Последний король французов. Часть вторая [Александр Дюма-отец] (fb2) читать онлайн

Annotation

XLIX

L

LI

LII

LIII

LIV

LV

LVI

LVII

LVIII

LIX

LX

LXI

LXII

LXIII

LXIV

LXV

LXVI

LXVII

LXVIII

LXIX

LXX

LXXI

LXXII

LXXIII

LXXIV

LXXV

LXXVI

LXXVII

LXXVIII

LXXIX

LXXX

КОММЕНТАРИИ

XLIX

L

LI

LII

LIII

LIV

LV

LVI

LVII

LVIII

LIX

LX

LXI

LXII

LXIII

LXIV

LXV

LXVI

LXVII

LXVIII

LXIX

LXX

LXXI

LXXII

LXXIII

LXXIV

LXXV

LXXVI

LXXVII

LXXVIII

LXXIX

LXXX

notes

1

2

3

4

5

6

7

XLIX

Эти четверо арестованных министров — трем другим, господам де Монбелю, Капеллю и д’Оссе, удалось укрыться от всех розысков — так вот, эти четверо арестованных министров коренным образом отличались друг от друга внешне, и потому сразу никак нельзя было подумать, что они арестованы по одной и той же причине и являют собой один и тот же политический принцип.

Господин де Полиньяк был спокоен и чуть ли не улыбался; он воспринимал свой арест как шутку дурного вкуса и полагал, что со дня на день его тюремное заключение должно закончиться; ему была непонятна ответственность министра с того момента, когда за его действия отомстили королю. На его взгляд, министерская ответственность являлась неизбежным следствием неприкосновенности особы короля, и, коль скоро неприкосновенность особы Карла X была нарушена, его министры перестали быть ответственными.

Что же касается г-на де Перонне, то его поведение свидетельствовало скорее о заносчивости, чем о спокойствии, и скорее об упрямстве, чем об убежденности. «Я всем обязан королю, — говорил он, — и король имеет право полностью располагать мною. Он потребовал, чтобы я подписал ордонансы, и я подписал их; он мог бы потребовать от меня что-нибудь еще, и я сделал бы это».

Господин де Гернон-Ранвиль сохранил некоторую веселость, но это была веселость нелюдима, плохо скрывающая беспокойство ума и тревоги души; все понимали, что, когда он возвращается в одиночество и безмолвие своей тюремный камеры, его размышления о положении, в котором он оказался, неизбежно становятся долгими и горькими.

Господин де Шантелоз был подавлен и не пытался скрыть свою подавленность: он выглядел бледным, болезненным, оглушенным, и казалось, что каждое произнесенное им слово утомляет его, каждый сделанный им шаг доставляет ему страдание.

Луи Филипп уже снял с себя определенную долю ответственности, назначив для допроса арестованных министров комиссию из членов Палаты депутатов. К тому же была надежда, что за время, предшествующее началу судебного разбирательства, удастся отменить смертную казнь по политическим мотивам.

Так что эта великая победа философии права, отмена смертной казни по политическим мотивам, должна была состояться не вследствие глубоких человеколюбивых убеждений или великого общественного прогресса, а вследствие заинтересованности в сохранении жизни определенных людей.

Если же этот замысел потерпит неудачу и смертная казнь сохранится, то суд над бывшими министрами следует доверить Палате пэров, которую всегда нетрудно держать в руках. В 1815 году ее заставили приговорить к смерти маршала Нея, а в 1830 году ее можно будет заставить оправдать господ де Полиньяка, де Перонне, де Шантелоза и де Гернон-Ранвиля.

Для начала были отложены все казни. Суровый Дюпон (из Эра) несколько раз тщетно требовал привести смертные приговоры в исполнение. По поводу казни какого-то отцеубийцы, которую короля убеждали разрешить, он произнес, наклонившись к г-ну Лаффиту: «Мой отец умер на эшафоте!»

Впрочем, этот страх эшафота существовал у всей королевской семьи. Герцог де Монпансье едва не лишился чувств, когда я в его присутствии рассказывал историю гильотины.

Отмена смертной казни была предложена на заседании Палаты депутатов 17 августа г-ном Виктором де Траси.

Шестого октября г-н Беранже зачитал по поводу этого предложения доклад, сводившийся к требованию отсрочки смертной казни; однако против выводов этого доклада один за другим выступили г-н де Кератри и г-н де Лафайет. Под их общим влиянием Палата депутатов проголосовала за адрес королю, имевший целью упразднение, в некоторых случаях, смертной казни.

Была назначена комиссия, которой поручили составить этот адрес.

В восемь часов вечера адрес был готов.

Ответ короля легко было предвидеть, ибо депутаты все сделали по его подсказке.

— Господа, желание, высказанное вами, я уже давно ношу в своем сердце.

Тем не менее все прекрасно понимали, что народ не будет обманут этим ложным человеколюбием, быстро разберется в его причине и увидит в упомянутых некоторых случаях возможность для безнаказанности.

И потому уже на другой день с трибуны Палаты депутатов было зачитано предложение, направленное на то, чтобы предоставлять вдовам граждан, погибших в дни Июльской революции, ежегодную пенсию в пятьсот франков, выплачивать сиротам, вплоть до достижения ими семилетнего возраста, двести пятьдесят франков в год и, наконец, принимать раненых в Дом инвалидов.

Тем не менее, невзирая на все эти меры предосторожности, если не сказать все эти заискивания, народ все равно не был обманут.

Глухой гнев кипел в глубинах общества и время от времени горячим бурлением прорывался на его поверхность.

Восемнадцатого октября плакаты с угрозами, развешанные в течение ночи, покрыли стены Люксембургского дворца.

Несколько банд тех людей, что появляются лишь в окаянные дни, вышли из подземелий общества и стали разгуливать по улицам столицы, распевая «Парижанку» и крича: «Смерть министрам!»

Банды эти двинулись на Венсен, но, напуганные угрозой генерала Домениля открыть по ним огонь картечью, отступили к Пале-Роялю как раз в тот момент, когда там заседал совет министров.

Король прохаживался в это время по террасе вместе с Одилоном Барро; смутьяны заметили префекта департамента Сена и, делая вид, что не видят короля, принялись кричать: «Да здравствует Барро!»

Одилон Барро хотел было обратиться к ним с увещанием, но король остановил его.

— Пусть вопят, — сказал он. — Точно так же сорок лет назад назад я слышал крики «Да здравствует Петион!».

Префект департамента Сена закусил губы и вернулся на заседание совета министров.

Что же касается смутьянов, то стражи Пале-Рояля оказалось достаточно, чтобы разогнать их.

На следующий день г-н Одилон Барро выпустил воззвание.

Воззвание — это мания государственных деятелей; любой человек, выступающий с воззванием, является государственным деятелем; выпустить воззвание означает получить от народа, который читает его, одобрение той или иной власти.

Приведем здесь воззвание г-на Одилона Барро; оно показывает, как префект департамента Сена, полагая, что он укрепляет свою власть, готовил свое падение:

«Граждане! Члены вашего городского управления глубоко огорчены беспорядками, нарушающими общественный покой в тот момент, когда торговля и промышленность, которые так нуждаются в безопасности, вот-вот выйдут из кризиса, продолжающегося уже слишком долго. Народ Парижа, по-прежнему являющийся народом трех великих революционных дней, самым храбрым и самым великодушным народом на свете, требует вовсе не мести, а справедливости! И в самом деле, справедливость — это потребность и право сильных и мужественных людей; месть — это забава людей трусливых и подлых. Предложение Палаты депутатов, действие несвоевременное, могло навести на мысль, что имеет место сговор с целью прервать обычный ход судебного расследования, ведущегося в отношении бывших министров; отсрочки, являющиеся не чем иным, как выполнением установленных процедур, которые придают судебному расследованию более торжественный характер, лишь поддерживают и подкрепляют такое мнение, которое наши непримиримые враги, всегда пребывающие настороже, чтобы разъединить нас, с готовностью используют. Отсюда и это народное волнение, которое в глазах честных людей и добрых граждан не имеет никакой другой причины, кроме простого недоразумения.

С полной уверенностью заявляю вам, мои сограждане, что ход судебного расследования не приостановлен, не прерван и не будет прерван; следствие в отношении обвинения, выдвинутого против бывших министров, продолжается; они находятся в руках закона, и лишь закон определит их судьбы.

Добрые граждане не могут ни желать, ни требовать чего-либо другого; однако эти звучащие на наших улицах и наших площадях призывы к расправе, эти подстрекательства, эти плакаты — что это, как не попытки насилия над правосудием? Мы хотим, чтобы другие имели то же, чего нам хотелось бы иметь самим, а именно спокойных и беспристрастных судей. И вот какие-то сбитые с толку или злонамеренные люди угрожают судьям даже до начала судебных прений. Народ Парижа, ты не одобряешь этих насилий! В твоих глазах обвиняемые неприкосновенны; они помещены под охрану закона; оскорблять их, затруднять их защиту, предварять решения правосудия означает нарушать законы любого цивилизованного общества, не соблюдать первейшую обязанность свободы: это более, чем преступление, это подлость! Среди благородного и прославленного населения этого города нет ни одного гражданина, который не сознавал бы, что дело его чести и его обязанность — воспрепятствовать посягательству, которое замарает нашу революцию. Пусть правосудие свершится, но насилие это не правосудие! Таков призыв всех людей доброй воли, таким будет правило поведения членов вашего городского управления. В этих трудных обстоятельствах они рассчитывают на содействие и помощь всех истинных патриотов, чтобы обеспечить действенность мер, принятых для укрепления общественного порядка».

Господин Одилон Барро совершил в глазах Луи Филиппа ошибку, которую тот долгое время не мог ему простить: критически высказавшись об адресе Палаты депутатов, имевшем целью отмену смертной казни в некоторых случаях, префект осудил тем самым тайный замысел короля.

Начиная с этого момента падение г-на Одилона Барро было предрешено.

Луи Филиппу не стоило особого труда добиться, чтобы кабинет министров присоединился к его мнению в отношении отставки префекта департамента Сена. Напомним, что этот кабинет являл собой странное сочетание: революция 1830 года доверила свои интересы г-ну де Бройлю, перебежчику из роялистского лагеря; г-ну Гизо, человеку из Гента; г-ну Перье, до последней минуты боровшемуся против революции; г-ну Себастьяни, еще в четверг утром заявлявшему, что белое знамя — это его знамя; и, наконец, генералу Жерару, который был последним министром Карла X и которому, чтобы остаться у власти, нужно было всего лишь дать на подпись младшей ветви Бурбонов ордонанс старшей ветви.

Никто из этих людей никоим образом не должен был дорожить Одилоном Барро.

И потому, когда король предложил отправить его в отставку, воспротивился такому решению один лишь Дюпон (из Эра).

Это означало самому заявить о своей скорой отставке.

Вне кабинета министров г-н Одилон Барро еще имел поддержку со стороны Лаффита и Лафайета.

Положение было затруднительное; г-н Себастьяни предложил предпринять попытку призвать префекта департамента Сена самому подать в отставку; прерванное заседание совета министров должно было возобновить работу в тот же вечер.

Вечером министры собрались снова; один лишь король, вопреки своей привычке, опаздывал. Внезапно дверь распахнулась и появился король, довольный и улыбающийся.

— Господа, — заявил он, — сообщаю вам, что отставка префекта департамента Сена решена и что генерал Лафайет, понимая своевременность этой отставки, дает на нее согласие.

— Господин де Лафайет дает согласие на отставку господина Одилона Барро?! — воскликнул Дюпон (из Эра). — Но, государь, то, что ваше величество сейчас сказали, просто невозможно!

— Сударь, я слышал это из уст самого генерала, — живо ответил король.

— Государь, позвольте мне полагать, что это какая-то ошибка с вашей стороны, — поклонившись, с упорством продолжил Дюпон (из Эра). — Беседуя со мной, генерал вел речь о совершенно ином, а я не считаю его способным противоречить себе до такой степени.

Вспышка гнева пробежала по лицу короля, однако он смолчал.

— Впрочем, — добавил Дюпон (из Эра), — поговорим лишь обо мне… Поскольку господин Одилон Барро покидает свою должность, я снова обращаюсь к вашему величеству с просьбой принять мою отставку.

— Но еще этим утром, сударь, — поспешно откликнулся король, — вы обещали мне остаться в правительстве вплоть до суда над министрами.

— Да, но при условии, что господин Барро останется на своем посту.

— Никаких условий не было, сударь.

— На этот раз, государь, я утверждаю, что ваше величество заблуждается.

— Как, сударь! Вы опровергаете мои слова? Ну это уж слишком! Все будут знать, что вы проявили ко мне неуважение.

— Государь, — ответил хранитель печати, — когда король скажет «да», а Дюпон (из Эра) скажет «нет», то еще неизвестно, кому из двоих поверит Франция.

С этими словами хранитель печати поклонился королю и направился к входной двери.

Однако на пороге этой двери он столкнулся с герцогом Орлеанским, который преградил ему путь, взял за руки и привел обратно к королю.

— Государь, — произнес молодой принц, — все это какое-то роковое недоразумение. Господин Дюпон настолько честный человек, что никакого другого объяснения здесь быть не может.

Король обнял г-на Дюпона, и г-н Дюпон дал обещание остаться в кабинете министров.

Однако все это было лишь бесполезной перетасовкой в правительстве, оказавшейся несостоятельной, и если г-н Дюпон (из Эра) согласился остаться в составе министерства вместе с господами де Бройлем, Гизо, Моле, Казимиром Перье, Дюпеном и Биньоном, то господа Биньон, Дюпен, Казимир Перье, Моле, Гизо и де Бройль не согласились остаться в нем вместе с г-ном Дюпоном (из Эра).

Подав в отставку, доктринеры вынудили Луи Филиппа сформировать новый кабинет.

За эту трудную операцию вновь взялся г-н Лаффит.

По прошествии двух или трех дней переговоров, 2 ноября, «Вестник» обнародовал список новых избранников.

Это были господа:

Лаффит, министр финансов и председатель совета министров,

Дюпон (из Эра), министр юстиции,

Жерар, военный министр,

Себастьяни, военно-морской министр,

Мезон, министр иностранных дел,

Монталиве, министр внутренних дел,

Мерилу, министр народного просвещения.

Трое министров без портфеля — Дюпен, Казимир Перье и Биньон — подали в отставку.

Две недели спустя новая реорганизация кабинета привела маршала Сульта на пост военного министра, г-на Себастьяни — на пост министра иностранных дел, г-на д'Аргу — на пост военно-морского министра.

Между тем дни текли и близился роковой момент — дата, назначенная для начала судебного процесса над бывшими министрами.

Еще 4 октября Палата пэров, взявшая на себе функции суда, приказала перевести бывших министров в Малый Люксембургский дворец и назначила открытие судебных прений на 15 декабря.

Король, поменяв состав правительства, достиг своей цели, заключавшейся в спасении бывших министров; Палата пэров и так была в его руках. В новом министерстве он располагал Лаффитом, своим другом; Себастьяни и Монталиве, своими приверженцами; Жераром и Мезоном, своими угодниками; что же касается г-на Мерилу, то завоевать его оказалось нетрудно; оставались Дюпон (из Эра), который должен был сделать то, что сделает Лафайет, и Лафайет, ставший изгнанником по вине г-на де Полиньяка и намеревавшийся отомстить ему на свой лад — спасти его голову.

Однако в промежутке времени, отделявшем начало судебного процесса от формирования нового министерства, г-н Лаффит получил от руки человека, которого он сделал королем, первую рану, тем более болезненную, что она была совершенно неожиданной.

L

По-видимому, встряска, которую Франция испытала от падения правительства Карла X, в действительности была намного глубже, чем это казалось на поверхности, ибо банкротства следовали одно за другим, доверие к самым солидным банкирским домам пошатнулось и даже г-н Лаффит начал опасаться, что, бросившись в революцию, по его словам, телом и добром, он сохранит, возможно, тело, но подвергнет сильной опасности добро.

Понимая, что его коммерческие дела вскоре окажутся в затруднительном положении, г-н Лаффит предложил купить принадлежавший ему Бретёйский лес королю, и король согласился на это предложение; но, для того чтобы продажа осталась в глубокой тайне, между ними было условлено, что купчую они составят в простой письменной форме и она не будет зарегистрирована.

Так что г-н Лаффит был весьма удивлен, когда утром 18 ноября получил от короля следующее письмо:

«Дорогой господин Лаффит!

По словам одного нашего общего друга, о котором я не скажу Вам ничего более, Вы должны знать, почему, воспользовавшись отсутствием г-на Жаме,^[1] которому секрет покупки был доверен не мной, а Вами, я в максимально возможной тайне зарегистрировал купчую, составленную нами в простой письменной форме.

Любящий Вас ЛУИ ФИЛИПП».

Это письмо, не вполне понятное читателю, было понятно г-ну Лаффиту нисколько не больше. Что это за общий друг, которого король не назвал? И почему король воспользовался отсутствием г-на Жаме, чтобы сделать то, что он обязался не делать?

Лишь одно обстоятельство было ясным, определенным и неоспоримым: купчая, составленная в простой письменной форме, была зарегистрирована в максимально возможной тайне.

Но все знают, что такое тайна регистрации, особенно когда речь идет о покупке ценой в восемь или десять миллионов.

Это явилось страшным ударом, нанесенным деловой репутации г-на Лаффита, и первой благодарностью Луи Филиппа тому, кто сделал его королем.

Но разве не нужно было Луи Филиппу уничтожить одного за другим тех, кто возвел его на престол?

Господин Лаффит имел очень простую возможность отомстить королю: ему нужно было лишь подать в отставку, что повлекло бы за собой уход Дюпона (из Эра) из состава министерства, уход Лафайета с поста командующего национальной гвардией и уход Одилона Барро с должности префекта департамента Сена.

Он оставил бы тогда Луи Филиппа беспомощным и безоружным перед лицом народного озлобления, вызванного судом над бывшими министрами.

Однако у него достало великодушия не делать этого, и, скрывая свои опасения за будущее, опасения, как доказало будущее, вполне обоснованные, он упрятал эту кровоточащую обиду в самых дальних глубинах своей души.

В итоге г-н Лаффит решил, что он и его друзья, Дюпон (из Эра), Лафайет и Одилон Барро, окажут содействие королю в ходе суда над бывшими министрами, грозившего стать камнем преткновения, о который после пяти месяцев своего существования могла споткнуться Июльская монархия.

Бороться предстояло против трех партий:

легитимистской,

бонапартистской,

республиканской.

Легитимистской партии, как все знали и как все увидели, когда дело коснулось того, чтобы защищать Карла X, особой опасности не представляла. Впрочем, определенную значимость придавало этой партии ее богатство, но во время народных волнений богатства могли подвергнуться опасности: разве не кричали все во всеуслышание, что если бы Июльская революция продлилась четыре дня, а не три, то на четвертый день народ принялся бы грабить?

Бедный народ! Мало того что его лишили плодов победы, его еще и оклеветали!

Что касается бонапартистской партии, то имя Наполеона II едва звучало в дни Июльской революции, когда вследствие мошенничества все оказались застигнуты врасплох и корона досталась герцогу Орлеанскому. Однако позднее партия эта пополнилась и, подведя подсчет своих поборников, увидела, что, благодаря корням, имевшимся у нее одновременно в народе, армии, администрации, пэрстве и даже в королевском дворе, она была сильнее, чем полагала сама. Однако ее кандидат был далеко, вне пределов ее возможностей, и, даже если бы ее сторонники располагали троном, чтобы предложить его Наполеону II, вряд ли бы Австрия позволила ему согласиться на такое предложение.

Но вот с республиканской партией дело обстояло намного серьезней.

Менее многочисленная, возможно, в тот момент, когда разразилась Июльская революция, она затем значительно пополнилась и стала ощущать себя достаточно сильной для того, чтобы с ней считались. К тому же ее сила зиждилась на ее убежденности: какой-то внутренний голос говорил ей, что будущее за ней. Она не была замарана бесчинствами 93 года и гонениями, устроенными Несравненной палатой. Да, у членов этой партии отсутствовал опыт, но какое это имело значение? Ведь они были готовы умереть за то, чтобы сокрушить преграды, которые их собственная неопытность могла возвести на их пути. Они обладали мужеством, самоотверженностью и честностью; чего еще можно требовать от людей, не требующих себе ни должностей, ни денег, ни почестей!

Самая сильная ячейка республиканской партии сложилась в артиллерии национальной гвардии.

Артиллерия национальной гвардии состояла из четырех батарей.

Вторая батарея, находившаяся под командованием Гинара и Годфруа Кавеньяка, и третья, находившаяся под командованием Бастида и Тома, полностью были в руках республиканской партии.

Молодой герцог Орлеанский, вступивший в качестве простого артиллериста в первую батарею, распространял в ней, равно как и в четвертой батарее, принципы не то чтобы реакционные, но нацеленные на преданность королю. И тем не менее, невзирая на присутствие принца, мы могли рассчитывать примерно на треть личного состава двух этих батарей.

Кроме того, артиллерия национальной гвардии славилась своей прекрасной выправкой и рвением, с каким она участвовала в учениях. В шесть часов утра летом и в восемь часов утра зимой во дворе Лувра, где были размещены артиллерийские орудия, устраивались усиленные маневры, и несколько раз, уже в Венсенском замке, мы соревновались в проворстве и сноровке с артиллеристами регулярных войск.

Вот почему именно с артиллерии национальной гвардии правительство прежде всего не спускало глаз.

LI

Тем временем умер Бенжамен Констан.

В последние дни его жизни о нем рассказывали нечто странное; говорили, что за его дружеское отношение правительство Июльской монархии заплатило четыреста тысяч франков. Было это правдой, или же это клевета, искавшая средство покуситься на великую и добрую славу, сделала свое дело? Действительность состоит в том, что Бенжамен Констан умер в глубочайшей нищете и в последние дни своей жизни не раз был вынужден обретать в хлебе, пренебрежительно отвергнутым накануне, пищу следующего дня.

Бенжамен Констан обладал пороком, с которым человек никогда не бывает уверен ни в своей чести, ни в своей совести, ни в своей жизни. Он был игрок.

Однако в тот день, когда слух о его смерти распространился по Парижу, произошло то же, что и в день смерти Мирабо: люди забыли все дурное. Сто тысяч человек сопровождали траурное шествие, погребальную колесницу распрягли, толпа возбужденных молодых людей принялась кричать: «В Пантеон!», и понадобилось ни больше ни меньше как вмешательство сил правопорядка, чтобы шествие снова двинулось по дороге к кладбищу, с которой его уже свернули.

Все эти события были не чем иным, как отдельными облачками, увеличивавшими тучу, которая скапливалась над Люксембургским дворцом.

Пятнадцатого декабря начались судебные прения. Уже в восемь часов утра огромная толпа заполнила зал заседаний, однако все подступы к Люксембургскому дворцу были заполнены еще сильнее, чем сама палата.

Дело в том, что народ инстинктивно понимал: в судебном процессе над бывшими министрами решалось его собственное дело. Если министры будут оправданы или приговорены к любому наказанию, отличному от смертной казни, Июльская революция окажется растоптанной, в глазах Европы, королем баррикад.

Таково было мнение г-на Могена, одного из следственных судей.

Когда ему задали вопрос, какого рода кару должны понести обвиняемые, он ответил: «Смерть!»

Должно быть, в этом слове «Смерть!» заключалось осознание важного и насущного для революции вопроса, коль скоро оно повторялось в устах стольких молодых и великодушных людей, сопровождавших его угрозами и проклятиями.

Всем известны подробности этого судебного процесса, в ходе которого крики, раздававшиеся извне, не раз заставляли трепетать судей и обвиняемых, сидевших на своих скамьях.

Процесс длился с 15 по 21 декабря, и, несмотря на принятые меры предосторожности, несмотря на развертывание сил правопорядка, толпа, собиравшаяся вокруг Люксембургского дворца, с каждым днем становилась все больше.

Приговор, в соответствии с правилами, не должен был быть вынесен в присутствии обвиняемых, так что их вывели из зала первыми и объявили им, что они будут препровождены обратно в Венсен.

Услышав это сообщение, обвиняемые переглянулись с обреченным видом. В течение всего последнего дня вокруг Люксембургского дворца беспрерывно звучала барабанная дробь и раздавались призывы к убийству.

Господин де Монталиве, министр внутренних дел, получил от короля поручение препроводить арестованных в Венсен целыми и невредимыми и выбрал полковника Ладвока́ в качестве помощника, который должен был разделить с ним эту опасную честь.

— Сударь, — сказал он ему, когда настало время действовать, — сейчас мы будем творить историю; постараемся же, чтобы она была достойна Франции!

Господин Ладвока́ принял обвиняемых из рук пристава; карета ждала их у въезда во двор Малого Люксембургского дворца.

В ту минуту, когда они появились на пороге двери, люди стали выбегать из дворца через другие выходы, крича:

— Приговор вынесен, министры приговорены к смерти!

Я был там, среди этой исступленной толпы, и все еще помню, каким взрывом радости отозвались в толпе эти страшные слова: «Приговорены к смерти!»

То был торжествующий вопль, звучавший во всем Париже и усиливавшийся с каждой минутой, подобно тому как усиливаются, повторяемые эхом, раскаты грома в какой-нибудь швейцарской долине.

Между тем карета, в которой находились арестованные, достигла улицы Мадам, где стоял в ожидании отряд из двухсот кавалеристов под командованием полковника Фавье.

В ту же минуту легкая карета помчалась галопом, и мостовые зазвенели под копытами лошадей; затем весь этот отряд устремился, словно вихрь, к внешним бульварам и скрылся из виду.

Внезапно в толпе разнесся слух, что министры были приговорены не к смерти, а всего лишь к пожизненному тюремному заключению и что по приказу короля им поспособствовали бежать.

Настроение людей мгновенно изменилось: вместо торжествующих криков послышались яростные вопли, и толпа одним неистовым броском кинулась на штыки национальных гвардейцев, охранявших Люксембургский дворец.

Тем временем, достигнув Тронной заставы, г-н де Монталиве отправил оттуда королю короткую записку:

«Государь, мы преодолели уже полпути; еще несколько опасных минут, и мы будем в Венсене, вне всякой угрозы».

Ровно в этот момент начались схватки на улице Турнон, на улице Дофина и на площади Пантеона.

Беспорядок был настолько сильный, что пэров, услышавших эти звуки, охватил страх, и они попросту разбежались: кто-то через один выход, а кто-то через другой.

В десять часов г-н Паскье вернулся в зал заседаний, где уже никого не было и стояли пустые скамьи, и при свете полупогасшей люстры зачитал приговор, вынесенный судом.

Около десяти часов прозвучал пушечный выстрел.

Он известил короля о том, что арестованные вернулись в Венсен целые и невредимые.

Но мы, не знавшие причины этого пушечного выстрела, приняли его за какой-то сигнал; тотчас же послышался крик «К оружию!», и все, кто носил артиллерийский мундир, бросились к Лувру.

На бегу мы увидели Лафайета, тщетно увещевавшего толпу.

— Друзья мои! Друзья мои! — повторял он. — Я не узнаю здесь июльских бойцов!

— Понятное дело, — ответил кто-то из толпы, — вас ведь не было с ними!

Эти слова должны были показаться бедному главнокомандующему жестокими. То была уже вторая революция, в ходе которой Лафайет видел, как рушится его популярность.

Мы окружили его; наши мундиры вызывали уважение, поскольку артиллеристы слыли республиканцами, и нам удалось вытащить его из толпы, а затем продолжить путь к Лувру.

Мы явились туда в тот момент, когда пришел приказ закрыть ворота, и еще успели пройти во двор, но позади нас ворота затворились.

Наших товарищей мы застали в сильнейшем волнении. Стоял вопрос о нанесении удара по Пале-Роялю. У нас было двадцать тысяч снарядов, и мы находились не более чем в трехстах шагах от этого дворца.

Народ пребывал в ярости, а национальная гвардия — в отчаянии; на пути в Лувр мы видели людей, бросавших свои ружья прямо на улице и ломавших свои сабли о каменные тумбы.

Так что выбрать более благоприятный момент для сокрушительного удара было невозможно, и вопрос о нем был, казалось, решен.

Однако внезапно к нам подходит какой-то артиллерист и сообщает, что из пушек вытащены осевые чеки.

Мы бросаемся к артиллерийскому парку и сдвигаем с места одну из пушек, но колесо у нее в самом деле отваливается, и пушка падает.

Сто голосов спрашивают одновременно: «Кто это сделал?»

Три или четыре голоса отвечают, что это сделано по приказу командира Барре.

Тотчас же все бросаются к нему. Он зовет на подмогу артиллеристов четвертой и первой батарей, пропитанных, как известно, орлеанистским духом; Бастид подает знак, и все артиллеристы третьей батареи оголяют сабли. Бастид и Барре готовы вступить в личную схватку. Наконец Барре уступает и говорит, что прикажет вставить чеки обратно.

И в самом деле, спустя четверть часа чеки стоят на своем месте.

После этого все с шумом возвращаются в кордегардию.

Там все толпятся вокруг стола, за которым старший сержант второй батареи составляет прокламацию; наконец прокламация составлена, какой-то артиллерист залезает на стол и начинает читать ее, как вдруг другой артиллерист, Грий де Бёзелен, выхватывает ее из его рук и разрывает.

За этим следует шумная сцена, в ходе которой стороны обмениваются вызовами и договариваются о месте поединка.

Он назначен на следующий день.

Но время для удара по Пале-Роялю упущено, и артиллерия, оказавшаяся под подозрением, видит, как на набережной, на площади Сен-Жермен-л’Осеруа, на улице Кок и на площади Карусели скапливаются три или четыре тысячи вооруженных людей, как национальных гвардейцев, так и солдат регулярной армии, которые берут Лувр в кольцо.

Артиллеристы распределяют патроны и ждут нападения.

Весь следующий день они остаются в положении пленников.

Утром 23 декабря все было почти закончено; смертный час для Июльской монархии еще не настал, и без особой борьбы, усилиями национальной гвардии, которую ее главнокомандующий возвратил на путь дисциплины, людские сборища были рассеяны.

Вечером 23 декабря г-н Дюпен потребовал, чтобы Палата депутатов проголосовала за вынесение благодарности национальной гвардии Парижа.

На другой день звание главнокомандующего национальной гвардией королевства было упразднено Палатой депутатов.

Одновременно Лафайет был отстранен от должности супрефекта.

Правда, министерство потребовало, чтобы королю было предоставлено право сохранить за Лафайетом звание почетного командующего.

Самым странным здесь было то, что, вознамерившись сместить Лафайета, Палата депутатов выбрала для этого момент, когда генерал пекся о спокойствии, которое ему только что удалось восстановить.

Накануне король написал ему следующее письмо:

«Именно к Вам, дорогой генерал, я обращаюсь с просьбой передать нашей храброй и неутомимой национальной гвардии изъявление моего восхищения рвением и энергией, с какими она отстояла общественный порядок и предотвратила все смуты; однако прежде всего, дорогой генерал, я должен поблагодарить Вас, кто в этот час испытания снова подал пример мужества, патриотизма и уважения к законам, как Вы это уже столько раз делали в течение Вашего долгого и благородного жизненного пути.

Скажите ей от моего имени, как радостно мне видеть возрождение такого прекрасного общественного института, как национальная гвардия, которая была почти полностью отнята у нас, и воспрянула, блистая силой и патриотизмом, еще более прекрасная и многочисленная, чем когда-либо прежде, как только славные июльские дни разорвали путы, которыми тщетно надеялись ее уничтожить, Именно этот общественный институт должен обеспечить нам победу священного дела свободы, как заставляя уважать извне нашу национальную независимость, так и предохраняя действие законов от всяких посягательств внутри страны. Не будем забывать, что нет свободы без закона и что нет закона там, где какой-нибудь силе удается парализовать его действие и встать над ним.

Таковы, дорогой генерал, мои чувства, которые я прошу Вас засвидетельствовать от моего имени национальной гвардии. Я рассчитываю на продолжение ее и Ваших усилий, нацеленных на то, чтобы ничто не нарушало общественный порядок, в котором так сильно нуждаются Париж и вся Франция и который так необходимо поддерживать.

Одновременно примите, дорогой генерал, уверение в искренней дружбе, которую, как Вы знаете, я питаю к Вам, ЛУИ ФИЛИПП.

Среда 22 декабря 1830 года».

По словам г-жи де Севинье, некоторым людям мы должны так много, что можем расплатиться с ними лишь неблагодарностью.

Именно так Июльская монархия и расплатилась с Лафайетом.

Узнав об этом голосовании в Палате депутатов, Лафайет тотчас же послал королю прошение об отставке.

Оно было составлено в следующих выражениях:

«Париж, 25 декабря 1830 года.

Государь!

Решение об упразднении должности главнокомандующего национальной гвардией, принятое вчера Палатой депутатов и одобренное королевскими министрами в ту самую минуту, когда этот закон был поставлен на голосование, ясно отражает мнение обеих ветвей законодательной власти, в особенности той, к какой я имею честь принадлежать. Полагаю, что я проявил бы неуважение к ней, если бы стал дожидаться всех прочих формальностей, чтобы послать королю, как я это делаю сейчас, прошение снять с меня полномочия, доверенные мне королевским ордонансом. Вашему Величеству известно, и переписка главного штаба может, в случае нужды, это подтвердить, что их осуществление не было до настоящего времени столь призрачным, как об этом говорят с трибуны. Внушенная патриотизмом заботливость короля поможет справиться с насущными задачами; к примеру, будет важно устранить, посредством ордонансов, которые закон оставляет в его распоряжении, тревогу, вызванную раздроблением сельских батальонов, и опасение увидеть сокращение в укрепленных или прибрежных городах такого чрезвычайно полезного образования, как городская артиллерия.

Председатель совета министров соблаговолил внести предложение дать мне звание почетного командующего; однако он поймет сам, да и Ваше Величество рассудит, что такие номинальные награды не подобают ни установлениям свободной страны, ни мне.

С уважением и благодарностью возвратив в руки короля тот единственный ордонанс, который давал мне власть над национальной гвардией, я принял меры предосторожности для того, чтобы от этого не пострадала служба. Генерал Дюма будет получать приказы от министра внутренних дел, а генерал Карбоннель руководить службой в столице до тех пор, пока Ваше Величество не соблаговолит позаботиться о его замене.

Прошу, Ваше Величество, принять самые сердечные уверения в моей преданности и моем уважении. ЛАФАЙЕТ».

На другой день он получил от Луи Филиппа послание, служащее достойной парой к письму, которое король отправил Лаффиту:

«Только что, дорогой генерал, я получил Ваше письмо, опечалившее и в равной степени удивившее меня принятым Вами решением. У меня еще не было времени прочитать газеты. Совет министров собирается в эту минуту на заседание; я надеюсь увидеть Вас, когда буду свободен, то есть между четырьмя и пятью часами, и заставить отказаться от Вашего намерения.

Примите, дорогой генерал, и т. д. ЛУИ ФИЛИПП».

У короля не было времени прочитать газеты. Король был удивлен и огорчен решением генерала, в то время как это решение было продиктовано генералу указом Палаты депутатов.

Письмо это дышало хладнокровной бестактностью или исключительной невнимательностью.

Двадцать шестого декабря, то есть на другой день, было опубликовано в газетах и расклеено на стенах в Париже следующее воззвание:

«Храбрые национальные гвардейцы, мои дорогие сограждане! Вы разделите мою печаль, узнав, что генерал Лафайет счел своим долгом подать в отставку. Я хотел верить, что и дольше буду видеть его во главе вас побуждающим ваше рвение своим примером и памятью о великих услугах, которые он оказал делу свободы. Его отставка тем более ощутима для меня, что еще несколько дней тому назад этот достойный генерал блистательно участвовал в поддержании общественного порядка, который вы так благородно и так действенно защищали во время недавних волнений. Вот почему утешением для меня служит мысль, что я ничем не пренебрег для того, чтобы уберечь национальную гвардию от того, что явится для нее причиной горьких сожалений, а для меня — настоящим горем. ЛУИ ФИЛИПП».

Палата депутатов, что называется, одним камнем убила двух воробьев: прочитав об отставке Лафайета, Дюпон (из Эра) последовал его примеру.

На этот раз никто не оспаривал его права подать в отставку; напротив, ее поспешили принять.

Спустя пять дней лорд Стюарт, английский посол, нанес по случаю Нового года дипломатический визит Луи Филиппу, и, когда он поздравил короля с тем, как умело тот вышел из различных затруднений, которые преподнес ему 1830 год, Луи Филипп ответил:

— Да, дела и в самом деле обернулись неплохо.

И с улыбкой добавил вполголоса:

— Мне осталось выплюнуть еще два лекарства, и все будет кончено.

Этими двумя лекарствами, которые ему осталось выплюнуть, были Лаффит и Одилон Барро, единственные представители Июльской революции, еще находившиеся у власти.

Вот так канул в зияющую бездну вечности приснопамятный 1830 год.

LII

Год 1831-й начался с новых волнений. Поминальная месса в годовщину убийства герцога Беррийского послужила поводом к мятежу, длившемуся три дня и имевшему итогом разорение церкви Сен-Жермен-л’Осеруа, ограбление Архиепископского дворца и исчезновение геральдических лилий с королевского гербового щита.

Прежде Луи Филипп хотел попытаться уверить всех, что он Валуа, а не Бурбон.

На сей раз это означало признаться, что он не Бурбон и не Валуа.

Эти события происходили уже при новом кабинете министров. Луи Филипп выплюнул свое первое лекарство, г-на Лаффита.

Вот как все произошло и вот по какому поводу бывший владелец Бретёйского леса подал в отставку с поста председателя совета министров.

С высоты трибуны и устами председателя совета министров Франция провозгласила политику невмешательства, изложив ее в следующих выражениях:

— Франция непозволит, чтобы принцип невмешательства был нарушен. Однако она приложит также все усилия к тому, чтобы никто не поставил под угрозу мир, который может быть сохранен. Если война станет неизбежной, надо будет доказать перед лицом всего мира, что мы ее не хотели и ведем ее лишь потому, что нас поставили перед необходимостью сделать выбор между войной и нарушением наших принципов; но мы станем при этом еще сильнее, когда к силе нашего оружия присоединим убеждение в нашей правоте. Мы продолжим переговоры, и все заставляет нас надеяться, что они будут удачными; но, ведя их, мы будем вооружаться. Через очень короткое время мы будем иметь, помимо наших крепостей, обеспеченных продовольствием и боеприпасами, готовую к бою пятисоттысячную армию, хорошо вооруженную, хорошо организованную и хорошо управляемую; ей будут оказывать поддержку миллион национальных гвардейцев, и король, если понадобится, встанет во главе нации. Мы двинемся вперед сомкнутыми рядами, сильные нашей правотой и мощью наших принципов. Если же при виде трехцветных знамен разразятся бури и они станут нашими союзниками, мы не будем за это ответственны перед миром!

Вполне естественно, что этой декларации принципов, произнесенной с согласия короля, бурно аплодировали в Палате депутатов, а особенно вне ее.

Внезапно разразилась революция в Модене, к которой были причастны сам правящий герцог, желавший стать королем единой Италии, и герцог Орлеанский, сын короля.

Чтобы подавить эту революцию, Австрия приняла решение ввести в Модену свои войска.

В соответствии с воззванием, прозвучавшим с трибуны Палаты депутатов, маршалу Мезону, нашему послу в Вене, было поручено ознакомить австрийский кабинет министров с официальной декларацией, которая запрещала Австрии вступать в Папское государство.

Однако на эту декларацию австрийский кабинет министров ответил следующей простой нотой, вышедшей даже не из-под пера, а из уст г-на фон Меттерниха:

— До сих пор мы позволяли Франции настаивать на принципе невмешательства; однако ей пришло время узнать, что мы не намерены признавать его в делах, касающихся Италии; мы придем с оружием в руках всюду, куда распространится восстание. Если это вмешательство обязательно приведет к войне, ну что ж, пусть будет война! Мы предпочитаем попытать счастья в войне, нежели подвергаться опасности погибнуть в разгар мятежей.

Маршал Мезон передал содержание этой ноты г-ну Себастьяни, министру иностранных дел, и добавил, что нельзя терять ни минуты, что следует взять инициативу в свои руки и двинуть армию по ту сторону Альп.

О депеше, пришедшей к г-ну де Себастьяни, было сообщено не г-ну Лаффиту, председателю совета министров, а королю, который запретил докладывать о ней г-ну Лаффиту.

Господин Лаффит прочитал ее 8 марта в «Национальной газете»: в Париж она пришла 4-го.

Подобное поведение со стороны министра иностранных дел было непостижимым, и потому г-н Лаффит потребовал объяснений от г-на де Себастьяни, который, будучи приперт к стенке, был вынужден признаться, что подчинился приказу свыше.

Господин Лаффит отправился прямо к королю, принявшему его так, как он принял его после регистрации продажи Бретёйского леса и как он принял Лафайета после его смещения Палатой депутатов с поста главнокомандующего национальной гвардией, то есть с горячими уверениями в дружбе.

Затем, поскольку Лаффит начал настаивать на поддержке воинственной программы, зачитанной им в Палате депутатов, Луи Филипп прикрылся своим званием конституционного короля и призвал председателя совета министров обсудить данный вопрос с коллегами.

Заседание совета состоялось 9 марта. Господин Лаффит явился на него; все голоса были поданы за то, чтобы отказаться от этой программы и сохранить мир.

Господин Лаффит подал в отставку, которая была принята без всяких возражений.

Кабинет Казимира Перье был сформирован заранее и ожидал лишь отставки г-на Лаффита.

Так что в течение одного дня состоялись следующие назначения:

маршал Сульт остался военным министром,

г-н Себастьяни сохранил пост министра иностранных дел,

барон Луи занял пост министра финансов,

г-н Барт — министра юстиции,

г-н де Монталиве — министра духовных дел и народного просвещения,

г-н д'Аргу — министра общественных работ и торговли,

г-н де Риньи — военного-морского министра.

Все мы знали г-на Казимира Перье; обидчивость генерала Ламарка и гордыня г-на Гизо не шли ни в какое сравнение с его обидчивостью и его гордыней; безмерный гнев, всегда готовый перейти через край и излиться потоками язвительной горечи, переполнял душу этого человека, стремившегося к власти лишь для того, чтобы министр мог отомстить народу, который столько раз заставлял трепетать банкира.

В день своего назначения в кабинет министров он чуть было не подал в отставку.

Казимир Перье вызывал ненависть к себе, и потому, когда новый председатель совета министров, держа под мышкой свою папку, вошел в Палату депутатов, он увидел крайне мало улыбающихся лиц.

Из Палаты депутатов он отправился в Пале-Рояль; там все обстояло еще хуже; передние короля в те времена заполняли исключительно военные, а военные питали отвращение к новому министру, как инстинктивно, несомненно, так и потому, что догадывались, до какой степени ничтожества опустится Франция под его руководством. Они повернулись спиной к новому председателю совета министров, продолжившему идти к королевским покоям.

Король ждал его, окруженный своей семьей.

На устах Луи Филиппа играла та улыбка, которая вводила в заблуждение Лаффита, Дюпона (из Эра) и Лафайета. Королева выглядела высокомерной, но учтивой.

Что же касается принцессы Аделаиды, то весь ее облик был ледяным.

Казимир Перье повернулся к герцогу Орлеанскому, но лицо принца дышало не просто холодом, а пренебрежением.

Министр побледнел, а точнее говоря, пожелтел и, обратившись к королю, произнес:

— Государь, имею честь просить вас о беседе с глазу на глаз.

Король направился в кабинет, сделав министру знак следовать за ним.

Как только дверь за ними закрылась, Казимир Перье дрожащим от гнева голосом воскликнул:

— Государь, я подаю в отставку!

Выходка эта была настолько неожиданная, что она ошеломила Луи Филиппа.

— В отставку? Но почему?

— Государь, враги в Палате депутатов, враги в клубах, враги при дворе — это чересчур. Я не брался противостоять стольким ненавистям одновременно.

Король просил, умолял, но все было бесполезно; он был вынужден позвать сестру и сына, и в итоге Казимир Перье вышел из кабинета, получив от них извинения.

С первой же встречи с этим человеком король прогнулся перед ним.

Оставалась Палата депутатов.

Восемнадцатого марта новый председатель совета министров поднялся на трибуну и выдвинул свою политическую программу.

Начиная с этого момента в ней не было больше ни обиняков, ни уловок; Казимир Перье во всеуслышание провозгласил два связанных между собой принципа: «Мир с союзными державами любой ценой. Яростная война с революцией».

— Французская кровь принадлежит только Франции! — воскликнул он.

Эта кощунственная самоистина была встречена бурными аплодисментами.

Но вы, бедный государственный деятель, на какой-то миг оказавшийся у власти, очень сильно ошибаетесь: кровь Франции, как и кровь Христа, принадлежит всему миру, и чем больше Франция прольет крови за другие народы, тем шире распространится ее вера!

Тем не менее этот эгоистичный банкир позволял себе пренебрежительные высказывания в адрес Луи Филиппа.

— Это человек, — говорил он, — к которому министр никогда не должен входить, не будучи готовым швырнуть ему в лицо свой портфель.

Ну, а когда король приказал убрать геральдические лилии со своего гербового щита, Казимир Перье воскликнул:

— Трус! Он пожертвовал своим гербом, потому что боится! Ему следовало поступить так на другой день после революции, и я ему советовал сделать это, но он держался за него сильнее, чем его старшие родственники.

Так что Казимир Перье, позволивший убрать с помощью русского меча и австрийской сабли имя Франции из списка великих наций, называл трусом человека, позволившего убрать руками народа герб Людовика XIII со своей кареты.

Итогом такой политики стало то, что Леопольд I укрепился на троне Бельгии, а Польша и Италия были оставлены на волю России и Австрии.

Европейская дипломатия плюнула нам в лицо кровью трех народов.

Однако начиная с этого момента правительство было спокойно в отношении иностранных держав, и весь вопрос состоял в противостоянии реакции и прогресса, а точнее, умирающей монархии и рождающейся республики.

Единственным несчастьем республиканской партии, представленной со своей видимой стороны Обществом друзей народа, было ее историческое невежество. Для республиканцев Франция началась в 1789 году; их взгляд не проникал по ту сторону дыма, оставленного пушкой Бастилии; для них демократия не была безбрежной и неиссякаемой водной артерией, имевшей истоки в коммунах, стекавшейся ручьем во времена Жакерии, речкой во времена Лиги, рекой во времена Фронды, морем во времена Революции и непременно сделающейся океаном, когда все фазы монархической власти будут исчерпаны, но только тогда; нет, для них демократия была бурным потоком, который внезапно извергся из скалы и, словно Рона, уходящая на какое-то время под землю, потерялся в сумрачных пещерах Империи.

Это невежество, укреплявшее, по-видимому, рыцарскую сторону их характера, делало их задиристыми, словно средневековые рыцари, возбуждало в них потребность действовать, делало их нетерпеливыми, неуравновешенными, беспокойными. Тот, кто предсказал бы им победу их дела через двадцать, пятнадцать, десять лет, стал бы их врагом. Нет, в их глазах победа имела какое-нибудь значение лишь в том случае, если они победят сегодня. Откладывать ее на завтра нельзя! Разве есть уверенность, что в разгар тревог, возникающих каждодневно, они увидят завтра?

Начались преследования. Девятнадцать из нас были арестованы после суда над министрами.

Тому, что меня самого не арестовали вместе с ними, я был обязан, по всей вероятности, лишь прошению об отставке, которое я послал королю и которое была напечатано в те дни в газетах: мой арест сильно напоминал бы месть.

В числе обвиняемых были три вожака партии: Годфруа Кавеньяк, Гинар и Трела́.

Невозможно было быть одновременно более очаровательным, более храбрым и более остроумным, чем соединявший в себе все эти качества Годфруа Кавеньяк, сын члена Конвента, являвшегося представителем народа в 1793 году, и брат генерала, являвшегося диктатором в 1848 году. Обладая основательным и самобытным умом, он имел одновременно нежное и мужественное сердце; я очень часто виделся с ним, очень хорошо знал его и очень сильно любил его. Ему посчастливилось умереть.

Гинар, уступавший Кавеньяку в пленительности ума, был равен ему в добросердечии и мужестве; никто не мог поспорить с ним красотой, когда в минуту опасности он пренебрежительно встряхивал своей львиной головой; в разговоре с ним вы могли спокойно выдвинуть любое предложение, пришедшее вам в голову, и чем это предложение было рискованней, тем больше была ваша уверенность, что оно будет принято. Он жив и находится в тюремном заключении.

Что же касается Трела́, то я едва его знал; придя в 1848 году в правительство, он выказал прямой, но ограниченный ум и честное, но не очень решительное сердце.

Суд над ними явился триумфом республиканского дела; как и всякая справедливая идея, те политические взгляды, проповедниками которых они были, вследствие гонений приобретали все большую известность и становились все популярней. Обвиняемые были оправданы и вышли из зала суда, сопровождаемые возгласами одобрения десятитысячной толпы простых горожан, студентов и школьных учителей, которые на руках отнесли Трела́ к дверям его дома.

Гинару и Кавеньяку удалось ускользнуть от оваций.

То был первый удар, нанесенный власти. Вскоре она получила и второй.

Ясно, что борьба обещала быть жаркой. Атака была мощной, но и оборона намеревалась быть упорной; любое событие могло быть использовано правительством в качестве предлога для ссоры, на которую готова была пойти оппозиция.

Поводом, из-за которого разыгралось второе сражение, стали споры вокруг Июльского креста.

Тринадцатого декабря 1830 года был издан закон, учреждавший в связи с событиями Июльской революции особый наградной знак, который должны были выдавать тем, кто отличился в ходе трехдневных боев. И потому комиссии, ведавшей национальными наградами, было поручено составить списки граждан, которым этот знак отличия следовало вручить.

В то время, имея председателем совета министров Лаффита и находясь под влиянием Лафайета, король еще пытался сделаться популярным; он пожелал получить Июльский крест и через г-на де Рюминьи, как я полагаю, обратился с соответствующей просьбой в наградную комиссию.

Комиссия ответила прямо, что Июльский крест был учрежден для награждения тех, кто сражался 27, 28 и 29 июля; что герцог Орлеанский вернулся в Париж лишь в ночь с 30-го на 31-е и, следовательно, ни на каком основании не может получить эту награду.

И тогда король решил, что, раз уж он не может получить ее, он будет ее жаловать.

В Пале-Рояле решили, что Июльский крест будет нести на себе надпись «Пожаловано королем» и его вручение должно сопровождаться процедурой присяги королю.

Кроме того, орденскую ленту, которая по решению комиссии должна была быть красно-черной, то есть цвета крови и траура, изменили на сине-красную.

Однако надпись «Пожаловано королем» была нелепой. В те дни, когда люди заслужили этот крест, во Франции был лишь один король, и им был тот король, против которого они сражались.

Что же касается присяги, то она была вне логики. Как могли приносить присягу верности и покорности королю те, кто еще недавно с оружием в руках провозглашал суверенитет народа?

И мы решили противиться этим решениям.

Циркулярное письмо Гарнье-Пажеса заставило нас собраться в пассаже Сомон; вопрос был поставлен так:

Смириться ли с надписью «Пожаловано королем»?

Подчиниться ли присяге?

Согласиться ли на сине-красную ленту взамен красно-черной?

Два первых предложения были единодушно отвергнуты.

Третье стало предметом горячего спора.

В конце концов было решено, что цвет ленты значения не имеет, поскольку главный вопрос связан с присягой и надписью, и что можно одобрить сине-красную ленту взамен красно-черной.

В ту же минуту несколько метров сине-красной ленты были брошены на стол председателя собрания; каждый из присутствующих отрезал себе кусочек ленты и вставил его в петлицу, после чего все в полном порядке покинули пассаж.

Несколько граждан предстали перед судом за то, что носили эту награду незаконно.

Однако все они были оправданы.

Королевский двор признал себя побежденным, «Вестник» обнародовал список награжденных, и вопрос о надписи и присяге больше не шел.

Однако было дано общее указание поднимать Июльский крест на смех; к несчастью, те, кто носил его, не были людьми, позволявшими смеяться им в лицо.

LIII

Двадцать четвертого марта 1831 года был издан закон об изгнании Карла X и его семьи.

Затем прозвучало предложение г-на де Бриквиля, направленное на то, чтобы отменить сходный закон, относящийся к семье Наполеона.

Это предложение было отвергнуто.

Затем настала очередь избирательного закона.

В годы Реставрации нужно было платить триста франков прямых налогов в год, чтобы быть избирателем, и тысячу франков, чтобы иметь право быть избранным.

Кабинет министров предложил Палате депутатов снизить ценз избираемости с тысячи франков до пятисот, а ценз избирательный с трехсот франков до двухсот.

Этот закон был принят, однако Палата депутатов поступила жестче, чем кабинет министров, исключив из состава избирателей определенное число граждан, которых кабинет министров предложил присоединить к цензовикам как обладателей свободных профессий.

Принятый закон нес в себе зародыш революции 1848 года.

В итоге, когда буря сделала свое дело, Палата депутатов, рожденная в разгар бури и 20 апреля отложившая свои заседания, 31 мая была распущена.

Король использовал эту своеобразную передышку для того, чтобы совершить поездку по стране: то был отпуск, который он себе сам устроил. Тирания со стороны Казимира Перье сделалась для него невыносимой, однако необходимость заставляла его терпеть этот гнет.

Он отправился в путь, посетил вначале Нормандию, затем вернулся в Париж и снова покинул его 6 июня 1831 года, чтобы посетить восточные департаменты.

В маршрут короля было внесено, вполне естественно, поле битвы при Вальми. Луи Филипп посетил эту местность, где у каждого дерева, каждого оврага, каждого пригорка был голос, способный по прошествии сорока лет пересказать ему эту славную эпопею его республиканской молодости; у подножия обелиска, возведенного в память о Келлермане прямо на поле битвы, он увидел старого солдата, у которого во время этой самой битвы пушечным ядром оторвало руку.

Он тотчас же снял с себя орденский крест и отдал его солдату.

В Меце произошла довольно тяжелая сцена.

Именно в Меце был составлен первый план национального объединения. Составителями плана были мэр, г-н Бушотт; председатель королевского суда, г-н Шарпантье; главный адвокат, г-н Вуаре, а также г-н Дорнес. В глазах г-на Казимира Перте подобное объединение было преступлением, и, к великому возмущению патриотов, он уволил г-на Бушотта и г-на Вуаре.

Речь, которую от имени городского совета зачитал королю мэр, несла на себе отпечаток этого негодования.

«Государь, — говорилось в этой речи, — июльские события, эти нетленные памятники национальной воли и Вашей преданности отечеству, увековечили права первого короля-гражданина на верность и любовь французов.

Это провозгласили все городские советы Франции.

Таковы и чувства городского совета города Меца, высказываемые Вашему Величеству устами своего мэра…

Однако другие мысли более общего порядка занимают теперь умы в нашем городе. Хартия оставила в нашем внутреннем управлении важный пункт, который необходимо урегулировать: это вопрос о наследственности пэрства; мы надеемся, что в ходе следующей сессии законодательного органа власти из свода наших законов будет устранена привилегия, отныне несовместимая с нашими национальными нравами.

Наши симпатии принадлежат полякам, с героическим мужеством сражающимся за свободу. Пусть же влиятельность Вашего Величества обеспечит этой благородной нации судьбу, достойную великого дела, которое она защищает!»

Трудно было вступить в более полное противоречие со взглядами, утвердившимися в уме короля и его министров, и потому Луи Филипп ответил так:

— Вы говорите мне о том, что якобы провозгласили все городские советы Франции; однако ничего подобного они не провозгласили; не в их полномочиях ставить на обсуждение или обсуждать темы высокой политики. Это право закреплено за Палатами. И потому мне нечего ответить на эту часть вашей речи. То же приложимо в равной степени и к тому, что вы говорите мне о дипломатических отношениях Франции с иностранными державами, обсуждать которые городские советы также не имеют права.

Это явилось плохим примером для национальной гвардии, которой предстояло выразить свои чувства и пожелания сразу после городского совета.

Выступить было поручено одному из ротных командиров, которым оказался как раз г-н Вуаре; он подошел к королю, держа в руке написанную речь.

— Вы командующий национальной гвардией? — спросил его Луи Филипп.

— Нет, государь, — ответил г-н Вуаре, — но я уполномочен командующим выступить перед вами с речью.

— Тогда говорите!

Ротный командир развернул листок бумаги и начал читать:

«Государь! Уже не раз после Июльской революции национальная гвардия Меца обращалась к Вашему Величеству с выражением своей преданности трону короля-гражданина и со своими пожеланиями в отношении общественных установлений, которые должны его поддерживать. Вскоре Вы узрите в наших рядах новое изъявление нашей любви. Да, мы начертали на нашем знамени девиз: "Свобода, общественный порядок". Нам представляется, что две эти идеи неразделимы; если порядок является обязательным условием свободы, то разве опыт не доказывает, что самое надежное средство обеспечить порядок состоит в том, чтобы соответствовать возрастающим потребностям цивилизации либеральными и популярными законами? Среди этих законов самым решающим для будущего Франции является тот, что должен формировать вторую ветвь законодательной власти…»

Такое количество советов на протяжении одного дня явно было избыточным: выйдя из терпения, король выхватил листок с речью из рук оратора и сухо сказал:

— Национальная гвардия не должна заниматься политическими вопросами, они ее не касаются.

— Государь, — возразил г-н Вуаре, — это не совет, который она дает, это пожелание, которое она выражает.

— Национальная гвардия, — живо ответил король, — не должна выражать пожеланий; размышления ей запрещены. Вы не являетесь больше представителем национальной гвардии, и я не намерен долее вас слушать.

Таким образом, через три месяца после того как принцип невмешательства был провозглашен с трибуны, австрийцы безнаказанно ввели войска в Модену и оккупировали все Папское государство.

Таким образом, через десять месяцев после того как охрана французских свобод была поручена национальной гвардии королевства, национальная гвардия не имела более права высказывать даже пожелания.

В итоге эта вспышка со стороны человека, обычно столь осторожного, привела в смятение весь город Мец. Все высшие офицеры национальной гвардии были приглашены отобедать с королем, но ни один из них не воспользовался этим приглашением.

После этого оскорбления, нанесенного королевской власти, Луи Филипп заявил, что он ни на час не останется долее в городе, виновном в подобном проступке, и тотчас же, невзирая на проливной дождь, покинул Мец.

Впрочем, Мец был не единственным городом, оказавшимся в оппозиции к королевской власти; гражданский суд Бельфора, представленный его председателем, заявил королю следующее:

— Мудрые законы и отвечающие нуждам страны установления — вот главные условия общественного благосостояния; Франция уже обладает первыми и важнейшими начатками этих законов и установлений, содержащимися в кодексах и Хартии, которая вскоре должна получить то законодательное развитие, какое она допускает.

Король ответил на это так:

— Я не менее вас дорожу тем, чтобы наши общественные установления упрочились, но, признаюсь вам, я с удивлением услышал, что вы называете их начатками установлений; это не может быть оговоркой, и остальная часть вашей речи является тому доказательством. Наши общественные установления настолько развиты, что все то, что остается сделать, представляется мне пустяком в сравнении с тем, что уже сделано. Это те установления, которые люди защищали в июле, это те установления, которые нация желает сохранить такими, какими они были закреплены Хартией 1830 года.

Впрочем, уже давно король изложил свою программу куда более определенно, чем это было сделано в знаменитой программе Ратуши. Это случилось в августе, когда к нему явилась депутация города Гайака.

— Франция желает быть независимой от заграницы извне, — заявили члены этой депутации, — и стоять на карауле внутри.

Король ответил им следующее:

— Да, несомненно, Июльская революция должна приносить свои плоды, однако это выражение чересчур часто используется в смысле, не отвечающем ни национальному духу, ни нуждам эпохи, ни поддержанию общественного порядка, хотя именно это должно определять наш маршрут; мы будем держаться золотой середины, равноудаленной от злоупотреблений королевской власти и бесчинств народной власти.

С этого времени правительство Июльской монархии получило собственное название: его стали именовать правительством золотой середины.

Поездка Луи Филиппа проходила в обстановке пошлого восторга, всегда вызываемого присутствием монарха. Неприятные стороны поездки оставили в душе короля горечь, которая, вскипая все сильнее, повлекла за собой репрессивные законы, в свой черед сделавшиеся в 1848 году оружием в руках народа.

Всю оставшуюся часть года Франция была занята тем, что прислушивалась к грохоту пушек, доносившемуся с берегов Вислы, радовалась победам Дверницкого, устраивала сборы пожертвований и давала балы и представления в пользу несчастных поляков, заранее обреченных европейской дипломатией на гибель и показывавших восхищенной Европе зрелище мучеников, которые добровольно вышли на арену цирка.

Затем, в один прекрасный день, пришло известие сразу о двух смертях: умерли Дибич и великий князь Константин.

В официальных сообщениях причиной этих смертей называли холеру.

В частных сообщениях говорили о яде.

В разгар всех этих событий Франция подготовила военную экспедицию; однако сочувствие, которое вызывали поляки, было настолько сильным, что, для того чтобы не спускать с них глаз, все отводили взор от берегов Тахо.

А между тем там предстояло совершиться одному из самых героических подвигов, которые когда-либо выпадали на долю французского военно-морского флота.

Дон Мигел, царствовавший в Лиссабоне и видевший наше унижение перед Россией, Австрией и Англией, тоже проникся презрением к нам; и если, будучи в дипломатическом отношении вежливее, чем герцог Моденский, он признал правительство Луи Филиппа, то сделано это было для того, чтобы наш консул оказывался свидетелем оскорблений, которым подвергали его соотечественников.

Однако здесь должно было произойти то, что произошло в Алжире: гнев, порожденный последним оскорблением, не мог вместиться в чаше, переполненной стыдом.

За надуманные преступления были приговорены два француза: один — к бичеванию на городской площади Лиссабона, другой — к ссылке на побережье Африки.

Первый, г-н Боном, был студентом в Коимбре.

Второй, г-н Совине, — негоциантом в Лиссабоне.

Французский консул жаловался — ему не отвечали; он угрожал — ему смеялись в лицо.

Он покинул Лиссабон.

Господин Рабоди, капитан первого ранга французского военно-морского флота, получил приказ блокировать устье Тахо посредством небольшой флотилии, находившейся под его командованием.

Его миссия заключалась в том, чтобы от имени правительства Луи Филиппа потребовать удовлетворения и возмещения ущерба для французов, высеченных или разоренных по приказу дона Мигела.

Франция испросила у Англии разрешения и, когда такое разрешение было дано, настроилась преподать урок этому карликовому Калигуле.

В начале июня 1831 года адмирал Руссен отплыл из Бреста на корабле «Сюффрен», чтобы принять командование эскадрой, которая, выйдя из Бреста, должна была присоединиться к нему у мыса Санта Мария.

Двадцать пятого июня он был уже в виду мыса Рока.

Шестого июля он присоединился к эскадре.

Эскадра состояла из пяти линейных кораблей, двух фрегатов и двух корветов.

Командовал ею контр-адмирал Югон.

Господин де Рабоди, только что отправивший в Брест шестое по счету захваченное им португальское судно, примкнул к этой грозной армаде, с величественным видом появившейся в устье Тахо 11 июля.

Тахо считалась неприступной со стороны моря.

Вспомним, что на протяжении трех лет европейские державы говорили то же самое об Алжире.

Одиннадцатого июля, начиная с четырех часов пополудни, «Сюффрен» и эскадра, которую он возглавлял, за пятьдесят минут преодолели фарватер, считавшийся непреодолимым, и час спустя все французские суда уже стояли на якоре в трехстах туазах от Лиссабона.

Четырнадцатого июля все было закончено: Франция отомщена, возмещения убытков выплачены и португальский флот, ставший военнопленным, отправлен в Брест.

К несчастью, примерно в это же самое время Франция подписала Двадцатичетырехстатейный мирный договор, превращавший Бельгию в английскую провинцию.

К концу того же 1831 года относится и скандальная афера с ружьями Жиске, в которой были серьезно скомпрометированы глава кабинета министров и маршал Сульт.

Как это бывает почти во всех делах такого рода, были вынесены два вердикта: вердикт суда, приговорившего г-на Марраста, автора разоблачительной статьи, к шести месяцам тюремного заключения и штрафу в три тысячи франков, и вердикт общественного мнения, приговорившего министров и поставщика к куда более тяжелому наказанию.

Вердикт общественного мнения — это единственный вердикт, о котором будут помнить.

Если и не для Франции, то хотя бы для Англии, Пруссии, Австрии и России прошедший 1831 год оказался весьма удачным.

Англия закрепила за собой Бельгию, заставив ее назначить Леопольда I королем бельгийцев.

Пруссия упрочила свою власть над Рейнскими провинциями, имевшими возможность убедиться в том, сколь малое значение мы им придавали.

Австрия доказала, что, находясь в рядах великих держав, она идет уже не позади Франции, а впереди нее. Несмотря на принцип невмешательства, провозглашенный Францией, она ввела свои войска в Парму, Модену и Болонью; что же в таком случае произойдет, если она когда-нибудь введет войска в Милан?

Что же касается России, то на сей раз она окончательно убила Польшу, и если та еще шевелилась, то, подобно Энкеладу, могла делать это лишь в глубине своей могилы.

Так что мир был восстановлен везде, кроме Франции.

После гражданской войны пришел черед рабской войны.

О Лион, Лион! Несчастный город из грязи и дыма, скопление богатств и нищеты, где богач не осмеливается заложить лошадей в свою карету, опасаясь оскорбить этим бедняка; где для сорока тысяч несчастных восемнадцать часов из двадцати четырех часов дня заполнены хрипами и усталостью!

Представьте себе спираль, состоящую из трех ярусов:

на вершине ее восемьсот фабрикантов:

посредине — восемь или десять тысяч хозяев мастерских;

в основании, поддерживая всю эту огромную тяжесть, — сорок тысяч рабочих;

а рядом, словно трутни вокруг улья, вьются посредники, нахлебники фабрикантов и поставщики первичного сырья.

Как вы понимаете, эти посредники живут за счет фабрикантов;

эти фабриканты живут за счет хозяев мастерских;

эти хозяева мастерских живут за счет рабочих.

И при всем том лионскую индустрию со всех сторон осаждают конкуренты:

Англия, производящая те же товары и переставшая закупать их в Лионе;

Цюрих, Базель, Кёльн и Берн, сделавшиеся соперниками второго по величине города Франции.

Сорок лет тому назад, то есть в прекрасные дни Империи, рабочий зарабатывал от четырех до шести франков в день; в те времена он легко кормил жену и то многочисленное семейство, какое всегда разрастается на ложе бедняков, неспособных заглянуть в будущее!

Однако мало-помалу заработная плата рабочего снизилась с четырех франков до сорока су, затем до тридцати пяти, тридцати, двадцати пяти, и, наконец, в то время, к которому мы подошли, простой ткач гладких тканей стал получать восемнадцать су в день за восемнадцать часов работы.

Из чего следует невозможность выжить.

Когда, наконец, эти бедняги заметили, что после восемнадцатичасового трудового дня они и их семьи остаются голодными, в квартале Ла-Круа-Рус, то есть в рабочем пригороде, раздался оглушительный плач, сложившийся из стенаний ста тысяч страдальцев.

Этот горестный вопль потряс одновременно, хотя и совершенно различным образом, двух людей, осуществлявших власть в Лионе:

г-на Бувье-Дюмолара, префекта;

генерала Роге, командующего военным округом.

Первый, исполняя свои административные обязанности, был способен изучать и оплакивать эту нищету, тем более страшную, что она возрастала с каждым днем, но никто не знал, как ее прекратить.

Второй, честный и храбрый солдат, чуждый всем общественным вопросам, отложенным на будущее, в любой жалобе видел лишь нарушение дисциплины, а в его глазах любое нарушение дисциплины было наказуемым, независимо от того, касалось это нарушение военной дисциплины или гражданской.

Рабочие потребовали установить тариф оплаты труда.

Генерал Роге собрал членов примирительной конфликтной комиссии, чтобы добиться от них какой-нибудь меры принуждения, однако они, напротив, действуя по наущению г-на Дюмолара, стали обсуждать требуемый тариф и в конце концов издали своего рода указ, составленный в следующих выражениях:

«Поскольку общеизвестно, что в действительности многие фабриканты оплачивают выделку тканей по крайне низким расценкам, представляется полезным установить для этих расценок минимальный тариф».

Основы этого тарифа должны были обсуждаться в порядке спора между двадцатью двумя рабочими, двенадцать из которых уже были делегированы своими товарищами, и двадцатью двумя фабрикантами, назначенными Торговой палатой.

В итоге 21 октября 1831 года во дворце префектуры состоялось совещание.

Однако на этом совещании фабриканты, торопившиеся куда меньше, чем рабочие, поскольку увеличение расценок должно было обратиться для них в денежные потери, заявили, что, будучи назначены официально, они не могут связывать обещанием своих коллег.

В итоге было решено, что фабриканты соберутся отдельно и назначат своих уполномоченных представителей.

Так что вопрос о тарифе был снова отложен.

Тем временем рабочие умирали от голода.

Очередное совещание было назначено на 25 октября.

На этом заседании предстояло обсудить жизнь и смерть сорока тысяч несчастных.

И потому на глазах у всех — мы видели нечто подобное позднее, но тогда такое зрелище было незнакомо — около десяти часов утра на городской площади собралась вся эта толпа несчастных, ожидавших своего приговора.

Впрочем, среди собравшихся тридцати тысяч просителей не было никого с оружием; это была общая мольба, и только.

Тем не менее г-н Бувье-Дюмолар испугался: толпа, даже если это толпа просителей, всегда пугает; понятно, что тридцать тысяч человек, которые просят, могут и приказывать.

Префект приблизился к ним.

— Друзья мои, — сказал он, — если вы останетесь здесь, дело будет выглядеть так, будто тариф навязан силой; так что удалитесь, чтобы обсуждение проходило свободно.

Тридцать тысяч рабочих воскликнули в один голос: «Да здравствует префект!» и удалились.

Тариф был подписан той и другой стороной.

Он был увеличен на три или четыре су в день; всего три или четыре су! Но это была жизнь двух детей.

Радостные рабочие иллюминировали окна своих бедных жилищ, и в эту счастливую ночь было очень долго слышно, как они поют и пляшут.

Радость эта была вполне невинной, но фабрикантам, тем не менее, она показалась оскорблением.

Некоторые из них отказались соблюдать тариф.

Примирительная конфликтная комиссия вынесла им порицание.

Десятого ноября сто сорок фабрикантов собрались вместе и выступили с возражениями против тарифа. По их словам, они не были обязаны оказывать помощь рабочим, создавшим себе искусственные потребности.

Искусственные потребности при наличии восемнадцати су в день! Какие сибариты!

Это собрание фабрикантов, их возражения против принятого решения, письмо префекта, где говорилось, что тариф не является обязательным, напугали рабочих, которые снова стали собираться и, видя, что их обращения к членам примирительной комиссии бесполезны, а те, в свой черед, не считают более принятый тариф обязательным, приняли решение на неделю прекратить работу и безоружными ходить по городу в качестве просителей.

По мере того как рабочие становились все более смиренными, фабриканты становились все более заносчивыми.

В то же самое время генерал Роге, чьи полномочия как командующего округом обладали строгостью, которую нельзя было изменить, приказал расклеить в городе плакаты с текстом закона, направленного против людских сборищ.

Регулярные войска получили приказ оставаться в казармах.

Двадцатого ноября, под предлогом встречи генерала Ордонно, на площади Белькур был устроен войсковой смотр.

Это была угроза. К несчастью, терпение тех, кому угрожали, подходило к концу.

В понедельник 21 ноября четыре сотни рабочих, занятых выделкой шелка, — собрались в квартале Ла-Круа-Рус.

Во главе ткачей стояли их старшины, и вооружены собравшиеся были только палками.

Цель их состояла в том, чтобы переходить от одной мастерской к другой и побуждать своих товарищей прекратить всякую работу до тех пор, пока тариф не будет принят.

Внезапно на другом конце улицы появилось около шестидесяти национальных гвардейцев, патрулировавших город.

То ли патрульные имели приказ, то ли подчинились своему воинственному духу, но, так или иначе, они воскликнули:

— Друзья, выметем отсюда эту сволочь!

И с этими словами бросились в штыки.

В один миг шестьдесят национальных гвардейцев были обезоружены, и рабочие возобновили свою чисто мирную прогулку.

Однако навстречу им двинулась колонна национальных гвардейцев, раздались выстрелы, и восемь рабочих упали мертвыми или смертельно раненными.

Пролилась кровь, и с этой минуты началась истребительная война.

Все знают, как народ сражается за идею, но совсем другое дело, когда он сражается за хлеб.

Тем же вечером сорок тысяч рабочих вооружились и двинулись под знаменами, на которых были начертаны следующие слова, самый мрачный, возможно, лозунг из всех, когда-либо побуждавших к гражданской войне:

«ЖИТЬ РАБОТАЯ ИЛИ УМЕРЕТЬ СРАЖАЯСЬ!»

Весь вечер 21 ноября и весь день 22-го борьба нарастала.

В семь часов вечера все было кончено и войска отступили перед народом, одержавшим победу во всех частях города.

В полночь генерал Роге, с трудом взобравшись на лошадь (его уже давно мучила сильная лихорадка), выехал из города, где ему невозможно было долее оставаться.

Два часа спустя префект и члены городского совета покинули ратушу и отправились во дворец префектуры, где ими была подписана следующая декларация:

«Среда, 23 ноября 1831 года, два часа ночи.

Мы, нижеподписавшиеся, собравшись во дворце префектуры, удостоверяем в настоящем заявлении следующие факты.

1°. Вследствие пагубных событий, имевших место в городе в течение 21-го и 22-го числа сего месяца, все вооруженные силы всех родов войск, жандармерии и национальной гвардии, находящиеся под командованием генерал-лейтенанта графа Роге, были вынуждены, дабы избежать кровопролития и ужасов гражданской войны, покинуть в два часа ночи городскую ратушу, арсенал и пороховой склад, а также позиции, которые они еще занимали, и выйти из города через предместье Сен-Клер.

2°. Мы, ниженазванные, также были вынуждены позволить повстанческим отрядам, завладевшим всеми частями города, занять здание городской ратуши.

3°. В настоящий момент в городе царит полнейший беспорядок, восстание взяло верх над всеми властями, и законы и должностные лица бессильны.

Совершено во дворце префектуры, в вышеуказанные час, день и год.

Подписано: ДЮМОЛАР, БУАССЕ, Э.ГОТЬЕ, ДЮПЛАН».

Однако произошло то, что всегда происходит с народом в минуту его первых побед: став победителем, он пугается собственного триумфа и ищет руки, в которые можно вложить завоеванное им оружие.

Народ любил своего префекта и вернулся к нему.

После победы народа г-н Дюмолар стал еще влиятельнее, чем он был прежде.

Третьего декабря, в полдень, наследный принц, сопровождаемый маршалом Сультом,занял город Лион, вступив в него с барабанным боем и зажженными фитилями пушек.

Рабочие были разоружены, национальная гвардия распущена, а город Лион взят в осаду.

Что же касается г-на Дюмолара, то он был смещен со своего поста и, хотя и был болен, получил приказ покинуть город, отъехав от него хотя бы на два льё, чтобы дожидаться там выздоровления.

Ну а несчастные рабочие были снова низведены к восемнадцати су в день, дабы оплачивать свои нужды и те самые искусственные потребности.

Чем же занимался в это время король?

Он готовил ноту, в которой просил у Палаты депутатов выплачивать ему по цивильному листу восемнадцать миллионов франков, то есть полтора миллиона в месяц, пятьдесят тысяч в день.

И это не считая пяти миллионов ренты с его личного состояния и двух или трех миллионов дохода с промышленных предприятий.

При дворе все очень радовались, когда стало известно, что в Лионском восстании нет никакой политики и что ткачи восстали лишь потому, что умирали от голода.

Ну а Палата депутатов? О, с ней дело обстояло еще лучше: по предложению г-на Огюстена Жиро она преподнесла королю адрес, составленный в следующих выражениях:

«Государь!

Мы с признательностью и одновременно с печалью выслушали откровенные и исчерпывающие уведомления, поступившие к нам от министров Вашего Величества, о волнениях, разразившихся в городе Лионе. Мы рукоплещем патриотическому порыву, подвигнувшему принца, Вашего сына, оказаться среди французов, чья кровь проливается, и остановить смертоубийства. Мы спешим изъявить Вашему Величеству единодушное желание депутатов Франции, состоящее в том, чтобы Ваше правительство всей силой законов противилось этим прискорбным бесчинствам. Безопасность людей была грубо нарушена; собственность подвергалась опасности в самой своей основе; свободе предпринимательства грозило уничтожение; голосам должностных лиц никто не внимал. Необходимо, чтобы эти беспорядки быстро прекратились; необходимо, чтобы подобные посягательства были решительно пресечены: вся Франция оскорблена этим покушением на права всех в лице нескольких граждан, и она должна предоставить им надежную защиту. Меры, уже принятые правительством Вашего Величества, дают нам уверенность в том, что возвращение порядка не заставит себя долго ждать; прочный союз национальной гвардии и регулярной армии ободряет всех добрых граждан. Ваше Величество может рассчитывать на согласие властей. Мы счастливы, государь, предложить Вам от имени Франции содействие всех ее депутатов, дабы восстанавливать мир везде, где он нарушен, искоренять все зачатки анархии, укреплять здоровые начала, на которых зиждется само существование нации, отстаивать славное дело Июльской революции и обеспечивать повсюду силу и справедливость закона».

Палата пэров подготовила примерно такой же адрес, и, опираясь на согласие двух властей, Луи Филипп храбро вступил в новый 1832 год, который принес ему Вандейскую войну и Июньское восстание.

LIV

Мы уже говорили о деле, которое всецело занимало в ту пору Луи Филиппа, а именно о цивильном листе.

Еще во времена г-на Лаффита он передал на рассмотрение депутатской комиссии ноту, имевшую целью довести размер цивильного листа до восемнадцати миллионов франков; однако комиссию настолько испугала эта сумма, что между Луи Филиппом и г-ном Лаффитом было решено, дабы ослабить произведенное ею впечатление, что король напишет банкиру-министру конфиденциальное письмо, в котором вину за это непомерное притязание он свалит на услужливых придворных, преувеличивших желания короля.

Конфиденциальное письмо было конфиденциально показано комиссии, и скверное впечатление, произведенное требованием короля, было благодаря этому уведомлению сглажено.

Но, после того как был принят закон о пэрстве, после того как было подавлено восстание в Лионе и Луи Филипп был вполне заслуженно объявлен королем буржуазии и стал считаться необходимым для спасения государства и спокойствия Франции, он уже без стеснения потребовал предоставить ему восемнадцать миллионов франков, которые ускользнули от него в первый раз.

Луи Филипп потребовал в тридцать семь раз больше того, что испросил первый консул Бонапарт после двух своих блистательных кампаний в Италии и своего Египетского похода, и в сто сорок восемь раз больше того, что получает президент Соединенных Штатов.

Время для такого требования было выбрано тем хуже, что 1 января 1832 года бюро благотворительности двенадцатого округа опубликовало циркулярное письмо, содержащее следующие строки:

«… Двадцать четыре тысячи человек, состоящие на учете бюро благотворительности двенадцатого округа Парижа, нуждаются в хлебе и одежде. Многие из них просят как о милости дать им несколько охапок соломы, чтобы спать на ней».

Посмотрим, каковы были некоторые нужды буржуазного двора Пале-Рояля, в то время как пять или шесть тысяч несчастных бедняков из двенадцатого округа обращались исключительно к общественному состраданию с просьбой дать им несколько охапок соломы, чтобы спать на ней.

Король просил восемьдесят тысяч франков на лекарства, необходимые для его здоровья.

Король просил три миллиона семьсот семьдесят три тысячи пятьсот франков для обслуживания своей особы.

Король просил один миллион двести тысяч франков для топки подвальных печей своей дворцовой кухни.

Согласимся, что столько лекарств было чересчур много для короля, чье отличное здоровье вошло в поговорку; что такие расходы на личное обслуживание были чрезмерными для короля, у которого не было больше ни главного шталмейстера, ни главного ловчего, ни главного церемониймейстера, а был лишь маленький двор, наполовину буржуазный, наполовину военный;

и, наконец, что излишне было давать столько дров и угля королю, имевшему либо в личной собственности, либо в качестве апанажа лучшие леса государства.

Правда, подсчитали, что дров, которые ежегодно продавал король и которых хватило бы для того, чтобы отопить десятую часть Франции, не хватало для того, чтобы топить подвальные печи Пале-Рояля.

Подсчитали и еще кое-что.

Подсчитали, что восемнадцать миллионов франков по цивильному листу это:

пятидесятая часть бюджета Франции;

то, что приносят подати с трех самых населенных департаментов Франции — Сены, Нижней Сены и Нора;

то, что в виде поземельного налога платят государству восемнадцать других департаментов;

вчетверо больше того, что в виде всякого рода годовых податей отдают в государственную казну области Калези, Булонне, Артуа и их шестьсот сорок тысяч жителей;

втрое больше того, что приносит налог на соль;

вдвое больше прибыли, которую правительство получает от лотерии;

половина того, что приносит монополия на продажу табака;

половина того, что ассигнуют ежегодно на ремонт наших мостов, дорог, портов и каналов, ремонт, обеспечивающий работой более пятнадцати тысяч человек;

вдевятеро больше всего бюджета народного просвещения вместе с его поощрительными пособиями, школьными дотациями и королевскими стипендиями;

вдвое больше расходов министерства иностранных дел, которое платит жалованье тридцати послам и полномочным посланникам, пятидесяти секретарям посольств и дипломатических миссий, ста пятидесяти генеральным консулам, консулам, вице-консулам, драгоманам и консульским агентам, девяноста начальникам отделений, начальникам канцелярий, их заместителям, делопроизводителям, канцелярским служащим, переводчикам, обслуживающему персоналу и т. д.;

денежное содержание армии в пятьдесят пять тысяч человек, включая офицеров всех чинов, унтер-офицеров, капралов и солдат;

на треть больше того, во что обходится весь штат администрации правосудия;

и, наконец, равно сумме, достаточной для того, чтобы на весь год обеспечить работой шестьдесят одну тысячу шестьсот сорок трех батраков.

Все эти подсчеты, которые при всем восторженном отношении буржуазии к своему королю неизбежно заставляли ее задуматься, провел, укрывшись под именем Тимон-мизантроп, г-н Корменен.

К тому же, как если бы все несчастья разом должны были накинуться на этот злополучный цивильный лист в восемнадцать миллионов франков, г-н де Монталиве, которому было поручено отыскать доводы для того, чтобы цивильный лист утвердили, вдруг додумался заявить прямо в Палате депутатов:

— Если роскошь уже изгнана из дворца короля, то вскоре ее изгонят и из домов его подданных.

При слове «подданные» зал тотчас же взрывается неописуемым гневом.

— Люди, которые делают королей, не являются подданными королей, которых они делают! — восклицает г-н Маршаль. — Во Франции нет больше подданных.

— Однако здесь есть король! — вворачивает слово г-н Дюпен, на протяжении тридцати лет отдававший весь свой ум на службу реакции.

— Здесь нет больше подданных! — повторяет г-н Клер-Лассаль. — К порядку министра! К порядку!

— Я не понимаю, почему меня прерывают! — восклицает г-н де Монталиве.

— Потому что во Франции нет больше подданных! — поясняет ему г-н де Людр.

Господин де Монталиве снова берет листочки с текстом своей речи и произносит:

— Если роскошь уже изгнана из дворца короля, то вскоре ее изгонят и из домов его подданных.

— Это оскорбление, нанесенное Палате депутатов! — кричит г-н де Лабуасьер.

Со всех сторон раздаются крики: «Призвать министра к порядку!», и председатель, не в силах поддержать порядок в зале звоном своего колокольчика, покрывает голову шляпой в знак того, что он вынужден закрыть заседание.

Все это было гораздо серьезнее, чем казалось на первый взгляд; это были удары, нанесенные тому ореолу буржуазности, который сделал Луи Филиппа королем Франции.

В тот же день сто шестьдесят семь депутатов, которых возглавлял Одилон Барро, подписали протест против использования слова «подданные», несовместимого с принципом национального суверенитета.

В итоге депутатская комиссия одобрила основы королевского требования, снизив, однако, размер цивильного листа до четырнадцати миллионов франков.

Все ранее полученные королем суммы, выплаченные из расчета восемнадцати миллионов, были признаны.

Королеве была назначена вдовья доля на случай кончины короля.

Герцогу Орлеанскому было даровано ежегодное ассигнование в один миллион франков.

Однако этот триумф имел свою унизительную сторону; дебаты в Палате депутатов по поводу слова «подданные», «Письма» г-на де Корменена, порицание со стороны г-на Дюпона (из Эра), скандал, связанный с требованием короля, насмешки республиканских газет — все это в значительной степени заменяло голос античного раба, кричавшего за спиной победоносных императоров:

— Цезарь, помни, что ты смертен!

И потому будущий 1832 год представлялся мрачным и полным угроз; наследники принца де Конде затеяли судебный процесс, страшный процесс, в котором все вопросы, уже решенные следствием и судом, жестоким образом обсуждались снова; процесс, в котором почтенное имя королевы оказалось стоящим рядом с более чем непопулярным именем г-жи де Фёшер; разумеется, этот процесс был выигран г-жой де Фёшер и двором, но какая омраченная радость проистекает из подобной победы!

Затем то и дело стали возникать новые заговоры.

Сначала таинственный заговор на башнях собора Парижской Богоматери: заговор Консидера.

Немного позднее роялистский заговор на улице Прувер: заговор Понселе.

Затем «Трибуна» представила доказательство того, что если Луи Филипп и не воевал против Франции, то не из-за недостатка желания: газета опубликовала его письма испанской хунте и перепечатала его Таррагонское воззвание.

Затем был переиздан его юношеский дневник, где он выражал радость по поводу хорошего отношения к нему со стороны г-на Колло д’Эрбуа и признавался в том, что написал заметку для «Друга народа», газеты Марата.

Затем вдруг появилась статья Карреля, которую вполне могли бы подписать Тразея или Кокцей Нерва, настолько она дышала его античным героизмом.

Статья была по поводу практиковавшихся тогда арестов журналистов.

«… Подобный порядок, — писал прославленный публицист, — не будет с нашего согласия называться свободой прессы. Столь чудовищная узурпация не пройдет. Мы станем преступниками, если будем ее терпеть, и нужно, чтобы это министерство знало, что всего один мужественный человек, на стороне которого находится закон, способен поставить свою жизнь на кон не только против жизней семи или восьми министров, но и против всех крупных и мелких интересов, которые окажутся бесстыдным образом связаны с судьбой подобного министерства. Жизнь человека, тайком убитого на углу улицы в разгар мятежа, мало что значит; но жизнь человека чести, который, сопротивляясь от имени закона, будет убит у себя дома подручными г-на Перье, значит много: его кровь будет взывать к мести. Если министерство решится на такую ставку, оно, скорее всего, проиграет.

Постановление об аресте под предлогом очевидного преступления не может быть законным образом вынесено против писателей, публикующихся в периодической печати, и всякий писатель, обладающий чувством собственного достоинства, противопоставит беззаконию закон и силе силу. Это наш долг, и будь что будет.

АРМАН КАРРЕЛЬ».

Это была одна из тех грандиозных дуэлей, что отвечали героическому воображению прославленного писателя; однако он напрасно ударял острием своего пера и острием своей шпаги в щит министерства: министерство не приняло вызова.

Правда, в разгар упомянутых событий распространилась новость, завладевшая вниманием всех благородных умов.

Посредством стремительной и необычайно смелой атаки капитан Галлуа только что захватил Анкону, и трехцветный флаг отразился в водах Адриатики.

Однако мало-помалу эта новость, сократившаяся до своих истинных размеров, лишилась ореола отваги, совершенно непостижимой в сравнении с теми робкими шагами, какие французское правительство предпринимало на протяжении последних двух лет; капитан Галлуа, которому, чтобы начать действовать, следовало дождаться позволения святого отца, действовал без его позволения; святой отец, вместо того чтобы быть благодарным нам за это решение, был в ярости, а кардинал Бернетти воскликнул:

— Да со времен сарацин ничего похожего не предпринималось против папы!

К тому же следующее письмо капитана Галлуа своему брату, полковнику Галлуа, распространявшееся среди членов республиканской партии, свидетельствовало о приверженности правительства плану золотой середины, от которого оно не намеревалось отходить ни на шаг:

«Анкона, 8 марта 1832 года.

Дорогой Огюст!

В то время как ты полагаешь, что я нахожусь в Тулоне, я пишу тебе из Анконы, куда с поразительной быстротой, всего за четырнадцать дней, привел дивизион, состоящий из двух фрегатов и одного 90-пушечного линейного корабля и перевезший 66-й пехотный полк. У меня был приказ дожидаться здесь посланца от г-на де Сент-Олера, французского посла в Риме, но, поскольку этот посланец так и не появился, я счел возможным высадиться на берег самостоятельно, что мы и проделали ночью, преодолев крепостную стену и взломав ворота военной гавани. Тебе было бы любопытно видеть своего брата, идущего в три часа утра вместе с ротой гренадер захватывать прямо в постели папского легата, который, казалось, был куда больше раздосадован тем, что потревожили его сон, нежели тем, что город захвачен, о чем он и не догадывался; впрочем, ему принесли извинения за столь большую вольность. Разоружение сторожевых постов в городе прошло без всякого противодействия, без единого выстрела. Крепость капитулировала. Тайна сохранялась настолько хорошо, что, когда мы были в пяти льё от Анконы, никто еще не знал, куда мы направляемся, даже командир 66-го полка, утверждавший позднее, что экспедиция находилась под его начальством, хотя тогда писал мне: "Командующему французскими войсками". Это столкновение самолюбий едва не заставило нас перерезать друг другу горло, однако генерал Кюбьер, прибывший из Рима, чтобы принять на себя главное командование, в конечном счете немного нас примирил.

У меня еще нет никаких известий из Франции. Письмо я отправляю с эстафетой, через посредство г-на Бертена де Во-сына, который состоит при г-не Себастьяни; я вручил ему телеграфную депешу, которую он должен по телеграфу переслать в Париж из Лиона. На мой взгляд, правительство должно быть благодарно мне за то, что я дал ему возможность проявить инициативу, не неся при этом ответственности, ибо оно может откреститься от моих действий или же одобрить операцию и ее последствия.

Жители всей Романьи чрезвычайно любят нас и хотят, чтобы папское правление несколько улучшилось; для этого несчастного народа пришло время дышать немного свободнее, ибо до сей поры он беспрерывно угнетался.

Полагаю, дорогой друг, что ты уже должен был излечиться от своих почетных ранений и что я буду хотя бы иметь счастье знать, что ты находишься во Франции, если уж мне не дано счастья обнять тебя.

Твой любящий брат

ГАЛЛУА, командующий морским дивизионом в Анконе».

Так что вся честь Анконской экспедиции досталась капитану Галлуа и полковнику Комбу, тому самому офицеру, которому немного позднее предстояло обрести столь прекрасную смерть под стенами Константины.

LV

Пока офицеры исполняли эту доблестную миссию, в которой смерть казалась благостной, поскольку ее окружало обаяние победы, Казимир Перье, чья душа истекала кровью, чахнул на пыточном ложе власти.

О Данте Алигьери, великий изобретатель мучительных пыток, есть ли в твоей возвышенной поэме что-нибудь страшнее этой страницы, позаимствованной нами из сочинения Луи Блана:

«Как бы там ни было, усиление нападок, которым подвергались даже те меры, на какие он надеялся более всего, привели Казимира Перье в состояние сильнейшего раздражения, делавшего его в глазах тех, кто составлял ближайшее окружение министра, предметом сочувствия или страха. То подавленный и едва волочащий ноги, то перевозбужденный до безумия, он, казалось, жил теперь лишь для того, чтобы ненавидеть. Ничто не могло утишить жажду властолюбия, пылавшую в нем, — ни покорность коллег, которых он одним щелчком заставлял шевелиться; ни его господство над Палатой депутатов, чьи страсти он попеременно то успокаивал, то возбуждал; ни то, что он один мог держать в узде заносчивость царедворцев; ни знаки уважения со стороны самого короля, вынужденного молча подчиняться его оскорбительной преданности.

Так что этому мученику собственной гордыни нередко случалось устраивать тем, кто приближался к нему, необычные и страшные зрелища. Однажды ночью, тайно вызванный министром внутренних дел, доктор де Лаберж поспешно пришел к нему. Казимир Перье лежал в постели. В спальне министра пылали свечи, освещая его сильно осунувшееся лицо. "Прочтите, — сказал он г-ну де Лабержу, протягивая ему тетрадь. — Вот мой ответ на вчерашние нападки против меня, которыми руководил господин Лаффит. Прочтите и выскажите мне свое мнение". Найдя, что подготовленная речь несет на себе отпечаток достойной порицания злобы, г-н де Лаберж открыто высказался об этом, и тогда министр попросил его смягчить те чересчур резкие выражения, какие могли проскочить у него в пылу гнева. Внезапно дверь отворяется и появляется драгунский офицер, доставивший министру письмо короля; Казимир Перье хватает письмо, быстро читает его, комкает, скатывает и с яростью швыряет далеко от себя. "Ответа не будет", — кричит он офицеру, и тот, сильно озадаченный, удаляется. "Все думают, что председатель совета министров сошел с ума, — говорит г-н де Лаберж, — и теперь есть человек, который сможет это удостоверить". Казимир Перье нисколько не оскорбился грубостью этих слов и, повернувшись к г-ну де Лабержу, патриотизм и искренность которого вызывали у него уважение, произнес: "Если б вы знали, что содержит это письмо! Подберите его и прочтите". — "Боже избави!" — ответил доктор, знавший подозрительный характер министра. — В том состоянии раздражения, в котором вы находитесь, вы можете доверить этот секрет другим, а затем обвините меня в его нарушении". И тогда Казимир Перье заговорил о горьких и тайных печалях, которыми была усеяна его политическая жизнь. "Палата не знает, — промолвил он, — с кем я имею дело!" И после нескольких мгновений молчания добавил: "О, почему у меня нет эполет!" — "Да на что вам эполеты?!" — воскликнул г-н де Лаберж. При этих словах Казимир Перье приподнялся в постели, с побелевшими губами и пылающим взором стремительно откинул одеяло и, указывая на свои исхудавшие ноги, кожу которых он раздирал ногтями, вскричал: "Да разве вы не видите, что я теперь всего лишь труп!"»

Не напоминает ли вам это Мазарини, показывающего свои иссохшие ноги Анне Австрийской и умирающего от изнурения через год после мирных переговоров в Испании?

И заметьте, что все это происходило еще до того, как стали поступать новости о волнениях в Ниме, Алесе, Клермоне, Каркасоне и Гренобле; в том самом Гренобле, где впервые проявил себя г-н Морис Дюваль, которому предстояло полностью лишиться популярности после того, как он арестовал в Нанте герцогиню Беррийскую.

Все знают, что произошло в Гренобле: из-за карнавальной шутки, из-за кошачьего концерта у дверей префектуры были ранены двадцать пять или тридцать человек.

Три или четыре дня волнений закончились уходом из города 35-го пехотного полка, которому горожане ставили в вину то, что он исполнял приказы префекта.

Для Казимира Перье это было поражением, а Казимир Перье не допускал поражений.

Генерал-лейтенант Сен-Клер, позволивший, дабы избежать дальнейшего кровопролития, передать сторожевые посты национальной гвардии, был отстранен от должности.

Господина Леспинасса, начальника гарнизона, перевели в резерв.

Полковника Шантрона, начальника артиллерии, сместили с его поста.

И, наконец, генерал-лейтенант Юло, доверенный человек короля в Шербуре, получивший в свое время поручение поднять народ в Нормандии и следить за тем, чтобы Карл X бесповоротно покинул землю Франции, генерал-лейтенант Юло, давший 35-му пехотному полку приказ покинуть Гренобль, был по этой причине отправлен в Мец, что стало перемещением, равносильным опале.

Совсем напротив, г-н Морис Дюваль получил поздравление непосредственно от Луи Филиппа, а маршал Сульт в приказе по армии поблагодарил 35-й полк от имени короля и Франции.

Так стоит ли после этого удивляться ярости 35-го полка, проявленной им на улице Транснонен? Не штыки становятся причиной побоищ, а подобные приказы.

В Палате депутатов поднялся большой шум. Казимир Перье заявил, что волнения в Гренобле устроило сборище, замыслившее убийство короля. По его утверждению, какие-то люди кричали под окнами префекта: «Долой правительство!» и «Да здравствует республика!»

Затем, выступая в поддержку министра, г-н Дюпен-старший заявил, со своей стороны, что солдат оскорбляли, что на них нападали и что они пустили оружие в ход лишь будучи доведенными до последней крайности и в тот момент, когда его стали вырывать у них из рук.

Совсем напротив, Гарнье-Пажес, лучше осведомленный, заявил, что солдаты пошли в штыки на граждан, не сделав полагающегося предупреждения, и, следовательно, граждане подверглись избиению.

Так что никто из депутатов не знал, на чьей стороне правда, и даже самые пылкие из них не решались обвинить во лжи премьер-министра и председателя Палаты, как вдруг был обнародован доклад городской администрации Гренобля, удостоверяющий:

что участники маскарада 11 марта никоим образом не замышляли убийства короля;

что нигде не звучали крики «Да здравствует республика!» и «Долой правительство!»;

что префект, г-н Морис Дюваль, действительно отдал полицейским комиссарам приказ окружить и арестовать собравшихся;

что никакого установленного законом предупреждения сделано не было;

что после событий 12 марта лишь один солдат 35-го полка был доставлен в госпиталь, причем 16 марта и вследствие воспаления, ставшего следствием полученного им удара ногой;

что на месте скопления людей не имелось камней, которые можно было бы бросать в солдат;

что среди ранений, полученных гражданами, четырнадцать были получены сзади;

и, наконец, что события 13 марта стали неизбежным следствием сильного раздражения умов, вызванного очевидным нарушением законов.

Однако это не помешало 35-му полку вернуться в Гренобль под гром барабанов, с оркестром впереди, с пушками в середине и с зажженными фитилями.

В разгар этих тревог куда более страшная новость заставила вздрогнуть столицу.

Холера, дочь Ганга, распространившаяся вначале к востоку до Пекина, к югу до Тимора, а к северу до границ Сибири, опустошившая затем Москву и Санкт-Петербург, вступившая вслед за русскими в Польшу, истребившая десятую часть населения Богемии и Венгрии и побывавшая в Лондоне, холера обрушилась на Париж и на улице Мазарини сразила свою первую жертву.

Страшная дата этого события известна точно: первый крик умирающего раздался 26 марта 1832 года, в разгар карнавального веселья.

На сей раз болезнь была беспристрастна: она быстро перешла от бедняка к богачу, но, тем не менее, когда была подведена статистика смертей, выяснилось, что в кварталах Тюильри, Вандомской площади и Шоссе-д’Антен насчитывалось восемь умерших на тысячу душ, в то время как в кварталах Ратуши и Сите на тысячу душ насчитывалось пятьдесят умерших.

Все помнят об этой эпохе скорби, когда дома были закрыты, по пустынным улицам днем двигались лишь похоронные процессии богачей, а по ночам — похоронные процессии бедняков и Париж являл собой зрелище не живой столицы, а мрачного некрополя, откуда бежали многие богатые люди, депутаты и пэры: одни только дилижансы Королевской почты увозили более семисот человек в день.

Затем, как если бы одной причины для печали было недостаточно, к моровому поветрию присоединяется бунт. Однажды в народе распространился слух — бывают времена отчаяния, когда народ легко верит любым слухам, — так вот, в народе распространился слух, будто никакой холеры на самом деле нет, что это всего лишь вымысел газетчиков, а в действительности существует обширный заговор негодяев, которые отравили водоразборные фонтаны.

Во все времена, когда пришедшее с Востока великое бедствие, именуемое моровым поветрием, обрушивалось на Францию, народ, который не мог поверить в невидимую и неощутимую заразу, воспринимал и повторял эту страшную выдумку об отравлении фонтанов.

Возможно, тем не менее, что этот слух стих бы и прекратился сам собой, как вдруг г-н Жиске, ставленник г-на Казимира Перье, обнародовал циркулярное письмо, в котором были поразительные по своей опрометчивости слова:

«Мне стало известно, что, дабы придать достоверности чудовищным предположениям, какие-то презренные негодяи вознамерились обойти кабачки и мясные лавки, имея при себе склянки и пакеты с ядом, то ли для того, чтобы насыпать его в воду в фонтанах или кувшинах и на мясо, то ли для того, чтобы устроить видимость отравления, и быть задержанными на месте преступления своими сообщниками, которые, выдав их за агентов полиции, затем помогут им бежать и проделают все это для того, чтобы доказать правдивость гнусного обвинения, выдвинутого против властей».

Таким образом, оппозицию обвиняли без всяких на то оснований в этом неслыханном злодеянии.

Когда нынешние правительства включают в арсенал своих средств подобные приемы, они оказываются в положении тех больных, которые, видя, что от них отказались врачи, кидаются к знахарям и лекарям-шарлатанам.

Неосторожный шаг префекта полиции принес свои плоды.

Молодой человек был без всякого повода убит возле Каирского пассажа, потому лишь, что кто-то стал вопить об отравителе.

Другой был заколот ножами на улице Понсо за то, что остановился у дверей винной лавки, чтобы спросить время.

Еще одного по столь же вздорному поводу разорвали на куски в предместье Сен-Жермен: как говорили, он заглядывал в колодец.

Наконец, какой-то еврей лишился жизни на рынке за то, что, торгуясь о цене рыбы, странно рассмеялся, и, когда его обыскали, при нем нашли маленький мешочек с белым порошком, которой был не чем иным, как камфарой.

На Гревской площади какой-то несчастный, обвиненный в таком же преступлении, был спасен от гнева толпы и препровожден в караульное помещение Ратуши, но его тотчас же вытащили оттуда по наущению нескольких женщин и растерзали на клочки, как это делали во времена Фулона и Бертье; однако в 1789 году народ сам пожирал окровавленные куски трупов, а в 1832 году какой-то угольщик скормил обрывки плоти убитого своему псу.

И, тем не менее, это был тот самый народ, который в дни революций выставляет часовых у дверей государственного банка и казначейства и расстреливает похитителей, которых задерживает с украденным подсвечником из вермеля или со столовым прибором из серебра.

Возвышенный или омерзительный, в зависимости от того, что ему внушат: добро или зло.

Между тем в Париже в одном только апреле умерло от холеры двенадцать тысяч семьсот человек.

Общая длительность эпидемии составила сто восемьдесят девять дней.

Число смертей, удостоверенных в административном порядке, составило восемнадцать тысяч четыреста две.

Однако в действительности смертей было примерно в полтора раза больше.

Не затронув Казимира Перье лично, холера, тем не менее, нанесла ему страшный удар; Казимир Перье сопровождал короля, когда тот посещал больницы, и зрелище умирающих и мертвых произвело страшное впечатление на министра, который и сам был близок к смерти.

Окончательно добило его объяснение с русским послом, г-ном Поццо ди Борго.

— Император, мой повелитель, не желает… — в беседе с министром произнес посол.

— Не желает?! — вскричал Казимир Перье. — Передайте вашему повелителю, что Франция не намерена получать приказы и, пока Казимир Перье жив, она будет принимать советы, как ей действовать, только от себя самой и своей чести.

Один из друзей Казимира Перье, г-н Мийере, явился к нему как раз в ту минуту, когда г-н Поццо ди Борго вышел из его гостиной, пребывая в чрезвычайно сильном возбуждении. Господин Мейере застал министра мертвенно-бледным и с пеной на губах.

Испуганный, он остановился, с тревогой глядя на Казимира Перье.

— О да, поглядите на меня, поглядите! — воскликнул министр. — Я пропал, они убили меня!

И действительно, 16 мая 1832 года Казимир Перье умер.

— Итак, Казимир Перье умер, — повторил король, когда ему сообщили эту новость. — Ну что ж, будущее покажет нам, хорошо это или плохо.

За два дня до смерти министра скончался Кювье, родившийся в том же году, что и Наполеон, и оставивший в истории наук такое же бессмертное имя, какое Наполеон оставил в истории войн.

LVI

Наследство Казимира Перье было тяжелой ношей. Оно состояло из двух междоусобных войн.

Из роялистской междоусобной войны и из республиканской междоусобной войны.

Начнем с первой: посмотрим, как она покинула Англию, пересекла Германию, пронеслась через Швейцарию, сделала привал на берегах Средиземного моря, высадилась в Марселе, проложила борозду на юге Франции, а затем прогрохотала и затихла на западе страны.

В Сен-Клу герцогиня Беррийская предложила королю Карлу X взять герцога Бордоского на руки, а затем, двинувшись вслед за первым генералом, который согласится послужить ему проводником, достичь столицы и передать своего внука в руки парижан.

Король отказался.

Спустя восемнадцать лет, в сходных обстоятельствах, герцогине Орлеанской предстояло сделать Луи Филиппу сходное предложение, а Луи Филиппу — отказаться от него, как это сделал в 1830 году Карл X.

По прибытии в Англию король Карл X остановился на короткое время в Лалворте и там составил и подписал акт, утвердивший отречения, которые были провозглашены в Рамбуйе.

Именно там, во время оглашения этого акта, герцогиня Беррийская поделилась с королем своими замыслами в отношении Вандеи.

Карл X покачал головой в знак сомнения: несчастье сделало его недоверчивым. Однако он не счел нужным отвергать эту последнюю открытую возможность в судьбе юного герцога Бордоского и назначил герцогиню Беррийскую регентшей.

Получив эти полномочия, герцогиня Беррийская тотчас же пустилась в путь, пересекла Голландию, поднялась вверх по Рейну до Майнца и достигла Генуи, где король Карл Альберт ссудил ей миллион; из Пьемонта она переехала во владения герцога Моденского, где правивший государь, который, напомним, отказался признать Луи Филиппа королем, предложил ей в качестве резиденции свой дворец в Массе.

Именно в Массе готовилась Вандейская экспедиция.

По своим взглядам легитимистская партия разделилась на три группировки.

Господин де Шатобриан и герцог Беллунский, возглавлявшие первую группировку, полагали, что все следует делать лишь парламентскими и легальными способами.

Король Карл X и г-н де Блака́ стояли во главе второй группировки, рассчитывавшей исключительно на вмешательство иностранных держав.

Третья группировка, представленная г-ном де Бурмоном, графом де Кергорле, герцогом д’Эскаром и виконтом де Сен-При, при всей рискованности планов герцогини Беррийской одобрила их.

Решено было, впрочем, все предпринять вместе с французами и руками французов.

Но, как нетрудно понять, французская полиция не выпускала из виду Марию Каролину: всеобщее внимание было приковано к маленькому двору в Массе, и Луи Филипп дал на ее счет самые определенные приказы.

Согласно этим приказам, французские паровые суда должны были крейсировать в Средиземном море, чтобы наблюдать за возможными действиями герцогини Беррийской. В случае появления какого-нибудь подозрительного судна надлежало броситься за ним в погоню и, если герцогиня будет схвачена, немедленно препроводить ее на Корсику, а затем дожидаться там дальнейших указаний правительства.

В начале 1832 года герцогиня Беррийская получила письмо от г-на де Меттерниха. Князь извещал Марию Каролину, что ее пребывание в Массе опасно, что французское правительство не спускает с нее глаз и что ей следует разрабатывать свои планы с полнейшей осторожностью.

Составив воззвание к армии и подписав указ о создании временного правительства, а также указ об отмене сборов в винной торговле и снижении налога на добычу соли, герцогиня Беррийская решила назначить свой отъезд на 24 апреля.

Двадцать второго апреля герцог Моденский был предупрежден об этом отъезде.

Покинуть Массу предстояло под предлогом поездки во Флоренцию; впрочем, те лица, которые должны были отплыть вместе с Марией Каролиной, заранее отправились в Ливорно.

Двадцать четвертого апреля, с наступлением темноты, принцесса покинула дворец в Массе; в карете, запряженной четверкой почтовых лошадей, вместе с ней находились г-жа де Подена, мадемуазель Ле Бешю и г-н де Бриссак.

Как только карета выехала из ворот Массы, форейтор получил приказ остановиться. Тень, отбрасываемая городской стеной, делала в этом месте тьму еще более густой. Форейтор воспользовался этой остановкой, чтобы подтянуть постромки лошадей. Тем временем выездной лакей открыл дверцу и герцогиня Беррийская, г-н де Бриссак и мадемуазель Ле Бешю вышли из кареты. Вместо них туда залезла горничная г-жи де Подена и села возле своей хозяйки, которая осталась в карете; форейтор не заметил этой подмены, снова сел в седло и продолжил путь во Флоренцию, в то время как принцесса опрометью бросилась к месту, назначенному для посадки на судно.

Около одиннадцати часов вечера принцесса и ее спутники собрались на берегу, где их ждала шлюпка; им предстояло выйти на ней в открытое море и в одном льё от берега пересесть на пароход «Карло Альберто».

Все произошло так, как и было условлено, и после долгого и тревожного ожидания они увидели, как вдали блеснул слабый свет, который стал постепенно усиливаться.

Это светил фонарь парохода «Карло Альберто».

В три часа ночи герцогиня Беррийская, мадемуазель Ле Бешю, маршал Бурмон, его сын Адольф де Бурмон и господа де Сен-При, де Менар и де Бриссак поднялись на палубу парохода, где уже находились господа де Кергорле, отец и сын, г-н Шарль де Бурмон, а также господа Ледюи, Сабатье и Сала.

Двадцать восьмого апреля, около полуночи, с борта «Карло Альберто» увидели маяк Планье, возле которого была назначена встреча. Море было неспокойным, но герцогиня все равно была полна решимости высадиться на берег, поскольку ее тревожило соседство с судном, которое крейсировало у побережья Карри, наблюдая за ним. В два часа ночи на борту «Карло Альберто» подали условный сигнал, подняв на мачты два фонаря; четверть часа спустя лодка, которой управлял г-н Спиталье, приняла на свой борт герцогиню Беррийскую, обменявшись перед этим с «Карло Альберто» предусмотренным паролем.

В свое время, под диктовку человека, участвовавшего в развязке этой драмы, бывшего адъютанта моего отца, я описал во всех подробностях и под названием «Вандея и Мадам» авантюрную одиссею герцогини Беррийской. Я рассказал, как после провала ее попытки поднять мятеж в Марселе она попросила приюта у республиканца, и он оказал ей гостеприимство; как затем, следуя от замка к замку, оставаясь на месте днем и передвигаясь по ночам, она пересекла весь юг Франции и добралась до запада страны. Рассказал, как, прибыв без всяких происшествий в замок Плассак возле Сента, она назначила там начало вооруженного восстания на 24 мая. Рассказал, как, переодевшись крестьянином и укрывшись под именем Малыш Пьер, она искала убежище на хуторе Мелье. Рассказал, как г-н Беррье отыскал принцессу на этом хуторе и напрасно растратил свое красноречие, умоляя ее покинуть Вандею. Рассказал о сражениях, ставших следствием ее решения остаться там, об обороне замка Ла-Пенисьер, где сорок пять вандейцев сражались с целым батальоном так храбро, что пришлось пустить в ход огонь, чтобы выбить их из этой наспех устроенной крепости. Рассказал об убийстве Кателино, казни Башера и смерти Бонешоза, моего бедного товарища по купаниям в Трувиле. Я проследовал за герцогиней, перебегавшей из убежища в убежище до тех пор, пока, наконец, переодетая крестьянкой, она в сопровождении мадемуазель де Керсабьек не вошла в Нант. Это произошло в ночь с 9 на 10 июня, в то самое время, когда в Нанте стали известны подробности погребального шествия с гробом генерала Ламарка и кровавых столкновений, которые оно вызвало.

Перейдем, однако, к этому погребальному шествию, где, по поручению семьи покойного, мне следовало обеспечить для артиллерии национальной гвардии место, назначенное ей в программе траурной церемонии.

Смерть генерала Ламарка наводила на мысль, что в грандиозной дуэли оппозиции и правительства он и Казимир Перье нанесли друг другу удары одновременно.

Два непримиримых противника умерли с интервалом в шестнадцать дней.

В дни революции все служит предлогом не только для ненависти, но и для гордости партий; королевский двор обрел победу в день погребения Казимира Перье, оппозиция намеревалась обрести победу в день погребения генерала Ламарка.

Впрочем, благородный солдат умер так же, как и жил: со шпагой в руке и словами об отчизне на устах; эта шпага, которую, умирая, он прижимал к своим губам, была той самой, что ему подарили офицеры, воевавшие во время Ста дней. И потому у гроба прославленного воина сошлись три партии: либералы, бонапартисты и республиканцы.

За прошедший год республиканская партия добилась огромного успеха; никто не сеял слова, и, тем не менее, плод вырос сам собой. В особенности это было заметно по артиллерии национальной гвардии: еще столь расколотая во время суда над министрами, 5 июня 1832 года она была уже почти полностью республиканской.

Однако в буржуазной среде и в народе успех партии был невелик. Буржуазия видела в республике лишь красный колпак на конце пики и гильотину на площади Людовика XV.

Народ еще не видел в ней ничего, и это слово было почти лишено для него смысла.

Так что подлинную силу партия обрела в среде интеллигенции, хотя к ней присоединилось и определенное число армейских офицеров и унтер-офицеров, инстинктивно привлеченных традициями карбонаризма 1821года.

Для многих четверо сержантов из Ла-Рошели были не только мучениками, но еще и апостолами.

И потому республиканские организации множились; на глазах у Общества друзей народа, материнского общества, которое во время суда над министрами было единственной республиканской организацией, подле него возникли Общество прав человека, Галльское общество и Организационный комитет самоуправлений.

Правда, все эти организации, не имевшие сильных руководителей и плохо связанные между собой, отличались слабостью по части управления, хотя и были сильными по части начинаний.

Совсем напротив, правительство, предотвращая опасность, угрожавшую ему в виде ежедневных вспышек недовольства со стороны общественного мнения, имело заранее разработанный план действий и, чтобы не быть застигнутым врасплох, как это произошло с Карлом X, всегда держало под рукой, как в Париже, так и в его окрестностях, от сорока до пятидесяти тысяч солдат.

Уже 4 июня, хотя республиканская партия не предприняла еще никаких действий и не имела никакого разработанного плана, по тем раскаленным и заряженным атомам, какие носятся в воздухе, предвещая политические грозы, подобно тому, как они предвещают грозы небесные, все догадывались, что следующий день займет место среди зловещих дат.

Вечером все республиканцы собрались и попытались получить от кого-либо приказ, выработать какую-либо линию; однако Каррель, самый великий скептик из всех, каких я знал, в отношении революционных толчков, проповедовал спокойствие и осторожность, а Бастид, Гинар и Кавеньяк не осмелились ничего взять на себя, опасаясь увлечь всю партию в какую-нибудь необдуманную затею. В итоге ничего решено не было, если не считать предписания не начинать атаки самим, но быть готовыми к обороне.

Местом встречи была назначена площадь Людовика XV.

Придя на площадь Людовика XV, ее застали под охраной четырех эскадронов карабинеров.

Все направились к дому на улице Сент-Оноре, в котором был установлен гроб с телом покойного. Улица была запружена людьми; с верхних этажей домов можно было видеть в одной стороне плотную толпу, растянувшуюся до Пале-Рояля, а в другой — все возрастающее людское скопление на Королевской улице, на улице Предместья Сент-Оноре и на площади Мадлен.

Толпа эта состояла из учащихся, простолюдинов, отставных солдат, депутатов, различных ремесленных цехов Парижа и беженцев из всех стран.

Однако бесполезно было бы искать в ней учеников Политехнической школы: их лишил увольнения генерал Толозе.

От всей этой толпы, дрожавшей от еле сдерживаемых страстей, исполненной внезапных тревог, исходил невнятный гул; казалось, что это людское сборище испытывало тот озноб, что сотрясает члены больного лихорадкой за мгновение до того, как его охватывает приступ.

Люди, прибывавшие из всех кварталов Парижа, рассказывали о мерах предосторожности, принятых повсюду. Эскадрон драгун занял позицию у Винного рынка; батальон 3-го полка легкой пехоты расположился на Гревской площади; весь 12-й полк стоял на площади Бастилии в ожидании погребального шествия; двор Лувра был полон солдат. Весь квартал, простиравшийся от префектуры полиции до Пантеона, был отдан городским стражникам, сильный отряд которых охранял Ботанический сад; наконец, в Целестинской казарме находились солдаты 6-го драгунского полка, готовые в любую минуту вскочить в седло.

По всей линии бульваров, где предстояло проследовать погребальному шествию, были расставлены полицейские.

В тот момент, когда погребальная колесница подъехала к дверям генерала, из нее выпрягли лошадей; тотчас же в нее впряглись молодые люди, в то время как другие, заняв место служащих похоронного бюро, погрузили тело покойного на катафалк.

Некоторый порядок в погребальном шествии установился, лишь когда оно подошло к бульвару.

Четыре ленты на концах погребального покрывала поддерживали генерал Лафайет, маршал Клозель, г-н Лаффит и г-н Моген.

Колесница была украшена трехцветными знаменами и покрыта венками из бессмертников.

Сразу после колесницы шли члены обеих Палат.

Затем национальные гвардейцы, вооруженные только саблями.

Затем артиллеристы со своими карабинами, причем незаряженными; патроны были только у знаменосцев.

Затем беженцы из всех стран со своими знаменами.

Затем Общество Июльского союза с траурным флагом, украшенным черной лентой и бессмертниками.

Затем Школы права, медицины, фармации, а также Альфорская школа, каждая со своими знаменами, на которых было начертано: «Генералу Ламарку»,

Вся эта процессия выдвинулась на бульвар, без какой бы то ни было сумятицы, сохраняя полный порядок, но мрачная, словно войско, идущее в бой.

Погода была переменчивая, скорее даже дождливая; атмосферу пронизывали те потоки раскаленного воздуха, которые можно было бы назвать невидимыми молниями и которые говорят нервическим натурам: «Вот и гроза!»

Лишь когда погребальное шествие поравнялось с улицей Мира, в нем начались первые волнения. Молодые люди, шедшие впереди катафалка, стали кричать тем, кто его тянул:

— На Вандомскую площадь!

Такого отклонения от маршрута никто не предвидел; оно повергло всю эту огромную змею, чьи кольца заполняли собой бульвар, а хвост еще касался улицы Сент-Оноре, в волнение и беспокойство, вскоре стихшие, когда стала известна причина, заставившая катафалк двинуться по улице Мира.

Люди пожелали, чтобы старый солдат объехал вокруг колонны, на сооружение которой пошла, несомненно, и бронза какой-нибудь захваченной им вражеской пушки.

Однако при виде этой приближавшейся в беспорядке толпы караул главного штаба парижского гарнизона решил, что предстоит нападение, и, слишком слабый для того, чтобы оказать сопротивление нападающим, затворил двери дворца.

Со своей стороны, те, кто возглавлял погребальное шествие, увидели в этом отступлении не его подлинную причину, а возможность не оказывать посмертные почести прославленному генералу.

В ту же минуту перед дверью собралась толпа, угрожающе кричавшая:

— Почести гробу! Военные почести! Почести генералу Ламарку!

Солдаты вышли наружу и взяли на караул; толпа успокоилась.

Катафалк, влекомый молодыми людьми, объехал вокруг колонны и снова занял свое место во главе погребального шествия.

Люди получили то, чего они хотели добиться от военных властей, и эта уступка произвела на всех сильное впечатление, возбудив умы.

Погребальное шествие возобновило движение, приняв победоносный облик толпы, полагающей, что на пути у нее стоят преграды, и только что преодолевшей первую из них.

Внезапно возле Кружка улицы Грамона послышались сильный шум и угрожающие выкрики; этот шум и эти крики были вызваны появлением на балконе герцога Фиц-Джеймса, который наблюдал за прохождением погребального шествия, не обнажив головы.

Это был странный вызов со стороны столь умного человека, как герцог; разве благоговение перед гробом, которое переживет все прочие святые чувства, ибо оно имеет источником человеческое себялюбие, не обязывало герцога обнажить голову, наблюдая, как мимо него проносят гроб?

Взрыв негодования был настолько сильным, что герцогу Фиц-Джеймсу пришлось удалиться.

Уход бывшего пэра сопровождали крики «Да здравствует республика!», раздавшиеся в рядах артиллеристов и под знаменами ремесленных цехов.

Около ворот Сен-Дени какой-то полицейский, намеревавшийся произвести арест, был ранен в лицо и, преследуемый пятью или шестью людьми со шпагами и пистолетами в руках, бросился в ряды артиллеристов.

Артиллеристы взяли его под защиту и спасли ему жизнь.

Немного дальше другой полицейский пробрался в ряды погребального шествия и поднял руку на человека, крикнувшего: «Да здравствует республика!»

Тотчас какой-то старый офицер, сосед этого человека, встал на его защиту, обнажив шпагу; полицейский поступил так же, и началась дуэль в присутствии ста тысяч свидетелей. Отступая, полицейский споткнулся о край тротуара и упал.

Все бросились к старому офицеру, занесшему шпагу над противником, и силой вернули его на прежнее место в рядах шествия, а полицейский тем временем успел убежать.

Эти различные происшествия были прологом готовившейся страшной драмы.

Я видел много умных людей, которые в тот момент полагали, что Июльская монархия не продержится и суток.

Какой-то молодой человек, несомненно думавший так же, воскликнул среди группы учащихся:

— Но в конце концов, куда нас ведут?

— К республике, черт возьми! — ответил кавалер Июльского креста, руководивший этой группой.

А затем добавил чуть тише:

— Дружище! Вы приглашены отужинать сегодня вечером в Тюильри.

Бедный малый мог бы сказать, как Эпаминонд: «У Плутона!» И он не ошибся бы.

LVII

Начиная с этого момента у людей появилась мысль о сражении; те, кто проходил вблизи своих жилищ, вдруг покидали ряды погребального шествия, а спустя короткое время возвращались туда, прихватив с собой какой-нибудь пистолет, рукоятка которого угрожающе торчала у них из-за пояса, или какую-нибудь шпагу, эфес которой закрывал им грудь.

Когда бульвар Тампля остался позади, было уже очевидно, что все идут в бой.

В таком настроении люди дошли до площади Бастилии, ощетинившейся штыками: там, как уже было сказано, стоял 12-й полк легкой пехоты.

Однако в тот момент, когда по площади проходили артиллеристы, какой-то офицер покинул полковой строй, несомненно под предлогом пожать руку другу, а затем вполголоса произнес:

— Граждане! Я республиканец, и вы можете рассчитывать на нас.

Это обещание отдельного человека, распространившееся как новость в толпе, придало людям уверенность в том, что армия не только не будет стрелять в народ, но и станет на его сторону.

Спустя минуту со стороны улицы Сент-Антуан доносится сильный шум, и около шестидесяти учеников Политехнической школы — половина без шапок, потерянных по дороге, а кое-кто с обнаженной шпагой в руке — оказываются бок о бок с беженцами и обмениваются рукопожатиями с артиллеристами.

Они нарушили запрет и, распаленные от долгого и быстрого бега, примчались, готовые к восстанию.

Увидев их, оркестр, находившийся во главе шествия, по собственному почину грянул «Марсельезу».

Надо было слышать эту зажигательную музыку, чтобы понять, какая дрожь при ее звуках пронеслась по жилам присутствующих.

Погребальное шествие, на короткое время остановившееся на площади Бастилии, снова тронулось в путь, двинувшись по бульвару Бурдон.

Голова колонны остановилась у Аустерлицкого моста.

С установленного там помоста должны были прозвучать прощальные речи.

Первыми произнесли речи генерал Лафайет, маршал Клозель, г-н Моген и генералы-беженцы Салданья и Серконьяни.

Ничто в их речах, написанных заранее, не отвечало волнению, которым было охвачено в этот момент людское сборище, и потому их выслушали в мрачном молчании.

Совсем не такие речи требовались этой лихорадочно возбужденной и озлобленной толпе.

Однако вслед за первыми ораторами помостом завладели другие: это были уже не трибунные ораторы с холодным и напыщенным красноречием, а уличные трибуны с пламенным вдохновением, которые поднимали все коренные национальные вопросы, растоптанные за последние два года, и выставляли их, словно истерзанные пытками трупы, напоказ толпе. Эти ораторы олицетворяли собой крайнее возбуждение, восстание, угрозу.

И вот им бешено аплодировали.

Внезапно посреди этих криков, этих воплей, посреди оружия, которым открыто размахивали в воздухе, и оружия, которое до поры прятали на груди и теперь вынимали оттуда, возникло страшное видение, нечто вроде облаченного в черное всадника из Апокалипсиса; он восседал на черном коне, с трудом двигавшегося посреди толпы. В руке он держал красное знамя, складки которого обволакивали его; знамя это было увенчано фригийским колпаком.

Десять тысяч солдат, которые беглым шагом двинулись бы на республиканцев, устрашили бы их меньше, чем этот человек: этот человек был призраком первой Республики; это был обагренный кровью 93 год, заклинаниями вызванный с площади Революции; это было 10 августа, это были 2 и 3 сентября, это было 21 января.

Понятно, что при виде этого призрака буржуа должны были отступить на шаг, а республиканцы остаться одни, опираясь впредь лишь на собственную убежденность.

Но, поскольку их убежденность была огромной, они не испытывали колебаний.

И тогда началась страшная битва, из-за которой всего за час половина Парижа оказалась охвачена огнем и дымом.

Подробности страшных сражений 5 и 6 июня останутся на одной из тех кровавых страниц, что написаны рукой гражданских войн. Никогда еще героизм не поднимался до такой высоты: на протяжении тридцати часов шестьдесят человек держались против целой армии, и, когда огонь погас, когда пушки перестали грохотать, оказалось, что двадцать или двадцать пять человек убиты и двадцать два человека арестованы; остальные бойцы, числом примерно от восьми до десяти, штыками проложили себе проход и скрылись.

Пока республиканцы собственной кровью освящали на улице Сен-Мерри новую религию, апостолами и мучениками которой они одновременно стали, депутаты оппозиции совещались в доме г-на Лаффита.

Любопытным документом явился бы протокол этого совещания, участники которого разрывались между желанием взять власть в свои руки и страхом скомпрометировать себя. В конечном счете, как это происходит всегда, момент был упущен. Осознав, что уже слишком поздно, депутаты решили обратиться 6 июня 1832 года к Луи Филиппу с таким же заявлением, с каким 28 июля 1830 года оппозиция обратилась к Карлу X.

В это посольство были назначены господа Франсуа Араго, Одилон Барро и Лаффит.

Король только что вернулся в Тюильри.

Около половины шестого вечера, находясь в Сен-Клу, он узнал о том, что происходило в Париже. Его первое побуждение состояло в том, чтобы пойти прямо навстречу опасности, чтобы понять, насколько она ему по плечу; так что он отправился к королеве, все рассказал ей и спросил ее, что она намеревается делать.

— То же, что и вы, — ответила королева.

— Я уезжаю в Париж.

— Тогда я уезжаю вместе с вами.

И они в самом деле уехали вдвоем. В девять часов вечера король и королева уже были в Тюильри.

Министры находились в главном штабе национальной гвардии; король приказал им явиться к нему. В полночь началось заседание совета министров, и на нем было предложено ввести в Париже военное положение; однако предложение это показалось поспешным, и решение по нему было отложено на следующий день.

Был уже час ночи. В шесть часов утра, немного отдохнув в Тюильри, король уже сидел верхом на лошади.

Он побывал на нескольких сторожевых постах города и под крики «Долой карлистов!», «Долой республиканцев!» провел смотр национальной гвардии предместий, явившейся в Париж прошедшей ночью.

Таким образом, правительству удалось заставить людей поверить не только в якобинское восстание, но еще и в то, что это якобинское восстание сочетается с карлистским восстанием.

Это нелепое обвинение вызывало доверие, и его повторяли даже серьезные люди.

Правда, те, кто настаивал на нем сильнее всего, были, возможно теми, кто меньше всего в него верил.

В полдень республиканцы сосредоточились в квартале Сен-Мерри, окруженные со всех сторон; участь их была предрешена, и вопрос был лишь во времени и в количестве погибших.

Король решил проехать по бульварам и набережным.

Он выехал из Тюильри, сопровождаемый герцогом Немурским, маршалом Жераром, военным министром, министром внутренних дел и министром торговли; короля сопровождали также его ординарцы и адъютанты; либо впереди него, либо вслед за ним ехало несколько взводов карабинеров, драгун и конных национальных гвардейцев.

Он начал с того, что провел смотр войск, сосредоточенных на площади Согласия и на Елисейских полях, а затем, проехав по линии бульваров и Сент-Антуанскому предместью вплоть до заставы Трона, по набережным вернулся в Тюильри.

Трое депутатов явились к королю как раз в момент его возвращения из этой поездки и застали его еще охваченным крайним возбуждением.

Когда они прибыли в Тюильри, подле короля находился г-н Гизо.

Депутаты приехали в открытой коляске, так что видеть их могли все. Однако между 29 июля и 6 июня уже пролегла пропасть, и потому насколько горячо приветствовали короля во время его поездки, настолько же холодно взирали на депутатов, пока они ехали во дворец.

В тот момент, когда они въехали во двор Тюильри, какой-то человек ухватился за поводья их лошадей и, остановив коляску, крикнул:

— Остерегитесь, господа! С королем теперь Гизо, и вы рискуете головой!

Произнеся это, странный советчик исчез.

Тем не менее они сошли с коляски и попросили об аудиенции у короля, который через несколько минут велел передать депутатам, что он готов принять их.

У дверей кабинета г-н Лаффит остановил двух своих коллег.

— Вы не поверите, господа, — сказал он, — но король попытается поднять нас на смех.

Дверь отворилась. Господина Лаффита, г-на Одилона Барро и г-на Араго впустили в кабинет.

Беседа между королем и тремя депутатами была долгой. Они заявили ему, что, поскольку его победа законна и должна быть решительной, ей следует быть одновременно и милосердной и что если после полутора лет спокойствия порядок был так грубо нарушен не только в Париже, но и во многих других городах Франции, то объясняется это роковой системой 13 марта, принятой королем.

— Вы одержите победу именем закона, — добавил г-н Одилон Барро, — и, тем не менее, эта победа окажется жестокой, ибо она будет куплена ценой французской крови.

— А кто в этом виноват? — ответил король. — Несколько негодяев напали на мое правительство, так разве я не должен был защищаться? Я не знаю, впрочем, какие сведения смогли собрать вы, но что касается меня, то я уверен, что сопротивление скоро прекратится. Пушка, грохот которой вы сейчас слышите, стреляет по кварталу Сен-Мерри, где засели мятежники.

— Вы победитель, государь, — промолвил г-н Одилон Барро. — Не допустите, чтобы этой победой злоупотребили: жестокость после сражения может повлечь за собой новые бедствия.

— Я только что проехал по Парижу, — сказал король, — и за все время моей поездки слышал, что люди кричали лишь: «Да здравствует король!» и «Скорый суд, государь!» По возвращении я известил господина Барта об этом желании населения. Он поручился мне, что будут созданы чрезвычайные суды присяжных и благодаря этому обвиняемые предстанут перед судом не позднее, чем через две недели. Полагаю, что этого достаточно; правосудие будет осуществляться как обычно, без какой бы то ни было жестокости.

— Недостаточно наказать, государь, — живо откликнулся г-н Лаффит. — Необходимо подумать о средствах успокоить всеобщее раздражение; правительство должно действовать не только благодаря физической силе, но и, главным образом, благодаря нравственной силе, благодаря любви нации. Страна недовольна тем, как идут дела, в этом и состоят причины беспорядков.

— Вы ошибаетесь, сударь, — ответил король. — Ничто не может лишить меня любви со стороны нации. Это печать посредством измышлений и клеветы ежедневно работает над тем, чтобы свалить меня.

— Причиной всех бед является правительственная система, — заявил г-н Араго. — Эту систему необходимо изменить. Франция согласилась со всеми последствиями Июльской революции. Почти все члены оппозиции желали монархии, но монархии народной.

— Правильнее сказать все, — прервал его г-н Лаффит. — Вся оппозиция согласна с тем, что Июльская монархия должна быть сохранена.

— Рад узнать, — с иронией в голосе заметил король, — что господа Кабе и Гарнье-Пажес думают так же.

— Сегодня, — ответил королю г-н Араго, — существуют три партии; однако это министерская система дает силы республиканской партии, и я обвиняю в этом министерство. Нужна система более либеральная во внутренних делах и менее слабая и снисходительная по отношению к загранице. И тогда народ и государь будут прочно связаны между собой. Нынешняя система гибельна для короля, для его семьи и для страны.

— В том, что вы говорите, отчасти есть правда; моя популярность, возможно, поколеблена; однако это не вина моего правительства, это результат клеветы и злобных козней, посредством которых республиканцы и карлисты хотят свалить меня.

Печать нападает на меня с неслыханной свирепостью. Я подвергаюсь жестоким оскорблениям, но мало или плохо защищен. Я смирился со своей участью, черпая силу в собственной честности. Журналисты дошли до утверждения, что я сочувственно отношусь к карлистам! Но поднимитесь к истокам дома Орлеанов, и среди его тогдашних заклятых врагов вы найдете тех, кто сегодня входит в число вождей карлистской партии.

Клеветники говорят, что я честолюбив, ненасытно жаден к богатству и желаю иметь блистательный двор! Но я прошел по всем ступеням жизни и мог бы сказать:

Блажен, кто скромный жребий свой приемлет…^[2]

Мне было дано стать королем, поскольку лишь я один мог спасти Францию от деспотизма и анархии. Я всегда выступал против Бурбонов старшей ветви; никто не был их врагом в большей степени, чем я. И потому нелепо предполагать, что у меня есть мысль пойти с ними на мировую.

Разговоры о программе Ратуши являются бесстыдной ложью, в свидетели чему я призываю господина Лаффита. В речи, произнесенной над гробом генерала Ламарка, кто-то, кого я даже не знаю, говорил о торжественно принятых, а затем вероломно забытых обязательствах.

Но это ложь, вызывающая у меня возмущение. Я не давал никаких обещаний. По закону я ничего не должен был обещать, а на деле ничего и не обещал.

Революция свершилась под крики «Да здравствует Хартия!». Народ требовал Хартию, и она была исправлена упразднением четырнадцатой статьи.

Взойдя на трон, я тотчас же принял систему управления, которая показалась мне правильной, и она кажется мне правильной еще и сегодня. Докажите, что я ошибаюсь, и я изменю ее; в противном случае я буду настаивать на своем, ибо я человек честный и принципиальный; скорее меня разрубят на мелкие кусочки, чем заставят поступить против моего убеждения.

У меня нет приближенных; возможно, это самолюбие, но я не подчиняюсь никакому влиянию. Моя система кажется мне превосходной; попробуйте доказать обратное.

— Это доказал опыт, — промолвил г-н Араго. — Дерзость карлистов, политическая рознь, гражданская война в Вандее и в Париже служат приговором системе тринадцатого марта. Наше положение ухудшилось; несколько молодых людей только что попытались свергнуть правительство, рассчитывая на недовольство народа; они не решились бы на это пятнадцать месяцев тому назад.

— Я только что проехал через весь Париж. И что же? Никогда мне приходилось слышать более единодушных и более горячих возгласов «Да здравствует король!» и никогда национальная гвардия не выказывала большей преданности.

— Я тоже видел национальную гвардию, — ответил г-н Араго. — Она хотела побороть анархию, однако у нее было и желание изменить систему. Таково мое мнение; правда, это всего лишь мнение рядового национального гвардейца, и потому большого веса оно не имеет; в устах какого-нибудь полковника оно значило бы больше.

— Я вас понимаю… Никогда не мог взять в толк, в силу какой прихоти Казимир Перье так упорно противился воле двенадцатого легиона.

Что же касается системы, которую вы называете системой тринадцатого марта, то она датируется не тринадцатым марта; я принял ее по зрелом размышлении, вступив на трон, и ей всегда следовали, даже при господине Лаффите.

— Ваше величество ошибается, — возразил г-н Лаффит, — я отвергаю всякое уподобление кабинета министров, возглавлявшегося мной, правительству Перье. Правда, принятые тогда меры имели, вопреки моей воле, большее сходство с его мерами, чем мне хотелось бы; однако сошлюсь на речи, которые я произносил тогда с вашего одобрения.

— Взгляды были теми же, — ответил король. — Правительство всегда шло одной и той же линией, поскольку эта линия была принята по зрелом размышлении. Покажите мне ее отрицательные стороны, ибо в вашем докладе я не нашел ничего, абсолютно ничего.

— Малые причины способны привести к весьма большим последствиям, — заметил г-н Араго. — Именно явные ошибки правительства повлекли за собой охлаждение к нему со стороны нации. К примеру, вошедшее в практику расформирование национальной гвардии самых патриотичных городов, в том числе и пограничных, у многих уничтожило доброжелательное отношение к власти. В Перпиньяне для этого вообще не было никакого предлога, и все произошло по прихоти префекта, желавшего угодить чувствам Казимира Перье.

— В Гренобле, — добавил г-н Одилон Барро, — ошибки правительства были многочисленными и непростительными.

— Об этом деле, господа, — живо откликнулся Луи Филипп, — распустили самые злостные вымыслы; оклеветали органы власти, оклеветали тридцать пятый полк. Выходит, нужно было позволить унижать власть? Нужно было терпеть, когда по улицам города безнаказанно таскали чучело короля в образе животного, которое ведут на бойню? И поскольку храбрые солдаты встали на защиту короля, законов и порядка, их осудили и обозвали убийцами!

— Правительство оберегает карлистов, — вставил свое замечание г-н Одилон Барро, — оно пошло на мировую с ними, а это серьезная ошибка. Мы много раз требовали, чтобы правительство применяло законы к карлистам, принимавшим участие в вооруженном восстании на западе страны, и очистило органы управления от окопавшихся там карлистов. Отнюдь, правительство выдало охранные листы главарям банд.

— Ничего подобного! — воскликнул король.

— Ваши министры признались в этом с трибуны, — упорствовал г-н Одилон Барро.

— Они сказали то, что хотели сказать, но я решительно выступал и выступаю за то, чтобы карлистам отказывали в охранных листах.

— Это позволило бы избежать введения военного положения в четырех департаментах и крупных издержек, — продолжал г-н Одилон Барро.

— Я никогда не противился мерам, предложенным против карлистов; Дюпон (из Эра) никогда не щадил их. Я не думаю, что они есть в армии. Кто-то из них задействован в области финансов, но господин Лаффит знает, насколько опасны и трудны изменения в этом ведомстве. Обвинение в покровительстве карлистам удивляет меня более всего, ведь эмиграция никогда не могла простить мне отказа сражаться против Франции.

Да, признаюсь, я медлил с одобрением предложения Бриквиля, это правда; но речь шла о конфискации шестисот тысяч франков ренты, принадлежавших изгнанной семье, и мне претило подписывать такой указ.

Честь Франции требует, чтобы эта семья не была вынуждена просить милостыню на чужбине. Тем не менее, хотя герцогиня Беррийская приходится племянницей королеве, я дал приказ о ее аресте; но я не хочу крови. Вспомните, что сказал один из членов Конвента: «Они отрубили голову Карлу Первому, и Стюарты вернулись; они ограничились тем, что изгнали Якова Второго, и Стюарты навсегда исчезли из Англии». Мой отец, несмотря на мои просьбы, совершил ошибку, проголосовав за смерть Людовика Шестнадцатого из желания дать кровавые доказательства верности Революции; я не намерен повторять его ошибки.

— Более всего раздражает нацию отсутствие у кабинета министров достоинства во взаимоотношениях с заграницей, его слабодушие, его малая забота о национальной чести, — произнес г-н Араго. — Пруссаки были остановлены, когда с ними заговорили твердым тоном, вот и австрийцы ни за что не вторглись бы в Италию, если бы в сношениях с ними придерживались такого же языка.

— Вы говорите о наших угрозах в отношении Бельгии, но эти угрозы не могли оказать большого действия; вы знаете, сколько у нас было тогда войск? У нас было семьдесят восемь тысяч солдат, учитывая армию в Алжире; семьдесят восемь тысяч, не более; и вы хотели воевать, имея такую армию?

— Этого было тогда вполне достаточно, принимая в расчет воодушевление нации, — ответил королю г-н Араго. — Если правительство Франции пользуется доверием народа, оно всегда может говорить решительно. Невыразимая манера говорить господина де Сент-Олера вызывает единодушное недовольство людей. Он просил пощады для короля французов!.. И у кого? У папы!..

