ПРЕДИСЛОВИЕ
Действие повести происходит в аду. Это не должно смущать. Загробный мир — лишь проекция наших страхов и надежд.
У меня не было желания кого-то высмеять или оскорбить. Поверьте, к религии эта книга не имеет никакого отношения.
НЕСКОНЧАЕМЫЙ БАЯН
— Шесть, шесть, шесть…
В металлическом диске есть нечто волшебное. Он, как послушный пес, всегда возвращается назад.
— Шесть, шесть, шесть… — повторяет пожилая женщина.
В безобразной телефонной будке местами сохранились стекла, но от этого она выглядит еще безнадежней.
Строго говоря, аппарат располагался не в самом аду, а за городом, на пригорке. Кто его поставил и когда — остается тайной, но замысел очевиден: связь предназначена, чтобы жители преисподней смогли поговорить с родными. Тем не менее, сюда никто не ходит. Во-первых, забираться на скользкий холм неудобно. Во-вторых, говорить не о чем: у жителей преисподней и обитателей небес слишком разная жизнь.
Женщина заметно нервничала, вцепившись железной хваткой в черную трубку. Кажется, еще секунда, и ей ответят. После паузы в трубке послышался уютный шелест, словно там поселился добродушный хомячок. Затем — мягкий голос:
— Дорогие убийцы, грабители и насильники, напоминаем вам, что в скором времени согласно распоряжению отдела господней любви состоится переселение в рай. Вас ждет лучший из миров, хотите вы этого или нет.
Этот текст она знала наизусть. Барышня терпеливо ждет. Ее не смущает резкий запах аммиака и осколки стекол под ногами. После небольшой заминки автоответчик продолжил:
— Если вы хотите узнать технические подробности амнистии и задать вопрос специалисту, нажмите цифру шесть.
Вращение диска. Растерянной особе непременно хотелось поговорить со специалистом.
— Ничего не помню, — шепчет она.
В памяти хранились заученные вопросы, но в момент волнения они выскакивали из головы.
Стоять в тесной будке становится тяжелей: фуфайка стягивает грудь, ноги болят, баян боязливо жмется к ботинкам.
В трубке — успокаивающая музыка. Та самая, от которой хочется лезть на стену. Женщина вздыхает и поднимает голову. Потолок телефонной будки расписан руками благоговейного романтика, выразившего в адрес Господа некоторые претензии, дополненные следами крови и других телесных жидкостей. В этом не было богохульства: автор обладал ограниченным запасом художественных средств.
Мелодия доиграла и началась заново. Очевидно, что «специалист» не спешит вступать в разговор. Как бы женщина ни скрывала, в глубине души ей нравилось это: тесная будка, вонь, ожидание. Ежедневный разговор с автоответчиком превратился в ритуал.
Но всему есть предел.
— Ладно, — изрекла дамочка и положила трубку.
В такие моменты она улыбалась: «Хорошо, что никто не ответил». Вряд ли бы её обрадовали.
Толкнув дверцу, она на мгновение замерла: наглая утренняя свежесть приводит мысли в порядок.
Находясь на отшибе преисподней, можно насладиться невероятным видом города, открывающимся с холма. По утрам ад романтичен: кривые многоэтажки, ядовитый туман, цветастые крыши гаражей и ничтожные человечки в грязи.
Если верить обещаниям, завтра утром никого здесь не будет. Но даже сейчас, накануне этого переезда, нужно идти на службу сквозь агонизирующие переулки загнивающего города. Женщина вздыхает, поправляет портупею и делает неверный шаг по мокрой траве.
Спуск занял у нее меньше времени, чем подъем: поскользнувшись на зелени, несчастная баянистка, скатившись кубарем с холма, плюхнулась в лужу.
— Как всегда, — ворчит сокрушенная дама, соскребая грязь с одежды и поправляя алую повязку на локте. «Иванна» — это имя или должность? Никто не может ответить. Да и какое это имеет значение? Она смирилась: невнятная кличка радует слух. Ее можно произносить нараспев, а можно выть. Так ее могли звать соседки-подруги, если бы они у нее были: «Слышь, Иванна, укроп вчерась поспел».
Падение было неприятным, но таково естество этой земли, она разъезжается под ногами. В аду единственный сезон: весна — осень как признак неопределенности. С этим ничего нельзя поделать.
И все-таки приятно пройтись по этой мерзости. Иванна чувствовала, как ботинки неумолимо пропитывались ледяной влагой, от которой холодело внутри, но наполняло комсомольской бодростью и тягой к преодолению препятствий.
Типовые дома не столь привлекательны вблизи: хмурые, обреченные, серые. В былые времена было точное определение для таких построек. Их называли «хрущоба». Очевидно, что свою жизнь хрущобы начали задорно, но увязли в бытии на полустанке между капитализмом и светлым будущим. Теперь они в легком замешательстве: завалились набок, сползли под асфальт, но так и не решили, утонуть или все-таки нет.
Но все не так печально. Вокруг зданий выросла экосистема из скамеек, площадок, игрушек, случайных объектов и нелепых субъектов, снующих туда-сюда.
За первый век пребывания здесь женщина с дурацким именем уяснила, что в преисподней царит безразличие. «Ад — это не прожарка. Ад — это томление» — написано на входе сюда.
Иванна проносилась мимо приветливых жителей, дебоширов и налоговиков, застрявших в аду, словно орешки между зубами. Женщина приветливо улыбалась, насколько ей позволяла природная скромность.
Вот так, с глупой ухмылкой на лице, был шанс уверенно и быстро дойти до работы, если бы за спиной не раздался плаксивый голос:
— Женщина с баяном…. Остановитесь, пожалуйста.
Иванна обернулась. На детской площадке, между кривых хоккейных ворот, помещалась группа пухлощеких мужчин и настороженных женщин в просторных рубашках, снизу пропитанных грязью, сверху — девственно чистых. По настороженным лицам, пустым глазам и ласковому оскалу в них нетрудно узнать сектантов.
Грозный предводитель стоял в центре по колено в ледяной чаче:
— Завтра мы отправимся в рай. Какой шанс для нас! Женщина, я по лицу вижу, что Вы злое, непотребное существо.
— Непотребное! — заорали приспешники.
Этим Иванну не удивить. Но ей любопытно другое: почему на повязке предводителя вышито слово «Сизый»? Он никак не соответствовал этому имени. Долговязый мужчина походил на Иннокентия Петровича или Аркадия Семеновича. Но к чему эти фантазии?! В аду нет отчества! Оно может напомнить о Боге. А здесь это неуместно: в преисподней есть только прозвища или фамилии, походящие на прозвища.
Несмотря на отсутствие интереса у слушателей, мужчина продолжал:
— Нас, негодяев, простили, и с той минуты мы должны бля…бли…блюсти свой нрав. Мы стоим в нечистотах уже год, чтобы не вершить злодеяний. Братья и сестры, мы отличаемся от прочих святотою наших душ. У нас будет особое место, это по-любому!
— По-любому, — подпевали сектанты.
Жители хрущоб словно бы не замечали их: играли в карты, выгуливали собак, судачили о мелочах.
— Мы должны быть девственно чисты, чтобы встретится со Всевышним или с кем-нибудь еще. Вставай с нами, о прекрасная баянистка!
— Вставааай! — подпевали сектанты.
Сизый вызывающим взглядом обвел детскую площадку.
— Пусть нас ругают и плюют! Мы лишь утремся!
Соседи не желали на него плевать. Он с надеждой поглядел на Иванну. Но тщетно: интеллигентная не собиралась плевать в незнакомых. Она уже собралась уходить, когда услышала отчаянные всхлипы и почувствовала мокрые руки на шее:
— Мне так страшно!
За все годы, проведенные в аду, музработница привыкла ко всякому: заточке под ребра, кирпичу в висок. Но происходящее не поддавалось никакому сравнению — растроганная, беспомощная, мокрая истеричка душит ее в объятиях.
— Вернись, окаянная! — шипели соратники.
Однако, секунда, другая… и все они, ломая шеренгу, кинулись на ошарашенную баянистку, как свора щенят. Ее обнимают, щекочут, тискают, шепчут на ухо. Из всего услышанного она запомнила только одно: «Будто завтра за тобой заедет папа, но ты не знаешь, кто он такой!».
Это уж слишком! Выждав пару минут, Иванна вырывается из цепких рук.
— Иди к нам! Иди к нам! — окаянные тянут ее за портупею. Но лопается ремешок баяна, и все дружно шлепаются в грязь. Иванна подхватывает инструмент как младенца и летит прочь.
— Сука! — раздается за спиной.
Женщина бежит без оглядки.
Когда люди, собаки и дома превратились в мельтешащий хоровод, она перешла на шаг. Неверной поступью Иванна протискивалась по запутанным улочкам ада. Но заблудиться здесь нельзя: куда бы ты ни шел, всегда попадешь на службу.
«Безнадежно» и «бесполезно» — вот два слова, которые исчерпывающе описывают преисподнюю. Разумеется, воображение рисует нам иное: восторженные черти кипятят грешников в раскаленных котлах, матерятся и тыкают в них острыми предметами. Но, как ни крути, в этом чувствовалась бы родительская забота. В конце концов, к мучениям можно привыкнуть, а вот к безразличию — нельзя.
На пути женщины лежал разбитый холодильник. Из его поврежденного чрева сочилась мутная жидкость. Печально. Смерть холодильника — это так интимно.
Крик и гогот наверху.
— Поберегись!
Иванна поднимает голову.
С отчаянным свистом, словно японский летчик, миксер рухнул на мостовую.…
— Хорошо пошел!
