ЛК [Alexander Sizenov] (fb2) читать онлайн

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

Alexander Sizenov ЛК

В центре внимания "ЛК" находятся действия идеалов, которые требуют от своих последователей отказаться от материальных ценностей и погрузиться в бесконечное слияние с чем-то превосходящим их самих. Литературное произведение проникает в темные уголки психики, причиняя неудобство и шок. Автор манипулирует традиционными ожиданиями читателя.

Границы принятия этого нового этапа человеческого развития размыты в книге, которая открывается задом наперед. Короткая книга ставит под сомнение природу и смысл человеческого существования, заставляя нас стремиться к большему и отвергать обыденное.

Работа представляет собой провокационный взгляд на природу и сущность человека. Это взывает к самому глубокому и темному в нас, раздается грохот огромного шокирующего раскола и оставляет нас с чувством неудовлетворенности и неполноценности.

C'est urgent pour moi

Шумный город потихоньку отпускает своих обитателей – люди, уставшие от бесконечного движения и неминуемой тоски будней, ищут утешения в своих теплых, но ужасно одиноких домах. Разбредаются по муравьиным тропам влезают в свои соты – эволюционировавшие каменные пещеры, наслоенные друг на друге. Тут лицо мужчины – шрамы на его коже, словно рельеф жизни, где крайний поезд вывозит его в тыл, последним. Возглас приближается к губам.

Расскажи мне срочно!

Озарение рушится первым этапом. Принятия конца – отрицание. Он убеждает себя, что лишь жестокая шутка фатума навела его на данную мысль – обесценивает слова, смягчает опасения. Он, как сфинкс, свернулся в клубок оттопырив позвоночные острова, а мир вокруг начал мерцать спонтанными оттенками, сердце стучит всё громче. Возникает ощущение как будто ты летишь на огромной скорости ощущая как все что есть вокруг сжимается внутрь самого себя, визуально уменьшаясь. Так все завершилось. Эта стадия принятия конца открывает сложные двери в самого себя, начиная гонку мыслей в голове.

Гнев, раскатывающийся в голове, словно безудержный шторм. Внутренний голос разбужен, кричащий обиды и страха, требующий рассказать ему всю суть, выйти из тени мечт и ложных иллюзий. Мысли о смерти и конце преобразуют его в нечто, уничтожающее всё на своем пути – беспощадное противостояние с самим собой. Волны трепещут, заметив его злобный взгляд, с невероятной ненавистью.

Тотальный мрак накрывает своими угольными крыльями. Белая пелена распространяется выше головы и заполняет пространство под ногами. Именно здесь чувствуется полная обособленность, самобытное существование человека в обрывках легенд и старых законов. Восклицание "Расскажи мне!" возвращается тихим без звуковым пониманием, словно последний крик затерянной души, отчаянно пытающейся найти свое место в общей бесшовной мозаике. Эта стадия требует от него морального искоренения перед самим собой, который даст повод двигаться дальше.

В сжатом пространстве начинает появляться толика искушенного упования на то, что чудеса всё-таки задержат дыхание в его подконтрольном мире. Где он договорился. Он замечает свет блестящих звёзд, недавно ушедших спать. Где рыба выпрыгивает из графина и уплывает от нас, где мы вынуждены наблюдать смену нашего фокуса, с плавников, на проливающийся сосуд. Стадия размышления и переговоры с самим собой – лишь шелковая линия, на которой стоит балансировать.

Тут он находит в себе силы для реализации мягких соприкосновений снов противостояния с неминуемым концом. Он уже начинает принимать его, сознательно интегрируясь в систему бесконечных узлов лабиринта. Ничего не выходит, уже нет ни одного привычного образа. Суть вещей о которых шли разговоры навсегда потеряна, так и не успев проявиться в виртуальности.

