Любовница. Леди и дезертир [Шерил Сойер] (fb2) читать онлайн

ШЕРИЛ СОЙЕР ЛЮБОВНИЦА Леди и дезертир

Даже самыми смелыми солдатами может овладеть любовь…

Посвящается Дэвиду и Дэниэлу, с любовью

Глава 1

В первый день марта 1815 года невысокий мужчина, одетый в зеленую форму полковника французских гренадеров, сошел на берег Средиземноморского побережья на значительном расстоянии от Канн. Впервые за десять месяцев он ступил на землю Франции, и ни один друг не пришел, чтобы поприветствовать его. Но он знал свою дорогу. Император сбежал с острова Эльба, и с кошмарной быстротой верность и преданность ему были недалеки от того, чтобы переместиться и обрушиться, в то время как сотни тысяч человеческих жизней были готовы измениться навсегда. Он начнет с Франции: «Я снова покорю это королевство…»

Во второй половине того же самого дня две благородные дамы прогуливались на лошадях под деревьями Гайд-парка. Мартовское солнце сквозь ветви отбрасывало пятна света на снежный наст и раскрашивало зонтики прогуливающихся по парку леди крапинками блеска.

Наездница с огненно-рыжими волосами в токе со страусиным пером, ехала на эффектном клубнично-чалом скакуне. Вторая же всадница, сидевшая на гунтере цвета ночи, черноволосая, яркая, привлекала взгляды своею драматической красотой. Тем не менее, когда она и ее подруга прокладывали себе путь среди карет, на ее лице было отстраненное выражение. Это могло показаться странным для леди, которая только что вернулась из-за границы и должна с нетерпением ожидать встречи со своими лондонскими знакомыми. Но леди София Гамильтон была ведома скорее своими чувствами, нежели условностями. Она всегда кланялась первой тем, кто был близок ей, а удовольствие, которое она испытывала от поездки по Гайд-парку, было связано со встречей с ее подругой и не имело никакого отношения к тому, что творилось вокруг них. На самом деле втайне она желала вообще оставаться незамеченной.

Если бы Мэри Эллвуд (так звали ее рыжеволосую подругу) ехала, по своему обыкновению, не спеша, они останавливались бы поговорить со знакомыми. Но леди Гамильтон предпочитала двигаться дальше. Англия была ее родиной, но только не спесивый Лондон. Здесь, в светских кругах высшего общества, она чувствовала себя одинокой.

Поравнявшись с нею в конце главной аллеи, Мэри наклонилась и сказала:

— Не оглядывайся по сторонам, кое-кто очень внимательно следит за тобой. Под вязом, на большой лошади серой масти.

София затаила дыхание в болезненном подозрении.

— Я его знаю? — спросила она, не поворачивая головы.

— Позволь мне описать его. Лицо смуглое, густые ресницы, гладкие черные волосы. Немного похож на цыгана. Но по виду все же джентльмен.

София вздохнула с облегчением. Было абсурдно думать о каком-то преследовании здесь, в Лондоне.

— Я не знаю его.

— Как тебе будет угодно, — бросила Мэри. Их лошади быстрым аллюром преодолели зеленый газон и направились к менее оживленной аллее.

— А что ты скажешь на это, — продолжила она и стала перечислять: — Полные алые губы, проницательный взгляд и самые розовые щеки во всей Англии?

София улыбнулась:

— Я должна начать — ваше высочество…

Мэри засмеялась.

— Мы с Эллвудом приглашены к принцу на завтра, после ужина. Мы можем без риска представить тебя. Это будет светская вечеринка, недостаточно частная, чтобы мы были лишними, и недостаточно масштабная, чтобы скрыть блеск твоего появления. Вряд ли еще представится более удобный случай.

— Мэри, но завтра я уезжаю в Клифтон, возразила София низким мелодичным голосом.

Ее подруга энергично покачала головой:

— Клифтон ждал тебя девятнадцать месяцев, еще несколько дней вряд ли будут иметь значение. — Она посмотрела на Софию. — Ты сказала мне, что хочешь познакомиться с принцем-регентом. С какой целью — я могу только догадываться, и я только что предложила тебе прекрасную возможность. Воспользуйся ею. Непременно поезжай с нами завтра вечером. Моя собственная значимость, по сравнению с Эллвудом, для него — ничто, но и он ничтожен рядом с теми людьми, которые его окружают. Быть может, мне никогда больше не удастся предоставить тебе еще один такой шанс.

— Очень мило с твоей стороны, но ты оцениваешь мои возможности слишком высоко.

Мэри не обратила внимания на это замечание.

— Вовсе нет. Именно сейчас принц находится в самых отчаянных обстоятельствах из-за отсутствия приятной компании, его окружают неинтересные и поверхностные люди. Каждый твой взгляд, каждое твое слово будут подобны освежающему потоку в пустыне. За один вечер ты покоришь его. К концу недели он будет влюблен в тебя. Если у тебя есть планы, личные или политические, ты можешь предложить их принцу на обсуждение.

— Но у меня нет никакой необходимости добиваться благосклонности принца-регента, — София пожала плечами.

— Это будет не обычное соблазнение. Но я предпочла бы увидеть, как ты поднимаешь ему настроение, нежели хоронишь себя заживо в Клифтоне. — После недолгого молчания Мэри продолжила: — Дорогая, прости меня. Я вовсе не то хотела сказать.

Казалось, взгляд Софии оставался неизменным, но Мэри заметила, как глаза подруги потемнели. София не ответила.

Они достигли конца аллеи и направились обратно. Лошади двигались плавно, размахивая хвостами. Глядя сбоку на подругу, Мэри оценивала гибкую, статную фигуру Софии, ее безупречную гладкую кожу, белую, несмотря на месяцы, проведенные под палящими лучами солнца у океана.

— Я понимаю, что ты чувствуешь. Бедный Эндрю. Твои обязанности по отношению к поместью. Ты заставляешь себя вернуться. Но я думаю, ничего не случится, если ты задержишься здесь, так ты сможешь подготовиться. Побудь с нами еще день или два, по меньшей мере, и позволь Лондону увидеть тебя хоть ненадолго, краешком глаза, прежде чем ты уединишься.

— Ты очень добра, — тон был ровным, но взгляд Софии потеплел и Мэри поняла, что победила.

— Ты найдешь огромное количество вещей, которые будут радовать тебя. Уверена, ты заметишь, как мир изменился к лучшему теперь, когда Бонапарт находится в ссылке.

— Можем ли мы полагаться на то, что французы, так же как и мы, желают мира?

Мэри была застигнута врасплох, но сказала беспечно:

— Может быть, не стоит больше принимать во внимание французов и их изгнанного императора? Что ты думаешь по этому поводу?

София повернулась. Мартовское яркое солнце осветило ее лицо. Глаза подруги были полуприкрыты густыми черными ресницами, поэтому Мэри не могла прочитать их выражения, но от нее не ускользнула гневная дрожь в ее голосе.

— Что я думаю о французах? Я ненавижу их всем сердцем. Они убили моего мужа.

Никто из людей на военном корабле, который быстро прошел мимо Гринвича в тот же самый день, не излагал аргументов о мире, так как они после долгих лет службы за границей собирались вновь очутиться в Англии, и каждый из них, кроме небольшой группы британских стрелков, жаждал вернуться домой. Когда они проплыли вровень с величественными зданиями госпиталя и дома королевы на северном берегу реки Темзы, был отдан приказ причалить. И тут же они увидели шлюпку, направляющуюся к ним по реке.

— Похоже, вы сойдете на берег раньше нас, — заметил первый помощник капитана одному из стрелков, стоявшему у перил. В замечании не чувствовалось обиды. Скорее, это было своего рода прощание с солдатом, который заслужил определенное уважение команды во время пересечения Атлантики.

Стрелок, чей взгляд устремился на шлюпку, кивнул, но не повернулся и не ответил, и через секунду помощник удалился. Француз был непостижимым человеком: иногда он был откровенным и готовым проговорить всю ночную вахту напролет, а на следующее утро становился молчалив и холоден, как пушка перед боем. Тем не менее люди тянулись к нему. Этот человек, с волосами цвета пшеницы, выбеленными солнцем в прошлогодней летней кампании, выделялся чем-то особенным среди остальных стрелков. Однако влияние, которым он обладал в группе, в меньшей степени приписывалось его широкоплечей фигуре и внешности вообще, а чему-то более существенному. В хорошем настроении он был внимательным и открытым, уверенно чувствовал себя в любом окружении. Он замечал и приветствовал каждого всякий раз, когда ему доводилось столкнуться с группой в трюме: французская привычка, которая производила вдохновляющий эффект. Но в данный момент он не был расположен к беседе. Тем не менее, когда один из гардемаринов подошел к нему, француз сразу же обернулся к юноше со своей особенной полуулыбкой — уголок его четко очерченного рта опускался, отчего выражение лица делалось слегка ироничным, но не злым.

Парень робко заметил:

— Теперь вам уже не придется слишком долго носить эту форму, сэр.

Француз хмыкнул: он был далек от того, чтобы его называли «сэром». Служа в отряде английских стрелков, он был наказан, взят под стражу и даже приговорен к наряду в британской колонии заключенных за отказ принять повышение по службе. Однако молодой гардемарин обращался к нему так же, как к любому военачальнику, поскольку именно таковой была неофициальная роль Жака Десернея и здесь, и везде, где бы он ни оказывался волею судьбы.

— Она слезает с меня, как змеиная кожа. — Десерней иронически оглядел свою поношенную красную короткую куртку с небесно-голубыми манжетами и пышным белым кружевом, оторванным в некоторых местах, перевел взгляд на подобие эполет на плечах, превратившихся из серебристых в грязно-серые, затем перевел взгляд на выцветшие, в заплатках, брюки.

Единственными безупречными деталями остались оловянные пуговицы у него на груди — все в целости и блестящие, как новенькие шиллинги, хотя никто не видел, когда же он полировал их. Заметив, что взгляд юноши следует за его критическим осмотром формы, француз коротко рассмеялся и, открутив верхнюю пуговицу, протянул ее парню.

— Сувенир о времени, которое никогда не повторится, слава Богу.

Юноша взял ее и покраснел: ему хотелось дать что-либо взамен, но он был так же лишен личной собственности, как и сам стрелок.

Десерней доверительно положил гардемарину руку на плечо.

— Взамен, ты можешь описать мне Гринвич. Что это за строение с куполами?

— Госпиталь. Вы не были здесь раньше? Не были в Лондоне?

Десерней отрицательно покачал головой.

Юноша быстро стал называть другие здания. Тем временем баркас почти достиг корабля; как только был спущен трап, гардемарин набрался храбрости и спросил:

— Зачем было проделывать весь этот путь сюда? Почему не в Лимингтон с остальными?

— Мой дорогой, просто Лондон немного ближе к Франции.

Больше юноша от него ничего не смог добиться, так как стрелкам приказали предстать в полной выправке перед капитаном корабля.

Ни корабельные офицеры на юте, ни моряки перед мачтой не могли не отметить вида британских стрелков, выстроившихся в линию перед войском морской пехоты на верхней палубе корабля. Их было четверо — четыре солдата полка, который был в основном укомплектован в Португалии. Они служили в армии Веллингтона в Испании и после победы были переброшены на другой пост, затем наняты в качестве морских пехотинцев против американцев и окончательно скомпрометировали себя в Хэмптоне, в штате Виргиния, год назад. Отряды стрелков были расформированы, некоторые офицеры и рядовые были уволены в Галифаксе, в Канаде, остальных вынудили сойти в порту Лимингтон в Гэмпшире. Остались только эти четыре человека. Они по-прежнему были одеты в форму своего полка, хотя и принадлежали к войскам морской пехоты, которые сопровождали их до Англии.

Несмотря на то что на следующий день, после того как они ступят на берег, их ожидало увольнение, они предстали в полной боевой выправке. Их форма была потрепана, но сверкающее оружие говорило о дисциплинированности и ревностном отношении к нему. Приклады винтовок, так же как и черные с медными наконечниками ножны штыков поблескивали в слабом солнечном свете. На высоких киверах стрелков мягкий прибрежный бриз ерошил зеленые перья, прикрепленные в центре каждого над золоченой пластинкой.

После поверки солдаты вскинули свои ружья на плечи и дали прощальный залп. Затем им было приказано покинуть судно. Жак Десерней последним спустился в ожидавшую их шлюпку, и прежде чем его голова опустилась ниже планшира военного корабля, он окинул взглядом судно. Неожиданно на его загорелом лице расплылась улыбка, в ней было тепло и ухарское озорство. В ту же минуту вокруг зазвучало множество голосов: моряки кричали слова прощания, гардемарины желали французу удачи.

Весь путь по воде к набережной Жака не покидало какое-то смутное чувство тревоги, и он, повинуясь инстинкту, зарядил свою винтовку. «Абсурд, — подумал он, — Англия вовсе не та страна, где инстинкт сослужил бы мне добрую службу». Он также осознавал, как все изменится, как он и его товарищи потеряют друг друга, но на сей раз не из-за британских законов, а потому, что им будет дана свобода, но они понятия не имели, что с нею делать.

На причале тем временем приветствовали морских пехотинцев, вернувшихся домой. Он бы предпочел солдат-однополчан, легкую пехоту. Снова абсурд — у него и его парней не было однополчан.

Прибывшие ступили на пролет каменной лестницы, по обеим сторонам которой выстроились лейб-гвардейцы в красных мундирах. Они держали винтовки с прикрепленными штыками. Поднимаясь большими шагами по ступенькам, Жак механически поправил на плече ремень своей винтовки. Его оружие висело за спиной, таким образом, обе его руки были свободны. «Зря», — сказал он себе, но это не ослабило осмотрительности и настороженности, когда он остановился с другими на набережной.

Набережная была широкой, здания, выстроившиеся вдоль нее, внушительными. Там, на некотором отдалении, Жак заметил небольшую группу людей — все в морской форме, включая капитана корабля, стоящего под портиком с левого края, которого он сразу узнал.

Когда Жак подошел, он бросил взгляд на морских пехотинцев, но выражение их лиц осталось непроницаемым. Он забыл, что у англичан открытое любопытство считается признаком дурного тона, а возможно, они думали, что и так знают о нем достаточно. Жак был сбит с толку.

Морской офицер что-то произнес, и Жак поприветствовал его вместе с другими, между тем внимательно разглядывая людей вокруг. Невдалеке он увидел человека, ведущего гнедую лошадь в поводу по набережной. Это была красивая и, судя по ее изящному сложению, молодая кобыла. Ее развевающийся хвост мерцал золотом в лучах послеполуденного солнца, а тонкие стройные ноги говорили о быстроте и ловкости. Но эта лошадь была совершенно непригодна к эксплуатации, голова ее понуро свисала, когда она шла.

Жак повернулся к офицеру, который только что прочитал три имени по списку. Его товарищи находились на расстоянии нескольких метров от него во главе колонны, по бокам от них расположились два лейтенанта. Морские пехотинцы стояли по стойке «смирно», винтовки покоились у них на плечах. Когда офицер произнес его имя, Жак снова поправил ремень своей винтовки и застыл.

— Жак Десерней. Именем нашего монарха, его величества Короля Георга Третьего, вы арестованы. Вас проводят в бараки и будут держать там под стражей, вплоть до военного трибунала.

— Что?! — его собственный крик перекрыл голос офицера. Он почувствовал, как горячая кровь приливает к голове, и ему пришлось приложить усилие, чтобы собраться с мыслями и вспомнить свой английский. — На каком основании?

— Дезертирство.

Оправившись от шока, Жак продолжил уверенно:

— Ложь. Вы произнесли мое имя, я здесь. Кто тот человек, который дезертировал? Это не я!

Капитан залился румянцем, список задрожал у него в руках, ряд штыков позади колыхнулся.

— У меня есть приказ. Советую вам спокойно повиноваться.

Жак, едва сдерживая порыв применить силу, шагнул в сторону капитана. В то же мгновение штыки нацелились на его грудь, образуя полукруг сверкающих лучей.

Капитан отдал приказ:

— В штыки! Диксон, Малахайд, арестуйте его.

Жак рывком выхватил из-за спины свою винтовку. У него не было времени на обдумывание. Ударив с угла, он оттолкнул три ружья сразу, затем наклонился и мощным ударом свалил с ног ближайшего солдата. Не сводя глаз с остальных охранников, он быстро отступил на два шага назад, его правая рука сжимала рукоятку штыка, а левой он нацелил винтовку на гвардейцев.

Оглянувшись, он увидел, что лошадь еще шла по набережной — по-прежнему соблазнительно близко.

Теперь все кричали, включая его парней, хотя он не мог видеть их за алыми мундирами гвардейцев.

Удар ближайшего штыка он отразил своим клинком, незаметно выскальзывая из линии. Если он побежит, в него будут стрелять. Он должен подойти поближе к своему единственному шансу и успеть прикрыть себя, когда будет уходить. Одним махом отразив два укола штыками и получив удар по запястью, Жак свалил с ног еще одного атакующего, проткнув тому горло.

Отступая назад, он услышал, как его ботинки, подбитые гвоздями, выбивая искры, скрежетали по тротуару, а его собственное дыхание просто свистело у него в ушах. Он бы выругался, но ярость душила его, подобно удавке, сжимающей горло.

Внезапно Жак почувствовал резкий удар в плечо — это штык перерезал ремень, отчего рюкзак неожиданно соскочил из-за спины и помешал ему отразить удар винтовки. Скинув его, он швырнул рюкзак в лицо атакующего. Его окружили плотным кольцом, и теперь ему приходилось отражать удары со всех сторон.

Плечо пылало от боли, но, слава Богу, рука не была повреждена. Припав на одно колено и скрестив над головой штык и винтовку, он отразил еще один удар, но тут везение покинуло Жака: два лейб-гвардейца обошли его с фланга, и он снова услышал голос офицера:

— Еще одно движение, и мы стреляем! Приготовиться!

Положение было безвыходным, и он опустил руки. Вокруг себя он видел злые лица и серебряные острия штыков.

Медленно, нехотя, словно расставаясь со старым другом, Жак положил свое оружие на холодный камень.

Он поднял голову, пытаясь найти лицо капитана морских пехотинцев. Но за стеной алых мундиров он увидел наблюдателя, высокого худощавого человека в военно-морской форме. Это был командующий эскадрой кораблей Меткалф, отец той женщины, которую Жак приехал искать в Англию.

У командора был породистый нос и глаза пронизывающей арктической голубизны. Он наблюдал сцену, разыгравшуюся перед ним. В последний раз они виделись в Новом Южном Уэльсе, на другом краю света, и командор никак не ожидал обнаружить этого француза в Англии, а еще меньше — в положении арестанта.

— Десерней! Я сожалею, что вижу это.

Жак сел на корточки, сорвал кивер с головы и бросил его на землю рядом с собой.

Командор повернулся к капитану морских пехотинцев:

— Что происходит?

— Этот человек под арестом, сэр. За дезертирство. Ему будет также предъявлено обвинение за сопротивление властям.

Жак зажмурился в отчаянии. Сопротивление. Что еще оставалось делать? Его возмущала чудовищная несправедливость обвинения. Снова открыв глаза, он встретился с внимательным взглядом командора. Чувствуя, как гнев вновь начинает закипать в нем, Жак спросил:

— Что вы знаете об этом?

— Ничего. Но будь спокоен, я намерен это выяснить.

Глава 2

Канны, залив Ангелов, 1 марта

Песчаные дюны заглушают звуки. Вы бы никогда не догадались, что там находится тысяча человек, если бы не прошагали их подобно тому, как это сделал Бонапарт час назад в сумерках, мимо бивачных костров. Когда он проходил, голоса затихали, как волны во время отлива.

Меня зовут Бертран. Я принес клятву и теперь должен сдержать свое слово, так как Бонапарт сбежал с Эльбы. Теперь он не орел, скорее, петушок. Маленький император освободил себя из своего птичьего двора. Пробуя свои крошечные крылышки…

У него нет ни кавалерии, ни артиллерии. А с лошадьми, которые у нас есть…

Хотя, если дать ему все это, мы смогли бы увидеть разницу. До тех пор пока он не будет снова действительно на подъеме, должен ли я что-либо делать?

Даже в той битве много лет назад, когда мы все поклялись убить его, я не мог в действительности поверить, что эта возможность когда-нибудь выпадет мне. Я помню ту темную мансарду в Париже и десятерых собравшихся там человек. Среди них я не знал ни единой души, кроме Менина, моего лучшего друга, который привел меня туда.

Но никто из нас не сомневался в справедливости задуманного. Французы, англичане, пруссаки — мы были объединены ненавистью, от которой исходил прямо-таки дым. Мы решили сделать это в одиночку, по очереди, и, чтобы установить очередность, мы тянули соломинки. Крупный мужчина рядом со мной выругался и стукнул кулаком по столу, когда вытянул самую длинную соломинку — это означало, что он будет последним в очереди.

Джентльмен напротив него бросил на него спокойный взгляд и произнес:

— Ты действительно так сильно хочешь оказаться убийцей? Бонапарт все-таки человеческое существо.

Мужчина ничего не ответил, но Менин рядом со мной взорвался:

— Он не человек. Вспомните меня, когда пуля войдет в него, он упадет, как статуя без единой капли крови.

Семеро из тех заговорщиков уже погибли, проглоченные тенями, как будто их никогда не было. И я даже не знал их имен. За исключением Менина, который стал седьмым. Наш план был прост: каждый человек, когда наступал его черед, должен был установить день убийства. Он посылал записку, в которой не было ничего, кроме даты и подписи, следующему человеку. Таким образом, следующий знал, что если дата миновала, а Бонапарт был еще жив, значит того, предыдущего, поймали в момент покушения и убили. Я получил записку от Менина. Я был тогда в Австрии, а он во Франции. Когда дата прошла, и тиран все еще жил, я уже знал, что должен был делать. Я поехал в Париж, чтобы ухаживать за лошадьми Бонапарта, — с прекраснейшими рекомендациями, которые только могут быть у конюха, хотя и выдумал их сам, — но тут императору пришлось отречься от престола, и я оказался на корабле, ведущим Наполеона на остров Эльбу.

Мы планировали совершить убийство Бонапарта, но это было неосуществимо, пока он находился в ссылке. Поэтому я служил ему в течение десяти месяцев с ненавистью в душе. Но теперь он снова во Франции, и время пришло.

Все, что я знал, это имя и адрес девятого человека. Все, что мне нужно было делать, это решить, когда действовать, и послать записку. Господи, помоги мне, я не могу принять решение. Существует ли подходящее время для того, чтобы свернуть шею маленькому петушку? Откуда ты можешь знать, может, он собирается совершить еще одно чудо и превратиться в ястреба?

На следующее утро София вместе с сыном Гарри была в конюшнях в Гринвиче, чтобы посмотреть, как себя чувствует Шехерезада. Кобыла приняла их с высокомерным видом, ей не нравилось, что ее привели в чужое странное место. Гарри же, напротив, пребывал в отличном расположении духа. Он был рад, что его любимица была здесь с ними.

Конюх, которому поручили присматривать за кобылой, влюбился в нее с первого взгляда и полностью разделял восхищение Гарри. Пока он и четырехлетний мальчик обменивались мнениями по поводу достоинств Шехерезады, София стояла перед лошадью, обхватив ее морду ладонями, и наблюдала, как теплеют ее умные карие глаза. Ее привезли из самого Нового Южного Уэльса — леди Гамильтон не захотела оставить лошадь там, несмотря на долгую дорогу домой.

— Мама, у Шехерезады такие мягкие копыта, — удивился мальчуган.

— Это нормально, дорогой. Ей ведь еще не приходилось преодолевать длинные расстояния.

Гарри подошел к матери и встал рядом с ней, его волосы соломенного цвета блестели на солнце.

— Я могу отправиться вместе с ней?

— Нет. Мы прибудем раньше. А она будет ждать, пока Митчелл не приедет за ней из Клифтона.

Гарри поднял голову вверх, Шехерезада же, наоборот, высвободив свою голову из рук Софии, опустила ее вниз, и две пары карих глаз оказались на одном уровне.

— Она не знает Митчелла. И я не знаю Митчелла.

Она услышала позади них голос конюха.

— Я позабочусь о том, чтобы они познакомились, молодой человек.

София была признательна ему, зная, что это заверение предназначалось также и для нее. Конюх казался добрым человеком и умел ладить с лошадьми. Это напомнило ей о другом человеке. Его власть над лошадьми и тайная власть над ней жили в ее памяти так ярко, что она испытала чувство смущения за ту дрожь, которую воспоминание вызвало у нее.

Гарри потянулся и легонько погладил белую звездочку на лбу кобылы. Шехерезада подмигнула ему, затем слегка толкнула его мордой в грудь, отчего мальчик упал на солому позади нее. София вскрикнула, когда он с глухим звуком приземлился на мягкое место. Но через секунду, увидев, что Гарри засмеялся, успокоилась.

— Шехерезада толкнула меня! — Мальчик поднялся на ноги. — Эй ты, маленькая озорная лошадка!

Он подошел к ней снова и встал на то же самое место, где стоял до этого, расставив ноги в стороны и выпятив грудь, глаза его сияли от восторга.

Кобыла игриво качнула головой в сторону, а затем снова выпрямилась. София собиралась что-то сказать, но услышала шаги и пошла к открытому дверному проему.

Когда появился ее отец, Гарри сразу же оставил игру и подбежал к нему, обнимая руками его колени.

— Дедушка, Шехерезада толкнула меня!

— Правда? Ты серьезно? — Отец погладил Гарри по голове, но его взгляд был устремлен на Софию. В нем было беспокойство, светло-голубые глаза потемнели.

— Что? Что они сказали?

Он протянул руку и положил теплую ладонь ей на плечо.

— Не беспокойся, ты же говоришь теперь с контр-адмиралом!

— О, папа. — Она обняла его так, чтобы Гарри мог свободно увильнуть. Мальчик посмотрел на них и побежал обратно, чтобы продолжить игру с Шехерезадой.

София сказала:

— Я знала это. Это замечательно. И что? Они разместят тебя рядом с домом?

— Смотрите! — закричал Гарри.

Отец покачал головой, краем глаза наблюдая за Гарри.

— Давай поговорим с тобой на улице.

Он обратился к груму:

— Будь так любезен, присмотри за мальчонкой минуту или две.

— С удовольствием, командор.

— Дедушка, — громко сказал Гарри, — Шехерезада опять собирается толкнуть меня. Вот так.

Он упал на спину, приземлившись на стог сена, который грум предусмотрительно принес к тому месту после первого эпизода. Гарри не смеялся до тех пор, пока не увидел, что дедушка улыбается. Затем он поднялся, розовощекий, весь усыпанный соломинками.

— Останься и присмотри за Шехерезадой, дорогой. Мы вернемся через минуту, — твердо сказала София, отворачиваясь.

Во дворе была деревянная скамейка, которую отец очистил перчаткой, прежде чем София села на нее. Затем он сам сел рядом с ней, вытянув одну руку вдоль спинки. Суровое выражение его лица означало, что София должна мужественно принять то, что он сейчас ей скажет. Конечно же, это тотчас заставило ее разволноваться. Она так хотела вернуться в Клифтон, к своей прежней спокойной жизни, но ей нужно было, чтобы и ее отец тоже был там, иначе то, что случилось в Сиднее, будет продолжать терзать ее.

— Куда тебя собираются отправить? Куда-нибудь за много миль отсюда, так что мы редко будем видеть тебя?

— Моя дорогая, мне дали последнее военное задание.

Прежде чем она смогла возразить, он сказал:

— Я руковожу конвоем, который направляется в Лиссабон. Мне поручено сопровождать члена португальской королевской семьи.

— Лиссабон! Разве ты не мог отказаться?

— Я протестовал так сильно, насколько полагал уместным. Мне не приличествует отслужить сорок лет, а потом отказаться от выполнения своих обязанностей в тот момент, когда я получил чин контр-адмирала.

— Это им не приличествует… — начала София, но тут же резко прервала себя. Она знала, как далеко могли зайти его аргументы, так же как и то, что ее отец был тверд во всем, кроме своей собственной защиты. Всю жизнь ее мать могла противостоять этому рассудительным ворчанием. Но София так и не научилась ворчать на него, они были слишком близки.

— Это несправедливо.

— Не совсем. — Его взгляд снова стал неуверенным. — Конечно, если у тебя есть серьезные причины, я настою на том, чтобы остаться.

Но София не хотела, чтобы ее отец поступался принципами из-за нее.

— Не беспокойся о нас. С нами все будет в порядке… раз я буду в Клифтоне.

— Должен признать, сначала меня удивило твое решение вернуться домой. Я был вполне счастлив тем, что моя дочь и внук дома, в течение тех полутора лет, когда находился на пути на другую сторону света и обратно. Не многие морские командиры могут похвастаться этим. Но предстоящая мне миссия займет лишь часть того времени, ты едва заметишь, что я уехал. А затем я вернусь в лоно своей семьи навсегда. Мне дали слово.

Когда его голос повеселел, София отвела взгляд и посмотрела на свои руки, зажатые между колен. В течение почти двух лет отец поддерживал ее, утешая в горе, однако теперь ее беспокоило сомнение в себе, в своих собственных чувствах. Нечто, случившееся с ней в Новом Южном Уэльсе, заставило ее страстно желать оказаться дома, словно только семья могла защитить ее от испытанных переживаний. Но если бы она сейчас показала свое смятение, это заставило бы отца беспокоиться. Гнев был безопаснее.

— Они не имеют права! Они точно так же обещали отправить тебя в отставку и раньше, а вместо этого отправили тебя в Новый Южный Уэльс. И теперь, когда прошло только четыре дня, как ты вернулся в страну… Они, должно быть, ломают себе головы, чем бы только заняться сейчас, когда война закончилась.

— Возможно, поэтому они выбрали меня, — сухо сказал контр-адмирал. — Мои амбиции более чем удовлетворены — я не собираюсь устраивать стычку где-нибудь для того, чтобы привлечь к себе внимание.

— Сколько времени осталось до твоего отъезда?

— Десять дней.

Она нежно улыбнулась ему.

— Чем раньше ты уедешь, тем скорее приедешь домой.

Принц-регент не случайно решил в тот вечер одеться в алое; другие детали его жизни могли подчас быть принесены в жертву риску, но его одежда — никогда. За выбором его любимого наряда скрывалось два мотива, каждый из которых был связан именно с цветом.

Трапеза должна была проходить в готической столовой, где темные панели будут оттенять его золотые эполеты и галун и в то же время прекрасно дополнять ярко-алый цвет его мундира. Он сразу же выделится среди всего окружения — никому не удастся не заметить его широкие плечи — и будет выгодно олицетворять современный образец воинской традиции, уходящей корнями в глубь истории. К гигантам, которые разграбили Рим, к одетым в железные доспехи наездникам, которые снесли ворота Иерусалима, генералам и государственным деятелям, которые сокрушили Бонапарта и теперь вершат судьбу Европы в Вене. Нацепить шпагу будет вполне естественно.

А после трапезы, решил принц, все отправятся в гостиную, отделанную розовым атласом, где дисгармония между его яркой формой и розовыми стенами сначала шокирует взгляд. Но это лишь придаст возбуждения. Он будет наслаждаться своим великолепием, выделяясь на фоне замысловатой глазури китайского фарфора или контрастных оттенков имперской ткани.

Он как раз обдумывал наклон шпаги, когда ему напомнили, что полковник Кул ждет уже больше часа.

Принц нахмурился.

— Проводите его в кабинет.

Когда дело дошло до волос, он хотел соблазниться военным стилем, но это потребовало бы много времени, пришлось бы пожертвовать их длиной. Принц удовлетворился долгим взглядом на свой профиль, отраженный в ручном зеркале. «Подбородок, — подумал он, — говорит о решительности».

Снова нахмурившись, с мыслью о том, что полковник тоже может быть в форме, принц направился в кабинет. Но тут же вспомнил о том, что Кул уже больше не служит в армии. Фактически его официальное возвращение к гражданской жизни было частью некоторого плана.

Для осуществления этого плана был произведен тщательный отбор британских секретных агентов в послевоенное время. При обычных обстоятельствах это дело не дошло бы до принца, но имелось основание считать его делом особой секретности, когда могли бы быть затронуты интересы царственной особы. Существовали определенные подозрения, касающиеся исчезновения некоторых офицеров с поля боя, основанные на предположении о том, что враг мог знать больше, чем должен был. Если это было действительно так, источник информации еще предстояло обнаружить. Если же подобное происходило в войсках, это необходимо было искоренить, и в мирное время появились такие возможности. Ни один из офицеров высшего ранга не мог быть огражден от расследования. Когда принцу впервые было предложено произвести секретную проверку его собственного военного штата в Лондоне и Брайтоне» он отнесся к этому, как к личному оскорблению. Но чем больше аргументов ему приводили в пользу необходимости подобных действий, тем более встревоженным и зачарованным он становился. Принц оговорил в качестве особого условия, что он должен сам посмотреть на человека, которому будет поручено это задание, хотя весьма смутно представлял, что он сделает, если тот не понравится ему. В конце концов, тот был рекомендован сэром Генри Гардинджем, а сэр Генри Гардиндж являлся главой разведки герцога Веллингтонского.

Перед тем как войти в кабинет, принц понял, что хотя он сам настоял на том, чтобы увидеть Кула, у него не было никакого представления, о чем они должны разговаривать. Упоминать о самом плане не было никакой необходимости и даже, возможно, было неблагоразумно. Все, чего он действительно хотел, это увидеть, подходит ли этот человек для секретного задания.

Как оказалось, полковник Кул являл собою образец элегантности. Его глубокий поклон и приветственные слова были так же безупречны, как покрой его одежды. Во время беседы, касающейся недавнего возвращения полковника из Индии, принц изучал его. Ростом не выше его самого, но с завидной длины ногами и стройной фигурой, на которой не было ни унции лишней плоти. Смуглая ирландская красота. Гладкие волосы, зачесанные назад, подчеркивали ясность больших светло-зеленых глаз, обрамленных густыми, как у женщины, ресницами. Тем не менее это была абсолютно мужская красота, смягченная какой-то животной грацией, которая напомнила о репутации полковника как прекрасного фехтовальщика.

Принц не стал садиться — это разрушило бы впечатление общего руководства своими делами, которое он хотел произвести.

— Мы несколько требовательны к вам, полковник. Вы уже внесли свой вклад в безопасность государства, а здесь мы просим вас о дополнительной услуге, которая может так никогда и не получить признания.

— Тем не менее эта услуга с готовностью будет оказана, ваше королевское высочество. — Это было сказано без рисовки, хорошо поставленным голосом.

— Нет необходимости подробно останавливаться на важности того, чем вы займетесь…

В ответ полковник слегка улыбнулся.

— Или вообще выражать это словами, — продолжил фразу принц.

Красивый рот впервые изогнулся.

— Это деликатное дело, конечно. Но выполнимое, слава Богу.

У него был очень легкий ирландский акцент, довольно привлекательный.

— Я хотел бы воспользоваться возможностью, — искренне сказал принц, — и выразить вам свою признательность прямо сейчас, поскольку любой контакт в дальнейшем может помешать нашему делу. Нет смысла рисковать.

Полковник отметил это, но воспринял сказанное нормально, просто слегка сжал губы и ничего не ответил. Принц чувствовал себя обязанным продолжить и спросил.

— Вы уже устроились? Сняли дом в Лондоне?

— Да. Но некоторое время я буду за городом. У меня есть поместье в Суссексе, которое я не видел с тех пор, как был ребенком. Оно перешло ко мне не очень давно, после смерти родственника.

— Суссекс весной очарователен, — сказал принц задумчиво. — Мы полагаемся на вас, полковник. И полностью доверяем вам.

— Постараюсь оправдать доверие, ваше королевское высочество.

Принц выпрямился во весь рост, ожидая, что Кул отдаст честь, но тот не двинулся с места. Может быть, он должен отдать честь сам? Полковник, по крайней мере, будет знать.

Возможно, в зеленых глазах мелькнула искра изумления, но полковник скрыл ее, отвешивая поклон точно положенной глубины.

Принц сказал:

— Желаю вам приятной поездки в Суссекс. Если бы на то была моя воля, я бывал бы в Брайтоне чаще, но в настоящее время, с текущим состоянием дел в Лондоне, — он вздохнул и вяло развел руки, — я не могу себе этого позволить.

Он наблюдал, как Кула проводили, отмечая, что его походка, при всей ее грации, безошибочно принадлежала подтянутому обученному военному человеку. Принц подумал, что хорошо бы повторить точно такую же походку, когда он будет входить в гостиную позднее, но, краем глаза увидев себя в зеркале над письменным столом, усмехнулся своему собственному розовому отражению. Пожалуй, это было бы чересчур.

Жак мерил шагами камеру, его ноги без ботинок не издавали звуков, опускаясь на каменные плиты. Он мог слышать многое из того, что происходило рядом в бараках, но ничто из услышанного не вселяло надежды: успокаивающий шепот нескольких офицеров, выкуривающих последнюю трубку в темном внутреннем дворе, целеустремленные шаги вверх и вниз по лестнице людей, выполняющих последние служебные обязанности вечера и готовящихся к отбою, когда погасят свет. Он был один, как волк в клетке, и тот факт, что его оставили в одиночестве, заставил его задуматься.

Наконец он узнал, почему его арестовали. Офицер морской пехоты сообщил ему об этом в то время, когда ему накладывали повязку на рану на плече. Им было строго приказано оставить француза живым и здоровым до военного трибунала; Десернею предоставили три дня на то, чтобы подготовить свою защиту. Значит, его будут судить в субботу.

Жак остановился посреди камеры и посмотрел вверх через маленькое зарешеченное окно в поисках звезды на ясном небе. До сих пор он не просил о встрече с кем-либо. Невозможно было решить, что делать, до тех пор пока ему не станет известно немного больше об этом деле. Он мог написать письмо, но кому мог он доверить его доставку? Если его перехватят, это может только испортить дело в дальнейшем.

Боль в плече отдавалась в ключицу. Он вспомнил, что слышал о казни над двадцатью стрелками после Бедаджоз. Кое-кто пытался сделать его казнь не столь публичной, но не менее позорной. Кто-то делал из него козла отпущения. Но кто?

Мэри понравился вечер в Карлтон-Хаус, особенно из-за Софии, чье присутствие Эллвуд с легкостью организовал.

Их появление было столь же театральным, как и сцена из спектакля в «Друри-Лейн», даже лучше, ибо единственный член публики, на которого это было направлено, в тот момент как раз стоял в одиночестве напротив двери. Мэри не слышала, как их объявляли, она была слишком занята тем, что наблюдала за принцем. На его круглом лице, слегка зардевшемся в теплой комнате, застыло выражение удивления, смешанного с любопытством, когда он заметил Софию. Затем его полные яркие губы изогнулись, и он выпрямился во весь рост.

Принц доброжелательно посмотрел на Эллвуда; они прошли вперед, и представление наконец свершилось. София присела в изящном реверансе. Принц допытывался, почему он никогда не видел ее в Сент-Джеймсе — он бы обязательно запомнил такое «видение»; она же объяснила это своей уединенной жизнью за городом, своим ранним замужеством и редкими визитами в Лондон. Сначала он наклонялся к ней, чтобы услышать ее слишком тихий голос, но вскоре он выпрямился, обретя свое волнующее качество, которое Мэри так любила.

Общий разговор возобновился, и в течение некоторого времени внимание Мэри было отвлечено другими гостями. Среди них был и Шеридан, автор «Школы злословия». Драматург был ужасно пьян. Судя по запаху, он начал вечер с бренди: привычка, от которой его вряд ли могло излечить даже общество принца. Однако он был забавным. Еще она заметила элегантную пару из Парижа — эмигранты, находящиеся в близком родстве с Людовиком XVIII, они обменялись вопросительными взглядами друг с другом по поводу поведения Шерри.

Позже, когда подавали кофе, Мэри смогла наблюдать за принцем. Он и София уединились, сидя вдвоем на диване, который стоял в центре комнаты — признак благосклонности для нового гостя. Они говорили о времени, проведенном Софией в Новом Южном Уэльсе, но Мэри могла поклясться, что принц на самом деле не слушал ее, а просто любовался красивой леди. Мэри довольно часто раздражалась на мужа, когда он называл Софию «английской розой». Хотя в чем-то он был прав: кожа Софии, чудесным образом сохранившаяся безукоризненной под австралийским солнцем и во время ее путешествия домой через тропики, была настолько тонкой, что казалась такой же полупрозрачной, как и жемчужное ожерелье, украшавшее ее шею. Испытующий взгляд принца вызвал на ее лице легкий румянец, придававший Софии еще больше шарма.

Она испытывала удовольствие от того, что разговаривала с принцем, ведь она впервые находилась в такой близости к августейшей особе. София была прекрасно воспитана и могла вести себя безупречно в подобной компании. Просто ей не нравилось находиться в толпе. Все эти светские разговоры казались поверхностными или неискренними (даже когда Мэри настаивала, что они были утонченными и умными!), кроме того, она часто ловила себя на том, что ей было нечего к ним добавить. София знала, что ее считали слишком замкнутой, но, так или иначе, она ничего не могла с этим поделать. Она так и не смогла превратиться в светскую львицу. Только с одним человеком ей удавалось выражать то, что она действительно чувствовала или думала. И это делало ее брак очень ценным для нее: именно ее муж был тем самым человеком, тем близким другом, которому она могла доверять.

Сегодняшней целью ее визита было желание поговорить с принцем о влиянии, которое он мог бы использовать, чтобы в Европе воцарился мир. София была почти уверена, что принц скептически отнесется к ее мнению, но, по крайней мере, пусть он просто выслушает ее. София считала это своим долгом, данью памяти Эндрю. Она должна найти возможность и заставить себя говорить.

Тем временем принц произнес:

— Должно быть, вы очень храбрая женщина, раз смогли жить так далеко от Англии, почти на другом краю света. Вероятно, вы сильно тосковали по домашнему уюту?

София собрала всю свою решительность.

— Если быть честной, ваше королевское высочество, в настоящее время дома у меня осталось мало радостей. Кажется, я упоминала, что недавнопотеряла своего супруга.

При этих словах принц смутился, а она продолжила:

— Сэр Эндрю Гамильтон. Из 10-го гусарского полка вашего королевского высочества.

Лицо принца оживилось.

— Конечно. Естественно, я слышал его имя совсем недавно. Если бы я только мог вспомнить… — вдруг он резко замолчал. На мгновение его лицо омрачилось, но после недолгого раздумья принц продолжил: — Пропал при выполнении задания во Франции. Плохо дело. Ужасно для вас, да, да.

София нахмурилась, а принц бросил на нее такой нежный взгляд, что она почти ожидала, что он возьмет ее за руку.

— Если это может служить утешением, моя бедная леди Гамильтон, он не забыт теми, для кого безопасность Англии лежит рядом с сердцем.

София кивнула, но без улыбки; она должна была заставить себя оставаться спокойной. Мысли путались в ее голове.

— Но он погиб не во Франции, — возразила она. — Это было в Испании. В битве при Сан-Себастьяне. Ему тогда только что поручили командование десятым полком.

— Ах да, конечно… — На лице у принца промелькнул испуг, и он продолжил поспешно: — Я понимаю. Прошу вас простить меня.

Он мучительно пытался придумать какую-нибудь другую тему для разговора, но София опередила его:

— Ваше королевское высочество, вы знаете, что я так и не смогла… Его тело ведь так и не было найдено. Я не знаю, как он умер. Если бы вы могли рекомендовать кого-либо, кто был свидетелем гибели моего мужа, я была бы вам очень признательна.

Принц встревоженно посмотрел на нее.

— Моя дорогая леди Гамильтон, если я произвожу впечатление, будто мне известно больше, чем вам, прошу вас простить меня. Я говорил не в общем. Я говорил то, что я чувствовал, ведь эта битва потребовала смерти в бою за родину столь многих храбрых джентльменов. — Он помолчал: — Кажется, вы говорили, что у вас есть сын?

— Гарри. Ему четыре года. — «Франция?»

— Достаточно взрослый, чтобы чувствовать гордость за такого отца, — многозначительно произнес принц.

— Достаточно взрослый для того, чтобы я молилась о том, чтобы ему никогда не пришлось делать такой выбор.

Принц удивленно посмотрел на нее.

— Разве вы не хотите, чтобы он служил своей стране?

— Напротив. Но я молюсь о том, чтобы ему не пришлось умирать с мечом в руке.

Принц и военные, очевидно, знали больше, гораздо больше, чем ей говорили о гибели Эндрю. Она была ошеломлена и потрясена. Армия потребовала, чтобы ее муж умер в бою за родину, и теперь они спокойно воображают, что она в один прекрасный день доставит своего сына на войну… и по горькой иронии, она пришла сюда сегодня вечером, чтобы говорить о мире!

Принц откинулся на спинку дивана и улыбнулся самодовольно, глядя на свою орденскую ленту, которая протянулась через его грудь и обширный живот.

— Согласен дорогая леди. Мы должны доверить наш мир герцогу Веллингтонскому. Победа в Вене — это то, чего мы ждем с нетерпением, не так ли?

София подождала, пока он поднимет глаза от своего живота, и спросила:

— Какую победу, вы думаете, мы увидим?

Принц, не обращая внимания на значение, которое она вкладывала в свои слова, снова улыбнулся и обратился к мужу Мэри, который стоял в нескольких шагах от них.

— Эллвуд, мы весьма озабочены положением дел в Вене. Как ваши люди в Министерстве иностранных дел оценивают шансы герцога Веллингтонского в мирных переговорах?

Эллвуд ответил:

— Желаемым результатом, ваше королевское высочество, должен быть продолжительный мир в Европе. Возможно, слишком рано говорить о том, как другие силы удовлетворят притязания Пруссии. Принц Меттерних является силой, с которой стоит считаться.

— А теперь Талейран, — засмеялся принц. — Кто мог вообразить, что Веллингтон так скоро вступит в бой с другим французским выскочкой?

София заметила, что французский граф и графиня обменялись взглядами друг с другом, услышав это. Тем временем принц вновь уставился на нее.

— Я многое бы отдал за то, чтобы успокоить ваши тревоги, дорогая леди Гамильтон. Когда мы встретимся в следующий раз, давайте надеяться, что новости от конгресса будут именно такими, какие вы только можете пожелать.

К прерванному разговору вернуться не удалось, как это часто случается, когда другие присоединяются к дискуссии. Да и она сама была не в состоянии продолжать спор. Быть может, когда-нибудь ей представится другая возможность, когда она будет чувствовать себя менее опустошенной.

— Я с нетерпением буду ждать продолжения нашей беседы, ваше королевское высочество.

Мэри, наблюдавшей за принцем и Софией, показалось, что он был польщен ее последними словами. Когда они распрощались и уже ехали домой, Мэри поздравила ее с началом кампании.

— Ты очень искусно открыла поле для маневра, даже не вызвав у него тревоги.

Август Эллвуд вопросительно посмотрел на них. Мэри же хотелось узнать реакцию Софии. Но та ничего не ответила. Мэри приняла ее молчание и больше не пыталась возобновить разговор на эту тему.

Глава 3

Софии предстояло ждать два дня, прежде чем она смогла снова увидеться со своим отцом. Он был единственным, с кем она могла говорить об Эндрю. Она заключила сама с собой секретный договор, что никогда не будет искать совета у Эллвуда, ибо это могло сблизить их и таким образом нарушить спокойствие Мэри. София не раз наблюдала, как дружба между женщинами рушилась и из-за меньшего, тем более, что она знала, как Мэри обожает своего супруга.

София хотела увидеться со своим отцом наедине, и наконец ей повезло — в день, когда он приехал, Мэри отправилась со своими детьми и Гарри в Конный театр Эстли.

Ее отец сидел в золотой гостиной у окна, откуда солнечный свет проникал с Бедфордской площади, освещая густую копну его седых волос. Он был в морской форме, так как только что вернулся из Адмиралтейства. София подошла и села рядом.

— Недавно вечером я была представлена принцу.

— Я слышал об этом. Мои поздравления.

— Он говорил со мной об Эндрю. Заявил, будто бы Эндрю погиб во Франции. — София пристально посмотрела в глаза отцу. — Тебе когда-нибудь доводилось слышать об этом?

Он откинулся назад на своем стуле.

— Ты можешь сказать мне, папа. Теперь я бы предпочла знать. Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе об этом?

Контр-адмирал пожал плечами:

— Ну, мне об этом известно очень немногое…

— Но это возможно? — она перевела дух. — Это возможно, что он никогда не был в Сан-Себастьяне, что он вместо этого находился где-то во Франции? Они солгали мне, скрыли, как он погиб. — Отец молчал, и София воскликнула: — Я имею право знать. Великий Боже, если он не был убит в сражении, возможно, он по-прежнему жив?

— Нет! — резко ответил Меткалф, но тут же мягко добавил: — Никто не пытался тебя обмануть. Мы должны примириться с его смертью. Он мог погибнуть в Сан-Себастьяне, и если это не так, я, право, не могу сказать тебе — где. Я никогда не интересовался этим. Уверен, что армия действовала должным образом.

София посмотрела из окна на залитую солнцем оживленную площадь. Небольшая группа людей собралась возле дома лорд-канцлера по другую сторону площади.

— Во время битвы при Сан-Себастьяне никакие британские войска не прорывались во Францию, — спокойно продолжила София. — Если британский капитан умер за Пиренеями, он мог быть только шпионом или… предателем. Кто же был Эндрю?

Меткалф наклонился и взял ее за руку:

— Успокойся, тебе нет необходимости спрашивать.

— Он никогда не говорил об этом, — почти шепотом произнесла София.

— Он не мог.

— Но мне ведь он мог сказать.