— Не так взволнованно, господин Араго… — прервал его король. — По-видимому, кое-что в манере говорить господина де Сент-Олера достойно порицания, но, когда ему сделали это замечание, он ответил, что иначе не смог бы добиться успеха. К тому же это не мы пошли на уступки, это нам их сделали. Нам уступили все то, что мы требовали, и все то, чего сначала нам не хотели предоставлять; мы вынудили заграницу сделать то, чего она не хотела делать. К примеру, история с Бельгией будет полностью закончена уже через несколько дней, и король Голландии, хочет он того или не хочет, будет вынужден согласиться на это. Мы вынудили императора России согласиться на раздел Бельгии, а ведь вначале он чрезвычайно определенно заявлял, что никогда не допустит этого.

— Но этот успех достигнут лишь ценой того, что… — попытался было заметить г-н Араго.

— Таким образом, — произнес Луи Филипп, прерывая г-на Араго, — история с Бельгией как будто закончена. История с Италией не представляется мне столь же ясной, я даже не знаю, когда она завершится, поскольку любого папу не так-то просто образумить. Впрочем, из всех европейских держав Франция все еще находится в самом благоприятном положении, ибо в других державах налицо все начатки революции, но чтобы покончить с ними, у них нет такой фигуры, как герцог Орлеанский.

Франция и Англия могут управляться только при наличии свободной печати. Мне понятны ее отрицательные стороны. Я знаю, что снисходительность суда присяжных приносит много вреда, но не вижу средства исправить дело. Вот почему, когда, впадая в очередной приступ гнева, Казимир Перье предлагал ввести исключительные меры, я всегда противился этому. Немецкие князья хотят ввести цензуру: подождем, чем для них это закончится.

— Мы боимся злоупотребить временем вашего величества, — промолвил г-н Одилон Барро.

— Я конституционный король, и выслушивать всех — мой долг. В свое время аудиенцию у меня получили даже господа Моген и Кабе! Так что я не иначе как с удовольствием встречаюсь с тремя особами, с которыми меня связывают личные отношения и которые могут сказать мне правду, приправив ее как можно меньшей горечью.

— Ваше величество находит принятую систему управления безукоризненной, мы же полагаем противное, так что продолжать этот разговор бесполезно, — заметил г-н Одилон Барро.

— Я считаю эту систему превосходной и, пока мне не будет дано доказательство противного, не намерен менять ее. Намерения мои чисты, я желаю счастья Франции и никогда не ополчался на нее. Все трудности происходят оттого, что мне не воздают должное, оттого, что недоброжелательство и клевета пытаются свалить меня. Если я присутствую на заседании совета министров, журналисты кричат, что государство погибло и конституционного правительства больше нет. Однако вовсе не я заставляю принимать решения, направленные на подавление свобод. К примеру, сегодня утром мне предложили ввести в Париже военное положение, но я отказался; законов имеется достаточно, а я хочу править только с помощью законов.

— Мы приветствуем это решение вашего величества, — единодушно заявили депутаты.

— В вашем докладе вы обвиняете меня в ненасытной жадности к богатству.

— Государь, — вместе откликнулись г-н Араго и г-н Одилон Барро, — мы уверены, этого нет в докладе.

— Господа, не настаивайте, там это есть, — произнес, обращаясь к коллегам, г-н Лаффит.

— Как видите, господин Лаффит припомнил то, о чем я говорю. Вы обвиняете меня в желании скопить немыслимые богатства.

— Мы лишь сказали, — ответил г-н Араго, — что ваши министры потребовали для вашего величества цивильный лист чересчур большого размера. Таково было наше намерение.

— Я не знаю ваших намерений, я знаю только факты.

— Со стороны патриотов, — произнес г-н Одилон Барро, — есть раздражение, охлаждение и уныние, тогда как карлисты исполнены дерзости. Я умоляю ваше величество отыскать причину такого положения и исправить его. Возможно, время еще есть. Нынешний момент даже удобен для этого, поскольку вы только что подавили восстание. Ваше величество может верить нам, ведь нами, всеми тремя, руководит только любовь к Франции и к вашему величеству. Господин Араго стремится лишь к тому, чтобы оставить политику ради науки, которая прославила его; господин Лаффит донельзя разочаровался во власти, ну а я готов расписаться кровью, что не хочу занимать ровным счетом никакой должности в вашем правительстве, поскольку испытываю чрезвычайную радость от полученной возможности вернуться в свой кабинет и, не отвлекаясь, предаться занятиям, которые дают мне независимость и материальное благополучие.

— Господин Барро, я не принимаю вашего отречения, которое вы мне предлагаете, — промолвил король, хлопнув по плечу г-на Одилона Барро.

— Государь, — ответил г-н Одилон Барро, — соблаговолите видеть в нас лишь бескорыстных людей, выражающих мнение искренних и умеренных патриотов. Вы приговорены управлять посредством свободы и в согласии со свободой, так примите все последствия подобного положения.

— Именно в этом состоит мое намерение, именно это я и делаю. Я не буду ничего менять в системе, ибо меняю ее, лишь когда мне показывают мою ошибку. Лишь один раз я отступил от этой привычки: по случаю моего герба. Я дорожил геральдическими лилиями, поскольку они были моими, поскольку они были моей собственностью, как и собственностью старшей ветви Бурбонов, поскольку во все времена они были украшением наших гербовых щитов. Люди захотели упразднить лилии, что было глупостью. Я долго сопротивлялся этому, невзирая даже на настояния господина Лаффита, но кончил тем, что уступил насилию.

Но в конце концов, господа, что вы хотите мне предложить?

— Золотую середину между системой тринадцатого марта и республикой, — ответил г-н Араго.

— Воззвание, — подхватил г-н Одилон Барро, — в котором ваше величество, уведомив Францию об опасных событиях последних двух дней, снова и откровенно выразит свою приверженность принципам Июльской революции, должно, на мой взгляд, произвести великолепное впечатление.

— К несчастью, — ответил Луи Филипп, — конституционный король не может высказываться с трибуны. О своих личных чувствах я могу сообщать лишь во время поездок, и вы не раз убеждались, что я всегда пользовался такими возможностями, никогда не упуская их.

— Я ухожу, проникнутый глубокой печалью, — произнес г-н Лаффит, — поскольку верю в искренность ваших убеждений, а эти убеждения делают великие беды неизбежными. Я страшусь их для Франции, а еще больше — для короля. Несчастье происходит из-за различий в оценке Июльской революции. Кто-то видит в ней лишь несколько улучшенную Хартию тысяча восемьсот четырнадцатого года и простую смену лиц, тогда как бо́льшая часть граждан, по крайней мере все решительные люди, усматривают в ней победу народовластия и полное уничтожение режима Реставрации. Уже давно печать выступала против системы тринадцатого марта; против нее своим присутствием выступала и та огромная толпа, что примкнула к погребальному шествию с гробом генерала Ламарка; эта толпа состояла из людей всех слоев общества, всех уровней имущественного положения, из военных, буржуа, молодежи, простонародья, национальной гвардии; и если на другой день пятнадцать или двадцать тысяч национальных гвардейцев встали на защиту правительства, то это произошло не потому, что они поддерживали его действия, а единственно потому, что их собственная жизнь оказалась в опасности. В этот момент они предали забвению систему тринадцатого марта и думали лишь о спасении Июльской монархии.

— Господин Лаффит, — ответил король, — я верю в вашу искренность, но в данном случае вы ошибаетесь: против системы тринадцатого марта, как вы упорно продолжаете ее называть, выступают лишь республиканцы и карлисты.

— Эта система, — сказал в заключение г-н Лаффит, — привела нас к гражданской войне. Даже если противники данной системы будут составлять в стране меньшинство, это меньшинство обладает такой энергией, что пренебрегать им нельзя. Моральная сила значит больше, чем пушки и штыки. Добропорядочные граждане не могут избавиться от острой тревоги за судьбу монархии, которая дорога им и которая оказалась скомпрометирована системой, несовместимой с чувствами французов.

— Вопрос в том, кто такой Луи Филипп: это псевдозаконный король или король, узаконенный волей нации? — произнес г-н Одилон Барро. — Его выбрали королем как Бурбона или хотя он и Бурбон? Если бы, вместо того чтобы следовать застарелым путем Реставрации, вы пожелали, чтобы все органы власти, все общественные институты имели то же происхождение, что и ваша власть, союз между Францией и вашей династией был бы возможен, причем без угрозы разрыва. Коль скоро вы думаете иначе, продолжайте свой опыт, однако друзья страны и вашего величества могут участвовать в этом лишь с большой тревогой.

— Я буду упорствовать в том, что считаю благом для моей страны, — ответил король, — и твердо убежден в том, что, когда страсти утихнут, все признают, что я поступаю правильно. Моя жизнь посвящена моей стране, и мне известно, что я ей обещал. И вы знаете, господа, изменял ли я своим обещаниям и своим клятвам.

LVIII

Как и сказал король, суд был скорым, однако обвиняемые предстали не перед судом присяжных, а перед военным трибуналом.

Молодого художника по имени Жоффруа приговорили к смерти, но приговор был обжалован им, и кассационный суд, учитывая защитительную речь Одилона Барро, заявил, что военный трибунал первого военного округа превысил свою власть.

Это постановление было незамедлительно обнародовано и вызвало огромную радость в Париже, ибо смертную казнь по политическим мотивам уже давно исключали наши нравы, хотя пока еще не исключали наши законы.

Правительство было вынуждено примириться с этим величием правосудия, могущество которого превышало его собственное могущество; таким образом, было признано, что оно совершило то же правонарушение, что и Карл X, но не подверглось тому же наказанию.

В итоге обвиняемые предстали перед судом присяжных.

Во всех восстаниях, имеющих политические цели и зиждущихся на убеждениях людей, редко случается, чтобы сражение не выдвинуло на первый план чье-нибудь необычайное мужество, а поражение — чей-нибудь возвышенный характер.

Тем, кто удостоился чести завоевать общественное восхищение своим мужеством в бою и твердостью своего характера в суде, был некто Жанн.

По странной случайности, Жанн, сражавшийся на баррикадах в квартале Сен-Мерри, Жанн, представший перед судом присяжных, Жанн, являвшийся республиканцем, был братом карлиста Жанна, торговца писчебумажными товарами в пассаже Шуазёль, в витринах которого можно было увидеть всевозможные изображения графа де Шамбора — стоящего на ногах и сидящего в седле, его бюсты и отчеканенные на медалях профили.

Ответы Жанна в ходе допроса являются образцом чистосердечия, мужества и лаконичности.

«Вопрос. — Участвовали вы в погребальном шествии пятого июня?

Ответ. — Да, сударь.

Вопрос. — По возвращении вы кричали "К оружию!"?

Ответ. — Да, как это делали все национальные гвардейцы.

Вопрос. — Около пяти часов пополудни вы были на перекрестке Сен-Мерри?

Ответ. — Да.

Вопрос. — С оружием?

Ответ. — Да, сударь, с ружьем, которое я принес из дома.

Вопрос. — Вы участвовали в возведении баррикады?

Ответ. — Да; два национальных гвардейца были убиты возле меня на бульваре; в нас стреляли без всякого повода с нашей стороны, и мне показалось, что, подвергшись нападению, мы имеем право защищаться.

Вопрос. — Вы командовали огнем?

Ответ. — Нет, сударь; мне в поясницу угодила пуля и опрокинула меня; тем не менее я поднялся и выстрелил из ружья, но всего один раз, поскольку нападавшие обратились в бегство.

Вопрос. — Да, но онивернулись и застали вас на том же месте?

Ответ. — Я не хотел покидать своих товарищей.

Вопрос. — И вы всю ночь оставались на баррикаде?

Ответ. — Да, сударь.

Вопрос. — И вы стреляли?

Ответ. — Да, стрелял.

Вопрос. — Вы раздавали патроны?

Ответ. — Да, сударь.

Вопрос. — Где вы брали патроны?

Ответ. — В патронных сумках убитых солдат.

Вопрос. — Назавтра вы стреляли весь день?

Ответ. — Да, сударь, весь день.

Вопрос. — Вы были в числе тех, кто в конце атаки стрелял из окон дома номер тридцать?

Ответ. — Да; когда солдаты захватили баррикаду, у нас больше не было патронов, а иначе бы мы там остались; в итоге мы ушли оттуда, со штыками наперевес прорвавшись сквозь ряды пехоты».

Следует сказать также, что Жанна превосходно поддерживала его мать; этот новоявленный Гракх обрел новоявленную Корнелию, наделенную не благородным именем, как античная Корнелия, а благородным сердцем.

Вот письмо, которое она написала сыну и которое сохранил для нас Луи Блан.

Оно было вручено Жанну накануне судебных прений:

«Твоя мать будет слушать тебя сегодня и все остальное время судебных прений. Из того, что тобой было до сих пор произнесено, ты еще ни у кого ничего не позаимствовал. Человек, повторяющий слова из чужой речи, не может постичь чувств, теснящихся в глубине сердца того, кто говорит лишь в соответствии со своими убеждениями. Я отдаю должное добрым намерениям г-на П. и других. Страх увидеть тебя потерпевшим неудачу заставляет их сомневаться в твоих дарованиях, но я-то знаю их!.. По крайней мере, я знаю их достаточно для того, чтобы понимать, на что ты способен!.. В такой критический момент необоснованное неверие в самого себя явилось бы пятном на столь безупречной репутации, как твоя. Защищай свою правоту; дай знать, насколько это будет в твоих силах, что ты находился в обстоятельствах законной обороны, будь прост и великодушен, щади своих врагов, насколько это тебе удастся; доверши мое счастье, пусть я услышу, как общественное мнение скажет: "Он был столь же велик в поражении, сколь храбр в опасности". Пусть душа твоя поднимется на высоту твоих поступков. О, если б ты только знал, сколь горда я тем, что произвела тебя на свет! Не опасайся слабости с моей стороны, ибо твоя великая душа обладает даром возвышать мою.

Прощай! Хоть мы и разлучены, душа моя не покидает тебя».

Суд присяжных вынес решение.

Жанн был приговорен к депортации;

Россиньоль — к восьми годам тюремного заключения;

Гужон и Вигуру — к шести годам лишения свободы;

Рожон — к десяти годам каторжных работ, без выставления у позорного столба;

Фуркад — к пяти годам заточения.

Вот имена тех, кто был оправдан: Леклер, Жюль Жуанн, Фрадель, Фальси, Метиже, Буле, Конийо, Дюминере, Мюлетт, Мари, Ренуф, Куаффю, Гримберт, Жантийон, Фурнье, Луиза Антуанетта Александр.

Что же касается меня, покинувшего после этого страшного дня Париж, то вот что я написал в 1833 году, по следам своего разговора с королевой Гортензией, матерью нынешнего президента. Читатель увидит, что по прошествии восемнадцати лет мои взгляды ни на людей, ни на события не изменились.^[3]

«Госпожа герцогиня де Сен-Лё пригласила меня к завтраку на следующий день к десяти часам утра; проведя часть ночи за составлением своих записей, я явился на несколько минут позже установленного часа и уже намеревался извиниться за то, что заставил ее ждать, а это было особенно непростительно, поскольку она уже не была королевой, но г-жа де Сен-Лё чрезвычайно любезно успокоила меня, сказав, что завтрак состоится лишь в полдень и она пригласила меня к десяти часам только для того, чтобы у нее было время поговорить со мной; она спросила, не хочу ли я прогуляться вместе с ней по парку, и в ответ я предложил ей свою руку.

Шагов сто мы прошли в полном молчании, а затем я первым прервал его:

— Вы хотели мне что-то сказать, госпожа герцогиня?

— Это правда, — ответила она, взглянув на меня, — я хотела поговорить с вами о Париже: что нового происходило там, когда вы его покидали?

— Много крови на улицах, много раненых в больницах, недостаток тюрем и переизбыток заключенных.

— Вы были очевидцем пятого и шестого июня?

— Да, сударыня.

— Простите, быть может, я окажусь бестактной, но после нескольких слов, произнесенных вами вчера, я решила, что вы республиканец, это так?

Я улыбнулся:

— Вы не ошиблись, госпожа герцогиня, и тем не менее, хотя, благодаря политическому направлению газет, представляющих партию, к которой я принадлежу и все устремления, но не все взгляды которой я разделяю, это слово укоренилось, я, прежде чем согласиться с тем, как вы меня расценили, прошу вас разрешить мне изложить свои убеждения. Подобное исповедание веры, сделанное любой другой женщине, выглядело бы смешным, но вам, госпожа герцогиня, вам, которой пришлось выслушать столько же суровых суждений как королеве, сколько и легкомысленных слов как женщине, мне можно без колебаний признаться, в какой мере я разделяю республиканские взгляды в отношении общественного устройства и как далеко я отстою от революционного республиканского духа.

— Значит, среди вас нет полного согласия?

— Наши надежды совпадают, сударыня, но способы, какими каждый из нас желает действовать, различны: одни утверждают, что надо рубить головы и делить собственность, — это невежды и безумцы. Вас, должно быть, удивляет, что я не употребляю более резкого слова, называя их, но это бесполезно: эти люди не из пугливых, однако и пугаться их не стоит; им кажется, что они идут впереди, а на самом деле, они остались далеко позади; их время — девяносто третий год, а мы уже в тысяча восемьсот тридцать втором. Правительство делает вид, что оно очень боится их, и было бы очень недовольно, если бы они не существовали, поскольку их теории — это тот колчан, из которого оно извлекает свои стрелы; эти люди не республиканцы, они — республиканщики.

Есть и другие, забывшие, что Франция — старшая сестра наций, не помнящие, что ее собственное прошлое изобилует всякого рода памятными событиями, и пытающиеся выбрать среди конституций Швейцарии, Англии и Америки ту, какая более всего подходит нашей стране, — это мечтатели и утописты: целиком погрузившись в свои кабинетные теории, они, в своем воображении претворяя их в жизнь, не замечают, что конституция того или иного народа может быть долговременной лишь тогда, когда она обусловлена его географическим положением, порождена его национальным самосознанием и соответствует его обычаям. А поскольку в мире нет двух народов, чье географическое положение, национальное самосознание и обычаи одинаковы, из этого следует, что, чем совершеннее конституция, чем она уникальнее, тем менее применима она в другой местности, отличной от той, где ей суждено было появиться на свет; эти люди тоже не республиканцы, они — республиканисты.

Третьи же верят, что взгляды — это ярко-синий сюртук, жилет с широкими отворотами, развевающийся галстук и остроконечная шляпа; это притворщики и крикуны, подстрекающие к мятежам, но остерегающиеся принимать в них участие; они возводят баррикады и позволяют другим умирать позади них; они подвергают опасности друзей и разбегаются в разные стороны, будто им самим что-то угрожает; эти люди тоже вовсе не республиканцы, они — республиканишки.

Но есть и такие, сударыня, для которых честь Франции — понятие святое и которые не хотят, чтобы ее оскорбляли; для них данное слово — это нерушимое обязательство, и они не могут терпеть, когда у них на глазах его нарушают, даже если это обещание, данное народу королем; их обширное и благородное братство распространяется на любую страдающую страну, на любую пробуждающуюся нацию: они проливали кровь в Бельгии, Италии и Польше и вернулись, чтобы оказаться убитыми или схваченными в квартале Сен-Мерри; эти, сударыня, — пуритане и мученики. И придет день, когда не только призовут тех, кто был изгнан, когда не только откроют двери тюрем тем, кого туда бросили, но и станут искать тела мертвых, чтобы установить памятники над их могилами; и в упрек им можно будет поставить лишь то, что они опередили свою эпоху и родились на тридцать лет раньше, чем надо; вот это, сударыня, настоящие республиканцы.

— Нет нужды спрашивать вас, — сказала мне королева, — к ним ли вы относитесь.

— Увы, сударыня! — ответил я ей. — У меня нет уверенности, что я достоин такой чести; да, конечно, все мои симпатии — на их стороне, но, вместо того чтобы дать волю своим чувствам, я воззвал к своему разуму; мне хотелось сделать в отношении политики то, что Фауст задумал совершить в отношении науки: дойти до самых ее основ. В течение целого года я был погружен в бездны прошлого; я устремился туда, имея интуитивные воззрения, а возвратился оттуда, располагая продуманными убеждениями. Мне стало ясно, что революция тысяча восемьсот тридцатого года побудила нас сделать шаг вперед, это так, но этот шаг привел нас всего лишь от аристократической монархии к монархии буржуазной, и эта буржуазная монархия стала эпохой, которую следует пережить, перед тем как перейти к народному правлению. С тех пор, сударыня, ничего не сделав для сближения с правительством, от которого я был далек, и перестав быть его врагом, я спокойно наблюдаю, как оно проходит отведенный ему срок, конца которого, вероятно, мне не дано увидеть; я приветствую то хорошее, что оно делает, и возражаю против того плохого, что оно себе позволяет, но все это — без восторга и без ненависти; я не принимаю его и не отвергаю: я его терплю и считаю не благом, а всего лишь необходимостью.

— Но если послушать вас, то нет надежды, что оно сменится?

— Нет, сударыня.

— А если бы герцог Рейхштадтский не умер и сумел предпринять попытку это сделать?

— Он потерпел бы неудачу, во всяком случае, мне так кажется.

— Ну да, правда, я и забыла, что при ваших республиканских взглядах Наполеон должен быть для вас всего лишь тираном.

— Прошу прощения, сударыня, но я смотрю на него совсем с другой точки зрения; на мой взгляд, Наполеон один из тех избранных, которые с начала времен получали от Бога особую, обусловленную волей Провидения миссию. Этих людей, сударыня, надо судить по законам, сообразующимся не с человеческой волей, которая заставляла их действовать, а с божественной мудростью, которая их наставляла; следует оценивать их не по совершенным им поступкам, а по результату, к которому эти поступки привели. Когда их миссия оказывается выполнена, Бог призывает их к себе; все полагают, что они умерли, а на самом деле они отправляются давать отчет Господу.

— И в чем, по вашему мнению, состояла миссия императора?

— Это миссия свободы.

— Знаете, любой другой человек, кроме меня, попросил бы вас привести тому доказательство.

— И я представил бы его, даже вам.

— Послушайте, вы не поверите, до какой степени мне это интересно!

— Когда Наполеон, или, скорее, Бонапарт, явился нашим отцам, Франция выбиралась из положения, в какое завела ее не республика, а революция. В одном из приступов политической горячки она настолько опередила все другие нации, что нарушила равновесие в мире; этому Буцефалу понадобился Александр Македонский, этому льву — Андрокл; тринадцатое вандемьера поставило их лицом к лицу: революция была побеждена; короли, которым следовало признать брата в человеке, стоявшем у пушки на улице Сент-Оноре, увидели врага в диктаторе, пришедшем к власти восемнадцатого брюмера; они приняли за консула республики того, кто был уже главой монархии, и, в своем безумии, вместо того, чтобы лишить его свободы посредством условий всеобщего мира, навязали ему европейскую войну. Тогда Наполеон призвал к себе всех молодых, отважных и умных людей Франции, а затем рассеял их по всему миру; став воплощением реакции для нас, он способствовал прогрессу у других; повсюду, где он прошел, были посеяны семена революций: Италия, Пруссия, Испания, Португалия, Польша, Бельгия, даже Россия поочередно призвали своих сынов к священной жатве, а он, как пахарь, утомленный рабочим днем, скрестил руки и с высоты утеса Святой Елены наблюдал за тем, как трудились другие; именно тогда он осознал свою божественную миссию и с его уст сорвалось пророчество о республиканской Европе.

— А верите ли вы, — промолвила королева, — что если бы герцог Рейхштадтский не умер, он продолжил бы дело своего отца?

— По моему мнению, сударыня, у таких людей, как Наполеон, не бывает отцов и не бывает сыновей: они рождаются, как метеоры, в утренних сумерках, пролетают от одного горизонта до другого по небу, освещая его, и теряются в вечернем мраке.

— Не считаете ли вы, что сказанное вами не слишком утешительно для тех членов его семьи, которые еще питают какую-то надежду?

— Это так, сударыня, ведь мы предоставили ему место в нашем небе лишь при условии, что он не оставит наследников на земле.

— И тем не менее он завещал свою шпагу сыну.

— Дар стал для него роковым, сударыня, и Бог отменил завещание.

— Но вы пугаете меня, ибо сын Наполеона, в свою очередь, завещал ее моему сыну.

— Эту шпагу тяжело будет носить простому офицеру Швейцарской конфедерации.

— Да, вы правы: ведь эта шпага — скипетр.

— Остерегайтесь впасть в заблуждение, сударыня, я очень опасаюсь, что вы живете в той обманчивой и опьяняющей атмосфере, какую привозят с собой ссыльные. Время, продолжающее идти для всех остальных, словно останавливается для изгнанников. Люди и предметы по-прежнему видятся им такими, какими они их оставили, а тем временем у людей меняются лица, а у предметов — облик; поколение, видевшее, как Наполеон возвращается с острова Эльба, угасает с каждым днем, сударыня, и этот поразительный поход уже не воспоминание людей, а исторический факт.

— Значит, вы полагаете, что для семьи Наполеона уже нет надежды вернуться во Францию?

— Если бы я был королем, я призвал бы ее завтра же.

— Я не это имела в виду.

— Вернуться иным путем шансов мало.

— Какой совет вы дали бы члену этой семьи, грезящему о возрождении наполеоновской славы и наполеоновского могущества?

— Я посоветовал бы ему проснуться.

— А если бы, несмотря на первый совет, по моему мнению, наилучший, он продолжал упорствовать и попросил бы вас дать ему второй совет?

— Тогда, сударыня, я посоветовал бы ему добиться отмены изгнания, купить землю во Франции, стать депутатом, постараться своим талантом склонить на свою сторону большинство в Палате и, воспользовавшись этим, низложить Луи Филиппа и сделать так, чтобы его избрали королем вместо него.

— И вы считаете, — продолжила герцогиня де Сен-Лё, печально улыбнувшись, — что любое иное средство не будет иметь успеха?

— Я в этом убежден.

Герцогиня вздохнула.

В эту минуту колокол прозвонил к завтраку; задумчивые и молчаливые, мы направились к замку и по пути туда герцогиня не сказала мне ни одного слова, но, подойдя к двери, она остановилась и, с неописуемой тревогой взглянув на меня, сказала:

— О! Я бы очень хотела, чтобы мой сын находился здесь и услышал то, что вы сейчас мне сказали!»

LIX

Смерть герцога Рейхштадтского, которую я упоминал в разговоре с герцогиней де Сен-Лё, произошла 22 июля 1832 года.

Известно, какие слухи всегда носятся вокруг гробов претендентов на престол; уже давно, справедливо или нет, политики были убеждены, что наследник Наполеона непременно умрет молодым, и, когда новость о его смерти распространилась, они лишь покачали головой и сказали:

— Он носил чересчур великое имя, чтобы жить.

Впрочем, во Франции отзвук этой смерти был глухим и вскоре затих. Самые пылкие приверженцы императора опасались возвращения юноши, воспитанного в школе г-на фон Меттерниха. В светлых волосах и женственных чертах герцога Рейхштадтского было куда больше от матери, чем от отца, куда больше от Марии Луизы, чем от Наполеона. И разве нельзя было опасаться, что он окажется таким и в духовном отношении и сердце его будет в большей степени австрийским, нежели французским?

Короче говоря, он умер; одиннадцати лет оказалось достаточно ангелу погребения, чтобы наглухо замуровать гробницу отца и сына; и, поскольку никто не боялся более возвращения во Францию ни изгнанника с острова Святой Елены, ни претендента из дворца Шёнбрунн, через год и шесть дней после этой смерти статуя императора снова заняла свое место на вершине Вандомской колонны.

Скажем коротко о том, что произошло за этот промежуток времени, самыми важными событиями которого стали смерть культа сенсимонизма и рождение дочери герцогини Беррийской.

У нас нет здесь возможности отследить сенсимонистский культ во всех подробностях, связанных с его рождением, развитием и смертью; рожденный у смертного одра Сен-Симона, он рос на улице Монсиньи, чахнул в Менильмонтане и умер в суде присяжных.

Перед этим судом 27 августа 1832 года предстали отец Анфантен, Мишель Шевалье, Барро, Дюверье и Олинд Родриг.

Их обвиняли:

1° в правонарушении, предусмотренном статьей 291 уголовного кодекса, которая запрещала собрания численностью более двадцати человек;

2° в оскорблении общественной морали и нравственности.

Господа Анфантен, Дюверье и Мишель Шевалье были приговорены каждый к году тюремного заключения и штрафу в пятьдесят франков;

господа Родриг и Барро — лишь к штрафу в пятьдесят франков.

Пусть, однако, никто не думает, что мы стоим на стороне судей, выступая против обвиняемых; нет, судебное разбирательство было пристрастным, а скорее, слепым; те, кого призвали вынести приговор, были людьми честными, но недальновидными. Они увидели лишь правонарушение в учении, нелепом в каких-то своих положениях, как это бывает почти всегда с любыми учениями в момент их возникновения, но во всем остальном исполненном устремления к будущему. Евангелие, представлявшее в сжатом виде эту веру, было кратким и ясным: «Каждому по его способности, каждой способности по ее делам». Возможно, такому правилу недоставало милосердия и оно оставляло лишь небо тем нищим духом, к которым Христос был преисполнен сердечного сострадания, однако оно определенно не было лишено логики.

А кроме того, впервые великая честь была воздана кому следует: труд, этот раб в прошлых веках, становился царем в веках будущих.

Вот почему, если бы не общность женщин и отмена наследования имущества, провозглашенные сенсимонистами, правительству — заметьте, что мы не говорим «правосудию» — так вот, правительству было бы не так уж легко расправиться с сенсимонистским учением.

Что же касается меня, присутствовавшего и в качестве слушателя, и в качестве друга на большей части публичных лекций отца, то, не будучи сам заражен фанатизмом, который он внушал своим поборникам, я понимал его и считал искренним и правдивым.

Вернемся, однако, к правительству, подавлявшему социальный республиканизм в лице отца Анфантена и революционный республиканизм в лице Жанна.

Три человека притязали на то, чтобы унаследовать должность скончавшегося Казимира Перье: г-н Дюпен, г-н Гизо и г-н Тьер.

Луи Филиппу предстояло остановить свой выбор на одном из них.

Его личные симпатии были на стороне г-на Дюпена. Господин Дюпен уже давно стоял во главе судебных споров герцога Орлеанского, а поскольку король воспринимал управление Францией лишь как огромный судебный спор, которым нужно руководить, он надеялся, что г-н Дюпен обеспечит ему победу в его тяжбах с королями-соседями, как он уже обеспечивал ему победу в его тяжбах с собственниками земель, прилегающих к его владениям.

Но, против всякого ожидания, в отношении общественных дел г-н Дюпен оказался менее покладист, чем в отношении частных дел. Разговор между будущим министром и королем, каждый из которых проявлял упрямство, шаг за шагом поднялся до уровня самого горячего спора. В конце концов, утратив всякую меру, г-н Дюпен воскликнул:

— Ну хватит, государь, я вижу, что мы никогда не сможем договориться!

— Я вижу это, как и вы, сударь, — тоном, какой присущ высшей аристократии, ответил король, — однако не осмеливался вам это сказать.

Эти слова, достаточно жестко вернувшие г-на Дюпена на место, которое, на взгляд короля, тому не следовало покидать, положили конец их встрече.

Оставались господа Гизо и Тьер.

Если достоинства премьер-министра измеряются его непопулярностью, то никто в большей степени, чем г-н Гизо, не имел права унаследовать непопулярность Казимира Перье; однако в тот момент существовала, видимо, определенная опасность в том, чтобы пренебречь всеобщей неприязнью, которую вызывал человек из Гента.

Когда г-н Гизо был отодвинут в сторону, из претендентов остался один лишь г-н Тьер.

Да, но король не доверял г-ну Тьеру; за этим легкомыслием, за этой многоречивостью, за всеми этими недостатками, наконец, с помощью которых г-н Тьер заставлял прощать ему его достоинства, таилась патриотическая основа, которая не могла не вызывать крайнего беспокойства у человека, позволившего русским осуществить экспедицию в Варшаву, австрийцам — экспедиции в Модену и Болонью и готовившегося провести экспедицию в Антверпен.

К тому же всем было известно, что г-н Тьер, показавший себя великим стратегом в своей «Истории Революции», имеет тайное желание перейти от теории к практике.

Так что г-н Тьер был отвергнут.

За спиной этих трех кандидатов оцепенело, неподвижно, не в силах сделать ни единого шага по направлению к оспариваемому министерскому портфелю, стоял г-н де Бройль, занимавший в школе доктринеров такое же место, какое отец Анфантен занимал в школе сенсимонистов. Король обратил взгляд на г-на де Бройля.

Ведь таким образом можно было под покровительством премьер-министра использовать дарования г-на Гиза и г-на Тьера.

Господину де Ремюза, одному из последователей школы доктринеров, было поручено провести переговоры.

Господин де Бройль поставил свои условия; они были приняты, и у Франции появилось правительство, которое было названо правительством 11 октября.

Оно состояло из:

г-на де Бройля, министра иностранных дел;

г-на Тьера, министра внутренних дел;

г-на Гизо, министра народного просвещения;

г-на Юмана, министра финансов;

маршала Сульта, военного министра;

г-на Барта, министра юстиции.

Маршал Сульт сохранил звание председателя совета министров, хотя в действительности руководителем кабинета являлся г-н де Бройль.

Впрочем, дабы придать этому правительству популярность, ему уготовили великое деяние: арест герцогини Беррийской.

Читатель видел, как в ночь с 9 на 10 июня, переодетая крестьянкой, герцогиня Беррийская вошла в Нант.

Ее ждало там убежище в доме мадемуазель Дюгиньи.

Этим убежищем служила мансарда на четвертом этаже, находившаяся прямо под крышей; справа от входа имелось окно, освещавшее комнату и выходившее на внутренний двор; в углу, располагавшемся с той же стороны, что и окно, был специально к приходу герцогини устроен камин, задняя плита которого открывалась справа налево, обнаруживая отверстие высотой около полутора футов.

Это было последнее укрытие, подготовленное для герцогини на тот случай, если дом будет захвачен властями.

В комнате стояли две раскладные койки на ремнях, одна из которых была предназначена для герцогини, а другая, несомненно, для мадемуазель де Керсабьек.

В этом убежище, будучи в курсе всего того, что происходило, Мария Каролина ожидала развития событий и была готова примениться к ним.

Королевский двор прекрасно знал, что герцогиня Беррийская находится в Нанте, хотя и не знал, в каком доме она укрылась; к тому же в то время, когда шел суд над двадцатью двумя вандейцами,^[4] герцогиня написала следующее письмо своей тетке Марии Амелии:

«Какими бы ни были для меня последствия, могущие проистечь из положения, в которое я себя поставила, исполняя свой материнский долг, я никогда ничего не скажу Вам, сударыня, в моих собственных интересах; но, когда речь идет о храбрецах, подвергших себя опасности тем, что они защищали дело моего сына, я не вправе отказаться от попыток предпринять для их спасения все то, что можно достойным образом сделать.

И потому я прошу свою тетю, доброе сердце и благочестие которой мне известны, употребить все свое влияние для того, чтобы вызвать сочувствие к этим людям. Тот, кто доставит это письмо, сообщит все подробности относительно их положения; он скажет, что судьи, которых им дали, это те самые люди, против которых они сражались.

Несмотря на различие в нашем положения, сударыня, под Вашими ногами тоже находится вулкан, и Вы это знаете. Мне были известны Ваши страхи, вполне естественные, в ту пору, когда я пребывала в безопасности, и я не была к ним безучастна. Один Господь знает, что он нам уготовил, и, возможно, однажды Вы будете благодарны мне за то, что я доверилась Вашей доброте и предоставила Вам возможность употребить ее ради моих несчастных друзей. Поверьте в мою признательность.

Желаю Вам счастья, сударыня, ибо я чересчур хорошего мнения о Вас, чтобы полагать, что можно быть счастливым в том положении, в каком Вы находитесь.

МАРИЯ КАРОЛИНА».

Как и сказала герцогиня Беррийская в этом письме, исполненном печали и достоинства, тот, кто доставил его, офицер-роялист, беззаветно преданный своей партии, был готов предоставить все необходимые разъяснения, однако королева Мария Амелия находилась в чересчур затруднительном положении, чтобы принять поручение, которое было ей доверено. Господин де Монталиве распечатал письмо, прочитал его, поднялся в покои королевы, пробыл там четверть часа, а затем спустился и вернул письмо офицеру, сказав, что королева не может принять это послание.

И в самом деле, если предполагать, что королева была посвящена в секреты своего мужа, сделать ей это было сложно.

Дело в том, что король готовился отдать приказ об аресте своей племянницы, и произвести его предстояло при содействии некоего крещеного еврея.

Бывают имена, которые становятся смертельным оскорблением, и таким стало имя этого еврея: Дёйц.

Дёйц сопровождал г-жу де Бурмон на ее пути из Лондона в Италию; впервые он увиделся с герцогиней Беррийской, направляясь в Рим; второй раз он увиделся с ней, возвращаясь из Рима. Так что герцогиня могла питать к нему определенное доверие.

Дёйц явился к г-ну Тьеру и, сильно преувеличивая это доверие, заявил, что берется выдать герцогиню Беррийскую. Во Франции предатели встречаются еще куда реже, чем многие думают, и, коль скоро один из них появился, не следовало им пренебрегать.

Собеседники обсудили денежную сумму; она была установлена в сто тысяч франков, после чего Дёйц отбыл в Нант, сопровождаемый комиссаром Жоли, тем самым офицером полиции, который после убийства герцога Беррийского арестовал Лувеля.

На сей раз ему предстояло предпринять против женщины те самые действия, какие он предпринял когда-то против убийцы ее мужа.

Удивительно все же, что называется долгом у людей, состоящих в должности!

Кстати говоря, это Реставрация подала роковой пример оплаченного предательства.

Разве Дидье не был выдан Бальменом за награду в двадцать тысяч франков?

Дёйц прибыл в Нант, представился нескольким влиятельным легитимистам, заявил, что имеет при себе важные депеши, и пояснил, что намерен вручить эти депеши лишь тому, кому они предназначены, то есть герцогине Беррийской.

Герцогиня была извещена о том, что произошло, и не возымела ни малейшего подозрения.

Тридцатого октября она дала г-ну Дюгиньи приказ отправиться в гостиницу «Франция», спросить там г-на Гонзагу, подойти к нему со словами «Сударь, вы приехали из Испании?» и показать ему половинку разрезанной карты. Если г-н Гонзага предъявит другую половинку карты и резные края обеих половинок сойдутся, то г-н Дюгиньи должен будет привести посланца к герцогине.

Господин Дюгиньи отправился в гостиницу «Франция» и отыскал там г-на Гонзагу, который был не кем иным, как Дёйцем. Дёйц выполнил указанное условие, и г-н Дюгиньи, уверенный в том, что он действительно отыскал человека, с которым имела дело герцогиня, предложил ему свои услуги в качестве провожатого.

По дороге Дёйц остановился; он казался встревоженным и хотел точно знать, куда его ведут.

— Я веду вас в дом, — произнес г-н Дюгиньи, — куда госпожа герцогиня направляется исключительно для того, чтобы дать вам аудиенцию, и который она покинет сразу же после этого.

Дёйц не спросил более ни слова, и спустя какое-то время его ввели в комнату, где находились обе сестры Дюгиньи, мадемуазель Стилит де Керсабьек и г-н Гибур.

— Госпожа герцогиня пришла? — спросил г-н Дюгиньи, дабы убедить Дёйца, что герцогиня не живет в этом доме.

— Полагаю, да, — ответила мадемуазель де Керсабьек, — поскольку мы только что слышали шум в соседней комнате.

В эту минуту в комнату вошел г-н де Менар.

Дёйц вздрогнул; хотя ему доводилось видеть г-на де Менара в Италии, он его не узнал.

— Что происходит?! Где я нахожусь?! — воскликнул он.

Господин де Менар назвал себя, и Дёйц успокоился.

Вслед за г-ном де Менаром в комнату вошла герцогиня Беррийская, и тогда Дёйц заявил, что хочет говорить с ней наедине.

Герцогиня имела неосторожность предложить ему подняться в мансарду, которую мы уже описали и, которая, как было сказано, служила ей тайником.

Принцесса и Дёйц совещались до восьми часов вечера.

Вторая встреча была назначена на 6 ноября, в том же месте.

LX

Утром 6 ноября Дёйц явился к г-ну де Бурмону, сообщил ему, что вечером должен увидеться с герцогиней, и всячески уговаривал его присутствовать на этой встрече.

Дёйц хотел, чтобы маршала задержали одновременно с герцогиней; однако г-н де Бурмон принял решение покинуть Нант и, к счастью для себя, ничего не сказав о своих планах Дёйцу, уехал из города около пяти часов вечера, хотя болел в то время горячкой и, чтобы держаться на ногах, нуждался в дружеской руке.

Между тем власти приняли все необходимые меры, поскольку как раз в этот вечер предстояло арестовать герцогиню Беррийскую.

В назначенный час Дёйц был допущен к принцессе. На сей раз он был совершенно спокоен, и герцогиня не заметила в нем никакого волнения. В ходе их беседы в комнату вошел какой-то молодой человек и вручил герцогине письмо, в котором ей сообщали, что она предана.

Герцогиня передала письмо Дёйцу.

Негодяй настолько хорошо владел собой, что ни одна черточка в его лице не дрогнула, и он удалился, заверяя принцессу в своей преданности и верности.

Однако дом был оцеплен, и уличная дверь, затворившаяся за спиной Дёйца, тотчас же распахнулась снова, открывая проход для солдат во главе с комиссарами полиции, которые с пистолетами в руках бросились в дом.

Тем не менее дом был захвачен не настолько быстро, чтобы герцогине Беррийской, мадемуазель Стилит де Керсабьек, г-ну де Менару и г-ну Гибуру не хватило времени укрыться в их тайнике.

Когда жандармы ворвались в комнату, все четверо исчезли.

На первый взгляд казалось, что в доме никого нет, кроме сестер Дюгиньи, г-жи де Шаретт и мадемуазель Селесты де Керсабьек.

Господин Морис Дюваль тотчас же распорядился провести самый тщательный обыск дома.

Местом самых настойчивых поисков стала прежде всего комната, указанная Дёйцем как приемная герцогини.

В итоге никого так и не нашли, но, поскольку все были уверены, что герцогиня не покидала дом, было решено, что он будет занят солдатами до тех пор, пока ее не обнаружат.

В мансарде остались два жандарма; генерал Дермонкур, военный комендант города Нанта, его секретарь Рускони и префект, г-н Морис Дюваль, обосновались на втором этаже.

Герцогиня Беррийская и ее товарищи, отделенные от тех, кто их искал, простой перегородкой, незримо присутствовали на состоявшемся совете и с подлинным отчаянием услышали принятое решение.

Вскоре тайник заполнила невыносимая жара. Это двух жандармов, оставшихся караулить в комнате, начал одолевать холод и, пытаясь бороться с ним, они разожгли камин, пустив в ход пачки «Ежедневной», обнаруженные ими на маленьком столике возле окна.

Какое-то время узники все же держались; они дышали при помощи небольшого отверстия, к которому каждый из них поочередно прижимался губами; но в конце концов противостоять долее огню стало невозможно: от раскаленной докрасна чугунной доски он перекинулся на подол платья герцогини.

Мадемуазель Стилит де Керсабьек крикнула первой: — Мы выходим, уберите огонь!

Жандармы сильно удивились: им было непонятно, откуда доносится голос. Тем не менее, подчинившись приказу, они выгребли огонь из камина, и каминная доска, по которой ударил ногой г-н Гибур, распахнулась.

Еще несколько минут, и узники задохнулись бы.

Пока они покидали свое укрытие, переползая через обжигающий очаг, генерала Дермонкура известили о случившемся, и, когда он вошел в комнату, все четверо уже выбрались из тайника.

Герцогиня была одета в платье из зеленой шерстяной материи, которую называют неаполитанской; его подол, как мы уже говорили, полностью обгорел.

Поверх этого платья на ней был фартук из черного шелка. В карманах фартука и платья находилось тринадцать с половиной тысяч франков золотом, которые она поспешила отдать жандармам.

Ноги ее были обуты в плетеные домашние туфли.

Она провела в этом тайнике шестнадцать часов.

Увидев генерала, она бросилась к нему и воскликнула:

— Генерал, я вверяю себя вашей порядочности!

— Сударыня, — ответил генерал, — вы находитесь под охраной французской чести!

Через день, 8 ноября, герцогиня поднялась на борт небольшого военного брига «Капризница», находившегося под командованием капитана Молье.

Ее сопровождали г-н де Менар и мадемуазель де Керсабьек.

Все, чем принцесса владела, она несла в носовом платке.

О королева Мария Амелия, какие горькие слезы вам суждено будет пролить, когда вы узнаете, что, получив оскорбление от префекта, не снявшего в ее присутствии шляпу, ваша племянница, сноха Карла X, по настоянию которой ваш муж получил титул королевского высочества, была препровождена в крепость Блай, где ей готовился позор прилюдных родов.

Тем не менее у герцогини были и приятные минуты в крепости Блай, где она получала немало знаков преданности.

Из Женевы г-н де Шатобриан писал ей:

«Женева, 12 ноября 1832 года.

Сударыня!

Не сочтите дерзостью с моей стороны то, что я докучаю Вам в подобную минуту, умоляя Вас даровать мне милость и осуществить мою последнюю в жизни честолюбивую мечту: я горячо желал бы быть избранным Вами в число Ваших защитников. У меня нет никаких личных прав на высокую милость, которую я добиваюсь от Вашего величия, явленного снова, но я осмеливаюсь просить ее в память о принце, историком которого Вы удостоили меня назначить. Я надеюсь получить ее и как награду за кровь, пролитую моей семьей. Мой брат обрел славу умереть вместе со своим знаменитым дедом, г-ном де Мальзербом, защитником Людовика XVI, умереть в тот же день, в тот же час, за то же дело и на том же эшафоте.

Остаюсь с глубоким почтением, сударыня, Вашим покорнейшим и преданнейшим слугой. ШАТОБРИАН».

Эти свидетельства преданности были для нее тем более драгоценными, что у нее отняли двух ее добрых друзей, г-на де Менара и мадемуазель Стилит де Керсабьек, заменив их г-ном де Бриссаком и г-жой д’Отфор; последние тоже были ревностными роялистами, преданными слугами принцессы, но, тем не менее, их не связывали с ней настолько близкие отношения, как это было у тех, с кем ее разлучили.

Арест герцогини Беррийской произвел громадное впечатление в Париже и поставил в весьма затруднительное положение правительство, которое его осуществило.

И в самом деле, что будет делать теперь король? Отдаст ли он принцессу под суд? Призовет ли он на ее голову, повинную в том же преступлении, ту же кару, какую по его приказу обрушили на головы республиканцев?

Или же, уступая семейным соображениям и родственным связям, согласится выдворить безнаказанной на берега Италии женщину, только что поднявшую мятеж в Вандее?

В случае, если король отдаст принцессу под гласный суд, он поссорится со всеми монархами Европы.

В случае, если король отпустит принцессу, никак не наказав ее, он подвергнется справедливым обвинениям со стороны не только республиканской партии, но еще и левого крыла Палаты депутатов.

В Палате депутатов состоялось заседание, не повлекшее за собой ничего, кроме усиления распрей между партиями и угроз между противниками.

Неожиданно в Тюильри пришла телеграфная депеша; это случилось 17 января 1833 года, днем. В депеше говорилось:

«В ночь с 16-го на 17-е у госпожи герцогини Беррийской была рвота.

Полагают, что Ее Королевское Высочество беременна».

Это была скверная, почти позорная возможность выйти из затруднительного положения, но все же это была возможность выйти из него.

Новость встретили с радостью.

Двадцать второго января министерские газеты сообщили, что господа Орфила и Овити отбыли в Блай, куда их вызвали в связи со случаем из области судебной медицины.

Читателей этой пугающей заметки она приводила в сильное волнение. Что это за случай из области судебной медицины, который должны удостоверить двое прославленных выразителей научного мнения?

Двадцать четвертого января господа Орфила и Овити прибыли в Блай, были приняты принцессой и в докладе, составленном ими совместно с господами Жинтраком и Бартесом, удостоверили следующее:

что принцесса, рожденная родителями, страдавшими чахоткой, демонстрирует симптомы легочного заболевания;

что она предрасположена к воспалению легких и кишок;

что почти всегда после прогулок по крепостному валу ее охватывает небольшой сухой кашель тревожного характера;

что ее здоровье требует серьезных мер предосторожности;

что она должна взять себе за правило выходить на воздух лишь около полудня, особенно в крепости, где стужа крайне сильна, а туманы, вызванные близостью реки, густы и опасны для здоровья.

Это был вовсе не тот доклад, какого ожидало правительство, и потому его упрятали в папки министерства внутренних дел, где г-н д'Аргу только что сменил г-на Тьера.

Однако пресловутая фраза «Чтобы разобраться со случаем из области судебной медицины», мелькнувшая в министерских газетах, оказала действие. «Корсар», выступая в своей роли застрельщика, решил, что он первым разгадал тайну, скрытую под этой фразой, и выдвинул предположение, что за этим случаем из области судебной медицины вполне может таиться беременность.

Уже на другой день г-н Эжен Бриффо дрался на дуэли с каким-то роялистом и получил пулю в плечо.

Наутро «Корсар» воспроизвел обвинение, причем в более утвердительной форме, и получил новый вызов на дуэль.

Однако политика запугивания была негодным средством для того, чтобы принудить к молчанию республиканскую партию, которая отличалась прежде всего безумной храбростью, толкавшей ее навстречу опасности.

И потому в тот же день «Национальная газета» и «Трибуна» пренебрежительным жестом бросили перчатку легитимистам.

Арман Каррель, в такого рода делах всегда первым бросавшийся в атаку, написал в «Национальной газете»:

«По-видимому, настал момент испытать на прочность пресловутый карлистско-республиканский союз. Что ж, сделать это нетрудно! Пусть господа верные рыцари скажут, сколько их есть; встретимся с ними один-единственный раз, и на этом все разговоры закончатся; искать себе помощников среди сторонников золотой середины мы не станем».

Одновременно Годфруа Кавеньяк, Марраст и Гардерен отправили от имени республиканской партии следующий вызов на дуэль газете «Привидение»:

«Мы посылаем вам первый список, включающий двенадцать персон, и вызываем вас не на двенадцать одновременных дуэлей, а на двенадцать последовательных поединков в те дни и в тех местах, о которых мы легко договоримся. Не надо никаких извинений, никаких предлогов, которые не в состоянии спасти вас ни от проявления трусости, ни, главное, от тех последствий, какие она за собой повлечет. Отныне между вашей и нашей партиями начата война, в которой это сражение будет первым: никакого перемирия до тех пор, пока одна из них не склонится перед другой».

Второго февраля состоялся первый из этих поединков, в котором встретились г-н Ру Лабори и г-н Арман Каррель; всегда рыцарственный до крайности, Арман Каррель не захотел никому уступать первенства.

Дуэль была на шпагах и длилась три минуты; г-н Ру Лабори получил два легких ранения в руку, а г-н Арман Каррель — серьезное ранение в правый бок.

Шпага прошла насквозь через печень.

Трудно представить себе, какое впечатление произвел этот первый поединок; г-н де Шатобриан и г-н Дюпен столкнулись у дверей дома раненого, придя справиться о состоянии его здоровья.

Было решено, что поединки продолжатся, и состоялись переговоры о выборе места дуэлей и рода оружия.

LXI

Однако правительство, ощутившее, возможно, радостное волнение при виде того, что ее враги готовы взаимно уничтожить друг друга, было всерьез испугано впечатлением, которое произвела эта первая пролитая кровь, и приняло все меры для того, чтобы стать хозяином положения; было произведено несколько арестов, и республиканцы и роялисты оказались под таким сильным надзором, что два уже назначенных поединка оказались сорваны из-за присутствия жандармов в условленном месте.

Наконец, 26 февраля все прочитали в «Вестнике» следующее заявление, переданное герцогиней Беррийской в руки генерала Бюжо, коменданта крепости Блай:

«Под давлением обстоятельств, а также мер, предписанных правительством, я, хотя и имея самые серьезные причины для того, чтобы держать заключенный мною брак в тайне, полагаю своим долгом по отношению к самой себе, равно как и к своим детям, заявить о том, что тайно вышла замуж во время своего пребывания в Италии.

МАРИЯ КАРОЛИНА».

Это заявление, которое еще не являлось официальным сообщением о беременности, но явно было шагом к такому сообщению, привело в растерянность легитимистскую партию, не нашедшую никаких других доводов для возражений, кроме как решительно отрицать, что это заявление было написано самой герцогиней Беррийской.

Те же, кто пошел на самую большую уступку правительству Луи Филиппа, согласились признать, что это заявление действительно исходило от нее, однако настаивали на том, что она подписала его по принуждению.

И тогда, дабы заставить замолчать даже самых недоверчивых, правительство решило, что герцогиня Беррийская, безоговорочно признанная беременной, рожать будет прилюдно и об этих родах будет составлен протокол.

Соответственно, г-н Денё, акушер герцогини, был отправлен в Блай, куда он и прибыл 24 марта 1833 года.

Трудность заключалось в том, чтобы добиться от узницы согласия на такие прилюдные роды.

Удерживали ее два обстоятельства:

во-первых, позор, к тому же наносивший смертельный удар ее партии;

во-вторых, страшно сказать, опасение, что, когда этот позор станет публичным, награда за него, то есть свобода, ускользнет от нее.

В отношении второго обстоятельства генерал Бюжо попытался успокоить ее; он дал слово, а все знали, что данное им слово никогда не нарушалось, и заявил, что если король не сдержит своего обещания, то он сдержит свое, откроет ворота цитадели, захватит корвет «Капризница» и самочинно доставит герцогиню Беррийскую на Сицилию.

Несмотря на это обещание, герцогиня отвергла все предложенные ей пути соглашения и написала генералу следующее письмо:

«Я могу быть лишь благодарной Вам, генерал, за те побудительные причины, какие продиктовали Вам предложения, которые Вы мне сделали; при первом чтении я решила ответить на них отказом и, поразмышляв над ними, не изменила своего мнения: я определенно не буду обращаться ни с какими просьбами к правительству; если правительство полагает обязательным выставить условия для моего освобождения, столь необходимого для восстановления моего здоровья, полностью разрушенного, то пусть оно сообщит мне о них письменно; если эти условия окажутся совместимы с моим достоинством, я решу, можно ли мне будет согласиться с ними, В любом случае, я не могу забыть, генерал, что Вам всегда удавалось присоединять к исполнению возложенных на Вас обязанностей уважение, которое следует оказывать несчастью, и хочу выразить Вам за это свою признательность. МАРИЯ КАРОЛИНА».

Понятно, почему узница требовала, чтобы об условиях, которыми правительство обставляло ее освобождение, ей было сообщено письменно.

И тогда было решено обойтись без ее согласия.

Утром 24 апреля в комнату герцогини вошел генерал Бюжо, держа в руках нечто вроде протокола, с содержанием которого он ее ознакомил; это было решение о том, что роды будут прилюдными.

Лицами, которым надлежало присутствовать на них, были:

в первую очередь, супрефект округа Блай; затем мэр, затем его заместители, председатель суда, мировой судья, командир национальной гвардии и два хирурга — господа Дюбуа и Меньер.

Всем этим свидетелям следовало войти в комнату узницы при первых же криках, которые она издаст; они должны были удостоверить личность принцессы, записать ее ответы и удостоверить ее умолчания; в том случае, если она будет кричать во время родовых схваток, свидетелям надлежало взять эти крики на заметку; значение придавалось даже пискам ребенка, и их необходимо было отметить в протоколе; кроме того, свидетелям вменялось в обязанность осмотреть спальню, кабинеты, шкафы, секретеры, ящики комодов и даже кровать принцессы, дабы убедиться, что в ее покоях нет новорожденного ребенка.

При оглашении этого длинного перечня, каждое слово которого вызывало краску на лице принцессы, она оставалась почти бесстрастной, но, когда генерал добавил, что в гостиной, примыкающей к ее спальне, будут находиться два стражника и дверь в спальню останется открытой, герцогиня вспылила:

— Ну, это уже чересчур, сударь! Уходите!

С этими словами принцесса бросилась из гостиной, где она находилась, в свою спальню и с силой захлопнула за собой дверь.

Несколько минут спустя она уже лежала в постели — лицо ее посинело, губы были перекошены, и все ее тело била лихорадочная дрожь.

На протяжении почти целого дня ребенок не шевелился, и все подумали, что он мертв.

Многие гневно возмущаются по поводу страданий, которые Мария Антуанетта претерпела в Тампле; однако Мария Антуанетта отстаивала в Тампле лишь свою жизнь, в то время как Мария Каролина отстаивала в крепости Блай свою честь.

Которой из них пришлось страдать больше: Марии Антуанетте или Марии Каролине?

После трех дней болезни, признав себя побежденной, узница вступила в переговоры.

Принятое соглашение основывалось на следующих положениях.

Герцогиня Беррийская согласилась:

1° известить генерала Бюжо о первых схватках, которые она ощутит;

2° утвердительно ответить на вопрос, который будет ей задан, является ли она герцогиней Беррийской;

3° и, наконец, если лица, которым надлежало присутствовать при ее родах в качестве свидетелей, придут лишь после этих родов, принять их, когда г-н Денё сочтет это приемлемым.

В ответ на эти уступки генерал, действуя от имени правительства, пообещал:

1° что г-н Дюбуа, которого герцогиня Беррийская ненавидела, ни под каким предлогом не войдет в ее спальню;

2° что ее освободят, как только г-н Денё сочтет, что она в состоянии выдержать путешествие;

3° что это обещание будет обсуждено на государственном совете, утверждено на нем и подписано по крайней мере пятью министрами;

4° что подлинник этого обещания или его копию, подписанную министрами, передадут на хранение генералу;

5° и что, наконец, у самой узницы будет копия этого документа, надлежащим образом удостоверенная.

Это последнее условие, за которое герцогиня держалась категорически, чуть было не привело к прекращению переговоров, осуществлявшихся посредством телеграфа; в конце концов все условия были согласованы обеими сторонами, и в Тюильри, наконец, могли спать спокойно.

Герцогиня Беррийская, регентша Франции, только что отреклась в крепости Блай от власти куда более определенно, чем это сделал Карл X в Рамбуйе.

Договору этому, в той его части, которая зависела от принцессы, суждено было исполниться в ночь на 10 мая.

Десятого мая, в три часа утра, герцогиня Беррийская ощутила первые родовые схватки и испустила первые крики.

Никто не думал, что это произойдет так скоро, и потому все были застигнуты врасплох.

Господа Денё и Меньер спали в гостиной, переделанной для них в спальню, чтобы, когда их услуги понадобятся, достаточно будет лишь открыть дверь и обратиться к ним за содействием.

Внезапно эта дверь распахнулась, и г-жа Ансле, спавшая подле принцессы, выскочила из комнаты, крича:

— Сюда, сюда, господин Денё! Мадам рожает!

Господин Денё в свой черед бросается в спальню герцогини, в то время как г-н Менье мчится будить генерала.

Генерал тотчас же приказывает подать сигнал, предназначенный для того, чтобы созвать свидетелей.

Этим сигналом служили три пушечных выстрела.

Ну а теперь предоставим слово протоколу; ничто порой не обладает более страшным красноречием, чем официальная бумага с ее холодной строгостью.

Но, по крайней мере, подобный документ имеет то мрачное преимущество, что он неопровержим.

«ПРОТОКОЛ РОДОВ ГЕРЦОГИНИ БЕРРИЙСКОЙ.

Год тысяча восемьсот тридцать третий, десятое мая, три с половиной часа утра.

Мы, нижеподписавшиеся:

Тома Робер Бюжо, член Палаты депутатов, генерал-майор, комендант крепости Блай;

Антуан Дюбуа, почетный профессор Медицинского факультета Парижа;

Шарль Франсуа Маршан-Дюбрёй, супрефект округа Блай; Даниель Теотим Пастуро, председатель суда первой инстанции округа Блай;

Пьер Надо, королевский прокурор при том же суде;

Гийом Беллон, председатель торгового суда, заместитель мэра города Блай;

Шарль Борд, командир национальной гвардии округа Блай;

Эли Декрамб, кюре города Блай;

Пьер Камиль Делор, начальник гарнизона крепости Блай;

Клод Оливье Дюфрен, гражданский правительственный комиссар в крепости,

свидетели, созванные по просьбе генерала Бюжо с целью присутствовать при родах Ее Королевского Высочества Марии Каролины, принцессы Обеих Сицилий, герцогини Беррийской.

(Господа Мерле, мэр города Блай, и Ренье, мировой судья, равным образом назначенные свидетелями, отлучились на короткое время за город и не смогли прийти своевременно.)

Когда мы явились в крепость Блай, в дом, где жительствует Ее Королевское Высочество, нас провели в гостиную, находящуюся перед спальней, где в постели лежала принцесса.

Доктор Дюбуа, генерал Бюжо и г-н Делор, начальник гарнизона, находились в этой гостиной с тех пор, как у принцессы начались первые схватки. Они сообщили другим свидетелям, что госпожа герцогиня Беррийская разрешилась от бремени в три часа двадцать минут, после очень коротких схваток, и что они видели, как при родах ей оказывали помощь доктора Денё и Меньер, тогда как г-н Дюбуа оставался в покоях вплоть до выхода ребенка.

Генерал Бюжо вошел в спальню и спросил герцогиню, угодно ли ей принять свидетелей.

Она ответила, что примет их, как только ребенка оботрут и оденут.

Несколько минут спустя в гостиной появилась г-жа д'Отфор, от имени герцогини приглашая свидетелей войти, и мы тотчас же вошли в спальню.

Мы застали герцогиню Беррийскую лежащей в постели, а новорожденный ребенок находился по левую сторону от нее. У изножья кровати сидела г-жа д'Отфор; г-жа Ансле и господа Денё и Меньер стояли у у изголовья постели.

Господин председатель Пастуро подошел к принцессе и громким голосом задал ей следующие вопросы:

— Я имею честь говорить с госпожой герцогиней Беррийской?

— Да.

— Вы действительно госпожа герцогиня Беррийская?

— Да, сударь.

— Этот новорожденный ребенок, находящийся рядом с вами, ваш?

— Да, сударь, это мой ребенок.

— Какого он пола?

— Женского. Впрочем, я поручила господину Денё сделать соответствующее заявление.

В ту же минуту Луи Шарль Денё, доктор медицины, бывший профессор клиники родовспоможения Парижского факультета, действительный член Королевской Академии медицины, сделал следующее заявление:

"Я только что принял роды герцогини Беррийской, присутствующей здесь, законной супруги графа Этторе Луккези Палли из рода князей ди Кампо Франко, проживающего в Палермо, дворянина покоев короля Обеих Сицилий".

Господин герцог де Бриссак и госпожа графиня д'Отфор, к которым мы обратились с вопросом, подпишут ли они отчет о том, чему они были свидетелями, ответили, что они явились сюда для того, чтобы в качестве друзей ухаживать за герцогиней Беррийской, а не для того, чтобы подписывать какую-нибудь бумагу.

По всем этим причинам в указанные выше день, месяц и год мы составили и, после зачитывания, подписали настоящий протокол в трех экземплярах, один из которых был в нашем присутствии помещен в архив крепости, а два других были переданы генералу Бюжо, коменданту, которому мы поручили направить их правительству.

Подписано: ДЕНЁ, А'ДЮБУА, П.МЕНЬЕР, д.м. П., БЮЖО, ДЕКРАМБ, кюре города Блай, МАРШАН-ДЮБРЁЙ, БЕЛЛОН, ПАСТУРО, НАДО, БОРД, ДЕЛОР и О. ДЮФРЕН».

Как же сильно отличаются роды, происходившие 10 мая 1833 года в крепости Блай, от тех, что происходили 29 сентября 1820 года во дворце Тюильри!

Новость о родах герцогини Беррийской была передана правительству по телеграфу. Настолько не терпелось ему узнать это счастливое известие.

Впрочем, правительство сдержало свое слово: ни одной из партий, выступавших против карлистской партии, при всей их ожесточенности и озлобленности, недостало храбрости потребовать для принцессы другого наказания, кроме того, какое на нее наложил ее дядя.

Восьмого июня Мария Каролина покинула тюрьму; пароход, стоявший на якоре возле крепости, должен был доставить принцессу на корвет «Агата», который ожидал ее на Ришарском рейде. На борту парохода принцессу ожидали несколько человек: это были маркиз и маркиза де Дампьер, князь и княгиня Боффремон, маркиз де Барбансуа, виконт де Менар, граф Луи де Кальвимон и аббат Сабатье, только что назначенный ее духовником.

В половине десятого утра герцогиня переступила через порог своей тюрьмы; подле нее шла кормилица, держа на руках принцессу Анну Марию Розалию, которая, родившись в тюрьме, вышла из нее лишь для того, чтобы вскоре лечь в могилу. Позади герцогини и кормилицы шли г-н де Менар, г-жа д'Отфор, г-н Денё, г-н де Сент-Арно, адъютант генерала, мадемуазель Ле Бешю и г-жа Ансле.

Без четверти десять принцесса уже была на борту парохода, который в десять часов поднял якорь и направился в сторону моря.

Около часа дня была проведена пересадка пассажиров, прошедшая без всяких происшествий, и подле Марии Каролины остались лишь те, кто должен был сопровождать ее на борту «Агаты» до Палермо.

Это были г-н де Менар, князь и княгиня де Боффремон, г-н Денё, г-н Меньер, генерал Бюжо и его адъютант, а также состоявшие у нее на службе мадемуазель Ле Бешю и г-жа Ансле.

Девятого июня «Агата» направилась к Палермо и вскоре, после благополучного плавания, бросила там якорь.

Так закончилась эта попытка восстания, роковая для побежденной партии, но, возможно, еще более роковая для партии победившей.

LXII

После попытки мятежа начались попытки убийства.

По политическим убийствам можно судить о том, какой степени цивилизации достиг народ.

В неразвитых обществах, у наций, которые лишь складываются, убийство происходит в семье правителя и связано с тем, что сын хочет наследовать отцу, брат — брату, супруга — супругу; именно так погибли Павел I, Петр III и Петр I.

В обществах, достигших второй степени цивилизации, убийство спускается на одну ступень, став уделом аристократии, а не семьи: это уже не переход власти по наследству от отца к сыну, от брата к брату, от мужа к жене, закрепленный посредством яда, кинжала или пистолета, а замена одной правящей династии другой; именно так погибли Карл XII и Густав III.

В обществах, достигших третьей степени цивилизации, убийство спускается на уровень народа: это уже в чистом виде уничтожение королевской власти, отрицание монархии; именно так у нас, во Франции, погибли Генрих III и Генрих IV, убитые Жаком Клеманом и Равальяком, и именно так едва не погиб Людовик XV, которого пытался убить Дамьен.

Различные покушения на жизнь Луи Филиппа имели целью не только убийство короля, но и уничтожение королевской власти; один и тот же принцип наносил удар рукой всех этих убийц: Фиески, Алибо, Мёнье и Леконт были последователями Лувеля.

Первой попыткой убить Луи Филиппа стало посягательство на его жизнь, получившее в истории название покушения на Королевском мосту.

В этом покушении не было ничего серьезного, и никто не обратил на него большого внимания. Некая юная девица по имени мадемуазель Бури сыграла в нем роль, которую многие сочли относящейся в большей степени к области вымысла, нежели истории. Господа Бержерон и Бенуа, которым предъявили обвинение, в итоге были оправданы.

Было это покушение подлинным или же власть, как ее в этом обвиняли, сыграла в данных обстоятельствах ту роль, какую капуцин Шабо хотел заставить сыграть Гранжнёва? Однако Шабо говорил Гранжнёву: «Убей меня!», в то время как власть должна была сказать неизвестному виновнику покушения 19 ноября: «Промахнись, стреляя в меня!»

Затем настал черед Бельгийской кампании и осады Антверпена, странной кампании, в которой Франция вела войну против самой себя, и героической осады, в которой наследник престола столь славным образом получил боевое крещение.

Между тем раздражение в обществе нарастало; и вот однажды газета «Трибуна» обвинила правительство в намерении окружить Париж оборонительными сооружениями; однако, в отличие от обычных оборонительных сооружений, эти укрепления, подобно укреплениям Гента, предназначались не для того чтобы защищать город, а для того, чтобы подавлять его.

С давних пор правительство применяло роковую систему судебных процессов, возбуждаемых против печати. Вместо того чтобы разорять газеты посредством денежных штрафов, ожесточали людей посредством тюремного заключения.

Вся Палата депутатов поднялась против «Трибуны»; двумястами пятьюдесятью голосами против девяноста двух было решено, что «Трибуна» должна предстать перед судом Палаты, и издатель этой газеты, г-н Льон, которому, как и Карлу I, предоставили в качестве судьи целый парламент, был приговорен к трем годам тюремного заключения и штрафу в размере десяти тысяч франков.

С этого времени началась дуэль между печатью и Палатой депутатов; получив ранение, «Трибуна» нанесла ответный удар и на сей раз ударила основательно.

В Палате насчитывалось сто двадцать два депутата, являвшихся государственными служащими; занимая различные государственные должности, но не исполняя связанные с ними обязанности, эти сто двадцать два депутата получали ежегодно денежное содержание в размере двух миллионов франков; так, к примеру, один из них, г-н Детурмель, депутат департамента Нор, был посланником в Колумбии.

Существовала ввозная пошлина на железо, чугун и сталь, разорявшая те области индустрии, в которых железо было необходимым сырьем, и приносившая ежегодно в казну два миллиона триста восемьдесят тысяч франков; так вот, «Трибуна» утверждала, что эта пошлина была бы отменена, если бы двадцать шесть депутатов, выступавших в поддержку кабинета министров, не были заинтересованы в том, чтобы ее сохранили.

«Трибуна» заявила также, что уже давно цивильный лист должен государственной казне три миллиона пятьсот три тысячи шестьсот семь франков, и предъявила министру финансов требование заставить вернуть эту сумму в казну.

И, наконец, она установила тот странный факт, что, вопреки самым нерушимым традициям французской монархии, Луи Филипп, взойдя на трон, передал принадлежавшие ему имения в дар своим детям, чего он не имел права делать, и, мало того, по прошествии трех лет регистрация этого дарения оказалась не оплачена полностью, хотя такую регистрацию полагается оплачивать вперед.

Затем внезапно распространился слух, что на фасаде особняка Лаффита прохожие могут прочитать объявление со словами: «Особняк продается».

Таким образом, удар, нанесенный Луи Филиппом своему бывшему другу, человеку, который сделал его королем, оказался смертельным: продажа Бретёйского леса, ставшая известной вследствие ее регистрации, подорвала самые основы доверия к банку г-на Лаффита, и г-н Лаффит разорился.

Была открыта национальная подписка, чтобы выкупить этот особняк, где если и не совершилась, то, по крайней мере, была задумана революция 1830 года.

Многие отметили, что королевский двор не принял участия в этой подписке.

А ведь это был прекрасный случай выгодно вложить миллион; скажем больше, это означало бы вложить миллион под хорошие проценты.

Между тем было издано постановление, которое подчеркнуло незаконнорожденность этой монархии, произведенной на свет революцией и отрекшейся от своей матери.

Речь идет о постановлении, которым отменялся закон 16 января 1816 года, относящийся к годовщине рокового и навсегда прискорбного дня 21 января 1793 года.

Если годовщина 21 января была роковым и навсегда прискорбным днем, то зачем отменили закон, объявлявший этот день траурным?

Все это повергло умы в горестное сомнение; даже те, кто во всеуслышание защищал действия правительства, тайком высказывали опасения в отношении крутизны откоса, по которому оно скатывалось. И тогда король рассудил, что ему следует нанести решительный удар, дабы восстановить свою популярность. 29 июля 1833 года, забыв о написанном им Людовику XVIII в 1814 году письме, где говорилось: «Мои желания торопят падение Бонапарта, которого я ненавижу настолько же, насколько презираю», король приказал, чтобы статуя ненавидимого и презираемого им человека вновь появилась на вершине колонны, стоящей на Вандомской площади.

Позднее Луи Филипп поступил и того лучше: чувствуя, что его популярность упала еще ниже, он отправил своего собственного сына на остров Святой Елены за прахом человека, которого он больше не презирал и не ненавидел с тех пор, как стало понятно, какую выгоду можно извлечь из переноса его мертвого тела.

Вернемся, однако, к тому беспокойству, какое испытывало общество и, можно сказать, умышленно поддерживалось ответными действиями правительства и насильственными мерами со стороны полиции.

Ведомство на Иерусалимской улице возглавлял в то время г-н Жиске; он счел очень ловким приемом распространить гербовый сбор на брошюры.

Применение гербового сбора к брошюрам, которых ежедневно продавали до пятидесяти тысяч экземпляров, было серьезным делом.

Поскольку никакой закон не требовал обложения брошюр гербовым сбором, газета «Здравый смысл», которая одна распространяла более трех четвертей всех продававшихся брошюр, продолжала печатать их, а газетные разносчики продолжали торговать ими.

Газетных разносчиков стали арестовывать.

Полицейские, производившие эти аресты, по требованию газет были вызваны в суд и приговорены к наказанию.

Тем не менее полиция продолжала аресты.

И тогда г-н Родд, вместе с Кошуа-Лемэром руководивший газетой «Здравый смысл», решил бросить полиции открытый вызов: 8 октября 1833 года г-н Родд написал во все газеты, что в следующее воскресенье он будет лично раздавать патриотические брошюры, изданные газетой «Здравый смысл», и раздача эта состоится на площади Биржи.

Если полиция попытается арестовать его, он будет защищаться до последней капли крови.

Само собой разумеется, немалая часть парижского населения пришла на указанное место.

Господин Родд должен был появиться в два часа пополудни; уже с полудня площадь Биржи была запружена толпой, и многочисленные зрители расположились у окон, словно в надстроенных ложах огромного цирка.

В два часа дня в толпе раздался сильный гул: это г-н Родд вышел на ристалище.

Он был в одежде газетного разносчика, то есть в малиновой блузе и лакированной шляпе, на которой стояла надпись: «ПАТРИОТИЧЕСКИЕ ИЗДАНИЯ».

Из висевшей у него на боку коробки, где лежали брошюры, торчали рукоятки двух пистолетов.

Послышались громкие крики: «Да здравствует Родд! Да здравствует защитник свободы! Требуем соблюдения законов!»

Полиция отступила перед этой мощной демонстрацией, как прежде ей пришлось отступить перед манифестом Карреля, и г-н Родд спокойно вернулся домой.

Итогом всех этих неудач правительства явилось сильное раздражение его руководителей и обещание отыграться при первой представившейся возможности, которое они себе дали.

Эта первая возможность не заставила себя ждать: в Лионе вспыхнуло второе восстание, и оно было подавлено г-ном де Гаспареном и генералом Эмаром.

«Трибуна» напечатала известие:

«В Лионе провозглашены республика и временное правительство; восстание распространяется повсюду; Сент-Этьенн посылает десять тысяч вооруженных рабочих; в Дижоне народ захватил правительственную переписку; в Бельфоре восставший полк провозгласил республику».

На другой день, 13 апреля, на воротах Сен-Мартен была вывешена следующая прокламация:

«Наконец-то она разорвана, эта длинная цепь унизительных тираний, бесстыдных вероломств, преступных измен!.. Наши братья в Лионе узнали, насколько призрачна грубая сила тиранов против республиканского патриотизма… Так неужели то, что с таким успехом начали лионские ткачи, не завершат июльские победители? Неужели они упустят такую прекрасную возможность отвоевать драгоценную свободу, за которую столько раз проливалась французская кровь? Граждане, столько благородных самопожертвований не должны оказаться бесполезными из-за позорного малодушия…К оружию! К оружию!»

В эту эпоху всеобщего ожесточения, когда вместе с воздухом, насыщенным страстями, люди вдыхали, если можно так выразиться, ненависть, не требовалось большего, чтобы повлечь за собой столкновение. И действительно, через час после того, как подобные прокламации были расклеены, отряд вооруженных людей направился к бульвару Сен-Мартен, сломал уличные фонари, разобрал уличную брусчатку и возвел баррикады.

Одновременно такое же массовое волнение началось на улицах Гренье-Сен-Лазар, Бобур, Траснонен и Мишель-ле-Конт.

Волнение это пришло издалека: родившись в Савойе, оно начало движение из Женевы, достигло Италии и, подавленное Карлом Альбертом, через Лион пришло в Париж.

То были Везувий и Этна с их таинственными каналами, их подземным огнем и их внезапно разверзающимися кратерами.

В Лионе и Париже восстание было подавлено, но каким образом и какими средствами!

Прочтите несколько свидетельств, составленных в Лионе; затем мы предъявим вам несколько показаний, данных в Париже.

Эти свидетельства, собранные простым гражданином, который, сам того не ведая, вносил свой вклад в историю,^[5] мы заимствовали из «Истории десяти лет», ничего не изменив в них — ни в стиле, ни в правописании.

«Сего дня, первого мая тысяча восемьсот тридцать четвертого года, мы, нижеподписавшиеся: Бонавантюр Галлан, домовладелец, лесоторговец, проживающий на Главной Парижской дороге; Бартелеми Дюперре, домовладелец, фабрикант и негоциант, проживающий на улице Прожете, № 8; Оноре Пикоттен, виноторговец, проживающий на Старой Парижской дороге, и Жан Шанье, домовладелец, трактирщик, проживающий на улице Прожете, № 9, удостоверяем, дабы воздать должное правде, что Мари Гризд, супруга Луи Сонье, кисейщика, проживающего в Везе, на улице Прожете, № 14, бросилась бежать из своего жилища, чтобы укрыться в доме сьера Коке, слесаря, проживающего на дороге Бурбонне, где, как ей казалось, она будет в большей безопасности, ибо он находится дальше от предместья, и была расстреляна, хотя никоим образом не давала повода к подобному обращению; она оставила супруга, человека безупречной честности, отца четырех детей, трое из которых малолетние. В удостоверение чего мы подписали настоящий акт, дабы он мог послужить доказательством в случае надобности, в Везе, первого мая 1834 года.

ПИКОТТЕН, ДЮПЕРРЕ, ШАНЬЕ, ГАЛЛАН.

Просмотрено в мэрии Веза 1 мая 1834 года с целью удостоверить четыре поставленные выше подписи.

ЭРАР, заместитель мэра».

* * *

«Мы, нижеподписавшиеся, жители коммуны Вез, удостоверяем, дабы воздать должное правде, что Клод Сев, семидесятилетний старик, жительствовавший у своей дочери, Мари Сев, прачки, проживающей на улице Прожете, в доме Сурдийона, на третьем этаже, 12 апреля 1834 года был застрелен в своей постели, исколот штыками, а затем выброшен в окно солдатами 28-го пехотного полка. Добавим, что они разорвали, разбили и выбросили в окно все белье и всю утварь его дочери, которая в тот момент отсутствовала. В удостоверение чего мы подписали настоящий акт, дабы он мог послужить доказательством в случае надобности.

Вез, 28 апреля 1834 года.

СИМЕТЬЕР, СИМОНО, БЕНУА НОЭЛЬ, ШАНЬЕ, ПЛАНЬ, АНТУАН ВЕРН.

Просмотрено в мэрии Веза 28 апреля 1834 года с целью удостоверить шесть поставленных выше подписей.

Эрар, заместитель мэра».

* * *

«Мы, нижеподписавшиеся, удостоверяем, что сьер Франсуа Ловернья Младший, шелкоткач, проживавший в Везе, на улице Прожете, был вытащен из дома сьера Верона, одеяльщика, своего соседа (где он тихо и мирно пребывал), солдатами 15-го полка легкой пехоты и расстрелян ими, причем у него не было возможности дать в свое оправдание хоть малейшее разъяснение, которое не оставило бы никакого сомнения в его невиновности, В удостоверение чего мы подписали настоящий акт, дабы он мог послужить его вдове.

Вез, предместье Лиона, 29 апреля 1834 года.

Ж.ПЕЛАГО, ДАМЕ, ГАЛЛАН, БЕРТО.

Просмотрено в мэрии Веза 30 апреля 1834 года с целью удостоверить четыре поставленные выше подписи.

ЭРАР, заместитель мэра».

* * *

«Мы, нижеподписавшиеся, удостоверяем, что сьер Этьенн Жюльен, по роду занятий шелкоткач, проживавший в Везе, на улице Прожете, в дома Маньи, № 7, был вытащен из своего дома, где он тихо и мирно пребывал, солдатами 28-го и других полков и тотчас расстрелян ими прямо у нас на глазах, причем у него не было возможности дать в свое оправдание хоть малейшее разъяснение, которое непременно было бы искренним и как нельзя более подтвердило бы его невиновность. В удостоверение чего мы подписали настоящий акт 26 апреля 1834 года.

ТРИДОН, ЭСКОФЬЕ».

* * *

«Мы, нижеподписавшиеся, жители коммуны Вез, удостоверяем, что сьер Бенуа Эро, по роду занятий каменщик, проживавший в Везе, на улице Прожете, в доме Маньи, № 7, был вытащен из своего жилища, где он тихо и мирно пребывал, солдатами 28-го пехотного и других полков и расстрелян, причем у него не было возможности дать в свое оправдание хоть малейшее разъяснение, которое непременно было бы искренним и подтвердило бы его невиновность. Более того, солдаты разбили всю его посуду и его шкаф. Он оставил свою беременную жену и двух маленьких детей, старшему из которых всего пять лет; вследствие данного происшествия эта несчастная семья окажется ввергнута в крайнюю нищету, если ей не придут на помощь. В удостоверение чего мы подписали настоящий акт, дабы воздать должное правде.

Вез, 28 апреля 1834 года.

АНТУАН ВЕРН, ШАНЬЕ.

Просмотрено в мэрии Веза 29 апреля 1834 года с целью удостоверить две поставленные выше подписи.

ЭРАР, заместитель мэра».

* * *

«Мы, нижеподписавшиеся, удостоверяем, что Пьер Верон Лакруа, двадцати семи лет, проживавший в Везе, в доме Маньи, на улице Прожете, № 7, был вытащен из своего жилища, где он тихо и мирно пребывал, солдатами различных полков и расстрелян, причем у него не было возможности дать в свое оправдание хоть малейшее разъяснение, которое непременно было бы искренним и как нельзя более подтвердило бы его невиновность. В удостоверение чего мы подписали настоящий акт.

Вез, 27 апреля 1834 года.

АНТУАН ВЕРН, ПЛАНШ, Ж.ПЕЛАГО, ДЮПЕРРЕ.

Просмотрено в мэрии Веза 29 апреля 1834 года с целью удостоверить четыре поставленные выше подписи.

РОССИНЬОЛЬ-сын, заместитель мэра».

Смерть этого человека оказалась особенно страшной вследствие сопутствовавших ей подробностей.

Когда солдаты явились в дом несчастного Верона, он заявил им, что и сам был военным, и посадил их за стол; они выпили и закусили, а затем препроводили его к своему офицеру, который приказал расстрелять его, что и было сделано, причем ему даже не дали время показать свой отпускной билет.

Отец несчастного Франсуа Ловернья адресовал королю прошение, которое, разумеется, осталось без ответа.

Вот оно:

«Его Величеству Луи Филиппу I, королю французов.

Государь, царствие справедливости это царствие великих королей! Избранник нации, король баррикад, я прошу у Вас справедливости от имени моего несчастного сына, я прошу ее от имени сотни людей, ставших, как и он, жертвами преступной жестокости.

В субботу, 12 апреля, между полуднем и часом дня, мой сын взял немного денег и вышел из дома, намереваясь присоединиться к своей матери и моему старшему сыну, которые отправились в деревню Экюлли. По дороге его остановили соседи и друзья, спросив у него, куда он идет. Он на минуту зашел к съеру Верону и сьеру Нерару, в дом № 7 на улице Прожете, где оказался еще один его друг, съер Прост; эти господа были там со своими супругами. Тем временем в Вез вступили войска; они быстро овладели всеми выходами из коммуны, после чего солдаты 28-го пехотного полка и 13-го полка легкой пехоты, а также саперы стали вышибать двери и врываться в дома.

Мой сын, Верон и Прост получили по нескольку штыковых ударов и огнестрельные ранения; они испустили дух в коридоре и у подножия лестницы. Только съер Нерар каким-то чудом спасся. Одновременно по соседству погибло множество других мирных людей. Съер Коке, слесарь, проживавший на Тарарской дороге, № 7, был смертельно ранен у себя дома вместе с г-жой Сонъе; это был старик шестидесяти двух лет, и все знали, что его преданность Вашей особе доходила до восторженности. Мой сын, Верон, Прост и Нерар были чистосердечно преданы Вашему правительству и лично Вам. Вся моя семья, государь, любит Вас, а мой младший сын служит солдатом в 54-м пехотном полку.

Пусть же тот великий преступник, который дал приказ совершить столько злодеяний, предстанет перед судьями; таково мое желание, и его следует удовлетворить. Как отец, как француз я исполнил священную обязанность. Государь, исполните же и Вы те обязанности, какие налагает на Вас королевская власть.

Имею честь быть, государь, Вашим смиреннейшим, покорнейшим и преданнейшим слугой.

Вез, предместье Лиона, 12 мая 1834 года. Подписано: ЛОВЕРНЬЯ, одеяльщик».

Другое прошение было адресовано лионскими собственниками королю и крупному собственнику, и этому прошению было воздано должное; правда, в нем была фраза, прекрасно рисующая всю эпоху:

«Правительство не желало, чтобы победа порядка досталась ценой слез и горестей. Оно знает, что время, мало-помалу сглаживающее печаль, которую вызывают человеческие потери, бессильно заставить забыть денежные потери и материальные разрушения».

Король придерживался того же мнения.

LXIII

В Париже побоище было не менее страшным. Разрушив баррикады у ворот Сен-Мартен и рассеяв их защитников, войска сосредоточились на улицах Бобур, Транснонен, Гренье-Сен-Лазар и Мишель-ле-Конт.

Баррикады, перегораживавшие эти улицы, были после упорного сопротивления взяты приступом, вслед за чем начались массовые убийства.

Эти массовые убийства дали повод к проведению судебного расследования; не решаясь рассказывать, мы просто цитируем отрывки из показаний свидетелей:

«Госпожа Добиньи. — Отряд солдат пришел в пять часов, со стороны улицы Монморанси; они открыли плотный огонь и захватили баррикаду.

Короткое время спустя со стороны улицы Транснонен появился другой взвод пехотинцев, впереди которого шли саперы; они пытались, но безуспешно, сломать дверь нашего дома, обладавшую исключительной прочностью.

"Это пехота! — стали кричать в доме. — О, вот и наши освободители! Мы спасены!"

И тогда господин Гитар, мой муж и я кинулись открывать дверь; в одну минуту мы спустились по лестнице. Более проворная, чем эти двое мужчин, я бросилась в каморку привратницы и дернула за веревку; дверь открылась. Солдаты бросились в проход, сделали пол-оборота направо и прицелились в моего мужа и господина Гитара в то мгновение, когда те достигли последней ступени лестницы. Господин Гитар и мой муж рухнули под градом пуль; залп был такой силы, что оконные стекла в каморке, откуда я еще не успела выйти, рассыпались вдребезги. У меня на минуту помутилось в голове, и это помутнение прошло, лишь когда я увидела бездыханное тело моего мужа, распростертое возле тела г-на Гитара, голова которого была почти отделена от шеи множеством попавших в него пуль».

«Госпожа Пуарье-Бонвиль. — Быстрые как молния, солдаты во главе с офицером взлетают на третий этаж; первая дверь, глухая и двустворчатая, уступает их усилиям, но двойная остекленная дверь пока еще держится. Появляется старик, который открывает ее: это господин Бреффор-отец.

"Мы мирные и безоружные люди, — говорит он офицеру, — не убивайте нас!"

Едва успев произнести эти слова, старик падает, пронзенный тремя штыковыми ударами. Он кричит, зовет на помощь.

"Мерзавец, — произносит офицер, — если ты не заткнешься, я прикончу тебя!"

Услышав крики г-на Бреффора, из соседней комнаты выбегает Аннета Брессон, чтобы помочь ему, однако один из солдат круто поворачивается, втыкает ей штык под нижнюю челюсть и, в таком положении, стреляет в нее из ружья; сила выстрела такова, что клочки ее головы долетают до стен. За ней следует молодой человек, господин Анри де Ларивьер; в него стреляют с такого близкого расстояния, что на нем загорается одежда, а свинец проникает в самую глубину еголегких. Однако несчастный всего лишь ранен, хотя и смертельно. И тогда разъяренный солдат бросается на него, отвесным ударом штыка рассекает ему лоб и раскраивает череп; одновременно ему наносят множество ударов в спину. Комната уже превращена в море крови. Господина Бреффора-отца, у которого, несмотря на его ранения, хватило сил добраться до алькова, преследуют солдаты; госпожа Бонвиль прикрывает его своим телом; ноги ее запачканы кровью, она воздевает руки к небу и кричит солдатам:

"Вся моя семья лежит у моих ног! Здесь некого больше убивать, кроме меня!"

И солдаты пять раз пронзают штыками ее воздетые в мольбе руки».

А в это время на пятом этаже солдаты, только что убившие г-на Лепера и г-на Робике, говорили их женам:

— Бедняжки! Вы страшно несчастны, потеряв таким образом ваших мужей! Но мы люди подневольные и вынуждены подчиняться приказам; мы столь же несчастны, как и вы!

Но кто же отдавал эти страшные, безжалостные приказы?

Быть может, кто-нибудь подумает, что г-жа Добиньи и г-жа Бонвиль преувеличивали и внесли в свой рассказ поэтические небылицы, как говорили судьи, или нервические выдумки, как говорили придворные? Послушаем другого свидетеля:

«Аннетта Ваше. — В десять часов вечера Луи Бреффор вернулся ко мне и лег спать. Ночь у нас была беспокойная. В пять часов утра господин де Ларивьер, который провел ночь на третьем этаж, у господина Бреффора-отца, поднялся наверх, чтобы пожелать нам доброго дня; он сказал, что очень плохо спал и всю ночь слышал какие-то крики.

В это время снизу, из комнаты господина Бреффора-отца, послышался голос, звавший Луи. Господин де Ларивьер спустился вниз сказать, что Луи скоро придет. Луи был занят тем, что одевался; я и сама была едва одета, как вдруг на лестнице послышался сильный шум, и любопытство повлекло меня на пятый этаж.

"Куда ты идешь?!" — крикнули мне солдаты.

Я была настолько испугана, что у меня не было сил ответить.

"Откинь шаль!" — кричит один из них.

Я откидываю шаль; они стреляют в меня из ружья, но промахиваются.

"Стой!" — кричат мне снова и стреляют во второй раз.

Я пронзительно кричу и с трудом добираюсь до двери Луи.

"Ты ранена?" — спрашивает он меня, закрывая за мной дверь.

"Думаю, нет; они стреляли в меня с такого близкого расстояния, что не могли промахнуться; видимо, в ружьях у них были холостые заряды, без пуль".

"Как это без пуль? Смотри, твоя шаль продырявлена в нескольких местах!"

"О Боже! Они убьют нас! Луи, Луи, давай спрячемся! Давай попытаемся забраться на крышу: мы поможем друг другу".

"Успокойся, — произносит Луи, — людей вот так не убивают; я поговорю с ними".

Между тем солдаты уже стучат в дверь.

Луи открывает им.

"Господа, — кричит он, — чего вы хотите? Не убивайте нас! Я здесь со своей женой; мы только что встали. Устройте обыск, и вы увидите, что я не преступник".

Один из солдат прицеливается и стреляет; Луи падает ничком, словно подрубленный, и испускает протяжный крик: "А-а!.."

Солдат несколько раз бьет его по голове прикладом ружья, а затем ногой переворачивает на спину, желая убедиться, что он мертв.

Я бросаюсь на мертвое тело моего возлюбленного.

"Луи, Луи! — кричу я. — О, если ты меня слышишь!.." Какой-то солдат опрокидывает меня на пол.

Когда я поднялась на ноги, солдат в комнате уже не было. Я прислушалась и снова услышала шаги: к комнате кто-то направлялся. Меня охватил страх, и я забилась под тюфяки.

"Неужто здесь некого больше убить? — спросил один из вошедших. — Поищи-ка под тюфяками".

"Нет, — ответил его товарищ, — я только что осмотрел комнату. Здесь есть только один, как видишь, но он мертв"».

Но, возможно, Аннета Ваше, впавшая в отчаяние из-за потери своего любовника, несколько все преувеличила в своих свидетельских показаниях?

Хорошо, послушаем, что рассказывает г-жа Гю:

«Госпожа Гю. — Накануне нас собралось около шестнадцати человек, мужчин и женщин, в кабинете, который занимал господин Бутон; мы укрылись там, как только повстанцы стали угрожать захватить дом, и опасались мы только их. У нас и в мыслях не было опасаться солдат, да и с чего вдруг? Мы буквально сидели друг у друга на голове. Господин Бутон столько раз рассказывал нам о своем участии в военных походах и об опасностях, которым он подвергался, что рядом с ним мы чувствовали себя в большей безопасности, и это было вполне естественно.

Нас было еще тринадцать, когда солдаты стали ломиться в дверь. В этот момент у нас кровь застыла в жилах.

Госпожа Годфруа была ближе всех к двери. На руках она держала пятнадцатимесячного ребенка. Возле нее находился господин Гю, мой муж, державший на руках нашего ребенка. Госпожа Годфруа не хотела открывать дверь.

"Откройте, откройте! — сказал мой муж. — Пусть эти господа войдут".

Дверь открылась, и он, выставляя ребенка вперед, обратился к солдатам:

"Как видите, друзья мои и братья, мы здесь с нашими семьями. Все мы здесь отцы и матери мирных семейств. У меня есть брат, который служит солдатом в Алжире".

Он не успел договорить, как госпожу Годфруа уже вытащили в коридор; господин Гю, смертельно раненный, повалился вместе с нашим сыном на правый бок. Ребенку раздробило пулей руку. Подчиняясь материнскому инстинкту, я вырвала ребенка из рук мужа и, бросившись назад, упала без чувств на решетку, находившуюся у меня за спиной. А в это время моему мужу, уже лежавшему на полу, нанесли в спину еще двадцать два ранения, как огнестрельных, так и штыковых. Его одежду можно увидеть еще и теперь; она настолько продырявлена, что представляет собой лишь лохмотья, задубевшие от спекшейся крови.

Господин Тьерри был убит. Луазийон, сын привратницы, умирал от полученных ранений; несколько человек были ранены и свалились на пол. Луазийон издавал предсмертные крики.

«Ну что, мерзавец, — сказали солдаты, — ты еще не сдох?»

Они наклонились и прикончили его.

И только тогда они заметили господина Бутона, скрючившегося под столом; поскольку у них не было больше ружейных патронов, они искололи его штыками; шум был такой, что он до сих пор стоит у меня в ушах. Наконец, в комнату вошли другие солдаты и пристрелили его».

Не кажется ли вам, что вы только что прочитали одну из страниц, вырванных из дневника эпохи Террора и замаранных кровью сентябрьских убийств?

Эти события оставили глубокий отпечаток: отпечаток ужаса в душе буржуазии, которая в страхе трепетала от собственной победы; отпечаток ненависти в душе народа, который дал себе слово отыграться.

Впрочем, власть пребывала в этот момент в полосе везения.

LXIV

20 мая 1834 года, через пять недель после побоищ в Лионе и Париже, Лафайет испустил последний вздох.

Говорят, что последний час этого избранника 1789 и 1830 годов был тягостным; говорят, что при воспоминании об этих двух революциях, первая из которых выскользнула из его рук, чтобы свалиться в кровь, а вторая — чтобы свалиться в грязь, у него возникли сомнения по поводу собственной фигуры и он уже не считал себя по-настоящему достойным носить звание республиканца, которое ему дали.

Что касается республиканской партии, то ее горе было огромным, даже при всем ее понимании, что потеряла она не вождя; однако она потеряла громкое имя.

Что же касается Франции, то она потеряла одного из самых храбрых своих сынов, одного из самых честных своих граждан.

Между тем двойная победа королевской власти, в Лионе и в Париже, повлекла за собой нечто еще более страшное, возможно, чем совершившиеся события: она повлекла за собой апрельский судебный процесс.

На основании обычного королевского указа Палата пэров, занимавшаяся апрельским судебным процессом, взяла на себя функции суда.

Это означало нарушить Хартию куда более очевидным способом, чем это когда-либо делал Карл X.

Хартия гласила:

«Никто не может быть судим иначе, чем обычным судом».

А поскольку известно, что ничто не бывает вполне понятным для правительств, заинтересованных в том, чтобы не понимать, законодатели добавили:

«Не могут, следственно, создаваться чрезвычайные комиссии и трибуналы, под каким бы предлогом и под каким бы названием их ни желали учредить».

Вполне категорично, не правда ли? Однако ничто не является вполне категоричным для изощренных умов.

В статье 28 Хартии отыскали следующий параграф:

«К компетенции Палаты пэров относятся государственные измены и посягательства на безопасность государства, которые будут определены особым законом».

Но такого закона не существовало, и, следовательно, королевский указ явно нарушал Хартию.

Однако бывают моменты, когда правительства могут осмелиться на все, но не потому, что их любят или высоко ценят, а потому, что рядом с ними назревает нечто неведомое и пугающее.

Тем не менее наступает час, когда это нечто неведомое внезапно появляется под страшным именем революция, и тогда правительства ищут поддержку; они требуют эту поддержку от закона, но закон, попранный ими, уже всего лишь прах, и они падают в свой черед, новым обломком на груду того, что было превращено ими в обломки.

Шестого февраля 1835 года члены суда подписали обвинительный акт.

Сто тридцать две подписи удостоверяли взаимосвязь событий, происходивших в Лионе, Париже, Безансоне, Марселе, Сент-Этьенне, Арбуа, Шалоне, Эпинале, Люневиле и Изере.

После этого председатель суда должен был назначить день начала открытия заседаний.

Обвиняемые, арестованные в качестве подследственных, были помещены в Сент-Пелажи.

Чтобы придать своей защите целостный характер, они избрали комитет, куда вошли господа Гинар, Годфруа Кавеньяк, Арман Марраст, Лебон, Виньерт, Ландольф, Шильман, Гранже и Пишонье.

Затем, приняв эту меру предосторожности, они написали своим сообвиняемым, предложив им укрепить свои позиции на суде таким же способом.

Теми, кто принял этот совет и последовал их примеру, были господа Бон, Лагранж, Мартен-Майфер, Тифен и Коссидьер.

Таким образом, то, что сначала подавалось как чисто судебный процесс, поднялось на уровень политической борьбы.

Это уже не горстка обвиняемых была предана суду Палаты пэров, а целая партия.

И потому правительство сильно испугалось: действию и противодействию, дряхлости и возмужалости предстояло оказаться лицом друг к другу, настоящему предстояло призвать на помощь будущее в борьбе с прошлым.

Двадцатого марта 1835 года г-н Паскье, председатель Палаты пэров, решил, что обвиняемым будут предоставлены государственные защитники.

Однако обвиняемые выразили несогласие с этим решением.

Были назначены трое уполномоченных, чтобы потребовать у г-на Паскье отчета по поводу его решения.

Это были господа Арман Марраст, Лебон и Ландольф.

И странное дело, они попали в Люксембургский дворец и были приняты г-ном Паскье.

На их лицах читалась угроза; они отдернули перед удивленными глазами председателя Палаты пэров ту завесу, что скрывает от государственных мужей революции, которые они готовят, океан, на котором они вздымают волны и который поглотит их.

Уполномоченные не добились ничего.

Решение о государственных защитниках осталось в силе.

Однако адвокаты, которых г-н Паскье назначил государственными защитниками, единодушно отказались подчиниться этому назначению.

Тридцатого марта 1835 года в «Вестнике» был опубликован королевский указ, который наделял Палату пэров и ее председателя неограниченными полномочиями в отношении адвокатов, какие предоставлялись лишь судам присяжных и председателям этих судов.

Адвокаты стали громко возмущаться. По их общему мнению, указ был противозаконным.

На этом они не остановились.

Шестого апреля 1835 года собралась адвокатская палата, которая после обсуждения составила следующее заявление:

«Оставляя без внимания противозаконность изданного указа и не изучая вопрос о том, является ли данное им поручение обязательным для исполнения, адвокаты должны упорно заявлять, что призыв к их человечности, к исполнению их профессионального долга никогда не будет адресован им напрасно, что в любой момент, если обвиняемые согласятся на назначение им государственных защитников и возьмут свой отказ назад, адвокаты будут готовы отдать свою дань несчастью; но, если обвиняемые станут упорствовать в своем сопротивлении, нельзя затевать неуместную и недостойную борьбу с ними.

В этих обстоятельствах, высказывая свое мнение в форме простого совета, адвокатская палата полагает, что наиболее приемлемое решение, которое могут принять адвокаты, состоит в том, чтобы удостовериться в настроениях обвиняемых и, в случае их отказа, написать господину председателю Палаты пэров, что члены адвокатской палаты поспешили бы принять возложенное на них поручение, однако их заставляет воздержаться от этого решимость обвиняемых».

Это заявление подписали:

Филипп Дюпен, председатель адвокатской палаты; Аршамбо, ее старейшина; Паркен, Моген, Тевенен, Кутюр, Кольме д'Ааж, Кобер, Эннекен, Беррье-сын, Годри, Лаво, Делангль, Мари, Ше д'Эст-Анж, Дювержье, Крусс, Пайе, Одилон Барро, Ле Руа и Фредерик, члены палаты.

Одновременно в Руане появилась нота протеста, исходившая от адвокатской коллегии этого города и подписанная Сенаром и Дессо.

Сенаром — как председателем коллегии, Дессо — как ее секретарем.

Это был тот самый г-н Сенар, который позднее стал депутатом и министром.

Пример был дан, и почти все адвокатские коллегии Франции выступили с протестом.

Это было нечто вроде одного из тех парламентских бунтов, какие вызывали некогда волнение во всей Франции от Марселя до Шербура, от Страсбурга до Бреста.

Эти споры невероятно возвысили обвиняемых в глазах общества, большей частью даже чересчур.

Все же удивительно, как, если в стране, в которой все смелые умы стоят на стороне угнетенного и выступают против угнетателя, внезапно возникают подобные чрезвычайные ситуации, все великодушные сердца настойчиво добиваются звания обвиняемых и решительно отказываются от звания судей.

Когда 5 мая 1835 года, в день открытия судебных прений, в Палате пэров была проведена поименная перекличка судей, из двухсот пятидесяти пэров девяносто шесть не откликнулись.

Это составляло более трети.

Между тем суд заявил, что он не будет никого принуждать к роли защитника по назначению.

Обвиняемых насчитывалось сто двадцать один.

Вся Франция внесла свою долю в состав этого благородного отряда: сорок один обвиняемый был из Парижа, восемьдесят были жителями департаментов.

Всем родственникам обвиняемых было отказано в разрешении присутствовать на судебных прениях.

После этого поднялся г-н Бон и, обращаясь к судьям, заявил:

— Я требую слова, чтобы принести жалобу на суровые распоряжения, данные судом; наши жены, матери и сестры лишены в зале заседаний мест, которые должны быть им предоставлены. Прошу вас принять во внимание, что даже в самые грозовые времена Революции семьи обвиняемых всегда допускались в помещение уголовных судов. Привилегия общественного положения и происхождения должна уступить той привилегии, которую дает несчастье и природа. В отношении себя я требую, чтобы мою жену немедленно впустили в зал; она проделала сто двадцать льё, чтобы разделить со мной мои опасности и мое заключение. Свое требование я адресую беспристрастности наших судей и великодушию наших врагов.

Невозможно было не милость просить, а требовать права, выказывая при этом бо́льшую осторожность и бо́льшее достоинство.

Господин Паскье поднялся и ответил на его слова так:

— Высказанное вами требование не имеет отношения к вашей защите; оно стоит вне основного вопроса.

Таковы люди, на протяжении восемнадцати лет являвшиеся всемогущими хозяевами Франции.

Затем началось обсуждение по поводу адвокатов.

Защитниками, которых выбрали обвиняемые, были господа Вуайе д'Аржансон, Одри де Пюираво, генерал Тарер, Ламенне, Трела́, Распай, Карно, Каррель, Бушотт, Пьер Леру, Рейно, Ф.Дежорж и де Корманен.

После двухчасового обсуждения г-н Паскье произнес решение, отклонявшее предложенных защитников под тем предлогом, что они не состояли в списках адвокатов.

На другой день появилось следующее протестное заявление:

«Принимая во внимание, что право на защиту было вопиюще нарушено, и во всеуслышание одобряя решимость обвиняемых, которые своим молчанием заклеймили самый принцип военно-полевого правосудия, нижеподписавшиеся защитники испытывают потребность открыто выразить сожаление, что они не могут быть полезны своим друзьям, и со всей энергией своих убеждений протестуют против отвратительного беззакония, совершенного на глазах у нации».

Далее следовали подписи.

Среди них были подписи Вуайе д'Аржансона, Корменена, Ламенне, Одри де Пюираво и генерала Тарера.

Нужно было видеть эти сцены борьбы, доходившей до рукоприкладства, эти сцены угроз, доходивших до проклятий; нужно было выслушать обвинительное заключение генерального прокурора и протестное заявление обвиняемых.

В тот самый день, когда это обвинительное заключение было зачитано г-ном Мартеном (из Нора), два пэра поднялись и покинули зал заседаний; это были господа де Талуэ и де Ноайль.

На другой день г-н де Ноайль написал г-ну Паскье:

«Господин председатель!

Прошу Вас передать суду мои извинения за то, что я не могу продолжать заседать на судебном процессе, которым он в настоящее время занимается. Побудительные причины моего решения связаны с постановлением, которое он только что принял… Вне всякого сомнения, необходимо, чтобы на стороне правосудия осталась сила; но разве не одерживает победу одна лишь сила, когда из-за нарушения формальностей судебной процедуры нет больше законного правосудия? По моему мнению, остановиться, когда все не идут больше в ногу с законом, это не малодушие».

Однако ничто не остановило г-на Паскье.

Девятого мая началось чтение обвинительного акта, но, не успев дойти до трети, оно прервалось из-за протестов со стороны обвиняемых.

Городская стража вывела их всех из зала заседаний.

Вечером 11 июля суд покинули еще три пэра.

Это были граф Моле, маркиз д’О и маркиз де Крийон.

На другой день стало известно, что все парижские узники, за исключением десяти или двенадцати, бежали из тюрьмы.

Из подвала, имевшего выход в тюремный коридор, они прорыли подземный ход, который заканчивался в одном из садов на улице Копо.

Подземный ход был подготовлен ими уже давно, но никто из узников не хотел бежать, пока у них оставалась хоть какая-то надежда, что они смогут защищать себя в суде.

Постановление о разделении уголовных дел подтолкнуло обвиняемых к решению воспользоваться проделанной ими работой.

Побег произошел 12 июля, в девять часов вечера.

Из сорока трех заключенных бежали двадцать восемь.

Тринадцатого августа был вынесен приговор, касающийся обвиняемых из Лиона.

Через день, 15-го, было принято решение, что, ввиду запирательства прочих обвиняемых, их будут судить на основе фактов.

Седьмого декабря был вынесен приговор в отношении обвиняемых из Люневиля.

Двадцать восьмого декабря — в отношении обвиняемых из Сент-Этьенна, Гренобля, Марселя, Арбуа и Безансона.

И, наконец, 23 января 1836 года — в отношении обвиняемых из Парижа.

Из числа этих обвиняемых присутствовали на суде тринадцать, а двадцать семь были приговорены заочно.

Впрочем, одно страшное событие отвлекло общее внимание от этого судебного процесса.

LXV

Близилась годовщина Июльской революции, печальная и мрачная. Это была уже пятая годовщина, и за эти пять лет общество проделало такой большой путь назад, что произошло странное явление: многие из тех, кто был награжден в свое время сине-красной лентой по случаю июльских событий, предстали теперь как обвиняемые перед судом Палаты пэров за то, что они остались преданы духу свободы, заставившему их за пять лет до этого взяться за оружие.

Со своей стороны, человек, в пользу которого свершились июльские события, собрался отмечать их в этом году с еще большей торжественностью, чем обычно, как если бы посредством показных демонстраций, военных парадов и фейерверков он мог ввести в заблуждение общественное мнение и заставить его забыть о том, что в это самое время в Палате пэров происходил один из тех актов насилия и притеснения, упрекнуть в которых предшествующие монархии у истории не было повода.

Затем к этому всеобщему унынию, которое всегда давит на город, ставший свидетелем подобных реакций власти, прибавились некие смутные слухи из числа тех, что предшествуют великим бедам.

Двадцать пятого июля газета «Гамбургский корреспондент» сообщила, что дни 27, 28 и 29 июля будут обагрены кровью вследствие грандиозного заговора.

Двадцать шестого июля из Берлина писали:

«Здесь усиленно ходят слухи, что во время празднования годовщины трехдневной революции случится большая беда».

Рассказывали также, что в какой-то деревне в Швейцарии двое путешественников написали в гостиничной книге записей, после имен короля Луи Филиппа и его детей: «Да покоятся они с миром!»

Наконец, что являлось фактом более точным и сведением более надежным, префект полиции, г-н Жиске, получил от г-на Дьонне, комиссара квартала Шоссе-д'Антен, следующее донесение:

«27 июля, половина двенадцатого ночи.

Господин префект!

Один почтенный фабрикант, выборщик, отец семейства, не желающий, чтобы его имя было названо, этим вечером подошел ко мне в Опере, где я наблюдал за репетициями балета "Остров пиратов", и сообщил мне, что заговорщики изготовили новую адскую машину, чтобы завтра, во время военного смотра на Бульварах, совершить покушение на убийство короля, и что эта машина помещена рядом с Амбигю. Можно полагать, что речь идет о подземном хранилище, которое устроено в каком-нибудь подвале, уходящем под бульвар, и куда привезены бочки с порохом…

Эти сведения кажутся нам важными, и мы спешим передать их господину префекту, добавив, что завтра, в семь часов, заговорщики должны собраться в месте, известном только им самим».

Префектом полиции, как мы сказали, был в это время г-н Жиске. По характеру это был человек довольно легкомысленный. Весьма критикуемый по целому ряду вопросов и весьма чувствительный к критике, он не обратил на это донесение все то внимание, какого оно заслуживало; тем не менее он распорядился обыскать несколько домов по соседству с театром Амбигю. Однако, вследствие жалоб со стороны домовладельцев и возражений со стороны газет, эти обыски были прекращены.

Все думали лишь о какой-нибудь манифестации вроде той, что произошла во время последнего военного смотра, когда на пути короля раздавались крики «Долой новые форты!».

Однако утверждали, что на этот раз требовать будут только амнистию.

И потому, пребывая в этой уверенности, 28 июля, в десять часов утра, король верхом выехал из Тюильри в сопровождении трех своих сыновей — герцога Орлеанского, герцога Немурского и принца де Жуанвиля, а также маршалов Мортье и Лобау, своего штаба, префекта департамента Сена, герцога де Бройля, маршала Мезона и г-на Тьера.

Впереди короля, как всегда, находились полицейские: им было поручено заранее обследовать дорогу на его пути к бульвару Тампля, указанному в донесении полицейского комиссара как предположительное место неведомой катастрофы, которая угрожала королевскому семейству. С каждым шагом эти дозоры становились все более и более многочисленными. Однако ничего подозрительного они не заметили, и все заставляло предположить, говорилось в полицейских рапортах, поступавших один за другим, что агентурные данные, из-за которых подняли тревогу, были ложными.

Тем не менее хорошо ощутимое беспокойство витало над толпой, более молчаливой, чем обычно, и в рядах национальной гвардии, менее плотных, чем всегда.

В самом начале первого королевский кортеж, двигавшийся шагом, оказался напротив «Турецкого сада», возле которого стоял 8-й легион национальной гвардии.

В этот момент какой-то национальный гвардеец покидает строй, подходит к королю и подает ему прошение.

Король наклоняется с седла, чтобы взять это прошение.

Наклоняясь, он замечает какой-то легкий дымок в окне на третьем этаже дома под номером 50.

— О, — говорит он, — это для нас, Жуанвиль.

Не успел он произнести этих слов, как послышалось нечто похожее на беглый ружейный огонь и земля вокруг него покрылась кровью и телами раненых и убитых.

Король поочередно бросает взгляд на каждого из трех своих сыновей.

Сам он получил сильный удар в левое плечо, наследный принц — легкий ушиб бедра; лошадь принца де Жуанвиля, от крупа которой отскочила пуля, встает на дыбы; герцог Немурский никак не задет.

Однако картина вокруг королевского семейства, столь чудесным образом спасенного, похожа на страшную бойню.

Маршал Мортье и генерал Ла Шасс де Вериньи убиты наповал. Господин Виллат, артиллерийский офицер, соскальзывает назад со спины своей лошади и, раскинув руки, падает, убитый пулей в лоб. Полковник жандармерии Раффе; г-н Рьёсек, подполковник 8-го легиона; национальные гвардейцы Прюдом, Бенетте, Рикар и Леже; бахромщица по имени Лангоре; семидесятилетний старик г-н Лабруст и четырнадцатилетняя девушка по имени Софи Реми смертельно ранены.

Семь или восемь человек, раненных более или менее тяжело, отнесены в соседние дома или в сад кафе, где им должны сделать перевязку.

Двое адъютантов получают приказ немедленно выехать, чтобы успокоить королеву и принцесс, находившихся в это время в здании министерства юстиции на Вандомской площади, и галопом несутся прочь.

Внезапно раздаются крики: «Убийца пойман! Убийца пойман!»

Тотчас же вся толпа устремляется к стоящим на бульваре домам под номерами 48, 50 и 52.

И действительно, это из углового окна на третьем этаже дома № 50 выходил дым, который заметил король и вслед за которым раздался ужасающий смертельный залп.

Но все дальнейшее является делом полицейских, судей и палача, делом, в которое король, даже будь у него желание пощадить преступника, не мог бы вмешаться. Так что он продолжает свой путь среди восторженных приветственных возгласов, столь естественного отклика на только что произошедшую катастрофу.

Но разве десница Божья простиралась когда-нибудь более явственно над семьей, чья участь была предопределена свыше?

Предопределена, чтобы послужить великим уроком!

Минует семь лет, и 13 июля, все того же рокового для монархий июля, старший сын разобьет себе голову на мощенной камнем дороге, именуемой дорогой Мятежа.

Минует четырнадцать лет, и отец-изгнанник, покинув Тюильри, пойдет, спотыкаясь, по площади Революции к тому самому месту, где в 1793 году завершился великий поединок между нацией и королевской властью.

Вернемся, однако, к убийце.

Цветочный горшок, упавший к ногам полицейского, заставил его поднять глаза.

Какой-то человек, державшийся за длинную веревку и, весь в крови, соскальзывавший по ней вниз, спрыгнул с подоконника на крышу соседнего дома.

— Вон убийца! — крикнул полицейский. — Он убегает по крыше!

Прибежавший на этот возглас национальный гвардеец взял беглеца на мушку и крикнул ему:

— Стой, стрелять буду!

Однако убийца продолжал убегать по крыше, оттирая то одной, то другой рукой кровь, ручьем лившуюся из двух полученных им ран — одна была у него на лбу, другая — на щеке.

Он скрылся в слуховом окне, выходящем на эту крышу, быстро спустился по лестнице, сбив с ног женщину, которая оказалась у него на пути, и выбежал во двор.

Однако двор этот уже заполнили национальные гвардейцы и полицейские, и выбраться из него было невозможно.

Убийца был арестован.

Именно в этот момент, не более чем через десять минут после убийства, и прозвучали слова: «Убийца пойман!»

Вначале все ошибались в отношении его имени.

Полицейские поспешили проникнуть в комнату, откуда раздался роковой залп и, в клубах дыма, еще затемнявшего ее, заметили адскую машину, только что изрыгнувшую на бульвар смертельный огонь. Она состояла из двадцати четырех ружейных стволов, установленных на поперечных брусах, и внешне напоминала огромную флейту Пана, но только с трубками одной и той же длины. Казенные части стволов, равно как и дула, опирались на поперечный брус. Однако задний брус был приподнят на восемь дюймов, и такой наклон позволял метать пули под углом, сверху вниз. Все запалы располагались на одной высоте и могли воспламеняться от одного порохового шнура. Однако два из этих стволов остались заряжены, благодаря чему оказалось возможным выяснить, что заряд в них был учетверенным. Четыре ствола взорвались, и именно их осколки ранили убийце лицо.

Вероятно, как раз эти шесть стволов оказались направлены на короля и принцев.

В комнате был альков, и в этом алькове лежал сложенный вдвое тюфяк, на одном из углов которого имелась надпись «Жирар»; как раз под этим именем жилец, снявший комнату, и был зарегистрирован.

Жилец выдавал себя за механика; он никогда не впускал к себе привратника и, с тех пор как снял эту комнату, то есть со времени последнего платежа, не принимал никого, кроме какого-то мужчины, которого он называл своим дядей, и трех женщин, которые, по его словам, были его подружками.

Двадцать восьмого июля он выглядел чрезвычайно возбужденным, несколько раз поднимался и спускался по лестнице и, вопреки своим привычкам, зашел в кафе, где выпил стаканчик водки.

Препровожденный после ареста в караульное помещение, он отказался отвечать на вопросы национальных гвардейцев.

— Кто вы такой? — спросил его один из них.

— Это вас не касается, — высокомерно произнес убийца. — Я скажу это, когда предстану перед своими судьями.

Так что весь Париж, внимание которого было сосредоточено на этом зловещем событии, мог думать, что убийцу зовут Жираром.

Между тем король завершил смотр и вернулся в Тюильри, где, после того как королева и принцессы успокоились, он прежде всего позаботился написать следующее циркулярное послание епископам королевства:

«Париж, 31 июля 1835 года.

Господин епископ!

Едва закончились молебны по жертвам июльских событий 1830 года, как Франции был дан новый повод для траура. Провидение отвратило удары, предназначенные мне и моим сыновьям. Но если мы должны возблагодарить Бога за то, что он сохранил наши жизни, расстроив замыслы убийц, то сколько скорби и слез должна вызывать у нас гибель прославленного маршала, его благородных товарищей по оружию и великодушных граждан, которых скосила вокруг нас смерть! И потому я обязан испросить для них молитвы, которые Церковь дарует всем христианам, умершим в ее лоне. С этой целью Вам надлежит совершить заупокойную службу во всех церквах Вашей епархии, а также торжественный молебен, дабы возблагодарить Бога за всемогущее заступничество, которое он нам оказал. ЛУИ ФИЛИПП».

Похороны жертв покушения состоялись 5 августа.

Четырнадцать катафалков, первым из которых был катафалк юной девушки, а последний — старого маршала, под печальный барабанный бой торжественно проследовали по всей линии бульваров, которая тянется от улицы Сент-Антуан, где тела погибших были выставлены в церкви Сен-Поль-Сент-Антуан, превращенной на время в траурную часовню, и до Дома инвалидов: то была конечная точка траурного шествия. Там король и его сыновья ожидали тех, кого смерть сразила вместо них; он, как и принцы, окропил святой водой тела погибших, а затем вернулся в Тюильри, чтобы подумать о том, какую пользу можно было извлечь в политическом плане из этого трагического события.

Мы говорим «в политическом плане», но кое-кто добавил бы «и в денежном отношении».

В те дни маршал Мезон повторял слова Луи Филиппа, которые он будто бы слышал, хотя мы не смеем в это поверить.

— Ну вот теперь, — якобы сказал король, вернувшись в Тюильри, — мы можем быть уверены в отношении наших апанажей.

Какое прекрасное надгробное слово четырнадцати погибшим!

Бесспорно, однако, что с точки зрения политики это был очень удобный случай, и использовался он весьма широко: еще не было известно имя человека, совершившего преступление, и не было известно, к какой партии он принадлежит, а во всем уже обвиняли республиканцев.

(Впрочем, это было в традициях королевской власти. После убийства герцога Беррийского звучали слова, что рукояткой кинжала Лувеля послужила либеральная идея.)

Более того, г-н Тьер приказал арестовать Армана Карреля.

Арман Каррель, арестованный г-ном Тьером как соучастник убийства!

Определенно, когда за семь лет до этого они были связаны тесной дружбой, один из них не знал другого.

В комнате убийцы обнаружили портрет герцога Бордоского, однако в Тюильри очень скоро и, разумеется, вполне обоснованно отвергли мысль, что убийца может быть легитимистом; но разве справедливо было сразу же обвинять его в том, что он являлся республиканцем?

— Мы знаем, откуда исходил удар, — заявляли царедворцы, — и легитимисты здесь ни при чем.

И с точки зрения политики, с точки зрения, которая не признает ни справедливости, ни несправедливости и допускает лишь существование государственных интересов, тот, кто подсказал царедворцам эти слова, был прав. Ничего не надо было опасаться со стороны роялистов, и всего, напротив, надо было опасаться со стороны республиканцев.

Но если короли обладают подобной прозорливостью, а у Людовика XVI и Луи Филиппа недостатка в ней определенно не было, то почему тогда, вместо того чтобы направить к этому будущему воз или повозку, которыми им приходится управлять, они тормозят их, бросаясь под колеса?

Пятого августа 1835 года — как вы понимаете, нельзя было терять времени, ведь это был тот самый день, когда хоронили жертв покушения, — так вот, 5 августа 1835 года г-н Персиль представил Палате депутатов три проекта законов.

Это были те самые законы, которые впоследствии под именем сентябрьских законов вызывали общественную ненависть.

Первый закон предоставлял министерству юстиции полную власть формировать, в случае судебных процессов над гражданами, обвиняемыми в мятеже, столько судов присяжных, сколько потребуется, а каждому генерального прокурору — право сокращать, в случае нужды, формальности, связанные с привлечением к суду; наконец, дабы не только Палата пэров обладала привилегией творить произвол, недавно дарованное ей право силой выводить из судебного зала обвиняемых, нарушающих спокойствие в ходе заседаний, было распространено и на председателей судов присяжных.

Второй закон, о присяжных заседателях, вводил тайное голосование, устанавливал, что большинство голосов, необходимое для вынесения обвинительного приговора, будет снижено с восьми до семи, и, наконец, отягчал такое наказание, как депортация.

Третий закон — а он был главным, ибо, какими бы чудовищными ни были два других, они являлись всего лишь неизбежным следствием закона о печати, — так вот, третий закон объявлял караемым тюремным заключением и денежным штрафом в размере от десяти до пятидесяти тысяч франков оскорбление в адрес особы короля и любые нападки на основы государственного строя, совершаемые путем публикации.

О, повторяем, данный закон действительно был главным, и, чтобы быть уверенным в этом, подобно нам, достаточно прочитать его.

И как подумаешь, что вся эта тяжелая министерская артиллерия, нацеленная против того, что должно быть самым святым для властителей, против человеческой мысли, имела предлогом единичное преступление какого-то негодяя, даже настоящее имя которого еще не было известно!

Палата депутатов, всегда угодливая, поспешила подать руку королю: она назначила трех докладчиков: г-на Эбера — для закона о суде присяжных, г-на Парана — для закона о присяжных заседателях, г-на Созе — для закона о печати.

Все же невероятно, сколько адвокатов, полагающих, что они могут все говорить, стремятся помешать другим писать!

Господин Созе питал к этому подлинную страсть; комиссия, председателем которой он был, его устами потребовала, чтобы размер денежного залога для газет был поднят с сорока восьми тысяч франков до двухсот тысяч; чтобы данный залог выплачивался наличными и чтобы правительство не разрешало издателю вступать в должность, если он не предоставил доказательства, что треть этого залога являются его личными средствами.

Правда, Палата депутатов снизила сумму залога с двухсот тысяч франков до ста тысяч.

Но, если не учитывать этого небольшого послабления, правительству следовало быть довольным.

LXVI

Тридцатого января 1836 года, через неделю после того как был вынесен приговор обвиняемым из Парижа, и как если бы между этими двумя делами имелось какое-то общее сходство, перед судом Палаты пэров предстал виновник покушения 28 июля.

За то время, какое прошло с тех пор, удалось выяснить его настоящее имя.

Его звали Джузеппе Фиески; он родился в кантоне Вико на Корсике 3 сентября 1790 года. Наскучив быть пастухом, как его отец, он в восемнадцать лет добровольно записался в батальон, который отправлялся в Тоскану; оттуда он перебрался в Неаполь, где был зачислен в корсиканский легион; он участвовал в Русском походе, будучи сержантом в полку, которым командовал генерал Франческетти; уволенный в 1814 году, он вернулся на Корсику и вступил в местный полк, который был распущен после Ста дней. Тем временем Мюрат готовил свою экспедицию в Калабрию; Франческетти последовал за бывшим неаполитанским королем, а Фиески последовал за генералом Франческетти. Экспедиция в Калабрию провалилась, Фиески вернулся на Корсику и, не зная, чем еще заняться, стал воровать, за это воровство был приговорен в 1816 году к десятилетнему тюремному заключению и выставлению у позорного столба.

Наступил 1830 год; Фиески, за четыре года до этого вышедший из тюрьмы, стал выдавать себя за политического осужденного и ходатайствовать о получении в этом качестве пенсии, добился своего, после чего приехал в Париж, был принят в полицию г-ном Бодом и поставлен наблюдать за политическими обществами; назначенный руководителем работ, которые велись на Аркёйском акведуке, растратил деньги, полагавшиеся рабочим, подделал документ, чтобы возместить их, и сменил имя, чтобы укрыться от преследований со стороны полиции, а затем под именем Жирара, которое вначале сочли его настоящим именем, арендовал комнату в доме № 50 на бульваре Тампля, где 28 июля 1835 года и было совершено преступление.

Слава Богу, что подобный мерзавец не принадлежал ни к одной партии!

К чести человеческой натуры следует отметить, что этот негодяй был ужасающе уродлив: трудно было отыскать где-нибудь больше наглости, коварства, алчности, подлой подобострастной хитрости, чем читалось на его иссеченном шрамами лице; прибавьте к этому визгливый акцент корсиканского говора, вечное возбуждение, и вы получите представление о зрелище, которое явил собой Фиески, когда его привели в суд.

Возле него на скамье подсудимых сидели два человека, обвиняемые в пособничестве совершению преступления.

Двум другим, согнувшимся под тяжестью обвинений менее серьезных, должны были, по-видимому, вменить в вину лишь недоносительство.

Два сообщника Фиески, Море и Пепен, являли собой два совершенно разных типа человеческой натуры.

Море былстарик шестидесяти восьми лет, с седыми волосами и бледным и бесстрастным лицом.

На этом лице, уже казавшемся лицом трупа, живыми оставались только глаза — пристальные, мрачные и полные огня.

Однако чувствовалось, что за этой простой и невыразительной внешностью таится неукротимая воля; будучи революционером в 1793 году, он оставался им и в 1835 году; ничто не изменилось в нем, кроме внешности: душа осталась все той же и ни на минуту не поддалась этому обветшанию тела.

Он попал под подозрение из-за любовницы Фиески, Нины Лассав, которая, вернувшись из богадельни Сальпетриер и увидев жилище своего любовника захваченным полицией, укрылась у Море; однако на заданные ему вопросы старый заговорщик отвечал с таким спокойствием, что его отпустили на свободу.

Между тем чемодан, который по распоряжению Фиески принесли на квартиру Море за два часа до преступления, вызвал у полиции новые подозрения. Арестованный во второй раз, Море вышел из тюрьмы лишь для того, чтобы предстать перед судом Палаты пэров и отправиться на эшафот.

Пепен, напротив, был малодушен и до крайности робок, являя собой образец мелкого парижского торговца. Пепен был первым, кто поднял лавочника на роль заговорщика, но он же обесчестил его своей трусостью.

Замешанный в июньские события 1832 года, Пепен был оправдан судом; снова попав под подозрение в связи с покушением 28 июля, он сумел бежать из Парижа; власти полагали, что он находится за границей, и намеревались потребовать его выдача, как вдруг полицию уведомили, что какой-то человек прячется в лесу Креси. Господин Жиске отдал необходимые приказы, и Пепен был арестован в Маньи, в потайном шкафу, где он, в одной рубашке, укрывался в тот момент, когда полицейские постучали в дверь.

Оба они состояли в Обществе прав человека: Пепен как руководитель секции, а Море как рядовой член.

Двое других, Буаро и Беше, были простыми рабочими; Буаро знал, что существует заговор, но, по свидетельству Фиески, не знал ничего более; что же касается Беше, то было признано, что его единственное преступление заключалось в том, что, по просьбе Море, он одолжил Фиески свою трудовую книжку.

Но почему Фиески был вынужден не только во всем сознаться, но и сыграть роль убийцы-фанфарона, вызвавшую к нему кратковременное любопытство со стороны простаков и вечное презрение со стороны порядочных людей?

Господину Дюфрену, инспектору тюрем, показалось, что он признал в убийце человека, которого ему доводилось видеть в мануфактуре Гобеленов, где управляющим был полковник Ладвока́.

Господина Ладвока́ привели в тюрьму, где содержался Фиески, и он в свой черед признал его.

С этого времени Фиески не скрывал более ни своего настоящего имени, ни своего настоящего звания и прибегнул к новой системе защиты.

Он надеялся, что, сделав признания и заинтересовав г-на Ладвока́ в своем деле, сумеет смягчить наказание и таким образом избежать смерти.

Все в этом человеке было подлым и исполненным расчета, вплоть до показной признательности, которую он выражал своему бывшему хозяину, ставшему его покровителем.

Надо сказать также, что Фиески в этой вере на безнаказанность поощряли самые высокопоставленные должностные лица; власти по-прежнему надеялись, что круг разоблачений не замкнется на простом шорнике и безвестном торговце; было бы так приятно опутать врагов, которых приходилось уважать, гнусной сетью убийства!

К несчастью, Фиески мог сказать лишь то, что было на самом деле; он дал показания против Море, который слушал его, неизменно бесстрастный, не позволяя дрогнуть ни одной черточке на своем стоическом лице; он дал показания против Пепена, который слушал его, бледный от ужаса, судорожными жестами отрицая свою вину; однако, как было сказано, на этом круг его разоблачений замкнулся.

В течение всего времени, пока длился этот гнусный судебный процесс, Франции и всему миру было явлено гнусное зрелище; самые высокопоставленные должностные лица правительства установили сношения с Фиески: одни приносили ему деньги, другие писали ему письма; какое-то время за автографами Фиески гонялись почти так же, как позднее будут гоняться за автографами Ласнера; они чуть было не стали котироваться на Бирже, явившись предметом игры на повышение и понижение.

Особенно ценную коллекцию этих автографов сумел собрать г-н Паскье.

После длившегося две недели судебного процесса, к концу которого Пепен явно обрел определенную твердость и в ходе которого бесстрастность Море не изменилась ни на минуту, суд Палаты пэров приговорил Фиески, Пепена и Море к смертной казни, а Буаро — к двадцати годам тюремного заключения; что же касается Беше, то он был полностью оправдан.

Каждый из трех сообщников встретил сообщение о своем приговоре в соответствии со своей манерой чувствовать и ощущать: Фиески — с нервной ухмылкой, Море — со своей обычной бесстрастностью, а Пепен — с не лишенным величия смирением.

Пепен, уже облаченный в смирительную рубашку и находясь среди своих стражников, во время разговора с адвокатами думал, казалось, только о жене и детях.

Море, которому предложили яд, минуту подумал, а затем произнес:

— Нет, я хочу, чтобы моя кровь пролилась им на голову!

Что же касается Фиески, бесстыдного до самого конца, то он написал архиепископу Парижскому письмо, в котором просил разрешить ему присутствовать на мессе, а в конце добавил:

«Не забывайте, монсеньор, что первая месса была отслужена раскаявшимся разбойником».

На рассвете 19 февраля в одиночную камеру Фиески вошел аббат Гривель и известил заключенного, что для него настал час готовиться к смерти.

— Этого не может быть! — воскликнул Фиески, растерянными глазами глядя на исповедника.

Накануне он заверял своего адвоката, что ему обещали не только сохранить жизнь, но еще и отправить его вместе с багажом в Америку.

Адвокат покачал головой в знак сомнения и произнес:

— Не тешьте себя этой надеждой, Фиески, ибо разочарование будет жестоким и, возможно, у вас уже не найдется мужества в тот момент, когда оно вам понадобится.

— В любом случае, — ответил Фиески, — если они не сдержат данного мне слова, Нина Лассав бросится к ногам маршальши Мортье, та обратится с ходатайством к королю и меня помилуют.

— Такое, несомненно, возможно, — сказал г-н Паторни, — но, тем не менее, не слишком рассчитывайте на это.

— Послушайте, — сжимая кулак, произнес Фиески, — вы ведь приносили мне книги, не так ли?

Да.

— Так вот, если меня казнят, вы потребуете вернуть эти книги и в одной из них найдете адресованное вам письмо с подробным описанием того, что мне было обещано.

После казни Фиески г-н Паторни перерыл эти книги, но никакого письма в них не нашел.

В ночь на 19 февраля у заставы Сен-Жак был возведен эшафот, и, как мы уже сказали, на рассвете этого дня в камеру Фиески вошел аббат Гривель, чтобы призвать его готовиться к смерти.

Мало-помалу Фиески вновь обрел все присущее ему бахвальство; он еще питал надежду на спасение. В числе знаков внимания, которые ему оказывали, была и посылка с превосходными сигарами; поскольку Море был курильщиком, Фиески взял одну из этих сигар и послал ее своему сообщнику в знак примирения.

Море отказался, а Пепен взял ее и закурил.

Тем временем открылся зал, где, когда осужденных бывает несколько, совершается из общий предсмертный туалет. Пепен со смирением подчинился этому страшному испытанию, Море остался бесстрастным, как всегда, а Фиески то и дело повторял, глядя на дверь:

— Но где же господин Ладвока́? Неужели господин Ладвока́ не придет?

Затем, скрежеща зубами, он произнес, обращаясь к аббату Гривелю:

— Ах, святой отец! Если он не придет, я умру проклятым!

Наконец, осужденным объявили, что час настал и им следует спускаться вниз; у подножия лестницы в ожидании их стояли три повозки; каждый забрался в свою.

— В сущности, — произнес Фиески, усаживаясь в повозке, — я не должен удивляться тому, что со мной происходит.

— И почему же? — спросил его аббат Гривель.

— Да потому, что во время экспедиции в Калабрию одна цыганка предсказала мне, что рано или поздно я с довольной душой умру на гильотине; и она не обманула меня.

Около восьми часов мрачный кортеж прибыл к месту казни; три ряда солдат окружали эшафот; живая стена тотчас распахнулась, и повозки с осужденными проехали через образовавшуюся брешь.

Позади них брешь закрылась.

Повозки остановились. Фиески, по-прежнему возбужденный, по-прежнему нетерпеливый, спрыгнул вниз. Пепен спустился с повозки со спокойствием, не покидавшим его, видимо, с тех пор, как он навсегда распрощался с жизнью. Море пришлось поднять и поставить на землю.

В эту минуту улыбка впервые тронула его губы, и он произнес:

— Это не сердце подводит, а ноги.

Все трое, со связанными за спиной руками, подошли к подножию эшафоту и встали задом к нему.

Священники, сопровождавшие осужденных, поднесли там к их губам распятие, одновременно произнося последние увещания.

Пепен, всю дорогу куривший сигару, бросил ее, чтобы поцеловать распятие.

В эту минуту к Пелену подошел полицейский комиссар.

— Если вы хотите сделать какие-нибудь признания, — сказал он, — то для вас исполнение приговора будет отсрочено.

— Мне не в чем признаваться, — ответил Пепен, — а так как, на мой взгляд, я вполне готов к смерти, то по мне уж лучше умереть немедля.

Комиссар удалился.

К Пелену подошли исполнители казни и, обращаясь к нему, сказали:

— Идемте!

— Выходит, начнут с меня, — откликнулся Пепен.

И, кивнув Море, он сделал шаг вперед.

На плечи ему набросили желтый плащ, и он твердым шагом стал подниматься по ступенькам эшафота.

Взойдя на помост, он остановился.

Все поняли, что он хочет что-то сказать, и в толпе зрителей воцарилось полное безмолвие.

— Я умираю безвинно, я умираю как жертва! — крикнул Пепен. — Прощайте!..

Затем, последний раз взглянув на небо, он сам отдался в руки палачей.

Следом за ним пошел Море; когда он встал рядом с откидной доской гильотины, палач довольно грубо схватил его за плечи и разорвал верхнюю часть его фланелевого жилета.

И тогда, повернувшись к этому человеку, Море мягко и тихим голосом сказал:

— Зачем вы портите жилет? Если вы гнушаетесь им, он вполне может послужить какому-нибудь бедняку.

Едва он произнес эти слова, с головы у него сорвали черный шелковый колпак, и его длинные седые волосы затрепались на ветру.

Это спокойное лицо, эта седая голова произвели сильное впечатление на толпу; поднялся глухой ропот, стихший лишь после того, как голова старика упала под ударом ножа гильотины.

Подняться на эшафот теперь предстояло Фиески.

— Не покидайте меня вплоть до самого порога вечности, — сказал он аббату Гривелю.

И священник, верный своей миссии, поднялся вместе с ним на помост.

Аббат Гривель в последний раз поднес к губам Фиески распятие, и тот, обращаясь к нему, произнес:

— Желая отблагодарить вас, я очень хотел бы, чтобы мне было позволено вернуться минут через пять и сообщить вам новости с того света.

То были его последние слова. Он сам лег на откидную доску, как если бы торопился покончить с жизнью.

Из всех троих он явно был наименее мужественным.

Вот какое участие каждый из них принял в этом преступлении:

Пепен дал деньги на то, чтобы взять внаем комнату;

Море изготовил адскую машину и зарядил ружейные стволы;

Фиески поджег пороховой шнур.

Два дня спустя площадь Биржи была заполнена толпой зевак, ломившихся в дверь одного из здешних кафе: хозяин этого заведения нанял Нину Лассав, любовницу Фиески, на работу в качестве кассирши.

Одной из характерных черт царствования Луи Филиппа являлась бесстыдная спекуляция, и, возможно, приведенный нами факт не входит в число самых печальных ее примеров.

LXVII

Пока происходили все те события, о каких мы только что рассказали, г-н Тьер порвал с г-ном Гизо и занял должность председателя совета министров.

Тем не менее первый состав кабинета министров, в том в виде, в каком его задумал г-н Тьер, оказался разрушен выходкой Юмана, который внезапно, вопреки решению, принятому на совете, предложил сократить доходность государственных долговых обязательств.

Через два дня после казни Фиески и его сообщников, то есть 22 февраля 1836 года, кабинет министров был воссоздан при следующих условиях:

г-н Тьер стал министром иностранных дел и председателем совета министров,

г-н Созе — хранителем печати и министром юстиции,

граф де Монталиве — министром внутренних дел,

г-н Пасси — министром торговли и общественных работ,

г-н Пеле — министром народного просвещения,

г-н д’Аргу — министром финансов,

адмирал Дюперре — министром военно-морского флота,

маршал Мезон — военным министром.

Первой новостью, ставшей известной г-ну Тьеру после того, как он приступил к руководству министерством иностранных дел, явилось нарушение Венских договоренностей в отношении Кракова.

В Краков, независимый и строго нейтральный вольный город, в который ни под каким предлогом не могли быть введены никакие военные силы, вторглись сначала австрийцы, затем русские, а потом и пруссаки.

Оккупация произошла 17 февраля 1836 года; г-н Тьер приступил к руководству министерством иностранных дел 22 февраля.

Господин Тьер позволил оккупировать Краков.

Тем временем лорд Палмерстон призвал г-на Тьера вмешаться хотя бы в дела Испании, коль скоро он не вмешался в дела Польши. Господин Тьер ничего так не желал, как военного вмешательства в дела Испании, и прежде намеревался всячески ускорить его.

И потому удивление лорда Палмерстона должно было дойти до остолбенения, когда г-н Тьер ответил на его предложение отказом.

Отныне г-н Тьер душой и телом стоял на стороне континентальной политики.

Что же стало причиной такого крутого поворота? Сейчас мы скажем это.

В Тюильри хотели последовать примеру Наполеона в том, что погубило Наполеона.

Речь шла о том, чтобы женить герцога Орлеанского на одной из эрцгерцогинь.

С г-ном фон Вертером и г-ном д'Аппоньи поговорили о возможном путешествии французских принцев в Германию; о цели путешествия послам ничего заранее не сказали, но они все поняли с полуслова. Из Германии пришел ответ, что герцог Орлеанский будет радушно принят, и он выехал из Парижа вместе с герцогом Немурским, захватив с собой целый ящик с табакерками и портретами: табакерками с алмазными вензелями и портретами с алмазными оправами.

