Меня, русалку, заперли в аквариуме. Ничего другого я от них и не ждала. Поток людей проходит мимо, останавливаясь и фотографируя. Долго застаиваться им не дают, сзади напирают новые люди, пришедшие посмотреть на чудо природы. Виляя хвостом, я подплываю к стеклянной стене, упираюсь в нее ладонями и делаю страдальческое лицо. Меня щелкают фотоаппаратами и на телефоны несколько десятков раз. Не для того моя прапрапрабабка топилась в реке при полной луне, не такого будущего она желала для своих потомков. Но я знала, что это произойдет. Ждала этого. Сама каждый день подплывала поближе к людям, показательно ныряла перед лодками с рыбаками, яхтами, кораблями. Ждала, когда меня, наконец, заметят и выловят.
Моя семья не оставила мне выбора. Теперь им придется спасти меня, найти меня, вызволить. Я лишь позаботилась о том, чтобы найти меня было не сложно: наверняка во всех газетах, журналах и телепередачах транслируют эту новость: русалки существуют! это не вымысел, не сказка, не легенда. Русалки — настоящие!
Как только меня выловили, сразу же налетели ученые, спрашивали, есть ли другие, сколько нас, чем мы питаемся, как размножаемся. Я притворилась немой и молча смотрела на них с недоумевающим видом. Хлопала глазами, морщила лоб, поднимала брови. Никого не интересовало: почему. Как я оказалась в море? Никому и в голову не пришло, что для меня это — выбор. По крайней мере, на часть дня. Или ночи, кому как нравится.
Обычно мы отправляемся в водоемы именно ночью, чтобы не привлекать внимание. Плаваем там, плескаемся, наслаждаемся. Разглядываем рыб. Подводный мир еще не так загажен людьми, там нет толп, можно чувствовать себя свободной. Но на воздухе ноги расклеиваются, ступни укорачиваются и меняют форму, жабры затягиваются кожей, и мы живем, как обычные люди. Ходим на работу, как и все. Ведем хозяйство, сплетничаем с подругами, отмечаем государственные праздники, смотрим телевизор, встречаемся с мужчинами, выходим замуж, рожаем детей. Как и все.
Вряд ли прапрапрабабка знала, что выживет. Что-то там произошло: кто-то разбил ей сердце, семья отвернулась, к тому же — беременность, отчаянье толкнуло на этот шаг. Утопиться. Но она выжила, спустя десять минут после погружения в воду с удивлением обнаружила себя плывущей под водой в сторону моря. И выползла живехонькая на какой-то незнакомый берег. Там потихоньку обустроилась, родила ребенка. И тщательно скрывала свою тайну от всех, пока не обнаружила ту же способность у своей дочери. А та — у своей.
Не вздумайте это повторить. Шанс, что в вас тот же мутирующий ген, приближен к нулю. За всю свою жизнь я встретила только двух русалок, не считая родных: маму, сестру, бабушку и прабабушку. Прабабушка у нас — долгожительница, ей стукнуло сто два. Но она до сих пор плавает в глубинах моря. Плавала, когда я ее видела в последний раз. С тех пор прошло четыре года, но я уверена, что она и сейчас в полном здравии. У нас в семье очень сильная связь, я бы почувствовала, если бы ее не стало.
Какой-то дебил прижался губами к стеклу с той стороны. Я жду не его, пусть идет себе мимо. Дурак. Я проплываю вдоль аквариума, всматриваясь в поток людей, затем обратно. Нет — ни мамы, ни сестры, ни бабушки, ни прабабушки среди посетителей нет. Пока нет.
В каждой семье есть заблудшая, мятежная душа. В нашей семье — это я. Обычно русалочью тайну родные раскрывают не сразу. Ждут замужества, рождения дочери. А без подсказки обнаружить себя русалкой почти невозможно. Самостоятельно никто же не будет проверять, можно ли дышать под водой. Никому это и в голову не придет. Тем более, телесные изменения происходят не сразу, необходимо перетерпеть, позахлебываться, подождать.
Так что до тридцати четырех лет я не знала, что могу быть русалкой, если пожелаю. В любое время. Жила себе, работала, пыталась устроить личную жизнь. Но никак не удавалось.