Впервые за весь свой опыт, мы открываем свое сердце миру, принимая на свои плечи груз ответственности за нашу жизнь. Внезапные вспышки мыслей начинают казаться не такими далекими и чужими. Мы создаем свой образ ближайшего, наполняя его красками и линиями своих самых сокровенных желаний о которых никто не догадывался.

Бережливо пробуждаясь от потрясного, он отыскивает значимость былых своих дней, и откровенный потенциал в новом. Он покидает свой собственный сферический клубок, разящий волной скрытых намеков и шифров, отплывает от равнодушия к своим былым эмоциям, становясь вечным обладателем своего знания. Отныне "я" противостоит власти конца, начав размашистые шаги по этапу исследования своей сущности.

Начинает готовиться к предстоящему мгновению – целый мир несчитанных веков доступен ему, расстилается океаном пред его ступнями. Апогей самопознания искрится на его пальцах, словно звезда неяркого космоса.

Его дума творит свой опус – убирая из памяти все и завершая его целостность распадом любой новой мысли и желание воли действовать. Наступает реализация всех черт и пороков – человечности яркие страницы. Тихо, почти незаметно, он погружается в эту ступень настоящего ничего, ничего не осознавая. Эта та неизбежность дремлющего потенциала его существования.

Connaissances de base

Существует искусство ухода от того, что вокруг тебя, определенная церемония, необходимая для уничтожения материальных ценностей. Избавление от символов выраженных в инструментах. Это тщательное и методичное сжигание – когда-то скрытая мечта на задворках его сознания – медленно материализовалось в реальность. Угольно-черная пещера постепенно поглощает все, что может, одно за другим. Тот обычный осенний вечер начался как вдох, ожидающий выдоха, тишина нарушалась лишь шелестом одного хрустящего малинового листа под его ногами, как будто природа тоже начала отбивать похоронный звон на могиле его мирских привязанностей.

Когда он стоял в полумраке своей просторной гостиной, выражение его лица искажали не боль или тревога; это было предвкушение – предвкушение, которое заставляло его пальцы подергиваться, как за несколько минут до первого свидания. Его взгляд скользил по каждому предмету с порочной радостью, наслаждаясь роскошными тканями и сочными породами дерева, которые украшали его дом. Но теперь все они были мишенями для уничтожения, что свидетельствовало о его новообретенном знании.

Приступая к ритуальной чистке, он вонзил нож для резки картона в гладкую поверхность своего кожаного дивана. Он скрупулезно извлек из земли обрывки некогда эластичной ткани, теперь напоминающие ленты: клочья разлетались по холодному деревянному полу, как испачканное кровью конфетти. Он наслаждался реакцией, которую это вызывало: резким шипением лезвия, проходящего сквозь волокна, сухим шелестом разрываемой кожи, вздохом, который оно издавало, создавая вакуум, в котором его прежняя жизнь со скрежетом исчезала.

Уйти, оставить для других – было его единственной мантрой, стучащим барабаном в глубине его груди, тиканьем маятника, отмечавшего биение его сердца. Он повернулся к камину из жемчужно-белого мрамора, где лежала его ценная коллекция антикварных часов, отсчитывая последние секунды. Серебряные циферблаты часов сверкнули, словно подмигивая, когда он приветствовал их уничтожение. Размашистыми жестами он ударял по каждой детали его пожилого, каждый удар был подобен вулканическому взрыву, одновременно вызывая ликование и потерю каждой раздавленной шестерней и треснувшим сапфировым стеклом. Наше время закончилось.

Книги: следующая жертва. Он разрывал их колючки на части, как потрошат свежевыловленную рыбу. Держа их отрубленные тела, развернутые веером страницы, словно крылья охотничьего трофея, он подбросил их в воздух. Они грациозно описывали дугу, делая пируэты, когда плыли вниз, оскверненные истории о ныне списанных солдатах, возвращающихся на поле боя, – яркий ливень в оттенках сожаления и радости. Он собирал воспоминания, как грязные монетки, воспоминания расплывались и деформировались друг в друге, как слои расплавленного воска. Это та информация делающая нас такими, какими мы должны и уйти.

