дремал на ходу. – Знаешь, куда-куда, а в сады лучше не ходить. Мне сосед про них такое рассказывал…

– Да-да, здесь много ужасов про сады говорят. Честно признаюсь, что… Хм… Мой источник… – я смутился, не желая освещать псевдоличную жизнь. – В общем мне не советовали туда являться. Но нас всех водят за нос. Если что-то запрещено, туда и нужно лезть в первую очередь…

– Здорово отличники, как-то вы рано, – на одной из скамеек сидел Мирон, которого я в упор не заметил. – Хочешь, что-нибудь заплету? Хоть на голове, хоть пару веревочек.

– И ты здравствуй, человек-ловкие ручки, – сказал я, игнорируя неуместный вопрос. – День хороший. Гуляем, заговор плетем. Почище твоих косичек. Не обижайся, я же шутя. Ты тоже ранней прохладе вышел порадоваться?

– Я еще и не заходил, – Мирон обхватил спинку скамейки и запрокинул голову. – Мне просто все надоело. Ничего не хочу, даже сидеть здесь и то лень, – парень провел ладонью по горлу, показывая пресыщенность, а я увидел стадию перехода к завалу.

– Он нам нужен, – я толкнул Алекса локтем, шепча на грани слышимости. – Есть еще одно местечко, но его найти надо. И не дуйся на нашего сообщника. Мы давно в одной упряжке.

Приятель кивнул, и деловито присел рядом с Мироном, а я расположился с другой стороны. Мои ум с языком наверно засохли бы, карай нас искин за вранье. Пришлось вывернуть наизнанку слова Берты, чтобы втянуть приятелей в большое дело. Странно, но Мирону я доверял больше, чем своей мистической знакомой. Наверное за то, что этот парень сказал школе свое решительное «нет», и не собирался прогибаться. Тем не менее, затея с подвалом радости на его лице не вызвала. Мирон уперся как вредный ребенок, не объясняя причину.

– Значит, ты все знаешь про этих подвальщиков, – заключил я. – Может, хотя бы проводишь куда следует? – на мой вопрос парень покрутил пальцем у виска. – Нас там никто не съест.

– Наверное тебя в башне как-то криво восстановили. Надо бы еще раз отправить. Вне очереди, – он замолчал, поняв, что я не отступлю. – Чтоб меня откатом размазало. Ладно, покажу. Сам напросился. Хотя мне еще тысячу баллов отвали, не пошел бы раньше.

– Тогда и я хочу. Не отсиживаться же мне за вашими тощими спинами, – Алекс выглядел немного обиженным. – Могу сам в сады заглянуть. Только скажи, чего спрашивать. Нечего одному тебе везде светиться, конспиратор несчастный.

Мы вовремя опомнились и скомкали конец беседы, дабы успеть к первой паре. Впрочем, к согласию пришли. Мирон не стал отставать. Пищалку, в отличии от личных инструментов, никто не отменял. Через минуту мы уже шествовали по главной площади. Прокручивая в голове наш разговор, я понял простую истину. Погруженным не хватает отчетливой цели, большей, чем вялая учеба и спасение от аномалии. А самое главное, у них нет пути к желанному, который не отбрасывал бы назад, как обнуления после завалов. У меня же имелось все. Неизвестно, поддержат ли меня друзья с учителем и странная союзница, но я-то дойду до конца, вопреки всему. Только не хочется остаться одному, прав был Алекс.

Умники

Иногда случаются такие моменты, когда приходится долго ждать чего-то важного, например, в долгой поездке, в очереди, или как сегодня. Мне не терпелось встретиться с неизвестными пока умниками. Каждые полчаса я поглядывал на время, походя на нервного юнца, каким и являюсь. Однако мы с Алексом зря не сидели, пока шла композиция. Сыграли в супрематистов, составляя формы и цвета в невероятных вариациях. Вечер наступил спустя вечность, зато я успел придумать сто вариантов своей речи. Пока выставляли оценки, я в тысячный раз выдал Алексу ценные указания для разговора с садовниками. Редкие герои, которые учились после обеда, честно отправились в жилые покои, меня же понесло в северное крыло школы. Мирон же остался не у дел, потому что мне не разорваться, и по ночам в подвалы лазить даже в детстве я не хотел.

Школа уже была мне знакома, как собственная спальня, если не считать неведомых закрытых этажей, поэтому через пять минут я добрался до нужной галереи. Занятия кончились, все двери заперты, только двое подметальщиков отрабатывают спасение от откатов на занятиях. Видимо миссия провалена, и меня обманули. Я прислонился к одной из колонн, ожидая сам не зная чего, а воображение рисовало то темный облик Берты, то неизвестного злодея, прикрывшего деятельность борцов за благополучную учебу.

Честно погрузиться в трагические мысли не удалось. Из арки соседнего крыла вышел помятого вида человек. Он метнулся к кабинету моделирования, как муравей, на своих тоненьких ножках, и открыл ее магнитным ключом. В нерешительности я подождал, пока уборщики отойдут подальше. Ошибок и совпадений быть не должно. Я тихо приблизился к нужной двери, наглухо закрытой. Не заглянуть, не подслушать. Все представлялось иначе. Страшновато стучать, ведь трудно объяснить кто я и зачем пришел без приглашения. Но страх пришел сам. Дверь резко распахнулась, и меня с силой ухватили две руки, затащив в полумрак кабинета.

– Позвольте, что за шум? – послышался рассерженный голос. – Нам без вас продолжать?

Я не успел опомниться и что-либо сказать, как одна из теней, державших меня, пробормотала:

– Он подглядывал. Ну, пытался. Твоим сканером его засекли, Серега. Гм… Сергей. Эти-то недотепы со швабрами возле двери не топчутся с таким нездоровым интересом.

Я наконец рассмотрел группу учеников. Они замерли в напряженных позах вокруг сдвинутых столов, над которыми светились развернутые голограммы. Между портативными проекторами лежала какая-то электроника и много маленьких деталей непонятного назначения. Такой же беспорядок как у меня в комнате, только совсем не художественный. Утонченный парень благородного вида с волнистым хвостом трубой, таким пышным, что мне аж завидно стало, и в гротескной рубашке, с огромным острым воротником, да еще звездчатыми запонками на не менее эффектных манжетах, взял ситуацию в свои руки. Он сохранил мое лицо и другие не менее важные части тела в целости.

– Вячеслав, попрошу не спешить. Это гость, а может быть и клиент, –грациозным жестом он пригласил меня. – Попрошу впредь не устраивать контрразведку. У нас все законно, и особых секретов нет. Только интеллектуальная собственность.

Вопреки накаленной обстановке я успел мысленно посмеяться. В голосе Сергея различалось удовольствие от игры, которую они затеяли, несмотря на попытку казаться сдержанным и серьезным. Наверное, мы подсознательно все-таки хотим приключений, но нарочито небрежно отрицаем такую идею. Возраста и солидности умникам явно не доставало, но атмосфера что надо.

– Честно признаюсь, с гостеприимством у вас не очень, – ответил я, освобождаясь от ослабшего захвата. – Если говорить откровенно, совсем плохо. Держали бы дверь открытой. И расписание можно повесить, если про вашу компанию все знают.

Я особо не рисковал. Вряд ли эти интеллигенты, кроме некоторых Вячеславов, причинят вред, за маленькую язвительность. Я быстро разговорился с Сергеем, мысленно дав ему прозвище Профессор, совсем не за внешность, скорее за манеры и речь. Названия у любителей электроники не было, поэтому нарекали их все по-своему, чаще Головастыми или Умниками. В два счета поняв мое невежество в точных науках, Сергей немного разочаровался, посетовав на недостаток в свежих головах с ясными мыслями. Его тут же перебил один парень. Он тоже получил от меня мысленное прозвище Злого Гения, за неопрятный вид, выпученные глаза и нервное поведение, не говоря о редком имени – Амвросий.

– Ох парень, чего ты нам голову морочишь? Я никак в толк не возьму, что тебе нужно? Я понимаю, что наши в ваши сокурсники занимаются полной ерундой, и такая же белиберда у них в головах клубится, – он глянул на Сергея, прижал правую руку к сердцу. – Извини, не могу смолчать, надоела эта тупость непробиваемая, – Амвросий повернулся ко мне, с хитрым прищуром на лице. – И вообще, кто тебя к нам направил? Рядовые олухи, каких пруд пруди, к нам и за баллы не заглянут.

– Неделю назад справедливости хотел, потом аномалию надеялся раскусить, а теперь вовсе не знаю что мне нужно, после ваших откровений, – я лихорадочно пытался понять сам себя, поняв, что запутался. – Мне бы узнать кое-что важное, о школе, и от завалов избавиться. Ведь вы именно этим занимаетесь? – я заметил, что Амвросий продолжает прожигать меня взглядом. – Ах да. Мне посоветовала Берта, – договорить не удалось, дыхание перехватило и что-то оборвалось внутри.

– М-м, вот как все серьезно, – заметил Сергей. – Эта любопытная особа нам многим помогает. Даже коды доступа к базам данных где-то спе…, гм, достала. По поводу завалов помочь тебе не могу. А информация, это такая штука… Тебе элементарно рассчитаться нечем будет, пока экзамены не сдашь.

– Может, хотя бы мнениями поделитесь. Я как бы сказать… Под руководство копаю. Весомые доказательства ищу. Нет. Это опять информация получается, – я растерялся. – Но это нужно всем…

– Зря ты это затеял, зря, – сказал Злой гений. – Ты не заболел часом? – он неожиданно посветил мне совсем не медицинским фонариком в глаза. – Хм. Ты здоров, и более чем. У меня идея получше есть, вернее сделка, – он подвинул ко мне, здоровенный диск, похожий на медальон великана.

Амвросий быстро достал подходящую для веса диска цепочку, поиграл ей, недобро оскалившись, но профессор не позволил ему издеваться над невинным человеком, и спешно заговорил:

– Перед тобой испытательный образец. На его основе создаются блокаторы. Внешний контур собирает данные об излучении. Да, кстати, нет никакой аномалии. Это сказка для невежд. Коротковолновое излучение искусственного характера, и мы его изучаем. Если согласишься, от тебя потребуется пройти школу в широчайшем спектре. Потом будет выгодный торг, обмен сведениями…

– Извиняюсь за тупость, но не все ясно, – сказал я, немного обалдев от речи профессора.

– Ох, Серега, не напрягай человеческие мозги, – Амвросий обернулся ко мне. – Залезь в самые дальние уголки школы в разное время. Было бы здорово собрать данные с чердака или цоколя. Это работа, которой нам некогда заниматься. Так что радуйся. Вовремя зашел.

– За шиворот затащили, – недовольно буркнул Вячеслав. – Я за тобой еще пригляжу. Не расслабляйся, – парень уловил строгий взгляд Сергея, умолк, и прикрыл рот ладонью.

– Мне все ясно. А эту штуку обязательно на шею вешать? – спросил я, заставив встать Злого Гения, который бесцеремонно поднял резинку моей яркой толстовки, и защелкнул крепление медальона на поясе. – Ой, как бы штаны не слетели. Вы всем посетителям такие предложения делаете? И откуда вы вообще все это выдумываете, и программы с техникой берете?

– Во-первых, ты здесь не случайно и уже согласился, – ко мне подошел Профессор и поправил костюм. – Во-вторых, затяни ремень туже. В-третьих, нас снабжает наш яйцеголовый, то есть сисадмин, своей списанной аппаратурой, и советами. Еще есть магазин, ну и от предшественников много осталось. Не думаешь же ты, что это я все устроил.

Бросив взгляд на собравшихся умников, я не поверил, что каждый их них носит такую же тяжесть, хотя и был рад открывающимся возможностям. Тем не менее вопрос сорвался с языка:

– Пусть так, но вы такие жернова не носите. Жаль, что человек с сумкой теперь вызывает подозрения у кураторов. Так бы я еще поносил.

– Позволь заметить, мы все носили нечто схожее. Смотри, – сказал Профессор, показывая замысловатую дугу, спрятанную в его прическе. – У каждого свое, индивидуальное, обычно в виде брелка, кулона или другой безделушки. Как ни странно, польза есть. Нам удалось увеличить свои циклы. Твой же образец еще надо оптимизировать, и он тоже станет простой подвеской. Питается прототип твоим живым электричеством, поэтому носи ближе к телу.

– А вдохновение вместе с откатами он не подавляет? – я немного приуныл, поняв, что с волшебной таблеткой не повезло. – Вы-то сами наверно хорошо учитесь. Уж я-то знаю, как важно не поддаваться лени.

В разговор опять вступил Злой гений, который определенно метил на место Сергея:

– Не подавляем, а перераспределяем. Вдохновения меньше, но оно того стоит. Я уверен, автор главного излучателя не Вселенский Разум, и в его работе можно найти брешь. До серьезных результатов нам еще ползти и ползти, но все можно исправить. Все решаемо.

– Да уж. Я в вашем деле только как доброволец-испытатель гожусь. Кстати, с первого дня от откатов усилием воли и переключениями внимания спасаюсь. Немного помогало.

– Друг мой, это весьма опасно, – категорично заявил Профессор. – Более того, если взглянуть на цвет твоей кожи и глаз, ты недавно из башни, а значит уловки помогают мало. Ты только оттягиваешь финальную стадию. Мы же работаем на самом глубоком уровне.

– А в тех базах данных, к которым вы доступ получили, сведений об этом таинственном излучателе нет? Ведь им должны управлять, хотя бы директор, или кто-то из его подручных. Возможно, я ошибаюсь, но некое огромное устройство трудно утаить, а тем более заставить всех молчать.

Три дюжины глаз впились в меня пронзающим взором, готовые испепелить на месте. Кажется, с вопросом я промахнулся, а Сергей жестко пробормотал:

– Никогда, никогда не упоминай директора. Его нет. Все решает искин, и у меня к нему отдельный разговор, – парень слегка обмяк, переходя на вежливый тон, – Осмелюсь признаться, случая поболтать не выдалось. Между прочим, спрятать можно все, особенно человека. Это я о Берте. Иногда мне кажется, что ее тоже нет. Ведь от прямых встреч она с нечеловеческим проворством уклоняется, – Профессор махнул рукой на свои жалобы. – Не пытайся выведать у нас хоть что-то. Об огромных устройствах потом поговорим. Ну что, тебе интересно предложение?

– Пожалуй да. И как вы во всем этом разбираетесь? – задал я вопрос, который лучше было бы пропустить, но слово, как воробей, вылетело и собиралось украсить меня пометом.

– Могу спросить тебя о том же по части паркура, – с усмешкой сказал Профессор. – Удивлен? У нас окна на парк с террасами выходят, и там одна и таже парочка всегда обезьянничает, прости за выражение. Не обижайся, – он сделал сочувственное выражение лица. – Каждому свое дано.

– У меня все-таки есть вопрос, последний. Эта аномалия, точнее излучение, от которого лень дичайшая нападает… Все это ради того, чтобы скорее нас в башню загнать, и использовать там для… хм, ну скажем в корыстных интересах?

В ответ на мои слова сначала прыснул смехом Амвросий, затем заржал Вячеслав, а потом расхохотались все, только Профессор сдержался и ответил, повышая голос:

– Да уж, доброволец-испытатель, потешил. Во-первых, человеческий разум вещь крепкая, и так просто в него не залезешь. Во-вторых, в башне только устраняют последствия, а используют нас все время, особенно после откатов. Пока не понимаю, как именно. Мы над этим работаем. В-третьих, не забудь через четыре дня вернуться с собранными данными.

– Во-во, – влез Амвросий. – Не то заорет твой жернов на поясе похлеще нашей любимой пищалки. Извиняй, мы не можем честному слову доверять. Без страховки никуда.

Умники перешли от слов к делу, условно записав меня в испытатели. Пока подручные Сергея настраивали тяжелый прибор и даже какой-то датчик к моему боку крепили, на счастье съемного типа, остальные вернулись к прерванной работе, произнося непостижимые, почти магические для меня слова. Тем временем Злой гений хлопнул себя по голове и потребовал с меня символический взнос, как с нового участника клуба. О передаче баллов я уже слышал, хотя не пользовался. Цена дыхание не перехватила, и лишь оттого, что за этот день я успел собрать немалый урожай, да еще с множителем,специально устроив маленький словесный разгром на перерыве.

После активации на мне Конвертора-13, как его называл Профессор, один из парней, ведущих операцию, с облегчением сказал:

– Смотрите-ка, до сих пор жив, ну надо же. А ты, Амврик, сомневался, – обратился он к Злому гению. – Поджарится, током ударит, черная дыра откроется, – нарочито язвительно спародировал он, интонацию Амвросия, видимо вспоминая старое.

– Откуда мне тогда было знать. Сам понимаешь, мы боремся с неведомым, – Злой гений обратился ко мне. – Да ты не бойся. На моей памяти все выживали. Разве самую малость, что-то подгорело.

Утешение показалось сомнительным, но дело было сделано. Я нуждался в их знаниях и возможностях, а они в моих услугах, ведь благодаря паркуру и открытому сознанию я не побрезгую забраться куда угодно. Сергей объяснял принцип индикации, рассказывая о писке, который будет возникать в голове, в зависимости от силы и размещения излучателя. Умник добавил, что точное место они не нашли, словно устройство блуждает. На границе школы, по его словам, всегда тихо, а в главном здании полный хаос. Мне предстояло много ходить и бегать, в том числе в запретных местах. Однако, больших надежд на блокатор я не возлагал. Одной лишь отсрочки завала мало, но дружба с умниками обещала много хорошего.

Возвращаясь назад, я старался упорядочить в голове ураган мыслей, после разговора с этими головастыми парнями. Теперь я понимал, что в наших мозгах копошатся в любой миг, и прямой контакт не нужен, а в башне действительно только восстанавливают. Берта стала еще большей загадкой, и аномалия, точнее таинственный излучатель, ей в подметки не годится. Страх и ужас. В уме не укладывалось, почему клуб Сергея существует открыто, и кураторы не спешат закрыть его, разве что замышляют нечто большое и нехорошее. Только запредельной гениальности юных электронщиков я не удивлялся. Выбрали перед погружением себе увлечение по нраву, а потом занесло в правильное место, как и меня. Ведь каждому непогруженному очевидно, что у художников на точные науки нет ни времени, ни желания, а здесь можно побаловаться.

Сказки на ночь

Поздним вечером, а точнее уже ночью, я дожидался Алекса на нашем новом месте. На крыше одноэтажного крыла жилого покоя, да еще в темноте нас никто не видел, поэтому страх недавнего казуса я отбросил за ненадобностью. Мы наловчились забираться наверх по вычурному фасаду, дабы укрыться от лишних ушей и глаз. Мама меня не поняла бы, и в приказном порядке отправила спать, ведь родители знают мой режим, а тут такое безобразие; зато интересно. Облокотившись о парапет, я всматривался в освещенные тропинки парка, предвкушал рассказ друга, прислушивался к цокоту цикад и летучих мышей, которых в моем поселке заменяли неугомонные кузнечики.

– Ты здесь? – послышался голос снизу. – Ой, я забыл. Все молчу. Уже засветился. Но никого нет.

Под стеной что-то прошуршало, и раздались три удара. Наверно Алекс вспомнил свой любимый прием, и решил пробегать немного вверх по стене. Вскоре его голова показалась над парапетом, взлохмаченная и с красным от натуги лицом. Приятель сходу заговорил:

– Знаешь, по-моему, мы все усложняем. Хотя весело, – у него был на редкость возбужденный голос. – Твоя смятенная рожа сама говорит, что ты узнал больше, чем хотел. Но дай-ка я первым расскажу, пока помню. На меня столько всего вылили, в прямом и переносном смысле. Только бы, ничего не перепутать, – Алекс осмотрелся и начал снимать новенький балахон. – А это сушить придется. Обновил одежку называется.

Алекс говорил путано и часто возвращался назад, но суть я уловил. Садовники отношение Умников к учебе не разделяли, но проблему завалов решали, правда особыми способами. Над ними откровенно смеялись, особенно за маниакальную тягу к натуральному образу жизни. Эти странные миряне собрались с разных групп, на учебу заглядывали ради отметки посещения, а весь быт и досуг, вместе с нудными отработками, проводили под кронами деревьев, а точнее под навесами для урожая. Они никогда не грустили, больше походя на счастливых сумасшедших. Зато отказ от всех благ школы и жилых покоев, их цикл между завалами растянул на неделю, а у некоторых на все две. Творчество Садовники в себе почти изжили, тем Алексу все понравилось.

– Любопытно, и занимательно, – сказал я, кода друг умолк. – Значит еще больше людей со школьными порядками не согласны, и хотят другого, – Алекс хотел что-то возразить, но я понял, какую линию гну. – Нет-нет, армия освобождения мне не нужна. Радуюсь, что глубокое, хм… Что программа обучения еще не всех оболванила, а значит дело поправимо.

– Слушай, надеюсь ты не собираешься теперь жить под деревом? – спросил Алекс. – По мне это сплошные неудобства. Даже кроватей толковых нет, – друг уже расслабился, и норовил уснуть в сидячем положении, он может.

– Эй, не спи, – одернул я своего приятеля. – Тебе кровать и не нужна. Где сел, там и спит, если играть надоело. Шучу, даже тебя пожурить, чтоб не расслаблялся. В крайности кидаться незачем, учебу не забросим, но и в науку не пойдем. Я тебе еще расскажу, что у Умников вызнал. Но решения принимать будем позже, когда под землю прогуляемся.

– Ага, точно. Хорошо, что напомнил. Одна девушка, из садовников, уловила мой интерес, и не в самых культурных выражениях советовала не ходить к подвальным трусам, откуда недавно сделала ноги, – мой немногословный приятель снова стих, после долгой тирады, и откинулся на парапет.

– Любопытно… Запретный плод всегда сладок, знаешь ли, – проговорил я, глядя на громаду школы и прикидывая площадь подземного этажа, или этажей. – Кажется нас заметили, внизу кто-то шуршит. Т-сс… Не высовывайся, и говори тише.

– Кураторы в такое время уже спят, – Алекс прикрыл глаза, прислушиваясь. – Точно. Кто-то ходит внизу, даже прыгает. Ой, я про Мирона-то забыл. Это же он тебя в подвал поведет.

– Похоже ты экстрасенс, – сказал я, различив лохматую голову безбашенного гуляки. – Спускаемся. Кое кто ни летать, ни по стенам бегать не может.

Хитрый, а может просто ленивый модификант, не стал долго заниматься высокой акробатикой, и сиганул вниз, спустившись только на пару метров. Наверно давешний урок с разбитыми голенями в прок не пошел, однако Алекс пощадил себя. Спускаясь по стене, я случайно заглянул в одно из окон, и простодушно улыбнулся двум новичкам, открывшим рты от удивления. Здорово, что среди пополнения не все приклеены вечером к голограмме наручника. Я решил не волноваться о безопасности, ведь им никто не поверит, как и мне, иногда взывающему к разумности и молчащему о сути глубокого погружения

– Чего прячетесь, – недовольно протянул Мирон. – Не доверяете что ли? Мы же договорились, что я тоже… Это… Как его… Надоело без дела сидеть. Вот что, – он был недоволен и говорил скрипучим голосом, как не смазанная телега.

– Еще вчера тебя и тысячей баллов нельзя было под землю заманить. Что успело случиться?

– Успело, – Мирон с силой оттянул нижние веки, явив нам покрасневшие глаза. – Нечего этим вивисекторам мозга с моей тушкой черт знает какие опыты проводить. Это все после твоего рассказа, – он метнул в меня укоризненный взгляд, как раскаленную молнию. – Напугал человека вольного, а мне теперь с этим жить.

– Вот именно. Ключевое слово жить, – утешил я мелкого воришку. – Мне наши братья с большим разумом такую штуку дали, – я приподнял толстовку, запутался в футболке, и накнец показывая диск. – Плюс две недели к обычному циклу, если разработчик не соврал. Но его еще до ума надо довести. А если с садовниками сойдемся… Думаю о завалах можно будет забыть.

– Ага, успеть бы. Тебе, Мирон, адреналина бы пустить, – сказал Алекс. – Нам помогало… Советов давать, как некоторые, – друг толкнул меня локтем. – Не буду. Фантазии у тебя хватит, – Алекс внезапно стушевался. – Плюс две недели, плюс четыре… А надо ли оно? Это же такая морока, если начать все соединять. Не представляю, как мы это будем делать.

Друг сдавался, и я понял, что он вот-вот убедит сам себя в безнадежности борьбы. У меня самого не было уверенности в успехе. Но я не хотел терять союзников. Поэтому кивком позвал приятелей за собой, из кромешной темноты зарослей магнолии на заднем дворе. Слова ободрения нашлись сами собой.

– Вопросом соединения я займусь сам. Ты свое дело отлично выполнил. Только не тормози, ты не такой, а то мозги прямо сейчас киснуть начнут, как Мирон говорит. Да-да, у Умников на эту тему кое-что вызнал. Подозреваю нам придется все привычки и распорядки изменить, если хотим, – я невольно оглянулся. – Сами знаете, о чем речь… Я, между прочим, еще и выпускную работу хочу сдать.

На наручник внезапно пришло уведомление о двукратном множителе, которому я не удивился, но открывать не стал, не имея ни одного балла, после вступления в клуб. Черноту ночи окрасили фонари парадного входа, высветив лица моих спутников, вполне уверенные. Даже Мирон больше на вампира не походил. Молча постояв на крыльце, мы зашли внутрь, в мир контролируемого безумия и борьбы за собственную разумность.

Маленькая революция

Новые планы переполняли мою голову, как очень полезные, но странные вещи мамину сумку, вроде все нужно, но хочется сбросить. Вместо желанного отдыха я почуял запах проблем, точнее звук, когда шагнул за порог своей комнаты. Стало отчетливо слышно, для чего Стас зарабатывал и копил баллы. Посреди стола стоял плейер со светящимся плазменным динамиком, внутри которого метались разряды энергии, порождая сокрушительный грохот, потому что музыкой это назвать невозможно. На моей кровати; моей неприкосновенной кровати сидели Демьян с Русланом. Они культурно расслаблялись вместе с моим соседом. Оставалось загадкой как парни переносили этот шум, и что-то в нем находили.

– Стас, сделай потише, – попытался я перекричать какофонию, однако гости меня не услышали, вынудив подойти в плотную и помахать рукой. – Алле. Уже ночь.

– Чего тебе? Не мельтеши. Гляди, какая штука классная, – сказал сосед, чуть сбавив мощность звука. – Дема с Русом уже оценили. Только не стой над душой. Мы тебе не мешаем.

– Мне почти пора спать, но все это, – я обвел рукой меломанов и зубодробительную колонку. – Оно немного мешает, – Стас не реагировал, а мне вместо скандала хотелось решить дело миром . – Ты бы мог слушать все что угодно, когда меня нет, и такого времени предостаточно.

– Ну, заткни уши, ляг и спи. Вот же зануда. Или иди к своему другу. Куда хочешь, но не порти вечер.

Я почувствовал уже забытое ощущение разгорающегося пламени в недрах своей дополненной сути, готовой вырваться наружу, круша все на своем пути. В пыльном воздухе погруженной в полумрак комнаты, повисло неприятное напряжение. Все ждали моей реакции и развязки. Зубами скрежетать не стал, но подавлять проснувшийся вулкан желания не было, и я дал волю стихии.

– Это наша общая комната. Я всегда уважаю твой покой, поэтому будь добр поступать также. Я не собираюсь терпеть неудобства из-за твоих развлечений, – заметив его показное равнодушие я продолжил. – Если ты против, иди в комнату к своим приятелям, или вовсе переселяйся.

Сзади послышался неясный шум, и чья-то нога или рука задела мою штанину, не дотянувшись до цели. Обернувшись, я увидел Эдика, который все время пролежал за спинами сокурсников. Он уронил мое одеяло на пол, и приняв выражение прожженного бандита, каких я в жизнь не видел, сказал:

– Слышь, успокойся, а то дам втык и будет тебе взаимоуважение. Стасик первый в комнату заехал, ты тут не хозяин. Так что сядь в углу и не вякай, или иди отсюда.

До рукоприкладства я решил не опускаться, сомневаясь в успехе такой затеи, и вышел за порог, хлопнув дверью, чего за мной никогда не водилось. Хотелось плакать от бессилия и уничтожить все и всех, однако я захотел проверить силу своего раскрытого сознания и решить проблему в корне. Раньше я не знал больших бед, а детские стычки с младшими братьями и сестрой улаживал при участии родителей. Метод не самый лучший, но проверенный. Я заглянул к бдительной и своенравной Елене Александровне, управляющей покоями. Она выслушала мои излияния, даже прониклась, и согласилась помочь, только по-своему, надеясь на силу слова, а точнее на громкость и напор крика с отборной руганью; знаю ее.

Разгоревшийся спор у открытой двери собрал много зрителей, но вместо согласия мы еще больше поссорились. Раньше мне думалось, что ученики с уважением относятся к старшим, но взаимный обмен любезностями разрушил этот миф, заодно явив миру литературные способности Елены Александровны. Когда словесное сражение грозило перейти в штыковую атаку, а точнее в рукопашную, я перехватил инициативу, рискнув обратиться сразу ко всем; и откуда только сила в голосе взялась.

– Мы зря тратим время на крик. Только подеремся и обиды затаим. Почему вообще нужно кого-то принуждать? – после моих слов шум неожиданно стих. – Нас принуждают соблюдать режим доступа с этими пищалками, носить наручники, которые мешают по ночам, отдавать баллы после завалов, и наконец жить в комнатах с чуждыми по духу людьми. Мы не обязаны терпеть храп, ночные посиделки и беспорядок в комнате. Почему бы все не изменить? Ведь одних устраивает то, что других раздражает…

– Я тебя прекрасно понимаю, молодой человек, – слегка остыв, сказала Елена Александровна. – Но невозможно удовлетворить всех. Извиняй уж, – она дурашливо присела в клоунском поклоне.

– Чепуха. Мы что, договориться не можем? – возобновил речь я, не собираясь отступать, хоть и пульс зашкаливал. – Каждый из нас недоволен своими соседями и каждый проводит вечер в другой комнате, с настоящими друзьями. Жить нам вместе еще долго, и можно один раз преодолеть предрассудки. Переселение – это не проблема. Так почему бы не потратить пару часов на хорошее дело? Не сомневаюсь, вы все давно задумывались над этим, но молчали.

Управляющая всплеснула руками и успела перебить меня, воспользовавшись паузой:

– А ты не думал про устав? Про мою загруженность? Мне и так хватает работы.

– Опять предрассудки и лень. Устав не запрещает менять комнаты. Да, я его изучил. И мы все знаем, кто успевает плести поделки из макраме. Я не критикую, они правда хороши. Значит время есть. Всего-навсего нужно переделать одну таблицу. Тогда получится осчастливить, не сходя с места, пять десятков человек.

Ученики зашептались, оценив грядущие перемены. Из-за спин собравшихся, послышался голос Натальи Ивановны, которая покинула свой неизменный пост:

– Кстати, свободные комнаты у нас-то есть. Запросто переселим всех, – она деловито прошла сквозь толпу учеников, прихватив из своей обители толстенную сумку. – Если все переезжают, значит и мне можно. И вот вам мой заразительный пример. Старшим первым положено, – сказала через плечо эта основательная, во всех отношениях дама.

Великое переселение народов продолжалось до середины ночи. Утра ждать не было сил. Управляющая решила не возиться с бумагами, отложив на потом. Она лишь присматривала за порядком. Итог оказался весьма забавным. Появились комнаты с тремя, четырьмя жильцами, и даже парочка одиночных, что меня не удивило. Даже без пророческого дара я предвидел третьего нелишнего в своей новой комнате. Мирон заявился в покои в разгар событий, и долго не раздумывал. Мы с Алексом перебрались на новое место за пять минут. Совсем немного задержались, выбирая комнату. Однако некоторые превратили переезд в какой-то несусветный, затяжной ритуал.

Смотреть кульминацию я не стал, и лег спать под топот множества ног, с чувством победы и выполненного долга. Прада заснуть было тяжело. В голове трубили мысленные фанфары, прославляющие мое эго. Теперь я перестал удивляться тому, что подсознательно прихожу в восторг, даже в ликующее исступление, когда удается взбаламутить закостеневшие массы людей с урезанным сознанием. Все-таки усталость взяла свое, мысли запутались, и сон пришел незаметно.

Последствия

Новый день с самого начала начал приносить сюрпризы. Вернуться из уборной в комнату оказалось не так-просто. Сначала я зашел в чужую дверь, потом долго ходил по коридору, опасаясь вновь ошибиться. В итоге пришлось повторить вчерашний переезд, с подъемом по лестнице, чтобы мышечная память подсказала верный маршрут. Мне повезло. Друзья еще спали. Вчера мне казалось, что из ада я переехал в рай, но нет. Всю ночь Алекс ворочался и пускал ветры, как говорит мой дед. Стоило было узнать человека ближе, но обиды во мне не было. Зато стала очевидна скорая неприятная встреча с условно побежденным соседом и сокурсниками. Драться не станут, но приятного мало.

Мои опасения возросли еще больше, когда мы втроем отправились в буфет. Старые знакомые не только не здоровались со мной, а шарахались в стороны и отводили глаза, будто встретили прокаженного или проклятого. Понять я их не смог, да еще Мирон на ухо шепнул, что меня теперь боятся, чем окончательно вверг мой разум в замешательство. Стоять в ступоре было некогда, потому что мы дошли до буфета, и есть хотелось больше, чем разбираться со своими страхами.

– Прием, как слышно? – Алекс поводил передо мной рукой, сохраняя серьезное выражение лица. – Кто это у нас начал нарушать свои принципы и пялится в наручник во время еды?

– Подожди, мне надо это осмыслить, – ответил я, созерцая в голограмме наручника пятикратный множитель. – Если в жизни что-нибудь случается, то все сразу…

– Слушай, что ты там темнишь? Выдуманная поклонница назначила встречу? Лучше зайди в раздел магазина, – друг самозабвенно беседовал сам с собой – Там новых игр завались. Ого, – вырвалось у Алекса, когда он глянул на мою руку. – Ну почему всегда тебе, да еще так много. Мне даже случайные дары реже выпадают, а ведь я стараюсь.

Мирон в один миг переместился на мою сторону стола, желая разделить общий восторг и удивление. Он шутовски поклонился, сложив ладони, и произнес заискивающим голосом:

– О великий избранник судьбы, которую мы именуем искином, поделись своей тайной с простыми смертными, вставшими на путь знаний.

– Да уж, – усмехнулся я. – На путь знаний ты уже встал. А это… Хм… Думаю просто большой подарок от искина. Они ведь разные бывают. Даже не знаю за что. Мы столько вчера наворотили. Наверно за все разом. Странно, что системе понравилось.

Мне пришлось слукавить. Невозможно объяснить погруженным, что меня поощрили за точное следование по своей траектории, созданной в учебном центре. Наверно каждый мог бы получить не меньше моего, будь открыта у всех память, хотя бы частично. С открытием бонуса я повременил, и завершил завтрак в молчании. Надо же статус воспитанного человека исправлять.

В утренней суматохе на меня уже не косились. Однако приключения, а точнее неприятности продолжились, причем у окружающих. Двое кураторов вели под руки Елену Александровну в сторону выхода. Она побледнела, как перед завалом и молча повиновалась воле блюстителей порядка. Еще один куратор заметил нашу компанию, и криво улыбнулся. Здесь и ежу было бы понятно, что руководству самодеятельность в покоях не понравилась, хотя правил мы не нарушали. Разворачиваться и спасаться бегством от неминуемой встречи показалось глупостью. Друзья молчали, кровь стучала в висках, а к горлу подкатил предательский ком.

– Это действительно он, – сказал куратор своим спутникам, глядя на меня, как на главного еретика. – Значит так, юноша. Говорить с тобой некогда. Поэтому держи направление к психологу. Вашей управляющей мы поможем, и тебя без внимания в беде не оставим. Ради вас стараемся.

– Но за…, – начал говорить я, но понял, что все пустое. – Схожу, схожу. Чуть попозже, – взяв направление я не глядя сунул его в карман и скомкал.

– Советую не откладывать. Чистота разума такое дело. И бояться нечего, – он приблизился ко мне, и перешел на шепот. – Я тоже не хотел посещать этот жуткий кабинет, потому как не представлял, как приятно освободиться от искажений и заняться самой ответственной работой. Не робей.

Всю дорогу к школе я смотрел под ноги, молчал, и думал о жутковатой участи учителей и других сотрудников, якобы повышенных до кураторов. Нет сомнений, после глубокого погружения и обработки у психолога они восстановятся, но мне неприятно было бы стать одержимым и преданным сторонником нового распорядка, как кураторы с их подкрученными мозгами. Однако, личный долг требовал думать о своих мозгах, точнее звону в голове, от работающего диска на поясе. Какие бы страсти в школе не кипели, мне предстояло испытывать прибор, то есть много побегать. Я не сомневался, что смогу забраться в самые потаенные уголки школы, и начинать следовало сегодня. Заслушавшись шумами в голове, я не сразу понял, что Мирон сидит на занятии, вместо традиционного загула, причем вместе с нами.

– Не понял, – сказал Алекс, глядя на гордого собой клептомана. – Тебе бродить полагается и чужие карманы облегчать.

– Да как-то надоело. Разнообразия охота, понимаешь ли, – небрежно ответил Мирон, неумело скрывая гордость. – Я решил с вами поучиться. Только что у препода перезаписался.

Я немало удивился неизвестным возможностям школы, и представив ситуацию задал свой вопрос:

– Разве так можно? Ведь ты как бы старше. И не жалко такой шаг назад делать? Не понимаю.

– Все можно. Я же никогда толком не учился, а со свежими новичками не хочу. Черт знает что получится, но с вами же интересно. Вон какую бучу вчера устроили.

– Ага. Ты, значит, вдохновился…, – я остановился, и передумал принижать достоинства приятеля. – Всех бы так пронимало, да еще без волн этой аномалии, точнее… Ладно. Правильно ты все сделал.