Наверное, разбитое сердце — это семейное. Нескольким поколениям женщин нашего рода какие-нибудь мерзавцы разбивали сердца. Я своего кармического мужчину встретила в фитнес-зале.
— Помочь? — спросил темноглазый брюнет, наблюдая, как я пытаюсь снять диск со штанги.
— Справлюсь, — огрызнулась я.
Затем взглянула на него повнимательней, похлопала глазами и беспомощно кивнула:
— Помоги, пожалуйста.
Он усмехнулся и вальяжно подошел ко мне вплотную. Под его загорелой лоснящейся кожей перекачивались бицепсы, под широкими бровями сверкали глаза с очень длинными, пушистыми ресницами.
— Спорим, предложи помощь кто-то другой, она бы отказалась, — сказал тощий бледный паренек слева, отжимающий штангу от груди.
Я резко повернулась к нему. Его русые волосенки прилипли к потному лбу. Впалый живот чуть ли не прилип к позвоночнику, глаза хитро сощурились в мою сторону. Кто бы мог подумать, что уже через неделю я влюблюсь в него, как кошка?
Его звали Кирилл. Он догнал меня на улице и пригласил на ужин. Что-то заставило меня согласиться. И с тех пор мы не могли оторваться друг от друга. Наша связь длилась всего лишь полтора месяца, но мне казалось, что мы знакомы всю жизнь, а быть может, и несколько предыдущих жизней! Я чувствовала с ним себя непринужденно, рассказывала ему о своей работе, семье, о том, как мама развелась с отцом, несмотря на папины протесты и попытки сохранить семью. Рассказывала, как в детстве мне не хватало папы; говорила, что я до сих пор обижена на мать за это решение. Лишить детей отца — что может быть хуже? Папа был хорошим человеком, порядочным. Что ей было не так? Не пил, не буянил, не изменял маме, приносил деньги в дом. Дарил подарки. Я не понимала маму. Конечно, мы виделись с папой и после их развода, он навещал нас почти каждые выходные, но мне этого было недостаточно. Кирилл слушал меня, ухмылялся, кивал, гладил по обнаженной спине, затем вдруг принимался целовать, и мы снова и снова предавались наслаждениям. Это было сказочно. Иногда мы выбирались на ужин в рыбный ресторан. Я обожаю рыбу. А вот кинотеатры не люблю, слишком много людей. А потом Кирилл стал приезжать всё реже и реже. Иногда не отвечал на звонок или сообщение. Я заподозрила, что в его жизни появилась другая интересная девушка. В его редкие визиты я закатывала истерики, но это не помогло. Только зря все вазы и фужеры в доме перебила. В конце концов он и вовсе пропал (как пропадали все до него), и вслед за этим наступил очень болезненный для меня период в жизни.
В тот момент я осознала, что хреново прожила дерьмовую жизнь. На это сестра возмутилась, стала говорить, что не намерена продолжать этот разговор, что я из себя вытянула радость, а теперь вытягиваю радость и из нее, что у меня просто депрессия, что нельзя себя корить и прочую заезженную чушь. Но я не вкладывала в этот разговор ничего по-настоящему негативного. Надо признавать неприятные факты и делать горестные выводы. Эта всеобщее искусственно привитое позитивное мышление так замыливает сознание, что не позволяет посмотреть правде в глаза.
Если кто-то, оглянувшись назад, справедливо ужаснется, но будет говорить себе (или слушать) всякие утешительные банальные фразы (мне они незамедлительно и выдались: а что ты могла изменить? да все так живут! а вот маме за 60 лет, и она ни о чем не жалеет, а бабушка с прабабушкой и подавно), то этот кто-то может обречь себя на такое же барахтанье в последующие годы и десятилетия. Раз уж все барахтаются.
А стоит завести об этом речь, начинается: займись йогой, пилатесом, важно управлять своим настроением… А если не хочешь, значит, тебе так просто удобно. И поджатые губы. И переживания за меня. Хотя я-то была в порядке. Просто осознала, что хреново прожила дерьмовую жизнь. Сделала такой вот вывод, незачем было обсуждать. И кудахтать об этом.