Ненасытный голод толкал его на материальные банкеты в других залах, каждый из которых открывался ему со все возрастающим декадентством. Ванные комнаты, кабинеты, спальни – все было ободрано, сожжено и разорвано собственными руками, методичными, как у ремесленника. Холодные стены поглощали эхо каждого тщательного сноса, ни разу не позволив насладиться передышкой. Шрамы начали проявляться на его коже: синяки, царапины и порезы усеивали его плоть, как изломанные части его вещей.

Наконец, он добрался до своего будуара, что стало кульминацией его очистительного безумия. Он открыл двойные двери, за которыми стояла кровать, застеленная безукоризненно белым бельем, таким же нетронутым, как выпавший снег. Дрожащими руками и дрожащими губами он наклонился, чтобы запечатлеть мягкий, нежнейший поцелуй на полотне, прощаясь со своим последним пристанищем, прежде чем разорвать его в клочья, как останки любимого призрака.

Теперь, когда вращающийся волчок остановился на краю пропасти своего существования, он, спотыкаясь, бросился в объятия ночи, бродя по улицам в поисках спящих душ, которым мог бы отдать остатки своей опустошенной жизни. Луна была свидетелем того, как он осторожно вложил фрагмент своей истории в руки дрожащего бродяги. Звезды бдительно следили за его действиями, когда он наполнял почтовый ящик матери-одиночки бумажными кульками с остатками своей жизни.

Приближался рассвет, туман рассеялся, сменившись тихим приятием того, что ночная работа прошептала о своем окончании в его усталых костях. Солнце медленно пробиралось в этот мир, как тень ледяной бутон цветка осмеливается распуститься, освещая его прерывистое дыхание – мечтатель, наконец, пробуждающийся от лихорадочного сна.

Его мир, теперь очищенный и пустой, был наполнен лишь отголосками прошлого, блистательными моментами, одновременно блестящими и зловещими. Стены вздохнули с облегчением, когда его палец зашевелился, синхронизируясь с торжественным ритмом его сердцебиения. Теперь, пустой, как кенотаф, он обнимал пустоту со всем чувством очищения, обновления, перерождения.

В его святилище грифельная доска была начисто вытерта, чистый холст, лишенный красок, которые когда-то составляли мозаику его существования. Бесконечную рекурсию с обрывками последних деталей? Которые он так скрупулезно хватал своими ладонями. То, что раньше пристально смотрело на него, дразня калейдоскопом материального изобилия, сменилось мрачной тишиной и забытым покоем, которые шевельнулись в нем. Пустота была такой же резкой и шокирующей, как внезапное погружение в ледяную воду, но это была метаморфоза, кокон сбрасывал кожу гусеницы, чтобы выковать крылья бабочки.

Когда он стоял в центре своего нового царства, на его потрескавшихся губах расцвела улыбка. Хаос, окружавший его, закончился, передышка наступила в криках и звоне бьющегося фарфора. Именно в этой безграничной тишине он почувствовал, как мир внутри него пробуждается: его чувства обострились, ветер пел ему, омывая его раны, а солнце заново раскрашивало его душу мазками надежды. Эта чистая смерть материализма не была решением, рожденным страданием или даже отчаянием: это была коронация в муках прекрасного, блаженного забвения – рождение человека, который стремился жить в отражении освобождения. Спотыкаясь об окно, он слышит долгожданный хлопок за спиной.

État inverse

Мы пришли сюда, чтобы найти утешение в горечи существования. Наблюдая из окна своей квартиры на этаже, холодный солнечный свет пробивался сквозь голые ветви зимних деревьев, отбрасывая слабый отблеск на пепельный ковер под ногами. Он закрывал глаза, и перед ним открывалась панорама тактильной светотени, коллаж пустоты, загроможденный лишь реликвиями его прошлого: артефактами неудачных браков, несбывшихся мечтаний и давно потраченного финансового состояния – каждый из них соперничал за звание самого прискорбного решения, которое он когда-либо принимал. Наполовину развернутая рулонная пленка, отполированная временем, содержала изображения смеха – смеха, который покинул его, как батальон, спасающийся от бедствий войны.