— Нет, это только усугубило бы твое бремя. Эндрю говорил мне, что никогда не забудет твоего лица, когда впервые предстал перед тобою в форме. Присядь, моя дорогая.

София молча повиновалась, и он продолжил:

— Ты должна знать, он не доверял и мне тоже. Но есть определенные вещи, о которых я могу догадаться. Эндрю обладал качествами, которые подходили для шпионской деятельности. У него был быстрый, деятельный ум, острая реакция, а этого многие поначалу недооценивали.

— Но…

— Но все же нет, он был не из тех, кто мог добровольно, сознательно стать шпионом. Однако если на него была возложена секретная миссия, возможно, он и согласился из чувства долга.

— И этого для тебя достаточно? Достаточно, чтобы мириться с фактом, что власти использовали его и отреклись от него, а затем лгали его жене и ребенку? Но этого не достаточно для меня! Я должна выяснить, что случилось с ним, что они сделали с ним, и бросить это им в лицо.

Меткалф ничего не сказал. Это разозлило Софию еще больше. Перед ее мысленным взором пронеслись все месяцы после получения известия о гибели мужа. София многократно проигрывала в своем воображении сцену смерти Эндрю. Она видела его героически павшим на поле сражения. Но теперь ее воображение рисовало совсем иные картины: взятые в плен британские офицеры в гражданской одежде были расстреляны как шпионы на месте, если им повезло. Гораздо хуже пришлось тем пленным, которых пытали, дабы они выдали секретные сведения. В течение дней, недель, месяцев. Пока они не ломались. Ее муж был использован как пешка своей собственной страной. Слава Богу, она никогда не использовала и не предавала его, пока он был жив. Она не предаст его и теперь, когда он погиб…

Прорвав напряженную тишину, отец сказал ей:

— Я сделал бы все возможное, чтобы облегчить твои страдания. Если бы я пользовался хотя бы малейшим влиянием в высших военных кругах, я бы смог что-то разузнать. Но могу сказать тебе определенно: искать ответ на этот вопрос в армии совершенно бесполезно.

София судорожно вздохнула и опустила голову:

— Конечно, я понимаю.

Собираясь ехать в Клифтон, она надеялась, что там в бумагах Эндрю и личных вещах — тех самых предметах, которые она боялась увидеть снова, — определенно должен был находиться ключ к разгадке.

Пытаясь хоть как-то поддержать ее, контр-адмирал сказал:

— Я думаю, что пришло время тебе и Гарри вернуться домой и обрести, наконец, немного покоя.

— Да, папа. Не беспокойся о нас.

Он поерзал на стуле.

— Собственно говоря, я пришел сюда поведать тебе кое-какие новости. О нашем старом знакомом из Сиднейской бухты. Однако боюсь, что это будет вряд ли хорошая новость. — Он испытующе посмотрел на нее. — Пожалуй, лучше будет оставить ее невысказанной.

София не возражала против смены темы разговора.

— Нет, все-таки скажи. Губернатора Маккери свергли в результате еще одного «странного восстания»? Или его офицеры обанкротились на своем собственном ипподроме?

Он покачал головой.

— Ты помнишь французского солдата по имени Жак Десерней?

Это имя схватило ее за горло, и она уставилась на него без движения. Наконец она выдавила из себя одно-единственное слово.

— Мертв?

Он пожал плечами.

— Все равно что мертв. — Он наклонился вперед, опираясь локтями на колени. — Ты помнишь, когда впервые познакомилась с ним? В лесу, недалеко от Главной Южной дороги?

— Разве я могу забыть это!

— Да, конечно. Ты говорила мне, что Десерней двигался вверх по холму, когда столкнулся с тобой, и вскоре после этого лейтенант приказал ему вернуться обратно к дорожным работам, правильно?

На мгновение в ее памяти всплыл образ того мужчины, его проницательные серые глаза, копна светлых волос. И солнце над его головой, мерцающее на эвкалиптовых листьях под сводом ярко-синего неба.

— Да.

— Ты помнишь, в тот же день, чуть позже было обнаружено, что трое стрелков из дорожной команды исчезли в лесу? И больше их не видели. Кажется, они убежали в совершенно другом направлении — взяли курс от самой бухты, куда ты направлялась в тот день, и перехватили норвежское судно, направляющееся из Порта Джексона. Их взяли на борт без малейшей заминки, а это значит, что все было спланировано, вплоть до последней детали. — Он посмотрел на нее и продолжил: — В то время, когда Десерней оказался на твоем пути на вершине холма, его товарищи тайком ускользали с песчаного берега, расположенного ниже. Он отвлек тебя, и ты их не заметила.

— Я не понимаю. Откуда ты знаешь это?

— Я узнал эту историю сегодня. Месяц назад или около того двое из них появились в Бристоле. Почему они не удрали во Францию, как это сделал третий из беглецов, я не могу понять. Полагаю, они думали, что удрали безнаказанно. Но они не приняли в расчет армию. Их опознали, арестовали, предали военному суду за дезертирство и расстреляли. Но прежде их допросили, и они многое рассказали о рядовом Жаке Десернее. Они рассказали, что это именно он спланировал всю операцию, заплатил норвежскому капитану за их перевозку — хотя они не могли объяснить, откуда он взял средства, — и намеревался отправиться вместе с ними, но был задержан. Поэтому они пустились в путь без него.

София мысленно вернулась к той их встрече на холме.

— Но он ведь не дезертировал. Он воевал в 73-м пехотном полку. Он уехал вместе с ними в прошлом году, в апреле, на парусном судне.

— В самом деле, — кивнул ее отец. — Впоследствии он служил со стрелками на Восточном побережье Америки. Но четыре дня назад он приплыл в Гринвич. В тот момент, когда он ступил на берег, ему было предъявлено обвинение в дезертирстве, а потом и в сопротивлении аресту. Военный трибунал состоится завтра. Если ситуация не изменится, Десернея приговорят к расстрелу…

София почувствовала на плече теплую ладонь отца.

— Оставайся там, где ты есть, моя дорогая. Я сам займусь выяснением. Ты можешь сделать кое-что, если хочешь. Подумай, что случилось в тот день, и спроси себя, что собирался сделать Десерней, когда ты встретилась с ним? В особенности то, в каком направлении он двигался? Вверх по холму или вниз? — София посмотрела на отца, а он продолжал: — Возможно, это не имеет никакого значения. Но на карту поставлена жизнь человека, и я чувствую, что на мне лежит обязанность, по крайней мере, задать тебе вопрос. Подумай. Завтра, после заутрени в храме ты дашь мне ответ.

Жак едва не падал от усталости, когда вошел в комнату с темными стенами, где должен был проходить военный трибунал. Прошлой ночью уснуть ему так и не удалось, он провел ее в размышлениях. Ему был известен только один человек, который по роду своей деятельности мог узнать о его судьбе и спасти его. Проблема заключалась в том, что Жак не видел этого человека в течение многих лет, он не знал, находится ли тот в Лондоне, и сомневался, согласится ли он вмешаться. И ему оставалось лишь ждать, когда начнутся слушания.

Жак внимательно изучил трех судей, восседавших за столом.

Подполковник Осборн был неизвестен ему ни по имени, ни по репутации. Он был безупречно одет, щепетилен в мелочах — об этом можно судить по тому, как он аккуратно разложил бумаги на сияющей крышке стола. На пристальный взгляд Жака Осборн ответил быстрым ровным взглядом, который был холоден и нейтрален; весь его аристократический облик источал уверенность и равнодушие. Справа от него сидел майор Траск, был офицер тяжелой кавалерии, тучный, с румяным лицом. Выглядел он так, будто предпочел бы не сидеть в этом мрачном зале, а скакать верхом и дышать свежим воздухом. Казалось, чувствовал себя Траск немного неловко. Майор Гор-Вильсон смотрел в сторону и откинулся на спинку стула в тот момент, когда вошел Жак. Он не поднял глаз, но его лицо выражало глубочайшее презрение. Жаку доводилось слышать об этих военных: Траск был вспыльчивым, но пользовался уважением своих офицеров, в то время как Гop-Вильсон занимался расследованием трудных случаев в пехоте.

После того как были соблюдены формальности, Жаку предъявили обвинение в тайном сговоре. О, чего только не вменяли в вину! Подстрекательство к дезертирству, организация побега и намерение присоединиться к остальным 25 февраля 1814 года, предотвращенное только благодаря бдительности командующего офицера, лейтенанта Джоунса из 73-го пехотного полка, в то время расположенного в Порт Джексон. В настоящий момент Джоунс находился в Индии, но его письменное показание под присягой было сделано одним из его коллег-офицеров. Затем были зачитаны дополнительные обвинения в сопротивлении аресту 1 марта 1815 года в Гринвиче, использовании оружия против гвардейцев, производивших арест.

— Вина налицо. Здесь даже обсуждать нечего, не так ли? — спросил Гор-Вильсон с презрительной усмешкой.

Подполковник Осборн, не глядя на майора, позвал другого офицера, и тот передал ему послужной список Жака. Глядя на лица судей, Жак не мог не испытывать определенной гордости по поводу своего досье. Там были интересные факты.

Осборн собрал документы в ровную стопку и начал допрос:

— В то время когда вы несли службу во Франции, вы были офицером в элитных войсках кирасиров. Вы можете сказать нам, почему вы назвались рядовым солдатом, когда подписали контракт с британской армией?

— Я не добивался продвижения, сэр.

— Вы отказывались от продвижения несколько раз, — резко сказал майор Гор-Вильсон. — У меня здесь есть сведения. Вы не только были посажены в одиночную камеру за это, вы были отправлены на принудительные работы в Ботани Бей в Новом Южном Уэльсе. — Он взял еще один лист бумаги. — Какие причины побудили вас совершить побег из французской армии, находившейся в Испании, и присоединиться к нашей? Помните, мы ждем от вас только правды.

— Причин две, сэр. После битвы у Виктории я оказался военнопленным, без всякой надежды на освобождение. Другого выхода, как перейти к британским силам я не видел. — Жак заметил нахмуренные брови Осборна и гримасу презрения, не сходившую с лица Гop-Вильсона. — Кроме того, я пришел к выводу, что Наполеон Бонапарт не заслуживает того, чтобы его армия или французский народ были ему преданы. После того как император погубил стольких людей в России…

— Вы поменяли мундир и оставили своих солдат на произвол судьбы, потому что имели зуб против Наполеона? — спросил майор Траск.

— Да…

— Ну, хватит! — резко оборвал Жака Гор-Вильсон. — Вы присоединились к британской армии, чтобы просто выбраться из тюрьмы. Присоединились к полукровкам, которые жаждали подойти к французским границам. Мы постоянно получаем приказы от герцога Веллингтонского — никогда не вверять им аванпосты.

На мгновение все замолчали, затем допрос продолжил Осборн:

— Что вы скажете, рядовой Десерней, на обвинение в том, что вы были более чем лояльны к своим соотечественникам?

— Я могу процитировать свою биографию, сэр. Сан-Себастьян. Ронсесваль. Сорарен…

— Сан-Себастьян! — воскликнул Гор-Вильсон. — Чертовски слабое зрелище являли там собою стрелки!

— Ах, — перебил Траск с нотками извинения в голосе, — за исключением рядового Десернея. Мы только что слышали его биографию. Он был с войсками, достигшими Каск Редут. После этого им было доверено принести наверх лестницы, в то время как атакующая сторона пробила брешь в защите. Сделав это, стрелки бросили лестницы вниз и убежали, оставив капрала Мейсона и отряд, выполняющий опасное задание, поднимать их.

— В тяжелейшей ситуации, — вставил Жак.

Осборн поднял брови, но через секунду продолжил без всякого укора:

— Итак, вы остались, помогли установить лестницы и пытались атаковать вместе с отрядом. Отряд потерпел поражение, большинство погибли. Но от Мейсона мы слышали только похвалу в ваш адрес. Это была атака с неравными шансами на победу, и можно считать почти что чудом то, что вы оба выжили. Он вызвался добровольцем вести вторую атаку на следующий день, но результат оказался, столь же плачевным.

— Замечательное проявление мужества, — задумчиво заметил Траск. — Странно, я ожидал, что Мейсон получит продвижение. Но он, кажется, был обойден вниманием.

— Возможно, его командующий офицер знал больше о нем, чем знаем мы, — сухо заметил Гор-Вильсон. — А также о рядовом Десернее.

Осборн выпрямился.

— Тогда к делу. Как вы объясните ваши действия двадцать пятого февраля прошлого года на Главной Южной дороге над Сиднейской бухтой?

Жак посмотрел на лица судей — ни одно из них не таило даже тончайшего намека на поддержку.

— Я был прикомандирован к взводу, наблюдавшему за группой людей, работающих на строительстве дороги, это были заключенные — около двадцати человек, в цепях.

— Три стрелка, которые дезертировали, были в вашем взводе? — спросил Траск.

— Да, сэр. В какой-то момент, не знаю точного часа, я попросил разрешения пойти в лес, чтобы облегчиться.

Осборн хмуро улыбнулся.

— И вы отошли на расстояние в сотни ярдов или больше, чтобы сделать это? Довольно необычная деликатность для солдата, не так ли?

— Было очень жарко. Как раз под выступом холма находился источник. Я хотел попить.

— А где были в это время ваши друзья? — настаивал Траск.

Жак, изучая румяное лицо, не мог видеть ничего, кроме упрямого любопытства. Если у него и был союзник за столом, то это был не Траск. И, конечно же, не Гор-Вильсон. Оставалась надежда на Осборна, и Жак сконцентрировал свой взгляд на нем.

— Понятия не имею. — Он сделал глубокий вдох, который был слышен в напряженной тишине. — Когда я вышел из кустов, появились лошадь и наездница. Лошадь испугалась, и я успокоил ее. Леди сначала встревожилась, но я заговорил с ней.

Вспоминая тот момент, Жак снова оказался на знойной поляне с двумя испуганными созданиями перед собой. Он мог видеть их горящие глаза, слышал, как женщина тяжело дышала, чувствовал резкий запах листьев эвкалипта, растоптанных под тяжело ступающими ногами лошади. Ее бледное лицо неясно вырисовывалось над ним, когда он положил свою руку на шею лошади. Он почувствовал резкий толчок в груди, когда их глаза встретились.

— Рядовой Десерней, — снова прозвучал твердый голос Осборна. — Здесь указывается на то, что вы настояли, чтобы леди Гамильтон не ехала дальше. Почему?

Жак ответил с вполне правдоподобной быстротой:

— Склон ниже был очень крутым. В той части Сиднейской бухты песчаник ненадежный; он очень легко крошится. Было бы опасно вести лошадь вниз. Я объяснил это леди Гамильтон. Затем подошел лейтенант Джоунс. Он приказал мне вернуться назад, к дороге, и я повиновался.

— И этим все заканчивается? — вмешался Гор-Вильсон.

— О нет, сэр, отнюдь нет. У нас есть показания рядовых Кусселя и Серву, они оба присягнули, что вы планировали побег, прикрывали их отход, и у вас была лодка, оставленная в определенном месте. Я уверен, вы собирались спуститься вниз и присоединиться к ним, когда лейтенант Джоунс помешал вам. Жаль, что он был недостаточно бдителен, чтобы заметить отсутствие ваших товарищей — он обратил на это внимание лишь полчаса спустя, но мы судим не его. Отрицаете ли вы под присягой, что вы дезертировали?

Слова прозвучали спокойно.

— Я отрицаю.

Гор-Вильсон фыркнул. Траск посмотрел в сторону.

Взгляд Осборна стал жестче.

— Двоих ваших соотечественников арестовали и судили. Они признали свою вину и были расстреляны. Но не раньше, чем они оговорили вас. Вы утверждаете, что ничего не знали об этом. В таком случае почему же они солгали?

— Они надеялись на помилование, сэр, и пытались возложить вину на меня. — Жак не мог сдержать кривой усмешки. — В конце концов, что им было терять? Я был далеко. Они защищали свои жизни.

— Они заплатили точно такую же цену и не отклонили обвинение. Это вы свидетельствуете против них! Рядовой Десерней, какое оправдание вы можете предоставить нам, чтобы мы вам поверили?

Горечь неожиданно стала такой явственной, что он мог почувствовать ее вкус. Он выпрямился во весь рост, весь напрягся, стиснул зубы, чтобы ярость не овладела им, и затем громко произнес:

— Я уже упоминал свою биографию. Я придерживаюсь своих действий.

С минуту судьи молчали. Гор-Вильсон оправился первым.

— И что мы должны делать с этими действиями? — Он поднял руку и стал загибать пальцы, перечисляя его проступки. — Вы сбежали из своей армии в нашу, и это говорит нам о том, что вы всегда можете сменить свой мундир, по меньшей мере, один раз. Почему не два? Вы отказывались от продвижения, таким образом, стремились остаться в наших войсках, но без того, чтобы брать на себя ответственность за атаки против французов. Вы остаетесь в британской армии без всяческих подозрений, и у вас появляется отличная возможность наблюдать ее в действии на трех важных театрах — на Пиренейском полуострове, в Ботани Бэй и в Соединенных Штатах.

— Что? — воскликнул Траск. — Уж не подразумеваете ли вы?..

Осборн оборвал Гор-Вильсона:

— Мы судим этого человека военным трибуналом не за шпионаж, майор.

— А возможно, должны были бы, — возразил Гор-Вильсон, пожимая плечами, — вы принимали участие в самом позорном эпизоде американской кампании — мародерстве и грабеже в городе Хэмптон, в штате Виргиния, за что весь ваш полк признали негодным и расформировали. Когда был объявлен мир с Францией, вы не позаботились о том, чтобы вернуться на родину, где вы никому не нужны и где вам будут плевать в лицо, нет, вместо этого вы почему-то решили вернуться в Англию. Объясните нам это ваше действие, будьте так любезны. — Он резко загнул последний палец и опустил обе руки.

Жак чувствовал, как нервное возбуждение после допроса разрастается у него глубоко в груди, создавая легкий звон в ушах. Он смотрел на холодное лицо Осборна, пока тот слушал. Похоже, никакие доводы не смогут расположить этого аристократа к нему, парии, изгою… Поэтому ничего из того, что говорил Жак в действительности не имело никакого значения.

Он слегка пожал плечами:

— Я интересовался страной, за которую я сражался. Глупое любопытство, возможно.

Породистое лицо подполковника стало еще более суровым.

— У вас еще есть что сказать по поводу тяжелых обвинений, предъявляемых вам?

Они ожидали, что он будет умолять их. Но Жак сказал с отвращением:

— Нет.

Все трое одновременно откинулись на высокие спинки своих стульев. Осборн произнес холодно:

— Рядовой Десерней, вы можете идти. Вы предстанете перед нами в понедельник утром, чтобы услышать приговор данного суда.

Глава 4

Бареме, 3 марта

Вы не можете не задаваться вопросом, что собирается сейчас делать старая гвардия Бонапарта, те, кто предположительно должен был держать под своим крылом короля Людовика. Массена мог схватить нас у Марселя, если бы он поднял свою задницу. И маршал Ней — что он делал, просто лежал и ждал, когда мы появимся? Он ждет нас и сейчас, потому что у них есть семафор — новая система оповещения с сигнальными затворами, сообщающий о количестве войск врага отсюда до Парижа. Один из парней сказал мне со смехом:

— Посмотри, Бертран, новости путешествуют быстрее нас.

Но, слава Богу, никто больше этого не делает. Я слишком устал, чтобы подсчитывать, сколько лошадей и мулов мы хлестали кнутами, подгоняли заостренными палками и обманом заставляли подниматься вверх по этим перевалам, а затем нам приходилось оставлять обессилевших животных у обочины дороги. Но ублюдок все равно проложит себе путь, а потом я увижу, как его растерзают перед Греноблем. Это единственная каменная стена, которую он никогда не преодолеет.

София укладывала Гарри в постель и рассказывала ему историю о лошади, о гнедой кобыле, которая благополучно добралась до зеленого поля после невероятных приключений, у нее были жеребята, которые бегали быстро как ветер, особенно когда бежали домой. София знала, что после того как она уйдет из детской, сын будет мечтать о Шехерезаде, которая, пританцовывая, направляется к Клифтону.

Следующий час она провела у себя в комнате, но думать она не могла. Она слонялась без дела, время от времени присаживалась на край кровати, безучастно глядя на занавешенные шторами окна, затем поднималась и шла бездумно, перекладывала предметы на письменном столе.

Событие, которое отец попросил ее обдумать, нельзя было подвергнуть анализу. Его можно было только оживить в памяти с яркостью, которая всегда поражала ее.

Откровение, снизошедшее на нее в тот день за пределами Сиднея, уничтожило барьеры, и она не могла вернуть их на прежнее место.

Миссис Маккери, жена губернатора, предоставила Софии большую верховую лошадь, на которой сама прежде ездила. София предпочла бы выезжать одна, как она привыкла делать это дома в низинах Суссекса, но эскорт был здесь обязательным, поэтому ее сопровождал лейтенант Джоунс из полка Маккери. Вместо того чтобы пустить лошадь галопом, пробуя на вкус чувство риска и приключений, которого она никогда не могла удовлетворить, разве только во время быстрой езды, она вела полукровку спокойным шагом рядом с лейтенантом. Они поднимались вверх по изрезанным колеями улицам поселения на восточную гряду, где каторжане строили новую, более широкую дорогу.

Ей уже был знаком маршрут, поэтому она узнала гигантский эвкалипт у развилки, полоску зеленой земли, ведущую к тропинке, которую она еще не исследовала. Ей говорили, что она ведет к смотровой площадке на дальней оконечности, с которой можно видеть огромную красивую гавань, раскинувшуюся внизу. Лейтенант Джоунс оставил ее, чтобы она могла сделать короткий крюк, в то время как он поехал вперед к работающей партии людей. Там не могло быть никакой опасности, никаких наблюдателей в лесу — строители дороги и солдаты, охранявшие заключенных, находились очень близко. Невидимый кордон вокруг был так же надежен, как оковы на ногах заключенных. Она ехала по земле красных мундиров.

Серебристые эвкалиптовые деревья вытягивались вверх, как притоки кобальтового неба, какое бывает в середине лета; в их высоких кронах пронзительно звенели цикады. Лошадь настороженно прядала ушами, осторожно ступая в доходящем до колен подлеске, кишащем змеями и игуанами. София должна была почувствовать присутствие человека за густой листвой у поворота тропинки, но не почувствовала.

Неожиданно он оказался рядом. Высокий, широкоплечий, крепко упирающийся ногами в землю, с руками, распростертыми в разные стороны, и раскрытыми ладонями. Он перегородил ей тропинку, как калитка, захлопнувшаяся у нее на пути. В тот же самый момент цикады враз умолкли. Софии удалось рассмотреть незнакомца: копна густых, опаленных солнцем волос, ниспадающих на лоб, глубоко посаженные темно-серые глаза, четкий овал загорелого лица.

Затем лошадь вдруг вздрогнула, дернула свою голову в сторону с тихим ржанием, которое было похоже на сдавленный вопль. Поднявшись в испуге на дыбы, кобыла бросилась в листву слева от тропинки, топча копытами землю.

Софии удалось остаться в седле, вцепившись в ручку дамского седла так крепко, что она ушибла колено. Когда она хваталась за гриву лошади, повод выпал у нее из рук.

Человек что-то пробормотал, ступил вперед, несмотря на опасную панику животного, и заговорил с лошадью очень ласково и тихо. София выпрямилась, но чувствовала, что мускулистое тело под ней напряглось и собралось, готовое снова подняться на дыбы.

Мужчина положил свою руку на шею лошади, и она перестала перебирать ногами, встала как вкопанная, нервно дергая боками, но, покоренная мягким голосом мужчины, успокоилась окончательно. София чувствовала, как шея лошади все еще дрожала под его пальцами.

Тем временем человек провел ладонью вниз по носу лошади, говоря ей по-французски ласковые слова, которых она не понимала. Когда его рука оказалась на уздечке, он снова встретился с Софией взглядом.

Если бы он заговорил с ней сразу, она бы тотчас овладела собой и смогла бы проигнорировать его взгляд. Но он выглядел настолько пораженным, как будто это она застигла его врасплох, а не наоборот. Его глаза теперь были широко раскрыты, они посветлели, приобретя цвет легких облаков. Он бросил на нее взгляд, который удивительным образом сочетал в себе и вежливость, и дерзость одновременно: оценивающий, откровенный и требовательный — София никак не могла определить. Но вдруг она почувствовала себя так, будто это на нее, а не на шею лошади, он нежно, но властно положил свою руку.

Это было настолько острое чувство, что оно шокировало ее, и ее голос задрожал, когда она произнесла:

— Как вы смеете!

— Извините меня, — однако его открытый взгляд не изменился.

— Скажите на милость, что вы здесь делаете?

Его загорелые скулы окрасились легким румянцем. Был ли он смущен? Вряд ли. Чтобы скрыть свое собственное смущение, София быстро наклонилась вперед и подобрала свисающие поводья, ее рука приблизилась так близко к его, что он сделал невольный жест. Лошадь покачала головой и беспокойно ударила о землю передними копытами.

— Извините меня, — сказал он еще раз. Его голос казался таким мягким и ласкающим, он говорил с легким французским акцентом. София поняла, что он был одним из стрелков, и, по установленным правилам, должен был стоять вверху у дороги, при исполнении служебных обязанностей. Но она не могла отпустить его; у нее не было сил сделать это.

— Вы не должны ехать дальше в этом направлении, — сказал он. — Почва зыбкая, дождь размыл часть тропинки, и по краю ехать небезопасно. Эта лошадь не обучена ходить по такой местности — может произойти несчастный случай.

— Несчастный случай? Вы сами чуть не стали причиной несчастного случая!

— Простите меня. — Он отпустил уздечку и подошел ближе, проводя рукой сбоку по шее лошади. — Ну, вот, моя милая, тебе уже лучше? — Затем он посмотрел на Софию, как будто она уже даровала ему прощение, о котором он попросил так уверенно. — Я слышал, что вы едете, но я не думал, что вы были так близко. Я поступил опрометчиво. Но вы великолепная наездница, и ничего страшного в конечном итоге не произошло.

В его глазах теперь играла улыбка, теплая, нежная. Его пальцы запутались в гриве у лошади, в нескольких дюймах от ее пальцев, и он стоял слишком близко от высокомерной леди — с точки зрения этикета. Он смотрел на нее так, как будто уже знал ее, но страстно желал узнать еще лучше, как будто это были самые удачные минуты: встреча в лесу между новыми друзьями. Друзьями, которые в скором времени легко могли стать чем-то большим друг для друга. Об этом говорил блеск в его глазах и полуулыбка, которая теперь коснулась и его полных губ. Он посмотрел на нее с безрассудной мужской откровенностью, которой София не могла противиться, несмотря на всю свою волю. Она просто так же прямо глядела на него. Без всякого протеста.

Никогда еще не была она так взволнована, так возбуждена обычным присутствием мужчины. Никогда прежде не пребывала в этом состоянии сладкой опасности, где один взгляд был как прикосновение, одно слово — как интимная ласка. Ей казалось, будто всю свою жизнь она не знала себя, и понадобился этот чужестранец, чтобы сломать барьеры вокруг ее собственного желания.

Он пугал ее. Но не его сияющая, соблазнительная улыбка или близость его сильного тела стали причиной этой паники в ней. Это была глубина ее собственной реакции.

Лейтенант Джоунс выехал на поляну, и София осознала, что звук копыт приближался уже в течение некоторого времени. Оглянувшись в сторону лейтенанта, она перехватила уздечку у шеи своей лошади и мягко направила ее в сторону от тропинки.

Мужчина продолжал смотреть на нее, не двигаясь. София остановила лошадь и посмотрела на обоих мужчин. Внутри у нее все дрожало. Она едва могла встретиться взглядом с лейтенантом, как будто он мог разоблачить ее постыдный секрет, если будет смотреть на нее слишком пристально.

Он спросил:

— Леди Гамильтон, вы в порядке?

— Да, спасибо.

— Мне показалось, я слышал крик.

Когда она не ответила, Джоунс резко сказал:

— Десерней, почему вы тут ошиваетесь? Возвращайтесь обратно к своим обязанностям.

Мужчина отдал честь, но не лейтенанту, а ей. Его лицо помрачнело, глаза стали темными, как металл орудия.

Он хотел остаться. Это было нелепо. И еще более нелепым было то, что она хотела, чтобы он остался. Все в ней взбунтовалось против его ухода, в то время как разум ее прилагал все усилия, чтобы постичь происходящее, понять, что с ней произошло во время этой необычной случайной встречи.

Ей вдруг захотелось сказать несколько слов на прощание, но было слишком поздно. Десерней повернулся, бросился в сторону и через несколько секунд исчез за деревьями.

Лейтенант Джоунс вежливо поинтересовался:

— Вы хотели бы, чтобы я проводил вас до площадки, миледи?

— Спасибо, не нужно. — Она тронула поводья, и лошадь пошла. Сердце Софии бешено билось, но ее голос повиновался ей.

— Я вернусь к дороге, это безопаснее. Выяснилось, что тропинка очень скользкая и лошадь может не пройти по ней.

Когда они поехали обратно вверх к гряде, он спросил:

— Надеюсь, рядовой Десерней не доставил вам неприятностей, миледи?

— Вовсе нет. Это он и предупредил меня по поводу размытой почвы.

На вершине они пустили своих лошадей рысью. София пыталась сконцентрироваться на том, что ее окружало, чтобы подавить сильное душевное волнение внутри себя.

Дорога, проложенная пехотой всего несколько лет назад, еще не была покрыта гравием, но была очищена от обнажившихся горных пород и пней, а дыры были заполнены разбитыми кусками песчаника. Поверхность дороги была утрамбована, несмотря на слой песчаной почвы. Повозки, лошади и пешеходы непрестанно ходили к маяку у Главной Южной дороги, с нетерпением ожидая новостей от приплывающих кораблей или отдыха в колонии, где разнообразие было весьма ограничено, и свежий морской бриз вдоль берега считался благословением.

Затем они обогнули изгиб дороги и неожиданно догнали бегущего рядового Десернея. Он делал энергичные движения, его ботинки громко стучали по твердой почве и этот стук сопровождался бряцанием короткого меча в ножнах, который бился о его бедро.

Лейтенант Джоунс не заметил его, но Софию неодолимо тянуло посмотреть вниз. Стрелок бежал, и его светлые волосы развевались от ветра. Он обладал суровой, грубой силой колониального пехотинца, но его черты — его благородные брови, прямой нос, высокие скулы — предполагали характер, сформированный для других занятий, другого образа жизни. Его живое лицо и красиво модулированный голос изумили и покорили ее, и за их непродолжительную встречу Десерней пробудил в ней эмоции, которых никогда не вызывал никакой другой мужчина. По его откровенному оценивающему взгляду она поняла, что он вожделел ее. И ее тоже влекло к нему с неудержимой силой. София прерывисто вздохнула и поехала дальше.

Когда она вернулась домой, в город, было уже далеко за полдень. Узнав у няни, что Гарри все еще спит, она пошла в свою комнату, закрыла дверь, разделась до сорочки и прилегла поверх белого атласного стеганого покрывала, ожидая вечерней прохлады. Тело ее изнемогало от жары и неутоленного желания.

Это казалось немыслимым: лишь обменявшись взглядом с Десернеем несколько коротких мгновений, она возбудилась так, как никогда раньше. И ужаснее всего, что это чувство было намного острее, чем то, которое она испытывала, находясь в объятиях супруга, который любил ее.

Это был конец. Это было предательство. Если бы она когда-либо думала, что способна на такую глубину страсти, она смогла бы защитить себя от этого. Но это было как удар грома, как высверк молнии — как тут спастись? Даже теперь, когда воспоминание о той встрече овладело ее чувствами и возбудило ее воображение, она ощутила трепет сладострастия. И утраты. Потому что то был запретный плод, греховный помысел.

Десерней был стрелок, попавший в плен офицер, который поменял мундир, дабы присоединиться к английской армии в более низком чине. К тому же он принадлежал к французской нации, убившей Эндрю. Он был ее враг.

Себастьян Кул встретился с контр-адмиралом Меткалфом вечером в кафе рядом с морским министерством. Он не собирался тратить много времени на эту встречу. Место было достаточно уединенным для их разговора, приносить документы не было необходимости — короткий обмен корреспонденцией между их агентами уладил дела, к удовлетворению обоих. Или так он искренне надеялся.

Меткалф прибыл туда первым и сидел в кабинке в углу, где Себастьян, войдя, едва мог различить его в сигарном дыму. Контр-адмирал поднялся навстречу, худощавый, подтянутый, несмотря на свои годы, и они обменялись официальными приветствиями. Адмирал любезно предложил Себастьяну сесть, после чего подозвал слугу и попросил принести поднос с сигарами. Слуга обрезал кончик сигары и зажег ее, и Себастьян несколько раз глубоко затянулся, затем удобно расположился на стуле, пока Меткалф заказывал кофе.

Кулу было приятно наблюдать благородные манеры из далекого прошлого, когда он был гостем в сассекском поместье и впервые познакомился с тогда еще капитаном Меткалфом и его женой, которые жили в соседнем поместье Клифтон. Даже в юном возрасте Себастьян был удивлен тому, как человек, не имея ни громкого титула, ни богатого наследства, ведет себя с той же аристократической легкостью, как и леди, чье наследство он получил при женитьбе. Кузены Себастьяна, Гамильтоны, точно так же могли научить юношу благородным английским манерам, но они все были слишком заносчивы и тщеславны, чтобы служить для него образцом. И вот именно Меткалфы внушали ему благоговение — уверенные в себе, безупречные Меткалфы из Клифтона. Он встретил супругов еще раз в Лондоне, когда ему было четырнадцать, и вновь был поражен их манерами. Они могли разговаривать с тем же вниманием и учтивостью, как если бы общались с кем-то из высшего света. Кула восхищало подчеркнутое достоинство, с которым они всегда держались — без спеси, без притворства, с искренней заинтересованностью.

Именно Меткалф указал ему путь к тому, чего Себастьян так страстно желал и в конце концов достиг.

Минут десять они вежливо расспрашивали друг друга о том, как им служится: контр-адмиралу — в военно-морском флоте, а полковнику — в армии.

Наконец Себастьян отодвинул пустую кофейную чашку и, наклонившись вперед, спросил:

— Так сложились обстоятельства, что никто из нас так ни разу и не сразился с Бонапартом. Вы сожалеете об этом, адмирал?

— Не так, как мог бы сожалеть молодой человек вроде вас. Однако обстоятельства сложились так, что я воевал с Нельсоном в Вест-Индии. — Меткалф улыбнулся. — В качестве его командира.

Зазвеневшие вокруг них веселые голоса заполнили возникшую паузу.

Затем Себастьян сказал тихим голосом:

— Я тщательно обдумал вопрос по поводу имения в Бирлингдине. Единственно, что вызывает у меня наибольшее сомнение, то, какие чувства будет испытывать леди Гамильтон, обнаружив меня устраивающимся в доме ее покойного мужа.

— Мой дорогой, — ответил адмирал, — вы недооцениваете мою дочь, если воображаете, что она обидится и будет противиться законным фактам. Гарри — безусловныйнаследник, но пока он не достигнет совершеннолетия, вы как единственный взрослый мужчина в семье являетесь доверительным собственником. Если бы у Софии не было Клифтона, она могла бы подумать о том, чтобы самой поселиться в Бирлингдине, что, я допускаю, было бы неловко. Но у нее есть Клифтон, который достался ей по наследству исключительно со стороны матери.

Это был отпор, даже если ненамеренный. Себастьян просто выразил сожаление по поводу того, что его считают захватчиком, но он был прощен заранее, так как Меткалфы уже организовали свою жизнь с полным равнодушием к тому, как он был намерен проводить свою.

В далеком прошлом такое высокомерное отношение задело бы его, но теперь он был благодарен за то, что дело уладилось.

— Значит, мы скоро будем соседями. Я с нетерпением жду новой встречи с леди Гамильтон.

Адмирал поднял свои седые брови:

— Сколько лет вы ее не видели?

— Мне было девять лет, когда я последний раз гостил в Бирлингдине.

Возможно, в его лице было что-то, что привлекло внимание Меткалфа — во всяком случае, он бросил на Себастьяна более проницательный взгляд, а затем продолжил:

— Весьма благородно с вашей стороны, ей-богу, что вы беспокоитесь о чувствах моей дочери в этом отношении. Думаю, что по возвращении она будет приятно удивлена. Я хотел бы иметь возможность поехать туда вместе с нею и внуком, но на следующей неделе отправляюсь в плавание.

— Я буду рад окружить ее вниманием. Скажите, сэр, а она согласится быть моей гостьей в Бирлингдине?

— Возможно, возможно. Собственно говоря, там могут находиться вещи лорда Эндрю, представляющие интерес для нее и для мальчика, которые она захочет вернуть себе, при условии, если вы не будете возражать, конечно.

Себастьян представил себе изумительное зрелище, как старые игрушки перевозятся с пыльных чердаков Бирлингдина через долину в Клифтон.

— Разумеется, — он кивнул.

Затем выражение лица контр-адмирала изменилось. Он наклонился вперед и сказал:

— Могу я попросить вас об одолжении? Если бы вы были не армейским полковником, это не пришло бы мне в голову, но ваша биография такова, что моя дочь может решить обратиться к вам за советом. — Во взгляде голубых прозрачных глаз адмирала чувствовалась нерешительность. — Она вбила себе в голову, что гибель сэра Эндрю в битве при Сан-Себастьяне окружена какой-то тайной. Надеюсь, я убедил ее не пытаться узнавать об этом открыто. Но подозреваю, она думает, что ответ может лежать где-то в Бирлингдине или Клифтоне, в его бумагах или еще где-либо. Когда она обнаружит, что это не так, она может обратиться за сведениями еще куда-либо. — Меткалф смущенно покачал головой. — Нет, я не думаю, что должен обременять вас этим.

Себастьян осторожно спросил:

— Вы хотели бы, чтобы я успокоил ее, насколько это будет возможно?

Меткалф откинулся на спинку стула.

— Премного вам благодарен. Вы должны знать, что в сравнении с благополучием моей дочери и внука все остальное бледнеет, кажется незначительным.

Когда Меткалф ушел, Себастьян взял газету и задержался, чтобы докурить сигару. Ему нужно было расслабиться. Это было странно. Напряжение, которое он испытывал перед этим разговором, было вызвано не столько существующими обстоятельствами, сколько воспоминаниями о Бирлингдине. Кул нанес когда-то лишь один визит, тем не менее он глубоко запечатлелся в его памяти. Все были добры к ирландскому кузену, который по какой-то причине не ездил домой на летние каникулы.

Сначала он был доволен собой, потому что его заикание, которое ему только что удалось преодолеть в пансионе, не возникло снова в этих новых трудных обстоятельствах. Эндрю Гамильтон, на год старше его самого, обожаемый единственный ребенок. Он и София Меткалф были лучшими друзьями, и Себастьян завидовал их непринужденности и близости. Но эти двое сразу приняли его. Он участвовал в их играх, а если они обменивались долгими взглядами, он старался не замечать этого.

Взрослые не были столь терпимы. Он вспомнил один болезненный инцидент в большом зале Бирлингдина, когда капитан Меткалф пришел, чтобы позвать свою дочь домой. Себастьяна, поджидавшего их в пролете главной лестницы, склонили к высокопарному разговору о его родителях, его учебе и его мнении по поводу летних каникул в Суссексе. Его заикание вновь заявило о себе, а капитан Меткалф, не обращая внимания на его отчаянное молчание, настаивал на ответе. Именно Эндрю спас его, сказав, что кузена Себастьяна попросили обучить его некоторым премудростям ковки оружия в Ирландии во времена Кромвеля.

— Вряд ли тебе удастся узнать от меня что-либо на эту тему, — осмелился он прошептать Эндрю, когда они побежали вверх на второй этаж.

— Неужели? — возразил ему Эндрю, и его слова утонули в смехе, удвоенным тем, что он едва мог подниматься вверх по лестнице. Себастьян тоже смеялся.

Но ничто не могло унять внутреннего страдания. Он писал домой, в графство Антрим, письма, которые оставались без ответа. Затем в августовскую жару он стал жертвой того, что семейный доктор назвал летней болезнью. Мать Эндрю, леди Миранда Гамильтон, будучи сама больной, заботилась о том, чтобы за ним хорошо ухаживали. Но чем дольше он оставался в своей комнате, тем сильнее ощущал свое одиночество. Однажды утром, когда он уже выздоравливал и завтрак был подан в его комнату, слезы заставили его остаться в постели. К несчастью, это было в то время, когда Эндрю нанес ему визит, поэтому ему ничего не оставалось делать, как притвориться, будто он все еще спит — жалкая уловка, принимая во внимание, что его опустошенный поднос с завтраком был выставлен на обозрение. Эндрю некоторое время помедлил в дверном проеме, затем на цыпочках вышел. Позже Себастьян услышал, как он разговаривал с Софией под его окном, на лужайке. День был тихий, безветренный, и они вряд ли думали, что их детские голоса поднимутся в чистый утренний воздух и вплывут в его открытую оконную створку.

— Где Себастьян?

Мальчик задержал дыхание, ожидая услышать, что ответит Эндрю.

В его голосе чувствовалась растерянность:

— Он расстроен… Мама говорит, что он тоскует по родине.

— Тогда почему он не поедет домой? — спросила София с поразительной логикой.

— В этом-то и загвоздка. Его семья очень хотела, чтобы он провел все лето здесь.

— Разве его мама и папа не хотят его видеть?

Даже спустя столько времени он мог с пронизывающей ясностью уловить крайнее удивление и сочувствие в ее голосе.

Говорили, что она превратилась в красавицу. Себастьян был уверен, что так оно и есть. После стольких лет разлуки его тревожили сомнения, они бурлили в его венах, несмотря на расслабляющую атмосферу кафе и воздействие шикарной сигары. Он пытался представить, как произойдет встреча с леди Софией Гамильтон, но понятия не имел, приведет ли это к радости или к боли.

В понедельник утром, когда Жака привели в комнату, чтобы огласить вердикт военного трибунала, судьи выглядели не менее мрачно, чем в субботу.

Голос Осборна, когда он зачитывал приговор, был холоден:

— Рядовой Десерней, мы тщательно изучили ваше дело. Мы услышали множество свидетельств, касающихся преступлений, в которых вас обвиняют. Самое минимальное из них — то, что вы подняли руку на старшего офицера. Этого уже достаточно для того, чтобы вынести вам весьма суровое наказание. Вы не отрицали и не можете отрицать, что произошло в Гринвиче первого марта. Не в пользу для вашего дела свидетельствуют те действия против армии Ее Величества, которые дают нам сильное основание сомневаться, что ваше поведение в Сидней Коув в феврале прошлого года не имело того же самого предательского намерения. Вы отрицали любой тайный сговор о дезертирстве, но вы предложили нам лишь ничем не неподтвержденное слово против чертовски большого количества противоположных показаний. — Бросив на подсудимого суровый взгляд, полковник продолжил: — Не воображайте, будто мои коллеги-офицеры и я испытываем удовлетворение от вынесения этого приговора. Вам была дана возможность доказать, что армия не приютила труса и предателя в своих рядах на последние два года. Когда вас обвиняют, вы, кажется, всегда хватаетесь за оружие, но когда дело касается обычного разговора, вы едва можете сказать хоть слово в свое собственное оправдание.

Траск, не выдержав, вмешался:

— Ну давай, солдат, ты же наверняка понимаешь серьезность своего положения.

Гор-Вильсон нетерпеливо сказал:

— Он попусту тратит наше время.

Осборн, глядевший на Жака со смесью раздражения и озадаченности, отрывисто произнес:

— У вас есть последний шанс объясниться с данным судом, рядовой Десерней. — Не обращая внимания на протест Гор-Вильсона, он продолжал: — Не делайте ошибок, это ваш последний шанс.

Наступила пауза. Жак сделал попытку, но было попросту нереально, да и невозможно думать о своей собственной смерти. Вместо этого он вспомнил своего брата. Видение было столь всепоглощающим, что скрыло на мгновение темные стены комнаты и ожидающие лица судей, сидящих напротив него.

Его брат не мог говорить, но когда он лежал на холодной земле, а его голова покоилась на коленях Жака, он посмотрел вверх, прямо в глаза, и в его красноречивом взгляде Жак прочел: «Я умираю. Но так, как я хотел бы умереть — на поле боя, у тебя на руках».

Пытаясь отвлечься и сконцентрировать свои мысли, Десерней посмотрел на майора Гор-Вильсона. И поэтому, когда заговорил, он обратил свою речь к нему.

— Я уже сообщил суду, почему присоединился к британским стрелкам. С тех пор я служил полку, стараясь изо всех сил. Он назывался смешанным полком — если эта фраза означает смесь людей и принципов, значит, она не может быть более точной. Почти все наши офицеры были из семей эмигрантов, бежавших в Англию в прошлом веке из-за революции и якобинского террора. Они были благородного происхождения, обученные руководить, и я могу вам поклясться, джентльмены, что когда я сражался под началом этих командиров, я видел преданность королю и государству, которая была глубже и прочнее, чем у самых храбрых англичан на поле боя. Потому что они сражались, чтобы спасти нашу страну от узурпатора.

Он перевел взгляд на Траска.

— Кроме того, наши эмигрировавшие командиры были еще и республиканцами, людьми, которые боролись за свободу во Франции, помогали учреждению конституционального правительства. Эти люди верили в справедливые и равные для всех законы, они были готовы пожертвовать своей жизнью ради независимости Франции. Они сражались за свободу своей страны, но не смогли предотвратить того, чтобы быть низвергнутыми ее императором. Они продолжали служить, сохраняя преданность Франции, только для того, чтобы оказаться в авангарде армии величайшего деспота нашего времени. Вам хорошо известны великие дела «Великой армии Наполеона», о тех его великих маршалах, кто шел с Бонапартом, сея смерть и разорение по всей Европе. И в то же самое время дома, во Франции, молодых граждан бросали в смертельную машину империи.

Он поймал взгляд Осборна. Озадаченность подполковника сменилась искренним удивлением. Жак не мог сдержать саркастической улыбки.

— А остальные стрелки? Будьте уверены, в наших рядах были наемники: негодяи, отверженные, люди, которых привел в армию или случай, или бедность, или несправедливость. Полукровки? Да, это были люди, которым нечего терять. Но есть одно обстоятельство, которое соединило нас вместе и давало нам силу. В течение многих лет, джентльмены, стрелки были единственными свободными французскими солдатами на земле. Наша страна была в рабстве у Бонапарта. Мы выбрали службу в британской армии, потому что хотели того же, что и вы, — его окончательного уничтожения.

Когда он замолчал, в зале суда повисла напряженная тишина. Траск первым нарушил молчание:

— Значит, я должен поверить в то, что вы никогда не имели намерения оставить стрелков?

— Совершенно верно.

Осборн спросил:

— А как насчет трех дезертиров из Порта Джексона? Вы ведь помогали им, способствовали их побегу?

Мысленно Жак сложил пальцы крест-накрест:

— Нет.

Гор-Вильсон взорвался:

— Все это ложь! Что еще он может сказать?

Осборн отмахнулся от него:

— Почему вы подняли оружие на офицера и людей, посланных арестовать вас?

— Я вышел из себя.

— Вы знали, что ваше время истекло!

— Майор, — сказал Осборн с ледяной интонацией в голосе, — мы здесь не для того, чтобы запугивать заключенного, а для того, чтобы вынести ему наш приговор. — Он не сводил глаз с Жака. — Вы бледны, солдат. Вы можете присесть, если хотите.

— Благодарю вас, я предпочитаю стоять. — Он взял себя в руки. Но вот и настал тот момент, тот крайний случай. Теперь пришло время решить, какой из своих секретов он должен открыть. Но какому из них, если это вообще стоит того, они поверят?

Неожиданно прозвучал отрывистый и громкий стук в дверь. Все вздрогнули и посмотрели туда. Затем дверь открылась, и в комнату быстро вошел прапорщик. Остановившись, он отдал честь.

— Подполковник Осборн, сэр, у меня есть депеша от полковника Мортона. Это может иметь значение для дела.

— Спасибо, Паркер. Вы свободны.

Солдат протянул Осборну два сложенных листа бумаги, отдал честь и вышел. Осборн открыл первый лист, пробежал по нему глазами, просмотрел второй, положил их на стол и затем поднял глаза.

— Это письмо от адмирала Меткалфа.

Перехватив взгляд Жака, он сказал резко:

— Принесите стул для заключенного.

Затем, когда комната снова погрузилась в тишину, он произнес:

— Здесь содержатся новые свидетельства, адресованные полковнику Мортону, которые суд должен услышать. Я прочитаю их полностью:

Сэр, я понимаю, что под Вашей юрисдикцией в настоящее время совершается военный трибунал, в котором рядовой Десерней из британских стрелков обвиняется в тайном сговоре дезертировать во время отбытия срока на принудительных работах в Ботани Бей в прошлом году. Мне неизвестны свидетельства против рядового Десернея, но мне кажется, что в таком удалении во времени и пространстве надежных свидетельских показаний «за» и «против» обвиняемого может недоставать. И так как у меня есть некоторые сведения, касающиеся дела, то мой долг как представителя вооруженных сил Ее Величества предоставить ее военному суду.

Позвольте мне снабдить эти сведения замечанием о рядовом Десернее. Я не очень хорошо знаком с ним, но то, что я видел, когда находился в Порт Джексоне, свидетельствует о том, что к нему относились с уважением и приязнью как военные, так и гражданское население. Я сожалею, что не имел с ним личных дел и, таким образом, не могу предоставить характеристику его личности.

