По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России. [Константин Константинович Случевский] (fb2) читать онлайн

ПУТЕШЕСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ (1886 г.)

Очерк путешествия.

Предпринятое в 1886 году путешествие длилось с 8 июня по 4 июля, и причем сделано всего около 3.000 верст. Посещенные в этом путешествии местности были чрезвычайно разнообразны как в историческом, так и в бытовом отношении.

Как художественную противоположность прибалтийскому краю, посещенному почти на всем его протяжении, будто для сравнения, путешественники видели небольшой уголок скалистой Финляндии, — Выборг, который, по взятии крепости в июне 1710 года, император Петр, в письме к императрице, назвал «крепкой подушкой С.-Петербургу, устроенной чрез помощь Божию». Они посетили Транзундский рейд, бывший свидетелем знаменитой победы адмирала Чичагова над шведским флотом, — победы, обусловившей заключение мира и давшей Чичагову: Георгия первой степени, похвальную грамоту, шпагу с алмазами и 2.417 крестьян в Белоруссии. Посещены были: Вильманстранд, могучий водопад Иматра и известный парк Монрепо. Финляндия очень характерная страна, в отношении распределения поземельной собственности, в особенности по сравнению с прибалтийским краем. В прибалтийском крае немецкое дворянство окончательно облагодетельствовано майским указом 1783 года, данным императрицей Екатериной II, повелевшей: «от ныне на всегда в губерниях рижской и ревельской почитать один род недвижимых имений под именем вотчин». В Финляндии, напротив того, землевладение распределяется, приблизительно, следующим образом:

Дворян — 46;

Не дворян — 305;

Крестьян — 25.000;

Разночинцев — 117.

Другой противоположностью прибалтийскому краю были: Двинск и Псков. В глубокой древности, в IX веке, теплилось здесь имя св. великой княгини Ольги; это коренная русская земля, лежавшая бок-о-бок с землями меченосцев прибалтийского края; здесь тоже имелся свой меч, — меч князя псковского Довмонта; тут совершилась победа св. Александра Невского, тут шумело вече и сидели посадники и, как память былого величия и богатства, сохранилось красноречивое известие о том, что и Псков был членом гордого Ганзейского союза. Но на Псков, в свое время, опустилась мощная рука объединявшей Русь Москвы. Тихо и безлюдно Псковское озеро теперь, а в средине XIII века, в одном из походов своих на Псков, рыцари направлялись по озеру флотилией, имевшей до 9.000 человек одних только матросов; сколько же было у них воинов? Одна из эстонских легенд гласит, что озеро это находилось когда-то в прибалтийском крае, но, недовольное людьми, перенеслось сюда по небу облаком и, вполне удовлетворенное Переменой, покоится на новом месте который уже век.

Историческая жизнь прибалтийских губерний, как сложилась дробной, самостоятельной по местностям, по преданиям, такой осталась она и до сих пор, и только мероприятия самого последнего времени вносят в эту жизнь правительственное объединение. Каждая из губерний, каждый из городов имеет тут свои исторические особенности, и студентам юридического факультета в Юрьеве должно быть чрезвычайно трудно изучение всяких готских, гамбургских, любекских и местных прав, имеющих и ныне свое применение^[1]. Если не ошибаемся, тут действуют в настоящее время десять частных прав, три рыцарские, три городские, четыре крестьянские и, как помощь им, римское право; различных форм присяги имеется не менее десяти. Насколько пестры были условия местной жизни еще не очень давно, видно из того, что на ландтаге 1780 года подвергалось серьезному обсуждению и принято рыцарством постановление «о платьях» (Kleiderordnung) в силу которого: возбранялось носить иностранные кружева и блонды девушкам-дворянкам, ранее двенадцатилетнего возраста не позволялось носить шелковые платья, а мальчикам, того же сословия, раньше пятнадцати лет — шелковые панталоны. Задумано было это постановление в Эстляндии, а затем заимствовано и соседней с ней Лифляндией. Оно является как бы продолжением того длинного ряда споров об одежде, который вызвал требования орденского великого магистра Книпроде, в XII веке, чтобы бороды были обязательны для всех, а золотые кольца на пальцах — для купцов. Книпроде имел в то время дело с такими неуклюжими рыцарями, которые едва могли двигаться, вследствие разных связывавших их движение и то и дело лопавшихся ремешков. Эти рыцари красились, носили фальшивые волосы и щедро обматывались ватой, для придания телу красивых форм. О точном определении формы одежды ордена и духовенства местные немцы обращались даже к папе и в 1431 году, и несколько раньше, и позже, причем много и жарко спорили. Постановление 1780 года явилось, следовательно, только бледным откликом на ту же тему, но на новый лад.

Особенности городов, предстоявших посещению, представлялись действительно очень типичными. При описании посещений их, необходимо было дать место как историческим воспоминаниям, так и современным данным.

Раньше других посещен Ревель, главный город древней Эстляндии и губернский город нынешней Эстляндской губернии. Здесь почин исторической жизни принадлежит датчанам, сокрушившим эстонский замок Линданиссе. Датский орден Данеброга основан в память одной из датских побед, одержанных под Ревелем. Ослабление датской королевской власти обусловило то, что эстляндское рыцарство, откупившись деньгами от короля раньше других в прибалтийском крае, стало самостоятельным. Хотя из пяти епископств края ревельское считалось слабейшим, но это не мешало епископам, при обозрении церквей, принимать широкие угощения, длинные меню которых, как мясные, так и рыбные, еще имеются налицо в древних церковных книгах. О богатстве Ревеля, как одного из видных членов Ганзейского союза, свидетельствуют его глубоко древние, характерные церкви; в одной из них имеется даже «Пляска Смерти»; первый супер-интендант этой же церкви поступил в нее проповедником по непосредственной рекомендации Лютера и Меланхтона, письма которых, равно как и многие хартии королей, бережно хранятся в магистратском архиве и музее. Тут, в Ревеле, существовал и красуется замечательный своими развалинами и другими особенностями монастырь св. Бригитты, о котором еще придется сказать несколько слов. Кто не слыхал рассказа о том, что в Ревеле долгое время показывался жителям не схороненный за долги Дюк де Кроа; кто не знает, наконец, ревельских килек? И у килек существует некоторым образом история и даже очень любопытная; теперь кильки остались почти единственным продуктом рыбной ловли, составляющим предмет отпускной торговли, тогда как до 1313-1315 годов по всему балтийскому побережью обильно ловилась сельдь, с той поры Бог весть куда и почему исчезнувшая.

За Ревелем следовали: Гапсаль^[2], известный своими морскими купаниями, дважды подвергавшийся в XVI и XVII столетиях продаже и однажды залогу, что составляло довольно обычное в те дни явление в этом своеобразном крае, и Пернов, тоже не менее насиженное, старое место. Из соседних песков последнего выдвигается в тумане облик другого, несуществующего уже города, старого Пернова, который, чтобы не было новому Пернову praejudicio, по его настояниям, благодаря шведским и польским королям, погиб, затравленный новым Перновым, оставив за собой чуть ли не единственным следом существования старую и новую городские печати, из которых юнейшей 450 лет. От самого города нет и следа.

Не далеко от Пернова на острове Эзеле лежит Аренсбург, известный своими грязями. Аренсбургские целебные грязи представляют ил, содержащий сернистое железо. Лечение этим илом производится в виде ванн, причем ил разбавляют морской водой. Аренсбургские грязи считаются особенно полезными при внутренних и наружных болезнях, происходящих от худосочия золотушного, чесоточного, ревматического и сифилитического; они целебны при лечении лишаев; с некоторым успехом можно пользоваться ими и от страшной болезни — проказы. Остров этот, как и соседние с ним острова, во времена доисторические, был центром таинственных личностей, называемых обыкновенно морскими разбойниками; едва ли это верно, это было скорее самостоятельно развивавшееся морское государство, не менее грабительское, чем все ему современные; едва ли можно считать простыми разбойниками людей, которые в XIII столетии, в течение двадцати четырех лет, произвели семнадцать воинственных нападений и выдержали целых три; только в 1343 году, орденские силы, воспользовавшись льдом, сковавшим в холодную зиму Балтийское море, окончательно овладели островом и обязали эзельцев, в наказание и искупление, построить замки Аренсбурга и Зюнебурга. С того времени остров разделяет общую судьбу края. Существует предание, что рыцари-владетели побережий островов Эзеля и Дого содержали в древности фальшивые маяки и грабили терпевшие чрез это крушение купеческие корабли. В настоящее время помещики этих прибрежий пользуются до сих пор «береговым правом», т. е. получают известную часть с товара, который будет спасен при их помощи с разбитых судов.

Дальнейший путь шел на Виндаву и Либаву, на те два города, в отношении которых, в связи с другими стратегическими пунктами побережья, назревал в описываемое время еще вопрос государственной важности: сделать тот или иной пункт портом коммерческим и военным одновременно, или же, предоставив один из них торговле, устроить в другом военную стоянку. Судьба, как известно, решила этот вопрос в пользу второго города. Виндава и Либава места не менее древние, не менее насиженные, тоже семисотлетние существования. Следовала Митава с бироновским замком, построенным Растрелли. Здесь центр курляндского рыцарства, средоточие той малой частицы орденских земель, которая, одно время, жила почти самостоятельной жизнью при своих собственных герцогах. В герцогском склепе занято их телами тридцать мест. В этой небольшой губернии насчитывается до семидесяти семи майоратов; в Митаве дважды жил граф Прованский, впоследствии король Людовик XVIII; тут же разыгралась история двух претендентов на герцогскую корону: знаменитого тюильрийского героя, красавца, графа Морица Саксонского, и старика, любимца Петрова, Меншикова; в июле 1727 года произошла ночная уличная схватка между солдатами обоих претендентов; в августе месяце Мориц бежал, а в декабре Меншиков находился на пути в Березов. Еще недавно существовал в Митаве мост, называвшийся Kriwebriicke, от имени представителя языческого богослужения, верховного жреца Криво; не далее как в начале нынешнего столетия по Курляндии, стране особенной стойкости древних обычаев, высились «священные деревья», следы дохристианского культа, и даже до настоящего времени, как уверяют, в окрестностях города жених вы ходит в поле и трубит в тауре», испрашивая у добрых духов благословения на брак. Митава столица латышей, как Ревель столица эстов. Первых в прибалтийских губерниях немного более, чем вторых.

По последней переписи (1881) население всего края состояло:

Латышей — 970.000

Эстов — 840.000

Ливов — 2.500

Русских—  62.000

Немцев — 200.000

Евреев —  55.000.

Литовцев — 15.000

Поляков — 10.000

Шведов — 5.600

Всего . . . 2.160.100

Первым по времени (в XIII веке) хроникером края и, надо сказать, самым добросовестным, был, как известно, Генрих Латыш, и не далее как в 1880 году умер некто Плич, латыш, учитель, оставивший накопленные им за трудовую жизнь несколько тысяч рублей на учреждение в Бендене чрез 150 лет <крестьянского университета», когда капитал достигнет внушительной суммы трех миллионов рублей.

Если Митава город дворян, без торговли и без капиталов, то в этом отношении она прямая противоположность, посещенной вслед за тем, Риге. Рига самый богатый город России, имевший к тому времени 3.374.618 рублей капитала (Петербург 2.543.593, Иркутск 2.006.133. Москва 1.616.726, Варшава 1.048.516 и Одесса 951.390 рублей), в котором живет ровно одна треть всех немцев прибалтийских губерний, из таможни которого за одно трехлетие вывезено товаров на 166.763.838 рублей, привезено на 90.632.832 рубля и поступило одной пошлины золотом с привоза 8.465.999 рублей с копейками, тогда как весь ввоз по западно-европейской границе нашей, например, в 1880 году, не превышал 297.793.806 рублей; кроме того, Рига богатейший собственник в Лифляндии; она, отдельно от Лифляндии, покорилась Петру I; её земли имеют свой консисторию и своего городского суперинтенданта; в Ревеле есть также особый городской супер-интендант; на коронацию в Москву Рига посылала от себя бюргермейстера, от прибалтийской страны ездило другое лицо.

Первая искра немецкой образованности, в самом конце XII века, была заронена именно в Ригу. Здесь сел первый епископ, тут укрепился орден меченосцев, здесь впервые, как противовес рыцарству, окрепло бюргерство. Здесь, на Двине, вдоль реки, до моря, издревле столкнулись два культурных влияния: немецкое с запада и русское с востока. Большая часть этих земель, до прихода немцев, были русскими, платили полоцким князьям дань, и старейшая хроника Генриха Латыша подтверждает это.

Генрих Латыш писал по-латыни прозой; приведенное место взято из немецкой рифмованной летописи неизвестного автора, жившего несколько позднее Генриха Латыша. Имелась еще и другая, более поздняя, рифмованная летопись, но в ней описываются преимущественно истории восстаний эстов против немцев, и самая летопись, нигде до сих пор не отысканная, сохранилась только в ссылках, приводимых некоторыми историками края.

Что наши поселения, до прихода немцев, придвигались к самому морю, документально свидетельствует, наряду с другими, Беляев в «Истории Полоцка», и только значительная бесхарактерность личностей полоцких князей, с одной стороны, и великая энергия первых немецких епископов, с другой, привели к подчинению Западу всего побережья, на которое впоследствии цари московские смотрели совершенно правильно, как на «свою» землю.

В Риге полнее, чем где-либо, обрисовались в своих очертаниях орден, епископство и бюргерство. Длинной мартирологией тянутся хроники о вражде этих трех элементов. Один из процессов ордена с архиепископом, разбиравшийся в Риме, хранится в архиве Кенигсберга и имеет пятьдесят одну рижскую эллю, т. е. около тридцати четырех аршин длины, несмотря на то, что начало и конец этого чудовищного документа объедены крысами. Когда, в одно из восстаний города против ордена, в 1319 году, последний осилил, то, помимо более непосредственной расправы, за убийство восемнадцати человек, город был вынужден: отслужить во всех монастырях между Двиной и Нарвой и в девяти ганзейских городах по 1.000 литургий и 1.000 панихид, основать в трех церквах по три алтаря с ежедневной при них службой, а в Иванов день, во всех церквах Риги, ставить по восемнадцати гробов, со всеми принадлежностями, как бы в них действительно лежали покойники, с покровами, Молитвословием и звоном колоколов. Этих гробов теперь, конечно, не ставят и таких панихид не служат. Надо заметить, что с XIV века в Риге существовало три отдельных по характеру похоронных песни — для ратсгеров, бюргеров и купцов.

Только в 1491 году Рига, в лице своих бюргерства и епископства, окончательно подчинилась ордену, и этим заканчивается тройственная жизнь Лифляндии того времени; с той поры царит один только орден; все поземельное владение шло от него и дробилось между вассалами его, из которых и возникли новейшие местные сословия и, главным образом, могущественное сословие дворянства-рыцарства. Орденские и епископские земли, значительно, впрочем, сокращенные, отошли в казну и состоят теперь в ведении министерства земледелия и государственных имуществ. Историк-юрист прибалтийского края Бунге особенно настойчиво выделяет факт происхождения нынешнего дворянства именно от позднейших вассалов ордена в XIV веке, а не от рыцарей прежнего времени. Желание Бунге и справедливо, и понятно, потому что никому не охота родниться со страшными деятелями орденского житья-бытья, начиная от времени знаменитой папской буллы 1258 года, отпускавшей все грехи и преступления рыцарям Западной Европы, одевавшим орденское платье с красным крестом и мечом на белом плаще, — буллы, обратившей, по словам Рутенберга, древнюю Fraternitas militae Christi балтийского края, в отборную колонию преступников.

В древних храмах рижских, как в храмах ревельских, живописана история этого характерного, удивительного края. Мирно покоятся в соборе его первый и последний епископы: Мейнгард (у. 1196) и Вильгельм (у. 1563). Католические монахи были изгнаны из Риги реформацией еще в 1523 году, в память чего поставлена небольшая статуэтка монаха на одном из домов, в улице, ведущей от Гердеровой площадки к Двине. Католический архиепископ Вильгельм, благоразумно уступая знамениям времени, удаляясь от паствы, продал принявшему протестантство городу собор за 18.000 марок, и с тех пор этот проданный собор превратился в протестантский. Над воротами замка, разрушенного бюргерами в 1484 году и вновь отстроенного магистром ордена Плетенбергом в 1515 г., красуется в полном орденском орнате сам строитель, когда-то доходивший со своими рыцарями до Пскова. В доме Черноголовых, сохранившемся как учреждение только в Ревеле и Риге, имеется часть истории края, в портретах бывших властителей; в Риге также существует «городское войско», численностью по штату сто человек (налицо гораздо меньше), составленное из добровольцев, штандарты которому даны императрицей Анной Иоанновной; подобные «гвардии» имеются еще в Либаве и Митаве; в Ревеле тоже до сих пор существует, подобная рижской, гвардия со своим ритмейстером; она состоит из местных бюргеров, членов клуба Черноголовых. Современная форма всех здешних гвардий установлена при императоре Николае I. В 1852 г. упразднена конная команда в Риге, тогда как прежде рижская гвардия состояла из двух отрядов, пешего и конного. Имелась прежде подобная же гвардия в Гольдингене, которая упразднилась сама собой; но учредительный акт 1794 года и штандарт, подаренный ей курляндской герцогиней Доротеей, хранятся, пережив самое учреждение, которое, при существовании общей воинской повинности, не имело бы смысла. Все особенности Риги находили себе фактическое воплощение в существовании здесь, в течение 165 лет, до смерти князя Багратиона в 1876 году, особого генерал-губернаторства.

Вслед за Ригой посещен один из любопытнейших уголков края, так называемые Польские Инфланты. Это уезды Фридрихштадтский и Иллукстский. Когда курляндский ландтаг 1795 года вотировал безусловное присоединение к России, депутат от Иллукста не нашел ничего лучшего, как уехать с ландтага и по пути оскорбить русского посланника, закричав ему на улице «ein Haful» — на охотничьем жаргоне: «волк идет!» Здесь значительная часть старых протестантских семейств давно уже приняли католичество; сюда же, во время последнего польского восстания, убегали многие из крупных его деятелей, скрываясь таким образом из областей, подвластных умелым распоряжениям Муравьева, и все-таки оставаясь подле них;здесь, наконец, долгое время сидели иезуиты, и страна полна так называемых «церковищ», следов кладбищ обнимавшего когда-то весь край православия. В соседнем с этими местами Двннске путешественники посетили крепость и направились в древний Псков, о современном положении которого и исторических данных придется в своем месте сказать несколько слов; чрез Гдов по Псковскому озеру они проехали в Юрьев, то есть снова в прибалтийский край.

Если Рига служит торгово-промышленным и административным центром края, то Юрьев является его умственно-научным центром. Любопытная история университета будет вкратце изложена впоследствии. Здесь необходимо только сказать, что Александр I, возобновляя 12-го декабря 1802 года старое детище Густава-Адольфа шведского, предназначал его «на пользу всего Российского государства», «на распространение человеческих познаний в Русском государстве и купно образование юношества на службу отечества». Судьбы древнего Юрьева, от времен основателя его Ярослава, сквозь всю неоглядную историческую даль власти орденской, епископской и чужеземных королей, чрезвычайно пестры. В 1472 году, проездом в Москву, Юрьев был посещен невестой царя Иоанна III, Софией Палеолог, сопутствуемой послами и приставами, с царскими почестями; с ней вместе направлялись в Русь мечты римского двора о присоединении восточной церкви к западной. В Юрьеве, в январе того же года, схвачены были, на одном из православных крестных ходов, латинянами пресвитер Исидор и с ним 72 человека и, после суда и пытки, пущены под лед реки Амовжи, нынешнего Эмбаха; позже сопричислены они к лику святых и были одной из причин основания порубежной обители нашей — монастыря Печерского. Было в Юрьеве и такое время, когда, в течение шести лет, по улицам обезлюдевшего города «жили гады и хищные звери». Петр I, недовольный сочувствием горожан к шведам, взяв город, отправил весь магистрат и бюргеров в Вологду; любопытные сведения об этом переданы пастором Гротианом, тоже отбывшим ссылку; в 1714 г. Петр I дозволил им возвратиться. Теперь это красивый городок, полный жизни и довольства, будущие судьбы которого в его собственных руках.

Чрез Вейсенштейн, Везенберг, Нарву, полную исторических воспоминаний, не заглушаемых шумом её замечательного водопада и стуком двух гигантских мануфактур, пользующихся его силой, и чрез Ямбург путешественники к четвертому июля возвратились в Царское Село, сделав, как сказано, всего около 3.000 верст.

Хорошей, светлой чертой немцев является их уменье устроиться, их заботливость о своей собственности. Резко, очень резко обозначаются границы балтийских губерний от смежных с ними русско-польских земель. Живя постоянно в своих поместьях, помещики умело воспользовались трудом своих безземельных крестьян и обратили болота в луга и нивы; при взаимной поддержке, балтийские немцы всегда умеют как в природе, так и в жизни достигать того, что им желательно.

Если в 1885 году, при путешествии на север, на Мурман, трудно было добраться до скудных исторических материалов, приходилось их разыскивать и подбирать, здесь же, в прибалтийском крае; обилие всяких книжных источников бесконечно. Тут являются древние хроники Генриха Латыша, Альнпеке, Луки Давида, Рюссова и другие позднейшие; с добросовестностью чисто немецкой, с полным знанием дела разработаны местными людьми самые подробные сведения по истории, этнографии, статистике, — разработаны так, как и подобает родине таких первоклассных ученых, как Бер, которому в Юрьеве, вполне по праву, вместо снятой статуи Рейна, воздвигнут памятник. Цельны и характерны полные истории края, писанные Рихтером, Крёгером, Рутенбергом, Фогтом, каждая со своей точки зрения, конечно, с большим или меньшим сочувствием к тому или другому сословию, к той или другой народности, но отлично пополняющие одна другую; чрезвычайно любопытны и богаты, как справочный материал, писания Ширрена и Эккарта, отличающиеся, чего не следует забывать, крайне враждебным по отношению к России направлением, и потому не всегда заслуживающие веры; исследования местных ученых обществ, статистические издания ландратской коллегии, обширные труды по специальностям, например, юридические — Бунге, монографии по самым разнообразным предметам ведения, — все это дает обильный материал для истории края. Если бы хотя малая часть подобной разработки для изучения наших широких палестин могла иметь место у нас, то писать о них не представляло бы тех трудностей, с которыми приходится встречаться на каждом шагу. Имеются, впрочем , работы и русских ученых о балтийском крае. Помимо Карамзина, С. Соловьева, Костомарова, Иловайского, насколько касались они его в своих исторических исследованиях, поучительны труды: Погодина, Аксакова, Каткова, Самарина, Чешихина, М. Соловьева и, наконец, попадавшие своевременно в печать материалы и заметки за время последней сенаторской ревизии. Требует еще особого упоминания работа автора, скрывшего свое имя, а именно — обстоятельная статья о прибалтийском крае, помещенная во II томе «Живописной России».

Транзунд. Вильманстранд. Иматра.

Посещение Бьерке. Транзундский архипелаг и рейд. Две чичаговские победы. Практическая эскадра. Путь к Вильманстранду. Сайменское озеро. Харрака. Исток Вуоксы. Рыбная ловля. Путь к Иматре. Сравнение её с другими водопадами. Фантазия финляндского поэта Топелиуса. Отъезд в Выборг.

В одиннадцать часов вечера, восьмого июня, с малого рейда, в Кронштадте, пароход, на котором находились путешественники, двинулся в путь. Вечер был душный, солнце садилось в серой мгле, барометр падал, и очертания Кронштадта, с остриями мачт, с очень длинными складами и гигантскими белыми буквами, написанными вдоль берега, для определения девиации, скрылись незаметно.

На следующий день, утром, в восьмом часу, судно находилось близ острова Бьерке. Влево виднелась кирка Койвиста, было разбросано несколько строений по скалистому пологому берегу и стоял лоцманский дом. Отсюда до Петербурга сто верст, до Выборга — сорок пять.

Остров Бьерке, должно быть, тот самый, что посещался моряками, как гласят хроники, еще в X веке. Длина его 20 верст, ширина 3-4 и в средине только 1,5 версты. Глубина воды между ним и материком от 8 до 15 саж., так что здесь имеется отличнейшая стоянка для целого флота, приготовленная самой природой. На острове виднеется небольшое укрепление, Бог весть кем построенное, очевидно, старинное: пятидесятилетняя сосна, выросшая на валу, является доказательством этого.

Пароход снялся с якоря, чтобы следовать нешироким Транзундским плесом на Транзундский рейд, к Выборгу. Судя по карте, это место побережья кишмя кишит островами, и все они, как озера и горы Олонецкого края, тянутся от юго-востока к северо-западу; видимо, что тут работали те же геологические силы.

Финляндский берег близ Выборга

Выборгский залив вдается в материк от Транзундского архипелага на двадцать пять верст; в шести верстах от Выборга, на половинном расстоянии между ним и Транзундом, залив суживается на 600 саж., и тут, посредине, лежит островок Харкисари с остатком петровского редута. Он сохранился хорошо, кладка камней совершенно ясна, и густая трава покрывает его бархатной подушкой. Транзундские острова, с их тремя главными проливами, защищенными рядом укреплений, составляющих позицию в двенадцать верст, находятся от Выборга в двенадцати верстах. К югу, к морю, Транзундский рейд один из лучших в Балтийском море, имеет глубины 6-10 саж., скрыть от ветров и способен приютить в себе весь балтийский флот. Недалеко от Харкисари, в самом узком месте, где фарватер делает крутой оборотный сгиб, на двух островах, Уран-Сари и Равен-Сари, высятся очень почтенные земляные укрепления, и по зелени травы чернеют пушки. Намного далее слева виднелся островок с укреплением, заложенным собственноручно Великим Князем Николаем Николаевичем Старшим.

Один из проходов между островами навеки памятен морской победой нашей в 1790 году. Знаменитый Чичагов, умерший в 1809 году и покоящийся в Александро-Невской лавре, начальствовал тогда над флотом. Еще в 1789 году удачно сразился он со шведами близ Эланда, и 2 мая 1790 года вторично одержал на Ревельском рейде верх над шведским флотом, находившимся под начальством герцога Зюдерманландского; орден Андрея Первозванного и 1.388 крестьян в Могилевской губернии послужили ему наградой за эту победу. Испытав поражение, шведский флот поспешил укрыться к Выборгу; не дав ему времени опомниться, Чичагов, уже научившийся побеждать шведов, соединясь с эскадрой Крузе, запер 20 мая находившихся под начальством самого короля шведов в Выборгском заливе. 21 и 22 июня пытались они прорваться, причем несколько фрегатов, кораблей и других судов, с 5.000 команды и 200 офицеров взяты были Чичаговым. Шведы должны были заключить мир, а победителю даны за победу: Георгий 1-й степени, 2.417 крестьян в Белоруссии, похвальная грамота, шпага с алмазами и серебряный сервиз. От места чичаговской победы до Выборга, как сказано, всего двенадцать верст.

В третьем часу дня пароход прибыл в Выборг, и путешественники, пристав к берегу в виду древнего Шлосса, отправились далее по железной дороге в Вильманстранд^[3], к пристани, для проезда далее Сайменским озером на пароходе. При роскошном солнечном освещении городок и высившиеся, справа от пути, высокие, обросшие травой валы укреплений смотрели очень красиво; прихотливые берега Сайменского озера, все поросшие густой, темной хвоей, обрисовывались над синевой воды великолепно.

Вильманстранд основан в 1451 году шведами с прямой целью — помешать русским войскам обходу Выборга.

Вид города Вильманстранда

Много нашей крови пролито в этих местах. По фридрихсгамскому миру городок перешел к нам. Подле него расположен лагерь финских войск. Жителей в нем около двух тысяч человек, имеется православная церковь с 1785 года и, что радостно, — русская первоначальная школа. Был здесь не долгое время Суворов; в 1771 г., когда, получив повеление возобновить наши укрепления на шведской границе, он принял начальство над финскими войсками, то очаровал, как гласит легенда, местное население тем, что посетил крепость Нейшлот, одев чухонское одеяние поверх . мундира, с георгиевской лентой через плечо.

Сайменское озеро, соединяющееся каналом с Выборгским заливом, занимает пространство в 600 верст и разными водяными путями связано на огромные пространства с внутренними частями Финляндии, что, при существовании в Княжестве 7.080 верст безупречных дорог, очень важно.

Начало канала виднелось с палубы парохода. Самое озеро, изрезанное множеством бухт, изобилует островами и отдельными скалами и представляет множество художественных мотивов, как две капли воды напоминая шхеры, опоясывающие северный берег Финского залива. Пароход шел быстро, и к восьми часам вечера завидели с палубы красивые строения, балконы и веранды дачи В. И. Асташева, высящиеся подле самого истока из озера реки Вуоксы, направляющейся отсюда, чтобы образовать Иматру, сбежать в Ладожское озеро и направить воды свои к гранитным набережным Петербурга.

До 1882 года места эти были совершенно безлюдны. Владелец Харраки есть и её создатель. Будучи рьяным и знающим дело рыболовом, он не мог не прельститься тем, что у самого истока Вуоксы, по заливу озера, в вечерний час плещутся десятками аршинные лососки, поблескивает форель и юлят хариус и окунь. Располагая большими средствами, еще большим вкусом и не меньшей настойчивостью, В. И. Асташев, где вынимал, где присыпал земли, снес булыжники, разбил сад, устроил длинную гранитную набережную, имеющую для местной рыбной ловли особое значение, воздвиг пристань и поставил над этим несколько жилых помещений, из которых два назначены собственно для хозяина и его гостей. Эти два помещения очень красивы, а вид с их балконов на широкое озеро, на многие острова и убегающие вдаль берега, на клокочущую подле своего истока Вуоксу относится, бесспорно, к лучшим, типическим финляндским видам. Это — русский поселок с его радушием и гостеприимством.

Отъезд на Иматру последовал ровно в девять часов утра; до дороги, ведущей к Иматре, пришлось ехать на пароходе, а затем пять верст пути сделано в экипаже.

Иматра была известна издревле, и еще певец «Калевалы» говорит о Финляндии: «В моем отечестве три водопада, но ни один из них не сравнится с Иматрой, образуемой Вуоксой». Не может быть сомнения в том, что Иматра отнюдь не водопад, а водоскат, быстрина, пучина, имеющая много грандиозного и совершенно исключительная для Европы, если не считать некоторых финляндских и олонецких собратьев её, менее значительных.

Виды на Иматре

Название водопада, во всяком случае, неудачное, которым могут обидеться, не говоря уже о Шафгаузенском, соседние настоящие водопады Нарвский и Кивач. Нет города на свете, который имел бы по соседству столько водяных чудес, как Петербург: Иматра, Нарва и Кивач близки к нему.

Задолго до того места, где волны Вуоксы, весьма быстрые и широкие, спираются в узкое, с пологими боками ущелье водоската Иматры, уже бурлят они и клокочут, как бы подготовляясь к тем адским терзаниям, которым подвергнутся в самой стремнине. Здесь, при ширине потока в 139 футов, на протяжении 2.950 футов по наклонной плоскости скатываются они, а отнюдь не падают, на 63 фута вышины, с тем, чтобы временно успокоиться и в трех верстах ниже, у так называемого Вален-Коски, образовать нечто менее грандиозное, в смысле водяной картины, но более живописное по общей раме и ширине пейзажа.

Если в Нарвском водопаде и Киваче огромные массы воды, падая с утесов вглубь, ломаются, дробятся, крошатся, — в Иматре они распластываются, мнутся, режутся, четвертуются. Там и здесь мучения, пытки; там и здесь ни одно живое существо, даже смелый и могучий здешний лосось, не проходит стремнины живым, не отваживается пускаться в нее и разве только попадает случайно, чтобы исчезнуть без следа. Некоторые врачи уверяют, будто различные страдания людские вызывают различного рода крики, то же и здесь: Нарва и Кивач ревут, гремят, грохочут, гудят; Иматра стонет, свищет, визжит и неистово плачет. Гранвилль рисовал животных людьми и людей животными; если позволено обратиться к подобной же перефразировке природы, то Нарва и Кивач — львы, Иматра — чудовищная, безумная, страдающая змея.

Сохраняя за собой полную самостоятельность, не будучи водопадом, Иматра, по массе воды ее составляющей, величественнее даже Ниагары, не говоря уже о Киваче и Нарве. Вот любопытная сравнительная табличка в футах:

То есть, Иматра низвергает в час почти на 23 миллиона куб. футов воды более, чем Ниагара; можно представить себе размеры свиста, визга и стонов Иматры.

Стенания Иматры слышны за шесть верст. Известны всем камни, обточенные водоскатом и увозимые отсюда путешественниками. По мнению естествоиспытателя Паррота, это окаменелые ракушки; другие мнения, более правдоподобные, видят в них окаменелые глины; это последнее подтверждается еще и тем, что встречаются катышки, окаменелые только наполовину.

Водопад Иматра (после постройки моста)

Над самой Иматрой имеется довольно хорошая и доступная по ценам гостиница, и посещают ее из Петербурга очень многие. Это дело моды, потому что Нарвский водопад, находящийся гораздо ближе, с сообщением самым удобным по железной дороге и без всяких пересадок, не менее живописный, — остается для петербургских жителей как бы terra incognita.

Финляндский поэт Топелиус, описывая Иматру, говорит, что в ней имеются все три момента драмы: борьба, падение и примирение; что, до вступления в жерло пучины, вода Вуоксы обуревается теми же предчувствиями, какие посещали в великие моменты жизни Александра Македонского, Цезаря, Наполеона. «Иматра, — говорит Топелиус, — это настоящая революция природы, низвергающая первобытные силы, заброшенные в полузамерзшую страну, посреди спокойнейшего народа, чтобы пробудить их обоих из забытья». «Эти виды, — продолжает он, — часто уподобляются покоренным нациям, пробивающим себе дорогу к свободе». Фантазия Топелиуса достаточно сильна, так как он видит даже в очертаниях Балтийского моря какую-то сирену, голова которой расположена у Торнео и рассматривает Финляндию; на спине её Скандинавия, края одежды сирены составляют Эстляндия и Лифляндия, а «руки протянуты к России, с угрозой или лаской — неизвестно».

Покинув Иматру, путники проехали до Вален-Коски, откуда, тем же путем, возвратились в Харраку. Отъезд в Выборг на пароходе последовал в два часа. Берега Сайменского озера встретили путешествовавших роскошным летним днем; ландыш и сирень отцвели, но колокольчик, мальва и гвоздика чуть не глушили собой сочную траву, небольших, но тщательно охраняемых, между голыми скалами, лугов.

Выборг.

Древность Выборга. Взятие его Петром I. Нынешнее его торговое значение. Парк Монрепо и его история. Поэтические арабески. Древний Шлосс. Отъезд в Ревель.

Тих и ясен был день возвращения путешественников с Иматры в Выборг. Ровно 196 лет пред тем, а именно 12-го июня, тогда еще шведская крепость Выборг только что сдалась русским и была изрыта и простреляна разрушительным действием наших 98 пушек и 28 мортир, а 15-го июня Петр I, во главе преображенцев, вступил в город. Этим закончилась длинная боевая судьба Выборга — одного из городов, где наиболее и многократно пролита была русская кровь. Рано, очень рано, проснулись гранитные пажити, окружающие Выборг, для истории. Соседнее с Выборгом Бьерке было посещаемо судами еще в X веке, а основание города Выборга, называвшегося тогда Суоме-Линна, состоялось в 1118 году; это было, вероятно, нечто в роде приморской столицы корелов и финнов; о шведах в то время еще не было здесь и помину, о них услыхали только в 1157 году, когда Эрик IX Святой, в сопровождении епископа Генриха, первым прибыл из Швеции в нынешнюю Финляндию, частью подчинил ее и частью окрестил; епископ не мог возвратиться со своим королем: он был убит туземцами в честь местных богов, на озере Киуло.

Важность Выборга, как оплота Швеции против Востока, то есть против нас, понята была шведским государственным министром Торкелем Кнутсоном еще в 1293 году, и Выборг обращен в крепость. Не менее девяти раз приступали русские к Выборгу, начиная с 1332 года по 1710 год. В 1339 году, согласно исследованию Божерянова, при Иоанне Калите «ходиша молодцы новгородские и с воеводами и воеваша городецкую (выборгскую) карелу немецкую». В 1495 г., в продолжение трех месяцев, стояли под Выборгом 60.000 русских; был сделан приступ, наши виднелись уже на стенах, когда шведы взорвали пороховую башню и много русских погибло; это так называемый «Выборгский треск». В 1706 году Петр I, с 20.000 войска и морскими судами, окружил город и крепость; комендантом был тогда Майдель с 6.000 человек гарнизона; пущено нами, но бесполезно, 1.067 бомб, и царь, опасаясь быть отрезанным, удалился.

Последний, завершительный акт имел место в 1710 году. Шведский гарнизон, с комендантом Шернстроле, состоял из 4.000 человек; наши, в числе 18.000, под начальством Апраксина, осаждали крепость и долгое время сильно нуждались в припасах; только 28 апреля флот наш, под начальством вице-адмирала Крюйса, направился к Выборгу, но должен был остановиться у Березовых островов и припасов доставить не мог. Контр-адмиралом этого флота значился сам царь Петр Алексеевич, и писал он тогда Апраксину: «истинно всем бы сердцем рады, да натуральная невозможность не допускает». Осаждающим пришлось ожидать. Бомбардировка крепости началась 1-го июня, и Петр рассчитывал на содействие флота, так как предполагалось один бастион «брандером сжечь», а другой «машиной инферналис подорвать».

В ожидании последствий бомбардировки, Петр уехал в Петербург и оттуда по поводу предстоявшего штурма писал Апраксину характерные наставления: 1) помолиться; 2) добрую диспозицию учинить; 3) «понеже все дела человеческие от сердца происходят, того ради солдатское сердце Давидовым весельем увеселить». Орудия тем временем сделали свое дело и открыли широчайшую брешь. 10-го июня пришло заявление от коменданта, желавшего сдаться на условиях; 11 июня прибыл Петр к Выборгу, условий не принял, и 12 июня гарнизон сдался военнопленным и отведен в Россию. Извещая о взятии крепости императрицу, царь называл Выборг «крепкой подушкой С.-Петербургу, устроенной чрез помощь Божию». Первым русским комендантом был назначен бригадир Чернышев, он же озаботился об устройстве первых русских поселков между Петербургом и Выборгом.

Небольшим, но многозначительным памятником пребывания здесь Петра I является Казак-Камень, за железнодорожным мостом: донской казак, — говорит предание, — завидев (?) ядро, направлявшееся к царю, загородил его своей грудью и пал мертвым. А имя этого казака? Другое историческое место, то, на котором стояла ставка императора в кронверке св. Анны, обнесено решеткой, и рассчитывают со временем построить тут часовню.

Хотя, по словам Петра, занятие Выборга «доставило городу С.-Петербургу конечное безопасение», и он находил, что Выборг «гораздо крепить надлежит», но только в 1737 году стали мы усиливать выборгские укрепления и обороняли их от шведов в 1741, 1788 и 1790 годах; в 1808 году Выборг служил операционным базисом для завоевания Финляндии Александром I; с 1811 г. он губернский город, в 1812 г. считался первоклассной крепостью; теперь это скорее укрепленный лагерь.

Есть охотники производить название Выборга (по-фински Випури) от Viehburg, вследствие того, будто бы, что здесь издавна покупали немцы скот.

В настоящее время в нем 14.668 жителей, из них только 6.504 женщины; по национальностям жители распределяются так:

Финнов...7.440

Русских...3.881

Шведов...2.237

Немцев......520

Торговое значение Выборга с проведением Сайменского канала и финляндских железных дорог, постепенно возрастало и выражается теперь в следующих цифрах, в марках:

..............За границу...Внутренний

Вывоз... 7.500.000.......1.700.000

Привоз..6.500.000.......2.000.000

Есть, впрочем, мнение, будто ближайшее будущее откроет, помимо Выборга, другие пути; так, указывают на Роченсальми-Котку, которая в короткое время развилась очень сильно.

Одной из любопытнейших достопримечательностей окрестностей Выборга является парк Монрепо, несомненно, прелестный и для Финляндии единственный.

В 1725 году выборгский военный губернатор Ступишин устроил нечто вроде парка, близехонько от города, на берегу залива. Он расширен бывшим генерал-губернатором Финляндии принцем Фридрихом Вильгельмом-Карлом, отцом императрицы Марии Феодоровны, впоследствии, с 1805 года, королем Виртембергским. Место, занимаемое парком, народ называет иногда и теперь еще Старым Выборгом; не стоял ли на этом месте предшественник города, его родоначальник? Петр I подарил Выборгу находившиеся здесь источники «Лилла-Ладугард», и их, говорит легенда, сторожил, будто бы, некий старик, называвшийся тоже Выборгом.

С конца прошлого столетия парк Монрепо принадлежит баронам Николаи. Первым собственником его был Людвиг Николаи, впоследствии барон, призванный из страсбургского университета, где он читал логику, быть воспитателем цесаревича Павла Петровича; от него получил он ь дар это Монрепо, где и умер в 1820 году. Сын его, Павел, был русским посланником в Дании и умер здесь, в Монрепо, в 1866 году; майорат перешел к его сыну Николаю, бывшему тоже нашим посланником в Дании и умершему в Баден-Бадене в 1869 году; затем, собственникомМонрепо является барон Павел Николаи. Сорок пенни сбору, взимаемых с гуляющих, предназначены в пользу сирот.

Парк, разбитый по финляндским гранитам, оттененный северной хвоей и богатым лиственным насаждением, составляет одну из любимейших прогулок горожан. В небольшой книжечке, продающейся в Выборге, подробно описаны все замечательности парка: посредственная статуя Вяйнямёйнена, финского Аполлона, изобретателя музыки, цитры, духовного развития вообще, певшего так сладко, что птицы и звери слушали его, а сам он плакал; описаны в книжечке павильоны, памятники и источник Сильмин.

Рынок в Выборге

Общий вид города Выборга

Финляндия. Парк Монрепо под Выборгом

Источник этот воспет, между прочим, и первым владельцем Монрепо в очень типичной идиллии; в ней рассказано, будто король Эрик XIV со своей любовницей, впоследствии женой, Катериной Мансдотер, проводил счастливые часы любви именно здесь; что нимфа Сильмия (сильми по-фински глаза), вероятно, самая северная изо всех немерзнущих нимф, вызвала здесь из земли ключ, носящий и по сегодня её имя, с тем, чтобы возвратить зрение исплакавшемуся, влюбленному в нее, пастушку. автор вспоминает в стихах и благодеяния Августейшего своего ученика; причем, как значится в подстрочном примечании к идиллии, под ласкательным и уменьшительным именем «пампушинька», значащемся в стихах, следует разуметь цесаревича Павла.

Другой любопытной достопримечательностью является древнейшее обиталище города, служащее ныне складом, — замок «Шлосс».

Свидетель 1293 года, замок «Шлосс» расположен на островке, над южным устьем Сайменского канала, и если бы в нем жило древнее рыцарство, оно не преминуло бы взимать с грузов, на четыре миллиона марок, проходящих под стенами замка, соответствующий процент. Богато жили тут когда-то шведские коменданты; когда Карл Кнутсон шел отсюда на коронацию в Стокгольм, его окружали восемьсот нарядных рыцарей, из которых каждый представлял из себя капитал с многочисленными рейткнехтами, под веянием значков, украшенных леопардами, орлами и грифами. Замок сохранился очень не дурно, но внутренний двор все-таки — груда мусора, и не совсем безопасно ходить по нем, в виду нависающих без опор камней и даже целых частей здания.

Ревель.

Красивая панорама Ревеля. Преображенский собор и эстонская церковь. Вышгородский замок. Историческое. Орден Данеброга. восстания эстов. Встреча русского и немецкого влияний. Зависимость от датчан и шведов. Покупка дворянских привилегий. Борьба рыцарей и бюргеров. Монастырь св. Бригитты. Его особенности. Взятие Ревеля русскими. Позднейшая судьба. Типичность Ревеля. Посещение Домкирхе. Екатеринентальский дворец. Его история. Различные народности. Что такое матрикулованное дворянство? Лотус и Гусли. Училища. Церкви Олая и Николая и их замечательности. Дюк-де-Кроа. Гильдия св. Канута. Странности присяги. Черноголовые и их особенности. Что такое городские гвардии? Храм св. Николая. Цифровые данные.

До Ревеля от Выборга 157 миль. 12-го июня утром, около восьми часов, вырисовалась впереди парохода одна из красивейших декораций, какие можно себе представить, — древний город Ревель , с его башнями и шпилями, взбегающий в розовом свете утра от голубой волны моря на соборную гору, Домберг, Вышгород, — взбегающий могучей каменной волной, застывшей в своей вековой неподвижности. Вправо, вдали, виднелся остров Нарген, левее — Суропский маяк, еще левее — острова Карлосы, один из них, прострелянный вдоль и поперек выстрелами артиллерийской практической эскадры, делающей это много лет. Почти бок-о-бок с ними поднимался над гладью горизонта Домберг и на одной из старых башен его, на так называемом Длинном Германе, виднелся наш национальный флаг, которому только очень недавно, дано это подобающее ему у входа в Финский залив место. Еще левее обозначалась густая листва Екатеринентальского парка, поднимались песчаные откосы Лаксберга, виднелись его маяки, и, наконец, острым треугольником фронтона выступали развалины монастыря св. Бригитты. Маяков в этом месте много: два Суропских, Наргенский, Ревельштейнский плавучий и Кокшерский, что ясно свидетельствует о том, что место это не особенно безопасно, что тут много камней, а ветер зачастую шутит совершенно неожиданно.

По мере приближения к берегу, совершенно ясно очертились профили судов практической эскадры, стоявшей недалеко от входа в порт. Все дробнее и яснее выступали отдельные предметы на берегу: массивная старая батарея, обращенная теперь в казармы, узкий вход в гавань, по которому надлежало войти между двух старых молов, с их разбитой и полуразвалившейся деревянной обшивкой, множество шлюпок, катеров и судов покрупнее. Декорация берега будто двигалась, будто перестанавливалась; вдали обозначались высокие шпили, считая слева, в таком порядке: Олаикирхе, Николаикирхе, Домкирхе и, наконец, башня Длинный Герман; но, по мере приближения к берегу, они забегали, словно засуетились, и когда пароход остановился и путешественники стали пересаживаться на катер, чтобы переехать к пристани шагов на 300 расстояния, Домкирхе и Длинный Герман очутились в средине.

Ревельский коммерческий порт

Сев в коляску, путешественники направились в собор. Местный православный Преображенский собор очень не велик, может быть, не больше хорошей сельской церкви; он о двух алтарях, низок и не отличается, достаточным благолепием. Это был когда-то католический во имя св. Михаила монастырь цистерцианок, которому до 1346 года принадлежала и гордо высящаяся над Ревелем лютеранская церковь св. Олая. О русской церкви, как о «старой церкви», упоминается уже в 1413 году; в 1437 она не имела выхода на улицу, на устройство которого немцы согласились только под тем условием, чтобы в Новгороде в немецкий двор дозволено было провести водопровод. По повелению Петра, после долгих споров и сопротивления, церковь, тогда уже лютеранская, сдана православным. Затем, она переделана на 84.000 руб., отпущенных императором Николаем I, причем навсегда исчезли массы надгробных плит, ее наполнявших. Целых 294 года шло здесь католическое богослужение, 173 — лютеранское, и вот уже 173-й год совершается православное. Лучшим украшением собора является его иконостас. Он был заказан в Италии и подарен собору, кажется, Екатериной II. Бесконечно беднее, даже не выдерживает сравнения с бедной сельской церковью, православная эстонская церковь, стоящая бок-о-бок с собором.

Отсюда путь лежал в гору, на Домберг, в губернаторский дом, в замок; находящаяся подле вышгородская тюрьма соединена с помещением губернатора целым рядом лестниц и переходов, свидетельствующих о древности замка. Замок построен в 1237 году, но много раз горел, перестраивался, и только старая башня «Длинный Герман», да остатки других и некоторые части стен напоминают о тех временах, когда здесь сидели и правили рыцари.

В современном типе белокурых, длинноволосых эстонцев сохранились аборигены края, с которых, собственно говоря, и началось его бытие, как только оно перестало быть легендарным. Некоторые черты былого необходимо возобновить в памяти.

15-го июня 1219 года под Ревелем происходил великий бой или, правильнее, шла бойня; это проявлялся один из тех многих порывов мести и желания освободиться от гнета иностранцев, со стороны порабощенных эстов, которыми полна история первых веков этого уголка немецкой власти. Па этот раз епископ Альберт призвал на помощь немцам против эстов короля датского Вальдемара. В этом бою, гласить предание, упало к датчанам с неба белое знамя с красным крестом, они победили, и в память этого основан датский орден Данеброга, который существует и до настоящего время; этот же орденский знак имеется и в маленьком гербе города Ревеля, напоминая о давнишней, долголетней связи его с короной датской; ведь и построен-то Ревель датчанами. После усмирения эстов, 15-го июня, король Вальдемар оставался здесь до окончания постройки замка, начатой гораздо ранее, при взятии датчанами стоявшего тут же эстонского замка Линданиссе. Под замком, построенным Вальдемаром, надобно разуметь весь Вышгород с его укреплениями и башнями, а тот замок, в котором живет начальник губернии, построен магистром Волквином.

Строителями Ревеля, как сказано, считают датчан, но это было старое эстонское место. Эсты толкуют, что под ревельским Вышгородом, Домбергом, покоится легендарный великан их, Калев. Заболел Калев, и жена его Линда послала ольхового жука к северным знахарям за помощью. Полетел жук через леса и моря, расспрашивал встречные солнце, луну и звезды, но они прошли мимо него безответные, молчаливые; отыскав знахарей, жук услышал их ответ: «то, что бледнеет в свете месячном, — сказали знахари, — что блекнет в сиянии звезд и отгорает в солнечном луче, тому не судьба позеленеть вторично». Когда жук вернулся с ответом, Калев был мертв, и Линда, похоронив его, насыпала над ним из камней Вышгородскую гору, нынешний Домберг. Не отсюда ли, от имени Калева, старорусское название Ревеля Колывань? Revel по-датски означает рифы; эстонское название Ревеля — Tallina идет, вероятно, от Deni-lina и означает город датчан.

Восстания эстов после 1219 года неоднократно повторялись; в 1221 много было повешено эстов по густым лесам, окружавшим в те дни Ревель; в 1223 снова обложили они город и имели даже свои стенобитные орудия; в 1343, в ночь на Юрьев день, 22-23 апреля, поднялись они все, как один человек, и опять обложили Ревель и Гапсаль. и страх наведен был ими великий.

Виды Ревеля. Башня «Гуддаг», башня «Кюстериц»

Но что могли сделать эсты, молодые поколения которых не успевали подрастать от восстания к восстанию, что могли они сделать, для пополнения людской убыли, против вечного и постоянного наплыва свирепых и совершеннолетних рыцарских сил с запада и севера, под знаменами орденскими, епископскими, шведскими или датскими? Еще в первой четверти XIII века, отыскивая за кого придержаться, к кому прислониться, зовут эсты на помощь русского князя Ярослава; русская сила в те дни была еще очень слаба, тем не менее, она идет на помощь, но ничего сделать не может. И, словно мало было всех рыцарских сил, направленных против эстов, судьба призывает на них еще и новую — Ганзейский союз городов, видное место в котором, с 1285 года, занимает Ревель.

Под страхом смертной казни и отобрания товаров объявлено было в 1346 году, что торговый путь на Новгород идет только через Ревель, Пернов и Ригу. Стальной стеной латников и каменными твердынями замков, развалины которых в прибалтийских губерниях поражают своей численностью и делают, например, из долины Аа, нечто вроде маленького Рейна, отгораживалась возникавшая тогда Россия от естественного тяготения своего к Балтийскому морю, к которому призывали ее и эсты. Рано, рано двинулась Русь к этому морю, шла, придерживаясь течения Двины и уживаясь с эстами, ливами и латышами.

Олаикирхе. Вид Ревеля. Башня «Толстая Маргарита»

Другая, совсем иная культура шла сюда с востока; та же самая культурная черта, которая поражает на Урале, где черемисы, мордва и татары мирно уживаются с русскими, имелась налицо и здесь. Полоцкие колонии, говорит Беляев, шли по Двине вплоть до Балтийского моря, и русские собирали здесь дань гораздо ранее прибытия немцев. Об этом сообщает даже Генрих Латыш; позволение на проповедь получено было первым немецким епископом Мейнгардом от князя полоцкого, которому языческие ливы платили дань.

Но судьбе было угодно иное, и течение, шедшее с запада, одолело в те дни течение, шедшее с востока.

До XV века ясно намечено поступательное движение немецкого элемента и отступление русского: основанный Ярославом город Юрьев стал Дерптом; лицом к лицу с Ивангородом на Нарове поднялись твердыни Нарвы; исчезла в Ревеле существовавшая здесь с 1371 года древняя православная церковь.

Замок Ордена в Ревеле

Ворота на взморье в Ревеле

С конца XV века, со времени царствования Иоанна III, чувствуется возникновение обратного течения; 5-го ноября 1494 года повелевает царь закрыть полновластный, весь обвешанный хартиями и привилегиями, немецкий двор в Новгороде, а 49 купцов отвозит в Москву; следует ряд неудачных войн наших с Плеттенбергом, великим магистром ордена, который, по словам Рутенберга, в длинном, более чем 300-летнем ряду орденских властителей, после Зальцы и Книпроде, является только третьей и последней светлой личностью. Но кульминационный пункт исторического развития был достигнут. Если в XIII столетии немецкий орден то и дело обновлялся притоком новых сил с запада, а эсты постоянно редели, то теперь, наоборот, предоставленный самому себе, орден чах и хилел в глубочайшем разврате и ростовщичестве, а с востока, что ни год, то настоятельнее и чаще напирали молодые русские силы, на которые давно уже возлагали свои упования эсты.

В 1558 берут русские Дерпт, Нарву, Везенберг, Вейсенштейн и др. и подходят в 1560 к Ревелю. Если Юрьева ночь 1343 года послужила причиной того, что датский король, желая избавиться от населенных бунтующими эстами провинций, продал их великому магистру тевтонского ордена за сумму, равную, по Рихтеру, 250.000 руб., благоразумно оговорив в условии, чтобы «излишек», уступленный им при этом торге, «шел на спасение душ короля, королевы и их предков»; — то приближение русских к Ревелю в 1560 году вызвало другое, не менее важное историческое событие: так как зачахнувший орден не мог более защитить страны от русских, то Ревель присягнул на верность Эрику XIV, королю шведскому. Замечательно, что в латинском тексте условий подчинения нет того, что имеется в немецком, а именно: обещания шведского короля сохранить стране свободу аугсбургского исповедания, а дворянству — его привилегии! Как бы то ни было, но в добровольном подчинении Ревеля шведам заключалось, как в зерне, все, что имело совершиться в ближайшем будущем, включительно до великой северной войны, этим путем как бы предопределенной и вызванной дворянством и бюргерством Ревеля.

Еще в 1329 году «купили» эстляндские вассалы от датского короля обязательство никогда и никому не уступать Эстляндии; семь недель спустя, король, получив деньги, отдает Эстляндию в ленное владение герцогу Голландскому и Кнуту Порсе. Но дворяне, окрепшие в Эстляндии, благодаря слабости Дании, более чем где-либо в балтийском крае, не допустили обоих претендентов и стали управлять страной самостоятельно. С другой стороны, богатело и ревельское бюргерство. Дворянство и бюргерство, как везде в Европе, враждовали не на жизнь, а на смерть и в орденских землях, и, не менее сильно, чем где-либо, в Ревеле. Вышгород — «Dom» и Город — «Stadt», местопребывания того и другого, то и дело боролись, и еще очень недавно, до введения городового положения, собственно городом заправлял советь — «Rath», руководствуясь «любекским правом», кодекс которого в 103 параграфа, писанный на пергаменте в 1257 году, хранится в архиве магистрата, а на Вышгороде правил фохт — «Schlossvogt», руководствуясь местными узаконениями Landrechta.

Эта двойственность управления приводит на память очень характерную картинку, имевшую место в Ревеле в 1535 году. Один из рыцарей, Икскуль, убил в городе своего крестьянина. Родственники и друзья убитого запретили рыцарю въезд в город.

Старый рынок в Ревеле

Ревельская ратуша

Храбрый рыцарь въехал, однако, был схвачен, судим, осужден и 7-го мая, сквозь железную решетку городских ворот, видели рыцари, собравшиеся на помощь своему собрату, как совершались долгие траурные подробности средневековой казни; видели — и ничего сделать не могли. Казнь произошла в воротах именно потому, что бюргеры, заметив собравшихся рыцарей, остановили процессию в воротах, приказав запереть их. Крепки должны были быть в те дни городские ворота. Не очень давно эти ворота (Schmiede-Pforte) снесены.

Особенно богат стал Ревель в качестве члена Ганзейского союза в конце XIII века. С 1305 года, когда орден, после долгой, упорной вражды с гражданами Риги, окончательно закабалил их и обессилил себе в ущерб всю рижскую торговлю, Ревель чрезвычайно удачно воспользовался этим, став временно главным складочным местом для транзита на русский Восток. Богател город, богатело и рыцарское дворянство и, пользуясь тем, что датские короли, их ленные властители, вечно нуждались в деньгах, постоянно откупалось от них, и стало управляться самостоятельно. Эти купленные за деньги права и предпочтение ленной зависимости прямому подчинению были одной из причин того, что Ревель, боясь русских, надвигавшихся особенно упорно, бил челом и присягнул на верность королю шведскому в 1561 году.

Несмотря на это, уже в 1579 году пришлось Ревелю снова защищаться от русских, и тогда-то был сожжен монастырь св. Бригитты, развалины которого находятся близехонько от Ревеля; они видны с подходящих к городу судов и представляют одно из лучших украшений окрестностей. Характерность этого монастыря вызывает перечень некоторых любопытных, малоизвестных подробностей.

Три богатых ревельских «кауфгера», с десятью другими согражданами, согласились пожертвовать все свое имущество на постройку монастыря св. Бригитты, и в 1436 году богатые здания монастырские освящены епископом Икскулем, а сами строители поступили в монастырь монахами; одновременно с ними поступили 16 ревельских девушек и 6 пресвитеров.

Монастырь св. Бригитты чрезвычайно своеобразен по своему внутреннему строению. Он принадлежал к так называемым dublica или mixta, в которых живут оба пола, разъединенные стеной на два конвента. Сама Бригитта — шведка, дочь королевского советника и Королевской советницы, вдова шведского сенатора, много странствовала по свету, творила чудеса, умерла в 1373 году и канонизована Бонифацием IX в 1391 году. Много было в ходу в свое время любопытных рассказов о подобных монастырях. Сестры должны были приготовлять кушанье и стирать белье братьям; то и другое просовывалось сквозь стену в вальках и, говорили, будто эти вальки, постоянно вырастая в объеме, способны были пропускать взрослого человека; говорили, что при упразднении того или другого монастыря св. Бригитты, в подземельях монастырских находили целые вороха детских скелетов и черепов.

Само собой разумеется, что все это до ревельского монастыря, конечно, не относится, как замечает, вероятно, справедливо, Ганзен; нравы Данцига и Стральзунда сюда не достигали. В окончательной постройке и содержании монастыря участвовало дворянство всех трех балтийских провинций, граждане города Ревеля и шведская корона. Братья-монахи жили внизу, сестры наверху и ходили отдельно одни от других в верхнюю и нижнюю церкви. Fratres и Sorores никогда не сообщались и хотя каждая половина монастыря имела своего главаря, но общее верховенство над обеими принадлежало женщине.

После года испытания, девушка или вдова, предшествуемая красным знаменем с изображением Богоматери, шла в церковь, но стояла вне её, пока святили обручальное кольцо; введенная в церковь, она выходила снова, чтобы дать возможность освятить её платье, опять-таки без нее; введенная вторично, она переодевалась в одном из углов алтаря, на нее надевали корону и епископ сам прикалывал черный Velum булавкой. После принятия причастия, новопосвященную уносили в монастырь на катафалке. Посредине монастыря всегда зияла открытая могила, у входа в церковь всегда стоял гроб; на головном платке сестер и на капюшонах братьев нашивалось по пяти красных точек — амблематическое изображение пяти ран Спасителя; на диаконе красовался красный крест с четырьмя точками — изображение четырех огней.

Ревельский монастырь Бригитты был очень богат: в хронике Рюссова (заметим, лютеранина) есть описания оргий, имевших в нем место; они были «хуже, чем в Венериной горе», но участвовали в них, конечно, не постриженные, а только посетители. Монастырь существовал еще полвека после введения в Ревеле реформации и, как мы сказали, разрушен русскими. Можно себе представить, что подумали наши бородатые латники, когда, 1-го февраля 1577 года, при вторичной семинедельной осаде Ревеля, овладев монастырскими стенами, они увидели сестер и братьев с красными точками, живших вместе, и зияющую могилу и открытый гроб!

Россия владеет Ревелем с 1710 года. Город был взят Бауэром, после шестинедельной осады. В 1721 году находился тут Петр I по пути из-за границы, в 1746 году пребывала здесь императрица Анна; в 1790 году, 1-го мая, в виду Ревеля произошло знаменитое морское сражение, окончившееся победой Чичагова над шведским флотом; в 1800 году, во время ссоры с Англией, знаменитый Нельсон, являлся гостем Ревеля. В 1854 году здесь объявлено военное положение; сначала командовал Берг, по приказанию которого снесено целое предместье между городом и морем, ныне снова отстраиваемое, затем Граббе, а по заключении мира Ревель перестал быть крепостью. В 1870 году открыта балтийская железная дорога, и она дала Ревелю новые, широкие пути к обогащению.

Ни один из городов прибалтийского края не сохранил так настойчиво своей средневековой физиономии, как Ревель, главным образом, в Вышгороде. Как во времена Плетгенберга, высятся и теперь, вдоль нешироких, ломаных и гнутых улиц, узкие многоэтажные дома, с высокими фронтончиками под крышей, где помещаются склады, с башенками, вьющимися лестницами, кольцами для постукивания, вместо колокольчиков, у ворот, с окнами во двор, фонтанами на улицах, небольшими площадями со шведскими и русскими трофеями над воротами и дверьми. Те же почти церкви высятся в городе, что и в 1524 году, когда реформация сменила здесь католичество и довольно спокойно изгнала доминиканцев. Здешним Лютером был Ланге. Те же большая и малая гильдии, те же Шварцгауптеры (Черноголовые) смотрят на путешественника, как и в старину, только что одеяния их изменились .

Местный лютеранский собор, Домкирхе, упоминается уже в 1240 году. В 1684 году, при пожаре, сгорело все, даже покойники в своих гробницах, и, вероятно, пожар этот — причина того, что красивые готические основы церкви, её три нефа, хор, арки и гладкие столбы, поддерживающие их, тщательно выбеленные, кажутся совершенно мертвенными. Эти белые стены, не расчленяемые пажилинами и гуртами, существенно важными в готической архитектуре, освещаемые большими окнами с простыми, а не цветными стеклами, что не менее существенно, смотрятся, безусловно, пустыми, несмотря на присутствие нескольких памятников и гербов. Той прелести полусвета и задумчивости, которые навеваются хорошей готической церковью, совершенно нет в соборе. В нем покоится несколько замечательных людей: граф Понтус-де-ла-Гарди, не раз встречавшийся с русскими войсками и утонувший перед Нарвой в Нарове, потому что древнее судно, на котором он находился, расселось от выстрелов нашей Ивангородской крепости. тут же и его жена, дочь шведского короля Иоанна XI; адмирал Грейг, англичанин родом, участник Чесменского боя, нанесший поражение шведскому флоту при Гохланде в 1780 году и вслед затем скончавшийся; адмирал Крузенштерн, знаменитый кругосветный плаватель, умерший директором морского корпуса в 1832 году, памятник которому имеется на Васильевском острове в Петербурге. Лежат тут и многие другие, в том числе сестра Густава Вазы, графиня Маргарита Гойа; но плиты поистерлись, да и пожары и люди не пощадили их.

Одной из любопытных достопримечательностей Ревеля является также Екатеринентальский дворец.

Парк, в котором находится дворец, вытягивается за городом к Лаксбергу, начинаясь вплотную от крайних строений, почти вдоль морского берега. В 1714 году тут, кроме песков и суглинка, не было ничего, но когда, повелением Петровым, начата была постройка ревельской гавани, царь поставил здесь для себя, чтобы следить за работами, деревянный домик, сохранившийся и поныне в том виде, в каком его оставил великий император. В 1718 году приступлено было к постройке дворца, которая была поручена итальянцу Микетти. Насажены деревья, кусты, определены аллеи, и степное пространство стало садом; много играло здесь водометов, но впоследствии чугунными трубами их воспользовались для усиления гидравлических сооружений Петергофа. По окончании постройки и после покупки значительных соседних поместий, все это, вместе взятое, ценой в 31/2 миллиона рублей, подарено императрице Екатерине I. После кончины Петра I, императрица ни разу не посетила Екатериненталя, носящего её имя; водометы со временем погибли, а поместья раздарены. Здесь, в этом дворце, подписан императрицей Елисаветой оборонительный договор с Марией-Терезией, послуживший поводом к семилетней войне.

Здание дворца очень не велико; воздвигнутое на террасе, оно имеет с одной стороны три этажа, с другой — два и оттенено громадными липами и каштанами; окон в ряд — одиннадцать; со стороны подъезда над балконом — фронтончик, на котором, Бог весть почему, нет государственного герба, а имеются только три кольца, когда-то державшие его или вензель. Внутри дворец очень прост, но сохранился во всей своей целости; главный зал — в два света, имеет типичный белый камин с четырьмя лиственными вазами и на потолке громадную картину, изображающую Диану, обращающую Актеона в оленя; на изображение наготы художник не поскупился, а определить имя его, при полном отсутствии инвентарных сведений на месте, по одному виду и характеру картины — невозможно, что не мешает картине быть характерной по времени, к которому она относится.

Виды Ревеля. Домкирхе. Башня «Кик-ин-де-Кёк». Николаикирхе

Если неприглядны крючья на фронтоне, свидетельствующие о том, что на дворце был когда-то герб, то еще непригляднее простые, новенькие тюлевые занавески, украшающие окна зала и производящие в общем характере обстановки впечатление фальшивой ноты. В наружной стене замка можно видеть несколько кирпичей, положенных самим Петром Великим; их никогда не заштукатуривают.

В Ревеле заслуживают внимания: школа для солдатских детей, существующая уже 32 года; в этой школе 50 мальчиков; приют местного благотворительного общества, состоящий под высоким покровительством Государыни Императрицы, и учреждение диаконис, которому еще недавно по одному из завещаний пожертвовано 100.000 руб.

Морские ворота. Герб Ревеля. Ревельский замок (тюрьма). Ратуша и рынок. Вид Ревеля с рейда (Старая военная гавань)

В главном зале риттергауза, представляющем нечто вполне своеобразное, стены сверху донизу увешаны изображениями гербов матрикулованного эстляндского дворянства; некоторые из мест еще не заняты; попадаются под гербами и русские имена. Матрикулы — это записи древнейших дворянских родов, составленные в прошлом столетии и предоставляющие здесь, в крае, совершенно исключительные права: в Эстляндской губернии в настоящее время потомственных дворян 3.211 человек, из них право голоса на ландтагах имеют только 594. В распоряжении матрикулованного дворянства находятся все важнейшие должности по выборам, судейская, полицейская власть и раскладка повинностей; другими словами говоря — все, если вспомнить, что и в земельном владении им принадлежит первый голос.

В состав матрикулованного дворянства, кроме редкого случая Высочайшего пожалования в крае имения, входят не иначе, как по согласию матрикулованных. Кроме того, следует заметить, что исключительно в одной только Эстляндской губернии, выбранный предводитель дворянства, «риттершафтсгауптман», Высочайшей властью не утверждается, — нечто совсем исключительное для всей Российской Империи. Из ревельских древних лютеранских церквей выше других поднимается своим остроконечным шпилем в 455 футов вышины церковь св. Олая.

Церковь св. Олая в Ревеле

Король шведский Олай (умер в 1033 г.) был, как сообщают древние хроники, главным сокрушителем культа языческого Тора и впоследствии канонизован. В 1270 г., королева датская Маргарита приписала церковь к несуществующему ныне женскому монастырю св. Михаила, церковь которого преобразилась в Преображенский православный собор. Эта приписка послужила поводом к долгим, любопытным спорам.

Около 1549 года город забрал церковь в свое распоряжение; когда монастырская «Domina» пожелала воспользоваться своим старым правом, своею привилегией замещать вакансию проповедника и таковая открылась, то представители городского управления дали следующий многозначительный ответ: «Что касается до ленной зависимости св. Олая от монастыря, то мы ушли уже от старых церемоний и обычаев; если бы нам вернуться к старому опять, чего не дай Бог, ну, тогда пускай монахини воспользуются своим правом снова». «В этом случае, — говорит добросовестный исследователь Ревельской старины Ганзен, — произошло то, что всегда имело место в Германии: светская власть, то есть город, не стесняясь, забрала церковь себе».

Это пример для тех, кто желал бы ему следовать. В 1625 году церковь св. Олая попала в знаменитую «редукцию», то есть взята шведской короной, в силу того, что она принадлежала когда-то монастырю, построенному датским королем. Петр I возвратил церковь городу. Очень важным днем для края было 12 мая 1736 года, когда в храме Олая в первый раз проповедал граф Цинцендорф гернгутерство; отсюда оно распространилась было по стране, но, как известно, впоследствии запрещено, и это запрещение, в сороковых годах текущего столетия, способствовало, быть может, более всего сильному движению эстов в православие. В 1820 году, счетом в восьмой раз, ударила в церковь Олая молния и произвела пожар; в 1825 году, при посещении Ревеля Императором Александром I, дано было обещание отстроить церковь, исполненное Императором Николаем I, повелевшим выдать на этот предмет полмиллиона рублей; строили Церковь св. Николая и старые двойные ворота в течение двенадцати лет, и первым строителем явился полковник, впоследствии генерал-адъютант, Фельдман. Главный лютеранский храм Ревеля отстроен на русские деньги.

Церковь св. Олая, в настоящее время, кажется еще более пустой, еще менее готической, чем Домкирхе: то же отсутствие полусвета, те же огромные окна без цветных стекол, тот же недостаток расчленения стен всех трех нефов, отделяемых один от другого шестью столбами.

Церковь св. Николая (Николаикирхе) и старые двойные ворота

Если угодно, это готика — по общему плану, по острым сводам, по красоте основных линий, гармонично стремящихся вверх; но это все, что имеется в ней от готики.

Третья большая лютеранская церковь — Николаикирхе. Общей чертой как русских, так и немецких мореходов являлось всегда высокое почитание св. Николая Чудотворца. Ганзейский союз, видным членом которого был Ревель, существовал, так сказать, на море — на воде, и не удивительно, что и Ревель, подобно Гамбургу, Любеку, Стральзунду, Роштоку и Грейфсвальде, имеет свой церковь Николая. Ганзен, говоря о Николаикирхе, свидетельствует в очень характерном рассказе о том, как силен был внутренний разлад в средневековом быту балтийского края. В 1426 году произошло в церкви побоище, вследствие того, что монахи, заодно с бюргерами, действовали против городского духовенства; это побоище являлось ответом на скандал, учиненный за год до того духовенством в монастырской церкви Катерины, — духовенством, прибывшим в нее в масках. Причиной вражды являлись, конечно, денежные интересы, всегда игравшие здесь первенствующую роль: папа позволил монахам служить на улицах, на переносных алтарях, а это сильно уменьшило доходы городского духовенства; отсюда драки и вражда. Николаикирхе имеет более внушительный, более древний облик, чем Домкирхе и Олай, и хотя иконоборцы реформации лишили и ее многих украшений, тем не менее, она полна видимых воспоминаний. бесконечно много в ней гербов эстляндских рыцарских фамилий. «Очень нужны, — говорит с иронией одно духовное лицо 1603 года, — их гербы церкви, если она ничего от этого не получила; гербы не красивое украшение». Едва ли, однако, можно согласиться с этим духовным лицом: гербы красивы своими воспоминаниями, своей типичностью, и для потомков, несомненно, имеют значение. Одни из гербов, и именно Тизенгаузенов, сделаны из литого серебра. Достойна в церкви внимания «Пляска смерти» XV века, на полотне в восемь метров длины, 1,75 ширины; из всех циклических изображений эта «Пляска смерти», бесспорно, самое любопытное; в православной церкви изображение смерти, подшучивающей над королем, папой, нищим, красавицей-женщиной, было бы немыслимо; для появления её на свет из головы художника нужны были целые века страданий и ужасов, выдержанных готической Европой. Замечательными гробницами Николаикирхе не богата, но зато один из почивающих приобрел широкую известность. Это — дюк де Кроа. Этот де Кроа, родом бельгиец, служил когда-то в австрийской службе, затем перешел в русскую, взять шведами в плен под Нарвой, где начальствовал нашими войсками, отвезен в Ревель и умер в 1702 году. рассказывают, будто его не хоронили в силу закона, лишавшего могильного упокоения лиц, умерших в долгах, а у де Кроа долгов было много. 23-го января 1759 года составлен, по какому-то поводу, очень любопытный счет за хранение его тела: считая 1 руб. в неделю, хранители требовали 2.964 руб. Печатные источники сообщают, что высохшее тело дюка ныне не показывают и что оно опущено в землю. Это и правда, и неправда, потому что, хотя в склеп оно и было опущено, но путешественникам его показывают. Оно лежало в массивном гробу, в особой капелле, вправо от входа в церковь, вместе со всякой рухлядью. Дюк был мужчина высокого роста, черты лица которого сохранились; довольно глубокие морщины видны в тех местах, где нижняя часть щек переходит в шею; на нем длинное бархатное одеяние, вероятно, темно лилового цвета. Лицо, видевшее тело дюка много лет тому назад, высказывало предположение, что его, вероятно, сохраняют дурно, потому что исчез парик, покрывавший его череп; небольшая бородка целее усов; цвет тела — цвет стручков, продаваемых у нас на лотках в виде лакомства, любимого народом. В числе других замечательностей Николаикирхе следует упомянуть о древнем алтаре её, замечательном как в археологическом, так и в художественном отношениях и помещенном в настоящее время в боковой капелле, и, затем, о нише с решетчатой дверью, в которую во времена католичества сажали закоренелых грешников на покаяние.

От Николаикирхе очень близко до помещения гильдии св. Канута — очень древнего, но совершенно утратившего свой характер, учреждения. 600 лет тому назад, это был союз ремесленников и мастеровых. В весьма отдаленные времена орденская гильдия являлась одним из шумных сочленов в разрешении всяких политических вопросов. Гильдии принадлежала тогда Николаикирхе, и цехи имели в ней свои алтари, обеспеченные богатыми вкладами; но, во времена торжества реформации, проценты с этих вкладов были обращены на содержание лютеранских проповедников и школьных лютеранских учителей. Старого дома не существует, а на постройку нового русской казной выдано 20.000 рублей; кроме того, дом и участок земли для призреваемых гильдией двадцати вдов подарены Императором Александром II. Хотя городовое положение 26-го марта 1877 года, учредив думу, отчасти парализовало участие в городских делах магистратов и гильдий, тем не менее, они составляют и поныне особое «гражданство», отдельное от «городского общества», — гражданство, в которое можно поступить не иначе, как с согласия магистрата и гильдий и с принесением «присяги на послушание благородному магистрату». Присяги такого рода в этом крае, по-видимому, в обычае. Нам, русским, присягающим только Царю, это явление непонятно и дико. В гильдии св. Канута сохраняется очень много ценных кубков старых времен; древнейшему серебряному около 300 лет, и он обвешан 56 бляхами, что означает память такого же числа старейшин; характерен не то жезл, не то булава, длиной около фута, с массивной головкой: старейшина, альдерман, постукивая им, открывает и закрывает собрания; на случай призыва к порядку, он имеет серебряный колокольчик.

Очень любопытна история «Черноголовых» (Шварцгауптеров). Это, вероятно, отпрыск большой гильдии; его составили в XIV веке неженатые купцы, как свои, так и чужие, и избрали своим гербом черную голову св. Маврикия, красующуюся и в настоящее время над входной дверью.

В 1407 году установлен статут; только четыре старшины, в виде приятного исключения, могли быт женатыми, остальные, поженившись, тотчас уходили; двое из шварцгауптеров, вероятно, не попавшие в старшины, являются, как упомянуто выше, в числе основателей женского монастыря св. Бригитты. В настоящее время из братьев, которых 126, избираются двенадцать старшин и четыре почетных старшины; из числа последних один ротмистр считается главой братства. Безбрачие перестало быт непременным условием для вступления в братство. В силу грамоты Императрицы Екатерины II, ротмистру черноголовых присвоен чин ротмистра российской армии.

Во время парада, черноголовые представляют собой как бы восставший из гроба взвод преображенцев в тех мундирах, которые носили они в начале царствования Императора Александра II, по отмене фалд: на груди красные отвороты, на касках тогдашнего образца черные султаны, на брюках широкие красные лампасы, при бедре звенящая белая сабля; воротник на ротмистре — Преображенского шитья. Во время посещения города Великим Князем Владимиром Александровичем, в 1886 году, у себя дома в главном зале взвод черноголовых стоял правильным строем в две шеренги и сделал по команде саблями «на-караул», причем ротмистр, совсем по-офицерски, опустил саблю; «здравия желаем, Ваше Высочество», — ответили строевики на приветствие Великого Князя. Затем, сказано было ротмистром приветствие на русском языке. Надобно думать, что ныне в звание ротмистра не будут избирать прусских подданных, ни слова не знающих по-русски, каким был предшественник ротмистра, рапортовавшего Великому Князю. Здесь сохранились многие любопытные кубки, начиная с того кубка, который был подарен Петром I, в виде оленьей вытянутой ноги, более аршина вышиной; в книге для записывания имен посетителей, наверху первой страницы красуется знакомое всем по почерку: «Петр». Достаточно богата и любопытна коллекция портретов бывших властителей датских, шведских, русских, между которыми очень хорош портрет Иоанна Грозного, гохмейстеров, курфюрстов; замечателен громадный створен, Altarbild, с четырьмя дверцами и центральной частью, который, по преданию, спасен черноголовыми из монастыря Бригитты, при взятии его русскими: монахи хотели купить его на вес серебра. Имеются тут и модели старых ганзейских судов. Дом черноголовых стар и характерен, XVI века, но внутри много раз переделывался. Строго говоря, трудно представить: что такое изображают из себя в настоящее время черноголовые? что изображают имеющиеся в Риге, Либаве и Митаве «городские войска» или «гвардия»?

Посещением православной церкви св. Николая окончилось в Ревеле обозрение путешественниками церквей: начали с православной, кончили православной, и в ней помолились. Уже в XIII веке упоминается об этой церкви. Вероятно даже, что и она была не самой древней, потому что в одном из ответов Иоанна Грозного датским послам, в 1559 году, вспоминается о церквах, стоявших в Юрьеве, Риге и Ревеле «тому уже 600 лет». Ныне существующий храм освящен в 1827 году; в нем от старинного не осталось ничего, кроме стен малого алтаря; сохранился также иконостас царей Иоанна и Петра Алексеевичей; под амвоном главного алтаря погребен бывший митрополит ростовский Арсений Мациевич, лишенный сана за противодействие отчуждению монастырских и церковных имуществ Императрицей Екатериной II.

Имеющиеся статистические данные свидетельствуют, что незначительность ревельской гавани и разрушенность её дамб вовсе не доказательства бездоходности Ревеля. За трехлетие, 1883-1885, в ревельский порт приходило судов:

Иностранных — 535

Каботажных — 1.053

Прибрежного плавания — 645

Привозилось товаров на сумму 60.310.000 руб. Вывозилось на 17.491.000 руб. Пошлины получалось золотом 4.627.000 руб., причем стоимость содержания таможни достигла 81.000 рублей.

Балтийский Порт. Гапсаль.

Пакерортский маяк. Апельсинный порт и апельсинная железная дорога. Попытки устройства порта. Петровские укрепления. Проливы Моонзунда. Гапсаль. Грабеж по доверенности. Крещение страны с двух сторон. Древний замок. Легенды. Петр I, дворянин Рамм, баронесса Унгерн-Штернберг. Русская церковь.

Юго-западный угол Финского залива, на котором высится Пакерортский маяк, состоит сплошь из глинистых известняков, обманывающих глаз своими очертаниями, кажущимися издали чем-то в роде нормандских гранитных фалез. На самом деле гранита вовсе нет, и берег, подмываемый беспокойной волной Балтийского моря, то и дело разрушается, осыпается; с мостика на пароходе ясно было видно, как много уже осыпалось этих известняков, и они, в виде длинных, плоских отмелей и кос, присыпаны снизу к отвесному, сажен в десять вышины, берегу; очень может быть, что Пакерортскому маяку современен грозит опасность висеть на воздухе.

Балтийский Порт называется также и «апельсинным» портом потому, что когда многие гавани побережья в марте месяце еще скованы льдом, те именно злые волны, которые собираются сбросить в море Пакерортский маяк, разбивают здесь лед и дают возможность привести в Петербург, по балтийской дороге, ранние апельсины; железная дорога также слывет под названием апельсинной. В государственном отношении эта дорога оказала Эстляндской губернии великую услугу: более чем что-либо другое способствовала она обрусению лежащих по её направлению местностей и в особенности Ревеля, что может подтвердить всякий беспристрастный местный старожил.

Та же свирепость волны, которая обусловила за дорогой и портом клички — апельсинные, была причиной того, что целый ряд царственных попыток Петра I, Елисаветы и Екатерины II построить здесь гавань, оказался напрасным трудом: камни сносились, сваи вымывались, дамбы исчезали под водой; последние из работ, миниховские, разрушились в 1767 году окончательно и образуют теперьподводный риф, простирающийся на полверсты от берега.

Петр I задумал даже построить здесь крепость, остатки которой в тех широких, могучих размерах, которые придавал всему великий Император, еще видны и ныне, и по валам её обильно произрастает особый вид низкорослой, белой гвоздики, у нас кажется вовсе неизвестной и отличающейся чрезвычайно приятным запахом. В 1715 году был здесь Петр I, в 1764 году — Екатерина II. До 1762 года Балтийский Порт назывался местечком Рогервик, с 1786 сделан городом уездным, с 1844 переименован в заштатный. В описываемое время движение торговли в нем представлялось в таком виде: привозилось ежегодно на 1.043.000 рублей, вывозилось на 470.000 рублей; пошлин, золотом, поступало около 111.000 рублей.

Достопримечательностей город, конечно, никаких не имеет, если не считать непомерно широких улиц, составляющих как бы продолжение пустырей его окружающих. В нем всего было 933 жителя, что не мешало им надеяться и ходатайствовать об устройстве не только коммерческой гавани, но и военной. Заметим также, что лютеранская церковь города построена, как и некоторые другие лютеранские церкви прибалтийских губерний, на русские деньги, повелением Императора Николая I, в 1842 году. Она имеет еще ту особенность, для края очень характерную, что так же бедна и невзрачна, как и церковь православная. Относясь скептически к возможности и необходимости устройства здесь порта, следует сказать, однако, что рейд его, будучи далеко не вполне спокойным, тем не менее, имеет ширины три версты, длины десять верст и глубины шестнадцать сажен, при хорошем глинистом грунте.

Замечательно, как много в прибалтийском крае вольных пожарных команд, обученных носить каски, ходить в ногу, делать построения, слушать приказания. Такой городок, как Балтийский Порт, в котором и гореть-то нечему, а если бы что и загорелось, то, при широте улиц, пожар не представлял бы опасности, — и тот имеет свой пожарную команду со знаменем; понятно, что команда эта, назначаемая исключительно на тушение пожаров, очень полезна, и в этом смысле нельзя не похвалить предусмотрительности местного населения.

Переход отсюда в Гапсаль, отстоящий морем на 60 миль, представлял особый интерес в виду важности ознакомления с северными проливами Моонзунда, идущими между островами, настолько же изломанными в своих очертаниях, как и характерными по особенностям своих обитателей. Пароход шел проливом Вормским, и, по мере приближения к протоку, омывающему западный берег Вормса и восточный Дого, все более уменьшал ход.

В полумраке ночи глянул на совершенно плоском берегу не особенно живописно Гапсаль, и человеку, незнакомому с местностью, даже трудно отличить стены и башни развалин древнего рыцарского замка; о нем сохранилось много легенд, замуровывающих в стены его живых женщин, клады и т. п.

В Гапсале всего 3,000 жителей; но, на летний сезон, благодаря значительному притоку гостей на морские купанья, население это возрастает. В 1279 году эзельским епископом Германом основан городок; позже епископы острова Эзеля переселились сюда совсем, и так как представители духовной власти в те дни жили роскошно и имели нечто вроде своего двора, то и маленький Гапсаль изображал духовную столицу в миниатюре. Многие из балтийских городков, современных Гапсалю, одновременно с гибелью ордена, слабели, чахли, обращались в деревеньки или даже исчезали совсем, несмотря на то, что имели всякие права, ратуши и гильдия. В 1343 году, 23-го апреля, в знаменитую Юрьеву ночь восстания эстов, толпы их обложили одновременно с Ревелем и Гапсаль. Магистр ордена Дрейлевен, только что воевавший счастливо с русскими и находившийся в Изенбурге, не замедлил явиться со своими всадниками на помощь; после совершения всевозможных казней и исключительно жестоких пыток (exquisitis tormentis), немецкий рыцарь, в который уже раз, на долгое время обезлюдил окрестную эстонскую землю.

Очень характерно по своей, если можно так выразиться, юридической окраске одно из нападений, выдержанных Гапсалем «по доверенности». Это случилось в 1383 году. Когда неистовства, разбои и прочие качества необузданных рыцарей, вассалов эзельского епископа, вызвали, наконец, съезд в Вольмаре, на котором решено установить мир и покой, главные вожаки рыцарской самодеятельности, Шаренбек и Дитрих Икскуль, согласились на это предложение и благодарили за него; не успели разъехаться члены вольмарского съезда, как этот самый Икскуль, за себя и «по доверенности» Шаренбека, с толпами всяких разночинцев, напал на Гапсаль. Ночью по лестницам влезли они в замок, прошли оттуда в церковь, многих убили, других изувечили, ограбили церковь и библиотеку и что могли — пожгли. Хроники не говорят о том, что следовало за этим преступлением, но орденские власти обещали крутые меры против разбойников, опустошавших край. Исполнить это оказалось, однако, труднее, чем обещать, потому что грабительство составляло качество, прирожденное рыцарям; почти одновременно с этим событием, эпископ курляндский Оттон сам являлся чем-то в роде атамана разбойничьей шайки орденских рыцарей, и ему помогали комтуры, то есть рыцарские военачальники Гольдингена и Виндавы, и фохт замка Кандау, устроив сообща систематический повсеместный разбой.

Если характерным является нападение «по доверенности», то не менее любопытны те способы, какими была окрещена вся близлежащая страна. Когда епископ Альберт, в начале XIII века, испуганный тем, что какие-то малоизвестные тогда варвары-русские взяли один из рыцарских замков Оденпе, призвал на помощь короля датского, и он действительно явился и помог, тогда началось своеобразное крещение страны сразу с двух сторон; по обезлюдевшим, погорелым деревням ходили одновременно немецкие и датские крестители, для того, чтобы захватить себе возможно скоро как можно большие области, причем датчане рассылали святую воду даже с лицами недуховного звания.

Гапсаль. Развалины древнего замка ХIII века

Генрих Латыш, древнейший и достовернейший бытописатель тех времен (хроника его кончается 1227 годом), рассказывает смешную историю о том, как, придя в одну деревню, собрал он людей и хотел было окропить их святой водой: «да ведь нас обливали вчера датчане», ответили ему наивные эсты, и Генрих не мог не улыбнуться и ушел. В другой деревне, войдя в нее с одного конца, встретил он датского крестителя, вошедшего с другого; встретившись, поглядели они друг на друга и разошлись. Трагикомизм этих положений вызывает на память другую историю о том, как из Дании был прислан сюда, приблизительно в эти же годы, фальшивый гоголевский ревизор, исполнявший якобы роль папского легата, что в те времена придавало особую окраску людям и деяниям в описываемой нами стране. Когда в 1237 году последовало гибельное для края соединение ордена меченосцев с орденом тевтонским, то папская булла, объявившая об этом, начиналась следующими словами: «После того, как приятный запах нашего сына, великого магистра, распространенный по странам земным» и т. д. Приятный запах этот действительно уже обнимал в те дни нашу прибалтийскую окраину, и выражением этого запаха была другая папская булла 1258 года, дававшая прощение всяким преступникам, одевавшим рыцарское платье и шедшим в Балтику для проповеди слова Божия!.. Многознаменательны слова прибалтийского историка Рутенберга, гласящие так: «Сила, только одна сила решила здесь за немцев, и они должны были бы хорошо помнить, каким путем овладели их прадеды страной и какой святой долг несут они пред местными народностями».

Гапсаль, подобно другим здешним городам, жил орденской и епископской жизнью и имеет тоже свой развалину — древний замок. Он долго держался цел и невредим, пережив епископов и рыцарей, и только буря 1726 года, сорвав крышу с николаевской замковой церкви, положила начало его разрушению. Говорят, что подземные ходы под ним, содержащие, по народному поверью, клад, в отысканию которого делались попытки еще в 1843 году, тянутся на пять верст, а так как никакие бури под землей не проходят, то и стоят они целы и невредимы. Лучшая, наиболее сохранившаяся часть замка — капелла, очень хороших готических очертаний; но, к несчастью, как говорят, в ней хотят устроить лютеранскую церковь, что, конечно, нарушит красивый вид развалин, и об этом жалеют даже сами лютеране. С замковой капеллой связана легенда о том, как один отцеубийца, произнося в церкви ложную присягу в своей невинности, упал мертвым, едва переступив за двери церкви. Есть хорошенькая легенда об одной из древних осад Гапсаля; защитникам его на седьмой год не хватило припасов, а между тем осаждавшие послали шпиона справиться именно об этом любопытном вопросе. Гапсальцы, проведав о шпионе, сварили с остатками хмеля пиво и напоили им последнего сохранившегося быка. Пьяный бык, обводимый по городу, мычал в разных местах, свидетельствуя о том, будто бы быков много, мяса достаточно да еще и пиво варят. Осада, говорит легенда, была снята.

В 1576 году русские взяли Гапсаль, владели им до 1581 года, когда сдали город на капитуляцию шведам; в 1628 году город продан был шведской короной дворянину де-ла-Гарди за 66.830 шведских талеров, но по смерти его возвращен казне. Не продажей и куплей, обычными здесь способами, а политый русской кровью, взят он в 1710 году генералом Бауэром и ништадтским миром присоединен к России навсегда.

Согласно некоторым источникам, подле Гапсаля имела место очень характерная собственноручная расправа Петра Великого. 22-го июня 1715 года прибыл он на галерах в Гапсаль и, осмотрев город, через Линден и Падис, направился в Ревель. По пути объявил он дворянину Рамму, что будет обедать у него; дворянин ответил, что не желает этого царского посещения; но государь, тем не менее, прибыл к нему, собственноручно наказал его своей тростью и очень вкусно пообедал. За едой и питьем царь очаровал приглашенного им к столу наказанного хозяина, очаровал настолько, что, при прощании, Рамм просил подарить ему бившую его царскую трость. Говорят, что вещественный документ этот и до настоящего времени хранится у его потомков. Сохранился также и рассказ о посещении царем в эту же поездку местечка Линден, принадлежавшего вдове барона Унгерн-Штернберга, служившего когда-то в шведских войсках. Молодая вдова, осчастливленная посещением, то и дело прятала портреты Карла XII и его монограммы, находившиеся в дому на разных местах и предметах. Петр I сам отыскал один из портретов за печкой, взял его в руки, любовался и проговорил: «здорово, братец Карл! теперь швырнули за печку тебя, но достаточно будет, может быть, одного сражения, чтобы отправить и меня за тобой туда же!» Вдова была глубоко опечалена этим случаем. Царь думал было сосватать ее за Ягужинского; но сердце её принадлежало уже барону Розену, и она вышла за него. При отъезде отсюда, царя Петра чуть-чуть не понесли лошади, которые, к слову сказать, здесь очень хороши и тогда, как и ныне, отличались чрезвычайной резвостью.

Русский храм в Гапсале не велик, но вполне благообразен; при незначительной вышине под цилиндрическим сводом, он продолговат по плану, имеет недурной, в римском стиле, золоченый иконостас и красивую люстру.

Из всех морских купаний балтийского побережья Гапсаль теплее других, что не мешает ему, расположенному на местности совершенно ровной, каменистой, частью болотистой, поросшей мелким кустарником и сосной, быть совершенно открытым северо-западным ветрам; климатические условия его не дурны, но прогулок мало, садов нет, а имеются «променады». По-видимому, задуманы некоторые приспособления, чтобы воспользоваться развалинами замка и устроить здесь центральное гульбище; можно только пожелать исполнения этого.

Пернов.

Общий вид города. История вражды Старого и Нового Пернова. Нынешнее значение магистратов и гильдий. Граница между эстами и латышами; возможность разделения епархии.

В десятом часу утра, 15-го июня, пароход бросил якорь в милях от Пернова и путники пересели на паровую шхуну. На мостике шхуны появился человек, во фраке и цилиндре, с белым знаком на нем — Р. L., что означает Pilot, Lothse, лоцман. Это был один из представителей лоцманских обществ, имеющихся, к счастью, на всем балтийском побережье, весьма своенравном не только в смысле атмосферических явлений, но и по характеру дна моря: много новых вешек ставится и поныне на тех местах, где неожиданно застряло то или другое судно. День был очень хорош, море спокойно; шхуна быстро подвигалась к городку, лежащему на плоском, песчаном берегу, и скоро вошла в довольно узкий проход, тянущийся между двух низких каменных молов. Поверх множества крутых, старообразных, черепичных крыш городка, продвигались в воздухе шпили двух церквей; много мельниц виднелось по сторонам, много зелени; в одном месте обозначались леса новой постройки лютеранской церкви, спаленной, кажется, в 1883 году, октябрьской молнией. Вправо виднелась спасательная станция, по сторонам пароходы, ялики, черпальная машина, все разукрашенные флагами; слышалась иногда, покрывавшая клики народа, пальба из каких-то хлопушек, напоминавшая отчасти выстрелы из небольшой пушки. На возвышении поднималась лоцманская станция, находящаяся в связи со всеми остальными, имевшая, как сообщали местные жители, сведение, что в настоящую минуту у берегов Норвегии хозяйничают штормы; это открывало неприятную перспективу. Местная православная церковь невелика, крыта небольшим куполом, под которым, непонятно для чего, положена стеклянная рама; иконостас углубленной аркой покоится на небольших витых колонках; высоко над ним поднимается рельефное распятие, составляющее, вероятно, часть висящего за ним образа, изображающего, так надо думать, хотя разобрать трудно, скалистые окрестности Иерусалима, с солнцем и луной наверху; в приходе числилось около 2.500 человек.

Городок Пернов очень опрятен и вымощен; в нем около 12,000 жителей; главный предмет экспорта лен; несколько лет тому назад оборот достигал 10 миллионов рублей, теперь он не превышает 41/2.

Подобно тому, как в прибалтийском крае имеется своя «лифляндская Швейцария», так в Пернове существует своя «лифляндская Помпея». Это старый, не существующий ныне, Пернов, лежащий своими основаниями в песках побережья, — город, приблизительное местонахождение и очертание которого известны, но следа их нет. На поверхности земли, с моря виден только Новый Пернов, тот, который не дал жить старому, лежащему под песками. Старый Пернов был также одним из членов Ганзы и вел в древности значительную торговлю с Россией через Юрьев. Лучшим его временем было то, которое предшествовало ливонской войне.

Вражда этих двух городков составляет одну из типичных страничек здешней средневековой жизни, когда сословия, касты, гильдии и цехи, во взаимной вражде, служили таким отличным доказательством не существовавшей еще в те дни пресловутой теории борьбы за существование. Новый Пернов восторжествовал, Старый покоится в песках.

В 1234 году епископ эзельский избрал место Старого Пернова для постройки церкви; по мере постройки селились подле неё и люди, и, вероятно, так, по словам Русвурма, возник Старый Пернов. В 1251 году церковь его сделана соборной, и до нас дошел любопытный документ о порядках, которым должны были подчиняться причт и клир. Из числа 300 гакенов земли, назначенной собору, 42 шли пробсту, 32 декану, 30 схоластику, 10 звонарям, 6 на свечи, книги и масло. Все домгерры, числом 12, должны были спать в общей спальне и ложиться одновременно, без шума и упрямства, без «insolentia et strepitu», а кто не ночевал дома, тот привлекался к ответу, причем прочитывал пятьдесят молитв и двигал по пятидесяти шариков четок.

В 1263 году пришедшие сюда литовцы сожгли старый город и церковь; в 1533 году епископ Буксгевден, в войне со своим анти-епископом Вильгельмом, снова сжег отстроившийся заново город и выкинул из церковного склепа останки первого епископа эзельского, Германа; в 1576 году церковь сожжена русскими.

До нас дошли любопытные документы, так называемые «Burspraken», то есть «Burgersprachen», civiloquia, — бюргерские права, ежегодно изменявшиеся; их четыре раза в год всенародно прочитывали, чтобы бюргеры могли вполне хорошо знать их. Такие документы сохранились в Ревеле, Риге и Новом Пернове. В них характерны несколько параграфов, направленных против эстов и вообще против всех не-немцев. Не только при покупке хлеба немцам предоставлялось первенство, но всем не-немцам не полагалось даже каких-либо орудий для взвешивания и меры. Не менее ревниво относились староперновцы, соединившиеся с 1456 года в гильдию, к торговле иностранцев: ни один иностранец не смел жить здесь, не сделавшись бюргером; но главные усилия их были направлены против возникавшего рядом Нового Пернова.

Запрещено было, например, кому бы то ни было покупать в Новом Пернове продукты и товары с тем, чтобы перепродавать их в Старом. Непримиримыми врагами стояли один против другого оба города. В 1568 году, король польский, вероятно вследствие особого ходатайства ново-перновцев, велел снести Старый Пернов и дал им привилегию следить за тем, чтобы на месте сносимого города никто наново не строился. Не могло быть сомнения в зоркости, с какой следили за этим торжествовавшие новоперновцы; тем не менее, старое, насиженное место никак не хотело умирать, потому что уже в 1599 году Новый Пернов просил польских комиссаров ни более, ни менее, как о том, чтобы срыть старый город. И на этот раз исполнение ходатайства фактически не удалось, так что при перемене властителя, при Густаве Адольфе шведском, ходатайство было возобновлено и последовало сходное с прежними королевское подтверждение о том, чтобы не смели строиться на старом месте, чтобы разрушенной церкви не возобновлять, «дабы не было предосуждения Новому Пернову». Остатки церкви снесены окончательно в 1660 году, и вражда, длившаяся не одно столетие, погасла за насильственной смертью одной из сторон. Старый город, и даже имя его, исчезли почти бесследно; он находился против нынешнего Пернова, подле речки Заук, или Перона. Остались от него, точно в насмешку, всего только две печати: старая 1427 года, с изображением полуепископа и полуорла, и новая, 1445 года, с рукой, держащей крест подле ключа. Единственный подлинный документ, дошедший до нас от Старого Пернова, — так чисто стерто с лица земли его бытие, — это отношение его магистрата к магистрату ревельскому от 12-го января 1427 года, с просьбой об оказании защиты некоему Гансу Омунду. Самое название, Пернов, перешло к нынешнему городу от Старого Пернова, потому что первоначальное название Нового Пернова было Эмбеке. Не одни эсты, следовательно, склонили свои головы: тут не давали пощады никому.

Издавна существовали в прибалтийском крае гильдии и цехи; уставы их, или шраги, имеются, например, в Риге с XIV века. Хотя многое прекратилось, и городовое положение 26-го марта 1877 года достаточно основательно коснулось вопроса, но в общих чертах в прибалтийских губерниях все-таки существуют три городских сословия: магистрат, как высшее городское управление, и две гильдии. В более мелких городах граждане делятся на купцов и мещан, а в самых маленьких деления не существует вовсе. Магистраты и гильдии составляют и доныне то, что называется «гражданством», как нечто противополагаемое «городскому обществу». Чтобы стать бюргером, нужно согласие гильдий и магистрата, и поступающим приносится присяга «на послушание благородному магистрату», или в малых городах — фохтейскому суду. Совершенно явственная несогласованность между думой и магистратом бросается в глаза. Магистрат в настоящее время, не орган городского управления, не представитель городского общества, а Бог знает что; он представляет из себя, отчасти, судебное и полицейское место, с участием в церковном управлении, в надзоре за гильдиями, в заведывании за благотворительными учреждениями и капиталами; но все это — обязанности, которые повсюду в России распределены между особыми, точно обозначенными органами.

В начале пятого часа путешественники направились из Пернова в Аренсбург, лежащий на острове Эзеле. Ветер заметно крепчал, так что можно было опасаться, что сведения лоцманской станции о норвежских штормах могут, пожалуй, найти неожиданное подтверждение, хотя небо было ясно и белые, перистые облака поддерживали надежду на хорошее. Впрочем, здесь, в этих местах, ветер так переменчив, что, за несколько дней, обежал он всю звезду ветров, со всеми её подразделениями. Покидая Пернов, нельзя было не вспомнить о том, что немного южнее отсюда выходит к морю та пограничная черта между эстами и латышами, которая делит все три прибалтийские губернии на две, приблизительно равные, части. После посещения острова Эзеля, населенного исключительно эстонцами, с тем, чтобы в конце путешествия опять возвратиться к ним, путешественники направлялись теперь посетить латышскую половину края. Существует, говорят, предположение, в случае развития движения к православию, вместо одной рижской православной епархии образовать две: северную — или эстонскую и южную — или латышскую. Именно об этом, если не ошибаемся, ходатайствовали местные крестьяне еще в минувшее царствование, и нельзя сказать, чтобы и с точки зрения государственной подобное изменение но имело своих очень хороших, верных сторон.

Аренсбург.

Остров Эзель. Достопримечательности города. Риттергауз. Нечто об островах. История, легенды, геология. Замок. Крестьянские горы. Замечательные женские одеяния. Песни эстов. Легенды о ленивом Якове и Вифлеемской звезде. Грязелечебные заведения.

Довольно ясным утром, 17-го июня, с парохода, сделавшего от Пернова тридцать миль и бросившего якорь в пяти милях и от Аренсбурга, видны были на плоском, низком берегу чуть-чуть поднимавшиеся розовой полоской над синим морем очертания города. Огромный остров Эзель, на котором имеется около 60.000 жителей, насколько мог видеть глаз, насколько уясняла подзорная труба, лежал плоским, лесистым пространством, над которым не обозначалось ни одного холмика; ближе других виднелась пристань Лоде, к которой пристают пассажирские пароходы; над самым городом не замечалось ни одного высокого церковного шпиля, не заметен был и исторический замок; городок словно притаился и не дерзал выглянуть из волны морской. Все это — и замок, и шпили церковные — выясняется только при приближении к городу. Аренсбург так невелик, что переезды по городу, все решительно, очень коротки. К достопримечательностям его относится риттергауз, главный зал которого очень невелик, небогат, но украшен гербами местного, эзельского дворянства, матрикулованных родов его, числом около 56. В одной из комнат имеется портрет ландмаршала Буксгевдена. Заслуживают также внимание приезжего древний епископский замок и грязелечебные заведения. Перечень некоторых геологических и исторических данных об острове Эзеле и Аренсбурге будет здесь у места.

Острова Дого, Эзель и Мон, несомненно, поднялись со дна моря, доказательством чего служат мелкие зоофиты и кораллы, встречающиеся на их поверхности; поднятие островов продолжается и теперь; это подтверждается тем, что землевладение по берегу моря, как на островах, так и на материке, на памяти старожилов много увеличилось, потому что море отступило. Дого и до сегодня остров; но останется ли он таковым в будущем, то есть, не сольется ли он с материком, — неизвестно.

Общий вид города Аренсбурга на острове Эзеле. Замковая улица

«Дат» значит утро, «о» значить остров, то есть утренний остров, если смотреть на него от Гапсаля; но там же существовал и другой остров «Нуко» — название, означающее ночной остров, — «нук», ночь; в настоящее время это уже полуостров, часть материка, и название его не соответствует действительности. Следом древних геологических переворотов является на Эзеле погасший кратер на Гуте-Саль, в восемнадцати верстах от Аренсбурга, в имении, принадлежавшем когда-то профессору живописи Моллеру, известному автору картины, повторенной в огромном числе копий, «Поцелуй». К числу ископаемых Эзеля, интересующих геологов, нужно отнести некоторых рыб. Отсюда, с Эзеля, вывозят много песчаника, служащего для колонн, памятников, ваз и проч., красующихся в Риге, а по западной и южной окраинам острова находят еще и теперь янтарь, за которым ездили сюда в глубокой древности финикияне. Этим открывается длиннейшая вереница всяких исторических соображений. На острове Эзеле имели местопребывание те — не то мифические, не то исторические — морские разбойники, которые, по заверениям хроник, в 1211 году, пройдя на 300 судах до Трейдера по реке Аа, лишились всех судов, а уже в 1215 году, с 200-ми новых судов, заперли в одной из северных гаваней рижского епископа на его пути в Германию. В течение двадцати четырех лет сделали они семнадцать воинственных нападений и сами выдержали три. В 1227 году покоряют остров немцы, орден ставит в Пеуде замок, образует эзельское епископство с резиденцией в Гапсале. 1343-й год — год знаменитого восстания эстов, обложивших Ревель и Гапсаль, не прошел даром и здесь: эзельцы, то есть эсты, взяли замок Пеуде и, обещав рыцарями свободный выход, тем не менее, всех их перебили. Гапсаль и Ревель освобождены орденскими войсками, имевшими целью усмирить и Эзель, но тонкость льда той зимой помешала их переходу. На следующую зиму лед был, к несчастию, толст, и наступила кровавая расправа. Рыцари взяли замок Каррис, в котором укрепились эсты, полонили их князька Becce, изрубили девять тысяч человек и заставили побежденных выстроить, им же на страх, замки аренсбургский и зюнебургский; имя последнего означает «замок искупления». Эзельские епископы имели столицами своими Аренсбург и Гапсаль попеременно, и всех епископов было двадцать шесть. Со времени последней расправы, остров опустел надолго. С 1543 года епископства курляндское и эзельское соединены воедино, а в 1559 году оба они проданы орденом за тридцать тысяч талеров датскому королю Фридриху II; это опять образчик купли и продажи, являющейся здесь, о чем уже упоминалось и раньше, довольно обыкновенной исторической сделкой. С 1645 по 1710 год островом владеют шведы; затем пришли сюда «казаки», и остров и крепость уступлены русским. В 1804 году посещен Аренсбург Императором Александром I.

Крепость, упраздненная в 1836 году, построена королевой Христиной в 1645 году. Замок относится к числу лучших из сохранившихся в балтийском крае и напоминает один из последних актов самозащиты эзельцев. Из главных его помещений очень хорошо сохранилась капелла со стрельчатыми сводами на пяти столбах; ребра сводов обозначены крупными пажилинами; передняя часть капеллы вдвое выше задней, в которой имеется старый камин. Подле капеллы хорошо сохранилась часть крестного хода, Kreuzgang. Башня массивная, четырехугольная, как в Выборге и Гапсале, и вовсе не походит на тех стройных сестриц своих, которые торчать еще повсюду на берегах Рейна. Аренсбургский замок, как и большинство замков, имеет за собой целый ряд легенд. Сообщают, что в стенах его найден замурованный рыцарь, понесший эту кару за склонность к возникавшему лютеранству; верно то, что в 1785 году отыскана в одной из стен сидевшая на кресле, одетая фигура рыцаря, вероятно, посаженная таким образом уже после смерти. Другими историческими памятниками острова Эзеля являются так называемые <крестьянские горы» (Bauerberg), имеющие некоторое сходство, по своему происхождению, с вологодскими чудскими могилами. По кругу или овалу, до тридцати трех футов вышины, окопанные рвами, заметны и теперь полуразрушенные валы; в середине обозначаются места старых колодцев. Таких «крестьянских гор» на Эзеле шесть, самая большая у Кергеля — 525 футов длины и 350 ширины. В эти земляные укрепления, так следует думать, укрывали эзельцы на время войны своих жен, детей и имущества и тут же сами погибали.

В настоящее время на Эзеле одиннадцать лютеранских приходов, с 35.000 народа, и столько же православных с 16.240 чел. Зимнее сообщение с материком производится по льду, до острова Мона три версты, а от Мона до материка десять верст. Вероятно, благодаря отрезанности от материка, на Эзеле особенно хорошо сохранились типичные местные наряды, отличающиеся чуть ли не в каждом приходе; преимущественно останавливали на себе внимание замечательные образцы женских одеяний и, в особенности, головных уборов. Между ними не могли не бросаться в глаза два: одного из приходов острова Мона, настоящая католическая епископская шапка, обшитая стеклярусом разных цветов, и прихода Шворбе — с угловатым красным днищем и двумя черными, крепкими рогами, носимыми с боков или так, что один приходится па лбу, а другой на затылке. Большей самобытности женских шапок, чем здесь, трудно найти во всей Европе. Множество эстонских легенд имеют местом действия именно Эзель; множество песен народных тоже; одним из главных языческих богов является Толль. Предрассудки и всякие причитания держатся здесь не менее стойко, чем одеяние; сообщают о двух выдающихся способностях эстов: одна это уменье подражать, актерствовать; другая — это ловкость, отличающая наших поволжских кустарей делать всякие замысловатые работы каким-либо первобытным инструментом. Эзельские православные эстонцы отличаются твердостью в своей вере.

Легенды и песни эстов не лишены значительной своеобразности; в них — что очень характерно — много юмора, и, как прямой след геологического характера страны, обильно снабженной валунами, камни играют в них значительную роль; христианство и язычество смешаны иногда очень своеобразно.

Епископский замок в городе Аренсбурге, на острове Эзеле

Так, например, говорить одна из легенд, когда Бог-Отец пожелал создать на Эзеле, в Каррисе, церковь, то и Бог-Сын, не спросив позволения, построил другую в Кармеле; Бог-Отец разгневался и, подняв небесный молот, готовился раздробить последнюю, но Божественный Сын сохранил церковь от погибели тем, что воздвиг наружные контрфорсы; Святой Дух, по той же легенде, построил себе церковь в Пиге. Другая легенда сообщает о том, что здание церкви в Рэтеле построено во времена язычества гигантской девицей, но обращено в церковь впоследствии. Есть очень нравственные легенды, например, о Бюсби, на острове Вормсе; тут кутили и весело жили и поживали пятнадцать пар, без благословения на брак; на один из пиров явился таинственный волынщик, и под его веселую музыку все пирующие пошли плясом в море и потонули.

Значительный цикл легенд имеет чисто историческую подкладку и касается той или другой личности. Так, сохранился в них след об одном из шведских полководцев, Якове де-ла-Гарди — «ленивом Якове», ленивом настолько, что он, даже при приближении неприятеля, сидя в бане, лениво одевался. Однажды, когда не хватило ему войск для сражения, вступил он в сделку с дьяволом, и когда тот, в назначенный срок, пришел за его душой, Яков, лежавший в кровати, попросил согласия сатаны на то, чтобы дать ему время вполне одеться; согласие было дано, но зато де-ла-Гарди никогда вполне одет не был и ему вечно не доставало чего-нибудь в одеянии для того, чтобы не отдаться в руки дьяволу. Характерен во многих отношениях рассказ о рыцарском роде Штернбергов. Когда короли шли на поклонение в Вифлеем, Богородица милостиво приняла их и сказала одному из них, коленопреклоненному: «Levez-vous, mon cousin»; от этого-то, юневшего из королей, происходит род графов Штернбергов, имеющих в своем гербе Вифлеемскую звезду над горой. В другой легенде о крестьянине с вышибленными зубами сказано, что зубов этих он лишился, когда посетил на Блоксберге шабаш колдунов и ведьм и видел между ними много немцев, для которых, в особых котлах, варилось что-то особое; он взглянул в котел, и зубы его были вышиблены.

Городок Аренсбург очень миловидный и опрятный, имеющий около трех тысяч жителей, пользуется известностью своего целебного ила, привлекающего довольно много больных даже из Петербурга. Собственно лечение илом началось здесь с 1826 года, следовательно, польза лечения должна быть ощутительная, если больные, в течение семидесяти лет ездят туда. В настоящее время здесь три илолечебные заведения; все здания деревянные, равно как и ванны, назначенные для больных. В одном из заведений висит отлично сохранившийся, найденный на Эзеле, древний меч совершенно невероятных размеров — более двух аршин длины; если действительно живали люди, сражавшиеся подобными мечами, то это несомненные потомки тех великанов, которыми изобилуют местные легенды.

Виндава.

Остров Руно. Вид на Виндаву. Неудобство балтийских гаваней. Молы. Православная церковь. Ознакомление с рекой Виндавой. О возможности значения Виндавы, как порта, по сравнению с Либавой. Мнения наших министерств. Цифровые данные.

На пути от Аренсбурга к Виндаве, ночь на 18-е июня, была беспокойна, хотя ветер и не достигал той силы, которой можно было опасаться, как по сведениям от лоцманов, так и по состоянию барометра. Судно быстро удалялось от группы островов, могущих, в более или менее близком будущем, играть значительную роль в военном отношении, — островов, полных патриархальных особенностей. Влево, в полном одиночестве среди Рижского залива, лежал, где-то недалеко, маленький островок Руно, с тридцатью дворами, населенный всего 350 шведами, потомками первых поселенцев; здесь, в одном и том же доме, живут по две и по три семьи, браки заключаются только между собой, а главное и исключительное занятие — бой тюленей; сообщение с материком, летом трудное всегда, зимой совершенно прекращается на целых полгода; при подобных условиях не мудрено, что на этом острове сохранились, во множестве, обычаи удивительные. Весело, должно быть, жить там нашему отставному моряку, смотрителю маяка. Этот островок, как говорят шутливо немцы — «Freistaat on miniature».

В пятом часу утра пароход держал курс на Виндаву, и скоро можно было отличить на горизонте нашу практическую эскадру. За ночь, от Аренсбурга до Виндавы, сделано 65 миль; осталось еще 60 до Либавы, для того, чтобы проститься с Балтийским морем, к великому удовольствию путешественников, потому что продолжение знакомства с ним представлялось не особенно приятным. Множество чаек носилось над судном и подле него и, как бы ложась распластанными крыльями на ветер, не двигая ими, скользили они словно с гор до самой волны, с тем, чтобы подняться вверх и проделать опять то же самое.

Виндава с моря представляется гораздо лучше, чем Гапсаль и Аренсбург: берег возвышеннее, отчасти волнист, покрыт зеленью; выше других поднималась лоцманская башня над старым замком, служащим ей основанием; влево обозначался шпиль лютеранской церкви, вправо — темный профиль старой мельницы.

Пароход, чтобы подойти к берегу возможно ближе и тем сократить переезд на катере, шел самым тихим ходом, и лотовый, то и дело забрасывая лот, монотонно выкрикивал: «семь, семь с половиной, восемь, семь»! и т. д. Когда отдали якорь, путешественники пересели на катер, и, буксируемые городским пароходом, направились к гавани. Эта пересадка была одной из самых трудных, так как зыбь ходила могучая и требовала больших усилий, чтобы катер, подтянутый к трапу, не поломал борта. Волны были так велики и продолговаты, что длинный катер то уходил в воронку между волн, то перекачивался на гребне волны, обнажая попеременно нос и корму.

Освещение моря было эффектно и подвижно: иногда проглядывало солнце, иногда вдруг значительно темнело, и сбитые с толку облака не знали, где и как им разместиться. В довершение, на полпути к берегу, разразился ливень, до такой степени сильный, что на короткое время скрылись из виду как темные очертания парохода, так и светлая Виндава с её лоцманской башней. Громадным столбом, шедшим по морю, обозначился этот ливень, когда он миновал и потянул морем дальше; можно было бы обрисовать по воде основание этого летучего столба — так резко обозначались его границы. Непосредственно вслед за ним, когда катер подходил ко входу в гавань, глянуло солнце. Картинка была очень красива: по продолжению двух невысоких, выдвигавшихся в море, молов, вытянуты были в ряд рыбачьи лодки, разукрашенные березками, и весело качались на якорях. Чудесным сине-зеленым цветом горело море, от волн которого катер уходил; над белыми зайчиками волн вдали поднимались, один черней другого, два военных судна, а еще далее на горизонте обозначалась, образуя задний план, практическая эскадра. Река Виндава по берегам своим пестрела народом; справа обозначился на спасательной станции типичный красный крест, а на лоцманской башне, как она ни толста, оказался наверху широкий зеленый венок, из которого, точно днище колоссальной шапки, выдвигался шпиль. Почти вплотную тянулись вдоль обоих берегов сохнувшие рыбачьи сети, и виднелись так называемые «ковши», искусственные бассейники, всего в несколько сажен, в которые прячутся рыбачьи лодки, когда, что нередко, река Виндава волнуется с моря.

Положение Виндавы, как оно создано природой, и во внимание к тому, что может быть тут сделано искусством, во внимание к политическим и торговым интересам России, давно уже, по той или другой причине, подвергалось обсуждению. В настоящее время Виндава небольшой городок с 6.000 жителей, расположенный от ближайшей железной дороги в 140 верстах, и поэтому на зиму обмирающий. При герцоге Иакове (у. в 1681 году) в нем было до 30.000 жителей, и герцог, занимавшийся даже колониальной политикой, — ему принадлежал остров Тобаго, — сделал из Виндавы военный порт, в котором содержал свой флот. Сущность всех достоинств Виндавы в том, что порт её замерзает не долее как на три недели, и что от него, в глубь страны, водный путь открыт рекой Виндавой на протяжении двадцати верст от устья, потому что в ней свыше двадцати футов глубины, если не считать трех небольших перекатов.

Еще во времена Императора Александра I возник проект канала между рекой Виндавой и Дубиссой, и начаты работы; путем этого канала суда из реки Немана могли бы направляться, обходя Пруссию, прямо в русский порт; но политические обстоятельства тех дней приостановили работы, и самый вопрос заглох. Цель работ предвиделась чисто коммерческая. Прошло с тех пор много лет, и о Виндаве заговорили снова, но под иным углом зрения. Еще в 1867-1868 годах управлявший морским министерством Краббе высказался в том смысле, что устройство в Виндаве стоянки для наших русских судов очень важно. В 1881 году, в октябре, собралась особая комиссия из представителей трех министерств, в которой выражено мнение о необходимости стремиться к тому, чтобы флот наш не был приковав большую часть года к Кронштадту, а располагал бы стоянкой в одной из наименее замерзающих гаваней, например в Виндаве. Членом названной комиссии состоял и управлявший тогда морским министерством Пещуров. Не далее как в 1882 году его преемник, впоследствии управлявший морским министерством, Шестаков, высказался тоже за Виндаву в том же смысле, так как это единственный порт Балтийского моря, остающийся открытым, когда все остальные закрыты, и поэтому очень удобен для обеспечения стоянки нашего флота, и что необходимо осуществление одного из возникших проектов по устройству виндавского порта и к нему, от Тукума, железной дороги.

Проект рассмотрен в министерстве путей сообщения, при представителе морского министерства, и тогда же решено довести глубину виндавского бара до 22 футов, с устройством набережной в 300 погонных сажен, все это стоимостью около восьми миллионов рублей. При углублении бара до двадцати двух футов и во внимание к тому, что река Виндава на протяжении 31/2 верст имеет глубину свыше двадцати двух футов, в нее могли бы входить суда с такой осадкой, какая не может иметь места ни в Риге (18 ф.), ни в Либаве (16-17 ф.). При проектировании виндавского порта имелось также в виду и то, что при небольших затратах по углублению реки Виндавы, флот наш, входя в глубь страны на целых двадцать верст, мог бы быть обеспечен от неприятельских выстрелов. При постоянном возрастании тоннажа и осадки вообще всех морских судов, как военных, так и коммерческих, легкость и дешевизна работ по углублению порта в Виндаве, сравнительно с Ригой и Либавой, составляет действительно условие огромной важности. Замерзание устья реки Виндавы на короткий срок трех недель, при помощи пароходов-ледоколов, может быть устранено даже совершенно; весенним ледоходам реки Виндавы, благодаря усовершенствованиям ледорезов, палов и проч., особого значения придавать не следует. наконец, не надо забывать того преимущества Виндавы перед Ригой, что подход к последней задерживается на несколько недель в зимнее и бурное время у мыса Домеснеса скоплениями льдов и опасностью плавания, тогда как для Виндавы Домеснеса, так сказать, не существует.

В настоящее время вопрос о балтийских портах, кажется, вступает в третий фазис: военное и морское министерства склоняются к устройству военно-морской станции не в Виндаве, а в Либаве^[4], и, вследствие этого, в виду неудобств соединения военного и коммерческого портов в одном месте, составлено предположение о перенесении коммерческого порта из Либавы в Виндаву, с устройством железных дорог к ней от станции Батен, либаво-роменской дороги, и от Тукума. В описываемое время еще предстояло, следовательно, решить: необходимо ли в Либаве устройство военной станции, так как устройство таковой в Виндаве имело много преимуществ? если остановиться на устройстве её в Либаве, то можно ли оставить тут же порт? не лучше ли перенести его в Виндаву? не лучше ли избрать какой-нибудь иной пункт?

Маленькая Виндава, поддержка портовых сооружений которой не превышает восемнадцати тысяч рублей, чутко прислушивалась ко всем этим вопросам общегосударственной важности, способным двинуть многие десятки миллионов, из которых не один десяток процентов пришелся бы, конечно, и на её долю. За последнее трехлетие из Виндавы вывезено товаров на 2.665.000 руб., привезено на 215.000 руб., пошлин золотом собрано 24.240 руб. Либава дает пошлин 5.175.000 руб. золотом же; следовательно, она почти в 22 раза интереснее Виндавы.

Пароход, на котором следовали путешественники, медленно подвигался вверх против течения Виндавы. По берегам настроено много лесных складов, виднеется верфь, есть плотовый мост подле города; берега эти песчаны, лесисты; говорят, что леса тянутся отсюда мимо Домеснеса вплоть до самой Риги. Ветер переменился, подул с юго-запада, что было приятно, потому что разгулявшаяся зыбь неминуемо должна была ослабеть. К вечеру судно должно было прибыть в Либаву. Отсюда до неё только шесть часов пути.

Либава.

Вход влибавскую гавань. Либава как гавань. Историческое. Цифровые данные. Либава как место купанья. Военный и коммерческий порты.

К вечеру 17-го июня пароход приближался к Либаве и, таким образом, заканчивал шестьсот тридцать четвертую милю пути по Балтийскому морю.

Историческая судьба Либавы, лежащей в уголку, так сказать, бледнеет пред её современным значением, хотя и тут совершился факт, служащий прелестной иллюстрацией к тем приемам, к каким прибегал рыцарский орден во время своего могущества. Зимой 1426-1427 года отправлено было в Рим, от рижского архиепископа, посольство с жалобой на орден; рыцари знали это и, подтащив посольство к проруби лежащего подле города озера, одного за другим пустили под лед. Совершилось бесследное исчезновение нежелательных рыцарству личностей, применявшееся неоднократно, и прибавилась историческая черточка, не лишенная своеобразной красоты.

Как морская гавань, Либава существует с весьма отдаленных времен: это, вероятно, древняя Portas Liva. Нынешняя гавань устроена при герцоге курляндском Фридрихе Казимире в 1697 г., а прежняя находилась в трех верстах к югу от города, где либавское озеро имело прежде исток в море. Она была неудобна потому, что постоянно заносилась песком. Торговля Либавы в древние времена никогда не принимала больших размеров, и этим можно объяснить себе, почему этот город не значился в числе ганзейских. Начало процветания торговли Либавы относится к эпохе герцога Иакова.

Выше уже говорилось о том, что либавский порт в двадцать два раза значительнее виндавского по количеству своих оборотов. За трехлетие, 1883-1885, по приходу значилось судов:

Иностранных: паровых — 3.538, парусных — 713

Каботажных паровых — 202, парусных — 378

Прибрежного плавания — 413

Вывезено на сумму — 118.711.831 руб.

Привезено — 42.950.062»

Пошлин золотом — 5.175.180»

При взгляде на план либавского порта, до последних сооружений, видно, что песчаная полоса тянулась от берега в море на одну версту, за которой следовал твердый грунт; на половину этой полосы молы в описываемое время были уже вытянуты в море и, чтобы быть вполне обеспеченным, требовалось достроить еще около четырехсот сажен. Молы строились с 1863 года, и всего затрачено казной около 4¹/₂ миллионов рублей.

В Либаве заслуживают внимания Мариинская богадельня, больница, при входе в которую, с левой стороны, на дверях значится надпись: «Квартира отца дома» — Wohnung des Hausvaters, т. е. лица, заведующего учреждением, причем помощницей ему служит «Hausmutter»; оба они имеют на своем попечении 35 мужчин и 38 женщин; сиротский дом с 32 мальчиками, с безусловно необходимым здесь во всех школах органом. В местной лютеранской церкви имеется замечательный орган, превышающий по величине своей все существующие в Европе; он состоит из трех частей, в нем 131 регистр и одна только поправка его стоила 60.000 руб. Сама церковь относится к числу очень красивых: три нефа, в два света, под круглыми сводами, отделены один от другого 12 колоннами; по яркой белизне стен очень гармонично выделяется обильная позолота; вместо запрестольного образа виднеется тоже белое, с позолотой, Распятие. Орган чрезвычайно могуч, громовые ноты его потрясают, но мягкие voces angelicae недостаточно нежны.

Либавские пожарные отличаются совершенно прусским военным одеянием: тот же покрой военного сюртука, совершенно та же каска, и на правом фланге, на коне, виден даже пожарный конный жандарм, совершенно в роде тех, какие стоят в Берлине на перекрестках улиц, и можно было подумать, что находишься в Пруссии; пожарных с небольшим пятьдесят человек, и двигаются они военным строем.

Медленно темнел ясный, безветренный день, и портовые склады, стоявшие подле воды, во многих местах города, казались еще внушительнее, чем в полном солнечном свете. Для складов, как и для жилья, здесь еще в ходу фахверковая, смесь дерева с кирпичом, постройка и, в значительной степени, крутые черепичные крыши. По домовым книгам, в декабре 1885 года, жителей в Либаве значилось 40.467; из них:

русских — 1.110

поляков — 1.130

литовцев — 1.945

латышей — 11.000

немцев — 15.828

евреев — 8.685

Последних, то есть евреев, кажется всегда больше, чем их есть на самом деле, потому что они целыми толпами как-то умеют скучиваться на виду, а типичности им не занимать. Сюда следует прибавить еще и приезжих на купанье, количество которых, впрочем, что ни год, то уменьшается с замечательной последовательностью:

1879 — 1.203 человек

1880 —  951»

1881 — 816»

1882 — 790»

1883 — 754»

1884 — 767»

1885 — 539»

Чему приписать это уменьшение? Волна в море умеренна, plage хороша, помещения удобны, кургауз недурен и не лишен развлечений. Очень может быть, что причина — в усилении торговых и портовых особенностей Либавы, а это, во всяком случае, необходимым при лечении покой и тишине не способствует.

* * *

За последние десять деть, истекшие со времени этого путешествия, Либава приобрела военный порт, Высочайшим приказом от 6-го декабря 1894 года наименованный портом Императора Александра III. Таким образом, Либава имеет два порта: военный и коммерческий.

При выходе из канала, соединяющего море с либавским устьем и составляющего городской коммерческий порт, в море, то есть в так называемый передовой коммерческий порт, виден с левой стороны южный (коммерческий) мол, ограждающий порт от волн и песчаных наносов, а по правую — короткий северный мол, удлиняющий набережную канала. Длинный южный (коммерческий) мол начат постройкой много десятков лет тому назад. Так как господствующим ветром на либавском побережье является юго-западный, то в этом направлении происходит в течение большей части года прибой волн. Либавцы имеют возможность наглядно убедиться в этом. Море у Либавы никогда почти не бывает совершенно спокойно: на нем вечно несутся большей или меньшей высоты и силы волны, идущие в юго-западном направлении. Волны эти отчасти перемещают подводный береговой песок по берегу с юга на север, отчасти приносят песок, доставляемый морю впадающими в него реками (Висла, Неман и др.), и складывают его в отмели и банки, которые угрожали совершенным обмелением либавского коммерческого порта. Чтобы поставить преграду движению песков и избавить порт от угрожавшего ему обмеления, начали строить южный коммерческий мол. Мол этот приходилось несколько раз удлинять, так как песок (подводные дюны), двигаясь вдоль наружной стороны мола, достигал конца его и заворачивал внутрь порта. В шестидесятых годах инженер Гейдатель, призванный для дальнейшего удлинения мола, дал ему более северное направление, почти перпендикулярное к волнам. При последующих строителях мол хотя продолжал удлиняться, но не по одной и той же системе. Часть мола, построенная за время управления министерством генерала Паукера, представляет входящий угол. Надеялись на то, что в этом углу образуется песчаный водоворот, и поэтому песок не будет двигаться к северу и огибать конец мола, а будет отбрасываться встречной волной к югу. Последствия не оправдали надежд. Пришлось вести мол дальше до глубины, для которой по существующим взглядам наносы не опасны. В 1893 году было, наконец, завершено это грандиозное оградительное сооружение, которое, защищая от песчаных наносов коммерческий порт, вместе с тем защищает от них и находящийся рядом военный порт. Мол в конце загибается. В том же направлении, в котором проведен загиб мола, почти параллельно с берегом, с юга на север, тянутся дальнейшие оградительные сооружения — два волнолома, южный и северный. Эти сооружения возведены морскими инженерами и принадлежат морскому министерству. Назначение этих сооружений видно отчасти из их названия, отчасти из их расположения. Они ограждают и защищают с запада либавский порт от волн и бурь. За этими волноломами, как за крепкими стенами, суда, в случае надобности, могут находиться в безопасности. На концах волноломов имеются маяки. С третьей стороны водного пространства, составляющего коммерческий и военный аванпорты, находится северный военный мол. В этих-то границах, то есть между южным коммерческим молом, южным и северным волноломами, северным молом и, наконец, берегом, и находится тот бассейн, который составляет коммерческий и военный аванпорты, отделенные друг от друга разделительным молом, который в 1895 году был уже почти наполовину сооружен. Хотя еще не решено окончательно, какой длины будет разделительный мол, но, во всяком случае, оба аванпорта будут сообщаться между собой. Между обоими оградительными сооружениями, южным коммерческим молом и южным волноломом, находятся коммерческие ворота, шириной 100 саж. Между южным и северным волноломами — западные военные ворота, шириной 100 саж., наконец между северным волноломом и северным молом — северные военные ворота, шириной 125 саж. Величина порта следующая: длина северного (военного) мола 845 саж., длина северного волнолома 789 саж. и южного волнолома 360 саж. Южный (коммерческий) мол приблизительно такой же длины, как и почти параллельный с ним северный (военный) мол.

О суммах, ассигнованных на оборудование либавского коммерческого порта, находятся интересные данные в отчете либавского биржевого комитета за 1894 год. Высочайше утвержденным 19 февраля 1890 года мнением государственного совета определено, сверх уже ранее ассигнованных сумм (с 1863 г. по 1884 год 4.500,000 рублей), отпустить на работы в либавском коммерческом порте в течение семи лет, начиная с 1890 г., 8.850,000 рублей. Из этой суммы отпущено:

Главная часть проектированных работ должна была быть окончена, согласно контракту, к 1 января 1897 года. В течение 1895 года намечены были к исполнению следующие работы: постройка ремонтной казармы и склада (35 тыс. руб.), покупка парохода-ледореза (210 тыс. руб.), сооружение рейдовой набережной в 245 погонных сажен (516,815 руб.), землечерпательные работы (338,000 руб.), устройство освещения и др. мелкие работы.

Либава. Общий вид

Соперничество рижской гавани с либавским коммерческим портом, сказывается не только по отношению к торгово-промышленной деятельности обоих приморских городов, но и движению судов. В тех случаях, когда рижская гавань покрывается льдом, число прибывающих ежедневно в либавский порт торговых пароходов и парусных судов тотчас возрастает. Насколько сильна конкуренция рижской гавани с либавской, усматривается из следующих данных: в 1896 году в декабре месяце в либавскую гавань прибыло всего 104 парохода и 6 парусных судов с грузом в 25,364 тонны, между тем, как в 1895 году, когда рижская гавань замерзла раньше, в тог же месяц в эту гавань прибыло 118 пароходов и 2 парусных судна, с грузом в 31,742 тонны. Сравнивая 1895 г. с минувшим, видно, что в 1896 году торговля Либавы сильно поднялась. В 1896 году в гавань прибыли 1,206 пароходов и 227 парусных судов, а в 1895 году — пароходов было 1,120, парусных же судов — 148. Из всех товаров, отправлявшихся через Либаву за границу, первое место занимают мясные продукты. В последний день 1896 года, 31 декабря, пароход «Россия» увез в Лондон 1,188 пудов мяса и 12,048 пудов дичи. В декабре месяце вывезено 5,922 пуда мяса и 23,930 пудов дичи. Этот же пароход «Россия» 21 декабря увез 2,440 пудов яиц. В декабре месяце через либавскую гавань отправлено за границу 7,695 пудов яиц. Вообще деятельность либавского коммерческого порта находится в периоде цветущего развития.

От Либавы до Митавы. Ринген.

Особенности курляндского пейзажа. Воспоминание о знаменитом дурбенском сражении. Станция Ринген. Особенности школ в губернии. Гривка. Исключительность немецкого влияния. Передача лютеранских школ в министерство народного просвещения. Противоречие в ландратской коллегии. Митава.

Мирный сельский пейзаж, скользивший перед окнами вагонов, везших путников в Митаву, густая зелень лугов и отдельно стоявшие крестьянские дворы, далеко не всегда монументального характера, роскошное солнечное освещение, ударявшее по листве, серебрившейся росой и следами вчерашнего ливня, вовсе не сходились с мыслью о том, что поезд мчится вблизи одного из мест, важного исторического значения, подле Дурбена, где произошла 13 июля 1260 года, шестьсот тридцать шесть лет назад, самая кровавая, самая важная битва в истории порабощения края немецкими рыцарями. То, что перед глазами мелькали не деревни, а отдельные крестьянские дворы, это тоже один из следов дурбенского и других сражений: деревни, вечно возмущавшиеся, еще в те дни были уничтожены и народ расселен по отдельным дворам, что, в смысле полицейского наблюдения за покоренными, было тактически и стратегически очень правильно. Деревень в том смысле, как понимают их теперь, то есть общежитий значительного числа крестьян, нет в латышской части прибалтийского края и поныне, а имеются фермерские хозяйства, отдельные дворы, полное разъединение. Это же придает пейзажу совсем особый вид, и вот какими эстетическими последствиями сказываются сотни лет спустя чисто-административные мероприятия.

К роковому дню дурбенского боя немецкими рыцарями решено было положить конец всяким мыслям о свободе со стороны порабощенных народностей, роившихся особенно сильно именно в тех местах, но которым шел теперь поезд.

К ландмейстерским знаменам собрались рыцари из Пруссии, Лифляндии, Эстляндии, Курляндии. собрались и другие охочие крестоносцы и повели с собой, в качестве вспомогательного войска, — порабощенных ими куронов, которых в настоящее время нет и следа, так основательно счищены они с лица земли. Воинская сила собралась могущественная, и весь цвет рыцарства находился налицо. Дикари-мятежники расположились пестрыми полчищами близ дурбенского замка, одноименного с ним озера и окаймляющих его болот. Болота расстилались в те дни так широко, что на военном совете рыцарей тотчас же возник вопрос: не лучше ли им спешиться и привязать коней где-либо за боевой линией? Большинство рыцарей высказалось против этого, обидного для их гордости, маневра, равно как и против того, чтобы удовлетворить очень справедливому желанию куронов, помогавших им, получить обратно, в случае победы, своих жен и детей, захваченных неприятелем и находившихся в его лагере. Рыцари желали, оставаясь верными своим меркантильным обычаям, чтобы куроны, их союзники, «выкупили» у них этих жен и детей, которые еще не были отобраны, а только имели быть отобранными! Не трудно, казалось бы, предвидеть будущее; но рыцарей, как говорится, Бог попутал, а куроны вошли в тайное соглашение с неприятелем и поняли очень хорошо, что значить стоять в тылу своих собственных войск.

Когда начался знаменитый бой и грузные рыцарские кони под столь же грузными седоками вязли в трясинах, в самый разгар сечи, кинулись на рыцарей с тылу возмущенные отказом их куроны, и целых восемь часов длилось поголовное избиение попавшего в западню рыцарства; полегли все решительно военачальники, поникли долу их красивые оруженосцы и пажи, фохты и комтуры, а большинство взятых в плен сожжено и четвертовано. Конечно, хранят и до сегодня тинистые берега Дурбенского озера не одну броню, не один чеканный шлем немецкой силы, почти поголовно истребленной. Не будь у неё тогда в запасе без малого всей католической Европы, движимой папой и немедленно заместившей с избытком вакансии убитых, будь тогда чуть-чуть посильнее и посвободнее Русская земля, — и судьбы Балтики вышли бы совсем другими, и целая четверть века рыцарского хозяйничанья сгинула бы бесследно и навсегда. Этого не случилось, но память дурбенской битвы живет и будет жить в преданиях и легендах местных жителей, ожидая художника исторической живописи для её воспроизведения.^[5]

Битва при Дурбене

В настоящее время по этой дороге, близ станции Рииген, находится росенрингенское министерское двухклассное сельское училище. Училище это является первым в крае с русским языком и возникло только в 1885 г. после довольно долгих задержек, след которых имеется в одном из очень любопытных дел министерства народного просвещения. Училище помещается в прочном каменном доме, стоимостью около 70.000 руб., и имело уже в первую зиму 270 учеников, тогда как в местном евангелическо-лютеранском значилось только девять. Такой быстрый успех училища с русским преподавательским языком среди латышей обратил на себя всеобщее внимание.

С легкой руки этой школы, уже возникло другое, совершенно сходное с ней, училище, в Эстляндской губернии, Везенбергского уезда, Катентакской волости, и готовятся к открытию два в Лифляндской губернии. Дай Бог им всевозможного преуспеяния, все они будут на месте, и в Курляндской губернии в особенности. Много любопытного пришлось услышать от местных людей. Курляндская губерния, так сказать, покрыта явными и неявными школами, что, при смешанном населении губернии, представляется особенно неудобным; евреев в губернии 60.000 человек, католиков около 57.000. Кроме того, за последнее время географическое положение некоторых уездов губернии, вдающихся клином в польско-литовские земли, и, рядом с этим, распоряжения тайного советника Сабурова, стоявшего еще не очень давно во главе учебного дела в России, вызвали явление совсем исключительное, а именно: огромный наплыв сюда учащихся из Белоруссии и Литвы; так как с 1881 года разрешено было учреждать уездные училища, то и возникли многие, прежде не существовавшие, и они, при своем рождении на свет, будучи избавлены от правительственного контроля, находились под наблюдением нескольких выборных немецко-дворянских коллегий. Самые видные места среди таких, не то училищ, не то гимназий, занимают основанные в Гривке подле Двинска гофмейстером, ныне городским головой Риги, бывшим до того лифляндским губернатором, Эттингеном. Мужское училище открыто в 1871 году и подарено основателем его курляндскому дворянству; позже оно преобразовано в семиклассное, с преподаванием на немецком языке, причем большинство преподавателей не знают вовсе русского языка, а некоторые не подвергались испытанию в России и, кажется, не принимали даже русского подданства. То же самое должно сказать и о гривском женском училище, основанном тем же гофмейстером Эттингеном в 1873 году и преобразованном в шестиклассное. Эти и другие училища в Курляндской губернии, при том условии, что здесь, на всем протяжении от Риги до Ковны, ни одного русского училища, дающего какие-либо права, не существует, обусловливают то, что поляки, литовцы и евреи, в огромном количестве, направляются в Курляндию и этим самым поступают в круг ведения выборной от немецких дворян «высшей комиссии школ», в которой представителем нашего правительства является один только человек, член от министерства внутренних дел, а не народного просвещения. Каковы должны быть последствия таких порядков, — довольно ясно само собой.

Еще в 1838 году министр народного просвещения граф Уваров обратил внимание именно на Курляндию, но все его добрые начинания быстро перешли в архив. Только в самое недавнее время новый закон передал в ведение министерства народного просвещения около 2.000 лютеранских школ в прибалтийском крае и положил основание совершенно новой системе. Это веское правительственное мероприятие находится в прямом противоречии с «Материалами к изучению положения крестьян в Лифляндии» — изданием высшего местного административно-дворянского немецкого учреждения, ландратской коллегии. В издании этом, очень не задолго до утверждения названного закона, изображено было слово в слово следующее: «Для борьбы против существующей по закону организации народных школ, национальная агитация избрала лозунгом чтобы школы в Лифляндии были изъяты из ведения министерства внутренних дел и подчинены министерству народного просвещения; в действительности, цель заключается в том, чтобы лишить народные школы их церковного характера. Это явление, — заключает коллегия, — представляется в одинаковом смысле и печальным, и опасным». Если верить этому заключению, то правительственное мероприятие передачи школ, уже совершившееся, пошло само навстречу мнимой опасности, а открытие новых русских училищ свидетельствует о том, что и в печалях бывают проблески счастья, при которых возглашаются благодарение Господу и многолетие Царю.

К четырем часам пополудни 20-го июня поезд подошел к Митаве, потонувшей в зелени своих садов. Луга окружают городок и до сих пор и оправдывают происхождение его имени: «Mitte in der Aue» — посреди луга. Другие полагают, что это название произошло от того, что митавский замок, давший имя всему городу, стоит посреди реки Аа; а еще вернее, происходит оно от латышского слова Mihtava, т. е. место обмена: здесь, на пограничной реке Аа, в древние времена, рижские купцы и приезжие литовцы обменивали свои товары на туземные. Выше других поднимается над городом, под шапкой, каланча-башня губернской гимназии, одного из лучших зданий, когда-то Academia-Petrina. В ней из числа 588 учеников, только одиннадцать русских, но, тем не менее, она содержится на казенный счет.

Митава.

Вид па Митаву. Православная церковь. Риттергауз. Предводители дворянства. Историческое. Замок. Кто жил в нем? Герцогский склеп. Тело Бирона. Борьба двух претендентов, Морица Саксонского и Меншикова. Митавская гимназия. Тюрьма. Катерининский приют благородных девиц и вдов. Выставка и её замечательности. Грамоты. История дворянских привилегий. Грамота Петра I и её подтверждения.

Митава — столица бывшего Курляндского герцогства, а ныне губернский город. Место ровное, гладкое; множество лугов окаймляет городок; над красными черепичными и железными крышами высоко в воздухе поднимаются: упомянутая уже башня, с шапкой, на губернской гимназии и острые шпили лютеранских церквей: Троицкой — немецкой и Аннинской — латышской; православной церкви не видно, а, между тем, она существует. Кое-где вдали проблескивают излучины реки Аа, уходя в синюю даль, по которой как будто оттеняются холмы, обозначаются леса.

Не удивительно, что православная церковь во имя Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы, церковь, единственная в городе, если не считать кладбищенской, помещающейся в убогой часовенке, не видна от железной дороги. Устроенная в 1778 г. повелением Екатерины II, на казенные средства, церковь эта очень мала размерами, без купола, без алтарной и боковых входных дверей, без соответствующей утвари, и существует без всякого капитального ремонта; кровля над ней обветшала и дает течь, следы двух пожаров еще имеются на иконостасе и его разновременных иконах, ризница совершенно бедна; колокольный звон небольшой колокольни едва ли способен донестись до ближайшей улицы и напомнить проходящему о доме молитвы. Это положение мотовской православной церкви тем более печально, что стоит она чуть не на рубеже России, и что с недавнего времени, именно в Курляндской губернии по примеру Эстляндской, вновь замечаются сочувственные проявления к православию со стороны иноверного народа.