Еще я сказала сестре, что до старости я, возможно, уже не доживу. Ноги отказывают. И вот что ужасно, я даже не могу себе сказать: ну что же, я прожила замечательную жизнь (не жизнь, молодость, — поправила сестра, — жизнь у тебя еще вся впереди). Сказать: зато есть что вспомнить, ни о чем не жалею. И вот я тщетно перебираю в памяти события в надежде найти приятные. Зацепиться не за что. Ну да, были какие-то влюбленности (ни одна не закончилась взаимной любовью), мечты, надежды и планы (мало какие воплотились). Мне всё давалось слишком тяжело, слишком дорогой ценой. Я принимала не те решения, выбирала не тех мужчин, устраивалась не на ту работу. Вот ноги и отказывают, намучилась, нахлебалась сполна. Плевать мне на оптимистичный настрой и бодрость духа. Незачем притворяться победительницей по жизни, я — проигравшая.
И добавила, что, должно быть, у меня характер — дрянь.
Здесь, в аквариуме, меня кормят сырой рыбой. Ничего лучше не придумали. Приходится есть дохлую кильку ночами, никто не заставит меня есть перед посетителями незапеченную рыбу без соли, приправ и лимонного сока. Словно дикарка.
Чтобы отвлечься и не сидеть дома в одиночестве и унынии, я погрузилась в работу. Продажи, я занималась продажами. Волчья работенка, не обойтись без агрессии и напора. Наша фирма производила и оптом продавала светильники, люстры и ночники. Днем я обзванивала потенциальных клиентов, перенабирала сброшенные звонки, терпела раздраженный тон, порой огрызалась и фыркала, порой швыряла трубку, но снова набирала тот же номер, добивалась хоть пару минут внимания, хоть одну минуту, а вечера проводила с котом.
Дошло до того, что я начала с ним разговаривать. С котом. Причем не просто разговаривать, а разговаривать на языке сюсюкания. Меня предупреждали. Неоднократно отправлялись знаки, предостережения и примеры, которые я игнорировала. Попадались картинки с одинокими кошатницами, статьи с историями о двадцати кошках в однокомнатной квартире, участились рассказы подруг о незамужних, несчастных старых девах. И вот, пожалуйста: из боевой напористой женщины на шпильках и со стянутыми в хвост длинными волосами вечерами я оборачивалась стереотипной сюсюкающей кошатницей, размазней и расквашей в несвежем халате, облепленном кошачьей шерстью, и тапочках с помпонами. С вечной вонью вареной рыбы на кухне и кошачьих ссак в туалете.
— Дя, мой сладкий? — спрашивала я, вычесывая шерсть фурминатором, — дя? И кто это у нас такой пушистый? Может, сварим рыбку? Или мяско тебе порезать? Ну, не царапайся. Хех, ну котик, посиди спокойно.
И этот наглый избалованный кошачий псих махал лапой с выпущенными когтями и шипел.
— Ты что, тоже меня не любишь? — растерянно спрашивала я.
Мне было так саму себя жалко.
Они приехали вчетвером: мама, сестра, бабушка и прабабушка. Должно быть, сестра рассказала им о моем настроении и проблемах с ногами, которые могли быть вызваны запоздалым обращением. Никогда не забуду этот день. Прабабушка ворчала, что ее отвлекли от важных дел (пришлось пропустить какую-то бредовую телепередачу).
— Полуфинал шоу! — восклицала она, — могли бы обойтись и без меня.
— Это слишком важный момент в ее жизни, — урезонивала прабабушку мама, — нам всем надо быть рядом.
— О чем вы говорите? — спросила я.
— Пришла пора кое-что тебе открыть, — ответила бабушка, — обычно мы делаем это после рождения ребенка, потому что потом тебе, возможно, не захочется заводить семью и рожать дочь, но ты, как и Вера (она кивнула на сестру), подзатянула с созданием семьи.
— С таким характером и немудрено, — проворчала прабабушка.
— С каким характером? — взвилась я.
— Поставь чайник, — успокаивающе сказала мама, — до сумерек еще часа полтора. Я принесла пирог с вишней.