Как же до этого дошло? Он не раз ставил это под сомнение. Но теперь, когда он расхаживал по лабиринтообразным залам своего убежища, превратившегося в скотобойню, среди проглотившего его хаоса была только уверенность, непоколебимая ясность. Он принял свое решение, и вместе с ним пришла убежденность, которую не могли постичь никакие растраченные впустую эмоции. Пришло время избавить его жизнь от бесчисленных пережитков, свидетельствовавших о его неудачах. Испепелить саму основу существования, которая преследовала его, как фантомная конечность.

Подвал его жилого комплекса служил первой из многих могил, зияющей пастью, до отказа забитой отбросами его разбитой жизни. И когда он открыл дверь, его встретил удушливый смрад разложения. У подножия лестницы лежал чемодан, его облупившаяся изумрудная краска свидетельствовала о коварном распространении плесени, заполонившей углы комнаты. Он опустился на колени перед реликвией, его пальцы ласкали медный замок, который давным-давно потускнел.

Внутри сундука ожидали остатки его распавшийся жизни: потрепанные фотоальбомы, когда-то переплетенные с точностью швейцарского часовщика, теперь изуродованные скрежещущими зубами ненависти; пара голов фарфорового птенца, которые вместе заглядывали в бездну, теперь безглазые и искалеченные, обреченные на незрячую вечность. Он оглядел обломки со смесью презрения и жалости.

Наверху, на чердаке, в мавзолее пыли лежала могила из засохших пожелтевших газетных вырезок и потрескавшихся виниловых пластинок. Среди саркофагов из паутины и разлагающегося картона были забальзамированы призраки его прошлых достижений, ожидающие погребения. Изображения того времени, когда его восхваляли, и даже почитали. Горькая ирония не ускользнула от него, когда он изучал ветхий диплом, свидетельствовавший о некогда многообещающей карьере.

Его победы, те мимолетные моменты ликования, которые, казалось, существовали лишь в мелком вызове его изломанному настоящему, теперь были всего лишь пещерой отголосков. Они преследовали его, как раковая опухоль, разъедая потертые грани его сознания, заставляя его отважиться и взглянуть в лицо существованию с безжалостным презрением к его тщетной борьбе. И все же, когда он избавил свою жизнь от этих воспоминаний, он обнаружил странное родство в этих осужденных знаках внимания. Они были призраками, которые больше не будут преследовать его.

Двенадцать дней прошли в вихре эмоционального самопожирания. Он бросил обломки своей жизни на погребальный костер забвения, и каждая проходящая минута съедала ткань его прошлого своими огненными объятиями. Когда каждая реликвия сгорала и превращалась в пепел, казалось, что его воспоминания кремировались, а сознание очищалось. Хаос, который когда-то окутывал его, отступал, уступая всепоглощающему пламени которое разрасталось у него в душе.

Дым сворачивался извилистыми нитями, обвивая непостоянными пальцами каркас его существования. Там он стоял, окровавленный победитель среди теней это страха, обозревая обугленные останки мира, который держал его в плену. Из тисков своего печального прошлого вырвался освобожденный человек.

Он вышел из-под обломков своих окрепшим, наполняя легкие очищающим дыханием своей новой реальности.

Дни превращались в недели, наслаждения нежной пустоты, сопровождавшей его возрождение. Он находил утешение в тишине, как будто остатки его отвергнутой жизни были саванами, которые притупляли его чувства. Теперь он был жив; солнце казалось теплее, а свежий воздух, проникавший в его окна, приносил с собой аромат зарождающейся жизни.

Шаги эхом отдавались в пустых помещениях его квартиры, где его атрибуты создавали какофонию отчаяния. Следующим этапом было все что он имеет внутри материальной виртуальности.

