— Что за хрень! Я и сам так нарисую, — уборщик, моющий пол в моей галерее, не оценил новый шедевр. Что ж, видя абстрактное полотно многие говорят: «Да мой кот и то лучше сделает! Еще и песочку сверху нагребет!». Признаю, холст, пробитый ударом ножа и украшенный тремя красными полосками — это не бог весть что, на первый взгляд. Но в картине важны не краски!
— Тут не краски важны, а идея и история! — объяснил я тогда уборщику, как объяснял многим другим. — Важны эмоции, заложенные в картину. Важно осознать, какое место у нее в жизни художника, что он чувствовал. Вот посмотрите! — я снял картину со стены, перевернул ее обратной стороной и показал уборщику еще три полосы, в разных оттенках зеленого.
— Это двухстороннее полотно. И вы всегда видите только половину картины, половину идеи. Вы видите или красный цвет крови, или зеленый цвет жизни, но жизнь и смерть — две стороны одного холста. И никому не дано увидеть их сразу, в единстве!
— Вот и я говорю — хрень какая-то! — согласился уборщик и занялся своим делом.
Ну да, вообще-то это и была хрень.
И он прав — каждый может провести кистью по холсту. Придумать для шести полосок философскую идею будет уже сложнее. Но истинную ценность картина обретет в тот момент, когда художник нанесет последний штрих — свою подпись. Если в подписи стоит прославленное имя, то все остальное не имеет значения. Если имя прославленное, то художник продаст все. Холст, залитый краской одного цвета. Кучу мусора. Банку мочи. Но только если он знаменит.
Видар Элджен Арман де Жуан (как он сам себя однажды назвал) еще не был знаменитостью. Вот моим приятелем он был, но я бы не пустил его на порог моей галереи с той мазней, которая выходила из-под его кисти. Идея двухстороннего полотна показалась мне интересной, но не больше того. А потом Видара едва не прирезали в переулке, и у картины появилась история.
Человек с ножом напал на Видара, когда тот нес картину домой. Холст не брали галереи. Бармен выставил его за дверь, когда Видар попробовал променять картину на бутылку вина в ближайшей забегаловке. Он шел домой, ругался вслух и тащил картину с собой.
Грабитель не потребовал денег. Он потребовал картину! Видар только что пытался продать ее за выпивку, но в этот момент картина показалась ценностью. Его могут убить за его полотно! Разве это не прославит его в веках? Не так уж много художников погибли в драке за свое искусство. И ради картины «Красное в зеленом» кто-то пошел на грабеж, значит, она чего-то стоит! Он пнул грабителя, а когда тот замахнулся ножом, Видар закрылся картиной. Вот как на ней и появилась дыра — нож проткнул холст, но не задел художника.
Грабитель сбежал. Не потому, что Видар крут в драке, он едва на ногах стоял. И не потому, что приехала полиция. В тех кварталах, где жил Видар, полицию не вызовут, даже если на улице начнется вторжение марсиан. Грабитель сбежал, потому что не хотел рисковать полотном, которое и так уже получило ранение.
Двухсторонне полотно о жизни и смерти, за которое художник дрался с бандитами, да еще и пронзенное ножом убийцы — вот это уже интересно! Вместе с дырой в холсте у картины появилась история. Теперь это картина о борьбе за право быть собой, творить и отстаивать свое творение даже перед лицом смертельной опасности. Такая картина — портрет эмоций, а не вещей, и в унылых полосках краски появились чувства. Про картину теперь есть что рассказать!
И я повесил ее у себя. Уборщик не оценил идей полотна, назвал его хренью. Но если бы он знал, какой бардак начнется чуть позже, он бы уволился в тот самый день. Мне стоило понимать, что маньяк с ножом не остановится, а я, забирая себе картину, забираю себе и все проблемы Видара.
***
«Красное в зеленом» — не тот холст, который станет жемчужиной выставки, но почетное место он занял. Я собирался переворачивать картину, показывать то красные полосы, то зеленые, и пока хранил эту задумку в секрете.
Выставка работала второй день. Посетители бродили по моим залам и глубокомысленно кивали, разглядывая пятна краски, комки гнутой проволоки, старый письменный стола и прочие творения современного искусства. И с каждым кивком все ближе подходили к истинному сердцу галереи — к стойке с бесплатным шампанским и закусками. Все шло отлично, пока в первом зале не взревела музыка.
— Да будет рок! — заорал кто-то. И стал рок.
Гитары взвизгнули, и в одной тональности с ними взвизгнули мои посетители. Я кинулся в первый зал, и застал там толпу болванов, одетых как панки. Они приняли мою бесценную инсталляцию «Обычный письменный стол» за обычный письменный стол, взгромоздили на него магнитофон, и теперь танцевали под звуки панк-рока. Музыка скрыла то, что я им кричал. Оно и к лучшему, такие слова не должны звучать в храме высокого искусства! Я пытался выгнать танцоров, а они хохотали, пели хором и отплясывали.
Кода сработала сигнализация, панки разбежались и забыли свой магнитофон. Вой