Моя дочь, леди Гамильтон, встречала рядового Десернея всего один раз в тот самый день, который, я полагаю, важен для настоящего процесса и обвинения. Далее следует краткое изложение того, что случилось, записанное мною лично с ее собственных слов.

В тот день леди Гамильтон ехала верхом на лошади вдоль Главной Южной дороги в сопровождении лейтенанта Бевина Джоунса. Она свернула с тропинки, идущей вдоль дороги, чтобы проехать небольшое расстояние по направлению к бухте, откуда открывается панорама на Порт Джексон. Прежде чем она достигла конца пути, рядовой Десерней неожиданно появился перед ней. Это заставило лошадь шарахнуться в сторону, но он взял животное под контроль, вежливо извинился, а затем посоветовал ей не ехать дальше. Когда она подвергла сомнению этот совет, он предупредил, что дороги размыло, и что лошадь может поскользнуться при спуске.

Затем подъехал лейтенант Джоунс, приказал рядовому Десернею вернуться к дороге и сопровождал леди Гамильтон остаток пути.

Моя дочь не слышала и не видела каких-либо других солдат поблизости, и она утверждает, что рядовой Десерней был один, когда она встретила его. Он был скрыт деревьями, когда она подъехала, но она абсолютно уверена, что он шел по направлению к ней, то есть вверх по холму, к дороге. Не было ни единого момента, когда она бы почувствовала, что за его действиями скрывалось нечто большее. Скорее, напротив, Десерней был исключительно озабочен ее безопасностью.

Леди Гамильтон считает, что Вы склонны доверять ее свидетельству, и прилагает свою подпись к моему документу. Принимая во внимание тот факт, что она была единственным свидетелем рассматриваемого происшествия, кроме лейтенанта Джоунса, мне показалось, что в интересах военной справедливости я обязан предоставить это Вам.

Написано 5 марта 1815 года.

Меткалф, контр-адмирал.

В течение нескольких мгновений после того, как Осборн умолк, он сидел неподвижно, глядя в глаза Жака. Затем он поднялся и сказал:

— Мы должны обсудить это, джентльмены. Суд объявляет перерыв на десять минут. Заключенный останется сидеть.

Они взяли с собой бумаги, включая письмо с подписью на второй странице. У Жака вдруг появилось абсурдное желание выхватить письмо у них и перечитать его.

Ожидая в лихорадочном молчании, он пытался вообразить себе ее ровный красивый почерк. Вероятно, в детстве она была прилежной ученицей. Жак видел ее в образе серьезного ребенка, копирующего линии, перо, наклоненное под прямым углом, в ее тонких и длинных пальцах. Если бы у него была возможность увидеть ее, быть может, тогда он мог бы начать понимать, почему было написано письмо и на какие последствия она надеялась.

А пока она оставалась тем, чем была для него со дня той их неожиданной встречи, — самой обольстительной тайной.

Глава 5

Мэри предпочла бы не ходить на бал к семейству Пигготт-Стейси в тот вечер, но София уговорила ее сделать это. Эллвуд должен был прийти туда прямо из парламента, где палата общин находилась в стадии комитета. И, как София иронично напомнила Мэри, фаза, которой были обязаны два искушения принца. Контр-адмирал тоже должен был присоединиться к ним, а значит у Софии был тайный повод для посещения: она ожидала и страшилась услышать новость о рядовом Десернее.

Вечер обещал быть замечательным. Это был результат многих недель неистовой политической активности со стороны Пигготт-Стейси, которые были почти вне себя от предвкушения исполнения роли хозяина и хозяйки для принца-регента.

— Мне это по-прежнему не нравится, — сказала Мэри, когда они мчались через центр города по направлению к Курзон-стрит. — Все может случиться. Улицы полны людей, которые появились неизвестно откуда и нацелены на самые ужасные беспорядки.

— Я думаю, что если они собираются устроить бунт, это будет как раз перед парламентом, — сказала София.

— Как ты можешь так говорить, когда мой муж находится внутри!

— Я имею в виду, что они, похоже, наделают больше всего шума там, где захотят произвести наибольшее впечатление. И у них есть петиции, которые они хотят представить. Говорят, что они собрали сотни тысяч подписей.

— Ты ведь совсем не нервничаешь, не так ли? — спросила Мэри с сарказмом. Она закрыла верхнюю часть окна. — Я хочу, чтобы оно было закрыто должным образом. Ты знаешь, негодяи подожгли карету лорда Горли горящей соломинкой, они бросили ее через окно при свете дня, когда он гулял по аллее, если тебе будет угодно. Интересно, стоит ли нам задернуть шторки?

— Нет, будет лучше, если мы останемся на виду. Они не настолько глупы, чтобы думать, что поджаривание живьем двух благородных леди поможет им пройти в палату общин.

Мэри пожала плечами:

— Глядя на тебя со стороны, можно подумать, что тебе это нравилось!

— Успокойся, Курзон-стрит будет сверкать огнями, и там будет полно солдат в состоянии боевой готовности, чтобы держать на расстоянии возмутителей спокойствия. И я уверена, что мишени находятся где-то в другом месте. Власти города приказали ввести больше войск; у Эллвуда есть вся возможная защита, которую только можно желать, будь уверена.

Она попыталась улыбнуться. Опасность на улицах ничего для нее не значила, сегодня Десерней получил свое наказание, и она не могла сконцентрироваться на чем-либо еще.

— Если принц увидит тебя с такими большими испуганными глазами, он, скорее всего, будет ухаживать за тобой, а не за мной, — ему нравится быть галантным.

Мэри покачала головой и издала короткий смешок.

— Он сам будет в таком душевном волнении, что едва ли заметит кого-либо из нас. На самом деле я буду удивлена, если он осмелится высунуть свой нос за пределы Карлтон-Хауса.

София подняла брови:

— Он не рискует, это точно?

Мэри выглядела трагично.

— Моя дорогая, ты слишком долго была вдали от нас. Ты не можешь себе представить, как сильно его ненавидят. Его политика была отчаянием наших собственных кругов, что же касается прочего, больше всего раздражает его экстравагантность. Он пытается быть достойным и решительным, страна называет его гордым и эгоистичным. Он стремится быть дружелюбным, его осуждают за то, что он слаб, расточителен, самодур, купающийся в своем собственном великолепии, вот так.

София прошептала:

— А я пытаюсь сделать его поборником мира в Европе. В таком случае он мудрее меня: должно быть, он чувствует, что этим много уважения не приобрести.

— Я не отрицаю, что перед тобой стоит сложная задача. — Взглянув на холодную пустую улицу, Мэри наконец успокоилась и откинулась на удобные подушки. — Он всегда испытывал ностальгию по военной службе, бедняжка, несмотря на то, что не прослужил ни дня в своей жизни. Интересно, он снова наденет свой ужасный мундир с лентой сегодня вечером?

Но она ошиблась. Принц-регент был одет в вечерний фрак, без всяких украшений, его привезли на Курзон-стрит в обычной карете с вооруженными конюшими на козлах. Мероприятие до этого момента имело грандиозный успех, и выход его королевского высочества был рассчитан на то, чтобы увеличить его еще больше. София наблюдала с другого конца танцевального зала, как толпа кружилась и вертелась вокруг принца и его сопровождения, захватывая жаждущих Пигготт-Стейси. Затем принц потанцевал вальс с самой старшей дочерью хозяев, хотя София не могла не заметить, что он часто смотрел в ее сторону.

Все производило великолепное впечатление. Хозяйка дома украсила длинную комнату в духе весны, которая в действительности пока еще не наступила. На окнах висели длинные занавеси из зеленого шелка, перевязанные гирляндами цветов, которые выглядели восхитительно свежими — таким образом, как полагала София, оправдывалось состояние, потраченное хозяйкой на их приобретение. Эркеры и простенки между окнами были обиты изысканными шпалерами из плетеного тростника, в свою очередь, украшенные букетами и лентами. По задумке миссис Пигготт-Стейси, дамы, желающие воспользоваться маленькими диванчиками, находились словно в цветочных будуарах.

Из одного конца залы в другой, между канделябрами, висела массивная гирлянда из плюща, хотя некоторые листья уже успели упасть на пол. Вся зала была наполнена ароматами фиалок, нарциссов и фрезий.

После контрданса первый танец, принц направился прямо к Софии. Она оставила дам, с которыми разговаривала, и задержалась около музыкантов. София не любила большого скопления людей, но прекрасно понимала: если принц собирается уделить ей внимание, очень скоро они будут окружены любопытной толпой. Пытаясь смотреть на него спокойно, когда он не спеша передвигался от одной группы к другой, она увидела в нем что-то мальчишеское — несмотря на щеки, нависающие над его высоким воротником, и его полноту — это, пожалуй, было частью его очарования.

Он оказался перед Софией. Вокруг сразу же собралась небольшая группка людей, но принц обращался только к ней. Он поинтересовался, как проходил вечер до настоящего времени, пока он не прибыл, а она похвалила музыкантов, стоявших в нескольких шагах от них. Принц взглядом знатока окинул танцевальный зал и сделал любезное замечание по поводу украшений. Выражение его полных губ было комичным, когда он силился подобрать соответствующее выражение относительно цветов.

София спасла его:

— Миссис Пигготт-Стейси распорядилась, чтобы не открывали окна на улицу, поэтому воздух здесь пахнет почти так же, как и букеты. — Она улыбнулась. Правда, большинство цветов уже успели увянуть, поэтому зала была наполнена горьковато-пряным запахом. — Боюсь, вы прибыли уже к не очень свежей части события, ваше высочество.

— Зато вас я обнаружил свежей, как только что сорванная роза, — сказал принц с улыбкой, затем посмотрел на нее, склонив голову набок. — Вы, однако, танцевали, я в этом уверен.

— Я танцевала, — ответила она слишком поспешно для вежливости. — Хотя я не танцую вальс.

— Тогда я надеюсь иметь честь пригласить вас на экосез, если мы не слишком опоздали, и ваша карточка еще не заполнена. — София хотела сказать что-то, но он продолжил: — Почему вы не танцуете вальс?

— Я так и не научилась. У меня не было возможности перед тем, как я поехала за границу, а Ботани Бей не кажется подходящим местом для того, чтобы брать уроки.

Он просиял:

— Это покажется вам восхитительным упражнением, когда вы попробуете. И, кроме того, это даст нам надежду с нетерпением ожидать, когда мы увидим, как вы будете танцевать вальс в Павильоне. Мы можем удалиться в резиденцию в Брайтон на некоторое время. Нам доставит огромное удовольствие принять вас и ваших друзей как-нибудь вечером.

София не могла не заметить, что некоторые из людей, собравшихся вокруг них, были поражены, уязвлены и завидовали ей. В довольно напыщенной речи принца явно угадывалась благосклонность к ней, а когда музыканты заиграли снова, он склонил голову в официальном приглашении.

— Могу ли я пригласить вас, леди Гамильтон? — В его голосе чувствовалась даже некая робость.

Это было именно то, чего она боялась, но она сумела принять приглашение. Легким, грациозным движением София положила свою руку на руку принца, и он с присущей ему галантностью, не спеша повел ее через всю танцевальную залу. София жутко нервничала, но держалась прямо и усилием воли заставляла себя двигаться в такт с величавыми движениями принца. Ее взор застилал туман, но все же она заметила небольшую группку людей. Это было семейство Пигготт-Стейси. На их лицах было практически одинаковое выражение, словно они оценивали выбор принца второй партнерши для танца.

В тот самый момент, когда София и принц заняли свои места во главе ряда пар, объявили приход еще одного гостя. Собравшиеся у дверей расступились, и хозяевам пришлось повернуться и поприветствовать прибывшего высокого господина.

Краем глаза София увидела, что вошел ее отец. Ее охватила дрожь: что он скажет ей?

Заиграла музыка, и танцоры поклонились друг другу. София посмотрела на отца. Она была почти уверена, что он принес ужасную новость о Десернее, и в выражении его лица искала подтверждение своей догадки.

Потом она подумала о том, какие впечатления повезет с собой отец в свое одинокое путешествие в Лиссабон. Он будет вспоминать, как видел ее руку в руке принца, как они делали первые неторопливые шаги в танце, улыбку его высочества, и то, как он не спускал с нее глаз.

Ею владели смешанные чувства, но она знала, что отец гордится ею. Он любил и восхищался ею и всегда считал, что она должна блистать в обществе. Когда она была юной, отец боролся с ее сдержанностью и робостью перед незнакомыми людьми. Когда она вышла замуж, Эндрю стал ее верным союзником почти во всех вопросах, тем не менее если ее муж с нетерпением ожидал приглашения на светские вечеринки, то она искала любую возможность избежать их. Теперь, в своем вдовстве, София чувствовала, что ее отец начинает все больше беспокоиться о ней. Триумф сегодняшнего вечера, если больше ничего и не достигнет, должен уничтожить это беспокойство.

— У вас очень красивая улыбка, леди Гамильтон, но сегодня она какая-то особенная. Можем ли мы воспользоваться привилегией и попробовать узнать, какие мысли скрываются за ней?

Она сразу же ответила:

— Только что прибыл мой отец, ваше высочество, и я думала, какое удивление и удовольствие ему доставит, если он увидит, что его робкой дочери оказана такая честь.

Очень быстро он отыскал взглядом контр-адмирала, который смотрел в их сторону.

— Робкая? Мы никогда не встречали более невозмутимой леди.

— Я в восторге слышать, что ваше высочество говорит это. Моя обманчивая маска совершенна?

— Абсолютно. — Его глаза сверкнули, когда он засмеялся, а София, смутившись, почувствовала, как ее обдало горячей волной и румянец постепенно заливал ее шею и лицо.

Заметив это, принц обрадовался, искры смеха так и брызнули из его глаз.

— Не волнуйтесь, ваш секрет будет в безопасности!

— О Боже, — она не могла сдержать улыбку. Ее щеки горели, но она продолжала: — Я была очень несносным ребенком. Со своими родителями и друзьями я была довольно прямолинейна. Мне нравилось говорить правду гораздо чаще, чем другие хотели ее слышать, кроме того, я была совершенной болтушкой, но если подле меня оказывался незнакомый человек, все, что я могла делать, это смотреть в пол. Вы будете потрясены, если услышите, что, даже став взрослой женщиной, я совсем не изменилась. Я могу говорить с непринужденностью, только когда нахожусь среди близких мне людей.

Он просиял:

— Миледи, это самая трогательная вещь, которую вы могли сказать. Теперь мы знаем, к какой очаровательной группе людей мы принадлежим.

Танцоры вокруг них сгорали от любопытства, но тем не менее София решила воспользоваться ситуацией:

— Мне оказана честь, что вы слушаете меня. — Слегка понизив голос, она продолжила: — Есть нечто, о чем я очень хотела бы поговорить с вами, если бы только я была достаточно смелой.

В этот момент пары в экосезе разлучили их на некоторое время, и София имела возможность наблюдать сильный эффект, произведенный ее последним предложением, на разгоряченном лице принца, несмотря на то что прозвучало это не совсем так, как она того хотела.

Как только они снова оказались вместе, принц ответил прежде, чем она могла вымолвить слово:

— С этого времени, моя дорогая леди Гамильтон, когда вы с нами, не скрывайте ничего. Вы можете доверять нам. Абсолютно.

— Ваше высочество очень любезны.

Перед Софией возникла дилемма. С одной стороны, крайне затруднительно высказывать свои мысли, танцуя экосез. С другой стороны, если она будет сохранять молчание до тех пор, пока не закончится танец, или будет говорить о чем-то тривиальном, принц решит, что она просто кокетничает.

Она лихорадочно соображала, как ей поступить:

— Понадобится некоторое время, чтобы обсудить мои мысли. А после танцев ваше высочество будет сильно занято. Возможно, позже, сегодня вечером.

— Миледи, — перебил он, — вы не возражаете, если мы прервемся сейчас? Нам доставит огромное удовольствие, если вы представите нам своего отца, — продолжил он с подходящим оправданием.

София пробормотала торопливое согласие, и они грациозно вышли из танца. Музыканты в нерешительности помедлили, но принц бросил на них взгляд и легким движением руки попросил их играть дальше. Она заметила, что он повел ее в сторону, противоположную той, где стоял контр-адмирал.

— Дорогая леди, — произнес он тихо, стоя достаточно близко к ней и давая понять окружающим конфиденциальность этой беседы, — что же это за важное дело, которое вы желаете обсудить?

Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоить свой голос.

— Ваше высочество, вы помните разговор, касающийся моего покойного мужа?

Он вздрогнул, и ожидание в его глазах исчезло.

— Конечно.

— Вы помните, я говорила, что надеюсь, что мой сын никогда не столкнется с выбором, возложенным на сэра Эндрю?

— Конечно.

Теперь в его глазах появилось предостережение.

— Ваше высочество, мой муж служил Англии не потому, что он был военным, а по зову сердца. Он был убит при исполнении своего долга, хотя все, чего он всегда хотел, — это жить в мире вместе с нами дома. Я сделаю все, чтобы спасти моего сына от такой судьбы. Вы думаете, мои чувства неестественны?

Теперь он внимательно слушал.

— Отнюдь нет.

— Вы верите в то, что мужчины и женщины, живущие в Англии, благословляют день, когда кончилась война?

— Никто не может спорить с вами по этому поводу.

— Мы должны торжествовать, что выиграли войну. Но я боюсь, что нам понадобится еще больше силы и бдительности, чтобы выиграть мир.

Он покровительственно улыбнулся.

— Вы нервничаете, это естественно. Но позвольте мне успокоить вас. Если вы обеспокоены беспорядками последних нескольких дней, то ситуация под контролем.

— Ваше высочество, я не имею в виду того, что происходит в Лондоне. Я говорю о том, что делают на континенте британские войска и что вообще собирается предпринять Англия, чтобы в Европе воцарился мир?

— В этом случае мы должны применить свою власть, со справедливостью и благоразумием. Правительство абсолютно доверяет герцогу Веллингтонскому, нашему фельдмаршалу.

— Но он ведь действует не в одиночку. Лорд Кастьераф указал все условия договора, прежде чем он приехал домой из Вены. И вы полагаете, что герцог считает первейшим долгом своим на сегодняшний день предотвратить вовлечение Англии в другой конфликт?

— Миледи, — сказал принц учтиво, — обеспечение мира — это именно то, на что нацелена каждая партия конгресса Священного союза.

Она могла видеть, что под маской благодушия скрывалось разочарование из-за перемены темы разговора. Политика и дипломатия горячо обсуждались в салонах Лондона, некоторые леди принимали участие в этих разговорах гораздо активнее, чем мужчины, но никто из них не осмеливался говорить о политике с принцем-регентом, даже если он сам затрагивал эти вопросы. Если он начнет испытывать неловкость, он не будет слушать ее. С другой стороны, если она прибегнет к флирту с ним, принц будет ловить каждое ее слово, но она никогда в жизни не флиртовала с мужчиной, а теперь момент казался ужасно опасным для того, чтобы начинать делать это.

— Ваше высочество, союзники делят Европу. В настоящее время мир означает удовлетворение аппетитов сильнейшего. Продолжительный мир не может быть достигнут, если Англия не умерит свою алчность.

В ответ он лишь задумчиво кивнул и оглянулся через плечо, ища поддержки.

София сказала:

— Вы думали о том, что вы могли предложить венскому конгрессу? За исключением Талейрана, все государственные мужи — воители. Какое бы решение они ни приняли, это однажды приведет к другой войне. Но вы — не воитель.

Принц слегка нахмурился.

Она сказала что-то неправильное.

Неожиданно взгляд его снова прояснился. Повернув голову, она увидела, что к ним направляется ее отец.

— Миледи, — сказал принц, — не будете ли вы так любезны познакомить нас с вашим отцом?

Он явно хотел избежать дальнейшего опасного разговора. София ощутила разочарование, которого не могла скрыть, и принц заметил это. Он послал ей обворожительную улыбку, в его глазах искрилось мальчишеское озорство, которое она уже замечала прежде. Она разыграла последнюю карту:

— Я с удовольствием сделаю это, если вы обещаете мне одну любезность — мы сможем поговорить об этом снова.

София прочитала согласие в его сияющем взгляде. Затем он повернулся и сделал шаг по направлению к адмиралу.

Она довольно сильно волновалась по поводу представления, но встреча прошла хорошо. София испытывала удовлетворение, слыша, как ее отец дает непринужденные здравые ответы на любезные вопросы принца-регента по поводу его недавнего задания, а также от того, что если они и были сейчас средоточием внимания всех в зале, то, по меньшей мере, выдержали это с достоинством.

Экосез закончился, скоро должен был начаться другой танец. Принц сказал несколько заключительных слов адмиралу, затем поклонился со значением Софии:

— Мы будем помнить каждое слово, произнесенное вами, дорогая леди, если вы обещаете не забыть наше приглашение.

София сделала реверанс и обнаружила, что снова покраснела. Принц довольно улыбнулся и удалился.

Она сразу же обратилась к отцу:

— Десерней? Что с ним?

— Вердикт вынесли сегодня утром.

Его голос был так суров, что она почувствовала, как краска отлила от ее щек. София сказала запинаясь:

— Наше письмо… оно оказалось бесполезным?

Он поймал ее взгляд.

— Моя дорогая, он не приговорен к смерти. И это, возможно, благодаря нашему письму. Я не знаю. Но приговор был… — он огляделся вокруг. — Ты думаешь, это подходящее место для того, чтобы говорить о таких вещах?

— Скажи мне.

— Три сотни плетей, затем увольнение. Сегодня днем.

У нее было такое ощущение, будто побили ее саму, дыхание перехватило, желудок сжался спазмом.

— Как человек может выдержать такую жестокость?

— Таково наказание. Получит ли он полное количество плетей или нет — все предоставлено на усмотрение исполнителя. — Он выждал немного, затем добавил: — Давай присоединимся к леди Эллвуд. Я вижу, она смотрит в нашу сторону.

Они пересекли комнату. София содрогалась от ужаса, представляя Десернея, приговоренного к столь позорному, указательному и жестокому. Даже если бы он не сопротивлялся своим мучителям (а она боялась, что он поступит как раз таки наоборот), его воля, сила и энергия сами по себе покажутся истязателям вызовом. О, как же ее возмущала жестокость, с которой его хотели унизить и сломить его волю!

София едва слушала, что говорил ей отец.

— Твоя совесть чиста, ты поступила правильно и проявила милосердие к чужестранцу. Ты не упоминала об этом деле своей подруге?

— Нет!

— Очень хорошо.

Они подошли к остальным гостям. София пыталась сделать вид, что с ней все в порядке, но ей больше не хотелось ни с кем разговаривать.

Мэри стояла в одиночестве в одной из беседок. Поприветствовав адмирала, она с беспокойством спросила:

— Вы не видели моего мужа сегодня вечером, сэр?

— Нет. А вы ждете его?

— Он должен был быть уже здесь. Заседание палаты не может продолжаться так долго. Что происходило на улицах, когда вы ехали сюда?

— Боюсь, там были некоторые беспорядки. — Адмирал сказал это так спокойно, что это не взволновало Мэри, но София, разум которой был полон ужасов, сразу призвала его к ответу:

— Где, в Вестминстере?

Он говорил тихо, чтобы больше никто не мог их слышать. Вновь зазвучавшая музыка облегчала его задачу.

— Я не знаю всех фактов. Но по линии связи поступили новости, что толпа направляется к дому лорда-канцлера.

София уловила взгляд Мэри, и холодный страх сжал ей сердце.

— А что, если лорд Эллвуд следующий?

— У лорда-канцлера железная ограда перед дверьми.

Мэри побледнела.

— Но их ничто не остановит, они могут перейти площадь и направиться к нам — наш дом защищен гораздо меньше. А что, если они ищут Эллвуда?

— Я так понимаю, ваш муж возражает против принятия законопроекта? — спросил контр-адмирал.

— И вы полагаете, что это будет что-либо значить для кровожадной толпы? О, если бы только Эллвуд был здесь! Где же он?

София неожиданно представила дом лорда-канцлера, объятый пламенем. Представила горланящую толпу, бурлящую на Бедфордской площади. Люди барабанят в двери огромного дома, бросают камни в окна, за которыми спят маленькие дети, а эти дети жмутся друг к другу, напуганные смертельной опасностью, грозящей им.

Она обратилась к отцу:

— Я должна ехать к Гарри.

— Не думай об этом! — закричала Мэри. — Мы должны ждать Эллвуда, он объяснит нам, что происходит. Он знает, что делать. Это безумие — выходить наружу без него. Мы точно так же можем столкнуться с разъяренной толпой. И неизвестно, чем это может закончиться. Я остаюсь.

София ответила раздраженно:

— Я не нуждаюсь в твоей карете, Мэри. Мы найдем другую или возьмем кэб. Папа, скажи, что ты поедешь со мной.

— Успокойся, моя дорогая. Конечно, я поеду с тобой, но брать кэб — неразумно.

— Я остаюсь, — резко повторила Мэри. — И ты тоже должна остаться. Но если ты думаешь, что я не беспокоюсь за наших малышей… — И она разразилась слезами.

Теперь все наблюдали за ними с интересом, и танцоры, находящиеся рядом, не попадали в такт.

— О Господи, — воскликнула София, — я должна ехать!

Она повернулась и устремилась прочь, но тут же резко остановилась, так как практически кинулась на грудь принцу-регенту, который в спешке оставил танец. Он повел ее по верхней аллее, чтобы она успокоилась.

— Моя дорогая леди Гамильтон! Что вас так взволновало?

Она задыхалась от нетерпения.

— Ваше высочество, я вынуждена уйти. Мой сын… я должна идти к нему. Папа, ты будешь сопровождать меня? — Она протянула руку своему отцу, и контр-адмирал последовал за нею.

Принц сжал пальцы Софии и обратился к адмиралу:

— Вы предполагаете какую-либо опасность на дороге?

Когда адмирал кивнул, принц посмотрел на Софию. Расстроенная, взволнованная, она была прекрасна, а ее наполненные слезами глаза вызывали у принца желание покровительствовать ей.

— Мы должны уехать прямо сейчас.

— Вы именно это и должны сделать, — сказал он. — Наша карета — это ваша карета.

Он обратился к адмиралу:

— Конюшие вооружены. Они переходят под ваше командование.

Принц по-прежнему держал руку Софии, его глаза все так же сияли. Он был доволен, отдавая распоряжения лакеям насчет экипажа.

Хозяин и хозяйка дома, подошли проводить сэра Меткалфа и его дочь.

— Я бы хотела поблагодарить вас, ваше величество, — сказала София.

— Не благодарите меня, миледи. Поезжайте осторожно. Если бы я только мог сопровождать вас сам, но я не могу рисковать и подвергать опасности вашу жизнь, ведь меня могут узнать.

Он поцеловал ее руку, затем сказал:

— Никогда я так сильно не сожалел по поводу того, что я принц.

— Не говорите так. Сегодня вечером вы — мой друг.

Дорогой они с отцом молчали. Напряжение было столь велико, что у Софии не было сил ни разговаривать, ни даже плакать. Она забилась в угол кареты, кожей и нервами ощущая, что смерть рыщет по улицам, как волк с оскаленными зубами, чтобы схватить свою случайную жертву. Она часто чувствовала это с тех пор как узнала о гибели Эндрю. Война, «битва народов» под Лейпцигом, земля усеяна трупами и обильно полита кровью, но Смерти всё мало, она требует пустую темноту.

Меткалф с пониманием относился к состоянию дочери, и она была ему благодарна. Время от времени он делал утешительные замечания, когда они мчались по улицам, и не ожидал ответа. Он задернул шторки на окнах, но периодически отодвигал их немного в сторону, чтобы выглянуть на улицу.

Вдруг совсем рядом они услышали крики, и камень с грохотом ударился о дверцу кареты, выведя Софию из состояния оцепенения.

Адмирал закрыл шторку и сказал:

— Повсюду много людей, но они не смогут нам навредить, мы едем довольно быстро.

После долгого молчания София произнесла:

— Я не потеряю Гарри.

Он кивнул, как будто они обсуждали повседневные дела.

— Думаю, ты должна поскорее отвезти его в Клифтон. Сельская местность пойдет вам обоим на пользу. Полковник Кул пребывает сейчас в Бирлингдине, поэтому у тебя будет приятный сосед.

— Себастьян Кул?! — она уставилась на него. — Ты специально устроил это, чтобы отвлечь меня?

— Чепуха. Мы же знали, что рано или поздно это случится. Я видел его на днях, разговаривал с ним.

София нервно теребила в руках платок.

— Это просто визит? Или он вступает в права владения?

— Я думаю, последнее. Он страстно жаждет вести жизнь деревенского джентльмена. Так что наслаждайся, пока есть возможность.

Меткалф уловил проницательный взгляд дочери слегка отвернулся, снова задергивая шторку.

Немного подумав, София спросила:

— Что ты имеешь в виду «пока есть возможность»?

Он пробормотал:

— Риторическое выражение, не более того, моя дорогая.

— Нет. Скажи мне. Среди всех ужасных вещей, которые мы услышали сегодня вечером, не ожидает ли нас что-нибудь еще более ужасное? Из Вены? Что ты узнал в морском министерстве?

Контр-адмирал посмотрел на нее, синева его глаз мерцала в неустойчивом свете маленькой масляной лампы над дверцей. Он тяжело вздохнул.

— Скоро это станет общеизвестным фактом. Возможно, будет лучше, если ты сначала услышишь это от меня. Моя дорогая… — он колебался так долго, что ей показалось, он не будет продолжать. Наконец он быстро произнес: — Бонапарт сбежал с Эльбы. До Парижа дошел слух о том, что он с армией направляется на север от Средиземного моря. Англичане толпами покидают Париж. Военная разведка сообщила нам эти новости, но я настаиваю, чтобы ты никому не говорила об этом.

— Это невозможно!

— Моя дорогая дочь, британский флот располагает лучшей в мире разведкой, можешь мне поверить.

София была в отчаянии:

— Я хочу сказать, он не может быть снова на свободе. — Она ухватилась за край обитого сиденья, когда карета тряслась по неровным булыжникам перекрестка. Ее мысль умчалась вперед.

— Они призовут Веллингтона из Австрии.

— Думаю, да.

— Венский конгресс потерпит крах.

Адмирал не ответил. Сквозь грохот колес кареты она услышала свой собственный голос:

— Снова наступит хаос.

Глава 6

Когда они приближались к Бедфордской площади, на улицах становилось все больше и больше народу. У Софии не было необходимости отдергивать занавеску, она могла слышать их шарканье и глухой стук ног, крики, которые отдавались эхом от фасадов зданий с каждой стороны, оскорбления летели в несущуюся на скорости карету и тут же парировались кучером или конюшими на козлах.

Когда они завернули за угол, она услышала крик:

— Кромвель!

Он был подхвачен многими голосами. Она подумала, что услышала среди них и женский голос.

— Кромвель?

— Возможно, какой-нибудь местный лидер, выбранный на один день. Я не мог сказать этого при леди Эллвуд — палату общин окружает огромная толпа, слишком большая для того, чтобы городские констебли могли сдержать ее. Но в город были призваны войска, они помогут справиться со сложившейся ситуацией.

— Эллвуд!

— До сих пор члены палаты подвергались только угрозам и крикам. Но, я думаю, все обойдется и он скоро присоединится к Мэри. Она и без того напугана, я не видел смысла в том, чтобы усиливать ее страх.

— Ты должен был сказать ей. Если бы я знала, я ни за что не пошла бы на бал сегодня вечером. А что случится с другими гостями? У них разве нет права знать, что ожидает их, когда они покинут Курзон-стрит?

— Я шепнул словечко на ухо хозяину дома, перед тем как мы уехали.

— Тайный сговор мужчин.

Но ее отец не слышал ничего из-за шума, доносившегося снаружи.

Топот ног и звук, похожий на лязг металла о камень, нарастал, когда они приближались к въезду на площадь.

Адмирал наклонился к ней и прокричал:

— Я дал указания кучеру, что, если на площади будет толпа, мы должны проехать дальше и найти путь к дому по переулкам. Не бойся, я не повезу тебя в самую гущу толпы.

Но у них не было выбора. Топот множества бегущих ног раздавался все ближе. За толпой грохотали копыта королевской конной гвардии.

В следующее мгновение кавалеристы были рядом с ними. С криками: «Стой, дай нам пройти!» — они оттеснили карету в сторону. Началось нечто невообразимое: карета раскачивалась, как лодка во время шторма, кучер принца вопил на испуганных лошадей. Затем карета, накренившись, остановилась как раз посреди площади, и гвардейцы проехали мимо на своих лошадях.

Адмирал отдернул шторку, опустил вниз окно и рискнул выглянуть наружу. Он прокричал кучеру:

— Третий дом справа! — и быстро втянул голову обратно. — Кавалеристы очищают площадь, сметая всех перед собой. Теперь у нас есть шанс. Слуги наверняка забаррикадируют каретный двор, поэтому нам придется прорываться с улицы. Когда они откроют дверь, приготовься бежать вверх по ступенькам. Ты готова?

Она кивнула.

Как только карета с грохотом остановилась, один из конюших спрыгнул на тротуар и, держа винтовку наготове, побежал вверх по ступеням, все время поглядывая на площадь, затем он постучал в дверь и прокричал что-то. София не могла слышать, что именно кричит конюший, из-за грохота, раздающегося позади нее, но она надеялась, что мажордом Мэри сможет услышать это. У слуг должно было хватить здравого смысла, чтобы поставить кого-либо за дверью на случай возвращения хозяев.

Массивная дверь приоткрылась, произошла короткая перебранка, а затем конюший сделал им знак.

— Все ясно, — сказал Меткалф, быстро вытащил меч из ножен и протянул другую руку, чтобы помочь Софии выйти из кареты.

Она сбросила свои туфли и, очутившись на холодной булыжной мостовой, приподняла юбку почти до колен. Они бежали к дому, слышали, как шум позади них нарастал, но, к счастью, никому из толпы не удалось догнать их и причинить зло.

Минуту спустя они уже были внутри, и дверь с шумом захлопнулась. Слуга задвинул засов. Несколькими секундами позже послышались тяжелые удары ботинок уходящего конюшего, крики кучера и громыхание колес, когда карета, развернувшись, понеслась.

Прошел час, и Бедфордская площадь погрузилась в зловещую тишину. Из окна гостиной на втором этаже особняка Эллвуда все еще можно было видеть последствия погрома, несмотря на то что небо было затянуто облаками, а все фонари в окрестностях разбиты, и из окон домов, расположенных вокруг площади, не падал свет, ибо все домовладельцы приказали погасить лампы.

Дом лорд-канцлера пострадал сильнее, но никто не рискнул выйти наружу до рассвета, чтобы навести порядок. Железные решетки лежали скрученными на тротуаре. Все окна первого этажа, а также большинство на втором были разбиты. Мебель, выброшенная из верхних створок окон, лежала переломанной внизу. Там же валялись выпотрошенные мародерами ящики из столов и комодов.

Неподалеку от дома виднелись остатки костра. Разгоряченная толпа свалила в кучу оставшуюся мебель и подожгла ее. Если бы не прибывшие вовремя гвардейцы, сумевшие погасить огонь, бунтари подожгли бы и дом.

За теми, кто был ранен во время нападения, ухаживали своими силами, так как даже после того, как нападавшие убежали, преследуемые конной гвардией, выходить на улицу было еще опасно.

София смотрела из окна, как начавшийся дождь поливает разгромленные улицы, делая их еще более мрачными. Она уговорила своего отца пойти отдохнуть и отправила спать большинство слуг, оставив для дежурства двоих: у чердачных окон — конюха с мушкетом и повара на кухне. Мажордом Лоуренс дремал в вестибюле, ожидая возвращения Эллвудов.

Гарри и двое детей Мэри, к счастью, проспали весь этот кошмар. София сразу же пошла проверить сына и увидела, что он по-прежнему крепко спит, его дыхание едва приподнимало стеганое одеяло. Она осторожно опустилась на край его кровати и сидела так, глядя на него, некоторое время, пока чувство беспокойства не покинуло ее. Гарри был таким же и в младенчестве — он мог спать в любых обстоятельствах. Так же было и во время их длинных путешествий по морю. Когда наступало время его сна, София брала его на руки и уносила вниз, в каюту. Она опускала его в колыбельку, а он обнимал своими гладкими пухлыми ручками ее шею до тех пор пока его голова не касалась подушки, затем поглаживал ее по щекам своими ладошками и улыбался. Если София укладывала его сама, даже самый сильный шторм не мог разбудить ее сынишку. Иногда, когда ветер завывал над кораблем, она тихонько прокрадывалась в каюту и находила Гарри безмятежно спящим, и это успокаивало ее.

София все еще смотрела из окна на дождь, но теперь уже думала совершенно о другом.

Рядового Жака Десернея она видела еще три раза после их первой встречи. Однажды она делала покупки в маленьком магазинчике и когда вышла оттуда, то случайно увидела Десернея, ведущего группу заключенных вверх по склону. Спрятавшись в тень позади витрины магазина, София, наблюдая за действиями Жака, не могла сдвинуться с места и оторвать взгляда от него, стояла как завороженная.

Заключенные выглядели угрюмыми. Жак что-то говорил, выстраивая их по порядку. София не могла слышать его слов, но увидела, что, построившись, многие из заключенных уже смеялись. Жак тоже смеялся, и она начала понимать, что в нем так привлекало и ее. Это была мужская сильная энергетика — несдерживаемая, щедрая и неосознаваемая, — предлагаемая в дар с такой беспечностью, что он уже заставлял ее ревновать. Она хотела, чтобы его глаза смотрели только на нее, чтобы эти сильные руки обняли и привлекли ее к себе. Ей хотелось заразиться его энергетикой, чтобы ощутить свободу и наполненность жизни.

Но вместо этого она молча стояла в тени, мечтая, чтобы он хоть бегло взглянул на нее, не имея ни малейшего понятия, как бы она реагировала, если бы он это сделал. Но Жак был занят выполнением своих обязанностей и прошел мимо, не подозревая о том, что она рядом. София почувствовала тоску на сердце, будто ее чего-то лишили.

В другой раз она гуляла по возделанным земельным угодьям бухты со своим отцом. Их пригласили осмотреть сады, которые солдаты пытались там сажать. Десерней неожиданно появился из-под одного из навесов, держа лопату на плече, одетый в льняную рубаху с открытым воротом и холщовые штаны. Должно быть, он был не на дежурстве и пришел взять инструмент у садовников.

Жак увидел Софию и резко остановился. Неожиданность встречи настолько сильно подействовала на него, что он не мог даже выдавить улыбку или приветствие. Он просто стоял, смотрел на нее и ждал, что она будет делать, заговорит ли с ним или пройдет мимо. Ей это было так же ясно, как если бы он произнес это. Слава Богу, ее отец не заметил ничего нарушающего приличия. Он замедлил шаг и кивнул Десернею, давая ему время отойти в сторону.

София, стоявшая лишь на несколько дюймов дальше, не могла оторвать взгляда от его глаз. В них пылала страсть, неприкрытая и вызывающая.

У нее перехватило горло, и она не могла вымолвить ни слова.

Десерней отступил на шаг назад, Меткалф, взяв Софию за локоть, поблагодарил его:

— Спасибо, молодой человек.

Когда они оказались вне пределов слышимости, отец спросил ее:

— Это тот самый парень, который оказал тебе услугу на Главной Южной дороге, не так ли?

— Да, папа.

— Ты могла бы сказать ему несколько слов. Может быть, он груб, но у него есть своя гордость. Мне говорили, он пользуется уважением в войсках.

А затем наступил день, когда британские стрелки покидали Сидней Коув. Было жарко, солнце стояло высоко, от бликов на воде слепило глаза. Ветви деревьев вокруг дома Маккери, где София гостила в течение нескольких дней, от гнетущей жары поникли, и короткая прогулка вниз к бухте была наказанием, несмотря на то что София надела шляпу с широкими полями и вуалью, которая должна была служить препятствием для назойливых мух.

Ее сопровождали миссис Маккери и губернатор; семьдесят третий пехотный полк, которым он командовал в Новом Южном Уэльсе, отправлялся в Индию.

София знала, что личный состав британских стрелков отправлялся с ними. Их было трудно различить среди красномундирников, заполнивших площадь, отличали их на расстоянии лишь зеленые султаны на киверах. Но она увидела Десернея сразу же, в колонне, стоявшей у края пристани. На ярком солнце блестящий наконечник кивера отбрасывал черную тень на его глаза, но она могла чувствовать этот полный решимости взгляд так же определенно, как если бы они еще раз оказались лицом к лицу. На пристани Софию пригласили на помост, с которого Лаблан Маккери будет прощаться со своими солдатами, но она осталась в седле, в стороне, не имея намерения ожидать, когда закончится церемония. Тем не менее почему-то она простояла, не двигаясь, всю церемонию. К тому времени небо над головой стало темнеть с быстротой, которая никогда не переставала удивлять ее даже на этой земле с непредсказуемым климатом.

Крупные капли дождя с шумом обрушились на пыльные доски. Солдатам приказали подниматься на борт. Когда наступил черед британских стрелков, София увидела, как Десерней поднимался по сходням, а затем обернулся. Идущий сзади человек, грубо толкнул Жака в спину, но он продолжал глядеть на Софию. Последний луч солнца, выглянув из-за тучи, позолотил его волосы, высветил загорелое лицо и голубой цвет его мундира. Затем Десерней исчез вместе с солдатами, и ливень скрыл от глаз провожавших и солдат, и судно.

Лошадь Софии с трудом поднималась вверх по размытому холму. Сверкала молния, грохотал гром. Стремительные потоки стекали с холма вниз, дождь неудержимым потоком понес к бухте всю грязь с улиц поселка.

София вымокла до нитки, но, прежде чем идти в свою комнату, чтобы переодеться в сухую одежду, она пошла посмотреть на Гарри. Сын, как всегда, блаженно спал, положив под щеку ладошку. Несколько минут София стояла и смотрела на него, пока не заметила свое отражение в зеркале над комодом. Мокрые волосы, лицо хмурое, задумчивое, взгляд печальный. София еще раз взглянула на спящего сынишку, и ей показалось, что она похожа на какую-то птицу, одинокую, с черным оперением, парящую над ним…

Предавшись воспоминаниям и глядя из окна вниз на пустынную площадь, София почувствовала озноб. Она поплотнее закуталась в шаль. Услышав звук шагов по ступеням, она повернулась и увидела мажордома с подсвечником в руке.

— Прошу прощения, миледи, я только что получил известие с кухни. Там с черного хода пришел солдат, посланный в наряд. Он спрашивает, может ли он поговорить с вами.

— Конечно.

София взяла свечу и последовала за ним вниз. Это мог быть последний знак внимания от принца. Или сообщение от Эллвуда. Или королевская гвардия послала солдат назад, чтобы совершить последний обход Бедфордской площади.

Спустившись по лестнице, она увидела, кто стоял в холле внизу.

Это был Десерней.

На мгновение ей показалось, что она видит привидение, проникшее сквозь запертые на засов двери, чтобы преследовать ее. Жак тем временем резким движением головы отбросил влажные волосы со лба и встретился с ней взглядом. София неуверенно сделала три шага вниз по ступенькам и вспомнила о приговоре, который он получил.

Лоуренс спустился к основанию лестницы и посмотрел на нее вопросительно. София остановилась несколькими ступеньками выше, одной рукой держась за перила, но глаза ее были по-прежнему прикованы к Десернею, а сердце бешено забилось. На Десернее была все та же изношенная форма, но ни головного убора, ни оружия, и все же в нем по-прежнему можно было распознать храброго стрелка.

Лицо его было бледно, что можно было заметить даже при скудном свете свечей и лампы с защитным стеклом, поставленной на пол с другой стороны холла. Казалось, что его колотит дрожь, но его взгляд оставался твердым, а глаза под темными бровями сверкали, как блики на воде в лунную ночь.

София прервала затянувшуюся паузу:

— Как вы здесь оказались?

— Я пришел пешком, — сказал он со смущенной улыбкой.

— Боже Всемогущий! — София подошла ближе и обратилась к мажордому: — Лоуренс, будьте так любезны, поставьте лампу в приемной. — Она была немного испугана неожиданностью ситуации, в которой оказалась, но ею владело отчаянное желание подойти к Жаку совсем близко, как будто он был кем-то, с кем она была связана в течение бессчетного количества времени. Она сделала ему знак последовать за ней.

— Сюда, пожалуйста, месье.

Жак молча повиновался. София попросила мажордома принести немного бренди.

Десерней покачал головой:

— Благодарю вас, не стоит беспокоиться, мадам. Я не смогу остаться надолго у вас. — Но его полный решимости взгляд опровергал это тихое замечание.

София отослала мажордома и со свечой в дрожащей руке вошла в комнату. Поставив подсвечник на узкий столик, она повернулась к Десернею. В мягком свете свечи его мужественное лицо и атлетическая фигура в форме, изношенной путешествиями, произвели на Софию еще более сильное впечатление.

В ее голове теснились вопросы, которых она не могла задать. «Что они с тобой сделали? Избили тебя до полусмерти, а затем выбросили вон! Как ты можешь все еще носить эту одежду?» Но надо же было говорить хоть что-нибудь.

— Почему вы здесь?

Он выпрямился, как будто собирался стать по стойке «смирно».

— Мадам, позвольте мне выразить вам свою бесконечную признательность.

— За что?

— Я говорю о письме. Вы спасли мне жизнь. — Жак снова отбросил волосы со лба и с усилием выпрямил спину. Он стоял, глядя на нее сверху вниз с каким-то диким удивлением, что заставило ее задаться вопросом, знал ли он в действительности, где находится. И что он делал в течение последних, наполненных болью часов? Он повторил еще раз:

— Вы спасли мне жизнь.

София никогда прежде не находилась так близко от него, но этого все равно было недостаточно. У нее было неодолимое желание сократить и это расстояние, ощупать его, но не глазами, а руками. Если она прикоснется пальцами к его виску, она сможет почувствовать, как пульсирует его кровь, а если обнимет его, то узнает, были ли пятна на спине и плечах его мундира следами дождя, или то была кровь, когда его били плетками.

Жак дрожал, будто она уже прикоснулась к нему. Он спросил:

— Кто написал письмо, вы или адмирал Меткалф?

Это удивило Софию. Конечно, он мог считать письмо символом, обещанием. Притязанием. Она вздрогнула, посмотрела в сторону и произнесла слова быстро, не думая.

— Мой отец и я были обеспокоены и хотели, чтобы справедливость восторжествовала.

Она больше не могла смотреть на него.

Десерней произнес тихо, почти шепотом:

— Пожалуйста, поблагодарите также и адмирала.

София машинально ответила:

— Он наверху.

И сразу же ее озарило, что она должна была позвать своего отца, вместо того, чтобы одной принимать обычного солдата в слабо освещенной комнате, да еще в такое время. Грубого, обесчещенного вражеского солдата, кроме того, французского изменника.

Десерней издал странный звук, похожий на стон, и она быстро посмотрела ему в лицо. Его полуоткрытые губы побелели, а веки задрожали — казалось, он готов был упасть без сознания.

— Немедленно садитесь! — София обхватила его за талию руками и приготовилась принять на себя его вес. Десерней пошатнулся и почти уже упал на нее. София поддерживала его из последних сил, но все-таки смогла усадить его на стул.

Жак полусидел, завалившись на одну сторону, одна рука его касалась пола, а голова свесилась к плечу. София опустилась рядом с ним, положила упавшую руку ему на колено и потрогала лоб — он был в холодной испарине. Затем она коснулась его спины, а когда отняла руки, они были липкими от крови.

— О Господи, какой ужас!

Она позвала мажордома, и когда он появился в дверях, велела ему принести воду и бренди.

Десерней приходил в себя. Пытаясь подняться, Жак одной рукой опирался на спинку стула. Но он был настолько слаб, что эти попытки не увенчались успехом.

— Как я могу помочь вам? — София боялась, что он упадет снова. Схватив свечу, она поставила ее на маленький столик рядом с ним, затем, вытерев руки кончиком шали, провела рукой по густым волосам, которые свисали ему на глаза, и убрала их назад; другой рукой она коснулась его лица. Постепенно бледность уходила, его губы порозовели, холодные щеки потеплели. Даже в этом беспомощном состоянии мужество не покинуло его. София любовалась породистой красотой этого мужчины, покорившего ее с самой первой их встречи. Теперь, когда она, наконец, касалась его лица и волос, она едва могла устоять, чтобы провести пальцем по благородному излому его бровей. Ей хотелось ласкать его тяжелые веки, целовать его полуоткрытые губы. Когда Лоуренс с графином воды, стаканом и бутылкой бренди вернулся, он в изумлении замер у двери. София отстранилась от Десернея и присела перед ним на корточки.

— Поставьте это здесь, пожалуйста, Лоуренс. И скажите мне, кто семейный врач леди Мэри? — спросила она мажордома, словно не заметив его изумления.

Со сдавленным стоном Десерней снова попытался выпрямиться на стуле и хрипло сказал:

— В этом нет необходимости. Я уже должен уходить.

— Но вы не можете! — воскликнула она.

— Это недалеко. Я был на пути туда. Но сначала я должен был увидеть вас.

Она подняла глаза на все еще изумленное лицо Лоуренса.

— Я позову вас, если вы понадобитесь.

Когда мажордом удалился, Десерней протянул руку, налил в стакан немного бренди и поднес его к своим губам. Выпив, он вздрогнул всем телом, затем сделал еще один глоток и закрыл глаза. Он открыл их снова, глядя прямо в глаза Софии.

— Через минуту я… освобожу… освобожу ваше помещение.

Она слегка отпрянула назад, неожиданно почувствовав себя беспомощной.

