Рассказы новых и древних дорог: Книга об Узбекистане [Борис Сергеевич Пармузин] (fb2) читать онлайн

Аскад Мухтар, Борис Пармузин РАССКАЗЫ НОВЫХ И ДРЕВНИХ ДОРОГ Книга об Узбекистане

Весенняя земля

Есть такая земля —

        у нее необычный, веселый наряд.

Есть такая земля,

        где живет полновластной хозяйкой весна.

Есть такая земля,

        у которой дорога к победам ясна,

В ней клокочут огромные силы,

        проснувшись от вечного сна.

Для любимой земли нет сегодня преград.

Айбек

Еще недавно листики винограда трепетали от малейшего ветерка, были мелкими, тонкими. А сейчас они величиной почти с ладонь и плотно закрывают над головой небо…

Солнечные лучи старательно ищут хотя бы щелочку, чтобы проникнуть во двор. А что толку? Найдут, пробьются и упадут холодными бликами на землю. Весь жар листва задерживает.

Виноградник поднялся высоко. Гибкие лозы разлеглись на тонких жердочках и образовали живой навес. Никакое солнце не страшно. Даже самое горячее. Дедушка Кады́р-ата́ уверяет, что в Ферганской долине у всех такие дворы.

— Поедем — сам увидишь… — говорит он внуку Усма́ну, который с нетерпением ждет этой поездки.

Усман — член школьного краеведческого кружка, на занятиях которого он многое узнал о родной республике, ее прошлом и настоящем. И теперь ему не терпелось увидеть все это своими глазами.

Ему хотелось поподробнее расспросить дедушку о маршруте предстоящего путешествия, но как-то все не было подходящего случая: то дедушка занят, то гости нагрянут. Редко, чтоб вечером под виноградником собиралась только своя семья. Обязательно кто-нибудь хоть на короткое время, да заглянет.

Под живым навесом Кадыр-ата соорудил супу. И гости любят посидеть на этом глиняном возвышении. Супа покрыта коврами, на которых лежат свернутые вдвое ватные одеяла.

— Уголок Ферганы! — восхищаются гости. — Уютно, прохладно. Так бы и сидел целый день.

Дедушка не любит, когда его хвалят. Поднимает пиалу, протягивает гостю:

— Пейте чай… Пейте, пожалуйста!

Но вот сегодня за вечерним чаем Кадыр-ата сам, без просьбы, заговорщицки подмигнув внуку, сказал:

— Так… Значит, появилась у меня идея…

Последнее слово, как заметил Усман, никому не понравилось.

— Что это за идея еще? — недовольно проворчала бабушка.

— Хорошая… — сдержанно похвалил Кадыр-ата, но почему-то опасался говорить подробно. — Замечательная!.. Когда узнаете — удивитесь.

И действительно, все удивились, когда наконец, решительно отставив в сторонку пиалу, дедушка развернул карту.

— Вот! — сказал он торжественно и провел пальцем по карте. — Мы решили поехать.

Теперь все посмотрели на Усмана, будто хотели сказать: ага, сговорились.

— Куда? — робко спросила мама.

Дедушка небрежно кивнул на карту:

— По всей республике!

— Только по республике? — поинтересовался папа. Его голос звучал подозрительно равнодушно.

— Да! — словно не замечая ехидства, подтвердил дедушка и торопливо положил на карту развернутый лист. — Это список моих друзей. Мне нужно с ними повидаться.

В списке были фамилии людей, известных даже всей стране.

Не давая никому опомниться, Кадыр-ата принес из своей комнаты потрепанную книжку.

— А это путеводитель по среднеазиатской железной дороге. Издан он… более полувека назад. В двенадцатом году. Мы и берем его с собой. Почитаем, посмотрим, сравним, как теперь все выглядит.

— Неожиданно решили вы… — развел руками папа.

Он почти согласился.

Это почувствовали и дедушка и Усман.

— Неожиданно?! Во!..

Кадыр-ата принес целую пачку писем. Они были из Ферганы и Самарка́нда, из Урге́нча и Бухары́, из Карши́ и Андижа́на… Почти изо всех городов республики.

— Видите: нас уже ждут! Вот мы и проведем каникулы. — Дедушка кивнул на Усмана, улыбнулся. — Мои каникулы сейчас длинные, можно всю страну объездить не торопясь… А теперь послушайте, что пишут мои друзья.

И весь вечер Кадыр-ата читал письма, перелистывая старый путеводитель.

— Конечно, нашего города в нем нет, — заметил старик.

Город Ангре́н начали строить в 1940 году. На стройку приехали комсомольцы. У отца Усмана до сих пор хранится газета, в которой молодые строители писали:

«Мы не вернемся до тех пор, пока на этом месте не вырастут корпуса нового, социалистического города».

Ужо давно построены шахты, дома, электростанции, а рабочие и горняки, как отец Усмана, никуда не уезжают.

Хорош Ангрен! И с каждым годом становится все лучше.

Таких городов, которых нет в старом путеводителе, сейчас в Узбекистане много: Чирчи́к, Алмалы́к, Янгию́ль, Янгие́р. В одном живут химики, в другом — тоже горняки, в третьем — обувщики, в четвертом — покорители Голодной степи.

Ангрен — город шахтеров. Лежит у подножия Курами́нского хребта. Склоны гор почти до вершин покрыты травой и маленькими деревцами — арчой. Деревца цепко держатся за камни. Веточки у них узловатые, крепкие. Когда лезешь в гору, можно смело держаться за них и подтягиваться. Выдержат!

По другую сторону города раскинулась степь. Весной из свежей зеленой травы выглядывают, слегка покачивая головками, тюльпаны. И пунцовые, и желтоватые, и розовые… Стайками жмутся друг к другу ярко-красные, с черной чашечкой в середине маки.

И тюльпаны и маки всегда выбегают к дороге. Кажется, как только услышали шум мотора или песню, так сразу и выбежали.

За цветами сюда приезжают даже из Ташкента. Школьники, студенты, рабочие. Под вечер они везут домой огромные букеты, а на следующее утро степь снова горит всеми красками.

Однажды в Ангрене выступал ученый и рассказал об интересных фактах.

Такая «тюльпанная держава», как Голландия, закупала в Узбекистане в тридцатые годы луковицы полевых цветов, выводила из них новые сорта и теперь вывозит прославленные тюльпаны в десятки стран мира…

Хорош город Ангрен! Точно так же называется и бурная, с ледяной водой горная речка.

На занятиях кружка Усман узнал о том, откуда произошло это название.

Как свидетельствует легенда, здесь жили племена кузнецов. Они были непобедимы, потому что свои сабли закаляли не в обычном огне, а на горящих камнях, вобравших в себя солнечный жар…

Хотя это всего лишь легенда, но, как известно, за преданиями нередко скрываются действительно исторические события. И кружковцы решили организовать в будущем году школьную экспедицию в горы: возможно, им удастся обнаружить шурфы древних шахт.

В годы гражданской войны богатствами края хотел завладеть грабитель Рахма́н-курбаши́. Он объявил себя потомком легендарных кузнецов, «непобедимым».

Кадыру-ата довелось видеть этого «непобедимого».

— Но мы так всыпали ему, что своих не собрал, — рассказывал он внуку. — А горящий камень теперь служит нам. Хорошо служит! Сколько угля уходит из нашего города каждый год! Не сосчитать…

Уже смеркалось, а Кадыр-ата продолжал читать путеводитель. Дошел до Ташкента. Но сведения о нем только всех рассмешили.

— «В Ташкенте имеет пребывание генерал-губернатор и сосредоточены все административные учреждения».

«Имеет пребывание…» Странные люди писали книжку!

— «В городе четыре церкви и триста пятьдесят мечетей…»

— Многовато! — улыбнулся отец.

— «В старом городе большинство построек глинобитные или из сырцового кирпича, улицы узкие, грязные, освещение плохое…»

— Это еще ничего! — смеется дедушка. — Другие города не так расписаны.

Скудные сведения приведены в путеводителе о Ташкенте. А между тем история его богата событиями трагическими и светлыми.

Вот рассказ о гибели четырнадцати комиссаров, который услышал Усман на занятиях кружка.

Рассказ о тревожном годе

Вчера получено сообщение, что часть городов Средней Азии охвачена контрреволюционным восстанием при явном участии англичан, укрепившихся в Индии…

Из речи В. И. Ленина на Объединенном заседании ВЦИК, Московского Совета и общественных организаций г. Москвы 29 июля 1918 года.

Пакеты, телеграфные ленты, бесчисленные донесения с коротким, внушительным адресом: военному комиссару Туркестанской республики^[1] К. Осипову…

Он успевает разобраться в этом потоке сообщений и распоряжений, побеседовать с руководителями ташкентских заводов, доложить в Москву об исполнении срочных приказов, а поздней ночью — такой же подтянутый, строгий — встретиться с американским консулом Трэдуэллом.

У этого господина всегда в запасе новости.

— На днях приезжает наш английский друг Бейли…

Осипов обрадован. Еще бы! Бейли — известная личность. Это он в июле организовал контрреволюционные мятежи в Ашхабаде и других городах. Уничтожены сотни коммунистов. Теперь Бейли едет в Ташкент. Отлично!

— У вас должно быть все подготовлено, господин Осипов!

— Мы готовы… но…

Осипов хотел предупредить заморского хозяина о боевом отряде ташкентских рабочих, о коммунистах и комсомольцах, которые могут оказать серьезное сопротивление.

— Вас что-нибудь беспокоит? — Трэдуэлл слегка наклоняется к ночному гостю. — Или не верите в нашу поддержку?

— Верю! — глухо отвечает Осипов.

— Уже кончается декабрь… — напоминает американский консул. — Не слишком ли вы медлите?

— Нужно было собрать силы… — оправдывается Осипов. — Чтоб потом…

Он выразительно сжал кулак.

Кого только не собирал и с кем только не вел переговоры Осипов! Белогвардейцы, эсеры, меньшевики, местные буржуазные националисты… Враги всех мастей ждали его сигнала.

Ждали с нетерпением, знали, что Осипову виднее, когда начать. Хотя и бывший царский офицер, но у большевиков пользуется доверием, имеет, как военный комиссар, и силу и власть. Он часто встречается с руководителями республики.

На экстренное совещание 18 января 1919 года к военному комиссару прибыли председатель Туркестанского ЦИК В. Д. Вотинцев, председатель Совнаркома республики В. Д. Фигельский, председатель Ташкентского горсовета Н. В. Шумилов, руководитель партийной организации А. Я. Першин…

Их было четырнадцать человек, четырнадцать комиссаров… И никто из них не знал, что Осипов — предатель, что здание окружено врагами. Враги засели и в самом здании.

Когда все приглашенные собрались и за последним человеком закрылись двери, на них, на четырнадцать большевиков, набросилась озверевшая свора.

Осипов отошел к стене и спокойно, с выдержкой палача смотрел на происходящее.

Вот сверкнула шашка и врезалась в чье-то плечо. Вот штык вонзился в ослабевшее тело.

Комиссары мертвы. Это видит Осипов. Но бандиты не могут остановиться, бьют прикладами, выкалывают глаза.

Люди мертвы. А с ними борются. Люди мертвы, а их боятся…

— Кончено! Все кончено! — наконец сказал Осипов.

Его поздравляли по телефону:

— Ночь на девятнадцатое января войдет в историю. Вы истинный патриот…

Мятежники торжествовали. Торопились захватить в свои руки и власть, и предприятия Ташкента.

Но за оружие брались рабочие. Весть о гибели четырнадцати комиссаров уже разнеслась по всему краю.

— Держитесь!..

Это просят рабочие Самарканда, Ферганы, Андижана.

Мятежники ворвались на территорию Красновосточного завода, считавшегося центром рабочего движения. Здесь выросли многие из тех, кто стал руководителями молодой республики, кто только что вчера погиб.

Враги метались по цехам. Хватали рабочих.

Допросы были короткими.

— Коммунист?

И выстрел заканчивал разговор.

Мятежники хватали людей и на улицах.

Проходил по Саперной паренек.

— Рабочий?

— Да… С Красновосточного завода.

И этого было достаточно… Паренька продолжали бить, даже когда он был мертв.

Но недолго хозяйничали бандиты. В городе завязывались бои. Кольцо революционных отрядов сжималось вокруг Ташкента.

Чувствуя приближение конца, снова попрятались в свои норы американские и английские дипломаты, срочно меняли документы и одежду их разведчики. Пресловутый Бейли бежал в горы. Осипов скрылся еще раньше.

Мятежники были разгромлены на третий день после выступления. 21 января 1919 года Ташкент стал свободным.

Имена погибших четырнадцати комиссаров остались в памяти людей.

В тот тревожный год журнал туркестанских комсомольцев «Юный коммунист» писал от имени молодежи:

«…Их смерть, их страдания заставляют нас поклясться продолжить начатое ими дело; поклясться крепко держать знамя, обагренное их кровью, знамя коммунизма».

А четырнадцать комиссаров и поныне живут. Они первыми встречают у ташкентского вокзала всех, кто приезжает в узбекскую столицу.

Встретили они и Кадыра-ата и его внука, когда те приехали в Ташкент. Усману показалось, что комиссары шагнули с огромного пьедестала им навстречу…

В узбекской столице

В городе расположены: гимназия мужская, женская, реальное училище, кадетский корпус, учительская семинария, коммерческое 8-классное училище, приходских училищ мужских — 2, женских — 3, русско-узбекских школ — 7…

Путеводитель 1912 года

Прямо с вокзала Кадыр-ата направился с внуком к своему старому приятелю. Хозяин очень обрадовался гостю. Не успели путники умыться, как на столе, словно по мановению волшебной палочки, появилось угощение.

Вернулся из университета сын хозяина — аспирант, высокий, стройный молодой человек, с буйной шевелюрой черных волос, тонким, словно чеканным лицом и удивительно живыми глазами.

— Будущий профессор истории. Академик! — с улыбкой кивнул на сына хозяин.

Аспирант весело расхохотался.

— А что, — вступился Кадыр-ата, — у русских есть такая поговорка: «Плохой тот солдат, который не мечтает стать генералом».

Аспирант оказался веселым, общительным человеком. Через каких-нибудь полчаса они разговаривали с Усманом, как давние знакомые. Усман рассказал о своем увлечении историей, о кружке.

— Выходит, мы коллеги! — подхватил аспирант. — Значит, вместе будем двигать историческую науку! — Он дружески хлопнул Усмана по плечу.

Узнав, что гости приехали поближе познакомиться со столицей, аспирант вызвался быть их экскурсоводом. И, разумеется, прежде всего привел путешественников к своему университету, познакомил с его историей.

…По коридорам мужской гимназии шел необычный посетитель. В новом халате, в белоснежной чалме. Он шел медленно, часто останавливался.

Все восхищало его. Классы, учебные кабинеты, библиотека, приборы.

Потом, через несколько дней после посещения гимназии, этот человек напечатал в ташкентской газете стихи:

Под стихотворением стояла подпись: Закирджа́н Фуркат.

Великий узбекский поэт впервые был в гимназии в 1890 году. Все увиденное в стенах этого лучшего в то время учебного заведения его не только восхитило.

Из гимназии поэт вышел грустный, полный раздумий.

«Ни одного узбекского юноши… — думал он. — Ни одного! Путь в науку закрыт им. Только мне удалось побывать в этом здании несколько минут… Гостем…»

В сквере перед гимназией стояла чугунная статуя первого губернатора Туркестанского края, полновластного хозяина Кауфмана.

Поэт долго, внимательно смотрел на всадника. Вероятно, в эти минуты родилось и другое стихотворение. Это был гневный голос против несправедливости.

Нет, такие стихи не появятся в газете. Рукопись будет уничтожена, а Фурката вышлют из Ташкента. И вскоре он уедет за границу.

Но поэт увидит, как прогрессивные люди России — учителя, врачи, инженеры, работающие в здешних краях, — стараются передать свои знания молодежи. И родятся горячие призывные строки:

Но двери институтов и школ открылись для узбекской молодежи только после Великого Октября.

— Вот смотри, — сказал аспирант Усману, показывая на мемориальную доску, на которой были высечены строки из декрета об основании университета и подпись Владимира Ильича Ленина.

— Да, — протянул Кадыр-ата. — Помню, это был тысяча девятьсот двадцатый год. Тяжелое было время! В России разруха, голод, а Ильич подумал и об этом. — Старик кивнул на университет. — Можно сказать, на краю земли создал такой институт высшего класса.

— Между прочим, — заметил аспирант, — Ленин не только подписал декрет, а прислал несколько поездов с книгами, приборами. Прислал русских ученых.

Много узбекских юношей и девушек прошло через аудитории этого старейшего учебного заведения Средней Азии. Где только сейчас не работают его выпускники! Они уже сами воспитали тысячи специалистов: преподавателей, геологов, физиков.

Усман был, что называется, настоящим историком и интересовался всем.

— А где же тот чугунный губернатор? Как его?.. Кауфман.

— А! — рассмеялся аспирант. — Сняли…

Потом они ездили по всему городу, и аспирант указывал то на здание новой школы, то техникума, то института.

— Ташкент — город студенческий, — не без гордости сказал он.

Усман не отрывал взгляда от окна автобуса. На некоторых улицах ветви деревьев почти сплелись, образуя зеленые туннели.

Раньше город был одноэтажным. Теперь и там и тут поднимаются вверх огромные здания, словно хвалятся друг перед другом своей высотой и величавостью. Их много сейчас, таких зданий…

Трудно представить, что вместо широких площадей, на которых переливаются всеми цветами фонтаны, вместо прямых улиц тянулись ряды глиняных кибиток.

Вместо теперешних гостиниц в грязных переулочках располагались караван-сараи, караван-дворцы. Название громкое, но в жизни выглядело все куда скромнее. Под навесами отдыхали кони, верблюды, ослы. В глинобитных комнатках приехавшие пили чай и спорили о ценах на товары. Многим из этих путников ранним утром предстояло раскладывать свои товары на базарных площадях.

— «Таш-кент» — «Каменный город», — рассказывал аспирант. — Ему более двух тысяч лет. Много в нем древних названий. Сохранились названия двенадцати ворот города: Бешага́ч, Сагба́н, Лабза́к… Но это только названия. Вот, например, «Бешагач» — «Пять деревьев». Нет теперь таких ворот. А вместо пяти деревьев раскинулся сейчас большой парк — «Комсомольское озеро». Особенно хорошо на озере в жаркий день. Лучшего места в городе не найдешь.

— Мы съездим туда? — спросил Усман.

— Обязательно! И на стадионе «Пахтакор» побываем. Знаешь, сколько там мест? До шестидесяти тысяч болельщиков умещается. Рядом со стадионом — Дворец искусства. Съездим и туда. Очень интересное сооружение. Этакий серебристый цилиндр.

— Вот здесь на моей памяти позвякивала конка… — улыбнулся Кадыр-ата.

— Русский писатель Салтыков-Щедрин когда-то упоминал о Ташкенте, как символе глухой окраины, — сказал аспирант. — Я наизусть помню его слова: «Если вы находитесь в городе, о котором в статистических таблицах сказано: жителей столько-то, приходских церквей столько-то, училищ нет, библиотек нет, богоугодных заведений нет, острог один и т. д., — вы можете сказать без ошибки, что находитесь в самом центре Ташкента». С большой горечью были написаны эти слова!

— Можно, я их запишу? — попросил Усман.

— Дома я дам тебе книгу… А теперь мы говорим так: если вы находитесь в городе с миллионом жителей, о котором сказано, что здесь есть Академия наук, университет, пятнадцать институтов, тридцать семь техникумов, сотни школ и училищ, десятки библиотек, более шестидесяти больниц, телецентр, шесть театров, десятки кинотеатров, клубов, дворцов культуры и т. д., то вы можете сказать без ошибки, что находитесь в Ташкенте.

Локоть и экватор

Фабричная и заводская промышленность: водочно-винокуренных заводов — 3, минеральных вод — 3, кожевенных — 15, маслобойных — 7, кирпичных — 4, чугунолитейных — 2, мыловаренных — 2, столярно-плотничных — 2, хлопкоочистительных — 7, фотографий — 6…

Путеводитель 1912 года

Дома, за чаем, разговор снова зашел о Ташкенте, его истории и достопримечательностях.

— Представь себе такую картину, — говорил аспирант Усману. — Окраина города. Пустырь. Ни деревца. Просто сухая земля. В ней закладывается фундамент будущей текстильной фабрики. Люди пришли как на праздник. Седой высокий человек берет в руку первый кирпич. В другой у него — мастерок.

Подходит русоволосая женщина с бумагой, свернутой трубочкой, опускает ее в бутылку и торжественно укладывает бутылку на дне рва. Потом уже ложится кирпич.

— А что это за трубочка? — спросил Усман.

— Трубочка? — Аспирант секунду-другую думал, потом, тряхнув своей красивой шевелюрой, сказал: — Ну, я бы так ее назвал: «голос из века»… Пройдет, скажем, сто, а может быть, двести лет — жизнь будет совсем другой. Техника, градостроительство, зодчество — все это шагнет далеко вперед. И конечно, нынешние фабрики, заводы безнадежно устареют. Не только станки и машины, но и сами здания. И вот когда будут сносить, например, нашу фабрику, люди могут обнаружить эту самую бутылку с запиской. Развернут и прочтут: «Фабрика была заложена в таком-то году такого-то века… Когда жил и творил известный узбекский историк Усман Ангренский…»

Усман рассмеялся. Улыбались и Кадыр-ата и его друг.

— А что, все может быть, — сказал отец аспиранта, держа в руках пиалу. — В наше время не мудрено такое. Из простого народа выходят настоящие ученые. На весь мир славятся.

— Так вот, — продолжал аспирант, отпив несколько глотков из пиалы, — положили эту самую бутылку, а поверх нее — кирпич. Собравшиеся аплодируют. Горячо, радостно. Аплодирует и седой, высокий человек. Это Юлда́ш Ахунбаба́ев — первый президент нашей республики.

— Да-а, — протянул отец аспиранта. — Закладка фабрики и впрямь была большим праздником. Еще бы! В городе рождалась настоящая промышленность. Но уже тогда люди задумались. Построить-то построим… Только кто же будет работать на новых, сложных машинах? Это тебе не кустарный станок.

Много девушек и женщин хотели бы делать ткань, но они носили паранджу^[2] и лица их были закрыты чачва́ном, через который едва пробивался свет. Разве с такой сеткой на лице подступишься к машине, сделаешь веселую, яркую ткань?

— Скажите, а как к нам попал чачван? — спросил юный историк. — Я слышал, что это обычай не наш.

— Совершенно верно, — подтвердил старик. — Его принесли к нам иноземные завоеватели много веков назад. Но, как говорят, слава Магомету, что теперь с ним покончено. Помню, как в двадцатые годы на всех площадях города горели костры. Дым был черный, зловонный… Это сжигали паранджи. О, что творилось! Не просто, не просто было открыть лицо женщине!

И действительно, религиозные фанатики преследовали смелых женщин, сбросивших чачван, от них отказывались отцы, братья, мужья, их убивали из-за угла.

В мае 1928 года сотни женщин вышли, чтобы проститься с любимой артисткой Турсуно́й. Ее зверски убил муж. Он не хотел, чтобы Турсуной выступала на сцене, и ударом кинжала оборвал ее песню.

Фанатики грозили, что такая участь ждет всех, кто пойдет против святых законов религии.

Но гибель Турсуной вызвала возмущение и гнев.

С этими стихами обратился к женщинам замечательный узбекский поэт Хамза́.

Еще ярче запылали костры на площадях городов. Сотни женщин впервые вышли на улицы с открытыми лицами. Отныне они тоже будут строить новую жизнь. Многие ташкентские девушки пришли на текстильную фабрику, стали прядильщицами, ткачихами.

— Хорошую построили фабрику, — сказал отец аспиранта. — Ткань так и льется из машины. А до того делали ее на кустарных станках. С большим трудом. Да и той мало станок давал, всего несколько локтей…

— Локтей? — удивился Усман. — Каких локтей?

— О-о! — поднял брови хозяин. — Была такая мера…

Объяснять он начал издалека.

…Хлопковые поля подходят к самому городу. По разбитым проселкам с однообразным скрипом ползут арбы. Над дорогами весь день висят облака пыли. Хлопок везут и везут…

Скупщики мнут в пальцах белые, нежные комочки. Потом звучно хлопают по ладоням. Идет торг.

На вырученные деньги крестьянину нужно многое купить. И в первую очередь одеться.

Приказчик ловко накручивает на свой локоть ткань, придерживая ее конец пальцами.

Такова мера. За десяток локтей ткани крестьянин отдавал все, что выручал от продажи хлопка. А сколько времени, труда затратил он, чтобы вырастить его!

Как ни странно, но в этом древнем краю хлопка до революции не было ни одной текстильной фабрики.

Ткань привозили издалека, и глубокой тайной оставалось чудесное превращение хлопка в ситец и сатин.

Сейчас это крупнейшее предприятие — Ташкентский комбинат объединяет семь фабрик, три завода и десятки мастерских. Целый городок вырос на бывшей окраине Ташкента.

Неумолчный шум веретен. Шесть тысяч станков, как шесть тысяч волшебников, превращают нити в чудесную ткань. На ней разбросаны весенние цветы, похожие на те, которые вспыхивают в майской степи под Ангреном. За год комбинат выпускает двести миллионов метров такой ткани.