— Мать, тебе телек не нужен? — ухмыляется забулдыга и топором разбивает экран. Ржет, словно маньяк, до тех пор, пока на беспокойный затылок не обрушивается швейная машинка. Незнакомец заваливается набок, но продолжает смеяться, отхаркивая кровь.
Иванна отучилась сострадать к людям. Но вещи — другое. Вокруг этого телевизора сидели всей семьей. А теперь он разбит на мелкие осколки. Она понимала, откуда эта истерика: люди боятся расставаться с предметами. Граждане опасались, что с переездом в рай, вещи останутся в одиночестве. Или, что еще хуже, новые хозяева воспользуются ими. Даже думать об этом казалось святотатством. Вот почему жители ада, подобно викингам, уходящим в мир иной, убивают своих близких. И сегодня, накануне амнистии, микроволновые печи валятся из окон, стиральные машины падают с крыш.
Это эпичное, духоподъемное зрелище лучше наблюдать из убежища. Музработница юркнула в подвал. Это место всегда вызывало в ней священный трепет. Возможно, от того, что выбраться из кромешной тьмы бывает непросто.
Свет в конце тоннеля появился не сразу. Вначале показалась точка, затем — круг, а точнее — пузатая бочка, вокруг которой, словно щенки у кормушки, лежат мужчины, составляя анимированную фигуру наподобие солнышка: лучики — это неутомимые тела любителей солода, а светило — вышеназванная бочка. В карманах у спящих копошились шелудивые дети.
Удивленная музработница оказалась в гаражах.
— Здравствуй, любимая! — прогрохотала бочка. — Может пивасика?
Нежное слово «пивасик» угрожающе звучало в ее устах.
— Спасибо большое, — ответила Иванна бочке, вблизи оказавшейся… женщиной, горделиво восседавшей на раздаче. Ее монументальность восхищала: за буграми, переливами и складками невозможно было определить, где кончается одежда и начинается тело. Очевидцы рассказывают, что в стародавние времена одно слилось с другим, и нет больше смысла беспокоить женщину праздными вопросами.
— Ну и ладно: пиво все равно нету! — заколыхалась она, и эхо ее голоса пронеслось по жестяным закоулкам, откликаясь в чутких сердцах местных жителей.
Публика здесь известная: собиратели стеклотары, уставшие женщины и, конечно, слесаря. Все имеют весьма озабоченный вид: машин много, и каждой требуется ремонт.
Иванна не испытывала к этому месту отвращения. Наоборот, в нем чувствовалась неуловимая маргинальная красота, которую может уловить далеко не каждый. Гаражи следует любить: гулять по закоулкам, оглядываться и вдыхать гнилостный воздух.
Глянцевые плакаты на ржавом стенде — цветастая пропаганда амнистии, похожая на рекламу цирка. Позитивные, оголенные по пояс молодые люди демонстрируют вечное счастье в обнимку с медведем. У всех неуверенные лица (включая медведя). Ее создали жители рая в наивных попытках понять, чем можно осчастливить местных.
Однако эйфорию от переезда разделяли не все.
— Скверна! Ловушка! Ложь! — с этими словами милый юноша в очках носился по гаражам и срывал плакаты.
Рефлекторно слово «паршивый» пронеслось в голове у Иванны. Этот чахлый интеллигент мог бы рассказать, что амнистия — это издевательство над исковерканными душами граждан. Что ад мы носим с собой и что рай — это не место, а состояние души. Паршивый был уверен, что хитрые небожители мечтают усилить мучения граждан. Ведь на небесах грешникам будет только хуже. Но эти чудесные идеи он так и не смог внятно озвучить, потому что боялся публичных выступлений. Вместо этого он в бессильной злобе срывал рекламу.
Пробегая мимо Иванны, он поднял голову, улыбнулся — словно бы узнал ее — и врезался в бочку. Граждане ада, доселе не обращавшие внимание на смутьяна, выбрались из-под автомобилей и не спеша направились в его сторону.
— Влупи ему по очкам! — с этой команды началось избиение.
К чести гаражников надо сказать, они не испытывали от этого никакого наслаждения, но таково правило: упавшего интеллигента следует бить.
Было неприятно наблюдать эту картину, но Иванна не могла оторвать зачарованного взгляда от Паршивого, еле различимого за вереницею ног.
Публика быстро разочаровалась, поскольку безнадежный романтик не издавал ни звука. Словно пионерка в окружении врагов, он вжал голову в плечи и извивался под ударами ботинок.
Граждане пребывали в состоянии тревожности. Слова мальчишки вернули застарелые сомнения. В глубине души они чувствовали, что в амнистии кроется обман, но боялись себе в этом признаться. Однако деваться некуда, и прогорклые работяги деловито пинали Паршивого интеллигента под аккомпанемент органного концерта № 5, который передавали в тот день по радио.
— Дорогие рецидивисты! Руководство отдела господней любви напоминает, что завтра вам следует явиться на привокзальную площадь для переброски в рай!
— А ведь и правда… — опомнились граждане и отправились паковать чемоданы.
Паршивый лежал без движения. Теперь, оглядывая его, Иванна смекнула, что парень не так молод. Интуиция подсказывала, что с ним можно о многом поговорить. Женщина сделала несколько порывистых движений в сторону интеллигента, но прозвенел будильник.
Откровенно говоря, баянистка уже не помнила, в какую часть гардероба засунула этого мерзавца, но теперь он скандалит каждое утро, беспощадно напоминая, что нужно на службу. Не теряя ни минуты, ответственная музработница рванула в сторону величественного здания, расположенного неподалеку.
В научных кругах бытует мнение, что в преисподней пытались построить коммунизм, но что-то пошло не так. Граждане в мощном порыве готовы были свернуть горы, но свернули головы, причем — себе. Таким образом, отправившись со станции «Загнивающий капитализм», они петляли по формациям, словно слепые котята, пока не оказались, вполне закономерно — в мире продвинутого пофигизма. Разумеется, в этом не было ничего трагичного: ученые непременно бы доказали, что пофигизм — тоже формация, потому как гражданам при таком раскладе нечего терять и делить им тоже нечего. А главное — совершенно не на что надеяться. Из чего вытекает мысль, что стабильно лишь общество, полностью лишенное надежд.
Проваливаясь в мякиш престарелого асфальта, Иванна доковыляла до службы и ненадолго задержалась перед претенциозными воротами дворца. Ее взгляд скользил по лепным барельефам, выражающим эстетические тенденции соцреализма. Особенно ей нравилась сцена эпичной битвы между паровозом и человеком:
Железный лик машины пышет огнем. Шипы, шестеренки и пружины направлены на мускулистого человека в комбинезоне, который замахивается на чудовище гаечным ключом. Автор этого шедевра несомненно бы объяснил смысл развернутой мизансцены: дракон и человек «находятся в жесточайшем антагонизме, но любят друг друга».
Как и положено приличному ДК, за ним простиралась уходящая в туман железная дорога. Это соседство не было лишено символизма, ведь описанный дворец посвящен железнодорожникам. К сожалению, в преисподней мало кто помнил, кто эти люди.
Обреченная женщина медлит. На пороге учреждения вот уже тысячу лет ее навещает крамольная мысль, что дворец культуры — это не здание, не институт или организация. Дворец культуры — это состояние вещества.
Но ничто не может длиться вечно: Иванна со вздохом продолжает путь. Было бы грешно и нелепо отворять парадные врата для рядового сотрудника, она проскальзывает в боковую служебную дверь. Захлопываясь, та гремит, будто бы заявляет владельческие права на музработницу. Иванна поежилась: к такому привыкнуть невозможно.
Как всегда, проходя по унылым коридорам, женщина задает себе вопрос: «К чему это все?». Каждое утро она уходила, чтобы сделать бестолковый телефонный звонок. Пробежка по агонизирующему аду — это не самое приятное занятие. Но Иванна проходила круг Сансары с баяном на животе, чтобы возвратиться туда, откуда пришла. Гордая баянистка жила в ДК. А точнее — в маленьком закутке под названием «Ленинская комната».
Это самоистязание? Без сомнения. Но сложна и непредсказуема психика творческого человека. Женщина была рада вырваться из чарующих объятий дворца культуры. Не важно, какая жуть тебя ждет за родными стенами. Утренняя прогулка — возможность вдохнуть отравленного воздуха и понять, что нет ничего лучше дома. Каждый день это место умирало и возрождалось в ее сознании.
«Ух, ах», — скрипят доски пола. Закрыв глаза, можно было представить, что это духи падших железнодорожников трутся о родной ДК. Стены коридора оклеены афишами. От прекрасных лиц рябит в глазах, словно входишь в девичью комнату. Сколько здесь невероятных кружков:
«Цветочная рапсодия» — здесь плетут венки из искусственных цветов;
«Ушастые-хвостатые» — клуб разведения болонок и крыс;
«Тлен, тлен, тлен» — создание портретов Экклезиаста из вареной вермишели.
Когда-то в ДК служило множество людей, но теперь они разбежались. Руководители клубов потерялись между гаражами и «хрущобами», и им нет дела до родного дворца.
Так могла поступить и Иванна, но необъяснимое чувство гордости мешало ей. Наоборот, услышав об амнистии, она переехала сюда, бросив в общежитии чайник и кого-то еще.
Привычным движением руки она гладила афиши, переводя взгляд с одной картинки на другую. А вот и «„Звуковая канитель“ — кружок революционной песни». В нелепом хороводе юбок и штыков можно было разглядеть на афише имя руководителя — «Иванна».
Впрочем, главным на полотне была не она, а другой человек — золотозубый господин с диким оскалом. Вероятно, он руководил кружком раньше. Глядя на его портрет, у музработницы возникал вопрос: «Кем он был и куда подевался?».