— Пожалуйста, вы не должны двигаться. По крайней мере, пока вы не будете способны это делать.

Его взгляд помрачнел.

— Но вы хотите, чтобы я ушел. Я с удовольствием повинуюсь вам. Тогда вы будете в безопасности.

Это прозвучало, как насмешка. София отпрянула назад, и ее губы задрожали, когда она сказала:

— Я думаю, что помогу вам.

Не ответив, Жак поставил стакан на стол, уперся в пол своими длинными ногами и, опершись на спинку стула, поднялся. София также поднялась и двинулась прочь, поправляя шаль, которая висела на ее локтях.

Он окинул ее пронизывающим взглядом.

— Я впервые вижу вас без траура.

София вздрогнула.

— Мы встречались всего два раза, месье.

— Нет, я часто видел вас в Сиднее. Тогда я мог увидеть вас только краешком глаза. Вы приходили посмотреть, как я отплывал.

— В самом деле! — ее голос прозвучал возмущенно.

Он переспросил:

— Что значит «в самом деле»? Я прошу вас, поговорите со мной. Скажите, что вы имеете в виду?

Он понятия не имел, почему такие слова и взгляды оскорбляют ее чувствительность. Или, возможно, он знал, и оскорбление было намеренным. Возможно, он обижался на то, что получил избавление из рук английской леди, которая занимала высокое социальное положение. Тем не менее она опустилась на пол, чтобы помочь ему. Она была до смешного задета и смущена. И в то же самое время она понимала его чувство обиды, так как все, чего она хотела, это прижаться к нему всем телом, и обхватить его своими руками, а он знал, что она ни за что этого не сделает.

Жак посмотрел на нее с какой-то глубокой жалостью и отвесил ей поклон так педантично, как будто он был гостем, покидающим дом после ужина. Его манера и голос обладали такой утонченностью, хотя при данных обстоятельствах это казалось издёвкой.

— Леди Гамильтон, вы не представляете себе, как сильно я хотел бы сообщить вам по секрету о событии, которое свело нас вместе. Но эта история принадлежит не только мне одному. Если бы я смог найти человека, который… — Он неожиданно приложил руку ко лбу, словно что-то вспомнив. — Нет, я просто пришел поблагодарить вас. Теперь я должен идти.

Удивленная, она спросила:

— Куда вы пойдете? В казармы?

Он опустил свою руку.

— Мадам, я больше не солдат.

— Тогда почему вы носите этот грязный мундир? К тому же он весь в крови!

— Это все, что у меня есть. Но завтра я сниму его навсегда. Я больше никогда не буду сражаться ни за Англию, ни за Францию. — С этими словами он вышел из комнаты.

Мажордом находился в холле. Когда они подошли к нему, София попросила:

— Не могли бы вы открыть дверь и удостовериться, что путь свободен?

Пока Лоуренс отодвигал засов, София смотрела сбоку на Десернея. Как же ей хотелось в безрассудном порыве сказать ему: «Я провела день в страхе за вас»! Вместо этого она подхватила его последнее замечание:

— В одном отношении вы правы, месье. Вы не сможете быть призваны снова на службу против Наполеона Бонапарта.

Дверь была открыта перед ним, но Жак резко повернулся и впился в нее глазами:

— Что?

— Бонапарт бежал с Эльбы. — Слишком поздно она вспомнила обещание, данное своему отцу. Теперь она могла только продолжать. — Он идет с армией на Париж.

Десерней побледнел с такой поразительной быстротой, что София испугалась, что он снова потеряет сознание. Он оперся рукой о дверной косяк и прошептал:

— Нет.

Его лицо исказилось от страха, будто к его горлу приставили нож. Она положила ладонь на его руку.

— Помните, вас отправили в отставку. Они не могут заставить вас воевать снова.

Жак повернул к ней измученное лицо:

— Вот как вы обо мне думаете? О, если бы вы только знали… — Он повернулся и пошел вниз по ступенькам. Прежде чем выйти, он бросил на нее последний взгляд, глаза его горели: — Как мне вас жаль…

«О, если бы вы только знали. Как мне вас жаль…»

Глава 7

Гренобль, 8 марта

Это первый раз, когда мне было тепло в течение нескольких дней; в камине огонь, много еды, а город вызывает головокружение от алкоголя и амбиций. Наступила весна; когда мы шли сюда сегодня по снегу, один из парней поклялся, что видел ласточек, мечущихся над колонной. Сегодня они будут устраиваться в удобных нишах, а завтра голубое небо наполнится сотнями этих маленьких пернатых. Бонапарт утверждает, что успеет в Париж вовремя, чтобы увидеть, как цветут фиалки. У него тоже весенняя лихорадка.

Восемь сотен человек вышли, чтобы остановить нас у Лафре, под руководством генерала Жана-Габриеля Маршана, который когда-то получил ордена Белого Орла и Почетного легиона от самого маленького ублюдка. И все, что они делали, это просили нас ретироваться! Поэтому он снова воспользовался своим шансом.

— Солдаты пятого пехотного полка, я — ваш император. Если есть кто-то среди вас, кто желает убить своего императора, вот он я, — и он обнажил свою волосатую грудь. Тяжкое искушение, но у меня не было подходящего оружия. Затем прозвучал громкий крик, и солдаты, сломав ряды, бросились к нему, касаясь своими губами его сюртука, сапог, шпаги.

У меня есть теперь полная картина. Мне потребовалось довольно много времени, но теперь она мне ясна. Нет никого, готового стать на его пути между этим местом и Лионом. А когда он придет туда, вы не сможете увидеть, как брат короля устраивает крупное сражение. Если они нарушат ряды под командованием Маршана, они сделают графу д'Артуа неприличный жест рукой еще до того, как мы окажемся в поле зрения.

Поэтому я должен выбрать удобный момент до Лиона. Я послал сообщение, адресованное месье Роберту в Париже, с курьером, которому я могу доверять. К тому времени, когда он получит его, я уже сделаю дело. Дата: послезавтра. Средство: предательство, нечестная игра. У меня нет иллюзий. И нет пощады. Пришло время силой сорвать орла с неба.

Весть о том, что Наполеон был на пути в Париж, достигла Вены поздно вечером в среду восьмого марта, и принц Меттерних был первым, кто получил ее. Он только что насладился праздничным вечером, который включал несколько изобретательных салонных игр, и собирался отойти ко сну. Новость была подобна дозе глауберовой соли для промывания кишечника.

Конгресс мобилизовал энергию для действия, которую они не показывали в течение многих месяцев, готовясь объявить Бонапарта преступником и запретить контакты между ним и странами Европы. Любое правительство, которое он может создать, должно быть признано не действительным, как противоречащее закону Священного союза. Теперь, будучи союзниками, они приняли дальнейшие решения: Бонапарт должен быть уничтожен, и командующим, ответственным за это уничтожение, был назначен герцог Веллингтон, который должен вернуться в Англию.

Ему предшествовали толпы английских беженцев, которые, с тех пор как год назад был достигнут мир, возобновили посещение Парижа в погоне за удовольствиями, развлечениями и модой. Теперь они бежали из Парижа толпами, пакуя в спешке вещи и направляясь к Ла-Маншу нескончаемым потоком.

Спустя неделю или около того они все еще были беспорядочно разбросаны по портам южной Англии. Если они останавливались в лучших тавернах Хастингса, Истборна или Нью-Хейвена прежде чем направиться в Лондон, они обменивались соболезнованиями и новостями друг с другом, но скупо предоставляли детали кому-либо еще. Все, что они могли сообщить, это то, что Людовик XVIII до сих пор оставался в Тюильри, а маршал Ней отправился на юг, чтобы перехватить своего бывшего императора с публичным обещанием, что он привезет его обратно в железной клетке.

Себастьян Кул собрал такого рода новости во время визитов в Нью-Хейвен, но более подробные сведения он должен был получить ближе к дому, в армейских казармах в Эксит. Он завязал непринужденное знакомство с командиром и офицерами, после чего был приглашен поужинать в кафе в их компании.

Казармы эти были возведены всего лишь несколько лет назад на земле виконта Гажа, для оснащения одного из армейских полков во время войны против Наполеона. Здесь все еще были размещены войска в целях защиты крепостей Мартелло вдоль южного побережья. В возникшем ныне кризисе офицеры испытывали дополнительное чувство собственной важности, и красные мундиры снова стали актуальны.

— Каков набор солдат в легкой бенгальской кавалерии? — спросил Кула майор Хупер однажды днем, когда они засиделись у камина в караульном помещении.

— Очень опытные.

Карие глаза Хупера загорелись.

— Застрельщики, да? — Это был подвижный человек средних лет. Он сидел на своем стуле, подавшись вперед, будто был готов подскочить с него в любую секунду, чтобы выполнить какое-либо срочное поручение. — Вы не пропустите действа?

Себастьян, развалившись на деревянной скамье, которая стояла возле камина, пожал плечами.

— Сейчас я провожу достаточно много времени дома.

— Значит, вы не думаете о возвращении на действительную службу?

— Я должен быть абсолютно уверенным в том, что есть достойный повод.

— Повод! Бонапарт, чуть ли не танцуя, вошел в Лион, не пролив ни капли крови. Король Людовик не может получить поддержку даже от своей собственной семьи. Похоже, никто даже не собирается останавливать Бонни; они падают перед ним, как кегли, и каждый город, куда он входит, поднимает трехцветный флаг. Подождите, когда он дойдет до Парижа, тогда мы увидим повод достаточный, даже слишком.

— Я буду рад подождать, — сказал Себастьян. — Я приехал в Бирлингдин, чтобы побыть некоторое время в тишине, но я никогда за всю свою жизнь не был еще так занят. Дом, фермы, земли — все нужно приводить в порядок. Вы бы поверили, что во всем поместье едва можно увидеть хотя бы одного фазана? Теперь я скучаю по тому, что было в Индии: стрельба, охота и лошади. Чего бы я только не отдал за несколько проворных пони!

— Больше вы ни по чему не скучаете? — весело спросил майор. — А как насчет женщин, а?

Себастьян оценивающе посмотрел на него и неожиданно подумал: что известно Хуперу? Он ответил учтиво:

— Несмотря на климат, английская красота там выглядит так же освежающе, как и везде. И она имеет ошеломляющий контраст. Увидеть элегантную английскую женщину бок о бок с красивой индийской женщиной — это довольно экстраординарная картина.

Майор осклабился.

— Я понимаю так, что вы обязались хранить верность обеим.

Себастьян поднялся:

— Я сделаю это только для одного человека. — Он помолчал с минуту и продолжил: — Для леди, которая окажет мне честь стать миссис Кул.

Прежде чем повернуть своего гунтера по направлению к дому, он остановился, чтобы посмотреть на казармы, на протекающую за ними затененную реку Какмиа и мост. Никоим образом нельзя было узнать, действительно ли до офицеров дошли слухи из Бомбея. Это не должно было иметь для него ни малейшего значения, но тем не менее… Это касалось Дела.

Себастьян позволил себе подумать о ней в течение некоторого времени, когда гунтер шел иноходью вдоль дороги под бледным послеполуденным солнцем.

Делия Гоулдинг, жена генерала, которой открыто восхищались и которую тайно домогались все офицеры, принимала их поклонение как должное, но без кокетства или пренебрежения. До того как познакомиться с ней, Себастьян слышал, как один полковник сказал: «Она самая совершенная маленькая Венера». И тогда он решил для себя, что никогда не поддастся чарам какой бы то ни было женщины.

Но именно Делия поддалась его чарам. Себастьян понял это спустя месяц после их знакомства. Однажды, оказавшись вместе в одной компании, они играли в крокет на лужайке возле клуба, и он давал ей советы, как ловчее прогнать мяч через воротца. Они находились в некотором отдалении от всех остальных и были всецело поглощены этим занятием. Себастьян шутя показал несколько хитрых уловок, в действительности противоречащих правилам игры, и они оба залились веселым смехом.

Делия подняла на него влажные глаза и воскликнула:

— Боже, как хорошо!

В этот момент Себастьян увидел, как молода и уязвима она была. Он чувствовал близость ее стройного гибкого тела и жалел ее, ибо она была соединена браком с человеком вдвое старше ее, у которого напрочь отсутствовали какие-либо чувства к жене. Ему захотелось стать для нее другом.

Это было легко: он был частью той компании, куда входили ее муж и она сама, поэтому они могли общаться беспрепятственно. Делия никак не выделяла его среди других мужчин, а значит, не было повода для опасения, что их разоблачат. В их отношениях не было никакого флирта, просто оба очень нуждались друг в друге. Делии безумно хотелось отвлечься от однообразной скучной жизни с генералом, а он воспринимал их отношения как сладость, добавленную к его жизни. Его первая любовь, случившаяся много лет назад в Дублине, была удручающей и болезненной, и он не мог вспоминать о ней без содрогания. Сейчас было все по-другому, его привязанность к Делии росла с каждым днем, и их отношения, хотя и дружеские, пока были обезоруживающе гладкими.

Дальше желание сблизиться с нею становилось сильнее и сильнее, и Себастьяну все труднее было скрывать его под маской дружеского общения. А когда Делия начала организовывать тайные свидания, с ловкостью, от которой у него захватывало дух, у Себастьяна уже не было ни силы воли, ни желания отказать.

Для себя Себастьян решил, что должен найти другое место службы, потому как не имел права подвергать риску ее репутацию, ранить ее мужа или позволять ей осквернять свой брак — но знание всего этого не давало ему силы разорвать их связь. Вместо этого он принимал предосторожности, которые были такими же продуманными, как и те, что изобретала она сама. Он удостоверился, что ходят слухи о том, будто у него есть индийская любовница в доме на окраине города. Кроме того, он добровольно вызывался участвовать в каждой миссии, которая требовала его отъезда из города. Расставаться с Делией было пыткой, но воссоединение, когда он приезжал обратно, было тем более страстным.

Себастьян знал, что все должно закончиться прежде, чем начнет рушиться жизнь одного из этого «треугольника», но он не мог справиться с этим в одиночку. Случилось так, что наиболее захватывающий период его жизни был также и самым пугающим, потому что он столкнулся с чем-то глубоко личным и проникновенным, что совершенно выходило из-под его контроля. С тех самых пор он стал считать мужчин, не принимающих в расчет силу женщины, попросту глупцами.

В конечном счете, за него приняла решение армия. Себастьян узнал, что вся дивизия генерала Гоулдинга переводится на север. Новость поступила в то самое время, когда ему было предложено несколько вариантов выбора карьеры. После короткой и изнуряющей битвы с самим собой он решил вернуться в Англию.

В памяти Себастьяна всплыл тот вечер в клубе, где собрались британские резиденты, чтобы попрощаться с офицерами. Ему было тяжело говорить, он буквально вырывал из себя слова, в то время как другие просто смотрели, а некоторые из них, возможно, догадывались, чего это ему стоило. Себастьян сосредоточил свой взгляд на Делии, боясь ее реакции — ведь он не предупредил ее о своем переводе, и для нее это известие стало жестоким ударом. Он помнил ее взгляд оскорбленного удивления, ее белое лицо, то, как она сжала губы, будто он ударил ее. Он до сих пор не знает, чье страдание было сильнее, когда они расставались: ее или его. Себастьян пытался уговаривать себя, что Делия уже изгнала его из своих мыслей. Что же касалось его самого, то ни путешествие, ни возвращение в Англию не помогали ему забыть ее.

Обогнув зеленый изгиб возвышенности над Бирлингдином, Себастьян вынул свои часы. Солнце еще не коснулось горизонта, но было уже гораздо позже, чем он полагал. Ему еще только предстояло привыкнуть к смене времени здесь. Но он не ускорил шаг, так как, в конце концов, спешить домой было незачем.

Бирлингдин, огромный двухэтажный дом эпохи Тюдоров, из украшенного замысловатым узором красного кирпича возвышался в начале долины. Небольшой источник ниже дома питал декоративное озеро, затем, извиваясь, терялся в болотистой земле несколькими милями дальше, задолго до того места, где он мог достичь океана. По другую сторону долины, на холме с видом на волнистые пастбища и океан, виднелся Клифтон, старый дом семьи Меткалф.

Себастьян, достигнув выступа, с которого были видны оба дома, окинул все это беглым взглядом. Солнце позади него отбрасывало его собственную длинную тень на тропинку, которая присоединялась к широкой дороге впереди. Эта дорога спускалась вниз по склону примерно в четверти мили от Бирлингдина и проходила через всю долину. Непрекращавшийся всю прошлую неделю дождь превратил нижнюю часть долины в грязь, но на меловых возвышенностях вода стекала быстро, оставляя белые тропинки и главные дороги сухими.

Часть дороги, которая спускалась у Бирлингдина, была очень крутой, и так как вес кареты напирал сильно вперед, лошадей перед этим местом всегда переводили на шаг. Но, миновав большие ворота бирлингдинской дороги, когда угол спуска уменьшался, экипажи прибавляли скорость так, что неслись вброд через реку вниз, подымая тучи брызг.

В тихом вечернем воздухе Себастьян услышал стук колес, вышел на дорогу и посмотрел вниз. Сквозь просвет между деревьями увидел небольшой экипаж. Похоже, он был перегружен, ибо накренился набок. На облучке рядом с кучером он мог различить две фигуры: женщины и ребенка.

Примерно в это же время ожидалось, что леди Гамильтон будет проезжать мимо по пути в Клифтон. Но, конечно же, это не могла быть она. С какой стати ей ехать рядом с кучером, а не внутри кареты? Скорее всего, это просто совпадение.

Аккуратная и пружинящая на рессорах карета вдруг качнулась, когда обогнула изгиб, приближаясь к броду, лошади начали спотыкаться, а потом резво побежали. И тут передняя часть экипажа круто опустилась вниз, а задняя развернулась, когда достигла берега, и затем весь экипаж завалился набок, ударяясь о камни на углу и погружаясь вместе с заржавшими от страха лошадьми и беспомощными седоками прямо в глубокие воды реки.

Ни секунды не колеблясь, Себастьян пришпорил своего коня и ринулся галопом вниз по дороге.

София не могла открыть глаза. Она слышала стук, похожий на топот копыт, и чувствовала, как под ней быстро двигался стремительный поток, который вырвал что-то из ее рук и унес прочь. В руках у нее ничего не было, она ощущала только грязь под своими ладонями, мягкую и липкую. Возможно, она погрузилась на дно и уже утонула? Дышать под тяжелым гнетом холодной воды было нечем.

В то же самое время, пока она боролась со страхом, парализовавшим ее, она услышала какие-то звуки — беспорядочные голоса вдалеке и рядом, топот ног, звон шпор, скрежет ботинок о камни.

Мужской голос произнес ее имя:

— Это леди Гамильтон, сэр.

И другой мужчина проговорил прямо над ней:

— Это она? — Пауза от потрясения показалась слишком долгой. Затем он оказался рядом с ней, и она почувствовала пальцы на своей шее.

— Пульс. Давай! — закричал он. — Мы должны вытащить ее из воды.

Кто-то хлюпал по воде, оскользался, но твердые мужские руки уже схватили ее за плечи, а чьи-то пальцы убрали назад волосы с ее лица.

— Матерь Божия, — прошептал он. — Посмотрите на нее.

Освобожденные легкие смогли наконец полностью вдохнуть воздух, глаза ее открылись, и она посмотрела вверх на симпатичное лицо склонившегося над ней мужчины. Его взгляд выражал тревогу и нежность, которую мог демонстрировать только любящий человек.

Окончательно придя в себя, она тяжело задышала и одной рукой схватилась за него.

— Гарри?

Ее кучер неясно вырисовывался с другой стороны, и джентльмен посмотрел на него:

— Возьмите ее за колени, осторожно, друг мой, мы отнесем ее на берег.

Она сделала еще более глубокий вдох.

— Гарри? — произнесла она снова, и слезы полились ручьем из ее глаз.

Софию подняли на руки и понесли.

— Где мальчик? — отрывисто спросил человек.

— На берегу, сэр, — ответил кучер.

— Приведи его, — повелел мужчина властно.

Когда кучер исчез, джентльмен сорвал с себя пальто и разложил его на траве. Затем он перенес Софию, бережно уложил и укрыл ее, промокающую, дрожавшую так, что зуб на зуб не попадал. Она попыталась двигаться, но мужчина опустился рядом с ней на колени и сжал ее руки. Сквозь толстую ткань пальто она ощущала его сильные пальцы.

— Лежите спокойно, пока не согреетесь. Вы задыхались, поэтому должны глубоко дышать. Теперь скажите мне, у вас болит что-нибудь? Вы ранены?

— Где мой сын?

— Он будет здесь через минуту.

— Что с ним случилось?

— Вас всех сбросило с облучка, когда карета перевернулась. Вы и кучер упали ближе к берегу, а вашего сына унесло вниз по течению. Но он зацепился за кусты и смог выбраться.A-а, вот и он.

Мальчика уложили на траве рядом с матерью; он тоже был весь мокрый, волосы прилипли к голове, а его карие глаза были широко открыты, как у маленького испуганного зверька. Как только она повернулась к нему, он открыл свой рот и разразился отчаянным ревом. София сразу же села, вопреки предостерегающей руке джентльмена на ее плече. Распахнув пальто, она сгребла сына в охапку, завернула его вместе с собой и стала целовать его макушку.

Он никак не мог перестать плакать. София торопливо ощупала все его тело, и когда убедилась, что у него не было никаких переломов или царапин, успокоилась.

— Извините меня, я отойду всего на несколько секунд. — Джентльмен поднялся на ноги и пошел помочь кучеру, который распрягал двух раненых лошадей, освобождая их от обломков кареты. Две другие были придавлены ими и утонули. Одна лошадь осталась погруженной в воду, а другая, будучи освобожденной от сдерживающей сбруи и веса других лошадей, понеслась вниз по течению, пока ее не вынесло на песчаную насыпь.

Крепко прижимая Гарри и разрыдавшись вместе с ним, София не могла смотреть на эту сцену. Когда мужчины помогали лошадям подняться на берег, кучер снял свой камзол, выжал из него воду и стал растирать им спины и грудь.

Гарри перестал плакать и спрятал лицо на плече матери. Джентльмен вернулся к ней.

— Мой лесник был рядом и видел, какая оказия случилась с вашей каретой. Я сразу же отправил его домой. Он должен вернуться с минуты на минуту с двуколкой. Позвольте мне отвезти вас обоих в Бирлингдин, а мужчины последуют вместе с лошадьми. Что касается экипажа, — он кивнул головой в сторону разбитой кареты, — это может подождать до утра. Скоро стемнеет.

— Бирлингдин? — она подняла на него удивленный взгляд. Она, кажется, начала понимать, кто был ее спасителем. — Я была на пути в Клифтон.

— Вы не можете продолжать путь сейчас. Позвольте мне предложить вам убежище на ночь.

— Вы кузен Себастьян?

— К вашим услугам, леди Гамильтон. — Он ловко поднялся на ноги, сунул руку в карман пальто, которое было разостлано на траве, и вручил ей кусочек белого незапятнанного шелка. Затем он молча смотрел, как она стирала его платком грязь и слезы со своего лица. Сквозь пальцы она видела, как его веки трепетали, а во взгляде его зеленых глаз все еще таилась тень удивления, которое она уловила и в его голосе, как только он увидел ее.

София думала, что Гарри будет испытывать страх в огромном пустом доме, но на следующее утро сын выскользнул из ее постели, куда она взяла его в предрассветные часы, открыл дверь и спустился вниз по лестнице, завернувшись в покрывало. Еще до того как она проснулась, он обнаружил кухню, где перед очагом сушились его вещи, они были уже теплые и сухие. Кухарка тут же надела их на него и накормила мальчика завтраком.

Гарри рассказал ей обо всем этом, когда София сидела перед зеркалом, укладывая свои волосы. Сегодня он выглядел посвежевшим, глаза его сияли.

— Кузен Себастьян разрешил мне погулять по дому. Только я не должен выходить на улицу.

— Это очень продуманно с его стороны. — Она посмотрела на него. — Но не убегай без меня далеко. В Бирлингдине легко заблудиться, если ты не знаешь его.

— А ты знаешь, мама?

— Да.

— Тогда покажи мне его.

Когда они вышли в коридор, она помедлила в нерешительности.

Следовало, конечно, спуститься вниз, поприветствовать хозяина дома и присоединиться к нему в столовой для завтрака. Но у нее совсем не было никакого аппетита, и она все еще испытывала странное чувство неловкости от встречи с Себастьяном Кулом. Прошлым вечером он привез ее в дом, а затем предоставил своих слуг в ее распоряжение, чтобы она и Гарри могли снять свою мокрую одежду, помыться в горячей ванной и переодеться в сухие вещи. Это были ее старые наряды, пролежавшие в кладовке в течение многих лет. Накануне вечером, после перенесенного потрясения, София настолько устала, что у нее не было ни сил, ни желания разговаривать, и как только спальни были готовы, она отправилась спать, предварительно удостоверившись, что Гарри поужинал. Это было никак не похоже на встречу, которую она запланировала: вежливое приглашение полковнику Кулу посетить Клифтон, попытка понять, что она думала о человеке, который теперь жил в доме Эндрю, спал в его комнате и руководил парком и фермами, которые были заботой и гордостью всей жизни ее мужа.

София взяла Гарри за руку:

— Я вот что скажу тебе. Я покажу тебе только одно место. — Она прошла вдоль по коридору к задней лестнице. — Там наверху расположена старая детская. А рядом с ней большая комната, где мы с твоим папой играли в разные игры, когда были маленькими.

Гарри отпустил ее руку, побежал вперед и затопал вверх по деревянным ступенькам.

— Какие игры? Там есть игрушки?

— Самые разные, — сказала она, перекрикивая шум, который раздавался сверху. Казалось, прошло очень много времени, с тех пор как голос ее сына будил эхо в Бирлингдине.

Гарри нашел комнату и уже карабкался на игрушечную лошадку, когда она остановилась на пороге. Это место было убежищем в дождливые дни, сюда она и Эндрю прибегали вечерами, чтобы обсудить прошедший день и обдумать планы на следующее утро. Здесь позднее они читали или писали письма вместе, говорили о будущем, которое должно было привести их к чудесному продолжению счастья, которое они уже разделяли. Место для обмена секретами и клятвами.

София стояла в центре комнаты, пока Гарри тщательно осматривал все вокруг, и отвечала на его замечания по поводу каждой новой случайной находки. Здесь, посреди коробок, стульев и ширм, она и Эндрю разрабатывали игру «охота за сокровищами». Они прятали записки, втискивая их под обложку книги, подсовывая под ленту на шляпе куклы-моряка, просовывая сквозь окно миниатюрной деревянной кареты, которую везли вырезанные вручную лошади.

И тут ее осенило. Девятнадцать месяцев до этого, когда смерть Эндрю была подтверждена и она могла заставить себя уладить его дела, она и управляющий разыскали и прочитали все бумаги, касающиеся семейного имения. Большинство из них были заперты в ящики и чемоданы в кабинете и библиотеке, некоторые находились на юридическом хранении. Она думала, что прочитала каждый документ. Эндрю хотел, чтобы она увидела эти бумаги. Но это было до того как она узнала, что он мог оказаться английским шпионом.

Она закрыла глаза и задала себе волнующий вопрос. Эндрю скрывал от нее эту особенную правду, пока был жив. Но, зная об опасности, которая подстерегала его на каждом шагу, не мог ли он оставить ей объяснение, прощание, некое извинение за единственный секрет, который у него когда-либо был от нее? Если это так, то, естественно, он не хотел, чтобы это находилось среди его официальных бумаг. Нет, письмо для нее могло быть спрятано только здесь, в их тайнике. Она должна найти его случайно, тогда, когда любые опасности, которые он описывал ей, уже канут в прошлое. Когда для нее будет не столь болезненно обнаружить его.

Это были трогательные, покрытые пылью, брошенные игрушки. Все куклы рассыпались, и только их фарфоровые лица сохранили нежные цвета прошлого. Музыкальная шкатулка-карусель нестройно зазвучала, когда она подняла ее, будто прося повернуть тугой маленький ключик и завести ее. София была рада, что Гарри не попросил ее сделать этого; он был занят тем, что толкал карету по ковру.

Он удивленно посмотрел на мать, когда София наклонилась к камину.

— Что ты делаешь?

— Здесь когда-то был незакрепленный кирпич. Никто не знал о нем, кроме твоего папы и меня. Все кирпичи хорошо подогнаны друг к другу, ты видишь?

— Ох! — он подошел к ней. — Этот? — И под давлением его пухлых пальчиков кирпич немного сдвинулся.

— Да! — Вдвоем они извлекли его, и она чуть не уронила его на каменную плиту под очагом.

Там не было никакого письма. Но там лежало что-то, находясь напротив полости в кирпиче с обратной стороны. Это был ключ. Не дверной ключ и, возможно, даже не ключ от стола или сундука, так как он был не больше, чем ключ от музыкальной шкатулки.

Гарри достал его. Ключ сверкнул на его ладони медью, сохранившейся незапятнанной в безвоздушном пространстве за кирпичом.

— Можно мне его взять, мама? Для чего он?

Потрясенная, она мгновение не могла ответить. София вставила кирпич на место. Гарри опустил ключ в карман. Почувствовав, что в комнату кто-то вошел, София быстро поднялась.

Себастьян Кул стоял в дверном проеме.

Он молчал. Гладкие черные волосы обрамляли его смуглое лицо, а взгляд окруженных черными ресницами глаз казался настороженным, даже грозным.

Она произнесла с запинкой:

— Доброе утро.

Он заставил себя улыбнуться.

— Доброе утро, леди Гамильтон. Я догадался, где мне стоит искать вас. Надеюсь, вы полностью оправились после вчерашнего?

— Спасибо, нам обоим гораздо лучше.

— Я счастлив слышать это. Вы позавтракаете вместе со мной? — Он отошел в сторону и сделал жест по направлению к двери. Когда София прошла мимо него, он бросил на Гарри быстрый, изучающий взгляд. Невозможно было понять, видел ли он, как мальчик взял ключ, или был раздражен из-за того, что они зашли сюда. Но она не чувствовала себя обязанной оправдываться перед ним.

Жак лежал ничком на мятой постели и слушал. Впервые после пережитого он получил возможность оценить звуки в доме и сформулировать некое представление о жизни семьи друзей, которые приняли его. Семья де Вийеров, происходившая из старого нормандского рода, как и его родители, жила в Лондоне с 1793 года и не горела желанием возвращаться назад, во Францию, но они сохранили контакты с теми, кто жил по другую сторону пролива Ла-Манш. Он никогда не намеревался воспользоваться их гостеприимством в то время, пока был в Англии, но сейчас у него не было выбора. Когда он добрался до их двери, он уже не мог идти дальше.

С тех пор дни растворялись один в другом, и были моменты, когда он проваливался в беспамятство, не имея понятия, где находится. Вийеры привели к нему своего семейного доктора, но чужие люди вокруг его кровати, все без исключения, казались ему врагами, и он отталкивал их руки, когда они пытались дать ему воды. Это было единственным, что ему удавалось проглотить.

Период полубессознательного состояния, который следовал за каждым приступом лихорадки, стирал все воспоминания того, что он сказал или сделал своим многострадальным хозяевам и их слугам.

Только один визит с ясностью мог вспомнить Жак. Вирджиния, самая юная в семье, пришла к его постели поздно ночью со свечой в руке, в то время как одна из старших служанок храпела на большом стуле у очага. Когда девушка проскользнула в его комнату, тусклое, дрожащее пламя осветило ее подобно призраку.

— Кто это? — спросил он по-французски.

Она выглядела взволнованной, но решительно настроенной.

— Вы кричали. Я услышала вас из своей комнаты.

— Простите. — Его голова покоилась на влажной подушке, но он пытался поднять свою руку и протереть глаза.

Вирджиния опустилась рядом с его постелью, поставила свечу на маленький столик, выжала тряпочку, лежавшую в чашке с холодной водой, и легонько приложила ее к его лбу.

— Вы должны отдохнуть и поправиться. Говорят, что вы уже преодолели самую сильную лихорадку. Не бойтесь. Мы ухаживаем за вами.

Ее голос был мягким, а лицо при свете свечи сияло уверенностью молодости.

Девушка взяла его за руку.

— У вас сильный жар. — Она обернула влажную тряпочку вокруг его запястья и держала его пальцы в своих.

Боль накатывала волнами, как всегда. Когда одна из них отступила, он снова нашел ее глаза, но тут же гримаса боли исказила его лицо. Он не мог больше видеть ее ясно, но чувствовал прикосновение ее щеки к тыльной стороне его руки.

— Вы не должны быть одиноки. Когда вы поправитесь, мы поможем вам добраться домой.

Жак пробормотал слова благодарности, и она выскользнула из комнаты.

Теперь, когда его силы начинали возвращаться, он должен был уладить свои дела и уехать. Но не домой. Было слишком много поражений и одно невыполненное обещание. И, самое главное — здесь, в Англии, была женщина, с которой он был связан большим количеством нитей, чем она предполагала.

Всю свою жизнь Жак следовал порыву, беспокойному духу, который заставлял его действовать, пускаться в авантюры — ради их увлекательности, чтобы испытывать острые ощущения. Старший брат Рене, который любил и понимал его, спросил его однажды:

— Ты когда-нибудь остановишься и задумаешься? Ты когда-нибудь будешь серьезно относиться к чему-либо?

Жак засмеялся и ответил:

— Все, что я делаю, я делаю осознанно. Я делаю выбор с открытыми глазами.

— И что ты имеешь от всего этого?

— Живу полной жизнью.

Он был прав, но не в буквальном смысле, так как снова и снова обнаруживал, что случай может добавлять кое-что к его пути. Все его смелые выборы, ради которых он шел на риск, приносили впоследствии чувство вины и раскаяния.

Затем он встретил Софию Гамильтон. До того дня он полагал, что невозможно убежать от прошлого, полного ошибочных и опасных поворотов, или от будущего, над которым довлела одна темная ужасная цель.

Но его первое столкновение с этой леди озарило все его тягостные мысли и все его беспорядочные желания чистым всепроникающим светом.

Его мир снова стал новым. С того момента он жил с мыслью о ней в сознании и звуком ее голоса в сердце. Это как раз и было то, что имел в виду Рене. Это было серьезно. Он не мог позволить ей уйти.

Себастьян восхищался тем, как София Гамильтон справлялась с последствиями происшествия. Она была спокойна и рассудительна, совершенно не похожа на то испуганное существо, которое он держал в своих руках днем ранее.

Он сидел за завтраком в гостиной напротив нее в то время как она расспрашивала кучера. Себастьян сам съездил к протоке час назад и мог подтвердить все сказанное кучером.

Карета, как оказалось, ремонту не подлежала. Ее обломки по-прежнему находились на середине реки, но кучер вошел в воду, чтобы хорошенько все рассмотреть. Если бы София и мальчик путешествовали внутри кареты, вместо того чтобы сидеть рядом с ним на облучке, — об этом развлечении как раз попросил Гарри сам, — не было сомнения в том, что они были бы раздавлены и утонули, как и те две несчастные лошади.

Причина крушения заключалась в самой дороге: никто не заметил трещину, образовавшуюся из-за проливных дождей. Леди Гамильтон объяснили, что поток воды с вершины холма, должно быть, пошел по другому руслу и на поверхности дороги как раз перед бродом образовалась довольно глубокая размоина. Лошади проворно преодолели ее, но когда передние колеса кареты погрузились в выбоину, толчок был настолько сильным, что одно колесо отвалилось.

Леди Гамильтон воздержалась от того, чтобы посмотреть на Себастьяна, когда была упомянута эта деталь, и он был признателен ей за это. Он прибыл сюда всего несколькими днями раньше, у него была масса других забот, и вряд ли можно было ожидать, что он сразу же поедет по окрестностям, чтобы осмотреть дорогу. Тем не менее он разделял ответственность за ее содержание в рабочем состоянии вместе с владельцами Клифтона. Это была не главная дорога, поэтому, несмотря на то что ее содержание приходилось на округ, владельцы земли должны были купить камень для ремонта и заплатить рабочим.

Себастьян задумался на секунду и решил не говорить ей, что он в действительности заплатил неким дорожным рабочим, чтобы они осмотрели поверхность еще позавчера. Это могло послужить для него оправданием.

Сегодня он отправил туда трех рабочих, чтобы сделать дорогу более-менее проезжей, прежде чем появится вторая карета, везущая из Лондона личную камеристку миледи и пару других слуг со всем ее личным имуществом.

Предыдущей ночью София послала в Клифтон сообщение с предупреждением о ее прибытии и заказом парного двухколесного экипажа к середине дня.

— Парный двухколесный экипаж? — переспросил Себастьян.

— Да. Он будет здесь, Комб? — обратилась она к кучеру.

— Я могу поручиться за это, миледи. Он в лучшем состоянии, чем ваша карета. Кстати, говоря о ней, должны ли мы тащить развалину домой или избавиться от нее каким-то образом?

— Пусть привезут ее сюда после обеда на телеге.

Комб стоял посреди комнаты и вертел шляпу в своих больших руках. После несчастного случая он держался стойко, но переживал, будто это была его личная трагедия. Леди Гамильтон с пониманием смотрела на него. Ее тихий голос дрогнул, когда она спросила:

— А лошади, Комб?

— Те две, что умерли, похоронены, миледи. — Тягостная пауза. — Другие будут готовы ехать домой завтра.

— Я позабочусь о том, чтобы за ними хорошо ухаживали, — сказал Себастьян.

Она с благодарностью посмотрела на него, затем кивнула кучеру, когда он уходил.

— Спасибо. И мужайся. Нам всем повезло, что мы остались живы.

— Миледи, — сказал он с чувством, поклонился и вышел.

Себастьян приподнял бровь и спросил:

— Парный двухколесный экипаж?

— Это единственная вещь на колесах, которая у меня осталась, за исключением повозок с фермы. На нем не ездили уже много лет, но Комб знает свое дело. Если мы поедем домой на нем, это взбодрит его. И развлечет Гарри.

— На мгновение я подумал, что вы собираетесь сами взять поводья, — сказал Себастьян, когда они уже были одни.

— Я так не думаю. Хотя я часто удивлялась, как он может использоваться для охоты. Королева Анна имела обыкновение ездить за гончими в подобном экипаже вверх по холмам и вниз по долинам по сорок-пятьдесят миль в день.

Он улыбнулся и посмотрел на нее каким-то загадочным взглядом:

— Я помню все… И даже то, как ты говорила, что никогда не будешь охотиться.

— О, — сказала она, — значит, ты помнишь тот день?

— Во всех подробностях.

Трое детей принимали участие в экспедиции во Фристонский лес. Прячась среди деревьев в какой-то игре, они наткнулись на лису в ловушке. То, что они увидели, произвело на всех троих жуткое впечатление: искалеченное тело, оранжевый мех потемнел от крови, тусклые глаза, изможденные даже для того, чтобы выражать страх. Но еще больше их ужаснуло то, что кто-то отрезал пушистый хвост в качестве трофея, пока лиса еще была жива, но находилась в предсмертной агонии. Себастьян тогда вздрогнул и отвернулся. София вскрикнула, затем начала плакать. Эндрю сделал шаг вперед и открыл ловушку. Когда он поднял тело животного, оно обмякло у него в руках — лиса умерла.

Себастьян сказал, удерживая ее взгляд:

— Ты будешь презирать меня, если я скажу тебе, что я намерен охотиться с местным клубом охотников, пока я здесь.

Она посмотрела на него серьезно:

— Я должна быть снисходительной к любому джентльмену, который задает мне такой вопрос. Слава Богу, тех, кому это приходит в голову, очень мало.

— Я брал твоего сына посмотреть щенков на моей псарне сегодня утром. Ты не против?

Она коротко засмеялась:

— Все, чем ты здесь рискуешь, — это получить его привязанность.

Он с интересом наблюдал, как на ее щеках появился легкий румянец, когда она произносила эти слова. Это дало ему храбрость сказать:

— Могу я узнать, леди Гамильтон, рассказали ли вы своему сыну, в каком отношении мы с ним состоим к Бирлингдину?

Ее глаза расширились.

— Ты имеешь в виду, знает ли он, что он наследник? Нет. Я не буду обсуждать это с ним, и я бы предпочла, чтобы другие тоже не делали этого. Я считаю, что маленьким детям должны быть неизвестны такие вещи.

— Как тебе будет угодно. Если ты так настаиваешь на этом.

Она посмотрела на него проницательным взглядом и сказала:

— Однажды я имела перед своими глазами печальный пример. Мне было пятнадцать лет, когда мы гостили у родственников в Кенте, красивом поместье, достойном того, чтобы его сильно желать. Я была в парке с детьми, тремя маленькими девочками, с ними был их кузен из Франции; его звали Николас. Я никогда не забуду, как он встал на вершину насыпи, на которой играли девочки, и, оглядывая окрестности, сказал: «Когда ваш отец умрет, все это будет моим. Я — мальчик, и я все унаследую. А вы — девочки, поэтому вы не в счет».

— Так оно и вышло?

— Нет. — Ее губы дрогнули. — Графиня на следующий год родила еще одного сына. — Помолчав, она добавила: — Я считаю неправильным, чтобы ребенок рос с таким отношением.

— Его мать не должна была позволять ему делать это, — сказал он осторожно.

Она посмотрела на него с улыбкой; это была первая улыбка, которую она ему подарила.

— Но ты видишь, как я балую его.

Это была проверка.

— Я думаю… — Он пытался быть тактичным. — Я думаю, ты считаешь его своим маленьким другом.

Ее улыбка стала еще шире, и она сказала со вздохом:

— Как иногда бывает приятно просто быть понятой.

Глава 8

20 марта, после полуночи

Меня зовут Роберт. Восемь дней назад я получил сообщение, которое я долгое время страшился увидеть, от человека, чье лицо я с трудом могу вспомнить. Но его имя довольно ясно запечатлелось в моем мозгу, хотя он не осмелился добавить его к посланию. Бертран. Который теперь мертв.

Что я должен делать?

Пока ничего, разве что ждать, когда Бонапарт доберется до Парижа. Тем временем король сбежал. Осмотр охраны королевского двора на Марсовом поле обнаружил только двух известных министров. Другие сбежали с Людовиком, получив в качестве стимула сто тысяч франков каждый, наличными и прямо в руки.

Когда двенадцатого я получил сообщение из Гренобля, я был крайне удивлен. Затем, когда сообщили, что Бонапарт снова в пути, и я знал, что Бертран должен был совершить расплату в Лионе, я испугался до глубины души. Я думал, что избегну этой участи — но вот она настигла меня в конце концов. Восемь человек прошли передо мной, и теперь пришел мой черед.

Наполеон уже прошел Ауксерре, Ней присоединился к нему, и дезертиры из королевской армии бродят по дорогам, чтобы встретиться с ним на пути. Сегодня четвертый день рождения сына Наполеона, маленького короля Рима — сколько еще знамений нам нужно? Хотя то, что императрица привезет ребенка в Париж, чтобы поприветствовать его отца, кажется сомнительным, я упомянул это сегодня Джозефу Фуше, герцогу Отранто, и не получил в ответ ничего, кроме циничной улыбки.

Ситуация с бывшими министрами и чиновниками Наполеона чрезвычайно щекотлива. Наблюдать, как люди будут перестраиваться по его ходу продвижения к Парижу, — изумительное занятие. Что касается меня, я не намереваюсь заниматься какими-либо приготовлениями. Достаточно для сего дня той политики, которая всегда превосходно работала на Фуше, — политики шакала.

Я ничего не подготовил. Если мой предшественник погиб, несмотря на возможности, которые, должно быть, давал ему долгий поиск, как могу я преуспеть в городе, наполненном страхом, амбициями, недоверием и патриотизмом столь многих оттенков, что им всем никогда не хватит места под одним и тем же флагом?

Я сжег бумагу в следующую секунду после того, как развернул ее, и опалил свои пальцы. Никакой план не лезет мне в голову. Все, о чем я могу думать: он идет.

Однажды погожим днем София ехала на Шехерезаде по холмам, именуемым Даунсу. Она впервые смогла вывести кобылу на прогулку, а выездка застоявшейся в конюшне Шехерезаде была просто необходима. София заметила красивого гнедого, спускающегося к Клифтону. Он шел легкой, грациозной походкой, иногда останавливаясь, чтобы пощипать траву. Проводя день за днем в конюшне, кобыла основательно заскучала, поэтому она резвилась, когда на ней выехали со двора, и пылко реагировала на прикосновение всадницы.

София двинулась по направлению к морю по земельным угодьям, покрытым коротко остриженным дерном изумрудного цвета. Южный бриз, неся с собой ощутимый привкус соли, всколыхнул ее чувства, и в течение некоторого времени она наслаждалась поездкой.

София была рада снова оказаться дома, среди знакомых пейзажей, и это удивляло ее. Она ожидала, что возвращение будет беспокойным и печальным, но, так или иначе, стремительность несчастного случая у Бирлингдина, ее эксцентричный приезд унесли прочь все опасения. Она волновалась о том, как пройдет знакомство Гарри с домом, ведь он был еще слишком мал, чтобы скучать по нему, и делил его с отцом, которого едва помнил. Эндрю понимал ее любовь к Клифтону, и знал, каким мучением это будет для нее, когда он заберет ее оттуда сразу после свадьбы. Вот почему одной из многих жертв, которые он принес на благо жене, было то, что он поселился с ней здесь и управлял Бирлингдином через долину. София очень хотела, чтобы Гарри чувствовал себя в безопасности и под защитой в Клифтоне, как и она сама. К счастью, дом мальчику сразу очень понравился.

По совету каретника из Нью-Хейвена решили, что ее карету все-таки можно восстановить. Оглоблю и ось необходимо было заменить, а остальное починить. Каретник покачал головой над сломанной осью; он считал, что, независимо от того, какой могла быть нагрузка, она не должна была треснуть. Он пообещал заняться каретой Софии сразу же, как только ее доставят в город, в мастерские. А пока он дал леди Гамильтон на время другую карету.

Она никого не видела во время своей прогулки верхом, за исключением пары пастухов с их отарами вдалеке. На большом зеленом пространстве, которое выходило к океану, не было жилых домов, люди строили свое жилье ниже Клифтона. Некоторые разводили волов, но у большинства были овцы. К настоящему времени она уже увиделась и поговорила с большинством из них и с управляющим домашней фермы. Быстрый обзор угодий показал ей, что еще много чего нужно успеть сделать, прежде чем весна окончательно вступит в свои права. Но она решила заняться всем этим в другой день.

София остановила кобылу метрах в ста от вершины холма. На более опытной лошади она бы не колеблясь продолжила подъем до верховой тропы, идущей по краю, откуда открывался чудеснейший вид по направлению к склону, за которым расположилась крошечная деревенька Бирлинг Гэп. Но это было слишком для Шехерезады. Она стояла, прядая ушами и втягивала ноздрями соленый морской воздух. Остановившись на зеленой лужайке над широкой дугой синего моря под безоблачным небом, обе они — всадница и лошадь — были охвачены радостным возбуждением.

Следующее движение было предопределено. Это было любимое место Софии для галопа. Ровная площадка упругого дерна, на котором ее семья объезжала лошадей в течение трех поколений. Верная семейной дисциплине, она дважды осмотрела землю. Не найдя нор кроликов или других мелких препятствий на пути, она отвела кобылу на самый дальний рубеж, а затем натянула поводья.

Шехерезада собралась с силами и воспользовалась случаем, как истинная чистокровная верховая, каковой она являлась. И будто никогда не было долгого душного путешествия в трюме и приезда в Сассекс. Лошадь разогналась и помчалась стрелой по дерну с той же самой скоростью и грацией, которая привлекла внимание Софии на покрытой грязью беговой дорожке за пределами Сиднея год назад.

Это было похоже на полет. Софии хотелось, чтобы он продолжался вечно. Но приближалась граница участка. Неожиданно перед ними оказался одинокий всадник. Он направлялся со стороны Бирлинг Гэпа на большой серой лошади. Его появление было столь внезапным, что лошадь Софии резко остановилась и встала на дыбы. Если бы София не была такой опытной наездницей, она могла бы не удержаться в седле. Она натянула поводья и сердито взглянула на всадника. Однако, решив, что это было сделано не намеренно, София успокоилась сама и успокоила кобылу.

Слегка запыхавшись, она произнесла:

— Добрый день, полковник.

Шехерезада фыркнула, пристально посмотрела на лоснящегося серого гунтера и стала поворачиваться, дабы показать себя коню во всей красе.

— Боже мой. — Себастьян Кул снял свою высокую шляпу. — Леди Гамильтон. Вы меня напугали. — Но взгляд его, скорее, выражал неодобрение. Осмотрев пустынный пейзаж позади нее, он спросил: — С тобой нет кучера?

Она покачала головой с извиняющейся улыбкой, затем в душе отругала себя. Другой джентльмен счел бы, что это он должен принести извинения! Ее ответ прозвучал холодно:

— Я всегда езжу верхом одна.

— На такой головокружительной скорости?

— Как сказать. — София повернулась так, чтобы лошади могли идти бок о бок по направлению к Клифтону. Во время небольшой паузы, которая последовала, она не хотела ничего объяснять. Но потом, решив, что ее ответ может быть ему непонятен, продолжила:

— Я хотела проверить, как быстро может скакать Шехерезада. Я привезла ее сюда из Нового Южного Уэльса, и мы еще не решили, что с ней делать. Мы можем вывезти ее на скачки. Если нет, она станет племенной кобылой, самой лучшей из всех, что у нас есть.

— Мы? — Теперь он выглядел изумленным, и мягкий ирландский акцент придавал его голосу дразнящие интонации.