— А что потом?
— Сходим к морю, прогуляемся. Подальше, где нет людей. Нам не должны мешать.
Мы попили чаю, поболтали о всяких пустяках. Мама рассказала о своем хахале, друге отца. Он добивался ее внимания несколько лет после развода с отцом (вернее, после того, как папа был несправедливо, безосновательно изгнан из нашей жизни), и, наконец, мама позволила своему хахалю иногда приходить, чтобы помочь по хозяйству. Мы с Верой его терпеть не могли. Бабушка с телефона показала фотографии своей вышивки, нашла новое увлечение. Прабабушка порывалась в подробностях рассказать про это свое шоу, но ее всякий раз мягко затыкали. Уже всем надоела со своей телепередачей. Как только стемнело, мы отправились к морю. Я сняла босоножки и шла по гальке босиком.
Мы отошли довольно далеко, когда мама зорко осмотрела побережье, удостоверилась, что поблизости никого нет, и разделась, жестом предложив нам последовать ее примеру.
— Мы будем плавать ночью? — спросила я, — За этим вы меня сюда позвали?
— Давай-давай, — ответила прабабушка, без одежды похожая на сморщенную пожухлую морковку, — много разговариваешь.
Я повела плечом, разделась и вслед за мамой зашла в море по плечи.
— Готова? — спросила мама.
Сзади подошли Вера и бабушка с прабабушкой.
— К чему? — спросила я.
Я не могла быть готова к тому, что они вчетвером начнут меня топить. Отчаянно сопротивляясь, я царапала кого-то из них, или всех сразу, хваталась за чьи-то руки, лягалась, щипалась, выкручивалась. В какой-то момент мне удалось обхватить чью-то шею, и я сжала руки изо всех сил. Я всего лишь хотела выжить, любой ценой. Руки разжали, меня по-прежнему цепко держали под водой, не давая подняться наверх. Эта пытка длилась минут десять, но для меня прошла вечность.
Когда в глазах прояснилось, я увидела, что плыву под водой. В темно-зеленой воде виднелись силуэты мамы, бабушки и прабабушки, маневрирующих с помощью хвостов. Юркая Вера уплыла далеко вперед. Обернувшись, я увидела свой серебристо-серый хвост. Мы проплывали мимо коралловых островов, мимо стаек желтых, красных и черно-белых пестрых рыбок. Я взглянула вниз и ничего не увидела, только темноту, должно быть, мы оказались на довольно большой глубине. В зеленом цвете всё казалось таким необычным, таким чудесным! Я засмотрелась на красную рыбку с ярко-зелеными волнистыми линиями по телу. Устремилась вниз и там, на песке, увидела раскинувшиеся морские звезды, островки морских губок и затаившегося осьминога. Рыбы всех расцветок проплывали мимо меня, завораживающее было зрелище, неповторимое!
Не знаю, сколько времени прошло (не уверена, что на глубине вообще есть такое понятие, как время), когда мы повернули назад. Уже почти у самого берега я вынырнула, описала полукруг и снова погрузилась в прохладную воду, за что получила потом нагоняй от мамы.
— Ты что, не понимаешь, что тебя могли заметить? — возмущенно шипела она, с трудом вдыхая воздух на берегу, — мы скрываемся поколениями, а она решила порезвиться!
— Да нет здесь никого.
— Могли бы быть.
Я смотрела, как ее хвост медленно трансформируется в ноги. Со всеми нами это происходило: ноги расклеивались, ступни приобретали прежнюю форму, жабры затягивались сначала тоненькой пленочкой, затем кожей, пропадали перепонки между пальцев на руках.
С тех пор я почти каждую ночь заплывала в море. С Верой, мамой или бабушкой, иногда одна, меня тянуло к морю непреодолимо. Вскоре мне стало мало ночных вылазок, и я стала заплывать и днем. Приходила к морю сразу после работы, после всех этих звонков, переговоров, брошенных трубок, нервных клиентов. Уплывала подальше от Кирилла, подальше вообще от мужчин. Подальше от фитнес-зала, ежедневных покупок, акций, скидок, анонсов фильмов, рекламы, телевизора, новостей, готовки, уборки, моды, стирки, неудобной обуви, новинок косметологии, гаджетов — всего, что меня бесило, но с чем приходилось мириться.