Благостная тишина была нарушена жуткой руганью. Повернув за угол, Иванна обнаружила мужчину с молотком. На первый взгляд он походил на алкоголика, который из последних сил пытался держаться прилично: клетчатый пиджачок и брюки клеш не оставляли в этом никаких сомнений. Однако алкоголиком он не был. Не был и человеком. Перед баянисткой стоял мелкий бес и по совместительству, если верить бейджику, — «директор ДК». У этого черта есть должность и хвост. Но бес стыдливо его прячет как, впрочем, и смешные копыта.
С недавних пор директора мучает бессонница, отчего он пребывает в возбужденно-раздражительном состоянии. Его можно понять. В рогатой голове он никак не может совместить такие разные понятия как «ад» и «пустота».
В течение последнего года легендарный ДК потерял и сотрудников, и посетителей. Теперь одичалый руководитель фонтанирует идеями, подстегивая себя и двух единственных сотрудниц, оставшихся в его распоряжении: Иванну и дворничиху. На этот раз он вообразил, что требованиям текущего момента отвечает создание нового кружка самодеятельности. Вчера ночью ему пришла идея, а утром он приколачивал плакат:
— Крылья из папье-маше. Круто, правда? — вопрошал он смущенную женщину.
— Но ведь завтра переселение. Разве уже не поздно?
Бес долго перебирал гвоздики на ладошке, рассматривая их как своих нерожденных детей. Затем прошептал:
— Кажется, Вас ждут…
Ах, да. Она знает. Баянистка ныряет в бесконечный круговорот коридоров, чтобы скорее очутиться перед дверью с надписью «Звуковая канитель».
Как и всегда, в мгновенья неловкости бес пытается сказать что-то ободряющее:
— Не переживайте: у нас все еще впереди!
«У кого это у „нас“? У демонов?» — но мысли Иванны унеслись от директора: она готовилась к пению.
Знакомый силуэт в конце коридора. Напротив кабинета сидит женщина в белом фартуке, прижимая к себе хрупкий стан метлы. По изможденному лицу, удлиненным ручкам и голове, свесившейся набок, можно догадаться, что она имеет некоторое отношение к уборке территории.
— Здравствуйте!
Одинокие барышни с невыразимой тоской смотрят друг на друга. В этом взгляде все: взаимная усталость и болезненная мысль о том, что они являются подругами.
Без лишних слов Иванна наваливается на дверь. Главное — отпереть замок: особое искусство заключалось в том, чтобы найти правильное положение ключа. Она пыхтит, напирает, и дверь с недовольным скрипом поддается.
— Ах! — дворничиха восхищенно оглядывает кабинет, словно видит его в первый раз. Она порхает по пыльной комнате, словно Белоснежка в ожидании гномов. Рассматривает демонические портреты композиторов, гладит балалайки.
Откровенно говоря, в кабинете не было ничего сверхъестественного. У постороннего человека могло бы сложиться впечатление, что в «Канители» готовятся к ремонту, и всю музыкальную рухлядь закинули в угол от греха подальше. Иванну это ничуть не смущало: по правде сказать, она не любила музыку.
Сегодня начали позже. Как ответственный сотрудник баянистка понимала, что опаздывать нехорошо, но ласковые щупальца ада не позволяли явиться вовремя. Впопыхах она сбрасывает фуфайку и распахивает кофр. Инструмент издает неловкий звук: то ли писк, то ли рев. Иванна по-матерински улыбается.
Дальше — привычка. (Угрюмые женщины скупы на движения, словно парочка старых любовников.) Иванна усаживает баян на колени. Дворничиха скромно располагается рядом, переминая в руках бархатную тряпочку. До конца песни она будет ее беспощадно жамкать длинными изможденными пальцами.
В тех пространствах, где человек не способен управлять своей жизнью, переоценить значение тряпочки невозможно. Кусок материи в руках гражданина — это попытка хоть на что-нибудь повлиять: например, вытереть пыль. Частичка ткани в руках как признак безысходности. Ибо, как говорил Конфуций: «Если не можешь контролировать свою жизнь, контролируй хотя бы тряпочку».
И вот первый аккорд.
«Вставай, проклятьем заклеймленный
Весь мир голодных и рабов!».
Лениво раздуваются мехи баяна. Иванна томно шепчет текст и шагает в такт.
Текст «Интернационала» в аду знают все. Он наполнен пафосом и неутомимой жаждой справедливости, что ведет пролетариев на баррикады.
Вначале песни дворничиха угрюма, словно древний истукан. Но постепенно прогревается неизвестно откуда взявшейся злобой. И вот она всей душой ненавидит буржуазию и готова выцарапать ей глаза при первой возможности.
Песня вытягивается в стон, и наступает катарсис. Дворничиха подскакивает, пускаясь в дикий пляс. Бесстыдно разбрасывая руки и ноги, она сокрушает метлой проклятых капиталистов, не переставая при этом петь.
Иванна наблюдвет. О таком кураже она может только мечтать. Ей кажется, что подобно древнему шаману, коммунальщица выходит из бренного тела и путешествует по миру духов. Она там вместе с рабочими борется за счастье народное. «После такого танца нестыдно и умереть», — думает Иванна, но затем осекается: «но мы ведь уже и так мертвы».
Последний аккорд прозвучал как взрыв. Дворничиха падает на пол и рыдает, словно брошенная невеста. Не в силах справиться с собой, она выбегает из кабинета. Еще долго в коридоре слышен дикий стон.
— До завтра? — с сомнением в голосе спрашивает баянистка. Она благодарна, поскольку знает, что эта песня будет самым ярким эпизодом рабочего дня.
В кабинете воцарилась тишина. Иванна сидит в захламленном кабинете ожидая посетителей кружка.
— Ну, вот мы и одни, — произносит музработница, глядя в глаза яростному композитору с труднопроизносимой кличкой «Бетховен» (так написано под портретом). Все эти годы она без тени сомнения считала его бесом, на что указывает неукротимый взгляд и взъерошенные волосы.
Мышь выползла из-под плинтуса, остановилась под портретом и с невыразимой тоской уставилась на музработницу. Но Иванна не обратила на соседку внимания: ее мысли сфокусировались на событии, переломившем историю ада пополам. Год назад в преисподнюю спустился особый гость…
ДВА ЦВЕТОЧКА ДЛЯ АНГЕЛА
— Встреча с премудрым! Вечная жизня! — пел юродивый, ежеминутно почесываясь.
Изодранный пуховик, едва прикрывающий срамное, всклокоченная борода — этот человек производил отвратное впечатление.
Мохнатый дьявол счастлив. У него разбит нос, кровь текла по бороде. Но по судорожным попыткам привлечь внимание публики было заметно, что он любит людей. Это дико бесило прохожих и наводило на мысль о собственной никчемности.
— Граждане! Не пропускаем вечное блаженство!
Мимо такого неприятно проходить. И тем более — получать смутные «приглашения»: когда тебе предлагает вечное блаженство такой субъект, это можно принять за дурную шутку. А граждане, проходящие через парадный вход, не были настроены шутить.
И музыка. По ее настроению невозможно понять, радуемся мы или все-таки нет. Как тут ни испытывать двояких чувств?
Парадные ворота распахнуты. За время своей карьеры Иванна не помнит такого. Актовый зал пустовал бесконечно долго.
— Будет собрание? — любопытствовали граждане, продвигаясь в зрительный зал.
Баянистка знала этих негодяев как облупленных, но сегодня их торжественный образ сбивал с толку: женщины в неимоверных прическах, мужчины в широких пиджачках и престарелые дети с бумажными цветами в кулачках. Она вообразила, как из запыленных шкафов граждане вытаскивают сокровенное и морщась натягивают на трудовое тело.
Интересно узнать, какие грехи они совершили. Наверняка что-то жуткое! Об этом догадываешься по их пустым похотливым лицам. Лишь насчет себя она сомневалась: на вид казалась приличной, однако совсем не помнила свою земную жизнь…
Зрители расплывались. Кто-то в райке задних рядов, кто-то в низине — поближе к начальству. Ахали, оглядывались: на стенах висели портреты бородатых демонов с вензелями на изысканных сюртуках.
Неестественные позы — вот что роднило гостей. Все они — от мала до велика — были похожи на подопытных мышей в холодильнике. Что поделать, зал выстудился: холод был каким-то метафизическим, пробиравшим до позвоночника.
— Зачем? — слышалось то тут, то там.
— Приглашение на творческую встречу с ангелом, — шептала баянистка.
По крайней мере, так было написано в листовке. В голове всплывали странные мысли: «Ангел может быть творческим?». Ей почему-то представилось, что он будет играть на ложках. Это было святотатством, но что взять со старой грешницы?
Само приглашение не внушало доверия: жеваная бумажка с белыми полосами. Видимо, ее печатали на убитом принтере. Слова в буклете вызывали безмерную жалость. Они обнаруживали беспомощность автора в подборе значительных слов: «Будет дано новое знание!»; «Вы поймете, как обрести вечную жизнь!». Это было тем более странно, что присутствующие уже имели вечную жизнь, хотя и не в том виде, в котором хотели.
Зал равномерно заполнялся. Шепот перешел в гул. В иных обстоятельствах это могло настроить на торжественный лад, но не сейчас: обстановка дарила предвкушение впустую потраченного времени вперемежку с безысходностью.
Чутье настырно кричало о том, что в актовом зале не может случиться ничего доброго. Иванна бы с удовольствием пропустила «встречу», но она здесь работала. Если не придет, директор расстроится.