Когда тьма распахнула свой бархатный занавес над миром, он стоял у своего окна, цепляясь за обещание безоблачного будущего. Наблюдал, как ночь поглощает улицы внизу, отбрасывая лунный свет на реки, словно сияние изгнанного сарафа.

В сгущающихся тенях не было никого, кто мог бы засвидетельствовать его улыбку. Ничего, кроме нежного дуновения ветра, шепчущего в пустоте, которая когда-то была его жизнью. И он чьи воспоминания теперь превратились в осколки пепла, унесенные в неизвестность на неосязаемых крыльях, наконец-то обрел равновесие и готовность.

Nous pouvons

Вначале была ощутимая пустота, неподдельная пустота. Это ничто пронизывало каждый атом, каждую его молекулу. Родившийся в маленьком, забытом уголке небытия. Он был человеком, который – как и любой другой житель любого сонного городка – шел в никуда. И все же он питал то невыразимое беспокойство, которое присуще только уму. Он был странником по пустыне, которая была его жизнью. Ищущим, размышляющим, но решительным в своем стремлении найти нечто, управляющее механизмом который пронизывал его бытие. И он бы скитался до конца дней, если бы не шепот.

Это раздалось ночью; тихое, соблазнительное мурлыканье, которое прокралось в его сознание без малейшего предупреждения. Это нашептало ему идею, искру, которая дремала, ожидая, когда ее зажгут. Когда его глаза резко открылись и он не увидел ничего, кроме бархатистой темноты, он не мог отделаться от ощущения, что чья-то скрытая рука творит с ним какое-то бесчинство. Искушение исследовать эту новообретенную страсть было совершенно непреодолимым. Эта идея, неразрешимая проблема, которая гноилась внутри него, гротескная маленькая мысль, которая превратилась в чудовище, поглощающее каждый сантиметр его существа.

Это был простой вопрос, который воспламенил его: существует ли суть в воспринимаемом мире или она существует только в уме? Можно ли достичь высшей мудрости путем тщательного наблюдения за миром, или истина субъективна, соткана из эмоциональной ткани индивидуальности? Прилив эйфории, сопровождавший это направление расследования, не был похож ни на что, что он когда-либо испытывал раньше. В своем стремлении к этой всепоглощающей силе он знал, что его жизнь безвозвратно изменится.

Но как?

Дни и ночи проходили как в лихорадочном тумане, а он лежал в постели, мучительно не находя ответа. Он играл с этим угрожающим шепотом, разрывая его на части, а затем сшивая обратно в отчаянной попытке рассмотреть его со всех сторон. То, что когда-то было едва уловимым жужжанием, превратилось во всепоглощающий рев, каждое сознательное мгновение было наполнено рекурсией рассуждений и догадок. Некогда живой и осязаемый мир начал терять свою субстанцию по мере того, как трепет поиска истины захватил его чувства.

Апатичный к обыденному миру, он стал еще более изможденным, глаза запали в пустые, потемневшие глазницы. Его неопрятная борода обрамляла подбородок, который, казалось, нес на себе вес вселенной. Он превратился в призрак самого себя. Друзья и родственники, встревоженные его неуправляемым и прожорливым нравом, обратились к нему в своих попытках вернуть его к реальности.

Бесконечное однообразие существования, терзаемого этим вопросом, на который нет ответа, привело к истощению разума. Его некогда статичное мировоззрение начало разрушаться, сменившись хаотичным водоворотом противоречивых философских теорий и оставшихся без ответа экзистенциальных вопросов. Вселенная вокруг него заколебалась прямо у него на глазах, легкий ветерок угрожал развеять пыль реальности, которая не надежно держалась на поверхности его существования.