Среди толпы я вижу двух своих бывших подруг. Бывших, потому что мы разругались после выходки Кирилла. Она смотрят с любопытством, но без удивления. Возможно, не узнали, в воде черты лица искажаются. Я подплываю ближе к стеклу, чтобы дать им получше себя разглядеть. Юля почти не изменилась, всё та же худышка, за руку держит карапуза лет трех. А вот Ольга обабилась. Грудь обвисла, талия расплылась, корни волос не прокрашены и заметен птоз лица. Я медленно приближаю свое лицо к стеклу, рисую сердечко пальцами, и они ахают, узнавая.
Первый рыбак, которого я утопила — это было от испуга и неожиданности. Я никак не ожидала увидеть лодку ночью и беспечно ныряла под серебром лунного света. И при очередном прыжке внезапно увидела эту распроклятую лодку и ошеломленные глаза рыбака, застывшего с открытым ртом. Времени на раздумья не было. Перекинувшись через борт лодочки и схватив его за плечи, я стащила рыбака в воду и утянула на глубину, крепко удерживая, пока он не перестал сопротивляться. Медленно, с колыханием, тело его погружалось на глубину. Это было почти красиво. Но вернувшись домой, я осознала, что натворила. Убила человека. Меня затрясло, я дала себе слово больше никогда не оборачиваться русалкой. Свернувшись калачиком в кресле и прижимая вырывающегося кота к груди, я горько проплакала весь вечер. И следующий вечер. Это продолжалось неделю, пока в новостях не показали репортаж о пропавшем человеке. На фотографии было лицо того рыбака (его лицо врезалось мне в память, снилось всю неделю). Его не сразу хватились, некому было хвататься. Оказалось, что у него не было семьи, к тому же он был ранее судим и не имел постоянного места работы. Подозревали, что к его исчезновению могли быть причастны бывшие подельники. Пустую лодку так и не нашли, искали родственников, которые пожелали бы забрать тело. Это меня немного утешило. Должно быть, не очень хорошим он был человеком. Очевидно, что о нем никто и не скорбит, даже не вспоминает. Так я уняла свою совесть, и на следующий же день снова отправилась к морю.
За стеклом снова толпятся люди, некоторые поднимают детей, чтобы те получше меня разглядели. И среди зрителей я вдруг натыкаюсь на взгляд Кирилла. Он смотрит на меня неподвижно, пристально, не мигая.
Тогда, в фитнес-зале, я тренировалась, мельком взглядывая на накаченного брюнета. Вскоре он перестал наблюдать за мной и отвлекся на другую девушку, помоложе и покрасивей. Я постаралась скрыть свое разочарование, вернула штангу на место и отправилась в душ. Кирилл догнал меня на улице:
— Что, не удалось подцепить брюнетика? — небрежно осведомился он, шагая в ногу со мной.
Я фыркнула вместо ответа.
— Пойдешь завтра со мной в ресторан? — спросил он буднично.
— Какой? — машинально спросила я.
— Рыбный, на набережной. Не в кофейню же тебя приглашать, и тем более не в кино, там слишком много людей.
Уже через неделю я позволила Кириллу остаться на ночь, а вскоре ввела его в свой круг, познакомила с подругами. Я уже собиралась познакомить его с семьей, но не успела.
После того, как я утопила рыбака, я стала мечтать встретить Кирилла в море и утянуть его на дно. Я бы подплыла к его лодке, высунулась бы из воды в свете луны (на обнаженной груди — блестящие капельки воды), обвила бы руками его шею, прижалась бы губами к губам. А затем опрокинулась бы назад, утягивая его за собой, глубже и глубже, продолжая обвивать руками его шею.
Кирилл отводит глаза, его толкают в спину и теснят нетерпеливые посетители. Я плыву вслед за Кириллом, вверх, вниз, плавный хвост, до самого края аквариума.