София украдкой посмотрела на него. Он держался на высоком гунтере с уверенностью, подчеркнуто прямо, поводья он сжимал твердой рукой. В нем была некая непринужденная завершенность, которая обнаруживала сельского джентльмена со средствами. Тем не менее совершенный портрет наводил на мысль, что под этой внешностью скрывается ранимая душа. Когда солнце коснулось его глаз, зеленая радужка совершенно побледнела, как будто он на мгновение оказался застигнутым врасплох. Уголки его хорошо очерченного рта вдруг опустились будто его собственные мысли были не такими уж счастливыми. Это напомнило ей о времени, когда они познакомились и он проводил большую часть лета в Бирлингдине.

София сказала:

— Я не знаю, как много ты помнишь о Клифтоне и моей семье, — она сделала паузу, но он не ответил. — Отец моей матери, дедушка Синклер, держал конный завод и конюшню и тренировал скаковых лошадей. Это было для него больше, чем времяпрепровождение, это было делом всей его жизни, и он добился больших успехов. Моя мать проявила к этому интерес, когда собственность перешла к ней, а отец возобновил лицензию на свое собственное имя. Но мама никогда не отличалась хорошим здоровьем, а папа подолгу отсутствовал, поэтому наша деятельность по коневодству пришла в упадок.

Себастьян слушал очень внимательно и не перебивал. Она уловила его взгляд, брошенный искоса из-под густых полуприкрытых ресниц.

Впервые ее осенило, каким приятным слушателем он может быть. Она улыбнулась ему, когда продолжила свой рассказ.

— Я выросла среди людей, которые всю жизнь занимались этим делом, и они поощряли мою страсть ко всему, что имело отношение к лошадям и скачкам. Сознаюсь, я скорее проведу послеобеденное время на площадке для выездки, чем в самых элегантных магазинах на Бонд-стрит. Короче говоря, сэр, жокеи все еще ездят на лошадях Меткалфов в Нью-Маркете и Эпсом-Доунс.

— Теперь я понимаю твое восхищение старой доброй королевой Анной. Она ведь сама содержала великолепные конюшни, не так ли?

— И построила замечательное местечко в Нью-Маркете. — Она насмешливо посмотрела на него. — Ты уже не так удивлен тем, что я езжу одна?

— Нет. Озабочен. Что стало бы с тобой, если бы ты упала? Несчастные случаи здесь не редкость, как нам хорошо известно!

— Это для меня слишком дорогая привычка, чтобы отказаться от нее. Кроме того, мне нравится уединение, время, когда я могу побыть наедине сама с собой.

— Ты намекаешь, чтобы я уехал? — спросил он.

Она почувствовала себя смущенной.

— Ни в коем случае.

Он улыбнулся.

— Превосходно. Ведь я как раз направлялся в Клифтон, чтобы нанести тебе визит.

София мысленно поблагодарила его за то, что он отложил свой первый визит на столь долгое время. Кул подождал до тех пор, пока завершились все другие визиты. За это время ее навестили несколько семей, приходской священник, фермеры — все они пришли, чтобы выказать радость по поводу возвращения миледи домой. Новость о том, где она провела первую ночь после своего возвращения, обошла местное общество на следующее же утро, и, хотя это было совершенно неизбежно и далеко от того, чтобы считаться непристойным с точки зрения ее матримониального статуса и родственных связей с полковником Кулом, тем не менее София могла представить себе, что ее репутация могла быть скомпрометирована. Одно дело — предложить убежище ей, находившейся в критическом положении, и совершенно иное — любезно справляться о ней лично, а не при помощи посыльного в течение следующих нескольких дней. Она бы предпочла, чтобы по округе не распространялись слухи о том, что вдова и кузен сэра Эндрю Гамильтона не провели и часу порознь со времени ее приезда.

— Вы уже обустроились? — спросил Себастьян, когда они повернули на хорошо протоптанную проселочную дорогу, ведущую по направлению к Клифтону.

— Более-менее. Я полагала, что у меня здесь сохранилось множество необходимых вещей, но их, увы, нет. В скором времени мне придется поехать в Брайтон, чтобы погостить у друзей и сделать некоторые покупки.

— В самом деле? И я тоже собираюсь туда. Собственный полк принца-регента, Десятый гусарский, устраивает вечеринку. — Он поколебался долю секунды, прежде чем спросить: — Возможно ли это, что ты тоже посетишь ее?

София посмотрела на его профиль.

— Это будет зависеть от моих друзей. Я обычно приспосабливаюсь к их распорядку дня, когда останавливаюсь у них.

Мэри Эллвуд любила Брайтон. Считалось модным, если кто-то объявлял о визите туда, как будто в этом месте было что-то выдающееся, но именно его чудаковатость и вычурность очаровывали ее. Постоянно меняющаяся толпа, которая производила впечатление, будто в Брайтоне нет постоянных жителей, а только приезжие. Удивление от встречи с подругой, прогуливающейся вдоль эспланады, когда она думала, что та скрывается в тиши Холланд-Плейс. Огромные военные лагеря за пределами города с их бесконечными, грандиозными парадами и тактическими занятиями на местности. Купание в море в летние месяцы. И необычный Павильон принца, который с первого взгляда всегда вызывал у нее нежную улыбку. Все это приводило Мэри в восторг.

В этот вечер она и Эллвуд были приглашены на бал в дом семейства Монтегю, у которых остановилась София Гамильтон. Мэри одевалась с большим старанием, так как дом Монтегю считался одним из самых элегантных домов в Брайтоне. На сегодняшний вечер было приглашено двадцать пар. Танцевальный зал был достаточно большим для того, чтобы дать каждому возможность показать блестящее умение в танцах и наряды дам.

— Я надеюсь, у них будут карты, — сказал ее супруг, когда они отдыхали в гостиной своей квартиры.

— У них будет все, чего ты только можешь пожелать. Превосходная музыка, и они известны своими ужинами. Онория Монтегю наверняка сыграет на арфе. А что касается гостей, будет интересная компания — помимо тех, с кем они уже знакомы, будут приглашены три француза из Лондона, венский джентльмен, недавно приехавший из Парижа, и леди из Швейцарии, которая утверждает, что она близкая подруга мадам де Сталь.

— Спасибо Люциферу за карты, — пробормотал он.

— И наша дорогая София, конечно. Мы должны многое наверстать. — Она на мгновение задумалась. — Интересно, если… — Мэри сделала паузу, такую долгую, что Эллвуд начал поглядывать на нее нетерпеливо. Его проницательные карие глаза свидетельствовали о сообразительности и уме. Он уже догадался, что речь пойдет о Софии, и, выждав еще некоторое время, напомнил Мэри о себе:

— Ну и?..

— Я не знаю, могу ли я спрашивать ее о чем-то таком необычном. Но я изнываю от того, что она мне ничего не рассказала тогда. Это какая-то ее тайна.

— Ради всего святого, Мэри, будь поконкретней.

— Ты помнишь ту ужасную ночь беспорядков, когда мы приехали домой так поздно? Так вот, похоже, София принимала какого-то посетителя, было уже далеко за полночь. Никто не сказал мне ни слова. Только у Лоуренса я выведала это вчера, когда он случайно проговорился.

— Кто ж это был?

— Солдат.

— Офицер гвардии, который пришел сообщить, что все в порядке?

Она отрицательно покачала головой.

— Обычный солдат самого низшего ранга. Лоуренс сказал, что он выглядел так, будто только что выполз из бойни, он едва не истек кровью до смерти на нашем полу. София попросила принести бренди, провела с ним наверху четверть часа наедине, и затем он ушел в ночь.

— Его имя? — спросил резко Эллвуд.

— Он, разумеется, не представился. Лоуренс знает не больше, чем я только что тебе рассказала. О, за исключением того, что он был француз.

Эллвуд встал со стула и начал мерить шагами комнату, его руки были крепко сжаты в кулаки у него за спиной. Наконец он воскликнул:

— Это был он! Твоя подруга глупее, чем я когда-либо мог вообразить.

Мэри разозлилась на эти нападки, но он не смотрел на нее.

— Август!

— Я все же надеюсь ради ее же блага, что это был не Жак Десерней. — Он остановился и посмотрел на нее. — Последний из британских стрелков, судимый военным трибуналом пару недель назад за попытку дезертировать. Разведка некоторое время следила за ним. Я рассказываю это тебе ради нашей подруги. Но ты не должна раскрывать детали ей или кому-либо еще. Согласна?

Мэри кивнула. Эллвуд редко говорил ей о подобных вещах, но в тех случаях, когда он это делал, она была предельно благоразумной. Он знал это и доверял ей. Мэри очень ценила эти доверительные отношения между ней и ее умным супругом.

Он снова начал мерить шагами комнату.

— Разведка дошла до того, что представила его на рассмотрение военного суда, чтобы приговорить его к смертной казни.

— Но за что?

— Теперь уже почти точно известно, что Десерней был шпионом Наполеона в Новом Южном Уэльсе и, без сомнения, еще где-то.

— Что? Какой интерес может представлять Новый Южный Уэльс для французов?

Он продолжил серьезным тоном:

— С тех пор как там была основана колония, там появились и шпионы. — Он увидел недоверчивое выражение на ее лице и продолжал. — Ты задумывалась о том, почему она вообще там основана? Поселение отбывающих наказание — это ерунда; это место величайшей стратегической важности. Порт Джексон дает нам надежное основание, с которого можно регулировать деятельность Франции в Тихом океане, и обеспечивает запасной выход к Индии. Если бы адмирал Меткалф был здесь, он сказал бы тебе то же самое. Фактически мы с ним обсуждали этот самый вопрос. Вспомнить хотя бы экспедицию Бодина, например, десять или около того лет назад. В то время как французские корабли были в гавани, в Сиднее стало известно, что двое из так называемых каторжников из Ботани Бей были шпионами. Они бродили повсеместно, делая наброски, и не только флоры и фауны, готов поклясться. Губернатор Кинг дарил им внимание в течение многих недель без всякого подозрения, истина открылась ему лишь тогда, когда они отправились на землю Ван Дьемена. До его сведения довели, что эти самые каторжники собираются основать там базу, поэтому он отправил несколько легких суденышек им вдогонку с офицерами на борту.

Эллвуд мрачно улыбнулся.

— То, что за этим последовало, было какой-то насмешкой. Они догнали их в заброшенной бухте, где французы основали лагерь на берегу, — собирали образцы, как они сказали. Наша группа была настолько слабо оснащена, что вынуждена была просить у Бодина провизию. После того как он передал им ее, будучи джентльменом, они попросили пороху. Он повиновался, а следующим утром наша доблестная бригада была на берегу. Прикрепили британский флаг к дереву, салютовали французским порохом, чтобы заявить о своих правах на территорию.

— О Боже, я никогда не слышала об этом! Что же случилось затем? И как стало об этом известно?

— Бодин написал тайное письмо губернатору Кингу, которое офицеры взяли с собой. Бодин добился успеха, поэтому согласился перевезти депеши от них к нам. Я надеюсь, что бедняга насладился забавностью всего этого, прежде чем погиб. Он так и не вернулся, но вернулись наши секретные депеши.

Мэри тихо спросила:

— Шпионаж все еще продолжается?

— Несомненно. Отсюда крайняя необходимость схватить Десернея, и у армии были свидетельские показания, чтобы сделать это. Но произошло вмешательство, которого никто не мог предсказать. Адмирал Меткалф услышал о военном суде совершенно случайно, после того как высадился на берег в Гринвиче. Жаль, что он не рассказал об этом мне, но он и леди Гамильтон хранили молчание по поводу всего дела.

— София?!

Эллвуд кивнул.

— Очевидно, она встретила рядового Десернея в тот самый день, когда он пытался дезертировать. Она и адмирал были убеждены, что Десерней невиновен, и написали независимое письмо присяжным, которое было зачитано в суде. Наш человек сделал все от него зависящее, чтобы обеспечить вынесение смертного приговора, но он не смог одержать победу над председательствующим на суде подполковником Осборном. Десернея приговорили к тремстам ударам плетью и позорному увольнению из армии.

Мэри передернула плечами:

— Как это ужасно!

— В самом деле. Потому что этого было недостаточно. Обычно можно с большей или меньшей долей вероятности гарантировать, что такие побои доведут человека до смерти, но когда они раздели его до нижнего белья, поняли, что такого, как он, и триста ударов не убьют. Наказание прекратили после ста ударов, ибо это была бесполезная трата усилий. Затем его вышвырнули на улицу.

— И ты думаешь, что он пришел к нашей двери и спросил Софию? Господи, что же заставило его думать, что она примет его?!

— Понятия не имею. Но, согласно твоим словам, она это сделала!

Их глаза встретились. Мэри сказала:

— Мне все это не нравится. Но я готова держать пари, что между ним и Софией ничего нет.

— Вполне возможно. — Он выдержал ее гневный взгляд и сказал взвешенно: — Ты не должна быть с ней столь же откровенной, как я только что был с тобой. Но между ней и этим парнем Десернеем впредь не должно быть никакого дальнейшего общения. Ни встреч, ни писем, ничего. Для ее же собственной безопасности она должна вести себя так, как будто этого француза никогда не существовало.

У Софии не было близких друзей среди членов семьи Монтегю; скорее, она была другом всей семьи. Она была на несколько лет старше одной из трех их дочерей, Онории, которая восхищалась познаниями Софии о мире. Онория только что стала совершеннолетней, и бал был устроен в ее честь. Две младшие сестры, Элизабет и Полина, немного завидовали ей, хотя это вряд ли могло испортить их наслаждение танцами — любимый способ развлечений.

Между комнатами не прекращалась беготня, пока молодые леди одевались и укладывали свои волосы. Девушки восклицали по поводу нового платья Софии из серебристой парчи и заколки для волос, украшенной драгоценными камнями и страусиным пером. Когда она засомневалась, что ей надеть нашею, девушки уговорили ее надеть изысканное ожерелье из красных рубинов.

София не испытывала особого воодушевления по поводу бала, несмотря на то что постепенно перестала страдать от глубокой и острой боли сожаления, что вынуждена посещать эти светские рауты без Эндрю. Пришлось свыкнуться с нынешним своим положением. И готовилась она к этому балу отстраненно, без предвкушения, как будто ее нежные чувства были заморожены, чтобы никогда больше не оживать.

Спускаясь по лестнице на первый этаж, она напомнила себе, что Эндрю не был большим любителем танцев, но он был счастлив, стоя у стены, разговаривая и наблюдая, как танцует его жена. Однако перед ужином он всегда подходил к ней и приглашал на танец. Таким же деликатным и внимательным он был и в их самые интимные моменты. Даже когда он испытывал неистовое желание обладать ею, он никогда не требовал этого, он был чуток и нежен с ней. Эндрю всегда принимал во внимание ее желания, а она всегда отзывалась именно на его нежность. Она была счастлива в браке с Эндрю, не ведая, что значит испытывать грубую сексуальную потребность в мужчине.

Леди Беатрис и сэр Вальтер Монтегю все еще приветствовали гостей, они улыбнулись, когда София проскользнула мимо них, а Элизабет и Полина, стоявшие в компании молодых офицеров в парадной форме, посмотрели на нее с симпатией.

Когда София вошла в залу, все разговоры смолкли. Это смутило и удивило ее, она вовсе не намеревалась оказаться в центре внимания. Она оглянулась в поисках Эллвудов, но они еще не приехали, поэтому, когда Онория посмотрела на нее и улыбнулась с другого конца залы, София направилась туда, чтобы присоединиться к ней.

Расположенные с одинаковыми промежутками, вдоль каждой стены комнаты стояли канделябры, в каждом из которых ярким пламенем горело по тридцать свечей. Стоя напротив одного из них вместе с Онорией, София была окружена ослепительным сиянием, которое было довольно неприятно для глаз, поэтому она повернулась лицом к гостям.

Среди них она увидела и веселых, беспечных молодых людей, офицеров-гвардейцев, и гостей зрелого возраста. Недалеко от себя она могла слышать, как венский господин шепеляво разговаривает на ломаном французском с элегантной парой, которую она запомнила на приеме у принца в Карлтон-Хаусе. Немного дальше дородная леди в наряде из пурпурного атласа с янтарными бусами, размером с каштаны, разглагольствовала с симпатичной юной особой о музыке, древней и современной.

Музыканты, устроившись, начали величественную пьесу, которая мелодичным потоком соединилась с гулом голосов.

София обратила внимание на джентльмена, отошедшего от супругов Монтегю. Он прошел в другой конец залы. Окинув острым взглядом всю компанию, он заметил Софию. Ответив на его взгляд, она ахнула про себя. Она знала его: глубоко посаженные серые глаза, которые сияли из-под темных бровей, волосы цвета спелой пшеницы, более короткие, чем когда она видела его в последний раз, и модно остриженные, но по-прежнему непокорно падавшие на лоб. Это был он.

Это действительно был он, тем не менее казалось невозможным то, что он мог свободно пересекать великолепную танцевальную залу Монтегю, двигаясь по направлению к Софии. Не было ничего неуместного в его внешности: фрак из темно-синей дорогой материи, белый галстук, черные брюки… Но ей виделось лишь его мускулистое сильное тело. Тем временем, пока он шагал по направлению к ней, он удерживал ее взгляд, передавая содержащееся в нем послание через всю залу.

Это было двойное потрясение: видеть его и обнаружить, что сама она неспособна скрыть свое волнение.

Когда он подошел к ней, она вся дрожала.

Глава 9

Десерней отвесил Софии безукоризненный поклон, и она постаралась правильно присесть в реверансе.

— Леди Гамильтон, вы удивлены?

— Не то слово.

— Я надеюсь, что нашел вас в добром здравии?

Она пристально посмотрела на него:

— А вы, месье? — Она вспомнила его, чуть не упавшего в обморок у нее на руках, ощущение его кожи, страх за его жизнь. — Вы вполне поправились?

На его губах появилась еле уловимая улыбка, и он не ответил. В ней был задор, как будто он знал заранее, что она не станет задавать вопросы, которые действительно имели значение: «Что случилось с тобой после той ужасной ночи? Что, скажи на милость, ты делаешь здесь?»

София оторвала взгляд от него и заметила, что Онория смотрит на него с нескрываемым любопытством. Нужно их представить, пока ситуация не стала абсолютно ненормальной.

— Возможно, вы незнакомы со старшей дочерью хозяев дома? Мисс Монтегю, позвольте представить вам месье Жака Десернея.

В тишине, которая последовала за поклоном и обменом любезностями с обеих сторон, Онория сказала:

— Добро пожаловать, месье. Вы впервые в Брайтоне?

— Да.

— Вы здесь надолго?

— На несколько дней. Я приехал вместе с месье и мадам де Вийер, — он кивнул в сторону французской пары, стоявшей неподалеку.

— Маркиз! — воскликнула Онория. — Он большой друг моего отца. Да, они принадлежат к одному и тому же клубу в городе. Удивительно, что мы не имели чести познакомиться с вами ранее.

— Я только недавно приехал в страну.

Его голос был мягким и волнующим в контрасте с его крупной фигурой. Это было похоже на другие их встречи — она вспомнила то, как он говорил, как стоял, как смотрел на нее. София знала, что он изучал ее, делая каждое слово испытанием, он хотел вовлечь ее в разговор.

«Кто ты?»

Тот, кто стоял перед ней, был вовсе не осужденный Десерней; звание солдата было сброшено вместе с его изорванным в лохмотья мундиром. Его новая маска сидела на нем как влитая, словно он носил великолепно скроенную одежду и вращался среди таких людей, как маркиз всю свою жизнь. Тем не менее этот образ тоже, скорее всего, был поддельным. Она смотрела на него из-под прикрытых ресниц и узнавала его прямой, ищущий взгляд из тех их первых встреч. Он ждал, пока она сделает движение, скажет что-нибудь, но София совершенно не имела понятия, к кому она будет обращаться.

Она заставила себе произнести:

— Вы надолго приехали в Брайтон, месье?

Онория удивленно посмотрела на нее: она ведь сама пару минут назад задавала этот же вопрос, а в глазах Десернея мелькнула лукавая искорка. София поспешила продолжить:

— Я хотела сказать, вы здесь с какой-либо определенной целью?

— Да, чтобы увидеть вас.

Глаза Онории расширились еще больше, когда она переводила взгляд с одного на другого.

Сердце Софии бешено забилось.

— Вы думаете, — начала она гневно, затем постаралась смягчить свой тон, — что наше незначительное знакомство оправдывает такое заявление?

Его интонация была ровной.

— Все, что я знаю, это то, что я счел невозможным отказаться от приглашения на сегодняшний вечер. — Он повернулся к Онории и пояснил ей с приятной улыбкой: — Понимаете, мадемуазель, мы с леди Гамильтон уже встречались, больше, чем однажды.

Онория уставилась на него, совершенно растерянная, но очарованная, жаждущая услышать признание, которое он, казалось, собирался сделать.

София не могла выносить того, что он обсуждает их секреты с третьим лицом. Она неуверенно улыбнулась Онории и быстро проговорила:

— Да, дважды в Новом Южном Уэльсе и один раз в Лондоне. Месье Десерней недавно служил в вооруженных силах ее величества. Мы немного знакомы друг с другом через моего отца.

София увидела, как его лицо напряглось, и он посмотрел на нее с таким выражением, которое она могла интерпретировать с поразительной легкостью: упрек с оттенком презрения.

Голос Онории был восхищенным:

— Вы сражались за Англию? В каких войсках, месье?

— «Британские стрелки».

Онория, по всей видимости, не слышала этого названия прежде, ей это было не интересно. Ее щеки порозовели оттого, что она оказалась в гуще таинственных отношений между этим джентльменом и ее подругой, но она не была обязана разделять враждебность Софии.

Жак подарил ей очаровательную улыбку, которая предназначалась и Софии.

— Вы позволите мне представить вам своих друзей? — Он поклонился и пошел по направлению к французской паре, прежде чем одна из них могла что-либо ответить.

Онория сразу же повернулась к Софии, ее глаза сияли. Девушка спросила прерывающимся шепотом:

— Пожалуйста, скажи мне, кто… кто он?

— Я практически ничего не знаю о нем, — ответила София. — И понятия не имею, почему он хочет представить нам своих друзей. Я видела их однажды, хотя мы не знакомы, а ты должна была приветствовать их у двери, я полагаю?

Онория покачала головой.

— Я разговаривала с дядей Филиппом, когда они прибыли. Он должен стоять рядом со мной в начале бала, ты же знаешь. Я бы с огромным удовольствием предпочла кое-кого другого, но так как папа…

Ее голос умолк, когда вернулся Десерней с месье и мадам де Вийер.

Они выглядели элегантно, дорого и изысканно одетые, поэтому было так трудно оценить их возраст. Может быть, около пятидесяти, а может, и больше. Маркиз был на несколько дюймов выше своей жены, высок, строен, с тонким и умным лицом. Маркиза стояла рядом со своим супругом, положив руку на его рукав таким образом, что это предполагало близкие взаимоотношения. София, глядя ей в глаза, могла видеть полное отсутствие знания о том, в чем Десерней только что чуть не признался Онории.

После того как Жак представил их друг другу, София присоединилась к обмену репликами.

— Вы живете в Сассексе, я права? — поинтересовалась маркиза.

— Да. — У Софии возникло предчувствие по поводу названия имени своего дома или его расположения, в то время как Десерней смотрел на нее так пристально. — Я родилась и выросла в Сассексе.

— О, — тон маркизы потеплел. — Я всегда чувствовала то же самое по отношению к Нормандии. Фактически все еще чувствую. Мы с маркизом планируем поехать туда в июне, но кто знает, будет ли разумно так поступить?

Музыка в этот момент стихла, и щебечущие голоса гостей перекрыл низкий бас сэра Вальтера, который произнес приветственную речь и призвал гостей присоединиться к его дочери и его брату для первого танца.

София посмотрела по направлению к двери и увидела, что Мэри и Август Эллвуд наконец приехали. Однако у нее не было другой возможности поприветствовать их, кроме как кивнуть и улыбнуться им, так как в этот момент Филипп Монтегю шел через залу, чтобы пригласить Онорию на танец, а другие пары, включая де Вийеров, начали двигаться по направлению к центру залы, когда музыканты вновь заиграли.

— Мадам, могу я иметь честь танцевать с вами этот танец?

София подняла глаза. Перед ней стоял Жак Десерней.

Он проговорил быстро:

— Вы не откажете мне?

Она кивнула головой в знак согласия и опустила глаза.

Он издал вздох облегчения. Затем он помог снять Софии палантин из тончайшей прозрачной ткани, который был у нее на плечах, и легким движением опустил его на спинку стула, на котором она сидела. После этого он освободил ее запястье от ридикюля — София почувствовала легчайшее прикосновение сквозь перчатку, когда он отвязал шелковую ленту.

Наконец он взял ее за руку.

Они пошли неторопливым скользящим шагом, согласно предписаниям, на расстоянии вытянутой руки, ее затянутые в перчатку пальцы покоились на его руке. София никогда прежде не испытывала такого волнения. Она чувствовала себя так, будто одной рукой он обнимает все ее тело целиком. Ей казалось, что пламя страсти, исходившее от него, проникает в ее собственное тело. За то время, которое понадобилось, чтобы пересечь танцевальную залу, она забыла о том, что они чужие друг другу; вместо этого их скрепленные руки говорили о другом.

Они подошли к центру залы и заняли свои места. София не знала людей, находящихся вокруг, и вовсе не испытывала желания знакомиться с ними. Заговорить даже с мужчиной напротив, значит разрушить очарование.

Все ее чувства обострились, поэтому, когда началась музыка, она влилась в нее вместе с воздухом, которым дышала. Прекрасно освещенная зала раскрылась как сцена из спектакля, в котором танцоры обеспечивали красочный фон для единственной фигуры, приковавшей ее взгляд.

Десерней двигался грациозно и умело, и у нее было теперь время рассмотреть, как прекрасно сидел на нем фрак. В нем была не выраженная до конца элегантность, которая свидетельствовала о лучшем английском вкусе, с одним лишь индивидуальным оттенком — необычной булавкой в его галстуке в виде перевернутой подковы, окруженной бриллиантами.

Она молчала в напряженном ожидании. В любой момент связь между телом этого человека и ее собственным может разорваться, возбуждение от соприкосновения рук, встретившихся в танце, исчезнет. Физический магнетизм, который он излучал, был всепоглощающим, но он, конечно же, будет отвергнут ею, когда танец закончится.

Однако Жак решил заговорить, когда они, после того как музыка умолкла, отошли в сторону. Его слова, хотя их довольно четко могли слышать люди со всех сторон, прозвучали больше как ласка, чем как вопрос.

— Вы танцуете вальс, леди Гамильтон?

София, наконец, встретила напрямую его взгляд. В серой глубине его глаз мерцал свет изумления, как солнечные блики на холодных волнах. Она отрицательно покачала головой.

— Какая жалость, — сказал он. — Вы изумительно танцуете.

Если бы София сказала ему, что, по ее мнению, танцевать вальс неуместно, он бы только засмеялся. Поэтому она промолчала, удерживая его взгляд, и поняла, что она желала его так же настойчиво, как и в тот жаркий день, когда они встретились впервые, так же глубоко, как и тогда, когда он пришел к ней после полуночи во время уличных беспорядков. В следующую секунду он сможет посмотреть сквозь нее и будет знать, как сильно она его хочет.

Единственной маскировкой был разговор.

— Леди Беатрис вряд ли позволит вальс. Ее дочери очень любят шотландский быстрый рил, как вы вскоре в этом убедитесь.

— А что любите вы, леди Гамильтон?

Смущенная, она сказала наобум:

— У меня нет особых предпочтений.

Начался следующий танец, и они задвигались под музыку вместе с другими парами. Оказавшись совсем близко к Софии, Десерней пробормотал:

— Вы никогда не говорите, о чем действительно думаете. Почему так?

Смутившись, она произнесла:

— Дискуссия во время экосеза не является английской традицией.

Его глаза расширились:

— Так вы бы спорили со мной, если бы хороший тон этого не запрещал? Мадам, я француз: вы можете возражать мне, жестоко критиковать меня, дразнить меня. Я буду с наслаждением воспринимать каждое слово.

София выполнила поворот в сторону от него, и почувствовала, как ее щеки становятся горячими от волнения. Чего он ожидал от нее? Потока подшучиваний для удовольствия пар, танцующих вокруг них? Неужели он воображал, что она захочет флиртовать с ним в легкой, остроумной манере, к которой он, должно быть, привык? Это была постыдная мысль.

Она не должна пытаться узнать о нем больше, чем он сказал. Он француз. Представитель нации, которая убила ее мужа.

Когда она снова соединилась с ним в танце, Жак, должно быть, увидел предупреждение в ее взгляде, так как искра юмора в его глазах исчезла. Контролируя свой голос, София сказала:

— Очень хорошо. Вы однажды сказали мне: «Если бы вы только знали… Как мне вас жаль». Что вы имели в виду?

Десерней сжал губы.

— Боюсь, я не помню.

София воспрянула духом: она уже заставила его отступить. Теперь можно было задать и следующий вопрос, но его произнести ей было труднее. Она спросила очень тихо, чтобы кто-либо еще не мог услышать.

— Вы также сказали, что вам жаль меня. Почему?

Секундой позже ряды леди и джентльменов снова аккуратно выстроились, оркестр сыграл заключительный туш, пары поклонились друг другу, и танец был окончен.

Как и прежде, Десерней взял ее руку. Как и прежде, они пересекли залу, не сказав ни единого слова. Жак повел ее к месту у стены, где их никто не мог слышать. Он остановился перед Софией, отгородив ее от всех. Яркий свет свечей освещал его лицо, очерчивая прямой нос, темные дуги бровей и яркий нимб волос.

— Я выразился отвратительно. Простите меня. — Он нахмурился, глядя на нее. — Я только хотел, чтобы мы могли свободно разговаривать друг с другом. Жизнь так коротка. Зачем растрачивать ее впустую? Я не могу сказать вам ничего, только правду. Подарите мне то же самое.

Он все еще удерживал ее пальцы, и София едва совладала с собой, чтобы не накрыть его руку своей ладонью, не притянуть к себе поближе. Такое поведение было абсолютно невозможно, но не чувство вины удерживало ее от того, чтобы поддаться ему, а понимание того, что он только что избежал ответа на оба ее вопроса. Медленно она высвободила свою руку, опустила глаза и сделала маленький шаг назад. Это было все равно, что перерезать нить в тонко сотканном гобелене, распустив тем самым чарующую сцену.

— Я бы хотела, чтобы вы мне сказали, почему вам жаль меня.

Он тяжело вздохнул:

— Я думал о вашей ситуации. Это трагично, что вы потеряли мужа…

Жак замолчал, когда она подняла на него глаза. Он снова отступал. Но София продолжала настаивать:

— Вы имели в виду нечто большее, чем это.

Она увидела борьбу, происходившую в нем. Наконец Жак сказал:

— Ну, мне жаль, что эта война заставила вас страдать, когда одному Богу известно, на поле боя было и так уже достаточно страданий. Мне жаль, что не было похорон вашего мужа, что вы даже не смогли узнать то место, где он пал. Это тяжело.

София прикусила губу:

— Откуда вы все это знаете?

Жак произнес низким голосом:

— С того дня, как я встретил вас, я спрашивал про вас по всему Сиднею.

Она покачала головой.

— Нет, я никогда не обсуждала этого ни с кем, точно так же, как и мой отец, потому что я попросила его не делать этого. Это моя личная жизнь, в которую вы вторгаетесь.

Он бросил на нее умоляющий взгляд.

— Прошу вас, выслушайте меня. Вы действительно говорили кое с кем, с принцем-регентом, помните? Маркиз и маркиза де Вийер были тогда у принца в гостях, и они слышали, что вы сказали ему. Когда я узнал об этом, я заставил их рассказать мне все о вас, как вы выглядели и говорили, все до мельчайших подробностей. Так я и узнал.

При этих словах София сделала еще один шаг назад. Ее голос был ровным и холодным:

— Вы пришли на Бедфордскую площадь прямо из тюрьмы. Эти сведения о моем разговоре с принцем вы могли узнать только позже. Вы сказали, что вы предпочитаете искренность. Но если таково ваше понимание искренности, месье, то я его не разделяю.

Когда она отвернулась, Жак сказал что-то, но она не расслышала слов. К ним как раз подошел Август Эллвуд с дружелюбной улыбкой и выражением ожидания на лице. Не обращая внимания на Десернея, он поклонился Софии и произнес:

— Леди Гамильтон, не окажете ли вы мне честь быть вашим партнером в буланжери? Я не имел удовольствия танцевать с вами на Курзон-стрит, умоляю, не откажите мне теперь.

Она улыбнулась:

— Конечно.

Он протянул ей руку, и София положила свою ладонь на его запястье, надеясь, что он не почувствует, как она дрожит, и они плавной походкой направились в центр залы. Она не оглянулась на Десернея.

Прежде чем они заняли свои места, Эллвуд сказал ей тихо:

— Надеюсь, я вторгся вовремя. Мэри отправила меня, чтобы пресечь то, что показалось нам очень решительным преследованием со стороны этого джентльмена. Я ошибся?

— Я вам очень обязана.

— Так я и думал.

Он занял свою позицию и ожидая, когда заиграет музыка, продолжил:

— Мы провели некоторые опросы наших гостей. Вы знаете, что этот джентльмен — близкий друг де Вийеров?

— Да.

— Я считаю это удивительным, принимая во внимание его ранг в отряде «Британских стрелков». Но это кажется не столь уж удивительным, если принять во внимание его происхождение. Десерней на самом деле выходец из старого нормандского семейства. Хотите верьте, хотите нет, но он носит титул виконта де Сернея…

Глава 10

София избегала его с замечательной легкостью. Она никогда не оказывалась без партнера, и между танцами она заботилась о том, чтобы находиться на противоположной стороне залы. Жак развлекал себя тем, что танцевал со всеми тремя дочерьми Монтегю по очереди, вовлекая их в разговор и внутренне сравнивая их очарование с далекой сверкающей красотой леди Гамильтон.

Когда ему наскучило это, он удалился в комнату для игры в карты, чтобы сыграть в вист. В паре с маркизом они выиграли значительную сумму у одного из офицеров, который играл вместе с сэром Вальтером Монтегю. Тот, в свою очередь, поклялся взять у них реванш за столами клуба «Уайтс» в следующем месяце. Похоже, что офицер не знал о позорном суде над рядовым Десернеем, так как молва еще не распространилась по городу.

Жак знал интуитивно, что леди Гамильтон не стала бы никому об этом рассказывать, но если информация все же просочится, он надеялся, что к тому моменту он будет хорошо известен в армии в Брайтоне. Никто из тех, кого он встречал в тех кругах, не будет проявлять интерес к этому делу, чтобы бросить эту историю ему в лицо.

Жак решил снова подойти к Софии непосредственно перед ужином, но его плану не суждено было осуществиться. Монтегю были старомодными людьми, чтившими традиции дома, и поэтому, когда Жак вошел в залу для ужина под руку с мисс Полиной Монтегю, он, к своему разочарованию, увидел, что мужчины и женщины сидят по разные стороны стола.

Он видел перед собой множество красивых лиц, но обращал внимание только на одно, которое ни разу не повернулось в его сторону. София сидела рядом с маркизой де Вийер, слишком далеко, чтобы он мог слышать, о чем они говорили, но достаточно близко, чтобы видеть каждое движение и выражение ее лица и предполагать оттенки ее чувств. София пыталась скрыть свою реакцию на слова маркизы под густыми черными ресницами, но Жак заметил искорки любопытства в ее глазах, и они проникли прямо в его сознание.

Вспоминая ее слова: «Это моя личная жизнь!», он скрежетал зубами. Единственной страстью, которую она по своей воле продемонстрировала ему до настоящего времени, был гнев. Он поступил глупо, упоминая ее мужа. И то, что он впутал сюда де Вийеров, прозвучало так, будто они были его личными шпионами. Он много отдал бы за то, чтобы узнать, о чем маркиза говорила ей в настоящий момент, так как отлично понимал, что любое благоприятное высказывание о нем может иметь противоположный эффект.

Спустя некоторое время девушки наконец получили то, чего они так хотели — заиграла шотландская музыка, и все молодые люди присоединились к ним, чтобы станцевать несколько энергичных рилов подряд. Леди Гамильтон уговорили принять участие в первом танце, после чего она оставалась в стороне, разговаривая с очаровательной пожилой леди. София избегала смотреть в сторону Десернея, и ее лицо было мрачным. Она стояла безучастно в спокойной сдержанной манере, которая так гармонировала с ее классической красотой, но Жак видел гораздо больше — слегка опущенные уголки ее губ, завуалированное разочарование в глазах, румянец, который то появлялся, то пропадал на ее высоких скулах.

Он знал фамилию нерасположенной к нему пары. Это были Эллвуды с Бедфордской площади, которых не было дома в ту ночь беспорядков. Почтенный Август Эллвуд был вигом, членом парламента и занимал высокую должность в Министерстве иностранных дел. Все это Жак узнал из тех расспросов, которые он сделал прежде, чем отправился искать Софию после своего освобождения. До настоящего времени Жак не придавал какого-то особого значения фигуре Августа Эллвуда. Но теперь он был уверен, что за его недавним вмешательством скрывалось нечто большее, чем обычная грубость. Он был достоин пристального внимания. Точно так же, как и его жена, которая в этот момент как раз собиралась попрощаться с хозяевами дома. Прежде чем уйти, леди Эллвуд бросила на Десернея пристальный взгляд через комнату, на который Жак ответил своим, красноречиво сообщавшим: «Да, мадам, вы можете быть уверены, я останусь здесь дольше вас».

Когда она отвернулась, Жак увидел намек на нечто, что заинтриговало его. Это был страх.

София задержалась до тех пор, пока Полину и Элизабет уговорили отправиться спать, и осталось всего несколько гостей. Мужчины заканчивали роббер за карточными столами, остальные в зале для ужина пили кофе. Она задержалась ради Онории и ради себя самой. София знала, что Десерней подойдет к ней в конце бала, и эта мысль весь вечер не оставляла ее. Оставались вопросы, на которые нужно было получить ответы.

София подумала, что Онория могла бы присутствовать при разговоре. Десерней произвел на нее неизгладимое впечатление на этом ее первом балу, она была совершенно очарована этим французом. Но Онория выполняла свои обязанности у кофейного столика, где один из младших офицеров настойчиво добивался ее внимания. Десерней принял свою чашку от Онории с улыбкой, сказал ей несколько приятных слов, затем направился в тот угол, где на диванчике в одиночестве сидела София.

— Могу я присоединиться к вам? — в его голосе вновь послышались ласкающие интонации.

— Если вы желаете.

Она держала чашку с кофе в руке, а ее перчатки, палантин и ридикюль лежали рядом с ней на бархатном сиденье. Жак поставил свой стул рядом с диванчиком так, чтобы самому сидеть лицом к комнате, в то время как лицо Софии, обращенное к нему, было скрыто от испытующих взглядов остальных. Он поступил деликатно и предусмотрительно, что вызывало недоумение, так как его манеры так часто были вызывающе откровенными. Но буквально через секунду он вернулся к своему обычному стилю поведения.

— Вы сердитесь на меня за то, что я узнал о вас так много за столь короткий промежуток времени. Простите меня, но вы так прекрасны, что любой мужчина хочет узнать о вас все и сразу. А ведь прошло не так уж мало времени, я впервые встретил вас больше года назад.

На это у Софии не нашлось возможного ответа, но, к счастью, он, кажется, и не ожидал его. Десерней продолжил:

— С тех пор я был по другую сторону океана. Если я сказал что-либо, что шокировало вас, припишите это моему нетерпению увидеть вас снова.

София опустила глаза. Последовала длительная пауза. Затем он спросил:

— Неужели вы не скажете мне, хотя бы на сей раз, о чем вы думаете?

Она посмотрела на него с изумлением. После такой речи, как эта? Он едва ли мог выбрать что-нибудь более подходящее, чтобы заставить ее молчать! На долю секунды она пожалела, что она не была такой же, как находчивые француженки, к которым он, должно быть, привык, кто мог принимать такие комплименты остроумно, с ясной головой и равнодушным сердцем; кто мог смотреть в эти глаза и не допустить того, чтобы они проникли в самую душу.

Она наклонилась, чтобы поставить свою чашку на маленький столик, стоящий рядом.

— Что бы вы ни думали, месье, я знаю о вас очень мало. Вы когда-нибудь собираетесь просветить меня?

Пыл любого другого мужчины мог бы быть охлажден ее тоном, но Жак спокойно посмотрел на нее и откинулся на спинку стула, скрещивая свои длинные ноги и прихлебывая кофе, не переставая смотреть на нее.

— Маркиза де Вийер ничего не рассказала вам?

Он был уверен, что она спрашивала о нем! Но, конечно же, она спрашивала. София ответила холодно:

— Очевидно, вы — виконт де Серией. Вы…

— Поправка. Я был им. Мой отец отрекся от семейного титула в 1792 году по республиканским принципам.

Она удивленно посмотрела на него.

— А вы?

Жак выдержал ее взгляд, и она медленно продолжала:

— Вы республиканец? Не роялист?

Он только спросил:

— Что еще вам рассказали?

— Вы присоединились к французской армии под руководством Наполеона Бонапарта. Вы сражались в Австрии, Пруссии, затем в России.

Он окинул ее острым взглядом, но промолчал, и София продолжала:

— Далее вы служили на Пиренейском полуострове, где были ранены и ненадолго попали в плен в 1813 году. После этого вы стали стрелком. Вы участвовали в битве при Сан-Себастьяне. Больше я ничего не знаю. Возможно, вы дополните?

Он кивнул.

— Вы прекрасно информированы.

— Но есть некоторые моменты, которые могли бы мне объяснить только вы. — Она сделала быстрый вдох. — Мой муж тоже участвовал в битве при Сан-Себастьяне. Вы знали об этом?

Он снова кивнул.

— Вы когда-либо встречали его?

— Девятый полк атаковал с другой стороны береговой полосы, затопляемой приливом. Они находились в двух милях от нас. Я не мог встретиться с вашим мужем у Сан-Себастьяна.

Его проницательные глаза уловили ее реакцию, и он решительно продолжил:

— Нет, леди Гамильтон, я не могу вам сообщить, как он погиб. И если хотите мой совет… — Он помедлил, будто сожалея, о своих словах, затем заставил себя говорить дальше: — Вы не должны позволять этому мучить вас. — Он наклонился прямо к ней, поставив кофейную чашку на столик рядом с ее, и кладя одну руку на бархатное сиденье рядом с ее перчатками. — Не ищите того, чего вы никогда не сможете найти. Такая одержимость является одним из худших наследий смерти. Поверьте мне, мы не можем вернуться обратно и исправить то, что было отнято у нас; мы можем только идти вперед.

Он говорил очень искренне. София не могла обидеться на него за то, что он осмелился дать ей совет, потому что в его голосе она уловила печаль и страдание, так похожие на ее собственные.

— Вы потеряли кого-то, кто вам дорог?

— Да.

Она осторожно спросила:

— И вы всегда следуете своим собственным советам?

Он издал горький смешок:

— Нет. Я ничего не забываю и не прощаю. — Он покачал головой, и густые волосы снова упали ему на лоб. — Никогда.

— Значит, и я буду делать так, как я хочу.

— Вы не понимаете. У меня мужское дело.

— Точно так же и у меня. Но если по воле случая этим делом приходиться заниматься женщине, так тому и быть. Полковник Белтон разместился в Брайтоне. Он был командующим офицером в полку моего мужа в Сан-Себастьяне. Я не думаю, что он откажется выслушать меня.

Жак был поражен:

— Вы собираетесь встретиться с ним?

— Месье, я собираюсь делать именно то, что считаю нужным.

— Не… — начал он. Затем он посмотрел позади нее и раздраженно откинулся на спинку стула.

Удивившись, София молча посмотрела на него, потом боковым зрением она заметила, что к ним подошли сэр Вальтер и Онория.

Сэр Вальтер сердечно сказал:

— Я наконец-то уговорил свою дочь откланяться. Она хочет пожелать нашим гостям спокойной ночи.

Десерней сразу же поднялся.

— Значит, и мне пришло время уходить. — Он улыбнулся одной из самых своих очаровательных улыбок и посмотрел на Онорию. — Какой чудесный вечер вы нам подарили! Благодарю вас. Если бы я не смог прийти, я сожалел бы об этом всю свою жизнь.

Когда София тоже поднялась, ее сразу же осенило, как очень по-французски звучала его речь: «Если бы я не смог прийти, я сожалел бы об этом всю свою жизнь», но в то же время сказал он это абсолютно искренне. Она увидела, какой эффект произвели его слова на Онорию, и чтобы скрыть смятение девушки и свое собственное, она наклонилась вперед и поцеловала ее в щеку.

— Это был замечательный бал. Ты счастлива?

Глаза девушки сияли.

Сэр Вальтер повернулся, чтобы идти, но Десерней продолжал что-то говорить Онории. София повернулась к дивану, чтобы взять свои вещи, больше не слушая.

Затем он оказался рядом с ней, и когда она взяла перчатки, он успел схватить ее палантин. Они оба выпрямились в одно и то же время, и София отметила, что сэр Вальтер и Онория остановились в нескольких шагах, ожидая, чтобы всем вместе выйти в холл.

София опустила глаза, избегая взглядов наблюдавших за нею. Пока она натягивала перчатки, Десерней поправлял палантин на ее плечах. Он стоял слишком близко, но ей хотелось, чтобы он был еще ближе. Когда тончайшая ткань укрыла ее спину, он приобнял ее за плечи и слегка сжал. Это было слишком фамильярно, но, вместо того чтобы возмутиться, София почувствовала прилив возбуждения и даже не могла сдвинуться с места. Ей хотелось просто стоять в этом пространстве, которое он создал вокруг нее, и чтобы он продолжал обнимать ее.

Наконец ей удалось выйти из оцепенения, чтобы последовать за всеми остальными через залу, по широкому коридору, а затем спуститься в холл по главной лестнице. Десерней молча сопровождал ее.

В холле леди Монтегю прощалась с гостями. Когда лакей начал провожать гостей ко входу, София поняла, что Жак Десерней уйдет последним. Ей безумно хотелось, чтобы он остался, и она сожалела о том, что не может задержать его и спросить о том, что сейчас было заперто внутри ее сознания.

Десерней стоял в холле, и его глаза были прикованы к ней. София не смогла произнести ни слова; она чувствовала комок в горле, который не давал ей ни дышать, ни говорить. Его взгляд приковывал ее к себе. Жак улыбнулся и поклонился ей.

— Спокойной ночи, леди Гамильтон. До скорого свидания.

До скорого. Он сказал: «До скорого».

Глава 11

Париж

Если я дурак, то я нахожусь в замечательной компании, так как никто не знает, как действовать. Само окружение меняется у нас на глазах. Первый день, когда мы ждали Бонапарта в Тюильри, был показателем всего. Люди горько сокрушались по поводу того, что в тронном зале все еще лежал синий ковер с эмблемой французского королевского дома. А потом кто-то подцепил ногой угол ковра и отогнул его назад, чтобы открылся следующий слой, где повсюду была изображена пчела Бонапарта. Таким образом, старый королевский ковер был выкинут, и его место в тронном зале занял императорский. Сам император был чрезвычайно доволен этим маневром. Он сразу же развил бурную деятельность, принимая решение о ссылке или аресте всех могущественных роялистов, таких как Талейран, Ларошфуко, Монтескье, и о захвате их земель и награбленных ими богатств.

Ему удалось сформировать правительство, несмотря на то что пришлось привлечь людей, которых он когда-то в прошлом обманул, оскорбил, возненавидел или уволил. Коленкур, возглавивший Министерство иностранных дел после командования армией. Даваит, величайший маршал, которого он оставил. Камо, который когда-то осуждал Бонапарта, а теперь помогал создавать новую «Свободную империю».

Париж, столица хамелеонов. Бенджамен Констан — в высшей степени ироническая фамилия — поливал грязью новую власть в «Журналь де Пари» и расхаживал туда — сюда как мученик обстоятельств. «Я скорее умру, чем попаду в эти руки!» — гордо заявлял он. Но после того как его вызвали к Бонапарту в Тюильри и предложили поучаствовать в создании новой конституции, его мнение изменилось на совершенно противоположное: «Восторг, изумление! Что он за удивительный человек!»

Никто, кроме Констана, не верит, что конституция значит для Бонапарта больше, чем бумажный змей. Он убежден, что люди хотят «знаменитой твердой руки императора». И нравится им это или нет, они ее почувствуют.

В ночь после прибытия, прежде чем Фуше был объявлен министром безопасности, он и старый Комбасер обсуждали сложившуюся ситуацию. Я сидел в углу кабинета, молча и внимательно слушая, но не предавая бумаге ни слова. В этой комнате где-то на стене есть панель, через которую Фуше спасся бегством в тот день, когда люди короля пришли арестовать его. Многое изменилось с тех пор, хотя вы бы не подумали так, глядя на гладкое лицо дьявола и слушая этот жалобный голос.

Комбасер указывал на то, что в системе идей Бонапарта нет разницы между понятиями «справедливость» и «национальная безопасность».

Фуше говорил со скучающим видом:

— Он не изменился. Он такой же деспот и так же безумен, каким был и всегда.

Комбасер настороженно посмотрел на него.

— Никто не знает, где они находятся. Мой секретарь ожидал, что в его дверь в любой момент может постучать полиция. — Когда Фуше никак не отреагировал, старик продолжал: — Но он был готов пересидеть это. Он дает Бонапарту пятнадцать дней; фактически мы заключили пари на этот счет.

Фуше повернулся ко мне, и его маленький рот изобразил натянутую улыбку, а глаза с ленивыми веками сжались в узкие щелочки.