И там, в свой самый мрачный час, на грани полного краха, он наткнулся на фигуру, которая изменила ход его жизни. Это был пожилой человек, его физическая форма представляла собой обветренную оболочку, которая противоречила жизненности его духа. Хотя можно было разглядеть каждую косточку и сухожилие, его слабые ноги поддерживали его с титаническим усилием, в этом человеке было что-то бесспорно пленительное. У этого загадочного незнакомца была безмятежная улыбка, в которой сквозили мудрость и боль.

Таинственный человек был, своего рода, путешественник, который был свидетелем того, как многие жизни рушились под сокрушительным грузом экзистенциальных поисков. То, что исходило от него, было редким и неземным покоем, который неземным образом мерцал вокруг него. Он был воплощением всего, к чему когда-то стремился изможденный молодой человек: просветления, доброты и понимания.

Когда они разлили кипящую воду, он поделился своей историей с мальчуганом. Когда-то он был человеком, одержимым стремлением к истине, во многом похожим на него. Его безжалостная одержимость стоила ему всего: любви, семьи и даже здоровья. Но потом он встретил мудрую женщину, которая дала ему ключ к свободе из его добровольной тюрьмы.

Видишь ли, мой юный друг, мягко сказал он, – истинная мудрость приходит не от бездумного стремления, а от развития и интеграции знаний и эмоций, интеллекта и сопереживания. Она заключается в понимании того, что в поисках истины человек должен быть готов отпустить именно то, за чем он гонится. Баланс заключается в принятии ограничений нашего восприятия и принятии бесконечной непредсказуемости существования. Все кончено, мы достигли нашего предела, мы за пол часа способны уничтожить все живые организмы живущие на суше. Зачем ждать этого момента? Рано или поздно опустошив свои мысли ты придешь к этому. Лет через десять или двадцать.

Сколько тебе сейчас?

Парень с трепетом обдумывал слова мужчины. Он понял, что продолжение его нынешнего пути безжалостных расспросов приведет только к краху. Вняв совету, он решил избавиться от своей навязчивой идеи. Как будто с его плеч свалился огромный груз. Он ощутил удивительную ясность, которой никогда раньше не испытывал.

Мы беспомощны.

Où sont-ils

В начале была тьма. Огромная, неизмеримая, чернота, которая поглощала каждую мысль, каждое чувство и каждый вздох прежде, чем они успевали начаться. Кружась в этой тьме, зашевелилась бесконечно малая частица жизни, мыслеформа, которой предстояло стать человеком. Это существо не стремилось быть живым, поскольку ему еще предстояло познать существование; скорее, оно подчинилось неизбежному притяжению творения, этой самой хрупкой и могущественной из сил, связывающих вселенную воедино.

Человек, который познал бы себя настолько глубоко, что проследил бы дугу своего развития вплоть до ее изначальных истоков, плавал в утробе своей матери, окутанный теплой, мерцающей тьмой. Здесь, подвешенный в коконе зарождающейся жизни, он ничего не знал ни об испытаниях, которые принесет ему существование, ни о сокрушительном однообразии, которым оно будет пропитано. Он выковал себя внутри этой куколки, тщательно формируя человека, которым ему предстояло стать.

Выйдя из тела своей матери, скользкого от жидкостей его творения, пустой холст души начал заполняться, штрих за штрихом, болью и чудом существования. Воздух, который он глотал, становился сутью его души, и с каждым вздохом абсолютная темнота его концепции превращалась в сияющую светотень мирской жизни. Крича, воя, он объявил о своем прибытии первобытным заявлением, которое еще долгие годы будет эхом отдаваться в его памяти.

В безопасной гавани своей семьи человек расцвел. Шли годы, его глаза становились острее, руки ловчее, а его разум, некогда бурлящий вихрем возможностей, выкристаллизовался в уникальное сочетание переживаний, которые сформировали его личность. По мере того как он рос, росла и любовь, окружавшая его, и он стоял во весь рост, закутанный в кокон привязанности, который казался непроницаемым, почти вечным.