После того, как я узнала свою русалочью природу, мы очень сблизились с мамой. Я заглядывала к ней почти каждый день. В выходные мы вместе ходили на пляж позагорать. Вера с нами ходила редко, она-то пользовалась бешенной популярностью у мужчин и всё свободное время пропадала на яхтах, ресторанах и вечеринках.
— Ты когда-нибудь кого-нибудь топила? — спросила я у мамы как-то невзначай.
Мама привстала, повернула голову в мою сторону и почти свесилась с шезлонга:
— Что-о-о-о? Ты что, утопила кого-то?
— Нет, просто спрашиваю.
— С ума сошла? Никто из нас никого не топит. Надо оставаться людьми.
Она снова вытянулась на шезлонге и опустила солнечные очки:
— Вечером нас ждет бабушка. У нее новое увлечение — гадание по кофейной гуще.
— Бабушка заделалась гадалкой? А что с вышивкой?
— Ты ее знаешь. Ни одно увлечение больше двух месяцев ее не увлекает. Ну, хоть вкусный кофе попьем. С тортиком.
Мы посмеялись, нежась под лучами еще не слишком жаркого солнца.
Я осмотрела пляж. Людей было много, уже начали приезжать первые туристы. Тогда-то я и встретила двух других русалок. Мама с дочкой лет четырнадцати, они были бы похожи друг на друга, как две капли воды, если бы не разница в возрасте. Я догадалась, что они русалки, понаблюдав за ними. Чем-то они привлекли внимание, не знаю точно, чем. У обеих волосы были перевязаны пестрыми шелковыми платками. Они заплыли в море и вернулись только через три с половиной часа. Я внимательно осматривала пляж, ожидая их возвращения. Они подплыли к берегу справа от пляжа и лежали там по пояс в воде около пятнадцати минут. Если бы не яркие платки, я бы их не заметила. Я встала и подошла к ним, когда их ноги уже расклеились. Они торопливо поднялись и пошли мне навстречу.
— Привет, — сказала я, когда мы чуть ли не столкнулись.
— Привет, — улыбнулась та, что постарше.
— Отдыхаете тут?
— Отдыхаем.
— Нравится подводное плавание?
— Мы не занимаемся подводным плаванием, у нас нет аквалангов.
— Да бросьте, никто не совершает заплывов по морю на три часа.
— Мы совершаем, — ответила мать девочки, по-прежнему вежливо улыбаясь, — занимаемся профессиональным плаванием.
Девочка смотрела на меня испуганно. Мне хотелось признаться, что я и сама русалка, чтобы вытянуть из них ответное признание, но я не решилась. Отошла в сторону, чтобы освободить дорогу, и решила понаблюдать за ними следующие несколько дней и дождаться более удобного случая. Но мать с дочерью больше не появились на пляже, я тщетно высматривала их яркие платочки. Уверена, что они — русалки. Жаль, что я их спугнула, нужно было проявить больше деликатности, нам было бы, о чем поговорить.
В толпе посетителей я снова вижу Кирилла. Должно быть, он опять отстоял очередь, чтобы попасть в зал. Толпа несет его мимо меня, пока он пытается поймать мой взгляд. Я поднимаюсь вверх, раскручиваюсь и спиралью спускаюсь на дно. Толпа одобрительно гудит. Все поднимают телефоны и фотоаппараты. Все, кроме Кирилла. Он уже почти у выхода, и за секунду до того, как толпа выносит его за дверь, я посылаю ему воздушный поцелуй.
Тогда, после полутора месяцев счастья; уже после того, как Кирилл перестал появляться, я позвала в гости своих подруг, чтобы выговориться.
Но поддержки я так и не дождалась.
— Это так странно, поверить не могу, — сказала Юля, — Может, ты чем-то его задела? Что-то не так сказала или сделала? Он же так заботился о тебе, волновался за тебя. Сразу было видно, что он тебя очень любит.
Остальные закивали.
— А в какой момент тебе стало понятно, что он меня очень любит? — спросила я у Юли.
— Когда он начал собирать деньги на твое лечение.
— Мое лечение? А чем я, по-вашему, больна?
— Он не сказал, мы и не расспрашивали. После слов о том, что тебе осталось полгода жизни, если срочно не принять меры…
— И сколько вы ему отдали? — перебила я.