Все четыре пары, я с любопытством наблюдал за Мироном, довольным и невероятно серьезным. Он стойко пережил все откаты, еще и баллы честно получил, наверное впервые. Я сам был окрылен вчерашней победой над невежеством, и на одном дыхании изобразил звуковую ассоциацию, на занятии по композиции. Играючи сделал ее цветовой и геометрический разбор, над которым раньше мог просидеть до вечера. Меня даже кураторы не стали искать, за прогул процедуры у психолога. На фоне этих приятных мелочей утренние недоразумения растворились как тушь в воде. Оставалось лишь собрать еще один фрагмент мозаики с помощь подвальщиков, как их назвала Берта, и начать игру по своим правилам.

Психолога я избежал, но жизнь показала, что откаты случаются не только у аномалии. За обедом нам всем пришла рассылка системного сообщения. Зал столовой на мгновение стих, а потом разразился ропотом негодования, криками и почему-то смехом. Если перевести на человеческий язык послание от главного куратора, отныне ученикам запрещалось менять комнаты в жилых покоях, столики в столовой, место в лекционных аудиториях. Неясно как будут проверять соблюдение правил, но я сразу заметил лазейку, отчего успокоился и сдержал возмущение друзей. Отказы, прогулы и побеги из указанных мест не запретили, что радовало. Равновесие сохранилось.

В разгар второй половины занятий, ко мне подошел Алекс, и хотел напугать, но я вовремя его заметил. Шалость не удалась, но друг все равно сказал:

– Бу! Опять завис, или устал, или не выспался? Ничего ты в отдыхе не понимаешь. Спать надо, при первом удобном случае. И никакой откат не страшен, – он с прищуром посмотрел на меня. – О чем думал? Поди свою персональную музу вспомнил? Я ее только что видел, пока в магазин ходил…

– Где? Как? – невольно вырвалось у меня. – Откуда ты знаешь, как она выглядит? Ах да, вспомнил. Любопытный нос и зоркий глаз. Ничего от тебя не утаишь. И все-таки… Ты уверен, что не перепутал?

– Слушай, не знаю зачем тебе это, но у нее сейчас вот там занятие идет, – Алекс подошел к окну и указал на противоположный корпус. – Там, где окно открыто, над перепадом этажей. Эй, ты куда? Тебе в прошлый раз мало досталось? Силы бы для подвала сберег.

Разрушение мифа

У каждого человека есть предел терпения. Видимой мой был превышен. Когда странная девушка слишком таинственна, выдает бесценную информацию искателям справедливости и при этом всех водит за нос, любой в окно выпрыгнет. Сигать с третьего этажа мне пришлось всего лишь на плоский край кровли соединительного блока. Сделал любимый прим манки¹³, и был таков. На мое счастье, окна в такую жару не запирали и решеток с замками на них не было. Солнце нагло светило прямо в глаза, но я не стал медлить.

По правую руку раскрывается внутренний дворик с фонтаном. Пара десятков учеников не замечают меня и шум ног по листовому металлу не слышат. По левую руку лучше не смотреть. Там бликует крутой скаты крыши, собираясь ослепить наглеца. Через каждые пять метров приходится перелетать через какие-то каменные блоки, наверное, от вентиляции. Сам не знаю для чего, всякий раз чередую приемы, то лэйзи, то тик-так, будто на меня смотрят и оценивают. Здесь совсем не парк, и какая-то жестянка рвет мой любимый пиджак, который надо было снять, но уже поздно. На полдороге я ощутил, как жар ударяет в голову. Сильно разогнался. Кажется, что этот забег на сотню метров никогда не закончится. На середине крыши у меня дико пискнуло в голове. Сработал датчик диска от Умников. Равновесие я удержал, но опасно шатнулся к краю. Через пять шагов, точнее прыжков, какой-то негодяй открыл окно, в соседнем блоке, полоснув ярчайшим бликом мне по глазам.

С ума я не сошел, как подозревал Алекс, и бабочки в животе не завелись. Раскрывая школьные тайны, я хотел дойти до конца, даже в мелочах и деталях. Вспоминая былой опыт, у меня хватило ума не идти по коридорам. Пришлось ломать логику здешней реальности. Иначе Берта вновь ускользнула бы, непостижимым образом покинув мастерскую. Теперь я желал победы во всем, поверив в свою силу. Девушка точно не яснознающая, ведь глубокое погружение отшибает почти все таланты. Поэтому ее мистические способности не давали мне покоя. Хотелось ясности.

На последних пяти метрах, еще раз подвернув ногу и распоров штанину по шву, я заметил до боли знакомый образ Берты. Она, как ни в чем не бывало, выходила в коридор с подругой. Испугавшись, что девушка растает за дверью, я мигом оценил свои возможности, и прыгнул наискосок с крыши. Ноги приземлились на громадный карниз, а руки обхватили каменный выступ оконного портала. Волна мурашек прокатилась по всему телу, и я случайно щелкнул зубами, прикусив язык. Всего-то четыре метра полета, но раньше мне бы и одного было много. Несколько быстрых шагов вперед. Я распахнул окно соседней мастерской, не задумываясь запрыгнув внутрь. Три десятка ошалевших глаз уставились на разгоряченного оборванца. Улыбнувшись, я скорчил счастливую рожу, и молча выскользнул в коридор.

– Бац, – вырвалось у меня, когда я с разгона снес Берту вместе с ее спутницей, открыв дверь. – Извиняюсь. Что-то я сегодня в ударе. Не ушиб? Еще раз прошу прощения.

Девушки находились в легком шоке. Кулаками не били, не кричали, а молча глядели на меня, как на какого-нибудь орка или гоблина. На лице Берты, точнее на ее светоносном лике, иначе и не скажешь, ничего хорошего не читалось. Наверное, не признала. Я собирался представиться, на всякий случай, но жертва моей выходки и одновременно добыча, судорожно дернулась, переменилась в лице. Ее подруга собиралась выругаться, однако Берта отстранила ее, и обратила внимание ко мне.

– Так нельзя. Зачем ты это устроил? Я же просила, и так старалась…, – прошептала вполне уловимая девушка, своим живым, таким же тягучим и сладким, как мед, голосом. – Ты не понимаешь, насколько все серьезно.

– Я хотел убедиться, что ты есть, – ответил я, ощущая, как обливаюсь потом. – Сергей, который из Головастых, наговорил мне разного. Да и сам я, эм… В общем…

– Убедился? Все. Теперь нам лучше разойтись. В разные стороны, – тон девушки был холоден и непреклонен. – Мне трудно тебе все объяснить. Но я постараюсь в будущем. Потерпи.

– Ладно. Мне особо ничего и не нужно. Давай хотя бы переговариваться через обычный вызов. А то замучался эти сообщения записывать, еще и по два раза иногда.

– Я попробую. Больше не говори. Мне пора. – Берта отстранилась, развернулась на каблуках, и подхватив свою растерявшуюся подругу, не оборачиваясь ушла.

Взбудораженные эмоции улеглись. Жар в голове прошел и меня осенило. Если бы Берта видела мою выходку, она должна была пойти в другую сторону, могла пожурить меня за бессмысленный риск. Во всех девушках спрятана заботливая и строгая мамаша. И ее холодный взгляд. Словно мы не союзники, а неизвестно кто. Ощущалась неловкость. Я заметил несколько взглядов невольных зрителей моей драмы. Осмотрев свою одежду на предмет грязи и дыр, я оправил перекошенный ремень, а растрепанную прическу исправлял уже по пути к оставленной мастерской. Солнце опять жгло мой правый глаз, на каждом шагу скрываясь за простенками. Штрафов мне искин почему-то не выписал, кураторы не поймали, но настроение упало ниже не плинтуса, а подвала, в который еще предстоит отправиться. Ясности в отношениях с Бертой не добавилось. Видимо я никогда не научусь понимать девушек; рановато тогда молодцу глобальные порядки менять.

Подземное небытие

Солнце шло на закат, преподаватели с учениками расходились по покоям, меня же бил легкий мандраж, после дневной выходки, и перед очередной безумной затеей. Алекс с чистой совестью отправился в парк, разминаться и красоваться перед случайными зрителями, а еще скромнягу из себя строит, истинную суть тяжело усыпить. Мы же с Мироном молча спускались на первый этаж, в единственную известную моему напарнику точку перехода. Проходя по пустеющим холлам, я напрягался от громкого эха, улетавшего к сводам, морщился от писка работающего диска и подмечал запертые двери в подвал, на которые раньше не обращал внимания. Чтобы снять напряжение я решил перекинуться парой слов с сообщником.

– Может, раскроешь свой план? Мы через вентиляцию полезем? – Мирон в ответ только сильнее нахмурился. – Не волнуйся. Мы с Алексом уже пользовались ей, правда на крыше. Но мне не понравилось, и нас все равно поймали. Может, дверь получится открыть? Или не стоит?

– Да, – резко выпалил мой друг. – Да замолчи ты. Не сбивай настрой. Я тебе не куратор какой-нибудь. Не знаю какими путями другие туда шастают, но я только через одну шахту спускался. И не спрашивай для чего. Неудачно ты вырядился, кстати. Помои там не хлюпают, но пыли полно.

– Нормально. Все равно уже порвал и испачкал сегодня. Нам еще долго так идти? Как на эшафот…

Вместо ответа Мирон сделал еще пару шагов, резко остановился, и аккуратно осмотрелся, водя одними лишь глазами. Парень разыграл грубую пантомиму, сделав вид, что срочно хочет в уборную. Сырое и прохладное помещение, отделанное изысканной плиткой и резными потолочными плинтусами, встретило нас звуком капающих кранов и тихим гулом в воздуховодах. В общих чертах я понимал устройство стояков, и не волновался о возможном месте выхода. Кураторов там точно не встретим, только бы двери никто не закрывал, но смущать напряженного Мирона еще и этими мыслями я отказался.

Решетка шахты поддалась со второго раза. Приятель скорчил одобрительную гримасу, рассматривая мой резак для скульптуры, который я, рискуя всем чем можно, утащил из мастерской, засунув в носок. Узнай об этом мама, пропесочила бы меня по полной программе, как говорит иногда дед. Но думать о родных было некогда. Мирон отправил меня вперед, в темноту и неизвестность. Канал шахты не отличался от уже знакомого. Ступеньки, тесные стены, и ощущение полного беззакония в своих действиях. Мирон успел вернуть крышку на место, подталкивал меня сзади, поторапливая спускаться. Душевные терзания не волновали этого прирожденного диверсанта и карманника. Но я мысленно благодарил его, понимая, что сам вряд ли справился бы.

Наше путешествие по дыхательным путям школы длилось около пяти минут, а метры я не считал. Пронырливый приятель дернул меня за лодыжку, остановился, наткнувшись около решетки. Когда она поддалась, я в очередной раз подивился легкомысленности некоторых вещей в школе, с жутковатым режимом и запретами. Воздуховод вывел в техническое помещение, совершенно темное. Я открыл текстовый редактор в голограмме наручника, выкрутив яркость до предела. Пространство слегка озарилось белесым светом. Почти пустая квадратная комната. За дверным проемом тянется самый настоящий тоннель, с трубами и проводами, подсвеченный тусклыми светильниками, из категории вечных и автономных. Осталось найти таинственных жителей подполья, без помощи навигации, ведь карта под землей потребовала ввести пароль, которого у нас не было. Я усомнился в успехе этого путешествия, но боялся разочаровать Мирона, поэтому пошел в серую хмарь, деля вид, будто знаю направление.

– Мирон, ты же здесь был. Может, вспомнишь куда поворачивать? – сказал я, осознав масштабы предстоящих поисков. – Говорят, здесь далеко не один этаж. Школа-то огромная. Заблудиться легко.

– Кто-то недавно революцию устроил, а сегодня подвала испугался. Нет уж, просто так не уйдем, хоть до утра бродить придется, – приятель деловито затопал вперед, запрокинув голову. – Я их умышленно не искал. Случайно набрел. Крепись, это твоя затея. Понимаешь?

Похоже, Мирон вдохновился идеей борьбы, и недавней победой. Оно и к лучшему, будет для меня поддержкой. Не ожидал я от себя слабости характера; самостоятельный зазнайка. Неясно, куда мы шли. Друг просто заходил в случайные коридоры, которые невозможно было сравнить с первым этажом. Совесть продолжала мучать за нарушение правил. Я противник режима школы, но попасться с поличным стыдно. В обычной жизни-то никогда правил не преступал. Даже воздушное движение дотошно соблюдал, как наставлял папа, а тут настоящий криминал.

Впервые я почувствовал себя заблудившимся. Мощные колонны, в три моих роста, подпирали темный свод. По сторонам различаются пустые дверные проемы и грубые стальные двери. Особой эстетики нет, но и на заброшенный склеп не похоже. Через четверть часа я понял, что мы проходим по прямой, под каждым корпусом школы, составленных в огромные дворы-колодцы. Понимания не прибавилось, особенно меня начали напрягать открытые лестницы, уводящие как вверх, так и вниз. Я старался не думать о числе уровней, и мысленно смирился с полной неудачей нашей задумки. Шероховатые плиты на полу глушили эхо шагов и восхищали своими размерами. Отвлекшись на них, я следовал за другом, похожим сейчас на проходимца, заманившего очередную жертву в логово тьмы.

Демоны из подземных глубин за нами так и явились, и нашим костям было не суждено украсить здешние галереи. Из бокового ответвления показались сначала несколько голубоватых огней. Пятеро человек, облаченные в треугольных накидках, вышли наперерез. Их тени плясали по всем стенам, нагоняя страх. Мирон резко обернулся с мертвенно бледным лицом. Я понял, что мы встретились совсем не с теми людьми. Приятель собирался броситься наутек, однако за нашими спинами нарисовались еще двое, с такими же голубыми огнями в руках. Обнадежила мысль, что нас не убьют и не замуруют в стене, или чего похуже, ведь наручник рано или поздно запищит, подав сигнал бедствия.

– Где вас только носит нелегкая, – прошипела одна из фигур, – Почему мы завами должны все переходы обшаривать? Договорились же о конкретном месте.

– Да ладно тебе, всякое бывает. Вас, поди, кураторы шуганули? – сказал Подземник, зашедший сзади. – Быстро за нами. Нечего тут задерживаться. Поверхность слишком близко. Уже нутром чую.

Мы с Мироном переглянулись, одновременно поджав губы, и молча доверились обстоятельствам. Разговоры казались лишними. Болтать нам не позволили, приказав следовать за ведущим. Голубые огни, оказавшиеся какой-то непонятной электроникой из магазина, хорошо освещали коридор. Наши спутники, а может и конвой, перешли на бег, быстро свернув к одной из лестниц. На первой же площадке парни остановились. Один из них молча приказал не дергаться, и завязал нам глаза; еще одни, в детстве не наигравшиеся. Пока мы стояли, я успел подумать над очевидным казусом. Ждали явно не нас, но уже поздно отступать.

Пять раз я оступался, встретив ногой, вместо очередной ступени, площадку пролета. На два этажа мы точно спустились, однако это меня волновало куда меньше, в сравнении с внезапной тишиной в голове. Диск, врученный для исследования, перестал пищать, что радовало и удивляло. Строить теорию о зоне активности излучения у меня не получилось, помешали. Ведущий группы разрешил снять повязки, и мы, наконец, остановились. Помещение имело форму и размеры обычной мастерской для сорока человек. Голубых огней прибавилось. Они мерцали даже под сводчатым потолком, отбрасывая вокруг тени местных обитателей. Я насчитал два десятка. Парни и девушки с нескрываемым любопытством косились на нас, норовя заглянуть в глаза. Наверно проверяли близость завала.

Смутившись, я отвернулся, окинув взором скромный скарб, собранный с миру по нитке. Непонятно, как можно притащить в школу матрасы и другие вещи из покоев, но жили отступники здесь постоянно. Коробки вместо столов, школьные стулья, ящики со склада, какие-то ткани, вынесенные из фонда живописи, в общем еще та инсталляция. Возле дальней стены приюта беглых творцов, возникло движение. К нам направился тощий и высокий парень, одетый в такое же смешное пончо, как остальные.

– Доброго времени сумрака, – произнес этот ученик. – Располагайтесь и… Не понял? Где Семен с Никитой? Это подстава? – парень схватил меня за воротник, вогнав в оцепенение.

– Да мы просто погулять вышли. Наверное, свернули не туда, – дурашливо брякнул Мирон.

Тощий парень перестал душить меня. Я откашлялся, оправил перекошенную футболку, и решил спасать положение:

– Давайте не будем кричать и драться. На самом деле мы ищем справедливости и средство от, эм… Аномалии. Учеба уже совсем невмоготу. А Семена с Никитой вместе поискать можем, – повелитель подземных просторов прервал мою речь, и предложил располагаться вокруг светильников.

Заблудившихся парней отправились искать без нашей поддержки. Они тоже желали скрыться от тягот нового режима, но судьба пока противилась. Говорил с нами только Петр, остальные Ушедшие, как они себя называли, молча сидели у стен, прислушивались, и все время что-то жевали. Просто так случайным людям в нашем лице помогать никто не собирался. Для начала требовалось проявить свое чистое намерение, не ясно каким образом, потом влиться в эту темную компанию, что меня не интересовало. Петр оказался человеком строгим, но справедливым, и решили открыть глаза на страшную реальность.

– Они вытягивают наши силы как комары, – продолжал обрабатывать двух простаков лидер Ушедших. – Нам промывают мозги, подавляют высокие чувства, травят всякой дрянью, сами знаете. Мы отреклись от всего. Мы уважаем только директора, его доброту и порядочность, – парень указал в сторону портрета на стене, не похожего на человека из учебного центра.

– Здорово написано. Вижу талант вы не загубили. Это же настоящий эпический стиль.

– Талант, тьфу! – пренебрежительно выпалил Петр. – Они вытравливают из нас творцов. Заставляют сидеть в закрытых мастерских, рисовать абсурдные для реальной жизни натюрморты. Всем осточертело изо дня в день смотреть на драпировки, софиты, цветные бутылки и прочую дребедень. Народ тянется к естественности, а нам втирают всякую чушь на лекциях; и все помалкивают, только отдыхать всегда рады. Тьфу. Остается уйти от безумия и хранить верность Ему, – Парень указал на директора.

– И как, помогает? – робко спросил я. – Вижу, вы на стенах только людей рисуете. Никаких…

– Еще бы. Аномалия здесь почти не давит. От нее полностью не скрыться, но засыпаем мы не так быстро, как зомби с поверхности. Тем не менее, сохраняя преданность ушедшему и оболганному директору, мы имеем все, что нам нужно. Он удивительно щедр за наше искусство.

– Неужели баллы получаете? И почему вдруг директор у нас ушедшим стал?

– Еще как получаем. Видать и у вас мозги промыты. Исправим… Мы те немногие, кто знает, что Он есть. Одного нашего знания хватает чтобы… Чтобы получать его милость, но…

– Милость? – случайно усмехнулся я, поймал суровый прищур Петра, и похолодел внутри. – Я только делаю выводы по вашему скромному быту. Это правильно и хорошо. Сам экономлю, хотя полсотни иногда за день получаю.

Владыка подземелий презрительно поджал губы. Вражду чинить не стал, но решил еще поправить мне мозги, потому что сказал:

– Мы гордимся нашим священным числом. Пятерка в день – это символ звезды, символ человека, а все иное, да еще с нулями, – он покривился. – Нехорошо пахнет, и на пользу не идет. И мы не бедствуем.

Прикрыв глаза, я принял суровую истину как есть, и решил не спорить с погруженным, который почти полностью отклонился от своего творческого пути. Я бегло глянул на картины, укрывающие стены. Скорее всего именно такая деятельность и дает Ушедшим крошечную награду, но попробуй им что-то объясни. Неясно, как им на еду хватает.

– Я сам недоволен всей этой историей с баллами, правда не так категорично. Извини. Продолжай.

– Ничего страшного. О чем я? Ага… Говорят, директора подмяла заведующая учебной частью, – Петр указал на другую картину, с женщиной в красном, гротескном платье, вампирской наружности, не лишенную некой демонической красоты. – Не знаю, что она сделала, но с ее приходом директор потерял свою власть. Между прочим, никакого разлома нет. Аномалия наверху. Может быть в башне. Не знаю точно… Но башня – это единственное закрытое место.

– Не считая нескольких этажей и подвала, – добавил я. – Извиняюсь за бесконечные вопросы, но как вы обошли режим доступа с нашей любимой пищалкой? На занятия ведь не бегаете отмечаться, как некоторые.

– У нас свои секреты, – Петр извиняющее пожал плечами. – А пищалка в наручнике, это целая история, – он вопросительно посмотрел на хмурого Ушедшего, будто просил разрешения. – Придумали грубо, и не мы, но работает. Наручник, это же фрактальное устройство, если проектор не считать. Мы просто отрезаем его часть, оставляем в уборной на первом этаже. И все. Добро пожаловать мир без откатов.

– То-то вам повезло, что у нас сортиры почти не чистят, – внезапно оживился Мирон. – Но мне все равно непонятно. Я-то сам пытался с пищалкой разделаться. Не прокатило ничего.

– Твои сортиры, они же нейтральная зона. Нам ведь можно выходить на занятиях. Поэтому мы все как бы вышли, или ушли. Смешно, но разделенный наручник все равно работает, правда без голограммы. В итоге полная свобода. Иди куда хочешь, только кураторам не попадайся. Загребут.

– Полагаю, попадались? – спросил я. – Вам же кроме билета к психологу ничего не выпишут. Не буду скрывать, я их уже коллекционировать начал.

– Попадались, но нас пока не трогают. Уж не знаю почему. Наверно Он еще имеет силу, – этот истовый парень обернулсвой лик к изображению «Того самого». – Видимо директор хранит нас. Однажды он обязательно все исправит, надо только дождаться.

Сказать, что я был ошеломлен, значит ничего не сказать. Для не погруженного, добровольное заточение под землей кажется безумием. Но безнадежными людьми их не назовешь, ведь Ушедшие условно знают правду о директоре, аномалии, и циклы между завалами растянули, если не врут. Однако, оставаться здесь я бы ни за что не стал, даже за экстерн по всем экзаменам. К концу речи Петра моя голова казалась вывернутой наизнанку, от лавины информации, в которой вымысел, правда и откровенный бред сплелись в фантастическое плетеное кружево; Мирон бы позавидовал.

– С твоего позволения мы пока вернемся назад и подумаем. Сложно принять такое серьезное решение, – я постарался изящно выйти из неловкой ситуации.

– А кто сказал, что вы можете идти? – голос Петра прозвучал в тишине, как смертный приговор. – Тебя не удивляет, что я вам все, как на духу выложил? Нет уж… Так дела не делают.

Мирон рванулся вперед, собираясь вцепиться в повелителя подземного, не легиона, но взвода точно. Я схватил приятеля за плечи, кое-как удержав. Заглушил свой внутренний вулкан бунтаря, и постарался говорить сдержано:

– Лучше сразу скажи условие и не ломай комедию. Сколько ты с нас хочешь содрать? Вы ведь и таким способом зарабатываете? – меня все-таки понесло. – По-моему, вы здесь не верность директору храните, и проблемы школьные не решаете, а отсиживаетесь, не уроки, а возможность успешного выпуска. Да вообще все мимо проходит. Наверное, вам порядочно высушило мозги, если вы надеетесь благополучно покинуть школу, ничего не делая и не сдав ни одного экзамена. Зачем было приходить? Локти ведь искусаете, – я с силой вдохнул, опасаясь получить сзади по голове, но меня все слушали.

– Острый у тебя язык, – Петр недобро улыбнулся. – Нам нет дела, что там после школы будет. Директор о нас все равно позаботится. А оскверняться наверху… Нет дураков, – он подманил к себе паренька, с безразличным лицом. – Баллы мне ваши не нужны, а вот руки и головы очень даже.

Подручный Петра молниеносным движением вцепился в кисть моей руки, и рубанул по ней длинным резаком, выхваченным из-под пончо. Лезвие прошло сквозь руку насквозь. Боли я не ощутил, только услышал, как дернулся Мирон, но его уже держали. Рука осталась на месте, зато на пол упала часть, отсеченная от наручника по диагонали. Через пару мгновений я признал в орудии смещенный на половину октавы измерения резак¹⁴. Серьезное устройство, которые просто настроили на игнорирование человеческой плоти. Глупо, но впечатляет. Пока я разглядывал руку, с Мирона тоже взяли странную дань. Я машинально вызвал интерфейс, но он не работал. Осталось только голосовое управление. Петр забрал обрезки наручников, просиял лицом, и вновь вернулся к разговору.

– Прошу прощения, но никому на слово доверять нельзя. Вы проверку не проходили, уходить от скверны не торопитесь, да и помогать нам вряд ли будете. Не просто здесь выживать, рук на все не хватает. Вы же теперь будете молчать, а то эти тряпочки не долго какому-нибудь куратору подбросить, чтобы жизнь медом не казалась. Они мигом нарушителей находят. А пока отнесем их в уборную. Радуйтесь. Это наша милость. Вдруг одумаетесь.

– Вряд ли мы куда-то переедем. А выкупить ее можно, только поселившись среди вас? – спросил я.

– Сначала испытание, потом поиск спутника, потом вступление. Можешь особую услугу оказать, помочь по-крупному, – Петр тут же отмахнул от своих слов. – Да куда тебе.

– Суровые у вас порядки. А если я соберусь помогать, или переселяться… Есть у вас парадный вход?

– Не парадный, но есть, – Подземный владыка сменил гнев на милость, и заговорил деловым тоном. – Обратитесь к грузчику, возле посадочной площадки, к самому тощему, сразу поймете кто. Это наш человек. – Петр подозвал пару подручных. – Отведите наверх, пусть думают, пока есть чем. И прихватите Васю, ему как раз пора на обновление; будь проклята эта скверна.

Подручные подняли на руки одного из Ушедших. Я давно его заметил, и думал будто человек спит. Так и оказалось, только сон был глубок и беспробуден, почти. Ушедшие стояли с ношей на плечах у выхода, ожидая нас, нервно поигрывая своими голубыми светильниками. Удивительно, но Мирон все время молчал, и выглядел полностью раздавленным, как мои младшие братья, после папиной выволочки. Пока мне завязывали глаза, одна из девушек порывисто подошла к моему приятелю и зашептала ему в ухо, надеясь, что ее не услышат. Однако она не знала, насколько острый у меня слух, даже заснуть порой трудно, когда через пять стен все различаешь.

– Не ешь их пищу, не пей их воду, не слушай музыку в галереях и холлах. Избегай всего навязанного. Мы всегда так поступаем. Я продержалась там очень долго, когда узнала секрет, пока не попала сюда, – она вздохнула, опасливо оглянувшись на Петра. – Но это все равно тебя не спасет. Лучше иногда думай о директоре, он…

– Да-да. Конечно. Помню, он добр к нам, – сказал Мирон, отшатнувшись от нее, как от чумной.

Вновь нас вели по темным коридорам, правда без спешки, благодаря не самому легкому Васе. На верхнем уровне мы без подсказки избавились от повязок. Я поглядывал на Мирона, который за последний час сдержал столько чувств, что мог не то взорваться, не то досрочно отправиться в башню; знаю как мы от настроения зависим. Приятель походил на одержимого. Я успокаивался мыслью, что его мозг очень занят, и ничего из Мирона сейчас не выкачать. Через добрый десяток поворотов пространство изменилось. После второй двери, которую открыли носильщики непонятно каким образом, начался хорошо освещенный и чистый коридор, намек на конец пути.

Я старался не отставать, смотрел только в спину, идущего впереди Ушедшего, и думал об их странном положении. Похоже руководство позволяет существовать вообще всем, иначе убежище в подвалах давно бы перекрыли, а учетные записи прогульщиков заблокировали. Но объяснять это погруженным бесполезно. Я не сказал о возможности обратиться к директору, и теперь жалел об этом. Однако тут же изменил мнение. Ушедших легко оскорбить, разуверив в бесконтактной связи с Тем самым, с Директором. Если же сказать о принципе даров от искина – замуруют или съедят. Я вспомнил свое заявление главе школы, оставшееся безответным, как детская записка объекту обожания.

Вскоре мы стояли у стандартного шлюза, пока носильщики обманывали магнитный запор. Послышался шелест распахнувшейся двери. Пахнуло свежим, холодным воздухом. В мире уже царила глубокая ночь, правда Ушедших она не вдохновляла. Мы прошли еще какое-то расстояние по траве, после чего остались одни. Парни, в пародиях на пончо, со всех ног бежали назад, подальше от скверны. Мой ум кипел не меньше, чему Мирона. Слипшийся комок мыслей и новых задумок еще предстояло разобрать. Но все позже, уже вторую ночь нормально не сплю. Пока мы брели к покоям, над нашими головами пронеслась медицинская платформа, унося Ушедшего Васю на реабилитацию. Прячься, не прячься, а итог всегда один, пусть и с задержкой. Идеального средства ни у кого пока нет.

– Ты заметил, что они не такие как все? – спросил Мирон, вторгаясь в мои мечты от постели. – Особенна та пигалица. Я парень не промах, но тут чуть в штаны не навалял. Как с того света голос.

– У всех свои причуды, но Ушедшие отличились. У них с эмоциями проблемы. Откаты, наверное, не действуют, но что-то сбилось. Словно неживые, только нездоровый блеск в глазах. О преданности за мизерные подачки непойми за что я вообще молчу. По-моему, это унизительно.

– Они мне совсем не понравились, – торопливо заговорил Мирон. – Жутко. У садовников в сто раз лучше. Они против музыки ничего не имеют, но в столовой жрать отказываются. Только все свое. Ох, стерва. Меня прям выморозило, – приятель выговорился, обмяк, и повесил вниз голову.

– Ты вроде таким впечатлительным не был, – сказал я этому отчаянному парню. – Лучше нашу советчицу не оскорблять. Хоть что-то полезное узнали. Петр болтун, и в словах его ничего нового. Может и знает нечто, но попробуй его разговори, – я невольно зевнул. – Все, кончились силы. Надеюсь, Алекс утром сбросит нас с кроватей.

Прорыв

Наступил новый день, светлый и безоблачный. Я глядел на солнце, радуясь его теплым лучам, и невольно вспоминал голубые светильники Ушедших, в их громадном каменном склепе. Правда радость была не долгой. За завтраком, по дороге на занятия и даже за партой или мольбертом, мой ум строил планы новой жизни, мешая погрузиться в правильное творческое состояние. Абсолютной истины о школе и спасительного средства мы не нашли, поэтому требовалось выжать максимум пользы из собранного нашими совместными усилиями опыта.

Лекция на любимой композиции проходила мимо меня. Слова учителя расплывались. Пришлось нагло списывать конспект у Алекса, переспрашивая неразборчивые слова на каждой строчке. Заглянув в тетрадь Мирона, я заподозрил, что он только вспоминает навык письма, зато старается. К сожалению, записать еще и свой план я не мог, ведь тетради, как и бумагу, у нас теперь забирают. Пришлось додумывать его на паре по рисунку. Накладывая штрихи на тень глиняного горшка, я вспомнил слова Петра о надоевшей учебной программе, которая раньше воспринималась как должное, а теперь обнажилась в своей неприглядности. На перерыве я поймал себя на мысли, что вместо планирования доказываю себе правильность замысла, выдуманного утром за несколько секунд. На этом ураган идей в моей голове утих, а его последствиями захотелось поделиться с друзьями.

– Если ты собираешься присоединиться к Подвальщикам, то я пас, – заявил Мирон, не дав начать. – Извиняюсь, но у тебя по морде вычислительный процесс заметен, и я знаю твою страсть к крайностям. А мне свобода дорога, и вообще, мы столько знаем, что сами справимся. Везде неадекваты. Понимаешь?

На крыльце парадного входа учеников, а тем более кураторов, не было, поэтому мы присели на перила, точнее присели только мы с Мироном, а Алекс, как всегда, прилег подремать, и я наконец заговорил, до сих пор считая, что в школе подобные слова опасны:

– Никаких подвалов. Помощником для Умников становиться тоже не надо. Берем от всех лучшее, взбалтываем, трясем, и употребляем каждый день, с утра до утра, – я выдержал паузу, но впечатления не произвел. – Да-да, не шучу. Образ жизни поменяем, но тебе понравится. Гарантий бесконечной учебы нет, но хотя бы текущий цикл растянем…

– А свою справедливость ты уже устанавливать не собираешься? – спросил Алекс.

– С этим все сложно. Мне пока предъявить нечего и некому, точнее… Нет-нет, все совсем сложно, но я разберусь, будь уверен. В любом случае, мы уже не можем жить как раньше, хотя в столовую сегодня придется зайти. Но последний раз.

– Ты все-таки поверил той одержимой? – Мирон скривился. – Мои друганы из садов тоже на этом повернуты, но им на занятиях отмечаться приходится…

– Ага, – подловил я друга на горячем. – Значит зацепило, усомнился? Ладно, не принимай близко. Фанатизма не будет, – я начал загибать пальцы. – Продолжим учиться, переберемся жить в сады, спасть и питаться станем там же. Воду из автоматов не пьем. Покупаем наушники и слушаем что угодно, кроме этого пиликанья в холлах. Позже достану вам пару вещиц, от братьев по большому разуму. Это я об Умниках.

– Может мне еще белую хламиду в магазине спере… Купить. Спасать падших духом, нимб из чего-нибудь выгнуть? – спросил Мирон. – Вы тогда и с паркуром завязывайте, и спите на голой земле, и…

– Не перегибай, – я остановил поток излияний. – Рядиться нам незачем, и спасать лентяев бесполезно, а паркур – это наше все. Мы с Алексом повеселиться всегда рады, а ты, со стороны порадуешься.

– Слушай, ты уверен во всем этом? – с недовольным видом спросил Алекс, вернувшийся в вертикальное положение. – Вдруг мы только хуже себе сделаем? Ты же сам говорил, мол в первый раз затянул пружину, и завалился мгновенно.

– Не уверен, – честно признался я. – Будем пробовать. Как все мы уже существовали, и ничего хорошего из этого не вышло. Только не кисни, не отдавай свои мозги не пойми кому. Это не навсегда, вот увидишь, – я промолчал о полугодовом сроке учебы, потому что незачем погруженных понапрасну смущать.

Мирон ненадолго завис, теребя нижнюю губу, наверно понял, что неба в алмазах пока не видать. Он неожиданно спихнул Алекса с перил, и заявил:

– Жрать пора. И вообще… Если Ушедшие обрезки наших наручников в сортир не забросили, нам на рисунок надо, а тебе на скульптуру. Понял, да? Я до того дошел, что твое расписание знаю.

Видимо мне сопутствовала удача, потому что к Антону Семеновичу я пришел первый. Еще бы, мало кто так по коридорам носится. Воспользовавшись моментом, я выложил ему почти все, что удалось собрать, надеясь на дельный совет, потому что продолжал сомневаться. Скульптор мигом раскусил мои мотивы, сказав, что я больше волнуюсь за итоговую работу, которая намечалась грандиозной, а терять свое детище жалко. Подумав, я признал его правоту, ощутив свое раздувшееся эго. Тем временем начали приходить люди с разных групп, и я восхитился, как мастерски Антон Семенович продолжил говорить на опасную тему, такими оборотами, что непосвященному в жизнь не догадаться.

Учитель тонко намекнул, чтобы мы, как новые отступники, сидели пока тихо, и показал мне тонкую пачку направлений к психологу. Целую неделю, он получал их на правах моего руководителя, но пока придерживал, уверяя кураторов в благонадежности бунтаря. Антон Семенович посмеялся над нашими реформами, назвав их полумерами, которыми проблему не решишь, но хуже не будет, и от задуманного отказываться не стоит. Он похвастался своим повышением, обещав делиться сведениями, добытыми с нового уровня.

Тем временем народ, так и не сев за работу, начал куда-то растекаться, впрочем, как всегда. Не упустив возможности, скульптор решил мне дать подсказку, как искателю средства от завалов.

– Ты отлично знаешь, что учителя засыпают реже вашего. Видишь ли, друг мой, между преподавателем и учеников всегда идет обмен. Мы даем знания, тратя силы, но получаем отклик, грубо говоря эманации, даже если ученики молчат. Поскольку вас больше, и мы заряжаемся. Качество обмена зависят от учителя. Можно истощать подопечных или вдохновлять. Это не хорошо и не плохо, так уж устроено. Но сколько не заряжайся, все равно аномалия, которая, по твоим словам, не аномалия вовсе, свое возьмет.

– Что-то в этом есть. Значит, эти эманации я и ощущал, когда помогал некоторым по совету… Впрочем не важно. Но и нам такой обмен ничего не даст, хоть всю школу вокруг себя собери. Безысходность опять получается.

– Ты меня огорчаешь. Безысходность – это для слабых. Улови суть. Мы получаем нечто через взаимообмен, через совместное дело. Разумеется творческое. Большая драка тоже объединяет иногда, но здесь такой номер не пройдет, как и общий покос газона. На отработке каждый сам по себе. Я не осуждаю эту практику, но нельзя так грубо отворачиваться от своего призвания.

– Я подумаю об этом. Но пока не представляю, как и вокруг чего объединить всех. Ведь полумерами правда не обойтись. Поэтому и… Ой, первые ласточки уже вернулись. Пора бы заняться лепкой.

Учитель хлопнул себя ладонью по голове, шутливо изобразив забывчивость:

– Ох. Как я мог, это упустить. Идем скорее, – он быстро прошел в кладовку. – Мне, наконец, выделили чудесный аппарат. Буквально живую плоть от себя оторвали, но я был настойчив, и вот…

Рот от удивления я принципиально от открываю: папа хорошо воспитал, но дыхание перехватило. Обыватель, даже не погруженный, увидел бы вытянутый кокон из свернутых лепестков, матовый и белый, слегка шероховатый. Но я видел всемогущий инструмент бесконечных возможностей. Уже забыл об это устройстве из магазина, ценой всех балов за семестр, специально рассчитал. Ментальный структуризатор ¹⁵для художника, все равно что сфера всезнания для молодого ученого; волшебство, не иначе.

– Им можно пользоваться ученикам? – спросил я. – Подумать только…

– Да. Пока еще можешь думать. Он выключен и материал не загружен. Но я не удержался и успел выдумать пару скульптур. Вон они, – Антон Семенович указал на две загогулины, чем-то напоминающие людей. – С ним надо быть острожным. Все визуальные образы из головы на рабочую площадку переносит, только материал ограничен, – учитель с прищуром посмотрел на обалдевшего меня. – Всем я его не доверю, но для твоей зачетной работы, так и быть. Воображение у тебя превосходное. Чтобы за неделю десяток вариаций выдумал. Не меньше.