Кроме того, церковь в Митаве есть в то же время кафедральный «обор, так как епархиальный епископ именуется рижским и митавским. Приход — до 500 человек (кроме того, военных около 1.300) — поправить дело своими силами не может, и совершенно необходимо прийти к нему на помощь; эта помощь будет тем влиятельнее, что сама ветхая церковь как бы озаботилась о преемнице себе и десятками лет скопила запасного капитала 14.000 рублей. Согласно сметам, на полное обновление требуется всего до 35.000 руб., и неужели никто в России на эту настоятельную нужду не откликнется? Ведь будет не хорошо, если местные лютеране, вспоминая миллионные пожертвования русских на постройку в балтийском крае храмов лютеранских, задумают от себя дополнить эти недостающие 20.000 рублей! А ведь это не невозможно и свидетельствовало бы только о большом политическом смысле... Как не имеет наша православная церковь подобающего ей в губернском городе благолепия, так не существует в Митаве и русского благотворительного учреждения; в православном приходе имеются две начальные школы с 84 детьми на обучении, из них лютеран 43. Согласно показанию лица, вполне знающего местные условия, «взрослые православные латыши понимают русскую речь, а о детях сказать этого невозможно»; это показание очень веско и служит хорошей иллюстрацией к тому, что было сказано по поводу хронического исчезновения русского языка, и как настойчиво и старательно этого достигали.

Зал здешнего риттергауза меньше ревельского, больше эзельского, но, как и те два, увешан гербами матрикулованных дворян, в несколько ярусов; на стенах одной из комнат повешены портреты трех предводителей дворянства и бывшего генерал-губернатора князя Суворова, память которого очень высоко ценится немецким населением прибалтийских губерний. Гербы в главном зале, под перьями, шлемами, секирами и коронами, являют чудную радугу цветов и обширную коллекцию изображений животного и растительного царств. Митавский предводитель дворянства называется «Landesbevollmachtigter», в Эстляндской губернии его прозвание «Ritterschaftshauptmann», в Лифляндской и на острове Эзеле, имеющих своих особых предводителей, — «Landmarschal». Эта пестрота наименований, систематически проводимая по всем инстанциям вниз, решительно сбивает с толку в прибалтийских губерниях и, должно полагать, в скором времени отойдет в былое, наравне со многим другим.

Митава на целое столетие моложе Риги и почти столетием позже других прибалтийских городов, как столица отдельного герцогства, в 1795 году, подчинилась России.

Когда в 1561 году, 28-го ноября, Лифляндия кончила свое отдельное существование, став польской провинцией, Курляндия является ленным герцогством Польши, и герцогом её сделан бывший гермейстер ордена Кетлер. За все время своего существования маленькая Митава была занимаема различными войсками несколько раз; наши войска заняли ее в 1705 году, с князем Репниным во главе; в 1812 году город был занять союзниками.

Митава, столица латышей, капиталами бедна, земли и торговли не имеет; она не имела до 1831 года даже хорошей воды, так как канал герцога Иакова грязен, и только водопровод из реки Шведа, пятнадцать лет тому назад, помог общественному горю. Есть еще одно отличие Митавы от большинства других прибалтийских городов, это — обилие евреев. Эккарт, высказывавший много занимательного, находил присутствие их здесь положительно вредным и любезно советовал переселить их «в малонаселенные (?) места центральной России», где они, по его словам, «найдут соответствующие своим способностям занятия и будут положительно полезны», а курляндская земля избавится от еврейского «пролетариата, отягчающего как свинец» свободное движение местной немецкой жизни.

Митава. Общий вид

Замок, отделенный от города рекой Дриксой, счетом второй, построен на месте старого, воздвигнутого в 1265 году гроссмейстером Конрадом Модемом; подле этого, не существующего уже, замка, в 1345 году, расселилось предместье. Нынешний замок-дворец задуман герцогом Эрнстом-Иоанном Бироном, и для того, чтобы очистить место, старый был взорван порохом. Бироновский дворец рассчитан не по размерам значения Бирона, — на 300 комнат, построен по плану Растрелли, и работы начаты в 1736 году: скоро вслед за этим они приостановлены: Бирон отправился в Сибирь я хотя вернулся в замок обратно и прожил в нем, уже после отречения в пользу сына (1769), в течение двадцати дней, но, тем не менее, план дворца остался невыполненным. Замок построен в стороне от города, на островке, и окружен тенистыми деревьями; он имеет главный корпус и два флигеля, расположенные покоем; все они в два этажа, с мезонином; общая длина 186 сажен, ширина одиннадцать, вышина семь сажен; план последней перестройки в 1844 г. подписан графом Клейнмихелем. Название «замок», конечно, неправильно, это — скорее дворец, обращенный главным фасадом на восток, к реке Аа, и вынесенный, если можно так выразиться, из города в поле.

Митава. Замок

В настоящее время в нем живут: начальник губернии, губернский прокурор, митавский обергауптман, добленский гауптман и другие лица; помещаются некоторые присутственные места, и имеются, на случай Высочайших приездов, «Царские покои». Как и все постройки Растрелли, замок по соразмерности хорош и, несмотря па длину основных линий, производит хорошее впечатление. С 1798 по 1800 год жил здесь граф Прованский, впоследствии король Людовик XVIII; в 1805 году прибыл он вторично с тем, чтобы переселиться отсюда в Англию, и во время этого второго пребывания здесь был посещен императором Александром I. Тут же, в этом дворце, жил и умер маститый аббат Эджворт де Фирмон давший последнее напутствие Людовику XVI; он похоронен на митавском католическом кладбище и памятник над ним поставлен Людовиком XVIII, а украшен графом Шамбором. В этом же замке был заключен брак дочери Людовика XVI, Марии-Терезии, с герцогом Ангулемским. В 1812 году пруссаки обратили этот замок в госпиталь.

Не лишен интереса герцогский склеп замка, находящийся в подвальном этаже одного из флигелей; вы входите в него прямо, непосредственно от зеленеющих куртин светлого двора, высокая, грузная дверь распахивается перед вами и открывает жилище смерти курляндского герцогского дома, длинное, высокое, снабженное светом помещение; в печатном списке, предлагаемом для соображений, перечислено тридцать тел, больших и малых. Наиболее замечательны четверо: занимающий первое место Готгард Кетлер, последний гермейстер ливонского ордена, первый курляндский герцог (у. 1587); занимающий десятое место герцог Иаков (у. 1681), создатель города Якобштадта, не стеснявший православия, любивший широкую колониальную политику и составивший себе известность сооружением канала, носящего его имя. Герцог Иаков заключил даже торговое и мореплавательное условие с Кромвелем, думал купить у Испании остров Тринидад и владел в Вест-Индии островом Тобаго, а у берегов Гамбии — фортом св. Андрея. Номера 21 и 22 заняты знаменитым герцогом Эрнстом Бироном (у. 1772) и его женой Бенигной Готлиб (у. 1782). Эти два гроба открываются для посетителей. Черты лица Бирона сохранились очень хорошо и легко узнаваемы по портретам; говорят, будто нос его когда-то был сломан и заменен деревянным; на голове герцога — обильный белыми волосами парик; на побуревшем черном бархатном плаще вышита андреевская звезда; белые, шелковые чулки тоже побурели и образуют складки по высохшим костям; на ногах — кожаные башмаки, из-под рукавов виднеются пожелтевшие кружева. Лицо герцога, на котором видны червоточины, сохранилось лучше лица герцогини, одетой в длинный, белый шелковый балахон, обшитый кружевами. Так как оба они лежат подле самой двери, то, при открывании гробов, обильно заливаются дневным светом. Подле некоторых из гробов, большей частью вычурных, металлических, красуются старые китайские вазы, сохраняющие внутренности усопших.

Одна из любопытнейших страничек истории Митавы подробно разработана покойным Щебальским. Она разыгралась здесь в 1726 и 1727 годах, и главными лицами в ней являются два видные деятеля конца прошлого века, люди до такой степени противоположные по внешности, обстановке, взглядам, до такой степени особняки, каждый в своем роде, как цветки особых культурных развитий, что лучшей темы для литературного произведения, как описание этой их встречи, найти невозможно. Дело шло о короне маленького герцогства Курляндского, претендентами на которую явились граф Мориц Саксонский, незаконный сын короля польского Августа Саксонского и Авроры Кенигсмарк, и наш, маститый в те дни, любимец усопшего уже Петра I, Меншиков. Мориц, юный красавец, тюильрийский герой, дуэлист, полководец, танцор, волокита, авантюрист, игрок и спортсмен одновременно, являлся воплощением идеала двора Людовика XIV и шашней Сен-Клу и Трианона; наш Александр Данилович, в то время уже на склоне лет, переживший с Петром I все его царствование, схоронивший Петра, стоял безусловным почти повелителем судеб Империи Русской, — Империи, чувствовавшей себя но особенно прочно в слабых женских руках. Судьбе угодно было свести этих двух людей, поставить лицом к лицу в погоне за одним и тем же лакомым предметом, за курляндской короной: Морица Саксонского — окруженного кучкой солдат-наемников, собранных отовсюду, и Меншикова — с усачами-солдатами, видавшими Петра Великого, слышавшими его голос, людьми из-под Лесной и Полтавы. Сцена разыгралась в Митаве.

Митава. Парк

Завязалось это дело еще при Петре. Лютеранская Курляндия имела в начале XVIII века герцога номинального, назначенного ей католической Польшей, католика по вероисповеданию, человека сомнительной храбрости, убежавшего из-под Нарвы прямо в Данциг и не показывавшегося в свое герцогство; это был Фердинанд. Когда, после подчинения Шлиссельбурга, Нарвы, Ревеля и Риги, Петр I прибыл в Митаву, то объявил рыцарству-дворянству, искавшему герцога, что он уже условился с королем прусским женить его племянника Фридриха-Вильгельма на русской принцессе, чем обрисовалась для Курляндии возможность иметь более прочного герцога в будущем.

Курляндское рыцарство, ненавидевшее обретавшегося в Данциге Фердинанда, отправило в Петербург посольство для переговоров о браке принцессы Анны Иоанновны; выговорено 200.000 рублей денег приданого и по 40.000 рублей в год принцессе, в случае смерти мужа. Следовала, как известно, свадьба, а затем быстрая смерть от оспы её молодого супруга.

Курляндское рыцарство просило тогда вдовствующую Анну Иоанновну жить в Курляндии и самой управлять своими имениями, что она и исполнила, и находилась попеременно то в Митаве, то в Анненгофе. Открывшаяся снова герцогская вакансия подала мысль депутату от Курляндии в Варшаве, Бракелю, устроить бракосочетание вдовствующей русской принцессы со знаменитым Морицем Саксонским, незаконным сыном короля польского Августа, того именно, в столице которого состоял депутатом от Курляндии Бракель. Мориц был смел, красив, ловок, славен в стиле тюильрийского героизма, с фантастическим и пикантным прошлым; кроме того, он был сыном Августа польского, в ленной зависимости от которого находилась Курляндия; чем не жених для вдовствующей и скучающей молодой принцессы? Король Август высказался, конечно, за это предприятие в пользу сына; он оказался даже настолько заинтересованным, что, не имея возможности получить государственную печать Польши для приложения её к документу, писанному с этой целью курляндскому ландтагу, — документу, не соответствовавшему взглядам польских католических магнатов, воспользовался существованием другой государственной печати — литовской и нарочно с этой целью ездил в Вильну, где действительно печать эту получил — и к документу приложил. Согласие короля на этот брак, устроенный депутатом Бракелем и вполне любезное курляндскому рыцарству, обусловило то, что в Митаве 28-го июня 1726 года собрались сорок депутатов и порешили выбрать Морица Саксонского герцогом и ходатайствовать о совершении предположенного бракосочетания.

Когда, казалось, все итоги были близки к общему своду, когда появление красавца Морица в Митаве и впечатление, им произведенное на вдовствующую принцессу, только усилило надежды на свадьбу, неожиданно возник слух о появлении русского кандидата. Слух этот получил неожиданное подкрепление в факте прибытия Меншикова в Ригу. Меншиков в те дни был всесилен, и кандидатура его оказывалась далеко не шуточной, тем более, что, благодаря именно этому всесилию его, многие из дипломатических подходов могли быть подтасованы и действительно подтасовывались по его изволению.

Принцесса Анна не замедлила приехать к Меншикову в Ригу, и между ними произошел какой-то разговор, в котором, будто бы, — так гласит, по крайней мере, письмо Меншикова к императрице в Петербург, — принцесса отказалась от свадьбы с «сыном метрессы» и желала, чтобы он, Меншиков, ехал в Митаву. Это было писано в том же духе и с той же целью, с которой раньше того подстроено было Меншиковым сообщение из Митавы в Петербург о том, «что сословия герцогства не только склонны к кандидатуре его, Меншикова, но и прямо высказывают желание иметь герцогом именно его».

Не дождавшись положительных указаний из Петербурга или, правильнее, продолжая действовать на свой страх, Меншиков, закусив удила, является вдруг в Митаве, собирает, почти насильно, депутатов, говорит с ними, с геральдическим и гордым рыцарством, дерзко, грубо и угрожает им, при нежелании их согласиться, ссылкой в Сибирь и занятием края русскими экзекуционными войсками.

Если характерно все сказанное, то еще более картинным является свидание, состоявшееся между Меншиковым и Морицем, посетившим своего старческого конкурента на герцогскую корону, по приезде его в Митаву. Что они говорили? Как говорили? — документов нет; но известно, что Мориц вызывал Меншикова на поединок и что от герцогского трона он не отказался. Юный граф догадался также сообщить в Петербург Остерману, между прочим, об угрозах Меншикова депутатам, и тогда-то, рескриптом 10-го июля, повелено Меншикову вернуться на берега Невы. Это ускорило развязку, и были пущены в действие войска.

Мориц Саксонский вербовал свои «войска» в Западной Европе, и на это давали ему деньги многие, очень многие, а актриса Адриенна Лекуврер заложила даже свое ожерелье... «Войска» эти, собранные в Люттихе, в числе 1.800 человек, прибыли, наконец, в Митаву, лишившись по пути тысячи человек; но смелому маршалу, в любой руке которого сидела целая армия, оказывалось достаточно и этой кучки — он был окружен своими людьми. Меншиков, переехавший обратно в Ригу, тоже решился на крайнюю меру и послал в Митаву 800 человек солдат с приказанием полонить Морица Саксонского в доме, им занимаемом. Нападение последовало в глубокую ночь, и мирный сон жителей Митавы нарушен ружейными выстрелами. Из «войск» Морица при нем находилось тогда только шестьдесят человек; но бой, тем не менее, состоялся, так как Мориц был далеко не из робких. Свалка длились не долго; оказалось, однако, шестнадцать убитых и шестьдесят раненых, и прекращена она только появлением лейб-гвардейцев принцессы Анны, разогнавших сражавшихся. 17-го июля Меншиков отправился в Петербург, а в декабре шествовал далее, по пути в Березов. Немного более года оставался Мориц в Митаве. Последний акт его пребывания здесь носит на себе, в полном смысле этого слова, характер оперетки. Имея по соседству внушительные военные русские силы, собранные подле Риги под начальством Ласси, он укрепляется на близком к Виндаве Усмайтенском озере, на островке его. Ласси был человеком вполне подходившим к той роли, которая ему предстояла: он обошелся приветливо и умело с курляндским рыцарством и 17-го августа 1727 года обложил кругом озеро. Мориц имел тогда до 3.000 солдат; в ночь на 19-е августа,на лодочке, тайком съехал он на берег и бежал к себе, в ту Западную Европу, откуда пришел. После не особенно долгих мероприятий, в 1795 году, Курляндия, как известно, подчинилась России вполне и безусловно.

На берегу канала Иакова, совсем за городом, находится образцовое учреждение глухонемых, приютившее сорок человек детей и содержимое на счет дворянства и земства. Не менее любопытно учреждение диаконис, сестер милосердия, при котором имеются больница и школа, основанное, кажется, в 1865 году на капитал в 35.000 руб., пожертвованный графиней Медем; здесь же, за взнос 200-300 руб. в год, находят помещение и содержание больные из образованных классов.

В местном Александровском городском училище (127 учеников — 19 русских, 80 лютеран и 28 евреев), основанном в 1841 г. в память бракосочетания цесаревича Александра Николаевича, впоследствии императора Александра II, обучение русскому языку идет настолько успешно, что при переходе во второй класс все дети уже говорят по-русски; это училище преобразовано в двухклассное в 1867 году, а в трехклассное — в 1885 года.

В митавской гимназии в 1885 году учеников было 588, из них:

русских — 11

немцев — 315

поляков — 64

литовцев — 32

латышей — 66

евреев — 100

Это своеобразнейшая, по составу учеников, гимназия; следует заметить, что из числа показанных 315 немцев, более половины латышей, причисленных к немцам, или потому, что они онемечены, или потому только, что говорят по-немецки. Гимназия эта содержится исключительно на русские деньги. Она учреждена в 1775 году под названием «Academia Petrina», преобразована в 1804 году в так называемый «Gymnasium illustre» в трех классах, в 1820 году в гимназию с пятью, а в 1860 году с семью классами. Теперь в ней семь основных и столько же параллельных классов и два приготовительные. Русские мундиры синего сукна на начальствующих лицах, несомненно, свидетельствовали о том, что эта гимназия правительственная, а число русских учеников, одиннадцать мальчиков на 588, доказывает совершенно наглядно, что о какой-либо исключительности тут не может быть и речи. Здание в полном смысле роскошно; немного таких гимназических зданий в России. Но и тюрьмой своей может Митава по справедливости гордиться; между тем как в великой России множество тюремных замков ветшает и кубическое содержание в них воздуха, по количеству заключенных, не удовлетворяет самым основным гигиеническим условиям, — митавская тюрьма, построенная на казенные русские деньги, является настоящим palazzo с роскошными коридорами, чугунными лестницами, особым рабочим домом. Нельзя было отклонить от себя докучливую мысль о том: почему же именно на долю прибалтийского края выпадали такие

лакомые кусочки государственной сметы? Тюрьма построена несколько лет назад и стоила около ста тысяч рублей; помещения в ней на 200 человек арестантов; зимой помещается и больше.

Невольно вызывал на подобное же сравнение и лютеранский собор. Тогда как православного храма, — дома молитвы первенствующей в России, а следовательно и здесь, церкви, — надобно поискать, прежде чем найти, — лютеранский храм о трех нефах на круглых столбах, под круглыми арками, из которых средний неф значительно выше, с высоким шпицем, виден отовсюду издали; алтарь расположен в углублении и освещен цветными стеклами; в церкви есть и скульптура, и живопись; много фигурок, совершенно белых, разбросано по белому канцелю, а орган хорош и силен.

Митава. Православный собор

Никакому сравнению не подлежит, по своей характерности, учреждение, называемое «Adelige St. Catharinen-Stift», нечто в роде приюта благородных престарелых девиц и вдов, основанный в 1775 году, как гласит об этом старая надпись на старом доме, вдовой бывшеголифляндского губернатора, Катериной фон Бисмарк. Приют был рассчитан сначала на помещение восьми женщин, курляндских дворянок «без различия вероисповедания», причем девицам отдавалось предпочтение пред вдовами; но с течением времени, вследствие новых вкладов, из которых последний внесен графиней Ливен в 1880 году, явилась возможность прибавить еще восемь вакансий. Все эти шестнадцать дам подчинены настоятельнице «Aebtissin» и куратору, т. е. двум начальствующим лицам из курляндского дворянства. При самом начале учреждения, имеющего несомненно добрую сторону, оно было утверждено королем польским Станиславом Августом в 1788 году; король дал всем дамам и обоим лицам, заведующим учреждением, для ношения на шее особый крест, голубой, под золотой короной, на голубой ленте с белым кантом, напоминающий очертанием прусский «pour le mdrite». Дамы получают, помимо помещения и стола, ежегодную пенсию в 125 рублей. Капитал учреждения, 100.000 рублей, от поры до времени увеличивается пожертвованиями; кое-что дает от себя курляндское дворянство и благотворители. Муж основательницы учреждения, лифляндский губернатор Лудольф Бисмарк, одновременно с Бироном сослан в Сибирь, помилован в 1750 году и умер в Полтаве. К столетию учреждения, в 1875 году, приют получил поздравительную телеграмму от германского канцлера.

Митава. Ратуша

Вольная пожарная команда Митавы очень многочисленна, в ней около четырехсот человек, та же военная выправка, те же командные слова, что и везде.

В тот же самый день, оставаясь верными однажды утвержденной программе — оказывать равное внимание всем народностям, обитающим в балтийских губерниях, путешественники посетили так называемый Медемский сад, принадлежащий латышскому обществу, где прослушали исполнение нескольких хоровых песен. И тут, как при многих посещениях не немецких учреждений, отсутствовал, например, городской голова, который, в силу значения той цепи, которую носит, обязательно должен бы был находиться налицо. Это отсутствие немецкого элемента в среде латышского общества не могло быть не замечено и должно было неминуемо войти в число тех впечатлений, которым предстояло определиться и обусловить некоторые общие выводы за все время пути. Это «отсутствие по народностям» свидетельствовало, несомненно, о существовании в крае глубокой, укоренившейся и вовсе нежелательной розни.

Митава. Плавучий мост

Много любопытного, редкого и поучительного представляла устроенная в Митаве, в 1885 году, культурно-историческая выставка. Ранее уже упоминалось о том похвальном уважении, которое питают немцы к своему прошлому; это уважение сказывается, между прочим, и в том, как бережно сохраняют они всякие семейные реликвии, всякие безделушки, так или иначе попавшие в семью. Так как судьбы прибалтийского дворянства были таковы, что, с одной стороны, оно находилось в прямых сношениях еще с крестоносцами, с императорами священной римской империи, с корифеями католичества и протестантства, а, с другой — с развитием Русской земли, в особенности с петровского времени. так как судьбе угодно было, чтобы уроженцы балтийских губерний занимали в России множество высших постов, военных и гражданских (в XVIII веке было из них, — в разных странах, не исключая, конечно, России, по словам Эккарта, — двадцать один фельдмаршал и множество генералов), то понятно, что и вещественных воспоминаний хранится у них видимо-невидимо. Предполагали устроить выставку от всех трех губерний, но состоялась отдельно курляндская. Справедливость требует заметить, что выставка заслуживала самого подробного осмотра, сильно облегченного тем, что люди, специально знакомые с отделами, находились тут же и давали объяснения.

В 1.400 номерах каталога, распределенных систематически по отделам, можно было видеть предметы действительно любопытные. Старейший отдел — это языческое время края, металлические и каменные следы раскопок, причем, как в Египте, находили семена и остатки кухонных приготовлений, так и здесь, в Терветене, найден доисторический ячмень. Особенно любопытны ожерелья и браслеты, известные здесь под именем варенброкских и анненбургских, и модели так называемых «крестьянских гор», о которых говорилось в главе об Аренсбурге; последние, числом около 200, исследованы пастором Биленштейном, находившимся на выставке и составившим своим раскопкам подробные карты. Трудно перечислить все наиболее замечательное в длинных рядах всяких фарфоров, табакерок, кубков, резьбы из дерева и слоновой кости, всяких инкрустаций, медальонов, оружия, монет, одеяний, миниатюр, рисунков, образчиков печатного дела. Приходится ограничиться обзором только нескольких, наиболее замечательных, по той или другой причине.

Курляндия имела свой собственный орден «de la reconnaissance» — «Благодарности», белый мальтийский крест, на серебряной, красным окаймленной, ленте, носивший надпись «pour les honn£tes gens», рассчитанный на 12 курляндских и 12 иностранных кавалеров ордена и основанный, между прочим, для усиления связи между герцогом и дворянством; орден этот не пережил своего основателя, герцога Фридриха-Вильгельма, супруга принцессы Анны Иоанновны. Исключительно немецкого характера имевшиеся налицо «веерные альбомы», в которых на складках вееров написаны автографы более или менее замечательных людей, знакомых когда-то владелице веера; наиболее замечателен тот, что принадлежал г-же фон Рекке, с автографами Гёте, Клопштока, Гердера и др.; еще более надписей в настоящих альбомах, на которые в XVIII веке был великий урожай, и которых на выставке имелось несколько. Не лишен был интереса генеалогический ряд портретов, писанных масляными красками на холсте, с изображениями всех герцогов из дома Кетлера: это цветные иллюстрации к тем темным, холодным гробам, которые сохраняются в подвальном этаже одного из флигелей митавского замка; хороши портреты Паткуля и Бирона. Следует помянуть о «первой латышской книге», напечатанной ровно 300 лет назад. В числе предметов церковного характера надо вспомнить о старой гробовой доске с изображением страшного суда; купель 1704 года, подарок баусской церкви от некоей госпожи Шульт, во внимание к тому, что ей довелось видеть 300 человек своего прямого потомства. О добросовестности хранения вообще свидетельствует собрание митавских афиш с конца XVII по начало XIX века: надобно же было иметь терпение и последовательность, чтобы собирать афиши в течение более чем столетия! Любопытен кубок, вмещающий восемь бутылок, который некто Офенберг осушал сразу; замечательна небольшая фотография останков первого епископа Мейнгарда (у. 1196): при переделке рижского собора в 1883 году их вскрывали и нашли, что кости сложены в небольшой четырехугольный ящик, а не во всю длину человека. Наглядным свидетельством того, как свеваются временем старые рыцарские замки, служили рисунки двадцатых годов: развалины, которые имелись тогда налицо, теперь не существуют.

Совершенно самостоятелен был отдел грамот и хартий, которые находятся здесь в великом почете, далеко не все по праву и значению. Старейшая — 1245 года; тут же имелись налицо копия знаменитой Pacta subjectionis 1561 Сигизмунда, о которой упоминается в грамоте Петра I, Formula regiminis 1617 и всякие подтверждения прав и привилегий курляндского дворянства. К числу способов, способствовавших сохранению грамот в балтийской стране, должно отнести, например, и следующий: когда шведское правительство потребовало от лифляндского дворянства подлинной грамоты Сигизмунда, оно представило только копию с неё, объяснив, что подлинная затерялась; нечто сходное имело место и с былыми требованиями нашего правительства. Вообще всяким грамотам в этом крае нет числа, и митавская выставка доказывала это. Не виднелось между ними только самого важного документа — «Грамоты Петра I», и по причинам весьма существенным. Вот они в нескольких словах.

Когда, в конце 1709 года, Петр I завоевал прибалтийскую страну и желал избегнуть лишнего кровопролития при взятии городов Риги, Ревеля и Пернова, то обнародовал «Универсал» — воззвание, обещавшее сохранить евангелическое вероисповедание и дворянству его привилегии. На это воззвание ответа не последовало, и тогда приступили к осаде Риги и Пернова, и они сдались на капитуляцию в 1710 году: Рига — Шереметеву 4-го июля, Пернов — Бауэру 12-го августа. При сдаче им были предложены так называемые «аккордные пункты», частью утвержденные генералами, частью отложенные до утверждения царем. В Эстляндии Петр I тоже обнародовал воззвание 16-го августа 1710 года, и, вследствие неполучения ответа, начата вторая осад Ревеля, сдавшегося Бауэру на капитуляцию 29-го сентября 1710 года, утвердившему тоже часть аккордных пунктов. Затем дворянство и гражданство, до утверждения Высочайшей властью аккордных пунктов, присягнули на подданство России. Заключенные капитуляции были большей частью утверждены Петром I, и дворянству Лифляндии и Эстляндии, и городам Риге и Ревелю выданы жалованные грамоты. О маленькой Курляндии, составлявшей в то время особое герцогство, в грамотах не могло быть и помину.

Вот дословно содержание основное грамоты Петра I:

«Через сие верному нашему рыцарству и земству в Лифляндии и их наследникам все их напредь сего благоприобретенные привилегии, с которыми нам уже поддались, а особливо привилегию Сигизмунда-Августа, данную в Вильне 1561 года, статуты, рыцарские права вольности, принадлежности (елико оные к нынешнему правительству и времени приливаются), праведные владения и особенности, как те, которыми они действительно владеют и пользуются, так и те, которые они от своих предков по своим правам и принадлежностям притязание имеют; за нас, и за наших законных наследников, сим и силой сего милостивейше подтверждаем и укрепляем и обещаем, что они и их наследники как прямо и справедливо есть при всем том совершенно и непрестанно содержаны и охранны будут, однакож наше и наших государств Высочество и права предоставляя без предосуждения и вреда».

Смысл этой грамоты, во внимание к оговоркам, начинающимся словами «велико» и «однакож», совершенно ясен: привилегии дворянству были даны условно и на время. Никакими силлогизмами, никакой схоластикой из этой грамоты «вечности» привилегий не вывести и признать ее за «договор» между двух сторон нельзя. Лучшим доказательством этому служит то, что, совершенно основательно сомневаясь в непоколебимости своих привилегий, прибалтийское дворянство, при каждом новом царствовании, всегда испрашивало их подтверждения. Права эти действительно подтверждались, чем не устранялось «елико» и «однакож» грамоты. При Петре II, Елисавете Петровне, Екатерине II сделаны прямые ссылки на конфирмацию Петра I, а в позднейших грамотах, начиная от Александра I, при Императорах Николае I и Александре II, говорится о подтверждении привилегий «елихо они сообразны с общими государства нашего постановлениями и законами».

Нельзя не заметить, говоря об этом любопытном предмете, что одна из ссылок, которые делаются защитниками «неизменности» привилегий, а именно ссылка на ништадтский мир 1721 года, якобы подтвердивший их, — совершенно неверна: мир этот заключен был не с дворянскими обществами, уже находившимися в подданстве России, а со шведским правительством. Любопытно и то, что впоследствии постоянно просило о подтверждении своих прав эзельское дворянство, не имевшее ничего общего ни с жалованной грамотой Петра, ни с подтверждениями. Еще любопытнее отношение к этим подтверждениям курляндского дворянства: отрекшись от ленной зависимости от Польши, на ландтагах 6-го и 16-го марта 1795 года, дворянство это решило подчиниться России безусловно и непосредственно, что не помешало ему впоследствии также ходатайствовать о подтверждении прав, которых оно не получало, что и исполнялось, но всегда с оговоркой «елико», и т. д. Вот основные причины, вследствие которых, можно думать, на митавской культурно-исторической выставке грамота Петра I, на которой немецкое дворянство основывает гораздо больше прав, чем следует, отсутствовала.

Рига.

Собор. Кем и как он посещается. Вольная пожарная команда. Печальная судьба преосвященного Иринарха. Первое движение в православие в сороковых годах. Исторические его причины. Вечерняя прогулка по Двине. Несколько исторических картинок. Воспоминание о «редукциях». Облик Риги по сравнению с Ревелем. Домкирхе и Петрикирхе. Риттергауз. Дом Черноголовых. Городская ратуша. Замок и его история. Здания большой и малой гильдий. «Литераты» и их значение. Александровская и Ломоносовская гимназии. Политехническое училище, его особенности, права и корпорации. Рижско-русские общественные учреждения. Садовниковская богадельня. Мариинский приют и Александровское училище. Общества «Баян» и «Ладо». «Улей». Общество отставных воинских чинов. Латышское общество. Дом моряков. Памятник 1812 года.

Ровно в десять часов утра, 22-го июня, поезд подходил к Риге. Пройдя мост чрез Двину, он двигался по высокой насыпи, и далеко внизу, в городских улицах, подходящих к вокзалу самыми людными частями своими, виднелись толпы народа. День был воскресный, и путешественники отправились прямо в православный собор. Роскошный солнечный свет и толпы народа придавали зрелищу яркие краски жизни. Отрадно было подъезжать к величавому православному храму, вполне достойному представителю русской церкви в космополитической Риге; отрадно именно потому, что путники нагляделись вволю на маленькие и утлые русские церковки в крае, с их алтариками, ветхими ризами духовенства и певчими, взятыми с бору да с сосенки.

Собор в Риге красуется на широкой площади, которую город домогался не раз застроить, но всегда терпел неудачу, так как имеется «Высочайше утвержденный план», по которому частные постройки на этой площади допускаемы быть не могут; собор поражает красотой пестрой кладки и правильностью линий. Постройка начата в мае 1876 года и сдана в духовное ведомство в апреле 1884 года. Стоимость, по первоначальной смете, предполагалась в 240.000 рублей, а обошлась в действительности в 531.745 рублей 11 копеек; трудно сказать, что именно из роскоши отделки приходится на долю последних 11 копеек? Строителем был академик Чагин.

Великолепный храм во имя Рождества Христа Спасителя о пяти полукруглых куполах, в византийско-русском стиле, пестрой кладки. Внутрь церкви светит только главный купол, под прочими просветов нет; он покоится на четырех круглых арках; храм в два света, причем в окнах круглые стекла, глядящие множеством светлых глаз; в нем три придела, средний, главный, расположен глубже других; с боков и сзади хоры на отдельных столбах, причем певчие располагаются не у алтаря, а над входом в церковь, против него; над алтарем крашеный в голубое свод со звездами, и световое впечатление писанных по стенам внутри храма орнаментов чрезвычайно удачно; иконы все безусловно новые, хорошие, колерами своими совершенно согласованы с общим тоном светового впечатления. Вход в церковь через пристройку; иконостас трехъярусный, под тремя арочками. Есть снаружи храма невысокая звонница; говорят, что она в основной проект не входила, а пристроена позже, во внимание к размерам одного из колоколов, пожертвованных храму императором Александром II.

Много любопытного по истории русской церкви в западной России заключает в себе жилище преосвященного Доната, епископа рижского и митавского. Множество воспоминаний вызывалось целым рядом собранных здесь портретов предшественников его по рижской кафедре. В святительских одеяниях, с панагиями и светскими орденскими знаками на груди, каждый с тем выражением лица, которое хорошо мог объяснить себе всякий, знакомый с историей епископской кафедры в Риге, глядели со стены один подле другого: Иринарх, Филарет, Платон, Вениамин, Серафим, Филарет. Кафедра эта устроена в Риге в 1836 году, как викариат псковской епархии для борьбы с федосеевским толком, и Иринарх был первым, занявшим ее. Известно, как, в начале сороковых годов, тягость положения местных крестьян, которая только в то время обратила на себя доброе внимание таких сердечных местных людей, как Гиммельштерн и Фелькерзам, неурожай и голод 1839-1840 годов и запрещение вступать в гернгутерские братства, которого добилось дворянство в 1839 году. все это, вместе взятое, обусловило первое движение к православию, задержанное так печально вслед за командировками князя Урусова и Бутурлина. В другом месте придется припомнить с большей определенностью все это движение, одним из фазисов которого в шестидесятых годах была командировка графа Бобринского, назвавшего второе движение народа в православие «официальным обманом»! В тихом обиталище преосвященного с особенной ясностью воскресали в памяти самые тяжкие дни православия,когда, во что бы то ни стало, его хотели «изубожить»...

Рига. Лютеранская церковь св. Петра

Генерал-губернатор Пален серьезно ходатайствовал о том, чтобы в Венден, где тогда движение сосредоточивалось, был вызван сам преосвященный Иринарх, «чтобы разъяснить крестьянам, в присутствии члена губернского правления, их заблуждение». Это ходатайство исполнено не было, но зато в 1841 году преосвященный Иринарх сам отозван из Риги и увезен в Псков под присмотром особого чиновника, командированного обер-прокурором Святейшего Синода, смотревшего в те дни совсем иначе, чем теперь. И сегодня, почти полвека спустя, глядят из грузной золоченой рамы, как бы желая говорить, сосредоточенные черты лица почтенного святителя, в лице которого православная церковь понесла в те дни глубочайшее, нелегко забываемое оскорбление.

Рига. Православный кафедральный собор

Мрачные воспоминания эти вызваны, конечно, не с целью пробуждать какое-либо чувство отместки. Что главные причины тогдашнего первого движения в православие не были делом агитации нашего духовенства, в которой его обвиняли, а явились последствием веками сложившегося невыносимого быта крестьян, достаточно привести следующие два свидетельства двух коронованных лиц. В 1586 году король польский Стефан Баторий, предлагая ландтагу темы для занятий, выразил, что «утеснения, которым подвергаются лифляндские крестьяне со стороны помещиков, столь жестоки и бесчеловечны, что во всем мире, даже между язычниками и варварами, не встречается ничего подобного».

Рига. Пороховая башня

Когда, в 1764 году, летом, проезжала по Лифляндии Екатерина II, то, согласно её приказанию, ландтагу 1765 года предложено было генерал-губернатором Броуном обсудить «нищету крестьян, которую её Величество при проезде по провинции Лифляндии собственными глазами узрела». Вот в этом, а ни в чем другом, заключались в сороковых годах причины движения к православию.

Блестящей, богатой, радушной представляется приезжему Рига, и невольно напрашивается мысль о том, насколько обусловлено это богатство Риги, не говоря о труде местного населения, тем, что под скипетром русской державы впервые, безусловно, если не считать короткого времени Плеттенберга, после почти шестисотлетнего существования, вступила Рига в период мирного благоденствия. Необходимы некоторые исторические воспоминания, которые тут будут уместны.

Семисотлетие Риги уже завершилось. Чего-чего не видал город за это время, каким влияниям не подвергался, каких разнообразных положений и противоположений не испытал? Мало городов, имеющих такое великолепное прошлое, с точки зрения чисто художественной. Вот несколько картинок, на выдержку взятых из длинного ряда столетий.

XIII век, 1201 год; по устью Двины еще дремлют вековые леса, полные священных деревьев язычества; обитатели безмолвных соседних стран — длиннокудрые эсты, латыши, куроны и ливы. К холму, называвшемуся Риге, подплывают суда с военной силой, позванивают доспехи, высятся копья и бердыши; воздвигается замок, стены готовы, но обитателей еще нет, их привезут из чужих краев, из католических стран, на самом рубеже православия. Это — основание города епископом Альбертом. Только восемь лет спустя уже совершается в Риге первая казнь, со всеми мрачными подробностями средневековой юстиции: казнят рыцаря Соеста, убившего орденсмейстера Винно; это начало, это фронтиспис ко всем пестрым ужасам междоусобий, имеющих явиться в только что образованном рыцарском ордене.

XIV и XV века — время той же бесконечной вражды рыцарского ордена с рижским архиепископом, за которого стоит город Рига. Тринадцать месяцев продолжается одна из многочисленных осад его; в городе голод и болезни со всеми их ужасами. Часть городской стены разрушена. Рыцарство, сквозь пробоины, врывается в город, осененное своими штандартами и хоругвями, окруженное рейткнехтами и пажами, и коленопреклоненный, приниженный, плачущий магистрат встречает его. Есть и другие картинки того же времени. Торжественная встреча в Риге папского легата, приехавшего разбирать распрю ордена с архиепископом, по 230 пунктам обвинений, что и совершается в процессе такой длины, что одни документы измеряются десятками аршин; орден «покупает» выгодное ему решение папы, и все разбои рыцарей признаются не чем иным, как христианскими подвигами. Это — 1312 и 1319 года. Проходит пять лет, и, в той же Риге, другой папский легат, при погашенных свечах и глухом колокольном звоне всех церквей, проклинает орден и отлучает его от церкви. Орден, владеющий огромными богатствами и вооруженный до зубов, в ответ на это смеется.

XVI век имеет свои три картинки. Бегут из Риги, забрав свои пожитки, католические монахи, пред лицом реформации, проповедуемой Кнопке; бегство совершается довольно мирно, хотя и не без иконоборства. верный преданиям, сам архиепископ предпочитает «продать» рижский собор за 18.000 марок и удаляется в Кокенхузен; остался в городе только один католический монах, — это безмолвная фигурка на одном из частных домов Риги, красующаяся в качестве воспоминания и поныне. Другая картинка: апофеоз счастливых годов ордена, последних годов его, под управлением Плеттенберга, каменный облик которого, как окаменелое осаждение времени, во всех орнатах и регалиях имперского князя и властителя ордена, избранного также всеми сословиями Лифляндии протектором, безмолвно красуется и по сей день во внутреннем дворе рижского замка, рядом с изображением Богоматери, в одну с ней величину, будто pendant ей!

Третья картинка имеет место в том же XVI веке. Могучего ордена нет больше, он исчез. В Риге властвует король польский Сигизмунд-Август, давший дворянству привилегии; но он же, а еще более Стефан Баторий, их и нарушил. Польские законы заменяют старые местные, уничтожаются ландтаги и вводятся сеймики; лучшие староства раздаются полякам и литовцам, а из лифляндских дворян — только тем, кто оказал польскому правительству значительные услуги. являются иезуиты, является снова католический епископ в Риге, многие лютеранские церкви, как здесь, так и в Бендене и Юрьеве, обращены снова в костелы, и лютеранство становится вероисповеданием «терпимым». так называемые «календарные беспорядки», за которыми следуют казни, совершаются тут в совершенно польской обстановке.

Другая картина: XVII век — первая его половина. Поляков нет больше; в Риге новый властитель — это король шведский Густав-Адольф; красуются в Риге шведские ратники, шведские эмблемы; и опять лютеранство; впервые обращено внимание на крестьянина, производится кадастр и ограничивается, на время только, патримониальная юстиция. Мало-помалу подмешиваются к картинке те краски, на которых способна будет выясниться характерная и мрачная личность Паткуля. Рижское бюргерство прочно заняло упразднившееся за орденом и архиепископом место, и регентша, Гедвига Элеонора, в благодарность за верность, дает членам городского совета дворянство, а на герб города надевает корону, которая красуется на нем и до сих пор.

Во второй половине XVII века следует очень быстрая и полная перемена декораций: от дворянства отнимается всякое право вмешиваться в дела правительства; ландратская коллегия, учрежденная в начале шведского владычества, уничтожается за злоупотребление ландратами своей властью; вводится правительственный контроль за ландтагами, и, наконец, Карл XI, шведский, отбирает в казну все дворянские и другие имения, «когда-либо короне принадлежавшие». Что же не принадлежало когда-то короне? Пять шестых дворянского имущества переходит таким образом к казне. Это — знаменитые «редукции», явление совсем исключительное. Дворянство настолько обеднело, что, по свидетельству Эккарта, ко времени ландтага 1714 года, доходы рыцарства достигали 200 талеров и оно просило отсрочить ему недоимку в 15 талеров!? Как бы в насмешку обобранному королем дворянству, ему одному позволено «держать борзых собак». Отчасти, на эти огромные деньги ведется сыном Карла XI, Карлом XII, война против русских. В самой Риге, во время редукций, хозяйничает заклятый враг дворянства, суровый королевский наместник Гастфер. Испуганное и обедневшее рыцарство уходит на службу к чуждым властителям, и нет европейской армии, говорит Эккарт, в которой в половине XVIII века не служили бы прибалтийские немцы; они дали двадцать одного фельдмаршала и без счета генералов.

В начале XVIII века опять, и в который раз, совершается полное преображение. 10-го июня 1710 года войска Петра I вступают в Ригу вслед за долгой осадой, девятой по счету всех осад, выдержанных городом за все время; действию «редукций», благодаря царской милости, только милости, дан обратный ход, дворянство опять начинает богатеть, и Рига, во главе всего балтийского побережья, впервые вступает в долгий период почти двухсотлетнего мира под Русской державой.

Летом 1764 года посещает Ригу Императрица Екатерина II. На следующем за этим ландтаге 1765 года генерал-губернатором Броуном, от Императорского имени, делаются различные «propositionen» в пользу крестьян, тягость быта которых государыня «видела своими очами»; ландмаршал Будберг произносит свой «harangue». Это заседание ландтага чрезвычайно бурно, и фрейгерра Шульца фон Ашерадена, стоявшего за крестьян, дворяне собираются выкинуть в окно, «в наказание ему и в подобающий пример другим». Голоса за крестьян поднимают в 1796 году — Меркель, в 1849 — Фелькерзам и вместе с ними наше правительство, как крупнейший собственник прибалтийских губерний, унаследовавший значительную часть земель, принадлежавших ордену и архиепископу. Не следует забывать ни в каком случае, что, помимо безраздельной принадлежности прибалтийского края России, Правительство наше является в нем действительно крупнейшим собственником, — крупнейшим настолько, что самые колоссальные майораты края, вместе взятые, пред этой собственностью ничто. В этом смысле наш управляющий государственными имуществами в прибалтийских губерниях в некотором смысле прямой наследник и архиепископа, и гермейстера.

1783-й год застает в Риге опять-таки новую картину. Много молятся, много звонят, много стреляют: это вводят новое городовое положение. До того собирался «рыцарский конвент» в Риге, просивший Императрицу одновременно с «ревельским конвентом» остаться при старых порядках; светлейший князь Потемкин, имя которого многие переводят здесь «князь мрака», этого ходатайства до её Величества не допустил. Новые губернские порядки существовали только до 1796 года, до Императора Павла.

Пестрота, эффект и быстрая смена перечисленных набросков, выхваченных из долгой, самостоятельной истории Риги, остаются, собственно говоря, такими же и за все время управления краем нашими генерал-губернаторами, — управления, длившегося до 1876 года, до кончины князя Багратиона; переменялись только имена, размеры пожеланий и отдельных стремлений были сокращаемы, но традиционные противоположности оставались. Отошедшие ныне в былое генерал-губернаторские управления, имеющие каждое собственное имя, очень резко отделялись одно от другого и имели каждое свои очень хорошо сохранившиеся черты. Во многих из них не узнаваемы были Высочайшие предначертания, но суд потомства еще не наступил. В замке, в помещении начальника губернии, имеются портреты многих из генерал-губернаторов, и тут, как в помещении преосвященного, можно читать по писаным кистью лицам историю долгих, долгих лет этого своеобразного уголка нашей Русской Земли.

Внешний облик Риги, помимо размеров и богатства, бьющих в глаза в её монументальных сооружениях новейшего времени, отличается от Ревеля, полного и до сих пор многими архитектурными памятниками средних веков, тем, что она «поюнела». Имеет и Рига древние памятники, в ряду которых стоит назвать, например, дом Черноголовых, соборную церковь, замок, церковь св. Петра; но они как бы теряются в обступившей их отовсюду поросли нового, заглушающей архитектурное представительство прежних дней. В Ревеле, в его очертаниях, во многих, сравнительно с народонаселением, церквах, в частных домах, в направлениях и размерах улиц не чувствуется руки инженера, направлявшего их; они шли, тянулись, разветвлялись, как Бог послал; в Риге, в особенности в новых частях её, а они почти все новые, замечается общая планировка и древние памятники её все более и более сиротеют, хилея в постоянно сильнеющем потоке новой торговой жизни. Трактирная и ресторанная жизнь в Риге тоже очень развиты, и пивные являются, как и во всех торговых центрах, продолжением биржи. Относительно газет — это чуть ли не самый пестрый город, потому что тут дома — немецкие, эстонские и латышские, каждая со своими взглядами на решение разных вопросов.

Лютеранский собор, Мариенкирхе, более известный под именем Домкирхе, был построен в 1215 году и, как сказано, в 1551, во времена введения реформации, совершенно «мирным путем», «денежной сделкой», перешел от последнего архиепископа Вильгельма за 18.000 марок в пользование лютеран; некрасивый чепчик на колокольне помещен на нее в 1776 году и только еще недавно освобождены боковые нефы храма, служившие складами соли и льна. Храм этот о трех нефах, из которых средний значительно выше. Четыре массивные столба составляют главную внутреннюю опору; готические мотивы сказываются здесь гораздо полнее, чем в ревельских церквах, красивыми стрельчатыми сводами, окнами с цветными стеклами и расчленениями верхних частей столбов на пятигранные колонки, алтарь под готическим верхом; на канцеле — маленькие фигурки апостолов.

Рига. Дом «Черноголовых»

В соборе покоятся: первый по времени епископ Мейнгард (у. 1196), первый проповедник католичества, прибывший на пустынные берега Двины, в струях которой до того не отражались облики меченосцев, и последний, продавец собора, Вильгельм (у. 1563), видевший своими глазами обмирание орденской силы, безвозвратно затмившейся. Здесь же покоится знаменитый архиепископ Стодевешер, самое ехидное, самое лживое воплощение католического духовного лица средневекового типа, настолько же обманный и лицеприятный при жизни, насколько молчаливый и поучительный собеседник в качестве одного из характернейших покойников почтенного собора. Стодевешер руководил судьбами архиепископии тридцать лет и назначен папской буллой 1448 года. Всяких гробниц, как и подобает, в соборе очень много, и на значительном числе их читаются сразу несколько надписей, потому что, вслед за торжеством реформации, лютеране начали пользоваться готовыми католическими могилами, удваивая в натуре и надписями безмолвное население собора. Одна из эпитафий гласит, что тут покоится Магдалина Рейн (у. 1688), ста двадцати лет от роду, видевшая семьдесят шесть человек своих детей, внуков и правнуков;«ступай, смертный, и постарайся сподобиться такого же долголетия», — гласит эпитафия, скромно умалчивая о пожелании такой же плодовитости; в Митаве, как упомянуто было выше, имеется пример плодовитости еще большей, достигавшей цифры 300.

Рига. Внутренний вид Риттергауза

Над людным царством мертвых Домкирхе зачастую поднимается голос самого большего органа в свете, поставленного в 1883 г. газовый двигатель его в четыре лошадиные силы, с него звучит 6.800 труб, из которых наибольшая, самая густая, имеет тридцать футов вышины; регистров 125. Либава оспаривает, как сказано, первенство своего органа, но в ангельских голосах, vox celestis, поспорить с ним не может. Рига, как известно, имеет своего суперинтенданта, не зависящего от лифляндского генерал-суперинтенданта; ему подчинены: в городе — три церкви с тремя пасторами, в пригородах — пять церквей с шестью пасторами и вне города — четыре прихода с шестью церквами и четырьмя пасторами.

Церковь св. Петра, Петрикирхе, существует с XV века; древняя колокольня её рухнула в 1666 году; в 1667 году случился пожар; в 1721 году следовало почти полное разрушение молнией, и Петр I повелел восстановить ее по древнему образцу, на русские деньги, что и было исполнено к 1746 году. При описании Ревеля упоминалось о возрождении церкви Олая великодушием Императора Александра I и о многих других подарках державных властителей наших различным городам и учреждениям прибалтийских губерний.

Рига. Риттергауз

Не из желания какой-либо отплаты, а с тем что, как выражение чувства взаимности, желательно было отметить что либо подобное со стороны лютеран прибалтийского края в пользу православных церквей, которые, мало-помалу, возникают и требуют только немного земли для построения дома молитвы, скромного жилища причту и уголка кладбищу с православными крестами в память почивших. В алтаре Петрикирхе покоится Кноппе, первый проповедник здесь лютеранства. Множество гробниц и легион эпитафий свидетельствуют о далеких годах и пестром прошлом. Шпиц этой церкви, вместе с петухом, достигает 440 футов высоты.

Наиболее выдающиеся из старых памятников светского характера — риттергауз, замок, ратуша и дом Черноголовых.

В риттергаузе, из ниши над входной дверью, глядит изображение Плеттенберга; это последнее имя того длинного ряда имен всех мейстеров ордена, которые значатся в одной из зал риттергауза. В роскошных и типичных портретах имеется тут, в большом зале и малом готическом, целая галерея властителей Риги: Плеттенберга, короля Сигизмунда-Августа, Императоров Петра I, Павла I, Александра I, Николая I, Александра II и Александра III. В большом зале смотрят гербы матрикулованных дворянских родов Лифляндской губернии, фигурные изображения которых имеют каждое что порассказать, и рассказы некоторых из них ведут далеко назад, не ближе, чем к крестовым походам.

Рига. Замковая площадь

В числе характерных украшений главного зала следует упомянуть о бюстах Паткуля и Кетлера и о двенадцати прелестных венецианских видах Каналетто, висящих в соседних помещениях.

Дом Черноголовых, отличающийся от всех домов Риги самым типичным, фигурчатым, остроконечным, цветистым фасадом, существует с XIV века. «Шварцгэйптеры», «Черноголовые», о которых уже упоминалось ранее, как о корпорации, пережили много веков и были чем-то совершенно противоположным рыцарским союзам, составленным для грабежа и имевшим различные местные названия: «общество ящериц» в Лифляндии (с 1397 года), «подорожники» в Бранденбурге, и многие другие. Черноголовые в Риге не раз проливали кровь в защиту своего очага, и вот причина того глубокого уважения, которым они пользовались. В городском соборе имели они свои почетные места с ратсгерами рядом, и имена их виднеются на седалищах и до настоящего времени. Теперь Черноголовые имеются только в Риге и Ревеле; и здесь, и там, в старинном здании виднеется целый ряд изображений былых властителей Риги; есть картина победы Петра I над шведами, и хранится очень ценное собрание всяких средневековых кубков, блюд, канделябров и пр., хорошей немецкой работы.

Если в Ревеле «Черноголовые», в касках и красных отворотах, напомнили собой взвод преображенцев начала царствования Императора Александра II — здесь было нечто совсем другое: черные фраки, при черных штиблетах, складная треуголка под мышкой и шпага в стальной оправе при бедре, называемая «Galanteriedegen» — одеяния, напоминавшие, вообще, кроме париков, салонных кавалеров времени круглых фижм и черных мушек. И тут возникал вопрос: что такое «Черноголовые?» Это не клуб, не ученое учреждение, скорее всего благотворительное, но, во всяком случае, какой-то центр. Их в настоящее время двадцать пять человек, обязательно холостых и не дворян; они имеют капитала около 250,000 руб., платят пенсии, достигающие, как говорят, до 3,000 руб.; взносы при поступлении меняются от 600 до 800 руб.; но что такое «Черноголовые» — непостижимо.

Городская ратуша построена в 1765 году на месте прежде бывшей, воздвигнутой в 1595 году; в 1847 подверглась она значительной перестройке и утратила, отчасти, типичность, не утратив, конечно, дорогих для города целых сонмов воспоминаний. Тут в тяжелые годы бесконечно долгой борьбы между орденом, архиепископом и бюргерами шли совещания, тут толковали граждане с представителями королей польских и шведских, тут решено было, когда пришла пора, подчинение России. Именно в стенах ратуши обсуждались в осажденной нашими войсками Риге и универсал, и аккордные пункты, и в ратуше, более чем где-либо, чувствуются плоды 180-летнего мирного существования Риги под скипетром нашей державы. Теперь помещается здесь же управление городской думы, и это, в историческом развитии, последний по времени фазис жизни богатой, идущей еще к большему богатству, Риги. На площади против ратуши граф Шереметев в 1710 году принимал присягу граждан на подданство России.

Как было во времена рыцарства, так, отчасти, и теперь, ратуше должен быть противопоставлен замок, в котором имеют местопребывание губернаторы, с той разницей, конечно, что из окон замка не стреляют теперь в народ, как это бывало прежде. Замок этот — живое воспоминание одного из порабощений города орденом, находившимся тогда под верховенством Моренгейма. Это было в марте 1330 года. На Мюльграбене собраны были ратсгерами горожане, после долгой защиты, когда и голод, и болезни, и измена духовных лиц привели их в невозможность защищаться. Со слезами на глазах поведали старейшины о необходимости подчиниться; униженно обращались мы, говорили они, о помощи к папе, кардиналам, к морским и сухопутным городам, к разным властителям — и не было нам помощи. Решено было сдаться. Повелев снести тридцать эллей городской стены, сквозь эти широкие ворота, чрез засыпанный ров, втягивался в торжественном шествии в город Моренгейм со своими рыцарями. В хронике Луки Давида рассказаны тяжелые повести о тогдашних жестокостях рыцарей. На страх городу, разумно предвидя непрочность его покорности, Моренгейм построил замок. Зубчатые твердыни этого прежнего замка царили до 1484 года, до времени отместки, расплаты.

Рига. Городская ратуша

Рыцари снова были вынуждены уступить его горожанам и, быстрее чем созидался замок, разнесен он на части: магистрат объявил стены его даровой каменоломней для желавших строиться. Недовольный тем, что с мая по июнь могучие стены еще держались, магистрат распорядился о скорейшем разрушении, и тогда-то обусловилась одна из удивительнейших, когда-либо и где-либо имевших место картин. Вынуты были из-под стен каменные основания, подведены балки, пустота наполнена хворостом и соломой и пущен огонь. Когда все было объято пламенем, рухнула моренгеймовская громада, подобно гигантской декорации, со всей вышины своей, при великом ликовании народа. Прошел после этого только 31 год; сыновьям и внукам людей, сокрушавших замок, пришлось, по повелению ордена, создавать новый.

Это случилось за время управления Плеттенберга в 1515 году, и безмолвный облик магистра-строителя еще виднеется над воротами замка во втором дворе его. Этот новый замок подвергался тоже перестройкам в 1783 и 1843-1844 годах, и в настоящее время только одной из сторон своих, и то из-за других строений, смотрит на Двину с вершины своего холма. В нем помещаются, кроме губернатора, замковая церковь с квартирой для священника, губернское правление, казенная палата, камера прокурора, губернское казначейство, Hofgericht, канцелярия губернатора, чертежная, консистория, Landgericht, Ordnungsgericht, врачебная управа, землеустроительное отделение, архив, приказ общественного призрения и много частных квартир. Этот перечень свидетельствует о громадности замка, но отнюдь не о его красоте.

Рига. Биржа

Что касается зданий большой и малой гильдий, то они, как произведения новейшего времени, не относятся к числу исторически характерных построек и входят в ряды тех, которые, подобно театру, политехническому училищу и многим другим, свидетельствуя о богатстве города, лишили его той типичности, которая так хороша в Ревеле и утрачена здесь навсегда. Большая гильдия или гильдия св. Марии, — это собрание купцов и литератов; малая или Иоанновская состоит из ремесленников и цеховых. Здания обеих гильдий совершенно новые, но очень характерны старые портреты и картины, сюда перенесенные; на лестнице — изображения альдерманов и виды прежних, не существующих более зданий, стен и крепостных ворот Риги. Есть некая типичная легенда о значении, какое имел в прежнее время один из зал, так называемый «Brautkammer» — комната невест.

Рига. Большая гильдия

Только что названные нами участники большой гильдии, «литераты», составляют явление до такой степени исключительно балтийское, и в то же время не балтийское, в такой мере характерное и обильное последствиями, что на них следует остановиться несколько дольше. Это явление совсем балтийское, потому что оно так же оригинально, как Катерининское женское учреждение с голубыми крестами на шее в Митаве, как красные и черные Шварцгэйптеры в Риге и Ревеле. не балтийским является оно в смысле своей сравнительной новизны, потому что историки края, без различия оттенков, об историческом возникновении литератов, кажется, не говорят вовсе. Не только понятие, но и самое слово литерат (не литератор) так ново и туманно, что людям, желающим разъяснить себе его смысл и незнакомым с путанными местными законоположениями, необходимо обращаться за разъяснением к юристам края. Юристы объясняют, что «литерат» должен обозначать человекаобразованного и что таковые «литераты» установлены правилами 26 марта 1877 года, в которых объяснено, что это те образованные лица, которые могут участвовать в выборной деятельности городского самоуправления, вне общих условий ценза, внося от 3-6 рублей в год. Далее юристы объясняют, что статья 17-я названных правил относит к литератам «всех именуемых по местным обычаям таковыми», а в числе «местных обычаев», поименованных в своде «местных узаконений», имеется, в двух каких-то статьях, весьма и весьма растяжимое определение, что литераты суть лица, «имеющие какое-либо ученое звание». Далее будет объяснено, что губернские присутствия обыкновенно предоставляют определение этой учености думам, а думы признают литератами всех лиц, «посещавших» высшие учебные заведения, в пределах России или за границей, с окончанием или без окончания курса — безразлично. Таким образом, «ученое звание» свода местных узаконений преобразовывается на практике в «посещение» высшего учебного заведения, хотя бы без окончания курса и даже только за границей, и это служит аттестатом или свидетельством зрелости! Дальнейшее развитие идеи литератства спутывает дело еще больше: в Курляндской губернии литераты действуют в том разряде думы, в котором они пожелают; в Лифляндской они идут по III разряду, по размеру сбора со свидетельств на мелочной торг. В настоящую минуту дело находится в том положении, что местные думы, или, правильнее, управы, могут составить себе при выборах какое угодно большинство, напустив литератов, и дать этим собранию горожан любую, удобную или неудобную Правительству, окраску.

В Риге имеются две русские правительственные гимназии: Александровская мужская с 479 учениками и Ломоносовская женская с 266 ученицами. Оба здания довольно поместительны. Можно надеяться, что в русской правительственной гимназии между юношами нет ни одного члена «союза германских гимназистов», и, что одна из прописей, гласящих со стен зала: «всякая душа властям предержащим да повинуется», понимается ими в русском духе, так, как понимаема быть должна. Следует вспомнить, что, тогда как правительственная русская женская гимназия Риги не выдавала дипломов на звание домашних учительниц, за неимением права, — правами этими, исходатайствованными в 1880 году управлявшим министерством народного просвещения, Сабуровым, пользуется в Юрьеве частное женское заведение Муйшель, так называемое «Mellinsche Anstalt». Это — одна язь тех несообразностей, которые режут глаза.

Рига. Городской театр

Несравненно роскошнее, внушительнее здание политехнического училища. Политехники разделяются по корпорациям с их знаменами; широкие, пестрые, шелковые шарфы через плечо, маленькие шитые золотом и серебром шапочки на головах, длинные, с невероятно широкими пугающими рукоятками шпаги («Schlager») в руках, наклонение знамен и салюты шлегерами напоминают, как две капли воды, обстановку германских университетов и, если бы не синие мундиры министерства народного просвещения на начальствующих лицах, можно было бы думать, что находишься не в

России. Корпорации дозволены законом 18-го февраля 1871 года, причем сказано, что корпорации имеют целью подготовку к полезной деятельности в «отечестве». В каком: большом или малом? Корпораций в училище шесть: три немецких, одна русская и две польских. Несмотря на неоднократные домогательства латышей учредить свою корпорацию, им этого до сих пор не удается достигнуть, так как учреждение новых корпораций зависит от согласия существующих, а этого согласия существующие корпорации не дают. Рижский политехникум, как это видно по одной из таблиц, выставленных в залах, по количеству учащихся первый в свете: Рига — 856 человек, Берлин — 600, Цюрих — 400, Мюнхен — 400, Ганновер — 250.

Рига. Политехническое училище

Наиболее посещаемые факультеты — химический, механико-инженерный и сельскохозяйственный. Портрет одного из бывших воспитанников, известного африканского путешественника, считающегося везде «немецким» путешественником, Швейнфурта, бывшего политехника, в жилетке и с ружьем в руке, красуется на одной из стен, делая честь всем факультетам политехникума одинаково. Согласно положению 16-го мая 1861 года, политехникум содержится на средства сословий без «всякого» участия казны; тем не менее, казна дает 10,000 руб. ежегодно и, кроме того, предоставила ему на двадцать четыре года, с 1877, казенное имение Петергоф и выдала при этом 10,000 руб. на постройки в имении. Управляется политехникум советом, в котором членами состоят: директор, депутаты четырех дворянств, от города Риги и рижского купечества.

Русско-Балтийский вагонный завод в Риге. Общий вид

Все преподавание немецкое, но большинство воспитанников поляки, литовцы, евреи и латыши. При окончании курса ученики получают похвальный аттестат, носят на правой стороне груди особый знак и по воинской повинности причислены к первому разряду, то есть к окончившим в высших учебных заведениях.

В Риге с лишком 32,000 русских (по последней однодневной переписи 1881 года на 170,000 человек 32,094 русских коренного происхождения), и отрадно заявить тут же, что, согласно небольшой книжке, только что изданной и озаглавленной «Рижские русские общественные учреждения», русские постепенно примешивают к немецкой окраске Риги очень существенные, самостоятельные колера. Всех таких учреждений в настоящую минуту 19, они имеют до полумиллиона рублей капиталов и на столько же собственного, общественного имущества. Наиболее заслуживают внимания из рижских учреждений шесть; из них: богадельня Садовникова, русское благотворительное общество, вспомогательное общество отставных воинских чинов, мужское общество пения «Баян», литературно-музыкальное общество «Ладо» и «Улей».

Садовниковская богадельня основана по духовному завещанию умершего в 1853 году купца 1-й гильдии, рижского уроженца, Фирса Садовникова, на капитал в 125.000 руб., достигающий в настоящее время 200,000 руб. При богадельне очень хорошенькая небольшая церковь во имя св. Фирса; она вся в образах, значительная часть стен облицована деревом. Здания освящены в 1876 году; призревается из обедневших православных граждан Риги пятьдесят два лица, большинство женщин; по воле завещателя, богадельня содержит также две бесплатные школы, для сорока мальчиков и стольких же девочек. Ежегодный расход на все — 9.500 руб. Капитал хранится почему-то в рижской городской думе, выбирающей для заведования комитет из четырех человек. В одной из комнат имеется портрет завещателя: черты лица его видимо болезненны, но преисполнены доброты.

Принадлежащий рижскому благотворительному обществу Мариинский детский приют и при нем Александровское училище для приходящих детей, с сапожным классом, также достойны полного внимания Общество учреждено в 1862 году и имеет теперь капитала до 65,000 руб. и два собственных дома, в которых помещаются приют и училище; в первом 50 детей-пансионеров и 50 приходящих, в училище 26 учеников. Ежегодные расходы — до 13.000 руб.; общество пользуется, по приюту, пособиями Их Величеств и устраивает лотереи и базары. Внешний вид и внутренние распорядки производят хорошее впечатление.

Общества «Баян» и «Ладо, мужское и женское, собираются обыкновенно в роскошном зале дома, принадлежащего русскому акционерному обществу «Улей». Зал в два света, с хорами. В Риге существует также единственное в России общество отставных воинских чинов. В настоящее время в обществе 72 почетных члена, 92 действительных и капитала 6.722 руб. В прошлом году выдано пособий 192 руб., на погребение умерших членов 215 руб. и на лекарства больным 86 руб. Основано общество семнадцать лет тому назад по почину одного из отставных воинских чинов, Ивана Петрова.

Рижское латышское общество, возникшее еще в 1868 году, стоит как бы во главе прочих латышских обществ, рассыпанных по городу и краю. У него две цели: благотворительная и распространение образования между латышами, в смысле сближения с русским народом, с русской жизнью.

Рига. Плавучий мост

Общество обладает довольно значительными средствами, составившимися из разных вкладов; один завещал свой дом, другой 16.000 руб. деньгами, и т. д. Одним из способов благотворения является раздача стипендий латышам в петербургский, московский и юрьевский университеты. Во время самарского голода, в 1873 году, русские и латышские общества собрали 40.000 руб.; в 1877, во время войны, латышские общества отправили солдатам много вещей и 12.000 руб. деньгами на 25-летие царствования Императора Александра II и на коронацию Императора Александра III рижское латышское общество стояло во главе латышей для выражения верноподданнических чувств. При учреждении общества выдающимися деятелями были православные латыши — протоиерей Дрекслер и священник Крауклис. Рижский «дом моряков» — «Seemannshaus Peters des Grossen» — учреждение, бесспорно, очень полезное и любопытное. Здание построено в 1884 году за счет рижского купечества и имеет капитала до двухсот тысяч рублей. В нем помещаются: навигационная школа, имеются помещения для двенадцати инвалидных моряков, морское бюро и помещения для матросов, где за пятьдесят копеек в сутки человек имеет квартиру и стол. В школе, на курсе 1884-1885 годов, находилось в штурманских классах четырнадцать учеников, в приготовительном двенадцать, в отделении машинистов и кочегаров сорок четыре человека; курсов два: для капитанов и для рулевых.

Рига. Железнодорожный мост

Типичны во втором этаже комнатки в виде кают числом до тридцати восьми, устроенные для интернов; некоторые воспоминания вызывались моделями двух, будто бы, первых русских военных кораблей, пришедших в Ригу, «Das Rigsche Wapent»» и «Comandor». Вид с высокого балкона, обращенного к Двине, на весь город, раскинутый на противоположном берегу, со всеми его шпилями, со всеми судами на реке, один из замечательнейших. Для увековечения дней, проведенных в Риге в 1885 году Их Высочествами Великим Князем Владимиром Александровичем и его Августейшей Супругой, рижское купечество постановило пожертвовать капитал в 10,000 рублей для содержания на проценты с него дряхлых моряков в приюте «дома моряков».

В Риге на Дворцовой площади местным купечеством сооружена в 1814 г. так называемая «победная колонна». Она сделана из гранита и поставлена на 4-х-угольном пьедестале; наверху — богиня победы с лавровым венком и пальмовой ветвью в руках. По сторонам пьедестала — двуглавые орлы. На памятнике две надписи: русская и латинская; русская надпись гласит: «Силы двадцати царств и народов с мечом и огнем вторглись в Россию и пали в смерть и плен. Россия, погубя губителя, расторгла узы Европы; Александр Первый победоносной десницей возвратил и утвердил царям царства, законы народам».

Устье Западной Двины. Усть-Двинск. Дуббельн.

Гидротехнические работы на Западной Двине. Шаланда. Вид Больдераа и Усть-Двинска. Историческое. Покупка и битва. Развитие нашего торгового флота. Значение в нем эстов и латышей. Морские школы. Остатки ливов. Стрельба из пушек и вооружение верка. Дуббельн. Балтийские морские купания. Их общий характер. Дуббельнский вокзал.

Быстрота весенних вод Западной Двины служит прямым доказательством трудности тех гидротехнических работ, опыт которых, на протяжении двадцати трех верст, от Риги до Двинска, произведен удачно. Работы исполнялись по двум проектам, что обусловило, так сказать, два периода: с 1875 по 1883 и второй — с 1885 г. продолжающийся и теперь. Ежегодно производилось до 15.000 куб. саж. выемки для восстановления необходимой в фарватере 18-футовой глубины, которая, до поднятия боковых дамб, уменьшилась летом до 12 футов и не годилась морскому судоходству. Со времени восстановления работ в 1885 г., с расчетом на восемь лет, истрачено еще 1.430.00 руб., свыше истраченных уже 2.600,000 руб., и все это на казенный счет и нашими инженерами. Эти четыре миллиона рублей, положенные на протяжении двадцати трех верст, могут дать приблизительное понятие о том, сколько же надо потратить на матушку Волгу, чтобы поставить ее на ту высоту совершенства, до которого доведено устье Западной Двины! Виноваты ли мы в том, что все трудности, противопоставленные нам природой, так колоссальны? Только мощно-терпеливому духу народа нашего по плечу они, и, даст Бог, все будут со временем осилены.

С высоты парохода, по пути из Риги в Усть-Двинск отлично видны были многие поперечные дамбы, восстановившие берег; виднелось местечко Подераа, где пришлось укрепить берег, и его, с 1875 года, не разрушало; против селения Ринош должна находиться фашинная дамба в 51 фут вышины, тогда как, слышно, ближайшая к ней по размерам находится в Америке и не превышает 30 футов. видели и небольшой островок Фогельгольм, к которому передвинут фарватер, что обусловило то, что вода сама передвигает самый островок, толкая его к морю со скоростью 5-6° в год, а рукав подле него, имевший всего 90° ширины, имеет теперь целых 140. Сколько же островков пришлось бы передвинуть этим путем к устью Волги, и какая обширная губерния, по направлению к Персии, возникла бы в Каспийском море?

Виден также за работой пароход-шаланда, землечерпательный, самоотвозный, представляющий много выгод, сравнительно с теми собратьями своими, которые выкидывают вынутую землю в особые барки; во-первых, кубическая сажень с самоотвозкой обходится по одному рублю, тогда как иначе она требует затраты четырех рублей; во-вторых, рабочих меньше; в-третьих, такой пароход может работать при волнении, тогда как простая землечерпательная машина должна в это время увести барки в закрытое место.

Берега Западной Двины, близ устья, очень низменны, но хорошо заселены; имеются фабрики, например цементная Шмидта, с девятью своеобразными коническими трубами, лесопильня Тальгейма. Не прошло и часу времени, как стали видны белопесчаные дюны, кое-где поросшие мелким ивняком и ельником, как показались Больдераа и крепость Усть-Двинск, — они обозначились низехонько на уровне моря влево, выдвинувшись из-за целого леса мачт разнообразных судов, стоявших у берега и на якоре; пристань, суда, строения, — все это сливалось в одну массу. Вдали, в море, виднелась наша практическая эскадра, составлявшая задний план морского пейзажа, расстилавшегося перед глазами путешественников.

Низменные берега Усть-Двинска, покоившиеся перед ними в ярком свете полуденного солнца над безмятежным морем, имели многое что порассказать в дополнение к истории соседней с ней Риги, которой, искони веков, служили они жизненной артерией, входом с гавань. Одновременно с Ригой, построен здесь епископом Альбертом уединенный цистерцианский монастырь; впоследствии он укреплен, и, во время вражды ордена с архиепископом и городом, нередко переходил из рук в руки. Доказательством того, что Усть-Двинск имел исстари большое значение, служит то, что при одном из нападений языческой Литвы, под предводительством князя Трониата, здесь имел место в ХIII веке характерный бой в глубокую полночь, при лунном свете; ночных боев в истории вообще немного; к утру Литва уступила, и заревые лучи солнца осветили те обильные потоки крови, которые покрывали истоптанную местность.

Очень важным фактом по своим последствиям было то, что орден, в 1305 году, следуя своей политике — где похищать, а где и покупать, — купил Усть-Двинск у аббата, управлявшего монастырем. Этот торг был впоследствии одним из важнейших доводов епископских адвокатов против орденского прокурора, постоянно обретавшегося в Риме и ловко покрывавшего, где звонкой монетой, а где и рогатым силлогизмом, темные деяния белых ливонских рыцарей. В конце XV века, во время полного развития борьбы, не на жизнь, а на смерть, между городом Ригой и рыцарством, здесь едва не совершился один из очень действительных и гибельных замыслов орденской тактики; глава ордена, Лорингхофен, задумал было подсечь боевую артерию рижской жизни — завалить камнями ее гавань, устье Двины. Едва только проведали об этом рижане, как все, что могло выйти в бой — ратсгеры, черноголовые, гильдейцы, даже дворяне — вышли по направлению к Усть-Двинску, называвшемуся в то время Динаминдом; здесь, у капеллы св. Николая, под всякими значками и знаменами, имея во главе комтуров и фохтов, их ожидало рыцарское войско.

Дуббельн. Вокзал

На этот раз рыцари были побиты нещадно, и орден спасся только потому, что на этот раз, как и ранее бывало, победители не сумели преследовать и довершить как следует удачный бой.

Исключительно приморское значение Динаминда заставляет, на этом именно месте, вспомнить о факте уже не историческом, а вполне современном: о замечательно быстром развитии мореплавания, как каботажного, так и дальнего, между нынешними латышами и эстами всего балтийского побережья. Не находя точки опоры с экономической точки зрения на суше, где громадное большинство их лишено права владения землей, обе эти народности обратились к другой стихии, к морю, полюбили и изучили его. Подобно тому, как по Белому морю и Мурману русская земля имеет прирожденных смелых моряков в тамошних поморах, так и здесь, от времен эзельских разбойников и по сей день, эстонец и латыш — превосходный живой материал для нашего флота. По сведениям министерства финансов, в 1883 г. весь торговый флот балтийского побережья, кроме Финляндии, имел 778 судов (из них паровых 92), тогда как в 1858 году их было только 273. Третье место по числу судов как каботажных, так и дальнего плавания, вслед за Ригой, занимающей первое место, и Петербургом, занимающим второе, принадлежит здешнему местечку Гайнаж, владеющему 83 парусными судами. Целых ²/₃ судов, приписанных к Риге, составляют собственность латышей; по числу ластов, латышско-эстонский торговый флот далеко превосходить все прочие балтийские морские суда, и по списку рижских судов торгового флота для дальнего плавания, к 1 января 1884 года первое место, а именно пять судов, показаны принадлежащими латышскому судовладельческому обществу «Аустра».

Много пользы приносят этому делу морские школы, обильно рассеянные по балтийскому побережью: в Эстляндской губернии — мореходные классы Балтийского Порта, в Лифляндской — школы в Магнусгофе и Риге и класс в Гайнаже, в Курляндской — морские классы: ангернский, луб-эзернский, дондангенский, виндавские, базаусские, феликсбергский, либавский и полангенский. На курсе 1883-1884 годов во всех этих школах находилось около четырехсот учеников, более половины из которых латыши, около одной трети эстов. Самая большая школа, это гайнажская, 72 ученика (27 эстов и 45 латышей) и при ней класс штурманов для дальнего плавания — с двадцатью семью учениками и шкиперов для дальнего плавания — с девятью учениками; между последними один только немец. Следует заметить, что в дондангенском классе имеются тринадцать ливов — остатки того племени, которое дало свое имя Лифляндии и, как и куроны, почти поголовно было избито рыцарями, пришедшими в глубокую старь занять их места. Небольшая горсть ливов живет близ Донгангена, на незначительной речке Райя; но и их дни сочтены, так как, за неимением эстонских школ, молодые поколения посещают латышские народные школы и постепенно забывают свой язык и свой национальность; ливы, жившие в Лифляндии, у р. Салиса уже олатышились.

Все это — как исторические воспоминания, так и мысли о современности возникало само собой при взгляде на глубокую синь Балтийского моря и его необыкновенную тишину, нарушавшуюся в это время падением снарядов во время стрельбы, открывшейся с практической эскадры.

Стрельба из колоссальных одиннадцатидюймовых пушек и мортир производит могучее содрогание воздуха, которое под стать только самым крепким нервам. Огромные клубы дыма, становясь при ярком солнечном освещении гигантскими опалами всех колеров, тихо плыли и относились, меняя краски, в сторону, так как ветер был западный и направлялся вдоль побережья. Совсем особого рода свист причинялся невидимыми, буравившими воздух снарядами; видимыми становились только места соприкосновения с голубой поверхностью моря тех, что пущены были из пушек. Море взрывалось рикошетами, расстояния между которыми постепенно умалялись, пока, наконец, бесконечная гладь воды не умиротворяла снаряд окончательно, приняв его в себя. Снаряды из мортир, пущенные навесно, не рикошетировали, но, падая в воду, вызывали целые столпы пены и струй, образовывавшие великолепные краткосрочные фонтаны. Стреляли на 800, 1200 сажен и более, определяя расстояния до мишеней гальваническим дальномером Петрушевского; стреляли чугунными снарядами, стоившими каждый около полутораста рублей; если бы снаряды были стальные, стоимость их возросла бы до двухсот двадцати пяти рублей. Между моментом выстрела и достижением снарядом цели проходило, по крайней мере, двадцать секунд времени.

Пока совершалась стрельба и мишени крошились в щепы, невдали происходила другая трудная, но совершенно молчаливая работа: человек сорок солдатиков вооружали верк и устанавливали восьмидюймовую пушку, весом в пятьсот пудов; между тем временем, когда пушка валялась на земле и лафета не было видно вовсе, и тем, когда она, поднятая домкратами, покоилась на нем, готовая к стрельбе, прошло не более тридцати пяти минуть; ясна была трудность вооружения крепости и достижения такого по рядка, чтобы эта существенно важная работа исполнялась без суеты и с полным знанием каждым человеком своего дела.

По длинным дамбам путешественники проехали в Больдфраа, где к этому времени открыто было новое училище. Оно помещается в маленьком деревянном домике, с палисадником; в школу записалось шестьдесят учеников (28 девочек и 32 мальчика), из них двадцать девять лютеран, двадцать четыре православных, четыре католика и три еврея. Возвратившись на пароходе в Ригу, путешественники в тот же день вечером были уже в Дуббельне.

По-видимому, из всех морских купаний мира наиболее посещаемые — это Дуббельн-Майоренгоф, находящиеся в 30 минутах железнодорожного сообщения от Риги. Более 50.000 человек приезжает сюда, причем главный контингент дают, конечно, балтийские губернии; но очень многие едут из Петербурга и даже из Москвы. Дуббельн населяется, главным образом, еврейским элементом, Майоренгоф — остальными.

Собственно говоря, линия морских купаний, рассеянных по южному берегу Финского залива, теснящихся одно к другому, иногда вплотную, непрерывна, очень длинна. Она начинается от Усть-Наровы или Гунгербурга, затем следуют: Меррекюль, Силламеги с перерывом до Ревеля, за которым, уже в Балтийском море, идут: Гапсаль, Аренсбург, отчасти Перлов, Нейбад, посещаемый почти исключительно здешним дворянством, потом на рижском побережье — Бильдерингсгоф, Эдинбург, Майоренгоф, Старый и Новый Дуббельн, Карлсбад и Ассерн. Все названные купанья по Финскому заливу и Балтийскому морю, по внешности своей, достаточно однообразны; плоская, мелкопесчаная низменность, ширина которой изменяется не особенно сильными приливами и отливами, причиняемыми ветрами, потому что собственно приливов и отливов, в настоящем значении этих слов, в Балтийском море нет. В некотором расстоянии от береговой черты тянутся плоские, невысокие холмы песков, дюны, перестраивающиеся ежегодно по фантазии ветра, поросшие довольно крупной сосной по вершинкам, а за ними, будто в защите от северных ветров, растет вдоль всего побережья хвойный лес, иногда чернолесье, между стволами которого настроено видимо-невидимо дач. Дачи эти, по большей части, щелеваты, с просветами для солнечных и лунных лучей, в стенах и в полу. Жить в них в августе уже затруднительно, в мае почти невозможно, и только два летние месяца служат они, благодаря громадному наплыву приезжих, источником очень и очень крупных доходов для местного населения. Некоторые из этих местностей, благодаря множеству построек, сплоченных так, что кухня соседа и его домашний обиход вполне доступны для наблюдения, а разговор может быть слышан от слова до слова, как, например, в Меррекюле, Дуббельне и Майоренгофе, напоминают, как две капли воды, расположение Черной речки и Новой Деревни. Более широко, более приятно разбросаны постройки в Силламегах, где берег выше и поднимается тремя террасами или «глиндами»; но если количество дач будет расти здесь так, как выросло оно в других местах, на что имеются надежды, то и тут в скором времени последует то же загрязнение атмосферы. Содержание соли во всех морских купаньях одинаково слабо, причем наиболее соленое, Либава, что ни год, теряет в количестве приезжих. Берег моря, сравнительно, везде одинаково безжизненен, ракушки мелки и серы, водоросли бедны видами и более всего замечается оторванных поплавков рыбачьих сетей и каменных и кирпичных грузил их.

Наиболее типичны и во многом лучше других: Дуббельн, Майоренгоф и Бильдерлингсгоф, слитые воедино и тянущиеся нескончаемой вереницей на многие версты. Во-первых, у них под боком Рига, что, с её магазинами и концертами, является великим подспорьем; во-вторых, сравнительно, постройки здесь лучше; в-третьих, оба вокзала, как дуббельнский, так и майоренгофский, в особенности первый, отстроенный после недавнего пожара и составляющий собственность акционерного общества, положительно хороши. Но, кроме названных, здесь есть еще и четвертое преимущество, — это близость живописной реки Аа.

Подле Дуббельна река Аа выкидывает гидрографический фокус: когда-то вливалась она в море старым руслом, так сказать, прямо, теперь же, недовольная этим, она, подбежав к самому побережью, вдруг повернула к востоку и на протяжении многих верст течет параллельно берегу, образуя таким образом очень длинный перешеек, на котором и расположены Дуббельн и Майоренгоф. Есть несомненные следы того, что Карл XII, двигаясь вдоль берега моря к Нарве, шел теми местами, где теперь выросли приморские купанья по Финскому заливу; найдены шведские могилы, кости, вооружения, например, подле Силламеги, в Петгофе; вероятно, тут были расположены госпитали. В госпиталях летнее население здесь не нуждается, потому что воздух действительно хорош; он растворен смолистой хвоей, не лишен запаха морской волны, а, в случае дождя, грунтовые пески вбирают в себя воду так быстро, что лужи составляют особенности только немногих избранных мест. Дуббельнский вокзал и сад, его окружающий, расположены на одной из самых высоких групп дюн.

Икскюль. Штокмансгоф.

Древнейшие пажити немецкого водворения на прежней русской земле. Несостоятельность Полоцкого княжества. Икскюль. Кокенхузен. Дворянские имения — особый вид собственности. Временные уничтожения ландратов. Якобштадт.

Поезд, вышедший из Риги, двигался по тем именно местам Двины, от древнего холма «Риге», на котором возник первый рыцарский замок, до древнего Икскюля (финское слово, означающее деревню), где основана была первая католическая церковь. Уже тогда, во второй половине XII века, если бы зачатки будущей ливонской жизни могли подлежать обследованию, можно бы было, так сказать, предвидеть главные основные линии её развития: часть Двины, вдоль которой шел поезд, имела протяжение одного часа железнодорожного пути: на одном конце рыцарский замок, на другом католическую церковь, то есть те два могучие опорные пункта, на которых предстояло вертеться всей будущей местной истории. Если вдаваться в исследование зачатков этой жизни далее, то можно бы было заметить и третьего участника будущих судеб Ливонии, а именно Россию, в представительстве, правда, довольно неудачном, Полоцкого княжения. Одна из древнейших ливонских летописей, «рифмованная», говорит, как уже упомянуто выше, что земли эстов, ливов и латышей, до прихода немцев, принадлежали русским; что августинский монах Мейнгардт, гробницу которого можно видеть в рижской Domkirche, придя на берега Двины, как истый немец, счел нужным соблюсти форму испрошением «позволения» у владетеля страны, князя полоцкого Владимира, на проповедь между язычниками; что добродушный русский великий князь дал на это свое согласие, за что потом дорого и поплатился. Другое подтверждение — в том, что папа Климент III, в конце XII века, в одной из булл своих говорит, что епископство икскюльское было основано «в России» (Ruthenia) т. е., что наиболее глубоко залегшие в этих местах людские кости, давно истлевшие, принадлежали русским передовым колонизаторам.

Кроме того, стоит открыть «Историю Полоцка» Беляева, стоит возобновить в памяти первые книги Карамзина, Соловьева и других исследователей, прочно стоящих на современных летописях, чтобы не сомневаться ни одного мгновения в том, о чем не любят говорить источники немецкие, об исконной принадлежности этих земель России. От Припяти до Нарвы и Балтийского побережья шла в те дни Полоцкая земля; по свидетельству Генриха Латыша, полочане имели на Двине задолго до прихода немцев два укрепленные города: Кукенойс, нынешний Кокенхузен, и Герсик, от которого нет и помину; местонахождения последнего ищут подле Двинска или на месте нынешних железнодорожных станций Крейцбург и Штокмансгоф. Скорее всего, Герсик находился около нынешнего Штокмансгофа, так как до сих пор невдалеке от Зельбурга находятся остатки развалин, называемых развалинами Герсика. В 1030 году Ярослав Владимирович основал, как известно, Юрьев, называвшийся позднее Дерптом и ныне вновь получивший свое первоначальное русское название. Бунге в «Urlcundenbuch» вспоминает о нескольких других донемецких русских селах и деревнях. Если основываться на очень почтенном издании «Витебской Старины», то православие в крае утвердилось еще в конце десятого века, и, как справедливо замечает Иловайский, подвигалось оно без переворотов, без истребления и обнищания туземных племен. Не так ли движемся мы и теперь на дальнем Востоке, не в том ли причина сочувствия к нам бывших эстов и латышей здесь, в прибалтийской стране?

Полоцкое княжение, по древним стогнам которого поезд двигался, пошло с Изяслава Владимировича, сына Рогнеды, и лучшим временем его было время внука Изяславова — князя-чародея Всеслава, о котором «Слово о полку Игореве» гласит, что он:

Вслед за смертью Всеслава, в 1101 году, Полоцкое княжение хилеет, на престоле его не появляется ни одной выдающейся личности, и немецкое влияние может устанавливаться вволю, что и совершается. Полоцкое княжение было придушено Литвой, погиб в бой князь Изяслав Василькович, —

И затуманилась тогда же вся история всей русской земли до времен Иоанновых. Когда Иоанн III, в 1463 году, заключил с епископом Дерптским договор, то последний обязался, между прочим, оказывать в Юрьеве покровительство православным и «то держать по старине и по старинным грамотам». когда Иоанн III заключил с орденом в 1502 г. мирный договор, то епископ юрьевский или дерптский обязался, за ручательством магистра, платить России старинную поголовную дань; с полным сознанием своего «юридического» права, — права, которое здесь так любят. и теперь, вспомнил Иоанн Грозный так называемый «Glaubenszins», дань, которую выговорил себе и своим преемникам Ярослав с Дерпта, о которой вспоминает и Соловьев, как о «дани веры», взымавшейся неоднократно русскими князьями. Когда, еще ранее этого, пришло время реформации и вызвало в Дерпте кровопролитие, отразившееся и на тамошней православной церкви, Василий III, великий князь московский, произнес знаменитые слова: «Я не папа и не император, которые не умеют защитить своих храмов». Иоанн Грозный понимал эту святую преемственность не иначе и, как известно, покончил с орденом, взяв себе, как и подобало, «отчину князей московских».

По этой именно «отчине» двигался теперь поезд, на короткое время остановившись у станции Икскюль и торопясь в дальнейший путь: еще целые три остановки до прибытия к ночи в Двинск. Ближайшая остановка состоялась на станции Кокенхузен, около 3 часов пополудни. Хорошо слышится в немецком имени станции старое имя Кукенойса, древнерусского города, о котором уже упоминалось.

Здесь, в виду мелькающих мимо крупных дворянских имений, уместно будет вспомнить о том, что, в силу разных исторических обстоятельств, помимо той собственности дворянских имений, какая есть везде, в прибалтийском крае существуют и совершенно исключительные «коллективные собственности»; это так называемые имения, состоящие, «на особом положении», судейские или пасторатские видмы^[6] или собственности, приписанные к тому или другому месту, занимаемому тем или другим, конечно, выборным от дворянства, лицом. Это нечто до такой степени своеобразное, что требует особого разъяснения и должно быть причтено к разряду таких же особенностей, как голубые орденские знаки на дамах Катериненштифта, как Шварцгауптеры, как «литераты».

Имений «на особом положении» имеется три разряда:

Имения, Высочайше пожалованные в бессрочное арендное содержание частным лицам; таких только три и пожалованы они в прошлом столетии: Еркюль, Паббать-Пемперн и Тайфер; особого интереса они не представляют до тех пор, конечно, пока не перейдут в разряд выморочных. Гораздо любопытнее категория:

Два имения, пожалованные в 1797 году на содержание феллинского общества благородных девиц. В 1870 году лифляндская ландратская коллегия, заведующая феллинским обществом, ходатайствовала у своего местного гофгерихта об укреплении общества в «полной собственности», что и было любезно исполнено коллегией; но сенат взглянул немного иначе и указом 7 февраля 1881 года признал, как и следовало, право собственности за казной. Существуют на подобном же положении, как и названные два имения, пять других имений на острове Эзеле; но самая любопытная категория — это: двадцать четыре имения, пожалованные: в Лифляндской губернии на содержание ландратов^[7] — числом шесть, для той же цели на острове Эзеле — пять; в Эстляндской губернии на содержание канцелярии обер-ландгерихта, ландратов и мангерихта — три, и, наконец, в Курляндской «на общественные потребности» — десять.

Имения эти по юридическому своему положению чрезвычайно любопытны, так как они представляют совсем особый вид владения или пользования, но отнюдь не собственности. Грамоты, имевшие предметом эти имения, говорят различно: в 1798 году имения эти названы «отданными в бессрочное арендное содержание»; в 1839 они оставлены «в содержании» дворянства; указ сената 1813 года разъяснил, что эти имения «не должны исключаться из списков казенных имений»; в своде местных узаконений (II, 45) сказано, что они «должны находиться в вечном пользовании дворянских обществ».

Правоведы объясняют, что есть действительно некий способ разделения или, так называемой, неполной собственности, причем, в данном случае, право пользования может считаться предоставленным дворянству, а владение остается все-таки за государством. Фактические судьбы этих имений гласить следующее: отнятые от дворян королем шведским Карлом XI при уничтожении им ландратов «за возбуждение ими беспорядков и превышение власти», они возвращены дворянам Петром I, число их увеличено при Екатерине I; но Екатерина И, вводя в 1783 году вместе с наместничеством и общие дворянские учреждения, вторично уничтожила ландратов и отняла имения, Павел I восстановил прежнее. Из этих фактов ясно, что правительство, когда оно находило нужным упразднить учреждения, уничтожало оба раза, вовсе не стесняясь, и самый факт владения; припоминаются тут, на этом месте и по этому именно вопросу, сходные с этим мнения Трощинского графа Блудова и других. С течением времени и за недостатком надзора, часть этих имений, «данных в пользование», была «продана», и только сравнительно недавний указ императора Александра III, 3-го марта 1886 г., показал наглядно, что правительство вовсе не находит достаточной причины махнуть рукой на двухмиллионный капитал стоимости этого имущества, собственником которого является все-таки казна.

Якобштадт. Крейцбѵрг.

Возникающая церковь. Особенности края. Герцог Иаков и его мирная политика. Ополячение края. Судьба Иллукста. восстания 1831 и 1863 годов. Иезуиты и уния и что они делали? Недавнее положение православия. Прибалтийское братство. Пожар церкви в 1884 году. Крейцбург.

Ярким золотом заката освещалась роскошная панорама Двины, с Якобштадтом и Крейцбургом на двух противоположных берегах.

История Якобштадта и его православной церкви настолько любопытна, так резко отличается от тех бытописаний прибалтийской земли, с которыми до сих пор имели дело, что она достойна того, чтобы на ней остановиться.

Та узкая полоса земли, вдоль которой, покинув Ригу, с утра до вечера двигался поезд, часть Курляндской губернии, уезды Иллукстский и Якобштадтский, заметна на всякой карте и врезается между привислинскими губерниями и губернией Витебской. Это один из тех многострадальных уголков земли, который, как знаменитый четырехугольник крепостей северной Италии, как центральные части Рейна, как нижняя половина Дуная, лежит по пути больших исторических столкновений. Тут, говорят, местное дворянство не подписывало, а простреливало официальную бумагу, в доказательство её прочтения; тут никогда не хотели подчинения России, и когда ландтаг 1795 года, собравшийся в Митаве, вотировал это подчинение, «безусловное и полное», депутат от Иллукста оскорбил непристойными словами русского посла; здесь, в этих местах, в XII веке стояли русские города и царило православие. Но в каком виде вернулись эти искони-русские, полоцкие земли под родное крылышко, и что сделали с ними орден, поляки, иезуиты, уния?! Это возвращение к России началось со времени разложения Польши, с 1772 года, сто двадцать пять лет тому назад. Что же сделали мы для края за это время? Чем помянуть их?

Было время, когда вдоль этих именно мест, словно по шахматной доске, выдвигались друг против друга рыцарские замки, с одной стороны, и русские укрепленные пункты — с другой. К 1277 году русские были уже отодвинуты, а немцы поставили свои каменные оплоты в Двинске (Динабург), Люцине и Мариенгаузене; развалины двух последних еще существуют. Уничтожение русских боевых форпостов не значило еще уничтожение русских поселков; есть сведение, что после разрушения Герсика русские продвинулись вперед, за Двину, и доходили в 1561 году до Зельбурга; имели тут свои церкви и священников. Очень важен тот факт, что еще в 1588 году, т. е. когда Москва стояла уже во всеоружии собирания русской земли и знаменитый иезуит Антон Поссевин возвращался из России в Ригу и остановился по пути в Иллуксте, в первый день Пасхи, то в городке этом не было «ни одной католической церкви» и царило одно православие.

Следовавший за этим XVII век являлся временем долгих, упорных войн Швеции, Польши и России, разыгравшихся именно в этих местах; он перепутал исторические течения, смысл народных наслоений, и значительное число жителей разбежалось. После оливского договора^[8] 1660 года, фохтейства Динабург, Розиттен, Люцин и Мариенгаузен, нынешние уезды Двинский, Режицкий и Люцинский, под именем «Польских Ифлантов», были уступлены нами Польше, а левый берег Западной Двины отошел к герцогству курляндскому, под протекторат Польши. Тогда жителям представилась снова возможность вернуться на старые места. Образовался против немецкого Крейцбурга русский поселок, развившийся в течение десяти лет в город, названный в честь Иакова, герцога курляндского, Якобштадтом. Герцог Иаков, о котором уже несколько раз упоминалось, дал городу в 1670 году грамоту, снабдил его магдебургским правом, обеспечил существование русских церквей, священников и училищ и отпустил им на постройки свой собственный лес. Так возникли между 1670 и 1675 годами церковь св. Николая и монастырь Св. Духа, с чудотворной иконой Якобштадтской Божией Матери.

Но несмотря на доброе внимание герцога Иакова, самые печальные времена для этого уголка земли только наступали. Уния, как известно, началась в октябре 1596 года, с измены православию восьми южнорусских архиереев, за которыми последовали и ближайшие к ним владыки полоцкие, унаследовав, как видно, непрочность и безличность древлеполоцких князей. Многие православные епархии Западной России остались тогда сразу без архиереев, и Речь Посполитая не замедлила воспользоваться этим безначалием нашей церкви, чтобы вводить унию и ополячивать край. Князья, потомки Рюриковичей и Гедиминовичей, поддались этому веянию; ополячивались прежде других богатые местные землевладельцы, графы Зиберы, Плятеры, Борхи, Розеншильд-Паулин и другие, чему немало способствовал успех реформации в орденских землях, из которых эти семьи вышли: оставаясь, в противность своим соотчичам, верными католичеству, они этим доказывали полякам свой несомненную солидарность с ними.

Якобштадт. Вид Свято-Духовского храма до взрыва

Тяжело поддавался ополячению и измене православию только простой народ, и против него-то направлены были дружные усилия как Речи Посполитой, так и местных главарей. В 1607 году основан тут униатский монашеский орден, не замедливший раскинуться по всей Западной Руси; вслед за ним явились иезуиты. В Якобштадте и Иллуксте, в начале XVIII века, основаны, с целью обращения, униатские монастыри; графы Зиберы «фундовали», одарили здешний монастырь и устроили большой иезуитский костел; такие же монастыри и костелы выросли в Двинске, где тоже прочно сели иезуиты, завели школы и часовни и учредили крестные ходы. Православие не могло не угасать при таком дружном на него напоре со всех сторон, и цель достигалась так успешно, что в этом, искони православном, крае, ко времени основания города Якобштадта, в Иллуксте уже не имелось православных жителей. К концу ХVIII века, во всей лифляндской местности, в прежней старой вере, в полном одиночестве, пребывал только Якобштадт, город с немецким именем, и, кроме него, очень малое число приходов. В этом многострадальном уголке имело место, в виде совершенного исключения из общих исторических законов, тообстоятельство, что поляки и немцы действовали заодно против общего врага — православия. Здесь же и во имя того же самого, при польских восстаниях 1831 и 1863 годов, местное лютеранство брало под свое покровительство укрывавшееся польское католичество, что еще более несообразно с историческими преданиями. На памяти всех смута 1863 года, и пребывание здесь, в этих местах, близких к главному очагу, многих главарей восстания; здесь задумывали они план взятия Двинска; здесь снабжались люди заграничными паспортами и другими документами на незаконную покупку в Польше имений; сюда, несмотря на непосредственную близость, не проникали энергичные распоряжения Муравьева.

Выше сказано, что было такое время, когда православным в крае оставался один только Якобштадт. Иезуитам удалось, однако, совратить бургомистра Зуркевича и настоятеля Николаевской церкви Боровского, и 8-го июня 1721 года именем города приглашены были в Якобштадт монахи-базилиане^[9], немедленно построившие монастырь Покрова Богородицы (сгорел в 1773 г., заменен в 1783 каменным, передан в православное ведомство в 1839 г.). Тогда-то и тут, как это было везде, тот, кто был в городе побогаче, да познатнее, бил челом базилианам, но все бедное, работящее население оставалось верным православию. И тут, как это было везде, расплодились подлоги, к числу которых должно быть отнесено подтверждение королем Августом в пользу униатов тех прав, которые даны были герцогом Иаковом в 1744 году православным. король подтвердил права, данные православным, как бы данные католическим базилианам, и на основании этого-то, «подтасованного документа» униаты не замедлили отнять земли у Свято-Духовского монастыря и открыли неприязненные действия уже с полной надеждой на успех.

История гласит, что средствами борьбы, не лишенными значительной силы в католическом мире, не исключая самого Рима, нередко являлись пасквили. Явились они и здесь на православных стенах монастырских; один из таких пасквилей представлен бургомистру, униату, иеромонахом Пахомием Бенкевичем. Городские ратушные книги Якобштадта 1753 года рассказывают, что этот монах Пахомий, вслед затем, подкараулен на улице игумном и монахами униатского монастыря, что его сволокли в монастырь, нещадно избили и приговаривали: «вот тебе императрица! вот тебе Петербург и Москва! вот тебе генералы и оберраты! поди теперь, жалуйся!».

Жаловаться было некому: герцог курляндский оказывался бессильным сделать что-либо, а Польша только радовалась; одна из жалоб нашему посланнику в Митаве, в 1760 году, не привела ни к каким результатам. С присоединением Польских Ифлантов к России, в 1773 году, иезуитам стало не совсем ловко, и Свято-Духовский монастырь передан в ведение псковской епархии; в 1817 году, выдержав долгую и трудную борьбу, он был упразднен, и обе церкви его обращены в приходские. Поникли тогда долу их кресты, но зато захилела и враждовавшая с ними уния. Она обмирала что ни день; последовали отпадения от неё в католичество и, наконец, наступил 1839 год, время присоединения унии к православию.

До самых последних, современных нам дней положение православия в обоих уездах Курляндской губернии, тянущихся вдоль Двины, почти совершенно соответствовало тем грустным картинам, которые очерчены были относительно Якобштадта. В зельбургском округе или благочинии, — так зовется эта духовно-административная единица Российской империи, — в настоящее время представителями православия являются иллукстский женский монастырь, преобразованный в 1881 году из мужского, и приходы бывшего униатского деканата, к которому присоединен учрежденный в том же году приход в местечке Гривка, лежащем против Двинска.

По ходатайству генерал-губернатора, князя Суворова, в 1849 году зельбургский округ, в противность действительной потребности, присоединен к рижской епархии. Этим он выделен из-под епархиальной власти, ведавшей остатки унии в Царстве Польском, очень хорошо знакомой с традиционными приемами католичества, и был, так сказать, изъят из-под общего опытного надзора и вверен, с совершенно ясным расчетом, еще очень молодому в те дни и не привыкшему к этим приемам епископству рижскому. Только в самое недавнее время Святейшему Синоду, после многих усилий и противодействий, удалось ознакомиться с действительным положением православия в зельбургском округе и принять нужные меры к восстановлению того значения господствующей в России церкви, которое она должна иметь.

Тут оказались невероятные вещи: православными священниками состояли люди, говорящие дома по-польски, дочери которых — католички; оказалась существующей такая церковь, из которой давно уже украдена утварь, и служения в ней не совершалось вовсе; оказалось до тридцати школ при католической церкви, будто бы для приготовления детей к первой исповеди, с польским языком обучения; оказались в католических волостях малоизвестные школы, почему-то подчиненные курляндской дворянской комиссии по крестьянским делам; оказались православные ученики, не умеющие творить крестное знамение, не знающие молитвы Господней; оказались школы без славянских азбук, евангелий и молитвенников.

Сколько требовалось настояний и уменья, чтобы только ознакомиться с округом и этим сделать добрую половину дела! Вот характерная статистическая табличка, служащая противоположностью тому, что видел в Иллуксте иезуит Поссевин, когда царило там православие; население в Иллукстском уезде в 1883 году распределялось так:

католиков — 37,680

лютеран — 10,180

евреев — 6,710

православных — 5,720

раскольников — 4,000.

Три века безусловных гонений сделали, значит, свое дело, и повсеместные католические, с ex voto, кресты при дорогах, частые крестные ходы, постановка временных алтарей у крылец наиболее щедрых радетелей католической церкви, свидетельствуют о том, что инспекция святейшего синода появилась очень своевременно для подания помощи тем православным людям господствующей в Империи церкви, верховенство которой никакими привилегиями, никаким большинством других вероисповеданий по окраинам не отменяется. Вполне своевременно было поддержать этих православных и дать им то, что имеют церкви, не господствующие, а именно: дом молитвы с приличной утварью и школу с букварем и действительным, а не мнимым существованием.

Несомненно, что историческое развитие совершило свой полный круг, и для этого края настают другие времена. Уже лет двадцать пять назад стали мы приглядываться к судьбам православия в прибалтийских губерниях. В 1869 году образовалось для поддержки православия «Братство Гольдингенское Покровское», имевшее дело только с одним уездом, а в 1870 — «Прибалтийское Православное Христа Спасителя», распространявшее свою деятельность на все три прибалтийские губернии, с целью поддержания в них православия. Оба братства эти находились под покровительством Государыни Императрицы. В 1881-1882 годах её Величество изъявила желание слить оба эти учреждения в одно, что и исполнено. Новый устав утвержден святейшим синодом в 1882 году для «Прибалтийского Православного братства Христа Спасителя и Покрова Божией Матери». В 1884 году общество обладало капиталом в 201,000 руб. и имело обширный круг деятельности по школам, раздаче книг, устройству и благолепию церквей; оно выдает также стипендии учащимся латышам. Когда в 1883 году обнаружились случаи обращения в православие в Леале, братство не замедлило устроить там молитвенный дом.

Благодаря сильным ходатайствам и высокой милости Государыни Императрицы, братство получило крупную денежную помощь на православные школы; находясь в ближайшей связи с духовенством великороссийским, оно привлекает к вещевым и денежным пожертвованиям на прибалтийский край и наши древние, высокочтимые лавры.

Едва только вступив в деятельность, братство не могло не обратить внимания на запущенную Свято-Духовскую церковь в Якобштадте. Почти все, что было сказано о судьбах православия в этом крае, так или иначе касалось этой древнерусской святыни, служившей долгое время единственным светочем его в среде унии и иезуитизма. Судьбе угодно было, чтобы именно в этой церкви совершено было; в присутствии графа Бориса Шереметева, молитвословие, когда искони-русский край этот снова возвратился к России. Словно отвыкшие от победного славословия стены, по уходе наших войск, продолжали разрушаться; беспомощными и хилыми глядели остатки церкви, когда православное братство задумало отстроить ее. После долгих усилий и больших затрат, 1-го ноября 1884 года вновь отстроенный храм торжественно освящен, но 16-го января 1885 года, в глубокую зимнюю темень, около шести часов вечера, часть его взорвана злоумышленниками на воздух, а другая часть сгорела; священнику удалось только спасти чудотворную икону. Страшен был звук взрыва; видели люди как бы огненный шар; на льдине нашли убитую птицу, — самое же преступление осталось нераскрытым, но по мотивам своим вызвало много толков. Кто посещает Якобштадт и видит эту церковь поднимающейся вторично, тот непременно скажет православному братству свое глубокое спасибо.

Прослушав молитвословие во временной церкви, приложившись к кресту и чудотворной иконе Якобштадтской Божией Матери, очень небольшой, вделанной в иконостас, путешественники прошли немедленно к воздвигавшейся в описываемое время заново Свято-Духовской церкви. Фундамент был готов весь; стены подняты более чем в рост человека; кладка каменная, хорошая. Весь храм не особенно велик, и так как его воссоздали по образцу сгоревшего, то фотографии, снятые с его предшественника, так безвременно погибшего, дают полное понятие о том, чем он был. Вслед за строящимся храмом путешественники посетили одноклассную с двумя отделениями школу, число учеников которой в зимнее время достигает 150 мальчиков и девочек.

Переехав на катере на другую сторону Двины, путешественники проследовали в экипаже в усадьбу Крейцбург, мимо которой они уже проезжали. Недалеко отсюда находятся самые опасные на Двине пороги, тянущиеся на пять верст, числом девять, под общим названием «Перекориш». Самую усадьбу можно, пожалуй, назвать замком; над воротами виднелась надпись: «Добро пожаловать»; на башне развевался флаг в 33 аршина длины с гербом барона Корфа. Это одно из самых богатых поместий в крае; говорили, будто оно тянется на целых три станции железной дороги, и будто нынешний владелец его, барон Николай Корф, — счетом пятнадцатый Николай, в длинном ряду предшествовавших ему владельцев Крейцбурга.

Усадьба высится над одноименным местечком своей массивной башней и целым сонмом монументальных построек и обставлена зеленью стародавних кленов, лип и дубов. Внутреннее убранство вполне соответствует богатой внешности; если судить по количеству оленьих рогов и тетеревиных хвостов, красующихся на лестнице, охота в этих местах должна быть великолепна и зорко охраняема.

Двинск.

Общее впечатление города. История Двинска. Воспоминания о 1812 годе. Уланов и Кульнев. Собор. Николаевская дамба. Раскольники. Крепость. её собор и его былое.

Поезд подходил к Двинску^[10] в глубокую темень. В ночном мраке город казался лишь темным пятном, а между тем, это довольно значительный город, в котором, по статистическим данным, насчитывалось:

домов каменных  — 473

домов деревянных —  2,924

жителей  — 60,296,

в том числе:

евреев  — 26,540

православных — 16,690

католиков — 10,611

лютеран — 4,470

раскольников — 1,986

Все это, вместе взятое, люди и дома, и все то, что называется Двинском, разбросано по песчаным, совершенно безлесным берегам Двины, через которую перекинуть железнодорожный мост. Говорят, будто Двинск, благодаря своему пестрому населению и расположению при реке и железных дорогах, между русско-польско-литовско-эсто-латышско-немецкими землями, издавна почитаем, как пристанище, всякими темными беспаспортными людьми, причем состав полиции, пятьдесят пять человек нижних чинов и одиннадцать начальствующих над ними лиц, далеко неудовлетворителен. Говорят также, будто количество пьяных замечательно мало — не более тридцати человек в год; чем объяснить это? Само собой разумеется, что первоклассная двинская крепость, которая, согласно основным правилам фортификации, должна быть возможно мало заметна даже днем, объятая ночью притаилась совершенно.

Нынешний Двинск основан в 1582 году королем польским Стефаном Баторием, но, как и многие другие города, не сразу нашел свое теперешнее место, а занимал сперва другое, в семнадцати верстах отсюда, близ селения Старый Замок: тут в 1278 году высился один из самых восточных немецких бургов, построенный магистром Ратцебургом, против Литвы; здесь сидел орденский контур. Много раз разоряли и воздвигали замок этот; Иоанн III взял его приступом в 1481 году; в XVI веке замок, одновременно с другими, отдан рыцарями в «залог» королю польскому Сигизмунду-Августу; после гибели ордена он остался за Польшей и сделан главным городом воеводства ифлантского. В 1577 году Иоанн Грозный взял Двинск и некоторое время жил в нем; поляки взяли город обратно, вследствие измены коменданта Плятера, напоившего русских и впустившего ночью поляков. В 1582, Стефан Баторий (по другим источникам — шведы, по третьим — Иоанн Грозный) перенес замок на место нынешнего Двинска, а последние остатки старого замка, еще видневшиеся в начале нынешнего века, снесены крестьянами на постройку крепости и окончательно проданы витебской палатой государственных имуществ в 1861 году, вопреки Высочайшему повелению 31-го декабря 1826 года об охранении остатков старины. В XVII веке спорили о Двинске, или, как он тогда назывался — Динабург, шведы с поляками; в 1656 году царя Алексея Михайловича «государевы ратные люди город Динабург взяли и дворы и костелы выжгли, а немецких людей высекли и наряд и всякие пушечные заряды поймали». Временно уступленный Польше, Динабург присоединен к России окончательно в 1772 году и служил в 1812 одним из главных пунктов наших военных заготовлений. Оборонял Двину от французов, от маршалов Удино и Макдональда граф Витгенштейн, но при общем отступлении Динабург сдан неприятелю без боя, так что молодецкая, лихая защита крепостного тет-де-пона генералом Улановым не привела ни к чему, а не оконченные укрепления крепости срыты французами; к постройке новой крепости приступили в 1825 году. Недалеко отсюда, в Режицком уезде, существует село Ильзенберг, сохраняющее в церкви Скорбящей Божией Матери останки другого героя 1812 года, Кульнева. по рассказам очевидцев, Кульнев, огорченный неудачей, переправляясь через Дриссу под неприятельскими выстрелами, снял с себя мундир и шел позади всех с поникшей головой, когда неприятельское ядро оторвало ему обе ноги; чрез несколько минут он умер, но произнеся ни слова; ядро находится при могиле. В 1868 году, по распоряжению главноначальствующего в Витебской губернии, местное волостное правление названо Кульневским; не дурно было бы последовать этому примеру и в других местах и поискать воспоминаний, чтобы славными именами пестрела поверхность Русской Земли.

Собор, во имя св. князя Александра Невского, воздвигнут в Двинске в 1864 году на сумму, отпущенную казной, на частные пожертвования и средства, назначенные графом М. Н. Муравьевым. Он — об одном куполе, покоящемся на четырех столбах, и, вследствие несоразмерности его с общим основанием, кажется снаружи меньше, чем есть; в нем все убранство ново; иконостас, белый с золотом, выделяется красиво в голубых тонах окраски.

Путь из лагеря в город ведет здесь улицами и бесконечно-длинной дамбой, которая составляет одну из основных отличительных черт Двинска. Она тянется по берегу Двины на шесть верст и действительно защищает город от затопления: вода в реке, несмотря на очень большую вышину дамбы, не доходит, иногда, до её поверхности только фута на три: не будь дамбы, судьбы деревянного Двинска оказались бы плачевны. По этой дамбе пролегает петербургское шоссе, езда по которому здесь открыта в 1826 г., и все это сооружение, в своей колоссальной простоте, несомненно, помечено общим характером времени императора Николая I: по краям, на дистанциях, посажены деревья, на решетках классические, с опущенными крыльями николаевские орлы. местами еще видны мраморные верстовые столбы, наподобие египетских обелисков; николаевские шоссе, прямолинейные, не уклоняющиеся, с могучими профилями и прочными мостами, вызывают воспоминания о характере их создателя с его железной волей и глубоко русской прямотой и решимостью. Двинская дамба — одна из характернейших точек. С высоты дамбы, по которой, так или иначе, надо ехать, видите вы, с одной стороны, город, с другой — реку Двину, постоянно ополаскивающую низменные песчаные берега, но не шевелящую дамбы.

Псков.

Общий вид Пскова. Два исторических женских облика. Начало Пскова. Несходства с Новгородом. Каменные стены. Тяготение к Москве. Кремль. Детинец. Основание собора. Св. Довмонт и Гавриил. Ризница. Гробницы. Открытие памятника Александру II. Довмонтова стена. Выставки. Значение местной культуры льна. Полуверы. Рисовальная школа.

Ярко сияло солнце, когда, к девяти часам утра, 27-го июня, заметны стали с поезда почтенные очертания древнего Пскова, с его высоким собором, венчающим исторический детинец, и целым ожерельем церквей. Есть нечто общее между Псковом и другим древним городом русским, посещенным путешественниками за год пред тем, Устюгом Великим, только что тут река Великая, а там несравненно более могучая Сухона, тут — край Земли Русской, там — места, близкие к сердцу её.

Почему не прошла железная дорога подле самого города? Нечто совершенно сходное имеется также в Курске и во многих других городах наших. Не есть ли это следствие каких-либо, современных постройке дороги, мелких завистей, интриг, результат давно забытых, смолкнувших самолюбий темных, безыменных, сгинувших в ничтожестве людей? Самые люди пропали, а путешественникам, на многие годы, приходится тащиться по пыльному шоссе и удивляться тому, почему подобное могло случиться?

С вокзала путь лежал прямо в собор, в центр Пскова. Так как мало где, подобно Пскову, исторические воспоминания теснятся с такой настойчивостью и последовательностью, а самый день прибытия совпадал с годовщиной Полтавского боя, и предстояло присутствовать при открытии памятника Императору Александру II, то значение истории родного края вообще и непрерывная связь её отдельных моментов, нанизываемых временем, представлялась в этот день особенно наглядной. Следовательно, прежде всего, к некоторым историческим воспоминаниям.

«А о Плескове граде от летописания не обретается воспомянуто от кого создан бысть и которыми людьми» — так повествует составитель псковской летописи XIII-XIV века. Он же сообщает, что князь Игорь «поят себе жену Ольгу от Плескова». Очень характерно то, что два самые ранние женские облика русской истории смотрят на нас именно отсюда, из этих мест: св. великая княгиня Ольга была псковитянкой; Рогнеда — супруга Володимира Красное Солнышко — была уроженкой недалекой отсюда, древней полоцкой земли, настолько близкой, что, при одном из позднейших административных делений, Псковская губерния была переименована в полоцкую.

Псков. Кремль и древний Псковский Троицкий собор

Псков окружен памятью св. Ольги: в двенадцати верстах отсюда село Выбута — ее родина; там же, как повествует Степенная Книга, перевозила она через Великую Игоря, он узнал и полюбил ее; близехонько оттуда есть место, называемое Буденик, а по преданию, в селе Будятине родился внук её, св. Владимир; есть тут Ольгины слуды — или подводные камни; есть деревни Ольгин городок — Перино и Ольгин дворец-житник; есть рукав реки, называемый Ольгиными воротами. И недалеко отсюда, как сказано, до рогнединой земли. Это сближение двух женских имен — одна из тех странных игр случая, которые для исторического исследования не говорят, пожалуй, ничего, но для путешествующих составляют как бы беллетристическую окраску исторического рассказа и поэтому вовсе не лишены значения: история — к истории, беллетристика — к беллетристике.

В XII веке Псков уже относится к числу значительных городов русских; будучи вначале только пригородом Новгорода, он, мало-помалу, становится самостоятельным и переживает самый Новгород. История его отношений к Новгороду, путанные сумятицы князей, посадников и веча еще дадут впоследствии не одну тему, как для исторической разработки, так и для художественных и литературных произведений. История Пскова полна не только исключительной своеобразности мотивов, но и глубоко симпатична, в особенности, если сопоставить прошлое этого города с историей Новгорода. Новгород, при всем своем могуществе, при всем богатстве, ослепляющем глаза, по сравнению с бревенчатыми, лубочными городами тогдашней Руси, при всем физическом росте его пятин, смело забегавших к Белому морю, Мурману и Выборгу, — Новгород был, прежде всего, все-таки городом людей торговых, ставивших рубль выше всего. Понятны слова псковичей новгородскому князю Ярославу в 1228 году, когда он заявил им желание идти на рижан, с которыми Псков замирился, идти на них чрез Псков:

«Кланяемся тебе, князь, и новгородцам, — сказали они, — но мы на войну не пойдем; мы с рижаны мир учинили, в этом нам нет порока, все бо мы вернии и невернии человеки от единого Адама дети... вы же нас много обидели... вы, токмо начав войну и получа добычу, отходите, а мы всегда остаемся с ними во вражде».

Космополитическое воззрение на доброе согласие с немцами, на общее происхождение от Адама, конечно, достаточно объясняется торговым характером Пскова, но географическое положение его, по сравнению с Новгородом, дает ему еще другую, более симпатичную окраску. Близкий к немцам, воздвигнутый на самой окраине, отделенный от них только водами Талибского озера, Псков не был окружен, подобно Новгороду, кольцом отдельных оборонительных пунктов, не стоял в некотором удалении от границы. Это обусловило большую воинственность, если можно так выразиться, развило рыцарский дух среди псковичей, поставленных в необходимость постоянно отбиваться от соседей. Целых три кольца каменных стен обводили центр города, в который иностранцы не допускались: стена князя Довмонта, поднятая в середине XIII века, окружавшая ее стена средняя и, наконец, третья стена, обегавшая город на протяжении семи верст, построенная в XV веке, вся изрезанная, словно кружевом, бойницами, вышками и башнями или кострами; под землей, параллельно внешней стене, шли потаенные ходы, один из них у «Свиной башни» сохранился на древнем рисунке, изображающем осаду Батория; башен высилось тридцать семь. Между этими башнями в особенности памятна,по битве во время осады Пскова Стефаном Баторием 8 сентября 1581 г., Покровская башня. Поляки произвели решительный приступ; они уже овладели одной башней (недалеко от Покровской) и через проломы двинулись в город. После ожесточенной битвы они были отброшены, но долго их не могли выбить из Покровской башни. Стефан Баторий решился взять эту башню или взорвать ее подкопами; но и это не удалось. Вскоре поляки сняли осаду и отступили. В память избавления от осады псковичи построили церковь Рождества Богородицы. В одном современном документе написано:

Псков. Покровская башня и церковь Рождества Богородицы

«Мы любуемся Псковом. О, Боже! это нечто величественное, как бы другой Париж...». «Город чрезвычайно большой, в Польше нет ему равного», а между тем, пред приходом Батория, выжжено в посадах более 1,500 домов. Военных запасов хранилось столько, будто весь город состоял из ядер и пороха; клети ломились от хлебов.

Подобной воинственности обличья Новгород не имел никогда, как не имел он и рыцарского духа псковитян. Не слилась с историей Новгорода навеки-вечные светлая память геройских защитников Русской Земли от чужеземцев в роде мудрого князя Довмонта или такого земного архистратига, как св. благоверный Александр Невский. Не испытал Новгород и немецкого пленения, как Псков в 1240 году, когда, вследствие измены знатного псковича Твердыни Иваньковича, рыцари немецкие были впущены в город. Это краткое пленение, повлекшее за собой победу Александра Невского, окончательно укрепило в псковичах убеждение в необходимости уметь постоять за себя, за Россию. Всех нападений выдержал Псков двадцать шесть, и взят только однажды и то, как сказано, изменой.

Когда в 1347 году шведский король Магнус напал на северные новгородские крепости, новгородцы обратились за помощью к псковичам, которая и была дана им, но с условием: считать отныне Псков не подчиненным ему городом, а меньшим братом, не сажать им своих новгородских посадников, а духовному владыке новгородскому, хотя и держать во Пскове своего наместника, но назначать его не из новгородцев, а из псковичей.

Псков. Развалины древних ворот Варлаамовских и храм св. Варлаамия

От времени заключения этого договора, на целые полтора столетия, вступает Псков в лучшее, блестящее время своего существования и становится самостоятельным членом Ганзейского союза, а полное подчинение Новгорода великому княжению Московскому обусловливает, наконец, переход ко Пскову и всей заграничной торговли.

Если во многом отличается Псков от Новгорода, начиная с обличья, то иначе, чем Новгород, покончил он и со своими вольностями. Издавна не нравилось псковским князьям быть выборными и не смотреть на свое княжение, как на наследственное; отсюда многие насилия, неурядицы, междоусобия. Испытав разных князей, псковичи обратились, наконец, и к Москве, и в 1399 году был у них князь «от руки великого князя Василия Дмитриевича», князь Иван Холмский. Это было первым шагом на пути слияния с Москвой, завершившегося вполне снятием вечевого колокола в 1510 году, когда рыданий об этом было так много во Пскове, что летописец удивляется: «как зеницы не упали со слезами в купе, како ли не урвалося сердце от корени?» Для тех, кто желает видеть в объединении Руси Москвой только ехидство, предательство, отношения Москвы к Пскову дают действительно обильную пищу; ясно, как, мало-помалу, ограничивались права местного веча, как усиливалась власть великокняжеских наместников, как сделался город подсудным Москве, как пользовалась она междоусобицами для утверждения своей власти, как напрасно ссылались псковичи на всякие грамоты, им данные, — все это, с различных узких точек зрения, может подлежать осуждению, и действительно неоднократно осуждено.

Псков. Храм св. Георгия (постр. в 1494 г.)

Уже современные летописи, смотревшие на единение недружелюбно, гласят о том, что у московских судей правда улетела на небо и одна кривда осталась на суде, что все хорошие псковичи и иностранцы разбежались, а остались только дурные люди, такие, под которыми «земля не расступится, которым и на верх не взлететь», что только при установлении господства москвичей ввелись в Пскове «развращенные московские обычаи», но все это вместе взятое отступает перед могучей идеей московского единения мощной Руси. Если псковичи справедливо укоряли новгородцев в том, что от них на неприятеля помощь плохая, то Москва, наоборот, никогда не «оставляла Пскова в обиде и верно держала за своих», и не допускала того, чтобы русское «сердце урвалося от корени».

Эта мысль общности интересов Пскова с Москвой была так сильна, что Псков, в XVI столетии, легко мог бы отдаться в руки полякам, при Стефане Батории, но он, лишенный всех своих прав, обиженный Москвой в конец в торговых интересах, обнищалый и пригорюнившийся, поневоле оставленный царем, занятым в то время другим делом, он, в течение с лишком пяти месяцев, выдерживает осаду поляков и доказывает правду своего целования Московскому государству. Не присягнул он и позже польскому Владиславу, несмотря на гермогеновскую грамоту. А что не стеснялась Москва с Псковом, так это верно. Тут происходило даже нечто в роде насильного выселения жителей, потому что дважды выведены были из Пскова по 300 семейств, однажды 500 и замещены другими, более покорными, московскими, менее вечевыми. Было даже и так, что при принесении одной из жалоб на наместника, царь, пребывавший в то время в Новгороде, питая в уме своем заднюю, заповедную мысль, находя, что, будто бы, количество жалобщиков все еще недостаточно, требовал большого их количества, и когда все самые значительные люди Пскова, чуть не поголовно, действительно отправились бить царю челом и в Пскове мало кто остался, тогда объявлены были все челобитчики арестованными и принуждены поклясться за себя и за своих, что они уничтожат вече и не будут иметь более посадников. Пойманные псковичи потребовали одной ночи на раздумье; это была знаменитая ночь на 13 января 1510 года, ночь стенаний и плача в городе, — ночь, предшествовавшая снятию и посылке вечевого колокола в Москву.

Блестящее положение Пскова в его хорошие дни было так исключительно, что дальнейшие судьбы его могли быть не чем иным, как долгим, постоянным падением. Значительная часть войн наших на западном порубежье происходила на псковских землях, и Псков был граневой крепостью; при Петре Великом, исправившем стены, в Пскове находилась главная квартира, стояло много войска и строились суда для военной флотилии, бегавшей по реке Великой.

Центром всех святых воспоминаний является, конечно, кремль, кром, детинец, холм, отчасти искусственный, длиной в 200 сажен, шириной в 30, в отвесе около 10, омываемый реками Пековой и Великой. Вид от острого угла детинца, остававшегося долгое время в мусоре и, только благодаря бывшему начальнику губернии, обращенного в сад — превосходен. Цепью тянутся по берегу Ивановский монастырь, Мироносицкая церковь, Параменская, Николаевская, Клементьевская и замыкаются Мирожскнм монастырем.

Спасо-Мирожский монастырь один из древнейших в России. Он основан епископом новгородским Нифонтом и игуменом Авраамием в1156 г. на берегу р. Великой про впадении в нее речки Мирожи. Монастырская церковь во имя Преображения Господня, по преданию, современна основанию монастыря. В монастыре сохраняется небольшая выточенная из корня чаша, принадлежавшая, по преданию, епископу Нифонту; кроме того, находится икона Знамения Божией Матери, прославленная чудесным излиянием слез во время великого мора в городе в 1569 г., хранился в монастыре также посох епископа Нифонта, но в 1805 году его кто-то похитил.

Псков. Успенская Пороменская церковь построенная в ХII в.

Кругом, как широкий пьедестал незримого, но существующего былого, высятся остатки громоздких стен, и сквозь одну из них, сбегающую вниз, тихо двигает свои тихие струи, сливаясь с Великой, река Пскова. В конце X века, когда здесь была зелень, шумел «велик лес и многие дубравы», св. Ольга, возвратившись из Царьграда и задумывая обращение к христианству народа, имела именно на атом месте видение трех светоносных лучей, озарявших окрестность тройственным светом. Видение это имела она, стоя на другом берегу Великой, там, где воздвигнута у источника часовня св. Ольги. «Разумно да будет вам, — сказала после этого окружавшему ее синклиту княгиня — «яко на сем месте церковь иметь быти во имя Нераздельные Троицы, еще же и град зде велик будет и славен, и изобилен».

На этом месте водрузила св. Ольга крест, перенесенный впоследствии в собор, а затем воздвигла и деревянный храм Св. Троицы, который занимал значительную часть поверхности кремля. Одновременно с храмом стал возрастать и самый город Псков. Совершенно справедливо замечание Князева, что было такое время, когда Псков и его Св. Троица были словами тождественными и псковичи благодарили великого князя «за то, что прислал в дом Св. Троицы воеводу своего с людьми на оборону против немцев».

В храме этом сажали у себя псковичи князей на княжение, подле него находился княжеский дом и тут же рядом помещались и вече, и казна: вечевые документы хранились в особом ларе в соборе. Собор, существующий в настоящую минуту, счетом третий; построение первого собора предполагают в 965 г., нынешний собор начат строением в 1689 году, но рушился от непрочности сводов, вновь отстроен в 1698 г. и освящен в 1703 году; он не велик (в вышину с крестом тридцать шесть сажен два аршина, в длину с папертью двадцать четыре сажени два аршина, в ширину с приделами тринадцать), простое кубическое основание осенено пятью главами и окружено полукружиями придельных церквей и алтарей, но высокое и одинокое расположение представляет его гораздо большим, чем он есть. Собор виден верст почти за шестьдесят. Бросается в глаза полное отсутствие в соборе какой-либо стенной живописи, и это обусловливает то, что семиярусный иконостас в двадцать семь аршин вышины, со всеми его иконами, как-то не роднится с белыми стенами и стоить особняком. Если судить по изображениям храмов 1138 и 1366 годов, предшествовавших этому и дошедших до нас на двух иконах, то они была еще меньше и имели только по одной главке на целой системе мелких арочек, высившихся одна поверх другой. Собор в два света, купол покоится на четырех столбах, в задней части храма хоры. Все пять куполов светят внутрь и напоминают обилием света тот же мотив, который сказался так ясно в другой древнерусской святыне, в соборе Андрея Боголюбского во Владимире. Основные столбы разрисованы зелеными столбами с капителями, и низ их вплотную обставлен венцами древних икон. Звезды сияют на серых куполах снаружи, звезды сияют и по голубому фону внутри.

Святых мощей имеется в храме: строителя второго храма св. князя Гавриила, св. князя Довмонта (во св. крещении Тимофей) и блаженного Николая Юродивого. Над могилами князей висят заржавленные мечи их. Молчаливы они, как и гробницы, но сделали свое дело. Когда-то Довмонт, поднимая меч на Литву и Ливонию, говаривал: «братья муже псковичи, кто стар, то отец мне, а кто млад, то брат», — и псковичи, отвечая воззванию, шли за ним; эти слова передает летопись; меч Гавриила несет на себе латинскую надпись, гласящую: «чести моей никому не отдам». Вес Довмонтова меча 3,5 фунта, а Гавриилова 7,5. Новгородцы думали, было, однажды перенести мощи Гаврииловы к себе, так как княжил он и у них, норака с мощами с места не двинулась, и только по молитве их отпал сам собой ноготь от руки блаженного князя и отнесен в Новгород. Святые князья чествуются каждый в свой день; но блаженному Николаю Юродивому особого дня не назначено, и он поминается церковью нашею, когда поминаются и все юродивые, вместе взятые. Хорошо известно предание о том, как говорил преподобный Николай с Иоанном Грозным, как озлобил его словами: «Иванушко, Иванушко, хлеба-соли, а не христианской крови», как стал невидим после приказания схватить его, как испугал этим царя и тем спас жителей города от бесконечных казней.

Святейшим воспоминанием собора был крест св. Ольги, поставленный ей над рекой Великой еще до основания собора, позже внесенный в него и сгоревший в 1509 году; в воспоминание этого креста устроен в 1623 г. другой, дубовый, по образцу старейшего, виднеющийся и доныне. Крестами и иконами собор очень богат, и многие из предметов его ризницы имеют большую археологическую и художественную ценность. Один из воздухов с жемчугами вышит великой княгиней Елисаветой Алексеевной; хороши многие панагии и кресты; Евангелие Апракос, то есть писанное не по порядку зачал, а по чтениям в продолжение года — 1532 года и многое другое. Под собором находится несколько гробниц князей и архиереев, причем первые безыменны. Архиепископ Симон Тодорский, 1754 г., как гласит надпись, был большим лингвистом, так как знал языки: латинский, греческий, еврейский, сирийский, аравийский, халдейский и, «в удивление всем», немецкий; в эпитафии над епископом Гедеоном, день его смерти определяется так:

Различные события городской жизни писаны на многих колоколах собора той или другой церкви, пожертвованных разными лицами. На многих из них события излагаются чрезвычайно подробно, причем поименованы и участники в постройке колокола — «Рыбник Чухна», да «все суседи», да «при священнике Миките Козле». В звонах этих колоколов, при всякой молитве церковной, для всякого знающего историю своей родины, гармонично глаголет былое, и нельзя не признать, что это фантастическое сочетание звука и исторического деяния, разносимое музыкой православного церковного звона, должно трогать душу того человека, который знает и любит историю своего народа, как исполнена она предками и как намечена Богом для всех и для каждого в особенности.

Из частных зданий для любителей отечественной старины любопытны: развалины палат Марины Мнишек и палаты Поганкиных. Исторических доказательств, что развалины дома, выдаваемого за жилище Марины Мнишек, действительно служили когда-то её жилищем, — нет; сохранилось предание. Сколько известно, Марина не была в Пскове.

Палаты Поганкиных (на Губернаторской улице) принадлежали именитым купцам этой фамилии; по преданию, из этого рода были даже псковские посадники. По указу Петра Великого, дом этот взят в казенное ведомство и обращен в провиантский магазин. Впоследствии дом ремонтировали, но при этом не позаботились принять надлежащие меры к сохранению старины.

Крупнее всех ударов для Пскова (как и для Архангельска) было основание Петербурга, притянувшего к себе всю иностранную торговлю, и в настоящую минуту Псков, один из самых древних, постоявших за Русь городов наших, совершенно обойденный новой жизнью, фактически не тронут и почти не оживлен близостью железного пути.

В описываемое время в Пскове происходило торжество открытия памятника Императору Александру II. Памятник изображает покойного государя стоящим в порфире, на четырехгранном пьедестале серого мрамора, по углам которого расположены орлы и повешена цепь. Он обошелся псковскому купечеству около 15,000 рублей, вделан художником Опекушиным и воссоздает облик государя хорошо. Множество венков лежало на пьедестале и подле него; из них многие были серебряные.

Из достопримечательностей города заслуживают внимание путешественника: детский приют св. Ольги (основан в 1884 году, имеет капитала 30,000 рублей, 60 приходящих и 40 постоянных девочек); Мариинская женская гимназия (328 воспитанниц); дом призрения бедных благотворительного общества св. Марии (существует 31-й год, капитала 6,000 рублей, призреваемых 13 старух и 26 детей); переданный городом реальному училищу ботанический сад, разбитый вдоль древней Довмонтовой стены. известняки, из которых сложена ветхая стена, до такой степени выветрились, что достаточно весьма небольшого усилия, чтобы отковырнуть значительную часть камня, но стена так толста и настолько уже осыпалась, что стала как бы произведением природы. молодая поросль ботанического сада жмется к каменному делу рук Довмонтовых, и разнообразные деревца, цветы и кустики чудесно оттеняются белизной выветривающихся известняков.

Много поучительного представляла также выставка местных произведений и кустарной промышленности Псковского уезда, устроенная в описываемое время в саду и зданиях местной учительской семинарии, против древнего Мирожского монастыря, на берегу реки Великой. Лен, холсты, личники (длинные полотенца с вышитыми концами, которые носятся на голове как украшения), салфетки, скатерти и очень хорошие шерстяные ткани (одеяла и платки), занимали очень видные места. Много виднелось земледельческих орудий, машин, моделей; модель водяной мельницы, сделанная находившимся тут же крестьянином Рушевым, четырнадцати лет. Первенствовал на выставке, конечно, лен, один из тех немногих предметов вывоза, которому мы, на европейском рынке, пока конкурента не имеем. Значение льноводства для Псковской губернии и России вообще видно из следующих данных: Россия производит в год до 15 000,000 пудов и из этого числа ¹/₃ — Псковская губерния, тогда как ближайшей нашей конкуренткой является Германия, производящая только 4.500,000 пудов. Этих двух цифр достаточно для определения важности льна. Кроме льна, составлявшего центр выставки, привлекли на себя внимание предметы, касающиеся исконного промысла Псковского озера — ловли снетков: сети, «лодка мутница», печи для сушки снетков, сани-водовики для перевозки неводов зимой и проч. Тут же имелись на виду два живых лососка, пойманные в реке Великой в текущем году, — несомненное доказательство пользы Никольского рыборазводного завода.

Псков. Спасо-Мирожский монастырь, основ. в XII в. (близ Пскова)

Полное одеяние ловца, треух (шапка), шуба, передник, редень, рукавицы и сапоги совершенно те же, что у наших северных поморов. О любопытном и важном для местных жителей снетковом промысле будет сказано подробнее при описании пути по Талибскому озеру.

Следует упомянуть о том, что в саду имелись налицо несколько представителей местных полуверок и полуверцев Печерской волости, Псковского уезда; очень характерны на женщинах громадные круглые серебряные бляхи такой величины, что одна подобная бляха покрывает почти всю грудь; кресты и монеты составляют тоже заметную часть украшения. Нельзя обойти молчанием, говоря о выставке, и того факта, что существует тут недалеко табачная, махорочная фабрика, получающая табачный лист из Черниговской губернии.

Псков. Палаты Поганкина

Известно, что массы нашего табаку провозятся в листах за границу и привозятся к нам обратно в виде гаванских сигар; лучше производить их на своих фабриках.

Псков. Печерский монастырь. Вид древней звонницы (XV в.) и ризницы

После осмотра обеих выставок путешественники направились в рисовальную школу, учрежденную городом, существующую около двух лет и находящуюся в ведении министерства народного просвещения; она помещается в казенном здании; в ней, в среднем, тридцать учеников. От города отпускается в год 350 рублей. Осмотрены были весьма удовлетворительные рисунки, выставленные в школе.

На городской пристани путешественники сели на пароход, отсюда им предстояло спуститься по реке Великой к Псковскому озеру. Небольшой пароход«Dorpat», один из трех, содержащих постоянное сообщение между Юрьевом и Псковом, ожидал их под парами.

Псков. Древняя церковь св. Василия Великого (постр. в 1377)

На нем предстояло им проехать к Талибским островам, Гдову и, перерезав Псковское и Чудское озера вдоль и поперек, проехать рекой Эмбахом к Юрьеву. Было около двух часов дня, когда «Dorpat» тронулся с места, и перед путниками скользнула красивая декорация низовьем реки Великой, а Псков, со своими храмами, быстро задвинулся извилинами и холмами берегов.

К числу замечательнейших в историческом и многих других отношениях монастырей Псковской губернии принадлежит также и Псковско-Печерский монастырь. Он находится на границе Псковской и Лифляндской губерний, в 56 верстах от Пскова, в безуездном гор. Печерах. Печерским назван по имени «пещеры», неизвестно кем ископанной и найденной в XV в. Монастырь устроен в конце XV в. С 1521 г. в нем находится чудотворная икона Божией Матери. В XVI столетии монастырь безуспешно осаждали поляки. Долгое время он служил пограничной крепостью, и последние укрепления устроены при Петре Великом. В монастыре устроена в 1827 г. церковь в память избавления псковского края от нашествия французов; построена на пожертвования гр. Витгенштейна и чинов бывших под его командой войск.

Псковское озеро. Талабские острова.

Устье Великой. Снетогорский монастырь. Водяные деревни. Характеристика обоих озер. Их несходства. Сходство с Мурманом. Снеток. Его особенности. Лов и приготовление впрок. Их особенности. Значение снетка. Талибские острова. Посад. Крестный ход по воде. Дальнейший путь к Гдову.

К двум часам дня, 28-го июня, при полнейшем штиле, казавшемся еще глубже, еще нерушимее, благодаря самому яркому блеску солнца и безоблачности неба, в котором, казалось, не было места ничему, кроме глубочайшего спокойствия и света, пароход «Dorpat» отваливал от пристани на Великой, в виду древних стен псковских. Глядел с детинца собор, глядели с Запсковья и Завеличья другие церкви, и совершенно, как в глубокой вечевой древности, звучал с немецкого судна, под самыми стенами Пскова, немецкий язык пароходной команды. Существенная разница была в том, что судно двигалось при посредстве пара, а не весел или парусов.

Едва отошел пароход от пристани и отодвинулись святыни кремля, как открылось вправо устье реки Псковы: древние стены, сбегая к ней с обеих сторон по кручам, раздались, чтобы дать реке место; теперь река эта открыта, а во время оно преграждался вход в нее могучими решетками. Влево от парохода, при самом выезде из города, виднелся Ивановский монастырь, а скоро вслед затем на правом высоком берегу Великой, в белых стенах своих, с маленькими куполами, часовенками, очень высокой колокольней и многими, не вполне симметричными, окнами, глянул монастырь Снетогорский, летнее местопребывание, дача архиерея. В этом монастыре, гласит псковская летопись под 1299 годом, убиты немецкими рыцарями игумен Иоасаф с 17 братьями; тут же, в 1472 году, слушала молебен и переодевалась для торжественного вступления в Псков Софья Фоминична Палеолог.

Это самое красивое место на протяжении тех двенадцати верст, которые отделяют Псков от одноименного с ним озера. На круглом изгибе реки, венчая гнилые, выветривающиеся наслоения известняков древними соснами, просовывая из-за стен вершины деревьев своих уютных садиков, монастырь царит над поверхностью изгибающейся реки. Левый берег тут не ниже правого, тоже тенист и зелен, и из листвы его проглядывают очертания мызы Приютино. Если оглянуться на пройденный пароходом путь отсюда, то еще видны очертания псковского собора, но затем они скрываются совершенно, задвинутые изворотами и стенообразными боками Великой.

Далее к устью берега Великой становятся совершенно безлесными; наслоения известняков уступают место обнажениям крупного щебня, затем проступают опять наслоения, но уже не такие высокие, и, наконец, принижаются совсем, чтобы дать место бесконечным лугам, расстилающимся почти на одном уровне с поверхностью озера. В нижних частях течения Великая шириной почти что с Неву близ Дворцового моста; вышина берегов, близ Снетогорского монастыря, близка к вышине Воробьевых гор под Москвой

Тем площе, тем низменнее казались берега Псковского или Талабского озера, открывавшегося бесконечным зеркалом, по которому поблескивали маленькие волны, поднимаемые пароходом, и чернели тоненькими силуэтами лодки рыбаков, разбросанные там и сям, иногда не в одиночку. Берега так низки, что, кажется, будто торчат над водой только острия бархатистой травы. Деревня Муромицы, находящаяся справа, подле самого устья, и следующая за нею — Горки, в тридцать четыре крестьянских двора, на пространстве не более одной тысячи квадратных сажен, удивительно типичны. они поднимаются какими-то конгломератами деревянных построек, жмущихся вплотную одна к другой, чуть не на сваях, и, кажется, да оно так и есть, не имеют улиц; между домами оставлены промежутки, в которых может пройти только корова; оборони Бог от пожара эту серую, скомканную, высящуюся над зеленью пожней массу строений. Можно представить себе положение этих людей при ледоходе; коровы, говорят, спасаются в таких случаях на крышах, а соседи сообщаются друг с другом по жердям, просунутым в окна. Глыбы льда окружают их тогда, замечает исследователь, и они отрезаются от всего света. Вот, действительно, уголок своеобразной русской жизни, достойный художника и описателя! Обыкновенно пасхальный звон церквей, во время ледохода и распутицы, доносится к ним только издалека, и, по недостатку дома молитвы, люди устроили у себя часовню и творят молитвословия сами, «причем для чтений избирается грамотный начетчик, но хороших чтецов нет, и трудно передать, какая выходит бессмыслица, когда чтец не понимает значения ударений и останавливается на полумысли, и дробит предложения». Это не мешает, однако, глубокой вере и сильному развитию молитвословий по всему побережью.