— Все накопления. Оля еще и машину продала. Кирилл велел ничего не говорить тебе, потому что ты из гордости откажешься от любой помощи. Погоди. Так ты здорова?
— Абсолютно. Вы попались на удочку мошенника.
— Это ты попалась на удочку мошенника. Это же ты нас познакомила, мы доверяли ему, потому что доверяли тебе.
Я возмутилась: я-то при чем. Мы ругались и спорили, обвиняя друг друга, припоминая все подробности знакомства в Кириллом, спорили до хрипоты. Они хотели, чтобы я вернула деньги. Делать этого я не собиралась ни при каких обстоятельствах. Свою голову на плечах нужно иметь. После этой безобразной сцены, взаимных обвинений, наговоренных гадостей, с грохотом захлопнутой двери мы больше не общались.
После того, как родные раскрыли мне глаза на мою русалочью сущность, я еще острее ощутила свое одиночество. Сближение с мамой немного помогало, но ей я не могла рассказать всё. Я искала кого-то, с кем можно было бы подружиться, быть откровенной, тотально принятой. Искала так отчаянно, что поторопилась и разоткровенничалась с первым встречным.
На пляже три раза в неделю организовывали вечеринки для туристов, с хорошей музыкой, праздничным освещением и веселым возбуждением, парящим в воздухе.
Этот большеротый, высокий, полный бородач в распахнутой рубашке подхватил меня и покружил, когда я сквозь толпу пробиралась к освещенному бару. Его смех был настолько заразительным, что у меня поднялось настроение. Поддавшись веселью, я отплясывала с ним на танцполе, вдыхая соленый ветер. Натанцевавшись, мы переместились к бару, а затем ближе к берегу, прихватив пару бутылок вина. Присели на один из пустых шезлонгов и затеяли пьяную беседу по душам.
— Ты бы знал, — говорила я, — как хорошо быть русалкой. Но мне не с кем разделить свой восторг, свои чувства. Родные — да, они поймут, наверное, но они уже давно растеряли новизну, понимаешь? Ты когда-нибудь терял новизну?
— Слушай, а ты права. Я терял! Непростительно много раз терял. Какая же ты умничка, что это заметила.
— Пообещай мне, что хотя бы новизну нашей встречи ты не потеряешь.
— Клянусь. Как можно забыть знакомство с русалкой?
— Ты мне веришь?
— Конечно, верю, — он приобнял меня за плечи и потянулся к губам.
Я отстранилась.
— Ну, иди ко мне, будь умничкой, — пробормотал бородач.
Мамин хахаль так говорил. Мне тогда было двенадцать. Я никогда никому об этом не рассказывала, кроме Кирилла. Старалась не вспоминать.
Сдерживая бешенство, я кокетливо предложила бородачу окунуться в море.
— Сейчас? — спросил он.
— Вода теплая. Когда ты еще поплаваешь ночью в море с русалкой.
Он расхохотался и принялся раздеваться. Я ногой подпихнула его вещи под шезлонг, чтобы никто не нашел.
Кирилл, подхваченный толпой, идет перед аквариумом в третий раз. В руках у него салфетка с нарисованными кофейными зернышками и надписью: «Прости меня. Когда мы сможем поговорить?». Под водой я кручу пальцем у виска. Как он себе это представляет? Я резко поворачиваюсь вокруг своей оси, вызывая аплодисменты.
Третьей моей жертвой стал самый нервозный в мире клиент. Мне приходилось общаться с ним по работе. Его утопление я спланировала. Не потому, что испытывала к нему злость или ненависть, просто поддалась инстинкту охотницы. Он отплывал от берега на моторной лодке, и я поплыла за ним. Рассказывать особо не о чем, кроме трудного вскарабкивания в лодку, плывущую на скорости. Так или иначе, я это сделала.
А спустя неделю утопила аквалангиста, сорвав маску с лица под водой и удерживая под водой, обвив руками. Этот просто оказался в ненужном месте в ненужное время.
Новости о пропавших людях участились, и моя семья связала их исчезновение с моим посвящением.
Они пришли втроем: мама, бабушка и прабабушка. Вера была занята, ей предложили стать подружкой невесты на какой-то гламурной свадьбе.