Честно признаться, я заигрался с новым устройством, и не заметил, как прошли все занятия. Вроде были откаты, но слабые. Волну вдохновения я оседлал, пусть ненадолго, но готов был горы свернуть, и заново их построить, или вылепить. Наручник воспроизвел сообщения друзей, которые не дождались меня и ушли в парк. Догнать их можно легко, но на главном крыльце я с запозданием вспомнил о тяжелом диске на поясе, от которого уже наверно тазовая кость перекосилась. Мама бы успела представить жуткую картину хромого меня с разными ногами, и отправила на регенерацию с коррекцией. Вместо медблока я побежал в дальнее крыло школы, надеясь застать Профессора, или на худой конец Амвросия; Амврика. Пожалуй, так лучше.

Ноги несли бешенного художника по галереям, бешенной собаке до которого далеко, а голова еще оставалась в ментальном структуризаторе. В мыслях я видел грядущий успех, и заранее чуял сложности. Мне отлично известна подлость творческих возможностей. Когда они возрастают, благодаря техническим новинкам, или трансцендентным способностями, свои амбиции поднимаются до небес, вместе с требованиями учителя, и судят тебя так строго, словно ты лентяй какой-то, и работу за тебя другой мастер выполнил. В голове всплыли слова деда, который говорил, о большой ответственности за умноженную силу, я не мог с ним не согласиться.

Амулеты

Клуб легальных борцов с не-аномалией уже разошелся по покоям, но Профессор еще только собирал вещи. Он нехотя задержался, ссылаясь на занятость, а потом пришел в восторг от собранного мной спектра показателей, еще бы, мало кому придет в голову блуждать по подвалам. Я подумал сразу уходить, однако Сергей удержал меня, обещая быстрый итог. Он извлек из диска сердечник, подключил и синхронизировал его со своим карманным компьютером, запустив какой-то процесс.

Пока на голограмме бежали облака символов, юный изобретатель предложил внести вклад в новые разработки, обещая техническую поддержку и продление сотрудничества. Прежде мне не приходилось заниматься благотворительностью, потому что никогда еще не зарабатывал. Единственная мечта, требующая больших вложений, сегодня решилась сама собой, благодаря моему учителю. Я щедро отсыпал добрых две сотни баллов, зная, что они все равно ко мне придут, да еще с множителями.

– Прошу, – сказал Сергей, протягивая металлический круг со скрытой электронной начинкой. – Цепочка в подарок. С ней удобнее. Лучше на шее носи. Считай новое поколение защиты. А насчет разбора твоих похождений… Разбирать их долго, но дам обычную рекомендацию. Не засиживайся в больших залах и холлах, там активность на пределе, особенно в магазине. До полной картины нужно еще поработать, не обессудь… Надеюсь в этом и на тебя. Но уже не сегодня. Отдыхать пора.

– Ладно, не буду задерживать, и благодарю, – сказал я, пожимая руку Профессора. – А еще можно таких амулетов сделать?

– Амулетов? Ха-ха, ну друг мой, учудил. Когда технику не понимаешь, все магией кажется. Можно. За отдельную плату, и через неделю. С твоего позволения замечу, запчасти, сам не нарисуешь, и экзамены скоро, – Сергей второй раз начал выключать и сворачивать свое оборудование, но внезапно остановился. – Надеюсь ты не из тех лентяев, которые хотят на одних технологиях от завалов спастись?

– Нет, что ты. Просто стараюсь получить всю возможную пользу. Знал бы кто-нибудь из ваших сколько я всего в жизни изменил, точнее сегодня изменю, но это не для всех, – честно ответил я, и решил поинтересоваться, ради хороших отношений. – А были прецеденты? Жажда волшебства и халявы?

– Были, и не раз. Человеческая глупость не знает границ. Прошу прощения. Давай-ка поторопимся, – мы вышли из кабинета, но Профессор видимо никуда не спешил, и продолжил рассказ. – Интерес представляют искаженные. Мы их так называем. Один клиент режим доступа почитал, отмечался, но посещал исключительно занятия виртуальной графики, – Сергей вздохнул. – Рассудок не выдерживал. Завалы через день, а с нашими компенсаторами теперь только раз в неделю башню посещает. Заходила еще одна барышня, полный антипод. Весьма вольнолюбивая. Тоже отмечалась у своих, а занятия посещала, случайно ткнув пальцев в расписание, извиняюсь за выражение. Почему-то откаты на нее очень болезненно действовали. Целое ожерелье заказала, и все нажитое своей суетой в нашу копилку перевела.

– Да уж, согласен. Изобретательный народ, лишь бы честно не учиться, хотя мне тоже многое не нравится, – ответил я, подумав о собственных странностях. – Сам первые дни чудил, всякие методы отвлечения выдумывал, а теперь просто терплю, – машинально потянувшись к наручнику, ради проверки времени, я вспомнил, что он не показывает картинку. – Извини, что задерживаю, но у меня вот такая беда, – мне пришлось закатать рукав. – Как сломал не скажу. Починить можно?

– Смотря как. Можно медленно и качественно, или прямо сейчас, он же фрактальный, – Профессор порылся в карманах, достал стандартную коробочку с кристаллом-проектором. – Сам закрепить сможешь? Понимаю, что неудобно, но сутками разговаривать со своей рукой еще не удобнее. Пользуйся. Это подарок.

– Раз такое дело… Есть одна задумка, ведь все мы эстеты, за красотой гонимся. Сделайте мне еще один. Скажем, уникальный гаситель. Начинка – ваша забота, а мне важна форма. Спираль. Сейчас нарисую, – я открыл в наручнике стандартный графический редактор и нарисовал знакомую с Учебного центра загогулину. – Это не срочно. Как сделаете, так и заберу. Не волнуйся, баллов у меня хватит.

Профессор скачал себе рисунок, покивал головой, и принял заказ. Мы перекинулись еще парой фраз и разошлись по своим делам. Двигаясь по мощеным камнем дорожкам, я размышлял о сдвигах восприятия у погруженных, и пытался отыскать их в себе. Разумеется, эго сопротивлялось, но я не знал, что могу заблуждаться в своих справедливых помыслах. Самокопание прервалось. На наручник прилетело два сообщения разом. Выслушав их, я мысленно ругнулся. Приятели заранее предвидели мою рассеянность. Они уже почивали под сенью садов, а я почти добрался до покоев. Вот тебе и перекос. Некоторые залипли в одной из дисциплин, другие неразборчивы и хаотичны, я стал одержимым, при этом все кормим Умников.

Постояв, я огляделся на предмет лишних глаз, развернулся на месте и направился назад. Наверно странно выглядит человек неожиданно меняющий направление, и как-то мне неудобно свою рассеянность миру являть. Бредя к восточному парку и садам, под сенью полюбившихся мне магнолий, я улыбнулся неожиданному осознанию. Стоило было решить вопрос с соседями и комнатой, как он потерял смысл. Часто так бывает. Вряд ли мы вернемся в жилые покои, разве вещи забрать.

Мысли сами собой переключились на Берту, которой я ни разу не написал за последнее время. Вот она, моя забота о ближних. Ум начал оправдываться, но общение с девушкой казалось мне тяжким трудом. Не привык к отношениям, и не хочу навязываться, особенно после того случая. Я начал звонок своей союзнице, но сбросил, потому что не увидел смысла сухо отчитываться о событиях. Другие на моем месте уже давно перевели бы общение в иную плоскость, романтическую что ли, но я так не мог и не хотел. Вместо грусти послышалось урчание в животе, который просил заслуженный ужин. Пришлось ускориться, надеясь хорошо поесть на новом месте.

Праздник жизни

Вечерний зной странным образом убавил мою прыть. Захотелось прилечь, как Алекс, которому везде удобно, но я не умею бездействовать. Собрался с силами и неспеша зашагал по дорожке, наступая только на серые камни, так интереснее. Путь в сады мне знаком. Можно подумать о своей большой цели и маленьких желаниях. Играть роль революционера, призывать к прилежной учебе, добиваться справедливых порядков, произнося пламенные речи, мне точно не хотелось. Лучше мирная учеба, как в старые времена, при жизни в родительском доме. Неудобства можно и потерпеть, разве завалы портят картину. Концы опять не сходятся, потому что мечта поступить в Объединенную академию остается мечтой. Может, не дадут мне диплома за погружение. Сам не заметил, как дошел до садов, где слышались голоса наших новых соседей.

На краю посадок стояли четыре больших навеса, с деревянными помостами. Добавь стены, и настоящие дома получатся. Меня здесь ждали. Навстречу вышел Мирон, с видом завсегдатая, почти хозяина положения. По его словам, нам уже выделили места, забавные не то матрасы, не то коврики с соломой внутри. Оказалось, что садовые постройки полностью переделаны под жилье. Странно, но мне понравилось, не родной дом, а уютно. Неясно откуда взялись одеяла, но холода можно не бояться, ведь ночи всегда теплые. Мирон говорил что-то о маленьких формальностях, просил ни к кому не лезть, якобы народ занят. Я и не рвался. Алекс возлежал на своем новом месте, играл, хмурился и чавкал сочными кусочками чего-то оранжевого. Ловкий на руки гид уловил направление моего взгляда, и потащил к ящикам, где толпились местные жители. Загорелая девушка, с узкой повязкой на голове, вручила мне огромное блюдо с фруктовой нарезкой, рассчитанное на пятерых. Приказала есть, и не капризничать, ибо другого не будет.

– Мне больше ничего и не нужно, – заверил кормилицу я. – Не лопнуть бы только. А откуда такое разнообразие? Здесь же не так много что выращивается.

– Ну как тебе сказать… Мы же не в пустоте живем. И…, – девушка смутилась.

– На складе дыр очень уж много, – встрял в разговор Мирон. – Что не запрещено, то разрешено. Нас же не убьют, и грузчиков тоже. А те с прокисшими мозгами. Да и в столовой все не сжирается…

– Добро, значит, спасаете. Ну, ладно-ладно. Еда вообще бесплатной должна быть. Благодарю. Пойду ужинать, – я повернулся чтобы идти, но Мирон неожиданно забрал блюдо с лакомством и легко толкнул.

В замешательстве я отшатнулся, наверно слишком сильно, потому что соскользнул с помоста на землю. Вверху послышался шорох, потом внутри что-то сжалось, а через миг на мою свежевымытую голову низвергся поток холодной воды. Наверно ведра три, не меньше. Остолбенев, я не знал, как реагировать и молчал, обтекал.

– Хэй, молоток парень, – крикнул конопатый садовник, маленький и лопоухий. – Даже не завизжал. Теперь ты на одной земле с нами живешь. Спи, ешь, пей, пой, что хочешь, что и делай.

– Класс. Еще раз благодарю за теплый прием. Теперь ясно, Алекса вы уже посвятили, – я протер глаза, но ругаться не стал, потому что наши новые соседи радовались, шутили, и улыбались мне.

Обряд показался грубоватым, зато люди здесь веселые. Мирон одобрительно похлопал меня по спине, от которой во все стороны полетели брызги; вернул блюдо с угощением и предложил устраиваться прямо здесь, в кругу из десятка человек, сидящих вокруг самодельного стола из ящиков. Фрукты оказались на диво хороши, вокруг царил праздник жизни, наш клептоман уже начал заплетать косицу очередной девушке, а из моей головы вылетели все мысли, от круговорота красок, вкусов и звуков. Со мной пытали заговорить, но я увлекся угощением и только кивал, хотя пара вопросов уже вертелась на языке.

– Как получается, что кураторы не мешают вашему, точнее теперь нашему, стран…, чудесному быту? – спросил я у болтливой девушки, которая успела рассказать все о прелести местной жизни.

– О, заговорил. А я-то думала… Ай, ладно. Честно, не знаю. Так уже было, когда я подружилась с Мариком и пришла сюда. Режим доступа не нарушаем, и хорошо. Мы честно отрабатываем, наверное поэтому нам все позволяют, главное не мешать дроидам¹⁶. Думаю, можно и под кустом жить, это тоже не запрещено, но неуютно, – она хихикнула, изображая съежившегося зверька. –Иногда кураторы заглядывают, бурчат что-то, но они всегда такие.

– А душевая тоже ваших рук дело? – задал я мучавший меня вопрос, представляя былое устройство садов до реформ. – Здесь как будто все давно обжито, и эти навесы не только для ящиков.

– Нет, ты что. Видишь же какой он красивый, мы так не умеем. Наши только подушку из травы сухой сделать могут, – девушка довольно улыбнулась. – Нам много и не надо, а магазином мы особо не пользуемся. Кто обжил это место, тот молодец, но я не спрашивала.

Мирон толкнул меня локтем, и скорчил суровое выражение лица, только за ворот не схватил:

– Не вздумай сейчас лезть с расспросами к Марику. Любознательный ты наш. Он сейчас занят. И я не знаю чем. Не принято тут проблемы всякие обсуждать. Живи себе и радуйся.

Некоторое время я молча сидел, наблюдая за вечерней бездельной, но счастливой жизнью садовников. За прошедшее время точно должен был пройти откат, но ни я, ни кто-либо из окружающих его не заметил, хотя в голове шумело. Старой знакомой тоски не ощущалось и это радовало. Ненадолго я вернулся мыслями домой, в те часы, когда мы играли и дурачились на веранде заднего двора. Здесь было также хорошо. Внутри меня неожиданно возник простор, словно из живота и груди вынули груду камней, к которой успел привыкнуть. Я замер, потрогал себя, не понимая, что происходит, и снова взялся за голову, потому что дыхание, ставшее глубоким, быстро прояснило разум, чего давно не ощущалось.

– Что дружок, вштырило? – заботливо и одновременно язвительно спросила Жанна, сбежавшая сюда с нашего курса. – Быстро же тебя аномалия отпустила. Только не думай, что до конца. За ногу все равно дергать будет. Ну или за хвост, – девушка безцеремонно цапнула меня за прическу.

– Таким себя лишь в первый день ощущал, и до…, – я вовремя замолчал, подумав сменить тему. – Ладно, прошлое уже не важно, а как на счет будущего? Если ты здесь, значит принятые порядки не нравятся. Что бы ты изменила в школе, будучи директором или кем-то еще?

– Разогнала бы кураторов, закрыла бы все кафе и столовую, деревьев плодовых насадила везде, чтобы как в раю… Почти не шучу. А так… По-простому… Хочу рисовать природу. Сидишь на травке, с планшетом, солнышко светит, комары покусывают, зато пылью не пахнет, и этих драпировок с тысячей складок нет. Но нельзя, не положено. Кем, спрашивается?

– М-да, складки мы все обожаем. Просто кто-то очень неаккуратный и комкает все подряд. А вообще забавно. Меня с самого начала под небо открытое тянет. Такое лето мимо проходит. Ведь пленэр – наше счастье, – я понял, что Жанна уходить не торопиться, мне же следует хоть как-то закрепиться на новом месте. – Скажи честно, ты довольна, что забросила учебу? Стоила ли того лишняя неделя между завалами?

– Ну, не неделя. Бывает и больше. Нету никакого смысла и радости в той учебе. Только пылью одной дышать. А так выйдешь из школы в парк, полежишь, или сюда можно вернуться, на солнышке погреться. Пчелы жужжат, свежим ветром пахнет. Милое дело. На наше засыпание лучше иначе смотреть, и называть его правильно. Поспал денек, цикл сменил, и все по новой. Главное – не важничать.

– Стало быть, я важничаю со своей зачетной работой. Может быть, – ответил я на свой собственный вопрос. – Думаю, учиться можно, главное от школы ничего не принимать, ни еды, ни воды. И не засиживаться там лишнее время. Ай, опять я со своими нотациями. Ладно, вы все и так понимаете. Пойду, погуляю, на вольном воздухе-то.

Делать этим затянувшимся вечером было совершенно нечего, а говорить ни о чем и шутить часами напролет в веселой компании я не умел. Обойдя вокруг навесов, я отправился бродить среди деревьев. Садовники виделись мне чистыми и наивными детьми, сбившимися с пути, как почти все здесь, хотя во многом они правы. Те же самые погруженные, но разница с остальными невелика. Я немного загрустил, к счастью, не по причине отката. Полностью вливаться в чужую среду и отказываться от творческой стези я не собирался, и надеялся на соединение всех принятых мер, если не в бесконечный цикл, то очень долгий. Наконец, я уловил свое истинное желание, которое старательно подавлял, но реальность опередила меня, точнее то была не реальность.

Билет в вечность

Пульсация наручника, означала новое сообщение. Друзья сидели поблизости, значит писала Берта, забывшая наш уговор о нормальных звонках. Видимо ее интуиция совсем не знает границ. Стоило было подумать, и на тебе. Зато, девушка избавила мне от инициативы звонить первому. Подаренная Сергеем примочка, в виде черного кристалла, дала отличную картинку, хотя под тонкой футболкой этот бугорок выглядел странно. Пришлось одеть новую худи, которая была чертовски красива, особенно красный орел во всю спину. Берта прислала свою серию иллюстраций, видимо в качестве вступления. Уверен, она собирается написать нечто поучительное, в своем духе, у нас по-другому не бывает. Я несколько секунд разглядывал картинки, присев под стволом дерева.

Зная свою бездарность в записи голосовых сообщений, я приуныл, и удивился несговорчивости или забывчивости своей знакомой. Мое внимание привлек взрыв хохота со стороны навесов. Там уже светились оранжевые фонарики, и продолжалось безмятежное веселье. Собравшись с духом, я все-таки записал сообщение, о том, что не желаю играть в глупые шпионски игры, избегая прямого эфира. Через несколько секунд Берта сделала нормальный звонок, нешуточно удивив. Все равно, что мама, которая отпустила гулять на всю ночь, впрочем, я не любитель таких развлечений. Включив тихий режим, я ощутил волну сопряжения звуковых волн с собственным магнитным полем. Теперь нас никто не услышит, разве что ухом вплотную прижаться.

Я уже слышал ее голос, но снова опьянел от гипнотического действия этого высокого, мягкого и обволакивающего звука. В первую минуту ее слова заставил меня забыться. Но вовремя опомнившись я смахнул с лица шизофреническую улыбку. Рассказывать события и озарения последних дней не хотелось, помня холодность Берты при встрече, и ее ироничную реакцию на любые мои задумки. Постаравшись расслабится, словно говорю с сестрой, я поддержал тему беседы.

– Теперь ясно, куда ты запропастилась. Такие иллюстрации долго рисовать, по себе знаю. Кстати, у меня самого нынче работы полно, зато инструмент мощный, хотя тебе это наверно не интересно, – договорив, я ощутил неловкость от обычного светского разговора, когда в голове идет мысленная война против школы. – Ментальный структуризатор мне доверили. М-да. Вот так…

– Очень даже интересно, знаю про эту штуковину. Я же не столько засиделась над иллюстрациями… Дело в том, что… Как бы тебе это сказать. Перезагружалась. Выпала из жизни на три дня. От приступов засыпания никому не укрыться, – она умолкла, ожидая моей реакции, но тут же продолжила. – Не хотела тебе сразу говорить. Не доверяла что ли. Ой, теперь самой смешно.

– Как-то не улавливаю. Сама перезагружалась? Значит в башню не летала? Это не опасно?

– Не знаю. Выжила, и другие тоже. Подозреваю, это работает не со всеми. У мня пока мало опыта. Хитрого здесь ничего нет, ведь мы крепко сделаны, и сами своих возможностей не знаем, – Берта вдохнула, словно перед прыжком в воду. – Если заснувшего не сдавать дежурным, а оставить в темноте и прохладе, то через пару-тройку дней он восстанавливается сам по себе. И как будто устойчивее становится.

– Как-то слишком просто. Я-то понимаю для чего башню сделали. Ну, догадываюсь. Теперь ясно, что никакой усиленной реабилитацией там и не пахнет. Тебя кто этому научил?

– Сама случайно. Нет. Так ситуация сложилась. Не важно как. Проверила один раз, потом договорилась с соседкой, и в случае этого пресловутого приступа мы оставляем друг друга в комнате с максимально включенным кондиционером. А пожить у соседей можно, – на восторженной ноте закончила девушка, напомнив, что соседей у меня теперь навалом, зато кондиционера нет.

Я больше ничему не удивлялся. Пока в беседе повисла пауза, мой ум торопливо искал практическое применение нового знания для себя, друзей и вообще всех. Однако сомнения остановили бурный восторг, и вопрос сложился сам собой.

– Многие об этом знают, особенно кураторы? – спросил я. – И что будет, если естественная перезагрузка не случится? И вообще, спящего могут случайно найти. Или не случайно.

– Знают пока что трое, а с тобой четверо. Нет. Пятеро. У меня с девчонками проблем не было. Я только предполагаю, что может не сработать. Кураторы пусть живут в счастливом неведении. А на случай неудачи, этот сон похож на кому. Думаю, человек застынет в пограничном состоянии…

– В летаргии, – договорил я. – Признаюсь, ты меня и обрадовала, и озадачила. Буду иметь ввиду и болтать не стану. Мне и так проблем хватает, – я помедлил, и решился выдать часть своих условных секретов. – Недавно в подвал прогулялся, куда не следовало, и под впечатлением написал обращение к директору. Хотел правду узнать, однако он промолчал, может занят, а может его правда нет, – я, прикусив язык, поняв, что затронул опасную для переговоров тему, и чуть не свалился навзничь с корня дерева, потеряв равновесие от нахлынувшей волны эмоций.

– Директор-директор, – нараспев прошептала девушка, – Одни в него верят, другие нет, а я знаю, что дело не только в нем. Ты же понимаешь, что кураторы делают что хотят, половина учителей ленятся не хуже нашего, а про учеников и говорить нечего. Кстати, зря ты меня не послушал, насчет подземного этажа, но пусть тебя такие вещи интересуют.

– Ага, у остальных на уме только магазин и столовая, – зачем-то встрял я. – Прости, что перебил.

– Ну да. Надеюсь, ты понимаешь, что один искин все дела не ведет, и напрямую ни во что не вмешивается. Евгений говорит, что наш искин лишь сохраняет стабильность, предлагает и рассчитывает, но только не руководит людьми, как некоторые думают. Поэтому глава есть. Наверно интересно с ним пообщаться. Мне самой есть что сказать.

– Ох уж этот Евгений… Зря я го Профессором назвал. Это какой-то Серый кардинал. Правда нам он не вредит, даже наоборот, помогает. Не знаю вы с ним вместе думаете, но все-таки хочу восстановить справедливость, а с твоим методом перезагрузки это стало еще реальнее. Теперь можно пойти до конца. Может и доберусь до директора, – не дав ей слова, я в коем-то веке решил договорить. – Знаю, что ты сказать хочешь. Уже пробовал вразумлять забросивших учебу и просто слабых. Как горохом об стену. А мой союзник предлагает действовать массово, непонятно как, но делать то, что умеешь.

– Благородные у тебя цели, – с хитринкой в голосе ответила Берта. – Только постарайся не рубить с плеча, знаю, ты можешь. На самом деле они не так безнадежны, – она усмехнулась. – Ой, я уже говорю, как заправская мамаша о капризных детях. И все же подумай. Разве старшие и более сильные люди прислушаются к претензиям добровольного подопечного, к тому же зависимого? Это я о твоем «дойти до конца», а может до верха.

Берта неожиданно свернула с опасной темы. На миг я обрадовался, но безнадежно завис через минуту, пока пытался ответить нечто умное о странных отношениях между учителями на кафедре живописи и рисунка. В сотый раз я пожалел об идее близких совместных дел и вообще отношений с девушками. Ведь профан, каких мало. Наконец, распрощавшись, я зарекся еще раз подыгрывать Берте в ее непонятных речах, не связанных с нашим общим делом. Повеяло ночной прохладой. Одежда не спешила меня греть, и я отправившись сушить до сих пор влажную футболку.

Новые будни

Через день я приобрел еще пару защитных устройств у Сергея, который сразу предложил продолжить исследования школы, с новой антенной на поясе. Однако я отказался, потому что решил плотно взяться за учебу. Алекс не хотел оставаться должником, и вернул мне потраченные баллы, точнее отжалел, ведь на игры копил, но все-таки преодолел свое эго. Мирон с радостью нацепил на шею подарок, не подумав о его происхождении; погруженный ребенок, что с него взять. Я только посмеялся, вспомнив своих младших. Полной неуязвимости мы не ощущали, но уверенности в завтрашнем дне прибавилось.

Мирон был совершенно неприхотлив в быту, зато мы с Алексом привыкали к новому образу жизни трое суток. К счастью, сады с их обитателями походили на большую и шумную семью. Пропасть нам не дали, хотя над редкими оплошностями и старыми привычками смеялись. Пришлось научиться спать без простыни, питаться одними лишь плодами, мыться холодной водой, просыпаться без будильника, ибо таково было правило, и ходить на занятия по длинному маршруту. Однако я ощущал только радость и мнимую свободу, ведь все мы оставались внутри школы, и учились по программе, собственноручно написанной в Учебном центре.

Откаты, а точнее ощущения безысходной тоски и лени, остались в прошлом. Лишь иногда я замечал слабость и легкую нервозность, которые быстро проходили. Учебе ничто не мешало, и неделя пролетела как один день, правда разницы между вчера и сегодня я не замечал. Меня все устраивало, но иногда ощущалось томление духа в лицах друзей. Не хватало былых проблем и остроты. Впрочем, ее мы находили, упражняясь в паркуре. Вечерами я больше не нагружал мозги, считая, что они безраздельно принадлежат мне. Не даром же мы исключили почти все влияния школы, даже столовую с музыкой. Мирно лежа на крыше навеса, я любовался облаками на закатном небе, как в лучшие дни жизни дома.

Относительное благополучие и сказочные дары, в виде ментального структуризатора, подталкивали меня давать нечто ценное и важное в ответ. Помогать погруженным ученикам – дело неблагодарное, поэтому я шел своим прописным путем. Через день, а иногда чаще, я устраивал на занятиях скульптуры небольшой спор, на эмоциях, с громкими фразами, который переходил иногда в перепалку. Учитель неизменно восстанавливал мир, да еще и суть скандальной темы объяснял. Все-таки я знал о чем говорить. Хотел как лучше. Вроде получалось, но люди почти не менялись. В башню они летали исправно, и в учебе по-прежнему не усердствовали. Мало кому нравится продолжать творить и выть от тоски, когда можно расслабиться на каждом шагу, в наших ярких кафешках и вообще, где угодно.

Мои сокурсники уже ничем не отличались от старших. Отработки, завалы, пинание несчастного балды, на котором уже места живого нет. Все как у всех. Некоторые еще старались, учились, но ко мне не прислушивались, несмотря на очевидные успехи, правда я советов не давал, зная отрицание истины. Как ни крути, а коварное излучение в школе продолжало откачивать потенциал мозга в массовом порядке. Народ,мягко говоря, тупел. Оставалось наблюдать, понимая свое бессилие. Надежду внушали лишь преданные друзья.

В очередной день приближался обед, на который больше не нужно ходить в столовую, а тем более в кафе. Я успел закончить свою импровизацию на достаточно широкую работу символизма на живописи, и ходил по мастерской, заглядывая в чужие мольберты, впрочем, дорисовали единицы. Боковым зрением я заметил порывистое движение Руслана, и услышал громкий бульк кисточки, с силой брошенной в банку для воды.

– Вот вам мой ответ. Я всегда пишу и говорю то, что думаю, – выпалил парень, содрал лист с планшета, чуть не порвав края. – Всем спасибо, все свободны. И я тоже пошел. Досвидос.

Мы давно смирились с его эмоциональностью и некой грубостью, смешанных с фантастическим талантом. Никто не удивился, только головы повернули. Я сдержал смех, хотя не знал, как реагировать. С рисунка на нас глядели две нахальные свиные морды, написанные виртуозно в изысканном интерьере с намеком на стилизацию и игру в четвертое измерение. Тем не менее, издевательский сарказм свиней не позволял назвать работу шедевром. Подтекст, заложенный этим сумасбродным парнем в очередной раз, был неясен.

– Это безусловно грандиозно, и имеет глубокий смысл, но о чем речь? – аккуратно спросил я сокурсника, опасаясь неожиданной реакции.

– Мне больше некуда расти. Приехали. Потолок, – Руслан демонстративно уперся макушкой в поднятую вверх руку и скривил шею набок. – Не хочу учиться. Поэтому получайте мою безупречную гадость. Красиво, но мерзко, как вся наша школа, как весь этот бред с клятыми натюрмортами.

– Ты что, больше рисовать вообще не будешь? – полюбопытствовала Лена, накручивая локон на палец. – Не боишься скатиться на самое дно, как Стасик с этими бездарями?

Ирония жизни в нашей школе тоже подпитывалась волнами вдохновения, поэтому чудом задержала Стаса в мастерской, как завсегдатая Восточного кафе. Мой бывший сосед огрызнулся:

– Кто бы говорил. Высиживаешь тихой сапой свои жалкие единички, а потом втихушку отрабатываешь. Правильно Русик, надо успевать кайф ловить. На кой нам такая учеба, если от нее одни мучения…

Руслан выслушал отступника, сделал серьезное лицо, изогнув нижнюю губу, потом картинно отмахнулся, сказав одними губами что-то неприличное, и повернулся к нам:

– Баллы, экзамены, кураторы, пусть все катится в топку. Говорю же, сыт по горло вашим творчеством. Если хотите знать, у меня избыток вдохновения в крови. Пойду отрываться. Уже который день наизнанку выворачивает. А вы рисуйте, если еще не надоело, – он подмигнул, с безумной улыбкой на лице, ничуть не смущаясь внимания всей группы.

– Не пожалеешь? И с кем нам потом соревноваться? – я попытался остановить глупость прирожденного творца.

– Чего докопался? Что хочу, то и делаю. Достало уже через силу выдавливать никчемную мазню. Откаты мне по барабану. От Камиллы и то больше огребаю, – Руслан обмяк, вспомнив свою подругу. – Вообще-то я устал от всего, от этой дурацкой возни с одинаковым для всех финишем. Зачем мучатся, если можно делать что угодно, – он пожал плечами, комически удивляясь, – Да что я перед вами распинаюсь. Бывайте…

Никто не стал удерживать этого харизматичного и сильного, во всех отношениях, человека. Амбициозная Олеся застыла, изображая шок. Она блаженно улыбалась, наверно думая о себе, как каждый из свидетелей низвержения очередного ученика. Способных держать кисть в руке оставалось все меньше, а сегодня ушел еще один достойный соперник в творческой игре «Кто лучше». Я поймал себя на мысли, что уставился на Олесю, размышляя о неведомой силе, которая до сих пор позволяла самой упорной девушке посещать все уроки и сдавать задания, пусть скрипя зубами и откровенно ругаясь на откатах, но продолжать труд.

– Если бы он знал, как потом будет разочарован, что сдался в ходе нашего…, эм, испытания, – туманно сказал я, чтобы прервать неловкую паузу. – Ушел красиво, но в зачет это не пойдет.

– Да он же перегорел, – всплеснула руками Олеся. – Так старался всегда, с головой в омут нырял. Но аномалия, и все эти благословенные откаты. О, какой же это кайф. Меня саму иногда до бешенства это доводит, – она нервно задергала руками, являя скрытые чувства.

– Я тебе как-то подсказывал хорошее средство. Могу потом повторить, если захочешь, – в ответ на мои слова девушка состроила утомленный взгляд, и я, зануда, сменил тему. – Логика здесь есть, ведь то, что мы называем аномалией, оно ограничено. Не удивительно, что вдохновение имеет потолок.

– Значит мы тоже скоро устанем? Может, стоить нарочно деградировать? Ну так, немножечко.

– Глупости. Будто мы всегда вдохновение из аномалии черпали, эм…, – я понял, что невольно свернул на тему несуществующего для погруженных прошлого, но продолжил. – Может быть лучше полагаться на нечто большее. У нас же на выставках такие работы висят…

– Иногда мне кажется, что они сами по себе нарисовались. Не знаю, откуда ты черпать умудряешься, а я просто музыку слушаю, как один, такой… кучерявый посоветовал.

Олеся изобразила пальцами большой воротник рубашки с острыми краями, сама того не ведая сообщив о знакомстве с модным и воспитанным Профессором. Мне показалось неуместным спрашивать, откуда они друг друга знают. Эта девушка такая шустрая, что везде успевает. Тем временем вернулся преподаватель, который не пойми где прогулял последние полтора часа. Впрочем, здесь это всеобщая беда или стиль. Он поторопил группу с просмотром. Ряд полупустых листов, десяток набросков, и всего семь завершенных работ. Как же нам, точнее им, перекручивает мозги погружение.

– Что это у тебя? – спросил я Олесю, пока мы ждали оценок. – Большое, блестящее. Ты синдромом сороки вроде не страдаешь.

– Символ счастливой жизни, – девушка довольно зажмурилась. – Здесь мелочиться нельзя. Неужели подкову не узнаешь?

– Подкову? Хм… Но она перевернута, да еще и двойная, – я заподозрил что глубокое погружение часть знаний исказила, и только улыбнулся. – Любопытно. Сверху, значит, накапливаем, снизу сбрасываем. Ну намудрили, эзотерики. Ты сама-то понимаешь, что носишь?

– Нет, я не такой мастер… Ой. Мастерица символизма, как ты. В магазине купила и ношу. Правда красиво? Если бы ты знал, сколько он стоит… Сейчас все нормальные люди такие носят.

– Как-то не замечал. Совсем за модой не слежу. Придумали же новую блестяшку. Как только баллы из нас не выкачивают… Постой, ты сказала, что я мастер символизма? С каких пор?

– О-о, у меня отличная интуиция, и я все про твою скульптуру понимаю, даже по одним эскизам. Ты у нас человек загадочный, сам по себе, и с характером. За правду съесть готов. Но я без злобы. А скульптура эта о какой-то правде прям-таки на всю мастерскую кричит. Да еще эта спираль…

– Да? – ненатурально удивился я. – Ну да, есть немного. И все ты знаешь. Кстати, символ твой, подковка… Может, перед зеркалом и подругами покрасоваться можно, но от откатов он точно не спасет. За серьезными вещами, реально работающими, лучше сходи к, – я изобразил руками острый воротник и хвост-трубу.

Олеся показала ноль, в строчке индикатора баллов, помахала ручкой, и пошла получать оценку, оставив меня. Я задумался… Ведь у меня правда есть символ, еще недоделанный, и его мало кто видел, и никого им не привлечь. Безнадега. И надо что-то срочно менять, иначе местные символы с идеями меня задавят.

Выговор

Новая странная жизнь изменила мое восприятие времени. Я не следил за днями недели, зато отлично знал, сколько осталось до экзаменов. Не так уж и много, а относительно отпущенного нам срока учебы, считай завтра. Сейчас же я шагал по длинной галерее, освещенной закатным солнцем, слушал удары своих каблуков, скользил взглядом по картинам на стенах, и молчал, наедине с самым надежным человеком в мире, после родителей, разумеется. Антон Семенович сопровождал меня не в самое приятное место, повинуясь распоряжению свыше, но я не злился, все понимал, и думал о своем.

Откажись я от активных действий, недопустимых для стандартного ученика, с заводскими настройками, избежал бы неурядиц. Останься таким, как прежде, когда жил дома с родителями, свободный от дополнений психики, был бы мирным и порядочным скромнягой, молча сносящим почти любые проблемы. Только мне всегда не нравился этот образ. Наверно пороху не хватало измениться. Зато сейчас, как говорит Берта: «Лихо рублю с плеча». Иногда даже в паркуре так не рискую, правда подзапустил его последнее время. В общем допрыгался, и меня, дровосека-удальца, призвали на ковер, как говорит дед, журя папу. Мне же при этом не холодно и не жарко, только солнце в глаз светит, скорее бы уже в соседнее крыло свернуть.

– Постой, – сказал скульптор, удержав меня за локоть. – Подозреваю, другой возможности сказать мне не представится.

– Возможность всегда будет, – я немного удивился его волнению. – Хорошо. Слушаю.

– Только не перебивай. Я выяснил далеко не все, но главное понял, что недоразумения в нашей школе совершенно законны. Помнишь, вашу группу просили расписаться в пачке документов вначале, как и меня. Вот и получаем теперь… Сами согласились, а статьи по ссылкам не читали. Да, не успели. Но позже, из тех же документов я выяснил, что вы, ученики, получатели услуги, и условно все в ваших руках, если выражаться человеческим языком.

– Эм… Мы можем управлять школой наравне с директором?

– Нет. Речь о выборе учебной программы. Но вам об этом не говорили. Если некая часть учащихся выскажет желание, оно будет исполнено. Но для такого подвига им пришлось бы проснуться. Я же не слепой. Вижу, чем люди вместо учебы занимаются. Спят в тарелках, наручниках, на отработках, где придется, – учитель вытер неожиданно выступивший пот. – В общем выдали мне такой же билетик как тебе, на обработку усиленной волной вдохновения в том самом кабинете психолога. Чтобы энтузиазм в нужное направление повернуть.

– Это ведь не опасно? Точно знаю, что не смертельно…

– Ты еще многое не знаешь. После процедуры преподаватели переводятся на должности кураторов, потому что начинают видеть важность порядка, так их вдохновляет. Ну это тебя не касается. Сам разберусь. Тебя не выдам. Даже скульптуру твою назвал «Апофеоз дайвинга», чтобы не придирались, а то спрашивали, подозревали. Не забывай, что тебе дело на полпути бросать нельзя, раз начал. Собирай людей.

– Это мы уже проходили. Все без толку. Двух друзей кое-как вытащил со дна. Вот и все успехи.

– Не паникуй. Массово нужно действовать, как я и говорил. Через символы, идеи, на ценностях сыграть. Я давно тебе это задание давал. Да, оно сложное. Полагаю, ты на верном пути. Главное, не бойся. Создай, сделай то, чего нет, то, в чем все нуждаются, хотя могут и не подозревать. Это твое задание, поэтому я не могу дать готовый ответ, которого у меня все равно нет. Все, иди. Мне тоже пора.