Камня в местных постройках не видно вовсе, кроме фундаментов снеткосушильных печей, выразителей того снеткового промысла, которым живет все население обеих озер-близнецов, Псковского и Чудского, ютящееся вдоль громадной береговой линии, обрамляющей 3,087 квадратных верст водного пространства. Подле устья р. Великой много островов, числом до двенадцати; это — сплошные, богатейшие пожни, принадлежат Горкам, и несколько лодок, попавшихся пароходу навстречу, сидели краями бортов своих чуть не до воды, будучи нагружены изумрудной зеленью только что скошенной на островах роскошнейшей травы.

Уместны несколько данных об озере или озерах, имеющих с лишком 3,000 квадратных верст пространства, из которых 750 приходятся на долю маленького, южного, Псковского озера (40 верст длины), соединенного с Чудским (80 верст длины) проливом в 15 верст длины и 5 ширины. Несмотря на полную, вечную связь обеих озер, характеры их совершенно различны. Тогда как Чудское озеро имеет дно каменистое, неровное, достигающее почтенной глубины в двадцать сажен и более, озеро Псковское глубиной своей не превышает пяти сажен; глубина эта, впрочем, почти везде одинакова, кроме побережья, и дно озера, везде ровное, илистое, обильно покрыто водорослями. Насколько, по словам исследователя здешней озерной жизни, вода в Чудском озере чиста, прозрачна, настолько же мутна она в Псковском, и, вероятно, эти особенности обусловливают то, что в первом из них имеется крупная ряпушка, а во втором, безусловно, царит мелкий снеток. эти физиологические особенности так вески, что псковский снеток, попав в Чудское озеро, достигает гораздо большей величины, но зато утрачивает, почему-то, многие хорошие качества вкуса; ему, по-видимому, нужна незначительная глубина, горизонтальность дна и водоросли, с их обильным цветением и развитием моллюсковой жизни. Богатство снетков, которым много уже веков живет население псковского побережья, огромно; не в связи ли с ними и самое название Снетогорского монастыря? Нет снетка вкуснее псковского, — об этом скажут вам и в Москве, и в Петербурге, и это совершенно справедливо, и это может подтвердить всякий, кому удалось отведать на месте свежих снетков, вовсе но обладающих тем неприятным запахом, который, главным образом, зависит от первобытных способов, какими снетки заготовляются впрок. За последние годы местные рыбаки жалуются на уменьшение снетка, но и тут, как относительно запаха, виноват не снеток, а люди. Снеток так плодовит, что если бы не уничтожение выбрасываемой им и оплодотворенной икры, если бы не люди, с их убийственно мелкими сетями, не щука и не окунь, то, не более как в течение двух лет, все Псковское озеро могло бы быть запружено снетком. Из числа многоразличных мер, принимавшихся и принимаемых против хищнического способа ловли снетков, одной из самых действительных и довольно крутых следует считать запечатывание, на время нереста, снеткосушильных печей по всему побережью. Особенное зло заключается в том, что рыбаки пользуются при ловле сетями до такой степени мелкими, что сквозь них не проходит даже икра и этим уничтожается рыба, еще не вылупившаяся.

Удивительно сходны у нас судьбы рыбных промыслов на далеком Мурмане и на ближнем Псковском озере, с той только разницей, что там не хотят умело обращаться с сельдью и треской, а здесь — со снетком. Богатство, там и тут, одинаково, народонаселение прирождено к промыслам, одевает на голову тот же треух, также беззаветно смело и выносливо, трехлетний мальчик уже орудует веслом, сбыт обеспечен, продукт хорош, но приготовление плохо и первобытная лопата движется в кучах живого материала, доставленного на берег там — океаном, здесь — озером. Как там, на Мурмане, на торосском промысле зимой, оторвет, порой, льдину и уносит, часто безвозвратно, промышленников, так и тут весенний ветер «падара» также рвет льдины и уносит их от берега с людьми, иногда тоже безвозвратно. Конечно, Псковское озеро беднее Мурмана, но не одного только снетка и ряпушку производят здешние воды; не говоря уже о толстом и неуклюжем соме, встречающемся, впрочем, довольно редко и отличающемся самым невкусным мясом, здесь имеются очень вкусный лещ и судак, направляющиеся для сбыта, главным образом, к Петербургу; щука, идущая в Варшаву; окунь, ерш и язи, расходящиеся на месте. Но главный продукт — снеток.

Хорошенький, маленький снеток ходит обыкновенно необозримыми стаями, подле которых шмыгают окуни, их заклятые враги, а в воздухе носятся чайки; сырой снеток имеет неприятный запах, которым пропитаны все прибрежные деревни, но, при хорошей сушке, теряет его совершенно. цветом он синеват, но, по мере замирания, белеет; снеток мечет икру в марте и апреле, но всегда вслед за вскрытием льда; если он заходит для этого в устья местных рек и речек, то буквально запружает их, и тогда снетки могут быть черпаемы ковшами. Ловят снеток круглый год; самый хитростный и трудный, а по времени, самый продолжительный — это зимний лов, от замерзания до вскрытия озер. Тут пускается в ход большой невод, состоящий из матки и двух крыльев, каждое в 150 саж. длины и 8-10 ширины, матка в 10 саж. длины и 7 ширины; этот невод со всеми нужными приспособлениями или то, что называется «большим запасом», стоит около восьмисот рублей и служит один только год. При подобном неводе необходимы шестнадцать рабочих и восемь лошадей, кроме хозяина запаса и управляющего ловлей или «жерника»; лошадь и два рабочие составляют «гнездо»; все, вместе взятые, называются «дружиной».

Зимний лов с большим запасом очень труден и довольно сложный. Когда лед окрепнет, то делается где-либо прорубь, ловец ложится на лед и смотрит в прорубь, причем, для того, чтобы яснее видеть, накрывает голову. Зоркость этих людей, говорят, удивительна, и они усматривают снетка на глубине трех сажен. Если снеток выслежен, то тут вбивается в лед «пешня», и это место принадлежит нашедшему. Для того, чтобы опустить под лед и протянуть под ним огромный невод в 300 саж.длины, делается около шестидесяти прорубей, расположенных правильным четырехугольником, имеющим около ¹/₂ версты в поперечнике. Вдоль двух боков этого четырехугольника протягивают подо льдом два наружные конца невода, а между них посредине пойдет мешок матки, тоже под целым рядом прорубей. Две проруби особенно велики: та, в которую невод будет опущен, «подвальное корыто», и та, в которую его поднимут — «подъемное корыто».

Когда невод привезен на место на квадратных, в 2,5 сажени длины, санях, называемых «водовиком», и опускается, тогда, во время лова, очень характерны три действия. Одно — это тяга невода подо льдом; она производится таким способом, что к обоим наружным концам его, опущенным в «подвальное корыто», привязывают жерди, снабженные на наружных концах железными кольцами; жерди эти, длиной сажен в пятнадцать, опускаются в воду, причем концы их, снабженные кольцами, подводятся под ближайшие две проруби, сквозь которые подхватываются они деревянными крюками, и лошади, или люди, тянут невод от проруби к проруби. Передвижение этой жерди от проруби к проруби можно, пожалуй, сравнить со шнуровкой дамской обуви, когда шелковый шнурок протягивается сквозь отверстия вслед за медным наконечником. Второе характерное действие лова состоит в глядении под лед сквозь те проруби, под которыми идет матка невода и которые называются «глядельницами»; ложась на живот и накрыв чем-либо голову, один из рыбаков смотрит в воду, и если замечает, что рыбы достаточно, то машет рукой, чем дает знать, чтобы невод тянули дальше. Третье любопытное действие имеет место при вытаскивании невода и оно установлено обычаем и держится так же свято, как и значение «пешни» на месте, найденном кем-либо для лова. Когда невод подтянут и матка находится подле последней проруби, тогда подбегают к ней дети, бабы, старики с ковшами в руках, так называемые «кошовники», и ловят снеток сколько кому удастся. Несмотря на то, что ковши доставляют иногда больше добычи, чем остается самому хозяину, никому и в голову не приходит посягнуть на обычай. Что-то подобное, только не со снетками, имеется и на Мурмане; между прочим, здесь, как и там, на Ледовитом море, каждый ветер имеет свое прозвание: северный называется «северик», западный — «мокрик», южный — «теплик», а юго-восточный, дующий от Пскова — «вахтица».

Снеток продается обыкновенно на месте, на глазомер, огулом, причем составляется нечто вроде аукциона. Рыбак выкликает свой цену присутствующим тут купцам и владельцам снеткосушильных печей; если цена высока, последние молчат; если они согласны, то произносят слово «данотам» — и купля совершена. Половину всего улова натурой получает хозяин, половину ловцы; но случаются и видоизменения этого основного правила. Снеток поступает непосредственно в снеткосушильные печи, которых на здешних заводах имеется по 4-16, а в каждую печь помещается до четырех четвериков сырого снетка; всех заводов по берегам и островам около ста. После всякой топки, печь выметается, и под её посыпается тем белым песком, который так неприятно похрустывает в зубах при употреблении снетка в пищу и который необходим против прижаривания снетка. Светок набрасывают в печь, солят и переворачивают просто-напросто лопатой.

Средним числом вывозится в год псковского снетка около 200,000 пудов, что, при цене трех рублей пуд, дает валового дохода до 600,000 рублей, из которых на долю промышленников приходится около 440,000 рублей. Так как всех дворов, занимающихся рыбным промыслом, считается до 1,500, то на долю двора приходится 150 рублей, чего для покрытия всех домашних потребностей мало и приозерные крестьяне занимаются еще перевозкой тяжестей и торговлей глиняной посудой, приготовляемой в Пскове.

Снеток составляет любимую нашим народом пищу, и этому есть свое основание: одного фунта снетков достаточно, чтобы приготовить суп на десять человек, и в этом смысле он мог бы представлять превосходный консерв для войск. Но, как сказано, приготовление его впрок очень неудовлетворительно: экономия в дровах и соли вызывает то, что его не сушат, а только провяливают, и снеток доходит к рынкам в виде какого-то мусора; этой же сыростью пользуются для увеличения веса, чего достигают также и тем безобразным приемом, что, не довольствуясь примесью песка, захваченного снетком из печи, его прибавляют еще нарочно. Какое удивительное сходство с приготовлением мурманской трески, в которой для увеличения веса оставляют хребетный столб, обусловливающий её гниение и убийственный запах!

Участвуют в снетковой ловле все пятьдесят одно селение, расположенные по берегам Псковского озера, да, кроме того, столько же таких, что расположены от него несколько подальше. Центром этого промысла, его рынком и биржей является посад Александровский, на островах Талабске и Верхнем, к которым и направлялся пароход с путешественниками, в полнейшем блеске роскошнейшего дня. Недалеко отсюда, близ западного берега, лежит небольшой остров Варанье, — Вороний камень, где имела место знаменитая победа Александра Невского в 1241 году; бой произошел на льду и возвратил псковичам захваченный ливонцами их родной город. Тут же разбили псковичи ливонцев и в 1463 году.

Талабские острова: Талабск, Верхний и Талавенец расположены в южной части Псковского озера, ближе к западному берегу, и имеют население, приблизительно, в четыре тысячи человек. Вид на острова с парохода, при полной тишине воды, при ослепительном блеске полуденного солнца, был невыразимо хорош и типичен. На зеркальной поверхности озера высились один подле другого все три острова, разделенные небольшими проливчиками. Основанием всем им служат огромные валуны, след доисторического ледяного периода, отчасти вечно обнаженные, отчасти открывающиеся при малой воде. Только на Верхнем острове имеется роскошный сосновый бор, два другие совершенно лишены растительности; розовые пески, прикрывающие валуны, служат основанием для жилых строений Александровского посада на островах Талабске и Верхнем; население ближнего, бок-о-бок лежащего, Талавенца, почему-то причислено к береговой остенской волости.

Нельзя было не любоваться чудеснейшей картиной, которая развертывалась перед глазами. Словно нарочно, блеск и самостоятельность картины подняты были до крайних пределов великолепия крестным ходом по воде икон Елеазаровского прибрежного монастыря. При сходе на помост, за множеством теснившихся лодок, нельзя было заметить приближения своеобразной флотилии, направлявшейся к берегу; но когда путешественники уже сели в лодку для переезда к берегу, флотилия эта не могла не обратить на себя их внимания. Шесть больших лодок, одна за другой, медленно шли на веслах полные народом; все эти люди, кроме гребцов, конечно, стояли в лодках и над ними высились хоругви и кресты, и сияли обложенные золотом и серебром иконы: «Помощник и покровитель бысть мне во спасение», слышались слова исполнявшегося пения. Процессия эта ежегодная. Самый монастырь находится на берегу, в восьми верстах расстояния.

Вход в находящийся на острове храм оттенен диким каштаном и липой; четырех-парусный свод не высок; на четырех-ярусном иконостасе и по стенам церковным много икон в ценных окладах — дар часто нуждающихся в помощи Божией островитян; над алтарем красуются висящая сень и престол в серебряном одеянии.

Высокие, большей частью двухэтажные деревянные дома посада поднимаются плотной стеной; в Талабске имеются два начальные народные училища; но, в противоположность сельским учебным заведениям, классные занятия в них имеют место в летнее время, а каникулы — зимой.

Около двух часов пополудни путешественники находились уже на пароходе, для дальнейшего следования на Гдов. Озеро блестело и лучилось по-прежнему. Виднелись там и сям по зеркальной поверхности, воспользовавшиеся пробуждавшимся слабым ветром, так называемые «будары», большие мелкосидящие крылатые лодки с одним прямым парусом, поднимающие до 15,000 пудов; виднелись и мелкие рыбачьи лодки. Встречались суда, нагруженные бочками со снетками; показался и буксирный пароход лесопромышленника Зиновьева «София». Пароход «Dorpat» двинулся проливом из Псковского в Чудское озеро и взял курс на северо-восток к Гдову. Чудское озеро смотрело менее приветливо: опускалась какая-то мгла. К вечеру, когда значительно стемнело и бросили якорь саженях в 200 от гдовского берега, чтобы съехать на него, небо стало пасмурно и предвиделся скорый дождь.

Гдов. От Гдова к Юрьеву. Чудское озеро.

Древнее обличие Гдова. Замечательный собор. Историческое. Крестьянские мемуары. Николаевская церковь. Буря на озере. Проекты понижения его уровня. Река Амовжа. О русских семьях, матрикулованных в прибалтийских губерниях. Юрьев.

Хмуро и холодно глядело кругом вечером, 28-го июня, когда путешественники, съехав на берег, отправились в экипаже в Гдов, отстоящий от берега озера версты на три.

Всегда ли Гдов был так далек от озера? не сделало ли тут время именно того, что предполагают сделать прибалтийские помещики, т. е. не понизило ли оно уровня Чудского озера? Хотя история и гласит, что город построен в 1422 году псковскими посадниками и они заложили тут, на пятой неделе по Пасхе, крепость на реке Гдове, в двух верстах от озера, что ее строили триста человек и уже к 1-му ноября окончили и освятили; но то же сведение утверждает, что здесь, до того, был и старый посад; затем, в настоящее время, расстояние это, несомненно, длиннее двух верст; следовательно, некоторое удаление города от воды все-таки совершилось. Путь к Гдову шел по тундроватой местности.

Гдов лежит на невысоких холмах и кое-где выполз своими очень невзрачными домиками и немощеными улицами из-за старых, разрушающихся, много веков уже белеющих в своей смертной бледности, стен древней крепости; речонка Гдова тоже обрастает по тихим берегам ряской и стрельником, и трудно отличить, что именно блестит под водой, заметной там и сям: древний ли ров, или сама собой образовавшаяся лужа. Вид Гдова унылый вообще, в пасмурную же погоду он и того хуже. А ведь река Гдова была, когда-то, глубокой и омывала неприступные твердыни, первое нападение на которые, со стороны немецких рыцарей, совершилось сорок лет спустя после их построения. Унылость Гдова была присуща ему и раньше, потому что когда Екатерина II прибыла в Гдов и немного в нем отдохнула, то оставаться ей дольше помешали эти «скуку наводящие места». И действительно, только служебные обязанности могут занести кого-либо в Гдов, лежащий совершенно в стороне от каких бы то ни было торговых или военных путей.

Городской собор не велик, но очень характерен. При входе в него прежде всего бросаются в глаза два грузные столба, из числа четырех, поддерживающих невысокий, с горшечными сводами, купол и круглые, темные отверстия многих «голосников», вделанных в стены и обусловливающих чрезвычайную звучность, отзывчивость небольшого храма, построенного в 1540 году, во имя св. Димитрия. Эти столбы, эти голосники, совсем не симметрично разбросанные окошечки — под куполом их шесть — и круглые сводики, тоже достаточно не симметричные, придают храму удивительно типичный, для истории нашей архитектуры важный характер. Некоторые колокола от времени Иоанна Грозного. Мало у нас таких, вполне сохранившихся в древнем обличии, церквей. Иконостас пятиярусный, по коричневому фону, когда-то малиновому, стар и увешан вплотную ценными, в окладах, иконами, так что представляется раскрытой книгой, обращенной страницами своими к молящемуся и приглашающей его читать по ним. В истории иностранного, романского и готического искусств хорошо известны так называемые «Библии в лицах»; наши иконостасы, наши циклические фресковые изображения вполне заменяют их, и если бы только мы хорошо знали бытописания наших святых, хотя бы по Четьи-Минеям, если бы мы дали себе труд (чего мы в большинстве, к несчастью, не делаем) знать историю деятелей церковных, то наши иконостасы заговорили бы любопытным, поучительным языком. Здесь не место, конечно, приводить примеры того глубокого разнообразия, той типичности наших святых, которые действительно существуют и о которых вспомнилось так хорошо при взгляде на гдовский иконостас, раскрытый громадной книгой в лицах. Мы любим биографии светских деятелей и поучаемся на них; но мы совершенно незнакомы с жизнеописаниями деятелей церкви, в которых, если отбросить некоторые наращения и прикрасы, добавленные временем, всегда имеется налицо глубоко знаменательное и не умирающее во времени зерно. Лики святых на здешнем иконостасе все обращены лицом к царским дверям и будто слушают богослужение; над дверями — Спаситель, выше — Богоматерь, еще выше — Распятие под небольшим куполом; в алтаре — три части.

Гдовский собор далеко не так богат в своей обстановке, как находящийся на далеком северо-востоке, на реке Вычегде, собор сольвычегодский, посещенный в прошлом году и дышащий в своей святыне памятью именитых, богатых людей Строгановых, но по характерности, по цельности впечатления XVI века, он ему не уступает. Жаль, что до него добраться трудно и путешественники в Гдове — редкость, а то эта живая иллюстрацияцерковной обстановки времен Иоанна Грозного посещалась бы чаще. Предание гласит, что, шествуя в Ливонию, проходил чрез Гдов сам царь; бывали тут шведы, поляки, литовцы, первые даже владели Гдовом до 1622 года, и дважды брал город приступом Густав-Адольф; в числе городов, приставших в 1611 году к ивангородскому Лжедимитрию, названы летописью и гдовяне; в 1705, Петр Великий, прибыв сюда из Нарвы, отправился в Псков из Гдова на полоненных шведских судах. Для пребывания здесь Екатерины II, в 1780 году, был устроен временный деревянный дворец, а путь её до Пскова освещался пылающими кострами. В 1818, со своими уланами, шел здесь Цесаревич Константин Павлович. Очень любопытен тот факт, что память об этом последнем пребывании сохраняется между крестьянами в весьма своеобразном предании. В Гдове, говорит оно, все служащие, почему-то, разбежались и великий князь, очень недовольный этим, оставил город; в деревнях, по пути, народ встречал его толпами; местами Цесаревич шел с ними пешком; на одной из станций побранил за неисправность в лошадях; в свите, говорит предание, находилась и польская графиня Радзивилл.

Сведения об этом сохранены, между прочим, в записках крестьянина села Выскатки, Ефима Андреева, составляющих один из немногих документов, подлежащих, конечно, исправлению, по истории Гдова и составленных в 1865 году. Этот Ефим Андреев, стремящийся свято сохранить память о старине, явление далеко не единственное в России. Можно было бы привести несколько примеров подобной, в высшей степени своеобразной мемуарной литературы, из которой назовем хотя бы еще один: воспоминания крестьянина села Угодич Ростовского уезда, Ярославской губернии, Александра Артынова, которого в деле писания записок поощрял покойный Погодин; они напечатаны в 1883 году.

В Гдове находится также очень маленькая и древняя, величиной с комнату, с маленьким куполом, Успенская церковь. Некоторые считают ее, и, по-видимому, не без основания, за древнейшую: колонн в ней нет, изгибаются две небольшие арки, окна тоже не симметричны, а в наружном очертании она не лишена сходства с собором и могла служить ему прототипом; предание говорить, что она построена одновременно с крепостью, и это весьма вероятно. Говорят также, будто с одной стороны колокольни, восьмиугольной, в двадцать две сажени вышины, построенной позже, подле которой она ютится, до 1822 года примыкала точно такая же другая церковь, во имя св. Михаила, но она «по ветхости или своеволию» сломана каким-то охочим немцем Крейгером и пережжена на известь для постройки тюрьмы и присутственного дома, находящихся бок-о-бок.

Тюрьма, на постройку которой Крейгер взял готовую известь древнего храма, расположена подле церквей. Всех жителей в Гдове 2,287 человек. Домов каменных имеется только семь, деревянных 785, и все это, большей частью, невзрачные клетушки, с гусями, курами и поросятами на улице.

Училищ в Гдове два, мужское и женское, всех учащихся около 120 человек; содержание обоих училищ обходится в 2.920 рублей (министерство народного просвещения — 1,326, город — 764, земство — 500 и сбор за учение — 330), помещения училищ собственные; земская больница устроена на двадцать человек; учреждения содержатся в хорошем порядке.

Одним из наиболее ценных памятников древности этого города является Николаевская церковь. Тут стоял, когда-то, до упразднения в 1764 году, одноименный с ней монастырь, основанный одним из псковских посадников в 1424 году; заросшие пруды и старые дубы еще видели его, доживавшего четвертый век своего существования, после двадцати игумнов и двух архимандритов; при копании могил, говорят здешние жители, в них находили многие волосяные мантии, таинственным образом сохранившиеся после неизвестных по именам постриженников. Говорят также, будто стоящая памятью монастыря церковь перенесена сюда из села Вейна, около 1750 года, а просуществовала она на прежнем месте пятнадцать лет, так что ей в настоящую минуту около ста шестидесяти лет веку. Она — деревянная, с двумя преддвериями; шестигранный купол высится на высокой неуклюжей шестигранной шее, под колоколообразной шапкой и поддерживается четырьмя деревянными подпорами. Иконостас шестиярусный, древний, обставленный иконами, украшавшими, когда-то, несуществующий ныне монастырь. Иконы много древнее самого храма и явились на свет в древнем Пскове; то же самое неоднократно приходилось видеть на дальнем Севере, на Мурмане и Белом море, где в церквах, сравнительно молодых, хранятся святые изображения из мастерских вечевого Новгорода и его монастырей.

Осмотрев достопримечательности Гдова, путешественники отправились на том же пароходе «Dorpat» в дальнейший путь. День был бурный. Едва только поднять был якорь, что, благодаря близости дна, произошло быстро, и пароход двинулся поперек северо-восточного ветра, навалившегося на нас справа, как почувствовалась сильная качка. Озерная вода была так мутна, что напоминала очень близко невозможную муть Мезенского залива, обусловливаемую неустанными приливами и отливами, — муть, которая дает осадок на целую треть высоты ведра. Ясно было, что покинутое побережье очень мелководно, и хотя, при той непогоде, которая ополчалась, трудно было соображать различные исторические подробности о покидаемой местности, но некоторые из них все-таки припомнились. Уже со времени путешествия по России Олеария, с XVI века, затем при Екатерине II, от поры до времени всплывал проект понизить уровень Чудского озера фута на четыре. Этим, согласно более позднейшему расчету академика Гельмерсена, было бы осушено, оздоровлено и предоставлено в распоряжение сельского хозяйства до 113,000 дес. пока что совершенно непригодной болотной почвы (если прибавить к этому целую систему моховых болот и озер по лифляндскому побережью, оставленную Гельмерсеном без внимания, то указанная цифра увеличится еще на 30,000 дес.). считая доходность десятины в шесть руб., получилось бы, таким образом, от понижения уровня воды в озере, чистой прибыли 679,000 руб. ежегодно, что соответствует капиталу в 13.600,000 руб. Стоимость работ по понижению уровня, по приблизительному расчету, составляла бы только один миллион рублей. Проект этот не заглох; он несколько лет тому назад подвергался даже обсуждению на лифляндском сельскохозяйственном «конгрессе». Судить о достоинстве проекта без подробного ознакомления, конечно, нельзя; но нельзя не обратить внимания на то, как посмотрят на это понижение чудского уровня крестьяне на реках Великой и Нарове, что скажет снеток — заповедный кормилец местного населения, что скажут в деревнях, схожих с Горками, привыкших жить на воде и поставленных сразу на сушу? Кроме того, в обсуждавшемся на «конгрессе» проекте не выяснено, почему же сельские хозяева Лифляндской и Эстляндской губерний, которых это дело интересует более всех, не положили на него требуемого миллиона, а ищут правительственной затраты. Если посчитать, сколько новых коров будет прокармливаться на осушенных местностях (по приблизительному расчету до 18,000 голов, изображающих капитал в 720,000 рублей), сколько масла и сыров будет понаделано и продано, то, право, нельзя не согласиться с правильностью затраты и надобно только удивляться тому, почему она не сделана до сих пор. Если не ошибаемся, лет около тридцати пяти назад, полковнику Тимофееву было поручено произвести исследование о соединении Чудского озера посредством канала с Балтийским морем; дело тоже не новое. Кажется, по почину юрьевского купечества, производились лет двадцать назад разведки судоходности Наровы, причем доходили пароходом почти до самого водопада, но устройство правильных рейсов признано опасным.

Пароход «Dorpat», всего в 60 лошадиных сил, имеет 110 футов длины и только 23 ширины — скорлупка очень небольшая для того, чтобы бороться с настоящей бурей; не велик должен был быть и переезд поперек озера к устью мирной реки Эмбах, бывшей Амовжи, — всего только три часа времени, а между тем пришлось пережить минуты не особенно приятные. Буря разыгралась настоящая, могучая. Не раз можно было наблюдать, как пошлепывало колесо правого кожуха по воздуху, потому что левое шло слишком глубоко в воде; многократно перекатывались волны поверх палубы, сваливая с ног людей, сбивая их даже с сидений, проникая в каюты сквозь закрытые двери и доказывая совершенную непригодность людских одеяний, назначенных защищать от воды только сверху и с боков, а не снизу; с быстротой изумительной высыхали на горячей поверхности котла и трубы капли озерной и дождевой воды, щедро осыпавшие их со всех сторон, а от новеньких флагов, раззевавшихся по канатам, остались скоро одни только клочья. Ни малейшего порядка, никакой системы нельзя было доискаться в движении мутных, беспорядочных волн; хотя ветер напирал, несомненно, с одной только стороны и неуклонно кренил пароход левым бортом; хотя свистело и дуло только справа, но озеро щетинилось не правильными, более или менее параллельными, грядами, а бурлило, кипело, ерошилось всей своей поверхностью, и судно двигалось по какой-то неописуемой, безумной толчее. Кто бывал в сталактитовых пещерах, хотя бы на нашем Чатырдаге, тот легко представит себе поверхность Чудского озера в бурю, с двумя существенными разницами, конечно: сталактиты опускаются остриями книзу и неподвижны, волны же поднимали острия кверху и двигались безустанно.

И так продолжалось ровно три часа. В исходе пятого капитан, типичнейший и почтеннейший из всех капитанов света, весь в коже, с нахлобученным капюшоном, из-под которого резко белела седая борода, выступая по-американски только снизу подбородка, объявил, указывая на какие-то две точки, что это берег — вход в Эмбах. Сообщение было весьма приятно. Точки росли, расширялись; это темнели какие-то сосны на берегу, и невольно вспомнилось, глядя на них, как важна должна быть для местных рыбаков та красивая сосновая роща Верхнего острова, которой пассажиры любовались вчера на высоком песчаном гребне его, — роща, видная отовсюду не за один десяток верст, и этим самым, поистине, заповедная.

К темневшим над мутью воды точкам начали мало-помалу прирастать снизу какие-то темные черточки; они становились шире, удлинялись; это обозначались те низменные, болотистые берега, которые предназначены, при понижении озерного уровня, к осушке; глянули какие-то два рыбачьи домика, подле них два парохода — «Peipus» и «Maria», и целая флотилия юрьевского гребного клуба. Еще несколько поворотов колес, и пароход сразу вошел в полнейший штиль реки Эмбах, где, вместо рева ветра, раздавалось стройное пение с палуб обоих пароходов, стоявших у самого устья реки. Отсюда до Юрьева оставалось 21/2 часа пути.

Ширина Эмбаха, по-старому Амовжи, подле устья около двадцати сажен, глубина восемь сажен; тростники, болота, луга роднятся одни с другими непосредственно, и зелени, зелени не оглядеть. Что за роскошная охота должна быть в этих местах! Хорош и многочислен скот. По берегу то и дело скакали на конях, в шляпах с широкими полями, словно жители пампасов, местные крестьяне. Берега Эмбаха густо населены; особенно красивы здесь усадьбы Лунья, служащие целью летних поездок из Юрьева, и Хавелау — имение графа Шереметева. Фамилия графов Шереметевых, одна из многих русских фамилий, вошедшая в состав матрикулованного местного дворянства; то есть такого, которое, как сказано, пользуется в прибалтийском крае особыми правами, превышающими права русского дворянина вообще и составляющими аномалию в том смысле, что эти особенные права получаются не по почину Высочайшей власти, а по выбору местных матрикулованных дворян. это те права, существование которых лишает русского дворянина, ступающего на землю трех прибалтийских губерний, сразу, мгновенно множества прав и, так сказать, низводящих его. Если взять в руки списки матрикулованных местных дворян, то нельзя не заметить, что в ряды их вступали те русские люди, которые, в свое время, играли более или менее значительные роли. в числе титулованных значатся, например, в Эстляндской губернии: Аракчеев, Блудов, Дибич, Горчаков, Меншиков, Мордвинов, Гурьев, Долгорукий, Голицын, Шереметев, Шувалов, Сперанский, Орлов, Панин, Зубов, Суворов, Куракин, Левашов, Олсуфьев, Шаховской-Глебов-Стрешнев, Вязмитинов, Валуев, Волконский, Васильчиков. есть и не титулованные: Бибиков, Демидов, Козодавлев, Голубцов, Антропов, Колтовской, Олсуфьев, Молчанов, Муравьев, Жеребцов, Спиридов, Трощинский, Чичерин. Это в одной только губернии Эстляндской; но есть свои контингенты русских фамилий и в обеих других губерниях, и нельзя не признать того, что в списках этих имеется, так сказать, добрая часть нашего административного житья-бытья за целый ряд царствований, в лицах его сильнейших представителей, приобщавшихся к дворянству немецкому, матрикулованному.

Вершины юрьевских церквей, — города, основанного князем Ярославом более чем 800 лет тому назад, стали заметными часу в седьмом вечера довольно ясно, благодаря тому, что в воздухе окончательно просветлело. Церкви эстонская и лютеранская намечались особенно ясно. По мере приближения к городу, следуя извилинами Эмбаха, нельзя было не заметить очень коротких и широких лодок, нагруженных лесом. Лесов по пути встречалось очень немного. У самого уже города стала видна с палубы хорошенькая, но небольшая православная церковь с зелеными куполами; указали и на развалины замка, на обсерваторию. Городок, раскинутый на невысоких холмах, весь потонул в зелени садов и глядит удивительно опрятно. А ведь когда-то по улицам его «жили гады и хищные звери», так как Петр I, за сочувствие к шведам, нисколько не стесняясь, отправил весь магистрат и бюргеров в Вологду. Главные части города расположены на правом берегу реки, то есть влево от парохода, подходящего с озера. Вплотную с обеих сторон Амовжи теснились городские дома; пришлось подходить к пристани очень медленно, чтобы не задеть какого-нибудь суденышка, барки, лодки, которых здесь очень много.

Юрьев.

Местный собор. Эстонские общества. Храмы. Университет и его былое. Три периода существования университета. Благодеяния Александра I и позднейших царствований. Характеристика всех попечителей юрьевского учебного округа. Значение теологического и юридического факультетов. Ширрен и его характеристика. Исчезновение русского языка. Богатства университета. Посещение коллекций и библиотеки, её богатства. Посещение развалины. Культурно-балтийское значение университета. Своеобразность устава. Корпорации. Речь, в Бозе почивающего, Императора Александра II.

Городской собор в Юрьеве^[11] расположен довольно далеко от пристани. Он о трех приделах под восьмигранным куполом, иконостас белый с золотом, совершенно новый, а в открытые царские двери виднеется запрестольный образ Христа Спасителя, писанный на стекле.

Старый мост на Эмбахе очень типичен: высок, узок и гранитными очертаниями своими, высящимися над каменными устоями, отчасти напоминает те два петербургских моста на Фонтанке, которые еще не заменены новыми. В гостинице, в номерах, красовались со стен портреты Бисмарка. Это внимание к Западу, а не к Востоку, составляет здесь удивительно яркую черту. Странно видеть, что в этом исконно русском крае, безусловно и всецело принадлежащем России, протягиваются и натягиваются к Западу всевозможные нити, даже самые тончайшие, лишь бы они доказывали и поддерживали связь, имевшую когда-то место в далеком былом, и совершенно не признается какого бы то ни было, кроме административного, общения с Россией, — общения, которое, казалось бы, не могло подвергаться сомнению в настоящем. В истории здешней местной жизни и литературы выискиваются всякие мелочи, лишь бы они гласили о связи с Германией. Так, здесь известно, например, всякому гимназисту, что первый экземпляр шиллеровского «Дон-Карлоса», писанный прозой, был продан Шиллером рижскому издателю; что кантовская «Критика чистого разума» тоже издана впервые в Риге; что знаменитый Гердер служил некогда тоже в Риге, а было ему тогда только 25 лет от роду и провел он здесь всего четыре года; что, наконец, сам великий Гёте, когда он был «фуксом», ранен на студенческой дуэли не кем иным, как лифляндцем. Это ли не прочные связи? Царапина на массивном теле Гёте здесь на счету, тогда как развитие русского самосознания, во всей его целостности и значении, вся самостоятельная литература России, хотя бы в крупнейших деятелях, для людей, руководимых литературными воззрениями юрьевского университета, вдоль и поперек — ничто. Это не обвинение, это — факт.

Юрьев. Общий вид

Местные эстонцы, под влиянием соседей, тоже немало изменились; в особенности же бросалось здесь в глаза полное отсутствие на головах эстонцев их классических длинных светлых волос, с которыми вступили они в историю, проделали ее и продолжали носить до нынешнего столетия. и совершенное исчезновение характерных женских головных уборов, так как в большой толпе женщин только пять из них имели на головах неширокие светлые кольца. Здесь, следовательно, с полной наглядностью сказалась, относительно эстонцев, та же черта обезличения, которая была замечена в латышах; как там, в Курляндской губернии, на берегу Аа, так и тут, в Юрьеве, на Эмбахе, в Лифляндской губернии, аборигены вычищены, обриты, обстрижены и облицованы по одному бестипичному образцу, и, если видеть в этом достоинство культуры, то достоинство это довольно призрачно. Эстонцев в самом Юрьеве 16,526, немцев 10,486,собственно русских 1,818, прочих 1,144, всего около 30,000 человек; необходимо, однако, заметить, что эти данные, если считать по языку, верны, но по национальностям представляются иными: немцев оказалось бы меньше, эстонцев, говорящих по-немецки, больше.

Эстонская лютеранская церковь, в описываемое время, еще не была достроена и не имела башни; единственный широкий неф крыт деревянным потолком и обведен хорами на колонках, так что в общем напоминает Петропавловскую церковь в Петербурге, на Невском; местный немецкий лютеранский собор, о трех кораблях, разделенных столбами, на которых покоятся острые своды, с трехстворчатой картиной Распятия над алтарем. В обоих храмах имеются хорошие органы.

Наибольший и вполне самостоятельный интерес представляло, конечно, посещение юрьевского университета и его учреждений, и будет вполне уместно сказать более подробно об этом умственном средоточии всего прибалтийского края, составляющем аорту его организма, не лишенную, конечно, некоторых хороших сторон, но имеющую в себе и такие особенности, которые, с точки зрения общерусских государственных интересов, подлежали бы, по-видимому, существенным преобразованиям.

Прежде всего, и на первых строках, является необходимым, насколько возможно, опровергнуть два общепринятых мнения. Во-первых, хотя университет основан в 1632 году Густавом-Адольфом, но ему нет еще 254 лет от роду, потому что надо вычесть тридцать четыре года его несуществования, вслед за взятием Юрьева русскими в 1656 году. да еще те годы, в которые существовал он еле-еле в городе Пернове в течение двадцати лет, до 1710 года, затем еще почти целое столетие теневого существования, пока в 1705 году окончательно поднят был вопрос, где же быть университету — в Митаве, Пернове или Юрьеве, — вопрос окончательно решенный в 1802 году Императором Александром I в пользу последнего. Во-вторых, местные люди утверждают, что дерптский университет «muss ѵог allem deutsch sein» то есть должен быть прежде всего немецким. несмотря на подобное мнение, юрьевский университет за все время властвования шведов был скорее шведским, чем немецким; если взять 25-летний период его бытия при шведах и столько же при русском владычестве, то окажется, что тогда училось в нем 425 немцев и 553 шведа, а за первую четверть века третичного бытия, под русским главенством, колесо мгновенно перевернулось и в университете оказалось немцев 2,250, а других национальностей только 150. Итак, местный университет гораздо моложе, чем иным кажется, и был он, а, следовательно, может быть и в будущем не немецким.

Если, согласиться с тем, что невозможно, — то есть , что университет существует 254 года, то время это делится очень резко на три периода.

Юрьев. Здание университета

С 1632 по 1656 год. В лагере под Нюрнбергом, в самый разгар тридцатилетней войны, подписал Густав-Адольф шведский, незадолго до смерти, грамоту об основании университета. Характерно, что говоривший именем короля при открытии университета генерал губернатор Скитте объяснил цель возникновения его тем, чтобы «воинственная Лифляндия была приведена на путь добродетели и нравственности». Балтийские немцы хвалят Густава-Адольфа за то, что он создал университет «для Лифляндии», а не для Швеции, так сказать, для сохранения обособленности края и его индивидуальности, и что преемники его на шведском престоле, сделав университет шведским, «не поняли того, что пользующаяся всеми своими правами, прочно развивающаяся немецкая Лифляндия важнее для них, чем не свободная, насильственно шведизованная». Можно, конечно, вволю спорить о том, хорошо или дурно поняли шведские властители «значение» обособленного университета, но нет сомнения в том, что мысль о бесполезности исключительно немецкого университета в не немецком государстве — вовсе не нова. Этот первый в Юрьеве университет, так называемая «Gustaviana», существовал до 1656 года, до взятия города русскими. Нет спора, что русские того времени были грубы и круты, и вполне понятно, почему профессора со студентами разбежались тогда на целые тридцать четыре года. Пытались устроить университет в Ревеле, но неудачно. В этом первичном периоде разбежавшегося под конец университета имелось семнадцать профессоров-немцев и только семь шведов, следовательно, в профессуре несомненно преобладал элемент немецкий.

В 1690 году университет этот снова действует в Юрьеве или, как его называли немцы, в Дерпте, вторично потерянном для России. Университет вполне воссоздан; это так называемая «Gustaviana-Carolina». В 1699 году, при самом начале северной войны, университет перенесен временно в Пернов, но скоро вслед затем возвращен в Дерпт и становится шведским: большинство студентов — шведы, шведских профессоров 24, немцев только 4. Прибалтийцы тех дней, говорят местные источники, недолюбливали этого шведизованного университета и предпочитали, для окончания образования, ездить в «настоящую» Германию. Сохранились сведения о дурном положении учебного дела за это время: существуют протоколы о полнейшем нерадении профессоров и студентов, в которых обе стороны обвиняют друг друга в том, что они аудиторий не посещают; имеются сведения о том, как грязен и беспорядочен был университет, «а кухарки уродливы, нечистоплотны и бьют студентов». был такой факт, что студенты, основываясь «на своих привилегиях», ходатайствовали о разрешении им варить собственное пиво, но с этим не согласился местный акцизный чиновник, и т. д. К этому же времени, гласят факты, в студентах, не любивших вообще заниматься, развилась невозможная вражда между немцами и шведами, и дракам, даже в церквах, между студентами и военными не было конца.

Более чем целое столетие «Gustaviana-Carolina», собственно говоря,только прозябала. В капитуляциях лифляндского дворянства Петру I, от 4-го июля 1710 года, существует пункт 4-й, касающийся университета, согласно которому ему обещано «скорее увеличение, чем уменьшение его привилегий» (ibre Beneficia und Privilegia mehr zu augmentiren ale zu diminuiren), но сказано, чтобы «лютеранские профессора были хороши». Тут, как и в привилегиях дворянству, императорское согласие на status quo совершенно условно и свобода действия власти отнюдь не исключена: надо, чтобы профессора были хороши, а судить о них правительству. Миновало время Петра I, прошло еще несколько царствований, университет все-таки прозябал, несмотря на то, что стал он совершенно немецким и от шведских элементов освободился вполне. Только при Императоре Павле I, в 1798 году, поручено было всем трем прибалтийским дворянствам пересмотреть и разработать проект университета, и последнему, Высочайшей властью, дано крупное пожертвование — «100 Haken» земли. Курляндское дворянство в те дни от непосредственного участия в этом деле отказалось, и, вероятно, в этом кроется причина того, что в университетском гербе фигурируют только дворянства эстляндское и лифляндское. Лифляндия брала на свой долю 44,781 рубль расходов, Эстляндия 22,383 руб., Курляндия только 2,417 руб. 30 коп. Император Павел I, восстановивший в прибалтийском крае старые немецкие порядки и отменивший почти все распоряжения Екатерины II, как известно, до разработки университетского проекта не дожил. Спорным был в те дни даже вопрос о том, где должен быть открыть «новый» университет: в Пернове, Митаве или Юрьеве? Следовательно, и второй период существования университета как бы расплылся в тенях.

Указом Императора Александра I, от 5 января 1802 года, университет открыт, наконец, в бывшем Дерпте, и этим вступил он, благодаря русским Самодержцам, в третий, блестящий, до того небывалый по роскоши, период своего существования. Те два былых периода, как сказано, носят латинские названия «Gustaviana» и «Gustaviana-Carolina», от королей, положивших им основы; подобного, производного, от имени Императора Александра, латинского названия этому университету, несмотря на возникнувший блеск, однако не дано. Это небольшая забывчивость, не более того. 1 мая 1802 года начались лекции, и не далее, как осенью того же года проректор Лоренц и профессор Паррот ездили в Петербург, чтобы исходатайствовать у юного в те дни Императора для университета, якобы, полную автономию и независимое положение относительно дворянства. и действительно указ 12 ноября 1802 года подчинил университет непосредственно министерству народного просвещения. Скоро вслед за открытием университета в Юрьев прибыл Александр I, а в 1806 году, вместо дарованной университету земли, определено выдавать ему ежегодно из государственного казначейства по 126,000 руб., то есть даны русские деньги взамен прежних немецких дворянских, в чем и сказалась своего рода автономия.

Император Александр сохранил к профессору Парроту благорасположение на долгие годы, что явствует из их переписки. Насколько историческая критика могла взять на себя смелость коснуться характеристики взглядов Императора Александра I в те годы, она уяснила, что взгляды эти были вначале далеко не такими, как впоследствии. Молодой, цветущий красотой и здоровьем Император еще недавно вышел из воспитательства республиканца Лагарпа; те дни были временем дружбы его с Чарторыйским, Новосильцевым, Кочубеем, Строгановым, этими первыми, неопытными, хотя и воодушевленными лучшими стремлениями, молодыми людьми; теоретически увлекали Императора, объясненные ему Лагарпом — Руссо, Гиббон, Монтескье; он положительно мыслил о том, чтобы, облагодетельствовав Россию и человечество, отказаться от престола и жить мирным гражданином где-либо на Рейне.

Юрьев. Анатомический театр

При подобных воззрениях удивительно не то, что Император Александр I видел кусочек Рейна в Эмбахе, что он создал и так богато снабдил немецкий Дерптский университет, а то, что, несмотря на этот молодой порыв великодушие, Император в указе об учреждении университета все-таки упомянул о том, что он создается «для Русского государства» и «на службу отечеству».

За время более чем восьмидесятилетнего существования на новых условиях университет переживал самые разнообразные эпохи бытия; взгляды и веяния менялись, менялись генерал губернаторы, менялось непосредственное начальство — попечители учебного округа.

Первым по времени, до 1817 года, попечителем был Клингер, проводивший большую часть времени в Петербурге, поэт и друг юности знаменитого Гёте; местные источники не дают о нем прямых указаний, но приписывают первое утверждение самостоятельности университета профессору Парроту, о котором упоминалось.

С 1817 года попечителем назначен князь Ливень, действовавший в полном единении с ректором Эверсом на утверждение обособленности в чисто-немецком духе; этому много способствовало назначение его впоследствии, в 1828 году, министром народного просвещения. За время князя Ливена ежегодная сметная трата казны на университет возвышена с 126,000 руб. на 337,000, кроме того выхлопотано: на клиники 15,000 руб., на ботанический сад 31,000, на библиотеку 55,000, на анатомический театр 57,000, на обсерваторию 71,000, на хозяйство 65,000, на научные путешествия 52,000 и пp. и пр., всего на 1.002,166 рублей; все это, конечно, на ассигнации.

Юрьев. Астрономическая обсерватория

Крупны эти цифры, но князь Ливен, будучи впоследствии министром, сам объясняет в письме 1830 года, что «Дерптский округ, и в особенности университет, это моя слабая сторона, и я испытываю относительно него некоторую невероятную болезненную чувствительность» (wunde Reizdarkeit). За время Ливена прочно устроились студенческие корпорации, в 1822 году лифляндцы и эстляндцы, в 1823 — рижане, каждая в своей обособленности.

Преемником его по попечительству, с 1828 года, назначен советник, сенатор, барон Пален, уволенный от этой должности в 1835 году, причем назван в указе генерал-лейтенантом.

При нем, хотя и без «невероятной болезненной чувствительности», исключительное положение университета продолжало укрепляться и оказалось уже настолько сильно ко времени назначения третьего попечителя, Крафштрема, что когда, с конца тридцатых годов, вслед за июльской революцией и польским восстанием, началось введение в наши университеты значительной большей дисциплины и число студентов ограничено 300, юрьевский университет продолжал сохранять свой особую физиономию и сделался даже центром оппозиции, как, например, по известному в те дни делу профессора теологии Ульмана.

Крафштрему наследовал в попечительстве, с 1854 года, Брадке. Помимо основания университетской церкви, значительного увеличения средств и учебных пособий, попечитель достиг также восстановления права университета выбирать самостоятельно ректора и проректора, и при нем «признаны правительством» студенческие корпорации.

По смерти его, в 1862 году, вступает в попечительство граф Кейзерлинг, и замечается новое увеличение средств и окончательное утверждение полной независимости в избрании профессорского персонала. Оба управления, Брадке и графа Кейзерлинга, были не чужды агитационного, в немецком смысле, характера. В 1870 году назначен Жерве, довольствовавшийся, как здесь говорят и находят это лучшим в «русском чиновнике», тем, что предоставил все университетскому самоуправлению. Надо заметить, однако, что он счел за нужное переехать из Юрьева в Ригу и, так сказать, механически, хотя отчасти, освободиться от угнетавшей его мероприятия университетской среды. Это было хорошо, и поэтому не продолжалось. Ему наследовал Сабуров, которому, как когда-то князю Ливену, путь отсюда лежал к министерскому посту.

В книжке «Die deutsche Universitiit Dorpat» неизвестного автора, из которой многое из сказанного здесь заимствовано, тайный советник Сабуров назван «опаснейшим» попечителем округа. Он начал с того, говорится в книжке, что вернулся из Риги в Дерпт. «В несколько недель, замечает автор, достиг он такой популярности, какой не пользовался ни один из его предшественников... Барский дом его был открыт всем и каждому. Весь Дерпт со своими профессорами и студентами, дворянами и гражданами лежали у ног попечителя...» Вот что значило попечителю вернуться в Юрьев! Картинка эта, за правду которой, конечно, ручаться нельзя, поставлена автором с той целью, чтобы доказать, что этим путем тайный советник Сабуров достигал со стороны дворян и университета уступок quasi-невероятных: ему не противоречили, например, когда «он говорил открыто, что хочет русифицировать прибалтийский край», и он достиг образования учительской семинарии, то есть такого учреждения, которое, будто бы, «опасно для немецкого характера края». «Пятнадцать лет управления такого попечителя, сказано в книжечке, — и все прибалтийские провинции потеряли бы свое немецкое сознание и всю силу сопротивления». В Петербурге «не поняли», однако, этой единственно правильной системы обрусения, и назначен был, немногим чем отличавшийся от своего предшественника во взглядах на русское дело в крае, новый попечитель — барон Штакельберг, уступивший, наконец, место тайному советнику Капустину, который не замедлил перенести управление попечителя в Ригу.

Совершенно прав Эккарт, когда говорит, что «только с тех пор, как существует в прибалтийских губерниях юридический факультет университета, можно быть уверенным в пользовании старым правом, которое одно служит залогом их самостоятельного существования».

Юрьев. Развалины замковой церкви

Нет никакого сомнения в том, что именно в юрьевском университете сходятся и сплетаются все обособленности края, потому что еще очень недавно, вплоть до мероприятий самых последних дней, все три губернии получали всех своих деятелей и получают их в большинстве до сих пор из юрьевского университета, начиная от становых (гакенрихтеров) до предводителей дворянства и всего обширного, сплоченного персонала лютеранского духовенства.

Петр I, даруя немцам право возобновить стушевавшийся в 1710 году университет, поставил непременным условием существование в нем особой кафедры славянского языка. Александр I открыл его «на пользу всего Российского государства». 19 декабря 1836 года, при Уварове, университету предписано, чтобы он не давал ученых званий без испытания в русском языке; позже, чрез пять лет, объяснено, чтобы, без строгого экзамена в русском языке, студентов на курсы не принимали. в 1842 году учреждена кафедра по русскому праву, и Высочайшее повеление гласило о чтениях на обеих кафедрах на русском языке; в 1846 году состоялось уваровское предписание, чтобы, кроме курса русской словесности, в каждом факультете было введено еще одно чтение на русском языке. Эти Высочайшие повеления и министерские распоряжения плохо соблюдались: в русском языке не испытывали, чтения не введены, об обязательности посещения студентами курса русского языка не было и помину, а одна из кафедр по русскому праву закрыта и очень ловко преобразилась в странную кафедру юридической практики, обратившуюся в кафедру балтийского права, с чтением его на немецком языке.

Юрьевский университет, в своем особничестве, никогда не был подчинен действию общего устава 1863 года. в 1865 году выработал он свой особый устав, и, замечательно, что как раз вслед за этим настает один из характернейших эпизодов здешней университетской жизни и её направления, а именно время деятельности, при попечительстве графа Кейзерлинга, а в 1867, 1868 и 1869 годах, профессора Ширрена, в свое время недостаточно обращавшей на себя внимания слишком снисходительных властей. Профессор Ширрен читал русскую историю, а в каком духе читал он ее, видно из изданной им в 1869 году «Livlandische Antwort», вызвавшей отповедь покойного Погодина и целую литературу в нашей газетной и журнальной печати. Памятен также и тот факт, что названная книжка сочинения профессора русского университета, Ширрена, полная хулы по адресу России, для пропуска в обращение была цензурирована тем же профессором и пропущена им самим! Здесь, конечно, не место делать научную оценку трудов Ширрена, но для того, чтобы судить о справедливости дурных отзывов его, можно вспомнить только об одном, о взгляде его на Карла XI шведского, создателя знаменитых «редукций», вследствие которых балтийское дворянство на короткое время обнищало. Руководимый ненавистью к Карлу XI, но не исторической правдой, Ширрен говорит, между прочим, что «королевское тупоумие Карла XI оставило Швецию, в конце его царствования, без денег, кредита, флота и армии» и что сам король «умер болезнью Ирода — редукцией внутренностей». На самом деле, согласно шведским источникам, которым ближе знать дело, а именно по Однеру, Фрюкселю, Эклунду и Карлсону, — Карл XI, всем историческим обликом своим, если «не самый лучший», то один из «замечательнейших властителей Швеции, когда-либо ей управлявших». Где же здесь — королевское тупоумие, где историческая правда, и на какие же средства, наконец, вел с Петром I войну сын его Карл XII, если покойный отец не оставил ему ни денег, ни флота, ни армии? Ширреновские отзывы о России — все такого же пошиба.

Оставаясь верным своим традициям, от крупного до мелочей, университет не исполнял долгие годы важный закон 31 октября 1869 года о необходимости вести переписку в крае на русском языке и до самого последнего времени, до последних дней, словно держась в цитадели, довольствовался писанием по-немецки, но на русских бланках. За долгие годы преследования одной и той же цели в нем вошло, мало-помалу, в обыкновение принимать воспитанников иностранных гимназий без всяких дополнительных испытаний в русском языке, и от университета выдавались русские учительские дипломы людям, не знающим вовсе русского языка. В разгар культурной борьбы в Германии, юрьевский университет, будто участвуя в ней, ни к селу, ни к городу для России, устроил у себя лекции об отношениях церкви к государству!

Юрьев. Развалины замковой церкви и библиотека

Когда разрабатывались у нас общие для Империи законоположения, этот факультет занимался разработкой балтийского уголовного судопроизводства и образовывал в своих студентах ярых защитников местных, отживших установлений!

В настоящее время университет обставлен с роскошью, неведомой в такой полноте нашим остальным университетам. Вот, для наглядности, перечень составных частей или учреждений юрьевского университета, его кабинетов, собраний и проч.: 1) музей изящных искусств, 2) обсерватория, 3) фармацевтический институт, 4) химический кабинет, 5) физический кабинет, 6) математический кабинет, 7) экономический кабинет и лаборатория сельскохозяйственной химии, 8) минералогический кабинет, 9) зоологический музей, 10) ботанический сад, 11) метеорологическая обсерватория, 12) рисовальное заведение, 13) анатомический институт, 14) институт сравнительной анатомии, 15) физиологический институт, 16) фармакологический институт, 17) собрание по библейской и церковной археологии и 18) статистический кабинет.

Этот длинный перечень, поражающий своей полнотой, должен быть увеличен еще следующим перечнем исключительно клинических учреждений: 1) терапевтическая клиника, 2) поликлиника, 3) хирургическая клиника, 4) офтальмологическая клиника, 5) родовспомогательная и гинекологическая клиника, 6) клиника нервных и душевных болезней и 7) отделение окружного госпиталя.

Может быть, и даже наверное, то или другое отделение, собрание или учреждение полнее, богаче в другом каком-либо из наших университетов, но такой полноты, такого цельного букета университетской флоры нет ни у одного. В нем есть даже представители танцевания, верховой езды и плавания! Педеля получают чин XIV класса.

Университет управляется советом и директорией и имеет свои собственные университетский и апелляционный суды. Совершенной особенностью его является теологический факультет, лютеранский (5 профессоров и 186 студентов), который, если позволено высказать мнение, по-видимому, должен быть закрыт и взамен его открыта евангелическо-лютеранская семинария в Петербурге или Москве. Всех евангелических приходов во всей России 529, из них только 294 в прибалтийском крае; но все они получают своих пасторов, с малыми исключениями, из Юрьева. Зачем же помещать рассадник пасторов на всю Россию именно в прибалтийский край, тем более, что некоторое нормирование взглядов духовных лиц этого вероисповедания у нас было бы едва ли не вполне необходимо.

Находящаяся при университете библиотека заслуживает полнейшего внимания и делает великую честь людям, потрудившимся над нею. Она помещается в реставрированной части развалины с 1806 года и общим расположением своим, галерейками и лестничками, напоминает нашу петербургскую публичную библиотеку. В глубокой полутени помещается на стене, писанный во весь рост Кюгельхеном, портрет Августейшего основателя университета Императора Александра I, каким был он в те самые молодые годы, когда подписал указ об основании университета и посетил Юрьев. Имя художника хорошо известно и обеспечивает сходство; колорит времени резко обозначился в том, что государь, в виде совершенного исключения, представлен в греческом, белом с розовым, одеянии бога муз Аполлона, с атрибутами его. Перед портретом этим лежат разложенными на столах библиотечные сокровища, которым, право, не грешно было позавидовать. Отделы рукописей (старейшая — армянские духовные песни 1099 года; всех рукописей 746), произведений печати (старейшая — Библия 1489 года), автографов (Гёте, Шиллера, Канта, целый томик писем Густава-Адольфа и других властителей), рисунков, икунаблей и планов, потребовали бы очень много времени для достаточного ознакомления с ними; многие из весьма ценных вещей принадлежат состоящему при университете ученому эстонскому обществу. Курьезен простреленный экземпляр метафизики Баумгартена, с целой массой собственноручных пометок Канта; имеется и Плутарх, взятый каким-то казаком из экипажа Наполеона, при бегстве его из России. Очень богат отдел монет и медалей, причем имеется серебряная монета Владимира Святого, которую, в свое время, предъявляли графу Толстому и академику Кунику, двум авторитетам. Заметим, что при университете имеются, собственно говоря, два собрания монет и медалей: в музее искусств 7,000 штук и в ученом эстонском обществе и центральном музее отечественных древностей 10,000. Цифровые данные, касающиеся собственно библиотеки, следующие: всего томов 231,329, в том числе: сочинений (в 137,165 книгах) 88,958, повременных изданий 15,082, диссертаций 79,182.

Юрьев. Набережная

Юрьев. Аллея, ведущая к Соборной лютеранской церкви

Путники внимательно осмотрели модель реставрации развалины замковой церкви, сделанную профессором Краузе. Модель казалась тем любопытнее, что предстояло посетить, вслед за библиотекой, самую развалину, настолько к ней близкую, что центральный столб алтарной части церкви (редкий образчик средневековой архитектуры) вошел в помещение самой библиотеки.

При том развитии корпоративного духа, который существует в Юрьеве; при том условии, что прибалтийское юношество нигде лучше, как тут, не может кончать своего образования и действительно кончает его;что здесь, и только здесь, сходятся на товарищеской ноге дворяне и не дворяне, немцы, эсты и латыши, и идут отсюда, воспитанные в одном духе, в одном направлении, подчиняясь одному паролю. по всей балтийской окраине и по всей России, и, так сказать, одевают ее всю, как бы, сетью или броней, так что Рига или Митава, Вейден или Белленгоф, Аренсбург или Ринген, это все одно и то же, — та же выправка, те же приемы. принимая, наконец, во внимание, что самые цепкие звенья этой брони составляются из студентов теологического факультета, идущих к городскому и сельскому алтарю, — университет подлежал бы преобразованию. О пользе, которая представлялась бы упразднением теологического факультета и образованием, вместо него, в одной из столиц, евангелическо-лютеранской семинарии, уже упоминалось.

Юрьев. Памятник Барклаю де Толли

Но необходимы, кажется, и общие меры. Первой и главной являлось бы полное применение университетского устава 1884 года, а затем — введение штатной, от правительства, доцентуры, введение чтений на русском языке, обусловленное более или менее долгим льготным временем, что нисколько не помешало бы немецкому языку оставаться со всеми правами его на культурность и значение, и, наконец, существенный пересмотр и изменение правил 1855 года о студенческих корпорациях. Может быть, что, пользуясь существованием правительственных стипендий в большинстве наших университетов, полезным представлялось бы перевести некоторых Дерптских студентов в великороссийские университеты, и, наоборот, русских послать сюда, восстановив и развив то правило, которое действовало с 1827 по 1838 год, когда, в силу Высочайшего повеления, в Юрьев присылались на три года студенты петербургского, московского, казанского и харьковского университетов, и между ними был, например, Пирогов, занимавший в Юрьеве даже кафедру.

Когда в 1873 году совет университета поручил юридическому факультету изложить свое мнение, «представить реляцию», по вопросу о распространении на университет предположенных в те дни для введения в прибалтийском крае правил о мировых судах, факультет не намеревался и считал «опасным» отказаться от прав, предоставленных университету указом Александра I в 1802 году. 6-я статья учредительного акта гласит: «Университет имеет свой внутреннюю расправу и полное начальство надо всеми членами, своими подчиненными, равно и над их семействами»... Апелляция по приговорам университетского совета идет также в Правительствующий Сенат.

Юрьев. Пристань на р. Эмбахе

Переход от помещения библиотеки к развалинам замка, как сказано, очень близкий. Вышгородские развалины в Юрьеве, благодаря той тщательности, с которой они поддерживаются, бесспорно, лучшие из всех видимых в крае. Чистейшая готическая правильность горизонтальных и вертикальных линий древней церкви, её стройные восьмигранные с вульстами столбы, разделяющие три нефа, её острые арки и окна в два света составляют нечто вполне цельное; эмпории заделаны; тщательно и внимательно поддерживаются расстилающиеся подле развалин газоны и древесные насаждения, и красные бока кирпичей обрамляются листвой вполне красиво. На том месте, где предполагалось поставить, ныне уже открытый, памятник знаменитому академику Беру, Их Высочества Великий Князь Владимир Александрович и его Августейшая Супруга, при посещении Юрьева в 1886 г., собственноручно посадили два деревца. В доме, который занимали Августейшие гости, собрались в то время представители дворянства, университета и горожан, и Великий Князь, выйдя к ним, в сопровождении начальника губернии и свиты, произнес следующие многознаменательные слова:

«По Высочайшему повелению, хотя я посещаю балтийское побережье исключительно для целей военных, но это не помешало мне заметить, что среди местной интеллигенции существуют сомнения в устойчивости мер к объединению прибалтийской окраины с нашим общим дорогим отечеством. Могу вам объявить, что все такие меры, по непреклонной воле Самодержавного нашего Государя, применяются и будут применяться твердо и бесповоротно. В более тесном сближении вашем с русской семьей Его Императорское Величество, мне хорошо известно, видит для здешнего края верный залог к его преуспеянию. Сохраняя к вам неизменное и полное доверие, которое закреплено в Государе завещанием отца, Его Величество ожидает от вас, оказывающих на край такое всестороннее, повсюду проникающее влияние, безусловно сердечного содействия местным труженикам правительства к утверждению здесь русского дела. Напоминаю вам слово в Бозе почивающего незабвенного моего родителя, в котором Император Александр II, 14-го июня 1867 года, сказал представлявшимся ему в Риге, чтобы они не забывали принадлежности к единой русской семье, нераздельную часть которой составляют, и чтобы содействовали успеху осуществления предположенных тогда мер. Государь Император, зная вашу преданность и ценя чувство долга, преисполнен тем же желанием и, повторяю, безграничным к вам доверием. Такое желание Его Величество с Божией помощью приведет в несомненное на самом деле исполнение. Дай Бог вам скорее и прочнее сплотиться с великой русской семьей. В заключение, пользуясь вашим настоящим собранием, в лице вашем, от имени Великой Княгини и лично от себя, сердечно благодарю вас за радушный прием как здесь, так и в остальных городах прибалтийских губерний, о чем и прошу передать отсутствующим».

В словах этих Великий Князь упомянул о речи, сказанной в Риге 14-го июня 1867 года в Бозе почивающим родителем его, Императором Александром II. Вот эта речь дословно:

«Господа! Вы знаете, с какой радостью Я бываю каждый раз в ваших провинциях. Я умей ценить чувство нелицемерной преданности вашей, — чувство, которое снова так сильно обнаружилось после того, как Бог вторично спас меня от руки убийцы. Я знаю, что это чувство у вас искреннее и наследованное вами. То же могу сказать и о моем доверии к вам. Оно перешло ко Мне преемственно, и Я ручаюсь, что передам его моим детям (Всеобщее «ура»). Но Я желаю, господа, чтобы вы не забывали, что и вы принадлежите к единой русской семье и составляете нераздельную часть России, за которую ваши отцы и братья и даже многие из вас самих проливали свою кровь. Вот почему Я вправе надеяться, что и в мирное время Я найду у вас содействие мне и представителю моей верховной власти, вашему генерал-губернатору, который пользуется Моим полным доверием, — содействие, нужное для исполнения мер и реформ, признаваемых мной необходимыми и полезными в ваших провинциях. Я убежден, господа, что и в этом отношении мое доверие к вам не будет обмануто, и что вы оправдаете его на деле. Остается мне только поблагодарить вас за радушный прием, глубоко тронувший меня».

Юрьев. Городская ратуша

Безмолвно и глубоко почтительно прослушали представители местной интеллигенции веские слова Великого Князя, Августейшего своего гостя, отличавшиеся мощью и прямотой. бесконечное доверие к слушавшим, завещанное Императором Александром II «его детям», было подчеркнуто, равно как и устойчивость правительственных мер, предпринимаемых к объединению прибалтийской окраины с великой русской семьей. Никому, конечно, как лицам, имевшим счастье постоянно сопровождать Великого Князя в совершавшемся путешествии, не могло быть так ясно, почему именно в Юрьеве, а не в другом месте, сказана была речь, почему и в силу какого именно наблюдения, какого факта произнесено было то или другое слово! Каждому из слов была своя серьезная причина.

Вейсенштейн.

Мыза Аррокюль. Мызная полиция. Отъезд в Вейсенштейн. Пейзаж. Преобладание деревянных построек. Историческое о православии в 1849, 1865 и 1883 годах. Деятельность администрации. Шестимесячные сроки и предбрачные расписки. Проповеди пасторов. Генерал-губернатор Суворов и другие. Пророчество Императора Николая I. Характер новейших обращений в православие. Якобсон. Светский характер лютеранской консистории. Развалины. Историческое. Церкви. Картина Ге. Параллель между русским священником и лютеранским пастором. Возвращение в Аррокюль.

В четыре часа пополудни, 30 июня, покинув Юрьев, путники прибыли около семи часов на станцию Ракке, отстоящую от города на 74 версты. Ровно через час находились они в Аррокюле, имении, принадлежащем графине Толь, урожденной Игнатьевой, с тем расчетом, чтобы проехать в город Вейсенштейн^[12] и вернуться обратно, для дальнейшего следования в город Везенберг.

Вейсенштейн, Везенберг — два небольшие городка Эстляндской губернии, мало кому известные у нас даже по имени, представляли тот интерес, что могли дать образчик самых маленьких, еще не посещенных центров балтийского края.

Местность подле Аррокюля ровная, безлесная. Господский дом массивный, каменный, окруженный экономическими постройками, оттенен почтенными деревьями старого сада, к которому, почти вплотную, прилегает роскошный, большой парк, и в одном месте его виднеется красивая часовня — усыпальница семьи хозяев.

Нельзя было не обратить внимания на тот порядок, который здесь, как и в других усадьбах этого края, бросался в глаза. Чувствовалась умелая, опытная, очень строгая рука местной администрации и сами собой напрашивались сравнения с некоторыми особенностями нашего, отходящего в былое, строя сельской полиции, требующего значительного изменения. Конечно, не в одной сельской полиции дело, но почти полное отсутствие ее, во всяком случае, не достоинство. Если в чем, так именно в этом надо отдать прибалтийским немцам полную справедливость, и некоторые заимствования будут вовсе не вредны.

Организация прибалтийской полиции, насколько она еще не тронута мероприятиями новейшего времени, представляется весьма своеобразной. Собственно говоря, тут две полиции: одна, имеющая некоторое, но только по внешности, сходство с нашей городской и сельской полицией, и другая, совершенно своеобразная, административной власти не подчиненная, «мызная» полиция, становящаяся, по самому существу своему, и очень нередко, не только во враждебные, но даже и в комические отношения к первой, в особенности к нижней её инстанции — полиции волостной. но видимый порядок зависит от системы, которая основана на самых действительных средствах: денежных штрафах, взимаемых строго и без всякого снисхождения.

Вейсенштейн — городок, отстоящий от Аррокюля на 32 версты. Отчасти знакомый уже характерный пейзаж, имеющий немного деревень, снова развернулся в бледном освещении солнца, по временам заволакиваемого облаками. Дорога, тщательно размеренная столбиками и камнями, свидетельствовавшими о хозяйственном распределении её между теми, кому надлежит чинить, шла по местности довольно ровной, только изредка сбегая в пологие котловины едва заметных холмов. Крестьянские дома, попадавшиеся в пути, были далеко не роскошны, попадались попросту хаты с накрененными пристройками, жердяные заборы; телеги и лошади плохенькие.

Крестьянские дома далеко не роскошны и во многом напоминают наши, те, что победнее. В здешних четырех уездах Эстляндской губернии: Ревельском, Везенбергском, Вейсенштейнском и Гапсальском или, как их тут называют, в провинциях Гаррии, Вирланде, Иервене и Вике, число всех домов, крытых тем или другим материалом, за 1885 год, представляется в следующих, очень красноречивых для пейзажа и других соображений, цифрах:

тесом — 690 домов

черепицей — 1,135»

лубком — 4,626»

соломой — 33,891».

В Лифляндской губернии соотношение остается почти тем же для всех восьми уездов:

тесом — 1,184 дома

лубком — 10,174»

соломой 56,769».

Из этих цифр явствует, что некоторая романтичность в прибалтийском пейзаже, несомненно, существует и, с этой точки зрения, еще не утратила той художественности, которая, по словам известного германского эстетика Фридриха Фишера, сглаживается и исчезает с развитием культуры, телеграфов и железных дорог. Против цифр спорить трудно.

Направляясь в Вейсенштейн, путники подвигались на запад, к тем местам Эстляндской губернии, где началось или, лучше сказать, многократно начиналось движение эстов в православие. Из разговоров с местными жителями выяснилась одна, до такой степени своеобразная, особенность Вейсенштейна, что она не могла не навести на целый ряд мыслей по вопросу об отношениях православия к лютеранству в здешнем крае. Из разговоров этих можно было заключить, что здешний православный священник, или его предшественник, и лютеранский пастор, или его предшественник, жили постоянно не только в мире, но даже в дружбе, и что только смерть пастора прекратила ее. Это нечто совершенно исключительное, единственное и как пример разрешения одного из жгучих местных вопросов, крайне желательного. Этой дружбы, этого единения между духовенством православным и лютеранским, к сожалению, нет здесь нигде. Отчего? что говорит прошедшее? что говорит настоящее?

При описании Риги было упомянуто вкратце о первом движении в православие в сороковых годах, обусловленном неурожайным временем, тяготой тогдашнего безвыходного положения крестьян и, главное, запрещением им вступать в гернгутерские братства в 1839 году. Упоминалось о страшно тяжелых годах православной церкви в крае. Все, что можно было сделать против православия, было сделано: преосвященному Иринарху возбранено записывать желавших обратиться в православие и сказано не принимать никаких по этому предмету просьб; в Петербург, шефу жандармов Бенкендорфу, написано от генерал-губернатора Палена, что это движение в православие — «возмущение» и потребованы войска; оберпрокурор Св. Синода рекомендовал Иринарху «не вмешиваться в это чисто гражданское дело» и, наконец, в 1841 году сам преосвященный, под присмотром особого чиновника, увезен, через Митаву, в Псков. Таким образом, было «усмирено» представленное «возмущением» и признано «гражданским делом» стремление чисто духовного свойства. Ведь не проявилось же оно раньше, пока существовали гернгутерские общины и доступ к ним народу не запрещался; общин этих, еще в конце прошлого века, имелось в крае сто сорок четыре, и шли к ним бедные люди потому, что проповедники гернгутерские не были тем, чем были всегда лютеранские пасторы — «церковными помещиками» — «Kirchen-Hem»; потому что гернгутерский дом молитвы не был домом страха, не объявлялись тут распоряжения помещиков, объясняемые и подкрепляемые текстами Св. Писания с церковной кафедры и покорность не была единственной темой гернгутерских проповедей. Не подтасован же, в самом деле, историей тот факт, что, как только запретили гернгутерство в 1839 году, так тотчас же, словно по данному знаку, в сороковом году, началось движение в православие? Что гернгутерство успокаивало, удовлетворяло людей бедных, видно уже из числа общин, — числа, которое, ко времени их закрытия, значительно возросло. Отчего же, в самом деле, не сказывалось стремление к православию раньше? Отчего же не обвиняли тогда, бессильное теперь, гернгутерство в том, в чем обвиняют православную церковь: в обещании, для привлечения к себе, всяких земных благ? Удивительно ли, что крестьяне бросились тогда к православию, потому что очень хорошо испытывали на себе практику того, что доказывали на ландтаге 1841 года Гиммельстиерн и Фелькерзам словами, а именно: что дворяне, освободив крестьян без земли, совершили вовсе не подвиг, а «выгодное дело», «ein gutes Geschaft».

Как бы то ни было, но первое движение в православие, мало-помалу, прекращено, и пламя направлено под пепел. Глубоко справедливо мнение, что православная церковь в те дни, «благодаря примиряющему отношению своему, охранила край от более важных замешательств». Но разве, в самом деле, не достаточной причиной перехода в православие послужило закрытие двухсот религиозных гернгутерских общин, удовлетворявших те потребности духа, которые не удовлетворялись «церковными помещиками», объяснявшими распоряжения светских помещиков в духовных проповедях? Разве нужно непременно доказывать то, чего не было, а именно: что православие подкупало обещанием денег, земли и проч., когда действительная причина так ясна.

Как бы то ни было, но живое движение сороковых годов было ослаблено, оно ушло вглубь, и тут встречаем мы в 1845-1846 годах достаточно своеобразную, только совсем особыми условиями объяснимую, борьбу правительственных мероприятий и местных распоряжений. С одной стороны, Император Николай I, по донесению шефа жандармов, графа Орлова, поставляет балтийского генерал-губернатора в известность, «что отказывать в присоединении к нашей церкви противно нашим установлениям и чтобы просители были немедленно присоединяемы и божественное богослужение совершалось на их языке», что «не следует допускать подстрекательств к переходу в православие, но, вместе с тем, устранять всякое тому противодействие». С другой стороны, рижское городское управление объявляет латышам, что, с переходом их в православие, они лишаются права быть возчиками, и все желавшие присоединиться высланы из города; православным священникам запрещено посещать жилища православных на помещичьих землях; запрещено хоронить перешедших в православие на лютеранских кладбищах и т. д. Тюрьмы оказались полными, а обращение все шло, да шло, и в православие обратилось около ста тысяч народа. Некоторыеправительственные уступки, например: запрещение православным священникам, даже в пределах своего прихода, исполнять требы иначе, как в сопровождении благонадежного чиновника; распоряжение о том, чтобы записывания на присоединение к православию делались тоже в присутствии полицейского чиновника и, в особенности, установление в декабре 1845 года шестимесячного срока со времени заявления желания присоединиться к православию (за это шестимесячное время «отступник» мог вволю убеждаться в том, что будет ожидать его: он становился «вне закона»), не умиротворяли людей, метавших гром и молнию в православие; все ярче раздавались проповеди Вальтера, Бергхольца, Кельбранта, Мазинга, предававшие русских анафеме. Тяжело, безвыходно тяжело, было для крестьян это время, и все-таки генерал губернатор Головин свидетельствовал «о беспримерной кротостинарода», а особые суды, установленные для дел «о разглашателях» православия, несмотря на все свое желание, не могли постановить ни одного приговора.

Хотя в 1865 году рижскому архиепископу Платону, впоследствии митрополиту киевскому, и удалось исходатайствовать отмену шестимесячного срока наставления, но, одновременно с этим, в том же году, последовала совершенно сходная с этой, по значению своему, другая правительственная мера, а именно отмена, для прибалтийских губерний, так называемых «предбрачных подписок», которыми, при смешанных браках, брачущиеся обязывались крестить детей в православную веру. Об этой отмене упорно ходатайствовало местное дворянство; не довольствуясь антиправославной пропагандой и тем, что начались отпадения от православия, совершавшиеся благодаря попустительству властей, оно желало обеспечить лютеранству будущие, нарождающиеся поколения. Том X, часть 1, зак. гражд., глава II, ст. 67, гласит, что: если жених или невеста принадлежат к православному исповеданию, то, в этом случае, везде, кроме Финляндии, требуется, чтобы лица других исповеданий, вступая в брак с лицом православного исповедания, давали подписку о том, что дети их будут крещены в православие. 15 марта 1865 года последовало секретное повеление, отменявшее для балтийского края обязательность этих подписок, и только Император Александр III, 26 июля 1885 года, повелел «немедленно принять меры», к восстановлению в полной силе существующего закона относительно отобрания, при смешанных браках, подписок. восстановление общего для государства закона, с которым оно выросло и окрепло, окончательно уничтожит ту несообразность, что русские, завоевавшие прибалтийский край, явились в качестве побежденных, поступившись одним из своих основных, существенных законов. Ближайшему будущему назначено только следить за точным исполнением его.

Прямым следствием долговременной уступчивости и непоследовательности административных властей и безусловной неуступчивости и последовательности местного дворянства явилось то, что с конца шестидесятых годов, в прибалтийском крае, усилилось в народе обратное, только что помянутому, движение из православия в лютеранство. Много способствовал этому занявший с 1855 года место генерал-супер-интенданта, Вальтер, и с кафедр церковных стали громко доказывать на все лады, что крестьяне обращались в православие путем обманным. Характерно, что в 1857 году генерал-губернатор, во всеподданнейшем отчете, ходатайствовал о пересмотре «всех законоположений лютеранской церкви», то есть о такой именно мере, о какой ходатайствовали в 1861 году, во время возмущения, епископы в Варшаве относительно церкви католической! 9-го марта 1864 года Вальтер, при открытии лифляндского ландтага, произнес речь, в которой доказывалось, что в балтийских губерниях «господствующей церковью должна быть протестантская, а господствующей народностью — немецкая»! Хотя последнее из упомянутых ходатайств было отклонено комитетом министров, хотя Вальтер был выслан, но зато в край командировано особо доверенное лицо, немедленно, якобы, убедившееся в том, что движение в православие в 1845 и в 1846 годах было «официальным обманом» и что из 140,000 православных только 1/10 часть к 1864 году исповедует эту веру!

Было время, когда цензура православных изданий находилась в руках лютеран; когда не ведомство Святейшего Синода, а министерство внутренних дел изготовляло и представляло всеподданнейшие доклады о вопросах чисто догматических по делам церковным в балтийском крае. Было время, когда писания Сиверса, Бока, Экардта и Ширрена ставили нас на непрошеный суд Европы, и в 1870 году, в Женеве, Ени читал публичные лекции об угнетении лютеранства в прибалтийских губерниях, и члены евангелического союза возымели дерзкую мысль испросить, по этому поводу, аудиенцию у Императора Александра II за границей!

И, несмотря на все это, православие находило людей, искавших его, жертвовавших всем своим имуществом, потому что, по местному воззрению, пользование усадьбами являлось привилегией лютеран, и человек, становившийся православным, лишался права на него. Как не вспомнить при этом случае двух пророчеств. Одно принадлежит преосвященному Иринарху, писавшему в 1841 году в Синод: «Посеянное в Лифляндии семя православия прозябнет и возрастет». Другое — это слова Императора Николая I. Он повелел составить проект «духовно-лютеранской академии», — проект, не понравившийся прибалтийскому дворянству, предпочитавшему, чтобы духовенство оставалось его слепым орудием, и 23-го марта 1843 года государь, на докладе об этом графа Уварова, начертал: «Когда из непонятных видов сами они (дворяне) противодействуют, то остается предоставить воле Божией дальнейший ход сего дела. Кто знает, может быть, неисповедимый Промысл направляет невидимой рукой сию церковь к разрушению, и тогда никакая сила не остановит стремления народа к православию. Должно только все так подготовить, чтобы церковь наша была готова принять новых чад. Для того уже все духовные книги и служебники переводятся на местные языки». Прав был преосвященный Иринарх — семя «прозябло» и дало ростки; прав был Император, сказав, что «никакая сила» не удержит людей от стремления к православию. Стремление это продолжало сказываться постоянно, несмотря на то, что люди с достаточной наглядностью могли убедиться в том, что всякая надежда на поддержку их в законодательных и административных сферах потеряна, и все-таки они шли, и шли не всегда в одиночку, а даже скопом. Так, скромное послание преосвященного Филарета, переведенное на эстонский и латышский языки, обусловило, в 1866 году, переход в православие большей части Тукума, хотя полиция и отбирала эти листки, «не пропущенные лютеранской цензурой», и в марте 1867 года сам преосвященный перемещен. Вся мрачность картины положения православия в крае отразилась вполне в одном литературном произведении, в Записках священника Лийца, под псевдонимом Индриха Страумита; это «эпопея наболевшей души народа, мартирология православия, и когда можно будет их напечатать, то они сделаются любимейшим чтением для народа». Лийц кончил курс в рижской семинарии в 1857 году.

В 1876 году уничтожено прибалтийское генерал-губернаторство, и притупились местные балтийские интересы, в виду других, гораздо более крупных исторических событий. Замолк, наряду с другими, и вопрос религиозный. К этому времени, или немного ранее его, правительственная уступчивость достигла своего апогея: в 1874 году, 22-го июля, предписано прекратить все дела, возбужденные против лютеранских пасторов за совершение треб над уклоняющимися от православия, а в 1880 году министр внутренних дел Маков, уведомленный лифляндским губернатором о том, что пастор Гассельблат совратил в лютеранство тридцать шесть человек, не принял против него никаких мер «ввиду того, что он в первый раз сделал это преступление»! Отпадения от православия, под всевозможными давлениями, принесли свой плод: с 1857 по 1863 отпало до 9,000 человек, в 1864 — 11,000, в 1880 — до 40,000. По отчету преосвященного Филарета, из общего числа православных в крае (194,787 человек) не уклонившихся только 117,238. Проповеди пасторов, шестимесячные сроки, уничтожение предбрачных подписок и, главное, взгляды дворянства, поддержанные нередко и высшими административными властями, своих целей достигали.

Местные люди приглашались, как это видно из решения статс-секретаря Макова, на «вторичные» преступления. Смутно и бестолково было положение религиозных дел в крае, о котором можно бы было привести, в случае надобности, множество поразительнейших фактов, с именами собственными и самыми прочными датами, но, избегая особенно мрачных красок, надо обойтись без них. Вдруг, уже очень недавно и опять-таки не по почину православной церкви, а по почину лютеранской, усилились вторичные обращения в православие, которые совершаются и до сих пор. Как тогда, в сороковых годах, главным поводом, последней каплей в чаше, было уничтожение гернгутерских общин, так тут явилось собирание пожертвований на 400-летний юбилей Лютера, начавшееся в октябре 1883 года. Первообращенный явился в Леале, затем пошли обращения в вердерском и паденормском приходах, протянулись они на прибалтийские острова, на Дого, и нашли себе дорогу дальше, чем прежде, в Курляндскую губернию — в Сисмакен, Домеснес и Тальсен; переходят не только эсты и латыши, но даже малые остатки, каким-то чудом сохранившихся, ливов. Нет в этих обращениях той многочисленности, которая сказывалась раньше, но в них гораздо более прочности. Если в сороковых годах главной причиной было закрытие гернгутерских общин и неясное искание «духа жива», то теперь стремление это получило больше прочности, благодаря тому, что с ним слился, ставший ясным, вопрос о национальности. Эсты и латыши не хотят умирать как племя, они взывают о своем желании быть в единстве с русским царем и русским народом; возникло вновь понятие и термин «царской веры», долженствующей быть господствующей в крае, термин, бывший в ходу до 1845 года, и, наконец, иначе смотрит на этот вопрос наше правительство, во многом уже восстановившее весьма старательно подпиленные и подточенные святые права православия.

Эти вторичные обращения с 1883 года начались прежде всего с сектантов, которых в балтийском крае много. Тогда только что умер Якобсон, редактор эстонской газеты «Саккала», человек, ставший во главе движения по вопросу о единении с Россией; насколько его не любило местное дворянство, видно из того, что оно выхлопотало восьмимесячное запрещение «Саккалы»; насколько он был дорог другим, выказалось на его похоронах в 1882 году, в Феннерне, очень недалеком отсюда: многие тысячи проводили его в могилу. Он не дожил до развития обращений в православие, но на них смотрят десятки тысяч отпавших от православия; смотрит лютеранское крестьянство, связанное с киркой, в большинстве случаев, от времен исторических, только внешними узами. О том, насколько вообще эсты и латыши склонны к изменению вероисповеданий, что обусловлено как насильственным введением католичества в XIII веке, так и беспримерно легким, так сказать, административным обращением страны в лютеранство в XVI веке, дает многие любопытные указания Трусман, в своем труде: «Введение христианства в Лифляндии».

Перебирая и сопоставляя самые разнообразные источники по этому вопросу, нельзя не остановиться на некоторых любопытных замечаниях. Так, один из доводов множества немецких памфлетов, направленных против православия, это тот, что Император Всероссийский, воплощение власти светской, есть, в то же время, и глава церкви, и что это, будто бы, лютеранам непригодно. Мы не имеем никакой причины обсуждать здесь суть этого вопроса; но странно, что и в маленьком прибалтийском крае и его маленькой самостоятельной лютеранской церкви, отношение светской власти к духовной представляется именно таким, против какого возражают памфлеты. Пасторы выбираются здесь исключительно дворянством, в силу патронатства; супер-интендантов выбирает ландтаг; хозяйством заведуют в Лифляндской губернии ландраты, в Курляндской — матрикулованные дворяне, и, наконец, местные евангелическо-лютеранские консистории, составляющие высшие губернские инстанции по делам духовно-судебно-административным, состоят из светского президента, духовного вице-президента, двух духовных и двух светских заседателей, и все они избираются не кем иным, как дворянством, несомненно, светским. Не представляет ли такая консистория, высшая духовная инстанция, доказательство того, что местная светская власть в прибалтийском крае есть, в то же самое время, и высшее воплощение власти духовной? Не так уже это непригодно, как объясняют различные памфлеты относительно церкви православной.

Городок Вейсенштейн, имеющий около 3,000 жителей, опрятен и миловиден, как и большинство городков в здешнем крае. Красиво поднимается над ним расположенная на холме изящная, о пяти куполах, православная церковь, а на другом холме — восьмигранная башня старой развалины. Улицы все мощены; лютеранская церковь, — что совершенная особенность, — уступает русской в благолепии, но старше её годами и очень почтенна в своих скромных, без всяких изворотов и кривляний, архитектурных линиях.

Как ни мал Вейсенштейн, но и он имеет, что рассказать как о далеком былом, так и о более близких к нам днях. Основан он ландмейстером Медемом в 1265 или 1266 годах, одновременно с Митавой. В XV веке умер здесь комтур Гельвиг фон Гильзен, обладавший почему-то неисчерпаемыми богатствами; по смерти его, их забрал ландмейстер Керсдорф и отправил в Пруссию, и, несмотря на то, что орден протестовал, клады Вейсенштейна исчезли. Было здесь и другое начальствующее лицо, фохт фон Тюлен, носивший на груди своей золотую цепь в 21 фунт весом. С 1572 по 1581 год сидел здесь русский воевода, после него шведы, затем поляки. Очень любопытен длившийся не одно столетие спор города с помещиками соседнего Мексгофа, на земле которого он возник. Уже в 1398 году получил Вейсенштейн свои особые «привилегии». Королева Христина шведская, обильно раздававшая здесь в крае своим вельможам поместья, подарила замок Мексгоф фельдмаршалу Торстенсону в 1636 году; в 1669 году продано это владение Ферзену и Страсбургеру, и за первым из них в 1673 году утверждено Карлом XI владение. При редукциях, Мексгоф перешел к шведской короне, но вдова, наследница, не убоялась спорить даже с нею. Когда редукциям, по великодушию русского царя, дан был обратный ход, то комиссия, рассматривавшая права владения, утвердила собственность Мексгофа за бароном Штакельбергом, и город Вейсенштейн, по примеру прежних лет, эксплуатировался новым помещиком не хуже старых. Одним почерком пера Екатерины II, после необозримо долгих споров, был Вейсенштейн освобожден от крепостной зависимости, сделан в 1783 году уездным городом, а Штакельберг вознагражден со щедростью, имевшей слишком частое применение в балтийском крае: указ 1-го декабря 1789 года объясняет, что, взамен земель, лугов и строений, отошедших в пользу вновь созданного города, и в вознаграждение за перешедшие к короне сборы и подати, Штакельбергам отданы в вечное владение четыре мызы с угодьями. Спор средневекового характера был покончен, но заплатила за это опять-таки наша щедрая казна.

Небольшой лютеранский храм в Вейсенштейне, сгоревший в 1845 году, вновь отстроен, как и многие лютеранские храмы, на русские деньги, великодушно пожертвованные Императором Николаем I; освящен он в 1847 г. Одно из украшений его не могло не броситься в глаза. Как-то странно и невероятно было очутиться, совершенно неожиданно, лицом к лицу, с картиной, служащей здесь образом, более чем радикально-реального характера, а именно с копией, во всю величину, «Тайной Вечери» Ге. Кто не помнит очень хорошо времени возникновения этой картины, времени «Современника» и «Русского Слова», времени радикализма шестидесятых годов; в христианской церкви, в доме благодати, она совершенно немыслима. И где же висит эта картина? — В Вейсенштейне, тюрьму которого, как говорят, можно бы упразднить, потому что в ней заключенных не бывает и существование её было искусственным образом поддержано сторожем, посадившим, как говорят, в нее своего сына, чтобы значился по спискам хотя какой-нибудь арестант. в Вейсенштейне — этом мирном городке, — где дружили даже пастор со священником и где, еще в тридцатых годах, согласно преданию, по счастливой мысли одного врача, вполне достойной подражания, была разыграна в лотерею семья неимущих: на лотерею брали билеты и выигравший обязывался — и действительно исполнил обязательство, — содержать эту семью.

Достойны внимательного осмотра местные развалины. Теперь высится только одна восьмиугольная башня с погребом, от которой был когда-то ход к озеру, но еще в 1872 году стояла тут другая, круглая башня, опрокинутая бурей; хотя от стен замка сохранилось немного, но общий план его совершенно ясен и имеется остаток церкви. Молодые деревца поднимаются по зеленеющим газонам старого пепелища.

Не мало интересного замечено в этот день. рассказ о дружбе русского священника и лютеранского пастора упорно наводил мысль на параллель положения обеих церквей в балтийском крае. Пастор здесь — у себя дома; он хорошо обставлен и пользуется доходами с пасторатских владений; еще в юрьевском университете сходится он со своими однолетками, занимающими со временем в крае более или менее видные места; он persona gratissima у ближних помещиков, где он крестит, женит, хоронит. Наш священник — на чужбине; он не получает того же жалованья, а вида не имеет; он имеет дело только с самыми беднейшими людьми, с «изгоями» края, и те, кто друзья пастора, — его несомненные недоброжелатели. Трудны миссии православных в странах языческих, но, право, гораздо труднее им в прибалтийском крае. И скромны же эти люди, и робки, и цепко стоят на своих постах во главе тех русских «тружеников», о которых в своей юрьевской речи вспоминал Великий Князь.

В третьем часу пополудни путники возвращались тем же путем, каким прибыли, в Аррокюль. Влево от пути, в имении барона Штакельберга, виднелся курган, в котором покоятся ратники царя Иоанна, шедшего отсюда на Ливонию; владелец предположил^[13] поставить памятник. Подле экипажа, справа и слева, потянулся тот же пейзаж, те же глядевшие на проезжих из-за ворот и изгородей молчаливые люди. Наутро предстоял выезд по железной дороге к Везенбергу.

Везенберг.

Общий вид города. Историческое. Процессы и русские деньги. Различие в некоторых воззрениях русских и немцев. Осмотры. Развалина. Значение числа 12. Отсутствие утверждений во власти. Гауптманы. Гакенрихтеры. Крестьянство в прибалтийских губерниях и его судьбы. Что было в Курляндской губернии? Барщина и пользование землею. Крестьянские угодья и арендаторы. Почин в правительственных мероприятиях. История земельного вопроса. Упразднения усадьб. Что имело место в Лифляндской и Эстляндской губерниях. Положение нынешних крестьян. История последних сорока лет.

В Везенберге^[14] 5,500 жителей, следовательно, город этот все-таки почти вдвое больше Вейсенштейна. Местность ровная, улицы мощеные, дома опрятные; гораздо заметнее над ним, чем в Вейсенштейне, расположенные на высоком холме развалины древнего замка. Начало города — XIII век, и, тотчас вслед затем, уже имеет он одинаковые со своими однолетками, Ревелем и Нарвой, права и привилегии; у Ревеля и Нарвы имелись данные им природой привилегии — морские гавани, необходима была такая же привилегия и сухопутному Везенбергу, и он, действительно, владел гаванью — Тольсбургом.

Вообще Везенберг, в долгих судьбах его, будто притягивало к воде; когда, в 1802 году, предполагалось соединить Чудское озеро посредством каналов и нескольких речек с ревельской губой, то самый длинный из каналов, около сорока верст длиной, должен был проходить близ Везенберга. В этом проекте, сильно поддержанном ревельским магистратом, поминается еще другой проект, более древний — о соединении Чудского озера с городом Перновом, и оба они свидетельствуют о том, что попытки торгового сближения балтийской окраины с внутренними губерниями России не останавливались даже перед такими трудностями, чтобы ничтожные, безводные речки «углубить и в иных местах сделать шире и сделать плотины и шлюзы». Юнейший по времени проект, вызывавший русскую казну на огромные затраты, был подан министру коммерции графу Румянцеву, и чрез него доходил до Александра I; проект не лишен, конечно, самых смелых предложений и упорно поддерживался из Ревеля много лет. Немного противоречит, конечно, этому желанию объединения с внутренними губерниями России другой современный документ, а именно бумага, с надписью «секретно», отправленная в 1819 году генерал-губернатором прибалтийских губерний маркизом Паулуччи на имя эстляндского губернатора барона Будберга. Она говорит: «Совершенное уклонение в образе одежды от принятого обычного порядка вызвало, наконец, полное мое неудовольствие... Некоторые легкомысленные люди желали, как оказалось по следствию, выказать этим связь свой с каким-то немецким братством в Германии... Вот описание этой одежды: старонемецкий берет или шапка с необыкновенно большими полями, плотно сидящая на голове; короткие, до икр, сапоги; узкие брюки; фрак темно-зеленого сукна, и, в довершение всего, длинные до плеч волосы». Вслед за этими мотивами, доказывавшими еще в 1819 году тяготение к Германии, идут подобающие распоряжения генерал-губернатора, так что объединение, сказывавшееся в проектировании каналов, не распространялось, как видно, на шапки с необыкновенно большими полями и сапогами, означавшими связь с каким-то немецким братством, и вызывало «полное неудовольствие» местной власти.

Значительное сходство между Везенбергом и Вейсенштейном по внешности, по привилегиям и правам, по последовательному подчинению рыцарскому ордену, шведам и русским, имеется и в заключительных страницах его шестисотлетнего бытия. Если Вейсенштейн принадлежал во время бно Торстенсонам, Ферзенам и Штакельбергам и выкуплен на русские деньги Императрицей Екатериной II, то Везенберг принадлежал Бредероде и Тизенгаузенам и выкуплен от владельцев и сделан самостоятельным опять-таки тем же правительством и теми же деньгами, то есть русскими, в 1783 году. Сколько шло у нас денег на эти примирения местных интересов и на многое другое, право, и сказать трудно. Русские великодушно оставляют за собой только очень небольшой процент или, если угодно, ренту красноречивых воспоминаний. Местные люди относятся к своим экономическим соображениям немного иначе. Кажется, верстах в восьмидесяти отсюда, близ самого Чудского озера, есть имение Пюхтиц, в котором, с 1886 года, учрежден православный приход; здесь имеется часовня на месте явления иконы Успения, тут чествуют память победы Александра Невского, тут стоят немые свидетели былого — холмы над прахом русских ратников. Из соседнего с Пюхтицем Сиренца движется к нему 15-го августа крестный ход; ему надлежит на протяжении 1/2 версты проходить по пюхтицкой земле, и за это молитвенное «движение» взимается местным владельцем с православных молельщиков некоторая плата, в качестве доходной статьи имения! Это, конечно, вполне законно, но совсем незаконна была постройка в Пюхтице местной лютеранской церкви с разрешения евангелической консистории! В августе 1885 года пришлось запечатать эту церковь, не потому, конечно, чтобы не строили вообще в крае лютеранских церквей, а потому, что, по закону, евангелическая консистория никакого права на подобное разрешение не имеет. Но взимание за право движения крестного хода в Пюхтице, как сказано, вполне законно, и камни того оврага, по которому он движется, приносят доход.

Местные развалины на пятнадцать и более верст кругом видны с высокого холма, о прежнем профиле которого судить нельзя, потому что обрушившиеся стены образовали тоже холмики, поросшие мхом и травой; они, так сказать, облипают основание, естественный холм. Далеко внизу, между прогалинами в остатках стен, виднеются поля и нивы; остатки эти, сохранившиеся по углам, дают понятие о величественном виде и размерах замка, который, как говорят, вмещал в себе, кроме жилых помещений, не одну церковь, монастырь й госпиталь. На том месте, где, вероятно, был когда-то главный двор замка, в углублении, находящемся на самой вершине холма, пели эстонские хоры; при существовании рыцарского ордена этого не могло, конечно, быть, и эстонцы, когда-то подавленные рыцарями, пели теперь на развалинах замка своих победителей хоровую песню. Исторический процесс разрешен, но процесс между лицом, которому принадлежит развалина, и городом, претендующим на нее, находится, как сообщали, и по сегодня в правительствующем сенате.

Вообще правительствующий сенат не так далек отсюда, как кажется, потому что жалобы на состоящий из двенадцати ландратов обер-ландгерихт, высшее судебное учреждение губернии, приносятся прямо ему. Число двенадцать, по-видимому, играет особенную роль в строе своеобразной местной администрации. Дворянский губернский комитет, в котором председательствует предводитель дворянства, состоит из двенадцати депутатов от дворянства, по три с каждого из четырех уездов; ландтаги избирают двенадцать ландратов, составляющих по делам дворянским ландратскую коллегию, входящих в число членов дворянского комитета и составляющих высшее судебное учреждение губернии — обер-ландгерихт, жаловаться на который можно только в сенат, с просьбой уничтожить его решение. Начальников уездной полиции, гакенрихтеров (по три на уезд), тоже двенадцать.

Высшее судебное учреждение в Курляндской губернии — обер-гофгерихт, который состоит из председателя и четырех старших советников: ландгофмейстера, канцлера, обер-бурграфа и ландмаршала, и двух младших членов; судебно-полицейскую власть в уезде составляют обер-гауптманы и гауптманы. Должностные лица эти получают жалованье от правительства, по Высочайше утвержденному штату, и кроме того пользуются особенными выгодами и доходами, законом им предоставленными. Эти доходы и выгоды состоять: 1) из отпуска от казны 40 куб. сажен дров каждому обергауптману и гауптману; 2) из поставок от некоторых казенных имений сена в пользу поименованных должностных лиц, по особым герцогским указам, а равно указа правительствующего сената 11-го января 1818 года, и 3) из бесплатного отпуска строевого и дровяного леса из казенных дач, согласно постановлению «лесной комиссии» 1803 года. Преоригинальную повинность представляет доход, поступающий в пользу некоторых гауптманов от торгующего класса.

Развалины замка Везенберг

Так, например, бауский гауптман получает от каждого мясника, занимающегося убоем крупного скота, по 20 фунтов сала, и от мясника, занимающегося убоем мелкого скота, по 10 фунтов сала, и сверх того мясники обязаны, в силу примечания 2 к инвентарю видмы бауского гауптмана, отдавать последнему по 2 ребра с крупного скота и по «гусаку» с мелкого скота; такой же подати подлежат и все другие мясники, привозящие в город мясо из деревень. Основываясь на таком постановлении своего инвентаря и указе курляндского губернского правления, от 31-го августа 1858 г., бауский гауптман обращался в городской магистрат с просьбой о понуждении мясников к дополнительному исполнению вышеозначенной повинности или к уплате взамен её по 40 руб. в год с каждого мясника, занимающегося убоем крупного скота, и по 10 — с каждого мясника, занимающегося убоем мелкого скота, за 1878, 1879 и 1880 года. Относительно исполнения этой повинности было предложено магистратом мясникам «вступить в соглашение с гауптманом», вследствие чего все мясники г. Бауска перестали убивать скот, и несколько дней не было в городе в продаже мяса. Для устранения такого бедственного состояния, бауская городская управа временно приняла на себя уплату следуемого гауптману сбора, и таким образом уговорила мелочных торговцев продавать мясо; такое распоряжение городской управы было одобрено думой единогласно. Кроме указанных выше доходов, судебно-полицейские должностные лица, как-то: обер-гауптманы, гауптманы, секретари и министериалы (служители) обер-гауптманов, пользуются доходом от предоставленных им казенных имений или, так называемых, судейских видм. Таких видм числится 15, они заключают в себе до 9,000 десятин мызной и крестьянской земли, с 248 крестьянскими дворами, приносящей до 16,000 рублей дохода.

Историческое происхождение этих имений относится ко времени владычества орденского правительства (существование его прекратилось во второй половине XVI столетия), которым назначены были, вместо жалованья, известные земельные поместья (видма от немецкого слова widmen — посвятить) в пользование судебных и полицейских чиновников, а по возложении их обязанностей на вновь учрежденные должности обер-гауптманов и гауптманов перешло к последним, по особым повелениям бывших курляндских герцогов, и право владения судейскими видмами. По присоединении Курляндии к России, относительно судейских видм последовал именной указ Императора Павла, от 5-го февраля 1797 года, о восстановлении присутственных мест в том порядке, какой существовал во время прежнего курляндского правительства. Курляндское дворянство избирает из своей среды должностных лиц судебно-полицейского ведомства и потому принимает участие в надзоре за видмами, доход с которых составляет существенную часть содержания этих лиц.

Ни одно из лиц, выбираемых дворянством, и то только матрикулованным, никем не утверждается и нарождается на свет, облекаемое властью из дворянской избирательной урны. Губернский предводитель дворянства, Ritterschafftshauptmann, не утверждается даже императором. О ландратах, членах нидерландгерихтов, мангерихтов, магистратов, уездных, приходских и фохтейских судов нечего и говорить; правительственная власть никого из них не утверждает. в самом Ревеле, где разнообразие в судах еще значительнее, где имеются суды: нижний, сиротский, коммерческий, цеховой, морской, фрахтовый, кемерейный, ветгерихт, баугфрихт и др., тоже нет и речи о каком-либо утверждении. Даже гакенрихтеры, то есть начальники уездной полиции, избираемые на три года и управляющие частями уезда, определяются на места, по выборам матрикулованного дворянства, без представления об утверждении их губернскому начальству. они обязаны только явиться в губернское правление, чтоб оставить в канцелярии «свой адрес»; это очень оригинально и вполне объяснимо: гакенрихтер может жить, где хочет, живет большей частью в своем имении, где находится его канцелярия, архив и где он должен иметь помещение для арестантов. С переменой лица переменяется, следовательно, и местожительство одного из начальников уездной полиции: как же не известить об этом губернское правление, как не сообщить ему своего адреса? Из этих подвижных полицейских центров гакенрихтер ведает свой район; он производит следствия по преступлениям и проступкам, он разбирает и решает гражданские иски не свыше пятнадцати рублей, он решает дела по полицейским проступкам с правом наложения полицейских взысканий. В качестве помещика, он, как начальник мызной полиции, может давать себе, как начальнику уездной полиции, предписания и, наоборот, жаловаться на него можно ему самому. Он, гакенрихтер, ни по определению своему на должность, ни по интересу, который для него лично связывается с этой должностью, ни по служебной карьере, которая вполне зависит от дворянства, ни по общественному положению, как дворянин, вовсе не зависит от начальника губернии, которому, как сказано, только сообщает, по вступлении в должность, свой адрес. Начальник губернии может, в случае надобности, только «отстранить» его, но удаляется он от должности исключительно дворянским оберландгерихтом по своему, дворянскому, суду. Предводитель дворянства дает подобному гакенрихтеру «предписания», и это, так сказать, доказывает воочию только что сказанное, то есть полную зависимость начальника уездной полиции не от губернского начальства, а от своих собственных матрикулованных дворян. Это ли не парализация административной и правительственной власти? Неудивительно, что во всяком преобразовании полиции местное дворянство видит для себя «серьезную опасность». Но подобные опасности заявлялись бессчетное число раз и по введению в крае русского языка, и по устройству крестьян, и по делам православной церкви, и по школам, и когда на них не обращали внимания, они оказывались в действительности не существующими.

Кстати о крестьянах, во внимание к совершенно исключительным особенностям их своеобразного быта, следует сказать, хотя несколько слов, и о них.

Описание путешествия одна из самых удобных литературных форм для того, чтобы касаться вопросов, наиболее разнообразных; ничто не мешает говорить на одной и той же странице о молочном хозяйстве, солнечном луче и историческом факте. Пользуясь случаем, при посещении последнего из городов балтийского края, надо сказать, хотя несколько слов, и о крестьянах, придерживаясь, главным образом, почерпнутых на месте данных и исторического развития жизни края, которые доказывают с самой полной ясностью, насколько наше правительство постоянно и всегда последовательно стояло во главе движения по улучшению быта местных крестьян. Здесь будет речь о земельном вопросе в крае только для полноты, так как, при существовании других, более существенных вопросов, он не должен считаться стоящим на очереди, он — в тени.

Характерность положения крестьян в прибалтийских губерниях не может не обратить на себя внимания всякого приезжающего сюда, потому что, с первых же шагов, при первых расспросах и разговорах, приезжему становятся ясными некоторые замечательные особенности.

Во-первых, крестьяне во всех трех губерниях, но для каждой по-своему, с самого начала нынешнего столетия, освобождены без земли.

Во-вторых, когда, с течением времени и по примеру правительства нашего, являющегося самым крупным собственником в крае, пришлось местным людям, против воли, допустить выкуп крестьянских земель в их собственность, случилось нечто странное, и посторонний наблюдатель не может не быть поражен сведениями, ему сообщаемыми. — о том, что, если в России помещичьи и крестьянские земли обложены тяготой равномерно, здесь вся тягота лежит на одних только крестьянских землях, называемых, поэтому, в отличие от «мызных» — «повинностными»; поземельного налога крестьяне платят в 5-6 раз более помещика, и земские повинности (например, дорожная, достигающая в одной Лифляндской губернии 600,000 руб. в год) лежат все, целиком, на крестьянах, причем раскладка производится все-таки помещиками.

В-третьих, если приглядеться к, так называемому здесь, выкупу крестьянских земель в собственность, то нельзя не обратить внимания опять-таки на замечательные особенности:

а) в Лифляндской губернии, например, когда, в далеком будущем, крестьяне действительно выкупят всю свою землю окончательно, они заплатят за 1.190,755 десятин 871/2 миллионов рублей; в нашем юго-западном крае за 4.000,000 десятин выкупная сумма достигла только 81 миллиона рублей, т. е. наши юго-западные, хорошо обставленные помещики получили в 3-4 раза менее лифляндских;

б) самый переход земли в собственность крестьян, запродажа усадеб, например в Курляндской губернии, обставлена здесь такими трудностями контрактных условий (стоит только просмотреть десяток контрактов), что, до полного выкупа, который еще Бог знает когда последует, крестьянин, в силу контрактных условий, исполнение которых часто совершенно невозможно, может быть ежеминутно удален с своей земли, причем не только уничтожается самый контракт, но и вся «неуплаченная» сумма считается «просроченною». Это последнее условие становится особенно важным, во внимание к тому, что судебная власть, разбирающая препирательства, находится тут в руках дворянства;

в) самая собственность крестьянина на землю, даже при окончательном выкупе её, самой дорогой ценой, никогда, во веки-веков, не будет полной собственностью, так как, согласно многим запродажным условиям, крестьянин-собственник никогда не будет иметь права строить на своей земле мельницу, открывать торгово-промышленные заведения, охотиться и т. п., тогда как за помещиками, опять-таки во веки-веков, оставляется право, принадлежащее в остальной России только Верховной власти, отчуждать крестьянские земли под плотины, дороги и т. п.

Уже в XIV веке существовало здесь основное деление земля на «мызную» — Hofesland, и «крестьянскую» — Bauerland. В далекие дни владычества ордена, деление это было отнюдь не юридическим, так как вся земля принадлежала помещику, местному представителю ордена, но, в силу обычая и личной пользы помещика, крестьянская земля считалась всегда неприкосновенной и, даже, наследственной. С течением времени началось, однако, перекраивание земель, и если в сороковых годах нашего столетия количество крестьянских земель составляло ²/₃ мызных, то в настоящее время они составляют около ¹/₃. Это перерождение земель имеет свою, чрезвычайно назидательную, историю, подробное изложение которой здесь, конечно, неуместно, но на двух особенностях остановиться можно, выдвинув их из множества других. Речь идет о «взрывании» (Sprengung) крестьянских усадьб и о так называемых «квоте» и «батрацких землях».

Когда, милостью правительства, только лет тридцать тому назад, дано было прибалтийским крестьянам право свободного передвижения по империи, начали переходить в собственность крестьян первые усадьбы и барщинная система заменялась оброком — местные помещики сначала протестовали, но, убедись в выгоде этого, быстро перевели с барщины на аренду около 4/5 крестьянских усадеб. Большая, сравнительно, производительность вольного труда, обусловившая возрастание ценности земли, вызвала, рядом с этим, явление, продолжавшееся довольно долго, а именно — помянутое выше «взрывание» крестьянских усадеб. Пока существовала барщина, едва достаточная для обработки мызных полей, помещики, как сказано, были вынуждены, в собственных интересах, сохранять крестьянскую землю в прежних, не уменьшенных её пределах; но когда, с появлением труда вольнонаемного, гораздо более производительного, стало возможным обрабатывать и большие пространства помещичьей, мызной земли, явилось со стороны помещиков желание увеличить её пределы, что и было возможно за счет земли, крестьянской. Тогда-то началось «взрывание» крестьянских усадьб, т. е. их уничтожение по тому или другому поводу, причем в контрактах и, так называемых, «добровольных соглашениях» поводов имелось всегда достаточно. Явился также закон 1863 года, разрешивший изменение границ, состава и даже уменьшение площади крестьянских участков «для уничтожения чрезполосности», а местная «крестьянская комиссия», циркулярно, 13-го августа 1863 года, допустила эти уменьшения — и для «округления». Контракты давали помещикам полную возможность отделываться и от нежелательных им арендаторов вообще, так что, например, в Илдукстском уезде, Курляндской губернии, целая 1/3 арендаторов но немецкой народности заменена арендаторами немецкими.

Зорко следя за уменьшением крестьянских земель, правительство неоднократно желало приостановить его; но это оставалось только добрым пожеланием. Так, один из ответов генерал-губернатора в 1851 году гласил, что «слухи о присоединениях крестьянских угодий лишены всякого основания»; в 1863 — Императору Александру II угодно было, через генерал-губернатора, выразить курляндскому дворянству свой волю о том, чтобы уменьшение крестьянской земли прекратилось; в этом же смысле состоялось в 1867 году распоряжение «комиссии крестьянских дел», но упразднения все-таки не останавливались, и есть сведения о том, что к 1883 году число крестьянских земельных единиц уменьшилось в крае на 25%.

Если сказанным путем «взрывания» крестьянских усадьб количество земель, находящихся в пользовании помещиков, возросло, то не менее любопытна история «квоты» в Лифляндской губернии и «земель батрацких» в Эстляндской.

Разделение земель каждого имения на мызные, находящиеся в неограниченном распоряжении помещика, и крестьянские, состоящие в пользовании крестьян, установлено было в Лифляндской губернии на основании изданного в 1804 году первого «крестьянского положения», которым, вместе с тем, выражено было и начало неприкосновенности крестьянской земли. Следовавшее «положение 1819 года», в силу которого крестьянам дарована была личная свобода, совершенно нарушило это начало, предоставив помещику неограниченное право распоряжаться всей поместной землею, но впоследствии пришлось вновь возвратиться к прежним основаниям, и при предварительном обсуждении «положения 1849 года», в особом комитете, единогласно решено, что вся предоставленная по вакенбухам 1804 года и состоящая в пользовании крестьян земля должна быть предоставлена в неотъемлемое пользование крестьянского общества. Такое решение комитета, признанное им за обязательное, удостоилось Высочайшего утверждения 9-го июня 1846 года и затем включено в «положение 1849 года» (ст. 120) с тем, однако, что помещикам разрешалось прирезать к мызным угодьям известную часть крестьянской земли. Присоединение к мызным землям этой части (в размере 36 лофштелей пашни, с соответственным количеством лугов и выгона на каждый гак) в самом «положении» ничем не мотивировано и в нем не указано, для чего же эта земля от крестьян отрезаются, но причина этой отрезки была очень хорошая. Вот она:

На основании дополнительных статей 1809 года к первоначальному крестьянскому «положению 1804 года», в пределах крестьянских арендных участков образованы были особые участки, долженствовавшие поступить в пользование безземельных батраков. Эти постановления имели целью обеспечить быт этих батраков, печальное положение которых обнаружилось вскоре и послужило одной из причин издания дополнительных статей 1809 года. При обсуждении в местном комитете оснований разрабатывавшегося положения 1849 года, обращено было особое внимание также на необходимость постепенного перехода от барщинной аренды к денежной — оброчной. Достижение этой цели признавалось весьма желательным, но вызывало правильное опасение, что, при переходе на денежную аренду, «крестьяне-хозяева» пожелают всецело воспользоваться своими участками и уничтожать участки батрацкие. Чтобы предотвратить эти последствия, грозившие батракам совершенным обезземелением, комитет признал необходимым предоставить в распоряжение каждого помещика часть крестьянской земли, для наделения батраков, «подобно тому, как последние до того пользовались в каждом крестьянском участке 1,5 лофами пахотной земли в каждом поле с лугами исенокосами». Останавливаясь именно на этой мере, комитет, вместе с тем, определил, «что ближайший ландтаг имеет установить правила, сообразно с которыми владелец должен распоряжаться означенными участками, для обеспечения благосостояния рабочих (батраков)». Постановление это, наравне с упомянутым выше постановлением того же комитета о предоставлении в неотъемлемое пользование крестьян земли, в пространстве, определенном вакенбухами 1804 года, признано было за основное начало будущего «положения» и, наравне с ним, удостоилось Высочайшего утверждения 9-го июня 1846 года.

Отсюда ясно, какое именно назначение имела земля, отрезанная от крестьянской и присоединенная к мызным угодьям; землю эту называют податной мызной землей или квотой. По обнародовании «положения 1849 года», часть крестьянской земли, действительно, была присоединена к мызным угодьям, но не получила, однако, того назначения, которое должна была получить по мысли законодателя. Вопрос о квоте оказалось необходимым возбудить снова при обсуждении в Государственном Совете последнего крестьянского «положения 1860 года». Тогда, т. е. в 1856 году, рыцарское дворянство объяснило, что ему показалось, будто бы, недостаточно семилетнего опыта для основательного изыскания способов к уничтожению податного свойства батрацкой земли; остзейский комитет согласился с дворянством, и, вследствие этого, постановление § 21 «положения 1849 года» перенесено без всякого изменения в ст. 9 нового проекта. Государственный Совет не встретил и со своей стороны препятствия продлить упомянутый «срок опыта», но признал, однако, необходимым ограничить его определенным временем. По мнению Государственного Совета, для этого достаточно было назначить пять лет. Он положил также: обратив внимание дворянства Лифляндской губернии на меры, принимаемые министерством государственных имуществ,для обеспечения работников в казенных имениях, — предложить дворянству ту часть земли, которая прирезана от податной земли к мызным, употребить в течение предоставляемого пятилетнего срока, для обеспечения, по возможности, участи всех вообще работников в помещичьих имениях. Это мнение Государственного Совета удостоено Высочайшего утверждения 5-го мая 1860 года. При вторичном рассмотрении проекта «положения 1860 года» Государственный Совет нашел, однако, что только что изложенное постановление, по самому содержанию своему, не может быть внесено в текст нового положения, но что оно, по окончательном утверждении в общем законодательном порядке, должно быть сообщено министром внутренних дел к исполнению — непосредственно чрез генерал-губернатора.

Согласно этому и с прямым определением пятилетнего срока для употребления отрезанной земли в пользу работников, — мнение Государственного Совета, Высочайше утвержденное 13-го ноября 1860 года, чрез министра внутренних дел, сообщено генерал-губернатору, для зависящих распоряжений, 19-го ноября 1860 года. Об исполнении этого Высочайшего повеления «и по сегодня» не имеется никаких сведений, из чего можно заключить, что в действительности оно и не было исполнено, и что таким образом квота и поныне не получила определенного ей назначения.

Оно и понятно. Предположение о назначении податной мызной земли или квоты безземельным батракам возникло как бы для виду, на деле же оно имело целью увеличить состав мызных угодий насчет крестьянской податной земли. В этом убеждает «положение 19-го февраля 1866 года о волостном общественном управлении в остзейских губерниях», явившееся в то самое время, когда уже оканчивался определенный в 1860 году пятилетний срок для отвода батракам той части земли, которая прирезана от податной земли к мызной. По примечанию к § 1 означенного положения, участки повинностной крестьянской земли могут быть предоставляемы в арендное пользование и даже продаваемы в собственность не принадлежащим к крестьянскому сословию лицам, с сохранением личных сословных прав своих! В силу этого постановления, многие крестьянские участки в частных имениях перешли в руки местных дворян. Есть случаи такого перехода участков и в некоторых казенных имениях; например, крестьянский двор Звиргзде, около 100 десятин, казенного имения Альт-Саукен, находится, как говорит, в пользовании местного дворянина.

Нечто подобное квоте имело вместо в губернии Эстляндской; ныне действующее в ней «положение о крестьянах 5-го июля 1856 г.» составлялось под прямым влиянием законодательных мер, принимавшихся правительством для обеспечения быта крестьян в Лифляндской губернии, и положение о них 1849 года служило образцом для положения о крестьянах Эстляндской. В 9 ст. последнего положения вполне определенно выражено то общее начало, что, для обеспечения быта крестьянского сословия, ему предоставлено неотъемлемое право пользования всей годной к возделыванию землей, которая находилась во владении крестьян 9-го июня 1846 года. В ст. 17 значение этого сильно ослабляется тем, что, но мере прекращения барщины, часть крестьянской арендной земли, а именно до 1/6 доли её, предоставлено отделять в неограниченное распоряжение помещика, причем 18 ст. положения определяет, что землей этой помещик хотя и может пользоваться по своему произволу, но изъяснено, что она может быть употреблена для поселения на ней господских работников и т. п.

Совокупность этих довольно неясных постановлений и некоторых других неизбежно наводит на мысль, что прирезка ¹/₆ части крестьянской земли к мызным находилась и в Эстляндской губернии в непосредственной связи с вопросом об обеспечении быта безземельных работников, на случай отмены барщины, т. е. с тем самым вопросом, для разрешения которого признано было необходимым допустить присоединение к вотчинам квоты в Лифляндской губернии, и что, таким образом, и самые условия отрезки этой ¹/₆ части в Эстляндской губернии однородны с условиями присоединения лифляндской квоты. Это подтверждается еще и тем, что выраженная в 9 ст. положения неотъемлемость прав крестьян на арендную землю в принципе установлена была самим дворянством еще на ландтаге 1842 года, вследствие чего Высочайше учрежденные в 1846 году «приготовительный и главный комитеты об эстляндских крестьянах» тогда же ходатайствовали о Высочайшем утверждении этой меры. Высочайшее соизволение, действительно, последовало, и в рескрипте на имя дворянства, от 9-го июня 1846 года, ему изъявлено за это Всемилостивейшее одобрение. Вслед затем на ландтаге 1847 года дворянство постановило, что ¹/₆ часть крестьянской земли должна быть отграничиваема для поселения на ней, при отмене барщины, помещичьих рабочих. Но из представленного дворянством проекта положения оказалось, что, в прямое отступление от упомянутых постановлений ландтага 1847 года, дворянству должно быть предоставлено право произвольного распоряжения всей землей как крестьянской, так и мызной. Нет сомнения в том, что помянутая ¹/₆ доля крестьянской земли, в Эстляндской губернии, подобно лифляндской квоте, имеет вполне определенное назначение: служить для наделения безземельных работников и, до сих пор, цели своей не достигает.

Что касается количества крестьянских земель, не получивших назначения, определенного им Высочайшими повелениями, то оно очень значительно.

В Лифляндской губернии всей мызной земли 2.114,462 дес., крестьянской — 1.490,785 дес., а часть крестьянской земли, ожидающей назначения, определенного ей Высочайшим повелением 13-го ноября 1860 года, составляет около 243,648 десятин.

В Эстляндской губернии всей мызной земли 1.039,890 дес., крестьянской — 675,815 дес., а крестьянской земли, не получившей назначения, Всемилостивейше одобренного 9-го июня 1846 года, около 104,250 десятин.

Повторяем то, что уже выше сказано: в балтийских губерниях очень много того или другого, подлежащего, как это видно из новейших законодательных мероприятий, непосредственным изменениям, и земельный вопрос надо оставить более или менее далекому будущему. Нельзя, однако, не упомянуть здесь, что когда император Николай I, в 1836 году, задумал улучшить быт крестьян и поручил это дело П. Д. Киселеву, впоследствии графу, то тогдашний министр финансов граф Канкрин явился тоже со своим проектом. По его мнению, освобождение крестьян должно было идти «тремя ступенями», и третьей, лучшей, последней ступенью — было обращение их в положение крестьян остзейских, т. е. граф предполагал освободить их без земли и обязать обрабатывать помещичьи земля на основании договоров. Граф Канкрин, как известно, был совершенно отстранен Императором Николаем I от участия в этом деле первостепенной государственной важности, и правильное направление его принадлежало всецело Императорам Николаю I и Александру II.

Нарва.

Красивый вид города. Собор Спасо-Преображения. Историческое о Нарве. Две башни. Осада 1700 и 1704 года. Две собственноручные расправы Петра I. Анна Крамер. Река Нарова. Штиглицовская мануфактура. Водопад. Осмотр Ивангородской крепости и Гермейстерского замка. Историческое. Дворец Петра Великого и ратуша. Кренгольмская мануфактура. Отъезд к Усть-Нарове.

Очень хорош был вечер в день прибытия путников в Нарву, 2 июля, и древние очертания города, в которых чередовались высокие башни замков, купола и шпили многих старых и далеко не старых церквей выделялись очень красиво по бледно-голубому небу. При начале путешествия красивой декорацией, высоко над морем, располагаясь по Вышгородской горе, поднимались шпили церквей Ревеля и рыцарская башня Длинного Германа; здесь, в Нарве, основные черты декорации, кроме моря, те же, имеется тоже башня Длинный Герман, а, вместо моря, в скалистых берегах шумит и пенится глубоко-синяя Нарова. Надо быть совершенно несправедливым, чтобы не признать, что Нарва, в своей совокупности, не исключая, конечно, водопада и мануфактур, один из красивейших городов наших, и нельзя, поистине, не удивляться тому, как это ее, Нарву, находящуюся всего в шести часах железнодорожного пути от Петербурга, посещают так мало. В ней есть что посмотреть, есть о чем вспомнить, есть чему поучиться. Нарва, в придачу ко всем своим особенностям, имеет еще и ту, что она находится в ведении двух губернаторов: кренгольмская мануфактура и с полсотни городских домов расположены в Эстляндской губернии, а остальное — в Петербургской, так что тут имелись налицо и уездный исправник, и уездный гакенрихтер. Только с 1-го июня 1886 года, по делам судебным, Нарва подчинена вполне эстляндскому губернскому прокурору.

Городской собор Спасо-Преображения, с 1708 года православный, был, как это доказывает историк Нарвы — Ганзен, еще в самом начале XVI века, в 1502 году, единственной, за время рыцарского ордена, и древнейшей церковью города; может быть, он существовал еще до рыцарей, и так как целый ряд пожаров и разрушений, последовательно уничтожавших Нарву, никогда вполне церкви этой не коснулся, то и представляет она, хотя и не совсем в древнем обличии, свидетеля времен самых далеких. Была она, в свое время, католической, сделалась лютеранской и стала, наконец, в присутствии самого Петра и его Августейшего семейства, православной. Собор о трех кораблях, трех приделах; десять готических шестигранных столбов, острые парусные своды, канцель, крашеный в голубое с золотом, черепа над входной дверью, — напоминают о его неправославном кладбищенском происхождении; имеется Царское место; запрестольный образ изображает Тайную Вечерю. В соборе до сих пор сохранились надгробные плиты 1314 года, но они покрыты деревянным полом; стены имеют до сажени толщины. Вся алтарная часть пристроена позже и отделяется от храма стеной с Царскими вратами и двумя дверями. Колокольня — круглый столб в двадцать четыре сажени вышины — построена в 1642 году и строилась целых шестьдесят лет.

В Нарве заслуживают особенного внимания фабрики барона Штиглица, составляющие часть величественных мануфактур, расположенных на самом водопаде и, так сказать, старающихся заслонить его. Здесь, прежде всего, любопытна лежащая в парке православная церковь, совершенно новая, красивая, освященная в 1875 году, построенная по плану архитектора Кракау, с шатровой колокольней, под которой вход в церковь, с пятью луковичными куполами над целой системой плоских кокошников. Внутри церкви, над невысоким двухъярусным иконостасом, бросается в глаза и царит над всем храмом огромный фреск, работы Плешанова, с картины Бруни, изображающий один из моментов Откровения Иоаннова, глава IV. Это — совершенно исключительно-видное расположение фреска; он преобладает над всей церковью и внушительно смотрит на молящихся своими громадными апокалипсическими изображениями — чрезвычайно благодарный архитектурный мотив. Справа от алтаря сход по белой мраморной лестнице в склеп церкви, где покоятся барон Штиглиц и его жена; над могилами их белые мраморные гробницы; множество посохших цветов и венков с различными надписями прислонились к белым мраморным стенам склепа, па память о дне погребения.

От церкви путь к фабрикам ведет по хорошеньким аллеям; здания фабрик возвышаются над самой пучиной нарвского водопада. Несмотря на свое большое историческое прошедшее, полное самых долгих и спорных войн, при встрече двух мировоззрений — славянского и германского, Нарва в настоящую минуту питается, если можно так выразиться, своими мануфактурами, колоссальнейшими созданиями современности, как бы сдавившими водопад, одно из роскошнейших явлений нашей северной природы. Право, трудно разобраться в тех впечатлениях, которые невольно одолевают посетителя: жалеть ли о дикой, пустынной красоте водопада, навсегда утра-ченной? Удивляться ли, или радоваться могуществу мысли человека, одолевающей неизмеримые силы природы и загораживающей своей торговой предприимчивостью эту чудесную красоту? Сто тысяч лошадиных сил шумит в водопаде постоянно, так как он низвергает по 60,000 куб. футов в секунду, а на 1,000 сил нужны 600 куб. футов; всеми мануфактурами, стоящими над ним, взято в работу только около 10,000 сил (7,000 кренгольмской и 3,000 барона Штиглица), следовательно ⁹/₁₀ могущества водопада еще и теперь растрачиваются на безумный рев и грохот, на бесполезное подтачивание несокрушимых скал; но нет никакого сомнения в том, что все эти силы долгое время гулять не будут.

Здесь, в Нарве, на шумной и быстрой реке Нарове, уже с 1223 года толпились датчане, затем немцы и шведы, но еще раньше были тут русские, и место называлось Ругодив. Немецкие рыцари, эти крестоносные банкиры и ростовщики балтийского побережья, купили городок у датчан в 1347 году. XVI и XVII столетия — это длинный ряд войн, и самых кровавых, за обладание этим местом. Иоанн III, в 1492 году, ставить против немецкого замка, высившегося на левом берегу Наровы, свой замок Ивангород на правом; оба они держатся и до сегодня в своих могущественных сухих очертаниях; в 1700 году осаждал Нарву, от сентября до ноября, Петр I, но неудачно, и только в 1704 году, после четырехмесячной осады и десятидневного бомбардирования, взял и город, и крепость, в августе месяце. Различны были дни боя в 1700 я 1704 годах; в 1700 году дула в лицо русским могучая ноябрьская снежная буря, и остатки отступившей армии были спасены стойкостью новосозданных полков, Преображенского и семеновского; в день окончательного покорения Нарвы, в 1704 году, напротив того, стояла ясная августовская погода. Но различие погоды и исхода боя вполне покрывались однообразием последствий: груды убитых сваливались в Нарову, и долгое время жители города не могли употреблять в пищу местных угрей, откармливавшихся этими трупами. «Не чужая эта кровь, а русская!» — воскликнул Петр, бросая, по взятии города, свой меч на стол, — меч, которым, въезжая в город бок-о-бок с фельдмаршалом-лейтенантом Огильви, собственноручно заколол он одного из грабивших солдат своих и доказал этой расправой, к каким средствам надо было прибегать, чтобы удержать остервенение давнишней, столетиями вскормленной ненависти. Еще и доселе слышится в Нарве та могучая пощечина — о ней рассказывает биограф Карла XII, Адлерфельд, — которую дал Петр Великий шведскому коменданту Горну, перед тем, чтобы запереть его в каземат и заставить испытать на себе те сладости крепостного заключения, которые заставлял он так старательно испытывать русских пленных.

Свидетелей обоих последних фактов было в свое время много: одна из рассказчиц — это Анна Крамер, дочь нарвского нотариуса. Она, вместе с тысячами других, была некогда сослана Петром I в Россию, именно в Вологду, в то время, когда в Царе явилось сомнение в верности жителей Нарвы и бывшего Дерпта; жители их в 1708 году отправлены были гуртом в места более отдаленные, и оба города в конец запустели. Анна Крамер поступила служить в дом генерала Апраксина, в Казани, от него перешла в Петербург, к генералу Балку, а от него к известной Гамильтон, после казни которой поступила на должность камерфрау к Императрице Екатерине I; она сопровождала Их Величества в 1716 году в Голландию, и когда царевич Алексей Петрович неожиданно скончался в Петропавловской крепости, Петр I взял Крамер с собой в крепость, где она прибрала и одела останки скончавшегося. Позже Крамер состояла при принцессе Наталии, по смерти которой удалилась под Нарву и умерла в глубокой старости в 1770 году, в имении, подаренном ей Императрицей. Следует вспомнить, что Императрица Екатерина I, имевшая своей камерфрау Крамер, была приемной дочерью пробста Глюка в близком отсюда Мариенбурге и взята в плен войсками Шереметева в 1702 году.

Мало городов, сохранивших до такой степени четко планировку далеких дней, как Нарва. При небольшом усилии воображения можно составить себе полную картину её средневековой физиономии, хотя бы так, как изображена она в рисунках Олеария, бывшего тут в 1636 году в течение одних только суток; некоторые рисунки, помещенные в его издании, доставлены ему, вероятно, позже; но как не узнать в том, что видно сегодня, того, что было 250 лет назад? Главная причина этого — в самой местности: реку Нарову из её отвесных, скалистых берегов отвести нельзя, и оба центральные, стародавние замка, Ивангород — на одной и Длинный Герман — на другой стороне, тоже не поддаются уничтожению. Как стояли они друг перед другом, на двух противоположных берегах, заглядывая один другому во внутренние дворы и имея возможность пристреливать в них из самопалов кого угодно, так стоят они и сегодня, не разрушенные, а, напротив, поддержанные и подчищенные, и служат жилым помещением и местом складов для наших войск. И чем полнее впечатление исторической жизни, тем резче контраст, который противополагается ей тут, в одной версте от города, на самом водопаде, двумя колоссальными мануфактурами, последним словом заводской техники и науки, расположенными, как и два старые городские замка, друг против друга; не более как привеской к ним является, если можно так выразиться, сам, ветхий деньми и историей, город.

Месторасположение кренгольмской и штиглицовской мануфактур очень красиво. На продолговатом острове Наровы, Кренгольме, разделяющем реку, а, следовательно, и водопад её, ровно на-двое, раскинулась кренгольмская мануфактура, перерабатывающая хлопок; ее предстояло посетить на следующий день. На правом берегу реки, против острова, помещаются бывшие льнопрядильная и суконная фабрики барона Штиглица, называемые теперь «нарвской суконной и льнопрядильной мануфактурой». Для того, чтобы посетить кренгольмскую, направляются из Нарвы левым берегом Наровы и переезжают на остров ниже водопада через мост многораскосной системы на двух каменных быках, поднятый над стремниной на тридцать пять футов; чтобы проехать на штиглицовскую, Нарову переезжают в самом городе, по старому мосту, расположенному как раз между укреплениями Ивангорода и старонемецким замком, и направляются правым берегом.

Красивые насаждения раскинуты кругом штиглицовских мануфактур, дающих занятия более чем 2,500 рабочим, с их женами и детьми. Штиглицовских мануфактур, стоящих рядом, как сказано, две: суконная и льнопрядильная. Маленькая суконная фабрика возникла на этом месте ещё в 1834 году; в 1838 ей владела компания на акциях, и в числе пайщиков значились сильные в те дни графы Бенкендорф и Нессельроде; в 1845 дела компании ликвидирована, и фабрика куплена с торгов бароном А. Л. Штиглицем, чем обусловилось её необыкновенно быстрое развитие под прямым заведыванием отца и двух сыновей Пельтцер. Развитие деятельности суконной фабрики видно из следующих цифр:

В 1850 году:

Изготовлено сукна — 4,000 куск.

Рабочих — 600 чел.

На сумму — 275,000 руб.

В 1885 году:

Изготовлено сукна — 12,380 куск.

Рабочих — 1,006 чел.

На сумму — 1.480,000 руб.

Льнопрядильная мануфактура, находящаяся по близости, основана самим бароном Штиглицем в 1851 году и вверена управлению директора Киннеля; её деятельность выражается в следующих цифрах:

..........................................В 1860 году ......В 1885 году.

Сделано парусины....38,000 куск. ....100,000 куск.

Рабочих.........................525 чел.............1,300 чел.

На сумму .....................610,000 руб. ....1.600,000 руб.

При обеих фабриках имеются училища, больницы, библиотеки, сберегательные кассы и певческие общества, русское и эстонское; русские поют в той церкви, в склепе которой похоронен Штиглиц. Насколько умел покойный барон выбирать людей, видно из того, что директора, поставленные им во главе дела, начальствуют и до сегодня, а производительность мануфактур за двадцать пять лет увеличилась в несколько раз.

Значительно стемнело, когда путники, обойдя пешком часть мануфактуры, подошли к самому водопаду или, лучше сказать, к восточной половине его. Крайние струи волн, низвергающиеся по гранитам, лижут самые здания фабрики; берег укреплен так прочно, что рев и гул, пена и брызги только потешают идущего над ними; главная линия падения идет наискось Наровы. От водопада недалеко виден сад директора, расположенный над стремнинами реки, как раз против водопада. По водопаду спускали бревна, корзины и плоты с пылавшим хворостом, и они поглощались с той же быстротой и последовательностью, как на Киваче и Иматре. Разница была только в том, что вода в Киваче желтовата, в Иматре темна, а в Нарове она темно-синяя, и белизна струй на ней выделяется особенно ярко и отчетливо. В довершение роскошной картины вечера,поверх водяного чудовища всплыла полная луна и залила своим серебристым светом и глубоко молчавшие, требовавшие отдыха, бесконечные здания мануфактур, и не нуждающиеся в отдыхе, потому что отдых был бы смертью, гремящие потоки водопада.

Общий вид города Нарвы. Башня Германа, мост, Ивангородская крепость

Нарва. Вид от реки Наровы на собор

В Нарве любопытен древне-немецкий гермейстерский замок, из которого когда-то не однажды летали на русскую сторону каменные ядра; последних много было найдено в 1835 году и вместе с ними нашли 2,000 рыцарских лат и шлемов. При взятии Нарвы Петром, нами захвачено 500 всяких орудий, свыше 11,000 ружей, 1,600 пистолетов, 8,000 пушечных снарядов, 35,000 ручных гранат, 2,500 центнеров пороху, 1,200 кирас и проч., что свидетельствует о том, как прочно была вооружена крепость и какую важность ей придавали. Гермейстерский замок, ныне казарма, расположен на небольшой возвышенности и входит в общую черту укреплений, в целую систему стен, дворов, переходов; собственно замок занимает сто квадратных сажен, и над ним высится четырехугольная башня — «Длинный Герман», получившая свое имя от гермейстера, построившего ее в средине XVI века; в башне шесть ярусов, и с вершины её можно очень хорошо видеть, что делается за рекой, внутри Ивангородской крепости. Она и построена для этой цели, и высится над водой на тридцать четыре, а над поверхностью холма на двадцать четыре сажени, при толщине стен, в нижней части до двух сажен, сохранилась хорошо, но углы реставрированы. Тезка этой башни, Длинный Герман, есть и в Ревеле; тут, как и там, кладка так хороша, что железо не берет цемента. Из прежних дозорных вышек крепости сохранилась только одна, и, если судить по следам арок, то до нас дошли далеко не все постройки; местами стены поддержаны контрфорсами; подвалов и казематов много, и лежащие теперь в некоторых из них капуста и картофель мало напоминают о стонах и вздохах русских людей, которые томились здесь, пригвожденные на цепь. Сохранилась цистерна в двенадцать сажен глубины, до уровня Наровы.

Против гермейстерского замка, по ту сторону Наровы, расположена Ивангородская крепость. Сколько раз с обоих враждебных берегов стреляли здесь на выбор в того или другого человека, наши и в наших! Но теперь существует некоторое единение. Почти 400 лет тому назад Иоанн III основал Ивангородскую крепость; в «формуляре» крепости Нарвы обозначен день её построения, а гора, на которой она построена, названа «Девичьею»; построена крепость во время перемирия с ливонским орденом, иначе ее никогда не позволили бы выстроить. Много раз переходили как Ивангород, так и Нарва из рук в руки, от русских к шведам и обратно. Насколько готовыми ежеминутно к бою жили тут люди, видно из того, что однажды, в 1558 году, когда в Нарве вспыхнул страшный пожар, русские неожиданно перешли реку и взяли город. Когда, в 1590 году, царь Федор Иванович, как победитель, въезжал в Ивангород, то въезжал он в очень любопытной карете, имевшей печь с трубой, и карету везли люди; в 1611 году был здесь свой Лжедимитрий, дьякон Исидор. Двое из лиц, получивших здесь историческое имя, отправились отсюда на вечный покой в ревельские церкви: один из них Понтус де-ла-Гарди, шведский полководец, утонувший в Нарове, потому что от рева пушек Ивангородской крепости старое судно, на котором он находился, расселось, а другой — герцог де Кроа, пришлый к нам герцог, начальствовавший над нашими войсками под Нарвой в 1700 году, во время их поражения, и лежавший в Ревеле не один десяток лет несхороненным.

И здесь, как в гермейстерском замке, любопытны старые тройные стены, трех- и четырехъярусные башни, которых числом десять; Успенская церковь, почти прислонившаяся к крепостной стене, славится чудотворной иконой Тихвинской Божией Матери, лик которой после пожара остался «в попеле цел», как говорить псковская летопись; имеется в крепости и обыденная церковь или часовня, времени Иоанна IV, но древнего в ней, кажется, одни только воспоминания. За крепостью расположены: больница ямбургского земства на пятнадцать кроватей и богадельня почетного гражданина Орлова на двадцать человек женщин и мужчин.

Нарвский дворец Петра Великого — это небольшое здание, с балкона которого — прелестный вид на Нарову, Ивангородскую крепость и форштадты, замечательно по цельности впечатления, им производимого; здание, в особенности относительно внутреннего убранства, должно быть отнесено к образчикам самым характерным, дающим понятие о внутреннем виде дома довольно богатого человека конца XVII, начала XVIII века. Здание приобретено в собственность казны от одного из нарвских бюргеров в 1726 году, принадлежит с 1865 года нарвскому археологическому обществу, и, если не считать кое-какой мебели новейшего изделия, внесенной в него сравнительно недавно, сохранило свой типичность вполне. Оно двухэтажное, с подъездом на четырех колонках, и весь интерес сосредоточивается в верхнем этаже, к которому приходится подняться из сеней по невысокой лестнице. Здесь имеются: прихожая, зала и семь комнат. Плафон прихожей снабжен изображениями и надписями, их сопровождающими: изображен руль и при нем дано объяснение — «над водами власть имеет», горящая бомба — «горе кому достанется», якорь — «ничто сего не страшит», пила, на одном конце её меч, на другом медаль или деньга, подпись: «что сие может»; менее понятны следующие два изображения: двухэтажная башня с надписью: — «непостоянство мне порочно», и купидон, парящий на орле, — «высоки ищет». Художественного достоинства в изображениях нет никакого, что может быть сказано и относительно громадного парусинного плафона, с изображениями Минервы и других фигур, покрывающего залу, но характерности очень много. В зале замечательны: массивный шкаф 1647 года, в котором хранится дубинка Петра, бокалы и т. п., и прочая мебель; вероятно, современны, но плохи портреты Петра I, Екатерины I, Карла XII и князя Меншикова; очень жестка и неудобна кровать Петра I, под завесью; любопытны голландские ландшафты с видом Нарвского водопада до постройки на нем мануфактур, угломерные инструменты, бюро Петра I, 1702 года, восьмиугольный стол с изображением на ней Балтийского моря масляной краской, гроб какого-то шведского полковника, тоже относящийся почему-то к мебели, и пр. В одной из комнат помещена коллекция древностей нарвского археологического общества, — прекрасное собрание монет.

Еще типичнее общее впечатление городской ратуши. Перед нею, кап и подобает, площадь; лестничка с крутыми ступенями, крыша с крутыми скатами, башенка с фонариком над срединой фасада, и много, много воспоминаний. В большой зале подобающие портреты, звездное небо, зодиак, опять-таки парусинный, раскрашенный аллегориями, плафон; тут, в этой зале, согласно одному из преданий, дал Петр I знаменитую пощечину коменданту Горну. Совершенно переносить посетителя в былое время зала магистрата со всей старинной обстановкой, с массивными седалищами, обитыми красным сукном; подле стола три седалища: на среднем сидел бургграф, сбоку бургомистр юстиции, с другого бургомистр полиции, на десяти боковых местах сидели ратманы. Кто-то будет сидеть на этих стульях в скором времени памятью магистрата и фохтейского суда? Нарва — Петербургской губернии, но только еще недавно получил в ней подобающее значение русский элемент: в здешней думе, кажется, сорок два человека, из них голова и тридцать гласных — русские; но что скажут следующие выборы? Тяготение многих, даже в Нарве, близехонько к Петербургу, вовсе не на восток. Перед ратушею, в 1874 году, открыт памятник Петру Великому; это чугунный обелиск на гранитном пьедестале с надписями по-русски и по-латыни: «Петру Великому город Нарва, 1872 год».

Около полудня, покинув ратушу и осмотрев вольную пожарную команду, путники направились в кренгольмскую мануфактуру. Опять открылся водопад, только другая, западная половина его, и массивные, сплоченные здания другой мануфактуры; все бессчетные механизмы её находились в действии, и осмотр представлял большой интерес. Островок Кренгольм, лежащий между двух водопадов-близнецов, еще по гениальному соображению Петра I, представлял все удобства для устройства на нем фабрики; до пятидесятых годов тут стояли только два первобытные лесопильные завода, а в 1856 году устроена компанией бумаго-прядильная и ткацкая мануфактура. В настоящее время в ней работает 350,000 веретен, ткацких станков 2,200, вырабатывается 480,000 пудов пряжи, изображающей из себя 30.000,000 аршин, которые могли бы уложиться между Петербургом и Москвой более чем тридцать три раза! Водяные двигатели в 7,000 сил, рабочих 5,000 человек, и когда все это пущено в ход, стучит, гремит и свищет, вдоль помещений, обход которых составляет около восьми верст, зрелище представляется действительно внушительным. Это одна из самых больших мануфактур земного шара, и по порядкам, в ней существующим, по устройству помещений для рабочих, школы, больницы и проч., не оставляет желать ничего лучшего; в сберегательной кассе положено рабочими около 250,000 рублей. Остров Кренгольм, а, следовательно, и мануфактура, входят, как сказано, в состав Эстляндской губернии, и здесь опять, вместо исправника, имеется налицо гакенрихтер.