— Каковы твои шансы, Роберт?

Я ответил:

— Если его не будет к тому времени, я получу сто пятьдесят франков. Если он останется у власти, за каждый день, что он пробудет после этого, я отдам по десять франков.

Тонкие губы сжались.

— Пари заключено. Ставлю сотню.

Себастьян наслаждался своим третьим визитом в лагерь. Это было оживленное место, где ожидание новой войны занимало мысли каждого. И если в этой массе людей был кто-то, кто замышлял недоброе или, того хуже, предательство, Кул был уверен, что понадобится немного времени, прежде чем это проявится. Ветераны по кампании на Пиренейском полуострове знали его как офицера в отставке, чья биография начиналась в Индии, поэтому считали его соперником по славе. Себастьян познакомился с офицерами и солдатами из собственного полка принца-регента, проявив свою дружелюбность и доверительный настрой. Он переговорил с командиром, единственным, кто знал о его миссии, и тот предупредил, что он может не стесняться в средствах, вплоть до того, чтоб «заниматься перешептываниями в углах», чтобы обнаружить трусов, если таковые найдутся. Тот факт, что он ирландец, будет лишь способствовать доверию.

Во время вышеупомянутого разговора Себастьян осторожно, не разглашая каких-либо фактов, намекнул, что он один или два раза выполнял миссию агента-провокатора в Индии, тем самым возбудив любопытство командира. Но Себастьян оставил все без объяснений. Это поставило его в сильную позицию. Принц-регент, советники принца и командующий армией в Брайтоне верили ему. Он позволил себе хитрую ухмылку удовлетворения.

Это был замечательный день, в солнечном свете чувствовалось даже немного тепла, когда он прогуливался вдоль между аккуратными рядами палаток по направлению к учебному плацу Десятого гусарского полка в сопровождении майора Хупера и лейтенанта драгунского полка по имени Пейн.

Он огласил свое желание увидеть личный состав полка в процессе учений, и Пейн вел их по направлению к роще рядом с какими-то навесами, которые, как он сказал, служили местом для склада оружия и обмундирования, а позади них располагалась площадка свободной земли для учебных боев с мечами. Оттуда доносились лязг метала, топот и шарканье ног. Затем послышались крики, за которыми неожиданно последовал взрыв смеха.

Подойдя ближе, они увидели толпу солдат, за исключением пары рабочих, беливших стену, которые прекратили работу, чтобы не пропустить битву. Когда Себастьян заметил сражающихся мужчин, он сначала принял это за дуэль, к тому же опасную. Себастьян обратил внимание на приземистого темноволосого молодого драгуна с ожесточенным выражением лица. Тот дрался так, словно сражался за свою жизнь.

Они дрались на саблях, злобно сверкавших на солнце, и Себастьяну понадобилось мгновение, чтобы заметить: острия клинков и края лезвий были затуплены, хотя это не делало удар менее безболезненным, в чем только что убедился на себе драгун. Его сабля выпала из рук со скрежещущим завыванием, и он отступил в сторону. Но не прошло и нескольких секунд, как он вернулся на арену с другой стороны. Наблюдатели на противоположной стороне бросились врассыпную от другого человека, который неистово размахивал своей саблей, злобно ухмыляясь и резким движением головы откидывая светлые волосы со лба.

Когда он нанес сокрушительный удар по спине драгуна, Себастьян хорошенько рассмотрел его через плечи солдат. Мужчина не был одет в форму, но носил стандартный кожаный жилет, защищающий его грудь, и такие же нарукавники, как и его соперник. Он был высок ростом, у него были длинные, мускулистые ноги. Его отличал особый талант низко держать стойку, когда вес плавно переходил с одной ноги на другую, что позволяло ему молниеносно реагировать на каждое движение драгуна. По его уверенным действиям можно было понять, что он опытный боец, который мог разгадать каждый маневр противника за долю секунды до того, как он был сделан. Его боевая готовность была пугающей. Его серые, широко распахнутые глаза застыли в пристальном взгляде.

Сражающиеся оказались в нескольких футах от Себастьяна. Драгун попытался остановить сильный удар с плеча, направленный ему в грудь, и сумел отразить его. Толпа издала единовременный вздох, клинки ударились друг о друга, и их дьявольский звон начался снова.

Высокий мужчина выстроил делающую ему честь защиту, не пользуясь преимуществом нескольких ударов, что для внимательного взгляда Себастьяна выглядело как брешь для острого возмездия, и он мог поклясться, что в его глазах словно застыл смех над соперником.

Себастьян вспомнил своего собственного учителя боевых искусств, который говорил ему давным-давно: «По большому счету, тебе нужен только один удар мечом, чтобы убить. Все остальное — игра». Он с удовольствием наблюдал за превосходным игроком.

Теперь в конце арены, где навесы складов отбрасывали темную тень на землю, высокий мужчина сделал нечто безрассудное — он на секунду вышел из боя, окунул свой клинок в корыто с известью, стоявшее у ног рабочих, и помахал им в воздухе перед разъяренным драгуном. Широкая ухмылка рассекла его загорелое лицо.

Солдаты напротив Себастьяна тихо смеялись, когда белые капли стекали с острия клинка. Затем раздался еще один крик, и сабли вновь соединились, звеня, как молот кузнеца.

Со своего наблюдательного пункта Себастьян впервые заметил какие-то знаки на кожаной куртке драгуна, по одному с каждой стороны груди. С левой стороны был белый крест, нарисованный острием сабли за два взмаха, справа — единственная диагональная линия, выполненная с аналогичной точностью. Теперь все с нескрываемым восторгом ждали окончательной схватки.

Драгун сражался как демон, чтобы стереть позор, отбиваясь от лезвия сабли противника, пока оно не докончило рисовать второй крест. До сих пор ему не удавалось коснуться своего соперника, но теперь ему нужно было мобилизовать все свои силы и умение. В серых глазах высокого мужчины Себастьян увидел веселое одобрение.

Тем временем рабочие, находящиеся в отдалении, смеялись.

— Ради Христа, сэр, не позволяйте ей засохнуть! — при ободрении наблюдателей они вытолкали корыто с известью подальше на арену, выкрикивая советы высокому человеку, когда делали это.

Драгун, видя свой шанс, направил всю свою энергию на ошеломительную контратаку, заставляя своего противника отступать назад, по направлению к корыту с известью, которое только что подтолкнули на расстояние ярда от его ног. Вокруг раздавались крики предупреждения и смех. Мужчина, шагнув назад, рухнул. Драгун сделал стремительный выпад, но не смог удержатьравновесия и упал на одно колено. Затем его сабля вращающимся движением была выбита из его руки. Удивление было таким сильным, что он качнулся вперед и оказался на обеих руках и коленях, неотрывно глядя на нетронутое корыто извести, такое же чистое и ровное, как миска с парным молоком.

Победитель сделал ложный выпад, классическое движение, чтобы обезоружить противника, совершив прыжок на ноги с такой скоростью, что толпа была крайне удивлена, когда увидела его, уже стоящего во весь рост. Кончик его сабли слегка касался земли, его грудь поднималась и опускалась под кожаным жилетом.

Затем он засмеялся, бросил свою саблю на землю, наклонился, обмокнул свою руку в известь и протянул ее драгуну. После секундного колебания драгун ответил рукопожатием. Под взрыв смеха они обнялись. Мужчины стояли лицом к лицу, оба испачканные, оба тяжело дышали, пока драгун не отвернулся и не поднял саблю из пыли.

Положив руку на плечо драгуна, его бывший противник принял приветственные возгласы наблюдателей и только затем наклонился, чтобы поднять свое собственное оружие.

— Вы заключали пари? — тихо спросил Себастьян мужчину напротив него.

Солдат медленно повернулся и удивленно посмотрел на него:

— Нет. Это всегда происходит у него слишком быстро. Кроме того, это все шутки. Никогда не знаешь, что он сделает в следующий раз.

Себастьян смотрел, как дуэлянты вошли в тень и начали снимать свою одежду.

— Кто он?

— Француз? Его зовут Жак Десерней. — Не обратив внимания на удивление Себастьяна, он продолжил: — Кажется, если бы он вернулся домой, он был бы виконтом. Но он сражался за нас, до недавнего времени он был стрелком.

— Пока его с позором не выгнали, — резко ответил Себастьян. Хупер и Пейн быстро посмотрели на него.

Солдат пожал плечами, а Пейн подхватил его слова:

— Действительно, сэр, ему задали настоящую королевскую порку.

Видя, как француз бросил кожаную куртку на землю, Себастьян не мог не представить с содроганием, как должна была выглядеть спина Десернея под одеждой.

— Выгнан с позором, — повторил он с ударением, — за попытку дезертировать.

Пейн услужливо кивнул:

— Да-да. Мой друг поведал мне эту историю. Я хотел бы это увидеть, хотя обычно порка вызывает у меня рвоту. Его с трудом привязали к раме, но он вырвался и схватил человека с кнутом. Это выглядело так, будто он собирался убить его, но нет, он нанес ему один чистый хук, и тот упал навзничь. А затем, прежде чем кто-либо смог сдвинуться с места, француз сделал шаг вперед и помог ему подняться, точно так же, как сегодня, при этом сказав: «А теперь выполняй свои служебные обязанности. Я прощаю тебя».

Губы Себастьяна изогнулись в презрительной усмешке:

— Честь среди воров?

— Ну, — медленно начал Пейн, — вряд ли вы найдете здесь кого-либо, кто смог бы назвать этого человека вором. Или кем-нибудь подобным.

— Тем не менее, — настаивал Себастьян, — принимая во внимание его национальность и его биографию, это, черт побери… Накануне войны, к тому же он был выброшен из этой самой армии несколько недель назад.

— У вас есть еще вопросы? — спросил Хупер и посмотрел на Пейна.

— Знают ли командующие, что он устраивает эти бои?

— Все знают. Ветераны битвы на Пиренеях, офицеры и солдаты. Вы и слова против него от них не услышите. Они говорят, что его досье происходит из Ронсесвалля, Сорарена и Сан-Себастьяна, и этого для них достаточно. Полковник Белтон знает его, и на днях он давал точную ссылку на источник его подвигов. Что же касается того, что мы находимся накануне войны, если Десерней сможет передать свои навыки в обращении с оружием большему количеству парней в этом лагере, мы достигнем гораздо лучших результатов, когда встретимся лицом к лицу с Бонапартом.

Себастьян сменил тему разговора:

— Кто тот парень, который помогает ему снять одежду?

— Учитель боевых искусств, — сказал Пейн. — Его зовут Силкок. Их двое таких, вы нигде не увидите им подобных.

— А как они сражаются, когда выходят на бой вдвоем?

Он наблюдал, как Десерней опускал вниз рукава рубахи. Француз заметил взгляд Пейна и дружески кивнул ему, потом мельком взглянул на Себастьяна.

Пейн покачал головой.

— Этого никогда не было. Француз не вступает в серьезную битву с кем бы то ни было. Это для него игра. Довольно острая, но все же игра.

Себастьян издал нечто, похожее на приглушенное фырканье, при этом Хупер повернулся и спросил лукаво:

— Что, вы нашли кого-то подходящего, чтобы бросить ему вызов?

Десерней что-то сказал Силкоку, слегка похлопал его по плечу и повернулся, чтобы уйти.

Себастьян пожал плечами.

— Если будет подходящее время и место, кто знает…

Хупер и Пейн посмотрели на него.

Много было странного в том, как стрелок попал в их ряды, как запросто общался с ними. То, что сейчас чувствовал Себастьян, имело мало общего с окружением или событием, свидетелями которого они только что стали: это было связано с чем-то более глубоким. Ему было интересно, чувствовал ли Десерней то же самое — этот грубый мужской вызов, это слепое пренебрежение последствиями. Сейчас он видел только сильные руки Десернея, его тяжелую походку, и мощь его квадратных плеч, заставляющих его быть похожим на монолит, достойный того, чтобы попытаться его опрокинуть. Твердая как сталь, воля Себастьяна встретила наконец достойного соперника, и когда тот подошел ближе, полковник почуял в воздухе вокруг них нечто похожее на столкновение двух фронтов: один горячий, а другой — его собственный, холодный, как лед.

Француз остановился на расстоянии ярда и приветствовал Пейна улыбкой.

Пейн сказал:

— Это была отличная работа, месье, жаль, что мы пропустили начало. Вы вернетесь завтра?

— Нет, но как насчет того, чтобы выпить пива послезавтра в «Рейнбоу»? — Отметив одобрительный кивок Пейна, он собирался двинуться дальше, но передумал.

Пейн обратился к Себастьяну:

— Полковник Кул, майор Хупер, разрешите представить вам месье Жака Десернея.

Француз помедлил, поклонился, а когда он поднял голову, мельком глянул на Хупера, а затем встретился взглядом с Себастьяном. Это был пристальный взгляд откровенной оценки, который почему-то рассердил Себастьяна.

Затем улыбка озарила загорелое лицо Десернея, и он сказал:

— Полковник Кул, я встречал вашего друга однажды в ирландском полку. Макреди. Он очень умело обращался с мечом, он превозносил вас гораздо выше себя в технике. Вы по-прежнему практикуете?

— Да. Но не на публике.

Француз резко откинул голову назад, как будто Себастьян крепко схватил его за подбородок, затем засмеялся, и этот смех придал яркий блеск его сощуренным глазам. Он сделал шаг вперед, похлопал по плечу Пейна и пошел дальше.

— Прощай, дорогой друг.

Затем, когда он проходил мимо Себастьяна, бросил ему с ухмылкой:

— Когда-нибудь, при условии наличия подходящего места, кто знает…

Глава 12

София скакала вместе с Гарри, который сидел перед ней, на спине Шехерезады. Это было предпочтительней по сравнению с тем что надо ему помогать убирать игрушки, против чего сын всегда возражал.

В то утро они глядели из окон игровой комнаты на зеленые просторы, простирающиеся до края холма. Моря сегодня не было видно из-за густого облака тумана, спустившись на вершину холма.

Гарри стоял на подоконнике рядом с Софией.

— Доберется ли туман до Клифтона, мама?

— Только если подует юго-западный ветер. А сегодня нет никакого ветра.

Мальчик спрыгнул с подоконника и оглядел аккуратную комнату, неудовлетворенный.

— Теперь я ничего не могу найти!

Она сказала:

— Ты не поставил флаги на замок.

— Там нет солдат. — И Гарри пошел к двери.

София почувствовала острую боль, глядя на деревянный замок, который затолкали в угол комнаты. Это была самая замечательная игрушка Эндрю, которой только он обладал привилегией касаться. С прекрасно выдержанными размерами, раскрашенный, со средневековыми башенками и центральной башней, зубчатым внутренним двором, широкими пологими и винтовыми лестницами. При необходимости его можно было разобрать, чтобы сделать две враждебные крепости, над каждой из которых развевались яркие флаги. Все инженерные детали функционировали: решетку в крепостных воротах можно было поднять и опустить, крепкие ворота можно было запереть, цепи подземной тюрьмы создавали удовлетворительный грохот, и можно было нацелить бронзовые пушки в поле и запугивать часового на зубчатой стене шариками из мрамора.

Главными героями в ее дни были свинцовые солдатики, одетые с великолепной точностью в британскую и французскую форму 1790-х годов.

Эндрю и его друзья выстраивали их вдоль ковра у подножия стены, чтобы стрелять в них с высокого укрепления. Но все те солдаты и миниатюрная пушка, если сейчас и существовали, должно быть, были погребены в сундуке в Бирлингдине, и у нее не было никакого намерения говорить Гарри о них. Точно так же у него не было игрушечных пистолетов или копий, и он никогда не спрашивал о них.

Гарри иногда хотел, чтобы Митчелл рассказывал ему истории о войне времен Пиренейского полуострова, но Митчеллу было приказано этого не делать.

— Митчелл мог бы вырезать тебе каких-нибудь животных, чтобы держать их в замке, если мы его хорошенько попросим.

Гарри помедлил в дверном проеме, бросив на нее насмешливый взгляд:

— Попросим его. Если ты хочешь…

Теперь он, взгромоздившись на подушку на луке седла, прислонился к Софии, одной рукой обнимая ее за талию, в то время как Шехерезада аккуратно ступала по сочному дерну, сознавая свое маленькое дополнительное бремя.

— Мама, Шехерезада будет скаковой лошадью?

— Мы с Митчеллом еще не решили. Но думаем, что она, пожалуй, слишком чувствительна для этого. Поэтому, возможно, мы позволим ей иметь жеребят.

Гарри обернулся, чтобы посмотреть на мать, обдумывая то, что собирался спросить. Он хотел спросить, будет ли первый жеребенок его. София обняла сына: она знала, что это не было проявлением чувства собственничества. Гарри был в наименьшей степени жадным человечком. В этом он был похож на Эндрю. Просто он, так же как и она, любил лошадей, и это ее радовало.

Она сама была в тот момент наполнена чувством собственничества, агрессивным, как пламя.

Они ехали на восток, по направлению к Бирлинг Гэп. Туман, покрывающий вершину холма справа от них, был плотным и неподвижным, как занавес, и они воображали вслух, будто за этим занавесом была другая земля, с другими людьми, строениями и животными. Что бы они обнаружили, если бы раздвинули этот занавес? Тем временем с внутренней дрожью от предвкушения того, что они увидят там в действительности, София крепко сжимала поводья.

Это была ее родная земля, место, которое означало свободу. Для посторонних София всегда казалась сдержанной и предусмотрительной женщиной, чья жизнь была сформирована ожиданиями других. Даже Мэри неправильно понимала ее любовь к Сассексу, то, что София отдавала предпочтение месяцам, наполненным не лондонскими балами и светскими приемами, а спокойным общением с соседями, разговорам о простых, житейских вещах. И никто, включая Эндрю, никогда до конца не понимал тех глубинных импульсов, которые заставляли ее хранить верность этому зеленому краю, где она выросла, где все ее первые мечты воплотились в жизнь, появившись из самой земли, чтобы никогда не погибнуть. Только здесь она могла чувствовать себя свободной и полностью самой собой. Она знала, что ей повезло, потому что она могла принимать все свои решения рядом с домом. В этом смысле ее брак с Эндрю, который был именно тем, что постоянно предсказывало ей маленькое сельское общество, был самой естественной вещью на свете и для нее самой.

Никогда в своей жизни она никого не разочаровала: леди София Гамильтон подходила по всем статьям к картине жизни сельской аристократии. Ей никогда не приходилось выходить за рамки привычного или предсказуемого для того, чтобы быть счастливой. Поэтому позже, когда она задумалась о том, каково это будет — бросить вызов всем, кого она знала, чтобы последовать своему тайному желанию, она почувствовала беспокойство. Она инстинктивно знала, что обладает смелостью, чтобы последовать за тем, чего хотело ее сердце, ибо она была так сотворена, даже если больше никто не признавал этого. Но она также знала, что никогда не сможет предать тех, кто ей дорог.

Когда они ехали по долине вместе с Гарри, София не заметила, что к ним приближается серая масса тумана, так как была очарована окружающим пейзажем. Вокруг то там, то здесь росли кусты утесника. Его весенние цветы источали аромат теплого нектара, и пчелы деловито кружили среди шипов. Дальше вверх по пологому склону был подлесок из деревьев, а еще дальше она разглядела крыши Джолиф-корта, усадьбы местного феодала, спрятанной в складке земли. Позади снова были предгорья, а затем Даунс на горизонте. Только что, одну минуту назад, они с Гарри наслаждались солнышком, разглядывая панораму, а в следующую клубы тумана стлались уже прямо перед ними.

София посмотрела справа от себя — в стороне от быстро исчезающей полоски земли, лишь в несколько метров шириной, не было ничего, кроме тумана. Смыкаясь, он был скорее белым, чем серым, но тем не менее непрозрачным. При этом не было ни малейшего дуновения ветерка, чтобы разогнать его. Туман, должно быть, шел с моря.

Гарри сказал взволнованно:

— Мама, посмотри!

— Да, дорогой. — Она направила Шехерезаду влево, чувствуя беспокойство кобылы. — Мы поедем в другую сторону.

Было невозможно повернуть обратно в ту сторону, откуда они приехали: там на них широким изгибом надвигался берег. А по другую сторону, оттуда, где находился Бирлинг Гэп, катился вал морской пены. Все, что им теперь оставалось, это двигаться вдоль линии тумана, который угрожал обрушиться на них.

Гарри обеспокоенно спросил:

— Мама, мы можем ехать быстрее?

— Нет, любовь моя. Я не хочу, чтобы Шехерезада попала ногой в яму. — Она дала себе обещание никогда не ездить быстрее, чем рысью, верхом с Гарри.

София замедлила темп, когда поняла, что убегать от тумана бесполезно. Было бы приятнее остановиться в каком-нибудь укрытии, но когда видимость окончательно исчезла, и осталось всего несколько низкорослых колючих кустов утесника, похожего на призрак в тумане.

Сквозь последний слабый просвет во влажном воздухе она заметила на небольшом расстоянии впереди рощу, которая показалась знакомой, и направила кобылу в ту сторону.

Гарри плотнее прижался к матери.

— Мы подождем здесь? Может, нам сыграть в игру?

Она подумала о трехдневных туманах, которые приходили с пролива в самое плохое время года.

— Мы можем сильно промокнуть, если останемся здесь. — Она наклонилась и застегнула верхнюю пуговицу его куртки. — Пригнись и держись за гриву Шехерезады. Я собираюсь спрыгнуть. — Она соскользнула на землю. — Я хочу, чтобы ты переместился в седло и держался за луку. — София подхватила подушку, когда та упала. — Дай я подсуну это тебе под руки. Теперь держись крепко обеими руками.

— Я еду верхом. Сам! — Гарри был взволнован.

Шея Шехерезады трепетала под пальцами Софии, кобыла водила глазами по сторонам и била копытом о землю, она тоже очень сильно нервничала. Было неразумно вести ее на длинном поводу, на случай, если она неожиданно испугается и дернет в сторону. София погладила рукой мягкие ноздри лошади, а затем, подобрав поводья как раз у нее под губами, пошла вперед, внимательно глядя на землю. Кобыла успокоилась, понимая, что теперь она не наткнется на ненавистный колючий кустарник, и согласилась двигаться дальше.

С каждым шагом в тумане, напряжение Софии возрастало. Она не могла разговаривать с сынишкой, потому что должна была сохранять бдительность. Она заставляла себя делать каждый шаг на маленьком клочке видимой земли у своих ног, борясь со страхом, и чуть не завела лошадь и маленького наездника прямо вниз через вал, в меловой карьер. Она потом уже поняла, что когда вышла в лишенную характерных черт белизну, прямо перед ней не было ничего, кроме крутого обрыва.

София посмотрела на Гарри и улыбнулась ему.

— Не отвлекай меня, дорогой, я должна слушать и видеть то, что у нас впереди.

Она намеревалась продолжать идти вверх по холму, но дорога была обманчивой. В одном месте София обнаружила, что спускается вниз по меловой тропинке, покрытой предательским блеском влаги. Когда она достигла дна долины, обнаженная земля закончилась, и уже не было никакой тропинки, ведущей оттуда, только следы овец. Но ей было известно, что девять из десяти следов домашнего скота идут параллельно холмам. Она пошла поперек и повела кобылу вверх, на коротко остриженный дерн.

Десять-двадцать метров вперед. София снова остановилась. Она потеряла свое чувство направления, так как земля перестала иметь наклон. В какую сторону она теперь направлялась, к холмам или от них? Вдруг она услышала цокот копыт, стучащих по голой земле позади нее, в низине, которую она оставила несколькими минутами ранее.

Она замерла. Цокот стих, словно всадник резко остановился. Кому-нибудь другому могло показаться, что ощупью в тумане движется вол. Но она знала, что это лошадь, более тяжелая, чем Шехерезада, а значит, больше по размеру. И с всадником на спине.

Она посмотрела на Гарри. Его лицо было бледным в рассеянном свете, и крошечные капельки влаги блестели на его волосах, но он улыбнулся ей успокаивающе.

Она повернулась и снова пошла в туман, ее рука крепко держала поводья лошади, а глаза были напряженно устремлены вперед. Она могла закричать, окликнуть, кто бы это ни был. Но странно, почему наездник так не поступил? Почему он следовал за ней и почему он остановился, когда остановилась она?

Впереди замаячил склон, и у нее перехватило дыхание. Кустарник дрока. Дальше участок вереска. Их продвижение треском отдавалось у нее в ушах. Край ее одежды, влажный от травы, ударял по лодыжкам, копыта кобылы скользили на влажном дерне. Не было никакой надежды обнаружить стук копыт следующей за ними лошади.

Дрожа, София повернулась, потянулась вверх и похлопала Гарри по колену. Она приложила свои пальцы к губам, ожидая его послушного кивка, затем бросила мимолетный взгляд позади себя. Ничего не было видно, кроме белого легкого тумана. Неожиданно немного ближе, чем раньше, она уловила скрип ботинка о стремя, фырканье лошади, тяжело дышащей через ноздри. Всадник снова остановился.

Был только один выход: если они будут оставаться абсолютно неподвижными, преследователь снова начнет двигаться, разыскивать их в тумане и проедет мимо, так и не найдя их. Но она не могла поручиться за волнующуюся кобылу и маленького мальчика, что они будут хранить молчание. Есть ли впереди холм или нет, они должны двигаться быстрее.

Они пошли дальше. Сердце Софии сжималось при каждом звуке позади них; мысли, одна ужаснее другой, мелькали в ее мозгу: цыгане, конокрад, разбойник с большой дороги, контрабандист? Последний, естественно, будет стараться избегать ее. Контрабанда была процветающим занятием на южном побережье, и те, кто занимался ею, радовались туману, особенно когда должен был причалить корабль. Но остальные… Если всадник увидел их прежде, чем их поглотил туман — одинокая женщина на отличной лошади и мальчуган в качестве защиты…

Плотная фигура с раскинутыми в стороны руками выросла вдруг перед ними, и София чуть не закричала. Кобыла дернула голову вверх, чуть не вырвав поводья из ее рук. София поднялась на носочки, положила руку ей на шею и прошептала ей:

— Это просто дерево. Пойдем.

Еще несколько шагов, и они оказались в рощице. Пелена еще не покрыла ее полностью. Там был небольшой подлесок, и сквозь клубы тумана она могла различить, где деревья росли наиболее плотно: граб и дуб, деформированные ветрами, дующими с моря. София стояла лицом к роще, и если это была та, которую она заприметила ранее, она могла вызвать образ того, что располагалось за ее пределами.

У нее под ногами расстилался ковер из листьев и мха, рыхлый от влаги. Оставалась только одна вещь, которую можно было сделать. Она потянулась вверх и крепко сжала пальцы Гарри вокруг луки, шепча:

— Держись крепко, я собираюсь сесть в седло.

Она поставила свою ногу в стремя и качнулась вверх, и когда она сделала это, сквозь шуршание ее юбок и шелест листьев она снова услышала стук копыт.

И вот он снова стих. Кобыла прыгала вперед под плавающие, призрачные ветки, София пригибалась низко, одной рукой схватив сына, другую протянув к развевающейся гриве. Они скакали вслепую, не имея ни малейшего понятия, какие препятствия могут встретиться у них на пути, и вглухую, оттого, что их хлестали ветки, и копыта Шехерезады стучали по земле, София не могла определить, где находится другой всадник: позади, у кромки леса, или он решил объехать дугой, чтобы перерезать им путь.

Вдруг они оказались вне деревьев, на открытом пространстве, маленькие камешки и кусочки земли разлетались в стороны из-под копыт лошади. Туман был душным. София могла чувствовать, как страх кобылы поднимается нарастающей волной вперед, к шее. Земля пошла под уклон; София молилась, чтобы это оказалось правильным выбором. Туман здесь был угасающим, рассеивающимся: протянувшись на сушу с моря, он покрывал вершины холмов, но еще не заполнил долину.

Теперь под ногами у них был гравий, скрипящий под копытами Шехерезады, и когда из тумана показались два каменных столба, София направила кобылу прямо между ними. Как только они проскочили через калитку, мир изменился. София замедлила бег лошади до легкого галопа, и они вышли дальше вниз по пологому склону на чистый воздух. Они оказались на широкой аллее, вдоль которой росли липы с переплетенными ветвями, с затененными декоративными садами с каждой стороны, которые она знала так же хорошо, как и те, что были в Бирлингдине.

София с облегчением вздохнула. Поцеловав Гарри в макушку, она спросила:

— Знаешь, что мы найдем, когда занавес откроется? Это место называется Джолиф-корт. Скоро ты увидишь фонтан с дельфином. Вот он! — Она не могла заставить свой голос не дрожать. — Где-то здесь проезжая часть дороги к конюшням. Но если мы поедем прямо вперед, там будет поворот, который приведет нас к крыльцу. Мы постучим в дверь и посмотрим, дома ли мистер Джолиф.

— Он больше не будет преследовать нас, мама, не так ли? — спросил Гарри тихим голосом.

— Нет, мой дорогой.

Но они не успели добраться туда. На тропинке справа, со стороны конюшен, сквозь завивавшийся клубами туман, появился мужчина. Он преодолел расстояние большими шагами, и прежде чем они могли различить лицо или фигуру, он произнес:

— Стойте! Эй, кто вы?

Ее руки крепче впились в поводья, и кобыла, дрожа, остановилась. Мужчина подошел ближе.

Он был в грубых ботинках, на нем было длинное серое пальто с капюшоном, а в руках дробовик. Под загнутым краем его высокой шляпы она увидела светлые волосы и широко раскрытые серые глаза. Человек с ружьем был Жак Десерней.

Глава 13

Гарри пытался не плакать. Мама была напугана, его поездка на Шехерезаде не удалась, а теперь еще перед ними оказался этот великан.

Великан взмахнул своей высокой шляпой и подбежал к ним в своих больших тяжелых ботинках, и Гарри в испуге отпрянул назад.

— Что случилось?

Мама не отвечала, и великан продолжал:

— Я услышал, что вы приближаетесь. Галопом, в таком тумане, как этот. Что вы там делали? Да еще с ребенком?

Глаза гиганта, устремленные на Гарри, вблизи оказались совсем не такими жестокими. Без шляпы он был больше похож на человека, и еще у него была смешная манера говорить: он говорил «лышал», как Митчелл, а не «слышал», как мама. Его голос был мягким и приятным.

— Держу пари, вы достаточно поездили верхом для одного дня. Теперь слезайте.

У мамы не было времени, чтобы спорить, а у Гарри — чтобы уклониться в сторону; крепкие руки схватили его и опустили на землю, затем мужчина поднял его на руки. Мальчик заметил, что мужчина не отрываясь, смотрел на маму. Гарри держался очень прямо, он положил одну руку на плечо мужчины, просто чтобы попробовать, каково оно на ощупь. Оно было крепкое и теплое.

Мама закричала:

— Как вы смеете? Вы пугаете его!

— Нет, это вы. Скажите мне, ради всего святого, что происходит? Позвольте мне помочь вам.

Когда она по-прежнему не ответила, человек сердито фыркнул, и это, как ни странно, развеселило Гарри.

Мужчина посмотрел на него и улыбнулся.

— Но сначала мы проводим вас в дом. Роджерс!

Это был громкий рев. Он прозвучал как раз рядом с ухом Гарри, заставив его держаться крепче, и человек огромными шагами направился в сторону крыльца в конце поворота. Грум прибежал из конюшни. Шехерезада элегантно ступала вдоль аллеи за ними, глядя вопросительно на Гарри; он мог сказать наверняка, что мужчина вызывал у нее любопытство.

Теперь мама выглядела сердитой.

Когда они подошли к крыльцу, мужчина остановился, длинное ружье качалось у него на руке. Он сказал Роджерсу:

— Помогите леди Гамильтон спуститься с лошади, будьте любезны. — Затем он обратился к Гарри, когда мама аккуратно спрыгнула на землю: — Как зовут твою лошадь?

— Шехерезада.

— Роджерс отведет ее в конюшню. За ней будут хорошо ухаживать. — Мужчина кивнул Роджерсу, который начал уводить лошадь, и стоял, глядя на нее в течение нескольких секунд. Затем он повернулся и сказал несколько странных слов, которых Гарри не понял:

— Я знаю эту кобылу! Я видел ее в Гринвиче. — У него было такое лицо, будто он только что встретил самую удивительную и чудесную вещь в мире.

Гарри был доволен. Он любил, когда людям нравилась Шехерезада.

Мужчина наклонил свою голову к маме и спросил:

— Вы окажете мне честь войти внутрь?

— Это абсурд, — раздраженно ответила мама. — Что вы здесь делаете? Где мистер Джолиф?

— Во Флоренции.

Он был уже у двери. Оставив ружье у колонны, мужчина сильно толкнул дверь, и та сразу же открылась, затем он поднял ружье и кивнул маме. Она прошла мимо, у нее было сердитое лицо, и было видно, что она не хотела входить внутрь. Но Гарри хотел, потому что ему всегда нравились новые дома.

Слуга шел впереди. Он привел их в большую комнату с высокими окнами. Мужчина осторожно опустил Гарри, не давая упасть своему ружью, затем выпрямился перед ним во весь рост.

— И как тебя зовут?

— Гарри.

— Анри? — Мужчина улыбнулся.

— А как вас зовут? — спросил мальчик.

— Жак.

Одно только имя. Не мистер или еще что-нибудь. Он, должно быть, егерь или главный конюх.

— Что это за ружье? — спросил Гарри.

— Дробовик. Оно не заряжено. Ты можешь его потрогать.

— О нет, он не может! — Послышался шелест юбок, и мама подошла к ним, но Гарри уже положил свою руку на прохладный и гладкий ствол.

Мужчина поднял глаза, и его голос изменился:

— Скажите мне, что напугало вас.

— Нас преследовали. Кто-то верхом. Я не могла видеть их, но они были там. Когда бы я ни останавливалась, они останавливались тоже.

— Что точно вы слышали?

— Стук копыт, вот так. — Гарри потопал ногами о пол. Мужчина кивнул.

— Ты будешь хорошим разведчиком. И? — он снова посмотрел на маму.

Она сказала:

— Кто-то верхом, вот и все.

— Вы не закричали?

— А вы бы закричали?

Мужчина коротко засмеялся. Он задумчиво опустил глаза на дробовик.

— Как вы стреляете из него? — спросил Гарри.

Большой рукой с длинными пальцами человек взялся за середину ружья твердой хваткой, согнул палец вокруг завитого кусочка металла, который выдавался снизу.

— Ты взводишь курок. Сначала на один оборот. Вот так. — Затем большой палец вернулся назад вместе со щелчком. — Затем…

— Я слышал это! — воскликнул Гарри, поглядев вверх. — Это. Я слышал это. Когда мы были в тумане!

— Господи Иисусе. — Гарри знал это выражение.

Мужчина вскочил на ноги. Он быстро произнес:

— Подождите здесь. Я отправлю людей посмотреть. Если поблизости кто-то шныряет, я хочу увидеть его. — И, повернувшись, он вышел из комнаты.

София стояла у окна без всякого намерения присесть, хотя на этом настаивала экономка мистера Джолифа, миссис Лиливайт. Она была в бешенстве от того, что ей так безапелляционно предложили подождать. Гарри тем временем угощался закусками, принесенными миссис Лиливайт, уютно устроившись у огня, который был зажжен на случай, если их одежду нужно будет просушить.

— Мне кажется, туман скоро рассеется, миледи.

София отвернулась от окна.

— Чем раньше, тем лучше. Я хочу продолжить свой путь.

— Но опасность…

При взгляде Софии экономка отказалась от намерения протестовать.

София произнесла спокойно:

— Если в окрестностях и были какие-нибудь бездельники, я думаю, что они уже ушли, тем более теперь там ходят грумы и садовники.

После недолгой паузы между сдержанностью и любопытством она поддалась искушению:

— Я удивлена тому, что не нашла мистера Джолифа дома. Давно он за границей?

— Да, миледи, он в Италии. Месье Десерней арендовал поместье на шесть месяцев.

— О Господи, но почему?

Миссис Лиливайт поправила свои седые волосы и приняла вид тактичной отстраненности.

— Мистер Джолиф оказался в обстоятельствах, когда… он решил пожить за границей некоторое время, миледи. Он снял виллу недалеко от Флоренции на все лето. Мы были, конечно же, весьма обеспокоены по поводу нового арендатора, но я с благодарностью могу сказать, что месье Десерней оставил всех слуг. Без исключения. Я верю, что Джолиф-корт будет в прекрасном состоянии, когда вернется мистер Джолиф.

София была разочарована. Ей хотелось узнать, почему все-таки Десерней оказался здесь, но экономка неправильно истолковала вопрос.

— Миссис Лиливайт, — сказал Гарри важно, вставая со своего стула. Экономка посмотрела на него. — У вас есть бильярдная комната?

— Да, а почему ты спрашиваешь?

— Могу я ее увидеть?

Экономка бросила вопросительный взгляд на Софию, когда та кивнула и улыбнулась Гарри. Он был высоким для своих лет и уже достиг того роста, с которого он мог смотреть через край бильярдного стола на гладкое зеленое сукно. Даже когда стол был пуст, когда кии были подвешены и никто не играл, Гарри был каким-то образом очарован успокаивающей атмосферой бильярдной комнаты, в которую он входил почти с благоговейным видом. Он ничего не ломал, потому что все, что было связано с игрой, было для него свято. Когда Гарри и миссис Лиливайт вместе вышли, София поняла, что и на сей раз бильярдная совершила свое неописуемое волшебство.

Она ожидала увидеть Жака, идущего широкими шагами по дороге, ведущей к дому, но Десерней обошел дом с задней стороны и вошел в комнату через другую дверь, позади нее. София обернулась, когда он бросил свою шляпу на стол, стоявший у двери, и сбросил с плеч пальто. Не успела она обрадоваться про себя, что у него больше не было его дробовика, как Жак полез в карман пальто и положил пистолет рядом со своей шляпой, прежде чем бросить одежду на спинку стула.

— Я была бы вам признательна, если бы вы убрали оружие, месье.

Жак посмотрел в ее сторону, и его глаза сузились. Затем он иронически фыркнул и, подняв свою шляпу, накрыл ею пистолет, после чего прошел вперед и встал у огня.

— Мы никого не нашли. Должно быть, он уже убрался отсюда. Если бы вы сказали мне сразу, что происходит, у нас был бы шанс.

— Вы совсем ничего не увидели?

— В роще нашли подушку, сделанную из попоны. Ваша? Она в конюшне. Кобыла просто замечательная. Вы привезли ее из Нового Южного Уэльса?

— Да, — ей удалось произнести это как можно мягче. — Я должна поблагодарить вас за то, что вы беспокоились о нас. Боюсь, что я нарушила ваш день.

Он посмотрел на нее в изумлении:

— Нарушили?.. — Затем он спросил: — Не хотите ли присесть?

Жак встал рядом с диваном в замешательстве. Но, конечно же, он не мог сесть, пока она продолжала стоять, поэтому София выбрала стул, стоявший не слишком близко к огню. Взглянув в окно, она заметила, что солнце потихоньку начинало прорываться сквозь серые клубы тумана.

София была сильно удивлена и не скрывала этого. Самым холодным тоном, на который она только была способна, она произнесла:

— Я никогда не задерживаюсь надолго у Монтегю.

Не говоря уже о том, что его вопрос был нестерпимо личным, у него не было права задавать его, потому что в течение трех дней, которые последовали за балом, София не видела его и не слышала о нем: ни визита, ни карточки, ничего.

— Вы не посетили офицерскую вечеринку.

Как будто он ожидал, что она будет его разыскивать! И разве она должна была предположить, что он пойдет туда?

— В этом не было никакого смысла, — сказала она холодно, затем внимательно посмотрела ему в лицо и продолжила: — Человек, которого я хотела увидеть, там не присутствовал: это полковник Белтон. Когда я наводила справки, я обнаружила, что он совсем недавно получил новое назначение в Ирландию. Он уехал из Брайтона, прежде чем я смогла встретиться с ним.

Он сразу же попал в ловушку.

— Хорошо.

Это было слишком. Она поднялась на ноги.

— Я могу обойтись без ваших предложений по поводу того, как я веду свои дела. — Она снова подошла к окну.

— Вы можете? — он тоже поднялся, подошел и встал рядом с ней. — Разве не существенно то, что вы нашли пристанище сегодня? А вы действительно нашли его, рядом со мной.

— Это совпадение. — София отказывалась смотреть на него. В Брайтоне, после бала, она поклялась себе, что не позволит ему преследовать ее. Но здесь она была в его собственном доме.

— Действительно? Как вы думаете, почему я арендовал это место, так близко к вашему дому?

София повернулась к нему.

— Я надеюсь, вы не хотите сказать, что это было сделано в стремлении к моему обществу, месье Десерней? Я негодую по поводу того, что вы диктуете мне каждый шаг, и уверена: вы понимаете, что будете приняты с еще меньшим радушием в моем доме.

София никогда в своей жизни не использовала сарказм таким образом, но то, что он стоял рядом с ней, заставляло ее быть непохожей на себя. Она ожидала, что он отпрянет, но с каждым словом его глаза разгорались сильнее, выражение его лица становилось более открытым.

— Вы забываете, чем я вам обязан. Наверное, это так похоже на вас: взять и забыть. Должно быть, это проявление вашего великодушия. Но поставьте себя на мгновение на мое место. Как я мог покинуть Англию с неоплаченным долгом? И опять-таки, чем я могу отплатить вам? У вас нет недостатка в друзьях, семье или удобстве. Что я могу предложить вам, чего бы вы уже не имели?

Жак замолчал. София почувствовала сильное волнение, которое всеми силами попыталась скрыть. В ее жизни есть один пробел, ужасный пробел, и это было для нее гораздо более важно, чем мог предположить кто-либо. Она знала теперь — к сожалению, слишком поздно, — что иметь в своей жизни рядом настоящего мужчину было для нее так же необходимо, как и дышать. В ее собственных глазах у нее было все — и не было ничего. А единственный живой мужчина, которого она желала, был тот, который сейчас находился рядом с ней, в этой комнате. Она не отрываясь смотрела на залитый солнечным светом сад и желала, чтобы он продолжал.

Наконец он сказал:

— Все, что я могу предложить, это мои услуги. Все, что вы хотите, что бы это ни было, я с удовольствием выполню.

Она заставила себя встретиться с ним взглядом.

— Я могу уверить вас — в жертвах нет необходимости.

— Это не жертва.

София постаралась проигнорировать взгляд, которым сопровождалось это высказывание. Она также попыталась подавить отклик, который он вызвал внутри нее, и сказала довольно тихо:

— Напротив, хозяин Джолиф-корта очень любит это место, и я знаю, что его можно было уговорить оставить этот дом только за непомерную сумму. Вас ввели в огромные расходы, чтобы вы находились здесь, а также помешали, чтобы вы вернулись домой, во Францию.

Упоминание о Франции было нацелено на то, чтобы напомнить Жаку о том, что он был во вражеском лагере по отношению к ней и ее семье. Но это не возымело должного эффекта. Его глаза излучали свет, от которого она дрожала, когда видела его. Этот свет давал ей ясно понять, что преследование только началось.

— Расходы — это ничто. Для чего тогда нужны банки? Дело было легко улажено. А что касается моего возвращения… — Он помедлил. Ей стало интересно, собирался ли он сказать слово «домой», но в последнюю секунду он отказался произнести его, — что же касается Франции, она может подождать.

— А как насчет ваших родителей? — София увидела, что он слегка напрягся при этом. Маркиза де Вийер рассказала ей, что его мать и отец живы; они избежали тяжелой участи, которая выпала на долю аристократов во время революции, и все еще жили в наследном замке в Нормандии.

Он спокойно ответил:

— Мы постоянно обмениваемся корреспонденцией.

Постоянно! За последние три года он был в России, Испании, Южной Франции, Новом Южном Уэльсе и Америке. После непродолжительной паузы она сказала с той иронией, которую использовала только с близкими, такими как ее отец и Мэри:

— Конечно. Для чего же тогда нужна почта!

В холле послышался голос Гарри. Он с кем-то разговаривал доверительным тоном, означающим, что он находится в приятной ему компании. София посмотрела через плечо и увидела сына, ведущего экономку за руку.

— Мама, у миссис Лиливайт есть арфа. Она позволила мне прикоснуться к ней. Ты сыграешь что-нибудь? Миссис Лиливайт говорит, что ты умеешь.

— Весьма любезно с вашей стороны, — София улыбнулась. От нее не ускользнул взгляд молчаливого веселья, которым экономка обменялась с Десернеем — у них уже установились отношения взаимного уважения, при том, что он не мог владеть домом более нескольких дней. Все-таки было удивительно, что ей не сказали о планах Джолифа до того, как он покинул свою усадьбу. Слушая осторожные ответы миссис Лиливайт, София могла только заключить, что Джолиф, скорее всего, имел серьезные долги и был вынужден сдать в аренду поместье, чтобы поправить свое материальное положение. Должно быть, он был слишком смущен, чтобы проронить хоть слово, прежде чем уедет.

София заметила, что все трое смотрят на нее.

— Боюсь, нам пора. Дома много дел. Я должна поблагодарить вас за то, что вы так любезно о нас позаботились. — Она была осторожна, чтобы не встретиться со взглядом Десернея под наблюдательным взором миссис Лиливайт.

— Вы готовы ехать верхом? — спросил он.

— Да, благодарю вас.

— Миссис Лиливайт, попросите, чтобы кобылу оседлали и привели к крыльцу, будьте любезны. Вместе с Мезруром.

София посмотрела на него искоса:

— С кем?

— Я буду сопровождать вас.

— Я вполне способна…

— Я буду сопровождать вас, — повторил Жак твердо. — Извините.

Десерней оставил бедную миссис Лиливайт, присевшую в реверансе, и вышел. После этого София услышала его приятный решительный голос, когда он отдавал распоряжения в другой части дома.

Она взяла куртку Гарри со спинки стула, стоявшего у очага.

— Пора в путь.

— Вон там находится Клифтон. — София указала вперед, когда они преодолели длинный подъем и ее дом оказался в поле зрения. Солнце мягким светом заливало черепичную крышу, высокие трубы, раскидистые кедры и лужайку перед домом.

— Я знаю. — Жак посмотрел в сторону на вершину холма. — Вы должны были видеть, что садится туман, когда выезжали из дому. Зачем вы отправились в путь в такую погоду?

— Откуда вы узнали? — быстро спросила София. Мысли в ее голове путались: откуда он знал Клифтон и то, когда она выехала сегодня утром? Он шпионил за ней? Эта догадка обескуражила ее: с одной стороны, она чувствовала благодарность, а другой — страх.

— Достаточно нескольких дней, чтобы узнать эту местность. Это красивая земля. — Он смотрел вокруг себя, когда говорил это, поэтому у Софии появилась возможность изучить его и не встречаться с ним взглядом.

Десерней ехал верхом с властной, инстинктивной непринужденностью, которая была тем более впечатляющей, потому что Мезрур был большим сильным жеребцом, в котором София тотчас же распознала породу. С характерной беззаботностью Десерней предложил посадить Гарри верхом перед собой по пути домой, и на ее скептический ответ он рассмеялся. Гарри, как это ни странно, был разочарован.

Мезрур обладал классической гибкостью, которую ее научил распознавать дедушка и которая в меньшей степени зависела от действия рук, чем от распределения веса и давления ног. Так что в тяжелой поступи жеребца слышалось неохотное принятие мужской дисциплины.

Сквозь стук копыт София спросила:

— Что вы делали сегодня утром, когда мы с Гарри катались верхом?

Он быстро посмотрел на нее, но промолчал. Она спросила еще:

— Почему с вами было ружье?

— Я чистил его.

— Вы ездили верхом? — Что-то в его взгляде, некое подобие вызова заставило ее перевести дух, прежде чем она продолжила: — Вы были соответствующе одеты.

— Нет, я прогуливался к приусадебной ферме.

Молчание. Он не сделал дальнейших комментариев, а ей больше нечего было спросить. У нее не было надежных оснований для того, чтобы и дальше задавать вопросы. Лишь только осознание того, что кто-то следил за ней в тумане, было еще довольно сильным в памяти. Это пугало ее, и она знала, что это будет теперь преследовать ее в течение долгого времени. С чувством опустошения она поняла, что единственно, чего она действительно хотела, когда Десерней вышел ей навстречу, было броситься в его объятия и почувствовать себя в безопасности. Что было хуже, чем просто причуда.

Она посмотрела на ботинки, которые Десерней надел тем утром на предполагаемую прогулку к приусадебной ферме Джолифа. Яркий блеск на них был безупречен. Вместо просторного пальто на нем был надет «жокейский пиджак» традиционного британского покроя, который тем не менее не делал его больше похожим на англичанина. Но и на истинного француза он тоже был не похож. Единственным тому объяснением могло служить его нормандское происхождение — таким образом, его предками могли быть викинги, мародерствующие в свое время на северном побережье Франции еще задолго до того, как Вильгельм Завоеватель высадился при Гастингсе. Хищник с повадками хищника.

— Какие могут быть у вас дела сегодня днем, что заставляет вас так торопиться домой? — спросил он.

Она ответила не задумываясь:

— Надо проинструктировать прислугу по поводу завтрашнего обеда.

Жак внимательно посмотрел на нее, и она смутилась, почувствовав себя глупо. Но потом продолжила:

— Когда я вернулась в родные места, все были так добры ко мне, приезжая с приветственными визитами, что я чувствуюнеобходимость отблагодарить всех сразу одним большим мероприятием. У меня никогда не было балов или званых ужинов, но я думаю пригласить всех на чудесный весенний обед. И я буду только рада, если приедет как можно больше народу, так что мне не придется развлекать гостей, а они будут сами рады просто пообщаться друг с другом.