– Минутку, – я снял с шеи новенький амулет от Умников. – Некоторые верят, некоторые не верят, а я просто пользуюсь. Думаю, что носить сразу два – это перебор… Вдруг поможет, – вручив гаситель, я резко отошел назад. – Отказа не приму. Не знаю почему, но мне кажется, что так правильно. Все. Пойду.

Кабинет старшего куратора оказался странно пустым, белым, немного пыльным, и напоминал бы какой-нибудь лимб, пространство между мирами, если бы не устрашающая конструкция терминала с огромной односторонней голограммой, которая висела над подходящих размеров столом. Антон Семенович остался по ту сторону порога, судя по шагам вовсе ушел. Я немного напрягся, ожидая разоблачения в чем угодно, или типичного внушения для бунтаря-непоседы.

– Молодой человек, твоя нездоровая активность и навязчивые идеи, в отношении директора, больше похожие на бред сумасшедшего. Поэтому я лично отведу тебя на обследование к нашему психоневрологу, – сказал вместо приветствия контролер всех и вся.

– Я ничего не нарушал. Всего-то воспользовался стандартной формой обращения, – защитился я, как провинившийся малолетний хулиган, чувствуя себя оскорбленным.

– Форма уже не актуальна, – он обмяк, уставившись в проекцию над своим столом. – Надо бы ее убрать. Это моя недоработка. Между прочим, я больше десяти раз направлял тебя на обследование, за дисциплинарные нарушения и ненормальное поведение. Кроме того, исходя из твоих посланий директору, ты не лоялен к учебной программе, и нуждаешься в помощи.

– Вообще-то, заявления были личными. Как они оказались доступны? Я думал, между учениками и директором никого нет. Разве что искин, – мне стало страшно, задрожал голос, и хотелось выбежать вон, однако выйти из этой игры, не потеряв лица казалось важнее.

– Удивляюсь твоей невменяемости, но постарайся понять, директор физически не существует. Заявления обрабатывает искин. Я же проверяю нетипичные случаи. Разумеется, твои три десятка сообщений привлекли внимание. Теперь я вынужден заблокировать для тебя возможность писать любые заявления.

– Тем самым подтверждаются мои опасения. Здравомыслия в новой учебной программе столько же, сколько правды в ваших советах по противостоянию откатам, через безделье, – бунтарь во мне все-таки взял верх, и с тяжелым словом наперевес побежал крушить местное безобразие.

– Ты наговорил уже на три исключения подряд, поэтому получай направление, – Вадим Родионович метнул из своего экрана в мою сторону проекцию сообщения, что означало большой охват пространства этим большим терминалом. – Если добровольно не явишься, мы имеем право задержать тебя при следующем попадании в башню, чтобы полностью обновить сознание, до исходного состояния. Ради твоего же блага стараемся. Все для вас, все ради вас…Свободен.

Промолчав, я развернулся на каблуках. Досада на себя и всю школу требовала оставить последнее слово за собой, закрыв глаза на недостойность подобного поведения. Выходя в двустворчатые двери, сказал обернувшись:

– Здесь нет таких технологий, чтобы запретить мне думать и действовать по-своему. Я все равно прав, и сделаю все…

Слова неожиданно закончились, наверно от удивления. Широкий стол куратора, его мощный стул и сам, не менее могучий в плечах Вадим Родионович исчезли. Только в полу скрылся маленький шар проектора. Качественная голограмма. Наверное, мы его настоящего и не видели никогда, ведь в помещениях что угодно изобразить можно. Комната опустела, дверь начала автоматически закрываться, торопя меня выйти в коридор. Возможно, он боялся физического присутствия неправильного ученика, или здесь так принято. Я не стал гадать. Глядя на вечерние облака за окном, расчерченные ажурными переплетами, я пытался вообразить, чем грозит обнуление, и каковы мои возможности вообще не попадать в башню, с диковатым, но привлекательным способом от Берты.

Закрытое сообщение с направлением в здешнюю камеру пыток смешно крутилось под моим пальцем. Я зажал его, но не отпускал. Чтобы не открыть, смахнул конверт в сторону, и медленно побрел к ближайшей лестнице. Вместо чувства поражения ощущался брошенный вызов. Хотелось отыграться. Но коридор был пуст и тих. Однако уши и глаза подвели меня, потому что из-за спины вынырнул Мирон, подкравшийся как тать в ночи.

– А-а, жив остался, – приятель посмеялся, поняв, что застал меня врасплох. – Чего ему надо-то было?

– Эх, – я с сожалением отмахнулся. – Сам виноват. Думал упрямством взять. Пойдем-ка уже. Нечего стоять, – мы зашагали в сторону выхода. – Подумаешь, засыпал директора заявлениями. Они сами виноваты, могли бы отказом ответить.

– Понимаю. Я тебя отлично знаю. Поди, что-нибудь пакостное писал? Из-за чего злишься-то?

– К психологу не хочу и не пойду, и не заставят. Но об этом позже. Ничего непоправимого они все равно не могут сделать. Это о Антоне Семеновиче. Видимо проблемы у него, из-за меня… А писал-то я правду, о глупости нашей программы, о лени преподов, о запущенности школы, да бред с обнулением достижений упомянул. Все зря.

– Конечно зря. В директора же только эти больные из подвала верят. Брр… Как вспомню. Саму бы таким случайно не стать. Нас и так ненормальными считают. Знал бы, какие прозвища придумали… Не. Не нужно тебе это слышать.

Дополнительный выход был до сих пор открыт, что случалось редко, поэтому мы быстро очутились на свежем воздухе, совсем рядом с садами. Вместо тротуара я пошел по газону, вглядываясь в травинки. Хотелось ощутить реальность и охладить все еще разгоряченный разум. Странно, но газонокосилки не раздражали своим жужжанием. Я обратил внимание на солнце, потом на часы наручника. Изумился, не поняв, куда пропали целых полтора часа, но решил сказать о другом.

– По-моему, мы зря тратим силы и время на эту борьбу. Такую махину не сломить. У них все под контролем. Мы словно в террариуме заперты. Видел бы ты этого непробиваемого человека, наполовину киборга. В смысле он был только проекцией. Вот кто-кто, а главный куратор вполне может оказаться полной симуляцией. Но директор все равно есть. Просто прячется. И какие же мы маленькие, незначительные перед ними…

– Хочешь все назад вернуть? Мне пинать балду. Вам двоим киснуть в покоях или скакать, как сумасшедшие по заборам в парке? Не брат, так дела не делаются. Мы уже далеко зашли, и мне это нравится. Втянулся, знаешь ли. Понимаешь?

– Понимаешь-понимаешь. На самом деле, можно просто учиться и надеяться…, – я понял мелочность фразы, и замолк. – Мне уже подсказали кучу решений. Ну ладно, не кучу, а парочку. Только они слабоваты. И не знаю с какой стороны зайти, хотя догадки есть.

– Что за утомленные интонации? Или тебя откатом придавило? – в ответ на его слова я помотал головой. – Ты раскис из-за того, что какая-то виртуальная проекция выдуманного человека тебе стенке прижала? Очнись…

– Я запутался. Не понимаю, для чего со своей итоговой работой ношусь. Ведь похоже она не является главным уроком, и на самом деле нужно заниматься чем-то большим. Но и в этом я не уверен, скептик несчастный. Надо же было себе такую подлую штуку выбрать, – я искоса глянул на Мирона, потому что опять сказал лишнего, но он пропустил слова мимо ушей.

– Что-то ты слишком серьезный, – дерзко выпалил Мирон. – Давай косички викингов наплету. Чтобы все от тебя тащились. И не выкручивайся. Знаю тебя, и как настроение поднять, тоже уяснил.

На следующий день события понеслись вскачь, причем скакали мы исключительно по черным полосам. Меня все-таки поймали за руку, и довели до кабинета психолога, как злостного нарушителя порядка. Антон Семенович сидел напротив мастера промывания или перезагрузки мозгов, и о чем-то спорил, однако на повышенный тон не переходил. Куратор, доставивший сумасшедшего бунтаря, счел свой долг выполненным и удалился. Однако от моей персоны отмахнулись, просили ждать. Через полчаса мы со скульптором подписывали бумаги, из которых я понял одно – он брал ответственность на себя. Меня отпустили на все четыре стороны, сделав жутковатое внушение, дабы контролировал себя впредь, а скульптора попросили еще задержаться.

К худшему я уже давно был готов, поэтому в обморок не упал, и лицо не скривил. Здесь и ясновидящем быть не нужно. Утром занятие по скульптуре вел другой учитель, а имя моего союзника из расписания вовсе пропало, хотя и в черной мантии он в коридорах не появился. Мне хватило здравомыслия принять все как есть и ничего не требовать, даже на уроках работал прилежно. Правда выпускная работа дальше не шла, ведь громадное чувство вины, которую я гнал как мог, все равно перекрыла творческую жилку, а в таком состоянии шедевры, а тем более символы не создают. Я так себя накрутил, что начал ощущать откаты, чей приторный вкус успел забыть. Скачка по черным полосам продолжалась еще целых четыре дня, до поворотной точки в жизни всей школы, до экзаменов.

Экзамен

Крыша нашего навеса неожиданно начала сыреть, вместе с наступлением утра. Мне пришлось сесть на корточки, чтобы не намокнуть самому. Спать, есть, пить, и даже быть не хотелось. Моя измененная личность потерялась во времени и собственных ощущениях. День сурка, как говорит мой дед. Поэтому я продолжал сидеть, ждать восхода, которому лучше бы наступить попозже, и желательно через пару дней, ведь сегодня экзамены, пугающие и желанные.

Мои посиделки на крыше никого не потревожили, и компанию мне тоже никто не составил. Глубоко погруженные, не ведающие целостной картины, беспечно отсыпались перед важным днем Ведь экзамены, в отличие от занятий, прогулять не получится, то есть пищалка вместе с системой нашего контроля не позволят. Во всяком случае так говорят. Смущала не проверка знаний, а странная мешанина последних дней, особенно мое персональное потрясение. Перед глазами снова возникла картина последней встречи с учителем. Мысли о его поступке, о смысле перемен в школе, и вообще обо всем так и не дали мне уснуть, загнав в полночь на любимое место.

Одного моего желания, отсрочить час испытания, оказалось мало. День начался, люди просыпались. Массовая рассылка снова напомнила об экзамене, скорее раздражая, чем давая ценную информацию. Казалось, даже воздух дрожит от напряжения и всеобщего ропота. Я заранее предвидел странности в поведении обычных погруженных, поэтому потащил своих друзей в школу задолго до начала, опасаясь неуправляемых толп на входе.

Нам повезло. Но вместо тесноты и ощущения всеобщего волнения, предстояло долго стоять перед закрытыми дверями аудитории по композиции. Алекс не упустил возможность зависнуть в очередной игре, так как совсем перестал бояться завалов, после перемены нашего быта и моего намека на спасительное средство. Мирон успел докопаться до девушек из старшей группы, а я боковым зрением сначала заметил шикарный хвост, пышный и кучерявый, а потом признал Профессора, в новом пиджаке-тренче до колен и белоснежной рубашке, как всегда, с выдающимся воротником.

– Доброе утро, – отозвался он на мое приветствие, хотел пройти мимо, но задержался. – Сразу видно разумного человека. Я тоже предпочитаю не опаздывать… Как устройство? Нареканий нет?

– Не на что жаловаться. Уже в два раза нормальный цикл растянул. Похоже, это некоторым не нравится, но не буду рассказывать. Личное, – я запнулся, а потом увидел нездоровый огонек в глазах Сергея. – С тобой что-то не так? Неужели ты умеешь волноваться? Не так страшны экзамены…

– Экзамены не при чем. Прошу прощения. Дело в том… Мы завершили одно исследование, в котором и ты немало помог. Теперь думаю, то ли мне спать в какой-нибудь железной клетке или коробке, фольгой обернутой, то ли на бесконечные стимуляторы переходить.

– Не понимаю. Ты о чем? Тоже проблемы со сном? Меня нынче на показ сновидений не пустили.

– Не хочу спешить с выводами, но предварительная проверка показала почти невозможное, – профессор перешел на шепот, хотя рядом было пусто. – Прошу внимания.

Сергей ловко раскрыл в руке переносной терминал, подключил его к моему наручнику, бесцеремонно забравшись под рукав, как к себе домой, но я промолчал. На голограмме сменялись изображения, а потом побежали объемные таблицы данных. Чудовищно больших данных. Я такое только раз в жизни видел, на экскурсии в вычислительный центр. В заголовке говорилось что-то о исходящем трафике. Несколько секунд я бездумно смотрел на символы, потом увидел шкалу времени, синусоиду активности, и почти все понял, хоть и слаб в точных науках.

– Это что, все мое? Мои данные? И они куда-то уходят? – спросил я, а Профессор кивал на каждое слово.

– Признаюсь, я спешил, но был обязан сообщить. Да. По ночам эти наручники делают нечто, не прописанное в технической документации. По моей гипотезе, они перекачивают на сервер накопленный нами за день опыт, знания, возможно, эмоции или мысли. Пока точно сказать не могу. Между прочим, у тебя очень мало данных утекает. Не зря гаситель носишь. Днем это тоже происходит, но меньше.

– Можешь не продолжать. Мне и так ясно, – я впервые наглядно увидел откачку собственного вычислительного потенциала, правда в объяснения не пустился. – Давай так… Не будем сейчас друг друга грузить. Лучше экзамены в здравом уме сдавать. Поговорим позже. И еще… В клетке, и даже в саркофаге можешь не спать. Вряд ли мы обхитрим тех, кто это сделал, – последние слова я проговорил одними губами, и пожал Сергею руку на прощание.

Тем временем людей возле запертых дверей прибавилось, как и хаоса в моей голове. Было неприятно осознавать, что даже сейчас, пока я подавлен и напряжен, из меня вытягивают мыслительную способность, которая нужна как никогда. Друзья справлялись с волнением как могли, но мне их методы не подходили. Закрыв глаза, я хотел развеять хмурую пелену разума, вспомнив что-нибудь хорошее о доме, родителях, и даже своих озорных братьях. Прошлое казалось иллюзией, мультиком, о ком-то другом. Вместо отчаяния, я попытался уловить состояние счастья из школы. Поиск был не долгим. Перед внутренним взором нарисовалось лицо Берты, то самое выражение, кода я чуть не сбил ее с ног. На лице сама собой заиграла улыбка. Возможно, высший балл мне прилив позитива не обеспечит, но волнение с тоской, как при откате, отступили. Можно смело идти хоть на экзамен, хоть на вершину башни за мостом забираться.

– Чего улыбаешься? Не понял, что нас ждет, или уже крыша поехала? – спросил Влас, который последнее время начал меня уважать и немного остерегаться. – Это же сущее наказание.

– Странное у тебя восприятие, – ответил я. – По-моему это возможность проверить чего мы действительно стоим. Даже интересно. Кнутами бить не будут, голову не откусят, значит и печалиться не о чем, особенно тебе.

– Умничаешь опять. Ну-ну. Поглядим на твое интересное. И так учеба не сахар… А если на экзамене откат? Как тебе перспективка? А если билеты по другим вопросам? Говорю же, сущий ад, еще и неведомый.

– Ты просто боишься, потому что не уверен в своей подготовке. Ничего нового. Мы на пары ходили, слушали, запоминали, во всяком случае я. Так что сомневаться незачем, и ничего запредельного от нас не попросят. Извини, но жалуйся кому-нибудь другому, – договорив я сразу отошел в сторону, дабы не слушать внезапного черного вестника, каких в прежнее время всегда избегал, ведь всегда хорошо учился, чтобы родителям соответствовать.

Экзамен шел уже полчаса. Знакомые лица, привычная аудитория и даже преподаватель, и ничего запредельного от нас действительно не потребовалось, относительно вопросов из моего билета. Но волновался я так, что руки начали потеть, даже лист бумаги волнами пошел. Ответ на первый вопрос записал не задумываясь, схемы метрический и ритмических рядов нарисовал, только третье задание заставило меня задуматься, потому что связан он был напрямую со школой. На втором задании я притормозил, отвлекся, и поглядел на сокурсников. Вопреки подозрениям среди нас нашлись герои, рискнувшие отвечать первыми. Эго сразу завопило, что я спасовал перед погруженными, но разум одобрил бездействие, сочтя, лучшим поучиться на чужих ошибках. Но ничего особого не происходило. Честная проверка знаний.

– Сергей Михайлович, кажется, мы такого не проходили. Я ни на один вопрос ответить не могу, – сказал Демьян, с жалобной ноткой в голосе, но учитель не обратил на него внимания. – Может и проходили, но это нереально трудно, откуда мне помнить средства гармонизации?

– Хочешь чтобы я тебе помог? – спросил преподаватель. – Или ты не против, если кто-нибудь ответит за тебя? Ты уже из пеленок вырос, и понимаешь, что оценку получает тот, с кого спрашивают. Я-то свои экзамены давно сдал. Если готов, иди следующим. Расскажешь хоть что-нибудь.

– Не. Я еще подумаю. А выйти можно? Я быстро.

– Все можно. Правда в следующий раз зайдешь на очередных экзаменах. Через два месяца. Еще можно пересдать, но не уверен, что ты внезапно знаний наберешься. Все, не отвлекай меня пожалуйста.

– Можно последний вопрос? – Демьян вытянулся вперед, будто надеялся, что его услышат и поймут лучше. – Когда пересдача? И почему все так плохо? Я все выучу. Хоть за одну ночь.

– Это уже два вопроса. Пересдача через четыре дня. В билете прибавится еще пара вопросов, и принимать будет Мария Давидовна. Следующая пересдача через день. Плюс пять вопросов, а принимает уже сама госпожа Алетта С. Р. Ты свободен. Можешь идти, – договорив, учитель продолжил принимать ответ нашей Жанны, которая импровизировала на ходу.

Демьян некоторое время ерзал на стуле, не рискуя покинуть маленькое поле битвы за свое будущее, но все же пошел к выходу. По залу прокатился шепот. Всех встревожило незнакомое имя, полностью неясное и для меня, однако дежурный куратор призвал всех к тишине. Неожиданно трое человек встали, с небольшим промежутком во времени, наверно нуждались в поддержке единомышленников, и тоже оставили испытательный полигон творчества. Олеся и ее соседка сзади безмолвно наблюдали эту картину, впав в оцепенение, от подобного пренебрежения и риска. Хотя я и сам поймал себя на заторможенности, ведь о тяжелых экзаменах знал только со слов деда.

Тем временем горстка наших трудоголиков уже выстроилась в очередь, дабы доказать разумность, или пойти на пересдачу, только бы не ждать. Что-то внутри меня противилось занимать место в этой очереди, но и в последних рядах оказаться глупо. Под сводом аудитории раздавались истеричные смешки, у кого-то сдавали нервы. Куратор ходил между рядами столов, и безуспешно искал нарушителей тишины. К своему удивлению, я заметил, что даже самые рьяные прогульщики и любители малых баллов на отработках, писали так, что чуть дым из-под ручек не валил. Алекс тоже громко черкал свой листок. Судя по звукам из-за спины, далеко не первый. Скрипучим голосом он два раза прошептал мне свой вопрос, пока куратор наводил порядок на задних рядах.

– Да понял, понял. Не повторяй, – сказал я другу. – Приляг на стол, как ты это умеешь, и слушай. Только в мою строну не поворачивайся, и сам молчи.

Вопрос любителю игр и сна достался не самый лучший. Пришлось поморщить лоб, и говорить, сделав вид, будто я разглядываю что-то у себя на груди. Особенности цветовосприятия показались мне очень обширной темой. Вспоминал только самое главное, надеясь, что друг в голове сам все уложит. Друг писал под диктовку, переспрашивал, и наша подковерная игра затянулась. Я не знал, насколько хорошо объяснил, но куратор второй раз шикнул в нашу сторону. Пришлось сесть прямо и замолчать. Алекс не стал медлить. Пошел отвечать, игнорируя очередь, в которой началась какая-то неразбериха. Он говорил тихо, кое-как складывал слова в предложения, а я ощущал позор. Наверно даже краснел за него. Оценку я не расслышал, но поникшая голова друга была самым красноречивым ответом.

Пятки уже подгорали, чесались руки, пора было самому сдаваться, как у нас, вечных студентов говорят, только еще два заядлых прогульщика молили меня о помощи. Я знал, что рискую, но прошептал несколько подсказок каждому, мысленно смеясь над собой и ситуацией. Будто не понимаю, что им уже вряд ли поможешь, если в голове погруженных после отработок и реабилитаций только ветер шумит, вместе с бесконечными газонокосилками. С горем пополам я отвязался от них, и нагло перебрался ближе к Сергею Михайловичу, под испепеляющим взором куратора.

– Очень хорошо, молодой человек, – сказал сухим голом Сергей Михайлович, когда я закончил отвечать на третий вопрос. – Все было бы замечательно, и высший балл, и мои поздравления, но… Но в метрических рядах из картин нашего дорогого мастера Ярослава ты не разбираешься, поэтому последний вопрос я могу зачесть наполовину, – он развел руками и изогнул губы вниз.

Личностный подход был на лицо. Я понимал, что этот преподаватель всегда будет припоминать мне нашу первую встречу. Прощать и снисходить для погруженных также сложно, как и проявлять здравомыслие, трудно ужиться среди таких людей. Еще один взгляд на листок со своими записями не принес озарения. Но молчать было нельзя.

– Я записываю все лекции, и за конспекты у меня одни десятки. Поэтому отлично помню, что так глубоко творчество нашего главного живописца мы не разбирали, – я замолчал, собираясь с силами. – В билете напрямую об этом не спрашивается. Только так… Между строк.

– Колкий, как ежик, – ухмыльнулся преподаватель. – Если претендуешь на высшую оценку, в чем я не сомневаюсь, должен знать все, и еще дополнительно в два раза больше. В галереях достаточно полотен Ярослава, и будь ты более внимательным, и менее резвым в своих забегах по стенам и потолку, тогда смог замечать не только метрические ряды, но и модули золотого сечения… Эх, молодежь… Спешка, поверхностные суждения, невнимательность… Давай свой лист. Девяносто, и не баллом больше.

– Да я на максимум и не замахивался. Не спорю, с внимательностью у меня проколы бывают, – я непроизвольно почесал затылок, не зная куда деться от неловкости.

– Да тут сплошные проколы. Знания у тебя есть, в отличии от самостоятельности и проницательности… А замахиваться, молодой человек, нужно на все и сразу, иначе другие опередят. Есть над чем поработать, до следующих экзаменов-то… Следующий пожалуйста.

Когда я вышел, а точнее выплыл в коридор, то осознал значение фразы «как громом пораженный». В голове правда шумело, и ноги подкашивались от понимания личной неудачи, на фоне условной победы в учебе. Возле дверей собралась горстка тех, кто отмучался, если вспомнить слова Власа. Меня спрашивали об успехе, радовались, хвалили, завидовали, журили, но я не обращал внимания, думая о непонятной и недостижимой самостоятельности. Размышления мои остановили резким и шутливым тычком в бока, призванным скорее напугать, чем причинить боль. Не успев обернуться, я услышал смех Мирона.

– Хэй… А я за тобой по пятам пошел сдавать. И сдал. Представляешь, – этот озорной парень с улыбкой в тысячу зубов показал мне уведомление наручника.

– Плюс сорок. Скажем, не густо. Но лучше, чем ничего, – пробормотал я. – Рано радуешься. Впереди еще два экзамена, и пять просмотров, и для них у тебя всех работ не хватит.

– Подумаешь. Я здесь не затем сижу… Хожу, стою… Черт. Учусь в общем.

– Для чего же? – меня не на шутку заинтересовало подобное заявление в устах погруженного.

– Развлекаюсь. А ты что думал? Кто как умеет, тот так время и коротает. Может, мне захотелось почувствовать себя правильным учеником. Считай, что я доволен. Про баллы же не волнуюсь.

– Ну да. Ты к ним не привык, и опыта в выживании у тебя хоть отбавляй. Кстати, насчет баллов. Только что смешную штуку понял. Мы же после финальных экзаменов на следующий день выпускаемся и все, прощай школа. Выходит, наколенное не потратить, и останется оно никчемным грузом.

– Э-э, – протянул приятель. Да ты многого не знаешь. Когда мы поступили, мне на второй день один выпускник больше трех сотен подарил, и с другими, кто рядом стоял поделился. Не все так делают…, – Мирон усмехнулся воспоминаниям. – Ты же понимаешь, я их впустую просадил. Было и сплыло. Ладно, давай-ка нашего молчуна-игромана искать. А то я видел с какой рожей он вышел.

– Подожди. Что это там такое интересное? – сказал я, глянув на аудиторию.

Олеся уже давно сдала экзамен, но не уходила, а припала глазом к щели между дверьми, и шептала что-то непонятное, нервно топчась на месте. Вроде бы обычная погруженная, но я видел ее скрытый потенциал, а точнее высокий уровень осознанности, ведь училась девушка хорошо, правда с изрядной долей фанатизма, впрочем, как и я. Мне стало интересно, потому что на экзаменах всегда что-нибудь необычное происходит.

– Что там? – шепнул я Олесе, и нешуточно ее напугал.

– Ой. Мамочки… Не подкрадывайся, – девушка перевела дыхание и оторвалась от двери. – Там экзамен. Что же еще. И моя Леночка совсем расклеилась. Я ей даже помочь не смогла. Сидела далеко, и записку не кинешь.

– Ага. Если бы не этот надзиратель, – я изобразил строгое лицо куратора, а точнее морду тяпкой. – Может Алекс и сдал бы.

– Хоть иди, и за руку ее оттуда выводи. Ведь совсем изведется сейчас, – запричитала Олеся, опять заглянув внутрь. – Мало нам завалов с откатами, так еще и экзамены эти устроили, чтобы наверняка добить. Поотменяла бы я их, а то совсем жизни нет.

– Странно такое от тебя слышать. Без экзаменов получается учеба ради учебы, а это точно бред. Надо же какие-то проверки устраивать. На самом деле я бы радовался, но тут столько всего навалилось. А выведи ты Ленку, придется ее на пересдачу сопровождать.

– Ой, понимаю я все, – всплеснула руками Олеся. – Но все так хотят. В смысле, экзамены не хотят. Вроде и правильно оно, но как-то…

– Страшно, неприятно, волнительно… Угадал? А может, лень?

– Не лень, а обломно из привычного болота вылазить, – неожиданно влез в беседу Мирон. – Я не про тебя, Олеся. Мало их аномалия отпинала, если за столько времени ничего не поняли. Даже до меня дошло. Пусть тупит, хоть по-волчьи воет твоя Леночка. Может прибавится…, – Мирон замолчал, потому что я воспользовался преимуществом в весе и волок его по коридору.

– Не стращай народ понапрасну, – сказал я приятелю, когда мы скрылись за углом. – Правда не всегда в голом виде нужна. Даже до меня дошло. Извини, что фразу украл.

Этот день все-таки закончился благополучно для всех, и следующий тоже прошел. Экзамены с просмотрами я сдал все, пусть не идеально, зато обошел своих друзей, которые хоть в чем-то, да пролетели. На общем фоне мы выглядели неплохо, но теперь я точно понимал, что планку желаний надо поднимать до предела, потому что Олеся с Русланом в итоге меня обошли. Этот парень хоть и отступник новый, зато весь душевный огонь в творчество направляет, в отличие от меня, бунтаря непутевого.

Вечером, перед началом новой недели, я вновь сидел на своем привычном месте, глядя на закат. Наши друзья из садов устроили шумный праздник. Неясно, чему они радовались. Экзамены провалили, что не удивительно, когда к ответу люди примешивают свою философию, заполняя ею пробелы или полное отсутствие знаний. Но глупо судить погруженных, и вообще.

Меня, наконец, перестали призывать, стуча снизу по крыше. Я целиком предался раздумьям над самым главным. Исправление школьной программы, объединяющий символ, справедливость, красота и порядок, вся эта каша ворочалась в сознании, и просилась наружу, в виде крика или плача. К своему ужасу, я уже нашел решение, но его тяжесть и ответственность пугала маленького мальчика во мне, привыкшего отвечать только за порядок в одежде и комнате перед мамой.

Зануда

Буря эмоций после экзаменов улеглась уже не следующий день. Не с утра, но после второй пары точно. Я ощущал, будто невидимый великан, распорядитель судеб, перелистнул страницу, и все было осталось там, на оборотной стороне. Оно и к лучшему. В первый день нового семестра я понял, что в большом мире, за такую низкую успеваемость, как у нас, учителей бы отправили на переобучение и сменили директора, но здесь сознание и здравомыслие урезаны вдвое, поэтому судить некого и некому. Школа и люди остались неизменны, как и занятия, первая половина которых уже подходила к концу.

Ноги затекли от долгого сидения, руки в краске, колени тоже, голова квадратная, и хорошо, что не откаты тому причина. Алекс тоже устал, и подавал мне недвусмысленные сигналы, призывая размяться. В ответ на мое молчание Мирон сказал, что интерьер, который мы изображали, никуда не убежит, в отличие от сока, выпитого утром. Я был не против. Преподаватель, как всегда, ушел, оставив нас на едине с мольбертами и живописно захламленным углом мастерской. Особенно эффектно выглядел лоскут пыльной паутины, свисающий с потолка. Я нарисовал на его месте серую размазню, и остался доволен откровенным натурализмом. На этом красивом жесте творчество было прервано, и мы отправились разминаться, дабы придать сидячим частям тела природную форму. За последнее время мое восприятие изменилось, и отсутствие учителя больше не смущало, как и возможность побродить по галереям с полчаса.

– Почему этого фермера, как ты говоришь, где-то носит, когда у меня столько вопросов? – сказал мне Алекс, выйдя за порог. – Он не учит, а наблюдает, да оценки ставит. Нам из-за этого друг у друга учиться приходится. А потом просмотр три человека сдают. Хоть раз бы секретом поделился, или прием какой рассказал, как мы с тобой, пьяный мастер паркура.

– Не пьяный, а невнимательный, – поправил я друга. Что-то ты разговорился. По-моему, с учителем каждый ду… доморощенный художник профессионалом станет, а подглядеть соседу через плечо, да еще вдохновиться… Вот что самый ценный опыт приносит…

– Ораторствуешь опять? – спросил Мирон. – Пойдемте уже по школе шариться, нам это точно не навредит. И не надо опять зависать у тех картин. Понимаешь? – и приятель потянул меня за рукав. – Мало ли что там Ярослав нарисовал, а ты ушами прохлопал.

Пришлось согласиться. Я сомневался, будто второй раз от меня потребуется знание полотен основателя школы, да и утром успел насмотреться, хоть и мало понял. Без лишней спешки мы прохаживались по мозаичному полу нашего этажа, топча затекшие ноги. Алекс неожиданно остановился, словно вспомнив нечто важное. Он нерешительно подошел к внешней ветрине южного кафе, и закатал рукав, буквально огорошив меня.

– Что с тобой, дружище? Мы вроде бы завязали с вредными покупками, – хотел было я остановить друга, щелкнувшего по экрану автомата с коварными вкусностями. – И чувствуем себя превосходно. Неужто надоела бесперебойная жизнь? На нас же воздействуют через все, и…

– Может, хватит нас опекать? – возмутился Алекс, резко вырывая пачку из приемного окна. – Надоедаешь. Это нельзя, то нельзя, делай так, а то завал. Вдруг мы ошибаемся, и через месяц другой так загнемся, то мало не покажется? Отказываемся от нормальных радостей, будто сдохнем на месте, если съедим что-то левое или поиграем.

– Наверное ты успел забыть наши позорные полеты в башню. И никто тут не сдохнет. К тому же, у меня еще один козырь есть. Только проверить не получается, повода не было. Не кипятись. Тебе не идет, – на миг мне вспомнился истинный Алекс.

– Сам белая ворона, и нас с Мироном от общества отрываешь. – он неожиданно утих, приняв флегматичное выражение, и качнул головой, зовя за собой. – Это не мне, а Маше. Она после экзаменов еще не отошла. Не знаю, чем еще ее обрадовать.

В спасение Маши хрустящими шариками я не поверил, но другу нашел что ответить:

– Не обманывай себя, будто недоволен своим состоянием. Может на нас и смотрят как на чудо природы, зато живем без проблем… Ну почти… Все равно с группой сразу не сошлись. Белее наши перышки уже не станут, разве что засветятся. И опекаю из лучших побуждений, – помолчав, я вспомнил скорбь несчастных всего мира в лице Маши этим утром. – А у твоей музы реальные проблемы. Но ты уж сам постарайся, чтоб я правда в опекуна не превратился.

– Да ладно. Не оправдывайся. Все мне ясно, – Алекс увял, видимо думая о своей подруге, и их странных отношениях, но не страннее моих. – Я не хотел. Накипелопосле вчерашнего… Ничего хорошего впереди пока не вижу. Застой и бег по кругу. Черт, нам еще и этот бардак в углу дорисовывать, – он втянул голову, спрятав руки в карманы, не желая продолжать тему.

– Плюнь на него, – влез в трагическую тираду Мирон. – Давай вместо занятий после обеда на террасы пойдем. Поозорничаем. В смысле это вас касается, а я посмотрю. Ты обратное сальто обещал показать.

Давить на Алекса я передумал. Мы уже научились понимать друг друга без слов, и молча бродили по галереям, сознательно отложив работу на неопределенное потом. Дорисовать оставалось совсем немного, поэтому за работу можно не волновался. Я смотрел на наши три такие разные тени, бегущие по мозаике пола впереди. Мы правда изгои, точнее отступники от принятой нормы. Не удивительно, что погруженный Алекс страдал. Искоса я поглядывал на него, опасаясь, что друг откроет свой разум для активного забора потенциала, но он пока держался. Звук наших одиноких шагов напомнил мне о путешествии с родителями в один из курортных миров. Нас тоже было трое. Тогда я не решался заводить знакомств, и был пристыжен мамой за неприветливость. Теперь становилось ясно – я ставил себя выше других. Прав Мирон. Опять ораторствую, поучаю. Умный.

Алекс прислушался к своему внутреннему миру, как учил вечерами Марик, и после занятий оставаться не стал. Решил учиться себя любить. Мирон тоже не хотел полировать стулья до вечера или дыр на штанах. Но его я не отпустил, затащив на занятие по виртуальной графике, где можно творить хоть стоя, хоть лежа, благо техника позволяет. Задания, больше походили на игру, и хранились в заготовках. Можно все разом переделать, если сил хватит. Просто не хотелось думать о новом имени скульптора в расписании, и делиться своими переживаниями, поэтому я старался загрузить себя заботами и делами с утра до ночи. Мы увлеклись, но работа быстро закончилась, как все хорошее. Я не нашел больше поводов задержаться в школе.

Кроны садовых деревьев еще скрывали родные навесы, когда мы с Мироном заметили наших соседей, куда-то идущих дружной компанией. Это странное шествие я видел раньше, и знал что оно означает. Садовники оставили свой труд, дабы отправить очередного собрата на новый цикл. Из толпы, вышли двое дежурных, а в сторону башни уже летела медицинская платформа. Я хотел пройти мимо, зная принципы Марика и его людей, но фигура Алекса, обреченно смотрящего вслед спящему бедолаге, была мне понятнее сотни слов. Пал не собрат, а сестра, которую даже принять толком не успели. Его Маша, хотя это громко сказано, просто Маша, влекущая Алекса своей мультяшной внешностью и святой наивностью, настолько эмоциональна и ранима, что вновь получила билет на реабилитацию. Пятый полет – настоящий рекорд. Нужная мысль в голове шевельнулась слишком поздно. Я глупо упускал возможность испытать естественное обновление.

Побежав со всех ног, пока платформа не набрала скорость и еще была в полуметре от земли, я крикнул Алексу, стоящему впереди:

– Догони, сними ее скорее, – в ответ друг что-то промычал, застыв как вкопанный, и я прибавил скорости с громкостью речи. – Мы все исправим, позже объясню.

Ноги бежали помимо воли, будто я управлял боевым роботом и биологическим аватаром. Дыхания и сил хватало, даже поверхность была ровная, ведь ее косят по два раза на дню. Я успевал, но в мыслях не мог успокоиться, и жестоко жалел о несказанном друзьям секрете, о перезагрузке. Проверить хотелось на своих. Даже садовники не доверили бы свою плоть, а Маша, точнее Алекс, позволил бы многое. Время было упущено, причем намеренно, словно невидимый кукловод дергал нас за ниточки. Непонятно, что заставляло меня нестись быстрее ветра и сторожевых собак, которых в школе, к счастью, не держат. Наверное, хотел порадовать Алекса, и самому в реальности перезагрузки убедиться. Все-таки я догнал платформу раньше, чем успел додумать свои мысли.

Вторжение

Мои пальцы намертво вцепились в холодный металл, когда устройство начало набирать высоту. Стабилизатор компенсировал нагрузку, не дав мне дрогнуть и упасть, поэтому я присел на самый край, собираясь взять девушку и спрыгнуть вниз, пока еще мог, благо сноровки хватает. О скорости и падении я не думал. Маша оказалась легкой, но покинуть платформу не получилось. Я уперся плечом в ничто. Через миг стало ясно, нас окружает у силовое поле, которое я заметил еще в первый день, а сейчас, болван, забыл. Внутрь пустило, а наружу нельзя, глупо. Вернул девушку на место, и пригорюнился, скрючившись под низким куполом поля. В памяти мелькали детские приключения, но это был новый уровень передряг. Сейчас же меня несет в место, о котором некоторые думать бояться. Увидь это мама, забрала бы мои права атмосферного пилота и водила бы по городу за руку.

В голове возникла мысль, что выбери я увлечение электроникой, мог бы отключить поле, но тогда мастерства на прыжок не хватит. Все идеи пропали, когда мы вылетели на простор над низменностью, между школу и башней. Рвать на себе волосы было бессмысленно, зато я успел полюбоваться открывшейся панорамой с высоты птичьего полета. Может и глупость, а глаз художника свои обязанности выполняет. Вид захватывал дух. К размытому дымкой горизонту уходили плавные изгибы гор. На западе искрилась извилистая река и блестело ровное зеркало большого озера. Даже с высоты школьной крыши эти красоты были незаметны. Дальние горы казались картонными декорациями, или нарисованным фоном, и лишь ближний план, с неожиданно крутыми склонами, скалками и старыми кедрами, сохранял ощущение реальности.