«Двести миллионов!» — удивился Усман. Да, это не локти какого-то торговца!

Разумеется, комбинат не единственное промышленное предприятие сегодняшнего Ташкента. Город выпускает экскаваторы, ткацкие станки, мостовые краны, хлопкоуборочные машины, радиотехнические изделия. Всего не перечислишь… Фабрики и заводы узбекской столицы работают не только для своей республики. Машины и станки с ташкентской маркой едут во многие страны.

Аплодисменты

На базаре сотни лавок, тут же расположились чайханы, куда собираются по вечерам развлекаться разными зрелищами.

Путеводитель 1912 года

У каждого есть свой любимый конек.

Хозяин и его друг Кадыр-ата готовы всю ночь напролет говорить о земле, воде, хлопке. Когда-то оба они были дехканами — выращивали хлопок и хлеб.

Поля «белого золота» начинаются сразу же за Ташкентом. Тут много богатых колхозов. В один из них и свезет потом хозяин своего гостя и его внука. А сейчас Усманом завладел сын хозяина.

— В какой бы области историк ни работал, а историю культуры, историю искусства, в особенности своего народа, он должен знать, — горячо убеждал юного историка аспирант. — Хотя бы в общих чертах, — добавил он и подвел Усмана к полкам своей домашней библиотеки. — Вот полистай эту книжицу. А потом посмотришь вот эту…

Первая была — очерки узбекского народного искусства. Вторая — очерки современного искусства.

Дедушка и хозяин ушли в чайхану. Аспирант — в университет. Усман остался в доме один. «Очерки» увлекли его. И вот уже перед ним, как наяву, встает картина из прошлого.

В чайхане очень оживленно. Тут и те, кто только что приехал, и те, кто после базарного дня собирался уезжать в свой кишлак, но вдруг задержался. Нет, не фокусник забрел сюда. Из-за него не стоило бы тратить время. Будут выступать канатоходцы.

Канатоходцы, акробаты, острословы — почетные гости любого города и кишлака. Их выступление — праздник и для детворы и для взрослых.

Сейчас на площади устанавливают огромные шесты. Потом высоко-высоко натянут между ними канат, тугой, как струна.

По наклонной веревке, оттягивающей шесты, ловко поднимается акробат. Оттуда, с высоты, он начнет подзадоривать оставшегося на земле партнера:

— Я пошел к другу! На плов!

— Почему без меня?! — задрав голову, кричит его товарищ.

— Давай забирайся… Я подожду.

Конечно, тот трусит. Он долго будет уговаривать приятеля выбрать более удобную дорогу.

— Я жду! — упрямо доносится сверху. — А то уйду…

Желание попасть на плов побеждает страх. Конечно, второй канатоходец делает вид, что вот-вот сорвется, пугается, хватаясь за воздух. А то и падает, вызывая ужас в толпе. Разумеется, в последний момент он (на самом деле ловкий актер) сумеет схватиться за канат.

Огромная толпа горячо аплодирует артистам. В это время появляется мальчишка с медным подносом, на который звонко падают медяки…

Даже бедняк не жалел отдать монету за представление. Это ведь редко бывает! Кроме канатоходцев, пожалуй, не найдешь интереснее зрелища. Другие представления запрещались религией.

Просмотрев книгу об узбекском народном искусстве, Усман жадно берется за вторую книгу — историю искусства современного. И узнает для себя много нового.

На площади, где раньше шумел рынок Пьян-базар, сейчас стоит великолепное здание Большого узбекского государственного театра оперы и балета имени Алишера Навои.

Короткая история у этого театра. Ему еще нет сорока лет. Известный народный певец и музыкант Кари́ Яку́бов вначале организовал ансамбль, потом уже создал театр. Еще в дальних кишлаках раздавались по ночам выстрелы, еще летели из-за угла камни в сельских активистов, а группа молодых артистов готовила первые музыкально-драматические спектакли. Знатоки народных песен, талантливые композиторы, такие, как Юну́с Раджаби́, написали музыку к первым спектаклям, созданным по мотивам легенд.

Юнус Раджаби за свою большую жизнь собрал сотни мелодий узбекского народа, воспитал не одно поколение музыкантов и композиторов, которые сейчас широко известны и за пределами республики.

Первые спектакли горячо были приняты народом. А ведь сомневались порой: придут в театр зрители или нет?

Постепенно создавался симфонический оркестр, хор… Опять сомнения… Поймут ли? Придут ли?

Звучит сейчас в зале театра музыка П. И. Чайковского, А. П. Бородина, Д. Верди, советских и зарубежных композиторов.

Академический театр драмы носит имя Хамзы. С него, собственно, и начинается история современного узбекского искусства.

Театр заслуженно носит имя большого узбекского поэта, который в 1918 году создал в Фергане первую национальную группу актеров. А в Ташкенте в том же году молодой режиссер Манно́н Уйгу́р организовал вторую группу. Потом эти две группы объединились в единый театр.

На его сцене впервые появились в грозные годы гражданской войны женщины-актрисы Максума́ Кари́ева и Мария Кузнецова.

Еще не утихли бои с басмачами, а Маннон Уйгур повез в Москву лучших молодых актеров. Их принял на учебу, создав специальную студию, театр имени Вахтангова.

Пройдут годы, и английские дипломаты, удивленные и восхищенные, будут аплодировать Абра́ру Хидоя́тову, исполнявшему роль Отелло.

— Мы не заметили, что спектакль шел на узбекском языке, — скажет один из гостей.

— Я не видел ничего подобного! — воскликнет второй.

Лучшие произведения русской, мировой, классической и современной драматургии увидели узбекские зрители на сцене любимого театра.

А в республике возникали всё новые и новые театральные коллективы и ансамбли…

Песням Халимы́ Насы́ровой и Тамары Хану́м, танцам Мукарра́м Тургунба́евой и Галии́ Изма́йловой теперь уже аплодируют почти на всех континентах.

С успехом идут далеко за пределами нашей страны и узбекские фильмы.

Всего полвека назад изображение человека даже на бумаге считалось кощунственным: ислам запрещал рисовать. Правда, несмотря на строгие религиозные законы, появлялась настенная роспись, книжная миниатюра… Но живопись, графика и скульптура Узбекистана родились только после Октябрьской революции.

Не забыто и народное искусство. Канатоходцы и сейчас считаются любимыми артистами. Кто не слышал о целой династии Ташкенба́евых? Глава этой семьи — Ташкенбай Игамберды́ев родился сто лет назад… Семилетним мальчиком он вступил на канат и провел на нем девяносто лет. На его юбилее кто-то сказал: «Искусство седое и древнее юностью радует нас…»

Удивительное богатство

Мы получим в 1923 году 50 тысяч тонн и подойдем к 500 тысячам… Мы уже всерьез бредим миллионом…

«Туркестанская правда». 30 декабря 1923 года

Вечер. Мягко светит настольная лампа с зеленым абажуром.

Историки — аспирант и Усман — молчаливо уткнулись в книги, лишь время от времени перебрасываясь словами.

В другой комнате хозяин и Кадыр-ата опять сидят за чаем и беседуют о земле, воде, хлопке. Говорят любовно, взволнованно…

Хлопок! Национальное богатство края…

Хлопок!

Пушистый комочек весит несколько граммов. Это все, что дает одна коробочка. И колхозники и ученые стараются, чтобы таких коробочек на каждом кусте хлопчатника было как можно больше. Нужно с полей Узбекистана собрать миллионы тонн «белого золота»!

«Белое золото»!.. Кто первым придумал такое название хлопку? Поэт, крестьянин, экономист?

Думается, не сговариваясь, они очень точно определили этими словами красоту, ценность и значение одной из древнейших культур, созданных человеком.

— Значит, договорились? — слышит Усман голос хозяина из соседней комнаты. — Завтра и махнем. Подышим вольным воздухом, посмотрим плантации. С председателем побеседуем. Давно уж я с ним не виделся.

Усман сразу догадывается, о чем идет речь: дедушка и его друг собираются в колхоз. Конечно же, поедет и он, Усман!

И вот машина мчится по извилистой дороге среди зеленого моря хлопчатника. Усман сидит рядом с шофером. Дедушка и его друг — на заднем сиденье. Старики вспоминают арыки, кетмени. Потом слышатся слова — колхоз, каналы, тракторы, электростанция, водохранилище, море…

Но вот, кажется, и приехали. Их встречает сам председатель. Высокий, широкоплечий. Если бы не морщины да не седые усы — настоящий богатырь! Человек он известный, а одет просто, скромно. На груди никаких знаков отличия. А между прочим, он Герой Социалистического Труда.

Председатель ведет гостей в дом.

После чая и отдыха едут на плантации, которые занимают здесь более десяти тысяч гектаров.

— Он любит тепло, — показывая на ровные рядки хлопчатника, говорит Кадыр-ата. — Хотя одного тепла ему мало… Есть на свете жаркие страны. А хлопок там не такой.

— И у нас был хилый, низенький, — говорит председатель. — Помню, когда мы закончили борьбу с басмачами, я приехал сюда…

Председатель снял тюбетейку, потер голову, снова надел.

— Земля страшной была! На ней могла расти только шура́-колючка. Даже опытные дехкане качали головами: «Бедна земля. Не помогут тут никакие колхозы». Но земля постепенно сдавалась. Вначале с нее собирали скудный урожай, по пять — семь центнеров с гектара. Потом все больше и больше… — Председатель улыбнулся. — Выходит, всякая земля — добрая и щедрая. Только ласку и заботу любит. Сейчас рассчитываем с гектара взять по сорок, а то и больше центнеров хлопка.

Плотно стоят кусты. Набирают силу коробочки. Осенью раскроются они и подарят людям белые пушистые комочки. Прикоснутся к ним пальцы, и комочек полетит в фартук. В комочке несколько граммов! Еще, еще…

Конечно, лучше и быстрее работает машина. Кажется, «голубой корабль» плывет над пенистым морем. Пушистые комочки стремительно влетают в бункер. За тонкой решеткой видно, как все больше становится хлопка.

Еще недавно о таких машинах только мечтали. Некоторые «рассудительные» люди высказывали ученым свои опасения.

— Разве можно, например, собирать клубнику какой-нибудь машиной? Помнет же! Хлопок тоже нежный…

Действительно, смотришь, как машина наезжает на кустики, жалко становится. Но машина проехала, и кустики как ни в чем не бывало стоят на своих местах. На веточках осталось только несколько полураскрытых коробочек. Машина их не тронула сейчас. Потом, когда они дозреют, пройдется «голубой корабль» второй, а то и третий раз.

Могут, конечно, остаться оброненные коробочки. Но их не втопчут в землю ни ноги, ни колеса. Вслед за «голубым кораблем» пустят другую специальную машину, которую просто называют «подборщик».

Для хлопкоуборочных агрегатов удобны широкие, просторные поля. И прежде чем пройдут «голубые корабли», над этими полями пронесутся самолеты, опрыскивая хлопок. От специальной жидкости свернутся и упадут листья. Теперь в бункер машины с оголенных кустиков пойдет только чистый хлопок.

Потом поднимутся горы «белого золота» — хирманы. Отсюда их увезут на приемные пункты.

Поэты часто пишут о красоте золотой осени.

Наверное, эти слова придуманы в тех краях, где осенью горят багрянцем безбрежные леса. В Узбекистане нет таких лесов. Но здесь наступает удивительная пора — пора «белого золота». От Кураминских гор до Устю́рта вырастают огромные хирманы. Ради них люди создали Ташкентское, Каттакурга́нское, Кайра́к-Ку́мское, Киркида́нское, Кампиррова́тское и другие моря. Ради них обуздали бурные реки и напоили жаждущие степи. Ради них хлопкоробы проводят на полях и суровую зиму, и знойное лето.

Осенью в арыках журчит прозрачная ледяная вода, по ночам от желанной прохлады на бахчах трескаются дыни, в воздухе стоит аромат ферганских садов, на плоских крышах издали чернеют разложенные на сушку кишмиш и инжир. Все это не радовало бы глаз дехканина, если бы рядом с полями не высились гигантские белые хирманы. Хлопководство для него древнее, священное ремесло, завещанное далекими предками. Но по-настоящему все началось с исторического декрета, подписанного Владимиром Ильичем Лениным, об орошении узбекских степей. Великий вождь подписал его в тяжелом 1918 году.

Страна была в огненном кольце войск Антанты. Но и в эти трудные дни Ильич думал о нуждах узбекского народа, о хлопкоробах.

Прошли годы, не стало маленьких оазисов в песчаных оправах. Люди создали новые, зеленые долины. Мирзачу́льские, Карши́нские, Каракалпа́кские степи, а также степи Центральной Ферганы теперь тоже ничем не уступают древним долинам Зеравша́на, Хоре́зма, Ферганы.

Усман смотрел на бескрайние поля хлопчатника и вдруг вспомнил, как на пионерском сборе читали стихи Владимира Маяковского:

— Про хлопок у русского поэта Маяковского есть стихи, — сказал Усман, когда в беседе старших наступила пауза.

— Давай читай, послушаем! — кивнул председатель.

Старики внимательно слушают. Председатель чему-то улыбается в седые усы.

— Семь миллионов пятьсот тысяч пудов — это примерно сто двадцать тысяч тонн, правда? — сказал он, когда Усман кончил читать.

Усман согласно кивнул головой, хотя и не успел сосчитать.

— Большим человеком был Маяковский, — продолжал председатель. — А наверное, и он не мог представить себе, что́ за гигант нынешний белый хирман весом в четыре миллиона тонн! Если сейчас урожай одного года «перегнать в материю», можно не только дать многим дешевые рубахи, но и одеть всех людей земного шара… Вот так-то!.. Конечно, этим мы обязаны прежде всего технике. Раньше что было? Где-то я читал, в крестьянских хозяйствах Туркестана насчитывалось шестьсот тысяч омачей… Знаешь, что такое омач?

Юный историк смущенно пожал плечами.

— Кажется…

— Соха такая, — пришел на помощь внуку Кадыр-ата. — Землю пахали для посева… Ладно, где-нибудь в музее увидишь.

— Очень трудоемкая культура — хлопок. Много сил приходится затрачивать, — сказал председатель. — Но он не остается в долгу. Хорошо расплачивается, щедро!

Из волокна хлопка делают не только материю для белья и одежды. Хлопчатобумажные нитки, пряжа, ткань применяются в производстве изделий электрической и химической промышленности. Из ткани изготовляется основа автопокрышек, резиновых рукавов, ремней.

Из хлопковых семян вырабатывается масло. Из этого масла — маргарин, глицерин, стеарин. Из отходов масла — хозяйственное и туалетное мыло.

Не пропадает и хлопковая шелуха. Из нее делают бумагу, картон.

Используется и хлопковый пух. Он идет на изготовление ваты, искусственного стекла, кинолент, линолеума.

— Представляете! — воскликнул председатель. — Куда ни шагни — всё хлопок и хлопок!

«И верно, — подумал Усман, — прежде чем выйти из дома — оделся. Рубашка, брюки… Пришел в кинотеатр — под ногами цветной линолеум. Сел на стул — обит веселой тканью. Перед тобой — белое полотно экрана… Сейчас на нем появится изображение — оно запечатлено на ленте…»

Усман смотрит на поле. Далеко уходят стройные ряды хлопчатника. Зреют коробочки, в каждой из которых всего несколько граммов «белого золота».

Золотые руки

Если вам случится вдали увидеть караван, то вы заметите, что он поторопился скрыться от вас из опасения, чтобы вы не стали просить воды, которой здесь дорожат больше всего… Боже сохрани сбиться с дороги во время переходов или пролить воду, имеющуюся в запасе, — можете быть уверены, что помощи не получите, неоткуда. Прибавьте к этому жару +40° в тени в мае месяце, сильное отражение солнца, которое нестерпимо беспокоит глаза, изнурение за время дня и, наконец, приятную ночь на земле в сообществе с фалангами — и вы составите хотя быприблизительное понятие об условиях пребывания в Голодной степи.

Н. Ульянов, русский исследователь Средней Азии. 1872 год

Сегодня весь день Усман не выходил из дому. Завтра они с дедушкой уезжают из Ташкента в Голодную степь — Гулиста́н, и надо было воспользоваться богатой библиотекой аспиранта. Сделать выписки из старых книг, которых он не найдет у себя в Ангрене. Выписки пригодятся потом ему для доклада на занятии историко-краеведческого кружка. К тому же дедушкин путеводитель очень краткий, и эти выписки помогут ему, Усману, более полно представить картину прошлого тех мест, где они с дедушкой намерены побывать.

Вот интересные записки Н. Ульянова, русского исследователя Средней Азии, 1872 года издания. Вот книга П. П. Семенова-Тян-Шанского — тоже представляет большой интерес. Много любопытного в исследовании А. И. Добромыслова «Ташкент в прошлом и настоящем». Любопытен старый журнал «Туркестанское сельское хозяйство». И другие.

Юный историк исписал несколько блокнотов. А на другой день, распрощавшись с гостеприимными хозяевами, дед и внук выехали в Гулистан.

Пожимая на прощание руку своему юному коллеге, аспирант повторил слова, которые он в шутку произнес еще в день приезда Усмана:

— «…Это было в том веке, когда жил и работал известный узбекский историк Усман Ангренский…»

Усман, как и в тот раз, рассмеялся.

А аспирант сказал:

— Почаще вспоминай эти слова. Ясно?

Усман кивнул с улыбкой.

Они договорились писать друг другу, делиться новостями и историческими находками.

…Вот и Гулистан!

Дедушка был прав, когда говорил, что хотя он и не знает точного адреса своего друга, к которому они едут (приглашая в гости, старик забыл сообщить свой адрес), но первый же встречный наверняка подскажет им, потому что сад его известен во всей округе.

И точно! Стоило дедушке обратиться на вокзале к строгому седоусому железнодорожнику, как тот заулыбался, будто ему сообщили приятную весть.

— Али́ма Сатта́ра? Старого? Садовника? — И железнодорожник стал подробно объяснять, как пройти на нужную улицу.

И действительно, сад Алима Саттара просто чудо!

Вишни такие, что вот-вот лопнут. Берешь за тонкие ножки и удивляешься, как не отрываются от них тугие, сочные ягоды. Потом запрокинешь голову, приоткроешь рот и опустишь туда вишенку. Стоит чуть прикоснуться языком — как тонкая кожица рвется.

Усман кладет в рот очередную ягоду и, прищурив глаза, замирает от удовольствия.

— А хочешь попробовать абрикос? — предлагает ему внук садовника.

Еще бы! Абрикосы в этом саду тоже необыкновенные. Крупные, золотистые, с тонкой кожицей, сбивать камнем или палкой их нельзя! Упадут — и сразу же выступят тяжелые, густые капли желтого сока.

Поэтому ребята лезут на дерево. Здесь можно не спеша выбрать самый спелый плод и, осторожно сорвав, надкусить. Сок чем-то похож на мед. Только светлее, а такой же тягучий.

Вкусны и косточки. Но их сначала нужно подсушить. Потом положишь на камень, а другим камнем стукнешь. Не изо всей силы. А так, слегка. Чтобы ядрышко не разбить, а лишь крепкую косточку расколоть.

Эти ядрышки особенно хороши зимой, поджаренные.

Ребята сидят на дереве. Слышен только шелест листьев, да порой раздается потрескивание сухих веток. Но эту тишину нарушает далекий крик. Ребят зовут обедать.

Конечно, есть ничего не хочется. Они уже часа два ходят по саду и пробуют… Даже ели яблоки, еще не спелые, кислые. Ели и морщились. Но яблоки показались вкусными. Видать, потому, что ребят предупредили: пока их не трогать.

После обеда снова вышли в сад. Теперь уж с самим хозяином. Алим-ата рассказал гостям, как он создавал свой сад.

У каждого дерева была своя история.

— Капризные, — гладил он ствол персикового дерева. — Распустили цветочки, а тут мороз. Они тоненькие, едва держатся. Не ожидали холода. Поселились на теплой земле. А им вместо солнца обещанного холод подбросили…

Вид у Алима-ата был виноватый. Будто солнце у него лежало в сундуке, а он держал в руках ключи, не хотел вовремя открыть.

— Рукой дотронусь до вишенки и слышу, как дрожит она. И у самого мурашки по спине.

Алим-ата поежился. И Усману почему-то стало холодно. Правда, только на секунду.

— Выдержали!

Потом стояли у инжирных деревьев.

— Эти сильные. Вон как поднялись. Из Ферганы перебрались. Золотой инжир теперь можно попробовать и у нас — в Голодной степи. Фу-ты… в Гулистане.

Раньше у здешних мест было другое название: Мирзачу́ль — Голодная степь. Изменили люди землю и дали ей новое, самое подходящее имя: Гулистан — Цветущий край.

Старик улыбнулся и, наверное, не в первый раз рассказал, как его сын, тоже садовод, ездил в Чехословакию.

— Ну конечно, повез сухие фрукты. И нашу курагу. Так там один чех взял кусочек и стал рассматривать на солнце. А она просвечивает. Удивился чех: «Как золотая! На какой же земле выращиваете эти абрикосы?.. В степи? В Голодной? Странно! Степь голодная, а земля золотая». — «Нет, — отвечает сын, — солончак был. Руки у людей золотые». И чех согласился.

Еще бы не согласиться! Когда держишь эту золотую курагу в руках.

Подводил старик гостей к кустам граната.

— Тоже перевез из Ферганы. Не хотели жить. Домой просились. Опустят листочки, съежатся. И ничему не рады. Их и поишь, и греешь… Они на своем. Еле упросил, чтобы прижились.

Странный этот Алим-ата, смешно рассказывает, а сам даже не улыбнется.

Гранаты розовели. За плотной кожей так же розовеют и веселые, крепкие зерна. У них там соревнование. Утром проснутся и рассматривают друг друга: «Э-ге, мой сосед стал ярче! И мне надо поспешить».

К осени зерна нальются темно-красным соком. И чьи-нибудь пальцы будут бегать по кожице плода, слегка приминая ее. От этих ловких, в меру сильных (чтоб не лопнула!) движений зерна начнут трескаться и выпускать сок. Затем можно проделать дырочку в гранате ножичком, даже спичкой и подставить пиалу. И брызнет густая темно-красная струйка. Сок будто и ждал этой минуты, чтобы вырваться на волю…

Гостей и хозяина позвали в дом. Не хотелось Усману уходить из сада. Но ничего не поделаешь. Алим-ата и дедушка зашагали к выходу.

Ребята переглянулись, вздохнули и поплелись вслед за стариками.

Их ждал плов. При виде дымящейся горки, увенчанной дольками пареного чеснока, Усман невольно глотнул слюнки. От плова отказываться нельзя.

— Ну и мастер ты, Алим! — похвалил дедушка.

Хозяин улыбнулся.

— Тоже любит подход эта штука. Каждая рисинка требует внимания.

Алим-ата бережно взял одну рисинку, несколько раз повернул ее, разглядывая с разных сторон.

— Видите, как в ней масло переливается?!

Руки коснулся луч солнца, и рисинка даже блеснула. Но как переливается в ней масло, гости так и не заметили. Зато они увидели другое. Рука Алима-ата действительно была золотая.

Вода и огонь

Реки здесь все более и более будут утрачивать значение как водные пути, и, наоборот, значение их как оросителей и оплодотворителей наиболее обширных площадей будет расти с каждым годом.

П. П. Семенов-Тян-Шанский. 1888 год

Поезд мчится по просторам Голодной степи. Тук-так-так! — стучат колеса на стыках рельсов. Мерно, убаюкивающе покачиваются вагоны. И Кадыр-ата, кажется, задремал. А Усман, опершись о столик локтями, читает книгу о поливном хозяйстве Узбекистана в прошлом и настоящем.

Вот одна из ее страниц.

… Как повстречаются лучи солнца со снежными вершинами, тогда и упадут вниз первые капли. Одна за другой. Смотришь — высоко-высоко на склонах Центрального Тянь-Шаня уже родился ручеек. Робко, нерешительно огибает он небольшие камни. Мрачные, старые валуны поначалу его даже пугают. Но вскоре ручеек то ли по яркому блеску, то ли по веселому журчанию узнает своего попутчика. На каком-нибудь повороте ручейки, встретившись, уже не расстаются. Потом к ним присоединяется третий, пятый… Чем ближе к долине, тем ручей становится смелее, быстрее, сильнее… Теперь и валун для него не преграда. Правда, он не столкнет огромный, покрытый мохом камень, но если захочет, пророет под ним себе новое русло.

Сотни ручьев сбегают в долину. Из них рождаются реки Нары́н, Кара́-Дарья́, которые тоже стремятся друг к другу. Они и дают начало Сыр-Дарье́. Более двух тысяч километров несет великая река свою мутную воду, порой разрушая берега, меняя русло.

Крик о воде не умолкал в веках. Недаром народ повторял: «Там, где кончается вода, — там кончается земля».

С древних времен вода считалась даром аллаха. По законам религии ею могли пользоваться все земледельцы.

Ханы, эмиры, прославляя мудрость этих законов, стали хозяевами плотин, каналов, арыков. Они дарили воду и мечетям, а муллы торговали каждой ее каплей.

Часто дехкан силой сгоняли на строительство каналов.

Как наметить путь будущему потоку? Как угадать, как узнать, пойдет вода по новому руслу или нет? Землекоп ложился на спину, вытягивал ноги и чутьем своего тела определял уклон местности.