По осмотру города, к шести часам вечера, путешественники находились на пароходной пристани, чтобы спуститься по реке к Усть-Нарове — Гунгербургу. Погода благоприятствовала вполне, и пароходик отчалил весело.

Усть-Нарова или Гунгербург. Ямбург.

Река Нарова. Таможенная флотилия. Меновая торговля. Гунгербург. Приморские купания. Историческое. Гросгольм. Памятник русским воинам. Отъезд в Ямбург.

Берега Наровы, между городом Нарвой и устьем реки, довольно низки; правый берег — Петербургская губерния, немного выше и лесист, левый — Эстляндская, оголен значительно более, и сосновый лес появляется только близ самого моря. Здесь, на балтийском побережье, где многое так исключительно, на долю пограничной стражи выпало следить за одним из античнейших видов торговли, за торговлей меновой, между Финляндией и Эстляндской губернией, сохранившейся от далекой древности до наших дней. Меновые торги эти, преимущественно сырыми продуктами, имеют место осенью и весной и продолжаются от двух до четырех недель в Пурце, Магольме, Тольсбурге, Вайнопе, Верки, Каспервике, Безо, Гарре, Эзо и Фале; так как они возникли в местах более удобных для сообщения морем, то и совпали с местами расположения пограничной стражи, под надзором и контролем которой и производятся. Необходимость подобного рода надзора и создала здесь целую крейсерскую флотилию. Не далее как в ³/₄ часа пути на пароходе от Нарвы (от Петербурга до Нарвы по балтийской железной дороге, со скорым поездом, 3 ³/₄ часа езды), в западном углу, образуемом впадением светловодной Наровы в Финский залив, против слияния с Паровой любопытной реки Россони, текущей параллельно заливу и соединяющей реки Лугу и Нарову и имеющей стратегическое значение, расположена Усть-Нарова, по-немецки Гунгербург.

Только двадцать деть тому назад бывший в то время городским головой Нарвы Л. О. Ган подал пример постройки здесь первых дач.

До того Гунгербург, хотя и имеющий многие почтенные исторические воспоминания, представлял из себя небольшую деревушку, заселенную большей частью рыбаками и лоцманами.

Усть-Нарова (Гунгербург). Храм св. Владимира

О прежней невзрачности этого места свидетельствует также и немецкое название, напоминающее о том, что люди этой местности жили впроголодь, что это было не то пустырь, не то — «голодное» городище; так, по крайней мере, относились к нему богатые в те годы ганзейцы, давшие месту название. На противоположном берегу Наровы лежал другой бург, называвшийся Магербургом, носившим кличку от чьей-то «худобы». О каких-либо дачах, до построек А. Ф. Гана, здесь не было и помину. Только в соседнем Шмецке имелось несколько небольших домиков, скромных виллежиатур нарвских горожан, которые возникли тут с легкой руки некоего Шмецке, старого блюхеровского ветерана, первого поселенца этого пустынного побережья, передавшего месту и его название. Говорят, что тут было место контрабандное. Западнее Шмецке, близко друг к дружке, расположены старшие собратья Усть-Наровы — Меррекюль, Удриас, Вайвара, Корф и Силламяги.

Усть-Нарова. Берег моря

Удачному примеру А. Ф. Гана тогда же последовали — Кольбе, Сирициус, Лаврецов, многие из Нарвы и Петербурга, и пустынное еще так недавно побережье оживилось замечательно быстро.

Устроился этот уютный уголок — с прилегающей к нему полосой Шмецке — в пределах Эстляндской губернии, на мызной земле принадлежащего городу Нарве вотчинного или рыцарского имения Куттеркюль, на участках от ста до тысячи и более квадратных сажен, отдаваемых в непрерывную наследственную аренду — на чиншевом праве — по 1,5 коп. за квадратную сажень в год, что составит 36 руб. за десятину.

В августе 1873 года в Нарве было введено новое тогда городовое положение.

Нарвское городское общественное управление воспользовалось предоставленной ему этим положением самостоятельностью, составило план заселения прилегающей к морю полосы своей мызной земли, разделило ее на участки, прорубило дороги, провело канавы, прорезало через дюны выходы к морю и пригласило желающих брать участки в вечную аренду, как выше сказано, по 1¹/₃ коп. за кв. сажень в год — сперва без особой единовременной платы, а впоследствии — по 100 руб., и по 500 руб. за место, так сказать, вступных. Нарвское городское управление отнеслось к начатому им хорошему делу вполне толково и способствовало, насколько позволяли ему средства, устройству имения: поддержанием путей, содержанием сторожей, отводом помещения для почтово-телеграфного отделения, а главное, что весьма важно, оно не стесняло поселенцев Гунгербурга и Шмецка часто ненужными и нередко отяготительными порядками.

Усть-Нарова. Гавань. Маяк

Развитие местности заметно сказалось в том, что уже в 1876 году построено небольшое заведение теплых ванн, в 1878 небольшой дачный водопровод, а в 1881 году кургауз с рестораном и меблированными комнатами. В 1886 году, 17-го августа, при сильном северо-западном ветре, выгорела большая часть старого Гунгербурга, и пожар способствовал ему, как и Москве, к украшению. Из лабиринта прежних переулков и закоулков вышли прямые улицы и площадь с недурными домами. Но немалого труда представляло уговорить более сорока лиц отказаться добровольно от своих старых грунтов и согласиться на новые; задачу эту решил блестящим образом председатель комиссии по благоустройству Гунгербурга, нынешний нарвский городской голова, В. П. Цветаев. Может быть, было бы недурно, если бы нарвское городское управление воспользовалось, как помещик Гунгербурга, 883 ст. 3 п. св. мест. узак. губ. остзейск., правом учреждать в пределах своего имения местечки, и, оставив за собой доходы, предоставило Гунгербургу отдельное самостоятельное управление.

Быстрому росту Усть-Наровы способствовало много причин, и должно сказать, что одной из весьма важных является то участие к однажды начатому делу, которое проявлял и постоянно проявляет А. Ф. Ган, считая, вполне по праву, Гунгербург за свое детище. Главной причиной, однако, является характер самой местности. Здесь, в этом углу Наровы и моря, слиты воедино два очень важных гигиенических фактора: чистая боровая местность, исключительно сосна, по глубокому песку, без мешающих фильтрации воды подземных наслоений, и морской воздух, обвевающий эту местность. В Гунгербурге процветает одна только сосна, исключая, конечно, деревья, насаженные в садах; тогда как непосредственно подле Шмецка появляется ель и многие лиственные деревья, что, уже само по себе, свидетельствует о значительно большой сырости почвы. Гунгербург тянется вдоль моря узкой полосой, а за ним, поясом версты в четыре, чистейший сосновый бор; это — «легкие» Гунгербурга. Самый берег — «пляж», тянущийся на 5 верст, в совершенную противоположность северному побережью Финского залива от Терриок до Сестрорецка и далее, усеянному валунами, так что ходить по берегу нельзя, — отличается безусловным отсутствием камней, как «пляжи» Трувилля, Дьеппа и др.

В настоящее время в Гунгербурге более 300 дач, самых разнообразных стилей, размеров и т. д.; почти все они меблированы и снабжены посудой, а хорошие ледники обеспечивают сохранение провизии; существуют пансионы. Дачи, пансионы и кургауз, имеющий тоже пансион и ресторан, помещают более 400 семейств приезжих. Врачи, аптека, морское купанье, водолечебница, почтово-телеграфное сообщение, некоторое количество необходимых магазинов, как в Гунгербурге, так и в Нарве, музыка утром и вечером играющая поочередно в кургаузе и на берегу моря, — все это довольно необходимые для курорта подспорья. Устраиваются также красивые экскурсии — вдоль по берегу моря, к Нарвскому водопаду и его колоссальным, образцово устроенным трем мануфактурам: суконной и льнопрядильной, бывшим барона Штиглица, и кренгольмским — бумагопрядильной и ткацкой. Для любителей охоты и рыбной ловли здесь раздолье, и в этом отношении очень почтенное место занимают тихая река Россов я Тихое озеро; недалеко, в Смолке, на полпути пароходом до Нарвы, — прекрасный лес и изобилие грибов. Помимо обычной музыки, по воскресеньям составляются в кургаузе танцевальные вечера, а по средам — детские собрания.

Гунгербургский оркестр — воспитанники нарвского музыкального общества, основанного в 1884 году, по почину E. М. Козинцова, и состоящего под Августейшим покровительством великого князя Владимира Александровича: в школе общества около 70 воспитанников, бюджет достигает 7,000 руб., оркестр школы играл, в 1893 году, в петербургском «Аквариуме». Недурна, по-видимому, мысль преобразовать эту школу в капельмейстерское училище, для выпуска из неё в войска совершенно подготовленных людей, что облегчило бы замену весьма многочисленных иностранцев — русскими.

Местность от Нарвы до моря полна для русских самых священных воспоминаний о Петре Великом. Еще далее, вглубь истории, во времена седые, в 1223 году, сновали тут датчане, немцы и русские, и местность называлась Ругодив; в 1492 — царь Иоанн III поставил против немецкого замка, так называемого «Длинного Германа», свой замок — Ивангород, — и стоять они теперь друг против друга, но не врагами, а мирными созерцателями. Кто не помнит знаменитых двух нарвских боев 1700 и 1704 годов? По пути от Нарвы к Гунгербургу лежит островок Гросгольм, и на нем имеется небольшой, слишком небольшой, памятник Петру I, поставленный ко дню 200-летия, на том именно месте, где, по преданию, великий государь сидел перед взятием Нарвы и следил за движением войск.

Река Нарова служит большую службу трем вышеназванным громадным фабрикам, работающим силой её водопада; обширную лесную торговлю ведут в Усть-Нарове с заграницей Кочнев и Зиновьев. Фирма «Зиновьев и комп.», имеет, кроме лесопильных, машиностроительный завод значительных размеров; фирма Кочнев содержит пароходство на Нарове, сам П. А. Кочнев — основатель и попечитель местного училища.

Регулировали Нарову еще при Екатерине II, и кое-где заметны и до сегодня сваи, вбитые при графе Минихе в 1764-1765 годах; производятся некоторые работы и теперь. Очень заметны в устье Наровы сваи, очертания брустверов и батареи 1855 года, когда Усть-Нарову, без всякой цели и пользы, в течение шести часов бомбардировала английская эскадра.

За ближайшее время скромный Гунгербург дважды оживлялся небывалой жизнью. В 1886 году, 3-го июля, его посетили великий князь Владимир Александрович и великая княгиня Мария Павловна, во время путешествия Их Высочеств по прибалтийским губерниям. В 1890 году, 5-го августа, Гунгербург был осчастливлен прибытием Императора Александра III и Императрицы Марии Феодоровны в сопровождении других высочайших особ, по случаю закладки храма во имя св. равноапостольного князя Владимира. Храм этот построен архитектором Ивановым, освящен 17-го августа 1893 года и стоит на левом возвышенном берегу Наровы, красуясь и производя отрадное впечатление на всех приближающихся к Гунгербургу по величественной Наровеили со стороны моря, откуда виден, как и маяк, очень далеко.

В 1894 году в Гунгербурге сделано было важное улучшение: вместо устарелого заведения теплых морских ванн, построена вблизи кургауза водолечебница, принадлежащая д-ру Э. Е. Кругу, в которой, кроме обыкновенных теплых морских и речных ванн, можно иметь ванны грязевые, паровые, электричество, массаж, души Шарко из теплой и студеной до замерзания воды, и проч.

Гунгербург, как передовая гавань-порт Нарвы, имеет маяк, лоцманскую команду, землечерпальную машину (имени министра финансов С. А. Грейга), спасательную станцию. В 1894 году посетило порт 60 пароходов и 43 корабля иностранного плавания, в 56,826 тонн. Привозятся: хлопок, джут, уголь, чугун, машины; вывозятся: брусья, шпалы, доски.

Для дальнейшего развития Гунгербурга и укрепления за ним характера серьезного курорта имеется ввиду:

— Сделать лес, подходящий одним углом к кургаузу, в центре Гунгербурга, заповедным лесом, чтобы эти 400 десятин соснового насаждения не рубились, не застраивались и навсегда оставались местом прогулки больных и здоровых, ищущих успокоения и отдохновения.

— Провести железную дорогу от нарвской станции балтийской железной дороги до Гунгербурга, Шмецке и Меррекюля — не входя непосредственно в эти места, боящиеся всякого шума и движения, но только подходя к ним.

— Построить евангелическо-лютеранскую капеллу для Богослужения в летнее время как для дачников евангелическо-лютеранского вероисповедания, так и для мореходов, посещающих порть Гунгербург в довольно большом числе.

В заключение, подумав о том, сколько русских миллионов уходит ежегодно в заграничные курорты, нельзя не порадоваться тому, что в Гунгербурге остается, так сказать, дома, ежегодно до полумиллиона денег, привозимых дачниками в течение лета и идущих всецело на крестьянские и помещичьи сельские хозяйства, на культуру ближайших к Гунгербургу местностей.

В девять часов утра 4-го июля, до отправления из Нарвы в дальнейший путь, в Ямбург, последний из городов, предстоявший посещению, проследовали к памятнику на могиле наших воинов, павших при взятии Нарвы 9-го августа 1704 года. Памятник этот, железный крест, поставлен очень красиво на древнем валу «Виктория», с которого начался штурм. К памятнику подходят по саду, составляющему одно из украшений Нарвы и раскинутому вдоль высокой террасы, тянущейся над Паровой. Вид из этого сада на реку, на Ивангород, на Длинного Германа, на самый город — замечательно хорош. Терраса упирается в небольшой павильон и подле него стоит самый памятник. Очертание старого вала заметно очень хорошо; тут была сделана брешь, сюда подносили каторжники, за этот подвиг прощенные, штурмовые лестницы; отсюда очень хорошо видна вся местность атаки, брешь батареи противоположного берега и место переправы. Ясный солнечный день и удивительная прозрачность воздуха обусловливали возможность видеть все детали местности; известная картина Коцебу «Взятие Нарвы» передает ее очень хорошо. Самый памятник очень прост и перенесен на это место только в 1882 году; рассказывали, будто прежде на нем была другая надпись; нынешняя гласит о «храбрых воинах», прежняя говорила о «русских воинах». Теперь сделано распоряжение о восстановлении прежней редакции.

Ямбург — это самый восточный пункт, до которого по балтийскому побережью доходили когда-то немецкие рыцари, да и то не в качестве настоящих, чистокровных, строевых, а в лице авантюриста Финка, в 1444 году, дважды напали на русских и оба раза были отбиты. Ямбург совершенно так же невзрачен, как и Гдов; там незначительная река Гдова и очень видны остатки древних укреплений, тут разделяющая городок на две части Луга, древнейший путь новгородцев к Финскому заливу, и очень мало следов древних рвов и валов; там соседство неприветливого Чудского озера и совершенная удаленность от всяких путей, — тут балтийская железная дорога, пять часов пути от Петербурга и, все-таки, глубочайшая непричастность к жизни, какое-то странное отшельничество на торном и довольно бойком пути. И, несмотря на это, Ямбург не лишен своеобразной типичности и, даже, исключительности. Здесь, в Ямбурге, центр приземистых городских построек составляет огромная шестигранная площадь, обставленная со всех сторон огромным каменным сооружением — казармой. Когда-то здание это принадлежало бумагопрядильной фабрике Реша и взято в казну за неустойку; это — монументальный центр небольшого городка. Ямбург и Копорье, как известно, были подарены в 1710 году князю Меншикову. Большим подспорьем бедных жителей Ямбургского уезда в наши дни является кормление детей воспитательного дома, число которых достигает тут до 5,000.

Городской собор с пятью куполами и довольно вычурной колокольнею; он построен при Екатерине II и освящен в 1782 году; иконостас в три яруса, над престолом сень, покоящаяся на темных мраморных колоннах; икон в соборе немного, и впечатление довольно слабое. Легенда гласит, что тут думали поставить лютеранскую церковь и одновременно с этим православный храм в Луге, но случилось нечто странное: планы обменили и православная соборная церковь близкой отсюда Луги имеет вид лютеранской, а ямбургский собор — несомненно православных очертаний.

В Ямбурге имеются: городское училище и земская больница на сорок кроватей, безусловно, одна из лучших земских больниц России, недавно отстроенная.

Прибалтийский край за последнее десятилетие.

Картина прежнего времени за последние десять лет изменилась в балтийском крае настолько, в особенности в отношении успехов православия и народного образования, что оказалось необходимым в заключение поместить следующие дополнительные сведения, позаимствованные частью из местных газет, частью же из дел министерства народного просвещения.

Православие в прибалтийском крае к 1896 году сделало значительные успехи. Так, число православных приходов увеличилось шестью новыми: лайксарским, касткаским, сайковским, лезинским, куймецким и валкским. В настоящее время в крае имеется 195 православных приходов, тогда как в 1836 году, при открытии рижского викариатства, число православных приходов не превышало 19; в 1850 году при открытии самостоятельной рижской епархии приходов имелось уже 115, в 1860 году — 136, а при вступлении в управление рижской епархией высокопреосвященного Арсения — 169.

Немаловажное значение для православия имело учреждение в 1896 году в Риге первого в прибалтийской епархии мужского монастыря Алексеевского. В настоящее время в крае существуют уже 4 монашеских обители: — 2 в Лифляндской, 1 — в Курляндской и 1 — в Эстляндской губ.

Что касается церковно-строительного дела, то законом 21 ноября 1889 года определено отпускать на церковно-строительное дело в этом крае, в течение шесть лет, по 70,000 руб. ежегодно. Таким образом, с 1895 годом закончилось действие этого кредита, вследствие чего 27 ноября 1895 года Высочайше повелено: отпускать из государственного казначейства, в течение десяти лет, начиная с 1 января 1896 года, по 50,000 рублей в год на церковные постройки в рижской епархии.

Из строившихся церквей следует упомянуть эдинбургскую, на рижском взморье, снаружи совершенно законченную весной, а внутри — летом 1896 года. Всего израсходовано было на её сооружение 7,411 рублей. В Юрьеве в том же году была закончена постройкой полковая церковь для красноярского полка. Продолжались постройки и в некоторых сельских пунктах.

Церковных братств и попечительств в прибалтийском крае имеюсь к 1896 году 18, а именно: прибалтийское, состоящее под Высочайшим её Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны покровительством; его отделения: феллинское, верроское, вольмарско-сергиевское, вольмарско-всехсвятское (Валк), гольдингенское, гривское, якобштадтское николаевское, эстляндское, иеввенское; самостоятельные братства: петропавловское, венденское спасо-преображенское, такерортское успенское, эзельское св.-николаевское, либавское св.-николаевское, туккумо-тальсенское, кальценауское, мариенбургское свято-троицкое.

Что касается народного образования, то до 1886 года все сельские лютеранские училища и учительские семинарии дерптского (рижского) учебного округа, содержимые на местные средства, находились в заведовании министерства внутренних дел и управлялись особыми коллегиальными учреждениями; преподавание в этих учебных заведениях, за исключением двух правительственных учительских семинарий: юрьевской и гольдингенской, велось на немецком языке. Тот же язык преподавания практиковался в уездных училищах, женских школах, реальных училищах и гимназиях. Естественно, что при такой постановке учебного дела не только местное население не могло научиться государственному языку, но и проживающие в крае русские стали забывать родной язык. Поэтому правительством было обращено серьезное внимание на постановку учебных заведений прибалтийских губерний, и в 1884 году был выработан план постепенного их преобразования. Преобразование началось с городских низших училищ. До 1881 г. в бывшем Дерптском округе не существовало ни одного городского училища по положению 1872 г. с русским языком преподавания. Даже после 1881 года, вопреки закону; воспрещавшему открывать новые уездные училища, в виду преобразования всех существующих в городские, в прибалтийских губерниях открывались уездные училища. Желая, прежде всего, доставить возможность изучения русского языка городскому населению, министерство народного просвещения озаботилось учреждением городских училищ по положению 1872 г. с русским преподавательским языком. В промежуток между 1881 и 1884 годами открыты городские училища в Риге, Ревеле и Юрьеве; затем в такие же преобразованы уездные училища: второе ревельское, гапсальское, везенбергское, вейсенштейнское, венденское, вольмарское, валкское, феллинское, якобштадтское, туккумское, газенпотское, бауское, фридрихштадтское и виндавское, и вновь учреждены городские училища: в Иллуксте, Либаве, Митаве, Тальсене, Пернове и др. В настоящее время в округе существует 27 городских училищ, лишь незначительно отличающихся от таких же училищ в других местностях Империи. Во всех этих училищах преподавание ведется на русском языке.

Обеспечив, таким образом, обучение на обще-русских основаниях в мужских городских училищах, приступили к преобразованию в том же направлении и женских училищ. Законами 23 мая 1889 г. и 17-го апреля 1890 года было введено обязательное обучение на русском языке всем предметам, кроме Закона Божия евангелическо-лютеранского исповедания, во всех мужских и женских частных учебных заведениях, причем допущено последовательное применение этой меры в течение пяти лет, так, чтобы к началу 1895 года все преподавание в частных школах велось на русском языке. Главным же предметом забот министерства было учреждение в округе такого низшего женского учебного заведения, которое могло бы послужить прототипом для всех женских училищ. Лучшим и более подходящим для этой цели было признано Мариинское женское училище. Ныне таких училищ в прибалтийских губерниях существует два: юрьевское и якобштадтское.

Вместе с открытием и преобразованием городских училищ совершалось и преобразование мужских и женских средних учебных заведений. До времени реформ во всем округе насчитывалось всего четыре русских учебных заведения с курсом средних: мужские гимназии в Риге и Ревеле и женские: рижская Ломоносовская и ревельская. В 1886 году открыты: обширное русское реальное училище Петра I в Риге и прогимназия в Полангене; в 1894 г. женская гимназия в Пернове и в 1895 г. такая же гимназия в Митаве. Ко всем этим учебным заведениям применены уставы средних учебных заведений Империи. В 1887 г. (10-го апреля) Высочайше утверждено положение комитета министров о введении преподавания на русском языке во всех средних мужских и женских учебных заведениях Дерптского (рижского) округа, в которых до сих пор языком преподавания был немецкий, если служащие и учащие в этих заведениях пользовались правами и преимуществами, предоставленными правительственным учебным заведениям.

За воспоследованием этого закона началась постепенная замена преподавателей, не знавших русского языка, другими, вполне подготовленными к преподаванию на русском языке, а равно применение к гимназиям и реальным училищам общих уставов этих учебных заведений, т. е. к первым устава 1871 г. и ко вторым 1888 г., действующих на всем пространстве Империи. Если это мероприятие вызвало закрытие некоторых учебных заведений, содержимых на местные средства, как, например, гимназий феллинской, биркенрузской, гольдингенской и ревельского дамского реального училища, зато уцелевшие сделались совершенно русскими. Общие уставы введены уже в большинство гимназий, за исключением двух, и во все реальные училища. Кроме того, происшедшая от закрытия помянутых учебных заведений убыль образовательных средств с течением времени, несомненно, будет пополнена открытием средних учебных заведений профессионального характера.

Особенное внимание министерством народного просвещения было обращено на начальное народное образование. Именным указом, данным Правительствующему Сенату 19 февраля 1886 г., все находящиеся в Лифляндской губернии евангелическо-лютеранские волостные и приходские школы, а в Эстляндской и Курляндской губерниях евангелическо-лютеранские сельские народные школы и учительские семинарии были подчинены ведомству министерства народного просвещения, а в 1887 году (17 мая) Высочайше утверждены временные дополнительные правила об управлении начальными училищами в прибалтийских губерниях. Теперь представилась возможность устроить сельские школы так, чтобы обучение в них велось на русском языке и уничтожить их обособленность. Первым шагом в этом направлении было учреждение правильного правительственного надзора за школами. Доселе школы управлялись в Лифляндии — верховным комитетом земских школ, а в Эстляндии и Курляндии высшей комиссией сельских народных школ, из коих в первом вовсе не имелось членов от правительства, а во второй, в числе 8-9 лиц, лишь один — от министерства внутренних дел. Правительственный же надзор находился в руках директоров двух русских гимназий и двух инспекторов православных сельских училищ. Но директора гимназий, обремененные своими прямыми обязанностями, не могли уделять достаточно времени для правильного обозрения школ и не обладали достаточным знакомством с ними, а в обязанности инспекторов православных сельских училищ входило лишь наблюдение за православными школами. При таком положении дела правительственный надзор оставался номинальным, и задача достижения единства в направлении учебного дела оказывалась невыполнимой. Следовало увеличить число инспекторов и разделить округ на правильные районы. Поэтому, предоставив коллегиальным учреждениям заботиться о материальной стороне сельских школ, министерство народного просвещения в 1887 году испросило разрешение на учреждение в юрьевском учебном округе одной должности директора народных училищ и пяти новых должностей инспекторов народных училищ, причем два бывших инспектора православных школ также были переименованы в инспекторов народных училищ. Затем постепенно были учреждены: одна должность директора народных училищ и три — инспекторов. Затем, по ходатайствам некоторых сельских обществ, стали открываться двухклассные сельские образцовые училища министерства народного просвещения. Первое такое училище было открыто в 1889 году в Рингене, Курляндской губернии, а ныне число их возросло до 15. После организации правильного надзора за школами было приступлено к коренному их преобразованию. Прежде всего, в видах введения преподавания на русском языке, следовало заменить прежних учителей новыми, знающими этот язык; но в таких учителях чувствовался сильный недостаток. Существующие в округе немецкие учительские семинарии преобразованию не поддались и были закрыты, а две правительственные учительские семинарии едва в состоянии были доставить достаточный контингент учителей для православных школ. Для удовлетворения этой насущной потребности министерством народного просвещения 21 августа 1891 г. было испрошено разрешение допускать в гатчинскую и псковскую учительские семинарии воспитанников лютеран из финнов, эстов и латышей. С 1 июля 1894 г. открыта третья правительственная учительская семинария. Затем Высочайше утвержденным 20 декабря 1894 года мнением Государственного Совета разрешено устроить, в виде временной меры, педагогические классы при пяти двухклассных сельских училищах министерства народного просвещения. В этих классах лучшие из окончивших курс двухклассных училищ в течение года знакомятся с приемами и методами преподавания и затем тотчас же назначаются на должности учителей в приходские и волостные школы. В текущем 1895 году (15 февраля) разрешено, согласно ходатайству курляндского дворянства, вновь открыть упраздненную в 1893 году ирмлаускую учительскую семинарию, с введением в ней преподавания на русском языке. Можно рассчитывать, что приведенные мероприятия сделают нужду в хорошо подготовленных и знающих русский язык учителях менее ощутительной.

Для окончательного урегулирования начальных училищ прибалтийских губерний, при министерстве народного просвещения работает комиссия, в состав которой входят как бывший попечитель юрьевского учебного округа Капустин, так и настоящий — Лавровский. Задача этой комиссии выработать положение для сельских волостных и приходских евангелическо-лютеранских школ, взамен действующих ныне временных правил. В ряду мероприятий более частного характера следует отметить Высочайше утвержденное 26 октября 1890 г. положение комитета министров о земельных участках и имуществах школ Лифляндской губернии. Школьные имущества составляли единственный источник содержания церковно-приходских школ Лифляндии. С изданием в 1887 году временных правил состоящие в должностях учителей церковно-приходских школ кистеры и кистерские помощники должны были оставить эти должности, как не знающие русского языка; вместе с тем дворянство и духовенство решили отобрать от школ и школьно-кистерские имущества. Во избежание могущего произойти от этого обеднения школ, приведенным положением комитета министров предоставлено министру народного просвещения, в случае возникновения споров о школьно-кистерских имуществах, решать эти споры собственной властью.

Что касается высших учебных заведений, то первым на пути реформ был ветеринарный институт, в котором преподавание на русском языке было введено еще в 1883 г. В бывшем Дерптском (юрьевском) университете до 1889 г. русская речь раздавалась только с двух кафедр, но и кафедры эти были — православного богословия и русского языка. В 1889 г. был преобразован юридический факультет, в смысле установления на нем всех положенных, по общему уставу российских университетов, кафедр, с преподаванием на русском языке Таким образом, к шести существующим кафедрам прибавилось пять новых. В видах привлечения на факультет русских профессоров и преподавателей, министру народного просвещения предоставлено право назначать им, а равно и лицам, обязавшимся читать лекции по-русски, содержание, равное окладам профессоров и преподавателей всех университетов. Затем льготы эти были распространены и на профессоров других факультетов, а в 1893 году предложено попечителю рижского учебного округа ввести преподавание на русском языке во всех, кроме богословского, факультетах. В том же году установлен на юридическом факультете порядок производства испытаний, одинаковый с другими университетами, а по медицинскому факультету воспрещено утверждать окончивших курс в степени доктора медицины тотчас же по окончании испытаний. В 1892 году профессорам и преподавателям университета, читающим лекции на русском языке, дарованы пенсионные права, общие со всеми университетами. В числе мер, направленных к урегулированию строя университетской жизни, существенное значение имеет последовавшее в 1896 году учреждение в университете инспекции, в составе инспектора и нескольких помощников. В рижском политехникуме русское преподавание не было введено до 1896 года, но в атом году в министерстве народного просвещения была составлена комиссия, которая выработала план преобразования итого учебного заведения, и план этот будет выполнен в весьма недалеком будущем. Произведенная в 1893 г. министром народного просвещения ревизия учебных заведений округа показала, что все приведенные мероприятия привились в достаточной степени и приносят значительную пользу; местное население изучает русский язык очень охотно.

27 февраля 1893 года в Бозе почивающий Государь Император Александр III, по всеподданнейшему докладу министра народного просвещения Высочайше повелеть соизволил именовать дерптский университет юрьевским, а дерптский учебный округ — рижским.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПЯТОЕ (1887 г.)

Очерк путешествия.

Путь 1887 года шел на Лугу, Порхов, Опочку, Невель, Великие Луки, Торопец, Старую Руссу, Крестцы, Грузино, Тихвин, Новую Ладогу, Олонец и Валаам.

В путешествиях 1884, 1885 и 1886 годов были посещены местности от Ледовитого океана и Белого моря до балтийского побережья; в предстоявшем путешествии следовало посетить те места, которые в прежние маршруты войти не могли и обозрением которых окончательно завершилась общая программа, составленная еще четыре года тому назад.

Как в первое путешествие, в 1884 году, так и в предстоявшее в 1887 году, путь шел постоянно по старейшим пажитям России, подле её колыбели, на прямой линии озер Чудского, Ильмени и Белоозера, близ которых эта колыбель находилась. Тут, в этих местах, гнездится старый миф, давно отвеянный историей, о старике Ильмере, утопившем свой жену Шелон, из-за любви к замужней красавице Ловати; трудно не догадаться, что речь идет об озере Ильмени и двух ближних реках. Недалеко от этих мест показывают могилу Трувора, высится Синеусов курган, из которого народная фантазия поднимает порой таинственного солдата на коне и обращает рыбьи чешуи в деньги; немного дальше — Рюрикова крепость; это уже не легенда, а нечто более прочное.

Ближайшими местами предстоявшего путешествия являлись Луга и Портов; последний отпраздновал в мае 1887 года пятисотлетие своих крепостных стен. За ними следует Опочка, не менее древняя, с чудотворной иконой, простреленной литовской пулей, — город, тоже захилевший сравнительно с своим былым; неизвестно, здесь или в Пскове устроена была оригинальная защита от Витовта Литовского в 1426 году: мост на веревках, которые в решительную минуту нападения подрезаны, и тьмы тем столпившихся на нем врагов попадали на заостренные колья.

По пути к Невелю и оттуда на Великие Луки возникали воспоминания о победителе Пугачева — Михельсоне, которому, милостью Екатерины II, даровано здесь населенное имение. Его сын, недоросль Григорий, производил, в качестве местного помещика, настоящие набеги на Великие Луки, причем купцы запирали свои лавки, а женщины пугливо прятались. Здесь же придется вспомнить о 1812 годе, о графе Витгенштейне, Кульневе и знаменитом Клястицком бое, парализовавшем попытки наполеоновских маршалов двинуться на Ригу и Петербург.

Великие Луки отличались когда-то очень сердитыми помещиками, вроде названного Григория Михельсона; они были, вероятно, преемниками основателя города «разбойного человека Луки». В числе древненовгородских крепостей Великие Луки являются пунктом избранным, прочным, богатым, «ключом его южных владений», по словам Карамзина. Геройская защита города от поляков в 1580 году — одна из любопытнейших страниц в истории нашей многострадальной западной окраины, выдающаяся особенно ярко при одновременном с защитой города малодушии Иоанна Грозного, готовившегося уступить Польше целых пятьдесят шесть городов. Подле Великих Лук, в Сенькове, заключен нами в 1812 году союз с Испанией.

Соседний Торопец еще древнее; один из иноков, упоминаемый Нестором, был торопчанином; здесь «чинил кашу» Александр Невский на свадьбе своей с Параскевой, дочерью Брячеслава Полоцкого. исстари веселые, юркие, торговые торопчане составили себе славу «чертовых голов», «фаоровитян» и т. п., и торговали не только с Ганзой, но и с Китаем. Богатство одеяний торопчанок было общеизвестно, и жемчуг отмерялся ими не счетом, а пригоршнями. Целые четыре характернейших предания, из которых древнейшее совершается не далее и не ближе как на глазах Самого Христа Спасителя, свидетельствуют о прирожденном сутяжничестве прежних торопчан. Существующие еще и теперь «субботки» и «посиделки» говорят о некоторых особенностях нравов, которых местные историки Торопца — Находкин, Иродионов и Семевский — не отрицают.

Очень много характерных воспоминаний вызвала Старая Русса. Местные жители утверждают, что Русса древнее Новгорода, потому что последний назван «Новым», во внимание к существовавшему «Старому», именно их городу. История соляного дела в Руссе почти однолеток с историей России; но лечебное значение города много моложе, так как оно началось с посещения его в 1828 году лейб-медиком Раухом, а развитие его до нынешнего цветущего положения — дело последних лет. В Старой Руссе, в одиннадцать часов вечера, 11 июля 1831 года, ударили в сполох и этим начался бунт военных поселян, это страшное явление в безобразном учреждении, возникшем по мысли графа Аракчеева; небольшие воспоминания об этом будут у места. Великий князь Николай Николаевич Старший родился в тот самый день, когда Император Николай I возвратился из быстро усмиренной им Старой Руссы, и в городе говорили, что новорожденного назовут князем Новгородским; этого не случилось, но великий князь крещен во имя новгородского угодника Николая Качанова. Помимо поселенческого бунта тут приходилось вспомнить о двух литературных деятелях: Посошкове и Достоевском. Посошков, живший в двадцати верстах от Руссы, когда-то противник реформ Петра I, побывавший даже в Преображенском приказе, но вышедший из него целым, а впоследствии беззаветный почитатель «строгостей» царя — это самородок удивительный; в знаменитой книге его «О скудости и богатстве» целая картина Петровской России, и Погодин прав, говоря, что Посошков — это политикоэконом, родившийся на свет за пятьдесят лет до появления политической экономии. можно было бы прибавить, что Посошков за сто двадцать лет до графа Киселева возымел мысль о создании учреждения, схожего с министерством государственных имуществ, что он мечтал об учреждении в Москве академии «великой, всех наук исполненной», и искал суда «единого» для всех. Что касается Достоевского, то он близок к Старой Руссе тем, что часто жил тут в последние годы, писал «Братьев Карамазовых»; церковно-приходская школа его имени остается живым его воспоминанием. Критическая оценка могучего таланта его еще не наступила, так как покойный находился в «боевой» линии того направления, которого держался, и всякая оценка будет более или менее субъективна, но что в нем сказалось пророческое ясновидение путем художественного творчества — это несомненно. стоит вспомнить «Бесов» и «Идиота» и то, что совершилось в нашем развитии потом, вслед за их написанием, чтобы убедиться в этом и в той горячей любви его к «милой больной», в те дни очень больной, — России, садящейся после изгнания бесов к ногам Христа.

От Старой Руссы путь лежал на Крестцы — место глухое, тихое, не лишенное, однако, высокого исторического значения, потому что недалеко отсюда поворотный пункт движения Батыевых полчищ: влево от пути та малая часть Русской земли, которая татарам не подчинилась, вправо вся остальная Русь, которая похолодела и помертвела на много, много лет.

Три места в пути — Холм, Грузино и Новая Ладога — посещались вторично, потому что при составлении маршрутов для четырех разновременных объездов нельзя было миновать этих повторений, и некоторые местности пришлось в полном смысле слова исколесить. В описываемом году, по примеру прошлых, следуя многими грунтовыми дорогами, путешественники побывали во многих захолустьях, к числу которых должно быть отнесено близкое от Тихвина — Столбово, знаменитое миром, заключенным между нами и шведами в 1617 году, при известном посредстве англичанина Мерика, выторговавшего за это разные права в пользу Англии, которых, однако, она не получила.

Сильное впечатление оставили, посещенные во второй приезд, две монастырские святыни — Тихвин и Валаам. Трудно представить себе такие бесконечно разнообразные возникновения и развития, какие пришлось испытать той и другой, оставаясь, в то же время, в глубоком единении с остальным православным миром и всем, что с ним связано.

Тихвинский мужской монастырь возник сравнительно с другими поздно, в половине XVI века; но явленная икона и над ней храм имелись на месте уже в XIV веке; подле этой святыни, находившейся в заведовании белого духовенства, успели обстроиться богатые села-пригороды, шел шумный торговый путь и приходило сюда много паломников, но монастыря все еще не существовало. Только когда паломником стал являться сюда царь Иоанн Васильевич, то в 1547 году основалась обитель, которая действительно и возникла как-то вдруг, всецело, в богатой обстановке, с готовым уставом, выработанным, по сравнению с другими уставами, несколькими архимандритами. Не от малой келийки первоучителя, не от братии, мало-помалу окружавшей его и к нему прислушивавшейся, с лопатой в руке и молитвой на устах, не в своеобразии своей особой жизни возникла Тихвинская обитель, а по велению царскому и по былым образцам. Составленная из иноков других обителей и верная их преданиям, она выдержала долгую, убийственную осаду шведов в лихолетье и стала под знамена молодого царя Михаила Феодоровича. В настоящее время высится она над одной из трех водных систем, соединяющих Волгу с Невой, и явленным иконам её поклоняются во множестве люди, проплывающие здесь со всех концов России. Сюда же пришла, к женскому Введенскому монастырю, находящемуся рядом с мужским Тихвинским, пришла не по доброй воле, четвертая супруга Иоанна Грозного из рода Колтовских и, став инокиней Дарьей, всецело посвятила себя обители, пережила с ней шведские погромы, отстроила ее заново и мирно почивает в ней, окруженная своим творением.

Иначе, совсем иначе, с монастырем Валаамским.

Нет у нас обители более древней, потому что в XI веке она уже была разорена шведами; затем она находилась в цветущем состоянии в XII, ХIII и XIV веках и снова уничтожена шведами дотла: обители нет, братия в скитании, погибла обильная рассада православия по финляндскому берегу озера, и только в каменной толще гранатных глыб валаамских, глубоко от взоров людских и руки вражеской, почивали спрятанные предусмотрительностью иноков мощи св. Сергия и Германа. С ними держалось воспоминание и теплилась мысль, и on. них-то, по воле Петра I, снова возникает обитель и процветает по настоящий день.

Древнейшая история Валаама — потемки; вероятно, такими останутся они навсегда. Но, тем не менее, известно, что если в обители Тихвинской, возросшей не из уединения пустыни, не из созерцательной жизни пустынника, а на торжище жизни и повелением царским, не было выдающихся деятелей монастырских, то Валаам весь исхожен, вдоль и поперек, стопами подвижников, справедливо считающихся светилами монашества и причтенных нашей церковью к лику святых. Если должно признать «сочиненной» могилу короля шведского Магнуса, находящуюся здесь на братском кладбище, так как настоящий Магнус утонул в Готландии, близ Бломесгольма, зато не сочинены громкие имена просветителей духовных, вышедших отсюда,от усыпальницы св. Сергия и Германа. Таковы святые: Александр Свирский, Корнилий Палеостровский, Арсений Коневский, Савватий Соловецкий, Афанасий Сяндемский, Авраамий Ростовский, Адриан Ондрусовский. Подобного сонма светил монашества, кроме, может быть, лавры Киево-Печерской, нет нигде, и вот почему Валаам так назидателен, так славен памятью своих бесчисленных схимников, в своей дикой и пустынной красоте.

Эти существенные отличия Валаама, — его древность и многочисленность преподобных, — приводят невольно на мысль иронию судьбы: обитель эта. столько раз ограбленная чрез Финляндию шведами, будучи подчинена в епархиальном отношении митрополиту петербургскому, в отношении административном входит в состав губернии Выборгской, составляющей часть Финляндии.

Луга.

Характеристика Луги. Собор. Легенда о плане.

Луга — юнейший город С.-Петербургской губернии, имеет всего 250 домов, из которых только три каменные, и 2,000 жителей; . улиц проездных в ней, собственно говоря, одно только петербургское шоссе, все остальные, равно как и многие пустыри, зеленеют травкой.

Единственная церковь — собор, как и самый город, екатерининского времени, очень мал и робко жмется подле большего, нового собора, уже совершенно готового, освящение которого должно было совершиться скоро; постройка начата в 1872 году, длилась до 1874, затем до 1883 приостановлена, по недостатку средств, и приведена к концу только в 1887 году. Как могут помещаться жители Луги, желающие помолиться, в старом соборе, как поместятся они даже в новом, это совершенно непостижимо; остается предполагать, что они молятся дома, или ездят по деревенским приходам. Внешность старого храма, уступающего место новому, напоминает отчасти лютеранскую кирку, и для объяснения этого имеется легенда о том, будто при постройке перемешаны планы: тот, который назначался для Луги, воспроизведен в Ямбурге, а кирка, долженствовавшая стоять в Ямбурге, явилась православным собором в Луге. Несомненно верно в этом рассказе то, что его рассказывают и теперь.

Луга относится к числу городов, сложившихся не исторически, но по Высочайшему повелению 1777 года, гласившему: «на реке Луге учредить новый город, близ урочища, где река Вревка в Лугу впадает, наименовав новый город Луга». Так и исполнено. Каких-либо исторических воспоминаний ни в городе, ни в уезде не найти, и один из видных представителей местных интересов, спрошенный об этом, отвечает обыкновенно, что, кроме древнего монастыря св. Иоанна Богослова, на полуострове Череменецкого озера, «других памятников или пунктов исторического значения не имеется». Железная дорога проходит близко; до Петербурга всего 132 версты, а между тем здесь так бесконечно тихо, скромно, беспритязательно. Завидно это, или удивительно? В последние годы окрестности Луги стали населяться петербургскими дачниками, но летнее время проходит скоро, и удел Луги — полная тишина и совершенное отсутствие каких-либо общих интересов.

Порхов.

Путь к Порхову. Грива. Легенда Судомы-горы. Историческое. Значение рубленых городов. Военные судьбы и переход к Москве. Старинная опись. Собор. Церковь св. Николая. Древние стены. Учреждения табачного фабриканта Жукова. Лопухинская богадельня. Хиловские минеральные воды. Балавинские собаки.

От станции Луга до станции Новоселье ровно два часа пути по железной дороге; отсюда до Порхова предстояло сделать три перегона на лошадях в 60 верст. Первые две станции — Жабенец и Ямкино — лесисты, холмисты, порой виднеются поля; последняя станция в значительной степени безлюдна. В селе Подоклинье старенькая деревянная церковь, уже заколоченная, виднеется подле, уступив место своей каменной, довольно пестрой, преемнице. Весьма любопытна на ближайшем к Порхову переезде так называемая «Грива»; дорога идет по гребню чрезвычайно высокой насыпи версты в полторы длиной, причем решительно нельзя объяснить себе: природа ли устроила здесь эту насыпь, — так она характерна, — или потрудились здесь в колоссальной работе руки каких-то неведомых людей и неизвестно для какой цели? Направо и налево от неё, далеко внизу, расстилается болото, и заметны многие «мочилы», ямы с водой, назначенные для мочки льна, — продукта, производство которого растет здесь из году в год; «Грива» тянется не по прямой линии и не всегда одинаковой высоты; она обставлена для безопасности с обеих сторон перилами, и вид с неё вдаль очень хорош. Говорят, что есть совершенно подобные возвышения, имеющие вид насыпей, близ погоста Вышгорода и Судомы-горы; все они совершенно необъяснимы и при раскопках обнаруживали чистейший гравий; это какая-то шутка природы. Судома-гора, находящаяся в уезде, известна характерной легендой: когда местные люди спорили между собой, то для того, чтобы знать, кто прав, кто виноват, отправлялись на её вершину, и тот, за кем была правда, доставал рукой до цепи, спускавшейся с неба; цепь эта не спускается больше, потому что одному из воров удалось обмануть Самого Господа Бога.

Порхов, к которому подъезжали путники часам к восьми вечера, залитый вечерним солнцем, окруженный колосившимися полями, подле излучин реки Шелони, лежит как бы в котловине. С пологого спуска ясно виднелись все его очертания и тысячи народа, чисто-русского, плотного, радушного.

Город расположен над рекой Шелонью, которая не что иное, как жена Ильмера (озеро Ильмень), утопленная им вследствие того, что он прельстился женой своего соседа — Ловатью; говорят, что плач и воздыхания утопленницы бывают слышны и до сегодня. Это легенда, а вот история.

Как раз в то время, когда кончались крестовые походы в Палестину, папская власть, создавшая их, смущенная неуспехами, пришла к мысли продолжать крестовые походы, направив их не на ислам, на юг, а на северо-восток, к нынешней России. Там, совершенно самостоятельно, в стороне от торных исторических путей, начиналась в то время своеобразная жизнь славянских народностей, сосредоточивались Литва и Польша, высились уже Новгород и Псков, и они молились Богу по православному. Эта окраина Руси в полном смысле слова истоптана людьми и конями и полита кровью за долгое время целых пяти столетий, с двенадцатого начиная. Тут боролись не на живот, а насмерть влияния русское, шведское, литовское, польское, балтийское, и все, что зарождалось на свет в качестве города, являлось непременно, одновременно с этим, и крепостью и тогда же орошалось кровью. Было замечено кем-то, что кровь прекрасное удобрение, и нельзя не удивляться тому, что возникновение большинства наших городов относится именно к XII и XIII веку. Как бывают грибные годы, так были эти столетия временем нарождения «рубленых» городов, возникавших на местах, удобренных кровью. Десятками насчитывают их наши летописи, имена многих заглохли, другие изменились, третьи сохранились; но все в свое время сослужили земле Русской некоторую службу. Знаменитая глинковская песня Руслана «О, поле, поле...» оттого-то именно и западает в русское сердце так глубоко, что кто бы ни отправился у нас на поиски доброго меча, тот вспоминает песню эту повсюду, где угодно: везде тлеют родные кости, и мало где не поросли они травой забвенья.

Вот хоть бы и Порхов, один из самых невидных провинциальных центров наших, только что отпраздновал пятисотлетие своих стен. В нем теперь 6,749 человек жителей, девять церквей, домов каменных 53 и деревянных 645. Он возник, должно быть, в 1239 году, когда Александр Невский, празднуя свой свадьбу, «венчася в Торопчи, ту кашу чини, а в Нове городе другую» и вслед затем срубил «городцы» по Шелони. В числе этих городцов, возникших после двух свадебных каш, значился, вероятно, и Порхов. Первое летописное упоминание о нем имеется под 1346 годом, но дань, взятая с него Ольгердом литовскимв «300 рублев и 60 новгородских», — сумма весьма значительная по тому времени, — свидетельствует о том, что возник он, несомненно, раньше и входил в число укрепленных пунктов, окружавших Новгород со стороны Литвы и Пскова. Позже, в 1428 году, заплатил он Витовту литовскому 5,000 рублей. Литва или, лучше сказать, немецкий мастер Микола стрелял тогда по городу из пушки «Галки», настолько большой, что ее возили с утра до обеда на сорока конях, с обеда до полудня на других сорока, с полудня до вечера — на третьих; мастер Микола похвалялся сбить каменную колокольню церкви св. Николая; сбить не сбил, но сам погиб от ядра, обратившегося на него вспять от алтаря церковного.

Возникнув наряду с другими укрепленными пунктами, окружавшими Великий Новгород кольцом, поставленный оплотом против Литвы и младшего брата его Пскова, Порхов пережил и все судьбы Новгорода, и с подчинением его вошел в состав Московского государства; в завещании Иоанна III назван он великокняжеской отчиной; при Иоанне Грозном, по словам Карамзина, считался он в числе двенадцати каменных крепостей земли Русской; заметим, что счет Карамзина не совсем верен, так как были и другие, например Остров.

В свое время, побывали в Порхове Ольгерд и Витовт, позднее, на смену им явились со своими полчищами Стефан Баторий и де-ла-Гарди; историческим курьезом представляется то, что в 1616 году в Порхове имелось два градоначальника: с русской стороны сидел князь Мещерский, со шведской — барон Грасс; что они делали оба, как делили власть, что за зрелища обусловливались этим двойственным начальством? Нечто подобное было тогда и в Тихвине. По Столбовскому миру в 1617 году, Порхов возвращен России окончательно.

Так как, до проведения варшавско-петербургского шоссе, Порхов лежал на трактовой дороге, то в нем побывали в XVI веке иезуит Поссевин и Герберштейн, а в 1787 году Императрица Екатерина II гостила здесь почти трое суток; посещали Порхов Александр I и Николай I, причем Александр Павлович останавливался в близлежащей усадьбе, принадлежавшей Мягковой. В семнадцатом веке край этот был, по-видимому, гораздо населеннее, чем ныне, потому что, по сведениям, доставленным шедшему на него войной Стефану Баторию, «около Руссы, за Порховом, деревни были так густы, что в каждой может найти кров не одна тысяча солдат, а скирды ржи, ячменя и овса так велики, что человек едва способен перебросить чрез них камень».

Верно или нет показана высота скирд — неизвестно, но несомненно, что после подчинения этих мест Москве, когда обозначились другие политические и стратегические центры, а граница отодвинута к западу, Порхов захилел, а в 1699 году, согласно очень характерной сметной описи, дошедшей до нас, находился в полном разрушении. Опись эта гласит, что хотя я это время еще и высились ветхие башни восьмисаженной вышины, при семи саженях ширины, и толстые стены сплошь унизывались бойницами и зубцами, но это была только декорация, так как все соединительные мосты и лестницы сгорели и «на башни ни на одну никоторыми делы взойтить невозможно»; пушки на двух башнях лежали «на захабех», а третья валялась без станков и колес; свинцу оказалось немного: «две свиньи целых, да вкусу больше свиньи, да еще четверть свиньи», а царская пороховая казна при составлении описи не перевешана, «потому что тое казны перевешивать не на чем».

Так, или приблизительно так, должны были смотреть укрепления всех вообще крепких мест, окружавших когда-то Псков и Новгород, в конце XVII века, по окончательном переходе их к Москве; до нас дошли во множестве мелких городов остатки стен и башен, рассыпающихся под разрушительным влиянием ливней и ветров, истаптываемые там, где они поросли зеленью, как, например, в Гдове, копытами коров; все эти развалины — свидетели долгого былого и огромной переменчивости судеб.

В Порхове, над самой Шелонью, каменные стены древней крепости высятся еще в полной ясности очень живописно; выше их источенного временем гребня поднимается одна из башен, а из неё шпиль колокольни церкви святителя Николая, по которой стрелял когда-то немец Микола.

В длинной истории наших порубежных городов переменялись не только судьбы, но даже места их первого возникновения, и Порхов, как и многие из городов, как сам Петербург, стоит теперь не на том месте, на котором возник; очень вероятно, что древнейший «рубленый» город находился в одной версте дальше, там, где ныне на берегу Шелони виднеется старое городище; несомненно также, что левый берег реки, то есть нынешняя торговая сторона, стал заселяться только с конца прошлого века, когда Порхов сделали уездным городом, и старожилы помнят еще на этом месте густой лес, а там, где стоять собор и присутственные места, расстилалось топкое болото.

Собор Спасо-Преображения, говорят, древнейшая церковь Порхова, так как о ней упоминается в 1399 году по поводу убиения на Шелони князя Романа Юрьевича; при церкви существовал до 1764 года мужской монастырь, а построена она «на кострех», то есть на кургане, на котором производилось сжигание трупов; убитый князь Роман покоится в ней. Собор очень невелик и невысок, под одним плоским куполом, на четырех столбах, и тёмно-синяя окраска его стен и купола придает внутренности, несмотря на яркое золото невысокого иконостаса, задумчивый, сосредоточенный вид. Стоящая внутри древней крепости церковь св. Николая, словно вросшая в стены, кажется еще древнее, еще задумчивее, хотя она выше и иконостас в четыре яруса.

В самый вечер приезда путники посетили два учреждения, сохраняющие здесь память известного табачного фабриканта Василия Жукова, а именно: приют сирот на восемнадцать человек и богадельню на сорок два человека

Третье жуковское учреждение, основанное, как и богадельня, в 1843 году, городской банк, один из старейших в России; едва ли иронизировал покойный, устраивая банк и богадельню одновременно? Жуков умер, кажется, в 1881 году, и добрые дела его на пользу Порхова заслуживают внимания; здешний уроженец, мещанин, не имевший ни гроша денег, он сумел составить себе и большое состояние, и добрую память; жуковский табак, как известно, убит на рынке жизни явившимися в публику Достоевскими папиросами, но вызывает и до сих пор сожаление любителей, помнящих, на склоне лет, все его достоинства. Не вдали от Жуковских учреждений находится земская больница на двадцать пять человек.

Только на утро следующего дня, 17 июня, при полном свете солнца, можно было хорошо ознакомиться как с общим очертанием крепости, так и с рекой Шелонью, протекающей у самых стен её под плотовым мостом. На Шелони, как говорят, целых восемьдесят мельниц, из них три в самом Порхове; можно представить себе, насколько трудолюбивы волны этой кроткой исторической реки. Общий вид на нее и на крепость один из очень характерных, вполне достойных художника.

По выезде за черту города, по направлению к городу Опочке, при подъеме в гору, опять обозначились поля, принадлежащие городу Порхову и составляющие его крупную доходную статью. Сильно возрастают здесь посевы льна, причем торговля им почти вполне перешла из рук купцов к крестьянам.

Недалеко от Порхова, в селе Хилове, существуют серные хиловские воды, принадлежащие г. Балавинскому; там три источника, сходные по составу с кеммернскими в Лифляндской и Сергиевскими — в Самарской губернии; неудобство их — это шестидесятиверстное расстояние от железной дороги. Г. Балавинский пользуется также известностью, как любитель собак; любопытна волчья порода, им разводимая; это третье поколение от волчицы, овчаров и бульдога; родственники первых двух поколений оказались ни к чему негодными: они выли, не лаяли и бросались на людей и животных; но третье поколение — очень хорошие караульные собаки и отличны для отыскания медведей. Опыты разведения породы начаты сравнительно недавно — в 1867 году.

Опочка.

Посещение г. Острова. Лукаши. Приезд в Опочку. Собор, Историческое. Вопрос о подрезанном мосте. Две чудотворные иконы. Крестные ходы. Местные историки: Травин, Замыцкий и Бутырский. Поплешные пошлины. Исчезнувший водный путь. Вид на город с вала.

Покинув Порхов 17-го июня, путники проехали к станции варшавской железной дороги Новоселье тем же путем, каким направлялись накануне в Порхов. Та же довольно пустынная местность, те же лесистые, болотистые трущобы, та же «Грива», эти места, в двойном смысле слова, «на охотника», и не удивительно, что именно из Порховского уезда, из так называемых «Островов», идут знаменитые лукаши, получающие под Петербургом до 100 руб. в месяц жалованья, а летом проживающие здесь на покое, в ожидании новой зимы. Когда-то уезд был богат помещиками, число которых доходило, говорят, до 350 семейств; теперь их не более 200; между ними есть и богатые люди, и у них хорошие усадьбы; есть, правда, и семьи совсем захудалые, таковы князья Костровы: это — крестьяне, пашущие землю и даже не носящие неподходящего им по положению титула.

К пяти часам вечера поезд прибыл в город Остров. Отсюда предстояла длиннейшая почтовая дорога, так как приходилось перерезать вдоль и поперек губернии Псковскую, Новгородскую и восточную часть Петербургской, и это все на лошадях.

От Острова до Опочки ровно семьдесят верст пути по хорошо содержимому, отличающемуся совершенно новыми мостами, шоссе. Но погода, становившаяся очень дурной, делала и без того унылый пейзаж дороги еще более унылым, и тянувшееся прямой струной шоссе вторило погоде и пейзажу своим однообразием. В десять часов вечера замелькали издали, словно порванные огневые нити, огоньки Опочки.

Опочецкий собор отличается, по сравнению с другими соборами уездных городов, своим высоким, просторным куполом. Внутренность храма вся белая, и потому с особенной резкостью выдаются темные иконы в рамах, расположенные в барабане купола тремя горизонтальными кольцами; иконостас — белое с золотом, с обилием фигурчатых украшений. Направо и налево от входа в церковь, в особых божницах, поставленных посреди церкви, помещаются наиболее чтимые иконы: в правой божнице чудотворная икона Спасителя, простреленная в 1426 году, в левой — чудотворная икона Богоматери Себежской, перенесенная сюда стрельцами в 1634 году.

Опочка — это тоже один из небольших сиротных городов наших, с 4,500 человек жителей, составлявший в былое время одно из воинственных звеньев тех боевых ожерелий, которыми окружали себя Господин Великий Новгород и Псков в защиту от всяких врагов — немецких, польских, шведских и литовских. Опочка принадлежала к псковскому ожерелью; земляной вал её, величественные очертания которого видны и теперь, насыпан псковичами в 1412 или 1414 году, затем подняты деревянные стены и башни. Крепостца опиралась на две горы: Безыменную и Выползавую; на постройку её употреблено всего две недели, и псковская летопись, сообщая об этом, говорит, что таким образом возник не новый город, а возобновлен и передвинут на двенадцать верст старый город Коложо, разоренный литовцами за шесть лет до того. Это передвижение наших старых городов — отличительная черта их возникновения; все они будто испытывала места, приурочивались и, если придержаться только имени, а не места, то прав будет митрополит Евгений, историк княжества Псковского, утверждающий, что Опочка существовала еще до 1341 года.

Опочки касается один из любопытных исторических фактов, вызвавших множество противоположных мнений и окончательно не разъясненных. Вопрос идет об очень хитроумном способе самозащиты, имевшем место при нападении Витовта Литовского в 1442 году. На помощь опочанам Псков прислал только 50 человек; главная помощь заключалась в ехидстве осаждаемых. Еще до прихода неприятеля, перед входом в крепость, повешен был ими на веревках тонкий мост; когда осаждающие взбежали на него, осаждаемые подрезали веревки, мост рухнул, и видимо-невидимо врагов попадали на острые колья и добиты из крепости каменьями и бревнами; после этого разразилась великая буря, так что сам Витовт, будто бы обхватив руками шатерный столб, в ужасе вопил: «Господи, помилуй!» и испуганный отступил. Карамзин, Татищев, Щербатов, Погодин, Соловьев придерживаются разных мнений: одни признают местом крушения моста Опочку, другие Псков, и, вероятно, тут всегда будет некоторое сомнение. Насколько витовтовские нашествия были беспощадны, видно, между прочим, из расправы его с соседними Коложо и Воронечем: «Витольд овых изсечи, а иных поведе в свою область. А всего в полон взято 11 тысяч мужей и жен, и детей. А под Воронечем городом наметаша рать мертвых детей две ладьи. Не бывало пакости таковой, как и Псков стал». Эти «две ладьи» мертвых детей — какая картина! И зачем они понадобились Витовту?

Как лежала Опочка на пути Витовта, так лежала она и по пути войск Константина Острожского и Стефана Батория, но вообще отделывалась довольно дешево, хотя след литовского простреливания имеется налицо на чудотворной иконе Спасителя, причем остается неразрешенным, в которое именно нападение Литвы совершено чужеземцами это святотатственное деяние? Много чтимых образов на Руси, начиная от Соловок, несут на себе следы участия их в боях, и раны эти всегда вызывали бодрость и стойкость в защитниках земли Русской. Относительно времени поранения опочецкой иконы высказано определенное мнение очень любознательным местным летописцем — Леонтием Травиным. Этот Травин родился в 1732 году от дворового человека графа Ягужинского и написал собственноручную автобиографию, начинающуюся 1741 и кончающуюся 1808 годом; писана она, говорит Травин, им, «уроженцем из бедного состояния родителей происшедшего в достоинство благородства», — он умер провинциальным секретарем, — «писана для сведения и пользы потомкам ево» и касается различных обстоятельств и приключений его самого и жены. Как автобиография, так и исторические сведения об Опочке, собранные Травиным, не лишены интереса; по его мнению, икона прострелена Константином Острожским в 1426 году.

Эта чудотворная простреленная икона, хранящаяся в Спасо-Преображенском соборе, в особой божнице, направо от входа, одна из святынь города; другая — это чудотворная икона Опочецкой Божией Матери, называемая в просторечии Себежской, принесенная или возвращенная из Себежа, вероятно, в 1634 году и находящаяся в том же соборе; в сказаниях о чудесах этого образа много раз поминается об исхождении слез из обеих очей Богородицы.

Обе иконы совместно совершают ежегодно крестный ход к Святым Горам, для чего выступают из Опочки в восьмую пятницу по Пасхе и возвращаются на одиннадцатый день. Существованию того крестного хода теперь уже двести лет; причина его возникновения неизвестна. Эти странствия икон переживают у нас города и те городища, в которых зародились; например, в Ярославле обходят крестным ходом доныне по тем местам, где некогда стояли несуществующие более стены, то есть фактический крестный ход совершается, если можно так выразиться, по очертаниям призрака.

Хотя история Опочки особенного интереса не представляет, но Травину, которого только что назвали, предшествовал в описании Опочки и её уезда некто Замыцкий — в 1562 году, а в 1849 окончил свой труд собрания документов о городе, до начала XVIII века, Иван Бутырский. «Я сделал, что мог, пусть сделают лучше люди, опытнейшие и искуснейшие меня», — писал последний в конце своей работы, и нельзя не признать, что это внимание скромных местных людей к своей старине, как бы незначительна она ни была, достойно уважения и могло бы служить примером очень многим гораздо более значительным городам. Любопытно сведение, сообщенное Бутырским о том, что в Опочке имелись свои посадники; ни в псковской летописи, ни в истории княжества Псковского об этом факте не говорится; но еще недавно на здешней иконе Спасителя имелась дощечка, свидетельствовавшая о существовании таковых, и называла, даже, нескольких по именам.

В длинном ряду всяких сообщений старинной хроники Опочки Бутырского, под 1606 годом, есть сообщение о том, что в город приезжал от епископа боярский сын Иван Надмихин для сбора «поплешных пошлин», причем из Николаевского монастыря дано ему 23 алтына и 2 деньги. Бутырский приводит несколько царских грамот, в которых упоминаются и «поплешные», и объясняет это слово тем, что, как он слыхал в детстве, в старину наши священники и диаконы не допускали зарастать волосами то место на голове, на котором совершалось иерархическое пострижение, и что сам он видал священников, у которых небольшое место на маковке головы, называвшееся «гуменец», было выстрижено. Не за разрешение ли остригать ежегодно это место взималась в пользу епископа или архиепископа «поплешная пошлина»? Жаль, что хроника умалчивает о том, какой именно существовал в 1684 году водный путь от Пскова к Опочке, по которому присланы были тогдашнему опочецкому начальнику от псковского воеводы, князя Щербатова, 165 тюков фитиля. Чего-чего у нас не исчезало. Нет в хронике сообщения и о том, что когда в 1780 году Императрица Екатерина II совершала свое путешествие, то сделано было распоряжение, дабы «ученые» протопопы или священники встречали государыню в церквах «короткою» речью. Подобного «ученаго» духовного лица в тогдашней Опочке не нашлось, и надо было довольствоваться командированным из псковской семинарии.

В Опочке шесть церквей, одна лютеранская кирка и один еврейский молитвенный дом; отсюда к югу и западу евреев много; главный предмет торговли - лен, с годовым оборотом в один миллион рублей. Обороты городского общественного банка достигают 3.766,000 руб., а гребеневского ссудо-сберегательного товарищества — 1.246,000 руб.; цифры крупные, не по внешности города. Ближайший пункт железной дороги — город Остров, лежащий отсюда в семидесяти верстах. Путь этот — роскошное шоссе времени Императора Николая, с широкими обочинами и станциями, отнюдь не худшими многих вокзалов наших железных дорог.

Перед самым отъездом из города, погода, прояснившаяся еще с утра, была настолько хороша, что предстояла возможность полюбоваться с вала древней крепости прекрасным видом. Река Великая, расплываясь в этом месте двумя рукавами, очень мелка и образует остров. Па самой вершине древней насыпи виднелся хорошенький павильон, и подле лестницы его торчали из земли найденные на месте две пушки. С вершины вала открывается кругозор верст на пятнадцать — так высока насыпь; церкви Успенская, Николаевская, Лукинская, собор ясно выделяются своими куполами на синеющей дали, а Великая уходит от крепости довольно широкими излучинами. Чуть-чуть пониже поставлен на мураве крепостного вала крест, обозначающий место алтаря церкви, сгоревшей в 1774 году; икона Спасителя была прострелена именно тут, сюда и направлялись самые отчаянные вражеские нападения. Соборная церковь выше других, но во внешности её бросается в глаза одно из довольно обычных у нас архитектурных безобразий: пять куполов её синие, а шпиль колокольни зеленый; зачем эта разноголосица красок?

Невель.

Николаевское шоссе. Особенности Витебской губернии. Отсутствие земства. Остатки панства. Белоруссия. Радзивилловское имение. Гонения на православие. Уния и иезуиты. Жанвильские сопки. Панцирные бояре. Воспоминания о Витгенштейне и Кульневе. Вид Невеля. Собор и монастырь. Село Иваново. Как усмирен Пугачев. Могила Михельсона и недоросля Григория. Сеньково.

Путники выехали из Опочки на Невель при значительно прояснившейся погоде, около полудня, 18-го июня. Предстояло, покинув Псковскую губернию, проехать по двум уездам, Себежскому и Невельскому, Витебской, посетить Невель и вернуться обратно в Псковскую губернию для дальнейшего следования на Великие Луки; иначе было невозможно по недоброкачественности боковых путей; здесь же, до самого Невеля имеется шоссе, открытое с 1842 года. Шоссе это, времени Николая I, проложено почти по прямой линии, без малейшего внимания к болотам и горам, по которым предстояло вести его; верста обошлась около одиннадцати тысяч рублей, не считая станций, из которых некоторые стоили до тридцати тысяч рублей. От Опочки до Невеля сто десять верст, и нельзя было не любоваться этим роскошным шоссе, быстро перелетая по мощным насыпям, с которых болотные кочки, видимые с пути, казались мелкой сыпью. Горы высоки, есть красивые панорамы, много лесу, сосны и березы, и во многих местах грустные следы лесных пожарищ. Эти молчаливые некрополи растительного царства составляли прямую противоположность с богатыми полями и лугами, которые в описываемом году были особенно роскошны и волновались подвижными вершинами мириадов стеблей, образуя крупные волны, хорошо заметные во всю их ширину с высоких насыпей прямолинейного пути. Чередованию лесов и полей придавало много красоты обилие озерных вод, синевших в густой зелени, то справа, то слева, в ярком блеске полуденного солнца.

Балашово — первое село по пути в Витебскую губернию. Всякий прибывающий в эту губернию входит в особый административный мир: здесь нет земства, и власть губернатора является гораздо более самостоятельной. Быстрота переезда по этой губернии не дала возможности справиться о том, так ли, как в других местах, где имеется земство, исчезают здесь со своих мест на долгие месяцы предводители дворянства, скитающиеся в совершенно чуждых им палестинах и ставящие в некоторое затруднение лиц, взявших на себя труд отыскать их в случае надобности; так ли развязны мировые судьи в назначении времени разбора дел.

Помимо административных особенностей, Витебская губерния составляет грань и во многих других отношениях. Тут имеются налицо остатки последних рыцарских замков; доселе, заняв красивые и хорошие места, надвинулось католичество Западной Европы и оттеснило славян к востоку, к болотам; здесь исчезают великорусы, сменяются белорусами, и несомненным следом былого панства является коленопреклонение и постукивание в землю лбом при встрече с господами; тут, между светловолосыми людьми, в белых кожухах, белых рубахах и панталонах, в белых «насовах», юбках и платках, чернеют, в обилии удивительном, резкие, грязные, темные профили еврейства, из году в год больше, и, во внимание к плодовитости еврейской крови, заставляют серьезно опасаться за будущность края.

К семи часам пополудни, не доезжая двадцати пяти верст до Невеля, экипаж свернул с шоссе в сторону и, проехав по грунтовой дороге густым сосновым бором, около шести верст, доставил путешественников в усадьбу генерал-адъютанта Жуковского, Канашево, где предполагался ночлег. Усадьба расположена на берегу озера, имеет хороший парк, оранжерею, обрамлена возделанными полями и недалека от селений. Замечателен экземпляр померанцевого дерева, весь отягченный плодами, красовавшийся в столовой и свидетельствовавший о внимании и достоинствах садовода.

Исторические судьбы этих мест очень любопытны и очень стары. В пяти верстах отсюда есть озеро Озерище с остатками городища на острову и с какими-то следами свай, тянущихся посредине озера в длину его и поэтому необъяснимых; недавно, не вдали отсюда, найдено около пятисот монет Годунова, Лжедимитрия, Алексея Михайловича. В древнейших летописях о самом Невеле не упомянуто, но о находящемся в пятнадцати верстах от него селении Еменец говорится в новгородской летописи под 1185 г. В августе 1562 года, в девяти верстах от Невеля, на перешейке между озерами Череско и Мелкое, разбит поляками князь Андрей Курбский, что послужило одной из причин осложнения отношений между ним и царем Иоанном Грозным.

Много раз переходили эти места от русских к полякам и обратно. В 1649 году король Иоанн-Казимир пожаловал невельское староство, замок и город Невель, равно как и Себеж, литовскому гетману Радзивиллу, за его успехи в войнах с Россией, и этим основал одно из богатейших польских состояний, существующее до сих пор, но только под другими кличками и на других местах. Это прочное утверждение здесь кровного польского магнатства нанесло последний удар древнему православию, — удар, отзывающийся и поныне. Еще в 1436 году учреждена в Литовском княжестве инквизиция против «еретиков и отщепенцев», то есть против православных; в 1596 году возникла уния и в ней народилась и созрела личность архиепископа полоцкого, Иосафата Кунцевича, гнавшего православие вовсю, закрывавшего православные храмы, убивавшего монахов и убитого, наконец, когда чаша долготерпения переполнилась, в Витебске, в 1623 году. Кунцевич, кажется, причтен к лику святых католической церкви.

Невель и Себеж, владения Радзивиллов, много испытали за это время религиозных и других гонений, и не от того ли плакали неоднократно очи Богородицы на Себежской иконе, находящейся ныне в Опочке? В челобитной жителей города Невеля, поданной Петру Великому, значится, между прочим: «Изволь подать нам бедствующим совет и помощь, и защитить нас от льва рыкающего и денно и нощно поглотить нас умышляющаго». Но прямой помощи Петр I оказать этой злополучной окраине не мог; в 1707 году, в войне с Карлом XII, войска его заняли Себеж и окрестности, и только в 1772 году, при первом разделе Польши, отошла к России Витебская губерния, и гонения на православие, изменив свой личину, стали из явных тайными. воссоединение униатов последовало, как известно, 25-го марта 1839 года, но отклики давнишних поползновений католичества имеются и теперь.

Много могил и городищ рассыпано в этих местах, прямым следом тяжкого, боевого прошедшего. Особенно характерны так называемые Жанвильские курганы или сопки, составляющие три отдельные группы, две — по сотне курганов в каждой и одна — около семидесяти. Такой группировки следов смерти в количестве трехсот курганов — поискать; некоторые из курганов вскрыты, но большинство остается нетронутыми и сохраняет, конечно, для будущих людей не один подарок. Вконец разрушен другой живой след прежнего времени, это — так называемые «панцирные бояре» вошедшие теперь в общую скромную рубрику сельских обывателей. Это было нечто вроде польского казачества и, отчасти, аракчеевских военных поселений. Польские короли считали за нужное по окраине Московского государства поселять мещан и вольных людей, с тем условием, чтобы они, пользуясь бесплатно землей и другими правами, были готовы во всякое время выступить на войну против России и имели для этого доброго коня, панцирь, шлем, меч, копье, цветное платье и шпоры. Особая королевская грамота 1547 года точно определила права их; ряд королей, включительно до Станислава-Августа в 1764 году, подтверждал эти права, сходно с подтверждением прав различных прибалтийских сословий. но в 1772 году, по присоединении Белоруссии к России, панцирные бояре, многим из которых жаловалось в свое время дворянство, скромным образом записаны в «крестьян дворцовой канцелярии», так что о прежде звеневших здесь рыцарских шпорах, звук которых пугал бы местных евреев, нет более и помину.

Останавливаясь на исторических событиях, нельзя не вспомнить, что здесь же, вслед за Северной войной и свалками с Польшей, совершились важные дела в 1812 году, в июле и августе; здесь, прикрывая вторгнувшимся французам путь на Ригу, куда направлялся Макдональд, и к Петербургу, куда должны были идти Удино и Сен-Сир, действовал граф Витгенштейн. С нашей стороны имелось налицо до 25,000 человек, со стороны французов — 40,000. Воспользовавшись разобщением Макдональда и Удино, Витгенштейн составил превосходный план: заняв центральную позицию, выждать переправы французов на правый берег Двины и напасть всеми силами на ближайший к нему из корпусов. План этот, как известно, удался вполне, и бой под Клястицами, в двадцати пяти верстах от Невеля, окончился полным поражением Удино; на следующий день, 20-го июля, под Боярщиной, тоже близко отсюда, пал генерал-майор Кульнев, один из наиболее народных героев Отечественной войны, нечто вроде Скобелева, отважный до самозабвения, щедрый до беззаботности и любимый солдатами безгранично; сам он называл себя «Люцинским Дон-Кихотом». Люцин, место его рождения, находится близко к тому месту, где ядро оторвало ему обе ноги; но между колыбелью и могилой героя, лежащими по соседству, юный тогда генерал успел прославиться в целом ряде походов на Дунае, в Польше, в Финляндии. Лихой и настойчивый, Кульнев возымел, между прочим, как видно из письма его к брату, писанному в 1805 году, своеобразную мысль: «поймать Бонапарта и принести его голову в жертву первой красавице; прошу не называть это химерой: заклинаю тебя, это мои чувствия», — писал он. Характерной для времени и для Кульнева мысли этой не суждено было, однако, осуществиться; Кульнев был похоронен недалеко от Клястиц, подле Сивошина перевоза, но в 1816 году тело его перевезено в деревню его шурина, а затем схоронено окончательно в церкви села Инзельберг, принадлежавшего его брату.

От Канашева до Невеля двадцать пять верст; в Невель путники прибыли 19-го июня около 10¹/₂ часов утра. Город лежит в местности довольно ровной, совершенно голой, при впадении небольшой речки Еменки в Невельское озеро. На небольшой возвышенности находился замок, но от него сохранилось только имя и очень небольшие следы. Речка Еменка, пройдя озеро, впадает в Ловать, и Петр I, будучи в Невеле в 1705 году, думал соединить её верховье с рекой Оболью, впадающей в Западную Двину, то есть, открыть внутренний путь между Ладожским озером и Рижским заливом; но затраты не окупались выгодами, и дело было оставлено. Характерно, что водораздел, на котором предполагалось рыть канал, называется здесь в простонародье «рабщизной»; рабство, как известно, было постоянным спутником католичества и панства, в смысле гораздо худшем, чем наше крепостничество, и тут расцветало оно вполне и еще сказывается многими особенностями.

Вид на Невель с шоссе недурен; влево высится собор, рядом с ним костел, вправо маковки православного монастыря. Население Невеля около 7,500 человек, из них 3,896 евреев, со значительным придатком пришлого люда; из числа 1,400 домов, только 42 каменных. Собор, под восьмигранным куполом на четырех столбах, далеко не производит впечатления богатого; образов мало, иконостас и староват, и плох, так что благолепия, к которому привык русский глаз, здесь не имеется. Храм построен в 1809 году, но сгорел в 1865 и подновлен в 1866 году.

Соседний с собором заштатный мужской Преображенский монастырь построен в 1732 году, но сгорел и подновлен одновременно с собором; купол в монастырском храме восьмигранный, иконостас трехъярусный, окраска стен — желтое с голубым — тем резче и неприятнее, что образов очень немного, да и те, что есть — бедны. Монахов всего трое, в том числе игумен; послушников шесть. Сравнительно с этими данными, доходы монастыря, достигающие, кроме исполнения треб, 1,200 рублей, кажутся слишком большими, а бедность церковной обстановки слишком выразительной; несомненно, что для церковного благолепия своими средствами могло бы быть сделано несравненно больше.

Не далее, как в семи верстах от Невеля, по пути к Великим Лукам, экипаж остановился в селе Иванове, подле церкви, в склепе которой покоится тело знаменитого в истории пугачевского бунта Михельсона.

Если в отметках о наших боевых генералах 1812 года, составленных в штабе французской армии до начала похода, Кульнев характеризован так: «c’est Lasalle de l’armee rusae», то относительно воинских особенностей генерала от инфантерии Михельсона сказано кем-то, что он напоминает — Блюхера. Село Иваново было подарено ему с 1,000 душ крестьян Императрицей Екатериной II. Это была одна из многих наград, вызванных совершенно незаурядными, замечательно-отважными и настойчивыми действиями Михельсона по поимке, в конце 1774 года, разбойника Пугачева, державшего долгое время в страхе всю Россию. Сельская церковь стоит близ самой дороги, массивная, каменная, построенная, как говорят, на деньги Михельсона, и в нее-то, в 1807 году, привезено было тело умершего строителя, покончившего жизнь, как и подобало солдату, в походе, а именно в Бухаресте, в качестве главнокомандующего нашей дунайской армией, при самом начале наполеоновских войн. Михельсон полвека честно прослужил России и должен быть причислен к тем дворянам Лифляндской губернии, имена которых не забудутся нами в доброй к ним памяти. Хотя он не был лишен природных дарований, смелости и воинского развития вообще, но едва ли бы многочисленные его походы, многие раны, командования полками, корпусами, армией успели сделать для его имени то, что сделал пятимесячный блестящий поход против Пугачева.

Посланный в марте 1774 года в распоряжение генерал-аншефа Бибикова, ведавшего все дело умиротворения нашего пылавшего Поволжья, Михельсон начал свои первые действия подле Уфы, и уже в августе Пугачев, потерпев от Михельсона последнее поражение на юге, при Черном Яре, бежал на луговую сторону Волги, где немедленно был схвачен и выдан посланному для его поимки Суворову. Настойчивость, последовательность, отвага Михельсона поистине изумительны; сокрушая толпы за толпами, не давая своим войскам и часа отдыха, двигаясь без дорог, без мостов, без боевых, вещевых и пищевых запасов, в стране озлобленной, полной всякого сброда, инородцев, беглых казаков и освобожденных из тюрем и каторги острожников; в стране, полной пожарищ и виселиц, на громадном пространстве от Казани до Царицына, Михельсон все-таки достиг цели. Преследуя Пугачева по пятам, безостановочно, в течение пяти месяцев, он понял хорошо, что только этим способом неумолчной, безустанной погони возможно его уничтожение, так как дать Пугачеву на роздых хотя один день, значило дать ему достаточное время собрать из всякой черни и челяди новые полчища, навербовать новых «генералов» и «полковников», исчезнуть на более или менее долгий срок в бесконечности степей и неистовствовать невыразимо, выжигая города и сокрушая крепости. Важность заслуг Михельсона сказывается в наградах, полученных им: чин полковника, 1,000 душ крестьян в Витебской губернии, Георгий 3-й степени, значительная сумма денег и, скоро вслед за тем, командование лейб-кирасирским полком и дальнейшая блестящая карьера. Не забыты были и другие сподвижники. «Мое намерение есть, — писала Екатерина II к генерал-майору П. С. Потемкину, заведовавшему секретными комиссиями по отысканию виновных в мятеже, — я от вас не скрою, наградить деревнями всех тех, кои во всякой другой войне кресты бы получили». Такой деревней, дополнившей, но не заменившей Георгиевский крест, относительно Михельсона, было село Иваново, подле церкви которого путники остановились.

Еще живы люди, помнящие раскинутый здесь тенистый парк, барский дом, театр и другие постройки. Теперь от всего этого остались только четыре свидетеля: Божий храм, развалина старой ветряной мельницы, замечательно прочной кладки, некоторые следы усадьбы или замка, на берегу Иванозера, и особый род улиток, разведенных Михельсоном для борьбы с червями и насекомыми в несуществующем уже саду.

Храм построен в 1805 году, окружен решеткой, осенен старыми липами, покрыт небольшим куполом и имеет восемь ионийских колонн в длину храма. в куполе и под арками розетки; престол стоит под круглой сенью, опирающейся на шесть колонн серого мрамора; стены церкви почти голы; снаружи имеет она на три стороны три портика под фронтонами и вход в нее сквозь нартекс, в котором красуется мраморный бюст Михельсона, В общем, постройка церкви прочная, рассчитанная на многие годы и преуспеяние не существующей теперь усадьбы. Богата была в свое время и обстановка церкви, если судить по тем предметам, которые были похищены из неё в 1876 году и найдены в окрестностях Полоцка: чаша, лжица, дарохранительница, оклад с Евангелия и т. п. Воровское дело это имело в свое время большую огласку; воры пробрались в церковь, взломав решетку в склепе; они вскрыли гроб генерала, думая найти в нем золотую урну с внутренностями, но ошиблись, обобрали ризницу, искали денег, для чего, как рассказывают, жгли сургучом жену управляющего и, наконец, бежали. Начатые розыски доставили обратно только часть вещей, которые и хранятся поломанные, кучей, в особом ящике.

Тело Михельсона, потревоженное ворами, покоится под алтарем в склепе, в который можно спуститься по гнилым, поросшим травой, ступенькам. Своды склепа, треснувшие глубоко, лежат на четырехугольном столбе, тоже не прочном. Дубовый гроб генерала, с металлическими на нем изображениями херувимчиков, помещен в деревянный ящик и свидетельствует воочию о громадности роста Михельсона; подле, в двух меньших гробах, лежат сын и дочь покойного. Сын Григорий, недоросль, сделал все возможное для крушения благосостояния, оставленного отцом; помещик самых диких свойств, он совершал отсюда набеги на Великие Луки и Невель, причем пускал в ход даже дарованные отцу пушки; тучей носились по улицам городов михельсоновцы; купцы запирали лавки; женщины скрывали детей и прятались сами, так как не было суда и расправы над именитым баричем. Думал ли заслуженный генерал, что в сыне его скажутся многие особенности усмиренного им Пугачева, скажутся именно в той деревне, которая послужила дарственной наградой за это усмирение, и где, в склепе забытой церкви, упокоятся они оба рядом, друг подле дружки, в одинаковом молчании, отец и сын?

Дальнейший путь шел богатым казенным сосновым бором; вдоль пути еще виднеются старые березы, обрамлявшие всю дорогу; пески глубоки; местность волниста; в открытых местах красивые панорамы на синюю даль, на поля, усадьбы, озера. Почтовые лошади, разукрашенные ленточками, довольные тем, что предшествовавшие холода обеспечивали их от ос и шмелей, быстро подхватывали в горы. Около четырех часов дня путники находились снова на границе Псковской губернии, в Сенькове, известном по союзу, заключенному в нем с Испанией в 1812 году.

Великие Луки.

Характер пути. Въезд в город. Собор. Лука разбойник. Новгородское время. Витольд литовский и Стефан Баторий. Погром 1580 года. Изменник Валуев. Царские посещения. Дороги. Исчезновение женских исторических одеяний. Безобразия помещичьего времени. Вознесенский монастырь. Вид с крепостного вала.

По пути от Сенькова к Великим Лукам окрестность не меняет своего живописного характера, только роскошный сосновый бор, принадлежащий казне, могучие сосны которого прямы, как стрелы, и звучны при гуляющем в вершинах их ветре, как струны, сменялся по временам местами более открытыми; те же холмы, пески, озера, усадьбы, — все это быстро мелькало по сторонам, потому что дорога стала легче и почтовые шестерки заменились четверками. Ленточки всех цветов, обильно вплетенные в гривы и хвосты лошадей, весело развевались над ними, особенно при подхватываниях в гору; между ямщиками, собственноручно убиравшими коней, сказывалось значительное соревнование.

В Купуе, на последней станции перед Великими Луками, встречались одетые в местное одеяние женщины, в длинных белых рубахах, с красными вышивками по плечам, такими же кушаками,-красными платками на головах, завязанными на затылках узлом, и в берестовых лаптях.

Около шести часов вечера открылся с дороги вид на Великие Луки. Вид этот, когда подъезжаешь к городу с юга, не особенно красив: местность открытая, ровная, и только маковки одиннадцати городских церквей, в том числе двух монастырей, оживляют однообразную значительно раскинутую линию построек.

Собор Великих Лук о пяти синих куполах, с зеленым шпилем колокольни, помещается между валами старой крепости; подле него находятся все воинские учреждения. Старейшая часть постройки, кубическая, резко выделяется от позднейших пристроек. Плоский купол накрывает церковь; железные связи и голосники виднеются в обилии; иконостас двухъярусный, довольно плоского профиля, золоченый; иконы Спасителя и Богоматери по сторонам Царских дверей сияют в богатых ризах; над иконостасом нарисовано синим по белому подобие шатра, под короной. Воскресенский собор заложен Петром I в 1682 году и в нем имеются две иконы, пожертвованные царями Петром и Иоанном Алексеевичами. Оба придела 1819 и 1826 годов, иконостас — 1792 года.

Жителей в Великих Луках около 7,000 человек; евреев здесь 88 семейств, или 505 человек; их почти не знали здесь до 1866 года, до пожара Невеля, когда последовало Высочайшее разрешение поселиться здесь невельским погорельцам-ремесленникам. Высочайшая милость касалась только ремесленников, но кто же из евреев не ремесленник чего-либо? Наплыв их сюда из года в год растет, главная торговля направляется на Витебск, и прокурорскому надзору дают они много работы: в Великих Луках, как известно, существует свой окружный суд, — отличие, которое имеют очень немногие из наших уездных городов.

Много было у Великого Новгорода крепостей и городов, но «ключом южных его владений», как говорит Карамзин, служили Великие Луки. Началось тут, по преданию, с разбойничьего гнезда, устроенного будто бы на излучинах реки Ловати, в 90 верстах от имевшегося города Холма, — гнезда, устроенного неким разбойным человеком, «дородным и великим», Лукой по имени, бежавшим сюда с товарищами из Новгорода. Всех грабил Лука, всех, кто только наваливал на страну: кривичей, новгородцев, полочан, чудь, финнов, эстов и своих земляков холмитян; много их было тогда всяких, двигавшихся с места на место людей, искавших, где им устроиться, потому что в этой каше пестрых народов, напиравших один на другого, трудно было разобраться — кто свой, кто чужой и где кому окончательно сесть.

Первое летописное сведение о Великих Луках имеется под 1155 годом; он назван «Новгородским, обширным и укрепленным» пунктом. Должно быть, крепкие стены города являлись причиной того, что он неоднократно принимал участие в междоусобиях удельных князей, сидевших в нем, что он отражал всяких врагов и даже сам, со своими горожанами, ходил в 1205 году на «поиск», и очень удачно, в соседнюю Ливонию. Когда вся Русь надолго зачахла под монголами, Новгород со своими землями и самым юго-восточным, обращенным к татарам, «надежным оплотом народной державы», Великими Луками, их власти не подпал, хотя и платил ордынские дани.

Первый раз подчинились Великие Луки чужому человеку, а именно Витольду литовскому, в 1405 году; вслед затем, подобно тому, как они служили разным князьям в междоусобицы опорным пунктом, стали Великие Луки предметом распрей между Новгородом и Псковом до тех пор, пока не пришел конец самому Новгороду и в 1477 году не взял его, призывавшего к себе на помощь Казимира литовского, Иоанн III.

Характерно для Великих Лук то, что, думая откупиться от русского царя, новгородцы предлагали ему взять Великие Луки; не будь это приобретение вкладом ценным, новгородцы, конечно, не смели бы предложить его царю, отклонившему, однако, это предложение вследствие простой уверенности, что если возьмет он Новгород, то пригороды, как бы они ценны ни были, достанутся ему и сами собой. А что Великие Луки были одним из ценнейших пригородов, видно из участия их в торговле ганзейского союза; в том, что они имели свое вече с колоколом, имели наместников и князей, присылавшихся из Новгорода, что они правили свой суд и что раз в год, в Петров день, наезжали в Луки из Новгорода «именитые граждане» для выслушивания жалоб на наместников и решения важнейших местных дел.

Если ограничиться воспоминанием только самых крупных фактов из истории Великих Лук, то следует вспомнить 1580-й год, время нашествия на Россию Стефана Батория. Польский летописец Стрыйковский описывает, из каких именно конных и пеших гетманов, воевод и старост, из каких поляков, венгерцев и рыцарей составлена была 44,000-я рать Баториева, шедшая на Луки, имевшие только 6,000-й гарнизон. «Многолюднейшим, обширнейшим и богатейшим городом после Москвы и Пскова», — говорит историк псковского княжества, — были тогдашние Великие Луки; они имели замок и были хорошо укреплены, и в то время, как царь Иоанн IV испрашивал у короля польского чрез послов своих, Сицкого и Пивова, пощады, великолучане стойко отстаивали свой город, продаваемый царем и громимый большой артиллерией. 5-го сентября удалось полякам подвести мину под большой пороховой погреб, и одновременно со страшным взрывом устремились они на приступ. Семь тысяч русских голов, говорит Стрыйковский, меньше чем в один час времени, слетело с плеч, и продолжительная бойня кончилась тем, замечает Карамзин, что Баторий взял «пепелище, облитое кровью, покрытое истерзанными телами и членами».

Утвердившись на Ловати, Баторий, имея центр зимних квартир в Великих Луках, пошел далее к Торопцу, Холму, на Старую Руссу. Мольбу о милости, не удавшуюся Сицкому и Пивову, Иоанн IV поручил иезуиту Поссевину, уступая врагам пятьдесят шесть городов, в том числе и Великие Луки. В сказках русского народа, Сахарова, имеется песня о том, как шел польский король:

В песне этой говорится также, как защищал Псков воевода Иван Петрович князь Шуйский и как, наконец, «насилу король сам-третей убежал».

Не лучше были времена самозванцев; весь север России оказался размежеванным между шведами, поляками и самозванцами; много вредили и свои воровские люди. В ночь на Рождество 1610 года некий изменник Валуев святотатственно ворвался в Великие Луки и напал на граждан, молившихся в церквах, перерезал, кого мог, награбил, что удалось, и предал город пламени. Двенадцать недель после этого валуевского погрома оставался город пустым и представлял из себя великое пепелище. С 1668 кода, после нападения польских жолнеров на предместья, Великие Луки, опустошенные, разграбленные, захилевшие, не видели более под стенами своими неприятеля, но не пришлось им и до настоящего времени приблизиться, хотя отчасти, к блеску своего былого. Временно думали великолучане, после Петра I, поправить свои дела контрабандной торговлей, пользуясь близостью к западной границе,и только отнесение границы, при Екатерине II, более на запад прекратило это временное, незаконное средство наживы. Печальные, но славные судьбы города рассказаны и изданы одним из великолучан, покойным редактором «Русской Старины» М. Семевским.

За время позднейшего мирного существования города следует упомянуть, что здесь дважды пребывал Петр I и, готовясь к войне с Карлом XII, повелел строить крепость, состоявшую из бастионов с равелинами и валом в десять сажен вышины, ныне наполовину осыпавшимся; еще в 1852 году валы эти были так высоки, что из-за них виднелся только крест соборной церкви, теперь видны и купола; на узких каменных воротах значится 1704-й год. В награду за все тягости, понесенные местным народом в Северную войну, царь Петр дал псковичам и великолучанам льготу исключительного права торговли в Нарвском порте, но Екатерина I уничтожила это право. Великие Луки посещали: Екатерина II, Александр I и Николай I.

Что Великие Луки были некогда городом богатым, видно, между прочим, из количества различных кладов, разновременно подле него найденных. В 1802-1803 найдено до девяти пудов серебряных монет IX-XI веков; что Луки были велики, ясно из преданий, будто город имел протяжения до двадцати верст: теперь в его окружности только девять. Одним из доказательств давнишнего захиления всего уезда служат любопытные сведения о состоянии дорог в 1838 году, помещенные в «Псковских Губернских Ведомостях», из которых видно, что местные дороги «более похожи на извилистые, под прямым углом, подобные зигзагам змееобразные, широкие тропины, самим временем от вековой ходьбы и езды образовавшиеся, но рук человеческих там не бывает, грех смертный назвать их дорогами».

Много отняло от города всепожирающее время, но красивого расположения над Ловатью оно отнять все-таки не могло. древние укрепления виднеются очень ясно, хотя о множестве ворот, о башнях, числом двенадцать, из которых две — шести- и две — четырехугольные имели до шестнадцати сажен ширины; о кремле, имевшем в окружности целую версту, нет более и помину. Воинственные воспоминания сохранились в гербе, данном городу Петром Великим: рука, вооруженная мечом, разящая черного змия, и в гербе, данном Екатериной II, с изображением трех натянутых луков. Есть сведения о городских знаменах, «вечаных», может быть данных с согласия веча, но «их нет теперь; где?» — спрашивает коротко и выразительно местный историограф 1838 года, и не дает ответа.

Как исчезали, словно дым, тот или другой исторический очерк города, так исчезло бесследно и прелестное женское одеяние: «ряски» с жемчугом в виде плоскодонной круглой шляпы с полями — «заборами», тоже унизанными жемчугом, исчезли широкие, откидные, вышитые воротники рубашки и штофные юбки, обшитые глазетом.

Ранее упоминалось уже о свирепости и бесшабашности здешних помещиков в конце прошлого века, образчиком которых служил Григорий Михельсон; таких людей здесь было много, и архивные дела хранят множество дел возмутительнейшего свойства. Стоит вспомнить Алексея Орлова, грабившего в течение десяти лет соседа своего Василевского; случайно сошлись они на молитве в церкви Св. Троицы; «не молись Троице», — говорил Орлов, гордо сидевший на стуле у левого клироса, стоявшему на коленях и молившемуся Василевскому, — «не молись иконе, а помолись мне: захочу — помилую, захочу — сгублю», и народ слышал эти слова, и Орлов убит громом небесным при выходе из церкви.

При осмотре достопримечательностей города приходилось несколько раз переезжать Ловать по довольно длинному мосту. Извилистая Ловать, берега которой пологи, образует тут островки; на одном из них стоит Преображенская церковь, против неё на берегу церковь Покрова, называемая в простонародье «Егорья», в память когда-то бывшего здесь монастыря; это еще один пример того, как слово переживает камни. Из существующих здесь двух монастырей, — прежде их было еще три, — Вознесенский девичий монастырь имеет 16 инокинь и 90 послушниц, с игуменьей во главе; общежития в нем нет, так как все живущие в нем существуют на свои средства, хотя есть и такие, которые присылаются сюда на житье и содержатся из общих доходов. Пятиярусный иконостас летней церкви высится под восьмигранным куполом; проход в нее сквозь нартекс^[15] и зимнюю церковь, о двух престолах, невысокую, под цилиндрическими сводами; в одной из них, в особом помещении, крупный, резной, крашеный облик Спасителя; все стены всех храмов покрыты фресками в светлом тоне. На месте этого девичьего монастыря находился мужской Ильинский, сожженный в 1610 году в разбойничий набег одного из названных нами уже раньше сообщников пана Лисовского, Валуева. граждане, после пожара, воздвигли в 1685 женский Вознесенский монастырь, деревянный, обращенный в каменный в 1751 году.

Следовали посещения: городского училища с ремесленными классами, очень хорошо устроенного; земской больницы, отличающейся порядком, причем комнаты так просторны, что на больного, не считая широких коридоров, приходится воздуха по 5,5 куб. метров; посещены: отделение сестер Красного Креста, тюрьма и дом призрения бедных, существующий с 1780 г.; кроме 16 стариков, 49 старух и 27 детей, местное благотворительное общество содержит еще в частных домах 57 человек, давая каждому по два рубля в месяц и по одному пуду муки. В длинном ряде городов, посещенных в течение четырехлетках путешествий, Великие Луки, как по воспитательной части, так и в деле благотворения, занимают очень видное место и могут послужить примером многим другим.

До отъезда в Торопец, последовавшего в час пополудни, посещена была беседка, сооруженная, как и в Опочке, на старом крепостном валу. При роскошном полуденном освещении река Ловать отсюда блестела по голубому фону подвижной сетью чешуйчатых волн, и городские домики и храмы Божии обрамляли ее очень красиво. Если, как сказано, крепостные валы лет тридцать назад были так высоки, что закрывали купола собора, то и сама Ловать изменила свое русло, потому что она когда-то обмывала подножие крепостных валов.

Торопец.

Характер пути. Классические березы. Прибытие в город. Исторические одеяния торопчанок. Собор. Корсунская икона. Свадьба Александра Невского. Иоанн IV. Местные историки: Находкин, Иродионов, Семевский. Посиделки. Петр I и комендант Алексеев. Общий вид церквей. Четыре характерные легенды.

От Великих Лук до Торопца всего девяносто с небольшим верст; и ночлег предполагался, не доезжая до города десяти верст, в усадьбе местного предводителя дворянства, с тем, чтобы быть в Торопце в воскресенье к обедне. День стоял необычайно жаркий; некоторые части пути, как говорили, особенно тяжелы, и, действительно, на втором переезде пришлось взобраться на гору Собачью, на четвертом — перевалить гору Воробью, и добрым коням предстояла очень трудная работа. При начале дороги местность довольно ровная, безлесная; затем опять начинаются холмы и горы; деревни часты, но невелики, — редко больше двадцати дворов, так что трудно устроить между крестьянами круговую поруку, требующую, как известно, сорок дворов. И тут, как до Великих Лук, почти вдоль всей дороги виднеются с обеих сторон древние березы, насаженные когда-то добрыми людьми, для доставления прохожим тени. Берез этих теперь более не подсаживают; время уничтожает их, а люди обращаются с ними самым безжалостным образом; то и дело встречаете вы столетнего великана с прожженным дуплом: нужно было прохожему развести костер, как же не воспользоваться живым березовым материалом, пустив по нему пламя с подветренной стороны? Печальны эти пораненные насмерть старики растительного царства; много видели они бурь; их щадила небесная молния, но не пощадила спичка прохожего, от которого и след простыл. Если пейзажисты правы, говоря, что каждое дерево имеет свою, совершенно особенную, физиономию, то здешние березы — источник богатейший; никакая фантазия не создаст этих чудовищных изворотов ветвей и стволов, этих грибообразных наростов, этих крючьев и дупел. Много берез уже валяется по придорожным канавкам и обрастает султанами зеленых папоротников и нитями павилики и других вьюнов.

Во второй половине пути опять проглядывала по сторонам синие озера. Оберегая лошадей, иногда, при въезде на гору, путники сходили с экипажа; так случилось и подле озера Жижицкого или, попросту, Жижи; здесь, подле дороги, находились местные рыбаки. старейший из них на расспросы сообщил, что родное их озеро дает иногда тоню в 1,000 пудов, и попадаются судаки до одного пуда весом.

Торопец, со множеством маковок церковных, обильно сияющий озерными водами, глянул очень красиво и типично. Въезжая в него, видишь могучие очертания старых валов, поросших зеленью, которые имеют много что порассказать. Экипаж проследовал почти поперек всего города, прямо к пристани, устроенной на берегу озера, к которой предположено было подъехать не с суши, а с воды. Здесь стояла группа местных женщин и девушек, сиявших золотом, в роскошных исторических одеяниях торопчанок, при ярком, ослепительном блеске солнца, на берегу синевшего озера, посреди толпы. Тут впервые довелось увидеть всю типичность этих одеяний, благодаря счастливой случайности или заслуге местных женщин, — одеяний, сохранившихся в таком большом количестве только в Торопце. Так было это во время императора Александра I и позже, так и теперь. Между женщинами были дворянки, купчихи, мещанки, замужние и незамужние отличавшиеся одна от другой большим или меньшим количеством жемчуга на кокошнике, но с классическим белым шелковым платком, идущим острием кверху над головой и широко раскидывающим свой плоский золотой рисунок по спине между плеч; сарафаны, кажется, называются здесь ферезями. Отличие женщин от девушек сказывается в том, что кокошники или, вернее, нижние пояса их, унизанные жемчугом, у девушек совершенно гладки, тогда как у женщин они оторочены целым рядом невысоких, остреньких, также унизанных жемчугом, характерных рожков.

Городской собор чрезвычайно светел: в нем тридцать больших окон, в три света; четырехгранный купол также в два света; вправо божница с иконой Богоматери Эфесской или Корсунской, писанной св. Лукой, и перед ней семь красивых лампад. Вся алтарная часть храма находится как бы под особым павильоном, имеющим восемь золоченых коринфских столбов. Над круглой аркой, поднимающейся над алтарем, изображено снятие с Креста, в медальоне Господь Саваоф; сбоку изображен петух, возгласивший трижды, во исполнение Христова предсказания. На стенах — живопись масляными красками. Певчие помещаются сзади на хорах, лицом к алтарю. В главный храм проходят сквозь теплую церковь с двумя приделами. Над собором пять куполов с золочеными маковками; колокольня стоить отдельно, по другую сторону улицы. Благолепие храма — полное. Из числа древностей, хранящихся в соборе, наиболее замечательны: панагия и крест из привесов XIV века, крест, пожертвованный царем Алексеем Михайловичем, Евангелие, изданное в Вильно в 1600 году, и пр.

Что Торопец очень стар, видно из того, что Нестор, описывая черноризца Исаакия, называет его торопчанином. Более положительное упоминание имеется о городе под 1168 годом: он сожжен князем Романом Новгородским. Древнейший, первоначальный Торопец стоял там, где виднеется теперь городище; он назывался тогда Кривит. В Торопце, как в уделе Смоленского княжества, имели место многие битвы споривших между собой князей. Весьма длинны повести о нападениях литовцев, и город, вероятно, имел уже тогда укрепления; сидел в Торопце свой князь, было свое народоправство и шумело свое вече. Здесь Александр Невский, приятный голос которого «гремел как труба на вечах», венчался с Параскевой, дочерью Брячеслава Полоцкого, и «ту кашу чини, а в Новегороде другую». Памятью этого бракосочетания является чудотворная икона Богородицы Эфесской, подаренная молодой женой князя и помещающаяся ныне в Корсунско-Богородицком соборе. В XIV веке уничтожен Торопец-Кривит Ольгердом.

В Торопце имело место проявление доброго чувства Иоанна IV, в хорошее его время: в 1553 году был «остановлен и допрошен» и уличен в измене направлявшийся в Литву, по поручению князя Симеона Ростовского, князь Лобанов-Ростовский; когда боярская дума определила последнему смертную казнь, то Иоанн IV ограничился тем, что поставил его на позор, а затем заточил в Белоозере. Позже Иоанн IV пролил в Торопце много крови, потому что в синодиках на поминовение убитых им, которые он рассылал под конец жизни в разные монастыри, например, на Валаам, в Кириллов и другие, значатся и торопчане. Вокруг и около Торопца совершались многие сражения с войсками Батория; когда им взяты были Великие Луки, то, чтобы побороть сидевшего в Торопце князя Хилкова, польскому королю, в 1580 году, пришлось сделать особое на него нападение; хотя Хилков был разбит королем, но уже в следующем году поляки не могли взять города; в 1611 году устоял он, в числе немногих других городов, против Сапеги. Дальнейшие судьбы города обозначаются довольно ясно в переговорах об уступках и переуступках Польше и Полыней тех или других областей этой многострадальной западной окраины нашей. Полное успокоение наступило только, когда западная граница отодвинулась и укрепилась окончательно, и только в короткий срок Отечественной войны имя Торопца, лежавшего близко к главной военной дороге, не раз встречается вновь в сказаниях о пути Наполеоновских полчищ к Москве и обратно. В августе 1812 года привезен сюда пленный француз, генерал Жюпо, герцог Абрантесский, лечившийся здесь от ран.

Не раз было замечено, при описании путешествий, что мелкие центры нашей провинциальной жизни: Опочка, Холм, Гдов, Остров и многие другие, в свое время, особенно в конце прошлого века, имели местных историков-летописцев, которые, с большими или меньшими сведениями и уменьем, передали потомству сказания о прошедших днях своих маленьких городов. Надо признаться, что былое время в этом отношении заявляло о себе лучше, чем наше.

Древнее других неизвестный историк Торопца, кажется XVII века, лицо духовного чина, описавший «чудодейственную благодать» образа Корсунской Богородицы, с сообщением по этому поводу исторических событий; копия с этого труда хранится, кажется, в соборе. Большой труд (сто листов мелкого письма), «История Торопца» Находкина, в котором, в числе замечательных торопецких дворян, назван фельдмаршал князь Голенищев-Кутузов, составлен, кажется, в первой четверти нынешнего века; последний рассказ в нем о смерти императора Александра I. В 1788 году отпечатана книга, теперь очень редкая, «Исторические, географические и политические известия, до города Торопца касающиеся», собранные священником Покровской церкви Петром Иродионовым и посвященные «славному имени» Сиверса, генерал-поручика, наместника тверского, новгородского и псковского. Иродионов доказывает, что Торопец существовал в дохристианские времена; об этом свидетельствуют-де, между прочим, сохранившиеся в огромном количестве в народных песнях, прибаутках и причитаниях имена славянских языческих божеств, равно как обычаи, не имеющие с христианским воззрением ничего общего, как-то: скакание через крапиву и огонь, подслушивание у замка церковного и т. п. Во время Иродионова существовал здесь странный обычай вести невесту к венчанию в большой бобровой шапке, «треухом» называвшейся, и в красных сапогах, зимой и летом; были тут в большом ходу от Рождества до Крещенья «субботки», причем в красный угол ставился фонарь, а иконы выносились; от Крещения до поста устраивались «посиделки», куда сходились и разговаривали «безо всякого зазору» парни и девушки; подобные же сборища, имевшие место со Святой начиная, летом назывались «танцами». По-видимому, «посиделыцицы», «миляхи» и «камедчики» существуют и доныне.

В 1706 году совершилось нечто необычайное в мирной жизни горожан, а именно: посетил Торопец, и к тому же, по словам священника Иродионова, «нечаянно», Петр I. Он осматривал город и «примечал удобство к новому укреплению онаго»; то же делал он в Великих Луках, в ожидании боя с Карлом XII, только там его осмотры вызвали к жизни действительную крепость, а здесь — нет. В городе был тогда комендантом Алексеев, доложивший, между прочим, государю, что наряженные от города для подставы ямщики, не желая ехать, укрылись с лошадьми в Стрелецкую слободу, идти в которую он, комендант, опасается, так как стрельцы, «нередко причиняющие городу многие наглости, их защищают». Царь приказал послать на ямщиков команду, и они «тотчас сысканы и к своей должности доставлены». По-видимому, были и другие причины, по которым комендант Алексеев не отважился идти к стрельцам; так, уже по выезде из города в Великие Луки, царь послал в Торопец обратно Плещеева,для выражения гражданам своего царского благоволения и для привода «к себе» коменданта, на которого подано много жалоб. Будучи арестован и находясь по пути к царю, недалеко от своей отчины, Алексеев «упросил завезти себя в оную и там скоропостижно умер». Видно, царские очи Петровы были страшнее смерти. Это, по словам Иродионова, было при втором посещении Торопца Петром I; первое имело место в 1698 году. Тот же Иродионов сообщает о тогдашних местных дворянах, что они «мало упражняются в экономии, а больше в обращении с соседними фамилиями»; что «ни в котором месте не находится в таком пренебрежении воспитание детей, как в сем городе»; что в деревнях распорядки худы; что горожане «любят праздность и всякие веселости», а девицы их, выходя из дому, всегда закрывают лицо покрывалами «и никогда без нужды не ходят в церковь».

Красиво местоположение Торопца над озером Соломино и речкой Торопой, вблизи озер Спасское и Бабкино, в соседстве древних, большего и малого, городищ, подле невысоких «Поклонных» гор, на которых совершались когда-то языческие поклонения; в нем двадцать церквей — все каменные, и много старых домов; словом, местоположение города одно из лучших. Внешнее обличье его, вторя летописям, свидетельствует о лучших прежних временах. Самое цветущее время его было в XVIII веке, когда льготы, данные Петром Великим купечеству, развили торговлю. Насколько быстро последовало падение города, видно из того, что в 1806 году в городе было 431 купеческое семейство, а тридцать лет спустя только 76. Торговля давно отошла в другие города, между прочим, в Бердичев.

В «Записках» географического общества переданы М. Семевским, в 1854 году, некоторые характерные предания. Одно, так сказать, чисто легендарное. Шел по земле Свет-Христос с апостолом Петром и, увидев дерущихся, послал апостола мирить их; дрались черт с торопчанином; не достигнув цели, апостол предпочел снять им обоим головы, о чем и поведал Христу, повелевшему немедленно приставит их, что и было исполнено, но с ошибкой: голова черта была приставлена к телу торопчанина, и с тех пор им кличка «чертовы люди», «наставные головы» и т. п. Разных вариантов этого рассказа много, и не один только Торопецкий уезд является местом их действия.

Хитрость местных людей выразилась и в том, что когда Иоанн IV шел на Псковскую и Новгородскую области и ему предшествовала весть об ужасах, которые он готовит, торопчане, чтобы спасти свой чудотворную икону, Корсунскую, спрятали ее, а на место настоящей иконы поставили другую, копию, рассчитывая, что если царь задумает взять с собой святыню, то возьмет копию. Царь в город не заглянул, и хитрость оказалась излишнею. В этом же духе поступили торопчане, подарив, при царе Алексее Михайловиче, в церковь чудотворной Богородицы Корсунской значительное количество земли, и потом многие годы оттягивали ее.

Четвертое предание также свидетельствует о плутоватости горожан.

Не получая уплаты за забранные торопчанами товары, немцы жаловались Екатерине II, не замедлившей прислать из Петербурга чиновников, которые «показали» всех плутоватых купцов покойниками. Императрица, продолжает предание, заплатила иноземцам 90 пудов серебра, а торопчанам прислала на память чугунную медаль во столько же пудов весу. Где эта медаль? Но пословица: «не хочешь ли чугунной медали?» — существует. Монография г. Семевского, из которой мы взяли эти предания, самая полная из всех работ, перечисленных нами выше и касающихся Торопца, и по этнографии края представляет богатый материал.

Главнейший предмет торговли — кожи, с годовым оборотом в 90,000 рублей. Главное занятие в уезде хлебопашество и начинающее развиваться льноводство. По проезжим дорогам большое разнообразие в винных лавочках и питейных домах, принадлежащих или заезжим мещанам, или местным землевладельцам. Указ Петра I, 1696 года, предоставлял торопчанам платить пошлины наравне с иностранными купцами. В древние времена город был так богат, что женское одеяние светилось жемчугом, который разбирался не на вес, а пригоршнями; воспоминанием об этом является то, что довелось увидеть сегодня. Торопчанки имеют несколько одеяний: «доброе», «поддоброе», «третье» и т. д. Самое лучшее одевают они в торжественные дни и придают этим древнему Торопцу характерное, в высшей степени замечательное обличье. Такое обличье могли бы иметь у нас и многие другие города.

В Торопце 7,000 жителей; каменных домов 89, деревянных 1,148. Церквей в нем 20, все они каменные, но священников только 7; некоторые из церквей, например, Воскресенская, вся зеленая, обложенная кафелями, и древняя Троицкая, в предшественнице которой, по преданию, подлежащему сомнению, венчался Александр Невский, не говоря о соборе, очень типичны и придают городу своеобразный, картинный вид. Согласно преданию, городская управа помещается в том доме, в котором останавливался Петр I и учил коменданта своей классической дубинкой.

Простившимся с Торопцом во втором часу дня путешественникам предстояло сделать около 90 верст грунтовой дорогой и к вечеру быть в Холме, уже посещенном в 1885 году.

От Торопца на Холм к Старой Руссе.

Пожни. Замечательный иконостас. Разрушаемая усадьба. Буря. Приезд в Холм. Вечер на берегу Ловати. Постройки в двух смежных губерниях.

От Торопца до Холма девяносто верст грунтовой дороги. Ко времени выезда, 21 июня, около часа дня, солнце палило немилосердно. Так как метеорологи говорят, что самое жаркое время дня два часа пополудни, то это научное сведение вовсе не служило отрадой при предстоявшем пыльном пути, и опять-таки по грунтовой дороге. Ни разу во время четырехлетних путешествий не приходилось ездить так много и так долго по этим ужасным дорогам; хотя все возможное было сделано для облегчения, но подобная езда во всяком случае — труд, и труд большой. Там и сям в окрестностях проходили сильные грозы, выпадал град, были ливни. Дорога шла извилинами, с горки на горку; более выдающиеся из возвышенностей именуются: Мешковецкая и Коноплищенская. Классические старинные березы, с выжженными дуплами и корявыми от старости ветвями, имелись налицо и здесь. Всякое путешествие имеет многие неожиданности, и в Пожнях довелось увидеть нечто очень характерное. Если в течение девяноста лет совершенно свеяна с лица земли усадьба генерала Михельсона, церковь которой посещена путниками 19 июня, то здесь можно было наблюдать воочию грустную картину разрушающейся или разрушаемой почтенной старой усадьбы.

Следуя пешком в старую церковь села, нельзя было не прийти к заключению, что те помещики, которые воздвигали ее, думали воздвигнуть не на один день. Церковь эта каменная, под восьмигранным куполом, построена в 1714 году; над алтарем — навес на четырех витых колонках; имение принадлежало в те дни Челищевым. Вся церковь очень хороша и прочна, но иконостас её, многоярусный, резной, липовый, 1716 года, в полном смысле слова чудо искусства. Увенчанный на высоте шести ярусов изображением Распятия и подле него Богоматери и Иоанна Предтечи, обильно увешанный образами и медальонами, он может поспорить с лучшими резными иконостасами наших богатейших монастырей и лавр.

Кто его делал? Предание говорит, что какие-то иностранцы, может быть, пленные. Липовое дерево, из которого вырезаны все эти бесчисленные гроздья, листья, желуди, цветы, оставлено натуральным, и рисунка не сбивает ни позолота, ни окраска. Работа была так велика и трудна, что напоминает известные китайские образчики токарного и резного искусств, где в кубике имеется кубик, а в этом последнем еще третий, самый маленький. во многих местах иконостаса приходилось видеть ветку или стебелек, вырезанный полным рельефом, с тем, чтобы под ними виднелся другой какой-нибудь цветок, в свою очередь, весь, до деталей, отделанный. Сколько таких и тому подобных замечательных работ хранится по закоулкам святой Руси, а добраться к ним можно только по непроездным грунтовым дорогам. Если на далеком Севере, в Сольвычегодске, нельзя было не поразиться художественным великолепием всей обстановки собора, дремлющей в ненарушенном до сегодня обличии XVI века, то здесь, в глухой Пожне, предстояло увидеть неожиданно одно из замечательнейших созданий начала XVIII века — этот иконостас.

Близехонько от церкви находится мыза, принадлежавшая когда-то Челищевым, а в прошлом царствовании — одному из ныне умерших генерал-адъютантов, имя которого в конце царствования императора Александра II повторялось довольно часто. В настоящее время 4,000 десятин этого имения арендует какой-то латыш из прибалтийского края за 2,000 рублей. Говорят, что нынешнему собственнику усадьба эта не нужна, так как он владеет какою-то другой усадьбой на юге России; это дело, конечно, частное и обсуждению не подлежащее, но факт совершающегося исчезновения усадьбы в Псковской губернии налицо; вероятно, имеется налицо факт возникновения за счет её усадьбы в одной из южных губерний. Но верно то, что гибнет старое, насиженное место. Эти полуразрушенные шкафы без книг, столы renaissance, с которых увезены мраморные доски, множество гравюр, литографий и портретов, отчасти на стенах с разбитыми рамами и стеклами, отчасти на полу, по стульям; это обилие поломанных бра и других вещей могло бы дать обильную пищу для любопытного литературного описания. Ясно, что дом был устроен надолго и прочно; на лестнице стоят молча, как привидение, длинные, старинные часы; в кабинете пустует и трескается бильярд; тут же бюст одного из прежних владельцев и изображения других более или менее видных деятелей целых трех царствований. Их кто-то, когда-то собирал, устанавливал и развешивал; тут целая книга несомненно дорогих воспоминаний. Окна наполовину заколочены досками; ветер, прорывающийся в щели, шелестит шелковыми лохмотьями мебели и лоскутками множества ширм и ширмочек, назначавшихся в свое время на то, чтобы сделать уголки теплыми, уютными. Разрушается также и входная в двухэтажный дом лестница, с широким портиком на четырех колоннах: зарастает сад.

По выходе из усадьбы, здание которой было обойдено путниками, в предшествии латыша, разводящего свое гнездо в этой полуразвалине, и осмотрено в подробности, следовало возвращение на станцию и отъезд. Палило по-прежнему немилосердно; набегавшие тучки и легкие порывы ветра давали знать о приближении дождя, а может быть и бури. И буря, действительно, не заставила ожидать себя; ударил гром, хлынул ливень, и какой! Что могло быть видимо по пути до ближайшей станции Билово, сказать нельзя, потому что окрестность мгновенно затянуло такой густой голубой завесой дождя с градом, величиной в каленый орех, что даже ближайшие к дороге деревья едва виднелись. Ямщикам, сидевшим на козлах, пришлось поднять свои руки и прикрывать ими, как козырьками, лица, обжигаемые градинами, которые, щелкая по лошадям, отскакивали на дорогу, превратившуюся, не более как в две минуты, в быстро текущую реку; края дороги, которые должны бы были быть ниже, для пропуска воды в канавки, выходили наружу, в виде берегов. Буря эта нанесла много вреда и прошла от Петербурга к Москве в восемь часов времени.

Как быстро налетела буря, так же быстро и прошла она. С переездом через реку Сережу, подле Тяполова, открылась одна из самых красивых по пути местностей: только что орошенная ливнем долина, в вечернем освещении. Не более как за пять минут до приезда сюда путников, молния ударила в один из столбов; стоявшая подле, приготовленная под поезд тройка разбежалась, и коней пришлось ловить.

Дальнейший путь до Холма носит тот же характер местности довольно пересеченной; леса и поля, возвышения и долины чередуются быстро. Перед самым Холмом расстилается совершенно оголенная равнина. Ровно два года назад путники подъезжали к Холму с западной стороны, со стороны Ловати, и древний Холм, с высоких берегов её, глянул тогда очень красиво; при въезде в город с юга, Ловати не видать, и местность является ровной, однообразной. Так как путники уже осматривали достопримечательности города в 1885 году, то на этот раз никаких осмотров не предполагалось, и вечер перед ночлегом назначался на отдых.

От Холма до Старой Руссы — восемьдесят девять верст пути. Дальнейший путь к Старой Руссе, по сравнению с тем, который был сделан, ровен и однообразен. В общем, села гораздо богаче, чем в Псковской губернии, даже в самых лесных частях её. Эти странные, необъяснимые, резкие отличия не только губерний и уездов, но даже волостей, бросаются в глаза даже при поверхностном наблюдении. Вероятно, в этих внешних отличиях их, при совершенном тождестве условий жизни, сказывается, просто-напросто, попечение или пример какого-либо давно забытого человека, показавшего людям нечто лучшее, после чего они к худшему вернуться не хотели. Правда, что Старорусский уезд житница Новгородской губернии, так что жителей Псковской называют здесь «мякинниками», но лесу гораздо больше у последних, а постройки, без всякого сравнения, все-таки и мельче, и беднее.

Старая Русса.

Спасо-Преображенский монастырь. Собор. Старорусская икона. Дворец. Древность города. Казнь новгородцев. Солеварение. Характеристика военных поселений и поселенческого бунта. История минеральных вод. Бурение источника. Заведование водами. Нынешнее их положение. Два литературных воспоминания: Посошков и Достоевский. Их характеристики. Санитарная станция. Школы: Святодуховская и Достоевского. Посещение дома Достоевского. Церковь св. Георгия. Цифровые данные. Филологическая заметка.

Около шести часов вечера, 22-го июня, прибыли путники в Старую Руссу. При проезде по улицам к Спасо-Преображенскому монастырю, расположенному на противоположной стороне города, въезжавшим не могли не броситься в глаза многие знакомые по Петербургу лица, нарядные платья дам, кружевные зонтики, бесконечно длинные перчатки и преобладание красноватых цветов, от «crevette» до «cerises ecrasees».

Согласно заранее намеченной программе, решено было ехать не в собор, как это делалось везде, а в монастырь; причина этому — в традиционном, древнем значении монастыря. Основанный в самом конце XII века св. Мартирием, монастырь этот в начале XVII века был сожжен шведами, сидевшими в Руссе, и возобновлен в 1628 году, при царе Михаиле Феодоровиче. В этом почти виде существует он и ныне; каменная ограда с башенками, оцепляющая три монастырские церкви, начата строением в 1808 году и окончена только в 1881 г., при архимандрите Мардарии. Монастырь этот второклассный; в нем по штату двенадцать монахов; он владел прежде 2,000 крестьян, теперь получает с оброчных статей и капитала дохода около 7,000 рублей. Храм на шести столбах, накрыт круглым узеньким одиноким куполом, в два света, с пятиярусным иконостасом, снабженным множеством древних, потемневших икон; стены, окрашенные в светло-голубую краску, напротив, почти лишены образов и слишком пусты для монастыря, далеко не бедного. Подле Царских врат — и иконы Спасителя и Богоматери поясные, очень большего размера.

Первоначальная постройка местного собора, измененная временем и людьми, относится к началу XIII века; нынешний каменный собор окончен в 1696 году, но существенно перестроен в начале тридцатых годов, при графе Аракчееве. Собор в два света, под круглым куполом, с изображением Деисуса, на четырех столбах, с пятиярусным иконостасом, иконы которого обрамлены витыми золотыми колонками; по стенам новые, выдержанные в темном тоне, живописные изображения. На одном из столбов копия с громадной поясной иконы Старорусской Божией Матери, под готическим балдахином с драпировкой из малинового бархата и многими привесками и искусственными цветами — пожертвованиями набожных людей. Отчего эта громадность старорусских икон, какие причины этого? Оригинал иконы, находившийся ранее в Тихвине, служил предметом двухсотлетнего спора между обоими городами; справедливость, однако, оказалась на стороне Старой Руссы, и икона теперь возвращена уже городу. Пять синих куполов собора со звездами; вокруг основного куба длинный ряд наших типических кокошников; окрашен собор серой краской.

Дворец расположен на самой дальней от минеральных вод окраине города, на берегу реки Полисти, довольно глубокой, если судить по типу судов, стоявших вдоль её берегов, с различными грузами. Дворец очень невелик; он перестроен в 1830 году, по повелению Императора Николая I, из дома, приобретенного у частного лица, а затем расширен; хороший тенистый сад окружает его. Куплен и отделан дворец на капитал военных поселений, памятью которых так полна Старая Русса, и неоднократно служил местом остановки многих Лиц Царствующего Дома. По берегу реки Полисти тянется хорошо содержимый тенистый бульвар.

В историческо-статистическом очерке Старой Руссы Полянского, хорошо знакомом многочисленным посетителям старорусских вод, на первой странице говорится, что Старая Русса древнейший в России город; что если, согласно летописи, приводимой Карамзиным, мифический Словен основал Новгород, то не менее мифический брат его, Рус, основал в 3113 году по сотворении мира город Руссу; что если древний Новгород назван Новгородом, то потому только, что до него существовал другой, старейший, чем он, город, а именно Старая Русса. Далее приводится несколько свидетельств арабских писателей, описания которых несомненно, будто бы, подтверждаются настоящим местоположением как города Старой Руссы, так и Новгородской губернии.

Не отваживаясь подтверждать сказанное, необходимо, однако, заметить, что Карамзин относит сведения о том, что «брат Словенов, Рус, основал город Руссу и назвал там одну реку Порусьею, а другую Полистою, по имени жены и дочери его», к летописным сказаниям XVII века. Тем не менее, первое упоминание о Руссе, по словам Карамзина, относится к 1167 году, когда новгородцы заставили удалиться от неё князя Святослава Ростиславовича. Несомненно и то, что в 1192 году здесь основан св. Мартирием Спасо-Преображенский монастырь. Уже в 1370 году здесь производилась расчистка колодца для добывания соляного рассола.

Общий вид г. Старой Руссы (Новгородск. губ.)

Старая Русса. Градирня на солеварне

Это начало разработки старорусской соли совпало с тем замечательным годом, когда на солнце, по словам предания, были такие пятна, что от мглы нельзя было видеть что-либо в расстоянии одной сажени, люди сталкивались лбами и птицы падали им на головы; зима стояла в тот год такая теплая, что хлеб был-де сжат в Великом посту.

Очень длинен ряд событий, пронесшихся над Старой Руссой. После битвы близ Коростыня, 23 июля 1471 года, прибыл победителем в Руссу Иоанн III Васильевич и расположился на площади в богато убранной парчой и коврами палатке; сюда привел к нему князь Даниил Холмский, в числе 1,700 новгородских пленников, тех четырех новгородских воевод, смерть которых была предсказана преподобным Зосимой Соловецким, когда он находился в Новгороде, и, приглашенный Марфой Борецкой на пир, увидел их сидящими без голов. Это были: Борецкий, Арзубьев, Селезнев-Губа и Сухощок; они были обезглавлены по повелению царя тут же, на площади, татарином Ахметкой Хабибулиным.

О соляных источниках Старой Руссы упоминает в XVI веке Герберштейн. Флетчер, посол английский, сообщает, что при царе Феодоре Иоанновиче торговых пошлин со Старой Руссы поступало в казну по 18,000 рублей, тогда как Москва давала только около 12,000 рублей. Главным предметом обогащения города была соль, пуд которой стоил в те времена около 62/3 нынешних серебряных рублей. Насколько город был обширен, видно из того, что в 1346 году от черной смерти умерло в нем одних монахов 1,300 человек; в 1471 году, когда бежавшие от войск Иоанна III жители, по замирении, возвращались домой, то на озере Ильмени, в бурю, их погибло 9,000 человек; когда, после возвращения Старой Руссы Москве по Столбовскому договору, было составлено в 1625 году, по повелению царя Михаила Феодоровича, боярином Чеглоковым описание города, то улиц в нем значилось тридцать пять и стояло в них множество церквей, около 300, хотя в населении оказался, сравнительно с прежним, большой недочет; существовала, например, улица Богородицкая, в которой имелся налицо только один «двор живущий». Главная причина этого обезлюдения города заключалась в хозяйничанье поляков, шведов и в междуцарствии; на смену им явились, как видно из летописи, долгие ряды всяких поветрий, моров и голодов; мор 1655 года, длившийся пять месяцев, так опустошил город, что на призыв колоколов многочисленных церквей старорусских некому было идти молиться.

Правительственное внимание на солеварение обратил в 1693 году, как и на все, Петр Великий, проездом в Архангельск. По возвращении в 1724 году с олонецких заводов, он осматривал устроенные по его указанию солеварни и работы по старорусскому каналу, по которому царь думал подвозить к солеварням лес; следы канала имеются еще и доныне. В настоящее время, кажется, с 1865 года, солеварения в Старой Руссе нет вовсе; бывшие заводские постройки распроданы; в продолжение пяти веков просуществовало оно и должно было окончиться, вследствие дороговизны топлива, отмены акциза и конкуренции каменной соли. На земле, принадлежавшей солеваренному заводу, с 1885 года стоит тюрьма. Есть еще и градирни. Солено-минеральные воды существуют в Руссе только полвека; можно пожелать им долговечности прекратившегося солеварения.

Особенно тяжел был удар, нанесенный городу пожаром 1763 года; Екатерина II выдала тогда погорельцам на десять лет без процентов 100,000 руб. и на три года освободила их от взноса подушной подати; описание пожара сделано посетившим город, вслед за пожаром, знаменитым новгородским губернатором Сиверсом, отыскавшим воеводскую канцелярию в избе, в нижнем помещении которой посредине хранилась казна, по одну сторону содержались колодники, а по другую архив, многие дела которого сгнили, рассыпавшись в прах.

Но это не помешало городу быстро оправиться, что видно из двух крупных его пожертвований: в 1806 году городское общество пожертвовало на войну со Швецией 10,000 рублей и сформировало из своих граждан нежинский драгунский полк, в дополнение к квартировавшему здесь кадру его, а в 1812 году оно внесло 72,319 рублей. Почти все властители земли Русской, после Екатерины II, посетили город; некоторые из Членов Августейшей Семьи пользовались водами.

Безмятежное существование Старой Руссы было сильно потрясено в 1831 году; 11 июля, в одиннадцать часов ночи, загудел с церковных колоколен всполох, и вспыхнуло возмущение военных поселян и мещан. Это, бесспорно, одна из мрачнейших страниц нашей истории за все XIX столетие. До нас дошло несколько рассказов и воспоминаний очевидцев: капитана Заикина, подполковника Панаева, священника Воинова, чиновника Соколова, купца Красильникова; вероятно, в архивах хранятся целые вороха дел; полной истории нет, да едва ли дождется этот печальный факт специальной разработки: так он тяжел, мрачен, а главное исключителен.

5 марта 1820 года прибыли в Старую Руссу лица, назначенные Аракчеевым для преобразования города в военный и устройства военных поселений; в 1824 году состоялось Высочайшее повеление о передаче города в военное ведомство.

Два уезда, Новгородский и Старорусский, заключали в себе военные поселения, состоявшие из четырнадцати округов, в каждом по одному трехротному полку. К поселениям приписано было 34,000 мужчин и 39,000 женщин.

Поселения тянулись вдоль реки Волхова и начинались в пяти верстах от Новгорода. Каждому округу принадлежали свои поля и луга; каждая рота жила отдельно, имея свой ротную площадь, гауптвахту, общие риги и гумно. Все хозяйственные работы совершались под надзором офицеров; для рубки леса, содержания изб и пр. имелись установленные правила, так что и простоквашу готовили чуть ли не по артикулу. Офицер был и помещиком, и командиром, а шпицрутены составляли одно из существенных орудий хозяйства. Обращение крестьян в военных поселян, постановка под один уровень хозяина зажиточного и лентяя, передел полей, удаление полей и сенокосов от жилищ и введение казарменных порядков в житье-бытье мирного хлебопашца, причем дети делались кантонистами, все это возбудило множество неудовольствий. Затея Аракчеева пережила своего изобретателя недолго, произведя чудовищный бунт 1831 года.

Внешней причиной, каплей, переполнившей чашу, была холера 1831 г., начавшая распространяться из Петербурга и появившаяся в военных поселениях около 10-го июля; уже в начале июля знали в округах военных поселений о происшествии на Сенной площади. Нелепый слух о том, будто холеру распространяют начальники, что ее рассылают в порошках и отравляют ей реки, — слух, упавший на почву озлобления и недовольства, вызвал целый ряд убийств, истязаний и, наконец, открытое восстание. Рука об руку с этими проявлениями тупого зверства были, как это всегда бывает, и героические подвиги самоотвержения, перечислять которые здесь не место. Великим счастьем было то, что в поселениях оставалась к тому времени только третья часть людей, потому что по два батальона из каждого полка находились в Польше и сражались против восставших поляков.

Собственно мятеж начался в Старой Руссе 11-го июля, в одиннадцать часов ночи; убийства продолжались до 12-го июля, с меньшей силой повторились они 23-го июля; отсюда мятеж разошелся по всем округам. 20-го числа уже находился на месте посланный сюда государем граф Орлов, а 26-го явился сам Император. Мятеж немедленно прекратился, особая судная комиссия определила степень виновности участников; наказания были суровы, хотя и не достигали степени истязаний, которым подверглись замученные бунтовщиками. Из последних многие пошли в Сибирь и в арестантские роты; в первых четырех округах осталась на месте только треть коренных жителей, а в 1832 году последовало совершенное преобразование округов, и военные поселяне переименованы в пахотных солдат.

В 1859 году город Старая Русса обратнопередан из военного в гражданское ведомство, и только многие массивные каменные сооружения, как форштадт, заведение минеральных вод, шоссе от Старой Руссы до Новгорода, напоминают о времени военного управления. В общем, новгородское военное поселение существовало около сорока лет.

Старая Русса давно уже известна минеральными водами. Первое исследование вод произведено в 1815 году доктором Газом. Ко времени обращения города в центр военных поселений, здесь проживал генерал Самсонов, страдавший ревматизмом и получивший исцеление, благодаря отысканному им заброшенному соляному источнику; Самсонов умер в свое время, но местные люди продолжали пользоваться самсоновским источником и купались в нем; когда в 1828 году лейб-медик Раух, в одну из ревизий госпиталей, случайно натолкнулся, гуляя в роще, на купавшихся в самсоновской ванне, он обратил на источник внимание и у него явилась мысль устроить здесь постоянное лечебное заведение для военных. Тогдашний военный министр князь Чернышев встретил эту мысль сочувственно, и в 1834 году явилось первое маленькое здание близ Директорского источника, всего на восемь ванн, назначенное исключительно для солдат. в 1839 году построено другое здание для кадет; в 1854 г. последовали значительные увеличения, а несколько позже приступили к рытью артезианского колодца, названного в честь тогдашнего министра государственных имуществ Муравьевским.

История этого бурения очень поучительна. Работы начаты в сентябре 1858 года, потому что Директорский источник начал убывать; в июне 1859 г. достигли могучего минерального ключа в 1 1/8% густоты, при количестве 744 ведер в сутки; по мнению многих врачей, между прочим, и профессора Здекауера, следовало тогда же дальнейшее бурение прекратить, что и было приказано сделать, но по «каким-то обстоятельствам» оно продолжалось как бы само собой, и в сентябре 1859 г., в ожидании лучшего, достигли источника, совершенно сходного с Директорским. Этим сделали то, что Старая Русса лишилась, вероятно навсегда, минерального ключа величайших достоинств, который совершенно подходил бы к знаменитому киссингенскому Ракоци.

Старорусскими водами последовательно заведовали: военное ведомство, уделы и медицинский департамент, ведающий ими и теперь. Замечательно, что, когда в 1865 году, вследствие удачного лечения великих князей Владимира и Алексея Александровичей, покойная императрица Мария Александровна, в знак особого своего благоволения, изъявила желание передать воды в собственность города, тогдашние представители городских интересов отказались от этой милости из боязни «трудности управлять сложным заведением». Замечательно также и то, что, когда, почти одновременно с этим, образовалась компания с полумиллионным капиталом для снятия в аренду вод, медицинский департамент предпочел сдать ее одному единоличному арендатору — доктору Рохелю.

Местные жители передавали, что контракт, в силу которого воды управляются, был заключен в 1868 году на двадцать четыре года, к выгоде арендатора, в ущерб казне, населению и городу; что, в виду истечения срока контракта через четыре года, на ремонт и улучшение обращено теперь очень мало внимания, и это оказывает дурное влияние на состояние вод. Люди, заявляющие подобное мнение, желали бы только одного: назначения правительственной инспекции для наблюдения за водами, дабы дальнейшая судьба их была более обеспечена. Не касаясь сущности приведенных упреков, нельзя не найти справедливым, что если бы упреки эти и не были вполне основательны, то желание иметь правительственную инспекцию вполне уместно и совершенно скромно, так как на старорусские воды нельзя смотреть, как на собственность частную, — они принадлежность государства. Никто, конечно, не может предполагать, чтоб арендатор не имел права или не желал иметь прибыли, но несомненно, что вместо каких-нибудь 18-20,000 дохода, при более широком взгляде на задачу вод, при несомненно хороших качествах их, дохода могло бы быть вдвое.

Минеральные воды и все, что подле них возникло, расположены в юго-восточном и юго-западном углах города. В юго-западном углу, подле соляного пруда, посредине которого не высоко бьет соляной источник «Самородок», если не ошибаемся, старейший из всех, подле двух соляных озер, имеются налицо: довольно красивый вокзал с хозяйственными строениями и жилыми помещениями, недалеко от него театр, вплотную окруженный очень хорошим парком и цветниками, и полный комплект всяких ванн, бассейнов, душ и других купаний, расположенных вдоль соляного пруда и по прямой линии между источниками Муравьевским и Директорским; тут же виднеются несколько галерей для прогулок. Красивее других бьет Муравьевский источник в особом павильоне, из мраморной чаши; но, по словам доктора Вебера, он служит только украшением, уступая место при лечении своему старейшему собрату — Директорскому. Всех ванн соляных, грязевых и хвойных 200, из них в солдатском отделении 31; устройство номеров недурно; маточный рассол получают в градирнях, расположенных в юго-западном углу города, подле источников Царицынского и Екатерининского; грязи добываются в 150-200 саженях от ванн, из озера, и подвозятся к ним с плотов в тачках, совершенно патриархальным образом.

Химический анализ источников Директорского и Муравьевского свидетельствует, что в обоих на 1,000 частей воды 20 частей твердых остатков и в последних около 13 хлористого натра; в минеральных грязях особенно велико содержание углекислой извести и сернистого железа.

Старорусские минеральные воды применяются к лечению золотухи, малокровия, истощения, ревматизма, опухолей, болезней женских и многих других. Существующая здесь с 1882 года санитарная станция общества охранения народного здравия для золотушных и рахитических детей — первая, по времени основания.

Сообщив, что можно, из истории Старой Руссы и относительно минеральных вод, нельзя умолчать о том, что с городом связаны два литературные воспоминания, и о них следует упомянуть подробнее в виду особенного интереса обоих.

Недалеко отсюда, в двадцати верстах, жил и писал в конце предпрошлого и начале прошлого века известный Посошков, а в последние годы своей жизни жил неоднократно и писал здесь «Карамазовых», «Подростка» и «Дневник Писателя» за 1876 год Достоевский.

Крестьянин Посошков одна из замечательнейших и талантливейших личностей, самородок в полном смысле этого слова. Еще в начале нынешнего века были известны некоторые из его сочинений: «О ратном поведении», «О духовных делах» и «Наставление сыну». В «Словаре Русских Писателей» 1783 года Новиков сообщал, что им написана целая книга «О скудости и богатстве», но она оставалась неизвестной, и только в 1840 году попала в руки М. П. Погодина и напечатана вместе с другими своеобразными трудами Посошкова. В предисловии к этому изданию сказано, что в книге «О скудости» нет ни одного государственного вопроса, до которого бы Посошков не коснулся, о котором не думал и не дошел до положительного мнения; что в ней целое исследование о состоянии России во время Петра I, и что в этом смысле Посошков родился на целых пятьдесят лет раньше, чем родилась в Европе политическая экономия. Все это совершенно справедливо и делает из Посошкова личность, вполне самостоятельную и выходящую из ряда множества других. Он был не один в среде народа, оценивший Петра I, и покойный историк Соловьев писал даже о целой «школе Посошкова». Точных сведений о времени его рождения и смерти нет, но умер он во всяком случае после 1724 года, так как этим годом помечено его главное сочинение, заканчивающееся в подписи так: «Всенижайший и мизирнейший рабичищ, правды же всеусердный желатель, Иван Посошков, утаено от зрения людского трилетним трудом восписав твоему царскому величеству предлагаю». Читал ли его Петр I? Оно закончено в феврале, то есть за несколько месяцев до смерти государя, но Посошков был ему известен лично, так как принял в 1700 году заказ на огнестрельные рогатки. Жил он, как видно опять-таки из книги, в двадцати верстах от Старой Руссы, подле посада Устрики, где имел какой-то свой завод; вообще, должно полагать, Посошков был не беден, потому что мог давать сыну, отправленному за границу, по 1,000 рублей в год. Любопытно, что Посошков был вначале против реформ Петра I и даже подлежал разбору в тайном Преображенском приказе, затем стал горячим поклонником царя, который «на гору аще сам десять тянет, а под гору миллионы тянут». Посошков выпущен из приказа ненаказанным.

Книга «О скудости» — работа замечательная и, как бытовая картина, неоцененна. «Лучше ми каковую-либо пакость на себя понести, — пишет он, — нежели видеть, что не полезно умолчати». Чего-чего не коснулся автор в книге, часто с великим сарказмом, излагая каким-то своеобразным языком, не то народным, не то церковным, но удивительно ясным; характеристики, проекты, толкования перемешиваются у него с целым рядом наблюдений, взятых с натуры, с обозначением имен собственных и места действия. Преобладают у Посошкова краски темные; но все это выражено так наивно, с таким добрым расположением, что оставляет впечатление не мрачное. Вот несколько замечаний на выдержку: «При квартирах солдаты и драгуны так не смирно стоят, и обиды страшные чинят, что исчислить не можно; а где офицеры их стоят, то и того горше чинят»; он находит стрельбу залпами непригодной для боя, потому что «такая стрельба угодна при потехе и при банкете веселостном»; относительно духовенства говорит он, что знал одного пресвитера в богатом доме, который и «татарке против её задания ответа здравого дать не умел, что же может рещи сельский поп, иже и веры христианские, на чем основана, не ведает». Есть, говорит он, старые церкви с тремя попами, которые «так ленивы, что на Святой неделе только два дня литургию служат», «ни вечерень, ни обедень, ни утренних», причем, идя к алтарю, священник «возложит на ся одежду златотканную, а на ногах лапти растоптанные, а кафтан нижний весь гнусен». Был и такой диакон, что на литургии «не мог единые страницы в Евангелии прочести, ежебы разов пяти, шести не помешатися». относительно иконописания Посошков замечает, что оно так дурно, «что аще бы таковым размерением был кто живой человек, то бы он был страшилищем»; «надлежит сделать азбуку русскую и написать ее русским манером, а не немецким», а грамматики печатать не на плохой бумаге, как календари, потому что последние «на один только год печатаются, а грамматика дело высокое и прочное».

Старая Русса. Галерея муравьевского источника

Характерны отзывы Посошкова о купечестве, которое у нас «чинится весьма не право: друг друга обманывают и друг друга обидят, товары худые закрашивают добрыми и вместо добрых продают худые, а цену берут не прямую, друг друга едят, и так все погибают». Много толкует Посошков о суде и желает, чтобы государь устроил «суд един, как земледельцу, так и купецкому человеку, убогому и богатому, також и солдату, також и офицеру, ни чем же отменен и полковнику, и генералу»; желает, чтобы судьи «каждый день колодников пересматривали и чтобы не был кто напрасно посажен»... «я истинно удивляюсь что у судей за нрав,что, в тюрьму посадя, держат лет по пяти, шести и больше!» При допросах советует «всячески на словах челобитчика пораздробить, и что ни скажет записать, и кто умно будет разговаривать, то на тонкостных словах можно познать, правду ль сперва сказал или неправду»; разбойников «больше трех пыток не для чего пытать». Подробно говорить Посошков о необходимости разведения табаку на юге России и какая от того прибыль будет; очень заботится о сохранении в лесах орехов, также о том, чтобы мелкую рыбешку не вылавливали и, находя, что помещики «не вековые владельцы» крестьян, а только временные, что вековой владелец их царь,как бы замышляет, более чем за сто лет вперед, об образовании министерства государственных имуществ: «и ради такового великого земного дела надлежит, чаю, особенную и канцелярию учинить и сбор в ней будет миллионный и самый основательный».