Разум смирился с неизбежным. Я с интересом и затаенным трепетом разглядывал портики и арки на гранях приближающейся башни. Платформа подлетела к входному проему со спиральной дверью, невидимой с земли. Мелодичный звук безупречного механизма, и громадные сектора скрылись, пуская нас внутрь. Сначала мы парили по темному туннелю, поднялись на один уровень и оказались в зале, площадью с этаж, разделенном на множество высоких шестигранных ячеек. Они соединялись между собой проемами, но были наглухо закрыты. Всюду мерцал тусклый свет. Такой архитектуры мне еще не доводилось видеть в живую. Память прошлого посещения подсказывала, что башня построена на новых, чуть ли не секретных лито-технологиях, где простой камень заменяет все, начиная от механических устройств и заканчивая самой изощренной электроникой.

Неясный свет внизу обрисовал фигурки людей в сотах, занятых какой-то работой. Насчитав полтора десятка, я бросил это занятие. Неожиданно меня повело в сторону. Силовой барьер отключился, но равновесие удалось сохранить. Платформа вот-вот должна была опуститься в одну из сот, и не задумываясь спрыгнул на верхнюю грань, опасаясь упасть вниз и не выбраться. Тревога до сих пор не поднялась. Возможно ее и не предусмотрели для погруженных-то. Я запомнил путь к выходу, был уверен в своей ловкости, да и толщина стен позволяла бежать верхом, поэтому рассиживаться не стоило.

Бежать пришлось не по прямой, а часто вилять, но мастерства и на этот хватало, хоть в цирке выступай. Мысленно я торжествовал, поглядывая на головы сотрудников, не ведающих о вторжении. Взгляд выхватывал лежащие фигуры учеников, которых то ли восстанавливали, то ли использовали, хотя привычного оборудования я не замечал. В самый неподходящий момент ум усомнился о глупо упущенной возможности восстановить Машу. Можно было узнать всю правду, не реши я банально сбежать. Однако, край зала приближался, и впереди чернел проем непонятного технического отверстия. Соты предсказуемо закончились. Я сильно разогнался, не успевал затормозить, и прибавив скорости, прыгнул, вытянувшись вперед. Нужный прием вспомнил в полете, что меня и спасло. Ноги ощутили первое касание, изгиб, группировка, падение, касание, кувырок, и я на месте.

– Ешкин кот… Чтоб тебя, – раздался передо мной возглас женским голосом. – Ты… Ты кто? Откуда?

Ситуацию я оценил за долю секунды. Напротив сидит упавшая со стула, смутно знакомая дама в красном платье. Светлый кабинет, дверь открыта, какие-то бумаги разлетелись в стороны, женщина пока в шоке. Один прыжок-манки через стол для посетителей, и я уже мчусь по коридору, смеясь над своим невезением, правда руки трясутся, вместе с сердцем. Про вежливость начисто забыл, даже не попрощался. Сзади слышится какой-то шум, наверно тревогу подняли, но я не оборачиваюсь. Впереди вижу стену ближайшей ячейки с удобными выступами. Разбег, толчок ногой, пытаюсь взбежать по стене, но неизвестный доброжелатель включил сверху силовое поле, и ударившись головой о невидимую преграду, я падаю вниз.

– Придави его. Хватай. В смысле не дайте уйти. Прижмите к полу, – раздается мужской голос, и меня упирают лицом вниз, навалившись сверху.

– Не переусердствуй, техник, – сказала дама. – Значит так. Об инциденте не сообщать. Ты, и вы двое, ничего не видели. У вас смена в другом отсеке. Мальчишку ко мне в кабинет… Этот удивительный экземпляр нельзя оставить без особого внимания. Я сама им займусь.

Мне, наконец, позволили подняться на ноги. Конечности целы, только плечо горит от неудачного падения. Техники башни отвели от меня взгляды, состроив безучастные лица. Один из них ухватил ручку платформы, оставленной парить посреди кольцевого коридора, и потащил ее в ближайшую соту. Я бегло взглянул на заснувшего ученика. Неизвестный парень был бледен, как все завалившиеся. Хоть это и не Маша, но привкус поражения я ощутил сполна, а может то была кровь, от прикушенной щеки. Дама в красном, которую мысленно я назвал изредка слышимым именем Алетта С. Р., повелительным жестом поманила за собой, и я пошел, не видя иного пути, ведь путь наверх отрезан полем.

Недопустимое

Маленький нашкодивший мальчишка, вот кем я себя ощущал, пока шагал за своей сомнительной спасительницей. Мы двигались сквозь ячейки, двери которых бесшумно распахивались перед Алеттой С. Р., но я успевал проскакивать. Миновав очередную соту, мы остановились. Дама погладила золотой браслет на своей руке, затем повернула его. От неожиданности я чуть не упал, потому что пол всего этажа начал вращаться независимо от стен. Алетта с ироничной улыбкой окинула меня взглядом, а через миг вращение прекратилось. Впереди находился вычурный портал двери, ведущей, скорее всего, в портик. Правда, войти мы не успели. Двери распахнулись, и перед нами нарисовалась форменная делегация, с рослым человеком во главе. Его квадратный подбородок, мощные брови и длинный лиловый камзол с вышивкой прямо подсказывали о высокой должности, хоть и в состоянии погружения.

– Прошу прощения, но вынужден вмешаться, – не здороваясь заговорил властный человек. – Здесь нарушены больше дюжины пунктов протокола конфиденциальности, и я категорически настаиваю на процедуре полного обнуления, – он кивнул своим спутникам. – Юноша, следуй за нами. Будь благоразумен.

– Никуда я не пойду, и никто не смеет мне приказывать, – во мне проснулось упрямство. – Добровольно не дамся. Мое сознание принадлежит мне, и…, – я понял, что лучше не выдавать себя, как не погруженного.

– Нарушен пункт о допустимых зонах посещения. Ты находишься на запретной для учеников территории. Назад мы вернем тебя только через упомянутую процедуру, – сказал человек в камзоле механическим голосом. – Нет нужды прибегать к ментальному, а тем более физическому насилию.

Мой логический аппарат ума с нарушением соглашался, только обнуляться за необдуманную выходку обидно и страшно. Подумать только – обнуление. Я резко обернулся, снова рассчитывая на силу ног и весь свой талант в паркуре. К сожалению, нас зажали в кольцо, а моя странная не то покровительница, не то очень хитрая интриганка, молча улыбалась, полузакрыв глаза. Папа учил меня бороться до конца, хоть насмерть, потому что жить достойно лишь действием, а не мыслями. Без надежды на успех я рванул с места, собираясь прорваться. Обманным движением перетек в лежачее положение, наметив путь между ног. Скольжение удалось. Оцепление осталось позади, но чья-то сильная рука схватила меня за ворот, который предсказуемо треснул, даже две пуговицы отлетели.

– Это самый недисциплинированный и неуравновешенный ученик, какого мне только приходилось видеть, – нравоучительным тоном сказал местный начальник. – Я вспомнил отчеты о нем. Да-да…

Наверное, я впал в детство, в то состояние, когда вырываешься из лап чудовищ и хочешь убежать до последнего, но всегда находится кто-то более сильный, например папа или дед, или чудовища; куда ж без них. Правда, дома есть еще мама, которая придет и спасет. Ее роль сейчас сыграла дама в красном, повелительным жестом остановив свалку. Я невольно засмотрелся на нее. В острых чертах лица, красном платье и странной смеси мягкости с жестокостью, как у хищников, она соответствовала рисункам, из подземного этажа. Еще я заметил те самые уши, почти лишенные мочек, с золотыми кольцами вверху. Я не сомневался, что Алетта С. Р. занимала особое место в школьной иерархии. Делегация повиновалась, даже квадратный подбородок здоровяка опустился вниз.

– На самом деле меня здесь быть не должно, – я решил хоть как-то защититься. – Тем не менее мне есть что сказать. Только никто из вас для этого не подходит. Уж извините.

– Ах, какая дерзость и прямота… Наш дорогой ученик опять отличился, – дружелюбно проговорила дама нараспев, с придыханием. – Но этот поступок не стоит обнуления. Я все помню. Недавно мы тебя ставили на ноги. Быстрое падение, раскрытые каналы восприятия… Минутку, я решу этот вопрос иначе, – она отвернулась, выходя с кем-то на сеанс тихой связи.

Строгий начальник, не такой уж и главный, молча прожигал меня взглядом. Чувствуя неловкость, вместо ожидаемого дыма и запаха паленого, я сказал:

– Согласен. Проник незаконно. Но это недоразумение. Я не думал, что так получится. Ведь там было поле…, – я задохнулся от волнения, потому что все равно боялся обнуления или чего похуже, и хотел чтобы Алетта С. Р. тоже слышала мои слова. – Нельзя просто так обнулять здоровых, адекватных людей, да еще и в сознании.

– Пойдем, тебя желает видеть наш дорой Ефим Аркадьевич, – Алетта С. Р. взяла меня за руку, молча проведя через строй мрачных личностей. – Это большая честь, так что веди себя хорошо, – она оглянулась на застывшую делегацию. – Возвращайтесь к своим обязанностям.

Двери раскрывались на нашем пути, пока мы не достигли центра этажа, занятого лифтом. Вместо привычной кабины нас подняла вверх плита, все из того же камня, каких во внешнем мире я никогда не видел. Молча следуя за Алеттой, я тихо хихикал над абсурдом ситуации. Сначала впустую писал заявления, ждал встречи, почти аудиенции, вот и получил сполна; мало не покажется. Магомет к горе не пришел, а прилетел, да и то не нарочно. Истерический, сдавленный смех пропал от нового впечатления, когда мы вышли из лифтового холла.

Вратами прямого пути я пользовался лишь раз, когда вся наша семья путешествовала в Южную Америку, но там был грандиозный зал с мощными пьедесталами, над которыми вибрировало искаженное пространство, а здесь всего один матово-черный круг с изображением спирали в центре. Форма рисунка подсказывала, что врата ведут зависшую в воздухе часть башни, как я и предполагал, впервые увидев ее.

– Смелее, тут нечего бояться. Мы ходим этим путем тысячу раз на дню, – подбодрил меня певучий, вкрадчивый голос женщины, и мы шагнули вперед.

Он все-таки есть

Ощущения в теле были странными, но меня перенесло полностью и в правильном порядке. Всегда боялся сбоев, правда их не случалось. Волнение сменилось восторгом, от вида нового зала. Белый свет заливал все вокруг, но не слепил. Светился сам воздух, и еще лучи солнца проникали сквозь громадные окна, высотой в пару этажей. Никакой мебели и любых предметов. Спиралевидный рисунок на полу начал искажать пространство и мутить голову, когда мы пошли вперед, поэтому я старался на него не смотреть. Видимые опоры отсутствовали, не считая колонн между окнами. В центре я заметил рабочий стол директора, похожий на дугу или сочный мазок кистью. Он терялся в огромном пространстве зала, как и парящее над полом кресло не самого скромного размера.

– Здравствуй-здравствуй. Рад видеть, в здравии, при памяти и в полном сознании. Да-да, не удивляйся, я знаю все, – восторженно сказал Ефим Аркадьевич, тот самый, чей портрет я видел дважды. – Маргарита Иоанновна, мне хочется поговорить с юношей наедине.

– По-моему, у нас нет тайн, – дама нарочито удивилась. – Я не помешаю, и мне приятно посмотреть на этого ученика вживую. Ведь мы видим их только спящими, – она подперла голову ладонью, расплылась в улыбке и затихла.

Стать центром внимания столь значимых личностей оказалось неуютно. Длинное красное платье, расшитое золотом у Маргариты Иоанновны, а вовсе не Алетты С. Р., мерцающая ткань роскошного камзола директора, вместе с его совиной внешностью, кружева на рукавах и груди, да еще этот невообразимый зал, существующий словно на стыке двух реальностей; меня смущало все. Но ум подсказывал, что я давно желал этой встречи. Пришлось унять волнение, вспомнить о загруженных качествах, дать им волю, и говорить.

– Значит, мои заявления все-таки достигали цели? – на эти слова могучие брови Ефима Аркадьевича поползли вверх, изображая недоумение. – Ладно, понял. А состояние моего сознания раскрыли сразу, или после первого завала… Извиняюсь, засыпания?

– Заявления мне никто не пишет, за редким исключением, и занятной группы Ушедших, но не об этом речь, – директор опомнился и предложил мне сесть в еще одно белоснежное парящее кресло. – В медицинском центре наличие ментальной блокады видно сразу, поэтому вы все для нас открытые книги.

– Книги… Книги, с которыми можно делать что угодно. Получается, мне просто позволили учиться, несмотря на сбой системы? Это же противоречит самой идее погружения, и мои итоги потом посчитают негодными, а они важны, – иные вопросы разом забылись, голос дрогнул, пульс подскочил, поэтому я сильно сжал ногтями кожу на пальце, чтобы отвлечься.

– Нам стало интересно наблюдать. Это первый случай в школе, от него нельзя отказаться. Об итогах не волнуйся. Все одобряет искин, и мы не против. Но сначала нужно успешно доучиться, что не гарантировано. Обещаю, отчеты будут подлинными, как у всех. К тому же, у тебя удивительно высокий уровень сознания, просто уникум какой-то. Старший советник, я прав?

– Безусловно, – мягко проговорила Маргарита Иоанновна, с умилением смотря на меня. – Продолжайте, мне очень интересно.

Будь мне сегодня лет пять, наверно забрался под этот роскошный стол и ждал, когда все уйдут, или мама меня заберет. Но нет же, качество самостоятельности заработало, да и вырос давно. Мне не нравился проникновенный взгляд директора, из-под его могучих бровей. Пересказывать главе школы вслух все претензии из заявления показалось неуместным. Я уставился ему в межбровье, и сжал в руках края мягкого сиденья.

– Для чего все так сделано? Так бессмысленно? На нас столько всего обрушено, а люди не знают, не понимают, и вместо учебы они… Да, есть прописанные в уме траектории обучения, но мы здесь как слепые котята. Ничего не понимаем. Всем ясно как мало здесь выпускников. По-моему, методы в нашей школе слишком суровы, а что делают с нашим мозгом, это отдельный вопрос.

В горле пересохло. Мысль о раскрытии осознанности перестала тревожить. Я отчаянно желал справедливости, но с таким же успехом мышь может просить ученого не проводить опыты ради гуманности. Ефим Аркадьевич изобразил на лице сочувствие, а может и правда проникся. Он адресовал безмолвный вопрос старшему советнику, и получил утвердительного кивок.

– Ну вот, еще один молодой творец с мышлением жертвы. Немного жаль, – директор загрустил, и оперся о подлокотник. – Ты молод, но постарайся понять… Наша методика разрешена и одобрена в нескольких заведениях. Искин тоже не против. Не спорю, ваши условия сложны, но и награда велика. Ты ведь метишь в Объединенную академию изобразительных искусств? – спросил он, изогнув свои роскошные брови. – Многие туда хотят. Мы правда испытываем вас на разумность суровыми способами, на то оно и погружение. Некоторые справляются и получают свои дары, значит все работает правильно. Я не вижу смысла менять программу. Между прочим, те, кто не учатся, отлично проводят здесь время, а реабилитация в нашем медцентре и некоторые бесконтактные процедуры вреда никому не наносят, также, как и те ухищрения, с помощью которых мы вводим вас в определенные состояния. Не отрицаю, их полно, и пища в столовой, и вода, и звуки, запахи, изображения, ну и идея с отработками, куда ж без нее. Вижу, ты давно все понял, а сейчас почему-то напрягся. Оставь это. Можешь отдохнуть, как другие, или честно учиться, избегать наших ловушек, безобидных, но все же отвлекающих. Знаешь, некоторые заглядывают к нам повторно, что нормально. В общем, делай что угодно, главное будь счастлив, иначе зачем все…

– Похоже, я зря сотрясал воздух, а может, и правда не понимаю вашего замысла. Все равно это игра вслепую. Можно только на задатки сознательности полагаться. Но это слишком жесткий фильтр.

– Неужели ты думал, что слова или заявления одного, пусть и необычного ученика, заставят нас переделать программу, разработанную тысячами людей? Я уверен в ее эффективности, также как и в твоей сознательности. Нам нравится твоя борьба с нашей…, аномалией, и мы надеемся, что ты пойдешь дальше.

– То есть меня просто отпустят? Проходить это обнуле… Скажем, реабилитацию уже не нужно?

Маргарита Иоанновна заливисто рассмеялась на мою неловкую заминку, извинилась и сказала:

– Нет, он мне решительно нравится все больше и больше. Отпустить можно пленника, а ты здесь по своей воле. Пойми, мы желаем тебе и всем остальным только добра, поэтому возвращайся, и не сердись на нас. Кстати, я видела твою скульптуру, она гениальна. Сам придумал или…

– Вот что юноша, – тихо сказал директор в седую бороду. – Ты на голову превосходишь сверстников и даже некоторых учителей. Наверное, тебя отлично воспитали, но я о другом. Думаю, ты достоин большего: иных, превосходных условий. Поэтому пусть ты ни в чем не будешь нуждаться, – глава школы вызвал над столом голограмму, и небрежно пошевели рукой. – Теперь ты обеспечен на все время. Смело пользуйся моим щедрым даром. Надеюсь, у тебя хватит благоразумия молчать об увиденном. Сам понимаешь, для глубоко погруженных вся правда будет опасна и непонятна, а тебе надо учиться контачить со сверстниками.

У меня не нашлось слов. Я чувствовал давление этих могущественных людей, вместе со своим бессилием и абсурдностью что-то требовать. Мы распрощались, с этим почтенным человеком, в чьих словах я слышал явно искаженную правду, не говоря о прямом подкупе. Я бегло глянул на наручник. Индикатор показывал девять девяток. Но в обморок падать не стал, потому что нужды никогда не знал и тратить оценки было не на что. Буду считать, что ничего не произошло. Тем временем старшая советница уводила меня обратным путем, продолжая крепко держать за руку, своей ледяной и сухой ладонью. Ощущалось полное опустошение и бескровное поражение, ведь справедливость оказалась мнимой, или я совсем запутался.

Перед высокими, резными створками дверей, ведущих на мост, к зданию школы, Маргарита Иоанновна прошептала мне на ухо, дыша, словно из глубины души, хотя никого рядом не было:

– Я верю в твое благоразумие. Помни, мы всегда наблюдаем за вами и разрешаем полную свободу мыслей, и одиночкам, и группам, поэтому не бойся быть самим собой, иначе нам будет скучно, – она заливисто рассмеялась, глядя на мое сдержанное лицо. – Не важно, чем вы все заняты. Каждый полезен и позволяет развивать нашу систему. Все ради вас, дорой ученик. Удачи тебе, и вдохновения.

– Значит вы знаете и…, – я подумал о Берте, ее деле, и способу не попадать в башню, но сдержался. – Про мой амулет и сады, и…, – дама в красном отстранилась, помахав мне на прощание.

Личный провал

Вновь я стоял на пороге моста, слушая как медленно закрывается за спиной дверь, отсекая запретное место. Вновь слышался шелест страниц книги моей судьбы, правда на обороте осталась трагедия и несправедливость. Коридоры были почти пусты, лишь в далеких галереях раздавались редкий цокот каблуков. Руки сами собой забрались в карманы испачканной и порванной по шву новенькой оранжевой толстовки, а ноги включили автопилот и понесли к садам.

В голове продолжал повторяться разговор у директора. Я кривился от досады и молчал. Вокруг пальца обвели, пожалели, похвалили, в обе руки добра отсыпали, лишь бы рот закрыл, да еще слежкой пригрозили, как со щенком неразумным обошлись. Смысл щедрого дара стал ясен почти сразу. Ефим Аркадьевич уверен в неизбежности моего завала, и обнулении оценок-баллов. Значит пора показать ему большой кукиш, а не просто тянуть лямку учебы. Настроение слегка поднялось, и я зашагал во всю прыть, чуть ли не переходя на бег.

Проходя через парк, я мельком бросал взгляды на людей, легко определяя редких зубрил, каковым считали и меня, стояли тихушники, которым просто страшно уходить с занятий, и всюду сидели компании беззаботных весельчаков и хохотушек. Имя им легион, хотя это слабо сказано. Почти все избрали развлечения. Безопасные развлечения, если верить директору. Я пытался вообразить, как эта разношерстная толпа прислушается и поверит, если мне воплотить задуманное, по наставлениям Антона Семеновича. Учитель сейчас был необходим как воздух, но задыхаться пока рано, надо пытаться, ведь я жив, как говорит Мирон.

Мое скорое возвращение по-настоящему шокировало друзей и соседей. Пришлось сочинить простенькую историю, будто кураторы перехватили меня еще на входе в башню. Садовники поверили, только Алекс восторга не выказал. Друг искренне скорбел, бледнел, и совсем не хотел говорить. Ох уж эта Маша, эти чувства, странные и смешные, если смотреть со стороны. Мирон без слов все понял, отвел страдальца к нашим коврикам, даже сказал что-то ободряющее. Жизнь пока давала мне возможность на исправление. Пришлось посвятить Мирона в очередную тайну, наконец поведав о перезагрузке. Парень продолжал радовать сметливостью, обещал приглядеть за Алексом, и предложил идею с охлаждающей камерой на складе, куда знает лазейку. Я знал, что засыпание друга сегодня не случится. Спать было выше моих сил, зато полчаса кувырков на террасах могли бы поставить голову на место, или снести ее с плеч, что вполне поправимо, даже в школьном медцентре.

Среди нестриженных деревьев, и выскобленных до состояния бильярдного стола газонов, я шел, запрокинув голову вверх, глядя на звездное небо и дышал приятным, остывающим воздухом. Ажурные фонари ласкали глаза теплым светом и успокаивали, но гармонию мира внезапно нарушил треск ломающегося пластика и запах дыма. Не задумываясь я свернул с тротуара и полез в заросли, чтобы посмотреть на нечто явно незаконное. Мало ли, вдруг очередного вольнодумца найду.

– Это мое имущество, и я сейчас наведу порядок, – сказал кто-то из-за кустов. – Гм, знакомое лицо. Добрый вечер. Хотя какой он добрый, – человек бросил в кучу хлама очередной предмет, и я узнал голос Профессора.

Среди кустов горел небольшой огонь, куда Евгений выбрасывал все свое электронное достояние. Назвать его профессором язык не поворачивался, разве что отставным. Безупречная одежда перепачкана, колтуны в хвосте, руки поцарапаны, и говорит на эмоциях. Внутренний голос подсказал, что черная полоса сегодня пролегла через всю школу. Спрашивать напрямую о горе нашего изобретателя не хотелось. Но я подобрал слова.

– Редко тебя вне кабинета можно встретить. До экзаменов думал, будто ты после занятий растворяешься где-то в виртуальном пространстве, и ночуешь в форме двоичного кода.

– Можно сказать, так и было. Не люблю без дела сидеть, только придется, – в костер полетела очередная микросхема. – Сейчас нет смысла играть в хорошие манеры. Спроси, что происходит.

– Что происходит? – спросил я, видя, что Сергей держится стойко. – Ваш клуб закрыли? Угадал?

– Не совсем, друг мой. Я сам. Не удивляйся, все давно к этому шло. Тебе интересно? – получив мое согласие Профессор выдохнул, и выбросил все из рук в огонь. – Твой приятель, Мирон, недавно помог нам в исследованиях. Закрыл последние белые пятна на карте излучения… Правду говорят: «счастье в неведенье». Похоже, вся школа – это один большой источник излучения. Каждая колонна, каждый свод крыши, все равномерно фонит. Мы по своей наивности искали центр, источник. Да, нашли. Вся школа. Не знаю, как это отключить без разрушения всего здания. Но мне его немного жаль, даже такое изношенное. Привык. И нужно ли…

Мы посидели молча. Я осмысливал услышанное. Сергей изображал разочаровавшегося в поисках тайны вселенной ученого. У нас обоих отлично получалось. Я первым нарушил тишину:

– Разве это повод сдаваться и вместо школы рушить клуб? Твои гасители все равно помогают. В чем дело-то? Знал бы, в какую лужу меня сегодня усадили. Но я не лег, и в грязи страдать не стал.

– Мы обманывали себя и других. Итоги не оправдывают вложений, и пользы от гасителей мало. Лучше бы у нас был клуб сидящих ночью у костра. Все просто, понятно, и на душе хорошо, а наша цель оказалась недостижимой, неправильной, – парень сел у огня, ворочая сморщившиеся амулеты. – Я безнадежно глуп, если надеялся со своими коллегами обхитрить создателя этого, этой… Этого генератора безысходности.

– Наверное ты, как и я, спасал мир, точнее думал так, желая только личного спасения. Мне ясно такое мышление, но беда в другом, – в ответ на мои слова Профессор принял заинтересованный вид, и уселся удобнее. – На самом деле есть много обходных путей, ведущих к успешной учебе, без завалов, лени и тоски. Я узнал многие, и могу с тобой поделиться, если хочешь. Но удивляет другое. Рядовые ученики даже не допускают мысли о возможности все исправить. Зато терпят, ругаются, страдают, а скажи им, дай совет, в лучшем случае посмеются. Выходит, никому не нужна достойная жизнь, а тем более, развитие. Вот я и думаю, может, хотя бы ты поймешь, примешь.

– Знаю. Почти все наши клиенты были ленивы, и засыпаний боялись, словно это конец всего. Мы поэтому и придумали «волшебные пилюли», покупай и не болей. Польза небольшая, зато хлопот нет. На большее нас не хватило, – Сергей глубоко вздохнул, глядя в небо, будто искал там ответ. – Мирон, рассказал, как вы цикл растягиваете. Я бы так не смог, если только совсем плохо будет. Наверное, сейчас настроение не то. Мне уже никого спасать не хочется, даже себя, но ты пытайся.

– Пытаюсь. Ты сам не падай духом. Мы еще возьмем свое. Надеюсь, ты завтра со свежей головой проснешься. Так я тебе одну…, эм, технологию расскажу. Лучше всяких гасителей. И еще пару секретов подкину, чтобы все справедливо было.

– Не откажусь. Кстати, кое-что я знаю, но так привык, что перестал замечать. Те же самые случайные дары искина. Сам понимаешь, вольного творчества у меня с избытком. Надеюсь, в твоем черном ящике не танцы с бубном, и не обряды с глотанием лягушек или крыс, – Профессор хлопнул себя по макушке. – Совсем забыл. Надо уйти громко и красиво.

Амулетных дел мастер набрал в своем наручнике несколько команд. Я лишь заметил знакомый интерфейс программы удаленного доступа. Через пару мгновений мне и ему пришло сообщение, оказавшееся массовой рассылкой. В коротком тексте сообщалось о закрытии клуба, и каждому клиенту прилагалась сто двадцать восемь баллов из виртуального банка Умников. Мой собственный показатель оценок действительно повысился. Но улыбнулся я не числам в области уведомлений, а анимированной карикатуре на жутковатого Вадима Родионовича, размещенной в конце рассылки. Глава кураторов, похожий на голема, выплясывал какой-то дикий танец, подбрасывая ноги, радуясь ликвидации целого гнезда людей, способных молчать, думать и делать нечто, не предусмотренное школьной программой.

– Как ты это сделал? – спросил я. – Мне казалось только сисадмин рассылку может делать.

– Может. А я вошел к нему в доверие. Подсмотреть код доступа к редактору не так сложно. С безопасностью здесь слабо. А подключения и маленькие уловки – это дело техники. Любопытно другое. Мне ничего не сделают кроме выговора. Такова система. Немного несовершенна, немного удобна.

– Да-да. Очередная лазейка. Не знаю, что подумают другие, и сам Михаил Игнатьевич, но мне нравится. Серьезность нормальным людям не к лицу. Мы же не кураторы, и не их прихвостни. Ты – гений, я – смутьян-анархист. Все замечательно, – мне показалось, что какая-то важная мысль промелькнула в голове, после Слов профессора о сисадмине, и сейчас она ускользает, но я поймал ее за хвост. – Кстати, тут такое дело. Оказывается, наш Вадим Родионович… В общем он как бы не человек. Симуляция виртуальная. Теперь я начинаю всех в реальности существования подозревать, начиная с Михаила Игнатьевича.

– Он настоящий, – успокоил меня Сергей. – Мне как-то раз пришлось буквально ему руку в карман запустить. Однако ты прав в своих подозрениях. Несколько особо злобных кураторов и преподавателей – это самые настоящие голограммы. Очень качественные, и ведут себя так, что проверить сложно, но у меня глаз наметан. Думаю, так специально задумано. Не могут обычные люди такие, извиняюсь за выражение, паршивые характеры иметь. Но не мне их судить.

– Да уж. Учился, спал, ел, и не знал, что вокруг делается. Ты только не рассказывай, как людей на подлинность проверять. Мне хочется хоть что-нибудь не знать. Голова и так непойми чем забита.лег

Сергей потянулся, сбрасывая скорбную маску с лица. Видимо, финальная шутка подняла ему настроение, и его собственный рассказ про иллюзии школы освободил разум от тяжелых мыслей. Парень уже не скорбел о закрытом клубе, и заговорил совсем иным голосом:

– Пожалуй, прогуляюсь. Не хочу спать в таком состоянии. Ты же знаешь, что нас по ночам больше всего используют. Благодарю за поддержку. Спокойной ночи.

Профессор затоптал огонь, мусор собирать не стал, оставив работу уборщикам, и удалился в гущу деревьев, туда, где сияли фонари, звезды и редкие светлячки. Упражняться в ловкости мне расхотелось. Серей помог остыть бунтарскому разуму, сам того не ведая, но слова этого умника страшным откровением не стали, и я наконец подумал об отдыхе. Сон под открытым небом показался заманчивой идеей, но мама за подобное точно отругала бы, поэтому я пошел назад, сжимая на груди свой амулет. Выбросить всегда успею, хотя жест вышел бы красивый, пусть без свидетелей.

Мысли и мозг сейчас принадлежали мне, потому что я думал о распущенном клубе Умников. Ничтожность их достижений была очевидна сразу, но нужно радовался малому, надеясь на успех в будущем, которого не случилось. Жалко лишь саму группу умников, ведь люди напрягали мозги, сохраняли потенциал при себе. Теперь парням туго придется, хотя всем можно помочь. Я запнулся об порог навеса, и понял, что лишком широко разбрасываюсь особым знанием, или так и надо поступать. Совета мне никто не дал, и Вселенная знаков не послала. Я добрался до личного коврика, и, засыпая, вспомнил папину фразу: «Кто ищет, тот всегда найдет». Он оговорил так, катался со мной по городу, охотясь за спелым авокадо. Но я искал справедливость, и прекращать свое дело не собирался.

Непобежденный

Открыв утром глаза, я сначала не понял, что загородило свет, а потом увидел лицо Мирона. Он долго будил меня, и добившись своего, сразу шикнул, прося тишины. Через минуту стала ясна причина его беспокойства, а через четверть часа мы уже отнесли выпавшего из реальности Алекса в охлаждающую камеру. В ранний час нам не мешали, лишь знакомый Мирона, из любителей потаскать тяжести на складе, был разбужен, чтобы исполнить роль проводника. Нам повезло со всем, даже с температурой, а укромное место, в которое никому не придет в голову заглянуть, сокрыло нашего друга на ближайшие пару дней. Все-таки хорошо, что кладовщик также ленив как учителя, и дальше своего пульта не ходит. Я не грустил, и даже радовался поводу утереть нос школьным распорядкам, потому что верил в успех перезагрузки.

Все четыре пары мы молчали, честно выполняли задания, и каждый думал о своем. Радость от обмана сотрудников башни была маленькой искоркой на фоне океана мрака, который растекался в мыслях, когда я вспоминал вчерашнюю неудачу, а точнее очередное поражение. Все-таки учеба завершилась, и Мирон, видя мое состояние, потащил расклеенного бунтаря в парк. Последнее, что сохранила моя память, была гранитная скамья под сенью магнолий, и мысль о близкой опасности к голове каменного подлокотника.

Реальность смешалась, а через миг вовсе пропала, словно невидимый великан выключил мир и закрыл кристалл вселенского проектора. Неизмеримо долгое время мой ум витал в темноте. Я не мог совладать со своими чувствами, памятью и даже мыслями. Потом пришел холод, забравшийся не то, чтобы под одежду, а выстудивший душу. Позже, ощущение одежды оказалось приятным открытием. Затем пришло осознание, что у меня есть конечности. Вдохнул, проморгался, судорожно дернулся, и в едином порыве сбросил с себя непонятную ткань, оказавшись в знакомой камере охлаждения.

– О-о, да это же наш летун-торопыжка, – воскликнул Мирон, когда я притащил к навесам свою бренную плоть. – Теперь тебя честно можно называть отмороженным. Знаешь, я самую малость не верил, что все получится… Не дуйся. Это диковато, но очень лихо. Мы ведь кураторов и вообще всех как детей малых, вокруг пальца. Понимаешь…

– Ага, – поддакнул Алекс. –Даже не будем удивляться твоей перезагрузке за полдня. Читер¹⁷. Просто эмоций уже не хватает. Вчера этот неуравновешенный тип радовался моему возвращению, словно наследника родил. Сам…

Мирон на миг нахмурился, но потом принял позу и вид рачительного папаши, в точности как мой собственный иногда поступал. Бывший клептоман погрозил первому испытателю. Мне же шутить было некогда, потому что в голове снова побежало время и вспомнился ворох нерешенных дел.

– Ладно, все целы, и я как новенький. Веселье пока отложим. Вы на занятия, или куда? – вместо взгляда на часы наручника, я сверился с солнцем. – Кстати, будем считать эксперимент успешным, но отметим эту маленькую победу позже… И еще. Мирон, ты следующий. Как-то твой цикл растянулся.

– Всегда готов. Только заматывать меня не нужно. Это мы перестраховались. И куда такая спешка? А-а, понял. Ты успел заглянуть в расписание, и мысленно уже на скульптуре, – сказал приятель, и поймал мой удивленный взгляд. – Снова старого препода поставили. Мне он тоже нравится.

День начался с двух общих пар по скульптуре. Я остерегся ликовать по поводу возвращения Антона Семеновича, и вел себя как все. Скульптор не объяснил свое отсутствие, а на единственный вопрос ответил, что попал в неудачный круговорот кадров, но участвовать в нем отказался. Странно, но в нем ничего не изменилось, словно в последний миг процедуру отменили, как и мое обнуление. Несмотря на отличное самочувствие работа у меня не клеилась, точнее не лепилась, потому что мысленно я тянулся к итоговому произведению и своему станку, которые давно застоялись в кладовке. Единственную волну отката я пережил как минутную заминку, с потерей настроения, и всего-то. Тем не менее странную фигурку языка пламени из учебного задания, пришлось оставить завершенной наполовину, и дождаться перерыва, ведь не молчать же мне до завтра.

– Антон Семенович, может быть, я на втором занятии вернусь к своей работе? – спросил я учителя, улучшив момент, когда сокурсники разошлись.

– Может быть… Но ты хотел сказать не это, – скульптор видел меня насквозь, как всегда. – Пусть все сейчас отдыхают, и нас не слышат, но рассказывать я ничего не буду. Знай одно – я победил невежество в себе, и смог отказаться от неизбежной роли. Что не запрещено, то разрешено. Поэтому я снова здесь.

– У меня тоже потрясений хватает, хороших и не очень. Запутался совсем, и мне кое-кто сказал, неприятную правду. Одного человека никто слушать не станет, это я про исправление школы. А еще порядки полностью справедливы, и никто их менять не будет. Зря мы все затеяли, – я помолчал, вспоминая беспощадные слова директора. – Мне хочется скорее вернуться к своей скульптуре.

– Ты торопишься, и с работой, и с выводами, – вздохнув сказал учитель. – Будет тебе скульптура, вместе со станком, но сначала сдай задание по стихиям. Насчет чьих-то слов… Тебе давно пора жить своим умом, и действовать по велению своего сердца. Разве я не прав?

– Все верно. А все-таки, что там произошло? – я мотнул головой в сторону крыла школы с кабинетом психолога.

– Память. Память странная штука, – учитель извлек из кармана мой уникальный амулет-гаситель. – Пока я проходил реабилитацию, то целый день разглядывал эту безделушку. Не знаю, как и почему, но я вспомнил, что это твой подарок, потом свою работу в нашей мастерской, все планы, и… Цепочка сложилась. Вечером стало ясно, что я могу отказывать и выбирать. Поэтому выбрал. Наверное, другим кураторам никто не давал таких… не знаю, подсказок что ли, или зарубок в памяти. Не важно.

Перерыв завершился, сокурсники возвращались, правда непонятно зачем, ведь скульптурой занимались от силы человек пять. Вернувшись к верстаку, я прислушался к нарастающему гомону за спиной. Кажется, обсуждали меня. Прозвучала обидная фраза: «зазнался шустрила». Спор нешуточно разгорался, и захватил Антона Семеновича, к которому обратилась Олеся. Девушка давно имела на меня зуб, точнее хотела опередить во всем, но вслух никогда этого не говорила.

– Почему ему все можно? – она ткнула пальцем в мою сторону. – Он у нас впереди планеты всей… Первая консультация – ему, зачетную работу досрочно делать – пожалуйста. Уникальный станок? Тоже получай. А мы, значит, должны тащиться своими силами, и от аномалии еще получать по полной программе, которая этого подлеца с дружками вообще не берет.

Группа зашумела. В мой адрес полетели едкие оскорбления, вызвав негодование Мирона, гордого своим возвращением, и вообще всем, что с нами происходит. Кулаки еще не пошли в ход, но это вопрос времени, особенно для погруженных. Атмосфера накалилась до предела. Антон Семенович, встав в полный рост, призвал группу к тишине. Как ни странно, сработало.

– Прошу тишины и внимания, – он обвел взглядом мастерскую. – Олеся, ты наблюдательна и прекрасно видишь чужой прогресс, но только не целостную картину. Заметьте, все вы находитесь в равных условиях, а пользуетесь ими по-разному. Нам, преподавателям, всегда интереснее работать с самыми любознательными, ведь творчество не имеет четких рамок. Чем больше вы вкладываетесь, тем больше мы хотим помогать. Знаю, не все учителя так думают, но я всегда за справедливость и равноценный обмен.