По крайней мере, она могла выбрать себе удобное место: в дальнем ряду, подальше от трибуны. И не ошиблась. Вид открывался завораживающий. Стол на сцене покрыт тяжелой багровой, почти черной, скатертью. В центре — стакан с черным хлебушком. О содержимом которого гадать не приходилось… Тяжелый занавес прикрывал бездонное чрево сцены. Там висели канаты, жгуты, обрывки декорации и прочие атрибуты, которые так хочется потрогать.
Относительно живой деталью этой композиции являлся расплывшийся человек в безмерном кителе. Для тех, кто вздумал бы усомниться в важности этого субъекта, на груди был подвязан ярлычок «ПРЕДСЕДАТЕЛЬ АДА». Восхитительный чиновник неприлично долго рассматривал окружающих, словно бы говорил: «Ну и чего вы сюда приперлись?». Впрочем, обижаться на него не имело смысла. Он был похож на безнадежного больного, которому, увы, чужды правила приличия.
Иванна пребывала в необычайном раздумье, когда услышала громогласное:
— А вот и я!
Женщина вздрогнула: за скорбное тысячелетие она так и не смогла привыкнуть к этому человеку. Необъятная, пропотелая женщина попыталась ее поцеловать, но Иванна защитилась баяном.
— Спасибо, что заняла место, сестричка, — эта особа находилась приподнятом расположении духа. Она называла себя сестрой, но Иванна не чувствовала родственной связи. Баянистка морщилась при каждом появлении самозванки.
Возможно, ее облик не всегда был тошнотворным. Но сейчас по безобразности она могла соперничать с выдающимися шедеврами авангардного искусства. Экстравагантный образ, состоящий из цветастой юбки, нечесаных волос и высоких каблуков, дополняла нелепая то ли птица, то ли шапка. К тому же ее одежда была густо смазана майонезом и другими следами неумеренной трапезы.
Близость с таким человеком омерзительна. Но что делать с ближними нашими? Кажется, мы им что-то должны… Но могут ли они что-то дать нам?
Иванна не спрашивала, как зовут вечно голодную женщину. Сознание стойко сопротивлялось тому, чтобы называть ее по имени: оно не намеревалось переводить этот временный субъект в разряд постоянных.
— Что здесь происходит? — сестричка одичалым взглядом водила из стороны в сторону, словно престарелый шакал.
Иванна протянула приглашение.
— Ооо! — произнесла та с пафосом, читая нелепые призывы из рекламного буклета. Но тут же выпустила его из рук, заметив движение на сцене.
— Смотри, и этот здесь! — сестрица ткнула пальцем в сторону сцены.
К трибуне хромал директор ДК. Зал затих.
— Дорогие друзья. Спасибо, что откликнулись на наш призыв, — черт рассеянным взглядом обвел публику. — Мы собрали вас для того, чтобы…
Дальнейшие слова смешались с диким свистом. Как будто микрофон зажил собственной жизнью. Директор бросился устранять неполадки.
Баянистка с детским любопытством глядела на невротические попытки беса настроить технику. Неожиданно ей открылась истина, что знакомых следует рассматривать издали.
А он был хорош: мятый костюм, бабочка. Ей всегда нравился его диковатый образ. Похоже в юности этот чертяка бросал вызов обществу. Она представляла его верхом на мопеде: распущенные волосы развеваются по ветру, а на мятежном плече красуется импортная магнитола.
Что ж, длинные волосы остались при нем, но посередине головы виднелась бесстыжая плешь. Она время от времени открывалась залу, когда Директор подглядывал в заготовленный текст:
— И вот… мы… собрали вас, чтобы объявить приятнейшее известие.
Вздох.
— Известие, понимаешь…
Демона прошиб пот. Бедолага хотел выпить воды, но случайно схватил стакан хвостом.
В зале зашипели: «Хвост, хвост!».
Иванну пронзила жалость. Да, она уязвима. Этот демон не был для нее чужим человеком. Только сейчас женщина обнаружила эту привязанность, которая, откровенно говоря, ей не понравилась.
Успокоившись немного, бес продолжил:
— К нам сегодня прибыл особый гость. Это председатель комитета господней любви, ангел…
Директор попытался произнести имя ангела, но внезапно покраснел. С передних рядов неравнодушные граждане могли наблюдать, как у него трескается кожа на лбу. Каждая буква ангельского имени давалась директору с неимоверным трудом:
— Ангел Иииил, — из головы беса повалил ядовитый дым. — Он принес нам…. благую весть!
С этими словами директор бросился за кулисы. Граждане испуганно зашумели: не так часто в преисподнюю приносят благие вести.
Тем не менее гость стоял на сцене с невозмутимым видом, словно всегда тут и был.
К числу своих пороков Иванна справедливо относила любопытство. Ей всегда было интересно, как выглядят небожители. И вот один из них сидел за столом рядом с председателем ада: с виду обычный человек, только прыщавый и измотанный.
— Ах…. Какой гнусавенький! — облизнулась сестричка. — Я бы его затискала.
— Это в каком это смысле? — поинтересовалась Иванна.
— Прополоскала бы прям!
— Это как?
— Ну и дура ты, Ваня.
Ангел встал.
Благочестивое «Ни фи-га се!» пронеслось по залу. Зрители заворожено разглядывали непристойно великолепные крылья, по-театральному белоснежные, будто бутафорские.
Граждане приготовились внимать. Иванна пыталась восстановить имя ангелочка, но безуспешно. В памяти отложилось лишь слово «полномочный».
— Дорогие….ээээ.
Ангел не знал, как обратиться к зрителям. Кто они вообще такие, эти съежившиеся существа? Тени сомнения кружили по его лицу. После некоторой паузы Полномочный, сплюнув под ноги, продолжил:
— Дорогие… нечестивцы!
Зал выдохнул.
— Со всей искренностью военного человека заявляю, что ненавижу ваше паскудное племя. Растлители браконьеров, устроители контрафакта, конокрады и козлокрады, вы попали в ад за свои мерзости. И поделом! Против таких, как вы, мой дедуля кровь проливал. Кхе, кхе, кхе…
Задние ряды самодовольно зашумели. Некоторых зрителей завораживала мысль, что один из них укокошил ангельского дедушку.
— Но начальство очень доброе у нас, — продолжил Полномочный, подняв над головой папку с документами. — Руководство считает, что вы бесконечно долго сидите здесь, и никакого проку от этого нет. В общем, было принято решение всех простить и отправить… в рай.
Выпалив это, ангел резко замолчал, уставившись на галерку.
В зале воцарилась тишина. Никто из зрителей не ожидал услышать подобное. Они могли представить раздачу продуктовых наборов или поздравительных открыток. Но попасть в Небеса не укладывалось в их планы. Более того, многие из граждан позабыли о существовании такого места, как рай.
Председатель взял слово:
— Они там у себя, — показывая пальцем вверх, — подготовили слайды, чтобы мы сами все увидели.
После этих слов опустился белоснежный экран и погас свет. Зрители оживились. Они любили кино. В этих мерзостных существах бережно хранилась детская страсть к «живым» картинкам.
Председатель блаженно раскинулся на стуле. Иванна внезапно вспомнила, что граждане ада так и не смогли доподлинно выяснить, демон он или человек.
Тьма длилась достаточно долго. Для местных жителей это не было проблемой, скорее наоборот: они радовались приятной возможности отдохнуть друг от друга.
— Да, чтоб тебя! — вдруг раздался голос Полномочного и за ним дребезжащий директорский писк:
— Ах, да! сейчас, сейчас.
Иванна мысленно представила, как испуганный бес перебирает провода в надежде запустить презентацию.
Раздался треск, и за спинами начальства наконец-то засветился экран с надписью: «Добро пожаловать в рай!».
— Ух, ну теперь заживем! — затрепетала сестрица, потирая ладони.
Зажурчала прелестная мелодия. Картинки стали меняться одна за другой. На них запечатлены смеющиеся персонажи («как в рекламе кетчупа» — подумалось Иванне). Мизансцены: домохозяйка обнимает пылесос, бабушка охотится на кабана, детишки играют в карты.
Авторы презентации обошлись без подписей слайдов. Однако внимательные граждане даже смогли прочесть мелкое: «х…ло».
Откуда оно вообще взялось? Такая выходка казалось дикой даже для экстравагантного ангела. Приглядевшись, баянистка узнала почерк некоей дворничихи, имеющей доступ во все помещения Дворца Культуры. Вероятно, в свободное от работы время она нацарапала ругательство на светлом полотне экрана.
Соединив концы этой шарады, Иванна успокоилась. Ей нравилось это матерное слово, оно точно описывало большую часть сидящих в этом зале граждан, которые усердно делали вид, что наслаждаются сценами из райской жизни.
Презентация достигла кульминации, послышалось подозрительное шипение, и из спрятанных за сценой труб пошел газ. Граждане алчно заводили носами.
— Товарищи, так это же ладан! — встрепенулась сестрица.
По залу прокатились охи и ахи. До граждан только теперь дошло, что после безмерных мучений они оправятся в рай. Они мгновенно забыли, что последнюю тысячу лет их окружают отморозки и черти. Зрители погрузились в мир фантазий. Они не замечали ни уродских рож рядом с собой, ни соседних кресел разбитых в хлам.
На экране показался финальный слайд: «Спасибо за понимание!».
Первым звуком, который услышали благоговейные зрители, был храп. Председатель ада, потягиваясь после сладкой дремы, как ни в чем не бывало заявил:
— Ну что, ребята, вам понравилось?
После одобрительных возгласов он продолжил:
— То-то и оно! В общем, скоро всех вас заберут. Собирайтесь, мойтесь, долги отдавайте, — тут председатель подмигнул залу, — и уматывайте отсюда!