Перед его отъездом я имел честь провести с ним около часа, и он показал мне все эти диковины, будущие дипломатические подарки, которые незадолго до этого принес ему Бапст, его ювелир.

Принцы начали свое путешествие с Пруссии, где их превосходно приняли, что объяснялось очень просто.

Царедворцам они привезли алмазы и ордена.

Народу они явили собственными персонами живой образ революции.

Из Берлина они переехали в Вену.

Вспомним герцога Орлеанского — красивого, остроумного, обходительного, исполненного воодушевления, когда он хотел нравиться, прекрасно образованного и говорившего на четырех или пяти живых языках так же, как на французском языке.

Все берлинские дамы были без ума от него, все венские дамы увлеклись им.

Выбор герцога Орлеанского пал на дочь эрцгерцога Карла, принцессу Терезу.

Эрцгерцог Карл столько раз терпел от нас поражения, что был едва ли не популярен во Франции.

Как-то раз в уголке одной из императорских гостиных дети эрцгерцога Карла обступили юного герцога Рейхштадтского и заливались смехом.

— Чем это вы там занимаетесь, малыши?! — с другого конца гостиной крикнул юным хохотунам эрцгерцог Карл.

— Ах, папа, — ответил старший из сыновей эрцгерцога, — это Рейхштадт рассказывает нам, как его отец всегда побеждал вас; это очень забавно!

Это было очень забавно, вне всякого сомнения, но это еще и свидетельствовало о том, что герцог Рейхштадтский разбирался в истории куда лучше, чем все полагали.

Вероятно, несчастный юный герцог очень дорого заплатил за эти раскаты смеха своих кузенов.

Итак, герцог Орлеанский бросил взгляд на принцессу Терезу, дочь эрцгерцога Карла. Со своей стороны, он понравился принцессе; он понравился даже эрцгерцогу.

К сожалению, той особой, которой ему следовало понравиться прежде всего, была эрцгерцогиня София; однако возможность понравиться эрцгерцогине Софии заключалась не в том, чтобы понравиться принцессе Терезе.

В итоге брак не состоялся.

Господину фон Меттерниху было поручено найти для этого отказа благовидный предлог, и он его подыскал.

— Нельзя, — заявил он, — подвергать опасности австрийскую принцессу, сажая ее в карету, которую каждую минуту насквозь простреливают из пистолета.

Молодые принцы отправились в Италию, рассчитывая провести там несколько месяцев, как вдруг до них дошло известие, что король с присущим ему везением только что избежал гибели во время нового покушения на убийство.

Выстрел был произведен с такого близкого расстояния, что в волосах короля остался пыж.

Сомнения в отношении личности покушавшегося длились недолго.

Оказавшийся рядом с ним национальный гвардеец увидел, как он целится в короля, и отвел в сторону ствол его ружья.

Этим национальным гвардейцем был оружейник Девим, и ружье-трость, которым воспользовался преступник, было приобретено в его магазине.

Впрочем, покушавшийся даже не пытался бежать.

Девим схватил его за шиворот и, узнав, воскликнул:

— Ах, негодяй! Я же знаю, кто это! Его зовут Луи Алибо! Это в моем магазине он приобрел оружие, которое только что пустил в ход!

Тот, чье имя назвал Девим, был молодой человек лет двадцати шести, который по странному и почти невероятному контрасту подносил себя в образе, исполненном изысканности и кротости. Его красивое лицо изящно обрамляли развевающиеся волосы и черная бородка; его голубые глаза являли собой удивительную смесь силы и грусти; он ничуть не казался взволнованным в этот страшный момент, и ни побои, ни угрозы, ни оскорбления не могли согнать с его губ строгую и презрительную улыбку, заставлявшую их приоткрываться.

Его обыскали; при нем оказались лишь две трубки, расческа, пачка курительного табака и двадцать три су.

При виде этой ничтожной суммы стоявший рядом полковник подумал, по-видимому, что к преступлению его могла подтолкнуть нужда.

— Чудовище! — воскликнул он. — Тебе следовало сказать, что ты нуждаешься в хлебе, и я бы тебе дал его!

— Хлеба? — ответил Алибо. — Я не вымаливаю хлеба, я на него зарабатываю, а того, кто мешает мне на него зарабатывать, я убиваю.

Когда такие люди, как Море или Алибо, становятся убийцами, это роковое указание для монархий, что их последний час пробил.

Алибо родился 4 мая 1810 года в Ниме; он был сыном Бартелеми Алибо, возчика, и Терезы Магдалины Барьер. Во время Июльской революции он вступил в 15-й пехотный полк, стоявший гарнизоном в Париже, а в 1832 году оставил службу и странствовал, снедаемый страшной мыслью убить короля. В течение трех лет, пока длились его странствия, этот замысел, вместо того чтобы выветриться из его головы, с каждым днем все больше укоренялся там. 17 ноября 1835 года он вернулся в Париж.

Решение было принято.

Однако Алибо был настолько беден, что у него не было денег на то, чтобы купить оружие, с помощью которого он намеревался совершить задуманное преступление. И вот тогда под видом разъездного торгового посредника он явился к Девиму, который доверил ему две дюжины ружей-тростей; две недели спустя Алибо отослал ему обратно все эти ружья, за исключением одного, которое он оставил себе, признав себя за него должником.

Все это происходило в конце февраля.

Двадцать седьмого февраля он нанялся приказчиком в лавку виноторговца — с жалованьем в четыреста франков в год, даровым питанием и проживанием. 23 мая он ушел оттуда и поселился в меблированных комнатах на улице Маре-Сен-Жермен, где жил вплоть до 25 июня — того дня, когда было совершено покушение.

Во время своих странствий Алибо пришлось проявить присущую ему храбрость, храбрость неоспоримую, весьма странным образом. Вследствие какой-то ссоры, случившейся у него в Перпиньяне, он получил пощечину; у друзей Алибо, знавших его отвагу, не было никаких сомнений в том, что он будет драться на дуэли, как вдруг, покачав головой из стороны в сторону, молодой человек произнес:

— Драться на дуэли?! О нет! У меня есть дело поважнее.

Спустя три дня Алибо и в самом деле уехал в Париж, и предпринятая им там попытка преступления прояснила, к какому зловещему шагу он рвался, покидая Перпиньян.

Властям сразу же стало понятно, что с подобным человеком нужно побыстрее покончить и что чем меньше его будут показывать публике, тем лучше.

Двадцать пятого июня, в тот самый день, когда было совершено покушение, Палата пэров взяла на себя обязанности суда.

Алибо велели назвать вожаков заговора и его членов.

— Вожак — это моя голова, члены — это мои руки, — ответил он.

Адвокатом Алибо был Шарль Ледрю, которого он то ли сам выбрал в качестве защитника, то ли получил по назначению.

Не было никакой другой возможности защищать человека, который сам признался в своем преступлении и даже кичился им, кроме как воззвать к милосердию короля. И Шарль Ледрю привел в пример милосердие, которое Август проявил по отношению к Цинне.

При этих словах своего защитника Алибо живо поднялся со своего места.

— Господа, — произнес он, — я благодарю моего адвоката за его добрые намерения, однако у меня нет ни малейшего желания защищать свою жизнь; мое намерение состоит в том — и все это видели, ибо я даже не пытался бежать — мое намерение, повторяю, состоит в том, чтобы честно донести до вас эту мысль, в надежде, что вы воспримете ее точно так же. Заговорщик добивается успеха или умирает! У меня было по отношению к Луи Филиппу Первому такое же право, какое Брут употребил против Цезаря.

Ропот, поднявшийся в Палате, на минуту прервал его речь.

— Цареубийство, — повысив голос, продолжил он, — это право человека, который может добиться справедливости лишь своими собственными руками.

Подобной защиты не желали слушать ни г-н Паскье, ни вся Палата пэров. Алибо принудили к молчанию.

Не было никакого сомнения в характере приговора, который будет вынесен осужденному. Алибо был приговорен к каре, полагающейся отцеубийцам.

Он отказался подавать ходатайство о помиловании.

Однако Шарль Ледрю, человек, образ мыслей которого был исполнен добросердечия и который из-за этого был позднее так страшно оклеветан, написал королю следующее прошение:

«Государь!

Поскольку Алибо, решив умереть, завещал мне утешить его старого отца, я, дабы исполнить эту благочестивую миссию, прошу Вас бросить милосердный взор на осужденного, чья непоколебимая решимость сделает еще более великой милость, которую Ваше Величество обронит с высоты своего трона. Невозможно, государь, победить упорство человека, чересчур сильно презирающего жизнь, чтобы иметь желание продлить ее хоть на один день; однако мне кажется, что если всякому гражданину надлежит прощать своих врагов, то первому гражданину государства подобает простить своего убийцу».

Прошение было отклонено.

Узнав эту новость в воскресенье утром, Шарль Ледрю помчался к г-ну Созе, хранителю печати, чтобы вручить ему лично кассационную жалобу.

Однако г-н Созе ответил, что на приговоры Палаты пэров кассационные жалобы не подают.

Весь этот воскресный день Алибо то погружался в размышления, то распевал мелодии тех краев, где он вырос; странное сближение: человек, которому предстоит вот-вот умереть, извлекает из глубины своей памяти прежде всего и с наибольшим удовольствием первые воспоминания своей юности.

В понедельник, на рассвете, в камеру осужденного вошел аббат Гривель.

Алибо спал глубоким и спокойным сном. Свет лампы, еще горевшей подле него, бросал блики на его прекрасное лицо, одновременно безмятежное и строгое.

Можно было подумать, что он уже умер, умер с улыбкой на устах.

Какая огромная разница была между этим человеком и Фиески, занимавшим не так давно ту же самую камеру!

Аббат Гривель разбудил его.

Исповедник и грешник обменялись под оком Божьим несколькими высокими словами.

Однако все усилия священника привести Алибо к раскаянию оказались тщетными.

Поскольку Алибо еще ничего не ел и не выражал никакого желания поесть перед казнью, аббат Гривель предложил ему стакан вина из его родного края.

Алибо согласился, но, едва притронувшись губами к стакану, отставил его в сторону.

Ему пришла в голову мысль, что в это вино подмешали какой-нибудь расслабляющий порошок, который в момент казни лишит его или физических сил, или душевного мужества.

Достойный священник догадался, о чем подумал осужденный; он взял стакан, наполовину осушил его и подал Алибо, который допил остальное.

В четыре часа утра в камеру явился палач, и Алибо заставили перейти в небольшое помещение тюремной канцелярии. Лицо его было все тем же, бледным и гордым. Один лишь раз, когда ножницы, которым ему остригали волосы, коснулись его шеи, легкая дрожь пробежала по его жилам.

Однако дрожь эта продолжалась лишь мгновение и тотчас сменилась улыбкой.

На плечи ему набросили широкий белый балахон, а на голову — черное покрывало.

Затем все двинулись в путь по направлению к площади Сен-Жак.

Было не более пяти утра. На улицах уже рассвело, однако они были еще пустынны; лишь ближе к эшафоту, в этой особой точке, город, казалось, жил и содрогался.

Вокруг эшафота в оцеплении стоял целый полк.

У подножия орудия казни палач снял с головы Алибо черное покрывало, скрывавшее его лицо.

Ему зачитали приговор, который он спокойно выслушал.

Затем, без всякой помощи, он поднялся по ступенькам эшафота.

Взойдя на помост, он подошел к его краю и крикнул:

— Французы! Я умираю за свободу!

Спустя несколько мгновений его голова была отделена от тела.

В тот момент, когда останки Алибо предавали земле, могильщик, выполняя зловещую формальность, ухватил эту голову за ее длинные черные волосы и, показав немногим зрителям, сопровождавшим погребальные дроги до мрачного кладбища, где хоронили казненных, произнес:

— Как видите, это и в самом деле голова Алибо!

LXVIII

Роковым предстал во французских анналах 1836 год, целиком заполненный казнью Фиески, покушением Алибо, дуэлью Карреля, заговором в Страсбурге и смертью Карла X.

Всем известны подробности смерти Карреля. Смертельно раненный в честном поединке с г-ном Эмилем де Жираденом, он скончался утром 24 июля, прошептав три слова: «Франция, друг, республика».

Вся его жизнь заключалась в этих трех словах.

При каждом случае он предлагал свою жизнь Франции, своим друзьям и республике.

Несчастье Карреля состояло в том, что он умер вне политики.

Но как глава партии, скажем это с грустью, ибо говорить такое всегда печально, Каррель умер вовремя. Останься Каррель в живых, он не утратил бы своей репутации человека честного, что было невозможно, но, возможно, утратил бы свою репутацию человека способного.

Далеко не всем посчастливилось умереть вовремя; посмотрите на Лафайета и Луи Филиппа — и тот и другой упустили такую возможность.

Лафайету следовало умереть 5 июня 1832 года.

Луи Филиппу следовало умереть 28 июля 1835 года.

Впрочем, среди важных событий 1836 года мы забыли назвать гонения кабинета министров на Швейцарию, а также предложенную лордом Палмерстоном военную интервенцию в Испанию, которая вначале была запрещена, затем разрешена лично королем, что вылилось в отправку иностранных легионов, и, наконец, вопреки мнению герцога Орлеанского, запрещена бесповоротно вследствие острой стычки между г-ном Тьером и г-ном де Монталиве.

Мы были неправы, забыв сказать об этом последнем событии, ведь именно оно вызвало падение кабинета министров г-на Тьера.

Так что его министерство, длившееся семь месяцев, имело две совершенно отличные фазы.

В течение первой фазы, уповая на брачный союз с монаршими домами Пруссии или Австрии, г-н Тьер отдалился от политического союза с Англией и сблизился с континентальным альянсом.

В течение второй фазы, утратив надежду на брачный союз с Пруссией или Австрией, он вернулся к политическому союзу с лордом Палмерстоном.

В конечном счете г-н Тьер подал в отставку, которая была принята, и уехал в Италию, оставив пост председателя совета министров г-ну Моле.

Вот каким образом был составлен новый кабинет министров: председателем совета министров и министром иностранных дел стал г-н Моле,

министром юстиции и духовных дел — г-н Персиль,

министром внутренних дел — г-н Гаспарен,

министром военно-морского флота — г-н Розамель,

министром финансов — г-н Дюшатель,

министром народного просвещения — г-н Гизо,

военным министром — г-н Бернар,

министром торговли и общественных работ — г-н Мартен.

Как раз в период этого министерства произошла попытка мятежа в Страсбурге.

Второго ноября 1836 года в «Вестнике» появилось сообщение о том, что накануне днем принц Луи Наполеон Бонапарт предпринял попытку взбунтовать гарнизон Страсбурга, однако попытка эта провалилась.

Вот каким образом развивались события.

Я уже давно говорил — и читатель может удостовериться в справедливости этого утверждения, прочитав в моей книге «Впечатления от путешествия в Швейцарию» то, что я написал в 1834 году, иными словами, за два года до описываемого события, — о замыслах принца; уже давно, повторяю, принц поддерживал тайные сношения со своими сторонниками во Франции. Однажды, под конец жизни Лафайета, он, проезжая через Англию, встретился с генералом, но их свидание закончилось ничем. Позднее он переправился через Рейн, приехал в Страсбург и, устроив совещание со своими друзьями, прощупал почву, на которой намеревался предпринять свою рискованную попытку. Друзья принца, даже самые отважные, даже самые заинтересованные в успехе этого предприятия, выразили сомнение в том, что его можно осуществить, и он вернулся в Арененберг, отложив исполнение своих замыслов, но не отказавшись от них.

Он написал письмо генералу Вуаролю, командующему войсками в департаменте Нижний Рейн, и попросил его о встрече.

Генерал Вуароль не ответил ему, но, хотя и воздержавшись от ответа, оставил письмо в секрете.

Тем не менее он поговорил с префектом департамента Нижний Рейн, г-ном Шоппеном д’Арнувилем, о замыслах, которые, по его предположению, вынашивал молодой принц.

— Я располагаю кое-кем в его окружении, — ответил префект, — и меня осведомляют о каждом его шаге.

Однако это не все: не ограничившись письмом к генералу Вуаролю, принц посвятил в свои планы капитана Рендра, а тот сообщил о них своему командиру, г-ну де Франквилю.

Господин де Франквиль доложил о планах принца генералу Вуаролю.

С этой минуты дело стало казаться генералу довольно серьезным, и, в подтверждение доклада, он отправил министру письмо принца Луи.

То было время, когда заговоры подпитывали, вместо того чтобы предотвращать, иными словами, предпочитали задушить ребенка в момент его рождения, вместо того чтобы вызвать выкидыш.

Министр предоставил событиям идти своим ходом.

Двадцать пятого октября 1836 года принц покинул замок Арененберг, выставив предлогом участие в охоте, и отправился в Великое герцогство Баденское, где должны были находиться несколько важных лиц, на помощь которых он мог рассчитывать.

Однако тех, кого он надеялся увидеть на месте встречи, там не оказалось.

Три дня он тщетно ждал их, а по прошествии этих трех дней отправился в Страсбург.

Луи Наполеон более всего полагался на двух людей — полковника Водре и майора Паркена.

Полковник Водре сделал все от него зависящее, чтобы помешать принцу попытать счастья в этой опасной затее. Думая убедить таким образом полковника, принц показал ему документ, посредством которого он обеспечивал ежегодной рентой в десять тысяч франков каждого из двух его детей. Однако полковник разорвал этот документ, заявив принцу:

— Монсеньор, я отдаю свою кровь, но не продаю ее.

После того как полковник предложил свою кровь безвозмездно и это предложение было принято, никаких возражений он более не высказывал.

Уговорить майора Паркена было намного легче. Я хорошо знал его лично; это был один из людей эпохи Империи, полностью преданный традициям того времени, твердый и честный, как его сабля, но, как и его сабля, годный лишь на то, чтобы служить орудием.

Позднее, уже находясь в тюрьме, Паркен опубликовал два тома своих мемуаров, которые он прислал мне и в которых лагерное остроумие, единственное, какое было ему доступно, проявилось в высшей степени.

Двадцать седьмого октября, в восемь часов вечера, принц собрал своих приверженцев на совет, на котором было решено, что мятеж состоится 30-го числа.

Заговорщики рассчитывали воспользоваться чарующей силой имени императора, которое, по их мнению, должно было оказать действие на солдат.

Войсками, составлявшими гарнизон Страсбурга, были: три пехотных полка, три артиллерийских полка и один инженерный батальон.

Принц и его сообщники обеспечили себе поддержку со стороны артиллеристов. Командир 4-го артиллерийского полка входил в заговор.

Они рассчитывали на понтонеров, так как имели среди них своих людей.

Пехота была менее надежной.

Однако ключи от арсенала были у полковника Водре.

И потому было предложено следующее:

взбунтовать вначале артиллерию, выйти на учебный плац и нацелить пушки на казармы пехоты, после чего пехота либо присоединится к восстанию, либо будет уничтожена.

Это предложение было отвергнуто.

Верх взял другой план:

обратиться вначале к солдатам 4-го артиллерийского полка, размещенным в Аустерлицкой казарме, и взбунтовать их, что было нетрудно и даже не вызывало никаких сомнений;

оттуда двинуться к казарме Финкматт и попытаться поднять на бунт 46-й пехотный полк, а по пути захватить ратушу, префектуру и штаб военного округа.

Однако эта попытка провалилась; она провалилась прямо у пехотной казармы, прежде чем восстание приобрело в городе тот размах, какой оно должно было получить и какой оно получило бы, если бы город пробудился от грохота пушек, катящихся по улицам и выстраивающихся в боевом положении на площадях, вместо того чтобы пробудиться всего лишь от крика: «Да здравствует император!»

И пресек эту попытку простой лейтенант, та песчинка, о которой говорит Писание и которая останавливает и опрокидывает колесницу завоевателя.

Этот лейтенант, по имени Пленье, бросился к принцу и, подняв на него руку, крикнул:

— Вы не Луи Наполеон! Вы племянник полковника Водре! Вы присвоили себе имя, носить которое не имеете права! Я беру вас под арест!

Одновременно разнесся слух, что восстание было легитимистским.

Противопоставить что-либо этому новому отпору не представлялось возможным.

Во-первых, имя принца Луи не подняло полк на бунт.

Во-вторых, человек, который называл себя принцем Луи, не был принцем Луи.

И, наконец, человек, который не был принцем Луи, являлся роялистским агентом!

У принца, по правде сказать, была только одна возможность доказать лживость подобных обвинений — сдаться, и он сдался.

Вспомним, что именно это едва не случилось с Бонапартом 18 брюмера: без Люсьена он бы погиб.

Однако у Луи Бонапарта не было своего Люсьена; он был арестован и препровожден в крепость.

В тот же самый день сержант по имени Брюйан попытался взбунтовать свой полк в Вандоме; это был тот самый гусарский полк Шартра, который принадлежал герцогу Орлеанскому.

Брюйан был приговорен к расстрелу.

Именно я спас ему жизнь, прибегнув к посредничеству герцога Орлеанского.

Что же касается принца Луи, то единственным наказанием, которому он был подвергнут, стала отправка его в Америку.

Двадцать первого ноября принц Луи покинул Францию.

За пятнадцать дней до этого умер Карл X; в самый день Святого Карла он тяжело заболел в Гориции, в Штирии, и 6 ноября, в четверть второго ночи, отдал Богу душу последнего Бурбона, царствовавшего во Франции.

И, скажем это с глубоким убеждением, последнего Бурбона, душа которого будет в ней царствовать.

Тело Карла X покоится во францисканском монастыре Граффенберг («Графская гора»), в гробнице, отличающейся чрезвычайной простотой.

Могильный камень, который покрывает тело этого государя, лишенного одновременно и трона, и усыпальницы своих предков, несет на себе следующую простую надпись:

«ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ

ВЫСОЧАЙШИЙ, МОГУЩЕСТВЕННЕЙШИЙ

И ПРЕВОСХОДНЕЙШИЙ ГОСУДАРЬ

КАРЛ, ДЕСЯТЫЙ СЕГО ИМЕНИ,

МИЛОСТЬЮ БОЖЬЕЙ КОРОЛЬ ФРАНЦИИ И НАВАРРЫ,

СКОНЧАВШИЙСЯ В ГОРИЦИИ 6 НОЯБРЯ 1836 ГОДА

В ВОЗРАСТЕ 79 ЛЕТ И 28 ДНЕЙ».

Эта смерть произвела слабое впечатление во Франции; Карл X прошел там путь от непопулярности к забвению, и послышался лишь один голос, причитавший над его могилой, словно Давид над мертвым телом Саула.

Стихи остаются прекрасными, поступок был мужественным. И стихи, и поступок принадлежат Виктору Гюго.

Вот отрывок из этих стихов:

Молчите вы?! Однако я, кого уста нередко сжаты

Для песен о заре, но кто всегда готов воспеть закаты,

Кого когда-то в Реймсе как гостя Карл X принимал,

Кто горести его оплакал, но прегрешенья порицал,

Молчать не буду. Спущусь понуро, сдерживая боль,

В глубокий склеп, где свергнутый покоится король;

Под мрачным низким сводом повешу свой фонарь

И, с грустью вспоминая о том, что было встарь,

В сей век забвенья, так заразившего других,

Начну творить во тьме благочестивый стих!

Но что за дело мне, тому, кто, развернув свои крыла,

Касается порой волшебной лиры, что ввысь всегда влекла;

Кто любит лишь волну морскую, безбрежные поля,

Да страждущих — лишь злобным откажу в любви я;

Кто, видя в шторм корабль, летящий на раздутых парусах,

Тревоги полон за матросов, что головой рискуют на снастях,

И кто подчас сострадать начинает сильней

Не только народа трудам, но и трудам королей;

Но что за дело мне, право, что боле шести лет назад

Из круга друзей венценосных король был внезапно изъят,

Обломок хладный старины у края наших пенных волн?!

Кто призраком над веком нависал, гордыни полн;

Кто ничего в суждениях не мог давно уж изменить

И, людям надоев, старался скрыть лицо свое в тени;

Кого отправили, больного старика, без трона и щита,

В изгнанье, дав знать ему, что жизнь его уж прожита!

Скажу в ответ, не опасаясь слышать снова злобы вой,

Что молодость моя его восшествию на трон была сестрой.

В парадных стенах Сен-Реми, где прославляется Творец,

В один и тот же день стояли мы: он, старик, и я, почти юнец.

И я, поэт, кого он знал, не потерплю, признаюсь в том,

Чтоб мертвый мой король лежал в гробу нагом;

Пока кричит вдали толпа бездушных наглецов,

Божественная жалость, служанка беглецов,

Что их тела в гробовой обряжает наряд,

Не зря в ночи, где лишь ее сияет взгляд,

У скорбных дум моих пришла просить

Обрывок бархата, чтоб этот гроб покрыть.

LXIX

Таким образом все, как видим, способствовало благополучному шествию королевской семьи к вершине неограниченного могущества, конечной цели всех желаний ее главы.

И следует сказать, что как король он был невероятно обласкан покровительством Провидения.

Как отец он был щедро благословлён божественной добротой.

Как король он был наделен полнейшей неуязвимостью: он избежал гибели от пистолета безымянного убийцы, совершившего первое покушение на него, от адской машины Фиески и от ружья Алибо.

Как король он видел, как один за другим уходят его друзья и его самые страшные враги: Лафайет и Казимир Перье, Каррель и Карл X.

Как король он если и не уничтожил, то, по крайней мере, рассеял республиканскую партию; он почти помирился с континентальной Европой, не поссорившись при этом с Англией.

Наконец, как король он сделался главой, образцом, эмблемой, героем, идолом той честолюбивой буржуазии, которая, свергнув с престола аристократию, угнетала народ и стремилась заменить денежным дворянством военное дворянство Наполеона, царедворческое дворянство Людовика XV и феодальное дворянство Людовика XIII и Генриха IV.

Как отец он созерцал пышный расцвет благородной и крепкой семьи: пять принцев, все как на подбор красавцы, храбрецы, носящие самые прославленные и самые древние в христианском мире имена, блистательный султан, где над всеми возвышался старший брат, которого самые безжалостные враги могли упрекнуть лишь в его красоте, почти женской, а друзья — в его храбрости, почти безрассудной; три принцессы, у которых красота, этот ореол женщины, была лишь второстепенным достоинством, три принцессы, старшая из которых, принцесса Луиза, служила примером святой доброты, средняя, принцесса Мария, была прославлена как художница, а младшая, принцесса Клементина, знаменита своим остроумием.

Чего еще мог бы осмелиться требовать у Неба отец и король: отец, видевший рядом с собой этот прелестный кружок из восьми сияющих лиц; король, владевший этим троном, самым прекрасным троном на свете, и колоссальным личным состоянием, двенадцатью миллионами цивильного листа и самыми красивыми дворцами во Франции — Тюильри, Версалем, Сен-Клу, Фонтенбло, Компьенем, Рамбуйе?

То, чего он осмелился требовать, были деньги: деньги, деньги и снова деньги.

Время от времени он требовал еще чуточку деспотической власти.

Но деспотическая власть ничего не стоила буржуазии; более того, буржуазия была не прочь видеть, как ее ставленник наносит удар по народу, который осязаемо шевелился у нее под ногами, и по интеллигенции, которая во всеуслышание роптала у нее над головой.

Да, мы забыли упомянуть, что в том же 1836 году Луи Филипп снова едва не был убит: какой-то негодяй по имени Мёнье выстрелил в него; но, поскольку этот преступник был человек заурядный, поскольку он проливал слезы и молил о помиловании, помилование было ему даровано.

И буржуазия рукоплескала помилованию Мёнье точно так же, как она рукоплескала казни Алибо.

Так что король по-прежнему пользовался полученным от Неба даром неуязвимости.

Да и новости были отличные: старшая дочь Луи Филиппа вышла замуж за короля бельгийцев. Правда, это был король, имевший титул новее, чем у Луи Филиппа; правда, он правил мелким королевством, но все же это был король.

Герцог Орлеанский, со своей стороны, женился на принцессе Елене Мекленбург-Шверинской.

Правда, он женился на ней вопреки воле ее брата, который не считал, что один из Бурбонов, один из Орлеанов, один из потомков Людовика Святого происходит из достаточно подходящей для нее семьи, и понадобилось влияние Пруссии, чтобы уравновесить в этом деле влияние России.

Так что в лице своих принцев буржуазия породнилась с Кобургами и Шверинами, что было для нее чрезвычайно почетно.

Эта бедная буржуазия тотчас возомнила себя возведенной в дворянство.

Однако она не подумала об одном обстоятельстве — о том, что такое породнение будет ей дорого стоить.

Король снова потребовал денег.

Он потребовал миллион франков единовременно в качестве приданого для своей старшей дочери Луизы, которая только что вышла замуж.

Он потребовал, кроме того, миллион франков в год в качестве денежного пособия для своего старшего сына, который намеревался жениться.

Наконец, он потребовал полмиллиона франков в качестве ежегодного апанажа для герцога Немурского, который рано или поздно мог жениться.

О, на этот раз буржуазия встревожилась!

Пока дело касалось лишь ее чести, то есть чести Франции, она не возражала.

Но, когда дело коснулось ее кошелька, она возроптала.

Да и в какое время власть потребовала этих дополнительных расходов на приданое, денежные пособия и апанажи? В то время, когда со всех концов Франции доносится общий горестный стон, общий протяжный плач!

Прислушайтесь к голосам городов, департаментов и провинций: повсюду один и тот же крик о нищете, невзгодах и голоде.

Череду этих горестей начинает Руан.

В Руане чахнут прядильные фабрики, у рабочих-красильщиков нет больше работы; заработную плату ткачам снизили настолько, что они больше не в состоянии жить на нее: кто-то из них отнес свою трудовую книжку в мэрию, а многие обращаются за государственным вспомоществованием; некоторые сделались подметальщиками и зарабатывают двенадцать су в день.

В департаменте Од неурожай, хлеба там нет вообще.

В Арьеже нищие бродят толпами, как средневековые «пастушки», с сумой за плечами и с протянутой рукой.

В округе Лиму жители двух кантонов покинули свои дома и разбрелись по Нижнему Лангедоку и Руссильону, прося хлеба и угрожая взять его силой, если им не дадут его добровольно.

Нормандия опустошена страшным бедствием: сильный северо-восточный ветер упорно гонит морские волны дальше назначенных пределов; воды в реке Вир, поднявшиеся из-за таяния снегов и непрекращающихся дождей, прорывают дамбы, заливают выгоны и топят скот.

И, наконец, Лион, вторая столица королевства, Лион, разоренный двумя восстаниями и жалующийся, что не может умереть от голода так же быстро, как умирают от пушечного ядра, ружейной пули или удара штыком, Лион становится свидетелем страшного зрелища несчастной матери, которая на протяжении шести дней, шести долгих дней кормила грудью своего ребенка, не имея никакой еды сама, и на седьмой день, чувствуя, что смерть уже подходит, а молоко иссякает, собрала те немногие силы, какие у нее еще оставались, с ребенком на руках дотащилась до площади Белькур, рухнула там и умерла, умерла от голода, препоручив свое дитя жалости прохожих!

А ведь нас обвиняли в преувеличении, когда мы позволили отцу Дантеса умереть от голода в его комнате на шестом этаже дома на Мельянских аллеях!

Правда, нас точно так же обвиняли в преувеличении, когда мы заставили графа де Морсера предстать перед судом Палаты пэров и с помощью яда спасли от эшафота г-жу де Вильфор.

Однако спустя год судебный процесс Теста и самоубийство Пралена, отравившегося ядом, превратили поэта в прорицателя и показали, что действительность всегда идет дальше вымысла.

И вот, повторяем, в этот самый момент власть потребовала выделить миллион франков единовременно для королевы бельгийцев, увеличить на миллион франков годовой доход наследного принца и, наконец, предоставить ежегодный апанаж в полмиллиона франков для герцога Немурского.

Это привело к тому, что почти все сплотились вокруг г-на де Корменена-Тимона, когда он издал свой новый памфлет, посвященный апанажу герцога Немурского.

Памфлет выдержал двадцать четыре издания, на два больше, чем выдержала в эпоху Реставрации «Виллелиада» господ Бартелеми и Мери.

Памфлет был написан в форме письма. Увы, почти всегда памфлеты именно так и появляются на свет. Вспомните Поля Луи Курье, разрушавшего королевскую власть в 1815 году так же, как Корменен разрушал ее в 1830-м: письма, всегда письма!

Так вот, это письмо было адресовано герцогу Немурскому, который был здесь ни при чем. Бедный принц, исполненный чести, чуткости и бескорыстия юноша, который всеми силами противился тому, что было сделано от его имени, и на плечи которого обрушились удары бича, предназначавшиеся его отцу!

«… Признайтесь, монсеньор, что французская нация — чрезвычайно щедрая нация и что Ваша семья должна быть безгранична признательна ей за те удобства, выгоды и несметные богатства, какими во все времена она ее снова и снова осыпала, одаряла и награждала…

Для начала, монсеньор, эдикты 1661, 1672 и 1682 годов забрали у государства и передали Вашему предку апанаж, состоявший из такого количества уделов, поместий, городов, дворцов, замков, ферм, наместничеств, княжеств, герцогств, маркизатов, графств и баронств, аллодов, полевых податей, феодальных оброков, лугов, каналов, рощ и лесов, что я устал бы перечислять их Вам на ста страницах.

Ваша семья, монсеньор, считалась в 1789 году самой богатой из всех не царствующих княжеских семей Европы, поскольку ее капитал оценивали в сто двенадцать миллионов франков, огромную сумму, соответствующую двумстам миллионам франков нашего времени, сумму во всех отношениях чересчур большую в руках и в распоряжении одного-единственного человека, каким бы принцем он ни был, и, в зависимости от обстоятельств, угрожавшую то свободе, то самой власти. Ибо история будет совершенно справедлива, монсеньор, если она скажет, что использование Вашим дедом огромного богатства, принадлежавшего ему, в целях революции, содействовало больше, чем все другое, низвержению трона Людовика XVI, его родственника и повелителя.

Этот рок денежного благополучия неотступно шел по следам Вашей семьи, преследуя ее даже в изгнании, ибо, пока другие эмигранты умирали от голода на чужбине, герцогиня Орлеанская, Ваша бабка, получала от Французской республики крупный пенсион, и в это же самое время казна выплатила в погашение обязательств Вашего отца-эмигранта более сорока миллионов долгов. Сорок миллионов! Какое блистательное предвосхищение цивильного листа!

Но это еще не все: Людовик XVIII, едва вернувшись из Англии, своим самовольным указом вернул Вам, в ответ на Ваши настойчивые просьбы, все непроданные поместья из апанажа Орлеанов, остававшиеся в руках нации, апанажа бесповоротно упраздненного, причем не законом 1793 года об эмиграции, а 2-й статьей закона от 21 декабря 1790 года об апанажах.

Чтобы оправдать это неслыханное нарушение законов, стали утверждать, что Людовик XVIII обладал тогда всей полнотой власти. Но с таким отличным доводом, как этот, можно было ограбить, чтобы обогатить Вас, первого встречного гражданина, как это проделали с государством…

Закон о возмещении ущерба эмигрантам, принятый, по-видимому, специально для Вашей счастливой семьи, дал ей дополнительные очки и увеличил еще больше ее довольство, удобства и выгоды, предоставив ей случай добровольно отказаться от отцовского наследства, обремененного долгами, и принять материнское наследство, сияющее золотом и серебром. Это доставило ей, посредством хитроумного разделения родовых поместий, легко разрешенного сменяемыми государственными советниками, прибыль в двенадцать миллионов экю, тщательно взвешенных, аккуратно пересчитанных и заботливо спрятанных в сундуки.

Наконец, помимо сокровищ короны Франции, самых изумительных сокровищ в мире, Палата депутатов, желая напичкать Вашу семью золотом, как она напичкала ее властью, добавила к огромным богатствам Вашего отца движимое и недвижимое имущество из королевской дотации, предназначавшейся Карлу X. Я слишком часто подсчитывал Ваши владения, монсеньор, чтобы у меня еще была нужда напоминать Вам здесь, что Вы и Ваши родственники пользуетесь Лувром, Тюильри, Елисейским дворцом, равно как и их службами; замками Марли, Сен-Клу, Медон, Сен-Жермен, Компьень, Фонтенбло и По, равно как и домами, строениями, садовыми постройками, землями, лугами, фермерскими зданиями, рощами и лесами, которые к ним относятся; Булонским и Венсенским лесами, равно как и Сенарским лесом; алмазами, жемчугом, драгоценными камнями, статуями, картинами, резными камнями, музейными коллекциями, книжными собраниями и другими памятниками античного искусства, равно как и декоративной мебелью, содержащейся в Королевской кладовой и в различных королевских дворцах и учреждениях».

Ну а поскольку апанаж в полмиллиона франков состоял из поместья Рамбуйе и лесов Сенонша, Шатонёфа и Монтеко, г-н де Корменен пустился в чудовищные выкладки, которые наглядно объяснили, что проведенные министрами оценки были ошибочными и одно только поместье Рамбуйе стоит сорок миллионов.

После чего он заранее расписал сколько всего хорошего мог бы сделать с этими сорока миллионами герцог Немурский.

«На те сорок миллионов, которые стоит Рамбуйе, Вы могли бы создать общедоступные библиотеки в тридцати восьми тысячах коммун Франции.

Вы могли бы учредить двенадцать тысяч школ шитья для бедных деревенских женщин.

Вы могли бы оплатить издержки на устройство десяти тысяч детских приютов.

Вы могли бы открыть в трехстах пятидесяти городах бесплатные дома престарелых для лиц обоего пола.

Вы могли бы не дать умереть от голода в течение двух зимних месяцев тридцати тысячам рабочих, оставшихся без работы.

Вы могли бы основать в деревнях пять тысяч школ для девочек.

Вы могли бы выплачивать в течение пяти лет пенсию пяти тысячам израненных, увечных или немощных солдат…»

Все перечисленное было страшным обвинением в том момент, когда площадь Шатле каждый день была завалена мебелью, которую на торгах продавали судебные власти;

когда Ратушная площадь каждый день была заполнена безработными поденщиками;

когда парижская Сберегательная касса только за одну первую неделю апреля выплатила огромную сумму в миллион семьсот шестьдесят шесть тысяч франков!

Таким образом, внизу общества — народ, жалующийся на нужду и требующий хлеба.

Вверху общества — король, распухший от богатства и требующий золота.

А между народом и королевской властью, склонившись над бездной нищеты, о которой богач вспоминает, лишь когда она вот-вот поглотит общество, — г-н де Корменен, этот угрюмый Демокрит, смеющийся над всем горьким смехом и со слезами на глазах.

На сей раз Палату депутатов охватил страх: она отказала королю.

Кабинет министров, еще прежде задетый отклонением закона о разделении уголовных дел, был смертельно ранен отказом в апанаже.

В одно прекрасное утро министры были вынуждены подать в отставку, и король поручил г-ну Гизо сформировать новый кабинет.

Господину Гизо — человеку, которого вплоть до того дня, когда монархия рухнула вместе с ним в вырытую им бездну, все считали очень талантливым; человеку, которому на протяжении восемнадцати лет удавалось заставлять всех верить, что его спесь является следствием гениальности; человеку, который показал, каковы его способности, в невероятной книге, носящей название «О демократии во Франции», книге, словно вышедшей из-под пера слепоглухого.

Это поручение привело г-на Гизо в такое замешательство, что он явился к г-ну Тьеру и попросил его помочь с решением поставленной задачи.

Однако г-н Тьер — глава партии, только что созданной им на левом фланге, вобравшей в себя все озлобленные настроения, все неосуществленные амбиции, все затаенные обиды и названной левым центром, — г-н Тьер отказался.

Не имея возможности войти в долю с г-ном Тьером, г-н Гизо был вынужден войти в соперничество с г-ном Моле.

Он отправил Луи Филиппу список новых министров.

Господин Моле отправил королю свой.

Список г-на Гизо включал:

г-на Гизо, г-на де Монтебелло, г-на де Ремюза и г-на Дюмона.

Список г-на Моле включал:

г-на Моле — министра иностранных дел и председателя совета министров,

г-на Барта — министра юстиции и духовных дел,

г-на де Монталиве — министра внутренних дел,

г-на де Сальванди — министра народного просвещения,

г-на Лакава-Лапланя — министра финансов.

В том и другом случае г-н Мартен оставался министром общественных работ, а г-н Розамель — министром военно-морского флота.

Король высказался за список г-на Моле, что означало обычную министерскую перетасовку.

Именно этот кабинет министров имел честь устроить брачный союз герцога Орлеанского и принцессы Елены.

Увы! Несчастная женщина, кто бы сказал ей в те дни, когда на каждой почтовой станции после пересечения границы ее встречали с охапками цветов и корзинами фруктов, — кто бы сказал ей в те дни, что она едет навстречу столь скорому вдовству и столь долгому трауру?

LXX

Границу принцесса пересекла 24 мая и 29 мая прибыла в Фонтенбло.

На другой день, 30 мая, в галерее Генриха II состоялось венчание.

Затем было устроено торжественное открытие Музея Версаля — музея, предназначенного для увековечивания всех славных событий в истории Франции и где все было посвящено воинской славе.

Точно так же, как это произошло после венчания Марии Антуанетты с тогдашним наследником престола, череда народных гуляний закончилась страшным несчастьем: 14 июня в Военной школе должно было состояться представление, изображавшее штурм цитадели Антверпена, и весь Париж устремился к Марсову полю. Пока спектакль длился, все шло хорошо, но, когда он завершился, каждый по привычке поспешил уйти, и вся толпа, словно огромная лавина, хлынула к двум выходам, обращенным в сторону города; все знают, что такое толпа, этот бурный поток, который, рванувшись вперед, уже не останавливается; она ударилась о железную решетчатую ограду, и тотчас послышались жалобные стоны, смешанные с криками ярости; вся эта живая плоть сминала все на своем пути и сминалась сама.

В тот же вечер Париж погрузился в глубокий траур, ставший той черной лентой, какой рок перевязал свадебный букет этой несчастной принцессы, которую одному наглому министру — пресмыкавшемуся у ее ног, пока был жив герцог Орлеанский, — предстояло, когда он был уже мертв, обзывать иностранкой и тем самым сравнивать с мерзостной королевой, отдавшей корону своего сына англичанам.

На другой день, 15 июня, в Ратуше должны были давать бал; придворные настаивали, чтобы наследный принц явился туда, как если бы никакой беды не произошло; да и какое было дело придворным до тех, кто погиб, ведь почти все эти люди были из простонародья! Но благородный молодой человек воспротивился такому бесстыдству.

— Ну что вы, господа! — сказал он. — Сейчас не время танцевать: подождем, по крайней мере, пока трупы не будут опознаны и преданы земле.

Бал был отложен и, помнится, состоялся 19 или 20 июня.

Через несколько дней после свадьбы своего брата герцог Немурский отбыл в Африку: ему необходимо было взять громкий реванш.

Реванш получился оглушительный: Константина, взятая штурмом, упала к нашим ногам 13 октября 1837 года.

Эта победа стоила нам жизни генерала Данремона, генерала Перрего и полковника Комба — того самого, кто смелым и стремительным ударом, о котором мы рассказывали выше, захватил Анкону.

С высоты соседнего холма Ахмед-Бей видел, как пал его возлюбленный город и вместе с ним сокрушилась его власть; слеза скатилась у него из глаз, когда он развернул своего коня и вонзил шпоры в его брюхо; однако ему не могли сказать то, что сказали Боабдилу, покидавшему Гранаду: «Оплакивай, как женщина, этот город, который ты не сумел защитить, как мужчина!»

Ахмед-Бей упорно защищался, и Константина, которую осаждали дважды, стоила нам жизни более трех тысяч солдат.

Герцог Немурский находился рядом с генералом Данремоном, когда пушечное ядро ударило генералу в бок и он бездыханным свалился к ногам принца.

Солдаты восхищались хладнокровием, проявленным в тот момент их молодым командиром, и многие приводили как образец военной дисциплины произнесенные им тогда слова.

— Господа, — сказал он, даже не подумав покинуть это смертельно опасное место, где, словно ураган, со свистом проносились пули и ядра, выпущенные из крепости, — такой случай был предусмотрен, и с этой минуты генерал-губернатором Алжира является генерал Вале.

Не знаю, что сказал бы герцог Орлеанский на месте своего брата, но я твердо уверен, что, объявляя о новой генеральской должности того, кто был жив, он нашел бы слова скорби, обращенные к тому, кто был мертв.

Именно этой жесткости манер, являющейся, возможно, достоинством, герцог Немурский обязан своей непопулярностью, неожиданно давшей о себе знать повсюду, когда после смерти герцога Орлеанского король назначил его регентом.

Одновременно с этой военной победой появились ростки новой политической схватки; республиканская партия, которую все полагали мертвой, была не до конца разгромлена апрельским судебным процессом; событие, лишившее партию одного из самых деятельных ее вождей в лице Карреля, заставило ее сделать тот огромный шаг вперед, что зовется размышлением; так вот, республиканская партия поразмыслила и пришла к выводу, что такую страну, как Франция, силой не возьмешь и что в этот оплот идей следует войти через брешь, именуемую убеждением; с этого времени республиканская партия обрела ту единственную силу, какой ей недоставало, — благоразумие, способное придать уместность атаке и сплоченность наступлению; и в самом деле, с тех пор как она отказалась от насилия, с ней приходилось считаться, выслушивая ее доводы, и, с тех пор как споры сделались открытыми, законными, почти конституционными, она, говоря от имени всех благородных чувств, пусть даже ее ораторы были менее опытными, чем ораторы противной партии, получила шанс достичь своей цели, вызвав к жизни ту огромную силу, какая, казалось, не заставляла тревожиться уже сорок лет, — демократию.

Республиканская партия начала с выбора нового вождя. На сей раз, дабы никто не мог упрекнуть ее в легкомыслии, она отыскала себе вождя на самой высокой ступени, какой только может достичь человеческий гений. И в этом был большой расчет: не демократия должна была посредством грубых усилий поднять своего вождя на уровень самых высоких судеб, а вождь, уже стоящий на самом верху, должен был протянуть демократии руку и без всяких усилий, без всяких толчков, без всяких споров поднять ее до себя.

Этим вождем был г-н Франсуа Араго, то есть человек, чье имя было известно во всем мире и повсюду вызывало восхищение и уважение.

Наряду с г-ном Араго республиканцы приобрели г-на Лаффита и сохранили в числе своих руководителей г-на Дюпона (из Эра).

Следует согласиться, что господа Араго, Лаффит и Дюпон (из Эра) составили грозный политический триумвират, способный действовать даже сам по себе; но, когда этот триумвират сплотил вокруг себя избирательный комитет, куда, помимо него, вошли господа Моген, Матьё, Лараби, Эрнест Жираден, маршал Клозель, Гарнье-Пажес, Корменен, Сальверт, Тьяр, Шатлен, Кошуа-Лемэр, Бер, Луи Блан, Фредерик Лакруа, Дюран, Тома, Дюбоск, Гудшо, Виардо, Дорнес, Непомюсен Лемерсье, Ростан, Феликс Депорт, Мари, Ледрю-Роллен, Дюпон, Сарран, Гильбер и Давид д’Анже, это было уже целое правительство вне правительства, это была демократическая сила, противостоящая буржуазной силе и вызывающая ее в этот раз на поле битвы куда более смертельной, чем прежде, поскольку в этот раз она объявляла ей не ту материальную войну, в которой убивают материальными пулями или погибают от них самих, а, напротив, ту искрометную войну, которая рождается от столкновения идей, от развития теорий и которая, вместо того чтобы быть видимой глазам и доступной слуху лишь отдельных людей и ограничиваться более или менее значительным пространством, ослепительно вспыхивает по всей земле, не имея других пределов, кроме тех, какие сам Господь Бог положил миру.

Именно тогда г-н Одилон Барро, этот упрямый председатель совета министров Республики в 1849 году, заявил, что, будучи главой конституционной оппозиции, он обязан отложиться от комитета, где свое знамя развернула республиканская партия.

Создание этого комитета, делавшее существование рядом с ним любого либерального или конституционного комитета невозможным, поскольку он объединил в себе самые уважаемые имена оппозиции, нанесло страшный удар королю.

Как раз в это время умер князь де Талейран, на протяжении сорока шести лет игравший столь великую роль в делах Европы, роль, которую в каком-то смысле можно было бы сравнить с ролью гётевского Мефистофеля.

Рамки нашего сочинения не позволяют нам дать здесь точную оценку этого человека. Это был дьявольски могущественный, но вместе с тем пошлый второразрядный демон, которому все умные люди той эпохи приписывали дух безнравственности и цинизма, не имея смелости иметь его сами.

Находясь на ложе смерти, г-н де Талейран, подобно Вольтеру, отрекся от своего прошлого. Вне всякого сомнения, оба они, знаменитые материалисты, для которых любой пример был хорош, опирались на пример святого Петра, трижды отрекавшегося от Иисуса.

Это так, господа, но святой Петр, отрекаясь от своего бога, не отрекся от самого себя.

Господин де Талейран умер 17 мая 1838 года, произнеся очередную остроту, что было его любимым занятием на протяжении всей жизни.

Аббат Дюпанлу повторил ему слова, сказанные г-ном де Келеном: «За господина де Талейрана я отдал бы свою жизнь!»

— Он мог бы найти для нее лучшее применение, — произнес в ответ умирающий.

И испустил дух.

Эта последняя острота явно была в его духе.

Год 1838-й стал вершиной могущества короля Луи Филиппа. Именно в этом году преуспеяние его семьи достигло апогея, что произошло в момент рождения графа Парижского, а уже с первых дней следующего года начались ее несчастья, первым из которых стала смерть принцессы Марии.

Граф Парижский родился 24 августа 1838 года.

Принцесса Мария умерла 6 января 1839 года.

Безусловно, земля, которую в промежутке между двумя этими датами попирал ногами король, должна была казаться ему достаточно прочной для того, чтобы возвести на ней новую монархию, такую же прочную и долговечную, какой была монархия Валуа и Бурбонов.

Два письма одновременно пришли в Тюильри: одно, с красной печатью, было доставлено из Мексики, другое, с черной печатью, — из Пизы.

Их доставили 10 января 1839 года, когда королевская семья садилась за стол завтракать.

Первое письмо извещало о захвате крепости Сан-Хуан-де-Ульоа принцем де Жуанвилем.

Второе извещало о смерти принцессы Марии.

По странной случайности мне попали в руки письма нескольких членов королевской семьи, написанные в связи с утратой, которую она понесла.

Письмо Луи Филиппа написано с целью утешить мужа принцессы, герцога Вюртембергского. Это делает короля нисколько не похожим на библейскую Рахиль, которая не хочет утешиться о детях своих, ибо их нет.

Господь наделяет принцев и королей особыми сердцами.

Все знают, каким восхитительным талантом обладала принцесса Мария, ученица Шеффера, а скорее, собственного гения. Единственная завершенная скульптура ее работы находится в Версале.

Это скульптура Жанны д'Арк.

Трогательная и благочестивая попытка восстановить честное имя юной героини-пастушки, осуществленная юной принцессой.

В ходе 1838 года имел место судебный процесс Юбера, один из самых страшных и самых скандальных процессов эпохи царствования Луи Филиппа.

Основой обвинения послужил бумажник, который выпал 8 декабря 1837 года из кармана пассажира, прибывшего из Англии, и был найден на пристани Булони таможенником по имени Поше.

В бумажнике оказались: листок бумаги, исписанный по-немецки; записная книжка с длинным рядом чисел, который свидетельствовал о каком-то подсчете, но никаким итогом не заканчивался;

и письмо, содержащее следующие слова:

«Вся материальная часть сосредоточена в Париже; требуемый чертеж я везу с собой».

Владелец бумажника, задержанный два часа спустя в одной из гостиниц Булони, имел при себе паспорт на имя Штиглера; однако этот паспорт недолго служил тому, чтобы скрывать личность арестованного. Было выяснено, что мнимый Штиглер — это Луи Юбер, один из самых пылких республиканцев, проявлявший себя во все роковые и кровавые дни, в которые республиканцы вписали свое имя.

Более того, в подкладке шляпы Юбера жандармы обнаружили раскрашенный чертеж механизма, который был сочтен новой адской машиной.

Следствие велось очень активно, и по решению прокуратуры, которой содействовали доносы негодяя по имени Валантен, понесшего ранее наказание за подделку документов, в мае 1838 года перед судом присяжных департамента Сена предстали мадемуазель Лора Грувель и господа Луи Юбер, Якоб Штойбль, Жюль Арман Мари Лепру, Венсан Жиро, де Воклен, Леон Дидье Валантен и Анна́.

Как жаль, что в этой книге, рамки которой нас строго сдерживают, мы не можем пуститься в подробный рассказ о проявлениях людской самоотверженности и поведать о человеческих характерах! Мы рассказали бы, каким чудом добродетели, самоотверженности, милосердия, веры и мужества была несчастная Лора Грувель, которую я знал лично и которая в одиночестве своей тюремной камеры сошла с ума.

О свобода! Так дорого купленная, так часто отнятая, как много тебе придется сделать для своих детей, если ты пожелаешь вернуть им хотя бы половину того, что они сделали для тебя!

Юбер был приговорен к депортации.

Лора Грувель, Штойбль и Анна́ — к пяти годам тюремного заключения.

Венсан Жиро — к трем.

В тюрьме Штойбль перерезал себе горло и умер.

Когда после трех лет тюремного заключения Венсан Жиро вышел на свободу, его волосы были седыми, как у старика.

Тем временем короновали английскую королеву, принцессу Викторию, и маршал Сульт, победитель сражения у Тулузы, присутствовал на коронации в качестве представителя Франции.

Выше мы говорили о том, как создавался республиканский избирательный комитет.

Его влияние было нацелено не на то, чтобы сформировать республиканскую Палату депутатов, ибо такое было невозможно, а хотя бы на то, чтобы в ней, благодаря коалиции, преобладал конституционный дух.

Появление этой Палаты депутатов, против утверждения которой были пущены в ход самые постыдные средства подкупа, повлекло за собой, естественно, падение кабинета министров Моле, ушедшего в отставку и оставшегося примером правительства, которое по части цинизма консервативной политики зашло дальше, чем любое из тех, что ему предшествовало.

Падение кабинета министров Моле вызвало у короля глубокое сожаление.

Во главе колонн победоносной коалиции стояли три вождя: г-н Одилон Барро, г-н Тьер и г-н Гизо, и было бы вполне естественно, если бы будущий кабинет министров объединил г-на Тьера и г-на Гизо, а г-н Одилон Барро занял пост председателя Палаты депутатов.

Однако вследствие происков короля эта комбинация состояться не смогла. Более того, шесть других предложенных комбинаций потерпели провал одна за другой, и с 8 марта по 12 мая 1839 года Франция оставалась без кабинета министров.

Помочь разрешить этот вопрос, казавшийся неразрешимым, могло лишь какое-нибудь сильное общественное потрясение.

Далеко не все республиканцы были сторонниками парламентской борьбы и далеко не все из них примкнули к комбинации, благодаря которой во главе избирательного комитета встали г-н Араго, г-н Дюпон (из Эра) и г-н Лаффит.

Между 1836 и 1837 годами из обломков Общества прав человека сформировалось новое республиканское общество; появилось оно под названием Общество семейств, а затем преобразовалось и стало называться Обществом сезонов.

Руководителями этого общества были Барбес, Мартен Бернар, Бланки, Киньо, Нетре и Мейяр.

Они решили воспользоваться состоянием беспокойства, которое вызывало в Париже отсутствие кабинета министров, и предпринять 12 мая 1839 года попытку восстания.

Ни один план восстания не был установлен заранее с такой точностью; Бланки разрабатывал его, держа в руках учебник по военному делу.

Вначале нужно было захватить префектуру полиции и забаррикадироваться там, как в крепости.

Пункты, которые следовало занять, были определены заранее; места, где следовало возвести баррикады, были намечены накануне; число людей, которых следовало послать в различные пункты, было подсчитано, и каждому пришло домой письмо, призывавшее его на сходку, объяснявшее ему цель этой сходки и указывавшее, что он должен будет делать.

Прокламации, составленные заранее, были подписаны Барбесом и Мартеном Бернаром.

Заговорщики полагали, что могут рассчитывать примерно на тысячу человек.

Помимо расчета на эту тысячу человек, они испытывали уверенность, как и 5 июня 1832 года, в сочувствии большого числа граждан, которые, не будучи членами их общества, могли присоединиться к заговору.

Двенадцатого мая, в половине четвертого пополудни, мятеж начался: заговорщики выдвинулись на улицу Бур-л’Аббе, и раздавшийся крик «К оружию!» донесся с одной стороны до Пале-Рояля, а с другой — до Ратуши.

Силы мятежников были разделены на две колонны, одной из которых командовали Мартен Бернар и Киньо, а другой — Барбес, Мейяр и Нетре.

Колонна Барбеса, привлекавшая к себе внимание в первую очередь, пересекла мост Нотр-Дам, проследовала по Цветочной набережной и двинулась в сторону караульного поста Дворца правосудия.

Командир поста, захваченный врасплох, тотчас же приказал солдатам взять ружья на изготовку.

— Сдавайтесь! — крикнул ему Барбес.

— Скорее умрем! — ответил офицер.

И, повернувшись к своему взводу, крикнул:

— Пли, ребята! Пли!

Однако солдаты не были готовы стрелять, в отличие от мятежников.

Из рядов нападавших прозвучало два выстрела, и одним из них был смертельно ранен лейтенант.

Это убийство приписали Барбесу, что было ошибкой.

Вовсе не Барбес произвел выстрел, которым был убит лейтенант, но, тем не менее, его в этом обвинили; конечно, ему следовало назвать того, кто стрелял, однако этот человек был убит почти в ту же минуту, когда убил сам, и все выглядело бы так, будто Барбес сваливает вину за это преступление на убитого.

И он не стал называть имени убийцы.

Все знают, как провалилось восстание 12 мая, породившее новый кабинет министров.

В этот новый кабинет вошли:

маршал Сульт — председатель совета министров и министр иностранных дел,

г-н Тест — министр юстиции,

г-н Шнайдер — военный министр,

г-н Дюперре — министр военно-морского флота,

г-н Дюшатель — министр внутренних дел,

г-н Кюнен-Гриден — министр торговли,

г-н Дюфор — министр общественных работ,

г-н Вильмен — министр народного просвещения,

г-н Пасси — министр финансов.

Двое последних входили в предыдущую комбинацию состава кабинета, и, когда королю предложили их в качестве министров, он сказал о них так:

— Это враг моей семьи.

— Это мой личный враг.

Выходит, политический кризис стал настолько сильным, что, дабы покончить с ним, король решился включить в состав кабинета министров человека, которого он считал врагом своей семьи, и другого человека, которого он считал своим личным врагом.

Правда, король чрезвычайно рассчитывал на обольстительность своих манер, ибо был убежден, что, оказавшись рядом с ним, любой человек не может оставаться его врагом и, более того, любой враг, каким бы ярым он ни был, неизбежно должен превратиться в его ставленника.

Это он проделал уже со многими; это он надеялся проделать со всеми; это он и в самом деле проделал с господами Вильменом и Пасси.

Суд Палаты пэров был созван снова.

Барбес, с присущим ему мужеством и благородством, взял на себя всю ответственность за восстание.

Выслушав обвинение в убийстве лейтенанта Друэно, Барбес подал знак, что он хочет говорить.

— Я поднялся не для того, — начал он, — чтобы ответить на ваше обвинение; я не склонен отвечать ни на один из ваших вопросов. Если бы это дело не затрагивало никого, кроме меня, я даже не брал бы слова. Я взываю к вашей совести, и вам следует признать, что вы не судьи, явившиеся судить обвиняемых, а политики, пришедшие распорядиться участью своих политических врагов. Поскольку день двенадцатого мая повлек за собой большое количество арестов, у меня есть долг, который мне необходимо исполнить.

Я заявляю, что в три часа пополудни двенадцатого мая все арестованные граждане ничего не знали о задуманном нами плане напасть на ваше правительство. Они были созваны нашим комитетом, не будучи предупреждены о мотивах созыва, и полагали, что им предстоит всего лишь присутствовать на каком-то смотре; лишь когда они прибыли на место событий, куда мы позаботились доставить боеприпасы и где находилось оружие, я подал сигнал, вручил им ружья и приказал действовать. Стало быть, эти граждане были вовлечены в восстание, будучи принуждены моральным насилием следовать данному приказу. По моему мнению, эти люди невиновны.

Я думаю, что это заявление должно иметь определенное значение в ваших глазах, ибо у меня нет намерения извлечь из него какую-либо выгоду для себя. Я заявляю, что был одним из руководителей сообщества; я заявляю, что это мной был подан сигнал к сражению и это мной были подготовлены все средства для осуществления восстания; я заявляю, что принял в нем участие и сражался против ваших войск; но если я возлагаю на себя полную и безусловную ответственность за все общие действия, то мне следует одновременно отвергнуть ответственность за определенные поступки, совершенные без моих указаний, без моего приказа и без моего одобрения; я имею в виду проявления жестокости, которые осуждает мораль; среди таких проявлений жестокости я называю убийство лейтенанта Друэно, которое, как утверждается в обвинительном акте, совершенно мной, причем преднамеренно и злоумышленно.

Все это я говорю не для вас, ибо вы не склонны мне верить и вы мои враги; я говорю эти слова для того, чтобы их услышала моя страна. Я не виновен в этом убийстве и не способен на него. Если бы я убил этого офицера, то убил бы его в поединке с использованием равного оружия, насколько это возможно в уличном сражении, с разделом поля боя поровну и с тем, чтобы солнце било нам в глаза одинаково. Я не убивал, и обвинение, предъявленное мне, является клеветой, которой хотят обесчестить солдата народного дела. Я не убивал лейтенанта Друэно; вот все, что мне нужно было сказать.

Закончив свою речь, Барбес снова сел и отказался отвечать на все дальнейшие вопросы; однако в какой-то момент, подстрекаемый словами председателя суда, он прервал молчание и произнес, не вставая с места:

— Когда индеец оказывается побежден, когда жребий войны отдает его в руки врагов, он не думает защищаться и не прибегает к ненужным словам; он смиряется и позволяет снять с его головы скальп.

— Да, — произнес г-н Паскье, — обвиняемый прав, сравнивая себя с дикарем, причем с самым безжалостным из дикарей.

— Безжалостный дикарь, — возразил ему Барбес, — это не тот, кто позволяет снять со своей головы скальп, а тот, кто его скальпирует.

При такого рода защите никакого сомнения в том, что Барбес будет приговорен, не было.

И он был приговорен.

Двенадцатого июля 1839 года суд Палаты пэров вынес решение.

Бонне, Лебарзик, Дюга и Грегуар были оправданы.

Однако Барбес был приговорен к смертной казни;

Мартен Бернар — к депортации;

Миалон — к вечным каторжным работам;

Дельсад и Остен — к пятнадцати годам тюремного заключения;

Нугес иФилиппе — к шести годам тюремного заключения;

Рудиль, Гильбер и Лемьер — к пяти годам тюремного заключения;

Мартен и Лонге — к пяти годам тюрьмы;

Марескаль — к трем годам тюрьмы;

Вальш и Пьерне — к двум годам тюрьмы.

Полгода спустя настал черед второго разряда подсудимых.

Смертный приговор Барбесу произвел глубокое впечатление в Париже. 13 июля три тысячи учащихся, без оружия, молча и с непокрытой головой пришли требовать у хранителя печати отмены смертной казни за политические преступления и смягчения наказания Барбесу.

Одновременно другая колонна, состоявшая из молодежи и рабочих, направилась к Бурбонскому дворцу; однако ей повезло меньше: как только она подошла к мосту Согласия, ее атаковала и рассеяла кавалерия.

Король помиловал Барбеса; о помиловании ходатайствовали герцог Орлеанский, принцесса Клементина, Гюго и я.

Вот ходатайство Гюго; согласимся, что о помиловании вряд ли просили в стихах более трогательных и более красивых:

В честь ангела, что в Небеса унесся голубицей,

В честь чада хрупкого, тростинки крепче еле-еле,

Помилуй снова, сир, во имя девичьей гробницы,

Во имя детской колыбели!

Между тем новый важный вопрос привлек взоры всей Франции к Востоку.

Речь шла о Сирии, которую Махмуд II хотел отвоевать, а Мухаммед Али не хотел отдавать.

Мухаммед Али, лакедемонский солдат, ставший наместником Египта, провозгласил свою независимость и, как известно, захватил Сирию вплоть до Тавра.

Так что Турецкая империя рассыпалась на куски.

Мухаммед Али не только провозгласил себя независимым, как мы только что сказали, но и, с помощью Ибрагима, своего горячо любимого сына, а может быть, просто сына своей наложницы — ибо происхождение Ибрагима таинственно, как происхождение какого-нибудь принца из арабской сказки, — так вот, с помощью своего сына он разбил султанских военачальников в сражениях при Хомсе, Белене и Конье.

Паша Туниса угрожал действовать сходным образом и заявил, что не будет впредь посылать дань Порте; затем, дабы быть готовым к любому развитию событий, он преобразовал свою армию на французский лад.

Со своей стороны, восстала Сербия, и победа осталась за ней.

Молдавия и Валахия находились теперь в зависимости от царя.

Наваринское сражение отняло у Махмуда II Грецию.

В 1830 году мы оккупировали Алжир.

Турецкая империя являлась теперь лишь своего рода показным фасадом, сквозь бреши в котором можно было с Дарданелл увидеть русских, а из Одессы — египтян.

Махмуд II бился изо всех сил, задыхаясь между русскими, которые защищали его, и Ибрагимом-пашой, который нападал на него.

Затем, словно у тех императоров Древнего Рима, которых делало безумными их всемогущество, у султана началось помутнение разума и его стали донимать предзнаменования и пророчества.

И было от чего сойти с ума повелителю, поставленному, как он, между плачевным прошлым и еще более плачевным будущим и даже не имевшему больше у себя под подушкой ключей от собственной столицы, которые по Ункяр-Искелисийскому договору были отданы России.

Это то, что касается помутнения разума.

Но мы упомянули еще и предзнаменования.

Они были зловещими.

Однажды, когда он проезжал по новому мосту, незадолго до этого построенному в Галате по его приказу, некий дервиш по прозвищу Длинноволосый шейх, пользовавшийся огромной славой вследствие своей святости, бросился к нему и, схватив его лошадь под уздцы, крикнул ему:

— Остановись, нечестивый султан!

Какое-то время спустя, а точнее, в январе 1839 года, в том самом здании, где происходили заседания государственного дивана, вспыхнул пожар; это здание, которое называют Порта, считалось почти священным, и страх, который вызвало у Махмуда II данное происшествие, усилился еще и тем фактом, что в огне погиб его портрет, а это определенно являлось зловещим предзнаменованием.

В конце концов сам ход событий подтвердил страхи султана, приведя Ибрагима к подножию Тавра.

Так неужели мы должны были покинуть нашего старого друга Мухаммеда Али, того, кто собрал жатву цивилизации, посеянной нами на берегах Нила во время Египетского похода, ради Махмуда II, новоявленного союзника России? Неужели мы должны были отказаться от нашего влияния в Египте, чтобы позволить Англии занять наше место в Александрии, Каире и Суэце?

Разумеется, нет, причем по всем законам не только достоинства, но и интереса, ибо, поскольку мы были хозяевами Алжира, защитниками Туниса, союзниками Мухаммеда Али, покровителями Сирии, кредиторами Оттона, имели в качестве короля дядю неаполитанского монарха и предоставляли Испании деньги и солдат, наш интерес, вполне определенный, вполне реальный, состоял в том, чтобы ничья власть не уравновешивала нашу власть в Средиземноморье и чтобы Средиземное море являлось, по выражению Наполеона, французским озером.

Таково было мнение герцога Орлеанского, ставшее причиной второй серьезной политической борьбы, которую ему пришлось вести против отца.

Тем не менее европейская политика колебалась то в одну, то в другую сторону, все еще оставаясь неопределенной, и европейские монархи заявили, что из двух врагов, встретившихся лицом к лицу, они будут считать виновным того, кто нападет первым.

Мухаммед Али и Махмуд II согласились с этим заключением и ожидали решения, которое должны были принять в отношении их участи российский император, французский король, английская королева и прусский король.

Однако в это время лорд Понсонби, пообещав султану поддержку Англии, побудил его нарушить перемирие.

Двадцать первого апреля 1839 года передовые части турецкой армии переправились через Евфрат примерно в тридцати льё от Алеппо.

Тотчас же гонцы, посланные Ибрагимом, доставили египетским войскам приказ выступить в поход и сосредоточиться возле Алеппо.

Адмирал Руссен, поручившийся французскому правительству, что Махмуд II не нарушит перемирия, неожиданно узнал, что авангард турецкого генерала продвинулся до Незиба и что четырнадцать деревень в округе Аинтаба захвачены турецкой армией. Он тотчас же потребовал объяснений от министра иностранных дел и командующего турецким флотом, и, поскольку они пытались отпираться, показал им официальную депешу, только что полученную им, после чего отправил сообщение о произошедшем непосредственно во Францию.

Мухаммед Али тоже был извещен об этом нарушении соглашения, и, поскольку разрыв договоренностей о перемирии был самым заветным его желанием, он воскликнул:

— Слава Аллаху, который позволяет своему старому слуге завершить его труды посредством военной удачи!

Затем он поспешил отправить Ибрагиму приказ изгнать передовые турецкие отряды с тех позиций, какие они заняли, двинуться на главную армию врага и дать ей сражение; в случае победы Ибрагиму следовало встать лагерем на поле боя, среди убитых, а затем продолжить наступление на Малатью, Харпут и Дьярбакыр.

Сражением, которое Мухаммед Али приказал своему сыну дать противнику, стало сражение при Незибе; оно имело следствием гибель трех турецких генералов, захват четырехсот пушек и двадцати тысяч ружей, а также пленение девяти тысяч солдат.

Накануне сражения полковник Сельв, наш храбрый соотечественник, сказал, обращаясь к офицерам Ибрагима, которых он обучал:

— До завтра, господа; встретимся под шатром Хафиза!

И Хафиз, победитель албанцев, победитель курдов, истинный правоверный, перед лицом которого должна была потускнеть звезда мятежника Мухаммеда Али, покинул этот шатер так быстро, что даже забыл там свой орден, украшенный алмазами.

Неделю спустя, в тот самый день, когда Махмуд II скончался в своем летнем дворце Чамлыджа, а Ибрагим-паша сворачивал свой шатер, намереваясь переправиться через Тавр, адъютант маршала Сульта, председателя совета министров, прибыл к победителю, доставив ему письмо от Мухаммеда Али.

В этом письме Мухаммед Али запрещал сыну атаковать, если его самого не атаковали, и наступать дальше, если он одержит победу.

В обмен на такую уступку желаниям европейского ареопага Франция обещала египетскому паше мощное посредничество со своей стороны.

В день сражения Палата депутатов заслушала доклад г-на Жуффруа, обосновывавший необходимость предоставить кабинету министров сумму в десять миллионов франков для усиления наших вооруженных сил в Леванте.

Десять миллионов были выделены.

Видя это, король вернулся к вопросу о дотации герцогу Немурскому.

Однако на сей раз речь шла уже не о поместье Рамбуйе, не о лесах Сенонша, Шатонёфа и Монтеко; теперь король потребовал уже не сорока миллионов франков в один раз, а небольшой полумиллионной ежегодной ренты и единовременного денежного пособия в полмиллиона франков для покрытия издержек на свадьбу герцога с принцессой Викторией Саксен-Кобургской.

Тем не менее, невзирая на скромность требования, Палата депутатов снова заупрямилась, г-н де Корменен опять взялся за перо, и двести двадцать шесть черных шаров дали знать королю, что ему придется отказаться от мысли одарить герцога Немурского за счет нации.

Это привело к немедленной отставке кабинета министров.

Какое-то время бытовала надежда, что новое правительство, которое будет менее зависимым от мнения короля, восстановит, возможно, наше имя на Востоке, воспользуется, возможно, смертью Махмуда, изменой его флота, перешедшего на сторону Мухаммеда Али, и победой Ибрагима; что оно примет, возможно, предложение лорда Палмерстона присоединить английский флот к французскому флоту, силой проникнуть в пролив Дарданеллы и двигаться навстречу русским вплоть до Золотого Рога. Так что все радостно приветствовали и отказ в дотации герцогу Немурскому, и официальное сообщение о том, что 26 февраля 1840 года г-н Тьер был вызван во дворец.

И действительно, г-н Тьер сделался необходимым человеком.

Так что пришлось уступить его требованиям и позволить ему составить кабинет министров по его вкусу.

Этот кабинет вызвал недовольство всех, начиная с короля.

Левый центр, только что отклонивший предложение о денежном пособии герцогу Немурскому и в ходе дискуссии позволивший себе язвительное высказывание: «Это вопрос нищеты богачей!», победоносный левый центр был представлен в новом кабинете лишь г-ном Пеле де Ла Лозером и г-ном Вивьеном и, стало быть, испытывал недовольство.

Доктринеры, представленные там лишь г-ном де Ремюза и г-ном Жобером, тоже испытывали недовольство.

И, наконец, истинные демократы, имевшие повод упрекать г-на Тьера за сентябрьские законы, за электоральные привилегии и ограничения и считавшие, что трехлетняя оппозиция г-на Тьера была скорее выражением личной обиды, нежели подлинным возвратом к идеям народовластия, так вот, повторяем, демократы испытывали еще большее и еще более обоснованное недовольство, чем левый центр и доктринеры.

Впрочем, те, кто сочувствовал египетскому паше — а во Франции таких людей насчитывалось немало, — заметили, что на пост министра военно-морского флота был не без оснований приглашен адмирал Руссен, наш посол в Константинополе, то есть человек, предоставивший наибольшее число доказательств враждебных действий против Мухаммеда Али.

Что же касается г-на Гизо, то он по-прежнему был послом в Лондоне.

В положении г-на Гизо замечательно было то, что он завоевал его так, как обычно завоевывают место во Французской академии, — посредством провалов других.

В итоге, вместо того чтобы сказать, как это сделал кардинал де Ришелье, обращаясь к послам всех стран: «Господа, политика изменилась!», г-н Тьер удовольствовался тем, что сказал им: «Господа, политика остается прежней!»

Вот почему, поскользнувшись уже на другой день после своего вступления в должность, причем до такой степени, что все могли подумать, будто он вот-вот упадет, г-н Тьер, удержавшийся на ногах лишь для того, чтобы тащиться среди второстепенных вопросов вроде закона о конверсии рент, принятого Палатой депутатов и отклоненного Палатой пэров, заниматься вопросом о сахарах, законом по поводу Восточных соляных копей и законом о речной навигации, внезапно, в тот момент, когда его популярность пошатнулась, понял, что ему следует искать опору не только за пределами текущей обстановки и текущих событий, но и за пределами своей эпохи.

Вот почему в ходе заседания 12 мая совершенно неожиданно, во время обсуждения вопроса о сахарах, г-н де Ремюза поднялся на трибуну, при том что не было никаких оснований предвидеть сообщение, которое он намеревался сделать, и произнес следующие слова:

— Господа! Король повелел его королевскому высочеству монсеньору принцу де Жуанвилю отправиться на своем фрегате к острову Святой Елены, чтобы привезти оттуда прах императора Наполеона.

Мы пришли просить у вас денежных средств для того, чтобы достойно принять его на земле Франции.

Правительство, стремясь исполнить долг нации, обратилось к Англии и потребовало у нее вернуть драгоценную реликвию, которую судьба отдала ей на хранение. Едва это намерение Франции было выражено, оно получило одобрение. Вот ответ нашего великодушного союзника:

«Правительство Ее Британского Величества надеется, что быстрота его ответа будет воспринята во Франции как доказательство его желания изгладить до последнего следа взаимную национальную враждебность, которая при жизни императора настраивала друг против друга Францию и Англию.

Правительство Ее Британского Величества желает верить, что, если подобные чувства еще существуют где-либо, они будут погребены в той могиле, куда вскоре положат останки Наполеона».

Господин де Ремюза остановился на минуту, желая увидеть впечатление, которое произвел на изумленную Францию великодушный ответ Англии, а затем продолжил:

— Англия права, господа! Это благородное возвращение праха Наполеона еще сильнее укрепит узы, связывающие нас, и окончательно уничтожит все горестные следы прошлого. Настало время, когда обе нации должны вспоминать только о своей славе.

Фрегат, на который будут погружены бренные останки Наполеона, по возвращении бросит якорь в устье Сены; другое судно перевезет их в Париж, где они будут положены в Доме инвалидов. Торжественная церемония, сопровождаемая великой церковной и военной помпой, освятит гробницу, которой предстоит хранить эти останки вечно.

И в самом деле, господа, для величия памяти такого рода необходимо, чтобы эта августейшая гробница не была бы выставлена на городской площади, среди шумной и досужей толпы. Ее подобает установить в тихом и священном месте, где ее могли бы с благоговейной сосредоточенностью созерцать все те, кто почитает славу и гений, величие и несчастье.

Он был императором и королем; он был законным властителем нашей страны. На этом основании он мог бы быть погребен в Сен-Дени, но Наполеону не приличествует обычная гробница королей. Ему приличествует царствовать и повелевать в зале, куда приходят обрести покой солдаты отечества и куда всегда будут приходить, чтобы воспарить духом, те, кого призовут защищать родину. Его шпага будет положена на надгробный памятник.

Под этими сводами, посреди храма, который благоговейная вера посвятила богу воинств, искусство воздвигнет гробницу, достойную, если такое возможно, имени, которое должно быть на ней высечено. Этот памятник должен обладать безыскусственной красотой, величественными формами и чертами той незыблемой прочности, какая, кажется, неподвластна действию времени. Памятник Наполеону должен быть таким же долговечным, как и память о нем.

Кредит, который мы просим у вас, имеет целью перенесение праха императора в Дом инвалидов, проведение погребальной церемонии и сооружение гробницы.

Господа, у нас нет сомнения в том, что Палата проявит патриотическую взволнованность и присоединится к мнению короля, которое мы только что ей изложили. Отныне Франция, одна Франция будет владеть тем, что осталось на земле от Наполеона; его могила, как и его слава, не будет принадлежать никому, кроме его страны. Монархия тысяча восемьсот тридцатого года является единственной законной наследницей всех памятных событий, какими гордится Франция.

Несомненно, именно этой монархии, которая первой воссоединила все силы и примирила все заветы Французской революции, надлежит без страха воздвигнуть гробницу народному герою и чтить его памятник, ибо лишь одно на свете не боится сравнения со славой: это свобода!

Невозможно передать впечатление, которое произвело это сообщение. Словно электрический разряд пронесся по всему Собранию, и оно несколько раз разражалось аплодисментами.

Вместо одного миллиона франков, который просило правительство, Палата депутатов ассигновала два.

Должно быть, Луи Филипп ощутил себя начисто лишенным приятной мантии популярности, так греющей плечи королей, раз он скроил себе новую из серого сюртука того, кого еще не так давно называл монстром и кого ненавидел настолько же, насколько презирал.

И потому серьезные умы с самого начала видели в возвращении праха Наполеона лишь опрометчивый расчет, сделавшийся еще более опрометчивым из-за того, кому было поручено предъявить упомянутое требование лорду Палмерстону: этим человеком стал г-н Гизо.

То есть человек из Гента, человек, которому пришлось пересечь поле битвы при Ватерлоо, чтобы вернуться во Францию; человек, который, желая быть благосклонно принятым лордом Веллингтоном, был вынужден вытирать о его ковры последние следы французской крови, оставшиеся у него на голенищах сапогов.

Так что все пытались отыскать подлинную причину такого решения, ибо не могли поверить, что оно было подсказано, как это говорилось в докладе, самой нацией.

И вот что рассказывали в то время.

Один из родственников императора добился от О’Коннела, этого великого ирландского смутьяна, заинтересованного в том, чтобы устроить смуту во Франции, обещания, что О'Коннел внесет в Палату общин предложение, направленное на возвращение нам бренных останков Наполеона. И в самом деле, какая нужда была теперь у Англии в этих бренных останках, в этой наклонившейся над могилой иве, листья которой разлетелись по всему свету, в этой своеобразной гробнице Магомета, которая подвешена между небом и землей и к которой безостановочно стекаются на поклонение паломники со всего света.

Но разве не были оскорблением, нанесенным победителям этого человека, многие из которых, еще живые, оказались уже полностью забыты, почти божественные почести, воздаваемые побежденному?

Вот почему, когда лорд О’Коннел признался лорду Палмерстону в своем намерении, тот воскликнул:

— Черт побери, остерегитесь! Вместо того чтобы доставить удовольствие французскому правительству, вы можете поставить его в весьма затруднительное положение.

— Вопрос не в этом, — ответил О'Коннел. — Для меня вопрос состоит в необходимости сделать то, что я считаю своим долгом сделать. Так вот, мой долг состоит в том, чтобы предложить Палате общин вернуть Франции останки ее императора; долг Англии состоит в том, чтобы принять мое предложение. Я вношу его, не заботясь о том, кому оно угождает или кого оно задевает.

— Ну что ж, ладно! — промолвил лорд Палмерстон. — Однако я прошу у вас две недели.

— Я их вам даю, — ответил О’Коннел.

В тот же день, как уверяют те же рассказчики, лорд Палмерстон якобы написал г-ну Тьеру письмо, уведомляя его, что в ответ на парламентский запрос г-на О’Коннела он будет вынужден в скором времени признать, что Англия ни в коем случае не откажется вернуть Франции останки Наполеона и что она уже давно вернула бы их, если бы Франция потребовала этого.

Затем, якобы, г-н Тьер передал депешу королю, и два этих человека, будучи великими актерами, совместно подготовили спектакль, разыгранный перед Палатой депутатов и снискавший там огромный успех.

Но если из этого расчета, как и из любых ошибочных расчетов, воспоследовало даже не столько благо, сколько некоторое смягчение вреда в настоящем, то одновременно из него воспоследовали серьезные помехи для будущего. Рассуждения, столь помпезно подготовленные и встреченные столь горячими аплодисментами клакеров Палаты, оскорбили, проникнув с поверхности общества в его глубины, почти все партии.

Они оскорбили партию легитимистов, сделав из Наполеона законного властителя Франции, имеющего право быть погребенным в Сен-Дени, словно один из Бурбонов или Валуа.

Они оскорбили подлинную орлеанистскую партию, подав семье Наполеона надежды стать в будущем наследниками этого законного властителя и наделив сыновей Луи, Люсьена и Жерома правами, равными с правами графа де Шамбора.

Они оскорбили республиканцев, ибо те, плохо осведомленные о миссии, которую исполнил Наполеон и из которой воспоследовал великий принцип возвышающего равенства, пришедший на смену унижающему равенству, видели в Наполеоне лишь человека 13 вандемьера и 18 брюмера.

И, наконец, они оскорбили самих бонапартистов, находивших, что почести, воздаваемые их императору, были, возможно, на уровне расчета, но не на уровне восстановления честного имени. С их точки зрения, останки победителя при Арколе, Пирамидах, Маренго, Аустерлице, Фридланде и Москве-реке следовало не выторговывать у лорда Палмерстона, а силой отнять у англичан. И перевозить эти останки во Францию следовало не на простом фрегате под командованием самого молодого капитана военно-морских сил, а на самом высокобортном линейном корабле, сопровождаемом целой эскадрой судов под командованием наших самых прославленных и самых старых адмиралов. И везти в Париж гроб с останками следовало не водным путем из Гавра; через всю Францию, по самой длинной дороге, следовало пройти этому триумфальному кортежу. И, наконец, похоронить его следовало под Вандомской колонной, как он потребовал в своем завещании, дабы этот памятник стал бы достоин единственного человека, достойного этого памятника, а не под куполом Дома инвалидов, рядом с жертвами покушения Фиески, словно простого маршала Империи, словно Катина́ или Виллара.

Вовсе не это Поэзия обещала Славе, когда она говорила ей:

Спокойно спи; мы за тобой придем, когда настанет час,

Ведь ты, чью власть мы не застали, теперь как бог у нас,

И слезы взор туманят при мысли о роковой твоей судьбе;

Что триколор, что орифламма — мы жили жизнью тусклой,

Но все ж не удавились той веревкой гнусной,

Какой тебя стащили с пьедестала, что создал ты себе!

Блеск похорон твоих достоин будет изумленья;

Нас, верно, тоже ждут победные сраженья,

И осенят они твой гроб, священный для народа;

Европу, Азию и Африку к нему мы призовем,

А сами новую поэзию с собою приведем,

Чтоб новую воспеть свободу!

У нас тебе покойно будет — под бронзовой колонной,

На площади бурлящего Парижа, столицы миллионной,

Под небом, что темнело столько раз от грозных туч,

И под брусчаткой, что превратить легко в снаряды,

Где катят пушки и твердой поступью идут отряды!..

Как вал морской, народ могуч!

Тиранам оставив лишь бездну и гнева раскаты,

Для этой гробницы, глубокой и прочной, как латы,

Величьем сравнимой лишь с мощью кургана,

Он скорбные, тихие навсегда уготовил стенанья:

Из памяти твоей сотрут они воспоминанья

О шуме вечном океана.

Нет нужды говорить, что стихи эти принадлежат Виктору Гюго; он написал их, когда в 1830 году Палата депутатов отклонила предложение потребовать у Англии останки Наполеона и похоронить их под Вандомской колонной.

Кстати, как и легко было предвидеть, то, что после подобного сообщения, прозвучавшего в Палате депутатов, да еще в подобных выражениях, должно было произойти, произошло.

Принц Луи Наполеон, высланный по приказу Луи Филиппа в Америку, вернулся в Англию, и в Англии услышал о предложении г-на де Ремюза и аплодисментах Палаты депутатов.

И тогда он задался вопросом, как могут племяннику вменить в вину возвращение во Францию, когда туда триумфально возвращают достославные останки дяди.

LXXI

Мы уже сказали, что то ли в 1832, то ли в 1833 году принц Луи встречался с генералом Лафайетом. Эта встреча не имела никаких результатов, за исключением того, что она удостоверила различие взглядов, существовавшее между принцем Луи и радикалами.

По прошествии семи лет, после провалившейся попытки мятежа в Страсбурге, принц Луи решил возобновить прерванные тогда переговоры и на этот раз провести их с демократами образца 1839 года.

Партия долго отвергала его предложения, но в конце концов пожелала узнать, нельзя ли извлечь из них какую-нибудь пользу.

К принцу Луи отправили г-на Дежоржа, главного редактора газеты «Прогресс Па-де-Кале».

Господин Дежорж отправился в Лондон, в каком-то постороннем доме увиделся с принцем и пришел к выводу, что тот расположен снова приняться за свои попытки.

Беседа длилась несколько часов.

Вместо того чтобы обнаружить в принце Луи прогрессивные идеи, которые, по мнению г-на Дежоржа, должны были зародить в юной голове время и события, он обнаружил в нем лишь наполеоновские легенды и, от имени республиканской партии, отказался от всякого соглашения с ним.

Более того, беседа привела к полному разрыву отношений.

— Мы встретим вас ружейным огнем, — заявил г-н Дежорж принцу, когда тот при расставании протянул ему руку.

Впрочем, французское правительство было осведомлено о любой из надежд принца, о любом из его поступков в Лондоне, о любой из его встреч с представителями различных партий и даже различных держав.

В конце 1839 года, беседуя с герцогом Орлеанским, я заговорил с ним о принце Луи.

— Ах, ну да, — промолвил герцог, — вы ведь знакомы с ним лично.

— Не с ним, монсеньор, а с его матерью.

— Ну что ж, в таком случае дайте им знать, что нам известно не только все то, что они делают, но еще и все то, что они говорят, и не только все то, что они говорят, но и все то, что они думают.

Я не имел чести быть в достаточно прямых отношениях с этой ветвью семьи Наполеона, чтобы позволить себе давать ей какие-либо советы. Но, отправившись несколько дней спустя в Лондон, я встретился на пароходе с одним из своих друзей, г-ном д'Анбером, который, как мне было известно, связал свою жизнь с фортуной принца; он знал, что после ареста принца в Страсбурге герцогиня де Сен-Лё, полагая себя в некоторой степени обязанной мне, прислала мне резной камень, найденный Наполеоном в Египте и привезенный им оттуда, и сопроводила этот подарок следующей короткой запиской:

«Тому, кто дал столь хороший совет, которому не последовали».

Д'Анбер призвал меня воспользоваться моим пребыванием в Лондоне для того, чтобы встретиться с принцем.

Я покачал головой в знак отрицания.

— Но почему вы отказываетесь? — спросил меня г-н д'Анбер. — Принц прекрасно примет вас.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Но в чем тогда дело?

— Я не буду встречаться с принцем.

— Выходит, у вас есть причина не делать этого?

— Даже две.

— И какие?

— Пожалуйста. Первая заключается в том, что у меня нет никаких причин быть бонапартистом, и я не являюсь им.

— Но принц принимает не только бонапартистов.

— Я это прекрасно знаю.

— Тогда эта первая причина не может вас останавливать.

— Поэтому я и сказал вам, что у меня их две.

— И какая же вторая?

— Вторая состоит в том, что не пройдет и трех месяцев, как принц предпримет какую-нибудь новую безрассудную попытку, которая удастся так же плохо, как и первая, и поскольку полиция не спускает глаз с него и с тех, кто к нему приходят, то в тот момент, когда он эту попытку предпримет, всех, кто к нему приходил, будут допрашивать, а я не склонен подвергаться мучению, каким бы легким оно ни было, за чужую веру.

Д’Анбер настаивал, но впустую.

Он жив, он помнит этот случай и может сказать, поменял ли я теперь хоть слово в разговоре, который у нас тогда состоялся.

Принц Луи подтвердил правильность моего предположения. 7 августа 1840 года в газетах можно было прочитать, что накануне, в шесть часов утра, принц Луи Бонапарт высадился в городе Булонь-сюр-Мер с шестью десятками своих соратников, обратился к населению с призывом, не имевшим успеха, и спустя три часа оказался в руках французских властей.

Вместе с ним были арестованы пятьдесят два человека.

На это раз никаких попыток разделения уголовных дел не было, и правительство заявило, что принца и его сообщников будут судить в ходе общего следствия.

Была созвана Палата пэров.

Принца Луи перевезли в замок Ам, где он оставался вплоть до 12 августа; 12 августа его доставили в Париж и поместили в женское отделение тюрьмы при Дворце правосудия, в ту самую камеру, которую не так давно занимали Фиески и Алибо.

Бывший король Голландии уже давно жил во Флоренции, во дворце, расположенном на Лунгарно; прежде он неизменно отказывал сыну во встрече, но в этих обстоятельствах не колеблясь предоставил ему доказательство своего отеческого сочувствия.

Газеты опубликовали его открытое письмо, содержавшее следующий абзац:

«… Охваченный священным ужасом, я заявляю прежде всего, что оскорбление, которое нанесли моему сыну, поместив его в тюремную камеру гнусного убийцы, является чудовищной жестокостью, антифранцузской по своей сути; это обида столь же подлая, сколь и коварная».

Правительственные газеты ответили на этот абзац следующей нотой:

«Газеты содержат в своих сегодняшних номерах письмо отца Луи Бонапарта, графа де Сен-Лё, бывшего короля Голландии, который заявляет, что воспринимает как оскорбление то, что его сыну выбрали в качестве тюремной камеры помещение, где содержался Фиески.

Комнату, где находится в тюремном заключении Луи Бонапарт, в свое время действительно занимал Фиески; однако следует заметить, что несправедливо искать в этом сопоставлении повод для упрека властям: комната, о которой идет речь, несколько месяцев тому назад подверглась полной переделке, поскольку она была предоставлена в качестве личного жилища надзирательнице женского отделения тюрьмы, и той пришлось покинуть ее после прибытия Луи Бонапарта».

Принц Луи выбрал в качестве защитников г-на Беррье и г-на Мари.

Шестого октября он был приговорен к вечному тюремному заключению.

— Как долго длится во Франции вечность? — спросил принц Луи после оглашения этого приговора.

Узник был препровожден обратно в замок Ам, где ему предстояло отбывать заключение.

Министры Карла X, отпущенные на свободу за три года до этого, оставили ему место незанятым.

Восьмого октября, то есть через два дня после того как принц Луи был приговорен к пожизненному тюремному заключению, фрегат «Красотка», торжественно отправившийся за прахом императора, прибыл в Джеймстаун.

Спустя семь дней, то есть 15 октября, должна была отмечаться двадцать пятая годовщина прибытия Наполеона на место своего изгнания.

Этот день был выбран для церемонии перенесения праха.

При эксгумации присутствовали господа Бертран, Лас Каз, Гурго и Монтолон.

Сын генерала Бертрана, Артур, который родился на острове Святой Елены и которого его мать представила императору как первого француза, вступившего в Лонгвуд без разрешения губернатора, написал безыскусный, но превосходный отчет об экспедиции фрегата «Красотка».

В его отчете можно найти все подробности этой церемонии, у которой окружавшие ее мелочные расчеты не могли отнять ни ее величия, ни ее торжественности.

В воскресенье 18 октября, в восемь часов утра, фрегат «Красотка» снова распустил паруса и отправился в обратный путь, увозя на своем борту достославный груз.

Посреди вод Атлантики принц де Жуанвиль был извещен встречным торговым судном о том, что, по всей вероятности, только что была объявлена война между Францией и Англией.

В ту же минуту юный принц собрал экипаж корабля и заставил поклясться всех, и матросов, и офицеров, в том, что если они встретятся с высокобортным английским судном или с английской эскадрой, то скорее пойдут ко дну, чем отдадут в руки врага драгоценные останки, которые им было доверено привезти во Францию.

Чуть позже я скажу, ценой каких жертв этой войны удалось избежать.

Восьмого декабря гроб был перегружен с борта фрегата «Красотка» на борт парохода «Нормандия».

Четырнадцатого декабря он прибыл в Курбевуа.

Пятнадцатого декабря он был доставлен в Париж.

Король ждал его, стоя под куполом Дома инвалидов.

Гроб установили перед входом в неф.

Король приблизился к нему.

— Государь, — произнес принц де Жуанвиль, кланяясь и острием своей шпаги касаясь земли, — перед вами останки императора Наполеона.

— Я принимаю их от имени Франции, — ответил король.

Архиепископ Парижский отслужил мессу.

Церемония была чрезвычайно величественной. Начиная с этого дня собор Дома инвалидов сделался целью благочестивого паломничества. При виде огромного числа посетителей великая тень Наполеона должна была вздрогнуть от радости: его популярность осталась прежней.

Мы были вынуждены обойти молчанием ряд событий, которые могут казаться крайне важными тем, кто полагает, что для чести французов важно, чтобы честь Франции не была унижена.

Скажем сразу же, что эта честь была со славой поддержана старшим сыном короля, герцогом Орлеанским. Достаточно вспомнить об экспедиции в ущелье Музайя; скажем несколько слов об этой экспедиции.

По условиям договора на реке Тафна эмиру были уступлены две крепости — Милиана и Медеа. Таким образом, эмир утвердился посреди французских владений, которые простирались от Бона до Шершеля и словно лук, чьей тетивой служило море, полукругом охватывали часть суши.

Абд эль-Кадер сделал крепость Медеа центром, где готовились его военные операции, и война вспыхнула с еще большим ожесточением, чем прежде. И тогда маршал Вале решил выбить эмира с этой грозной позиции.

Слово «грозная» здесь вполне уместно, поскольку на протяжении полугода эмир укреплял ущелье Музайя. Все выступы в горном проходе были увенчаны редутами, связанными между собой посредством разветвленной сети окопов. Эти укрепления, в которых угадывалась рука какого-то изменника-француза, тянулись по гребню хребта вплоть до ущелья. Каждая острая вершина, которую огибала дорога, представлял собой почти неприступную крепость, господствовавшую над узким путем, где предстояло пройти атакующей колонне. Все регулярные войска, какими располагал эмир, были собраны в этом месте; там находились отряды из Медеа, Милианы, Маскары и Себау, присоединившиеся к кабилам из всех племен провинций Алжир и Титтери.

Но и маршал Вале тоже осуществил крупные приготовления. Был собран десятитысячный экспедиционный отряд, и в его рядах, словно обычные старшие офицеры, имевшие в отношении своих коллег лишь привилегию опережать их в бою, находились герцог Орлеанский и герцог Омальский.

Двадцать пятого апреля экспедиционный корпус занял позицию на Шиффа-де-Колеа. 27-го он переправился через Шиффу и на берегах реки Уэд-Джер начал военные действия, вступив в серьезную схватку с конницей халифата Милианы.

Все знают подробности этой удивительной экспедиции, напоминающей сражения Массена́ под облаками. В Атласских горах, как и в Альпах, ноге французского солдата приходилось искать уступы, по которым, казалось, могли прыгать лишь серны. Люди сражались между небом и пропастью; быть раненым означало умереть, а мертвый обращался в мешок с переломанными костями.

Маршал отдал всю честь победы герцогу Орлеанскому, поручив ему захватить позицию врага.

Она была захвачена 23-м и 48-м пехотными полками.

Тем временем создавалась видимость подготовки к европейской войне. Поведение европейских монархов было настолько враждебным по отношению к Франции, что чувство стыда заставляло нас притворяться, будто мы ведем военные приготовления. Однако Европа прекрасно понимала, что нам недостает ресурсов. Наши арсеналы были пусты, наша кавалерия была выведена из строя; четырехсот миллионов, изымаемых ежегодно из нашего бюджета военно-морским министерством и военным ведомством, не хватало для того, чтобы обеспечивать нас кораблями и оружием. При всем том, что Палаты вызывали весьма небольшой страх, власти не осмеливались созвать их, ибо, предполагая в них воинственные намерения, чего на самом деле предполагать не стоило, в ответ на первый же вопрос с их стороны, обращенный к кабинету министров, пришлось бы заявить, что страна готова к войне.

Впрочем, за отсутствием подлинной активности, создавалась ее видимость: инженерные войска вели работы по всему нашему берегу Ла-Манша; Венсен разослал в различные точки Франции сто тысяч ружей; в наших портах устраивалось нечто вроде принудительной вербовки матросов, и для нужд военно-морского флота были проведены рекрутские наборы, куда включили мужчин в возрасте от сорока до пятидесяти лет.

Пять больших фрегатов вооружили в Бресте, и там же строили еще четыре; перед правительством был открыто поставлен вопрос о рекрутском наборе численностью в сто пятьдесят тысяч человек и создании трехсоттысячного резерва; заговорили о реорганизации национальной гвардии во всех городах королевства.

Но если во Франции эти действия обманули некоторое количество счастливых умов, склонных всему верить, то за границей люди были далеко не так легковерны. Англия и Германия высмеивали наши мнимые военные приготовления и заранее заявляли, что в определенный момент весь этот бесполезный шум прекратится и король Луи Филипп бросит своего союзника Мухаммеда Али.

На самом деле, в это время сложились две группировки: одна стояла на стороне министра, другая — на стороне короля. Это г-н Тьер поднимал шум, это г-н Тьер выставлял себя в выгодном свете, это г-н Тьер вооружал корабли и строил укрепления, но окончательное решение предстояло принять королю, и можно было ожидать, что его решение будет вполне миролюбивым.

Самые едкие насмешки над всей этой жалкой политикой отпускали «Швабский Меркурий», «Лейпцигская всеобщая газета» и «Берлинский политический еженедельник».

Господина де Сент-Олера отправили с секретной миссией к г-ну фон Меттерниху.

«Господин де Сент-Олер является близким другом короля Луи Филиппа, — написал по этому поводу "Швабский Меркурий", — и, вероятно, посвящен в его самые тайные намерения».

«Лейпцигская всеобщая газета» добавляла:

«Никто не думает, что на г-на де Сент-Олера возложена миссия выступить с угрозами, и если даже г-н Тьер позволит себе зайти слишком далеко, то вполне вероятно, что посол имеет инструкции умеренного толка, полученные им от высшей власти».

«Все, что сейчас делается и говорится в Париже, ни к чему не приведет, — заключал "Берлинский политический еженедельник". — Пятьсот тысяч людей призовут под ружье; построят несколько кораблей; потратят деньги, что увеличит бюджетные расход; затем два или три полка совершат маневры на северных и восточных границах, как это происходило в то время, когда стоял бельгийский вопрос, и правительства, полагая, что оно удовлетворило национальную гордость, предоставит события их естественному ходу и отважно вложит свой меч в ножны».

И такое о нас не только думали, но и писали люди, проигравшие сражение при Йене!

Возможно, читатель спросит, по какой причине Луи Филипп позволял г-ну Тьеру играть эту комедию, а затем, в нужный момент, столь жестоко унизил его перед лицом всей Европы.

Дело в том, что Луи Филипп торопился построить систему опоясывающих столицу фортов, воспринимая их как гарантию сохранности своей короны.

Впрочем, г-н Тьер должен был уйти в отставку не по королевской воле. Господин Гизо, король Леопольд, герцог Веллингтон икоролева Виктория обстряпали это дельце в Лондоне.

Господин фон Меттерних согласился признать посредничество Франции во взаимоотношениях с Мухаммедом Али. Как раз в это время предполагалось ниспровергнуть лорда Палмерстона и привести к власти сэра Роберта Пиля и тори. Господин Тьер ушел бы в отставку вследствие голосования в Палате, подготовленного г-ном Моле и г-ном Паскье. Господина Тьера сменил бы г-н Гизо. Все было бы проделано вполне конституционным образом; ни единого упрека по этому поводу нельзя было бы высказать Луи Филиппу, и все уступки в отношении Мухаммеда Али предстояло бы делать новому министерству.

Однако то, что Франция снова так тесно подружилась с Англией, никоим образом не устраивало Россию. Этот союз разрушал ее замыслы в отношении Константинополя. С помощью Пруссии она отвергла посредничество Франции в переговорах с Мухаммедом Али, и г-н Тьер, не догадывавшийся о том, что в течение целого месяца он спал на краю пропасти, остался у власти.

Между тем королева Виктория, председательствуя на заседании, посвященном продлению парламентской сессии, произнесла официальную речь, в которой имя Франции не было произнесено ни разу.

Таким образом, в британских верхах Франция более не учитывалась.

Тем временем четыре державы решили судьбу Египта, никоим образом не призвав к обсуждению этого вопроса Францию, которая некогда завоевала Египет и оставила там зачатки цивилизации, развитые позднее Мухаммедом Али.

Четырнадцатого августа коммодор Нейпир, командующий английской эскадрой, адресовал английскому консулу в Бейруте следующую ноту:

«Имею честь известить Вас, что Англия, Австрия и Россия решили, что Сирия будет возвращена Порте. Известите об этом решении египетские власти и потребуйте от них немедленного освобождения города и возвращения турецких солдат. Сообщите об этом письме британским купцам, дабы оно послужило для них руководством к действиям».

За два дня до официального уведомления о подписании Лондонской конвенции эта нота была отправлена Мухаммеду Али.

Так что, как видим, никакие меры предосторожности соблюдены не были. Для держав это не имело никакого значения! Единственной союзницей Мухаммеда Али была Франция, а Франция начиная с 1830 года позволяла, чтобы ее союзникам давали пощечины.

Девятнадцатого августа консулы четырех держав предъявили паше Египта дипломатическую ноту, а скорее, нотификацию, которая могла считаться равносильной приказу.

Эта нота носила название «Размышления о нынешнем положении паши Египта».

Мы приводим несколько абзацев из этой ноты:

«Мухаммед Али не может не знать огромной важности и силы официального соглашения: вся политическая система Европы зиждется исключительно на доверии и скрупулезном исполнении договоров. Именно поэтому, невзирая на серьезные трудности, которые окружали греческий, бельгийский и испанский вопросы, относящиеся к ним соглашения были целиком исполнены, хотя интересы европейских держав в отношении данных вопросов далеко не всегда совпадали.

По-прежнему верить в возможность изменения или смягчения условий конвенции 15 июля означает успокаивать себя пустыми надеждами. Ее положения неизменяемы и неотменяемы; категоричные условия, зафиксированные в ней в момент ее подписания, являются очевидным свидетельством невозможности внесения в нее любых позднейших изменений».

После ряда замечаний, имевших целью склонить Мухаммеда Али к повиновению, консулы добавляли:

«Немедленным следствием такого отказа будет использование принудительных мер. Паша слишком просвещен и слишком хорошо осведомлен о средствах и ресурсах, которыми располагают четыре великие державы, чтобы обольщать себя хотя бы на минуту возможностью сопротивляться при помощи своих слабых средств даже той или другой из них. Рассчитывать в данных обстоятельствах на поддержку заграницы означало бы успокаивать себя пагубной надеждой. Кто в состоянии воспротивиться решимости четырех великих держав? Кто сможет бросить им вызов? Никоим образом не принеся ему блага, подобное вмешательство в его пользу лишь ускорит его гибель, которая сделается тогда неотвратимой.

Четыре великие державы развернут военные силы, более чем достаточные для того, чтобы сразиться со всеми, кто посмеет противиться исполнению требований конвенции; они доставят туда, куда этого потребуют обстоятельства, войска, достаточные для того, чтобы сделать всякое сопротивление невозможным и уничтожить его одним ударом.

Александрия, 19 августа 1840 года.

А.ЛОРЕН, ХОДЖЕС, ВАГНЕР, ГРАФ МЕДЕМ».

Эта нота, эта нотификация или, если угодно, эта угроза была адресована скорее Луи Филиппу, чем Мухаммеду Али.

Впрочем, независимо от того, кому была адресована эта угроза, Египту или Франции, она незамедлительно оказала свое воздействие.

Англия захватила двенадцать египетских кораблей, стоявших на якоре в порту Бейрута.

Выполнить эту операцию было поручено коммодору Нейпиру, которому не составило никакого труда довести ее до успешного конца, поскольку о начале военных действий еще никто не объявлял.

Многие наслышаны о коммодоре Нейпире; это был как раз тот человек, который требовался для подобной экспедиции. Коммодор Нейпир, в то время капитан первого ранга, жил какое-то время в Гавре, имея целью надзирать за навигацией железных пароходов, которую он организовал на Сене. Однако расчеты его оказались неудачными, и дело кончилось прекращением деятельности товарищества, которое он учредил. Тем временем восстала Греция; капитан Нейпир поспешил в Грецию и предоставил свой опыт, свою храбрость и свой авантюрный склад ума в распоряжение эллинов. Более удачливый, чем Байрон, он стал свидетелем умиротворения Греции, и, поскольку в ходе этой величайшей войны он обратил на себя внимание, его вызвали обратно в Англию и предложили ему в королевском флоте чин, который за ним сохранялся. После нескольких экспедиций, неизменно удачных, он с согласия Англии и по-прежнему в чине капитана первого ранга перешел на службу к дону Педру, принял на себя командование его флотом и, имея под своим началом этот флот, разгромил у мыса Сан-Висенти эскадру дона Мигела.

Отсюда его титул графа де Сан-Висенти, пожалованный ему доном Педру.

После этой блистательной кампании капитан Нейпир вернулся на службу в английский флот, но уже в чине коммодора.

В Бейруте он командовал одной из дивизий английской эскадры, находившейся под начальством адмирала Стопфорда.

В то самое время, когда коммодор Нейпир захватил египетские корабли, он выпустил прокламацию, которая была адресована двум совершенно различным разрядам подданных, покорившихся власти Мухаммеда Али.

В этой прокламации он призывал обитателей Ливана к восстанию:

«Обитатели Ливана, вы, кто находится прямо перед моими глазами, восстаньте и уничтожьте, наконец, иго, под которым вы томитесь! Войска, оружие, боеприпасы в самое ближайшее время прибудут из Константинополя, и впредь египетские корабли не станут нападать на ваши берега».

В другом абзаце этой прокламации он обращался к солдатам Мухаммеда Али, призывая их к дезертирству:

«Солдаты султана, вы, кто изменническим путем был вырван из своих деревень и оказался среди раскаленных песков Египта и кто позднее был перевезен в Сирию, вас я тоже именем вашего повелителя заклинаю вернуться под его власть.

Я поставил два линейных корабля напротив карантинного дома, где вас разместили, и приму тех из вас, кто готов перейти под мою защиту. Полное забвение прошлого и выплата вашего недополученного жалованья гарантированы султаном, равно как и все то, что полагается солдатам, вернувшимся на военную службу».

Ровно в тот момент, когда коммодор захватил египетские корабли, призвав обитателей Ливана к восстанию, а солдат Мухаммеда Али к дезертирству, г-н де Понтуа, наш посол в Константинополе и рупор г-на Тьера, от имени Франции выступил с протестом против всяких принудительных мер в отношении Египта.

Двадцать шестого августа Мухаммед Али принял консулов четырех великих держав; они явились в сопровождении Рифат-бея. За три дня до этого Мухаммед Али узнал о том, что произошло в Бейруте.

Мухаммед Али твердо решил поставить на карту и свою жизнь, и свою власть, но не идти ни на какие уступки.

Он выслушал заявление консулов и в ответ ограничился словами:

— Бог дает землю и отбирает ее; я доверяюсь Провидению.

— Если так, — произнес посланец султана, — мне здесь больше нечего делать, и я немедленно уезжаю из Александрии.

— Уезжайте, сделайте одолжение, — ответил Мухаммед Али. — Надеюсь, что эти господа последуют за вами.

И он жестом указал на четырех консулов.

— Но мы не получили указаний покинуть наши посты, — ответили консулы.

— Хорошо, — промолвил паша, — однако вы прекрасно понимаете, что после произошедшего у меня больше нет к вам доверия; к тому же, полагаю, по международным правилам не принято, чтобы государство держало подле себя агентов держав, с которыми оно ведет войну.

Но, поскольку консулы заранее знали, что Франция без всяких возражений позволит ограбить пашу, они призвали его не рассчитывать на поддержку со стороны короля Луи Филиппа.

Мухаммед Али пожал плечами и произнес:

— Я знаю, что ради меня Франция ни разу не выстрелит из пушки, но я рассчитываю на ее сочувствие и ее добрые намерения. Во имя тех, кто служит моему делу, я обязан принять доброжелательную поддержку, которую она мне предлагает, и я это делаю.

На другой день консулы явились снова, однако они застали Мухаммеда Али еще более разгневанным, чем накануне, и он заявил им, что если враждебные действия продолжатся, то он пошлет своему сыну приказ начать наступление на Константинополь.

Впрочем, за три дня до этого, при первом известии о захвате египетского флота, г-н Валевский, наш чрезвычайный посланник при дворе Мухаммеда Али, отправился в Константинополь, полагая, что нас хоть как-то все еще учитывают в вопросах европейского равновесия, и намереваясь предложить государственному совету Турции посредничество Франции.

Ну разве не удивительно было видеть сына Наполеона, посланного Луи Филиппом к Мухаммеду Али?

Однако прибытие нашего достопочтенного посла предполагалось, и в тот самый момент, когда г-н Валевский сошел на берег в Галате, Абдул-Меджид, преемник султана Махмуда, выпустил манифест, в котором он заявил, что уступка Египта в качестве наследственного владения и одного лишь Акрского пашалыка как пожизненного владения, является непреложным решением и что, невзирая на вмешательство какой бы то ни было державы, Мухаммед Али не должен ожидать от султана чего-нибудь еще.

Ничье сердце это оскорбление не могло ранить тяжелее, чем оно ранило сердце г-на Валевского, ибо ни одно сердце не было более французским, чем его.

Именно в это время в кабинете Тюильри случился серьезный спор между герцогом Орлеанским и королем.

— Да ведь это война со всей Европой! — воскликнул король, отвечая сыну, не желавшему оставлять Мухаммеда Али на произвол судьбы.

— Война со всей Европой? Ну и пусть! — ответил герцог Орлеанский. — Что касается меня, то я предпочитаю быть убитым на берегах Рейна или Дуная, а не в сточной канаве на улице Сен-Дени!

Увы! Двумя годами позднее несчастному принцу предстояло бездыханным упасть не в сточной канаве на улице Сен-Дени, а на дороге Мятежа, которую приказал построить Людовик XV, чтобы не быть вынужденным проезжать через Париж.

Одиннадцатого сентября коммодор Нейпир, к которому в прибрежных водах Бейрута присоединился адмирал Стопфорд, высадил на берег десятитысячный десантный отряд.

Этот десятитысячный отряд состоял из: десантных рот с каждого из двенадцати английских и австрийских кораблей, общей численностью около пятисот или шестисот человек;

полутора тысяч английских пехотинцев;

трех тысяч турок;

четырех или пяти тысяч албанцев.

Высадка была произведена в Джунии, бухте, расположенной в полульё от Бейрута.

Никакого сопротивления эта высадка не встретила.

Англичане, австрийцы и турки атаковали одновременно Хайфу, небольшой городок у подножия горы Кармель, превращенный ими в развалины, и крепость Джебейль: ее обороняли албанцы, и захватить ее удалось только после их ожесточенного сопротивления.

Затем шесть английских кораблей, вставших на шпринг перед Бейрутом, начали бомбардировать город, от которого по прошествии трех дней осталась лишь груда развалин.

Это бомбардирование отозвалось в сердце Франции, и каждый задавался вопросом, где находится наша эскадра, что она делает и на что ушли те миллионы, какие были предоставлены для того, чтобы сделать наш флот способным сражаться с английским флотом.

Оказывается, правительство дало нашей эскадре приказ удалиться, бежать, укрыться подальше от шума канонады; она находилась в славной памяти Саламинской бухте и правильно делала, ибо, по словам одного адмирала, если бы наша эскадра стала свидетельницей оскорбления, нанесенного Франции, ее пушки загрохотали бы сами собой.

Таким образом, война была объявлена вопреки Франции и, следовательно, против Франции.

Господин Тьер был ошеломлен потерей престижа Франции, и 2 октября весь кабинет министров подал в отставку.

Однако Луи Филипп воздержался от того, чтобы принять эту отставку. Господин Тьер, полностью лишившийся популярности после того, как он преуспел в деле строительства укреплений вокруг Парижа и потерпел провал в восточных делах, восстановил бы свое положение благодаря этой отставке, имевшей свой смысл; отставка г-на Тьера снова бросила бы его в ряды революционной партии; все знали злопамятность депутата из Экса; в отличие от Ахилла, удалившегося в свой шатер, обиженный г-н Тьер сделался бы ожесточенным застрельщиком. И потому король, которого королева и принцессы умоляли оставить г-на Тьера, обратился к тому, кого он ненавидел всей душой, с просьбой отказаться от своего решения и сохранить кабинет министров.

Более того, герцог Орлеанский, который, несмотря на свои каждодневные разочарования в отношении г-на Тьера, все же видел в нем национальное чувство куда более горячее, чем в г-не Гизо, герцог Орлеанский присоединился к королю, желая убедить г-на Тьера изменить решение оставить государственные дела, ввергшее Тюильри в волнение.

Однако г-н Тьер держался твердо и на все уговоры ответил отказом.

На этот раз он играл свою роль так безукоризненно, что казалось, будто он решил противиться всем обхаживаниям.

Когда Луи Филипп использовал все решительные средства, пришлось прибегнуть к помощи королевы Марии Амелии.

Королева Мария Амелия, это несгибаемое олицетворение чести, религии и аристократии, королева Мария Амелия, которая никогда не делала ни единого шага навстречу г-ну Тьеру, согласилась обуздать свою гордость перед лицом министра-революционара — именно так во дворце называли г-на Тьера и, что казалось странным, называли так вполне серьезно.

Это вмешательство королевы подкупило г-на Тьера; он снова занял свою должность, удовольствовавшись требованием предъявить четырем великим державам ультиматум, заключавший в себе casus belli.^[6]

Этот casus belli вызвал у иностранных держав сильный смех.

Но, уладив свои дела за границей, Луи Филипп осложнил их внутри страны.

Революционный дух, который все считали подавленным во Франции, внезапно проявился снова, причем куда более окрепший и угрожающий, нежели тот, что был в голове у г-на Тьера. Народ не упускал ни единой возможности разъяснить двору, насколько это смирение перед лицом заграницы тягостно для нации.

Во время любых театральных представлений, как в столице, так и в провинции, публика требовала исполнить «Марсельезу»; эта песня, то затихающая, то возрождающаяся каждый раз, когда она просачивается сквозь трещины в обществе, дает знать, что аристократическая или королевская машина перегрета и пришло время открыть предохранительные клапаны, если нет желания, чтобы она взорвалась.

В конце концов даже национальная гвардия, эта преданная союзница Луи Филиппа, начала предавать его, как сам он предал Мухаммеда Али, и, невзирая на приказ маршала Жерара, под предлогом нарушения правопорядка запретившего любые манифестации, отправила в оппозиционные газеты следующее заявление:

«Принимая во внимание:

что выражение гражданами своих взглядов является совершенно законным;

что это право, имеющее своим источником суверенитет народа, фундаментальное положение всех установлений, сверх того закреплено в точных выражениях в статье 66-й Хартии;

что эта статья не могла быть упразднена тем или другим распоряжением из какого-нибудь подзаконного акта, касающегося национальной гвардии;

что если по этому поводу могли возникнуть какие-либо сомнения, они были бы развеяны самим поведением командиров легионов, которые в различных обстоятельствах опирались на проистекавшее из них общественное мнение, дабы оказывать влияние на направление, принимаемое властью;

что принципы и факты со всей очевидностью обосновывают имеющееся у граждан право открыто протестовать против образа действий правительства и что теперь важно как никогда демонстрировать это право;

что, тем не менее, в обстоятельствах, в которых мы находимся, не менее важно со всем тщанием избегать провокаций и не давать власти, трусливой за пределами страны, повод выказывать себя жестокой внутри нее,

офицеры, национальные гвардейцы и граждане полагают своим долгом донести до слуха правительства, равно как и заграницы, вопль негодования всего парижского населения против позорной политики, которой власти придерживаются в отношении коалиции, но, не желая в то же время давать хоть малейший предлог для силовых столкновений, постановляют:

1° что депутации офицеров и делегатам национальной гвардии будет поручено выразить протест председателю совета министров против приказа маршала Жерара и против постыдного бездействия правительства перед лицом заграницы;

2° что этот протест, после того как под ним поставят свою подпись все граждане, которые должны принять участие в манифестации, будет отправлен в форме петиции Палате депутатов».

«Монинг Кроникл», английская правительственная газета, взяла на себя труд дать ответ на эту манифестацию.

«К 1 ноября, — заявила она, — то есть еще до того, как французская Палата депутатов могла начать свои дебаты, Франция уже ничему не могла бы воспрепятствовать в Леванте, ибо Сирия больше не будет принадлежать паше и только от него теперь зависит ответ на вопрос, оставим мы его в покое в Египте или нет.

Договор 15 июля уже исполнен».

Так что народ протестовал, национальная гвардия протестовала, но не протестовали пока поэты.

Сделать это взялся Виктор Гюго.

Были опубликованы его стихи:

О муза, подожди! Ты гимны можешь петь,

В которых слышится торжественная медь;

Ты муза истины и права, ты, как пламя,

Могла б испепелять горящими словами,

Что вырываются, как искры, из души.

Но нет, твой срок придет, пока же не спеши.

Будь строго сдержанной, как подобает девам,

С улыбкой на устах, чуть искаженных гневом,

Который в пламенной груди твоей сокрыт.

В наш век и тот, кто добр, и тот, кто зло творит,

Как грозовой поток бесцельно мчатся оба.

Во всех сердцах живет бессилие и злоба.

Упрямец тащит груз, хоть и не нужен он,

И наземь падает, раздавлен, как Самсон,

Лишь тот силен, что мощь взнуздал свою уздою;

Так грозный океан невозмутим порою.

Скорей, чем думают, заветный день придет,

Молчи же; кто молчит, тот внутренне растет.

Будь посреди других богиней величавой,

Которая одна карать имеет право

И, силы дивные храня в душе своей,

Могла бы покарать, да не угодно ей.

Смотри: и небеса и суша пред тобою.

Иди, и пусть все те, кто совершают злое, —

Над денежным мешком дрожащие купцы,

Изменчивую речь ведущие лжецы,

Прикрывшие свои двуличные расчеты

Фальшивой доблести наружной позолотой,

Все, кто отмечены печатью роковой, —

Ревнивый выродок, завистливый и злой,

И тот трибун-лакей, как женщина коварный,

Кто речи продает среди толпы бульварной,

Кто может обмануть и власти и народ,

Кто, не стыдясь, за мзду заткнет закону рот,

И тот лукавый друг, что сеет злобы семя,

И те, что день и ночь свое проводят время

В роскошных оргиях безумной суеты, —

Пускай они глядят, когда проходишь ты,

Достойнейшим в толпе приветственно кивая,

Невозмутимая, суровая, немая.

Глубоко в их сердца вонзай горящий взгляд.

И пусть, когда они, дрожа, заговорят:

«Кого ж из нашего испуганного ряда

Настигнет молния карающего взгляда?»,

Пусть каждый свой порок припомнив и кляня,

Трепещет, думая со страхом: «Вдруг меня?»

Пока же пребывай бесстрастной и великой,

Их грязи не коснись божественной туникой,

И пусть преступники дрожат уже сейчас,

Увидев, как лежит, к ногам твоим склонясь

И львиной лапою касаясь лиры стройной,

Твой гнев, твой дивный гнев, пока еще спокойный.^[7]

Это роковой знак для царей, когда поэты присоединяют свои голоса к общему негодующему крику; у римлян было только одно слово для понятий поэт и провидец: VATES!

LXXII

Однако в итоге эта последняя обида была проглочена, кабинет министров Тьера пал в удобный для короля момент, все успокоилось внешне, если и не в глубине, притупилось, если и не забылось, и в своей речи по случаю Нового года, отвечая на выступление г-на Созе, Луи Филипп не побоялся произнести такие слова:

— Мы надеемся, что этот долгий путь мира, пройденный нами столь превосходно, не будет прерван и, напротив, продлится так, что отчизне ни о чем не придется сожалеть ни в вопросах чести, ни в вопросах достоинства.

После чего интересы опускаются из высоких сфер политики, куда вознесся год 1840-й; год 1841-й влачится среди второразрядных законодательных вопросов: голосуют о кредите для помощи иностранным беженцам; обсуждают закон о фортификациях Парижа; запрашивают обе Палаты по поводу договора от 29 октября 1840 года с Буэнос-Айресом; докладывают о петиции обитателей берегов Ла-Платы; издают законы в отношении общих вопросов собственности и ее отчуждения для государственных нужд; дают писателям подачку в виде тридцатилетнего авторского права; занимаются, и в данном случае вопрос делается более серьезным, хотя и остается неизученным, детским трудом на мануфактурах; пополняют конским составом кавалерию; заключают договор с Голландией; голосуют по вопросам дополнительных кредитов и бюджета.

Между тем, посреди всего этого, продолжается борьба между оппозиционным духом и правительством. Ламартин поворачивается лицом к оппозиции, Кине и Ламенне продолжают затеянную борьбу и поддерживают ее. Судебные процессы против печати становятся еще более ожесточенными, чем прежде. В один прекрасный день «Французская газета» публикует письма герцога Орлеанского, написанные им в эмиграции, письма, которые мы упоминали выше, письма, в которых принц-изгнанник просит у Испании разрешения служить против Франции и высказывает Людовику XVIII свое мнение о Наполеоне, мнение, совершенно отличное от того, какое прозвучало с депутатской трибуны в тот день, когда было объявлено о переносе праха императора.

Двадцать четвертого января «Франция», в свой черед, публикует статью под названием «Личная политика Луи Филиппа, изложенная им самим». На сей раз это уже не письма принца-изгнанника, который просит разрешения служить против Франции или выражает свое мнение об императоре накануне его падения, это письма короля Луи Филиппа, свидетельствующие о его полной преданности Англии, письма, где можно прочитать следующие строки:

«Вообще говоря, мое самое искреннее и самое твердое намерение состоит в том, чтобы сохранять нерушимыми все договоры, заключенные на протяжении последних пятнадцати лет между европейскими державами и Францией, Что же касается вопросов, связанных с оккупацией Алжира, то здесь мои мотивы более личного характера и еще более сильные для того, чтобы точно выполнить обязательства, принятые моей семьей в отношении Великобритании.

Этими мотивами являются испытываемое мною горячее желание быть приятным Его Британскому Величеству и мое глубокое убеждение, что тесный союз между нашими странами необходим не только для наших взаимных интересов, но и для интересов европейской цивилизации. Стало быть Вы можете, господин посол, подтвердить вашему правительству, что мое правительство будет неукоснительно придерживаться обязательств, принятых Его Величеством Карлом X в отношении оккупации Алжира.

Однако я прошу Вас привлечь внимание британского кабинета к нынешнему состоянию умов во Франции и пояснить ему, что вывод войск из Алжира станет сигналом для самых жестоких обвинений против моего правительства, что он может повлечь за собой самые пагубные последствия и что для мира в Европе важно не лишать популярности только что возникшую власть, которая старается укрепиться. Необходимо поэтому, чтобы Его Британское Величество, успокоенный по части наших намерений и убежденный в нашей твердой воле выполнить обещание, данное ему правительством Реставрации, оставил за нами выбор времени и средств».

И кому же адресованы эти письма? Какому-нибудь другу, посвященному в самые сокровенные мысли государя, который приберег для него тайную мысль, какую нельзя было доверить никому другому?

Нет, они адресованы лорду Стюарту Ротсею, английскому послу.

И потому уже на другой день, 25 января, в «Вестнике» появилось такое сообщение:

«Несколько газет опубликовали отрывки писем, заведомо ложно и преступно приписываемых королю. В ответ на это только что было приказано предъявить иски по обвинению в подлоге и оскорблении особы короля».

И в самом деле, 4 февраля г-н Люби, главный редактор газеты «Франция», и г-н де Монтур, ее ответственный секретарь, были одновременно арестованы и после допроса судебным следователем, обвиненные в подлоге и оскорблении особы короля, помещены в Сент-Пелажи в предварительное заключение.

Однако, когда 24 апреля того же года г-н де Монтур предстал перед судом присяжных, обвинение в подлоге отсутствовало; это указывало на то, что письма действительно принадлежат Луи Филиппу, и теперь г-н де Монтур привлекался к ответственности лишь за оскорбление особы короля.

В итоге, после часовых судебных прений и защитительной речи г-на Беррье, г-н де Монтур был оправдан.

Вечером того же дня, оценивая этот судебный процесс и сообщая об оправдательном приговоре, «Французская газета» писала:

«Последствия подобного вердикта не нуждаются в подробном разъяснении; общественность осознала их и почувствовала всю их серьезность».

За эти три строчки «Французская газета» была в свой черед привлечена к ответственности.

В тот же вечер, сообщая, со своей стороны, об оправдании г-на де Монтура, правительственная газета добавляла:

«… Однако легитимистской партии, какой бы небоязливой она ни была, не следует преисполняться веры в себя. Ей не следует мечтать о безнаказанности в будущем. В руках у правительства есть законы, которых достаточно для того, чтобы призвать к порядку и усмирить нескольких вздорных смутьянов».

И действительно, «Французская газета» оказалась менее удачливой, чем «Франция». 30 апреля она была заочно приговорена к штрафу в пять тысяч франков, и 21 мая того же года суд присяжных подтвердил этот приговор.

Таким образом, вместо того чтобы успокоиться, рознь в обществе только усилилась. Власти надеялись придушить оппозицию посредством тюремных заключений и денежных штрафов, однако находились люди, наперегонки готовые рискнуть своей особой и своими деньгами за возможность сказать правительству слова проклятия. За брошюру, носящую название «Правда о демократической партии», Торе был приговорен к году тюремного заключения и штрафу в тысячу франков.

Такое же самое наказание отбывал в это время в Сент-Пелажи г-н де Ламенне.

Такому же наказанию предстояло вскоре подвергнуться Эскиросу за его «Народное евангелие».

Но это еще не все; «Национальная газета» опубликовала по поводу договора с Ла-Платой следующую статью:

«Мы надеялись, что Палата пэров, взяв на себя инициативу парламентского запроса по поводу договора с Ла-Платой, открыто начнет серьезную дискуссию, в которой честь Франции будет достойно защищена. Откровенно говоря, эта надежда нам улыбалась: увидеть старых генералов, вновь обретших энергию национального чувства; услышать сановников, бывших магистратов, людей, опытных в ведении государственных дел и требующих для нашей страны положения и влияния, которые ей подобают, — такому зрелищу мы рукоплескали бы, ибо при том гнусном положении, в каком пресмыкается сегодня государственная власть, наше презрение утомлено, наше негодование истощено, и малодушие общественного мнения поощряет растление правительства.

Мы пришли в Палату пэров со слабой надеждой, но вышли оттуда так, как выходят из больницы для неизлечимых больных; нет, жизнь никогда не проникнет в этот могильник; не может быть энергии там, где нет независимости. Эта видимость Палаты, которую создало своеволие монарха, умирает в атмосфере, куда не проникают ни свет, ни тепло. В этом зале стоит неясный запах одряхления, который расхолаживает вас и удручает. Кажется, что это некая конституционная комедия, разыгранная мертвецами, нечто вроде механического привидения, бегство которого все торопились увидеть, опасаясь, что пружинки в нем вот-вот сломаются».

«Национальная газета» была вызвана в суд Палаты пэров, и, хотя ответственный секретарь издания был болен и его интересы представлял там поверенный, его приговорили к месяцу тюремного заключения и штрафу в размере десяти тысяч франков.

Затем имел место более серьезный судебный процесс: 29 октября 1840 года король снова едва не стал жертвой покушения на его жизнь; покушавшийся, Аннемон Мариус Дармес, был приговорен 29 мая 1841 года к смерти как отцеубийца и казнен 31 мая.

Спустя три дня после этой казни король отправил матери Дармеса, томившейся в глубочайшей нищете, вспомоществование в размере тысячи двухсот франков.

Казнь Дармеса произошла в промежутке между крещением графа Парижского и смертью Гарнье-Пажеса.

Эта смерть послужила тому, что Ледрю-Роллен стал членом Палаты депутатов.

Изложение убеждений, сделанное Ледрю-Ролленом в начале его политической карьеры, стоило ему штрафа в размере трех тысяч франков и четырехмесячного тюремного заключения.

Между тем 13 сентября 1841 года, в тот момент, когда герцог Омальский, вернувшийся из Африки, во главе 17-го полка легкой пехоты совершал в сопровождении герцога Орлеанского и герцога Немурского торжественный въезд, произошло покушение, странное, как и все немотивированные преступления; раздался пистолетный выстрел, и на мостовую упала убитая лошадь.

Выстрел этот произвел некто Кениссе, по прозвищу Папар; 23 декабря того же года он был приговорен к смертной казни вместе с Бразье и Коломбье, которых суд признал его сообщниками.

Именно в связи с этим судебным процессом главный редактор «Народной газеты», г-н Дюпоти, был обвинен в моральном пособничестве и приговорен к тюремному заключению.

Подобный приговор был вынесен впервые в истории юстиции.

Газеты выступили с протестом.

В разгар этих протестов завершается 1841 год, при том что никто не знает, что будет со смертными приговорами, вынесенными Кениссе и двум его сообщникам.

Впрочем, этот год был изобильным по части смертей известных людей.

Второго января, в возрасте пятидесяти лет, в Лондоне умерла баронесса де Фёшер.

Тринадцатого января, в возрасте восьмидесяти пяти лет, в Тарбе умер Барер, бывший член Конвента, тот, кого современники прозвали Анакреонтом гильотины.

Двадцать восьмого апреля, в возрасте семидесяти восьми лет, в Болонье умер князь Баччокки, муж принцессы Элизы Бонапарт.

Девятнадцатого мая, в возрасте сорока шести лет, в Кёльне умер Эрнст Шиллер, младший сын немецкого Шекспира.

Четвертого июня в Париже умер герцог де Дудовиль.

Тринадцатого сентября, в возрасте семидесяти четырех лет, в Париже умер г-н Бертен, главный редактор «Газеты дебатов».

Второго октября в Париже умер Онорато V, князь Монако.

И, наконец, 13 декабря, в возрасте семидесяти восьми лет, в Париже умер г-н де Фрессину, епископ Гермопольский.

LXXIII

Начался 1842 год, содержавший в себе зачатки падения Июльской монархии, а именно два события, которые этому году предстояло увидеть:

отклонение закона об избирательной правоспособности;

смерть герцога Орлеанского.

Тем не менее в первые дни этого года власти во всеуслышание заявляли:

спокойствие будущего обеспечено; в стране и за ее пределами настал порядок; всеобщий мир не нарушает более ни один крупный политический вопрос; европейские державы заняты тем, что снижают свое вооружение, и каждая страна заботится о том, чтобы умножить быстрые средства сообщения, предназначенные для укрепления в будущем взаимных связей между народами.

Как только в Палате депутатов закончились прения по поводу приветственного обращения к королю и было проведено голосование по этому вопросу, г-н Ганнерон предложил свой проект закона о запрете совместительства.

Сто девяносто белых шаров было подано за то, чтобы принять его к рассмотрению, и сто девяносто восемь черных шаров — за то, чтобы отклонить.

Так что закон был отвергнут, но, как видим, большинством всего лишь в восемь голосов.

Сразу же после этого прозвучало предложение Дюко об избирательной правоспособности.

Оно было простым, ясным и лаконичным, каким и должно быть всякое предложение, касающееся нового закона.

Вот оно:

«Избирателями являются все граждане, внесенные в департаментские списки присяжных заседателей.

Избирателями являются также все граждане, которые не внесены в эти списки по причине запрета совместительства, вытекающего из 383-й статьи Кодекса уголовного расследования».

Несмотря на великолепную речь Ламартина, посредством которой он перешел из лагеря консерваторов в лагерь прогрессистов, предложение Дюко было отклонено большинством в сорок один черный шар.

Весь вопрос избирательной реформы был следствием этого отклонения.

Он и привел к взрыву в 1848 году.

Десятого июня, в тот самый день, когда большинством в сто двадцать голосов против девяти Палата пэров одобрила доходную часть бюджета, был издан королевский указ о закрытии заседаний обеих Палат, и Собрание 1839 года завершило трехлетний период своего существования.

Что же в действительности оно делало в течение этих трех лет?

Оно хранило молчание по поводу Восточного вопроса; оно примкнуло к политике правительства по Испанскому вопросу и только один раз, по вопросу о праве на обыск жилища, заявило о себе как о выразителе негодования всей страны. И, наконец, отклонив закон г-на Ганнерона о запрете совместительства и закон г-на Дюко об избирательной правоспособности, оно совершило огромную ошибку, которая, как мы уже говорили, подвела мину под все здание монархии, с таким трудом возведенное королем.

Единственным удачным и реальным результатом этой сессии стал закон о железных дорогах. Этот закон, не являвшийся делом какой-то одной партии и безуспешно обсуждавшийся в ходе предыдущих сессий, долго и с пользой обсуждался Палатой депутатов и был быстро и почти единодушно одобрен Палатой пэров.

Таким образом, невежественная в своих делах и слепая в своих решениях, сессия 1839–1842 годов подготовила отклонением двух законов катастрофу 1848 года, но посредством третьего закона обеспечила ту легкую коммуникацию людей, которая делает всеобщей и быстрой, как электрический телеграф, коммуникацию идей.

Пусть же железнодорожная сеть, которая должна теперь покрыть всю Европу, будет создана; пусть люди добираются из одной столицы в другую за три дня; пусть в течение тридцати лет материальные и духовные коммуникации связывают людей и сталкивают идеи, и тогда, возможно, не будет больше европейских войн!

Май 1842 года принес две ужасные катастрофы: пожар в Гамбурге и крушение поезда на Версальской железной дороге.

Чтобы дать представление о пожаре в Гамбурге, мы приведем письмо, которое содержит все подробности этого страшного события, предсказанного, что удивительно, Максом фон Шенкендорфом во времена Освободительной войны в Германии:

Пускай погибнешь ты, огнем объятый,

О Гамбург, град красивый и богатый!

Воскреснешь ты для новой славы —

До встречи, феникс величавый!

В ожидании того времени, когда Гамбург воскреснет для новой славы и станет еще красивее, он был полностью уничтожен пожаром:

«Гамбург, 9 мая.

Сударь!

Лишь сегодня я обрел возможность рассказать Вам о губительном пожаре, обратившем в пепел часть нашего города. Все типографии ежедневной печати стали жертвой пламени или были выведены из строя. В настоящее время редакторы гамбургских газет составляют подробные отчеты о постигшем нас бедствии; но, чтобы опубликовать их, они вынуждены прибегать к помощи газет соседних городов. Эти газеты хорошо осведомлены, но, тем не менее, малоизвестны; с другой стороны, разрозненные новости, которые передают за границу жители Гамбурга, находящиеся под впечатлением этого великого несчастья, не всегда точны. Я рассказал бы Вам об этом печальном событии, интересующем всю Европу, раньше, если бы пожар, закончившийся только вчера, мне это позволил. Пожар вспыхнул в ночь с 4 на 5 мая в той части города, что расположена возле порта и Альтштадта; она заполнена складами, и подступы к ней достаточно затруднительны.

То, что дома там были в основном построены из дерева, а также большое количество спиртных напитков и легковоспламеняющихся товаров на складах помогало пожару распространяться. Западный ветер, дувший постоянно, усиливал его еще больше, и ничто на свете не могло предохранить два городских прихода от полного уничтожения. В этих приходах была сосредоточена значительная часть общественных зданий и самых процветающих промышленных предприятий, церквей, известных своей древностью, ратуша и биржа. Вскоре стало понятно, что, несмотря на все принятые меры, укротить огонь невозможно, и тогда было решено разрушить стоявшие ближе всего к очагу пожара дома, чтобы отрезать их от других кварталов.

Насосы были направлены на стоявшие по другую сторону каналов дома, к которым уже подбиралось пламя; и в самом деле, благодаря такому приему удалось спасти богатые склады в приходе Святой Екатерины. Однако всех усилий целой команды столяров и плотников с трудом хватило для того, чтобы спасти Мясной рынок, построенный из дерева и почтисоприкасающийся с Хмелевым рынком возле церкви святого Николая.

Поскольку общественные здания, хотя и более удаленные, могли, несмотря на большую скорость работ по сносу, послужить немалой пищей для огня, городской сенат не колеблясь дал приказ применить порох. В этих обстоятельствах, когда местного опыта не хватало, несколько городских и иногородних инженеров присоединились к горожанам, чтобы осуществить данный способ сноса зданий. Такой прием удался, и огонь, наконец, был отсечен от той части Нойштадта, что обращена к Альтоне. Падение башни святого Николая, которую пытались спасти всеми возможными средствами, разбросало пламя далеко кругом. На вторую ночь сенат собрался под председательством своих достопочтенных руководителей в ратуше, которая, как и старая биржа и банк, находится в центре города. Огонь уже угрожал соседним улицам, узким и промышленным. Приходилось пожертвовать старой биржей и даже ратушей во имя спасения самой богатой части города, которую можно рассматривать как общий торговый склад товаров со всех частей света.

Лишь ценой огромных усилий удалось спасти хранилище закладных и самую важную часть городских архивов. В конце концов сенат был вынужден покинуть ратушу, где опасность стала неминуемой, и перебраться в другое здание, находящееся на улице Нойер Валь и принадлежащее городу; канал, соединяющий Альстер с Эльбой, в некоторой степени защищал это новое место заседаний сената. Через несколько минут после того, как сенаторы водворились на новом месте, ратуша обрушилась со страшным грохотом, усыпав своими обломками здание банка, на котором в основном зиждется теперь будущее торговли Гамбурга. Тем не менее пожар еще не подошел к своему концу; он распространился на мосты, ведущие к улице Нойер Валь, и вскоре достиг линии гостиниц и магазинов бульвара Юнгфернштиг и соседних жилищ, наполненных богатствами и предметами искусства, и, лишь пожертвовав несколькими домами, удалось защитить от огня новую часть бульвара Юнгфернштиг, эспланаду и театр. Была еще надежда спасти башню святого Петра, самую старую в городе, но в данном случае все усилия, исполненные величайшего мужества, и все меры, осуществлявшиеся с величайшим мастерством, потерпели провал: башня дрогнула, и колокола ее закачались, словно для того, чтобы возвестить момент ее разрушения.

Огонь прорвался через эту новую брешь. К счастью, поскольку окна нового огромного здания, предназначенного для размещения в нем училища, школы и городской библиотеки, были заложены, пламя в него не проникло. Оно было спасено, а вместе с ним не пострадала и значительная часть города, населенная беднотой. Направление ветра, дувшего все сильнее и сильнее, вызывало беспокойство в отношении предместья Святого Георгия, где находится больница, в которой содержатся две тысячи больных, причем значительную часть этих людей составляют жертвы пожара. Караульное помещение на улице Валь уже было охвачено пламенем. Однако с помощью насосов, привезенных из соседних городов и отличавшихся большой мощностью, огонь, по милости Провидения, был погашен.