София помолчала, размышляя, как остроумно она вышла из положения.

Десерней ничего не ответил, глядя вперед на Клифтон, когда они въехали на короткую аллею со статуями, откуда открывался вид на море. Его молчание становилось настораживающим.

Потом она словно издалека услышала свой голос:

— Конечно, если вы смогли бы… смогли бы присутствовать… доставьте нам такое удовольствие. Сочтите это за… ах, — она лихорадочно искала подходящие слова, — за добрососедский жест.

— Благодарю, — ответил он тихо.

У нее не было возможности прочитать выражение его лица и таким образом понять, собирается ли он приехать. София упрекнула себя в том, что это было так важно для нее. Жак продолжил разговор, осматривая строения:

— Клифтон так подвержен изменению ветра и погоды. Бирлингдин защищен намного лучше.

— А мне из окна видно море, — сказал Гарри..

— А видишь ли ты корабли, направляющиеся в Нью-Хейвен? — поинтересовался Десерней.

— Да, некоторые из них — из Франции, — ответил Гарри.

София осторожно спросила:

— Вы уже были с визитом в Бирлингдине? Вы знаете полковника Кула?

— Я встречал его дважды, — ответил он. — Но каждый раз мимолетно. Мы едва перекинулись парой слов.

— Он будет здесь завтра.

— И вы будете окружены его вниманием. — Он сказал это очень тихо. Она не была обязана отвечать, так как в этот момент они приближались к крыльцу, ведущему к двойным дверям в центральную часть дома. Из прохода под аркой в изгороди справа от нее вышел грум, и в тот же миг мажордом распахнул двери. Все домочадцы были озабочены ее исчезновением в тумане. Когда они еще проезжали беседку, она увидела, что садовник оставил свою работу в розовых клумбах и стремительно побежал рассказать всем, что миледи дома.

Она чувствовала, что Десерней смотрит на нее, когда они остановили лошадей. Возможно, ему было любопытно узнать, позволит ли она своим слугам создавать ажиотаж по поводу ее отсутствия, или он ждал, что она пригласит его в дом?

Грум спустил Гарри, а она спрыгнула сама. Десерней сделал то же самое, и Гарри неожиданно посмотрел вверх и выдал свое собственное приглашение.

— Вы хотите подняться и посмотреть из окна моей комнаты?

— В другой раз, возможно.

— Вы придете завтра?

— С удовольствием, спасибо.

— О, хорошо. — Потом Гарри радостно сказал груму: — Я могу теперь ездить верхом. Я хочу сам отвести Шехерезаду в конюшню.

София уловила взгляд конюха.

— Только шагом, помни.

Конюх кивнул и взял поводья кобылы, а Десерней неожиданно нагнулся, поднял Гарри и посадил его верхом в дамское седло.

— Держись крепко, но помни, нужно держать спину прямо.

Она и Десерней стояли и смотрели, как он ехал, гордо выпрямившись, под арку из зелени, ведущую к конюшне.

Мажордом вернулся назад с верхней ступеньки и снова вошел в дом. Большой гунтер Десернея ударял копытом о гравий, прядал ушами и со страстным желанием смотрел вслед Шехерезаде.

Десерней тоже продолжал смотреть на удаляющегося Гарри.

— Он смелый мальчик.

— Да. — Затем София добавила, улыбаясь. — Он взял свою храбрость не у меня!

— Но все же я чувствую, что он многое взял от вас. Например, у него очень глубокие эмоции.

Эти слова незаметно проникли через все барьеры, которые лежали между ними, как прикосновение шелка к ее коже, как тепло солнца, заставляя быстрее бежать ее кровь.

— Вы едва знаете его.

— Но я начинаю узнавать вас. Нетрудно увидеть, что он предан вам. Душой и телом.

София чувствовала себя точно так же, как и в те другие разы, когда его близость лишала ее возможности ответить, отнимала у нее мысли. Десерней подошел ближе, одной рукой он держал поводья гунтера. Казалось, он немного расслабился, однако взгляд, который остановился на ней, говорил о другом.

Вместо традиционных слов прощания она произнесла приглушенным голосом:

— Я должна идти. — Это было абсурднейшее высказывание, которое она могла произнести, прощаясь с кем-либо.

Десерней схватил ее руку быстрой, но твердой хваткой.

— Прежде чем вы это сделаете, есть нечто, что я должен сказать вам.

Она замерла от страха и удовольствия.

Жак ждал, пока она поднимет глаза, и когда она не смогла сделать этого, продолжил низким серьезным голосом.

— Никогда не бойтесь меня.

Он поднес ее руку к своим губам, и в этот момент она точно знала, что он услышал ее учащенное дыхание и ощутил ее внутреннюю дрожь.

София не могла сдвинуться с места, когда Десерней спокойно вспрыгнул на лошадь, снял перед ней шляпу и пустил большого жеребца легким галопом вдоль аллеи, которая вела из садов по направлению к морю.

Глава 14

Париж

Гражданская война назревает в нескольких частях страны. Новая империя Бонапарта находится под угрозой от Бретани до Вандеи; Бордо и Прованс будут следующими, и он закончит тем, что ему придется сменить администрацию в каждом городе. Все, что он сделал до настоящего времени, это еще больше увеличил долю воинской повинности, чтобы у него была возможность посылать дополнительные войска в гарнизоны. Всё жертвуется на успех в войне, включая флот, который он фактически поспешно уничтожил: «Пока продолжается этот кризис, в действительности не имеет значения, есть ли у нас флот или нет».

Самая большая его озабоченность — это деньги, ибо он обнаружил только пятьдесят миллионов в казне, двадцатая часть того, что имелось в его распоряжении в 1812 году. Он распродает государственную собственность и леса, возобновил военный налог, вымогает взносы у коллежей и политехникумов, получил обещания двух миллионов в ссудах правительству от финансового сектора, чтобы обеспечить триста тысяч мушкетов и столько же солдат.

Я разговаривал с Фуше вчера и не мог не спросить, откуда у главы полиции Парижа оказалось двадцать тысяч франков, которые тот предложил в качестве пожертвования.

В ответ, однако, я получил лишь мимолетную улыбку. Затем он сказал:

— Единственный способ, под которым император, похоже, понимает преданность, Роберт, это если она подтверждается материальными ценностями. В противном случае он мучается сомнениями по поводу того, что происходит в головах у людей. Ты слышал о сцене, которая произошла седьмого, когда мы обсуждали конституцию? Он неожиданно изменил отношение ко всем нам, полностью потерял контроль над собою, сказал, что мы организовываем заговор, чтобы покончить с ним. Он пронзительно кричал, я подумал, что у него будет припадок. Он вонзил нож в стол прямо напротив меня.

— О Господи, — сказал я, мои мысли вертелись и кружились. Я слышал об этом, конечно, но ничего такого яркого, и я поинтересовался, почему Фуше был так щедр на подробности.

— И что же вы сделали?

— Успокоил его. Принял к сведению. Продолжил ждать.

— Чего? — спросил я. Моя кожа неожиданно покрылась мурашками от предвкушения.

— Пока он не разорил страну и не загнал половину Франции в наиболее плохо обученную и наиболее плачевно экипированную армию в ее истории. Пока не станет совсем ясно, что он намеревается бросить их против соединенной мощи Австрии, Пруссии, России и Британии и посмотреть, как еще одно поколение превратится в прах у наших границ, чтобы утолить его жажду крови и славы.

Так как я слушал все это затаив дыхание, мне пришлось набрать в легкие воздуха, прежде чем я смог говорить. Наконец я сказал, глядя в глаза Фуше под полуприкрытыми веками:

— Он планирует массовый смотр в следующем месяце на Марсовом поле. Смотр раскроет весь его военный проект и даст соответствующую информацию вражеским силам. Как вы думаете, будет ли в национальных интересах, чтобы он провел парад? Или, может, будет на руку, если ему помешают неожиданные обстоятельства?

Он ответил сразу своим довольно жалобным голосом:

— Я полагаю, что я немного похож на Бонапарта в одном отношении. Я вижу страсти, желания и размышления как текучее, эфемерное, ненадежное ничто в лучшие времена, хотя, конечно, как министр полиции я должен иметь дело с таким ничто каждый день. Я признаю, мой дорогой Роберт, растущую ностальгию по материальному. И чувствую, что мы могли больше сказать друг другу, как только картина прояснится.

София весьма беспечно говорила с Десернеем, когда рассказывала о планируемом ужине, но теперь она очень нервничала. Она страшилась, что ей придется принять и развлекать двадцать или около того человек. В какой-то момент она была обеспокоена тем, что сделала вечеринку слишком многолюдной, затем она боялась, что обидела некоторых соседей с большим самомнением, не пригласив их. Она заранее распорядилась по поводу всех необходимых приготовлений, но ее не оставляло смутное чувство, что они будут иметь совершенно иной результат. Расположение за столом, например: старшинство предполагало, чтобы она посадила виконта Гейджа справа от себя, а жену командующего из Эксита — слева, но Гейдж и командующий держались на расстоянии друг от друга с тех пор, как виконт послал непреклонное письмо в Лондон, протестуя против казарм на своей земле и закономерного нарушения охоты и сельского хозяйства в этой связи.

За час до того, как должны были приехать первые гости, София ходила взад-вперед по гостиной, когда мажордом принес ей послание из Бирлингдина. София открыла его и прочитала сообщение, написанное твердым, угловатым почерком кузена Себастьяна:

Дорогая леди Гамильтон,

Я позволил себе послать кое-что для юного Гарри, чтобы, пока его мама будет занята своими гостями, у него было чем развлечься. Я нашел старый сундук в Бирлингдине и сразу понял, кто имеет на него самое непосредственное право и кто получит больше всего удовольствия от того, что в нем содержится. Он прибудет к Вам максимум на полчаса раньше меня; я нанесу Вам визит заблаговременно, на случай если смогу чем-нибудь помочь.

С искренним уважением, Себастьян Кул.

— Где этот сундук? — спросила София мажордома.

— У бокового входа, миледи.

— Пусть его поднимут в игровую комнату мистера Гарри, пожалуйста.

Сама она пошла наверх, чтобы проверить все в последний раз, прежде чем дом будет наводнен гостями. Она не могла не чувствовать себя неловко по поводу того, что оставила Гарри наверху, в то время как подавали ужин, но никто не ожидал увидеть детей на таком приеме. Его няня должна была привести его вниз лишь незадолго до того, как гости будут уходить, потому что в отличие от нее, сын испытывал неутомимое любопытство к новым людям.

Гарри стоял на коленях на сиденье с подушками и глядел в окно на изгиб дороги.

— Никто не едет, — сказал он через плечо.

— Нет, еще рано. Прыгай вниз, дорогой, и посмотри, что кузен Себастьян прислал тебе.

Грум поставил дубовый сундук посреди комнаты, поклонился и вышел. С него вытерли пыль, но дерево было тусклым, а две металлические скобки, на которых держалась крышка, проржавели. Со странным ощущением дурного предчувствия она опустилась на колени и помогла Гарри открыть его.

Он был полон свинцовых солдатиков. Один слой на другом, они лежали рядами, как покрытые эмалью драгоценные камни на мягком кусочке фетра — вперемешку, красные и голубые. У Гарри перехватило дыхание, затем он с восхищением начал вытаскивать их. Солдаты пехоты с выпяченной грудью, перевязанной белой лентой. Гусары с высокими мешковатыми киверами. Кривоногие кавалеристы и уланы, каждый с одной поднятой рукой, куда можно было вставлять сверкающее оружие. На дне сундука оружие хранилось отдельно в бархатной сумке с затягивающимся шнурком, среди лошадей, повозок и бронзовой пушки.

София поднялась и отошла в сторону, боясь заговорить. Она смотрела на счастливое лицо Гарри и понимала, что было уже слишком поздно что-либо говорить. Это не было виной кузена Себастьяна, она никогда не говорила ему, как тщательно она пыталась спрятать ужасы войны от своего сына. Она могла отвергнуть предложение старых игрушек ее супруга, но тогда она рисковала обидеть кузена Себастьяна и ранить Гарри, потому что он никогда бы не понял, если бы она унесла прочь такие сокровища.

Его глаза сияли, когда он посмотрел на нее:

— Они могут быть в крепости!

Затем он отвернулся и снова порылся в сундуке, достав длинную плоскую жестянку, которая грохотала, когда он положил ее на пол. Он попытался открыть крышку, но у него не получилось.

— Смотри! У нее есть отверстие для ключа. Мама, это коробка для моего ключа! — воскликнул мальчик.

Он подбежал к столу, где хранил всякую всячину. Среди камней, ракушек и перьев лежал ключ, который они с Софией нашли за камином в Бирлингдине.

Они прочесали весь Клифтон, чтобы найти предмет мебели, к которому подходил бы этот ключ, но безуспешно, к большому разочарованию Гарри. Теперь он вернулся бегом с ключом в руке.

Немного помедлив, София сказала:

— Подожди, я помню эту коробку. — Она опустилась на колени рядом с сыном. — Все эти игрушки принадлежали твоему папе. Это отверстие слишком маленькое для нашего ключа, дорогой. Я вспоминаю теперь, эта крышка всегда заклинивала. Но если ты подденешь край ногтями…

Со скрежещущим звуком крышка открылась. Гарри уронил ключ на коврик и забыл о нем, так как коробка была полна множеством маленьких мраморных шариков.

София оставалась с ним некоторое время на полу, показывая мальчику, как можно было усадить кавалеристов на лошадей, осторожно выпрямляя несколько фигур, которые согнулись в сундуке. Она пыталась побороть неожиданное побуждение показать, для чего были предназначены эти шарики. Пружинный механизм миниатюрной артиллерии был прост: вы закатывали мрамор вниз ствола, чтобы он оказался против пружины, оттягивали пружину назад, кончиком пальца держа защелку, и закрывали его там, а затем целились. Заряд выбрасывался при помощи легкого удара по защелке, а в это время нужно было держать пушку устойчиво на полу. Ей было интересно, догадается ли он об этом сам, хотя и надеялась, что этого не произойдет.

Наконец она поднялась, поправила свой наряд и сказала:

— Сейчас я должна спуститься вниз. Твой ужин принесут наверх из кухни. Ты можешь съесть его за столом с Мод. Хорошо?

— Да, мама. — Но он едва слышал ее, так как был слишком увлечен.

Когда прибыл Себастьян, ему сообщили, что леди Гамильтон наверху, но скоро она спустится вниз и примет его. Вместо того чтобы провести его наверх в гостиную, мажордом проводил его в приемную рядом с холлом. София, должно быть, намеревалась приветствовать своих гостей в тот момент, когда они будут входить в дверь, что, как он понял, было местной традицией.

Себастьян был удивлен, обнаружив там кое-кого. Моложавый мужчина среднего роста в пиджаке из буйволовой кожи вздрогнул, бросил на него быстрый взгляд, а затем отступил в самый дальний угол комнаты. Он не дал возможности Себастьяну хорошенько рассмотреть свое лицо, поэтому единственно, что можно было увидеть, это его худую шею и волосы песочного цвета. Он явно был не гость, иначе представился бы, но Себастьян тем не менее поздоровался с ним.

Но он не получил никакого ответа, за исключением судорожного кивка, затем человек снова отвернулся. Еще на пару шагов дальше была ниша, и мужчина скользнул туда, бормоча, когда шел:

— Извините, какие изысканные миниатюры… — и начал сосредоточенно рассматривать стены внутри. Себастьян мог только заключить, что этот человек должен был быть неким ценителем или поставщиком произведений искусства, хотя для него оставалось загадкой, почему его приняли в день, когда у Софии Гамильтон были гости.

Затем Себастьян услышал в вестибюле ее низкий красивый голос и вышел встретить ее. С ним произошла обычная вещь: ее красота хлынула стремительным потоком в его сознание. Его взгляд задержался на полных красных губах, блестящих глазах, бледную кожу выгодно подчеркивали глянцевые черные волосы, сегодня убранные назад с простотой, которая была похожа на греческую, почти суровую. Если бы она только знала, что нервозность, в которой она так трогательно призналась ему, только добавляла достоинства ее природной грации. Она была призом, которого стоило сильно желать и завоевывать. Видение того, как она шла по направлению к нему, напомнило ему о том, что у него уже было однажды побуждение обладать ею, когда он увидел ее случайно прогуливающейся верхом в Гайд-парке, вскоре после того, как вернулся в Лондон, не имея ни малейшего понятия в тот удивительный момент, кто она такая.

София улыбнулась ему, когда они приветствовали друг друга.

— Как невнимательно с моей стороны не встретить тебя раньше, когда ты только приехал. Особенно потому, что я хотела поблагодарить тебя за игрушки. Гарри в восторге.

— Не стоит. Помимо всего прочего, они мне не нужны!

— Все равно, это было очень любезно с твоей стороны. И я ценю, что ты пришел пораньше. Я буду приветствовать людей здесь, когда прибудут первые гости, не будешь ли ты так добр помочь мне в этом? А после Форд поведет их в гостиную. Я плохая хозяйка и никогда не знаю, где должна находиться, я всегда ужасно боюсь оставить людей томиться.

— Никто, кто знает вас, не может найти чего-нибудь, что можно еще пожелать, — ответил Себастьян, не сводя глаз с Софии.

Он забыл, как легко было заставить ее покраснеть и как быстро ее эмоции приходили и уходили; на ее лице появлялась неуловимая окраска, заметная, только если стоять рядом с ней.

Чтобы скрыть легкое замешательство, София сказала:

— Ты провел уже достаточно много времени за городом, чтобы познакомиться со всеми моими гостями, я думаю?

— По-моему, да. Но есть один человек, по поводу которого я испытываю любопытство. Будет ли виконт Гейдж присутствовать сегодня?

— Да.

— Это будет интересно. У него репутация очень жестокого человека среди моих друзей-военных.

Ее глаза расширились.

— Будет интересно?

— Он упрямый человек, грубый индивидуум во всех отношениях. Он возражает против того, чтобы на его земле располагались казармы, но отказывается обсуждать это лицом к лицу. Меня предупредили, что он ведет затворнический образ жизни, но тем не менее я поехал нанести визит в Ферл Плейс на днях. И мне отказали, сказав, что виконта нет дома. Я начинаю думать, что большинство времени его нет дома ни для кого. Он, должно быть, настоящий старый консерватор.

Ее удивление сменилось искрящимся весельем.

— В самом деле? Ну, пойдем со мной. Форд говорит, что еще один гость прибыл незадолго до тебя. Он в приемной, и он никогда не выйдет, если мы не войдем и не отыщем его. Ты должен позволить мне познакомить вас.

Себастьян последовал за ней, заинтригованный: мужчина с волосами песочного цвета, скрывающийся в нише, оказывается, был одним из приглашенных.

Когда они вошли в комнату вместе, молодой человек снова вздрогнул, как испуганный кролик, но вышел вперед и поклонился. Он выглядел выглядя немного застенчивым оттого, что его выследили.

— Л-леди Гамильтон, надеюсь, вы здоровы?

— Совершенно, благодарю вас, и очень довольна тем, что вы смогли приехать. Могу я представить вам уважаемого Себастьяна Кула? Полковник Кул, сэр Генри, виконт Гейдж из Ферла.

Он отвесил плавный поклон, искоса глядя на нее. София наслаждалась этим, притвора! Она вернула взгляд с дразнящей улыбкой, оставшейся не замеченной Гейджем, чье бормотание в ответ было слишком приглушенным, чтобы Себастьян мог что-то разобрать.

В холле послышались голоса, и они все вместе вышли из комнаты. Прибыло сразу несколько человек, и, стоя рядом с Софией, когда она приветствовала их, Себастьян вдруг испытал довольно удивительное ощущение — он исполнял роль хозяина Клифтона. Гейдж тем временем со стеклянным взглядом на лице неловко слонялся на заднем плане. На некоторое время возникла небольшая суета общего разговора, затем Форд, мажордом, был готов проводить компанию наверх, в гостиную. Когда они поднимались по ступенькам, Гейдж рванул вперед, будто надеялся обнаружить другую нишу, чтобы спрятаться там. Тем временем София положила руку на предплечье Себастьяна и произнесла полушепотом:

— Спасибо за то, что ты так любезен. И прости, пожалуйста, мне мою шутку, просто сэр Генри — единственный человек, которого я когда-либо встречала, кто в толпе нервничает больше меня. Я не могла дождаться, чтобы увидеть твое лицо!

Двери с другой стороны холла снова широко распахнулись, и через плечо Себастьян смог увидеть француза Десернея, показавшегося на пороге. Неприятное чувство, которое вызвало это появление, было более чем уравновешено картиной, которую он сам составлял вместе с хозяйкой дома, когда они стояли вместе, слегка опершись на стойку перил на концах лестничных маршей, а она держала его под руку.

Себастьян заговорщически улыбнулся ей:

— Не могу дождаться, чтобы увидеть лицо Гейджа, когда я попытаюсь переубедить его по поводу Эксита. Но не бойся, я буду с ним очень корректен, пока он гость в твоем доме.

София улыбнулась и отступила назад, а Себастьян повернулся и пошел вверх по лестнице.

В гостиной Кул стал уделять все свое внимание дамам. Он знал, что будет стимулировать их тайные вопросы о том, в каких отношениях он состоит с хозяйкой Клифтона. Они, конечно, отметили его собственническую позу рядом с ней, когда их всех приветствовали при входе в особняк. Напротив, их мужья, конечно же, не заметили этого проклятого обстоятельства, будучи слишком занятыми сногсшибательной хозяйкой и перспективой ее председательства за столом во время трапезы, которая, все это знали, будет превосходной. Но очень скоро они будут строить разные догадки.

Себастьян испытал определенное злобное удовольствие, когда вовлек самых привлекательных молодых леди в разговор с Гейджем, наблюдая за тем, как виконт становится еще более косноязычным.

Когда все, казалось, так замечательно начиналось, до того как появился Десерней, он попросил Форда провести его к мистеру Гарри. Мажордом, довольный его покровительственным отношением к мальчику, повел Себастьяна наверх, на следующий этаж, к игровой комнате в начале западного крыла дома. Это была великолепная комната с двумя огромными эркерами, выходившими на пролив. Для такого чрезмерно избалованного ребенка Гарри был удивительно вежлив, он сразу же поднялся на ноги и поблагодарил за подарок.

— Я пришел не для того, чтобы меня благодарили, — сказал Себастьян, усаживаясь на один из подоконников и вытягивая ноги перед собой. — Я просто хотел посмотреть, как разместились войска.

Гарри стоял среди колонн, выстроенных в линию перед игрушечным замком, который Себастьян помнил из своего далекого детства. Деревянные флагштоки с разрисованными вручную флагами были вставлены в углубления вдоль амбразур и на вершине башни. Он помнил, как девчонкой София серьезно поднимала флаги, в то время как он и Эндрю размещали свои армии. Она, должно быть, делала то же самое с Гарри, стоя на коленях, посреди игрушек: две головы, склоненные вместе. Было странно испытывать такую ревность к маленькому мальчику.

Гарри протянул фигурку.

— Мама говорит, что голубые — это французы, а красные — англичане. А вы не знаете, кто эти зеленые?

Себастьян взял солдатика и потер его большим пальцем.

— Это стрелок.

— О, француз, — Гарри взял солдатика и направился к другому концу выстроенных в боевой порядок армий.

— Нет, он один из наших. Дай-ка посмотреть, что у тебя здесь. — Он присел на корточки и осмотрел ряды. — Ты хорошо постарался. Но эти кирасиры — видишь сверкающие пластинки на груди? — они относятся к французам. И вон там ты смешал несколько старых добрых британских артиллеристов со своими французишками.

Гарри хихикнул, и они начали рассортировывать фигурки. Затем Себастьян поднял станок орудия и обнаружил ключ на коврике под ним. Он взял его и подержал на ладони. Дрожь возбуждения заставила его захотеть закрыть его в ладони — может ли это быть именно тот ключ, который был у него в то утро, когда он застал врасплох их обоих в кладовой Бирлингдина?

— Что это? — спросил он.

— Это мой особый ключ, — ответил Гарри, занятый солдатами французской пехоты.

— Ты нашел его в Бирлингдине?

Гарри поднял на него взгляд:

— Мама нашла его, — сказал он с простодушием, которое пробудило у Себастьяна злорадство.

— И для чего он?

— Я не знаю. Мы пробовали, но он ничего не открывает.

«Но вы не пробовали в Бирлингдине». Он еще не приглашал Софию повторно, чтобы избавить ее от какой бы то ни было неловкости. Но она не проявляла особой деликатности по отношению к нему, так как спокойно ушла из его дома с этим ключом и не соизволила поделиться с ним находкой. Помимо всех секретов, которые она скрывала от людей: свои мысли, эмоции, желания, планы, какие еще секреты мог открыть этот ключ?

Он был найден в его доме; он был предназначен для того, чтобы открыть что-то именно там. Он все еще вертел ключ в пальцах, но Гарри потянулся и забрал его.

— Я лучше уберу его. Мама расстроится, если я его потеряю. — И он опустил ключ в карман.

Себастьян стиснул зубы. Он должен был предпринять что-то, или это будет очередная победа, выигранная ребенком, в его собственной секретной вендетте.

В этот момент няня вошла в комнату и присела в реверансе, когда увидела Себастьяна. Он выругался про себя: он никогда не знал ребенка, которого бы так самозабвенно баловали и защищали.

Затем он живо поднялся на ноги, ругая себя. Матерь Божия, не могло быть ничего более позорного, чем быть застигнутым при попытке силой вырвать безделушку у ребенка. Быстро попрощавшись с Гарри, он вышел из комнаты.

А спустя полчаса Гарри нашел клад. Его первым большим открытием было то, что можно было делать с шариками, которые привели Мод, его няню, в некоторый ужас, и он вынужден был пообещать закончить с этим к началу ужина. Однако он закончил раньше, поэтому огорчился из-за того, что ударил одну из игрушечных лошадей и сделал в ней вмятину. После этого он построил две крепости, одну — с большим внутренним двором, а другую с башней и целой кучей других элементов, которые можно собирать вместе, как составную картинку-загадку. Его армии сражались, и британцы взяли большое количество пленных. Гарри выбрал наиболее хорошо выглядевших французских солдат, сделал их офицерами и решил запереть их в башне.

У башни была только нарисованная дверь, и ни одна из щелей в стене не была достаточно большой для того, чтобы проникнуть внутрь. Поэтому он рассмотрел все получше и обнаружил, что может наклонить назад остроконечную крышу. Под ней находился деревянный круг с квадратной опускной дверью из меди. А в этой двери была небольшая замочная скважина.

Гарри был так взволнован, что позвал Мод, чтобы она пришла и посмотрела.

— Смотри! Это дверь, и, знаешь что: держу пари, ты можешь открыть ее и опустить солдат в подземную тюрьму!

Она попыталась открыть дверь, но у нее ничего не вышло.

— Как?

Затаив дыхание Гарри сунул руку в карман, чтобы взять ключ. Мод наблюдала за ним как зачарованная, когда он вставил ключ в скважину и открыл ее с приятным легким скрипом.

— Она открывается! — воскликнул Гарри и заглянул внутрь. Затем резко обернулся и закричал:

— Там что-то есть!

— О Господи. Дай мне, — сказала Мод.

Но он был гораздо проворнее ее. Он быстро сунул руку внутрь и достал бумажный пакет, скрепленный печатью. Положив его на пол, мальчик пронзительно закричал:

— Здесь еще один! — И опустил руку еще раз.

Там было два сложенных кусочка бумаги, с подписью на внешней стороне. Мод наклонилась, осторожно подняла их, рассматривая и беззвучно произнося слова.

— Что там написано? Для кого они?

— На этом написано: «Для моей дорогой жены». А на этом: «Для моего сына».

Для Гарри это было ужасно и чудесно одновременно, как первый раз, когда они с мамой плыли на корабле. Он посмотрел на серьезное лицо Мод.

Его голос упал до шепота:

— Для меня?

Глава 15

Это был такой ужин, которым она насладилась бы в полной мере, если бы его давал кто-то другой. На нем царила непредсказуемость, хотя еда и вино были поданы без злоключений. За столом царило оживление, и нигде это не было более очевидным, чем в центре, куда София посадила Жака Десернея.

Сказать по правде, если бы она поддалась искушению, она бы устроила его подле себя, но побоялась, что если так сделает, ей будет трудно концентрироваться на других ее гостях, и это обязательно будет замечено. Он был довольно близко к ней, чтобы она могла наблюдать за ним, но слишком далеко, чтобы она могла контролировать то, что он говорил, поэтому всю трапезу она провела в мучениях, боясь, что он скажет что-нибудь, отчего может возникнуть неловкость. Чем оживленнее становилась его часть стола, тем сильнее росло ее беспокойство.

Все началось с того момента, когда он вошел в дом. Пожилая супружеская чета, мистер и миссис Эддингтон, прибыли в то же самое время со своими сыном и дочерью, поэтому, когда Десерней вошел в вестибюль, чтобы поприветствовать Софию, они находились в нескольких шагах от него.

Он поклонился, поднес ее руку к губам и сказал:

— Леди Гамильтон. Это большая честь для меня. Я должен спросить: надеюсь, вы не страдаете от плачевных последствий вчерашнего?

София в ужасе посмотрела на него. У нее не было ни малейшего намерения рассказывать о происшествии в тумане и своем стремительном бегстве в Джолиф-корт. Что о ней подумают, если соседи услышат об этом? Неужели он вообразил себе, что она будет устраивать из этого драму за обеденным столом?

Она произнесла с предельным значением:

— Я в полном порядке, спасибо.

— Превосходно. — Десерней улыбнулся, отпустил ее руку и выпрямился, быстрым взглядом обводя холл. Заметив приближающую группу, он посмотрел ей прямо в глаза довольно улыбнулся. Жесты, улыбка были знакомы ей, и София начинала понимать, что они означали: полное чувственное принятие здесь и сейчас. Секундой позже он снова завладел ее взглядом и сказал:

— Благодарю за то, что пригласили меня сюда. Это дает мне шанс доказать, что я пообещал вам вчера.

— И что это было? — спросила она беспомощно.

— Вы никогда не должны бояться меня.

София почувствовала в груди поднимающуюся горячую волну. Но она не должна позволить ему завладеть ее мыслями, тем более сейчас, когда к ней направлялись Эддингтоны, чтобы поприветствовать ее. Она кое-как справилась с обязанностями гостеприимной хозяйки, в то время как Жак находился рядом с ней. София собиралась представить их друг другу, но выяснилось, что они уже успели познакомиться, когда встретились на аллее и ей не нужно было объяснять, что он арендовал Джолиф-корт, они уже об этом знали.

Приехали очередные гости, и Десерней вместе с Эддингтонами поднялся наверх. Когда он ушел, ей пришлось бороться с желанием взять его за руку и остановить. Все то время, что она разговаривала с остальными, она следовала за его голосом, до тех пор пока он не смолк в комнатах наверху, и даже после того как его слова были уже неразличимы, его голос по-прежнему звучал в ее голове. София никогда не могла быть уверена, что он скажет дальше, но тем не менее изнывала от желания услышать это.

Когда все приехали и она поднялась в гостиную, то обнаружила, что толпа рассредоточилась на группы, никто не стоял в одиночестве и не оказался без внимания. Сэр Генри Гейдж, который обычно любил уединяться, разговаривал с Десернеем, и когда София остановилась неподалеку, чтобы поговорить с торговцем и его женой из Клифа, у нее появилась возможность наблюдать за двумя мужчинами. Гейдж был оживлен более обычного, его вызвали на разговор, предметом которого была рыбалка, столь же близкая его сердцу, как и охота.

Десерней сознавал ее присутствие, судя по его сияющему взгляду, но посвящал виконту свое вежливое внимание. София была сражена контрастом между бледным веснушчатым цветом лица сэра Генри и здоровым цветом загорелого лица Десернея; никто бы не предположил, что всего несколько недель назад его избили до полусмерти. Она почувствовала внутреннюю дрожь, и, чтобы скрыть ее, она жадно упивалась тем, как он выглядел в настоящий момент: прямая спина, непринужденная поза, уверенность и сила. Он был одет в темно-синий пиджак поверх шелкового жилета того же оттенка, брюки из телячьей кожи были пригнаны к ноге по кавалерийскому образцу, надеты вместе с высокими ботфортами, которые сегодня имели легкий слой пыли поверх глянца. В ее гостиной он выглядел вполне уместным, и хотя Десерней был французом, никто, похоже, не видел в нем врага, кроме нее. Даже в этот момент она не могла чувствовать, что Эндрю, будь он жив, обидело бы присутствие француза в Клифтоне. Но ведь Десерней был стрелком, а в битве при Сан-Себастьяне он сражался за Англию.

Он не пытался снова приблизиться к ней в гостиной, но переходил от группы к группе, развивая разговоры и подсказывая новые темы. В противоположность ему, кузен Себастьян оставался рядом с ней, словно готовый броситься ей на помощь в любой момент. У нее была мысль посадить их вместе с Десернеем, так как они были немного знакомы, но когда она предложила это, Себастьян бросил саркастический взгляд через комнату, туда, где Десерней стоял с сэром Генри и Эддингтонами, и сказал:

— Похоже, он уже достаточно освоился и чувствует себя здесь как дома.

София была удивлена этому язвительному замечанию, но оставила его без комментария. Позже, когда всех пригласили к столу, кузен Себастьян помогал направлять пары в определенном порядке в столовую, где, конечно же, он занимал самую высшую позицию за столом.

София была занята теми, кто сидел поблизости от нее, но она не могла сдержаться, чтобы украдкой не смотреть на Десернея, который начал оживленный разговор с мисс Миллисент Эддингтон, сидящей напротив его. София подозревала это, расположив его на некотором удалении, с которого она сможет ненавязчиво изучать его. Но это было нелегко: его лицо никогда не оставалось неподвижным. Ей приходилось улавливать и интерпретировать каждое его выражение, без того преимущества, которое имела Миллисент, глядя прямо в его сверкающие серые глаза.

На ее конце стола все сначала шло гладко. Сэр Генри, справа от нее, казалось, забыл, что леди, сидящая слева от Софии, была женой командующего Экситом, и они уже довольно долго пребывали в дискуссии по поводу троп Древнего пути Южного Даунса, прежде чем он понял, кем был отсутствующий муж леди.

— Мы думаем о том, чтобы организовать путешествие с целью исследования к сигнальному маяку Ферл в июне. Сэр Генри, вы порекомендовали бы нам это предприятие? Или его невозможно осуществить в рамках однодневной экскурсии, если направляться из Эксита?

— Сам пик на карете недостижим. Я думаю, что восхождение с дороги будет слишком утомительным: моя мать однажды попыталась сделать это и осилила только полсотни ярдов! — В этот момент он перехватил взгляд Софии, и смущение отразилось на его лице, так как он обращался не к немощной пожилой даме, а к молодой энергичной женщине, явно настроенной на летние пешие прогулки.

Леди не была обижена и сказала беспечно:

— О, мой муж и офицеры могут карабкаться до самой вершины, если им хочется; остальные из нас будут довольствоваться пикником на склонах. Все, что мне нужно, это быть полностью уверенной заранее в том, что штат казарм сможет подготовить сносный обед.

— Вы временно проживаете в казармах, — сказал он быстро. Затем добавил: — А, я понимаю. Глупо с моей стороны, я слышал имя, но я не установил наших отношений.

Смесь эмоций промелькнула на его лице, в то время как молодая леди, которая не была предупреждена заблаговременно о несогласии виконта с казармами на его земле, смотрела на него с любопытством.

София хотела бы повернуть разговор в другое русло, но то, что она видела других людей, находившихся в затруднительном положении, ставило ее саму в тупик; поэтому она была благодарна Себастьяну Кулу, который наклонился вперед и обратился к жене командующего.

— Ваш план звучит восхитительно, но дело во многом связано с тем, что может случиться в ближайшее время. У вашего мужа скоро будет полно рекрутов.

— В самом деле, мы должны надеяться, что так и будет, — сказала миссис Эддингтон, и когда жена командующего посмотрела на нее протестующе, она продолжила: — Если только южное побережье не останется полностью незащищенным.

— Этого не стоит бояться, — возразил Кул. — Любой, кто посещал казармы Эксита или Хейлсхема, должен получить сильное впечатление от нашей боевой готовности. — Это его высказывание встретило благодарный взгляд от жены командующего, но Джеральд, сын мистера Эддингтона, не был удовлетворен.

— А что, если Бонапарт решит организовать вторжение? Какое сопротивление мы сможем оказать? Несколько рекрутов после месячных тренировок будут выглядеть совершенно беспомощными, я думаю.

Десерней, который следил за разговором с нескрываемой иронией, сказал:

— Он не решит.

Все были застигнуты врасплох этим замечанием. Джеральд Эддингтон оправился первым.

— Скажите на милость, как вы можете быть так уверены в этом, месье?

На последнем слове был сделан достаточный акцент, чтобы пробудить искру в глазах Десернея, но, ко всеобщему удивлению, он засмеялся.

— Потому что он написал мне об этом на прошлой неделе! — Затем он посерьезнел и добавил: — Нет, вы подумайте. У него была гораздо лучшая возможность в прошлом, и он не воспользовался ею. Теперь он должен призвать еще больше новобранцев. Потому что ему нужна не одна армия, а много, чтобы подготовиться к битвам с трех сторон на суше.

Мисс Миллисент Эддингтон, уже очарованная французом, собиралась задать вопрос. Но ее опередил вежливый вопрос полковника Кула:

— Вы не считаете, что Франция является спокойным местом для того, чтобы находиться там в настоящий момент?

Десерней ответил не сразу. Он выдержал взгляд Кула, как будто оценивая все колкости, скрытые в вопросе. Затем он сказал серьезно:

— Я не уверен, могу ли я ответить на этот вопрос убедительно для вас. Как я сравню Джолиф-корт с маленькой собственностью на узком ступенчатом уступе? Трудно. Что же касается того, что происходит сейчас во Франции, я не могу сказать вам, кто чувствует себя более неспокойно: друзья Бонапарта или его враги.

— А к какой группе вы относите себя?

— Я воевал в британской армии в течение последних двух лет. Это говорит само за себя.

Разговор держал в плену верхнюю половину стола, и головы поворачивались с нижней половины, не столько из-за того, что было сказано, а из-за напряжения, возникшего между двумя мужчинами. Встревоженная София пристально рассматривала профиль Кула: откуда эта вражда по отношению к человеку, которого он едва знает? Но, конечно же, ни один француз, за исключением законченного роялиста, не мог избежать некоторой язвительности со стороны англичан в настоящее время.

Она слегка возвысила свой голос:

— С этим разговором о вторжении, я думаю, мы забываем одного джентльмена, герцога Веллингтонского. Если бы он ожидал удара против Англии, он, конечно же, не находился бы сейчас в Брюсселе.

Мисс Миллисент Эддингтон послала ей взгляд, полный восхищения, заставивший Софию подозревать, что она одобряет попытку отвести внимание гостей от Десернея. Задумываясь о том, заподозрила ли Миллисент ее мотив, она почувствовала, как легкий румянец заливает ее щеки.

— Леди Гамильтон, как обнадеживающе! Но вы так храбры. Я решительно утверждаю, что если враг будет у ворот, вы будете выглядеть так же невозмутимо, как и сейчас.

— Напротив, я всегда была довольно робкой.

Мистер Эддингтон энергично запротестовал:

— Моя дорогая леди Гамильтон, благородная дама, которая проделала путешествие на другую сторону света к терра инкогнита и обратно, не имеет надежды обманывать нас таким вот образом. Да уж робка, в самом деле! Не говоря уже о вашей смелости во время поездок верхом. Скажите, вы восстановите конюшни теперь, когда вы вернулись домой?

— Да. У нас есть кобыла, которую я хотела бы выпустить на скачки в Эпсом Даунс.

Десерней повернулся и задал первый вопрос, который он адресовал ей за все время ужина:

— Шерезада?

София не могла не улыбнуться, так как его голос проскользнул через «хе», точно так же как у Гарри.

— Да.

— Она такая нежная и хрупкая. Это разумно?

Она подняла брови.

— Мы скоро это выясним. Эти первые скачки будут испытанием ее силы и подготовки.

— Кто будет ехать на ней верхом? — Он завладел разговором, как будто больше никто их не слушал, но именно поэтому окружающие жадно ловили каждое слово.

— Мы еще не решили.

— В Джолиф-корте есть человек, который может подойти. У него хорошее чутье лошадей.

Мистер Эддингтон сказал с изумлением:

— Я бы рекомендовал вам серьезно отнестись к этому совету, леди Гамильтон. Виконт де Серией — эксперт по лошадям.

Она не могла себе представить, как мистер Эддингтон смог составить свое мнение о Жаке после часа знакомства, поэтому ей нечего было сказать. Вместо нее сказал Десерней:

— Месье будет для меня достаточно, мистер Эддингтон. Я не притязаю на титул. Сэр Генри — единственный виконт за этим столом.

Мистер Эддингтон промолвил с некоторым удивлением:

— Как вам будет угодно. Я просто… Вы были так представлены нам.

— Исключительно благодаря великодушию леди Гамильтон. — Он улыбнулся Миллисент Эддингтон и продолжил: — Она пытается защитить меня в английском высшем обществе.

Мисс Миллисент не могла бы подарить ему более снисходительную улыбку, если бы он назвал ее принцессой. Тем временем София почувствовала опасность этого разговора для него. Защитить его в английском высшем обществе! Факт, что это было действительно то, что она делала, только ухудшал дело.

Себастьян Кул снова вмешался, задав вопрос мистеру Эддингтону:

— Вы готовы признать другого эксперта в нашей среде — самого себя, величайшего эксперта по конине к югу от Фристонского леса?

Это была приватная шутка, без сомнения имевшая отношение к какой-то охоте, в которой они оба принимали участие. Эддингтон не попался на удочку, однако он принял вопрос.

— Конечно, когда мы ехали сегодня, находящаяся ближе всего к нам лошадь ужасно буянила, кучер едва мог управлять ею. Месье Десерней остановился и помог решить нашу проблему. Он вместе с кучером подогнал упряжь, и все было в полномпорядке, мы снова могли продолжить путь. Поставьте передо мной препятствие на хорошем скакуне, и я составлю план его точнейших реакций до последнего полудюйма, но лошадь в упряжи для меня загадка. Мы признательны за помощь, месье, поверьте. Только видеть, как вы обходитесь со своей собственной упряжкой, было само по себе удовольствием.

София внутренне сжалась от тона Эддингтона, но это было так ловко скрыто, что она задавалась вопросом, уловил ли его Десерней. Вместе с комплиментом в этом было тонкое осуждение всего в этом французе, что было чуждым англичанам. Помогать кучеру заботиться об экипаже джентльмена было ниже достоинства другого джентльмена. С другой стороны, езда в карете, запряженной четверкой лошадей, имела некоторое своеобразие. Неудивительно, что обувь Десернея была покрыта пылью! И неудивительно, что он выглядел так, будто принадлежал ко двору, хотя сидел за ее столом.

Он улыбнулся:

— Я был рад помочь.

— Почему вы управляли каретой сами? — спросил Гейдж. — Разве у Джолифа нет кучера?

Десерней ответил в своей шутливой манере:

— Я обучаю лошадей лучшим навыкам. Я вывел их сегодня рано утром и обнаружил, что у них плохие привычки. У нас была очень веселая пробежка по покрытым дорогам. Кстати, эти дороги, должно быть, очень грязны при плохой погоде?

— Ужасно, — подтвердил Джеральд Эддингтон. — Несомненно, вы слышали историю о человеке, который нашел шляпу на сассекской дороге.

Десерней отрицательно покачал головой.

Мисс Миллисент воскликнула:

— О нет, Джеральд, в самом деле!

Джеральд продолжал с дразнящей улыбкой:

— Он остановился, чтобы подобрать ее, и увидел, что под ней была голова. Когда он обратился к голове, выяснилось, что голова принадлежала фермеру, который увяз в грязи. Не раньше, чем он вытащил человека из грязи, он обнаружил, что парень сидел на спине лошади. Когда же они докопались до лошади, оказалось, что она жевала сено с задней части телеги…

Все засмеялись этой старой шутке, Десерней более благосклонно, чем все остальные. Затем Себастьян Кул повернулся к Софии и сказал:

— Это напоминает мне о другом происшествии. Вы получили свою карету обратно целой и невредимой?

Она покачала головой.

— Еще нет. Они уверяют меня, что очень аккуратно проводят починку. Я увижу ее в свое время; ты же знаешь, «сассекские люди не подведут».

— А где произошел несчастный случай? — спросила миссис Эддингтон.

София посмотрела на нее; она была уверена, что все в Сассексе уже были в курсе этого со дня происшествия. За исключением Десернея, который пристально смотрел на нее.

— У брода, ниже Бирлингдина. Мы спускались с горки слишком быстро, и карета опрокинулась в воду.

Она решила не упоминать о Себастьяне, но он сделал это за нее.

— К счастью, я оказался рядом, поэтому пришел на помощь леди Гамильтон.

Проницательные серые глаза Десернея переместились на Кула. В них вспыхнул огонь. Точно такой же взгляд был у Жака, когда он только вошел в дом и обнаружил ее мило беседующий с Кулом у подножия лестницы. У Софии возникло мрачное предчувствие. Если они оба вобьют себе в голову, что являются соперниками, она не сможет контролировать ситуацию, она была беспомощна, чтобы улаживать такие вещи. К счастью, подали десерт — традиционный пудинг с фруктовым соусом, запеченные яблоки из ее запасов и фруктовое желе. Гости начали восхищаться вкусом блюд и изысканностью их украшения желтым первоцветом, зелеными листьями мяты и белыми примулами. Все это было подано в белых фарфоровых тарелках, по форме напоминающих раковины гребешка.

Она наблюдала, как перед Десернеем поставили по кусочку каждого лакомства, и подумала: привык ли он к такого рода питанию в своем фамильном замке на «маленькой собственности» у реки Вире? Он поймал ее взгляд, и на секунду ей показалось, что вспышка солнечного света осветила обеденный стол, ослепляя ее. У Софии возникло безумное желание оказаться наедине с ним, и оно было таким сильным, что она сидела совершенно неподвижно, не обращая внимания на разговор, происходивший вокруг нее. Когда сэр Генри потребовал к себе внимания, она почувствовала просто негодование, которое, она была уверена, отразилось на ее лице. Вовремя поняв, что это было ужасно нетактично по отношению к стеснительному человеку, она изо всех сил попыталась как-то загладить свою оплошность. Трапеза подходила к концу.

Перед тем как подали кофе, вниз привели Гарри. Когда он делал круги по гостиной, разговорчивый и обаятельный, она с гордостью смотрела на его радостное открытое лицо. Он подошел к ней, взял ее за руку, притянул к себе и сказал громким шепотом:

— Угадай, что? У меня есть что-то, что я хочу показать тебе. Но Мод говорит, что пока я должен держать это в секрете и показать тебе в другое время. Ты хочешь узнать это сейчас?

Она посмотрела в живые карие глаза сына, и сердце ее упало: он понял, как использовать игрушечную пушку.

— Позже, дорогой, когда все уйдут. Ты можешь показать мне потом.

Он был разочарован, но кивнул послушно и позволил ей отвести его поздороваться с миссис Эддингтон, любимчиком которой он был. Десерней стоял рядом и наблюдал, и у Софии возникло нелепое желание, чтобы он и мальчик повернулись друг к другу и возобновили дружбу, которая, кажется, зародилась днем ранее. Но они поприветствовали друг друга достаточно официально, и Гарри пошел дальше разговаривать с другими людьми, пока его опять не отвели наверх.

Когда пришло время музыки, все бурно выражали желание, чтобы София сыграла на арфе, но ее нервное напряжение было столь велико, что она отказалась. Миссис Эддингтон не поверила в искренность ее отказа и настаивала, но полковник Кул помог ей и попросил разрешения послушать игру на фортепьяно мисс Миллисент. Когда пьеса была закончена, он объявил, что репутация юной леди в качестве пианистки и певицы не была преувеличена. Неожиданно образовалась маленькая группа исполнителей, в которой все очень хотели развлекать гостей.

Несомненно, Себастьян Кул обладал огромным очарованием, не только благодаря его симпатичному лицу и телосложению, но и той легкости, с которой он всегда, казалось, находил подходящий способ что-либо сказать или сделать. Он не раз приходил ей на помощь в течение всего дня, и София была ему благодарна. Она тоже не могла не чувствовать его привлекательности, однако не вызывавшей такого сильного и опасного притяжения, которое овладевало ее, когда она встречалась глазами со взглядом Жака Десернея. К своему ужасу она осознавала, что вполне могла бы променять общество Кула и всей этой толпы на одну секунду наедине с импульсивным виконтом де Сернеем.

И, в конце концов, этот момент должен был наступить. Музыка смолкла, разговор за кофе ослабел до сонного жужжания, послеполуденные тени на аллее удлинились, и гости начали разъезжаться. Наконец в вестибюле остались только она и Себастьян Кул. Через открытую дверь они смотрели на карету Эддингтонов, удалявшуюся между рядами статуй, гравий мягко разлетался из-под копыт прекрасно ведущей себя упряжки.

София могла сказать наверняка, что он не хотел уходить:

— Прежде чем я уйду, пожалуйста, назовите день, когда я могу вернуть частицу этого восхитительного гостеприимства, леди Гамильтон. Не будете ли вы так любезны навестить меня в следующий вторник во время ужина?

Она кивнула и улыбнулась.

— Ты очень любезен.

— Я не уверен, что смогу собрать такую компанию, но ты простишь бедного холостяка за это. Кстати, обязательно возьми с собой мальчика, если хочешь.