Казалось, все понятно, как дважды два. Однако у некоторых граждан остались вопросы.
— Уважаемый небожитель! — поднял руку козлоподобный гражданин в узких джинсах. — А когда нас заберут?
— Я думаю, что… через год, — встрепенулся Полномочный.
Зрители радостно вставали с кресел. Пританцовывали, ерепенились.
— Простите, пожалуйста, — не унимался козлоподобный, — а что мы «там» будем делать?
Зал замер. Этот вопрос ошарашил не только греховную аудиторию, но и ангела.
— Как «что делать»? Ну, это и так понятно… — неуверенно мычал Полномочный.
Он совершенно не знал, что ответить людям, прожившим во грехе всю свою жизнь. «Вам синерылым будет скучно!» — хотел заорать он, но вспомнил, что на курсах управления гневом ему рекомендовали не горячиться.
Чтобы выиграть время, ангел достал «Положение об амнистии» и начал его читать.
— Вы будете… — бубнил он, перелистывая страницы. — Вы будете… находиться в блаженном состоянии.
— Когда?
— Всегда! — отрезал Полномочный.
Однако, такой ответ только усилило поток вопросов:
— А что с собой брать?
— А как одеваться?
— На чем поедем?
Ответить на бесчисленные выкрики не представлялось возможным: их становилось все больше. Они летели с разных сторон, словно стрелы мелких воинственных аборигенов.
— Ну, вы, это, долгожители. Не наглейте! — ангел явно не был готов к такому повороту.
Лицо Полномочного приобрело пунцовый оттенок. Он ударил по трибуне кулаком и рявкнул:
— Хватит!
Собрав документы, он рванул к выходу, насколько позволяло его дряблое тело. Зрителям почудилось, что они сорвали урок юной учительнице, и недовольная фифа покинула класс.
Кто-то опомнившись заорал «Браво!» и захлопал в ладоши. Относилось ли это к финальной фразе или к выступлению в целом — неизвестно.
Распахнулись двери и ошарашенные зрители потянулись на выход, качаясь и перешептываясь, словно посетители кинозала после трехчасовой премьеры.
Посреди всеобщего гвалта послышался нервный писк:
— Друзья, берите методички!
Откуда ни возьмись у выхода появился директор со свежим пластырем на лбу. Он широко улыбался. Но разве заметил кто-нибудь из присутствующих, как в бесячих глазах блестят слезы? Люди брали методички без энтузиазма. Граждане преисподней не любят инструкций.
— Вставай сестрица! — Иванна почувствовала резкий толчок в бок.
— Я потом…
— Ну, как знаешь, заноза, — и любвеобильная родственница не без труда вылезла из ряда кресел. У нее начиналась новая жизнь, полная энтузиазма и распродаж.
Баянистка опустошенным взглядом уставилась на трибуну, за которой выступал Полномочный. На ней изображен двуглавый серп. Только сейчас Иванна вспомнила, что это официальный герб преисподней.
Она достаточно долго сидела в задумчивости. Мысли текли сами собой. В глубине души женщина надеялась, что зал закроют. Ее не волновал холод. Сейчас было кое-что поважней.
Дело в вести. Хорошей. Даже потрясающей: через год она будет в раю.
Про треклятую музыку можно забыть. Иванну перестанут окружать падшие граждане, не будет чертей, дружинников и слесарей. Всех ожидает непрерывное блаженство, если верить обещаниям. Но своенравный ум почему-то отказывался рисовать картину рая.
После лихорадочного мероприятия женщина измотана, сознание проваливалось в дрему.
— Кошмар! Ужас! Убийство! — истеричный крик вывел ее из оцепенения.
Баянистка встрепенулась и, натыкаясь на кресла, вырвалась из цепких объятий ДК.
На мраморных ступеньках Дворца культуры, валялось знакомое тело. Крылья вывернуты наизнанку, ножки нелепо растянуты. Первой мыслью было: ангела прирезали на радостях. На безмолвный вопрос в глазах Иванны ответил сердобольный старичок:
— Стало быть, он полетел к небесам, поднялся метра на три и… упал.
— Отчего же?
— Не хватило взлетной силы….
Окружающие кивали, подтверждая выводы старичка: «Стало быть, не хватило». Они понимали, что пострадавшему нужно оказать первую помощь, но боялись изувечить небесное создание: не все были знакомы с анатомией ангелов.
Смятение царило в сердцах, когда маленькая девочка подошла к небожителю и, хорошенько прицелившись, пнула того прямо в лицо. Расчетливое создание попало в зубы. Раздался кошмарный хруст.
— Ох! Что она творит! — заохали очевидцы. Многие из них без преувеличения испытали при этом радостные чувства.
Трюк сработал: Полномочный зачмокал и встал на четвереньки, мотая головой и приговаривая:
— Все нормально, все нормально.
— Жаль. А я так хотела ангелочка на опыты пустить, — улыбнулась девчуля. При этом обозначился безобразный шрам через ее лицо.
Окружающие спорили, как ангел сможет добраться до дома: взлететь не получится, неужели останется в преисподней? Однако небожитель не терял времени даром. Приложив ладони ко рту, он заорал куда-то наверх:
— Петрович!
Ко всеобщему удивлению сверху ответили:
— Что?
— Лебедку кинь!
Полномочныйглупо улыбнулся: в такие моменты не знаешь, что сказать.
Свидетели почтительно расступились, прежде чем конец потрепанного каната бухнулся на асфальт. Ангел не спеша обернул веревкой талию. По размеренным движениям стало ясно, что такое с посланцем рая происходит не впервые.
— Готово!
Лебедка натянулась.
Полномочный свесился с петли и раскачивался, выводя унылую песню на забытом языке. В ней говорилось о тяжелой судьбе существ, лишенных свободной воли.
Задрав головы, граждане ада уважительно провожали Полномочного, пока тот не скрылся в небесах.
— Во чудила! — раздался знакомый голос за спиной. — Там, что, все такие?
Вопрос носил не только риторический, но и святотатственный характер. Тем не менее почти каждый из присутствующих заметил, что вопрос бешеной девочки не лишен смысла.
Но они, разумеется, промолчали, спешно покинув крыльцо и оставив музработницу наедине со своими мыслями.
Иванну бил легкий озноб. Как всегда в моменты неопределенности возникла острая необходимость выпить коньяку. Но его в аду нет — в преисподней продают только пиво.
Впереди был год невероятной беготни, разврата, запустения, а для отдельных музработниц — безнадежных попыток заглянуть в себя.
ДЬЯВОЛЯТА БИМ И БОМ
Муха важно прохаживалась по инструменту, пользуясь своей безнаказанностью. Иванна не могла пошевелить пальцем: ее тело омертвело. Она сидела с баяном на коленях целую вечность.
Восемь мучительных часов не обязательно проводить так. В ее распоряжении было все время мира и прогнивший кабинет, но она отсиживала здесь до пяти вечера. Баянистка могла прыгать, танцевать или поспать. Но вообще-то она могла сюда и вовсе не приходить — никто бы не заметил. Ее дорогие коллеги давно разбежались, и никто их не искал.
Она тоже пробовала, но неизменно возвращалась на скромный стульчик в запущенном кабинете, поскольку необъяснимое чувство гордости не позволяло ей поступить иначе.
Минутная стрелка подходит к двенадцати. В этом была магия: еще пара мгновений и можно будет превратиться из золушки в тыкву. Не секрет, что любая принцесса мечтает об этом: безупречная девушка обязана быть на высоте, но быть тыквой намного проще: сидеть на грядке с нечищеными зубами и высокомерно взирать на прохожих.
Звон будильника. Можно собираться. Идти недалеко — всего сорок шагов: коридор, лестница, нижний этаж. За это время утомленная женщина успевает прокрутить в голове множество мыслей, главная из которых — сомнение.
Разумеется, его корень кроется в ее испорченной душе: Иванна не верила в идею амнистии. Опыт тысячелетней жизни подсказывал ей, что все изменения только к худшему. Но вариантов немного: спрятаться, убежать, совершить что-то непотребное. Она перебирала их в голове, пока шла по лестнице и коридорам.
Ее по-прежнему удивляли доски лестниц. Ступая по ним, она слышала стариковские стоны. Доски кричат, матерятся, злорадствуют: «Ух, ох, ах!». Раньше от этого было не по себе. Однако сегодня Иванна прикладывает ухо к стене, чтобы услышать, чем сейчас заняты их деревянные души.
Вот и порог. Как всегда, ей не хватило нескольких шагов, чтобы распорядиться своей судьбой. Она все бы отдала, если бы ей позволили подумать еще немного.
Она вздохнула и достала ключи. Ее дом начинался прямо здесь: кривая дверь, покрытая душевным дерматином и неизменная бумажка в щели — квитанция.
— Интересно, в раю тоже нужно платить коммуналку? — проворчала Иванна. И сама же ответила. — Думаю, да.
Оставался шекспировский вопрос: платить или не платить? Если «да», значит жилец планирует остаться еще на месяц. Если «нет», то этот кусок бумаги следует выкинуть. Рука не поднималась.
Но это мелочи! Ведь щекочущую тайну составляло другое. В квитанции написано: «Ленинская комната. Прописано два человека». Интересно, а кто второй? Может быть, сам Ленин?
Слишком много вопросов и слишком мало ответов. Озадаченная музработница бережно опустила квитанцию в карман, отложив решение вопроса до завтрашнего дня. Скоро ее захватит поток близких сердцу действий: она включит радио, накинет халат и включит газ.