Спасению остатков нашего города мы обязаны не только вмешательству Небес и неустанной самоотверженности наших граждан, но еще и добровольной и благородной помощи соседнего города Альтона, приграничных городов Ганновера и Гольштейна и города Любек. Мы проникнуты живейшей благодарностью к нашим соседям, предложившим помощь и кров беженцам из нашего многолюдного города.

Открытие новой железной дороги было назначено на 7 мая. Эта дорога связала Гамбург с Берлином, Магдебургом, Ганновером и, следственно, со всей Германией. Пока же она послужила тому, чтобы облегчить вывоз беженцев в Бергедорф. Главный инженер этого предприятия руководил разрушением нескольких домов, соседствовавших с очагом пожара. Пусть же усилия наших соседей, направленные на завершение этой железной дороги, соперницы водного пути по Эльбе, в скором времени помогут открыть новые источники для благосостояния всех краев нашей общей отчизны!

Я предоставляю газетам описывать подробности, касающиеся разрушения общественных зданий и частных домов. Однако мне следует сказать Вам, что новая биржа сохранилась и, почти нетронутая, стоит, словно счастливое предзнаменование, посреди развалин… Остается сожалеть, что данные городскими властями приказы разрушить дома в тех местах, куда огонь так и не добрался, дали повод для досадных раздоров. Эти мудрые меры, продиктованные благороднейшим самопожертвованием, слепой народ счел преднамеренными актами варварства. Тем не менее сейчас умы успокоились. Чрезвычайная надзорная комиссия, состоявшая из членов сената, только что была распущена… Князь Фридрих Шлезвиг-Гольштейнский предоставил сегодня в распоряжение сената не только свою особу, но и все возможности двух герцогств, губернатором которых он является… Самые неотложные нужды удовлетворяются посредством создания комиссий по оказанию помощи… У рабочего класса не будет недостатка в работе, и мы верим в счастливое будущее… На смену привычке к роскоши придет бережливость, и энергия, пробужденная бедствием, сохранится, вероятно, и после того, как уйдут в прошлое жестокие потери, которые мы постараемся возместить всеми возможными средствами».

В то время, когда пылал Гамбург, страшная новость громовым ударом разнеслась по Парижу.

Более двухсот человек сгорели в огне и были раздавлены и покалечены на железной дороге из Версаля в Париж.

Восьмого мая, в половине шестого вечера, пассажирский поезд из пятнадцати вагонов и дилижансов, направлявшийся в Париж и имевший впереди два паровоза, «Мэттью Мюррей» и «Молния», миновал станцию Бельвю. Не прошло после этого и двух минут, как колесная ось паровоза «Мэттью Мюррей» внезапно сломалась, и второй паровоз, шедший на полной скорости, врезался в него сзади, увлекая за собой три или четыре вагона, которые, громоздясь друг на друга, поднялись на высоту второго этажа дома.

Происшествие само по себе было тяжелым, однако обстоятельства сделали его просто чудовищным.

Двери вагонов были закрыты на ключ, и несчастные пассажиры, запертые в кузове, не могли их открыть.

Один из кондукторов погиб, а второй лежал почти без сознания, так что помощи не приходилось ждать ни от того, ни от другого.

Услышав крики пассажиров и нескольких людей, случайно оказавшихся рядом, прибежали станционные дежурные во главе со своим начальником, г-ном Мартелем. Он поспешил открыть двери первого вагона, но было уже слишком поздно: пожар, начавшийся с обоих паровозов и распространявшийся с невероятной скоростью, уже достиг вагонов, которые мгновенно воспламенились, и было почти невозможно оказать помощь тем, кто в них находился.

Вообразите это аутодофе ста пятидесяти человек, их вопли, их отчаянные жесты, их всплески безумной ярости; матерей, протягивавших своих детей прочь от огня до тех пор, пока сгоревшие материнские руки не опускались в огне; сына, трижды бросавшегося с яростным ревом в огонь, чтобы спасти отца, и трижды отступавшего из-за непреодолимой боли; но вскоре эти отдельные подробности уже не были видны, и пять вагонов, взгромоздившихся друг на друга, являли собой не что иное, как огромный пылающий костер, посреди которого метались руки, головы, тела, приподнимаясь, опускаясь и наклоняясь во все стороны в попытке избежать этого гибельного огня.

Пока эти сто пятьдесят людей, казалось, плавились, словно свинец в горниле, в огромном пылающем костре, лютом, как кратер вулкана, другие вагоны, которые не загорелись, но были смяты и исковерканы вследствие удара, отдавали своих раненых и мертвых, как это сделают могилы в день Страшного суда. Спустя короткое время на откосах железнодорожной насыпи лежали на тюфяках, простынях и белье всякого рода сто семьдесят пять раненых.

Что же касается мертвых, то их было невозможно сосчитать; первые пять вагонов и те, кто в них находился, уже обратились в пепел.

В числе погибших был Дюмон д’Юрвиль, прославленный мореплаватель, получивший 31 декабря 1840 года чин адмирала; совершив два кругосветных путешествия и избежав опасностей четырех океанов, он погиб столь плачевным образом вместе с женой и сыном.

Когда подобные несчастья внезапно случаются, они, подобно кометам, нередко служат лишь предзнаменованием еще более страшных бедствий.

Тринадцатого июля, в пять часов вечера, во всей Франции раздался громкий крик:

— Умер герцог Орлеанский!

И действительно, в этот день герцог Орлеанский погиб.

Но как такое могло произойти? Как могло случиться столь страшное несчастье? В него никто не хотел поверить, и в него никто не верил.

Вот подробности этого происшествия.

Тринадцатого июля, в полдень, герцог Орлеанский должен был отправиться в Сент-Омер; его экипажи были заложены, а офицеры готовы к отъезду.

По завершении инспекции нескольких полков, ожидавших его в Сент-Омере, принц намеревался присоединиться к герцогине Орлеанской, которая находилась на водах Пломбьера.

В девять часов утра принц сел за стол, после завтрака сменил свое штатское платье на военный мундир, а в одиннадцать часов сел в карету, чтобы отправиться в Нёйи и попрощаться с королем и королевой.

Карета, в которой ехал принц, представляла собой очень низкий четырехколесный кабриолет, по форме напоминавший коляску; двумя лошадьми в упряжке цугом управлял постоянный кучер принца.

На этой карете и с этим кучером принц совершал обычно свои поездки по окрестностям Парижа.

Принц находился в кабриолете один; адъютанты вызвались сопровождать его, однако он отказался.

Возле ворот Майо лошадь, на которой сидел возница, внезапно чего-то испугалась и пустилась в галоп; вскоре возница уже не мог более справляться со своими лошадьми и был вынужден позволить им понестись по дороге Мятежа.

Принц был чрезвычайно ловок, имел большой опыт в вольтижировании и нередко спорил со своими братьями, один раз даже в моем присутствии, о том, что лучше делать, если окажешься в карете, лошади которой понесли.

По его мнению, следовало выпрыгнуть оттуда.

И он выпрыгнул.

Ноги его коснулись земли, однако скорость, с которой мчались лошади, была настолько велика, что, хотя подножку коляски отделяло от земли очень небольшое расстояние, он не смог устоять на ногах, споткнулся и упал навзничь, ударившись головой о мостовую.

Удар был страшным: принц остался лежать без сознания на том же месте, где упал.

В ста шагах от этого места возница справился, наконец, со своими лошадьми, и, справившись с ними, вернулся, чтобы поступить в распоряжение своего господина, никоим образом не думая, что тот разбился насмерть.

На помощь принцу тотчас же сбежались люди и отнесли его в дом какого-то лавочника, стоявший прямо на дороге, в нескольких шагах от того места, где принц упал.

Принц упал перед домом № 13.

Раненого положили на кровать в одной из комнат первого этажа.

Тотчас же примчался местный врач, доктор Боми; он пустил принцу кровь, однако это не оказало никакого действия.

О случившемся известили королевскую семью. Но, когда король, королева и принцесса Аделаида появились у кровати принца, он не только не пришел в сознание, но и почти не подавал никаких признаков жизни.

Тем временем страшная весть обрела орлиные крылья и полетела, стуча во все двери.

Паскье, лейб-хирург принца, приехал из Парижа; герцог Омальский — из Курбевуа, герцог Монпансье — из Венсена.

Паскье заявил, что состояние принца крайне серьезное и что следует опасаться кровоизлияния в мозг. Это было тем более вероятно, что принц ни на мгновение не приходил в сознание; правда, из уст его вырвалось несколько невнятных слов, произнесенных на немецком языке.

Между тем агония продолжалась, не давая никакой надежды опытному врачу, который употребил для помощи принцу все возможные средства лечения, способные оказывать сильное действие. Жизнь на мгновение возвращалась, но нехотя, и шаг за шагом отступала в борьбе со смертью. На какую-то минуту дыхание его, казалось, стало свободнее; пульс его сделался ощутимым, и все сердца обрели надежду. Но вскоре эта надежда померкла, и в четыре часа пополудни у наследного принца стали проявляться все признаки агонии.

В половине пятого он скончался.

Увы, бедный принц умер не так, как он желал, на берегах Дуная или Рейна, а так, как он опасался, на уличной мостовой!

И, что удивительно, на улице, носившей название улицы Мятежа.

Что же касается меня, то это горе, нанесшее мне удар прямо в сердце и стоившее мне немалых слез, сделало меня пророком, и я написал следующие строки, которые в то время показались многим людям кощунством, но правоту которых доказали последующие события:

«Господь Бог только что уничтожил единственную преграду, существовавшую между монархией и республикой».

Спустя неделю герцог Орлеанский был погребен в семейном склепе в Э.

Двадцать шестого июля, то есть спустя всего лишь несколько дней после этой печальной церемонии, в ходе которой отец шел за траурной колесницей своего сына, а король — своей династии, открылась сессия вновь избранной Палаты депутатов, чтобы голосованием принять закон о регентстве.

Десятого августа, сразу после проверки полномочий своих членов, Палата депутатов занялась составлением обращения к королю.

«Вы потеряли сына, государь, — говорилось в этом обращении, — а Франция потеряла царствование».

Девятого августа проект закона был представлен; он отстранял от регентства герцогиню Орлеанскую, что было большой ошибкой, ибо герцогиню защищала популярность ее мужа, в то время как герцог Немурский, которого предложили в качестве регента, был непопулярен даже среди людей, в наибольшей степени преданных династии Орлеанов.

Проект был представлен 9 августа, как мы только что сказали; 16 августа г-н Дюпен зачитал свой доклад, и 18-го числа начались прения.

В итоге закон был одобрен тремястами десятью белыми шарами против девяноста четырех черных шаров.

В ходе этих прений г-н Ламартин перешел из рядов прогрессистов в ряды оппозиции.

Роковой 1842 год, начавшийся с судебного процесса о нарушении общественной морали, завершился судебным процессом о взяточничестве.

Впрочем, он свел в могилу немало известных людей. Казалось, что наследному принцу, сошедшему в царство мертвых, понадобился достойный его кортеж.

Александр Дюваль, Жоффруа, Керубини, г-жа Лебрен, Агвадо, маршал Монсе, маршал Клозель, Дюмон д'Юрвиль, граф де Лас Каз и Симонд-Сисмонди умерли в течение этого злосчастного года.

После событий такого рода, только что рассказанных нами, любой стране свойственно оказаться в положении человека, который, пережив смертельный удар, начинает затем выздоравливать.

К этому выздоравливанию Франции все относились с уважением.

Складывалось впечатление, что, приняв закон о регентстве, Палата депутатов сделала свое дело и после принятия этого закона может интересоваться исключительно второстепенными вопросами.

Парламентские запросы по поводу пленения дона Карлоса; закон, касающийся беженцев; закон, касающийся организации государственного совета; дискуссии о дорожной полиции, о коллегии нотариусов, об увеличении численного состава жандармерии, о переплавке монеты, о театральной полиции, об охотничьей полиции, об общинных лесах, о тарифах аукционистов, о греческом займе, о дополнительных кредитах и бюджете — вот чем занимаются депутаты в ходе сессии 1843 года.

Два члена королевской семьи вступают в брак в 1843 году.

Двадцатого апреля принцесса Клементина выходит замуж за принца Августа Саксен-Кобургского, а 1 мая принц де Жуанвиль женится на донне Франсишке, дочери покойного дона Педру и покойной Марии Леопольдины, эрцгерцогини Австрийской.

Английская королева, после целого ряда возражений, соглашается пересечь Ла-Манш и нанести в замке Э визит французской королевской семье.

Правда, в это же самое время герцог Бордоский совершает поездку в Англию.

Оппозиция, которую все полагали присмиревшей после смерти герцога Орлеанского, вновь поднимает голову, возражая против завершения строительства и вооружения парижских фортификаций. Дело доходит до угрозы отказаться от уплаты налога. Так что буря не прекратилась, она лишь ослабела.

Наконец, в разгар споров между г-ном Ратти-Ментоном и г-ном де Жансиньи, готовится посольство в Китай.

Все это относится к Франции.

Между тем герцог Омальский заменяет в Алжире своего брата. 16 мая он захватывает смалу Абд эль-Кадера.

Этому прекрасному подвигу Франция обязана прекрасной картиной.

Шестнадцатого ноября на эмира обрушивается второй удар, еще более страшный, чем первый: погибает его горячо любимый помощник, самый преданный и самый деятельный из его друзей, Сиди Амбарек.

Вследствие этих двух событий все племена, обитающие в полосе Телля, и бо́льшая часть племен Малой пустыни изъявляют покорность. Теперь можно беспрепятственно проехать по всем нашим алжирским владениям — от города Алжира до Богара, от Константины до Тлемсена.

Но, в то время как на юге основывается и упрочивается одна французская колония, на западе чудовищная катастрофа внезапно разрушает другую.

Мы имеем в виду землетрясение в Гваделупе. Землетрясение продолжалось две минуты.

За эти две минуты город Пуэнт-а-Питр исчез с лица земли, и среди его обитателей насчитали две с половиной тысячи убитых и две тысячи раненых.

Лишь рассказ очевидца способен дать представление о подобной катастрофе. Мы позаимствуем такой рассказ у аббата Пероля, аббата церкви Богоматери Кармельской в городе Бас-Тер:

«Восьмого февраля, без четверти одиннадцать, в то время как мы завтракали у кюре Пуэнт-а-Питра, с которым я пришел повидаться, чтобы снять усталость от многочисленных тягот моей должности, внезапно послышался шум, похожий на грохот многочисленных барабанов или стук телег, катящихся рядом с домом: то был предвестник землетрясения; один из нас сказал это, но нам было трудно поверить ему. Это был первый толчок, и второй не заставил себя ждать; он с такой силой встряхнул дома, что три четверти городских построек оказались разрушены. Наш дом, построенный из дерева и незадолго до этого отремонтированный, дал трещины в нескольких местах, но, тем не менее, устоял. Колокольня церкви рухнула, мраморный алтарь повалился, дарохранительница скатилась на пол, дароносица и потир разбились вдребезги. И какое же страшное зрелище открылось тогда глазам! Люди, разорванные в клочья, но еще живые, взывавшие о помощи, если они были в состоянии делать это, или просившие добить их; тысячи голосов, умолявших о милосердии; пыль, поднимавшаяся от всех этих развалин, мешала ориентироваться и заглушала наши слова. Город, еще недавно очаровательный, с населением в двадцать тысяч душ, исполненный изысканности и богатства, за две минуты обратился в груду развалин, и кругом царила картина смерти и отчаяния!

В мгновение ока мы пронеслись посреди этих сцен скорби, отпуская грехи умирающим, помогая вытаскивать из-под руин мертвых, утешая и ободряя тех, кто безуспешно звал своих отцов, матерей, детей, супругов! Нет, никогда человеческий язык не будет способен изобразить подобные картины! И Вы думаете, что это все, друг мой?.. Нет, нам были уготованы еще большие беды, и ярости Всевышнего предстояло излить на нас всю свою горечь.

Развалилась горевшая печь, находившиеся в ней дрова воспламенили деревянную конструкцию дома, и огонь охватил все, что было кругом. Я выкатил дароносицу из часовни больницы, куда мне удалось проникнуть через окружавшие ее двадцатиметровые завалы; капитан, входивший в число моих знакомых, хочет предложить мне свою помощь, но я, умоляюще сложив руки на груди, говорю ему: "Капитан, великая беда усугубит сейчас наше несчастье; бегите вместе со своим отрядом в огонь, пожертвуйте всем, но спасите нас от огня!" Увы, я оказался более чем прав. Огонь, подталкиваемый юго-западным ветром, охватывает все деревянные конструкции, которые встречаются на его пути, и пожирает все остатки одежды и провизии, которые сохранились в несчастном городе после землетрясения. За два часа он оставляет повсюду свои губительные последствия, приводя к новым жертвам, мешая оказывать помощь тем, кто пострадал в первые минуты землетрясения, и обращая печальные развалины домов в груды пепла. Оставалось лишь ломать руки, предаваясь скорби и отчаянию: в городе были насосы, но все они оказались сломаны вследствие разрушения тех помещений, где их хранили. И, в то время как воды океана омывали наши ноги, у нас не было ни одного сосуда, чтобы заливать этой водой ненасытное пламя.

В эти минуты я подумал о положении, в каком мог оказаться мой приход, расположенный в восемнадцати льё от Пуэнт-а-Питра, в направлении, куда, видимо, двинулось это бедствие Господне. До этого времени я думал лишь о том, чтобы помочь несчастным, которые меня окружали, надеясь, что моих прихожан, разоренных предыдущими землетрясениями, а также страшным ураганом 1825 года, на этот раз Небеса пощадили; но, видя что все здания и все жилища вдоль побережья разрушены, я опасался, что моих прихожан постигло такое же несчастье. Эти размышления удручили меня; я бросился в первую попавшуюся лодку, поспешно добрался до рейда и стал умолять капитанов кораблей и каботажных судов доставить меня в Бас-Тер. Однако они не могли или не решались сделать это, принимая беженцев, покинувших сушу и искавших убежище у них на борту… В конце концов я отыскал капитана, которому я когда-то помог спастись во время кораблекрушения, случившегося у берегов моего прежнего прихода, Я бросился перед ним на колени, умоляя его, во имя услуги, которую мне удалось оказать ему тогда, и во имя Господа, отвезти меня к моим прихожанам. Моя мольба оказала такое воздействие на его сознание, что, не в силах ответить мне ни слова, он взял меня на борт, поднял якорь и направился к Бас-Теру.

Мне никогда не забыть, с каким горестным беспокойством я высматривал, сходя на берег, целы ли там дома и существует ли еще мой приход; было десять часов вечера, когда я прибыл в Бас-Тер. Весь берег был заполнен людьми; меня считали погибшим, и теперь, видя, что я жив, все плакали от радости и обнимали меня. Как это было волнующе, мой бедный друг! Я тотчас же бросился к распорядителю финансов и застал у него супругу губернатора, который вместе с главой внутренней администрации и генеральным прокурором уже отправился сухим путем в Пуэнт-а-Питр. Я сообщил новости тем семьям, родственники которых остались живы, и поспешил утешить тех, кто потерял своих родных. Примерно таким образом у меня прошла вся ночь. Следует сказать, что, весь дрожа от волнения и печали, я был почти в такой же степени рад видеть, что моих прихожан беда обошла стороной. Всю ночь мой дом был заполнен людьми. Во время мессы прихожане рыдали, оплакивая беды Пуэнт-а-Питра. И тогда я сказал, что мы будем оплакивать их позднее, а теперь нужно помочь его жителям. В одну минуту из всех домов принесли огромные тюки готовой одежды и тысячу четыреста шестьдесят восемь франков серебром; у меня набралось пятьдесят мешков, доверху заполненных поношенной одеждой, и я распорядился погрузить их на государственную шхуну вместе с продовольственными пайками, которые выделил губернатор, и массой хлеба, который испекли по приказу мэра. Со всеми этими запасами я отбыл в Пуэнт-а-Питр и передал их администрации города, присовокупив к ним тысячу франков из своих собственных средств. Я поспешил прийти под навесы и в палатки, устроенные для несчастных, которые выжили, но были ранены, утешал их и облегчал их страдания всем, чем мог.

Однако письмо затянулось, дорогой друг, а судно "Гомер" уже скоро отходит; напишите моим родным и скажите им, что я цел и невредим и в еще большей степени, чем прежде, намерен посвятить всю свою жизнь добрым делам; все остальное мне безразлично.

P.S. Бо́льшая часть церквей во всей колонии разрушена. Сахарные мануфактуры сильно пострадали. Здесь более двух тысяч мертвых и несчетное количество раненых. Что сделает для нас метрополия?»

Этот год, тусклый и мрачный, ознаменовавшийся лишь двумя проблесками — зловещим, землетрясением на Гваделупе, и блистательным, захватом смалы Абд эль-Кадера, — завершился для Франции смертью одного из самых прославленных ее сынов.

Двадцатого декабря на кладбище Пер-Лашез проводили тело автора «Мессенских элегий», «Школы стариков» и «Марино Фальеро», и Виктор Гюго в качестве президента Французской академии произнес над его гробом речь.

Оратор, произносивший надгробную речь, за три месяца до этого потерял свою дочь, которая вместе с мужем утонула напротив Вилькье. И вот что он сказал:

— Тот, кто имеет честь председательствовать теперь во Французской академии, не вправе, в каких бы обстоятельствах он ни находился сам, отсутствовать в подобный день и хранить молчание у подобного гроба.

Он совлекает с себя свой личный траур, чтобы облечься в общий траур, и заставляет умолкнуть на время, чтобы присоединиться к общей скорби, горестный эгоизм своего собственного несчастья. Увы, с безропотной покорностью и кротким послушанием смиримся с таинственной волей Провидения, которое множит вокруг нас безутешных матерей и вдов, которое вменяет скорби долг в отношении скорби и которое в своем непроницаемом всемогуществе позволяет утешать ребенка, потерявшего отца, отцу, потерявшему ребенка.

Утешать! Да, это верное слово. Пусть же ребенок, который нас слушает, и в самом деле воспримет как высшее утешение память о том, кем был его отец! Пусть эта прекрасная жизнь, наполненная великими трудами, вся целиком явится теперь с неизъяснимой величественностью, завершенностью и достойностью, которую смерть придает жизни, перед взором этого юного ума. Придет день, когда в другом месте мы скажем о всем том, что потеряла в его лице литература. Французская академия почтит похвальным словом эту возвышенную и светлую душу, это нежное и доброе сердце, этот совестливый ум, этот великий талант! Но скажем уже теперь, пусть даже рискуя повторить это позднее снова: мало писателей исполнили свою миссию лучше, чем Казимир Делавинь; мало жизней были так заняты трудами, несмотря на страдания тела, и так заполнены творчеством, несмотря на краткость отпущенных дней. Вдвойне поэт, одаренный одновременно талантом лирическим и талантом драматургическим, он все знал, всего достиг, все испытал, через все прошел: через популярность, аплодисменты, приветственные возгласы толпы, театральные триумфы, всегда столь оглушительные и столь оспариваемые. Как и у всех высших умов, его взор всегда был устремлен к важной цели; он осознавал ту истину, что талант является долгом; он глубоко и с чувством личной ответственности понимал высокую функцию, которую мысль исполняет в человеческом обществе и которую поэт осуществляет среди думающих людей. В нем вибрировала народная жилка: он любил народ и был его частью; он обладал подсознательным стремлением к великолепному будущему, ожидающему человечество и наполненному работой и согласием. В молодости он восторженно приветствовал те ослепительные и блистательные царствования, которые возвеличивают нации посредством войны; возмужав, он осознанно примкнул к тем искусным и мудрым правительствам, которые цивилизуют людское общество посредством мира.

Он хорошо потрудился. Пусть же теперь отдохнет! Пусть преследующая великую славу мелкая злоба, разногласия школ, ропот партий, литературные страсти и клеветы умолкнут подле уснувшего благородного поэта! Несправедливости, оскорбления, склоки, страдания, словом, все то, что мутит и тревожит жизнь выдающихся людей, рассеиваются в тот святой час, какой теперь для нас настал. Смерть — это пришествие правды. Перед лицом смерти от поэта остается лишь слава, от человека — лишь душа, от мира сего — лишь Бог.

LXXIV

Парламентская сессия, которой предстояло растянуться на весь 1844 год, открылась 27 декабря 1843 года, и, как обычно, речь короля дала возможность прощупать состояние монархии.

Как всегда, речь короля содержала в себе утешительную картину внутреннего положения Франции. Все и в самом деле ощущали, что, благодаря применению сильнодействующих лекарственных средств, в стране установилось спокойствие; однако было ли это спокойствие следствием превосходного состояния здоровья государства и равновесия между силами гнета королевской власти и силами сопротивления нации или же его следовало приписать исключительно безжизненной неподвижности борца, который ощущает на своей груди колено противника, но поднимется на ноги при первом же его промахе, обретя свободу движений?

Король много рассуждал о мире и весьма похвалялся тем, что сумел сохранить его во Франции в разгар всех европейских осложнений. Да, несомненно, он его сохранил; но какой ценой? Ценой чрезвычайных судов, ценой сентябрьских законов, ценой постоянной униженности нашего национального достоинства, беспрестанного ущемления наших прерогатив великой нации и утраты нашего прежнего влияния. Это не называется поддерживать мир с Европой, это называется получить его от Европы как милостыню, причем ценой огромных жертв.

Король попытался заявить о чем-то вроде влияния на Испанию, которое, как он полагал, принадлежало ему по праву как преемнику и наследнику Людовика XIV.

— Серьезные события, — сказал он, — произошли в Испании и Греции. Королева Изабелла Вторая, в столь юном возрасте призванная нести бремя власти, является в настоящее время предметом моих горячих забот и самого сердечного внимания. Я надеюсь, что выход из сложившегося положения будет благоприятным для обеих наций, дружественных Франции, и что в Греции, равно как и в Испании, королевская власть укрепится благодаря взаимному уважению прав трона и общественных свобод.

Но подобали ли нам в самом деле это попечительство над Испанией и это отеческое покровительство над обаятельной Изабеллой, как называли в те времена королеву Испании? Разве Англия, эта союзница, вынуждающая так дорого платить за союз с ней, эта подруга, выставляющая такую высокую цену за дружбу с ней, разве Англия не наблюдала из Португалии за каждым из телеграфных знаков, которыми обменивались кабинет Мадрида и кабинет Тюильри?

К тому же разве в глазах кое-кого этот союз с Англией не был чересчур последовательным? Разве письма герцога Орлеанского, опубликованные в царствование Луи Филиппа, не обнаруживали постоянное восхищение политикой Лондона и даже преданность ей, хотя их мог беспрепятственно выражать принц, которого делало независимым его изгнание и мнение которого как частного лица имело лишь вес какого-то отдельного мнения? Но разве это восхищение и эта преданность не были опасными у короля, в руки которого целая нация, соперница Англии, вручила свои интересы и свою честь?

В той же речи прозвучала следующая фраза, успокоительная для тех, кто ничего так не желает, как быть успокоенным, и, при всем ее ободрительном тоне, встревожившая многих:

— Искренняя дружба, соединяющая меня с королевой Великобритании, и сердечное согласие, существующее между моим правительством и ее правительством, укрепляют меня в этой вере.

И действительно, их отношения прямо свидетельствовали о чувствах личной симпатии; это была скорее дружба короля и королевы, нежели союз двух великих держав.

Фраза в отношении среднего образования была встречена с большей благосклонностью: это было обещание не допустить возвращения во Францию иезуитов, растущую тень которых чьи-то зоркие глаза, возможно чересчур зоркие, уже видели на горизонте.

— Проект закона о среднем образовании, — заявил король, — отвечает требованиям Хартии в отношении свободы обучения, сохраняя при этом для государства власть над народным просвещением и возможность воздействовать на него.

Итогом этой речи стало свидетельство одобрения Палатой депутатов последовательной политики короля, выразившееся в том, что она оставила г-на Созе своим председателем.

Впрочем, сердечное согласие с Англией не замедлило омрачиться.

Желая утешить себя в своих европейских неудачах, Франция в ходе предыдущего года захватила Маркизские острова; на протяжении четырех тысяч льё Франция не имела в океане ни одной военно-морской станции, где ее корабли могли бы сделать остановку; ни одной якорной стоянки для китобойного промысла, составляющего столь важную часть торговли для наших западных, северных и восточных городов. По завершении этого захвата Франции было предложено взять протекторат над островами Общества. Чтобы осуществить эту новую оккупацию на столь далеком расстоянии, требовавшую значительных организационных расходов и издержек на оборону наших поселений, адмирал Руссен потребовал в 1843 году сумму в размере пяти миллионов девятисот восьмидесяти семи тысяч франков, которую Палата депутатов предоставила после горячих дискуссий, сократив ее до пяти миллионов.

Так что Франция обосновалась на Маркизских островах, распространив свой протекторат и свой внешний суверенитет на острова Общества; королева Помаре и местные вожди, именуемые таванами, признали этот протекторат Франции, представленный контр-адмиралом Дюпти-Туаром. Однако там, как всегда, бдила Англия, Англия, которая, помешав нам завладеть уголком Новой Зеландии, где мы сначала хотели основать наше поселение, отослала нас к Маркизским островам. Она бдила там не посредством своих военно-морских сил, своих послов и своих консулов, а посредством своих миссионеров.

Эти миссионеры, с досадой чисто национального свойства взиравшие на то, как французы захватили Маркизские острова и распространили свой протекторат на острова Общества, завоевали доверие королевы и подтолкнули ее к актам сопротивления.

Был поднят вопрос о флаге.

После установления протектората Франции над островами флаг протектората, то есть два соединенных флага, флага Франции и флага королевы, развевался над Таити.

Неожиданно королева возымела мысль поднять над своим дворцом особый флаг, ее личный флаг, который напоминал бы о ее суверенитете. Она подняла его, не известив об этом заранее своих французских покровителей, что в области дипломатии можно было счесть по меньшей мере серьезным неприличием.

Такого мнения придерживался адмирал Дюпти-Туар; он потребовал, чтобы новый флаг был спущен; поддержанная английскими миссионерами, королева отказалась сделать это. И тогда, сменив свою роль покровителя на роль завоевателя, адмирал Дюпти-Туар оккупировал 9 ноября 1843 года главный остров королевства.

Однако эта ссора, вспыхнувшая между адмиралом Дюпти-Туаром и королевой Помаре, имела давние корни.

Еще в 1836 году оскорбительное отношение, проявленное к нескольким французским поселенцам, в особенности к г-ну Лавалю и г-ну Каре, апостольским миссионерам, вызвало необходимость отправки к Таити военного корабля, чтобы поддержать требование французского правительства о немедленном удовлетворении.

Господин Дюпти-Туар, в то время всего лишь капитан фрегата «Венера», выставил обязательными условиями выплату трех тысяч долларов в качестве возмещения за ущерб и отдание чести французскому флагу.

Вследствие этих переговоров, ведшихся с позиции силы, было заключено соглашение между г-ном Дюпти-Туаром и королевой Помаре, в силу которого с французами, проживавшими на Таити, должны были обходиться как с наиболее благоприятствуемыми иностранцами.

Спустя четыре года после этих событий, происходивших в 1838 году, французы, проживавшие на Таити, подали новые жалобы против королевы и ее старших вождей: неприкосновенность жилища нескольких французов была нарушена, их земельную собственность захватили, их домашнюю обстановку и деньги похитили, их самих без всякого суда заключили в тюрьму, а одного из них даже убили.

На сей раз контр-адмирал Дюпти-Туар рассердился всерьез: он заявил королеве и ее вождям, что, не доверяя более их слову, требует в качестве ручательства будущего поведения таитянского правительства в отношении Франции денежную сумму в размере десяти тысяч пиастров. Контр-адмирал угрожал, что в случае, если эта сумма не будет предоставлена, он намерен оккупировать остров и зависимые от него поселения.

Именно тогда протекторат над островами Общества был предложен Франции королевой и местными вождями и 9 сентября 1842 года одобрен г-ном Дюпти-Туаром; 28 апреля 1843 года французское правительство утвердило установление этого протектората.

Губернатором новых поселений и королевским комиссаром при королеве Помаре был назначен капитан первого ранга Брюа.

Мы видели, как вследствие очередного нарушения договора контр-адмирал Дюпти-Туар оккупировал в ноябре 1843 года острова Общества.

Дело в том, что флаг, поднятый королевой Помаре, на самом деле не был ее личным флагом, флагом ее народа или флагом ее старших вождей: этот флаг, подаренный ей английскими миссионерами и украшенный короной, являлся геральдическим штандартом, который она никогда не объявляла своим.

И потому адмирал написал королеве следующее письмо:

«Вы хотите иметь флаг, флаг Ваших отцов? Хорошо. Вы хотите, чтобы он был того или другого цвета? Хорошо, я согласен. Возьмите тот флаг, что был у Вас в момент заключения договора. Вы хотите другой? Пожалуйста, это не имеет значения. Дайте мне знать о его размере и цвете. Я стану отдавать ему честь как знаку Вашего суверенитета. Но что касается флага, полученного Вами от англичан, флага, являющегося символом независимости от нашего протектората, флага, куда английские советчики поместили корону, о значении которой Помаре не догадывается и которая в Европе является знаком преобладания и суверенитета, то, хотя Вы его и отстаиваете, это не Ваш флаг и не флаг Ваших отцов; это флаг Вашей прихоти, это флаг Англии, явно или скрытно, и такой флаг я не потерплю».

Это означало говорить гордо, это означало говорить так, как устраивает Францию, но не так, как устраивало короля и его министров; и потому правительство открестилось от действий адмирала Дюпти-Туара. Перед Англией извинились, английским миссионерам выплатили вознаграждение за убытки, на островах Общества был восстановлен обычный протекторат, и Франции плеснули новое унижение в ту горькую чашу обид, какую великие нации уготавливают нациям второстепенным.

У г-на Тьера был Незиб, у г-на Гизо — Таити, так что ни одному из них не следовало бросать упрека другому. Эти две пощечины подряд, которые нам влепила Англия, наша подруга, сблизила их, и теперь у них появилась возможность сформировать кабинет министров сообща, как им когда-то уже удалось сделать.

По запросу г-на Карне, сделанному 29 февраля 1844 года, Палата депутатов приступила к дискуссии о Таити, единственной, кстати говоря, серьезной дискуссии за все время сессии.

В результате голосования — двести тридцать три черных шара против ста восьмидесяти семи белых — действия правительства были оправданы.

Оставшаяся часть сессии прошла в дискуссиях, посвященных проектам законов о секретных фондах, о среднем образования и о патентах, и в рассмотрении финансовых законодательных инициатив, касающихся почтовой реформы, изменения доходности государственных ценных бумаг и дополнительных кредитов.

За исключением нескольких дней душевного подъема, вызванного спорами по поводу Таити, Палата депутатов на протяжении всей сессии пребывала в глубочайшей безучастности.

К счастью, у нас был Алжир, эта своего рода военная школа, данная Франции для того, чтобы показать, что в тот момент, когда ей приходится держать в руках шпагу, она всегда достойна самой себя.

Однако и сюда Англии предстояло роковым образом вмешаться.

Потерпев поражение повсюду, Абд эль-Кадер с остатками своих регулярных войск отступил к марокканской границе.

В Марокко правил султан Мулай Абд ар-Рахман; это был естественный союзник эмира и естественный враг Франции.

Тем не менее мы пребывали в мире с Марокко; однако известно, на какой неощутимой нити держится мир между христианскими нациями и варварийскими государствами.

И в самом деле, видя, что враг укрылся в соседнем государстве, Франция сосредоточила несколько отрядов на пограничной территории, принадлежащей Алжиру, и построила форт в Лалла-Марниа.

Марокко, со своей стороны, стянуло несколько тысяч бойцов к Уджде. Среди этих бойцов был и Абд эль-Кадер с пятью сотнями солдат своего регулярного войска.

Тридцатого мая 1844 года, внезапно, без всякого объявления войны, многочисленный отряд марокканской конницы переправляется через Мулуйю, продвигается на два льё от французской границы и нападает на обсервационный корпус генерал-лейтенанта Ламорисьера, поддерживаемый зуавами генерала Бедо и кавалерией полковника Морри.

Марокканцы были отброшены и потеряли триста или четыреста бойцов.

Это сражение было названо стычкой, и правительство,опасавшееся, что, поссорившись с Марокко, оно поссорится с Англией, желало видеть в нем всего лишь случайное столкновение, нечто вроде тех схваток, под рубрикой которых в конце восемнадцатого века подразумевались дуэли.

И действительно, война между Францией и Марокко могла прервать активную торговлю, которую сама Англия вела с Марокко.

Кроме того, продовольственное снабжение английского гарнизона в Гибралтаре, полностью осуществлявшееся из Марокко, могло иссякнуть в самом своем источнике.

Британское правительство, чье национальное чувство отчасти построено на ненависти к Франции, не удовольствовалось нашей сдержанностью; ему требовалось, чтобы эта сдержанность не только была признана всей Европой, но и предстала в своем истинном свете и была названа своим истинным именем.

Из заявлений, сделанных сэром Робертом Пилем, следовало, что о содержании инструкций, которые были даны нашему дипломатическому агенту г-ну Ньону, предварительно сообщили лорду Каули.

Для оппозиции это стало очередным свидетельством жертв всякого рода, которые мы приносили пресловутому сердечному согласию.

Проводили сравнение между тем, как г-н Гизо ведет себя в 1844 году, и тем, как г-н де Полиньяк вел себя в 1830 году.

И действительно, тогда, в ответ на требование Англии сделать заявление по поводу дальнейших планов Франции в случае войны с Алжиром, г-н де Полиньяк во всеуслышание и надменно ответил, что Франция будет следовать своей политике и в этой политике никому не должна давать отчета.

Так что руководитель английской политики заявил с трибуны:

— Мы полностью удовлетворены объяснениями, которые нам дала Франция в отношении Марокко, и мы получили все сведения об инструкциях, данных королем Франции своим дипломатическим агентам и даже своему сыну, принцу де Жуанвилю.

Когда же г-на Гизо стали с запальчивостью допрашивать по этому поводу, он ответил, что сведения, переданные им Англии, носили лишь самый общий характер; что же касается его политики в отношении Марокко, то вот что он намерен делать.

Правительство не вынашивает против Марокко никаких враждебных замыслов, никаких планов территориальных завоеваний; все, что требуется от султана Марокко, это мир и надлежащая безопасность наших земель и наших поселений.

В соответствии с этим от султана потребовали:

удалить Абд эль-Кадера от нашей границы;

отозвать и наказать виновных во вторжении на нашу территорию;

распустить войска, нарушающие нашу границу.

Если же долг мусульманина диктовал султану необходимость оказать гостеприимство его брату по вере Абд эль-Кадеру, то он был праве предоставить ему резиденцию на берегах океана.

Таковы были весьма умеренные, но одновременно весьма определенные требования, предъявленные султану Марокко.

Но в то самое время, когда все ждали от султана требуемых уступок, сын султана предъявил маршалу Бюжо дерзкий ультиматум вывести войска из форта Лалла-Марниа в качестве условия мира.

Одновременно от г-на Ньона потребовали отозвать и наказать высших офицеров французской армии, то есть ровно того, чего мы добивались в отношении марокканских командиров.

Между тем в марокканском лагере открыто заговорили о начале священной войны против нас, вследствие которой марокканцы уже видели себя хозяевами Тлемсена, Орана, Маскары и даже Алжира.

Министр настолько связал себя обещаниями в отношении Палаты депутатов, что у него не было возможности пойти на попятный. Господину Ньону отправили ультиматум, который было приказано вручить султану, и принц де Жуанвиль подошел со своей эскадрой к Танжеру.

Пятого августа принц получил депешу, предписывавшую ему начать военные действия, если ответ на ультиматум не будет приемлемым.

Шестого августа, после полутора часов бомбардирования, укрепления города были полностью разрушены.

Затем принц незамедлительно двинулся к Могадору.

Могадор, приморский город, расположенный на противоположной стороне Марокко, является личной собственностью султана. Помимо личных доходов, которые султан извлекает из него, это еще и источник весьма значительных государственных доходов, поскольку Могадор служит крупным центром торговли.

Принцу надлежало оккупировать Могадор.

Бомбардирование Танжера должно было доказать султану, что в столкновении с Францией ему не следует рассчитывать на поддержку какой-либо державы.

Оккупация Могадора должна была заставить его подумать о материальном ущербе, который могла нанести ему Франция.

За несколько часов батареи Могадора были принуждены к молчанию, как прежде это произошло с батареями Танжера, и, несмотря на отчаянное сопротивление гарнизона, город был оккупирован нашими войсками, в высадке которых принимал личное участие принц де Жуанвиль.

Тем временем маршал Бюжо переправился через Исли, несмотря на огромное скопление вражеской конницы на другом берегу; имея восемь с половиной тысяч пехотинцев, тысячу четыреста солдат регулярной кавалерии и шестнадцать орудий, он двинулся на двадцатипятитысячное марокканское войско.

Все знают итог этой знаменитой битвы у Исли, в которой враг оставил на поле боя восемьсот мертвых, потерял одиннадцать пушек и всю боевую технику; по крайней мере две тысячи вражеских солдат были ранены.

Наши потери составили двадцать семь человек убитыми и девяносто шесть ранеными.

Марокканский вопрос был решен.

Оставалось еще нечто вроде денежной тяжбы между Англией и нами.

Некий английский агент, миссионер, консул, неизвестно кем бывший на самом деле и носивший имя Причард, был изгнан нами с Таити и требовал возмещения за нанесенный ему ущерб.

Французское правительство согласилось с тем, чтобы вопрос об этом возмещении был решен с общего согласия командиров английской и французской морских станций в Тихом океане, соответственно адмирала Сеймура и контр-адмирала Гамелена.

В итоге дело было улажено, и размеры возмещения определены.

Что же касается Марокко, то после бомбардирования Танжера, оккупации Могадора и победы при Исли от султана потребовали уже не только того, чего от него требовали раньше.

Мир был заключен на условиях, которые продиктовали мы; что же касается военных издержек, оплату которых оппозиция хотела возложить на марокканское правительство, то вопрос об этом даже не был поставлен, и г-н Гизо, проявляя возвышенное бескорыстие, заявил:

— Франция достаточно богата, чтобы оплатить свою славу.

Развязав себе руки со стороны Марокко, маршал Бюжо мог спокойно продолжать войну в Алжире.

В итоге 1844 год внес в записи своих побед:

экспедицию генерала Маре в Малую пустыню;

экспедицию герцога Омальского по захвату Бискры;

покорение Зибана и гор Ореса;

покорение кабилов;

покорение флиттов;

покорение шейха Туггурта.

Двадцать седьмого января того же 1844 года, в возрасте шестидесяти четырех лет, умер Шарль Нодье.

Нодье, автор «Жана Сбогара» и «Терезы Обер», был предтечей современной жанровой литературы во Франции, подобно тому как Вальтер Скотт являлся предтечей исторической литературы в Англии, а Купер — предтечей описательной и образной литературы в Америке.

LXXV

Благодаря уступкам, которые мы сделали Англии в Тихом океане и в Марокко, мир, так удачно названный миром любой ценой, был сохранен. Сохраняя его с таким упорством, король пренебрегал двумя опасностями: во-первых, он рисковал лишиться популярности, а во-вторых, что было опасностью более серьезной, он рисковал опорочить этот мир самим своим упорным желанием сохранить его.

В своей речи на открытии парламентской сессии 1845 года король заявил о сохранении добрых отношений с Англией, отметил развитие национальной промышленности и расширение внутренней и внешней торговли и сообщил о браке герцога Омальского с дочерью принца Салерно, дяди правящего короля Неаполя.

Так что, с грехом пополам, Луи Филипп привил ветви своего рода к монаршим домам Европы.

Состоявшаяся в Палате депутатов дискуссия по поводу приветственного обращения к королю разгорелась по двум вопросам:

о денежном возмещении миссионеру Причарду;

о выводе войск из Могадора без назначения денежного возмещения и даже ранее установленного срока.

В Палате открыто говорили, что денежного возмещения Причарду и вывода войск из Могадора потребовала Англия.

Однако по всем этим вопросам кабинет министров Гизо, которому даже своими победами предстояло вести монархию к гибели, получил поддержку большинства депутатов.

Во французском языке даже появилось новое слово, которым стали называть подобных снисходительных депутатов, всегда готовых поддержать единодушным голосованием любые действия министров, как правильные, так и дурные.

Их стали называть причардистами.

Второго мая г-н Тьер обратился к правительству с парламентским запросом по поводу религиозных конгрегаций.

Его замечания касались того, что конгрегация Иисуса, уничтоженная в 1763 году, была восстановлена Римской церковью в 1814 году; восстановленное таким образом, это общество вновь проникло во Францию. В годы Реставрации иезуиты вернулись во Францию вначале как частные лица, затем как религиозная община, и вскоре попытались захватить такую область, как воспитание молодежи; однако уже в те времена жаловаться на это стали так сильно, что в 1828 году правительству пришлось своими указами отнять у них право заниматься вопросами воспитания; тем не менее они остались во Франции, причем остались в качестве религиозной конгрегации. Сегодня, по словам г-на Тьера, эта конгрегация преуспевает и стала настолько мощной, что разделилась на две провинции — Лионскую и Парижскую; она насчитывает двадцать семь обителей, и численность ее членов, принесших обет, в пять или шесть раз больше признанной; ее скрытое существование сменилось существованием признанным и юридически засвидетельствованным. Так что эта организация существует вопреки законам страны.

Министр духовных дел признал справедливость утверждений г-на Тьера. Он подтвердил, что правительство имеет в качестве оружия против иезуитов несколько законов, посредством которых можно распустить их конгрегацию; но как раз из-за этого мощного оружия, находящегося в распоряжении кабинета министров, разумно проявлять беспокойство. К тому же хорошо ли выбран момент для того, чтобы спровоцировать какое-нибудь серьезное столкновение, и не окажемся ли мы, прибегнув к мерам подобной строгости, под угрозой религиозной войны? Нет, опасность еще не представляется настолько серьезной, чтобы пускать в ход такие меры. Но в тот день, когда иезуиты перейдут в государстве пределы отправления культа, право на которое предоставлено им в силу свободы вероисповеданий, в тот день, когда они станут внушать недоверие к правительству, в тот день, когда они хоть как-то поставят под сомнение общественную безопасность, правительство будет во всеоружии и воспользуется своим правом.

В итоге министр призвал депутатов отложить поднятый вопрос, и 3 мая подавляющим большинством голосов такая резолюция была принята.

Господина Тьера, уже давно слывшего политическим смутьяном, обвинили теперь и в религиозном смутьянстве.

Тем не менее нечто вроде глухого гула, напоминающего ту почти неощутимую дрожь, какая предшествует землетрясениям, заставляло людей дальновидных все время возвращаться к одним и тем же вопросам: предложению о запрете совместительства, предложению об избирательной правоспособности.

Предложение о запрете совместительства было представлено г-ном де Ремюза, которого определенно нельзя было обвинить во враждебности к правительству.

Господин Гизо воспротивился этому предложению, и оно даже не было поставлено на обсуждение.

Предложение об избирательной правоспособности было представлено г-ном Кремьё.

В штыки встреченное министром внутренних дел, оно было большинством в двадцать восемь голосов отклонено Палатой депутатов в результате открытого голосования.

Господин Анри де Ларошжаклен отверг данное предложение, используя довольно странный предлог, будто это станет новой привилегией, пусть даже она коснется только интеллигенции.

Другой депутат пошел еще дальше.

Господин Ледрю-Роллен для очистки совести предложил отменить ценз избираемости и выплачивать ежедневное денежное пособие каждому члену Палаты депутатов в качестве жалованья.

Однако это предложение не дошло даже до чтения.

Палата депутатов собиралась сорок два раза в составе своих комиссий и сто сорок пять раз на общих заседаниях.

Она учредила семьдесят две комиссии, и все они, за исключением двух, представили свои доклады.

Ей пришлось изучить, включая принятые к рассмотрению повторно, сто девять законодательных проектов, не считая проекты местного значения, в количестве девяноста четырех, причем все они были проголосованы.

Она утвердила шестьдесят шесть проектов; восемь проектов были отозваны, двенадцать отклонены, двадцать два оставлены в состоянии обсуждения, и к ним можно было вернуться на следующей сессии.

Только один проект даже не был зачитан, и, как мы сказали, это была законодательная инициатива г-на Ледрю-Роллена.

Между тем в Алжире произошло все то, что многие уже давно предвидели.

Султан Марокко увидел в выводе наших войск из Могадора не доказательство нашего великодушия, а свидетельство нашей слабости. Вместо того чтобы сослать Абд эль-Кадера на берега Атлантического океана, как это было предусмотрено договором, он оставил его на границе с Алжиром. В итоге 31 января 1845 года шестьдесят арабов, по виду безоружных, проникли во французский лагерь, расположенный в семидесяти двух километрах к югу от Орана, убили часового и нескольких беспечных солдат, но те своими криками подняли тревогу, и все шестьдесят арабов, от первого до последнего, были убиты сами.

Однако это нападение имело свои особенности; оно было приписано фанатичной секте Даркавия, и, хотя оно обошлось нам в два десятка убитых и раненых, все очень быстро снова впали в беспечность, из которой эта атака нас вывела.

И напрасно; многочисленные эмиссары Абд эль-Кадера разъезжали по деревням, пробуждая всюду, где они появлялись, арабский фанатизм и ту ненависть к христианам, что порой дремлет, но никогда не умирает.

Захват лагеря на дороге из Тенеса в Орлеанвиль и нападение на конвой возле Шершеля явились сигналом к всеобщему восстанию.

И в самом деле, самые известные приверженцы эмира уже выступили в поход; Бен-Салем, Бу-Шареб и Бель-Кассем рыскали по провинции Оран и разжигали мятеж в горах Кабилии.

Две французские колонны немедленно направились к Сетифу и Медеа.

Той, что двигалась к Сетифу, командовал генерал д'Арбувиль, а той, что двигалась к Медеа, командовал генерал Маре.

Семнадцатого июня они соединились возле крепости Бордж-Хамза, а 19-го со всей силой атаковали врага, засевшего в мощных укреплениях, откуда после трех часов боя он был полностью выбит.

Двадцатого июня два племени, бени-яла и ксерма, изъявили покорность.

Одновременно были сформированы еще три колонны для действий в трех различных точках.

Эти три колонны, находившиеся под командованием полковников Ладмиро, Сент-Арно и Пелиссье, должны были выйти из Орлеанвиля и его окрестностей.

Полковнику Ладмиро предстояло действовать самостоятельно к востоку от Тенеса, а Сент-Арно и Пелиссье должны были действовать совместно в предгорьях Дахры.

Господин де Сент-Арно вышел из Тенеса, имея приказ преодолеть горный хребет, тянущийся вдоль всего морского побережья.

Со своей стороны, полковник Пелиссье должен был спуститься вдоль Шелиффа вплоть до Уарсениса, оттуда подняться к бени-зентесам и завладеть с западной стороны горным хребтом, который г-ну де Сент-Арно следовало захватить с востока.

Полковник Пелиссье предпринял набег на бенизентесов, а затем предъявил улед-рийа требование покориться. Часть племени согласилась на это, а часть самым решительным образом отказалась.

Полковнику пришлось атаковать.

Улед-рийа были разгромлены и укрылись в неприступных пещерах, куда они заранее отправили своих жен, своих детей, свой скот и все свое богатство.

Полковник Пелиссье приказал обложить пещеры; во время этой операции несколько солдат погибло, но пещеры были обложены.

Полковник попытался вести переговоры с арабами, но те открыли огонь по парламентерам.

Один из парламентеров был убит.

Тем не менее переговоры начались.

Арабы потребовали, чтобы французы сняли лагерь, и при выполнения этого условия обещали выйти из пещер и покориться.

К сожалению, невозможно было доверять обещаниям арабов; французы, со своей стороны, брали на себя обязательство не брать никого из них в плен и ограничиться их разоружением.

Пока длились все эти переговоры, французская колонна получила приказ стаскивать хворост, солому и дрова ко входу в пещеры, дабы убедить арабов, что если они не примут наши условия, то с ними будут вести войну на уничтожение.

Однако арабы наотрез отказались принять их.

И тогда, черпая силу в приказе генерал-губернатора, полковник Пелиссье, который не мог оставаться в бездействии у пещер до тех пор, пока арабы не согласятся сдаться, и не мог отступить от пещер, поскольку это дало бы арабам чрезмерное представление об их неприступности, принял решение бросить в пещеры подожженные связки хвороста и всякого рода легковоспламеняющиеся материалы, сложенные у входа.

Пятьсот тридцать арабов вместе с их быками, козами и овцами погибли в этих пещерах, задохнувшись.

Между тем изгнанный из Дахры шериф Бу-Маза, которого мы позднее видели в Париже, начал приобретать известность, подстрекая к беспорядкам улед-ситтенов.

Как раз тогда произошло страшное побоище у Сиди-Брагима.

Все знают об отчаянном сопротивлении и героической гибели небольшой колонны, которой командовали г-н де Монтаньяк и г-н Фроман-Кост.

При известии об этом побоище Франция затрепетала от гордости, как она затрепетала бы при известии о победе.

Парламентская сессия 1846 года открылась 27 декабря 1845 года.

Ни в какую эпоху после 1830 года, то есть на протяжении шестнадцати прошедших лет, оппозиция не задавала столько раз и с таким упорством вопросы по поводу действий кабинета министров, но и, надо сказать, никогда прежде оппозиция не насчитывала такого количества своих поражений.

В ходе обсуждения приветственного обращения к королю Палате депутатов пришлось шесть раз высказываться в отношении политики кабинета.

Поправка г-на Одилона Барро о необходимости заклеймить позором злоупотребления на выборах была отклонена большинством в сорок два голоса.

Поправка г-на Фёйяда-Шовена о необходимости верно и честно исполнять законы, направленная против указа хранителя печати о государственном совете, была отклонена большинством в двадцать пять голосов.

Поправка г-на Грандена по поводу махинаций с акциями железных дорог была отклонена большинством в сорок девять голосов.

Поправка г-на Беррье, имевшая целью осудить поведение правительства в его взаимоотношениях с Соединенными Штатами, была отклонена большинством в семьдесят восемь голосов.

Поправка г-на де Ремюза о независимой политике в вопросах, касающихся Старого и Нового света, была отклонена большинством в шестьдесят восемь голосов.

Поправка г-на Бийо о праве на обыск жилища была отклонена большинством в семьдесят три голоса.

С другой стороны, разумно забыв о разногласиях между большинством и меньшинством, Палата депутатов сплотилась, чтобы проголосовать за отмену дополнительного налога, обременявшего переписку деревенских жителей; одновременно она облегчила пересылку денег, прежде такую дорогостоящую для военных и рабочего класса.

Рассмотрев обширный проект, предложенный военно-морским министром, она без всякого противодействия, движимая общим чувством национального величия, проголосовала за кредит в девяносто три миллиона франков.

Наконец, проект закона, касающийся трудовых книжек рабочих, был одобрен Палатой пэров, поступившей так, несомненно, в силу инстинктивного понимания незримого, но ощущаемого движения к общественному прогрессу.

Между тем были предприняты два новых покушения на убийство короля.

Шестнадцатого апреля 1846 года, в тот момент, когда карета короля крупной рысью катила вдоль одной из стен парка Фонтенбло, раздались два выстрела, прозвучавшие с интервалом в несколько секунд.

Пули пробили бахрому, украшавшую верх шарабана. Один из пыжей упал к ногам королевы, но король не был задет.

Убийцу задержали. Им оказался некто Леконт, бывший главный смотритель коронных имений.

Леконт был приговорен к смерти как отцеубийца и казнен 8 июня.

Спустя три месяца, в тот момент, когда, стоя на балконе Тюильри, король приветствовал собравшуюся толпу, какой-то человек, спрятавшийся позади статуи, с довольно большого расстояния дважды выстрелил в него из пистолета.

Человека этого тотчас же задержали, и он заявил, что его зовут Жозеф Анри.

Он был приговорен к каторжным работам.

Год 1846-й был одним из тех роковых годов, какие наступают время от времени, чтобы предвестить еще более роковые года.

Помимо двух упомянутых покушений на убийство, из случившегося в этом году следует отметить:

21 марта — катастрофа на Руанской железной дороге;

27 апреля — массовое убийство французских пленных в дейре Абд эль-Кадера;

5 мая — катастрофа на железной дороге из Нима в Алее;

20 июня — волнения в Нанси, вызванные дороговизной хлеба;

8 июля — катастрофа на Версальской железной дороге;

30 сентября — беспорядки в Сент-Антуанском предместье;

и, наконец, 18 и 19 октября — наводнение на Луаре.

Из других важных событий должны быть упомянуты:

свадьба герцога де Монпансье с доньей Луизой, испанской инфантой;

визит тунисского бея в Париж;

свадьба герцога Бордоского;

побег принца Луи Наполеона, который покинул крепость Ам, переодевшись рабочим и прикрывая лицо доской, лежавшей у него на плече.

Таким образом, все тяжким бременем легло на этот год: наводнение, нехватка продовольствия, политические затруднения, покушения на убийство, страшные несчастные случаи. И потому в обществе распространилась смутная тревога, как это всегда бывает накануне великих катастроф.

Была созвана новая Палата депутатов; она насчитывала сто двадцать новых членов.

Оппозиция полагала, что она может рассчитывать на бо́льшую часть этих новых депутатов.

Одно из важных событий сессии произошло в момент ее открытия. Господин Дювержье де Оранн внес предложение об избирательной реформе.

Уже в третий раз этот страшный вопрос, которому предстояло низвергнуть монархию, поднимался в Палате депутатов.

В 1842 году с законодательной инициативой выступил г-н Дюко, но его предложение об избирательной правоспособности было отклонено большинством в сорок семь голосов.

В 1845 году г-н Кремьё повторил предложение г-на Дюко, но оно было отклонено большинством в двадцать три голоса.

Наконец, 6 марта 1847 года г-н Дювержье де Оранн в свой черед поднялся на трибуну и внес новое предложение. В нем, помимо того, что предлагали г-н Дюко и г-н Кремьё, содержались еще три изменения:

1° предлагалось снизить избирательный ценз до ста франков, приняв за основу один лишь главный налог;

2° сосредоточить выборы в одной избирательной коллегии во всех городах Франции, избирающих более одного депутата, за исключением Парижа;

3° и, наконец, увеличить число депутатов с четырехсот пятидесяти девяти до пятисот тридцати восьми.

Прения начались 23 марта.

Господин де Гольбери, г-н Льядьер и г-н д’Оссонвиль воспротивились представленной реформе.

Предложение принять ее к рассмотрению было отклонено большинством в девяносто восемь голосов: оппозиция подала сто пятьдесят четыре голоса «за», а консервативная партия — двести пятьдесят два голоса «против».

Таким образом, г-н Гизо в очередной раз опроверг свою знаменитую программную речь в Лизьё, в которой он заявил:

— Все партии обещали вам прогресс, но только консервативная партия вам его даст.

Правда, это был последний раз, когда ему предстояло ее опровергнуть.

Однако и оппозиция в свой черед добилась триумфа. Господин Эбер, вице-председатель Палаты депутатов, был приглашен в состав кабинета министров, и его место занял г-н Леон де Мальвиль, кандидат от оппозиции, победивший с перевесом в один голос г-на Дюпра́, правительственного кандидата.

Поскольку общество все больше и больше приближалось к катастрофе, признаки нравственного разложения проявлялись все чаще и чаще. Характерная черта правительства Луи Филиппа всегда состояла в подмене чувств государственной чести и национального самолюбия сознанием материальных интересов; от этого сознания, доведенного до определенной степени, оставался всего лишь один шаг до забвения законов чести и порядочности.

И шаг этот проделали люди, занимавшие настолько высокое общественное положение, что Франция пришла в ужас, видя с какого уровня спустились 8 июля 1847 года обвиняемые, чтобы занять место на скамье подсудимых в Палате пэров.

Генерал Депан-Кюбьер!

Господин Тест, бывший министр общественных работ!

Господин Пармантье, поверенный!

Четвертый обвиняемый, г-н Пеллапра, банкир, сбежал.

Господин Тест, признанный виновным в том, что, будучи в 1842 и 1843 году министром общественных работ, он одобрял сделанные ему предложения и получал деньги и подарки за исполнение действий, которые входили в его должностные обязанности и не подлежали дополнительной оплате, был приговорен к денежному штрафу в размере девяноста четырех тысяч франков и к трем годам тюремного заключения.

Господин Депан-Кюбьер, с которого сняли обвинение в мошенничестве, был признан виновным в подкупе государственного министра с целью получения концессии на соляные копи и приговорен к поражению в правах и денежному штрафу в размере десяти тысяч франков.

Господин Пармантье, признанный виновный в таком же преступлении, подвергся такому же наказанию.

И почти сразу же, напоминая один из тех странных и невнятных криков, какие издает в ночи невидимый дух тьмы, разнеслась над высшим парижским обществом пропитанная кровью весть:

«Герцогиня де Прален, урожденная Себастьяни, только что убита своим мужем, герцогом де Шуазёль-Праленом, возведенным в достоинство пэра Франции 6 апреля 1845 года».

На сей раз речь шла уже не о поражении в правах, денежном штрафе и тюремном заключении.

Речь шла о гильотине.

Ибо здесь не было возможности сослаться на смягчающие вину обстоятельства: комната, залитая кровью от пола до потолка; обои, замаранные кровью от кровати до двери; изувеченное тело, перерубленная шея, отрезанные руки — все это свидетельствовало о страшной борьбе, об отчаянном сопротивлении.

Убийство произошло 18 августа; в тот же день г-н де Прален был изобличен судебными медиками как убийца, но, поскольку он имел звание пэра Франции, лишь 21 августа, в пять часов утра, его смогли арестовать по приказу канцлера Паскье.

Двадцать четвертого августа герцог де Прален умер, отравившись большой дозой мышьяка.

Обождите: у вас уже налицо подкуп, вы только что видели убийство, теперь вам предстоит увидеть самоубийство.

Второго ноября 1847 года граф Брессон, наш посол в Неаполе, был найден мертвым в своей спальне.

Он перерезал себе горло бритвой.

В предыдущем году вы видели катастрофы на железной дороге.

В этом году обратите свой взгляд в сторону океана.

Череду кораблекрушений начала «Этна»: она затонула в начале года.

На берега Сенегала был выброшен «Караиб».

На протяжении всего нескольких месяцев погибли «Гренландия», «Эридан» и «Папен».

Фрегат «Слава» и корвет «Победоносный» потерпели кораблекрушение в архипелаге, расположенном у западных берегов Кореи.

Корвет «Колыбель» вместе со всем своим экипажем пошел ко дну между островами Бурбон и Мадагаскар.

И, наконец, трагедия с яхтой «Граф д'Э», команда которой обварилась кипятком парового котла.

Обождите, сейчас мы отступим назад во времени и взглянем еще кое на что, ибо бедствия рокового 1847 года, последнего года монархии, следуют одно за другим столь быстро и столь тесно, что мы упустили несколько из них, причем весьма страшных.

По департаментам прокатился бунт.

И что за бунт? Бунт, вызванный голодом и сопровождавшийся грабежами.

В Бюзансе, в округе Шатору, несколько домов были ограблены, а один землевладелец, г-н Шамбер-Юар, убит.

Спустя пять или шесть дней, среди бела дня, было совершено еще одно убийство: в результате вооруженного нападения в Белабре был убит г-н Робен-Тайо.

Следствием двух этих убийств и искуплением за них стали три смертных приговора, четыре приговора к пожизненным каторжным работам, восемнадцать приговоров к срочным каторжным работам и лишь один оправдательный приговор.

Алжир, впрочем, по-прежнему был нашим лучезарным ореолом; те крохи славы, что еще оставались у Франции, приходили к ней оттуда, и потому король Луи Филипп решил сделать из него вице-королевство для своего сына.

Генерал Бюжо подал в отставку, и герцог Омальский, в ожидании лучшего, занял пост генерал-губернатора Алжира.

Едва заняв этот пост, он отправил французскому правительству неожиданное известие. Подвергаясь преследованиям на территории Марокко и предпочитая сдаться сыну короля Луи Филиппа, а не сыну султана Абд ар-Рахмана, эмир Абд эль-Кадер вошел в шатер герцога Омальского, оставив перед этим свои сандалии у входной двери, и обратился к нему со словами:

— Мне лучше было бы сделать раньше то, что я делаю сегодня. Но я ждал часа, назначенного Богом. Генерал Ламорисьер дал мне слово, которому я доверился, и у меня нет опасений, что оно будет нарушено сыном такого великого короля, как король французов.

Провидение привело Абд эль-Кадера униженным, побежденным и изъявившим покорность к той самой мечети Сиди-Брагим, где он убил четыреста пятьдесят французов.

Но, хотя он был униженным, побежденным и изъявившим покорность, следовало соблюсти данное ему обещание.

Нельзя было нарушить слово, данное этому человеку, под тем предлогом, что он нарушил слово, данное нам.

Не следовало отправлять его пленным во Францию, коль скоро ему обещали отправить его свободным в Александрию или в Сен-Жан-д’Акр.

Странное дело! Подобно тому, как дей Алжира, вступив на европейскую землю, смог увидеть падение тех, кто низверг его самого, эмир, прибыв во Францию, смог увидеть падение своих победителей.

Пленение Абд эль-Кадера явилось последней милостью, оказанной утомленным Провидением этому человеку, который, если бы он был убит Фиески, Алибо или даже Леконтом, считался бы одним из самых великих королей, когда-либо царствовавших во Франции.

Затем, дабы завершить год одним из тех великих несчастий, какие уже дважды постигали короля Луи Филиппа, 31 декабря скончалась принцесса Евгения Луиза Аделаида Орлеанская, любимая сестра изгнанника, принца и короля.

Год 1848-й начался под знаком серьезной озабоченности избирательной реформой, которая, впрочем, с того времени, когда было отклонено предложение г-на Дювержье де Оранна, стала предметом озабоченности всей Франции.

Но ничто не открывало глаза королю — ни общественные беды, ни личные несчастья.

Несмотря на свои семьдесят четыре года, несмотря на смерть принцессы Аделаиды, своей сестры и ближайшей советчицы, несмотря на последовательную смену шести или восьми кабинетов министров, во главе которых стояли Лаффит, Казимир Перье, Сульт, Тьер, Моле, Бройль и Гизо, он по-прежнему похвалялся, что всегда придерживался и будет придерживаться неизменного образа мыслей.

Поставленный в 1830 году перед выбором и имея возможность быть союзником монархов или представителем народа, он впал в ошибку, совершенную его предшественниками, и высказался в пользу монархов. События 5 и 6 июня 1832 года, 10 апреля 1834 года и 12 и 13 мая 1839 года не открыли ему глаза; покушения Фиески, Алибо, Мёнье, Дармеса, Леконта и Анри, стрелявших в него, не просветили его; он увидел во всех этих посягательствах на его жизнь не предостережение со стороны Провидения, а покровительство со стороны Бога и пришел к тому, что в своем ослеплении начал бороться не против отдельных партий, а против большей части Франции. Опираясь на двух человек из числа его доверенных лиц, Гизо и Дюшателя, он борется против реформы, поднимает на смех демонстрации в провинции и заявляет, что воспротивится, пусть даже силой, проведению реформистского банкета на Елисейских полях, намеченного на 22 февраля 1848 года.

Вот почему при виде образа действий короля и, в то же самое время, поведения оппозиции, возглавляемой Одилоном Барро, во всех головах начинает зарождаться тревога.

Эта тревога доходит до кабинета министров, и он принимает одновременно оборонительные и наступательные меры.

Средний класс, тот класс, с которым г-н Гизо считал себя связанным если и не симпатиями, то хотя бы интересами, средний класс объединяется в пятидесяти важнейших городах и открыто возражает против действий правительства. Бо́льшая часть Франции полагает, что реформа необходима.

Однако это не мешает Луи Филиппу произнести в своей тронной речи фразу, оскорбительную для меньшинства в Палате депутатов:

— В разгар волнения, возбуждаемого вражескими или слепыми страстями, меня ободряет и поддерживает убеждение, что в лице конституционной монархии и союза главных ветвей государственной власти мы имеет надежное средство для того, чтобы преодолеть все преграды и удовлетворить все нравственные и материальные интересы нашей дорогой отчизны.

И вот в разгар этих политических тревог, становящихся день ото дня все более серьезными, мы подходим к 15 февраля 1848 года.

Уже 13 февраля в «Конституционалисте», во «Французском курьере», в «Веке» и в «Национальной газете» составили ноту.

Четырнадцатого февраля она была опубликована; вот ее текст:

«Этим утром более ста депутатов, принадлежащих к различным фракциям оппозиции, провели собрание, чтобы совместно решить, какой линии поведения им подобает следовать после голосования по поводу последнего параграфа в приветственном обращении к королю.

Вначале собрание обсуждало политическое положение, в какое его поставил этот параграф. Собрание признало, что обращение в том виде, в каком оно было утверждено в результате голосования, представляет собой со стороны большинства явное и дерзкое нарушение прав меньшинства и что правительство, вовлёкши свою партию в столь чудовищное дело, тем самым отреклось от одного из самых священных принципов конституции, нарушило, в лице их представителей, одно из самых существенных прав граждан и мерами по спасению кабинета министров дало стране губительный повод для раздоров и беспорядков. В подобных обстоятельствах оппозиции представляется, что ее долг делается еще более важным, еще более настоятельным и что в разгар событий, потрясающих Европу и заботящих Францию, ей непозволительно ни на минуту отлучаться от охраны и защиты национальных интересов; оппозиция останется на своем посту, дабы беспрестанно наблюдать за контрреволюционной политикой, безрассудность которой вызывает сегодня тревогу во всем государстве, и бороться с ней.

Что же касается права граждан на собрание, права, которое правительство намерено подчинить своей прихоти и отобрать в свою пользу, то собрание, единодушно убежденное в том, что это право, присущее всякой свободной конституции и к тому же формально закрепленное нашими законами, приняло решение добиваться его сохранения и подтверждения при помощи всех законных и конституционных средств. Вследствие чего была назначена комиссия для того, чтобы договориться с избирательным комитетом Парижа и совместными усилиями обеспечить содействие депутатов банкету, который готовится в качестве протеста против притязаний самоуправства. Это решение было принято без ущерба для призывов, которые депутаты оппозиции намерены в других формах адресовать избирательному корпусу и общественному мнению.

Собрание полагает, что кабинет министров, извратив истинный характер королевской речи и приветственного обращения, дабы превратить его в акт, посягающий на права депутатов, поставил оппозицию перед необходимостью выражать при каждом возможном случае свое порицание подобному превышению власти. И потому оно единодушно решило, что ни один из его членов, даже те, кто по жребию войдет в состав парламентской депутации, не будет принимать участия в подношении приветственного обращения».

Вследствие этого собрания было решено в принципе, что банкет состоится и что члены оппозиции будут на нем присутствовать.

Решение было принято единодушно.

Комиссия по организации банкета, состоявшая из депутатов от Парижа, представителей левых фракций, по трое от каждой из них, делегатов центрального комитета и нескольких главных редакторов, была созвана на другой день, чтобы изыскать способы проведения этой манифестации в пользу реформы и права на собрание.

В тот же день г-н Эмиль де Жираден, депутат от департамента Крёз, в предыдущем году посчитавший своим долгом выйти из рядов большинства и вступить в ряды меньшинства, направляет Палате депутатов заявление о своей отставке, составленное в следующих выражениях:

«14 февраля 1848 года.

Господин председатель!

Между нетерпимым большинством и непоследовательным меньшинством нет места тому, кто не понимает:

власти без инициативы и прогресса,

оппозиции без энергии и логики.

Я подаю в отставку.

Я буду ждать всеобщих выборов.

Имею честь быть, господин председатель, Вашим смиреннейшим и покорнейшим слугой, ЭМИЛЬ ДЕ ЖИРАРДЕН».

Тем временем проходит слух, что у старших сержантов всех рот 10-го легиона национальной гвардии, в обход капитанов и батальонных командиров, потребовали по шестнадцать подписанных бланков служебных приказов, чтобы они хранились в мэрии и в случае необходимости были выданы такому же числу надежных людей.

Причем уверяют, что, узнав об этом незаконном распоряжении, командиры корпусов выразили горячий протест главному штабу, а старшие сержанты отказались выдать подписанные бланки.

По всей вероятности, точно такой же прием был пущен в ход и в других легионах, и это дало основание обвинить правительство в намерении спешно создать таким путем поддельную национальную гвардию, которую, когда в этом возникнет нужда, оно сможет использовать по своей воле.

Известия, приходящие из Италии, все сплошь о свободе.

Сицилия полностью изгнала неаполитанские войска. Неаполь, со своей стороны, добился обещания предоставить ему конституцию, и в данный момент ее разрабатывает новый кабинет. Карл Альберт торжественно заявил, что он готов признать законодательство, отвечающее духу времени, и в качестве опор своих административных реформ пойти на реформы и гарантии политического толка. И потому его министры разошлись, заявив, что форма правления в Пьемонте отныне будет представительной и что хартия, которую король дарует своему народу, составлена по образцу французской хартии 1830 года.

Герцог Модены, напротив, приказал арестовать и бросить в тюрьму всех достойных уважения людей, чей ум внушал ему опасения, и не только не скрывает, что карает их за ум, но и провозглашает это. Вот последний указ герцога, направленный против трех его подданных:

«Принимая во внимание сведения, переданные губернатором Реджо в отношении доктора Пьетро Меноцци, хирурга Чиро Берселли и Кампаны, и полагая,

1° что доктор Меноцци одарен талантами и познаниями, мы приговариваем его к восьми месяцам тюремного заключения;

2° что хирург Берселли наделен талантамии познаниями в меньшей степени, мы приговариваем его к четырем месяцам тюремного заключения;

3° что Кампана наделен талантами и познаниями в еще меньшей степени, мы приговариваем его к двум месяцам тюремного заключения».

LXXVI

Мы подошли к 15 февраля 1848 года, и потому, начиная с этого момента, нам предстоит отслеживать события день за днем.

15 февраля. — Сто семь депутатов записались на участие в банкете.

Уверяют, что г-н Салландруз делегирован торговым сообществом к его величеству Луи Филиппу, дабы от имени парижских промышленников просить его не придавать губительной значимости манифестации, которая должна состояться 20 февраля.

Утверждают, что король прервал г-на Салландруза во время его речи, поинтересовавшись у него, хорошо ли продаются ткани.

Поговаривают, что из опасения бунта парижский банкет перенесут в Сен-Дени или Корбей, но слух этот почти сразу же опровергают; однако банкет будто бы состоится в частном имении; уверяют, что целые батальоны национальной гвардии вызвались сопровождать депутатов.

16 февраля. — Становится известно о данных Венсену приказах круглосуточно изготовлять боеприпасы и отправлять в Военную школу пушки, зарядные фуры и телеги с военной техникой.

Говорят, что в Венсенском замке ведутся приготовления на случай осады, и по городу ходит копия следующего письменного приказа герцога де Монпансье:

«Срочно выдать из артиллерийских складов Венсена и без задержки отправить в парижскую Военную школу нижеперечисленные боеприпасы и технику:

две батареи полевой артиллерии, зарядные фуры, двадцать фур с патронами, триста ящиков с картечью, четыреста петард и фуру с факелами для ночной службы.

Подписано: А.ОРЛЕАНСКИЙ».

В Палате депутатов разгорается дискуссия. Господин де Лессепс запрашивает военного министра, что стало с пушками, предназначенными для фортификаций Парижа. В Бурже этих пушек нет. Господин Аллар утверждает, что они находятся не в Париже, а в Дуэ, Страсбурге и Тулузе.

Господин Трезель отказывается давать разъяснения.

Войска приблизились к Парижу.

Все соседние гарнизоны в состоянии выступить в поход. Благодаря железным дорогам, 20 февраля вокруг столицы могут быть сосредоточены от шестидесяти до восьмидесяти тысяч солдат.

По мере того как новые полки прибывают к Парижу, командиры корпусов, одетые в штатское платье, являются в сопровождении штабных офицеров столичного гарнизона, тоже одетых в штатское платье, в те места города, которые в случае штурма должны занять их корпуса. Часть войск находится на казарменном положении в Париже и в пригородах. В казармы привезены боеприпасы, запасы продовольствия и дрова, которых хватит на пять или шесть дней.

В Тулузе продолжается судебный процесс брата Леотада, но им перестали интересоваться.

17 февраля. — Реформистский банкет 12-го округа, который должен был состояться в воскресенье 20 февраля, перенесен на начало следующей недели.

Из Лиона, Шалона и Перонны оппозиционным депутатам поступают письма, где их просят рассчитывать на содействие сторонников реформы, проживающих в этих городах. Подобные письма приходят также из Сен-Кантена, Сен-Жермена-ан-Ле, Орлеана, Амьена и Сент-Омера.

Герцог д'Аркур, граф д'Альтон-Ше и маркиз де Буасси, члены Палаты пэров, заявляют, что будут присутствовать на этом реформистском собрании.

18 февраля. — Общая комиссия по организации реформистского банкета 12-го округа приняла решение, что манифестация состоится незамедлительно и будет иметь место в следующий вторник, 22 февраля, в полдень.

Собрался совет министров, чтобы обсудить, какие меры следует принять в связи с намеченной на вторник 22 февраля манифестацией.

19 февраля. — Оппозиционные депутаты, подписавшие обязательство присутствовать на банкете, собрались, дабы обдумать решение, которое им предстоит принять в ходе манифестации в защиту свободы собраний, оспариваемой правительством.

Собравшиеся признали, что теперь, как никогда прежде, необходимо каким-либо законным масштабным действием выразить протест против мер, противоречащих принципам конституции и букве закона. И потому было решено, что в следующий вторник они сообща отправятся к месту манифестации.

Национальная гвардия разразилась во дворе Тюильри криками «Да здравствует реформа!».

Это происшествие сильно взволновало обитателей дворца, и в штаб национальной гвардии были отправлены приказы, имеющие целью предотвратить в будущем подобные манифестации.

Распоряжения, принятые комиссией по организации банкета, были изложены в следующем виде:

«Днем проведения банкета по-прежнему остается вторник 22 февраля; начало назначено на полдень; местом банкета в итоге и окончательно выбрано принадлежащее г-ну Нито земельное владение, находящееся на улице Шайо.

Во вторник, около половины двенадцатого утра, депутаты и пэры Франции, заявившие о своем участии в банкете, сообща отправятся с площади Мадлен и по пути присоединятся к другим подписчикам, местом встречи которых будет назначена площадь Согласия.

Как только эта смычка произойдет, все собравшиеся незамедлительно двинутся в путь по направлению к месту банкета, проходя между двумя шеренгами, которые будут образованы от Вандомской площади до заставы Звезды десятью тысячами национальных гвардейцев, облаченных в мундиры, но без оружия, и выстроившихся отдельными взводами под началом своих офицеров.

Прибыв к месту манифестации, сотрапезники ограничатся тем, что будут изображать видимость застолья, на скорую руку и исключительно для формы пробуя блюда, поставленные на стол.

Только один тост, "За реформу и свободу собраний!", будет провозглашен г-ном Одилоном Барро, который сопроводит его лишь несколькими короткими размышлениями.

Сразу же после этого сотрапезники удалятся, не забыв на обратном пути призвать национальных гвардейцев спокойно разойтись и никоим образом не потревожить общественный порядок».

На другой день «Национальная газета», остающаяся органом комиссии по организации банкета, должна будет, как говорят, опубликовать на своих страницах призыв к населению держаться в самых строгих границах законности и сдержанности.

Добавляют, что газета «Реформа» резко отстранилась от этой комиссии, хотя вначале заверяла ее в своем содействии.

Число депутатов, письменно взявших на себя обязательство отправиться на банкет, к четырем часам пополудни достигло семидесяти семи. Господин де Ламартин находится среди них.

Число подписчиков и приглашенных составит около полутора тысяч.

Впрочем, все озабочены исключительно этим банкетом и говорят лишь о тех мерах, какие принимает правительство, чтобы помешать его проведению, вплоть до необходимости прибегнуть к демонстрации силы. Беспокойство усиливается. На протяжении последних трех или четырех дней кассовые сборы театров, этот термометр общественного спокойствия, почти свелись к нулю.

20 февраля. — Общая комиссия, которой поручено организовать банкет 12-го округа, сочла своим долгом напомнить, что манифестация, назначенная на ближайший вторник, имеет своей целью законное и мирное осуществление конституционного права — права на политическое собрание, без которого представительная форма правления будет всего лишь насмешкой:

«Так как правительство объявило и заверило с трибуны, что практическое использование этого права подчинено прихоти полиции, оппозиционные депутаты, пэры Франции, бывшие депутаты, члены общего совета, магистраты, офицеры, унтер-офицеры и солдаты национальной гвардии, члены центрального комитета оппозиционно настроенных избирателей и редакторы парижских газет приняли поступившее им приглашение участвовать в манифестации, дабы, в соответствии с законом, выразить протест против неправомерных и самоуправных требований.

Поскольку естественно предположить, что это изъявление общественного протеста может стать причиной большого стечения граждан, и поскольку следует ожидать также, что национальные гвардейцы Парижа, верные своему долгу, свободе и общественному порядку, пожелают в данных обстоятельствах исполнить этот двойной долг, что они пожелают защищать свободу, присоединившись к манифестации, чтобы оберегать порядок и самим своим присутствием не допускать любые столкновения, то в предвидении многолюдного собрания национальных гвардейцев и граждан представляется уместным сделать распоряжения, которые устранят всякие причины беспорядков и смуты.

Комиссия решила, что манифестация должна произойти в столичном квартале, где ширина улиц и площадей позволяет людям скопиться так, чтобы в итоге не случилось давки.

С этой целью депутаты, пэры Франции и другие лица, приглашенные на банкет, соберутся в следующий вторник, в одиннадцать часов утра, на обычном месте совещаний парламентской оппозиции, на площади Мадлен, у дома № 2.

Подписчиков на банкет, входящих в состав национальной гвардии, попросили собраться перед церковью Мадлен и сформировать две параллельные шеренги, между которыми поместятся приглашенные.

Возглавят процессию высшие офицеры национальной гвардии, которые явятся, чтобы примкнуть к манифестации.

Сразу же вслед за приглашенными и сотрапезниками встанут в ряд офицеры национальной гвардии.

Позади них построятся национальные гвардейцы, сформировав колонны в соответствии с номерами легионов.

Между третьей и четвертой колоннами поместятся, под водительством назначенных ими комиссаров, молодые люди из различных учебных заведений.

Затем, в указанном выше порядке, расположатся другие национальные гвардейцы Парижа и пригородов.

Процессия двинется с места в половине двенадцатого и, следуя через площадь Согласия и по Елисейским полям, направится к месту банкета.

Комиссия, убежденная в том, что эта манифестация будет тем более действенной, если она пройдет спокойно, тем более важной, если она избежит малейшего повода для столкновения, призывает граждан не кричать и не нести ни знамен, ни опознавательных знаков; комиссия призывает национальных гвардейцев, которые примут участие в манифестации, явиться на нее без оружия. Речь здесь идет о законном и мирном протесте, сила которого должна состоять прежде всего в численности присоединившихся к нему граждан, а также в их непоколебимом и спокойном образе действий.

Комиссия надеется, что в этих обстоятельствах любой явившийся на манифестацию человек будет считать себя должностным лицом, которому поручено соблюдать общественный порядок; она доверяется присутствию национальных гвардейцев, она доверяется благородным чувствам парижского населения, которое желает общественного мира в сочетании со свободой и знает, что для того, чтобы надежно сохранить свои права, оно нуждается лишь в мирной демонстрации, как и подобает умной, просвещенной нации, сознающей неотразимую власть своей моральной силы и уверенной в возможности отстоять свои правомерные чаяния посредством законного и мирного выражения своего мнения».

Этот манифест произвел сильное впечатление, настолько сильное, что он пробудил обидчивость в префекте полиции, который в тот же день приказал расклеить на улицах следующую прокламацию:

«Жители Парижа!

На протяжении нескольких последних дней в головах людей царит беспокойство, наносящее вред работе и делам; оно проистекает из готовящейся манифестации. Правительство, побуждаемое более чем справедливыми мотивами сохранения общественного порядка и используя право, которое предоставляют ему законы и которое постоянно и неоспоримо применялось, запретило банкет, объявленный в 12-м округе.

Тем не менее, поскольку правительство заявило перед лицом Палаты депутатов, что по вопросу такого рода следует принять юридическое решение, оно, вместо того чтобы силой воспротивиться проведению этого частного собрания, решило всего лишь удостоверить правонарушение, позволив сотрапезникам войти в банкетный зал и надеясь, что у них достанет мудрости удалиться по первому требованию, дабы не превращать простое правонарушение в проявление мятежа. Это единственная возможность разобраться с возникшим вопросом перед лицом высшей власти кассационного суда.

Правительство настаивает на своем решении; однако манифест, обнародованный этим утром оппозиционными газетами, объявляет о другой цели, о других намерениях; он создает какое-то надуманное правительство рядом с настоящим правительством страны, которое учреждено в соответствии с Хартией и опирается на большинство в обеих Палатах; он призывает к открытой манифестации, опасной для покоя города; он созывает, в нарушение закона 1831 года, национальных гвардейцев, заранее расставляя их в ряды по номерам легионов и с офицерами во главе. И в этом не может быть никакого сомнения для любого честного человека. Нарушены самые ясные и понятнее всего сформулированные законы. Правительство способно заставить уважать их; они составляют основу и гарантию общественного порядка.

Я призываю всех честных граждан придерживаться этих законов и не присоединяться ни к каким сборищам из опасения дать повод к прискорбным волнениям. Я взываю к их патриотизму и разуму, выступая от имени наших социальных институтов, общественного покоя и самых значимых интересов нашего города.

Париж, 21 февраля 1848 года.

Пэр Франции, префект полиции

ГАБРИЕЛЬ ДЕЛЕССЕР».

21 февраля. — При открытии Палаты депутатов и в течение почти всего заседания скамьи ее левого крыла полностью пустуют. Лишь около шестидесяти членов министерского большинства и несколько представителей правого крыла занимают свои места и предаются оживленным беседам. Дискуссия по проекту закона, касающегося Бордоского банка, проходит в обстановке общей и явной невнимательности; чувствуется, что все споры идут о другом.

В половине пятого появляется вся оппозиция, войдя в зал по левому коридору; члены министерского большинства входят по правому коридору и рассаживаются по своим местам.

Между г-ном Одилоном Барро и министром внутренних дел завязывается горячая дискуссия по поводу опубликованного накануне манифеста.

Господин Одилон Барро настаивает на том, что оппозиция всего лишь воспользовалась правом, предоставленном ей Хартией. Господин Дюшатель утверждает, что этот манифест нарушает все законы страны, на которых зиждется спокойствие и общественный порядок. По его мнению, нарушен закон о сборищах, поскольку этот манифест подстрекает к сборищу; по его мнению, нарушен закон о национальной гвардии, поскольку этот закон созывает национальную гвардию, которая должна получать приказы только от своих командиров. По его мнению, этот манифест являет собой попытку создать самодельное правительство рядом с законным правительством, учрежденным согласно конституции. И потому г-н Дюшатель заявляет, что, облеченный полномочиями сохранять общественный порядок, он будет сохранять его всеми средствами, какие имеются в его распоряжении.

Эта угроза завершает дискуссию. Председатель предлагает вернуться к проекту закона о Бордоском банке. Со всех сторон несутся крики: «Нет! Нет! Отсрочим до завтра!» Так что дискуссия отложена на 22 февраля, на двенадцать часов дня.

Вечером оппозиционные депутаты передают газетам следующую ноту, само собой разумеющимся следствием которой является предложение о привлечении правительства к суду:

«Сегодня должна состояться большая и торжественная манифестация в защиту права на собрания, оспариваемого правительством. Были приняты все меры для того, чтобы обеспечить порядок и предотвратить смуты любого рода. Правительство было уведомлено о принятых мерах еще несколько дней тому назад и знает, в какой форме пройдет эта протестная акция. Ему известно, что депутаты сообща отправятся к месту проведения банкета, сопровождаемые гражданами и безоружными национальными гвардейцами.

Оно заявило о намерении не чинить никаких препятствий этой демонстрации, если только не будет нарушен порядок, и ограничиться протокольным удостоверением того, что оно рассматривает как правонарушение, а оппозиция — как исполнение долга. Как вдруг, используя в качестве предлога оповещение, единственная цель которого состояла в том, чтобы предотвратить беспорядки, способные проистечь от такого большого стечения граждан, правительство сообщает о своем решении силой воспрепятствовать любым людским скоплениям в общественных местах и запрещает как населению, так и национальным гвардейцам всякое участие в планируемой манифестации. Это запоздалое решение правительство уже не позволяет оппозиции изменить характер демонстрации; оппозиция оказалась поставлена перед выбором: или спровоцировать столкновение между гражданами и силами правопорядка, или отказаться от законной протестной акции, которую она решила провести.

В этих обстоятельствах члены оппозиции, лично защищенные своим депутатским званием, не могут сознательно подвергать граждан опасностям, которые воспоследуют из борьбы, губительной для порядка в той же степени, что и для свободы. Посему оппозиция полагает, что она должна воздержаться от участия в манифестации и уступить правительству всю ответственность за принятые им меры. Она побуждает всех честных граждан последовать ее примеру.

Отсрочив таким образом осуществление законного права, оппозиция берет на себя обязательство перед страной отстаивать это право всеми конституционными путями. Оппозиция не изменит этому долгу и будет с настойчивостью и с еще большей энергией продолжать борьбу, которую она затеяла против продажной, насильственной и антинациональной политики.

Отказываясь от участия в банкете, оппозиция совершает важный поступок, свидетельствующий о ее сдержанности и человеколюбии. Она знает, что ей остается совершить важный поступок, свидетельствующий о ее твердости и справедливости».

Вследствие этого решения, принятого оппозицией, вопрос о привлечении кабинета министров к ответственности будет немедленно поднят большой группой депутатов, в число которых войдут господа Одилон Барро, Дювержье де Оранн, де Мальвиль, д'Арагон, Аббатуччи, Бомон (из Соммы), Джордж де Лафайет, Буассель, Гарнье-Пажес, Карно, Шамболь, Друэн де Люис, Фердинан де Ластери, Авен, де Курте, Вавен, Тарной, Марки, Жувансель, Тайяндье, Бюро де Пюзи, Люно, Сент-Альбен, Камбасерес, Моро (из Сены), Берже, Мари, Бетмон, де Тьяр, Дюпон (из Эра) и другие.

Слухи о всех этих решениях циркулируют в Париже и к вечеру вызывают явное возбуждение. Заводятся горячие споры о том, что сделали депутаты, и о том, что им следовало сделать как членам оппозиции и как подписчикам на банкет; одни хвалят их за то, что сознание своего права они принесли в жертву страху столкновения; другие, напротив, хотели бы, чтобы, вооруженные этим самым правом, они довели сопротивление власти до последней крайности.

Все предвидят, что следующий день будет грозовым.

Утверждают, что та уверенность, какую, по-видимому, испытывает правительство, проистекает из враждебных настроений, приписываемых армии в отношении буржуазии.

Говорят, что маршал Бюжо, отвечая на вопрос короля, что, по его мнению, следует теперь делать, будто бы сказал:

— Пусть ваше величество предоставит мне командование войсками в Париже, и я заставлю парижан проглотить саблю Исли по самую гарду!

Отмечают, что лавки закрываются раньше обычного. Пока лавки закрываются, оппозиция в замешательстве удаляется к г-ну Одилону Барро; она совещается, как делала это все последние семнадцать лет каждый раз, когда ей надлежало действовать. Господин Тьер, помня об угрожающих словах министра, предлагает воздержаться от участия в банкете. Господин Барро колеблется, уступая вначале тяге к сопротивлению, но затем возвращается к мнению г-на Тьера и привлекает на свою сторону бо́льшую часть присутствующих членов оппозиции.

И тогда в собрании происходит раскол: небольшая группа отделяется от него и уходит к г-ну де Ламартину.

Там все публично и энергично заявляют, что на следующий день, несмотря на штыки, они пойдут к месту проведения банкета, чтобы своим присутствием поддержать право на собрания.

Пока длилось это совещание, общественное беспокойство усилилось. Распространяется циркуляр префекта. Говорят о стратегических мерах, заблаговременно принятых на пути, по которому должно проследовать шествие. У гостей г-на де Ламартина проявляется легкий оттенок нерешительности. И тогда он произносит:

— Пусть даже площадь Согласия будет пуста и все депутаты отступят от своего долга, я один пойду на банкет, не имея других спутников, кроме собственной тени.

В полночь официально сообщают, что уполномоченные по организации банкета устранили все приготовления к собранию и что те, кто явится к назначенному месту встречи, окажутся перед закрытой дверью.

22 февраля. — Известно, что на протяжении трех последних дней происходили большие передвижения войск вокруг Парижа. Двадцать семь тысяч солдат были размещены на казарменном положении в самом городе, сорок тысяч сосредоточены у его ворот, один гарнизон занимал Венсен, другой — Мон-Валерьен. Подкрепления могли прибыть одновременно через Тронную заставу и через заставу Звезды.

Официальный перечень войск, составлявших гарнизон Парижа, включал тридцать семь батальонов пехоты, батальон Орлеанских егерей, три инженерных роты, четыре тысячи городских стражников и унтер-офицеров ветеранных рот, двадцать эскадронов кавалерии и пять артиллерийских батарей.

Одна из этих батарей должна была с шести часов утра стоять с зажженными фитилями в Сент-Антуанском предместье.

Все караульные посты были укреплены; бойницы, пробитые в толще стен и заложенные гипсом, были открыты снова.

Так что министры могли быть спокойны, а королевская власть могла безмятежно спать.

Старшая ветвь Бурбонов пала, как все говорили, захваченная врасплох; Бурбоны младшей ветви уже издалека видели приближение мятежа, и мятеж застал их подготовленными.

На протяжении всего вечера Париж имел странный облик; до тех пор, пока расклеенные прокламации префекта полиции можно было читать при свете какой-нибудь открытой лавки или горящего газового фонаря, вокруг этих прокламаций толпились кучки людей. С приходом ночи огни везде гаснут, и все расходятся по домам. Внешне Париж спокоен, однако Париж не спит: Париж ждет!

По самым густонаселенным кварталам разъезжают верхом ординарцы; навстречу им попадаются люди в блузах, которые останавливаются, чтобы посмотреть, как они проезжают мимо; те и другие не обмениваются ни словом, однако чувствуется, что от них исходит обоюдная угроза.

Выехав из Тюильри, ординарцы и возвращаются в Тюильри. Они не видели никаких проявлений сопротивления, если не считать сопротивления мысли; они не слышали никаких других звуков, кроме боя часов, и могут сказать лишь одно: «Париж спокоен».

Наступает рассвет; небо затянуто облаками, дует влажный западный ветер, в воздухе тепло, утренние улицы пусты.

Около десяти часов утра народ, народ грядущих мятежей, который так легко распознать, рука об руку подтягивается из дальних кварталов; он знает о мерах, намеченных правительством, он знает о его желании привести их в исполнение, и, тем не менее, он оказывается на нужном месте встречи, которое никто ему не назначал.

В то же время зеваки, которых легко отличить от тех, кого мы только что назвали, стекаются по трем главным артериям Парижа — бульварам, улице Сент-Оноре и набережным.

В десять часов квартал Сен-Жермен, обычно столь спокойный, внезапно просыпается от звуков «Марсельезы» и «Хора жирондистов». Это студенты, собравшиеся на площади Пантеона, спускаются затем по улице Грес, идут по улице Арфы, улице Медицинской школы, улице Дофина, Новому мосту и приходят в итоге на площадь Мадлен, вливаясь в плотную толпу, исполненную любопытства, но сдержанную и, видимо, не принявшую еще никакого решения.

Там эти песни возобновляются, притягивая к себе из толпы всех, кто является рабочим. Те, кто носит куртку и блузу, отделяются от тех, кто носит сюртук, присоединяются к студентам, занимают место в их рядах, и эта колонна, увеличившись почти вдвое, совершает круг по площади Мадлен, распрямляется и растягивается в направлении к площади Согласия. У входа на мост Революции колонна наталкивается на взвод городских стражников, которые опускают ружья и штыками преграждают ей путь.

Голова колонны хочет остановиться, но идущая сзади толпа напирает и толкает ее на штыки. И тогда какой-то молодой человек расстегивает свой сюртук и обнажает грудь.

Штыки поднимаются, и колонна проходит.

Спустя какое-то время ее видят зажатой между двумя парапетами, затем она растекается и ударяется о контуры фундаментов Бурбонского дворца, переваливает через решетчатую ограду, взметается на перистиль и врывается в соседние сады.

Первые уже бегут по коридорам, ведущим к балконам дворца, в то время как другие еще находятся у подножия Луксорского обелиска.

В эту минуту ворота казармы на набережной Орсе распахиваются, оттуда выезжает эскадрон 8-го драгунского полка, выстраивается повзводно, рысью трогается с места и с саблями наголо устремляется к толпе. Подъехав к ней, каждый из драгун одной рукой останавливает свою лошадь, а другой вкладывает саблю в ножны; затем, суровые и молчаливые, они ограничиваются тем, что, двигаясь шагом, рассекают людские массы грудью своих лошадей.

Народ кричит: «Да здравствуют драгуны!» Драгуны приветствуют народ.

Вслед за кавалерией ускоренным шагом подходит пехотный батальон, который занимает позицию на площади Бурбонского дворца; впереди него идет комиссар полиции, готовый отдать толпе обычный предупредительный приказ разойтись.

В ту же минуту со всех сторон внезапно появляются пикеты пехоты, кавалерии, егерей, драгун и городских стражников, которые располагаются во всех проходах, ведущих к Палате депутатов; одновременно две полевые пушки устанавливаются в боевое положение на Бургундской улице.

Мимо, в сопровождении офицеров своего штаба, вихрем проносится какой-то генерал в шляпе с развевающимся плюмажем, крича по пути командиру караула, охраняющего дворец:

— Можете быть спокойны, мост под охраной, его не захватят даже лучшие войска Европы!

Это был генерал Перро.

И в самом деле, Палата депутатов была хорошо защищена, настолько хорошо, что даже сами депутаты с трудом могли бы войти в нее. Никак нельзя было подумать, что подобное развертывание войск сочли необходимым для защиты людей, намеревавшихся обсуждать проект закона о Бордоском банке.

С высоты перистиля Палаты депутатов можно было разглядеть вначале умелое стратегическое расположение войск. За предмостным укреплением взгляд упирался в огромную плотную толпу, не совершавшую никаких других движений, кроме тех колыханий, какие видны на поверхности нивы, когда по ней проносится ветер. Однако над этой людской равниной местами высились группы тех, кто цеплялся за статуи, столбы освещения, чаши фонтанов, пока еще не работавших, и, наконец, над ней амфитеатром возвышался портик церкви Мадлен, видневшийся на горизонте и соответствовавший портику Палаты депутатов.

Внезапно эта толпа вскипает. Только что она едва могла двигаться, а теперь бежит. Видно, как среди нее сверкают сабли и каски городских стражников, которые бороздят ее. Какая-то старуха убита, какой-то мужчина ранен. Людские массы отступают, площадь очищается, и на ней не остается никого, кроме трех десятков человек, которые, изо всех сил теснимые лошадьми и саблями солдат, спрыгнули в рвы площади Согласия и теперь один за другим выбираются оттуда, чтобы убежать по улице Риволи и Королевской улице.

LXXVII

События, о которых мы рассказали, происходили с десяти часов утра до двух часов пополудни.

В ходе этих событий не блеснуло сталью ни одно ружье национальной гвардии.

Национальная гвардия не была созвана.

Тем временем Палата депутатов продолжает прения; однако г-н Одилон Барро успевает воспользоваться минутой тишины, чтобы положить на стол председателя собрания документ, содержание которого все знают, документ, который председатель даже не открывает.

Это требование о привлечении кабинета министров к ответственности.

Оно составлено в следующих выражениях:

«Мы предлагаем привлечь кабинет министров к ответственности как виновного в том, что он

1° нанес ущерб чести и интересам Франции за рубежом;

2° исказил принципы конституции, нарушил гарантии свободы и посягнул на права граждан;

3° пытался посредством систематического подкупа подменять свободное выражение мнений соображениями частной выгоды и извращать таким образом представительную форму правления;

4° торговал в своих интересах государственными должностями, равно как и другими атрибутами и привилегиями власти;

5° разрушил, действуя в тех же интересах, финансы государства и поставил таким образом под угрозу национальное могущество и величие;

6° грубо отнял у граждан право, которое присуще любой свободной конституции и осуществление которого было гарантировано им Хартией, законами и примерами, имевшими место в прошлом;

7° и, наконец, открытой контрреволюционной политикой поставил под вопрос все завоевания двух наших революций и вверг страну в глубокую смуту».

После чего следуют пятьдесят четыре собранные в спешке подписи, число которых непременно возрастет в течение дня.

Почти в то же самое время, но уже под свою личную ответственность, к председательскому столу поднимается г-н де Женуд и кладет на него в раскрытом виде другой документ; это второе требование о привлечении кабинета министров к ответственности, изложенное в таких выражениях:

«Ввиду того, что министры, отказавшись от реформы избирательного закона, лишающего граждан любого участия в осуществлении политических прав, нарушили национальный суверенитет и, следовательно, являются причиной смут и угроз для общественного порядка; ввиду того, что они сохраняют таким образом во Франции систему, являющуюся безнравственной и разрушительной для внутреннего положения страны, пагубной и унизительной для ее внешнего положения, нижеподписавшийся, депутат департамента Верхняя Гаронна, требует у Палаты депутатов привлечь к ответственности председателя совета министров и его коллег.

ЖЕНУД, депутат Тулузы».

Звучит несколько голосов, требующих зачитать два этих предложения; однако г-н Созе отвечает, что они могут быть зачитаны лишь с разрешения президиума собрания, который изучит их на другой день, в четверг 24 февраля. Минуту спустя появляется г-н Дюшатель; не снимая пальто и держа шляпу в руке, он поднимается в президиум, говорит несколько слов председателю собрания, затем садится на министерской скамье и после короткого разговора со своими коллегами покидает зал.

Четыре часа дня.

В половине пятого председатель закрывает заседание.

Пока г-н Одилон Барро и г-н де Женуд подают свои предложения, пока г-н Дюшатель появляется и исчезает, человек тридцать простого народа, вооруженные камнями, атакуют караульный пост на Елисейских полях, залезают на крышу, выбивают окна и разоружают солдат. Затем, бросившись к церкви Успения и к зданию Королевской кладовой, они собственными руками, приученными скручивать железо, выдергивают решетчатые ограды и пытаются строить первые баррикады на Елисейских полях, улице Сент-Оноре и улице Риволи.

Однако вскоре им становится ясно, что они еще слишком малочисленны для того, чтобы наладить сопротивление на этих широких и прямых улицах; они удаляются к центру города, вломившись по пути в магазины Лепажа и Девима, затем устремляются в извилистые улочки кварталов Сен-Дени и Сен-Мартен и в итоге оказываются на трагической памяти улицах Сен-Мерри и Траснонен.

Возведенные баррикады были тотчас же разрушены, простояв ровно столько, сколько длятся первые волны, предвещающие бурю.

А в воздухе уже пахнет бурей, и все чувствуют ее приближение.

Солнце садится позади Дома инвалидов, темный купол которого отчетливо выделяется на фоне двух широких полос цвета крови. Сад Тюильри закрывают, Королевский мост находится под охраной, внушительные войска сосредотачиваются на площади Карусели.

Войска покидают казармы и не возвращаются туда; они рассеяны повсюду в виде рот, взводов и пикетов; их видят сгруппированными на набережных, площадях и перекрестках; целый батальон расположился биваком у Центрального рынка; на каждом углу поблескивает ружье часового.

Настает час, когда даже самые робкие люди решаются выйти из дому, чтобы поинтересоваться новостями.

В полночь становится известно вот что.

Повстанцы одну за другой захватили улицы Тиктон, Бур-л’Аббе и Траснонен; не более тридцати или сорока из них были вооружены, а тот, кто был богаче всех других по части боеприпасов, имел не более десяти патронов.

Самая смертоносная схватка произошла на улице Бобур, у дверей дома, в котором заперли пятерых пленных; товарищи арестованных попытались освободить их, и завязался рукопашный бой между народом и городскими стражниками. Никто не знает ни числа убитых, ни числа раненых, которых, впрочем, не менее десяти или двенадцати.

Арестованные, из-за которых шла борьба, в итоге остались в руках полиции.

Было произведено около двухсот задержаний.

С полуночи до трех часов утра Париж кажется озаренным двумя огромными пожарами.

Отблески первого исходят от костров, зажженных войсками от ворот Сен-Мартен до бульвара Бон-Нувель; отблески второго вызваны пламенем, которое поднимается над пылающей грудой стульев и ларьков, наваленных на главной аллее Елисейских полей.

23 февраля. — Всю ночь войска провели под открытым небом, прямо в грязи. С рассветом костры гаснут и начинается дождь, который идет как из ведра и заставляет кое-кого повторить изречение Петиона: «Идет дождь, сегодня ничего не будет».

Однако они ошибаются; в течение ночи те люди, что скрылись в лабиринте улочек, тянущихся от площади Каира до Королевской площади, сделали свое дело: повсюду возведены баррикады, и занявшийся день освещает бесшумную и грозную работу ночи.

Два генерала командуют двумя родами войск, у которых правительство всегда искало поддержки: генерал Тибюрс стоит во главе пехоты, генерал Жакмино руководит национальной гвардией.

Первый страшится бремени возложенной на него ответственности; он принимает лишь полумеры, он колеблется, ему незнакома эта баррикадная война, правила которой не излагали ни в одной военной школе. Второй, недомогающий, оправляющийся от тяжелой болезни, ощущающий в национальной гвардии скрытое противодействие, которому, видимо, не терпелось разразиться, не предпринимает сам никаких первых шагов и ограничивается тем, что выслушивает доклады, какие ему делают.

В течение ночи были отданы приказы войскам, расположенным вокруг города. Форсированным маршем они прибывают через заставу Пасси и входят на площадь Карусели, углубляясь под арки проезда, железные ворота которого закрываются за ними.

В десять часов утра пехотный полк, впереди которого движется артиллерийская батарея, колонной проходит по левому берегу и занимает позицию возле острова Сен-Луи.

Ближе к вечеру распространился слух, что национальная гвардия созвана; однако в три часа утра всем мэриям был дан контрприказ, и на улицах города не было видно ни одного представителя этой мощной силы, уже трижды склонявшей победу в пользу правительства.

Около одиннадцати часов утра в первый раз звучат сигналы сбора.

По этому зову королевской власти, обращенному к национальной гвардии, становится понятно, что события приняли серьезный оборот. И в самом деле, ожесточенные сражения происходят на улицах Бобур, Кенкампуа, Бур-л'Аббе, в кварталах Сен-Мартен-де-Шан, Мон-де-Пьете и Тампль. Баррикада, устроенная из двух перевернутых и заполненных брусчаткой дилижансов, возведена на углу улицы Рамбюто. 69-й пехотный полк и батальон Венсенских егерей были трижды отброшены у этой баррикады и захватили ее лишь с четвертой попытки, потеряв двенадцать человек из полка и четырех — из батальона.

34-й пехотный полк потерял одного из своих батальонных командиров, который был убит пулей, пущенной из окна дома на площади Шатле.

Во время этих столкновений подожгли заставы, и национальный гвардеец из Батиньоля, которого хотели разоружить именем народа, открыл огонь и убил трех человек, которых отвезли в морг.

Мы сказали, что в одиннадцать часов прозвучал сигнал сбора, обращенный к национальной гвардии. Пренебрежение, определенно проявленное к ней, вначале заставило ее задуматься, но вскоре она поняла, что этот сигнал прозвучал скорее от имени народа, чем от имени королевской власти.

И тогда национальная гвардия начинает появляться на улицах. Однако свое решение она приняла заранее; на этот раз она остановит огонь, на этот раз она выступит посредником между предместьем Сент-Антуан и Тюильри, но свои условия она поставит сразу же: кабинет министров падет, а реформа будет принята.

С криками «Да здравствует реформа! Долой министров!» вперед идет 10-й легион. Он останавливает артиллерийские фургоны, которые едут по Бурбонской площади. Начиная с этой минуты боеприпасов у войск не больше, чем у народа: кровь должна перестать литься.

К Тюильри направляется батальон 2-го легиона. Ему сказали, что королю неизвестна воля народа, и он идет донести до него эту волю устно. Батальоном командует г-н Леон де Лаборд, сын старого генерала, получившего баронский титул в сражении при Ваграме. Однако ворота Тюильри заперты; батальон поворачивает обратно, на бульваре сталкивается с эскадроном кирасир, готовящимся напасть на народ. Он встает между ним и народом: атака остановлена.

Отряд 3-го легиона проследовал по улице Монмартр и с криками «Да здравствует реформа! Долой министров!» спустился к монастырю малых августинцев.

Подойдя к церкви, отряд обнаруживает рядом с ней городских стражников, атакующих народ; он выставляет вперед штыки и идет на стражников, которые отступают.

Отряды национальных гвардейцев разделяются на взводы и обходят улицы, бульвары и набережные. Кажется, что для всех установлен общий пароль и пароль этот — «Оружие на караул!» Никаких враждебных действий между национальной гвардией и регулярными войсками не происходит. Солдаты не кричат «Да здравствует реформа! Долой министров!», но позволяют сколько угодно выкрикивать эти лозунги национальным гвардейцам и народу.

Вскоре это вмешательство национальной гвардии, вполне дружественной по отношению к народу и вполне враждебной по отношению к власти, становится известно в Тюильри. Крики «Да здравствует реформа! Долой министров!» услышали одновременно король и министры. Господин Гизо, действуя от своего имени и имени своих коллег, подает в отставку, которую принята.

Он покинул Палату депутатов всего на четверть часа; этой четверти часа ему было достаточно для того, чтобы посетить Тюильри и вернуться.

Он возвращается и садится на министерскую скамью.

Как только он оказывается там, г-н Вавен поднимается на трибуну и делает запрос кабинету министров.

Достопочтенный депутат хочет знать, почему национальная гвардия была созвана так поздно; он обращается к министрам и требует от них объяснений.

Господин Гизо встает и прямо с места отвечает:

— Полагаю, что вступать сейчас в какие-либо дебаты по поводу запроса достопочтенного господина Вавена не соответствует ни государственным интересам, ни данному моменту времени…

Ропот в зале прерывает министра. Все думают, что это снова один из тех высокомерных уходов от ответа, какие свойственны ему всегда; однако он поднимает руку, давая знать, что он не закончил говорить. Все смолкают.

— Король, — продолжает он, — только что вызвал к себе господина графа Моле…

Аплодисменты, начавшиеся на балконах, прерывают его.

Со своим привычнымспокойствием он ждет, когда эти жестокие одобрительные рукоплескания затихнут, а затем обычным своим голосом продолжает:

— … король вызвал к себе господина графа Моле, чтобы поручить ему сформировать новый кабинет. Что же касается нас, то вплоть до того момента, когда нам будет дано право сложить с себя наши полномочия, мы будем поддерживать порядок, как делали это до сего дня.

Как только были произнесены эти последние слова, возбуждение в зале достигает предела; все вскакивают со своих мест, в амфитеатре возникают оживленные группы, министерскую скамью буквально осаждает вал депутатов центра, которые с резкими вопросами обращаются к г-ну Гизо, и среди этого парламентского большинства, покинутого его вождем, раздаются слова трусость и предательство.

Призыв «Идемте к королю! Идемте к королю!» увлек вон из зала почти половину депутатов.

В ту же минуту балконы пустеют. Все спешат разгласить за стенами Палаты депутатов новость, которую никто не узнал бы без депутатского запроса г-на Вавена. Пока она проносится, словно дуновение радости, по Парижу, посмотрим, что в это время делает король.

Король стоит в оконной нише вместе с г-ном Моле. Кажется, будто он совершенно в стороне от того, что происходит. Страшный урок, который пошатнул все убеждения и даже все интересы, прошел мимо него, не просветив его ни на минуту. Он обсуждает с г-ном Моле формирование нового кабинета министров; но, пребывая в убеждении, что его политика безупречна, он хочет пожертвовать орудиями своей политики, но не самой этой политикой.

— Эта прогулка учащихся, — говорит он, — только и всего.

Тщетно г-н Моле пытается разъяснить ему, что на сей раз это поединок между народом и королевской властью. Господин Моле не добивается от него никаких уступок и уходит, ничего не решив; он увидится с королем вечером.

И действительно, какое-то время можно было думать, что этой уступки окажется достаточно, чтобы ответить на требования народа. Стоило распространиться слуху о падении г-на Гизо, как, будто вся эта ненависть была обращена на него одного, она, казалось, рассеялась и везде сошла на нет.

Как видно, в глазах всех кабинет Гизо был очень плох, коль скоро кабинет Моле воспринимался как улучшение.

Слух о новом кабинете распространяется в четыре часа пополудни. В ту же минуту город меняет облик, толпа стекается на бульвары, на всех лицах читается надежда. Незнакомые между собой люди перебрасываются словами, спрашивая один другого, верна ли эта новость, в которую никто не может поверить, и, услышав в ответ взаимное «да», пожимают друг другу руки, как если бы были старыми друзьями.

Все происходит в короткие и мрачные дни года. В половине шестого опускается темнота. Но в ту же минуту тысячи свечей загораются в окнах. Париж сияет светом не только по всей линии бульваров, далеко вглубь освещены и все поперечные улицы, которые выходят на них.

Но это еще не все. В руках людей простого народа пылают факелы; горящие свечи, вставленные в стволы ружей, создают подвижную иллюминацию под иллюминацией недвижной. Дождь, шедший с утра, прекращается; ветер, дувший в течение двух дней, стихает. Цепь огней тянется от площади Мадлен до площади Бастилии.

Среди всеобщего ликования слышатся две песни: «Марсельеза» и «Песнь жирондистов».

Пятьдесят лет заключены, так сказать, между двумя этими гимнами, один из которых служит выражением угрозы, а другой — выражением самоотверженности.

Самая большая толпа собирается возле кафе «Большой балкон», этого второго фасада театра Опера-Комик; именно здесь звучат самые шумные песни, именно здесь слышатся самые бешеные аплодисменты. Владелец кафе зажег все газовые фонари, и заполыхал яркий свет, бросая фантастические отблески на радостные лица людей.

Половина десятого вечера; ночь обещает превратиться в одно долгое гулянье. Тем не менее какая-та тревога еще бродит в головах людей, склонных к сомнению.

Этот кабинет министров Моле, из кого он будет состоять? Да и существует ли он? Не ложная ли это новость, подброшенная народу, чтобы укротить его?

Успокаивает одно: все видят, что особняк Гизо иллюминирован, как прочие дома, а такой иллюминацией может управлять лишь рука преемника министра.

Отряд 14-го пехотного полка, выстроенный в каре перед особняком министерства и заключающий внутри этого огороженного пространства сотню драгун, взирал на странное зрелище ликующей толпы, вынуждая ее прерывать прогулку и переходить на улицу Бас-дю-Ремпар, если она хотела пройти от площади Мадлен к улице Мон-Блан или от улицы Мон-Блан к площади Мадлен.

Внезапно со стороны площади Бастилии показывается толпа, заметно отличающаяся от всех, что проходили здесь прежде.

Ее возглавляет человек, одетый лишь в синие штаны и рубаху; обнаженными руками он поднимает над своей головой и головами своих товарищей красное знамя; слева и справа от него идут два человека с горящими факелами. Позади него четвертый несет насаженное на длинную палку соломенное чучело, обмазанное смолой. Чучело пылает, и, таким образом, вслед за знаменем крови движется знамя огня. Позади двух этих стягов идут сотни две людей простого народа.

Возле ворот Сен-Дени странное шествие сталкивается с полком кирасир, который идет вдоль бульваров, следуя в противоположном направлении; солдаты и народ обмениваются возгласами «Да здравствует реформа! Долой Гизо!».

После чего они продолжают свой путь: кирасиры идут к площади Бастилии, а огненное шествие движется к площади Мадлен.

Те, кто с удивлением наблюдает за приближением этого шествия, со страхом провожают его глазами. Все догадываются, что это одна из тех чреватых молниями туч, какие несут в своей утробе грозу.

Когда шествие подходит к улице Мира, часть его отделятся от основной группы и растворяется среди наблюдающей за ним толпы.

Те, кто следит глазами за этими людьми, могут видеть, что они двинулись по улице Нёв-Сент-Огюстен.

Вне всякого сомнения, две эти группы, разделенные на короткое время, намеревались воссоединиться на площади Мадлен.

Оставшаяся часть шествия продолжает идти по бульвару, оставляя позади себя, словно пароход, бурлящую борозду и наполненный искрами столб дыма.

Но у министерства иностранных дел колонна наталкивается на один из фасов каре, образованного 14-м пехотным полком, и останавливается.

По ее сторонам и позади нее находится плотная толпа.

Офицер, командующий отрядом, размыкает каре, покидает его и направляется навстречу шествию.

Со своей стороны, человек с красным знаменем отделяется от своих спутников и направляется навстречу офицеру.

Какими словами обменялись между собой два этих человека? Никто этого не знает. Внезапно раздается одиночный выстрел; лошадь командира встает на дыбы посреди облака дыма; в один прыжок офицер возвращается в каре, звучит команда «Пли!», ружья солдат двух первых рядов опускаются, вся линия вспыхивает огнем, слышатся предсмертные крики; толпа, запрудившая бульвар, стремительно перетекает на улицу Мира и улицу Бас-дю-Ремпар, парапеты которой ломаются под людским напором.

И тогда тем, кто стоит у окон, открывается жуткое зрелище: на мостовой распростерты пятьдесят два убитых и раненых; мертвые лежат неподвижно, раненые ползут в лужах собственной крови.

Среди мертвых есть две женщины.

Как объяснить это побоище без предостережения, это убийство без предупредительного окрика? Почему вся эта линия вооруженных солдат в упор выстрелила в толпу мужчин, женщин и детей?

Видя, что он стоит один на пустынном бульваре перед лицом мертвых и умирающих, командир понимает, какая чудовищная ответственность ляжет на него. В страхе он приказывает одному из своих офицеров дать объяснения народу.

Дать объяснения! Как будто человеческий язык способен объяснить подобную бойню!

Офицер, верный дисциплине, уходит. Немного бывает поручений, таящих в себе подобную опасность. Жерар, нападающий на льва прямо в его логове, больше уверен в том, что вернется назад живым, чем был уверен в своей жизни посланец командира.

Он быстро пробирается среди трупов, входит в кафе Тортони и дает следующее объяснение:

— Командир дал всего лишь приказ преградить путь штыками; одно из ружей было заряжено и во время этого маневра выстрелило; солдаты решили, что была подана команда «Пли!» и открыли огонь.

В ту минуту, когда он дает это невероятное объяснение, какой-то человек, вооруженный двуствольным ружьем, врывается в кафе, целится в офицера и собирается убить его в упор, однако национальные гвардейцы отнимают у этого человека ружье, прикрывают своими телами офицера и отводят его назад в батальон.

Там они застают все ту же колонну, но уже поредевшую. Она тащит за собой телегу для перевозки мертвых. В телегу навалено семнадцать трупов, и колонна движется, освещая факелами этот катафалк, оставляющий везде, где он проезжает, след крови.

На всем пути этой мрачной погребальной процессии слышится призыв: «К оружию!»

Лавки закрываются, свет в окнах гаснет; видно, как в темноте двигаются вооруженные люди, вышедшие неизвестно откуда.

Те, кто сопровождает телегу, направляются вместе с ней к редакции «Национальной газеты», крича: «К оружию! Нас убивают!» Они делают там короткую остановку, а затем медленным шагом продолжают путь среди толпы, при виде этого зрелища пьянеющей от жажды мести.

Время от времени крики усиливаются; дело в том, что на телегу взобрался какой-то человек, который время от времени поднимает и ставит на ноги труп женщины, грудь которой пробита пулей; затем, после того как дрожащий свет факела освещает в течение минуты это страшное видение, он роняет труп, который с приглушенным шумом падает на свое смертное ложе.

Всюду, где этот мрачный кортеж проходит, он сеет месть; она даст всходы ночью и будет годна для жатвы на другой день.

Наконец, телега покидает бульвары и углубляется в еще освещенные соседние улицы; затем она достигает темных улиц, где ненависть яростней, поскольку сильней нищета.

Когда телега скрывается из виду, еще долго слышно, как она грохочет, словно дальний гром.

Известно, откуда пришла эта гроза, но знаем ли мы, куда она идет?

LXXVIII

Начиная с этого момента народ требует уже не падения кабинета министров, а падения королевской власти.

Отряд 2-го легиона национальной гвардии возвращался по улице Лепелетье, направляясь к двору мэрии на улице Шоша́; следом за ним шла толпа народа, кричавшая «К оружию!» и упрекавшая его за отступление. Все национальные гвардейцы несли в душе тяжелую боль и требовали идти в бой, но у отряда не было полковника.

Командир национальной гвардии Сен-Жермена, ставший свидетелем сцены у особняка на бульваре Капуцинок, поспешно облачается в мундир и бросается во двор мэрии; там он застает г-на Берже, подле которого около трехсот человек, и спрашивает их, хотят ли они двинуться на здание министерства иностранных дел. Мэр, украшенный своей перевязью, колеблется; положение серьезное: начиная с этого момента речь идет о восстании.

Однако весь отряд кричит: «Вперед!» Он требует патронов, но в патронах отказано: штыков будет достаточно.

Барабанщика торопят выйти наружу, и он удаляется в направлении улицы Предместья Монмартр, подавая сигнал общего сбора.

Отряд 2-го легиона выходит из двора мэрии, устремляется на бульвар и захватывает пост, охраняемый 14-м пехотным полком, который отступает в сторону площади Карусели. В этот момент в воздухе раздается тоскливый гул набата.

Два этих звука, барабанная дробь и удары колокола, отмечают последний час дня, наполненного неожиданными и роковыми поворотами.

24 февраля. — В Тюильри слышат гул набата, который призывает народ к оружию, а Бога — на помощь народу.

В час ночи король в третий раз вызвал к себе г-на Моле. Господин Моле не явился.

Один только г-н Гизо остался верен должности, с которой король не решается его сместить и которую сам он не решается покинуть.

Два этих человека, катящиеся в общую бездну, которую каждый из них вырыл другому, еще тешат себе иллюзиями, настолько толсты стены у королевского дворца, настолько хорошо оберегают от правды его двери.

У них вызывают недовольство малодушие генерала Тибюрса и вялость генерала Жакмино. Нужно предоставить командование войсками маршалу Бюжо: нужно замарать народной кровью гербовый щит Исли.

Указ о назначении маршала Бюжо начальником гарнизона подписан королем и скреплен подписью г-на Гизо.

Напоследок человек из Гента успел пустить парфянскую стрелу.

Король, видя, что г-н Моле не является, вызвал к себе г-на Тьера.

Через пятнадцать минут придверник доложил о его приходе.

Господин Гизо и г-н Тьер встретились у двери: г-н Гизо выходил из кабинета, а г-н Тьер входил в него.

Эти два человека, которые раскланялись с вежливостью врагов, обладающих светскими манерами, были далеки от догадки, что их общее поприще подошло к концу.

Господин Тьер обнаружил на столе указ о назначении маршала Бюжо; он одобрил его, но при условии, что на другой день не будет атакована ни одна баррикада.

Одновременно он потребовал себе в помощники г-на Барро.

Король дал на это согласие.

Тогда г-н Тьер взял в руки перо и написал следующую прокламацию:

«Граждане Парижа!

Дан приказ прекратить огонь. Только что король поручил нам составить кабинет министров. Палата депутатов будет распущена. Генерал Ламорисьер назначен главнокомандующим национальной гвардией Парижа. Господа Одилон Барро, Тьер, Ламорисьер и Дювержье де Оранн становятся министрами.

СВОБОДА. — ПОРЯДОК. — ЕДИНЕНИЕ. — РЕФОРМА».

Эта прокламация была послана в полицию с приказом развесить ее по городу в течение ночи.

Господин Тьер с той восхитительной самоуверенностью, какая ему присуща и, в зависимости от обстоятельств, является либо необычайным достоинством, либо необычайным недостатком, г-н Тьер, веривший в свою популярность и в популярность г-на Одилона Барро, нисколько не сомневался, что, увидев на другое утро на всех городских стенах его имя и имя его коллеги, парижане бросят оружие и начнут рукоплескать.

Так что он отправился к себе домой, ожидая, что день пройдет благополучно.

Господин Гизо вернулся сразу после его ухода; он оставался в Тюильри, и король ждал его в своем кабинете.

Уверяют, что два этих человека, якобы обладавших невероятной прозорливостью, оставались вместе еще целый час, не сожалея о прошлом и не предвидя будущего.

Латинский поэт сказал: «Юпитер ослепляет тех, кого хочет погубить».

Между тем их следовало бы известить о том, что происходит в Париже.

На этот раз ночь, опустившаяся на город, проходит для всех без сна.

Участники сопротивления бдят и готовят завтрашнее сражение.

Мы все видели эту странную ночь, когда казалось, что какое-то повсеместное землетрясение разворотило мостовые, когда целая армия молчаливых работников возводила сеть баррикад, когда народ, этот великолепный стратег, разрабатывал план битвы.

Теперь, в свой черед, в осаде оказался Тюильри; подготовленная атака, словно тысячеголовая змея с огромным телом, окружила королевский дворец. Наутро каждая из этих голов дышала огнем.

Господин Тьер проснулся от звуков ружейной пальбы: прокламация, развешанная ночью, не была подписана, а кроме того, упустили нечто важное: отправить ее для публикации в «Вестник».

Те, кто читает ее на стене, полагают, что это какая-нибудь новая западня.

Но, быть может, личное присутствие господ Тьера и Одилона Барро сделает то, чего не смогли сделать их имена? Господина Одилона Барро торопят сесть верхом на лошадь и проехать по улицам; он пребывает в нерешительности и в конце концов заявляет, что не умеет ездить верхом.

Его поднимают, сажают в седло и, держа в поводу лошадь, на которой он восседает, словно Мардохей, водят ее по городу.

Тем временем г-н Гизо выходит из Тюильри через проезд, ведущий на улицу Эшель. Когда он оказывается на улице Риволи, слышатся два ружейных выстрела, пули которых со свистом влетают во двор Тюильри; он возвращается через проезд, ведущий на площадь Карусели, и поднимается в штаб.

И там его теряют из виду.

В семь часов утра г-н Тьер возвращается в Тюильри; к нему присоединяются господа Дювержье де Оранн, Кремьё, Ластери, де Ремюза, де Бомон и Ламорисьер.

Это почти готовый кабинет министров.

Новость о назначении г-на Бюжо начальником гарнизона произвела такое страшное впечатление, что г-н Тьер первым делом требует его увольнения. Король соглашается.

Войскам отдается приказ прекратить огонь повсюду, но сохраняя при этом занятые позиции.

Около девяти часов утра слышится сильный шум прямо во дворе Тюильри; часовые окликают друг друга, хватают ружья и выбегают за ворота: из дома, расположенного на углу улицы Риволи и улицы Эшель, только что раздались три или четыре ружейных выстрела.

Авангард народа уже там.

Герцогиня Орлеанская приказала закрыть те окна своих покоев, что выходят на улицу Риволи. Она удаляется в покои короля, велев одеть ее детей и отвести их в покои королевы.

Спустя несколько минут часовые возвращаются с двумя пленными.

Двор Тюильри охраняют войска численностью около трех тысяч человек и шесть пушек в боевом положении.

В половине одиннадцатого, как обычно, королевская семья собирается на завтрак в галерее Дианы; с минуту все ждут короля, который появляется с улыбкой на лице; нужно ли ему теперь чего-нибудь опасаться, если его щитом служит сама оппозиция?

Он садится за стол, и все рассаживаются по местам.

Но стоило завтраку начаться, как дверь неожиданно распахивается и, с нарушением всякого этикета, без доклада, появляются г-н де Ремюза и Дювержье де Оранн.

Их сопровождает г-н де Лобеспен, адъютант.

Министры не просто бледны: на них лица нет.

Они просят разрешения переговорить с герцогом де Монпансье.

Герцог де Монпансье встает, рукой подавая королю и королеве знак успокоиться, но этого знака недостаточно; все поднимаются из-за стола, и король и королева, одновременно с юным принцем, подходят к министрам.

— Государь, — произносит г-н де Ремюза, — разве ваше величество не знает, что происходит?

— А что происходит? — спрашивает король.

— Да ведь в данную минуту на площади Согласия, в трехстах шагах от вашего величества, драгуны отдают свои сабли, а солдаты — свои ружья…

— Это невозможно! — восклицает король.

— Простите, государь, — говорит г-н де Лобеспен, — но я видел это собственными глазами.

Впервые правда доходит до Луи Филиппа.

Никто уже не думает о том, чтобы вернуться к столу; король выходит из зала вместе с министрами, уводя с собой герцога де Монпансье.

Королева бросается вслед за мужем и догоняет его.

— Государь, — говорит она, — садитесь в седло и умрите, если понадобится; с балкона Тюильри ваша жена и ваши дети будут смотреть, как вы умираете.

Король и в самом деле садится в седло и проводит смотр войск, находящихся во дворе Тюильри.

Этим войскам приданы два батальона национальной гвардии.

Пехота и кавалерия кричат: «Да здравствует король!»

Из рядов национальной гвардии в основном тоже слышатся крики «Да здравствует король!», однако их сопровождают отдельные восклицания: «Да здравствует реформа!»

Королева и принцессы стоят у окна и глазами следят за королем.

Король возвращается. Господин Тьер ждет его; надежды г-на Тьера обмануты, его популярность больше не на высоте восстания, и он просит предоставить пост председателя совета министров г-ну Одилону Барро.

В эту минуту становится известно, что г-н Одилон Барро, со своей стороны, появился на баррикадах и, холодно принятый там, удалился.

Таким образом, корабль королевской власти дал течь со всех сторон, в течение нескольких часов три министерства сброшены в море, а буря все продолжается.

Король берет в руки перо и собирается подписать указ о назначении г-на Барро председателем совета министров.

Возле короля в этот момент находятся г-н Тьер, г-н де Ремюза, герцог де Монпансье и г-н де Ламорисьер.

Господин Тьер и г-н де Ремюза стоят у камина, герцог де Монпансье вполголоса беседует с г-ном де Ламорисьером.

Король сидит за письменным столом.

Со стороны Пале-Рояля слышна оживленная ружейная пальба.

Внезапно дверь кабинета отворяется и входит г-н де Жирарден.

Господину де Жирардену, директору газеты «Пресса», было поручено, наряду с г-ном Меррюо, главным редактором «Конституционалиста», опубликовать указ о включении г-на Тьера и г-на Барро в состав кабинета министров.

Господин де Жирарден бледнее, чем обычно, но, как всегда, спокоен.

Он подходит к королю.

— Ваше величество, — спрашивает он, — что вы намерены делать?

— Подписать указ о назначении господина Одилона Барро председателем совета министров.

— Слишком поздно.

Король удивленно смотрит на него.

Уже во второй раз с утра в его присутствии произносят эти слова.

— Государь, народ желает уже не смены кабинета министров, а отречения. Отрекитесь, государь, или через час не будет больше во Франции ни народа, ни королевской власти.

Король выпускает из рук перо.

— Государь, — говорит г-н де Жирарден, подавая ему упавшее перо, — минута промедления, и все потеряно.

Король словно ищет чего-то вокруг.

— Вот готовая прокламация: я распорядился напечатать ее заранее, — произносит г-н де Жирарден.

И он кладет на стол короля афишу, содержащую следующее короткое отречение:

«ОТРЕЧЕНИЕ КОРОЛЯ.

РЕГЕНТСТВО ГЕРЦОГИНИ ОРЛЕАНСКОЙ.

РОСПУСК ПАЛАТЫ ДЕПУТАТОВ.

ОБЩАЯ АМНИСТИЯ».

Король колеблется.

К нему подходит герцог де Монпансье.

— Именем Франции прошу вас, государь, отрекитесь, — произносит он.

— Ну что ж, ладно, — говорит король. — Раз вы все этого хотите, я отрекаюсь.

— Ваше слово, государь? — спрашивает г-н де Жираден.

— Оно дано, — отвечает король.

Господин де Жирарден ничего больше не спрашивает; он бросается вон из кабинета, стремглав спускается по лестнице, выскакивает из Тюильри и подбегает к баррикаде на улице Сент-Оноре.

— Отречение! — кричит он. — Отречение! Король отрекся!

— А оно письменное? Оно напечатано? Оно подписано? — спрашивают его.

— Да, да!

— И где этот документ?

— Его предъявят вам немедленно.

— А это говорится не для того, чтобы снова обмануть нас? Это не очередная хитрость? Это не очередная западня?

— Нет, головой клянусь!

— Хорошо, проходите.

Господин де Жирарден проходит и бежит, словно солдат на передовую; он слышит треск ружейной пальбы на площади Пале-Рояля и мчится туда, хотя там его поджидают не только более трудное препятствие, но и более грозная опасность.

Ружейная стрельба перекрывает его голос, а вокруг свистят пули.

— Отречение! Отречение! — кричит он.

Несколько бойцов прекращают стрелять.

— Оно написано?

— Король подписывает его в эту минуту.

— Пусть нам принесут подписанное отречение, и тогда мы поглядим.

Сражение возобновляется.

И действительно, в это самое время король пишет следующие печальные слова, последний автограф, который оставит королевская рука:

«Я отрекаюсь в пользу моего внука, графа Парижского. Желаю ему быть счастливее меня».

И он ставит свою подпись.

Генерал Ламорисьер берет этот листок бумаги и в свой черед выходит из кабинета.

Вслед за ним оттуда выбегает сын адмирала Бодена, имеющий сходное поручение.

Один мчится на площадь Пале-Рояля, другой — на площадь Согласия.

В этот момент королю докладывают, что маршал Жерар, которого он вызвал к себе, явился в его распоряжение. Уже два года король не видел своего старого друга, но в минуту опасности вспомнил о нем и послал за ним.

— Пусть войдет! Пусть войдет! — кричит король.

И он бросается навстречу маршалу.

— О мой славный маршал, — восклицает король, весь дрожа от волнения, — только вы можете вызволить нас из беды.

— Государь, я могу предложить вашему величеству лишь мою жизнь, — ответил маршал, — но она целиком принадлежит вам.

— Пойдите к этим людям, маршал, и скажите им, что я отрекаюсь.

— Прикажите, чтобы мне дали лошадь, государь.

Приказ передан; но все в этот момент настолько растеряны, что не могут отыскать никакой другой лошади кроме той, на которой только что ездил король. Ее приводят маршалу покрытой попоной с золотой бахромой.

Он садится на нее, надев пальто и круглую шляпу, выезжает через главные ворота Тюильри и пересекает площадь Карусели, держа в руке зеленую ветвь. Но, поскольку 24 февраля из зеленых деревьев есть только кипарисы, именно с ветвью кипариса он направляется навстречу мятежникам.

Он подъезжает к началу улицы Святого Фомы Луврского.

Там теснится огромная толпа; его узнают, и раздаются крики: «Да здравствует маршал Жерар!»

— Друзья мои, — говорит он, — я принес вам добрую весть, и вы можете мне поверить: король отрекся в пользу господина графа Парижского.

Однако никаких возгласов одобрения в ответ на эту новость нет. Слышатся лишь крики «Да здравствует маршал Жерар!», только и всего.

Продолжая кричать «Да здравствует маршал Жерар!», толпа вытесняет его на площадь Карусели, куда и сама начинает проникать.

Тогда солдаты, стоящие лагерем на этой площади, отступают к Тюильри и закрывают за собой ворота.

Маршал не может теперь вернуться во дворец, чтобы дать королю отчет об итогах своей миссии; он понимает, что все кончено, слезает с королевской лошади, оставляя ее в качестве трофея толпе, и выходит с площади через ворота, ведущие на берег реки.

Ламорисьеру не повезло еще больше: в него выстрелили, и пуля пробила ему руку.

Более того, какой-то простолюдин упер ему в бок ружье и спустил курок.

Ружье дало осечку.

Сын адмирала Бодена застает на площади Согласия лишь слабое эхо перестрелки. Впрочем, сражение в этой стороне почти закончилось.

В то время как эти четыре посланца гибнущей монархии терпят неудачу в четырех разных местах города, король снимает с себя мундир, отцепляет орденскую ленту, кладет шпагу на стол и надевает штатское платье.

Королева, бледная, неподвижная, наблюдает за ним. Чувствуется, что гордая дочь Каролины, принцесса, у которой кровь Бурбонов не была подпорчена, предпочла бы увидеть мужа разоблаченным так для могилы, нежели для бегства.

Она поворачивается к г-ну Тьеру.

— Взгляните на свою работу, сударь, — говорит она, — все это ваших рук дело.

Понимая, какое почтение следует оказывать этому павшему величию, г-н Тьер ничего не отвечает.

— Лошадей, — произносит король.

— Их увели, убив перед этим конюха и двух первых лошадей упряжки, — отвечают ему.

— Выходит, кареты тоже нет?

— Да нет, государь; две кареты стоят у Поворотного моста: две кареты, взятые напрокат, без гербов и с кучерами без ливрей; так будет проще.

— Тогда идемте.

Король поворачивается на мгновение, берет ключи, открывает выдвижной ящик, ищет там что-то с видом человека, с головой которого не все в порядке, затем поднимается, вручает ключи г-ну Фену и говорит ему:

— Ждите моих распоряжений.

К королю подходит г-н Кремьё:

— Само собой разумеется, государь, регентство принадлежит госпоже герцогине Орлеанской?

— Регентство принадлежит господину герцогу Немурскому, — отвечает король. — Оно было предоставлено ему законом. А теперь нарушайте закон, если хотите. Ну же, идемте, идемте!

Король выходит из кабинета, держа под руку королеву. Все следуют за ним.

Он вступает в подземную галерею, по приказу императора устроенную для короля Римского, чтобы тот выходил по ней на прогулку, затем поднимается на террасу, тянущуюся вдоль берега реки, и спускается к амфитеатру. Там он шагает мимо кучи насыпанного в спешке песка, укрывшего три трупа, — то было последнее угодничество перед королевской властью, которую не хотели огорчать зрелищем крови, и выходит из сада через ворота, ведущие к Поворотному мосту. Там он оказывается среди толпы, состоящей из горожан вперемешку с солдатами.

Он выглядит сломленным и опирается на королеву, вместо того чтобы королева опиралась на него.

Королева держит голову высоко и уверенно, а глаза ее мечут молнии.

Слышатся сотни криков в ответ на призыв нескольких голосов: «Дорогу, дорогу великому несчастью!»

Три четверти кричат: «Да здравствует реформа! Да здравствует Франция!» И лишь немногие: «Да здравствует король!»

Король дошел так до асфальтового покрытия у подножия Луксорского обелиска.

Там он остановился, словно в нерешительности.

Тотчас же толпа вокруг него сгустилась.

Он оказался стиснут живой стеной. Король выглядел испуганным.

И было отчего испугаться, даже от одного лишь сопоставления.

В десяти шагах от того места, где стоял сын Филиппа Эгалите, голова его отца скатилась на эшафот.

И тогда король выпустил руку королевы, поднял шляпу и произнес какую-то фразу, которую никто не расслышал.

Королева, оставшись одна, в свой черед испугалась.

Какой-то человек подошел к ней, чтобы успокоить ее, но она оттолкнула его, воскликнув:

— Оставьте меня!

Королевская семья вернулась тем же путем к Поворотному мосту, не заметив, что герцогиня де Монпансье потерялась в толпе.

Невдалеке стояли две двухместные кареты, на которые король не обратил никакого внимания, несомненно потому, что выглядели они крайне бедно.

Тем не менее это была единственная возможность бегства, которая у него оставалась.

В первой из этих двух карет в ожидании томились два мальчугана, прижавшись лицом к стеклу; дверцы открылись, король сел слева, королева села справа.

Герцогиня Немурская заняла место во второй карете.

Кучера стегнули лошадей, которые понесли обе кареты по дороге на Сен-Клу.

— О, это вы! — сказал кто-то, обращаясь к г-ну Кремьё. — И что вы здесь делаете?

— Я только что посадил монархию в карету, — ответил он и, встретив г-на Анри де Ларошжаклена, отправился вместе с ним в Палату депутатов.