Но иногда «дар аллаха» — вода противилась, не шла по готовому каналу. Тогда ханские джигиты мчались в ближайшие кишлаки, врывались в глиняные кибитки и хватали грудных младенцев. Их клали на раскаленное потрескавшееся дно русла. На крики и плач детей должна была прибежать вода.

Случалось и наоборот: разъяренный поток рушил плотину. Стражники торопливо выталкивали из толпы юношу, которому родители, на свое горе, дали имя Тохтасы́н («Пусть остановится!»). Его и бросали в бурный поток.

Из-за воды вспыхивали бунты и восстания. Чтобы добыть ее, люди шли на подвиг. Один дехканин в глухой Учкурга́нской степи семь лет пытался прорубить канал от знаменитого Нарына. Но что может сделать одиночка? Его мечта осуществилась много лет спустя, когда колхозники и рабочие вышли на трассу Большого Ферганского канала. Потом были построены еще десятки водных артерий.

Вдоль новых каналов раскинулись поля от Ташкента до Янгиера. Это совсем молодой город. «Янгиер» — значит «Новая земля». Еще недавно здесь не было ни кибитки, ни деревца. Сейчас стоят светлые дома, окруженные зеленью…

Кадыр-ата открыл глаза. Глянул в окно.

— Эге! Скоро и Бекаба́д! А ну-ка, что о нем сказано в путеводителе? — Старик нашел нужную страницу.

Усман тоже заинтересовался.

— Станция называется Хилково… — вполголоса говорит дедушка.

Чувствуется, что ему как-то неловко читать при посторонних такую допотопную книгу, хотя сосед по купе — парень, похожий на спортсмена, — лежит на верхней полке и, увлекшись каким-то толстым журналом, ни на кого не обращает внимания.

— Так, — многозначительно крякнул Кадыр-ата, — станция названа в честь князя… — и, забыв про парня, начинает читать совсем громко.

Путеводитель не скупится на подробности… Рядом со станцией лежат два русских поселка: Запорожье и Сретенский. Жители с утра на полях. Земля здесь хорошая, добрая. Еще бы! Ведь поля расположились почти на берегу Сыр-Дарьи.

В Запорожье приезжают люди из других мест. Здесь находится «Контора водопровода по водоснабжению Голодной степи водами Сыр-Дарьи».

Название у конторы длинное. В нем четыре раза, как заклинание, повторяется слово «вода». Но вода недалеко отходила от реки. Да об этом и не очень беспокоились.

Поселок Сретенский был известен своими базарами и церковью.

Верстах в тридцати от станции — Ура́-Тюбе́. Это уже настоящий город, с канцелярией пристава, управлением воинского начальника, почтово-телеграфной конторой и даже школой.

Проехать туда можно было на дилижансах и фаэтонах. В Ура-Тюбе была церковь и около ста пятидесяти мечетей.

Если еще вспомнить про мост через Сыр-Дарью и пароводяную мельницу возле Хилково, то на этом все достопримечательности станции и ее окрестностей кончаются.

— Понял? — спросил дедушка.

Усман не успел ответить, как с полки раздался возмущенный голос:

— Что за чепуха!

Парень отложил свой журнал и с удивлением смотрел на попутчиков. Потом, свесив длинные ноги, соскочил вниз и строго спросил:

— Вы что? С луны свалились?

— Нет, — невозмутимо сказал дедушка. — Из Ангрена мы. Я — пенсионер. Он — пионер. Вот и катаемся. Самое подходящее для нас дело, — с улыбкой добавил старик. — А чтобы не заблудиться, взяли вот эту книжонку.

Увидев путеводитель, парень воскликнул:

— Так это же старье… Ты слышал про город Бекабад? — спросил он Усмана.

— Слышал. Туда мы и едем.

— А в Ташкенте был?

Усман кивнул.

— Так вот, в Ташкент идет электричество с нашей Фархадской ГЭС. А видел, как строят там дома? Знай: цемент для них, шифер и многое другое туда привозят из Бекабада.

— Не только оттуда, — возразил Усман: поучающий тон попутчика не нравился ему.

— Из Бекабада тоже! — непререкаемо заключил парень. — А про Узбекский металлургический завод слышал?

Усману стало обидно: «А ты видел?», «А ты слышал?»… И чего он кипятится? Можно подумать, что это он, Усман, путеводитель сочинил.

За окном вагона далеко-далеко на горизонте заколыхалось море огней.

— Вот он какой, Бекабад! За несколько километров видно! — воскликнул парень. — А ты говоришь: «станция Хилково», «никаких примечательностей…»

Усман ничего не говорил. Явно, через него парень обращается к дедушке.

Мельком взглянув на дедушку, Усман понял, что напористый попутчик ему нравится. Это Усман понял по улыбке, которую Кадыр-ата безуспешно пытался скрыть.

Когда сошли с поезда, парень вызвался проводить попутчиков до гостиницы. Ему хотелось быть учтивым хозяином. Ну что ж, пожалуйста!

Прощаясь, молодой человек как бы мельком бросил Усману:

— Завтра тут у нас футбол… Если хочешь, могу провести…

— Вы играете?! — подхватил Усман.

— В нападении. Девятка.

— Ого! — покачал головой дедушка. — Девятка! — хотя ровным счетом ничего не понимал в футболе.

Но и этих двух слов было вполне достаточно, чтобы спортсмен крепко пожал старику руку и поклялся, что не отпустит из города своих новых знакомых, пока они не побывают у него в гостях.

— Мой отец Фархадскую ГЭС строил! — не без гордости сказал он и пояснил: — Фархадская ирригационная система орошает Голодную степь. Это вам не «контора водопровода»! — улыбнулся он.

— Что правда, то правда, — согласился Кадыр-ата.

Десятки каналов прорезают сейчас землю республики. Если все их сложить, получится водная артерия длиной, равной восьмидесяти таким рекам, как Сыр-Дарья. Даже больше. Поливное хозяйство Узбекистана сейчас самое крупное в стране.

Отдохнув в гостинице, Кадыр-ата и Усман долго бродили по городу, выросшему на месте поселков и небольшой железнодорожной станции. Побывали они со знакомым мастером на металлургическом заводе.

Легенда о Фархаде

Ташкент имел до 500 керосинокалильных фонарей. Простых фонарей имелось 858. В том числе 14 — у подъездов начальствующих лиц. Сверх того, городом поставлены и содержатся 19 керосинокалильных фонарей за счет частных лиц и учреждений.

А. И. Добромыслов. «Ташкент в прошлом и настоящем». 1912 год

Видно, спортсмен умел держать слово.

Вечером, после матча, он забежал в гостиницу — веселый, возбужденный. Еще с порога бросил:

— Три — ноль в нашу пользу! — и так тряхнул руку Усмана, что у того хрустнуло в плече.

Парень сказал, что его родители ждут дорогих гостей.

Отец спортсмена, инженер-электрик по профессии, еще не старый, но уже совсем седой, с карими лучистыми глазами, оказался великолепным рассказчиком.

Он был хорошо начитан, знал много легенд и, когда Усман попросил рассказать, как строили Фархадскую ГЭС, начал свой рассказ с легенды.

Все было у Фархада. И богатырская сила, и редкий ум, и необычайная отвага.

Отец Фархада, всемогущий император, решил возвести для царевича дворец. Пусть не скучает, пусть развлекается.

Но самым лучшим развлечением для Фархада было строительство. Юноша не только любовался работой мастеров — он и сам учился их искусству. Особенно его привлекал труд каменотесов. Гранит в ловких руках мастеров становился послушным, податливым.

Фархад еще не знал, как ему в жизни пригодится это ремесло.

Закончилось строительство дворца. Начались празднества. Яркие, непохожие одно на другое: весенний пир, летний, осенний, зимний…

Кончились пиры. Ходит по дворцу царевич, тоскует. И вот в сокровищнице отца он находит волшебное зеркало. Таинственная надпись гласит, что зеркало предскажет человеку судьбу, если он совершит три подвига.

И Фархад собирается в путь. Юноша убивает дракона, в пещере которого находит несметные богатства. Он сражается против злого духа и становится хозяином магического перстня царя Сулеймана. В заколдованном замке Искандера побеждает железных воинов.

Итак, три подвига совершены, но главный подвиг Фархада был еще впереди.

Во имя любимой девушки Шири́н у древних скал он начинает строить канал, который должен оживить бесплодные степи и горы. Так пожелала Ширин. Дни и ночи трудится Фархад, чтобы покорить сердце девушки.

Добивался ее любви и хитрый царевич Хосро́в. Он скупил у окрестных дехкан все камышовые циновки и разложил их в степи. В лучах утреннего солнца широкая лента циновок казалась настоящей полноводной рекой. Увидев могучий поток, благодарная Ширин дает согласие на свадьбу с Хосровом. Узнав об этом, Фархад бросается со скал.

Помолчав в раздумье, хозяин продолжал:

— Эту древнюю легенду мы не раз вспоминали на строительстве нашей ГЭС… То были трудные годы Отечественной войны. На стройку приехали тысячи юношей и девушек. Из Ферганы, Бухары, Самарканда. Тяжело было. Работали от темна дотемна. Долбили кетменями неподатливую каменистую землю. Скажу вам: адский труд был! Спина трещала. Но мы крепились. И знаете, нас поддерживало не только сознание того, что там, на фронте, еще труднее. Что тут, у Фархадских скал, осуществляется вековая мечта народа. Вместе с электростанцией здесь возникнет море. Отсюда вода двинется в Голодную степь, а электричество пойдет на заводы и фабрики Ташкента, в кишлаки Узбекистана и Таджикистана. Тут будет воздвигнут металлургический завод… Да, мы понимали всю важность стройки, и это прибавляло нам, тогда еще совсем молодым, сил. Но знаете, — инженер улыбнулся, — неплохо помогал нам и Фархад!

Увидев, как удивленно посмотрел на него Усман, хозяин повторил:

— Да, да, герой из легенды!.. Помню, как сейчас, в тот день мы чертовски измотались. Возвращались в свои землянки как пьяные. Было уже темно. Мы не чаяли добраться до постели. Как вдруг слышим: «Спектакль „Фархад и Ширин“!» Мы побросали кетмени и, жуя на ходу хлеб, заторопились на культплощадку. Сцена прямо под открытым небом. Ветер раздувает машала — факелы из тряпок, пропитанных мазутом.

Начался спектакль… — Инженер прикрыл глаза, вздохнул. — Ах, если бы видели вы, с каким волнением, с каким нетерпеливым вниманием следили мы за судьбой Фархада! За его подвигом. Нам, целый день махавшим кетменями, не трудно было представить себя на месте Фархада.

И у каждого из нас, как и у него, была своя девушка. Если не в кишлаке, не в городе, то по крайней мере в мечтах. И мы, как Фархад, готовы были совершить для нее подвиг. Но была у нас и еще бо́льшая любовь — Родина. Во имя которой мы готовы были пойти на смерть. А коварство Хосрова связывалось в нашем сознании с вероломством наших врагов-фашистов.

Уже поздней ночью мы вернулись в свои землянки. И все же опять поднялись, как только начало светать. Участок был наш молодежно-комсомольским. И теперь, после спектакля, все мы чувствовали себя еще и Фархадом…

Вгрызаются кетмени в каменистый грунт, летит земля вместе с искрами. Все шире, все глубже котлован. Не выдержит порой иной паренек, обопрется о ручку кетменя и стоит. Но вспомнит, как трудно было Фархаду, вздохнет глубоко раз-другой, и снова сверкает отполированный до блеска кетмень, крошит, долбит каменистый грунт.

Сделали мы в этот день две нормы. — Инженер помолчал. — Скажу вам без бахвальства: это был действительно трудовой подвиг… народный подвиг. А через несколько лет здесь же на Сыр-Дарье началось сооружение второй гидроэлектростанции. И здесь были парнишки из кишлаков. Уже другие, конечно. И все было иначе. Не кетмень, а машина стала их оружием…

В сущности, вся страна строила Кайрак-Кумскую ГЭС. Заводы Урала и Средней Азии слали бульдозеры, скреперы, электрооборудование. Гидротурбины и генераторы изготовили ленинградцы. Сибирь давала лес. Украина — металл. Москва, Минск, Горький присылали на стройку автомашины…

На стройке работали люди тридцати семи национальностей. Потому эту ГЭС и назвали «Дружба».

Когда она начала давать ток, пришла новая огромная сила с берегов Сыр-Дарьи на заводы Таджикистана и Узбекистана…

Инженер улыбнулся.

— Нельзя без улыбки вспомнить такой факт. Незадолго до революции в Ташкенте при трамвайном парке была сооружена самая мощная дизельная электростанция в городе. А давала она всего лишь тысячу четыреста семьдесят пять киловатт… Сейчас в республике более двух тысяч больших и малых электростанций. Они вырабатывают почти семь миллиардов киловатт!.. Вы, молодой человек, — обратился инженер к Усману, — керосинокалильных фонарей, конечно, не застали. А я видел. Аппаратишко так себе. А сейчас каких только ламп нет! И ртутные, и дневного света. Глянешь — настоящее солнце! Сейчас длина всей осветительной сети столицы более тысячи километров!

Цифры «1475 киловатт» и «7 000 000 000 киловатт» Усман записал себе в блокнот. Пригодятся для сообщения на занятии кружка.

На другой день инженер показал гостям Фархадскую ГЭС. Старый Кадыр то и дело удивленно качал головой. Большое впечатление произвела станция и на Усмана.

Они уезжали из Бекабада на третий день утром. По улицам города гулял сильный ветер, вырывающийся из ущелий Фархадских скал. С него здесь начинается день. Местные жители к нему привыкли и, казалось, не обращают на буйного гуляку никакого внимания.

Далее дорога наших путешественников пролегала через Коканд.

В городе поэтов

Старый Коканд состоит из узких, кривых улиц… Крупнейший центр торговли в Туркестане. Имеются конторы по скупке хлопка.

Путеводитель 1912 года

Хозяин и гости сидят в небольшом уютном садике. Усман, забыв про свой блокнот, в котором время от времени делал пометки, как зачарованный слушает рассказ хозяина. Перед юным историком встает живая картина из прошлого.

…Небольшим, слабым кругом ложится свет. Фитилек, скрученный из хлопкового волокна, чуть слышно потрескивает, когда чтец переворачивает страницу.

Слушатели затаив дыхание сидят, сосредоточенно рассматривая лицо кари́ — чтеца.

Кари пришел в кишлак на несколько дней. Это самый уважаемый человек. Он принес с собой книги, в которых рассказывается о подвигах богатырей, о верности и дружбе.

Многие жители кишлака побросали свои дела и пришли послушать. Не часто появляется такой гость!

Но вот кари закончил чтение и поцеловал страницу. Потом, закрыв книгу, поднял ее и приложил ко лбу.

Делал он все это медленно. Присутствующие продолжали сидеть, не шелохнувшись.

Кари положил книгу под одеяло и стал готовиться ко сну.

Остались ночевать в этом доме и те, которые пришли издалека. Ведь завтра чтение книги будет продолжено! Разве можно опаздывать!..

— На другой день я снова читал, — продолжал хозяин.

«Вот, оказывается, какая была профессия у дедушкиного друга! — подумал Усман. — И с кем он только не знаком!»

— Я тогда заменял и библиотеку, и радио, и телевидение, — смеется хозяин, поглаживая бороду.

— Трудная должность! — Кадыр-ата тоже улыбается. — Но справлялся, значит?

— Люди ценили, уважали, благодарили. Значит, справлялся… Наверное справлялся.

— Сейчас отдыхаешь? — поинтересовался дедушка.

— Э-э, нет! Работаю. В литературном музее. Есть у нас такой.

— В литературном музее?! — Усман даже привстал от удивления.

— Именно так. Коканд — город особенный… Город поэтов!

В голове юного историка и краеведа роем закружились мысли. Ведь он может узнать там столько интересного! А потом сделать на занятии кружка доклад.

Волнуясь, глотая слова, он спросил:

— Простите, пожалуйста… А можно нам побывать в музее?.. Мне бы хотелось кое-что посмотреть.

— Разумеется, можно. Ты увлекаешься литературой?

— Видите ли… я член школьного исторического кружка. И очень хочу получше узнать историю культуры, искусства, — добавил Усман, вспомнив слова аспиранта и стараясь говорить как можно солиднее, как, по его мнению, должны говорить ученые.

— Юный историк? Отлично! — одобрительно сказал хозяин. — Сегодня с дороги отдохнете, а завтра можно и сходить… Да-а, история нашего города замечательная. Славная история, — продолжал хозяин, поглаживая бороду. — Любопытно, а что о нем сказано в вашем путеводителе?

— Да всякая всячина… — неохотно ответил дедушка.

Но Усман уже открыл книгу.

— «Уездный город… Состоит из двух частей. Здесь находятся коммерческое училище, уездное управление, казначейство, отделение банка, казарма 7-го Туркестанского полка».

— Это было на Розенбаховском проспекте, — уточнил хозяин и, когда Усман закончил читать, похлопал ладонью по истрепанной книге. — Э, брат, о многом она умалчивает!

— Так старая же! — защищал дедушка путеводитель.

— Двенадцатого года издания. А уже в тысяча девятьсот одиннадцатом году здесь Хамза открыл школу для детей бедняков. На базаре, кроме всяких лавочек, имелись и книжные. Более тридцати! К этому времени были хорошо известны произведения великого поэта Мукими́. Его дал нашему народу Коканд. Словом, по тому времени город был крупным культурным центром.

Усман не пожалел, что пришел в музей и провел в нем несколько часов. Домой он возвратился с блокнотом, полным заметок, выписок и интересных исторических фактов.

В Коканде вырос поэт-демократ Фурка́т (1858―1909). Только на несколько лет старше его был классик узбекской литературы Мукими (1850―1903). Он жил в постоянной нужде, перебиваясь случайными заработками. Но о личном благополучии поэт мало думал. Его волновала судьба народа, его беды и мечты. В своих стихах Мукими воспевал лучшие человеческие чувства — любовь, дружбу, верность. Его песни пели и поют до сих пор во всех уголках Узбекистана.

В XIX веке Коканд прославился многими и многими другими поэтами, чьи стихи тоже живут до сих пор.

При дворе кокандского правителя Умарха́на выступали Фазли́ и Гульхани́.

Они были постоянными участниками мушоиры́ — поэтических состязаний. Умархан предлагал двустишие — байт, а партнер должен был продолжать стихотворение, придерживаясь того же размера и используя заданные рифмы.

Поэты блистали остроумием, находчивостью, талантом.

В первой половине XIX века выступила со стихами дочь кокандского ученого — Махзуна́. «Ее стихи, — писал поэт Фазли, — жили в народе как пословицы».

Мушоира — нелегкое состязание. Здесь нужно не просто прочитать только что сложенное стихотворение. Новые строки должны удивить слушателей. Их надо наполнить большим содержанием.

Трудно состязаться с прославленным Фазли. Как ответишь на его звонкие стихи, в которых он прославляет твою красоту и талант?

Махзуна слушает… В эту минуту надо успеть приготовить ответ.

Фазли говорит:

Последнее слово Фазли. В ответе поэтессы слышится и мудрость, и остроумие, и скромность.

В свое время в поэтическом состязании участвовали поэтессы Надира́ и Увайси́. Отдельные их стихи тоже сохранились до наших дней. Усман читал их в музее.

Нужно было женщине обладать ярким талантом, чтобы ее допустили в круг мужчин, да еще известных поэтов.

Надира вступала в состязания со своим мужем — кокандским правителем Умарханом. Часто она высказывала смелые мысли. Например, о высокопоставленных особах поэтесса открыто заявляла:

После смерти Умархана на престол возвели его сына. Мальчику было четырнадцать лет, и управляла эмиратом придворная знать. Надира была от всего отстранена. Ей разрешалось принимать участие лишь в культурной жизни. Она помогала бедным поэтам, покровительствовала ученым и зодчим, открыла большую библиотеку.

В 1842 году Надира была казнена вторгшимся в Коканд бухарским эмиром. Труп поэтессы бросили на площадь и не разрешили трогать в течение семи дней.

Народ в глубоком трауре тайно похоронил любимую поэтессу.

Вернувшись домой, Усман взахлеб рассказывал дедушке о своих впечатлениях от музея.

— Но славен Коканд не только поэтами, — заметил хозяин дома. — Сейчас это большой промышленный город. Его заводы помогают выращивать хлопок. Кокандский суперфосфатный завод снабжает удобрениями Ферганскую долину. В городе три хлопкоочистительных завода. Отсюда волокно везут на чулочный комбинат. Комбинат этот — один из крупнейших в Средней Азии.

Имеется и швейная фабрика. Какие только изделия не выпускаются тут! И притом добротные, красивые. Заглядишься!.. Три маслобойных завода перерабатывают хлопковые семена… Словом, хлопок, выращенный в Кокандском оазисе, проходит в городе все стадии производства — от первичной обработки до готовых товаров.

Вечером хозяин и гости вышли прогуляться. На улицах было многолюдно. И понятно: в Коканде много кинотеатров, клубов. Есть драматический театр, парки.

Коканд — один из студенческих городов. Тысячи юношей и девушек учатся в педагогическом и политехническом институтах, в автодорожном, нефтяном и других техникумах. Сюда приезжают учиться из соседних республик.

Жизнь, отданная песне

Если молчим о несчастьях своих,

Кто же тогда нас избавит от них?

Век просвещенья придет и для нас,

Сбросим все мрачные сны!

Хамза́. 1916 год

Усман, Кадыр-ата и его друг, заведующий литературным музеем, едут поклониться праху великого поэта Хамзы, основателя новой литературы Узбекистана.

Усман прильнул к окну, всматривается в окрестности.

Дорога поднимается все выше и выше, прижимаясь к каменной стене. И вдруг она, а за ней и автобус ныряют в ущелье.

Теперь с двух сторон поднимаются скалы. Они то подходят к шоссе близко-близко, то расступаются, и тогда можно любоваться долиной реки Шахимарда́н. Долина покрыта роскошными лугами. Виднеется редкий лес.

«Как тут тихо! И красиво!» — слышит Усман за своей спиной.

Это отдыхающие. Они едут на высокогорный курорт Хамзааба́д, город Хамзы… Теперь именем узбекского поэта назван бывший небольшой поселок Шахимардан.

За окном автобуса мелькают сады. Они забираются всё выше и выше, будто не хотят отставать от горных тропинок. Словно тоже торопятся к Голубому озеру, чтобы потом окружить огромную чашу с прозрачной, ледяной водой.

Заведующий литературным музеем сидит рядом с Усманом. Он рассказывает юному историку о бывшем Шахимардане.

Много лет назад мусульманское духовенство сделало Шахимардан своим гнездом. Соорудив так называемый «мавзолей Али», двоюродного брата пророка Магомета, шейхи стали обирать жителей и паломников. (Впоследствии вместо останков святого в гробнице обнаружили лишь груду камней.)

В годы борьбы с басмачеством несколько красноармейцев, спасаясь от преследования врагов, спрятались в мавзолее. Они слышали, что это «святое место» и здесь их никто не тронет.

Но муллы не посчитались с законами своей религии, сожгли мавзолей вместе с живыми людьми.

Дикие фанатики, прикрываясь именем аллаха, боролись с новой властью, вели антисоветскую пропаганду.

И вот сюда, в Шахимардан, цитадель мракобесия, в августе 1928 года приехал узбекский поэт и композитор Хамза Хакимзаде Ниязи.

Его уже хорошо знали в Узбекистане. Большая, интересная жизнь была у этого человека.

Еще в 1910 году, покинув родительский дом — родители хотели сделать его муллой, — Хамза решает отдать все силы служению народу и уезжает в Коканд.

Но как могли учиться нищие, голодные и оборванные дети бедняков? Хамза их встречал каждый день на пыльных улочках старого Коканда.

— Что их ждет?! — горячился Хамза в беседе с друзьями. — Вырастут и так же, как отцы, будут гнуть спины с рассвета до ночи.

— Чем же ты поможешь?

— Учить я их буду! Учить…

Друзья покачивали головами: невиданное дело, невозможное.

Хамза смотрел в жадные глаза мальчишек. Казалось, эти ребята ждали от него чуда.

— Кто твой отец? — спрашивал Хамза. — А твой?..

Ответы ребят звучали по-разному, но смысл их был одинаков: родители не смогут дать им образования. В лучшем случае кому-то из них «посчастливится» попасть в медресе. Там он будет бубнить, заучивая стихи корана. Но эта священная книга не подскажет ему верного пути в жизни, коран только убьет все человеческие желания и мечты.

Хамза собирал мальчишек.

— Как же ты будешь учить без книг? — беспокоились друзья.

— Что-нибудь придумаю, — отвечал Хамза.

Он заново перебирал все знакомые книги, с тайной надеждой брал в руки неизвестные. Но ни одна из них не подходила. На узбекском языке не было книги. Не было того самого простого букваря, который помог бы детям сделать первые, робкие шаги по пути к знаниям.

Ночами просиживал Хамза над созданием первого национального учебника. Поэт будто наяву видел, как вспыхивают в глазах ребят удивление и восторг. И это придавало ему сил.

И вот занятия начались. В маленькой, тесной комнате новой школы Хамзы происходили истинные чудеса. Они возникали из таинственных знаков, густо усыпавших шуршащие страницы книг.

Скоро эти знаки перестанут быть таинственными. Скоро, скоро…

Но беда стояла за дверью. Она пришла с черствыми и недобрыми людьми, затянутыми в мундиры.

— Что это за школа?