Любимый своей матерью, чья привязанность разливалась по нему, как мед, согревая его душу своей липкой сладостью, и восхищаемый отцом, чья гордость набрасывалась на его плечи подобно мантии, он был бьющимся сердцем их семейного триптиха, каждый из которых неразрывно переплетался с другими. Мир видел в них маяк единства, маяк, который стал символом всего, что было успешным в их жизни. И был успех, свидетельство их единства перед лицом обезумевших толп и грохочущих жизненных бурь.

Обыденная рутина и душащие душу привычки громоздились вокруг него до тех пор, пока он больше не мог видеть мягкое сияние подлинного удовлетворения. Каждый день приносил с собой новый непрозрачный слой, удушающий запутанные подробности его страстей и заглушающий знание о том, что когда-то жизнь была чем-то большим, чем просто бессмысленное повторение. Он был солнечным затмением человека, затененного той же тьмой, которая когда-то привела его в этот мир.

Пустота, некогда бывшая неотъемлемой частью его творения, начала гноиться и заползать в его душу, соблазнительно нашептывая о пустом ядре мира. Он столкнулся с бурлящим морем противоречий, колеблясь между пониманием и страхом, признанием и отрицанием. Поглощенный ураганом экзистенциального страха, на его языке появился знакомый вкус, манящий его вернуться к истокам.

Итак, по спирали погружаясь внутрь себя, разрывая себя на части слой за слоем, разбирая сложную конструкцию, которая стала жизнью. Отступая к самой сердцевине своего существа, он наткнулся на воспоминание о своем зарождении – ту изначальную тьму, во всей ее бесконечной и непостижимой непознаваемости – и глубоко вдохнул ее мудрость.

В древних глубинах своей сущности, в той части себя, которую не тронуло время, он осознал, что монотонность, которую он построил для себя, была не тюрьмой, а, скорее, высшим выражением силы. Жизнь, какой бы скучной она ни казалась со стороны, состояла из бесчисленных нюансов и деталей, которые только он мог видеть, которые только он мог формировать. Он был не просто зрителем продолжающейся истории о своем существовании, он продолжал реализовывать суть. И в его конкретный промежуток времени, он был ее всемогущим автором этой сути.

Вооруженный этим осознанием, он начал собирать себя воедино, перестраивая свою личность с нуля. С каждым вздохом, окрашенным теперь оттенком его прозрения, он собирал разрозненные части самого себя в человека, который твердо стоял перед сутью которая неотъемлемо от его желания распоряжалась его бытом.

Он вышел из бури самоанализа, охваченный трепетом неопределенности, перемен и потенциала. Куколка его прежнего "я" лежала выброшенной у его ног, свидетельствуя не только о его росте, но и о бесконечных возможностях, которые жизнь все еще таила для него. Все что он знал о себе вчера, было выплюнуто в новую вариацию его дальнейших событий, которую он не мог предположить или как-то подсчитать.

Oui, c'est comme ça

Стерильно белые стены невзрачной больничной палаты не приносили ни утешения, ни отсрочки, когда он лежал, умирая, на недавно замененных простынях из хлопка, все еще хранящих запах отбеливателя. Там, в ожидании торжественных нот его предстоящей лебединой песни, кардиомонитор запищал в ритме, почти гармонирующем с его прерывистым дыханием. Его был сведен к граммам на квадратный сантиметр, каждый рассчитанный вдох воздуха конкурировал с гравитационной силой, вынуждающей уступать пустоте. Человек, который когда-то так привык торговаться со временем, теперь оказался в растерянности, не способный выбраться из холодных объятий жнеца.

Его глаза цвета океана, когда-то наполненные волнами мечтаний, за которыми он все же осмеливался гнаться, теперь покоились на дне глубокой пропасти, глядя в окно на унылые серые облака, которые служили фоном для последнего акта его жизни. Его история была историей о раздробленных амбициях и неконтролируемом аппетите, когда каждая предоставленная ему возможность в конечном счете ускользала из его слабых рук. Была ли это любовь к человеку, танцы и смех, освещавшие его самые мрачные дни, или возведение обугленного дела, украшенного обломками неоплаченных долгов. Величайшим его достижением теперь был триумф посредственности. Выпить яд и не умереть – вот что поражало его в этот момент.