Старая Русса. Пруд из воды муравьевского источника

Он же предлагал устроить в Москве «великую академию, всех наук исполненную». «Ныне у нас, — пишет Посошков, — за непорядочное гражданство гниет добра много. Русского человека ни во что не ставят»... Несмотря на то, что если «много немцы нас умнее науками, а наши остротой, по благодати Божией, не хуже их, а они ругают нас напрасно»; последнее замечание имеется не в книге «О скудости», а в одном из других писаний Посошкова.

Другое гораздо крупнейшее литературное воспоминание Старой Руссы — это Ф. М. Достоевский, в память которого учреждена здесь вдовой его, А. Г. Достоевской, церковно-приходская школа, обеспеченная очень прочно. В первый раз приехал Достоевский в Старую Руссу в 1872 году и затем посещал ее ежегодно, кроме 1877 года, до самой смерти; им приобретен здесь небольшой домик за 1,150 р.; школа его имени занимает дом, стоящий более 8,000 р., из которых большую половину заплатила вдова покойного, — не считая многих других её взносов и пожертвований, из тех средств, которые имеет семья её по милости в Бозе почившего Императора Александра II и от продажи сочинений покойного, достигшей после смерти Достоевского, что чрезвычайно отрадно, очень крупных размеров. Учреждению школы предшествовало здесь открытие православного старорусского братства св. Феодора Тирона, с целью распространения грамотности и религиозно-нравственного просвещения в народе, основанного, опять-таки, по мысли вдовы Достоевского. Теперь и братство, и школа находятся в полном развитии; школа открыта в 1883 году.

Литературно-образовательное значение Достоевского очень велико. Крупными, совершенно самостоятельными чертами обрисовывается его литературная личность и даст, на долгое-долгое время, не только предмет для чтения, для критических оценок всякого рода, но и для исследований болезней души вообще. В этом он разделит участь с Шекспиром и об этом свидетельствуют уже как самые названия статей, написанных о нем во множестве: «Мистико-аскетический роман», «Жестокий талант» и т. д., так и необходимость придавать всякой оценке его сочинений научную, психопатологическую окраску; настоящим, правдивым критиком Достоевского будет только врач психически больных, обладающий в то же время и крупным критическим талантом.

Творчество Достоевского, как известно, обретается вполне в своей сфере в необозримой массе всяких преступников, идиотов, негодяев, эпилептиков, нравственно и умственно потрясенных и поэтому всегда находящихся, так сказать, на волос от самоубийств, убийств и всяких истязаний. Читая Достоевского, вы как бы окружены всегда смрадным запахом близкого анатомического театра, в который автор, наконец, и вводит вас. Разбросанные повсюду в его сочинениях темные краски жизни больного человека, сосредоточиваются полнее всего в двух колоссальных обликах: Свидригайлова в «Преступлении и Наказании» и Смердякова в «Братьях Карамазовых». и тот, и другой, несмотря на всю разницу между ними, должны были кончить самоубийством, не могли кончить иначе.

Но на этом темном фоне скорбных «скитаний» духа человеческого, вырисовываются у Достоевского другие, светлые очертания людские, иногда мимолетно, как зарницы, иногда с неподвижной мощностью электрического света; зачастую темный профиль человека, сразу, по одному слову, наливается светом, и там, где были черные черты, искрится яркий блеск и преображенная до неузнаваемости фигура греет вас и любовью, и светом, и всей силой глубокой, истинной веры в Бога, в Россию и в её людей. Кто не помнит эту бессмертную сцену, когда убийца Раскольников заставляет Соню прочесть главу о воскрешении Лазаря, кто не чувствовал себя поднятым высоко-высоко, когда Дмитрия Карамазова, в день счастливой любви его к Грушеньке, арестуют, полагая, что он отцеубийца; и Дмитрий, готовясь страдать безвинно, думает искупить этим наказанием за несовершенное им убийство свои прежние грехи! Как ни мрачны люди «Мертвого Дома», но сколько в этих колодниках и каторжниках искр добра и света? Сколько бы ни нагромождалось перед вами теней и ужасов жизни, в конце концов, вы испытываете то, что испытал Алеша Карамазов, когда он вышел из скита, в котором совершалось чтение Евангелия над телом усопшего иеросхимонаха Зосимы. «Алеша стал лицом к лицу со звездным небом, взглянул на него, повергся, как подкошенный, на землю, и «почему так неудержимо хотелось ему целовать ее, целовать ее всю» — эту родную землю? «облей землю слезами радости твоей и люби сии слезы твои»... Алеша чувствовал тогда, что «как будто нити ото всех этих бесчисленных миров Божиих сошлись разом в душе его и она вся трепетала... простить хотелось ему всех и за все и просить прощения»... Пал он на землю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом. Прилив подобной силы чувствуется всяким человеком по прочтении Достоевского; возможной и необходимой становится глубокая вера в Бога, и памятна и ощутима горячая неугасающая любовь в родной земле. И все это достигнуто путем описания негодяев, идиотов, эпилептиков, сумасшедших, юродствующих, униженных и оскорбленных! Из-за черных, мрачных, зловещих, траурных штрихов их очертаний проблескивают электрически светозарные видения других, лучших людей, и в творениях Достоевского делается то, что говорит Верховенский в «Бесах»: «Это бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, это все язвы, все миазмы, все нечистоты, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России за века, за века!»... «Это мы, говорит Верховенский, мы и те... и я, может быть, первый во главе, и мы бросимся, безумные, взбесившиеся, со скалы в море и все потонем... но больной исцелится и сядет у ног Христовых». Достоевский всегда особенно сильно любил детей, он, как и Алеша Карамазов, «чтобы было очевиднее», насколько вся земля от «коры до центра» пропитана слезами, часто обращается к детям; в них его надежда, в них будущие лучшие времена, и поэтому мысль образовать здесь, в Старой Руссе, школу Достоевского, и именно «церковно-приходскую», чрезвычайно верна.

Санитарная станция в Коломцах расположена очень удобно; в ней имеется достаточный персонал военных врачей, и в описываемое время находилось на излечении офицерских чинов 43 и нижних 515.

Видное место в Старой Руссе занимают две школы:

1) Святодуховская церковно-приходская городская школа, существующая пять лет; дом для неё построен в прошлом году на средства уездного предводителя дворянства князя Б. А. Васильчикова; в ней обучается 176 мальчиков и девочек; опытное руководство и денежная помощь со стороны князя Васильчикова и других лиц, равно как участие в последней со стороны города и земства, обещают ей хорошую будущность.

2) Церковно-приходская школа имени Ф. М. Достоевского открыта в 1883 году, одновременно с братством св. Федора Тирона; главной вкладчицей была вдова знаменитого писателя нашего — Анна Григорьевна. 4,200 руб., оставшиеся в излишке после постановки Достоевскому памятника, поступили, согласно предложению г-жи Достоевской, в пользу школы; но дом с принадлежностями, обошедшийся около 10,000 руб., поставлен исключительно на её средства; внимательно отнеслись к школе и другие добрые люди, и непосредственное, прямое участие принял Св. Синод. Очень хороший, просторный дом построен недалеко от небольшого дома, принадлежавшего покойному Достоевскому, бок-о-бок с древнейшей церковью Старой Руссы — св. Георгия, устоявшей каким-то чудом в 1612 году от шведов и построенной в 1410 не из одного только кирпича, а из какой-то помеси булыжника и плит. купол её снабжен голосниками; за престолом образ Спасителя, писанный на стекле; в храме много старых икон и пятиярусный иконостас; здание школы находится рядом с церковью.

В 1887 году, во время посещения Старой Руссы великим князем Владимиром Александровичем, в павильоне, построенном в недавно разведенном садике школы, собрано было множество детей школы Достоевского, во главе которых находилась учредительница, и детей летней детской колонии, помещающейся на лето в здании школы, устроенной обществом охранения народного здравия, с директором её во главе. Хор школы Достоевского, состоявший из тридцати детей (всего в школе обоего пола — 90), спел навстречу великому князю песню, нарочно к приезду его написанную; вот она:

Прослушав песню и присутствовав в саду при гимнастических упражнениях больных детей летней колонии, великий князь обошел помещение школы. Не ограничиваясь этим, он удостоил А. Г. Достоевскую посещением дома, в котором жил и трудился покойный муж её. В ответ на приветствие хозяйки, встретившей его у порога, великий князь, в небольшом рабочем кабинете покойного её мужа, высказал, что знал Достоевского еще при проезде своем в Сибири, что всегда относился сочувственно к его литературному таланту, высказал глубокое сожаление о том, что нещадная смерть так безвременно унесла его в могилу, сожаление тем более веское, что направление, усвоенное покойным, особенно в последние годы, не могло не быть высокопоучительным. Видя такое уважение к памяти мужа и внимание к только что посещенной школе, г-жа Достоевская ходатайствовала пред великим князем о принятии школы под высокое покровительство Его Высочества. Великий князь ответил согласием, предупредив, что исполнение в данном случае её просьбы принадлежит всецело Государю Императору.

В заключение — несколько статистических данных. Старая Русса относится к числу богатых городов и получает с 9,777 десятин пожней, расположенных на многих речках, дохода до 70,000 рублей; в этом, конечно, главная причина той исключительной приятности, что жители его не уплачивают никаких городских налогов. Центр богатого хлебом уезда, Старая Русса, соединен с Петербургом и рельсами, и водой. Жителей в ней 13,648 человек; приезжих на воды в описываемое время было 1,659, при них прислуги 147, и, надо заметить, что количество гостей за последнее время уменьшается, чему, несомненно, имеются достаточные причины. Домов в Старой Руссе 1,600, из них каменных 250; самые красивые расположены вблизи минеральных вод, но особенных удобств они, по отзывам больных, не представляют; для детей сделано очень мало, и нельзя было не вспомнить о вокзалах заграничных вод, где для детских игр отведены особые места, и вечно заняты ими и карусели, и качели. Неужели об этом нельзя было подумать и здесь? Для любителей филологических исследований можно заметить еще, что местное старорусское наречие отличается многими особенностями, и если взять на выдержку хотя несколько из тех своеобразных слов, которые приводит в своей книге г. Полянский, то можно, пожалуй, составить следующую курьезную фразу: «Сел в межень на мостец подле досчана, а сам изгиляется, калитку, хряпу и другое слетье ест, кокоркой прикусывает; дьянки на дедовник на онуко повесил, у юдка ярыги купил, а на что ему тыи, шишко его знает; вухи у него длинные, бухтится; эко вылюдье!» Иа общепринятом языке это значило бы: «сел в свободное время на ларь, а сам кривляется, брюкву, капусту и другие огородные овощи ест, ватрушкой прикусывает, рукавицы на репейник навыворот повесил; у жида-пьяницы купил, а на что они ему — черт его знает; экая красота!» Подобные фразы можно бы, пожалуй, составить и для других районов великой матушки России, но в Старой Руссе, почти на грани древне-московского и древне-новгородского влияний, при скуке лечения, составление их могло бы успешно заменить раскладку всяких пасьянсов и игру в винт, не лишенных и здесь своей полной всероссийской гражданственности.

Крестцы.

Отличия Крестецкого уезда. Характерность местных ямщиков. Прежний булыжный путь. Историческое: поворотный пункт Батыева нашествия и важное мероприятие Скопина-Шуйского. Собор. Деятельность бывшего губернатора Э. В. Лерхе. Добрые отношения сословий. Тихвинская водная система.

Путь от Старой Руссы к Крестцам и далее, до станции николаевской железной дороги «Торбино», проходил поперек Крестецкого уезда, по дорогам, из которых иные на картах даже черточкой не обозначены, следовательно, по настоящим грунтовым. Много встречалось моховых пространств, называемых здесь «невьи», от которых только мало-помалу совершался наш подъем на Валдайскую возвышенность.

Сначала местность шла ровная; последовали две переправы на паромах через Ловать и очень близкую к ней и в этих местах почти параллельную Полу; затем начались холмы, доказывавшие воочию, что насколько ровен Старорусский уезд, настолько холмист смежный с ним Крестецкий, особенно в юго-восточной части. Тут езда на почтовых действительно любопытна, потому что с извилинами дороги, с подъемами и спусками виды меняются ежеминутно. Тут, в этих местах, еще сохранился тип настоящих ямщиков, имевших когда-то центр в известном Зимогорье — недалеко от Валдая, потому что где же было им и образовываться, как не на самом торном в былые дни тракте от Петербурга на Москву, по которому в свое время проехали, и не один раз, все большие люди времен Петра, Екатерины, Александра и Николая; по Валдайской возвышенности проходили самые гористые части этого тракта, и школа для ямщиков была великолепная; она чувствуется и до сих пор.

Страна населена довольно густо, села очень велики и построены так, что, в случае пожара, должны служить рассадниками погорельцев; фабричной и заводской промышленности здесь нет совсем; все местное дело сосредоточивается на хлебопашестве и сплаве дров по мелким речонкам в Мсту, а оттуда в озеро Ильмень.

Очень вероятно, что озеро это заливало когда-то своими водами те низменные пространства, которые опушены в настоящее время мхами и обильно порастают клюквой, голубикой и брусникой. Вероятно, что многочисленные речонки, из которых иные, как, например, Маять, ведут свое имя от глагола «маяться», — так сильно утомляется она, одолевая бессчетные излучины, — что эти речонки когда-то образовывали только течения в озере, бывшем тогда гораздо большим.

Крестецкий уезд расположен очень счастливо. Когда-то перерезывал его поперек широкий тракт от Петербурга на Москву; теперь по нем тянется в длину николаевская железная дорога и семь станций, из них дне первоклассные: Вишерская — на севере и Окуловская — на юге, расположены в этом уезде; кроме того, поперек него протекает Мета; надо сознаться, что подобной удачи в географическом положении поискать. Уезд всей своей производительностью тянет к Петербургу, торгует сеном и молочными продуктами, и торгует хорошо; здешнее земство имеет 60,000 рублей запасного капитала, ничего не должно губернскому, и на нем числится очень мало недоимок казне; травосеяние здесь существенная статья хозяйства, и клевер дает до 400 пудов с десятины.

Исторических воспоминаний за этими местами немного; есть предание, что деревня Княжий Бор зовется так потому, что здесь стоял с войском Иоанн Грозный по пути к Новгороду и принял послов новгородских; говорят, что деревня Вины зовется так потому, что здесь собирались когда-то какие-то «боярчики» и угощались разными винами; показывают близ села Зайцева придорожный крест, под которым покоится Божий человек, юродивый Симеон, ходивший здесь более 40 лет тому назад и пользовавшийся значением.

Лихо шла езда по холмам Валдайским; пыль в ярком солнечном освещении, развеваемая ветром, кудрилась по сторонам; коляски при заворотах круто повертывались на шкворнях, а в песчаных местах, при подъемах, вслед за тем, как раздавался возглас: «у-ух! родимые!» надо было закрывать рот и глаза. Приблизительно на полдороге к Крестцам, грунтовая дорога уступила место шоссе; в селе Зайцеве, перед самым выездом на шоссе, пришлось проехать по весьма своеобразной древности, а именно с грунтовой дороги перебраться, на короткое время, на сохранившийся каким-то чудом кусочек старого московского булыжного тракта. Эти три представителя путей сообщения, а именно: дороги грунтовая, булыжная и шоссе, могли быть оценены по достоинству на протяжении каких-нибудь десяти минут времени; до железной дороги, т. е. последнего, новейшего типа сообщений, отсюда сорок пять верст.

В Крестцы путники въезжали около часу ночи. Совсем стемнело и едва виднелось направление шоссе, прорезавшего город, когда-то опоясанный валом и переименованный из ямщичьего яма в город, в 1776 году; в 1779 году стал он снова ямщичьим ямом, в 1802 произведен вторично в уездные города, каким остается и до сегодня.

Несмотря на замечательную скудость исторических данных, касающихся Крестцов и их окрестностей, следует, однако, упомянуть о следующих двух.

Есть полное основание полагать, что Батый, полонив Русь и направляясь на северо-запад к Новгороду, доходил только до здешних мест. Новгородская летопись сообщает, что, в 1238 году, Батый, «гонятися от Торжку оли до Игнача креста, за 100 верст от Новагорода», не пошел далее, а повернул вспять; Карамзин замечает, что тогдашние версты были вдвое длиннее теперешних, так что указанное летописью расстояние до Новгорода верно, а болота и леса представлялись, действительно, непроходимыми. В 1327 году Крестцы вспоминаются в числе местностей, опустошенных крымцами. Как поворотный пункт Батыева похода на Русь, скромные Крестцы но лишены, следовательно, самого выдающегося значения, и если бы ставить памятники не только людям, не только сражениям, но и другим фактам высокого значения, то сгинувший «Игнач крест», несомненно, подлежал бы восстановлению.

Другое историческое воспоминание несет на себе сходный с этим характер. Оно касается 1609 года и сохранено в Никоновской летописи. Когда, победив поляков под Калязином, Михаил Скопин-Шуйский сносился оттуда с городами севера, собирая великую защиту, он, желая действовать по-прежнему в союзе со шведами, послал Одадурова с дворянами вдогонку за де-ла-Гарди, уходившим к границе, вследствие недовольства своих войск; эти дворяне нагнали шведов в Крестцах и от имени Скопина обещали им 6,000 рублей деньгами, 5,000 рублей соболями и уступку города Кексгольма за помощь нашим войскам, долженствовавшим идти на выручку Сергиевской лавры. Шведы согласились и пошли назад к Калязину, чем и обусловились последующие, очень важные события.

Год спустя, двадцатитрехлетний Михаил Скопин-Шуйский, освободивший лавру, взявший Москву, «еще не спасший, но спасавший отечество», весь окруженный славой и поклонением народным, юный и скромный в своем величии, был отравлен на пиру женой Дмитрия Шуйского, дочерью Малюты Скуратова; де-ла-Гарди, бывший другом Скопина, предупреждал его об опасности. Насколько проклятое имя Малюты Скуратова являлось в то время воплощением духа злобы, крови и тьмы, настолько яркой утренней звездой светит нетленная память Михаила Скопина-Шуйского. Он, двадцати трех лет от роду, в дружбе с двадцатисемилетним де-ла-Гарди, на темном фоне лихолетья, с его пожарищами и изменами, являет такой световой блеск в нашей истории, который еще ожидает своего художника; едва ли подыщется нечто подобное Михаилу Скопину-Шуйскому в других историях; в нем вся прелесть и свежесть Иоанны д’Арк и величественное очертание мифологических героев, вдохновлявших Гомера.

Крестцы несут свое имя, вероятно, от того, что здесь скрещивались пути Новгород-Валдай и Боровичи-Демянск; жителей в городе немного менее 3,000 человек; следы пожара 1886 года исчезли еще не совсем. Центр гористого уезда — город расположен в местности довольно ровной, и в ясный солнечный день не лишен миловидности, в которой главную роль играют, конечно, церкви с их высокими маковками и сияниями православных крестов.

Местный собор екатерининского времени 1777 года; на восьми гранях купола, лежащего не на барабане, а на стенах, — изображения святителей; над люстрой — Саваоф; по стенам в рисованных рамах тоже изображения святых бытописаний; вся эта живопись не старее пятнадцати двадцати лет. В зимней церкви три престола, в летней два; выкрашен собор снаружи в голубую краску. Подле него расположены почти все учреждения, помещающиеся в зданиях того же екатерининского времени, что и собор: острог, больница, казарма, управление уездного воинского начальника. В тюрьме нельзя было не обратить внимания на хорошо устроенную церковь и не припомнить при этом деятельность бывшего новгородского губернатора Э. В. Лерхе. У нас вообще легко забывают видных административных деятелей, и это совершенно неправильно, потому что следы их честной, хорошей и долговременной заботливости, — в данном случае немного менее двадцати лет, — переживают не одно десятилетие. память названного губернатора, по всей Новгородской губернии, сохраняется повсюду, и множество благотворительных учреждений и прекрасно устроенный в Новгороде музей древностей, археологии и этнографии с богатой библиотекой, не говоря о многом другом, живо напоминают эту деятельность. Записывая впечатления пути, следовало вспомнить и о ней.

Вероятно, не чуждо этой деятельности и другое отрадное впечатление, вынесенное из Крестецкого уезда, а именно тот мир и покой, то соревнование на пользу общую, которые сказываются здесь в дворянстве, земстве и горожанах. К несчастью, это далеко не так в других уездах и губерниях. Это та же нехорошая черта, которая сказалась, но только гораздо более рельефно, в прибалтийском крае, где к явной разноголосице сословной присоединилась еще и разноголосица вероисповеданий и народностей и полное особничество одних только немцев. В этом нельзя было не усмотреть необходимости усовершенствования местного управления; оно настоятельно требует значительно большего объединения и связанности разных элементов местного самоуправления и властей. Только такое объединение, только такая направляющая сила могли бы послужить тем важным, многообразным интересам, которые обеспечиваются единодушием и взаимной поддержкой действующих в своем месте и имеющих каждый свои обязанности людей.

Отъезд из Крестцов состоялся около полудня. Далекий путь лежал на Тихвин, мимо Грузина. От Крестцов до Грузина предстояло сделать пятьдесят пять верст грунтовой дорогой, затем 2/3 часа пути по николаевской железной и еще двенадцать верст, до Грузина, по Аракчеевскому шоссе.

Путь к Тихвину.

Местность подле Грузина ровная и вся в богатейших заливных лугах; весной, во время наводнения, она покрывается водой, и только Грузино держится поверх её. Местное сено идет в Петербург; идут отсюда и дрова, доставка легка и недорога. Здесь же, близ Грузина, есть несколько спичечных заводов. Едва кончаются заливные луга, как местность совершенно преображается и становится глубоко-песчаной и для лошадей трудной; это — путь тихвинских богомольцев; можжевельник, обыкновенно кустящийся, вытягивается здесь в могучие, высокие штамбы, и так как зелень его очень похожа на зелень туи, то лесной пейзаж не лишен красоты и своеобразности. Красивы места близ Кукуя, подле станции Липногорской; особенно красиво последнее место на берегу реки Сяси. На последнем перегоне к Тихвину указывали на усадьбу Кулотино, в которой поселил граф Аракчеев свой супругу. Тут опять глубокие пески; чернолесье чередуется с голыми местами.

Так как при посещении Тихвина предстоит к описанию многое, то уместно будет сказать здесь несколько слов о Тихвинской водной системе, по одной из важнейших рек которой, Сяси, путники переправлялись.

В предшествовавшие путешествия по северу России путники ознакомились с системами Вышневолоцкой и Мариинской. На этот раз предстояло ознакомление с третьею, Тихвинской системой.

Три названные системы водных путей соединяют Петербург с Волгой. Все три системы возникли по мысли Петра I, но окончены разновременно, после многих колебаний и опытов, причем движение по Тихвинской открыто только в 1811 году. Но услуги народному хозяйству со стороны всех трех систем оказались не одинаковыми; развилась и достигла хорошего, прочного положения только система Мариинская, тогда как обе другие зачахли в полном смысле этого слова; по Мариинской системе идет грузов в четыре раза более, чем по обеим другим, вместе взятым. Убийцами этих систем были сначала железные дороги: николаевская, московско-нижегородская и рыбинско-бологовская, а затем счастливый рост и преуспеяние системы Мариинской, в прямой ущерб другим.

Здесь не место вдаваться в подробные обсуждения того, почему оказалась такой счастливицей одна из систем — Мариинская; этому имелось много важных причин, и миллионные затраты, сделанные на нее, имели свои веские основания и принесли, и приносят многоценные плоды.

На Тихвинской системе конкуренция отразилась менее гибельно, чем на системе Вышневолоцкой, лежащей теперь в деревянных и каменных одеяниях шлюзов своих почти совершенным мертвецом. На Тихвинской еще есть кое-какая жизнь, хотя без всякого сравнения укороченная, трудная, жаждущая обновления. Вместо прежних семи тысяч судов, ходивших по ней вверх и обратно с товарами на пятнадцать миллионов рублей, теперь проходит только несколько сотен, и целый ряд ходатайств самых настоятельных со стороны новгородского губернатора, новгородского губернского, тихвинского и устюженского уездных земств и тихвинского городского общества свидетельствуют единогласно о том, что угасание деятельности этой системы отразилось и отражается чрезвычайно невыгодно на благосостоянии всего населения смежных с ней губерний и уездов. А между тем, когда-то, купцы древнего Новгорода ездили на ярмарку в Холопий Городок, нынешнюю Мологу, при впадении Мологи в Волгу, и эта ярмарка считалась первой в России, и одних пошлин с неё собиралось около ста восьмидесяти пудов серебра.

Тихвинская система имеет всего протяжения от Волги к Петербургу 659 верст, то есть она на целых 250 верст короче Мариинской и на 550 короче Вышневолоцкой; говорят также, будто продолжительность навигации по ней на полтора месяца менее, чем на Мариинской; казалось бы, вследствие этого система могла бы дать очень большую экономию как во времени, нужном на перевозку, так и в стоимости её. Но та, и другая только кажущиеся выгоды, вследствие многих существенных причин, из которых главные: мелководье рек Сяси и Чагодощи и неустройство Мологи, обусловливающие необходимость перегрузки во время пути целых пять раз. Можно представить себе потерю времени и возрастание путевых расходов!

Нельзя сказать, чтобы правительство не сознавало печалей Тихвинской системы и не помогало насколько могло. Уже семь лет спустя по её открытии, в 1818 году, утверждались различные на этот предмет проекты и отчасти приводились в исполнение; то же самое имело место в 1833, 1847, 1853, 1861, 1876 и 1882 годах. В 1874 году рассматривались предложения Башмакова по улучшению всей системы и правила для основания с этой целью товарищества, с капиталом в 16.400,000 рублей, с правом сбора с проходящих судов в течение сорока пяти лет.

До 1880 года проект этот рассмотрен не был; затем предположено произвести изыскания, но в 1886 году само министерство приступило к составлению полного проекта. Министерство, рассмотрев вопрос и найдя, что осуществление полного проекта коренного улучшения Тихвинской системы, для обеспечения перехода судов с 7,000 пудов груза от Рыбинска к Петербургу, без перегрузки, в двенадцать дней потребовало бы до 3¹/₂ миллионов рублей расхода, что несвоевременно, ограничилось разработкой части проекта, а именно улучшением самого больного места системы — реки Сяси. Этот последний проект обошелся бы своим исполнением только в 343,000 рублей, сократил бы продолжительность пути на пять суток, стоимость перевозки на 3-4 копейки с пуда и дал бы возможность устройства правильного пароходства между Тихвином и Петербургом. С осуществлением этого проекта было бы также удалено одно из разрушительных условий нынешней системы: дрова, которые в настоящее время, по мелководью Сяси, сплавляются россыпью и недопущение сплава которых было бы равносильно полному запрещению эксплуатации местных лесов, что невозможно, — пойдут тогда на судах и не будут засорять и разрушать берега и русла. Проект предлагал канализовать Сясь устройством двух каменных и шести деревянных шлюзов, устроить, кроме того, в Рождественских порогах, а также привести в систему и улучшить, для уменьшения скорости течения Сяси, расположение ныне действующих «Кулевых запруд». Пока что, ввиду многих существенных причин, проекту этому движения не дано; но из этого ни в каком случае не следует, что Тихвинская система и ходатайства земства забыты: есть нужды для государственного казначейства более настоятельные.

Тихвин.

Наплыв богомольцев к празднику. Тихвинские монастыри. Явление иконы. Особенности возникновения монастыря. Построение храма. Цари Василий Иоаннович и Иоанн Васильевич. Начало обители. Славная защита в лихолетье. Описание соборного храма Успения. Икона Тихвинской Божией Матери. Икона Старорусской Божией Матери. Кому принадлежит она? Вековые ходатайства. Другие иконы. Историческая картина Истомина.Ризница и её богатства. Другие храмы монастырские. Крылечко и его иконы. О Реконской обители. Странник Шапошников. Легенда о могиле Иоанна Антоновича Ульриха. Введенский женский монастырь и его былое. Усыпальница царицы Дарьи Алексеевны. Закладка памятника Петру Великому.

День праздника Тихвинской Божией Матери в городе Тихвине, 26-го июня, занялся хороший; огромные толпы народа разместились по берегам Тихвинки, по направлению к монастырю, ясные очертания которого, высившиеся на левом берегу реки, в стенах и башнях, с остриями куполов и колоколен, видны были очень хорошо из окон помещения, находившегося на правом берегу, в доме начальника шоссейной дистанции, построенном на довольно высоком, песчаном холму побережья и окруженном деревьями. Обедня назначена была в Богородицком мужском большом монастыре.

В высшей степени типичны толпы богомольцев в дни больших монастырских праздников, толпы, состоящие из множества представителей дальнейших окраин русских, со всеми отличиями, свойственными их очертаниям и одеяниям. Большинство — серый люд и люди возрастные; затем следует значительное количество мелкого купечества, на ярких одеяниях женщин которого играют все семь основных цветов радуги и вполне отсутствуют те смешанные краски, которыми отличаются одежды дам, следующих модным журналам. Велико также количество старух и стариков, вся жизнь которых распределена исключительно между посещениями различных обителей; в них преобладание темных и серых одеяний, классические посохи, котомки и лица, опаленные всеми вьюгами севера, всеми горячими полднями нашего юга, лица, резкие черты которых могут доставить художнику по экспрессии богатейшую «пищу.

Еще вчера, по пути сюда, вдоль песчаной, трудной дороги встречались подобные странники и страннички, направлявшиеся в Тихвин; другой главный путь, водяной, ведет сюда от Петербурга — Невой, озером и каналами — и совершается в пять дней. На праздник прибыло народу более десяти тысяч человек; в самом Тихвине жителей 6,554; каменных домов 35, деревянных — 1,088; во в уезде из числа 18,571 дома — каменных только 2.

Живописно и неподвижно стояли толпы народные у ворот монастырских, в ожидании начала богослужения. В воротах, над которыми помещается небольшая церковь Вознесения, времен царя Федора Иоанновича, на входивших смотрели во множестве лики угодников Божиих, а из глубины двора монастырского, в конце густо оттененной аллеи, стояли открытыми врата главного храма Успения. Справа и слева, из-за ограды высились памятники богатого кладбища в, где только можно было людям вскарабкаться повыше, чтобы лучше рассмотреть, везде виднелись непокрытые головы и творились крестные знамения. Сквозь паперть церковную, огибающую храм Успения с западной и южной стороны, украшенную потемневшими изображениями из Апокалипсиса и другими, путники проследовали в собор. Вправо от входа, подле массивного столба, виднелась главная святыня монастырская — лик Богоматери Тихвинской, озаренный солнечным светом и множеством огней; к празднику этой иконы, чтимой во всей Руси, и к поклонению ей, именно в этот день прибыл сюда народ. Чтобы напомнить значение Тихвинской святыни, прежде описания посещений и осмотров, следует обратиться к давно прошедшему времени и восстановить, хотя вкратце, основные черты её возникновения и истории, тесно связанные с бытием русской державы, от далеких и мрачных дней. Только вслед за таким напоминанием одухотворятся в полном значении твердыни монастырские, и понятно станет всероссийское её почитание.

Не вдали от Ладожского озера, там, где кончается водное сообщение с Волгой, называемое Тихвинским, расположены по соседству четыре монастыря. Главная обитель, это — монастырь Тихвинский-Богородицкий, в двухстах саженях от него Введенский девичий, в четырех верстах Беседный Николаевский и в пятнадцати Дымский Антониев. Если принять в расчет многочисленные часовни и кресты, поставленные набожностью людской и разбросанные далеко кругом, по лесам, дебрям и дорогам, то весь этот уголок земли Русской является святым местом, исстари пользующимся известностью, в особенности в простом народе, далеко кругом, даже «далее морей бушующих». В Дымском Антониевском монастыре почивают мощи преподобного Антония; во Введенском девичьем покоится благоверная царица Дарья Алексеевна, четвертая супруга Иоанна Грозного; в большом Богородицком посетитель не встречает обычной святыни — мощей, или какой-либо замечательной могилы, и этому есть спои причины, о которых мы скажем впоследствии.

Девичий Введенский монастырь расположен в двухстах саженях от мужского Богородицкого. По древнему обычаю православной церкви, как это видно из жития преподобного Пахомия, а также Юлиана и Василисы и некоторых других, обители мужские и женские устраивались иногда одна подле другой, причем общее руководство духовное поручалось в таких случаях игумну. Таковы были в Москве монастыри Чудов и Вознесенский, в Новгороде, Владимире, Ростове. Настоятель Тихвинского Богородицкого монастыря в то же время благочинный Введенского девичьего, и в этом смысле оба они составляют как бы одну обитель. В католическом мире бывали монастыри двуполые, в одной ограде; они носили имя монастырей св. Бригитты, и развалины ближайшего к нам, к России, находятся подле самого Ревеля.

Один из множества тихвинских паломников, подъезжая к стенам монастырским в 1854 году, нашел их «благородной полувоенной архитектуры» — определение, решительно не поддающееся критической оценке; этот паломник обратил также внимание на то, что въездные ворота «стройные, несколько вогнутые, с четырьмя ионийскими колоннами, с огромными, решетчатыми, прекрасного рисунка створами, в которых более 600 пудов веса»; определение ворот «несколько вогнутые» это относительно точности сродни «благородной полувоенной» архитектуре; предание гласит, что ворота эти подарены императором Павлом 1 и украшали когда-то въезд в Аничковский дворец.

Возникновение Тихвинской обители значительно отличается от большинства возникновений других на Русской земле. Обыкновенно начиналось с пустынножительства того или другого отшельника, подле которого собирались другие люди, искавшие уединения и молитвы, возникали келийки, созидалось монастырское общение, затем составлялся устав. Очень часто избранное богобоязненными людьми место не замедливало стать целью странствий к нему паломников, шли к нему нищие, шли князья, и слава о чудесах и исцелениях души и тела расходилась с ними обратно, обусловливая приток других людей, нуждавшихся в укреплении веры, в добром совете, в утешении. Видимым доказательством являются чудотворные и явленные иконы и в большинстве случаев святые мощи тех замечательных деятелей церкви, от которых начинался монастырь: совершив все земное, прикрытые большей частью в «образе ангельском» схимой, они отходили на вечный покой, и тогда начиналась их вторая деятельность — предстательство за всех прибегающих к ним. Не признавать воздействия монастырской жизни на историческое развитие наше — значит отрицать факт прошедшего, настоящего и будущего; и сильно ошибается тот, кто видит только обрядовое значение монастырского жития и считает, что только темные, необразованные массы людские подчиняются его влиянию. Так может говорить человек, не читавший отцов церкви или если и читавший, то испугавшийся синтаксического строя их изложения, их цитат и текстов и, из-за внешности, проглядевший смысл; но кто взял на себя труд, — а таких из числа людей светских бесконечно мало, — действительно вникнуть в писанное, тот непременно изменит свое мнение до основания.

500-летие Тихвинской Божией Матери. Вид тихвинского монастыря

Наши монастыри составляют одну из живоносных артерий народной жизни. Были таковыми когда-то для своих стран и монастыри католические, но теперь они не более, как окаменелости некогда живых артерий, и в действительной жизни, подобно нашим, не участвуют.

Тихвинская обитель началась, сложилась и действовала несходно с большинством других. В конце XIV века, при великом князе Дмитрии Иоанновиче Донском, место, на котором теперь высится монастырь, было, по словам летописца, совсем пустынно и этого места «никто же знаеше и никим же именовано бысть, не точию человеком, но и зверем земным в жилище тогда не обреташеся, понеже блатно бе и равностью не одержимо и не како же отнюдь стройно». И в этой-то дремотной дебри, неизвестно кем и как, построен храм для помещения явленной иконы, пришедшей сюда по воздуху из Царьграда. Икона эта шла по воздуху, останавливалась над несколькими местами и, наконец, нашла, избрала свое место здесь; она снизошла с воздуха, говорит предание, на глазах многочисленной толпы, умолявшей икону сойти к ней. Об исчезновении в это время одной из икон цареградских имеется свидетельство тогдашнего константинопольского патриарха. Относительно того, которая именно из икон прибыла к Тихвину, можно повторить слова св. Дмитрия Ростовского и успокоиться на том, что «неизвестных нам вещей тщетным любопытством не истязующе». Кому явилась икона, кому явилась именно на этом месте Матерь Божия со св. Николаем, кто построил храм? Все это, в прямую противоположность другим нашим обителям, остается относительно Тихвина в тумане. Ни к какому имени, ни к какому событию не приурочивается её возникновение: это действительно в полном смысле слова историческая дебрь, которой «никто же знаеше и никем же именована бысть» и в которой появилась икона.

Немного позже эти исторические сумерки освещаются двумя последовательными пожарами. Семь лет спустя после построения церкви и часовни обе сгорают от непогашенной свечи; отстроенные вновь, они, ровно чрез пять лет, в соответствующую ночь, снова сгорают; в обоих случаях икона спасена: в первый раз она найдена невредимой на можжевеловом кусте, во второй — в самом пепле пожарища; спасен и крест часовни. Третий по счету, гораздо обширнейший храм и часовня, воздвигнутые на этом месте, простояли более ста лет, когда великий князь Василий Иоаннович, прослышав о явленной иконе Тихвинской, велит на счет казны своей построить церковь каменную с папертями и, несколько лет спустя, лично посещает ее в сопровождении преосвященного Макария Новгородского, впоследствии митрополита.

Это великокняжеское посещение факт уже совсем исторический, но большего Богородицкого монастыря все-таки еще нет, а возникает в пустыне, по воле великокняжеской, малый монастырь Николаевский Беседный, вероятно, не задолго предшествовавший большому Тихвинскому Богородицкому, и только 177 лет спустя после явления иконы, при посещении церкви в 1547 году царем Иоанном Васильевичем, он, видя, что икона управляется мирским священством и что вокруг церкви расположено множество селений, повелевает основать мужскую обитель.

Несходны с судьбами других монастырей, даже совсем противоположны им, первые годы, следовавшие за царским повелением. Тогда как в Соловках, в Кириллове, в Киеве, на Валааме пустынножительство устраивалось подле первоучителя, подле его келийки, и основания устава монастырского преподавались и завещались им, здесь, — в Тихвине, возникло монастырское братство подле богатого каменного храма, известного уже на всю Россию, и дело постройки зданий, составление устава и обычаев монастырских поручено царем целой группе архимандритов и игумнов других обителей, нарочно собранных для этого и поставленных под главенство архиепископа новгородского Пимена. Если в других обителях от малого начала, от одной келийки плодились другие, шло распространение не вдруг, а общежитие, трапеза и стены являлись только после векового существования, здесь сооружено сразу 44 кельи, поставлена обширная трапезная, прорыта канава, воздвигнуты стены, а деревянные церкви заменены каменными. При возникновении других обителей, подле них, и опять-таки мало-помалу, возникали поселки, деревушки, обращавшиеся иногда, со временем, в города, — в Тихвине наоборот: ко времени устройства монастыря, на месте этом расположено было множество селений, и для освобождения места существовавший старый посад отнесен версты за три в сторону. Характерной особенностью является, наконец, и то, что царское повеление, последовавшее в 1547 году, воплотилось только 11 февраля 1560 года, с назначением, вслед за окончанием работ и по составлении устава, первым игумном Кирилла.

Не прошло и полувека со времени возникновения обители, иноки которой сошлись к ней из разных других монастырей и, следовательно, как и устав монастырский, не возникли на месте, а были собраны с разных мест, — как уже пришлось им постоять за себя, за святыню, за отечество и показать, что в этом они то же, что остальные их собратья. Наступило лихолетье. Самозванец «виста бо паки ин некий зверь, нарицая себя царевичем Дмитрием Углицким», появились другие самозванцы, а за спинами их всякие люди, «польстии и литовстии»; призванные нами на помощь шведы, предводимые де-ла-Гарди, вместо защиты, «взяли на копье» всю великую область новгородскую и вместе с ней и Тихвинскую обитель.

Удрученная до глубины душевной, занятая врагами, страна тихвинская и её монастырь не переставали молиться за судьбы раздираемой междоусобицей родины, как вдруг к ним, к плененным и окруженным кольцом войск неприятельских, доходит весть о воцарении царя Михаила и о том, что ко Пскову двигаются за рекой Устью воеводы царские, и что надо послать просить их принять обитель и вручить ее царю православному. Предстояла двойная трудность: сговориться людям тихвинской стороны с людьми в обители, а затем, приняв общее решение, оповестить сквозь ряды приятельские дружины наши, шедшие на Псков под начальством князя Симеона Прозоровского. И то, и другое исполнили Воейков и Арцыбашев и возвратились в обитель. Скоро увидели со стен монастырских приближение русского воинства; произошла стычка на Усть-реке, и шведы разбиты; игумен Онуфрий и сидевший в занятой шведами обители воевода Трусов порешили кончить со шведами и внутри обители, ударили на них и перебили.

Извещенный о двойном поражении, де-ла-Гарди, стоявший в ста верстах от Тихвина, двинулся к нему; 13 июня 1613 года вырезал он в посаде Тихвинском всех, не успевших скрыться за стенами обители, и тогда начался длинный ряд усилий шведских одолеть единственный русский оплот, оставшийся или, лучше сказать, вышедший из-под их власти в стране новгородской. Летопись подробно сообщает о всех судьбах упорной борьбы: нашелся в обители изменник Гаврилко, родом из Смоленска, явились в ней раздоры, и все это под грохот «огненного стреляния из великих бранных сосуд». Пока в осажденной обители пришли к решению оповестить царя и просить о присылке помощи и к нему отправлены послы, царь уже знал о судьбах Тихвина и направил к ному от себя рать под начальством Сумбулова. Монастырские послы встретили ее, но неосторожность воеводы и измена переяславца Федора были причиной поражения этой рати, и осада обители возобновилась с большей против прежней ожесточенностью; игумен Онуфрий взят в полон.

Красноречиво описание летописца о том, что происходило в обители в это время; как в значительном сборище всех возрастов и полов, в виду ярости осаждавших, возникло «самонадеяние и нечистоты греховные», и как Пречистая Дева, явившись старцу Мартиниану, пришедшему сюда из Соловок, повелела изгнать «развратников и скверноделателей», что и исполнено. Одновременно с этим работали шведы в подкопах, против которых наши повели подземные «слухи»; опять имела место измена: бежали казак Тяпка и помещик Пересветов из пределов ростовских и оповестили шведов об оскудении и неурядицах в обители. Тогда решен был приступ. Понесли шведы лестницы и огонь для поджога, но вышедшие на стены крепостные, стар и млад, лили на них кипящую воду, смолу, кидали бревна, а 14 сентября 1614 года, после вторичного явления двум старцам, Богородица совершила чудо: показалось шведам, что идут от Москвы несметные русские полчища., и они, «возмятошася, всколебашися и яшася бегства, со студом, друг друга со зади биюще». Во след бегущим вышли защитники из крепости и гнали шведов «секуще аки стеблие».

Только временно отдохнул монастырь: не прошло года, как состоялось второе нападение; думали тихвинские, захватив икону, бежать в Москву, но икона не поддавалась, не могли ее снять с места, и тогда решено было умереть, не сдавая обители. Только в полдне ходьбы находились шведские войска, и опять совершилось то же чудо: появилось перед глазами шведов несметное воинство, и они от реки Сяси бежали. Весть о бегстве врагов, принесенная в монастырь, возбудила недоверие; но груды оружия, брошенного шведами, поломанные кустарники и множество людей, втоптанных в болота, подтвердили не только о бегстве, но и о его невероятной стремительности.

Вслед за появлением двух призраков спасательных ратей и бегством шведов от Тихвина не замедлила освободиться и вся новгородская страна. Мир, заключенный со шведами в 1617 году, состоялся в пятидесяти пяти верстах от Тихвина, на реке Сяси, в Столбове, пред копией, снятой с чудотворной иконы Тихвинской, и монастырская жизнь пошла навстречу временам более мирным.

Соборная церковь Успения Пресвятые Богородицы, как и все в монастыре, сгорела почти до основания в великий пожар 1626 года, но, при возобновлении, старались воссоздать её былой облик. Она имеет пять луковицеобразных глав на высоких шейках, суживающихся под самыми куполами. Внутри собор очень светел; круглый купол покоится на барабане, в котором прорезано десять очень узких окон; внизу барабана изображения праотцев — Ноя, Авеля, выше — в два ряда — ангелы Господни, еще выше — силы небесные, над ними, уже в самом куполе, херувимы и серафимы и, наконец, венцом этого живописного одухотворения, на высшей вышине — изображение Св. Троицы. Своды храма крутые, цилиндрические; четыре массивных столба, обставленные понизу иконами, несут купол; белые стены в два света; обильная стенопись, трудов ярославских людей, под надзором Логина Шустова, окончена при императоре Павле I. Стены, арки, откосы, своды, алтарь, диаконник, паперть населены вплотную изображениями сцен из Библии и Евангелия, важными обликами отцов церкви, пророков, святителей, мучеников и их деяний; на горнем месте есть изображение Спасителя в виде архиерея; в другом месте Он изображен в виде младенца; в алтаре «Отче наш» в шести картинах; сцены из Ветхого Завета идут по стенам по верхнему поясу, каждое в отдельной рамочке и небольшой величины. Характерны изображения страшного суда, темницы из книги Лествичника, Нифонта с чудесами и видениями, образ, именуемый «отрыгну сердце мое благо», и многие другие. Всем им далеко до художественности, но для людей простых и глубоко верующих они и ясны, и красноречивы, и хороши, и это еще вопрос: правы ли будут те, которые предложат для поклонения простому народу изображения академически-правильные и колоритные, но ничего не говорящие тому сердцу и тому пониманию, для которого они, главным образом, назначены. Шестиярусный иконостас, увенчанный Распятием, это целая книга в лицах, целая хартия икон; верхний ярус — страсти Господни; художество не поскупилось на лепные украшения колонн, карнизов, кронштейнов, и в них царят гроздья, листья, лозы, витые колонки; чудотворная икона Богоматери Тихвинской поставлена, как сказано, на первом, правом от входа столбе; на левом столбе помещена другая святыня — икона Богоматери Старорусской.

Первая из них виднеется под дробной, богатой сенью, не подходящей стилем своим к иконостасу и остальной лепной и резной работе, и драпируется занавесками, пеленами, подзорами, которых имеется в ризнице несколько; на наружных сторонах створов её изображены Богоматерь и св. Николай, на внутреннике — архангелы Михаил и Гавриил; вся она украшена каменьями, имеющими значительную ценность. Против иконы, в западной стенке, пробито широкое окно, так что икона видна и при запертых дверях церкви, и тут вечное присутствие молящихся, собирающихся со всех далеких стран земли Русской. Икона Тихвинской Божией Матери одна из самых богатых по ценности украшений, превосходящей 100,000 рублей; замечателен изумруд — пожертвование императрицы Анны Иоанновны в 1734 году, на нем вырезано Распятие с предстоящими; сафир великой княгини Екатерины Павловны и др. лампада перед ней вся золотая, в каменьях, стоить свыше 42,000 рублей и принесена в дар графом Николаем Петровичем Шереметевым в 1803 году, по смерти жены и рождении сына Дмитрия, который, в свой очередь, поднес иконе громадный серебряный подсвечник, в три слишком пуда весом. С 1886 года икона переносится ежегодно в мае и сентябре из холодного собора в церковь Рождества Богородицы и обратно; перед ней постоянно теплятся 10 светильников в серебряных лампадах. С иконы Тихвинской Богоматери снято несколько копий и многие из них чудотворны. Так, имеется копия под Москвой в Драгомилове и в Малых Лужицах, в Кирсановской женской обители Тамбовской губернии, в Пензенской губернии в Керенском женском монастыре и в городе Чембарах; с последней сопряжено воспоминание о чудесном спасении города от холеры в 1848 г. Темное изображение лика Богоматери Тихвинской с предвечным Младенцем на руках хорошо известно всей России; в многоценной золотой ризе кажет она яснее, чем при снятии ризы, потому что долгие, долгие годы погасили, почти совершенно, глубокой теменью черты, когда-то созданные кистью; одно из преданий приписывает ее св. Луке.

Вторая святыня храма, это икона Богоматери Старорусской, находящаяся на левом, от входа в храм, столбе. Поясной лик огромных размеров, почти четыре аршина без двух вершков вышины, при трех аршинах ширины, сохраняет черты гораздо явственнее, чем лик Тихвинской, на котором, кроме темени, видно очень немногое. Судьбы этой иконы таинственны: в Старую Руссу доставлена она, как говорит печатный источник 1609 года, «когда-то» из Греции; предание гласит также, что в 1370 году перенесена она в Тихвин для избавления города от поветрия, где и пребывает в настоящее время. Уже в 1787 году ходатайствовали граждане Старой Руссы о возвращении своей дорогой иконы. Но им прислали в утешение только копию; с 1805 года идут многие усиленные, упорные ходатайства о возвращении святыни на её древнее место, но все они остаются бесследны, несмотря на то, что прав Старой Руссы на икону не отрицает никто. на ходатайство 1850 года Св. Синод положил определение, в котором, «не отвергая принадлежности образа Руссе», предложено «оставить оный в Тихвине до времени» и предоставлено гражданам Старой Руссы «просить у тихвинцев свой образ». Как и почему решил тогда Св. Синод так, а не иначе, сказать трудно; но, во всяком случае, если бы где предстояло восстановление справедливости, несомненно нарушенной и никем не отрицаемой, так это именно в данном случае. более пятисот лети тому назад отбыла икона со своего древнего места; сто лет слишком ходатайствовали люди о возвращении им их многочтимой собственности, и все-таки не достигли своей цели. И это тем непостижимее, что, во-первых, Тихвин и Старая Русса принадлежат к той же епархии; что, во-вторых, Тихвин богат и без того своей собственной, прибывшей к нему иконой; что недавно там прославлена еще и другая икона, а Старая Русса, гораздо древнее Тихвина, несравненно более, чем Тихвин, посещаемая из недалекой от неё столицы, — не имеет ни одной подобной святыни и должна довольствоваться копией с неё и ничем неизгладимым воспоминанием. Мы не знаем, следовали ли за ходатайством 1850 года другие ходатайства и не можем, конечно, предугадать решения, которое последовало бы на новое, если бы таковое появилось, но вышеупомянутое определение Св. Синода 1850 года как бы вызывает староруссцев на него, и собственником святой иконы признается не Тихвин^[16].

Перечисление других икон храма Успения заняло бы слишком много места, но нельзя не обратить внимания еще на один небольшой лик Пресвятые Богородицы Иерусалимской, называемой «всем скорбящим утешение», писанный по штукатурке, с которым повторилось чудо, имевшее некогда место в Лиде, где не могло быть исполнено распоряжение Юлиана Отступника, повелевшего «сечивами и оскордами» выбить из стены краски подобного же образа, краски, по мере ударов, только углублялись в стену, так, как и тут, при работах по счистке для возобновление перетлевшей живописи; волей-неволей пришлось только подновить очертания; в настоящее время изображение это обведено позолоченной рамой и представляется не фреской, а иконой, висящей на стене, как раз напротив иконы Старорусской.

Литургия в главном храме монастырском, в день годового праздника, совершалась особенно торжественно. Здесь, как и в Соловецком монастыре, только в меньшей степени, имеются отличия в богослужении, дарованные монастырю в разное время: рипиды, ковер, изображения на мантиях архимандритов, священнослужение с отверстыми царскими вратами, с посохом и многое другое. Церковное пение безупречно хорошо, и замечательно выдавался теноровый голос одного из мантийных монахов, управлявшего хором. Существенной частью в богослужении являлось также каждение Тихвинской иконе, для которого, так как она расположена недалеко от входа в церковь, священнослужащие каждый раз проходили вдоль всей церкви, и толпа народа, безмолвно расступаясь, давала им открытый путь.

В одном из углов паперти церковной замечается картина, не лишенная значительного исторического интереса, а именно: перенесение императором Павлом иконы Тихвинской Божией Матери из одного монастырского храма в другой, писанная в 1801 году Василием Истоминым.

На картине — портретные изображения императора и императрицы Марии, великих князей Александра и Константина Павловичей, в очень юные годы, и множество придворных кавалеров и дам в соответствующих времени одеяниях, а также духовенства; вероятно, большинство — портреты; нельзя, например, не узнать Безбородко и некоторых других.

Из главного храма ход ведет в соседнюю ризницу. Ризница эта чрезвычайно богата вкладами, одеяниями, сосудами, ковчегами, крестами, панагиями, пеленами на чудотворную икону. Большинство наших царей и цариц обогащали обитель дарами, о чем свидетельствуют многие сохранившиеся грамоты, большей частью в копиях; в подлинниках, кажется, только три; много жертвовали разные вельможи и купцы; имеется митра в 10,000 рублей, -труд и дар игуменьи новгородского Духова монастыря Максимиллы (Шишкиной); имеется покров 1662 года, дар князей Прозоровских, на гробницу отца их, в схимниках Сергия, того самого, который защищал обитель Тихвинскую, видел своими глазами чудеса Богоматери, что, вероятно, и рассказано вышитой вязью по борту покрова, прочесть которую надобно, как говорят, очень много времени. Замечательны некоторые старые Евангелия, так, например, одно 1552 года, дар богатого новгородца, с характерными заставками, орнаментами, писанное крупным уставом и начинающееся с Иоанна; в числе рукописей замечательны «Хронограф» XVI века, «Повесть чудна и зело полезна, сложена от древнего списания о иконном изображении и о написании иконы» Богородицы Одигитрии; малая продолговатая книга Псалтырь царя и пророка Давида, писанная, что очень характерно, с печатной, в 1680 году, повелением царя Феодора в Москве, в типографии Верхней; стихотворил ее Симеон Полоцкий, а ноты по рифме положены, повелением Иоанна и Петра Алексеевичей, «чрез композицыю, сиречь, чрез творение дьяком Василием Титовым»; книга Иоанна Златоустого «Маргарит», писанная в 1562 году, и 532-летний календарь «круг миротворный», писанный в 1540 году, с таблицами и чертежами, с прорезями для кругов лунного обращения. Вообще библиотека монастырская не лишена, если судить по каталогу, значения и подобрана хорошо и богато, относительно творений отцов церкви, патериков и духовно-философских сочинений.

От соборного храма путь лежал к другому храму монастырскому, расположенному в одном из углов ограды, ближе к святым воротам, к храму Покрова Пресвятой Богородицы, именовавшемуся до 1871 г. храмом Рождества Пресвятой Богородицы. Здесь многое ново, многое переделано, и, блистая позолотой, вовсе не говорит о древности; образа только что из-под кисти; обрамления иконостасов и икон новейших рисунков. То же, но только в большей степени, следует сказать и о церкви Воздвижения, сооруженной двадцать три года тому назад, увенчанной девятью главами и большим куполом; тут о древности нет и помину, что не мешает, конечно, достоинствам произведенных работ. Зато в обличии древности поднимается по соседству невысокая звонница, продолговатая, с пятью пролетами, напоминающая своих родных сестер Ростова Великого и Великого Новгорода.

Наделавшее в 1856 году много шума мгновенное исцеление тихвинского мещанина Боровского произошло не перед главной иконой Тихвинской Божией Матери, а перед ликом её, писанным al fresco, в подобие ей, на наружной стене Тихвинской церкви, над западными св. вратами. Чудо состояло в том, что юноша, ползавший на коленях два года за невозможностью ходить, болезнь которого была исследована и пользована врачами, сразу исцелился во время молитвы перед этой иконой. Настоятель монастыря просил тогдашнего митрополита Никанора произвести формальное исследование. В общем присутствии командированных с этой целью лиц духовного и гражданского ведомств, уездного предводителя дворянства, городничего и врачей, спрошено под присягой множество свидетелей, и несомненность факта подтверждена. В настоящее время, после признанного чуда, этого места не узнать: Святая икона, когда-то открытая на монастырской стене всем непогодам, видневшаяся высоко над землей, к которой поднимались по деревянной лестнице, составляет теперь центр особой, очень обширной, каменной часовни под куполом с пятью главами, и к ней поднимаются по двум широким каменным, идущим дугами лестницам. Сама икона обставлена и обвешена богатыми дарами верующих, освещается ярким светом просторной часовни и многими лампадами. До совершения чуда это место называлось «крылечком», так зовется оно и теперь, и будет, конечно, называться бесконечно долгие годы. На наружной стене часовни, между окон, писаны во весь рост великие подвижники Египта и Палестины. Пред этой иконой «на крылечке», как и на церковной паперти, подле окна, проделанного против иконы Тихвинской, постоянно находятся молящиеся.

Для полноты сведений об осмотренном мужском монастыре следует сказать еще немногое. В свое время монастырь был богат, так что в 1764 году, при перечислении его во II класс, он владел 4,312 крестьянами, 4,481 десятиной земли и четырьмя приписными монастырями. В I класс возведен в 1853 году, но с тем, чтобы дополнительное число братии оставалось на содержании обители, без расходов от казны; общежительный устав принять с 1798 года.

Хотя между настоятелями и тихвинскими деятелями монастырскими много имен почтенных, но выдающихся все-таки нет, как нет и особых, исторически сложившихся, подле того или другого подвижника, ярко и самостоятельно очерченных преданий и учений. Одна из причин этого кроется в самом характере возникновения монастыря по царскому повелению, а другая в том, что Тихвин лежит на торной путине наших водяных сообщений; путина эта существовала в очень далекой древности и подвижничеству не способствовала; она сделалась особенно людной со времени канализации, предпринятой Петром I.

В заключение еще одно очень любопытное сведение, сообщенное на месте и сохраняющееся в виде несомненного предания. Передают, будто на монастырском кладбище похоронен привезенный из Шлиссельбурга в 1764 году Иоанн Антонович Ульрих; говорят, что под страхом смертной казни запрещалось сообщать об этом кому-либо, что он похоронен ночью, что памятника нет, но место показывают: оно находится недалеко от собора, вправо, если идти к нему от святых ворот.

Преобладающее значение Тихвинской святыни, пребывающей в мужском монастыре, и постоянное движение паломников и поклонников к ней, обусловило то, что в двухстах саженях от него, словно в оттенении, может быть еще до возникновения монастыря мужского, держался и устроился Введенский девичий монастырь.

История этого девичьего монастыря, — полнейший однолеток истории мужского. Из него вел свой атаку на главный монастырь де-ла-Гарди и, в отмщение за неудачи, сжег его 14 сентябри 1613 года до основания. Один симпатичный женский облик сохраняется и поныне и как бы присущ этому монастырю: это невольная постриженица, четвертая супруга царя Иоанна Васильевича Грозного, Анна Алексеевна, из рода Колтовских, находившаяся в обители именно во время разгрома её де-ла-Гарди.

В пестрой летописи семи браков Иоанновых, заключенных последовательно с Юрьевой, Темрюковой, Собакиной, Колтовской, Васильчиковой, Василисой Мелентьевой и Марией Нагих, четвертый брак с будущей постриженицей Тихвинской стоял, так сказать, на рубеже беззаконностей Иоанновых. Анна Алексеевна была «девицей весьма незнатной», и царь женился на ней «без требования святительского благословения» и уже потом созвал епископов, которые, «проливая слезы», все-таки признали этот брак и часть наложенных на царя епитимий приняли на себя; но «дабы беззакония царя не были соблазнительны для народа, епископы грозили ужасной церковной клятвой тому, кто дерзнет взять четвертую жену». Это совершилось в 1572 году, а уже в 1577 году царица пострижена, вероятно, насильно, в Тихвинской обители и уступила место свое Анне Васильчиковой. называлась ли эта пятая жена Иоаннова царицей, совершилось ли бракосочетание — неизвестно, но с её преемницей, «прекрасной вдовой» Василисой Мелентьевой, царь положительно не венчался, а взял только молитву на сожитие с нею, с «женищем». от последней, седьмой супруги Иоанновой, от Марии Нагих, родился царевич Димитрий, и этим обусловилось все, что сопряжено с именем Годунова.

Инокиня Дарья, бывшая царица Анна Алексеевна, во время хозяйничания в монастыре шведов и литовцев, с двумя племянницами своими, княжнами Леонидой и Александрой Гагариными, скиталась по лесам, как и другие монахини, и тайно, говорит предание, собирались они в обитель на служение литургии; жила она в это время близ одного озера, называемого Царицыным, где теперь поставлена часовня, и еще в 1854 году виднелись остатки какого-то деревянного жилья. После Столбовского мира Введенская обитель восстановлена вполне и лучше прежнего инокиней-царицей, управлявшей ею. В монастыре хранится её духовная, в которой объяснено, что все в храмах и монастыре устроено ею, и подробно указано, кому что наследовать, причем не забыты и распределены различные розданные ею крестьянам «для их скудости» денежные займы и приказано взять: с Иванки пятьдесят рублев, с Макарки двадцать рублев, с Федьки десять, с Михалки два рубли и т. п. Главным наследником оказался монастырь, ей воссозданный.

Согласно новейшим изысканиям Токмакова, противоречащим тому, что известно было до сего дня, Введенский монастырь основан в 1560 году, т. е. позднее Богородицкого, задуманного царем Иоанном в 1547 году и воплотившегося в 1560; это мнение о возникновении обеих обителей одновременно едва ли справедливо, и девичью Введенскую надо, кажется, признать за древнейшую. Возобновление её в XVI веке определяет характер монастырской архитектуры, но в последнее время здания сильно подновлены. Над широкими дверями монастыря, каменными и невысокими стенами с башнями, обсаженными деревьями, имеющими несколько садов и содержимыми в порядке, высится колокольня, выстроенная недавно в «простом и приятном стиле»; это одно из ничего не говорящих определений, часто встречающихся в любительских описаниях нашего зодчества, и по характеру своему близко напоминает «благородную полувоенную архитектуру» большего монастыря. Монахинь и послушниц 200, но в полное монашеское одеяние пострижено только 26, в том числе одна схимонахиня. Все доходы монастыря 8,400 рублей, из которых от правительства на ладан, просфоры и штатной суммы полагается 311 руб. 70 коп.; до 1764 года за обителью считалось 1,338 душ, с 380 десятинами и угодьями.

Монастырь окружен стеной и внутренний двор его оттенен вековыми деревьями. В нем два храма: холодный о трех куполах и летний храм о двух. В первом из них шестиярусный иконостас и обилие икон, очень древних; влево от входа покоится инокиня Дарья, супруга Иоаннова, и нечто в роде раки, с неугасимой лампадой, обозначает место её последнего упокоения. В монастыре поют замечательно хорошо, в чем можно было убедиться при посещении кельи игуменьи: здесь, как и в жилище архимандрита мужского монастыря, спето было несколько духовных песен, и звучали голоса замечательные, свидетельствовавшие о том, что монастырское пение в Тихвине стоит на высокой степени совершенства и делает честь тем, кто заведует и наблюдает за ним.

Весьма продолжительный осмотр многоценных предметов Тихвинской святыни окончился часам к двум пополудни, и путника проследовали в свое помещение для кратковременного отдыха, так как к трем часам предполагалась закладка памятника Петру Великому, которая, в назначенный срок, и состоялась. Памятник этот будет иметь вид хорошенькой маленькой каменной часовни на правом берегу Тихвинки, против монастыря; нельзя не заметить, что, сколько бы памятников ни поставили великому царю над нашими водными системами, все они будут у места, потому что глухие дебри пробуждены им и, в значительной степени, исхожены его собственными царскими стопами.

От Тихвина к Новой Ладоге. Столбово. Ладожские каналы.

Тихвинская страна. Часовни и церкви. Столбово. Исторические воспоминания о мире. Усадьба Горки. Река Сясь и её дровяники. Новая Ладога. Опасность, предстоящая нашим каналам.

Из Тихвина, откуда путники выехали 27 июня, путь лежал вдоль реки Тихвинки до впадения её в Сясь, затем по берегу Сяси до усадьбы Горки, а далее на Новую Ладогу.

Тихвин и Новая Ладога играли очень важную роль в 1617 году, когда, после долгих и хитрых переговоров, заключен был, наконец, мир в Столбове; шведские послы за все время переговоров жили в Новой Ладоге, а московские в Тихвине. Столбово лежало па пути, и в нем предполагалась остановка.

По выезде из Тихвина — место голое, ровное, пески; затем, по мере приближения к Сяси, попадаются холмы, одетые сосной, поля, села, усадьбы. Вдоль обеих рек, Тихвинки и Сяси, население довольно скученное, как и по всем водным системам; обращают на себя внимание большие деревянные часовни, стоящие по деревням, — часовни, на стенах которых рисованы весьма отчетливо, некрасиво и пестро различные изображения духовного содержания, при чем чаще других виднеются Илья Пророк в колеснице, катающийся по пламени, и Георгий на коне; не менее резки изображения Распятия и большие кресты с очень мелкими надписями, расставленные вдоль пути, свидетельствующие о том, что этот угол земли русской особенно знаком богомольцам. Попадаются большие каменные церкви новейшей постройки, возникшие рядом со старенькими, маленькими деревянными, как, например, Ильинская, Воскресенская; подле далеко не академических самодельных изображений на старых часовнях встречаются в новых церквах, в виде икон, очень незнаменитые копии с известнейших картин итальянских художников, и почему-то только одних итальянских, без примеси других. Здесь нельзя не удивиться тому, что рядом с древними, насупившимися во времени церковками, в которых еще сохраняются так называемые «деревянные» ризы с позолотой, от времени давно почившего духовенства, проезжающий замечает вдруг дикое наименование одной из усадеб — Периколой! Перикола в Тихвинской стране? Откуда тут, на древней путине, имя опереточной певицы? Каким своеобразным умствованием, в каких соображениях занесено оно сюда и некоторым образом увековечено? Толкуют, что это прозвище усадьбы не от оперетки, а какое-то производное от умершего слова умершей народности? Приятно думать, что это так. Впрочем, водные системы и их окрестности всегда несут на себе следы всякой пестроты человеческой, и нет причины быть тут иначе, чем в других местах.

Около четырех часов пополудни путники находились на границе Петербургской и Новгородской губерний, близко, совсем близко, известного по миру, заключенному в 1617 году, Столбова. Здесь, как сказано, назначена была временная остановка.

Деревня Столбово, имя которой известно каждому мало-мальски образованному русскому, лежит на правом берегу Сяси, песчаном и довольно возвышенном, и относится к числу совершенно заурядных, даже по внешности своей; деревянные постройки скучены, неказисты, и суда, идущие Сясью, предпочитают паузиться в других более людных местах.

Насколько важен был Столбовский мир для России, исхоженной в те дни вдоль и поперек разбойничьими шайками всяких народностей и вероисповеданий, видно из многого. Когда к нам в то время ехали голландские послы, то, по миновании Старой Руссы, для того, чтобы ночевать в опустошенных деревнях, приходилось им, прежде всего, вытаскивать из изб трупы, но отвратительный запах все-таки выгонял путников из изб на мороз; селений почти не существовало; кое-где попадались полуразрушенные монастыри. Молодому царю Михаилу Феодоровичу приходилось объединять снова то, что было когда-то сплочено могучей десницей Иоанна III. Единовременно разосланы были послы наши к австрийскому Двору, в Константинополь, в Персию, в Крым, в Англию и Голландию для того, чтобы заручиться, если не дружбой и помощью, то по крайней мере отделаться от вражды. Польша только что сидела на Москве, а Швеция отрезала от нас всю северо-западную окраину вплоть до Пскова и Тихвина, имела свой гарнизон в Великом Новгороде, и мы попятились от моря. Еще держалась в полной силе кандидатура на новгородский престол шведского принца; еще зарились императоры и короли посадить на святой престол московский своих неправославных родичей; еще живо было воспоминание о только что умерших царствах Казанском и Астраханском; из Константинополя требовали их уступки, а крымскому хану платились от нас ежегодные поминки. Трудны, невообразимо трудны были при этих условиях первые шаги молодого царя для объединения России, воинские силы которой полегли во множестве на полях сражений, а казна стояла пуста.

В маленьком Столбове, теперь совершенно забытом, удалось царю, хотя и с уступками, отделаться от врага самого непосредственного, глубоко врезавшегося в землю Русскую, врага, обладавшего боевой армией и казной, — от шведов. Главным помощником, недаром, конечно, был посол английского короля Джон Мерик — купец, названный в королевской грамоте, для пущей важности, «князем, рыцарем и дворянином тайнойкомнаты». Мерик рассчитывал, главным образом, на вознаграждение для англичан за их посредничество в торговом отношении, искал свободного пути по Волге в Персию, по реке Оби в Индию и многих других льгот и прав. Хитер был Мерик, но не плошал и переговаривавшийся с ним князь Куракин, и, если принять в расчет печальное внутреннее состояние тогдашней России и политическое созвездие всех держав, так или иначе искавших заполонить нас, то уступки, сделанные в Столбове, кажутся невероятно малыми: мы отказались от лифляндской земли и Карелии, но получили обратно новгородскую землю, и царская грамота, присланная в Новгород с известием о заключении мира, гласила важную весть, что «отторженную искони вечную нашу отчину Великий Новгород со всеми вами православными христианами опять нам, великому природному христианскому государю, в руки Бог дал». Это было началом длинного ряда возвращений того, что отторгнуто от нас многими путями, и трудное начало это положено в Столбове и принесло великие плоды.

За Столбовым берега Сяси становятся люднее. Одним из бойких пунктов является пристань Колчаны, с массивным каменным храмом. Не далеко от неё пришлось переправляться через Сясь на пароме, в виду усадьбы Горки, стоящей на очень высоком, красивом, крутом берегу. Было около шести часов вечера.

На следующее утро, в 9 часов, состоялся отъезд к Новой Ладоге вниз по Сяси; от Колчанова до Новой Ладоги, Сясью и Сясьскими каналами, без малого два часа пути. В этих местах Сясь — больное место Тихвинской системы — представляется рекой широкой, гораздо красивее, чем та слава, которая о ней идет. Снизу, от Ладожского озера до Колчанова, могут ходить барки, но выше только тихвинки или соминки, являющиеся на свет в Тихвине и Сомине, отстоящем от последнего вглубь страны на сто верст. Оба берега Сяси нагорные, достигающие местами вышины 10-12 сажен, и отовсюду виднелись целые формации дров, предназначаемых Петербургу: дрова на судах, на берегу, по скатам, на краю берегового обрыва, дрова на воде в запанях, лежащие так плотно, что по ним можно ходить. Торговое время — время горячее, и работа кипела по обоим берегам, а подле главных пристаней народа виднелось очень много; между барок и тихвинок, сквозь целые сотни причальных канатов, проскальзывали лодочки и подходили к пароходу насколько возможно ближе. рассказывают, что по весне, когда идет разборка дров, прибывших сверху, картинность и оживленность берегов Сяси дали бы не один сюжет художнику; не одну жертву смерти дает это время, потому что люди, большинство бабы и подростки, работают тогда по пояс в холодной воде.

Береговые откосы Сяси по большей части песчаные, но местами попадаются известковые обнажения и видны старые обжигательные печи; отсюда, в начале существования Петербурга, брали этот существенный элемент построек; его везли тогда озером, что было и опасно, и дорого, но его все-таки везли, и только значительно позже передвинулись для добычи к Шельдихе, на Ладожском канале, что не мешает, однако, продолжению старой добычи и здесь.

Столицей здешних дровяников считают Рыжково; лучшие из домов в селах принадлежать дровяникам, из которых многие быстро богатеют, соединяя торговлю лесом с «содержанием всяких лавочек на потребление судорабочих и с выдачей под крупнейшие проценты, если принять в расчет способ уплаты этим же людям денег и припасов в кредит в тихое для заработков и торговли время. Но кулак — не ростовщик, его к ответственности притянуть невозможно; как формулировать, например, в обвинительном акте тот факт, что он, кулак, отпускает рабочему в кредит сахар по 25 коп., а керосин по 15 коп. за фунт, то есть более чем на 10 коп. с каждого фунта дороже, если судить по петербургским ценам? И подобное «продовольствие» длится целые три четверти года и дает 10 коп. с каждого фунта барыша; как не богатеть? Деньгами снабжают кулаки только на подати, все остальное идет припасами и харчами, что, конечно, для них несравненно льготнее: сколько чаю и водки должно выпиваться здесь, хотя бы только по весне, при разборке дровяных запаней, при работах по пояс в холодной, апрельской воде? На некоторые из домов самых крупных воротил указывают путешественнику и называют фамилии их владельцев. Самоуверенность этих людей очень велика.

В Сясьский канал, соединяющий устье Сяси с устьем Волхова близ Новой Ладоги, путешественники вошли на пароходе «Онега». Погода хмурилась, и с севера, от Ладожского озера, дул сильный, холодный ветер; при движении парохода по каналу ветер слышался только поверх насыпей, но ничего хорошего не обещал для дальнейшего пути, предстоявшего по самому озеру: штормовые конусы, поднятые еще вчера, не солгали.

В 11 часов утра, 28 июня, в воскресенье, «Онега», выйдя из Сясьского канала и перерезав поперек широкий, бурливший непогодой Волхов, подошла к перевозной пристани Новой Ладоги; норд-ост, навалив с полной силой от Ладожского озера, покрытого волной, сильно накренил «Онегу» при повороте. В два часа пополудни, под сильным дождем и резким ветром, «Онега», перерезав Волхов, в виду Ладожского озера, смотревшего очень мрачно, снова вошла в Сясьский канал, и высокие насыпи снова защитили её палубу от постоянно крепчавшего норд-оста. Предстояло идти каналами, затем озером в реку Свирь до Каномского перевоза, откуда ехать грунтовой дорогой в Александро-Свирский монастырь и Олонец.

Землечерпательная машина. План Обводного Ладожского канала. Поезд железной дороги в выемке. Маяк Волховского устья. Новый Обводный Ладожский канал

Плавание на пароходе каналами, в особенности в бурю, чрезвычайно приятно и тепло, но оно не могло не привести на память одного из жгучих вопросов, весьма существенно затрагивающих интересы нашей внутренней торговли. Вопрос этот не мог не возникать при виде того, как, набегая ва берега канала, пароходная волна то и дело обваливала глыбы земли от берега, и это продолжались и днем, и ночью, и во все время пути. Говорят, например, что канал императора Александра II в значительной степени уже попорчен от движения по нем пассажирских пароходов. Судопромышленники и купечество неоднократно указывали на неминуемые, гибельные для каналов последствия таких разрешений; постоянное оползание берегов, вслед за разводимым пароходом волнением, обусловливает заплывание канала и образование мелей, требующих разгрузки судов, что сопряжено с громадными расходами времени и денег. Убытки судопромышленников, вздорожание для потребителей идут рука об руку с убытками казны, которой придется, в конце концов, чистить каналы.

Канал императора Александра II. до открытия пароходного движения, считался образцовым и признаков быстрого обмеления не обнаруживал; новые Свирский и Сясьский каналы были испорчены в самом начале допущением буксирных пароходов глубокой осадки; недавно дано разрешение открыть пассажирское движение по старому Онежскому каналу, требующему и без того значительного подновления, и этим нанесется существенный вред нашей главной Мариинской системе. Если не ошибаемся, товарищество «Первенец», содержащее сообщение между Шлиссельбургом и Колчановской пристанью, существует более десяти лет и имеет шесть пароходов, бегающих по различным Ладожским каналам. Сколько обсыпано ими земли и насколько затронуты торговые интересы? Конечно, приятно мелькнуть на пароходе вдоль по каналу, в особенности при сознании того, что в нескольких саженях от вас гудит буря и разбиваются волны; конечно, это приятнее, чем медленное движение на допотопном трешкоте, но не затрагивает ли это приятное чувство интересов, гораздо более существенных и несомненно более дорогих?

Водяной путь до Каномского перевоза был совершен благополучно, и те, кто проснулся на пароходе, стоявшем на якоре, ранее прочих, могли видеть только ближайшие части реки Свири, потому что густой туман и мелкий, частый дождик одевали окрестность.

Aлександро-Свирский монастырь.

Олонецкий пейзаж. Прежнее значение монастыря. Его обличие. Храмы. Рака святых мощей. Исторические судьбы. Архиерейская кафедра. Ризница. Замечательный крест — дар Иоанна Грозного. Личность архимандрита Александра и его казнь.

От Каномского перевоза на Свири до Александро-Свирского монастыря около пятнадцати верст дороги. Олонецкий пейзаж, — хвойный лес, холмы, валуны, подсечное хозяйство и скудость поселений, проступили немедленно, сквозь дождь и туман. Накануне, на южном берегу Ладожского озера, путники находились на пажитях доисторического племени веси; здесь, от юго-восточного берега, на необозримых пространствах к Белому морю, толкались когда-то племена корелов, сумь и ямь; два последние исчезли совершенно, но первое, почему-то избранное судьбой, сохранилось и сидит теперь; в глухих местах олонецкого края корелы до сих пор не говорят по-русски ни слова.

Если корелы — христиане, то они обязаны этим в значительной степени тому древнему монастырю, к которому путники приближались и который возник здесь в конце XV века, т. е. к концу монгольского ига, возник навстречу тяжелых годов XVI и XVII столетия. Центральным очагом православия в олонецком крае служил, несомненно, Валаам, но главным отпрыском этого монастыря, в числе многих других, целым ожерельем одевших озера Онежское и Ладожское, — отпрыском, который, было такое время, как бы перерос своего родоначальника, стоял даже во главе олонецкой епархии, имел консисторию и семинарию, — является монастырь Александро-Свирский. Обитель эта находится в частом общении с Петербургом. За десять дней до Троицына дня, от Калашниковской пристани отходить пароход, буксирующий одну или две соймы с богомольцами; к Троицыну дню люди эти уже в Свирском монастыре и многие из них направляются далее, в Соловки. В Свирском монастыре совершается в это время установленное в начале нынешнего века ежегодное перенесение мощей св. Александра из Преображенского собора в Троицкий; это одно из внушительнейших шествий, установленных нашей церковью, полное благоговения и великолепия, и массы богомольцев стараются присутствовать именно при нем.

Расположенный в местности ровной, открытой, близ двух озер, без которых не существует олонецкого пейзажа, в широком кольце старых лесов, монастырь, если подъезжать к нему с юга, возникает урывками из-за зелени местной хвои и, по первому впечатлению, которое не изменяется, впрочем, и впоследствии, кажет меньше, чем обещала его известность: массивная каменная ограда имеет всего только 252 сажени протяжения, храмов немного, они невелики, и дворы монастырские кажутся как бы пустыми, и по ним виднеются разбросанные в одиночку, в зеленой траве, могильные плиты. Обитель состоит как бы из двух частей: Троицкой и Преображенской, обнесенных каждая оградой, саженях в полутораста расстояния.

В Преображенском соборе празднование дня св. Петра и Павла придавало богослужению в этот день особенное значение. Невысоким кажет собор снаружи, со своими пятью луковичными, одетыми жестью главами, под зеленой крышей, в стенах, окрашенных голубой краской, причем обрамления окон, для довершения пестроты, обведены белым; колокольня при нем шатровая. Внутри собор еще приземистее, еще скромнее; своды крестовые, столбов шесть, круглый купол под невысоким барабаном, окраска тоже чрезвычайно пестра, и фресковая живопись, в которой очень много мотивов из Апокалипсиса, вовсе не уменьшает этой неприятной пестроты.

Мощи преподобного, в серебряной раке, пожертвованной царем Михаилом Феодоровичем и привезенной из Москвы на одиннадцати конях под особым конвоем, покоятся влево от входа; собственно говоря, это помещение избрано против воли преподобного, говорившего перед смертью братии: «Свяжите тело мое по ногу ужем и вовлеците его в дебрь блата и, покопавше во мху, потопчите ногами». — «Ни, отче!» отвечала братия и опустила останки его подле церкви Преображения. Мощи обретены в 1641 году и положены в серебряную раку в 1644.

Преподобный Александр Свирский скончался в 1533 году, восьмидесяти пяти лет от роду, и имел счастье видеть воздвигнутой обитель, обещанную ему в юности, в сновидении, Самим Богом. Бежав из дома родителей своих, не поощрявших в сыне аскетических наклонностей, Александр постригся на Валааме, и только в 1485 году, после многих лет жизни на Валааме, возвратился на реку Свирь, к тому месту, где имел видение, и построил себе хижину. От неё зародилась обитель. Строгости Валаамского монастыря, перенесенные в Свирский его основателем, были причиной того, что Иоанн Грозный не раз упрекал своих бояр за то, что они, постригаясь в монашество, избегали пострижения в Свирской обители именно по причине строгости её жизни. Это же благочинье монастырское, вероятно, было причиной того, что слава обители возрастала быстро; что уже три ближайших ученика преподобного Александра основали три самостоятельные обители; что все цари русские, начиная с Иоанна Грозного, особенно благоволили ей, оделяли, посылали богатые вклады, обогащали угодьями. что в конце XVII века, воскреснув после литовского погрома, при котором замучено в ней 27 братьев и 32 работника, обитель стала во главе церковного управления всего олонецкого края, владела 34 деревнями и 24 пустошами, а в XVIII к ней было приписано 27 самостоятельных обителей, учредилась архиерейская кафедра, консистория, а в 1799 году — духовная семинария. В семинарии этой имелось пять классов, носивших характерные названия: фары, инфимы, синтаксии, пиитики и риторики; желавшие изучать высший курс — философию, посылались в архангельскую семинарию.

Как-то не верится, глядя на сегодняшнюю довольно бедную обстановку монастыря, на пустоту его двора и одинокие могилы, рассыпанные в траве, что тут был когда-то центр духовного управления огромной области. А между тем несомненно, что из Свирского монастыря много раз шли деньги в государеву казну и ратным людям на жалованье, на работы в Новгороде, в возникшем в 1647 году Олонце, на устройство соседней лодейнопольской верфи и, наконец, «для государевых дел в Петербурге»; что монастырь не уступал великолепием лучшим обителям русским и, благодаря Троицкой ярмарке, искони в нем существовавшей, составлял центр и в торговом отношении, и что, наконец, во время развития олонецкого раскола, он служил прочным и сильным оплотом православия в крае. Чем объяснить причину того, что эта обитель, холенная длинным рядом царей и императоров, стоявшая, когда-то, в особенно близком общении с сильными боярами московскими, например, с Годуновыми, так замечательно сузилась, сравнительно с тем, чем была? Отмена монастырских привилегий и взятие многих оброчных статей и вотчин в казну, ознаменовавшие начало единодержавия Петра, были испытаны Свирским монастырем наравне с другими, и достаточного объяснения этому явлению не дают. Но искать ли причины в неладном внутреннем хозяйстве, в экономической стороне дела, которая во всех наших монастырях играет такую решающую, выдающуюся роль? Некоторые из личностей настоятелей, как, например, Александр и Пахомий, с их самоуправством, почти неслыханным, дают право думать именно так, а не иначе.

Ризница и библиотека монастырские невелики, но хранят многие замечательно ценные вещи. Очень богат архив. Совершенно исключительным является в ризнице серебряный с ковчежцами крест — дар Иоанна Грозного; на футляре, в котором он хранится, засвидетельствовано надписью,что в крест вложены: «части самые Спасителя нашего Бога пречистые Его крове и иные святые вещи: камень Гроба Господня, плащаница Христова, бумага, что потирали кровь в Иерусалиме, камень того места, где Христос с апостолы молитву молвил: «Отче наш», древо Тиверитского моря, где Христос с апостолы рыбы ловил; камень, как Христос крестился во Иордане реке и на нем сидел; перст Иордана реки, где Христос крестился; камень горы Синайские, где Моисей видел Пречистую в купине; камень дому Иоанна Богослова; камень того места, где Иуда Христа предал». Подобных реликвий немного в других обителях наших, да едва ли и есть они. В ризнице же сохраняется долбленый гроб, в котором некоторое время почивали мощи основателя монастыря, старая рака, замечательное изображение лика Спасителя на шелку, столбики и створы прежних царских врат, очень характерных детальных очертаний, целые груды воздухов, многие ризы, фелони, панагии. Архив, как сказано, очень богат; между прочим, в нем имеются акты никоновского времени, и в числе их наказ, данный монастырям в 1649 году о том, чтобы «женского полу в белилах в церковь не пущали», а во время божественного пения «никаких шепт и басень не говорили и не глумиться, и не садиться».

В небольшом количестве рассеянных по двору монастырскому могильных плит, некоторые покрывают останки прежних настоятелей. Нет и не может быть одной могилы вышеназванного архимандрита Александра, возведенного в этот сан в 1717 году. Корыстолюбивый и жестокий, говорит о нем исследователь монастырского архива Ивановский, он тайно сочувствовал расколу и даже оказывал явно непочтение к государю Петру I за его нововведения. В одно из путешествий к марциальным водам Петр I заболел и пробыл в монастыре три дня, следствием чего была раздача монастырю денег; едва уехал царь, как архимандрит данные больничным деньги отнял, пожертвованные братии не роздал, многих бил и истязал, так что братия составила на него прошение, в котором, объясняя дело, докладывала, что архимандрит «царским ангелам не празднует и молебного пения в те царские ангелы не совершает и по царским родителям и память о преставлении их божественной службы соборно не служит и панихид не поет». Это опасное прошение было подано монахами царице Парасковии Феодоровне, вдове покойного брата государева, на обратном пути её из марциальных вод. По отъезде царицы, Александр немедленно расправился с братией по-своему — палками и плетьми. Потребованный в Петербург, он «вступил было в прения с самим государем, но, уличенный в своих винах, лишен священства и колесован, как оскорбитель и противник царского величества». Вот по каким причинам, как сказано, могилы его не искать на широком порастающем травой монастырском дворе, и кто знает, насколько зловредная личность подобного архимандрита могла повлиять и повлияла на монастырское оскудение вообще. Лиц, подобных ему, в других монастырях, кажется, не было.

Существенно полезна монастырю, при его скромных доходах — прежде часовня, ныне церковь, находящаяся в Петербурге, у Мясного рынка, возникновению которой помог тогдашний генерал-губернатор Петербурга князь Суворов, так много порадевший балтийскому краю; закладка её происходила в 1865 году; монастырские ярмарки, дважды в год, когда-то были очень людны, теперь обороты их обеих не превышают 12,000 рублей. Памятны в монастыре неоднократные посещения Петра I, Александра I, в 1858 году Александра II, со всей Августейшей семьей, в 1887 году великого князя Владимира Александровича с Августейшей супругой.

Олонец.

Путь вдоль Мегреги. Древние обличия церквей. Видь Олонца. Женские одеяния. Собор я древнейшие храмы. История Олонца. Судьбы наших древнейших городов. Посещение Александром I и рассказы о нем. Сказители былин. Писец Панин. Посещение Петра Великого и рассказы о нем. Память стрельцов. Река Олонка.

От Александро-Свирского монастыря до Олонца 37 верст. Местность ровная и не проявляет еще тех гранитных холмов. которые покрывают сплошь всю северную часть Олонецкой губернии. На первых двадцати пяти верстах всего только две деревни и в каждой по три дома. Приблизительно на полпути почтовая дорога подходит к реке Мегреге и не покидает её более, следуя многообразным извилинам вплоть до слияния её с Олонкой, то есть до того именно места, где построен Олонец. Старые церковки уже появляются на глаза; села лепятся вдоль обоих берегов Мегреги, и сообщение между берегами поддерживается небольшими паромами, в роде тех, которые имеются у нас в парках, для переезда через пруды и на островки. При селении Мегрега — кладбищенская церковь, в роще, в одной версте от жилья, — переживя уже два столетия, даст Бог, переживет и третье, несмотря на то, что она деревянная. Вероятно дольше, чем она, будут жить соседние могильные курганы, безыменные усыпальницы православных корелов, павших в каких-то давнишних боях. Местность подле Олонца ровная; дома города разбросаны; улицы благополучно порастают травой и служат пастбищем для домашних птиц и четвероногих.

Особенность общего вида Олонца — это его старые деревянные храмы с их шатровыми и луковичными куполами, крытыми чешуйчатым гонтом или позеленевшей от времени жестью, с колоколенками, обведенными по верху галерейками, неправильно разбросанными по стенам мелкими, чуть не косящими окнами и пестрой окраской. Гостиный двор — тип исчезающий, деревянный, двухъярусный, покосившийся, обведенный галереей на жнденьких столбиках, с большими проездными воротами; мост на реке, высокий, крутой; почти полное отсутствие тротуаров, даже деревянных, и невозможность с точностью определить, где улица, где площадь, — все это чрезвычайно типично и встречается очень редко даже на нашем Севере.

Яркие одеяния женщин резко выделялись по глубокой грязи, лежавшей повсюду, вследствие долгого дождя. Эти одеяния, в самых лучших образчиках, во всей их исторической особенности, с поднизями, кокошниками, снабженными чем-то в роде козырьков, изогнутых поперечными волнистыми складками и отороченными жемчугом, — виднелись на местных девушках; здесь, как и в Торопце, эти одеяния не пропадают, держатся, и в торжественные дни являются на свет Божий, делая честь местному женскому персоналу.

Собор во имя Смоленской Божией Матери стоит на островке, при слиянии Мегреги и Олонки, каменный, не старый, он под круглым куполом, покоящимся на четырех столбах, с пятиярусным иконостасом; нельзя не заметить древности икон, украшающих храм во множестве: они вообще довольно мелки, несомненно принадлежали когда-то другому, несуществующему храму, и для любителя древней живописи нашей представляют обильное поле для исследований.

Всех храмов в городе шесть. Древнее других, — видевший с 1630 г. не одно столетие, — храм Николая Угодника на Мегреге, с его пятью куполами и отдельно стоящею, снабженной галереей, колокольней, с очень длинным центральным нефом и алтарем в кубической пристройке. Это, несомненно, одна из типичнейших церквей. Несколько моложе её, тоже в почтенных, древних очертаниях, виднеется храм Тихвинской Божией Матери, 1719 года, подле моста. Оба эти храма простоят едва ли долго и приходят в ветхость не по дням, а по часам.

Древнейшее упоминание об Олонце, расположенном в шестнадцати верстах от Ладожского озера и в пятидесяти двух верстах от реки Свири, имеется под 1137 годом, в уставной грамоте Святополка Олеговича, под именем «Олоньс». Собственно городом назван Олонец впервые в 1634 году, при царе Алексее Михайловиче, когда велено было: «посадских людей изо всех погостов взяти, с женами и детьми, и со всеми их животы на житье в Олонец». В 1651 году Олонцем управляли воеводы; в 1670 сгорела окружавшая его деревянная крепость.

Все древнейшие поселения древнейшей Руси — колыбель государства нашего — ютились когда-то в неприглядной местности вдоль трех озер: Чудского, Ильмени и Белоозера. Только Псков и Новгород достигли выдающегося исторического значения, прочие города, городки и городища возникали и нередко исчезали, как сны. В этом сказывается с наглядностью удивительной «святая святых» русской истории; все эти поселения древни, как и сама Россия, все они своевременно создавались как бы для исполнения той или другой задачи, главным образом для обороны имевшей сложиться Русской земли; все они кровью запечатлели свою службу, и когда, наконец, настало время, отошли, вошли в тень, даже исчезли; сказались другие центры, другие цели, другие задачи государственного бытия. При именах их осталась только почтенная древность, и все они словно нашептывают путнику, их посещающему, те вещие слова, которые были когда то, в решительную минуту, сказаны живым олицетворением русской силы: «а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, лишь бы жила Россия!» — и они действительно почти не живут, эти города, но живет Россия.

Вот хоть бы и Олонец, с его без малого тысячелетней давностью и 1,500 человек жителей, с двумя ярмарками: Крещенской и Рождественской, торговые обороты которых за последнее трехлетие едва ли превышают 8,000 рублей.

Со времени учреждения губерний, войдя в 1708 году в состав Ингерманландской, Олонец до 1801 года перебывал поочередно в губерниях: Петербургской, Олонецкой и Новгородской, бывал и уездным, и областным городом, находился одно время под ведением адмиралтейства и, переменив за 100 лет десять назначений, окончательно успокоился в 1801 году, в скромном звании уездного города Олонецкой губернии. Столица губернии — Петрозаводск, отстоящая от него на 148 верст, юнец в сравнении с ним, и не он, а Олонец дает губернии свое имя. Всякое значение его убито учреждением пароходства по Свири и Онежскому озеру и путь торгового движения на Петрозаводск и далее — заглох.

Торговли в городе нет никакой, кроме бакалейной и суровской, удовлетворяющей незначительным местным потребностям; немногие занимаются сплавом леса в Петербург, другие извозом по тому же тракту, доставлявшим когда-то, до открытия пароходства, значительные заработки.

12-го июля 1819 года управляющий министерством полиции граф Вязмитинов препроводил к олонецкому губернатору доставленный ему генерал-адъютантом князем Волконским маршрут путешествия императора Александра I от Петербурга до Архангельска, а откуда чрез Вытегру, Петрозаводск, Олонец, Валаам, Куопио в Улеаборг. Государь выехал из Петербурга в ночь на 23-е июля, в сопровождении князя Волконского, статс-секретаря Муравьева, полковника Соломки и лейб-медика Вилье. 8-го августа, в 7 часов вечера, прибыл государь в Олонец. За четыре версты от города встретили его четыре ратника бывшего ополчения олонецких стрелков 1812 года, побывавшие под Парижем, и получили от государя по 25 рублей. Радость о приезде царя была настолько велика, что горожане забыли даже хлеб-соль, назначенные к поднесению. Государь остановился в доме Серебряковых и не замедлил объявить народу с балкона о рождении племянницы своей, великой княгини Марии Николаевны; манифест об этом рождении подписан в этот же вечер. Утром 9-го августа государь прошел пешком к литургии в церковь Смоленской Божией Матери и вернулся домой пешком же, обещав на исправление церкви 20,000 рублей. Около 2 часов пополудни Александр I покинул Олонец. Об этом северном путешествии Александра I сохранилось много рассказов.

Так, когда близ деревни Педасельга у царского экипажа ослабли ремни, царь, выйдя из экипажа, сам помогал перетягивать их, и когда при этом один из мужичков наступил ему на ногу, он, отдернув ее, сказал: «Ах, мужичок, какой у тебя жесткий сапог!» В церкви Святозерского прихода государь пел на клиросе с дьячком; последний пел неправильно, испуганный близостью царя, и когда государь, слегка ударив его по плечу, сказал: «вместе, старик, вместе, не разноглась!» дьячок растерялся и упал на колени.

Вообще память у жителей Олонецкой губернии развита замечательно. Стоит вспомнить о сказителях былин: Щеголенке, Рябинине и других, еще недавно очень занимавших петербургское общество, чтобы убедиться в этом; былины и сказки свили себе в Олонецкой губернии прочное гнездо, и былое, даже мелкое, не забывается. Так, местные жители помнят некоего писца Панина, который в 1628 году, «по слову мирскому», избран был налагать в Заонежье имена и прозвища на села; села эти чисто по-русски, с Божией помощью, выросли и жили безыменными, но нельзя же было оставаться им некрещенными всю жизнь. Пошел писец Панин по стране: видит, мужчина и женщина над водой сено кучат, — быть этой волости «Сенной Губой»; встретил в другом месте девушку: как зовут? спрашивает — Таней! — быть деревне «Потаневщиной»; выходит в третьем месте из деревни писцу навстречу старик, сединой изукрашен, — быть деревне «Морозовой»»; идет навстречу другой человек, окликает его Панин, нет ответа, — пущай же это «Пустой Берег» будет, и т. д. Понятно, что если народный сказ сохранил память о писце Панине, то о Петре Великом говорить весь Север. Один из рассказов касается Олонца. Прибыл царь «нечаянно» и, войдя в воеводскую канцелярию, застал в ней старого воеводу: «Какие есть в канцелярии челобитные дела?» — спросил он. Воевода упал в ноги и отвечает: «Виноват, государь, никаких нет». — «Как никаких?» — «Я, отвечает воевода, никаких челобитен не допускаю, всех челобитчиков мирю, а следов ссоры в канцелярии не оставляю». Царь остался доволен. Чрез несколько времени, заметив несогласия в адмиралтейств-коллегии между господами Чернышевым и Крейцом, он вызвал олонецкого воеводу указом в Петербург. «Старик, сказал ему царь, я хочу, чтобы ты и здесь столько же был виноват, как в Олонце, и, не принимая объяснений, мирил их». Имени этого воеводы в сказе, к несчастию, нет, да и воевод таких было немного.

Есть и другое предание о священнике с ружьем, которого Петр встретил по пути из Олонца в Петербург, в Мегреге. Царь остановил его и спросил, куда он идет; священник, не зная царя, ответил, что идет с запасными Святыми Дарами к больному. «Зачем же ты взял ружье?» — спросил Петр. «Здесь не смирно: грабят, убивают», — ответил священнослужитель. «Но ведь если ты кого застрелишь, возразил царь, то не будешь более попом?» — «Не буду, ответил священник, но если меня убьют, то я не буду уж и человеком, а теперь куда-нибудь да гожусь».

Царь записал имя священника и пожелал ему, чтобы он разбойников не встречал.

Предания эти, передаваемые устным и письменным словом, живут уже почти два века; но в маленьком Олонце есть вещественные памятники, более древние.

Так, высится до сих пор, но по ветхости не служит более тому, для чего назначена, построенная стрельцами в 1674 году деревянная церковь св. Бориса и Глеба, те же стрельцы в 1619 году поставили часовню во имя Животворящего Креста, перестроенную в 1769 году; в ней хранится современный основанию, с приличествующей надписью, раскрашенный крест в пять аршин вышины; третья память стрельцов — колокол 1684 года звонить и до сегодня с Тихвинской церкви, примешивая свой старый голос к голосам более молодым.

От Олонца предстояло сделать почтовой дорогой, вдоль реки Олонки, 15 верст, до селения Гоммалы, к которому, за это время, спустившись по Свири, пройдя Ладожским озером и втянувшись в реку Олонку, должны были подойти пароходы. Путь до Гоммалы очень оживлен; села следуют вплотную, составляя как бы продолжение Олонца, избы не знамениты; для переправ через реку те же плотики, что и на Мегреге. Сев на пароход в Гоммале, путники спустились вниз по Олонке. Река извилиста и глубока, берега покрыты лесом, и чайки и кулики то и дело шмыгали под кормой и пред носом, испуганные неожиданным посещением пароходов. Вечер наступил превосходный, с чистым небом и полной тишью. Особенно красиво выдавались вдоль берегов широкие, ярко-зеленые листья лопуха и султаны папоротников, растущие над самой водой, никем и никогда не притаптываемые.

Недалеко от устья Олонки стоит небольшая часовня Андрусовской, близкой отсюда, пустыни; монах в белой ризе и черном клобуке с берега благословил крестом выходивших в открытое озеро путешественников. Длинная песчаная коса вдается в озеро подле устья и сильно затрудняет вход в Олонку. Пароходы вышли в озеро около восьми часов вечера, при полнейшем штиле на воде и в воздухе. Замечательно, что почти так же тихо, как сегодня, было здесь и накануне, тогда как в устье Волхова, к Новой Ладоге, наваливал, казалось отсюда, сильный северный ветер. Чем объяснить эту капризность Ладожского озера и во имя чего проходит здесь, та или другая, демаркационная линия между бурей и тишиной, на самых близких расстояниях? Выходить из реки, несмотря на тишину, приходилось все-таки с лоцманами. Невдали обозначился остров Гач, имеющий спасательную станцию; при дальнейшем пути, уже в вечерних зоревых огнях, глянула издали, слева, Андрусовская обитель.

Ночь на 30-е июня прошла совершенно тихо. «Онега» вошла в Валаамскую пристань к пяти часам утра. Древняя обитель эта была последним пунктом, предстоявшим посещению, и прямой путь от неё, уже без всяких остановок, лежал на Петербург.

Валаам.

Общий вид Валаамского монастырского залива. Литургия в Успенской церкви. Схимонахи. Смысл наших монастырей. Их двоякое значение. Два главных отличия Валаама: древность и число святых. Неправильность его административной зависимости от Финляндии. Характеристика архипелага. Понижение уровня Ладожского озера. Место упокоения св. Сергия и Германа. Начало истории. Многократные уничтожения и возникновения. Странствия монахов. Возрождение при Петре I. Алеутская миссия. Посещения Александром I и Александром II. Порядок пострижения и прохождения монастырского чина. Схима. Похороны и синодики. Кладбище. Апокрифическая гробница короля Магнуса. Ризница и библиотека. Закладка нового храма. Прогулка по островам. Скиты св. Николая и всех святых. Чтения Псалтири. Пустынь Дамаскина. Общие сведения.

В пять часов утра, 30 июня, пароход «Онега» стоял у пристани, внизу главной горы Валаамской, в так называемом монастырском заливе, лучшей на всем Ладожском озере гавани, приглубой, поместительной, продолговатой, совершенно закрытой от всех ветров, покоящейся в скалах, поросших вековым лесом и обставленной храмами, часовнями и крестами. Тут же виднелись пароходы: монастырский, таможенный и еще шестой, пассажирский, готовившийся отойти в Петербург. Много виднелось лодок из числа тех, что остались со вчерашнего дня, с праздника Петра и Павла; их наехало около сотни, и они то и дело отбывали, направляясь ко всем берегам Ладожского озера, преимущественно к северному, нагруженные народом вплотную. Сколько было народу, видно из того, что накануне состоялись четыре монастырские трапезы и продано более 5.000 просфор.

Заря, во всю ночь светлая и безоблачная, не переставала светить над озером ко все время пути пароходов; но ко времени прибытия их на Валаам, солнце, взошедшее в три часа, стояло уже достаточно высоко, чтобы осветить ярким боковым светом красивый Валаамский архипелаг, его обильную зелень, не менее обильные часовни и скиты и бесконечное количество проливов и заливов. Даже к восьми часам утра, ко времени схода путников на берег, подобрался еще не весь туман, налегший ночью, и местами медленно курился и уносился клочьями, будто белый флер.

Вид с пароходной палубы быль прелестен. Прямо поднималась главная гора с монастырской святыней, гостиницы, часовня, колокольня с тысячепудовым колоколом, который будет перемещен на новый строящийся храм; левее массивное здание водокачки и окруженные решеткой на высокой отвесной террасе ценные монастырские сады; для тех, кто видел Валаам раньше, казалось странным, что, глядя снизу, за монастырскими стенами не замечалось на вершине горы маковок церковных: они были точно срезаны, удалены; причина в том, что главный храм действительно снесен, и приготовлено все нужное для закладки величественного нового; будет время, и именно через пять лет, когда опять глянуть из-за стены в глубь монастырского залива вновь водруженные в лучшем великолепии православные кресты.

По другую сторону парохода, на противоположной стороне залива, нависали над тихой водой бурые отвесные скалы, изукрашенные потеками воды, поблескивавшими на солнце, одетые густой порослью деревьев и трав. К выходу из залива в озеро, как бы преграждая выход к северу, виднелся совершенно обновленный, блистая позолотой своего шатрового верха, скит Николая Чудотворца; с другой, противоположной стороны к югу залив замыкался по полукругу берегом, оттененным стройным лесом; вдоль берега ожерельем покачивались причаленные финляндские ладьи. Если бы кому пришло в голову усомниться в том, что эта чудесная картина — Валаам, то прямым доказательством являлся монастырский флаг, развевавшийся на пристани: два русских соединенных флага и между ними темно-красный монастырский крест; особенный свой флаг имеет также и Соловецкий монастырь.

Для тех, кто посещал Валаам раньше, внутренность монастырского двора показалась поразительно пустой. Древнего храма Преображения Господня, в нижней части которого под низкими сводами почивали мощи чудотворцев Сергия и Германа, — храма, составлявшего всегда главную цель и центр посещения, нет больше: он снесен, чтобы уступить место другому, лучшему построению. Далеко кругом виднелись материалы начинаемой работы, а над тем местом, где стояли когда-то обе раки святых, где глубоко в земле почивают их нетленные мощи, стоял временный деревянный кенотаф и подле него — дежурный монах. В зимней Успенской церкви, вправо от входа, поставлены временно обе раки. Два схимонаха, не шевелясь и вдумчиво опустив головы, стояли подле них. Многие из святых икон наших имеют внешние очертания, им подобные; эти длинные черные куколи, эти аналафы с изображением нескольких Распятий, с многократно повторяемыми молитвенными изречениями; на этих людях, отказавшихся от жизни, одни только сиявшие вдоль одеяний живыми красками головки херувимчиков напоминали о жизни и её цветах, все остальное было траурных тонов, и тени от низко опущенных надо лбами куколей опускали этот траур и на бледные сухие лица. В особенности, один из этих схимонахов, с длинной седой бородой, с удивительно тонкими и правильными чертами лица, был поразительно хорош в своей аскетической, старческой красоте. Самый храм невелик; среди шести столбов под цилиндрическим сводом, образующим над алтарем невысокую круглую арку, тянется средний неф; над боковыми частями его идут галерейки, низенький четырехъярусный иконостас отливает золотом обрамлений икон по темно-серому фону; за престолом виднеется лик Богородицы в ризе; в общем, впечатление храма не особенно богатое.

Прежде чем следовать за обходом монастырской святыни и её древностей, необходимо восстановить в памяти основные черты как истории, так и характерности природы и обстановки жизни этой замечательнейшей русской обители, имеющей много сходства с обителью Соловецкой, но во многих отношениях стоящей вполне особняком. Валаам настолько своеобразен, что, сколько бы ни делали описаний, всегда будет своевременно другое описание, потому что художественных, исторических и монастырских особенностей здесь не сосчитать.

Наши монастыри — характернейшие страницы нашей истории; в каменных оградах монастырских остаются неподвижными и замкнутыми как бы особые сферы былого времени, как бы островки былого представительства того или другого столетия; в этом смысле монастыри наши — это лаги, брошенные в пучину морскую с двигающегося судна; не трогаясь с места, они определяют быстроту хода судна, с которого брошены. Сказанное вовсе не значит, конечно, чтобы при быстром шествии Державы Русской к тому, что ей назначено в будущем, монастырская жизнь, оставаясь неподвижной в каменных кольцах своих стен, являлась отсталой, чуждой жизни народной, вечно двигающейся вперед; нет, тут происходить нечто совершенно своеобразное, исключительное. Не допуская колебаний в древних уставах, придерживаясь неуклонно преданий, в полной преемственности церкви Христовой, какой была она до рокового раздробления на части, монастыри наши всегда откликались на живые нужды народные. Эти отклики были двоякого рода. В одном случае они, так сказать, постоянны, непрерывны и дают себя чувствовать единичному человеку, богат он или беден, в тяжелую минуту его жизни, ежедневно, неумолчно, повсюду; обращение страждущего духом к белому духовенству, к священнику, живущему в мире, вовсе не то, что паломничество в монастырь, где сделано все для уединения, молитвы, для общения с Божеством, для отчуждения от «земляности»; этот первый способ воздействия монастырей на жизнь людскую, как сказано, непрерывный, постоянный, будничный. Другой можно назвать, если угодно, праздничным, он наступал и наступает, и наступит тогда, когда какое-нибудь великое общенародное горе ложилось или ляжет на землю Русскую, в такие минуты, когда условия жизненные сбрасывают с мест и сбивают с толку все обычные основания государственного бытия и наступают тяжкие годы огненного очищения за ошибки былого времени, — наши монастыри служили всегда оплотами, и по ним, как зимой по веткам, восстанавливались засыпанные снегом пути. Для первого, временного способа воздействия монастырей на отдельного человека они открыты всегда; для другого, для праздничного, они распахивают грудь свой только изредка, по мере надобности, а именно в те годины испытаний, горя и страданий, когда, по словам отцов церкви, наступает «праздник очищения».

Много, много обителей наших посетили путники и ознакомились с их своеобразным бытием; но Валаамская обитель во многом не уступает и даже превосходит Соловецкую и Кирилло-Белозерскую. Во-первых, обитель эта, несомненно, древнее прочих; во-вторых, нет другой обители, в которой бы, в свое время, жило и действовало столько святых угодников, как на Валааме; скудная скалистая почва островов Валаамских вся исхожена стопами множества людей, ставших святыми, мощи которых в драгоценных окладах составляют притягательную силу той или другой обители.

Древность Валаамская древнее прочих на Руси. В изданном от монастыря описании обители, в заключении, говорится, что Валаамская обитель основана преподобными Сергием и Германом в X веке, и что, по неимению точных данных, нельзя решить теперь вопроса: начал ли монастырь свое существование в доисторические времена России или нет? Тем не менее, верно то, что уже в 960 году, как это видно из жития Авраамия Ростовского, на Валааме существовало, современно св. Ольге и св. Владимиру, значительно устроенное монастырское братство, а «Вселетник» митрополита Иллариона 1051 года повествует о том, что мощи св. Сергия и Германа должны были быть открыты тоже в доисторическое время, потому что уже в 1050 году они переносимы были из Валаама в Новгород «утретли раз», то есть в третий раз. Таких древних цифр хронологии, если им верить, не представляют другие обители наши; не говоря уже о Соловках, о монастырях Кирилло-Белозерском, Тихвинском и Троице-Сергиевом. только Киев по плечу Валааму, так как св. Антоний пришел на берег Днепра и поселился в Варяжских пещерах в 1013 году. Во внимание к сказанному, всякий, ступающий на скалы Валаама, топчет под собой исторически-православную почву почти тысячелетнего существования. В названном «Вселетнике» имеются также туманныепредания о том, что на Валааме существовало свое вече, по образцу новгородского, из семи истцов, что тут имелись будто бы свои монеты и законы каких-то XII князей. Но это только предание.

Монастырь Валаам

Если велика древность обители, то и число выдающихся деятелей церкви, святых и преподобных, обитавших на Валааме, значительно более, чем в других. Опять-таки предание гласит, что святой апостол Андрей Первозванный, просветитель скифов и славян, пройдя от Киева к Смоленску, Новгороду, Друзино (Грузино) и по Волхову, достиг Валаама. об этом же пути имеются сведения во «Вселетнике» митрополита Иллариона; но и помимо этого апостола, непосредственного ученика Христова, уже совершенно в историческое время, Валаам изобиловал отцами церкви. Первыми должны быть названы, конечно, св. Сергий и Герман, затем следуют: Александр Свирский, основатель Александро-Свирской обители; Корнилий, создавший обитель Палеостровскую; Арсений, основатель Коневского монастыря; отсюда пошел на Соловки преподобный Савватий; Афанасий создал обитель Сяндемскую; Авраамий Ростовский — Богоявленский монастырь и преподобный Адриан — обитель Андрусовскую.

Такого сонма светил монашества, такой древности происхождения, как Валаам, ни одна из знаменитейших обителей земли Русской не представляет, и вот почему странным кажется, что эта первоклассная обитель, будучи подчинена в епархиальном отношении митрополиту петербургскому, в отношении административном входит в состав губернии Выборгской, составляющей, в свой очередь, часть Великого Княжества Финляндского.

Валаам. Скит Св. Николая

Если вспомнить, сколько натерпелась обитель, в свое время, именно от шведов, чрез Финляндию, то нельзя не видеть в этом некоторой иронии судьбы, как бы отрезывающей древний Валаам от Императорского православного Царства Российского.

Валаамский архипелаг состоит из сорока островов очень различной величины, растянутых по параллели на двенадцать, а по меридиану на семь верст. Он находится в самой северной части Ладожского озера, в 45 верстах от ближайшего на берегу города Сердоболя и в 25 верстах от берега. Не более пяти островов удобны к поселению иноков, а поверхность всех сорока островов едва превышает 3,100 десятин, при 30 верстах окружности; целых ³/₄ этого пространства занимает центральный остров Валаам, служащий нерушимой основой главной обители.

Когда подъезжаешь к монастырскому архипелагу, то он в ясную погоду издали прорезывается над водной гладью небольшими отдельными темными черточками, которые, мало-помалу сливаясь, образуют как бы одну сплошную общую возвышенность, так как проливчики, тянущиеся синими змейками между зеленой порослью скал, иногда так узки, в сажень шириной, что устий их, со стороны озера, с палубы парохода незаметно, — кажется, что подъезжаешь к одному большому острову.

Основная единственная толща островов — это темно-серый, красноватый гранит. Насколько причудливы обнажения его, навороченные и изломанные временем вдоль берегов, настолько же — нет, еще более, причудливы подводные очертания их, скрытые под теменью неспокойной волны; глубина у самого берега очень редко полога, часто обрывается сразу до четырех и даже до пятидесяти сажен; в ста саженях от берега она достигает ста сажен. На островах множество заливов, удобных как пристанища; но лучшим на всем Ладожском озере, кроме монастырского, в этом отношении, должен быть назван залив Никоновский: когда на озере буря, волны в нем едва колеблются. Высшие точки скал острова не выше 170 футов, причем они нередко, над самой водой, совсем отвесны и удивительно живописны. Научное исследование говорит, что вся группа островов обнажается все более и более, потому что вода в Ладожском озере убывает в столетие слишком на полтора аршина. Скорость громадная и если это действительно так, то, во внимание хотя бы к Петербургу, следовало бы озаботиться о сохранении резервуара нашей невской воды — Ладожского озера, и приостановить оголение озерных речек, которое обусловливается постоянно возрастающей эксплуатацией лесов. рубят леса быстро, во мгновение ока, а растут они на каменистой почве, при северных ветрах и холодном солнце, медленнее, чем где бы то ни было.

В безмолвной толще красно-серого гранита главного острова, в глубочайшей могиле, иссеченной в скале, накрытой в настоящую минуту временным деревянным кенотафом, почивают мощи обоих угодников монастырских, св. Сергия и Германа, пришедших туда «из восточных сторон» и основавших монастырское «общежительство». Положены они в эту недосягаемую темную глубь в 1180 году, с той целью, чтобы дерзкая рука шведов или финляндцев никогда не смела оскорбить святыни, даже владея островом. Это переложение св. мощей совершилось тогда в четвертый и в последний раз: до того шведские набеги и желание уберечь мощи побуждали иноков к многократному перенесению их в Новгород, древнее общение с которым Валаама несомненно.

Не совсем ясное начало монастыря и первые проблески его бытия, так сказать, доисторическое существование его кончаются с X веком. В письмах профессора русской истории Александровского университета, в Гельсингфорсе, Соловьева, писанных в 1839 и 1840 годах к тогдашнему игумену Дамаскину, есть сведения о том, что в различных архивах Швеции существует много документов, касающихся Валаама, и что сведения эти должны пролить совершенно новый свет на это темное, известное только урывками, время его существования. Многое, как объясняет г. Нил Попов, сделано было этим Соловьевым в шведских архивах; найдены, между прочим, сочинения дьяка Григория Котошихина; отысканы и другие документы, переданные в археографическую комиссию и, отчасти, напечатанные, — но старейших дней Валаама они все-таки не объясняют. Остаются ли еще документы? Верно и то, что искать этих документов надо не в самом монастыре.

С 960 по 1715 год, то есть до времени возобновления обители Петром I, судьбы её были крайне переменчивы. Первое разорение потерпела она от шведов в XI веке; в XIII, XIV и XV видим мы ее, как это сказано в житии св. Александра Свирского, цветущею, с каменными зданиями, хорошими кельями, гостиницей и под верховным владычеством русских царей, которые неоднократно, как-то: Василий Иоаннович, Иоанн IV, Федор Иоаннович, холили и дарили ее. С XVI века вновь начинаются шведские нападения; в 1578 году перебиты и замучены многие монахи и послушники; немного позже моровое поветрие окончательно обезлюдило кельи, а шведы сожгли и уничтожили решительно все до основания, так что инокам пришлось укрыться на материке в Антониевом Дымском монастыре. В 1597 году, по донесению боярина Бориса Федоровича Годунова, царь Федор Иоаннович возобновил обитель из своей царской казны, жаловал ей разные угодья, сохранил за ней временно вотчины Дымского монастыря, а игумену валаамскому предоставил оставить в Дымском монастыре только немногих.

Этот вторичный расцвет обители продолжался недолго: в 1611 году шведы снова предали мечу и огню все, созданное дружными усилиями светской власти и монашества, казнили игумена Макария и многих из братии; остров опустел, обезлюдел, и на месте прежней обители воздвигли свои постройки шведы. Тогда началось долговременное странствование оставшейся без обители валаамской братии. Большинство их, по указу царскому, тогда же удалилось в Новую Ладогу и поместилось в несуществующем уже монастыре св. Николая; оттуда шведы, так сказать, нагнав и перебив многих из братии, принудили остальных бежать дальше к обители Тихвинской, где предстояло братьям испытать осаду польскую. Бездомные валаамцы временно поселились в монастыре Антониевом Дымском, а потом в не хотевшем принять их, в виду «утеснения», Ладожском, Васильевском, у Старой Ладоги, и совершенно преобразили последний, отстроив его заново. Спасены были также многие иконы, ризы и другие вещи, увезенные иноками и стоящие теперь снова на своих местах.

Столбовский мир 1617 года, заключенный в той скромной деревеньке, которую путники посетили три дня тому назад, более чем на сто лет оставил Валаам совершенно опустевшим в руках шведов; иноков не имелось на нем вовсе, и все, что успели они насадить православия по берегам Ладожского озера, у Сердоболя и Кексгольма, — все это погибло тогда и заменено лютеранством. Казалось, что сделано было решительно все, чтобы стереть с лица земли даже воспоминание о Валааме. Не ушли только со своих мест два святых угодника, безмолвно почивавшие в глубоких камнях острова, и над ними теплилось воспоминание и горела мысль, от которых и началось новое бытие. Было такое время, что от тихвинского архимандрита Макария поступила к царям Иоанну и Петру Алексеевичам челобитная о перенесении этих мощей в Тихвин, для спасения их от «проклятых люторов». Совершись это, и о Валааме не осталось бы, вероятно, и помину.

В 1715 году, вследствие ходатайства архимандрита Кирилло-Белозерского монастыря, Иринарха, переданного царю через Меншикова, повелено приступить к постройке Валаамской обители заново. Царь, посещая олонецкий край, вероятно, бывал неоднократно на пустом Валааме и знал его былое. В 1717 году на одиннадцати лошадях присланы из Кириллова монастыря церковная утварь, припасы и строительные орудия. Во внимание к развившемуся за это время, с 1611 по 1620 год, расколу, сделано особое распоряжение о том, чтобы чин монастырский исполнялся по «новоисправленному Требнику». В начале возобновления Валаам приписан к Кирилло-Белозерскому монастырю, но с 1720 года получил самостоятельное существование.

Отстроенный монастырь еще раз сгорел в 1754 году; на месте сгоревших поставлены, опять-таки деревянные, церкви, здания и стена, о которых в 1785 году тогдашний путешественник академик Озерецковский свидетельствует, что хотя местоположение монастыря красиво и, можно сказать, величественно, но монастырское строение нимало ему не соответствует, так как оно обветшало. В том же году утвержден общий план построек каменных, составленный строителем Назарием, впоследствии игуменом, вызванным из Саровской пустыни по настоятельному требованию митрополита Гавриила, писавшего о нем в Саровскую пустынь: «у меня много своих умников, пришлите мне вашего глупца». Митрополит не ошибся в этом «глупце», и с 1811 года обитель стояла готовой вся в новом каменном одеянии. Следует упомянуть, что император Павел I особенно щедро одарил ее в 1797 году доходными статьями рыбных ловлей и покосов и мельницей, составляющими и теперь существенный доход монастыря. За время управления игумена Назария удален был с острова в город Сердоболь последний след светской жизни — ярмарка, бывшая на Валааме много лет, и весь он отдался исключительно духовной жизни и подвижничеству.

Из ближайшего былого Валаамской обители следует упомянуть о том, что когда на Алеутских островах образовалась русская торговая компания, то в духовную миссию, согласно постановлению синода, поручено отцу Назарию послать своих валаамских монахов. В 1794 году, по повелению Екатерины II, миссия действительно отправилась и находилась в пути девять месяцев; иеромонах Ювеналий погиб на полуострове Аляске мученической смертью, но на острове Кадьяке дело пошло лучше и совершились многие обращения. В 1796 году Екатерина II повелела синоду посвятить начальника алеутской миссии, архимандрита Иоасафа, во епископа кадьякского, с титулом викария иркутской епархии; хиротописанный в Иркутск, Иоасаф на обратном пути сел в Охотске на компанейский корабль «Феникс» и погиб с ним вместе без вести в 1799 году. В 1804 году путешественник, иеромонах Александро-Невской лавры Гедеон, застал на Кадьяке четырех валаамских братий; покойный митрополит московский Иннокентий подвизался на Алеутских островах с 1823 года; еще жив епископ Иоанн, бывший алеутский, и миссия, по словам его, продолжающаяся и теперь — «одна из цветущих в ряду всех прочих наших миссий». Другие события на Валааме имели место позднее. В 1819 году игуменом Иннокентием получено от министра духовных дел, князя Голицына, уведомление, что на Валаам прибудет император Александр I. В непогоду 10 августа, государь на монастырском судне прибыл из Сольны, после трех часов пути, поздно вечером. Уже в два часа пополуночи император стоял у заутрени и, пробыв в монастыре более суток, находился решительно на всех службах церковных, днем и ночью. Государем обойдена вся обитель, и посещены отшельники. По пути из монастыря в Сердоболь, государь пожелал, чтобы монахи, его сопровождавшие, пели духовные песни, что и было исполнено. По возвращении в Петербург, он повелел князю Голицыну, в знак особого своего расположения, учредить на Валааме архимандрию, о чем говорил еще в самой обители, но, снизойдя на просьбу монахов, соизволил: «архимандрии в обители не уставлять, а быть игуменству, как более приличествующему для общежития уединенного монастыря». взамен этого, тогда же, в 1822 году, обитель сделана «первоклассною» и постановлено, чтобы игумены её впредь были избираемы только из братий Валаамского монастыря.

В 1858 году, 28 июня, около шести часов утра, на пароходах «Александр» и «Стрельна» прибыли к монастырю император Александр II с государыней, цесаревичем Николаем, великими князьями Александром, Владимиром и Алексеем и великой княгиней Ольгой Николаевной, с супругом её, наследным принцем Виртембергским. Тогдашний генерал-губернатор Финляндии граф Берг и прочие власти встретили Августейших путешественников. Посещения святыни, скитов, пустыней и братского кладбища следовали одно за другим; к 21/2 часам пополудни осчастливленная братия монастырская проводила высоких гостей в обратный путь, и пароходы отчалили под звуки пения: «Спаси, Господи, люди Твоя».

На многочисленных островах Валаамских рассеяны обильно кресты, часовни, скиты, келейки, храмы, и в центре всего этого над широким проливом поднимаются стены центральные святыни. Собственно монастырские здания — это два каменных четырехугольника, помещенных один в другом; вход к ним сквозь Святые ворота, и над ними купола церкви Петра и Павла. за Святыми воротами открываются другие, ведущие во внутренний двор, в котором расположен храм Успения Богородицы; здесь же, на этом дворе, помещаются: келья настоятеля, трапеза, ризница, братские кельи. Во внешнем четырехугольнике расположены: кельи царские, архив, канцелярия, библиотека, больница, при ней церковь Троицы и под ней храм Живоносного Источника Пресвятой Богородицы.

На небольшом протяжении монастырской святыни, вдоль и поперек исхоженной стопами целого сонма выдающихся светил монашества, совершаются все главные священнодействия Валаамской обители. Обитель посещается очень большим числом богомольцев, летом до 400 человек в день, а в день Петра и Павла количество это достигает 4,000. В такие дни не диво встретить здесь, у св. мощей, странников и странниц, побывавших в Иерусалиме, на Афоне, в Соловках, побывавших не раз; здесь же видятся всякие больные, одержимые, кликуши, чающие облегчения. В таком молитвенном месте, как Валаам, они, несомненно, чувствуют хотя временное облегчение, и в монастыре приняты все меры к точному, достоверному изложению особых явлений чудотворной силы Божией.

Всякий, поступающий в монастырь с целью остаться в нем, отдается под руководство старца, чрез которого преемственно и в полной чистоте передаются поступающему все предания и обычаи монастырские. После испытания, более или менее долгого, следует пострижение в рясу и камилавку. В иноческий чин постригается брат в одной «срачице», покрытый «мантиями иноков», и произносит обеты: «девства, нестяжания и послушания», Пострижение в мантию не может иметь места ранее трех лет послушничества. Высшее — это принятие схимы, т. е. полное отшельничество, для которого на островах много удобных мест; оно здесь настолько развито, что бывали примеры иноков, подвизавшихся шестьдесят лет и ни разу не бывавших даже на святом острове. Множество имен отошедших в иной мир схимников значится в книгах монастырских. Переход от жизни к смерти в таких случаях едва ли труден: три удара в большой колокол оповещают братию о том, что один из них преставился, все единовременно творят молитву и, обвив почившего мантией, возложив на него «клобук — шлем надежды спасения», опускают в могилу на братском кладбище. Имя усопшего тотчас заносится во все синодики для вечного поминовения. Братское кладбище изобилует могилами, из которых многие уравнены с землей все покоряющим временем; виднеется на нем несколько каменных памятников, крестов, насыпей, и все они оттенены густыми, старыми кленами; имеются тут и две могилы двух купчих.

Одна из каменных гробниц обращает на себя внимание: в ней, по преданию монастырскому, схоронен бывший король шведский Магнус, много воевавший с Россией и, наконец, прибитый бурей к Валааму в 1371 году, постригшийся здесь в монахи и скончавшийся по принятии схимы. Местное монашество утверждает, что будто нельзя «выдумать могилы»; между тем, исторические факты доказывают возможность этого. Замечательно, что Карамзин в своей истории только дважды упоминает о Валааме, тогда как, по общему строю его богатых сказаний, по тому вниманию, с которым он пользовался летописями, ему об этой обители следовало бы сказать больше, чем сказано. Предание о могиле Магнуса называет он прямо «сказкой», имеющейся во многих летописях, в которых приведено и апокрифическое «рукописание», а именно завещание Магнуса своим преемникам, королям шведским, о том, чтоб им не воевать с Россией. настоящий Магнус с ума не сходил, был действительно свергнут с престола, освобожден своим сыном и утонул в Готландии, близ Бломесгольма. Во всяком случае, любопытно знать: чья могила, уже не первый век, называется здесь Магнусовою? Любопытно знать также и то, кто написал на ней длинную стихотворную надпись, кончающуюся так:

Ризница монастырская и библиотека не заключают в себе особенно древних предметов, чем ясно свидетельствуется о тех тяжелых временах, когда братия должна была бежать с острова и унесла с собой немногое, а остальное погибло. В ризнице имеется несколько царских вкладов и пожертвований частных лиц, между прочим, богатые покровы на мощи св. угодников. В библиотеке, имеющей более 6,000 томов, подлинных царских грамот, данных монастырю, тоже нет, так как они были представлены в 1729 году в государственную вотчинную канцелярию, а есть только копии. Старейшие книги 1620 года: Литургия Иоанна Златоустого, Василия Великого и Преждеосвященная и Евангелие учительное, того же года. Рукописных книг, писанных разным уставом, довольно, но рукописей пергаментных и бумажных, с изображениями, тоже почти нет. Синодик, присланный Иоанном IV в 1583 году, с перечислением имен убиенных им людей, как и все его синодики, перечислить всех не может, так их много, и царь просить Бога помянуть разом всех, «ихже имена сам веси Владыко»; в синодике 1718 года имеются фамилии многих светских лиц того времени: князья, графы, коменданты и бригадиры; в синодике 1801 г. перечислено 1,486 родов благотворителей.

Вслед за осмотром ризницы путники направились к месту предстоявшей закладки храма. Чертеж храма виднелся на одном из столбов церкви Успения, в которой совершена литургия: храм будет иметь пять куполов, довольно странной овальной профили, и трехъярусную шатровую колокольню; он будет длиной в двадцать пять сажен, обойдется по смете в сто сорок тысяч рублей, не считая монастырских материалов. Соборное служение при закладке и в особенности пение, сопровождавшее его, были очень своеобразны; это пение, столбовым, уставным напевом, не отличается тонкостями хорального, духовного пения, которое во многих монастырях, как, например, в тихвинских, достигает высокого развития. оно не лишено, однако, глубокой типичности и, свидетельствуя о давно прошедшем времени, действует, с художественной точки зрения, точно так же, как древние, почти утратившие черты ликов, образа.

Вся братия и множество пришлого народа стояли на месте возникновения будущего храма; священнодействовавшие обходили со святой водой и кадили вдоль намеченных очертаний цоколя. в основание одного из столбов, в будущем алтаре, вложена в камень медная доска с описанием дня и порядка закладки и опущены в масло, освященное елеем, серебряные монеты с изображением императора Александра III.

Вслед за закладкой храма путники посетили трапезную, полную ликов угодников, и завтракали у настоятеля, после чего состоялось посещение нескольких островов и скитов монастырских.

Роскошный ясный день способствовал очень много художественной красоте и без того живописных, старательно сохраняемых путем большего труда пустыней и окружающих их садов и других насаждений. На десятивесельном катере, причем на веслах и руле сидели монахи, сопровождаемые настоятелем, дававшим все необходимые разъяснения, направились они, прежде всего, в скит св. Николая, расположенный в одной версте от монастыря, на острове, у самого входа в монастырский залив с озера. Красивый храм и при нем скитский дом, в котором помещается двенадцать человек братии, расположены на голых скалах, значительная часть которых уже скрылась под тщательно обработанной землей, принесенной сюда чуть не пригоршнями или добытой из перегноя путем долгих стараний; на земле этой уже разместился огород, только что отцвели яблони, и еще не отцветала, несмотря на конец июня, сирень. Храм совершенно новенький; иконостас в три яруса — весь залит золотом, купол — восьмигранный шатер. В ските читается вечная псалтирь, причем каждому из монахов, здесь живущих, приходится отбывать эту обязанность по четыре часа в сутки. Какой не иссякающий, постоянно растущий поток имен почивших людей в этом чтении псалтири! Вообще поминовение усопших и молитвы о здравии живущих делятся в монастыре на четыре разряда; те, что записаны в первом, поминаются братией денно и нощно в трех скитах и церкви Живоносного Источника, так что синодик и имена умерших повторяются в течение суток не менее нескольких десятков раз.

Валаам. Скит Всех Святых

«Христос посреди нас», говорит на Валааме при встрече старший младшему, «и есть и будет», отвечает младший, и это присутствие вечной молитвы, как на словах, так и в изображениях, слышится и видится здесь на каждом шагу.

Проехав на катере по заливу обратно и повернув в пролив, находящийся почти против самого монастыря, путники сделали прогулку вдоль нескольких островков и сошли на берег на одном из них на богатый луг, весь покрытый парчой роскошнейших полевых цветов; по ту сторону воды виднелся небеленый, кирпичной кладки, скотный двор. Отсюда в монастырском экипаже, по превосходным дорогам, через многие мостики, соединяющие острова, проехали они в скит Всех Святых. Много встречалось по пути богомольцев, пользовавшихся между богослужениями свободным временем для ознакомления с островами, ими посещенными. День стоял роскошный, теплый, и богомольцев этих рассеяно было много. Сытые и бойкие монастырские лошадки не замедлили доставить их к скиту, расположенному в глубокой листве древнего леса. При входе в храм встретились те два схимонаха, что стояли подле раки во время литургии. Церковь только отделывается, и внутренность её занята лесами; стены и купол расписывает монах, бывший ученик фигурного класса академии художеств, живущий здесь с 1873 года; особенно хорошо удается ему изображение всех небесных сил бесплотных в куполе. После посещения игуменской кельи, в которой имеются хорошие изображения двух выдающихся настоятелей Валаама, Назария и Дамаскина, путники посетили замечательную пустынь последнего из них.

Еще очень немного лет тому назад на этом месте стояла бревенчатая хижина, в которую уединялся Дамаскин, и рос нехоленый дикий лес; теперь это один из роскошнейших уголков всех наших монастырских обителей без исключения, тщательно взлелеянный и украшенный всем искусством современного зодчего и садовода. Прелестный сад, в котором давно уже укрепились и красиво растут кедры с их острой, мягкой зеленью, окружает новенькую церковь, красивые ворота, звонницу и могилу настоятеля Дамаскина, умершего в 1881 году, на 86 году от рождения. Превосходный гранит, покрывающий место его упокоения, тесан братией, и ей же планирован и разбит сад. Чем было еще недавно это место, видно из близкой от него, но сохранившейся в прежнем бревенчатом виде пустыни и деревянного при ней памятника колоды схимонаха Николая. Сравнение этих двух мест свидетельствует с полной наглядностью о том, что может сделать искусство в руках людей опытных и во имя доброй любви. Этим посещением окончилось обозрение Валаамских островов.

В заключение несколько дополнительных сведений. По штату, в монастыре полагается 84 монашествующих; в действительности — иеромонахов 15, иеродиаконов 10, монахов 106, послушников 40 и вольных 180 человек, схимонахов 6, иеросхимонах один. В здании для рабочих имеется помещение на сто человек, конюшня на шестьдесят лошадей; доброй памятью нынешнего настоятеля Ионафана и предшествовавшего ему Дамаскина остается красивое здание водокачальни с двумя баками, доставляющей в день две тысячи ведер и этим упразднившей великий труд таскания воды на монастырскую гору; паровик — в десять сил. Монастырь имеет много мастерских: столярную, слесарную, живописную, позолотную, резную, швейную, сапожную, малярную, гончарную. Трапезы для неимущих в летнее время не пустуют; женщины обедают в гостинице для бедных, расположенной под горой, а мужчины — в монастыре. В огромном здании, назначенном для богомольцев других классов, более состоятельных, отдельных номеров сто двадцать четыре, и прибывших на молитву монастырь снабжает пищей и питьем с братской трапезы, не требуя за это никакого вознаграждения. при отъезде каждый из гостей, если пожелает, может положить свой лепту на тарелку, которую держит стоящий у выхода монах. Великим лишением для многих является то, что курение табаку на Валааме безусловно запрещено.

Нет другого места на Руси, кроме Соловков, которое, подобно Валааму, было бы создано для монастырской жизни, для уединения. Можно представить себе, чем было оно до 1843 года, до открытия пароходства. Трудами монахов возделаны в обители, из обращенных в землю искрошившихся скал, богатые огороды, насажены фруктовые сады, проложены дороги. Не диво встретить в лесу оленя, оставшегося здесь с зимы, который, не слыхав выстрела, спокойно глядит на проходящих и обусловливает этим прелестную картину; зайцев тоже много; говорят, что соловьи и горлицы появились здесь только в 1863 году. Рыбная ловля составляет тоже одно из необходимых подспорий:рыб много и особенно вкусен сиг, называемый «валаамка». Отапливают монастырь в течение десяти месяцев в году и теплую одежду сбрасывают редко, а зимний путь к материку возможен не во всякую зиму, так как озеро слишком бурливо и ветры мешают срастанию льдов. В долгую зиму Валаам — это обиталище темноты, льдов и снегов; это цветник самых богатых полевых цветов в короткое летнее время; маленькие лужайки, кое-где просвечивающие между деревьев и скал, пестреют колокольчиками, верониками, и между ними нередко возвышается грациозная «чертова лапа», по имени своему острову Валааму вовсе не приличествующая.

Спустя недолгое время по отбытии пароходов в озеро, на высоте Коневецкого монастыря, посреди озера, термометр показывал уже 10° тепла, при приближении к Шлиссельбургу, ночью, было совершенно тепло. Не удивительно при этом странном климатическом условии, что на Валааме еще цвела сирень, а отапливают монастырские здания в течение десяти месяцев. Окруженная вечно холодной волной Ладожского озера, почти не знающей, что значит полная тишина в воздухе, обитель, даже при полной ясности июльских дней, не ведает ни жары, ни духоты.

К девяти часам утра 1 июля путники находились на пристани в Петербурге. Переезд по Ладожскому озеру и на этот раз, несмотря на дурное показание барометра и штурмовые конусы, путешественники совершили вполне благополучно, как это уже бывало и прежде.

Мариинская система. Валаам и Обонежье за последнее десятилетие.

I. Мариинская система.

Пересоздание Мариинской системы — великий памятник царствования Императоров Александра III и Николая II.

Начало всех произведенных работ, следуя от Рыбинска к северу — у впадения реки Мяксы: здесь снята мель Медведь. это наименование мели — одно из излюбленных в России и встречается, как и Черные речки, на Днепре, на обеих Двинах, Волге, Сухоне и пр. Одно из красивых мест в этой части пути и одна из самых крупных работ, это — перекоп Луковицкий, длиной в 791 сажен, сокративший путь на 7 верст. Работы огромной трудности, помимо их сложности, характерны еще и теми двумя отличительными чертами, что: 1) произведенные расходы почти не превзошли сметного назначения в 12.500,000 руб. и 2) что работы окончены к указанному сроку. Почитатели седой древности могут быть даже огорчены, потому что работы эти, по размерам, стоят египетской пирамиды, с той разницей, что они произведены на народную нужду и будут служить ежедневно и ежечасно на облегчение великих задач. Чудовищно велик район произведенных работ — 650 верст; таких протяжений не бывало нигде, и работы исполнены исключительно русскими инженерами. Работало ежедневно нередко до 15,000 рабочих и до 8,000 лошадей, привлечена была и паровая сила и устраивались временные железные пути; тут же применялись впервые в России новые способы туннельных работ и пр. Великой заслугой строителя было и то, что им исполнена одна из труднейших предложенных ему задач — переустраивать путь, не препятствуя судоходству. Во исполнение этого 50-60% работ производилось зимой; все каменные шли летом, и что доводилось до конца, то пускалось немедленно в ход, так что некоторые из обновленных частей пути работают уже около пяти лет, и навигация, за все девять лет работ, не открывалась позднее 15-го мая и продолжалась до 15-го октября.

Известно, что Мариинский путь, в котором одних только каналов 284 версты, соединяющий Балтику с Каспием, совершенно различен в своих двух частях: между Белым озером и Волгой тянется длинная часть, очень пологая — это бассейн южный, а другая, очень крутая, между Белым озером и рекой Вытегрой, это склон северный, испещренный в верхней части своей шлюзами. Вся длина пути между Рыбинском и С.-Петербургом — 1,078 верст, и наибольшая высота над уровнем моря, между шлюзами св. Петра и св. Александра, между озерами Ковжским и Маткоозером, — 55,87 сажени. Запасы урегулированной воды в настоящее время очень велики, потому что, несмотря на сравнительно сухое лето, при совершенно удобном проходе судов, огромный запас её в 12.000,000 куб. сажен Ковжского озера еще не тронут и до сих пор.

Русские неторговые люди, очень мало путешествующие по нашим внутренним водным путям и поэтому мало ими интересующиеся, едва ли могут представить себе то значение, которое имеют эти пути, как перевозочная сила. Достаточно указать на то, что каждая волжская баржа вмещает в себе груз, перевозимый 3-4 полными поездами железной дороги, каждый в 30 вагонов, а работа Волги в течение одной навигации, выраженная в пудоверстах, приблизительно равняется половине годовой работы всей сети русских железных дорог.

В настоящее время, при том условии, что постройке железных дорог отведено первенствующее место, особенно отрадно появление и введение в нашу экономическую жизнь такого мощного искусственного водяного пути, как обновленная Мариинская система. Если железные дороги, по присущим им качествам, наиболее соответствуют успешному развитию фабричной и горно-металлургической промышленности, способствуя её росту при помощи ускорения оборота вложенных в нее капиталов, то водяные сообщения представляют собой неоспоримо наилучший и наиболее соответствующий путь для передвижения громоздких малоценных и, по естественным своим свойствам производимых лишь один раз в год, сырых продуктов промышленности сельскохозяйственной, наиболее распространенной на пространстве Русской Земли. Не подлежит сомнению, что успешное окончание и благотворные результаты эксплуатации улучшенной Мариинской системы явятся новой эрой в истории наших внутренних водных путей и призовут к производительной работе на пользу и славу нашей дорогой родины могучую силу праздно утекающей воды наших, доселе большей частью заброшенных, речек и рек.

Для более ясного уразумения всей ценности законченных на Мариинском пути работ необходимо вспомнить некоторые исторические данные и привести ряд цифровых, хотя и скучных, но очень важных. Император Александр III, в своих отеческих заботах о водяных путях Империи, решился на коренное переустройство Мариинского водяного пути, соответственно современным потребностям судоходства, для прохода этим путем в меженные воды судов ёмкостью около 40,000 пудов. Соответственно этой ёмкости, размеры судов были предположены: длина 30 саж., ширина 4¹/₂ саж. и осадка до 10 четвертей аршина. К работам было приступлено в конце октября 1890 года, и срок их окончания был предположен к навигации 1896-го года, что и исполнено. Завершенное теперь с указанной целью переустройство Мариинского пути составляет такое улучшение его, которое является существеннейшим звеном в длинной цепи последовательных улучшений системы.

Гениальный преобразователь России, Великий Петр, в своих неустанных заботах о соединении основанной им столицы водяными путями с Волгой, признал необходимым устройство Мариинского пути. В 1711 году он лично посетил водораздел рек Вытегры и Ковжи, провел несколько дней в этой ненаселенной местности в шалаше и избрал направление канала для их соединения. Начало осуществления мысли Петра последовало, однако, только в царствование императора Павла. К работам по прорытию канала на водоразделе приступлено в 1799 году, на средства, предоставленные супругой его императрицей Марией Феодоровной, почему канал этот, повелением императора Александра I, в царствование которого он был довершен, наименован Мариинским; впоследствии и всему пути было присвоено наименование Мариинского.

В 1810 году Мариинский путь открыт для прохода судов ёмкостью около 10,000 пудов и в первоначальном виде представлял огромные трудности судоходству, особенно при следовании судов озерами: Белым и Онежским, проход по которым на доморощенных судах в неблагоприятную погоду был совершенно невозможен. В царствование императора Александра I прорыть канал протяжением около 18 верст, в обход наиболее бурной части Онежского озера; работы начаты в 1818, окончены в 1822 году. В царствование императора Николая I, в период времени с 1843 по 1852 год, прорыты каналы: Белозерский, в обход Белого озера, и Онежский, в обход остальной части Онежского озера. Наименования, присвоенные в те дни трем шлюзам Белозерского канала: «Безопасность», «Удобство» и «Польза» — указывают на значение канала, сооруженного в обход Белого озера.

С устройством этих обходных каналов передвижение грузов Мариинским путем достигло таких размеров, что провозоспособность пути 30 мил. уже не могла удовлетворять потребностям судоходства, и в царствование императора Александра II, в период времени с 1858 по 1862 г., путь был приспособлен, главным образом посредством удлинения шлюзов и отчасти спрямления крутых изгибов фарватера, для прохода судов ёмкостью около 18,000 пудов; провозоспособность пути увеличена до 60 мил. пудов.

В это же царствование, для удобств следования судов увеличенных размеров по каналам в обход Ладожского озера, прорыт, с 1861 по 1866 г., открытый канал Императора Александра II, сооруженный параллельно шлюзованному каналу Императора Петра I (прорытому в период времени с 1719 по 1731 г.). и приступлено, в 1878 году, к работам по прорытию каналов Императрицы Марии Феодоровны и Императора Александра III, сооруженных параллельно каналам: Сясьскому (прорытому в период времени 1766-1802 г.) и Свирскому (прорытому в период времени 1802-1810 г.).

Эта вторая параллель каналов окончена в 1882 году. Кроме того, вслед за улучшением, хотя и незначительным, порожистых частей рек Шексны и Свири, в 1863 году началась паровая тяга на реке Шексне, а в 1867 и на реке Свири. С сокращением времени следования судов Мариинским путем, вследствие введения паровой тяги на реках Шексне и Свири и удобства следования по приладожским каналам, количество грузов, отправляемых с Волги в С.-Петербург, значительно увеличилось, так что водораздел пути с искусственным для его питания водопроводом из Ковжского озера и множеством шлюзов для его перехода не мог более удовлетворять потребностям судоходства. В царствование Императора Александра III, в период времени с 1882 по 1886 год, водораздел пути был понижен на 4 сажени, почему для его перехода, вместо 11 камер шлюзов, потребовались только 2 камеры и спрямлен фарватер прилегающих к нему частей рек Вытегры и Ковжи. По исполнении поименованных улучшений, грузовое движение приняло такие размеры, что провозоспособность пути в 60.000,000 пудов опять-таки не могла удовлетворить развивавшимся потребностям судоходства.