Пока король, королева и герцогиня Немурская убегали, мчась по набережным, а герцогиня де Монпансье, потерявшись, блуждала в толпе, герцогиня Орлеанская, находясь в окружении небольшой группы своих приверженцев, состоявшей из генерала Гурго, г-на де Монгийона, герцога Эльхингенского, графа де Вийоме, г-на де Буамилона и г-на Асселина, ожидала новостей.

После утренней сцены за завтраком она оказалась разлучена с королем и королевой.

Вся эта группа находилась в одной из комнат первого этажа дворца, расположенных между павильоном Марсан и галереей Дианы, и, разделившись надвое, наблюдала через два окна за происходящим.

Было видно, как войска отступили и, словно к последнему оплоту, прислонились спиной к дубам Тюильри.

В тот момент, когда маршал Жерар был вытеснен на площадь Карусели, туда хлынула толпа.

Тотчас же раздался грохот двух пушек, и по всей линии послышалась ружейная пальба.

Король, по-видимому, находился в эту минуту на середине сада Тюильри.

Площадь Карусели, заполненная людьми, опустела в одно мгновение.

На площади осталось лишь несколько мертвых тел.

— Но ведь я слышала, что король отдал приказ прекратить огонь! — воскликнула герцогиня Орлеанская.

— Действительно, этот приказ был отдан, — ответил один из офицеров, — но, видимо, его забыли передать солдатам, охраняющим дворец.

— Генерал, — промолвила принцесса, обращаясь к г-ну Гурго, — на вас мундир артиллерийского офицера: спешно отдайте батареям приказ прекратить огонь.

Генерал Гурго выбежал из комнаты, на минуту показался во дворе и отдал приказ, о котором шла речь.

Фитили артиллеристов были погашены, а пехотинцы положили ружья на землю.

В этот момент в комнату вошел придверник и, обращаясь к герцогине Орлеанской, сказал:

— Король и королева отбыли.

— Как отбыли?

— Ну да; монсеньор граф Парижский теперь король, а ваше высочество — регентша.

— И король не нашел никого, кроме вас, чтобы сообщить мне подобную новость?!

Придверник поклонился.

— Господин де Буамилон, — произнесла принцесса, — сходите и посмотрите; возможно, вы кого-нибудь найдете; не может быть, чтобы меня оставили наедине с подобной ответственностью.

Господин де Буамилон повиновался, прошел по шести безлюдным комнатам и вернулся со словами:

— Никого нет, госпожа герцогиня.

— Ну что ж, — сказала она, — я сяду сейчас с двумя детьми на руках под портретом мужа, и те, кто придет сделать меня регентшей или убить, найдут меня там.

В ту минуту, когда она намеревалась покинуть комнату, вошел г-н Дюпен.

— Ах, сударь! — бросаясь к нему, воскликнула принцесса. — Что вы мне сообщите? Что вы мне скажете?

— Я скажу, госпожа герцогиня, что вас, возможно, призовут сыграть роль Марии Терезии.

— Располагайте мной, сударь, — воскликнула герцогиня, — моя жизнь принадлежит Франции и моим детям!

— Тогда идемте, причем быстро; нельзя терять времени.

— И куда?

— В Палату депутатов.

— Я следую за вами. Пойдемте, господа.

Эти слова герцогини были обращены к той небольшой группе ее приверженцев, о которой мы говорили выше.

В этот момент в комнату вошел герцог Немурский. Он остался для того, чтобы сопроводить свою невестку в Палату депутатов и уступить в ее пользу свои полномочия регента.

Кортеж двинулся в путь.

В ту минуту, когда он выходил из павильона Часов, народ ворвался во двор Тюильри через ворота, выходящие на площадь Карусели, и через проезды на набережные и улицу Риволи.

Герцогиня Орлеанская была одета в черное; впрочем, после смерти мужа ее почти всегда видели в черном.

Она держала графа Парижского за руку, а один из адъютантов нес герцога Шартрского.

Слуга по имени Юбер шел в нескольких шагах позади.

Посредине моста Согласия граф Парижский упал. Перед выходом не было времени завязать шнурки на его башмаках, и на одной ноге у него оказалась домашняя туфля. Ребенок не причинил себе никакого вреда и тут же поднялся.

Так что это не стало несчастным случаем, но, что намного хуже, стало дурным предзнаменованием.

Пока герцогиня Орлеанская входит в Палату депутатов, бросим взгляд на то, что происходит у Водонапорной башни, и на то, что вскоре будет происходить в Тюильри.

Мы видели, что г-н де Жирарден потерпел неудачу на площади Пале-Рояля; видели, что генерала Ламорисьера выпроводили с улицы Сент-Оноре; видели, что маршала Жерара вытеснили обратно на площадь Карусели.

Центром этих трех очагов сопротивления была площадь Пале-Рояля. Именно там королевская власть еще сотрясала Париж последними судорогами своей агонии. Именно там вулкан народной ярости извергал последние языки пламени.

Правительство Луи Филиппа очень старательно укрепило Водонапорную башню; оно понимало, что это здание являлось, если воспользоваться фортификационными терминами, одним из передовых оборонительных сооружений дворца Тюильри. Ее двери могла высадить либо пушка, либо людская толпа — две силы, опрокидывающие все.

Сражение длилось там около пяти часов.

Народ захватил Пале-Рояль и вел огонь из его окон.

Народ возвел баррикады и вел огонь из-за баррикад.

Сколько проклятий прозвучало за эти пять часов, сколько клятв мести было дано!

Среди этих пуль, которые со свистом скрещиваются; в окружении этого пламени, которое вырывается из всех окон, какая-то молодая женщина отыскивает раненых, приводит их к себе и перевязывает им раны. Все полагают, что она не принадлежит этому миру или, по меньшей мере, неуязвима.

Этим ангелом поля битвы, ставшим бы у скандинавов четвертой валькирией, была мадемуазель Лопес, актриса Одеона.

В то время как стены Водонапорной башни становились белыми от ударов пуль, а мостовые камни площади делались красными от потоков крови, народ захватил королевские конюшни и жег на площади Карусели дворцовые кареты.

Внезапно раздается крик:

— Огня! Огня к Водонапорной башне!

Народ, с той быстротой замысла, какая присуща только ему, понимает, что найден единственный помощник, способный сделать его победителем; он впрягается в охваченные пламенем кареты, толкает их, волочит, притаскивает на площадь Пале-Рояля и нагромождает вокруг бастиона. Затем в середину этого кратера прикатывают бочку с водкой, бросают из окон Пале-Эгалите мебель, костер становится все выше, пламя усиливается, ветер прижимает его к стенам, оно цепляется за все, во что может впиться, с яростью нападает на окна и двери, обугливает дерево, раскаляет железо и, победоносное, ревущее, смертоносное, проникает во все отверстия. Выстрелы мало-помалу стихают: пожар убил ружейную пальбу.

Вся история, которую мы только что рассказали, написана на фасаде Водонапорной башни, окрашенный в черный цвет дымом и изрешеченный пулями. Сходите, посмотрите на эту каменную страницу, и тогда, быть может, вы поймете, что это была за битва.

Но в итоге битва кончилась, и толпа ринулась к Тюильри; однако она явилась туда слишком поздно: еще два часа назад дворец был захвачен.

Впрочем, минута и даже секунда, когда Тюильри был захвачен, удостоверена.

Перст, почти столь же могущественный, как перст Божий, остановил время: какой-то человек из народа поднялся к башенным часам и сломал маятник.

И бесстрастные и неумолимые часовые стрелки отметили час победы народа и падения монархии:

ПОЛОВИНА ВТОРОГО.

В то время как герцог Немурский, герцогиня Орлеанская, юные принцы, адъютанты и секретари выходили из центрального павильона дворца, народ, как мы уже говорили, ворвался во двор Тюильри через ворота и проезды на набережные и улицу Риволи.

Затем он ринулся на дворец.

Начиная с 10 августа 1792 года он уже в третий раз отнимал у королевской власти эту последнюю крепость, где она укрывалась.

И дважды королевская власть отвоевывала ее у народа.

Но число «три» является магическим и священным, так что на сей раз она у него останется.

Ну, а пока он несется, как бурный поток, как пожар, как лава. Хрусталь, китайские вазы, мебель Буля, секретеры, инкрустированные слоновой костью и агатом, — он ломает все, за исключением картин, которые не смог бы сделать заново.

Он сам произнес эти слова, возвышенное подтверждение собственного бессилия, возвышенное признание чужого гения.

Внезапно раздается залп.

Бюст Луи Филипп, на который обрушиваются два десятка пуль, разлетается вдребезги: короля, осужденного без его присутствия, подвергли заочной казни.

И где же этот поток остановится? Где эта лава встретит преграду? Где этот пожар сможет затухнуть?

Перед памятью.

Перед покоями принца, которого он любил, перед спальней герцога Орлеанского.

Там угасла волна, которая в любом другом месте бьет в стены, катится, разливается, ломает, подмывает, размалывает.

Хотя нет, мы ошибаемся. Есть кое-что еще, что он щадит: это золото, драгоценности, бриллианты.

Люди в лохмотьях выставляют караулы возле предметов ценой в миллионы, в то время как другие люди в лохмотьях выбрасывают в окнотрон.

А вот что происходило в этот час, наполненный событиями, в Палате депутатов.

Депутаты собрались в полдень.

Через десять минут после начала заседания в зал входит г-н Тьер.

Он держит шляпу в руке, лицо у него взволнованное.

— Ну что? — кричат ему со всех сторон. — Вы теперь министр?

— Прилив все выше, выше, выше! — говорит он, поднимая шляпу над всеми головами.

И в самом деле, прилив нарастал, и до конца дня людской волне предстояло подняться выше всех голов и накрыть их.

Все спрашивают, где г-н Барро.

В зале его нет.

Кто-то видел его с утра:

в десять часов он проезжал мимо верхом,

в одиннадцать ехал в карете,

в полдень шел пешком.

И при этом выглядел он сломленным усталостью, а главное, унынием.

Его только что заставили выпить осадок, оставшийся от его былой популярности.

На трибуну поднимается г-н Шарль Лаффит и требует, чтобы Палата депутатов объявила себя заседающей беспрерывно вплоть до окончания происходящих событий.

Это предложение принимается без голосования.

К председателю собрания подходит офицер и что-то говорит ему на ухо.

— Господа, — объявляет председатель, — мне сообщают, что госпожа герцогиня Орлеанская сейчас войдет в Палату.

Придверники торопятся принести к подножию трибуны кресло и два стула.

Дверь зала заседаний, расположенная напротив председателя, открывается; герцогиня Орлеанская идет по пологому спуску, ведущему от этой двери к трибуне; она садится в кресло, а юные принцы занимают по ее бокам места на стульях.

Ее сопровождает малочисленный эскорт, состоящий из герцога Немурского в генеральском мундире, адъютантов и национальных гвардейцев.

В зале воцаряется глубокое молчание, молчание, исполненное ожидания, а главное, тревоги.

Никто из депутатов не просит слова.

Поднимается г-н Лакросс.

— Так говорите же, господин Дюпен, — произносит он, — говорите, ведь это вы привели господина графа Парижского в Палату.

— Но я не просил слова, — отвечает г-н Дюпен.

— Не имеет значения, не имеет значения! — кричат со всех сторон. — Время торопит. Мы должны знать, какой линии нам придерживаться. На трибуну! На трибуну!

Господин Дюпен, поднятый, так сказать, моральной силой, всходит на трибуну.

— Господа, — говорит он, — вам известно о положении в столице и происходящих демонстрациях; их итогом стало отречение его величества Луи Филиппа, который в одно и то же время заявил, что отказывается от власти и добровольно передает ее графу Парижскому, при регентстве госпожи герцогини Орлеанской.

Центристские депутаты встречают эти слова горячими возгласами одобрения; слышатся возгласы: «Да здравствует король! Да здравствует граф Парижский! Да здравствует регентша!»

Господин Дюпен сходит с трибуны. Все призывают выступить г-на Барро, но г-на Барро нет в зале.

— Я требую, — с места говорит г-н Дюпен, — чтобы в ожидании акта отречения, который, по всей вероятности, принесет господин Барро, Палата отметила в протоколе одобрительные возгласы, с которыми сопровождали досюда и приветствовали в стенах этой Палаты графа Парижского как короля Франции, а госпожу герцогиню Орлеанскую как регентшу, с ручательством воли нации.

— Господа, — произносит в ответ председатель, — мне кажется, что Палата своими единодушными возгласами одобрения…

При этих словах г-на Созе, явно свидетельствовавших о некоем ловком фокусе в духе подмены 1830 года, по краям зала, а главное, на балконах раздаются громкие протесты.

Двери резко распахиваются, и в них вламываются национальные гвардейцы, отталкивая придверников и проникая в зал.

Волна, которая, казалось, должна была заполнить собой все, останавливается, тем не менее, перед герцогиней Орлеанской и двумя ее сыновьями.

Герцог Немурский обменивается вопросами со вновь прибывшими, которые в конечном счете отходят к подножию лестницы, ведущей к балконам.

В эту минуту г-н Эмманюэль Араго подталкивает к трибуне г-на Мари, говоря ему:

— Ну выступи же! Выступи!

И в самом деле, настал момент высказаться за или против; настала решающая минута, ибо следующая либо возложит корону на голову внука Луи Филиппа, либо унесет ее навсегда не только далеко от династии Орлеанов, но и за пределы Франции.

Господин Мари действительно бросается к трибуне; однако он тщетно требует тишины, не может добиться ее и делает шаг назад.

В разгар этого шума поднимается г-н де Ламартин; он протягивает руку и одним лишь жестом добивается того, чего не смог добиться г-н Мари.

— Я требую, — говорит г-н де Ламартин, — чтобы господин председатель прервал заседание, руководствуясь мотивами уважения, которое внушают нам, с одной стороны, народное представительство, а с другой стороны, присутствие августейшей принцессы, находящейся здесь перед нами.

Слышатся крики разного толка:

— Нет! Нет! Да!

— Палата прерывает заседание, — объявляет председатель, — до тех пор, пока госпожа герцогиня Орлеанская и новый король не удалятся.

Герцог Немурский и несколько депутатов подходят к принцессе.

Нетрудно понять, что они уговаривают ее покинуть Палату депутатов, но она упорно отказывается; ей понятно, что если она удалится, то для нее и ее сына все погибло.

— Госпожа герцогиня Орлеанская желает остаться, — говорит председателю г-н Лербет.

Господин Мари по-прежнему на трибуне, а герцогиня Орлеанская и ее дети по-прежнему в амфитеатре, однако теперь они не сидят, а стоят.

Господину Мари удается добиться относительной тишины.

— Господа, — говорит он, — в том положении, в каком находится Париж, наш неотложный долг состоит в том, чтобы принять меры, способные оказать влияние на население.

С утра обстановка значительно ухудшилась. И какое же решение вы принимаете? Только что была провозглашена в качестве регентши госпожа герцогиня Орлеанская, однако закон предоставляет регентство господину герцогу Немурскому, и вы не можете в данный момент устанавливать другой закон.

И потому лучшее, что можно теперь сделать, это назначить временное правительство, но не для того, чтобы учреждать государственные институты, а для того, чтобы решить совместно с обеими Палатами, как ответить на чаяния страны.

Эти слова г-на Мари, встреченные возгласами одобрения, заставляют вздрогнуть герцогиню Орлеанскую, которая понимает, что ее регентство не только более не поддерживают, но еще и нападают на него.

Господин Кремьё поднимается на трибуну, хотя г-н Мари не сошел с нее, становится рядом с ним и говорит:

— В интересах общественного спасения необходимо принять важную меру. Имеет большое значение, чтобы все согласились провозгласить главный принцип и обеспечить народу серьезные гарантии. Не станем повторять то, что мы сделали в тысяча восемьсот тридцатом году, ибо то, что было сделано тогда, заставило нас начать все снова в тысяча восемьсот сорок восьмом году.

Аплодисменты с балконов прерывают речь г-на Кремьё.

— Учредим временное правительство не для того, чтобы определить будущее, а для того, чтобы восстановить порядок в настоящем.

Я питаю величайшее уважение к госпоже герцогине Орлеанской и только что лично сопроводил королевскую семью к карете, которая ее увезла.

Население Парижа выказало глубочайшее уважение к несчастью короля; но мы, кто послан сюда для того, чтобы создавать законы, не можем нарушать их. Так вот, уже принятый голосованием закон распоряжается регентством, и я не соглашусь с тем, что его можно отменить в данный момент.

Поверьте мне, умоляю вас; раз уж мы дошли сегодня до того, чтобы претерпеть революцию, в то время как нам хотелось всего лишь простого изменения политики, давайте доверимся стране. Давайте воспользуемся обстоятельствами и не будем оставлять нашим сыновьям заботу устраивать революцию снова.

Я требую учредить временное правительство, которое будет состоять из пяти членов.

— Поддерживаем! Поддерживаем! — закричали с крайних скамей зала и с балконов.

В этот момент в зал входит г-н Одилон Барро.

Все глаза обращаются к нему, и глаза герцогини Орлеанской тоже, причем она смотрит на него внимательнее, чем другие. Этот человек, которого король так долго считал своим врагом, является теперь последней надеждой регентства.

Господин Одилон Барро направляется к трибуне; он сломлен и, видимо, понимает, что уже не вызывает сочувствия у людских масс, захвативших Палату депутатов. Народ февраля 1848 года это в его глазах уже не народ июля 1830 года. Инстинктивное чувство подсказывает ему, что его популярность рухнула.

Он принес отречение короля, трон которого в неистовстве сломал народ; он принес корону ребенку, силой сорванную с головы старика.

Он колеблется, он страшится.

Господин де Женуд опережает его на пути к трибуне; все требуют предоставить слово г-ну Барро, но он знаком просит выслушать его коллегу. Быть может, он уловит какую-нибудь подсказку в речи своего предшественника, и, по крайней мере, у него будет время успокоиться.

Господин де Женуд требует содействия народа; по его словам, этим принципом пренебрегли, его предали забвению в 1830 году, и все видят, к чему это привело сегодня.

Господин Одилон Барро берет слово. Словно по волшебству, в зале устанавливается благоговейная тишина.

— Никогда еще, — говорит он, — мы не нуждались в большей степени в хладнокровии и патриотизме.

Будем же все едины в общем стремлении, стремлении спасти нашу страну от самой отвратительной из бед, от гражданской войны!

Нации не умирают, мне это известно, но они ослабевают от внутренних распрей, и никогда еще Франция не нуждалась так во всех своих живых силах, в содействии всех своих сынов.

Наш долг полностью обрисован. К счастью, он обладает той простотой, какую постигает вся нация; он взывает к ее мужеству и к ее чести.

Июльская корона возлежит на голове ребенка и женщины.

Центристские депутаты прерывают г-на Барро аплодисментами. При виде этого знака сочувствия герцогиня Орлеанская поднимается и кланяется; затем она говорит несколько слов юному принцу, который в свой черед поднимается и кланяется.

Господин Ледрю-Роллен просит слова.

Господин Барро продолжает:

— Высказываться следует от имени интересов страны и подлинной свободы — таково мое мнение. Я не мог бы взять на себя ответственность ни за какую другую ситуацию.

Господин де Ларошжаклен, который уже давно держится наготове, чтобы подняться вслед за г-ном Барро на трибуну, занимает его место, не встретив ни малейшего сопротивления.

Господин Одилон спускается с трибуны, на которую он так часто впустую поднимался для атаки и на которую он только что впустую поднялся для защиты.

— Никто более меня, — произносит г-н де Ларошжаклен, — не уважает и не осознает самым глубоким образом то прекрасное, что бывает в некоторых ситуациях, и я не впервые это испытываю. Господа, это тем, кто в прошлом всегда хорошо служил королям, подобает, возможно, сегодня говорить о стране, говорить о народе.

Речь г-на де Ларошжаклена прерывают одобрительные возгласы и рукоплескания.

— Сегодня, — продолжает он, возвышая голос, — вы здесь более ничто; поймите, ничто!

Против этого высказывания, столь резко ставящего крест на их политической карьере, центристские депутаты возражают яростными криками.

— Сударь, — говорит председатель, обращаясь к оратору, — вы отклонились от повестки. Я призываю вас вернуться к ней.

— Позвольте мне договорить, — отвечает г-н де Ларошжаклен.

Оратор и в самом деле намерен продолжить, однако его выступление так и остается прерванным.

LXXIX

Как раз в эту минуту толпа вооруженных людей, состоявшая из национальных гвардейцев, студентов и рабочих, врывается в зал и докатывается до амфитеатра; одни несут знамена, другие держат в руках сабли, пистолеты, ружья, а некоторые — пики или железные палки.

Герцогиня Орлеанская, первым порывом которой было остаться на месте, даже под угрозой, что эта ощетинившаяся оружием волна накроет ее, и которую оттащили в сторону те, кто ее окружал, пытается отыскать в самом высоком месте зала точку, куда, возможно, это людское море не дойдет.

Из толпы несутся яростные вопли:

— Долой регентство! Отрешение короля! Отрешение!

Кто-то из толпы кричит:

— Да здравствует республика!

Неизвестно, кто выкрикнул этот лозунг, который впервые прозвучал в стенах зала, где еще находятся вместе последние обломки монархии, и который вскоре, в одно мгновение, найдет здесь столько отголосков.

После этого крика волнение и сумятица в Палате депутатов достигают предела. Вторая вооруженная толпа вламывается в двери и, не находя себе места в зале, поднимается к балконам и вскоре показывается там.

Человек, вооруженный ружьем, наклоняется над перилами и целится в г-на Созе.

Господин Созе исчезает под своим столом, как если бы земля разверзлась у него под ногами.

Отметим это исчезновение: вероятно, оно явится последним политическим деянием достопочтенного председателя.

В ту же минуту другие люди, вооруженные так же, как и те, что первыми ворвались в зал, появляются в центральной двери, возле которой в своем последнем убежище находится герцогиня Орлеанская.

Завязывается схватка между офицерами, окружающими герцога Немурского, герцогиню Орлеанскую и юных принцев, и ворвавшимися в зал людьми.

Мать графа Парижского ощущает, что к ее горлу тянутся две руки.

Человека, прикоснувшегося к герцогине, тут же оттаскивают в сторону, но, подняв руки к горлу, чтобы высвободиться, она выпустила из них юных принцев, и катящийся людской поток оттаскивает их далеко от матери.

И тогда те, кто стоял подле герцогини Орлеанской, разделяются на две хорошо различимые между собой группы, и каждая из них спускается по одному из тех круглых коридоров, что ведут к главному залу, выходящему на Бурбонскую площадь.

Герцогини Орлеанской нет ни в одной их этих групп: она осталась позади, чтобы попытаться воссоединиться со своими детьми.

Одна из этих групп состоит из офицеров и горожан, которые окружают и тянут за собой высокого светловолосого молодого человека, бледного и полураздетого. Это герцог Немурский, сменивший свои военные панталоны и мундир на черные панталоны и пальто, которые на него поспешно натянули.

Другая группа состоит из дюжины национальных гвардейцев, и среди них заметен человек огромного роста, который несет графа Парижского, прижимая его к своей груди. Великан стискивает ребенка так, что с первого взгляда нельзя понять, спасает он его или душит.

Испуганный ребенок повторяет лишь один вопрос:

— Что это, сударь? Что это?

Позади, не отступая от них ни на шаг, идет камердинер графа Парижского, Юбер, который умоляет национального гвардейца вернуть ему ребенка.

— Я обещал спасти принца, и я его спасу, — отвечает гвардеец.

Подойдя к входной двери, они видят, что дверь закрыта, подбегают к окну и открывают его. Окно находится на высоте восьми или десяти футов над землей.

Национальный гвардеец залезает на подоконник и намеревается спрыгнуть вниз вместе с принцем. Камердинер останавливает его и настойчиво просит разрешения прыгнуть первым; когда он будет на земле, ему подадут ребенка.

— Но вы мне его вернете? — спрашивает гвардеец.

— Честное слово!

Юбер прыгает, после чего получает ребенка; гвардеец прыгает вслед за ним, остальные делают то же самое, и вся группа удаляется, пробегая через сад.

Тем временем герцогу Немурскому удается скрыться.

В эту минуту в главный зал входит герцогиня Орлеанская; она успокоилась в отношении участи герцога Шартрского: какой-то придверник поднял юного принца, когда тот упал, и привел его к матери. Ее успокаивают в отношении участи графа Парижского, которого еще можно увидеть через оставшееся открытым окно.

И тогда она ограничивается тем, что возвращается в канцелярию председателя, где ее принимает г-н Созе.

Тем не менее следует бежать. На минуту приходит мысль воспользоваться одной из тех карет, что стоят перед Палатой депутатов. Однако эти кареты окружены толпой вооруженных людей, намерений которых никто не знает; так что бежать лучше через Бурбонскую площадь и Университетскую улицу.

Между тем депутаты разбегаются. Зал заседаний захвачен народом. Остались только пять или шесть членов бывшего народного представительства. Это г-н Дюпон (из Эра), которого поместили в председательское кресло, а также господа Ламартин, Ледрю-Роллен, Гарнье-Пажес, Мари, Кремьё и Ларошжаклен.

По странной прихоти случая, г-на де Ламартина усадили рядом с длиннобородым простолюдином в мятой шапке и грязной куртке, похожим на натурщика в мастерской художника.

Сидя по правую руку от автора «Размышлений», этот человек опирается на огромный двуручный меч; он олицетворяет собой народ в самом крайнем его воплощении.

По левую руку от депутата Макона сидит граф Анри де Ларошжаклен, олицетворяющий старинную знать.

То, что открывается взору, выглядит своего рода преображением.

Зал заседаний являет собой странное зрелище, напоминающее картину самых грозовых дней 1793 года.

Все сабли вынуты из ножен, все ружья взяты на изготовку, все руки жестикулируют, все уста говорят одновременно.

Помимо депутатов, собравшихся у трибуны, среди всей этой толпы можно насчитать лишь пять или шесть человек, одетых в сюртуки и рединготы, восемь или десять национальных гвардейцев и одного-единственного офицера; все остальные это в чистом виде народ.

Делается попытка объявить имена членов временного правительства. Дюпона (из Эра), Араго и Ламартина включают в него единодушно и без малейших возражений. Ледрю-Ролен, который сам зачитывает эти имена, объявлен четвертым членом правительства.

Вокруг имен господ Мари, Бетмона и Кремьё завязывается горячий спор. Голос из толпы перекрывает голос г-на Ледрю-Ролена, который вынужден внести в список последовательно Гарнье-Пажеса, Кремьё, Бетмона и Мари.

Двое первых большинством голосов включены в правительство.

И тогда раздается крик: «В Ратушу!»

И в самом деле, временное правительство назначено народом, и ему ничего не остается, как отправиться во дворец народа.

Ламартин спускается первым. Его сопровождают лишь четыре или пять человек: это господа Лавердан и Кантагрель из «Мирной демократии», г-н де Ларошжаклен и уже упоминавшийся нами офицер национальной гвардии.

Придя в зал Потерянных шагов, он минут десять ждет там своих коллег.

Наконец, появляются г-н Дюпон (из Эра), которого поддерживают два человека, а затем господа Ледрю-Роллен и Кремьё.

Господин Гарнье-Пажес уже направился в Ратушу.

Подгоняют кабриолет и усаживают в него г-на Дюпона (из Эра), который с трудом передвигается. Два человека из народа, вооруженные ружьями, садятся рядом с ним, двое других цепляются за оглобли, а пятый, с красным знаменем в руках, встает на запятки.

Остальные члены временного правительства идут впереди пешком и почти без охраны.

Говорят, что когда они проходили по набережной, возле казармы Орсе, из-за решетчатой ограды послышалось нечто вроде угрожающего ропота. В казарме размещался 8-й драгунский полк.

Ламартин приказал открыть ворота казармы, вошел во двор, велел принести бутылку вина и стакан, наполнил стакан, омочил в нем губы и, подняв его над головой, произнес:

— Друзья, вот банкет, который мы вам обещали!

После этого кортеж продолжил путь к Ратуше.

Ратуша уже давно захвачена повстанцами, и ее охраняет вооруженный народ. На площади стоят две или три пушки, переведенные в боевое положение.

Ратуша — это Тюильри народа.

Городской совет совещается в окружении народа, заседая в огромном зале с резным потолком, с которого свешиваются огромные золотые люстры, и где тремя круглыми рядами поставлены столы с синими бархатными креслами.

Здесь уже стало известно о произошедших событиях: сначала о регентстве герцогини, затем об отрешении короля.

Однако здесь еще не знают о провозглашении республики и создании временного правительства.

Тем не менее г-на Гарнье-Пажеса только что выбрали мэром Парижа, а господ Рекюра и Гинара — соответственно его первым и вторым заместителями.

Господин Гарнье-Пажес просит разрешения удалиться от шума, чтобы спокойно посовещаться и принять меры, которые требует обстановка.

Его сопровождают господа Рекюр и Гинар.

Весь зал предоставлен народу, который бродит по нему, не зная еще, что происходит.

Однако в центре этой толпы стоит человек, держа на конце пики плакат с надписью:

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕСПУБЛИКА!»

Через полчаса после того, как г-н Гарнье-Пажес покинул зал, раздается крик:

— Дорогу! Дорогу! Господин Ледрю-Роллен пришел из Палаты депутатов.

И в самом деле, входит г-н Ледрю-Роллен. Легко понять, что он принес важные новости; его заставляют подняться на стол, чтобы все могли его видеть и все могли его слышать.

— Народ, — произносит он, — вот, что ты сейчас сделал, слушай, сейчас я тебе это расскажу: ты вошел с оружием в руках в Палату, ты выгнал оттуда депутатов, намеревавшихся учредить регентство, ты захватил трибуну и сказал: «Здесь нет другого хозяина, кроме меня»; и тогда ты учредил Временное правительство. Вот имена тех, кто в него входит: Дюпон (из Эра), Ламартин, Араго, Ледрю-Роллен и Кремьё.

Стоит оратору произнести каждое из этих имен, и его речь прерывают аплодисменты; имена, которые народное одобрение освятило в Палате депутатов, во второй раз освящены в Ратуше.

Вскоре крики раздаются на площади: они извещают о прибытии других членов Временного правительства. Члены правительства поднимаются по лестнице, сразу же входят в назначенную им комнату и начинают заседание, которое продлится шестьдесят часов.

Тем временем какой-то человек входит в главный зал, пробивается сквозь заполнившую его толпу, залезает на кресло и говорит:

— Я гражданин Лагранж, из Лиона; бойцы, собравшиеся в редакции газеты «Реформа», назначили временный комитет, который скоро явится сюда заседать; так что я прошу всех присутствующих освободить для нас эту комнату, чтобы комитет мог спокойно в ней совещаться.

Зал пустеет, и охранять дверь в него назначают двух национальных гвардейцев.

Спустя несколько минут являются господа Луи Блан, Арман Марраст, Фердинан Флокон и Альбер, однако зал этот кажется им маловатым.

Им указывают на соседний совещательный зал; три зажженные золотые люстры льют свой свет на народное горнило.

Каждый из ораторов поочередно обращается с речью к присутствующим; выступление последнего прервано сообщением о назначении различных членов Временного правительства главами различных министерств.

Дюпон (из Эра) назначен председателем совета министров, Ламартин — министром иностранных дел, Ледрю-Роллен — министром внутренних дел, Кремьё — министром юстиции, Араго — военно-морским министром, Карно — министром народного просвещения, Мари — министром общественных работ.

На другой день этот список будет опубликован в «Вестнике».

Народ теперь знает имена своих министров, но этого мало, он хочет видеть их; его так часто обманывали, что он боится быть обманутым снова.

Депутация стучится в дверь комнаты, где совещается Временное правительство, и сообщает о желании толпы представителям толпы. Ламартин отрывается от стола, за которым уже началось заседание, и выходит из зала, сопровождаемый с одной стороны простолюдином, а с другой — национальным гвардейцем.

Это все тот же человек с благородным спокойствием и взволнованной улыбкой; в разгар страстей, кипящих вокруг него, никто ни разу не увидит, чтобы он побледнел от страха или побагровел от гнева; Ламартин не человек, это олицетворение человечности.

И тогда начинается одна из тех великолепных импровизаций, какие так хорошо удаются великому поэту; из уст его льются слова убеждения, сулящие золотые цепи, и тотчас стихает весь тот рев и весь тот ропот, что превращают народ во второй океан.

— Друзья, — говорит в заключение поэт, — победа! Победа! В течение трех часов вы окончательно завоевали все права гражданина и свободного человека, и, если какая-нибудь слепая и нечестивая власть вновь пожелает воспользоваться ночным мраком для того, чтобы отнять их у вас, вы знаете, как их защищать. Мученики и бойцы этого великого дня, да будете вы возблагодарены от имени отечества, от имени всего мира!

В этот момент подает голос какой-то человек из народа.

— Ну а вы сами, — спрашивает он, — каковы ваши намерения, ваши помыслы? Ведь до сих пор вы говорили нам лишь о нас.

— Мы, — отвечает Ламартин, — это те, кто предан вам душой и телом, кто безоговорочно связал свою жизнь с победой вашего дела. Мы сожгли свои корабли, ибо свергли королевскую власть!

— Выходит, вы республиканское правительство?

— Да, но временное республиканское правительство; оставим решение за Францией.

— Франция — это мы! В Париже мы имеем делегатов всей Франции, здесь представлены все провинции. Мы одновременно кровь, сердце и мозг всей страны.

— Значит, вы чувствуете себя достаточно сильными и достаточно правыми, чтобы положить начало святой эре республики?

— Да! Да! Да!

— Благословен будь Господь, позволивший мне увидеть этот восход солнца! Да здравствует республика!

И громадный хор голосов вторит ему:

— Да здравствует республика!

Ламартина триумфально вносят обратно в зал, где заседает правительство.

Два часа спустя в огромном совещательном зале не остается никого, кроме какого простолюдина, сидящего в председательском кресле, в котором он, видимо, уснул от усталости, и стоящего перед ним человека с красным знаменем в руках и в красном колпаке на голове, который распевает:

— Во Франции вовек, во Франции вовек не будет англичанин править!

В одиннадцать часов вечера коридоры Ратуши почти пусты. Огромная толпа еще стоит на площади, ожидая каждое новое постановление Временного правительства как новый залог безопасности.

Однако внутри Ратуши опасения сохраняются, ибо кто-то назначил ложные пароли, чтобы вызвать ночные столкновения.

Какой-то неизвестный генерал назначил всем постам на улице Сент-Оноре пароль «Гавр и ранец».

Командиру национальной гвардии Сен-Жермена, находящемуся в Ратуше, поручено отправиться к различным постам и передать им от имени Временного правительства единственный верный пароль.

Пароль этот: «Свобода, равенство, братство; сохраняйте баррикады».

Так прошел этот день, равного которому нет в летописях мира и на глазах у которого пали последовательно два министерства, королевская власть и регентство и была провозглашена республика.

25 февраля. — Рассвет встает над Парижем, еще вчера монархическим, а сегодня республиканским.

Организационная работа, начатая в Ратуше накануне, продолжалась в течение ночи.

Газеты сообщают, что во Временное правительство входят:

Дюпон (из Эра), Ламартин, Кремьё, Араго, Ледрю-Роллен, Гарнье-Пажес и Мари.

Секретарями правительства являются:

Арман Марраст, Луи Блан и Фердинан Флокон.

Вот его первые назначения и распределение министерских постов:

председатель совета министров — Дюпон (из Эра); министр иностранных дел — Ламартин; министр внутренних дел — Ледрю-Роллен; военный министр — Бедо; министр финансов — Мишель Гудшо; военно-морской министр — Араго; министр общественных работ — Мари; министр народного просвещения и духовных дел — Карно; генерал-губернатор Алжира — генерал Кавеньяк; мэр Парижа — Гарнье-Пажес; главнокомандующий национальной гвардией Парижа — Курте.

Около десяти часов утра становится известно, что накануне, около четырех часов дня, бывший король побывал в Трианоне. Там он заметил, что потерял свой бумажник, и тотчас отбыл в город Э.

На улицах расклеивают следующие прокламации:

«ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА.

25 февраля 1848 года.

Правительство Французской республики обязуется обеспечить существование рабочего посредством работы.

Оно обязуется обеспечить работу всем гражданам.

Оно считает, что рабочие должны объединяться в товарищества, чтобы пользоваться прибылью от своего труда.

Временное правительство возвращает рабочим принадлежащий им миллион франков, который высвободится вследствие ликвидации цивильного листа.

ГАРНЬЕ-ПАЖЕС, мэр Парижа. ЛУИ БЛАН, один из секретарей Временного правительства».

* * *

«ОТ ИМЕНИ ФРАНЦУЗСКОГО НАРОДА.

Временное правительство постановляет:

Палата депутатов распущена,

Палате пэров запрещено собираться.

Национальное собрание будет созвано, как только Временное правительство определит меры поддержания порядка, необходимого для голосования всех граждан.

Париж, 24 февраля 1848 года.

ЛАМАРТИН, ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН, ЛУИ БЛАН, секретарь».

* * *

«Граждане!

Временное правительство заявляет, что нынешний образ правления является республиканским и что нация будет незамедлительно призвана утвердить своей волей решение Временного правительства и народа Парижа.

Члены Временного правительства и т. д.».

* * *

«Временное правительство постановляет:

булочникам надлежит передавать в распоряжение командиров караульных постов национальной гвардии до пятой части своей продукции в обмен на платежные боны, которые будут оплачены им в Ратуше; этот хлеб предназначен для питания граждан, несущих военную службу.

Распределять хлеб будут вышеупомянутые командиры, по приказу которых охранять хлеб станут находящиеся под их началом люди».

Около двух часов пополудни становится известно о капитуляции гарнизонов Венсена и Мон-Валерьена.

Все утро в Ратушу сносили драгоценные предметы, найденные в Тюильри: бриллианты, украшения, драгоценности.

Какой-то метельщик принес открытую шкатулку, в которой находились двести тысяч франков банковскими билетами и сто семьдесят тысяч золотом.

Новости поступают со всех сторон. Непонятно только, как отличить истинные от ложных.

Утверждают, что республика провозглашена в Брюсселе и что король Леопольд бежал.

Утверждают, что королевская семья покинула Францию и села на судно в Ла-Трепоре.

Утверждают, что у короля случился апоплексический удар, от которого он скоропостижно скончался.

Все эти новости передаются из уст в уста со скоростью электрического разряда.

Устраиваются подписки в пользу раненых.

Около трех часов у народа начинает возникать беспокойство. Ему говорят, что Временное правительство предало его и хочет снова установить регентство; на правительство, провозглашенное только вчера, сегодня уже клевещут. Народ требует гарантии; вместо галльского петуха, символа бдительности, он хочет фригийский колпак, символ свободы; вместо трехцветного знамени он хочет красное знамя.

Он идет на Ратушу.

Возбуждение толпы возрастает при виде носилок с ранеными. Их проносят по улицам, чтобы народ не забывал о вчерашнем сражении и не уступал ретроградному влиянию, которого все опасаются.

Народ подходит к Ратуше одновременно по улицам и по набережным и наводняет Гревскую площадь.

В Ратуше находятся только Ламартин и Мари.

Ламартин слышит рычание толпы. Но он, новоявленный Андрокл, знает, как усмирить этого льва.

Он выходит навстречу толпе, скрещивает на груди руки и спрашивает у этих тысяч разгневанных людей, чего они хотят.

Слыша эти крики, ропот, проклятья и видя сабли, занесенные над его головой, и штыки, нацеленные на его грудь, он понимает, что люди сомневаются в честности Временного правительства и хотят замены трехцветного знамени красным.

И тогда он делает знак, что будет говорить. Понемногу это море затихает, эти валы перестают катиться, эти волны — шуметь.

— Полно, граждане, — говорит он. — Да кто бы всего три дня тому назад сказал вам, что вы низвергнете трон, уничтожите олигархию, добьетесь всеобщего избирательного права, завоюете все гражданские права и, наконец, учредите республику — эту далекую мечту даже тех, кто видел ее имя спрятанным в самых потаенных уголках своего сознания, словно преступление! И какую республику! Это не республика наподобие тех, что были в Древней Греции или в Древнем Риме, состоящая из аристократов и плебеев, господ и рабов; это не республика наподобие аристократических республик нового времени, состоящая из граждан и пролетариев, великих перед законом и малых перед ним, патрициата и народа; это республика, где все равны перед законом, где нет ни аристократии, ни олигархии, ни великих, ни малых, ни патрициев, ни плебеев, ни господ, ни илотов, где есть только один народ, состоящий из совокупности граждан, и где государственное законодательство и власть заключаются лишь в голосовании и в праве каждого отдельного человека, из которых состоит нация, праве, сводящемся к единой коллективной власти, именуемой правительством республики, и обращающемся в законы, общественные институты и благополучие для того народа, из какого она проистекла.

Да если бы вам сказали все это три дня тому назад, вы отказались бы поверить; вы сказали бы: «Три дня?! Три века нужны для того, чтобы совершить подобный труд в пользу человечества!» И что же? То, что, по вашим словам, было невозможно, совершено. Вот итог нашего труда среди этого смятения, этого оружия и этих мертвых тел ваших мучеников.

И вы еще ропщете на Бога и на нас!

Несколько голосов прерывают г-на де Ламартина криками:

— Нет, нет! Мы не ропщем!

— О, вы будете недостойны этих даров, — продолжает Ламартин, — если не сумеете разглядеть их и опознать!

Сколько времени мы просим у вас, чтобы закончить наш труд? Речь о годах? Нет. О месяцах? Нет. О неделях? Нет. Всего лишь о нескольких днях. Еще два или три дня, и ваша победа будет завершена, признана, удостоверена и оформлена так, что никакая тирания, за исключением тирании вашего собственного нетерпения, не сможет вырвать ее из ваших рук!

И вы отказываете нам в этих днях, этих часах, этих минутах спокойствия! Вы задушите республику, рожденную из вашей крови, прямо в колыбели!

— Нет! Нет! Нет! — повторяют те же десять тысяч голосов. — Да здравствует республика! Да здравствует Временное правительство! Да здравствует Ламартин!

— Граждане! — продолжает Ламартин. — Только что я говорил с вами как гражданин. Так вот, послушайте теперь вашего министра иностранных дел.

Знайте, что если вы отнимите у меня трехцветное знамя, вы отнимите у меня половину внешней мощи Франции, ибо Европа видит в знамени Республики и Империи знамя своих поражений и наших побед.

Глядя на красное знамя, она решит, что видит лишь знамя отдельной партии. Перед лицом Европы необходимо поднять знамя Франции, знамя наших победоносных армий, знамя наших триумфов. Франция и трехцветное знамя это единый образ, единый авторитет и, если понадобится, единый ужас для наших врагов.

Подумайте, сколько крови вам придется пролить, чтобы прославить другое знамя!

К тому же я никогда не соглашусь считать красное знамя своим и сейчас в нескольких словах скажу вам, почему противлюсь ему всеми силами своей убежденности и своего патриотизма. Дело в том, граждане, что трехцветное знамя обошло кругом весь мир вместе с Республикой и Империей, вместе с вашими свободами и вашей славой, в то время как красное знамя обошло кругом лишь Марсово поле, волочась в крови народа.

При этих последних словах, а скорее, при этом последнем мысленном образе гнев народа гаснет, уступая место воодушевлению. Все бросаются к Ламартину, наперегонки спешат дотронуться до него, пожать ему руку, обнять его. И тогда, возвышаясь над окружающей его группой людей, он простирает руки и говорит:

— О друзья мои, мои добрые друзья! Вы никогда не узнаете, какая бездна любви к вам таится в моем сердце.

О, почему мои руки недостаточно велики, чтобы прижать к груди весь народ!

На этом все закончилось. Народ, наступавший, словно прилив, и рокотавший, словно гром, остановился и смолк.

В четыре часа дня бульвары представляют собой любопытное зрелище; кажется, что на двух противоположных концах Парижа царит праздник; все население города толпится, поднимаясь к площади Бастилии и спускаясь к площади Мадлен. Наступающая ночь не прерывает этого непрерывного гулянья. Все дома иллюминированы и на всем протяжении бульваров являют собой две стены огня.

LXXX

Все баррикады еще стоят на месте, и приходится преодолевать их, чтобы передвигаться по городу; но те, кто возвел их, находятся рядом, чтобы подавать руку женщинам и переносить на руках детей. Столько вежливости в народе появилось лишь с тех пор, как он стал властителем. Однако передвигаться по городу начиная с одиннадцати часов вечера можно лишь с паролем, или же необходимо называть себя караульным постам.

26 февраля. — Париж являет собой все ту же картину; однако с утра в баррикадах устраивают проходы, которые делают их преодолимыми. Тем не менее они по-прежнему под охраной своих защитников.

У той, что находится при входе на улицу Монмартр, все еще стоят ее пушки.

Первое, в чем нуждается каждый, это газета.

В различных газетах опубликованы следующие декреты:

«ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА.

СВОБОДА. РАВЕНСТВО. БРАТСТВО.

Временное правительство,

пребывая в убеждении, что благородство души является высшей политикой и что каждая революция, совершенная французским народом, должна быть для мира подтверждением очередной философской истины;

принимая во внимание, что нет более высокого принципа, чем неприкосновенность человеческой жизни;

принимая во внимание, что Временное правительство с гордостью удостоверило, что в незабываемые дни, в которых мы теперь находимся, из уст народа не прозвучало ни одного призыва к мести или к убийству,

заявляет:

что оно замыслило отменить смертную казнь за преступления, связанные с политикой, и представит это решение на окончательное утверждение Национального собрания.

Временное правительство настолько твердо убеждено в данной истине, что провозглашает от имени французского народа, что если преступные люди, пролившие французскую кровь, находятся теперь в руках народа, то в его глазах наказанием более назидательным будет разжаловать их, нежели покарать.

Члены Временного правительства: ДЮПОН (ИЗ ЭРА), ЛАМАРТИН, ГАРНЬЕ-ПАЖЕС, АРАГО, МАРИ, ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН, КРЕМЬЁ. Секретари: ЛУИ БЛАН, АРМАН МАРРАСТ, ФЛОКОН, АЛЬБЕР (рабочий)».

* * *

«ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА.

СВОБОДА. РАВЕНСТВО. БРАТСТВО.

Мэр Парижа, предупрежденный о том, что граждане выказывают намерение разрушить резиденции, принадлежавшие павшей монархии, дабы устранить последние следы тирании, напоминает им, что эти здания отныне принадлежат нации;

что в соответствии с решением, принятым Временным правительством, они должны быть проданы, дабы вырученные от их продажи средства послужили для облегчения участи жертв нашей славной революции

и для возмещения убытков, которого требует торговля и производство.

Он призывает всех добропорядочных граждан помнить, что принадлежащие нации здания находятся под охраной народа.

Париж, 25 февраля 1848 года.

Мэр Парижа ГАРНЬЕ-ПАЖЕС».

* * *

«ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА.

СВОБОДА. РАВЕНСТВО. БРАТСТВО.

Временное правительство полагает своим долгом предупредить граждан, что оно приняло все охранительные меры для того, чтобы все движимое и недвижимое имущество, относящееся к бывшему цивильному листу и личным королевским владениям, оставалось в руках нации.

Члены Временного правительства и т. д.»

* * *

«ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА.

СВОБОДА. РАВЕНСТВО. БРАТСТВО.

Граждане!

Королевская власть в какой бы то ни было форме упразднена.

Нет более наследственного права на престол, нет более бонапартизма, нет регентства.

Временное правительство приняло все необходимые меры для того, чтобы сделать невозможным возвращение прежней династии и воцарение новой.

Провозглашена республика.

Народ един.

Все форты, окружающие столицу, в наших руках.

Славный гарнизон Венсена — это гарнизон наших братьев.

С уважением сохраним старое республиканское знамя, трехцветное знамя, которое с нашими отцами обошло кругом весь мир.

Покажем, что этот символ равенства, свободы и братства является одновременно символом порядка, причем порядка самого подлинного, самого прочного, ибо основой его является справедливость, а орудием — весь народ.

Народ уже понял, что снабжение Парижа продовольствием требует более свободного движения по улицам города, и руки, которые возвели баррикады, во многих местах проделали в баррикадах достаточно широкие проходы, чтобы обеспечить проезд грузовых повозок.

Пусть же этому примеру последуют повсюду; пусть Париж снова примет свой привычный облик, а торговля возобновит свою активность и почувствует себя уверенно; пусть народ бдительно следит за сохранением своих прав и одновременно продолжает обеспечивать, как и прежде, общественное спокойствие и общественную безопасность.

Париж, 26 февраля 1858 года.

Члены Временного правительства и т. д.»

* * *

«ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА.

СВОБОДА. РАВЕНСТВО. БРАТСТВО.

Временное правительство постановляет незамедлительное создание национальных мастерских.

Министру общественных работ поручено исполнить настоящее постановление.

Париж, 26 февраля 1848 года.

Члены Временного правительства и т. д.»

* * *

«ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА.

СВОБОДА. РАВЕНСТВО. БРАТСТВО.

Временное правительство заявляет, что национальным флагом является трехцветное знамя, порядок цветов которого будет восстановлен в виде, принятом Французской республикой; на этом знамени будут начертаны слова: "Французская республика, Свобода, Равенство, Братство", три слова, объясняющие самый широкий смысл демократического учения, символом которого является это знамя, одновременно с тем, что его цвета служат данью традиции.

Как знак единения и признательной памяти за народную революцию члены Временного правительств, равно как и представители других властей, будут носить красный бант, который будет помещен также на древке знамени.

Париж, 26 февраля 1848 года.

Члены Временного правительства и т. д.»

* * *

Временное правительство постановляет:

«Дети граждан, погибших в сражении, будут усыновлены Отечеством.

Республика берет на себя все заботы об оказании помощи раненым и семьям жертв монархического правления».

«Поскольку генерал Бедо не согласился занять пост военного министра, на эту должность назначен генерал Сюберви. Он приступил к исполнению обязанностей.

Генерал Бедо назначен командующим 1-м военным округом и активно занимается всем тем, что касается этого важного поста».

Итак, вот какую работу проделала за семьдесят два часа Республика:

Палата депутатов распущена;

Палата пэров упразднена;

национальное правительство провозглашено самой нацией;

свобода, равенство и братство снова возведены в принцип и восстановлены в качестве девиза;

городская стража распущена;

полиция передана в подчинение мэра Парижа;

всем рабочим гарантирована работа;

признано право на создание союзов;

принято постановление о формировании двадцати четырех легионов мобильной национальной гвардии;

учреждены суды и трибуналы;

система правосудия отдана под попечительство французского народа;

провозглашено единство армии и народа; выпущены на свободу политические заключенные; отменена смертная казнь за преступления, связанные с политикой;

миллион франков, высвобождающийся вследствие ликвидации цивильного листа, зарезервирован для раненых рабочих;

во всех лицеях восстановлены учебные занятия;

все апелляционные суды обеспечены прокурорским составом;

дети бойцов, погибших 24 февраля, усыновлены Отечеством;

Тюильри предопределено служить впредь приютом для инвалидов труда;

полностью восстановлено дорожное движение в Париже;

Временное правительство провело многолюдную манифестацию у подножия Июльской колонны;

национальная гвардия, расформированная предыдущим режимом, реорганизована на законном основании;

восстановлена регулярная служба легкой почты;

все здания и дворцы, находившиеся во владении короля, стали общественным достоянием;

королевская власть в какой бы то ни было форме упразднена;

принято решение о немедленном создании национальных мастерских.

Вот точный размер денежных средств, которыми может располагать в данный момент государство:

В Банке:

135 миллионов франков.

В Казначействе:

55 миллионов.

Итого:

190 миллионов.

Утром 25 февраля золото у менял и банкиров продавалось с лажем в 100 франков за тысячу, а затем в 80, 60, 50, 40.

День проходит, как и предыдущий. Однако волнение стихает. Люди перестают бояться возвращения войск. Распространившаяся новость о смерти короля оказывается ложной, однако никто не знает, что с ним стало.

Рассказывают, что, не сумев обрести убежище в Доме инвалидов, герцогиня Орлеанская нашла его в доме маршала Сульта и только вчера вечером отбыла вместе с обоими детьми в Германию.

Герцогиню де Монпансье, блуждавшую по площади Согласия, отыскал генерал Тьери, который отбыл вместе с ней в Англию.

Стоит под парами пароход, который должен доставить принцу Омальскому и принцу де Жуанвилю известие об отрешении короля и замене первого из них генералом Кавеньяком в качестве генерал-губернатора Алжира.

Поступают известия из ближайших к Парижу городов: повсюду под пение «Марсельезы» провозглашена республика.

Вечером распространяется слух, что вооруженные банды поджигают дворцы в окрестностях Парижа.

В этот момент объяты пламенем дворец Нёйи и замок Ротшильда в Сюрене.

Мосты в Аньере, Рюэйе, Шату и Безоне сожжены, а железнодорожные станции разгромлены; утверждают, что беспорядки учиняют речники, питающие ненависть к железным дорогам.

Эти погромы становятся причиной появления следующей прокламации:

«ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА.

Париж, 26 февраля 1848 года.

Зачинщики смуты и анархии возымели преступный замысел остановить поступление продовольствия, предназначенного для снабжения столицы.

Они намерены попытаться перерезать железнодорожное сообщение. Объединяйтесь, чтобы всеми силами энергично воспрепятствовать исполнению этого злодейского плана.

Управляющие Руанской железной дороги великодушно предложили бесплатно доставлять все зерно и другое продовольствие, необходимое для вашего существования.

Охраняйте столь ценную для всех собственность, которая должна принадлежать нации.

Министр внутренних дел, член Временного правительства ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН».

Около пяти часов дня по бульварам начинают передвигаться экипажи; открыты проезды в середине баррикад, однако поперечные улицы позволяют перемещаться по ним только пешеходам.

В полночь Париж совершенно спокоен. Если бы не брусчатка, еще не вернувшаяся на свое место, и иллюминационные плошки, еще освещающие все окна, можно было бы подумать, что в городе решительно ничего не произошло.

В этот день брат и племянник императора Наполеона направили Временному правительству следующие два письма:

«ЧЛЕНАМ ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА РЕСПУБЛИКИ.

Нация только что разорвала договоры 1815 года. Старый солдат Ватерлоо, последний брат Наполеона, возвращается с этого момента в лоно великой семьи.

Для Франции время династий прошло.

Закон об изгнании рухнул вместе с последним из Бурбонов.

Я прошу правительство Республики принять указ, в котором будет заявлено, что мое изгнание являлось оскорблением в отношении Франции и отменено вместе со всем тем, что было навязано нам заграницей.

Примите, господа члены Временного правительства, выражение моего уважения и моей преданности.

Подписано: ЖЕРОМ БОНАПАРТ.

Париж, 26 февраля 1848 года».

* * *

«ЧЛЕНАМ ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА РЕСПУБЛИКИ.

В самый момент победы народа я отправился в Ратушу. Долг всех честных граждан состоит в том, чтобы сплотиться вокруг Временного правительства Республики, и я считаю важным быть одним из первых, кто это делает. Почту за счастье, если мой патриотизм можно будет с пользой употребить.

Примите, господа члены Временного правительства, выражение уважения и преданности вашего согражданина.

Подписано: НАПОЛЕОН БОНАПАРТ.

Париж, 26 февраля 1848 года».

27 февраля. — Почти весь день был употреблен на провозглашение Республики, происходившее у подножия Июльской колонны.

Вот подробности состоявшейся церемонии:

«Сегодня в Париже состоялся один из самых грандиозных и самых великолепных праздников, память о которых сохранится в анналах столицы.

Вчера вечером для участия в церемонии были созваны по два батальона от каждого легиона национальной гвардии; в назначенный час все национальные гвардейцы уже были на своем посту, и никогда еще их ряды не выглядели так блистательно.

Те по-прежнему вооруженные бойцы, что на протяжении нескольких дней несли вместе с национальными гвардейцами службу поддержания порядка и общественной безопасности, присоединились к народному ополчению и удостоверили таким образом братский союз, начавшийся в огне сражения и скрепленный победой. Этот сплоченный народ, уверенный как в своей силе, так и в своем величии, назначил общую встречу на бессмертной площади Бастилии, вписавшей не одну достойную страницу в историю революции и свободы.

Члены Временного правительства покинули зал совещаний ровно в два часа. При огромном стечении граждан они спустились по парадной лестнице Ратуши. Гвардия брала на караул, приветственно грохотали барабаны. Крики "Да здравствует Республика!", звучавшие в воодушевленной толпе, мгновенно получали отклик на Гревской площади, запруженной массами людей.

Шествие тотчас же тронулось с места. Его возглавлял отряд конной национальной гвардии; затем шли учащиеся Штабной школы.

За ним следовал легион национальной гвардии, к которому присоединилось много других граждан, чье оружие и одеяние служили наглядной приметой свершившейся революции. Между ротами этого легиона шли молодые люди из всех наших школ, храбрости и самоотверженности которых способствуют их умственные способности и патриотизм.

Затем шли члены Временного правительства — в черных сюртуках, с трехцветной перевязью и красным бантом в петлице. К членам Временного правительства присоединились военный министр, министры финансов, торговли и народного просвещения, заместители мэра Парижа и генеральный директор почтового ведомства. Всех этих избранников вооруженного восстания приветствовали самыми горячими возгласами. Непосредственно впереди них шли офицеры Сен-Сирской военной школы, а отряд учащихся Политехнической школы, со шпагами наголо, составлял боковое охранение.

Позади них двигалась бесконечная людская масса, численность которой постоянно возрастала.

Члены Кассационного и Апелляционного судов, генерал Бедо, командующий 1-м военным округом, офицеры сухопутных войск и военно-морского флота, а также чиновники прочих департаментов двинулись на площадь Бастилии, где плотная толпа обступила Июльскую колонну, вершина которой была украшена трехцветными флагами. Небо, которое до этого было дождливым, прояснилось, и солнце пожелало озарить своими лучами этот первый праздник Республики.

Приблизившись к колонне, члены Временного правительства выстроились в цепочку, пока оркестр играл "Марсельезу". Перед ними были установлены знамена.

Прозвучала барабанная дробь, и слово взял г-н Франсуа Араго. Громким голосом он объявил собравшемуся народу, что Временное правительство сочло своим долгом торжественно провозгласить Республику в присутствии героического населения Парижа, которое своими стихийными возгласами одобрения уже освятило эту форму правления. Вне всякого сомнения, санкции всей Франции еще нет, добавил он, но следует надеяться, что она утвердит волю парижского народа, который в очередной раз подал великолепный пример мужества, мощи и сдержанности. Этот народ считает важным доказать Отечеству и всему миру, что он обладает не только инстинктивным пониманием своих прав, но и разумом и мудростью. Спокойный и сильный, энергичный и великодушный, народ Парижа может быть явлен Франции как один из предметов ее гордости.

Он, видимо, предал самому пренебрежительному забвению вредоносную монархию, чтобы заняться лишь главными интересами, являющимися интересами всех народов, бессмертными принципами, которые вскоре сделаются для них моральным законом политики и человечности.

— Граждане! — с воодушевлением воскликнул г-н Араго. — Повторите вместе со мной этот общий возглас народа: "Да здравствует Республика!"

Все члены Временного правительства обнажили головы, знамена приспустили, и к торжественному грохоту барабанов, к звукам труб и оркестра присоединился оглушительный людской крик, перекрывший все остальные звуки: "Да здравствует Республика!"

Достопочтенный председатель совета министров, г-н Дюпон (из Эра), поблагодарил граждан Парижа за одержанную ими победу, за то, что в самые беспокойные дни им удалось поддерживать порядок, за то, что свое негодование, столь законное, они сумели сдержать благодаря высочайшему нравственному чувству.

Республика, учрежденная сегодня на таких основах, должна быть, по его словам, вечной, как принципы и победа, из которых она воспоследовала.

Неоднократные одобрительные возгласы сопровождали эту краткую речь достопочтенного председателя. Всеобщее воодушевление усилилось, когда г-н Араго с чувством произнес:

— Граждане, с вами говорят восемьдесят лет безупречной и патриотической жизни!

— Да, да! Да здравствует Дюпон (из Эра)! — откликнулась толпа.

А когда патриарх демократии крикнул в ответ "Да здравствует Республика!", этот возглас продолжался еще несколько минут.

Господин Кремьё, в свой черед, пустив в ход самые пылкие слова, призвал вспомнить о славных гражданах, которые погибли в дни Июльской революции и имена которых были высечены на бронзе колонны. Этот день, по его мнению, должен утешить их души, скорбевшие на протяжении восемнадцати лет. Никто не сможет отнять у народа плоды его победы; республиканская форма правления проистекает из народа и опирается на него. Все классовые отличия стерты перед лицом равенства, вся вражда стихла и исчезла перед лицом святого братства, которое делает детей одного и того же отечества детьми одной семьи, а все народы — союзниками.

Слова эти не раз прерывались самыми горячими аплодисментами.

Генерал Курте, командующий национальной гвардией, дал приказ начать торжественный смотр легионов; однако собравшаяся толпа была настолько плотной, что она прорвала ряды оцепления и тоже прошла перед Временным правительством, в то время как на площади ежеминутно гремели возгласы "Да здравствует Республика!". Для прохода 1-го и 2-го легионов понадобилось около часа. После этого члены Временного правительства сами тронулись с места, чтобы пройти перед строем других легионов, расположившихся вдоль бульваров.

От площади Бастилии и до предместья Пуассоньер стоял один непрерывный крик, эхо которого долетало до середины неисчислимой толпы.

Все лица несли на себе отпечаток доверия и радости, но радости не кипучей и легкомысленной, а спокойной и серьезной. Это было одно из самых впечатляющих зрелищ, какими можно восхищаться. Ибо нет ничего равного торжественности, которую придает празднику присутствие народа, нет ничего сравнимого с его величием.

День этот отныне вписан в число тех, что оставляют в истории следы, которые интереснее всего в ней находить.

Народ, еще три дня тому назад столь негодующий и столь разгоряченный жаром битвы, был сегодня здесь весь целиком, озадаченный собственными спутанными впечатлениями, испытывающий теперь лишь чувство братского согласия и отдающийся надеждам на будущее величие и процветание с доверием, которое хотя бы на этот раз не будет обмануто!»

Вот роспись раненых, поступивших в больницы Парижа в течение 22, 23, 24 и 25 февраля.

Больница

Раненых мужчин

Раненых женщин

Раненых военных

Всего

Отель-Дьё

84

2

34

120

Питье

8

-

1

9

Шарите

89

2

28

119

Сент-Антуан

27

-

9

36

Кошен

-

1

-

1

Неккер

3

-

2

5

Бон-Секур

3

-

-

3

Сен-Луи

45

3

1

49

Клиническая

5

-

1

6

Санте

9

-

-

9

Неизлечимо больных

2

-

-

2

Филиал Отель-Дьё

5

-

2

7

Божон

62

-

-

62

Итого

78

428

Так что среди четырехсот двадцати восьми раненых было триста пятьдесят гражданских лиц и семьдесят восемь военных.

По всей вероятности, в течение дня опубликуют обвинительный акт против бывших министров. Судить их будут заочно. Уверяют, что г-н Гизо сбежал, переодевшись слугой; г-н Дюшатель — закутавшись в плащ, а г-н Эбер — приладив себе накладные усы.

Проходит слух, что г-ну Гизо удалось переправиться в Англию.

На площади Пале-Рояля выставлены напоказ два трупа с табличкой на груди: «Воры».

Бу-Маза бежал. По телеграфу передан приказ задержать его, где бы он ни обнаружился.

Среди национальных тревог начинают занимать место новости из-за границы. Милан исполнен страха. Там введено военное положение и приняты самые суровые меры против населения. С минуты на минуту ожидают какого-нибудь бунта, который тоже вполне может обратиться в революцию.

Временное правительство может рассчитывать на содействие «Газеты дебатов», объявившей своим кредо преданность Республике.

Брусчатка вернулась на свое место. Баррикады разобраны. Теперь почти по всем улицам Парижа можно передвигаться в экипаже.

Около одиннадцати часов вечера распространяется слух, что принц Луи Наполеон прибыл в Париж.

28 февраля. — Утром газеты сообщают, что г-н Гизо переправился в Англию на борту парохода «Экспресс»; восемь других лиц, имена которых неизвестны, поднялись на борт судна в окрестностях Гавра.

Предполагают, что эти пассажиры не иначе, как бежавший король и сопровождающие его лица.

Принц Луи Наполеон направил сегодня утром следующее письмо членам Временного правительства:

«Париж, 28 февраля 1848 года.

Господа!

Поскольку народ Парижа уничтожил, благодаря своему героизму, последние следы иностранного вторжения, я поспешил вернуться из изгнания, дабы встать под знамена только что провозглашенной Республики.

Без всяких иных честолюбивых помыслов, кроме стремления служить своей стране, я объявляю членам Временного правительства о своем прибытии и заверяю их в преданности делу, которое они представляют, равно как и в моем расположении к их особам.

Примите, господа, заверения в этих чувствах.

НАПОЛЕОН ЛУИ БОНАПАРТ».

Сегодня, в два часа дня, посол Соединенных Штатов в Париже, г-н Ричард Раш, отправился в Ратушу и признал Временное правительство. Представителю Американского союза подобало первым приветствовать нашу юную Республику. Шаг, совершенный послом Соединенных Штатов, был в данной обстановке явлением торжественным; хотя шаг этот предвидели, члены Временного правительства были весьма тронуты им и после беседы, в ходе которой стороны обменялись самыми возвышенными словами, все вместе проводили посланца великого народа до порога Ратуши, дабы засвидетельствовать сердечные отношения, которые отныне и навек должны существовать между Америкой и республиканской Францией.

Господин Кабе и икарийцы примкнули к Республике, дав обещание не требовать ни раздела собственности, ни раздела денег.

Кто-то, прочитав в газете эту новость, спросил у г-на Деннери, кто такие икарийцы.

— Это, — ответил он, — ученики человека, который хотел своровать, но не смог.

Ходят самые противоречивые слухи, самые удивительные версии относительно последних часов, проведенных семьей Луи Филиппа во Франции.

Письмо из Сен-Клу, которое нам стало известно, содержит подробности, касающиеся бегства Луи Филиппа:

«Мэр и его первый заместитель отсутствовали, когда в четверг, в три часа пополудни, в Сен-Клу прибыл бывший король под эскортом нескольких конных национальных гвардейцев и драгун, охранявших его от возможного нападения. Тот, кто командовал ими, крикнул, что король отрекся и т. д. Выйдя из скромной кареты, в которой он прибыл, король вызвал г-на Таэра и попросил его раздобыть запасных лошадей. Поскольку г-н Таэр ответил, что лошадей у него нет, король и его спутники сели в наемные экипажи конторы Сьяра, которые повезли их в Версаль. Короля сопровождали королева, герцог и герцогиня де Монпансье, а также герцогиня Немурская. Он оставался в замке всего лишь три четверти часа. Король сказал заместителю мэра, что был постыдно обманут.

Вечером в Сен-Клу прибыл его камердинер Прово, привезя под своим жилетом две рубашки для короля, ибо в спешке тот ничего с собой не захватил.

Этот камердинер со слезами на глазах говорил ему утром того же дня, что следует пойти на уступки народу, что Париж пребывает в крайнем волнении и т. д. И знаете, что король ответил ему? "Это опять досужие разговоры: мы этих людей образумим; через несколько часов все успокоится»".

А вот что пишут из Дрё:

«Бывший король прибыл в Дрё в четверг 24 февраля, в половине двенадцатого ночи, сопровождаемый королевой, герцогиней Немурской и ее детьми. Они сохраняли здесь самое строгое инкогнито, однако имя короля было нечаянно произнесено единственным выездным лакеем, сопровождавшим их.

Всю их свиту составляли две горничные.

Около часа ночи прибыл герцог де Монпансье, сообщивший об отрешении от власти всей семьи, что не оставляло никакой надежды.

Все они были ошеломлены этой новостью.

Бывший король и его семья покинули Дрё в пятницу 26 февраля, в девять часов утра. Чтобы утаить их отъезд, выездной лакей, сидевший на козлах, сбросил с себя ливрею и облачился в редингот и другую одежду, купленную за два часа до этого.

Супрефект ждал карету, стоя на выезде из города, и занял место на козлах, рядом с выездным лакеем.

Поскольку на почтовой станции в Сент-Андре местные жандармы стали спрашивать, кто сидит в этой карете, супрефект тут же спустился с козел и вполголоса ответил им, после чего они немедленно удалились.

Стоило бывшему королю пересечь лес Ане, как на дороге появились рабочие соседней бумажной фабрики, имевшие намерение арестовать его».

Многие видели, как Ахмет-паша, сын Мухаммеда Али, с огромным мужеством сражался во время атаки на Водонапорную башню 24 февраля. Позднее его замечали на бульварах, где он, сидя рядом с кучером, катал в своей коляске людей в блузах.

Нашли тело г-на А.Жолливе, депутата департамента Иль-и-Вилен, которого искали на протяжении четырех дней. Это было одно из трех мертвых тел, погребенных под кучей песка в тот момент, когда король, убегая, проходил мимо главного пруда сада Тюильри.

Произошла встреча между лордом Норманби и г-ном де Ламартином, и это заставляет предположить, что наши добрые отношения с Англией не будут прерваны.

Господин де Ламартин готовит манифест, который от имени Французской республики будет адресован Европе.

Новость о революции в Бельгии оказалась ложной.

Путешественник, прибывший из Англии, сообщает, что г-н Гизо высадился в Дувре утром в воскресенье.

Десять тысяч рабочих явились к Ратуше, требуя сократить рабочий день до десяти часов, упразднить подрядные договоры и принять немедленные меры для создания товариществ хозяев и работников.

Это выступление повлекло за собой обнародование указа следующего содержания:

«ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА.

СВОБОДА. РАВЕНСТВО. БРАТСТВО.

ОТ ИМЕНИ ФРАНЦУЗСКОГО НАРОДА.

Принимая во внимание, что революция, сделанная руками народа, должна была делаться для него;

что настало время положить конец долгим и беззаконным страданиям трудящихся;

что закон о труде имеет первостепенное значение;

что у Временного правительства нет более важной и более достойной внимания заботы;

что прежде всего Франции подобает с жаром изучить и разрешить вопрос, поставленный сегодня перед всеми индустриальными нациями Европы;

что необходимо без малейшей задержки принять меры к тому, чтобы гарантировать народу законные плоды его труда,

Временное правительство Республики постановляет:

учредить постоянную комиссию, которая будет называться "Правительственной комиссией по делам трудящихся" и иметь срочную и особую задачу заниматься их участью.

Дабы показать, какое значение Временное правительство Республики придает решению этого важного вопроса, оно назначает председателем "Правительственной комиссией по делам трудящихся " одного из своих членов, г-на Луи Блана, а вице-председателем — другого своего члена, г-на Альбера, рабочего.

Для участия в комиссии будут приглашены рабочие.

Местом заседаний комиссии будет Люксембургский дворец.

Париж, 28 февраля 1848 года.

Члены Временного правительства: АРМАН МАРРАСТ, ГАРНЬЕ-ПАЖЕС, АРАГО, АЛЬБЕР, МАРИ, КРЕМЬЁ, ДЮПОН (ИЗ ЭРА), ЛУИ БЛАН, ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН, ФЛОКОН, ЛАМАРТИН».

Заявления о солидарности с Республикой звучат со всех сторон. Каждый требует свою долю от наследства павшего правительства. После Июльской революции Виктор Гюго сказал: «В подобный момент начинается ливень должностей, и ливень этот производит странное действие: одних он очищает, а других покрывает грязью».

29 февраля.

«ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА.

СВОБОДА. РАВЕНСТВО. БРАТСТВО.

ОТ ИМЕНИ ФРАНЦУЗСКОГО НАРОДА.

Временное правительство,

принимая во внимание,

что равенство является одним из главных принципов Французской республики и потому должно немедленно принять силу закона,

постановляет:

все прежние дворянские звания упраздняются; титулования, связанные с этими званиями, запрещаются. Они не могут ни открыто использоваться, ни фигурировать в государственных документах.

Члены Временного правительства и т. д.»

Луи Филипп прибыл в Лондон и остановился в отеле Майварт.

Вот подробности, за достоверность которых мы можем поручиться, о его путешествии и различных перипетиях, осложнивших это путешествие.

Люди видели отъезд короля из Сен-Клу, видели, как он в окружении своего эскорта скрылся на дороге в Версаль.

Видели, как он сделал короткий привал в Трианоне; видели, как он остановился в Дрё.

В Дрё он вызвал к себе супрефекта, г-на Марешаля. Король еще не отыскал своего бумажника и имеет при себе лишь тринадцать тысяч франков золотом.

Господин Марешаль предоставляет свои денежные средства в его распоряжение.

Король сделает в Дрё остановку на несколько часов; он полагает, что регентство утверждено и ему нечего опасаться, коль скоро царствует его внук.

Внезапно появляется герцог де Монпансье, который привозит роковое известие: регентство отвергнуто.

При получении этого известия король приказывает запрячь карету без гербов и покидает Дрё; каретой правит г-н Марешаль.

Из Дрё г-н де Рюминьи пишет г-ну де Пертюи, под командованием которого находится небольшое судно береговой охраны, и просит принять короля на его борт в Онфлёре.

На другой день король благополучно прибывает в Онфлёр; его сопровождают г-н Матьё-Дюма, г-н де Рюминьи, г-н Дюпюи де Полинь и камердинер.

Господин де Пертюи, адъютант короля, брат моряка, владеет небольшим домиком на берегу Благодарения; эта временная постройка отмечает место, где предполагается построить позднее более основательный дом. К этому домику беглецы и направляются.

Его охраняет слуга по имени Расин; он знает Матьё-Дюма, дочь которого вышла замуж за сына г-на де Пертюи. Матьё-Дюма просит у него ключи от домика, и слуга дает их.

Впрочем, он узнал короля, хотя король срезал бакенбарды, надел зеленые очки, замотал лицо шарфом и говорит с нарочитым американским акцентом.

Остатки королевской семьи размещаются в нижней комнате, а все прочие ложатся вперемешку на чердаке, подстелив солому.

Все утро проходит в ожидании г-на де Пертюи и его судна береговой охраны.

Около двух часов г-н де Пертюи приплывает на лодке; раз двадцать она чуть было не опрокинулась; погода чересчур штормовая, чтобы он осмелился подойти на своем судне к берегу Благодарения.

Он прибыл отдать себя в распоряжение короля.

Беглецы держат совет. Ехать в Гавр опасно, там короля могут узнать; решено добраться ночью до Трувиля и предпринять попытку отплыть оттуда.

Расин отправится вперед и сторгуется с каким-нибудь шкипером о перевозке в Англию старого американца, который из страха покинул вместе со своей семьей Париж.

Камердинер отправляется в путь.

Ночью в свой черед отправляются в путь король, королева и принцесса, сопровождаемые г-ном де Рюминьи, г-ном Матьё-Дюма, г-ном Дюпюи де Полинем и камердинером, который не покидает их с самого Парижа.

По дороге они встречают Расина; он договорился о цене в пять тысяч франков. За пять тысяч франков шкипер по имени Алле перевезет пассажиров в Англию, причем не интересуясь их именами и званиями.

Остановиться на время можно у врача по имени Бийяр.

Новости хорошие; беглецы продолжают путь и прибывают в Трувиль.

Дом г-на Бийяра открыт для них; но, по мнению врача, королю не следует отправляться в плавание, не посоветовавшись с опытным шкипером по имени Виктор Барбе.

И в самом деле, ветер дует с моря, и прямо из дома г-на Бийяра слышно, с какой силой бьются о берег волны.

Господин Бийяр идет посоветоваться с Барбе о возможности отъезда; выдумка насчет американца повторяется; Барбе отвечает, что посадка на судно возможна, причем возможна настолько, что он предлагает сам отвезти американца в Лондон и своей головой ручается за его жизнь.

Этот ответ передают королю, который просит увидеться с Барбе.

Через минуту славный шкипер является. Король пытается обмануть его, повторяя прежнюю выдумку.

— Я не интересуюсь вашими секретами, — отвечает Барбе. — Я лишь намерен рискнуть своей жизнью, чтобы отвезти вас в Англию, только и всего.

— Вы чересчур славный человек, чтобы я и дальше таился от вас, — произносит Луи Филипп. — Я король.

— Я вас узнал, государь, — попросту отвечает Барбе. Король обнимает его за шею и прижимает к груди.

— Спасибо, — говорит он, — но я не хочу подвергать опасности такого славного человека, как вы. Скажите мне только, может ли то судно, какое я зафрахтовал, отправиться в плавание.

— Это зависит от места, где оно теперь находится; если оно стоит у морского берега, то да, может; если же оно стоит в русле Тука, то оттуда не выйдет.

Тук — это небольшая река, которая протекает через Трувиль и впадает в море в ста шагах от деревни.

Спустя десять минут Барбе возвращается.

Море по-прежнему штормит, ветер по-прежнему усиливается, лодка шкипера Алле по-прежнему стоит в русле Тука, и, пока ветер будет длиться, никакие человеческие силы не выведут ее в море.

Таким образом, король оказывается между двух бурь: одна дует из Парижа, другая — с океана; одна гонится за ним, другая останавливает его.

У Барбе есть свое судно, оно стоит у берега, он отдает ее в распоряжение короля, и сам будет управлять ей. Его, старого морского волка, буря не пугает: он видел непогоду похуже и отвечает за все.

Однако необходимо расторгнуть соглашение с Алле. Алле, видя, что американец уехал с кем-то другим, станет опасным.

К нему посылают слугу Расина: это он сторговался с Алле за пять тысяч франков.

Король готов потерять половину этой суммы, однако Алле не хочет ничего слушать.

— Ах, так он торгуется, — говорит шкипер, — значит, это король.

Расин возвращается испуганный. К счастью, стоит ночь; король может отплыть незаметно.

Однако Алле опережает его: он мчится к комиссару. Теперь комиссар предупрежден. Два десятка трувильцев подняты на ноги и охраняют берег.

Все это прибежал сказать брат шкипера Барбе, капитан порта.

И тогда принимается другое решение.

Король вернется в Онфлёр. Он сядет в карету и в сопровождении восьми или десяти человек поедет по дороге на Тук, а из Тука доберется до Онфлёра.

Господин де Пертюи останется в доме врача еще на два часа; таким образом он будет знать, что происходит, и собьет со следа злоумышленников.

Едва только король уехал, как в дверь постучали. Господин де Пертюи открывает; это комиссар, явившийся провести обыск.

Так что предосторожность была небесполезной. Однако г-н де Пертюи настолько спокоен и уверен, что о происходящем невозможно догадаться. Он ждет г-на Бийяра, который находится в деревне и скоро вернется.

Тем временем король продвигается вперед.

Через два часа после отъезда короля г-н де Пертюи в свой черед отправляется в путь; он во весь дух мчится по проселочной дороге, которая тянется вдоль берега и прибывает в Онфлёр одновременно с королем.

Гостеприимная лачуга по-прежнему на месте. Именно там они обретут приют.

Господин де Пертюи бросается в лодку и возвращается в Гавр.

Король подавлен и почти впал в отчаяние; скиталец и беглец, как король Лир, он ощущает дыхание бури, которая на протяжении всей ночи хлещет его по лицу.

Около часа ночи г-н де Пертюи возвращается.

Он принес хорошие новости. В порту Гавра он обнаружил английский пакетбот «Экспресс», который стоит в ожидании, чтобы взять на борт тех подданных королевы Виктории, что сочли своевременным покинуть Францию.

«Экспресс» предоставит убежище королю и его семье, и на нем они доберутся до Англии.

Господин де Пертюи зафрахтовал за сто двадцать франков небольшой пароход, на котором беглецы переправятся из Онфлёра в Гавр; он стоит под парами и ждет их.

Король прощается со своим славным эскортом, который не покидает его вплоть до сходней парохода и следит глазами за этим судном, пока оно не скрывается в порту Гавра.

Там, в ожидании пассажиров, действительно стоит пакетбот «Экспресс».

Пароход, зафрахтованный г-ном де Пертюи встает борт о борт с ним, и, на виду у всего населения, сбежавшегося на пирс, король и его семья переходят с одного борта на другой.

Затем, с великим трудом, поскольку порт забит лодками, «Экспресс» прокладывает себе путь, выходит на рейд, берет курс на Англию и исчезает на горизонте.

* * *

Таксвершилось предсказание, сделанное мною в 1831 году:

«Вот бездна, в которой исчезнет скоро нынешнее правительство; маяк, зажженный нами на его пути, осветит лишь его крушение, ибо, даже если бы оно захотело сменить курс, теперь ему уже не удастся сделать этого: его увлекает чересчур быстрое течение, его гонит чересчур сильный ветер. Но в час его гибели наши воспоминания — воспоминания человека — возобладают над нашим стоицизмом гражданина и раздастся голос, который крикнет: “Смерть королевской власти, но да спасет Бог короля!”

И это будет мой голос».

* * *

Два с половиной года спустя в газетах появилось сообщение:

«Сегодня утром, 26 августа, в Лондоне стало известно о смерти Луи Филиппа, случившейся в Клермонте, его временной резиденции, где он на протяжении нескольких последних дней находился вместе со своей семьей.

С некоторых пор, а именно после своего отречения, изгнанный государь страдал сильным нервным расстройством, вызванным, несомненно, потрясениями, которые произошедшие политические события должны были оказать на его организм. В пятницу болезнь усилилась настолько, что было сочтено необходимым созвать к постели короля членов его семейства. Несмотря на самый заботливый уход и самую усердную врачебную помощь, царственный больной быстро угасал и скончался сегодня в половине девятого утра.

Час спустя известие о его кончине пришло в Лондон, где оно вызвало глубочайшую скорбь».

Приведем некоторые подробности, касающиеся этой смерти.

Уже на протяжении нескольких последних месяцев здоровье короля заметно ослабевало; в октябре ему должно было исполниться семьдесят семь лет; к тому же недавние политические события нанесли его крепкому организму жестокий удар.

Казалось, что июньское пребывание короля в Сейнт-Леонардсе поставило его на путь выздоровления; он принял в своей резиденции нескольких посетителей, визиты которых доставили ему большое удовольствие. Июль закрепил это улучшение.

Однако с начала августа слабость появилась снова и усиливалась с каждым днем. Наконец 24 августа общая слабость развилась настолько, что пришлось отменить готовившуюся поездку и задуманное новое обзаведение, и, более того, на другой день врач счел своим долгом предупредить королеву о непосредственной опасности, угрожающей жизни ее мужа.

Это известие королева восприняла с присущим ей религиозным смирением, но проявляя твердость.

— Сударь, — сказала она, — следует известить короля о его положении.

— Сударыня, — ответил доктор, — эту последнюю, предсмертную услугу обычно оказывают больным священники, а не врачи. Долг врача, напротив, состоит в том, чтобы до последней минуты выказывать сомнение в роковом исходе и скрывать от умирающего видимую на горизонте смерть. И потому я хотел бы, чтобы королева соблаговолила дать кому-нибудь другому это печальное поручение.

— Сударь, — промолвила королева, — король обладает рассудочным умом и верит только в неоспоримые факты; предупрежденный врачебной наукой, он поверит в угрожающую ему опасность; уведомленный лишь религией, он, возможно, будет сомневаться на этот счет.

— То, что вы соблаговолили сказать мне, ваше величество, истинная правда; но, тем не менее, если только вы не дадите мне категорический приказ разъяснить королю тягостное положение, в котором он находится…

— Я даю вам такой приказ, сударь.

Врач поклонился и вошел в спальню короля.

Король выслушал страшное признание доктора, проявляя полное спокойствие, а затем, когда тот закончил, весело произнес:

— Ну да, понятно, вы пришли известить меня, что пришло время собираться в дорогу!

— Государь…

— Ведь это королева попросила вас оказать мне эту последнюю услугу, не так ли?

— Да, государь.

— Попросите ее войти.

Врач открыл дверь; королева стояла в ожидании у порога.

В течение какого-то времени два этих старых человека, на протяжении восемнадцати лет носившие вместе самую прекрасную, но и самую тяжелую корону на свете, тихо беседовали, сблизив свои дрожащие от волнения головы.

Затем, уже громким голосом, королева произнесла:

— Его величество зовет аббата Гелля, моего духовника.

Спустя несколько минут аббат Гелль вошел в комнату.

Вслед за ним туда пришло все королевское семейство, то есть королева, герцогиня Орлеанская, граф Парижский, герцог Шартрский, герцог и герцогиня Немурские, принц и принцесса Жуанвильские, герцог и герцогиня Омальские и герцогиня Саксен-Кобургская.

Все опустились на колени, но достаточно далеко от постели умирающего, чтобы им не было слышно то, что он говорил аббату Геллю.

Когда исповедь завершилась и отпущение грехов было получено, король повернулся к жене и все с той же веселостью произнес:

— Ну вот теперь, Амелия, ты будешь спокойна.

— Да, государь, — ответила королева, — ибо теперь у меня есть надежда, что если Господь дарует мне такой же благостный конец, как ваш, то мы разлучимся всего лишь на несколько мгновений и вскоре снова будем вместе в вечности.

После этого король выразил желание остаться наедине с герцогиней Орлеанской.

Они остались вдвоем, и разговор их длился около часа; никто не присутствовал при этой беседе, однако предполагают, что цель ее состояла в том, чтобы сломать неприязнь, которую, видимо, герцогиня, питала к идее слияния двух политических сил — орлеанистов и легитимистов.

Не было ли то, что у здравствовавшего короля являлось вопросом политики, угрызениями совести у короля умирающего?

Не было ли это порывом вернуть на короткое время принцу, которому, как известно, не суждено было иметь наследника, корону, казавшуюся Луи Филиппу такой легкой, когда он восседал на троне, и, возможно, начавшую казаться ему такой тяжелой, когда он подошел к порогу могилы?

Как бы то ни было, по окончании исповеди и по завершении этого долгого разговора король почувствовал себя лучше; он попросил принести его памятные записки и продиктовал своему адъютанту последнюю страницу.

Составление памятных записок стало одним из главных развлечений Луи Филиппа в годы изгнания.

Затем, чувствуя себя лучше, он весело произнес, обращаясь к врачу:

— А знаете, черт возьми, мне очень кое-чего хочется, доктор!

— И чего же, государь?

— Опровергнуть вас, оправившись и на этот раз.

— Это явилось бы великим счастьем для меня, государь, — промолвил доктор, — и поверьте, что я, со своей стороны, приложу к этому все усилия.

К несчастью, король ошибся; вечером им овладела лихорадка, которая усиливалась до двух часов ночи, а затем, с двух часов ночи до шести утра, ослабевала.

В шесть часов утра король почувствовал себя лучше, но слабость сохранилась.

В семь часов он был еще в полном рассудке и сказал врачу, что чувствует себя прекрасно.

В восемь часов, среди слез и молитв всей своей семьи он скончался — без судорог, без страданий и с удивительным спокойствием.

Похороны умершего короля состоялись 2 сентября в Клермонте. Вот как газета «Глобус» описывает эту прощальную церемонию:

«Останки Луи Филиппа, бывшего короля французов, доставили сегодня из Клермонта в готическую часовню Вейбриджа; на погребении присутствовало большое число французов, и с девяти часов утра главный зал Клермонта и ведущие к дворцу проходы были заполнены лицами, отмеченными благородством своего происхождения, своим высоким положением в обществе и своими талантами. Среди них мы заметили маркиза де Рюминьи, бывшего французского посла в Брюсселе; барона де Бюссьера, бывшего посла в Неаполе; герцога де Монморанси, герцога де Гиша, графа Анатоля де Монтескью, графа де Жарнака, посланников Бельгии, Испании и Неаполя.

В половине десятого в часовне отслужили малую мессу, на которую публика не была допущена.

Часовня была полностью затянута черным; в глубине ее высился алтарь, также затянутый черным; его дарохранительница была увенчана распятием, великолепно изваянным из слоновой кости. С обеих сторон алтаря стояли массивные канделябры с огромными восковыми свечами.

Гроб, заключающий останки короля, был помещен в центре часовни, и его окружали двадцать четыре канделябра. На нем была выгравирована следующая надпись:

"ЛУИ ФИЛИПП I, КОРОЛЬ ФРАНЦУЗОВ.

РОДИЛСЯ В ПАРИЖЕ 6 ОКТЯБРЯ 1773 ГОДА,

УМЕР В КЛЕРМОНТЕ (ГРАФСТВО СУРРЕЙ, АНГЛИЯ)

26 АВГУСТА 1850 ГОДА".

По окончании мессы герцог де Монморанси, генерал д'Удето, генерал Берту а, генерал Дюма, генерал де Шабанн и граф де Фриан подняли гроб, донесли его до места, именуемого Уайт-Гейт, то есть до середины дороги от дворца до входа в парк, и там поставили на катафалк.

Траурную процессию возглавили граф Парижский, герцог Немурский, принц Жуанвильский и герцог Омальский.

Процессия, впереди которой находился катафалк с гробом без всякого геральдического орнамента, украшенный лишь инициалами "Л.Ф." с короной наверху, двинулась в путь.

Процессия следовала по дороге, которая ведет в Хершам, по великолепной местности, меж двух рядов деревьев, образующих путь намного красивее самых роскошных украшений королевских дворцов.

Она прошла по красивому мосту, перекинутому через речку Моул, и, пройдя через Хершам, прибыла в Уолтон-Хит.

Все небольшие холмы, вдоль которых тянется дорога, были покрыты многочисленными толпами людей, исполненных, судя по их виду, благоговейности и уважения. В деревне Вейбридж любопытство было возбуждено до предела, и намного ранее часа, на который было назначено прибытие траурной процессии, толпа обступила католическую часовню, где предстояло покоиться бренным останкам короля.

Выйдя из Эшера в половине одиннадцатого, траурная процессия прибыла в Вейбридж в четверть первого; она состояла из катафалка, который тянула восьмерка лошадей, и двенадцати траурных карет, часть которых тянули шестерки лошадей, а часть — четверки.

В тот момент, когда катафалк покинул Клермонт, королева и сопровождающая ее герцогиня Немурская, а также другие члены королевской семьи отправились в Вейбридж в трех траурных каретах.

Так что в Вейбридж процессия вступила в следующем порядке:

вначале двадцать два всадника,

затем купечество Эшера,

ребенок, несущий кадильницу,

другой ребенок, несущий распятие,

два прислужника, следом за которыми шли преподобнейший доктор Уитти, заместитель католического викария, и девять других священников,

и, наконец, катафалк и траурные кареты.

У отдельного входа в часовню гроб сняли с катафалка и на своих плечах внесли внутрь десять человек, вслед за которыми туда вошли граф Парижский, герцог Немурский, принц Жуанвильский, герцог Омальский и около сотни других людей.

Многие французы хотели войти в часовню вслед за гробом, но недостаток места не позволил впустить их внутрь.

Часовня была затянута черным, на алтаре стояла дарохранительница; в распоряжение королевы и других членов королевской семьи была предоставлена небольшая галерея.

Гроб поставили перед алтарем и после мессы опустили в склеп, который немедленно замуровали.

Траурная процессия тотчас же двинулась в обратный путь, в Клермонт».

После Людовика XV, умершего вследствие распутства за семьдесят шесть лет до этого, то был уже пятый французский монарх, сошедший в могилу.

Из этих пяти французских монархов только один умер в Тюильри: Людовик XVIII.

Людовик XVI был обезглавлен на площади Революции.

Наполеон умер на острове Святой Елены.

Карл X — в Гориции.

Луи Филипп — в Клермонте.

* * *

Ну а теперь суждения, которые вынесла о Луи Филиппе английская печать.

«Монинг Кроникл» говорит, что «в этой семье интрига была наследственной традицией», а затем показывает его борцом за интересы своей династии и в этом вопросе преданным традиции своей семьи. «Мы не решились бы сказать, — добавляет эта газета, — что умер великий и хороший человек. Он завоевал корону с помощью двоедушия и сохранял ее с помощью гнета, а его поведение в отношении Англии было отмечено печатью бессовестной политики, равно далекой от истинной мудрости и подлинной честности».

«Монинг Адветайзер» упрекает его в неуемном желании стяжать для своей семьи богатства, почести и силу, не принимая во внимание интересы и чувства народа, которым ему выпало управлять, и выказывая презрение к самым торжественным обязательствам.

«Глобус» заявляет, что Луи Филиппа погубило то, что он чересчур нацелил свое правление на пользу лавочникам, чересчур рассчитывал на особую поддержку средних классов и чересчур жертвовал «заработными платами ради барышей».

«Монинг Пост» говорит, что если бы тонкость холодного и твердого ума сумела упрочить завоевания Июля, Луи Филипп умер бы королем французов, однако он имел несчастье не стать представителем этих принципов, «и его династия рухнула» среди насмешек всей Европы.

«Таймс», приводя длинную биографию покойного короля, говорит о нем так:

«Луи Филипп, король французов, выделялся среди всех людей, фигурировавших с таким же первенством, как и он, на исторической сцене и в управлении людьми, отсутствием тех высочайших интеллектуальных способностей, тех необузданных страстей, тех величественных добродетелей или того счета дерзких преступлений, какие обычно заносят в анналы человеческого рода; однако эти опасные дарования гения и силы он заменил странным сочетанием худших качеств человеческой натуры. К добру или к худу, но эти качества составили сущность его характера, и, вынося точное суждение об этом примечательном человеке, равно опасно поднимать его на уровень мудреца и героя и низводить до уровня себялюбивого тирана».

«Сан» выражается следующим образом:

«Луи Филиппу Орлеанскому, принявшему деятельное участие в страшном столкновении народов с монархами, было предназначено стать свидетелем победы демократии, которую он полагал раздавленной своим всевластием, и увидеть, как фригийский колпак займет место диадемы Бурбонов. Таким было справедливое наказание сына Эгалите за то, что он пытался удушить свободу в своих объятиях, предать ее своими поцелуями, как Искариот, и усыпить коварным ядом своей лести. И, усугубляя его печаль, Провидение, кажется, заставило его жить так долго после отрешения от власти лишь для того, чтобы показать ему, как Республика укрепляет Францию. Смерть этой примечательной личности вызвана, видимо, как угрызениями совести, подорвавшими его здоровье, так и грозовым разрядом Февраля».

И, наконец, в «Дейли Ньюс» мы читаем следующие строки:

«В течение восемнадцати лет его царствования в голове у него не зародилось ни одной великой или благородной мысли. Его внутренняя политика сводилась к тому, чтобы обхаживать или подкупать депутатов. Ему, равно как и государственным деятелям на его службе, никогда не были известны положение и нужды народа и причины брожения умов в обществе. Он и его министры ограничивались тем, что смотрели лишь на поверхность, не заглядывая под слой искусственного газона, прикрывавшего вулканическую и готовую к извержениям почву.

Суровые законы ускорили взрыв. Этот Соломон гостиных Лондона и Парижа никогда не понимал сущности и цели правления, состоящих в развитии и удовлетворении народных нужд. Для него политика была дипломатией и ничем другим».

КОММЕНТАРИИ

При отсылке к комментариям из предыдущего тома номера страниц выделены курсивом.

XLIX

5 … трем другим, господам де Монбелю, Капеллю и д’Оссе, удалось укрыться от всех розысков… — Монбель — см. примеч. к с. 231.

Капелль, Гийом Антуан Бенуа, барон (1775–1843) — французский административный и государственный деятель, барон Империи (1812); префект департамента Леман (1810–1813), департамента Эн (1814–1815), департамента Ду (1815–1816), департамента Сена (1828–1830); министр общественных работ с 19 мая по 21 июля 1830 г.; в дни Июльской революции сумел скрыться и избежал тюремного заключения, к которому был приговорен заочно.

Д'Оссе — см. примеч. к с. 233.

6 … Герцог де Монпансье едва не лишился чувств, когда я в его присутствии рассказывал историю гильотины. — Герцог де Монпансье — здесь: Антуан Мари Филипп Луи Орлеанский (см. примеч. к с. 220), герцог де Монпансье, младший сын короля Луи Филиппа.

… Отмена смертной казни была предложена на заседании Палаты депутатов 17 августа г-ном Виктором де Траси. — Траси, Александр Сезар Шарль Виктор Детют де (1781–1864) — французский офицер, политический и государственный деятель; военный инженер, выпускник Политехнической школы, участник нескольких кампаний эпохи Империи, в том числе Русского похода, во время которого он попал в плен; полковник (1814); член Палаты депутатов в 1822–1823 и 1827–1848 гг., поддержавший Июльскую революцию, но находившийся в твердой оппозиции к режиму Июльской монархии; после Февральской революции был депутатом Учредительного (1848–1849) и Законодательного (1849–1851) собраний; с 20 декабря 1848 г. по 31 октября 1849 г. занимал пост министра военно-морского флота; решительно выступил против государственного переворота, произошедшего 2 декабря 1851 г., и ушел из политики.

… против выводов этого доклада один за другим выступили г-н де Кератри и г-н де Лафайет. — Кератри, Огюст Иларион, граф де (1769–1859) — французский политический деятель, писатель, поэт и литературный критик; в 1818–1823 и 1827–1837 гг. член Палаты депутатов, отстаивавший либеральные идеи; с 1837 г. член Палаты пэров; после Февральской революции депутат Законодательного собрания (1849–1851).

7 … Несколько банд тех людей, что появляются лишь в окаянные дни, вышли из подземелий общества и стали разгуливать по улицам столицы, распевая «Парижанку»… — «Парижанка» («La Parisienne») — революционная песня Казимира Делавиня (см. примеч. к с. 223), которая была сочинена в первые дни после Июльской революции и в ее честь и мелодией которой стал мотив немецкой солдатской песни кон. XVIII в. «Ein Schifflein sah ich fahren» («Видел я, как плыл кораблик») в обработке композитора Даниэля Обера (1782–1871); являлась национальным гимном Франции в 1830–1848 гг.

… Банды эти двинулись на Венсен, но, напуганные угрозой генерала Домениля открыть по ним огонь картечью, отступили к Пале-Роялю… — Домениль, Пьер (1776–1832) — французский военачальник, участник революционных и наполеоновских войн, потерявший ногу в сражении под Ваграмом (1809) и получивший после этого прозвище Деревянная нога; барон Империи (1810), бригадный генерал (1812), комендант Венсенского замка (1812), присоединившийся к Наполеону во время Ста дней; в период Реставрации находился в отставке; после Июльской революции снова стал комендантом Венсенского замка (с 5 августа 1830 г.) и получил чин генерал-лейтенанта (27 февраля 1831 г.); умер в Париже 17 августа 1832 г. от холеры.

… Король прохаживался в это время по террасе вместе с Одилоном Барро; смутьяны заметили префекта департамента Сена… — Одилон Барро занимал должность префекта департамента Сена с 30 августа 1830 г. по 20 февраля 1831 г.

… Точно так же сорок лет назад назад я слышал крики «Да здравствует Петион!» — Петион — см. примеч. к с. 32.

9 … революция 1830 года доверила свои интересы г-ну де Бройлю, перебежчику из роялистского лагеря; г-ну Гизо, человеку из Гента… — Гент — город в Бельгии, административный центр провинции Восточная Фландрия; расположен у места впадения реки Лис в Шельду, в 45 км к северо-западу от Брюсселя; упоминается в хрониках начиная с VII в.; в XI–XIV вв. один из самых крупных городов Европы, столица графства Фландрия; местопребывание Людовика XVIII в период Ста дней.

В конце Ста дней, когда стало очевидно падение режима Империи, Гизо, действуя от имени либеральной партии, отправился в Гент, где стала сплачиваться группа приверженцев Людовика XVIII, готовивших его восстановление на троне, и оставался там вплоть до возвращения короля во Францию. Впоследствии Гизо ставили в вину его пребывание в Генте и активную поддержку Людовика XVIII, равно как и его сотрудничество в роялистской газете «Гентский вестник» («Le Moniteur de Gand»), издававшейся в Генте с 14 апреля по 21 июня 1815 г. Шатобрианом.

10 … г-н Дюпон (из Эра) согласился остаться в составе министерства вместе с господами де Бройлем, Гизо, Моле, Казимиром Перье, Дюпеном и Биньоном… — Моле, Луи Матьё (1781–1855) — французский административный, государственный и политический деятель, занимавший в период Империи, Реставрации и Июльской монархии ряд важных постов: префект департамента Кот-д’Ор (1806–1809), генеральный директор ведомства Мостов и дорог (1809–1813; 1815–1817), министр юстиции (1813–1814), член Палаты пэров (с 1815 по 1848 гг.), военно-морской министр с 12 сентября 1817 г. по 28 декабря 1818 г., министр иностранных дел с 11 августа по 2 ноября 1830 г., председатель совета министров и министр иностранных дел с 6 сентября 1836 г. по 31 марта 1839 г.; премьер-министр с 23 по 24 февраля 1848 г.; после Февральской революции депутат Учредительного (1848–1849) и Законодательного (1849–1851) собраний; граф Империи (1809), член Французской академии (1840).

11 … Подав в отставку, доктринеры вынудили Луи Филиппа сформировать новый кабинет. — Доктринеры — ироничное прозвище членов политического кружка во Франции в период Реставрации и Июльской монархии, состоявшего из небольшой замкнутой группы либералов, которые были сторонниками конституционной монархии, противниками дворянской и клерикальной реакции и старались примирить конституционный образ правления с сильной правительственной властью, свободу с порядком; вождями доктринеров были Руайе-Коллар, Гизо и герцог де Бройль.

… Монталиве, министр внутренних дел… — Монталиве — здесь: Камиль Башассон, граф де Монталиве (1801–1880), сын Жана Пьера Башассона, графа де Монталиве (см. примеч. к с. 185), французский государственный деятель и инженер, пэр Франции (с 1823 г.), четырежды занимавший в период Июльской монархии пост министра внутренних дел: со 2 ноября по 13 марта 1831 г., с 27 апреля 1832 г. по 11 октября 1832 г., с 22 февраля по 6 сентября 1836 г. и с 15 апреля 1837 г. по 31 марта 1839 г.; кроме того, с 13 марта 1831 г. по 16 мая 1832 г. был министром народного просвещения; в 1830–1848 гг. (с перерывами) был главноуправляющим цивильным листом и в этом качестве внес большой вклад в создание Версальского музея, расширение Музея Лувра и реставрацию замков Фонтенбло, По и Сен-Клу.

… Палата пэров, взявшая на себе функции суда, приказала перевести бывших министров в Малый Люксембургский дворец… — Малый Люксембургский дворец, датируемый серединой XVI в., соседствует с Люксембургским дворцом (см. примеч. к с. 265), который был сооружен позднее, в 1615–1625 гг., и вначале назывался Большим Люксембургским дворцом; в 1709–1716 гг. он был существенно перестроен, а с 1825 г. служит резиденцией председателя верхней палаты французского парламента (в описываемое время — Палаты пэров).

L

12 …г-н Лаффит предложил купить принадлежавший ему Бретёйский лес королю… — Бретёйский лес — лесной массив на севере Франции, в Нормандии, в департаменте Эр, славящийся своими дубами и охватывающий ныне площадь около 120 га; своим названием обязан городку Бретёй, находящемуся у его восточной окраины. В октябре 1830 г. Лаффит, дела которого после Июльской революции пошатнулись, был вынужден продать принадлежавший ему Бретёйский лес (в этом лесу находился его замок Сувийи, служивший во время Первой мировой войны госпиталем и сгоревший в июне 1918 г.) за десять миллионов франков Луи Филиппу.

… воспользовавшись отсутствием г-на Жаме… — Жаме (? — 1840) — казначей цивильного листа Луи Филиппа с 1830 г.

Заметим, что в приведенной автором записке Луи Филиппа банкиру Лаффиту, текст которой он позаимствовал из книги Луи Блана, на самом деле говорится о настойчивости г-на Жаме («j’ai profité de l'insistance de M.Jamet»), a не об отсутствии г-на Жаме («j’ai profité de l’abscence de M.Jamet»), как это написано y Дюма.

14… Она не была замарана бесчинствами 93 года и гонениями, устроенными Несравненной палатой. — «Несравненной палатой» (фр. «La Chambre introuvable») Людовик XVIII назвал Палату депутатов, которая действовала с 7 октября 1815 г. по 5 сентября 1816 г., в период Второй реставрации, и в которой абсолютное большинство мест принадлежало ультрароялистам (350 из 402), что давало им возможность законодательным путем отменить итоги Французской революции и восстановить в стране абсолютную монархию; однако принятые этой Палатой жестокие законы вызвали недовольство населения, и 5 сентября 1816 г. она была распущена.

LI

15… Тем временем умер Бенжамен Констан. — Бенжамен Констан скончался в Париже 8 декабря 1830 г.

16… Монталиве, министр внутренних дел… выбрал полковника Ладвока́ в качестве помощника, который должен был разделить с ним эту опасную честь. — Ладвока́, Гаспар (1794–1860) — французский офицер и политический деятель; участник военного заговора 19 мая 1820 г.; в дни Июльской революции сражался на баррикадах и при новом режиме стал подполковником национальной гвардии, заместителем командира 12-го легиона; в 1834–1848 гг. член Палаты депутатов; в 1833–1848 гг. управляющий мануфактурой Гобеленов.

… карета, в которой находились арестованные, достигла улицы Мадам, где стоял в ожидании отряд из двухсот кавалеристов под командованием полковника Фавье. — Улица Мадам — здесь: южная часть нынешней улицы с тем же названием, созданной в 1877 г.; проложенная в 1790 г. по территории сада Люксембургского дворца, она была названа в честь Марии Жозефины Луизы Савойской (1753–1810), с 1771 г. супруги Месье, графа Прованского, будущего короля Людовика XVIII; с 1793 по 1800 гг. именовалась улицей Гражданок.

Фавье, Шарль Никола (1782–1855) — французский офицер, политический деятель и дипломат; выпускник Политехнической школы, артиллерист, участник наполеоновских войн, выполнявший в 1807 г. секретные миссии в Константинополе и Исфахане; с 1809 г. адъютант маршала Мармона, служивший в Далмации, Испании и получивший тяжелое ранение в Бородинской битве; полковник (1813), барон Империи (1813); весной 1814 г. принимал участие в обороне Парижа и 31 марта подписал от имени Мармона и Мортье акт о капитуляции; во время Реставрации состоял в нескольких военных заговорах; в 1823 г. поступил на службу к испанскому революционному правительству и сражался против вторгшихся в Испанию французских войск; в 1825 г. отправился в Грецию и, командуя корпусом греческой армии, сражался против турок на Пелопоннесе; в 1830 г. принял участие в Июльской революции, получил чин генерал-майора и стал начальником штаба национальной гвардии и командующим парижским гарнизоном; в 1839 г. вышел в отставку в чине генерал-лейтенанта; в 1845 г. был возведен в достоинство пэра Франции; после Февральской революции стал послом в Константинополе, а затем в Дании; в 1849 г. был избран в Законодательное собрание.

17 … достигнув Тронной заставы, г-н де Монталиве отправил оттуда королю короткую записку… — Тронная застава — одна из пятидесяти застав в таможенной стене, которой ведомство Генерального откупа опоясало в 1784–1790 гг. французскую столицу; находилась на восточной окраине Парижа, в Сент-Антуанском предместье, на дороге в Венсен, вблизи Тронной площади (соврем, площадь Наций), обязанной своим названием тому, что 26 августа 1660 г., во время торжественного въезда в столицу Людовика XIV и юной королевы Марии Терезы, ставшей его женой за два с половиной месяца до этого, там был установлен королевский трон, на котором восседали августейшие молодожены, принимая почести от всех сословий столицы.

… Ровно в этот момент начались схватки на улице Турнон, на улице Дофина и на площади Пантеона. — Старинная улица Турнон, находящаяся в левобережной части Парижа, ведет от Люксембургского дворца в северном направлении; с 1541 г. носит имя кардинала Франсуа де Турнона (1489–1562), настоятеля аббатства Сен-Жермен-де-Пре с 1534 г.

Улица Дофина, находящаяся в левобережной части французской столицы, была проложена в 1607 г. через сады монастыря августинцев как естественное продолжение конструкции Нового моста и названа в честь дофина, будущего Людовика XIII.

Площадь Пантеона, созданная в 1770 г. и расположенная перед зданием Пантеона, в левобережной части Парижа, вначале называлась площадью Святой Женевьевы, во время Революции именовалась площадью Французского Пантеона, а в 1815 г. обрела нынешнее название.

… В десять часов г-н Паскье вернулся в зал заседаний… и при свете полупогасшей люстры зачитал приговор, вынесенный судом. — Паскье, Этьенн Дени (1767–1862) — французский административный, политический и государственный деятель, барон Империи (1808), префект полиции в 1810–1814 гг., директор ведомства Мостов и дорог в 1814 г., председатель Палаты депутатов в 1816–1817 гг., хранитель печати в 1817–1818 гг., министр иностранных дел в 1819–1821 гг., пэр Франции (с 1821 г.), председатель Палаты пэров в 1830–1848 гг., канцлер Франции (1837–1848), член Французской академии (1842), герцог (1844).

18 … Три или четыре голоса ответили, что это сделано по приказу командира Барре. — Барре, Анри Аполлинер Франсуа (? —?) — парижский рантье, командир второго эскадрона артиллерии национальной гвардии, состоявшего из третьей и четвертой батарей.

… какой-то артиллерист залезает на стол и начинает читать ее, как вдруг другой артиллерист, Грий де Бёзелен, выхватывает ее из его рук и разрывает. — Грий де Бёзелен, Эрнест Луи Ипполит Теодор (1808–1845) — французский археолог, художник, рисовальщик и архитектор, секретарь комитета по делам искусства при министерстве внутренних дел.

19 … артиллерия, оказавшаяся под подозрением, видит, как на набережной, на площади Сен-Жермен-л'Осеру а, на улице Кок и на площади Карусели скапливаются три или четыре тысячи вооруженных людей… — Площадь Сен-Жермен-л'Осеруа, расположенная в правобережной части Парижа, недалеко от набережной Сены, перед папертью старинной церкви Сен-Жермен-л’Осеруа, ныне является частью площади Лувра, которая была создана в 1854 г. и находится перед колоннадой Лувра.

Улица Кок — имеется в виду старинная улица Кок-Сент-Оноре в правобережной части Парижа, вблизи Лувра, связывающая улицы Риволи и Сент-Оноре и в 1854 г. переименованная в улицу Маренго.

Площадь Карусели — здесь: восточная часть нынешней одноименной площади, расположенная между Лувром и триумфальной аркой, которая была сооружена в 1807–1809 гг. и служила парадным въездом во дворец Тюильри.

20 …По словам г-жи де Севинье, некоторым людям мы должны так много, что можем расплатиться с ними лишь неблагодарностью. — Севинье, Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де (1626–1696) — автор знаменитых «Писем» (их публикация началась в 1726 г.), которые она на протяжении двадцати лет регулярно посылала своей дочери Франсуазе Маргарите, графине де Гриньян (1646–1705), сообщая в них новости о жизни Парижа и королевского двора, о последних литературных, театральных и других событиях; «Письма г-жи де Севинье госпоже графине де Гриньян, ее дочери» («Lettres de M-me de Sévigné à M-me la comtesse de Grignan sa fille») служат образцом эпистолярного жанра и содержат интересные исторические и литературные сведения.

… Генерал Дюма будет получать приказы от министра внутренних дел, а генерал Карбоннелъ руководить службой в столице до тех пор, пока Ваше Величество не соблаговолит позаботиться о его замене. — Генерал Дюма — здесь: Гийом Матьё Дюма (1753–1837), французский военачальник и политический деятель, дивизионный генерал (1805), граф Империи (1810); с октября 1789 г. состоял при штабе Лафайета; в 1791 г. получил чин генерал-майора и был избран депутатом Законодательного собрания (1791–1792); после восстания 10 августа 1792 г. бежал из Франции; после переворота 9 термидора (27 июля 1794 г.) вернулся на родину, а в 1795 г. стал членом Совета пятисот, но вскоре был снова вынужден эмигрировать и вернулся во Францию лишь после переворота 18 брюмера; в годы Империи сделал блестящую военную карьеру, участвовал в сражениях при Ульме, Эльхингене, Аустерлице, Эсслинге и Ваграме; в 1812 г., по время Русского похода, занимал должность генерал-интенданта Великой армии; в 1828–1831 гг. являлся членом Палаты депутатов, а в 1831 г., через год после Июльской революции, во время которой он занял сторону Луи Филиппа, был назначен пэром Франции.

Генерал Карбоннель — см. примеч. к с. 261.

LII

23 … Поминальная месса в годовщину убийства герцога Беррийского послужила поводом к мятежу, длившемуся три дня и имевшему итогом разорение церкви Сен-Жермен-л’Осеруа, ограбление Архиепископского дворца и исчезновение геральдических лилий с королевского гербового щита. — Старинная парижская церковь Сен-Жермен-л'Осеруа, которая датируется XII в. и посвящена святому Герману Осерскому (ок. 378–448), епископу Осерскому с 418 г., служила приходской церковью французских королей; она находится напротив Лувра, к востоку от него.

14 февраля 1831 г., в одиннадцатую годовщину смерти герцога Беррийского, в память о нем в церкви Сен-Жермен-л’Осеруа была устроена поминальная месса, инициаторами которой выступили легитимисты, желавшие превратить церковную церемонию в политическую манифестацию. В ответ на это толпы парижан, исполненные ненависти к старшей ветви Бурбонов, начали громить церковь снаружи, попытались прорваться внутрь здания, но были остановлены национальной гвардией, после чего с криками «Долой попов! Долой карл истов!» двинулись в сторону собора Парижской Богоматери и ворвались в Архиепископский дворец, примыкавший к собору с южной стороны (построенный в одно время с ним, он являлся резиденцией парижского архиепископа). Требуя выдать им архиепископа Гиацинта Луи де Келена (1778–1839; архиепископ с 1821 г.), которого они обвиняли в поддержке Бурбонов, и не встречая почти никакого сопротивления со стороны властей, погромщики, крушившие все подряд и грабившие церковную утварь, в течение 14 и 15 февраля обратили старинный дворец в руины, которые вскоре пришлось снести; сильно пострадал также сам собор, в течение нескольких лет после этого остававшийся в бедственном положении (тем более, что к тому времени он еще не оправился от первого погрома, произошедшего 29 июля 1830 г.), и церковь Сен-Жермен-л’Осеруа, куда озверевшие толпы все же проникли 15 февраля.

24 … Внезапно разразилась революция в Модене, к которой были причастны сам правящий герцог, желавший стать королем единой Италии, и герцог Орлеанский, сын короля. — Вынашивая честолюбивые замыслы стать королем объединенной Италии, Франческо IV (см. примеч. к с. 301), герцог Моденский, вначале благосклонно относился к итальянским патриотам, мечтавшим избавить страну от австрийской гегемонии, и вступил в контакт с Чиро Менотти (1798–1831), одним из руководителей карбонариев, готовивших вооруженное восстание в ряде итальянских государств, которое имело целью создание независимого итальянского государства (со столицей в Риме) во главе с королем, избираемым учредительным собранием, и было намечено на 5 февраля 1831 г., однако в ночь с 3 на 4 февраля Менотти и его сподвижники были арестованы по приказу герцога, из-за угрозы со стороны Австрии неожиданно изменившего свои планы; несмотря на этот арест, 5 февраля в Модене вспыхнуло восстание, вскоре охватившее всю Центральную Италию, и герцог бежал в Мантую под защиту австрийских властей, передав им Менотти; 9 февраля в Модене было создано временное правительство и опубликована декларация о свержении герцогской власти; тем не менее уже через месяц, опираясь на австрийские войска, Франческо IV сумел подавить революцию в своем герцогстве и 9 марта вернулся в Модену, установив там режим жесточайшей реакции; что до Менотти, то он был повешен 26 мая того же года.

Что же касается молодого герцога Орлеанского, то, по словам Луи Блана, он был связан с итальянскими заговорщиками и даже знал, на какую дату они наметили восстание в Модене.

25 … маршал Сульт остался военным министром… — В эпоху Июльской монархии маршал Сульт (см. примеч. к с. 167) был военным министром дважды: с 17 ноября 1830 г. по 18 июля 1834 г. и с 28 октября 1840 г. по 10 ноября 1845 г.

… г-н Барт — министра юстиции… — Барт, Феликс (1795–1863) — французский политический и государственный деятель, адвокат; один из творцов Июльской революции; член Палаты депутатов в 1830–1834 гг., пэр Франции с 1834 г., министр народного просвещения и духовных дел с 27 ноября 1830 г. по 13 марта 1831 г., министр юстиции с 13 марта 1831 г. по 4 апреля 1834 г. и с 15 апреля 1837 г. по 31 марта 1839 г.; председатель Счетной палаты в 1834–1837 и 1839–1863 гг.; сенатор Второй империи (с 1852 г.).

27 … Единственным несчастьем республиканской партии, представленной со своей видимой стороны Обществом друзей народа, было ее историческое невежество. — Общество друзей народа, возникшее сразу после Июльской революции и объединившее самых видных республиканцев, недовольных учреждением новой монархии, вначале публичное, а с октября 1830 г. тайное, просуществовало вплоть до июня 1832 г., когда его руководители попытались поднять вооруженное восстание, которое в итоге было подавлено властями.

28 … Годфруа Кавеньяк, сын члена Конвента, являвшегося представителем народа в 1793 году, и брат генерала, являвшегося диктатором в 1848 году. — Об отце Годфруа Кавеньяка см. примеч. к с. 279.

Брат Годфруа Кавеньяка — Луи Эжен Кавеньяк (1802–1857), французский генерал и политический деятель; выпускник Политехнической школы, военный инженер, с 1832 г. принимавший участие в завоевании Алжира и в 1844 г. получивший чин генерал-майора; с 1847 г. губернатор алжирской провинции Оран, сразу после Февральской революции получивший чин дивизионного генерала и назначенный генерал-губернатором Алжира (2 марта 1848 г.); депутат Учредительного (1848–1849) и Законодательного (1849–1851) собраний; с 20 марта по 5 апреля и с 17 мая по 28 июня 1848 г. военный министр, с исключительной жестокостью подавивший восстание парижских рабочих, которое началось 22 июня, и вплоть до его окончания (26 июня) обладавший диктаторскими полномочиями; с 28 июня по 20 декабря 1848 г. глава исполнительной власти; на выборах 10 декабря 1848 г. один из шести претендентов на пост президента Франции, с треском проигравший Луи Наполеону Бонапарту, будущему императору Наполеону III (20 % голосов против 75 %); в день государственного переворота 2 декабря 1851 г. был арестован и более месяца находился в тюремном заключении.

… Ему посчастливилось умереть. — Годфруа Кавеньяк умер в Париже 5 мая 1845 г. вследствие плеврита, и многочисленные сторонники одного из главных противников Июльской монархии устроили ему торжественные похороны на Монмартрском кладбище.

… Гинар… жив и находится в тюремном заключении. — Гинар, принявший самое деятельное участие в попытке антиправительственного восстания, которая была предпринята в Париже 13 июня 1849 г. крайне левыми депутатами Законодательного собрания, был арестован, судим, приговорен к тюремному заключению и вышел на свободу лишь в 1854 г.

29 …он пожелал получить Июльский крест и через г-на де Рюминьи… обратился с соответствующей просьбой в наградную комиссию. — Рюминьи, Мари Теодор, граф де (1789–1860) — французский военачальник и политический деятель; наполеоновский офицер, участник многих сражений и Русского похода, полковник (1814); с 1818 г. адъютант герцога Орлеанского, генерал-майор; после Июльской революции член Палаты депутатов (1830–1834); в 1840 г. получил чин генерал-лейтенанта; в 1848 г. последовал за Луи Филиппом в изгнание и вернулся во Францию лишь несколько лет спустя; автор мемуаров, опубликованных впервые в 1921 г.

… Циркулярное письмо Гарнье-Пажеса заставило нас собраться в пассаже Сомон… — Гарнье-Пажес, Этьенн Жозеф Луи (1801–1841) — французский политический деятель и адвокат, член общества «Помогай себе, и Бог тебе поможет»; активный участник Июльской революции, республиканец, в 1831–1841 гг. член Палаты депутатов, противник Июльской монархии, яркий оратор; умер от туберкулеза в возрасте тридцати девяти лет.

Пассаж Сомон — крытый стеклянной крышей торговый пассаж длиной 175 м, построенный в 1828 г. и связывавший улицы Монмартр и Монторгей в правобережной части Парижа; в 1853 г. сменил собственника, с годами стал нерентабельным и в 1899 г. был снесен; до нашего времени сохранилась лишь одна из его поперечных галерей — пассаж Бен-Айяд.

LIII

30 … Затем прозвучало предложение г-на де Бриквиля, направленное на то, чтобы отменитьсходный закон, относящийся к семье Наполеона. — Бриквиль, Арман Франсуа Бон Клод, граф де (1785–1844) — французский кавалерийский офицер и политический деятель; нормандский дворянин, участник многих сражений наполеоновских войн и Русского похода, полковник, вышедший в отставку после первого отречения Наполеона и присоединившийся к императору во время Ста дней; в период Реставрации участник нескольких бонапартистских заговоров; в 1827–1837 и 1841–1844 гг. член Палаты депутатов, приветствовавший Июльскую революцию, но вскоре вошедший в ряды оппозиции правительству Июльской монархии.

31 … у подножия обелиска, возведенного в память о Келлермане прямо на поле битвы, он увидел старого солдата… — В 1821 г. на поле битвы при Вальми, вблизи того места, где прежде стояла ветряная мельница Вальми, возвели обелиск, под которым, выполняя волю старого маршала Келлермана, умершего за год до этого, захоронили его сердце.

В 1892 г., в столетнюю годовщину битвы при Вальми, рядом с этим скромным обелиском, на 12-метровом пьедестале, установили статую Келлермана, автором которой был французский скульптор Теофиль Барро (1848–1913).

… Составителями плана были мэр, г-н Бушотт; председатель королевского суда, г-н Шарпантье; главный адвокат, г-н Вуаре, а также г-н Дорнес. — Бушотт (Bouchotte; у Дюма опечатка: Rouchotte) — Эмиль Жан Дидье Бушотт (1796–1878), крупный землевладелец и промышленник, республиканец, мэр города Мец с 1 августа 1830 г. по 1 апреля 1831 г.

Шарпантье, Никола (1786–1861) — французский адвокат и политический деятель, воинствующий либерал; главный прокурор, а затем председатель королевского суда Меца; член Палаты депутатов в 1831–1834 и 1839–1842 гг.

Вуаре, Шарль Франсуа (1798–1878) — французский адвокат и политический деятель; убежденный республиканец, один из учредителей газеты «Мозельский вестник»; в 1830–1831 гг. главный адвокат королевского суда Меца; в 1848–1849 гг. депутат Учредительного собрания.

Дорнес (Dornös; у Дюма опечатка: Dornes) — Огюст Дорнес (1799–1848), французский публицист и политический деятель, республиканец, один из редакторов «Национальной газеты», депутат Учредительного собрания (1848) от департамента Мозель; был тяжело ранен во время баррикадных боев в Париже в июне 1848 г. и спустя месяц скончался.

34 … Это случилось в августе, когда к нему явилась депутация города Гайака. — Гайак — город на юге Франции, в департаменте Тарн, в 50 км к югу от Тулузы.

Луи Филипп дал аудиенцию депутации Гайяка 29 января 1831 г., и в этот день, в своем ответном слове, он впервые публично использовал выражение «золотая середина».

… Всю оставшуюся часть года Франция была занята тем, что прислушивалась к грохоту пушек, доносившемуся с берегов Вислы, радовалась победам Дверницкого… — Висла — крупнейшая река Балтийского бассейна, протекающая через Польшу с юга на север; начинается в Западных Карпатах и впадает в Гданьский залив Балтийского моря; длина ее 1047 км.

Дверницкий, Юзеф (1779–1857) — польский военачальник, сыгравший важную роль в Польском восстании 1830–1831 гг.; в период наполеоновских войн командир польского уланского полка, принимавший участие в походе Великой армии в Россию и отличившийся в Лейпцигской битве; после заключения мира вернулся в Польшу, был назначен командиром уланского полка армии Царства Польского и в 1829 г. произведен в бригадные генералы; приняв участие в Польском восстании и командуя польским корпусом, 14 февраля 1831 г., в ходе боя у села Сточек в Люблинском воеводстве, обратил в бегство полки 2-й конно-егерской дивизии генерал-лейтенанта Федора Клементьевича Гейсмара (1783–1848), что стало первой крупной победой повстанцев над русскими войсками; после подавления восстания, в 1832–1836 гг., жил во Франции и стал одним из основателей Польского национального комитета; затем по настоянию русского правительства был выслан из Франции и перебрался в Англию; в 1848 г. переехал в Галицию, где и умер в местечке Лопатин недалеко от Львова.

35 … Затем, в один прекрасный день, пришло известие сразу о двух смертях: умерли Дибич и великий князь Константин. — Дибич-Забалканский, Иван Иванович (Иоганн Карл Фридрих Антон; 1785–1831) — российский военачальник, генерал-фельдмаршал (1829); граф (1827), генерал-адъютант (1818); сын прусского офицера Ганса Эренфрида фон Дибича (1738–1822), перешедшего на русскую службу и дослужившегося до чина генерал-майора; участник войн с Наполеоном; с 1824 г. начальник Главного штаба; главнокомандующий армией во время Русско-турецкой войны (1828–1829), за успешное форсирование Балканских гор получивший почетное прибавление к имени — Забалканский; командовал войсками в ходе подавлении Польского восстания 1830–1831 гг.; умер 29 мая (10 июня) 1831 г. в Царстве Польском, в деревне Клещево близ города Пултуск.

Великий князь Константин (1779–1831) — второй сын императора Павла I; с 1796 г. шеф Измайловского гвардейского полка; с 1797 г. генерал-инспектор кавалерии, главный начальник кадетских корпусов; в 1799 г. участвовал в Итальянском походе А.В.Суворова; в 1801 г. возглавил Комиссию по реформе в русской армии; во время войн с Францией в 1805–1807 гг. командовал гвардейским корпусом; в период Отечественной войны 1812 года сначала командовал гвардией, а потом состоял при штабе М.Б. Барклая де Толли, из-за резких столкновений с которым несколько раз отзывался из армии; во время заграничных походов 1813–1814 гг. командовал гвардией, а в битве под Лейпцигом — резервом русской армии; с 1814 по 1831 гг. был главнокомандующим польской армией, являясь фактически вице-королем Царства Польского; после развода со своей первой женой герцогиней Анной Саксен-Кобургской (1781–1860) и вступления в морганатический брак в мае 1820 г. с польской графиней Иоанной Грудзинской (1795–1831) вынужден был отречься от прав наследования русского престола в пользу своего младшего брата великого князя Николая Павловича (будущего Николая I); не смог предотвратить антироссийские выступления и начало Польского восстания в 1830 г.; в 1831 г. без успеха возглавлял войска, воевавшие против восставших; в том же году заразился холерой и умер 15 (27) июня в Витебске.

… сочувствие, которое вызывали поляки, было настолько сильным, что, для того чтобы не спускать с них глаз, все отводили взор от берегов Тахо. — Тахо — река в Испании и Португалии (там она называется Тежу), самая протяженная (свыше 1038 км) из рек Пиренейского полуострова; берет начало в горах Сьерра-де-Альбаррасин к востоку от Мадрида и впадает в Атлантический океан у Лиссабона, образуя эстуарий.

… Дон Мигел, царствовавший в Лиссабоне и видевший наше унижение перед Россией, Австрией и Англией, тоже проникся презрением к нам… — Дон Мигел — Мигел I (1802–1866), португальский король, правивший во время гражданской войны 1828–1834 гг.; младший сын короля Жуана VI (1767–1826; правил с 1816 г.) и его жены с 1790 г. Карлоты Жоакины Испанской (1775–1830), узурпатор, дядя юной королевы Марии II (см. примеч. к с. 300), отстранивший ее от трона; потерпев поражение в гражданской войне, отказался от притязаний на португальский престол и провел остаток жизни в эмиграции; умер в Германии.

… Первый, г-н Боном, был студентом в Коимбре. Второй, г-н Совине, — негоциантом в Лиссабоне. — Боном, Эдм Потансьен — 32-летний преподаватель французского языка в Коимбрском университете, в 1830 г. приговоренный за неблагопристойное поведение в кафедральном соборе Коимбры к публичному телесному наказанию, крупному денежному штрафу и десятилетней ссылке на галеры в Анголу.

Коимбра — старинный город в Португалии, в 180 км к северу от Лиссабона, на реке Мондегу; первая столица Португальского королевства (в 1139–1255 гг.); известен своим университетом, основанным в 1290 г.

Совине, Клод — 75-летний французский торговец, живший в Лиссабоне с 1820 г., обвиненный в 1831 г. местными властями в заговоре против короля Мигела I и приговоренный к десятилетней ссылке в Африку.

… Французский консул жаловался — ему не отвечали; он угрожал — ему смеялись в лицо. — Французским генеральным консулом в Лиссабоне с 1815 г. и до конца жизни был барон Жан Батист Бартелеми де Лессепс (1766–1834), однако в описываемый период делами консульства руководил Кассас; по-видимому, это был Луи Огюст Кассас (1793 —?), занимавший прежде должности вицеконсула в Москве (1823) и Кронштадте (1826–1828).

… Господин Рабоди, капитан первого ранга французского военно-морского флота, получил приказ блокировать устье Тахо… — Рабоди, Мишель Жозеф Гийом (1784–1837) — французский военный моряк, капитан первого ранга (1828), командир Средиземноморской станции (1837).

… Франция… настроилась преподать урок этому карликовому Калигуле. — Калигула — Гай Юлий Цезарь Германик (12–41), носивший прозвище Калигула (т. е. «Сапожок»; происходит от названия солдатской обуви, которую он носил с детства, с ранней юности живя в военных лагерях со своим отцом, знаменитым полководцем Германиком); с 37 г. римский император, правление которого отличалось деспотическим произволом, растратой государственных средств, притеснениями населения, конфискациями и ростом налогов; вступив в непримиримую вражду с сенатом, был убит заговорщиками.

Португальским Калигулой и чудовищем называли дона Мигела современники.

36 … В начале июня 1831 года адмирал Руссен отплыл из Бреста на корабле «Сюффрен», чтобы принять командование эскадрой, которая, выйдя из Бреста, должна была присоединиться к нему у мыса Санта Мария. — Руссен, Альбен Рен, барон (1781–1854) — французский военный моряк, дипломат и государственный деятель; капитан первого ранга, контр-адмирал (1822), вице-адмирал (1831), морской префект Бреста (1831), адмирал флота (1840); пэр Франции (1832); посол в Стамбуле (1832–1839); военно-морской министр с 1 марта по 29 октября 1840 г. и с 7 февраля по 24 июля 1843 г.

«Сюффрен» — здесь: 90-пушечный корабль французского военно-морского флота, спущенный на воду в 1824 г. в Шербуре; носил имя знаменитого французского флотоводца Пьера Андре де Сюффрена (1729–1788); во время Португальской экспедиции 1831 г. служил флагманом контр-адмирала Руссена; в 1854 г. принимал участие в Крымской войне; с 1855 г. использовался как учебное судно; в 1861 г. был выведен из состава флота.

Мыс Санта Мария — крайняя южная точка Португалии; представляет собой дугу длинного песчаного берега острова Баррета, расположенного вблизи города Фару.

… Двадцать пятого июня он был уже в виду мыса Рока. — Мыс Рока (Кабо да Рока) — крайняя западная оконечность Португалии и всей Европы: 140-метровая скала на берегу Атлантического океана, расположенная в 42 км к западу от Лиссабона.

… Командовал ею контр-адмирал Югон. — Югон, Год Амабль (1783–1862) — французский военный моряк, капитан первого ранга (1825), контр-адмирал (1 марта 1831 г.), командир Тулонской эскадры, вице-адмирал (31 декабря 1840 г.); с 1852 г., после выхода в отставку, член Сената.

… час спустя все французские суда уже стояли на якоре в трехстах туазах от Лиссабона. — Туаз — французская единица длины, использовавшаяся до введения метрической системы и равная 1,949 м.

… примерно в это же самое время Франция подписала Двадцатичетырехстатейный мирный договор, превращавший Бельгию в английскую провинцию. — Восшествие на бельгийский престол Леопольда I, являвшегося ставленником Великобритании, положило конец революции внутри Бельгии, однако не сняло внешнеполитических проблем, связанных с неурегулированностью границ между новым королевством и Голландией. В результате долгих дипломатических переговоров на международной конференции, заседавшей в Лондоне, 14 октября 1831 г. был выработан мирный договор между Бельгией и Голландией, состоявший из двадцати четырех статей. Этот договор, весьма невыгодный для бельгийцев, но гарантированный пятью великими державами, был вскоре ратифицирован бельгийской стороной, однако Голландия, не желавшая отказываться от верховной власти над Бельгией, всячески противилась введению его в действие, и лишь по прошествии восьми лет, 19 апреля 1839 г., Лондонский договор был подписан обеими сторонами.

… К концу того же 1831 года относится и скандальная афера с ружьями Жиске, в которой были серьезно скомпрометированы глава кабинета министров и маршал Сульт. — Жиске, Анри (1792–1866) — французский банкир, промышленник, административный и политический деятель; бывший служащий Казимира Перье, а затем его деловой партнер; один из первых членов общества «Помогай себе, и Бог тебе поможет»; префект полиции Парижа с 15 октября 1831 г. по 10 сентября 1836 г.; член Палаты депутатов в 1837–1839 гг.

С его именем связан один из самых громких политических скандалов эпохи Июльской монархии — т. н. «афера с ружьями Жиске». В конце 1830 г., когда международная обстановка накалилась и вот-вот могла начаться война, французское правительство решило закупить для нужд регулярной армии и национальной гвардии триста тысяч ружей, причем не французского производства, а английского. Посредником в этой сделке был назначен Жиске, которого рекомендовал Казимир Перье. Жиске отправился в Англию и заключил там от своего собственного имени контракт с английскими оружейниками, которые обязались поставить во Францию старые ружья, хранившиеся в Лондонском арсенале, по цене 34 франка 94 сантима за штуку, в то время как имелись негоцианты, готовые поставлять новые английские ружья по 26 франков за штуку. Маршал Сульт, в то время военный министр, утвердил подряд Жиске, означавший для французской казны потерю в два с половиной миллиона франков. На этом подряде получили в виде взяток огромные деньги не только сам Жиске, банк которого стоял тогда на грани разорения, но и Казимир Перье и маршал Сульт. Афера Жиске стала известна публике благодаря журналистским расследованиям, однако осуждены были в итоге не взяточники, а сами журналисты.

… вердикт суда, приговорившего г-на Марраста, автора разоблачительной статьи, к шести месяцам тюремного заключения и штрафу в три тысячи франков… — Марраст, Арман Мари Франсуа Паскаль (1801–1852) — французский журналист и политический деятель; участник Июльской революции, республиканец, находившийся в оппозиции к правительству Июльской монархии; с 1830 г. редактор оппозиционной газеты «Трибуна департаментов» (именно в этой газете 9 июля 1831 г. была опубликована его статья, раскрывавшая суть аферы Жиске), а с 1836 г. руководитель «Национальной газеты»; после Февральской революции стал членом Временного правительства и с 9 марта по 19 июля 1848 г. занимал должность мэра Парижа; избранный 23 апреля 1848 г. в Учредительное собрание, с 19 июля того же года являлся его председателем; был одним из составителей Конституции 1848 года; потерпев поражение на выборах в Законодательное собрание в 1849 г., отошел от политики и спустя несколько лет умер в бедности и забвении.

37 … она окончательно убила Польшу, и если та еще шевелилась, то, подобно Энкеладу, могла делать это лишь в глубине своей могилы. — Энкелад — в древнегреческой мифологии один из гигантов, сыновей Геи-Земли, вступивших в борьбу с богами-олимпийцами за власть над миром; был сражен богиней Афиной, которая придавила его Сицилией; согласно преданию, когда Энкелад шевелится, на этом острове происходит землетрясение.

38 … в квартале Ла-Круа-Рус, то есть в рабочем пригороде, раздался оглушительный плач, сложившийся из стенаний ста тысяч страдальцев. — Ла-Круа-Рус — городской квартал в северной части Лиона, расположенный на одноименном холме в междуречье Соны и Роны, в 5 км к северу от места их слияния; в первой половине XIX в. промышленный пригород Лиона, где располагалась бо́льшая часть шелкоткацких фабрик; в городскую черту Лиона вошел в 1852 г.

… Этот горестный вопль потряс одновременно, хотя и совершенно различным образом, двух людей, осуществлявших власть в Лионе: г-на Бувье-Дюмолара, префекта; генерала Роге, командующего военным округом. — Бувье-Дюмолар, Луи (1780–1855) — французский административный деятель и публицист, префект департамента Финистер в 1810–1811 гг., департамента Тарн-и-Гаронна в 1813–1814 гг., департамента Мёрта в 1815 г. (во время Ста дней) и, наконец, департамента Рона в 1831 г., в период первого восстания лионских ткачей (21 ноября — 1 декабря 1831 г.).

Роге, Франсуа (1770–1846) — французский военачальник, выходец из городской бедноты, участник революционных и наполеоновских войн; бригадный генерал (1803), дивизионный генерал (1811), барон Империи (1808), граф Империи (1813); в Русском походе командовал 2-й гвардейской дивизией в корпусе Молодой гвардии; во время Ста дней присоединился к Наполеону, сражался при Ватерлоо и после второй реставрации оставался вне штата; в 1825 г. вышел в отставку, но после Июльской революции был назначен командующим 16-м (с центром в Лилле), а затем 7-м военным округом (с центром в Лионе); 19 ноября 1831 г., накануне начала Лионского восстания, жестоко подавленного им, был возведен в достоинство пэра; оставил четырехтомные мемуары, опубликованные в 1862–1865 гг.; имя его выгравировано на Триумфальной арке.

40 … Двадцатого ноября, под предлогом встречи генерала Ордонно, на площади Белькур был устроен войсковой смотр. — Ордонно, Луи (1770–1855) — французский военачальник, сын кабатчика, участник революционных и наполеоновских войн, бригадный генерал (1813); после отречения Наполеона перешел на службу Бурбонам, стал губернатором острова Ре и получил титул барона (1815); в 1823 г. участвовал в Испанской экспедиции и был произведен в генерал-лейтенанты; в ноябре 1831 г., накануне Лионского восстания, был назначен главнокомандующим национальной гвардией Лиона; имя его высечено на Триумфальной арке.

Площадь Белькур — см. примеч. к с. 187.

41 … выйти из города через предместье Сен-Клер. — Сен-Клер — северное предместье Лиона, расположенное на правом берегу Роны.

… Подписано: Дюмолар, Буассе, Э. Готье, Дюплан. — Буассе (Boisset; у Дюма ошибочно Roinet) — Бартелеми Ипполит де Буассе (? —?), лионский адвокат и землевладелец, в 1826–1835 гг. один из шести заместителей мэра Лиона, исполнявший в период Лионского восстания обязанности мэра; позднее супрефект Треву.

Готье, Этьенн (1780–1865) — богатый лионский торговец хлопком, промышленник и банкир, член муниципального совета Лиона в 1830–1835 гг.

Дюплан, Жан Пьер (? —?) — лионский адвокат, муниципальный советник, главный прокурор королевского суда Лиона в 1831–1837 гг., а затем советник Кассационного суда.

42 …по предложению г-на Огюстена Жиро она преподнесла королю адрес… — Жиро, Огюстен (1796–1875) — французский административный и политический деятель, текстильный промышленник, мэр города Анже в 1832–1837 и 1843–1848 гг., член Палаты депутатов в 1831–1837 гг., депутат Законодательного собрания в 1849–1851 гг.

LIV

44 … января 1832 года бюро благотворительности двенадцатого округа опубликовало циркулярное письмо… — Имеется в виду прежний 12-й округ Парижа, существовавший в 1795–1860 гг. и охватывавший территорию в 492 га на юго-востоке столицы, в ее левобережной части; включал в себя кварталы Королевского сада, Обсерватории, Сен-Жак и Сен-Марсель; общая численность его населения в 1831 г. оценивалась в семьдесят восемь тысяч человек; в 1860 г. 12-й округ был разделен на нынешние 5-й, 13-й и 14-й округа.

45 … вчетверо больше того, что в виде всякого рода годовых податей отдают в государственную казну области Калези, Булонне, Артуа и их шестьсот сорок тысяч жителей. — Калези — историческая область на севере Франции, включающая приморский город Кале и его окрестности и с 1347 по 1558 гг. принадлежавшая Англии; в настоящее время относится к департаменту Па-де-Кале.

Булонне — область на севере Франции, на берегу Ла-Манша, немного южнее Калези, с главным городом Булонь-сюр-Мер, в 1789 г. включенная в состав департамента Па-де-Кале.