Удивительно, что только в этом месте она чувствовала себя дома. Когда «завертелась» амнистия и добропорядочные граждане погрузились в дебоши и оргии, она собрала вещи и перебралась сюда. Директор не возражал. Более того, он заявил что-то нелепое типа: «Когда вы рядом, мне так тепло на душе».
В аду забыли, кто такой Ленин. Но культ Личности все еще наполняет это место неземным уютом. По портретам, стихам и открыткам можно было проследить непростой путь Ильича (так его иногда звали): он воскрешает мертвого пролетария, изгоняет карьеристов из парткома. Несомненно, он обладал сверхъестественной силой. Иначе, зачем для него строить мавзолей?
Сегодня, как и всегда, в этой комнате раздалось ласковое «Привет, малыш!» и обновилась ароматическая свеча в честь загадочного, но милого вождя.
Нежным движением руки уставшая женщина включает тумблер радио. Комнату заполняет бессмысленный треп:
— Дорогие друзья, сегодня последний эфир. С вами, как всегда, дьяволята Бим и Бом!
Иванна улыбается, набрасывая на плечи затасканный халат.
— Дорогие нечестивцы, сегодня тот самый вечер, когда в пьяном угаре вы можете нас набрать. Не стесняйтесь, звоните!
— Из магазинов исчезла светлая краска. Знаешь почему? — поинтересовался Бим.
— Все хотят быть похожими на ангелов? — ответил Бом.
— А ты уверен, что в раю живут лишь блондины? Может быть, там есть шатены, брюнеты или рыжие?
— Рыжие в раю? Ах, оставь…
Радио — блажь. Но как не поддаться искушению? Ведущие обсуждали те же вопросы, что волнуют и музработницу. Иванна не участвовала в беседе, а будто подслушивала за ними, как прохожие подглядывают в освещенные окна соседей.
— Вы бы хотели стать ангелом? — интересовались дьяволята у слушателя.
— У них нет свободы воли! Может, лучше иметь свободу воли в аду, чем не иметь ее в раю? — к беседе присоединился надтреснутый голос.
— Но он ведь такой красивый…
— Он прыщавый урод. И тупой к тому же! — на том конце бросили трубку. Иванна не сомневалась, что этот голос принадлежит неподражаемой девочке со шрамом через все лицо.
Если бы музработницу попросили одним словом описать томный вечер, она, не задумываясь, бы ответила: «Вермишель». Этому есть простое объяснение: ничто не дает такого чувства стабильности, как она. Что бы ни произошло днем — вечером будет вермишель. Существует множество способов готовить это макаронное изделие, но важны нюансы: температура воды, помол соли, помешивание. Иванна не раз задумалась: «Можно ли потратить вечность на совершенствование этого блюда? — и неизменно отвечала. — Разумеется, да!».
Пакет вермишели хрустел, как первый снег. На пачке красовалась надпись «первый сорт», которая невольно выводила хозяйку на мысль, что жители ада, очутившись в раю, никогда не смогут отнести себя к этой категории.
Тело суетилось: простые нервозные движения подводили итог многострадального дня. Ленин следит за подопечной. Он щурится из-за угла, будто знает Иванну с раннего детства. Сама того не замечая, она мысленно общается с ним. Вот и сейчас, женщина замерла со спичками в руках:
— Ленинская комната… Значит, и я тоже ленинская?
В комнате все шло своим чередом, пока неуемные Бим и Бим продолжали расшатывать сознание:
— Здравствуйте, уважаемая! Какой вопрос Вы хотите задать?
— Что с домашними питомцами, их тоже пустят в рай? — раздается старческий голос.
— Это, смотря каких….
— У меня козел!
— Козла в рай не возьмут. Может, на передержку?
— Да кому он нужен старый! Эх, попробую в сумке протащить…
Иванна улыбнулась. До нее доносятся крики с улицы, где неизвестные силуэты выясняют отношения с использованием подручных предметов под визгливый аккомпанемент ржавых качелей.
— Ай! — воскликнула хозяйка.
Сладкая, мутная жижа разлеталась вулканическими бомбами налево и направо — будет ожог.
«Если чем и пугать грешников, то именно этим!» — подумала она про вермишельное варево, потирая запястье. Ей представилось, как нечестивцы медленно тонут в густом, огненном, приторном болоте, хватаясь за макаронные изделия в поисках спасения.
Несколько минут и все вернулось на свои места: мучная масса властно растекается по тарелке, словно лава. Скоро она станет теплой и покроется испариной. Странно, но женщину до сих пор изумляют такие вещи.
Иной человек в подобных обстоятельствах воспользовался бы ложкой. Но не она. На протяжении многих лет выбор утонченной баянистки незыблем — это изысканная вилочка с монограммой «Е.И.».
Психологи бы объяснили, что пожилая женщина не готова вступить в конфликт с реальностью и клеймить неразумное быдло плевком в лицо. Но вместо ложки она пользуется вилкой — в аду такой формы протеста вполне достаточно.
После ужина, сидя в полутемной комнате, можно расслабиться и послушать звуки насилия за окном. Но не стоит себя обманывать: она знала, что именно сейчас услышит мерзостный звук:
— Тук, тук, тук! Открывай, сестрица!
Обреченной походкой Иванна направляется к подземному люку, спрятанному в ванной комнате.
— Принимай!
Тяжелая крышка ударилась о кафель. Из-под земли вылетели невероятного размера сумки, а за ними — необъятная родственница.
— Дай я тебя обниму, слюнтяечка! — Иванна отстранилась то ли от сестрицы, то ли от подвальной сырости.
— Как тебе моя обнова? — крутилась перед носом родственница.
Хозяйка продемонстрировала скудные признаки одобрения — она не знала, о чем идет речь. Вероятно, гостья имела в виду кофточку с пластиковыми жемчужинками.
— Это для бала! Ты же знаешь, там будет большой прием в нашу честь…
Чтобы не выглядеть хамкой, Иванна подсунула родственнице белые тапочки (в аду других не водится) и с тревогой наблюдала за стремительными маневрами сестрицы по крохотной комнате, пока та не плюхнулась на диван. Иванна невольно поморщилась. Он был для нее таким родным, а теперь на нем распласталось чужое неряшливое тело.
Гостья, как ни в чем ни бывало, продолжала:
— Там повсюду будут балы и всякие куролесия. У меня прям голова кружится!
Сложно представить, откуда Сестрица черпала свои представления о рае, но там были вечеринки-мерседесы и собаки на цилиндрах. Заканчивались рассказы одним и тем же: «…и вот тогда я найду пристойного мужчину или ангела». Это была ее идея-фикс. Переезд в рай давал ей возможность найти достойного спутника, как будто всю предыдущую жизнь она не имела шансов такого рода.
— Ты готова, сестра? — строго спросила гостья.
— «Готова»… А к чему? — удивилась Иванна.
— К новой жизни! Неужели ты поедешь в этом?! — сестрица грязным ногтем указала на халат и, не дав ответить, продолжила. — Там будут лики, а ты в лохмотьях!
Тут гостья с таинственным видом закрыла глаза и вытащила из сумки меховой шар:
— Вот тебе, от моих щедрот! — с пафосом произнесла она и водрузила потный клубок на голову хозяйки.
— Ах, красава!
Папаха действительно подчеркивала аристократичность музработницы. В былые времена она бы сошла за представителя благородного сословия: прямой нос, высокие скулы, серые глаза.
— Величественно! Ты прям истинная любовница!
Вряд ли сестричка понимала, что несет. Но она мало задумывалась над такими мелочами, как значение собственных слов.
— Большое спасибо, — растерялась хозяйка, сидя на краешке дивана в дурно пахнущей папахе.
Бурной благодарности не последовало, что нисколько не расстроило гостью, которая давно постигла, что все родственники — неблагодарные сволочи. Сестричка продолжила бесконечный монолог о вечной жизни:
— Сейчас прямо все валяется под ногами! Выбрасывают ценные граждане вещи с балконов!
Она была права. Теперь, когда объявили амнистию, можно было урвать товар на распродаже, а то и вовсе найти его на дороге (как случилось с папахой). Каждый день сестрица находила на помойке или покупала на базаре «клюзивную вещь» и тотчас напяливала ее на себя. Уже пара дней как в ее сознании поселилась дикая мысль о том, что можно пожертвовать родной матерью, лишь бы застрять в золотом веке распродаж.
— Только вот не знаю. Столько я вещей собрала. Как дотащу их до вокзала? Пустят ли в рай с этим?
— А зачем тебе столько? — машинально спросила Иванна.
— Как зачем? — в глазах сестрички вспыхнул ужас.
Щебет радио, тарахтение сестрицы, звуки насилия за окном умиротворяли. Иванна прикрывает веки и будто погружается в дрему. Перед ее глазами пляшут козы, папахи, дьяволята Бим и Бом. На несколько мгновений она напрочь потеряла нить разговора.
— Так вот! — продолжала сестрица. — И тогда нам можно будет обвенчаться. Как ты считаешь?
— Я считаю, почему бы и нет, — автоматически выпалила хозяйка, резонно рассудив, что если левой тетке хочется обвенчаться с мужчиной или ангелом, то почему бы и нет.
Вероятно, не этих слов ожидала сестрица.
— Ну, знаешь, милая! Могла бы и послушать! — обрушилась на Иванну родственница и ринулась в ванную, волоча за собой сумки. — Еще увидимся! — звучало сегодня как проклятие.
Иванна не знала, что ответить. Она продолжала сидеть на стульчике и пристально смотреть на электрическую розетку. В наступившей тишине стали различимы мужские голоса:
— Ты Апостола Петра знаешь?