— Люди уже начинают судачить, — сказала бабушка, — восемь утопленников за лето без видимых причин. Рано или поздно нас разоблачат.
— Никто нас не разоблачит, — беспечно ответила я, — нет ни одного свидетеля.
— Пока нет, — многозначительно проговорила мама.
— Из-за тебя придется срываться и переезжать на новое место на старости лет, — проворчала прабабушка.
— Вам незачем переезжать. Всё будет хорошо.
— Вещи уже упакованы, — отрезала мама, — мы пришли лишь выяснить, готова ли ты поехать с нами, и обещаешь ли на новом месте воздержаться от своего… увлечения, или останешься и дальше резвиться здесь? Топить всех, кто косо взглянет?
— Не надо уезжать, — взмолилась я, — если на то пошло, переезжать нужно мне.
Я ляпнула, не подумав. Мне нисколько не хотелось жить в другом городе, и я была уверена, что меня отговорят. Бабушка шумно выдохнула:
— Я надеялась, что ты это предложишь. У меня тут сад, подруги. Ну, значит, решено. Два дня тебе на сборы.
Повторюсь: мне не хотелось покидать наш приморский городок, меня вынудили. Моя семья от меня отвернулась.
Четыре года я прожила на чужбине. Четыре года скиталась по разным городам. Я заводила новые знакомства, конечно же. Как назло, мне всё больше попадались мужчины с серьезными намерениями. Когда уже не надо. Создание семьи приравнивалось к отказу от моря, трудно объяснить мужу свои ночные вылазки, так что на вторые свидания я не соглашалась. И жутко скучала по семье, звонила сестре, маме два-три раза в неделю, иногда бабушке, которая, поговорив со мной, передавала трубку ворчащей прабабушке. Четыре года спустя их телефоны оказались отключенными.
Что-то стряслось, что-то ужасное. Пока я ехала домой на поезде, места себе не находила. Стук рельсов сводил с ума, еще этот специфический запах поездов…
Но, как оказалось, они всего лишь переехали. Продали свои дома и укатили, не оставив нового адреса. Или хотя бы номера телефона.
Теперь я могла остаться в нашем приморском городке. Я ждала, что они позвонят, когда купят новые сим-карты. Прошло почти полгода, прежде чем стало очевидно, что не позвонят. Даже моя семья отреклась от меня. Осознавать это невыносимо. Порой я топила людей со злости, от ярости. Так что следующие четырнадцать жертв не совсем моя вина. Но потом я решила, что, наверное, они думают, что я счастливо провожу свои дни, мотаясь по городам и нигде подолгу не задерживаясь. Я сама виновата: никогда не жаловалась, никогда не просилась назад, не проявляла признаков раскаянья. Глупая гордость не позволяла.
Нужен был скандал, нужна была публичность, чтобы вынудить моих родных приехать за мной, вызволить меня. В беде они меня не бросят. Так что я начала показательно нырять перед лодками с рыбаками, яхтами, кораблями. Ждала, когда меня, наконец, заметят и выловят.
Мимо проплывают толпы зевак, и я вглядываюсь в их лица, надеясь увидеть маму, сестру, бабушку или прабабушку. Скорее всего, они приедут вчетвером. Я скажу им, что уеду с ними, изменю внешность, перекрашу волосы, наберу вес, чтобы стать неузнаваемой. Только бы меня вызволили и забрали с собой. Стану очень осторожной. Никаких утоплений, никаких прыжков из воды под лунным светом. Заведу семью, рожу дочь, откажусь от заплывов, пока дочь не подрастет и можно будет развестись. Да и потом — только с разрешения матери. Только с сопровождением, если скажут. Под надзором, в строго отведенные часы. Я сделаю, что велят, что угодно, только бы они пришли за мной.
Виляя хвостом, я подплываю к стеклянной стене, упираюсь в нее ладонями и делаю страдальческое лицо. Меня щелкают фотоаппаратами и на телефоны несколько десятков раз. Надеюсь, хоть одна из этих фотографий попадет в прессу. Меня уже тошнит от сырой рыбы, которой меня пичкают третий месяц.