— Спасибо, — сказала она более тепло.

— Не за что.

Серый гунтер Себастьяна уже стоял перед дверью, но он все еще медлил.

— Где месье Десерней? Я не видел, чтобы он уезжал.

— Понятия не имею.

Это было правдой. Она отчаянно хотела, чтобы Десерней остался после того, как все остальные уйдет, и так настойчиво пыталась скрыть это желание от всех своих отбывающих гостей, что избегала говорить с ним. Это означало, что каким-то образом она полностью потеряла его из виду. Стоя вместе с Себастьяном Кулом на верхней площадке лестницы, она едва слушала то, что он говорил. Ее преследовала мысль, что Десерней мог каким-то образом ускользнуть в своей непредсказуемой манере, неправильно истолковав ее беспокойство и напряжение как пренебрежение. Ею не только овладела мысль, что он преследовал ее, в действительности она сама этого хотела. А что, если по горькой иронии он выбрал именно этот момент, чтобы прекратить свое преследование?

Наконец полковник Кул простился и уехал. София стояла на пороге, глядя, как он исчезает из виду. Его фигура казалась темной на фоне белой попоны лошади. Наконец аллея опустела, и шум шагов по гравию стих. Она заставила себя решиться на то, чтобы вернуться внутрь и обнаружить дом тоже затихшим. Однако две вещи оставляли ей надежду, что Десерней не уехал: он не попрощался с ней и она не видела, чтобы его карету подгоняли к крыльцу.

Его ласкающий голос раздался позади нее.

— Леди Гамильтон, мои извинения. Меня задержал ваш сын.

Зная, что она не может скрывать свое внутреннее возбуждение, София посмотрела на него через плечо.

— Я был любезно приглашен в его комнату, чтобы поглядеть из окна на пролив. Затем я был взят в плен в крепость. — Он подошел и стал рядом с ней. — Я увидел большую часть вашего красивого дома. Могу я получить разрешение осмотреть сад?

София колебалась, и он сделал один шаг вниз по ступенькам, затем повернулся, чтобы взять ее за руку.

— Пойдемте. Мы можем насладиться последними лучами заходящего солнца.

София сделала вид, что сосредоточена на ступенях, когда он вел ее вниз, но она ничего не осознавала, кроме ощущения своей руки в его. У основания лестницы она высвободила ее и остановилась, подняв глаза на его лицо, едва способная поверить, что этот момент наконец-то наступил. Но она совершенно не знала, что ей делать дальше.

Едва овладев своим голосом, она произнесла:

— С внешней стороны сада растут в основном розы… но они еще даже не выбросили бутоны. Кустарники… да, только кустарники. Возможно, вы предпочли бы увидеть посадки? Некоторые из деревьев во фруктовом саду уже цветут.

— С удовольствием.

Они шли рядом, его ботфорты скрипели по гравию. Когда они подошли к тенистой части участка, София задрожала, и он сразу же остановился.

— Вы замерзли! Позвольте мне вернуться и принести вам шаль.

— Нет-нет. Откройте ту дверь, пожалуйста. Если пройти насквозь, там находится сад с травами. Вы видите, как он поймал в ловушку солнце?

Солнце, клонившееся к закату, было все в дымке. Жара, которая накапливалась целый день в стенах из красного кирпича, излучалась в сад, наполняя воздух смешанным ароматом мяты и тимьяна, окаймленного запахом разогретого солнцем розмарина. Они обошли вокруг тщательно ухоженных грядок, и она назвала ему некоторые растения. Когда они подошли к чаберу, она не знала его французского названия, поэтому наклонилась и сорвала несколько веточек, чтобы посмотреть, узнает ли он аромат. Затем она сорвала листик базилика, но он не позволил ей положить его ему на ладонь.

— Разве вы не знаете? Базилик означает ненависть.

Она бросила листики на гравиевую дорожку и засмеялась.

— Значит, вы суеверны?

— Очень.

У двери по другую сторону он остановился, положив руку на щеколду, и посмотрел вниз ей в глаза. От лавандовых кустов с каждой стороны, залитых солнечным светом и наполненных громким гудением пчел, исходил вяжущий аромат листьев, замаскированный сладким нектаром. Его голос был таким мягким, что он едва нарушал душистый воздух между ними:

— Вы знаете настоящее значение слова «Эдем»? Оно означает сад, обнесенный стенами. Зачем уходить из него?

Но он открыл дверь и выпустил ее.

Огород, безлюдный в это время, подвергся набегу утром для сбора некоторых овощей, необходимых для обеда. Ряды бобов выглядели так, будто сквозь них пронесся ураган, а на некотором отдалении от них масса других овощей процветала на своих аккуратных симметричных грядках. Еще на некотором расстоянии располагался домашний фруктовый сад, множество голых веток, с легким оттенком глубокого розового на сливовых деревьях.

— Все это выглядело точно так же в течение последних нескольких сотен лет. Ничто не меняется в Клифтоне.

— Вам нравится здесь? Или вы хотели бы жить в Бирлингдине?

Она посмотрела на него в изумлении.

— Гарри когда-нибудь будет жить там. А я — нет, никогда. Мой дом здесь.

Выражение его лица было одновременно озабоченным и веселым. Он вытянул вперед руку и легонько коснулся ее рукава, удерживая на мгновение между указательным и большим пальцем зеленый муслин, разрисованный веточками.

— Вы родились здесь, выросли здесь, как ива, которая уходит корнями так глубоко, что ее невозможно пересадить. — Он опустил свою руку. — Но вы — тайна. Вы также отправились на другой край света недолго думая.

Она улыбнулась и скрестила руки на груди, прикрывая локти ладонями.

— Я была вместе со своим отцом.

Он не улыбнулся в ответ.

Она произнесла легко:

— А теперь, месье, ваша экскурсия будет неполной без осмотра оранжереи.

— Конечно, — сказал он. — Становится прохладно. Я не должен держать вас на открытом воздухе.

Небо заволакивали облака; усилился ветер, унося тепло. София повела его вверх по травянистому склону через фруктовый сад по направлению к аллее из кипарисов, которые частично скрывали сверкающую часть строения. Это было сумасбродство, построенное ее прадедушкой, изысканное сооружение, сконструированное из широких листов искривленного стекла, забранных стальными переборками.

Внутри в это время дня было сумрачно и тихо. Она ожидала найти там главного садовника, но быстрый взгляд вдоль каждого прохода никого не обнаружил.

— Вильямс?

Ответа не последовало.

София была наедине с Десернеем — момент, о котором она так мечтала и которого так страшилась. Ей хотелось прижаться к нему, понять, что руководило им. Был ли это момент откровения, когда она осмелилась открыть для себя того человека, которым он действительно был? Она посмотрела вокруг, ее сердце сильно билось, в то время как она пыталась сохранять спокойное выражение лица.

В том месте, где они стояли, стойки по обеим сторонам были увиты орхидеями. Большинство их отцвели в середине зимы, но там и тут дендробиумс поднимал свои яркие головки.

— Они — гордость и радость Вильямса, — услышала она свой собственный голос. — Он обычно здесь в это время, наблюдает за поливом.

— Красиво, — сказал он тихо.

София медленно шла среди распускающейся зелени, изогнутое стекло и тонкие рамки пропускали приглушенный перламутровый свет с затянутого облаками неба.

Она знала, что рядом больше никого нет, тем не менее ей казалось, будто Вильямс может материализоваться в любой момент из-за какой-либо пышной группы экзотических растений. Она прошла дальше, мимо рядов грядок с рассадой и клумб по направлению к месту, заросшему папоротником. София понимала, что делает, но в то же время какая-то крошечная частичка ее разума восторгалась тем, что она это делает.

Они замолчали. София осознавала каждое движение, которое они делали вместе. Она могла ощущать его близко позади себя, предполагать ритм его дыхания, понимать, что должна чувствовать его кожа, если она соприкоснется с ее. Это было почти так, будто они были единым существом, двигающимся во мраке, пробирающимся мимо свисающих листьев папоротника, осторожно и молча останавливаясь на мху и опавших листьях в темном центре оранжереи.

София повернулась. Десерней стоял в нескольких дюймах от нее, совершенно спокойный. Его глаза исследовали ее, и в них она могла различить нерешительность, которая неожиданно превратилась в страстное желание. Он нежно взял в ладони ее лицо. София ничего не говорила, она подняла руку и провела пальцами по его волосам, наблюдая, как его глаза расширяются в изумлении.

Она собиралась говорить, задавать вопросы, требовать ответы. Вместо этого в глубоком бессловесном импульсе София обняла его шею руками и почувствовала его крепкое объятие. Она мягко запустила пальцы в его волосы, и когда их губы встретились, она почувствовала голод, жажду, которая завладела всем ее телом и заставила ее крепко прижаться к нему.

Жак притянул ее еще ближе и прошептал:

— Я никогда даже не смел мечтать об этом.

София раскачивалась у него в руках, повернув голову, чтобы прочитать то, что было написано у него на лице, ее губы касались его щеки, одна рука зарылась в его волосы, другая лежала у него на плече.

— И я не смела.

Барьеры были сломлены. В какой-то степени он и она уже знали друг друга, так как они соприкасались в воображении, в тайном желании в одинокие ночные часы. Сейчас не было никакой необходимости в притворстве или сдержанности.

Держа Софию в своих объятиях, Жак снова начал целовать ее с нежной медлительностью. Затем он покрыл ее лицо, шею и плечи поцелуями, которые были то короткими, то долгими попеременно.

С неистовой быстротой она начала приспосабливаться к его ласкам, слышать его желание в напряженном дыхании, смотреть в его глаза, которые теперь потемнели, как скопления грозовых облаков.

Затем на мгновение они прижались друг к другу, крепко-крепко, глубоко дыша, ее висок был рядом с его, как будто их мысли путешествовали чистым потоком от одного мозга к другому. Его руки обвивали ее гибкий стан. До сих пор он только касался ее плеч и спины, его теплые пальцы скользили по ткани платья, постепенно передавая тихое пламя коже, находящейся под нею.

Не было необходимости в каких бы то ни было объяснениях. Так как теперь она понимала, что его попытки установить контакт с ней, которые с самого начала раздражали и даже пугали ее своей прямотой, происходили не от какого-то злого умысла. В его объятиях не было и намека на опасность. Он был здесь просто потому, что его тело принадлежало ей.

Откуда-то снаружи послышался шум. София повернула голову, и Жак начал ослаблять объятие.

Это был звук металла о гравий, топот тяжелых ботинок. Она отступила еще дальше, прислушиваясь. Они услышали, как большая железная дверь со скрипом отворилась, и София повернулась, чтобы посмотреть на его лицо.

Десерней улыбался ей уголком рта. Эту улыбку она уже неоднократно видела раньше. Что она означала на этот раз, невозможно было угадать, так как его глаза были полны желания, без намека на юмор, иронию или протест, которые он, возможно, испытывал из-за вторжения. София коснулась его рта своими пальцами, он поймал их и прижал к своим губам.

Затем, освободив свои руки, она отошла в сторону от магического пространства, которое он занимал, и пошла по дорожке, ведущей от участка, поросшего папоротником. София попыталась заставить свой голос звучать, и, к ее удивлению, он был удивительно спокойным:

— Да, пальмовые деревья действительно хорошо здесь растут. Обратите внимание, они были посажены, когда мой дедушка был мальчиком… А, Вильямс, я надеялась, что вы где-то здесь. — Она повысила голос и прошла вперед, оставляя Десернея позади. — Я хотела бы, чтобы вы были так любезны и показали месье Десернею наши орхидеи.

Старый садовник только что вкатил пустую бочку через дверь и закрыл ее за собой.

— Конечно, миледи.

Когда она с садовником подошла к Жаку, говорить что-либо еще было выше ее сил. София помедлила у двери и притворилась, что смотрит на деревья, находящиеся снаружи или на низкие растения рядом с ее локтем, куда угодно, только не на Десернея. Он стоял, слушая, молча кивая и избегая ее глаз. Они оба испытывали напряжение, которое придавало нечто мучительное и прекрасное моменту. София знала, что в ее сознании сохранится образ их сплетенных фигур, запертых в теплом, влажном воздухе, едва двигающихся, в то время как скрытые импульсы поднимались в их телах, как сок по зеленым веткам растений, которые окружали их.

Наконец она сумела прервать монотонную речь Вильямса:

— Я думаю, пришло время…

Десерней, поблагодарив садовника, подошел к ней. София пожелала Вильямсу доброго вечера, и старик открыл дверь, чтобы они оба вышли, при этом неуклюже кивнув им, что означало поклон.

Снаружи прохлада вечера заставила ее задрожать. Жак увидел это и уже собирался что-то сказать, но они успели пройти только две ступеньки вниз по тропинке по направлению к фруктовому саду, когда увидели Форда, пробиравшегося сквозь пролом в изгороди с другой стороны. София могла видеть в наступающей темноте, что он нес что-то наброшенное на руку.

Он поклонился, приблизился и протянул Софии шаль.

— Прошу прощения, миледи, но мы подумали, что вы захотели бы воспользоваться этим. Я заметил, что прошло некоторое время с тех пор, как вы вышли из дома, а примерно в это время вечера становятся холодными.

— Очень любезно с вашей стороны, Форд. Спасибо.

Десерней сделал шаг вперед и взял шаль. Когда он укрыл ею Софию, Форд сказал почтительно:

— И я смею донести до вашего сведения, сэр, что ваша карета стоит у подъезда.

Десерней проигнорировал его намек. Продолжая держать ее за плечи, он наклонился к самому ее уху и спросил:

— Есть ли боковая дверь в дом?

София кивнула.

— Тогда идите прямо туда, вы не должны оставаться на ветру. Позвольте мне откланяться.

Она собиралась протестовать, но Жак сжал ее плечи так же, как на балу в Брайтоне. Затем, прежде чем мажордом мог увидеть выражение его или ее лица, Десерней отвесил ей поклон.

— Ваша милость, тысяча благодарностей. Это был незабываемый день.

София завернулась плотнее в шаль, задаваясь вопросом, как она может позволить ему уйти.

— Я так рада… — Ее голос прервался и отказывался говорить дальше.

Он отступил назад и бросил на нее последний взгляд, не видимый слуге. Затем прошептал:

— Спокойной ночи, дорогое сердце, — повернулся на каблуках и ушел по дорожке.

София, крепко прижав руки к груди, смотрела вслед, пока высокая и мрачная фигура не исчезла в саду.

«Спокойной ночи, дорогое сердце».

— Жак говорит, что генералы ищут возвышенности. — Гарри натягивал стеганое покрывало поверх подушек, чтобы создать холм с тыла британских войск. — Смотри, они будут маршировать здесь вверх.

— Завтра, — сказала София. — Пришло время для твоего ужина. Ты не должен называть его Жак. — Одно только произнесение имени бросило ее в дрожь. — Нужно говорить «сэр» или «месье».

— Но он сам так просил. — Он неожиданно засмеялся. — Он называет меня Аристид, потому что Анри неподходящее имя.

— Что за глупости!

Гарри не слушал, он был сосредоточен на своих солдатах. София осмотрела комнату, заметив пушку, испытанную на «французской» крепости, разбросанные мраморные шарики, груды маленьких фигурок, лежащих под зубчатыми стенами. Она почувствовала приступ негодования по отношению к полковнику Кулу за то, что он принес хотя и игрушечные, но все же атрибуты войны в жизнь ее сына. И злость на саму себя, потому что не помешала ни ему, ни Жаку Десернею поощрять Гарри в его новом интересе.

Она решила поговорить с сыном насчет этой злосчастной пушки.

— Что ты собирался показать мне?

— О, — Гарри отбросил покрывало и побежал к своему столу. — Посмотри, мама, письма! Я нашел их в башне. Я открыл ее своим особым ключом! — Он побежал обратно к ней и положил их ей в руки. — Мод сказала, что одно — для меня, а другое — для тебя.

София взяла их, повернула к свету и увидела надписи. В следующую секунду она оказалась на полу, сидя на краю покрывала, ее голова кружилась. Гарри, удивленный, но довольный, расположился рядом и поднял на нее широко открытые глаза.

— Они действительно от моего папы?

С огромным усилием она в достаточной степени овладела собой, чтобы взять маленький пакет, упавший ей на колени. «Для моего сына». Ошеломленная, она спросила:

— Как ты нашел их?

— При помощи ключа. — Гарри достал его из своего кармана. — Ты идешь в башню, поднимаешь крышу, а под ней есть маленькая дверца. Давай, я покажу тебе.

— Позже, дорогой. — София чувствовала головокружение, но она должна была взять себя в руки и не испугать Гарри; это было радостное событие: вопреки всем трудностям, она получила последнее сообщение от его отца. Дрожащими пальцами София сломала печать на письме Гарри.

В письмо был завернут знакомый ей предмет — золотая булавка для галстука или лацкана, в виде планки с подковой, посаженной на нее. На булавке были выгравированы инициалы «Э.Г.».

Некоторое время София сидела и смотрела на нее, держа булавку на ладони, затем повернулась с улыбкой к Гарри.

— Твой отец носил ее, когда был еще совсем молод, это была его любимая булавка, потому что он любил лошадей, точно так же, как и ты. — Она склонилась над Гарри и аккуратно приколола ее ему на жакет. — Подковы приносят удачу. Это носится вот так, видишь? С кончиками поднятыми вверх, чтобы удержать удачу.

Гарри посмотрел на булавку сияющими глазами, затем спросил с благоговением в голосе:

— А что говорится в письме?

Там было всего несколько строк. Она тихо прочитала их ему вслух, чувствуя комок в горле, но решительно настроенная на то, чтобы не позволить слезам омрачить очарование этого момента.

«Гарри, сегодня армия снова зовет меня вдаль от дома. Я надеюсь, что ты никогда не узнаешь, что значит оставлять самых дорогих тебе людей на свете. Ты еще очень маленький, но я много сказал тебе, когда ты лежал спящим сегодня утром. Теперь ты старше, позволь мне сказать тебе самые важные вещи еще раз. Я люблю тебя и твою маму больше своей жизни. Я молюсь, чтобы ты вырос сильным и здоровым рядом с ней. Когда ты станешь мужчиной, не уклоняйся от выполнения своего долга, и храбрость всегда придет к тебе, когда ты больше всего будешь в ней нуждаться. Когда ты будешь надевать эту булавку, знай, что мои мысли и надежды всегда вместе с тобой. Прощай».

— Это все? — прошептал Гарри.

— Вот его имя. — Она обвела кончиками пальцев подпись Эндрю, когда Гарри уютно устроился рядом с ней.

— Должна ли я сохранить это для тебя, дорогой?

Он кивнул и взял письмо у нее из рук, чтобы рассмотреть его.

Когда София взяла другое письмо, она услышала приближающиеся шаги. В дверном проеме появилась Мод. Она хотела отвести Гарри вниз, чтобы он поужинал, но резко остановилась, удивленная тем, что увидела их сидящими на полу.

Письмо начало само разворачиваться в пальцах Софии, и она посмотрела вниз.

— Печать сломана! — Она быстро взглянула на Мод. — Гарри говорит, что ты была здесь, когда он нашел это. Это ты открыла письмо?

— О Господи, нет! — сразу же сказала Мод. — А что насчет вас, мистер Гарри?

Гарри покачал головой:

— Я положил их на стол, как ты сказала.

София посмотрела более пристально на заднюю часть письма и подумала: «Возможно, печать сломалась, когда его вытаскивали». Она испытала болезненное ощущение, когда подумала, что письмо Эндрю было в чужих руках.

— Кто-нибудь еще был здесь? — Она посмотрела на Гарри. — Кузен Себастьян?

— Нет, миледи. Мистер Гарри нашел их после того, как полковник Кул спустился вниз.

Она тихо сказала Гарри:

— Теперь отправляйся с Мод. Я буду читать свое письмо. И расскажу тебе, есть ли там что-нибудь, что твой папа хотел бы, чтобы ты услышал. — Она обняла его, осторожно, чтобы не повредить бумагу. — Нам очень повезло, что мы нашли письма от папы. Он очень сильно любил тебя.

Гарри положил свое письмо обратно ей на колени и поднялся.

— Посмотри, Мод, — сказал он, выпячивая грудь. — У меня есть подкова.

— Да, есть, — сказала Мод приглушенным голосом, она все еще чувствовала себя виноватой.

София постаралась улыбнуться ей, когда они вместе с Гарри вышли из двери.

— Спасибо тебе, что сохранила бумаги в целости, Мод. — И она осталась одна.

Она провела пальцами по письму, прежде чем открыть его, повторяя почерк Эндрю на внешней стороне. Они редко писали письма друг другу, в этом не было необходимости, так как они, в сущности, выросли вместе, а когда поженились, Эндрю оказался так же привязан к дому, как и она. Хотя он написал ей мало слов, но это письмо было для нее в тысячу раз важнее, чем яркое золото булавки подаренной Гарри.

София вспомнила последний раз, когда видела своего мужа в Лондоне, перед тем как его полк отправился в плавание. Она вспомнила свое безнадежное смятение, чувство обиды, что он бросал ее и Гарри, свои страхи за его жизнь, которые она скрывала или думала, что скрывает. Во всем они были так внимательны друг к другу, так сдержанны, так жертвенны. Но Эндрю был мертв, а она жила. Он заплатил свою цену. Чувствовала бы она себя менее виноватой, если бы говорила ему о своих мыслях и чувствах более часто, более открыто?

Медленно она расправила листы бумаги.

«Моя драгоценная София, если ты нашла это письмо, то, должно быть, только после долгого упорства. Зная тебя, я уверен, что тебе захочется выяснить, какие мотивы побудили меня покинуть двух самых дорогих моему сердцу существ и стали причиной моей возможной погибели. Я всегда восхищался твоей храбростью, которая значительно больше моей. Поэтому я передаю тебе факты, молчать о которых было моим долгом. К тому времени, когда ты будешь читать это, любая опасность для кого бы то ни было будет далеко позади. Я говорю тебе это, потому что я не мог покинуть землю с такой тайной между нами.

Вскоре после того, как я присоединился к армии, мне предложили секретное задание в Испании — пройти через французские границы и работать с сетью испанских шпионов, чтобы обнаружить и передать штабу Веллингтона планы французской кампании. Я знал, что, выполняя такую работу, я лишал себя честной смерти солдата, который погибает в честном бою. Я знал, чего бы я ни достиг для Англии, это никогда не будет признано и не будет служить источником гордости для тебя или Гарри. Но я принял это, потому что мы должны были сделать все, что в наших силах, чтобы избавить Европу от ужасов, постигших ее из-за Бонапарта и его армий, зверства французов только по отношению к испанцам невыразимы. Ты знаешь о том, что планы французов, тайно переданные Веллингтону подобным образом, сделали возможными наши победы при Саламанке и Виктории? Я не могу отказываться, что внес в это дело свой собственный вклад.

Теперь я отправляюсь с миссией, которая уводит меня еще дальше за границы врага, и гораздо дальше от полка, с которым, как ты думаешь, я сражаюсь. Мне поручено опасное задание: после русской кампании Бонапарта ясно, что единственный способ остановить его армии — это ударить в их сердце. Это то, что я должен предпринять. У меня есть два сожаления: ты и наш сын. И у меня есть дурное предчувствие, в котором я должен признаться тебе, иначе это будет не вся правда.

Недавно несколько наших нападений были раскрыты врагом, и я начинаю думать, что это происходит слишком часто, чтобы быть простым совпадением. Но я не осведомлен о секретах за пределами своей собственной маленькой сферы; информация утекает из Лондона, и лучшие люди, чем я, не смогли воспрепятствовать этому. Отправляясь на это задание, я не могу не задаваться вопросом: распространилась ли уже молва о том, куда я направляюсь и чего я надеюсь достичь? Однако этот риск — то, с чем любой тайный агент должен считаться. Если удар придется на меня, дорогая София, я умоляю тебя не позволять тому, что я тебе сказал, добавлять к твоей печали. Я знаю возможные варианты, и, если меня предадут или я попаду в ловушку, я уже выбрал свою участь — сопротивляться и погиб путь. Плен — не для меня.

Что еще я могу сказать, кроме того, что я умоляю тебя о прощении за то, что взялся за работу, которая заставила меня лгать тебе? Тем не менее я надеюсь, ты понимаешь, почему я сделал это. Ты помнишь наш боевой клич в детстве? За Гарри, Англию и святого Георга! Я могу только добавить, что, где бы я ни был, в моем сердце по-прежнему живет единственное имя: София. Моя дорогая жена, я люблю тебя.

Эндрю».

— Нет! — она скомкала бумагу в своих руках. Быть живой и читать письмо Эндрю казалось ужасным. А делать то, что она только что делала с Десернеем, было самым худшим предательством.

— Эндрю, — простонала она, — как ты мог уйти? Как ты мог уйти от меня?

Затем она повалилась на постель и разрыдалась, уткнувшись лицом в ладони. Горькие слезы лились на стеганое покрывало.

Глава 16

Два дня спустя после званого обеда у Софии Гамильтон карета Себастьяна остановилась перед Клифтоном. Он находился в оптимистичном настроении. Днем ранее София отправила ему записку, отклоняющую его приглашение на ужин, потому что она уезжала в Брайтон. Себастьян сразу же ответил, предложив самому отвезти ее туда, и она согласилась.

Когда его проводили в холл, она неожиданно появилась из комнаты, в которой обычно подавали завтрак.

— Доброе утро, полковник. Я обещаю, что не заставлю вас ждать долго. У меня все собрано, позвольте мне только сходить наверх к Гарри.

Он поклонился, рассматривая ее. Она казалась усталой, или, возможно, чем-то расстроенной, но выглядела безукоризненно и была одета для путешествия.

— Моя дорогая леди Гамильтон, пусть на это уйдет столько времени, сколько вы пожелаете. Я в вашем распоряжении.

София остановилась у подножия лестницы и повернула к нему обеспокоенное лицо.

— Я надеюсь, ты не едешь в Брайтон ради моего удобства? Это было бы слишком эгоистично с моей стороны.

— Не беспокойся, у меня там есть свои дела.

Пока она была наверху, он прогуливался снаружи по ступеням, в то время как ее багаж укладывали в карету. Для нее был смысл в том, чтобы принять его предложение, так как бирлингдинская карета была более просторна, чем та, которую она арендовала, поэтому они не будут прижаты слишком близко к его камердинеру и ее горничной. Камердинер, на деле, предпочитал сидеть на козлах вместе с кучером, а горничная наверняка достаточно хорошо вышколена, чтобы хранить молчание. Гарри, несомненно, захочет поболтать, но он, возможно, заснет через какое-то время.

София появилась, одетая в накидку красновато-коричневого цвета с высоким воротником, ее волосы были скрыты шляпкой такого же цвета с золотой отделкой. Она держала небольшой саквояж, от которого Себастьян тут же ее освободил, когда подал ей руку.

Она сказала:

— Саквояж полон вкусной еды. Я нанесла бы смертельное оскорбление, если бы отказалась от нее.

— Это для ребенка? — спросил он, когда помогал ей сесть.

Она помедлила у двери и посмотрела на него удивленно.

— Почему ты так решил? Гарри не поедет. Я решила, что поездка будет слишком утомительной для него.

Когда она села в карету, он тщательно контролировал свои эмоции. Кул запасся терпением для нескольких беспокойных часов с ребенком — жертва, которую он приготовился принести для очень важного дела, только чтобы обнаружить, что это не было нужно. Неважно, что он делал, но, похоже, он никогда не приближался достаточно близко к этому мальчишке. Но он должен быть терпеливым, время придет.

Себастьян расположился напротив Софии, затем в экипаж вошла горничная, кланяясь им обоим и забиваясь в дальний угол.

София повернула голову, довольно величавую в украшенной шляпке.

— Я надеюсь, тебе будет там удобно, Люси. Пожалуйста, скажи, если тебя что-нибудь будет беспокоить во время путешествия.

— Мне будет хорошо и удобно, ваша милость. Сказать по правде, для меня большое удовольствие съездить в Брайтон.

София повернулась к Себастьяну.

— Наше последнее путешествие было без приключений. Но не такое гладкое, каким будет это. Спасибо тебе за то, что везешь меня.

— Не за что. Но я думал, что буду иметь удовольствие везти также и Гарри?

Она покачала головой.

— Это короткий визит, и у нас не будет времени сделать все то, что он любит в Брайтоне. Он весьма счастлив, что остается дома. Митчелл будет учить его ездить верхом. У нас есть пегий пони, спокойное маленькое существо, которое прекрасно подходит Гарри.

Себастьян заметил нежность в ее взгляде.

— Ты не собираешься обучать его сама?

София покачала головой.

— Я не думаю, что мальчик действительно хочет научиться таким вещам от своей мамы. — Ее взгляд изменился, она печально улыбнулась и замолчала.

Себастьян наблюдал за ней, когда карета тронулась в путь, и она быстро махнула рукой, когда лошади развернули их вокруг и поехали по аллее. Прощальный жест обожаемому сыну.

В ней была печаль, которую она на сей раз не смогла скрыть. Уже неоднократно он был поражен мыслью о том, что ее вдовство могло означать для нее. Она состоялась как мать, но в картине идиллической семьи не было отца. Если у нее были сильные желания под этой невозмутимой внешностью, как она прожила более двух лет, в течение которых проводила каждую ночь одна? Эта мысль возбудила его, но он постарался отбросить ее и сохранить ясность ума. Это путешествие давало ему уникальную возможность поддержать ее веру в него. Он не должен упустить такого случая.

Что волновало ее? Каковы были ее желания? Во время ужина два дня назад он заметил несколько намеков на влечение между нею и Десернеем. Достаточно неуловимых, чтобы никто кроме него не заметил их, но тем не менее.

Это было беспринципно, и ради нее самой этому нельзя позволить развиваться дальше, но, возможно, он слишком остро реагирует. Насколько ему было известно, ни в один из последующих дней не последовало никакого контакта, и теперь она мчалась в Брайтон, никому в округе не сказав ни слова, за исключением его. Он навел справки и узнал, что Десерней остается в Джолиф-корте, значит, эти двое не собирались встретиться в городе.

— Что ведет тебя в Брайтон?

— Приглашение. — Она замолчала и посмотрела на него почти извиняющимся взглядом. У него было обычное чувство в таких обстоятельствах — мучительно чувство неприятия. Последний раз, когда они разговаривали о Брайтоне, он упомянул вечеринку, которую она не соблаговолила посетить. На этот раз явно намечалось событие, на которое она его не пригласит.

После незначительного колебания она продолжила:

— Записка прибыла вчера утром. И я поняла, что не могу отказаться. — Выражение болезненного смущения промелькнуло у нее на лице. — Она пришла от его высочества, принца-регента.

Если бы только ей можно было сказать о его собственной связи с принцем! Его настроение улучшилось.

— Ужин, бал?

— Я приглашена после ужина, и не на бал, а на фантасмагорию.

— На что?

— Ты меня спрашиваешь? Они очень зрелищны. По-моему, это представление, усиленное мягким светом волшебного светильника. Он мечтает удивить этим своих гостей.

Себастьян понимающе улыбнулся:

— Я обнаруживаю недостаток энтузиазма.

Она опустила глаза вниз на затянутые в перчатки руки, сложенные вместе на коленях.

— В большей степени меня смущает способ, которым было сделано приглашение. — Она подняла на него глаза, и розовый румянец злился по ее щекам. — Я не знаю, могу ли я обсуждать это с тобой?

— Почту за честь. «Господи, что же толстый развратник написал ей?»

— Ты был в Лондоне, по-моему, когда в парламенте рассматривался Зерновой билль. Ты помнишь массовые беспорядки. Я была на балу однажды вечером вместе со своим отцом и беспокоилась о том, чтобы вернуться домой на Бедфордскую площадь. Из-за опасности на улицах принц-регент очень любезно предоставил нам свою карету.

— Больше вероятности навлечь неприятности, я бы сказал.

— Нет, его герб не был изображен на дверцах. Но там было два вооруженных конюших.

Воспоминания зашли далеко; у нее было выражение, будто ее преследовали. Он спросил с быстрой озабоченностью:

— Что случилось? У тебя не возникло никаких затруднений, я надеюсь?

Она покачала головой.

— Мы доехали до дома в целости и сохранности, но на площади находилась яростная толпа, и нам пришлось прорываться к дверям дома. Я сбросила свои туфли в карете, чтобы было легче бежать. — Она замолчала. — Глупо с моей стороны проявлять беспокойство, и, кажется, еще более глупо рассказывать тебе об этом.

— Моя дорогая кузина… Можно мне так называть тебя? — Он счел ее молчание знаком согласия и медленно продолжал: — Расскажи мне, ты знаешь, что это не распространится дальше.

Неожиданно он осознал присутствие горничной, которая сидела так тихо, что он совсем забыл о ней. Может быть, София Гамильтон тоже ее проглядела? Нет, если она приготовилась говорить откровенно, она, должно быть, полностью доверяет благоразумию девушки. Он посмотрел на нее с симпатией.

София неуверенно вздохнула.

— Очень хорошо. Вчера, как ты уже знаешь, я получила записку принца, ничего более, кроме любезного приглашения на завтрашний вечер. Но с ней был пакет. Когда я открыла его, то обнаружила, что он вернул мои туфли, — после этих слов она молчала так долго, что Себастьян почувствовал себя обязанным отреагировать.

— Была там… э… личная записка?

— Нет. Но это и вызывает мою озабоченность. Он вложил другую пару, сделанную по образцу первой по размеру и фасону, но сделанную и украшенную с более изысканным вкусом. Туфли покрыты тканью золотого шитья. Их могла носить королева — если бы они не были сделаны для меня, я могла бы подумать, что они заказаны для принцессы Каролины.

Он в изумлении посмотрел на нее. Старый лис!

София уловила его выражение лица, и на ее щеках снова появился румянец, из-за которого она стала выглядеть почти рассерженной.

— Ты понимаешь.

Он произнес медленно:

— Он был более чем великодушен. Это, конечно, не осталось неизвестным для друзей, которым он особенно благоволит. Я могу, однако, представить твою озабоченность. — Он помолчал. Если принц нанес оскорбление, он должен быть совершенно уверен, что его собственные слова не ухудшат существующего положения дел. — Есть две вещи, которые необходимо знать. Первое: осведомлен ли кто-либо еще о подарке?

Она сказала с жаром:

— Никто не услышит этого от меня!

— И второе, — он почувствовал себя таким же смущенным, как и она, — рассчитывает ли он, что ты наденешь эти туфли, когда предстанешь перед ним завтра вечером? — Он заметил краску негодования и сказал: — Надеюсь, ты уже приняла свое решение?

— Конечно, приняла!

— Остается третье. Что ты скажешь, если он затронет эту тему?

София удостоила его того, что он про себя называл «взглядом Меткалфов». Это означало: «Тема не обсуждается, а мое поведение всегда безупречно». Матерь Божья, зачем тогда затевать этот разговор? Но предполагалось, что он помогал ей. — Как ты ответила на приглашение?

— Я написала, что для меня большая честь посетить завтрашнее мероприятие, а моими следующими словами были: «Я должнапоблагодарить Ваше Высочество за очень внимательный подарок, который Вы преподнесли мне». Вот и все.

Он задумался на мгновение, затем успокаивающе сказал:

— Что бы мы ни думали о поведении принца, ты действовала правильно. Ты не сделала из этого проблемы, отказавшись от его приглашения, и выразила свою благодарность, поэтому не может быть повода для упоминания этой темы завтра.

Она быстро проговорила:

— Я действительно ему признательна и не могу отрицать это. Если бы он не пришел мне на помощь в ту ужасную ночь…

Себастьян наблюдал борьбу эмоций у нее на лице: признательность за дружеский жест; гнев на его самонадеянность. Наконец он сказал:

— В его характере нет великодушия. И будет мудро избежать слишком жестокой ссоры с будущим монархом.

Его иронический тон заставил Софию бросить на него проницательный взгляд из-под ресниц.

Он продолжал простодушно:

— Когда ты наденешь их?

— В следующий раз, когда буду в Лондоне. Если появится какой-нибудь подходящий случай. — Ее мысли некоторое время проносились в голове, пока она молчала. Затем она сказала серьезным тоном: — Спасибо за то, что выслушал меня. С тех пор как… — Она сделала паузу, затем продолжила: — С тех пор как мой отец уехал в Португалию, я ни к кому не могу обратиться за мнением по какому бы то ни было вопросу. Мои ближайшие друзья находятся в Лондоне, и есть вещи, которые просто нельзя обсуждать в письмах.

— Я был бы в восторге, если бы ты считала меня другом, — сказал он. — Когда я в Бирлингдине, я всего в шаге от тебя.

— Спасибо, — произнесла она приглушенным голосом.

Осознавала ли она эффект, который создавала этой сменой настроения посреди разговора? При переходе от одного слова к другому ее выражение могло измениться от спокойной уверенности к трогательной зависимости, настолько, что тон ее низкого соблазнительного голоса и даже ее внешний вид, кажется, менялись. Это было похоже на то, как оживает портрет, если, например, увидеть королеву, сидящую на своем высоком троне, неожиданно опускающейся на колени, разрушая величие своего собственного образа. Все, что он думал или воображал о ней, тоже менялось с того самого первого потрясающего момента, когда он вытащил ее податливое тело из потока.

Несмотря на его с трудом добытое чувство собственного достоинства, он всегда считал ее не принадлежащей его кругу; но, как красивое дерево, раскачиваемое бурями, тем не менее по-прежнему прямое, она начинала клониться в его сторону. Он неожиданно понял, что мог изменить будущее, если бы захотел — было еще не слишком поздно.

Они продолжали ехать в молчании, София спиной к лошадям, в то время как он выглядывал на уносящуюся вдаль долину. Они ехали по дороге, ближайшей к побережью, которая огибала обрывистые долины и петляла по покрытой зеленью земле овец, отличительным признаком которой были длинные резные края, которые вели к вершинам холмов, известных как Семь Сестер. Он испытывал настоятельное побуждение рассказать ей все о его миссии для принца и страны, вверить ей хотя бы такую малость в надежде привлечь ее еще ближе.

Себастьян с трудом сдерживался и почувствовал облегчение, когда она наконец снова заговорила о вопросах, которые не могли вызвать ни смущения, ни противоречия. Время проходило приятно, и они оставили позади Какмиа, перемещаясь вдоль гладкой сухой дороги под ласковыми лучами солнца, прежде чем она снова решила спросить его совета.

— Скажи мне, — сказала она ни с того ни с сего, — когда ты был в Индии, тебе приходилось иметь дело с военной разведкой?

Он был застигнут врасплох, и она заметила это. Себастьян судорожно соображал, он действительно подумал на мгновение, что какие-то ее знакомые или родственники знали о его секретной миссии в Брайтоне.

Он ответил серьезно:

— Если бы это и было так, я, конечно же, не обсуждал бы это!

— Нет, конечно, нет. Прости. Я неправильно выразилась. Просто я хочу спросить: знаешь ли ты что-нибудь о том, как военные собирают информацию? Я в этом так плохо разбираюсь.

Себастьян позволил себе улыбнуться.

— Вполне.

София все еще смотрела на него выжидательно, и после минуты тщательного обдумывания он поддался искушению немного просветить ее. Однако неприятная мысль возникла у него в голове. Спрашивала ли она для себя или кого-либо другого? Был ли здесь задействован мужчина, кто-то, кто подстрекал ее уговорить его открыть что-либо? Образ Десернея маячил у него в подсознании. Проклятье, нужно было срочно выяснить, что происходит.

— Должен ли я начать с того, что знает любой офицер армии и флота?

Она кивнула со слабой улыбкой.

Себастьян бросил взгляд на горничную, которая почти спала, затем продолжил, выглядывая иногда из окна, но гораздо чаще глядя в темные, внимательные глаза попутчицы.

— Разведывательная сеть Англии — самая лучшая в мире, потому что мы контролируем океаны. Сборщики информации могут быть посланы в любой уголок мира, и существует лишь несколько преград возвращению депеш на родину.

— Командиры судов всегда знают, что они перевозят? — спросила она, очевидно, думая о своем отце.

Он покачал головой.

— Только если они сами являются активной частью сети. Гораздо лучше, во многих отношениях, чтобы они не принадлежали к ней.

— Понятно.

— Выбранный человек в службе действует более-менее в одиночку и регулярно посылает материал обратно в Лондон, зашифрованный, если необходимо. Другие могут суметь сделать агентами местных жителей или еще кого-либо. — Он наблюдал за выражением ее лица: любознательное, но спокойное. Что же у нее было на уме? Он надеялся найти разгадку в ее реакциях.

Он продолжал:

— Конечно, существует третий источник информации для Министерства иностранных дел. Наши дипломатические делегации.

Она подняла брови.

— Это обычная практика — посылать человека с каждой миссией, чья единственная задача состоит в том, чтобы собирать сведения в данной стране. Он обычно представляется каким-нибудь торговым представителем. Это стандарт во всех наших основных посольствах, где может быть более одного агента. И в трудных ситуациях часто полезно внедрять кого-либо в качестве проверки основного агента — человека, шпионящего за нашим собственным шпионом, так сказать.

— Действительно? С какой целью?

— Они варьируются. Изменения внутренней политики, конфликтующие интересы за рубежом, внезапные проявления враждебности, готовность к вторжению.

И тут он заметил искру в ее взгляде — в тот момент, когда его слова оказались близки ей лично.

Она ответила сразу же:

— Ты ничего не сказал о шпионах военного времени. Тех, кто идет за линию врага.

— Это самая опасная игра из всех. — «Кого она имеет в виду? Десернея?» — Эксперты такого рода очень редки. В поле, конечно, армия полагается на разведчиков.

— Но если шпион сумеет передать планы вражеской битвы своему собственному командованию, это, конечно же, будет самая жизненно-важная информация из всех.

— В самом деле. — Тема заводила его слишком далеко; он должен был спросить: — Моя дорогая кузина, я не могу не подозревать нечто конкретное во всем этом. Ты слышала что-либо в городе или в наших окрестностях? Что тебя беспокоит? Ты беспокоишься, что кто-то собирает информацию о наших войсках и диспозиции и передает эту информацию? — Она посмотрела на него взглядом, выдающим искреннее изумление. Проклиная себя, он тем не менее продолжал. — Если у тебя есть какие-то опасения, пожалуйста, дай мне знать. Я могу уже не служить в армии, но у меня есть очень тесные контакты с армией в Брайтоне.

— О Господи, нет. Я не думала об Англии. Испания. Война на Пиренейском полуострове.

Наконец забрезжил свет. Она говорила о своем муже!

София сказала, беспокойно хмурясь:

— То, что ты говоришь, ужасает меня. О наших агентах, устраивающих заговоры друг против друга, возможно, предающих друг друга. Кто может надеяться держать ситуацию такого рода под контролем, когда люди находятся так далеко от дома? Не Министерство иностранных дел, это точно. Это ужасно. Откуда можно узнать, кому вообще следует доверять? У меня возникают эти мысли, когда я думаю о прошлом.

Муж. Меткалф сказал, что у нее уже есть сомнения по поводу того, как умер Гамильтон. Она могла задать все эти вопросы ранее, почему она этого не сделала? У него в голове прояснилось. Да, каким-то образом она выяснила, наверняка в Клифтоне, что Гамильтон был шпионом. От одного из слуг, который знал об этом? Или из документа, обнаруженного позднее, который был спрятан, оставлен в ящике, предназначенном только для ее глаз?

Себастьян посмотрел на нее с осторожностью. Если он начнет прощупывать, она замкнется. София ненавидела предательство, и рассказывать секреты ее мужа кому-либо еще, похоже, выглядело для нее именно так. Он пощадит ее. А тем временем повернет разговор в другое, более интересное русло.

— Но ты не сомневаешься в необходимости такой бдительности, я уверен. — Когда он изучал ее, он мог обнаружить подобие ужаса в глубине ее глаз, и она, казалось, едва его слушала. Он продолжал: — Подумай о Сиднее, например. Пока ты была здесь, ты могла проанализировать для себя самой намерение, о котором я говорил. Формально его основная цель — колония для каторжан. Стратегически, однако, Порт Джексон — это английская база для выхода в Тихий океан и Индию. Наши агенты там должны контролировать ситуацию, чтобы мы продолжали удерживать его. И следить за всеми, кто угрожает ослабить нашу позицию.

Теперь она была очень внимательна.

Себастьян сказал это специально для нее:

— Французы, например.

Она слегка зарделась, но спросила с полуулыбкой:

— Ты предполагаешь, что в Новом Южном Уэльсе были шпионы Наполеона?

— Мы знаем, что они там были. Вполне достаточно. Французские путешественники прошли через Порт Джексон и Ботани Бей, чтобы предоставить точное описание в морское министерство в Париже. Существуют средства для разведки, но нужно принимать во внимание, что и желание — тоже.

София пожала плечами с выражением безразличия.

— По-моему, Бонапарт вряд ли планирует послать свой флот на край света в сложившейся ситуации.

— Нет, — сказал он мягко. — Гораздо вероятнее, что он изучает состояние готовности британской армии на ее территории.

Она пристально посмотрела на него.

— Ты хочешь сказать, что в Англии в настоящий момент действуют французские шпионы?

— Конечно. На всех жизненно важных участках. Включая, конечно, южное побережье. — Она была наполовину недоверчива, наполовину встревожена. Он продолжал: — Я не имею в виду людей в масках, которые рыщут по окрестностям с обнаженными кинжалами. Возможно, несколько французов могли проскользнуть мимо государственных мужей вместе с контрабандистами. Кто знает. Но я говорю о французах, которые живут здесь, беженцы-роялисты, они занимают определенное место в обществе, мы к ним так привыкли, что вопрос о том, какую информацию они отправляют домой во Францию, никогда не возникает. — Он поерзал на своем сиденье и посмотрел в окно на освещенную солнцем сельскую местность. — В мирное время активность таких людей не может представлять собой какую-то серьезную проблему. Большинство из них безобидны, даже смешны. На грани войны, однако, они могут помешать нам.

Он медленно перевел свой взгляд обратно на нее, чтобы дать ей время осознать. И вдруг, в тот момент, когда его глаза встретились с ее, он понял: она не позволила себе думать о чем-либо из этого в связи с Десернеем. У него внутри все болезненно сжалось, когда он понял, что ее инстинктивная преданность этому человеку была достаточно сильной, чтобы исключить какие-либо сомнения, которые иначе могли прийти в ее умную голову.

Негодяй пытался дезертировать из Порт Джексон, но она упорствовала в своей вере в то, что он был невиновен, и даже написала письмо в военный суд, чтобы подтвердить это. Ни письмо, ни писавший его не были обнародованы, но если Себастьян знал об этом — правда, посредством секретной службы, — он мог только предположить, что могли быть и другие, которые тоже знали это. Представьте себе, эта женщина, София Гамильтон, рискует таким скандальным разоблачением! В некотором смысле он мог понять — почему, мужественно пойдя на этот риск, она сохраняет эту глупую преданность человеку, чью жизнь спасла. Если собственная преданность Десернея окажется на стороне Франции, тогда она совершила не только бесполезное действие, хоть и невольное, но предательство.

Приступ ревности заставил его говорить довольно жестко:

— В военное время вполне естественно более тщательно исследовать мотивы людей, кому мы доверяем в мирное время. Исключительно в качестве примера возьми джентльмена Жака Десернея. Можно задаться вопросом, почему этот человек именно в настоящий момент решил жить в Джолифф-корте, вести дела при помощи банка в Нью-Хейвене и наносить регулярные визиты в армейские лагеря в Брайтоне? Нужно признать, удовлетворительный ответ не сразу приходит на ум.

Себастьян заметил оборонительный взгляд у нее на лице и поспешил продолжить:

— Взять для начала самый простой вопрос: почему он живет в Сассексе?

Он смотрел на нее пристально, поэтому видел, как отвечало ее собственное внутреннее «Я». Так же как и ее лицо, на котором появился еще один предательский румянец. «Матерь Божья, она думала, что Десерней околачивался там из-за нее!»

На короткое мгновение говорить было выше его сил — и, естественно, выше ее. София избегала его взгляда и смотрела в окно, кусая губу. Он никогда не видел ее более уязвимой.

Карета загрохотала на жестком участке гальки на дороге, горничная зашевелилась и проснулась. Подходящий момент был упущен, но он посеял горькое семя.

Себастьян снова откинулся назад, глядя на ее повернутое к окну лицо. Он не касался теперь этих тем и перевел разговор на более приятную почву, так как весь остаток путешествия он планировал, чтобы она была спокойна, благодарна и даже немного развлеклась. Он был обязан этим ей. Он был обязан этим себе.

Шерил Сойер — современная австралийская писательница, лауреат престижных литературных премий. Ее любовно-исторические романы покорили миллионы читателей во всем мире. Хитроумные интриги и опасные приключения, яростные погони и жестокие схватки, безумная страсть и настоящая любовь… Вместе с отважными героинями романов Шерил Сойер вы побываете на плантациях Мартиники, на королевских балах в Версале, на палубе корсарского брига, в старинных замках Англии… У вас уже были «Анжелика», «Марианна», «Унесенные ветром»?.. Теперь есть книги ШЕРИЛ СОЙЕР!

ВПЕРВЫЕ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ!

Леди Гамильтон всей душой ненавидит французов — за убийство ее мужа, за войну против Британии. Но судьба распорядилась так, что именно ей суждено спасти от казни французского дезертира Жака Десернея. Против своей воли София незаметно влюбляется в Десернея. Вовлеченная в круговорот интриг и тайн политики, София узнает о заговоре против Бонапарта, но какую роль в этом заговоре играет ее Жак? Это и предстоит выяснить прекрасной англичанке…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16