— Новометодная.

— Кто твои ученики?

— Дети бедняков.

— Разве им нужно учиться?

— Очень! — твердо ответил Хамза.

— Ошибаетесь, молодой человек! Ни к чему им грамота. А если хотят, на то есть медресе.

— Им нечем платить за учебу…

— Нечем — так пусть сидят дома…

Их всех — «хозяев» земли, облаченных в мундиры царских чиновников и полицейских, одетых в халаты богачей и увенчанных белоснежною чалмою мулл, — пугала школа Хамзы.

— Школа отныне закрыта!

Дети расходились.

Хамза с грустью смотрел вслед им, на худые, едва прикрытые залатанными рубашонками фигурки.

Это произошло в 1911 году. И Хамза покинул Коканд. Но мальчишки, которые все время стояли перед его глазами, напоминали ему о родном городе и на дорогах Афганистана, и в садах Индии, у египетских пирамид, и на шумных перекрестках Стамбу́ла.

Вернувшись на родину, он снова принялся за работу. Пишет стихи, пьесы, статьи, музыку. Открывает театры, библиотеки, школы.

Хамза сражается за Советскую власть в отрядах Фрунзе. Поэт привез с фронтов гражданской войны первые боевые песни.

Когда Хамза появился в самом гнезде мракобесия — в Шахимардане, — муллы и шейхи всполошились: опасный человек!

Он организует колхоз, строит школу, красную чайхану. По его инициативе сооружается памятник Владимиру Ильичу Ленину.

Поэт старается помочь беднякам всеми средствами. Под его руководством они сажают лес на склонах гор, роют канал для орошения новых земель.

Очень много сил отдает Хамза борьбе с предрассудками и старыми обычаями.

Впервые в Шахимардане 8 марта 1929 года проводится женское собрание. В этот день двадцать три женщины швырнули паранджу в огонь. А через десять дней в переулке град камней обрушился на поэта. Озверевшая свора фанатиков решила свести счеты с этим неистовым человеком и убила его.

Сейчас бывший Шахимардан называется Хамзаабад, и там стоит мавзолей замечательного сына узбекского народа.

По ступенькам мавзолея каждый день поднимаются десятки людей.

Кто они?

Одно известно… Эти люди читают книги поэта, слушают его музыку, смотрят фильмы и спектакли, поставленные по его пьесам.

Автобус приближался к Хамзаабаду.

— Есть такое предание, — сказал литературовед. — Древний узбекский ученый Фараби́ был и хорошим музыкантом. Когда он вернулся из далеких стран, кроме больших знаний, которые он получил у своего учителя Арасту́, Фараби будто бы обладал способностью отгадывать сокровенные чаяния людей. Услышав об этом, со всего берега Сыр-Дарьи собрался к нему народ. Мудрец был удивлен, но не растерялся: показал людям свое «чудо».

Это был обыкновенный дутар — двухструнный музыкальный инструмент, изобретенный им самим.

Фараби сыграл на дутаре одну из своих мелодий. Люди долго молчали, а потом послышались радостные возгласы:

«Правильно, учитель, ты отгадал. Это наши думы!»

«Да, это наша мечта!»

«Наша Сыр-Дарья!»

— Вот так и в книгах Хамзы отразились думы и чаяния узбекского народа, — закончил свой рассказ литературовед.

Автобус остановился. Усман вместе со всеми подошел к мавзолею, поднялся по ступенькам и застыл в благоговейном молчании…

Абдулла Набиев

Бери винтовку в руки, юный пролетарий, и иди на защиту социалистической революции!

Из призыва Ташкентского горкома комсомола. 1919 год

Эту историю Усману рассказал бывший командир красноармейского отряда, сражавшегося с басмачами.

В отряд пришел мальчишка.

— Я хочу быть добровольцем.

Командир осмотрел его с ног до головы. Рваная, выцветшая рубашка, такие же старые штаны. Стоит босой, переминается с ноги на ногу…

— Что ты будешь делать в отряде?

— Бить басмачей.

Командир улыбнулся.

— Скажи пожалуйста: «бить»!.. — Потом вздохнул и уже серьезно заключил: — Мал еще ты, в седле не удержишься. Подрасти.

Но позднее Абдуллу все же взяли. Это был 1920 год. Вокруг Коканда, по кишлакам, шныряли шайки басмачей. Они налетали неожиданно. Загорались дома активистов, слышались крики и выстрелы. А потом бандиты исчезали, оставляя после себя пепел и трупы. Не всегда погоня давала результаты: много дорог в степи, еще больше троп в горах. Нередко красноармейцы возвращались ни с чем.

В одном из отрядов и поручили Абдулле проследить за шайкой басмачей.

Юноша оказался хорошим разведчиком. Он безошибочно шел по следам бандитов, узнавал о месте их ночлега. А к рассвету приводил туда красноармейцев.

Так было несколько раз.

О делах юного разведчика заговорили не только друзья, но и враги. Абдулле передавали угрозы басмачей.

— Мы еще посмотрим, чья возьмет! — усмехался юноша.

Созданная Абдуллой первая комсомольская ячейка заняла дом, который еще недавно принадлежал баю, богачу. Теперь здесь хозяйничала молодежь, училась военному делу.

Однажды, возвращаясь домой, Абдулла услышал женский плач, причитания. Он вбежал во дворик.

— Отец!.. Там твой отец…

Абдулла смотрел в застывшие глаза отца, на темные, со вспухшими венами руки. Эти руки всегда пахли кожей, красками, были изрезаны дратвой.

— За что? Кто? — шепотом спросил юноша.

Его не расслышали. Но, собственно, ответа и не нужно было. Абдулла и без того знал: отца били басмачи. Они мстили старому сапожнику за сына-разведчика, комсомольца, вожака молодежи.

Отец не выжил…

В комсомольскую ячейку приходили новые юноши.

— Сейчас мы учимся воевать, — говорил Абдулла. — Потом будем учиться жить по-новому.

О новой жизни он мечтал и один, и в кругу друзей.

Ему верили. Но юноша знал, что за каждым углом его подстерегает враг.

Через несколько лет, когда Абдулла Набиев будет работником Центрального комитета комсомола Узбекистана, далеко от родных мест, в Сурхапдарье́, оборвется его жизнь.

Первого узбекского комсомольца убьют предательски, из-за угла…

Ковры из цветов

Ферганская долина — богатый край, но население не богатеет, а все больше беднеет и закабаляется, вводимое коммерсантами в весьма невыгодные сделки.

«Туркестанское сельское хозяйство». Журнал за 1909 год

В вагоне шумно. Люди как следует не устраиваются. Им нужно проехать лишь от Коканда до Наманга́на. Путь уж не такой долгий.

Усман с дедушкой стоят у открытого окна, смотрят на поля и сады.

Знаменит этот край и своими плантациями дынь. Трудно перечислить сорта, которые здесь выращивают с давних времен: кукча́, амири́, басвалды́, кзыл уру́г, ананас, чугри́…

Вдоль полей застыли ряды тутовых деревьев. Значит, здесь живут и шелководы. Порой мелькают голые холмы. Но вот они исчезли — и снова поля.

А когда поезд проходит мимо Чу́ста, хочется выпрыгнуть из вагона и двинуться по первой же попавшейся тропинке. Тропинка бежит, обгоняя ручей, и неожиданно ныряет в сад, будто приглашая за собой: заходите, заходите, гостем будете!

— Богатый край! — вслух говорит дедушка.

— Богатый! — соглашается незнакомый человек.

Он стоит рядом и тоже жадно всматривается в сады.

В этом краю живут замечательные мастера.

Кто, например, не слышал о чустских тюбетейках?

Здесь в каждом доме умеют вышивать их. На черном фоне белыми шелковыми нитями выводится тонкий силуэт бадама — плода миндаля или стручок перца.

Этот национальный головной убор, очень популярный в народе, отличается простотой и строгостью.

Но не так-то легко вышить тюбетейку. Работа тонкая… Чтоб лишнейстрочки не было!

Сейчас в Чусте создана художественная фабрика. На ней трудятся сотни мастериц. Машина быстро и ловко выполняет различные работы. Но ручная вышивка по-прежнему ценится высоко. Ее заслуженно считают одним из видов народного искусства…

Поезд движется неторопливо, словно понимает, что пассажирам хочется полюбоваться долиной.

Перед Наманганом, усевшись поудобнее, Усман открыл путеводитель.

— А ну-ка, посмотрим, каким был этот город прежде.

Кадыр-ата тоже заинтересовался.

— «Город Наманган, — прочитал Усман, — один из новейших городов Ферганской долины…»

— Хорошее начало! — заметил дедушка.

— «Но близость болот и рисовых полей, с одной стороны, способствует вспышкам лихорадки, а с другой — благоприятствует размножению мошек и комаров, отравляет в летнее время жизнь обывателям…» Вот и все главное о Намангане! — заключил Усман.

— Небогато! — сказал дедушка.

И они, оставив книгу, подошли к окну.

— А скоро будет канал? Большой Ферганский? — спросил Усман дедушку.

Но за старика ответил тот же пассажир, что вместе с Кадыром-ата восхищался садами Чуста.

— Канал? Это не здесь, а за Наманганом. Есть такой район — Учкурга́н. Вот там и берет он свое начало. Оттуда вода идет по всей долине. Реку Нарын знаешь?

— Знаю, — ответил Усман.

— Мне довелось строить этот канал, — продолжал пассажир. — Сам я из Коканда. Веселые дни были, яркие! Хорошо поработал народ! Я был вот таким мальчишкой… Тоже работал.

Пассажир мечтательно прищурился.

«Наверное, интересно было, — подумал Усман, — коль человек до сих пор вспоминает. Только что он мог делать там, мальчишка?»

— И для нас работа находилась!.. — словно догадываясь о мыслях Усмана, сказал пассажир.

В нескольких километрах от Коканда проходила трасса строительства Большого Ферганского канала. По вечерам почти весь город выезжал на стройку. Ездили и школьники. У них был даже свой участок.

Часто ребята бегали на соседние посмотреть, как работают старшие.

— Сегодня дал пятнадцать дневных норм!

Мальчишки во все глаза смотрели на богатыря. Значит, он за два дня может выполнить месячную норму!

На стройке было шумно и весело, как на празднике.

Ребята подбегали к шашлычникам и, обжигаясь, ели ароматные кусочки мяса со свежей лепешкой. Аппетит был удивительный.

После обеда решали, куда пойти.

— На концерт?

— Нет. В кино.

— Конечно, в кино. Я знаю, где идет «Чапаев».

Гремела музыка. Только изредка она обрывалась, и громкоговорители сообщали об очередном успехе какой-нибудь бригады или участка. Мальчишки вместе со всеми аплодировали победителям.

На эстраде перед белым полотном экрана вешали карту, появлялся лектор с указкой в руках.

— Канал пересечет всю Ферганскую долину. — Указка лектора ползла от голубой прожилки Нарына вниз к Андижану, Маргила́ну. Поднявшись к Коканду, она поворачивала к таджикским землям. — Это будет канал длиной двести семьдесят километров…

На всей трассе работы начались в один день. И с первого же дня развернулось горячее соревнование. То одна, то другая бригада вырывалась вперед. Чтобы не отстать от соседей, люди, поужинав, снова шли на свой участок, хотя смена начиналась только завтра утром.

И так все сорок девять дней, пока строился канал.

Мальчишки тоже рвались вперед. По утрам они показывали друг другу ладони. Хвастались первыми в своей жизни мозолями…

— Вот так и работали! — закончил рассказчик. — Ну, кажется, мы подъезжаем…

В вагоне засуетились, зашумели: поезд приближался к Намангану.

Поля и сады подошли вплотную к городу. Да и он мало чем отличался от сада — зеленый, тенистый. Вдоль улиц арыки с бурлящей, клокочущей водой.

— С гор она, ледяная, — заметил дедушка.

В городе — как в парке. Гуляй спокойно: никаких мошек и комаров и в помине нет. Болота осушены.

Дедушкин друг жил недалеко от вокзала. Но, к сожалению, хозяина дома не оказалось.

— Вам он очень нужен? — участливо спросила маленькая старушка.

Дедушка рассказал, что он много лет не видел своего товарища и теперь приехал навестить.

— И вот такое дело! — вздохнул Кадыр-ата.

— Заходите, заходите! — торопливо пригласила старушка. — Будьте как дома.

Потом уже, за чаем, она сказала, что муж уехал в санаторий, в Чарта́к.

— Это недалеко от Намангана. Добрые места! Не от одной болезни избавилась я там.

Кадыр-ата слышал о целебных свойствах источников Чартака, и кто-то говорил ему, что в ближайшее время это будет большой курорт.

После завтрака гости пошли осматривать город. Старушка «прикрепила» к ним соседского мальчишку. Был он чуть старше Усмана, но держался солидно. Правда, это длилось не больше получаса. Увлекшись ролью экскурсовода, паренек взахлеб рассказывал о достопримечательностях своего города. Он то и дело забегал вперед, просил остановиться то у одного здания, то у другого.

Дедушка похвалил «экскурсовода» за то, что тот хорошо знает свой город. Мальчишка стал относиться к своим обязанностям еще добросовестнее.

— У нас лучший парк в республике! — гордо заявил он.

И с ним нельзя было не согласиться. Над аллеями настоящий шатер из листвы. Каждое дерево красиво по-своему. Одно напоминает фонтан: его ветви, как струи, устремились вверх. Другое походит на огромный зеленый шар…

И везде цветы. Тысячи, самых разных.

Казалось, что со всего света в Наманган собрались лучшие мастера и решили создать живые волшебные ковры — невиданных красок и аромата.

И создали! Вот они стелются и тут и там.

Опыт лучших садоводов и цветоводов тут передается из поколения в поколение.

У одного из цветников Усман услышал, как старик поучает парня:

— Зачем такой резкий переход? Он будет людям глаза резать. А глаза должны отдыхать…

По правде сказать, Усман ничего страшного не увидел в ярких красках.

Но, наверное, старик знал, что говорил. Потому что его ученик молчал. Только губы покусывал.

Наступил вечер. Жара спа́ла. И огромные розовые кусты, широкие ковры цветов облегченно вздохнули. А вместе с ними легко вздохнул и человек…

Андижан

Обработка земли производится самыми первобытными орудиями — омачом (сохой). Борона здесь неизвестна, а разравнивание вспаханного поля производится простым бревном, которое и таскают по полю при помощи веревок, прикрепленных к хомуту лошади.

Из других орудий имеет обширное применение как в полевых, так и вообще в работах землекопных кетмень (мотыга).

Путеводитель 1912 года

В плодородной долине когда-то очень давно поселились анды. Так называли индийцев. От них-то и произошло название «Андукан». Потом это название постепенно люди переделали в «Андижан».

Существует еще несколько легенд, и все они по-разному повествуют о происхождении названия города.

Достоверно известно только одно: Андижан возник еще до нашей эры, на территории, через которую проходил «шелковый путь».

В XV―XVI веках, например, здесь жил Бабу́р — султан и поэт, который завоевал потом Индию и основал там государство Великих Моголов…

Но в своей книге «Бабурнамэ́» больше всего и с глубокой любовью поэт писал о родном Андижане:

Усман раскрывает путеводитель, где Андижан назван крупнейшим городом, и… сразу же идут сообщения о православной церкви, «окруженной красивым сквером», и доброй сотне мечетей.

В городе было много банков. Среди них отделение Государственного банка, Русско-Азиатский, Московско-учетный, Сибирский, Азово-Донской банки.

Почему такое скопление?

«Здесь, ввиду громадной культуры хлопка, открыли свои представительства крупные торговые фирмы…» И опять идет перечисление акционерных обществ и «товариществ».

В городе и его округе размещалось много хлопкоочистительных заводов. Вероятно, они давали большой доход своим «товариществам».

— Еще бы! — воскликнул Кадыр-ата. — Грабили людей как могли!

По сравнению с нынешними хлопкоочистительные заводики выглядели игрушечными. В открытые ворота медленно, со скрипом вползали арбы. Сгружали хлопок руками, таскали на спинах мешки, взвешивали, потом высыпали на площадку. Сейчас на такой площадке еле уместился бы урожай, собранный только на полях одной колхозной бригады.

Андижан со всех сторон окружен садами, виноградниками, полями. Только с востока к нему подходят холмы. Покрытые пожелтевшей травой, на вид они ничего особенного из себя не представляют. Но в них хранится драгоценное богатство — «черное золото», как называют нефть.

Однако главное в Андижане, конечно, «золото белое». Андижанцы дают одну четвертую часть всего узбекского хлопка.

Поэтому многие заводы Андижана работают на хлопок. Так, например, «Ирмаш» и «Коммунар» выпускают технику для механизации оросительной системы, запасные части к сельскохозяйственным машинам.

Много заводов сейчас в Андижане. Один из них, машиностроительный, известен не только в республике.

«Ан-ди-жан…» — так, наверное, по складам читают название узбекского города где-нибудь далеко-далеко.

Эта марка украшает дизели и насосы, работающие в разных странах Азии и Африки.

В поливном земледелии без таких помощников, как насосы, не обойтись. Пробегают мимо полей торопливые горные потоки. Несут в моря и озера свои воды степные реки. И нет им никакого дела до земледельцев.

Попробуй возьми из них воду: берега-то, вон они какие! А поля над берегами порой лежат еще выше…

Там, в дальних странах, пока еще крутятся огромные колеса — чигири. Когда-то они были и в Узбекистане. Скрипит чигирь… На каждой лопасти у него банка, которая зачерпывает из реки литр, а то и меньше воды. Скрипит чигирь, поднимает вверх банку. Опрокинется она, выльет в желоб воду, расплескав добрую половину, и сползает вниз, чтоб опять зачерпнуть, взять у жадной реки спасительную влагу.

Вот почему в далеких жарких странах с удовольствием читают марку: «Ан-ди-жан!»

Эти дизели и насосы помогают людям поднять воду на любую высоту.

Весь хлопок Андижана, конечно, трудно переработать в одном городе. Слишком много его выращивают на здешних полях. Недаром хлопкоробам области вручена самая высокая награда Родины — орден Ленина. И «белое золото» увозят на другие заводы республики.

Долго ехали Усман с дедушкой по городу.

— Вырос Андижан! — покачивал Кадыр-ата головой. — Не отыщешь старую улицу.

И действительно, попробуй отыщи в большом городе знакомых людей по старому адресу!

Они проезжают медицинский институт, сельскохозяйственный, педагогический… Ничего этого в старом Андижане не было.

Часа через полтора Кадыр-ата все-таки разыскал нужную улицу.

— Устал? — участливо спросил он внука.

— Да нет… — протянул Усман, а сам еле держался на ногах. К тому же ему очень хотелось спать.

Потом они пришли в дом. Умылись. Сели за стол.

Ему подвигали блюдца с конфетами, изюмом, печеньем, вазочки с вареньем, медом…

— Ешь, милый, не стесняйся, — говорил женский голос.

Усман машинально брал, что попадалось под руку.

Как только на блюдцах, тарелках, вазочках, пиалушках начинало показываться дно, эта посуда исчезала. К нему пододвигали другую.

Он уже с трудом протягивал руку за лакомствами. Все окружающее тонуло в белесом тумане. Дедушка и его друг говорили о какой-то дореволюционной школе, которая называлась приходской. Голоса их доносились как бы издалека, порою совсем затихали.

— Вон как умаялся ребенок! Надо скорее уложить его спать, — послышался голос хозяйки.

В другое время Усман обиделся бы, но теперь ему было все равно. Пусть называют ребенком.

— Сейчас, милый, сейчас…

И Усман потонул в чем-то мягком.

Ему снилось невероятное событие. Из здания с надписью «Приходская школа» выбегали какие-то лилипуты и униженно кланялись. Они просили, чтобы Усман стал их учителем.

«К нам нужно только приходить, и всё… Учить не надо».

«Как же это?» — удивился Усман.

«Школа такая у нас! — поклонился один из учеников. — Видите?» — И он указал на броскую надпись: «Приходская».

Ленинск

В селении Ассаке имеются: почтово-телеграфная контора, медицинский покой, частная аптека, несколько хлопкоочистительных заводов, два керосиновых склада…

Путеводитель 1912 года

После Андижана путешественники приехали в один из молодых городов Ферганской долины — Ленинск. Кадыр-ата бывал в здешних местах, когда никакого города еще и не было. Лежал тут кишлак Ассаке́.

— Представь себе такую картину…

И старик рассказал Усману о своем впечатлении от древнего кишлака.

Зимний вечер.

За окном непроглядная темень. Лишь чуть посветлее от крохотного фитилька в глинобитной кибитке.

Сидит, коротает долгий зимний вечер дехканин, и всякие думы одолевают его…

Странные истории могут рассказывать люди. Да еще при этом клянутся, что говорят чистую правду. А можно ли такой истории поверить?

Наливают керосин в лампу. Зажигают ее. Она горит. И в доме светло становится. Это не фитилек какой-нибудь! Почти как днем светло…

Уважаемые люди говорят о таких чудесах. Нужно верить. Все может быть. Только дорого стоит керосин. Да и зачем он нужен?

Сидят люди около огня, беседуют…

Наверное, в большом городе такое случается: читают книги. Но в Ассаке, кроме муллы, нет ни одного грамотного человека. Когда и где учиться грамоте? Все жители на рассвете выходят на поля. И дети вместе с ними работают. Вокруг Ассаке жмутся друг к другу сотни клочков обработанной земли. Хлопок! Капризные кустики… Ни на один день не оставишь их без внимания. А соберешь, продашь — получишь гроши. Разве позволит себе дехканин купить такую чудесную жидкость — керосин? Пусть горит фитилек. Не до яркого света! Правда, говорят, что этой жидкости много в земле. Недалеко от Ассаке стоят несколько странных сооружений. От каждого из них по желобку течет черная тягучая струя.

Усман догадывается, о чем идет речь.

— Это нефть, да?

— Нефть, — кивает дедушка. — Почуяли заводчики и купцы, чем пахнет черная жидкость. Большие барыши от нее получали.

Кадыр-ата вдруг улыбается.

— А ты, поди, и лампы-то настоящей керосиновой не видел? При электричестве вырос.

— Видел… — неуверенно отвечает Усман и мучительно вспоминает: где ему приходилось сидеть при свете керосиновой лампы?

Так и не вспомнил.

— Ну, а теперь давай заглянем в эту книжицу. Что в ней сказано об Ассаке?

В старом путеводителе многозначительно подчеркивалось, что в кишлаке при медицинском приемном покое были врач, фельдшер и фельдшерица.

Конечно, попасть к ним не каждый мог. Люди шли со своими болезнями к табибам — «премудрым знахарям». Табиб, покачиваясь и перебирая четки, шептал заклинания, грозил нечистым силам и обещал больному быстрое выздоровление. При этом добавлял:

— Как будет угодно аллаху!

Хитрил табиб. Закатит глаза к небу, будто с аллахом разговаривает, советуется насчет болезни, а сам нет-нет да и покосится на узелок: что принес больной? Если две-три лепешки, то не стоит с ним и возиться. А впрочем, не раз еще придет, уж тогда-то…

Сейчас, конечно, ни одного такого табиба не найдешь. Взглянуть бы на него… Наверное, смешно выглядит знахарь. Да и вообще ничего не осталось от прежней «славы» Ассаке. Ничего!

Ленинск окружен хлопковыми полями. Но даже человеку, который сюда приехал на несколько часов, становится ясно, что не только «белым золотом» богат этот район. Почему, например, в Ленинске на центральной улице находится клуб нефтяников?

— Другим стал Ассаке. Другим… — покачивает головой Кадыр-ата.

И вдруг смеется: опять, наверное, о прошлом вспомнил.

Так и есть…

В кишлаке был один грамотей — мулла и одна достопримечательность — мечеть. Теперь здесь всего один неграмотный — дряхлый мулла и одна развалина — та же мечеть.

Десятки машин проходят через Ленинск. Город служит перевалочной базой для нефтяных промыслов «Андижан» и «Палванта́ш», которые находятся совсем рядом. С другого, соседнего промысла «Ходжиаба́д» идет газ на заводы и в дома Ферганы.

Ничему теперь люди не удивляются. Даже невиданной технике.

Небольшой кабинет. За пультом сидит только один человек — оператор. Ему подчиняются десятки скважин. Одно движение руки — и скважины начинают действовать. Пошла нефть.

— У него все как на ладони, — говорит Кадыр-ата. Старику не раз приходилось бывать на промыслах. — А ежели застопорится какая скважина, откажет давать нефть — приборы поднимут тревогу. Да и не только поднимут. Подскажут, в чем дело. Укажут на неисправность.

Изменился не только Ассаке. На маленькой станции Ванновской старые люди помнят лавчонку с темными пятнами на прилавке. Хозяин лавчонки призывно кричал:

— Керосин! Керосин!

Сейчас недалеко от станции серебрятся на солнце огромные цилиндры, переплетаются сотни труб, высятся корпуса. Это Ферганский нефтехимический комбинат. Целые составы цистерн с бензином и керосином уходят отсюда каждый день в различные уголки Средней Азии.

Жемчужина

Центр административного управления Ферганской области — Новый Маргилан основан в 1876 году… С 1907 года в честь первого губернатора именуется город Скобелев…

Три православные церкви, две гимназии, школа и два приходских училища.

Сильно развито шелководство в Ферганской области, так что, кроме удовлетворения местных потребностей, значительное количество шелка идет в Марсель.