— Нет…
— Я вот знаю. Подойду к нему и спрошу: почему вы так долго нас не забирали?
— Ну, Вася, ты крутой!
Смеркалось. Уставшая женщина почувствовала тот сладкий миг, когда можно спокойно полежать.
Пледы, подушки, одеяла — форму этой конструкции очень сложно определить на глаз. С предельной долей допущения ее можно назвать «диваном». Иванна ценила его за интимность: в диван можно зарыться от окружающих. Несмотря на природную аккуратность, хозяйка его не убирала: он напоминал ей гнездо симпатичной спятившей птицы.
Рука скользит под одеялом в робкой попытке найти утешение. Это не игрушка или сласть, а бессмертный шедевр Владимира Ильича «Еще раз о профсоюзах» — единственная книга, которую можно найти в аду.
О чем она, никто не знает. Очевидно только, что автор спорит с какими-то троцкими и бухариными. На страницах этого издания мирная дискуссия превращается в войну.
Кто такие профсоюзы, и почему они для всех так важны? Даже после многократного чтения она не смогла уяснить. Зато как прекрасен язвительный тон вождя! Он так легко и надменно спорит с коллегами! Временами кажется, что человек, ведущий себя подобным образом, не может быть не прав. Иногда ей хочется крикнуть: «Давай жги, крошка!».
На пике дискуссии Иванну клонит в сон, тело обмякает, лицо безо всякого стыда утопает в развороте, чтобы ощутить сладкий запах Ильича промеж страниц. Настойчиво скрипят качели. Но это даже приятно. Ей снится романтический сон:
Неистовый рев. В чрево механического кита с замирающим сердцем стекается пестрый поток пассажиров. Они не скрывают восхищения: корабль поражает благородством и размером.
Она — девушка из приличной семьи. Он — портовый бродяга. Пара неловких фраз, робкий взгляд, и они обречены. Иванна помолвлена с другим, но это не играет никакой роли в момент, когда ее преследует недобитый романтик с томиком «Капитала». Влюбленный Ильич — это фантастика! Она дарит ему поцелуй и с тех пор (о, счастье!) принимает решение быть с ним.
Пока пассажиры восхищаются искрометным романом, корабль входит в воды Атлантического океана. Но кого это волнует? Влюбленные шарахаются по чужим каютам. И, наконец, кульминация: Ильич рисует угольком ее обнаженный портрет. На прекрасной шее ожерелье — дар предков. Работа готова. Девушка поражена: вместо бесстыдного образа на бумаге манифест коммунистической партии. Пожалуй, она счастлива. А что же с ожерельем?
— Милая, его надо отдать на благо мировой революции, — мягко укоряет любимую Ленин и прячет драгоценность в карман.
Теперь как и положено: они оказываются на носу корабля. Он нежно обнимает ее за талию и шепчет на ухо глубокомысленный бред. Океан отдает красным. Из рупоров корабля доносится чарующе надрывная музыка.
В такие моменты появляется острая необходимость предаться любви. Впервые за долгое время их оставили одних. За влюбленными никто не следит. За исключением разве что Троцкого и Бухарина, что которые стоят за спиной. Но так положено: кто-то должен блюсти приличия! В обстановке нарастающей неловкости она слышит свое имя:
— Елизавета Ивановна!
И опять:
— Елизавета Ивановна.
Она открыла глаза. Из-за двери доносилось бормотание. Заспанное сознание баянистки ошарашено знакомым именем.
Женщина не спешит подниматься после опустошительного сна: руки, ноги онемели от романтики.
— Сейчааас, — прошептала она сухими губами и сползла с дивана.
Елизавета Ивановна ползет по холодному дощатому полу с одеялом в зубах. Осталось только впустить гостя.
— Пожалуйста, не надо…
Женщина села на пол, опершись спиной о дверь.
— Елизавета Ивановна, я вас давеча узнал.
— Где?
— В гаражах, когда меня били.
— Ах, это Вы! Больно было?
— Да, я уже привык.
От этих слов потеплело на душе: впервые за долгое время кто-то разговаривал с ней откровенно. Баянистка прониклась безграничной симпатией к паршивому интеллигенту.
Она так долго этого ждала и теперь могла ничего не отвечать, а просто слушать этот наивный голос, который (как и полагается) сомневался в справедливости мироустройства.
— А вы помните, как оказались тут?
— Нет.
— И я нет…
По тону голоса, неспешной речи не оставалось сомнений, что когда-то давно они встречались: гуляли, танцевали, читали какого-то бунина.
— Меня терзает крамольная мысль, Елизавета Ивановна. Мне кажется, что амнистия нас не спасет.
— Почему?
— Такое уже было. Мы заселяем рай, оскверняем его. Он становится адом, а мы двигаемся дальше. Ты меняешь прописку, но преисподняя следует по пятам, ведь она — внутри. Гражданам в гаражах я пытался это объяснить, но они меня не поняли.
— А я вот, — начала собеседница невпопад, — никак не могу собраться. Не хочу ехать. Нам дают шанс, возлагают надежды, а я слишком стара, чтобы оправдывать ожидания…
Понемногу, слово за слово их беседа увязает в тишине.
— Я, пожалуй, останусь, — после некоторой паузы заявил мужчина.
— Вы правы, ад без соседей — неплохое место, — она сильнее закуталась в одеяло.
В наступившем молчании прозвучало интимно:
— Дайте сигаретку.
Под дверью прошуршала мягкая палочка. Иванна затянулась. Умеренная доля саморазрушения — это так приятно.
На улице стояла тишина. Из всех чудовищных звуков этот самый страшный, что слышала Елизавета Ивановна. Ад замер в ожидании.
Девственные интеллигенты курили. Завтра их ждал рай.
КАЧЕЛИ
Беспощадный свет бил по векам. Она поспала бы еще, но ощутила невнятный порыв, мешающий вернуться в сон.
— О, боже!
Да, именно так Елизавета Ивановна начала этот день.
За тревогой накатило отчаяние. Двенадцать мучительных месяцев она ждала, что амнистию отменят или перенесут. В надежде женщина бросилась к окну: нечестивцы исчезли; по улице брели смиренные люди в белой одежде, прижимая к груди молитвенники и табуретки.
В порыве отчаяния у Елизаветы Ивановны возникает желание вернуться в постель и спрятаться под одеялом. Однако она сама знала, что это вздор: баянистки не любят полумер.
Посторонний голос мог бы внести ясность. Разваливая вокруг себя подушки и одеяла, баянистка бросилась к радио: Дьяволята Бим и Бом исчезли навек, оставив вместо себя шипение радиоточки, в котором чуткое ухо женщины расслышало «Шшш…подстава».
— Надо идти! — грозно буркнула хозяйка и направилась к умывальнику.
Зеркало никогда не было для нее союзником. Вот и сейчас оно сообщало о том, что этой нелепой женщине с зубной щеткой во рту не место на небесах. Ледяная вода приводит мысли в порядок. До сознания долетают тысячи запоздалых идей: нужно подкраситься, почистить одежду, найти паспорт.
«А где мой чемодан?» — подкошенная этим вопросом Елизавета Ивановна окончательно растерялась. В бессмысленной попытке собрать хоть что-то она запихивает тюбик с пастой в карман пальто: «Не помешает». Глупый поступок, но кто осудит человека, меняющего прописку?
Покидая ленинскую комнату, она еле сдержалась, чтобы не выкинуть какой-нибудь фокус: плюнуть, позвонить, поесть, учинить разгром, устроить пожар. Но это пустое: можно сколько угодно прятаться и ругать судьбу, но главное сейчас — вырваться из комнаты. Задержись она хоть на секунду — не сможет уйти никогда.
Женщина бежала по коридорам ДК, мысленно прощаясь с треклятыми кружками и ансамблями самодеятельности. Ну, вот и дверь, слава богу!
Не успев глотнуть свежего воздуха, Елизавета Ивановна наткнулась на незнакомца и свалилась со ступенек. Сидя на земле и потирая ушибленный бок, она услышала:
— Я так Вас ждал!
Директор помог подняться:
— Вы отправляетесь в рай. Хотел бы Вас поздравить, но, если честно, я опечален. Ведь вы поддерживали меня все это время.
— Поддерживала? — удивилась Елизавета Ивановна, поправляя папаху.
— Все разбежались. Было так грустно. Если бы не Вы, я бы даже… уволился.
Елизавета Ивановна ошеломленно слушала тираду и вдруг подумала о том, что никогда не смотрела директору в глаза. Но сегодня в его затуманенном взгляде она смогла прочесть: «За меня ведь все решили. Кого-то слепили для ангельской работы, а кого-то для бесовской. Нас собирают в одном цеху, только места службы разные. Неужели быть бесом грешно?».
Печально было расставаться, но протокол превыше всего. Немного помявшись, директор достал из дипломата картонку: «Грамота за необъяснимое чувство гордости» — написано детским почерком.
— Спасибо, — прошептала Елизавета Ивановна.
Вместо ответа черт невпопад произнес:
— Разве ад может оставаться пустым?
Елизавета Ивановна пожала плечами. Обнять робкого черта помешал баян.
— Пожалуй, он больше не нужен… — заметил директор.
— Действительно, — согласилась счастливица. Разгуливая по улицам ада, она держала баян перед собой, словно щит, но на новом месте жительства он вряд ли пригодится.
Спускаясь во двор, она кладет его на качели.
— Прощайте, — сказала бывшая музработница то ли бесу, то ли баяну и юркнула за ворота. Во дворе послышался жалобный писк.
Улица встретила насторожено. Сгущался туман, в котором с большим трудом можно различить граждан, смиренно бредущих в сторону вокзала. Говорливые жители ада как будто присмирели. Чего они опасаются: того, что их забросят в рай, или, что их туда не возьмут?