Артуа — историческая область на северо-востоке Франции, входящая ныне в состав департамента Па-де-Кале; главный город — Аррас.

46 … Все эти подсчеты, которые при всем восторженном отношении буржуазии к своему королю неизбежно заставляли ее задуматься, провел, укрывшись под именем Тимон-мизантроп, г-н Корменен. — Корменен, Луи Мари де Лаэ де (1788–1868) — французский юрист, литератор и политический деятель; член Палаты депутатов в 1828–1846 гг. и депутат Учредительного собрания в 1848–1849 гг.; блестящий публицист, автор направленных против режима Июльской монархии политических памфлетов, которые он печатал под псевдонимом Тимон (Timon; у Дюма опечатка: Simon), позаимствовав это имя у легендарного афинского мизантропа. Здесь имеется в виду его знаменитый памфлет «Письма по поводу цивильного листа» («Lettres sur la liste civile»; 1831).

… Люди, которые делают королей, не являются подданными королей, которых они делают! — восклицает г-н Маршаль. — Маршаль, Пьер Франсуа (1785–1864) — французский юрист и политический деятель, член Палаты депутатов в 1827–1846 гг., республиканец; в 1848–1849 гг. депутат Учредительного собрания.

… Здесь нет больше подданных! — повторяет г-н Клер-Ласаль. — Клер-Ласаль (Clerc-Lasalle; у Дюма ошибочно Leclerc Lasalle) — Филипп Клер-Ласаль (1795–1863), французский адвокат и политический деятель, член Палаты депутатов в 1831–1834 гг.

… Потому что во Франции нет больше подданных! — поясняет ему г-н де Людр. — Людр, Шарль Луи Мари Ив де (1796–1884) — французский политический деятель; отставной кавалерийский офицер, член Палаты депутатов в 1831–1834 гг., находившийся в оппозиции к режиму Июльской монархии; депутат Учредительного собрания в 1848–1849 гг.

… Это оскорбление, нанесенное Палате депутатов! — кричит г-н де Лабуасьер. — Лабуасьер, Поль Трамье де (1799–1860) — французский политический деятель, отставной военный; член Палаты депутатов в 1831–1834 гг., республиканец, один из распорядителей похорон генерала Ламарка; депутат Учредительного собрания в 1848–1849 гг.

47 … все это в значительной степени заменяло голос античного раба, кричавшего за спиной победоносных императоров: — Цезарь, помни, что ты смертен! — В Древнем Риме существовал особый обычай триумфа. Победоносный полководец, которому этот обряд присуждался в качестве высокой награды сенатом, должен был в составе процессии войска, несущего трофеи и ведущего множество пленников, проехать в особой пурпурной тоге по улицам Рима на колеснице. Считалось, что в этот момент он отождествлялся с Юпитером. Однако, согласно верованиям древних, боги не могут допустить, чтобы смертный сравнялся с ними (т. н. «зависть богов»), и потому будут жестоко мстить счастливцу. Дабы отвести их гнев, необходимо было унизить триумфатора: поэтому воины, шедшие сзади колесницы, осыпали своего предводителя насмешками (шедшие впереди восхваляли его), а специально приставленный раб, ехавший на той же колеснице, должен был время от времени говорить ему на ухо: «Помни — ты всего лишь человек!»

… Затем то и дело стали возникать новые заговоры. Сначала таинственный заговор на башнях собора Парижской Богоматери: заговор Консидера. Немного позднее роялистский заговор на улице Прувер: заговор Понселе. — За время царствования Луи Филиппа на него было совершено более десятка покушений; двумя первыми из них были те, что упоминает здесь Дюма. Оба они являлись, скорее всего, провокациями парижской полиции, начальником которой незадолго до этого стал Анри Жиске, стремившийся доказать свою способность защищать режим.

4 января 1832 г. полиция отчиталась о раскрытии заговора, во главе которого стоял Клод Франсуа Ксавье Консидер (1807 —?), безработный слуга, ярый республиканец, руководитель группы из десятка молодых людей, намеревавшихся поджечь башни собора Парижской Богоматери, что должно было стать сигналом к вооруженному восстанию против режима Луи Филиппа. Арестованный полицией, Клод Консидер предстал перед судом присяжных и был приговорен к пятилетнему тюремному заключению (позднее он был одним из обвиняемых в судебном процессе по делу о покушении на герцога Омальского 13 сентября 1841 г.).

Месяц спустя был раскрыт еще один заговор, оказавшийся не более опасным. Легитимисты планировали похитить короля и королевское семейство в Тюильри во время бала, в ночь с 1 на 2 февраля 1832 г., и с этой целью навербовали около двух тысяч человек. Однако главные заговорщики, в число которых входил и двадцатидевятилетний сапожник Луи Понселе, самый энергичный из них, награжденный Июльским крестом и потому носивший прозвище Кавалер, были арестованы в тот момент, когда они собрались под видом гостей на банкете в ресторане Ларше на улице Прувер, № 12 (улица Прувер находится в самом центре Парижа, вблизи церкви святого Евстафия), поджидая сигнала к нападению. Луи Понселе был приговорен к тюремному заключению и отбывал срок в тюрьме Мон-Сен-Мишель.

… Затем «Трибуна» представила доказательство того, что если Луи Филипп и не воевал против Франции, то не из-за недостатка желания… — Имеется в виду «Трибуна департаментов» («La Tribune des départements») — ежедневная французская газета республиканского направления, выходившая с 8 июня 1829 г. по 11 мая 1835 г.; одним из ее ведущих сотрудников с 1830 г. был Арман Марраст; тираж этой газеты, служившей при Июльской монархии своего рода органом Общества прав человека, был весьма ограниченным: в 1831 г. он составлял всего 733 экземпляра.

… Затем вдруг появилась статья Карреля, которую вполне могли бы подписать Тразея или Кокцей Нерва, настолько она дышала его античным героизмом. — Дюма приводит далее концовку большой политической статьи Армана Карреля, опубликованной в «Национальной газете» 24 января 1832 г. и носящей название «Об очевидном преступлении в делах прессы и публикации сочинений» («Du flagrant délit en matière d'impression et de publication d’écrits»).

Тразея — Публий Клодий Тразея Пет (? — 66), римский сенатор, консул-суффект 56 г., глава сенатской оппозиции императору Нерону, принужденный им к самоубийству.

Кокцей Нерва — вероятно, имеется в виду Марк Кокцей Нерва (? — 33), знаменитый римский юрист, близкий друг императора Тиберия, консул-суффект 22 г., который покончил жизнь самоубийством, уморив себя голодом; Тацит объясняет это самоубийство так: «Знавшие его мысли передавали, что чем ближе он приглядывался к бедствиям Римского государства, тем сильнее негодование и тревога толкали его к решению обрести для себя, пока он невредим и его не тронули, достойный конец» («Анналы», VI, 26.1); внуком стоика был Марк Кокцей Нерва (30–98), римский император с 96 г., основатель династии Антонинов, первый из т. н. «пяти хороших императоров», правление которых отличалось стабильностью и отсутствием репрессией.

48 … Посредством стремительной и необычайно смелой атаки капитан Галлуа только что захватил Анкону… — Галлуа, Тома Александр Мари Эспри (1783–1840) — французский военный моряк, капитан первого ранга, взявший на себя руководство операцией по захвату Анконы в феврале 1832 г.; позднее контр-адмирал.

7 февраля 1832 г., в ответ на повторную оккупацию Болоньи австрийскими войсками (28 января 1832 г.), Франция отправила к берегам Италии линейный корабль «Сюффрен» и два транспортных фрегата («Артемида» и «Виктория»), которыми командовал капитан Галлуа; на борту этих судов находилось около полутора тысяч солдат 66-го пехотного полка под командованием полковника Комба, которые 22 февраля 1832 г. без боя захватили Анкону, крупный итальянский портовый город на Адриатическом море, входивший в состав папских владений, центр т. н. Анконской марки; французские войска оставались там вплоть до 1838 г.

… святой отец, вместо того чтобы быть благодарным нам за это решение, был в ярости, а кардинал Бернетти воскликнул… — Святой престол занимал в это время Григорий XVI (в миру — Бартоломео Альберто Каппеллари; 1765–1846), римский папа со 2 февраля 1831 г., начало правления которого ознаменовалась восстаниями в Папской области.

Бернетти, Томмазо (1779–1852) — итальянский церковный и политический деятель, кардинал (1826), губернатор Рима (1820–1826), государственный секретарь Святого престола в 1828–1829 и 1831–1836 гг., вице-канцлер Святой Римской церкви (1843–1852).

49… письмо капитана Галлуа своему брату, полковнику Галлуа, распространявшееся среди членов республиканской партии, свидетельствовало о приверженности правительства плану золотой середины… — Галлуа, Огюст (? —?) — французский офицер, брат капитана Галлуа, полковник, во время Польского восстания 1831 г. сражавшийся в качестве волонтера в рядах повстанческой армии и командовавший бригадой.

… У меня был приказ дожидаться здесь посланца от г-на де Сент-Олера, французского посла в Риме… — Сент-Олер, Луи Клер де Бопуаль, граф де (1778–1854) — французский историк, переводчик, дипломат, административный и политический деятель; выпускник Политехнической школы, инженер-географ; камергер Наполеона I, префект департамента Мёза в 1813–1814 гг. и департамента Верхняя Гаронна в 1814–1815 гг., посол в Риме (1831), Вене (1832–1841) и Лондоне (1841–1847); член Палаты депутатов (1815–1816, 1818–1823, 1827–1829), член Французской академии (1841); автор «Истории Фронды» (1827) и других сочинений, переводчик Гёте и Лессинга.

… генерал Кюбьер, прибывший из Рима, чтобы принять на себя главное командование, в конечном счете немного нас примирил. — Депан-Кюбьер, Амедей Луи де (1786–1853) — французский военачальник и государственный деятель; участник наполеоновских войн, отличившийся в Бородинском сражении, полковник (1813); во время Ста дней присоединился к Наполеону и сражался при Ватерлоо; в период Реставрации принимал участие в Испанской экспедиции 1823 г. и в 1829 г. был произведен в генерал-майоры; в феврале 1832 г. получил командование войсками, захватившими Анкону; генерал-лейтенант (1837), пэр Франции (1839); военный министр с 31 марта по 12 мая 1839 г. и с 1 марта по 29 октября 1840 г.; в мае 1847 г. оказался в центре грандиозного коррупционного скандала, т. н. дела Теста-Кюбьера, связанного с выдачей в 1842 г. разрешения на эксплуатацию Гуэнанских соляных копей, 7 % капитала которых принадлежали ему, предстал вместе с другими обвиняемыми перед судом Палаты пэров и, за дачу взятки, был приговорен к поражению в правах и к штрафу в размере десяти тысяч франков.

… Письмо я отправляю с эстафетой, через посредство г-на Бертена де Во-сына, который состоит при г-не Себастьяни… — Имеется в виду Огюст Бертен де Во (1799–1879) — французский военачальник и политический деятель; сын Луи Франсуа Бертена де Во (1771–1842), французского журналиста и политика; кавалерийский офицер, адъютант герцога Орлеанского; член Палаты депутатов (1837–1842), пэр Франции (1845–1848); полковник (1848), бригадный генерал (1852), дивизионный генерал (1861).

50… Жители всей Романьи чрезвычайно любят нас… — Романья — историческая область в Центральной Италии; главный город — Равенна; с сер VIII в. до 1860 г. (с перерывом во время наполеоновского владычества в 1797–1814 гг.) входила в состав Папского государства; ныне относится к административной области Эмилия-Романья.

… вся честь Анконской экспедиции досталась капитану Галлуа и полковнику Комбу, тому самому офицеру, которому немного позднее предстояло обрести столь прекрасную смерть под стенами Константины. — Комб, Мишель (1787–1837) — французский офицер, участвовавший во многих крупных сражениях времен Империи начиная с Аустерлица; в годы Реставрации эмигрант, живший в Техасе, в колонии бонапартистов; после Июльской революции вернулся во Францию и 24 декабря 1830 г. был восстановлен в чине подполковника; 14 декабря 1831 г. получил чин полковника и, командуя 66-м пехотным полком, в феврале 1832 г. принимал участие в Анконской экспедиции; с 18 октября 1832 г. командовал 47-м пехотным полком, воевавшим в Алжире; был смертельно ранен 13 октября 1837 г. при штурме Константины, командуя одной из колонн наступавших, и умер два дня спустя.

Константина — город на северо-востоке Алжира, центр одноименной провинции; основанный в 203 г. до н. э., назывался вначале Цирта и был столицей царей Нумидии; в IV в. получил имя в честь императора Константина I, отстроившего его заново; 13 октября 1837 г., после трехдневной осады, был завоеван французами.

LV

… О Данте Алигьери, великий изобретатель мучительных пыток, есть ли в твоей возвышенной поэме что-нибудь страшнее этой страницы, позаимствованной нами из сочинения Луи Блана… — Данте Алигьери (1265–1321) — великий итальянский поэт, создатель итальянского литературного языка, автор поэмы «Божественная Комедия», в первой части которой, «Ад», изображена тщательно продуманная структура девяти кругов ада, в каждом их которых, в зависимости от тяжести совершенных грехов, претерпевают те или иные мучения грешники.

Дюма приводит далее пространную выдержку из главы IV третьего тома упоминавшегося выше капитального труда Луи Блана (см. примеч. к с. 202).

51 … Однажды ночью, тайно вызванный министром внутренних дел, доктор де Лаберж поспешно пришел к нему. — Возможно, имеется в виду Александр Луи де Ла Берж (1807–1839) — французский врач, доктор медицины, руководитель клиники при Медицинском факультете Парижа, профессор кафедры внутренней патологии, один из авторов шеститомного труда «Компендиум практической медицины» (1836–1846).

… Не напоминает ли вам это Мазарини, показывающего свои иссохшие ноги Анне Австрийской и умирающего от изнурения через год после мирных переговоров в Испании? — Мазарини, Джулио (1602–1661) — французский государственный деятель; сын сицилийского дворянина; был на военной, а затем на дипломатической службе у папы римского; во время заключения мира в Кераско (1631) и в период пребывания в Париже в качестве папского нунция (1634–1636) своими незаурядными дипломатическими способностями обратил на себя внимание Ришелье и стал его доверенным лицом; с 1640 г. состоял на службе Франции, в 1641 г. был возведен в сан кардинала; умирая, Ришелье указал на него Людовику XIII как на своего преемника на посту первого министра, и король согласился с этим решением; в регентство Анны Австрийской — первый министр и фаворит (возможно, тайный муж) королевы; продолжал политику укрепления абсолютизма; в 1648–1653 гг. боролся с Фрондой и был главной мишенью ненависти ее участников; оставался у кормила власти до конца жизни; добился больших успехов в области внешней политики (в том числе заключил в 1659 г. Пиренейский мир с Испанией), обеспечил политическую гегемонию Франции в Европе.

Анна Австрийская (1601–1666) — дочь испанского короля Филиппа III (1578–1621; правил с 1598 г.) и его жены с 1599 г. Маргариты Австрийской (1584–1611), с 1615 г. супруга Людовика XIII (фактически их супружеские отношения начались в 1619 г.); в 1638 г. родила долгожданного наследника, дофина Людовика (будущего Людовика XIV), в 1640 г. — второго сына, Филиппа, герцога Анжуйского (будущего герцога Орлеанского); после смерти мужа (1643) регентша при малолетнем Людовике XIV, проявившая немалую стойкость и мужество в период Фронды и безоговорочно поддержавшая своего фаворита, кардинала Мазарини.

Здесь имеется в виду сцена, описанная Дюма в главе XXXIV его книги «Людовик XIV и его век».

52 … все это происходило еще до того, как стали поступать новости о волнениях в Ниме, Алесе, Клермоне, Каркасоне и Гренобле… — Ним — древний город на юге Франции, административный центр департамента Гар.

Алее — город на юге Франции, в департаменте Гар, в 40 км к северо-западу от Нима.

Клермон — здесь: Клермон-Ферран, город на юге центральной части Франции, столица исторической области Овернь, административный центр департамента Пюи-де-Дом.

Каркасон — город на юге Франции, административный центр департамента Од.

Гренобль — см. примеч. к с. 177.

…в том самом Гренобле, где впервые проявил себя г-н Морис Дюваль, которому предстояло полностью лишиться популярности после того, как он арестовал в Нанте герцогиню Беррийскую. — Дюваль, Морис Жан (1778–1861) — французский административный деятель, начавший свою карьеру в годы Империи; в 1810–1814 гг. префект департамента Апеннины; во время Ста дней — префект департамента Кот-д'Ор, а затем департамента Эр; в эпоху Реставрации состоял в оппозиции; с апреля 1831 г. по январь 1832 г. префект департамента Восточные Пиренеи; с 19 января по 12 мая 1832 г., во время волнений в Гренобле (11–13 марта), префект департамента Изер; с октября 1832 г. по июнь 1840 г. префект департамента Нижняя Луара, по чьему приказу была арестована 8 ноября 1832 г. герцогиня Беррийская; в 1841–1842 гг. префект департамента Верхняя Гаронна, в 1845–1847 гг. префект департамента Нор; пэр Франции (1832).

… Генерал-лейтенант Сен-Клер, позволивший, дабы избежать дальнейшего кровопролития, передать сторожевые посты национальной гвардии, был отстранен от должности. — Генерал-лейтенант Сен-Клер — Бенуа Мёнье, барон де Сен-Клер (1769–1845), французский военачальник, участник революционных и наполеоновских войн, полковник (1808), барон Империи (1810), бригадный генерал (1813), во время Ста дней присоединившийся к Наполеону и получивший чин дивизионного генерала; после второй Реставрации был лишен генеральского чина и в 1825 г. вышел в отставку; после Июльской революции был возвращен на службу, назначен начальником 7-го военного округа с центром в Гренобле и в 1831 г. получил чин генерал-лейтенанта; 17 марта 1832 г. смещен с должности и спустя два года отправлен в отставку.

… Господина Леспинасса, начальника гарнизона, перевели в резерв. — Вероятно, имеется в виду Эме Луи Адриен Габриель Антуан Бозонье де Леспинасс (1767–1840), уроженец Гренобля, пехотный полковник, в 1835 г. ушедший в отставку.

… Полковника Шантрона, начальника артиллерии, сместили с его поста. — Шантрон (Chantron; у Дюма ошибочно Chautron) — Антуан Шантрон (1771–1842), французский артиллерийский офицер, художник-пейзажист и коллекционер живописи; участник революционных и наполеоновских войн; полковник, завершивший военную карьеру в 1832 г. в должности начальника артиллерии Гренобля и ставший в 1839 г. директором музея Кальве в Авиньоне.

… генерал-лейтенант Юло, доверенный человек короля в Шербуре, получивший в свое время поручение поднять народ в Нормандии и следить за тем, чтобы Карл X бесповоротно покинул землю Франции, генерал-лейтенант Юло, давший 35-му пехотному полку приказ покинуть Гренобль, был по этой причине отправлен в Мец… — Дюма совершает ошибку, отождествляя здесь генерал-лейтенанта Этьенна Юло д’Озери (см. примеч. к с. 289), следившего в августе 1830 г. за отправкой короля Карла X в Англию, с его однофамильцем, другим французским военачальником, Этьенном Юло де Мазерни (1774–1850), бароном Империи (1812), бригадным генералом (1813), генерал-лейтенантом (1831), с 1831 г. командующим 19-м военным округом (с центром в Лионе), переведенным после событий в Гренобле в 1832 г. в Мец и в 1848 г. отправленным в отставку.

… Так стоит ли после этого удивляться ярости 35-го полка, проявленной им на улице Транснонен? — Улица Транснонен в правобережной части Парижа, известная с XIII в., средний отрезок нынешней улицы Бобур, вошла в ее состав в 1851 г.

14 апреля 1834 г., в ходе подавления республиканского восстания, начавшегося в Париже накануне, под окнами шестиэтажного дома № 12 по улице Транснонен, перекрытой баррикадой, был застрелен офицер 35-го пехотного полка, капитан Поль Франсуа Рей (1781–1834), после чего разъяренные солдаты ворвались в этот дом, полагая, что смертельный выстрел раздался оттуда, и, устроив там бойню, принялись убивать без разбора его жителей, включая невинных женщин, стариков и детей. Этой страшной бойне посвящена созданная по горячим следам знаменитая гравюра французского художника Оноре Домье (1808–1879).

53… Холера, дочь Ганга, распространившаяся вначале к востоку до Пекина, к югу до Тимора… — Речь идет о второй пандемии холеры, которая началась в 1826 г. в Индии, в долине Ганга, в 1830 г. охватила Россию, спровоцировав в ней холерные бунты, а затем Польшу и Германию, в феврале 1832 г. распространилась на Британские острова, а в марте того же года — на Францию. В одном только Париже холера унесла за полгода около девятнадцати тысяч жизней.

Ганг — крупнейшая река Индии, длиной 2510 км; берет начало в Гималаях и впадает в Бенгальский залив; у индусов считается священной рекой.

Тимор — остров в южной части Малайского архипелага, площадью 30 800 км²; в описываемое время его восточная часть была португальской колонией (с 2002 г. является независимым государством Восточный Тимор), а западная — голландской (ныне принадлежит Индонезии).

… холера обрушилась на Париж и на улице Мазарини сразила свою первую жертву. — Улица Мазарини в левобережной части Парижа, называвшаяся в нач. XVII в. улицей Фоссе-де-Нель, получила в 1687 г. новое имя в честь кардинала Мазарини, основателя находившегося поблизости от нее коллежа Четырех Наций (нынешнего Института Франции).

55 … Молодой человек был без всякого повода убит возле Каирского пассажа… — Каирский пассаж, самый длинный торговый пассаж в Париже, длиной 360 м, начинающийся от улицы Сен-Дени и состоящий из трех галерей, был открыт в 1799 г. и назван в честь победоносного вступления французских войск в Каир 23 июля 1798 г., в ходе Египетской кампании Бонапарта.

… Другой был заколот ножами на улице Понсо… — Старинная улица Понсо в правобережной части Парижа, длиной 339 м, до 1854 г., когда был проложен Севастопольский бульвар, связывала улицы Сен-Дени и Сен-Мартен; нынешняя улица Понсо, длиной 58 м, является лишь коротким западным отрезком прежней.

… Еще одного по столь же вздорному поводу разорвали на куски в предместье Сен-Жермен… — Предместье Сен-Жермен — в XVII–XIX вв. аристократический район в левобережной части Парижа, ограниченный с севера Сеной, с запада — бульваром Инвалидов, с юга — Севрской улицей, а с востока — улицей Святых Отцов.

56 … Окончательно добило его объяснение с русским послом, г-ном Поццо ди Борго. — Поццо ди Борго, Шарль Андре (Карло Андреа; 1764–1842) — французский политический деятель и русский дипломат, корсиканский дворянин, дальний родственникНаполеона и его яростный противник; в 1791–1792 гг. депутат Законодательного собрания; в 1794–1796 гг., во время английского протектората над Корсикой, председатель государственного совета Корсиканского королевства; в 1804–1808 и 1812–1839 гг. состоял на русской дипломатической службе: российский посол в Париже в 1814–1835 гг. и Лондоне в 1835–1839 гг.; генерал-адъютант (1814), граф Российской империи (1826), генерал от инфантерии (1829).

… Один из друзей Казимира Перье, г-н Мийере, явился к нему как раз в ту минуту, когда г-н Поццо ди Борго вышел из его гостиной… — Имеется в виду Жак Констан Мийере (1779–1864) — французский финансист, предприниматель, владелец железоделательных заводов и политический деятель, член Палаты депутатов в 1830–1831 гг.

… За два дня до смерти министра скончался Кювье… — Кювье (см. примеч. к с. 239) скончался в Париже 13 мая 1832 г.

LVI

57 …По прибытии в Англию король Карл X остановился на короткое время в Лалворте… — Лалворт (Lulworth; у Дюма опечатка: Lucworth) — старинный замок на южном побережье Англии, в графстве Дорсетшир, построенный в 1609 г. в качестве охотничьего дворца Томасом Говардом (? — 1611), третьим виконтом Говардом; в описываемое время принадлежал Джозефу Уэлду (1777–1863), эсквайру, с разрешения английского правительства оказавшему гостеприимство низложенному монарху и его семье; Карл X жил в Лалворте до осени 1830 г.; в 1929 г. замок сильно пострадал от пожара, и его реставрация длилась до 1998 г.

… герцогиня Беррийская… поднялась вверх по Рейну до Майнца и достигла Генуи, где король Карл Альберт ссудил ей миллион… — Майнц — см. примеч. к с. 94.

Генуя — город в Северной Италии, на берегу Генуэзского залива Лигурийского моря; ныне главный город провинции Генуя и области Лигурия, крупный порт Средиземного моря; в средние века могущественная морская держава (с XII в. — город-республика), соперница Пизы и Венеции; в XV–XVI вв. утратила прежнее положение и с XVI в. находилась в зависимости от Испании; в 1797 г. была завоевана Францией, а в 1805 г. аннексирована ею; решением Венского конгресса (от 9 июня 1815 г.) была включена в состав Сардинского королевства и вместе с ним вошла в единую Италию.

Карл Альберт (Карло Альберто; 1798–1849) — король Сардинского королевства (Пьемонта) с 1831 г.; сын Карла Эммануила Савойского (1770–1800), принца Кариньяно, и его жены с 1797 г. Марии Кристины Саксонской (1779–1852); в 1848 г. упразднил абсолютную монархию, утвердив либеральную и демократическую конституцию, и начал войну с Австрией в поддержку национального движения в Северной Италии; потерпев поражение весной 1849 г., отрекся от престола в пользу своего сына Виктора Эммануила II (1820–1878), ставшего двенадцать лет спустя королем единой Италии, и покинул королевство; в том же году умер в Португалии.

… из Пьемонта она переехала во владения герцога Моденского, где правивший государь… предложил ей в качестве резиденции свой дворец в Массе. — Масса — город на Лигурийском побережье Средиземного моря, на северо-западе Тосканы, административный центр итальянской провинции Масса-Каррара; с 1664 г. столица независимого герцогства, которое в 1829 г. унаследовал от своей матери моденский герцог Франческо IV д'Эсте. Когда герцогиня Беррийская прибыла в Массу, где она чувствовала себя в безопасности, Франческо IV предоставил в ее пользование герцогский дворец, Палаццо Дукале.

… Господин де Шатобриан и герцог Беллунский, возглавлявшие первую группировку, полагали, что все следует делать лишь парламентскими и легальными способами. — Господин де Шатобриан — см. примеч. к с. 136.

Герцог Беллунский — Клод Виктор Перрен (1764–1841), французский военачальник и государственный деятель; бригадный генерал (1793), дивизионный генерал (1797), маршал Империи (1807); участник войн Республики и Наполеона, от которого получил титул герцога Беллунского (1808); с 1808 г. воевал в Испании в качестве командира корпуса; во время Русского похода командовал фланговым корпусом на петербургском направлении; во время Ста дней остался верен Бурбонам и после второго отречения императора был назначен председателем комиссии по расследованию поведения офицеров в этот период; в 1821–1823 гг. военный министр; в 1823 г. начальник штаба французской армии, вторгшейся в Испанию для подавления революции; после Июльской революции находился в отставке; оставил мемуары, изданные в 1846 г.

… Король Карл X и г-н де Блака́ стояли во главе второй группировки, рассчитывавшей исключительно на вмешательство иностранных держав. — Господин де Блака́ — Пьер Луи Жан Казимир де Блака́ д'О (1771–1839), французский дипломат и государственный деятель; с 1790 г. эмигрант, выполнявший дипломатические поручения графа Прованского; после реставрации Бурбонов был осыпан милостями: генерал-майор (1814), министр королевского двора (1814–1815), пэр Франции (1816), герцог де Блака́ (1821); посол в Неаполе (1816) и Риме (1816–1817); пользовался безграничным доверием Карла X и последовал за ним в изгнание; умер в Австрии.

… Третья группировка, представленная г-ном де Бурмоном, графом де Кергорле, герцогом д'Эскаром и виконтом де Сен-При, при всей рискованности планов герцогини Беррийской одобрила их. — Господин де Бурмон — имеется в виду маршал де Бурмон (см. примеч. к с. 230).

Граф де Кергорле — Луи Флориан Поль, граф де Кергорле (1769–1856), кавалерийский офицер, политический деятель и публицист; эмигрант, сражавшийся в рядах армии Конде и вернувшийся во Францию только при Консулате; член Палаты депутатов в 1815–1816 и 1820–1823 гг., ультрароялист; пэр Франции (1823), отказавшийся принести присягу Луи Филиппу; участник авантюры герцогини Беррийской.

Герцог д’Эскар — Амедей Франсуа Режи де Перюсс (1790–1868), второй герцог д’Эскар (с 1822 г.), французский военачальник; адъютант герцога Ангулемского, генерал-майор (1815), участник Испанской экспедиции 1823 г., генерал-лейтенант (1823), пэр Франции (1825); в июне 1830 г. участвовал в захвате Алжира, командуя дивизией; сопровождал Карла X в замок Лалворт; участник авантюры герцогини Беррийской.

Виконт де Сен-При — Эмманюэль Луи Мари Гиньяр, виконт де Сен-При (1789–1881), французский военачальник, дипломат и политик; крестник Марии Антуанетты; эмигрант, служивший в русской армии, в лейб-гвардии Егерском полку, и получивший боевое крещение в битве при Аустерлице; участник Заграничного похода русской армии; после реставрации Бурбонов получил чин генерал-майора, служил под началом герцога Ангулемского и во время Испанской экспедиции 1823 г. был произведен в генерал-лейтенанты; посол в Берлине (1825–1826), а затем в Мадриде (1827–1830), ушедший в отставку после Июльской революции и получивший в ноябре 1830 г. звание испанского гранда и титул герцога де Альмасана; участник авантюры герцогини Беррийской, арестованный и после нескольких месяцев тюремного заключения оправданный судом присяжных; в 1849–1851 гг. депутат Законодательного собрания; до конца жизни оставался одним из лидеров легитимистов.

58 … те лица, которые должны были отплыть вместе с Марией Каролиной, заранее отправились в Ливорно. — Ливорно — второй по величине город Тосканы; расположен вокруг крупного торгового порта в южной части равнины, граничащей с долиной реки Арно, в 20 км к югу от Пизы и примерно в ПО км к югу от Массы; до нач. XIV в. был небольшой рыбацкой деревушкой; затем, после того как собственная гавань Пизы, Порто Пизано, начала приходить в негодность из-за постоянных песчаных заносов, стал развиваться как альтернативный морской порт Пизы; в 1421 г. отошел к Флоренции; достиг расцвета при флорентийском герцоге Козимо I Великом (1519–1574; правил с 1537 г.), превратившись в один из крупнейших портов Средиземноморья.

… в карете, запряженной четверкой почтовых лошадей, вместе с ней находились г-жа де Подена́, мадемуазель Ле Бешю и г-н де Бриссак. — Госпожа де Подена́ — Атенаис дю Пуже де Надайяк (1785–1858), с 1813 г. супруга Жана Батиста Шарля Феликса де Подена́ (1785–1848), маркиза де Подена́, драгунского полковника; придворная дама герцогини Беррийской.

Мадемуазель Ле Бешю (Lebeschu; у Дюма здесь ошибочно Le Berchu) — Матильда Ле Бешю (1806 —?), бретонская дворянка, камерфрау герцогини Беррийской.

Господин де Бриссак — Дезире Эмманюэль де Коссе, граф де Бриссак (1793–1870), французский офицер, участник наполеоновских войн; после реставрации Бурбонов адъютант герцога Беррийского, а с 1827 г. придворный кавалер герцогини Беррийской, последовавший за ней в изгнание в августе 1830 г.

59 …им предстояло выйти на ней в открытое море и в одном льё от берега пересесть на пароход «Карло Альберто». — «Карло Альберто» — пассажирский пароход, принадлежавший генуэзскому судовладельцу Антонио ди Феррари (ок. 1796 —?), который начиная с 1831 г. пытался наладить коммерческое пароходное сообщение между Неаполем и Марселем; зафрахтованный виконтом де Сен-При, пароход доставил герцогиню Беррийскую из Ливорно к берегам Прованса; капитаном судна был Джорджо Захра. 3 мая 1830 г. оно было задержано на рейде города Ла-Сьота вблизи Марселя, несколько месяцев оставалось под арестом в Тулоне, а затем, сменив имя на «Андреа Дориа», вплоть до 1834 г. продолжало совершать коммерческие рейсы.

… В три часа ночи герцогиня Беррийская, мадемуазель Ле Бешю, маршал Бурмон, его сын Адольф де Бурмон и господа де Сен-При, де Менар и де Бриссак поднялись на палубу парохода, где уже находились господа де Кергорле, отец и сын, г-н Шарль де Бурмон, а также господа Ледюи, Сабатье и Сала. — Адольф де Бурмон (1808–1883) — четвертый сын маршала де Бурмона, отставной младший лейтенант.

Менар, Луи Шарль Бонавантюр, граф де (1769–1842) — французский военачальник и политический деятель, генерал-майор; выпускник Бриеннской военной школы, эмигрант, сражавшийся в рядах армии Конде, а затем состоявший на британской службе; после первой реставрации Бурбонов стал адъютантом герцога Беррийского, а в 1816 г. занял пост главного шталмейстера герцогини Беррийской; пэр Франции (1823); после Июльской революции отказался принести клятву Луи Филиппу, последовал за герцогиней Беррийской в изгнание и принял участие в ее авантюрной экспедиции в Вандею в 1832 г., был арестован, как и она, в Нанте, и находился при ней во время ее заточения в крепости Блай; оставил трехтомные мемуары, изданные в 1844 г.

Господин де Кергорле-сын — Луи Габриель Сезар, виконт де Кергорле (1804–1880), единственный сын графа Флориана де Кергорле, французский политический деятель и промышленник; выпускник Политехнической школы, артиллерийский офицер, участвовавший в июне 1830 г. в захвате Алжира; после Июльской революции отказался принести присягу Луи Филиппу, вышел в отставку и принял участие в авантюре герцогини Беррийской; в 1871–1876 гг. был членом Палаты депутатов.

Шарль де Бурмон (1807–1876) — третий сын маршала де Бурмона, отставной младший лейтенант, в 1833 г. офицер на службе португальского короля дона Мигела.

Ледюи, Эдуар (? —?) — отставной капитан, один из спутников герцогини Беррийской.

Сабатье, Алексис (1809–1854) — французский офицер, легитимист, один из спутников герцогини Беррийской, а позднее участник гражданской войны в Испании в 1833–1840 гг., полковник карлистской армии, автор книги «Воспоминания солдата Карла V» (1836); умер от холеры.

Сала, Андре Адольф, граф (1802–1867) — отставной офицер королевской гвардии, уроженец Флоренции; легитимист, участник авантюры герцогини Беррийской; инженер на строительстве Суэцкого канала, владевший 0,2 % акций Всеобщей компании Суэцкого канала и погибший в Египте во время бунта; литератор, автор ряда книг, в том числе мемуарного сочинения «Десять дней 1830 года» (1831) и путевых очерков «Поездка в Египет» (1859), изданных под псевдонимом Виатор.

… с борта «Карло Альберто» увидели маяк Планье, возле которого была назначена встреча. — Планье — маяк на одноименном островке в 15 км к юго-западу от Марселя; здесь имеется в виду вторая по счету конструкция маяка, относящаяся к 1829 г.: каменная цилиндрическая башня высотой 36 м, сигнальные огни с которой подавались каждые 30 секунд.

… ее тревожило соседство с судном, которое крейсировало у побережья Карри… — Карри-ле-Руэ — рыбацкое селение (ныне роскошный летний курорт) в 18 км к северо-западу от Марселя.

… четверть часа спустя лодка, которой управлял г-н Спиталье, приняла на свой борт герцогиню Беррийскую… — Спиталье, Альбер (? —?) — лейтенант таможенной службы, убежденный легитимист, встречавший герцогиню Беррийскую на рейде Марселя.

… В свое время, под диктовку человека, участвовавшего в развязке этой драмы, бывшего адъютанта моего отца, я описал во всех подробностях и под названием «Вандея и Мадам» авантюрную одиссею герцогини Беррийской. — Имеется в виду Поль Фердинан Станислас Дермонкур (1771–1847) — французский военачальник; сын мельника, участник штурма Бастилии, добровольно вступивший в армию в 1791 г.; с отличием служил в ходе революционных и наполеоновских войн, воевал в Вандее, Испании, России и Германии; в 1796 г. был адъютантом генерала Дюма; при Наполеоне получил чин бригадного генерала (1813), титул барона (1808) и командорский крест Почетного легиона (1813); после возвращения Бурбонов, как и многие наполеоновские офицеры, был переведен на половинное жалованье; замешанный в противоправительственный Бельфорский заговор 1821 г., был отправлен в отставку; поскольку в борьбе с вандейскими и испанскими партизанами у него был накоплен огромный опыт, был поставлен в апреле 1832 г. во главе войск, которые были направлены для подавления восстания герцогини Беррийской; в 1833 г. окончательно ушел в отставку.

Книга генерала Дермонкура «Вандея и Мадам» («La Vendée et Madame»), посвященная попытке герцогини Беррийской поднять восстание в Вандее и охватывающая события с 29 июля 1830 г. по 15 ноября 1832 г., была подготовлена к изданию при участии Дюма и вышла в свет в 1833 г. (Paris, Adolphe Guyot, и Bruxelles, J.P.Meline), однако генерал не был удовлетворен вкладом своего соавтора в книгу, и в 1834 г. выпустил новое, переработанное ее издание (Paris, L.F.Hivert).

… прибыв без всяких происшествий в замок Плассак возле Сента, она назначила там начало вооруженного восстания на 24 мая. — Сент — город на юго-западе Франции, в департаменте Приморская Шаранта, столица исторической области Сентонж.

Плассак (Plassac; у Дюма ошибочно Pianac) — замок в одноименном селении в 30 км к югу от Сента, построенный в 1769–1772 гг. по планам архитектора Виктора Луи (1731–1800); владельцем этого замка, в котором герцогиня Беррийская укрывалась с 7 по 16 мая 1832 г., был в то время маркиз Эли Луи Эмар де Дампьер (1787–1845), ревностный легитимист, пэр Франции (с 1827 г.), отказавшийся присягать Луи Филиппу.

… переодевшись крестьянином и укрывшись под именем Малыш Пьер, она искала убежище на хуторе Мелье. — Мелье (Mesliers; у Дюма — Meslier) — небольшая уединенная усадьба вблизи городка Леже, в департаменте Атлантическая Луара, принадлежавшая местному дворянину Александру Ла Рош-Сент-Андре (1785–1852).

… г-н Беррье отыскал принцессу на этом хуторе и напрасно растратил свое красноречие, умоляя ее покинуть Вандею. — Беррье, Пьер Антуан (1790–1868) — знаменитый французский адвокат и политический деятель, горячий сторонник свободы прессы, легитимист; член Палаты депутатов в 1830–1848 гг.; в 1832 г. по поручению легитимистской партии отправился в Вандею, чтобы убедить герцогиню Беррийскую отказаться от планов восстания, и тайно встретился с ней, однако не добился своего и вскоре сам подвергся аресту за участие в ее заговоре, но был оправдан судом присяжных; в 1848–1849 гг. депутат Учредительного собрания; член Французской академии (1852); в 1852–1854 гг. председатель адвокатской палаты, в 1863–1868 гг. член Законодательного корпуса.

… Рассказал… об обороне замка Ла-Пенисьер, где сорок пять вандейцев сражались с целым батальоном… — Ла-Пенисьер-де-Ла-Кур — небольшой замок в селении Ла-Бернардьер, в 6 км к югу от городка Клиссон, где 6 июня 1832 г. произошел бой между вандейцами, державшими оборону замка, и правительственными войсками.

60 … Рассказал об убийстве Кателино, казни Башера и смерти Бонешоза, моего бедного товарища по купаниям в Трувиле. — Кателино — здесь: Жак Жозеф де Кателино (1787–1832), сын Жака Кателино (1759–1793), вождя первого восстания в Вандее, принимавший участие в Вандейском восстании 1815 г. и возведенный в дворянство в 1816 г.; королевский гвардеец (с 1827 г.), отказавшийся приносить присягу Луи Филиппу; в 1832 г. стал одним из командующих повстанцев, но вскоре был захвачен и на месте расстрелян 27 мая того же года.

Башер (Bascher; у Дюма опечатка: Barcher) — Шарль де Башер (1800–1832), вандеец, раненный во время короткого боя в деревне Ла-Отьер 5 июня 1832 г., взятый в плен национальными гвардейцами и безжалостно расстрелянный ими на месте.

Боншоз, Луи Шарль Норман (1812–1832) — бывший паж Карла X, отправившийся вслед за ним в изгнание и вернувшийся во Францию в конце 1831 г.; младший брат кардинала Анри Мари Гастона Буанормана де Боншоза (1800–1883) и историка Франсуа Поля Эмиля Буанормана де Боншоза (1801–1875); 20 января 1832 г., за несколько месяцев до восстания в Вандее, был смертельно ранен на хуторе Ла-Гойер близ селения Сен-Жорж-де-Монтегю, где он скрывался, солдатами правительственных войск; его именем названа улица в городке Монтегю.

Трувиль — город на севере Франции, в Нормандии, в департаменте Кальвадос; бывшая рыбацкая деревня, ставшая первым морским курортом на побережье Нормандии; одним из первооткрывателей этого курортного места стал Дюма.

… до тех пор, пока, наконец, переодетая крестьянкой, она в сопровождении мадемуазель де Керсабьек не вошла в Нант. — Мадемуазель де Керсабьек — здесь: Мари Катрин Симеон Стилит Сьошан де Керсабьек (1799–1840), старшая дочь Жана Мари Анжелика, виконта Сьошана де Керсабьека (1769–1840), участника Вандейского восстания 1832 г., ревностная легитимистка, арестованная в Нанте одновременно с герцогиней Беррийской и находившаяся вместе с ней в заключении в крепости Блай.

61 … Для многих четверо сержантов из Ла-Рошели были не только мучениками, но еще и апостолами. — О сержантах из Ла-Рошели см. примеч. к с. 202.

… подле него возникли Общество прав человека, Галльское общество и Организационный комитет самоуправлений. — Общество прав человека — французская республиканская организация, созданная в 1830 г. и устроенная по образцу карбонарских вент, небольших ячеек, насчитывавших не более двадцати членов; только в столице в него входило около трех тысяч человек, большей частью студентов и рабочих; печатным органом общества, ставшего к 1832 г. достаточно влиятельным, служила газета «Трибуна департаментов» Армана Марраста.

Галльское общество — небольшая тайная организация, отчасти республиканская, отчасти карл истекая, принимавшая участие в восстании 5–6 июня 1832 г.; в число ее главных руководителей входил знаменитый французский шахматист Александр Дешапель (1780–1847).

Организационный комитет городских самоуправлений — республиканская ассоциация, упоминаемая в этом контексте Луи Бланом.

62 … людское скопление на Королевской улице, на улице Предместья Сент-Оноре и на площади Мадлен. — Королевская улица, проложенная, как и улица Сен-Флорантен (см. примеч. к с. 249), в 1758 г. и проходящая к западу от нее, также начинается от площади Согласия, пересекает улицу Сент-Оноре и заканчивается на площади Мадлен.

Площадь Мадлен, расположенная в северо-западной части Парижа, в 200 м к северу от улицы Сент-Оноре и продолжающей ее улицы Предместья Сент-Оноре, была сформирована в 1815 г. на территории, которая прилегает к церкви святой Магдалины, построенной в 1763–1842 гг.

… Однако бесполезно было бы искать в ней учеников Политехнической школы: их лишил увольнения генерал Толозе. — Толозе, Анри Алексис (1781–1853) — французский военачальник, военный инженер, генерал-лейтенант (1838); участник наполеоновских войн, полковник (1814), генерал-майор (1825), первый губернатор Алжира (1830), в 1831–1839 гг. начальник Политехнической школы.

… Эскадрон драгун занял позицию у Винного рынка… — Винный рынок, построенный в 1663–1665 гг. в левобережной части Парижа, возле Ботанического сада и кардинально перестроенный и значительно расширенный в 1811–1845 гг., был снесен во второй пол. XX в.; ныне на его территории находится университетский городок Жюссьё.

… весь 12-й полк стоял на площади Бастилии в ожидании погребального шествия… — 12-й полк легкой пехоты — пехотный полк французской армии, созданный в 1776 г. и носивший такое название в 1820–1854 гг.

Площадь Бастилии, расположенная в северо-восточной части Парижа, была сформирована в 1792 г. на месте снесенной к этому времени крепости Бастилии; в 1835–1840 гг., в память о трех днях Июльской революции, посреди этой площади была возведена т. н. Июльская колонна.

… Весь квартал, простиравшийся от префектуры полиции до Пантеона, был отдан городским стражникам, сильный отряд которых охранял Ботанический сад… — Ботанический сад — научно-исследовательское и учебное учреждение в Париже, включающее в себя Музей естественной истории, коллекции животных и зверинец; создан в кон. XVIII в. на базе собственно ботанического сада, основанного в 1635 г.; находится в левобережной части города.

… в Целестинской казарме находились солдаты 6-го драгунского полка, готовые в любую минуту вскочить в седло. — Целестинская казарма — здания бывшего целестинского монастыря, находившегося в северо-восточной части Парижа, вблизи нынешней площади Бастилии, и упраздненного в 1779 г.; со времен Консулата использовались в качестве военной казармы; полностью перестроенные в 1890–1895 гг., ныне служат местопребыванием штаба национальной гвардии Парижа.

Кавалерийский полк, сформированный в 1673 г. и с 1825 г. именовавшийся 6-м драгунским, участвовал в подавлении республиканского восстания 5–6 июня 1832 г., за что тринадцать человек из личного состава полка получили ордена Почетного легиона.

… Четыре ленты на концах погребального покрывала поддерживали генерал Лафайет, маршал Клозель, г-н Лаффит и г-н Моген. — Клозель, Бертран (1772–1842) — французский военачальник и политический деятель, маршал Франции (1831); участник революционных и наполеоновских войн, бригадный генерал (1799), дивизионный генерал (1802), граф Империи (1813); после первой реставрации Бурбонов был назначен главным инспектором пехоты, но во время Ста дней одним из первых присоединился к Наполеону, за что был объявлен изменником королю и отечеству и бежал в США, где находился до 1820 г.; после Июльской революции предложил свои услуги новому правительству и 12 августа 1830 г. был назначен главнокомандующим армией, продолжавшей завоевание Алжира (т. н. Африканской) и после ряда военных успехов был возведен в достоинство маршала Франции (30 июля 1831 г.); генерал-губернатор Алжира в 1835–1837 гг.; в 1829–1842 гг. член Палаты депутатов.

63 … Затем Общество Июльского союза с траурным флагом, украшенным черной лентой и бессмертниками. — Общество Июльского союза (la société de l’Union de Juillet) — никаких сведений об этой республиканской организации, на знамени которой были начертаны слова «Отечество и Свобода» и которая упоминается в нескольких источниках, найти не удалось.

… Затем Школы права, медицины, фармации, а также Альфорская школа, каждая со своими знаменами… — Альфорская школа — Национальная ветеринарная школа, находящаяся в Мезон-Альфоре, юго-восточном пригороде Парижа, на южном берегу Марны, в департаменте Валь-де-Марна; основана в 1765 г. Клодом Буржела (1712–1779), французским ученым-ветеринаром и иппологом.

… Лишь когда погребальное шествие поравнялось с улицей Мира, в нем начались первые волнения. — Улица Мира, одна из самых фешенебельных магистралей правобережной части Парижа, ведущая от Вандомской площади к бульварам, была проложена в 1806 г. по территории бывшего монастыря капуцинов и вначале носила имя Наполеона; в 1814 г. получила название в честь Парижского мирного договора (30 мая 1814 г.), подписанного после поражения Наполеона и его ссылки на Эльбу.

…На Вандомскую площадь! — Вандомская площадь, расположенная в правобережной части Парижа, к северу от улицы Сент-Оноре, и считающаяся одной из самых знаменитых городских площадей в мире, была создана в 1699–1720 гг. по планам архитектора Жюля Ардуэна-Мансара (1646–1708) на том месте, где прежде находился Вандомский дворец; с 1699 г. и вплоть до Революции называлась площадью Людовика Великого; нынешнее название получила в 1799 г.

… Люди пожелали, чтобы старый солдат объехал вокруг той колонны, на сооружение которой пошла, несомненно, и бронза какой-нибудь захваченной им вражеской пушки. — Имеется в виду Вандомская колонна (официальное ее название — колонна Великой армии, или Аустерлицкая), которая была воздвигнута в центре Парижа, на Вандомской площади, 15 августа 1810 г. в честь побед Наполеона над армиями Австрии и России в войне 1805 г.; ее гранитный ствол облицован бронзовой спиралью с 76 барельефными изображениями батальных сцен (на нее пошла бронза 1250 захваченных русских и австрийских пушек, и она имеет 22 витка); на колонне, имеющей высоту 44,3 м и средний диаметр около 3,6 м, была установлена фигура Наполеона, облаченного в одежды римского императора, — работы скульптора Антуана Дени Шоде (1763–1810); 8 апреля 1814 г., после вступления союзников в Париж, русские солдаты пытались повалить колонну, но она осталась непоколебима, и сброшена оказалась лишь фигура императора (на ее месте был водружен затем белый флаг Бурбонов); 28 июля 1833 г. по приказу короля Луи Филиппа на колонне была установлена новая фигура Наполеона, облаченного на этот раз в мундир офицера революционной армии, — ее автором был скульптор Шарль Эмиль Сёрр (1798–1858); 4 ноября 1863 г. по приказу Наполеона III ее сменила фигура императора, вновь облаченного в римские одежды, — работы скульптора Огюста Дюмона (1801–1884); в дни Парижской Коммуны, 16 мая 1871 г., колонна была повалена и разрушена, но в 1875 г. восстановлена.

… при виде этой приближавшейся в беспорядке толпы караул главного штаба парижского гарнизона решил, что предстоит нападение… — Главный штаб парижского гарнизона располагался с 1812 по 1861 гг. на Вандомской площади, № 7, во дворце Креки.

64 … Внезапно возле Кружка улицы Грамона послышались сильный шум и угрожающие выкрики… — Кружок улицы Грамона («Кружок Союза») — аристократический клуб, созданный в 1819 г. по образцу лондонских клубов бывшими эмигрантами и позднее распущенный полицией; располагался в доме № 28 на улице Грамон в правобережной части Парижа, проложенной в 1765 г. по территории, где прежде стоял дворец Грамон, и соединившей улицу Сент-Огюстен с бульваром Итальянцев.

Впрочем, в своих мемуарах Дюма упоминает в этом контексте не Кружок улицы Грамона, о котором говорит Луи Блан, а Кружок улицы Шуазёля. Этот артистический консервативный клуб (позднее он именовался Кружком искусств) располагался в доме № 22 на углу улицы Шуазёля (она проходит параллельно улице Грамона, в 60 м к западу от нее) и бульвара Итальянцев.

… этот шум и эти крики были вызваны появлением на балконе герцога Фиц-Джеймса, который наблюдал за прохождением погребального шествия, не обнажив головы. — Фиц-Джеймс, Эдуард, пятый герцог (1776–1838) — французский политический деятель, роялист, известный оратор; сражался в рядах армии Конде и до 1801 г. находился в эмиграции; после реставрации Бурбонов стал адъютантом графа д’Артуа, полковником национальной гвардии и пэром Франции; после Июльской революции присягнул Луи Филиппу, но в 1831 г., после отмены наследственности пэрства, покинул Палату пэров; в 1832 г. был арестован как участник заговора герцогини Беррийской (вместе с Шатобрианом он вошел в феврале 1832 г. в состав учрежденного ею тайного правительства), но вскоре оправдан; в 1835–1838 гг. являлся членом Палаты депутатов.

… Около ворот Сен-Дени какой-то полицейский, намеревавшийся произвести арест, был ранен в лицо… — Ворота Сен-Дени — триумфальная арка высотой 25 м и шириной 25 м, сооруженная в 1672 г. на месте средневековых ворот Сен-Дени в городской стене Парижа, на дороге в аббатство Сен-Дени, архитектором Никола Франсуа Блонделем (1618–1686) по заказу Людовика XIV в честь его побед на Рейне и во Франш-Конте.

65… Бедный малый мог бы сказать, как Эпаминонд: «У Плутона!» — Эпаминонд (ок. 410–362 до н. э.) — древнегреческий военачальник и политический деятель, правитель Фив и глава Беотийского союза, внесший большой вклад в развитие военного искусства; погиб в битве при Мантинее (362 до н. э.), в котором фиванцы под его командованием сражались со спартанцами под начальством царя Агесилая II.

Однако, согласно античным авторам, слова «Ужинать нам сегодня придется в царстве Плутона!» произнес спартанский царь Леонид (см. примеч. к с. 66), призывая своих воинов плотно позавтракать перед битвой у Фермопил.

LVII

… Когда бульвар Тампля остался позади, было уже очевидно, что все идут в бой. — Бульвар Тампля, являющийся восточной частью Больших бульваров Парижа, был проложен в 1656–1705 гг. на месте городской стены времен короля Карла V, вблизи которой находилась средневековая крепость Тампль, снесенная в 1808 г.

… Спустя минуту со стороны улицы Сент-Антуан доносится сильный шум… — Улица Сент-Антуан — одна из главных магистралей правобережной части Парижа; начинается от площади Бастилии и тянется в западном направлении, в сторону улицы Риволи; заметим, что в 1865 г. она укоротилась на треть, после того как ее западный конец отошел к улице Франсуа Мирона.

66… Погребальное шествие, на короткое время остановившееся на площади Бастилии, снова тронулось в путь, двинувшись по бульвару Бурдон. — Бульвар Бурдон — западная набережная бассейна Арсенального порта в правобережной части Парижа, связывающего Сену с каналом Сен-Мартен; соединяет площадь Бастилии с правым берегом Сены вблизи Аустерлицкого моста; создан в 1806 г. и назван в честь драгунского полковника Фердинана Бурдона (1773–1805), погибшего в битве при Аустерлице.

… Голова колонны остановилась у Аустерлицкого моста. — Аустерлицкий мост — здесь: пятипролетный чугунный мост через Сену в юго-восточной части Парижа, сооруженный в 1802–1806 гг. и соединивший Сент-Антуанское предместье на правом берегу реки с Ботаническим садом на ее левом берегу; на протяжении XIX в. Аустерлицкий мост дважды коренным образом перестраивался: в 1854 г., когда он был расширен, и в 1884–1885 гг., когда его заменили нынешним каменным; назван в честь победы Наполеона I над русскими и австрийскими войсками в битве при Аустерлице (2 декабря 1805 г.); в 1814–1830 гг. назывался мостом Королевского сада.

… Первыми произнесли речи генерал Лафайет, маршал Клозель, г-н Моген и генералы-беженцы Салданья и Серконьяни. — Салданья, Жуан Карлуш Оливейра де (1790–1876) — португальский военный и государственный деятель, игравший важнейшую роль в политической жизни Португалии с 1820 г. и до конца своей жизни; в 1826–1827 гг. военный министр; во время гражданской войны 1828–1834 гг. непримиримый противник короля-узурпатора дона Мигела; после провалившейся попытки поднять антимигелистское восстание, предпринятой им 16 мая 1828 г., был вынужден покинуть Португалию и до 1833 г. находился в эмиграции, сначала в Англии, а затем во Франции; вернувшись на родину, успешно руководил военными действиями против сторонников дона Мигела; в 1834 г. стал маршалом; в 1835, 1846–1847, 1847–1849, 1851–1856 и 1870 гг. занимал пост премьер-министра; в 1846 г. был возведен в достоинство герцога.

Серконьяни (Sercognani; у Дюма опечатка: Serrognani) — Джузеппе Серконьяни (1780–1844), итальянский патриот и офицер, служивший в армиях Цизальпинской республики и Итальянского королевства; после реставрации Бурбонов ушел в отставку в чине полковника; в разгар восстаний, охвативших Италию в 1830–1831 гг., был избран командиром национальной гвардии города Пезаро, захватил крепость Сан Лео и 17 февраля 1831 г. принудил к капитуляции австрийский гарнизон Анконы, после чего был произведен в бригадные генералы и во главе двухтысячного войска двинулся на Рим, но в марте того же года был разбит папской армией в сражении при Рьети, после чего бежал во Францию, где и умер спустя тринадцать лет.

… страшное видение, нечто вроде облаченного в черное всадника из Апокалипсиса… — Всадники Апокалипсиса — персонажи шестой главы Откровения Иоанна Богослова, или Апокалипсиса, последней книги Нового Завета, четыре всадника, призванные Богом и наделенные силой сеять хаос и разрушение: первый из них едет на белом коне, второй на рыжем, третий на вороном, четвертый на бледном, и они олицетворяют соответственно Мор, Войну, Голод и Смерть.

67 … республиканцы собственной кровью освящали на улице Сен-Мерри новую религию, апостолами и мучениками которой они одновременно стали… — Улица Сен-Мерри — центральная улица квартала Сен-Мерри (см. примеч. к с. 241), где происходили самые кровопролитные баррикадные бои июньского восстания 1832 г.

70 … Рад узнать, — с иронией в голосе заметил король, — что господа Кабе и Гарнье-Пажес думают так же. — Кабе, Этьенн (1788–1856) — французский политический деятель и мыслитель, адвокат, журналист, социалист-утопист, автор коммунистического учения, изложенного им в утопическом романе «Путешествие в Икарию» (1840); в 1831–1834 гг. член Палаты депутатов, придерживавшийся крайне левых взглядов; в 1849–1856 гг. руководитель основанной им в Америке колонии, в которой он пытался претворить в жизнь принципы своего учения, однако попытка эта в итоге закончилась провалом, во многом из-за его неумеренного властолюбия.

Заметим, что, излагая содержание разговора Луи Филиппа с тремя оппозиционными депутатами 6 июня 1832 г., Амедей Буден, а вслед за ним и Дюма, основываются на 16-страничной брошюре Э.Кабе «Беседа, состоявшаяся 6 июня 1832 года между Его Величеством Луи Филиппом и господами Лаффитом, Одилоном Барро и Араго» («Conférence du 6 juin 1832, entre S.M. Louis Philippe et MM. Laffitte, Odilon-Barrot, Arago»), изданной в 1833 г. в пользу политических заключенных.

72 … В Перпиньяне для этого вообще не было никакого предлога… — Перпиньян — город на юго-западе Франции, на побережье Средиземного моря, близ границы с Испанией; столица исторической области Руссильон; к Франции отошел окончательно в 1659 г.; ныне является административным центром департамента Восточные Пиренеи.

73 … Вспомните, что сказал один из членов Конвента: «Они отрубили голову Карлу Первому, и Стюарты вернулись; они ограничились тем, что изгнали Якова Второго, и Стюарты навсегда исчезли из Англии». — Эти слова, в несколько иной форме, произнес граф Арман де Керсен (1742–1793), французский военный моряк, публицист и политический деятель, вице-адмирал (1793), член Конвента, жирондист, голосовавший против смертного приговора Людовику XVI и казненный 4 декабря 1793 г.

Карл I (1600–1649) — король Англии и Шотландии с 1625 г.; сын Якова I (1566–1625; король Шотландии с 1567 г. и Англии с 1603 г.) и его жены с 1589 г. Анны Датской (1574–1619); в период Английской революции проиграл войну с войсками парламента, был предан суду и 30 января 1649 г. казнен.

Яков II Стюарт (1633–1701) — английский король в 1685–1688 гг., второй сын Карла I и его жены с 1625 г. Генриетты Марии Французской (1609–1669), младший брат и преемник Карла II (1630–1685; король с 1660 г.), не имевшего законных детей; был свергнут с престола в результате т. н. Славной революции в 1688 г. и бежал во Францию, где и умер.

LVIII

… Молодого художника по имени Жоффруа приговорили к смерти… — Жоффруа, Мишель Огюст (1806 —?) — художник-рисовальщик, парижанин, участник июньского восстания 1832 г., а позднее июньского восстания 1848 г.

… Тем, кто удостоился чести завоевать общественное восхищение своим мужеством в бою и твердостью своего характера в суде, был некто Жанн. — Жанн, Эжен Шарль (1800–1837) — республиканец, участник Июльской революции, награжденный Июльским крестом; один из главных защитников баррикад в квартале Сен-Мерри во время июньского восстания 1832 г.; умер от туберкулеза после пятилетнего тюремного заключения.

… Жанн, являвшийся республиканцем, был братом карлиста Жанна, торговца писчебумажными товарами в пассаже Шуазёль… — Жанн, Александр Франсуа (1804 —?) — торговец писчебумажными товарами и книгами, магазин которого с 1831 по 1853 гг. находился в пассаже Шуазёль, № 68; легитимист.

Пассаж Шуазёль — крытый торговый пассаж длиной 190 м в правобережной части Парижа, вблизи Больших Бульваров, соединяющий улицы Пти-Шан и Сент-Огюстен (его продолжением к северу служит улица Шуазёль); создан в 1825–1827 гг.

80 … этот новоявленный Гракх обрел новоявленную Корнелию, наделенную не благородным именем, как античная Корнелия, а благородным сердцем. — Братья Тиберий Семпроний Гракх (163–133 до н. э.), народный трибун 133 г. до н. э., и Гай Семпроний Гракх (153–121 до н. э.), народный трибун в 123–122 гг. до н. э., — древнеримские политические деятели, которые пытались провести реформы, расширяющие права мелких землевладельцев и ограничивающие владычество аристократии, и были убиты политическими противниками.

Корнелия Африкана Младшая (ок. 190 — ок. 100 до н. э.) — дочь полководца Сципиона Африканского (ок. 235 — ок. 183 до н. э.), жена Тиберия Семпрония Гракха Старшего (ок. 217–154 до н. э.), трибуна в 187 г. до н. э., родившая от него двенадцать детей и после смерти мужа целиком посвятившая себя их воспитанию; мать братьев Гракхов; отличалась редкой образованностью.

… Жанн был приговорен к депортации; Россиньоль — к восьми годам тюремного заключения; Гужон и Вигуру — к шести годам лишения свободы; Рожон — к десяти годам каторжных работ, без выставления у позорного столба; Фуркад — к пяти годам заточения. — Все эти повстанцы сражались на баррикаде, устроенной вечером 5 июня 1832 г. на углу улиц Сен-Мартен и Обри-ле-Буше; вот сведения о них, взятые непосредственно из протоколов суда присяжных, который проходил с 23 по 31 октября того же года:

Луи Россиньоль — 33-летний владелец кафе на улице Сен-Мартен, № 65;

Жан Гужон — 45-летний сапожник, уроженец Меца;

Жан Вигуру — 22-летний стрелок 62-го пехотного полка;

Жозеф Рожон (Rojon; у Дюма опечатка: Ronjon) — 33-летний маляр и барабанщик национальной гвардии;

Пьер Фуркад — 34-летний торговый приказчик.

… Вот имена тех, кто был оправдан: Леклер, Жюль Жуанн, Фрадель, Фальей, Метиже, Буле, Конийо, Дюминере, Мюлетт, Мари, Ренуф, Куаффю, Гримберт, Жантийон, Фурнье, Луиза Антуанетта Александр. — Поучительно ознакомиться с составом этой группы обвиняемых:

Леклер — барабанщик 7-го легиона национальной гвардии;

Жюль Жуанн — торговый приказчик;

Жозеф Фрадель — 19-летний краснодеревщик, уроженец Милана;

Жозеф Фальей (Faley; у Дюма опечатка: Faley) — 23-летний слесарь, уроженец Савойи;

Александр Шарлемань Метиже — 18-летний сапожник;

Франсуа Буле — 26-летний каменотес;

Франсуа Феликс Конийо (Conilleau; у Дюма опечатка: Cornilleau) — 20-летний гравер, награжденный Июльским крестом;

Анри Франсуа Дюминере — 21-летний приказчик книжного магазина;

Луи Феликс Мюлетт (Mullette; у Дюма опечатка: Mutelle) — 19-летний чулочник;

Кристоф Мари — 17-летний пуговичный мастер;

Поль Ренуф (Renouf; у Дюма опечатка: Renout) — 21-летний каменотес;

Александр Куаффю — 19-летний пуговичник;

Гримберт (Grimbert; у Дюма опечатка: Gumbert) — 25-летний польский эмигрант, бродячий торговец;

Франсуа Жантийон (Gentillon; у Дюма опечатка: Genrillon) — 23-летний парижанин;

Шарль Фурнье — 28-летний лимонадчик;

Луиза Антуанетта Александр — 20-летняя буфетчица в кафе на улице Сен-Мартен, № 65, невеста Луи Россиньоля.

81 … вот что я написал в 1833 году, по следам своего разговора с королевой Гортензией, матерью нынешнего президента. — Королева Гортензия — Гортензия де Богарне (1783–1837), падчерица Наполеона I, дочь Жозефины де Богарне (1763–1814) и ее первого мужа (с 1779 г.) виконта Александра де Богарне (1760–1794); с 1801 г. жена Луи Бонапарта (1778–1846), младшего брата своего отчима и короля Голландии в 1806–1810 гг.; мать Луи Наполеона Бонапарта (1808–1873), президента Французской республики в 1848–1852 гг., а затем, в 1852–1870 гг. французского императора под именем Наполеон III; после отречения Луи Бонапарта от голландского престола (оно было вызвано его несогласием с политикой Наполеона I в отношении Голландии) жила отдельно от мужа, а после второй реставрации Бурбонов обосновалась в Швейцарии, в приобретенном ею замке Арененберг в кантоне Тургау, и жила там до самой смерти.

Встреча Дюма с королевой Гортензией состоялась в замке Арененберг 13 сентября 1832 г., во время его большого швейцарского путешествия.

Дюма приводит здесь полностью содержание главы LVII «Прогулка в парке Арененберга» своей книги путевых очерков «В Швейцарии», печатавшейся впервые в журнале «Обозрение Нового и Старого света» в 1833–1834 гг.

… Госпожа герцогиня де Сен-Лё пригласила меня к завтраку… — В 1814 г. король Людовик XVIII даровал Гортензии Богарне, жившей с 1810 г. отдельно от мужа, который после своего отречения принял имя графа де Сен-Лё (по названию купленного им в 1804 г. замка в селении Сен-Лё-ла-Форе в долине Уазы, в 13 км к северо-западу от Парижа), и сохранившей за собой замок Сен-Лё, титул герцогини де Сен-Лё, однако после второй реставрации ей пришлось покинуть Францию.

84 … этому Буцефалу понадобился Александр Македонский, этому льву — Андрокл… — Буцефал — любимый конь Александра Македонского; как рассказывает Плутарх, юный Александр на глазах у всех сумел укротить этого дикого коня, заметив, что он боится своей тени, и заставив его скакать против солнца («Александр», 6).

Андрокл — герой трогательной истории, рассказанной римским писателемАвлом Геллием (II в.) в его книге «Аттические ночи» (V, 14); раб, отданный в римском цирке на растерзание африканскому льву, который, к великому удивлению зрителей, не только не растерзал его, но и стал ластиться к нему, как собака, ибо, как вскоре выяснилось, Андрокл некогда вытащил из его лапы занозу и три года жил вместе с ним в его логове. Восхищенный император отпустил Андрокла на свободу и подарил ему благодарного льва.

85 … Эту шпагу будет тяжело носить простому офицеру Швейцарской конфедерации. — Принц Луи Наполеон Бонапарт в июне 1830 г. вступил волонтером в швейцарскую армию, а спустя четыре года получил в ней чин капитана артиллерии.

LIX

87 … поскольку никто не боялся более возвращения во Францию ни изгнанника с острова Святой Елены, ни претендента из дворца Шёнбрунн, через год и шесть дней после этой смерти статуя императора снова заняла свое место на вершине Вандомской колонны. — Шёнбрунн — загородный дворец австрийских императоров, расположенный в западном предместье Вены (ныне в черте города) и окруженный большим парком; строился начиная с 1696 г. по проекту архитектора Иоганна Бернхарда фон Эрлаха (1656–1723) и в основном был закончен к 1713 г. В этом дворце жил на положении пленника юный герцог Рейхштадтский, сын императора Наполеона I, и там же скончался.

Об истории Вандомской колонны см. примеч. к с. 63.

… промежуток времени, самыми важными событиями которого стали смерть культа сенсимонизма и рождение дочери герцогини Беррийской. — 10 мая 1833 г., находясь в заключении в крепости Блай, герцогиня Беррийская родила дочь, получившую имя Анна Мария Розалия и умершую три месяца спустя, 19 августа того же года, в Ливорно. Официально ее отцом считался граф Луккези Палли, второй муж Марии Каролины, но многие современники, особенно сторонники Орлеанов, опровергали его отцовство, ссылаясь на сопоставление дат рождения девочки и пребывания Марии Каролины в обществе графа (напомним, что герцогиня покинула Италию 24 апреля 1832 г., а дочь родилась 10 мая 1833 г., то есть год спустя). Отцом Анны Марии Розалии называли нескольких лиц, в том числе и Ашиля Гибура (см. примеч. к с. 92).

… рожденный у смертного одра Сен-Симона, он рос на улице Монсиньи, чахнул в Менильмонтане и умер в суде присяжных. — Сен-Симон, Клод Анри де Рувруа, граф де (1760–1825) — французский философ и экономист, идеи которого легли в основу сенсимонизма, одной из школ утопического социализма, созданной уже после его смерти стараниями его учеников и последователей и в 1828–1830 гг. превратившейся, по существу говоря, в религиозное братство с церковной организацией.

Улица Монсиньи, находящаяся в правобережной части Парижа, в квартале Гайон, недалеко от улицы Ришелье, была проложена в 1825 г. и с 1829 г. носит имя французского композитора Пьера Александра Монсиньи (1729–1817). В доме № 6 по улице Монсиньи, особняке Жевр, находилась редакция газеты «Глобус», основанной в 1824 г. и ставшей с января 1831 г. печатным органом сенсимонистов, и там же регулярно происходили их собрания, пока они не были запрещены полицией 22 января 1832 г.

В апреле 1832 г. сенсимонисты переместились за пределы Парижа, устроив в его восточном предместье Менильмонтан, в 1864 г. вошедшем в городскую черту, в загородном доме (№ 145 по улице Менильмонтан), с 1793 г. принадлежавшем семье Анфантена (см. примеч. ниже), трудовую коммуну из сорока членов, просуществовавшую до июля того же года, когда полиция запретила ее, после чего братство было распущено, а его руководители, обвиненные в создании противозаконного общества, мошенничестве и оскорблении нравственности, предстали 27 августа перед судом присяжных и были приговорены к тюремному заключению сроком на год.

… Перед этим судом 27 августа 1832 года предстали отец Анфантен, Мишель Шевалье, Барро, Дюверье и Олинд Родриг. — Отец Анфантен — Бартелеми Проспер Анфантен (1796–1864), французский инженер, экономист и журналист, а также идеолог и практик сенсимонизма, превративший его в 1829–1831 гг. в своеобразную сектантскую церковь и носивший звание «верховный отец», являясь своего рода первосвященником этой церкви; после того как в 1832 г. созданная им в Менильмонтане община, в которой осуществлялась идея совместного труда, была запрещена властями, а его самого приговорили к тюремному заключению, он, выйдя через год на свободу, отправился в Египет на поиски женщины-мессии, которая должна была вместе с ним сделать человечество счастливым; там он провел три года и основал компанию по прокладке Суэцкого канала; в 1839–1841 гг. активно участвовал в колонизации Алжира, а в 1845 г. стал одним из акционеров и уполномоченным администратором компании, планировавшей построить железнодорожную линию Париж — Лион.

Шевалье, Мишель (1806–1879) — французский политический деятель, инженер, журналист и экономист; с 1830 г. один из адептов сенсимонизма, руководитель газеты «Глобус», сподвижник Анфантена, приговоренный вместе с ним в 1832 г. к тюремному заключению; после освобождения сделал успешную карьеру: в 1838 г. стал государственным советником, в 1841 г. получил кафедру политической экономии во Французском коллеже, в 1845–1846 гг. являлся членом Палаты депутатов, в 1851 г. стал членом Академии моральных и политических наук, а в 1869 г. — сенатором.

Барро, Эмиль (1799–1869) — французский политический деятель и публицист, сенсимонист, сотрудничавший в газете «Глобус»; в 1849–1851 гг. депутат Законодательного собрания.

Дюверье (Duveyrier; у Дюма опечатка: Duverryer) — Шарль Дюверье (1803–1866), французский поэт, драматург и пропагандист сенсимонизма, редактор ежедневной газеты «Кредит», выходившей в 1848–1850 гг.; отец знаменитого исследователя Северной Африки — Анри Дюверье (1840–1892).

Родриг, Олинд Бенжамен (1795–1851) — французский математик, труды которого оставили глубокий след в геометрии, механике и теории чисел, финансист и экономист, ближайший ученик и последователь Сен-Симона, умершего на его руках 19 мая 1825 г.; сын банкира, биржевой маклер, составивший себе благодаря брокерским операциям крупное состояние и занявший в 1823 г. пост управляющего Ссудной кассой; в 1825–1829 гг. глава движения сенсимонистов, передавший 31 декабря 1829 г. руководство его делами Просперу Анфантену и Арману Базару (1791–1832), а затем окончательно разошедшийся с ними во взглядах; один из редакторов сенсимонистского журнала «Производитель» («Le Producteur»), выходившего в 1825–1826 гг.; начиная с 1835 г. принимал активное участие в создании первых акционерных железнодорожных обществ.

89 … не могла не вызывать крайнего беспокойства у человека, позволившего русским осуществить экспедицию в Варшаву, австрийцам — экспедиции в Модену и Болонью и готовившегося провести экспедицию в Антверпен. — Австрийские войска вступили в герцогство Моденское, охваченное восстанием, 4 марта 1831 г., а в Болонью, где заседало временное правительство Объединенных итальянских провинций, эфемерного государства, провозглашенного в ходе революционных событий 1831 г. на территории Папской области, — 20 марта того же года.

Русские войска, которыми командовал генерал-фельдмаршал Иван Федорович Паскевич (1782–1856), вступили в Варшаву 8 сентября 1831 г. после двадцатидневной кровопролитной осады города, что фактически означало подавление Польского восстания 1830–1831 гг. (крепость Замостье в Люблинском воеводстве, остававшаяся последним очагом сопротивления, капитулировала 21 октября).

В результате Бельгийской революции 1830 года Антверпен (см. примеч. к с. 93) отпал от Нидерландов и вошел в состав образовавшегося Бельгийского королевства, но цитадель города осталась в руках голландского гарнизона, которым командовал генерал Давид Хендрик Хассе (1765–1849), имевший возможность подвергать город артиллерийскому обстрелу. Осенью 1832 г. по просьбе короля Леопольда I в Бельгию вошли французские войска под командованием маршала Этьенна Мориса Жерара (см. примеч. к с. 245): 30 ноября они осадили цитадель и 23 декабря, после ожесточенных боев, принудили ее гарнизон к капитуляции.

… всем было известно, что г-н Тьер, показавший себя великим стратегом в своей «Истории Революции», имеет тайное желание перейти от теории к практике. — Имеется в виду десятитомный труд Адольфа Тьера «История Французской революции» («Histoire de la Révolution française»), изданный в Париже в 1823–1827 гг.

… г-на Юмана, министра финансов… — Юман, Жорж Жан (1780–1842) — французский финансист, политик и государственный деятель, уроженец Страсбурга, сын скромного городского служащего, сколотивший огромное состояние в годы Империи и в период Реставрации, сторонник экономического либерализма, трижды занимавший пост министра финансов: с 13 октября 1832 г. по 10 ноября 1834 г., с 18 ноября 1834 г. по 18 января 1836 г. и с 29 октября 1840 г. по 25 апреля 1842 г.; член Палаты депутатов в 1820–1837 гг., пэр Франции в 1837–1842 гг.; скоропостижно скончался 25 апреля 1842 г.

90 … Ее ждало там убежище в доме мадемуазель Дюгиньи. — Полина Дюгиньи (1787 —?) и ее сестра Мария Луиза Дюгиньи (1789 —?), жительницы Нанта, входившие в число друзей семьи Керсабьек, горячие сторонницы Бурбонов, предоставили герцогине Беррийской убежище в своем доме, находящемся на улице От-дю-Шато («Верхнезамковая»; с 1899 г. называется улицей Матлен-Родье), № 3, в самом центре города, с северной стороны замка герцогов Бретонских.

… герцогиня написала следующее письмо своей тетке Марии Амелии… — Французская королева Мария Амелия, сестра неаполитанского короля Франциска I, приходилась герцогине Беррийской родной теткой.

91 … Бывают имена, которые становятся смертельным оскорблением, и таким стало имя этого еврея: Дёйц. — Дёйц, Гиацинт Симон (1802–1852) — французский авантюрист, третий сын Эммануила Дёйца (1763–1842), главного раввина Франции в 1810–1842 гг., и его жены с 1789 г. Юдифь Берман (? — 1823), перешедший 3 февраля 1828 г. в католичество, втершийся в доверие к герцогине Беррийской и выдавший ее убежище в Нанте за полмиллиона франков; в 1835 г. опубликовал в Париже брошюру «Арест Мадам» («Arrestation de Madame»), в которой пытался оправдать свой поступок заботой об интересах отечества и человеколюбием.

… Дёйц сопровождал г-жу де Бурмон на ее пути из Лондона в Италию… — Госпожа де Бурмон — имеется в виду Мари Мадлен Жюльетта де Бекдельевр (1775–1840), с 1800 г. супруга будущего маршала де Бурмона, родившая от него семь детей.

92 … Дёйц отбыл в Нант, сопровождаемый комиссаром Жоли, тем самым офицером полиции, который после убийства герцога Беррийского арестовал Лувеля. — Жоли, Луи (? —?) — комиссар парижской полиции, прежде служивший выездным лакеем у королевы Гортензии и являвшийся агентом тайной полиции министра Деказа; участвовал в аресте герцогини Беррийской в Нанте 6 ноября 1832 г. и поставил свою подпись под протоколом ареста; с марта 1833 г. занимал должность начальника муниципальной полиции в парижской префектуре.

… Разве Дидье не был выдан Бальменом за награду в двадцать тысяч франков? — Бальмен — упоминавшийся выше (см. примеч. к с. 196) хозяин постоялого двора в савойском селении Сен-Сорлен-д’Арв, выдавший Поля Дидье (см. примеч. к с. 184).

… Тридцатого октября она дала г-ну Дюгиньи приказ отправиться в гостиницу «Франция»… — Господин Дюгиньи — Александр Дюгиньи (1785–1853), старший брат Полины и Марии Луизы Дюгиньи, полковник.

Гостиница «Франция», входившая в число лучших отелей Нанта, находилась на площади Грален, одной из центральных площадей города, напротив Оперного театра.

… его ввели в комнату, где находились обе сестры Дюгиньи, мадемуазель Стилит де Керсабьек и г-н Гибур. — Гибур, Ашиль Луи (1799–1890) — нантский адвокат, накануне Июльской революции королевский прокурор, в 1831 г. комиссар легитимистского комитета, имевший задание подготовить восстание в Вандее; преданный сторонник герцогини Беррийской и, возможно, ее любовник, арестованный вместе с ней 6 ноября 1832 г.; выйдя на свободу, опубликовал в Нанте 40-страничную брошюру, носящую название «Достоверное и подробное описание ареста Ее Королевского Высочества Мадам, герцогини Беррийской» («Relation fidèle et détaillée de l'arrestation de S.A.R. Madame, Duchesse de Berry»; 1832).

LX

94 … казалось, что в доме никого нет, кроме сестер Дюгиньи, г-жи де Шаретт и мадемуазель Селесты де Керсабьек. — Госпожа де Шаретт — Луиза Шарлотта Мария де Бурбон (1809–1891), графиня де Вьерзон, незаконнорожденная дочь герцога Беррийского и его любовницы-англичанки Эми Браун (1783–1876), с 1827 г. супруга Шарля Атанаса Мари де Шаретта (1796–1848), первого барона де Ла Контри, племянника знаменитого вандейского вождя Франсуа Атанаса де Шаретта (см. примеч. к с. 121), скрывавшаяся вместе с герцогиней Беррийской в доме мадемуазель Дюгиньи в Нанте.

Селеста де Керсабьек (ок. 1803–1882) — младшая сестра мадемуазель Стилит де Керсабьек.

… генерал Дермонкур, военный комендант города Нанта, его секретарь Рускони и префект, г-н Морис Дюваль, обосновались на втором этаже. — Рускони, Шарль (1787 —?) — участник наполеоновских войн, получивший в 1814 г. должность полицейского комиссара города Порто-Феррайо, столицы Эльбы, и вслед за императором вернувшийся во Францию; после битвы при Ватерлоо поселился в Кольмаре, откуда бежал в Германию вслед за провалом заговора карбонариев 1821 г.; после воцарения Луи Филиппа стал секретарем генерала Дермонкура; после отставки Дермонкура поступил по его рекомендации на службу к Дюма и был в 1833–1857 гг. его секретарем и доверенным лицом. Дюма с мягкой иронией упоминает о нем в своих книгах «Катрин Блюм» (1854) и «История моих животных» (1855–1866).

95 … Через день, 8 ноября, герцогиня поднялась на борт небольшого военного брига «Капризница», находившегося под командованием капитана Молье. — Речь идет о 16-пушечном сторожевом бриге «Капризница» («La Capricieuse»), построенном в Байонне в 1828 г. и принимавшем участие в Алжирской экспедиции.

Капитан Молье (Mollier; у Дюма, вслед за Луи Бланом, ошибочно Mollien) — Огюстен Алексис Молье (1786 —?), французский военный моряк, в чине капитана 3-го ранга командовавший в 1832 г. бригом «Капризница»; в 1835 г. стал капитаном 2-го ранга и занимал должность заместителя начальника порта Рошфора; в 1846 г., в чине капитана 1-го ранга, вышел в отставку.

96 … я осмеливаюсь просить ее в память о принце, историком которого Вы удостоили меня назначить. — Перу Шатобриана принадлежит книга «Записки, письма и подлинные документы, касающиеся жизни и смерти Его Королевского Высочества монсеньора Шарля Фердинанда д'Артуа, сына Франции, герцога Беррийского» («Mémoires, lettres et pièces authentiques touchant la vie et la mort de S.A.R. Monseigneur Charles Ferdinand d'Artois, fils de France, duc de Berry»; 1820).

… Мой брат обрел славу умереть вместе со своим знаменитым дедом, г-ном де Мальзербом, защитником Людовика XVI, умереть в тот же день, в тот же час, за то же дело и на том же эшафоте. — Мальзерб, Кретьен Гийом де Ламуаньон де (1721–1794) — французский судебный и государственный деятель, председатель высшей податной палаты (1750–1771 и 1774–1775), главный королевский цензор (1750–1763), министр королевского двора (1775–1776), единомышленник и сподвижник Тюрго, вынашивавший планы коренных реформ государственного управления; член Французской академии (1775); один из адвокатов во время суда над Людовиком XVI; обвиненный в заговоре против Республики, окончил жизнь на эшафоте 22 апреля 1794 г.

Брат Шатобриана — граф Жан Батист Огюст де Шатобриан (1759–1794), капитан Королевского кавалерийского полка, советник парламента Бретани, казненный в Париже 22 апреля 1794 г.; с 1787 г. был женат на Алине Терезе Ле Пелетье де Розанбо (1771–1794), внучке Мальзерба, казненной одновременно с мужем и дедом.

… у нее отняли двух ее добрых друзей, г-на де Менара и мадемуазель Стилит де Керсабьек, заменив их г-ном де Бриссаком и г-жой д'Отфор… — Госпожа д'Отфор — Аделаида де Майе Ла Тур Ландри (1787 —?), с 1805 г. жена графа Жана Луи Гюстава д'Отфора (1785 —?), полковника королевских телохранителей; с 1816 г. придворная дама герцогини Беррийской, находившаяся при ней в крепости Блай; сохранился ее дневник, опубликованный в 1916 г. и содержащий ценные сведения об этом драматическом периоде жизни принцессы.

97 … министерские газеты сообщили, что господа Орфила и Овити отбыли в Блай, куда их вызвали в связи со случаем из области судебной медицины. — Орфила, Матьё Жозеф Бонавантюр (1789–1853) — французский врач и химик, по происхождению испанец; в ранней юности служил в торговом флоте, но с 1805 г. стал учиться медицине, а потом и химии, сначала в Испании, а с 1807 г. в Париже, на специальную стипендию от города Барселоны; после начала Испанской кампании Наполеона перестал получать стипендию, однако продолжал учиться, вначале сильно бедствуя; в 1818 г. принял французское подданство; сферой его специальных интересов была токсикология и смежные с ней области медицины, химии, судебной медицины (в ней он был прославленным экспертом); оставил по этим вопросам ряд работ; много преподавал как медицину, так и особенно химию; в 1831–1848 гг. был деканом Медицинского факультета в Париже и в качестве такового сильно способствовал реформам в сфере медицинского образования во Франции.

Овити, Пьер Жан (1779–1860) — французский врач, лейб-медик Карла X и герцогини Беррийской.

… Орфила и Овити прибыли в Блай, были приняты принцессой и в докладе, составленном ими совместно с господами Жинтраком и Бартесом, удостоверили следующее… — Жинтрак, Эли (1791–1877) — известный французский медик, по политическим взглядам легитимист; врач больницы Святого Андрея в Бордо; член Национальной Академии медицины; в 1846–1871 гг. директор Медицинской школы Бордо.

Бартес (Barthez; у Дюма опечатка: Berthe) — Франсуа Бартес (1801–1868), французский военный хирург, врач гарнизона крепости Блай, затем врач парижского военного госпиталя Гро-Кайу, а после Февральской революции — главный врач военного госпиталя в Виши.

… «Корсар», выступая в своей роли застрельщика, решил, что он первым разгадал тайну, скрытую под этой фразой… — «Корсар» («Le Corsaire») — ежедневная сатирическая французская газета, выходившая в Париже с 11 февраля 1823 г. по 14 ноября 1858 г.; до Февральской революции придерживалась республиканского направления, а затем перешла в легитимистский лагерь; ее издателем и главным редактором был литератор Жан Луи Вьенно (1783–1863).

98 … Уже на другой день г-н Эжен Бриффо дрался на дуэли с каким-то роялистом и получил пулю в плечо. — Бриффо, Эжен Виктор (1799–1854) — французский писатель и популярный журналист, сотрудничавший в газетах «Корсар» и «Время»; республиканец, гастрономический критик и известный дуэлянт. 1 декабря 1832 г. его тяжело ранил на дуэли журналист Марк Андре Барбо де Ла Трезорьер (1792 —?), сотрудничавший в легитимистских изданиях.

… Годфруа Кавеньяк, Марраст и Гардерен отправили от имени республиканской партии следующий вызов на дуэль газете «Привидение»… — Гардерен (Garderin) — неясно, кто здесь имеется в виду; имя это приводит в данном контексте Луи Блан и повторяет вслед за ним Дюма (меняя его, однако, в главе CCLXIV своих мемуаров на Gardarin).

«Привидение» («Le Revenant») — легитимистская сатирическая газета, выходившая под девизом «Не бойтесь, это друг» в Париже с 1 января 1832 г. по 15 сентября 1833 г.; ее главным редактором был Альбер де Кальвимон (1804–1858), журналист, писатель, либреттист, будущий префект департамента Дордонь в 1851–1853 гг.

… Второго февраля состоялся первый из этих поединков, в котором встретились г-н Ру Лабори и г-н Арман Каррель… — Ру де Лабори, Анатоль (ок. 1805 —?) — французский публицист, литературный критик и драматург, один из учредителей и сотрудников газеты «Привидение», легитимист; его дуэль с Арманом Каррелем, в которой он выступал поборником чести герцогини Беррийской, наделала много шуму.

LXI

99 … заявление, переданное герцогиней Беррийской в руки генерала Бюжо, коменданта крепости Блай… — Генерал Бюжо — Тома Робер Бюжо, маркиз де Ла Пиконнери (1784–1849), французский военный, политический и административный деятель, самый известный французский генерал в царствование Луи Филиппа, маршал (1843); в 1831–1848 гг. член Палаты депутатов, в 1848–1849 гг. депутат Учредительного и в 1849 г. депутат Законодательного собраний; генерал-майор (1831), генерал-лейтенант (1836), участник покорения Алжира, получивший за свои победы там титул герцога Ислийского (1844); генерал-губернатор Алжира в 1841–1847 гг., зарекомендовавший себя не только как блестящий военный, но и как способный администратор; автор многих сочинений по военному делу; в 1832–1833 гг. занимал должность коменданта крепости Блай, являясь тюремщиком герцогини Беррийской.

100 … г-н Денё, акушер герцогини, был отправлен в Блай… — Господин Денё — см. примеч. к с. 206.

101… два хирурга — господа Дюбуа и Меньер. — Дюбуа, Антуан (1756–1837) — французский врач, участник Египетской экспедиции; с 1808 г. главный хирург императора Наполеона 1, а в 1811 г. акушер императрицы Марии Луизы; барон Империи (1812), член Академии медицины; в 1820 г. находился в числе врачей, на руках которых умер смертельно раненный герцог Беррийский; с 1830 г. являлся почетным профессором Медицинского факультета Парижа.

Меньер, Проспер (1799–1862) — известный французский врач, доктор медицины, впервые изучивший заболевание внутреннего уха, названное его именем; в описываемое время был внештатным профессором Медицинского факультета Парижа, хирургом 4-й благотворительной лечебницы Филантропического общества.

103 … г-жа Ансле, спавшая подле принцессы, выбежала из комнаты… — Ансле (Hansler; у Дюма ошибочно Hausler) — горничная герцогини Беррийской, прибывшая из Парижа в Блай, чтобы разделить с ней тюремное заключение.

… Шарль Франсуа Маршан-Дюбрёй, супрефект округа Блай… — Маршан-Дюбрёй, Шарль Франсуа (1794–1834) — французский административный деятель, адвокат и историк, в 1833 г. супрефект округа Блай, затем, в 1833–1834 гг., префект департамента Эн; случайно застрелился, неосторожно обращаясь со своим пистолетом; автор одиннадцатитомного сочинения «Достопамятные дни Французской революции» (1826–1827).

… Даниель Теотим Пастуро, председатель суда первой инстанции округа Блай… — Никаких сведений об этом персонаже найти не удалось.

… Пьер Надо, королевский прокурор при том же суде… — Надо, Пьер (? — 1838) — королевский прокурор суда первой инстанции округа Блай.

… Гийом Беллон, председатель торгового суда, заместитель мэра города Блай… — Никаких сведений об этом персонаже найти не удалось.

… Шарль Борд, командир национальной гвардии округа Блай… — Борд, Шарль (? — 1853) — командир национальной гвардии округа Блай.

… Эли Декрамб, кюре города Блай… — Декрамб (Descrambes; у Дюма ошибочно Ddserambes) — Эли Декрамб (? — 1834), местный священник, назначенный по желанию Луи Филиппа духовником герцогини Беррийской во время ее тюремного заключения в крепости Блай.

… Пьер Камиль Делор, начальник гарнизона крепости Блай… — Делор (Delord; у Дюма ошибочно Delong) — Пьер Камиль Делор (? —?), наполеоновский офицер, в 1833 г. начальник гарнизона крепости Блай.

… Клод Оливье Дюфрен, гражданский правительственный комиссар в крепости… — Дюфрен, Клод Оливье (ок. 1792 —?) — правительственный комиссар, приставленный к герцогине Беррийской в качестве интенданта во время ее тюремного заключения в крепости Блай; впоследствии главный инспектор тюрем департамента Сена.

… Господа Мерле, мэр города Блай, и Ренье, мировой судья, равным образом назначенные свидетелями, отлучились на короткое время за город… — Мерле, Андре Виктор (ок. 1796–1855) — мэр города Блай в 1832–1835 и в 1848–1851 гг.

Ренье, Жан Батист Феликс Мари (1786–1855) — сборщик налогов, мировой судья в округе Блай.

104… только что принял роды герцогини Беррийской, присутствующей здесь, законной супруги графа Этторе Луккези Палли из рода князей ди Кампо Франко, проживающего в Палермо, дворянина покоев короля Обеих Сицилий. — Граф Этторе Карло Луккези Палли (1806–1864) — итальянский аристократ, второй сын Антонио Луккези Палли (1781–1856), третьего герцога делла Грация, седьмого князя ди Кампо Франко, королевского наместника на Сицилии в 1835–1837 гг., и его супруги с 1800 г. Марии Франчески Пиньятелли (1784–1837), герцогини Пиньятелли; согласно официальной версии, с 14 декабря 1831 г. второй муж герцогини Беррийской и отец ее дочери, родившейся в крепости Блай; помимо этого ребенка, в отношении которого его отцовство считается спорным, герцогиня Беррийская родила от него трех дочерей и сына.

105 … пароход, стоявший на якоре возле крепости, должен был доставить принцессу на корвет «Агата», который ожидал ее на Ришарском рейде. — Корвет «Агата» — 800-тонное военно-транспортное судно, построенное в 1828–1830 гг. в Бресте и находившееся в составе французского военно-морского флота с 1832 по 1856 гг.; летом 1833 г. (с 8 июня по 5 июля) на этом судне, которым командовал тогда капитан Луи Жорж Франсуа Тюрпен (1790–1848), герцогиня Беррийская была перевезена из Бордо в Палермо; в 1855 г., во время Крымской войны, «Агата» использовалась в ходе военных действий на Балтике.

Ришарский рейд — якорная стоянка в устье Жиронды, примерно в 40 км к северо-западу от крепости Блай, у селения Жо-Диньяк-и-Луарак на левом берегу реки, где в 1843 г. был сооружен Ришарский маяк.

…На борту парохода принцессу ожидали несколько человек: это были маркиз и маркиза де Дампьер, князь и княгиня Боффремон, маркиз де Барбансуа, виконт де Менар, граф Луи де Кальвимон и аббат Сабатье, только что назначенный ее духовником. — Дампьер, Эли Луи Эмар, маркиз де (1787–1845) — владелец замка Плассак в департаменте Приморская Шаранта, полковник национальной гвардии департамента Ло-и-Гаронна, с 1827 г. пэр Франции, отказавшийся присягать Луи Филиппу; участник авантюры герцогини Беррийской. Его женой с 1811 г. была Мария Шарлотта д’Аббади де Сен-Жермен (1789–1837).

Боффремон, Теодор Деметрий Поль Александр, князь де (1793–1853) — подполковник кавалерии, адъютант герцога Беррийского, а затем герцога Бордоского.

Княгиня де Боффремон — Анна Элизабет Лоране де Монморанси (1802–1860), дочь герцога Анна Шарля Франсуа де Монморанси (1768–1846), с 1819 г. супруга князя де Боффремона, придворная дама герцогини Беррийской.

Маркиз де Барбансуа (Barbançois; у Дюма ошибочно Barbanoir) — Шарль Эузеб Гийом, маркиз де Барбансуа-Сарзе (1779–1864), отставной полковник королевской гвардии, в 1828–1833 гг. воспитатель герцога Бордоского.

Виконт де Менар — вероятно, это был Шарль Фердинан де Менар (1809–1862), единственный сын графа де Менара (см. примеч. к с. 59).

Граф Луи де Кальвимон — Жан Луи Арман, граф де Кальвимон де Сен-Марсьяль (ок. 1801 — ок. 1884), французский политический деятель и публицист, в 1828–1830 гг. пэр Франции, легитимист, автор книги «Мадам и ее защитники» (1833).

Аббат Сабатье — Жермен Сабатье (1803–1875), французский священник, в 1833 г. духовник герцогини Беррийской, с 1838 г. профессор церковного красноречия на Богословском факультете Бордо.

… Позади герцогини и кормилицы шли г-н де Менар, г-жа д'Отфор, г-н Дене, г-н де Сент-Арно, адъютант генерала, мадемуазель Ле Бешю и г-жа Ансле. — Сент-Арно, Ашиль де (1798–1854) — французский военный и государственный деятель, маршал Франции (1852); военный министр в 1851–1854 гг.; участник завоевания Алжира; командуя французской Восточной армией во время Крымской войны, 20 сентября 1854 г. одержал победу над русскими войсками в сражении при Альме; 29 сентября того же года умер от холеры. В 1832–1833 гг. Ашиль де Сент-Арно (впрочем, будучи по натуре авантюристом, это дворянское имя он себе присвоил, и на самом деле его, сына парижского буржуа, звали Арманом Жаком Леруа) имел чин лейтенанта, состоял в должности адъютанта генерала Бюжо и находился вместе с ним в крепости Блай.

LXII

106 … у наций, которые лишь складываются, убийство происходит в семье правителя и связано с тем, что сын хочет наследовать отцу, брат — брату, супруга — супругу; именно так погибли Павел I, Петр III и Петр I. — Российский император Павел I (см. примем, к с. 144) был убит в результате заговора придворных и гвардейцев, о котором знал и которому не воспротивился его старший сын и наследник, будущий император Александр I (см. примем, к с. 149).

Петр III Федорович (1728–1762) — российский император с 1761 г.; сын герцога Шлезвиг-Гольштейн-Готторпского Карла Фридриха (1700–1739; герцог с 1702 г.) и дочери царя Петра I, Анны Петровны (1708–1728); в 1741 г. как внучатый племянник шведского короля Карла XII (см. примеч. к с. 130) был избран наследником шведской короны, а в 1742 г. был объявлен своей теткой, императрицей Елизаветой Петровной (1709–1762; правила с 1741 г.), ее наследником и с этого времени жил в России; в 1745 г. его супругой стала принцесса Ангальт-Цербстская (будущая Екатерина II); в декабре 1761 г. вступил на российский престол; демонстративным пренебрежением к православию и интересам России вызвал недовольство всех сословий империи, 28 июня (9 июля) 1762 г. был отрешен от власти и неделю спустя, 7 (17) июля, убит с ведома Екатерины II, вступившей после этого на престол в качестве царствующей императрицы.

Петр I (1672–1725) — русский царь с 1682 г. (правил самостоятельно с 1689 г.), первый российский император (с 1721 г.); выдающийся государственный и военный деятель, осуществивший ряд важнейших преобразований и в 1703 г. основавший Санкт-Петербург.

Петр I, страдавший в последние годы жизни почечнокаменной болезнью и уремией, умер естественной смертью в ночь с 27 января (7 февраля) на 28 января (8 февраля) 1725 г., не успев назначить преемника, и уже через несколько часов Сенат под давлением гвардейских полков призвал на престол вдову скончавшегося императора Екатерину Алексеевну (1684–1727), которая правила под именем Екатерина I.

… именно так погибли Карл XII и Густав III. — Шведский король Карл XII (см. примеч. к с. 130) был убит шальной пулей 11 декабря 1718 г. при осаде норвежской крепости Фредрикстен, однако существует версия, что причиной его гибели стал заговор шведской аристократии, недовольной продолжением разорительной войны и осуществившей покушение на его жизнь.

О смерти Густава III см. примеч. к с. 129.

… именно так у нас, во Франции, погибли Генрих III и Генрих IV, убитые Жаком Клеманом и Равальяком, и именно так едва не погиб Людовик XV, которого пытался убить Дамьен. — Клеман, Жак (1567–1589) — доминиканский монах, ярый католик, 1 августа 1589 г. по наущению Католической лиги заколовший в замке Сен-Клу под Парижем короля Генриха III (см. примеч. к с. 210), который на другой день скончался; убийца попытался бежать, но был схвачен и заколот королевскими гвардейцами; позднее его тело был четвертовано и сожжено.

Равальяк, Франсуа (1578–1610) — школьный учитель из Ангулема, фанатичный католик, 14 мая 1610 г. убивший Генриха IV (см. примеч. к с. 126) ударом кинжала; был схвачен, судим и четвертован 27 мая того же года.

Дамьен, Робер Франсуа (1715–1757) — француз-простолюдин, который 5 января 1757 г., взяв напрокат шляпу и шпагу и затесавшись в Версале в толпу придворных, попытался заколоть небольшим складным ножом короля Людовика XV и нанес ему неглубокую рану в правый бок; 28 марта того же года был четвертован на Гревской площади.

… один и тот же принцип наносил удар рукой всех этих убийц: Фиески, Алибо, Мёнье и Леконт были последователями Лувеля. — Фиески, Алибо, Мёнье, Леконт — см. примем, к с. 145.

Лувель — см. примем, к с. 202.

107… Первой попыткой убить Луи Филиппа стало посягательство на его жизнь, получившее в истории название покушения на Королевском мосту. — Речь идет о покушении на Луи Филиппа, предпринятом днем 19 ноября 1832 г., когда в короля, который верхом на лошади проезжал по Королевскому мосту, направляясь из Тюильри в Палату депутатов, чтобы открыть сессию парламента, выстрелили из пистолета, но промахнулись.

Королевский мост — один из самых старых мостов в Париже, связывающий павильон Флоры на правом берегу Сены с началом Паромной улицы на левом берегу реки; этот пятипролетный каменный мост длиной 110 м и шириной 17 м был построен в 1685–1689 гг. на средства, предоставленные королем Людовиком XIV, и назван в его честь.

… Некая юная девица по имени мадемуазель Бури сыграла в нем роль, которую многие сочли относящейся в большей степени к области вымысла, нежели истории. — Мадемуазель Бури — Адель Бури (Boury; у Дюма ошибочно Burg), девятнадцатилетняя девица, дочь почтмейстера из городка Берг в департаменте Нор, на показаниях которой строились обвинения против предполагаемых участников покушения на короля 19 ноября 1832 г.; титульный автор «Мемуаров», опубликованных в 1833 г.

… Господа Бержерон и Бенуа, которым предъявили обвинение, в итоге были оправданы. — Луи Бержерон, 21-летний студент-правовед, республиканец, руководитель одной из секций Общества прав человека, уроженец города Шони в департаменте Эна, и его земляк Ипполит Бенуа, 28-летний доктор медицины, обвиненные в покушении на короля 19 ноября 1832 г., предстали в марте следующего года перед судом присяжных и были оправданы.

… Было это покушение подлинным или же власть, как ее в этом обвиняли, сыграла в данных обстоятельствах ту роль, какую капуцин Шабо хотел заставить сыграть Гранжнёва? — Гранжнёв, Жан Антуан Лафарг де (1751–1793) — французский политический деятель, адвокат парламента Бордо, депутат Законодательного собрания и Конвента, жирондист; требовал беспощадных мер против двора и эмигрантов, однако в Конвенте отличался умеренностью и голосовал против смертного приговора Людовику XVI; был казнен 21 декабря 1793 г. в Бордо вместе со своим братом.

По легенде, накануне восстания 10 августа 1792 г., желая ускорить его, Гранжнёв (именно так!) обратился к своему коллеге Шабо (см. примеч. к с. 131) с просьбой пустить ему пулю в лоб, что, как он полагал, должно было послужить поводом к революции, поскольку ответственность за убийство депутата возложили бы на роялистов, и Шабо дал на это согласие, однако все же не решился на такой поступок.

… героической осады, в которой наследник престола столь славным образом получил боевое крещение. — Во время осады цитадели Антверпена двадцатидвухлетний герцог Орлеанский командовал авангардом и в ночь с 29 на 30 ноября 1832 г. проявил необычайное личное мужество, под огнем противника поведя за собой солдат в атаку на люнет Сен-Лоран.

… издатель этой газеты, г-н Льон, которому, как и Карлу I, предоставили в качестве судьи целый парламент, был приговорен к трем годам тюремного заключения и штрафу в размере десяти тысяч франков. — Льон, Пьер (? —?) — французский журналист, ответственный редактор газеты «Трибуна», который на протяжении 1833–1834 гг. пять раз приговаривался судом присяжных департамента Сена к длительным тюремным заключениям и крупным денежным штрафам (12 сентября, 23 сентября и 8 октября 1833 г., а также 26 апреля и 30 августа 1834 г.), 16 апреля 1833 г. предстал перед судом Палаты депутатов, приговорившей его к трем годам тюремного заключения и денежному штрафу в размере десяти тысяч франков.

Английский король Карл I (см. примеч. к с. 73), потерпевший поражение в гражданской войне, был предан суду парламента, который приговорил его к смертной казни.

108 … один из них, г-н Детурмель, депутат департамента Нор, был посланником в Колумбии. — Господин Детурмель — граф Александр Сезар д'Этурмель (1780–1852), французский политический деятель и дипломат, член Палаты депутатов в 1815–1816, 1822 и 1831–1837 гг., способствовавший восхождению Луи Филиппа на трон; в 1833 г. получил должность посла в Колумбии, но так и не приступил к исполнению своих обязанностей.

109 … Ведомство на Иерусалимской улице возглавлял в то время г-н Жиске… — В старинном здании на Иерусалимской улице, находившейся на западном конце острова Сите и уничтоженной в 1883 г. при реконструкции Дворца правосудии, с 1816 по 1871 гг. располагалась префектура парижской полиции, которую в 1831–1836 гг. возглавлял Анри Жиске; это здание погибло 24 мая 1871 г., в период Парижской коммуны, в результате пожара.

… газета «Здравый смысл», которая одна распространяла более трех четвертей всех продававшихся брошюр, продолжала печатать их… — «Здравый смысл» («Le Bon Sens») — парижская воскресная газета демократического направления, учредителями которой были Кошуа-Лемэр (позднее на посту главного редактора его сменил Луи Блан) и Родд и которая выходила с 15 июля 1832 г. по 3 марта 1839 г.

110 … г-н Родд, вместе с Кошуа-Лемэром руководивший газетой «Здравый смысл», решил бросить полиции открытый вызов… — Родд, Жан Франсуа Виктор (1792–1835) — французский журналист, учредитель и директор газеты «Здравый смысл».

Кошуа-Лемэр — см. примеч. к с. 226.

…в Лионе вспыхнуло второе восстание, и оно было подавлено г-ном де Гаспареном и генералом Эмаром. — Второе Лионское восстание ткачей, длившееся с 9 по 15 апреля 1834 г. и носившее ярко выраженный политический характер, было потоплено в крови правительственными войсками: в ходе боев погибло около шестисот горожан, десять тысяч повстанцев были арестованы и преданы суду.

Гаспарен, Адриен Этьенн Пьер (1783–1862) — французский политик, государственный деятель и агроном, сын Тома Огюстена Гаспарена (1754–1793), члена Конвента; близкий друг Франсуа Гизо; член Палаты депутатов в 1830–1831 гг.; в 1834 г. исполнял должность префекта департамента Рона, в этом качестве руководил подавлением второго Лионского восстания и в награду за свое рвение получил звание пэра; в 1836–1837 и 1839 гг. занимал пост министра внутренних дел.

Эмар, Антуан (1773–1861) — французский военачальник, начавший военную службу волонтером в 1792 г., участник революционных и наполеоновских войн, полковник (1807), барон Империи (1808), бригадный генерал (1813); после второго отречения Наполеона ушел в отставку; вслед за Июльской революцией вернулся в армию, в 1832 г. получил чин генерал-лейтенанта и в 1834 г., командуя 7-м военным округом, жестоко подавил второе Лионское восстание, что принесло ему звание пэра (1834); имя его высечено на Триумфальной арке.

… Сент-Этьенн посылает десять тысяч вооруженных рабочих; в Дижоне народ захватил правительственную переписку; в Бельфоре восставший полк провозгласил республику. — Сент-Этьенн — находящийся в 50 км к юго-востоку от Лиона город, где 11 апреля 1834 г., под влиянием Лионского восстания, рабочие также подняли мятеж, который был очень быстро подавлен правительственными войсками. Одновременно республиканские волнения начались в Дижоне, Гренобле, Безансоне и ряде других городов, 52-й полк, стоявший гарнизоном в Бельфоре, взбунтовался и провозгласил республику, а 13–14 апреля, когда Лионское восстание уже угасало, крупные выступления против монархии произошли в Париже.

… на воротах Сен-Мартен была вывешена следующая прокламация… — Ворота Сен-Мартен — триумфальная арка высотой 18 м и шириной 18 м, сооруженная в 1674 г. в честь военных побед Людовика XIV архитектором Пьером Бюлле (1639–1716) на месте средневековых городских ворот Сен-Мартен, стоявших в конце улицы Сен-Мартен.

111 … Одновременно такое же массовое волнение началось на улицах Гренье-Сен-Лазар, Бобур, Транснонен и Мишель-ле-Конт. — Улица Бобур — здесь: южный отрезок нынешней улицы Бобур, которая была создана в 1851 г. и, вобрав в себя несколько улиц в правобережной части Парижа, служит западной границей квартала Маре; бывшая главная дорога предместья Бо-Бур, вошедшего в городскую черту в кон. XII в.; продолжала улицу Транснонен (см. примеч. к с. 52) к югу от перпендикулярной к ней улицы Мишель-ле-Конт, которую продолжает в западном направлении улица Гренье-Сен-Лазар.

… То были Везувий и Этна с их таинственными каналами, их подземным огнем и их внезапно разверзающимися кратерами. — Везувий — действующий вулкан на Апеннинском полуострове, близ Неаполитанского залива, к востоку от Неаполя; высота его 1277 м.

Этна — см. примеч. к с. 150.

… Господин Шарнье. — Шарнье, Пьер (1795–1857) — владелец ткацкой мастерской в Лионе, один из главных вожаков лионских ткачей в период 1825–1857 гг., журналист, выступавший в местной рабочей печати.

… фабрикант и негоциант, проживающий на улице Прожете, № 8… — Улица Прожете («Проектируемая») — прежнее, до 1840 г., название Главной улицы Веза, проложенной в 1776 г. и связывающей площадь Вальми с улицей Сен-Пьер-де-Вез. 12 апреля 1834 г., во время подавления второго Лионского восстания, эта улица стала театром кровавого побоища, устроенного солдатами правительственных войск.

112 … супруга Луи Сонье, кисейщика, проживающего в Везе, на улице Прожете… — Вез — северо-западное предместье Лиона, вошедшее в городскую черту в 1852 г.; расположено на правом берегу Соны.

114 … Отец несчастного Франсуа Ловернья адресовал королю прошение, которое, разумеется, осталось без ответа. — Адресованное королю Луи Филиппу открытое письмо отца убитого Франсуа Ловернья было опубликовано в лионской газете «Le Précurseur» («Предвестник») 17 мая 1834 г.

115… вышел из дома, намереваясь присоединиться к своей матери и моему старшему сыну, которые отправились в деревню Экюлли. — Экюлли — западное предместье Лиона, расположенное в 4 км к западу от Веза.

… Сьер Коке, слесарь, проживавший на Тарарской дороге, № 7, был смертельно ранен у себя дома… — Тарар — город в департаменте Рона, в 40 км к северо-западу от Лиона.

LXIII

… Эти массовые убийства дали повод к проведению судебного расследования; не решаясь рассказывать, мы просто цитируем отрывки из показаний свидетелей… — Все подробности, связанные с побоищем, которое 14 апреля 1834 г. устроили в доме № 12 по улице Транснонен каратели, Дюма дословно взял из книги Луи Блана, который, в свою очередь, позаимствовал их из брошюрыадвоката Ледрю-Роллена (см. примеч. к с. 166) «Памятная записка о событиях на улице Транснонен 13 и 14 апреля 1834 года» («Mémoire sur les évènements de la rue Transnonain, dans les journées des 13 et 14 avril 1834»), опубликованной несколькими изданиями в том же 1834 г.

… Госпожа Добиньи. — Госпожа Добиньи — арендатор торгового помещения в доме № 12 по улице Транснонен, державшая там мебельный магазин.

… Отряд солдат пришел в пять часов, со стороны улицы Монморанси… — Улица Монморанси, расположенная в правобережной части Парижа, в квартале Маре, и связывающая улицу Бобур (точнее, ту ее часть, что прежде именовалась улицей Транснонен) и улицу Тампля, проходит параллельно улице Мишель-ле-Конт, к северу от нее.

Злосчастный дом № 12 стоял на углу улиц Транснонен и Монморанси.

… господин Гитар, мой муж и я кинулись открывать дверь… — Приведем краткие сведения об упоминаемых здесь и ниже двенадцати жертвах бойни на улице Транснонен:

Гитар, Адольф — 28-летний служащий,

Добиньи, Эдм — 36-летний художник-витражист,

Бреффор, Жан Франсуа — 58-летний фабрикант бумаги,

Бреффор, Луи — 22-летний художник,

Бессон, Аннета — 49-летняя родственница Жана Франсуа Бреффора и пайщица его фабрики,

Ларивьер, Анри де — 23-летний адвокатский служащий, житель Версаля,

Лепер, Жан — 30-летний позолотчик бумаги,

Робике, Пьер — 29-летний бронзовщик,

Бутон, Антуан Пьер — 52-летний маляр,

Гю, Луи Марен — 46-летний торговец мебелью,

Тьерри, Пьер — 20-летний ювелир,

Луазийон, Луи — 20-летний шляпник.

117 … Госпожа Пуарье — Бонвиль. — Имеется в виду Женевьева Розалия Пуарье де Бонвиль, 65-летняя родственница Жана Франсуа Бреффора и пайщица его фабрики, выжившая в бойне на улице Транснонен и ставшая свидетельницей во время судебного расследования.

118 …Аннетта Ваше. — Эта свидетельница была любовницей Луи Бреффора.

119 … Госпожа Годфруа была ближе всех к двери. — Речь идет о бакалейщице Луизе Годфруа, лавка которой находилась напротив дома № 12 по улице Транснонен и которая пыталась укрыться в нем во время баррикадных боев.

LXIV

122 … Сто тридцать две подписи удостоверяли взаимосвязь событий, происходивших в Лионе, Париже, Безансоне, Марселе, Сент-Этьенне, Арбуа, Шалоне, Эпинале, Люневиле и Изере. — Безансон — город на востоке Франции, в исторической области Франш-Конте, административный центр департамента Ду.

Марсель — см. примеч. к с. 34.

Арбуа — город на востоке Франции, в области Франш-Конте, в департаменте Юра.

Шалон — здесь: Шалон-на-Соне, город на востоке Франции, в Бургундии, в департаменте Сона-и-Луара.

Эпиналь — город на северо-востоке Франции, в департаменте Вогезы.

Люневиль — см. примеч. к с. 268.

Изер — департамент на юго-востоке Франции, главный город — Гренобль.

… Обвиняемые, арестованные в качестве подследственных, были помещены в Сент-Пелажи. — Сент-Пелажи — см. примеч. к с. 229.

… Чтобы придать своей защите целостный характер, они избрали комитет, куда вошли господа Гинар, Годфруа Кавеньяк, Арман Марраст, Лебон, Виньерт, Ландольф, Шильман, Гранже и Пишонье. — Лебон, Наполеон Эме (1807 —?) — студент-медик, уроженец Дьеппа.

Виньерт, Жан Жак (1805–1840) — адвокат и преподаватель математики, уроженец города Баньер-де-Бигор (департамент Верхние Пиренеи), в 1848–1849 гг. депутат Учредительного собрания.

Ландольф, Пьер Франсуа (1809–1889) — журналист, уроженец городка Луан (департамент Сона-и-Луара), в 1849–1850 гг. депутат Законодательного собрания.

Шильман, Жак Робер Фредерик (ок. 1804 —?) — коммивояжер, уроженец селения Лассон (департамент Кальвадос).

Гранже, Шарль Пьер (1812–1889) — студент-фармацевт, убежденный республиканец, уроженец селения Нёшатель-ан-Сонуа (департамент Сарта).

Пишонье (Pichonnier; у Дюма ошибочно Puhonnier) — Пьер Пишонье (ок. 1800 —?), домовладелец, уроженец города Фалез (департамент Кальвадос).

Все названные лица, проходившие перед судом Палаты пэров в качестве обвиняемых по делу о беспорядках в Париже в апреле 1834 г., были 23 января 1836 г. заочно приговорены к десяти годам тюремного заключения.

… Теми, кто принял этот совет и последовал их примеру, были господа Бон, Лагранж, Мартен-Майфер, Тифен и Коссидьер. — Бон, Эжен (1799–1880) — видный деятель французского республиканского и рабочего движения, инженер и журналист; карбонарий, преподаватель Коммерческого училища в Лионе, председатель лионского отделения Общества прав человека, ставший во время Лионских восстаний 1831 и 1834 гг. выразителем мнений рабочих и республиканцев; 13 августа 1835 г. был приговорен судом Палаты пэров к депортации, но сумел бежать из тюрьмы Сент-Пелажи и вплоть до амнистии 1837 г. укрывался в Бельгии; в 1848 г. решением Временного правительства был назначен комиссаром в городе Монбризон, в 1848–1849 гг. являлся депутатом Учредительного, а в 1849–1851 гг. — Законодательного собраний; после государственного переворота 2 декабря 1851 г. был изгнан из Франции, обосновался в Бельгии, затем в Швейцарии и умер в Базеле.

Лагранж, Шарль (1804–1857) — французский революционер, бывший морской артиллерист, уроженец Парижа, сражавшийся на парижских баррикадах в июле 1830 г.; старший мастер на одной из лионских фабрик, входивший в число главных руководителей Лионского восстания 1834 года и приговоренный судом Палаты пэров к двадцатилетнему тюремному заключению; вышел на свободу в 1839 г. вследствие амнистии; видный участник Февральской революции, депутат Учредительного, а затем Законодательного собраний; после государственного переворота 2 декабря 1851 г. был выслан из Франции и умер в Голландии.

Мартен-Майфер, Пьер Даниэль (1798–1877) — французский журналист и дипломат, участник политических, литературных и религиозных битв времен Реставрации и Июльской монархии, друг Армана Карреля; с 1833 г. главный редактор марсельской газеты «Суверенный народ» («Le Peuple Souverain»), представший перед судом Палаты пэров в качестве обвиняемого по делу о беспорядках в Марселе; после Февральской революции занимал последовательно посты генерального консула в Барселоне, Палермо и Монтевидео.

Тифен, Жан Лоран (ок. 1803 —?) — житель Лиона, бывший секретарь административного полицейского суда, представший перед судом Палаты пэров в качестве обвиняемого по делу о беспорядках в Сент-Этьенне и приговоренный к одному году тюремного заключения.

Коссидьер, Марк Луи (1807–1861) — деятель французского революционного и рабочего движения, уроженец Женевы; торговый служащий на фабриках Лиона и Сент-Этьенна, во время восстаний в этих городах в апреле 1834 г. проявивший себя как воинствующий республиканец; представ перед судом Палаты пэров в качестве обвиняемого по делу о беспорядках в Сент-Этьенне, был приговорен 28 декабря 1835 г. к двадцатилетнему тюремному заключению, которое отбывал в крепости Мон-Сен-Мишель; освобожденный по амнистии в 1837 г., вновь занялся оппозиционной деятельностью и принял самое активное участие в Февральской революции 1848 года; с 24 февраля по 15 мая 1848 г. возглавлял префектуру полиции Парижа; в 1848–1849 гг. являлся депутатом Учредительного собрания; после Июньского восстания 1848 г. был вынужден эмигрировать в Англию, а затем в США и вернулся во Францию лишь в 1859 г.; оставил мемуары, опубликованные в 1849 г. Заметим, что перед судом Палаты пэров предстал в качестве обвиняемого по делу о беспорядках в Лионе и его отец, книготорговец Жан Коссидьер (1783 —?), приговоренный к десяти годам тюремного заключения.

124 … Это заявление подписали: Филипп Дюпен, председатель адвокатской палаты; Аршамбо, ее старейшина; Паркен, Моген, Тевенен, Кутюр, Кольме д'Ааж, Кобер, Эннекен, Беррье-сын, Годри, Лаво, Делангль, Мари, Ше д'Эст-Анж, Дювержье, Крусс, Пайе, Одилон Барро, Ле Ру а и Фредерик, члены палаты. — Дюпен, Филипп Симон (1795–1845) — французский адвокат и политический деятель, младший брат Андре Дюпена (см. примеч. к с. 216), в 1834–1836 гг. председатель адвокатской палаты при Королевском суде Парижа; в 1830–1831 и 1842–1846 гг. член Палаты депутатов.

Аршамбо, Франсуа Лоран (1748–1838) — адвокат Парижского парламента с 1774 г., председатель адвокатской палаты в 1818–1819 гг., а в 1835 г. ее старейшина.

Паркен, Жан Батист Никола (1785–1839) — известный французский адвокат, председатель адвокатской палаты в 1832–1834 гг. Моген — см. примеч. к с. 245.

Тевенен, Жан Батист Антуан (? — 1839) — адвокат Королевского суда Парижа, председатель адвокатской палаты в 1827–1828 гг. Кутюр, Луи Жан Батист Матюрен (1769–1859) — известный французский адвокат.

Кольме д’Ааж, Сезар Франсуа (1784–1866) — адвокат Апелляционного суда Парижа, член адвокатской палаты.

Кобер (Caubert; у Дюма, вслед за Луи Бланом, ошибочно Gaubert) — Жан Батист Кобер (? —?), адвокат Королевского суда Парижа.

Эннекен, Антуан Луи Мари (1786–1840) — французский адвокат и политический деятель, адвокат Королевского суда Парижа, специализировавшийся на политических процессах; легитимист, в 1834–1840 гг. член Палаты депутатов.

Беррье-сын — имеется в виду Пьер Антуан Беррье (см. примеч. к с. 59), сын адвоката Пьера Никола Беррье (1757–1841).

Годри, Иоахим Антуан Жозеф (1790–1875) — французский адвокат и писатель, председатель адвокатской палаты в 1850–1852 гг. Лаво, Антуан Мари (? —?) — адвокат Королевского суда Парижа, сын известного адвоката Кристофа Лаво (1747–1836).

Делангль, Клод Альфонс (1797–1869) — французский адвокат и государственный деятель, председатель адвокатской палаты в 1836–1837 гг., член Палаты депутатов в 1846–1848 гг., министр внутренних дел в 1858–1859 гг., министр юстиции в 1859–1863 гг.

Мари, Александр Тома (1797–1870) — французский адвокат, политик и государственный деятель, председатель адвокатской палаты в 1840–1842 гг., член Палаты депутатов в 1842–1848 гг., депутат Учредительного собрания в 1848–1849 гг.; член Временного правительства в 1848 г., министр общественных работ (с 24 февраля по 11 мая), министр юстиции (с 18 июля по 20 декабря); член Законодательного корпуса в 1863–1869 гг.

Ше д’Эст-Анж, Гюстав Луи Адольф (1800–1876) — французский адвокат и политический деятель, председатель адвокатской палаты в 1842–1844 гг., член Палаты депутатов в 1831 и 1837–1846 гг.; с 1862 г. сенатор Второй империи, с 1863 г. вице-президент Государственного совета.

Дювержье, Жан Батист Луи (1792–1877) — французский адвокат и государственный деятель, председатель адвокатской палаты в 1844–1846 гг., министр юстиции в 1869–1870 гг.

Крусс (Crousse; у Дюма ошибочно Grouvre) — Луи Доминик Крусс (1784 — до 1856), адвокат Королевского суда в Париже с 1823 г.

Пайе, Альфонс Габриель Виктор (1796–1855) — французский адвокат и политический деятель, председатель адвокатской палаты в 1839–1840 гг.; член Палаты депутатов в 1846–1848 гг., депутат Законодательного собрания в 1849–1851 гг.

Одилон Барро — см. примеч. к с. 236.

Ле Руа, Дени Бернар (? —?) — адвокат Королевского суда в Париже с 1818 г.

Фредерик, Никола Мишель (? —?) — адвокат Королевского суда в Париже с 1821 г.

… Одновременно в Руане появилась нота протеста, исходившая от адвокатской коллегии этого города и подписанная Сенаром и Дессо. — Руан — старинный город на севере Франции, в 112 км к северо-западу от Парижа, на берегу Сены; административный центр департамента Приморская Сена; историческая столица Нормандии.

Сенар, Антуан Мари Жюль (1800–1885) — французский адвокат, политик, государственный деятель и дипломат, уроженец Руана, с 1820 г. член руанской коллегии адвокатов, а с 1835 г. ее председатель; в 1848–1849 гг. депутат Учредительного собрания, министр внутренних дел (с 28 июня по 13 октября 1848 г.); в 1874–1876 гг. депутат Национального собрания, в 1877–1881 гг. член Палаты депутатов.

Дессо (Desseaux; у Дюма ошибочно Dussaux) — Луи Филипп Дессо (1798–1881), французский адвокат и политический деятель, республиканец; с 1824 г. член руанской коллегии адвокатов, в 1830–1837 гг. ее секретарь, а позднее ее председатель; в 1869–1870 гг. депутат Законодательного корпуса, в 1876–1881 гг. член Палаты депутатов.

125… я требую, чтобы мою жену немедленно впустили в зал… — Женой Эжена Бона с 1827 г. была Жюли Виньо (1807–1871), дочь столяра, родившая от мужа трех детей.

… Защитниками, которых выбрали обвиняемые, были господа Вуайе д'Аржансон, Одри де Пюираво, генерал Тарер, Ламенне, Трелд, Распай, Карно, Каррель, Бушотт, Пьер Леру, Рейно, Ф.Дежорж и де Корманен. — Вуайе д'Аржансон — Марк Рене Мари Ле Вуайе де Польми д'Аржансон (1771–1842), четвертый маркиз д'Аржансон, французский политический деятель, в 1815–1834 гг. член Палаты депутатов, защитник гражданских свобод, ярый противник политики орлеанистов.

Одри де Пюираво — см. примеч. к с. 243.

Тарер, Жан Жозеф (1770–1855) — французский военачальник и политический деятель, сын земледельца, начавший военную службу в 1792 г. в качестве волонтера; бригадный генерал (1812), генерал-лейтенант (1815); в 1820–1823 гг. член Палаты депутатов, противник политики Реставрации; после Июльской революции, которую он поддержал, стал инспектором национальной гвардии в пяти департаментах.

Ламенне, Фелисите Робер де (1782–1854) — французский священник, философ, публицист и политический деятель, один из основоположников христианского социализма; член Учредительного (1848–1849) и Законодательного (1849–1851) собраний.

Трела́ — см. примеч. к с. 260.

Распай, Франсуа Венсан (1794–1878) — французский химик, физиолог, медик, публицист и политический деятель, республиканец; активный участник Июльской революции; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний, в 1869–1870 гг. депутат Законодательного корпуса, в 1876–1877 гг. член Палаты депутатов.

Карно, Лазар Ипполит (1801–1888) — французский публицист, политик и государственный деятель, сенсимонист, активный участник Июльской революции; член Палаты депутатов (1839–1848); в 1848 г. министр народного просвещения во Временном правительстве (с 24 февраля по 5 июля), депутат Учредительного собрания (1848–1849), депутат Законодательного собрания (1849–1851), депутат Законодательного корпуса (в 1852 и в 1857–1869 гг.), член Национального собрания (1871–1876); отец Сади Карно (1837–1894), президента Франции в 1887–1894 гг. Каррель — см. примеч. к с. 239.

Бушотт — см. примеч. к с. 31.

Пьер Леру — см. примеч. к с. 243.

Рейно, Жан Эрнест (1806–1863) — французский философ, горный инженер, сенсимонист, впоследствии христианский социалист; в 1848–1849 гг. депутат Учредительного собрания.

Дежорж, Фредерик (1797–1854) — французский политический деятель и публицист, карбонарий, ярый противник Бурбонов, участвовавший в эпоху Реставрации в нескольких антиправительственных заговорах; в годы Июльской монархии находился в оппозиции к политике орлеанистов; после Февральской революции решением Временного правительства был назначен комиссаром в Па-де-Кале и в 1848–1849 гг. являлся депутатом Учредительного собрания.

Корменен — см. примеч. к с. 46.

126… В тот самый день, когда это обвинительное заключение было зачитано г-ном Мартеном (из Нора), два пэра поднялись и покинули зал заседаний; это были господа де Талуэ и де Ноайль. — Мартен (из Нора) — Никола Мартен (1790–1847), французский юрист, политик и государственный деятель, в 1830–1847 гг. член Палаты депутатов от департамента Нор; с апреля 1834 г. генеральный прокурор Апелляционного суда, исполнявший обязанности прокурора во время суда над лионскими повстанцами; министр общественных работ, сельского хозяйства и торговли в 1836–1837 и 1837–1839 гг., министр юстиции и духовных дел в 1840–1847 гг.

Талуэ, Огюст Фредерик, маркиз де (1788–1842) — французский военачальник, генерал-майор (1815), барон Империи (1810), член Палаты пэров в 1819–1830 и 1830–1842 гг.

Ноайль, Поль, шестой герцог де (1802–1885) — французский историк, член Палаты пэров в 1824–1830 и 1830–1848 гг., член Французской академии (1849).

… Это были граф Моле, маркиз д'О и маркиз де Крийон. — Граф Моле — Луи Матьё Моле (см. примеч. к с. 10).

Маркиз д’О (d’Aux; у Дюма опечатка: d’Aix) — Анри Раймон д’О де Леску, маркиз д’О-Лалли (1782–1848), член Палаты пэров в 1830–1848 гг., зять Жерара де Лалли-Толлендаля (1751–1830), унаследовавший в 1830 г. его звание пэра.

Крийон, Луи Феликс Проспер Бертон де Бальб, маркиз де (1784–1869) — член Палаты пэров в 1829–1830 и 1830–1848 гг.

…Из подвала, имевшего выход в тюремный коридор, они прорыли подземный ход, который заканчивался в одном из садов на улице Копо. — Улица Копо (с 1853 г. именуется улицей Ласепеда) расположена в левобережной части Парижа, в квартале Ботанического сада; возле того места, где в нее упирается улица Кле, находилась тюрьма Сент-Пелажи.

LXV

127 … газета «Гамбургский корреспондент» сообщила, что дни 27, 28 и 29 июля будут обагрены кровью вследствие грандиозного заговора. — «Гамбургский корреспондент» («Hamburgische Correspondent») — самая читаемая и самая влиятельная в XIX в. немецкая газета, выходившая в Гамбурге с 1724 г.

128 … префект полиции, г-н Жиске, 27 июля получил от г-на Дьонне, комиссара квартала Шоссе-д'Антен, следующее донесение… — Дьонне (Dyonnet; у Дюма ошибочно Dyonnot) — Луи Жозеф Дьонне (1774 —?), отставной офицер жандармерии, кавалер орденов Святого Людовика и Почетного Легиона, в 1830–1835 гг. комиссар аристократического квартала Шоссе-д'Антен в правобережной части Парижа.

… Один почтенный фабрикант… этим вечером подошел ко мне в Опере, где я наблюдал за репетициями балета "Остров пиратов", и сообщил мне, что заговорщики изготовили новую адскую машину, чтобы завтра, во время военного смотра на Бульварах, совершить покушение на убийство короля, и что эта машина помещена рядом с Амбигю. — «Остров пиратов» («L’Tle des Pirates») — четырехактный балет-пантомима, поставленный впервые 12 августа 1835 г. на сцене Парижской оперы, которая в 1821–1873 гг. помещалась в зале Лепелетье, вблизи бульвара Итальянцев; хореографом спектакля был танцовщик Луи Анри (1784–1836), автором либретто — оперный певец Адольф Нурри (1802–1839), автором музыки — композитор и книгоиздатель Казимир Жид (1804–1868).

Амбигю (точнее: Амбигю-Комик) — один из старейших французских драматических театров, открытый в 1769 г. на бульваре Тампля французским актером и драматургом Никола Мадаром Одино (1732–1801) как театр марионеток; в 1786 г. театр сменил репертуар, и на его сцене начали ставить водевили, мелодрамы и небольшие комические оперы; 13 июля 1827 г., за восемь лет до покушения на Луи Филиппа, театр сгорел, но уже через год его новое здание было построено на бульваре Сен-Мартен; в 1966 г. театр прекратил свою деятельность, и его здание было снесено.

129 … 28 июля, в десять часов утра, король верхом выехал из Тюильри в сопровождении трех своих сыновей — герцога Орлеанского, герцога Немурского и принца де Жуанвиля, а также маршалов Мортье и Лобау, своего штаба, префекта департамента Сена, герцога де Бройля, маршала Мезона и г-на Тьера. — Маршал Мортье — см. примеч. к с. 178.

Маршал Лобау — см. примеч. к с. 245.

Префектом департамента Сена в описываемое время, с 1833 по 1848 гг., был Клод Филибер Бартело, граф де Рамбюто (1781–1869).

Маршал Мезон — см. примеч. к с. 253.

Герцог де Бройль — см. примеч. к с. 282.

Заметим, что Адольф Тьер в третий раз занимал в это время (с 18 ноября 1834 г. по 22 февраля 1836 г.) пост министра внутренних дел.

…В самом начале первого королевский кортеж, двигавшийся шагом, оказался напротив «Турецкого сада»… — «Турецкий сад» — знаменитое парижское кафе на бульваре Тампля, которое открылось в 1780 г., было украшено на турецкий лад, имело обширный увеселительный сад и являлось гордостью жителей квартала Маре.

… Маршал Мортье и генерал Ла Шасс де Вериньи убиты наповал. — Ла Шасс де Вериньи, Эдм Никола Жан Батист Мари, маркиз де (1775–1835) — генерал-майор, начальник Штабного училища.

… Господин Виллат, артиллерийский офицер… падает, убитый пулей в лоб. — Виллат, Марк Эжен Оскар, граф (1801–1835) — капитан артиллерии, адъютант военного министра.

130 … Полковник жандармерии Раффе; г-н Рьёсек, подполковник 8-го легиона; национальные гвардейцы Прюдом, Бенетте, Рикар и Леже; бахромщица по имени Лангоре; семидесятилетний старик г-н Лабруст и четырнадцатилетняя девушка по имени Софи Реми смертельно ранены. — В числе жертв покушения на короля Луи Филиппа 28 июля 1835 г. оказались:

Раффе, Жан Ноэль (1779–1835) — полковник 1-го легиона жандармерии;

Рьёсек, Никола Жан (1779–1835) — известный коннозаводчик, подполковник 8-го легиона национальной гвардии Парижа;

Прюдом — мраморщик, сержант 8-го легиона;

Бенетте, Фредерик Кретьен Андре — резчик по дереву, гренадер 8-го легиона;

Рикар (Ricard; у Дюма ошибочно Ruard) — виноторговец, гренадер 8-го легиона;

Леже — изготовитель математических инструментов, гренадер 8-го легиона;

Лангоре (Langoray; у Дюма ошибочно Laugerey) — Кларисса Врио, в замужестве Лангоре, бахромщица, мать четырех детей;

Лабруст, Франсуа Мари Александр (1762–1835) — французский политический деятель, член Совета пятисот в 1795–1799 гг., бонапартист, сборщик налогов в 7-м округе Парижа;

четырнадцатилетняя Луиза Жозефина Реми, полировщица.

Заметим, что родителям, вдовам и детям погибших были установлены ежегодные государственные пенсии.

… Минует семь лет, и 13 июля, все того же рокового для монархий июля, старший сын разобьет себе голову на мощенной камнем дороге, именуемой дорогой Мятежа. — Дорога Мятежа, вначале официально называвшаяся дорогой Принцев, а с 1848 г. — проспектом Ворот Майо и предназначавшаяся для того, чтобы связать Версаль с Сен-Дени в обход Парижа, была проложена в 1730 г.; впоследствии она оказалась перерезана новой крепостной стеной, окружившей город в 1841–1844 г., часть дороги вошла в городскую черту, и отдельные ее участки получили собственные названия. Именно на этой дороге 13 июля 1842 г. разбился насмерть герцог Фердинанд Орлеанский, старший сын и наследник короля Луи Филиппа I.

131 … Она состояла из двадцати пяти ружейных стволов, установленных на поперечных брусах, и внешне напоминала огромную флейту Пана… — Флейта Пана — деревянный духовой музыкальный инструмент, многоствольная флейта, состоящая из нескольких скрепленных между собой трубок убывающей длины.

132 … тела погибших были выставлены в церкви Сен-Поль-Сент-Антуан, превращенной на время в траурную часовню… — Церковь Сен-Поль-Сент-Антуан в северо-восточной части Парижа, в квартале Маре, на улице Сент-Антуан, была построена в 1627–1641 гг. архитекторами-иезуитами Этьенном Мартеланжем (1569–1641) и Франсуа Дераном (1591–1644) рядом с парижской резиденцией иезуитов, в которой теперь располагается лицей Карла Великого, и первоначально было посвящена только святому Людовику; двойное название получила в 1802 г., когда она стала церковью соседнего прихода Сен-Поль, старинное церковное здание которого было снесено во время Революции, в 1796 г.

134… 5 августа 1835 года г-н Персиль представил Палате депутатов три проекта законов. — Персиль, Жан Шарль (1785–1870) — французский адвокат, политик и государственный деятель; член Палаты депутатов в 1830–1839 гг.; министр юстиции и духовных дел с 4 апреля 1834 г. по 22 февраля 1836 г. и с 6 сентября 1836 г. по 15 апреля 1837 г.; пэр Франции (с 1839 г.); после Февральской революции отошел от политической жизни.

135 … Палата депутатов… назначила трех докладчиков: г-на Эбера — для закона о суде присяжных, г-на Парана — для закона о присяжных заседателях, г-на Созе — для закона о печати. — Эбер, Мишель Пьер Алексис (1799–1887) — французский адвокат, политик и государственный деятель, член Палаты депутатов в 1834–1848 гг.; министр юстиции с 11 марта 1847 г. по 24 февраля 1848 г.

Паран (Parant; у Дюма, вслед за Луи Бланом, ошибочно Parent) — Нарцисс Паран (1794–1842), французский адвокат, политик и государственный деятель, член Палаты депутатов в 1831–1842 гг., министр народного просвещения с 31 марта по 12 мая 1839 г.

Созе, Поль Жан Пьер (1800–1876) — французский адвокат, политик и государственный деятель, член Палаты депутатов в 1834–1848 гг. и ее председатель в 1839–1848 гг.; министр юстиции с 22 февраля по 6 сентября 1836 г.

LXVI

… он родился в кантоне Вико на Корсике 3 сентября 1790 года. — Во время суда над ним Джузеппе Фиески назвал местом своего рождения селение Мурато на севере Корсики, в округе Кальви.

Вико — селение на западе Корсики, в округе Аяччо; в 1793–1811 гг. имело статус супрефектуры департамента Льямоне (соврем. Южная Корсика).

… он участвовал в Русском походе, будучи сержантом в полку, которым командовал генерал Франческетти… — Франческетти, Доменико Чезаре (1776–1834) — бригадный генерал неаполитанской службы (1814), корсиканец, предоставивший Мюрату во время его пребывания на Корсике в 1815 г. приют в доме своего тестя, а затем сопровождавший бывшего короля во время его злополучной экспедиции, закончившейся его расстрелом в Пиццо; в 1815–1818 гг. находился в заключении в замке Иф; после освобождения поступил на французскую службу и в 1831 г. получил чин генерал-майора; автор мемуаров, опубликованных в 1826 г.

136 … был принят в полицию г-ном Бодом и поставлен наблюдать за политическими обществами… — Имеется в виду Жан Жак Бод (см. примеч. к. 240), префект парижской полиции с 26 декабря 1830 г. по 26 февраля 1831 г.

… назначенный руководителем работ, которые велись на Аркёйском акведуке, растратил деньги, полагавшиеся рабочим… — Аркёйский акведук длиной около 13 км, построенный в 1613–1623 гг. по приказу королевы Марии Медичи и проходящий через Аркёй (ближайший южный пригород Парижа, расположенный в 5 км к югу от центра города и относящийся к департаменту Валь-де-Марн), питает французскую столицу водой из подземных источников в городке Рёнжис.

… Два сообщника Фиески, Море и Пепен, являли собой два совершенно разных типа человеческой натуры. — Море, Пьер (1774–1836) — парижский шорник, уроженец селения Кассень в департаменте Кот-д’Ор, сообщник Фиески, казненный вместе с ним; вдохновитель заговора.

Пепен, Теодор Флорантен (1801–1836) — парижский бакалейщик, уроженец селения Сен-Реми в департаменте Эна, бывший капитан национальной гвардии, сообщник Фиески, казненный вместе с ним; предоставил денежные средства, необходимые для организации заговора.

… Он попал под подозрение из-за любовницы Фиески, Нины Лассав, которая, вернувшись из богадельни Сальпетриер и увидев жилище своего любовника захваченным полицией, укрылась у Море… — Нина Лассав (1816 —?) — любовница Джузеппе Фиески, дочь его многолетней сожительницы Лоране Пти, вдовы Луи Жозефа Лассава, таможенного служащего; перенеся в юности тяжелое заболевание, девушка окривела на левый глаз и лишилась трех пальцев на правой руке.

Сальпетриер — старинная богадельня для нищих, которая была построена в 1656 г. в левобережной части Парижа, на месте пороховой фабрики, и в 1684 г. получила пристройку, ставшую тюрьмой для проституток; в XIX в. служила женской больницей; была снесена в 1896 г.