В виду этого обстоятельства, с одной стороны, а с другой вследствие того, что из-года в год значительный размер непроизводительных расходов при следовании грузов порожистой частью реки Шексны, по причине мелководья, быстроты течения и извилистости фарватера, служил самым главным препятствием к дальнейшему удешевлению стоимости доставки; и что сооружения пути, возведенные в 1858-1862 годах, пришли в ветхость и требовали для их капитального возобновления миллионных затрат, состоялось повеление Императора Александра III, завершившееся торжеством открытия обновленного пути 15-го июня. К работам по коренному переустройству Мариинского пути приступлено в 1890 году в целях: 1) доведения его навигационной провозоспособности до 120 мил. пуд., приспособив его к проходу судов вместимостью около 40,000 пуд.; 2) удешевления стоимости провоза, и 3) обеспечения грузам срочной доставки.

Эти работы в настоящее время исполнены; осталось только закончить немногое по углублению приладожских каналов, что не препятствует, однако, проходу с Волги до С.-Петербурга судов предположенных размеров с осадкой по состоянию уровня воды в свободных частях пути.

Из этого краткого исторического очерка видно, что Мариинский путь, начав свое существование в 1810 году, когда в Империи водяные пути играли, за отсутствием железных дорог, первенствующую роль для передвижения разного рода грузов, то и дело совершенствовался, — но только заботам Императора Александра III обязан он своим окончательным переустройством. Развивая провозоспособность до 120.000,000 пудов, он представляет теперь для грузов громоздких и малоценных, которыми изобилует Поволжье и Сибирь, самый удобный и дешевый путь. Вполне осуществимая, за произведенными работами, краткосрочность доставки грузов, при указанных выше качествах, делает его самым надежным регулятором железнодорожных тарифов для земледельческих продуктов Поволжья.

Все главные работы по переустройству пути сосредоточивались в вытегорском округе путей сообщения. В пределах его он имел 31 шлюз, с 39-ю камерами; по окончании переустройства имеются 38 шлюзов с 38 камерами.

На реке Шексне сооружено четыре каменных с облицовкой гранитом шлюза с разборными при них, системы Поаре, каменными плотинами и металлическими фермами. Из этих четырех шлюзов три расположены в порожистой части реки Шексны, которая, до её шлюзования, вследствие мелководья, быстроты течения и извилистости фарватера, представляла огромные затруднения судоходству, ежегодно сопровождавшиеся непроизводительными расходами на тягу судов в сотнях тысяч рублей, а в годы мелководные эти расходы простирались до 2-х и более миллионов. В настоящее время, с устройством трех шлюзов, длиной каждый в ¹/₃ версты (самой значительной на всем земном шаре), все поименованные выше препятствия устранены. Четвертый шлюз, длиной около 50-ти сажен, с плотиной, устроен в самом истоке реки Шексны из Белого озера, с целью образовать из этого озера искусственное водохранилище и для равномерного питания реки Шексны, а также для свободного следования озером.

Эти четыре новых сооружения будут носить отныне нижеследующие наименования. Первый, следуя с Волги, шлюз с плотиной, расположенный в пороге Черная Гряда, наименован «шлюзом Императора Николая II». Второй, следуя тому же направлению, шлюз с плотиной, расположенный в Ниловицком пороге, — «шлюзом Императрицы Александры Феодоровны». Третий шлюз, следуя тому же направлению, расположенный в пороге Топорно, будет именоваться «шлюзом Императора Александра III». Четвертый шлюз с плотиной, расположенный в истоке реки Шексны, будет называться «шлюзом Императрицы Марии Феодоровны». Один из трех новых шлюзов, построенных в величественном Девятинском перекопе, назван в память посещения Мариинской системы Великим Князем Владимиром Александровичем — «шлюзом св. Владимира».

О значительности работ, исполненных для вышеописанного переустройства Мариинской системы, можно судить из следующего краткого перечня:

Вынуто грунтов — 744,895 куб. саж.

Устроено насыпей и дамб — 38,426 куб. саж.

Спланировано откосов — 855,080 кв. саж.

Одерновано откосов — 138,710 кв. саж.

Устроено перекопов — 42

Устроено срезок — 60

Устроено бечевников — 188 вер.208 саж.

Построено шлюзов каменных — 4

Построено шлюзов деревянных — 34

Построено плотин каменных — 4

Построено плотин деревянных — 4

Построено выправительных сооружений — 6,639 пог. саж.

Построено мостов с разводными и подъемными частями — 3

Построено бечевых мостов — 816 пог. саж.

Устроено телефонной линии — 188 верст.

Стоимость работ по переустройству Мариинского водного пути в пределах вытегорского округа путей сообщения составляет около 11.200,000 руб. В эту сумму не входит стоимость работ, произведенных на реке Свири и Онежском канале, составляющая около 1.200,000 руб. и израсходованная на работы из средств, отпускавшихся правлению вытегорского округа на капитальный ремонт водяных сообщений.

Общая длина всех сделанных перекопов — около 20 верст. Важнейшие из перекопов: № 1, на реке Вытегре, у села Девятин, длиной 437,75 саж., устроенный в каменистом грунте, с заложением дна на глубине 11,91 саж., и Луковицкий перекоп, на реке Шексне, длиной791 саж., сокращающий длину пути на 7 верст. В общем количестве 744,895,3 куб. саж. вынутой земли заключается около 114,000 куб. саж. принадлежащей к почвам каменистым. Длина каменного шлюза в истоке реки Шексны между створами ворот — 45,3 саж. Длина деревянных шлюзов между створами ворот — 38,45 саж. Длина каменных шлюзов в порожистой части реки Шексны между створами ворот — 159,1 саж. К работам приступлено 28-го октября 1890 года; окончены они к 1-му мая 1896 года.

В ночь с 13-го на 14-о июня 1896 г., пароход «Ярославль», на котором ехали путешественники, поднимался по Шексне, не переставая омывать крутой волной высокие бока барж, барок, лодок и полулодок, причаленных к берегам; ночь была так тиха, что с обоих бортов парохода ясно слышался скрип дергачей-коростелей, скрывавшихся в луговых травах; комаров имелось достаточно в ночи, но никак не более, чем надоедливых слепней днем, нестерпимо досаждающих своей беспримерной назойливостью; по сторонам виднелись иногда собранные в кучи бечевые лошади, безостановочно махавшие хвостами и окуриваемые можжевельником, что, несомненно, доставляет некоторое облегчение бедным животным.

Утром путешественники сошли на пристани недалекого от берега Леушинского женского монастыря, где было совершено молитвословие.

Деятельность монастыря посвящена, главным образом, образовательным целям. В монастыре обучаются крестьянские девочки соседних деревень и учрежден пансион для желающих получить среднее образование. Игуменья, мать Таисия, бывшая воспитанница Павловского института, сумела привлечь в свой монастырь нескольких лиц, также получивших высшее женское образование, и так правильно и серьезно поставила дело воспитания и образования в своей обители, что к ней стали отдавать своих дочерей местные купцы и помещики и начали поступать дочери семейств из ближайших губерний. понемногу, отдаленный монастырь, стоящий в лесах и дебрях глухого края, стал источником просвещения для близких и дальних мест и воспитывает будущих жен и матерей в духе истинного благочестия и познаний не только научных, но и необходимых для домоводства, сельского хозяйства, рукоделий и т. д. Почтенная игуменья, спокойно и твердо служащая столь благому делу, пользуется в крае глубоким уважением и всеобщей любовью.

Перед прибытием в Череповец, на палубе парохода «Ярославль», начальником вытегорского округа, А. И. Звягинцевым, был сделан весьма обстоятельный и любопытный доклад о ходе завершившихся работ и о нынешнем положения Мариинского пути. На столе были разложены три изготовленные ко дню открытия таблицы: карта Мариинского водного пути, таблицы сравнительных продольных профилей и таблицы движения грузов по Мариинскому, Тихвинскому и Вышневолоцкому путям. Мастерски составленные таблицы и карта могут заменить целую книгу; так они наглядны, так богаты цифровыми и графическими данными. На них изображено в линиях и цифрах состояние Мариинского водного пути в 1810 году (для судов вместимостью в 10 тысяч пудов), в 1852, в 1862 (для судов в 18 тысяч пудов), в 1886 и, наконец, в 1896 г. (для судов вместимостью 40,000 пуд.).

Нижеследующие данные, взятые из таблиц, изображают полностью возрастание Мариинского пути, совершавшееся по годам:

К этим цифрам добавлять нечего; следует припомнить, однако, что в прежние годы деньги были дороже, а потому достигнутое ныне понижение фрахтов на самом деле значительнее, чем показывают цифры. Кроме того, нельзя не признать также еще более значительной экономической выгоды: с устранением мелководья судоходство избавлено от совершенно непроизводительных затрат на «паузки», т. е. перегрузки с больших судов на меньшие, выражавшиеся в сотнях тысяч, а в годы особенно мелководные — в миллионах рублей.

Сообщение, сделанное А. И. Звягинцевым, было тем любопытно, что докладчик может служить живым архивом переустройства Мариинского пути: он посвятил этому пути 20 лет службы, руководил составлением проекта переустройства и, наконец, осуществил его. Чрезвычайная точность в исполнении работ, по основательно выработанному проекту, обусловила то, что работы закончены к сроку, потребовали весьма небольшого доассигнования 3,5% (около 400,000 руб.) и, наконец, несмотря на их сложность, трудность, разнообразие и протяжение в 650 верст, — исполнены не препятствуя судоходству. Это осуществлено в России впервые.

Некоторая часть работ — перекопы, дамбы, шлюзы, бечевники, скрепления берегов, спрямление фарватера — были уже осмотрены; на многих местах, где прежде существовали мели, свободно тянулись глубоко сидящие суда. Но самые характерные работы оставались еще впереди: это — Черная Гряда с её каменным шлюзом и капитальный Девятинский перекоп.

В шестом часу вечера обозначились церкви Череповца. Пристав к берегу и поднявшись в гору, путешественники направились в собор, а затем присутствовали при открытии дома трудолюбия и посетили только что устроенный музей.

Устроитель музея Н. В. Подвысоцкий положил на это дело немало труда. Он указал путешественникам на более ценные предметы, — на фрески и изразцы, вырытые при последних раскопках в Кирилло-Белозерском монастыре и приписываемые терему Иоанна Грозного; на окаменелые голову крота и ногу человека и вообще довольно богатый отдел палеонтологический, — предметов, найденных исключительно в Череповецком уезде, в окрестностях Грытинской горы, самом возвышенном пункте уезда. Интересно древнее било, относящееся к XVI веку, и маленькое ручное медное било, употреблявшееся старшиной Чарангской волости и составляющее историческую редкость, которой не имел даже губернский новгородский музей древностей; имеются образчики одеяний Череповецкого уезда; монеты времен Владимира Святого. Любопытен отдел народно-медицинских средств, числом 200. Музей открыт 31-го марта 1896 года и привлек уже много посетителей; в нем шесть отделов, но помещение слишком тесно.

Нельзя не вспомнить, говоря о Череповце, о ближайшем времени полезной деятельности городского головы И. А. Милютина, которому так много обязан Череповец, — о выделке сельскохозяйственных орудий, преимущественно плугов. Благодаря их дешевизне (5 руб. 50 коп.), эти плуги стали быстро прививаться и в настоящее время во всех северных уездах Новгородской губернии заменили сохи. Такое улучшение в сельскохозяйственной культуре настолько проникло в сознание крестьян, что в настоящее время плуги сделались даже предметом кустарного производства и продаются во всех торговых селах Череповецкого уезда. уступая милютинским плугам по выделке, они, благодаря дешевизне их на рынке (3 руб. 50 коп.), быстро распространяются в крае, совершенствуя, таким образом, обработку полей. Заботы Милютина имели самые полезные последствия: он не только сумел популяризировать улучшенный способ культуры полей и поднять их производительность, но и развил в крае новый и весьма полезный кустарный промысел. Сознание пользы, принесенной родному краю, вознаграждает почтенного общественного деятеля за сокращение деятельности его мастерских.

* * *

Торжество открытия движения по обновленному Мариинскому пути Высочайшей волей возложено было на Великого Князя Владимира Александровича. Торжество открытия этого важного для всей России пути настолько любопытно, что заслуживает более подробного описания. 15-го июня 1896 г., в 10 час. утра, пароход «Озерный», на котором находился Великий Князь, подошел в Черной Гряде и втянулся в новый, самый большой из каменных шлюзов, носящий отныне имя шлюза «Императора Николая II», и остановился с тем расчетом, чтобы шелковая лента русских цветов, перетянутая поперек шлюза, приходилась посредине палубы. Роскошнейший день царил над Шексной, казавшеюся лазоревой и перерезанной, как темным поясом, плотиной Поаре; многие тысячи людей покрывали все откосы, все уступы, все низины берега. На левом, высоком берегу, к которому брошены были причалы, красовался павильон, обильно разукрашенный зеленью, с трепетавшими на легком ветре флагами, построенный для торжества; вправо, между плотиной и шлюзом, блистали на ярком солнце золотые парчи аналоя, икон, крестов и одеяний духовенства, имевшего совершить освящение. Перед закрытым шлюзом, после того, как в него вошел «Озерный», виднелись еще восемь пароходов, все расцвеченные флагами.

Приветствуемый радостными кликами, Великий Князь сошел на пристань, где ему представился М. Д. Демидов, начальник Олонецкой губернии, в пределы которой предстояло вступить в скором времени, и были представлены местные чины. Затем, Великий Князь направился к аналою. Торжественное молебствие совершал соборне архимандрит белозерского монастыря Кирилл с иереями городов Череповца и Кириллова. После молебна и многолетия Великий Князь перешел на «Озерный» и перерезал шелковую ленту, открывшую путь ожидавшему движения каравану, во главе с восемью пароходами, доставившими к месту освящения приглашенных. Первым прошел «Озерный», под звуки музыки и клики народа. Эта картина была очень внушительна. Любопытно было видеть, как принимал в свои каменные бока могучий шлюз втягивавшиеся в него пароходы, и как, плавно приподняв, передавал он их для следования на другую, более высокую часть Шексны. Погода стояла превосходная, порядок образцовый, без суеты и неожиданностей, и ясно было всем и каждому, как важно событие, только что совершившееся на благо необъятной страны и трудящегося народа.

Имелись на берегу и непосредственные выразители этих чувств. Председатель рыбинского биржевого комитета М. Н. Журавлев поднес Великому Князю от имени рыбинского биржевого общества хлеб-соль на роскошном блюде и с чувством прочитал прекрасно составленный адрес, полный глубокой правды и верноподданнической признательности Государю Императору. В адресе сказано было, между прочим: «Нам в высокой степени отрадно, что, по державной воле нашего Повелителя, именно Вы, Ваше Высочество, являетесь к нам от Его драгоценного Имени, чтобы видеть нашу радость и нашу гордость по поводу многознаменательного для русской торговли и судоходства события. Вы, Ваше Высочество, неоднократно осчастливливали Мариинский путь Вашим проездом и горячо сочувствовали великой идее улучшения его». В адресе было также выражено пожелание, чтобы Великий Князь соблаговолил повергнуть выраженные верноподданнические чувства на благовоззрение Государя Императора. Великому Князю поднесена была также от цепного пароходства на Шексне хлеб-соль на большом серебряном блюде с большой, украшенной русскими серебряными монетами прежних царствований, чарой.

Уместно будет помянуть тут о заслугах рыбинской биржи по вопросу об улучшении Мариинского пути. Рыбинская биржа, с биржевым комитетом во главе, в качестве учреждения, призванного оказывать содействие интересам биржевого купечества и способствовать развитию рыбинской торговли, давно уже избрала, для осуществления возложенных на нее задач, самое верное средство: стараться улучшить условия судоходства. Многочисленные энергические ходатайства комитета перед правительством имели в результате осуществление различных мероприятий относительно тяги судов, установления порядка и надзора по движению караванов, улучшения водных путей и т. д. Сюда относятся, между прочим, устройство подможных станций, улучшение бечевников, назначение депутаций на Мариинскую систему, организация речной полиции и противопожарной помощи на судах и пристанях, устройство больницы для бесплатного лечения рабочих и др. Но главной целью всех попечений биржевого комитета являлось всегда улучшение собственно Мариинской системы. Заботы комитета первоначально выразились в некоторых частичных улучшениях, а затем постепенно перешли в целый ряд ходатайств пред правительством о необходимости коренного переустройства Мариинской системы. Особенно много потрудился в этом М. Н. Журавлев, незадолго пред тем избранный председателем рыбинского биржевого комитета на девятое трехлетие.

Знаменательным днем для рыбинской биржи было 6-е июня 1890 года, когда в общем собрании, в присутствии биржевого комитета и 113 лиц из среды биржевого купечества, председатель М. Н. Журавлев доложил о воспоследовавшем, 17-го апреля того же года, Высочайшем соизволении, на коренное переустройство Мариинского водного пути и на отпуск 12,5 миллионов руб. на производство работ. По выслушании этого доклада, среди собрания тогда же возникло единодушное, восторженное желание повергнуть к стопам Императора Александра III выражение благоговейных чувств признательности за дарованную милость, и немедленно же был составлен всеподданнейший адрес. Этот адрес рыбинского биржевого общества и слова Государя по поводу этого адреса были в свое время обнародованы в «Правительственном Вестнике».

По окончании молебствия и перереза ленты, по древнему русскому обычаю, состоялась в этой древней русской веси, на берегу, во временном павильоне, предложенная министерством путей сообщения трапеза, в конце которой Великий Князь поднял бокал за драгоценное здравие Государя Императора. Тост покрыт громким, сердечнейшим «ура», перешедшим под звуки гимна из павильона в толпы народа, его окружавшие. За первым тостом последовали другие. Тост за августейшего гостя, произнесенный министром путей сообщения, вызвал громкие искреннейшие клики. Великий Князь ответил тостом за министра путей сообщения и многочисленную семью ведомства путей сообщения, трудами которой завершена замечательная работа, имеющая вызвать бесчисленные благотворные последствия. После завтрака Великий Князь обошел все шлюзовые сооружения, подробно знакомился с ними и пропустил первый караван, на пяти баржах, с 150,000 пудов хлебного груза. Караван вел туер^[17] «Великий Князь Владимир». Радостным кликам с берегов не было конца.

Нельзя не вспомнить, что за столом недоставало многих лиц, заслуживших благодарность и память. Так, отсутствовал бывший министр путей сообщения, адмирал К. Н. Посьет, при котором, 16-го января 1890 года, состоялось представление в Государственный Совет «О коренном улучшении Мариинского водного пути»; недоставало бывшего министра путей сообщения А. Я. Гюббенета, при котором последовало Высочайшее повеление, от 17-го апреля, о разрешении кредита и начале работ; не было за столом и бывшего директора департамента шоссейных и водяных сообщений П. А. Фадеева, при котором дело возникло и начато его осуществление. На имя министра путей сообщения от К. Н. Посьета в этот день была получена телеграмма из Петербурга, от А. Я. Гюббенета — из Висбадена. Перед тем, чтобы, по завершении торжества, направиться в путь дальше, сделалось известным, что Великий Князь отправил к Государю Императору в Ильинское телеграмму.

* * *

В четыре часа пополудни, 15-го июня, «Озерный» отошел от Черной Гряды на Ниловицы. Приближаясь к этим местам великих бедствий сибирской язвы и других зараз, само собой приходили на память давно миновавшие, по счастью, факты. Для того, чтобы сравнить современное положение дел с тем, что имело место тридцать лет тому назад, имеется весьма назидательный источник. Сведения о тогдашнем состоянии Мариинской системы собраны были одним из членов известной экспедиции по исследованию хлебной торговли и производительности России И. Ф. Борковским и напечатаны в 1868 году, в «Трудах экспедиции», вып. I. Составитель, в то время молодой человек, ныне заведующий статистическим отделом министерства путей сообщения, собрал их и сгруппировал очень искусно. В те дни еще процветали на Мариинском пути, да и вообще на водных путях, — бурлацкая тяга, котоводки, конная тяга, кабестанный способ, а пароходы только что возникали. Это было то малопонятное для нас время, когда товары с нижневолжских пристаней попадали в Петербург только в две навигации, зимовали в Рыбинске, и только еще возникали доставки в одну навигацию, как нечто особенное, как радостное нововведение. Сибирская язва прочно поселилась на Шексне; в то время многие тысячи конских трупов не зарывались или только забрасывались землей, и бедная Шексна служила «кладбищем падали» и «гнездом яда», а шекснинский, пошехонский, край — «главным центром периодически повторявшихся падежей». Караваны останавливались иногда не только по недостатку воды или скоплению судов, но также и потому, что испуганные лоцманы уводили уцелевших от заразы лошадей; например, в половине июля 1867 года, между Рыбинском и Ннловицами, вследствие отсутствия лошадей, стояло без движения до 1,000 судов. До 20,000 лошадей собирались в Рыбинске для бечевой тяги, но погибало более 50% живых сил. Шексна находилась почти в естественном её состоянии и пестрела порогами, так же как и Свирь; не существовало еще и половины озерных каналов, действующих теперь, а относительно железной дороги, которая связывала бы Рыбинск с Петербургом, имелось два проекта: один предполагал вести дорогу прямо на Петербург, а другой — на какую-нибудь станцию николаевской дороги между Бологое и Тверью. И. Ф. Борковский тогда же предсказывал, что необходимо органическое улучшение водных путей и, в особенности, Мариинского, а рыбинско-бологовская дорога может служить им только «дополнением».

Приведенных сведений вполне достаточно для объяснения той неподдельной радости, которая разливалась по сердцам рабочего русского люда вдоль крупнейшего из наших водных путей, окончательно устроенного, и того восторга, с которым всюду встречали августейшего посланца Государева — Великого Князя Владимира. «Озерный» подвигался к Ниловицам, к центру прежних бедствий, не могущих повториться после того, что сделано теперь.

Черная Гряда, где совершилось открытие обновленного Мариинского пути, расположена на ³/₄ длины течения Шексны, считая от Волги; до Белого озера остается от неё ¹/₄. Здесь берега реки живописны; впадают питательные речки Ковжа и Сильма; следуют новые: роскошный шлюз Императрицы Александры Феодоровны, устье канала принца Виртембергского и шлюз Императора Александра III, город Кириллов и старый шлюз Безопасность. Сохранилось предание, имеющее следы в делах министерства путей сообщения, об одной из резолюций графа Клейнмихеля. Во время прорытия Белозерского канала, новым шлюзам даны были наименования, обозначавшие их качества: «Удобство», «Польза», «Безопасность»; случилось, однако, что затонуло судно. На донесении об этом министр путей сообщения поставил, яко бы, следующую заметку: «За такую неудобную Безопасность посадить начальника дистанции на гауптвахту на две недели». Это событие имело место в конце сороковых годов.

В одиннадцатом часу вечера, 16-го июня, пароход «Озерный» остановился у пристани Горицкого монастыря, и Великий Князь посетил обитель.

Посещение это по маршруту не значилось, и Великий Князь бывал уже в Горицкой обители; но, так как на пристани виднелось духовенство и монахини, с игуменьей во главе, то и приказано было причалить. Великий Князь, проехав в монастырь, прослушал молитвословие и, сопровождаемый благословениями инокинь, вернувшись на пристань, проследовал далее. К полуночи втянулись, оставив вправо от себя исток Шексны из Белого озера и известный, когда-то, посад Крохино, в Белозерский канал. Судьба Крохинского посада — судьба всех временно обогащавшихся, в силу тех или других причин, поселений. Когда неустройств и беспорядков было много и работали тысячи лямочников и лошадей, — в Крохине законтрактовывались и те и другие, и тут же, при долгих зимовках, проживались и пропивались все заработки темного люда, оставлявшего свои семьи голодающими. Кулаки, кабатчики, они же ростовщики, быстро богатели и выдавали своих разряженных дочерей замуж с крупными приданными. Но — sic transit gloria mundi, — и Крохино, оставленное в стороне от главного пути, видит только во сне свое прежнее величие. А сколько, в свое время, было ходатайств о том, чтобы Крохино не обижали, не обходили!

Шексна, во всю длину свою, имеет 406 верст; Белозерский канал — 63¹/₄ версты. Трудно представить себе более скучное плавание, чем плавание по одному из наших северных каналов. Хотя, если судить по карте, канал и изгибается параллельно южному берегу озера по длинной дуге, но при следовании вы видите одну только бесконечно длинную прямую линию, — нечто вроде водяного Николаевского шоссе, — с низкими болотистыми или луговыми берегами, на которые иногда взбегает ленивая волна, поднятая пароходом.

Около часу ночи «Озерный» миновал Белозерский канал и, пройдя шлюз «Польза», втянулся в Ковжу. Ковжа не длиннее 67 верст, уже Шексны, но красивее её. Подле шлюза Анны был пересечен архангельский тракт, который, пока что, до близкого уже открытия северного железного пути, все еще достаточно боек. Еще немного далее, и река Ковжа, текущая на юг, преобразовывается в реку Вытегру, текущую на север. Здесь — водораздел: озеро Ковжское и Маткоозеро, питающие всю Мариинскую систему; здесь именно гостил когда-то Петр Великий, и лучезарная, ясновидящая мысль его не меркла в непроходимых тогда и малозаселенных еще сегодня дебрях.

Бывали великие властители народов, но положительно не бывало такого, который, подобно гениальному Петру, одолевал бы такие ужасные, душу гнетущие обстановки. И как подумаешь, что этот венценосец мог бы пользоваться всеми благами мира, всей роскошью восточной обстановки самодержавного властителя! И чего не коснулся он, не пошатнул в государственном колоссе, вверенном ему Богом! «Лишь бы жила Россия» — думалось ему и днем, и ночью, и эта бессмертная дума его проникает в каждого стоящего над молчаливой гробницей в Петропавловском соборе. Без хвастовства может сказать всякий русский человек, что нигде и ни в какие времена не было такого властителя. Может русский человек сказать то же самое, и, опять-таки, вполне по совести, о другом «властителе наших дум», в меньшем размере, конечно, но тоже самом крупнейшем в мире, если взять в расчет то, что сделано Пушкиным. Он дал величайшие образчики по всем родам творчества; велик и одинок Шекспир, но он не писал истории и поэмы; велик Байрон, но он не касался ни романа, ни повести; и все это сделал Пушкин в короткую, неожиданно прерванную жизнь, едва достигшую половины жизни великого Гёте. Двигаться по скучному Белозерскому каналу и иметь у себя в запасе мысли о Петре и Пушкине — великое и священное право русского человека.

Па утро 17-го июня Великий Князь обрадовал всех начальствующих лиц, его сопровождавших, сообщением ответной телеграммы, полученной из Ильинского от Государя Императора. Телеграмма эта, немедленно разошедшаяся по рукам и тут же неоднократно переписанная и разосланная во все стороны, была следующего содержания:

«Прошу передать всем местным людям Мою благодарность за их добрые чувства, а также и Мое удовольствие по поводу окончания многолетних работ по возрождению Мариинской системы».

«Николай».

Всеподданнейшая телеграмма Великого Князя была составлена в следующих выражениях:

«По повелению Вашего Императорского Величества, сейчас Мной открыт обновленный Мариинский водный путь. Все местные люди просят Меня повергнуть пред Вашим Величеством чувства беспредельной признательности за благодеяние, оказанное им возрождением системы, возникшей по гениальной мысли Великого Петра и окончательно благоустроенной державной волей незабвенного Родителя Вашего и Вашею, Государь! Осмотренные работы исполнены основательно. Сопровождавший Меня министр путей сообщения будет иметь счастье всеподданнейше лично доложить о подробностях настоящего торжества».

Река Вытегра короче Ковжи на 13 верст; в ней всего 54 версты, но зато её падение на севере 39,2 саж., и на этом именно протяжении — вся казовая сторона нашей современной путейской гидротехники. На Вытегре 28 однокамерных шлюзов, и имеются места, которые так живописны, что нельзя не пожалеть о том, что наши художники, живописующие петербургские болота, не дадут себе труда проехаться сюда. Августейший президент Императорской академии художеств бывал здесь не раз, а художники как будто не считают необходимым ознакомиться с природой этой местности.

Роскошнейшим образчиком всех произведенных работ является, конечно, Девятинский перекоп, к которому «Озерный» подошел около девяти часов вечера. Село Девятины и все, что подле него, — красивейшее место всей Мариинской системы, а работы здесь произведены самые внушительные.

В «Издания собрания инженеров путей сообщения» помещено описание всех Девятинских работ, сообщенное собранию в декабре 1895 года ближайшим устроителем их, инженером путей сообщения И. С. Каннегисером.

Одним из самых трудных, тесных, искривленных и в то же время самых живописных участков, был участок шлюзованной реки Вытегры, между шлюзами св. Андрея и св. Павла. На протяжении полутора верст, река прихотливо извивается среди очень высоких берегов, частью поросших лесом, частью обнажающихся каменистыми обрывами, весьма неудобных для работ, полукрепких, полуразрушенных известковых пород. Тут же бежит почтовая дорога, на каждой извилине которой открывается новая панорама, уходящая иногда в голубоватую даль пологих холмов, одетых зеленью. В самой изломанной части ущелья расположены три шлюза: св. Самсония и два св. Михаила — верхний и нижний, поддерживаемые на всякий случай, но имеющие полную надежду отдыхать, так как вся эта часть реки обойдена шлюзованным Девятинским каналом, который проведен по левому берегу Вытегры, имеет почти прямолинейное направление и проходить в сплошной, глубокой, величественной выемке. Длина его — 455 сажен; выемка земли — 80,000 куб. сажен, развезенных теперь по сторонам и отчасти заваливших соседнюю долину. На работы пошло 1,5 миллиона рабочих дней; производились они 5,5 лет; причем число рабочих, в среднем, держалось на 1,200 человек в день, при 500 лошадях и нескольких локомотивах с соответствовавшим подвижным составом. Вышина прорезанной горы — 12 сажен.

Приведенные внушительные основные цифры имелись в памяти, когда «Озерный» подошел к перекопу. Роскошнейший вечер способствовал прелести замечательной картины. Перед носом парохода открывался в могучих откосах широкий канал; поперек его, на самых краях откоса, высоко над трубой входившего парохода, протянуты были веревки, вплотную оснащенные разноцветными флагами. Вправо виднелись в красивом ущелье обойденные три шлюза. В ярком свете вечера розовели всеми тонами, в прослойках и без прослоек, бока откосов, только местами, для пробы, обдернованные; породы осадочных, каменистых формаций имели здесь своих многочисленных представителей и свидетельствовали, по беспорядочности своей группировки, насколько трудны и полны неожиданностей были произведенные работы. Вот почему проекты откосов многократно перерабатывались и сделаны, наконец, четверными в слоистом камне, выше горизонта воды, и половинными в подводной части.

Едва ли будет ошибочно сказать, что вся эта выемка — первый опыт и превосходит в шесть раз самую большую из подобных работ, кем-либо описанных. Работы производились английским способом, сущность которого состоит в том, что по дну будущей выемки проводится штольня, которая сообщается с поверхностью рядом шахт; выламываемый грунт кидается через шахты в вагоны, устанавливаемые под ними, и затем отвозится в сторону. Вагоны, двухосные, имели подъемную силу в 500 пудов. Оси и колеса сделаны были за границей, в Реймшейде, поковка — в Петербурге, а деревянные части и сборка делались на месте; вагоны обошлись по 250 рублей каждый. Паровозы изготовлены в Мюнхене, трехосные, в 60 сил, и стоили с доставкой по 9,000 рублей. Вытяжной путь, для отвоза камня, шел по косогору берега, по небольшой каменной, в 50 сажен длины, выемке, и, обойдя ближнюю деревню Каменную, выходил на низкий луг, исчезнувший ныне со всей своей сочной зеленью, под огромным пластом камней, которым, со временем, предоставляется свобода обрасти и не мешать красоте окрестностей. Во избежание неровности пути при отвозе камня, вдоль всей обширной площади, назначенной под свалку, построена была деревянная эстакада, в 340 сажен длины и 6 сажен вышины, по которой и двигались отвальные поезда.

Нормальный поезд, входивший в штольню, состоял из 45 вагонов, подводимых под 15 шахт, с тем расчетом, чтобы под каждую шахту из трех вагонов, для неё предназначенных, подвозился ближайший к выходу; когда под всеми шахтами был нагружен первый вагон, под них пододвигали второй. Наверху у каждой шахты работало 16 человек; внизу, в штольне, следили за нагрузкой 2 человека, подававшие сигнал, при помощи рожка, о необходимости прекращения ломки. Во время этих трудных и неустанных работ являлись многие неожиданности; в одной части перекопа залегает под плитными слоями пласт, состоящий из целого ряда чередующихся прослоек камня и глины всех цветов и составов, и вся эта масса, представлявшаяся зимой сплошной и прочной, с наступлением оттепелей приходила в движение. Много влияли также и дожди, более обильные, чем где-либо, в стране озер и болот Олонецкой губернии; в Архангельской губернии, если верить наблюдениям за последние 12 лет, дождливых дней в году — 105, в Петербурге — 155, а в Олонецкой губернии — 212. Морозы зимой доходили здесь до 30 градусов. Общее число рабочих было, как сказано, ежедневно около 1,200 человек, а максимальная выработка в сутки достигала только 180 куб. сажен. Не трудно сообразить, что это значит относительно всех 80,000 куб. сажен сделанной выемки.

Взрывание заряженных скважин производилось бикфордовым шнуром, так как применение электричества оказалось невыгодным; взрывания применялись гораздо чаще зимой; летом расход на взрывчатые материалы был около 50 коп. в сутки на куб. сажен, а зимой достигал 3-х рублей. Много раз во время работ должен был возникать вопрос о том: удастся ли открыть новый путь к назначенному сроку; но энергия И. С. Каннегисера восторжествовала. Вечер 16-го июня, день прибытия Великого Князя в Девятинский перекоп, должен остаться в памяти всех тружеников, потому что цель работ была достигнута своевременно и вполне, и Августейший посланец Государя Императора видел эти работы и сердечно за них благодарил.

На следующий день, 17-го июня, в первом часу пополудни, пароход «Озерный» прибыл в Вытегру. Перед тем, чтобы оставить Вытегру и проститься с шлюзованной частью Мариинской системы, путнику, совершившему этот долгий, в высокой степени интересный путь, любопытно ознакомиться с теми правилами, какими обязаны руководствоваться все суда, идущие по системе. «Правила плавания по внутренним водяным путям», издающиеся министерством путей сообщения по мере распродажи последнего издания и постоянно дополняемые новыми, вызванными практикой, распоряжениями, совершенно необходимы всякому судохозяину. Книжечка эта заключает в себе все основания движения по Волге, Каме, Дону, Суре, Белой, Вятке и вообще по всем системам. В данном случае необходимо сделать небольшой, возможно ясный, обзор того, что касается Мариинской системы.

Во-первых, несколько слов об администрации её. Весь Мариинский путь, от Рыбинска до Ладожского озера, находится в пределах вытегорского округа путей сообщения и делится на два отделения: Девятинское (река Свирь от впадения в Ладожское озеро, Онежский канал на р. Ковжа) и кузьминское (Белозерский канал и река Шексна); во главе этих отделений находятся начальники их, они же инспекторы работ и судоходства. Для ближайшего заведования путями в судоходном отношении состоять: один старший и три младших помощника инспекторов и пять начальников судоходных дистанций.

В техническом отношении Мариинским путем заведуют пять инженеров; кроме того, имеются еще начальники отдельных постов. В распоряжении начальников дистанций состоит значительный персонал вольнонаемных десятников и постовых; для провода судов и расстановки знаков — особые казенные лоцманы или правщики.

Перечисленный персонал, ведающий самую систему и движение по ней, имеет постоянно дело с огромным количеством вечно передвигающегося на судах всех видов и величин народа. «Правила» определяют весьма подробно, в каких случаях и на каких судах сколько нужно иметь народа и лошадей. Для судов маломерных (полулодки, тихвинки, коломенки, соминки и т. д.), длиной до 16 саж., при нагрузке в 20,500 пудов, полагается 11 тяглецов, если меньше — то меньше; для большемерных судов (унжаки, мариинки и т. п.) на тот же груз, и в той же постепенности, 14 тяглецов; для полубарок с бревнами, досками, дровами и пр. — 17 человек. При найме путинных, судохозяева, приказчики или шкиперы должны нанимать непременно полный комплект; в некоторых случаях число их увеличивается. Принимая в соображение тысячи судов, двигающихся по системе, можно вообразить, как велико разношерстное плавающее население, увеличивающееся более чем вдвое тем, что многие из них устраиваются на дорогу целыми семьями. Особые правила существуют для всяких лесных гонок: для дров в кошмах, для бревен и пр., ставится, смотря по длине их, 4, 6, 10 и более рабочих.

По Шексне и Свири дозволяется плавать всем вообще судам, безразличия их размеров, но в шлюзованной части системы — дело совсем другое. Самым важным для судна, вступающего в шлюзованную часть системы и канала, является осмотр и обмер его, производимый в городе Белозерске, на судомере, в присутствии депутата от биржевого купечества, если таковой имеется налицо. Всякое судно, с определенным числом рабочих и лошадей, должно иметь осадку не свыше 8 четвертей, с некоторым вычетом для обходных Онежского и Ладожского каналов; на прохождение через шлюзы допускаются суда длиной до 21 саж. и шириной до 4 саж. Суда, имеющие большие размеры, безусловно не допускаются для дальнейшего следования; сидящие слишком глубоко — разгружаются. От м. Чайки до шлюза св. Анны допускается тяга, как конная, так и людская; от этого шлюза до реки Вытегры конная тяга воспрещена; паровая тяга, по всей вероятности, будет развиваться в ущерб этим двум.

Весьма точно определена «Правилами» и строго соблюдается очередь движения судов через шлюзы, причем особенно тщательно наблюдают за тем, чтобы, так называемые, «льяла», т. е. промежутки между кормой предшествующего судна и носом последующего, не допускались; судно, которое оставляет перед собой «льяло», может быть обойдено последующим. Суда встречные, нагруженные и порожние, пропускаются чрез шлюзы по усмотрению местного начальства, но не менее одного раза в день в течение двух часов. Весьма подробно выработаны также правила об управлении судами, о сигналах, якорных местах, о пожарных случаях. На всех судоходных постах имеются особые шнуровые книги для записывания жалоб судопромышленников. Лишаются очереди движения суда: не готовые к ходу, не имеющие комплекта людей и снастей и имеющие более глубокую, чем должно, осадку.

Еще во время проезда Великого Князя Владимира Александровича с объявленной стоимости грузов взымалось в пользу казны ¹/₄%. Ныне, державной волей Государя, этого нет более. 17-го июля 1896 года состоялся именной Высочайший указ сенату чрезвычайно высокого для наших водных сообщений значения. В память пребывания Государя Императора на нижегородской всероссийской художественно-промышленной выставке, на главном средоточии водных сообщений Империи, Государю Императору угодно было отменить, с 22-го июля, вышеназванный процентный сбор. Высочайшая милость эта, направленная, на облегчение одной из самых широких, по разветвлению, нужд народных, благотворно отразилась на судоходстве.

* * *

Очерк порядка движения судов по Мариинской системе не может, конечно, передать того впечатления, которое производить на путников самое движение. Для художника и писателя предметов для наблюдений много и разнообразие типов людских бесконечно. Ночь и день — имеют свои отличия; полная темнота, туман или сильный ветер останавливают движение; персонал на судах то и дело растет или уменьшается, причем тяглецы, коренные, водоливы и лоцманы, покончив работу на одном месте, немедленно отправляются на другое. Наибольшая свобода движения предоставлена пассажирским пароходам и туерам, спускающимся по цепи: им уступают путь все другие суда; наиболее связаны и всегда дают место другим суда взвозные или порожние.

17-го июня, в четыре часа пополудни, «Озерный», сопутствуемый благопожеланиями горожан города Вытегры, направился к Онежскому озеру. До выхода в озеро, до спасательной станции, — около 20 верст. Скучнее этих мест не подыскать: болота, трясины, почти полное отсутствие всякого жилья людского, чрезвычайно мелкая, болезненная поросль берез, елей и сосен; зато зелени — яркой, травянистой зелени не оглядеть; это целое море зелени, и так как река Вытегра бежит чрезвычайно крутыми и многочисленными извилинами, то с «Озерного» казалось, будто шедшие за ним пароходы бежали по земле, поднимая высоко над березками и елочками свои дымовые трубы и мачты. Ясная погода вполне благоприятствовала 40-верстному переезду по Онежскому озеру, до Вознесенской пристани на Свири, куда «Озерный» прибыл около 7 часов вечера. Путешественники приказали причалить к берегу и, сев в лодку, направились на другой, правый, берег Свири, где и посетили небольшой древний храм; назавтра предстоял праздник запрестольного образа, и путешественники застали духовенство за молитвой.

Свирь — длиной 202 версты; по ней тоже происходила чистка порогов. «Озерный» вошел в нее с закатом солнца. Около 9 час. утра пароход прибыл в Лодейное Поле, на родину всего русского флота. Во втором часу пополудни «Озерный», миновав Сермаксу, вступил в Ладожское озеро, с тем, чтобы на утро прибыть к Валаамскому монастырю, сделав по озеру около 130 верст пути. Погода начинала хмуриться, и последовало очень быстрое понижение температуры. С первым дуновением ладожского ветра исчезли окончательно из-под тента парохода невозможно назойливые слепни.

II. Валаам.

18-го июня 1896 года, во втором часу пополудни, «Озерный» вышел из Свири в Ладожское озеро, имея перед собой 130 верст пути до Валаамского монастыря. Предстояло прибыть в монастырскую бухту в ночь на 19-е июня; случилось, однако, не совсем так.

Ладожское озеро, несомненно, одно из капризнейших, и отвечать в нем за час пути — невозможно. исстари установившееся мнение о том, что оно и бурно, и изменчиво, — совершенно справедливо; думают также, и местные люди не прочь подтвердить это, будто оно успокаивается по ночам. Озеро это капризно относительно своих глубин: есть места в 100 сажен глубины, есть целые пояса — в 6 или 7. Неуловимы законы ветров, на нем царствующих: бывает, что с одной стороны дует довольно спокойный северный ветер, а с другой — сердится и поднимает бурливую волну юго-западный. Непостоянно озеро и относительно предсказаний на нем погоды: во время полного штиля поднимается вдруг ни с того, ни с сего значительное волнение, как следствие сильного ветра, бывшего где-то в стороне, не имевшего времени распространиться, но раскачавшего водную пучину в глубину. Поразительны изменения в температуре воздуха над озером: в ясный, теплый июньский день, когда на палубе даже и в кителе жарко, мгновенно входите вы в пояс такой прохлады, которая требует облачения в пальто; но снять его придется вам также быстро и неожиданно, может быть, через пять минут.

Одним из самых опасных, хотя и бесконечно молчаливых, врагов всех плавающих по озеру являются классические туманы, которых маякам не одолеть. Туманы эти, как и ветры, как и изменчивые температуры, являясь вдруг, распространяясь по поверхности озера, в силу особых условий, совершенно неравномерно, оставляя некоторые части его поверхности совершенно открытыми и заволакивая другие непроглядной пеленой, постоянно вызывают необходимость к уменьшению хода, к остановке, к свисткам и реву громогласных паровых сирен. Туманы эти, как и на Мурмане, как и на Белом море, особенно любят слагаться в миражи самых фантастических, обманных очертаний, и если по этим, медленно изменяющимся обликам, бросает свой свет луна или утреннее или вечернее солнце, картина приобретает совсем особую, краткосрочную прелесть. Туман повлиял и на путь парохода, шедшего к Валаамскому монастырю в описываемое время. Когда «Озерный» подходил к валаамскому архипелагу и местами ясно виднелись скалы его островов, начальство судна решило, что двигаться далее по сгущавшимся слоям бело-синих испарений не безопасно, и что следует бросить якорь в ближайшей по пути и лучшей из всех бухт — Никоновской. «Озерный» вошел в нее, отдал якорь, и когда замолк резкий звук цепи его и выпущен был пар, тишина вокруг водворилась самая внушительная. Кругом виднелись покрытые вековой хвоей скалистые гребни ближайших островов, грузные колоды в некоторых местах побережий, обозначающие, весьма первобытным способом, мелкие места, и несколько крестов, ясно свидетельствовавших о том, что «Озерный» покоится на темных водах православной святыни валаамской, освящавшихся, в долгие-долгие веки, и освящающихся и сегодня иноческой молитвой и вечным чтением псалтыри. Густой туман, местами не слоившийся вовсе, много способствовал красоте картины. Никоновский залив считается лучшей пристанью не только в валаамском архипелаг, но и на всем Ладожском озере. На пароходе находился Великий Князь Владимир Александрович, только что открывший путь по обновленной Мариинской системе. Великий Князь желал присутствовать на Валааме при освящении соборного храма, заложенного при первом посещении им монастыря вместе с августейшей супругой, ЗО-го июня 1887 года. Решено было ожидать здесь утра и двинуться к монастырю с тем расчетом, чтобы встретить Их Высочества Марию Павловну, Марию Александровну и Кирилла Владимировича, направившихся к Валааму от устья Невы. Существовали опасения, что пароход «Онега» и сопутствовавший ему «Петербург» попали в ту грозу, которая виднелась, при выходе «Озерного» из Свири, издали, к стороне Невы, и давала знать о себе далекими молниями и черными тучами; грома, за дальностью расстояния, слышно не было.

Рано утром 19-го июня, когда о ночном тумане не было больше и помина, а яркое солнце ударяло со всей силой своих летних лучей по темным хвоям окружавших «Озерный» скал и по стосаженной глубине Никоновского залива, с палубы заметили «Онегу», направлявшуюся полным ходом к монастырскому заливу. «Озерный», давно уже разведший пары, быстро снялся с якоря и направился вслед за «Онегой»; за «Онегой» следовал также «Петербург». Оказалось, что августейшие путешественники: Великие Княгини Мария Павловна и Мария Александровна и Великий Князь Кирилл Владимирович отошли из Петербурга от пристани у Смольногомонастыря в 3 часа пополудни, 18-го июня. На пароходе «Онега» были подняты два штандарта: Великих Княгинь Императорской Фамилии и кобургготский. Не успел пароход Великих Княгинь подойти к Шлиссельбургу, как налетел на него, совершенно неожиданно, шквал от юга, настолько сильный, что, по уверению очевидцев, дышать на палубе было трудно. Как уже упомянуто, на «Озерном» ожидали чего-либо подобного, так как видели в юго-западном углу Ладожского озера черные тучи и сверкание молний. К вечеру ветер стих, и «Онега» около 9 часов вечера вошла в Ладожское озеро; ночь была ясная, лунная, и можно было ожидать хорошей погоды; но к 5 часам потянулся от севера густой туман, тот же, который заволок и «Озерного» в Никоновской бухте. Некоторую опасность представляло обогнуть остров Ганге-Пе с его маяком; около 6 часов раздались с этого маяка предостерегательные ружейные выстрелы, свидетельствовавшие о том, что «Онега» стала подходить к опасным местам; пришлось уменьшить ход, изменить курс и производить учащенные промеры. Промеры эти указали, между прочим, на значительную неточность глубин, показанных на карте: где на ней значилось 33 и более сажен, в натуре их оказывалось от 7 до 9.

«Онега» вошла в монастырскую бухту в 8 час. утра и стала у пристани; вслед за нею, борт-о-борт, остановился «Озерный». На пристани Великому Князю представился начальник Выборгской губернии, генерал-лейтенант Гриппенберг. На берегу виднелось множество богомольцев и братия. Толпы людские сновали снизу вверх по склону крутой горы, на вершине которой блистали маковки куполов соборного храма, имевшего быть освященным в самом скором времени.

Не прошло и часа после прибытия пароходов, как нагорний звон колоколов возвестил о том, что высокопреосвященный Антоний, архиепископ финляндский и выборгский, и многочисленная монастырская братия готовы приступить к священнодействию. Их Высочества поднялись в гору в экипажах и у Святых ворот встречены монашествующими с хоругвями, иконами, под звуки духовного пения и мерное гуденье колоколов. Народ стоял вплотную по сторонам пути. Августейшие особы и другие путешественники прошли в нижнюю церковь собора, освященную три года тому назад, и поклонились мощам св. Сергия и Германа, в ней почивающих, а затем поднялись в верхнюю церковь.

Блеском золота и превосходными колерами живописи, массой света и полной законченностью всей постройки, включительно до мелочей мозаичного каменного пола и самых незначительных деталей резьбы и орнаментовки, — поразил всех вошедших прекрасный храм этот, создание рук братии валаамской, доказавшей этим воочию, насколько строгий устав монастырский и труды иноческие споспешествуют истинному художеству и всякому доброму труду и плодотворному ремеслу. Нельзя было ожидать лучшего и более полного впечатления, тем более, что и солнце, приближавшееся к полудню, изливало во храм такое количество света, что даже очи стариков-схимников, пришедших из своих скитов, должны были становиться молодыми, зорко видящими. Путешественники прошли прямо в ту часть церкви, которая через несколько времени должна была получить наименование алтаря и в которую до её освящения имели право входа и женщины. Алтарь, ризница и проч. в этой части храма также закончены отделкой, также обильно одухотворены изображениями отцов церкви и бытописаниями Библии и Евангелия.

Весьма величественный и продолжительный чин освящения храма совершен чрезвычайно торжественно высокопреосвященным Антонием, который, в конце богослужения, не забыл упомянуть, в краткой речи своей, о том, что этот чудесный храм, в виде исключения, воздвигся, украшен, живописан и позлащен трудами рук братии валаамской. Любопытно, однако, хотя в кратких чертах ознакомиться с основными данными построения и характера этого нового собора.

Старый собор, с увеличением численности братии и молельщиков, по своей малой вместительности стал тесен, и мысль о построении нового, более обширного храма, возникла еще у покойного, знаменитого своей деятельностью, игумена Дамаскина, но недостаток средств не позволял привести ее в исполнение. В половине восьмидесятых годов накопилась из пожертвований благотворителей настолько достаточная сумма, что с ней можно было приступить к постройке.

По выработанному архитектором Силиным (ныне умершим) проекту собора, одобренному с.-петербургским епархиальным начальством, и под наблюдением епархиального архитектора Карпова монастырь приступил к постройке. Закладка, как уже сказано было раньше, происходила 30-го июня 1887 года, в присутствии Великого Князя Владимира Александровича и его супруги Марии Павловны и совершена тогдашним настоятелем валаамского монастыря игуменом Ионафаном. Через четыре года после закладки собор вчерне был уже окончен, и 26-го июля 1892 года освящен преосвященным Антонием, епископом выборгским, главный престол нижней церкви — во имя преподобных Сергия и Германа, валаамских чудотворцев. 14-го июня 1893 года освящен боковой прицел нижней церкви во имя Благовещения Пресвятые Богородицы. Освящение совершал тогда преосвященный Антоний. В описываемое время освящена им же и верхняя церковь.

Собор имеет следующие размеры: длина 29 саж., ширина 13 саж., высота колокольни 33 саж., высота большего купола 20 саж., маленьких 15 саж. Гранитный камень, употребленный на цоколь вокруг всего собора высотой в 1 саж., на подоконники, колонны и проч., взят из монастырских каменных ломок, находящихся на острове св. Сергия, в 20 верстах от обители, и на острове св. Германа — в 40 верстах от монастыря. Кирпича употреблено более 3 1/2 миллионов штук. Кирпич вырабатывался на монастырском кирпичном заводе; величина и вес его более петербургского, так как каждый кирпич весит 16 фунт. Каменные работы произведены исключительно наемными рабочими. Остальные, как-то: плотничьи, столярные, кровельные, кузнечные, штукатурные — частью наемными рабочими, а частью (и даже большею) трудами братии. Иконостас в нижней и верхней церквах сделан трудами одной братии. Образа в верхнем иконостасе все — труды братии. Вся многочисленная, роскошная, весь храм одухотворяющая живопись на стенах, в куполах и проч. — труды одной только братии. Вся заслуга по росписи собора принадлежит теперешнему настоятелю отцу Гавриилу. Еще в бытность свой наместником, он настаивал пред игуменом Иоанаоаном (который хотел оставить и стены, и купола выбеленными штукатуркой) о росписи верхнего собора и об устроении одного престола. Покойный игумен непременно хотел устроить, кроме главного, еще два боковых придела, выдвинув иконостасы их до половины церкви. Все работы по росписи и размещению икон производились под непосредственным и личным наблюдением о. игумена Гавриила: он, можно сказать, дневал и ночевал в соборе. Благодаря ему, в монастыре устроилась и развилась школа рисования и живописи. Поступившие в нее вначале мальчики едва умели держать в руках карандаши, а теперь они настолько выучились живописи, что могут работать самостоятельно. Все работы по украшению произведены ими. То же самое можно сказать о резной и позолотной: и эти работы сделаны руками братии, выучившейся этим ремеслам в монастыре. Престол в верхнем соборе — из чистого серебра, вызолоченный; серебра на него пошло 6¹/₂ пудов.

Возвышаясь над главной монастырской горой своей остроконечной колокольней и пятью овальными куполами, на круглых барабанах, прорезанных романскими арками, с круглыми арками над окнами, расположенными в три яруса, прекрасной кирпичной кладки в два цвета, новоосвященный собор производит впечатление величественное. Что в нем особенно хорошо, так это обилие света, та лучезарность внутренности храма Божия, так сродни древне-русскому зодчеству и которая так всецело отличается от храмов в готической архитектуре. Бог, которому молится православный, — Бог не суровый, мрачный, пугающий, а Бог, призывающий к себе всех и не боящийся света.

План храма — продолговатый четырехугольник, имеющий на восточной стороне круглую, в два этажа, алтарную абсиду, а с восточной — паперть под колокольнею. В нем — три нефа, образуемые восемью столбами. Храм рассчитан на 3,000 молящихся и имеет весьма просторные, также изукрашенные прекрасной живописью, хоры; обе церкви, верхняя и нижняя, с хорами. Фундамент, до окон нижнего этажа, более 3-х аршин из серого валаамского гранита, а выше идет кирпичная кладка; в окнах полированные колонны тоже из местного черного гранита. Плита, цоколь, кирпич, известь, доски и проч. — все, как сказано, домашнего приготовления; пять куполов и колокольню увенчивают медные вызолоченные кресты, тоже работа монашествующей братии.

Нельзя не выделить из всего описания чудесную живопись обоих храмов. По иконописному отделу это — труды иеромонаха Алипия, а по живописному — отца Луки, но при постоянном, неустанном наблюдении отца игумена Гавриила. Под руководством этих высокоталантливых иноков работал и работает не один десяток послушников, обучившихся живописи и иконописи здесь же, на Валааме.

Новая колокольня звучит своими колоколами очень громко; один только колокол в честь св. апостола Андрея — весом в 1,000 пудов; он отлит при игумене Дамаскине в 1873 году. Всех церквей на Валаамских островах — 5, и на них гудит около 4,000 пудов меди. За 40 верст слышится, в тихую погоду, этот чудный перезвон, получающий особенное оживление благодаря множеству заливов и проливов, вдоль которых он распространяется, умеряемый густой, столетней хвойной и лиственной растительностью.

Остававшееся свободным до отбытия из монастыря время было посвящено прогулке в экипажах по островам и поездке на небольшом монастырском пароходе «Сергий» к живописному острову св. Александра Свирского, самому северному из всех.

Трудно представить себе что-либо более живописное, чем поездка по островам в экипажах, равно как в лодке по многочисленным проливам. Дороги — превосходны и тянутся по густым лесным участкам или небольшим полянам, перебегая несколько мостиков. Вследствие чрезвычайной изломанности береговых линий островов, вследствие их численности и весьма неодинаковой скалистой холмистости, проезжающий, то и дело, замечает новые виды, новые панорамы, новые игры светотени и сочетания скал и воды. Для полноты пейзажа необходимо упомянуть о том, что вдоль пути попадаются многие кресты, часовенки, иконы — видимые следы невидимых воспоминаний о молитвах и различном значении того или другого места.

Но куда бы ни направился путник по монастырским владениям, — везде встречается он с именем умершего настоятеля Дамаскина, вступившего в управление монастырем в 1839 году и скончавшегося после 42-летнего настоятельствования. К которому бы из 5 храмов монастырских ни приблизиться, который бы из 7 скитов ни посетить, какую бы хозяйственную статью ни осмотреть, — повсюду видится рука этого замечательного администратора и хозяина, сумевшего к красоте обстановки, данной природой, присоединить великое уменье умножить, осмыслить данное. С теплым чувством истинного ценителя красоты природы, Дамаскин сажал деревья, взращивал новые их породы, довел до совершенства сады и огороды монастырские и оставил по себе память повсюду. Одних яблок — белого налива, антоновки, апортовых и др. — имеется до 60-ти сортов, и получается в большой урожай до 2,000 четвериков, правда, редко вызревающих, но все-таки имеющих большое хозяйственное значение; а если припомнить, что на голых скалах валаамских не было ничего, кроме вересковых и мшистых покровов, если вспомнить, что к высоко расположенному на горе саду, как и к садам скитским, приходилось не одно столетие, до устройства водопровода, взвозить каждое ведро воды, — становится понятной заслуга трудолюбивой братин. В ботаническом саду растут: мята английская и кудрявая, майоран, шалфей, полынь, иссоп и др. Водопровод, значительно облегчивший произрастание насаждений и поднимающий воду на 40 саж. вышины, устроен к 1865 году; рабочий и конюшенный дом в 1871 — Дамаскиным; позднее возникли монастырская ферма и смолевой завод. Где надо, действуют паровые машины, как, например, на монастырской ферме, весьма несложная, домашнего изделия, машина, для кухни и других потреб: сбивания масла, резки соломы, перемола картофеля в муку. При водопроводе производится и разведение рыбы в осеннее и весеннее время из икры, причем гончарные ящики для этого сделаны на своем же заводе; рыбка, разведенная и выкормленная, выпускается по весне, в числе 40,000 и более особей, в монастырский пролив. Весьма хорошо молочное хозяйство, причем творог и другие молочные скопы, от 70 коров, возятся из погреба до пристани по рельсам; по рельсам же развозится в коровнике корм. Около монастыря расположена также каменная рига с гумном и имеются: молотильная машина, скудельный завод, выделывающий чайники, кружки и пр. для своего употребления, наконец, кирпичный завод. На смолевом заводе трудами братии выгоняется из сосновых пней смола и скипидар, добывается уголь и обжигается известь для своих надобностей из местного мрамора. Лошадей в монастыре около 70, большей частью доморощенные, сытые, плотные, и тут тоже, в упорядочении этой важной отрасли хозяйства, встречается, опять-таки, имя Дамаскина. Машина водопровода работает в токарных и в других мастерских; кузница снабжена превосходно действующими мехами новой системы, и все это оборудовал Дамаскин.

Память Дамаскина чрезвычайно жива в монашествующей братии, и по пути на пароходике «Сергий» к острову св. Александра Свирского много говорилось о нем. Святой остров, первым обитателем которого был преподобный Александр Свирский, отстоит от главной обители на 7 верст; на запад и северо-запад круто поднимаются на нем несколько самых высоких и живописных скал валаамских, к востоку и к югу остров тихо склоняется к воде и весь целиком, от нижнего пояса, выступающего из воды, до скалистого темени, покрыт березняком и хвоей. Вокруг него тянется дорожка, цепляющаяся, иногда, по отвесным кручам и проложенная трудами, почти-что исключительно, одного из братий. Остров назван «Святым» в память первого его обитателя, живым следом которого является пещера в скале и могила, приготовленная им для себя собственными руками; позже, как известно, преподобный переселился к северу и покоится в монастыре, носящем его имя, так что могила остается открытой. Скитская церковь деревянная и в ней металлического только священная утварь; в скитском уставе не допускается вовсе употребление молочной пищи; чтение псалтири — вечное; здесь тоже свой сад и огород.

Поднявшись от пристани в гору, путешественники посетили скит, церковь и осмотрели пещеру и могилу преподобного. Следовало возвращение к монастырю, причем, как и по пути к скиту, братия на пароходике пела духовные песни. В 7 часов вечера «Сергий» вбежал в монастырскую бухту, самую красивую из всех: длина её около 2 верст и глубина 7 сажен.

В 8 часов вечера, напутствуемые благословениями, пароходы с путешественниками отошли от монастырской пристани. Чудный вечер опускался на озеро, и еще раз, во всей красоте своей, представился монастырский залив. При выходе из него налево отвесные скалы, а справа, высоко на горе — водопровод, сад, кладбище, монастырские здания и храмы и, наконец, у самого выхода в озеро, скит св. Николая на невысоком скалистом островке. Великокняжеские пароходы шли по озеру один за другим в кильватер. Плавание, около 300 верст пути, было совершено вполне благополучно.

III. По Обонежью.

Ярко сияет летнее солнышко с высоты безоблачного голубого неба. Целые потоки света льет оно и на сверкающую даль Онежского озера, и на Петрозаводск, раскинувшийся по скату каменистого, березового кряжа. В глубине Петрозаводского залива ярким пятном белеет церковь Соломенского погоста, созданная буквально «на камени», т. е. на громадной диоритовой глыбине, омываемой с трех сторон водой и покрытой трещинами и бурым, желтоватым мхом. Неподалеку от этого каменного храма темнеет на берегу деревянная церковь, построенная еще при царе Феодоре Иоанновиче. Эта вторая церковь осталась от бывшего здесь когда-то монастыря, который, в свое время, был удостоен приношения собственноручных трудов царевны Софии Алексеевны, состоящего из холщовой шитой ризы и двух шелковых плетеных поясов. Но если Соломенное любопытно своей древностью и воспоминаниями о царевне Софье, то Петрозаводск, ровесник Петербурга, еще более приковывает внимание, как дело рук самого Петра.

Карта и вид Онежского озера

Там, где сестра видит только монастырь и жертвует в него облачение, брат открывает богатые залежи металлической руды и основывает свой чугунный завод, составивший ядро, из которого с течением времени образовался нынешний город. И до наших дней Петрозаводск еще полон воспоминаниями о своем венценосном основателе. Вот старый деревянный собор, построенный Петром в виде башни, вершина которой служила ему в то же время и обсерваторией; вот общественный сад, в котором немало деревьев посажено собственными руками государя и в котором стояла его походная церковь и небольшой деревянный дворец; вот, наконец, и остатки доменных печей Петровского завода, перенесенного впоследствии несколько далее от берега и теперь называющегося Александровским.

Пещера преподобного Корнилия, близ Палеостровского монастыря

От города, далеко вдаваясь в залив, тянется длинная дамба, по которой снует народ и погромыхивают старинного покроя извозчичьи дрожки. В конце дамбы, у пристани, дымится, готовый к отплытию, пароход «Петрозаводск». Он отправляется в тот любопытный своеобразный край скверного и восточного Онежского побережья, где сохранилось еще такое богатство родной старины в исторических воспоминаниях, в преданиях, обычаях, верованиях, словом, — во всем складе жизни местных обитателей, о которых покойный А. Ф. Гильфердинг, известный собиратель народных былин, писал в свое время: «Народа добрее, честнее и более одаренного природным умом и житейским смыслом я не видывал: он поражает путешественника столько же своим радушием и гостеприимством, сколько отсутствием корысти». Народ этот, потомок древних «новгородских удалых добрых молодцев», основавших здесь в царстве корельского племени свои славянские колонии, и посейчас вспоминает в песне о своих предках:

Остатки доменной печи Петровского завода в Повенце

Но от поэзии до действительности существует, как известно, довольно почтенное расстояние, и мы бы весьма ошиблись, если бы на основании песни вообразили, что край течет медом и млеком, а жители только и знают, что похаживать в поддевочках дорогих сукон и в «новомодных», раструбистых сарафанах. Это только казовая праздничная сторона народного быта, на которой певец отводит свой душу; другая сторона его жизни, будничная, не требует стиха для своего изображения; оно и в прозе выходит довольно красноречиво. — «Трудно передать словами, — говорит Гильфердинг: — какого тяжелого труда требует от человека эта северная природа. Главные и единственно-прибыльные работы — распахивание «нив», т. е. полян, расчищаемых из-под лесу и через три года забрасываемых, и рыбная ловля в осеннее время — сопряжены с невероятными физическими усилиями. Женщины и девушки принуждены работать столько же, сколько мужчины. Еще на самых берегах Онежского озера крестьянину живется легче, но на север и восток от них вся сторона почти сплошь покрыта непролазными болотами и непроходимыми лесами. Дорог и теперь еще почти нет, и от деревни до деревни приходится пробираться по тропинкам, не иначе как пешком, или верхом. Здесь становится немыслимой наша обыкновенная телега и заменяется летом и зимой одними дровнями, или же особым приспособлением, носящим название «волоков» и состоящим из двух оглобель, концы которых волочатся по земле и скреплены дощечкой для привязывания клади. Здесь не растет ни греча, ни капуста, ни огурцы, ни лук, и пищу крестьянина составляет часто овес, приготовляемый различными способами. Много и упорно приходится трудиться здешнему жителю: но у него, с другой стороны, есть и свои наслаждения, которых другие почти не знают. В длинные зимние вечера в избе его раздаются звуки могучей богатырской былины. Веря ей во всей простоте своей бесхитростной, отзывчивой души, он на время забывает окружающее и всем своим существом переселяется в туманную, таинственную даль минувшего. Перед его воображением восстают величавые образы «славных могучих богатырей»: и старый матерой казак Илья Муромец, и вежливый Добрынюшка Никитич, и Алеша Попович, и Михайло Потык, и Чурило Пленкович, и наконец сам Красное Солнышко, ласковый Владимир князь.

Толвуя. Общий вид с озера. Местность на восток от церкви, с домом Захарьевых

Эти образы освежают его душу, согревают сердце, подкрепляют на новые труды, на новые подвиги. И всего замечательнее, что все это происходит всего в каких-нибудь двух-трех днях пути не от Киева, или хотя бы от Москвы, — а от Петербурга, самого европейского города во всей России и места средоточия всякой заморской хитрости-мудрости.

Простота нравов чувствуется во всем. В городе нам сказали, что пароход отправляется в 9 часов утра, но вот уже и 10, и 11, а пароход все еще продолжает грузиться. И в самом деле, ведь не оставить же кладь на пристани? А относительно того, чтобы приходить и отходить в срок, так здесь не Америка, — торопиться и гнать сломя голову некуда, да и не зачем.

Наконец погрузка окончилась, и пароход «Петрозаводск» тронулся. Вот он миновал красивые Ивановские острова, расположенные при входе в Петрозаводский залив и не помеченные даже на карте десятиверстного масштаба. Путешественников это несколько удивило, но местные жители отнеслись к пропуску гораздо спокойнее; по их словам, здесь и на специальных-то картах многого не найдешь, не говоря уже о картах общих. Промеры, правда, производятся из года в год, но пока они будут окончены, пока составится точная и подробная карта озера, пройдет не мало времени, а пока приходится ходить чуть не ощупью. Между тем дно озера крайне неровно и опасно. Достигая глубины в 200 сажен (тогда как глубина Ладожского озера, даже в северном конце, не превышает 122 сажен), капризное Онего изобилует подводными лудами, скалами и пространными отмелями, усеянными валунами. Если прибавить к этому частые бури и туманы, то становится вполне понятным, почему жители так интересуются каждой новой картой, каждым новым сведением относительно озера. Наверху, на штурвальной площадке путешественники познакомились с капитаном Абрамом Андреевичем Ишаниным, опытным мореходом, который прекрасно знает свои пути по озеру.

Вскоре завязался общий разговор о здешнем лесном «помещике», — как в шутку называет его народ, известном в остальной России под именем генерала Топтыгина. Один из собеседников передает недавний случай, слышанный им в Петрозаводске от некоего Дмитрия. Шли они, человек двенадцать, по пожню верстах в 20 от города; были тут и мужчины, и бабы, народ все городской. Идут они тропкой, гуськом. Вдруг из лесу что-то темное показывается. Думали сначала — лошадь бежит. Оказывается — громадная медведица и за ней два медвежонка. Несутся как раз наперерез тропы. За Дмитрием сзади баба шла, несла под мышкой разные припасы. Медведица прямо на них, да как вскочит между ним и бабой! Баба с ног полетела и припасы её все в разные стороны покатились. К счастью, медведица чем-то была сильно сама напугана и помчалась дальше, а медвежата, струсив общего крика, повернули назад к лесу.

— Городским-то медведь диковинка, — заметил один из слушателей, — а в деревне это дело обыкновенное. У нас один мужичок поехал за рыбой, а вернулся с медведем.

— Как так?

— Выехал он на свое озеро в лодке с сетями, глядит — медведь плывет. Они ведь прекрасно плавают, — обернулся к нам рассказчик, — верст по 12 проплыть могут. Вот хорошо. Парень-то нагнал его да наудачу и брось на него сеть, — попал. Он — другую, третью, да так его запутал, что тому и не поворотиться. Добил его веслом да на буксире домой везет, а от хозяина дома выговор получил, зачем сети попортил.

Спасо-Преображенская церковь в Кижах

Слушая эти рассказы, невольно припоминаются слова В. Н. Майнова об отношениях местных крестьян к медведю. Отношения эти донельзя просты. «Право, — говорит он: — медведь здешнему крестьянину чуть разве пострашнее собаки. — Пошел этто раз я на рябцов и винтовочка-то припасена у меня такая, что для них поспособнее, — малопульная. Иду этто я так ввечеру, домой уж завернул, — а он вот он! (Народ здесь никогда в рассказе не скажет «медведь», а всегда говорит или «он», или иным путем старается не назвать зверя его именем). Что тут делать? Взял этто я рогатину половчее, да пхнул ему в подгрудье; так ишь она шельма не угодила! Прямо-таки ему в кость — ни вперед, ни назад. Он лапами-то ухватил ее, нажимает, а она с кости-то никак не сойдет. Так полтора суток мы с ним сцепившись вокруг березки ходили — полянку ишь какую вытоптали! Сорвалась-таки с кости». — А вот другой случай: «Шел охотник полесовщик, а к поясу-то у него привешены коппалы (тетерева). Только слышу я, кто этто у мене толконет, да как коппалу-то потянет. Думал все, что за сучья цепляюсь, ан глядь — он. Я ему: эй оставь! не твое дело полесованье! а он опять! Я ему: эй! брось лучше! не то зарублю! Нет, братец ты мой, так и тянет! Я его этто маленько вннтовкой-то опоясал; опять пристал!» — Ну что же? спрашиваю. — «Что ж? зарубил, только и толку было».

С медведей речь перешла на волков, и Абрам Андреевич рассказал довольно оригинальный случай: ехал мужичок зимой с сыном, порядком навеселе. По дороге навстречу им бежит волк; увидал людей, делать нечего, — спрыгнул в снег, — а снег-то глубок был, — и сидит, пережидает, пока проедут. У мужичка в голове хмель бродит; обидно ему показалось, что волк не бежит. — «Стой, Тимошка!» — говорить сыну: — «я его, каналью! Он у меня летом двух баранов зарезал, а теперь расселся в снегу, да посматривает, точно так и надо!» — Да, не долго, думая из саней-то и мах в сугроб! — Бросился волку на спину и схватил его так, что тому не повернуться. — «Бей, Тимошка!» — кричит. — Да чем? — В санях ничего не было, кроме бутылки с маслом, — бутылка-то, правда толстая, из-под шампанского, — закупорили пробку покрепче, да бутылкой волка и убили.

Сенная губа

Пароход, между тем, побывав в Сенной губе, подходил ко второй своей пристани — Кижам. Расположенный на острове Кижский погост может, по справедливости, гордиться своей церковью, представляющей редкостный образец многоглавого типа в церковной деревянной архитектуре. Она построена около половины прошлого столетия и освящена во имя Преображения Господня. В плане храм имеет форму креста, каждая сторона которого крыта тремя уступами, и на каждом из этих уступов поставлено по главке, так что, в общем, крыша венчается более, нежели 20-ю главами. В самой церкви хранится несколько интересных, древних икон, но особенно замечательна, для глаза, не привыкшего к северным постройкам, обработка потолка в виде многогранного шатра, упирающегося вершиной в круг и расписанного изображениями святых; такая обработка носит здесь название «неба». С постройкой церкви связано предание о бунте, бывшем около того времени в Кижах. «Церковь-то прежде не здесь ставить хотели, — рассказывали нам: — вон пригорочек-то с часовенкой, направо-то — там и решили, туда уж и бревна свезены были. Только стали в ту пору Кижи под завод подводить. Приехал енарал, прочитал указ, а мужички-то заупрямились, — никто подписываться не идет. Енарал велел пушку навести. Солдат навел пушку. — «Много ли народу возьмет?» — спрашивает енарал-то. — Человек 75 возьмет. — «Много». — Навели пушку повыше. «Много ль возьмет?» — Человек 25. — «Много». — Навели еще выше. — «Много ли теперь возьмет?» — Не могу знать, — человек пять или семь, не больше. — «Валяй!» — Как кровь пролилась, и выходит Климов старик, — борода седая, долгая. — Я, говорит, желаю Богу и великой государыне служить. — А енарал-то его за бороду: — «Ты, говорит, пушки послушался, а не указу». — Только уж на том месте, где кровь пролилась, церковь ставить было неловко, и перенесли ее сюда». А кижан и посейчас еще дразнят: «Не робей, Парамон: осинова пушка, ольховые ядра, — покуда не выстрелено!»

Следующая за Кижами остановка была в Великой Губе, по выходе из которой пароход вступил в плёсо, называемое «Красное поле», почти сплошь усеянное островами, мелями и подводными камнями. Пароход поминутно делал различные повороты, изгибы и описывал самые прихотливые зигзаги. Если бы путь его по Красному полю выразить в линии, то получилась бы крайне интересная иллюстрация к характеристике озера.

Неподалеку от Красного поля нам указали синевшую вдали северную оконечность Климецкого острова, на южном конце которого находится известный во всей местности Климецкий монастырь, основанный в первой половине XVI столетия Иоанном, сыном новгородского посадника Климентова.

К 11 часам вечера пароход пришел в село Кузаранду (названное на карте почему-то Казаранской выставкой). Здесь жила известная и Петербургу вопленица старушка Федосова, познакомившая столичных жителей с характерными заплачками и причитаниями северного края. Хотя здешние женщины и знают многие былины и поют их в качестве «сказительниц», но главной их специальностью остается все-таки свадебная и похоронная лирика, которая часто бывает настолько картинна, настолько проникнута глубоким, искренним чувством, что вызывает невольные слезы у слушателей.

Над озером давно уже спустилась белая июньская ночь, когда наш «Петрозаводск» тронулся далее. По северной части горизонта тянулась алая полоска зари, — не то последний отблеск погасшего заката, не то провозвестница нового, приближающегося рассвета. Кругом стояла полная тишина. Угомонившееся Онего точно заснуло в своих широких берегах; в его зеркальной глади отражалась глубокая, беспредельная высь неба, и ближний берег, и эта дальняя светлая полоска не сходящей с горизонта зари.

В 2 часа ночи в рубке раздался голос матроса: «Господа, кто желает Богу молиться, так сейчас монастырь; приставать будем». Пароход подходил к Палеостровской обители, находящейся в 160 верстах от Петрозаводска. (Остановка у монастыря для парохода не обязательна и зависит от воли капитана). На пристани уже стояли разбуженные свистком монахи, явился вскоре и настоятель, и как только пароход остановился, все пассажиры гурьбой поспешили на остров поклониться мощам основателя обители, преподобного Корнилия, и побывать в его пещере. Известно, что Корнилий был родом пскович, постригся уже в зрелом возрасте, и все время странствовал по монастырям, избирая место для духовных подвигов, жил некоторое время на Вааламе и, наконец, поселился на острове, носившем название «Палья» или «Вспалья» от обилия водившейся вокруг него рыбы — пальи.

Палеостровский монастырь

Когда к нему на остров стала собираться братия, он построил церковь Рождества Богородицы и другую во имя Ильи Пророка с трапезой. Управляя монастырем, он часто удалялся для уединенной молитвы в пещеру на окраине острова, где и скончался. Тело его было перенесено в монастырь учеником и преемником его Авраамием, также прославившимся строгой подвижнической жизнью. Оно покоится теперь в соборной церкви, в гробнице, которая, по словам Челищева, бывшего здесь в 1791 году, запечатана будто бы Петром Великим. Но если о жизни преподобного сохранились по преданию кое-какие скудные сведения, то вопрос, в какое время он жил и когда основан монастырь, остается и поныне открытым. На основании одной грамоты государей Иоанна и Петра Алексеевичей время основания монастыря можно, по-видимому, отнести к XII веку. А именно, в ней встречается следующее место: «В прошлых-де годах, тому с пятьсот лет и болши, новгородские посадники дали под строение того их монастыря Палеостровского первоначальнику преподобному Корнилию на Онеге озере Палей, Речной и иные острова». Выражение «тому пятьсот лет и болши», употребленное в 1691 году, которым помечена грамота, указывает на XII столетие, как на время основания монастыря. Но г. Зверинский, в своем описании русских монастырей, высказывает некоторое сомнение в столь давнем существовании обители. Заметив, что первое письменное о ней упоминание относится лишь к 1391 году, он приводит выписку из описи 1582 года, в которой, между прочим, сказано: «А на монастыре церкви Рождества Пречистые Богородицы, да церковь Никола Чудотворец, да церковь теплая Илья Пророк с трапезой. А церкви поставлены и церковное строенье прежнего игумена Корнилия». «Это известие, — говорить он, — заставляет усомниться, чтобы монастырь был основан в XII столетии, так как церкви и строенье деревянные, построенные Корнилием, едва ли могли сохраниться более, чем в течение 300 лет». Но тут же, впрочем, и сам приводит пример долголетия деревянных построек, указывая на древнюю церковь Муромского монастыря. Архимандрит Игнатий, в кратких жизнеописаниях русских святых говоря о преподобных Корнилии и Авраамии Палеостровских, помещает их в отдел XV века и временем смерти Корнилия определяет 1420 г., а несколькими строками дальше замечает, что нет достоверных известий «ни о времени преставления сих угодников, ни о времени пришествия их на остров».

В XVII столетии на монастырь нападали литовцы. В 1654 году здесь находился в заточении Павел, епископ Коломенский, известный, как один из главарей раскола в православной церкви. В настоящее время монастырь весьма беден, несмотря на большие угодья и лесные дачи, жертвуемые ему в разное время благотворителями и закрепленные за ним царскими грамотами.

От церкви, где пред мощами св. Корнилия был отслужен молебен, путешественники отправились к его пещере, находящейся в расстоянии около 200 сажен от монастыря, на берегу, покрытом скалами, камнями и редким ельником. Деревянная лесенка ведет к часовне, составляющей преддверие пещеры. Сама пещера настолько мала, что Челищев даже сомневается, чтобы преподобный мог жить в такой тесноте. «Тесная сия ущелина, — говорит он, — не имеет довольно места, чтобы лечь и вытянуться человеку, не имеет ни окна, ни печи, ни горна, ниже крышки от дождя, снега и ветров». Но и в житии не говорится, чтобы святой жил здесь постоянно. Он только удалялся сюда на время для молитвы и уединенных подвигов, для которых, конечно, никаких удобств не требовалось.

На пароходе раздался первый свисток, и он тронулся в обратный путь к монастырю. Не успел наш «Петрозаводск» обогнуть Палеостровского мыса, как впереди, спускаясь по откосу кряжа, показалось на берегу селение Толвуя, с именем которого связано не одно историческое воспоминание.

Толвуя. Дом Халтурина, 1812 г. Местная тележка

Селение это упоминается в грамотах, начиная с XV столетия. В здешнем приходе родился в небогатой крестьянской семье известный всей России св. Зосима Соловецкий. Здесь же перед уходом в монастырь он служил работником в зажиточном доме семьи Захарьевых, род которых и теперь существует в Толвуе.

Село Шунга на озере Путкозере

Сюда же в царствование Бориса Годунова была прислана в заточение Ксения Ивановна, в инокинях Марфа, бывшая супруга боярина Феодора Никитича Романова, как известно, также постриженного под именем Филарета и сосланного в Сийский монастырь. Посланный с ним пристав Воейков был свидетелем, как сильно тосковал по жене и детям Филарет Никитич. «Жена моя бедная, наудачу уже жива ли? — говорил несчастный: — Где она? Чаю, где-нибудь туда ее замчали, что и слух не зайдет. То мне и лихо, что жена и дети; как помянешь их, так словно кто рогатиной в сердце кольнет!» Но нашлись добрые люди, которые, несмотря на все строгости, отваживались хотя изредка переносить вести из Толвуи в Сийский монастырь и обратно, то были: поп Ермолай Герасимов, крестьяне Глездуновы, Тарутины и другие. И не забыла великая инокиня своих толвуйских доброхотов. По восшествии на престол государя Михаила Феодоровича, поп Ермолай сделан ключарем московского Архангельского собора, и ему, вместе с сыном Исаком, пожалована вотчина в Челмужском погосте. Тарутины, Глездуновы и сенногубские крестьяне Сидоровы — все получили царские обельные грамоты, и потомки их, до нашего времени, пользуются правами предков. У Ключаревых в Чёлмужах хранится, по слухам, портрет великой инокини Марфы Ивановны, подаренный их предкам, вероятно, еще в Москве.

Толвуя

В Толвуе путешественники познакомились с местным старожилом Халтуриным, дом которого составляет также своего рода достопримечательность. Выстроенный в 1812 г., он является типичным представителем местных построек старого типа. Там же неподалеку они зачертили и образец местной тележки, похожей скорее на продолговатую тачку с колесами, вырезанными из цельного куска дерева.

Место терема царицы-инокини показывают на север от церкви в огороде, где и посейчас еще видны остатки какого-то фундамента, заросшего травой. Но трудно утверждать, что это остатки именно того дома, в котором томилась в заключении узница. Во-первых, по замечанию Халтурина, в Толвуе прежде было три церкви, и фундамент мог остаться от одной из этих церквей; во-вторых, каменные дома в здешних селах и в настоящее время составляют величайшую редкость, а в начале XVII века здесь не могло и быть других построек, кроме деревянных. В свой очередь, Халтурин слышал от деда, которому было 90 лет, предание, что дом находился не на север, а на восток от церкви, в поле, где теперь стоить небольшая крестьянская баня.

На поле у бани, конечно, никаких следов не осталось. Впереди виднелся залив, огибающий Толвуйский полуостров, на берегу стояли два дома, один из которых принадлежит древнему роду Захарьевых. Путешественники зачертили в альбом этот унылый северный пейзаж, эту узкую полоску земли, на которой в былое время трудился св. Зосима, этот залив и эти дали, на которых останавливались когда-то унылые взоры томившейся здесь царственной затворницы.

Расставаясь с Толвуей, необходимо заметить, что в 7-ми верстах от селения и посейчас еще существуют два небольших поселка: Ближнее Царево и Дальнее Царево, получившие будто бы свои названия от времен пребывания здесь царицы-инокини. В Ближнем Цареве есть родник, из которого она, по преданию, пила воду. Вода в роднике отличается и теперь еще чистотой и приятным вкусом.

От Толвуи пароход направился к Повенцу, но по дороге зашел еще в Шунгу, играющую здесь роль местного торгового центра. На её ярмарках производился главный торг поморскими мехами, рыбой и дичью. Из мехов сюда привозятся лисьи, беличьи, заячьи и оленьи и расходятся большими партиями: лисица — в Петербург, белка — в Каргополь и Вологду, заяц — в Ростов, олень — в Архангельск. Между привозимой в Шунгу дичью главное место занимают рябчики, между рыбой — сухая треска. Еще не так давно обороты Крещенской ярмарки в Шунге доходили до 1.000,000 рублей, теперь они сократились более чем на половину, вследствие того, что рыба стала направляться на сентябрьскую ярмарку в Архангельск и дичь стали возить обозами прямо в Петербург. Селение лежит на берегу Путкозера, в полутора верстах от пристани, и издали, особенно с высокого горизонта окружающих холмов, представляет очень красивую панораму. Отсюда озером до Повенца считается не более 30 верст.

Повенец. Тракт на Соловки

«Повенец — миру конец», — гласит местная поговорка, и действительно город находится в самом дальнем северном краю озера. Берег, на котором он расположен, до того низок, что строения издали кажутся стоящими наполовину в воде. Во всем городе только один небольшой каменный домик — уездное казначейство, остальные постройки все без исключения деревянные.

Впереди города расположен небольшой островок с часовенкой, называемый Поворотный остров, с которым связано известное предание.

Пароходная пристань находится подле соборов, старого и нового, — в самом центре городка. Соборы освящены оба во имя Петра и Павла. Новый собор построен сравнительно недавно, именно в 1868 году. По краю городка протекает быстрая, вечно шумящая, порожистая речка Повенчанка, почти сплошь усеянная камнями и по слухам заключающая в себе речной жемчуг. На противоположном от города берегу её находится лесопильный завод и громадные лесные склады купца Лебедева, а впереди их, над самой рекой — остатки доменной печи Петровского завода. Завод до 1726 г. управлялся казной, и потом передан в частное пользование неким предпринимателям Мартьянову и Колче, но они, проработав десять лет, отказались от завода, и с той поры он был окончательно заброшен.Теперь о нем напоминают только жалкие остатки разрушенной доменной печи, которые чья-то добрая рука обнесла небольшим палисадником.

Повенец

Против завода, на городской стороне, стоит небольшая часовня, и от неё, с окраины города, начинается довольно широкая дорога, вскоре исчезающая в ближнем перелеске. Дорога эта — тракт на Соловки, по которому то и дело движутся толпы богомольцев обоего пола. Говорят, что от Повенца до Сумского посада, находящегося уже на Белом море, считается 187 верст, а из посада в Соловки едут уже на пароходе. Переход морем продолжается часов около десяти, — а на парусах, — прибавляют жители, — хаживали туда и в шесть часов.

Путешествовавший недавно по Обонежью И. Ф. Тюменев рассказывает, что на обратном пути от Повенца к Петрозаводску он имел случай познакомиться с известным здесь певцом былин, Иваном Аникиевичем Касьяновым, с которым провел около двух суток. Иван Аникиевич обладает замечательной памятью, благодаря которой владеет почти неистощимым запасом былин, старинных песен, местных легенд, преданий, разного рода стихотворных «сказок» частью нравоучительного, частью юмористического содержания. В качестве любознательного человека, он отыскал в корельском языке объяснение непонятных для русского названий деревень и селений и объяснил нам имена местностей, которые мы проезжали. Так, например, имя лежащей на севере Толвуи, по его словам, происходит от корельского: Тольви — зима, а название Киж, находящихся южнее, от Кези — лето. Кузаранда должна бы была называться по-русски Еловым бором, так как происходит от корельских слов: куза — ель и ранда — бор. От него же узнали мы интересную подробность о корелах, с незапамятных времен составляющих коренное население края. У них совершенно отсутствует то, чем так богато пришлое русское племя — народные песни. Когда же они начинают петь, то поют по слуху наши же напевы и слова, зачастую сами не понимая их смысла.

Много любопытного передал Иван Аникиевич путешественнику и, между прочим, легенду об одной достопримечательности, находящейся на восточном берегу озера, неподалеку от уездного города Пудожа. Город этот, как известно, лежит на реке Водле, которая за несколько верст до впадения в озеро принимает имя своего притока Шалы, и рыбачья деревенька, раскинутая при её впадении, называется уже Шальским устьем. Почти рядом с этим устьем далеко выдвигается в озеро поросший густым лесом мыс, носящий название «Бесова носа». Мыс круто спускается к воде и заканчивается плоской, гладкой лудой, впереди которой, как бы оторванная от неё, торчит из воды большая гранитная глыба. Народ рассказывает, что на этом мысе в незапамятные времена жил бес, а на другом, ближайшем к нему, — бесиха.

Соборы в Повенце. Собор времени Бориса Годунова. Новый собор

Однажды бес захотел повытянуть свои владения подальше в озеро. Он свил крепкую веревку и стал тянуть оконечность мыса в воду; но, как он ни старался, ничего поделать не мог, а оторвал только гранитную глыбу, которая и упала в озеро саженях в 30 от носа. Как бы в подтверждение существования здесь беса, наверху полуостровка находится деревня — Бесовец. Все эти названия и вышеприведенное предание основаны, по всей вероятности, на том обстоятельстве, что на луде, составляющей крайнюю оконечность мыса, сохранились какие-то изображения, начертанные неизвестно чьими руками и неизвестно в какое время; жители принимают эти фигуры за бесов.

Г-н Тюменев, побывавший на луде, зачертил вырубленные на ней изображения. Среди них обращают на себя внимание две человеческие фигуры, затем встречаются изображения животных, по-видимому, пушных, и птиц, похожих на лебедей; есть и небольшая рыбка, сделанная очень отчетливо, но, по всей вероятности, принадлежащая более позднему времени. Грубее всего изображены люди. На самой большой человеческой фигуре, с подогнутыми ногами и растопыренными руками, очевидно принимаемой за главного беса, каким то благочестивым человеком вырублено изображение креста, как бы приковывающее беса к луде и не дающее ему возможности делать лихо на озере.

Б

есов нос и находящиеся на нем древние изображения

По поводу этих таинственных изображений г. Барсов, в своем реферате об олонецких древностях, замечает: «Полагают, что в этих очертаниях изображен финский легендарный герой Вяйнямёйнен, управляющий водами и сушей и разделяющий власть со своей супругой. Но, принимая в соображение низкий уровень нравственного развития живших здесь финских племен, г. Тюменев считает трудным допустить, чтобы эти изображения, отличающие более или менее развитую мифологию, принадлежали этим аборигенам; начертание таких образов, как, например, циркуля, пилы и чего-то в роде зеркала, находящихся здесь, скорее должно быть приписано более развитому новгородскому племени, лишь только в более отдаленный период». Как бы то ни было, эти изображения принадлежать к числу весьма немногочисленных остатков подобного рода, сохранившихся в нашем отечестве, и заслуживали бы более обстоятельного и подробного исследования.

Певец былин Иван Аникиевич Касьянов

ПУТЕШЕСТВИЕ ШЕСТОЕ (1888 г.).

Очерк пути.

Шестое путешествие, если взглянуть на карту и не считать начала пути от Петербурга до Ковны и его конца от Москвы до Петербурга, совершилось на протяжении более чем 3.000 верст железнодорожного пути и окаймило тот территориальный клин Империи, который, начинаясь широкой стороной своей в Царстве Польском, по его внешней окраине, упирается острием в Москву.

Этот клин русской земли вдоль и поперек, в течение веков, орошался нашей и вражеской кровью, взрыт бессчетными боями и упокоивает последним сном несметное число воинов русских, поляков, литовцев, татар, рыцарей немецких, разношерстных представителей армии Наполеона, с её двунадесятью языками, казаков всяких наименований и, наконец, разных воровских и изменнических людей, лиходеев, своих и чужих, времени междуцарствия, главные гнезда которых были свиты в Калуге и Туле.

Этот земельный клин составляет до сих пор, по составу населения и вероисповеданиям, предмет трудной и упорной заботы правительства в видах окончательного объединения его с Империей. Здесь во многих местах совершается то, что говорилось покойным Батюшковым о Холмско-Подляшской Руси в изданной им книге «Холмская Русь»; нельзя скрывать того обстоятельства, что болезненные явления не прекратились и что приходится принимать меры, которые, несомненно, должны парализовать римско-католическую пропаганду. Гранича с севера вплотную с балтийскими губерниями, вызывающими целый ряд необходимых преобразовательных мероприятий, сливаясь на юге с холмскими и червенскими городами, земельный клин этот вмещает в себе почти все то пространство, на котором разрешаются, или, лучше сказать, имеют быть разрешены вопросы: польский, западного края и слитый с ними воедино вопрос еврейский. Важность этих вопросов явствует сама собой.

Вот полный перечень местностей, предстоявших посещению: Ковна, Юрбург, Гродна, Осовец, Варшава, Новогеоргиевск, Ивангород, Брест-Литовск, Полесье, Несвеж, Минск, Смоленск, Калуга, Тула, Троице-Сергиева Лавра. С быстротой необычайной менялись одни за другими впечатления самые разнообразные и противоположные.

Ранее других была посещена Ковна; укрепления существовали здесь еще в XIV веке, так как место это, расположенное при слиянии двух судоходных рек, Немана и Вилии, давно должно было служить важным стратегическим пунктом; развалины древнего замка видны и до сегодня над Вилией; это вторая по времени крепость, построенная балтийскими рыцарями в 1383 году, после разрушения ими первой в 1362 году. О рыцарях нет здесь больше и помину, но зато православных в губернии на 1.400.000 душ (из них 1 мил. крестьян и 270.000 евреев) всего только 4%. В известном описании последнего польского восстания, составленном Ратчем, говорится, что, несмотря на деятельность графа Муравьева, последние шайки держались именно в Ковенской губернии, с её сетью костелов.

Гродна упоминается в летописи впервые в 1120 году, когда правнук Ярослава Всеволод был князем гродненским, сыновья которого Борис и Глеб оставили здесь по себе память в осыпающихся развалинах древнего храма «на Коложе». Гродна в XII веке была крайним западным пределом Русской земли в этих местах. Местный житель белорус или малорос решительно недоумевает, замечает Коялович, когда этот город называют не Городня, а Гродно; непостижимо также, почему русские люди в разговоре не склоняют этого имени: надо бы говорить Гродна и Вильна. С XIV века, испытав разных властителей, Гродна остается в Литовском великом княжестве; в XV и XVI веках город процветает: тут жили и короли польские, и князья литовские — Казимир IV (у. 1492), Стефан Баторий (у. 1586). Казимир IV спасался сюда от моровой язвы и даровал городу магдебургское право, то есть неподсудность королевским чиновникам; причем «войт» назначался королем, правил суд заодно с «ратманами», выбранными городом, и мог произносить даже смертные приговоры. Замечательно, что если верить новейшим местным официальным данным, то в Гродне и теперь процент смертности, а именно — два, наименьший во всей России. Когда в августе 1831 года состоялись революционные выборы от занеманских польских частей, то депутатом от Гродны был выбран известный впоследствии маркиз Велепольский, но уже 9 сентября пала сама Варшава, и Велепольский эмигрировал, с тем, чтобы появиться опять во время повстания 1863 года, но несколько в другой роли. В повстании 1862-1863 годов гродненский предводитель дворянства граф Скаржинский, начиная с первого съезда помещиков, руководил мятежным делом и думал сам образовать гродненскую шайку, но был своевременно арестован. известный его мемуар объяснял нам, что единственное средство сохранить для России северо-западный край, — это дать ему польское самоуправление. Мысль не умирающая и сегодня и, к сожалению, близкая и некоторым из местных русских деятелей.

Наиболее долгая остановка, а именно три дня, предстояла в Варшаве. Варшава, как говорят, подобно Гродне, всегда отличалась здоровым климатом, что не помешало, однако, Петру Великому, прибывшему сюда 11 июля 1706 года, заболеть здесь жестокой лихорадкой, о которой писал он Кикину, что «в самый Ильин день футов на пять был от смерти, такая жестокая была фибра».

Когда-то, восемь веков назад, Конрад, князь Мазовин, охотясь на берегу Вислы, пленился местом и построил замок; так, по преданию, зародилась Варшава. Только в самом конце XVI века Сигизмунд III, король польский, перенес сюда столицу из Кракова; говорят, что набожность варшавян была одной из причин, подвигнувших этого благочестивейшего из королей переселиться в Варшаву.

Не дальше, как девяносто лет назад, Варшава являлась столицей шляхты, воплощением её изумительных правовых порядков, сгубивших, в конце концов, Польшу и самую шляхту столицы; правовые порядки эти выразились в так называвшихся «юридиках», уничтоженных законом 1791 года, т. е. только пред самым разделом Польши. «Юридики», число которых возросло в Варшаве до многих десятков и которые довели горожан до убожества, были шляхетские собственности или, так сказать, отдельные города в городе, в которых право суда и сбор податей зависели не от городского управления, а от собственников «юридик». Исполосованная вдоль и поперек «юридиками», Варшава представляла из себя действительную столицу шляхетства, воплощение всей Польши в миниатюре.

Варшава была также искони воплощением другой идеи, проходящей красной нитью по всей истории Польши и составляющей самое неприятное наследство, полученное нами от неё. «Отсутствием инстинкта самосохранения, — говорит Иловайский, — следует признать призвание на Польскую землю немецкого ордена и безучастное отношение к чрезмерному размножению еврейского населения». Еще Казимир великий (у. 1370), для развития среднего сословия, облегчал и покровительствовал колонизации края немцами и евреями, и последние, не находя нигде места в Европе, наплывали сюда; в немецких землях их жгли, здесь им дарили привилегии. Уже в 1420 году краковский сенат жаловался на то, что подавляющее большинство купцов и ремесленников в Польше евреи. Ко времени возникновения герцогства Варшавского, при Александре I, число евреев в Варшаве сильно увеличилось, потому что им дозволяли торговать и жить на всех улицах; вся Сенаторская, Маривиль и Поцеев были запружены ими. Участие евреев в мучениях Украины, равно как и в восстаниях 1830 и 1863 годов, всем известно, и крайне характерны следующие два факта, стоящие того, чтобы упомянуть о них. Когда в 1861 году умирал претендент на польскую корону, известный устроитель в Париже «Ламберова отеля», князь Адам Чарторыйский, пока находился во власти при императоре Александре I, то он в предсмертной речи своей излился в благодарности к евреям, что и засвидетельствовано присутствовавшими при смерти родственниками и другими людьми в назидание потомству. Когда в том же 1861 году 2 апреля маркиз Велепольский, эмигрировавший в 1831 году, приехал в Варшаву, по Высочайшему повелению вступил в управление и принимал представителей духовных и властей, то он обратился особенно радушно к евреям, этому, как он сказал, «зародышу среднего сословия, пропадающему втуне». известно, что этим предпочтением евреев страшно обиделось католическое духовенство и тогда же открыто примкнуло к повстанию; позже Велепольский провел в польский государственный совет еврея Матиаса Розена. Пример небывалый!

Выработав еврейство и шляхетство, история Польши осталась верной себе до мелочей. Подобно тому, как двигалась эта история между двух крайностей, между «nie pozwalam» каждого отдельного дворянина, останавливавшего этим возгласом течение государственных дел всей страны, и «padam do nog» хлопа, — выражением, существующим и поныне в польском разговоре, так точно колебалась Польша и в территориальном отношении. Совершенно справедливо замечает профессор Кареев, что «настоящую польщизну составляли великая и малая Польша с Мазовией и эти земли находились справа, на востоке государства»; но что в конце, допустив образование Габсбургской и Гогенцоллернской монархий, Польша утратила всю свой западную половину (Силезию, Поморье, Полабских Славян) и названные земли из восточных сделались в ней западными. Эта земельная перекочевка настолько же своеобразна, как «liberum veto» шляхты, как «юридики» в Варшаве, как постоянное покровительство евреям, — эта красная нить польской истории, как, наконец, эти замечательные слова польского короля Владислава казакам, искавшим его защиты, — слова гласившие, что казаки имеют сабли и им остается самим добиться своих прав! Король, вызывающий своих подданных на восстание, король-повстанец!! И Малороссия, действительно, поднялась тогда на смертельную борьбу с Польшей, добила Польшу. Справедливо замечает Коялович, что сожаление и сочувствие, вызывавшееся и вызываемое польской печатью к судьбам поляков, имело предметом своим только шляхту, а никак не народ, «присутствовавший при падении Польши с гробовым молчанием». Это гробовое молчание народа, при падении своей страны, своего государства, просуществовавшего около тысячи лет, поразительно!»

Богатство и роскошь внешности Варшавы, её палаццо, сады и бульвары, её величественные сооружения, как, например, городской фильтр, составляет совершенный pendant богатству и роскоши Риги. Только под Русской Державой достигли эти обе окраины наши, немецкая и польская, того расцвета, которым поражают они теперь. По словам Янжула, фабричная производительность в Польше еще за предпоследнее десятилетие развилась в два с половиной раза более, чем в остальной Империи, и, запертая с западной стороны покровительственным тарифом, получила на востоке необъятный рынок Российской Империи и все, что за ним. Поучительная с этой стороны история польской производительности имеет еще и высокое политическое значение, так как в Калишской губернии, например, иностранное землевладение сравнительно с местным достигает чудовищной цифры 44%.

С именем Бреста возникает в памяти, со всеми своими неприятными и чувствуемыми до сих пор последствиями, история знаменитой унии. Созданная для того, чтобы убить древнее, местное православие, она принята на третьем по счету соборе на этот предмет, состоявшемся в Бресте в 1596 году, при брестском епископе Игнатии Поцее и по желанию короля Сигизмунда III. Поцей и Терлецкий, два православные епископа, ездили с проектом унии в Рим и привезли его с папским благословением. на третьем брестском соборе большинство представителей православной церкви и земских чинов Литвы тогда же объявили эту унию незаконной; но польское правительство все-таки ввело ее, и скоро в Бресте оставалась только одна православная церковь, и имелось три униатские. На своем месте придется поговорить об унии подробнее.

Вслед за Брестом был посещен Минск. Отсюда, когда губернаторствовал в 1796-1806 годах Корнеев, местное дворянство, чрез представителя своего Хоминского, подало императору Павлу I адрес о возвращении польского управления и передаче униатов католической церкви; Хоминский, посланный обратно в Минск, хотя и был арестован, но в течение многих лет, будучи арестованным, все-таки оставался предводителем дворянства. В архиве минского губернского правления хранятся дела 1812 года с Высочайшими Александра I повелениями о принятии на прежние должности польских чиновников, вступивших на службу Наполеона, и о том, чтобы имения их не секвестровать. В Минске же, когда, в одно из путешествий императора Александра II, город прихорашивался, то управлявший палатой государственных имуществ Квинт прямо заявлял, как сообщает Ратч, что правительство «интересуется не церковью, а костелом». Эти противорусские проявления в Минске, в одном из центров западного края, непримиримы с государственным строем Империи, и граф Муравьев хорошо понимал практически то, что выражено теоретически Гильфердингом, когда он говорит, что «корень зла польского вопроса не в самой Польше, а в западной Руси». и что мы, русские, в течение трех поколений явили здесь то чудо, что побежденная народность польская, в 1.270.000 человек, и паны, переименованные в дворян, угнетала народность победившую, а именно русскую, в 6.500.000 человек. Необходимо заметить, что в Минской губернии, в Новогрудке, родился знаменитый Мицкевич, а с этим именем соединена значительная часть судеб польского народа за последние пятьдесят лет его посмертного существования.

С приближением к Смоленску путь шел по тем местностям, в которых не одно столетие, в борьбе за обладание смоленскими твердынями, сосредоточивалась, как в центре, борьба России с Польшей, борьба, рассеянная в неисчислимых проявлениях в долгие века по всей западной стороне; отсюда, из Смоленска, служившего последним этапом поляков по пути к Москве, шли они неоднократно на Кремль, и примеру их последовал Наполеон, с тем же успехом. Сюда, к осажденному поляками Смоленску, защищаемому боярином Шеиным, являлись из отчаявшейся в своих судьбах Москвы посольства. здесь, сдав Смоленск, груду окровавленных развалин «нового Сагунта», как говорит Карамзин, при другом царе и других обстоятельствах, тот же самый Шеин, в 1632 году, уже дряхлым стариком, явил при осаде Смоленска, когда-то им так славно защищаемого, какое-то особенное равнодушие, вызвавшее, между прочим, пререкания между двумя нашими военачальниками. причем Лесли, на глазах Шеина, застрелил Сандерсона; и Шеину в 1643 году, по приказу царскому, отрублена голова. Олеарий подозревает Шеина в измене. Сюда же, в Смоленск, для наказания стрельцов, прибыл в 1693 году Петр I, и смертная казнь десятого была отменена только по усиленному ходатайству игуменьи Вознесенского монастыря Марфы Радванской. Петр I был в Смоленске много раз; в войне с Карлом XII, по указу цареву, в город прислан, чтобы следить за приготовлениями, царевич Алексей Петрович. в 1708 году вступила сюда, после победы под Лесным, гвардия, и привела с собой пленных шведов; чрез Смоленск провезены были две жертвы Мазепы, Кочубей и Искра. доказательством того, что еще в 1735 году очень сильны были здесь польские тенденции, служить измена губернатора князя Черкасского, — одна из своеобразнейших страниц в истории нашей администрации. Судьба Смоленска в 1812 году, подвиги Энгельгардта и Шубина достаточно известны; уборка мертвых тел в губернии продолжалась по уходе французов три месяца, и город Смоленск потерял ценностей на 6.592.000 руб.

С приближением к Калуге и Туле путники подвигались к тем местам, по которым некогда пролегали главные пути татарских опустошений, так называемые «сакмы». Калуга, заодно с Коломной, Серпуховом и Алексиным, входила в состав «сторожевой линии», или «украинских городов». В 1598 году с целью защиты против татар поставлены были здесь Годуновым крепости, сделаны засеки и устроена судовая или плавная рать по Оке Может быть, даже вероятно, что Калуга основана Дмитрием Донским, потому что первое упоминание о ней находится в завещании куликовского героя. Иоанн IV, желая заселить Украину и землю Северскую людьми годными на ратное дело, главным образом, против постоянно наседавших отсюда татар, не мешал укрываться в этих местах всяким бежавшим преступникам; ту же мысль проводили в жизнь и царь Феодор, и царь Борис. Время первого самозванца прошло для Калуги, сравнительно, мирно; но тут-то, как говорит Авраамий Палицын, «более двадесяти тысяч сицевых воров» послужили основанием образования полчищ князей Шаховского и Телятевского, возмущавших страну во имя другого, еще не приисканного, второго самозванца. тут выросла в преступной силе своей фигура бывшего холопа князя Телятевского — Болотникова; здесь встречали мощный и злой отпор московские рати. сюда бежал всем известный тушинский вор, и в феврале месяце, на коне, в конфедератке, при сабле и пистолетах, прискакала к нему Марина и составила придворный штат свой из немок, спасших жизнь пастору Беру, историографу этих мест и дней. Сюда же бежал тушинский вор вторично пьянствовать и ликовать, пока, наконец, не был убит на охоте татарином Арасланом. Сидел в свое время в Калуге и князь Пожарский, для истребления шаек Лисовского, Чаплинского и Опалинского; владел Калугой, чтобы спалить ее, и Сагайдачный. Совершенно исчезли из этой страны поляки только в 1634 году, когда царь Алексей Михайлович купил у них Серпейск за 20.000 руб. Дом Марины Мнишек, сравнительно недавно подаренный вдовой генерал-адъютанта Сухозанета калужскому дворянству, — перл гражданского зодчества XVII века. Пережила, наконец, Калуга страшные минуты, ожидая движения на нее Наполеона I, при отступлении из Москвы, и спасена боем под Тарутином. Калужане хотели тогда же просить Государя дозволить поминать на ектениях, после царской семьи, и Кутузова, но маститый вождь отклонил это ходатайство. Калужская губерния, с её Брынскими лесами, её засеками, сбродом воровского населения, и памятью недалекой самозванщины, сделала то, что раскол, с 1700 года в особенности, свил здесь гнездо в Брынских лесах настолько сильное, что раскольники нападали на помещиков и разграбили мещовский Георгиевский монастырь.

В судьбе самозванцев и нападениях татар играла важную роль также и Тула с её уездами. Тут «вхолмились» курганы, молчаливые следы судьбищенского боя и боя при Лопасне 1555 и 1572 годов; тут появлялись полчища татарские, которые, как замечает Карамзин, выдвигались на Москву Крымом, «этим ядовитым гадом, издыхающим и язвящим, своим смертоносным жалом»; тут тоже устроены были по стране, при царе Михаиле Феодоровиче окопы, валы, засеки; здесь тоже, по лесам и в засеках, гнездилась украинская вольница, и отсюда пошла она, предводимая Косолапом, и взяла Калугу, а потом и Тулу в 1603 и 1604 годах. Когда, в 1605 году, бояре и воеводы передались Лжедмитрию, били ему челом, тогда Тула, которую самозванец объявил своей столицей, встретила его колокольным звоном, а архиепископом Игнатием провозглашено самозванцу первое многолетие. 100.000 народа, всякой сволочи, ликовало тогда в Туле; сюда прибыли из Москвы с повинной князья и бояре и привезли государственную печать, ключи от казны и целый сонм царедворцев. Отсюда пошел самозванец торжественно на Москву, где, почти через год, пристрелен дворянами Воейковым и Волуевым. В Туле засел в свое время также и второй самозванец, и сюда-то вышел на него сам царь Василий. Все нападения московской рати на Тулу были, однако, безуспешны, и только исполнение совета боярского сына Кравкова, предложившего затопить Тулу, привели к концу: между берегов реки Упы поставлена плотина, следы которой еще были видны в 1850 году, и мятежники были осилены голодом и водой. Самозванец, взятый под Тулой 10 октября 1607 года, отвезен в Каргополь и утоплен в озере Лаче. Это пустынное озеро Олонецкой губернии приняло в себя не одного только тушинского вора, но и Болотникова, и Нагибу. Окончательно обратилась Тула к закону только на голос Пожарского в 1612 году.

В настоящее время любопытнейшую достопримечательность Тулы представляет оружейный завод. Еще в 1595 году царь Феодор Иоаннович даровал 30 самопальным мастерам за Упой земли; при Петре I было уже 749 самопальников. Между мастерами имелся тогда Никита Демидов, и царь Петр лично узнал его. В 1712 году состоялся указ о построении в Туле казенного оружейного завода. Одним из устроителей его, вторым по порядку, был Я. В. Брюс, составитель знаменитого календаря. Последние крупные перестройки завода поручены были комиссии, под председательством генерал-лейтенанта Нотбека. Сила завода в настоящее время поразительна: при дневной работе он может изготовит 125.000 винтовок в год, при ночной до 200.000! Здесь рождался и отделывался в огне и воде наш знаменитый суворовский штык, настолько же несокрушимый и сегодня, как в былые годы; куда, куда не ходили из Тулы работать эти штыки! Вероятно, ранее оружейного дела зародилось и пошло в Туле в ход кустарное производство знаменитых тульских самоваров, кофейников, тазов и проч., плодящихся сотнями тысяч и рассылаемых не только по России, но и по всему белому Свету.

Обозрением твердынь Троице-Сергиевой лавры под Москвой завершилось путешествие. Тут ли нет прошедшего, здесь ли не сказалось русское сердце в былые годы России, под осенением множества православных крестов? Некоторые воспоминания должны будут занять подобающее место.

Ковна.

Общий вид города. Собор. Памятник 1812 года. Прежнее торговое и военное значение Ковны. Жмудины. Сравнение православных и католических приходов. Значение католического дворянства. Евреи в мещанском и городском самоуправлении; роль русских. Особые мнения. Воспоминания о Николае I. Красота окрестностей. Пожайский монастырь. Отъезд в Юрбург.

В Ковне^[18], согласно официальным данным, православных церквей (считая и единоверческую) и католических костелов поровну, по шести; тем не менее внешнее обличие представляется, несомненно, католическим, потому, во-первых, что большинство православных храмов переделано из католических, причем сохранились многие свойственные последним отличия как в планировке, так и во внешности и её деталях, а во-вторых, потому, что католические церкви заняли лучшие, наиболее заметные места. Что касается еврейских синагог и молитвенных домов, их как-то незаметно: они предпочитают скромность и никогда не выдвигаются. Официальные данные сообщают, что синагог в Ковне всего две, зато еврейских молитвенных школ 34. Из числа 50.000 жителей Ковны, православных — 6.800, католиков — 9.400 и евреев — 34.000. ясно, что молитвенные школы должны играть роль синагог, иначе молящимся негде поместиться.

Есть основание полагать, что какая-то православная церковь имелась в Ковне еще в XVI веке, и уже в 1620 году король Сигизмунд III велел закрыть ее; нынешние православные храмы в губернии почти все переделаны из католических костелов.

Александро-Невский собор Ковны производит впечатление далеко не богатое. Он построен иезуитами в 1759 году и, после их изгнания в 1824 году преобразован в православный приходский, а в 1843 — в соборный. Фасад его, сохраняющий католическое обличие, обращен к обсаженной высокими тополями площади и смотрит на бывший большой дворец, ныне здание думы, и внушительный памятник 1812 года. Внутри собора — впечатление пустоты; в нем всего один только алтарь; белые стены, почти совершенно обнаженные от икон, глядят уныло; сиротствуют также, глядя на небогатый иконостас, четыре голые основные столба церкви; имеется еще и место бывшего помещения органа; во многих деталях сквозит католичество.

Близ собора находится чугунный памятник 1812 года, хорошо всем известный по множеству гравюр и фотографий; это, если судить по наружности, родной брат памятников, возвышающихся на полях бородинских и при Тарутине. Постановка памятника в Ковне совершенно уместна: «на начинающего Бог», гласит надпись на памятнике, поставленном в том именно городе, где 12 июня 1812 года войска Наполеона вторглись в Россию. уже 12 декабря, в холод и стужу, под непосредственными ударами атамана графа Платова, переправлялись тут же через Неман убегавшие остатки французской армии. Памятник этот составляет герб губернии. Уцелел еще на набережной Немана дом, принадлежащий Эссен, из окна которого следил Наполеон за переправой своих полчищ, направлявшихся в Россию.

Наполеоновой горой называется уединенно стоящий в трех верстах выше города холм в двадцать пять сажен вышины, где, как говорят местные жители, совершилась эта переправа; к этому холму направляются иногда гуляющие. Другая гора, прямо против Николаевского проспекта, называется Петровской, в память празднования на ней в 1872 году двухсотлетия со дня рождения Петра Великого. она тоже служит местом прогулок, и вид с неё на Ковну доказывает воочию, что город этот, раскинутый на крутых боках прибрежья Немана и изгибающийся в лощинах, по внешности своей один из самых красивых.

Невдали от памятника высится незатейливой архитектуры с башенкой фасад бывшего большего дворца, в котором неоднократно останавливался Николай I; теперь в нем помещается городская дума. Лестница, коридоры, комнаты думы не велики, душны, темны и, как должно думать, вовсе не соответствуют светлым намерениям живого персонала, их одухотворяющего. Значительно ветх обликом своим видный с площади католический костел, напоминающий готические мотивы, — одно из крупнейших зданий северо-западного края, основанный в XV веке; он принадлежал монахам Августинского ордена; в нем девять алтарей.

На пороге истории Ковны, как города, высится мифическая личность Конаса, праотца литовских князей, и 1030 год. В переулке, вблизи православного собора и городской больницы, сохранился старинный дом с фронтоном, на месте которого, говорить предание, стояло капище Перуна. Говорят, будто еще в тридцатых годах нынешнего столетия в музее варшавского общества любителей наук сохранялась статуэтка Перуна, найденная в этом здании замурованной в стену графом Коссаковским. Сведение очень любопытное, но вполне мифической окраски.

Несомненные исторические цифры для Ковны начинаются с XIV века: тут уже существовали укрепления. Расположенная при слиянии Немана и Вилии, воспетая Мицкевичем, Ковна, один из древнейших литовских городов, постоянно в течение столетий служила яблоком раздора между Литвой и крестоносцами балтийского побережья. Военное и торговое значение её сливается воедино в XVI и ХVII столетиях; здесь имелись фактории: голландская, английская, прусская, шведская и венецианская, с оборотом в один миллион дукатов. В военном отношении Ковна занимала не менее видную роль. Развалины древнего замка и поныне видны при впадении Вилии, — их называют замком королевы Боны. так это или нет, — решить трудно; но верно то, что балтийские рыцари, разрушив в 1362 году замок, построили в 1384 году новый. Место для этого замка было уступлено немецким рыцарям, на протяжении семи верст в окружности, Витовтом, в мае месяце; считая этот пункт чрезвычайно важным, рыцари в течение шести недель воздвигли укрепление, причем работой было занято 60.000 человек и 80.000 лошадей. Эти цифры очень красноречивы для определения военного значения Ковны в былое время; замок назван «Ritters-Werder»; для полной недоступности он отделен каналом, соединявшим Неман с Вилией, так что стоял на острове. Уже в октябре того же года замок взят обратно Ягайлой, причем прибывший на помощь к рыцарям магистр Конрад Валленрод (имя которого сделалось программой в поэме Мицкевича) отражен. Этот момент — один из множества в истории Ковны, то и дело переходившей из рук в руки и игравшей незавидную роль мячика. Кирпичные кладки развалин башни и стен обрамляют теперь здание католической семинарии, переведенной сюда Муравьевым, для более удобного за ней наблюдения, из местечка Ворна.

Не останавливаясь на перечне всех судеб, касавшихся Ковны, необходимо напомнить, что по третьему разделу Польши в 1795 году жмудские земли, то есть Ковенская губерния, отошли к России. Входя в состав наместничества, а затем разных губерний, Высочайшим указом, данным сенату в 1842 году, город стал центральным пунктом новой губернии, Ковенской, которая и открыта в 1843 году, в составе семи уездов.

Ковенская губерния почти целиком населена жмудью, историческое имя которого заменено новейшим административным именем, но переиначено оно в своем значении, за долгий ход веков, гораздо менее, чем имя другого племени литовского — пруссов, давших свое имя, в качестве посмертного наследия, нынешнему королевству Прусскому. 40% населения Ковенской губернии жмудины (немного имеется их налицо в Сувалкской губернии и в Пруссии); 26% литовцы, 19% евреи, остальное — смесь. Следовательно, губерния эта жмудская и, как таковая, не лишена своих особенностей; долгое пребывание под польским владычеством обусловило то, что ксендзы из жмудинов наиболее рьяные. Из числа 1.538.000 жителей губернии 1.200.000 католиков; православных в губернии всего только 2%, и этим сказана вся трудность, вся ответственность их положения. Католических приходов в губернии около 200, причем некоторые из них достигают почтенной цифры 10.000 человек и делают из ксендза человека не только обеспеченного, но и, сравнительно, богатого. По одному разу в год и более совершаются в костелах так называемые «фесты», служащие поводом для съезда ксендзов и установления общей программы их отношений к пастве. большинство ксендзов литовцы и жмудины, и они постоянно пополняются из сыновей наиболее зажиточных крестьян; сдав экзамен по программе четвертого класса гимназии, эти юноши поступают в тельшевскую римско-католическую семинарию, находящуюся в Ковне и являющуюся тоже вполне дисциплинированным католическим центром. Ежегодные объезды католических епископов, длящиеся иногда по два месяца, являются триумфальными шествиями и дают повод к целого рода характерным манифестациям. Православных приходов в губернии только 26, и самые крупные не превышают 1.000 человек, причем ближайшие церкви находятся иногда на семидесятиверстном расстоянии; понятно, что средства наших священников очень малы, а регулярных объездов русских епископов, кажется, не бывает, и внешнее обличие православия, по сравнению с католичеством, подлежало бы некоторому подновлению. Говоря об этом, нельзя не вспомнить, что при губернаторе генерал-майоре Мельницком, покинувшем губернию в 1886 году, сделан перевод Св. Писания на жмудский язык и тем выполнен один из важнейших шагов русского дела, к несчастью, зачастую опаздывающих. Названный губернатор оставил по себе, как человек истинно русский, добрую память в местных русских; это — тот самый Мельницкий, который много помог Скобелеву на Зеленых Горах.

Значению католической церкви здесь много способствует местное дворянство. Из числа семи предводителей только один — православный. Значительным средством воздействия со стороны дворянства на крестьян являются «собрания ссудно-сберегательных товариществ». Если при всем том, что сказано, принять во внимание, что существующие еще здесь мировые посредники смотрят на себя, как на чиновников, а не как на попечителей крестьян, в силу обстоятельств, обусловливающих их особничество и их невольное отклонение от польских дворян землевладельцев, что вся низшая администрация (менее 700 рублей жалованья) состоит исключительно из католиков. — так как «свой человек» на 300 рублей казенного жалованья кое-как проживет, а приезжий русский непременно умрет с голоду, — то нельзя не удивиться тому, как живучи до сих пор семена, брошенные графом Муравьевым, не успевшие окончательно заглохнуть за время генерал-губернатора Потапова.

Западный край — не Царство Польское. Край этот исконно литовско-жмудско-русская земля, и все, что напоминает о бывшем единении его с Варшавой, хотя бы такая мелочь, как езда цугом, с уносом, должно быть устранено.

Ковна. Вид на Старый город с левого берега Немана

Без участия западного края, как говорят несомненные авторитеты, нет польского вопроса; без податливости и слепого доверия русских — особничество западного края и его тяготение к Варшаве — не более как механический и химический nonsense. В 1610 году, в знаменитом сочинения «Фринос» Мелетий Смотрицкий оплакивает переход в латинство лучших православных дворянских родов Западной Руси: Чарторыйских, Вишневецких, Сангушек, Масальских, Сапеги, Гурки, Тышкевичей и многих, многих других. Прошло почти 300 лет, и хотя переход из православия в католичество законом запрещен, но не запрещено русским людям, носящим старые русские имена, поляковать вволю. не запрещено лицам, стоящим далеко не на низшей ступени местной администрации, утверждать, «что польского вопроса не существует» и что верноподданнические чувства на западной окраине нашей «таковы же как и в Москве»! Наркотические средства усыпления русских очень действительны, но со временем дозы их приходится увеличивать, и, наконец, они теряют способность усыпления совсем.

Линково поле, находящееся от города верстах в четырех, расположено на высокой горе; путь к нему идет по плотовому мосту через Вилию, и с крутого подъема вид на город очень красив. Подле моста ясно видна башня королевы Боны и остатки древней замковой стены. Видна и православная церковь св. Николая; здесь был до 1845 года католический монастырь. Николай I, в одну из частых поездок своих в западный край, едва не утонул в Немане, так как лед под экипажем проломился, и в память избавления повелел в 1853 году освятить опустевший костел во имя чудотворца Николая; в монастырских зданиях помещается теперь больница.

Следует вспомнить об одном легендарном рассказе, сохранившемся тоже от времени Николая I. В одну из поездок царя тогдашний губернатор, — имени не называют, — не желая, чтобы очи государевы видели массу серого, невзрачного населения всяких беспаспортных, распорядился об удалении их из города на гору, по пути, уже сделанному государем. Легенда говорит, не объясняя причины, что губернатор почему-то не сопровождал государя при его отъезде; можно представить себе его страх и удивление, когда государь, неожиданно изменив маршрут, очутился именно на той горе, на которой были скучены всякие порочные, и повелел всю эту массу народа послать в распоряжение губернатора обратно. Типична была, если только легенда — не сочинение досужего человека, картина появления могучего императора на временно населенной всяким сбродом горе!

Соседняя с городом местность, вдоль которой, по левому берегу Немана, широким венцом тянутся форты и батареи, чрезвычайно красива и напоминает многие места Тюрингии и Гарца. Глубокие долины, как, например, ручья Марвянки на левом берегу и скаты близ Наполеоновой горы, это — нескончаемый ряд очень хорошеньких панорам пересеченной местности, покрытой местами роскошной растительностью кленов, осокори, липы и дубов. рассказывали, что находящаяся недалеко отсюда долина Мицкевича еще красивее, чем то, что довелось видеть; Мицкевич был здесь где-то учителем, и имя его с тех пор присвоено долине. С одного из фортов видны строения Пожайского монастыря; монастырь этот и до сих пор прозывается «Камедулами», потому что он построен в XVII веке для монахов Камедульского ордена литовским канцлером Пацем и стоил восемь бочек золота; в склепе имеются гробницы основателя, его семьи и прислуги; он стал православным только в 1832 году. В монастырской ограде покоится Львов, известный автор народного гимна: «Боже, царя храни», умерший в 1871 году, недалеко отсюда в имении своем — Романи; здесь же жил на покое один из главных деятелей по воссоединению униатов, бывший минский архиепископ Антоний Зубко.

На обратном пути с левого берега Немана путники переехали по понтонному мосту, подле деревни Понемунь, получившей историческое имя вслед за переправой Наполеона. На самом деле место этой переправы, говорят, было выше и смотрел на нее Наполеон не с Наполеоновой горы, а с другого соседнего гребня. Гравюра Шамбре, 1823 — 1824 года, хорошо и ясно воспроизводит эту местность.

Ковна. Плавучий мост

Местность правого берега не уступает в красоте и игривости местности левого берега; воинственный вид фортов и батарей — тот же. Следует заметить, что крепостной гарнизон Ковны остается на зиму без церкви, и этому есть своя причина. Военный лазарет находился когда-то в Кармелитском монастыре; вслед за повстанием, он закрыт по распоряжению Муравьева, прячем, думал он церковь его перестроить в православную. Не разделяя по этому вопросу мнения своего предшественника, граф Тотлебен, говорят, по особому ходатайству местных жителей, возвратил это здание в лоно католической церкви. Здравый взгляд покойного графа Муравьева на действительное значение северо-западного края, как известно, должен был много раз уступать место другим взглядам, может быть, более гуманным, но, во всяком случае, непрактичным и не способствующим тому, чтобы твердо обеспечить, в чисто русских интересах, трудное управление этой областью.

Неман от Ковны до Юрбурга.

Значение этих мест для контрабанды. Характер Немана и плавание по нему. Желательные улучшения в судоходстве. Древние пажити Литвы и Жмуди. Место языческого «3нича» и «Ромновэ». Мифическое значение первого жреца и культа. Последние убежища европейского язычества. Исторические места.Характеристика литовских князей, клонившихся к Руси и православию. Приезд в Юрбург.

Ровно в час пополудни, 16 июня, отошел пароход «Мария-Антуанетта» от ковенской пристани; ему предстояло сделать до Юрбурга 87 верст. Часть реки Немана, с которой предстояло ознакомиться, и самое местечко Юрбург представляли два совершенно противоположные интереса; один из них, это — бесконечно древние пажити литовско-жмудской языческой святыни и истории, другой — характера вполне современного, животрепещущего, именно вопрос о контрабанде, которая именно здесь, в этих местах, свила свои теплейшие гнезда, — гнезда, до такой степени теплые, что если, согласно сведениям 1886 года, по всей европейской окраине нашей, включая северное поморье и моря Черное и Азовское, оценочная цифра контрабанды достигала 422.000 рублей, то здесь в одном вержболовском таможенном округ цифра эта достигает более чем половины всей суммы, а именно 232.000 руб. Понятно, как любопытен этот округ, включающий в себе вполне излюбленные немецко-еврейской деятельностью места. Прежде всего следует, однако, сделать краткую характеристику самой реки Немана, играющей далеко не последнюю роль в бытовой жизни западного края.

Красивые окрестности Ковны, с их холмами и долинами, с глубокой зеленью садов и рощ, как бы не желая отступать от глаз путешествующего, спускаются вниз по течению Немана, сопутствуя пароходу.

Возвышенности тянулись с обеих сторон, зелени много, и шпили и башни костелов то и дело мелькают как по берегам, так и вдали. Внешность обоих берегов вполне единообразна; но административные учреждения справа и слева парохода — совсем другие. Налево — Царство Польское, самое имя которого создано Александром I, Сувалкская губерния, в ней уездные начальники — маленькие губернаторы, и под ними низшие единицы власти — земские стражники; при этом всесословная волость, гмина, в которой помещик может быть войтом; направо — западный край, губерния Ковенская, с исправниками и урядниками и с волостью того же характера, что и в Великой России. Не думали, конечно, древние княжества Полоцкое и Мазовецкое, что далекое от них будущее, то есть настоящее время, исполосует в административном отношении так разнообразно их долгим временем слагавшиеся и распадавшиеся тела.

Обличие Немана и разнохарактерность бытовой стороны обоих берегов напоминали, как две капли воды, обличие другой реки, посещенной два года тому назад, а именно Западной Двины. Но существенная разница между ними та, что Двина принадлежит нам вплоть до самого устья, до Усть-Двинска, тогда как Неман изливается в море в пределах Пруссии. Не говоря о крупных неудобствах, зависящих от этого, изменить которые не во власти нашего правительства, есть многие другие, которые могут быть облегчены. Так, по отзывам местных жителей, местные международные законоположения могли бы быть пересмотрены для уравновешения прав обоих соседних государств, и тогда, может быть, были бы удалены также и те три поперечные сети, которые поставлены теперь поперек реки Немана в Пруссии (так говорили) и совершенно закрывают рыбе возможность побывать и в русской части реки.

Вся длина Немана 830 верст (суда ходят на 730). В Ковне ширина его около 100 саж., в Юрбурге 135, при глубине от 3 до 12 футов и быстрине около 6 верст в час. Самые крупные суда, спускающиеся сверху, это — витины, поднимающие до 15.000 пудов груза; затем следуют вайдаки — 4.500 пудов, барки и полубарки от 2 до 5.000 пудов; снизу из Пруссии приходят баты и берлинки, груз которых не превышает 5.000 пудов. Плотов, если судит по тому, что довелось видеть в устьях Вилии, Невяжи и Дубиссы, сплавляется чрезвычайно много.

Довольно живая местная деятельность могла бы еще более развиться, если бы были исполнены некоторые справедливые пожелания. В проезд путешественников Неман вступил в период мелководья. На протяжении 87 верст от Ковны до Юрбурга оказалось в это время шесть препятствий, в виде песчаных мелей, для той осадки судов, при которой судоходство считается здесь возможным, а именно при осадке в один аршин. Наиболее затруднительные перекаты следующие: у деревни Вершва, в 3,5 верстах ниже Ковны, у деревни Кольве, в 47 верстах, и Элсоноров, в 70 верстах. Изменения песчаного русла реки настолько часты и капризны, что служащим на перекатах, проверяющим фарватер, приходится почти ежедневно переставлять знаки.

Аршинная осадка судов и узкость хода, очевидно, препятствуют развитию бойкого судового движения. Между тем оно могло бы развиться в значительно больших размерах, чем грузовое движение железных дорог, идущих параллельно реке, так как провозная плата по реке могла бы быть меньше во много раз против железнодорожных тарифов. С улучшением сплавного пути к заграничным рынкам, омывающего с притоками весь северо-западный край, все произведения этого края, которые не выдерживают провозной платы по железным дорогам, могли бы найти удобный сбыт за границу, а такими произведениями мы богаты. Кроме местного значения, Неман имеет огромное значение, как путь, входящий в состав Огинской системы, которая при некоторых улучшениях могла бы доставить весь груз, отправляемый теперь с многочисленных пристаней днепровского бассейна водой до полесских железных дорог в десятках миллионов пудов, в обход системы.

По отзывам грузоотправителей, улучшение Немана до осадки судов в меженное время в ¹/₂ сажени дало бы возможность начать правильное и бойкое товарно-пассажирское и буксирное пароходство, а по отзывам людей, сведущих в технике, выправление реки в пределах всего Немана потребовало бы ежегодного расхода только в несколько десятков тысяч. Следует заметить, что лет десять тому назад Неман даже в таком состоянии, в каком находится он теперь, сплавлял в двадцать раз более настоящего количества хлебного груза; движение хлеба почти прекратилось, потому что страховые общества с 1883 года отказались от страхования груза на этой реке, во-первых, вследствие значительных и опасных препятствий, во-вторых, вследствие сделок с агентами (евреями) относительно умышленного затопления страхованных грузов в судах. В настоящее же время все судоходство заключается в движении плотов за границу и небольшого количества хлебных грузов с берегов Немана.

Средним числом рекой Неманом отправляется до 2.500 судов с грузом, преимущественно с хлебом, в 7.000.000 пудов, и до 8.000 плотов, причем ценность плотов и груза определяется в 4 миллиона рублей. Почти все это количество, за исключением 2.000 плотов (для местных нужд), отправляется чрез Ковну в Пруссию (плоты в Ковне перевязываются более длинные). Приходит же из Пруссии в город Ковну и направляется выше до 1.000 судов с различным грузом в 1.200.000 пудов.

Для усиления деятельности Немана и противодействия боевым пошлинам Пруссии на русские произведения, конечно, желательно было бы восстановить старый проект, отчасти уже выполненный, — соединения Немана с внндавским портом, а именно реки Дубиссы, впадающей в Неман ниже Ковны в 42 верстах, с глубокой рекой Виндавой; канал и несколько шлюзов были построены, кажется, в 40-х годах, но работы почему-то не окончены. С улучшением Огинской системы и Немана можно было бы считать Черное и Балтийское моря действительно соединенными в пределах русских владений. Улучшение Немана было бы полезно не только в видах развития отечественной торговли, но и в стратегическом отношения, для подвозки войск и провианта к ковенским крепостям и к укрепленным лагерям и фортам, поднимающимся на берегах реки.

В плесе от Ковны до Юрбурга совершают правильные рейсы до пяти пассажирских и несколько немецких товарных пароходов.

На всех пароходах и берлинах, кроме парохода «Мария-Антуанетта», командиры и прислуга — прусские подданные. Местное судоходное начальство упорно борется, заставляя их плавать по русским правилам, которых они не хотят исполнять, считая свои, немецкие, более удобными. Инженер, заведующий судоходством, сделал недавно распоряжение, чтобы команда на пароходе производилась не иначе как на русском языке, но, несмотря на энергические требования, не может ничего сделать, так как вся прислуга почти совершенно не говорить по-русски: удалить же ее нельзя, потому что нет прямых законов о количестве иностранной прислуги, допускаемой на русских речных судах. Вообще немецкая и еврейская эксплуатация судоходства настолько велика, что борьба с ней становится здесь без помощи правительства совершенно невозможной.

Для местного судоходства было бы весьма полезно поддержать пароходное дело г. Ласси, на судне которого «Мария-Антуанетта» путники следовали. С 1855 года ковенским помещиком Ласси, потомком двух известных военачальников наших войск в XVIII веке, открыто пароходное движение по Неману в тех частях реки, где ранее его не было вовсе, как-то: от города Гродны вверх до местечка Мосты и станции Неман и от Гродны вниз по течению до Друскеник и до Ковны. Опыт, произведенный первыми глубоко сидящими пароходами, например, «Марией-Антуанеттой», доказал полную возможность развить правильное пароходное движение по реке в продолжение всей навигации.

Для постройки мелкосидящих пароходов, более соответствующих условиям Немана, г. Ласси устроен машиностроительный завод с верфью в его имении Горны, в 15 верстах от Гродны, подаренном деду его, генералу от инфантерии Ласси, внуку фельдмаршала, Александром I. Устроить этот завод было необходимо, вследствие совершенного отсутствия подобных заводов в крае. Специально изучив в Англии систему и конструкцию судов с мелкой осадкой, построенных в 1885 году для английских военных целей на реке Ниле, г. Ласси удалось создать тип судов, вполне пригодных для плавания со значительным грузом до 5.000 пудов по таким рекам, как Неман. Развитие этого дела до крупных размеров, несомненно может оказать большие услуги как нашей торговле, так и судоходству по Неману.

Не успела «Мария-Антуанетта» пройти мимо устья Невяжи, как глянули на левом берегу Сапежишки, в четырнадцати верстах от Ковны, костел которых стоит на том самом месте, где в священной роще горел некогда святой огонь «Знич»; немного далее на правом берегу, пройдя Вильки, древне-литовскую крепость XIV века, на правом же берегу, при впадении реки Дубиссы, виднеется Средник, одно из последних убежищ язычества, его святая святых — Ромновэ.

Ромновэ — это священная роща языческих литовцев. и всесильный, вполне таинственный по значению своему первый жрец, носивший нарицательное имя «криве-кривейто», один жезл которого, предъявленный его посланцем, повелевал языческими королями и князьями, имел свое главное местопребывание в древнейшем Ромновэ, в нынешней Восточной Пруссии, на реке Алле, подле местечка Шипенбейль; слово «ромновэ» означает место, полное благочестия. Когда Болеслав Польский в 1015 году вторгся в Пруссию, он сжег древнейшее священное Ромновэ и обязал языческую страну креститься. Священный огонь языческой рощи, потушенный на древнем пепелище, многократно возникал впоследствии в других местах и в последний раз блеснул он именно здесь, при впадении Дубиссы в Неман, на острове, подле литовской крепости Внесена, построенной в XII столетии.

В ряду многих закатившихся исторических величин, верховный жрец языческой Литвы «криве-кривейто», с VI по XI век, занимал совершенно исключительное положение и является богатым типом для литературного описания. Наибольшие подробности об этих мифических главарях литовского язычества дает нам орденский хроникер Дусбург (XIII-XIV века). В стране древнего Ромновэ высился дуб, в трех углублениях или нишах которого помещались изображения: Перкуна (бог солнца, с красным лицом, окруженным лучами), Петримпа (бог источников, плодородия — безбородый юноша) и Пиколя (бог луны, смерти, несчастий, с лицом смертельной бледности, седой, с белой повязкой на голове). Пред Перкуном горел неугасаемый огонь; решения главного жреца криве-кривейто считались бесконечно длинным белым поясом, опоясанным семь раз семь, то есть 49 раз, и колпаком, похожим на сахарную голову. Криве окружали вайделоты и вайделотки; последние, за нарушение целомудрия, наказывались смертью. Еще лет восемьдесят тому назад стояли в Курляндии святые дубы — память язычества, последний отклик погасшей власти верховного жреца, не имевшей себе равной и распространявшейся почти на всем протяжении от Балтийского моря до Карпат.

Разрушая древнейшее Ромновэ, Болеслав Польский уничтожил главный духовный центр многочисленных литовских народностей; было вслед затем, как сказано, несколько Ромновэ, несколько криве-кривейто, но власть их являлась только местной властью, в том или другом племени, и объединить всех литовцев для дружного отпора христианству не могла. Эти Ромновэ находились, поочередно, в жмудских землях, подле Немана. Последнее Ромновэ, говорит Коялович, находилось в Вильне, при впадении Вилейки в Вилию, где теперь высится костел, в колокольне которого, будто бы, имеются кирпичи этого последнего святилища. сохранилось предание, будто последний криве-кривейто Гинтовский, спасшийся после разорения виленского Ромновэ, в 1413 году, жил в деревне Онкапне, на границе Ковенского и Поневежского уездов. Если это справедливо, то можно предполагать, что Ромновэ, находившееся подле Средника, предшествовало вилейскому. Подле него шли неоднократно битвы литовцев с балтийскими рыцарями, уничтожившими это местное Ромновэ в 1294 году. Не надобно забывать, что литовские и чудские племена в те годы были последними язычниками Европы, и что мысль крестовых походов могла применяться только к ним одним.

Один только перечень имен собственных тех мест, вдоль которых шла «Мария-Антуанетта», напоминал длинные страницы местных летописей: Велиова, Равдан, замок Гелгуда, Скирстьмонь. Нынешние имена местечек и поместий совершенно заменили собой временные имена, данные им когда-то немецкими рыцарями; так исчезли: Коврадсвердер, Гейлигенбург, Мариенвердер, Фридсберг, Байерсбург и др. Здесь именно, в этих местах, словно нанизаны одни подле других крупнейшие исторические имена князей литовских: Витена, Ольгерда, Гедимина, Кейстута, Витовта, Свидригайлы, отстаивавших свою независимость от Польши и немецких рыцарей. Нет места вдоль этих красивых берегов, где бы не побывали названные князья много раз; урочища и замки исчезали, возникали новые, перестанавливались и переходили здесь из рук в руки с быстротой театральных декораций, и этим свидетельствуется воочию, что и история, в некоторые свои периоды, не признает медленности в поступательном своем движении.

Странно и даже не совсем понятно, почему здешние польские дворяне, владеющие теперь этими местами, с такой любовью рассказывают путнику о великих людях литовского былого, действовавших здесь; в этом есть какая-то невероятная непоследовательность. Все ши почти все, перечисленные выше государственные деятели, древне-литовской истории, принадлежали времени свободы Литвы, времени независимости её от Польши; все они бились с Польшей и, что еще важнее, тянули к русской народности, к православию, держались русского строя жизни и русского языка!

Для того, чтобы более наглядно изобразить тот, почти 150-летний, период литовской истории, в течение которого она дала своих собственных, лучших князей, — период, оканчивающийся первой, насильственной унией с Польшей в 1413 году, период в котором связь Литвы с православием и русской народностью вела ее, — так казалось, по крайней мере — к прочному объединению с возникавшей Россией, необходимо привести следующую табличку:

От двух братьев Витена и Гедимина начался, после смутных времен, вызванных смертью Миндовга, убитого в 1263 году, новый, славный литовский княжеский род. Хотя, надо заметить, уже сын этого полумифического Миндовга, Войшелк, принял не только православие, но и монашество. но родственное тяготение к Востоку, к России, сказалось еще полнее в династии, утверждавшейся на литовском великом княжении обоими братьями.

Витен то и дело отражает немецких рыцарей и поляков; но действительным устроителем Литовского государства является Гедимин, хорошо понявший значение для него русских сил, что и не могло быть иначе, потому что 2/3 его земель были русскими. Хотя в тяжелую пору борьбы своей с немецкими рыцарями, приискивая опоры, Гедимин переговаривался с папой о допущении в Литве католичества, но уже немецкие летописцы сказывают, что Гедиминова литовская сила возрастала от русских и большая часть сыновей его были православными. сам он оставался, правда, язычником, но жены его, Ольга и Ева, были православными княгинями, и русский язык, как свой язык, распространялся далеко на юг до самого Киева, присоединенного им к своим владениям. По смерти Гедимина, литовское княжение распадается на две части при двух его сыновьях Ольгерде и Кейстуте; но и тут продолжают первенствовать те же основные черты, хотя и в противоречивых проявлениях.

Ольгерд настойчиво следовал русскому направлению. Владения его доходили до Коломны и Можайска, он покровительствовал Новгороду, Пскову и Твери, и могло казаться одно время возможным то, что, вероятно, мерещилось в мечтах самому Ольгерду, что он, а не московский великокняжеский дом, объединит под своим скипетром всю Россию. Он был два раза женат на русских княжнах Марии и Юлиании, был крещен в православную веру, принял пред смертью, подобно Войшелку, схиму, и, как справедливо замечает Коялович, при нем русский язык стал языком высшего литовского сословия, языком государственным, и нет сомнения в том, что признаны были для русского населения «Русская Правда» и устав Св. Владимира. Что касается брата его Кейстута, с помощью которого Ольгерд сел на великокняжеский литовский престол, то он, правда, отличался особенной ревностью к язычеству и сидел в коренной Литве и на Жмуди, но это не мешало ему, язычнику, сохранять истинно-братские отношения к православному брату Ольгерду, и многократно воевать с Польшей, в которой он ясно предчувствовал смертельного врага своей земли. Он задавлен в 1383 году, по повелению племянника своего Ягайлы.

Русское направление литовской жизни, ясно намеченное Гедимином и Ольгердом, и вражда с Польшей, входившая в программу Кейстута, уже в следующем колене, в двух братьях Ягайле и Свидригайле и двоюродном их брате Витовте, находят себе три совершенно противоположные воззрения и изменяют развитие литовско-русской жизни в развитие польско-литовское.

Ягайла, сын русской княгини Юлиании, крещеный в православие и выросший под сильным русским влиянием, сразу воплощает в себе самый отвратительный тип политического проходимца. Для противодействия дяде своему Кейстуту и двоюродному брату Витовту, в видах объединения Гедиминова княжения, он дружится со злейшими врагами страны — балтийскими рыцарями; он соединяется с ханом Мамаем во время Куликовской битвы против Москвы и, наконец, в видах обеспечения себя и против Витовта, и против Москвы, бросается в открытые объятия Польши. Там, знал он, существует молодая королева Ядвига, и любит она, обручена и устраивает свидания с австрийским князем Вильгельмом, что не помешало Ягайле, зная, что поляки не пожелают иметь королем немца, явиться в качестве жениха. Невзрачность Ягайлы и его «волосатость» вызвали необходимость отправить из Польши особого посла для его осмотра. Осмотр оказался удачен, потому что слабой, небольшой и изнуренной смутами Польше нужен был союз с обширной и могущественной Литвой. Австрийский князь был удален, и Ягайло в 1386 году приезжает в Краков, принимает латинское крещение, уже будучи крещен в православие; женится на Ядвиге и, коронуясь польским венцом, соединяет его на своей голове с короной великого княжества Литовского. Этим актом обусловились все последующие судьбы Литвы и её долгая оторванность от России.