Дверь в комнату со скрипом отворилась, впуская неземной силуэт. Его сущность излучала приглушенный блеск, не похожий ни на одну картину или скульптуру, которые он когда-либо видел. Одетая в сшитый на заказ костюм, украшенный плащом из теней и шепота, фигура приблизилась к кровати. Он почувствовал неоспоримую силу, заключенную в этом знакомце, и, собрав свой последний рушащийся бастион самосохранения, он решил задать вопрос, который скрутил его внутренности как нож.

Кто ты такой?

Голос, похожий на стареющую пластинку, наслоившийся и потрескавшийся за прошедшие десятилетия, ответил: Я – кульминация твоего опыта, квинтэссенция каждого урока, душевной боли и триумфа в твоем жалком существовании. Я здесь, чтобы дать тебе представление о том, какой должна была быть твоя жизнь.

Это я.

Вопросы о жизни, любви и неиспользованном потенциале потоком хлынули в спотыкающееся сознании. Надежда и страх образовали хрупкое равновесие на весах его хрупкого, трепещущего сердца. С каждым словом фигура напоминала ему об ошеломляющем грузе упущения, приковывающем его к холодному линолеумному полу. Ты не сможешь понять как это наблюдать за тем как ты умираешь. Со стороны.

Он слушал, как фигура вспоминает каждый упущенный шанс, все оставленные взаимоотношения, каждую заржавевшую мечту, извлекая их из бездны своей памяти. Каждая история приоткрывала завесу тайны над множеством возможностей, мириады историй оставались непрочитанными. Той жизни которую прожил он же сам, который пришел проститься с тем кем он не стал.

Это было в тишине того рокового часа, когда приливы отчаяния отступили и ясность, подобно теплому солнечному свету, прорвалась сквозь завесу отчаяния. Среди шквала откровений он осознал свою ущербную натуру, свое приятие посредственности, бесконечные оправдания, которые он придумывал, чтобы избежать столкновения с безграничным потенциалом, оставшимся нераскрытым.

Там, на пепелище своего существования, он нашел утешение. Сердечная боль трансформировалась в понимание. И когда рассказ фигуры приблизился к финальной ноте, искра разожгла тлеющие остатки воли в ревущее пламя. С последними словами фигура исчезла, оставив за собой колеблющийся след, который, казалось, задержался в стерильном воздухе.

Мимолетное спокойствие наполнило его тело, когда он переваривал всю суть своей жизни в момент ее завершения. История была рассказана полностью, и с ее раскрытием пришло смирение с неизбежной правдой о его неизбежном конце. Его взгляд скользнул к потолку и медленному балету теней, отбрасываемых лампами ночного света. Его сердце, когда-то отягощенное бременем сожалений, теперь отказывалось принимать мысль о том, чтобы оплакивать путешествие по этому неумолимому, прекрасному миру.

В муках своего последнего часа он приветствовал холодные объятия, которые ждали своего времени затаив дыхание. Нежный шепот прощения и понимания, подобно легкому ветерку перед бурей, коснулся его щеки. И как раз в тот момент, когда последние мелодии его жизни начали затихать, блестящая слеза скатилась по изношенному холсту его лица.

Он выдохнул в последний раз, и внезапный каскад образов промелькнул перед его затуманенными глазами. Нужно оставить другим, я все правильно сделал. Избавился от всего, что меня тяготило и держало здесь. Принес себя в жертву. Для других. Сейчас все будет иначе. Торжественно приняв неминуемую смерть, он погрузился в тишину. Он больше не был простым человеком, теперь он был частью огромного гобелена, который охватывал бесконечные пространства между звездами и пропастями под землей, единственной сияющей нитью в туманном лабиринте человеческого существования.