Нина Лассав была помещена в Сальпетриер матерью, не имевшей средств для ее содержания.

137 … полицию уведомили, что какой-то человек прячется в лесу Креси. — Лес Креси (Креси-ла-Шапель) — лесной массив площадью около 3000 га, расположенный в департаменте Сена-и-Марна, в 40 км к востоку от Парижа.

… Пепен был арестован в Маньи, в потайном шкафу… — Маньи — деревня в 75 км к востоку от Парижа, возле городка Ла-Ферте-Гоше в департаменте Сена-и-Марна, слившаяся ныне с селением Сен-Бартелеми; там 27 сентября 1835 г. в потайном шкафу в доме некоего Руссо был обнаружен и арестован Пепен.

… Двое других, Буаро и Беше, были простыми рабочими… — Буаро, Виктор (1810 —?) — парижский жестянщик, уроженец города Ла-Флеш в департаменте Сарта, сообщник Фиески, приговоренный к двадцатилетнему тюремному заключению.

Беше, Тель (1795 —?) — парижский переплетчик, уроженец города Лаваль в департаменте Майен, подозревавшийся в участии в заговоре Фиески и оправданный судом.

… Господину Дюфрену, инспектору тюрем, показалось, что он признал в убийце человека, которого ему доводилось видеть в мануфактуре Гобеленов, где управляющим был полковник Ладвока́. — Дюфрен — см. примеч. к с. 103.

Гаспар Ладвока́ (см. примеч. к с. 16) был управляющим Королевской ковровой мануфактуры Гобеленов в 1834–1848 гг.

138 … за автографами Фиески гонялись почти так же, как позднее будут гоняться за автографами Ласнера… — Ласнер, Пьер Франсуа (1803–1836) — французский вор и убийца, получивший широкую известность во время суда над ним и гильотинированный в Париже 9 января 1836 г., за сорок дней до казни Фиески; поэт, автор опубликованных посмертно двухтомных «Мемуаров» (1836), в которых он пытался изобразить себя как жертву общества и сознательного мстителя, воодушевленного идеями борьбы с социальной несправедливостью.

139 …Не забывайте, монсеньор, что первая месса была отслужена раскаявшимся разбойником. — Вероятно, имеются в виду обращенные к Иисусу Христа слова распятого рядом с ним «благоразумного» разбойника: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» (Лука, 23: 42).

…На рассвете 19 февраля в одиночную камеру Фиески вошел аббат Гривель… — Гривель, Луи Жан Жозеф (1800–1866) — французский священник, с 1834 г. капеллан Палаты пэров, напутствовавший Фиески перед его казнью; с 1837 г. каноник аббатства Сен-Дени; оставил мемуары, опубликованные в 1862 г.

… если они не сдержат данного мне слова, Нина Лассав бросится к ногам маршальши Мортье, та обратится с ходатайством к королю и меня помилуют. — Супругой маршала Мортье была с 1799 г. немка Ева Анна Химмес (1779–1855), родившая ему четырех детей.

… Такое, несомненно, возможно, — сказал г-н Паторни… — Паторни, Франсуа Мари (1803–1852) — адвокат при Королевском суде Парижа с 1825 г. и историк; корсиканец, уроженец Бастии; один из защитников Фиески.

… В ночь на 19 февраля у заставы Сен-Жак был возведен эшафот… — Застава Сен-Жак — одна из пятидесяти застав для взимания ввозной пошлины, устроенных в таможенной стене ведомства Генерального откупа; находилась на южной окраине Парижа, на месте нынешней площади Сен-Жак. Именно на этом месте с 1832 по 1851 гг. приводили в исполнение смертные приговоры: гильотину устанавливали там перед каждой казнью, а затем убирали в каретный сарай, находившейся на соседней улице Предместья Сен-Жак.

LXVII

143 … 22 февраля 1836 года… кабинет министров был воссоздан при следующих условиях: г-н Тьер стал министром иностранных дел и председателем совета министров, г-н Созе — хранителем печати и министром юстиции, граф де Монталиве — министром внутренних дел, г-н Пасси — министром торговли и общественных работ, г-н Пеле — министром народного просвещения, г-н д'Аргу — министром финансов, адмирал Дюперре — министром военно-морского флота, маршал Мезон — военным министром. — Господин Созе — см. при меч. к с. 135.

Граф де Монталиве — см. примеч. к с. 11.

Пасси, Ипполит (1793–1880) — французский экономист, политик и государственный деятель, член Палаты депутатов (1830–1843), пэр Франции (1843–1848), депутат Законодательного собрания (1849–1851); трижды занимал пост министра финансов: с 10 ноября по 18 ноября 1834 г., с 12 мая 1839 г. по 1 марта 1840 г. и с 20 декабря 1848 г. по 31 октября 1849 г.; министр торговли и общественных работ с 22 февраля по 6 сентября 1836 г.; после государственного переворота 2 декабря 1851 г. ушел из политики.

Господин Пеле — Прива Жозеф Кларамон Пеле (1785–1871), граф Пеле де Ла Лозер, французский адвокат, политик и государственный деятель, префект департамента Луар-и-Шер (1819–1823), член Палаты депутатов (1827–1837), министр народного просвещения (с 22 февраля по 6 сентября 1836 г.), министр финансов (с 1 марта по 28 октября 1840 г.); пэр Франции (1837–1848); после Февральской революции ушел из политики.

Господин д'Аргу — см. примеч. к с. 247.

Дюперре, Ги Виктор (1775–1846) — французский военный моряк и государственный деятель, барон Империи (1810); контр-адмирал (1811), вице-адмирал (1823), адмирал (1831); пэр Франции (1830–1846); в 1830 г. командующий флотом, отправленным на завоевание Алжира; глава Совета адмиралтейства (1831); трижды занимал пост министра военно-морского флота: с 18 ноября 1834 г. по 6 сентября 1836 г., с 12 мая 1839 г. по 29 февраля 1840 г. и с 29 октября 1840 г. по 6 февраля 1843 г.

Маршал Мезон — см. примеч. к с. 253.

… Первой новостью, ставшей известной г-ну Тьеру… явилось нарушение Венских договоренностей в отношении Кракова. — В 1815 г. решением Венского конгресса было создано новое независимое и нейтральное государство, т. н. Вольный город Краков, включавшее старинный польский город Краков и прилегающие к нему земли; созданное государство, располагавшееся на стыке границ Австрии, Пруссии и России и находившееся под покровительством этих трех государств, являлось конституционной республикой, управлялось собственным сенатом и обладало внутренней автономией; однако Краковская республика очень быстро стала базой поддержки повстанцев на соседних польских землях, и потому войска государств-попечителей несколько раз вторгались на ее территорию; в частности, 17 февраля 1836 г. в Краков вошли австрийские войска, а короткое время спустя — прусские и русские военные отряды, что нарушало решения Венского конгресса; вследствие дипломатических протестов со стороны Англии и Франции русские и прусские войска вскоре покинули Краков, однако австрийские оставались там вплоть до 1841 г.; в 1846 г. решением государств-попечителей Краковская республика, пребывавшая в состоянии политического раздора, была ликвидирована, а ее территория включена в состав Австрии.

… лорд Палмерстон призвал г-на Тьера вмешаться хотя бы в дела Испании… — Палмерстон, Генри Джон Темпл, третий виконт (1784–1865) — один из крупнейших государственных деятелей Великобритании, на протяжении многих лет определявший внешнюю и внутреннюю политику государства; министр иностранных дел в 1830–1834, 1835–1841 и 1846–1851 гг., премьер-министр в 1855–1858 и 1859–1865 гг.

В Испании в это время, с 1833 по 1839 гг., шла гражданская война (т. н. Первая карлистская война) между сторонниками малолетней королевы Изабеллы (1830–1904; королева в 1833–1868 гг.), дочерью Фердинанда VII (1784–1833; правил в 1808 и в 1814–1833 гг.) и его четвертой жены (с 1829 г.) Марии Кристины Сицилийской (1806–1878), ставшей регентшей после смерти мужа, и приверженцами младшего брата Фердинанда VII, ее дяди дона Карлоса (1788–1855), претендента на испанский престол. Вмешаться в эту войну, выступив против карлистов, было заветным желанием Тьера, считавшего Испанию зоной жизненных интересов Франции.

…С г-ном фон Вертером и г-ном д'Аппоньи поговорили о возможном путешествии французских принцев в Германию… — Вертер, Генрих Август Александр Вильгельм, барон фон (1772–1859) — прусский дипломат и государственный деятель, посол в Испании (1814), в Англии (1821) и во Франции (1824–1837); министр иностранных дел в 1837–1841 гг.

Аппоньи, Антон граф д’ (1782–1852) — венгерский аристократ, австрийский дипломат, полномочный посланник в Бадене (1810), Флоренции (1814), Риме (1816); посол в Париже (1826–1849); покровитель венгерской литературы, искусства и промышленности.

… он показал мне все эти диковины, будущие дипломатические подарки, которые незадолго до этого принес ему Бапст, его ювелир. — Бапст (Bapst; у Дюма ошибочно Baps) — имеется в виду либо Якоб Эберхард Бапст (1771–1842), придворный ювелир, с 1821 г. глава знаменитой династии парижских ювелиров, основателем которой стал в 1752 г. Георг Михаэль Бапст (1718–1770), уроженец Швабии, либо один из двух сыновей Якоба Эберхарда: Констант Бапст (1797–1853) или Карл Эберхард Бапст (1799–1879).

144… Выбор герцога Орлеанского пал на дочь эрцгерцога Карла, принцессу Терезу. — Принцесса Тереза — Мария Тереза Изабелла Габсбург-Тешенская (1816–1867), старшая дочь эрцгерцога Карла (см. примеч. к с. 94) и его супруги с 1815 г. Генриетты Нассау-Вейльбургской (1797–1829), с 1837 г. вторая жена короля Обеих Сицилий Фердинанда II (1810–1859; правил с 1830 г.), родившая ему двенадцать детей.

… К сожалению, той особой, которой ему следовало понравиться прежде всего, была эрцгерцогиня София… — Эрцгерцогиня София — София Фридерика Доротея Вильгельмина Баварская (1805–1872), с 1824 г. супруга эрцгерцога Австрийского Франца Карла Йозефа (1802–1878), племянника эрцгерцога Карла; мать будущего императора Франца Иосифа I (1830–1916; правил с 1848 г.), властная и честолюбивая особа, мнение которой при Венском дворе было определяющим.

145… Этим национальным гвардейцем был оружейник Девим, и ружье-трость, которым воспользовался преступник, было приобретено в его магазине. — Девим, Луи Франсуа (1806–1873) — известный французский оружейник, в основном изготовлявший огнестрельное оружие гражданского назначения (дуэльные пистолеты, охотничьи ружья и т. п.); автор ряда изобретений и усовершенствований в области оружейного производства; кавалер многих орденов; его изделия пользовалась большим спросом, неоднократно экспонировались и награждались на парижских и международных выставках. В описываемое время магазин Девима находился на улице Эльдер, № 12, в парижском квартале Шоссе-д’Антен, а позднее переехал в дом № 36 на бульваре Итальянцев.

… Его зовут Луи Алибо! — О Луи Алибо см. примеч. к с. 145.

… Алибо родился 4 мая 1810 года в Ниме… — Луи Алибо родился 2 мая 1810 г. в Ниме (Nîmes; у Дюма опечатка: Reims — Реймс), где его мать держала небольшую гостиницу, а отец был кондуктором дилижансов; затем семья перебралась в Нарбонн, а позже обосновалась в Перпиньяне.

146… он ушел оттуда и поселился в меблированных комнатах на улице Маре-Сен-Жермен… — Улица Маре-Сен-Жермен, известная с 1540 г., расположена в левобережной части Парижа, в квартале Сен-Жермен-де-Пре; в 1864 г. была переименована в улицу Висконти в честь французского архитектора Луи Висконти (1791–1853).

… Адвокатом Ал ибо был Шарль Ледрю, которого он то ли сам выбрал в качестве защитника, то ли получил по назначению. — Ледрю, Шарль (1801–1877) — адвокат при королевском суде Парижа, защитник Алибо; однофамилец знаменитого адвоката Ледрю-Роллена (см. примеч. к с. 166); в 1846 г., вследствие скандала, связанного с его участием в помиловании сицилийского аббата Джузеппе Контрафатто (1798 —?), обвиненного в педофилии и приговоренного в 1827 г. к пожизненной каторге, был исключен из адвокатской палаты, в которой он состоял с 1823 г.

… привел в пример милосердие, которое Август проявил по отношению к Цин не. — Цинна — Гней Корнелий Цинна Магн (после 55 до н. э. — ?), римский государственный деятель, внук Гнея Помпея Великого; вовлеченный в 4 г. н. э. в заговор против Августа, был помилован императором и в следующем году стал консулом. Этот сюжет вдохновил П.Корнеля на создание трагедии «Цинна, или Милосердие Августа» (1641).

147 … У меня было по отношению к Луи Филиппу Первому такое же право, какое Брут употребил против Цезаря. — Имеется в виду Марк Юний Брут (см. примеч. к с. 96), один из убийц Юлия Цезаря.

LXVIII

149 … Роковым предстал во французских анналах 1836 год, целиком заполненный казнью Фиески, покушением Алибо, дуэлью Карреля, заговором в Страсбурге и смертью Карла X. — 22 июля 1836 г., через одиннадцать дней после казни Алибо, журналист Арман Каррель был смертельно ранен на дуэли с Эмилем де Жираденом (см. примеч. ниже), причиной которой стали его нападки на спекулятивный характер журналистской деятельности своего противника, и умер два дня спустя.

30 октября 1836 г. принц Луи Наполеон Бонапарт (1808–1873), племянник Наполеона I, сын королевы Гортензии, который после смерти Римского короля рассматривался бонапартистами как наследник императорской короны, будущий император Наполеон III (правил в 1852–1870 гг.), с горсткой своих сторонников попытался поднять мятеж в гарнизоне Страсбурга, чтобы двинуться затем на Париж и свергнуть короля Луи Филиппа; однако все заговорщики были почти сразу арестованы, и 21 ноября того же года принца выслали в Соединенные Штаты.

Карл X скончался в Гориции 6 ноября 1836 г.

… Смертельно раненный в честном поединке с г-ном Эмилем де Жираденом, он скончался утром 24 июля… — Жирарден, Эмиль де (1802–1884) — французский журналист, публицист, писатель и политический деятель, отличавшийся в политике крайней беспринципностью; внебрачный сын графа Александра де Жирардена (1776–1855) и его любовницы Аделаиды Марии Дюпюи (1775–1851), урожденной Фаньян; основатель, владелец и редактор ряда прибыльных периодических газет, в том числе основанной им в 1836 г. ежедневной газеты «Пресса» («La Presse»), издание которой произвело революцию во французской журналистике; член Палаты депутатов в 1834–1839 и 1842–1848 гг., депутат Законодательного собрания в 1850–1851 гг., член Палаты депутатов в 1877–1881 гг.

150 … среди важных событий 1836 года мы забыли назвать гонения кабинета министров на Швейцарию… — Конфликт между правительством Франции и Швейцарией, связанный с революционной деятельностью французских эмигрантов, которые обосновались в швейцарских кантонах, привел к разрыву дипломатических отношений между этими государствами 27 сентября 1836 г.

… г-н Тьер подал в отставку… оставив пост председателя совета министров г-ну Моле. — Луи Матьё Моле (см. примеч. к с. 10) возглавил правительство 6 сентября 1836 г.

… председателем совета министров и министром иностранных дел стал г-н Моле,министром юстиции и духовных дел — г-н Персиль, министром внутренних дел — г-н Гаспарен, министром военно-морского флота — г-н Розамель, министром финансов — г-н Дюшатель, министром народного просвещения — г-н Гизо, военным министром — г-н Бернар, министром торговли и общественных работ — г-н Мартен. — Господин Персиль — см. примеч. к с. 134.

Господин Гаспарен — см. примеч. к с. 110.

Розамель, Клод Шарль Мари дю Камп де (1774–1848) — французский военный моряк, политик и государственный деятель, участник революционных и наполеоновских войн, капитан первого ранга (1814), контр-адмирал (1823), вице-адмирал (1834); министр военно-морского флота и колоний (с 6 сентября 1836 г. по 31 марта 1839 г.); член Палаты депутатов в 1834–1839 гг.; пэр Франции (с 1839 г.).

Дюшатель, Шарль Мари Танги (1803–1867) — французский адвокат, публицист, политик и государственный деятель; друг Франсуа Гизо; член Палаты депутатов (1833–1848), занимавший во время Июльской монархии ряд министерских постов: министр торговли и общественных работ (с 4 апреля 1834 г. по 22 февраля 1836 г., с коротким перерывом), министр финансов (с 6 сентября 1836 г. по 15 апреля 1837 г.) и министр внутренних дел (с 12 мая 1839 г. по 1 марта 1840 г. и с 29 октября 1840 г. по 24 февраля 1848 г.); после Февральской революции отошел от политической деятельности. Господин Гизо — см. примеч. к с. 240.

Бернар, Симон (1779–1839) — французский военачальник и государственный деятель, военный инженер, выпускник Политехнической школы, участник наполеоновских войн, барон Империи (1814), бригадный генерал (1814); во время Ста дней присоединился к Наполеону и сражался при Ватерлоо; после второй реставрации уехал в США и состоял на американской службе; сразу после Июльской революции вернулся во Францию, стал адъютантом короля Луи Филиппа и в 1831 г. получил чин генерал-лейтенанта; военный министр с 10 по 18 ноября 1834 г. и с 6 сентября 1836 г. по 31 марта 1839 г.; пэр Франции (с 1834 г.). Господин Мартен — имеется в виду Никола Мартен (см. примеч. к с. 126).

151 … он вернулся в Арененберг, отложив исполнение своих замыслов, но не отказавшись от них. — Арененберг — замок в швейцарском кантоне Тургау, на южном берегу Боденского озера, построенный в 1540–1546 гг.; в 1817 г. был приобретен королевой Гортензией и начиная с 1823 г. и вплоть до ее смерти в 1837 гг. был ее постоянной резиденцией; ныне в нем располагается Наполеоновский музей.

…Он написал письмо генералу Вуаролю, командующему войсками в департаменте Нижний Рейн… — Вуароль, Теофиль (1781–1853) — французский военачальник, участник революционных и наполеоновских войн, бригадный генерал (1814), присоединившийся к Наполеону во время Ста дней; дивизионный генерал (1833), с апреля 1833 г. по июль 1834 г. командовавший армией в Алжире; в 1834–1840 гг. командующий 5-м военным округом с центром в Страсбурге, воспрепятствовавший попытке мятежа, которую предпринял принц Луи Наполеон Бонапарт; в 1839 г. стал пэром Франции; в 1840–1849 гг. был начальником гарнизона крепости Безансона.

… он поговорил с префектом департамента Нижний Рейн, г-ном Шоппеном д'Лрнувилем… — Шоппен д'Арнувиль, Огюстен (1776–1857) — французский административный деятель, префект ряда департаментов: Изера (1817–1820), Ду (1820–1822 и 1830–1831), Нижнего Рейна (1831–1837).

… принц посвятил в свои планы капитана Рендра, а тот сообщил о них своему командиру, г-ну де Франквилю. — Рендр (Raindre; у Дюма ошибочно Rauedre) — Альфонс Рендр (? —?), капитан 16-го полка легкой пехоты.

Тьерри де Франквиль, Эме Франсуа (1788 —?) — командир эскадрона, адъютант генерала Вуароля, получивший после подавления попытки мятежа в Страсбурге чин подполковника.

… принц покинул замок Арененберг, выставив предлогом участие в охоте, и отправился в Великое герцогство Баденское… — Великое герцогство Баденское — независимое государство, существовавшее в 1806–1871 гг. на юго-западе Германии, на территории нынешней федеральной земли Баден-Вюртемберг, и в 1871 г. вошедшее в состав Германской империи; столицей его являлся город Карлсруэ, расположенный примерно в 160 км к северо-западу от замка Арененберг.

152… Луи Наполеон более всего полагался на двух людей — полковника Водре и майора Паркена. — Водре, Клод Никола (1784–1857) — французский артиллерийский офицер, участник наполеоновских войн; полковник (1830), командир 4-го артиллерийского полка, стоявшего в 1836 г. гарнизоном в Страсбурге; бонапартист, принявший активное участие в попытке принца Луи Наполеона поднять мятеж в этом городе; после провала мятежа был взят под арест, в январе 1837 г. предстал перед судом присяжных, который его оправдал, и в том же году ушел в отставку; после избрания принца Луи Наполеона президентом Франции стал его адъютантом, а после государственного переворота 2 декабря 1851 г. — комендантом Тюильри, Лувра и Елисейского дворца; в январе 1852 г. получил чин бригадного генерала; в 1849–1851 гг. являлся депутатом Законодательного собрания.

Паркен, Дени Шарль (1786–1845) — отставной офицер конных егерей, бонапартист, ставший сподвижником принца Луи Наполеона и принимавший участие в его попытках мятежа в Страсбурге (1836) и в Булони (1840); в 1840 г. был приговорен к двадцатилетнему тюремному заключению и умер в тюрьме, в крепости Дуллан; автор двухтомных «Воспоминаний и походов старого солдата Империи, 1803–1814» («Souvenirs et campagnes d’un vieux soldat de l’Empire, 1803–1814»), изданных в 1843 г.; с 1822 г. супруг Луизы Кошле (1783–1835), подруги юности Гортензии Богарне, а затем ее придворной дамы и чтицы, оставившей четырехтомные «Воспоминания о королеве Гортензии и императорской семье» («Mémoires sur la reine Hortense et la famille impériale»; 1837–1838).

153 … обратиться вначале к солдатам 4-го артиллерийского полка, размещенным в Аустерлицкой казарме, и взбунтовать их… — Аустерлицкая казарма, располагавшаяся возле одноименной площади в южной части Страсбурга, служила для размещения артиллеристов; построенная еще до Революции, она была снесена в 1912 г., во время работ по благоустройству города.

… оттуда двинуться к казарме Финкматт и попытаться поднять на бунт 46-й пехотный полк… — Казарма Финкматт, построенная в 1746–1756 гг. и находившаяся возле одноименной набережной в северной части Страсбурга, была сильно разрушена во время осады Страсбурга прусскими войсками 16 августа — 28 сентября 1870 г., в ходе Франко-прусской войны 1870–1871 гг., и вскоре после этого снесена.

… И пресек эту попытку простой лейтенант, та песчинка, о которой говорит Писание и которая останавливает и опрокидывает колесницу завоевателя. — Неясно, какой библейский стих имеет здесь в виду Дюма.

… Этот лейтенант, по имени Пленье, бросился к принцу… — Биографических сведений о младшем лейтенанте Пленье (Pleignier), во многом благодаря твердости которого удалось остановить мятеж принца Луи Наполеона в Страсбурге, найти не удалось. Известно, правда, что четырнадцать лет спустя, во время военного смотра в Версале в сентябре 1850 г., он имел дерзость напомнить о себе президенту Луи Наполеону и обратиться к нему с прошением о присвоении очередного чина, которое, впрочем, было отклонено.

… именно это едва не случилось с Бонапартом 18 брюмера: без Люсьена он бы погиб. — Бонапарт, Люсьен (1775–1840) — младший брат Наполеона Бонапарта; возглавляя Совет пятисот, сыграл решающую роль в государственном перевороте 18 брюмера (9 ноября 1799 г.); в 1799–1800 гг. был министром внутренних дел, а затем отправлен послом в Испанию; вступив в конфликт с Наполеоном, крайне недовольным его женитьбой в 1803 г. на Александрине де Блешан (1778–1855), вдове биржевого маклера Ипполита Жубертона (1763–1802), с 1804 г. жил в Италии, в провинции Витербо, решительно отказавшись от предложения брата стать государем какого-либо из европейских владений (при условии развода с женой); в 1814 г. получил от папы титул князя Канино; во время Ста дней поддержал императора и примирился с ним; после окончательного падения Империи жил в изгнании и умер в Витербо.

… В тот же самый день сержант по имени Брюйан попытался взбунтовать свой полк в Вандоме… — Брюйан — бригадир гусар, уроженец Виллер-Котре, попытавшийся устроить 30 октября 1836 г. в гарнизоне Вандома мятеж и непреднамеренно застреливший в тот же день своего сослуживца Барьё, который хотел задержать его; он был арестован и осужден на смертную казнь. Дюма принял участие в судьбе своего земляка, обратившись с просьбой о помощи к герцогу Фердинанду Орлеанскому, и тот добился у короля помилования.

… это был тот самый гусарский полк Шартра, который принадлежал герцогу Орлеанскому. — Имеется в виду 1-й гусарский полк французской армии, сформированный в 1720 г.; в 1824–1832 гг. находился под командованием принца Фердинанда Орлеанского, носившего до 1830 г. титул герцога Шартрского, и с 1824 г. именовался Шартрским.

154 … в самый день Святого Карла он тяжело заболел в Гориции, в Штирии… — День Святого Карла — имеется в виду 4 ноября, день поминовения Карло Борромейского (1538–1684), кардинала и святого католического церкви.

Штирия — коронная земля Габсбургской империи, разделенная в 1918 г. на две части: ее северная часть является теперь федеральной землей Штирия (административный центр — город Грац) в составе Австрийской республики, а южная, вошедшая в состав Королевства сербов, хорватов и словенцев (будущей Югославии), ныне принадлежит Словении.

Заметим, что Гориция (см. примеч. к с. 157) с 1813 по 1918 гг. входила в состав т. н. Австрийского Приморья, другой коронной земли Габсбургской империи.

… Тело Карла X покоится во францисканском монастыре Граффенберг («Графская гора»), в гробнице, отличающейся крайней простотой. — Название Граффенберг (см. примеч. к с. 157) носит не монастырь, а замок в Гориции, в котором умер Карл X.

… послышался лишь один голос, причитавший над его могилой, словно Давид над мертвым телом Саула. — Давид — второй царь народа Израиля (правил ок. 1004 — ок. 965 до н. э.), создавший централизованную державу и сделавший ее столицей Иерусалим; отец царя Соломона; военачальник и зять царя Саула, который, завидуя его славе и подозревая в желании занять престол, вознамерился убить его, что заставило Давида бежать от царского двора и долгие годы, вплоть до смерти Саула, скрываться от его преследований и вести жизнь изгнанника и разбойника; библейский персонаж; традиционно считается автором Псалтири, одной из книг Ветхого Завета, содержащей сто пятьдесят псалмов.

Как рассказывается в Библии, Давид, узнав о гибели Саула и царского сына Иоанафана, своего друга, горевал до вечера, и скорбь его излилась в песне плача, посвященной Саулу и Ионафану (2 Царств, 1:17–27).

Саул — первый царь народа Израиля (правил ок. 1030 — ок. 1004 до н. э.); библейский персонаж, отрицательный пример царя, не покорившегося власти Бога; жестокий гонитель своего лучшего военачальника Давида, женатого на его дочери Мелхоле; осажденный на горе Гелвуе филистимлянами, покончил с собой, бросившись на острие меча (там же погибли и трое его сыновей, в том числе Ионафан).

… И стихи, и поступок принадлежат Виктору Гюго. — Гюго, Виктор Мари (1802–1885) — знаменитый французский писатель, поэт, драматург, публицист и политический деятель; сын генерала наполеоновской армии; глава и теоретик французского романтизма, друг Дюма; член Французской академии (1841); пэр Франции (1845), депутат Учредительного собрания (1848–1849), депутат Законодательного собрания (1849–1851); через неделю после государственного переворота 2 декабря 1851 г. покинул Францию и вплоть до сентября 1870 г. находился в изгнании.

Дюма приводит далее полностью одно из стихотворений цикла «Sunt Lacrymae Rerum» (лат. «Слезы сочувствия»), посвященных памяти умершего короля Карля X и входящих в книгу «Внутренние голоса» («Les Voix intérieures», II; 1837) В.Гюго, который по приглашению Карла X присутствовал на его коронации 28 мая 1825 г. в Реймсе, в базилике святого Ремигия.

LXIX

156… самыми красивыми дворцами во Франции — Тюильри, Версалем, Сен-Клу, Фонтенбло, Компьенем, Рамбуйе? — Компьень — старинный замок в одноименном городе на северо-востоке Франции, в Пикардии, в 75 км к северу от Парижа, в департаменте Уаза, с глубокой древности служивший одной из резиденцией французских монархов, которые много раз его перестраивали и расширяли (последний раз — в 1751–1788 гг.); ныне является государственным музеем Второй империи.

157 … какой-то негодяй по имени Мёнье выстрелил в него… — Мёнье — см. примеч. к с. 145.

… он женился на ней вопреки воле ее брата… — Имеется в виду Пауль Фридрих Мекленбург-Шверинский (1800–1842) — великий герцог Мекленбург-Шверинский с 1 февраля 1837 г.; сводный брат Елены Мекленбург-Шверинской, ставшей 30 мая 1837 г. женой герцога Фердинанда Орлеанского; сын наследного принца Фридриха Людвига Мекленбург-Шверинского (1778–1819) и его первой жены (с 1799 г.) русской великой княжны Елены Павловны (1784–1803); племянник российского императора Николая I и зять прусского короля Фридриха Вильгельма III (1770–1840; правил с 1797 г.), женатый с 1822 г. на его дочери Александрине Прусской (1803–1892).

158 … В департаменте Од неурожай… — Од — департамент на юге Франции, в Лангедоке, с административным центром в городе Каркасон; название получил по реке Од, протекающей по его территории и впадающей в Лионский залив Средиземного моря.

… В Арьеже нищие бродят толпами, как средневековые «пастушки», с сумой за плечами и с протянутой рукой. — Арьеж — департамент на юго-западе Франции, на северных склонах Центральных Пиренеев, у границы с Испанией, к западу от Руссильона, с административным центром в городе Фуа; название получил по одноименной реке, протекающей по ее территории, левом притоке Гаронны.

«Пастушки» — имеются в виду участники нескольких восстаний крестьянской и городской бедноты в XIII и XIV вв., самое крупное из которых началось в 1251 г. во Фландрии, Брабанте и Эно, а затем распространилось на Пикардию и Бургундию и руководители которого, именовавшие себя пастырями (пастухами) Божьими, провозглашали своей целью освобождение находившегося тогда в египетском плену короля Людовика IX. Охваченные массовым психозом, они лавиной двигались на юг, предавая огню и мечу феодальные замки, убивая священников и монахов и устраивая еврейские погромы. Достигшее небывалого размаха восстание было в конце концов подавлено королевскими войсками, разгромившими вблизи Буржа основные силы «пастушков».

… В округе Лиму жители двух кантонов покинули свои дома и разбрелись по Нижнему Лангедоку и Руссильону, прося хлеба… — Лиму — округ в составе департамента Од, с административным центром в одноименном городе в 20 км к юго-западу от Каркасона, состоящий из четырех кантонов.

Нижний Лангедок — историческая область на юге Франции, охватывающая территории департаментов Од, Гар, Эро, Лозер и Восточные Пиренеи.

Руссильон — историческая область на юге Франции, между Пиренеями и Средиземным морем, с главным городом Перпиньян, территория которой соответствует нынешнему департаменту Восточные Пиренеи; в средние века графство, с 1172 г. находившееся во владении арагонских королей; в 1463 г. была оккупирована войсками Людовика XI и оставалась под французской оккупацией вплоть до 1493 г.; в 1642 г., вследствие вмешательства Людовика XIII в очередное восстание в Каталонии, снова была занята французскими войсками и в 1659 г., в соответствии с условиями Пиренейского мира (7 ноября 1659 г.) окончательно присоединена к Франции.

… воды в реке Вир, поднявшиеся из-за таяния снегов и непрекращающихся дождей, прорывают дамбы, заливают выгоны и топят скот. — Вир — небольшая река на севере Франции, в Нижней Нормандии, длиной 128 км, протекающая по территории департаментов Кальвадос и Манш и впадающая в бухту Гран-Ве пролива Ла-Манш; имеет четко выраженный океанический дождевой режим, для которого характерны сильные зимние паводки.

… А ведь нас обвиняли в преувеличении, когда мы позволили отцу Дантеса умереть от голода в его комнате на шестом этаже дома на Мельянских аллеях! — Имеется в виду Луи Дантес, персонаж романа Дюма «Граф Монте-Кристо» (1844–1846), отец Эдмона Дантеса, живший в Марселе, в маленькой квартирке под самой крышей дома на Мельянских аллеях, и умерший от голода вскоре после того, как его сын оказался в заточении в замке Иф.

Мельянские аллеи — бульвар за пределами городских стен Марселя, созданный в 1733–1775 гг. и названный в честь Габриеля Сенака Мельяна (1736–1803), интенданта Прованса в 1773–1775 гг.; служил продолжением к северо-востоку улицы Ноайля, которая, в свою очередь, продолжала улицу Канебьер — одну из главных магистралей Марселя, начинающуюся от Старого порта и поглотившую в 1927 г. и улицу Ноайль, и Мельянские аллеи.

… нас точно так же обвиняли в преувеличении, когда мы заставили графа де Морсера предстать перед судом Палаты пэров и с помощью яда спасли от эшафота г-жу де Вильфор. — Граф де Морсер — персонаж романа «Граф Монте-Кристо», один из трех главных врагов Эдмона Дантеса, рыбак Фернан Мондего, кузен Мерседес, невесты Эдмона Дантеса, ставший позднее ее мужем, генерал-лейтенантом, графом де Морсером и пэром и покончивший самоубийством, после того в суде Палаты пэров было неопровержимо доказано, что много лет тому назад, будучи полковником на службе у янинского паши Али-Тебелина, он предал его и продал в рабство его жену Василики и четырехлетнюю дочь Гайде.

Госпожа де Вильфор — Элоиза де Вильфор, вторая жена королевского прокурора Жерара де Вильфора, одного из трех главных врагов Эдмона Дантеса, отравительница, погубившая родителей его первой жены, пытавшаяся погубить свою падчерицу и, когда пришло время расплачиваться за преступления, которые она совершила из любви к своему малолетнему сыну, отравившая себя и его.

159 … спустя год судебный процесс Теста и самоубийство Пролена, отравившегося ядом, превратили поэта в прорицателя и показали, что действительность всегда идет дальше вымысла. — Тест, Жан Батист (1780–1852) — французский адвокат, политик и государственный деятель, член Палаты депутатов (1831–1843), министр юстиции с 12 мая 1839 г. по 1 марта 1840 г., министр общественных работ с 29 октября 1840 г. по 16 декабря 1843 г.; с 1843 г. председатель Кассационного суда и пэр Франции, с именем которого связан один из самых громких скандалов периода Июльской монархии: когда в мае 1847 г. выяснилась его причастность к делу об отдаче в 1842 г., в бытность его министром общественных работ, Гуэнанских соляных копей в аренду за взятку в девяносто четыре тысячи франков, он в июле того же года (ровно через полтора года после окончания публикации «Графа Монте-Кристо» в «Газете дебатов» 15 января 1846 г.!) предстал перед судом Палаты пэров, где вина его была доказана, после чего совершил неудачную попытку покончить с собой, а затем был приговорен к трем годам тюремного заключения и денежному штрафу (вплоть до августа 1849 г. он находился в тюрьме, а потом был переведен в дом престарелых).

О герцоге де Пралене, который убил свою жену и покончил с собой 24 августа 1847 г., приняв яд, см. примеч. к с. 301.

… почти все сплотились вокруг г-на де Корменена-Тимона, когда он издал свой новый памфлет, посвященный апанажу герцога Немурского. — Имеется в виду памфлет Корменена (см. примеч. к с. 46) «Письмо по поводу апанажа герцога Немурского» («Lettre sur apanage du duc du Nemours»; 1837), несколько отрывков из которого Дюма далее приводит.

… Памфлет выдержал двадцать четыре издания, на два больше, чем выдержала в эпоху Реставрации «Виллелиада» господ Бартелеми и Мери. — «Виллелиада, или Взятие замка Риволи» («La Villéliade, ou la Prise du château de Rivoli»; 1826) — сатирическая поэма Огюста Марселя Бартелеми и Жозефа Мери (см. примеч. к с. 229).

… Вспомните Поля Луи Курье, разрушавшего королевскую власть в 1815 году так же, как Корменен разрушал ее в 1830-м… — Поль Луи Курье — см. примеч. к с. 213.

161… Вы и Ваши родственники пользуетесь… замками Марли, Сен-Клу, Медон, Сен-Жермен, Компьень, Фонтенбло и По… — Замок Марли — королевский замок, построенный в 1679–1684 гг. архитектором Жюлем Ардуэном-Мансаром (1646–1708) для Людовика XIV в городке Марли-ле-Руа на Сене, в 9 км к северу от Версаля; служил частной королевской резиденцией, куда допускали лишь самых близких к королю царедворцев; во время Революции был разграблен, а затем продан парижскому предпринимателю, устроившему там прядильню и суконную фабрику; в 1806 г. остатки замка были снесены.

Замок Мёдон — имеется в виду т. н. Новый замок в Мёдоне, югозападном пригороде Парижа, построенный в 1705 г. по заказу Великого дофина, сына Людовика XIV, архитектором Жюлем Ардуэном-Мансаром рядом с т. н. Старым замком (это строение было уничтожено пожаром в 1795 г. и окончательно снесено в 1803 г.) и сгоревший в 1871 г., во время Франко-прусской войны (в 1880–1885 гг. на его фундаментах была построена Мёдонская астрономическая обсерватория).

Замок Сен-Жермен — имеется в виду т. н. Старый замок Сен-Жермен, королевская резиденция в городе Сен-Жермен-ан-Ле в 21 км к западу от Парижа, которая была заложена в XII в., много раз перестраивалась и сохранилась до наших дней; поблизости от Старого замка находился Новый замок Сен-Жермен, сооруженный в 1559–1600 гг. и разрушенный во время Великой Французской революции (от него сохранилось лишь одно крыло).

Замок По — средневековый замок в городе По, столице исторической области Беарн на юго-западе Франции, в департаменте Атлантические Пиренеи; расположенный в исторической части города, на вершине небольшого холма, служил резиденцией наваррских королей из династии Альбре; место рождения короля Генриха IV; в настоящее время является национальным музеем.

… Булонским и Венсенским лесами, равно как и Сенарским лесом… — Сенарский лес — крупный лесной массив площадью около 3000 га, расположенный в департаменте Эсон, в 30 км к юго-востоку от Парижа.

… апанаж в полмиллиона франков состоял из поместья Рамбуйе и лесов Сенонша, Шатонёфа и Монтеко… — Сеноншский лес — крупный лесной массив, площадь которого в наши дни составляет около 8000 га и который расположен на севере центральной части Франции, в департаменте Эр-и-Луар, вблизи городка Сенонш.

Шатонёфский лес — лесной массив площадью около 1700 га, расположенный в том же департаменте Эр-и-Луар, вблизи городка Шатонёф-ан-Тимере, в 10 км к северо-востоку от Сеноншского леса.

Лес Монтеко (Montécot; у Дюма ошибочно Montereau) — лесной массив плошадью около 650 га, расположенный в департаменте Эр-и-Луар, вблизи селения Ле-Фавриль, в 10 км к юго-востоку от Сеноншского леса.

162 … площадь Шатле каждый день была завалена мебелью, которую на торгах продавали судебные власти… — Площадь Шатле расположена в самом центре правобережной части Парижа, на пересечении нескольких важнейших городских магистралей, на берегу Сены, на месте снесенной в 1802–1810 гг. средневековой крепости Гран-Шатле, служившей тюрьмой и местопребыванием управления городского правосудия, и нескольких примыкавших к ней улиц.

… г-н де Корменен, этот угрюмый Демокрит, смеющийся над всем горьким смехом и со слезами на глазах. — Демокрит (ок. 460–370 до н. э.) — древнегреческий философ, один из основателей атомистики и материалистической философии; носил прозвище Смеющийся, ибо порой без всякой видимой причины разражался смехом, настолько ничтожными в сравнении с мировым порядком ему казались людские дела.

… человеку, который показал, каковы его способности, в невероятной книге, носящей название «О демократии во Франции»… — «О демократии во Франции» («De la Démocratie en France») — брошюра Ф.Гизо, изданная в январе 1849 г., сразу после избрания принца Луи Наполеона Бонапарта президентом Франции (10 декабря 1848 г.); автор выступает в этом сочинении идейным противником демократии.

163 … Список г-на Гизо включал: г-на Гизо, г-на де Монтебелло, г-на де Ремюза и г-на Дюмона. — Господин де Монтебелло — Луи Наполеон Огюст Ланн (1801–1874), второй герцог де Монтебелло, французский дипломат, политик и государственный деятель, старший сын наполеоновского маршала Жана Ланна (1769–1809); пэр Франции (1827–1848); посол в Дании (1833–1834), Швейцарии (1836–1838), королевстве Обеих Сицилий (1838–1839); министр иностранных дел (с 1 апреля по 12 мая 1839 г.), министр военно-морского флота и колоний (с 9 мая 1847 г. по 24 февраля 1848 г.), депутат Законодательного собрания (1849–1851), посол в России (1858–1864), сенатор Второй империи (1864–1870).

Господин де Ремюза — см. примеч. к с. 240.

Дюмон, Пьер Сильвен (1797–1870) — французский адвокат, политик и государственный деятель; член Палаты депутатов в 1830–1848 гг.; министр общественных работ с 16 декабря 1843 г. по 9 мая 1847 г., министр финансов с 9 мая 1847 г. по 24 февраля 1848 г.; после Февральской революции отошел от политики.

… Список г-на Моле включал: г-на Моле — министра иностранных дел и председателя совета министров, г-на Барта — министра юстиции и духовных дел, г-на де Монталиве — министра внутренних дел, г-на де Сальванди — министра народного просвещения, г-на Лакава-Лапланя — министра финансов. — Господин Барт — см. примеч. к с. 25.

Сальванди — см. примеч. к с. 234.

Лакав-Лаплань, Жан Пьер Жозеф (1795–1849) — французский адвокат, политик и государственный деятель, член Палаты депутатов в 1834–1848 гг., министр финансов с 15 апреля 1837 г. по 31 марта 1839 г. и с 25 апреля 1842 г. по 9 мая 1847 г.

LXX

… На другой день, 30 мая, в галерее Генриха II состоялось венчание. — Галерея Генриха II — иное название Бального зала во дворце Фонтенбло, связанное с тем, что этот великолепный парадный зал площадью около 300 м², который начали строить при Франциске I, был достроен и декорирован в царствование его сына, короля Генриха II (см. примеч. к с. 210).

… Затем было устроено торжественное открытие Музея Версаля — музея, предназначенного для увековечивания всех славных событий в истории Франции и где все было посвящено воинской славе. — 10 июня 1837 г., в ходе празднеств, связанных с женитьбой герцога Орлеанского, в южном крыле Версальского дворца, отреставрированного к этому времени за счет личных средств короля Луи Филиппа, был по его инициативе торжественно открыт Музей истории Франции, которому надлежало прославить все ее военные триумфы за четырнадцать веков ее существования, начиная с кон. V в. и заканчивая временами Революции, Империи и даже Реставрации, и коллекция которого включала заказанные лично Луи Филиппом полотна с изображением знаменитых баталий, а также портреты и бюсты прославленных военачальников.

…14 июня в Военной школе должно было состояться представление, изображавшее штурм цитадели Антверпена, и весь Париж устремился к Марсову полю. — Военная школа — имеется в виду Королевская военная школа, которая была создана указом Людовика XV от 22 января 1751 г. и величественное здание которой было построено в 1751–1780 гг. по планам архитектора Анжа Жака Габриеля (1698–1782) в левобережной части Парижа, рядом с Домом инвалидов и Марсовым полем (см. примеч. к с. 40).

164… Париж погрузился в глубокий траур, ставший той черной лентой, какой рок перевязал свадебный букет этой несчастной принцессы, которую одному наглому министру — пресмыкавшемуся у ее ног, пока был жив герцог Орлеанский, — предстояло, когда он был уже мертв, обзывать иностранкой и тем самым сравнивать с мерзостной королевой, отдавшей корону своего сына англичанам. — Неясно, в словах какого министра Дюма усмотрел параллель между вдовствующей герцогиней Орлеанской и французской королевой Изабеллой Баварской (ок. 1370–1435), женой Карла VI Безумного (1368–1422; король с 1380 г.), фактической правительницей Французского королевства, которая 21 мая 1420 г. подписала в Труа договор с англичанами, признав наследником французской короны английского короля Генриха V (1386–1422; правил с 1422 г.), обвенчавшегося 14 июня с ее дочерью Екатериной (1401–1437), и тем самым публично отреклась от своего сына, дофина Карла (1403–1461), будущего короля Карла VII (провозглашен королем в 1422 г., коронован в 1429 г.) и лишила его наследства.

… Константина, взятая штурмом, упала к нашим ногам 13 октября 1837 года. Эта победа стоила нам жизни генерала Данремона, генерала Перрего и полковника Комба… — Данремон, Шарль Мари (1783–1837) — французский военачальник, генерал-майор (1821), генерал-лейтенант (1835), участник завоевания Алжира; генерал-губернатор Алжира с 12 февраля по 12 октября 1837 г.; был убит пушечным ядром во время захвата Константины (см. примеч. к с. 50), которым он командовал.

Перрего, Александр Шарль (1791–1837) — французский военачальник, уроженец Невшателя; полковник (1830), генерал-майор (1834); участник завоевания Алжира, начальник штаба экспедиционной армии; 12 октября 1837 г., во время штурма Константины, был тяжело ранен пулей и 6 ноября, на пути во Францию, скончался на борту корабля.

Полковник Комб — см. примеч. к с. 50.

… С высоты соседнего холма Ахмед-Бей видел, как пал его возлюбленный город и вместе с ним сокрушилась его власть… — Ахмед-Бей (1786–1851) — последний правитель Константины, правивший с 1826 г.; после отречения алжирского дея Хусейна (1830) считался турками пашой Алжира; оказывал упорное сопротивление французской оккупации восточной части Алжира; в 1837 г., после захвата Константины, ушел в горы Орес и боролся с французами вплоть до 1848 г.

… ему не могли сказать то, что сказали Боабдилу, покидавшему Гранаду: «Оплакивай, как женщина, этот город, который ты не сумел защитить, как мужчина!» — Боабдил (Абу Абд-Аллах Мухаммад XII; ок. 1452 — ок. 1528) — последний правитель Гранады (с 1482 по 1492 гг.), сын свергнутого им Абуль-Хасана и султанши Айши; в 1483 г. попал в плен к Фердинанду V, в 1486 г. был отпущен им на условии, что он станет вассалом короля, но, обретя свободу, отказался выполнить свое обещание; 2 января 1492 г. Гранада, ставшая последним оплотом мавров на Пиренейском полуострове и осажденная христианским войском, пала (осада ее началась 25 апреля 1491 г.), и Боабдил, на почетных условиях сдавший город, удалился в Лас-Альпухаррас, гористую местность к юго-востоку от Гранады, а затем был вынужден уехать в Марокко, где много лет спустя погиб в сражении.

По легенде, Боабдил, навсегда покидая Гранаду, со слезами на глазах оглянулся на нее с высоты горного перевала, и тогда его мать произнесла слова, которые приводит здесь Дюма.

… Константина, которую осаждали дважды, стоила нам жизни более трех тысяч солдат. — Константина была захвачена французами лишь со второй попытки; первая попытка штурма, предпринятая под командованием маршала Клозеля и длившаяся с 21 по 24 ноября 1836 г., закончилась провалом и гибелью полутора тысяч французских солдат.

165… с этой минуты генерал-губернатором Алжира является генерал Вале. — Вале, Сильвен Шарль, граф (1773–1846) — французский военачальник, бригадный генерал (1809), дивизионный генерал (1811), маршал Франции (11 ноября 1837 г.); участник наполеоновских войн и завоевания Алжира; во время захвата Константины командовал артиллерией; генерал-губернатор Алжира с 1 декабря 1837 г. по декабрь 1840 г.

… Именно этой жесткости манер, являющейся, возможно, достоинством, герцог Немурский обязан своей непопулярностью, неожиданно давшей о себе знать повсюду, когда после смерти герцога Орлеанского король назначил его регентом. — Согласно закону, принятому сразу после трагической смерти герцога Орлеанского, герцог Немурский был назначен регентом на случай восшествия на трон его малолетнего племянника, графа Парижского.

166 … этот триумвират сплотил вокруг себя избирательный комитет, куда, помимо него, вошли господа Моген, Матье, Лараби, Эрнест Жираден, маршал Клозель, Гарнье-Пажес, Корменен, Сальверт, Тьяр, Шатлен, Кошуа-Лемэр, Бер, Луи Блан, Фредерик Лакруа, Дюран, Тома, Дюбоск, Гудшо, Виардо, Дорнес, Непомюсен Лемерсье, Ростан, Феликс Депорт, Мари, Ледрю-Роллен, Дюпон, Сарран, Тильбер и Давид д'Анже… — Моген — см. примеч. к с. 245.

Матьё, Пьер Анри (1793–1872) — французский адвокат и политический деятель; член Палаты депутатов в 1837–1848 гг., принадлежавший к либеральной оппозиции, затем депутат Учредительного собрания (1848–1849).

Лараби, Ден Мари (1792–1876) — французский политический деятель, бонапартист; выпускник Политехнической школы, военный инженер; в 1831–1848 гг. член Палаты депутатов, принадлежавший к ее левому крылу; после Февральской революции 1848 года член Учредительного и Законодательного собраний; в 1852–1853 гг. член Законодательного корпуса, а с 1853 г. сенатор Второй империи.

Жирарден, Эрнест Станислас де (1802–1874) — французский политический деятель, сын генерала Луи Станисласа де Жирардена (см. примеч. к с. 209); член Палаты депутатов (1831–1837, 1840–1846), примыкавший к конституционной оппозиции; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний; сторонник президента Луи Наполеона Бонапарта, открыто поддержавший государственный переворот 2 декабря 1851 г.; с 1852 г. являлся сенатором Второй империи.

Маршал Клозель — см. примеч. к с. 62.

Гарнье-Пажес — см. примеч. к с. 29.

Корменен — см. примеч. к с. 46.

Сальверт, Анн Жозеф Эузеб Баконньер де (1771–1839) — французский адвокат, публицист и политический деятель; в 1828–1839 гг. член Палаты депутатов, придерживавшийся левых взглядов.

Тьяр (Thiars; у Дюма опечатка: Thiers) — имеется в виду генерал Тьяр де Бисси (см. примеч. к с. 225).

Шатлен, Рене Теофиль (1790–1839) — французский публицист и журналист, в течение двадцати лет занимавший должность главного редактора газеты «Французский курьер».

Кошуа-Лемэр — см. примеч. к с. 226.

Бер (Bert; у Дюма ошибочно Berk) — Пьер Никола Бер (1788 —?), французский драматург и журналист, с 1823 г. главный редактор «Газеты коммерции».

Луи Блан — см. примеч. к с. 202.

Лакруа, Фредерик (1811–1864) — французский историк, публицист, журналист и административный деятель; автор большого числа сочинений, в том числе книги «Тайны России» («Les Mystères de la Russie»; 1844–1845); в 1849 г. первый префект департамента Алжир; в описываемое время главный редактор газеты «Мир» («Le Monde»).

Дюран (E.D.Durand) — неясно, кто здесь имеется в виду; Луи Блан называет его сотрудником газеты «Минерва».

Тома — Шарль Тома (см. примем, к с. 277), главный редактор «Национальной газеты».

Дюбоск, Ришар Проспер (ок. 1810 —?) — французский литератор и журналист, с 1837 г. один учредителей и редакторов «Народной газеты» («Le Journal du peuple»).

Гудшо, Мишель (1797–1862) — французский банкир и государственный деятель, воинствующий либерал; активный участник Февральской революции, министр финансов с 24 февраля по 5 марта и с 28 июня по 25 октября 1848 г.; депутат Учредительного собрания; в 1857 г. член Законодательного корпуса.

Виардо, Луи (1800–1883) — французский писатель, журналист, искусствовед, театральный деятель и переводчик, способствовавший знакомству французских читателей с русской литературой; в 1838–1840 гг. директор Театра итальянцев; с 1840 г. муж знаменитой испанской певицы Полины Гарсиа (1821–1910).

Дорнес — возможно, имеется в виду Огюст Дорнес (см. примеч. к с. 31).

Лемерсье, Луи Жан Непомюсен (1771–1840) — французский поэт, драматург и теоретик искусства, автор ряда трагедий и комедий, член Французской академии (1810).

Ростан, Леон (1790–1866) — известный французский врач, профессор Медицинской школы в Париже, член Академии медицины.

Депорт, Никола Феликс (1763–1849) — французский политик, дипломат и административный деятель; в 1802–1813 гг. префект департамента Верхний Рейн, барон Империи; в 1815 г., во время Ста дней, член Палаты депутатов; бонапартист, горячий сторонник принца Луи Наполеона Бонапарта.

Мари — см. примеч. к с. 124.

Ледрю-Роллен, Александр Огюст (1807–1874) — французский адвокат, политик и государственный деятель, левый республиканец; один из основателей радикальной газеты «Реформа» (1843–1850); член Палаты депутатов в 1841–1848 гг.; активный участник Февральской революции 1848 года, министр внутренних дел с 24 февраля по 11 мая 1848 г., депутат Учредительного собрания; в 1849–1870 гг. эмигрант; депутат Национального собрания в 1871 и 1874 гг.

Дюпон — вероятно, имеется в виду Жак Мари Дюпон де Бюссак (1803–1873), французский адвокат, журналист и политик; участник баррикадных боев Июльской революции; супруг племянницы Лаффита; редактор оппозиционных газет, участвовавший в нескольких важных политических процессах в качестве защитника обвиняемых (Море, Барбеса, Бланки); депутат Учредительного (1848–1849) и Законодательного (1850–1851) собраний, придерживавшийся крайне левых взглядов; после государственного переворота 1851 г. девять лет находился в эмиграции.

Сарран — см. примеч. к с. 211.

Гильбер (A.Guilbert) — возможно, имеется в виду французский историк Аристид Матьё Гильбер (1804–1863).

Давид д’Анже — Пьер Жан Давид (1788–1856), известный французский скульптор и медальер, уроженец города Анже, звавшийся Давидом д’Анже; республиканец, ставший после Февральской революции членом Учредительного собрания и открытым противником политики президента Луи Наполеона Бонапарта.

167 … оба они, знаменитые материалисты, для которых любой пример был хорош, опирались на пример святого Петра, трижды отрекавшегося от Иисуса. — Перед арестом Христа, во время Тайной вечери, в ответ на клятву Петра, одного из двенадцати своих учеников, положить душу за учителя, Иисус ответил: «Истинно, истинно говорю тебе: не пропоет петух, как отречешься от меня трижды». Предсказания Иисуса сбылись в ту же ночь, когда Петр трижды отрекся от него, ответив «нет» на вопрос: «Не из учеников ли его и ты?» И после третьего отречения «тотчас запел петух» (Иоанн, 13: 38; 18: 17–27).

… Аббат Дюпанлу повторил ему слова, сказанные г-ном де Келеном: «За господина де Талейрана я отдал бы свою жизнь!» — Дюпанлу, Феликс Антуан Филибер (1802–1878) — французский священник, богослов и политический деятель; епископ Орлеанский в 1849–1878 гг.; член Французской академии (1854); в 1871–1875 гг. депутат Национального собрания.

Келен, Гиацинт Луи де (1778–1839) — французский прелат, архиепископ Парижский в 1821–1839 гг.; пэр Франции (с 1822 г.); член Французской академии (1824).

… одно, с красной печатью, было доставлено из Мексики, другое, с черной печатью, — из Пизы. — Принцесса Мария Орлеанская, давно страдавшая туберкулезом легких и ослабевшая после родов (30 июля 1838 г.), по совету врачей отправилась в Италию, надеясь, что местный мягкий климат пойдет ей на пользу, но облегчения не наступило, и 6 января 1839 г. она скончалась в Пизе.

… Первое письмо извещало о захвате крепости Сан-Хуан-де-Ульоа принцем де Жуанвилем. — Сан-Хуан-де-Ульоа — старинная приморская крепость в Мексике, в Мексиканском заливе, близ города Вера-Крус; 27 ноября 1838 г. была разрушена огнем артиллерии французского флота, которым командовали контр-адмирал Шарль Боден (1784–1854) и принц де Жуанвиль, и находилась во французской оккупации до 60-х гг. XIX в. Эскадра контр-адмирала Бодена была послана в Мексику, чтобы добиться возмещения за убытки, причиненные французским подданным во время гражданской войны в этой стране.

168 … Письмо Луи Филиппа написано с целью утешить мужа принцессы, герцога Вюртембергского. — Имеется в виду Александр Вюртембергский (1804–1881) — сын герцога Александра Фридриха Карла Вюртембергского (1771–1833) и его жены с 1798 г. принцессы Антуанетты Саксен-Кобург-Заальфельдской (1779–1824); племянник российской императрицы Марии Федоровны (1759–1828), жены Павла I; генерал-майор российской службы (1828); с 1837 г. супруг принцессы Марии Орлеанской, родившей от него сына, Филиппа Вюртембергского (1838–1917).

… Это делает короля нисколько не похожим на библейскую Рахиль, которая не хочет утешиться о детях своих, ибо их нет. — Имеется в виду стих из Ветхого завета: «Так говорит Господь: голос слышен в Раме, вопль и горькое рыдание; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться о детях своих, ибо их нет» (Иеремия, 31: 15). Евангелист Матфей видит в этом пророчестве Иеремии предсказание избиения младенцев царем Иродом: «Тогда сбылось реченное через пророка Иеремию, который говорит: глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет» (Матфей, 2: 17–18).

… Единственная завершенная скульптура ее работы находится в Версале. Это скульптура Жанны д'Арк. — Имеется в виду хранящаяся в Музее Версаля мраморная статуя Жанны д'Арк, выполненная в 1837 г. скульптором Огюстом Трушо (? — 1895) по гипсовой модели, которую по заказу короля Луи Филиппа создала принцесса Мария Орлеанская.

… В ходе 1838 года имел место судебный процесс Юбера, один из самых страшных и самых скандальных процессов эпохи царствования Луи Филиппа. — Юбер, Луи (Алоизий; 1815–1865) — уроженец селения Итленайм в Эльзасе, в департаменте Нижний Рейн, рабочий-дубильщик; член Семейного общества, а затем Общества времен года; глава заговорщиков, намеревавшихся взорвать короля Луи Филиппа 18 декабря 1837 г., используя адскую машину; был арестован и приговорен к депортации; обретя после Февральской революции свободу, принял участие в манифестации 15 мая 1848 г., после чего был снова арестован и осужден высшим судом Буржа; автор книги «Бессонная ночь государственного узника» («Nuit de veille d'un prisonnier d’État»; 1862).

… Основой обвинения послужил бумажник, который выпал 8 декабря 1837 года из кармана пассажира, прибывшего из Англии, и был найден на пристани Булони… — Имеется в виду пристань портового города Булонь-сюр-Мер, стоящего на берегу Ла-Манша, в департаменте Па-де-Кале.

…по решению прокуратуры, которой содействовали доносы негодяя по имени Валантен, понесшего ранее наказание за подделку документов, в мае 1838 года перед судом присяжных департамента Сена предстали мадемуазель Лора Грувель и господа Луи Юбер, Якоб Штойбль, Жюль Арман Мари Лепру, Венсан Жиро,де Воклен, Леон Дидье Валантен и Анна́. — Вот данные о сообщниках Луи Юбера, представших перед судом присяжных департамента Сена: Валантен, Леон Дидье — 24-летний студент-правовед, уроженец города Сен-Лу в департаменте Дё-Севр;

Грувель, Лора (1803 — ок. 1842) — дочь журналиста и писателя Филиппа Антуана Грувеля (1758–1806), посвятившая себя помощи больным, обездоленным и заключенным; была приговорена к пяти годам тюремного заключения и умерла в тюрьме, где лишилась рассудка;

Штойбль, Якоб — 22-летний рабочий-механик, уроженец селения Кренинген в Швейцарии; покончил с собой в тюрьме;

Лепру, Жюль Арман Мари — 29-летний адвокат и помощник судьи в гражданском суде города Вервен в департаменте Эна;

Жиро, Жан Венсан — 35-летний торговец, уроженец Савойи;

Воклен, Амедей Эркюль Леопольд де — 46-летний землевладелец, уроженец селения Агли в округе Фалез, в Нормандии;

Анна́, Антуан Наполеон — 35-летний рабочий-дубильщик, уроженец селения Эспальон в департаменте Аверон.

… Тем временем короновали английскую королеву, принцессу Викторию, и маршал Сульт, победитель сражения у Тулузы, присутствовал на коронации в качестве представителя Франции. — Коронация королевы Виктории (см. примеч. к с. 139) происходила в Вестминстерском аббатстве 28 июня 1838 г., через год после ее вступления на престол.

10 апреля 1814 г. 42-тысячная французская армия, которой командовал маршал Сульт, в сражении под Тулузой одержала победу над 50-тысячной англо-испано-португальской армией, находившейся под начальством Артура Уэлсли, будущего герцога Веллингтона.

170… Между 1836 и 1837 годами из обломков Общества прав человека сформировалось новое республиканское общество; появилось оно под названием Общество семейств, а затем преобразовалось и стало называться Обществом сезонов. — Общество семейств («La Société des Familles») — тайное республиканское общество карбонарского типа, которое было создано в 1835 г. Л.О.Бланки (см. примем, ниже) и первичная ячейка которого состояла из т. н. «семейства» — пяти членов, руководимых «главой семейства»; насчитывало от 900 до 1600 членов, в основном ремесленников и студентов.

В 1837 г. на смену Обществу семейств пришло Общество времен года («La Société des Saisons»), первичная ячейка которого состояла из семи членов — «недели»; четыре «недели» составляли «месяц», три «месяца» — «сезон» («время года»), четыре «сезона» — «год»; именно это тайное общество, руководителями которого были Бланки, Барбес и Мартен Бернар, подготавливало восстание 12 мая 1839 г., закончившееся провалом и арестом десятков заговорщиков.

… Руководителями этого общества были Барбес, Мартен Бернар, Бланки, Киньо, Нетре и Мейяр. — Барбес, Арман (1809–1870) — французский революционер и политик; противник Июльской монархии; арестованный как один из зачинщиков республиканского восстания 12 мая 1839 г., был приговорен Палатой пэров к смертной казни, однако король Луи Филипп смягчил этот приговор, заменив казнь пожизненным тюремным заключением; выйдя на свободу после Февральской революции, был избран депутатом Учредительного собрания и назначен командиром 12-го легиона парижской национальной гвардии; приняв участие в демонстрации 15 мая 1848 г., переросшей в нападение на Национальное собрание, был арестован и снова приговорен к пожизненному тюремному заключению; амнистированный в 1854 г. императором Наполеоном III, эмигрировал и жил после этого в Бельгии, Испании и Нидерландах; умер в Гааге.

Бернар, Мартен (1808–1883) — французский революционер и политик, типографский рабочий; участник баррикадных боев в дни Июльской революции; один из организаторов Общества времен года; входил в число руководителей республиканского восстания 12 мая 1839 г. и был приговорен Палатой пэров к депортации; освобожденный после Февральской революции, был назначен Временным правительством главным комиссаром в нескольких департаментах и избран в Учредительное, а затем в Законодательное собрание; в 1849 г., вследствие участия в очередной попытке антиправительственного мятежа (13 июня), был снова приговорен к депортации, но сумел бежать в Бельгию и вернулся во Францию лишь в 1859 г., после десятилетних скитаний; в 1871–1876 гг. являлся депутатом Национального собрания.

Бланки, Луи Огюст (1805–1881) — французский профессиональный революционер, публицист и журналист, прирожденный заговорщик, участник и организатор тайных обществ и заговоров, придерживавшийся крайне левых взглядов; путчист, проведший в общей сложности в тюремных заключениях около тридцати семи лет; один из вождей восстания 12 мая 1839 г., приговоренный к смертной казни, которая была заменена Луи Филиппом на пожизненное тюремное заключение; освобожденный после Февральской революции, выступил организатором нескольких антиправительственных восстаний, после чего был приговорен к десятилетнему тюремному заключению; в 1871 г. был заочно избран членом Парижской коммуны (18 марта — 28 мая) и после ее падения приговорен к ссылке в Новую Каледонию, однако с учетом слабого состояния его здоровья это наказание было заменено пожизненным тюремным заключением; в 1879 г. был амнистирован.

Киньо (Quignot; у Дюма ошибочно Guignot) — Луи Пьер Роз Киньо, 30-летний портной, один из зачинщиков восстания 12 мая 1839 г.

Нетре (Ndtrd; у Дюма ошибочно Ndtre) — Жан Петре, письмоводитель, уроженец городка Ножан-ле-Ротру, участник восстания, проживавший на улице Предместья Сен-Мартен в Париже и сумевший скрыться от правосудия.

Мейяр, Жорж — 28-летний гравер, уроженец Женевы, участник восстания, также сумевший скрыться от правосудия.

171… заговорщики выдвинулись на улицу Бур-л'Аббе… — Улица Бур-л'Аббе — здесь: старинная улица, известная с XII в. и поглощенная Севастопольским бульваром, который был открыт в 1855–1858 гг.; некогда служила главной улицей деревушки, входившей во владения аббатства святого Маглория (нынешняя одноименная улица была проложена в 1829 г. и до 1881 г. называлась улицей Нёв-дю-Бур-л’Аббе).

… Колонна Барбеса… пересекла мост Нотр-Дам, проследовала по Цветочной набережной и двинулась в сторону караульного поста Дворца правосудия. — Мост Нотр-Дам, один из старейших каменных парижских мостов, переброшенный через главный рукав Сены в 1501–1512 гг., связывает Жеврскую набережную в правобережной части Парижа с набережной на северном берегу острова Сите; в 1853 г. он подвергся коренной переделке, а в 1919 г. его пятипролетная конструкция была преобразована в трехпролетную.

Цветочная набережная — здесь: набережная на северном берегу острова Сите, от моста Менял до моста Сен-Луи, сформированная в 1804 г. и обязанная своим названием соседству с цветочным рынком; в 1929 г. ее западная часть, от моста Менял до Аркольского моста, стала называться набережной Корсики.

Дворец правосудия — здание судебных учреждений, перестроенный средневековый дворец французских королей; занимает западную часть острова Сите.

… В этот новый кабинет вошли: маршал Сульт — председатель совета министров и министр иностранных дел, г-н Тест — министр юстиции, г-н Шнайдер — военный министр, г-н Дюперре — министр военно-морского флота, г-н Дюшатель — министр внутренних дел, г-н Кюнен-Гриден — министр торговли, г-н Дюфор — министр общественных работ, г-н Вильмен — министр народного просвещения, г-н Пасси — министр финансов. — Господин Тест — см. примеч. к с. 159.

Шнайдер, Антуан Виржиль (1779–1847) — французский военачальник, политик и государственный деятель; выпускник Политехнической школы, военный инженер; участник наполеоновских войн, взятый в плен в конце Русского похода; полковник (1815), генерал-майор (1825), генерал-лейтенант (1831); член Палаты депутатов в 1834–1848 гг.; военный министр с 12 мая 1839 г. по 1 марта 1840 г.

Господин Дюперре — см. примеч. к с. 143.

Кюнен-Гриден, Лоран (1778–1859) — французский предприниматель, политик и государственный деятель; суконный фабрикант из Седана, в 1827–1848 гг. член Палаты депутатов, занимавший пост министра торговли и сельского хозяйства с 12 мая 1839 г. по 1 марта 1840 г. и с 29 октября 1840 г. по 24 февраля 1848 г.

Дюфор, Жюль Арман Станислас (1798–1881) — французский адвокат, политик и государственный деятель, неоднократно занимавший министерские посты в годы Июльской монархии, а также Второй и Третьей республик: министр общественных работ с 12 мая 1839 г. по 1 марта 1840 г., министр внутренних дел с 13 октября по 20 декабря 1848 г. и со 2 июня по 31 октября 1859 г., министр юстиции в 1871–1873 и 1875–1876 гг., председатель совета министров и министр юстиции в 1876–1879 гг.; в 1834–1848 гг. член Палаты депутатов, в 1848–1849 гг. депутат Учредительного, а в 1849–1851 гг. — Законодательного собраний, в 1871–1876 гг. депутат Национального собрания, в 1876 г. член Палаты депутатов; член Французской академии (1863).

Господин Вильмен — см. примеч. к с. 273.

Господин Пасси — см. примеч. к с. 143.

172 … Выслушав обвинение в убийстве лейтенанта Друэно, Барбес подал знак, что он хочет говорить. — Друэно — лейтенант 21-го пехотного полка, командир караульного поста у Дворца правосудия, убитый во время восстания 12 мая 1839 г.

173 … Бонне, Лебарзик, Дюга и Грегуар были оправданы. — Бонне, Жак Анри — 28-летний гравер, уроженец Женевы;

Лебарзик (Lebarzic; у Дюма ошибочно Lesdazzie), Жан Батист — 23-летний истопник, уроженец городка Сен-Манде в департаменте Уаза.

Дюга, Флоран — 34-летний столяр, уроженец города Шатодён в департаменте Эра-и-Луар;

Грегуар, Луи Никола — 40-летний циновщик, уроженец Сен-Клу.

… Миалон — к вечным каторжным работам… — Миалон, Пьер Антуан — 56-летний землекоп, уроженец селения Пти-Фрессане в департаменте Верхняя Луара.

… Дельсад и Остен — к пятнадцати годам тюремного заключения… — Дельсад, Жозеф — 32-летний токарь, уроженец селения Ромен в департаменте Мозель;

Остен, Рудольф Огюст Флоранс — 23-летний сапожник, уроженец Данцига.

174 … Нугес и Филиппе — к шести годам тюремного заключения… — Нугес (Nouguès; у Дюма ошибочно Nourgues), Пьер Луи Теофиль — 23-летний печатник, уроженец Парижа;

Филиппе (Philippet; у Дюма ошибочно Philibert), Люсьен Фирмен — 40-летний канатчик, уроженец селения Пти-Крев-Кёр в департаменте Уаза.

… Рудиль, Гильбер и Лемьер — к пяти годам тюремного заключения… — Рудиль, Луи — 19-летний рабочий-зонтовщик, уроженец селения Рюин в департаменте Канталь;

Гильбер, Грегуар Ипполит — 37-летний дубильщик, уроженец городка Бретёй в департаменте Уаза.

Лемьер, Жан Луи — 23-летний токарь, уроженец города Севр в департаменте Сена.

… Мартен и Лонге — к пяти годам тюрьмы… — Мартен, Пьер Ноэль — 19-летний картонщик, уроженец Парижа;

Лонге, Жюль — 23-летний коммивояжер, уроженец города Сен-Кантен в департаменте Эна.

… Марескаль — к трем годам тюрьмы… — Марескаль, Эжен — 32-летний декоратор, уроженец города Кан в департаменте Кальвадос.

… Вальш и Пьерне — к двум годам тюрьмы. — Вальш, Эжен — 27-летний столяр, уроженец города Сулье в департаменте Нижний Рейн;

Пьерне, Эме — 18-летний обувщик, уроженец города Сент-Авольд в департаменте Мозель.

… как только она подошла к мосту Согласия, ее атаковала и рассеяла кавалерия. — Мост Согласия, самый загруженный из всех мостов Парижа, связывает площадь Согласия на правом берегу Сены с набережной Орсе и Бурбонским дворцом на ее левом берегу; сооруженный в 1787–1791 гг. по планам французского архитектора Жана Родольфа Перроне (1708–1794), назывался вначале мостом Людовика XVI, с 1792 г. — мостом Революции, с 1795 г. — мостом Согласия, в годы Реставрации — снова мостом Людовика XVI и, наконец, с 1830 г. и по сей день называется мостом Согласия.

… Речь шла о Сирии, которую Махмуд II хотел отвоевать, а Мухаммед Али не хотел отдавать. — Махмуд II (1785–1839) — турецкий султан с 1808 г., второй сын Абдул-Хамида I (1725–1789; султан с 1774 г.), пришедший к власти в результате мятежа и казнивший своего предшественника и брата Мустафу IV (1779–1808; правил с 1807 г.); его царствование ознаменовалась заключительной фазой Русско-турецкой войны 1806–1812 гг., Русско-турецкой войной 1828–1829 гг., Турецко-египетской войной 1831–1833 гг. и началом Турецко-египетской войны 1839–1841 гг., в результате которых Османская империя понесла значительные территориальные потери; вместе с тем ему удалось осуществить военную реформу, уничтожить в 1826 г. янычарский корпус и создать регулярную армию.

Мухаммед Али-паша (1769–1849) — наместник Египта с 1805 г., вассал турецкого султана Махмуда II, открыто восставший против него в 1831 г. и превративший Египет в мощное государство с наследственной властью; по происхождению албанец, сын торговца табаком; дальновидный государственный деятель, сумевший реорганизовать в европейском духе армию, правительство и самый строй жизни страны; основатель династии, правившей в Египте до 1952 г.; однако нервное расстройство, закончившееся помешательством, привело к его отречению в 1848 г.

… Мухаммед Али, лакедемонский солдат, ставший наместником Египта, провозгласил свою независимость и… захватил Сирию вплоть до Тавра. — Тавр — горы на юге Малой Азии, тянущиеся вдоль побережья Средиземного моря до верховий Евфрата, южная часть Армянского нагорья; их длина — 1600 км, а высшая точка — 3756 м (гора Демирказык).

Сирия, входившая прежде во владения Османской империи и захваченная египетскими войсками в ходе Турецко-египетской войны 1831–1833 гг., расположена по южную сторону Тавра.

… Мухаммед Али не только провозгласил себя независимым… но и, с помощью Ибрагима, своего горячо любимого сына, а может быть, просто сына своей наложницы — ибо происхождение Ибрагима таинственно, как происхождение какого-нибудь принца из арабской сказки, — так вот, с помощью своего сына он разбил султанских военачальников в сражениях при Хомсе, Белене и Конье. — Ибрагим-паша (1789–1848) — приемный сын и сподвижник Мухаммеда Али, наследный принц; сын православной гречанки из города Драма, ставшей наложницей Мухаммеда Али; в 1816–1841 гг. командующий египетской армией, которую он реформировал с помощью французских офицеров-инструкторов; талантливый и успешный военачальник: во время Турецко-египетской войны, 1831–1833 гг., командуя армией, поставил под контроль Египта всю Сирию, разгромил турецкую армию в Малой Азии и едва не захватил Стамбул (этому помешала лишь военная помощь, оказанная султану Россией); в 1833–1840 гг. военный губернатор завоеванных территорий (Палестины, Сирии и Ливана); с 1841 г. соправитель своего отца, а с июля 1848 г., вплоть до своей смерти (10 ноября 1848 г.), регент.

Хомс (Homs; у Дюма опечатка: Moms) — древний город на западе Сирии, в 160 км к югу от Дамаска, носивший в античности название Эмеса; центр одноименной провинции; с 1516 г. принадлежал Османской империи. 8 июля 1832 г. в сражении близ Хомса египетская армия под командованием Ибрагима-паши разгромила турецкие войска.

Белен — город на юге Турции, в провинции Хатай, основанный турками как крепость у южного края Беленского ущелья, которое является главным проходом в горном хребте Аман, отделяющем Турцию от Сирии, и в древности именовалось Сирийскими воротами. 29 июля 1832 г. армия Ибрагима-паши одержала у Белена победу над турецкими войсками, после чего вторглась на территорию собственно Турции.

Конья — город в Турции, в центральной части Анатолии, в 360 км к северо-западу от Белена; центр одноименной провинции. 21 декабря 1832 г., командуя 15-тысячной египетской армией, Ибрагим-паша разгромил в сражении у Коньи 53-тысячную турецкую армию, что стало его величайшей победой и открыло ему дорогу на Стамбул.

175… Паша Туниса угрожал действовать сходным образом и заявил, что не будет впредь посылать дань Порте… — Правителем (беем) Туниса в это время, с 1824 по 1835 гг., был Хусейн II ибн Махмуд (1784–1835) из династии Хусейнидов, вассал Османской империи, с 1831 г. генерал турецкой армии.

Порта (Высокая Порта) — общеупотребительное в Европе в XVIII–XIX вв. официальное наименование турецкого правительства; произведено от фр. porte («дверь»), что является точным переводом турецкого названия резиденции великого визиря — «Баб-и Али» (букв. «Высокая дверь»).

… восстала Сербия, и победа осталась за ней. — Сербия, завоеванная турками в 1459 г., на протяжении нескольких столетий после этого оставалась под властью Османской империи, однако после т. н. Второго сербского восстания (1815–1817) образовалось автономное Сербское княжество, правителем которого, верховным князем, стал Милош Обренович (1780–1860), предводитель повстанцев; тем не менее полную независимость Сербия обрела лишь по условиям Сан-Стефанского мира (3 марта 1878 г.), завершившего Русско-турецкую войну 1877–1878 гг., а спустя четыре года, в 1882 г., она была провозглашена королевством.

… Молдавия и Валахия находились теперь в зависимости от царя. — Речь идет о т. н. Дунайских княжествах — Молдавском, занимавшем территории современной Молдавии и северо-востока Румынии, со столицей в городе Яссы, и Валашском, на юге Румынии, между Карпатами и Дунаем, со столицей в городе Бухаресте, — которые с сер. XV в. находились в вассальной зависимости от Османской империи; в 1829 г., в соответствии с условиями Адрианопольского мирного договора, завершившего Русско-турецкую войну 1828–1829 гг., они получили автономию под протекторатом России (длился до 1856 г.), а в 1859–1861 гг. объединились, создав Объединенное княжество Валахии и Молдавии, вплоть до 1878 г. остававшееся вассальным по отношению к Османской империи и в 1881 г. провозглашенное Королевством Румыния.

… Наваринское сражение отняло у Махмуда II Грецию. — Наварино — итальянское название древнего портового города Пилос, расположенного на юго-западном побережье греческого полуострова Пелопоннес и обладающего удобной естественной гаванью.

20 октября 1827 г., во время Греческой войны за независимость (1821–1829), в Наваринской гавани произошло крупное морское сражение, в ходе которого соединенные эскадры великих держав — России, Англии и Франции, — поддерживавших греков в их борьбе за освобождение от османского ига, уничтожили турецкоегипетский флот, находившийся под командованием Ибрагима-паши. Эта победа обеспечила поддержку греческого национальноосвободительного движения, завершившегося, по условиям Адрианопольского мирного договора (1829), признанием Османской империей автономии Греции, а затем и, в соответствии с Лондонским протоколом (3 февраля 1830 г.), признанием ее независимости великими державами.

… Турецкая империя являлась теперь лишь своего рода показным фасадом, сквозь бреши в котором можно было с Дарданелл увидеть русских, а из Одессы — египтян. — Дарданеллы — пролив между Европой (Галлипольским полуостровом) и Азией (полуостровом Малая Азия), соединяющий Эгейское и Мраморное моря; длина его 61 км, а ширина — от 1,2 до 6 км.

Одесса — город и порт на Украине, на северо-западном побережье Черного моря, основанный русской армией в 1792–1794 гг. на месте турецкой крепости Хаджибей; нынешнее название получил в 1795 г.; в 1796 г. вошел в состав Новороссии и позже стал ее административным центром.

… было от чего сойти с ума повелителю… не имевшему больше у себя под подушкой ключей от собственной столицы, которые по Ункяр-Искелисийскому договору были отданы России. — Ункяр-Искелисийский договор об оборонительном союзе между Россией и Турцией был подписан в местечке Ункяр-Искелиси близ Стамбула 8 июля 1833 г., после того как Российская империя оказала султану Махмуду II военную помощь в его войне с египетским правителем Мухаммедом Али, прислав в Босфор свою эскадру с 30-тысячным воинским контингентом и тем самым предотвратив захват Стамбула победоносной армией Ибрагима-паши. Условия договора позволяли российским кораблям беспрепятственно выходить из Черного моря в Средиземное, но одновременно давали России право заблокировать движение военных кораблей третьих стран в обратном направлении.

… проезжал по новому мосту, незадолго до этого построенному в Галате по его приказу… — Галата — самый южный торговый квартал т. н. Нового города в Стамбуле, расположенный на берегу бухты Золотой Рог; по составу населения, внешнему облику и характеру расположенных в нем учреждений (таможни, конторы, иностранные агентства, гостиницы и т. д.) всегда был одним из наиболее европейских районов Стамбула.

Здесь имеется в виду понтонный 500-метровый мост через бухту Золотой Рог, открытый 3 сентября 1836 г., в правление Махмуда II, и соединивший Галату со Старым городом. Первый стационарный Галатский мост, деревянный, был сооружен спустя девять лет, в 1845 г., а нынешний, пятый по счету, выполненный из бетона, — в 1992–1994 гг.

… в январе 1839 года, в том самом здании, где происходили заседания государственного дивана, вспыхнул пожар; это здание, которое называют Порта, считалось почти священным… — Имеется в виду дворец Баб-и Али (тур. «Высокая дверь») — резиденция великого визиря, уничтоженная пожаром в 1839 г.

176… Неужели мы должны были отказаться от нашего влияния в Египте, чтобы позволить Англии занять наше место в Александрии, Каире и Суэце? — Александрия (араб. Аль-Искандария) — город на севере Египта, административный центр одноименного губернаторства; расположен на побережье Средиземного моря, в западной части дельты Нила; основан в 332–331 гг. до н. э. Александром Македонским; при Птолемеях (323–30 до н. э.) — столица Египта и центр эллинистической культуры; находясь в составе Римской империи (с 30 г. до н. э.) и Византии (с кон. IV в. н. э.), продолжал оставаться крупным культурно-экономическим центром; в I в. был вторым по величине городом античного мира (после Рима), с населением около одного миллиона человек; являлся одним из главных центров раннего христианства; в VII в. был завоеван арабами, в 1517 г. — турками, в 1798–1801 гг. находился под французской оккупацией; во время турецкого завоевания Египта был сильно разрушен, и его возрождение началось лишь в XIX в.

Каир (араб. Эль-Кахира — «Победоносная») — столица Египта, город и порт в нижнем течении Нила; известен с III в. как военное поселение; после завоевания Египта арабами — город-крепость, с X в. столица халифата; в 1517–1914 гг. находился в составе Турецкой империи.

Суэц (араб. Эс-Сувайс) — город на северо-востоке Египта, на северной оконечности Суэцкого залива Красного моря, административный центр одноименной провинции; расположен в 125 км к востоку от Каира; после открытия в 1869 г. Суэцкого канала, строившегося десять лет и соединившего Средиземное и Красное моря, приобрел статус важного пункта транзитной торговли и превратился в крупный международный порт.

… мы были хозяевами Алжира, защитниками Туниса, союзниками Мухаммеда Али, покровителями Сирии, кредиторами Оттона… — Оттон — имеется в виду Оттон I (1815–1867), второй сын короля Людвига I Баварского (1786–1848; правил с 1825 г.) и его жены с 1810 г. Терезы Саксен-Гильдбурггаузенской (1792–1854), избранный королем Греции в 1832 г. и царствовавший вплоть до 1862 г., когда его свергли.

… Однако в это время лорд Понсонби, пообещав султану поддержку Англии, побудил его нарушить перемирие. — Лорд Понсонби (Ponsonby; у Дюма ошибочно Ponsomby) — Джон Понсонби (1770–1855), первый виконт Понсонби, английский дипломат и политик, посол в Константинополе с 1832 по 1841 гг. и в Вене с 1846 по 1850 гг.

… передовые части турецкой армии переправились через Евфрат примерно в тридцати льё от Алеппо. — Евфрат — река в Турции, Сирии и Ираке, самая крупная в Западной Азии; образуется слиянием рек Мурат и Карасу и имеет длину 2780 км; берет начало в Армянском нагорье и после слияния с Тигром образует реку Шаттэль-Араб, которая впадает в Персидский залив.

Алеппо (Халеб) — город на севере Сирии, один из древнейших городов мира, расположенный в 350 км к северо-востоку от Дамаска; административный центр одноименной провинции.

… Адмирал Руссен… неожиданно узнал, что авангард турецкого генерала продвинулся до Незиба и что четырнадцать деревень в округе Аинтаба захвачены турецкой армией. — Адмирал Руссен (см. примеч. к с. 36) исполнял в это время должность французского посла в Стамбуле.

Незиб (соврем. Низип) — город на юго-востоке Турции, в провинции Газиантеп, вблизи сирийской границы, возле которого 24 июня 1839 г., в ходе Турецко-египетской войны 1839–1841 гг., Ибрагим-паша разгромил турецкую армию, которой командовал генерал Хафиз-паша.

Аинтаб (Aintab; у Дюма ошибочно Anitat) — арабское название города Антеп на юго-востоке Турции, переименованного в 1921 г. в Газиантеп («Победоносный Антеп») и находящегося в 100 км к северу от Алеппо.

177… в случае победы Ибрагиму следовало встать лагерем на поле боя, среди убитых, а затем продолжить наступление на Малатью, Харпут и Дьярбакыр. — Малатья — город на юго-востоке Турции, в ПО км к северо-востоку от Газиантепа, административный центр одноименной провинции.

Харпут — древний город на юго-востоке Турции, в 80 км к северо-востоку от Малатьи, крепость в горах, возле которой, на равнине, в 1834 г. был заложен новый город, носящий ныне название Элязыг и являющийся центром одноименной провинции.

Урфа (с 1983 г. — Шанлыурфа, «Славная Урфа») — город на юго-востоке Турции, в 140 км к востоку от Газиантепа; административный центр одноименной провинции.

Дьярбакыр — город на юго-востоке Турции, на реке Тигр, в 140 км к северо-востоку от Урфы; административный центр одноименной провинции.

… Накануне сражения полковник Сельв, наш храбрый соотечественник, сказал, обращаясь к офицерам Ибрагима, которых он обучал: — До завтра, господа; встретимся под шатром Хафиза! — Сельв, Октав Жозеф Антельм (Сев; 1788–1860) — офицер наполеоновской армии, начавший военную службу как юнга и участвовавший в Трафальгарском сражении, а в 1807 г. вступивший в кавалерийский полк; сражался при Ваграме, Бородине, Бауцене, Ватерлоо; оставшись после Реставрации на половинном жалованье, в 1819 г. эмигрировал в Египет, принял ислам и поступил на службу к египетскому паше Мухаммеду Али; занимался реформированием египетской армии и участвовал в ее сражениях; заняв должность главнокомандующего артиллерией, стал именоваться Сулейманом-пашой; являлся личным другом наследника престола Ибрагима-паши; одна из его дочерей была прабабкой предпоследнего египетского короля Фарука (1920–1965; правил в 1936–1952 гг.).

Хафиз — имеется в виду Мехмет Хафиз-паша (1796 —?), турецкий военачальник, главнокомандующий османской армией (сераскир) с января 1837 г.; черкес, фаворит султана Махмуда II, в 1835 г. подавлявший восстание албанцев, а в 1836 г. возглавлявший карательный поход против курдов; 24 июня 1839 г. командовал турецкой армией в сражении при Незибе, которое закончилось ее полным разгромом.

… в тот самый день, когда Махмуд II скончался в своем летнем дворце Чамлыджа… — Султан Махмуд II скончался 1 июля 1839 г.

Дворец Чамлыджа — имеется в виду летняя резиденция султана Махмуда II, построенная в 1829 г. на холме Чамлыджа, который расположен на азиатском берегу Босфора; в 1861–1865 гг. на месте этого изящного деревянного дворца, уничтоженного пожаром, была построена новая летняя резиденция султанов — каменный дворец Бейлербейи, дошедший до нашего времени.

… Палата депутатов заслушала доклад г-на Жуффруа, обосновывавший необходимость предоставить кабинету министров сумму в десять миллионов франков для усиления наших вооруженных сил в Леванте. — Жуффруа, Теодор Симон (1796–1842) — французский философ-спиритуалист, писатель и политический деятель, член Палаты депутатов в 1831–1842 гг.

Левант — общее название стран восточной части Средиземноморья.

178 … король потребовал… единовременного денежного пособия в полмиллиона франков для покрытия издержек на свадьбу герцога с принцессой Викторией Саксен-Кобургской. — Виктория Саксен-Кобургская (1822–1857) — дочь принца Фердинанда Саксен-Кобург-Заальфельдского (1785–1851) и его жены с 1815 г. Марии Антонии Кохари (1797–1862), племянница бельгийского короля Леопольда I, двоюродная сестра английской королевы Виктории, с 1840 г. жена герцога Немурского, родившая мужу четырех детей.

… предложение лорда Палмерстона присоединить английский флот к французскому флоту, силой проникнуть в пролив Дарданеллы и двигаться навстречу русским вплоть до Золотого Рога. — Золотой Рог — узкая изогнутая бухта на европейском берегу пролива Босфор, которая глубоко вдается в сушу и делит Константинополь на Старый и Новый город; там же находится старейшая часть константинопольского порта.

… левый центр был представлен в новом кабинете лишь г-ном Пеле де Ла Лозером и г-ном Вивьеном и, стало быть, испытывал недовольство. — Пеле де Ла Лозер — см. примеч. к с. 143.

Вивьен, Александр Франсуа Огюст (1799–1854) — французский адвокат, политик и государственный деятель, префект полиции (с 26 февраля по 17 сентября 1831 г.), министр юстиции и духовных дел (с 1 марта по 29 октября 1840 г.), министр общественных работ (с 13 октября по 20 декабря 1848 г.); член Палаты депутатов в 1833–1848 гг., депутат Учредительного собрания в 1848–1849 гг.

… Доктринеры, представленные там лишь г-ном де Ремюза и г-ном Жобером, тоже испытывали недовольство. — Жобер, Ипполит Франсуа, граф (1798–1874) — французский ботаник, политик и государственный деятель; член Палаты депутатов в 1831–1844 гг., член Палаты пэров в 1844–1848 гг., министр общественных работ (с 1 марта по 23 октября 1840 г.); член французской Академии наук (1858), депутат Национального собрания в 1871–1874 гг.

179 … Что же касается г-на Гизо, то он по-прежнему был послом в Лондоне. — Франсуа Гизо занимал должность посла в Лондоне с февраля по октябрь 1840 г., перед тем как возглавить министерство иностранных дел (с 29 октября 1840 г.).

… вместо того чтобы сказать, как это сделал кардинал де Ришелье, обращаясь к послам всех стран: «Господа, политика изменилась!»… — Ришелье, Арман Жан дю Плесси, герцог, кардинал де (1585–1642) — один из крупнейших государственных деятелей Франции, много сделавший для укрепления абсолютной монархии, усиления внутреннего единства и мощи французского государства, роста его роли в Европе; в 1606–1624 гг. епископ Люсонский; в 1616–1617 гг. государственный секретарь по иностранным делам; с 1622 г. кардинал; с 1624 г. фактически первый министр Людовика XIII, в своей деятельности постоянно сталкивавшийся не только с оппозицией в различных общественных слоях, но и с враждебностью почти всех членов королевской семьи и ближайшего окружения короля.

182 … Один из родственников императора добился от О'Коннела, этого великого ирландского смутьяна, заинтересованного в том, чтобы устроить смуту во Франции, обещания… — О’Коннел, Даниел (1775–1847) — знаменитый ирландский политический деятель, одержавший победу в своей борьбе за права католиков; член парламента в 1829–1841 гг., сторонник разрыва британо-ирландской унии, лорд-мэр Дублина (1841–1842).

… в этой своеобразной гробнице Магомета, которая подвешена между небом и землей и к которой безостановочно стекаются на поклонение паломники со всего света. — Согласно средневековой легенде, железный гроб, в котором покоится тело основателя ислама пророка Магомета, парит под магнитным сводом его усыпальницы, находящейся в аравийском городе Медина.

183 … Они оскорбили подлинную орлеанистскую партию, подав семье Наполеона надежды стать в будущем наследниками этого законного властителя и наделив сыновей Луи, Люсьена и Жерома правами, равными с правами графа де Шамбора. — Речь идет о племянниках Наполеона I, сыновьях его младших братьев.

У Луи Бонапарта (1778–1846), бывшего короля Голландии, было три сына: Наполеон Луи Шарль (1802–1807), умерший в пятилетием возрасте; Наполеон Луи (1804–1831), в 1810 г., в течение девяти дней, король Голландии под именем Людовик II; Шарль Луи Наполеон (1808–1873), будущий император Наполеон III.

У Люсьена Бонапарта (см. примеч. к с. 153) было пять сыновей: Шарль Люсьен Жюль Лоран (1803–1857), известный французский орнитолог; Поль Мари (1809–1827), филэллин, погибший во время Греческой войны за независимость; Луи Люсьен Бонапарт (1813–1891), филолог и политик; Пьер Наполеон (1815–1881), политик; Антуан (1816–1877), политик.

У Жерома Бонапарта (см. примеч. к с. 298) было три сына: Жером Наполеон (1805–1870), рожденный Элизабет Паттерсон (см. примеч. к с. 298), американский фермер; Жером Наполеон Шарль Фредерик (1814–1847), вюртембергский офицер; Наполеон Жозеф Шарль Поль (1822–1891), французский офицер, дипломат и политик.

184 … похоронить его следовало под Вандомской колонной… а не под куполом Дома инвалидов… словно простого маршала Империи, словно Катина или Виллара. — Катина́, Никола (1637–1712) — французский военачальник, отличившийся в битвах войны Аугсбургской лиги (1688–1697) и войны за Испанское наследство (1701–1714); маршал Франции (1693).

Виллар, Клод Луи Эктор, герцог де (1653–1734) — один из самых выдающихся военачальников эпохи Людовика XIV, маршал Франции (1702), главный маршал Франции (1733); своей победой в битве при Денене (24 июля 1712 г.) спас Францию, истощенную войной за Испанское наследство, от поражения и способствовал началу мирных переговоров, которые закончились подписанием Утрехтского мира (1713); губернатор Прованса в 1712–1734 гг., председатель Военного совета в 1715–1718 гг., член Французской академии (1714); оставил мемуары, изданные в 1735–1736 гг.

… Нет нужды говорить, что стихи эти принадлежат Виктору Гюго… — Дюма приводит здесь заключительную часть знаменитого стихотворения В.Гюго «Ода Вандомской колонне» («Ode à la colonne», VII), написанного 9 октября 1830 г.

LXXI

185… К принцу Луи отправили г-на Дежоржа, главного редактора газеты «Прогресс Па-де-Кале». — Фредерик Дежорж (см. примеч. к с. 125) был главным редактором газеты «Прогресс Па-де-Кале» («Le Progrès du Pas-de-Calais»), издававшейся в Аррасе в 1839–1857 гг. и выходившей три раза в неделю.

186… я встретился на пароходе с одним из своих друзей, г-ном д'Анбером… — Господин д’Анбер (d’Aneberg) — неясно, о ком здесь идет речь.

187… 7 августа 1840 года в газетах можно было прочитать, что накануне, в шесть часов утра, принц Луи Бонапарт высадился в городе Булонь-сюр-Мер с шестью десятками своих соратников… — В ночь с 5 на 6 августа 1840 г., через три месяца после обнародования правительственного решения о переносе праха императора Наполеона I во Францию, принц Луи Наполеон Бонапарт, надеясь на взрыв бонапартистских настроений в стране, вместе с горсткой своих сторонников приплыл из Англии на английском пароходе «Edinburgh Castle» к берегам Франции, высадился в портовом городе Булонь-сюр-Мер и предпринял попытку вооруженного мятежа, которая закончилась провалом: он и его товарищи были немедленно арестованы.

… Принца Луи перевезли в замок Ам… — Ам (Гам) — многократно перестраивавшаяся средневековая крепость на севере Франции, в Пикардии, в департаменте Сомма, в селении Ам в 110 км к северо-востоку от Парижа; в XIX в. служила государственной тюрьмой, одним из самых знаменитых узников которой был принц Луи Наполеон Бонапарт: он провел в крепости шесть лет и 25 мая 1846 г. бежал оттуда, переодевшись рабочим; 19 марта 1917 г., во время Первой мировой войны, крепость была взорвана немцами.

… Бывший король Голландии уже давно жил во Флоренции, во дворце, расположенном на Лунгарно… — Лунгарно — общее название набережной реки Арно во Флоренции.

Поселившись в 1826 г. во Флоренции, Луи Бонапарт, бывший голландский король, жил в Палаццо Джанфильяцци — дворце XV в., находящемся на набережной Корсини, № 4.

188 … Принц Луи выбрал в качестве защитников г-на Беррье и г-на Мари. — Господин Беррье — Пьер Антуан Беррье (см. примеч. к с. 59).

Господин Мари — Александр Тома Мари (см. примеч. к с. 124).

… Восьмого октября… фрегат «Красотка», торжественно отправившийся за прахом императора, прибыл в Джеймстаун. — «Красотка» («La Belle-Poule») — здесь: 60-пушечный парусный фрегат водоизмещением в 1500 тонн, построенный в Шербуре в 1828–1834 гг. и находившийся в составе французского военно-морского флота в 1839–1861 гг.; во время Крымской войны служил транспортным судном для перевозки войск и боеприпасов.

Джеймстаун — главный город острова Святой Елены, порт на его северо-западном берегу; административный центр британской заморской территории, носящей название Острова Святой Елены, Вознесения и Тристан-да-Кунья; основанный в 1659 г., был назван в честь Джеймса, герцога Йоркского, будущего английского короля Якова II (1633–1701; правил в 1685–1688 гг.).

… При эксгумации присутствовали господа Бертран, Лас Каз, Гурго и Монтолон. — Бертран, Анри Гасьен (1773–1844) — французский военачальник и политический деятель, военный инженер, бригадный генерал (1800), дивизионный генерал (1807); верный сподвижник Наполеона; с отличием участвовал в войнах Республики и Империи и в 1805 г. был назначен адъютантом императора; в 1808 г. получил графский титул, а в 1813 г. стал великим маршалом императорского двора; в кампаниях 1813 и 1815 гг. командовал корпусом; отправился с Наполеоном на Эльбу после его первого отречения и был ближайшим сотрудником императора при подготовке его возвращения во Францию; вместе со своей семьей последовал за Наполеоном на остров Святой Елены, где оставался до самой смерти императора; в 1830–1831 гг. занимал должность директора Политехнической школы, в 1831–1834 гг. был членом Палаты депутатов, в 1837–1838 гг. являлся губернатором Мартиники; в 1840 г. участвовал в перенесении праха Наполеона в Париж. Имя Бертрана как «вернейшего из верных», не покинувшего Наполеона в дни несчастья, пользовалось большой популярностью во Франции, и после смерти он был похоронен в Доме инвалидов рядом с императором.

Лас Каз, Эмманюэль Огюст Дьёдонне, маркиз де (1766–1842) — французский моряк, картограф и литератор; до Революции офицер военно-морского флота; в 1791 г. эмигрировал и сражался против Республики в эмигрантских войсках; вернулся во Францию после переворота 18 брюмера; с 1809 г. приближенный Наполеона, получивший в 1810 г. звание камергера и титул графа Империи; последовав за Наполеоном вместе со своим сыном, Эмманюэлем Понсом Дьёдонне де Лас Казом (1800–1854), на остров Святой Елены, находился при императоре до конца 1816 г. и записывал за ним его мысли и воспоминания, которые легли в основу знаменитой книги «Памятные записки об острове Святой Елены» («Le Mémorial de Sainte-Hélène»; 1822–1823); в 1816 г. был удален со Святой Елены и в течение восьми месяцев находился в заключении на мысе Доброй Надежды в Африке; вернувшись в Европу, жил в Бельгии, стараясь по возможности облегчить участь Наполеона, а после его смерти получил разрешение вернуться во Францию.

Гурго, Гаспар, барон (1783–1852) — французский военачальник и политик, военный инженер, бригадный генерал (1815), дивизионный генерал (1835); выпускник Политехнической школы, участник войн Империи, адъютант Наполеона; барон Империи (1812); отличился при Березине, в 1814 г. под Бриенном спас императору жизнь; после капитуляции 1814 г. служил Бурбонам и вновь присоединился к императору лишь после того, как во время Ста дней Людовик XVIII покинул пределы Франции; сражался при Ватерлоо; после второго отречения Наполеона в 1815 г. последовал за ним на остров Святой Елены, где император диктовал ему свои мемуары; в 1818 г. по причине расстроенного здоровья покинул остров и уехал в Англию, имея при себе письмо Наполеона к союзным монархам с требованием облегчить его участь; вернулся на родину в 1821 г. и занимался изданием записок императора; в 1830 г. вновь вступил в военную службу, получил чин дивизионного генерала (1835) и звание пэра (1841); в 1849–1851 г. являлся депутатом Законодательного собрания; оставил ряд исторических сочинений.

Монтолон, Шарль Жан Тристан, маркиз де (1783–1853) — французский военачальник и дипломат, бригадный генерал (1814); участник войн Империи, адъютант Наполеона, последовавший за ним на остров Святой Елены; оставался там вплоть до смерти императора и был назначен его душеприказчиком; после смерти Наполеона, вернувшись во Францию, опубликовал вместе с генералом Гурго восьмитомные мемуары, продиктованные Наполеоном («Mémoires pour servir à l’histoire de France sous Napoléon»; 1822–1825); в 1840 г. был осужден на шесть лет тюремного заключения за участие в Булонской авантюре принца Луи Наполеона Бонапарта, которую он возглавил; в 1849–1851 гг. являлся депутатом Учредительного собрания; в 1846 г. выпустил «Рассказы о неволе императора Наполеона на острове Святой Елены» («Récits de la captivité de l’empereur Napoléon à Sainte-Hélène»).

Заметим, что ни Монтолон, ни Лас Каз-отец при эксгумации не присутствовали.

… Сын генерала Бертрана, Артур, который родился на острове Святой Елены и которого его мать представила императору как первого француза, вступившего в Лонгвуд без разрешения губернатора, написал безыскусный, но превосходный отчет об экспедиции фрегата «Красотка». — Бертран, Артур (1817–1871) — третий сын генерала Бертрана, родившийся на острове Святой Елены 17 января 1817 г.; в 1841 г. опубликовал свои «Письма об экспедиции на остров Святой Елены в 1840 году» («Lettres sur l'expédition de Saint-Hélène en 1840»).

Мать Артура Бертрана — Элизабет Фанни Диллон (1785–1836), с 1808 г. супруга генерала Бертрана, родившая ему дочь и четырех сыновей; дочь французского генерала Артура Диллона (1750–1794) и его второй жены (с 1785 г.) креолки Марии Франсуазы Лоры де Жирарден де Монжераль (1764–1816), родственницы Жозефины де Богарне.

Лонгвуд — селение в 6 км к юго-востоку от Джеймстауна, в котором Наполеон провел все годы своей ссылки, с декабря 1815 г. по май 1821 г.; дом, где он жил, Лонгвуд-хауз (бывшая резиденция генерал-губернатора острова), в 1858 г. был приобретен французским правительством и сохранился до нашего времени.

189 … Восьмого декабря гроб был перегружен с борта фрегата «Красотка» на борт парохода«Нормандия». — 2 декабря 1840 г. фрегат «Красотка» доставил гроб с останками императора в Шербур; 8 декабря гроб был перегружен на пароход «Нормандия», который дошел затем до Гавра и оттуда стал подниматься вверх по Сене, однако высота его труб не позволяла ему пройти под каменным мостом в Руане, и потому 9 декабря в селении Валь-де-Ла-Э гроб пришлось перегрузить на другой пароход, меньшего размера, «Дораду», который и довез останки императора до Парижа.

… Четырнадцатого декабря он прибыл в Курбевуа. — Курбевуа — город в департаменте О-де-Сен, в 8 км к северо-западу от Парижа, на левом берегу Сены.

… Архиепископ Парижский отслужил мессу. — Архиепископом Парижским в это время, с 6 августа 1840 г. по 27 июня 1848 г., был французский прелат Дени Огюст Аффр (1793–1848); 25 июня 1848 г., во время восстания в Париже, вызванного закрытием национальных мастерских, он получил смертельное ранение и через два дня скончался.

… Достаточно вспомнить об экспедиции в ущелье Музайя… — Музайя — гора высотой 1603 м на севере Алжира, возвышающаяся над перевалом Шиффа, по которому проходит дорога из города Блида в расположенный к юго-западу от него город Медеа.

Этот перевал французским войскам много раз приходилось с боями преодолевать; в частности, 12 мая 1840 г. французские пехотинцы, которыми командовал герцог Орлеанский, в штыковом бою одержали там победу над отрядами Абд эль-Кадера.

… По условиям договора на реке Тафна эмиру были уступлены две крепости — Милиана и Медеа. — Имеется в виду договор между эмиром Абд эль-Кадером (см. примеч. ниже) и генералом Бюжо (см. примеч. к с. 99), командующим французскими войсками в провинции Оран, подписанный 30 мая 1837 г. на берегу реки Тафна (Уэд-Тафна) на северо-западе Алжира; в соответствии с условиями этого договора Абд эль-Кадер признавал суверенитет Франции над северной, приморской частью бывшего Алжирского регентства, завоеванной французами, а Франция в ответ признавала его власть над всей остальной частью страны.

Медеа — город в Алжире, в 60 км к юго-западу от столицы страны, административный центр одноименного вилайета; был присоединен к французским владениям в 1840 г.

Милиана — город в Алжире, в 50 км к западу от Медеа, в вилайете Айн-Дефла.

… эмир утвердился посреди французских владений, которые простирались от Бона до Шершеля… — Бон (соврем. Аннаба, древний Гиппон) — крупный портовый город на северо-востоке Алжира, на берегу Средиземного моря, в 420 км к востоку от столицы страны, административный центр одноименного вилайета; возник как финикийская колония в XI в. до н. э., был одной из столиц нумидийских царей, затем одним из самых процветающих городов римской провинции Африка; в кон. VII в. оказался под властью арабов; к французским владениям отошел в 1832 г.

Шершель — приморский город в Алжире, в вилайете Типаза, в 90 км к западу от столицы страны.

… Абд эль-Кадер сделал крепость Медеа центром, где готовились его военные операции… — Абд эль-Кадер (1808–1883) — вождь национально-освободительной войны алжирского народа против Франции, избранный эмиром в ноябре 1832 г. племенными шейхами; в 1834 г. заставил Францию признать свою власть над внутренними областями Алжира; 30 мая 1837 г. заключил с французами договор на Тафне, однако 18 ноября 1839 г., усмотрев в действиях французских войск нарушение условий этого договора, объявил неверным священную войну; в 1840–1843 гг. потерпел ряд военных поражений и был вынужден укрыться на территории соседнего Марокко; в 1845 г. возглавил новое восстание в Алжире, но в 1847 г. был вынужден сдаться французам и до 1852 г. находился в почетном плену во Франции; затем жил в Дамаске.

190… маршал Вале решил выбить эмира с этой грозной позиции. — Маршал Вале — см. примеч. к с. 165.

… там находились отряды из Медеа, Милианы, Маскары и Себау, присоединившиеся к кабилам из всех племен провинций Алжир и Титтери. — Маскара — крупный город на северо-западе Алжира, административный центр одноименного вилайета; расположен в 300 км к юго-западу от столицы страны; в декабре 1835 г. был захвачен и частично разрушен французами.

Себау — вероятно, здесь имеется в виду равнина одноименной реки на севере Алжира, в Кабилии, впадающей в Средиземное море вблизи города Деллис.

Кабилы — народ группы берберов, проживающий в горных областях Северного Алжира.

Титтери — горная область на севере Алжира, являвшаяся одной из административных частей (бейликатов) Алжирского регентства, со столицей в городе Медеа.

… Двадцать пятого апреля экспедиционный корпус занял позицию на Шиффа-де-Колеа. 27-го он переправился через Шиффу и на берегах реки Уэд-Джер начал военные действия, вступив в серьезную схватку с конницей халифата Милианы. — Заметим, что все подробности, связанные с экспедицией маршала Вале и герцога Орлеанского в мае 1840 г., включая и топонимы, заимствованы Дюма из книги французского публициста Элиаса Реньо (1801–1868) «История восьми лет. 1840–1848» («Histoire de huit ans. 1840–1848»), изданной в 1851 г. и названной автором продолжением сочинения Луи Блана «История десяти лет. 1830–1840».

Шиффа — здесь: река на севере Алжира, в вилайете Блида, длиной 75 км, имеющая истоки на горе Джебель-Музайя; на ее левом берегу, в 45 км к юго-западу от столицы страны, стоит город Шиффа.

Уэд-Джер — река на севере Алжира, в вилайете Алжир; принимая свой правый приток, реку Шиффа (Уэд-Шиффа), образует реку Уэд-Мазафран, которая впадает в Средиземное море и отделяет вилайеты Алжир и Типаза.

Неясно, однако, что такое Шиффа-де-Колеа — топоним, приведенный в книге Э.Реньо и повторенный Дюма. Колеа — это название города, расположенного в вилайете Алжир, в 20 км к северу от города Блиды, в котором 25 апреля 1840 г. встал лагерем девятитысячный французский экспедиционный корпус, перед тем как переправиться через Уэд-Шиффу и двинуться к ущелью Музайя.

… Все знают подробности этой удивительной экспедиции, напоминающей сражения Массена под облаками. — Массена́ — см. примеч. к с. 124.

… В Атласских горах, как и в Альпах, ноге французского солдата приходилось искать уступы, по которым, казалось, могли прыгать лишь серны. — Атласские горы — горная система на северо-западе Африки в пределах Марокко, Алжира и Туниса; состоит из хребтов, внутренних плато и равнин; длина около 2100 км, максимальная высота — 4167 м (гора Тубкаль).

191… Самые едкие насмешки над всей этой жалкой политикой отпускали «Швабский Меркурий», «Лейпцигская всеобщая газета» и «Берлинский политический еженедельник». — «Швабский Меркурий» («Schwäbischer Merkur») — немецкая ежедневная газета либерального направления, выходившая в Штутгарте в 1785–1941 гг.

«Лейпцигская всеобщая газета» («Leipziger Allgemeine Zeitung») — немецкая либеральная газета, основанная в 1837 г. в Лейпциге издателем и книготорговцем Генрихом Брокгаузом (1804–1874) и имевшая филиалы в Париже и Вене; в 1861–1918 гг. выходила под названием «Северонемецкая всеобщая газета» («Norddeutsche Allgemeine Zeitung»).

«Берлинский политический еженедельник» («Berliner Politisches Wochenblatt») — прусская консервативная газета, выходившая в Берлине в 1831–1841 гг.; ее издателем был немецкий юрист и публицист Карл Эрнст Ярке (1801–1852), крайний реакционер.

… Господина де Сент-Олера отправили с секретной миссией к г-ну фон Меттерниху. — Господин де Сент-Олер — см. примеч. к с. 49.

192 … И такое о нас не только думали, но и писали люди, проигравшие сражение при Йене! — Речь идет о Йена-Ауэрштедстеком сражении (см. примеч. к с. 149).

… Как раз в это время предполагалось ниспровергнуть лорда Палмерстона и привести к власти сэра Роберта Пиля и тори. — Пиль, сэр Роберт (1788–1850) — британский государственный деятель, лидер умеренных тори (позднее они назывались консерваторами), выступавших за политические уступки торгово-промышленной буржуазии; с 1809 г. член парламента, в 1822–1827 и 1828–1830 гг. — министр внутренних дел, в 1834–1835 и 1841–1846 гг. — премьер-министр; в 40-х гг. XIX в. проводил политику свободной торговли, что вызвало раскол его партии и выделение из нее группы т. н. «пилитов», его сторонников, вошедших уже после смерти своего главы в партию вигов (либералов).

193 … коммодор Нейпир, командующий английской эскадрой, адресовал английскому консулу в Бейруте следующую ноту… — Нейпир (Нэпир), сэр Чарльз (1786–1860) — английский военный моряк, контр-адмирал (1846), вице-адмирал (1853); в 1799–1815 гг. с отличием участвовал в войнах против Наполеона и США; в 1821–1827 гг. занимался организацией пароходства на Сене; в 1833–1836 гг. служил в Португалии и за свои заслуги получил титул графа Сан-Висенти (1833) и звание адмирала португальского флота (1834); в 1839 г. вернулся на английскую службу, в 1840–1844 гг. был одним из командующих Сирийской экспедиции и в чине коммодора участвовал в захвате Бейрута и Акры (1840); в 1854 г., во время Крымской войны (1853–1856), неудачно командовал экспедицией, отправленной в Балтийское море с целью напасть на Выборг; был одним из первых практиков парового флота; издал ряд сочинений по военно-морскому делу и истории. Бейрут, один из древнейших городов мира, ныне столица Ливана и один крупнейших морских портов на берегу Средиземного моря, в 1516–1918 гг. входивший в состав Османской империи, в 1831 г. был захвачен египтянами и возвращен туркам лишь 9 октября 1840 г., после бомбардирования города объединенным англо-австро-турецким флотом.

…За два дня до официального уведомления о подписании Лондонской конвенции эта нота была отправлена Мухаммеду Али. — 15 июля 1840 г. четыре европейские державы — Англия, Австрия, Пруссия и Россия — подписали в Лондоне конвенцию с Турцией об оказании помощи турецкому султану в вопросе о возвращении Сирии под его власть.

194 … А.Лорен, Ходжес, Вагнер, граф Медем. — Лорен, Антон фон (1789–1869) — австрийский дипломат и коллекционер античного искусства, генеральный консул в Александрии в 1834–1849 гг. Ходжес, сэр Джордж Ллойд (1790–1862) — британский офицер и дипломат; полковник, участник битвы при Ватерлоо; в 1837–1839 гг. генеральный консул в Сербии, а в 1839–1841 гг. — в Александрии; в 1841–1860 гг. поверенный в делах в Гамбурге, Бремене и Любеке.

Вагнер (? —?) — прусский генеральный консул в Александрии. Медем, Александр Фридрих, граф фон (1803–1859) — российский дипломат, генеральный консул в Александрии (1838–1841), посол в Персии (1841–1845) и Бразилии (1848–1854); в 1854 г. был назначен послом в США, но так и не прибыл туда из-за начавшейся Крымской войны.

195 … Более удачливый, чем Байрон, он стал свидетелем умиротворения Греции… — Джордж Гордон Байрон, лорд Байрон (1788–1824) — великий английский поэт-романтик, оказавший огромное влияние на современников и потомков как своим творчеством, так и своей яркой мятежной личностью и стилем жизни; летом 1823 г. прибыл в Грецию, чтобы принять участие в войне за независимость этой страны, однако вскоре заболел болотной лихорадкой и умер 19 апреля 1824 г. в городе Миссолонги (Месолонгион).

… в чине капитана первого ранга перешел на службу к дону Педру, принял на себя командование его флотом и, имея под своим началом этот флот, разгромил у мыса Сан-Висенти эскадру дона Мигела. — Дон Педру (1798–1834) — старший сын португальского принца-регента, а с 1816 г. короля Жуана VI (1767–1826) и его жены с 1790 г. Карлоты Жоакины Испанской (1775–1830), бежавших в 1808 г. в португальскую колонию Бразилию вслед за вторжением в Португалию французских войск; с 1816 г. наследный принц; после возвращения отца в Португалию остался в Бразилии в качестве королевского наместника, возглавил борьбу жителей колонии за отделение от метрополии и в 1822 г. был провозглашен императором Бразилии под именем Педру I; после смерти отца в 1826 г. унаследовал королевскую корону и стал одновременно португальским королем Педру IV; в марте 1828 г. отрекся от португальского престола в пользу своей девятилетней дочери Марии (1819–1853), оставшись при ней регентом и, дабы примирить враждующие партии в стране, обручив ее со своим младшим братом доном Мигелем (1802–1866), который претендовал на корону и, провозгласив себя три месяца спустя королем, развязал в стране гражданскую войну; в апреле 1831 г. дон Педру был вынужден отречься от бразильского престола в пользу своего малолетнего сына Педру II (1825–1891; император в 1831–1889 гг.) и уехал в Португалию, где вел вооруженную борьбу против дона Мигела, длившуюся вплоть до 1834 г. и закончившуюся поражением узурпатора; умер от туберкулеза через несколько месяцев после своей победы в этой войне, подорвавшей его здоровье.

5 июля 1833 г., во время гражданской войны в Португалии (1828–1834), вблизи мыса Сан-Висенти, расположенного на юго-западе Португалии и являющегося крайним юго-западным выступом европейского материка, произошло морское сражение, в ходе которого флот конституционалистов, находившийся под командованием Чарльза Нейпира, разгромил флот мигелистов, что внесло значительный вклад в свержение узурпатора дона Мигела.

… В Бейруте он командовал одной из дивизий английской эскадры, находившейся под начальством адмирала Стопфорда. — Стопфорд, сэр Роберт (1768–1847) — британский флотоводец, начавший военную службу в 1785 г.; контр-адмирал (1834); в 1840 г., во время сирийского кризиса, командовал британским Средиземноморским флотом.

… В этой прокламации он призывал обитателей Ливана к восстанию… — Ливан — здесь: горный хребет в современном государстве Ливан, протянувшийся на 160 км с юга на север вдоль побережья Средиземного моря; самая высокая вершина — гора Курнет-эс-Сауда (3088 м).

196 … г-н де Понтуа, наш посол в Константинополе и рупор г-на Тьера, от имени Франции выступил с протестом против всяких принудительных мер в отношении Египта. — Понтуа, Шарль Эдуар, граф (1792–1871) — французский карьерный дипломат, посол в Бразилии (1835–1837), США (1837–1838) и Турции (1839–1841); пэр Франции (1846–1848).

… они явились в сопровождении Рифат-бея. — Рифат-бей — Мехмед Садык Рифат (1807–1857), турецкий дипломат и государственный деятель, в 1837–1839 гг. посол в Вене, теоретик реформ, в 1853 г. министр иностранных дел.

197 … г-н Валевский, наш чрезвычайный посланник при дворе Мухаммеда Али, отправился в Константинополь… — Валевский, Александр Флориан Жозеф (1810–1868) — французский дипломат и государственный деятель, внебрачный сын Наполеона I и его любовницы Марии Лончиньской (1786–1817), польской дворянки, в первом браке (с 1804 г.) супруги королевского камергера Анастазия Валевского (ок. 1737–1815); граф Империи (1812); в 1840 г. был послан к Мухаммеду Али с дипломатической миссией, вопрос о которой до сих пор остается дискуссионным (то ли он должен был уговорить пашу принять условия мира, разработанные европейскими державами, то ли, напротив, посоветовать ему отвергнуть их); посол в Копенгагене (1848), Флоренции (1849), Неаполе (1850), Мадриде (1851), Лондоне (1851–1855); министр иностранных дел Франции (1855–1860).

… Абдул-Меджид, преемник султана Махмуда, выпустил манифест, в котором он заявил, что уступка Египта в качестве наследственного владения и одного лишь Акрского пашалыка как пожизненного владения, является непреложным решением… — Абдул-Меджид I (1823–1861) — старший сын Махмуда II, султан Османской империи с 1839 г., усмиривший с помощью европейских держав египетского пашу Мухаммеда Али и продолживший начатые отцом реформы в европейском духе.

Акрский пашалык (пашалыком в Османской империи называлась провинция, находившаяся под управлением паши), с административным центром в городе Акра (соврем. Акко в Израиле, в Западной Галилее), относился в то время к Сирии; в 1832 г. он был захвачен войсками Ибрагима-паши, но после обстрела Акры, предпринятого 4 ноября 1840 г. объединенным англо-австро-турецким флотом, возвращен Османской империи.

198 … Высадка была произведена в Джунии, бухте, расположенной в полульё от Бейрута. — Джуния (Djounié; у Дюма, вслед за Э.Реньо, ошибочно Djounis) — залив в 10 км к северо-востоку от Бейрута и одноименный портовый город.

… Англичане, австрийцы и турки атаковали одновременно Хайфу, небольшой городок у подножия горы Кармель… и крепость Джебейль… — Хайфа — старинный приморский город на склонах горы Кармель, в 15 км к юго-западу от Акры; ныне один из крупнейших портовых городов Израиля.

Кармель — горная гряда на северо-западе Израиля, вблизи Средиземного моря; длина ее 39 км, ширина 8 км, а максимальная высота — 545 м.

Джебейль (древн. Библ) — древний приморский город в Ливане, в 30 км к северу от Бейрута.

… она находилась в славной памяти Саламинской бухте… — Имеется в виду Саронический залив Эгейского моря, находящийся между Аттикой и Пелопоннесом и именуемый иногда Саламинским, по названию расположенного в его водах острова Саламин, у берегов которого 28 сентября 480 г. до н. э., в ходе Грекоперсидских войн (499–449 до н. э.), союзный греческий флот одержал победу над персидским флотом, ставшую поворотным событием в этих войнах.

199 … все знали злопамятность депутата из Экса… — На протяжении шестнадцати лет, с 1830 по 1846 гг., Адольф Тьер девять раз становился депутатом от департамента Буш-дю-Рон, в том числе несколько раз от Экс-ан-Прованса, одного из крупнейших городов этого департамента и его супрефектуры.

… в отличие от Ахилла, удалившегося в свой шатер, обиженный г-н Тьер сделался бы ожесточенным застрельщиком. — Ахилл, персонаж «Илиады» Гомера, храбрейший из героев, разгневался на Агамемнона, предводителя греческих царей, отнявшего у него пленницу Брисеиду, и, удалившись в свой шатер, отказался участвовать в сражении («Илиада», I).

… невзирая на приказ маршала Жерара, под предлогом нарушения правопорядка запретившего любые манифестации… — Маршал Жерар (см. примеч. к с. 245) с 1838 г. был командующим национальной гвардией департамента Сена.

201 … «Монинг Кроникл», английская правительственная газета, взяла на себя труд дать ответ на эту манифестацию. — «Монинг Кроникл» — см. примеч. к с. 205.

LXXII

203 … запрашивают обе Палаты по поводу договора от 29 октября 1840 года с Буэнос-Айресом… — Буэнос-Айрес — город на юго-востоке Южной Америки, на южном берегу залива Ла-Плата, столица Аргентины; в описываемое время, в 1831–1861 гг., являлся столицей Аргентинской конфедерации, объединявшей четырнадцать провинций, самой населенной и самой богатой среди которых была провинция Буэнос-Айрес, где ее губернатор Хуан Мануэль де Росас (1793–1877) установил жесточайшую диктатуру.

В 1838 г. между властями Буэнос-Айреса и Францией вспыхнул конфликт, связанный с арестом французских граждан и повлекший за собой морскую блокаду порта Буэнос-Айреса французским флотом; блокада длилась два года и завершилась подписанием 29 октября 1840 г. договора между Буэнос-Айресом и Францией, в соответствии с которым требования французского правительства были удовлетворены.

Этот договор, который подписали с одной стороны вице-адмирал барон Анж Рене Арман де Мако (1788–1855), командующий французским флотом, а с другой — министр иностранных дел Аргентинской конфедерации Фелипе Арана (1786–1865), был ратифицирован Палатой депутатов, хотя он наносил страшный удар по надеждам противников диктатора Росаса.

… докладывают о петиции обитателей берегов Ла-Платы… — Ла-Плата (Рио де Ла-Плата — «Серебряная река») — залив длиной 320 км на юго-востоке Южной Америки, общий эстуарий рек Уругвай и Парана, несущих свои воды к Атлантическому океану; составляет часть границы между Уругваем и Аргентиной.

… Ламартин поворачивается лицом к оппозиции, Кине и Ламенне продолжают затеянную борьбу и поддерживают ее. — Ламартин — см. примеч. к с. 17.

Кине, Жан Луи Эдгар (1803–1875) — французский историк, поэт, философ и политический деятель, республиканец; в 1841–1851 гг. профессор Французского коллежа; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний; после государственного переворота 1851 г. был изгнан из Франции и вплоть до падения Второй империи находился в эмиграции; в 1871–1876 гг. являлся депутатом Национального собрания.

Ламенне — см. примем, к с. 125.

… В один прекрасный день «Французская газета» публикует письма герцога Орлеанского, написанные им в эмиграции… — «Французская газета» («La Gazette de France») — старейшая французская газета, основанная в 1631 г. и выходившая вплоть до 1915 г.

… Двадцать четвертого января «Франция», в свой черед, публикует статью под названием «Личная политика Луи Филиппа, изложенная им самим». — «Франция» («La France») — легитимистская газета, основанная в 1834 г. в Бордо; в 1847 г. объединилась с «Ежедневной газетой» и «Французским эхом», образовав новую газету под названием «Союз» («L'Union»).

204… они адресованы лорду Стюарту Ротсею, английскому послу. — Лорд Стюарт Ротсей — Чарльз Стюарт (1779–1845), первый барон Стюарт Ротсей (1828), британский карьерный дипломат, посол в Португалии (1810–1814, 1825–1826), Франции (1815–1824, 1828–1830) и России (1841–1844).

205 … 4 февраля г-н Люби, главный редактор газеты «Франция», и г-н де Монтур, ее ответственный секретарь, были одновременно арестованы… — Люби, Этьенн Пьер (1806–1859) — французский литератор и журналист, сотрудничавший в ряде ультрароялистских и легитимистских изданий; в 1834–1847 гг. главный редактор газеты «Франция», а затем — газеты «Союз»; автор книги «История Реставрации» (1848).

Монтур, Юг Станислас Эрнест Лебо де (ок. 1814 —?) — издатель газеты «Франция».

206 … За брошюру, носящую название «Правда о демократической партии», Торе был приговорен к году тюремного заключения и штрафу в тысячу франков. — Торе, Этьенн Жозеф Теофиль (1807–1869) — французский журналист, художественный критик и историк искусства; левый республиканец, участник Февральской революции; в 1849–1859 гг. находился в эмиграции; в 1841 г. за брошюру «Правда о демократической партии» («La Vérité sur le parti démocratique»; 1840), содержавшую резкую критику правительства Июльской монархии, был приговорен к тюремному заключению сроком на один год.

… Такому же наказанию предстояло вскоре подвергнуться Эскиросу за его «Народное евангелие» — Эскирос, Анри Франсуа Альфонс (1812–1876) — французский поэт, романист и политический деятель, республиканец; в 1850–1851 гг. депутат Законодательного собрания; в 1851–1869 гг. находился в эмиграции, в 1869–1870 гг. был членом Законодательного корпуса, а в 1871–1876 гг. — депутатом Национального собрания.

«Народное евангелие» («Évangile du peuple»; 1840) — сочинение Эскироса, философское жизнеописание Иисуса, представляющее его в образе социального реформатора.

207 …29 октября 1840 года король снова едва не стал жертвой покушения на его жизнь; покушавшийся, Аннемон Мариус Дармес, был приговорен 29 мая 1841 года к смерти как отцеубийца и казнен 31 мая. — Дармес, Мариус Аннемон (1797–1841) — уроженец Марселя, полотер, который 15 октября 1840 г. совершил на набережной Тюильри покушение на короля Луи Филиппа, выстрелив в него из карабина, однако ствол карабина разорвался в руках убийцы, и это спасло короля; приговоренный судом Палаты пэров к смертной казни, Дармес был гильотинирован 31 мая 1841 г.

… Выстрел этот произвел некто Кениссе, по прозвищу Папар; 23 декабря того же года он был приговорен к смертной казни вместе с Бразье и Коломбье, которых суд признал его сообщниками. — Кениссе, Франсуа (1813 —?) — уроженец селения Сель в департаменте Верхняя Сона, носивший вымышленное имя Жан Никола Папар (Papart; у Дюма ошибочно Poupart); рабочий-пильщик, заговорщик; 13 сентября 1841 г. попытался убить герцога Омальского, выстрелив в него из пистолета.

Бразье (Brazier; у Дюма ошибочно Brassier) — Жюст Эдуар Бразье (1812 —?), уроженец Амьена, столяр, сообщник Кениссе.

Коломбье, Жан Батист (1797 —?) — парижский виноторговец, уроженец селения Сен-Жюльен-де-Турсак в департаменте Канталь, сообщник Кениссе.

Все трое были приговорены к смертной казни, однако 6 января 1842 г. это наказание было заменено им депортацией в Америку.

… в связи с этим судебным процессом главный редактор «Народной газеты», г-н Дюпоти, был обвинен в моральном пособничестве и приговорен к тюремному заключению. — «Народная газета» («Le Journal du Peuple») — еженедельная парижская газета демократического направления, выходившая в Париже в 1834–1842 гг.; с 1837 г. ее возглавляли М.О.Дюпоти и Р.П.Дюбоск (см. примеч. к с. 166).

Дюпоти, Мишель Огюст (1797–1864) — французский журналист и публицист, сотрудничавший в ряде газет республиканского толка; обвиненный в моральном пособничестве заговору Кениссе, был приговорен к пятилетнему тюремному заключению.

… Второго января, в возрасте пятидесяти лет, в Лондоне умерла баронесса де Фёшер. — Баронесса де Фёшер — см. примеч. к с. 121.

… Тринадцатого января, в возрасте восьмидесяти пяти лет, в Тарбе умер Барер, бывший член Конвента, тот, кого современники прозвали Анакреонтом гильотины. — Барер (см. примеч. к с. 131) получил прозвище Анакреонт гильотины за свои цветистые фразы в поддержку жестоких приговоров, вынесенных Конвентом.

Анакреонт (ок. 575 — ок. 495) — древнегреческий лирический поэт.

Тарб — город на юго-западе Франции, административный центр департамента Верхние Пиренеи.

208… Двадцать восьмого апреля, в возрасте семидесяти восьми лет, в Болонье умер князь Баччокки, муж принцессы Элизы Бонапарт. — Баччокки, Феличе Паскуале (1762–1841) — зять Наполеона I, с 1797 г. муж Элизы Бонапарт; корсиканский дворянин, бригадный генерал (1804), дивизионный генерал (1809); в 1805–1814 гг. владетельный князь Лукки и Пьомбино.

Элиза Бонапарт — Мария Анна Элиза Бонапарт (1777–1820), младшая сестра Наполеона I, в 1805–1814 гг. княгиня Лукки и Пьомбино, в 1809–1814 гг. великая герцогиня Тосканская; проявила себя деятельной, твердой и способной правительницей, напоминая характером своего брата; боролась с разбоем и бандитизмом; после падения Империи жила в Болонье, Вене и Триесте.

… Девятнадцатого мая, в возрасте сорока шести лет, в Кёльне умер Эрнст Шиллер, младший сын немецкого Шекспира. — Эрнст Фридрих Вильгельм фон Шиллер (1796–1841) — младший сын великого немецкого поэта Фридриха фон Шиллера (1759–1805) и его жены с 1789 г. Шарлотты фон Ленгефельд (1766–1826), юрист; страдал от туберкулеза легких и умер в Филихе, одном из предместий Бонна.

… Четвертого июня в Париже умер герцог де Дудовиль. — Герцог де Дудовиль — Амбруаз Поликарп де Ларошфуко (1765–1841), виконт де Ларошфуко, первый герцог де Дудовиль (с 1781 г.), французский офицер и политик, пэр Франции (1815–1830), в 1821–1824 гг. генеральный директор почтового ведомства, в 1824–1828 гг. министр королевского двора; убежденный легитимист.

… Тринадцатого сентября, в возрасте семидесяти четырех лет, в Париже умер г-н Бертен, главный редактор «Газеты дебатов». — Бертен Луи Франсуа (1766–1841) — французский журналист и писатель, с 1799 г. владелец и главный редактор «Газеты дебатов».

… Второго октября в Париже умер Онорато V, князь Монако. — Онорато V Гримальди (1778–1841) — владетельный князь Монако с 1819 г., сын Онорато IV (1758–1819; князь с 1814 г.) и его жены с 1777 г. Луизы д’Омон (1759–1826), герцогини де Мазарини; в 1798–1814 гг. офицер французской армии, барон Империи (1810), в 1814–1841 гг. пэр Франции.

… 13 декабря, в возрасте семидесяти восьми лет, в Париже умер г-н де Фрессину, епископ Гермопольский. — Господин де Фрессину — см. примеч. к с. 11.

LXXIII

… г-н Ганнерон предложил свой проект закона о запрете совместительства. — Ганнерон, Огюст Виктор Ипполит (1792–1847) — французский адвокат, промышленник, финансист и политический деятель; сын мелкого торговца, владелец свечного завода; активный участник Июльской революции, член Палаты депутатов в 1830–1847 гг.

Здесь имеется в виду предложенный Ганнероном 3 февраля 1842 г. проект закона о запрете членам Палаты депутатов занимать оплачиваемые государственные должности.

209 … Сразу же после этого прозвучало предложение Дюко об избирательной правоспособности. — Дюко, Теодор Жан Этьенн (1801–1855) — французский судовладелец, политик и государственный деятель; в 1834–1848 гг. член Палаты депутатов, принадлежавший к либеральной оппозиции; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний, в 1851–1853 гг. сенатор; в 1851–1855 гг. военно-морской министр. Предложение о расширении круга лиц, обладающих избирательной правоспособностью, Дюко внес 3 февраля 1842 г.

210 … Май 1842 года принес две ужасные катастрофы: пожар в Гамбурге и крушение поезда на Версальской железной дороге. — В ночь на 5 мая 1842 г. в Гамбурге начался катастрофический пожар, который продолжался четыре дня и привел к уничтожению значительной части городской застройки и к гибели пятидесяти человек, получив в истории название Великий пожар (нем. Großer Brand).

8 мая 1842 г. в Медоне, на железнодорожной линии Париж-Монпарнас — Версаль, введенной в эксплуатацию в сентябре 1840 г., произошла чудовищная катастрофа, причиной которой стал сход локомотива с рельсов; крушение поезда, который следовал из Версаля и в котором находилось более семисот пассажиров, сопровождалось пожаром и повлекло за собой гибель десятков людей.

… Чтобы дать представление о пожаре в Гамбурге, мы приведем письмо, которое содержит все подробности этого страшного события, предсказанного, что удивительно, Максом фон Шенкендорфом во времена Освободительной войны в Германии… — Все подробности, касающиеся грандиозного пожара в Гамбурге, равно как, впрочем, и почти весь материал данной главы, Дюма позаимствовал из «Всеобщего исторического ежегодника за 1842 год», изданного под редакций французского историка и публициста Шарля Луи Лезюра (1820–1857).

Шенкедорф, Максимилиан фон (1783–1817) — немецкий поэт и писатель, автор патриотических военных песен, баллад и духовных гимнов.

Освободительная война — принятое в немецкой историографии название общенациональной вооруженной борьбы немцев в январе — октябре 1813 г. за освобождение от наполеоновской оккупации.

Дюма приводит далее подстрочный перевод на французский язык известного отрывка из стихотворения «Немецкие города» («Die deutschen Städte»; 1815) Максимилиана фон Шенкедорфа:

Lass Flammen dich verzehren, О Hamburg, reich und schön. Man wird in jungen Ehren Dich Phönix wieder sehn.

211 … Пожар вспыхнул в ночь с 4 на 5 мая в той части города, что расположена возле порта и Альтштадта… — Альтштадт («Старый город») — восточная часть исторического Гамбурга.

… благодаря такому приему удалось спасти богатые склады в приходе Святой Екатерины. — Имеется в виду приход церкви Святой Екатерины (Гаупткирхе Санкт Катаринен), одной из пяти главных лютеранских церквей Гамбурга, которая датируется XIII в. и находится в его юго-восточной части, у границы средневекового города; высота ее башни составляет 115 м.

… всех усилий целой команды столяров и плотников с трудом хватило для того, чтобы спасти Мясной рынок, построенный из дерева и почти соприкасающийся с Хмелевым рынком возле церкви святого Николая. — Церковь святого Николая (Гаупткирхе Санкт Николай) — одна из пяти главных лютеранских церквей Гамбурга, которая находится на юге исторической части города и знаменитая башня которой, высотой 122 м, сооруженная в 1657 г., обрушилась во время Великого пожара; отстроенная заново в 1874 г., церковь была обращена в руины во время бомбардировок Гамбурга в июле 1943 г., и ныне от нее сохранилась лишь 147-метровая башня.

… огонь… был отсечен от той части Нойштадта, что обращена к Альтоне. — Нойштадт («Новый город») — западная часть исторического Гамбурга, бывшее предместье, включенное в черту города в 1626 г., после постройки новой городской стены.

Альтона (Altona; у Дюма ошибочно Attona) — город на севере Германии, в Шлезвиг-Гольштейне, на правом берегу Эльбы, в 4 км к северо-западу от Гамбурга; в 1640–1684 гг. принадлежал Дании; в 1938 г. вошел в состав Гамбурга и ныне является одним из его районов.

212… сенат был вынужден покинуть ратушу, где опасность стала неминуемой, и перебраться в другое здание, находящееся на улице Нойер Валь… — Нойер Валь — торговая улица в Гамбурге, в Нойштадте, на которой издавна сосредоточены самые дорогие магазины города.

… канал, соединяющий Альстер с Эльбой, в некоторой степени защищал это новое место заседаний сената. — Альстер — река на севере Германии, длиной 56 км, правый приток Эльбы (см. примем, к с. 133), впадающий в нее в городской черте Гамбурга.

… достиг линии гостиниц и магазинов бульвара Юнгфернштиг… — Юнгфернштиг (Jungfernstieg; у Дюма ошибочно Jungenferstied) — старинная улица в исторической части Гамбурга, на южном берегу искусственного озера Альстер; городской бульвар, большая часть которого находится в Нойштадте, а меньшая — в Альтштадте; после Великого пожара, почти полностью уничтожившего ее, была отстроена заново.

… Была еще надежда спасти башню святого Петра, самую старую в городе… — Готическая церковь святого Петра (Гаупткирхе Санкт Петри), датируемая кон. XII в., находится в юго-восточной части исторического Гамбурга; церковь сильно пострадала во время Великого пожара.

… Направление ветра, дувшего все сильнее и сильнее, вызывало беспокойство в отношении предместья Святого Георгия, где находится больница… — Предместье Святого Георга — северо-восточный пригород Гамбурга, вошедший в городскую черту в 1868 г.; известен старинной больницей, основанной в нач. XIII в. в качестве лепрозория за пределами городских стен и входящей ныне в систему медицинского холдинга Асклепиос Клиник Санкт Георг.

… Спасению остатков нашего города мы обязаны… еще и добровольной и благородной помощи соседнего города Альтона, приграничных городов Ганновера и Гольштейна и города Любек. — Ганновер — здесь: немецкое княжество в Северо-Западной Германии, граничившее с Гамбургом с юга; его историческим ядром было герцогство Брауншвейг-Люнебург (существовало с 1235 г.), а столицей в 1636 г. стал город Ганновер, и потому само герцогство постепенно стало называться Ганноверским; с 1692 г. являлось курфюршеством; после того как в 1714 г. Георг Людвиг (1660–1727), курфюрст Ганноверский с 1698 г., правнук английского короля Якова I Стюарта (1566–1625; правил с 1603 г.), стал королем Англии под именем Георг I, между Ганновером и Великобританией установилась уния, просуществовавшая до 1837 г.; в 1807 г. Ганновер был присоединен Наполеоном I к образованному им в Германии вассальному Вестфальскому королевству, а по решению Венского конгресса стал королевством и вошел в Германский союз; после Австро-прусской войны 1866 г. превращен в прусскую провинцию; ныне входит в состав земли Нижняя Саксония.

Гольштейн — см. примеч. к с. 130.

Любек — важный морской и речной порт в Северной Германии, в земле Шлезвиг-Гольштейн, в 60 км к северо-востоку от Гамбурга; известен с кон. IX в. как поселение западных славян; в 1137 г. оно было разрушено, и в 1143 г. неподалеку от него возник немецкий город, получивший в 1226 г. права вольного имперского города и вместе с Гамбургом и Бременом до XVII в. входивший в союз морских торговых городов Северного и Балтийского морей — Ганзу; в 1806–1813 гг. входил в империю Наполеона; в 1867 г. был включен в Северо-германский союз, в 1871 г. — в Германскую империю; в 30-х гг. XIX в. был лишен своих вольностей.

213 … Эта дорога связала Гамбург с Берлином, Магдебургом, Ганновером и, следственно, со всей Германией, — Берлин находится в 260 км к юго-востоку от Гамбурга.

Магдебург — город в центральной части Германии, на берегах реки Эльбы, в 195 км к юго-востоку от Гамбурга; столица земли Саксония-Анхальт.

Город Ганновер расположен в 135 км к югу от Гамбурга.

… она послужила тому, чтобы облегчить вывоз беженцев в Бергедорф. — Бергедорф — город на севере Германии, в 14 км к юго-востоку от Гамбурга, вошедший в его черту в 1938 г.

… Князь Фридрих Шлезвиг-Голыитейнский предоставил сегодня в распоряжение сената не только свою особу, но и все возможности двух герцогств, губернатором которых он является… — Имеется в виду Фридрих Эмиль Август Шлезвиг-Гольштейн-Зонденбург-Августенбургский (1800–1865) — князь Нёрский, племянник датского короля Фредерика VI (1768–1839; правил с 1808 г.), датский генерал-губернатор (штатгальтер) герцогств Шлезвиг и Гольштейн в 1842–1848 гг.