Путеводитель 1912 года

Еще в Ташкенте Усман купил небольшой атлас (какой же ты путешественник без карты?!), но как-то забыл про него. И вот теперь, подъезжая к Фергане, где жил один из дедушкиных друзей, Усман вытащил атлас из чемодана. Нашел страницу с картой Ферганской области.

Вот река Сох. Сотни горных притоков спешат к ней со всех сторон. Рассказывают, что вода в них ледяная, прозрачная. Бежит она торопливо. Возмущенно рокочет, когда на пути встречает валуны и камни.

В нижней части Со́ха находится распределительный узел. Отсюда вода идет в долину уже по искусственным руслам — по каналам и арыкам, которые расположены в виде удивительно правильного веера. Это и есть знаменитый Сохский веер, созданный еще в древности. По этому вееру вода Соха вся до последней капли расходится на орошение.

Вода поит миллиарды кустиков хлопчатника, миллионы деревьев и виноградных лоз, бежит, сверкая на солнце, к бесчисленным огородам.

Фрукты Ферганы прославились на весь мир. Тут растут самые крупные персики, тонкая кожица которых еле сдерживает сок.

А кувинские гранаты, названные в честь одного из районов! Нужно иметь огромную ладонь, чтобы на ней уместился пунцовый плод.

В садах горят румянцем яблоки, отливают фиолетовым блеском сливы, золотятся груши.

Но одна река не смогла бы напоить всю долину. Через нее прошел Большой Ферганский канал.

В нем вода течет медленно, степенно. Она не бурлит, как в притоках Соха. Но здесь ее больше. По берегам канала, словно заглядывая в его воды, стоят деревья.

Прохладно у канала. Всегда, даже жарким летом, тут гуляет свежий ветерок.

Трудно с чем-нибудь сравнить Фергану! Оправдывает она свое название — жемчужина долины. Дороги здесь — как туннели: кроны деревьев образуют над ними плотный навес.

Но в центре долины осталось сухое, сожженное пятно. Еще недавно на арке одного из молодых совхозов красовался плакат: «Смерть пескам».

Этот плакат был сделан руками комсомольцев-новоселов, приехавших осваивать Центральную Фергану.

— Пески в Фергане? — удивился Усман.

Конечно, удивишься. Знаменитые сады — и пески? Совсем иначе смотрит на карту Кадыр-ата. Он знает давнюю историю ныне богатого края.

Огромной безжизненной степью когда-то лежала Фергана. Руки людей в течение нескольких веков сделали из нее сад. Только центральная часть долины — небольшой клочок земли — осталась неорошенной. Но и она скоро получит живительную влагу и расцветет.

Кадыр-ата и Усман вошли в дом.

— А! — воскликнул хозяин, увидев старого друга. — Значит, мое письмо получил? Ну спасибо, что не погнушался приглашением.

Друзья крепко обнялись.

— А ты знаешь, Кадыр, верно говорят, что радость одна не приходит…

Оказывается, утром к нему приехал сын.

— Беспокойный он у меня! — с трудом скрывая гордость, вздохнул старик. — Агроном…

Этим одним словом было сказано все. И то, что сын вечно занят, и то, что скоро начнется уборка хлопка. Ни минуты свободной. А он, его сын, все же нашел время навестить отца.

— Ну, я сейчас!.. — заторопился старик.

Конечно, будет готовить плов!

Котел стоит во дворе. Солидный, почерневший от времени и масла. Стоит, вмазанный в кирпичи.

Агроном помогает своему отцу, разжигает вначале несколько хворостинок, потом подбрасывает одно полешко, другое, третье… И забушевал под котлом огонь. Пытается вырваться оттуда, злится. А котел накаляется. Налили в него воду, и она вскоре закипела. Эту воду торопливо вычерпывают. Остается немного на донышке — не беда, выкипит. Теперь в котле ни пылинки не осталось.

— Отдыхай, отдыхай! — говорит агроному отец.

Старик нарезал баранье сало на доске мелкими кусочками и тут же смахнул белые кусочки в раскаленный котел. Зафыркали, подпрыгивая, съеживаясь, кусочки сала. Они тают на глазах.

Старик выбирает ложкой пожелтевшие шкварки, и в котле остается растопленный жир.

— Попробуй, попробуй! — предлагает старик Усману. — Только немного, а то плова не захочешь.

Шкварки нужно положить на кусочек лепешки. Посолить… Чудо!

В масло уже кидают кружева лука. Тонкие, тонкие колечки. Когда он подрумянится, бросят кусочки мяса, затем мелко нарезанную морковь. Старик стоит, помешивает ложкой. Уже можно попробовать кусочек. Мясо удивительно вкусное… В котел положили соль, перец, тмин и другие приправы.

Потом наливают воду. Она закипает, побуревшая, покрытая пузырьками.

Старик вынимает ложку, подставляет ладонь, и в нее падает тяжелая капля. Нет, она не обожжет… А вот попробовать нужно: достаточно ли соли, перца… Хорошо! Это видно по лицу старика. И в котел поверх всего кладут вымытый рис. Вода постепенно выпаривается, а когда совсем выкипит, можно огонь убавить и накрыть плов. Через несколько минут он будет готов…

В Ферганской долине живут настоящие мастера плова. Они знают десятки рецептов. И в каждом случае обязательно преподнесут гостям сюрприз: этот плов будет чем-нибудь отличаться от других.

После обеда Усман заглянул в путеводитель. Увидев старый справочник, агроном воскликнул:

— А ну те… ну те-ка! Что там о нашем крае?

— Больше всего о Маргилане, — ответил Усман.

— Да, наш сосед древнее, — согласился агроном.

Город шелка Маргилан находится в нескольких километрах от областного центра Ферганы.

Известен он давно. Уже в X веке Маргилан славился своими садами. В нем жило много ремесленников, изготовляющих шелковые ткани. Город пережил несколько опустошительных нашествий врагов.

Но проходили годы, и снова знаменитый шелк появлялся на базарах различных стран.

У Ферганы тоже интересная история.

— «Здесь живет военный губернатор и расположены все областные казенные учреждения», — прочитал вслух Усман и посмотрел на агронома.

Напишут же: «губернатор»… Усман и то знал, что давным-давно здесь и в кишлаках была высокая культура. В этих местах родился и рос Абду́л Абба́с Ферга́нский — величайший ученый, астроном и математик. Это его упоминает Данте в своей «Божественной комедии». Это он читал «Илиаду» на языке Гомера…

А путеводитель обращает особое внимание на такой факт, как «жил губернатор»!

Агроном пригласил Усмана проехать по городу.

— К ужину будем… — позвякивая ключом от машины, пообещал он отцу.

Через несколько минут они уже ехали по тенистым улицам. Агроном вел машину медленно, изредка кивал то в одну сторону, то в другую.

— Гостиница… Стадион… Парк… Педагогический институт.

В городе было много разных предприятий, которые напоминали, что Фергана находится в центре хлопководческих районов. Это химический завод минеральных удобрений, текстильные фабрики, масложировой комбинат. Комбинат выпускает и масло, и жир, и туалетное мыло. Все делается из хлопковых семян.

И шелуха идет в дело.

Из шелухи хлопковых семян получают технический спирт, делают пластмассы, которые не боятся никакого огня. Выпускают такой лак, что если покрыть им металлические предметы, то никакая ржавчина их не возьмет.

В городе текстильщиков агроном остановил машину.

Старожилы Ферганы помнят 1927 год. Он был особенным. В городе закладывали первую в Средней Азии текстильную фабрику.

Теперь это огромный комбинат.

Построен нефтехимический комбинат.

— Мы его еще успеем посмотреть, — сказал агроном. — А сейчас давай махнем в Маргилан! Согласен?

И машина помчалась по дороге, вдоль которой замелькали стройные ряды хлопчатника.

В Маргилане агроном остановил машину у дома, где жила семья художников. Особенных. Тех, что делают узоры на шелке.

— Здесь живут мои друзья, — сказал агроном. — Давно не бывал у них.

За чаем Усман услышал рассказ о знаменитом маргиланском шелке.

Этот шелк славился еще во времена античности. Его везли в Багда́д, Хораса́н, Византию, Египет.

— Называется он абровым, — сказала дочь хозяина, разливая чай. — Персидское слово «абр» означает «облако». Значит, абровый — облакоподобный. Красиво?

Оказывается, первые художники перенесли на ткань отражение в воде бегущих облаков во всем их разнообразии. Да и вообще в основе производства этой чудесной ткани лежит чудо самой природы.

Вы читали стихотворение Кудду́са Мухаммади́ «Шелкопряд»? Вот оно в переводе на русский язык Самуила Яковлевича Маршака:

Работяга-шелкопряд не зря ест сочные листья тутовника. Ест он много. Ну и на здоровье! Ему придется хорошо потрудиться. Из тончайших, похожих на паутину нитей он будет наматывать вокруг себя кокон.

Легкие, блестящие коконы… Слишком вы легкие!

Вас нужно очень много, килограммы. А теперь и тонны.

Чтобы набрать один килограмм коконов, нужно дать работягам около двадцати килограммов тутового листа.

Эти деревья с давних времен сажали вдоль арыков, по краям хлопковых полей. Позже стали растить шелковицу в специальных питомниках.

Нелегко собрать коконы. Еще труднее было их обработать. Делалось все руками.

Но, несмотря на примитивное хозяйство и кустарное производство, узбекские мастера шелка славились на весь мир. Качество и окраска этого шелка не имели конкурентов.

Кустарное производство не в силах было переработать все коконы, и большая их часть вывозилась за границу.

Сейчас Маргиланский шелковый комбинат — одно из крупнейших предприятий нашей страны. Это богатая и прославленная фирма «Атлас». Она объединяет весь цикл производства дорогих тканей.

В магазинах нашей страны и за рубежом можно увидеть крепдешин, креп-сатин, шелковое полотно, яркие, прочные сорта национального шелка хан-атласа, саккиз-тепки, новые шелка — «Победа», «Узбекистан», «Космос»…

Это все из Маргилана.

Традиция старых мастеров теперь оказалась в умелых руках больших коллективов.

Эти традиции множатся с каждым годом. И во всех уголках земли будет радовать людей яркая, необычная расцветка абровых, облакоподобных, тканей. Она должна радовать! В узорах ткани много красок, которые мастера взяли из окружающей жизни. Здесь и полоска весеннего рассвета, и цветущий миндаль, и сок граната, и золотистые прожилки винограда… Весь узбекский цветущий край!

В кишлаке

Вблизи станции имеется несколько маленьких кишлаков, но жители их побросали, вынужденные к этому многолетним неурожаем хлеба, уничтожаемого саранчой…

Путеводитель 1912 года

Хорошо и гостеприимно в Фергане! Но путешественников уже зовут новые места, ждут старого Кадыра друзья в других городах. Смертельно обидятся, если не навестишь. Надо ехать!

Теперь их путь лежал на Самарка́нд. Агроном вызвался довезти путешественников до узловой станции, оттуда на Самарканд в течение суток отходит несколько поездов.

Но сначала они проедут по долине. Кадыр-ата давно уже не бывал здесь. Как же не воспользоваться случаем?

Дороги в Фергане великолепные, асфальтированные. Можно мчаться с большой скоростью. Но агроном понимает, что гости хотят полюбоваться и садами, и новыми зданиями… Не очень спешит.

Весело поблескивают окна домов, словно приглашают: заходите, пожалуйста!

И агроном останавливает машину. Постучав в первую же калитку, открывает ее, заглядывает во двор: стука могут не услышать. Потом оборачивается к Кадыру-ата и приглашает:

— Пойдемте…

Агроном уверен, что их хорошо встретят. Он знает законы Ферганы.

Хозяева не дадут простой воды. Сейчас лето. Лучше всего утоляет жажду зеленый чай.

— Садитесь, садитесь… Отдохните…

Да. Если вы зашли в дом, то спешить нельзя — обидите хозяев. Действительно, разве вам плохо здесь? Хозяева, ни о чем не спрашивая, подают фрукты. Не хотите есть? Вслух не говорите. Можете же хотя бы попробовать, какие персики в этом саду? Можете? Вот и пробуйте…

В ожидании чая ведется неторопливая беседа о делах колхоза, об урожае. Но вот юркий мальчишка уже приносит чайник. Видно, старый этот чайник. Носик у него кто-то отколол. Но мастер починил, наложил железный ободок. Вот и чайник продолжает служить. Выбрасывать нельзя — много с ним связано воспоминаний.

Хозяин наливает половину пиалы и с поклоном подает Кадыру-ата, старшему гостю. Вторую пиалу получит агроном, следующую — Усман…

Давний ритуал, давнее уважение к воде — волшебному дару природы.

Хозяин не спеша рассказывает о беде, которую принесла недавно эта же самая вода. Сыр-Дарья опять выходила из берегов. Потом с гор хлынули потоки.

— Да, да… — вздыхает Кадыр-ата.

Когда ехали по автотрассе, они видели огромные валуны, страшные следы разбушевавшейся стихии.

— Но все же урожай спасли. Построили дамбу, сделали временные каналы, по ним отвели воду.

Кадыр-ата знает, что скрывается за этими словами: напряженная работа днем и ночью.

— Нелегко было, но справились: техника помогла, — продолжал хозяин. — Да, теперь не с пустыми руками выходим бороться со стихией. И автомашины, и экскаваторы, и бульдозеры…

Кадыр-ата соглашается. Раньше наводнения уничтожали целые кишлаки. Оставшиеся жители перебирались подальше от страшного места. Все: наводнение, эпидемии, саранча, — все считалось наказанием аллаха. Нужно бросать дом, уходить. И кишлаки умирали…

Кадыр-ата благодарит хозяев:

— Если будете в Ангрене, заходите… — И он называет адрес.

— Будете в Ферганской долине, тоже не проезжайте мимо.

Настоящими друзьями расстаются люди. А ведь познакомились всего лишь час назад.

Такова Фергана. Таковы ее законы!

И снова сады; с трудом поднимая тяжелые ветви, выглядывают деревья из-за низких дувалов — глиняных заборов, — снова летят навстречу от гостеприимных окон веселые зайчики.

Вечером агроном остановил свою машину около большой чайханы.

— Хорошее место!.. — сообщил он заговорщически. — Скучать не придется, пока будем чай пить.

Кадыр-ата его понял. Вскоре догадался и Усман. Вот в чем дело! Здесь встречаются аския́-базы́ — острословы.

Аския — состязание острословов. Усман машинально брал с подноса кусочек лепешки, машинально поднимал пиалу с чаем. Он впервые присутствовал при такой борьбе, когда удар наносили словом, острым, горячим, ярким.

В состязаниях острословов свои строгие правила, которые нельзя нарушать. И главное, нужно умело использовать слова, имеющие различный смысл, а звучащие одинаково. Победа зависит от неожиданной, многозначительной концовки фразы, от моментально подобранного слова. При этом нужно придерживаться темы — пайра́в, продолжать ее.

Слова должны ложиться, как ровные кирпичи при строительстве дома.

Один из «противников» кладет первый ряд. Быстро, ловко. Слова-кирпичики так и сверкают. Другой «противник» сидит и слушает. Но не только слушает — уже готовит ответ.

Вот раздается хохот. Это последние секунды: хохот сейчас утихнет, слушатели успокоятся, и он должен сразу же, продолжая тему, осмеять «противника».

Теперь первый внимательно слушает своего противника, пытаясь принять равнодушный вид. Но глаза горят, мысль работает лихорадочно. Он тоже готовит новую фразу — третий ряд…

На этот раз темой аския были мужество и трусость. В состязание вступили чайханщик и работник сельпо — краснощекий толстяк.

Чайханщик вкрадчиво обращался к толстяку:

— Рановато вернулись из командировки. Не интересно в Ташкенте? Вероятно, о себе дает знать даже один балл?

— Не спорю, уважаемый! Дает знать… И вспомнился ваш самовар…

Почувствовав подвох, чайханщик насторожился. Чем кончит свою речь медлительный гость?

— И вы тоже вспомнились. Спокойнее здесь. А бал какой у вас? Пальчики оближешь!

В узбекский язык единица измерения стихийного бедствия вошла недавно. А «бал» (бол) — мед — слово всем хорошо знакомо.

Чайханщик смущен. Выходит, не толстяк, а он трус. Это он у чашки с медом сидит да у самовара торчит, где так спокойно и тихо…

Пока гости смеются, нужно приготовить ответ.

Кто же из них не сумеет продолжить аския? Когда погаснет фейерверк остроумия? Трудно сказать.

В состязание вступают новые и новые острословы. Тема старательно «разрабатывается» под дружные взрывы хохота.

Древний и молодой

Главное занятие жителей Самарканда — земледелие и садоводство. Масса фруктов и винограда сушится, часть отправляется в Россию, часть поступает на винные заводы…

Имеются хлопкоочистительные заводы, склады сахара, чая…

Церквей — семь, мечетей — сто пятьдесят…

Путеводитель 1912 года

Самарканд…

Его улицы полны туристов. Среди них шагают и наши путешественники.

«Склонившиеся минареты, кажется, вот-вот упадут, но никогда не падают, к счастью для их эмалевой облицовки, намного превосходящей… даже лучшие сорта наших эмалей. А ведь дело тут идет не о какой-нибудь вазе, которую ставят на камни или цоколь, а о минаретах внушительной высоты». Эти строки принадлежат Жюлю Верну, написавшему роман о Средней Азии «Клодиус Бомбарнак».

Минарет медресе Улугбе́ка, высотой тридцать два метра, еще во времена Жюля Верна называли падающим.

Такое же определение дает знаменитому минарету и старый путеводитель.

— Нет, нет! Уже не «падающий», — замахал руками друг дедушки.

— Как? — удивился Кадыр-ата. — Что же с ним стало?

— Подняли!

— Такую махину? — еще больше поразился Кадыр-ата.

— Да, да! Сейчас сами убедитесь.

Реставраторы Самарканда совершили настоящее чудо. При помощи домкратов они водворили огромную башню на свое место. Теперь минарет стоит, как во времена великого астронома Улугбека (1394―1449).

Памятниками старины в Самарканде гордятся. Их бережно охраняют. А этих памятников в городе очень много. И каждый из них имеет удивительную историю.

Друг Кадыра-ата на вид кажется глубоким стариком. Но руки у него удивительно сильные. Всю жизнь он провел с резцом и считался одним из лучших народных мастеров резьбы по га́нчу. Белоснежный ганч — вид алебастра — застывал, покрывая колонну, стены или потолок. И на этой чистой, гладкой поверхности постепенно под руками мастера выступали древние орнаменты, тонкие узоры, целые букеты цветов.

— Мы можем даже представить, — подкрутив усы, сказал мастер, — каким был Самарканд две тысячи триста лет назад…

— А почему именно две тысячи триста? — поинтересовался юный историк.

— Александр Македонский еще в то время восхищался городом.

Мастер, взглянув на сверкающие, лазурные плитки, наморщил лоб, вспоминая слова знаменитого полководца.

— Вот что он сказал: «Все, что я слышал о красотах Самарканда, — все правда, за исключением того, что он более прекрасен, чем я мог представить себе…»

Усман тотчас, прямо на ходу, записал эти слова себе в блокнот.

Они подошли к мавзолею Гур-и-Эмир. Здесь стояла толпа пестро одетых людей. Они все с ожесточением щелкали фотоаппаратами.

— Иностранные туристы, — пояснил мастер.

Молодой парень — переводчик — с отчаянием смотрел на разбредшихся туристов. Порой он пробовал кричать то на русском, то на английском языке:

— Мы опаздываем!..

При этом парень выразительно стучал пальцем по наручным часам.

Но бедного экскурсовода никто не слушал.

«Тимур! Тимур!» — восклицали туристы.

Эти люди, многие из них солидного, а то и почтенного возраста, сейчас очень походили на буйную ватагу мальчишек во время большой перемены.

Переводчик подбежал к автобусу. Раздалось несколько резких длинных сигналов. И только тогда туристы ринулись к своей машине.

У мавзолея сразу стало тихо.

Тимур строил мавзолей как усыпальницу для внука и наследника престола Мухамме́д-Султа́на, умершего в 1403 году. Великий владыка не знал, что через два года и он сам займет место в мавзолее. Позже, через двадцать лет, другой внук Тимура — Улугбек — привезет темно-зеленый нефрит, из которого сделает надгробие для могилы знаменитого деда. Потом похоронят здесь и Улугбека.

Мавзолей станет могилой эмира — Гур-и-Эмир. Сюда в течение веков будут приезжать и приходить люди. Ведь здесь живет искусство знаменитых мастеров!

Тончайшая резьба по камню и дереву, лазурный купол, который в утренние часы сливается с безоблачным небом, — все это заставляет человека остановиться, замереть, разглядывая необыкновенное произведение древнего зодчества.

Мечеть Биби-ханум строилась, как свидетельствуют историки, быстро. Она не сохранилась полностью до наших дней. Купол мечети когда-то был огромным и красивым. Небосвод считался его повторением. Бирюзовым каменным «небом» любовалась жена старшего Тимура — красавица Биби-ханум. Но время сделало свое дело: от прекрасного сооружения остались только камни да легенды. Наверное, легенды и были подсказаны камнями.

Ученые люди заставляют камни говорить. И каждый рассказ интересен.

Площадь Региста́н. Давным-давно она называлась Аркиста́н — Дворцовая площадь. Здесь все еще красуются друг против друга два медресе — Улугбека и Шердо́р.

В медресе великого астронома Улугбека учился узбекский поэт Алишер Навои. Кроме науки, юноша страстно увлекался поэзией.

— Какой сложный и удивительный язык!.. — говорил Алишер Навои.

Стихи известных поэтов того времени действительно были понятны только немногим.

О другой литературе мечтал Алишер Навои. Выступая в поэтических состязаниях, он покорял слушателей совершенно новыми, яркими стихами. Они были просты, понятны… Их нельзя было слушать равнодушно.

Слава об Алишере Навои и его стихах пошла далеко за пределы родной земли.

Его короткие лирические стихи — газели, затем большие поэмы — диваны стали появляться в различных восточных странах, а поэму «Семь планет» уже в начале XVI века читали в Италии.

За свою жизнь Алишер Навои написал сотни газелей, создал «Хамсэ» («Пятерицу»), огромную книгу из пяти поэм: «Смятение праведных», «Лейли и Меджнун», «Фархад и Ширин», «Семь планет», «Вал Искандера».

До сих пор эти книги любят и читают во многих странах…

Многое повидали камни Регистана. Потом на этой площади стали шуметь огромные базары. Каких только товаров тут не бывало! Постепенно площадь окружали мелкие лавки, приземистые кибитки, чайханы, караван-сараи.

Площадь Регистан стала центром торговли.

Такой ее и увидел русский художник Верещагин, который неоднократно бывал в Средней Азии. Такой она и осталась на его картинах и, пожалуй, в истории.

А после революции, в феврале двадцать пятого года, на этой площади Самарканд был провозглашен столицей Советского Узбекистана. Здесь выступал Михаил Иванович Калинин.

Мастер заметил, что юный историк изрядно утомился (и не мудрено: столько впечатлений сразу).

— Ну, за один день всего не осмотришь, — сказал он. — Сейчас пойдем отдыхать, а завтра продолжим. Начнем с Шах-и-Зинда.

Шах-и-Зинда — ансамбль мавзолеев. Они жмутся друг к другу, разные по архитектуре, величине и красоте. И в разное время построены.

Один из них называется Шах-и-Зинда — «Живой царь». Здесь покоится Кусса́м, который якобы продолжает жить и на том свете.

— Вот надпись, — указывая на арабскую вязь, сказал старый мастер, когда они на другой день пришли сюда. — «Тех, которые убиты на пути аллаха, не считайте мертвыми: нет, они живы».

— И люди верили? — поинтересовался Усман.

— Верили… А его, этого Куссама, возможно, и вообще-то не было никогда на свете, — неожиданно заключил старик. — Зато дело мастеров, — кивнул он на мавзолей, — живет более десяти веков!

Изразцовые плитки — синие, голубые, белые — украшали ярусы мавзолея. Казалось, эти плитки только что вышли из-под руки мастера и яркой, живой краской опровергали все утверждения историков о времени своего появления.

Если проехать от древнего городища еще дальше, можно побывать в обсерватории Улугбека.

Более пяти веков лежали руины этого огромного сооружения под землей, схороненные под пеплом междоусобных боев тимуридов.

Только несколько десятилетий назад русский ученый Р. В. Вяткин обнаружил его под зарослями виноградников.

В свое время великий астроном Востока — Улугбек открыл и описал тысячу звезд. Еще тогда он определил продолжительность звездного года.

Но корона шаха и мудрость ученого не могли совместиться. Крупнейшего астронома мира зверски убили мракобесы.

Из тишины, из далеких веков, из Самарканда Навои и Улугбека, Усман возвращался в нынешний Самарканд молча, полный впечатлений и раздумий. Молчал и Кадыр-ата, и старый мастер.

Каждый думал о чем-то своем.

Потом Усман вспомнил, как описывается Самарканд в старом путеводителе.

Русская часть города была с широкими мощеными улицами, обсаженными богатой растительностью. Она отделялась от другой, где жило коренное население, как границей, красивым Абрамовским бульваром, названным в честь бывшего военного губернатора.

Было в городе несколько гостиниц с громкими названиями — Французские, Петербургские, Московские и прочие «номера»…

Но перед глазами Усмана сейчас стоял совершенно другой, новый город!