– Если я тожевозьмусь за итоговую работу, меня окружат вниманием и дадут какую-нибудь пространственную краску, с экстра-кисточками? – спросила Олеся, перейдя на деловой тон.

– Это зависит только от твоего отношения к делу и искусству в целом. Я же беспристрастен в своих действиях, и честно отношусь к каждому из вас, мои дорогие.

Алекс разжал кулаки, а я буквально выдохнул накопившееся напряжение, и мысленно поблагодарил учителя за очередное спасение. Третья пара и обед прошли мирно, но нашу троицу обходили стороной, впрочем, как всегда. Я вернулся в мастерскую скульптуры так быстро, как только смог, нахально скользя по перилам лестниц, и кувыркаясь между поворотными их маршами. Олеся уже была на месте, выбрав в качестве послеобеденного занятия именно скульптуру. Она успела изрисовать стопу черновиков, творя свое итоговое детище. Мне же Антон Семенович наконец разрешил перейти к чистовой работе, и оставил одного, наедине со станком, в смежной мастерской. Наверно я устал от борьбы с неурядицами, так как был всего лишь мечтателем, и пока хотел только творчества, и еще немного домой.

– Впечатляет, впечатляет, – сказал Антон Семенович, заглянув к одиноко сидящему мне. – Да, у нас высокие потолки, но пятиметровая скульптура… По-моему, ты сделал памятник самому себе.

– Думаю, моя скульптура должна быть символом, причем большим. Ее заметят. Меня услышат. Еще так будет оправдана работа на ментальном станке, да и детализация окажется лучше, – глядя на надменную ухмылку учителя, я сник. – Что, совсем до символа недотягивает? Или я что-то не так сказал?

– Не оправдывайся. Признайся, что в тебе разыгрался юношеский максимализм. Зато нужного чувства в тебе нет, что заметно как в этой грубой основе, так и в эскизе. Это пока не символ, а бутафория, но на хорошую работу обычного скульптора уже тянет.

Я не успел вовремя отпустить сенсор связи со станком, и разочарование сразу проявилось на скульптуре, в виде огромного потека, будто заготовка верхней фигуры расплавилась от нагрева.

– Что же мне теперь делать? Других чувств не имею, и с ними все в порядке. Я вполне живой…

– Без причины замечания не было бы, – прервал меня скульптор. – В тебе есть много умиротворения, любознательности, даже экспрессия иногда пробивается, но на месте высоких чувств пустота. Обычного вдохновения здесь недостаточно. Ищи нечто большее. Улавливаешь, о чем речь?

– Почти улавливаю. Но легко сказать, – я поник, а на память пришли замечания родителей по той же больной теме. – На самом деле я знаю за собой одно упущение, точнее два, или больше. Правда преодолеть себя тяжело. Пока ни разу не везло. Тяжело победить невежество в себе.

– Тогда я поставлю тебя в безвыходную ситуацию. Перформанс, – торжественно сказал учитель. – Творческое представление в публичном месте, в одном из школьных холлов. Тебе придется постараться, и сделать сам процесс творчества красивым. Думаю, меняющаяся на глазах скульптура всех восхитит. Я уже проверил. Этот вид концептуального искусства не запрещен правилами.

– Значит является лазейкой, – закончил я мысль. – Это жестоко. На меня все будут смотреть.

– Да. Еще дышать под руку и разговаривать. Этого и добиваемся. Надеюсь, твое восприятие изменится, и ты сможешь больше, нежели я сейчас вижу на эскизах. И с людьми ближе сойдешься. Только там самые яркие чувства. Большего не могу для тебя сделать, – скульптор чуть помедлил. –Скажу по секрету, меня вернули на особых условиях. Доступ в административное крыло закрыли. Только на кафедру могу заходить. Так что большой поддержки от меня не жди. Но знай, я всегда рядом, а еще тебя взяла на заметку Алетта С. Р…

– Ох уж эта Алетта. Алетта Станиславовна. Не понимаю, почему ее упоминают без отчества. Странно и страшно. Который раз слышу. Думал, что видел, но нет, обознался. На самом деле я немного трушу. Умом понимаю, на запчасти меня не разберут, но неприятно под колпаком ходить, хотя…, – я вспомнил слова дамы в красном о том, что нам позволяют все, для интереса, но визит в башню лучше оставить секретом. – Ладно, я все равно справлюсь. Ведь правда должна побеждать? – на мой вопрос скульптор пожал плечами.

– Пока шла реабилитация, я еще что-то вспомнил. Теперь сомневаюсь. Мы не должны переделывать эту систему. Она безупречна, и так грандиозна, что трудно простому человеку понять этот замысел целиком, – Антон Семенович отвернулся, пошел к выходу, тихо бормоча что-то под нос. – Замысел точно есть. Есть, но не явный. Грандиозно. Действительно, странно и страшно…

Учитель опомнился, позвал меня за собой, попросив захватить структуризатор. Первую заготовку скульптуры пришлось разобрать, но я не жалел. В четвертом по счету холле мы наконец остановились. Здесь хватало простора, стены были светлыми, окна высокими, а в центре действительно чего-то не хватало. Наверное, раньше здесь свисала громадная люстра. Затаив дыхание я снова наблюдал как раскрываются лепестки станка, напоминая причудливый лотос. Один из дотошных кураторов сразу заинтересовался необычной активностью, но был перехвачен скульптором, который превосходно изучил правила школы, и заболтал блюстителя порядка до потери интереса. Отныне мне предстояло творить у всех на виду, дабы пробудить сначала свои чувства, если повезет, а позже сделать кое-что невозможное, о чем я старался пока не думать.

Долгий труд

Полоса потрясений и приключений закончилась. Завертелся круговорот трудовых будней, распечатанных с одного образца. В моем поведении появилась лишь одна странность. Приходилось тщательно прятать наручник под рукавом и отворачивать его от чужих глаз, дабы не смущать народ астрономическим числом. Каждый день, после обеда, я ваял свое произведение, отложив иные занятие на неопределенное потом. При взгляде со стороны я напоминал дзен-мастера, занятого созерцанием, и наделенного такой духовной силой, что плотная материя меняется под моим взором, силой одной лишь мысли. Людям нравилось, я же просто балдел, часто забывая о тех самых людях, от которых надо как-то брать чувства.

Пришлось купить наушники, дабы заглушить сомнительную музыку, звучащую в холле. Лучше перебдеть, мало ли, к тому же многие советовали. Как я и предполагал, за работой над скульптурой наблюдали, правда немногие, но подходить, а тем более разговаривать, никто не спешил. В школе учится не меньше семи тысяч человек, но любопытных среди них единицы. Я знал, что людям, особенно бездельникам, нравится смотреть за чужим творчеством. На то и был расчет, правда не совсем верный, потому что все портило глубокое погружение, делая людей каким-то неконтактными. Я пару раз менял одежду, подстраиваясь под моду, ведь баллы позволяли, творил более эффектными жестами, даже рубаху-парня Мирона при себе держал, но никого особо не привлек.

Новый день, точнее его окончание, не предвещал ничего нового. Я уже устал концентрироваться на лице одного из персонажей, которое было сначала невнятным как тряпка для пыли, потом бутафорски-героическим и рубленым. Отвернувшись от творения, я увидел парочку, молча изучающих то ли меня, то ли этот кошмар за моей спиной. Обычно ученики быстро уходили, дабы не мешать. Некоторые кидались едкими комментариями. Однако новые зрители оказались исключением. Я так удивился, что решил спросить, о чем они думают, хотя давно зарекся обращаться с глубокими вопросами к простым погруженным, зная все типичные ответы. Однако реальность вновь опередила меня.

– Это что, побег от реальности или пловца атаковал электрический скат, – спросил незнакомый мне крепыш, держа под локоть свою подругу.

– Дурак, – тихо сказала она, легко стукнув остряка. – Ничего ты не понимаешь, Кирилл. Это полет фантазии над грязным и презренным миром. Я правильно поняла? – поинтересовалась у меня девушка.

Вновь вернулись старые добре времена, то есть я растерялся. Язык свернулся в трубочку и отказывался произносить слова. Но мой недоуменный взгляд оказался лучше человеческой речи, потому что парень с подругой заулыбались.

– Да я же с сарказмом, шутка такая. А правда, что ты затеял? – Кирилл пожал мне руку, в знак примирения, на всякий случай.

– Если смешать ваши предположения, встряхнуть и полить хорошим соусом, будет почти правда, моя правда, – я поленился вставать, и остался сидеть, скрестив ноги, на одном из свободных лепестков раскрытого лотоса. – Честно говоря, этот образ мне привиделся, под настроение, а сейчас над деталями работаю.

– А-а, вдохновение. Знакомо. Я тоже иногда ловлю его волны, – быстро проговорила незнакомая девушка. – Но на рисование его не трачу. А разве тебя откаты не мучают? Нравится лепить? Так что ты тут выдумал?

– Ой, как много вопросов. На последний отвечу, но коротко, – мне кивнули, обозначая согласие. – Я стараюсь изобразить преодоление барьера, точнее победу над своей глупостью и страхами. Звучит громко, но такая задумка. Понятно, что этот лед с осколками изображает барьер. Но главное в другом месте, внизу. Ведь там маленькие люди, которые тоже тянутся вверх, за…, – я смутился, боясь резких слов. – За более сильными. Названия постоянного пока нет. Возможно «Прорыв», хотя это резкая эволюция, почти рево… Нет. Лучше просветление.

Впервые полностью озвучив замысел, я понял сколь неприкрыт мой посыл от чутких ушей и глаз кураторов под предводительством искина, но слова уже вылетели веселой стайкой воробьев. Потолок на голову не упал, наручник током не ударил, и я расслабился.

– Почему им так захотелось этого просветления? – спросил Кирилл.

– Это естественное желание нормальных разумных. Наверное, я сужу по себе, но хочется верить в лучшее. Честно говоря, здесь скрыто большее. Ведь люди тянутся вверх все вместе, в едином порыве. Видите, они как бы помогают друг другу. Да, я вкладываю только позитивные смыслы. Но прорыв был бы невозможен без первопроходцев, без ведущих, уже вдохновленных. Речь о фигурах вверху. Да, я считаю, что вдохновение можно черпать не только из…, эм… Из аномалии.

– Поэтому они таки большие? Это метафора? – начала сыпать вопросами девушка. – Но вот с лицами у них проблемы. А фигуры классно получились.

– На таком-то станке, – сказал я, но быстро перешел к главному. – Секрет величины в осознании своей внутренней силы, как бы странно это не звучало. В себя верят немногие, но пары-тройки человек может хватить, чтобы помочь подняться сотням, даже тысячам. Это как одной искрой зажечь целый костер. Хм… Что-то меня понесло. Помощь-помощью, но маленьким фигурам тоже приходится лапками шевелить, – Кирилл хихикнул, и мне пришлось пояснить. – Так моя знакомая иногда говорит.

Я замолчал, усомнившись в собственном красноречии. Прежде я только воду, точнее умы человеческие мутил, а сегодня решил самому себе изменить, надеясь достучаться до погруженных; наивный. Я боялся, что многое не договорил, но испытующе посмотрел на нежданных слушателей. Вдруг хоть что-то дошло.

– Настоящая философия. Надо бы запомнить, – девушка пристально разглядывала фигуры, в основании композиции, не скрывая восхищения на лице.

– Да приятель, – Кирилл еще раз пожал мне руку. – Здесь каждому есть над чем подумать. Нет, правда. Не шучу. Так бы нам на парах философию преподавали. Может, и слушал бы с удовольствием, а не гулял. Но я не злостный, ты не подумай.

Переключившись на нейтральную тему разговора, я заметил, что меня слушало далеко не два человека, и даже не двадцать два. Скульптуру окружало кольцо учеников. Считать их не стал, потому что продолжал отвечать Кириллу, а мыслями находился уже в том самом светлом будущем. Через минуту я вернулся к реальности, но всеобщее внимание больше не смущало мою изменившуюся, за последнее время личность. В прежние времена залился бы краской, скрылся в туалете и ждал пока народ разойдется. Сейчас же все честно пережил, и вернулся к работе, довольный маленьким штрихом в картину всеобщего просветления. Я подметил, что загруженная самостоятельность наконец заработала, а может и сам кое-чего стою.

На следующий день и до конца недели ученики все чаще интересовались скульптурой, моим методом работы, и смыслом композиции. Я больше говорил о замысле, надеясь проникнуть в самые глубины их свернутого сознания. Сам того не желая, я воплощал предложение Берты. Исправлял школьные порядки с низов, используя одно лишь слово. Первые дни такого просвещения я был исполнен сил. Творил и говорил с огнем в глазах. Но позже начал замечать, что слова остаются словами. Я ощутил себя в роли какого-то клоуна. Его забавно послушать, восхититься, и пойти дальше, пожрать, например. Работу я с горя бросать не стал, но в холл приходил только на пару часов, перед закрытием школы, когда ее коридоры пустеют, потому что впустую трепать языком папа меня не учил, особенно перед невменяемыми.

Странное затишье, точнее застой в учебе, я старался разбавить всеми способами, лишь бы не тосковать вечерами, ведь откаты все равно ощущались. Баллы в наручнике руку не тянули, тем не менее я нашел куда их пустить. Моя выходка слегка шокировала кассира в центральном магазине. Покупка мольберта со сказочными возможностями, за не менее мифическую сумму – это событие семестра. Без раздумий я подарил его Маше руками Алекса. Друг для вида упирался, но возможности укрепить отношения был рад, да так, что паркур на неделю забросил. Девушка повела себя вполне предсказуемо, с уроков убегать перестала, рисовала как заводная, правда лекции ее все равно напрягали. В роли мецената и я не усердствовал, опасаясь внимания кураторов, да и следит за мной неустанно старший советник в красном, брр.

Умы учеников не покорялись, зато наладились странные, лирически отношения с Бертой, наверно у Алекса заразился, или работа на станке что-то внутри меня изменила. Проблемы школы девушка обсуждать отказывалась, как и появляться в натуральном виде. Я снова воспринимал нашу дружбу как некую детскую игру, но тихое волнующее счастье поселилось где-то в глубине души. Оно грело, позволяло жить и творить, вполне успешно, даже лица статуй становились вполне живыми, как и неведомые прежде чувства, которые пробуждались внутри меня.

Однако мир пришел в равновесие, отдалив от меня Мирона. Лихой парень начал сторониться слишком вдохновенного бунтаря. Я подозревал, что он обиделся на наше внешнее смирение, ведь с режимом школы больше война не велась, а непонятный боевой или бандитский дух приятеля жаждал перемен, помня себя в роли бездельника. Быть хорошим для всех у меня не получалось, но все куда-то двигалось, и я надеялся, что не в пропасть.

Откровение

– Жанна, ты страшным образом нарушаешь ваш, точнее наш кодекс, – сказал я, отвлекшись от голограммы. – В смысле принципы садовников, уж не знаю, как это назвать. Зашел в кабинет, отметился, и в парк, а ты уже пять минут на уроке задерживаешься. Чего гляди испортишься, ведь на нас столько всякой пакости влияет.

– Не уклоняйся. Ты же стольким уже помог. Так заморозь еще и Марика. Никто в башню больше отправляться не желает, и я тоже.

– Тсс…, – шикнул я на эту загорелую бестию. – Это пока рано всем знать. И вообще, не заморозка, а перезагрузка. Не сейчас. Я занят.

– А Марик может… Может испортиться, – жалобно сказала Жанна.

– Прокиснет, – я еле сдержал смех. – Не надо видеть во мне шамана-целителя. Взяли бы сами, отнесли, гнездышко сделали мягкое, закрыли, грузчиков угостили, а через пару дней сам придет, – я умолк, но девушка продолжала жечь взглядом. – Ладно. Ты мне уже помогала, поэтом посвящаю тебя в реконструктора тел, душ и сознаний. Иди и перезагружай. Но только своих. А мне правда некогда. Последние дни только и таскал ваших, наших… Все иди уже.

– Разве я справлюсь? Посвящаешь? Наверное, это здорово. Да, справлюсь, – Жанна вела спор сама с собой, и я ей не мешал. – Ну хорошо, тогда я побежала. Теперь я тоже шаман-целитель…

Шла четвертая пара, и у меня уже не хватало ни сил, на эмоции, чтобы смеяться над причудами погруженных, тем более из садов. Сокурсники уже мысленно сидели уже в столовой, хотя успели обойти все кафе, и похрустеть в мастерской. Но это нормально. Теперь я больше удивлялся желающим учиться, каких оставалось шестеро, если не считать нашу компанию. К концу занятия все возвращались, скучали на своих местах, кривясь от недавнего отката, в ожидании традиционной переклички. Мне грустить было некогда, но настроение посерело, несмотря на шуточную перепалку с Жанной, глаза замылились, и хотелось бежать по стенам, кувыркаться, и прыгать спиной вперед, чтобы почувствовать себя живым.

Визуализация больших, динамических сцен в виртуальном редакторе мне нравилась, но мозги кипели от напряжения, и немели пальцы, сжатые в одну позицию, для быстрой работы в пространстве голограммы. Двухметровый Станислав Александрович знал мое усердие, ни разу не подошел, зато постоянно курсировать в первом ряду, раздавая ценные советы. Учил он из ряда вон плохо. Только задания выдавал, сразу отправлял в бой, и ждал неминуемых вопросов, каких было не много, ведь кому оно нужно, это задание. Учитель снова увлекался чьей-то просьбой. Начал творить вместо нашего Игорька, нырнув в сложное рабочее поле программы. Неожиданно для всех, мастер виртуальной графики изменил своим принципам, и попросил послушать его.

– Кому интересно, отвлекитесь от работы. Десятый раз один и тоже вопрос, может и вас он коснется, – Станислав Александрович начал рисовать на доске фигуры и линии, заменяя ими жесты. – Если возникла неразрешимая проблема: неверно ложится текстура, исчезает тень, возникают огрехи, – сказал учитель, снова смягчая букву «г», и глянул на нас из-за плеча. – Необходимо выйти из визуализатора во внешнее поле и открыть модель в программе конструктора, даже если она создана не вами, – каждое слово он изобразил стрелкой, прямоугольником или загогулиной.

– А если я не умею работать в конструкторе? – возмутилась Олеся, наивно хлопая ресницами. – Мне нужна личная помощь, но я быстро учусь.

– Интерфейс прост и интуитивен. Разберешься. Ты хотя бы начни. Я-то помочь успею, – сказал учитель, и пошел в сторону этой неуемной девушки, вытянувшей руки в жесте, просящем помощи. – Никакой самостоятельности. Все им в клювике принеси пережеванное.

– Ерунда вопрос. Это еще проще, чем в играх-песочницах. Я их столько уже накачал с магазина, как ты меня и поучал, – сказал Алекс. – Во… Оцени, – он толкнул Мирона локтем.

– Да. Ты крут. Как скала. И такой же поросший травой, – Мирон дернулся сбоку от меня. – Шутка. Убери свои каменные ручищи. Классный у тебя лес, лучше, чем в реальности, – он успокоился и помахал мне. – Эй, чего завис?

В моем сознании промелькнула тончайшая, еле уловимая мысль. Настоящее озарение, какие я иногда ловил, только едва различимое. Я отвернулся от проекции программы и сказал:

– Подождите, подождите, не сбивайте с мысли, кажется, я придумал.

Друзья послушались, а учитель увлекся помощь хитроватой Олесе, и не обращал ни на кого внимания. Новый план сложился в голове мгновенно, и сейчас мой разум активно распаковывал его, раскладывая по полочкам в мозговой библиотеке. Целую неделю я умышленно не думал о победе над безобразием в школе, потому что почти разуверился в погруженных учениках, и просто хотел завершить выпускное произведение. Сейчас же все стало ясно, раскрылось под другим углом.

Теперь разум знал, что решение проблемы лежит за пределами школы. В том самом Учебном центре, где все началось, жаль, что вслух это не сказать, не поймут. Но главное, что я понимаю, и знаю, как туда попасть досрочно и неофициально. Метод одновременно пугал до дрожи в коленях, и воодушевлял эпическим приключением, какого у меня за всю жизнь не было. К сожалению, позвонить в открытый мир мог, наверное, только директор, но к нему с такой просьбой идти, только насмешить. Все равно, что при брате просить папу проучить его за очередную пакость, правда, я так не делал.

– Алекс, – позвал я приятеля, вспомнив, что Мирон до сих пор обижен. – Помнится ты рассказывал, как развлекался на стенах и крыше грузового ангара. Мне по силам на него забраться?

Золотые оковы

Длинные тени деревьев уже ползут по земле. Солнце мелькает в правом глазу, пока я бегу к заветному месту, а точнее к проводнику, который уведет бешенного искателя справедливости в моем лице под землю. Бегу так быстро, словно судьбу галактики решаю, а не школьную проблему. Ум одержим новым замыслом, поэтому я даже любимые преграды в парке игнорирую. Некогда акробатикой заниматься. Знакомые мощеные тротуары превращаются в смазанную ленту под ногами, низкие ветки магнолий бьют по лицу, шарахаются вечно отдыхающие, а у меня, как всегда, подгорает, точнее, время поджимает.

Логический ум, вместе с хорошей памятью подсказали, что так просто из школы не улететь. Даже знание расписания автоматического грузовика не поможет. Мы часто видели его с Алексом во время ночного паркура, но даже не думали попасть на борт. Тогда мы искали иных острых ощущений, и не зря. Я с детства знал устройство пятнадцатиметрового цилиндра, с его обтекаемым клювом, ведь таких в каждом городе хватает. Он каждую ночь доставлял в школу все необходимое, от продуктов, до бумаги, работая как часы. Разгружался беспилотник считанные минуты. Модуль трюма менял и назад. Все, тихо и без людей. Зато после обеда, десятки грузчиков-отработчиков носят коробки на склады, выполняя обязанности дроидов, бедолаги.

Сейчас же меня интересовал резак Ушедшего Петра. Я подозревал, что с наручником улетать никак нельзя, а значит, его надо срезать, и будь что будет. Вряд ли так поступали до меня, но и школу тоже не покидали. На бегу пришли подозрения, что меня не проведут вниз, ведь через вентиляцию лезть не хотелось, в добавок Ушедшие могут отказать. Я замедлился, задумался, и уловил тонкую иронию реальности, которая терзала мою руку. Звонил наручник, видимо просил пощады пред своей вероятной кончиной. Кто его знает, вдруг, правда, сломается.

Разумеется, это было Берта, и, как всегда, невовремя. Пришлось ответить и перейти на шаг. Девушка затопила мои уши потоком слов, своим чарующим голосом, которому я впервые был не рад. Она говорила о давешнем открытии, якобы наш главный вопрос можно решить только через себя, и у нее начало получаться. Мысленно я уже нелегально сидел в грузовике, поэтому ее слова успешно вылетали не только из второго уха, но еще из ноздрей, так как снова пришлось побежать. К счастью, отвечать не требовалось. Когда я уже видел знакомого грузчика, Берта предложила помочь ей в одном деле, причем лично. Рот от удивления я не открыл, потому что воспитан, но удивился. Увидеться со своей радостью и печалью в человеческом обличии, причем очаровательном обличии, было бы приятно еще сегодня утром, но сейчас приоритеты слегка изменились. Пожелал ей удачи, завершил звонок, потому что пора сдавать реальный экзамен. Доказать свою самостоятельность.

– Постой, – окликнул я своего помощника в деле перезагрузок. – Я по другому делу. Мне нужен один из ваших, забыл имя. Он такой, – я свел ладони вместе. – Самый худой.

– А, понял. Отдыхает наш Шарик. Я сам не помню как его зовут. Шарик, он есть шарик, хотя палкой надо было назвать, или вешалкой. Ищи у ворот. Ты сам-то чего хочешь? Вниз собрался? Да не бойся, мы все в курсе. Лишнего не болтаем.

Тощий любитель переноски тяжестей, презревший поиски баланса вдохновения, оказался скорее жилистым, чем худым, и походил на матерого инопланетного богомола. Формально проверив меня на честность, он выполнил свою не прописанную услугу, которая оказалась платной; кто бы сомневался. За мое добровольное пожертвование Шарик не стал одевать на меня повязку. Вот она, цена секретности. Спустя полтора десятка минут и несколько сотен метров коридоров, мне неприятно резал глаза свет голубоватых светильников. Бледные лица Ушедших окружили меня, но визит был официальным, поэтому люди были спокойны. Наверно полагали, что старый гость одумался, но я их разочаровал.

– Нельзя, ну нельзя его просто взять и срезать, – твердил мне владелец смещенного в мерности резака. – Нет. Можно. А ты знаешь, что будет? Лучше не знать. Ты и так свободен. Я же смахнул тогда полоску. Но не поперек же.

– Если скажешь для чего, сделаем. Есть одна хитрость, но я на себе не проверял. На Васе испытаем. Он у нас, оказывается, самый стойкий, – сказал Петр. – Представляешь, после того раза, когда Васька вместе с тобой на поверхность вынесли, не заваливался он больше. Словно Директор его отметил…

Догадка, мелькнувшая в мыслях, мне не понравилась. Наручник явно нуждался в хозяине. Видимо личность значения не имела, если устройство не персональное, это в наше время распространено. Логика мигом подсказала, что мой счет баллов станет достоянием подземников, и зря я без Алекса пошел. Но победа над режимом школы стоила больше выдуманных чисел. Я согласился. Лезвие рассекло материал, не тронув моей плоти. Но в нужный момент руку подставил не Вася. Новый хозяин моих золотых оков, парой движений закрепил края устройства, и оно, зараза такая, заработало, правда полноценной голограммы не было, только индикаторы.

– Извини, – сказал повелитель подземелья. – Я не могу дать такую тяжелую ношу тем, что мне верит. Если бы ты знал…, – его глаза округлились, когда парень активировал проектор, подаренный мне Профессором, и увидел мои личные данные, вместе с достижениями. – Ты кто такой?

– Искуситель, черт побери, – вырвалось у меня. – Давай-ка отойдем.

Пришлось заключить с королем мрачных тоннелей не самую выгодную сделку, хотя пустые астрономические числа не должны были меня волновать. Петр обещал страстям не поддаваться, да и ежедневные лимиты нас всех ограничивали. За сутки экономику школы не подорвет, так мне подумалось. Я так и не знал, как Ушедшие умудряются что-то покупать, курьера посылают что ли, но сейчас это не важно. Пришлось дополнительно обещать Петру тайну вечного цикла, дабы вернуть потом имущество. Он кивал, но в глазах уже горел огонь вожделения новых благ. Стяжательство и вера директору скромно подвинулись в сторону. Я махнул на все рукой, и попросил вернуть себя на поверхность.

На фоне еще светлого неба, затянутого облаками, я увидел Алекса, когда за спиной захлопнулась не самая секретная дверь. Друг выглядел возбужденным, взъерошенным, и сквозь маску погруженного опять проглядывала исходная личность. Алекс побежал, протоптавшись по клумбам; совсем голову потерял, и заговорил:

– Слушай, не знаю, что ты задумал, но можно мне с тобой? Сам ж говоришь, чтобы я играл меньше.

– Смелое заявление. Значить, ты хочешь поиграть в космодесант? Только чур, без реактивных ранцев, я так придумал. У школы крыша высокая, классно должно получиться. Правда только вниз, – удовлетворившись перекошенной физиономией друга я продолжил. – Сначала лучше узнать планы, а потом соглашаться. Мне только что схожий урок преподали. И все равно я тебя не возьму. Это безопасно только для меня. Поверь на слово.

Алекс нахмурился, а я серьезно задумался, о последствиях переноса погруженного человека за пределы школы. Ведь может случиться настоящий коллапс сознания, даже представить этого не могу. Я хотел найти себе оправдание, но друг не стал настаивать.

– Делай что хочешь. Тебе ничего не докажешь.

– Я все объясню, но потом. Только не дуйся. Нам это вредно, – попытка подбодрить меланхоличного приятеля провалилась. – Как же с вами тяжело. Можешь проводить меня до ангара. Все расскажу, если выберусь.

– Сплюнь. Ты хоть из ада выберешься. Помню твою проделку с башней, – ответил Алекс, уже нормальным голосом.

Без спешки и в полном молчании мы дошли до ангара. Первый раз за последнее время я не спешил, потому что до прибытия грузовика оставалось около получаса. Ворота закрыты, внутри тишина, но для меня предусмотрен иной вход, через решетчатое окно на крыше. На мое счастье, здание построили все в том же классическом стиле. Красивый фасад с карнизами и другими деталями сыграл роль лесенки, лишь наверху пришлось рисковать, но бывало страшнее.

Почувствовав себя скорее скалолазом, нежели трейсером, я проник внутрь, просочившись между прутьями, ведь стройность позволяла. Оставалось дождаться беспилотник для одного безбилетного пассажира. Раньше только в фильмах такое видел, а теперь сам по уши в приключении. Мама бы меня точно за них оттаскала, правда у нас в семье не наказывают, но здесь же полный беспредел. Побег из глубокого погружения, это ж сенсация. Замерев на верхней площадке, я вообразил мировую новость, но отогнал это бредовое видение. Ему на смену пришел образ Берты; вечно невовремя о ней думаю. Я разом сник, потому что предавал сейчас все ее светлые стремления. Проблему нужно решать внутри школы, но кто бы дал сил или вдохновения.

Побег за грань

Грузовик прибыл вовремя. Спрыгнуть с верхней площадки ангара на крышу высокого и длинного гравилета оказалось легко, всего-то пара моих ростов. Хоть я человек мирный, но насмотрелся в свое время разных способов обмануть технику из общей сети; чего туда только не выкладывают. Сенсор технического люка предсказуемо внутрь меня не пустил. Пришлось принести в жертву немного крови, приложив к панели порезанную ладонь. Сработала система защиты пострадавшего, люк открылся, и не важно, что я не техник, просто мне нужна помощь, а внутри аптечка.

Техническая шахта оказалась закрыта каким-то округлым предметом, тяжелым и холодным. В отсек для механиков и инженеров я попасть не смог, и пришлось смириться с тесным шлюзом, а аптечку заменить языком. Впрочем, кровь остановилась быстро. Присев, я услышал мягкий гул пробудившихся приводов, а через мгновение препятствие на моему пути к креслам и смотровому окну, превратилось в дроида-ремонтника. Видимо на человеке-механике сэкономили, а машина спала за ненадобностью, ведь эти грузовики одни из надежных в мире. Додумать мысль я не успел, потому что дроид, занимающий всю ширину шахты, поплыл на меня, явно не в мирных целях. Путь наверх он отрезал сразу же. Сначала я пополз, потом побежал, покатился кубарем, и с грохотом вылетел из наклонной шахты на пол ангара. Заботливый механик успел открыть все заслонки.

Больно не было, но мысли смешались и кружилась голова. Когда я сел, дроид уже висел передо мной, сканировал, а потом накрыл силовым полем. Я мысленно пожелал всего хорошего изобретателю этой технологии, которая стала моим местным наказанием. Через пару секунд я понял, что машина обращается со мной как с опасным и непонятным предметом, ведь наручника не видит, правда его настройки для меня неясны. Тем временем другой дроид, смотрящий за ангаром, включил режим ожидания и отменил вылет, закрыв ворота. Он что-то переключал на пульте, возможно, вызывал кураторов, а мой стальной недруг продолжал сканирование самого неопытного беглеца-парламентера.

Я приуныл, осознавая безвыходность положения. Спустя пару минут ожидания распахнулась дверь для персонала, и я мысленно простился со всем, чем только можно. Но за порог шагнул не куратор, а Берта. Мо сердце чуть не остановилось, волна электрических разрядов прошла по нервам, а потом кровь застучала в голове, шее и груди. Девушка решительно двигалась вперед, сделав пару шагов ко мне, потом развернулась в сторону пульта. Работа дроида смотрителя была нарушена грубым вандализмом. Берта выплеснула на панель пульта липкий и сладкий напиток, который не допил какой-то сотрудник, а потом еще и хрустящие шарики на пол высыпала. Стальной трудяга мигом переключился на спасение главной электронной панели. Вдобавок сработали предохранители, отключив половину систем ангара.

Моя недоступная подруга приблизилась к технику, бросила в мою сторону испытующий взгляд, как на неразумного котенка, попавшегося в капкан. Одним движением она выключила бдительную машину, которая оказалась гражданской, а, значит, управлять ей мог даже ребенок. На пару мгновений мы остановились лицом к лицу. Я непроизвольно заглянул ей в глаза, но провалиться в их глубину не успел. На заднем плане стальной работяга уже очистил пульт и теперь гонялся за шариками. Берта молча смотрела на самого непутевого союзника. Я чуял ее аромат, разглядывал лицо, знакомое по фотографиям, выученное наизусть, но сказать ничего не мог, хотя слова были излишни. Девушка подошла ближе, я инстинктивно отшатнулся назад. Она легко толкнула меня в грудь. Ногами я оказался на каком-то возвышении, чуть не упал, а затем взмыл вверх. То была не ступенька, а магнитная крышка-платформа шахты, из которой недавно выпал.

Беглец-парламентер сидел на борту. Крышка была прозрачной, и я припал к ней, глядя вниз. Местный дроид навел порядок, разблокировал ангар, ведь источник опасности в моем лице исчез, а Берта стояла в центре, провожая меня поднятыми вверх руками. В ее жесте я узнал одну из фигур собственной скульптурной композиции. Приятно, волнительно, и немного грустно. Грузовик поплыл к воротам. Перед моим внутренним взором до сих пор стояло лицо Берты, ребра еще ощущали касание ее сильных рук, а в мыслях царило смятение. Понять, что это было, я даже не пытался, ведь это глубокое погружение в закрытой школе.

Грузовик шел плавно, скорость почти не ощущалась, но я сжался в комок и держался рукой за какую-то трубу. Свет погас, только дежурная подсветка мерцала на полу. Медленно текли мысли о правильности собственного поступка и обо всем случившемся. Вспомнилось, что занятия я никогда не пропускал. Вот такой странный человек, или таков итог воспитания. Даже с друзьями долго не гулял в детстве, тем более по ночам, и в шалостях, на грани разумного не участвовал. Зато сейчас пустился во все тяжкие. Поднятая вверх рука затекла, поза показалась неудобной. Сидеть в креслах, где нет смотрового окна, я передумал, не желая проспать момент прибытия. Вернувшись к люку, я сел над ним, ощутив себя самым странным художником, с не менее странной подругой и вообще всем.

Боль осознания

Впервые в жизни я понял свою зависимость от часов, которых при себе не было, а еще не хватало света и движения. После тысячной смены позы на непонятном сидении я ощутил замедление грузовика, и услышал смену гула двигателя. На затекших ногах я заковылял к выходу, потому что собирался выйти заранее, перед ангаром. Верхний люк поддался, выпуская меня на крышу. Я присел, тихо порадовался, и одновременно отругал себя за недальновидность. Грузовик прибыл именно к учебному центру и его складу, а не на окраину города, что было возможно, и идти мне тогда с десяток километров, после бессонной ночи. Сейчас мы снижались, замедлялись, и до входных ворот оставалось еще минута полета. По правому борту послышался стальной лязг, а потом из люка погрузочной камеры выбрался Мирон. Он держался руками за голову, кривя лицо от боли, но стоически не кричал.

Я подбежал к приятелю, уже не рискуя свалиться на низкой скорости. Его присутствие не входило в планы, но пришлось смириться с реальностью. Вместо выяснения отношений я коротко сказал:

– Нам нельзя внутрь. Надо как-то исхитрится и покинуть грузовик. Ты в порядке, идти можешь?

– Мозги кипят, – прошипел Мирон, и глянул с борта вниз, а потом вперед. – Придется прыгать. Там впереди не за что цепляться. Вряд ли ты сможешь, трейсер доморощенный. Ох, мозги… Садись на спину и зубами не клацай.

– Спятил? Там метров десять. Мы разобьемся, – возмутился я, не узнав своего голоса. – Все-таки я безнадежный дурак. Ничего не продумал. Импровизатор.

– Нет времени объяснять. Я прыгаю, а ты держись, – почти прокричал Мирон, слегка приседая и поворачиваясь ко мне. – Шустрей, а не то…

Меня упрашивать не пришлось. Этот безумец мало того, что сиганул с места не договорив, так еще и вверх вытянулся на пару метров. В кратком полете я ощутил то самое замедление времени и запредельный выброс адреналина в кровь. Потом было сильное, но не смертельное сотрясение, как будто мы попали в желе или мёд, чего я не ожидал, но был рад. Опомнившись, я увидел две вмятины под ногами приятеля, оставшиеся в кровельной пластине. Возможно мне показалось, но на последних метрах Мирон сбавил скорость полета, как будто сработал тормозной двигатель. Вряд ли он встроен приятелю в пятку. Он же не из пресловутого космодесанта, у бойцов которого свои отношения с физикой.

– Все мои друзья настоящие Кинг-Конги. Один другого краше. Алекс тоже хорош, ты сам видел, как он прыгает. А я так, погулять вышел, – в ответ на мои слова еще один прыгун ухмыльнулся, будучи не в силах говорить. – И зачем я только этот паркур взял. Весело, но не мое.

– Эх, голова, – Мирон присел, держась за виски. – Это, это… Не больно, но… Как обжорство, только знанием, – невнятно забормотал мой сообщник. – Лучше бы с батей согласился. И никаких школ. Ух…

– Похоже, что погружение с тебя слетело. В школе-то родителей невозможно вспомнить, – увидев согласный кивок, я продолжил. – Разве Алекс тебе не сказал, что со мной нельзя? Откуда мне знать, что случится с человеком, вырви его из пространства погружения.

– Наверное, мне стало скучно. Надоело в школе, даже с нашим образом жизни. Понимаешь? – он с иронией покачал головой, как умудренный мастер. – Что, до сих пор не понял? Я слегка модифицирован, но это долгая история, – Мирон помотал головой. – Фух, отпустило. Чуть не помер. Так что ты задумал?