Одним из деяний, способствовавших возвышению Ягайлы, было то, что, коварно захватив дядю своего Кейстута, он удавил его в тюрьме, что не помешало ему крестить в Вильне язычников в католичество; причем проповедником являлся он сам, подносил веру на острие меча, а христианские имена давал «по кучкам» людям, приведенным для крещения на берег Вилии.

В Витовте, двоюродном брате Ягайлы, воплощается второй тип отношений Литвы к России. Хотя при дворе его, жившем то в Вильне, то в Луцке, еще были в ходу, по преданию, русский язык и образованность, но он все-таки упустил из виду основную мысль Гедимина и Ольгерда, и отшатнулся от русской основы. Побывав в свое время язычником, православным и, наконец, католиком, он с 1413 года, от времени сейма поляков и литовцев в Гродне, обусловил переход высшего литовского сословия к польщизне, с принятием им католичества вместо православия, и надолго отстранил Литву от России. Полное царство католицизма началось в Литве именно с него, хотя и он, как известно, не раз замышлял отделаться от Польши и возложить на себя самостоятельную корону.

Витовту, с утверждения Ягайлы, наследовал в великом княжестве Литовском брат Ягайлы — Свидригайло. В этом князе еще раз, с полной возможностью успеха, проснулись, вспыхнули и воплотились русские думы и православные надежды. Хотя он, по примеру Ягайла и Витовта, в 1386 году, перешел из православия в католичество и тоже вел переговоры с папой о соединении церквей, но опору свой чувствовал он в русских, в православных, и, будучи выдвинут вперед русско-литовской партией, он не замедлил объявить союз Литвы с Польшей пагубным для Литвы. В июне 1431 года начались междоусобные войны между двумя братьями, между королем Польши и великим князем Литвы, между католиками и православными, ставшими за Свидригайлу. Дело испортил себе сам Свидригайло, и последняя попытка его кончилась поражением при Вилькомире в 1435 году. Скоро вслед за тем на польском престоле и в литовском великом княжении сидело одно лицо — Казимир, а в Литву потянулись не только католики, но и иезуиты, введена инквизиция и, наконец, уния церквей.

Но могут возразить, что эти православно-русские веяния в литовском былом принеманской страны дело такое далекое, что на него и ссылаться нельзя, что это все было, да сплыло, и что западный край давно признал свое единение с Польшей и католичеством и видит в нем, а не в России, основы своего преуспеяния.

Что древнее единство с Русью и с православием гораздо более живуче в западном крае, чем это полагают, свидетельствует очень многое. Что литовско-языческая народность Литвы легко могла быть преобразована в православно-русскую, подтверждают сами польские писатели: Нарбут, Ярошевич, Чацкий и др.; о древней прочности православия в стране свидетельствует то, что ко времени крещения Литвы православными были 56 князей, 16 русских княжон находились в замужестве за литовскими князьями и 15 литовских княжон было выдано за русских князей. Литовские статуты в XVI и XVII веках издавались и печатались здесь на русском языке; в судах и с властями говорили по-русски, и 1-й пункт IV отдела литовского статута обязывает земского писаря писать исключительно на русском языке, а не на ином каком-либо. Наконец, крупнейшим доказательством живучести православия во всем западном крае, который, как местопребывание нынешней польской интеллигенции, поляки считают своим, служит вся кровавая история унии, от Вильны начатая на юг к Холму и дальше в казачьи степи малороссийского приднепровья.

Какая же это польская страна западный край, когда она потратила столько крови, чтобы бороться с Польшей и католичеством? Как же объяснить себе любезное отношение нынешних польских землевладельцев западного края к древним именам литовских героев, не желавших Польши, а желавших России? И как же, если признать, что западный край не Польша и не Россия, а сам по себе, как же не согласиться, что право считать его своим принадлежит гораздо более России, государству могущественному, фактически существующему, приобретшему этот край потоками русской крови, чем Польше, государственность которой схоронена и только старается жить посмертным существованием? Кто же вздумает утверждать без великого оскорбления истины, что надпись на выбитой при Екатерине II медали по случаю второго раздела Польши: «отторженное возвратих», — несправедлива и самозванна?

Нельзя было не прийти к этим мыслям, плавая вдоль живописных берегов Немана, мимо Велионы, в одном из холмов которой покоится Гедимин, великий князь литовский, убитый в 1341 году балтийскими рыцарями при осаде близ лежащего Байерсбурга; он убит каменным ядром, из огнестрельного оружия, впервые примененного в этих местах немцами для распространения христианства. Должно быть, по преданию, местные польские люди немцев не любят и выражаются иронически насчет того, что «нынче предпочитают населять край немцами, а не поляками».

Вид реки Немана возле Гродны

Удивительна в самом деле судьба этого народа и местной польской интеллигенции. Интеллигенция эта была когда-то действительно местной народной литовской. С легкой руки Ягайлы и Витовта, перевалила она из православия в католичество и, так сказать, пропитавшись римскими взглядами, вернулась назад и села опять на свои прежние места! Вернувшись к старому очагу, католизовала она и католизует всеми правдами и неправдами; но живет она в народе чуждым элементом, и вся жизнь народа западной России, говорит совершенно справедливо Коялович, остается жизнью народа уединенного, лишенного своего родного, надежного, образованного сословия и потерявшего почти всю свой родную веру; нет у этого народа почти совершенно и среднего сословия, и поэтому нет в нем элементов, которые бы сознательно представляли его жизнь и развивали ее по родным её началам.

Юрбург.

Прибытие в Юрбург. Русская церковь. Песни и пляски жмудинов и литовцев. Значение вержболовской таможни.

По времени прибытия путников в Юрбург, находящийся в Россиенском уезде, легкая темнота теплого июльского вечера медленно одевала маленькое местечко. Небольшая местная церковь, как и значительная часть домов местечка, окружена густой зеленью; самая церковь очень не велика, имеет один алтарь и покрыта десятигранным шатром. В этот вечер путники присутствовали на народном гулянье жмудинов, состоявшемся на широком лугу.

Пляски жмудинов, исполнявшиеся и народном празднике, вовсе не характерны, медленны; особенной грации или красоты в этих вертевшихся людях не найти, полька и вальс пустили глубокие корни, совершенно также как между эстами и латышами прибалтийских губерний; народные танцы точно вытравлены. Заунывны и сродни нашим песни. Вот для характеристики, насчет музыкальности языка, слова последнего куплета одной из песен, музыка которой действительно не лишена мелодичности:

Это значит в подстрочном переводе:

Особенной звучности, как видно, в языке нет, но довольно своеобразная, а для филологов любопытна, близость созвучий в словах «кад аш» и «когда ж» и «мани иоуна», «меня юную».

Хотя несомненно, что на народном празднике участвовали главным образом жмудины, но, вероятно, имелись тут и представители другой части литовского племени, собственно литвины. Всех литовцев около 1.400.000, живущих; главным образом, в губерниях Ковенской и Витебской; ⁹/₁₀ этого числа находятся под скипетром России и только ¹/₁₀ принадлежит Пруссии. Совершенно верно выдвигает на вид Гильфердинг то, что признано всеми языковедами Европы, а именно, что нынешняя речь литовского крестьянина во многом гораздо более первообразна, чем язык древнейшего литературного памятника Европы — Гомера. сохранение этого доисторического типа языка совершенно сходствует с сохранением в тех же литовских лесах единственного представителя доисторического царства животных — зубра. Литовский народ был последним из арийских племен Европы, принявшим христианство. Еще в XVII веке польский писатель Ласицкий сообщал, как о современном ему факте, о поклонении Литвы языческим богам. литовские предания о происхождении кукушки, соловья, ласточки, вполне соответствуют мифическим легендам Греции, с некоторой разницей, конечно; и если у грека были только три парки, прявшие человеческую жизнь, то у литовца оказалось их целых девять.

Перечислять в этом любопытном направлении характерные доисторические особенности литовского и жмудского племен можно бы было и дальше, но достаточно сказать, к стыду нашему, на что указывает тот же Гильфердинг, что если, что сделано для изучения быта литвинов и их языка, то сделано это не для ⁹/₁₀ литовского племени, находящегося под русской властию, а для ¹/₁₀ его, находящейся под властью Пруссии. Немцы и литвины, принадлежащие Пруссии, выдвинули не одного деятеля этой научной разработки.

Есть, правда, и между русскими литвинами баснописец Станевич, поэты Пашкевич и Дроздовский, ученый исследователь Лаукис и другие. но, к сожалению, вся образованная и просветительная деятельность этих людей в Литве всегда оставалась монополией руководивших ею ксендзов; и русский человек, который пожелал бы узнать что-либо о литвинах, должен изучить сперва язык польский и затем уже чрез его посредство ознакомиться с языком и народностью литовской, бесконечно любопытной во многих и многих отношениях.

Чрезвычайно трудна, в этом отношении, задача местных деятелей министерства народного просвещения. В сборнике сведений о средних учебных заведениях Виленского учебного округа, в довольно длинном перечне истории гимназий, семинарий и училищ, остается постоянно на виду один и тот же факт, имевший место во всех центрах западного края — Вильне, Гродне, Минске, Витебске, Полоцке, Могилеве и др.; факт с особенной характерностью выступающий в ковенской гимназии, составляющей для жмудинов и литовцев ближайший высший образовательный центр. На слишком двухвековую деятельность заведения, менявшего свои имена, только в последнее двадцатилетие русское начало воспитания жмуди и литвы сменило упорное римско-католическое. Между жмудинами и евреями замечается в последние годы стремление выселяться в Америку; как на причины этого указывали — на высокие пошлины на хлеб и, вследствие того, на падение хлебопашества. Избегнуть последнего можно было бы тем, чтобы направить наш хлеб на Англию, Швецию и Норвегию чрез Поланген, изменив нынешний невыгодный путь его на Либаву и Пруссию, которым обусловливается значительное вздорожание. В связи с этим находится и выраженное здесь, на месте, пожелание, чтобы Поланген был признан портом и в нем устроена портовая таможня (сухопутная уже имеется), хотя бы низшего класса.

В Россиенском уезде, в состав которого входить местечко Юрбург, жителей, не считая мелких подразделений, состоит по вероисповеданиям:

Православных — 4.291, приходов — 2

Католиков — 170.654, " — 35

Лютеран. — 11.654, " — 7

Евреев — 44.954, молитвенных дом. и синагог — 45

Главные фабричные и заводские производства уезда:

Мукомольное — на 341.000 р.

Винокуренное — " 188.000 "

Большая половина крестьян имеет здесь надела свыше десяти десятин. В самом Юрбурге жителей 2.838 и в том числе евреев 2.086; этой окраской отличаются почти все, чтобы не сказать решительно все, местечки нашей западной окраины.

Нет места по всем неизмеримым границам России в таможенном отношении более любопытного, чем наш вержболовский округ, в состав которого входит и Юрбург, со своими таможенными разветвлениями. В одном Россиенском уезде четыре таможни, три таможенных заставы, четыре переходных пункта: Полейкская брандвахта на Немане и два отдела таурогенской бригады пограничной стражи. Охранение границы лежит на таурогенской и вержболовской бригадах (всех бригад по западной границе 9), а таможенный надзор сосредоточивается в Ковне, в управлении вержболовского таможенного округа. Путешествующим за границу русским очень хорошо знакомо только одно имя «Вержболово», все же остальные собственные имена перечисленных выше узлов таможенно-пограничной сети, оставаясь для них тайной, очень хорошо известны вполне организованным кучкам контрабандистов.

Из официальных данных видно, что по всей европейской границе, не исключая морей Ледовитого и Черного с Азовским, в 1886 году задержано было товаров по ценности их на сумму 422.000 руб. Сумма эта по округам распределяется следующим образом:

Беломорский — 197

Петербургский — 498

Рижский — 3.626

Вержболовский — 232.633

Калишский — 96.842

Радзивиловский — 7.302

Бессарабский — 76.453

Южный — 582

Варшавский — 4.490

Если судить о времени задержания контрабанды, то особенно излюбленных для неё месяцев нет: она, так сказать, течет безвременно, всегда. По-видимому, самые большие холода (январь, февраль и декабрь) не по сердцу контрабандистам и ценность задержаний вертится около 10.000 руб., тогда как в остальные девять месяцев она близка к 20.000 руб., причем около 30.000 руб. дают месяцы август и сентябрь, когда ночи вполне темны, а холода еще не достигли крайних пределов.

Не лишено значения и то, какие именно предметы в наибольших суммах значатся в числе задержаний; по сведениям за 1885 год по европейской границе задержано:

Вне таможенной черты:

Хлебные спиртные напитки —  на 123.066 руб.

В бочках — «52.919»

Чай — «47.679»

Шерстяные изделия — «46.696»

Шелковые — «26.219»

Домашние — «16.696»

Бумажные — «12.262»

Платье и белье — «10.671».

В таможенной черте:

Бумажные изделия — на 5.935 руб

Шелковые — «5.594»

Шерстяные — «3.561»

Платье и белье — «4.742»

Чай — «3.180»

Хлебные спиртные напитки — «2.994»

Орехи всякие лесные — «2.528»

Составные лекарства — «2.286»

Замечательно, с какой чувствительностью отражается в местных таможнях всякое, даже еще только обсуждаемое в высших правительственных сферах, мероприятие. Таможни — это действительные пульсы жизни: так, с усилением пошлины на чай, по мере разработки вопроса о бандеролях (совершенно необходимых, так как они сразу проявили бы свое воздействие на чай контрабандный, спитой и капорский), то и дело возрастало тайное его водворение; в «свином вопросе» проводится в практику русская система двухсторонней охраны, ни туда, ни сюда, сама по себе очень честная, но она убивает свиноводство по всей западной окраине нашей; увеличение немецких пошлин на хлеб немедленно уменьшает успехи скотоводства, земледелия и увеличивает эмиграцию; наконец, за все время разработки в правительственных сферах закона о лесоохранении, ныне уже действующего, замечалось значительное увеличение вывоза леса, и т. д.

Гродна. Осовец.

Гродна. Вид города. Историческое. Прежние православные судьбы. Замечательная святыня Коложанской церкви. Проезд чрез Белосток в Осовец. Впечатление, производимое крепостью. История её возникновения. Укрепление нашей западной границы.

Гродна очень хорошо видна от лагеря, расположенного на возвышении. Древний русский город, впервые упоминаемый в 1120 году, когда князем его был правнук Ярослава I, Всеволод, напоминает собой знаменитую гравюру 1568 года, один экземпляр которой находится в Императорской публичной библиотеке. Гравюра эта резана Цюндтом, рисунок делал Адельгаузер; в немецком объяснительном тексте сказано, что в тогдашней Гродне представлялись его королевско-польскому величеству прибывшие на сейм 1567 года посланцы от великого князя Московского, в почтенном числе 1.200 человек. Да уж не на этом ли ноле, на котором раскинуты теперь палатки лагеря, приняты были по одиночке королевско-польским величеством посланцы русские, турецкие, татарские и валахские? В известном издании Ровинского «Достоверные Портреты» приведено современное описание этих посольств, причем сказано, что первым было принято именно русское посольство, великолепно одетое.

Помимо этой гравюры, есть еще другой вид Гродны, снятый в 1593 году с литографской копии картины, которая не сохранилась или, по крайней мере, неизвестно, где находится; оба вида, в особенности последний, благодаря сохранившимся очертаниям берегов Немана и основным линиям шпилей церковных, вполне узнаваемы и сегодня. Неман в Гродне, конечно, значительнее уже, чем в Ковне; но извилистость течения и крутизна берегов совершенно сходны; зелени в окрестностях меньше, чем в Ковне, и нет здесь таких красивых пригородных долин, как там.

В Гродне, в самом передовом в эту сторону пункте древнего русского населения, православная святыня имеет красноречивого представителя древности в развалинах так называемого храма «на Коложе». Сыновья названного выше князя Всеволода — Борис и Глеб оставили по себе в ней память.

Город Гродна. Общий вид

Еще в самом конце XVI века существовало здесь, помимо Коложанской церкви, еще пять или шесть других православных храмов, поминаемых в метриках и инвентарях. Современный тем дням хроникер Стрыйковский, рассказывая о пожаре, уничтожившем город еще в конце XII века, говорит, что в нем сгорело «множество» церквей. Эта преемственность православной святыни была резко и надолго оборвана польско-литовской унией, я польская интеллигенция признает «своим» городом Гродну и теперь. Здесь же в повстанье 1863 года гродненский предводитель дворянства граф Старжинский, начиная с первого съезда помещиков, руководил всем делом, написал свой знаменитый «мемуар» о необходимости польского самоуправления в западном крае и был арестован в момент подготовки им повстанской шайки.

Вот на какое расстояние было отдалено от Русской земли то место, которое еще в XII веке считалось самым западным её пределом; оно то и дело переходило из рук в руки, от немцев к полякам и обратно, но еще при Гедимине, в начале XIV века, прославившимся правителем Гродны был человек русский — Давид, напоминающий Довмонта Псковского и Александра Невского, страшный и немцам, и полякам. Здесь, в Гродне, жил в юности своей литовский князь Казимир Ягайлович, страстно любивший Литву, не хотевший знать Польши, но здесь же в старости передавшийся полякам и ксендзам; здесь, как видно, из льготы польской королевы Боны, которая, к слову сказать, торговала различными назначениями на должности, — льготы, данной в 1541 году, всех членов городского управления, за исключением только одного войта, было по два: один русский и один литовский. Затем, наступило полное ополячение, и мероприятия, имевшие место при императоре Павле I и, значительно позже, при генерал-губернаторе Потапове, конечно, не способствовали возвращению края к древнерусским преданиям.

Надвинувшиеся к самому берегу Немана, то и дело обваливающиеся, развалины Коложанской церкви — это XII век. её судьба, как две капли воды, напоминает судьбы всего православия в западном крае. Вот она — согласно исследованию г. Дикова. Предание сообщает, что Витовт, напав на псковский город Коложу и разрушив его, перевел 11.000 пленных именно сюда, в Гродну, где они и возобновили старую церковь, высившуюся здесь от времени русских удельных князей, еще до принятия Литвой христианства. Был тут в свое время и русский монастырь, имевший свое самоуправление и свои средства, но, меняя светских покровителей, беднел, и ужа в конце XVI века должен был продавать священные сосуды, так что самое служение сделалось невозможным, а надзор за зданием перешел в руки арендатора-еврея. Внутренность церкви служила тогда логовищем для скота; окон и дверей не было, и, наконец, она начала осыпаться. Уже в 1738 году, как это значится в инвентарном описании церкви, пришлось подпирать её стены. В 1845 г. обвал дошел до южной стены церкви, и богослужение в ней прекращено вовсе; в 1853 году вся южная стена и половина западной рухнули в Неман. Это случилось 1 апреля; не приходилось ли это в том году на Святой Пасхе? Проблеском новой жизни на старом пепелище храма явилось впервые устройство при губернаторе Зурове, в 1873 году, в алтарной части церкви часовни Бориса и Глеба.

Гродна. Вид центральной части города

Должно надеяться, что остатки этого древнейшего памятника православия в этом крае не свеются в ничто; существующее в Гродне Борисоглебское братство не могло не обратить внимания и на эти развалины. Теперь, как было замечено, настало для края благоприятное время, и местные русские могут смотреть вперед с уверенностью в успехе своего правого дела.

Гродна. «Новый замок» — место последнего польского сейма 1795 г.

Гродна, как и вся Литва, переживала тяжелые времена; хотя тут хозяйничали, главным образом, поляки, но побывали неоднократно немцы, шведы, русские, а ранее прочих, в 1241 году, даже татары, взявшие приступом замок, причем погибли в битве князь Юрий Глебович и все его войско, и вся окрестная страна опустошена.

Тут имели неоднократно место польские сеймы; тут в XV и XVI столетиях жили, а теперь покоятся вечным сном бывшие властители Польши, из которых последний нам особенно памятен — Казимир IV (у. 1492) и Стефан Баторий (у. 1586). Город Гродна отличался всегда особенно здоровым климатом, и очень любопытно сведение о том, что и в настоящее время, согласно статистическим данным, смертность в нем не превышает 2%, а это minimum для всей России.

Перечисление главных исторических данных касающихся Гродны было бы не полно, если не вспомнить, что Андрусовский мир был утвержден со стороны поляков здесь, на сейме 1678 года; что в 1705 году в Гродне свиделся Петр Великий с королем польским Августом II, для принятия оборонительных мер против Карла XII; что здесь же, наконец, совершилось и знаменитое «finis Poloniae», отречение от польского престола короля Станислава-Августа. Пред разделом Польши Гродна не отставала почти ни в чем от Вильны, но затем лишилась своего сеймового значения, и блиставший танцовщицами балет её переехал в Варшаву; с 1802 года город сделался губернским.

Было около четырех часов дня, когда путешественники прибыли в крепость Осовец, расположенную на самой границе Гродненской губернии так, что один из фортов её находится в Ломжинской губернии. Холодная дождливаяпогода не помешала путешественникам объехать все форты крепости, едва только оконченной.

Вопрос об укреплении этой местности возник еще в 1873 году. Тогда же был выработан грандиознейший план сильной крепости; её ядром предполагалось сделать местечко Гониондзь, колокольня которого виднеется с высоких валов одного из крепостных фортов Осовца. Смета была, конечно, обширнее самого плана, и приступать к его исполнению оказалось совершенно невозможно. Наступил 1881-й год, и вопрос об укреплении всех западных крепостей наших поставлен снова на первое место, что и подобало по его важности. Не удовлетворяли и не могли удовлетворять требованиям военного времени в значительной степени обветшалые верки Варшавы, Новогеоргиевска, Ивангорода и Брест-Литовска, на создание которых положено было столько трудов и энергии императором Николаем I; более точные соображения на предмет обороны выдвинули, кроме того, и совершенно новые, до того совсем неизвестные, пункты нашей территории, и в числе таковых как по характеру, так и по законченности занял первое место Осовец.

Прежний проект переработан, сокращен и приведен в исполнение благодаря тому, что, по воле императора Александра III, военному министру был разрешен ежегодный кредит на постройку крепостей. Относительно Осовца как нельзя более оказывается справедливой пословица о журавле в небе и синице в руке: о грандиозном плане семидесятых годов нет более и помину, но фактически существующая, вполне законченная и снабженная всем нужным крепость — налицо. Почти то же можно сказать и о других перестроенных и переродившихся крепостях наших: это бесшумное, но вполне основательное государственное мероприятие, — дело императора Александра III.

Небольшая река Бобр тихо протекает между фортами Осовца, разделяя, как сказано выше, две губернии. Один из фортов называется Шведским, — это потому что когда-то переправлялись тут шведы, и под выстрелами одного из фортов находится именно это место с остатками каких-то свай и гати.

Неоглядно далеко тянется кругом ровная, болотистая местность, по зелени которой поблескивают излучины Бобра; обстрел очень широк и удобен, топь оставлена там, где ей следует оставаться, а там, где она была излишнею, её не существует, и уже тянутся дороги и раскинулись богато зеленеющие гласисы. Это касается присыпки земли; чтобы судить о том, сколько её снесено, срезано, надо только взглянуть на оставленный не тронутым кусочек холма внутри крепости: бока его срезаны отвесно, а на вершинке растут сосенки и кусты такими, какими застали их лопаты, кирки и топоры наших инженеров.

Для возведения крепости снесена деревня Осовец, оставившая крепости свое имя. Ко времени написания этих строк, крепость Осовец уже была освящена, и над ней высится Императорский штандарт. Крепость эту воздвигали с полным знанием дела. Может случиться, что ближайшая война вовсе обойдет Осовец и направит свой кровавый маршрут на другие пажити; но если очередь дойдет до Осовца, то он свой службу сослужит.

По мере приближения путников к району наших западных крепостей и ознакомления их с планами и с тем, что имеется в них налицо в действительности, нельзя не вспомнить о том, что думают иностранцы об этих наших крепостях. Впереди всех, ближе к западной границе нашей, высится Варшава, между Ивангородом и Новогеоргиевском, в тылу их состоят Брест-Литовск, Ковна и Осовец, еще дальше вглубь Двинск.

В брошюре «Die Befestigung und Vertheidigung der Deutsch-Russischen Grenze», 1887 года, сочинения анонимного «немецкого офицера», изображены очень ясно взгляды наших соседей на линию нашей обороны. От северной части Германии, говорит офицер, на Варшаву, центр русских крепостей, направляются из Пруссии четыре железные дороги, связанные одна с другой сетью поперечных линий, так что с точки зрения защиты германской территории «желать более нечего». Вся германская армия «die ganze deutsche Heeresmacht» — может быть не только собрана во всякую данную минуту на любой точке русской границы, но и передвинута на другую точку, если бы это понадобилось. Сеть русских железных дорог, напротив того, может удовлетворить только самым насущным потребностям мирного времени и способствовать только в некотором смысле движению русской армии исключительно на провинцию «Восточная Пруссия». Значительную важность имеет железнодорожная линия от Ивангорода к австрийской границе; более важны железные дороги, идущие на Варшаву с востока; но это значение их парализуется тем, что соединение с ними левого берега Вислы производится только по двум железнодорожным мостам. Немецкий офицер обращает внимание и на то, что хотя Россия может выставить больше войск, чем другое какое-либо государство Европы в отдельности, но их придется разбросать по громадной территории, и собрать своевременно, «rechtzeitig», против соединенных сил Германии и Австрии нельзя. Относительно России, говорит далее офицер, следует держаться не того общего стратегического приема, который вызывает в случае войны занятие возможно большей части враждебной территории, и тем обессилить противника, как это сделал Наполеон I, — относительно России надо ограничиться нападением на небольшие, но самые чувствительные места, как это сделали союзники в 1854-1855 гг. Подобным самым чувствительным местом для России был бы, говорит офицер, Петербург; но линия движения к нему слишком длинна, препятствий на ней много, и постоянный подвоз новых военных сил из России, во все время долгого и трудного пути вторгнувшегося и идущего на Петербург неприятеля, явился бы вполне обеспеченным и крайне опасным. Гораздо лучше для Германии, говорит офицер, занять по Вислу Польшу, выдающуюся к Германии клином, и этим именно занятием достигнуть конечного результата войны.

С этой точки зрения рассматривает автор значение наших крепостей, причем говорит, что только со времени последней Турецкой войны стали мы обновлять обветшалые, вовсе не удовлетворявшие новым требованиям войны, крепости. он вспоминает о комиссии 1876 года, состоявшей под руководством Тотлебена, говорит о перестройках и о том, что хотя, в общем, за крепостями нашими сохранен характер оборонительный, но что и возможность наступления тоже принята во внимание.

Мнение немецкого офицера о наших крепостях, расположенных по северо-западной границе, следующее: Варшава — форты строены не особенно поспешно, многие даже вовсе не начаты; мысль окружить Варшаву сплошным кольцом, кажется, оставлена вовсе. Варшава скорее укрепленный лагерь, чем крепость.

Новогеоргиевск, на правом фланге линии, — в последние четыре года крепость окружили сильными, далеко вперед выдвинутыми фортами, постройка которых ведена так быстро, что их надо считать почти оконченными.

Ивангород — левый фланг, в последние годы построено шесть сильных, далеко выдвинутых фортов, но они, вместе взятые, не больше, как прикрытие железнодорожного моста чрез Вислу.

Брест-Литовск, в тылу трех названных крепостей. Сила его в болотах, его окружающих болота; эти совершенно отделят одну от другой две армии, вторгнувшиеся в Россию, одна со стороны Австрии, другая со стороны Пруссии; крепость эта в полной мере заслуживает того внимания, которым почтили ее русские инженеры.

Ковна и Осовец (Гониондзь), создание последних лет, значительно усилили оборону русской территории; судя по расположению фортов Ковны, крепость рассчитана не только на оборону, но и на переход к наступлению; этими двумя крепостями совершенно прикрыть путь на Петербург, и взяты в стратегическую опеку «все ведущие из Германии в России» железные дороги.

Динабург (т. е. Двинск), как слышно, говорит немецкий офицер, вовсе не обновлен; он не более, как мостовое прикрытие и место складов.

Заключение автора следующее: меры последних 10-15 лет по укреплению западной русской границы свидетельствуют о том, что мысль о возможности войны России с Германией стала в России более вероятной, чем прежде, и что какие-то руководящие печатью «партии», то и дело достигающие значения и влияния на ход дел, толкают Россию к войне, и это должно быть принято Германией «к сведению и соображению».

Варшава.

Посещения Петра Великого. Мнение Милютина о Польше второго повстания. Наши администраторы тех дней. Значение Рима и идеи федеративности. Посещение собора. Судьбы собора и подвальной церкви. Николай I и Паскевич. Пиары и Суворов. Польша была православной. Исторические даты. Достопримечательности города. Лазенковский дворец. Его судьбы. Легкие мотивы характеристики комнат. Знаменитый парк. Исторические померанцы. Бельведерский дворец.

В 9 часов утра, 19 июня, поезд подошел к Варшаве, бывшей столице Царства Польского, к вокзалу станции Прага. В совершенную противоположность хмурой и дождливой, неопределенной и валкой погоде западного края в Гродне, Белостоке и Осовце, главный город привислинских губерний встречал путешественников превосходной погодой и ярким голубым блеском безоблачного неба.

Как и всякая красавица, Варшава скрывает свои годы. Самое далекое прошлое — это мифические времена основания города. Согласно одним источникам, город основан еще в XI веке какою-то эмигрировавшей сюда чешской семьей (не православной ли?) Варшев или Варшавцев; по другим, имя города происходит от древнеславянского слова «Варш» или от венгерского «Варош», означающего укрепленное село, холмистую местность; по третьим, Варшава основана Конрадом, князем Мазовецким, пленившимся на охоте красотой местности; она сделана столицей княжества Варшавского при Януше, сыне Земовита. Исторически существует несомненно Варшава с 1224 года; в 1252 именовалась еще селением. В 1529 году, с пресечением рода князей Мазовецких, владения их перешли к польской короне, перешла также и Варшава, но действительной столицей царства Польского, вместо Кракова, стала она только со времени Сигизмунда III, в XVI веке. С января 1799 по сентябрь 1807, то есть слишком восемь лет, Варшава принадлежала Пруссии, и это помнят пруссаки очень хорошо; властвовали тут вслед за ними и французы. говорят, в английской гостинице показывают до сих пор номер, в котором будто бы Наполеон сказал свой знаменитую фразу: «от великого до смешного только один шаг!»

Тот же Наполеон, плененный будто бы красотой палац Красинских, в котором собиралось правительство польское, еще в дни своего могущества (ныне — судебная палата) хотел перетащить его заодно с русскими артиллерийскими лошадьми в Париж.

Судьбе угодно было, чтобы Петр I, прибывший в Варшаву в 1707 году с батальоном преображенцев, под командой майора князя Долгорукова, и распоряжавшийся тогдашней Польшей, несмотря на существование короля, на правах почти полного хозяина, заболел в Варшаве такой страшной лихорадкой, «фиброй», что был, как сам он писал, «в самый Ильин день футов на пять от смерти». В этот приезд Петр пробыл в Варшаве с 11 июня по 4 сентября. Затем был он в Варшаве 23 и 24 сентября 1709 года, причем великий канцлер литовский князь Радзивилл и другие знатные польские господа поздравляли его с полтавской баталией и провожали государя «даже до Торуня». Дом, в котором Петр останавливался в первый свой приезд, — это палац Дубенских на Королевской улице; во второй приезд он предпочел, однако, ночевать на судне, на котором прибыл.

Судьбе угодно было также, чтобы полтораста лет спустя другой русский деятель, не Петру, конечно, чета, но глубоко почтенный Н. А. Милютин, назначенный в Польшу для утверждения в крае русского дела после повстания в 1863 году, писал своей жене в письме об этом назначений: «On s obstine ii me creuser une fosse». Милютин писал также тогда, что, познакомившись с местными варшавскими министрами у наместника графа Берга, он нашел их «не возбуждающими доверия»; сам наместник казался ему очень любезен, но «серьезной помощи от него ждать нельзя»; что гражданские власти в Варшаве если не помогают косвенно и втихомолку восстанию, то хранят нейтральность, и, кажется, все привыкли к этому. В те дни, писал Милютин, только крестьяне могли утешить нас в Польше; все же остальное: дворянство, духовенство, евреи, были настолько нам вредны и так испорчены и деморализованы, что «с нынешним поколением ничего не поделать. Страх — единственная узда для этого общества, в котором все основы нравственности опрокинуты, так что ложь, притворство, грабительство и убийство стали добродетелью и геройством».

Это было двадцать пять лет тому назад, в 1864 г., в самой Польше; немногим лучше было и в Петербурге. При просмотре в особом комитете, под председательством князя Гагарина, проектов переустройства в Царстве Польском, проявилось в среде русского чиновничества сочувствие к Польше. Благодаря этому, преобразовательные проекты трех друзей, Черкасского, Милютина и Самарина, могли остаться неутвержденными, и только единоличная воля государя, как это было и в редакционных комиссиях, дала жизнь необходимым проектам.

Это все давно прошедшее, и имен этих русских деятелей нет надобности называть: одни из них сошли в могилу, другие еще живут, но не у дел.

Общий вид города Варшавы

Милютин умер в 1872 году, Самарин в 1875, Черкасский в 1878 году. То поколение, с которым «ничего нельзя было сделать», отошло, как и сам Милютин, сказавший это. Изменилось ли что-либо в настроении поляков в новом их поколении? Не сохраняют ли некоторые из наших русских деятелей ту «нейтральность», которая втихомолку и косвенно ободряла поляков? Осталось ли в нас наше сентиментальничанье? Эти вопросы задаются далеко не из желания ссоры или раскрытия заживающих ран: нет, единственно ради справедливого выяснения дела, сознания важности и поучительности фактов истории, устранения недоразумений и в убеждении, что «союз — сила», но союз, основанный на искренней дружбе и обоюдном полном доверии. Несомненно то, что в Варшаве и в привислинских губерниях, где хозяйничал генерал Гурко, этого сентиментальничанья не было.

Варшава. Православный Свято-Троицкий собор

В значительной степени осложняются наши отношения к Польше только одним фактором, очень заметным, это правда, но далеко не способным бороться с идеей единодержавия России: этот фактор — католичество и роковая зависимость его от Рима. Но и тут разрешение было бы возможно при добром желании. Не мы, а умнейшие и достойнейшие деятели Польши еще в XVI веке заговаривали о «национальной» для Польши церкви, и очень, очень близка была сама Польша даже к тому, чтобы сделаться протестантской. В сожительстве с Польшей, охотно пойдет Россия вперед, как идет с сорока другими народностями, начиная от немцев и кончая самоедами, на самобытность религии и народности которых ей и в голову не приходит посягать. но было бы странно думать, что, не посягая на польскую народность как народность, Россия допустит хозяйничанье римского католицизма в Литве, на Жмуди и на Волыни. Это значило бы допустить мысль, что казанские татары, в силу того, что некогда существовало царство Казанское, могут быть допущены хозяйничать и теперь по Каме, Волге и Оке! Принципиальной разницы между Царством Польским и царством Казанским нет, а есть разница настолько, что в титуле Императора Всероссийского имя первого из них поставлено выше имени второго. Федеративность и смерть единодержавной России — это синонимы; на признании этой мысли должны сходиться все русские люди; на этой почве, если нейти навстречу самоубийству государства, не может быть каких-либо пререканий. Когда, проезжая в 1863 году в Польшу, Милютин посетил Вильну, он виделся и беседовал с Муравьевым; оба они — бывшие соперники по вопросу об освобождении крестьян, один заступник дворянских привилегий, другой адвокат крестьян, сошлись в полном единомыслии по вопросу о переустройстве еще бунтовавшего в те дни края.

Кафедральный собор в Варшаве, на 30.000 православных, вмещающий в себе не более 900 человек, ни в каком случае не удовлетворяет представительству господствующей, вследствие принадлежности края России, православной церкви. В Риге недавно возник вполне соответственный значению собор; следует сделать это и в Варшаве^[19]. Под круглыми сводами, на четырех массивных столбах, с широкими, темными между ними проходами, он этой, очень дурной, темной стороной своей напоминает собор Исаакиевский; все пилястры, все карнизы и колонны тяжелы; нижняя часть облицована алебастром, под цвет гранита; свод частью в розетках, частью со звездами; иконостас, с одним алтарем, позолочен; против него, над входом в храм, большое окно с хорами; образов на стенах очень немного, запрестольный образ Св. Троицы писан Кокуляром. Все это темное, неприглядное пространство собора, помещающееся в кубическом основании, повенчано пятью золочеными куполами и окрашено снаружи зеленой, неприглядной, смутной краской. В общем, как сказано, темень, грузность, бедность.

Собор этот освящен 18 июля 1837 года, в присутствии князя Паскевича, наместника; войска дефилировали после его освящения почти целый час времени: так много было тогда войска в Варшаве. Мысль воздвигнут в Варшаве православный собор всецело принадлежит императору Николаю I, а воплощение её князю Паскевичу, сказавшему довольно самоуверенно, еще в 1831 году, то есть вслед за взятием Варшавы и разоружением польских войск, что если «в стране неверной (Кавказ) я утвердил христианство, то в стране христианской поддержать и возвысить православие мне не трудно». Эти слова были сказаны Паскевичем по поводу рассуждений о том, что предшествовавшая собору варшавская православная святыня, так называемая «подвальная церковь», устроенная в 1818 году, оказалась слишком тесной и невзрачной, хотя она с 8 октября 1834 года, то есть со времени прибытия в Варшаву первого православного епископа Антония, заступала место кафедрального собора.

Еще в начале XVIII века православным было запрещено иметь в Варшаве свой церковь; только, по настоянию Екатерины II, удалось заручиться разрешением иметь православную церковь, но и то не иначе, как в жилом помещении; с 1818 года существовала помянутая подвальная церковь, в 1837 году освящен нынешний собор.

Все строения, принадлежащие собору и архиерейскому дому, построены еще в XVII веке ксендзами пиарами. Богатая неприкосновенность пиаров была невежливо нарушена генералиссимусом Суворовым, взявшим Варшаву и поместившим в этих зданиях свой штаб и часть войск; здесь же, в нынешней столовой архиерейской братии, поставлена и церковь. Когда, в 1829 году, Николай I, прибыв в Варшаву для того, чтобы короноваться в католическом соборе св. Яна «Королем Польским», посетил подвальную церковь, то он нашел ее неподходящей и задумал постройку собора. Исполнить эту мысль велено князю Паскевичу.

Паскевич тогда же наметил костел и здания пиаров, которыми воспользовался Суворов, как наиболее пригодные для воплощения мысли императора, а самих пиаров перевел в здания иезуитские, остававшиеся пустыми со времени изгнания иезуитов. В виде особенной любезности, переселенным пиарам было доплачено, за понесенные ими убытки, 53.575 руб. 75 коп. По удалении их, начались немедленно перестройки, и собор, как сказано, освящен в 1837 году

Эти сведения о соборе заимствованы из описания Устимовича. Он посвятил также несколько страниц своего труда воспоминаниям о том, что основание христианства в древнюю Польшу проникло «не с католического запада, а с православного востока»; что древнейшие храмы Польши (Св. Крест в Кракове, кафедральный собор в Гнезне, костел св. Николая в Люблине и холмский православный собор) обращены алтарными частями на восток и имеют структуру греческих церквей; что Краков со всем своим округом входил некогда в состав митрополии св. Кирилла; что в самом Кракове, в конце XI века, архиепископствовал православный Прохор, поставленный, согласно польскому историку Длугошу, Мефодием; что мефодиеву архипастырскому жезлу подчинялся когда-то епископ Бреславля (древняя Сморгонь); что польские историки Стердовский, Лубинский и даже сам Нестор июльской историографии — Нарушевич, говоря о христианстве в Царстве Польском в IX и X веках, умышленно обходят молчанием вопрос о том, по какому именно обряду, восточному или западному, совершалось в Польше христианское богослужение. И разве не был польским королем, в 965 году, Мечислав, принявший православие и женатый на православной?

Горячая поленика о том, была ли Польша православной до принятия ей католичества, велась лет сорок тому назад, между Мацеевским, с одной, и Рихтером и Островским, с другой стороны. Вспоминая о ней, Спасович замечает, что, хотя есть следы долгого господства (в Польше) христианства по православному обряду, но не сохранилось данных о его самостоятельной организации. Верх над ним одержал обряд латинский, укоренившийся быстро и глубоко и сделавшийся одной из главных основ жизни народной по многим причинам. Перечисление этих причин есть, вместе с тем, перечисление всего того, что погубило Польшу.

Объяснение происхождения названия «Лазенки» имеется и поныне в старейшей части небольшого, но очень грациозного и миниатюрного здания дворца в тех двух комнатах, в которых, в случае пребывания Высочайших особ, устраивается временный буфет, это — купальня или баня, laznia, «лазня».

Варшава. Лазенковский дворец

На стенах этих комнат еще сохранились былые рельефы сатиров и нимф, купающихся или играющих в густых водяных зарослях. На этом месте, гласит предание, существовала купальня еще во времена князей Мазовецких и имелся зверинец Уяздовского замка, неоднократно оглашавшийся пышными охотами целого ряда королей из династий Ягеллонов и Вазы. Король Станислав-Август, уже ко времени окончательного падения Польши, задумал строить на этом месте летний дворец; постройки начаты в 1767, окончены в 1778 году и воздвигались по предначертаниям самого короля; говорят, что под одной из Уяздовских гор он приказал в 1781 году устроить фонтан, из которого брали воду для Анны Ягеллонки, жившей в Уяздове. От наследников королевского имущества дворец приобретен в 1817 году Александром I и составляет теперь собственность Его Величества.

Играющие, легкие мотивы постройки вполне соответствуют былому убранству комнат и тому духу при дворе властителя, который имел своим источником амурные хроники Трианона и Сен-Клу. Еще и теперь пред главным фасадом, на берегу пруда, белеют две очень красивые группы, в особенности одна, Сатир и Вакханка, очень любопытные с разных точек зрения; еще и теперь малый, нижний кабинет, называемый «зеленым», по полинявшей обивке стен, полон портретов самых красивых женщин времени Станислава Августа: герцогини Бирон, княгинь Сапега, Любомирской, графинь Потоцкой, Томатис, Рибинской, Дангоф, Любинской, танцовщицы Бюрк; еще и теперь, в так называемом среднем зале картины Баккиорелли имеют главным действующим лицом женолюбивого Соломона; в чертах лица его можно узнать портреты самого Станислава-Августа в разные годы его жизни. В так называемой Ротонде, освещенной сверху, поставлены неизящные статуи королей: Казимира Великого, Сигизмунда I, Стефана Батория и Иоанна III. Над ними, по своду, которому придан довольно оригинальный вид дыни, помещены четыре медальона того же Баккиорелли, с изображением основных качеств нужных королю: Силы, Справедливости и, наконец, Мудрости.

Прелестен по размерам своим «большой зал», служащий в настоящее время столовой, с его беломраморными каминами и польским орлом на стене; прекрасны многие картины и мраморы дворца. Сам дворец расположен между двух больших Дремлющих в глубокой зелени парка прудов, и на заднем плане одного из них видна белая фигура на коне короля Иоанна III, Собеского, топчущего двух турок. С одной из террас заметен открытый каменный амфитеатр, могущий вместить в себе до 1.500 зрителей, а против него, на островке, открытая сцена. Парк, один из самых громадных в мире, полон всяких мостиков, статуй, павильонов; в разбросанных домиках его жили некогда родные Станислава-Августа и его придворные. Имеется подле дворца красивый небольшой театр, называемый «Помаранчарня», от знаменитых померанцевых деревьев. Благодаря, вероятно, низменному расположению, так как ко дворцу, с Уяздовской аллеи, приходится ехать длинным спуском, — парк щеголяет удивительной растительностью. Бывший зверинец преобразован в парк по плану известного в истории садоводства Шуха и составляет поистине своего рода перл. Было бы несправедливо не вспомнить знаменитых померанцевых деревьев, числом 103, составляющих своей величиной и древностью славу лазенковской оранжереи; говорят, будто 70 из них имеют от 600 до 700 лет. За ними целая история: они происходят из дрезденского Цвингера, были известны уже в XVI веке и куплены у Радзивиллов в 1858 году. Померанцы эти видали много видов.

Лазенковский парк сливается воедино с парком Бельведерского дворца, в котором живет летом генерал-губернатор. Император Николай I останавливался обыкновенно в Лазенках, император Александр II в Бельведере. Бельведерский дворец идет тоже от времен князей Мазовецких и принадлежал когда-то монахам Августинам, но отделан дворцом для жены великого литовского канцлера Паца, итальянки родом, в 1659 году, и тогда же назван «Belvedere». В 1764 году куплен от Станислава Понятовского; существовала в нем фаянсовая фабрика; затем продан за долги, окончательно куплен нашим правительством в 1818 году, сломан и поднят заново в 1822 году, для жительства в нем цесаревича Константина Павловича. Любопытный отрывок истории дворца сопряжен именно с этим именем, и многие характерные данные об этом имеются на страницах «Русской Старины» и «Русского Архива».

Близ Лазенок находится Уяздовский госпиталь — один из самых громадных в России; он вытягивается во всю длину одноименной с ним площади. Здесь тоже, гласит предание, существовал замок древних Маковецких князей уже в XIII веке. Здесь, в одном из самых ранних образчиков, сказалась пресловутая любовь Литвы и Польши, послужившая поводом к порабощению Литвы, существующая, к несчастью, и по настоящий день: в 1261 году напали на замок литовцы, убили князя и разграбили замок. После длинного ряда всяких перипетий устроен королевский дворец, и в нем живали Сигизмунд I, Сигизмунд Август, Стефан Баторий с Анной Ягеллонкой и Сигизмунд III, так что многие деяния, тяжко отзывавшиеся на России, задумывались именно здесь.

Варшава. Резервуар в Лазейках

После взятия Варшавы шведами в нем жил Карл XII; когда им владел Любомирский, он, согласно показаниям современного туриста, блистал богатством и изяществом. Всего этого нет теперь и следа; побывали здания эти казармами литовской гвардии, и в 1809 году в них помещен госпиталь. Старейшая часть его, служившая, как говорят, охотничьим замком Станислава Понятовского, обозначается и теперь четырьмя башнями и имеет внутренний двор; следов фонтана Анны Ягеллонки, кажется, нет.

Варшава. Замковая площадь

Порядок в госпитале примерный; больных в описываемое время состояло налицо 1.024 ч.; из 10.000 находившихся на излечении в течение года, в среднем, смертных случаев было не свыше 150. В отделении психически больных состояло 63, из них офицеров 17. На летнее время больные помещаются в палатках.

Хорош, по устройству своему, находящийся на Смольной улице и построенный в 1870 году, офтальмический институт князя Любомирского. На фасаде виден бюст основателя. Говорят, что поводом к основанию послужил accide ut de chasse: Князь Любомирский на охоте прострелил одному из своих приятелей глаз и это обусловило возникновение глазной лечебницы; мысль счастливая. Над дверями комнат надписи: Saba St.-Josefa, Ludvika, Salomei, Teressy, Jadwigi, Magdaleni и пр. Сестры-шаритки^[20], в длинных черных шляпах, множество изваяний Богоматери и, наконец, просторная капелла.

Лазенковский замок имеет, как говорят, свой «белую даму», которую видели в его залах тогда-то и там-то и которая показывается изредка в особо-знаменательных случаях. Самый замок или, лучше сказать, его предшественник — древнее привидения белой дамы и был сначала деревянным, а в XVI веке стал каменным. До разорения шведами, в 1655 году, башенка, возвышающаяся над ним и теперь, имела, говорят, уже тот же самый вид что и теперь. Она воздвигнута повелением Сигизмунда III, перенесшего столицу из Кракова в Варшаву, так что является вполне современницей когда-то принадлежавшего Варшаве титула — столица. Названный король особенно тщательно отделал замок, и один только он изо всех живших здесь королей умер в этом замке. В подземельях содержались преступники и совершались казни. После пожара отстроен замок заново в 1771-86 годах ко времени смерти Польши; при отбытии из Варшавы последнего короля, в 1795 году, он захилели? окончательно, и нижние части его отдавались даже внаймы; временно жил в нем, в 1806 году, Наполеон и затем король Саксонский, герцог Варшавский. Затем следовали перестройки 1821 и 54 годов. Замок неизящен снаружи, со стороны площади, но красива терраса, обращенная к Висле в 200 футов длины. Внутренность парадных покоев лучше наружности; очень хороши залы: мраморный и бальный; в бывшем тронном зале, на той стене, подле которой стоял королевский трон, висит портрет императора Николая I, на коне, в конно-пионерном мундире. В числе убранств заслуживают внимания плафон и картины колонной залы, писанные тем же Баккиорелли, который работал и для Лазенок; эффектны часы, мраморная фигура, в рост, Сатурна; замечательно красивы были фарфоры «Vieux Berlin» и бронзы «Thomire а Paris» украшавшие буфеты. Когда-то видал этот замок и не такие поставцы; видал он и другие своеобразные вещи. Так, сохранилось воспоминание о том, что еще не очень давно в одной из комнат, кажется, подле тронного зала, существовали на стенах какие-то живописные украшения, совершенно родственные эротическим мотивам Лазенковского дворца; это было в духе двора и времени.

В рабочем кабинете генерал-губернатора помещаются два громадные стола, из которых один предназначен для дел военных, а другой — для гражданских. Весьма прямолинейные распоряжения идут по Царству Польскому с этих двух столов. В 1863 году Н. А. Милютин писал своему брату: «разница между Вильной и Варшавой огромная; в Вильне авторитет власти восстановлен, здесь, в Варшаве, нет ничего подобного». Слова относились к тому времени; теперь это далеко не так. Милютину в Петербурге и его другу, alter ego, князю Черкасскому в Варшаве (временно с Самариным заодно) приходилось, как известно, много воевать за русское дело с несочувственной пассивностью и неискренностью тогдашнего наместника графа Берга и большинства администрации.

Варшава. Прежний вид «Старого Места»

Характерно, что когда была задумана секуляризация католических монастырей, наш посол в Париже барон Будберг, не имевший никакого прямого отношения к Польше, писал Милютину против этой необходимой меры. в виде ответа, Милютин поручил тогда же Гильфердингу составить исторический мемуар, напоминавший кому следовало о том, что и в других католических странах католические монастыри своевременно секуляризованы. Милютину приходилось сводить итоги той валкости администрации, которая очень красиво выражается тем, что когда повстание уже, несомненно, готовилось, в одном 1861 году, по смерти наместника князя Горчакова, последовавшей 17 мая, наместника весьма удачно названного «мягким» и стоявшего во главе управления с 1856 года, его замещали: Сухозанет, с 18 мая по 11 августа, граф Ламберт с 11 августа по 14 октября, опять Сухозанет, по 24 октября и, затем, граф Лидерс. Качался центр, — что же должна была делать окружность круга?

Для путешественника, знакомящегося с достопримечательностями Варшавы, больший интерес представляет старая часть города, центром которой является площадь Старое Место. Старый город ограничивается улицами Медовой, Долгой, Мостовой, Болесть, р. Вислой, Новым Съездом и Замковой площадью. Квадратная площадь Старое Место сохранила почти вполне свой старинный характер. Она окружена каменными домами самой разнообразной архитектуры, имеющими лишь ту общую особенность, что они все отличаются очень узкими лицевыми фасадами, в два-три окна. В старые годы, на средине площади стояло здание ратуши на том месте, где теперь находится фонтан с сиреной. Ныне на Старом Месте устроена асфальтированная площадка для базара. Почти все дома, окружающие площадь, построены в XVII, а некоторые — даже в XV и XVI веках. Многие дома Старого Места украшены старинными барельефами. Особенностями двух угловых домов на Старом Месте являются так называемые «выкуши», башенки, прилепившиеся ко второму этажу домов словно ласточкины гнезда. Назначением этих «выкушей» была защита въездов в старый город.

От Старого Места расходятся в разные стороны следующие улицы: св. Иоанна, Иезуитская, Пекарская, Узкий Дунай, Новомейская, Кривое Коло, Каменные Сходки и Цельная. Все эти улицы узки и застроены домами старинной архитектуры, точно так же, как и другие улицы старого города. Наиболее своеобразной является улица Каменные Сходки между Березовой и Бугаем, представляющая большую каменную лестницу в тесном проходе между двумя рядами высоких домов. В старые годы, до устройства водопровода, по этой улице с раннего утра до поздней ночи спускались и всходили водоносы. Из других перечисленных выше улиц следует остановиться также на Иезуитской, ведущей из улицы Канонии в Деканию. Все эти улицы составляли некогда собственность духовенства, ютившегося около кафедрального костела. Вход на Канонию с улицы св. Иоанна устроен под крытым коридором, ведущим из Замка в кафедральный костел. На Иезуитской улице находится архив древних актов и бывшей герольдии Царства Польского. В большом здании архива, очень незатейливой архитектуры, хранится множество книг и старинных рукописей, ценных в научном отношении.

Из зданий старого города особый интерес представляют бывший Королевский замок и кафедральный костел св. Иоанна. Сооружение нынешнего каменного здания замка относится к 1610 году (раньше на его месте стоял деревянный дворец Мазовецких князей).

Варшава. Кафедральный собор св. Иоанна

Замок, украшенный картинами итальянца Долебеллы, сделался резиденцией королей со времен Сигизмунда III Вазы. В 1655 году замок был ограблен и сожжен шведами и реставрирован лишь по окончании шведской войны, но без следа прежней роскоши. Полная перестройка замка произведена была уже в конце XVIII века по планам Доминика Мерлини. В это время были устроены залы: тронный, колонный и рыцарский. Наибольший из них — тронный зал в два света с галереей на колоннах внутри зала. От времен Понятовского в зале сохранились жирандоль, зеркало и мраморный камин.

Колонный или бальный зал украшен колоннами из мрамора с золоченой бронзой и картиной Баккиорелли на потолке, изображающей Юпитера, выводящего мир из хаоса. Картина, нарисованная на гипсе, благодаря этому, осталась в замке, когда французы забрали в Париж все, что только могли увезти. Из колонного зала ход в церковь, в которой находится походный иконостас императора Александра I. Рыцарский зал украшен шестью картинами Баккиорелли и портретами. В 1818 году около замка устроен на арках сад, длиной в 200 сажен. Рядом с замком, параллельно с Новым Съездом, находится дворец «Под бляхою», получивший свое название оттого, что построивший этот дворец в конце прошлого века Георгий Любомирский покрыл его, вместо черепицы, жестью (blacha), которой тогда дома в Варшаве еще не покрывались.

Кафедральный собор св. Иоанна тоже принадлежит к достопримечательностям старого города. Этот древнейший в городе костел построен, как полагают, в 1250 году и обыкновенно назывался «фарою». Сначала это был деревянный храм при замке Мазовецких князей. Каменным он стал в 1390 г, много раз перестраивался и приобрел современный вид лишь в 1840 г. Внутренность костела — в готическом стиле, состоит из пресвитерия (алтарного места), трех часовен (каплиц), главной навы и двух боковых, отделенных высокими готическими колоннами. В большом алтаре, устроенном Сигизмундом III, прекрасный образ кисти Якова Пальмы-младшего, маэстро венецианской школы. В верхней части образа — Пресвятая Дева с Иисусом Младенцем, окруженная ангелами и херувимами, а в нижней — изображения св. Иоанна и св. Станислава епископа. Образ этот был увезен в 1807 году французами и возвращен лишь в 1815 г. русскими, отобравшими его в Париже. Алтарь, в стиле Возрождения, воздвигнут в 1618 году; в верхней его части над образом Пальмы находится резное изображение Крещения Господня. В пресвитерии заслуживают внимания резные места каноников и деревянные хоры с резными гербами и украшениями. Налево от пресвитерия — часовня Иисуса с прекрасными дверями из черного мрамора и распятием работы немецких художников, приобретенным в Нюрнберге в 1539 году в то время, когда там католические храмы обращались в лютеранские. С другой стороны пресвитерия находится часовня Непорочного Зачатия Пресвятой Девы, называемая также Литератской каплицей, так как она принадлежит «литератской архиконфратернии». На хорах этой часовни помещается 13 портретов покровителей и покровительниц братства, а в стену вделано барельефное изображение Станислава-Августа из белого мрамора. В третьей часовне Св. Причастия, находящейся налево от входа и устроенной в 1450 г., помещается алтарь из черного мрамора с беломраморным распятием. У стен и на стенах кафедрального костела находятся памятники последних князей Мазовецких, разных исторических деятелей и духовных лиц. В костельной ризнице сохранено немало ценных по своей древности и стоимости предметов: готическая дарохранительница из позлащенного серебра, — дар Сигизмунда III, по преданию, его собственной работы, большой серебряный крест с пятью смарагдами, золотой ящик в виде арбуза с топазом и рубином, чаша и патена и т. д. В архиве костела хранится много старинных актов: дата некоторых из них восходит к 1402 г.

Таковы в общем наиболее выдающиеся достопримечательности Старого Места. Что касается нового города, Нового Места, то он назывался так в противоположность «Старому Месту», от которого отделялся до конца прошлого века стеной. Теперь стены этой давно нет, и Старое Место вместе с Новым слились в один старый город, в противоположность новым» выросшим в этом столетии, кварталам. Новое Место составляют кварталы, образуемые улицами: Болестью, Фретой, Костельной, Козлиной, Пешей, Прирынком, Рыбаки, Самборской, Старой, Войтовской, Законтной, Закрочимской и площадью.

Упомянутая выше крепостная стена, отделявшая Новое Место от Старого и окружавшая последнее, теперь почти совершенно исчезла, и лишь местами, войдя в состав домов, проглядывает из-за более новых каменных стен. Лучше сохранился другой остаток старых беспокойных времен — башня на улице Болесть, так называемая «Проховня», защищавшая некогда доступ к бывшему в этом месте на Висле мосту, а затем обращенная в пороховой склад. Теперь здание башни находится в полуразрушенном состоянии. Другая достопримечательность Нового Места — костел Пресвятой Богородицы на углу улиц Костельной и Прирынка. По преданию, костел этот построен на месте языческого капища. Во всяком случае, он существовал уже в конце XIV века. Стиль здания смешанный, вследствие многочисленных переделок и пристроек. Новое Место на запад граничить с эспланадой Александровской цитадели, построенной по повелению императора Николая I в 1832-35 гг. на месте Жолпбожа. В цитадели — православная церковь во имя св. Александра Невского, сооруженная в 1835 г., в один придел. Иконостас церкви написан петербургскими художниками, колокола отлиты из пушек, отбитых в 1831 году. В цитадели же находится памятник императору Александру I, воздвигнутый одновременно с церковью. Это — обелиск высотой в 21 аршин; в углах основания — четыре двуглавых орла; на памятнике надпись: «Александру I, императору Всероссийскому, покорителю и благодетелю Полыни. Воздвигнут по окончании варшавской Александровской цитадели, 19-го ноября 1835 года».

Возвращаясь в город, по улице Закрочимской и Фрете, мимо находящегося на последней доминиканского костела, путешественник выходит на Долгую улицу, бывшую не так давно одной из лучших в Варшаве и носившую некогда название Блонской. На Долгой улице, при выходе её на Красинскую площадь, красуется пятиглавый православный кафедральный собор во имя Пресвятой Троицы.

Против православного Свято-Троицкого собора находится Красинская площадь, одна из самых больших в городе, простирающаяся между параллельными друг другу улицами Долгой и св. Георгия. Площадь эта, в последнее время украшенная скверами, получила свое название от палаца Красинских, в котором ныне помещается варшавская судебная палата. Палац построен в 1692 году Яном-Доброгостом Красинским, коронным референдарием, в стиле итальянского возрождения итальянскими же художниками. За зданием судебной палаты — довольно обширный сад с прудом и фонтанами, посещаемый преимущественно жителями соседних, населенных евреями, кварталов. В настоящее время сад переустраивается по новому плану.

Варшава. Большой театр

Красинская площадь соединяется с главными артериями города, Краковским-Предместьем и Сенаторской, — Медовой улицей^[21], на которой находятся церкви: Преображенская, открытая в 1837 г. и принадлежащая вместе с Покровской (в том же доме, вход с Долгой, рядом с собором) архиерейскому дому, и Успения Пресвятой Богородицы на Медовой улице, построенная в 1783 году и бывшая до 25 января 1876 года греко-униатской. В 1883 году при церкви устроен нынешний чугунный портал в византийском стиле с иконой Холмской Божией Матери. Напротив Успенской церкви здание окружного суда, так называемый «палац Паца», построенный в XVII столетии. Залы в главном корпусе здания украшены старинной живописью. Рядом с домом Успенской церкви, на углу Капитульной улицы — старинное здание довольно неприглядного вида, известное под названием «палаца Кохановских».

По Капитульной улице путешественник выходит на площадку Пекелко на Подвальной улице, бывшей когда-то «под валом» или крепостной стеной. На Подвальной находится Свято-Троицкая церковь, построенная в 1818 году греками, по плану архитектора Кубицкого. До построения собора на Долгой улице этот храм был единственной православной святыней в Варшаве. До 1808 г. церковь помещалась в Сапегином дворце, где она была основана в 1796году богатыми греками, выходцами из Турции, а зачем до 1818 года — на Козьей улице.

Варшава. Здание ратуши

Церковь украшена иконами бывшей русской посольской церкви, помещавшейся в Брюлевском дворце, и церковной утварью, перекупленной от французов, бежавших в 1813 г. из Москвы, или отнятой русскими войсками. До 1837 года Троицкая Подвальная церковь была соборным храмом.

На Театральной площади друг против друга стоят два здания величественной архитектуры: городская ратуша и Большой театр с редутными залами. Свой современный вид здание ратуши приобрело в 1868 году, когда оно было после пожара перестроено архитектором Орловским во вкусе Возрождения. Главный Александровский зал магистрата украшен статуями и большим портретом Императора Александра III. В одном из зал хранятся знамена варшавских цехов. С высокой башни (190 фут.) с часами открывается прекрасный вид на Варшаву. На месте Большого театра до начала истекающего столетия находились торговые ряды «Маривилль», предназначенные для иностранных купцов; с 1819 года городом здесь устраивались ярмарки.

Нынешнее здание театра сооружено по плану Антонио Кораччи в 1833 году, но подвергалось впоследствии многим переделкам. Последняя перестройка Большого театра произведена в 1890-1891 гг., а Драматического, помещающегося в крыле здания, выходящем на Вербовую улицу, — в 1883 году. В фойе Большого театра имеются статуи знаменитых польских артистов. В том же крыле, где и Драматический театр, находятся редутные залы, в которых даются концерты и устраиваются разные увеселения.

На части Сенаторской улицы, между Театральной и Банковской площадями, находится палац ординатов Замойских («Голубой палац»), построенный в 1815 году и замечательный по хранящемуся в нем богатому собранию книг и рукописей. Сенаторская улица выходит на Банковскую площадь, получившую свое имя от здания варшавской конторы государственного банка (на углу Электоральной ул.), построенного в 1830 году архитектором Кораччи. Рядом с банком — первая женская гимназия с церковью во имя Казанской Божией Матери. В зале гимназии — мраморная доска с надписью в память посещения Императора Александра III с Августейшим Семейством (27 августа 1884 года).

От Театральной площади, составляя продолжение Белянской улицы, идут, как мы уже упоминали, Вербовая и Чистая улицы. Помещающаяся на Вербовой Английская гостиница замечательна тем, что в ней в течение нескольких часов пребывал Наполеон I во время бегства своего из Москвы. На другой стороне Вербовой улицы находится, так называемый, Брюлевский дворец, выходящий фасадом своим на Саксонскую площадь. Еще в 1787 году дворец этот был приобретен правительственной казной для русского посольства; в 1815 году здесь жил фельдмаршал Барклай де Толли, а затем, вместе с Бельведером, дом этот служил резиденцией великого князя Константина Павловича.

Варшава. Новый православный собор во имя св. Александра Невского

Название свое дворец получил от имени первого министра Августа III Генриха Брюля, владевшего этим домом в прошлом столетии. Построен он в стиле саксонского барокко и украшен статуями скульптора Дейбля.

Рядом с Брюлевским дворцом на Саксонской площади высится громадное здание окружного штаба, состоящее из двух каменных домов, соединенных колоннадой, отделяющей от площади Саксонский сад. Здание принадлежало некогда русскому купцу Скворцову, который и соорудил эту довольно эффектную колоннаду. Напротив окружного штаба, за недавно разбитым сквером, — обелиск, поставленный в 1844 г., с надписью: «Полякам, павшим 17 (29) ноября за верность своему Государю»; с другой стороны поименованы погибшие в этот день генералы и сенаторы: граф Гауке. гр. Потоцкий, Новицкий, Трембицкий, Блюммер, Сементковский и Мецишевский. Надписи сделаны по-русски и по-польски. Ныне памятник предположено перенести на Зеленую площадь.

Саксонская площадь избрана местом сооружения нового православного соборного храма во имя св. Александра Невского. Стены храма уже довольно высоко поднялись от поверхности земли. Строится он по плану проф. Л. Н. Бенуа. Здесь же, против описанного выше здания окружного штаба, находится временная часовня, освященная во имя св. князя Александра Невского, открытая с раннего утра до позднего вечера. Новый православный собор будет, по проекту, иметь величественный вид. Кроме пяти больших куполов, три меньших купола возвышаются над входными порталами с западной, южной и северной сторон. Все купола — золоченые, у основания украшенные целым рядом государственных гербов, сделанных штампом по окружности. Входные двери — отчасти дубовые, окованные медью, отчасти кованные железные, украшенные византийскими колоннами. Над входами и над окнами главного квадрата — мозаика. Орнаменты, колонки и скульптурные изображения во вкусе XII века. Иконостас собора, по древнему обычаю, будет в несколько ярусов, освещенный массой света из пяти куполов. Четыре каменных пилона внутри храма будут расписаны живописью по золоченому фону, как в московском Успенском соборе. Вообще весь стиль храма строго византийский, по образцу древнейших наших храмов — церкви св. Георгия в Юрьеве, Владимирского дмитровского и московского Успенского соборов. Опоясывающая собор с трех сторон паперть может вместить значительную часть молящихся в том случае, если будет переполнен храм, рассчитанный на две с половиной тысячи человек. Ризница храма, с двумя лестницами по углам, будет помещаться в подвальной части собора. Вся площадь будет обнесена решеткой, внутри которой предполагается разбить сад, окружающий собор со всех сторон. Колокольня, по образцу колокольни Ивана Великого, сооружается отдельно от собора, на южной стороне площади, и будет иметь в вышину около 34 сажен, на две сажени выше собора. Стоимость собора, помимо стенной живописи и мозаики в наружных верхних арках, определена по проекту в 1.269,481 рубль, а колокольни — в 158,000 рублей, кроме стоимости колоколов.

Пройдя под колоннадой здания окружного штаба, путешественник вступает в «летний салон Варшавы», — Саксонский сад, не без основания называемый также «легкими» её центра. В конце XVI века на месте сада были поля варшавского фольварка с усадьбами разных лиц, одно из которых и устроило небольшой сад Морштына, бывший, так сказать, родоначальником нынешнего. Расширение и переустройство сада последовало в 1723 г., когда Августом II был разбит на территории усадьбы Морштына и соседних с ней большой сад во французском вкусе. Для публики «сад саксонца» (Августа II) был открыт впервые 27 мая 1727 года. В 1797 году саксонский сад стал собственностью города и подвергся в 1816 г. коренному переустройству в английском вкусе. В последующие годы продолжалось расширение и украшение сада, занимающего теперь около 14 десятин с семью выходами: на Саксонскую площадь, Королевскую, за Железную Браму, на Жабью, Нецелую и улицу гр. Коцебу.

Варшава. Саксонский сад

Некоторые аллеи известны у варшавян под особыми названиями: есть в саду аллея вздохов, литературная, пенсионеров, театральная, фруктовая и т. д. Аллеи украшены многочисленными статуями, изображающими науки, искусства, времена года и мифологические существа. На площадке пред колоннадой окружного штаба — большой фонтан, около которого мраморные солнечные часы. Близ улицы Нецелой на пригорке стоит башня, служащая резервуаром для фонтанов. С одной стороны этой башни — пруд с фонтаном, а с другой — деревянный летний драматический театр, построенный в 1871 году. В аллее из стриженых лип, ведущей в Королевской улице, стоит киоск с термометром, барометром и часами.

От Варецкой площади по направлению к Королевской тянется застроенная домами новейшей архитектуры Мазовецкая улица. Из находящихся здесь зданий останавливает на себе внимание дом земского кредитного общества, построенный к 1856 г. по образцу венецианского палаццо. Против здания земского кредитного общества высится евангелическо-аугсбургский храм, сооруженный в 1781 г. архитектором Цугом на пожертвования, присланные императрицей Екатериной II, Станиславом-Августом Понятовским, шведским королем и различными банкирами. Храм построен в виде ротонды с четырьмя пристройками, у одной из которых поставлены четыре колонны дорическо-римского ордена. На храме устроен большой купол с фонарем с 12 ионическими полуколоннами. С балкона, окружающего фонарь, открывается прекрасный вид на город, так как храм стоит на самом возвышенном пункте Варшавы. В алтаре находится образ работы Богумила Шеффнера, изображающий Спасителя в масляничном саду, окруженного учениками. Около храма — тенистый сквер. В квартале Королевской улицы между Мазовецкой и Краковским Предместьем, помещается Новый театр, построенный в 1881 году на месте садовой сцены «Альказар». В Новый театр переселяются на лето из Малого оперетка и фарсы.

По близости театра по Королевской улице находится Краковское Предместье, достопримечательности которого заслуживают большего внимания. Стоящий на Замковой площади у входа на Предместье памятник королю Сигизмунду III состоит из мраморной коринфской колонны 16 аршин высоты, и на ней наверху поставлена статуя короля в короне, с крестом и саблей в руках. Памятник воздвигнут в 1644 году и реставрирован в 1887 году. Против Медовой находится костел св. Анны, основанный в 1454 году княгиней Анной Мазовецкой. В костеле лепные работы из гипса. Скамейки, исповедальни, изящно выложенные деревом разных цветов, — все работа монахов. Рядом с костелом четырехугольная башня, в которой одно время, по преданию, жил митрополит Филарет, томившийся девять лет в плену с 1610 г. К костелу прилегает здание музея промышленности и земледелия, за ним следуют дома обывательского клуба и благотворительного общества. Против последнего, окруженная деревьями, стоит статуя Пресвятой Девы Пасавской. Статуя сооружена в 1683 году архитектором-итальянцем Беллоти в благодарность за избавление его с семейством от моровой язвы и в память победы Яна Собеского над турками под Веной. На пьедестале надписи на латинском и итальянском языках. Статуя Богоматери находится в начале Константиновского сквера, устроенного в 1865 году на месте дома Мальча. В сквере имеется фонтан. В конце Константиновского сквера Краковское Предместье, состоящее до этого места из двух улиц, охватывающих сквер, суживается, но затем опять постепенно расширяется до Королевской улицы, здесь суживается снова и потом превращается постепенно в широкую площадь, около памятника Коперника, где и разделяется на улицы Новый Свет и Александрию.

По левой стороне Краковского Предместья находится так называемый Наместниковский палац, построенный покоем, с двором, отделяющимся от улицы решеткой. В доме этом, сооруженном в 1645 году и принадлежавшем сначала Конецпольским, а потом Любомирским и Радзивиллам, жил в 1709 году император Петр I. Ныне во флигелях помещается канцелярия генерал-губернатора, а в главном корпусе — губернское правление. Фасад здания любопытен потому, что его украшают колонны, барельефы, балюстрады и статуи, бывшие некогда на Краковских воротах, стоявших у начала Краковского Предместья на Замковой площади. При входе во двор Наместниковского дома поставлено четыре каменных льва работы Лекондини, а посредине площадки в 1870 г. сооружен памятник знаменитому князю Варшавскому графу Паскевичу-Эриванскому, по проекту профессора Пименова Бронзовая статуя фельдмаршала стоит на высоком пьедестале, в плаще и с фельдмаршальским жезлом в руках. Пьедестал украшен барельефами, изображающими взятие Эривани, штурм Варшавы, въезд императора Николая I в Варшаву в 1840 г. с императрицей и августейшим семейством и герб Паскевича.

Здания местного университета расположены в глубине небольшого переулка, отделяющегося от Краковского Предместья. Прямо против входа в засаженный деревьями университетский двор высится новое библиотечное здание весьма изящной архитектуры. Налево от него — университетские аудитории, направо — канцелярия попечителя учебного округа. На местности, занятой в настоящее время этими зданиями, во времена Мазовецких князей находился их летний дворец со зверинцем по склону к Висле. Впоследствии дворец перешел в собственность Яна-Казимира, по имени которого и стал именоваться Казимировским. При Станиславе-Августе тут помещалось рыцарское или кадетское училище («кадетские казармы»). При университете состоят богатое хранилище книг и рукописей, а также ценные коллекции по живописи, ваянию, этнографии, химии, физике и зоологии. Зоологический кабинет открыт для публики. Напротив университета — палац Красинских с богатым книгохранилищем.

Из других достопримечательностей Краковского Предместья можно указать прежде всего на здание первой мужской гимназии, часть которого, обращенная к памятнику Коперника, ныне перестроена в древне-русском стиле. В этой части здания устраивается церковь во имя св. Кирилла и Мефодия. На её месте, во времена Сигизмунда III, стояла так называемая Московская каплица, в которой были погребены царь Василий Иванович Шуйский и брат его Димитрий, умершие в 1611 году. Следы каплицы существуют и до сих пор в виде беседки в саду гимназии. Пред гимназией стоит памятник знаменитому астроному Копернику, отлитый из бронзы по рисунку Торвальдсена (в 1830 году). Астроном сидит на пьедестале из черного мрамора с планетарием и циркулем в руках. На пьедестале надпись по-латыни и по-польски: «Николаю Копернику — земляки». Недавно около памятника устроен небольшой красивый цветник.

От находящейся поблизости площади св. Александра расходятся улицы: Вейская, Уяздовская аллея, Мокотовская, Гожая, Журавлиная и Братская. По Уяздовской аллее, застроенной прекрасными домами-особняками, мимо новоустроенного Уяздовского парка, с прудом и искусственными пригорками, и Швейцарской долины, где даются летом концерты, дорога ведет к церкви литовского полка, пять глав и колокольня которой приветливо блестят из-за деревьев аллеи. Церковь эта, недавно освященная, выстроена по плану архитектора Покровского в древнерусском стиле. Иконостас в этой церкви сооружен в два яруса, купол золоченый, в мозаике.

Варшава. Памятник гр. Паскевичу-Эриванскому

Четыре пилона поддерживают главный купол; хоры на четырех колоннах из песчаника. На стенах живописные иконы по золотому фону, работы киевского художника Мурашко. Входы украшены колоннами из песчаника. Цоколь и ступени гранитные. Большая часть образов в иконостасе — копии с икон Владимирского собора в Киеве или с образцов, находящихся в Императорском Эрмитаже. По другую сторону улицы Агриколи, прилегающей к храму, расположен Ботанический сад с обсерваторией. Сад, основанный в 1819 году, славится богатством и разнообразием собранных в нем образцов флоры. Ботанический сад граничит с двух сторон с обширным Лазенковским парком, любимым местом прогулок варшавян. Из предместий города первое место принадлежит расположенной на правом берегу Вислы Праге, соединенной с Варшавой двумя железными мостами. Главный из них — Александровский, сооруженный в 1864 г. инженером Кербедзом. Мост этот — чугунный, висячий, на балках американской системы, имеет в длину 240 саж. К мосту ведет от замка так называемый Новый Съезд на каменных арках, раскинувшихся над улицами нижней части города (Повислья), заселенной преимущественно рабочим людом. Другой мост — железнодорожный с проездом для колесного движения, построен около цитадели привислинской железной дорогой. Из достопримечательностей Праги укажем прежде всего на церковь во имя св. Марии Магдалины, на Александровской улице, соединяющей вокзалы тереспольский и петербургский с Варшавой.

Варшава. Здание библиотеки университета

Церковь сооружена в 1868 г. в византийско-венецианском стиле. Колокола при церкви — из литой стали. Образа — работы художников Васильева и Виноградова. В церкви хранится икона св. Марии Магдалины, пожертвованная императрицей Марией Александровной. Достопримечательностью Праги является также памятник Гроховской битвы, поставленный в 1846 г. под Гроховом около брестского шоссе. Памятник по внешнему виду напоминает часовню. Из других предместий города следует упомянуть о Воле с православным кладбищем на месте бывшего здесь редута и церковью во имя Владимирской Божией Матери, сооруженной в 1841 г. Внутри церкви шесть металлических таблиц, на которых вырезано описание всех событий войны 1831 года.

В стенах храма и теперь еще сохранились осколки гранат и картечи. Близ Воли находится памятник павшим в 1831 г. «за дело Государя и отечество», похожий по наружному виду на памятник Гроховской битвы.

Местное управление Красного Креста основано в Варшаве еще в 1872 году при графе Берге, и председательствовали в нем последовательно граф Коцебу (при графине Коцебу основан отдельный варшавский дамский комитет), а затем Альбединский; хотя уже в Турецкую войну здешний Красный Крест имел возможность снарядить два санитарных поезда и основал три подвижных лазарета, на 180 больных, а по окончании войны были учреждены инвалидный дом и варшавская община сестер милосердия, но только за последние пятнадцать лет местный Красный Крест получил очень широкое, многостороннее развитие. С 1883 года осуществлены барак императора Александра II, здание школы сестер милосердия с домовой церковью, отдельный Дом для сестер милосердия, богадельня на Праге для стариков военных и их вдов, дешевые для них квартиры, приют для детей отставных чинов и два дневных приюта. За это же время оказалось возможным снабдить сестрами милосердия, помимо всех военных госпиталей округа, еще и гражданские больницы в губерниях Люблинской и Седлецкой, чем заменены в этих местах католические шаритки.

Посетив общину наших сестер милосердия, путешественники осматривали домовую церковь, школу, классные и спальные комнаты учениц, и перешли затем в барак императора Александра II. Барак этот устроен для 20 бесплатных хирургических больных; любопытно, что в этом православном бараке больных, пользовавшихся в описываемое время, было по вероисповеданиям:

Православных — 18

Католиков — 146

Лютеран — 12.

Это совершенно верная картинка, если угодно, схема нашей веротерпимости, того повсюдного, вечного, неизменного русского чувства, которое всегда лежало и будет лежать в нашей натуре и не будет признано во веки веков никем и никогда. Но уход за больными — не единственная задача барака: в нем получают практическое обучение ученики школы сестер милосердия, число которых достигло 21. В платных комнатах пользовалось 29 больных, в амбулатории получили советы, помощь и лекарства 14.263 лица; лечебница эта особенно популярна между рабочим людом Варшавы, большей частью католиками, находящими в ней также и духовное утешение, благодаря приглашенному для этой цели канонику ксендзу. В военно-лечебных заведениях округа община имеет 41 сестру и в гражданских больницах 18.

Совершенно противоположна по характеру своему городская больница Св. Духа. Если барак Александра II и все, что при нем, только что возникли, то больница Св. Духа сразу переносит посетителя ко временам давно прошедшим. Она очень, очень ветха, так как основана еще в 1442 году княжной Анной Мазовецкой, то есть в те далекие годы, когда еще не погас самый род князей Мазовецких, когда Варшава еще не готовилась стать столицей Царства Польского.

И не на этом месте помещалась она, так как нынешние здания, три параллельные флигеля в саду, воздвигнуты только в 1861 году, а в конце прошлого века здесь существовала известная фабрика экипажей Дангеля; в 1816 старые здания куплены правительством для помещения военного комиссариата, затем обращены в складочную таможню и окончательно снесены в 1856 году.

Кроватей по штату полагается 188, во время посещения занято было 164. Здесь опять, как и в институте князя Любомирского, виднелась капелла с молившимся ксендзом, шаритки в широкополых черных шляпах, числом 15; опять названия отдельных помещений: залы св. Варвары, св. Роха и т. д.; довольно искусные изображения мадони и цветов под ними. Средства больницы достаточно велики, чуть ли не до 60.000 руб. в год, главное основание которых положено в лесах и имениях, князьями Мазовецкими, около 500 лет тому назад; при больнице состоит университетская госпитальная клиника и лаборатория для клинических исследований; при больнице содержится двенадцать сирот-мальчиков. В общем, впечатление прекрасное, большой порядок, любопытные аппараты для химического исследования воздуха, очень практична дезинфекционная камера. В каплице имеется художественная картина Пальма Веккио; в числе старейших документов, первое по времени место занимает хартия, данная Анной Мазовецкой в 1413 году.

Характернее этой городской больницы является другое давнишнее учреждение, а именно институт св. Казимира, в котором призревается до 100 девочек, существующий, как значится официально, на собственные средства и на содержание которого расходуют 25.000 руб.

Здесь тоже значительная древность, хотя и не такая, как у больницы Св. Духа, а именно: основание институту положено Марией-Людовикой, женой короля Иоанна-Казимира, урожденной княжной Мантуанской, и королевская грамота 1681 года послужила ему утверждением. Особенно любопытен состоящий при институте дом сестер милосердия — шариток, которые, как сказано выше, в значительной степени пополняются мало-помалу нашими сестрами Красного Креста. Всех сестер-шариток, включая настоятельницу и «повициаток», состояло на лицо 71, по штату могло бы быть 79; всех же шариток этой общины, трудящихся по больницам и при больных в частных домах — 210; в этом числе значатся 50 «эмериток», не могущих продолжать службу в больницах.

Общее впечатление дома сестер милосердия, их спален, столовой, капеллы, их одеяния, изображений Св. Девы и др. святых, напоминает, как две капли воды, соответствующие учреждения Италии и Франции.

Внутренние распорядки в учреждении шариток общие всем подобным учреждениям. «Пробантки», т. е. желающие быть сестрами, испытываются в течение пяти лет и затем уже дают обет, не вполне, однако, монашеский; так, в течение пятнадцати последних лет три шаритки покинули общину. «Эмеритки», т. е. сестры престарелые или немощные, помещаются отдельно от прочих. Характерно, даже очень характерно, что четыре раза в год шаритки этой общины со всего Царства Польского должны возвращаться в общину для того, чтобы говеть и утверждаться в правилах и получить наставление. Не лишена интереса некоторая особенность этой общины: сестры могут принимать пищу вне своей общины, только находясь на службе при больных.

Материальные средства благотворительности Варшавы громадны. Расходы по так называемым правительственным учреждениям, то есть, состоящим в непосредственном ведении варшавского городского совета общественного призрения, достигают 610.000 руб. в год, и по частным, состоящим под контролем названного совета, более 200.000 руб. Этой черте польской жизни нельзя не отдать должной справедливости; жаль только, что большинству благотворительных учреждений присуща исключительно католическая окраска, ясно свидетельствующая о том, что благотворения существуют не для всех.

В Варшаве заслуживает внимания путешественника нечто вполне замечательное, пока единственное на Руси и вполне достойное подражания, это станция фильтров городских водопроводов. Здесь, в этих фильтрах, имелось налицо наглядное решение вопроса о фильтрах, продолжающего волновать все петербургское общество. Варшавский фильтр очень близок к полному осуществлению, действительно достоин зависти и делает честь магистрату города Варшавы. Проект канализации и водоснабжения города Варшавы был составлен еще в 1878 году, по поручению магистрата, инженером В. Линдлеем, и магистратом же напечатан. Канализация обнимает всю застроенную территорию города и имеет целью удалять из пределов его как можно скорее всю потребленную и дождевую воду, все нечистоты и т. п. и отводить их по главному коллектору прямо в реку Вислу, близ Белянского монастыря, расположенного в шести верстах от города ниже по течению, что будет иметь место до тех пор, пока город не будет иметь возможности очищать сточную воду, применяя ее к орошению назначенных для этой цели земляных участков.

Общие расходы по проекту составляют 4.444.000 метал. рублей; из них уже издержано 1.800.000 кред. рублей; на эту сумму, кроме главного коллектора, исполнены и уже находятся в действии некоторые главные каналы, общей длиной 56.000 фут. Водопровод получает воду из реки Вислы повыше города, близ Чернявской улицы. Находящиеся там машины поднимают ее до высоты 120 фут. на станцию фильтров Котики. Здесь для очистки воды служат в настоящее время шесть отделений фильтров, из них каждое представляет 22.000 кв. фут. поверхности песку и доставляет в сутки около 120.000 куб. фут. совершенно чистой воды. Профильтрованная вода вгоняется машинами в городскую сеть труб, с разницей давления в 2,5 атмосферы, так что жители всех этажей имеют воду для своей надобности беспрерывно во всякие часы дня и ночи.

Кроме уложенной в настоящее время сети городских труб длиной во 110.000 футов, устроены еще и находятся в действии следующие сооружения на Котиках: шесть отделений фильтров с фильтрующей поверхностью песку во 1 32.000 кв. фут., один резервуар для чистой воды объемом в 360.000 куб. фут., одно машинное здание с двумя машинами в 240 лошадиных сил, одно здание с тремя паровиками, одно здание для угля, одна водонапорная башня, один жилой дом для служащих, шесть отделений фильтров со всеми принадлежностями. На станции насосов по Черняковской улице устроены и находятся в действии одно здание для машин, паровиков и угля, с разными добавочными сооружениями. По проекту, общие расходы на устройство Водоснабжения, со включением предместья Праги, составляют 3.650.000 металл. руб. Из этой суммы издержано уже 2.060.000 кред. руб. В настоящее время город потребляет в сутки средним числом 400.000 куб. фут. воды. Работы начаты были в 1884 году.

Все сооружение, подземные бассейны были отчасти наполнены уже профильтрованной водой, отчасти стояли пустыми для очищения пластов фильтра и замены их новым гравием, что делается, поочередно, каждые шесть недель. Благодаря совершенно ясному солнечному дню, бесконечные колонны и аркады над бассейнами производили впечатление, близкое к впечатлению арабских построек в Испании. Точность каменной кладки, отделка колони — верх совершенства, и отстоявшаяся вода, готовая быть вогнанной в трубы, насквозь пронизываемая солнечными лучами, своей безупречной чистотой вовсе не напоминала своего первообраза — мутно-желтой воды Вислы. Должно признать, что магистрат Варшавы и инженеры-строители исполнили свое дело мастерски.

Одной из принеприятнейших сторон в промышленной жизни этого края является постепенно усиливающийся наплыв западноевропейских рабочих, отнимающих заработки у местного населения. Они нашли себе вполне подходящую почву в здешних промышленных центрах: Лодзи, Жирардове, Томашове и др., и немецкие идеи находили и находят путь к своим собратьям, от которых они идут и дальше, так как число немецких рабочих на фабриках Царства Польского громадно.

Профессор Янжул, подробно исследовавший в 1886 году фабрично-заводскую промышленность польского края, обращает внимание на германизацию западной окраины, совершающуюся с быстротой, несравненно большей, чем быстрота роста польской промышленности (в Калишской губернии иностранное землевладение достигает 44%). Если принять во внимание и распространяемую здесь иностранцами пропаганду социалистическую, то вопрос этот становится втройне серьезным, и тут, как во всем, насадителями явились опять-таки мы сами. Профессор Янжул дает перечень тех невероятных льгот, которыми с 1815 года осчастливливал Александр I иностранцев в Польше: им давали даром земли, лес, освобождали от пошлин, рекрутчины и т. д. В 1828 году учрежден «Польский Банк», без которого современное состояние промышленности Царства Польского было бы немыслимо; в 1850 году уничтожена таможенная линия между Царством и Империей, и иностранный товар хлынул в Русь.

В заключение необходимо сказать, что все помещенные здесь исторические факты, возмущающие чувство русского человека — настоящего хозяина края, приведены не из желания ссоры двух родственных славянских народов, а, напротив, ради сердечного стремления к укреплению между ними взаимного доверия и единства, успех чего достигается утверждением в управлении краем непоколебимой и строгой системы, неизбежная необходимость которой, конечно, красноречиво подтверждается правдивыми, хотя и мрачными, красками описанных событий. История должна же быть для нас поучительным уроком, в особенности, если прошедшие факты сопровождались немалыми для интересов русского дела бедами.

Новогеоргиевск.

Крепостной собор. Императорские комнаты и исторический балкон. Воспоминание о Николае I. Посещение Александровской колонии. Мысль о водворении в Царстве Польском русского крестьянства. Судьба колоний. Замечательная отписка графа Берга. Несколько слов о городе Плоцке и древних Сигтунских вратах в Новгороде.

Июня 22, в час дня, поезд остановился не вдали, или даже между верков Новогеоргиевской крепости, одной из самых передовых или, лучше сказать, самой передовой твердыни нашей к стороне западной границы, в пределах Плоцкой губернии. Отсюда до Варшавы с небольшим 30 верст, и, следовательно, некоторая совокупность этих двух опорных пунктов, несомненно, существует.

Крепостной собор — ровесник собору варшавской цитадели, сходному с ним по очертаниям: большой под плоским потолком длинный зал с одним алтарем, небольшим поперечным нефом, и на соединении их обоих круглый купол; все это без всяких украшений, в прямолинейном сухом стиле николаевских времен.

Новогеоргиевская крепость — тоже создание императора Николая I, и в ней сохраняется одно из очень своеобразных вещественных воспоминаний о нем в комнатах комендантского дома, в которых неоднократно Николай I останавливался по пути за границу и для инспекторских смотров; существует балкон, решетка которого сделана настолько высоко, чтобы императору, любуясь с балкона на очень красивые окрестности, можно было опираться на нее. Вид с балкона, висящего на высокой стене массивной центральной постройки, на слиянии Вислы и Нарева, замечательно широк и красив. Далеко внизу поблескивают струи двух почтенных рек, естественное соединение которых скреплено искусственно ломаными линиями центральных верков крепости и расставленных в окрестности фортов. в глубокой зелени старых деревьев повсюду обозначаются крутые крыши ближних казарм и складов, которым нет числа, и, становясь по мере удаления все мельче и мельче, виднеются между полей дворы и усадьбы частных владельцев. Эти усадьбы находятся в сфере выстрелов крепости и хотя способствуют красоте вида с исторического балкона, но подлежать немедленному сносу в случае войны.

В царских покоях подолгу проживал император Николай I; готический стиль их, который в силу какой-то странной случайности очень нравился императору, применен согласно его воле и тут. Здесь, как говорит предание, уведомленный со стороны о некоторой недобросовестности строителей, император ответил саркастическим приказанием: не трогать «моих половинщиков»; здесь же на вопрос о том, что стоят все эти крепостные работы, император дал характерное объяснение, что «об этом знают только Бог и генерал Z.». В этих последних словах следует, конечно, видеть не оправдание «половинщиков», которые в те годы плодились не по дням, а по часам, и многим из них пришлось испытать на себе силу императорского недовольства. Широко раскинулись здесь один от другого форты: Остроленский, Закрочижский и Помеховский. Отличные шоссейные дороги соединяют их между собой.

По воле государя, выраженной в 1839 году при осмотре Новогеоргиевской крепости, вблизи её образовано пять русских поселений, из которых четыре, а именно: Александровское (25 усадеб), Щипиорно (20 усадеб), войтовство Закрочим (7 усадеб), Косевко (10 усадеб) — в Плонском уезде и одно — Константиновское (12 усадеб) в Варшавском уезде; деревни Плонского уезда населены тогда же русскими крестьянами, вызванными преимущественно из Псковской губернии, в числе шестидесяти семейств; поселение же Константиновское, Варшавского уезда, образовалось из русских торговых людей и староверов, переселившихся гораздо ранее образования названных поселений. Усадьбы, выделенные поселенцам, составляли около 20 моргов каждая; владеть ими и приобретать их можно было, по правилу устройства этих деревень, только лицам православного исповедания. Поселения эти находились под особой опекой правительства; оно отстроило их на свой счет, за исключением войтовства Закрочим, и впоследствии оказывало им всякие пособия: отпускало живой инвентарь, лесной материал и дозволило пасти скот в прилегающих казенных лесах; для наблюдения за поселениями было установлено особое управление от министерства финансов.

Особая заботливость правительства об этих поселениях продолжалась только до обнародования указов 19 февраля 1864 г.; с этого времени быт поселенцев стал ухудшаться, вследствие прекращения поддержки и обособленности их положения среди чуждого им по языку и вере населения; этому же отчасти способствовало ограничение в правах распоряжения усадьбами, доведшее владельцев их до того, что в случае необходимости продажи усадеб (для дележа при наследствах, при невозможности вести хозяйство вдовами и т. п.), они шли за бесценок; вследствие этих причин, число поселенцев из русских крестьян стало быстро уменьшаться, дворы их и усадьбы разными путями и под разными предлогами стали переходить к крестьянам не православного исповедания или к лицам хотя и православного вероисповедания, но принадлежащим к привилегированному сословию. Вследствие этого, 14 декабря 1875 года состоялось Высочайше повеление о поземельных правах владельцев усадеб в селениях, расположенных около Новогеоргиевской крепости, по которому право владения землями по отношению к помянутым пяти селениям подтверждено и, кроме того, распространено право лиц православного исповедания всех званий владеть крестьянскими землями в селениях: Галахи, староство Закрочим, Новый Модлин, Брониславка, Косево, Вымыслы и Помехово.

Положение наших православных поселенцев в настоящее время далеко не из блестящих, в 1839 году считалось здесь до 100 дворов, в 1885 году их оставалось только 37. Причина этого — выселение в 1866 году 60 семейств обратно в Псковскую и отчасти в Самарскую губернии. За время с 1849 по 1869 год присоединено было к православию по двум уездам 137 человек.

Мысль императора Николая I о поселении в Польше русских крестьян была чрезвычайно верна. Позже, яко бы с целью обрусения края, прибегли исключительно к другому способу, к раздаче майоратов, то есть к водворению крупного землевладения. При раздаче майоратов, после повстаний 1831 и 1863 годов, могла бы быть достигнута практическая польза только в том случае, если бы майораты раздавались в избранной с политическим расчетом местности, один подле другого, а не в разброс, если бы их количество было больше, а объем меньше, и фактические (а не фиктивные) владельцы их из русских могли сплотиться. Но как при князе Паскевиче, так и при графе Берге майораты розданы без всяких политических соображений, без всяких обязательств для владельцев, их разбросали по границам Пруссии и Австрии и этим совершенно уничтожили намеченную цель. Мысль водворения русских крестьян была плодотворнее, если бы только ее довели до конца.

Храм селения Александровского, заложенного в 1844 году, освящен в 1846 году и обошелся с домами для причта только 24.000 руб. Пять голубых куполов осеняют его кубическое основание: в храме только один алтарь, образов мало, но иконостас, белое с золотом, благолепен; большинство образов писано польскими художниками, Кокуляром и Годзевским. В описываемое время в приходе числилось всего 613 человек.

Хотя Плоцкая губерния, в которой эти колонии расположены, и составляет нечто особенное в ряду других привислинских губерний, так как главное занятие её крестьян земледелие, а фабрично-промышленное дело стоит на втором плане, тем не менее и в ней, как в других польских губерниях, согласно отчету начальника губернии за 1887 год, преподавание Закона Божия ксендзами не лишено «оттенка фанатизма», а значение евреев, завладевших почти всей торговлей, еще усилено в последние годы тем, что землевладельцы, вынужденные продавать свои имения в виду убыточности хозяйства и обременения долгами, продают их «преимущественно капиталистам из евреев».

Евреи, по мнению их защитников, представляют самую жизненную артерию истории Царства Польского, начиная с XIV века; они заслужили самые великие похвалы от таких крупных польских деятелей, как Адам Чарторыйский и Маркиз Велепольский. причем последний видел в них ни более, ни менее, как «зародыш среднего сословия, пропадающий втуне», из которого думалось ему создать в Польше эту недостающую ей в общественном строе величину. Отсюда из Мазовии, из Плоцка, согласно некоторым летописным указаниям, народилась сама Варшава, основанная одним из князей Мазовецких — Конрадом. Самый Плоцк так стар, что покоящиеся в соборе мощи короля Сигизмунда, утопленного в колодце с женой и детьми, присланы сюда еще во времена Фридриха Барбароссы. Любопытен, между прочим, факт, что в XIV веке Плоцком владели в течение 44 лет чехи.

Заговорив к слову о Плоцке, нельзя пройти молчанием одного очень любопытного соображения, касающегося одного из древнейших памятников Великого Новгорода, а именно так называемых Сигтунских или Шведских врат Софийского собора. Соображения эти высказаны Перцовым, в памятной книге Плоцкой губернии; он говорить, что знаменитые Сигтунские или Шведские врата, которые, согласно Карамзину, по-видимому, «работав!» немецкими художниками, принадлежали именно плоцкому кафедральному собору, похищены из него шведами и проданы ими, на возвратном пути домой, в Новгороде. Этого весьма основательно доказываемого соображения, по-видимому, не знают в Новгороде, так как в последнем описании новгородского собора, изданном в 1886 году (на основании «Описания древностей» Макария), придерживаются старого легендарного мнения, находящегося в полном противоречии с внешностью и надписями дверей. Мнение это утверждает, будто Сигтунские двери привезены новгородцами из шведской столицы Сигтуны, разоренной разбойниками, в числе которых находились и новгородцы, в 1187 году. В бесчисленных памятных книжках разных губерний, которые издаются ежегодно и гибнут в полной неизвестности, очень многие богаты бесценными материалами.

Ивангород.

Историческое о крепости. Новейшее время. Изменение значения комендантов. Форт Банковский. Отторжение Холмской земли. Нынешнее положение. Из истории воссоединения униатов. Ивангородская крепость. Имение Демблин. Общее о деревенском населении. Хозяйство. Исторические памятники. Сецеховский монастырь и его груши. Село Ивановское. Дворец Паскевича и его могила. Парк. Развалины Опатства.

Ивангородская крепость находится в Люблинской губернии, при впадении реки Вепржа в Вислу, прячем главное укрепление, ядроцитадель, расположено на правом берегу Вислы, несколько ниже устья Вепржа, а отдельные передовые укрепления по обоим берегам этих рек. Первоначально крепость состояла лишь из одного укрепленного ядра; впоследствии, в семидесятых и в восьмидесятых годах, к нему были приданы передовые форты, что поставило крепость в положение вполне современной «крепости-лагеря». Время возникновения Ивангородской крепости относится к началу сороковых годов (1843-1846), и судя по тому, что вначале она расположена была только на правом берегу Вислы, фронтом к Бресту, а тылом к Пруссии и вне главнейших путей наступления вероятного неприятеля, австрийцев, к жизненному центру и столице Царства Польского — Варшаве, есть основание предполагать, что назначение крепости было не против внешнего неприятеля, а против внутреннего, на случай повторения восстания, бывшего в 1830-1831 годах, как опорный пункт для войск действующих по направлению Радинских, Красноставских и Грубешовских лесов и болот, весьма благоприятных для образования инсуррекционных скопищ. Во время восстания 1863 года крепость вполне оправдала свое назначение, и тогда-то впервые родилась мысль устроить здесь крепость-лагерь, способную остановить не только внутренних, но и внешних врагов. С 1870 года крепость растет с каждым годом, увеличивая и без того уже значительную силу сопротивления.

В настоящее время, вследствие весьма сильных вооружений и развития военной системы у наших соседей, крепостное дело и у нас, под влиянием истинно русского и сердечного отношения к военным интересам отечества со стороны современного высшего военного управления, быстро двинулось вперед и приобрело надлежащее ему значение.

Издано новое крепостное положение, возвысившее значение коменданта и придавшее его голосу в оборонительных вопросах ту авторитетность, которая ему и подобает в силу смысла самого дела. Сами коменданты стали назначаться из людей боевого опыта и науки, вместо прежних престарелых генералов, получавших эти должности в виде синекуры. Явился новый вопрос во внутреннем быте крепости, и сразу выдвинулось на первое место великое значение плана мобилизации крепости. Словом, крепости стали превращаться в живые, правильно действующие организмы, одушевляемые и управляемые комендантским режимом; таким образом, теперь только от энергии и личных качеств коменданта в большинстве случаев будут зависеть сила сопротивления крепости неприятелю и влияние её на театр военных действий.

Под давлением новых требований и Ивангородская крепость стала постепенно совершенствоваться извне и внутри. На её валах явилась могущественная артиллерия; устроены огромные запасы зерна, муки, вина и консервов на весь мобилизованный гарнизон. Появились для надобностей обороны новейшие усовершенствованные электродинамические и паровые двигатели.

Центр тяжести обороны, естественно, переносится на левый, угрожаемый неприятелем, берег Вислы.

Вырос грозный форт, получивший имя создателя современных крепостей, «Ванновский», сообщивший левобережной главнойкрепости необыкновенную твердость.

Силой порядка вещей и требованием безусловной необходимости возведутся еще новые укрепления и оборонительные постройки, проложатся дороги, усилятся передовые позиции, и Ивангород превратится в такую твердыню, что неприятелю много придется потратить людей, денег и времени на попытку достичь того, чтобы был спущен крепостной флаг.

Ивангород находится на рубеже Холмской Руси, которая представляет собой и поныне больное место нашей православной церкви. Наша церковь стоить здесь лицом к лицу, как это сказано в недавно изданной по Высочайшему повелению книге «Холмская Русь», с не прекратившимися болезненными явлениями, вызывающими правительство на принятие мер, которые, несомненно, должны обуздать католическую пропаганду.

В Радзивилловской летописи, стр. 360, изображено, между прочим, что когда князь Роман «угре и ляхи победи и всю Русь под себе подведе», папа римский отправил к нему своего посла звать в латинство, под защиту «меча Петрова». Приняв посла, князь Роман изъял из ножен свой меч и сказал послу: «Такой ли меч Петров у папы? Иж имать такой, то может города давати, а аз доколе имам и при бедре, не хочу куповати ино кровию, яко же отцы и деды наши размножили землю Русскую».

Это папское посольство и ответ князя Романа Мстиславовича имели место в 1204 или 1205 году; могущество, достигнутое Романом в Юго-Западной Руси, было причиной обращения к нему папы Иннокентия III. память князя Романа ненавистна полякам, так как он намеревался смирить Польшу и возвратить захваченные ею русские области; этому князю Роману приписывают постановку двуглавого орла, внешнего признака связи с Византией, на древней Белавинской башне, близ Холма. Не угодно было судьбе осуществить его начинания; но сын его Даниил пошел той же дорогой, и вещественной памятью его русского величия остается город Холм, возобновленный им около 1235 года и представлявший из себя уже через пять лет такую твердыню, что полчища татарские не одолели его.

Понятия наши об исторической географии этих так называемых «польских мест» совершенно неточны. Старые географические карты, изображающие широкое распространение Царства Польского при Ягеллонах, и карты так называемой «конгресувки», — эти два географических призрака совершенно затмили собой в наших понятиях древнейшее этнографическое очертание этих земель. Совершенно так же, как постарались мы забыть, что земля, на которой стоит теперь немецкая «Рига», была, до основания её, землей князей Полоцких, и что «позволение» немцам поселиться в этих местах дано именно этими русскими князьями; — забыли мы и то, что глубже всех костей людских в Холмской и Червонной Руси, в землях литовских и польских, тлеют именно кости русских православных людей.

Еще при описании Варшавы было упомянуто, что даже на основании польских источников польские земли, до того, чтобы стать католическими, были православными. Если глубока та древность, о которой только что сказано, — XII век, время возобновления города Холма князем Даниилом, то уже и эта древность является молодой сравнительно с православной церковью св. Николая в Люблине, близком от Холма, которая, по свидетельству Кадлубка, построена в конце X века. Чем была в те годы Польша? О Варшаве не было еще тогда и помину!

Но если могущество Даниила, простиравшееся почти на всю нынешнюю Галицию, на Волынь, Подолию, части губерний: Киевской, Минской, Гродненской и Люблинской, на некоторую часть Молдавии и даже на Киев, в котором сидел его наместник, вследствие множества причин, сделалось призраком, то из этого не следует, чтобы теперь, когда земли Холмская и Польская стали принадлежностью Русской Империи, забывать, что эта принадлежность была и исконной, и кровной. Правду гласила сложившаяся еще в старину казацкая песня, в которой говорится:

Когда же, однако, было отторгнуто Забужье, Холмская область (нынешние восточные половины губерний Люблинской и Седлецкой) от Русской земли и православной веры? Костомаров, не особенно щедрый на признание значения русской православной народности, как в смысле её распространения, так и относительно той роли, которую она играла в истории, говорит, что Хмельницкий являлся в борьбе своей с Польшей защитником «русской веры», он стоял за Киевщину, Волынь, Забужье и вообще за Западную Русь. «Переходя от Львова до Замостья, — далее говорит Костомаров, —Хмельницкий был сопровождаем восторгом русского народа, и народ этот помогал отдельным отрядам, «загонам» казачьего войска, жег костелы и панские дворы даже вблизи самой Варшавы». Это распространение православного элемента имело, следовательно, место еще только двести лет назад. Затем, императрица Екатерина II совершила роковую ошибку, присоединяя к своей Империи Западную Русь только до Буга; Забужье было, так сказать, отрезано и уступлено Австрии, и это имело место менее ста лет тому назад. Следовало, как известно, создание герцогства Варшавского и воскресение из мертвых самого Царства Польского императором Александром I, и тогда-то Забужье, как будто бы оно было польской землей, отошло к нему, к этому призраку.

Вот, в этом-то виде привеска к бывшему Царству Польскому, возвратилось к России, после пятисотлетнего отбытия из родного дома, пройдя сквозь католичество и унию, Забужье, Холмская земля. Неузнаваема была эта многострадальная страна; оставленная в заведывании римско-католического духовенства, Холмская земля отчуждалась от нас все более и более.

В настоящее время в Забужье находится 268 православных церквей и 346 начальных училищ, не считая средних учебных заведений, вполне русских. Благодаря поддержке со стороны правительства, построены церкви, учреждены братства (замостское Свято Николаевское в 1876 г., и холмское Свято-Богородицкое в 1879 году), и т. д. Думал ли князь Роман, слова которого о «мече Петровом у папы», по Радзивилловской летописи, приведены выше, что именно Холмская земля испытает на себе всю сладость его долгих жгучих усекновений? Рим, казалось, был так далек в те дни, но время приблизило его и занесло в самое сердце местного православного народа.

Недалеко от Ивангородской крепости расположен Демблин, имение, дарованное покойному фельдмаршалу Паскевичу императором Николаем I, одновременно со множеством огромных прав и привилегий, сохраняющихся за владельцем его и до-сегодня и составляющих неисчерпаемый я постоянно прочный источник богатства. Самое имение Демблин громадно; оно подходит под самые форты и тянется вдоль реки Вепржа на двадцать верст. Оно и без всяких привилегий чрезвычайно доходно само по себе, так как сельское хозяйство в этой местности стоить очень высоко.

В отношении этнографическом Ивангород составляет узел железных путей, расходящихся в Млаву, Луков, Брест, Домброву, Ковел, Колюшки и Островец, и граничный узел трех губерний: Радомской, Седлецкой и Люблинской. Главная масса населения состоит из польско-еврейского элемента с небольшой примесью немецкой народности. Главное занятие жителей христиан — земледелие, а евреев — торговля, преимущественно вином, и мелкая кустарная промышленность. Еврейский элемент заметно сгущается по мере приближения к крепости, военное население которой представляет наиболее благодарный материал для несолидной промышленности сынов Израиля. Главная масса польского населения, не отличаясь особой зажиточностью, не терпит, однако, и недостатка. Нищих вообще немного, а богатство распределено в населении более равномерно, нежели между русским крестьянством. Мироеды и кулаки составляют здесь чрезвычайную редкость. Малая обширность земельных наделов восполняется прекрасной обработкой почвы и замечательным трудолюбием, благодаря чему урожаи не только покрывают местную потребность, но еще дают не малый процент для сбыта за границу, чему особенно способствует близость её и выгодное направление шоссейных и железных дорог.

В нравственном отношении сельское население стоит здесь на довольно высокой степени. Пьянство развито мало: пьяного, даже в большой праздник, редко можно встретить на улице. В общем, сознание законности весьма развито среди крестьянского населения. Оно охотно повинуется властям и беспрекословно исполняет все их приказания и распоряжения. Каких-либо недоразумений по постойной или подводной повинности не бывает.

Образование и вообще умственное развитие находится тоже в очень хорошем состоянии. Почти все население, за малыми исключениями, читает и пишет по-польски. В последнее время у жителей становится весьма заметной склонность учиться русскому языку; говорящие и знающие русскую грамоту в деревнях теперь не редкость. Причина этого утешительного явления — в массе возвращающихся по отбытии воинской повинности из Великой России, а также и постоянные сношения с русскими солдатами.

Религиозность сильно развита в крестьянах, особенно среди женской части населения, впрочем, любовь к пышным церковным процессиям и общему пению священных гимнов имеется и среди мужчин. Многочисленные, красивые и обширные костелы усердно посещаются и украшаются; но надо заметить, что привольная, сытая и веселая жизнь католического духовенства служит неисчерпаемым источником для юмора и добродушных народных поговорок. Действительно, польскому ксендзу живется сравнительно лучше, чем русскому священнику.

В политическом отношении польских крестьян можно считать благонадежными. Нетерпимости к русским решительно не замечается никакой. С солдатами они не только ладят, но и дружат. Вообще взаимные отношения между польскими хозяевами и русскими солдатами самые отрадные и желательные. Особа Государя в понятии здешнего крестьянина представляется не иначе, как окруженная самым лучезарным ореолом. Портреты Царской Фамилии охотно покупаются у многочисленных ходебщиков владимирцев. Почти во всякой хате Царский портрет обязательно помещается в самом почетном углу, рядом с весьма чтимой Ченстоховской иконой и папой, и в большинстве случаев украшается искусственными цветами. Тут же, несколько поодаль, развешиваются портреты прочих Членов Царского дома, большей частью изображенные на одном общем листе. Иногда попадаются картинки из русского быта, преимущественно буколического и батальных сюжетов, и портреты генералов минувшей войны, с «белым генералом» на самом видном месте.

Здешняя интеллигенция очень измельчала и обеднела. Попадаются, правда, подобно дубам в вырубленном лесу, крупные, родовитые польские дворяне, но очень немногие живут в своих имениях; в большинстве случаев они доканчивают отцовские наследия где-нибудь в Варшаве или за границей. Преобладающий же элемент представляют из себя мелкие «шляхтичи», служащие где-нибудь в магистратах или уездных управлениях.

Сельское хозяйство в окрестностях Ивангорода, как сказано, поставлено на отличную ногу. Система земледелия здесь плодопеременная и семипольная. Леса расходуются бережливо, чему способствуют также и богатые залежи каменного угля, продающегося в одной цене с дровами (10 коп. пуд). Скот рослый, крупный и молочный; скотоводство, кроме главного продукта — навоза, дает весьма значительные доходы с молочного скота, отдаваемого, обыкновенно, в аренду (пахту) по 15-20 руб. с коровы. Молоко, сыр, масло здесь дешевы и хорошего качества. Коннозаводства в обширных размерах нет. Владельцы майоратов, которых здесь не мало, а также крупные землевладельцы, вовсе не занимаются хозяйством, сдавая таковое или на руки управляющим, или же, мелкими участками, арендаторам, между которыми, опять-таки, немало евреев; вред системы крупных майоратов сказался и здесь.

Хотя почва не может назваться особенно плодородной, но, благодаря толковому хозяйству и прекрасной обработке, урожаи бывают ровные и очень хорошие. Сеются все хлеба, а в последнее время стали производить много фабричных растений — свекловицы и рапса, особенно же с тех пор, как хлебный наш экспорт затруднился боевыми немецкими пошлинами.

Близ Ивангорода, в Новой Александрии уже давно открыт земледельческий институт, но пока существование его особенным влиянием на улучшение земледелия не отражается. Крупных заведений обрабатывающей промышленности тоже нет. Есть две-три винокурни, несколько кирпичных, сахарных, пивоваренных и крахмальных заводов, да еще один стеклянный в Пилаве. Торговая и мелкая кустарная промышленность вся находится в руках евреев. И та и другая, главным образом, поддерживаются одними войсками и вообще не процветают. Скученность еврейского населения, невозможность переселения, ненависть и неспособность его к какому-либо серьезному физическому труду, страсть к легкой наживе, обусловливают нередко среди евреев страшную бедность. необходимость же есть и пить вынуждает их к покупке и продаже краденых вещей, что, в общем, влияет на развитие и поощрение в стране систематического профессионального воровства.

Исторических памятников в стране очень много. Вся местность ивангородского крепостного района служила, и не раз, театром кровавых войн. И теперь еще заметны остатки шведских окопов, развалины крепких замков и другие памятники старины, весьма ценные для археолога. Из этих памятников старины наилучше сохранились древние костелы, из которых особенно достопримечателен Сецеховский. Относительно этого костела можно сказать несколько слов во внимание к своеобразной причине — к грушам, носящим имя одного польского короля. Время основания Сецеховского монастыря бенедиктинцами относится к самой глубокой древности. Он построен в 1110 году. Одновременно с устройством монастыря, отцы бенедиктинцы открыли в замке и окрестных городах несколько агрономических училищ, положивших начало той прекрасной обработке земли, которая существует и поныне. Особенно процветало у монахов садоводство. Когда король Иоанн III Собеский, в походе на турок, во время ночлега в монастыре, попробовал знаменитых груш монастырского сада, то они ему понравились до такой степени, что он просил настоятеля посылать ежегодно ему в Варшаву две копы этих груш. С тех пор эти знаменитые плоды, которые разводятся и теперь, называются в честь победителя турок под Веной «Собесчанками». Эти монастырские груши играют, следовательно, ту же роль глашатая монастырской славы, как ликеры бенедиктин и шартрез, относительно двух одноименных с ними аббатств. Сецеховский монастырь на своем веку видел немало крови и огня. В 1810 году он был упразднен, с оставлением, впрочем, костела, превратившегося в приходский. Земли и угодья монастырские поступили в казну, частью пошли в надел крестьянам, а частью на раздачу майоратов. В 1834 году закрылся и самый костел. Все его ценное имущество и сосуды распределены были по костелам сандомирской епархии, а собранная веками огромная монастырская библиотека перевезена в Варшаву. По преданию, книг было столько, что, за невозможностью перевезти их на повозках, их сплавляли по Висле полными галерами. Принимали библиотеку сам тогдашний польский министр внутренних дел князь Лубенский и профессор варшавского университета Линде. Самый приход переведен был в город, ныне посад, Сецехов. Но прошло сорок лет, и в 1874 году, снисходя на просьбу прихожан, император Александр II Всемилостивейше разрешил восстановить закрытый костел средствами жителей. В 1884 году реставрация окончена, и костел торжественно освящен сандомирским епископом и открыт для служения. Реставрация обошлась в 30,000 руб.

Чрезвычайно достопримечательно расположенное недалеко от Ивангородского крепостного района село Ивановское-Демблин. В сущности, села, как это повсеместно принято у нас понимать, — нет. Под этим именем в дневнике Законов Царства Польского известны все деревни и фольварки по правую сторону реки Вепржа, до границы Гарволинского уезда, подаренные императором Николаем I фельдмаршалу князю Паскевичу и названные, как и крепость, его именем.

Кроме весьма значительного земельного пространства, равного по площади немецкому средней руки княжеству, покойному князю дарованы еще на вечные времена права: «пропинации», то есть исключительного права водочной торговли, распространяющейся и на крепость, рыбных ловель по обеим берегам Вислы и Вепржа, а также и монополия поставки кирпича для крепости на все время её существования. Доходность этих исключительных прав явствует сама собой.

Главный пункт и барская резиденция имения находятся в селе Демблине. Имение это, до последнего пожалования, принадлежало польским магнатам графам Яблоновским, из которых один, при Станиславе-Августе, выстроил и нынешний Демблинский дворец. Дворец этот выстроен по плану и под непосредственным руководством того же самого архитектора, который строил и Лазенковский дворец. Одно это обстоятельство должно говорить в пользу вкуса и изящества здания: дворец выстроен в строго классическом стиле; по обоим его фасадам высятся легкие и необыкновенно красивые порталы дорического ордена; он окружен роскошным, старым парком с прудами, вода в которые проведена из обширных Рыкских водомоев. На одном из островов пруда, скрытая в тени лип, возвышается величавая, в форме римского храма Весты, ротонда, где покоятся останки князя Паскевича и его жены; в этом же парке показывают тот дуб, под сенью которого самозванец будто бы сделал Марине Мнишек предложение.

Внутренняя роскошь разрушающегося дворца вполне соответствовала внешнему его великолепию. Теперь весь он переделан на частные квартиры, казармы и цейхгаузы. Роскошное здание, не поддерживаемое ремонтировкой, быстро приходить к печальному разрушению. Но и в настоящем запущенном своем виде оно все же очень хорошо, несмотря на осыпающуюся штукатурку стен и ветхие карнизы. Угрюмым, мрачным видом дворец видимо негодует на настоящее свое назначение, тем не менее, его античные, хотя и облупившиеся портики по-прежнему высятся гордо и светло, окружающая зелень старается своей могучей листвой скрыть, припрятать неприглядную наготу.

Покойный князь фельдмаршал часто и подолгу живал в своем царско-роскошном дворце. В скором времени лежащий здесь прах сотрудника могущественнейшего монарха в свете, прах покойного фельдмаршала и его жены будет перевезен в Гомель, где для его принятия строится богатая церковь. Тогда в Демблине исчезнет, вероятно, и последнее воспоминание о знаменитом князе. Близ крепости находятся так называемые развалины Опатства — католического монастыря, всего в одной версте от форта. Опатство, если угодно, действительно развалина, но точно такая, какой являются на наших глазах сносимые с места негодные городские постройки: обнажены подвалы, лестницы, окна, пустуют на ветре кельи отошедших в вечность монахов, но красоты и романтичности нет никакой. Даже и растительность, любящая одевать развалины своими причудливыми проблесками, отступилась от этих неприветливых стен и оставляет их голыми и некрасивыми. Здесь тоже чуть ли не семисотлетнее погасшее существование.

Любопытно, что в XV веке, как говорят, Висла протекала подле самого монастыря. Теперь до неё около шести верст расстояния. Сообщали также, что еще в 1888 году капризная Висла оторвала, невдали отсюда, 150 десятин берега, обезземелила крестьян, зато подарила одному счастливому собственнику почти такое же пространство удобной и дорогой земли. В костеле — три алтаря; размеры его величественны и свидетельствуют о былом богатстве; множество рисованных по стенам орнаментов, заменяющих скульптуру, гласит об архитектурной неискренности; говорят, что еще в 1819 г. костел стоял в запустении, и в нем не служили; позднейшее, более снисходительное веяние снова дало ему жизнь. Недалеко отсюда находится город Пулавы, когда-то имевший женский институт, переведенный впоследствии, за участие институток в мятеже, в Варшаву. и только при бывшей начальнице его, А. И. Случевской, принявшей его в свое управление, после десяти лет больших усилий, институту возвращены все его права и, в ряду их самое видное — Императорский шифр, служащий наградой воспитанницам при, выпуске.

Брест-Литовск. Полесье.

Древнейшая история города. Воспоминания о военных делах. Очерк политической унии Польши и Литвы и унии религиозной. Значение иезуитов. Терлецкий. Поцей Кунцевич. Цесаревич Константин и граф Замойский. Связь с казачеством. Перелом в польской историографии. Отношения к папе. История постройки крепости. Собор. Преподобный Афанасий и его история. Полесье. Колоссальные работы по осушению болот. Их значение и история. Сенопрессовальные заведения. Несвиж и замок князя Радзивилла.

Брест-Литовск город и Брест-Литовск крепость — две самостоятельные, очень любопытные, с разных точек зрения, величины. Как город, он замечателен тем, между прочим, что послужил колыбелью церковной унии, столько годов терзавшей и еще терзающей, в качестве похмелья, некоторые части нашей западной окраины; как крепость, это одна из прочнейших твердынь наших, важность которой предусмотрел еще фельдмаршал Мориц, в своих «Reveries militaires», «важность», которую еще недавно подтвердил один из солидных прусских военных авторитетов, скрывшийся под именем «Ein Officier».

Город Брест, столько раз ополяченный русский город Берестье, принадлежал Туровскому княжеству в 1015 году. Вероятно, здесь в Бресте умер от ран в 1019 году один из резко очерченных в нашей древней истории характеров — князь Святополк Окаянный. знаменитому русскому-князю Даниилу Романовичу Брест служил опорным пунктом против ятвягов, а в 1241 году он опустошен татарами настолько, что князь Роман не мог въехать в него «от смрада».

Много раз меняя властителей, Брест, в 1390 году, взят поляками, после упорного девятидневного приступа короля Владислава Ягайлы, того самого, который воплотил насильственную связь, «политическую унию» Польши с Литвой, изменил православию и даже союзился с ханом Мамаем против Москвы. Этот Ягайло отличался своей «волосатостью» и был однажды, как говорят, на пиру подерган за бороду своим братом Свидригайлой, в котором воплощались и русские думы, и православные надежды (довольно оригинальное и типичное воплощение этих дум и надежд!).

Здесь, в Бресте, в 1590, 1594 и 1596 годах имели место знаменитые соборы, обусловившие существование в крае двух церквей: самостоятельной несоединенной и униатской соединенной; под Брестом, в конфедератскую войну 1769 года, бригадир Суворов забрал два уланских конфедератских полка. а ровно двадцать пять лет спустя, генерал граф Суворов-Рымникский, перейдя реку Буг в брод, в виду польских войск, в девятичасовом бою саблями и штыками разбил 16,000-й корпус Сераковского, Красинского и Понятовского и отнял у него всю артиллерию. под Брестом орудовали в 1812 году австрийцы, под начальством князя Шварценберга, назначенного Наполеоном действовать против южной России; в 1823 году происходили тут большие маневры русских и польских войск, тогда еще самостоятельно существовавших.

Последним по времени событием в истории Бреста отмечено, под 1886 годом, посещение его Государем, Государыней, Наследником Цесаревичем, Великими Князьями Георгием и Владимиром Александровичами и обоими Великими Князьями Фельдмаршалами. Высочайшие Особы принимали тут принца Прусского Вильгельма, впоследствии императора Германского.

Может быть, очень мало других городов, подпавших власти Речи Посполитой, которые, подобно Бресту, к 1810 году, то есть ко времени Отечественной войны, цвели таким обилием католического монашества. Один перечень имен собственных всяких монашеских орденов, имевших тут прочную оседлость, представляет роскошнейший букет когда-то живых, теперь посохших цветов. здесь имелись налицо: иезуиты, бернардинцы, бригиты, доминиканцы, трипиторы, базилианцы, августиане; на том необширном месте, которое занимает крепостная цитадель, стояло четыре монастыря, а по предместьям рассеяны были другие, не считая костелов. Подобного количества католических храмов поискать в другом городе; но от самых зданий монастырских и костельных осталось очень немногое, так как все они заняты и перестроены для военного ведомства и служат где лабораторией, где госпиталем или батареей. на том месте, где высился августианский монастырь, построен крепостной собор.

Переменив свое русское имя Берестье на польское Брест или Подлясье в самом конце XIV века, город этот, как сказано, сделался местом окончательного появления на свет той знаменитой униатской веры, с последними следами существования которой приходится еще и теперь иметь дело православию как в Холмской земле, так и в Подлясье.

Какая-то немилость Божия тяготела на этих пошатнувшихся в православии местах и сказывается в том, что слово и понятие «уния», которое должно бы изображать союз, братство, связь, для Польши и Литвы стало роковым не единожды, а дважды.

Одна уния, первая по времени, была политической и должна была свидетельствовать о родственном слиянии, о братстве, чуть ли не тождестве Польши и Литвы. Эта уния, задуманная и воплощенная в своем первообразе Ягайлой со стороны Литвы и Ядвигой со стороны Польши, ставших супругами, переживала целый ряд подтверждений, толкований и объяснений. Подтверждают, как известно, только то, что шатко. Несмотря на то, что эта уния юридически воплотилась в XIV веке, при Ягайле, ее снова, но в измененном виде, уже более похожем на петлю для несчастной Литвы, навязывает Литве князь Литовский Александр (женатый на дочери царя Иоанна III Елене и при дворе которого первое место занимал русский князь Михаил Глинский), став королем Польским; но литовские депутаты не освящают этой петлеобразной унии своим рукоприкладством. Наконец, на сейме в Люблине король Польский Сигизмунд силится скрепить ее снова, но уже не петлей, а настоящим мертвым узлом, и приказывает Литве присягнуть Польше, несмотря на то, что один из представителей Литвы, жмудский староста Юрий Коткович (Хоткевич) представил королю, в живых и ярких красках, всю горечь, все отчаяние Литвы, теряющей свой самобытность, причем все бывшие при этом литовцы пали пред убивающим их самобытность королем на колена! Не таким, конечно, изображено это грустное историческое событие (которое весьма метко характеризует Коялович) художником Матейкой: у него только и есть на картине унии общий восторг; совершенно такой единодушный, полный детской увлекательности восторг изображен в другой известной картине Поля Делароша «Клятве якобинцев». но относительно якобинцев это правда, относительно люблинского сейма это заведомое искажение исторических фактов. Петлей, мертвым узлом оказалась для Литвы, в своем последнем преобразовании, эта знаменитая политическая уния, явившаяся на свет в виде свадебного бантика, связавшего пред католическим алтарем Ягайлу с Ядвигой.

Другая уния, религиозная, ставшая по немилости Божией тоже роковой, началась также в Бресте. Исторические даты её вкратце должны быть помянуты. Было такое время в Польше, когда протестантство обуяло Речь Посполитую и папство было очень близко к тому, чтобы потерять Польшу и Литву, эти очень ценные камни в своей тиаре; именно здесь, в Бресте, напечатана была в те дни на польском языке, в 1563 году, иждивением князя Николая Радзивилла, Библия, что обошлось ему 10,000 червонцев, — сумма огромная для тех времен. Одним из важнейших протестантских центров была Вильна, и туда-то в самый год люблинской унии втянулись с Запада приглашенные по совету добрых людей для борьбы с протестантством иезуиты. Протестантство скоро измаялось в борьбе с иезуитами. При Стефане Батории, в области, отторгаемые им от Москвы, немедленно вводились иезуиты; это было также временем знаменитого визита Антона Поссевина в нашу первопрестольную столицу.

Король Сигизмунд III оказался вполне выгодным и послушным орудием в их руках, и тогда-то затеплилась мысль о религиозной унии, то есть об убийстве православия, бывшего у себя дома по всей западной окраине нашей. убийстве, основанном на том недобром замысле, чтобы создать некое вероисповедание, очень близкое по обрядности к тому, которое намеревались убить, но с одним только существенным изменением, а именно: с признанием главенства не нашей восточной церкви, а далекого папы римского. Простой народ, массы, на обращение которых рассчитывали, должен был, — так думали иезуиты, — не заметить изменения мелких формальностей и принять унию. Для составления плана этой новой религии, иезуиты обратились к луцкому епископу Кириллу Терлецкому, что и было им исполнено. в 1592 году ему высказали сочувствие другие подкупленные и устрашенные епископы, а когда в 1593 году на брестскую епископию возведен Поусий, то всем им удалось привлечь на свой сторону слабого митрополита Михаила Рагозу, и в 1595 году план унии повезен на благословение папы в Рим. Это паломничество православных епископов в Рим — факт совершенно исключительный и роковой.

В 1596 году, по возвращении путешественников из Рима, состоялся, наконец, тот знаменитый собор в Бресте, на котором узаконен великий раскол западнорусской церкви, введена уния и достигнуто подчинение папе. Но как была она введена? Здесь совершилось совершенно тоже, что с люблинской политической унией; подобно тому, как там с небывалым цинизмом оставлены были за флагом все представители Литвы, так и здесь за унию высказывались только девять высших духовных чинов, а против неё тринадцать высших (в том числе два представителя восточных патриархов) и при них более ста священников и монахов; обе стороны взаимно отлучили одна другую от церкви, но уния все-таки была узаконена.

Вслед за утверждением религиозной унии, начались, совершенно одновременно, с одной стороны, известные по истории подвиги таких людей, как Поцей, Терлецкий, Иосафат Кунцевич, с другой — возгорелась, на весь XVII век, страшная борьба Польши с Малороссией.

Брест-Литовск. Новая церковь (во имя св. Николая) в крепости

Один из новейших русских исследователей истории Польши, профессор Кареев, доказывает, что в польской историографии за последнее время совершился переворот, что вместо романтической идеализации польской истории, — идеализации, начавшейся вслед за повстанием 1830 года и доказывавшей, что Польша нечто совсем исключительное, единственное в человечестве, нечто в роде Мессии, искупающего своей временной смертью грехи всего человечества, — явился, вслед за повстанием 1863 года, другой взгляд, более правильный, а именно критическая оценка причин падения Польши и доказательств её виновности. Это новейшее развитие польской истории в трудах Шуйского, Калинки, Корзона, Крашевского, Бобржинского и других совершенно упразднило взгляды прежней школы Лелевеля и его последователей. Если прежняя школа считала Польшу первым народом мира, — новейшая, в лице Шуйского, говорит, например, что, будучи одним из младших народов, выступивших на арену цивилизации европейского Запада, «мы, поляки, стали в собственных глазах народом, опережающим весь Запад развитием у себя конституционных республиканских форм, из ошибок и заблуждений политической мысли мы, поляки, свили себе идеальные лавровые венки, очень вредные; в вольной элекции королей, в конфедерациях, даже в liberum veto, мы, поляки, усматривали положительные явления, которыми следует гордиться».

Все это чрезвычайно метко и справедливо. Пересчитывая многократные политические ошибки Польши, обусловившие её падение, другой историк, Бобржинский, находит, что в числе ошибок видное место занимает также и уния и что самый «католицизм многократно заставлял Польшу действовать вразрез с её политико-национальными интересами». Истину, подобно последней, не могли высказать и считали бы святотатством историки школы Лелевеля; тут, в этом признании уже очень много теплой правды, но последнего слова все-таки еще не сказано. не в католичестве, а в папском католичестве — все дело; в безусловном царствовании его, в пропаганде ксендзов, быть может, слепо направляемой из Рима, былая, грустная история Польши продолжает шествовать в своих посмертных грезах тем же путем, и на этой дороге с православной Россией ей нет никакой возможности примирения. Было такое время в истории Польши, когда лучшие её люди стояли за отделение Польши от папы, за образование национальной церкви, католической церкви, но не папской. Если бы это случилось тогда, если бы это поняли теперь, объединению с Россией Польше была бы подготовлена почва прочная, никакими подземными ключами не подмываемая; до освобождения от Рима — хотя бы испытывать сотни систем примирения и дружелюбного сожительства — оно невозможно, как соединение огня с водой! Мысль о народной для Польши, независимой от папы, церкви была плодом долгого и здравого мышления лучших польских людей, и в ней единственный способ разрушения всех преград, стоящих на нравственных путях объединения двух славянских стран России и Польши. Трудно было при посещении Бреста отказаться от исторических воспоминаний, возникавших совершенно против воли. Не рознь и разлад желательны были бы на этой, столько раз окровавленной земле, а доброе и вполне искреннее совместное житье двух славянских народностей, домашними распрями которых так умело и так настойчиво всегда пользовался Запад и пользуется и до сих пор.

Крепостной собор в Брест-Литовске — весьма красивая постройка наших инженеров, оконченная в 1876 году; самая постройка и все необходимое для церковной службы обошлось в 140,000 рублей. Под довольно плоским куполом, имеющим с двух сторон, передней и задней, полукруглые конхи, тянется длинная центральная часть с двумя боковыми нефами; алтарь один; церковь изобилует светом: семь окон в алтарной части и по семи с каждой стороны, в два света; колонны, отделяющие нефы, и колонки между окон, равно как красивая разрисовка стен цветными поясами, напоминают романские мотивы.

Крепость, пользующаяся теперь, и совершенно по праву, громким именем — твердыня первоклассная. Она расположена при впадении Мухавца двумя рукавами в Западный Буг. Эти реки не шутят, и здесь случались наводнения, имевшие очень печальные последствия; в 1841 году вода поднялась на 13 футов, в 1877 на 14,5 и, наконец, в 1888 году на 15,5 футов; все наводнения имели место в марте. На обилии воды основан был, между прочим, составленный путейским инженером Шуберским в 1825 году проект обороны крепости, при помощи искусственного наводнения без укреплений.

Военное значение Бреста было оценено, как сказано, давно; но вопрос о сооружении укреплений поднят только после третьего раздела Польши. Генерал Деволан представил первый проект. Следовали проекты: Сухтелена в 1807, Малецкого в 1823, Жаксона в 1825 годах. Но Высочайше утвержден в 1833 году проект генералов Оппермана и Малецкого и полковника Фельдмана. Он исправлен собственноручно императором Николаем I, занимавшимся с такой любовью укреплением нашей западной и других границ, а постройка производилась под наблюдением генерала Дена.

Городской собор имеет один алтарь и покрыт пятью шатровыми куполами, центральный покоится на четырех столбах; серые стены храма почти совсем лишены иконописных изображений; направо от входа покоятся мощи св. Афанасия, — вещественное доказательство кровавых дней унии.

Преподобный Афанасий Филиппович состоял игумном брестского Симеоновского монастыря. Безмолвно покоятся теперь останки его в металлической раке, а когда-то громко умолял он польских королей спасти православных «от битья, мордованья, уругания, на монастырь нападения, зобороненья идти через рынок со св. дарами и незносные утрапенья»; он доказывал королям также, что «на каждом местце, в дворах и судах уругаются с нас и гучат на нас: гугу, русин, люпус (волк), помулуйко, схизматик, туркогречин!» Предстательство игумна, конечно, не помогло; много раз сидел он в тюрьме, и ему принадлежит пророчество, что римский папа должен соединиться с православной церковью. Во время последнего его тюремного заключения в Бресте, в замке, по обвинению в том, что он якобы сочувствует казакам и доставляет им порох и какие-то листы, толпа, подзадориваемая ксендзами, орала: «стяти, чвертовати, на паль вбивати такого схизматика», а он в ответ на это, из окна своей темницы, предрек шляхтичам несомненную погибель унии. Уния теперь действительно погибла, но тогда, в те дни, отвели св. Афанасия в ближний лесок, где его «наньродь пекли огнем», приказывая не ругать унии, а он ругал, и тогда велели гайдуку застрелить мученика.

Это случилось в ночь на 5-е сентября: гайдук убил его двумя выстрелами, но пред тем все-таки спросил у него благословения. Тело его тут же в лесу зарыли, и только случайно видевший это дело мальчик указал место погребения и дал возможность отрыть изуродованное тело и погребсти его в храме св. Симеона Столпника. Сохранилось предание о том, что будто бы Петр I, находясь в Бресте, взял голову преподобного Афанасия и отослал ее в Петербург. Мощи его мирно почивали до пожара в 1816 году, после которого в растопленной раке подобраны были только небольшие частицы их и сложены снова в другую раку, пред которой и совершается ныне поклонение.

Почти на полпути от Брест-Литовска к станции Городея поезд проходил мимо станции Косово, близ которой подходят к полотну железной дороги самым северным краем своим колоссальные работы канализации и осушки Полесья. Работы эти имеют для края такое преобладающее, важное значение, их успех так неожиданно велик, а применение опыта этих работ в других частях России увенчивается такими блестящими результатами в экономическом и других отношениях, что о них следует сказать подробнее. Почин этого, поистине государственного, дела принадлежит бывшему министру государственных имуществ графу Валуеву, а развитие и широкое распространение его преемнику, статс-секретарю Островскому.

Именно подле станции Косово, в двадцати верстах от неё, находилось болото, искони принадлежавшее казне, в 40,000 десятин; болота этого нет больше; оно осушено в период 1879-1887 годов, а до того представляло мокрую, моховую, лишенную всякой растительности мертвую равнину. До 1880 года доход казны с этого громадного мертвого пространства не превышал 1,000 руб., в 1887 году он достиг 13,000 р., а при дальнейшем перерождении трав из твердых в более тонкие можно будет ожидать с этой площади сбора не менее трех миллионов пудов сена. Эти цифры говорят сами за себя и делают далеко не лишними несколько слов об осушении Полесья.

Болотистое пространство, заключающее в себе 8.000,000 десятин и известное под именем Полесья или Пинских болот, образует треугольник, между городами: Брест-Литовском, Могилевом и Киевом. Величиной своей он очень близок к королевству Саксонскому. Полесье представляет две незаметные для глаза плоские покатости, слегка наклоненные к реке Припяти, прорезывающей треугольник посредине, с запада на восток. По этим покатостям стекают к Припяти её многочисленные притоки; правые притоки берут начало в высотах, составляющих последние уступы Карпат.

Долгое время предполагали, что Пинские болота произошли вследствие чрезмерной равнинности местности и особых геологических причин, и на этом основании отвергалась всякая возможность их осушения. Между тем, ближайшие исследования доказали, что причины их образования имеют исключительно внешний характер и что устранение их не представляет непреодолимых препятствий. Дело в том, что весенние воды в разливе, слишком долго застаиваясь вдоль Припяти и её притоков, откладывают наносы, запруживающие устья второстепенных речонок и речек, вследствие чего вдоль их образуются замкнутые со всех сторон бесчисленные котловины, в которых задерживается значительная часть весенних вод. Оставшаяся таким образом в котловинах вода в продолжение лета большей частью испаряется, оставляя на дне их более или менее толстый слой грязи, ила и песка. От постоянного, из года в год, повторения этих явлений, в долине Припяти распространился ряд продолговатых болот, а от новых отложений и наносов происходило дальнейшее засорение русла, притоков и заболачивание берегов. Кроме этих естественных причин, речки Полесья подвергались от очень далеких дней искусственной порче от мельничных запруд и заколов для рыбной ловли, производивших то же действие, как и засорение осадкой наносов.

Вследствие этих причин, Полесье, по обе стороны реки Припяти, усеялось сплошным рядом болот, расположенных амфитеатром, одно выше другого, по мере удаления от Припяти, так что разность уровней средней Припяти и болот, расположенных по окраинам Полесья, в расстоянии 150 верст от русла этой реки, достигает 24 сажен. Большая часть болот связана между собой посредством узких топей, какими-то болотными, вязкими проливами и представляет, в совокупности, неприглядную громадную сеть не только бесполезных, но и положительно вредных хлябей под торфяным покровом.

Пинск

Болота эти или вовсе лишены растительности, или покрыты негодной для корма травой, тощей березой, тонкой, кривой и подгнившей сосной. По жидкой массе их, не просачивающейся сквозь твердое дно, еще и до сегодня существует невероятный классический способ передвижения в лодочках, которые тянутся запряженными в них тощими лошадками или еще более тощими представителями рогатого скота; их погоняет одержимый безобразным колтуном местный житель.

Камыш, ситник, остроребрая осока, водяной трилистник, скашиваемый косцами, стоящими по пояс в ржавой воде, шли нередко в корм чахлому скоту, погибавшему иногда, например в 1877 году, тысячами голов от болотной мошкары, заползавшей в ноздри. Заселенные места и пашни и теперь еще раскинуты на небольших сухих островах, сообщение между которыми, даже в лодочках, весьма затруднительно, а иногда возможно только зимой, во время замерзания.

Пинск. Вид на Францисканский монастырь с Пины

Заболочение Полесья не только отнимает у культуры огромные пространства земель, по климатическим условиям очень способных к высокой производительности, но также весьма гибельно влияет на физические силы населения, получившего печальную известность своим слабосилием и колтуном. Не несправедливо, вероятно, предположение г. Кояловича, что один из древних полоцких князей, так много виновных пред Россией в отторжении всей западной окраины нашей, до Риги включительно, князь Всеслав Брячиславович, прославленный чародеем, рыскавший волком и переносившийся с места на место мгновенно и невидимо, что легендарная язва на его челе, прикрывавшаяся повязкой, была не чеминым, как белорусским колтуном; Всеслав чародействовал в XII веке.

Нынешнее материальное благосостояние местных крестьян стоит на весьма низком уровне. Разъединенное болотами, население не превышает 6 человек на квадратную версту. Обширные площади лесных дач, большей частью казенных, до начала осушения не были доступны для правильной эксплуатации, а деревья в них, от избытка влаги, не достигали надлежащего развития; от этого значительная естественные богатства казны и частных лиц или вовсе не приносили пользы, или польза эта, сравнительно, была весьма незначительна.

Необходимость избавить население Полесья от вредного влияния окружающих болот и создать для него лучшие условия быта была первоначально причиной, вызвавшей мысль об осушении болот. К этому побуждению присоединились еще и серьезные экономические виды от приобщения к лесной и сельскохозяйственной культуре обширных, дотоле непроизводительных, пространств.

Мысль об осушении Полесья вначале весьма многим представлялась слишком смелой, а при ошибочном взгляде на причины образования и свойство болот Полесья даже неисполнимой. Несмотря на это, в 1872 г. полковнику Жилинскому поручено произвести в Полесье необходимые изыскания. Изыскания эти представляли большие затруднения, и инженеры, производившие нивелирование и промеры, неоднократно подвергались серьезной опасности; но все-таки результаты их трудов дали возможность правильно определить характер болот, причины их образования и средства к осушению. На основании собранных данных, был составлен генеральный план осушения Полесья посредством громадной сети каналов, открывающих водам выход из замкнутых котловин и устанавливающих более равномерное распределение вод на всем пространстве припятского бассейна. Изыскания, устранив сомнения в возможности осушения, не устранили высказывавшегося опасения, будто осушение болот может вызвать обмеление рек, в особенности соседнего Днепра. Но и это опасение было рассеяно мнениями академиков Миддендорфа и Веселовского, впоследствии подтвердившимися: каналы, предотвращая затопление в летнее время болот, отводят излишек вод в долину Припяти и Днепра и тем содействуют питанию этих рек.

С 1874 года приступлено к работам. С 1874 по 1888 год они заключались в устройстве канализационной сети общим громадным протяжением в 2,450 верст; магистральные каналы этой сети имеют ширину от 5 до 20 аршин и глубину от 1,5 до 4,5 аршин, а боковые каналы — шириной от 3 до 5 аршин и глубиной от 1 до 1,5 аршин. Посредством этой канализации, общее и частное осушение распространилось в начале 1888 года на 1.800,000 десятин, причем на этом пространстве произошли следующие изменения, перечисление которых наглядно свидетельствует об их важности:

а) около 260,000 десятин болот, вовсе недоступных, превращены в луга;

б) около 380,000 десятин мокрых зарослей и лесов, подгнивавших от постоянного затопления и лишенных путей сообщения, получили правильный рост и стали ближе к сплавным каналам;

в) около 270,000 десятин хороших и ценных, преимущественно казенных, лесов, не имевших сбыта по отдаленности от путей сплава, находятся теперь не далее 7 верст от сплавных каналов;

г) около 70,000 десятин пахотных, огородных и усадебных земель, страдавших от подмочки или не обрабатывавшихся вовсе, вследствие того, что они находились на недоступных островах среди болот, теперь уже возделываются и представляют собой лучшие земельные участки;

д) около 900,000 десятин поставлены в гораздо более выгодные, чем прежде, условия эксплуатации, и

е) пользуясь удобопроходимостью осушенных болот, проложено к началу 1888 года 132 версты новых дорог, открывающих доступ к прежде уединенным населенным пунктам и значительно сокращающих прежние сообщения.