По центральной улице, названной именем Ленина, движется поток молодежи. Шумный, бесконечный… Здесь недалеко, за бульваром имени Максима Горького, находятся университет, медицинский, сельскохозяйственный, кооперативный, педагогический институты. Есть в городе и техникумы. Их более десяти.

Тысячи юношей и девушек работают на заводах, выпускают киноаппаратуру, запасные части к тракторам, шелк, консервы…

Многое в Самарканде напоминает о древности, но и современность, новь, молодость встречаются на каждом шагу.

Преображенная Голодная степь — это будущее Узбекистана. Ферганская долина — его сегодняшний день. А Самарканд — и прошлое и настоящее. Город древний и молодой.

Золото из Янтака

Растительность появляется только раннею весною, когда почва становится влажной от таяния снега, и осенью в периоды дождей; летом все выгорает, поэтому скотоводство развиваться правильным путем не может.

Путеводитель 1912 года

Огромные отары овец который день двигались через барханы. Иногда треск выстрелов будил тишину пустыни: это убивали ослабевших животных. Так повелел эмир… Отныне на земле бухарской не должно быть ни одной каракульской овцы.

Это было во время гражданской войны. Слуги эмира гнали отары за границу.

Уйдет владыка вместе со своим богатством — унесет с собой и тайну каракуля.

Веками выводились лучшие породы овец. Безымянные чабаны прославили Бухару. Правда, вся слава приписывалась владыке — эмиру.

Еще в XVII веке Бухарский эмират вывозил каракулевую смушку в Европу. Купцы везли драгоценные, необыкновенно красивые шкурки в различные страны мира.

Бухарский каракуль! О нем слагали легенды.

И вот исчезли многочисленные отары на бухарской земле. Остались в пустыне лишь пожелтевшие кости…

Советские ученые решили восстановить породы дорогих овец, возродить славу бухарского каракуля. В этой огромной работе ученым помогали чабаны. Они хорошо знали свое дело. Из поколения в поколение передавался опыт народных животноводов.

И сейчас в центре великой пустыни Кызыл-Кумов можно увидеть бюст одного из прославленных чабанов. Не в городе, не в кишлаке, а в пустыне, в ее зеленом оазисе Тамдыбула́ке стоит бюст Героя Социалистического Труда Джаба́я Балима́нова.

Именно здесь, в этой пустыне, много лет работал прославленный чабан.

Прищурив глаза, глядит в пустыню человек. Он провел здесь свою жизнь. Поднимались в Кызыл-Кумах песчаные вихри, жгло солнце, дули холодные ветры… Все испытал на себе чабан.

Такие люди покоряют Кызыл-Кумы…

Когда говорят о пустыне, то невольно представляется безбрежный песчаный простор. И, конечно, многие думают, что на этом просторе нет никакой жизни.

А ведь пустыней можно любоваться! Весной барханы покрываются ковром иляка — песчаной осочки. На этом фоне цветут кусты джузгу́на. У них густой, медовый запах.

Гордо поднимаются желтые и красные шляпки тюльпанов, звездочки крестовника, белые цветы песчаной ромашки…

Но проходит апрель, май… Солнце становится злее, беспощаднее. Оно выжигает все краски весны. Свертываются лепестки, высыхают стебли. Но некоторые растения выживают. Например, долго, упрямо будет бороться с солнцем ковра́к.

В первую весну своей жизни он лишь чуть поднимается над песком. Двухмесячный росток не выдержит зноя, погибнет. Ветер унесет пожухлые листочки. Но… корень останется. На следующую весну он снова выбросит росток, который поднимется смелее, выше. На третий год опять настойчивый коврак даст о себе знать. На седьмой, восьмой год почти двухметровый стебель словно в насмешку над светилом будет покачивать своеобразным «бутоном», очень похожим на кочан цветной капусты.

Теперь пусть злится солнце, сжигает коврак: из его «бутона» ветер разнесет сотни семян, которые дадут новые всходы.

Многие растения пустыни «поладили» с солнцем. Выглядят они порыжевшими, высохшими кустиками. И, кажется, никакой пользы от них нет.

Может, под таким кустом выроет себе норку тушканчик, спрячется суслик, переночует птичка — вертлявая славка или саксаульная сойка.

Мелкие животные и птицы пустыни тоже «поладили» с солнцем, приспособились к пескам. Но от них человеку мало толку, и он приспосабливает к трудным условиям пустыни всё новые и новые породы овец.

В Самарканде создан Всесоюзный научно-исследовательский институт каракулеводства. Сотрудники института большую часть времени проводят на пастбищах, где вместе с чабанами выводят редкие породы животных, заботятся о расширении выпасов.

Каракуль!

Говорят, что это название произошло от оазиса и города Каракуль, находящихся в Бухарской области. Другие объясняют слово «каракуль» — «Черное озеро» — тем, что смушка с волнистыми завитками действительно напоминает озеро.

По-прежнему славится этот каракуль на весь мир. Разные сорта можно встретить на международном рынке. Араби — черные, ширази — серые, комбар — рыжие, коричневые и бурые, сур — цветные, на которых пучки с золотистыми и серебристыми кончиками.

Многое нужно знать, чтобы вырастить отару ценных овец. Свои знания Джабай Балиманов, как и другие опытные чабаны, передал молодежи.

Чабаны гордятся своей профессией. Они часто повторяют слова старого учителя.

Это Джабай Балиманов как-то сказал:

— Мы делаем золото даже из янтака.

Янтак — верблюжья колючка. Невзрачные на вид кустики покрывают широкие просторы Кызыл-Кумов. Кроме янтака, в пустыне есть и другие растения. Все они, как верблюжья колючка, неказистые, сухие, порыжевшие от солнца. Но они-то главным образом и служат кормом для бесчисленных отар овец, а янтак поедают верблюды.

Чудеса Бухары

Для образования запасов питьевой воды устроены «хаузы». Вода в них не проточная, поэтому при редкой очистке застаивается, покрывается зеленью, и потребление ее в таком виде вредно отражается на здоровье жителей. Лихорадка — явление обычное.

Путеводитель 1912 года

Древняя Бухара. «Колыбель и могущество ислама» — так называли ее когда-то. Но не потому известна она в народе. Она прославлена великим Авице́нной, мудрой поэзией Рудаки́. Знаменитые книгохранилища Бухары привлекали сюда многих ученых, здесь рождался замысел поэмы «Шахнамэ́» Навои, отсюда вышли зодчие знаменитого индийского памятника Тадж-Маха́ла. Изделия бухарских мастеров художественных ремесел — золотошвейных, шелкоткацких, декоративной росписи, резьбы по ганчу, чеканки по меди — тысячелетиями текли во все халифаты и во все города Востока. Отсюда шли торговые караванные пути в Москву, Индию, Иран и Сибирь.

Рабским трудом народа была восстановлена Бухара, сожженная Чингис-ханом, ограбленная Тимуром.

В Бухаре веками жил бунтарский дух. Своими подвигами прославились народные герои, предводители ремесленников-кузнецов Санджа́р Мали́к и Махму́д Тараби́.

Такой знает и любит народ древнюю Бухару.

В городе много памятников старины.

Вот тысячелетняя гробница Исмаи́ла Самани́. Мавзолей сооружен из жженого кирпича с добавлением яичного порошка и козьего молока. С удивительной выдумкой положены кирпичи. При различном освещении они дают тени разных контуров. Утром вырисовывается на земле одна фигура, в полдень — уже другая, а вечером — третья. Стены мавзолея, кажется, отражают цвет неба и листвы.

Но Бухара — не музей застывшей древности. Теперь вокруг мавзолея раскинулся городской парк отдыха.

В центре города, на месте бывшего эшафота, заложен памятник знаменитому бухарцу Авиценне, а недалеко от «минарета смерти» — Каля́н возвышается трехэтажное здание Бухарского педагогического института.

Изменился город. Встало много зданий, построенных достойными потомками тех народных зодчих, о которых говорят, что они знали «секрет вечности».

Когда-то восемьдесят пять хаузов-водоемов Бухары распространяли болезни. Сейчас хаузы с яркими цветниками на берегах сохранились только как украшение города. Одним из таких украшений является Ляби́-хауз, расположенный между широкими асфальтированными улицами Ленина и Пушкина. Цветник Ляби-хауза окружен стройным ансамблем древних медресе. Это место, где когда-то уличные сторожа эмира ежеминутно выкрикивали: «Все спокойно в священной Бухаре!»

Конечно, не всегда здесь бывало спокойно. Вспыхивали бунты, восстания. Смельчаки, подобные неунывающему, остроумному Ходже Насреддину, будоражили народ на базарных площадях, в чайханах и караван-сараях.

Вот в этом Ляби-хаузе когда-то и тонул ростовщик. Все кричали ему:

— Давай руку!.. Давай!..

Ростовщик захлебывался.

— Да разве так спасают? — простодушно сказал Ходжа Насреддин и закричал ростовщику: — На! Бери руку!..

Потом он объяснял людям:

— Они не привыкли давать. Только берут…

Но на этот раз народ не смеялся. Ходжа Насреддин спас недруга. После пришлось исправлять ошибку.

На берегах Ляби-хауза прячется под деревьями чайхана. Многолюдно здесь в жаркие дни. Часто за пиалой чая идет веселый разговор, раздается смех. Опять вспомнили Ходжу Насреддина.

— Залез к нему ночью как-то вор…

Рассказчик делает паузу, поднимает пиалу. Все насторожились. Даже чайханщик застыл, у величественного самовара ждет, чем кончится история.

— А Ходжа Насреддин говорит вору из темноты: «Что ты там шаришь? Я днем, при свете, не вижу никаких вещей…»

И снова хохот.

Чайханщик, покачивая головой, наклоняется, открывает кран. Под струю крутого кипятка стремительно летит чайник. Так лучше, крепче заварится.

— Садитесь, садитесь… Сейчас будет готово, — говорит чайханщик вошедшим — Усману и Кадыру-ата.

Он не спрашивает, какой нужно подать чай — черный или зеленый: каким-то чутьем он догадывается о вкусе каждого из своих посетителей.

— А ну-ка, что сказано в нашей книжке о Бухаре, — сказал Кадыр-ата, когда они вышли из чайханы и присели на скамеечке у водоема.

Усман открыл справочник. Старый путеводитель, который называл город «Столицей Бухарского ханства и резиденцией его высочества эмира Бухарского», сообщал, что в городе «до пятидесяти крытых и некрытых базаров и около четырехсот мечетей… Центральным местом города надо считать площадь, с одной стороны которой возвышается цитадель с дворцом эмира, с остальных сторон расположены мечети и медресе. Кроме дворца эмира, в цитадели помещаются тюрьмы, дома бухарских сановников и цистерны для хранения воды».

Отдохнув, дед и внук пошли осматривать город. Сначала они бродили одни, потом пристали к группе экскурсантов.

Еще в XVI веке на пересечении оживленных торговых улиц были воздвигнуты купола. Под одним из них — Токи́-Саррофо́н — сидели менялы (саррофы). Чаще всего это были индусы. Они разменивали деньги чужеземных стран. А под другим куполом — Токи́-Тельпа́к-Фурушо́н — находились продавцы тюбетеек.

— Между прочим, — сказал экскурсовод, — этот купол еще раньше назывался Китаб-Фурушон. Под ним продавали книги… Он рядом. Сейчас мы туда пойдем.

Гулко звучат голоса под куполами. Особенно когда проходят студенты.

Усману кажется, что они нарочно так разговаривают. Не попробовать ли ему?

Оп отстает от группы и тихонько спрашивает:

— А сейчас куда?

— В Арк! — ответил экскурсовод.

Оказывается, здесь не нужно кричать. Говори шепотом, вполголоса — все равно будет слышно…

Крепость Арк долгое время служила местом пребывания правителей города, разных ханов, эмиров, чиновников и военачальников.

Крытым длинным коридором туристы поднимаются вверх. Вот и Джума-мечеть.

— А здесь был двор первого министра, — показывает экскурсовод.

Они проходят мимо этого двора и попадают во двор приветствий. Здесь эмир принимал своих подчиненных.

Потом осматривают конюшни.

— Отсюда вся грязь, — объясняет экскурсовод, — попадала вниз, в камеры заключенных.

Все продумано хозяевами Бухары. Все находилось в Арке.

Сейчас здесь тихо, спокойно. Медленно двигаются экскурсанты: во дворце находится областной краеведческий музей. Усман с волнением истинного историка осматривает вещи, созданные бухарскими умельцами, рукописи и книги, которым сотни лет.

А вот наручники, плети. А вот фото. Располосованная спина и знакомый профиль. Это известный писатель Садредди́н Айни́ — классик таджикской литературы!

— Семьюдесятью пятью ударами плети «наградил» эмир писателя за первую его книгу, — сообщает экскурсовод.

Орудия пыток — свидетельство о династии Мангы́тов, самой мрачной в истории города, когда Бухара стала «Благословенной», то есть центром религиозного мракобесия.

Много и других памятников в городе. Вот, например, мазар Чашма́-Аю́б. Здание из четырех помещений относится к XII веку. Внутри мазара находится источник холодной воды. Конечно, вода самая обыкновенная. Но когда-то она считалась большой ценностью. Муллы выдавали ее за святую. Будто бы библейский святой Йов стукнул посохом о землю, и оттуда забила вода. Так Йов спас в засушливый год умирающих от жажды людей.

— Что ему стоило стукнуть еще несколько раз? Люди бы вдоволь пили чистую воду, — пошутил Усман.

Экскурсанты смеются.

В центре города — минарет Калян, высотой сорок шесть с половиной метров. С минарета не только призывали к молитве, но и наблюдали за врагом, и сбрасывали вниз на каменную площадку «преступников». В самой мечети, на которой возвышался минарет, могли одновременно разместиться на молитву около десяти тысяч человек…

Здесь был свой мир, своя жизнь.

— В Бухару, — рассказывал экскурсовод, — подводили железную дорогу. Но тысячные толпы темных людей и фанатиков с палками в руках вышли навстречу первому паровозу: «Не допустим шайтан-арбу на священную землю!..» Так и не пустили. Взгляните при случае на карту, и вы увидите, что железная дорога проходит мимо города. Потом экскурсовод рассказывал о новой Бухаре. К древней земле пришла новая слава… Конечно, вы догадываетесь, о чем я хочу сказать.

Догадался и Усман — о бухарском газе.

Побратимы

Обширная равнина, покрытая местами сыпучим песком и солончаками, лишенная текучих вод и совершенно пустынная, негодная не только для оседлой жизни, но и для кочевой.

Путеводитель 1912 года

Эту историю о побратимстве солдатских сыновей Усман вычитал в газете.

Фотография уже поблекла. Но ее бережно хранят. Она единственная, которую солдат прислал вместе с коротеньким письмом. Он сообщал, что их часть едет на фронт.

На фото были двое: отец и его друг с Урала — Морозов. Оба молодые, жизнерадостные.

А потом сообщили, что отец погиб. За коротким официальным извещением пришло письмо от Морозова. Он писал о том, как погиб его фронтовой друг.

Пригласить бы сейчас этого человека в гости. Но и он не вернулся с войны. Остались лишь на фотографии два друга, два солдата: один из Бухары, другой из уральского рабочего поселка. Оба молодые, веселые.

Долго смотрел на фото сын узбекского солдата, отправляясь в дальний путь.

— Береги себя! — просила мать, украдкой утирая слезы.

— Ну что вы, мама, так беспокоитесь? — улыбнулся рослый, плечистый джигит.

— Как же: ведь в пустыню едешь, — вздохнула мать. — Страшное место — пустыня!

— Ничего, мама. У нас будут сильные машины. С ними не страшно.

Джигиту предстояло пройти большой путь не только по пескам. Вместе с товарищами ему придется укладывать трубы и под водой, и над водой, и в болотах.

Но строителей действительно вооружили сильными машинами. И стальные трубы покорно ложились и в песчаный грунт, и в болотистый, и на дно рек.

…В недалеком прошлом путники со страхом задерживались у колодца, который находился в Кызыл-Кумах, рядом с караванной дорогой. Какое-то чудовище глухо вздыхало в черной глубине.

Люди молились, просили аллаха пропустить их дальше: страшно тут останавливаться на ночлег.

Но вот появился здесь русский геолог. Он первым разгадал, что за силы клокочут и вздыхают под землей: газ. Огромное количество его таится в древней земле. Геолог умер от укуса каракурта…

Разбросало над колодцем сухие ветви старое дерево. Под деревом такой же старый железный крест…

Весной на могиле геолога всегда появляются цветы. Их приносят хозяева пустыни — чабаны. Принесли цветы и строители газопровода Бухара — Урал…

— Это будет крупнейший в мире газопровод…

Инженер посмотрел на молодых рабочих, приехавших из разных уголков страны, и продолжал рассказывать о стройке.

Молодежь слушала его взволнованно. И понятно: своими руками они будут возводить это гигантское сооружение, имя которому — континентальный, трансазиатский газопровод.

— Сколько же газа в нашей земле, если инженеры задумали так далеко вести трубы? — поинтересовался парень из Бухары.

— Ученые говорят, несколько триллионов кубометров, — ответил инженер. — Так что и на Среднюю Азию хватит, и уральские заводы будут обеспечены.

На трассу каждый день приходила техника, шли строительные материалы, трубы большого диаметра.

Сначала такие трубы покупали за границей. Потом было налажено отечественное производство.

Вырос в Кызыл-Кумах промысел Газли. Каждый из его четырех газосборных пунктов может дать за день столько энергии, сколько самая крупная угольная шахта.

На пункте газом «распоряжаются» всего десять — двенадцать операторов, а в угольной шахте работали бы сотни людей.

Разница громадная! Из-за этого стоит прокладывать газопровод протяженностью почти в две тысячи километров.

Но это только первая очередь!

Много преград встретили строители на своем пути: реки, каналы, овраги, болота, дороги…

Свершались на стройке и настоящие чудеса.

Так через Аму-Дарью стальную нить протянули из огромных тяжелых труб на высоте семидесяти метров, при этом без единой опоры.

Работа на трассе Газли — Челябинск приближалась к концу. Уже показались русские березки.

И здесь в одном из поселков джигит случайно встретил в местной газете фамилию фронтового друга отца — Морозова. Он показал газету инженеру, рассказал о дружбе двух солдат.

— Знатный сварщик! Может, сын его? — сказал джигит. Ведь из этого поселка был тот солдат, друг моего отца.

— Вполне возможно, — согласился инженер. — Собственно, это не трудно выяснить.

Он посоветовал позвонить в редакцию. Там скажут адрес сварщика, и тогда можно будет к нему подъехать.

…И вот они стоят друг перед другом, два молодых человека, два солдатских сына — Андрей и Юсуп. Взволнованные, чуть задумчивые.

Потом они рассматривают фронтовую фотографию и клянутся быть достойными павших отцов.

Они долго бродили по поселку, рассказывая друг другу о своей работе.

— А знаешь, Андрей, переходи к нам на стройку. Заработки не меньше, чем у вас. И к тому же очень интересно. Сегодня — здесь, завтра — там. Новые места, новые люди… А главное, испытываешь какое-то удивительное чувство удовлетворения от своего труда. Пожалуй, нигде этого так не ощущаешь, как у нас: с каждым днем, с каждой новой уложенной трубой ты все ближе и ближе к цели, к заветной точке, отмеченной на плане или карте… И опять же все время работаешь на свежем воздухе.

— Надо подумать, — сказал Андрей.

А через неделю он уже работал вместе с Юсупом.

У Андрея не было и матери: она умерла, не пережив гибели отца. Братьев, сестер тоже не было. И он охотно согласился, когда Юсуп пригласил его во время отпуска поехать к нему в Бухару.

Там Андрея ждало волнующее событие: мать его друга стала и его названой матерью. А сами солдатские сыны — побратимами…

Рождение долины

Из всего огромного количества земли в Бухарском крае едва десять процентов освоено. Но и из них часть постепенно засыпается надвигающимися песками…

Путеводитель 1912 года

Путешественники продолжают свой путь.

Теперь путеводитель можно спрятать. Ни слова о Кашкадарье и Сурхандарье в нем не найдешь. Его наилучшим образом заменит попутчик — местный учитель-географ, возвращающийся из Ферганы в родные места.

— Эти области, — говорил географ, — получили свое название от рек маловодных, спокойных. Стальной путь сюда был проложен позже.

Отсутствие дорог и воды… Что может быть страшнее этого в Средней Азии?

Здесь неподалеку сохранились остатки древнего шлюза. Говорят, что Дарий (или Искандер Двурогий) построил шлюз, закрывающий горные ущелья. Из жаждущих равнин шли люди к царю. Низко кланяясь, со слезами на глазах просили воды. И за большие подати царские слуги открывали шлюзы.

До революции весь юг Узбекистана был заброшенным, нищим. Сюда заявлялись изредка лишь посланцы владыки Бухары, чтоб собрать очередную подать.

Каких только не существовало налогов! От дыма, от снопа, постный налог, от окна, от котла… В самой Бухаре их насчитывалось восемьдесят шесть.

На откормленных конях летели эмирские служаки в города и кишлаки. А потом оттуда не спеша, с унылым перезвоном тянулись караваны с награбленным добром.

Из Карши́, Шахриса́бза, Дена́у везли шелковые ткани, вышитые золотом тюбетейки, пояса, покрывала для лошадей эмира и его чиновников. Везли и медные чеканные блюда, подносы, кувшины, различные предметы домашнего обихода. Все это с большим мастерством делали южане.

— Пожалуй, больше ничем этот край не славился… — говорит географ.

В автобусе пока прохладно. Хорошо, что выехали на рассвете. Днем в степи особенно жарко. Ведь здесь выпадает меньше всего осадков. Прошумят в апреле последние дожди, и все… До самой осени.

Усман прильнул к окну.

Земля потрескалась. Словно от старости покрылась черными, сухими морщинами.

Спрятаться от солнца негде. Только голые кустики торчат. И на них листва уже сгорела.

Вдали степь начинает отливать золотом. Это плитки мертвой земли, старательно выжженные солнцем, отполированные горячим ветром. Голый простор. Но вскоре вдали показались стрелы экскаваторов. А через несколько минут машина подъехала к трассе канала.

Здесь все выглядело иначе.

Степь опоясана горным кольцом. На горных склонах много растительности, настоящие леса арчи — цепких, узловатых деревьев. За ними, разбросав ветви, стоят клены и миндаль, алыча и кустарниковая вишня.

— Тут владения первоцелинного совхоза, — пояснил географ. — Вон там новоселы решили построить свой дом отдыха.

Автобус остановился, чтобы пассажиры передохнули. Все вышли из салона на воздух. Неподалеку от дороги два трактора тянули плуг с огромным лемехом, который выворачивал землю с колючим кустарником, оставляя позади себя широкую и глубокую борозду.

— Это совхоз виноградник закладывает, — пояснил географ. — Видите, что техника делает? Одновременно и почву рыхлит, и арык прокладывает. Берн лозы или деревцо и сажай… Здесь будет еще одна Фергана, еще одна жемчужина.

Недалеко отсюда, в Байсу́нских горах, покрытых диким барбарисом, гуляют благородные бактрийские олени…

— Там же и знаменитый Тешикта́ш, — заметил географ.

— Где был найден неандертальский мальчик? — подхватил Усман.

— Совершенно верно. И одна из древнейших стоянок первобытного человека на территории Советского Союза.

В долинах Кашка́-Дарьи и Сурха́н-Дарьи земля оказалась необыкновенной — на ней можно растить хорошие урожаи не только хлопка и риса.

— Вот вы, молодой человек, — обратился с улыбкой к Усману географ, — видели когда-нибудь испанский дрок, камфарный базалик, далматскую ромашку? А кипарис, мыльное, лаковое, гуттаперчевое дерево? А знаете, как растут батат, чайные кусты или китайский бамбук? А сколько сортов инжира, хурмы, граната вы пробовали?

От такого града вопросов наш юный историк и краевед опешил.

— Все это растет в денауских субтропиках, — пояснил географ. — Это единственное место в СССР, где для промышленности выращивают сахарный тростник, из которого делают ром.

Далее географ рассказал, что Южный Узбекистан дает стране и такую ценную продукцию, как хлопок, каракуль, шерсть, шелк-сырец.

А со всех концов Советского Союза сюда мчатся составы с машинами, лесом, предметами народного потребления…

Кадыр-ата и Усман возвращались в Бухару.

Осталась позади Каршинская степь… Остались где-то там и города Карши, Термез. Сейчас это областные центры новой долины.

На краю советской земли стоит Термез. Летят над ним самолеты из Афганистана, Пакистана, Индии. Встречает он гостей из других стран и в своем порту на широкой Аму-Дарье.

И многие зарубежные гости называют Термез добрым городом.

Огни Термеза

И вдруг мы проснулись, как дети,

Промчался пустынею ветер,

И лента огней золотых

Открылась с холма над рекою,

Всей тьме этой наперерез,

Полна золотого покоя,

И мы закричали: — Термез!..

Николай Тихонов

Термез — город пограничный. За ним уже лежит земля Афганистана. Усман читал книгу об этой стране. Особенно ему понравился очерк об афганском пограничнике.

…Кокчи́ — небольшая, но бурная речка — начинает спой путь у северных подножий Гиндуку́ша. Она торопливо проносится мимо десятков селений. Люди с тоской смотрят вслед шумному потоку. Так нужна вода! Но воду трудно, почти невозможно достать — у речки высокие берега, стремительное течение.