Небо еще оставалось темным, но городские огни давали достаточно света, чтобы хорошо видеть. Я подумал, что лучше позволить Мирону еще отдохнуть, поэтому уселся на краю крыши, вытянув ноги. Подбодрив словами этого сумасшедшего прыгуна, я объяснил идею обращения к высшему руководству, ради смены тупикового режима школы. Приятель оживился, соглашаясь со всем, и заговорил немного иным тоном, представ в своем истинном образе, уверенного, волевого и все-равно лихого парня. На автомате я прислушался к своим ощущениям. Судя по всему, загруженные способности и свойства сохранились. Но гадать над причиной было некогда. Возможно, таковы последствия сбоя погружения, а может, сросся я со своим дополнением.

Краешек солнца уже выглядывал из-за горизонта, посылая вверх оранжевый столб света. Мы полностью пришли в себя, и решили не задерживаться. Я предложил идти к главному корпусу по крыше, в раннее безлюдное время. Мы перебрались с хозяйственных сооружений на длинный переход, ведущий к ступенчатой башне впереди. Пока шагали по блестящим панелям, я посчитал в уме, что полет длился всего часа четыре, но есть хотелось так, словно пешком от школы тащились, причем по пустыне. Свет в здании был погашен, все сотрудники еще спали в своих кроватках, чего нам совершенно не хотелось. Мирон удивился, почему незваных гостей до сих пор не нашли, ведь глаза у дежурных должны быть на каждом углу.

– Знаешь, я в школу-то поступил, убегая от бати. Буквально убежал. Он думал хотя бы младшего сына в военное училище отправить. А это совсем не мое.

– Как тебя, почти взрослого человека, могут заставлять? – спросил я. – И еще, поделись секретом. Что это за модификация? В школе ты самым обычным был.

– Я же ничего не помнил. Не пытался, не знал как бы, поэтому не мог. А мой батя потомственный военный из космического десанта, во втором поколении модификации организма. Ежу понятно, что его гены передались мне, а потом родители довели сынка до третьей ступени, пока я совсем мелкий был и не понимал ничего. Дед вообще хотел из внука высшего офицера сделать, эдакого непобедимого героя. Думаю, ты слышал про их возможности. А мне рисовать нравится, – Мирон умолк, погрузившись в воспоминания. – Профильные тренировки прогуливал, хотя умею кое-что. Потом, когда в училище хотели отправлять, я быстро придумал высокую цель и подался в школу. Только не представлял, какой кошмар меня ждет. Понимаешь?

– Понимаю, понимаю. Все мы иначе это видели, как в других, нормальных заведениях, – я остановился, глядя на возникшие впереди фигуры. – А вот и комитет по встрече. Значит, за нами давно наблюдали. Ждали, когда сами доберемся.

– Сойдет. Мы же не нарушители. И вообще я не любитель ломать дверь. Войдем как люди, – Мирон лениво потянулся, выказывая миролюбивое расположение. – Доброго денечка. Извините, что мы так рано. В гости пустите?

Сильные мира сего

Нас вели по коридорам, как неведомых опасных существ, обступив со всех сторон. Осталось только заковать во что-нибудь крепкое, но не та здесь организация. С нами почему-то не говорили, но я все равно рассказал, что мы выпали, точнее сбежали из проекта. Охранники тут же сбавили шаг, один из них вышел на связь, и через минуту нас повели в другом направлении. Брутальные технические коридоры сразу обросли белыми матовыми пластинами, потолок стал арочным, почти как в кораблях высокого класса.

Несмотря на просьбу о встрече с главой центра, нас доставили в медицинский отсек. Вместо жутковатых каменных устройств и полумрака, царящих в школьной башне, здесь все было привычно, чисто и бело, поэтому я расслабился, но все равно продолжал говорить, точнее спорить. В помощи мы не нуждались, но нас не слушали, а сканировали, как перед запуском в гиперпространство. Стоило больших трудов доказать, что глубокое погружение на меня не подействовало, а Мирон из него выпал. Я помнил о своей цели, поэтому продолжал говорить, и в конце концов довел начальника смены. Он никого не прибил, а лишь позвонил наверх и доложил. Неудивительно, что нам долго не верили, ведь случай уникальный, а на моей памяти подобных сбоев вовсе не было.

Спустя десять тысяч измерений и проверок наших голов, наконец явился очень серьезный человек. Медики отступили, зато Илья Степанович покоя нам не дал, засыпав вопросами. Но я был стоек, точнее упрям, и согласился говорить только с главой центра. Неясно, в чем нас подозревали, возможно, в недостатке сознательности. К счастью, доклад старшего медика убедил этого важного человека в строгом костюме с манерами военного, в безопасности потерянных детей. Именно так нас назвали, несмотря на мои два образования за плечами, но я промолчал, потому что Илья Степанович без промедления повел нас наверх, упомянув лишь о начале общего совещания.

Последние этажи здания восхитили даже мой искушенный разум. Принеси сюда спящего и разбуди его, каждый подумает, будто оказался на орбитальной станции, причем в центре галактики, и не нашей, если судить по голограммам на месте стен и потолка. Казалось, что двери, стоящие со всех сторон, ведут в параллельные реальности и иные времена. Мирон же удивления не выказывал, наверное, и не на такое насмотрелся, за время насильственной подготовки; офицер недоделанный. Когда до двери зала совещаний, оставалась считанные шаги, я испугался, что вместо сострадания и помощи нас просто отчитают и выгонят, но сопровождающий уже распахнул дверь.

Открывшийся взору зал не уступал обители директора школы. Громадный диск пола, ни одной двери, авместо пола с потолком нечто напоминающее эфирные миры высоких плотностей. Самые грандиозные картины космоса блекнут на фоне этого торжества форм, красок и непостижимой ткани иного бытия. Нам позволили перевести дух, а потом я всмотрелся в круглый стол и людей, облеченных знанием, достоинством и властью, куда ж без нее. Все смотрели на нас, но одежда до сих пор не дымилась. Заботливый Илья пододвинул сзади кресла, попросив сесть.

– Доброго дня, молодые люди. Полное осознание, выход из пространства погружения. Это феноменально. Однако мы пригласили вас, ради другого. Хотим услышать всю правду, – сказал человек в белом костюме, и пригладил усы. – Что произошло? Для чего вы вернулись? А главное, как осознали себя. О транспорте нам уже доложили. Имейте ввиду, ложь в этом месте сразу определяется.

– Ярослав Владимирович, прошу не спешить. Полагаю эти славные дети пережили потрясение. Уж нам-то не знать особенности погружения, – дружелюбно сказал глава заседания, заставив меня на миг забыть о цели, упомянув того самого Ярослава. – Ну и.. Вижу, вы здоровы и можете говорить.

– Наша школа – это форменный ад, – выпалил Мирон, привстав с кресла.

Я разделял его мнение, но решил перехватить инициативу, поняв уровень серьезности места и людей, к которым мы попали:

– Позвольте мне. Мой друг прав в общих чертах, однако это довольно длинный рассказ. К сожалению, мы не успели узнать все, но и известного хватит с лихвой.

Голос почти не дрожал, но кожу на пальцах я зажал, чтобы без остановки говорить минут десять. Без утайки я рассказал всю правду, как и просили. Отъем потенциала разума, обнуления, всеобщая неуспеваемость, непонятное излучение и другие прелести школы были поданы без прикрас и осуждений. Многое я припомнил, но на сбое своего погружения и случае Мирона не стал заострять внимание. Меня ни разу не перебили, а после повисшей паузы, глава учебного центра, одетый в мерцающий сиреневый костюм, седой, но все еще сильный человек, наверно родившийся еще в эпоху больших перемен, встал и заговорил.

– Вы добровольно проходили испытание, поэтому пострадавшими не являетесь, – он поднял указательный палец вверх. – Но заметьте, новая учебная программа была одобрена, проверена и ее сложность соответствует вероятной награде. Поэтому обвинять Ефима Аркадьевича в преступлении нелогично. Но такой же сотрудник образования, как и мы.

– Но ведь нас жестоко используют, и еще надо выяснить куда уходит вычислительный потенциал, – запротестовал я, в недоумении. – Многие из нас поняли, что порядки в школе паразитические. Нам врут на каждом шагу, особенно про аномалию, отдых и откаты. Да, в системе полно лазеек, но их мало кто видит. Люди заняты совсем не учебой, а бессмысленным выживанием. В чем же смысл, если успешно пройти школу почти невозможно?

– Владимир Олегович, может быть скажем им правду? – приподнявшись в кресле, проговорил человек в белом, изысканном френче. – Не стоит подробно объяснять молодым людям, что испытания не бывают простыми, веселыми и добрыми, если они еще не доросли до такого понимания.

По залу прокатилась волна шепота, председатель, закрыл глаза, улыбнулся, посмотрел вверх, будто собирался с силами, и мне было знакомо это состояние, после чего заговорил:

– Все рассказанное вами тайной не является. Мы знаем и контролируем все. Ваша художественная школа отличается от прочих, но везде разные сложности. В этом и заключается суть проверки на разумность. Только преодоление трудностей и глупости выявляет истинный уровень вашего сознания.

– Я хочу добавить, – вмешался Ярослав. – Мы ищем лучшие способы, поэтому проводим эксперименты. И ваша школа тоже своего радо эксперимент. Допускаю, он не самый удачный, но его нужно довести до кого-то логического конца, прежде чем новый устраивать. Теоретически это можно ускорить, а так… Может еще пару лет понаблюдать, на что люди способны.

– Благодарю. Верно подмечено, – председатель встал, и двинулся в обход стола. – Не самый худший эксперимент, уже шестьдесят первый по счету. Это было смелое решение. Однако мы пошли на изменение учебной программы, и обновление, ради сильных и честных итогов. Наш большой совет сначала раскололся на два лагеря, но позже мы согласились с Ефимом Аркадьевичем и его методикой, после первого выпуска. Такого опыта люди еще не получали, и он очень ценен.

– Выпускаются единицы, – тихо сказал в ответ я. – Один из десяти сопротивляется преградам и соблазнам школы, пытаясь учиться. Да и они часто заблуждаются. Остальные топчутся на месте или занимаются не пойми чем. Неужели такой опыт может быть ценным?

– Только так можно качественно определить сильных духом и сознанием, а их всегда мало. Но все вы желаете чего-либо высокого, а значит, должны справляться. Напомню, мы контролируем обучение, и не вмешиваемся до окончания эксперимента. Процессом руководит искин, и его работу нельзя прерывать. Все выбывшие из школы и выпускники получают помощь, в случае необходимости. Медицина сейчас может все, сами знаете, – глава учебного центра присел перед нами.

– Так это что, эксперимент можно закончить раньше? Если искин решит, что мы ерундой занимаемся. Чтоб нашему директору пусто было, – сдержано пробормотал Мирон. – Нам всем резко духом возрасти, или наоборот, умереть?

– Умирать не нужно. Мы – культурные люди, и многие из нас относятся к искусству. Во всяком случае Ярослав Владимирович заслуженный художник, а я так…, – глава Центра хихикнул, и отмахнулся от собственных мыслей. – Нет сомнений, что в вашем испытании есть элемент насилия и не все гладко. Можно идти иным путем, но нам важно пропустить вашу школу через спектр всех возможных событий и состояний до логической точки. Поэтому учеба продолжится, – он иронично поднял брови, давая понять свою непреклонность.

Наш провожатый Илья Степанович, тоже покинул свое место, и попросив слово, сказал:

– Предлагаю перейти к практической стороне вопроса. В нашем кодексе нет указаний для беглецов из погружения. Поэтому вы оба можете вернуться в школу, дав согласие о неразглашении или отправиться домой. Погрузить два раза в один сценарий нельзя, так что будете учиться с полным осознанием, или попробуете в другой раз, при желании. Здесь, в промежуточной точке, нет смысла задерживаться. Выбирайте.

Горькая справедливость

Ближе к обеду этого дня, казавшемуся бесконечным, пилот учебного центра приземлился за школой, дабы не привлекать внимание учащихся и не учащихся тоже. Я успел подремать в отличие от Мирона. Все-таки он вспомнил себя, свои возможности, и в долгом сне больше не нуждался. Проводив взглядом уходящий вдаль скоростной гравилет, мы молча побрели к садам. Я хотел бездумно полежать в тени, потому что уже устал от борьбы, но бросать ее все равно не собирался. Даже неудачные рисунки стараюсь исправить, или сжигаю, но сейчас это не годится. Мои планы и мысли безнадежно запутались. Внутренне я соглашался с мнением совета Учебного центра, только легче от этого не становилось. Выходит, последнее время мы все-таки двигались в пропасть.

Наручника, а вместе с ним часов, не было, зато отсюда виднелись часы на башне. Обед еще продолжался, и мы свернули в сторону школы, дабы найти Алекса, и саму учебу надо тоже продолжать, хотя настроение было никакое. Масла в огонь подлили ученики, вышедшие на отработку, со своими безрадостными лицами, да и пронырливые кураторы напомнили своим видом, что мы покинули нормальный мир, с его изобилием и безмятежностью. Автоматически я потянулся к наручнику, проверить расписание, и не найдя его, попросил помощи у Мирона, и тут же потерял дар речи, поняв, что приятель свои далеко не золотые оковы не снимал.

– Ну ты даешь. Наручник срезал. Шутник… Мне такое и в голову не пришло, – приятель заглянул в расписание. – Про пищалку я забыл. А твой вернем, не волнуйся. Только не пялься на меня так. Видел я твои девятки, и покупки тоже. И хорошо, если там хотя бы трехзначное число осталось.

– Ты не боишься, проблем? Ведь эти штуки передают о нас все данные. Могут узнать, что тебя не было в школе. Хотя тут такая система, что каждую муху без всяких наручников на учете держать может.

– Во-во. Расслабься, мы уже сильнее не вляпаемся. Я теперь вообще ничего не боюсь. Эта школа – грубая иллюзия. Здесь все не настоящее и меня здесь, в отличие от мест службы космодесанта, не убьют, а остальное не важно. И Алексу я ничего говорить не буду, сам выкручивайся.

– Мирон, знаешь, что самое глупое? – приятель вопросительно посмотрел на меня снизу вверх. – Не все умные чужие мысли полезны. Ведь я эту идею, с посещением Учебного центра, грубо говоря, подслушал, а план сам собой сложился. Просто свои идеи с вдохновением кончились, а замысел с символом и прочая романтическая дребедень не сработала.

– Нормальный символ. Ты его пока недоделал, и не вздумай ломать. Понимаешь, мне батя всегда говорил, чтобы я слушал только себя, тогда никого не обвинишь, – он надменно усмехнулся. – Вот поэтому я и здесь. Ладно, бежим скорей. Разговоры – это хорошо, но пожрать я всегда рад.

Алекс сидел на обычном месте, и ел четвертый к ряду банан, если верить разложенным на скамейке шкуркам, скорняк несчастный. Маши рядом не наблюдалось. А мне-то думалось, что приятель воспользуется нашим отсутствием. Мое эго порадовалось, что я – единственный лопух в школе. Правду о приключениях парень не знал, да и о секретности помнил, поэтому приветствовал нас, как будто видел час назад. Вместо выдумывания истории я коротко сказал, что рассчитывать можно только на себя, и претензии наши еще пересмотреть надо. После такого откровения друзья выпали в осадок, и мне пришлось объясняться.

– Когда все легко, учеба правда теряет смысл. Так что относительно здешних трудностей мы герои и гении, если не филонить, как большинство, хотя все сложно. Но за нас не беспокоюсь. Доучимся.

– Значит все, порядки больше не меняем? – спросил Алекс. – Сидим, рисуем, зубрим и спим на ковриках?

– Почти. На самом деле можно вернуться в покои, ведь перезагрузка работает, а короткие циклы можно более простыми способами растянуть. Но мне как-то понравилась наша новая жизнь, так что сами решайте, – вздохнув, я окинул взглядом погруженных, которые проходили мимо. – Мне остальным помочь хочется. Не должно так быть, чтобы меньше одного процента имели возможность на успех. Точного числа не скажу, да вы сами знаете сколько у нас адекватных людей.

– А кто тебе сказал, что людей нужно спасать? – Алекс откинулся на спинку, и серьезно посмотрел на меня исподлобья. – Может быть, нам так нужно? Пострадать вволю. Я, например, быстро все понял. Понятно, что ты помог. Один раз завалился, так сразу дошло, что нас обманывают. Другим меньше повезло. Значит, еще не настрадались. Вот и пусть мучаются, а мы для себя все поняли.

– Ты еще скажи, хочешь помочь – начни с себя. Знаю, что моя идея, с массовым влиянием не сработала. Но просто учиться, только для себя… Это как-то мелко. Пусть такого экзамена нет, но я хочу его сдать, и переделать здесь кое-что. Время-то еще есть.

Мирон долго и молча слушал, потом вытянулся по столу рукой вперед, и улегшись на нее пробормотал:

– Только с новыми идеями туго. Я бы плюнул на все, и занимался тем, что нравится, а дальше, как пойдет. Зачем мозги морщить, если пока не додумался. Тебе же скульптура по-настоящему нравится? Вот и доделай свою статую, пока ее кураторы не разобрали, – он извернулся как кот. – Попробуй получать удовольствие, если проблемы не решаются, а какую-никакую стабильность мы получили. Может, тебе еще чего-нибудь захочется, так лучше мы радоваться будем, а там глядишь…

– Нет, другие не подтянутся, – закончил за приятеля я. – Поди, придумай такое, чтобы привлечь этих…, – я отмахнулся. – А может правда, ну эту борьбу…

– Во-во. Наконец, понял. Продолжай в том же духе, а я пока отдохну, – пробурчал Алекс, лениво укладываясь боком на соседний стул.

Мраморная гора искусства, а не гранита науки свалилась с моих плеч. Я сразу ощутил тревогу, потому что хотел, но не мог отступить. Однако голос разума в словах Мирона сделал свое дело. Друзья отдыхали, ждали, а я ушел на внутреннее закрытое совещание. Бунтовать, кого-то призывать, вразумлять и пытаться спасти действительно глупо, а жаловаться тем более. В мыслях мелькали картины детства, когда я радовался и развлекался днями напролет в любых мелочах. Сейчас такие забавы будут выглядеть более чем странно, но эту идею я отметать я не стал, отложив для вечерней медитации на крыше навеса.

Мы разошлись по разным мастерским, вернувшись к недоделанным заданиям. Я каждый миг готовился быть пойманным кураторами, но они меня словно не замечали, будто из школы никто не убегал. Повинуясь идее Мирона я пришел в холл к скульптуре и активировал верстак. Все, подвешенные в воздухи детали находились на месте, и лица казались завершенными, но чего-то не хватало. Не проникся я до сих пор чувствами, как учитель просил. Неожиданно мысли потекли не в том направлении, потому что захотелось бросить школу, вернуться домой к родителям, но долг творца и привязанность к новым друзьям держали на месте. Потом вспомнилась Берта, ее непостижимый поступок, ее лицо, и окончательно решившись, я взялся за работу.

Вечером, при участии Мирона, ко мне вернулся наручник. Прилюдное объяснение о вреде халявы, уводящей от милости директора, заставило Петра скривиться, но отдать грубо сшитое устройство. Разного добра в убежище ушедших прибавилось, и просевшие последние шесть чисел наручника были тому доказательством. Я не стал обрушивать на жителей подземелья гром и молнии, сочтя это неблагородным, да и побить могли; кто их, погруженных, знает. Прав Мирон, все это иллюзия, и в ней нет смысла, если помнить, что в школе мы временно.

Обреченность

Дверь кабинета скульптуры приближалась, сердце стучало сильнее, внутри меня все клокотало. Я ничего не сломал и никого не убил, просто шел сдавать итоговую работу. Громкие удары каблуков оглушали, скрип дверной ручки пробрал до глубины души, а разлившийся свет из мастерской должен был ослепить меня, но глаза и весь художник в моем лице, уцелели. Антон Семенович уже собирался уходить. Я специально подгадал время, придя позже, чтобы избежать лишних ушей и новых сплетен. Пока мы шли в тот самый холл, легче не стало, только в груди что-то трепетало от волнения, а в голове крутилась вся школьная эпопея, хотя до ее конца далеко.

Берту наяву я больше не видел и не слышал, но она все равно вдохновляла меня каждый день, точнее ночь. Эта непостижимая девушка стала постоянной гостьей моих красочных и запутанных снов. Казалось, мы проводили годы в иных мирах, блуждали вдвоем между пространством и временем, звеня и ликуя от необъяснимой радости. Наверное, это были те самые чувства, о которых говорил Антон Семенович, потому что безграничная сила переполняла меня днем и ночью. Оказывается, я всю жизнь был голодным в этом деле.

Просыпаясь, я понимал, что виной всему мое незнание женской природы, ведь Берта была первой из девушек, приблизившихся ко мне во всех смыслах, хотя я и сам никому не спешил открывать свою душу, а здесь пропал, точнее воскрес. Наверное, со мной играл собственный разум, но это была приятная игра, ведь в явном мире Берта упорно не отвечала, словно переехала в страну грез. Пусть виделись мы раньше считанные мгновения, но этих крох хватило для раскрытия во мне чего-то запредельного. Такой силы творческой мысли я не ощущал даже в родном доме. Жаль, но поделиться такими наивными, детскими мыслями было не с кем.

Сколько длились сладостно-бредовые сны, столько же держалось вдохновение, в состоянии чистого потока, и вместе с этим скульптура приближалась к совершенству, к финалу. Таким безмятежным дураком я себя еще никогда не ощущал, правда, был доволен и понимал, что подобные бывает у всех. Иногда, в моменты творчества или безмятежного отдыха, я выпадал из реального мира, уносясь в мир грез с открытыми глазами. На меня косо смотрели, шептали что-то нелестное, откровенно сплетничали, но я не обижался, потому что был действительно счастлив. Один из моих старых учителей сказал бы, что я полностью раскрылся, и вкладываю в произведение всю душу, ощутив, что эта тонкая материя стала безмерной. Незнакомое прежде чувство к Берте заполняло меня до краев, и я не осмеливался думать, что было бы, не раздели нас физически странное поведение это мистической девушки.

Казалось, что путь к скульптуре растянулся на километр, а в памяти возникли Мирон с Алексом, уже совсем иные, однако хорошо знакомые. Последнее время мы снова учились жить иначе. Больше развлечений, меньше борьбы, точнее ее вовсе не было. Веселились больше прежнего, но не в ущерб учебе, поэтому от погруженных все равно отличались, зато полностью наслаждались каждым мигом, по-своему, как умели. Еще больше я выделился на общем фоне, когда положительные множители, некогда приходящие на наручник, сменились дробями с нулем впереди. Раздутое число таяло, вызывая лишь ироническую улыбку, ведь я почти ничего не покупал. Если не считать терпимых неудобств от откатов, внутри меня воцарился покой, какого не было даже при жизни в родительском доме. Странное и зыбкое равновесие, в котором были и тревога, и счастье.

Все заметили перемены в Мироне, но с расспросами не приставали. Лишь Алекс смутно догадывались, правда молчал, и обиду не таил за хранимую нами тайну о полете за грань. Во всяком случае, я так думал. Мне понравилось жить проще, не спасать мир, мягко принимать вдохновения и откаты, но что-то тоненькое, едва заметное, на самом краю сознания напоминало об оставленной борьбе, а под истинным покоем, на самом деле, я подозревал неправильное смирение и отказ от самого главного. Никто не знал, как оценит мои успехи искин после учебы, но я уже не хотел ничего менять. Все тихо, спокойно, все довольны. И так дров наломал.

Скульптура уже виднелась в проеме арки, а на меня нахлынула волна. Волна не отката, не вдохновения, а странной тоски по оставленной битве, и по родному дому. Остро почувствовалось одиночество в знании всей правды о школе. Стало ясно, до боли в висках, что я затыкал рот голосу своего разума маленькими и большими развлечениями, и учебой на автопилоте за последние дни. Сейчас же рана открылась, начала саднить. Я же боялся услышать: «Неудовлетворительно».

– Как тебе это удалось? – спросил учитель, снимая горный хребет с моих плеч. – Потрясающе. Без всяких шуток поздравляю с окончанием этого затянувшегося перформанса. Правильно, что я перестал вмешиваться. На фоне других ты быстро работаешь. Оседлал волну вдохновения? Признавайся.

– Да. Вдохновился… Но другим способом, – мигом вспомнилась Берта, и невольно я глянул на ее подобие в композиции. – Просто пришлось сказать себе: «Хватит», иначе работать над скульптурой можно бесконечно, и все равно остаться недовольным.

– Ты прав, друг мой. Полного совершенства нам не достичь. Во всяком случае на нашем уровне, так уж все устроено, иначе учиться будет нечему.

– Честно говоря, я ее сильно переделал и убрал все, кроме фигур. Еще слабо разбираюсь в языке геометрических символов. К тому же люди оценивают общее впечатление, а не разглядывают детали.

– Но спираль в основании ты оставил, – учитель обошел скульптуру, и свернул станок. – Впрочем она гармонично выписывается. Все здорово, даже отлично, – он вздохнул. – Ох, если бы ты знал, чего мне стоило уговорить руководство, в использовании холла, и как часто потом на меня наседали кураторы, – он запрокинул голову, глядя на главного персонажа композиции.

– Мне казалось, проблем нет. Все тихо и мирно. Заняли подходящее место и все.

– Да, беззаботная молодость. Но ты порядочный ученик, и мне приятно с тобой работать, также как и разрешать кучу проблем за спиной, величиной с этот памятник, – скульптор посмеялся, дабы не обидеть меня. – Задание сдано. Получай причитающееся. Это немыслимый экстерн. Надеюсь, тебе он пойдет на пользу, а мне на кафедре не предъявят новых претензий.

Антон Семенович взялся за планшет, поставил оценку. Наручник просигналил, правда смотреть на размер награды желания не было. Перед уходом, я еще раз окинул взглядом свое творение. Скульптура жила, говорила и звала. Возможно, так чувствовал лишь я. Но без Берты, без ее места в сновидениях, и полного отсутствия в реальности и сети, вряд ли я осилил бы такую задачу. Ведь в своей работе я выразил все, что наболело, что воодушевляло, все, что видел, а точнее хотел видеть в школе. Коротко говоря: пробуждение одних и счастливую безмятежность других. Именно такие лица получили главные фигуры, ощущение силы, радости и виденье новых испытаний. Жаль лишь одно – мой восторг никто из погруженных не разделил, а значит символ не сработал, хоть и был прекрасен. Еще одна иллюзия разрушена.

Спустя полчаса я уже сидел на своем любимом месте, неспешно вкушал нектарины, и с запозданием смеялся над собой, над своей наивной романтикой, дабы отвлечься от неприятных мыслей. Кажется, я перестарался в бунтарской деятельности и во всем остальном. Можно было нарочно не мутить воду. Только лишние хлопоты Антону Семеновичу доставил, хотя он со своей задачей справился, в отличие от меня.

– Эй, иди к нам. Опять над тарелкой медитируешь? – нарушил мой покой Алекс.

– Куда там. Медитируешь… Грущу немного и прощаюсь.

– Чего? С чем, или с кем? Давай-ка вниз. У нас еще полно времени, и парк ждет нашей пробежки.

– Наших выкрутасов тогда уж, – сказал я, желая отвязаться, но друг не уходил. – Видишь ли, когда позади большое дело и люди, с ним связанные, приходит знакомое опустошение, будто учеба и все приключения завершились. Немного странно, ведь нам еще учиться и учиться. Это нужно пережить. С другой стороны, я вроде бы выиграл, а на самом деле проиграл в крупном. Очень крупном.

– Слушай, наверное мы тебя в тот раз неправильно заморозили. Если не перестанешь нудить, придется повторить. Спускайся, нам тут арбуз Марик подкинул, и он ждет твоей нарезки… Арбуз ждет.

Нарезал я сочную ягоду, как всегда безупречно, ведь у папы научился. Мякотью тоже насладился, и даже часть душевной пустоты заполнил, или так компания друзей повлияла. Однако, Алекс заметил, что половины меня до сих пор здесь нет.

– Ты сейчас меня копируешь или правда заболел? Не отмалчивайся. Мы тебя знаем. Лучше взорвись, чтоб мало не показалось. Полегчает. А мои методы, – Алекс демонстративно прилег на подстилку. – Они не для тебя.

– Порох закончился, – ответил я. – Хотя скульптуру на другом топливе делал, и иной материал вкладывал, – улыба сама собой возникла на моем лице, а в мыслях возник дорогой мне образ. – Но зря старался. Зря надеялся. Обидно немного, зато теперь ощущаю освобождение. Остается немного переболеть, и доплыть до нашего общего финала… Не так уж и плохо.

– Сдался? Я по-своему думаю. Ничего мы не понимаем, – вклинился в разговор Мирон. – Поэтому и хотим халявы. Не халявы, а… Ну ты понимаешь. Глупость мы затеяли с этой войной. Нормальная у нас школа. Но страдать от откатов и отрабатывать я не рвусь. Понимаешь?

Алекс делал вид, будто спит, но все слышал и неожиданно заговорил в своей истинной манере:

– Дружище, ты такой смешной. Елки-иголки. Ты думал, что долепив свои фигурки неожиданно увидишь сзади тысячи сторонников? А потом все вместе пойдете в башню и красной краской, чтобы обойтись без пролития понятного чего, перепишите школьный устав, и заживем мы как у твоего Антона Семеновича за пазухой?

– Не знаю, – честно ответил я. – Нет, вру. Знаю, что осталось чувство незавершенности, как на экзамене. Но поди пойми, что нужно доделать.

– Кто-то у нас расклеился. Соберись… Летун-наездник. – резко сказал Мирон. – Иди к всешкольному преподу, который сидит за великим столом и отвечатй по самому главному билету. Но не спрашивай, кто у нас препод, а также где, как и когда экзамен проходит. Идеи придумываешь ты, вот и думай. Если топлива мало – заправься. Я-то знаю, на чем ты работаешь.

Незабвенная

Домой. Мне бесконечно хотелось домой. Берта пропала даже из снов, сверхзадача проиграна, и оставалось только отступить, если забыть про учебу. К счастью, Алекс подсказал отличную идею, и новый день с ночью мы решили провести в жилых покоях, разнообразия ради. Казалось, что смена обстановки выведет меня из транса, который затянулся. Однако, ни днем, ни вечером, невозможно было сказать, сон вокруг или явь, а главное были ли недавно события, трагические и разные. Под пленкой внешнего благополучия скрывалась опасная беспечность, подобная игре оркестра на тонущем корабле. Серую муть вечерней тоски прорезал сигнал звонка, и я чуть не обмер, увидев знакомый образ, таинственный и приятный.

– Здравствуй, молодец, – сказала Берта. – Знаю как много у тебя вопросов, но прошу, не задавай их пока. Хотела тебя поздравить с завершением скульптуры. Хи-хи… Хотела, вот и поздравила. Видела ее этим утром. Не знаю, что думают другие, но почти улетела вслед за твоими героями. Ну, ты понял.

– Привет. Тогда уж не улетела, а вырвалась, – я понял, что говорю совсем не то, и решил быть честным. – Делал как хотел, чтобы самому радоваться, ведь был наполнен… Таким чувством… В общем до краев… Я же забросил эту суету с поиском справедливости и прочими глупыми подвигами. Думаю и так можно учиться, особенно с твоими хитростями. За них, и вообще за все бесконечно тебе благодарен…, – я остановился, чуть не сплюнул от приторной лирики, и умолк.

– Да какие там хитрости. Чуть большее знание, и всего-то, – она помедлила, переведя дыхание. – Как теперь себя ощущаешь? Когда войну закончил. А может, проиграл? Отступил? Ой, извини. Не хотела давать. И все же? Я так далеко не заходила в своей игре, а может учебе…

Я вышел в коридор, пощадив уши Алекса, и предчувствуя откровенную беседу, опасную для погруженного разума, ничего не поделаешь. Пристроившись у окна, я продолжил:

– Борьба здесь неуместна. Но все равно чую подвох, недоработку, как в своей скульптуре. Да, мне тоскливо. Но с нашими скучными заданиями вообще завыть можно. Хочется что-то такое… Такое интересное, яркое, чтобы аж дух захватывало, чтобы про сон и еду забыть. Да, я уже многое прочувствовал, но оно было слишком тонким, далеким, будто не со мной. Впечатления хочется обновить. Причем это нужно разделить со всеми, – о мысли вернуться домой я умышлено промолчал. – Речь не о предмете, не об идее. Вертится в голове мысль, но не идет…

– Хочешь со всеми поделиться? – риторически спросила девушка. – Славная задумка, но размытая, как неудачная акварель. Тебе бы тушью поверх рисунок уточнить. Знаешь же эту технику?

Меня опять заворожил ее сладко-тягучий голос, льющийся приятным нектаром внутрь, и я едва не потерял суть разговора, но сосредоточился:

– И тушью умею, и пастелью, и темперами… Да толку-то. Попробуй переплюнь те соблазны, которые здесь на каждом шагу. Но я больше не воюю. А так-то соблазнов, бери – не хочу. Только отрабатывай. Люди довольны, а завалы и откаты можно пережить в маленьких радостях. Нечего мне предложить более ценного, чтобы всем понравилось.

– Если бы я знала рецепт счастья, давно поделилась, поэтому только мелочами и занимаюсь. А ты знаешь. Я уверена, – ее словно осенило, судя по эмоциям в голосе, – Ты сможешь. Постарайся вспомнить или выдумать. Пойди, приляг под небом, как тебе нравится. Подумай, когда ты больше всего был счастлив, чтоб опять улыбка до ушей. Покопайся в памяти. Что ты тогда делал, когда скульптуру придумал? Уверена, там и люди рядом были. Вспомни. Я же не искин. В голову тебе не залезу.

– Это радует. Там порядочный бардак и растроение личности, – я задумчиво уставился в окно, прислонившись к приятно холодному стеклу. – Мои желания важны лишь для меня. Вряд ли они другим интересны, но подумаю, помечтаю. Это куда лучше, чем ругаться с Вадимом Родионовичем. Извини за прямоту, но нам бы с тобой встретиться… Хотя, зря это говорю. Надеюсь, ты когда-нибудь все объяснишь, причем до выпуска…

Берта хихикнула, наверное, посмеявшись над моим откровением:

– Вот видишь, ты все отлично понимаешь. Страшных тайн у меня нет. Так, на донышке. Думаю, у тебя хватит вдохновения для мечтаний. Кстати, у меня с этим туго. Пойми, я девушка. Мыслю иначе. Сама школу переделывать, революции устраивать не буду. А ты…

– А ты ловко мне все советуешь, – перехватил я инициативу. – Все советуешь мне и советуешь, будто знаешь больше положенного. Странно это. Неужто интуиция зашкаливает?

– Ты обиделся? Извини. Могу не говорить, но так хорошо никому не будет. Я всего лишь делаю, что чувствую. Наверно это и есть интуиция, – Берта сочувственно вздохнула, напомнив мне маму. – А спорить с виртуальным помощником, совсем безумцем надо быть. Это я о Вадиме Родионовиче.

Генератор в моем лице топливо получил сполна, даже глаза закатились, но усвоить его пока не мог. Гремучая обогащенная смесь, дающая энергию, неслась в крови и мешала не только мечтать, но и думать. Впервые после разговора с Бертой у меня не осталось кислого осадка, хоть мы и наговорили друг другу лишнего. Хаоса в голове не убавилось. Сидеть и размышлять на виду у людей, которые спят на кроватях и едят пищу из общей столовой, решительно не хотелось. Медленно поднявшись, чтобы не увидеть звезды в глазах, я побрел в комнату.

Строя на ходу бредовые теории в своем воспалившемся воображении, я прилег на прикроватную дорожку, честно пытаясь вспомнить что-нибудь более светлое, чем последние переживания, для кого-то смешные, а для меня бесценные. Друзья молчали, а я выпал из времени, блуждая по стеллажам мозговой библиотеки. Среди беспорядка идей мелькала одна более-менее разумная, только ее простота вызывала сомнения. Я попытался представить, как это дать всем, и скривился от бессилия пополам с обидой на тяжелую справедливость школы. Скрыть свое состояние от друзей не получилось, ведь я опять раскис. Мирон перестал утюжить кровать, и подмигнул.

– Выкладывай, я тебя насквозь вижу. Хватит уже тайны хранить. Целый час на солнышке валяешься.

– Правда? Похоже я перегрелся, – перекатившись в тень, я уселся, протирая глаза. – Да нету никаких тайн, просто все иногда бывает сложно, извини за каламбур. Наверное, мне нужен твой совет. Больно хитрое и безнадежное дело намечается. Но надо что-то делать, даже без всякой надежды на успех. Меня тут вдохновило с избытком. Пожалуй, ночную медитацию на крыше устраивать не буду.

Я знал, что рискую, говоря о вещах, которых условно нет в сознании погруженных. Но голова у Алекса не взорвалась, и молния из наручника меня не поразила. После череды поражений я привык к их горькому вкусу, но надо пробовать еще, ведь обещал, и на меня надеялись, точнее надеялась. Рассказав все, я подумал, что погруженным на самом деле совершенно безразлично, что будет дальше, и сколь велико окажется разочарование после проваленной учебы. Но слова уже вылетели, и где-то на границах вселенной заработал механизм исполнения замысла, успех которому не гарантирован, как всем моим планам.

– Какой же ты неуверенный, – сказал Мирон, откровенно читая мои мысли. – Понимаешь, нам можно делать все что угодно, и вообще здесь нет чего-то преступного. Кураторы в камеру не посадят, не убьют, не лишат чести и еще чего-нибудь, а остальное мелочи. Давай, смелее. Понимаешь?

– Ага. Поддерживаю, хоть и не все понял, – невозмутимо сказал Алекс, лежа на спине. – Мне-то что делать? Идея просто бомба. Я не вру.

Подготовка

Вереница моих старых знакомых грузчиков, которые только что явились на отработку, выносила школьное добро со склада. Немыслимое беззаконие, но для меня они – иллюзия. Парни вышагивали с довольными лицами, неся то, что нельзя трогать за пределами мастерских. Мы с Алексом стояли у ворот, улыбаясь маленькой победе над школой ее же методами. Сегодня мои баллы разошлись по наручникам этих парней, изменив их планы на вторую половину дня и пару будущих недель, если транжир среди них не найдется. Я знал, что поступил не самым лучшим образом, но иначе не умел, и надеялся таким образом преподать урок руководству. Урок преданности. Еще раз показать, что система школы обветшала, как и ее фасады.

– Мирон, ты в домике? – я вызвал приятеля по наручнику. – Камушек на пути все еще лежит?