… пассажирский поезд из пятнадцати вагонов и дилижансов, направлявшийся в Париж и имевший впереди два паровоза, «Мэттью Мюррей» и «Молния», миновал станцию Бельвю. — Первый из упомянутых паровозов был назван в честь английского инженера Мэттью Мюррея (1765–1826), создателя одного из первых коммерчески успешных паровых железнодорожных локомотивов (1812).

Бельвю — железнодорожная станция на линии Париж-Монпарнас — Версаль, находящаяся между станциями Мёдон и Севр; была введена в эксплуатацию 10 сентября 1840 г.

214 … прибежали станционные дежурные во главе со своим начальником, г-ном Мартелем. — Мартель — начальник станции Бельвю.

215 … Дюмон д'Юрвиль, прославленный мореплаватель… погиб столь плачевным образом вместе с женой и сыном. — Вместе с Дюмон д’Юрвилем (см. примеч. к с. 289) погибли его жена Адель Доротея Пепен (1798–1842) и его шестнадцатилетний сын Жюль Эжен Дюмон д’Юрвиль (1826–1842).

… герцог Орлеанский должен был отправиться в Сент-Омер… — Сент-Омер — см. примеч. к с. 268.

… принц намеревался присоединиться к герцогине Орлеанской, которая находилась на водах Пломбьера. — Пломбьер (с 1891 г. Пломбьер-ле-Бен) — термальный курорт на востоке Франции, в Лотарингии, в департаменте Вогезы, в 320 км к юго-востоку от Парижа, весьма модный в царствования Луи Филиппа и Наполеона III; располагает 27 горячими источниками с температурой воды от 57° до 84°.

… сел в карету, чтобы отправиться в Нёйи и попрощаться с королем и королевой. — Имеется в виду загородный дворец Нёйи (см. примеч. к с. 121), принадлежавший королю Луи Филиппу.

… Возле ворот Майо лошадь, на которой сидел возница, внезапно чего-то испугалась… — Ворота Майо, построенные в 1668 г., неоднократно переделывавшиеся и просуществовавшие до 1931 г., располагались в северо-восточной части стены, которой был обнесен Булонский лес; от них начиналась дорога Мятежа, которая вела на северо-восток, к Сен-Дени.

216 … Тотчас же примчался местный врач, доктор Боми… — Никаких сведений о докторе Боми (Вайту), пытавшемся оказать герцогу Орлеанскому первую помощь, найти не удалось.

… Паскье, лейб-хирург принца, приехал из Парижа… — Паскье, Жозеф Филипп Адольф, барон (1794–1852) — французский врач, доктор медицины, лейб-хирург герцога Орлеанского, главный хирург Дома инвалидов.

218 … Александр Дюваль, Жоффруа, Керубини, г-жа Лебрен, Агвадо, маршал Монсе, маршал Клозель, Дюмон д'Юре иль, граф де Лас Каз и Симонд-Сисмонди умерли в течение этого злосчастного года. — Дюваль, Александр Венсан (1767–1842) — французский актер, поэт, драматург и театральный деятель, член Французской академии (1812); младший брат историка и дипломата Амори Дюваля (1760–1838); скончался 9 января 1842 г. в Париже.

Жуффруа (см. примеч. к с. 177) скончался 1 марта 1842 г. в Париже.

Керубини, Луиджи (1760–1842) — итальянский композитор, педагог и музыкальный теоретик, автор нескольких десятков опер, большая часть жизни которого прошла во Франции; скончался 15 марта 1842 г. в Париже.

Госпожа Лебрен — знаменитая французская портретистка Луиза Элизабет Виже Ле Брён (1755–1842), создавшая более тридцати портретов королевы Марии Антуанетты; умерла 30 марта 1842 г. в Париже.

Агвадо, Александр Мария (1784–1842) — богатейший парижский банкир и коллекционер, по происхождению испанский еврей; умер 14 апреля 1842 г. в Хихоне на севере Испании; похоронен на парижском кладбище Пер-Лашез.

Маршал Монсе (см. примеч. к с. 131) скончался 20 апреля 1842 г. в Париже.

Маршал Клозель (см. примеч. к с. 62) скончался 21 апреля 1842 г. в Сентгабеле на юго-западе Франции.

Дюмон д’Юрвиль (см. примеч. к с. 289) погиб в железнодорожной катастрофе в Мёдоне 8 мая 1842 г.

Лас Каз (см. примеч. к с. 188) скончался в Пасси-на-Сене 15 мая 1842 г.

Симонд-Сисмонди — Жан Шарль Леонар Симонд де Сисмонди (1773–1842), швейцарский историк и экономист, один из основателей политической экономии; автор ряда исторических трудов, в том числе 16-томной «Истории итальянских республик в средние века» (1807–1818) и первых двадцати девяти томов 31-томной «Истории французов» (1821–1844), которую после его смерти завершил историк Амедей Рене (1808–1859); скончался в Женеве 25 июня 1842 г.

… Парламентские запросы по поводу пленения дона Карлоса… — Дон Карлос — Карлос Мариа Исидро Бенито де Бурбон (1788–1855), испанский принц, младший брат короля Фердинанда VII (см. примеч. к с. 152), дядя малолетней Изабеллы II (1830–1904; королева в 1833–1868 гг.), претендент на испанский престол, развязавший гражданскую войну в Испании, которая продолжалась с 1833 по 1839 гг.; по окончании этой войны, закончившейся его поражением, обрел убежище во Франции, где правительство предоставило в его пользование старинный особняк Панетт в городе Бурж (он жил там вплоть до 1845 г., а затем уехал в Триест, где и умер спустя десять лет).

… Двадцатого апреля принцесса Клементина выходит замуж за принца Августа Саксен-Кобургского… — Принц Август Саксен-Корбургский (1818–1881) — старший брат Виктории Саксен-Кобургской (см. примеч. к с. 178), герцогини Немурской; с 20 апреля 1843 г. супруг принцессы Клементины Орлеанской, родившей ему двух дочерей и трех сыновей, младший из которых, Фердинанд Максимилиан Карл Леопольд Мария Саксен-Кобургский (1861–1948), был в 1887–1918 гг. болгарским царем под именем Фердинанд I.

… 1 маяпринц де Жуанвиль женится на донне Франсишке, дочери покойного дона Педру и покойной Марии Леопольдины, эрцгерцогини Австрийской. — 1 мая 1843 г. принц де Жуанвиль женился в Рио-де-Жанейро на бразильской принцессе Франсишке Браганской (1824–1898), дочери императора Педру I (см. примеч. к с. 195) и его первой супруги (с 1817 г.) Марии Леопольдины Австрийской (1797–1826).

… Английская королева… соглашается пересечь Ла-Манш и нанести в замке Э визит французской королевской семье. — Королева Виктория и ее муж (с 1840 г.) принц Альберт Саксен-Кобург-Готский (1819–1861) провели в замке Э (см. примеч. к с. 44) пять дней: со 2 по 7 сентября 1843 г.

… в разгар споров между г-ном Ратти-Ментоном и г-ном де Жансиньи, готовится посольство в Китай. — Ратти-Ментон, Бенуа Улисс Лоран Франсуа де Поль, граф де (1799–1864) — французский дипломат, в 1839–1841 гг. консул в Дамаске (во время скандальной истории с т. н. ритуальным убийством католического монаха иудеями), с 1842 г. в Кантоне (кит. Гуанчжоу), с 1846 г. в Калькутте, с 1853 г. в Генуе, а с 1855 г. в Гаване.

Жансиньи (Jancigny; у Дюма ошибочно Famigny) — Адольф Филибер Дюбуа де Жансиньи (1795–1860) — французский путешественник и дипломат, который по поручению министерства иностранных дел находился в 1842–1844 гг. в Макао и вел переговоры с китайскими властями; по прибытии в Китай нового французского консула графа де Ратти-Ментона вступил в конфликт с ним, поскольку каждый из них отстаивал свое право представлять Францию в переговорах с китайцами; в 1849–1851 гг. являлся вице-консулом в Багдаде.

Французское торговое посольство, о котором говорит здесь Дюма, возглавил в 1843 г. дипломат Теодор де Лагрене (1800–1862), сумевший добиться больших успехов в переговорах с китайской стороной, которые завершились подписанием чрезвычайно выгодного для Франции франко-китайского договора 24 октября 1844 г.

219… 16 мая он захватывает смалу Абд эль-Кадера. — О захвате 16 мая 1843 г. смалы, передвижной резиденции эмира Абд эль-Кадера, см. примеч. к с. 301.

… Этому прекрасному подвигу Франция обязана прекрасной картиной. — Имеется в виду невероятная по размерам (21,39*4,89 м, масло по холсту) панорамная картина «Захват смалы Абд эль-Кадера» французского художника Opaca Верне (см. примеч. к с. 223), созданная в пропагандистских целях в 1845 г. и хранящаяся в версальском Музее истории Франции.

… погибает его горячо любимый помощник, самый преданный и самый деятельный из его друзей, Сиди Амбарек. — Сиди Амбарек (Сиди М'барек) — Мохаммед бен Аллель Сиди Али М’барек (ок. 1810–1843), ближайший сподвижник Абд эль-Кадера, погибший в бою близ Уэд эль-Мала 11 ноября 1843 г.

… все племена, обитающие в полосе Телля, и бо́льшая часть племен Малой пустыни изъявляют покорность. — Телль — северная часть Алжира, параллельная морскому побережью; самая населенная территория страны, включающая ее самые плодородные земли.

… Теперь можно беспрепятственно проехать по всем нашим алжирским владениям — от города Алжира до Богара, от Константины до Тлемсена. — Богар (Boghar; у Дюма опечатка: Doghar) — городок в вилайете Медеа, в 135 км к югу от столицы страны, заложенный как крепость Абд эль-Кадером в 1839 г.

Тлемсен — город на северо-западе Алжира, административный центр одноименного вилайета; расположен в 750 км к западу от Константины; был окончательно оккупирован французами в 1842 г.

… Мы имеем в виду землетрясение в Гваделупе. — Гваделупа — остров площадью 1434 км², который входит в группу Наветренных островов и, напоминая своей формой бабочку, состоит в действительности из двух островов: Бас-Тер (ее западное крыло) и Гранд-Тер (восточное крыло), разделенных узким проливом; ныне входит в одноименный заморский департамент Франции.

Речь идет о катастрофическом землетрясении 8 февраля 1843 г. на Гваделупе, одном из самых разрушительных землетрясений в истории Южной Америки, унесшем жизни нескольких тысяч человек; его эпицентр находился в восточной части Гваделупы, возле портового города Ле-Муль.

… город Пуэнт-а-Питр исчез с лица земли… — Пуэнт-а-Питр — город на юго-западе острова Гранд-Тер, восточной части Гваделупы; в результате землетрясения 8 февраля 1843 г. и последовавшего за ним пожара был почти полностью разрушен.

… Мы позаимствуем такой рассказ у аббата Пероля, аббата церкви Богоматери Кармельской в городе Бас-Тер… — Аббат Пероль — Луи Жан Батист Пероль (1798–1851), в 1842–1847 гг. священник католической церкви Богоматери Кармельской (Нотр-Дам-дю-Мон-Кармель) в городе Бас-Тер, расположенном на юго-западном побережье острова Бас-Тер, западной части Гваделупы, и являющемся ее административным центром.

Далее Дюма приводит письмо аббата Пероля, адресованное аббату Жану Анри Ромену Промсо (1798–1858), капеллану парижской больницы Кенз-Вен, и заимствованное им из «Всеобщего исторического ежегодника за 1843 год» («Annuaire historique universel pour 1843», 1844; pp. 285–287).

221 … судно «Гомер» уже скоро отходит… — «Гомер» («Le Gomer») — французский парусно-паровой фрегат, построенный в Рошфоре в 1841 г. и предназначавшийся для трансатлантических плаваний; находился в составе военно-морского флота до 1868 г.; фрегат прибыл из Бреста на Гваделупу 29 апреля 1843 г., и вскоре на нем вспыхнула эпидемия желтой лихорадки.

222 … Двадцатого декабря на кладбище Пер-Лашез проводили тело автора «Мессенских элегий», «Школы стариков» и «Марино Фальеро»… — Имеется в виду Казимир Делавинь (см. примеч. к с. 223), скончавшийся 11 декабря 1843 г. в Лионе и похороненный на 49-м участке кладбища Пер-Лашез.

Кладбище Пер-Лашез — одно из самых больших и известных кладбищ Парижа, расположенное в восточной части города; названо по имени духовника Людовика XIV отца Лашеза (père Lachaise; 1624–1709), который подолгу жил поблизости в доме призрения иезуитов (по другим сведениям, владел здесь виноградником). После запрещения ордена иезуитов и изгнания его из Франции (1763) это место находилось в частных руках до 1790 г., когда Учредительное собрание специальным декретом запретило захоронение в центре города во избежание эпидемий и определило места для подобных обрядов; в их числе оказалась и бывшая обитель иезуитов; в 1803 г. оно было выкуплено городскими властями и официально открыто в 1804 г. как городское кладбище.

«Мессенские элегии» («Les Messéniennes») — сборник созданных двадцатипятилетним К.Делавинем патриотических поэм, который был опубликован в 1818 г., когда Франция, потерпевшая сокрушительное поражение в войне с европейскими державами, еще была оккупирована иноземными войсками, и название которого напоминало искушенному читателю о том, как, согласно античному преданию, спартанцы, угнетенные поражениями в войне с мессенянами (Мессения — историческая область на юго-западе Пелопоннеса), по внушению оракула обратились к Афинам с просьбой дать им полководца, и афиняне в насмешку послали им хромого школьного учителя Тиртея, однако тот сумел воспламенить сердца спартанцев своими песнями, вдохнул в них несокрушимую отвагу и тем самым обеспечил им победу над врагами.

«Школа стариков» («L’École des vieillards») — пятиактная стихотворная комедия К.Делавиня, впервые поставленная 6 декабря 1823 г. в театре Комеди-Франсез.

«Марино Фальеро» («Marino Faliéro») — пятиктная стихотворная трагедия К.Делавиня, впервые поставленная 30 мая 1829 г. на сцене театра Порт-Сен-Мартен.

… Оратор, произносивший надгробную речь, за три месяца до этого потерял свою дочь, которая вместе с мужем утонула напротив Вилькье. — Леопольдина Гюго (1824–1843), старшая дочь Виктора Гюго и его жены с 1822 г. Адель Фуше (1803–1868), вышедшая 15 февраля 1843 г. за Шарля Вакери (1817–1843), сына богатого гаврского судовладельца, спустя полгода, 4 сентября 1843 г., утонула вместе с мужем, когда перевернулась лодка, на которой они катались по Сене.

Вилькье — селение на севере Франции, в Нормандии, в департаменте Нижняя Сена, на правом берегу Сены, в 38 км к востоку от Гавра. В этом селении семейство Вакери имело великолепный загородный дом (он сохранился до нашего времени, и теперь в нем располагается музей, посвященный Виктору Гюго).

… Пусть же ребенок, который нас слушает, и в самом деле воспримет как высшее утешение память о том, кем был его отец! — Имеется в виду Луи Альбер Казимир Делавинь (1831–1876) — сын Казимира Делавиня и его жены с 1830 г. Элизы де Куртен (1792–1863), которому в момент смерти отца было двенадцать лет.

LXXIV

224 … Королева Изабелла Вторая, в столь юном возрасте призванная нести бремя власти, является в настоящее время предметом моих горячих забот… — Изабелла II (1830–1904) — королева Испании в 1833–1868 гг., старшая дочь короля Фердинанда VII (1784–1833; правил в 1808 г. и в 1814–1833 гг.) и его четвертой жены (с 1829 г.) Марии Кристины Сицилийской (1806–1878); в трехлетием возрасте, благодаря отмене Фердинандом VII салического закона, отстранявшего женщин от наследования испанской короны, заняла престол, что вызвало кровопролитную гражданскую войну между либералами, поддержавшими воцарение малолетней принцессы, и консервативно настроенными приверженцами младшего брата Фердинанда VII, дона Карлоса (1788–1855), претендента на престол; война продолжалась до 1839 г. и закончилась победой сторонников Изабеллы II.

225… она оставила г-на Созе своим председателем. — Господин Созе — см. примеч. к с. 135.

… Франция в ходе предыдущего года захватила Маркизские острова… — Маркизские острова — архипелаг вулканического происхождения в центральной части Тихого океана, в Полинезии, в 1370 км к северо-востоку от Таити, состоящий из пятнадцати островов общей площадью 1049 км² (крупнейший из них — Нуку-Хива); открытый в 1595 г. португальскими мореплавателями, был назван в честь Гарсиа Уртадо де Мендосы (1535–1609), маркиза де Каньете, вице-короля Перу (1590–1596); в 1842 г. был захвачен Францией и в настоящее время входит в состав Французской Полинезии.

… Франции было предложено взять протекторат над островами Общества. — Острова Общества — архипелаг в южной части Тихого океана, состоящий из четырнадцати островов общей площадью 1593 км² (крупнейший из них — Таити) и ныне входящий в состав Французской Полинезии; открытые в 1767 г. английскими мореплавателями, были названы островами Общества в 1769 г. Джеймсом Куком (1728–1779) в честь Лондонского королевского общества, которое финансировало его первое кругосветное плавание (1768–1771); в 1788–1880 гг. на архипелаге существовало туземное монархическое государство, т. н. Королевство Таити, которое в 1842 г. попало под протекторат Франции, а в 1880 г. было превращено в ее колонию.

226… королева Помаре и местные вожди, именуемые таванами, признали этот протекторат Франции, представленный контр-адмиралом Дюпти-Туаром. — Помаре IV (1813–1877) — королева Таити с 1827 г., принадлежавшая к королевской династии Помаре и правившая на протяжении пятидесяти лет; внучка основателя династии Помаре I (1742–1803), создавшего в 1788 г. Королевство Таити; до своего воцарения носила имя Аимата; в 1842 г. была вынуждена согласиться на французский протекторат и с 1847 г. правила под контролем французской администрации.

Дюпти-Туар, Абель Обер (1793–1864) — французский военный моряк, мореплаватель и исследователь; капитан второго ранга (1827), капитан первого ранга (1836), контр-адмирал (1841), вице-адмирал (1846); сыграл важную роль в подготовке Алжирской экспедиции 1830 г.; в 1836–1839 гг. совершил кругосветное плавание, командуя фрегатом «Венера»; в 1841 г. был назначен командующим морской дивизией в Океании, захватил Маркизские острова и в сентябре 1842 г. добился от королевы Помаре IV признания французского протектората над Таити, подняв тем самым французский флаг над островами Общества; в 1849–1851 гг. был депутатом Законодательного собрания; в 1858 г. вышел в отставку.

… флаг протектората, то есть два соединенных флага, флага Франции и флага королевы, развевался над Таити. — Таити — главный остров архипелага островов Общества, площадью 1042 км²; главный город — Папеэте.

227… в 1836 году оскорбительное отношение, проявленное к нескольким французским поселенцам, в особенности к г-ну Лавалю и г-ну Каре, апостольским миссионерам, вызвало необходимость отправки к Таити военного корабля… — Оноре Лаваль (1807–1880) и Франсуа Туссен Каре (1802–1844) — французские католические миссионеры, члены Конгрегации Пресвятых сердец Иисуса и Марии, с августа 1834 г. проповедовавшие евангелие на островах Гамбье (группа небольших островов в юго-восточной части Французской Полинезии, общей площадью 31 км², расположенных в 1600 км к юго-востоку от Таити; крупнейший из них — Мангарева); обратив в католичество местного правителя и большую часть его подданных, они решили распространить свою миссионерскую деятельность на Таити и прибыли туда в ноябре 1836 г., однако через несколько недель в результате происков протестантского миссионера, англичанина Джорджа Причарда (см. примеч. к с. 232), были в грубой форме выдворены оттуда. Франсуа Каре возвратился во Францию, а Оноре Лаваль снова прибыл на острова Гамбье и продолжил там свою миссию, которая длилась вплоть до 1871 г., когда, обвиненный в деспотизме, он был отозван оттуда церковными властями и переведен на Таити, где и умер спустя девять лет. Что же касается Франсуа Каре, то в 1839 г. он вернулся в Полинезию и через год занял должность апостольского префекта Южной Океании; умер от туберкулеза, находясь на Мангареве.

… Дюпти-Туар, в то время всего лишь капитан фрегата «Венера», выставил обязательными условиями выплату трех тысяч долларов в качестве возмещения за ущерб и отдание чести французскому флагу. — «Венера» — 52-пушечный французский фрегат, построенный в Лорьяне в 1820–1823 гг. и участвовавший в блокаде Кадиса в 1823 г. и в Алжирской экспедиции 1830 г.; в 1836–1839 гг. капитан Дюпти-Туар совершил на нем кругосветное путешествие (Вальпараисо — Кальяо — Гонолулу — Камчатка — Сан-Франциско — Маркизские острова — Таити — Австралия — остров Бурбон — остров Святой Елены), детально описанное в его десятитомном сочинении «Voyage autour du monde sur la frégate la Vénus, pendant les années 1836–1839»; в 1840–1841 гг. служил учебным судном в Тулоне, а в 1846 г. был списан.

… Губернатором новых поселений и королевским комиссаром при королеве Помаре был назначен капитан первого ранга Брюа. — Брюа, Арман Жозеф (1796–1855) — французский флотоводец и административный деятель; контр-адмирал (1846), вице-адмирал (1852), адмирал (1855); в 1843–1847 гг. губернатор французских поселений в Океании; в 1847–1849 гг. морской префект Тулона; в 1840–1851 гг. генерал-губернатор Мартиники; в 1854–1855 гг., в ходе Крымской войны, командующий французским флотом в Черном море; умер на борту своего флагманского корабля, заболев холерой.

228 … По запросу г-на Карне, сделанному 29 февраля 1844 года, Палата депутатов приступила к дискуссии о Таити… — Карне, Луи Марсьен (1804–1876) — французский историк, публицист, дипломат и политик, в 1839–1848 гг. член Палаты депутатов, принадлежавший к ультракатолической оппозиции; член Французской академии (1863).

229 … В Марокко правил султан Мулай Абд ар-Рахман… — Мулай Абу аль-Фадель Абд ар-Рахман бен Хишам (Абдур-Рахман; 1778–1859) — султан Марокко с 1822 г., правление которого отмечено постоянными столкновениями с европейскими государствами.

… известно, на какой неощутимой нити держится мир между христианскими нациями и варварийскими государствами. — Варварийские государства (Барбария) — общее название государств Северной Африки (Марокко, Алжир и Тунис), использовавшееся в средние века и в новое время.

… Франция сосредоточила несколько отрядов на пограничной территории, принадлежащей Алжиру, и построила форт в Лалла-Марниа. — Лалла-Марниа (или Лалла-Магниа) — военный лагерь, основанный французами в 1844 г. на северо-западе Алжира, в 580 км к западу от столицы государства, вблизи алжиро-марокканской границы, недалеко от гробницы весьма почитаемой мусульманской святой; со временем лагерь превратился в город, получивший название Марниа (ныне Магниа в вилайете Тлемсен).

18 марта 1845 г. в Лалла-Марниа был подписан договор между французскими колониальными властями и марокканским султаном, устанавливавший разграничение территорий Алжира и Марокко.

… Марокко, со своей стороны, стянуло несколько тысяч бойцов к Уджде. — Уджда — крупный город на северо-востоке Марокко, вблизи алжирской границы; административный центр Восточной области.

… отряд марокканской конницы переправляется через Мулуйю, продвигается на два льё от французской границы и нападает на обсервационный корпус генерал-лейтенанта Ламорисьера, поддерживаемый зуавами генерала Бедо и кавалерией полковника Морри. — Уэд-Мулуйя — река в восточной части Марокко, берущая начало несколькими истоками в горах Среднего Атласа и впадающая в Средиземное море к востоку от мыса Трес-Форкас, недалеко от границы с Алжиром; длина ее около 520 км.

Ламорисьер, Кристоф Луи Леон Жюшо (1806–1865) — французский военачальник, политик и государственный деятель; службу начал простым офицером в Алжире в 1830 г. и сделал блестящую военную карьеру; в 1840 г. был произведен в бригадные генералы и назначен командующим дивизии в Оране; в 1843 г. получил чин дивизионного генерала; с 1 сентября 1845 г. по 6 июля 1847 г. исполнял обязанности генерал-губернатора Алжира; в 1846–1848 гг. член Палаты депутатов; после Февральской революции депутат Учредительного, а затем Законодательного собраний; с 29 июня по 20 декабря 1848 г. занимал пост военного министра; после государственного переворота 2 декабря 1851 г. был арестован и выслан из Франции; в 1860 г. безуспешно командовал папской армией.

Бедо, Мари Альфонс (1804–1863) — французский военачальник, политик и государственный деятель; полковник (1839), бригадный генерал (1841), дивизионный генерал (1847); участник завоевания Алжира, военный губернатор провинции Константины; исполнял обязанности генерал-губернатора Алжира с 6 июля по 27 сентября 1847 г.; после Февральской революции депутат Учредительного, а затем Законодательного собраний; с 29 июня по 17 июля 1848 г. министр иностранных дел; после государственного переворота 2 декабря 1851 г. подвергся аресту, затем был выслан и вернулся во Францию лишь после объявления амнистии (1859).

Зуавы (по названию берберского племени zouaoua, или zwawa) — солдаты легкой пехоты французских колониальных войск, части которой формировались из туземного населения Северной Африки и французов-добровольцев.

Морри, Луи Мишель (1803–1867) — французский кавалерийский офицер, участвовавший в завоевании Алжира; полковник (1843), бригадный генерал (1847), дивизионный генерал (1851); во время Крымской войны командир дивизии; его именем было названо селение в Алжире (соврем. Бен-Мехиди).

230 …Из заявлений, сделанных сэром Робертом Пилем, следовало, что о содержании инструкций, которые были даны нашему дипломатическому агенту г-ну Ньону, предварительно сообщили лорду Каули. — Ньон, Антуан Мари Даниэль Доре де (1795 —?) — французский дипломат, в 1839–1844 гг. французский генеральный консул в Танжере и поверенный в делах при султане Абд ар-Рахмане. Лорд Каули — Генри Уэлсли (1773–1847), первый барон Каули (с 1828 г.), британский дипломат и политик, младший брат Артура Уэлсли, герцога Веллингтона; посол в Испании (1809–1822), Вене (1823–1831) и Париже (1835 и 1841–1846).

231 … марокканцы уже видели себя хозяевами Тлемсена, Орана, Маскары и даже Алжира. — Оран — портовый город на Средиземном море, на северо-западе Алжира, административный центр одноименного вилайета; основан в 903 г. андалусскими купцами-маврами; в 1509–1792 гг. находился во владении испанцев, за исключением периода 1708–1732 гг., когда он был завоеван Оттоманской империей; в 1831 г. отошел к Франции и в 1848 г. стал административным центром одноименного французского департамента.

… принц де Жуанвиль подошел со своей эскадрой к Танжеру. — Танжер — портовый город в Северо-Западной Африке, на берегу Гибралтарского пролива, в составе Марокко; основан в IV в. до н. э.; в 711 г. из этого города арабский полководец Тарик ибн Зийяд начал свой завоевательный поход на Пиренейский полуостров.

6 августа 1844 г., наказывая марокканского султана Абд ар-Рахмана за помощь алжирскому эмиру Абд эль-Кадеру, сопротивлявшемуся французскому вторжению в его страну, французская эскадра под командованием принца де Жуанвиля подвергнула город Танжер бомбардированию и разрушила его укрепления.

… принц незамедлительно двинулся к Могадору. — Могадор (соврем. Эс-Сувейра) — крупный портовый город в Марокко, на Атлантическом побережье; центр одноименной провинции; основан в 814 г. до н. э. финикийскими купцами.

15 августа 1844 г. эскадра принца де Жуанвиля подвергла город бомбардированию и на короткое время оккупировала его.

232 … маршал Бюжо переправился через Исли, несмотря на огромное скопление вражеской конницы на другом берегу… — 14 августа 1844 г. французская армия маршала Бюжо нанесла на берегах небольшой речки Уэд-Исли (приток реки Мулуйи) близ города Уджда на востоке Марокко решительное поражение войскам султана Абд ар-Рахмана.

Бомбардирование Танжера и победа на Исли утвердили за Францией обладание Алжиром. 10 сентября 1844 г. Франция и Марокко подписали в Танжере мир, согласно которому французские войска располагались вдоль мароккано-алжирской границы, а эмир Абд эль-Кадер ставился вне закона.

… Некий английский агент, миссионер, консул… носивший имя Причард, был изгнан нами с Таити и требовал возмещения за нанесенный ему ущерб. — Причард, Джордж (1796–1883) — английский протестантский миссионер, представитель Лондонского миссионерского общества, с 1825 г. проповедовавший евангелие на Таити и ставший советником королевы Помаре IV; в декабре 1836 г. спровоцировал изгнание с Таити католических миссионеров Оноре Лаваля и Франсуа Каре; в 1837 г. занял должность английского консула на Таити; в январе 1844 г. подтолкнул королеву Помаре IV к восстанию против французского протектората, приведшему к франко-таитянской войне, которая продолжалась до декабря 1846 г.; в марте 1844 г. был депортирован французами с Таити, что привело к серьезному дипломатическому конфликту между Францией и Великобританией (т. н. «Дело Причарда»); в 1845 г. стал английским консулом на острове Самоа и занимал эту должность вплоть до своего возвращения в Англию в 1856 г.

… вопрос об этом возмещении был решен с общего согласия командиров английской и французской морских станций в Тихом океане, соответственно адмирала Сеймура и контр-адмирала Гамелена. — Сеймур, Джордж Фрэнсис (1787–1870) — британский флотоводец, контр-адмирал (1841), вице-адмирал (1850), адмирал (1857); в 1844–1847 гг. главнокомандующий Тихоокеанской станцией, базировавшейся в то время в Гонолулу (Сандвичевы острова, ныне Гавайские); в 1856–1859 гг. занимал пост главнокомандующего британским флотом.

Гамелен, Фердинанд Альфонс (1796–1863) — французский флотоводец и государственный деятель, племянник знаменитого адмирала Жака Гамелена (1768–1839); контр-адмирал (1842), вице-адмирал (1848), адмирал (1854); участник Алжирской экспедиции 1830 г.; в 1844–1848 гг. командующий Тихоокеанской эскадрой, базировавшейся на Таити; в 1849–1853 гг. командующий Тулонской эскадрой, в 1853–1854 гг. командующий французским флотом в Черном море, руководивший высадкой англо-французских войск под Евпаторией; военно-морской министр в 1855–1860 гг.

… 1844 год внес в записи своих побед… экспедицию генерала Маре в Малую пустыню… — Генерал Маре — Гийом Станислас Маре-Монж (1796–1863), французский военачальник; внук знаменитого математика Гаспара Монжа (1746–1818); участник завоевания Алжира; полковник (1837), бригадный генерал (1843), дивизионный генерал (1848); в 1844 г. возглавлял военную экспедицию в т. н. Малую пустыню, область к югу от Титтери, имея задание привести к покорности кочевое племя улед-наиль; с 20 июня по 9 сентября 1848 г. исполнял обязанности генерал-губернатора Алжира; в мае 1863 г., за месяц до смерти, стал сенатором.

… экспедицию герцога Омальского по захвату Бискры… — Бискра (Бискара) — старинный город на северо-востоке Алжира, на севере Сахары, у подножия гор Орес, на реке Уэд-Бискра, в 400 км к юго-востоку от столицы государства; ныне является административным центром одноименного вилайета; 4 марта 1844 г. был захвачен войсками герцога Омальского.

… покорение Зибана и гор Ореса… — Зибан (Ziban; у Дюма ошибочно Riban) — область оазисов на северо-востоке Алжира, в Алжирской Сахаре; центром этой области является город Бискра. Орес — горный массив на северо-востоке Алжира и северо-западе Туниса, часть Атласских гор; самая высокая вершина — гора Джебель-Шелия (2328 м); один из наименее освоенных районов севера Африки.

… покорение флиттов… — Флитты — многочисленное и воинственное берберское племя, обитавшее на северо-западе Алжира, в провинции Оран, и оказывавшее сопротивление французским захватчикам вплоть до 1864 г.

233 … покорение шейха Туггурта. — Туггурт — крупный город на востоке Алжира, в Алжирской Сахаре, в 660 км к юго-востоку от столицы государства, недалеко от тунисской границы; относится к вилайету Уаргла.

… Двадцать седьмого января того же 1844 года, в возрасте шестидесяти четырех лет, умер Шарль Нодье. — Нодье, Шарль (1780–1844) — французский писатель-романтик и библиофил, друг и наставник Дюма; с 1824 г. и до конца жизни хранитель библиотеки Арсенала; член Французской академии (1833); в 1820-х гг., когда во французской литературной жизни шла бурная борьба между романтизмом и классицизмом, пользовался огромным авторитетом, в значительной степени благодаря тому, что в 1824 г. открыл в своей квартире в Арсенале своеобразный литературный салон, где собирался кружок видных литераторов-романтиков, главой и признанным метром которого он стал (среди членов этого кружка были Ламартин, Гюго и др.); после 1830 г., когда кружок распался, в значительной степени утратил свое влияние среди романтиков; оставил обширное литературное наследие, из которого особо известны повесть о благородном разбойнике «Жан Сбогар» и ряд фантастических новелл и сказок; автор нескольких мемуарных книг о Французской революции.

… Нодье, автор «Жана Сбогара» и «Терезы Обер», был предтечей современной жанровой литературы во Франции, подобно тому как Вальтер Скотт являлся предтечей исторической литературы в Англии, а Купер — предтечей описательной и образной литературы в Америке, — «Жан Сбогар» («Jean Sbogar»; 1818) — знаменитая повесть Ш.Нодье о таинственном иллирийском разбойнике, грабящем богатых в пользу бедных.

«Тереза Обер» («Thérèse Auber»; 1819) — любовный роман, действие которого разворачивается в эпоху вандейских войн; Ш. Нодье считал его одним из лучших своих произведений.

Скотт, Вальтер (1771–1832) — английский писатель и поэт; создатель жанра исторического романа; собиратель и издатель памятников шотландского фольклора; автор исторических и историколитературных трудов; в XIX в. его романы пользовались в Европе огромной популярностью.

Купер — см. примеч. к с. 136.

LXXV

… король… сообщил о браке герцога Омальского с дочерью принца Салерно, дяди правящего короля Неаполя. — Женой герцога Омальского 25 ноября 1844 г. стала Мария Каролина Августа Сицилийская (1822–1869), дочь упоминавшегося выше Леопольдо Бурбона (1790–1851), принца Салерно (младшего сына неаполитанского короля Фердинанда I) и его жены с 1816 г. Клементины Австрийской (1798–1881), дочери императора Франца II.

235… Предложение об избирательной правоспособности было представлено г-ном Кремьё. — Кремьё, Адольф Исаак (1796–1880) — французский адвокат, публицист и политический деятель; защитник прав французских евреев, в 1843–1845 гг. председатель Центральной консистории иудеев Франции; в 1842–1848 гг. член Палаты депутатов, придерживавшийся крайне левых взглядов; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний; министр юстиции (с 24 февраля по 7 июня 1848 г. и с 4 сентября 1870 г. по 19 февраля 1871 г.); в 1869–1870 гг. член Законодательного корпуса, в 1872–1876 гг. депутат Законодательного собрания; в 1875–1880 гг. сенатор.

… Господин Анри де Ларошжаклен отверг данное предложение… — Ларошжаклен, Анри Огюст Жорж дю Вержье де (1805–1867) — французский офицер и политический деятель, сын маркиза Луи де Ларошжаклена (1777–1815), предводителя вандейцев; член Палаты пэров в 1825–1830 гг.; член Палаты депутатов в 1842–1848 гг., принадлежавший к легитимистской оппозиции; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний; в 1852–1867 гг. сенатор.

236… оно было приписано фанатичной секте Даркавия… — Даркавия (фр. Derkaoua; у Дюма, вслед за авторами «Всеобщего исторического ежегодника за 1845 год», ошибочно Derkaona) — мусульманское религиозное братство, основанное в Марокко шейхом Мухаммедом аль-Араби ад-Даркави (1760–1823) и получившее распространение в других странах Северной Африки.

… Захват лагеря на дороге из Тенеса в Орлеанвиль и нападение на конвой возле Шершеля явились сигналом к всеобщему восстанию. — Тенес — приморский город на севере Алжира, в вилайете Эш-Шелифф, в 50 км к северу от города Эш-Шелиффа.

Орлеанвиль (соврем. Эш-Шелифф; в 1962–1980 гг. Эль-Аснам) — город на севере Алжира, на левом берегу реки Шелифф, в 200 км к юго-западу от столицы страны, основанный в 1843 г. на развалинах римской крепости французами.

Шершель — см. примеч. к с. 189.

… Бен-Салем, Бу-Шареб и Бель-Кассем рыскали по провинции Оран и разжигали мятеж в горах Кабилии. — Сиди Ахмед бен Салем (? — 1856) — один из сподвижников эмира Абд эль-Кадера, в 1837–1847 гг. предводитель мятежных племен в Кабилии, сдавшийся маршалу Бюжо 27 февраля 1847 г.; был отпущен французами в Мекку, затем поселился в Сирии, где и умер.

Бу-Шареб (Bou-Chareb; у Дюма ошибочно Bou-Charet) — ближайший помощник Ахмеда бен Салема, сдавшийся вместе с ним и после этого отправившийся вместе с ним в Мекку.

Бель-Кассем (Bel-Kassem; у Дюма ошибочно Bel-Kanem) — глава племени аит-каси, соратник Ахмеда бен Салема, сдавшийся французам одновременно с ним и после этого назначенный ими начальником агалыка Себау.

… Две французские колонны немедленно направились к Сетифу и Медеа. — Сетиф — город на северо-востоке Алжира, административный центр одноименного вилайета; расположен в 270 км к востоку от столицы страны, на дороге в Константину; основан французами на развалинах античного города, построенного римлянами как ветеранская колония.

… Той, что двигалась к Сетифу, командовал генерал д’Арбувиль, а той, что двигалась к Медеа, командовал генерал Маре. — Арбувиль, Франсуа Эме Фредерик Луаре д’ (1798–1850) — французский военачальник; полковник (1838), бригадный генерал (1841), дивизионный генерал (1847); в 1830 г. в чине майора участвовал в захвате Алжира; позднее воевал там в 1838–1847 гг.

Генерал Маре — см. примеч. к с. 232.

… Семнадцатого июня они соединились возле крепости Бордж-Хамза… — Бордж-Хамза («Турецкая крепость») — крепость XVI в. в городе Буира на севере Алжира, в 85 км к юго-востоку от столицы страны; в настоящее время лежит в развалинах.

… Двадцатого июня два племени, бени-яла и ксерма, изъявили покорность. — Бени-яла — берберское племя, обитавшее в Кабилии, в горной цепи Джурджура.

Ксерма (Kserma) — неясно, какое племя имели здесь в виду авторы «Всеобщего исторического ежегодника за 1845 год» и Дюма, позаимствовавший оттуда все подробности о летней кампании 1845 г. на севере Алжира.

… Эти три колонны, находившиеся под командованием полковников Ладмиро, Сент-Арно и Пелиссье, должны были выйти из Орлеанвиля и его окрестностей. — Ладмиро, Луи Рене Поль де (1808–1898) — французский военачальник и политический деятель; полковник (1844), бригадный генерал (1848), дивизионный генерал (1853); с 1831 по 1853 гг. служил в Алжире, в 1859 г. принимал участие в Итальянской кампании, в 1870 г. — в обороне Меца, в 1871 г. — в подавлении Коммуны; в 1871–1876 гг. военный губернатор Парижа; в 1866–1870 и 1876–1891 гг. сенатор.

Сент-Арно — см. примеч. к с. 105.

Пелиссье, Эмабль Жан Жак (1794–1864) — французский военачальник, прославившийся жестокостью, решительностью и личной храбростью, маршал Франции (1855); подполковник (1839), полковник (1843), бригадный генерал (1846), дивизионный генерал (1850); в 1839–1854 гг. участвовал в завоевании Алжира и в 1845 г. применил бесчеловечную тактику «выкуривания» непокорных местных жителей из пещер, где они укрывались; во время Крымской войны, с мая 1855 г., главнокомандующий французскими войсками в Крыму, получивший после ее окончания титул герцога Малаховского и звание сенатора; в 1858–1859 гг. посол в Англии; генерал-губернатор Алжира (в 1851 и 1860–1864 гг.).

237 … Сент-Арно и Пелиссье должны были действовать совместно в предгорьях Дахры. — Дахра (Dahra; у Дюма ошибочно Attrah) — горная область на севере Алжира, населенная берберами; ее главным городом считается Мостаганем.

… полковник Пелиссье должен был спуститься вдоль Шелиффа вплоть до Уарсениса, оттуда подняться к бени-зентесам и завладеть с западной стороны горным хребтом, который г-ну де Сент-Арно следовало захватить с востока. — Шелифф (Chélif; у Дюма ошибочно Chétif) — река на северо-западе Алжира, длиной 733 км, крупнейшая в стране; начинается в Атласских горах и впадает в Средиземное море возле Мостаганема (город в 90 км к северо-востоку от Орана).

Уарсенис (Уаренсенис) — горный массив на северо-западе Алжира, к югу от реки Уэд-Шелифф, населенный берберами; максимальная высота — 1985 м (пик Сиди-Амар).

Бени-зентес (Beni-Zentes; у Дюма ошибочно Beni-Zerjès) — вероятно, имеются в виду зенеты (зенаты), кочевые берберские племена, обитающие на западе Алжира.

… Полковник Пелиссье предпринял набег на бени-зентесов, а затем предъявил улед-рийа требование покориться. — Улед-рийа — непокорное берберское племя, которое обитало на севере долины реки Шелифф и 18–19 июня 1845 г. полностью погибло, задохнувшись в пещере в горах Дахры, откуда его пытались выкурить французские солдаты под командованием полковника Пелисье.

238 … шериф Бу-Маза, которого мы позднее видели в Париже, начал приобретать известность, подстрекая к беспорядкам улед-ситтенов. — Бу-Маза («Козий отец») — прозвище, которое носил Мохаммед бен Абдаллах (ок. 1822 — после 1870), вождь антифранцузского восстания, развернувшегося в 1845–1847 гг. в долине реки Шелифф и в горах Дахры и Уарсениса; потерпев поражение в своей борьбе, в апреле 1847 г. сдался полковнику Сент-Арно и на положении почетного пленника был привезен в Париж, где ему предоставили квартиру на Елисейских полях и пенсион в пятнадцать тысяч франков и где он быстро вошел в моду; в дни Февральской революции попытался бежать из Франции, но был пойман и заключен в крепость Ам; в июле 1849 г. обрел свободу и в 1854 г. покинул Франции; с 1855 г. служил в оттоманской армии. Улед-ситтены (Ouled de Sitten) — авторы «Всеобщего исторического ежегодника» называют это племя частью племени бени-урагр (Beni-Ouraghr), о котором известно, что оно обитало на правом берегу реки Уэд-Риу, притоке Шелиффа.

… Как раз тогда произошло страшное побоище у Сиди-Брагима. — 21–23 сентября 1845 г. в бою у небольшой мечети Сиди-Брагим на северо-западе Алжира, недалеко от марокканской границы, многотысячное войско эмира Абд эль-Кадера разгромило французский отряд, состоявший из шестидесяти конников 2-го гусарского полка и трехсот девяноста пехотинцев 8-го стрелкового батальона.

… Все знают об отчаянном сопротивлении и героической гибели небольшой колонны, которой командовали г-н де Монтаньяк и г-н Фроман-Кост. — Монтаньяк, Франсуа Жозеф Люсьен де (1803–1845) — французский офицер, с 1836 г. служивший в Африке; подполковник (1844); в 1845 г. командующий военным лагерем в Джемаа эль-Газауэте; 21 сентября 1845 г., получив известие о возможном нападении эмира Абд эль-Кадера на соседние племена, находившиеся в союзных отношениях с французами, принял решение выступить в их защиту и с отрядом в четыреста пятьдесят человек попал в засаду; почти все его солдаты были убиты, а сам он погиб в числе первых; уже после его гибели восемьдесят уцелевших во время боя карабинеров укрылись в мечети Сиди-Брагим и, не имея ни воды, ни провизии, ни боеприпасов, в течение двух дней мужественно сопротивлялись яростным атакам арабов; лишь шестнадцать из них выжили, прорвав в штыковой атаке вражеское кольцо.

Фроман-Кост, Огюст Лоран Адольф (1805–1845) — французский офицер, выпускник военной школы Сен-Сир, с 1840 г. воевавший в Алжире; майор, с 1841 г. командир 8-го стрелкового батальона, погибший в бою у мечети Сиди-Брагим.

… Поправка г-на Фёйяда-Шовена… была отклонена большинством в двадцать пять голосов. — Фёйяд де Шовен, Андре (1796–1861) — французский адвокат и политический деятель, член Палаты депутатов в 1842–1848 гг., депутат Учредительного собрания (1848–1849).

… Поправка г-на Грандена… была отклонена большинством в сорок девять голосов. — Гранден, Пьер Мишель Виктор (1797–1849) — французский фабрикант и политический деятель, член Палаты депутатов в 1839–1848 гг.; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний.

… Поправка г-на Бийо… была отклонена большинством в семьдесят три голоса. — Бийо, Адольф Огюстен Мари (1805–1863) — французский адвокат, политик и государственный деятель, член Палаты депутатов в 1837–1848 гг., затем депутат Учредительного собрания; в 1852–1854 гг. член Законодательного корпуса и его председатель; министр внутренних дел (с 23 июня 1854 г. по 7 февраля 1858 г. и с 1 ноября 1859 г. по 5 декабря 1860 г.); в 1853–1863 гг. сенатор.

239 … Им оказался некто Леконт, бывший главный смотритель коронных имений. — Леконт — см. примеч. к с. 145.

…он заявил, что его зовут Жозеф Анри. — Жозеф Анри — 51-летний парижанин, уроженец селения Шарм в департаменте Верхняя Сона, изготовитель железных безделушек, совершивший 29 июля 1846 г. покушение на короля Луи Филиппа; судом Палаты пэров был приговорен к вечным каторжным работам.

… 21 марта — катастрофа на Руанской железной дороге… — 21 марта 1846 г. специальный железнодорожный состав, в котором ехала комиссия, направлявшаяся через Руан в Гавр и состоявшая из членов Палаты депутатов и важных чиновников, на полном ходу столкнулся у станции Бонньер, в 60 км к северо-западу от Парижа, с дилижансом, в котором находились двадцать два пассажира; в результате этого столкновения два пассажира дилижанса были убиты, а остальные получили тяжелые травмы.

…27 апреля — массовое убийство французских пленных в дейре Абд эль-Кадера… — Дейра — стан семьи кочевников; в данном случае имеется в виду стан Абд эль-Кадера.

В ночь на 25 апреля 1846 г. в мусульманском лагере на берегу реки Мулуйи, на территории Марокко, по приказу одного из помощников Абд эль-Кадера, халифа Мустафы бен Тамина, было убито более двухсот пятидесяти французских пленных, среди которых находились и взятые в плен в сражении при Сиди-Брагиме; во время этой бойни спаслось лишь около пятнадцати человек.

… 5 мая — катастрофа на железной дороге из Нима в Алее… — 5 мая 1846 г. на железнодорожной линии Ним — Алее (город в 40 км к северо-западу от Нима), которая была введена в эксплуатацию в августе 1840 г., сошел с рельсов поезд, вследствие чего семнадцать пассажиров получили ранения.

240 … 8 июля — катастрофа на Версальской железной дороге… — 8 июля 1846 г. на железнодорожной линии Париж-Нор — Лилль (так!), введенной в эксплуатацию 18 июня того же года, у селения Фампу (департамент Па-де-Кале, в 6 км к востоку от Арраса), сошли с рельсов несколько вагонов, в результате чего погибли 14 человек.

…30 сентября — беспорядки в Сент-Антуанском предместье… — Беспорядки, начавшиеся в предместье Сент-Антуан 30 сентября 1846 г. и вызванные дороговизной хлебы, были очень быстро подавлены войсками.

… 18 и 19 октября — наводнение на Луаре. — В ночь с 18 на 19 октября Луара (см. примеч. к с. 34) вышла из берегов и затопила огромные территории в департаментах Ньевр, Сена-и-Луара, Эндр-и-Луара, Мен-и-Луара и др., что привело к огромным разрушениям и убыткам.

… свадьба герцога де Монпансье с доньей Луизой, испанской инфантой… — Супругой герцога де Монпансье стала 10 октября 1846 г. наследная принцесса Мария Луиза Фернанда Испанская (1832–1897), младшая сестра испанской королевы Изабеллы II, родившая мужу девять детей.

… визит тунисского бея в Париж… — Имеется в виду Ахмед I ибн Мустафа (1806–1855) — правитель Туниса с 1837 г., пытавшийся создать армию и флот по европейскому образцу; с 1838 г. генерал оттоманской армии, а с 1840 г. — маршал.

Ахмед I Бей отправился во Францию в ноябре 1846 г. на французском пароходе и прибыл в Париж 23 ноября; он был принят со всеми подобающими почестями королем Луи Филиппом и останавливался в Елисейском дворце. Это был первый государственный визит во Францию мусульманского деятеля такого уровня.

… свадьба герцога Бордоского… — Женой герцога Бордоского стала 16 ноября 1846 г. принцесса Мария Тереза Моденская (1817–1886), старшая дочь моденского герцога Франческо IV д’Эсте (1779–1846; правил с 1814 г.) и его супруги с 1812 г. Марии Беатриче Савойской (1792–1840); брак их был бездетен.

… побег принца Луи Наполеона… — Принц Луи Наполеон Бонапарт бежал из крепости Ам в понедельник 25 мая 1846 г.

… Господин Дювержье де Оранн внес предложение об избирательной реформе. — Дювержье де Оранн, Проспер Леон (1798–1881) — французский писатель, историк и политический деятель, занимавший видное положение в партии доктринеров; в 1831–1848 гг. член Палаты депутатов, после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний; член Французской академии (1870); автор десятитомного труда «История парламентского правления во Франции» («Histoire du gouvernement parlementaire en France.1814–1848»), опубликованного в 1857–1870 гг.

241 … Господин де Гольбери, г-н Льядьер и г-н д'Оссонвиль воспротивились представленной реформе. — Гольбери, Мари Филипп Эме де (1786–1854) — французский юрист, историк и политический деятель, член Палаты депутатов в 1834–1848 гг.

Льядьер, Пьер Шомон (1792–1858) — французский военный инженер, политический деятель и драматург; участник баррикадных боев в дни Июльской революции; в 1834–1848 гг. член Палаты депутатов, входивший в проправительственную фракцию; после Февральской революции отошел от политики и полностью посвятил себя драматургии и поэзии; автор трагедий и мемуаров.

Оссонвиль, Жозеф Отнен Бернар де Клерон, граф д’ (1809–1884) — французский дипломат, историк и политический деятель, в 1842–1848 гг. член Палаты депутатов, принадлежавший к проправительственной фракции; в 1878–1884 гг. пожизненный сенатор; член Французской академии (1869); автор двухтомной «Истории внешней политики французского правительства с 1830 по 1848 годы» («Histoire de la politique extérieure du gouvernement français de 1830 à 1848»), опубликованной в 1850 г.

… г-н Гизо в очередной раз опроверг свою знаменитую программную речь в Лизьё… — Лизьё — город в Нормандии, в департаменте Кальвадос, окружной центр, от которого Гизо одиннадцать раз на протяжении 1830–1846 гг. избирался в Палату депутатов.

Дюма несколько переиначивает здесь знаменитые слова, которые произнес Гизо, выступая 2 августа 1846 г. на банкете, устроенном в его честь избирательной коллегией Лизьё на другой день после выборов: «Все политики пообещают вам прогресс, но только консервативная политика вам его даст».

… Господин Эбер, вице-председатель Палаты депутатов, был приглашен в состав кабинета министров… — Эбер, Мишель Пьер Алексис (1799–1887) — французский магистрат, политик и государственный деятель; в 1834–1848 гг. член Палаты депутатов, в 1846–1847 гг. ее вице-председатель; с 14 марта 1847 г. по 24 февраля 1848 г. министр юстиции и духовных дел.

… его место занял г-н Леон де Мальвиль, кандидат от оппозиции, победивший с перевесом в один голос г-на Дюпра́, правительственного кандидата. — Мальвиль, Леон Франсуа Жан де (1803–1879) — французский политик и государственный деятель; член Палаты депутатов в 1834–1848 гг., принадлежавший к левому центру; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний; министр внутренних дел с 20 по 29 декабря 1848 г.; в 1871–1876 гг. депутат Национального собрания, в 1875–1879 гг. пожизненный сенатор.

Дюпра́, Раймон (1782–1861) — французский административный и политический деятель, член Палаты депутатов в 1831–1848 гг., принадлежавший к проправительственной фракции.

… Генерал Депан-Кюбьер! Господин Тест, бывший министр общественных работ! Господин Пармантье, поверенный! — Генерал Депан-Кюбьер — см. примеч. к с. 49.

Господин Тест — см. примеч. к с. 159.

Пармантье, Мари Никола Филипп Огюст (1792 —?) — французский адвокат и промышленник, директор Гуэнанских копей; в 1822–1831 и 1843–1846 гг. мэр города Люр (департамент Верхняя Сона), где находились эти копи; один из фигурантов дела Теста-Кюбьера, приговоренный к поражению в правах и штрафу в размере десяти тысяч франков.

… Четвертый обвиняемый, г-н Пеллапра, банкир, сбежал. — Пеллапра, Лё Анри Ален (1773–1852) — французский финансист, богатый лионский банкир, а затем генеральный сборщик налогов в ряде департаментов (Кальвадос, Алье, Мёрта); проходил по делу Теста-Кюбьера и был приговорен к тому же наказанию, что и Пармантье.

242… Герцогиня де Пролен, урожденная Себастьяни, только что убита своим мужем, герцогом де Шуазёль-Праленом… — См. примеч. к с. 301.

… Второго ноября 1847 года граф Брессон, наш посол в Неаполе, был найден мертвым в своей спальне. — Брессон, Шарль Жозеф, граф (1798–1847) — французский карьерный дипломат и государственный деятель; в 1830–1832 гг. первый секретарь посольства в Лондоне, в 1833–1843 гг. посол в Берлине; министр иностранных дел с 10 по 18 ноября 1834 г.; в 1843–1847 гг. чрезвычайный посол в Испании; с сентября 1847 г. посол в Неаполе; пэр Франции (1839–1847); устроил браки детей Луи Филиппа: принцессы Луизы, герцога Орлеанского и герцога де Монпансье; покончил с собой в Неаполе 2 ноября 1847 г.

… Череду кораблекрушений начала «Этна»: она затонула в начале года. — «Этна» («L’Etna») — французский пароход, спущенный на воду в 1836 г. и потерпевший крушение 20 января 1847 г. у берегов Алжира, к востоку от мыса Тенес.

…На берега Сенегала был выброшен «Караиб». — «Караиб» («Le Caraïbe») — французский паровой фрегат, построенный в Лорьяне в 1844 г.; в ночь с 11 на 12 января 1847 г., возвращаясь с Мадейры, в густом тумане потерпел крушение у западного побережья Африки, в 15 милях от сенегальского города Сен-Луи.

243… На протяжении всего нескольких месяцев погибли «Гренландия», «Эридан» и «Папен». — «Гренландия» («Le Groënland») — французский трансатлантический паровой фрегат, построенный в 1843 г. в Рошфоре; 26 августа 1844 г., на обратном пути из Могадора, во время сильного тумана был выброшен течением на африканский берег и разбился.

«Эридан» («L’Éridan») — французский пароход, потерпевший крушение 28 августа 1846 г. в Гвиане, в водах реки Ояпок.

Французский пароход «Папен» («Le Papin»), построенный в 1835 г. и названный в честь французского ученого Дени Папена (1647–1713), изобретателя парового двигателя, потерпел крушение в ночь с 6 на 7 декабря 1845 г. вблизи марокканского города Мазагана (соврем. Эль-Джадида).

… Фрегат «Слава» и корвет «Победоносный» потерпели кораблекрушение в архипелаге, расположенном у западных берегов Кореи. — 54-пушечный фрегат «Слава» («La Gloire») и 24-пушечный корвет «Победоносный» («La Victorieuse») сели на мель 10 августа 1847 г. у берегов Кореи.

… Корвет «Колыбель» вместе со всем своим экипажем пошел ко дну между островами Бурбон и Мадагаскар. — Французский корвет «Колыбель» («Le Berceau») затонул на выходе с рейда Сен-Дени острова Бурбон 13 декабря 1846 г. во время шторма.

Остров Бурбон — название до 1793 г. (фактически до 1848 г.) вулканического острова Реюньон площадью 2512 км², входящего в группу Маскаренских островов и лежащего в 700 км к юго-востоку от Мадагаскара; открыт португальцами в 1598 г.; затем был французской колонией; с 1946 г. является заморским департаментом Франции.

Мадагаскар — огромный остров в Индийском океане, площадью 587 040 км², расположенный в 400 км к востоку от юго-восточного побережья Африки; попытки французов колонизировать остров предпринимались еще в XVIII в., однако официальной французской колонией он стал лишь в 1896 г.; с 1960 г. составляет основную часть одноименного государства.

… И, наконец, трагедия с яхтой «Граф д'Э», команда которой обварилась кипятком парового котла. — 2 августа 1847 г. на новой паровой яхте короля Луи Филиппа «Граф д'Э» («Le Comte-d’Eu»), следовавшей из Нанта в Шербур, взорвался один из паровых котлов, в результате чего пострадали двадцать человек, из которых семь умерли.

… В Бюзансе, в округе Шатору, несколько домов были ограблены, а один землевладелец, г-н Шамбер-Юар, убит. — Бюзансе — городок в центральной части Франции, кантональный центр в департаменте Эндр.

Шатору — город в департаменте Эндр, окружной центр; расположен в 23 км к юго-востоку от Бюзансе.

В январе 1847 г. в департаменте Эндр вспыхнул бунт бедноты, вызванный дороговизной хлеба и сопровождавшийся убийством помещиков (т. н. Жакерия в Бюзансе). Власти жестоко подавили бунт, и трое его зачинщиков были казнены 16 апреля 1847 г. на городской площади Бюзансе.

Луи Жозеф Шамбер-Юар — 40-летний землевладелец из Бюзансе, который 13 января 1847 г. застрелил одного из бунтовщиков, явившихся к нему с требованием продать им зерно за половинную цену, и после этого был зверски убит ими.

… в результате вооруженного нападения в Белабре был убит г-н Робен-Тайо. — Белабр (Bélâbre; у Дюма ошибочно Bellabre) — селение в департаменте Эндр, в округе Ле-Блан.

Робен-Тайо (Taillaud; у Дюма ошибочно Vailland) — землевладелец из селения Белабр, убитый мятежниками 17 января 1847 г.

244 … Несмотря на свои семьдесят четыре года, несмотря на смерть принцессы Аделаиды… — Заметим, что начиная с этого места и почти до конца главы LXXX, вплоть до слов «Королевская власть навсегда попрощалась с Францией» включительно, весь текст целиком взят Дюма из двух первых номеров ежемесячного 32-страничного журнала «Месяц» («Le Mois), который он издавал с 1 марта 1848 г. по 1 февраля 1850 г. и который являлся своего рода дневником писателя, куда он помещал обзор всех важнейших политических событий, произошедших в стране и за границей за предыдущий месяц.

245 … в «Конституционалисте», во «Французском курьере», в «Веке» и в «Национальной газете» составили ноту. — «Век» («Le Siècle») — французская ежедневная газета, выходившая в Париже с 1 июля 1836 г. по 28 июня 1932 г.; вначале придерживалась конституционно-монархических взглядов, но в 1848 г. поменяла их на республиканские; ее основателем и первым директором был французский журналист Арман Дютак (1810–1846).

247 … Эмиль де Жираден, депутат от департамента Крёз… направляет Палате депутатов заявление о своей отставке… — Крёз — департамент в центральной части Франции; административный центр — город Гере.

14 февраля 1848 г., предчувствуя грядущую революцию, Эмиль де Жирарден (см. примеч. к с. 149), шесть раз на протяжении 1834–1846 гг. избиравшийся от департамента Крёз, сложил с себя полномочия депутата.

248 … Принимая во внимание сведения, переданные губернатором Реджо в отношении доктора Пьетро Меноцци, хирурга Чиро Берселли и Кампаны… — Реджо — здесь: герцогство на севере Италии, между Апеннинами и рекой По, в границах современной провинции Реджо Эмилия, с главным городом Реджо нель’Эмилия, входившее в состав Моденского герцогства.

Биографических сведений об упомянутых персонажах (Piétro Menozzi, Ciro Berselli, Campana) найти не удалось.

LXXVI

249 … Уверяют, что г-н Салландруз делегирован торговым сообществом к его величеству Луи Филиппу… — Господин Салландруз — Шарль Салландруз де Ламорне (1808–1867), французский промышленник и политический деятель, владелец ковровых мануфактур в департаменте Крёз, в 1846–1848 гг. член Палаты депутатов, придерживавшийся либеральных взглядов; после Февральской революции депутат Учредительного собрания (1848–1849); в 1852–1867 гг. член Законодательного корпуса.

… Поговаривают, что из опасения бунта парижский банкет перенесут в Сен-Дени или Корбей… — Сен-Дени — здесь: северный пригород Парижа, расположенный в 9 км от центра столицы; сложился возле знаменитого бенедиктинского аббатства Сен-Дени (см. примеч. к с. 162).

Корбей — см. примеч. к с. 35.

… Господин де Лессепс запрашивает военного министра, что стало с пушками, предназначенными для фортификаций Парижа. — Лессепс, Жан Шарль (1804–1880) — французский журналист и политический деятель; сотрудник ряда оппозиционных изданий; в 1846–1848 гг. член Палаты депутатов, противник правительства Июльской монархии.

…В Бурже этих пушек нет. — Бурж — город в центральной части Франции, столица исторической провинции Берри; ныне административный центр департамента Шер; расположен в 200 км к югу от Парижа.

Пушки, предназначавшиеся для фортификаций Парижа, должны были храниться на военных складах в Бурже и могли быть привезены в столицу только в случае войны.

… Господин Аллар утверждает, что они находятся не в Париже, а в Дуэ, Страсбурге и Тулузе. — Аллар, Нельзир (1798–1877) — французский военный инженер и политический деятель; выпускник Политехнической школы, полковник (1847), бригадный генерал (1851), дивизионный генерал (1857); в 1837–1848 гг. член Палаты депутатов, курировавший вопросы строительства фортификаций вокруг Парижа; член Палаты депутатов в 1876–1877 гг.

Дуэ — см. примеч. к с. 101.

Тулуза — главный город исторической области Лангедок, порт на реке Гаронна; в настоящее время административный центр департамента Верхняя Гаронна.

… Господин Трезель отказывается давать разъяснения. — Трезель, Камиль Альфонс (1780–1860) — французский военачальник и государственный деятель; военный инженер-топограф, генерал-майор (1829), генерал-лейтенант (1837); участник завоевания Алжира; военный министр с 9 мая 1847 г. по 24 февраля 1848 г.; пэр Франции (1846–1848).

250 … В Тулузе продолжается судебный процесс брата Леотада, но им перестали интересоваться. — Леотад, Луи Бонафу (1812–1850) — французский монах, член конгрегации Братьев христианских школ, исполнявший функции управляющего пансионом Святого Иосифа в Тулузе; обвиненный в изнасиловании и умышленном убийстве пятнадцатилетней Сесиль Комбетт, чей труп был найден 16 апреля 1847 г. за оградой пансиона, предстал перед судом, который длился около года, привлекая себе внимание всей Франции, и в 1848 г., уже после Февральской революции, был признан виновным и осужден на пожизненные каторжные работы, хотя у многих его вина вызывала сомнение; умер на каторге в Тулоне.

…Из Лиона, Шалона и Перонны оппозиционным депутатам поступают письма… — Неясно, какой из двух одноименных городов, Шалон-в-Шампани (см. примеч. к с. 65) или Шалон-на-Соне (см. примеч. к с. 122), имеется здесь в виду.

Перонна — см. примеч. к с. 101.

… Подобные письма приходят также из Сен-Кантена, Сен-Жермена-ан-Ле, Орлеана, Амьена и Сент-Омера. — Сен-Кантен — город на северо-востоке Франции, в Пикардии, в департаменте Эна; столица исторической области Вермандуа.

Сен-Жермен-ан-Ле — город в 21 км к западу от Парижа, на Сене, в департаменте Ивелин; известен как местонахождение королевской резиденции, замка Сен-Жермен.

Орлеан — см. примеч. к с. 268.

Амьен — город на севере Франции, столица Пикардии, административный центр департамента Сомма.

Сент-Омер — см. примеч. к с. 268.

… Герцог д'Аркур, граф д'Алыпон-Ше и маркиз де Буасси, члены Палаты пэров, заявляют, что будут присутствовать на этом реформистском собрании. — Аркур, Франсуа Эжен Габриель, восьмой герцог д’ (1786–1865) — французский политик и дипломат; член Палаты депутатов в 1827–1830 и 1834–1837 гг., пэр Франции в 1837–1848 гг.; в 1848–1849 гг. посол Франции в Риме.

Альтон-Ше, Эдмон, граф д' (1810–1874) — французский политик, пэр Франции в 1836–1848 гг.; вначале поддерживал политику правительства Июльской монархии, а в 1847 г. резко перешел в демократический лагерь.

Буасси, Илер Этьенн Октав Руйе дю Кудре, маркиз де (1798–1866) — французский политический деятель, пэр Франции в 1839–1848 гг., сенатор в 1853–1866 гг.; в 1847 г. вторым браком женился на графине Терезе Гвиччиоли (1800–1847), которой принесла европейскую известность ее страстная любовная связь с Байроном в 1819–1823 гг.

251 … местом банкета в итоге и окончательно выбрано принадлежащее г-ну Нито земельное владение, находящееся на улице Шайо. — Речь идет о крупном земельном участке (Кло Нито), который с 1810 г. принадлежал семье известного парижского ювелира Франсуа Реньо Нито (1779–1853), официального поставщика двора императора Наполеона I, и находился на холме Шайо, на западе правобережной части Парижа, недалеко от Елисейских полей, в нынешнем престижном 16-м округе, между улицей Версальской дороги (в 1848–1852 гг. она именовалась улицей Банкета, а с 1864 г. и по сей день называется улицей Галилея) и проходящей параллельно ей, примерно в 200 м к востоку от нее, улицей Шайо, бывшей главной дороги одноименного селения, которое вошло в городскую черту в 1787 г.; по территории этого участка в 1869 г. пролегла улица, носившая вначале имя Нито, а в 1949 г. переименованная в улицу Адмирала д'Эстена.

Впрочем, устроители банкета имели дело не с владельцем участка, а с его арендатором, неким Луи Пьером Леруа, земледельцем из Пасси, который, получив от них тысячу франков, за один день натянул навес и установил обеденные столы для полутора тысяч предполагаемых участников банкета.

… проходя между двумя шеренгами, которые будут образованы от Вандомской площади до заставы Звезды десятью тысячами национальных гвардейцев… — Вандомская площадь — см. примеч. к с. 63.

Застава Звезды, или застава Нёйи, находилась в конце Елисейских полей, там, где сходятся нынешние Тильзитская и Пресбургская улицы, при въезде на площадь Звезды (с 1970 г. — площадь Шарля де Голля), которая была окончательно сформирована в 1854 г.

… газета «Реформа» резко отстранилась от этой комиссии, хотя вначале заверяла ее в своем содействии. — «Реформа» («La Réforme») — французская ежедневная газета республиканского направления, основанная Александром Ледрю-Ролленом (см. примеч. к с. 166) и выходившая с 29 июля 1843 г. по 11 января 1850 г.

255 … Пэр Франции, префект полиции Габриель Делессер. — Делессер, Габриель Абраам Маргерит (1786–1858) — французский административный деятель, бригадный генерал национальной гвардии (1832); в 1834 г. префект департамента Од, в 1834–1836 гг. — департамента Эр-и-Луар; в 1836–1848 гг. префект парижской полиции; пэр Франции (1844–1848).

… Господин Дюшатель утверждает, что этот манифест нарушает все законы страны… — Шарль Дюшатель (см. примеч. к с. 150) занимал в это время пост министра внутренних дел.

257 … вопрос о привлечении кабинета министров к ответственности будет немедленно поднят большой группой депутатов, в число которых войдут господа Одилон Барро, Дювержье де Оранн, де Мальвиль, д'Арагон, Аббатуччи, Бомон (из Соммы), Джордж де Лафайет, Буассель, Гарнье-Пажес, Карно, Шамболь, Друэн де Люис, Фердинан де Ластери, Авен, де Курте, Вавен, Гарнон, Марки, Жувансель, Тайяндье, Бюро де Пюзи, Люно, Сент-Альбен, Камбасерес, Моро (из Сены), Берже, Мари, Бетмон, де Тьяр, Дюпон (из Эра) и другие. — Дювержье де Оранн — см. примем, к с. 124.

Мальвиль — см. примем, к с. 241.

Арагон, Шарль Франсуа Арман де Байкал и де Морель, граф д' (1812–1848) — французский политический деятель, член Палаты депутатов в 1846–1848 гг., депутат Учредительного собрания (1848).

Аббатуччи, Шарль Жак Пьер (1792–1857) — французский политик и государственный деятель; племянник генерала Жана Шарля Аббатуччи (см. примеч. к с. 223); член Палаты депутатов в 1830–1831 и 1839–1848 гг., один из организаторов реформистских банкетов; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний; сенатор Второй империи, министр юстиции с 22 января 1852 г. до дня смерти (11 ноября 1857 г.). Бомон, Феликс Беллатор де (1794–1866) — французский политический деятель, член Палаты депутатов в 1839–1848 гг., принадлежавший к либеральной оппозиции; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний; с января 1852 г. сенатор Второй империи; пять раз за свою политическую карьеру избирался депутатом от департамента Сомма.

Лафайет, Джордж Вашингтон Луи Жильбер дю Мотье де (1779–1849) — французский политический деятель; сын генерала Лафайета, крестник Джорджа Вашингтона; член Палаты депутатов в 1822–1823 и 1827–1848 гг., принадлежавший к либеральной оппозиции; депутат Учредительного собрания (1848–1849).

Буассель, Эркюль Жан Мари (1795–1861) — французский политический деятель, член Палаты депутатов в 1841–1848 гг., депутат Учредительного собрания в 1848–1849 гг.

Гарнье-Пажес — здесь: Луи Антуан Гарнье-Пажес (1803–1878), сводный брат Этьенна Гарнье-Пажеса (см. примеч. к с. 29), французский политик и государственный деятель, член Палаты депутатов в 1842–1848 гг., мэр Парижа с 24 февраля по 5 марта 1848 г., министр экономики, финансов и промышленности с 5 марта по 11 мая 1848 г., член Учредительного собрания (1848–1849), член Законодательного корпуса (1864–1870); в 1870–1871 гг. член правительства Национальной обороны.

Карно — см. примеч. к с. 125.

Шамболь, Франсуа Адольф (1802–1883) — французский политический деятель и журналист; член Палаты депутатов в 1838–1848 гг.; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний.

Друэн де Люис, Эдуар (1805–1881) — французский политик, дипломат и государственный деятель; член Палаты депутатов в 1842–1848 гг.; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний; министр иностранных дел (с 20 декабря 1848 г. по 2 июня 1849 г., с 9 по 24 января 1851 г., с 28 июля 1852 г. по 7 мая 1855 г. и с 15 октября 1862 г. по 1 сентября 1866 г.); сенатор Второй империи в 1852–1856 и 1865–1870 гг.

Ластери, Фердинан де (1810–1879) — французский политический деятель, внучатый племянник Мирабо; член Палаты депутатов в 1842–1848 гг.; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний.

Авен, Леонор Жозеф (1799–1868) — французский политический деятель и журналист; член Палаты депутатов в 1831–1848 гг., депутат Учредительного собрания в 1848–1849 гг., член Законодательного корпуса в 1863–1868 гг.; с 1851 г. главный редактор газеты «Век».

Курте, Амабль Гаспар Анри, виконт де (1790–1877) — французский политический деятель и офицер; член Палаты депутатов в 1842–1848 гг.; после Февральской революции депутат Учредительного собрания и, короткое время, командующий национальной гвардией Парижа.

Вавен, Алексис (1792–1863) — французский политический деятель, член Палаты депутатов в 1839–1848 гг., принадлежавший к либеральной оппозиции; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний.

Гарнон, Франсуа Никола Ашиль (1797–1869) — французский политический деятель, член Палаты депутатов в 1834–1848 гг.; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний.

Марки, Донасьен (1789–1879) — французский политический деятель, выпускник Политехнической школы; член Палаты депутатов в 1843–1848 гг., затем член Учредительного собрания (1848–1849); в 1849–1878 гг. мэр города Шамбли в департаменте Уаза.

Жувансель, Фердинан Альдегонд (1804–1873) — французский политический деятель, выпускник Политехнической школы; член Палаты депутатов в 1842–1848 гг.; в 1871–1873 гг. депутат Национального собрания.

Тайяндье, Альфонс Оноре (1797–1867) — французский политический деятель, адвокат и литератор; член Палаты депутатов в 1831–1834 и 1837–1848 гг., представитель оппозиции.

Бюро де Пюзи, Морис Пуавр (1799–1864) — французский административный и политический деятель; выпускник Политехнической школы, военный инженер; зять Джорджа де Лафайета, женатый на его дочери; в 1830–1831 гг. префект департамента Верхние Пиренеи; в 1831–1833 гг. префект департамента Воклюз; член Палаты депутатов в 1834–1837 и 1842–1848 гг.; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний.

Люно, Себастьен Дезире Аман Эме Фидель (1800–1880) — французский политический деятель и адвокат, член Палаты депутатов в 1831–1848 гг.; затем депутат Учредительного собрания (1848–1849).

Сент-Альбен, Ортензий Мари Филибер Русселен де Корбо де (1805–1878) — французский политический деятель, адвокат и литератор; член Палаты депутатов в 1837–1848 гг., затем депутат Учредительного собрания (1848–1849).

Камбасерес, Этьенн Арман Наполеон, граф де (1804–1878) — французский политический деятель; племянник Жан Жака Режи де Камбасереса (см. примеч. к с. 185); член Палаты депутатов в 1842–1848 гг.; в 1849–1851 гг. депутат Законодательного собрания; в 1852–1857 гг. член Законодательного корпуса.

Моро, Жан Батист Мартен (1791–1873) — французский политический деятель, семь раз избиравшийся депутатом от департамента Сена; член Палаты депутатов в 1835–1848 гг.; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний.

Берже, Жан Жак (1790–1859) — французский политик, адвокат и административный деятель; член Палаты депутатов в 1837–1848 гг.; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний; с 20 декабря 1848 г. по 22 июня 1853 г. префект департамента Сена; в 1853–1859 гг. сенатор Второй империи.

Мари — см. примеч. к с. 124.

Бетмон, Эжен (1804–1860) — французский адвокат, политик и государственный деятель; член Палаты депутатов в 1842–1848 гг.; затем депутат Учредительного собрания (1848–1849); министр торговли с 24 февраля по 11 мая 1848 г., министр юстиции с 7 июня по 17 июля 1848 г.

Тьяр — см. примеч. к с. 225.

Дюпон (из Эра) — см. примеч. к с. 281.

258 … один гарнизон занимал Венсен, другой — Мон-Валерьен. — Мон-Валерьен — здесь: крепость, построенная в 1840–1846 гг. на одноименном 162-метровом холме в парижском пригороде Сюрен, примерно в 2 км к западу от Парижа; входила в число шестнадцати фортификаций, опоясывавших французскую столицу.

259 … квартал Сен-Жермен, обычно столь спокойный, внезапно просыпается от звуков «Марсельезы» и «Хора жирондистов». — Квартал Сен-Жермен — см. примеч. к с. 55.

«Хор жирондистов» — имеется в виду хоровая песня из пьесы Дюма «Шевалье де Мезон-Руж, эпизод времен жирондистов» («Le Chevalier de Maison-Rouge, épisode du temps des Girondins»), которая была поставлена впервые 3 августа 1847 г. в Историческом театре и явилась драматической переделкой одноименного романа, изданного в 1846 г.; написанная на музыку французского дирижера и композитора Альфонса Варне (1811–1879), она стала чрезвычайно популярна среди участников Февральской революции 1848 года и под названием «Песнь жирондистов» («Le Chant des Girondins») была в 1848–1852 гг., в годы Второй республики, национальным гимном Франции.

… Это студенты, собравшиеся на площади Пантеона, спускаются затем по улице Грее, идут по улице Арфы, улице Медицинской школы, улице Дофина, Новому мосту и приходят в итоге на площадь Мадлен… — Площадь Пантеона — см. примеч. к с. 17.

Улица Грее — сокращенное название улицы Сент-Этьенн-де-Грес в левобережной части Парижа, в Латинском квартале; восточный отрезок созданной в 1865 г. улицы Кюжа.

Улица Арфы — здесь: северной отрезок нынешней одноименной улицы на левом берегу Сены, в Латинском квартале, созданной в 1851 г. в результате присоединения к старинной улице Арфы улицы Сен-Ком; своим названием, известным с 1247 г., была обязана вывеске на одном из ее домов.

Улица Медицинской школы — старинная улица в левобережной части Парижа, своим нынешним названием, которая она носит с 1790 г. (с коротким перерывом в 1793–1794 гг., когда ее именовали улицей Марата), обязана соседству с Медицинской школой; до этого, в 1672–1790 гг., называлась улицей Кордельеров.

Улица Дофина — см. примеч. к с. 17.

Новый мост — см. примеч. к с. 274.

Площадь Мадлен — см. примеч. к с. 62.

260 … У входа на мост Революции колонна наталкивается на взвод городских стражников… — Имеется в виду мост Согласия.

… другие еще находятся у подножия Луксорского обелиска. — Луксорский обелиск — 23-метровый древнеегипетский сиенитовый обелиск, установленный 25 октября 1836 г. на площади Согласия в Париже; созданный при фараоне Рамсесе II (правил ок. 1279 — ок. 1213 гг. до н. э.) и первоначально украшавший вход в Луксорский храм в Верхнем Египте, он был в 1830 г. подарен Мухаммедом Али французскому правительству и на специально построенной для этого барже перевезен в 1833 г. во Францию.

… В эту минуту ворота казармы на набережной Орсе распахиваются… — Набережной Орсе прежде именовалась вся набережная на левом берегу Сены, тянущаяся к западу от Королевского моста вплоть до бульвара Гренель и названная по имени Шарля Буше д'Орсе (1641–1714), купеческого старшины Парижа в 1700–1708 гг., который начал ее строить; однако в 1941 г. ее конечная, западная часть получила название набережной Бранли, а в 1947 г. ее начальный, восточный отрезок стал называться набережной Анатоля Франса, так что нынешняя набережная Орсе, заключенная между мостом Согласия и Альминским мостом, является лишь средней частью первоначальной набережной с тем же названием.

Кавалерийская казарма Орсе, о которой здесь идет речь и которая была построена во времена Империи, находилась в той части набережной Орсе, что именуется теперь набережной Анатоля Франса, на том месте, где теперь стоит Музей Орсе, расположившийся в бывшем железнодорожном вокзале Орсе, который был построен в 1898–1900 гг., примерно в 500 м восточнее Бурбонского дворца.

… две полевые пушки устанавливаются в боевое положение на Бургундской улице. — Бургундская улица, проложенная в левобережной части Парижа в 1707 г., была названа в честь принца Луи Французского (1682–1712), герцога Бургундского, внука короля Людовика XIV; в 1963 г. ее северный отрезок, выводящий на набережную Орсе рядом с Бурбонским дворцом, стал именоваться улицей Аристида Бриана.

… Это был генерал Перро. — Перро, Бенжамен Пьер (1791–1865) — французский военачальник и политический деятель; бригадный генерал (1845), дивизионный генерал (1849); в 1847–1848 гг. командующий парижским гарнизоном; в 1858–1863 гг. член Законодательного корпуса.

LXXVII

262 … к председательскому столу поднимается г-н де Женуд… — Женуд, Александр Эжен де (1792–1849) — французский политический деятель, журналист, публицист, переводчик и священник; член Палаты депутатов в 1846–1848 гг., легитимист; после Февральской революции отошел от политики.

263 … бросившись к церкви Успения и к зданию Королевской кладовой, они… пытаются строить первые баррикады на Елисейских полях… — Церковь Успения Богоматери, построенная в 1670–1676 гг. и находящаяся на углу улиц Сент-Оноре и Камбона, в 250 м к северо-востоку от площади Согласия, ныне является главной польской церковью Парижа.

Королевская кладовая — здание, построенное в 1758–1772 гг. на северной стороне площади Людовика XV (с 1795 г. — площадь Согласия), между Королевской улицей и улицей Сен-Флорантен, по проекту королевского архитектора Жака Анжа Габриеля (1698–1782) и первоначально вмещавшее Королевскую кладовую (фр. Garde-Meuble), то есть хранилище дворцовой мебели, исторических и художественных реликвий, которое принадлежало одноименному коронному ведомству; в 1789 г. частично, а в 1806 г. полностью это помпезное здание было передано военно-морскому министерству.

… они удаляются к центру города, вломившись по пути в магазины Лепажа и Девима… — Лепаж — известнейшая французская оружейная фирма, основателем которой был оружейник Жан Лепаж (1746–1834) и которая производила славившиеся на всю Европу первоклассные пистолеты, ружья, а также роскошное холодное оружие; дело отца блистательно продолжил начиная с 1822 г. его сын Жан Андре Проспер Анри Лепаж (1792–1854), в 1842 г. передавший управление фирмой в руки мужа падчерицы своей сестры, Жиля Мишеля Луи Мутье (1810–1887), который в 1865 г. взял себе в компаньоны сводного брата своей жены, Эмиля Анри Форе Лепажа (1840–1929), а спустя три года вышел из дела (фирма Лепаж просуществовала до 1925 г.); магазин Лепажа находился на улице Ришелье, № 13, вблизи Пале-Рояля.

Магазин Девима (см. примеч. к с. 145) располагался в это время на бульваре Итальянцев, № 36.

264… Повстанцы одну за другой захватили улицы Тиктон, Бур-л'Аббе и Траснонен… — Улица Тиктон — здесь: западный отрезок нынешней улицы с тем же названием, созданной в 1868 г. в северной части Парижа; соединяет улицу Монмартр с улицей Монторгёй. Улица Бур-л'Аббе — см. примеч. к с. 171.

… Самая смертоносная схватка произошла на улице Бобур… — Улица Бобур — см. примеч. к с. 111.

… Отблески первого исходят от костров, зажженных войсками от ворот Сен-Мартен до бульвара Бон-Нувель… — Ворота Сен-Мартен — см. примеч. к с. 110.

Бульвар Бон-Нувель — отрезок магистрали Больших Бульваров, западным продолжением которого служит бульвар Пуассоньер, а восточным — бульвар Сен-Дени; название получил от находящейся неподалеку церкви Богоматери Благой Вести (фр. Бон-Нувель).

… начинается дождь, который идет как из ведра и заставляет кое-кого повторить изречение Петиона: «Идет дождь, сегодня ничего не будет». — По легенде, слова «Идет дождь, сегодня ничего не будет», Петион (см. примеч. к с. 32), хорошо знавший повадки народных масс, произнес вечером 10 марта 1793 г., в день учреждения чрезвычайного уголовного трибунала, обращаясь к своим товарищам-жирондистам, собравшимся у него дома и имевшим основание опасаться за свою жизнь.

… те люди, что скрылись в лабиринте улочек, тянущихся от площади Каира до Королевской площади, сделали свое дело… — Площадь Каира, расположенная в правобережной части Парижа, рядом с улицей Сен-Дени, была открыта в 1799 г. и названа в честь победоносного вступления французских войск в Каир 23 июля 1798 г., в начале Египетского похода.

Королевская площадь — такое название носила до 1800 г., а затем в 1814–1830 и 1852–1870 гг. площадь Вогезов в правобережной части Парижа, в центре квартала Маре, разбитая в 1605–1612 гг.; одна их самых старых и самых красивых площадей французской столицы.

… генерал Тибюрс стоит во главе пехоты, генерал Жакмино руководит национальной гвардией. — Генерал Тибюрс — Жан Андре Тибюрс, виконт Себастьяни де Ла Порта (1786–1871), французский военачальник и политический деятель; младший брат маршала Ораса Себастьяни; участник битвы на Москве-реке, полковник (1813), генерал-майор (1823), генерал-лейтенант (1831); в 1828–1837 гг. член Палаты депутатов, с 1837 г. пэр Франции; в 1842–1848 гг. командующий Парижским военным округом; после Февральской революции вернулся на Корсику и отошел от политики.

Жакмино — см. примеч. к с. 289.

265 … Форсированным маршем они прибывают через заставу Пасси… — Застава Пасси — одна из пятидесяти застав для взимания ввозной пошлины, устроенных в таможенной стене ведомства Генерального откупа; находилась на западной окраине тогдашнего Парижа, перед селением Пасси, вошедшим в городскую черту в 1860 г., на берегу Сены, на дороге в Версаль (в том месте, где сегодня улица Бетховена выходит на авеню Нью-Йорка).

… пехотный полк… колонной проходит по левому берегу и занимает позицию возле острова Сен-Луи. — Сен-Луи — небольшой остров на Сене, в самом центре Парижа, площадью 11 га, расположенный к востоку от острова Сите и связанный с ним мостом Сен-Луи.

… ожесточенные сражения происходят на улицах Бобур, Кенкампуа, Бур-л'Аббе, в кварталах Сен-Мартен-де-Шан, Мон-де-Пьете и Тампль. — Кенкампуа — здесь: северная часть нынешней улицы с тем же названием, которая была образована в 1851 г. в правобережной части Парижа и тянется параллельно Севастопольскому бульвару, к востоку от него; была известна с нач. XIII в.

В те времена Париж был административно разделен на двенадцать округов и сорок восемь кварталов. Квартал Сен-Мартен-де-Шан, имевший № 22 и относившийся к тогдашнему 6-му округу, примыкал к старинному приорату Сен-Мартен-де-Шан (Святого Мартина-в-Полях) в правобережной части Парижа, на улице Сен-Мартен, в котором с 1802 г. помещается Консерватория искусств и ремесел.

Квартал Мон-де-Пьете (Ломбарда) носил № 27 и относился к 7-му округу в правобережной части Парижа; своим названием был обязан находившемуся на его территории огромному ломбарду (фр. mont-de-piété от ит. «monte di pieta» — «ссуда из сострадания»), построенному накануне Революции на улице Белых Плащей.

Квартал Тампль носил № 24 и относился к 6-му округу.

… Баррикада, устроенная из двух перевернутых и заполненных брусчаткой дилижансов, возведена на углу улицы Рамбюто. — Улица Рамбюто, находящаяся в правобережной части Парижа, связывает кварталы Ле-Аль (Центрального рынка) и Маре; проложенная в 1838 г., была названа в честь Клода Филибера Бартело, графа де Рамбюто (1781–1869), префекта департамента Сена с 1833 по 1848 гг.

… национальный гвардеец из Батиньоля, которого хотели разоружить именем народа, открыл огонь и убил трех человек… — Батиньоль — селение у северной окраины Парижа, вошедшее в городскую черту в 1860 г.

266 …Он останавливает артиллерийские фургоны, которые едут по Бурбонской площади. — Бурбонская площадь — имеется в виду площадь Бурбонского дворца, имеющая подковообразную форму и расположенная с южной стороны дворца, на пересечении Университетской и Бургундской улиц.

… Батальоном командует г-н Леон де Лаборд, сын старого генерала, получившего баронский титул в сражении при Ваграме. — Короткая фраза, порождающая массу вопросов. Во-первых, среди батальонных командиров 2-го легиона национальной гвардии Парижа в то время не было ни одного с фамилией Laborde. Зато заместителем командира 3-го батальона (всего батальонов было четыре) с 1844 г. числился Labarte — Жюль Лабарт (1797–1880), адвокат, искусствовед и коллекционер, и он вполне мог принимать участие в восстании 24 февраля 1848 г.

Во-вторых, Леон де Лаборд (1807–1869), если только это он здесь имеется в виду, известнейший искусствовед, археолог, дипломат, путешественник, член Палаты депутатов (в 1841–1842 и 1846–1848 гг.), весьма близкий к семейству Орлеанов лично, шурин префекта полиции Габриеля Делессера, отстраненный после Февральской революции от своих обязанностей хранителя античного отдела Музея Лувра, ставший при Второй империи директором Императорского архива (1857–1868) и сенатором, не был сыном генерала: его отцом был маркиз Александр Луи Жозеф де Лаборд (см. примеч. к с. 245), известный археолог, путешественник, политик и административный деятель.

В-третьих, среди французских офицеров, прославившихся в сражении при Ваграме (5–6 июля 1809 г.), нет ни одного генерала по фамилии Лаборд, зато есть полковник Жан Батист Дебан де Лаборд (1769–1809), командир 8-го гусарского полка, погибший в этом сражении; однако титул барона Империи он получил за год до того, 19 марта 1808 г., и у него не было сына по имени Леон: его сыновей звали Эдуард Сезар Люрон Дебан де Лаборд (1804–1851) и Ашиль Дебан де Лаборд (1808–1888).

… Отряд 3-го легиона проследовал по улице Монмартр и… спустился к монастырю малых августинцев. — Улица Монмартр — старинная улица в правобережной части Парижа, начинающаяся от улицы Рамбюто и идущая в северном направлении к бульвару Монмартр; ее продолжением служит улица Предместья Монмартр.

Монастырь малых августинцев, находившийся на площади Пти-Пер (Малых августинцев), был упразднен во время Революции, и его здания до 1849 г. служили мэрией тогдашнего 3-го округа; ныне сохранилась лишь монастырская церковь, ставшая приходской и именуемая базиликой Богоматери Побед.

… г-н Вавен поднимается на трибуну… — Вавен — см. примеч. к с. 257.

268 … Самая большая толпа собирается возле кафе «Большой балкон», этого второго фасада театра Опера-Комик… — «Большой балкон» («Le Grand-Balcon») — ресторан на бульваре Итальянцев, славившийся ассортиментом подаваемого там баварского пива и своим бильярдным залом; он находился рядом с театром Опера-Комик, и с его балкона открывался прекрасный вид на заполненный фланерами бульвар.

Опера-Комик (Национальный театр комической оперы) — парижский оперный театр, основанный в 1715 г. для постановки комических опер на французском языке и достигший вершины своей популярности в сер. XIX в.; с 1840 г. размещался в собственном здании на бульваре Итальянцев, которое было построено архитектором Теодором Шарпантье (1797–1867) и сгорело 25 мая 1887 г.

269 … взирал на странное зрелище ликующей толпы, вынуждая ее прерывать прогулку и переходить на улицу Бас-дю-Ремпар, если она хотела пройти от площади Мадлен к улице Мон-Блан… — Улица Бас-дю-Ремпар («Нижняя улица Крепостной стены»), сформированная около 1714 г. в правобережной части Парижа и ныне не существующая, проходила по линии крепостной стены Людовика XIII, снесенной в кон. XVII в., и соединяла площадь Мадлен с улицей Шоссе-д’Антен, которая в 1793–1816 гг. официально именовалась улицей Мон-Блан; была уничтожена во второй пол. XIX в. при расширении бульвара Капуцинок и бульвара Мадлен.

… Те, кто следил глазами за этими людьми, могут видеть, что они двинулись по улице Нёв-Сент-Огюстен. — Улица Нёв-Сент-Огюстен — такое название носил в 1663–1881 гг. восточный отрезок нынешней улицы Сент-Огюстен, заключенный между улицей Ришелье и улицей Гайон; эта улица проходила у стен монастыря малых августинцев.

270 … Жерар, нападающий на льва прямо в его логове, больше уверен в том, что вернется назад живым, чем был уверен в своей жизни посланец командира. — Жерар, Сесиль Жюль Базиль (1817–1864) — французский офицер, до 1855 г. служивший в Алжире, капитан спаги; искусный охотник, за одиннадцать лет убивший двадцать пять львов и получивший за это прозвище Истребитель львов; автор книги «Охота на льва» («La chasse au lion»; 1855), иллюстрированной Гюставом Доре; погиб во время экспедиции во внутренние области Африки.

271 … Он… входит в кафе Тортони и дает следующее объяснение… — Кафе Тортони — знаменитое парижское заведение, находившееся на бульваре Итальянцев, неподалеку от Биржи; основанное в 1804 г. Франческо Саверио Лоренцо Тортони (1767–1818), дело которого продолжил его сын Франсуа Альдегонд Тортони (1800–1876), оно стало чрезвычайно модным в эпоху Июльской монархии и приобрело европейскую известность; по вечерам в нем собирались аристократы, политики, журналисты, литераторы и деятели искусства, а днем — биржевые маклеры; его непременно посещали заезжие иностранцы; однако к концу века слава его закатилась, и в 1892 г. оно было продано.

LXXVIII

272 … Отряд 2-го легиона национальной гвардии возвращался по улице Лепелетье, направляясь к двору мэрии на улице Шоша́… — Улица Лепелетье, проложенная в 1786–1793 г. в северной части Парижа и названная в честь Луи Лепелетье де Морфонтена (1730–1799), купеческого старшины столицы в 1784–1789 гг., связала бульвар Итальянцев с Прованской улицей, а в 1862 г. была продолжена до улицы Шатодён.

Улица Uloniâ, тремя этапами проложенная в 1779–1875 гг. в северной части Париже, в квартале Предместья Монмартр, и тянущаяся параллельно улице Лепелетье, к востоку от нее, получила свое имя в честь парижского адвоката и городского советника Жака lllouiâ(1691–1785); в 1848 г. она еще не доходила до бульваров и заканчивалась на улице Россини; с 1846 г. на ней находилась мэрия тогдашнего 2-го округа Парижа.

… Командир национальной гвардии Сен-Жермена, ставший свидетелем сцены у особняка на бульваре Капуцинок… бросается во двор мэрии; там он застает г-на Берже… — Проявляя необычную для него скромность, Дюма не упоминает, что этим командиром был он сам: 10 декабря 1846 г. национальные гвардейцы города Сен-Жермен-ан-Ле, рядом с которым находится построенный писателем в 1846 г. замок Монте-Кристо, выбрали его своим полковником.

Дворец на бульваре Капуцинок — имеется в виду располагавшееся на бульваре Капуцинок (№№ 37–43) здание, т. н. Колоннадный дворец, в котором с 1820 по 1853 гг. располагалось министерство иностранных дел и из которого 23 февраля, в половине одиннадцатого вечера, солдаты 14-го пехотного полка, охранявшие министерство, открыли стрельбу по собравшейся перед ним толпе, требовавшей отставки Гизо; в результате этой стрельбы были убиты и ранены пятьдесят человек; здание это было снесено в 1855 г.

Бульвар Капуцинок, относящийся к магистрали Больших бульваров Парижа и сформированный в 1685–1705 гг., получил название по находившимся на его южной стороне садах монастыря капуцинок, который был построен в 1686 г. и разрушен в 1806 г.

Берже (см. примеч. к с. 257) в это время, с 1847 по 1849 гг., был мэром 2-го парижского округа.

… удаляется в направлении улицы Предместья Монмартр… — Улица Предместья Монмартр служит продолжением улицы Монмартр и тянется в северо-западном направлении от бульвара Монмартр до улицы Кокнар, которая с 1848 г. стала именоваться улицей Ламартина.

273 … Напоследок человек из Гента успел пустить парфянскую стрелу. — Античные писатели утверждали, что парфяне (жители Парфии, государства, существовавшего в III в до н. э. — III в. н. э. на Иранском нагорье) были непревзойденными конными лучниками. Их тактика состояла в том, чтобы притворным бегством заманить противника и, неожиданно повернувшись, осыпать его градом стрел. Отсюда выражение «парфянская стрела», означающее некий удар (в фигуральном смысле, разумеется), неожиданно нанесенный в последнюю минуту.

274 … Латинский поэт сказал: «Юпитер ослепляет тех, кого хочет погубить». — Дюма приводит здесь один из вариантов высказывания неизвестного древнегреческого драматурга V в. до н. э., которое часто всречается в виде цитаты у античных авторов и в латинском варианте звучит так: «Quos lupiter perdere vult, dementat» («Кого Юпитер хочет погубить, того сначала лишает разума»).

… Его поднимают, сажают в седло и, держа в поводу лошадь, на которой он восседает, словно Мардохей, водят ее по городу. — Мардохей — персонаж ветхозаветной книги Есфирь, знатный иудей, пленник, живший в персидской столице Сузы при царе Артаксерксе и удочеривший сироту Есфирь, свою двоюродную сестру, которая стала впоследствии женой царя и благодаря своей мудрости вместе с Мардохеем расстроила смертоносный замысел могущественного и жестокого царедворца Амана, стремившегося истребить в Персии всех иудеев; после низвержения Амана стал вместо него главным вельможей в государстве. Здесь имеется в виду сцена, когда униженный Аман по приказу царя выводит на городскую площадь царскую лошадь, на которой в царских одеждах и с царским венцом на голове восседает Мардохей, раскрывший заговор против царя и спасший ему жизнь (Есфирь, VI, 9–11).

… выходит из Тюильри через проезд, ведущий на улицу Эшель. — Улица Эшель (ныне от нее остался лишь небольшой отрезок, являющийся южной частью улицы с тем же названием, созданной в 1852–1866 гг.) вела от северного крыла дворца Тюильри к улице Сент-Оноре.

275… к нему присоединяются господа Дювержье де Оранн, Кремьё, Ластери, де Ремюза, де Бомон и Ламорисьер. — Ластери — см. примем. к с. 257.

Бомон — см. примем, к с. 257.

… королевская семья собирается на завтрак в галерее Дианы… — Галерея Дианы — 52-метровая парадная галерея в южной части дворца Тюильри, последняя в анфиладе салонов, потолок которой украшали картины на мифологические сюжеты, являвшиеся копиями фресок работы братьев Аннибале Карраччи (1560–1609) и Агостино Карраччи (1557–1602) в римском Палаццо Фарнезе, в том числе сцены Дианы с Паном и Дианы с Эндимионом.

…Их сопровождает г-н де Лобеспен, адъютант. — Вероятно, имеется в виду Леонель Антуан де Муше де Батфор, граф де Лобеспен (1810–1896) — французский офицер, выпускник Политехнической школы, адъютант маршала Вале; капитан, вышедший в 1848 г. в отставку; в 1888–1895 гг. сенатор; благотворитель, один из основателей института Пастера.

277 … Господину де Жирардену, директору газеты «Пресса», было поручено, наряду с г-ном Меррюо, главным редактором «Конституционалиста», опубликовать указ о включении г-на Тьера и г-на Барро в состав кабинета министров. — Меррюо, Шарль (1807–1882) — французский журналист, историк и административный деятель, главный редактор газеты «Время», а затем — газеты «Конституционалист»; с 1850 г. генеральный секретарь префектуры департамента Сена; с 1861 г. государственный советник; автор книги «Воспоминания о Парижской ратуше, 1848–1852 годы» («Souvenirs de l'Hôtel de Ville de Paris, 1848–1852»), изданной в 1875 г.

278 …Я отрекаюсь в пользу моего внука, графа Парижского. Желаю ему быть счастливее меня. — Подлинный текст отречения Луи Филиппа несколько иной:

«Я отрекаюсь от короны, носить которую призвала меня воля нации, в пользу моего внука, графа Парижского. Да преуспеет он в выполнении великой задачи, выпавшей сегодня на его долю.

Луи Филипп.

24 февраля 1848 года».

… Вслед за ним оттуда выбегает сын адмирала Бодена, имеющий сходное поручение. — Боден, Шарль (1784–1854) — французский флотоводец, капитан первого ранга (1833), контр-адмирал (1838), вице-адмирал (1839), адмирал (1854); в 1841–1848 гг. морской префект Тулона; после Февральской революции, в 1848–1849 гг., командующий французскими военно-морскими силами на Средиземном море; в 1849 г. вышел в отставку.

У адмирала Бодена было два сына: Филипп Шарль Морис Боден (1823–1892), дипломат, первый секретарь посольства в Лондоне, в 1862–1870 гг. посол в Нидерландах, и Луи Альфонс Боден (1825–1888), железнодорожный предприниматель. Трудно сказать, о каком из них здесь идет речь.

279 … Он подъезжает к началу улицы Святого Фомы Луврского. — Улица Святого Фомы Луврского — см. примеч. к с. 116.

280 … гордая дочь Каролины, принцесса, у которой кровь Бурбонов не была подпорчена… — Напомним, что королева Мария Амелия, жена Луи Филиппа, была дочь неаполитанской королевы Марии Каролины Австрийской и неаполитанского короля Фердинанда I Бурбона, праправнука Людовика XIV.

… две кареты стоят у Поворотного моста… — Имеется в виду мост через ров у входа в сад Тюильри, построенный в 1717 г. и служивший ровно сто лет; он состоял из двух частей, которые разъединялись на ночь и соединялись по утрам, позволяя публике входить в сад со стороны Елисейских полей; изобретателем механизма этого моста был монах-августинец Никола Буржуа. В годы Реставрации ров был засыпан, мост уничтожен, однако караульный пост, стоявший возле него, сохранился и по традиции еще долго именовался постом Поворотного моста.

… Король… вручает ключи г-ну Фену… — Фен, Камиль, барон (1799–1858) — секретарь кабинета короля Луи Филиппа.

282 … герцогиня Орлеанская, находясь в окружении небольшой группы своих приверженцев, состоявшей из генерала Гурго, г-на де Монгийона, герцога Эльхингенского, графа де Вийоме, г-на де Буамилона и г-на Асселина, ожидала новостей. — Гурго — см. примеч. к с. 188. Монгийон, Шарль Эрнест Эдмон, граф де (1799–1862) — полковник главного штаба, адъютант юного графа Парижского, наследника престола.

Герцог Эльхингенский — Мишель Луи Феликс Ней (1804–1854), второй сын маршала Нея, второй герцог Эльхингенский; полковник кавалерии (1844), адъютант графа Парижского; член Палаты депутатов (1846–1848); бригадный генерал (1851); умер от холеры во время Крымской войны.

Граф де Вийоме — возможно, имеется в виду Луи Эдуар Буэ (1808–1871), граф де Вийоме (с 1844 г.), военный моряк, будущий вице-адмирал (1860).

Господин де Буамилон — см. примеч. к с. 255.

Асселин, Адольф Жан Рене (1806–1891) — с 1828 г. секретарь герцога Орлеанского, ставший после его смерти секретарем кабинета герцогини Орлеанской.

… эта группа находилась в одной из комнат первого этажа дворца, расположенных между павильоном Марсан и галереей Дианы. — Павильон Марсан — см. примеч. к с. 205.

283 … В ту минуту, когда она намеревалась покинуть комнату, вошел г-н Дюпен. — Имеется в виду Андре Дюпен (см. примеч. к с. 216).

…Я скажу, госпожа герцогиня, что вас, возможно, призовут сыграть роль Марии Терезии. — Мария Терезия Австрийская (1717–1780) — дочь императора Карла VI Габсбурга (1685–1740; император с 1711 г.) и его жены с 1708 г. Елизаветы Кристины Брауншвейг-Вольфенбюттельской (1691–1750), в силу Прагматической санкции (1713) наследница императорского престола, утвердиться на котором ей удалось лишь ценой войны за Австрийское наследство (1740–1748), продолжавшейся восемь лет и завершившейся подписанием Ахенского мира (1748); эрцгерцогиня Австрии, королева Венгрии и Богемии, императрица Священной Римской империи; с 1736 г. супруга Франца I Стефана Лотарингского (1708–1765), герцога Лотарингского в 1729–1737 гг., великого герцога Тосканы с 1737 г., императора Священной Римской империи с 1745 г.; мать шестнадцати детей.

11 сентября 1741 г., в разгар войны за Австрийское наследство, когда войска Марии Терезии, которой пришлось сражаться с Францией, Баварией, Пруссией и Саксонией, потерпели ряд сокрушительных поражений, она явилась на венгерский сейм, заседавший в Пресбурге (соврем. Братислава), и, держа на руках своего шестимесячного сына, будущего императора Иосифа II (1741–1790; правил с 1765 г.), обратилась к венгерцам с просьбой поддержать ее в борьбе против многочисленных врагов, оспоривших ее право унаследовать императорский престол.

… В ту минуту, когда он выходил из павильона Часов, народ ворвался во двор Тюильри… — Павильон Часов — здесь: центральная часть восточного фасада дворца Тюильри, построенная вместе со всем дворцом и многократно перестраивавшаяся, в последний раз в 1867 г.; руины этого павильона, как и всего дворца, уничтоженного в 1871 г. пожаром, который устроили коммунары, были снесены в 1883 г.

… один из адъютантов нес герцога Шартрского. — Имеется в виду Роберт Орлеанский (1840–1910), герцог Шартрский, младший брат графа Парижского.

… Слуга по имени Юбер шел в нескольких шагах позади. — Имеется в виду Юбер Жозеф Пьер (? —?) — камердинер графа Парижского.

284 … бросим взгляд на то, что происходит у Водонапорной башни… — Водонапорная башня (Шато-д'О) — здание на площади Пале-Рояля, которое по заказу регента построил в 1719 г. главный королевский архитектор Робер де Котт (1656–1735) и в котором находились резервуары, куда поступала вода из Сены и Аркёйского акведука, предназначавшаяся для снабжения Тюильри и Пале-Рояля, а также водоразборного фонтана на площади; в этом здании находился караульный пост, и оно служило своего рода крепостью, защищавшей подступы к Тюильри; 24 февраля 1848 г., в результате кровопролитного штурма здания, которое обороняли солдаты 14-го пехотного полка и национальные гвардейцы, оно было захвачено, разрушено и сожжено повстанцами.

… Этим ангелом поля битвы, ставшим бы у скандинавов четвертой валькирией, была мадемуазель Лопес, актриса Одеона. — Валькирии — в скандинавской мифологии девы-воительницы, дочери и помощницы верховного бога Одина, реющие на крылатом коне над полем битвы и вершащие судьбы воинов, а затем уносящие души избранных ими героев в небесный чертог Вальхаллу. Мадемуазель Мария Лопес — сценическое имя, которое носила Мари Демули (? —?), французская актриса, дебютировавшая в 1844 г. в Комеди-Франсез и исполнявшая роли субреток, уроженка Марселя; пламенная республиканка, участвовавшая в 1850 г. в революционных выступлениях и подвергшаяся аресту; в это же время стала женой безумно влюбившегося в нее Шарля Блана (1813–1882), знаменитого искусствоведа, члена Французской академии (1876), брата Луи Блана; выступала на театральной сцене вплоть до 1856 г.

Одеон — один из крупнейших драматических театров Франции, официальной датой основания которого считается 1797 г., когда его здание, построенное в 1779–1782 гг. в левобережной части Парижа, в квартале между Сен-Жерменским предместьем и Люксембургским дворцом, для труппы театра Французской комедии, стало именоваться Одеоном (так в Древней Греции называлось помещение для публичных выступлений музыкантов и певцов); в 1799 г. оно было уничтожено пожаром, в 1808 г. восстановлено и стало называться Театром императрицы; в 1818 г. театр сгорел во второй раз и после ремонта, законченного в следующем году, открылся под официальным названием Второго Французского театра, которое он так или иначе сохранял вплоть до 1990 г., когда снова стал официально именоваться Одеоном и получил почетную приставку «Театр Европы».

285 … китайские вазы, мебель Буля, секретеры, инкрустированные слоновой костью и агатом, — он ломает все… — Буль, Андре Шарль (1642–1732) — знаменитый французский мебельщик, придворный мастер Людовика XIV.

286 … На трибуну поднимается г-н Шарль Лаффит… — Лаффит, Шарль Пьер Эжен (1803–1875) — французский предприниматель и политик, племянник банкира Жака Лаффита; член Палаты депутатов в 1844–1848 гг., до самого конца поддерживавший правительство Гизо.

287 … Поднимается г-н Лакросс. — Лакросс, Бертран Теобаль Жозеф де (1796–1865) — французский политик, отставной офицер, член Палаты депутатов в 1834–1848 гг., представитель династической оппозиции; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний; в 1852–1865 гг. сенатор Второй империи.

288… г-н Эмманюэль Араго подталкивает к трибуне г-на Мари… — Араго, Эмманюэль (1812–1896) — французский политический деятель, адвокат и дипломат; старший сын знаменитого ученого Франсуа Араго (см. примеч. к с. 238), горячий республиканец, участник Февральской революции; в 1848 г. префект Лиона; в 1848–1851 гг. депутат Учредительного и Законодательного собраний; в 1869–1870 гг. член Законодательного корпуса; министр внутренних дел с 6 по 19 февраля 1871 г.; в 1871–1876 гг. депутат Национального собрания; в 1876–1896 гг. сенатор; в 1880–1884 гг. посол в Берне.

289 … Госпожа герцогиня Орлеанская желает остаться, — говорит председателю г-н Лербет. — Лербет, Арман Жак (1791–1864) — французский адвокат и политический деятель, член Палаты депутатов в 1831–1848 гг., представитель династической оппозиции; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний.

LXXIX

294 … бежать лучше через Бурбонскую площадь и Университетскую улицу. — Университетская улица — см. примеч. к с. 242.

… Сидя по правую руку от автора «Размышлений», этот человек опирается на огромный двуручный меч… — «Поэтические размышления» («Méditations poétiques») — первый поэтический сборник Ламартина, изданный в 1820 г.

…По левую руку от депутата Макона сидит граф Анри де Ларошжаклен… — Макон — главный город исторической области Маконне на востоке Франции, в Бургундии; окружной центр в департаменте Сона-и-Луара. С 1837 по 1846 гг. Ламартин четырежды избирался депутатом от Макона.

295 … Вокруг имен господ Мари, Бетмона и Кремьё завязывается горячий спор. — Бетмон — см. примеч. к с. 257.

…это господа Лавердан и Кантагрель из «Мирной демократии»… — Лавердан, Дезире (1809–1884) — французский журналист и публицист, фурьерист, сотрудник газеты «Мирная демократия».

Кантагрель, Франсуа Жан (1810–1887) — французский публицист, архитектор, инженер, адвокат и политический деятель, фурьерист, один из основателей газеты «Мирная демократия»; решительный сторонник Февральской революции; депутат Законодательного собрания (1849–1850); подвергаясь политическим преследованиям, еще до государственного переворота 2 декабря 1851 г. бежал в Бельгию и вернулся на родину лишь после амнистии, в 1859 г.; в 1876–1881 гг. был членом Палаты депутатов.

«Мирная демократия» («La Démocratie pacifique») — французская ежедневная газета фурьеристов (с августа 1850 г. еженедельная), издававшаяся с 1 августа 1843 г. по 30 ноября 1851 г.; ее главным редактором был Проспер Виктор Консидеран (1808–1893), французский философ, социал-утопист и политик.

… Придя в зал Потерянных шагов, он минут десять ждет там своих коллег, — Зал Потерянных шагов — здесь: зал ожидания в Палате депутатов.

296 … г-на Гарнье-Пажеса только что выбрали мэром Парижа, а господ Рекюра и Гинара — соответственно его первым и вторым заместителями. — Рекюр, Адриен Барнаб Атаназ (1798–1872) — французский врач, политик и государственный деятель; горячий республиканец, участник Февральской революции, после победы которой стал заместителем мэра Парижа; в 1848–1849 гг. депутат Учредительного собрания; с 11 мая по 28 июня 1848 г. министр внутренних дел; с 28 июня по 13 октября 1848 г. министр общественных работ; с 27 октября по 20 декабря 1848 г. префект департамента Сена.

Гинар — см. примеч. к с. 260.

297 … Я гражданин Лагранж, из Лиона… — Имеется в виду Шарль Лагранж (см. примеч. к с. 122), который в течение нескольких первых дней Февральской революции был комендантом захваченной повстанцами Парижской ратуши.

… Спустя несколько минут являются господа Луи Блан, Арман Марраст, Фердинан Флокон и Альбер… — Флокон, Фердинан (1800–1866) — французский журналист, политик и государственный деятель; с 1843 г. сотрудник, а затем главный редактор газеты «Реформа»; видный участник Февральской революции, член Временного правительства; депутат Учредительного собрания (1848–1849), с 11 мая по 28 июня 1848 г. министр земледелия и торговли; после государственного переворота 2 декабря 1851 г. был изгнан из Франции и поселился в Швейцарии, где и умер в нищете.

Альбер — Александр Мартен (1815–1895), французский деятель рабочего и социалистического движения, политик и государственный деятель, рабочий-механик, сын земледельца; член тайных республиканских обществ, участвовавший в Июльской революции; друг Луи Блана, видный участник Февральской революции, сражавшийся на баррикадах и получивший прозвище «рабочий Альбер»; член Временного правительства (с 24 февраля по 6 мая 1848 г.), депутат Учредительного собрания (1848); входил в число руководителей антиправительственной демонстрации 15 мая 1848 г., был арестован, судим, приговорен к тюремному заключению, которое отбывал вплоть до амнистии в августе 1859 г.; выйдя на свободу, вернулся к трудовой деятельности и отошел от политики.

… Карно — министром народного просвещения… — Карно — см. примем, к с. 125.

298 … Во Франции вовек, во Франции вовек не будет англичанин править! — «Во Франции вовек // Не будет англичанин править!» («Jamais en France, // Jamais l’Anglais ne régnera!») — слова из третьей сцены первого акта пятиактной оперы «Карл VI» («Charles VI») композитора Фроманталя Галеви (1799–1862) на либретто Казимира Делавиня, впервые поставленной в Парижской опере 13 марта 1843 г.

299 … министр финансов — Мишель Гудшо… — Мишель Гудшо — см. примем, к с. 166.

… генерал-губернатор Алжира — генерал Кавеньяк… — Генерал Кавеньяк — см. примем, к с. 28.

… главнокомандующий национальной гвардией Парижа — Курте. — Курте — см. примем, к с. 257.

… тотчас отбыл в город Э. — Э — см. примем, к с. 44.

301 … Утверждают, что королевская семья покинула Францию и села на судно в Ла-Трепоре. — Ле-Трепор — портовый город на севере Франции, в департаменте Приморская Сена, на берегу Ла-Манша, у места впадения в него речки Брель, в 5 км к северо-западу от города Э; морской курорт.

…Но он, новоявленный Андрокл, знает, как усмирить этого льва. — Андрокл — см. примеч. к с. 84.

LXXX

308 … Поскольку генерал Бедо не согласился занять пост военного министра, на эту должность назначен генерал Сюберви. — Сюберви, Жак Жерве (1772–1856) — французский военачальник, политик и государственный деятель; участник наполеоновских войн, сражавшийся на Бородинском поле; полковник (1805), бригадный генерал (1811), дивизионный генерал (1814), барон Империи (1809); во время Ста дней поддержал Наполеона и после второй реставрации был отправлен в отставку; после Июльской революции вернулся на военную службу; член Палаты депутатов в 1831–1848 гг.; после Февральской революции депутат Учредительного и Законодательного собраний; короткое время занимал пост военного министра (с 25 февраля по 20 марта 1848 г.).

309 … Временное правительство провело многолюдную манифестацию у подножия Июльской колонны… — Июльская колонна — монумент в память о трехдневной Июльской революции 1830 года, 50-метровая (вместе с пьедесталом) бронзовая колонна, созданная по проекту архитектора Жана Антуана Алавуана (1778–1834) и установленная на площади Бастилии в 1840 г., в десятую годовщину революции; в основании колонны находится склеп, где покоятся останки повстанцев, погибших в дни революции.

27 февраля 1848 года у подножия этой колонны была торжественно провозглашена Вторая республика.

310 … Герцогиню де Монпансье, блуждавшую по площади Согласия, отыскал генерал Тьери… — Генерал Тьери — Альфред Тьери (1794 —?), артиллерийский офицер, выпускник Политехнической школы, бригадный генерал, адъютант герцога де Монпансье, военный писатель.

… В этот момент объяты пламенем дворец Нёйи и замок Ротшильда в Сюрене. — Сюрен — западный пригород Парижа, расположенный на левом берегу Сены, в 8 км от центра столицы.

В Сюрене находился загородный дом венского банкира Соломона Майера Ротшильда (1774–1855), брата Джеймса Ротшильда (см. примеч. к с. 257), построенный по его заказу в 1832–1841 гг. архитектором Йозефом Антоном Фрёлихером (1790–1855); 25 февраля 1848 г. он был разграблен и сожжен погромщиками.

… Мосты в Аньере, Рюэйе, Шату и Безоне сожжены, а железнодорожные станции разгромлены… — Аньер (с 1968 г. Аньер-на-Сене) — северо-западный пригород Парижа, расположенный на левом берегу Сены, в 9 км от центра столицы.

Аньерский железнодорожный мост, сожженный погромщиками 25 февраля 1848 г., был построен на линии Париж — Сен-Жермен-ан-Ле в 1837 г. по проекту инженера Бенуа Поля Клапейрона (1799–1864).

Рюэй (соврем. Рюэй-Мальмезон) — западный пригород Парижа, расположенный в 13 км от центра столицы, на левом берегу Сены.

Шату — западный пригород Парижа, расположенный в 10 км от центра столицы, на пути в Сен-Жермен-ан-Ле, в излучине Сены, на ее правом берегу.

Безон — северо-западный пригород Парижа, относящийся к департаменту Валь-д'Уаз и расположенный в 13 км от центра столицы, на правом берегу Сены, на железнодорожной линии Париж-Сен-Лазар — Руан.

Железнодорожный мост в Безоне был сожжен в ночь с 25 на 26 февраля 1848 г.

312 … Вот подробности состоявшейся церемонии… — Далее Дюма приводит пространную выдержку из опубликованной 28 февраля 1848 г. статьи в газете «Вестник».

313 … Непосредственно впереди них шли офицеры Сен-Сирской военной школы… — Сен-Сирская военная школа — военная академия, созданная в 1802 г. Наполеоном и с 1806 по 1940 гг. размещавшаяся в городке Сен-Сир (соврем. Сен-Сир-л’Эколь в департаменте Ивелин) вблизи Версаля, в зданиях Королевского института Святого Людовика, светской женской школы для дочерей бедных дворян, основанной в 1686 г. госпожой де Ментенон и просуществовавшей до 1792 г.

314 … От площади Бастилии и до предместья Пуассоньер стоял один непрерывный крик… — Пуассоньер (букв. «Рыбное») — северное предместье Парижа, сложившееся в сер. XVII в. вокруг дороги, по которой с севера везли на столичный рынок рыбу и морепродукты (нынешняя улица Предместья Пуассоньер); в 1795 г. оно вошло в городскую черту и стало одним из кварталов столицы, продолжая при этом расширяться в северном направлении.

315 … Вот роспись раненых, поступивших в больницы Парижа в течение 22, 23, 24 и 25 февраля. — Приведем краткие сведения о больницах, упоминаемых в этом контексте Дюма.

Отель-Дьё (Hôtel-Dieu — «Божий приют») — старейшая больница французской столицы, основанная в 651 г. святым Ландри (? — 656), епископом Парижским; находится на острове Сите, вблизи собора Парижской Богоматери (нынешнее здание больницы построено в 1864–1876 гг.).

Больница Питье (Hôpital de la Pitié — «Больница Сострадания), созданная во время Революции в помещениях приюта для бездомных стариков, который был основан 1612 г. в предместье Сен-Виктор королевой Марией Медичи и часовня которого была посвящена Богоматери Сострадания, вплоть до 1911 г. располагалась на улице Копо (ныне улица Ласепеда), № 1, недалеко от Ботанического сада, а затем была перенесена в новое здание и присоединена к больнице Сальпетриер.

Больница Шарите (Hôpital de La Charité — «Больница Милосердия»), основанная в 1606 г. королевой Марией Медичи, находилась в левобережной части Парижа, на улице Святых Отцов, № 45; в 1935–1937 гг. ее здания были снесены, и ныне на этом месте располагается Университетский центр Святых Отцов.

Больница Сент-Антуан (Hôpital Saint-Antoine), действующая доныне, была создана в 1795 г. указом Конвента и разместилась в помещении упраздненного цистерцианского аббатства святого Антония, на улице Предместья Сент-Антуан, № 184; вплоть до 1802 г. называлась Восточной больницей.

Больница Кошен (Hôpital Cochin), созданная в 1780 г. приходским священником Жаном Дени Кошеном (1726–1783) как лечебница для бедняков и рабочих, располагается на улице Предместья Сен-Жак, № 45, вблизи Люксембургского сада.

Больница Неккер (Hôpital Necker), созданная в 1779 г. Сюзанной Неккер (1737–1794), урожденной Кюршо, женой министра Неккера, матерью госпожи де Сталь, разместилась в помещении бывшего бенедиктинского монастыря в западной части Парижа, на Севрской улице, № 151; в годы Революции и вплоть до 1802 г. именовалась Западной больницей.

Больница Бон-Секур (Hôpital Bon-Secours — «Больница Благого вспоможения), существовавшая всего лишь шесть лет, с 1 декабря 1846 г. по 10 сентября 1852 г., находилась на улице Шаронн, № 95, в помещении приората Богоматери Благого Вспоможения, вблизи Сент-Антуанского предместья.

Больница Сен-Луи (Hôpital Saint-Louis), основанная в 1607 г. в предместье Тампля королем Генрихом IV и названная им в честь короля Людовика IX Святого, занимает значительную часть квартала Больницы Сен-Луи в 10-м округе Парижа.

Клиническая больница (Hôpital clinique), находившаяся в помещениях бывшего монастыря кордельеров, на улице Медицинской школы, №№ 17–21, являлась филиалом больницы Шарите и служила учебной базой Медицинского факультета.

Больница Санте (Maison de santé) — частная лечебница, основанная в 1802 г. врачом Антуаном Дюбуа (см. примеч. к с. 101) и с 1816 по 1858 гг. размещавшаяся в бывшем монастыре Дочерей Милосердия, на улице Предместья Сен-Дени, № 112 (соврем. № 200).

Больница Неизлечимых больных (Hospice des hommes incurables), созданная в 1802 г., вплоть до 1861 г. находилась в помещении упраздненного в 1790 г. францисканского монастыря, на улице Предместья Сен-Мартен, № 150.

Филиал Отель-Дьё (Hôtel-Dieu annexe), бывший сиротский приют, основанный в 1674 г. Елизаветой Люилье (1607–1685), третьей женой канцлера Этьенна Алигре (1692–1677), располагался на улице Предместья Сент-Антуан, № 126.

Больница Божон (Hôpital Beaujon), указом Конвента основанная в 1794 г. на базе сиротского приюта, который был открыт в 1784 г. финансистом Никола Божоном (1718–1786), вплоть до 1935 г. находилась в доме № 54 на улице Рульского Предместья (в 1847 г. эта улица вошла в состав улицы Предместья Сент-Оноре), а затем была переведена в северный парижский пригород Клиши.

316… газеты сообщают, что г-н Гизо переправился в Англию на борту парохода «Экспресс»… — «Экспресс» — английский пароход, курсировавший на линии Гавр — Саутгемптон. Утром 3 марта 1848 г. Луи Филипп прибыл на нем в приморский город Ньюхейвен вблизи Брайтона.

317… посол Соединенных Штатов в Париже, г-н Ричард Раш, отправился в Ратушу и признал Временное правительство. — Раш, Ричард (1780–1859) — американский адвокат, дипломат и государственный деятель; в 1814–1817 гг. генеральный прокурор, в 1817–1825 гг. посол в Великобритании, в 1825–1829 гг. министр финансов, в 1847–1849 гг. посол в Париже.

… Господин Кабе и икарийцы примкнули к Республике… — Икарийцы — последователи социальной утопии, изложенной Э.Кабе (см. примеч. к с. 70) в его книге «Путешествие в Икарию» («Voyage en Icarie»; 1840).

… Кто-то, прочитав в газете эту новость, спросил у г-на Деннери, кто такие икарийцы. — Деннери, Адольф Филипп (1811–1899) — французский драматург, романист и либреттист, сочинивший более двухсот комедий и водевилей, многие из которых ставились в России.

… король вызвал г-на Таэра и попросил его раздобыть запасных лошадей. — Таэр (Tahère; у Дюма ошибочно Taher) — Леон Таэр (? —?), в 1848 г. один из заместителей мэра Сен-Клу, а в 1868–1871 гг. мэр этого города.

… король и его спутники сели в наемные экипажи конторы Сьяра, которые повезли их в Версаль. — Имеется в виду базировавшаяся в селении Булонь в 9 км от столицы транспортная контора Дюпона, Дюваля и Сьяра, кареты которой осуществляли регулярную перевозку пассажиров из Париж в Сен-Клу и обратно, следуя через Булонь и Отёй; кареты отправлялись каждые пять минут летом и каждые пятнадцать минут зимой.

318 … Вечером в Сен-Клу прибыл его камердинер Прово… — Прово (Provost) — никаких сведений об этом персонаже найти не удалось.

… Бывший король прибыл в Дрё в четверг 24 февраля, в половине двенадцатого ночи, сопровождаемый королевой, герцогиней Немурской и ее детьми. — Дрё — город в Центральной Франции, в департаменте Эр-и-Луар, на реке Блез, в 80 км к западу от Парижа.

В семье герцога Немурского к этому времени было трое детей: Гастон (1842–1922), Фердинанд (1844–1910) и Маргарита (1846–1893).

… на почтовой станции в Сент-Андре местные жандармы стали спрашивать, кто сидит в этой карете… — Сент-Андре (Сент-Андре-де-л'Эр) — городок в Нормандии, в департаменте Эр, в 20 км к северо-западу от Дрё.

… Стоило бывшему королю пересечь лес Ане, как на дороге появились рабочие соседней бумажной фабрики… — Лес Ане — имеется в виду крупный лесной массив, который находится между городом Дрё и расположенным в 14 км к северо-востоку от него городком Ане; в настоящее время площадь этого леса составляет около 4000 га.

… Ахмет-паша, сын Мухаммеда Али, с огромным мужеством сражался во время атаки на Водонапорную башню 24 февраля. — Скорее всего, имеется в виду Ахмет Рифат-паша (1825–1858), старший сын Ибрагима-паши, внук Мухаммеда Али, учившийся в то время в Париже, в Штабной школе, ставший одним из самых блестящих ее учеников и получивший по завершении обучения чин капитана; после Февральской революции он был отозван в Египет, поскольку 10 ноября 1848 г. умер его отец, и вплоть до своей трагической смерти 15 мая 1858 г. (он утонул в Ниле, когда его поезд упал с железнодорожного парома в реку) считался вероятным наследником престола; заметим, что в те же годы в той же Штабной школе в Париже учился и его младший сводный брат Исмаил-паша (1830–1895), будущий правитель Египта (в 1863–1879 гг.).

… Нашли тело г-на А.Жолливе, депутата департамента Иль-и-Вилен… — Жолливе, Адольф Тома Мари (1799–1848) — французский политический деятель и адвокат, член Палаты депутатов в 1830–1848 гг., семь раз избиравшийся от Иль-и-Вилена (департамент на северо-западе Франции, в Бретани; административный центр — город Ренн), противник правительства Гизо; был случайно убит в саду Тюильри 24 февраля 1848 г., в конце восстания.

319 … Произошла встреча между лордом Норманби и г-ном де Ламартином… — Лорд Норманби — Константин Генри Фиппс (1797–1863), первый маркиз Норманби (1838), английский государственный деятель и дипломат, губернатор Ямайки в 1832–1834 гг., лорд-наместник Ирландии в 1835–1839 гг., министр внутренних дел в 1839–1841 гг., посол в Париже в 1846–1852 гг.

… г-н Гизо высадился в Дувре утром в воскресенье. — Дувр — портовый город на юго-востоке Англии, в графстве Кент, у пролива Па-де-Кале.

320 … Луи Филипп прибыл в Лондон и остановился в отеле Майварт. — Отель Майварт, основанный Джеймсом Эдвардом Майвартом (1781–1856) в 1812 г. и находившийся на улице Брук-стрит, рядом с площадью Гросвенор-сквер, в XIX в. был одним из самых престижных лондонских отелей, и в нем останавливались многие высокопоставленные гости; в 1854 г. он перешел в собственность семьи Кларидж, и под этим названием существует доныне (его нынешнее здание построено в 1898 г.), являясь сверхдорогой пятизвездочной гостиницей.

321 … В Дрё он вызвал к себе супрефекта, г-на Марешаля. — Марешаль, Жан Батист (ок. 1798–1862) — супрефект Дрё с 1840 г.

… Из Дрё г-н де Рюминьи пишет г-ну де Пертюи, под командованием которого находится небольшое судно береговой охраны, и просит принять короля на его борт в Онфлере. — Господин де Рюминьи — см. примеч. к с. 29.

Во избежание путаницы поясним, что в истории с бегством бывшего короля Луи Филиппа в Англию фигурируют три носителя имени Пертюи:

отец — граф Леон Амабль де Пертюи де Лайво (1795–1877), полковник, адъютант короля Луи Филиппа, владелец загородного дома в Онфлере;

старший сын — Леон Эктор Луи де Пертюи де Лайво (1820–1877), зять генерала Дюма, впоследствии префект департамента Эр-и-Луар (1872–1874) и департамента Кальвадос (1874);

младший сын — Эдмон де Пертюи де Лайво (1822–1904), морской офицер, командовавший летом 1848 г. судном береговой охраны «Бродяга» («Le Rôdeur»).

Онфлер — портовый город в Нормандии, в департаменте Кальвадос, на южном берегу Сены, у места ее впадения в Ла-Манш, напротив Гавра.

… его сопровождают г-н Матье-Дюма, г-н де Рюминьи, г-н Дюпюи де Полинь и камердинер. — Господин Матьё-Дюма — здесь: Кристиан Леон Дюма (1799–1873), граф Дюма, сын генерала Матьё Дюма (см. примеч. к с. 21); полковник (1842), генерал-майор (1847); в 1845–1848 гг. член Палаты депутатов; адъютант короля Луи Филиппа, отправившийся вместе с ним в изгнание.

Дюпюи де Полинь (Dupuis de Paulignes) — никаких сведений об этом офицере-порученце короля Луи Филиппа найти не удалось. Возможно, имеется в виду капитан Адольф дю Пюи де Полинь (du Puy de Pauligne; 1807–1880), кавалер ордена Почетного легиона (1847).

… Господин де Пертюи, адъютант короля, брат моряка, владеет небольшим домиком на берегу Благодарения… — Дюма отождествляет здесь графа Леона Амабля де Пертюи, королевского адъютанта, с его сыном, морским офицером.

Берег Благодарения — расположенное в полутора километрах к западу от центра Онфлёра прибрежное плато, на котором стоит старинная часовня Богоматери Благодарения (Нотр-Дам-де-Грас), построенная моряками и горожанами в 1600–1615 гг.

… он знает Матьё-Дюма, дочь которого вышла замуж за сына г-на де Пертюи. — 14 мая 1845 г. виконт Леон Эктор Луи де Пертюи де Лайво (1820–1877), старший сын графа де Пертюи де Лайво, женился на Жюльенне Люси Дюма (1825–1905), дочери генерала Дюма.

322 … решено добраться ночью до Трувиля и предпринять попытку отплыть оттуда. — Трувиль (см. примеч. к с. 60) находится в 12 км к юго-западу от Онфлёра.

… Остановиться на время можно у врача по имени Бийяр. — Бийяр (Billard; у Дюма ошибочно Biard) — Виктор Огюст Бийяр (1803–1876), таможенный врач в Трувиле.

323 … если же оно стоит в русле Тука, то оттуда не выйдет. — Тук — небольшая река в Нормандии, длиной 108 км, берущая начало у деревни Шан-О в департаменте Орн и впадающая в Ла-Манш возле Трувиля.

… Все это прибежал сказать брат шкипера Барбе, капитан порта. — Барбе (Barbey; у Дюма ошибочно Barbet) — Пьер Барбе (? —?), начальник порта Трувиля.

…Он сядет в карету и… поедет по дороге на Тук… — Тук — здесь: селение на одноименной реке, расположенное в 3 км к юго-востоку от Трувиля.

324 … скиталец и беглец, как король Лир, он ощущает дыхание бури, которая на протяжении всей ночи хлещет его по лицу. — Имеется в виду сцена бури в третьем акте трагедии Шекспира «Король Лир» (1606).

… Так свершилось предсказание, сделанное мною в 1831 году… — Это предсказание, которым Дюма чрезвычайно гордился, содержится в заключительных словах эпилога его книги «Галлия и Франция» (см. примеч. к с. 218).

325 … Сегодня утром, 26 августа, в Лондоне стало известно о смерти Луи Филиппа, случившейся в Клермонте, его временной резиденции… — Клермонт — см. примеч. к с. 157.

… Казалось, что июньское пребывание короля в Сейнт-Леонардсе поставило его на путь выздоровления… — Сейнт-Леонарде — морской курорт на юго-востоке Англии, в графстве Восточный Суссекс, вблизи города Гастингс, в 86 км к юго-востоку от Лондона, основанный в 1826 г. английским застройщиком Джеймсом Бёртоном (1761–1837).

327 … Его величество зовет аббата Телля, моего духовника. — Гелль, Никола Огюст (1799–1881) — французский священник, викарий церкви Мадлен, духовный наставник графа Парижского, духовник королевы Марии Амелии, находившийся вместе с ней в изгнании, принявший ее последнее дыхание и после этого вернувшийся во Францию.

328 … Вот как газета «Глобус» описывает эту прощальную церемонию… — Вероятно, речь идет о лондонской газете «Глобус» (см. примеч. к с. 330).

… Останки Луи Филиппа, бывшего короля французов, доставили сегодня из Клермонта в готическую часовню Вейбриджа… — Вейбридж — расположенный в 8 км к западу от Клермонт-хауза городок, где в 1836 г. местной католической семьей Тейлоров была построена небольшая католическая часовня, посвященная святому Карлу Борромейскому и ставшая в 1850 г. временной усыпальницей короля Луи Филиппа, а затем и членов его семьи.

… Среди них мы заметили маркиза де Рюминьи, бывшего французского посла в Брюсселе; барона де Бюссьера, бывшего посла в Неаполе; герцога де Монморанси, герцога де Тиша, графа Анатоля де Монтескью, графа де Жарнака, посланников Бельгии, Испании и Неаполя. — Рюминьи, Мари Ипполит, маркиз де (1784–1871) — французский дипломат, посол в Турине (1836–1840), а затем в Бельгии (1840–1848); пэр Франции (1832–1848); старший брат генерала Мари Теодора де Рюминьи (см. примеч. к с. 29).

Бюссьер Жюль Эдмон Ренуар, барон де (1804–1888) — французский дипломат, пэр Франции (1841–1848), посол в Дрездене (с 1834 г.), а затем, с февраля 1848 г., в Неаполе.

Герцог де Монморанси — Анн Луи Рауль Виктор де Монморанси (1790–1862), герцог де Монморанси (с 1846 г.), с 1815 г. адъютант герцога Орлеанского, будущего короля Луи Филиппа.

Герцог де Гиш — Антуан Аженор Альфред де Грамон (1819–1880), герцог де Гиш, а с 1855 г. десятый герцог де Грамон, глава аристократического рода Грамонов, французский дипломат, посол в Турине (1853–1857), Риме (1857–1861), Вене (1861–1870), министр иностранных дел (с 15 мая по 10 августа 1870 г.).

Граф Анатоль де Монтескью — см. примем, к с. 258.

Граф де Жарнак — Филипп Фердинан Огюст де Роган-Шабо (1815–1875), граф де Жарнак, французский дипломат, участвовавший в 1840 г. в экспедиции принца де Жуанвиля на остров Святой Елены; посол в Лондоне (1871–1872).

329 …По окончании мессы герцог де Монморанси, генерал д'Удето, генерал Бертуа, генерал Дюма, генерал де Шабанн и граф де Фриан подняли гроб… — Генерал д'Удето (Houdetot; у Дюма ошибочно Houtelot) — граф Шарль д'Удето (1789–1866), генерал-майор (1836), генерал-лейтенант (1842); член Палаты депутатов в 1837–1848 гг.; адъютант короля Луи Филиппа, после отречения которого вышел в отставку.

Генерал Бертуа — барон Огюст Мари де Бертуа (см. примеч. к с. 265).

Шабанн-Лапалис, Альфред Жан Эдуард, граф де (1799–1868) — французский военачальник, бригадный генерал (1845), с 1840 г. адъютант короля Луи Филиппа.

Фриан, Жан Франсуа граф (1790–1867) — французский военачальник, бригадный генерал (1829), командующий национальной гвардией Парижа (1838–1848), адъютант короля Луи Филиппа, последовавший за ним в изгнание и вернувшийся во Францию в 1850 г., после его смерти.

… Процессия следовала по дороге, которая ведет в Хершам… — Хершам — городок в графстве Суррей, расположенный примерно в 2 км к северо-западу от Клермонт-хауза.

… Она прошла по красивому мосту, перекинутому через речку Моул, и, пройдя через Хершам, прибыла в Уолтон-Хит. — Моул — река на юго-востоке Англии, длиной 80 км, правый приток Темзы; протекает между городками Хершам и Эшер.

Уолтон-Хит (Walton-Heath; у Дюма ошибочно Valton-Heat) — деревня на пути из Хершама в Вейбридж, ныне южная окраина городка Уолтон-на-Темзе.

… Выйдя из Эшера в половине одиннадцатого, траурная процессия прибыла в Вейбридж в четверть первого… — Вейбридж расположен в 7 км к западу от городка Эшер (Ишер), в полутора километрах к югу от которого стоит Клермонт-хауз.

… два прислужника, следом за которыми шли преподобнейший доктор Уитти, помощник католического викария, и девять других священников… — Преподобнейший доктор Уитти (Witty; у Дюма ошибочно White) — Роберт Уитти (1817–1896), ирландский католический священник, иезуит, помощник Николаса Патрика Уайзмена (1802–1865), апостольского викария Лондонского округа с 18 февраля 1849 г. по 29 сентября 1850 г., а затем кардинала (с 30 сентября 1850 г.) и архиепископа Вестминстерского, исполнявший обязанности апостольского викария после отъезда своего начальника в Рим 16 августа 1850 г.

330 … Ну а теперь суждения, которые вынесла о Луи Филиппе английская печать. — «Монинг Кроникл» — см. примеч. к с. 205.

«Монинг Адветайзер» («The Morning Advertiser» — англ. «Утренний уведомитель») — одна из старейших ежедневныханглийских газет, основанная в 1794 г. и выходившая до 1934 г.; в сер. XIX в. уступала по популярности только газете «Таймс».

«Глобус» («The Globe») — английская ежедневная вечерняя газета, основанная инженером и предпринимателем Кристофером Блекеттом (1751–1829) и выходившая с 1803 по 1921 гг.

«Монинг Пост» («The Morning Post» — англ. «Утренняя почта») — английская консервативная ежедневная газета, выходившая в Лондоне с 1772 г. по 1937 г.; ее основателем был книгоиздатель Джон Белл (1745–1831).

«Таймс» («The Times» — англ. «Времена») — английская ежедневная газета, выходящая под этим названием с 1788 г. и по сей день являющаяся одной из самых известных газет в мире; ее основателем и первым редактором был издатель Джон Уолтер (1738–1812).

«Сан» («The Sun» — англ. «Солнце») — ежедневная либеральная английская газета, выходившая в Лондоне с 1798 г. по 1876 г.

«Дейли Ньюс» («The Daily News» — англ. «Ежедневные новости») — английская ежедневная газета, основанная в 1846 г. писателем Чарльзом Диккенсом (1812–1870) и выходившая вплоть до 1830 г.

notes

Примечания

1

Господин Жаме был управляющим бухгалтерией короля. (Примеч. автора.)

2

Ж.Расин, «Ифигения в Авлиде», I, 1.

3

Изложение этого разговора было напечатано в 1833 году, вскоре после выхода в свет моего сочинения «Галлия и Франция». (Примеч. автора.)

4

Число 22 кажется каббалистическим в том, что касается судебных процессов. Как мы уже говорили, за два месяца до этого шел суд над 22 республиканцами, и разве тех жирондистов, голов которых в 1793 году требовал Марат, в итоге добившийся своего, не было тоже 22? (Примеч. автора.)

5

Господин Шарнье. (Примеч. автора.)

6

Повод для объявления войны (лат.)

7

«Внутренние голоса», XXXII. — Пер. В.Давиденковой.