Почти вся вода Кокчи уходит в Аму-Дарью.

Об этой великой реке много слышал молодой афганец Джума́.

Слышал Джума и о стране, которая находится за Аму-Дарьей, — о Советском Союзе. Разное говорят об этой стране люди.

Помнится, появился однажды в селении какой-то незнакомый человек. С первого взгляда не понравился он многим жителям. Но что поделаешь… С давних времен существует у афганцев обычай — нанги, нынавте: всем нуждающимся оказывать помощь.

Даже врагу дадут афганцы кров.

В селении часто собираются люди послушать хорошего рассказчика.

Есть еще среди стариков такие мастера! В этот раз пришел и незнакомец. Увлеченно слушает молодежь старца. А недобрый пришелец нет-нет да и вставит злое слово о стране, что лежит за пограничной рекой.

Старик ведет сказ о далеких временах, о волшебнике, который побеждает чудовище. При чем же здесь та, соседняя страна?

Когда Джуму призвали в армию, он многое узнал о Советском Союзе. И прежде всего то, что сосед их сильный и добрый. Это Джума понял с первых дней службы на границе.

— Там, за рекой, — Советский Союз, — показали ему. — Город Термез.

Когда наступал вечер, этот город становился сказочным. Тысячи огней переливались на том, советском берегу.

— Электричество! — вздохнул как-то его товарищ. — У нас в Кабуле тоже есть электричество.

В Кабуле Джума не был. Что касается его родного селения на берегу бурной речки да и других селений, то там никакого электричества нет.

Днем Термез тоже необычен. Этот город очень богат. Оттуда идут грузы. Много грузов.

Кто давно служил на границе, тот хорошо разбирался в них и объяснял Джуме:

— Это цемент. Он нужен для строительства электростанций. У нас еще мало таких станций. Цемент идет из Ферганы. Есть такой город в Узбекистане.

О Фергане Джума слышал. А вот что там есть цемент, он не знал. Да так много, что оттуда присылают и для его страны.

— Эти машины тоже для электростанций. Они идут издалека, из Ленинграда.

И о таком городе слышал Джума.

— Это насосы. Они поднимут воду из любой реки, какой бы высокий берег у нее ни был. Их присылают из узбекского города Андижана…

Каких только надписей нет на грузах! Пограничники читают вслух. И Джума только удивляется — Москва, Самарканд, Ташкент…

Видел Джума и советских людей. Они ехали в Афганистан не как гости — ехали помогать.

— Эти люди будут строить дорогу, — слышал Джума.

— Эти люди построят больницу…

С удивлением рассматривал Джума веселого, молодого узбека-врача. И невольно вспомнил незнакомца, который приходил в их селение. Что же он зря говорил об узбеках: им не дают учиться, не дают жить. Вот уж действительно смешно! Такое может придумать только недобрый человек…

Узбекский врач объяснялся с афганским офицером-пограничником на языке пушту́. Они стояли как добрые, хорошие соседи и говорили о дружбе их стран. А потом о книгах. Начальник Джумы удивлялся, что книги афганских писателей читают на другом языке.

Врач ехал в Кабул, и Джума пожелал ему доброго пути.

Сейчас наступает вечер. На советском берегу снова засверкало море огней.

Об этих огнях Джума будет долго и много рассказывать в родном селении, когда вернется со службы.

Солнечная земля

Хорезмский оазис расположен в низовьях Аму-Дарьи… Это один из богатейших очагов древней культуры. Хорезмское государство сложилось задолго до нашей эры. Оно является вторым античным государством, возникшим на территории СССР после Урарту.

Из истории Хорезма

История и география — самые любимые предметы Усмана. А вот математику он недолюбливает. Особенно алгебру. В Ургенче юный историк узнал, откуда взялось это слово — «алгебра», и, как ни странно, сразу проникся уважением к нему и предмету, который оно обозначает.

Оказывается, впервые слово «алгебра» употребил Мухамме́д-бек Муса́ аль Хоре́зми. А слово «алгоритмы» происходит от его фамилии — Альхара́зми.

Имя ученого было широко известно. Сын правителя вызвал его в Багдад, в свою академию. Там ученый впервые определил меридианы земли.

Другой великий хорезмиец Беруни́ впервые предсказал затмение солнца.

Вот каких славных сынов дала миру земля хорезмская!

Еще до нашей эры трудолюбивые хорезмийцы отвоевали у песков большие площади под сады и поля. На берегах Аму-Дарьи цвели персики, урюк, груша, вились виноградные лозы, шелестела джугара, отливала золотом пшеница.

Но в VIII веке гибнут посевы под копытами чужеземной конницы, ворвавшейся на просторы Средней Азии.

Завоеватели решили уничтожить все, что было создано в Хорезме. Они грабили города и селения, сжигали рукописи, чтоб навсегда покончить с письменностью этого народа. Ученых, поэтов, художников, ремесленников или убивали, или брали в плен.

Но хорезмийцы не могли стерпеть угнетения. Они взялись за оружие.

Освободившись от гнета иноземцев, народ Хорезма снова начал строить ирригационные сооружения, заниматься земледелием и торговлей.

В X веке столица Хорезма — Ургенч стал крупным торговым центром. Через него шли караваны из Средней Азии, Индии, Китая в Поволжье, на Кавказ, к городам России. В Хорезм везли текстиль, посуду, керосин, железо…

Более двух с половиной тысяч лет существует эта земля. На ней сохранились древние каналы, аму-дарьинские дамбы. Земледельцы Хорезма издавна славились своим мастерством. Они выращивали дыни, люцерну и другие культуры, которые потом уже перекочевали в другие края.

В наше время на землях Хорезма долго свирепствовали басмаческие шайки.

— Вдали от дорог был этот край, вот бандиты и думали удержаться здесь. Не вышло. Так дали им по шее… — Дедушка, сам участник борьбы с басмачами, выразительно махнул рукой. — Ох и летели они отсюда!

Кадыр-ата помолчал и, как обычно, вздохнул:

— Давно я здесь не был… Изменилось все… Вот и дорогу провели.

В 1952 году прошел первый поезд по земле Хорезма и Каракалпакии. Это было невиданным событием. Даже старые люди подходили к паровозу, к вагонам и, забыв о степенности, как мальчишки, ощупывали колеса.

В поселках, на маленьких, только что созданных станциях железнодорожники были самыми почетными людьми.

А теперь местных жителей не удивляет даже самолет, которому не преграда ни пустыни, ни горы, ни реки. Вслед за пассажирским поездом — с ним наши путешественники приехали в Ургенч — в этот день пришли другие составы: с машинами, строительными материалами, книгами.

В Ургенче дед и внук задержались недолго. Кадыр-ата спешил в Хиву, где жил, пожалуй, самый лучший его друг.

— Отменный мастер! — говорил Кадыр-ата. — По меди чеканит! Ремесло тонкое. Тут нужна твердая рука и меткий глаз. И еще — фантазия, воображение. Без них красивого узора не сделаешь.

У мастера, как потом увидел Усман, лицо цвета темной меди и все в мелких морщинках. Заметив изумленный взгляд юного гостя, мастер сказал:

— Время тоже умеет чеканить… Только не так красиво, как хивинцы.

Они приехали в Хиву в полдень. Усману не терпелось познакомиться с городом, но деды забрались в такие дебри воспоминаний, что вышли из них только поздним вечером, и волей-неволей знакомство с городом пришлось перенести на завтра.

Сначала они побывали в краеведческом музее. Здесь Усман впервые увидел старый чигирь. Не настоящее колесо, а его макет, конечно. Когда-то такое колесо с кувшинами вращали быки, ослы, лошади. Колесо могло поднять за сутки столько воды, что ее хватило бы оросить лишь один гектар земли.

В специальном зале музея показана жизнь современного Хорезма; там рассказывается и о будущем этого края.

Сейчас в области несколько хлопкоочистительных заводов и других промышленных предприятий. Во всех городах и кишлаках горит электрический свет. А до революции только во дворце хивинского хана был электродвигатель мощностью… в сорок киловатт.

— Личный подарок царя… — усмехнулся друг дедушки. — Говорят, когда станция работала даже на полную мощность, лампочки горели тусклым желтоватым светом.

Интересна выставка изделий резчиков по дереву и камню, вышивальщиц по шелку и бархату, граверов и ювелиров.

Славятся и ковры хорезмского узора. Они были высоко оценены на выставке в Лондоне.

Но есть в Хорезме и мастера сельского хозяйства. Это они освоили новые земли.

На другой день Кадыр-ата и Усман любовались обширными хлопковыми полями. Иногда они перемежались с полосками других посадок. Вот показалась настоящая рощица.

— Это джугара, — объяснил дедушка. — Очень полезное и неприхотливое растение. Хороший корм для скота, и крышу такими стеблями можно покрыть.

В Хорезме встречаются поля, сверкающие на солнце. Это рис. Стебельки его, словно от жары, попрятались в воду.

Под рис отводится непригодная для хлопка земля, которую весной затопляют воды Аму-Дарьи. Но рису это и надо. На такой земле он хорошо себя чувствует и дает большие урожаи.

И все же главное здесь — хлопок.

Порадовала хорезмская земля колхозников в последнее время. Почти все колхозы стали собирать по двадцать пять центнеров хлопка с гектара.

На полях области сейчас работают сотни различных машин. Это они помогли людям добиться высоких урожаев «белого золота», за что область была награждена орденом Ленина.

Хорезм — север Узбекистана. Но это особенный север. Ведь «Хорезм» — значит «Солнечная земля».

Проносятся за окном автобуса богатые поля, окруженные рядами тутовника. Виднеются вдали курчавые шапки карагачей.

С давних пор рядом со своим домом сажают хорезмийцы эти величественные деревья.

Не только приезжие с интересом смотрят из окна автобуса, даже местные жители не отводят взгляда: их родной край меняется на глазах.

Друг Кадыра-ата рассказал Усману легенду о возникновении города Хивы.

Сын Ноя — Сим когда-то спал на бархане, увидел хороший сон и решил построить здесь город. Он повелел возвести стены, выкопать колодец, который и назвал Хайвак. Отсюда и пошло название Хивы.

А может, рождение города было связано с колодцем, где останавливались караваны. Кто знает! Давно, очень давно появился этот город. И древность в нем мешается с новью. Вот и сейчас из окна автобуса Усман видит купола мечетей, минареты, а над ними телевизионные антенны.

До революции Хива, как и Бухара, была центром мусульманского богословия. В Хиве находилось около ста мечетей и более шестидесяти медресе.

Сейчас все новые здания в Хорезмской области связаны с культурой и наукой: педагогический институт, гидромелиоративный техникум, школы, библиотеки, кинотеатры, музыкально-драматический театр…

Дом атеиста

Хива впервые упоминается как город, входивший в состав Хорезма, в сочинениях арабских географов X века. По археологическим данным, Хива существовала в VI―VIII веках… Каждая улица, каждое здание рассказывают о большом мастерстве резчиков по дереву, ганчу, о мастерстве художников-самородков…

Из истории Хорезма

Огромный зеленый купол увенчан позолоченным шаром. Стены покрыты изразцами.

Это центральное здание, в котором находится усыпальница хивинских ханов. К нему примыкают две пристройки.

— Шесть с половиной веков сюда шли на поклон верующие, — говорил старый мастер.

В одной из пристроек находится голубое, из расписных изразцов надгробие Пахлава́на Махму́да, поэта-вольнодумца. Еще несколько веков назад он писал стихи, в которых высмеивал духовенство. Некоторые из этих рубаи — четверостиший — сохранились и по сегодняшний день.

Вот как, например, он писал о муллах, совершивших хадж — паломничество к святым местам:

— И такого поэта назвали после смерти святым? — удивился Усман.

— Э, юноша! — воскликнул старик. — Ради денег муллы всё могут сделать.

Мастер рассказал любопытную историю.

Махмуд был сыном шубника. Он и сам вначале занимался этим ремеслом. И мастерская его находилась на месте нынешнего мавзолея.

Человек исключительной силы, поэт вскоре прославился и как борец. В народе его прозвали Пахлаван Махмуд — богатырь Махмуд. Хивинский хан приблизил непобедимого борца и острослова ко дворцу.

Пахлаван Махмуд, пользуясь этим, стал помогать бедным. Простые люди увидели в нем защитника, полюбили его. После смерти поэта на могилу стали приходить бедняки, отдавая дань уважения светлой памяти Махмуда.

Духовенство не преминуло воспользоваться все возрастающим паломничеством. Объявило могилу святой и имело от этого немалый доход.

Немного позже здесь был возведен богатый мавзолей. Он и сейчас поражает своими уникальными надгробиями, дверями, инкрустированными костью, расписными изразцами.

— Сейчас здесь Дом атеиста, — сказал старый мастер. — И это справедливо. Ведь атеистом был и сам Пахлаван Махмуд.

Мавзолей знаменитого поэта — только один из памятников старины, которыми богата Хива.

В центре города высится огромный дворец Таш-хаули́ — «Каменный двор», обнесенный снаружи высокой зубчатой стеной.

Руками необыкновенных мастеров строился этот дворец. На высоту двух этажей поднимаются резные деревянные колонны. Их поддерживают мраморные основания, тоже украшенные резьбой.

Искусная резьба украшает медные и деревянные решетки, двери, стены. Жилые комнаты отделаны хорезмским орнаментом по голубым, белым и бирюзовым изразцам.

Несколько тысяч рабов строили этот дворец. Здесь трудились лучшие зодчие, художники, мастера по обжигу кирпича и изразцам.

На двадцать пять метров устремился ввысь минарет Кольта-минар («Недостроенный минарет»). Диаметр у его основания тринадцать метров.

— Для чего нужен был такой огромный минарет? — спросил Усман.

— О, — усмехнулся старик, — в давние времена правители Бухары и Хивы враждовали между собой. И вот хивинский хан решил построить такой минарет, с которого можно увидеть Бухару. Эмир, узнав об этом, договорился с мастером, что тот после окончания строительства хивинского будет возводить бухарский минарет. Говорят, чтобы мастер не возвел потом такое же сооружение какому-нибудь другому правителю, хан решил обезглавить зодчего.

Но зодчий, узнав об ожидаемой его «награде» от хивинского владыки, сумел вовремя скрыться. А минарет так и остался недостроенным…

Плоды Хорезма

Рассказывают:

На дорогах междуречья Тигра и Евфрата Тимур встретил большой караван.

Купец упал на колени перед великим полководцем.

— Что везешь? Откуда? — спросили у купца.

— Дыни из Хорезма… — не поднимая головы, ответил купец.

— Неужели на базарах Багдада нет своих? — удивился Тимур.

— Дыням Хорезма нет равных! — сказал купец.

— Вези, купец, — разрешил Тимур. — Пусть все знают, что наши дынилучшие на земле…

Из народных сказаний

Это предание Усман прочитал в здешнем музее и, как истый историк, тотчас внес его в свой блокнот. Пригодится!

После осмотра музея и города они вернулись домой. Было жарко, мучила жажда. Хозяин угостил гостей хорезмскими дынями…

И дед и внук уже были сыты, а хозяин предлагал всё новые и новые сорта.

— А ну-ка вот этот попробуйте: сорт особенный! Таких дынь в других местах вы не встретите.

— И правда, редко встречаются такие ароматные и вкусные дыни, — согласился Кадыр-ата.

Кусок был белоснежным, в виде полумесяца. Прежде чем подать гостю, хозяин ловко прошелся по нему ножом, разрезал мякоть на ровные прямоугольные зубцы. Можно подгибать корку и, покончив с одним зубцом, приниматься за другой.

Почти три тысячи лет совершенствовались хорезмские сорта… В этой работе людям помогали солнце и земля, орошаемая илистыми водами Аму-Дарьи.

— Очень хорошие дыни! — похвалил Усман, как только последний кусочек растаял во рту, словно мороженое. — А как называются они?

— Чарджу́йские! — отвечал хозяин. — По названию железнодорожной станции Чарджо́у. Оттуда наши дыни шли во все концы земли…

Дыни Хорезма стали вывозить в различные города и страны еще с давних времен.

Рассказывают, что тысячу лет назад заключенные в специальные сосуды дыни везли на верблюдах месяцами.

Перевозка стоила очень дорого. Например, чтобы доставить эти плоды в Багдад, требовалось три месяца.

Только хорезмские дыни сохраняются до весны. У каждого хорезмийца можно увидеть подвешенные в плетенках дыни различных цветов, различного вкуса.

Как заметил Усман, в Хорезме очень гордятся своими сортами. А у них, в Ангрене, любят хандаля́к — сочные, скороспелые дыни. Их нельзя долго держать. Как созрели, так нужно есть. Необыкновенно ароматные дыни.

Ферганцы тоже любят хандаляк. Но там выращивают и другие сорта. В Узбекистане их более шестидесяти! И у каждого сорта свой аромат, цвет, вкус.

Например, о дыне бури-калля («волчья голова») говорят, что она может утолить и голод и жажду. Но этот сорт в тридцатые годы почти исчез.

Позже на базарах Узбекистана можно было видеть молодого человека, который ничего не покупал, лишь внимательно присматривался к дыням. Никто не знал, что этот юноша решил возродить знаменитые сорта.

Теперь этот человек — известный селекционер, имеет своих учеников, которые трудятся на опытных участках и в лабораториях Научно-исследовательского института овоще-бахчевых культур и картофеля.

Сотрудники института выводят новые и улучшают старые сорта знаменитых дынь.

— А теперь вот этот пробуйте, — снова протягивает кусок хозяин.

Усман, честно говоря, уже боялся за себя. Но, взглянув на бледно-розовый кусок, не удержался от соблазна. Вдруг его взгляд задерживается на плетенках, подвешенных к потолку террасы. В них еще какие-то новые дыни… Неужели…

Увидев страдальческое выражение на лице мальчика, старик рассмеялся:

— Нет, нет, это вы попробуете дома.

И когда гости стали собираться в дорогу, он снял две плетенки.

Дедушка, прикладывая руку к груди, клялся, что они уже насытились на целый год. Да и тяжело будет в дороге с двумя плетенками.

— Ведь не сами — машина, поезд повезет, — возразил хозяин. — Из Хорезма — да с пустыми руками? Из Хорезма так не возвращаются…

Памятник

Приятно и радостно сознавать, что Красная Армия имеет в своих рядах такие воинские части, какой является Туркестанская школа военных инструкторов имени В. И. Ленина. Это хорошо организованный, сколоченный, высокодисциплинированный, прекрасно обученный, героический боевой коллектив…

М. В. Фрунзе. 1919 год

Курсант стоит у памятника. Он снял фуражку и читает фамилии воинов. Их — триста сорок восемь. Они не вернулись в родной кишлак с фронтов Великой Отечественной войны.

Имена погибших высечены на мраморе. На огромном пьедестале фигура воина со знаменем в руках.

Памятник воздвигнут в Хорезмской области на главной улице колхоза имени Ю. Ахунбаба́ева.

У подножия памятника много цветов. Один из букетов совсем-совсем свежий. Видимо, его принес этот курсант.

— У вас кто-нибудь тоже?.. — тихо спросил его Усман, кивая на памятник.

— Да, дедушка… Он тоже учился в нашем ленинском. Это было давно. Тогда они учились и воевали.

Кадыр-ата помнит эти годы. Курсанты первой в Средней Азии школы командиров часто оставляли учебные классы. По бездорожью, по сыпучим барханам, через горные реки, через бурный Арал, по древним караванным путям шли ленинцы и в зной и в стужу. Шли, чтобы сразиться с врагами молодой республики.

Выпускник училища Мирками́л Миршара́пов командовал славными кавалеристами, освобождая Хорезм от басмаческих шаек.

Сотни воспитанников училища стали генералами, известными командирами, Героями Советского Союза.

— Дедушка воевал вместе с Миршараповым, — рассказывал юноша. — Потом создавал колхоз, потом уехал снова на фронт. Под Москвой погиб…

Кадыр-ата невольно вспомнил приказ ферганского генерал-губернатора. Кажется, это было в 1916 году. Конечно, в 1916-м! На двух языках, узбекском и русском, приказ гласил:

«Государь император в 25-й день июня месяца сего года повелел привлечь к земляным работам в тылу действующей армии тех инородцев русского государства, которые до сего времени остаются избавленными от несения службы в войсках».

«Инородцам» оружие не доверялось…

В учебных классах ленинской школы, созданной в 1918 году, впервые появились узбеки, таджики, туркмены, казахи…

Они честно, верно служили и служат Родине.

— Много ли еще учиться? — поинтересовался Кадыр-ата.

— На третий перешел! — ответил юноша.

Пройдет время, и внук погибшего воина станет командиром. Одновременно с дипломом о присвоении воинского звания он получит диплом об окончании физико-математического факультета. Училище теперь так и называется — высшее, общевойсковое…

Командиры-ленинцы, как и тысячи других воинов, славно сражались и против басмаческих банд, и против гитлеровцев.

В годы войны узбекский народ обратился к своим сынам с письмом:

«Человек, хоть раз вкусивший сладость свободы, никогда ее не забудет. Лучше прожить день свободным, чем сто лет рабом. Сражайтесь, не щадя жизни, за нашу Родину, за нашу свободу! Не забывайте, за вами, как непоколебимый утес, стоим мы — узбекский народ, стар и млад, мужчины и женщины».

Застыл на постаменте воин со знаменем в руках. Под ним триста сорок восемь фамилий…

Молча, с обнаженной головой стоят у памятника курсант и юный историк. Перед памятью павших отцов и дедов они клянутся отдать все силы души, весь жар своего сердца Родине. Отечеству.

В центре песков

Свистела плеть.

Лучи сжигали тело.

Нужда и горе шли за нами вслед.

Бесправьем угнетенные, несмело

Мы ждали избавления от бед.

И день настал.

До многих поколений

Дойдет рукоплесканий наших гул,

Когда великий вождь товарищ Ленин

Заботливо нам руку протянул.

Абба́с Дабы́лов, народный поэт Каракалпакии

По берегам больших рек кочевали племена «черных клобуков» — каракалпаков. Их называли так за остроконечные черные шапки. Не могли найти спокойного места эти люди. Всегда появлялся сильный хан, который пытался подчинить себе кочевников.

Каракалпаки вынуждены были покинуть берега Сыр-Дарьи и в поисках свободы исколесить почти всю Европу и Азию. Они не раз поднимали восстания против поработителей. Но у них было мало сил, чтобы защитить свои посевы и стада от захватчиков.

В конце концов каракалпаки вынуждены были остановиться в низовьях Аму-Дарьи…

За окном поезда — земля Каракалпакской автономной республики, входящей в состав Узбекистана. Сколько ни смотри — всюду выжженная пустыня. Уныло, словно зацепившись за барханы, торчат сухие кустики. Как ни торопятся колеса, а кажется, нет конца и края пескам. Но вот поезд неожиданно врывается на станцию. Приветливо покачивают ветками деревья, поблескивает под солнцем вода.

Отдохнув считанные минуты, тепловоз набирает скорость. И снова за окном прежняя картина. Трудно поверить, что где-то здесь живут и работают люди. И вдруг — машины!

Они цепочкой медленно двигаются в глубь пустыни, оставляя за собой рубчатые следы.

Но скоро, очень скоро эти однообразные черточки на песке пропадут. Примятые шинами кусты поднимутся, отряхнутся, расправят свои колючки, и будет по-прежнему казаться, что никогда здесь ни машина не проезжала, ни нога человеческая не ступала. А между тем люди шаг за шагом, гектар за гектаром отвоевывают у пустыни.

— Наступит время, не будет и этих песков, — говорит сосед Усмана. — Не скоро, конечно, но ты многое еще увидишь.

— А вы сами из Каракалпакии? Расскажите, пожалуйста, поподробнее о вашей республике, — просит Усман.

Человек достает из походной сумки карту.

— Вот взгляните, — говорит он Усману и Кадыру-ата.

Дед и внук склоняются над картой. Бо́льшая часть республики окрашена желтой краской.

— Подарив краю уйму песка, природа не успокоилась, — сказал попутчик. — Она еще добавила порядочный кусок другой пустыни — каменистой. Вот смотрите. Это плато Устю́рт… Как видите, большое место занимает на территории Каракалпакии и дельта Аму-Дарьи. Здесь много озер, болот, заросших непроходимыми камышами. Все это — и пустыни, и болота, в сущности, мертвая, бесполезная земля. Как ее оживить, как заставить плодоносить? Об этом много думали и раньше. Думаем теперь и мы.

Тут Кадыр-ата, конечно, не удержался, чтобы не спросить, кем работает уважаемый человек здесь, в «красных песках».

— Я геолог… Когда-то этот край был азиатской глухоманью. Сюда даже ханские стражники за податью еле добирались.

— Верно, — согласился Кадыр-ата, кивая на чемодан. — У нас есть путеводитель. Еще царский… Там ни слова о Каракалпакии. Будто и не было этого края.

Геолог, в свою очередь, вытащил из сумки небольшую книгу и, раскрыв на первой странице, протянул Усману.

— Вот посмотрите, что из себя представляла наша республика.

— «До революции Каракалпакия входила в состав Хивинского ханства, — читал вслух Усман. — Это была раздробленная и экономически отсталая, оторванная от промышленных и культурных центров страны область. Средством связи служил вьючный (караванный) и водный (каючный) транспорт. Ближайшие железнодорожные станции… находились на расстоянии 500―700 километров».

— А какой стала Каракалпакия сейчас, сами увидите, — сказал геолог.