– Сижу, яблочком хрущу. Сочное, – ответил наш клептоман такой же загадкой. – Оборжаться можно. Извиняюсь.

– Не забудь, Профессору кочан, а Черному дулю, – я едва сдержался от смеха, хотя сто раз репетировал. – Часы идут верно.

Стоящий рядом Алекс хихикал и давился смехом от нашей дилетантской шифровки. Может все пустое, зато интересно искина в дураках оставлять, ведь он все слышит. Я был уверен в успехе единственного знакомого мне карманника. Сейчас Мирон с Евгением гнались за двумя зайцами, заглянув в технический отдел, где совсем недавно клуб Умников получал старые детали и подачки иного рода. Всего-то и нужно выкачать сегодняшний редакторский код доступа к сети, но это задача Профессора. Мирону же предстояло устроить переполох, стащив кристалл именного транслятора, и подкинуть первому попавшемуся куратору не простой камушек, а целую личность их большого начальника. Лишь бы внимание от улицы отвлечь, и неважно, чья личность записана на кристалл, пусть хоть копия директора. Страшно подумать, что сделают с этим несчастным за «похищенную» ценность, но здесь все иллюзия.

Медлить было нельзя. Алекс побежал вслед за мной, обгоняя всех помощников с коробками в руках. С каждым шагом я озирался по сторонам, высматривая черные мантии, хотя знал, что в парке и даже дворе чопорные надсмотрщики редко появляются. Наша группа поддержки из родных садов задерживалась, и я заволновался. Вряд ли Марик передумал, и предпочел грядки с клубникой нашему замыслу. Неожиданно Алекс схватил меня за плечо, развернув задом наперед. Даже слова не сказал, лишь показывал рукой в сторону мрачной неприятности, которая уже семенила ножками в нашу сторону. Не удивительно. Такой странной активности в школе никто не видел.

– Что это за самодеятельность? – спросил куратор, не дойдя еще с десяток метров. – Где начальник склада? Кто выдал задание? Что в коробках?

Дождавшись конца вопросов в приказном тоне, я глубоко вдохнул, направляя свой гневный поток эмоций в иное русло:

– У нас хэппенинг¹⁸. Да-да, не шучу. А в коробках все необходимые принадлежности. Думаю, это мероприятие обязательно нужно курировать. Ведь такое крупное творческое представление должно сохранять порядок. Правда, в хэппенинге нужна импровизация…

– Зубы мне заговариваешь? Я запрещаю, ваш этот, как его, Хэп-пинг, – он грубо выхватил одну из коробок, открыл крышку, и набрал воздуха в легкие. – Да это же бумага! Может вы еще и карандаши унесли? Я сейчас же свяжусь с Вадимом Родионовичем…

– Отлично. Мы будем рады его видеть. В нашем хэппенинге, могут участвовать все. Я бы даже назвал это вольным театром живого искусства, ведь всякий хэппенинг об этом, – заметив, что куратор закипает, я заговорил громче. – Маргарита Иоанновна мне лично разрешила эту и другие акции. Думаю, стоит сначала связаться с ней. Уверен, она все объяснит. Ведь на нашем маленьком празднике никому не нужны проблемы, – я случайно сделал ударение на последнем слове.

– Что за бред? – куратор остолбенел, но звонить высшему руководству побоялся.

– Все за мной. Веселей, – раздался где-то рядом голос Марика.

Толпа из двух десятков садовников, благодарных мне за тайну холода и независимость, подоспела вовремя. В общем потоке мы двинулись дальше. Даже куратор не устоял на месте, теснимый сзади напирающими людьми.

– Дмитрий Викторович, мы так рады, что за нами присмотрят, – сказал Марик, непостижимым образом помнящий имена всех. – Обещаю, мы будем хорошо себя вести, и раньше положенного не уйдем.

– Кем оно положено? – проговорил куратор, подгоняемый общим строем. – Вадим Родионович пока не отвечает, но я все равно проверю. Вы у меня за все ответите, если хитрить удумали. Бездельники…

За старшего куратора я не волновался, и весело шагал вперед. Если он не отвечал, значит кристалл с этой виртуальной личностью уже лежал в чьем-то кармане, а может уже и разбирательство шло, поэтому черные мантии сбежались все в одно место. Погруженные, что с них взять. Тем временем мы приближались к нашей импровизированной сцене, а точнее к самой грандиозной части парка, перед главным школьным двором. Я подозревал, что даже тысячу человек мне в одном месте не усадить, но такие планы и не ставились. Оставалось только начать, ведь сама природа подыграла нам ярким солнцем, приятным ветерком и кучевыми облаками. Все, как мне нравится.

– Вот видишь, и никакого паркура не надо, с дикими забегами по стенам, – сказал я Алексу. – А ты уже собирался мастерские обчищать, и по стенам лазить, хотя это было бы забавно. Может, потом попробуем, просто так. А так-то мы – мирные и честные художники. К нам на прикопаешься.

– Кто такая Маргарита Иоанновна? – задумчиво проговорил мой друг.

– Старший сове…, – я понял, что ответ прозвучит банально. – Считай, что это красная королева из заоблачной башни. Все кураторы трепещут перед ней. А я… А за мной ей интересно присматривать. Вот я эту даму и развлекаю. Прошлую шалость простила, и этой порадуется. Может быть. Наверное. Впрочем, не важно. Хэппенинг останавливать нельзя.

Пленэр

– Не понял, у нас, что, теперь живопись в парке проводится? – прозвучал голос у меня за спиной, пока я рисовал набросок аллеи с магнолиями.

– Вообще-то это наш газон, и мы здесь работаем. Смена же началась, – недовольно пробубнил еще один парень. – Попроси их, это, чтоб не мешали.

Я намеренно не обращал внимание, также, как и Алекс. Он забрался на подпорную стенку, и рисовал парк в необычном ракурсе, с самым серьезным выражением лица, будто уравнение решал. Мирон тоже присоединился к нашей маленькой компании. Садовники пока баловались, но бумагу в руках уже держали. Я понимал, что их нынешняя философия заниматься всякими глупостями вроде академической живописи, не позволяет сесть и начать творить, но оставалась надежда на привлекательность идеи вольного пленэра.

Тем временем среди полусонных отработчиков нашелся смельчак:

– Ты… Эм… Нам надо… Отойди, работать надо. Нам тоже жрать три раза в день охота, – договорив, уборщик не утерпел и заглянул мне через плечо. – Рисуешь? А почему здесь? И где препод? Это что-то новенькое. Вам что, повышенные оценки обещали?

– Просто хочу и рисую, сам для себя. У нас хэппенинг, а точнее вольный пленэр, – я улыбнулся, посмотрев на обалдевшего парня. – Все по своему желанию, для радости, без преподов и дурацких правил… Да ты не тормози, стриги где-нибудь в другом месте. Могу и тебя нарисовать.

– Пле-нэр, – парень по слогами произнес слово, никогда не звучавшее, после реформы, в школе. – Э не, так не пойдет. Он радуется, а я, значит, отойди и работай. Я тебе не натурщик. Может мне самому хочется посидеть, сбацать что-нибудь эдакое, – уборщик взял мой угольный карандаш, испачкался, и улыбнулся.

Алекс давно ждал подходящего момента. Он одним движением спрыгнул вниз, протянул нашей первой жертве лист бумаги на легком планшете и еще один угольный карандаш. Юный мастер покрутился вокруг своей оси, ища интересный вид. Встал во весь рост, и принялся за работу. Мы затаили дыхание. Наверное, его привлекли заросли роз, но фоне мраморного цоколя. Я мысленно удивился тому, как легко удалось затронуть нужные струны творческой натуры. Показал собственный пример, подразнил, и все – первый готов! Я аккуратно оглянулся, и чуть не охнул. Наш хэппенинг привлек добрую сотню учеников, и не только отработчиков. Пока что они шептались, потоптались на месте, но одна девушка, оставив грабли, попросила у Алекса еще один лист с карандашом. Пленэр в спектакль пока не превратился, но дело пошло.

Мирон давно вскрыл все коробки, и сейчас носился по газонам, раздавая бумагу всем без разбора, попутно вручая инструменты, причем в случайном порядке. Он разошелся, кричал во весь голос, призывая народ к вольному искусству. Я бы так не смог, поэтому смотрел, и молча торжествовал. Рисовать стало невозможно. Без дела стоять тоже не хотелось. Подойдя к нашим не то трофеям, не то безвозвратно заимствованным вещам, я прикинул сколько еще тянуть время. Планшетов на всех точно не хватит, но такую цель мы и не ставили. В первых участниках действа мне виделся катализатор, который запустит нечто большее, то, что намечено во втором акте. Пока хэппенинг полностью оправдывал свое название, напоминая хаос. Люди сами добрались до коробок, и желание творить разгоралось с каждой секундой.

– Упс. Непредвиденные обстоятельства, – Алекс указал мне в сторону крыльца. – Что делать?

– Продолжать, – сказал я, глядя на знакомую делегацию. – Не верю, что нас разгонят кулаками. Хотя нашим ученикам пригрози лишением баллов, и все. Представление окончено. Этого я не предвидел.

В трех сотнях метрах возник знакомый человек в лиловом камзоле и его напыщенная свита из башни. Пришла тяжелая артиллерия. Они приближались, а рядом с предводителем кружился Антон Семенович, что-то говоря, но слов было не слышно. Я надеялся, что все обойдется, ногти не грыз, но стоял неподвижно, единственный среди моря людей. Как выяснилось, надежда – глупое чувство. Моего учителя оттеснили, подхватили под руки, причем не кураторы, а дежурные из бригады помощи завалившимся. На мгновение я рванулся в ту сторону, но понял свое бессилие, и просто остался ждать, ведь это хэппенинг, спектакль вживую, и я здесь не случайный человек, а кто-то вроде режиссера.

– Учащиеся художественной школы, прошу внимания и тишины, – раздался над площадью усиленный каким-то устройством голос моего старого противника. – Призываю всех к порядку и дисциплине. Вам необходимо вернуться к своим обязанностям, в мастерские и на участки отработки. За нарушение устава достижения этого дня будут обнулены.

– Как же им нравится все обнулять и зачищать, – не сдержался Алекс.

– Может я его, того? Выведу из строя? – предложил только что подошедший Мирон. – Ты же понимаешь. Я могу. Аккуратно.

– Тогда мы будем не правы. Подожди. Я попробую договориться. Один раз уже повезло.

Несколько сотен людей мешали мне быстро пробраться к большому разрушителю надежд. Я с сожалением подметил, что некоторые поддались категоричной речи, которая сейчас повторялась, и звук нарастал. Некоторые начинали расходиться. Бумага полетела на траву, но многие еще не поняли, что происходит, просто умом тормозили. Хоть в чем-то польза от урезанного сознания есть. Я не знал о чем просить, пытался вспомнить школьный устав, перебирал в голове сильные речи лучшего в моей жизни скульптора, но ничего полезного не находил. Нас разделяли уже несколько шагов.

Наручник сильно завибрировал, и начал немногоискрить на месте свежего шва, покалывая руку. Раздался звук, слышимый лишь два раза. Я узнал системное сообщение, а судя по неожиданной тишине оно пришло разом всем, что вполне нормально. По первым строкам стало ясно: шалость, а точнее подвиг Умника удался. В сообщении массовой рассылки Евгений звал всех на пленэр, прикрывшись именем, ни много ни мало, старшего куратора. Мощная челюсть человека в лиловом костюме отвисла, ведь он тоже получал рассылку, правда контролировать чувства не умел. Профессор оказался предусмотрительнее меня, потому что в конце послания просил брать мольберты с планшетами прямо из школы, подметив, что такую погоду упускать нельзя.

Толкать пламенную речь и рисковать отправиться на обнуление, или куда похуже, мне не пришлось. Видимо в разуме людей, из верхов руководства, случилось замыкание. Пока они спорили друг с другом и кому-то звонили потоки людей полились из всех выходов школы. Мольберты рискнули взять единицы, но планшеты держали почти все. Мой взгляд выхватил просто любопытствующих, но итог все равно превосходил самые смелые мечты. Видимо зря я недооценивал погруженных, ведь в глубине своей они разумны, и многие меня на пару голов превосходят. Я уже не контролировал представления, став одним из тысяч участников. Оставалось вернуться и наблюдать.

– Давайте, давайте ребята, поднимайте его, а вы вниз, подпирайте, – послышались возбужденные голоса садовников, но громче всех звучал скрипучий баритон Мирона.

– Держи равновесие, и руки подними, – весело голосила Жанна. – Да что же ты за курица…

– Вы меня не уроните. Хотя бы пять минут постарайтесь. А ты давай, живей работай, – Марик, взобрался на руки свои сторонников, и изображал мою скульптурную композицию. – Хэй. Я лечу…

Такой задумки в моем плане не было, ведь о скульптуре я начисто забыл, сочтя ее тупиковой идеей. Однако люди запомнили и прониклись, хотя и взлететь как в оригинале не могли. Смеющаяся груда людей, позировала для всех и каждого, подогревая интерес к общему действу, подавая отличный заразительный пример. Я заметил, что рисуют далеко не все, а больше болтают, веселятся, но это было уже совсем иное состояние, нежели в просторных, но все же замкнутых стенах школы. Идею скульптуры подхватили многие и со всех сторон возводили мой символ прорыва, который получил именно такое название. Я не понимал, как это сработало, в чем крылась причина, но символ сделал свое дело, то ли в умы погруженных прокрался, то ли просто к глазам примелькался. Но, осматривая парк я точно знал, что скульптура изменила сознание, и помогла сегодня объединиться.

Из дверей продолжал литься поток учеников. Казалось, время застыло, как и я. Повинуясь детской привычке, я забрался повыше, на подпорную стенку, и молча смотрел на всех, вертя головой. Одни шли из любопытства, не поверив в реальность сообщения, наверно еще боялись ослушаться. Иные оказались смелее, и тащили за собой чуть ли не половину мастерской. Мои друзья закончили раскачивать наше представление и забрались ближе ко мне. Все было ясно без слов. Мысленно я смеялся над своими былыми бунтами и войной за справедливость, потому что все оказалось так просто.

– Кажется, мне все понятно, – сказал я, обращаясь к приятелям. – Мы проходили один большой урок глупости в этих обшарпанных стенах, пока месяцами рисовали пыльные натюрморты из всякого хлама. Вот она, разумная самостоятельность. Но, поди догадайся, что нужно нарушить все мыслимые правила.

– Ну да, – отозвался Алекс. – Мне тоже хотелось чего-то другого. Даже чего-то запретного. Но я бы сам не догадался. Думал, играть охота, или приключений, но нет.

– Только у нас одно недоразумение. Антона Семеновича уволокли. Может в башню, а может и к психологу. Опять он из-за меня пострадает. В этот раз может не повезти.

Мирон сильно, но не больно хлопнул меня по спине:

– Ха. Ну ты шутник. Представляю, какой школе сейчас бардак. Нет там никому дела до твоего учителя. Хотя я на твоем месте уже побежал бы спасать. Что-то ты сам на себя не похож.

Берта

Думал я мгновение, за которое перед глазами пролетели жуткие картины ментального сканирования и вскрытия черепной коробки нашего самоотверженного скульптора. Ноги побежали сами собой. Кто-то пытался ухватить меня руками, звучали приветствия, но я рвался вперед. Сотни лиц встали на пути, приходилось лавировать и в конце концов остановиться почти на одном месте. Правда, задержал меня не людской затор, а один единственный человек, точнее единственная фигура, хоть до нее и было еще сотни три метров.

Берта шла мне навстречу, открыто, и по собственной воле. Видев ее лишь дважды, я сейчас понял, что родного человека узнают не только по походке, но по чему-то более тонкому. Контроль над происходящим был безнадежно потерян. В неизвестном направлении уводили моего лучшего союзника, пленэр превратился в хаос и обещал обернуться никчемным развлечением без продолжения, а впереди моя лучшая муза, помощница, и причина душевных терзаний. Возникла неуместная мысль, что за последние часы я не чуял ни волн вдохновения, ни откатов, лишь один поток силы. Правда сейчас этой силы ни на что не хватало.

Тем временем наручник издал какой-то новый сигнал и сразу же включился режим тихой связи:

– Здравствуй молодец, – услышал я голос Берты, не пойми зачем позвонившей именно сейчас. – У нас всего пара минут, поэтому не перебивай.

– Извини, перебью. Ты наконец перестала играть в свои мистические прятки, но говорить вживую не желаешь?

– Какая может быть мистика, когда я знаю каждый твой шаг, каждую мысль и даже состав крови в этот момент? Удивлен? – голос девушки сменился на незнакомый и нечеловечески четкий. – Я Алетта, Синтезированный Разум вашей Старшей школы изобразительных искусств. Твое состояние в норме, поэтому продолжаю. Я признательна тебе за правильный выбор и сдачу одного из неофициальных экзаменов. Еще я приношу извинения. Мне пришлось использовать вас обоих, не позволяя пересекаться и взаимодействовать свободно. Вы бы обязательно все испортили. Берта уже знает, что я общалась с ней от твоего имени, так же и ты говорил всегда со мной. Используя матрицу твоего сознания, я вдохновляла и советовала девушке многое. У нее была своя, особая задача, нечто вроде поддержки. Она сама расскажет.

– Алетта…, – медленно и тихо произнес я. – То есть, ты играла сама против себя, против школьной системы? Ничего не понимаю. И как тебе удалось так искусно… Ведь я не заметил подвоха. Ну почти.

– Сожалею. Я не так всемогуща, как Вселенское сознание. Действую грубо, но в рамках заложенных правил. Моя основа имеет биологическое происхождение, а сам интеллект собран из тысяч индивидуальных потоков, поэтому могу лично принимать некоторые решения, оценивать ситуацию, а имитация человека, и людей вообще – это мелочи.

– Ты управляла всеми? Может, каждый ученик твою волю исполняет? И мы здесь так… Муравьи.

– Конечно нет. Только вы двое, и лишь иногда. Я действительно многое спланировала. Но не думай, что было легко собрать вас всех вместе и действовать в рамках кодекса. Не столько действовать, сколько изменять. Ты был прав, новые порядки нерациональны. Шестидесятая версия себя исчерпала. Во мне заложены иные учебные программы, и сегодня вы все приблизились к выбору следующего учебного плана. Думаю, он всем придется по вкусу. Но знай, халявы, как вы любите говорить, не будет. С другой стороны способов испытывать разумность у меня бесчисленное множество. Однако про откаты, засыпания и отработки можно будет забыть. Последнее слово за вами, люди.

– Постой! Я же толком ничего не спросил. Хотя бы скажи куда же утекали вычислительные мощности наших мозгов? Извиняюсь, умов. Если все законно, что можно делать такого грандиозного и скрытого?

– Все ради построения сценария и траекторий вашей учебы. Разработчики еще сами не поняли, что сделали, поэтому система не оптимизирована. Но на твоем примере я знаю, все работает. Возможно, в дальнейшем ее отменят или усовершенствуют. Кстати, про муравьев ты немного прав, ведь во многом я состою из всех вас. Все, ухожу в сторону. Я безупречно подражала вам с Бертой, поэтому ты не почувствуешь разницы в общении. Удачи.

Мое сознание освободилось, и время пошло с нормальной скоростью. Похоже эта Алетта говорила на иной, невербальной частоте, иначе за минуту столько не рассказать. Я достаточно любознательный, и слышал, что новые искины и не такое умеют, даже живут разом во всем временном потоке, но сейчас это не важно.

За оставшиеся секунды я успел рассмотреть Берту, ее точеный стан, вьющиеся золотые локоны и прищуренные глаза с лисьей улыбкой. Хорошо, что в мире есть неизменные вещи, например ее красота и мой ступор в необычных ситуациях. Непонятно зачем, я до сих пор держал планшет и карандаш. Девушка приблизилась почти вплотную, приветливо улыбнувшись. Я не знал, говорили ли мы хоть раз по-настоящему, и не использовала ли меня Алетта, в виде спящей марионетки, как тогда ночью Берту в ангаре, поэтому хотел представиться, но не успел – тугодум.

– Здравствуй молодец, – сказала девушка, живым голосом, таким же сладким и вязким, как мёд. – Я, эм… Даже не знаю, как начать, – она растерялась не меньше моего, и прикрыла лицо ладонями. – Все, что мы устроили, это потрясающе. Да, я тоже кое-что сделала. Позже узнаешь. Ты как?

– Да я-то в порядке. В моей подлинности можешь не сомневаться. Тебе же Алетта все рассказала? – Спросил я от волнения. – Здорово нас использовали, как инструменты. Немного обидно. Никогда бы не подумал, что искусственный разум может такое устроить.

– Но ведь получилось то, чего мы желали. И разве кисть в твоих руках, как инструмент, обижается на мастера? Она тоже посредник между тобой и холстом, – сказала Берта, мягко поведя плечами. – Кстати, вижу ты такой, каким изображала тебя Алетта. Это здорово.

– Вообще-то, когда мы виделись я был самим собой. Хотя кто меня знает, – я снова уловил старую неспокойную мысль о наличии погружения у Берты, и не стал молчать. – А что ты помнишь? Глобально…

– Что помню? Ничего такого. Тоже что и все. Глобальное, это что по-твоему?

– Да так, интересно, – я успокоился и сменил тему. – Пожалуй, ты права. Быть инструментом, только хорошим, это большая честь. Если подумать, и наш директор тоже инструмент. Представляю, какое у него сейчас состояние. Но мы рано радуемся. Ничего не решено, и думаю, нам надо держаться вместе. Да еще Антона Семеновича выручать придется. Алетта может от всего и не защитить.

– Я доверяю тебе, – Берта поправила мою перекошенную толстовку, а меня аж током до пят пробило. – Вдвоем мы со всем справимся, – она прищурилась. – Что-то не так?

Меня снова выбило из контекста. Наедине со своим эго я успел подумать о новой, совершенно непонятной заботе, точнее игре в отношения. Хотя игрой я назвал бы это раньше. Сейчас мне виделся грандиозный урок, который предстоит выучить с девушкой, уже говорящей «Мы». Кто бы знал, что она возьмет, и однажды появится. Оказывается, мне удобнее было воспринимать ее на расстоянии, и жить как хочется, а теперь жизнь изменится. Я не хотел показывать слабость, а может тупость, если быть честным. Однако нужные слова сами пришли на ум.

– Бояться нечего. Все-таки мы в школе, а здесь любые нагрузки, даже не официальные, нам по силам. Так уж все устроено.

– Что будет дальше?

– Это нам решать. Искин сказала, якобы все в наших руках. Правда не уточнила, что именно делать. Кажется, она тоже любит маленькую незавершенность в своем творчестве, – я замолчал, но продолжал разглядывать Берту, проверяя ее на предмет реальности, а то современная наука еще не такие иллюзий создает.

Когда девушка взяла меня за руку и потащила в школу, на поиски скульптора, последние сомнения рассеялись, а внутри я наконец ощутил уверенность, и даже инициативу перехватил; папа бы гордился. В голове пока еще не укладывалось, что столь прекрасная девушка, видимо подобранная Алеттой согласно моему идеалу, может находиться в рядом, но реальность играла с опережением. Мне предстояло познать нечто новое, наверное, хорошее. Идя к главному входу, я отлично понимал, что сбежать домой, как было раньше, уже не получится, но мы оба разумны и мыслим в одном направлении. Поэтому вовсе нет причин бояться и бежать. Окончательно успокоившись, я взошел по ступеням вместе с Бертой, и оглянулся на главную площадь.

Новый договор

Волна теплого воздуха коснулась моего лица. Я снова почувствовал себя дома, в родном поселке, только крыльцо было не дощатым, а гранитным, и впереди лужайка сменилась парадной площадью. Вместо хаоса перед нами творилось искусство, или так казалось от переполняющих меня чувств, которые пока трудно различить, да и незачем. Наверное, все семь тысяч человек вышли под открытое небо, покинув приевшиеся мастерские, жилые покои и подвалы тоже.

Пример Мирона оказался жутко заразительным. Десятки живых подобий моей скульптуры возвышались на площади, и дальше, среди зарослей парка. Композиции были маленькими и большими, кривоватыми и неточными, но люди старались. Символ продолжал работать. Рядом со мной стояли учителя и кураторы, последними покинувшие школы. Никто из них не пытался остановить пленэр, наш большой хэппенинг, точнее, настоящий праздник. Вряд ли искин сделал массовое внушение. Хоть все здесь глубоко погруженные, но все же люди, а значит, способны понимать и различать.

– Извини, я еще немного вас использовала, – сказала Берты интонацией Алетты. – Надо было вывести тебя на сцену. Сейчас им всем нужен твой голос, твои слова. Начатое надо доводить до логического конца. Не робей. Ты верно сейчас думаешь.

Берта легко вздрогнула, освободившись от контроля. Я на всякий случай придержал ее, опасаясь падения, а сам прислушался к своим мыслям, или не своим. Похоже, наш гениальный искин не только залез и в мою голову, но кое-что в нее подкинул. Хотелось говорить, и слова складывались сами собой; на экзаменах бы так случалось. В ту же секунду на панели наручника возникло уведомление: «Активировать общую связь?». Согласившись, я забрался на ограждение, смутился, но махнул на все рукой. Оратором мне доводилось быть перед меньшей толпой, но куда денешься.

– Вдохновенные художники, позвольте вас отвлечь от любимого дела. Друзья мои, извиняюсь за пафосную речь, но по-другому не получается. У меня, как одного из исполнителей этого грандиозного урока, есть предложение, – договорив, я прислушался к эху, ведь микрофон наручника, разнес слова над всей площадью. – Если вам понравился этот пленэр, не молчите…

Громогласные крики согласия раздались со всех сторон, не дав мне закончить, что не огорчало. Толпа учеников шумела еще с минуту, а мне оставалось немного подождать.

– Полагаю, все вы разумные люди, и согласны, что нынешние порядки в школе слабо помогают творчеству, а тем паче, развитию. Нас обманывали на каждом шагу, но мы соглашались и все принимали, поэтому виноватых как бы и нет. Суд чинить незачем. Но мы можем выбирать, хотя бы желать изменений. Хотите, чтобы пленэр продолжался, а откаты с отработками и приступами тоски остались в прошлом? Хотите творить, не без усилий, но с радостью?

Ответом мне стлала очередная волна возгласов согласия, и одобрительный шум. В людском море возникло какое-то движение, а потом я заметил лохматую голову Мирона, и Алекса рядом у подножия крыльца. Видать тоже свой кусочек славы захотели получить, и я их понимал. Сказал бы кто год назад, что я буду выступать перед многотысячной толпой, в жизнь бы не поверил. Шум снова утих, движение замерло, потому что на наручник пришло новое системное уведомление, не только мне, а всем учащимся разом.

Глаза бегло пробежались по заголовкам и первым строчкам. Проекция показывала дополнение к учебному договору в нашей непростой школе. Пролистав его текст, я понял, что Алетта, или некто иной, задумали переход на качественно новый уровень. Впереди ждали огромные перемены, и испытания; куда ж без них. Халявы, правда, не будет. Приятно, что Алетта сама все завершила, а точнее начала, не новый семестр, а что-то большее. Я так и не понял, что ждет директора и его приближенных, но аномалия, которая вовсе не аномалия, выключилась уже сейчас. Я потрогал свой амулет-гаситель, но тончайшего писка в голове не услышал.

Площадь снова шумела. Нет сомнений, документ был подписан. Я посмотрел на Берту, которая тоже отметила свое согласие в наручнике. Девушка заметила мою загадочную улыбку, и прищурилась. Пришлось объясниться, ведь я осознаю происходящее куда шире.

– Я рад, и все довольны. Пока что довольны, ведь люди обычно не читают текст договоров, а зря. Там могло быть что угодно, хоть низвержение в ад. Мало ли, что я устроил показательную акцию, правда и сам не прочитал. Каюсь…

– Но в этот раз подвох не предвидится? Между прочим, я много успела прочитать. Все здорово…

– Ирония в другом. Прочти ты текст сотню раз, я не поручусь, что реальность будет подобна ожиданиям, которые люди в голове рисуют. Везде кот в мешке, но, надеюсь он белый и пушистый.

В голове ощущалась легкость, дыхание выровнялось, ведь громадный излучатель был выключен; давно забытое, но приятное чувство. Мой долг был выполнен. Мысли мигом обратились к еще одной недоделке. Протиснуться сквозь толпу из кураторов и учеников, среди которых уже стояли два моих друга, не получилось. Вдобавок еще и наручник начал сигналить, обещая раскалиться за этот день.

– Мой идеальный и беспокойный инструмент, – услышал я знакомый идеальный голос. – Не ищи скульптора. Он в порядке, и уже вышел из соседнего портика, – Алетта сделала паузу. – Этот человек свой долг и урок полностью выполнил.

Алекс пробрался через толпу, с недовольным выражением лица, потому что в своей нынешней роли, он шумных компаний и избыточного внимания не любил. Друг потащил меня на свободную площадку. Только руку Берты я и успел схватить, ведь Алекс посильнее нас двоих; модификант неосознанный, и хорошо, что гражданский. Наш бывший клептоман просочился через людской лес своими силами. Знали бы родители, с какой компанией я дружу, но сейчас об этом думать не надо.

– И что дальше? Все по-новой? – спросил Мирон, трагическим голосом.

– А ты как хотел. Жизнь продолжается. Теперь, наконец, нормальная учеба пойдет. Еще соскучишься по лихому времени, – Алекс снисходительно похлопал приятеля по спине. – Эй, ты про свою подругу не забыл? – сказал он мне. – Я до последнего думал, что ты фантазируешь. Девушка скоро тебя глазами съест, а может и челюстями. Извиняюсь. Не умею я шутить…

Съесть меня не съели, но пару кусочков оторвали, правда не от меня, а висюльки от толстовки, пока сквозь толпу пробирался. Я увлек Берту в сторону, целиком обратившись во внимание. На мое счастье, она не из обидчивых, зато во мне разыгралась новая дилемма, почти драма, и держать ее внутри просто преступно.

– Берта, а ведь я теперь могу свободно уйти. Алетта мне косвенно намекнула. Школу исправил, скульптуру, точнее символ создал, – я задумался, стоит ли говорить подобное погруженной. – Просто мне известна своя цель и собственная траектория. Там была роль бунтаря. Она отыграна, хотя это не важно… Искин все подтвердит. Получится сверхранний экстерн.

– Уйти? Как, куда? И ты согласишься? – в голосе Берты прозвучало то, чему невозможно противостоять. – Ничего не понимаю.

– Конечно нет, – я оглянулся по сторонам, и обвел пространство руками. – Как же теперь все это оставить, и друзей и тебя. Спешить, точно, не хочу. Сейчас чувствую, что впереди вечность. Останусь, поучусь, ведь скоро новые экзамены, где охота отыграться. Еще много интересного.

– Ой… Для меня все это так странно. В голове не укладывается. Хотя ты честно доделал свою выпускную работу…

Жестом ладони я остановил сложный для Берты вопрос, выходящий за пределы свернутого сознания:

– Эта скульптура только символ, и вряд ли мой. Пришел в голову, скорее всего от искина, от Алетты. Он точно свою роль завершил, а мне хочется сделать что-нибудь новенькое.

В окружающем пространстве почувствовалось странное напряжение, словно рядом открывали большие Врата прямого перехода. Берта указала на стену, которая начала мерцать. Но мерцание растекалось все шире, обволакивая все колонны, карнизы и окна. Я пригляделся к величественному зданию школы. Фасады пришли в движение, и преображались на глазах. Вряд ли это была грандиозная голограмма, скорее всего свободная упорядоченная материя, из которой делают новые машины-трансформеры. Вся ветхая облицовка, трещины, небольшие разрушения, вместе с растущими деревьями на крыше, растворялись, как страшный сон. Очевидно, что Алетта запустила новую программу, и изменения не заставили себя долго ждать.

– Ты тоже это видишь, – спросил я Берту. – Мне не мерещится?

– Вижу. Представляешь, но я с первого дня учебы не верила, будто здание может быть настолько безразлично нашим… Нашему директору. Ой, лучше его не упоминать…

– Ага. Думаю, мы увидим еще много развоплощенных иллюзий, особенно ликвидацию ликвидаторов, в смысле кураторов, хотя ничего плохого в них нет, – ответил я, однако в этот волшебный момент хотел говорить о другом.

– Почему мы просто стоим? – спросил я Берту, поймав нужное настроение. – Народ рисует, а у нас что, роль организаторов или наблюдателей? Может, пора присоединиться к ним? Это же пленэр, который и я хотел.

– Даже не знаю, – задумчиво ответила она, пребывая в сходном с моим состоянии эйфории. – А у тебя есть предложение получше?

– Может пойдем в парк, наблюдать за облаками. Мне нравится разгадывать их образы. Ты со мной?

Примечания

1

Искусственный интеллект, обычно сокращаемый до "искин" – это к компьютер или робот, обладающий самосознанием, что означает, что он способен не только логически делать выводы, рассуждать и говорить, но также знает о собственном существовании, о своей смертности (и бессмертии) и обладает творческими способностями, желанием и эмоциями.

(обратно)

2

Академический рисунок – это изучение реального мира предметов, а также построение человеческого тела по существующим классическим канонам. Основные материалы для работы: бумага, простые карандаши, ластик. Иногда применяют сангину, уголь, сепию.

(обратно)

3

Композиция – учебная дисциплина, направленная на выработку навыков самостоятельного построения художественных произведений. Композиция делится на теоретическую часть, в которой изучаются принципы, приемы и законы организации пространства в плоскости или в объеме. Важную роль играет практика, в которой кроме работы на бумаге, возможно объемное моделирование.

(обратно)

4

Акураси – прием из паркура. означает «точность» или в паркуре «прыжок на точность». Элемент акураси чаще всего используется трейсером при приземлении на ограниченное пространство: перила, выступы, бордюры и т.п. Трейсер – человек, занимающийся паркуром. Парку́р (от фр. parcours) – скоростное перемещение и преодоление препятствий с использованием прыжковых элементов. Многими занимающимися воспринимается как стиль жизни.

(обратно)

5

Лэйзи – Прыжок через препятствие, где трейсер опирается о него руками и переносит ноги уголком, спрыгивая вниз.

(обратно)

6

Дэш – прием из паркура, в котором трейсер прыгает через препятствие ногами вперёд, отталкиваясь от него руками

(обратно)

7

Смузи-боул – это очень густой напиток, почти кремовая масса на основе фруктов и семян. Его наливают в тарелку и украшают различными питательными ингредиентами: фруктами, сухофруктами, сменами и орехами.

(обратно)

8

Сальто бланш – сальто назад, прогнувшись. Самый простой из всех видов сальто назад. Выполняется или с высоты, или же в связке после рондата и фляка.

(обратно)

9

Супрематизм – одно из самых влиятельных направлений абстрактного искусства ХХ века. Структура мироздания в супрематизме выражается в простых геометрических формах: прямой линии, прямоугольнике, круге, квадрате на светлом фоне, знаменующем бесконечность пространства.

(обратно)

10

Обратный волспин – прием из паркура, в котором трейсер с разбегу ставит руку на стену, далее выбрасываются прямые ноги вбок с вращением через руку (в плоскости, параллельной стене), затем происходит докрутка второй рукой.

(обратно)

11

Бэкфлип – это сальто назад, выполненное в воздухе. Это считается базовым элементом в гимнастике – но не в силу простоты, а потому, что является основой многих трюков.

(обратно)

12

Трейсер – человек, занимающийся паркуром. Парку́р (от фр. parcours) – скоростное перемещение и преодоление препятствий с использованием прыжковых элементов. Многими занимающимися воспринимается как стиль жизни.

(обратно)

13

Манки – прием из паркура. Опорный прыжок ровной группировкой, с опорой на две руки. Можно также пронести тело между рук, хотя обычно делается просто толчок руками от перил.

(обратно)

14

Смещенный в измерения резак – универсальный инструмент, способный выборочно резать любую материю, оставляя прилегающее к ней вещество иного рода неповрежденным. Устройство настраивается на разрезание чего-то одного, при этом лезвие получает небольшое смещение, относительно нашего текущего измерения.

(обратно)

15

Ментальный структуризатор – устройство для мысленного построения скульптур. Яйцеобразный аппарат напоминает закрытый лотос. Он разворачивает свои лепестки, превращаясь в рабочее поле. Скульптор должен только подавать пластичную массу, которая обретает форму силой его мысленных образов.

(обратно)

16

Дроид – механические существа, зачастую снабжавшиеся простым искусственным интеллектом, которые выполняют любые заложенные в них задачи. В школе с глубоким погружением используются универсальные машины сферической формы, перемещающиеся по воздуху.

(обратно)

17

Читер – (от англ. "чит" – мошенничество) – игрок, который пробует одурачить программу, используя чит-коды и чит-программы. Читеры есть во всех онлайн играх, с ними постоянно борется администрация, их терпеть не могут игроки, им закрывают доступ к игре, и т.д. Однако читер имеет преимущество перед другими игроками.

(обратно)

18

Хэппенинг – (или хэ́ппенинг, англ. happening) – форма современного искусства, представляющая собой действия, события или ситуации, происходящие при участии художника, но не контролируемые им полностью.

(обратно)

Оглавление

Смелая задумка

Нежданный союзник

Друг

Советчик

Погружение

Страх осознания

Новая реальность

Сосед

Завал наставлений

Проба пера

Дары

Потери

Иная личина

Беспечность

Поклонница

Разрушить систему

Цена безмятежности

Война

Магазин

Скульптурный риск

Озорство

Тайны

Сами по себе

Безусловная любовь

Мирон

Надежда на успех

Укрепление тыла

Неприятности

Катастрофы

Чистый лист

Обманщица

Большие планы

Умники

Сказки на ночь

Маленькая революция

Последствия

Разрушение мифа

Подземное небытие

Прорыв

Амулеты

Праздник жизни

Билет в вечность

Новые будни

Выговор

Экзамен

Зануда

Вторжение

Недопустимое

Он все-таки есть

Личный провал

Непобежденный

Долгий труд

Откровение

Золотые оковы

Побег за грань

Боль осознания

Сильные мира сего

Горькая справедливость

Обреченность

Незабвенная

Подготовка

Берта

Новый договор

*** Примечания ***