— Будь что будет! — буркнула Елизавета Ивановна, смешиваясь с толпой. Ей надоели пустые сомнения. Она оказалась в центре бури, где любой вопрос перестает быть существенным.
— Вон он! — зашипели в толпе.
На площади, погруженной в туман, вдалеке виднелась одинокая фигура в протокольном плаще. Крыльев не было видно, но каждому грешнику ясно, что это Полномочный. Изредка к нему подбегал угодливый гражданин и что-то шептал на ухо. Ангел снисходительно кивал. Поза и выражение лица выдавали полное равнодушие к судьбе людей: ему важны лишь поручения начальства.
У пришедших на площадь не было желания подойти к нему и завести беседу. К тому же, вскоре их вниманием завладело другое: желтыми крапинами на фоне грязного асфальта выступали маршрутки — множество ярких тел, рассеянных по площади. На секунду почудилось, что их небрежно высыпали из игрушечной коробки: одна лежит на крыше, другая завалилась на бок.
Машины трясутся. Тарахтение движка — давно забытый звук. С настороженными улыбками граждане расходятся в поиске свободных мест. «Спецобслуживание» — гласит надпись на бортах. Маршрут у всех одинаков: «Ад — Рай».
Елизавета Ивановна бродила вдоль неуемных бортов, словно покупатель в магазине поношенной одежды, пока ее сердце не защемило: перед ней красовался истинный шедевр постмодернизма: пошарпанный бок неестественно (и даже опасно) заваливался в сторону, ржавчина прихотливо покрывала окна, кривые двери приглашали внутрь.
«Такая же кривая, как и моя жизнь», — улыбнулась Елизавета Ивановна и сделала шаг навстречу.
Только сейчас она вспомнила о бессмысленном куске картона, зажатом в руке. Что с ним делать? Грамоты созданы, чтобы ставить перед человеком экзистенциальные вопросы. Но когда переселяешься в рай, они гроша ломанного не стоят. Елизавета Ивановна разжала кулак. Картонка зависла в воздухе и вместо того, чтобы упасть в грязь, устремилась к небесам, словно перышко, позабывшее закон тяготения.
— А кто это у нас? — раздалось изнутри автобуса.
Обладатель хриплого голоса не был ни человеком, ни чертом. Водитель маршрутки — это всегда нечто среднее.
— Барышня, залазьте. Вас ждет лучший из миров! — завопил он.
Елизавета Петровна ступила на ржавый порожек, но медлила.
— Ах, да! — вспомнила она и вытащила из кармана завалящий пятачок.
— Благодарствую, сударыня, — улыбнулся водитель и положил монету под язык.
Поднявшись на борт, она задержала взгляд на шофере: дряхлое лицо, землистая кожа, круги под глазами адски черного цвета.
Пройти внутрь оказалось не просто. Елизавете Ивановне пришлось вывернуться неимоверным образом, вертя при этом бедрами, чтобы не задеть пассажиров, миновать спинки кресел и поручни-ловушки. Так, продвигаясь внутрь маршрутки, словно младенец по родовым путям, она достигла свободного места.
Подрагивая в чреве машины, Елизавета Петровна оглянулась по сторонам. Это место теперь ее дом. Нет хрущоб, гаражей, Ленинской комнаты. Есть только похабные наклейки над головой.
Водитель не давал успокоиться:
— Ну что, бабоньки, все с собой взяли? А то остановок я не делаю! Ха-ха-ха! Кхе, кхе, кхе! — задыхается он под конец спича.
Пассажиры угодливо смеются: им кажется, что от этого человека теперь зависит их судьба.
— Все время ржут. Аж тошно, — прошипел знакомый голос сзади.
Та самая девочка водит ногтем по стеклу и шепчет проклятия.
— Здравствуй, милая, — Елизавета Ивановна погладила ее по голове. Девочка скривилась.
Сквозь запотелое окно виднелся Полномочный. Женщина успокоилась. Все идет своим чередом: граждане заполняют маршрутки, водители шутят. Наверняка на новом месте найдется все, что составляет вульгарное человеческое счастье.
Салон притих. Видимо, у шофера закончились шутки, а у пассажиров — благостный настрой. Еще пара молчаливых минут, и ожидание сгустится, как туман за окном.
— Может, споем? — обрывая неловкую паузу, предложил весельчак.
— Что ж, можно и спеть, — встрепенулись женщины (в автобусе, как водится, их большинство).
Водитель, хорошенько отхаркавшись, завел «Интернационал». Безнадежный кашель сопровождал слова. Елизавета Ивановна порывалась сказать: «Остановитесь! Не мучайтесь!». Но пролетарии уже схлестнулись с капиталистами, и не было никакой возможности их остановить. Пассажирки раскачивались в такт, словно пионеры у костра. Пальцы Елизаветы Ивановны предательски искали баян, а ноги отбивали ритм. Перед мысленным взором граждан летали снаряды и пули. Они были готовы бросить тюки и отправиться на баррикады.
В кульминационный момент с Елизаветой Ивановной случилась неладное. Вместо бравых пролетариев она увидела милую девочку рядом с отцом. Кажется, они едут в экипаже. Им предстоит разлука. Это печально, но таков порядок: ее ждет пансион.
Пальцы замерли.
«Какая милая» — подумала растроганная баянистка, в глубине души понимая, что девочка в белом платье — это она.
Озарение, как ни странно, застало ее в маршрутке. Перед глазами один за другим мелькали эпизоды той «старой» жизни — осколки мирского бытия, что мешали ей спокойно жить в преисподней. С удивлением она обнаружила, что в ее жизни было что-то еще, кроме преисподней, словно открылась дверь в тайную комнату. Милая женщина в один миг поняла, почему вермишель нужно есть вилкой, а незнакомцев величать «Вы».
Знание приносит печаль. И вот оно обрушилось на бывшего музработника как обжигающий поток ледяной воды. Кровь прилила к вискам. Елизавета Ивановна открыла рот и задышала, словно рыба, брошенная на песок.
Поток мыслей нес ее по местам юности: прогулки в саду, чтение Тургенева, университет.
Теперь у Елизаветы Ивановны остался только один вопрос. Что же с этим делать теперь? Ответ напрашивался сам собой. Чтобы она ни решила, как бы ни повернулась ее судьба — надо срочно покинуть маршрутку.
Женщина рванула к двери. Но ручку заклинило. На миг ей показалось, что выхода нет.
— Что Вы делаете, женщина? — удивились пассажиры. Им было невдомек, зачем вырываться из рая.
В двух словах объяснить такое сложно. Вместо пространных рассуждений Елизавета Ивановна заорала первое, что пришло на ум:
— Я забыла оплатить коммуналку!
— Ууу….. Ааа, — понимающе закивали соседи.
— Кнопочку нажмите… — посоветовал хриплый голос.
— Спасибо, девчуля! — Елизавета Ивановна с облегчением распахнула дверцу. Она предполагала, что ее схватят за руки. Но ничего подобного. Послышалось лишь злобное водительское: «Ну и дура!».
— Конечно дура, — согласилась Елизавета Ивановна, провожая восхищенным взором маршрутку, оторвавшуюся от земли.
Шофер увлеченно крутил баранку, но это не играло никакой роли: желтый автобус со счастливыми людьми плыл вверх, раскачиваясь и нежно вздрагивая. Пассажиры веселились, словно дети.
Елизавета Ивановна брела куда глаза глядят и ни о чем не жалела. Она получила то, что ждала на протяжении всего этого омерзительного года, — откровение о самой себе. Женщина продолжала вспоминать: революция, коммуналка, очередь. Кажется, окружающие называют ее «бывшей».
Сквозь слезы она различала какие-то говорящие суетливые пятна. Вероятно, нечестивцев, спешащих в рай. Плакаты, рекламирующие амнистию, остались на своих местах. Только сейчас стало заметно, насколько они истрепались. Пустые дороги завалены буклетами, что хрустели под ногами, словно наст.
Прошлая жизнь надвигалась на нее со всей неотвратимостью.
В коммунальной квартире нет места для снобизма. Матросы склонны к фамильярности, а дети из благородных семей — нет. Соседи называли ее «Иванна», она поморщилась. Нежная морская душа не смогла стерпеть дерзости. Елизавета Ивановна Вронская была убита чугунной сковородкой под аккомпанемент «Интернационала», звучавшего в ту минуту по радио.
И теперь, куда бы она ни шла, революционный шедевр следует за ней. От его пафосных строк избавиться невозможно. Он не оставит ее и на небесах.
Но даже печальная истина не может расстроить, если ты обрел себя. Елизавета Ивановна в тот самый миг поняла, что в мире нет справедливости. А если так, то какая разница, где ты — в раю или в аду?
В преисподней нельзя заблудиться: ты всегда возвращаешься на службу. Ноги привели ее во дворик, где в наивном ожидании раскачивался баян.
— А вот и ты! — засмеялась Елизавета Ивановна.
Она залезла на качели, потому что всегда в глубине души мечтала это сделать. И вот первый скрип. Взлет, падение, и мурашки по коже. Дети правы: это не качели раскачиваются вокруг мира, а мир — вокруг качелей.
Она раскрыла баян. Дурацкую песню нужно доиграть. Впервые в жизни она пела для себя. «Пролетарии все делают от большой любви, может и я — немножко пролетарий» — пронеслось в седовласой голове.
Над пустым адом раздаются вольные звуки баяна. Солнце бьет в глаза. И так хорошо.
Будущее покрывалось туманной дымкой. Но ясно было одно: для кого-то рай уже наступил.