— Мы едем только дня на два в Нуку́с, — пояснил Усман.

— Маловато, — сказал геолог. — Но вы поговорите с людьми. Расскажут… Вот, например, эта дорога. Ее называют «дорогой жизни». Она буквально на глазах людей изменила жизнь края. Поезда не только разбудили дремавший веками простор, а привезли все, что было нужно для его расцвета.

Самому древнему городу Каракалпакии — Ходжейли́ — более семисот лет. Он был известен как порт на Аму-Дарье. Сейчас Ходжейли стал и большой железнодорожной станцией.

Переправившись через Аму-Дарью, пассажиры садятся на машину и попадают в столицу республики Нукус.

Этот город считается молодым. Его основали в 1932 году на месте старого аула. Несколько глиняных кибиток, узкие улочки без единого деревца, дымок над юртами…

Такова была картина тогдашнего Нукуса.

Конечно, ничего похожего на тот аул не осталось. В этом легко убедиться. Стоит лишь пройтись по улицам.

Кадыр-ата с Усманом хотели немедленно познакомиться с городом.

— Сейчас жарко, — предупредил геолог. — Зайдем в гостиницу, оттуда на озеро. А вечером и погуляем.

Озеро находится недалеко от города. Сделано оно руками молодежи, потому и называется Комсомольским.

Асфальтированная широкая дорога проходит мимо аэропорта. Здания прячутся от солнца за густой зеленью. Только на летном поле поблескивают самолеты.

У дороги пасется верблюд. Вот он лениво повернул голову и посмотрел на огромную птицу, которая умеет взлетать в небо без единого взмаха крыльев и пролетает пустыню всего за несколько часов.

На обратном пути Усман увидел, что бывший хозяин пустыни продолжал равнодушно жевать, ни на кого и ни на что не обращая внимания. Что же ему еще остается делать?!

Вечером на улицах Нукуса становится прохладно и, конечно, многолюдно. Это идут рабочие заводов, различных фабрик. Кто в театр, кто в кино, кто в парк.

Сейчас в Нукусе много зелени. Деревья выстроились вдоль тротуаров. Выше деревьев поднимаются новые большие здания. На них вывески: «Филиал Академии наук Узбекской ССР», «Педагогический институт»…

А город продолжает расти, строятся текстильный комбинат и несколько заводов.

Меняется и город-подросток — Тахиата́ш. Совсем недавно дали ему имя, а сейчас там сооружается гигант ирригации — гидроузел.

Предстоит большое дело. Нужно заставить Аму-Дарью работать на людей. Эта река за свою жизнь принесла много несчастий. Не зря ее назвали Джейху́н — «Сумасшедшая». Было у нее и другое название — «Блуждающая». Аму-Дарья часто меняла русло, как бы убегая от проложенных людьми каналов и арыков. Не много удавалось взять у нее воды для орошения полей и садов.

Сооружение гидроузла позволит по-настоящему использовать мощный поток реки.

Надежнее станет судоходство. Посветлеет и вода, несущая сейчас больше ила, чем африканский Нил.

А Муйна́к? О нем говорить не приходится. Широко известен этот город, раскинувшийся на берегу Аральского моря. Более двадцати миллионов банок рыбных консервов каждый год выпускает его консервный комбинат. На цветных лентах, которые опоясывают банки, самые различные названия: сом, сазан, лещ, усач, шип, частик.

Много ранее пустовавшей земли сейчас служит человеку. На пастбищах Кызыл-Кумов пасутся тысячи верблюдов и овец.

Освоил человек и заросли камыша. Он развел там ценных пушных зверьков — ондатру. Поселил черно-бурую лису. «Переехала» сюда из Южной Америки и нутрия.

Дорого ценится мех нутрии. Но приживется ли она здесь? Сначала зверьков разводили в вольерах, за проволочной сеткой. Потом решили выпустить на свободу.

— Разбегутся по водоемам — не соберешь… — сомневались некоторые звероводы.

— Попытаемся…

Нутрия на «подножном корму» стала чувствовать себя намного лучше.

А камыш? И за него взялся человек. Это замечательное сырье для химической промышленности.

Над мертвым Устюртом поднялись буровые вышки. Ожило плато. В своих кладовых оно веками хранило газ и нефть. Теперь эти сокровища не будут уже залеживаться.

На пустующих землях прежде всего бросаются в глаза колючие рыжие кусты. Но, оказывается, здесь есть и полезные растения. Это в первую очередь лакрица — «солнечный корень», собрат дальневосточного женьшеня.

Лакрицу у нас покупают США, Англия, Япония…

Лакрица очень нужна медикам. Без нее также нельзя делать конфеты, халву, кисели, кофе, какао.

Отряды смельчаков заняты отловом змей. Драгоценный яд гюрзы, кобры применяется в медицине. Кстати, впервые змеиный яд в нашей стране был получен в 1937 году в питомнике Ташкентского зоопарка.

— Вот вам и барханы! — заключил геолог.

Загорелый до черноты — только зубы поблескивают! — он с наслаждением вдыхал прохладный воздух.

— Скоро опять туда… — кивнул геолог.

Усман понял: в пустыню.

Вечером они бродили по аллеям парка, и геолог даже издалека узнавал людей.

— Это рыбаки… Это чабаны… Вот эти наши… А как они пьют прохладную воду!

Бережно поднимает человек стакан с газированной водой. Глядит на пузырьки, улыбается и, прищурившись, подносит стакан к губам.

Человек не пьет, а наслаждается каждым глотком.

— А что, если вам съездить к нам на Устюрт? — вдруг предложил геолог.

Кадыр-ата неопределенно пожал плечами.

— На один день… — продолжал уговаривать геолог. — Ну как?

Усман молчал. Он даже старался не дышать.

Пусть в конце концов решают взрослые.

Сейчас геолог скажет еще несколько слов, и Кадыр-ата разведет руками: ну, что, мол, тут поделаешь — придется побывать.

Усман хорошо знал дедушку!

Цветы

Скот чужой в пустыне

        ты всю жизнь пасешь,

Собственные слезы

        от рожденья пьешь.

Народный каракалпакский эпос «Сорок девушек»

В Нукусе легко узнать пассажиров, уезжающих в Устюрт. Эти люди встречали песчаные бури, ледяные ветры, жили в накаленных от солнца палатках, проводили долгие часы у буровых вышек.

Сейчас они отдыхают под сенью плотной листвы. Скоро машины развезут их по палаточным городкам экспедиций, приземистым аулам, рыбачьим поселкам. Поэтому хочется воспользоваться каждой минутой, чтобы посидеть в прохладе, полюбоваться цветами, досыта надышаться их ароматом.

Но почему бы не иметь такую красоту у себя дома? В своем поселке?

Дерзкая мысль.

— Так может рассуждать человек, не знающий Устюрта… — говорили многие жители поселка нефтяников.

Они уже слышали о затее отца одного молодого специалиста. Старик приехал в Устюрт только погостить. Посмотрел, как живут люди, и… остался.

Конечно, его привлекла не красота этого края. Ему хотелось поспорить с суровой природой.

Каменистая пустыня Устюрт бедна растительностью. На огромных просторах может изредка встретиться лишь безлистый полукустарник. Рядом с ним другой, колючий кустарник. С трудом к этому можно добавить еще три-четыре растения.

Но даже эти редкие кустики появляются на каменистом плато не каждую весну. Два, а то и три года их не бывает. Растения дают о себе знать только после хороших дождей.

Плато Устюрт на юге заканчивается гигантским солончаком Барса́-Кельме́с.

Давно люди дали такое название: Барса-Кельмес — «Пойдет — не вернется».

Название осталось. Но пустыня теперь выглядит совсем по-иному. Над ней неторопливо движутся вертолеты. По каменистому плато, иногда как по хорошему асфальту, мчатся машины.

Люди пришли сюда, чтобы добыть нефть и газ.

— Если уж пришли, — рассуждал неугомонный старик, — значит, нужно жить по-человечески.

Он решил вырастить на плато, почти на камнях, цветы.

Слой почвы здесь в лучшем случае достигает нескольких сантиметров.

— Нужна вода, — сказал старик гидрологам, — для цветов.

— Для цветов? — переспросили парни. — Попробуем добыть!

Они пробурили скважину. Ничего, что вода была солоноватой. К ней можно приучить цветы.

Так на Устюрте вспыхнули яркими красками газоны.

И вот в который раз уже к старику приходят геологи. Они долго восхищаются успехом хозяина и все никак не могут сказать о главном.

Старик сам догадался:

— Вижу, дело у вас важное.

— Важное… Нам бы хоть несколько цветков. У нашего товарища день рождения. Сейчас он в пустыне с отарой. А днем как раз пойдет вертолет с почтой.

— Ну, ради такого случая надо уважить, — сказал цветовод.

Когда геологи уходили с небольшим букетом, старик преподнес еще один подарок.

— Это от меня. — Он протянул арбуз. Самый настоящий, но выращенный в пустыне. — Могу заверить, что такого вкусного арбуза ваш товарищ в жизни не пробовал…

Оказывается, на Устюрте была даже своя «сельскохозяйственная выставка». Конечно, это не павильон. А всего лишь стенд: «Первые овощи Устюрта».

Кто-то сказал, что люди и вода когда-нибудь снимут с земли проклятие аллаха. И вот на каменистом плато поднялся первый сад. Пока единственный. Но ведь лиха беда начало!

— Не пожалели, что приехали? — спросил геолог путешественников.

— Что вы?! — воскликнул Усман.

А Кадыр-ата удивленно развел руками: как, мол, можно задавать такие вопросы!

Днем они улетели на попутном санитарном вертолете.

Не успели подняться, как минут через пятьдесят уже пошел на посадку.

Словно оспой, изрыта земля. Это когда еще пустыня была влажной после весенних дождей, здесь прошли отары овец.

Потом под горячими лучами солнца пустыня высохла.

Однообразный, с редкими побегами саксаула, с пожелтевшими кустиками, лежит простор. Земля кажется мертвой.

Но она живет.

В пустыне по бездорожью в поисках пастбищ кочевали каракалпаки. Обычно скот принадлежал какому-нибудь богачу или хану. На него работали сотни и тысячи бедняков. К ним в юрты врывались только горячий ветер да сборщики налогов.

Известный каракалпакский поэт прошлого Берда́х писал о своем времени:

В городах, в благоустроенных поселках живут сейчас каракалпаки.

Но и в пустыне увидишь порой юрту и дымок над ней.

Это, конечно, жилье чабанов. С огромными колхозными стадами они кочуют по бездорожным просторам.

Заверните к ним! Вас всегда встретят, как самых дорогих гостей.

В этом еще раз убедился Кадыр-ата, когда они вошли в одну из юрт.

Им принесли воды: нужно же умыться с дороги!

И здесь, где каждая капля когда-то была на вес золота, дед и внук, весело фыркая, с удовольствием умылись.

В юрте включили радиоприемник. Нашли Москву.

— Что, соскучились? — спросил чабан геолога-москвича, зашедшего в юрту на дымок. Он снял соломенную шляпу, пригладил волосы и улыбнулся. — Хорошо в Москве! Сегодня передавали, что прошел дождь.

— А здесь тепловато… — заметил геолог. — А вы бывали у нас в Москве?

— Где я не бывал! — покачал головой каракалпак. — Освобождал Венгрию, Чехословакию…

Хозяин юрты предложил гостям чаю. Его здесь готовят по-особому. Кипятят вместе с молоком, а потом светло-коричневый кипяток наливают в пиалу.

Чабан осторожно спросил о дальнейших планах путешественников: когда, куда…

— Домой! — твердо сказал Кадыр-ата и добавил: — Пора!

Усман только вздохнул.

Под крылом самолета

Железная дорога до настоящего времени усиленно борется с песками, затрачивая массу труда и средств на их закрепление. Недалеко от дороги на голых песках имеются единичные экземпляры сохраняющейся растительности.

Путеводитель 1912 года

— Вот она, пустыня! Смотрите! — Усман слышит чей-то голос за спиной. В голосе даже нотки торжества, гордости.

— А что ею гордиться, пустыней! Как были пески тысячу лет назад, так… — Это говорит уже другой пассажир.

— Нет! — перебивает первый. — Ты только посмотри сверху, каким стал Нукус! Настоящий сад…

— А дальше? За ним? — не унимается скептик. — Вон она разостлалась, матушка…

— Матушка? Что ж, она действительно матушка-кормилица! Вон посмотрите.

Усман тоже прильнул к окну. Там, внизу, брели отары овец…

Желтоватая, как на географических картах, пустыня перерезана лентами дорог и каналов… Вон, словно игрушечный, медленно ползет поезд, движутся ленивыми мухами машины…

Потом начались барханы. За ними — снова дорога и каналы, по берегам которых кубиками прижимаются друг к другу дома.

Пустыня кончается. Теперь под крылом самолета раскинулись улицы городов, рабочих поселков, кишлаков.

С этих улиц направляются по своим неотложным делам машины в другие города.

Где-то в пустыне, недалеко от Бухары, поднялись многоэтажные здания нового города Навои. Он совсем молодой. Рядом — другой город, Газли́.

В центре Кызыл-Кумов находится поселок Мурунта́у. Он возник совсем недавно. Стоит среди песков обелиск с надписью: «Волею партии, руками народа здесь будет построен город Златогорск».

Тут уже есть улицы Первооткрывателей, Молодежная, Рабочая. Есть и кафе «Золотинка»…

«Мурунтау» в переводе на русский язык означает «Златогорск». Здесь геологи нашли драгоценный металл.

Многое можно увидеть из окошка самолета. Многое… И почти ничего.

Хорошо, что Усман уже знаком с этими городами, ходил там по улицам. Но ведь он не успел побывать во всех…

Лежит между Бухарой и Самаркандом Каттакурга́н. Работает в нем несколько заводов, а около города — Узбекское море, огромное водохранилище. Это водохранилище, оживившее сотни гектаров земли, прославило на всю страну и город.

Есть в Самаркандской области другой древний город — Джиза́к.

В путеводителе ничего хорошего о нем не сказано. Сообщается, что город оправдывает свое название, которое происходит от арабского слова «дузак» — «ад», и считается очагом малярии и… бунтов.

Над многими городами проносится самолет, покрывая огромное расстояние за каких-нибудь два с половиной — три часа.

Вблизи Ташкента, на месте бывших болот, камышовых зарослей, раскинулись поля прославленных колхозов. Невиданные урожаи хлопка выращивают в Чирчи́кской долине. А вместо камыша там прочно обосновались рис и такие растения, как джут, кенаф. Самые крепкие канаты делаются из их волокна.

Самолет приближается к Ташкенту. Он будет лететь несколько минут над городом.

Уже вечереет. Тысячи, миллионы огней вспыхивают под крылом.

Ташкент! Все затаив дыхание рассматривают его с высоты. Сотни кранов поднялись над городом. По огонькам можно понять, что краны движутся…

Днем и ночью строится Ташкент!

Каким он стал за эти тревожные месяцы после землетрясения?

Как он выглядит, Ташкент?

Город Дружбы

Больших построек в городе совсем почти нет; это объясняется боязнью землетрясений…

Путеводитель 1912 года

Строить так называемую европейскую часть Ташкента начали в 1866 году, после присоединения края к русской империи. Александр II получил от городских ворот двенадцать золотых ключей, а в благодарность пожаловал городу шпагу, украшенную бриллиантами.

Скоро в Ташкент прибыл военный топограф Колесников, автор первого генерального плана строительства новой части города.

Строили «низкий» город. По мнению архитекторов, только он мог выдержать удары подземной стихии.

Но эти-то дома и не устояли. Невольно родилась шутка: «город тряхнул стариной». Старина треснула, а кое-где рассыпалась. А все новые современные здании, в том числе и многоэтажные, выдержали…

Раннее утро 26 апреля 1966 года ничем не отличалось от других весенних рассветов. В садах просыпались птицы. Тишину нарушали лишь звонки дежурного трамвая да рокот моторов редких машин.

И вдруг далекий гул, угрожающе нарастая, ворвался в город. Яркая вспышка расколола безоблачное, темно-синее небо.

Рванулись люстры с кусками алебастра, полетели с полок книги, посыпалась штукатурка, загремела посуда, зазвенели осколки стекла. Невидимая сила подхватила людей и швырнула за порог, во дворы, на улицы.

Завыли, залаяли собаки. Раздались тревожные крики.

Стрелки городских часов остановились на цифрах 5 и 23.

«Разрушено 91 983 квартиры. Осталось без крова 75 819 семей», — сообщалось в сводке правительственной комиссии.

В сущности, город надо строить заново.

В первые же дни после бедствия в Ташкент стали приходить десятки эшелонов. Со всех сторон, со всего Советского Союза…

Москва, Ленинград, Украина, Белоруссия, республики Прибалтики, Закавказья, Средней Азии решили построить за пятилетие в Ташкенте шесть миллионов квадратных метров жилья.

Это будет совершенно новый город, его не испугает никакая стихийная сила.

…Хозяева вот этого здания уехали далеко. Одни в лесах Подмосковья, другие на берегу Черного моря, третьи в пионерских лагерях Украины. Только остались на дверях классов таблички — «7-й А». «6-й Б»…

Сейчас в этих классах серьезные дяди разворачивают розоватые листы миллиметровки, шелестит бумага, щелкают арифмометры, захлебываются машинки.

А этот класс разделен временной фанерной перегородкой на приемную и кабинет.

На дверях дощечка: «Главмосстрой».

— Ты к кому, мальчик?

Усман смутился:

— Я просто так. Зашел посмотреть.

— Ага, хозяин!

— Нет… я…

Но женщина поворачивается к столику с телефонами: один из них зазвонил резко, торопливо. От телефонов провода уходят в форточку. Несмотря на жару, окна закрыты. Пыльно на улицах, проходят сотни машин. К тому же совсем недалеко от школы строительная площадка.

— Хозяин… — положив трубку, повторила женщина. — Рановато пришел, еще только август. Школу к первому сентября успеем привести в порядок, сами отсюда переселимся. Временно заняли.

Она объясняет, а сама продолжает рыться в бумагах.

— Что же ты рано вернулся?

Усман уже знал, что почти все школьники Ташкента вывезены из города.

— Я не ташкентский. Мой товарищ здесь учится. Письмо прислал.

— Ага! — поняла женщина. — Беспокоится, значит. Стоит его школа, стоит!.. Так и напиши.

— Напишу…

Еще нет десяти утра, а солнце уже все раскалило. Что будет в полдень?

По разбитой проселочной дороге без конца идут самосвалы. В нескольких метрах от дороги — огромные яркие щиты с названиями строительных трестов. Почти на всех щитах изображение ордена Ленина. Строители Москвы, Киева, Ленинграда, Урала, Сибири давно известны своим мастерством. Они поднимали города после войны. Строили новые.

Есть щиты поменьше.

Кочевали и эти, с именами инженеров и рабочих, по всей стране, оставляя после себя жилые дома, больницы, школы.

Кадыр-ата придержал за плечо Усмана: смотри, как работают!

Стены растут на глазах…

Поздоровавшись с молодыми строителями, Кадыр-ата спрашивает:

— Выдержат?

Ясно, чем интересуется старик! Сейчас все этим интересуются: земля вздрагивает, а строительство идет вовсю.

— Выдержат! — уверенно отвечает один из рабочих. — Мы закладываем сейсмические пояса. Да и сами стараемся…

Кадыр-ата понимающе кивает головой: хорошо строят, быстро, прочно.

— К осени первые дома сдадим.

Рабочие, вероятно, решили, что старик с внуком ждут этого дня… Они из тех, пострадавших от землетрясения. На строительных площадках не принято разбрасываться пустыми обещаниями.

— Этот дом, например, будет готов через восемнадцать дней…

Побывали Кадыр-ата с Усманом и на другой окраине Ташкента. Здесь воины-строители воздвигают город-спутник — Сергали́.

На месте, где еще недавно были поля, раскинулись палатки.

— Здесь живем мы, балтийцы! — не без гордости сказал обнаженный до пояса загорелый воин.

Рядом с балтийцами живут солдаты Московского, Киевского, Прикарпатского, Белорусского и других военных округов.

Осенью Усман снова увидел Ташкент. Город нельзя было узнать. На пустыре выросли целые районы.

И не только это бросалось в глаза. Улицы уже не пестрели палатками. Те, кто еще не получил жилья в новых домах, временно поселились у родных, у друзей и просто у незнакомых.

Тысячи заявлений, тысячи писем продолжали приходить со всех концов Советского Союза: вас ждут квартиры, ждет работа, приезжайте…

Всей стране стал известен счет, на который поступали деньги в фонд Ташкента.

«Посылаем двухдневный заработок…» — сообщают с фабрик, с заводов, из колхозов.

«Высылаю месячную зарплату», — коротко пишет какой-то инженер, так и не указав своей фамилии.

«Стройте новый, крепкий город, — говорится в другом письме. — Сожалею, что болен, не могу принять участие. Высылаю свою пенсию».

А в городе все вышли на хошар, огромный, всенародный.

Есть такой обычай — хошар, когда жители участвуют в строительстве дома своего соседа.

Растет Ташкент… Идет самый большой хошар, какого еще не видел Узбекистан. До землетрясения город занимал шестнадцать тысяч гектаров, а сейчас его границы раздвинулись на все двадцать тысяч.

Осенью, в праздничные дни Великого Октября I966 года, воины-строители сдавали первые кварталы города-спутника Сергали, построенные за рекордное время.

В январе 1967 года город-спутник полностью был готов. Квартиры, магазины, школы… Сто пятьдесят тысяч метров жилой площади.

В приветствии ЦК Коммунистической партии и правительства Узбекистана к военным строителям по этому случаю было сказано:

«В современные, благоустроенные квартиры возведенных вами домов переселились тысячи ташкентцев, оставшихся без крова. Каждое утро юные новоселы города Сергали заполняют светлые комнаты в школах и детских домах, построенных вашими трудолюбивыми руками. В сердцах новоселов навсегда сохранится горячая любовь к вам — верным сынам народа нашей многонациональной Родины.

Вы совершили великий трудовой подвиг, достойный воинов Страны Советов».

Сергали назвали городом Дружбы.

Так сейчас называют и Ташкент — узбекскую столицу. Именно здесь в дин тяжелого бедствия с новой силой проявилось великое братство и нерушимая дружба наших народов, строящих самое справедливое общество на Земле — коммунизм.

Русские и украинцы, белорусы и латыши, грузины и армяне, казахи и туркмены, киргизы и таджики, татары и башкиры… — словом, не было в стране народа, человека, для которого беда и боль Ташкента не стала бы его бедой и болью. И каждый новый толчок подземной стихии тревогой отдавался в миллионах сердец советского народа.

В невиданно короткий срок заново построен город, который будет стоять в веках как живое свидетельство торжества ленинской национальной политики нашей партии, нашего правительства.

Ташкент встретил юбилей 50-летия Великого Октября необычно. За многоэтажными зданиями всюду поднимались башенные краны. Застраивался центр города, где рухнули все старые дома. В городе уже живет более миллиона двухсот тысяч жителей…

На выставке достижений народного хозяйства Узбекистана у макета Ташкента всегда собирается много посетителей.

— Этот город, — говорил экскурсовод, — мы увидим совсем скоро. Уже в этом году строители каждый день сдают по тысяче семьсот — тысяче девятьсот метров жилой площади. История градостроительства еще не знала таких темпов. А в будущем году строители собираются сдать более трех тысяч квадратных метров жилья. Это значит, что ежедневно сто тринадцать семей будут получать ключи от новых квартир!

Все теперь в Ташкенте новое: многоэтажные дома, скверы, парки. Чего стоит один новый цирк! Купол цирка висит в воздухе без единой опоры, без единой колонны. А мест в нем на три тысячи зрителей… Все конструкции на манеже спроектированы сборными. Бассейн, поле для балета на льду, широкий экран для кинофильмов… Все будет появляться неожиданно. Например, бассейн рабочие смогут смонтировать за пять минут, и сразу начнется водная пантомима.

Новые школы… В них почти сто тысяч мест. А новые кинотеатры вмещают пятнадцать тысяч зрителей.

В городе появились улицы: Московская, Ленинградская, Киевская, Минская, Рижская, названные в честь строителей, приехавших из этих городов. Уже одно наименование улиц подтверждает, какими крепкими узами братства и дружбы связаны народы нашей страны, которым все по плечу.

Город дружбы продолжает расти и строиться…

К читателям

Отзывы об этой книге просим присылать по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

*

Примечания

1

До Великой Октябрьской социалистической революции нынешний Узбекистан входил в состав Туркестанского края. В 1924 году была создана Узбекская республика.

(обратно)

2

Паранджа́ — длинный широкий халат с закрывающей лицо волосяной сеткой — чачва́ном.

(обратно)

Оглавление

Весенняя земля

Рассказ о тревожном годе

В узбекской столице

Локоть и экватор

Аплодисменты

Удивительное богатство

Золотые руки

Вода и огонь

Легенда о Фархаде

В городе поэтов

Жизнь, отданная песне

Абдулла Набиев

Ковры из цветов

Андижан

Ленинск

Жемчужина

В кишлаке

Древний и молодой

Золото из Янтака

Чудеса Бухары

Побратимы

Рождение долины

Огни Термеза

Солнечная земля

Дом атеиста

Плоды Хорезма

Памятник

В центре песков

Цветы

Под крылом самолета

Город Дружбы

*** Примечания ***