тесной комнаты, проявлялись главные черты характера Семена Степановича Чапского. Его неприкрытый азарт, буйство и неистовство часто становились причиной скандалов, драк и ссор после очередной проигранной игры в карты. Казалось, что в тот момент он готов был убить своего неприятеля, разорвать его в клочья! Его голова становилась красной, как помидор, на теле выступали толстые вены, в которых бурлила густая горячая кровь, кривые пальцы тряслись, он поднимал руки и приговаривал: “Ух я тебя, наглеца, сделаю! Ох, тебе-то мало не покажется, подлец!”, пыхтя будто сломанный самовар. Однако, должно быть, самым опасным свойством натуры Чапского была его абсолютная несдержанность и раздражительность — практически в любой ситуации он мог вспыхнуть и взорваться, словно подожженная пороховая бочка, что часто плохо заканчивалось для того, кто осмелился встать у него на пути.
Самой частой жертвой дебошей Семена Степановича Чапского была его жена — Елизавета Михайловна Чапская. Бог знает, что свело ее с таким мятежным и необузданным человеком! Слыхал я, что происхождение Елизаветы Михайловны было весьма неказистым — выросла она в бедной крестьянской семье, и жила бы она себе там долго и счастливо, пока для ее батюшки за горизонтом не замаячила серьезная возможность обогатить свой нищий род. Так, найдя обеспеченного жениха для своей дочери, он выдал молодую семнадцатилетнюю девушку за пятидесятилетнего Семена Степановича.
Поначалу Елизавета Михайловна ни на что не жаловалась — хоть она и не питала никаких чувств к Семену Степановичу, она все же предпочитала сдержанно отвечать на вопросы о своем муже, говоря, что всем довольна и не желает ничего больше. Однако немного позже начало происходить что-то неладное: Елизавета Михайловна стала избегать других людей, из-за чего ее редко можно было увидеть за пределами участка Семена Степановича. Перестала она и общаться со своими подругами и соседями, тем самым проводя больше времени наедине с собой. Под блестящими голубыми глазами Елизаветы Михайловны, некогда наполненными беззаботностью и легкостью, вдруг появились темные широкие круги, а ее губы с каждым месяцем становились все тоньше и тоньше. Кожа Елизаветы Михайловны постепенно бледнела, ее темные длинные волосы все больше приобретали пепельно-серый оттенок, благодаря чему казалось, что девушка выглядела немного старше, чем она была на самом деле. Все чаще из ее дома вечером слышались крики и плачи, прерываемые грубым железным басом Семена Степановича — стало ясно, что каждый день Чапский безжалостно колотит свою собственную жену.
Страшно себе представить, что тогда ощущала эта невинная хрупкая женщина! Да и кто бы смог спасти ее несчастную душу, вытащив ее из этого беспросветного ада? Кто бы смог по-настоящему помочь ей, когда родители Елизаветы Михайловны уже давно вечно дремлют в сырой могиле, и никому, кроме них, не было дела ни до нее, ни до всех ее переживаний и проблем? Какого было каждый день выслушивать бесконечно обидные ругательства, летящие из уст человека, имеющего право называться твоим “мужем”? Какого было терпеть его выходки, приносящие как моральную, так и физическую боль?
Вероятно, единственным островком спокойствия для Елизаветы Михайловны было время, когда Семен Степанович уходил на медвежью охоту в лес, где в один прекрасный день решил поохотится и я.
Помнится мне, это был холодный январский денек — солнце тогда светило ярко, а от того снежный ковер весело искрился и блестел, придавая зимнему пейзажу некое праздничное настроение. Снег был повсюду, ведь ночью шел обильный густой снегопад, из-за чего везде лежали глубокие сугробы, полностью укутавшие седым одеялом всю земляную поверхность. В воздухе еще царил жесткий мороз, приятно пощипывавший мой нос и щеки, окрашивая их в ярко-розовый цвет. Я пробирался через заснеженные кочки, опираясь на свое старое ружье, в то время как передо мной то подпрыгивая, то снова принюхиваясь шагала моя собака. Окинув взглядом окружающие меня замшелые морщинистые стволы, я решил немного изменить свой маршрут повернув влево, дабы выйти на небольшую полянку, на которой часто можно было встретить рябчиков, чье аппетитное мясо как раз являлось главной целью моего похода. Тем не менее, пройдя несколько метров сквозь плотные заснеженные кустарники и широкие канавки, я осознал, что моя дорога становилась все более непроходимой, мороз свирепел и чуть ли не сковывал мои движения, заставляя слабеть мои мышцы. Тогда-то я и решил передохнуть и уселся на близлежащий трухлявый пенек, внимательно осмотрев здешние просторы. К сожалению, просидеть там мне удалось недолго: по прошествии пяти минут я ощутил, как пушистые снежные хлопья медленно посыпались с сереющих облаков, что сподвигло меня продолжить свой путь.
Пройдя быстрым шагом приблизительно полмили, я все-таки добрался до той самой заветной поляны. Перед моим взором предстала типичная заснеженная лужайка, где порой проскальзывали