Чтобы судить о том, насколько прибыльно осушение болот, помимо устранения вредного влияния их на население и улучшение его благосостояния, достаточно сказать о возвышении доходности казенных участков. Первый осушенный казенный участок, дача Василевичская, Минской губернии, до осушения приносившая в год только 155 руб. дохода, чрез 5 лет после осушения давала уже 6.719 руб. в год. Общий доход за сенокошение в осушенных казенных дачах Бобруйского, Речицкого и Мозырского уездов Минской губернии, и Слонимского уезда Гродненской губернии, до канализации не превышал 1.410 р.; к исходу же 1887 года он достиг почтенной цифры 37.786 р., и доход этот, по мере постоянного улучшения трав, будет постоянно возвышаться. Кроме того, казна получила возможность правильного сбыта своего леса, а за сплав по каналам леса частных владельцев получает тоже довольно значительный доход.

На все работы по осушению в Полесье и в губерниях: Московской, Рязанской, Петербургской и Псковской израсходовано казной по настоящее время, как это значится в недавно отпечатанном официальном юбилейном издании Министерства Государственных Имуществ, — издании, из которого почерпнуто большинство приведенных сведений, — всего только 2.826.000 руб.

Неосушенное болото. Экспедиция генерала Жилинского. Осушение болот в Минской губ

Помимо возвышения доходности и благосостояния, вероятно, в очень скором времени работы по осушению Полесья отразятся и на хозяйстве войск. Вопрос о сене в Западном крае, где расположено очень много войск и воздвигнуто большинство наших крепостей западной окраины, вопрос существенный. Опыты последних войн послужили основанием для особенной заботливости нашего военного министерства к изысканию способов обеспечения фуражом лошадей и порционного скота, как на случай мобилизации, так и на случай осады в крепостях. это тем более необходимо, что всякие другие запасы, хотя бы и по очень дорогой цене, можно получать во всякое время года; тогда как скудные запасы сена, обыкновенно к весне, совершенно исчерпывались на местные нужды. При сосредоточении в известных пунктах, во время мобилизации, преимущественно весной, большего количества лошадей, войска находились в совершенно беспомощном состоянии, так как именно сено трудно было получить в это время года, и приобретать его во всяком случае приходилось по весьма дорогой цене.

Молебен в лесу при начале прорытия канала. Экспедиция генерала Жилинского. Осушение болот в Минской губ.

Мысль применения прессов, значительно уменьшающих объем громоздких продуктов (как, например, хлопка и т. п.), с целью достижения удобств хранения, и, главное, удешевления перевозки их на значительные расстояния, — мысль применения таких прессов к сену, давшая за границей блестящие результаты по обеспечению довольствием скота и лошадей в годы неурожайные, на время бескормицы и неминуемых падежей скота, а также по влиянию на урегулирование цен этого продукта, побудила наше военное министерство испытать эти средства и у нас.

При громадности нашей территории, когда в одной местности сказывается избыток продукта, а в другой — полное его отсутствие и дороговизна, такой опыт не мог не дать хороших результатов. Еще в 1883 году в Полесье, в места деятельности экспедиции по осушке болот, где образовались новые громадные луговые пространства, преимущественно принадлежащие казне, и где предполагалось тогда провести железные дороги, были командированы особые лица с целью осмотра лугов в качественном отношении и для определения — не окажется ли выгодным устроить там казенные сенокосные заведения. Лица эти нашли, однако, что трава недавно осушенных местностей Полесья не вполне удовлетворяет всем требованиям, что даже на местах, осушенных 10-12 лет тому назад, произрастающие травы по своим качествам, будучи пригодны для скота, вовсе неудовлетворительны для кавалерийских лошадей. Военному министерству пришлось на первое время, пока природа сделает свое и переродит окончательно травы Полесья, обратиться к травам громадных заливных лугов частных владельцев, главным образом по берегам Днепра, и пользоваться ими для образования запасов. Вопрос о перевозке сена, а, следовательно, и о прессовальных заведениях, стал вопросом, требовавшим быстрого разрешения, и доброе начало уже положено.

Главный канал, входящий в реку Днепр (протяжение более 170 в.) Экспедиция генерала Жилинского. Осушение болот в Минской губ.

В настоящее время уже имеются с 1886 года два сенопрессовальных заведения по Днепру: одно казенное по либаво-роменской дороге, на станции Остерманск-Жлобин, и другое частное, но на особых основаниях, по брянско-брестской железной дороге, вблизи станции Речица. Появление на местных рынках прессованного сена сразу понизило стоимость местного непрессованного продукта на 10 коп. с пуда, что при громадных требованиях наших войск составляет выгоду весьма ощутимых размеров. Выгода эта будет постоянно возрастать по мере улучшения лугов Полесья, так как стоимость перевозки сена в военные округа варшавский и виленский, с уменьшением расстояния, сократится.

Нельзя было не вспомнить об осушении Полесья, а также о прессовальном деле, проезжая мимо станции Косово, с её осушенным болотом, вдоль той местности, экономическое возрождение которой представляет одно из лучших и ценнейших правительственных мероприятий последнего десятилетия.

Несвиж.

Историческое поле. Похвальная черта поляков. Род Радзивиллов. Легенда и история. Две отрасли рода — русская и прусская. Описание замка. Портреты. Архив. Костел. Назидательная история протестантства в Польше и его значение. Сеймы и соборы. Личность короля Сигизмунда-Августа. Призвание иезуитов и смерть протестантства.

Близ города Несвижа находится историческое поле, любопытное, во-первых, в том отношении, что на нем имеется столб в память первого раздела Польши, в 1772 году, — раздела, при котором мы получили Белоруссию, и, во-вторых, что именно это поле, в 1812 году, вероятно, огласилось бы бряцанием оружия наших солдат обеих армий, соединение которых должно было произойти здесь, но не совершилось. Вторая армия, багратионовская, отступая в расчете на это соединение, действительно прибыла сюда 26 июня; но Барклай де Толли с первой армией, отступившей от Дриссы, был принужден маршалом Даву, имевшим силы более значительные, отступить дальше, в глубь России, к Смоленску, где обе наши армии и сошлись 20-22 июля. Таким образом, исторической известности Несвижа нанесен был маршалом Даву значительный удар, и если бы не множество других, чрезвычайно назидательных исторических фактов, касающихся, впрочем, польской истории, а не русской, то маленький еврейский город почти совершенно потонул бы во мраке неизвестности.

В ряду достопримечательностей города Несвижа первое место принадлежит, бесспорно, замку князей Радзивиллов. Справедливость требует заметить, что не иначе, как с глубоким сочувствием и уважением, можно отнестись к той отличительной черте древнейших и родовитейших семейств Польши и западного края, — черте, общей с такими же чертами в семьях немцев прибалтийских губерний, которая сказывалась и сказывается повсюду. это — благоговение к памяти предков и сохранение воспоминаний о них, как священных реликвий. Само собой разумеется, что чем древнее и славнее род, тем больше этих воспоминаний, и в этом отношении замок Радзивиллов представляет весьма поучительный и завидный пример. Прежде всего, несколько слов о роде князей Радзивиллов. Нет, кажется, ни одной литовской летописи, в которой бы имени Радзивиллов не поминалось; неоднократно вступали Радзивиллы в родство с владетельными домами. В начале их рода имеется, как и следует, легенда.

Гедимин, устроитель литовского государства, хорошо понимавший значение для него в наступавшей борьбе с Польшей и немецкими рыцарями русских сил, потому что большая часть земель его были русские, — тот Гедимин, большая часть сыновей которого были православными, также как и обе жены, Ольга и Ева, а владения которого шли до самого Киева включительно и языком которых был язык русский — дал предку Радзивиллов — Лиздейко, великому жрецу литовского народа, — во владение столько земли, насколько слышен звук охотничьего рога. Земля эта служила наградой за совет, данный Лиздейкой при переправе литовского войска через какую-то реку: завернуть хвосты лошадей трубами или рогом, и держась за них, очутиться у цели; в те далекие дни охотничьи рога были больше и звучнее нынешних, тем не менее, первое поземельное владение Радзивиллов едва ли могло быть особенно велико. Но с течением времени оно все росло, а к концу прошлого столетия достигло размеров неимоверных. В настоящее время оно представляет одну из крупнейших частных поземельных собственностей мира: князь Антон Радзивилл имеет в одной Минской губернии 277.000 десятин, а наследники князя Витгенштейна, бывшего мужем Стефании Радзивилл, — 743.000.

Разумеется, что вслед за легендой, но уже в полном свете летописей и истории, являются один за другим Радзивиллы, хорошо известные в XV, XVI и XVII столетиях по прозваниям им данным: Христофор-Гром, Юрий-Геркулес, Януш-Вице-Король, Станислав — блюститель закона, Николай-Рудый, Николай-Черный, Николай-Сиротка, Альберт-хлебодатель, Карлпане Коханку и др.

Не вдаваясь в подробный перечень имен, заметим, что князья Радзивиллы дважды роднились с владетельными особами: в XVI веке княжна Радзивилл, Варвара, стала супругой короля Польского Сигизмунда-Августа, а в конце XVIII века родная племянница Фридриха Великого, принцесса прусская Луиза, была замужем за князем Антоном Радзивиллом.

Предстояло и еще одно родство: королю Польскому Сигизмунду-Августу (у. 1572), желавшему развестись с первой женой, прочили в невесты дочь Николая Радзивилла, лица очень ему близкого, протестанта, как и его дочь; но брак этот не состоялся потому, что смерть короля последовала ранее развода. Что касается родства с прусским королевским Домом вследствие брака принцессы Луизы, то брак этот хорошо объясняет, почему имения князей Радзивиллов перешли в нынешним владельцам, состоящим в прусском подданстве.

На громадные имения князей Радзивиллов в России, вследствие того, что князь Доминик командовал кавалерийской бригадой в армии Наполеона I, наложен был секвестр. Доминик умер от ран, подученных при Ганау, и тогда племянник его (сын ближайшего наследника князя Михаила), князь Антон, отправился в главную квартиру союзных государей в Шомон с ходатайством о снятии секвестра. Милость императора Александра I к полякам сказалась и тут — в именном указе, данном в 1814 году в Шомоне, княжеские имения были возвращены наследникам по принадлежности. В числе позднейших представителей их рода один князь Лев, умерший в 1882 году, был генерал-адъютантом Императора Всероссийского, а князь Антон, нынешний владелец имений, состоял в описываемое время генерал-адъютантом императора Германского.

Громадность многоэтажных шести стен радзивилловского замка, окружающих мощеный круглым булыжником двор, свидетельствует о том, что он был рассчитан когда-то на жизнь в более широких размерах, на богатейшую обстановку. Ныне же этой жизни нет: она сосредоточивается только в некоторых частях замка. Именно главные частя его, те, что должны были составлять центр, ныне находятся почти в запустении. Главный подъезд не служит главным подъездом; на широкую лестницу последнего с высоких стен глядят значительно поветшавшие большие картины; на одной изображено принятие князем Николаем Черным, в 1547 году, княжеского титула от императора Карла V; на другой — гетман князь Михаил на коне, на параде пред королем Августом, в 1744 году; причем королю отведено очень маленькое место в очень маленькой палатке. Подновленный плафон лестницы значительно новее остального, и на нем есть классические изображения козерога, рака, нагих амурчиков и т. д. Недалеко от главного входа, в главном этаже, помещаются конторы по управлению многочисленными имениями и арендными статьями Радзивиллов; это целый департамент, и надо отдать полную справедливость удивительному порядку в распределении дел и документов для наведения справок по всем статьям огромного хозяйства.

Множество комнат замка пусты, но зато жилое отделение изобилует богатой обстановкой — свидетельницей старых дней. Особенно много имеется семейных портретов, в рост и грудных, со старыми датами их написания, с живописью давно минувших дней.

В столовой глядят со стен изображения во весь рост: гетмана Михаила Казимира, того самого, который изображен на парадной лестнице; Януша, вице-короля, стоящего между двух жен своих. тут же в черном одеянии видны: основатель имения, — Станислав и Христофор в одеянии пунцовом, Георгий-Геркулес в кольчуге и королева Варвара Радзивилл, в тот момент, когда архиепископ надевает ей на голову корону. портрет князя Карла, «пане Коханку», виленского воеводы, за которым сохранилось прозвище от любимой его пословицы, находится в комнате, назначенной для курения. Ближайшие представители рода: дед нынешнего владельца, Антон, наместник познанский (у. 1831), имеющий на голове конфедератку; его жена, принцесса прусская Луиза, чрезвычайно миловидная, и, наконец, отец владельца, Вильгельм в прусском генеральском мундире, — изображены в грудных портретах в кабинете.

Эти и другие многочисленные изображения служат превосходными иллюстрациями к архиву князей Радзивиллов, помещающемуся в особом отделении замка. Архив этот и теперь достаточно велик; но, говорят, это только десятая часть того, что имелось налицо прежде и что расхищено разными способами; драгоценнейшие семейные бумаги, однако, сохранились: шесть шкафов хранят письма разных лиц, разобранные по алфавиту, но не по содержанию; в двух шкафах собраны грамоты и планы. Помимо длинного ряда имен разных польских королей, архив сохраняет пять писем Петра Великого, 1707 года, т. е. современных первому посещению им Варшавы, когда царь, «благодаря жестокой фибре», был «футов на пять от смерти», как значится в его письмах к Кикину; тут же имеются письма императора Карла V, даровавшего Радзивиллам княжеский титул, короля Английского Иакова, Французских Людовика XV и XVI, Христины Шведской, Карла XII; имеется несколько писем Богдана Хмельницкого; множество грамот с тяжеловесными доказательствами значения тех лиц, портреты которых украшают внутренние, жилые покои замка; по шкафам и стенам архива виднеются остатки скульптурных украшений, церковной утвари и т. п.

Любопытно, что в числе документов есть грамота короля Сигизмунда, 1551 года, о даровании Радзивиллам Клецка и Давид-Городка, писанная по-латыни, а подтверждена эта грамота тем же королем в 1558 году, но только писана она на языке церковно-славянском.

Несомненным доказательством долговременного бытия рода Радзивиллов и того, достойного всякой похвалы, уважения, с которым чтят своих предков потомки, является родовой склеп, помещающийся в нижней части Несвижского костела.

Костел, сиявший в ночи, ко времени прибытия, огнями, был залить золотистым светом горячего июньского дня. Он построен в 1588 году, имеет три нефа, восемь алтарей, по стенам его множество фресок; и он накрыт куполом. Размерами своими костел величествен, изобилует мраморами и гербами. Несвижский костел внушительный, веками простоявший костел; православный храм, стоящий подле него, тоже бывший костел, по сравнению и пусть, и беден, и впечатление, производимое обоими на местное население, должно быть чрезвычайно различно. Если бы предположить, что католическое духовенство в Несвиже, подстрекаемое от Рима, вздумало, для привлечения к себе населения, пустить в ход всю возможную при богатстве костела помпу богослужения, то нет никакого сомнения в том, что оно достигло бы цели своей вполне. В этой помпе участвовали бы: богатые облачения ксендзов и орган, и мраморы гробниц, и бюсты почивших, и колонны на алтарях, и окруженные всякими регалиями гербы и различные знамена. Многие даты на гробницах свидетельствовали бы о том, что подобная католическая помпа имела здесь место не один и не два века тому назад, а гораздо больше, что так это и должно тут быть, по сравнению с православием, потому что имеются несомненные свидетели закрепления этих мест Риму не только в храме, но и в мирском быту, а наглядное доказательство этого — в пушках князя Николая Сиротки с иерусалимским на них крестом.

Склеп рода Радзивиллов чрезвычайно светел, и в нем помещено шестьдесят два гроба, под гербами, с надписями, все гробы черные; согласно обычаю, иногда рядом с господами находила упокоение в семейной усыпальнице ближайшая их прислуга, и, таким образом, подле князя Сиротки лежит его громадный гайдук. Подле самого окна стоить, в полном свету, гроб пана Коханку, умершего в 1790 году; почивающий в этом гробе Радзивилл, в огромных ботфортах, с орденом Белого Орла, нисколько не отличается степенью сохранения от герцога Бирона в Митаве и дюка де Кроа в Ревеле: та же бурая пергаментность кожи, то же сохранение черт лица и цвета волос. Последним, по времени помещения в склепе, является генерал-адъютант нашей службы князь Лев Радзивилл, умерший в 1882 году. При входе в склеп висит на стене копия разрешительной буллы папы Григория XV, данная в 1750 году; внутренность склепа видна сквозь решетку.

Те же признаки старины, что и костел, являет на себе домашняя капелла в замке. В ней имеется небольшой образ Богоматери, сопровождавший Иоанна Собеского под Вену и найденный в обозе; на нем надпись: «Этим изображением победишь!» Основана капелла в XVII веке, в ней когда-то слушали богослужение находившиеся в замке заключенные, в особом прикрытом помещении; в преддверии капеллы висят портреты двух монахинь из рода Радзивиллов и четырех, особенно благоволивших Радзивиллам, пап. Помещение для слушания заключенными богослужения в капелле не единственное, что сохранилось старого в самом здании замка: казематы, зарастающие зеленью рвы тоже говорят о былом, но все это окружено красивой растительностью сада и яркими клумбами цветов. В истории замка памятуется то, что его осаждал Карл XII, взял и жил в нем несколько времени; здесь однажды останавливался, как утверждают, Петр I, а Александр I посетил замок два раза и ездил отсюда в имение Зауш к генералу Моравскому. Следует вспомнить о другом любопытном остатке прежних дней, о близких отсюда, расположенных в двенадцати верстах, татарских поселениях; поляки, говорят, селили здесь татар, желая иметь в них нечто вроде поселенческого войска против России. Селений этих два: Орда и Асмолово и говор в них русско-польский; они существуют будто бы с XVI века, когда Михаил Глинский разбил под Елецком 60,000 татарского войска.

Что в городе Несвиже, две трети населения которого — евреи, есть удивительные мастера на различные ремесла, доказательство, между прочим, в самом замке, в котором указывают, предлагая отличить подделанные и настоящие шкафчики и бронзы. Но бесконечно выше стояло здесь когда-то типографское дело, при князе Николае Сиротке, — доказательство этого в карте Литвы (от Киева почти до Белого моря!), хранящейся в архиве, и в переводе на польский язык Библии, напечатанном тем же Сироткой в 1616 году, — переводе, стоившем 10.000 червонцев и известном под именем «Брестской Библии». Николай Сиротка и напечатание им перевода Библии неминуемо приводят к воспоминаниям, весьма веским и чрезвычайно назидательным, о времени возникновения протестантства в Польше, о том громадном значении, которого оно достигло, и как быстро и умело было оно вытравлено с корнем иезуитами, призванными для этого.

Радзивилл Черный, один из самых видных протестантов в Литве, был очень близким человеком к королю Сигизмунду-Августу, при котором протестантство в Польше переживало свои лучшие годы; дочь этого Радзивилла, тоже протестантку, прочили даже королю в невесты. Протестанты в Польше, было такое время, стояли чуть ли не во главе правления, и это настолько характерно, как назидание, что требовало бы некоторого отступления.

Крепкий, на первый взгляд, католицизм в Польше подлежит, благодаря этому факту, сомнению в его несокрушимости. В кратком изложении судьбы этого протестантства лучше всего ссылаться на авторитетные мнения профессора Кареева, самого нового и самого прилежного исследователя истории Польши из числа русских ученых; притом вопрос о былом развитии протестантства в Польше чрезвычайно важен.

Польский историк граф Красинский прямо говорит, что все спасение Польши заключалось в XVII веке в переходе её в протестантизм. Всего только четверть века, то есть время царствования короля Сигизмунда II Августа (1548-1572), процветала польская реформация, и, тем не менее, если в Польше был момент когда-либо, до 1791 года, способный вывести ее на дорогу более правильного политического развития и сохранить от неминуемой гибели, так это было время сеймов реформационной эпохи.

Уже в средине XV веке, под влиянием итальянского гуманизма (брак Сигизмунда Старшего с миланской принцессой Боной и наплыв в Польшу итальянцев), Ян Остророг, первый видный политический писатель Польши, требовал подчинения ксендзов и монахов государственной власти, требовал секвестра церковных имуществ в пользу государства, уничтожения всех римских поборов и полной независимости страны от папы. При королеве Боне, торговавшей назначениями, епископии доставались за деньги, и польский клир, как и клир Западной Европы вообще, не отличался добродетелями; лиц, насаженных королевой Боной, один из современников прямо характеризует пустельгой, пьяницей, прелюбодеем, барышником, убийцей и т. д. Очень может быть, что на могущество католичества в Польше никто бы и не посягнул, если бы не постоянно возраставшее озлобление шляхты, то и дело усиливавшейся, против духовенства, то и дело становившегося поперек самовластных, кипучих вольностей шляхты. Против католиков во всей Европе ратовало, как известно, протестантство, и, таким образом, оказывалось, что в Польше шляхта и возникавшее мало-помалу протестантство, имея одного и того же врага — католическое духовенство, вступили в неестественный союз.

Уже в 1558-1559 годах, в программу пиотроковского сейма вошло рассмотрение привилегий духовенства; в сейме этом одним из видных протестантов — Оссолийским была сказана замечательная речь на тот предмет, что присяга епископов папе опасна, что опасны для шляхетской вольности привилегии духовенства, что польские духовные но признают апелляции к королю, а апеллируют к папе, так что всякий ксендз может перенести свое дело в Рим, а «пан римский скорее согласится, чтобы Польша в ничто обратилась, чем чтобы из его власти и влияния что-нибудь убыло». Понятно, что, вследствие таких речей, сейм пиотроковский оказался одним из самых шумных.

Эта борьба шляхты с католическим духовенством при посредстве протестантов объясняет очень хорошо, почему протестанты, не составлявшие никогда большинства в шляхетском обществе и дурно организованные, тем не менее, на целом ряде сеймов с 1552 по 1565 годы играют, несомненно, первенствующую роль, — «Диарии», дневники сеймов, ясно свидетельствуют об этом. Представители протестантства то и дело попадали в маршалки и послы, громко называли католическое духовенство: «волками в овечьей шкуре» и «змеиным отродьем»; говорили об идолопоклонстве римской церкви; требовали религиозной свободы и вольного христианского собора. Когда в Люблине, в 1564 году, некто вырвал из рук ксендза Св. Дары, растоптал их ногами, сейм судил его и оправдал, предоставив «оскорбление Бога ведать Богу».

Но в неестественном союзе католической шляхты и нарождавшихся протестантов на первых порах же сказалась смертельная болезнь союза: не свободы совести вообще хотела шляхта, а желала только забрать реформацию в свои руки, обеспечить религиозную свободу за собой, в своих владениях. Уже чрез год после знаменитых тезисов Лютера, а именно в 1518 году, монах Яков Кнаде вышел из монастыря, женился и выступил в Польше с антикатолической проповедью. Хотя и принимались различные меры против наплыва еретиков, против лютеранских книжек, против посылки католиков для учения в еретическую заграницу, но все это не мешало новому учению проникать глубже и глубже. К сороковым годам имелись уже целые кружки вольнодумцев, например в Кракове, с участием каноника, будущего примаса Польши, Уханского, и выступили на ратоборство против католицизма писатели: Рей, Модржевский, Оржеховский. Заметим кстати, что в то время существовало между поляками даже примирительное направление относительно православия и что многих духовных подозревали в сочувствии к русской «схизме». Оржеховский, внук по матери православного священника, издал, между прочим, брошюру: «Крещение русских», в которой доказывал, что православие недалеко от Римской церкви и что поэтому русских, переходящих в католичество, крестить не надо; Морджевский говорил о себе: «Я русский, шляхтич польский», считал возможным, для женитьбы, перейти в православие и советовал пригласить на собор и представителей Восточной церкви.

Развитие протестантского движения не замедлило выйти из книг и кружков на улицу, и в Кракове в маскарадных процессиях 1549 и 1550 годах всенародно осмеивалась обрядность католической церкви. Не замедлили появлением своим многочисленные протестантские съезды, открыто рассуждавшие о том, как двигать реформацию; состоялись один за другим, с 1554 года начиная, настоящие протестантские синоды; начался переход в протестантские руки костелов, причем выбрасывались из них католические иконы.

Движение росло не по дням, а по часам, вследствие неопределенности характера, переменчивости взглядов и вечной нерешительности короля Сигизмунда-Августа, вечно откладывавшего «до завтра» свои настоятельнейшие решения. Нельзя сказать, чтобы король не видел того, в чем нуждалась Польша; он предсказывал даже её падение, но стать господином своего положения, ухватить шедшее ему в руки счастье, освободиться от Рима, образовать народную, польскую церковь, — он не мог, или, вернее, не смел.

Для этого нужна была или циническая энергия Генриха VIII Английского, или ясное понимание значения минуты для цели действия, как в Густаве-Вазе Шведском; в Сигизмунде-Августе ничего подобного не было: он угождал и католикам, и протестантам, и обещал даже последним, на сейме 1555 года, создать национальный собор, он разрешил каждому у себя в доме держать каких угодно Капланов, служить по какому угодно обряду, принимать причастие под двумя видами, а ксендзам — жениться. Год спустя он уже приравнивает протестантскую ересь к государственной измене. Заверяя папу в самом теплом правоверии, он переписывается с Кальвином и дает в Вильне аудиенцию призванному из Европы знаменитому реформатору поляку Яну Ласкому^[22], и даже беседует несколько раз с антитринитарием Лелием Социном^[23].

Здесь не место упоминать более подробно о том, как разделилось польское протестантство на партии лютеран, гуситов, кальвинистов, ариан, антитринитариев; как развеялся в прах искусственный союз протестантов со шляхтой против Рима, на том основании, что идея освобождения церкви в государстве была для шляхты идеей господства шляхты в церкви, чего протестантское нововерие не хотело никоим образом; как искали протестанты союза с православными на синоде в Торне 1595 и на соборе в Бресте 1596 года; как силен был в Польше даже подрывающий христианство в корне, подрывающий Св. Троицу, антитринитаризм, потому что на синоде 1563 года целых сорок два проповедника подписали исповедание веры, отвергавшее учение о тройственности Божества! Здесь не место вспоминать подробно, как свил себе в местечке Ракове гнездо социнианизм, благодаря личному присутствию здесь знаменитого Социна, отвергавшего божественность Спасителя, и признававшего Святой Дух не лицом, а силой, что и изложено в известном «Раковском катехизисе»; как, наконец, в самом Несвиже имелся центр польских антитринитариев, сбивавших с толку православных людей. Все это быстро развилось, но еще быстрее отошло в ничтожество. Началось с подавления самых крайних, с антитринитариев; кончилось уничтожением всего протестантизма, а орудием этого были — иезуиты. Один из польских епископов, Гозий, заседавший на тридентском соборе, в качестве папского легата, и бывший центром строго католической преданности папе, призвал их в Польшу для борьбы с ересью; они явились сюда только 25 лет спустя после основания их черной фаланги Игнатием Лойолой, и явились людьми, уже очень искушенными и опытными.

Как именно вели свое дело иезуиты, видно, хотя бы, в одном Несвиже. Николай Радзивилл Черный, протестант, один из ближайших людей короля Сигизмунда-Августа, послал сына своего, прозванного Сироткой, в молодых годах, за границу для утверждения в кальвинизме, и последний не замедлил, во время ночных оргий, одевать своих слуг в католические священные облачения. но уже в 1572 году этот Сиротка делается отчаянным папистом: возвращает костелы католикам, отдает школы и типографии иезуитам, сжигает в Вильне, на рынке, протестантские книги; десять лет спустя он предпринимает пилигримство в Палестину, по чистым четвергам омывает нищим ноги и т. п. Братья его становятся тоже рьяными папистами. Подобно тому, как иезуиты обратили тогдашних Радзивиллов, обратили они одновременно с ними и множество других польско-литовских семейств.

Вступление на польский престол Стефана Батория было победой иезуитов, а король Сигизмунд III был уже сам иезуит, их воспитанник, а этим сказано все. Если, согласно донесению папского нунция, во второй половине XVI века из всей Польши одна только Мазовия оставалась истинно католической, подобно Испании, то при Сигизмунде III к началу XVII в. вся Польша, целиком, проделав реформацию и пройдя сквозь нее, как сквозь сон, была не менее католической, чем Испания. и справедливо замечает профессор Кареев, что она, Польша эта, «одно из самых громадных завоеваний, занесенных в летописи общества иезуитов».

Вся история протестантства в Польше, о которой пришлось напомнить в беглом очерке, ясно свидетельствует о том, что исключительной прирожденности Польши и Литвы к папскому католичеству, — прирожденности, о которой так много говорят поляки и держат на знамени, вовсе не существует. Интересы гораздо более земные обусловливают этот говор, необходимый, как вечное противодействие православной России. Может быт, и даже вероятно, так же призрачно и раздуто в аксиому и вечное смотрение польской интеллигенции на Краков и Львов — смотрение, постоянно поддерживающее смуту в крае при несокрушимом условии полной принадлежности Польши и Литвы к единодержавной православной России.

Никогда никому не приходило, конечно, в голову посягнуть на католичество в Польше, но зато не может прийти кому-либо в голову ставить наши Императорские регалии в зависимость от Рима. До тех пор, пока папский Рим будет протягивать свои длинные руки досюда, пока польская интеллигенция не воскресит, пожалуй, с помощью русской власти, мыслей своих лучших и дальновиднейших предков XVI века, из которых многие выше названы, — мыслей о необходимости народной, совершенно независимой от Рима католической польской церкви, — пока Рим будет усиленно снабжать Польшу антирусскими посланиями, как это было еще недавно, не может быть никакого сердечного единения.

Минск.

Городской собор. Былое Минска. Время императоров Павла I и Александра I. Древность православия. Туров и Изяславль. Владимир и Рогнеда. История древнейших храмов. Значение для края еврейства. История еврейства в Польше. Нечто о русском землевладении в западном крае.

Около семи часов пополудни, 25 июня, поезд подошел к минскому вокзалу; сильная гроза, разразившаяся над городом за час до прихода поезда, прибила пыль, освежила воздух и дала вздохнуть деревьям: долгая засуха совсем обессилила их.

Городской собор в Минске — в три света, с 58 окнами, под четырехскатным высоким куполом с шестнадцатью окнами и изображениями пророков; в соборе — три алтаря, иконостас красный с золотом, в четыре яруса, на стенах фресковые изображения; икона Минской Богоматери из Десятинной церкви св. Владимира, явившаяся в Минске в 1550 году; вероятно, что собор построен около 1616 года; он испытал в свое время католическое и униатское богослужение и стал православным только в 1795 г. В общем он благолепен.

Былое города Минска не лишено очень любопытных страниц. Еще недавно входила Минская губерния в состав генерал-губернаторства графа Муравьева и играла не последнюю роль в последнем польском восстании.

Если коснуться первоначальной истории края, то придется вспомнить даже о кривичах: Минск, как Смоленск, как Полоцк, был их городом; если верить характерному заявлению летописи, то он, стольный город Глеба, вначале был весь заселен рабами. Первое упоминание о нем имеется под 1066 годом; входил он в удел князей Полоцких, неоднократно терпел от татар, шведов, русских и поляков. религиозная уния придушила в нем православие настолько, что, в конце концов, православным в городе остался только один Петропавловский мужской монастырь.

В 1793 году, по первому разделу Польши, Минск присоединен был к России, и образована Минская губерния; в 1812 году Наполеон I, которому так горячо сочувствовало местное польское дворянство, учредил здесь минское интендантство и ввел французские законы, но это длилось не долго: город был взят обратно графом Ламбертом.

Что местное польское дворянство отнесется к Наполеону I вполне сочувственно, можно было, конечно, предвидеть. Когда с 1796 года по 1806 губернаторствовал тут Корнеев, местное дворянство, чрез предводителя своего Хоминского, подало императору Павлу I адрес с ходатайством о восстановлении польского управления, о передаче католикам костелов, по возвращении бывших униатов из православия.

Минск. Вид собора и соборной площади

Хотя Хоминский и был послан из Петербурга в Минск обратно арестованным, но все-таки продолжал, под арестом, оставаться в течение нескольких лет предводителем дворянства. Может быть, поданый им адрес был причиной того, что Павел I приказал Корнееву объехать губернию и убедиться в том, действительно ли обращения униатов в православие были насильственны? Вслед за этим объездом, в 1797 г., последовал указ о том, чтобы как со стороны православных, так и со стороны католиков никаких насилий в деле веры не происходило. Год спустя сам император Павел I посетил Минск, наградил Корнеева и повелел открыть римско-католическую минскую епархию.

Во время занятия Минска французами генерал-интендантом польских войск князя Понятовского был здесь Брониковский, ведавший Минск с 9 августа по 7 сентября 1812 года; он устроил тут обширные склады, которые все достались нашим войскам при занятии города графом Ламбертом. По делам местного архива, за это смутное время должно значиться, что император Александр I, по бесконечной милости своей, повелел принять на прежние должности чиновников, вступивших на службу Наполеона I, — совершенно так, как и в прибалтийском крае, — и имений, им принадлежавших, не секвестровать.

Минск. Архиерейский дом

Есть сведение, что по обозрении губернии Добринским за время Отечественной войны из жителей её пропало без вести 35.000 человек, а убытки губернии простирались будто бы до 70.000.000 руб. асс.

Присоединение униатов совершилось здесь при губернаторе Сушкове в 1839 и 1841 годах; в 1840 отменен был навсегда литовский статут, и введены общие для Империи законы, а при губернаторе Чарыкове, в течение 1876-1877 годов, для полного омовения губернии, построено в селах пятьсот бань, до того, по-видимому, не входивших в потребности населения.

Не всем известно, может быть, почему местный преосвященный называется минским и туровским? Туровский — имя мало известное, а объяснение имеется в очень далеких временах Владимира Святого. Именно в Минской губернии расположены те два древнейшие места — Изяславль и Туров, — старейшие рассадники христианства, и притом православного, в Белоруссии, о которых недавно вспомнили по поводу девятисотлетия крещения Руси.

Одно из них, нынешний Туров, малое местечко Мозырского уезда, с преданиями: о Тур-колодце, забросанном грудными младенцами, при нападении татар, из которого целое семилетие било, будто бы, ключом женское молоко, о Туровой горе, подле которой стоял некогда собор, древнейшая православная кафедра здешних епископов, а при нем монастырь со столбом, на котором спасался св. Кирилл Туровский.

Минск. Костел на Соборной площади

Другая историческая местность, это древний Изяславль, нынешний Заславль, расположенный в 30 верстах от Минска: здесь основан был св. Владимиром женский монастырь для новопостриженной инокини Анастасии, бывшей жены Владимировой, Рогнеды, умершей в этом монастыре в 999 или 1000 году. Когда-то город и даже столица княжества, Заславль, теперь небольшое еврейское местечко, окруженное многими курганами, «копцами», из которых разрыто только очень малое число. Могилу Рогнеды, по мнению местного исследователя, следует искать не между ними, а на том месте, за речкой Черницей, где стоял монастырь, от которого нет теперь и следа; все это место в наши дни прилежно распахивается. в 1866 году здесь, случайно, открыт был склеп, а в нем отличной отделки древний гроб, обшитый красной материей. Склеп тогда же засыпали и о дальнейших раскопках перестали думать.

Дворец Владимира, по преданию, находился там, где теперь стоит каменная еврейская корчма, между двумя церквами, Рождественской и Преображенской. Последняя церковь напоминает о том, что в Изяславле находился некогда и другой православный храм, построенный тоже св. Владимиром, на том именно месте, где стоит церковь Преображения, испытавшая на себе судьбы многих храмов западной окраины.

Минск. Губернаторская улица

При короле Ягайле из православного храма она обращена была в костел; в XVI веке, когда Заславлем владела семья Глебовичей, храм этот стал протестантским, потому что владелец его был одним из тех последователей нового учения, о значении которых уже говорилось, но храм не замедлил возвратиться снова в лоно католической церкви; позже он стал центром Доминиканского монастыря, затем опустел; при графе же Муравьеве, в 1863 году, он был возобновлен и переделан внутри в православную церковь, но снаружи остался костелом. В подвалах его, теперь уже заделанных, еще впятидесятых годах хранились три набальзамированные трупа князей Сапег, некогда владевших Заславлем; но так как про них начали было ходить в народе рассказы о чудесах, то губернатор Шкляревич распорядился об упокоении их в земле и засыпке подвалов.

Грустно, конечно, что на месте дворца Володимирова стоит еврейская корчма и продается вино, и что могила Рогнеды распахивается; но должно надеяться, что рано или поздно люди науки тронут непочатое кладбище древнего Изяславля, и тогда, может быть, сведения о склепе и гробе в красной обшивке, ушедшем опять под землю, и о многом другом всплывут снова и станут более поучительными.

Минск. Театр и сквер на Петропавловской ул.

Еврейская корчма на месте Великокняжеского дворца просветителя России невольно вызывает на несколько слов о важном, для западного края вообще, значении евреев и о том, как отражается отсюда еврейство и на Великую Россию вообще.

Вопрос еврейский — не наш местный вопрос, а вопрос мировой, только у нас, благодаря «черте оседлости», еще не окончательно пробуравленной, евреи все-таки сбиты в кучу, подлежат наблюдению, тогда как там, в Европе, они рассеяны повсюду. Эта наша «черта оседлости» величайшее благо, величайший дар, завещанный нам историей, который следует беречь как зеницу ока^[24]. Так понимал вопрос о расселении по России евреев император Александр II, когда в 1871 году на отчете черниговского губернатора, говорившего в пользу их расселения, государь поставил резолюцию: «С этим я никак не могу согласиться».

Вот главные основные цифры, касающиеся евреев в России. К 1881 году их было во всей Империи 4.086.000 душ — всего 4%; из того числа в Царстве Польском 1.010.378 душ, т. е. 13,8%; из того же числа в черте оседлости, в пятнадцати северо- и юго-западных губерниях 2.912.165 душ, т. е. 12,5% населения; в прибалтийских губерниях 66.431 — 3% и, наконец, в великорусских губерниях 53.574, то есть 0,1% всего населения.

Минск. Мясные ряды

Евреи в России — самое тяжелое наследие, оставленное нам бывшим Царством Польским, наследие гораздо тяжелейшее, чем два бывшие повстания, чем всякая «пассивная» и всякая «активная» польская против нас оборона. На это удручающее влияние умершей Польши, чрез посредство евреев, на живую Россию, хотя указывали многие, но только вскользь, мимоходом, как бы недостаточно вникая в исторические данные, которые, однако, вполне ясны и неопровержимы.

Иловайский говорит, что «отсутствием инстинкта самосохранения следует признать призвание на Польскую землю немецкого ордена и пассивное отношение к чрезмерному размножению еврейского населения». Он ошибся. Отношение это вовсе не было пассивным, а совершенно активным. Когда евреи не находили нигде места в Европе, когда их повсюду жгли и четвертовали, Казимир Великий, король Польский (у. 1370), для развития в Царстве Польском отсутствовавшего, но необходимого ему среднего сословия, прямо покровительствовал колонизации края евреями и немцами. Уже в 1420 году краковский сенат жаловался на то, что подавляющее большинство купцов и ремесленников в Польше — евреи.

Как сказано, во всей Западной Европе евреев жгли и четвертовали, здесь, в Польше и Литве, давали им права. Могли ли они не устремляться сюда, в обетованные земли Литвы и Польши? Знаменитая «черта оседлости» наших евреев, отгораживающая 15 западных губерний, черта, которую желательно добрым людям так или иначе уничтожить, не есть, как многие думают, «учреждение» русского правительства; «черта оседлости»^[25] создалась и окрепла не каким-либо особым нерасположением нашего правительства к евреям, а заключает в себе те именно местности, которые отличены многочисленными привилегиями, данными евреям со стороны великих князей литовских и польских королей.

И помогали же евреи Польше много и разновременно: они украшали, одевали и снабжали деньгами панство и шляхту, они были деятельными арендаторами православных церквей Украины, они доставали для поляков каштаны из огня во время унии, они, во время двух последних повстаний, служили таинственной, только изредка обнажавшейся, сетью всякой вражды к России. Не случайно слитие евреев с нашею западною окраиной.

На второй день пребывания в Минске путники осматривали устроенную в это время выставку различных предметов археологии местных раскопок. Многие предметы, найденные в пределах губерний, отправлены были в Петербург и в московское археологическое общество; но и то, что имелось налицо, было достойно внимания, например, небольшая золотая монета с надписью: «Царь и великий князь Ладислав Жигимонтович всея Руси», очень древний галунный головной убор, картофель странным образом очутившийся в сфере бронзового века и др. в Игуменском уезде имеются свайные постройки; по Березине, Припяти, Случу и Неману — много курганов и городищ железного века, причем, по мнению местного исследователя, в железный век умерших клали на поверхность земли и насыпали над ними курганы, тогда как в бронзовое время клали в землю и курганы насыпали над могилой.

Смоленск.

Прибытие и посещение собора. Знаменитая икона. Ризница. Церковь надворотная. Историки Смоленска. Князь Юрий Смоленский. Обман Витовта. Спор Москвы с Литвою. Смольняне под Грюнвальдом. Щеня. Защита города Шеиным. Смоленская шляхта. Измена губернатора. Принц Антон Ульрих. Петр I. Екатерина II и их посещения. Смоленск в 1812 году. Энгельгардт и Шубин. Памятники 1812 году и Глинке. Лопухипский сад. Свирская церковь. Археологические сведения. Вознесенский и Авраамиев монастыри. Городские стены. Башня Веселуха. Общий видь города. Сравнение со Псковом и Киевом. Музей.

В девять часов утра, 27 июня, поезд остановился у вокзала в Смоленске. Город этот является крайней со стороны запада твердыней государственного тела, когда-то отторженной надолго, но, наконец, не только вернувшейся, но и сплотившейся с ним воедино.

Переезд от вокзала в местный собор весьма продолжителен, так как он высится на другом берегу Днепра, и экипаж только минут через двадцать после остановки поезда быстро въехал по красивой Благовещенской улице на крутую соборную гору, в узкие ворота стен, по изломанному проезду, свидетельствующему этим самым о том, что возникли эти стены и этот проезд давно; возникли не по заранее установленному плану, а так — как возникали все наши древние твердыни, как Бог послал.

Остов Успенского кафедрального собора покоится на шести столбах, под крутыми арками и плоскими куполками, каждый с шестью окнами; собор изобилует светом, расположенным в четыре яруса; в третьем свету окна круглые, равно как большое окно над входом; низ столбов обрамлен иконами, из которых многие древни; фресковые изображения имеются в сводиках; изображения из Апокалипсиса и брак в Кане видны на задней стороне; тут же хоры. Замечательно хорош и богат трехъярусный, не очень древний иконостас, весь в богатых золоченых обрамлениях листвы; собор о двух алтарях и над главным — сень на витых колонках; по стенам собора, кругом на верху, деревянная галерея, против алтаря справа — царское место, слева амвон.

Смоленск. Общий вид города с Тихвинского кладбища

Любопытно, что иконостас, несколько лет тому назад подновленный, работан при Екатерине II малороссом Силой Михайловым, с тремя помощниками, в течение десяти лет, за 1.000 р., а живопись исполнена тоже малороссом Трусицким, с двенадцатью помощниками, тоже в десять лет времени, за 2.000 р. и с выдачей провизии на 500 р.

Успенский собор в Смоленске, бесспорно, один из замечательнейших храмов России. Он почти вдвое больше московского Успенского собора и, венчая вершину горы, царит над городом своими пятью жестяными, четырехгранными куполами с фонариками; выкрашен он в бледно-голубую краску, и колокольня его, одного с ним характера, высятся от него отдельно, и стоит к нему боком.

Смоленск. Вид на Успенский собор с Воскресенской горы

Нынешнее обличие собора далеко не первое. Древнейший каменный был основан Владимиром Мономахом в 1101 году; но стоял ли он именно на этом месте — неизвестно. Этот пращур собора исчез с лица земли при взятии Смоленска королем польским Сигизмундом III; в 1611 году он был разрушен, на место его воздвигнут католический костел, и этот последний, в 1654 году, при взятии нами Смоленска обратно, обращен в православный.

К концу XVII века оказался он недостаточно просторным, разобран, строился долго и не аккуратно, — до такой степени, что купол его обрушился, падали шеи со сводами, отпал алтарь, и вновь освящен он только в 1772 году, так что древности, ни в каком случае, не представляет.

Это не мешает ему, однако, быть очень внушительным по своим очертаниям; известно, что Наполеон I, войдя в него, не только снял шляпу, но и повелел приставить часовых, которые сняты только при обратном шествии французов из Москвы.

Но если стены собора сравнительно молоды, то место, на котором он стоит, то столетие, которое он пережил, те воспоминания, которые покоятся на нем, почтенны и внушительны. Святыня собора — икона Смоленской Божией Матери, копиями которой изобилует православная Россия, и многие из них, как и оригинал, прославлены чудесами. По словам Никифора Каллиста, икона писана евангелистом Лукой, написавшим еще две подобные иконы; Смоленская икона была первой. Легенда сообщает, будто она была показана евангелистом-художником самой Богоматери, и он слышал слова, Ею произнесенные: «Благодать родившегося от меня да будет с сими иконами!» Смоленская икона пребывала в Антиохии, Иерусалиме и уже в V веке помещена в Константинополе во Влахернском храме, где от неё исходили многие чудеса, и названа «Одигитрией». Легенда сообщает, что в длинном ряду чудес её имело, между прочим, место дарование человеку несведущему и не имевшему голоса, диакону Роману, как голоса, так и знания, и первым благодарственным произношением его после этого чуда был известный им сочиненный кондак: «Дева днесь Пресущественного рождает»... Диакон Роман составил и еще несколько известных канонов. Любопытно то, что победная песнь «Взбранной воеводе» и весь Богородичный акафист, знакомые всем нам с детских лет, были составлены патриархом Фотием в память избавления Византии Божией Матерью от одного из предков наших, Аскольда.

Когда княгиня Анна, дочь греческого императора, прибыла в Чернигов в качестве невесты одного из сыновей великого князя Ярослава-Всеволода Черниговского, икона Одигитрии сопутствовала ей; в Чернигове икона оставалась с небольшим пятьдесят лет до смерти княгини, благословившей ей своего сына князя Владимира Смоленского в 1103 году, и поставлена им во вновь устроенном смоленском соборе. Здесь она находится поныне, отбывая отсюда только по временам: после занятия Смоленска Витовтом — в Москву, вторично во время осады города Сигизмундом — в Москву и Ярославль и, наконец, в Москву и Ярославль — в 1812 году. Три отдельные ежегодные празднования напоминают смольнянам три последовательных возвращения иконы на свое место в Успенский храм. Икона не велика, около аршина в квадрате, темный лик Богоматери и Предвечного Младенца от времени исчезли почти совершенно.

Почти совсем поржавел хранящийся в соборе железный шишак, и совершенно истлела обувь св. Меркурия, бывшие на нем во время единоборства его с татарским военачальником, убитым им в 1239 году, чем остановлено нашествие татар на Смоленск. к единоборству этому вызван был витязь Меркурий в ночном видении Богоматерью; но сам он, когда заснул вслед за победой, был убит сыном сраженного им татарина, погребен в Успенском соборе, причтен к лику святых, назван смоленским чудотворцем, но мощей его, как и старого собора, не существует, они взорваны поляками в 1611 году. Этим уничтожением объясняется и то, что в нынешнем храме и его ризнице особенно древних предметов почти не имеется; высокохудожественных работ тоже нет.

Благовещенская церковь. Церковь Смоленской Божией Матери. Воскресенская церковь

Спуск от собора к Днепру длинен и красив; почти на половине его протяжения расположена церковь Смоленской Божией Матери надворотная, Одигитриевская, место историческое, тоже с чудотворной иконой. Храм в настоящем его виде далеко не роскошный, скорее большой зал, чем храм, был уже совершенно готов в 1812 году, но еще не освящен, и Наполеон, смотревший с балкона этого храма, выходящего на Днепр, на назойливую стрельбу наших двух пушек, немедленно велел втащить на балкон два своих орудия и сам наводил их для стрельбы по нашим. Освящение церкви последовало только по удалению неприятеля.

Неудивительно, что древность Смоленска и его порубежное значение для России и Польши вызывало с давних дней многократные исторические описания и монографии. Еще в 1804 отпечатана история губернского города Смоленска, собранная из разных летописей и российских писателей трудами Д. Н. Мурзакевича; гораздо полнее составлена «История города Смоленска» П. Никитиным, 1848 года; огромное количество материалов разбросано в трудах наших историков, по специальным изданиям, как светским, так и духовным, и несомненно, что полное описание города, как по значению фактов, так и по их разнообразию, будет одним из любопытнейших.

Уже ко времени прибытия Рюрика Смоленск является городом; только, как почти все наши города, он передвинулся с места: древнейшие храмы его находятся в предместьях, а не строили же их давно почившие князья вне города.

Несомненно и то, что там, где теперь раскидываются слободы, старики еще помнят грозно шумевший лес, а на том месте, где расположена Никольская слобода, в 1780 году, в проезд Екатерины II, лежало чистое поле, и на нем поставлен в те дни временной оперный дом. Смоленск — город кривичей, пищу которых составляли, как говорит летопись, «звери и всякая нечистота». В 1103 году Мономах, предводительствуя союзными княжескими войсками, разбил у Хортического урочища половцев, назвал день победы «днем праздника русских земель» и, вернувшись в Смоленск со множеством овец, коней и верблюдов, поставил церковь Успения и внес в нее описанную выше икону Одигитрии. Следовал длинный ряд княжеских усобищ, нападение татар, моровые язвы и поветрия, из которых та, что имела место в 1387 году, была особенно сильна: тогда как богатые горожане, кто мог, давно уже покинули город, бедные продолжали умирать и, наконец, оставшиеся в живых пять человек покинули зараженное смрадом и наполненное трупами пепелище и заперли город. Этим завершается, якобы, очень типично, но невероятно, первый акт существования Смоленска.

Второй акт начинается в те дни, когда на запад от Смоленска сложились Польша и Литва, на востоке чуть-чуть глянула Москва и еще не было известно, кто соберет православную землю Русскую воедино — великокняжеские дома Московский или Литовский. Литва была в те дни страной православной и стоять за нее не значило изменять русскому делу. Ольгерду Литовскому мечтался общерусский скипетр; при нем, союзные с ним славяне вступили в Москву и пожгли ее, в 1370 году подступили они вторично, но не взяли. Пять лет спустя, в 1375 году, смольняне, все еще не забывшие своего единения с землей Русской, участвовали, под начальством своего князя Святослава Иоанновича, в Куликовской битве; но затем, с воцарением в Литве Витовта, приступлено было поляками к заболачиванию Смоленска всякими не русскими элементами. Задумав вовсе уничтожить на Литве православие, Витовт почел за лучшее уничтожить смоленское княжение; для этого он завлек доверчивых князей Смоленских в свой стан, нежданно объявил их пленными, а город, открытый со всех сторон, взял врасплох.

Витовт жил в Смоленске несколько месяцев и продолжал в это время дружески переписываться с зятем своим великим князем московским Василием Дмитриевичем. Скорбел, конечно, князь Василий о потере для Русской земли Смоленска; но целость Московского государства, едва-едва собиравшегося, была ему важнее, и он послал даже супругу свой Софию Витовтовну в Смоленск с боярами и «приветными словами»; она гостила здесь у отца, в 1399 году, две недели.

Смоленск. Древняя городская стена с башнями

Когда Витовт был разбит татарами на Ворскле, «по неже отвержеся православныя веры», говорит летописец Авраамко, то смоленские князья в 1401 году осадили Смоленск, и тут уже очень ясно сказалась та отличительная черта истории западной окраины нашей, которая видима везде и повсюду: вельможи и богатые стояли за католического Витовта, но народ отворил русским православным князьям ворота. Войдя в город, князь смоленский Юрий не сумел, к несчастью, воспользоваться своим положением, казнил многих вельмож и возбудил в друзьях их и родственниках такую ненависть, что когда, в 1404 году, он уехал в Москву, то вельможи тайно позвали Витовта, отворили, в свой очередь, ворота городские войскам литовским, и «так было, гласит летопись, последнее пленение Смоленску от Витовта». Город утвержден за Литвой на целых сто десять лет.

Хотя Витовт взял Смоленск в первый раз обманом, а вторично изменой, тем не менее, никто другой, как смоленские дружины спасли его от немцев в знаменитом Грюнвальдском бою, в 1410 году. Это была одна из вершительнейших битв в мировой истории; она происходила, как гласят летописи, «между грады Дубровны и Острада» и соединила всю Литву и всю Польшу против общего их врага — прусского немецкого рыцарского ордена. Если бы тогда победили немцы, вероятно, вся история восточной Европы сложилась бы совершенно иначе. Рыцари и победили бы непременно, потому что король польский Ягайло медлил вступить в бой, слушал целых две обедни и даже, сев на коня, продолжал исповедоваться, потому-то он не исполнил условленного с Витовтом Литовским общего нападения, дал время немцам смять все правое крыло союзной армии и даже открыть тыл её, если бы не смоленские витовтовские полки: лег костьми первый их отряд, но устояли второй и третий, и победа славян над немцами была решительная. Какой художественный момент! Как не воспользоваться им живописцам, в особенности польским, и они действительно воспользовались: Матейко дал картину этой битвы, вершителями которой являются у него, однако, поляки. — дал совершенно с той же исторической правдой, которую вложил он в другую свой картину: «Люблинская уния Польши и Литвы», где изображена эта уния с обоюдным восторгом обеих сторон, тогда как, на самом деле, представители Литвы умоляли короля польского, умоляли стоя на коленях не убивать Литву этой злосчастной унией и, не успев этого достигнуть, разъехались в ужасе и отчаянии по домам.

Не за Литву, не за Польшу стояли смоленские полки под Грюнвальдом: еще не совсем ясно было в то время, изменит ли Русской земле Литва, еще не вполне сказалась нерешительность Польши, но зато немецкие рыцари обнажили уже все свои лютые инстинкты вполне, и потому-то, избрав из двух зол меньшее, смольняне бились против немцев, бились так, как бьются русские люди везде и всегда. Не простой народ передал в те годы Смоленск в польские руки: повинны в этом местные вельможные роды, повинны, как и князья полоцкие, смоленские князья. Так, последний смоленский князь Юрий, не сумевший, как сказано, удержаться в принявшем его городе, является чем-то вроде Святополка Окаянного. Не усидев в Смоленске, не усидев в Новгороде, он был отправлен великим князем московским наместником в Торжок, где и совершил свое знаменитое преступление: убил на пиру своего друга и товарища князя Вяземского для того, чтобы воспользоваться его целомудренной женой Юлианией, которая, ранив посягавшего на нее ножом в руку и пустившись бежать, была настигнута Юрием, изрублена в куски и куски эти брошены в реку. Скрывшись вслед затем в Орду, Юрий скитался где-то в степях и, наконец, умер в Веневской обители в 1408 году. Это был последний князь смоленский; до падения Смоленска на княжении этом сидело 25 князей и 17 православных епископов.

Не принес литовскому православию пользы брак великого князя Василия Дмитриевича с Софией Витовтовной; не лучше оказался по своим последствиям брак Александра Казимировича Литовского с дочерью великого князя Иоанна Васильевича московского Еленой. Опыты слития крови св. Владимира с кровью гедиминовой цели своей не достигли, а заболачивание Литвы католичеством шло своим чередом.

Но рядом с этим отчуждением от нас исконных земель наших, совершался другой исторический процесс: быстро крепла и начинала сознавать свои задачи Москва. Отторженный от нас Смоленск, покрывавшийся в те дни сетью костелов, был великому князю московскому что бельмо на глазу, и с 1513 года начинаются попытки наши отнять Смоленск у поляков, попытки упорные, часто неудачные. Третья счетом попытка имело место в 1514 году. Благодаря преданным нам людям и отвечая на призыв смольнян, говоривших великому князю Московскому: «земля наша, и твоя отчизна, пустеет, приими град сей с тихостью», Иоанн повелел нашей коннице, с князем Даниилом Щеней во главе, войти в Смоленск, и стража московская сменила у всех ворот стражу литовскую.

Этим кончились 110 лет полного литовского пленения Смоленска, но еще не кончились притязания на него Литвы и Польши и временное пользование им наших врагов.

Столетнее подчинение Польше пустило глубокие корни в Смоленске, и измена России стояла на знамени многих смольнян; это обнаружилось, вслед за разбитием русских близ Орши, когда наместнику смоленскому князю Василию Шуйскому пришлось на глазах подошедших к городу литовцев повесить изменников, надев на них шубы, бархаты, ковши и чарки, разновременно пожалованные им от великого князя. Что измена гнездилась в Смоленске, это явствует также и из того, что когда в 1596 году его посетил Годунов и планировал могучую крепость, назвав Смоленск «ожерельем России», ему заметил тогда же князь Трубецкой, что в этом ожерелье легко могут завестись «насекомые, которых мы не скоро выживем».

Эти слова были совершенно справедливы: укрепленный нами Смоленск не замедлил стать литовско-польской твердыней против нас. Следует вспомнить, что здесь в 1606 году, по пути в Москву, гостила невеста самозванца Марина Мнишек. Она въехала в город, как сообщает Авраамий Палицын, со свитой в 6,000 человек, в санях, на которых двигалась целая комната, обитая соболями; старый Мнишек вез с собой грамоту на смоленское княжество.

К этому времени на исторической сцене выдвигается загадочная, необъяснимая деятельность боярина Шеина. В 1609 году нашим воеводой в Смоленске сидел Шеин; твердыня, намеченная Годуновым, воплотилась в могучие стены с 36 башнями и 9 воротами, и к ней-то в половине сентября подступил, требуя сдачи, польский король Сигизмунд. Отказ Шеина обусловил то, что уже к концу сентября в Смоленске все было выжжено. Несмотря на то, что в Москве в те дни царили поляки, что царь Василий был лишен престола и отослан в Варшаву, что под Смоленск прибыло из Москвы знаменитое, печальной памяти, посольство с хартией на избрание королевича Владислава в цари московские, и что в конце февраля 1611 года дума из Москвы послала Шеину приказ сдать Сигизмунду Смоленск, Шеин не сдавал твердыни. Множество штурмов было отбито им; двадцать месяцев длилась осада; только одна пятая часть защитников оставалась налицо; но если бы не измена Дедешина, указавшего полякам слабое место крепости и вызвавшего этим роковой штурм 3 июня, усилия Шеина увенчались бы успехом. Когда все кругом было разрушено, Шеин с окровавленным мечом в руках все еще стоял на одной из башен, не желая сдаваться, и только слезы жены и детей убедили его в необходимости покориться.

Так пал Смоленск, «Новый Сагунт», по словам Карамзина, причем погибло всего до 70,000 человек, в том числе одних дворян до 25,000; 400 детей боярских сосланы в Литву; улица, по которой вторгались тогда поляки, называется и до сегодня Резницкой. Самого Шеина поляки пытали и закованного в цепи отвезли в Варшаву на десятилетнюю неволю.

На целые сорок четыре года Смоленск стал снова городом польским.

Прошло двадцать с небольшим лет после взятия Смоленска, и тот же самый Шеин, но уже будучи глубоким стариком, по повелению царя Михаила Федоровича, подступил к городу, чтобы взять его, с громадным стотысячным войском и многочисленной, в 300 орудий, артиллерией. Русские окружили крепость так плотно, что только один человек «преобразясь в кустарник» успел выбраться из неё и известить о нуждах гарнизона самого Владислава, пришедшего к ней на помощь. Неизвестно, что бы случилось тогда, если бы вдруг, 4 сентября, совершенно неожиданно для всех, Шеин не отступил от Смоленска. Доказательством того, что вокруг нашего военачальника происходило нечто таинственное, до сегодня необъясненное, служит то, что один из ближайших к Шеину людей, Лесли, застрелил на глазах самого Шеина генерала Сандерсона. Олеарий прямо подозревает Шеина в измене. Как бы то ни было, но после долгих переговоров русское войско, почти без потерь, со свернутыми знаменами, без труб и барабанов, с потушенными фитилями, отошло к востоку, причем Шеин со своим штабом, сойдя с коней, преклонил колена пред польским величеством... 28 апреля 1634 года Шеину, Измайлову и сыну его, по суду и царскому повелению, отрублены головы, а многие прочие сечены кнутом и отправлены в Сибирь.

По вяземскому миру, в 1634 году, мы, к великому горю, опять оставили Смоленск за Польшей; но в 1654 г. царь Алексей Михайлович, лично предводительствуя 200,000 войском, 5 июля подошел к Смоленску и стал на Девичью гору. 10 сентября город сдался, и польские полки, в свой очередь, проходя мимо царя, складывали у него знамена.

Смоленск. Молоховские ворота с церковью Благовещения

В общем, Смоленск оставался за Польшей около 150 лет. Существует характерное описание Смоленска тех дней, оставленное проезжавшим через город при после от императора Леопольда к царю Алексею, в 1676 году, секретарем посольства Лизеки.

Имеется также очень любопытное сведение о смоленском шляхетском полку. Смоленская шляхта — это несомненное доказательство долгого ополячения края, а также того, какими именно культурными способами проявляла себя здесь Польша. Из этого примера видно, что ожидало бы Россию, если бы первое место в славянском мире заняли поляки. Алексей Михайлович почел за нужное временно оставить смоленской шляхте её права; составлен был шляхетный полк, из семи рот; люди жалованья не получали, продовольствуясь на свой счет, но зато освобождались от податей и их семьи — от рекрутской повинности.

Полк этот ежегодно служил только с мая по сентябрь; большинство в нем были люди богатые; состоял он до 1761 года в непосредственном ведении правительствующего сената, а затем герольдмейстерской конторы. В 1765 году, по докладу военной комиссии, полк этот, как бесполезный для государства и несогласный с вольностями, уничтожен навсегда, а для охраны 285 верст польской границы образован конный «ландмилицкий» смоленский полк.

Петр I бывал в Смоленске трижды: в 1693 году, для наказания стрельцов, в 1698 году — по пути из-за границы и, наконец, во главе гвардейцев, вступил в город после победы под Лесной. В 1707 году, для надзора за военными приготовлениями, здесь находился царевич Алексей Петрович, а в июле 1708 года провезены через Смоленск обе жертвы Мазепы — Кочубей и Искра. Здесь же последовало, в 1709 году, распоряжение о печатании календарей.

Доказательством былой силы местного шляхетства может служить совершенно исключительная деятельность смоленского губернатора князя Черкасского, которому Екатерина II дала ранее звание камергера и чин действительного статского советника, и который переписывался в 1735 году «с преступными целями» с поляками; хотя императрица и оставила ему жизнь, но сослала, по лишении всех прав, на житье в Сибирь, в Джигайское зимовье.

Здесь же, в Смоленске, имели место последние, так сказать, шаги в жизни несчастного принца Антона Ульриха. По заключении семьи его, вслед за восшествием на престол императрицы Елисаветы Петровны, в рижскую крепость, ее сослали потом в Усть-Двинск, затем в Раненбург, Рязанской губернии, наконец, в Холмогоры. В Раненбурге Иоанн Антонович был разлучен с своей матерью и, в сообществе одного монаха, бежал, но пойман именно в Смоленске, откуда и направлен в Шлиссельбург, из которого оставался ему один только путь — в загробную жизнь.

Императрица Екатерина II посетила Смоленск дважды. 1 июля 1780 года она прибыла сюда с графом Фалькенштейном, то есть с императором Иосифом II; в изъявление особенного к нему расположения, императрица выехала к нему навстречу, как бы для обозрения западного края, до самого Могилева, а в Смоленск прибыли оба венценосца вместе и пробыли здесь три дня, после чего государыня поехала в Петербург, а австрийский император в нашу первопрестольную.

В то время генерал-губернатором здесь был известный князь Николай Васильевич Репнин (заключивший в 1775 году кучук-кайнарджийский мир, получивший впоследствии, за вторую войну с турками, Георгия 1-й степени, а при Павле I звание фельдмаршала, один из виднейших масонов). Он устроил по поводу прибытия высоких гостей в Смоленск великолепные торжества, описания которых сохранились: но великолепный оперный дом, поставленный за городом, исчез, так же как и царский дворец, существовавший в Смоленске до 1812 года, с огромным садом, о котором теперь уже нет и помина; он находился, приблизительно, на месте гулянья, называемом Блонья, подле которого сосредоточены все присутственные места. Вторично посещен Смоленск Екатериной II в 1787 году, по пути в Крым; тогда она гостила здесь шесть дней. Одним из воспоминаний об этом пребывании в городе государыни является нынешний герб Смоленска: пушка и на ней райская птица — гамаюн; это настоящий его герб, заменивший польский, данный ему Сигизмундом III в 1611 году.

Меньшей заботливостью о русском деле, так глубоко потрясенном в Смоленске, отличалось, как известно, путешествие в приобретенные литовские губернии императора Павла I; в Смоленск он прибыл в мае 1797 года, сопутствуемый цесаревичем Александром и великим князем Константином Павловичем. Но дни величайшей печали повторились для Смоленска в 1812 году. Еще до объявления манифеста, смоленское дворянство, при предводителе Лесли, подало государю адрес с ходатайством о разрешении вооружить 20,000 человек. 9 июля прибыл в Смоленск Александр I. Здесь оставлен был барон Винцингероде^[26], для поддержания сообщения между нашими двумя армиями и запасными частями. Здесь, как известно, 20-22 июля сошлись обе наши армии, и Бородино находится в Смоленской губернии. 5 августа в Смоленске решительно все горело; только толстые и прочные годуновские стены противостояли французскому чугуну, но, наконец, должны были уступить и они. Отчасти укрепил к этому времени Смоленск генерал Раевский, но защищал его Дохтуров; у Молоховских ворот стоял Коновницын; французы шли тремя путями, под начальством Даву, неё и Понятовского, и главный натиск направлен был на Молоховские ворота. Сам Наполеон въехал в город шестого августа; но уже здесь, по-видимому, словно предчувствуя в пожаре Смоленска пожар Москвы, он задумывался о судьбах дальнейшего похода вглубь России, вовсе непохожего на те походы, что он прежде делал. Хотя он и тут учредил верховную комиссию для управления губернией, муниципалитет, и назначил военного губернатора, но это не помешало ему воспользоваться тем, что в Смоленске находился в это время генерал-майор Тучков, перевезенный сюда с лубинского сражения^[27], и он отправил его в нашу главную квартиру с мирными предложениями. Ответом послужило полное молчание, и дальнейшее движение Наполеона на Москву началось; сам он выехал из Смоленска одиннадцатого августа.

Уже 22 октября Наполеон возвращался из Москвы и провел в Смоленске три дня. Так как французы вовсе не рассчитывали возвратиться так скоро, и в том виде, в каком они возвращались, то никаких запасов в Смоленске приготовлено не было, и Наполеон должен был присутствовать при ужасных картинах голодной смерти и замерзаний. Свидетели говорили, что когда он входил в Смоленск и посетил собор, то в храме Божием увидел кучи больных людей, боровшихся со смертью, видел рожениц, разрешавшихся от бремени, пришедших сюда за невозможностью выйти из города, и, не моргнув бровью, только смотрел, но не говорил ни слова утешения в этой юдоли страдания. Должно думать, что и в те три дня, которые он провел в Смоленске на обратном пути, окружавший его пейзаж был не менее безотраден; но внутреннее состояние его надломленного духа должно было быть совершенно иным. С чисто психологической точки зрения любопытно было бы знать: проскользали ли в его душу воспоминания о числе сотен тысяч людей, отправленных им в загробное бытие, скромных обликах подполковника Энгельгардта и коллежского асессора Шубина, расстрелянных им в Смоленске? Вероятно, нет. Но для Русской земли эти имена бессмертны и, по справедливости, должны бы пользоваться совершенно одинаковой славой, тогда как, почему-то, вследствие странной, но очень нередкой игры случая, о Шубине почти забывают, а помнят только одного Энгельгардта. Оба они были помещиками; оба они, вооружив крестьян и дворовых людей, защищались от мародеров и истребляли их; оба были схвачены французами и посажены в Спасскую церковь, служившую, по-видимому, местом заключения преступников, тогда как другие храмы обращались в конюшни; оба они были, наконец, расстреляны ими. Энгельгардт, не согласившись присягнуть Наполеону, не позволил завязать себе глаза пред расстрелом.

5-го ноября, в полночь, тронулся из Смоленска восвояси Ней и разрушил взрывами Королевскую крепость и восемь годуновских башен; вслед за очищением французами города, в него вступил майор Горихвостов. Когда стали сводить итоги убытков, то оказалось, что Смоленская губерния, не считая муки, овса и пр., пожертвовала 9.824,000 руб., а город Смоленск понес убытков на 6.592.000 р. Уборка тел по губерниям продолжалась целые три месяца; их клали скирдами, по две сажени вышины, и, прежде зарытия, сжигали.

Одна из площадей Смоленска украшена чугунным памятником 1812 г., в виде обелиска, осененного крестом, с бронзовыми украшениями, орлами и французскими пушками, открытым в 1841 году; имеется также памятник Глинке, поставленный на Блонье, против дворянского собрания, и открытый в 1885 году, по подписке со всей России; скульптором избран по конкурсу профессор Бок; отлит памятник на бронзовом заводе Морана. Глинка, в сюртуке, изображен стоящим и задумавшимся, будто слушающим те мотивы из «Жизни за Царя» и «Руслана и Людмилы», которые изображены бронзовыми нотными знаками на железной решетке памятника.

Из общественных садов Смоленска особенно замечателен Лопатинский сад. Вечером, при освещении фонарями и бенгальскими огнями, типичные очертания этого замечательного по своему расположению сада исчезают. Надо видеть его днем: тогда заметно, что он очень красиво разбит в древних стенах Королевской крепости, сооруженной Сигизмундом III; покрытые зеленью стены эти, так сказать, внедряются между садовых дорожек; всюду по сторонам видны бастионы, куртины, башни чернеют своими отверстиями потерны^[28]. Из беседки, поставленной на самом высоком месте, замечаешь, что стены эти, словно не уместясь на вершине горы, сбегают вниз к еле заметному отсюда Днепру.

Смоленск. Памятник Глинке

Сад этот, имеющий право на гораздо большее внимание со стороны города, чем то, которым пользуется, называется Лопатинским, потому что он разбит по почину бывшего смоленского губернатора Лопатина.

Из старинных храмов города, Свирская церковь Архангела Михаила, несмотря на некоторые пристройки, несомненно, очень древняя, конца XII века, и во многих отношениях заслуживает особого внимания. Во-первых, она служит прямым доказательством того, что древний Смоленск, чтобы стать Смоленском наших дней, передвинулся с прежнего места, что является общей чертой всех наших древнейших городов. Чтобы добраться до храма, надо выехать за город, в пригород, по песчаному пути, и, только миновав пригород, путник видит эту небольшую, но старинную церковь, окруженную кладбищем, на вершине песчаного холма. Проходить в церковь можно только сквозь отдельно стоящую шатровую колокольню и портик; храм кубической формы с абсидой, под одной головкой; купол, с четырьмя окнами в барабане, покоится на четырех столбах; освещена церковь в три света, небольшими окнами в решетках; арки с правой и левой стороны неправильной подковообразной профили. Когда-то, очень давно, здесь находился центр города, жили иностранцы и шла торговля; церковь эта служила придворной церковью смоленских князей; подле неё находился дворец и еще четыре храма. Сама она славилась красотой во всей «полунощной» и, как гласит Ипатиевская летопись, на удивление людей, изобиловала серебром, золотом и жемчугом. При польском владычестве, с 1611 года, она обращена в католическую или униатскую, об этом времени свидетельствуют польские фрески с латинскими надписями. Не без участия осталась Польша в выборе сюжетов; взяты те из них, которые могут наводить мысль на превосходство веры католической: падение стен иерихонских, то есть стен смоленских; состязание Христа с книжниками, апокалипсическая книга с семью печатями — знак победы, видение апостолом Петром сосуда с гадами, и т. д. Еще характернее древняя икона Божией Матери, на одной стороне которой имеется живопись православная, а на другой — католическая. Криптографическая надпись на хитоне Богоматери читается различно и до сих пор окончательно не разобрана, как и многие другие надписи польской иконописи на иконостасе. Много потерпела эта икона от французов: часть доски отколота и, вероятно, одновременно с поломанными полом, клиросом и иконостасом, пошла на подтопку в холодную зиму. Характер письма и выбор предстоящих святых на этой иконе те же, что и на иконе московского Успенского Собора, находящейся на правом столбе за патриаршим местом и привезенной из Херсонеса. Заслуживает также доверия мнение С. Писарева (местный археолог, церковный староста и заведующий смоленским музеем) о том, что находящийся здесь с 1833 года гроб, вытесанный из белого известняка, не имеющий крышки, — разбитой при вынутии гроба из земли, в развалинах смоленского Борисоглебского монастыря, на речке Смядынке^[29], — принадлежит смоленскому князю Давиду Ростиславовичу (у. 1197), а найденный тогда же небольшой гробик — его сыну Изяславу. Князь Давид умер, приняв иноческий сан, и похоронен без княжеских принадлежностей,а сын его — в золотом венчике и с секирой. По пути в этот храм с берегов Смядынки, гроб гостил два года в городской полиции, а разбитую его крышку маляры употребляли для растирания красок.

Главная церковь Вознесенского монастыря — каменная, двухпрестольная, под невысоким плоским четырехпарусным куполом; она построена, как рассказывают, по плану, собственноручно начертанному Петром I. Этим великий император хотел засвидетельствовать заслугу игуменьи Марфы Родванской, которая, по прибытии Петра в Смоленск в 1693 году для казни стрельцов, вошла, будто бы, в комнату государя и, бросившись к ногам его, упросила отменить казнь. В благодарность за то, что игуменья Родванская «отдала мир и покой сердцу цареву», деревянная церковь заменена, по государеву повелению, каменной.

Смоленск. Памятник 1812 года

В настоящее время в монастыре около 200 сестер и послушниц. Основан монастырь в 1505 году, по повелению великого князя Василия Иоанновича; при поляках в нем поселились иезуиты.

Спасо-Авраамиевский монастырь очень стар, так как он основан за четыреста лет до постройки старой городской стены, что было в XVI веке. Он, по завету прежних дней, придерживается древних напевов церковного пения. Монастырь, видимо, очень небогат, — в нем всего четыре монаха и пятнадцать послушников, — и, по сравнению с женским Вознесенским, доказывает, как и множество других наших монастырей, преуспеяние женских пред мужскими. Этот факт, повсеместный в России, может дать содержание для бесконечного множества всяких заключений.

До 1611 года в монастыре покоились мощи первого архимандрита его, св. Авраамия, неизвестно куда скрытые поляками, тогда как мощи св. Меркурия были взорваны ими на воздух вместе с городским собором, так что в Смоленске чтят память двух угодников, когда-то в нем покоившихся. Один из учеников преподобного Авраамия, Ефрем, составил жизнеописание св. Меркурия и Авраамия, послужившее основанием для их житий, составленных св. Димитрием Ростовским в Четьи-Минеях. Ефремовская рукопись, писанная древнейшим полууставом, хранится в библиотеке местной духовной семинарии. Жилые монастырские здания послужили в 1812 году французам для помещения лазарета, а храм был обращен в хлебный магазин. При поляках в этом монастыре сидели доминиканцы.

При многочисленных переездах по городу и за город, многократно приходилось встречать древнюю городскую стену. Этим стенам, делу Годунова, теперь триста лет. они возникли благодаря обилию рабочих рук во время голодных годов; стены имели длины более шести верст, при ширине от полутора до трех сажен, и дробились на части тридцатью шестью башнями колоссальных размеров и разнообразных очертаний. Должно быть, вид этой стены, то взбегавшей на горы, то опускавшейся к Днепру, при бессчетном количестве вышек, зубцов и бойниц, был одним из внушительнейших. Стены Пскова древнее смоленских, так как внутренняя стена построена в ХIII веке, а наружная в XV, то есть когда смоленская еще и не строилась. Замечательно, что наружная псковская стена имела тоже около семи верст длины и тридцать семь башен. В Смоленске сохранилось теперь только семнадцать башен; большинство из них очень ветхи; одна обращена в архив судебных мест, другая в военный архив, третья в тюремную церковь.

Удобна для осмотра, и достойна этого, башня — круглая Веселуха, снабженная внутренними лестницами несколько лет тому назад для одного из императорских посещений. Она высится на самом краю города, на высоком холме, по скатам которого рассыпан выветривающийся кирпич и темнеют чахлые кустарники. Кладка башни своеобразная: кирпичи положены не горизонтально, а следуют наклону поверхности холма; в устоях стен кирпич клалипоперечно, в стене — продольно общему её направлению. Говорят, будто, при постройке башен и стены, кирпичи эти не подвозились, а передавались из рук в руки, от самого Дорогобужа, с платой по денежке в день... Низ башни и стены бутовые. Подле самой башни, на краю ската, небольшая церковь Покрова Пресвятые Богородицы. Местами на стене виднеются деревья.

Вид с Веселухи превосходный. Долина Днепра не широка, но живописна, благодаря холмистым очертаниям обоих берегов; заметны следы старых «окопов», а вдали вьется путь двух железных дорог — московско-брестской и орловско-витебской. Пригороды, как и город, изобилуют садами; в разнообразных очертаниях и красках высятся верхи церквей и их колоколен.

Смоленск. Вид на башню «Веселуху» и Покровскую церковь

В общем, вид Смоленска, несомненно, один из красивейших и не лишен некоторого сходства с видом Киева: тут, так же как и там, город поднимается от реки уступами, увенчанными верхами церквей, и потонул в садах; недаром смоленские сушеные фрукты начинают соперничать в торговле с киевскими, пользующимися известностью еще со времени Екатерины II.

Нет сомнения в том, что древние стены Смоленска во многих местах города могут мешать будничным требованиям жизни, но для сохранения их следует все-таки сделать все, что можно. Когда, в 1867 году, по положению комитета министров, некоторые части стены предназначались к слому, Александру II угодно было выразить: «Было бы желательно более внимательное охранение древних памятников, имеющих, подобно Смоленской стене, особое, историческое значение». В 1869 году, по Высочайше утвержденному положению комитета министров, стена эта передана в хозяйственное распоряжение смоленского губернского земства, так как городу поддержка её оказалась не под силу, а земство выразило на это свое согласие. Пример этот очень назидателен и делает смоленскому губернскому земству величайшую честь.

По если стены городские требуют сохранения и поддержки, то деревянный, на четырех устоях, мост на Днепре мог бы быть заменен более подходящим; об этом уже неоднократно заговаривали; стоимость его определена приблизительно в 120.000 рублей. Днепр здесь мелок; к числу особенностей его следует упомянуть о крупной рыбе «вырезуб», очень вкусной, но чрезвычайно костистой, которая, как рассказывают, держится только в этих местах течения Днепра. Не лишено интереса сведение о том, что в Днепре водились некогда бобры, теперь совершенно исчезнувшие; из записи короля Казимира, 1453 года, подтверждающей оклады, установленные Витовтом, явствует этот несомненный факт. Исчез бобер по всей Европейской России, также точно как исчезла сельдь в Балтийском море по всему его побережью, обильно плававшая до 1313-1315 годов и замененная с тех пор килькой. Изменились ли очертания холмов смоленских от землетрясения, бывшего здесь в 1801 году, неизвестно.

Длинный ряд обозрений достопримечательностей Смоленска завершился осмотром историко-археологического музея, помещающегося в здании городской думы. Музей открыт недавно, на пожертвования, и в будущем представит немало интереса. Любопытны в нем изображения соборной церкви, взорванной поляками в 1611 году, и медаль Сигизмундова, увековечивающая этот взрыв; курьезно одеяние русского консула в Вильне Давыдова, времен Екатерины II. есть кое-что из курганных раскопок, и желающие отваживаться на смелые заключения могут придраться к ольвиопольской монете, найденной около Дорогобужа, для того чтобы говорить о торговых сношениях смольнян во времена близкие к Рождеству Христову.

В заключение описания достопримечательностей Смоленска не лишне будет привести несколько строк из помещенной в «Историческом Вестнике» биографии Хмельницкого, автора известной комедии «Воздушные замки» и смоленского губернатора. Губернатором Хмельницкий был хорошим. Он много сделал для украшения города, еще не успевшего поправиться после 1812 года; устроил первую в России губернскую выставку, исправил крепостную стену, снес часть горы, мешавшей сообщению нагорной стороне Смоленска с Заднепровьем; но, тем не менее, ему пришлось пострадать жестоко по следующему поводу.

Государь приказал Хмельницкому возобновить в Смоленске одну из башен крепостной стены, разрушенную при нашествии французов в 1812 г. Башня была возобновлена, но постройка её обошлась в такую невероятную сумму (что-то около 200.000 рублей), что государь, осмотревши ее в бытность свою в Смоленске в 1832 году, заметил, обращаясь к Наследнику Александру Николаевичу: «Ну, брат Саша, кажется, в России только мы с тобою и не воруем».

Хмельницкого сперва перевели губернатором в Архангельск, но так как ревизионная комиссия по устройству шоссе набросила подозрение на него, то он был посажен в Петропавловскую крепость, где просидел пять лет, прежде чем признана была его невинность.

Калуга.

Собор. Замечательный купол. Иконопись. Знамя Старичкова. Калужская икона Божией Матери. Древние городища. Северская страна. Разбойники и раскольники. Ромоданово. Вид города. Кречетниковские постройки. Былое богатство Калуги и его образчики. Печальное положение Оки. Исторические воспоминания.

Собор в Калуге не отличается древностью, так как еще только недавно вступил во второе столетие своего существования; он построен во времена Кречетникова, первого наместника тульского и калужского, бывшего начальником русских войск в Польше, Литве и Малороссии во время раздела Польши, умершего в звании графа, пожалованном ему, когда он лежал уже в гробу, в 1793 году.

Собор очень красив и обширен. Поверх стен, облицованных разноцветным алебастром, на четырех массивных опорах поднимается очень красивый круглый купол, по времени и смелости постройки — 56 футов в диаметре — первый в России. Смелая идея его принадлежит бывшему городскому архитектору Ясныгину; возможность её осуществления оспаривал тогдашний профессор архитектуры Захаров, рассматривавший, по поручению академии художеств, планы этой церкви; неизвестно, чем окончилась переписка по этому делу, но смелый, красивый купол высится и до сегодня. Внизу, на барабане, в круглых медальонах помещаются изображения святых, между восемью окнами — пророки и апостолы. В соборе два придела; центральный алтарь круглый и между окнами его — колонны; основой иконостаса служат четыре коринфские колонны. рассказывают, будто лет двадцать назад уничтожена прежняя иконопись иконостаса, исполненная хорошими иностранными художниками, и заменена другой, русской, посредственной, причем, будто бы, допущено было на иконах старообрядческое сложение перстов; добавляют, будто это было сделано во внимание к тому, что в Калуге много всяких старообрядцев, чтобы этим увеличить число молящихся в соборе... Правда ли это? О том, что многие местности нынешней Калужской губернии, например, знаменитые Брынские леса, действительно служили центром раскола, придется сказать несколько слов впоследствии.

В соборе имеется копия знаменитой, чествуемой во всем православном мире иконы Калужской Божией Матери, оригинал которой хранится в семи верстах от Калуги, на реке Калужке, в местной церкви. Икона эта явилась в 1748 году, в доме боярина Хитрова, на чердаке, двум девушкам. По времени появления, равно как по письму (Богоматерь держит в руках книгу) эта икона, конечно, одна из самых новейших.

Калуга. Кафедральный Свято-Троицкий собор

В соборе обращает внимание на себя также одна из известных всей России военных реликвий — знамя, спасенное калужанином Старичковым. Во время войны с французами, в 1805 году, знаменщик азовского пехотного полка унтер-офицер Старичков, будучи ранен, попал в плен и, сорвав знамя с древка, хранил его до самой смерти; умирая, он передал полковую святыню рядовому Чайке, тоже бывшему с ним в плену, который и представил знамя, по освобождении из плена, по принадлежности. Император Александр I повелел выдавать семье Старичкова по 400 руб. в год; жители Калуги, чествуя память калужанина, сложились и подарили жене Старичкова и его семье дом, а самое знамя достойно занимает подобающее ему место в соборе.

В русской истории Калужская губерния занимает весьма видное место.

Калуга. Часовня на том месте, где происходило татарское побоище

Здесь, в 1238 году, когда города Калуги, упоминаемого впервые в завещании Дмитрия Донского, в 1382 году, вероятно, еще не существовало, Батый, после семинедельной осады, взял Козельск, названный им за упорную защиту «злым городом»; татары тогда перебили в Козельске всех «от отрочат до сосущих млеко», а о том, куда делся малолетний князь козельский Василий, говорится в летописи так: «не ведомо есть, инии глоголаху, яко в крови утонул есть, понеже убо млад бяше». Верно то, что с 1238 года началось на Руси иго татарское.

Здесь же, в 1480 году, на берегах рек Угры и Оки, в 12 верстах от Калуги, остановился сарайский хан Ахмат, пришедший сюда с намерением наказать Иоанна III, отказавшегося платить ему дань. Переправа через Оку татарской конницы у Опакова городища была отбита, а наступившая зима вынудила хана уйти восвояси.

Этим нашествием татарское иго окончилось; зима в этом случае, как и в 1812 году, была пособницей освобождения. Говорят, что то место при слиянии рек Оки и Угры, где сблизились противники, очень красиво; здесь стоить старинная церковь, остаток бывшего Спасского монастыря, служившего усыпальницей рода князей Воротынских. Стен монастырских теперь нет, но остатки укреплений еще заметны; в версте от храма, в деревне Городце, есть два или три искусственно сделанные крытые спуска в долину реки Оки. Не более двадцати лет тому назад при церкви еще имелась библиотека со старинными книгами и рукописями; было много могильных плит с надписями о княжении князей Воротынских. Теперь библиотека куда-то исчезла, а могильные плиты разбиты. Река Угра, преграждавшая татарам дальнейший путь, названа в местных летописях типичным именем «Пояса Богоматери».

Здесь же, в Калуге, убит тушинский вор в 1610 году. Ближайшим, главным очагом московской неурядицы тогда служили Калуга и Тула, и судьбе угодно было, чтобы именно в Калуге, когда-то гораздо более богатой и людной, чем теперь, убит был тушинский самозванец и притом рукой татарина.

Здесь же, наконец, в 1812 году, после боя под Малым-Ярославцем, Наполеон принужден был отказаться от отступления по местностям, не опустошенным войной, и идти тем же путем, по которому шел к Москве: прорвись он на юг, неизвестно еще, что бы было. Удача этого славного боя очень много зависела от некоего секретаря малоярославецкого уездного суда, чиновника Беляева, и вот почему. Когда Наполеон уже подходил от Москвы к Малоярославцу, наших войск, кроме, кажется, сотни казаков, тут еще не имелось. Французы подошли со стороны реки Лужи, запруженной несколькими плотинами и очень многоводной. Кликнув клич народу, канцелярист Беляев принялся разносить плотины, что и было исполнено под сильным неприятельским огнем; вода хлынула, разметала мосты, наводимые французами, и, залив городские луга на много верст, задержала вражескую переправу и дала время нашим сосредоточиться и начать славный трехдневный бой. По докладу бывшего губернатора императору Александру III, — докладу, основанному на документах и показаниях недавно умершего генерала Мирковича, состоявшего ординарцем при князе Кутузове, разрешена подписка по всей Россия на постановку в Малоярославце памятника находчивому канцеляристу. Подписка эта дала к 1888 году сумму в 9.300 руб. О подвиге Беляева не упоминают ни Богданович, ни Михайловский^[30].

Калуга. Прежний вид дома, где жил (1609 г.) второй самозванец с Мариной Мнишек

Заговорив о необходимости почтить память канцеляриста Беляева, следует сказать также о том, что правильнее было бы называть знаменитый Тарутинский бой «боем под Чернишней». В Тарутине, где поставлен памятник, помещался только штаб Кутузова, и, следовательно, своей славой село это пользуется совершенно несправедливо. Самый бой в официальных документах называется «боем под Чернишней», и происходил он не в Калужской, а в Московской губернии, на берегах речки Чернишни, пред помещичьей усадьбой, при сельце Рождественском. Знаменитая атака Мюрата у Дешинского леса происходила в самой усадьбе, продолжением сада которой является этот лес; убитый в этом деле генерал Багговут был похоронен в церкви Рождественского села, и уже после тело его перевезено в Лаврентьевский монастырь под Калугой; наконец, находящаяся в Зимнем Дворце картина Тарутинского боя, подтверждая сказанное выше, изображает совершенно наглядно местность подле названной старинной усадьбы, остававшейся, что очень любопытно и редко, около целых 400 лет в роде Жуковых.

Калуга. Современный вид дома, в котором жила Марина Мнишек

История самого города мало чем отличается от других наших городов. Калуга, сравнительно, моложе других, потому что впервые упоминается, как сказано, только под 1382 годом в завещании Дмитрия Донского, которым, вероятно, и основана для защиты от Литвы. В XI, XII веках здесь хозяйничали вятичи, и просвещены они из Киева св. Кукшей; ему и его ученику язычники отрубили головы в селе Серене, в двадцати верстах от Мещойска.

Сходна история Калуги с историей других городов наших еще и потому, что Калуга стоит вовсе не на том месте, на котором возникла, а передвинулась, с течением времени, на четвертое место, на котором и находится с XVII столетия. Эти этапы, заметные по древним городищам, были изучены еще в 1871 году профессором академии наук Зуевым, при проезде его через Калугу в Херсон; этапы эти следующие: в восьми верстах, в селе Калужске; другой, ближе, в шести верстах, при впадении реки Калужки в Оку; третий, еще ближе, ныне совершенно исчезнувший, подле самого города, по пути к монастырю св. Лаврентия.

Говорят, что многие места нынешней Калуги служили кладбищем для старой; еще недавно, при прорытии труб на одной из улиц, обнаружили целое кладбище. говорят также, будто около загородного сада, погреба многих домов вырыты посреди другого обширного кладбища, причем живые люди вступали в странное общение с умершими, так как в этих погребах нередко провизия лежала на крышках высунувшихся из земли гробов. Собственно княжеской резиденцией Калуга служила недолго: по смерти Иоанна III она дана, в 1505 году, князю Симеону; да еще на короткое время, в 1600 году, Борисом Годуновым Густаву Шведскому, но заменена вскоре Угличем. Но, прозябая долгие годы в тени, Калуга приобрела неожиданно важное значение к концу XVI века, ко времени самозванцев.

Причины этого заключались в целом ряде особых условий, содействовавших тому, чтобы Калуга стала опорной точкой для деятельности тушинского вора. Так как торной дорогой татар с юга на Москву были всегда калужские пределы, то уже Иоанн IV не мешал укрываться в калужских лесах всяким беглым. Это служило как бы подспорьем к осуществлению одной из мыслей его — заселить землю Северскую людьми годными на ратное дело. Те же взгляды разделяли цари Федор и Борис Годунов, так что, согласно заявлению Авраамия Палицына, более «двадесяти тысяч сицевых воров, по мнозе времени, в сведении в Калуге и Туле обреташеся, кроме тамошних собравшихся воров». Это пестрое население составляло, как замечает Щапов, готовые полчища для самозванцев, с одной, и для развития раскола — с другой стороны. Скрываясь по засекам в Брынских (Мещовского уезда) и других лесах, беглые разбойники и всякие отщепенцы только и ждали удобного для своей преступной деятельности времени. Если служба их самозванцам была кратковременна, зато в истории раскола деятельность этих людей сказывалась гораздо дольше. Она стала особенно резкой со времен Петра I и управления св. Дмитрия Ростовского (1702-1709), когда, согласно указаниям иеромонаха Леонида, в его «Истории церкви в пределах Калужской губернии», раскол цвел здесь полным цветом. Отсюда в 1668 году бежал поп Косьма с товарищами в Польшу, где образовали знаменитую в истории раскола «Ветку». Здесь раскольники держались в такой силе, что, как видно из сенатских указов 1712 года, они целыми шайками нападали на помещиков, а в 1718 даже ограбили Мещовский Георгиевский монастырь. Здесь, в Пафнутиевом монастыре, сидел в заключении поп Аввакум. Наконец, как видно из губернаторских отчетов, еще до 1876 года самыми упорными из раскольников были здешние боровские и белевские.

Недалеко от Калуги расположено село Ромоданово, с названием которого связывают имя известного князя-кесаря, на обязанности которого было, между прочим, выслушивать доклады Петра I об его военных подвигах, производить его во все чины и называвшегося «величеством». Кесарский титул перешел к сыну его, пользовавшемуся милостями Екатерины I и Петра II; одному из Ромодановских, как сообщали, подарено это имение, находящееся против Калуги, на другом берегу реки Оки, в нескольких верстах.

Калуга. Никитская улица

Красивый барский дом в селе Ромоданове окружен старым садом, многие аллеи которого, обсаженные подрезанными деревьями, свидетельствуют о старых днях, когда у нас по деревням еще возникали парки, в настоящее время быстро исчезающие.

Если смотреть из долины Оки, Калуга город нагорный, что заметно и в самом городе, в особенности подле каменного моста перекинутого через сухой Березуйский овраг. С моста этого видны и долина Оки, и заокская сторона. Этот мост составляет одно из замечательных сооружений времен Кречетникова; в нем 74 сажени длины и около 15 вышины; он состоит из двух ярусов каменных арок. Мост этот в свое время, как и купол собора, вызвал восторженные описания современников «на назидание и общее сведение»; на нем помещалось 28 каменных лавок и гранитную кладку связывали железные полосы.

В пятидесятых годах эти типичные лавки, при губернаторе Смирнове, снесены, а железные связи раскрадены, но мост продолжает спокойно выситься, как и прежде. Вообще, время Кречетникова оставило тут много монументальных следов: корпуса присутственных мест, соединенные арками с крытыми галереями, губернаторский дом и пр. гостиный двор или «красный двор» с не лишенной игривости внешностью, окруженный галереей на круглых столбах, с балюстрадой вдоль крыши, построен, кажется, в 1826 году и производит торговли в год на 500.000 руб.

В 1886 году сооружен в Калуге городской водопровод; вода идет из родника, способного дать до 400.000 ведер в сутки, и поднимается на десятисаженную башню; говорят, что это место было подарено когда-то царем Алексеем Михайловичем собору или попу Никите. Улицы города в большинстве широки, мощены крупным камнем, что, однако, не мешает им быть иногда непроездно грязными. Любопытна легенда, сложившаяся в народе о том, будто в воротах между старым торгом и собором даже зимой тает снег, в силу того, что тут, будто бы, погребен тушинский вор...

Нынешняя Калуга далеко не то, чем была она в прежнее время. Любопытен в этом отношении факт, подлежащий, впрочем, проверке, будто после того как Наполеон I разгромил Лейпциг, современный тем дням городской голова Калуги, кажется Золотарев, простил Лейпцигу, от имени Калуги, с которым она торговала, 12 миллионов рублей долгу, вследствие чего в Лейпциге на бирже был, будто бы, вывешен портрет, или поставлен бюст, с надписью «благодетелю города Лейпцига»... Но и гораздо раньше этого имелись в Калуге представители очень крупных торговых предприятий. так, в 1756 году калужский «первостатейный» купец Шемякин, заодно с ярославским купцом Ярославцевым, учредил «Константиновскую коммерческую компанию», существовавшую до 1762 года, а в 1757 году, тот же Шемякин взял на шестилетний откуп все российские портовые, пограничные и внутренние пошлины. Факты эти очень убедительны; они значатся в калужской летописи, рукописи Руссова и приведены в очень хорошем исследовании истории Калуги («Памятная книжка» на 1861 год) Щепетовым-Самгиным.

К открытию наместничества в 1776 году, а в особенности после этого открытия, Калуга могла считаться городом очень богатым и, в торговом отношении, очень важным. Она в свое время, по торговле хлебными и мясными грузами, салом, щетиной и пр., как центральный пункт окского бассейна, служила посредницей между нашим югом и Орлом, с одной стороны; и Тулой, Смоленском, Царством Польским, Петербургом и Ригой, а следовательно и с заграницей (Лейпциг, Берлин), — с другой. в ней имелось несколько различных заводов, парусных, кафельных, писчебумажных, пивоваренных; кожевенное производство стояло так высоко, что старожилы еще помнят, как приезжал сюда известный кожевенный заводчик американец Диксон и приходил в восторг от выделки кож. Говорят, в Калуге сосредоточивалась также торговля жемчугом, отпускавшимся отсюда на сумму до 200.000 р. С Царством Польским торговали всяким товаром на 300.000 р.; одних яблок и груш шло в Москву на 100.000 р.; деревянная посуда вывозилась отсюда за границу еще в XVI веке.

Насколько точны эти цифры, взятые с показаний местных людей, сказать трудно; но несомненно, что нынешняя Калуга далеко отстала от прежней.

Калуга. Городской сад

Еще действуют, это правда, несколько кожевенных заводов, да работает сотня кустарей веревочников; еще имеется налицо известное «калужское тесто», белое и черное, лакомство очень древнего происхождения, которое продавалось, говорят, не весом, а мерой «на локоть», то есть сколько его оставалось на руке, опущенной в кадку по локоть, но это, конечно, не важная торговля. Все былое богатство Калуги являлось, бесспорно, следствием судоходства по Оке и её притокам.

По описаниям тех дней, обильная хорошей рыбой, Ока была многоводна, глубока, снабжалась водой из семнадцати сплавных рек, не считая ручьев; если допускалось запружение рек, то не иначе, как со шлюзами для пропуска судов и плотов. Центральным пунктом верховьев Оки была Калуга с рекой Угрой, приближавшею ее к Смоленску, и рекою Упой, приближавшею к Туле. Еще лет тридцать тому назад, по словам местных жителей, под городом стояли целые караваны судов, от Бора до Плашкоутного моста; виднелись суда из-под Нижнего, с Волги, а по берегам высились в три ряда хлебные магазины, амбары и лесные биржи; барки устанавливались на протяжении трех верст, — тогда как теперь, как это значится в «Памятной книжке» 1885 года, барок бывает от 10 до 20, не более. «Как все это мало похоже на современную Калугу»,— говорит местный, заслуживающий полного доверия, исследователь. «Ока, продолжает он, имеет самый печальный вид и едва доступна самому ничтожному судоходству; маленькие плоскодонные пароходики, числом пять, едва добираются до Серпухова, с одной, и до Беляева, с другой стороны, да и то не без того, чтобы несколько раз не сесть на мель, а барки с капустой едва добираются до Калуги. Ока стала в этих местах чуть ли не сплавной рекой; из семнадцати сплавных притоков её, остались сплавными только Угра, Жиздра и может быть еще Болва, все остальные обратились в запруженные целым рядом плотин речонки, едва питающие несколько мельниц. Ни о какой заграничной торговле не может быть и речи; большое кожевенное и другие производства почти совсем не существуют; торговые дома Фалеевых, Игнатьевых и других, получавшие, лет тридцать назад, пушные товары прямо из Сибири, прекратили свои дела. Калуга не только не посредница между нашим югом и заграницей, но сама живет милостями Ельца и Ряжска, а сало и щетина разве только грезятся во сне местным старикам».

Причины всего этого заключаются в изменении общего строя России, в особенностях развития железнодорожных путей сообщения и, главное, в полном невнимании к кормилице Оке. С одной стороны, высохла Ока, потому что погибли леса, потому что иссякли её притоки, а о сохранении Оки не заботились. глубина её в Калуге ныне наибольшая только три сажени, а поднялась она весной 1888 года на целые 22 аршина; правда, говорят, будто в сороковых годах крупный помещик Шепелев составил проект охранения и урегулирования Упы и Угры и подал его в министерство путей сообщения, но ответа на проект не последовало. С другой стороны, при постройке железных путей, Калуга, перестав быть пунктом центральным, складочным, стала проходной станцией, потому что как Смоленск, так и Тула получили, через Москву, прямое сообщение с Орлом, Курском и всем югом России. Следует заметить, что причины принижения Калуги обусловили возникновение новых центров; так, лесная и рыбная торговля перебрались в Алексин, занимающий по товарному движению первое место в губернии, а хлебная торговля перешла на станцию Мятлево, занимающую по товарному движению третье место в губернии. Во всем этом несет Калуга ответственность за своих дедов и отцов, допустивших засорение Оки и её притоков.

Находящийся недалеко от Калуги Лаврентьевский монастырь основан, как говорит предание, князем Симеоном Иоанновичем над гробом калужского чудотворца св. Лаврентия юродивого, умершего в 1515 году. Мощи его покоятся в нижней, теплой церкви соборного храма, в богатой раке, крытой малиновою сенью с подзорами, на золоченых столбах. Сам соборный храм достаточно велик, покрыть четырех-ярусным сводом и имеет очень не художественную стенопись; древностей не представляет он никаких.

Приближаясь к монастырю от города, приходится проезжать слободу Подзаволье, населенную, в значительной степени, сапожниками, и довольно старый сосновый бор; недалеко отсюда другой, гораздо больший сосновый бор, принадлежит городу. Самый монастырь не велик, так как в нем всего четыре монаха и семь послушников, но здесь исстари пребывает калужский преосвященный.

Калужская епархия открыта в 1800 году, и первым иерархом её был Феоктист; он поселился тогда же на жительство в Лаврентьевском монастыре. Любивший блеск и пышность, статный и высокий, носивший даже дома богатые, бархатные подрясники и шитые золотом башмаки, дорогие чулки, ценные подвязки, ходивший на прогулки не иначе как в шляпе и с дорогой тростью в руках (История церкви в Калужской губернии, Леонида), купивший для архиерейских выездов лучшую карету, которую можно было отыскать в Москве, а именно императорский берлин, оказавшийся почему-то неудобным для Высочайших особ, Феоктист, первый калужский преосвященный, отличался также высокой образованностью и делал много добра. «Кто не умеет устроить своего дома, говорил он, тот плохой строитель и в доме Божием, где все мы лишь работники», и этим давал он некоторое объяснение своим взглядам на хорошую обстановку жизни. Его преемник Евлампий, переживший страшное время наполеоновского погрома, несмотря на свою болезненность, тоже любил дорогие платья и ввел здесь обычай носить монахам камилавки, широкие вверх; тогда как до того носили камилавки святогорского покроя, низкие, кверху несколько суженные. он имел обычаи платить за всякую работу не иначе как по рублю: за сшитую новую рясу и за пришитую пуговицу. Характерен способ насаждения им сада в Лаврентьевском монастыре, которого в нем до него недоставало. Это случилось так; с приближением весны, приказал преосвященный изготовить множество лопат, кирок, топоров, пригласил на рекреацию ректора семинарии со всеми служащими и учениками, угостил их и, сам подав пример, разбил и народил сад, так сказать, во мгновение ока. Характерно то, что оба первые названные калужские преосвященные любили также держать хороших лошадей, рысаков, и крупный рогатый скот; оба они развели в Лаврентьевском монастыре с большим успехом холмогорскую породу. Не лишнее будет заметить, что Феофилакту обязан своею фамилией известный профессор Надеждин, названный им так в семинарии, вследствие бойкости его ответов на экзамене. Монастырское кладбище имеет много красивых памятников; между прочим, на нем похоронены: поэт Нелединский-Мелецкий (у. 1829), генерал Багговут, убитый под Тарутиным-Чернишней и бывший военный министр Сухозанет. Здесь же, в Лаврентьевском монастыре, прибыв к Калуге, остановился некогда тушинский вор и несколько позже убит и обезглавлен по соседству с этим монастырем.

В Калуге заслуживают внимания земский инвалидный дом и училища: женское епархиальное, железнодорожное, техническое и реальное; в доме, занимаемом ныне городским трехклассным училищем, жил когда-то знаменитый имам Кавказа рыжебородый Шамиль.

Калуга. Церковь св. Георгия «За верхом»

Замечательнейший в Калуге дом, — это так называемый дом Марины Мнишек, в котором, по преданию, жил тушинский вор. Дон этот принадлежал Коробову, умершему четверть века тому назад, человеку, способному служить темой для легенды; он торговал жемчугом, никого не принимал к себе, нередко уходил гулять по длинным подземным ходам, существующим под домом якобы и теперь, но пред этими прогулками тщательно запирал все наружные двери; не под землей ли находил он марининские жемчуга? Позже домом этим владела вдова генерала Сухозанета подарившая его калужскому дворянству.

Трудно представать себе более наглядный памятник богатого каменного частного дома времени самозванцев, и нигде, конечно, как в Калуге, не сказалось это дикое время более ясно, более рельефно.

Время первого самозванца прошло для Калуги, как известно, сравнительно тихо, но взбаламученные страсти обусловили то, что князья Шаховской и Телятевский взволновали, во имя другого, еще не приисканного ими самозванца, всю северную, населенную всяким сбродом, страну, и тогда же выдвинулась вперед замечательная, не вполне объяснимая, личность холопа князя Телятевского — Болотникова.

Калуга. Церковь Жен Мироносиц

Став во главе этого сброда, во имя царя Дмитрия, идет он от Калуги в Москву; разбитый Скопиным 2 декабря 1606 года, он прячется в Калугу и становится снова во главе 10.000 войска; разбитый Шуйским, он вторично прячется в Калугу, укрепляет ее, обводит валом и двойным рвом. Посланный царем осадить и взять его, Шуйский не может, однако, достичь желаемого; не более того делают другие, посланные против Болотникова, князья. не удается князю Мстиславскому сжечь острог, стоявший на месте нынешних присутственных мест, при помощи «деревянной горы», подведенной к острогу: Болотников делает сам вылазку и сам сжигает деревянную гору.

Попытки царя склонить Болотникова к покорности остаются тщетны; Москва принимает даже предложение врача Фидлера — отравить Болотникова; Фидлер, получив московские деньги, приезжает в Калугу и, уведомив Болотникова о цели своего приезда, получает другие деньги. После четырех месяцев осады, при том условии, что Болотникову передавались 15.000 царских воинов, 3 мая 1607 года приходится царским войскам снять осаду Калуги.

Только в августе 1607 года в Стародубе явился человек, принявший на себя роль самозванца, названного тушинским вором, ему отворили ворота почти все северские города, вокруг него стало войско, и он явился под Москву, в село Тушино, куда прибыла и красавица Марина, не замедлившая признать его за своего первого мужа и тайно с ним обвенчавшаяся. Здесь сослужил службу России, сам того не предвидя и не желая, король польский Сигизмунд; в надежде переманить к себе тушинцев, он устроил против вора заговор, узнав о котором, вор ночью 29 декабря 1609 года в навозных санях, в сопровождении своего шута, — у него уже завелся шут, — и немногих приближенных, оставив Марину, бежал в Калугу, куда и прибыл 1 января и остановился в Лаврентьевском монастыре. Калужане не замедлили признать его, и этим началось его, тушинского вора, калужское царствование, образовался калужский двор. В феврале, в трескучий мороз, сопровождаемая слугой и служанкой, прибыла в Калугу на коне Марина; прибыла она ночью, одетая в польский мужской кафтан из красного бархата, в сапогах со шпорами, с луком и тулом за плечами, а может быть с пистолетом и при сабле. Она тоже не замедлила составить свой штат, но только исключительно из одних немок, потому что полек налицо не имелось. Жители Калуги оказались очень довольны её приездом. Она остановилась, вероятно, в доме, носящем её имя.

Это были кровавые, пестрые, дикие дни Калуги! Желая отомстить полякам за тушинскую измену, а заодно уже и немцам, тушинский вор повелел истреблять их везде и всегда. Так проведал он, что много немцев обретается в Козельске и велел притащить их оттуда, чтобы утопить в Оке. В числе этих 52 человек прибыл и пастор Мартин Бер, оставивший нам известное описание событий того времени; он чрез посредство немок, окружавших Марину Мнишек, успел выхлопотать как себе, так и прибывшим с ним товарищам помилование.

Калуга тем временем веселилась и пировала. Поход самозванца на Москву, состоявшийся в июле, оказался неудачен, и он снова вернулся в Калугу. Казни следовали за казнями; не довольствуясь избиением поляков и немцев, вор начал избивать своих преданных ему татар, и на этом погиб: он пристрелен в 1611 году в версте от города, при выезде на охоту, князем Арасланом, отрубившим ему вслед затем голову. Шут Кошелев, сопровождавший убитого, вернулся в город, поднял тревогу; ударили в колокола, палили из пушек; Марина, готовившаяся в то время стать матерью, призывая калужан к мести, бегала из улицы в улицу, даже ночью, полунагая, с зажженным факелом в руках. Толпы народа то и дело ходили к Лаврентьевскому монастырю смотреть обезглавленного царька, лежавшего невдали; а затем, обмыв самозванца, похоронили его в Троицком соборе. Собор этот, немного позже, когда Калугой владел Сагайдачный, был сожжен им наравне со многими другими церквами; скоро вслед затем родила Марина сына «царевича», названного Иваном.

Сколько во всем этом красок, ожидающих художественного воспроизведения; тут даны историей величайшие сюжеты трагедии и любопытнейшие темы для опереток. Бред и неистовства не замедлили прекратиться, и близилось время успокоения; известно, что уже под знаменитой уставной грамотой земской думы, по слову Гермогена и Ляпунова, в числе 25 городов подписались и калужане.

Не в том ли именно доме, который носит теперь звучное имя Марины Мнишек и по подземным ходам которого искал свой жемчуг таинственный Коробов, происходило или предначертывалось многое из того, что рассказано?

Посредине широкого двора, поросшего за долгие годы не только густой травой, но и могучими деревьями, оттеняющими значительную его часть, — двора, кое-где изрытого грядками и никогда ничьей рукой не прибираемого, почти не видный с улицы из-за деревянного забора, стоит дом Марины Мнишек. В нем, принадлежащем калужскому дворянству, поселены бедные люди, и, согласно требованиям этой бедной жизни, внутренность дома совершенно переделана; внизу четыре комнаты под тяжелыми сводами и столько же наверху под потолком. Одна из старух, живущих в доме, рассказала, что в крайней комнате, внизу, не было вовсе дверей, и что она, старуха, сама спускалась в нее сквозь какое-то отверстие; имеется, говорят, заложенная лестница в одной из стен. Грязь в доме неописуемая; свету в комнатах внизу очень немного, так как окна малые, решетчатые; в одном из темных углов является груда мусора, главной составной частью которой являются изразцы и кафеля разобранных старых печей и железные прутья древнего громадного фонаря, высившегося когда-то на шпиле, торчащем и теперь над крышей.

Но если от внутреннего убранства дома не сохранилось ничего, то внешность его, за малыми исключениями, сохранилась полностью. Грациозное крыльцо на столбиках, каменные колонковые обрамления окон, фигурчатые пояса стен, молчаливо выносят неприятное лицезрение сорного двора, оживляемого поросятами, курами и драпируемого сохнущим бельем.

Почтенных остатков древности, подобных дому Марины Мнишек, в Калуге немного, если не считать остатков древних стен. Следует заметить, что в одной только Калуге, и именно в губернаторском доме, сохранились каким-то чудом екатерининские часы. Говорят, будто, при учреждении наместничеств, Екатерина II разослала такие часы и в другие наместничества; но о них как-то не слышно. Часы эти старые, нортоновские, с музыкой. Кажется, имелись в Калуге и другие подобные, присланные императрицей губернскому прокурору. Современен этим часам ковчег — соединение дерева с бронзой, в котором, в помещении дворянского собора, хранится грамота, данная той же императрицей.

Сама Екатерина II посетила Калугу в 1775 году, причем приезжала «нарочно» для её осмотра; местное женское одеяние, теперь почти совершенно исчезнувшее, полюбилось императрице настолько, что на двух медалях, выбитых в 1766 и 1779 годах, изображена она в этом калужском одеянии, причем на последней медали имеется надпись: «Се како любит ю». В таком же наряде повелела императрица написать и свой портрет. Тогда же посетила она полотняную фабрику Гончарова в Медынском уезде, в селе Полотняный Завод, в память чего отлито было в Италии изображение императрицы во весь рост, в греческом одеянии, переданное впоследствии Гончаровыми в Екатеринослав, где оно и находится. В селе Полотняный Завод, в тридцатых годах, гостил зачастую у своих родственников А. С. Пушкин, и там существовала, говорят, беседка, ныне сломанная, вся исписанная его стихами. Село это замечательно и до сегодня разведением канареек; их продано в 1887 году на 7.500 рублей, и делом этим занимались сто домохозяев. В былое время некоторые из них возили канареек в Томск и Иркутск и даже до Китая.

Если мало в России городов, имеющих такие любопытные страницы истории, как Калуга; если мало таких, которые, в силу множества причин, потеряли так много в своем значении, как она, то и Калужская губерния, в нынешнем её быту, представляет несколько вполне характерных особенностей. Во-первых, несмотря на то, что губерния эта одна из беднейших по качеству и количеству земляных угодий, исключая роскошные долины Оки и Угры, здешний народ все-таки не беднеет, и губерния является чуть ли не второй или третьей губернией в Империи, по производимым ей платежам и сборам; она, из года в год, почти безнедоимочна. из двухмиллионного оклада, в ней не добирается не более двадцати или тридцати тысяч рублей, а несколько лет тому назад в недоимке оказалась одна копейка. Есть уезды, в которых по взысканию недоимок вовсе не прибегают, народ платит сам, и казначейства в конце декабря едва успевают принимать платежи. Другой особенностью губернии является подвижность её населения; так, в 1887 году уходило на заработки мужчин, женщин и детей — 135.953 человека, то есть четвертая часть всего населения, в рабочем возрасте. Следует заметить, что недавнее обложение акцизом спичек коснулось, главным образом, Медынского уезда, Калужской губернии, потому что из Высочайше утвержденного мнения Государственного Совета 4 января 1888 года видно, что из всего ожидавшегося сбора на этот предмет по всей Империи, до 1 миллиона рублей, около половины, то есть 450.000 руб., падало на Калужскую губернию.

Заметим в заключение, расставаясь с Калужской губернией, что, как древнерусское насиженное место, она изобилует очень многими обителями.

Калуга. Пафнутьевский монастырь

Упомянем из них только о трех. Пафнутьевский монастырь известен знаменитой защитой князя Волконского против войск Лжедмитрия II, в 1610 г., князя, убитого у левого клироса во главе других 12.000 человек, тоже сразу избиенных; Георгиевский монастырь испытал на себе когда-то отважную дерзость раскольников, разграбивших его; наконец Оптина пустынь, основанная преподобным Оптой, раскаявшимся разбойником. Последнюю из них посетил, незадолго до смерти, покойный Ф. М. Достоевский; основные черты земного бытия основателя пустыни, бывшего разбойника, отличающиеся большой характерностью в ряду жизнеописаний других преподобных, основавших другие обители, послужили, конечно, притягательной силой этого посещения; для объяснения этого достаточно припомнить фундаментальные линии всех крупнейших произведений автора «Преступления и Наказания» и «Братьев Карамазовых», идущие от глубочайшего падения человека, путем раскаяния, веры и подвига, к его нравственному перерождению; преподобный Опта фактически пережил нечто подобное, и посещение его обители Ф. М. Достоевским вполне объяснимо.

Калуга. Оптина пустынь

Тула.

Тульский кремль. Собор. Замечательная стенопись и её история. История Тулы. Самозванцы. Болотников. Затопление Тулы. Оружейный завод и его история. Значение Тулы для России. Род Демидовых. Арсенал. Древлехранилище архиерейского дома и замечательный храм. О мифических фигурах.

Успенский собор в Туле находится в Кремле, расположенном подле реки Упы и её плотины и канала, игравших такую видную роль в истории города. Стены старого Кремля сохранились до наших дней почти в целости. они расположены четырехугольником, изрезаны по верху зубцами, имеют длины около версты и десять башен, и кажутся новее, чем стены других наших кремлей; прежний каменный кремль был построен в 1520 году при великом князе Василии, внутри еще более древней деревянной стены, и назначался для защиты города от татар и литовцев; в 1784 году, по повелению Екатерины II, при наместнике Кречетникове, обветшалые стены подновлены; башни вторично надстроены в 1821 году при Балашове, и вот почему тульский Кремль выглядит гораздо юнее и бодрее всех своих маститых однолетков. На площади, в Кремле, поднимаются рядом два собора: летний и зимний. Собор этот еще издали заметен своими пятью луковичными маковками, окрашенными резкой синей краской, по которой рассыпаны золоченные звезды, и очень высокой 33-саженной, отдельно сидящею, колокольней. Собор просторен и красив. Восьмигранный купол его имеет восемь окон и покоится на четырех опорах; в храме — три нефа, накрытые круглыми сводами; окна, по десяти с каждой стороны, расположены в два света; иконостас золоченый, четырехъярусный; нижние части столбов обрамлены иконами в богатых ризах, большей частью посильными вкладами богатых тульских купцов. Храм изобилует фресковой живописью: она расстилается по всей верхней части стен; живопись имеется также в куполе и в боковых нефах; между окон, на стенах, помещены изображения известнейших ликов Богородицы, наиболее чествуемых в народе; в каждом из окон, в арках, — по изображению Спасителя, а под окнами — изображения церковных соборов. Это обильное «постенное расписание» — однолеток самомусобору, освященному в 1766 году; в современной тем дням «описи собора» значится: «два лета росписывали 36 человек стенным писанием ярославские иконники Афанасий Андреев Шустов с товарищами, дано им... (в тексте пропуск), а потом им же уступлено прежних около 750 руб.»; «еще же на оных иконников стало харчей привести из Ярославля и обратно отвести в Ярославль и дано стенноседцем, подмощиком и левкащиком толкачам извести, тирщикам красок, за посуду и кисти пшеницы, клею, вина и пива: а было тирщиков на каждый день по 8 человек, да еще поденщиков было толкачей, подмощиков, водоносов извести на каждый день расположено было по 30 человек и иное росписание со всеми означенными припасами и с золотом всего вышло денег 3.000 рублей».

Тула. Развалины старинных зданий

Начали они свои работы в мае 1765 года, окончили в сентябре 1767 года, и, как по сохранности, так и по обилию живописи, фрески тульского собора достойны довольно обстоятельного исследования. Между множеством икон есть очень богатые, но древних нет. Три иконы собора принадлежат кисти известного сто лет тому назад в Туле иконописца Григория Белоусова. Этот Белоусов был тульским оружейником и пользовался доброй славой и хорошими заработками, когда в 1768 году коломенская консистория указала, чтобы «в Туле за иконописными художниками иметь смотрение иконописцу купцу Уральскому». Белоусов обиделся этой опеке и писал в прошении следующее: «Я нижайший имей живописное художество, писанное из яйца на подобие греческого писания, а он, Уральский, пишет из масла живописным художеством, и так ему, за неимением яишным мастерством писания, за мной присмотра иметь невозможно». Чем кончилось это характерное пререкание, — неизвестно. Любопытен и следующий факт из тульского иконописания. На одном из столбов собора имеется образ Казанской Богоматери с предстоящими Гурием, Варсонофием, Алексием и Марией Египетской; следует заметить, что иконы с таким же редким сочетанием изображений этих именно святых есть почти во всех церквах Тулы, что заставляет предполагать одного какого, либо таинственного, богатого жертвователя. Сообщая об особенностях собора, следует вспомнить также что, согласно сведению «Тульских Губернских Ведомостей» 1854 года, бархатный балдахин с золотой бахромой и кистями, под которым в 1826 году помещался здесь, по пути в Петербург, гроб императора Александра I, назначен был осенять алтарь собора.

Тула. Развалины старинных ворот

Тула возникла, в виде острога, очень давно, гораздо ранее Москвы и Калуги, а именно, если верить летописи, в 1147 г. и на том именно месте, на реке Тулице, при впадении её в Упу, на котором находится и по настоящий день завод; имеется также сведение, будто бы Тула основана выходцами из Рязани и что в стране этой обитали некогда вятичи. Лет за сорок до Куликовской битвы, в 1380 году, городок Тула принадлежал татарской царице Тайдуле, той именно, которая исцелена от слепоты св. Алексеем митрополитом и от имени которой, едва ли, впрочем, основательно, произвели Карамзин и Полевой название Тулы. Временно принадлежала Тула Москве, но окончательно уступлена она, одновременно с Рязанью, Иоанну III, племянником его, князем Федором Васильевичем, в 1503 году.

Много осад стены не стареющего тульского Кремля выдержали от татар, ходивших с этой стороны на Москву; как не вспомнить, что знаменитое Куликово поле находится в Тульской губернии? Как не вспомнить, что недалеко от Тулы, к югу, на торном пути татар, на так называемом Муровском шляхе, имела место знаменитая Судьбищенская битва 1555 г., составившая славу Шереметева; тоже недалеко отсюда, к северу, на берегах Лопасни, в 1572 году, стяжал себе бессмертие Воротынский, и «всхолмились» знаменитые курганы над сотней тысяч татарских тел.

Тула. Успенский собор

С окончанием татарских погромов тульские пределы пошли навстречу еще более печальным событиям: в 1604 году бродяги и украинская вольница под начальством Хлопки Косолапа взяли Тулу, и в городе началось тогда десятилетнее управление разбойников.

В самом начале этих мрачных дней, Тула била челом самозванцу; он объявил ее своей столицей и 1 июня 1605 года, при звоне всех колоколов церковных, вступил в нее во главе своих полчищ. Здесь, в Туле, архиепископ Игнатий первый провозгласил самозванцу многолетие и привел людей к присяге ему; из тульского Кремля послал Лжедимитрий в Москву свою грамоту, и народ московский низложил царя Федора Борисовича; сюда, в Тулу, прибыли к самозванцу большие бояре, сонм царедворцев, синклит московский, представили Лжедимитрию печать государственную и ключи от казны.

Воскресенская церковь. Древнейший храм Тулы, существующий более 700 лет

Отсюда послан был наказ в Москву убить царя Федора и мать его Марью Григорьевну, причем красавицу Ксению Борисовну представили самозванцу, и он держал ее при себе, в печальной службе, целых пять месяцев; отсюда, наконец, после двухнедельного сидения, отправился самозванец на Москву, чтобы стать лжецарем, и был пристрелен почти ровно через год после этого.

Окончание отношений бунтовавшей Тулы к Лжедимитрию имело продолжением своим властвование в ней мятежа под знаменем самозванца Лжепетра, вора Илейки и перенесение из Калуги в Тулу главной деятельности Болотникова.

Здесь, с 10 июня 1607 года, началась долгая осада болотниковских мятежников громадным стотысячным войском московским, под предводительством самого царя Василия. Ничего не могли сделать царские силы против храбрости предводимых Болотниковым мятежников, и только в сентябре принялись московские ратные люди, по совету боярского сына Кровкова, затоплять Тулу. Собраны были мельники и повелено многим тысячам ратников носить в мешках землю на берег Упы, к устью Воронки, две с половиною версты ниже Кремля, поднимать там плотину и прудить реку иструбами, набитыми землей. Быстро поднявшаяся вода не замедлила залить все улицы города, острог и Кремль и вынудила главарей мятежа — князей Телятевского и Шаховского и самого Болотникова, повести с царем переговоры и сдаться ему под условием помилования. Царь, зная, что другой враг, новый Лжедимитрий, недалеко, дал свое согласие; но, тем не менее, Илейка был закован и после повешен в Москве; Болотников отвезен в Каргополь и утоплен в пустынном озере Лаче; Шаховской, «всей крови заводчик», сослан за Вологду и принял позже преступное участие в делах следовавшего самозванца, а князя Телятевского «из уважения к его родственникам», говорит Карамзин, «не лишили ни свободы, ни боярства, к посрамлению сего вельможного достоинства и к соблазну государственному: слабость бесстыдная, вреднейшая жестокости!» Телятевский спокойно умер боярином в 1612 году.

Тула. Кремлевский сад

Взятие Тулы праздновали в Москве не меньше, чем взятие Казани: так важно считалось её падение. Присягнув Владиславу, Тула еще раз возмущена была деятелем обоих Лжедимитриев Заруцким, во имя сына Марины, калужского царика Иоанна, повешенного, как известно, на четвертом году от рождения, и только в 1612 году на голос Пожарского приведена к закону окончательно.

Если за время междуцарствия в истории Калуги великую роль сыграл огонь, спаливший деревянную гору, — в Туле за то же время много сделала вода; еще в 1850 году видны были остатки исторически важной плотины против села Мяснова, а сонные воды, когда-то уничтожившие великую крамолу, смиренно действуют в мастерских тульского завода. Осмотр этого завода, замечательного не только в России, но и во всем Свете, представляет громадный интерес.

Оружейное дело в древней Руси было делом довольно распространенным. Так, источники гласят, будто оно процветало, например, в Устюжне, Новгородской губернии, где во времена Иоанна Грозного стояло до 800 кузниц, исполнявших заказы царские на оружие, и вечный грохот поднимался в те дни над этой пустынной теперь местностью, бывшей в те дни чем-то вроде современной нам Тулы. В Устюжне жили тогда «устюжане-кузнецы, люди каменны», в настоящее время переведшиеся совершенно. В Туле оружейное дело, возникшее тоже кустарным путем, то есть самородком, едва ли моложе, так как исторические сведения о нем уже совершенно документальны с 1595 года. Несомненно то, что если царь Феодор Иоаннович и Борис Федорович Годунов даровали в только что названном году 30 самопальным тульским мастерам за рекой У пой землю, то, значить, местное мастерство требовало внимания и было уже достаточно развито.

Быстрота этого развития видна, между прочим, и из того, что уже при Петре I, ровно чрез сто лет, самопальников налицо имелось 749.

Насколько серьезно смотрело правительство на тульское оружейное дело, видно, между прочим, из тех крутых мер, которые в защиту и развитие его принимались. В 1703 году, когда повелено было делать в Туле ежегодно вместо 8.000 фузей 15.000, для сбережения леса от усиленной плавки чугуна частными людьми, послан был стольник Тютчев с приказанием «истребить» в Туле и окрестностях все плавильные и ручные домны, предоставив право сохранения 10 домен одним только казенным кузнецам. Около 1705 года вводится очень строгая браковка ружей при приеме их в казну, причем дело это поручено старосте Мосолову, и приемщикам объявлено, что за их нерадение «учинено им будет наказание безо всякого милосердия кнутом», а «мастера по розыску и свидетельству клейм повинны будут смертного казнения»; в 1709 году, опять-таки под страхом смертной казни, запрещено выделывать в Туле оружие из местного железа, а повелено делать таковое из сибирского.

Общий вид Тульского оружейного завода

Собственно основателем завода был, конечно, Петр I. Указ его об этом 12 февраля 1712 года свидетельствует также, несомненно о том, что до того производство оружия в Туле было делом исключительно кустарным, так как, по воле императора, оружейные заводы, «на которых бы можно ружья, фузеи и пистолеты сверлить и обтирать, а палаши и ножи точить водою», возникали именно с тою целью, «чтобы по домам где кто живет ружья впредь не делать».

Начало заводу положено именно там, где, по преданию, основалась сама Тула, при слиянии рек Упы и Тулицы. И тут для развития завода крутые меры прежних лет получили свое продолжение. Императрица Анна, в 1754 году, по ходатайству тульских оружейников, повелела уничтожить все находившиеся на 200-верстном расстоянии от Москвы железные, хрустальные и стеклянные заводы, но зато и оружейникам в 1755 году, под страхом смертной казни, повелено употреблять железо сибирское, а не местное. Оружейное дело развивалось настолько быстро, что уже в 1775 году, при посещении завода Екатериной II, утвердившей положение о заводе и собственный суд для оружейников, пришлось подумать о перестройке завода, и в 1781 году на месте старого появляется новый деревянный, в котором от поры до времени стали возникать отдельные каменные постройки; первая паровая машина поставлена в 1810 году. В 1834 году пожар уничтожил почти все, что имелось налицо, и тогда-то, после восьмилетних построек, в 1843 году, освящен новый каменный завод, обошедшийся казне в 2.600.000 рублей.

В 1864 году тульские оружейники сделались свободными от обязательных отношений к заводу, а самый завод передан, на что была в то время мода, в арендно-коммерческое управление; выделка оружия доходила до 60.000 в год, причем, в прямое противоречие с указом Петра I, в силу давности и привычки, значительная часть работ производилась все-таки ручным способом и по домам оружейников.

В 1870 году завод должен был перейти снова в казенное управление, и тогда же в Туле, в апреле месяце, под председательством свиты его величества генерал-майора Нотбека, собралась и принялась за дело комиссия для выработки программы лучшего переустройства завода, согласно новейшим требованиям при условии совершенного уничтожения работ оружейников по домам и с тем, чтобы воспользоваться, насколько это возможно, уже существовавшими устройствами и приспособлениями. Проекты этой комиссии, бесспорно, одной из самых удачных, энергичных и добросовестных, утверждены в октябре того же года, вслед затем заключены контракты, приступлено к работам, и когда в августе 1873 года все строительные работы были окончены, паровые и водяные двигатели и проводы в 2¹/₄ версты длиной установлены и приведены в действие, водоснабжение и газовое освещение готовы и из числа предположенных 900 машин 700 находились уже в работе,— решено было произвести торжественное освящение завода. Общие расходы по переустройству завода достигли 2.900.000 рублей.

Насколько выгодна и неотразима была эта затрата, видно, между прочим, хотя бы из одного только примера. Задельная плата при изготовлении малокалиберной винтовки до переустройства завода при полу-ручной работе достигала 3 руб. 84 коп., после переустройства при вполне машинной ра боте, она понизилась до 1 руб. 58 коп., что при годовом заказе хотя бы в 75.000 штук дает сбережения на одни только малокалиберные винтовки около 170.000 руб.

Один перечень мастерских, из которых каждая вполне типична по характеру её деятельности, уже заслуживает внимания. Вот эти мастерские: ложевая, штыковая, турбиновый дом, пушечная, приборная, перезубки слесарных пил, полировочная, сборки стволов к пушкам системы Гочкиса, лакировки лож, столярная, стрельбище, кузнечная, инструментальная, замочная, ствольная, приемный покой, приемная комиссия и музей. Для того, чтобы еще нагляднее убедиться в том, какие огромные силы работают на оружейном заводе во всех этих бесконечных вереницах мастерских, следует указать только на несколько главных цифровых данных:

1) С 4 марта 1872 года по 14 августа 1883 года заводом было сдано 1.000.000 винтовок, причем в одном 1878 году—160.000 штук. Наряд на 1888 год достигал только 24.900 штук.

2) Самой большой стоимости заказы достигали в 1878 году, а именно— 3.105.601 руб.

3) Наибольшее количество рабочих имелось в 1877 году — 5.330 человек; в 1888 работало только 2.280 человек.

4) К числу наиболее крупных изменений в механической части завода, с 1873 года, следует отнести: замену турбин Жонваля в 360 сил турбинами Франсиса в 400 сил, действующими при меньшем падении воды, и 4 паровых котлов, во 120 сил, для малой машины — 3 котлами в 60 сил каждый.

При обходе мастерских по длине приводов в 2¹/₄ версты длиной и при работах почти 3.000 человек, мужчин, женщин и детей, нельзя не любоваться не только удивительным качеством машин, движения которых, несмотря на всю силу, даже не слышно, но и правильностью распределения работы и умелостью рабочих. Видно было, что в руках и глазах этих людей сказывалась более чем трехсотлетняя преемственность работы, и нельзя было не припомнить рассказа Н. Лескова «О тульском левше и о стальной блохе», который так хорошо всем известен.

В рассказе этом перепутаны: и Твердиземное море, и граф Кисельвроде, и атаман Платов, и действуют два императора: Александр и Николай Павловичи; но самая суть ясна, как Божий день. Англичане сумели поднести царю Николаю I на удивление в бриллиантовом орехе стальную блоху, «аглицкую нимфозорию», двигавшуюся и делавшую всякия «верояции», если только её «брюшную машинку» заводили ключиком в семь поворотов, а тульские оружейники ухитрились эту самую аглицкую блоху на подковы подковать, что Государь сам в «мелкоскоп» увидеть изволил.

Насколько дробны работы оружейников и машин, можно убедиться чуть ли не на всяком станке, чуть ли не при всяком «переходе» того или другого предмета. «Переходом» называется странствие какой-либо отдельной составной части оружия, или даже отдельной части, от машины к машине и от станка к станку. Так, например, в одной только замочной мастерской, части замка драгунских ружей делают:

Коробка — 59 переходов.

Затвор — 40»

Замочная трубка — 37»

Ударник — 18»

Боевая личинка — 13»

Стволы к бердановской винтовке путешествуют по 63 переходам, ложа по 28 переходам, составные части штыка совершают не менее 106 переходов, и даже такой, по-видимому, не хитрый предмет, как шомпол, делает их не менее 10. А если принять в расчет, что в предметах мелких требуется удивительная точность, даже в десятых частях точки, то нельзя не воздать должного распорядкам завода и не признавать полной справедливости его славы.

Тула. Оружейный завод

Немало любопытного представляет музей завода, в котором, во множестве образцов, хранятся все видоизменения огнестрельного оружия, чуть ли не за все время от изобретения пороха. Да и где же как не тут быть собранными этим образцам, так как именно из Тулы образовались у нас Сестрорецк, Екатеринбург, Ижевск. Отсюда же, по желанию графа Н. П. Шереметева, в очень давнее время пошли мастера в знаменитые с тех пор Павлово и Ворсму. Туляком был, наконец, старик Никита Демидов, посеявший счастливой рукой горнозаводскую деятельность на Урале.

Об этом туляке Демидове, да вообще о Демидовых, очень немного воспоминаний в Туле, хотя род их пошел отсюда. Известно, что Петр I, посещая Воронеж, часто проезжал Тулу; он ознакомился в 1696 году с работой оружейника Никиты Демидова и тогда же позволил ему устроить при впадении Тулицы в Упу завод, опередивший, таким образом, основание казенного завода на целых 16 лет.

Тула. Арсенал

Тут испытана была, по воле Петра I, железная руда с речки Невьи на Урале, и указом 1702 года Демидову для добычи этой прекрасной руды отданы железные заводы на Невье, чем и положено начало уральскому производству; нужные для постройки завода на Урале мастера взяты были Демидовым из Тулы.

Демидов умер в 1725 году, на 69 году от роду. Судьба семьи Демидовых в Туле не лишена трагизма, потому что один из братьев, Григорий Никитич, застрелен старшим сыном, за это самое казненным; имеется налицо и процесс между Акинфием Никитичем и его сыном Прокофием. Очень немногие из ближайших родных основателя рода старика «Демидыча» покоятся в местных гробницах чеканной работы в Христорождественской или Николо-Зарецкой церкви, построенной в Туле Акинфием Никитичем, унаследовавшим ум и энергию отца, вместо старой деревянной Никольской, в которой был похоронен старик Демидыч.

Церковь эта, по времени постройки, в 1734 году, явилась одной из величественнейших в Туле: в два этажа с чугунными помостами на железе, с крутой железной галереей, обегавшей весь второй этаж храма и сообщавшейся, через улицу, с отдельной колокольней. Много было пожертвовано в эту церковь ценной утвари; на колокольне играли огромные часы с курантами; но, по-видимому, разрушение последовало весьма скоро, и местный исследователь старины Афремов, в своей «Истории Тулы», рассказывает о том, как засыпаны были гробницы Демидовых мусором и как виден был в головах второго от стены гроба невредимый женский череп Афимьи Ивановны. Говорят, что этому разрушению много способствовали различные искатели кладов, хозяйничавшие как в храме, так и в подземельях бывшего дома Демидовых. дома, поражавшего некогда своим богатством, но от которого теперь нет более и следа; дома, в котором Акинфий Никитич дважды угощал в 1744 году императрицу Елисавету и наследника престола Петра Феодоровича и его невесту Екатерину Алексеевну по пути их на богомолье в Киев и обратно.

В этом же доме, в 1775 году, останавливалась, по прибытии из Москвы, императрица Екатерина II; пожар 1779 года уничтожил этот дом; его не возобновляли, а самое место продано Баташовым. Баташовы, Мосоловы, Лугинины пошли тоже из Тулы, от тех же исторически известных «молотобойцев», людей дела и энергии, как и Демидов; все эти имена хорошо известны на Урале и поныне.

Неисчерпаемые богатства Демидовых никогда не иссякали, и поэтому поистине удивительно, как это через сотню лет с небольшим памяти Демидовых на древнем их пепелище, Туле, почти не существует, тогда как в далекой Италии, на одной из городских площадей высится, говорят, богатый памятник одному из представителей их рода. Позднейшие представители рода Демидовых, знаменитые жертвователи и создатели московского воспитательного дома, ярославского лицея, дома трудящихся, Демидовской премии и целого ряда других высокополезных учреждений, поглотивших многие миллионы, покоятся теперь, — кто в Москве, кто в Петербурге, а родная тульская усыпальница могла бы собрать их вместе, и уж, конечно, не недостаток в средствах явился бы этому помехой.

Между туляками встречаются настоящие артисты на гармонике — этом родном нам инструменте, который, в pendant самовару, здесь, в Туле, вполне дома и расходится отсюда по всей России в неисчислимом количестве. Гармонное дело — одна из важных отраслей местного кустарного производства, которое, в свою очередь, в Тульской губернии свило себе одно из самых прочных гнезд.

Тульский арсенал очень хорошо дополняет картину современной техники производства оружия: на заводе сказывается, в шуме и грохоте, последнее слово этого производства, — в мертвом молчании арсенала сохраняются образчики прежних дней. На месте существующего теперь арсенала, или, правильнее, отделения оружейного завода, в 1711 году, при стольнике Климентии Матвеевиче Чулкове, для хранения оружия, был устроен Оружейный двор, на котором строения были деревянные; в 1715 году, по предписанию Брюса, генерал-фельдцейхмейстера, прославившегося, между прочим, своим календарем, о котором добрые люди толкуют не редко и теперь, на оружейном дворе заложено вместо деревянного каменное здание, оконченное только в 1718 году пленными шведами. В 1786 и 1787 годах здание это разобрано, и на старом фундаменте поставлен новый арсенал. В нем хранились, между прочим: оружейный ствол, по которому императрица Екатерина Великая три раза ударила молотком, и стальное блюдо, на котором был поднесен этот ствол (предметы эти в настоящее время находятся в музее оружейного завода); несколько древних орудий — пищали, самопалы и пушки, бывшие на стенах тульской крепости и поражавшие татар и московскую рать царя Василия Иоанновича Шуйского; древние мечи, секиры и бердыши и взятые под Полтавой шведские ружья.

Тула. Богадельня у Васильковского моста

Орудия и большая часть оружия взяты в московскую Оружейную Палату и в московский арсенал. В имеющихся в настоящее время в арсенале налицо образцах оружия нет ни одного экземпляра старше пистолета 1774 года и ружья 1758 года. Бывшие ранее в арсенале две чугунные пищали 8-фунтового калибра, длиной 2 аршина 10 вершков, отлитые в 1646 году, с титулом царя Алексея Михайловича, и одна чугунная корабельная пушка, вырытая в 1843 году из земли близ плотины бывшего демидовского завода, в настоящее время тоже находятся в Москве. В главном здании отдела с боковыми палатами хранятся малокалиберные пехотные и драгунские винтовки, пехотные винтовки Крынка, кавалерийские карабины и револьверы системы Смита и Вессона. Все упомянутое оружие изготовлено на тульском оружейном заводе, и им можно вооружить армию до 100 тысяч человек. Отдел имеет в настоящее время своим назначением: 1) прием и хранение изготовляемого на заводе оружия и запасных к нему частей; 2) снабжение этими предметами артиллерийских складов Империи и войск; с 1880 года к этим действиям отдела присоединились: прием и хранение оружейных патронов и снабжение ими частей войск и складов, за все это время принято в отдел 206,5 миллионов патронов, количество почти достаточное для ведения порядочной войны. Среди тульских благотворительных и образовательных учреждений заслуживают особенного внимания дом призрения бедных, обеспечивающий 150 стариков и старух, затем Николаевский, Мариинский и Красноглазовский детские приюты. В женском епархиальном училище особое внимание обращается на успехи воспитанниц в живописи. Успенский женский монастырь в Туле построен царем Алексеем Михайловичем, но в котором именно году его царствования — не известно.

Тульский архиепископ пребывает на архиерейском дворе. Это, действительно, двор, на котором красуется одна из древнейших церквей Тулы — Похвалы Пресв. Богородицы, когда-то принадлежавшая Предтечеву монастырю, основанному тульскими боярами и посадскими людьми в память обороны Тулы от Девлет-Гирея в 1552 году. От прежних трех церквей монастырских осталась только эта одна, подновленная в 1865 году. Церковь, действительно, любопытна во многих отношениях. Хотя многое в ней перестроено, в трапезе выведены своды, расширены пролеты арок, открыт новый вход, а галерея с северной стороны обращена в ризницу, тем не менее, старое обличие храма выступает очень хорошо. Храм не велик, на нем три пирамидальных верха; средняя часть его меньше трапезы и алтаря, но значительно выше их; под сводом голосники; связи в стенах деревянные, а самые стены, сложенные из больших кирпичей, засыпаны в средине щебнем и залиты цементом. Яркость свежей окраски, новый мозаичный пол, несколько новых иконописных изображений, хотя и не вполне соответствуют старине основных линий построения, но и не уничтожают их, а это, — при том условии, что реставрации у нас, к несчастью, почти всегда равносильны уничтожению былого — уже заслуга, и не из последних. Любовь и уважение к глубокой старине сказались здесь также и в том, что сюда, в нижний этаж церкви, перенесено в 1887 году тульское епархиальное древлехранилище, возникшее по почину самого высокопреосвященного. Иконы, напрестольные кресты, многие сосуды, панагии, палицы и пр. достойны полного внимания. Характерна лохань-блюдо и при нем рукомойник для омовения рук епископа пред священнодействием, работы 1697 года, с изображениями на морских волнах чудовищ и обнаженных фигур языческого мифа: похищение Юпитером Европы, поэта Ариона на дельфине и т. д. Надпись, вырезанная на блюде, свидетельствует, что оно дано было неким гостем Шустовым «7205 г. маия в 11 день в граде Коломны в соборную церковь Пресвятые Владычицы Богородицы» на вечное поминовение о его сыне и других родных. Подобных изображений имеется в наших ризницах не малое количество; таково, например, старинное блюдо великого князя Мстислава в Кирилло-Белозерском монастыре, Новгородской губернии, с изображением Персея и Андромеды. Здесь же имеется в древлехранилище пример изображения ветхозаветных пророков на предметах священных, как, например, на иконе «Похвала Богородицы», XVII века, где подле Богоматери, восседающей на троне, виднеются: Захария, Даниил, Иаков, Моисей, цари Соломон и Давид, Исайя, Аввакум, Авдей, Иеремия, Иезекиил, все в сияниях; а внизу, коленопреклоненный, без сияния и не названный пророком, Валаам.

Тула. Вид на Киевскую (главную) улицу с горы

Подобному изображению пророков имеются также другие примеры; есть даже на иконостасе Успенской церкви в селе Веневом монастыре, Веневского уезда, изображения Гомера, Менандра, Аристотеля, Дуфина, Афротиана.

По пути к выставке промышленных изделий Тульской губернии, преимущественно кустарных, путниками посещено здание окружного суда, в котором имеется памятник императору Александру II, сооруженный в 1886 году чинами судебного ведомства.

В истории развития кустарного дела в Тульской губернии особенно выделяется 1817 год, когда на местный завод поступил англичанин Джонс; в этом году, впервые устраиваются штампы для ковки частей ружейного замка, чрез это освободилось от работ на заводе огромное количество рабочих рук, главным образом, кузнецов и слесарей, которые и разнесли кустарное дело, и без того сильно развитое, по городу и деревням. Развилось оно совершенно органически, из цехов или отделений разных работ, существовавших на заводе, в особые отрасли.

Ствольный цех, или ствольное отделение, состоявший главным образом из кузнецов, развил между кустарями производство задвижек, замков, скоб, тисков, напилков, клещей; мастера замочного цеха занялись работой дверных замков; рабочие белого оружия, т. е. сабель, шпаг и тесаков, занялись выделкой ножей и различных стальных вещей с оловянной, золотой, серебряной или медной насечкой, известных за границей под именем Vieux Toula, а также на вытравливание на стали различных рисунков; из мастеров приборного цеха выработались скобяники, развилось производство дверных и оконных задвижек, самоваров, подсвечников и галантерейного товара; ложевой цех пополнил ряды гармонщиков.

Количество освободившихся из крепостного состояния рабочих рук было громадно. Мастера имелись налицо замечательные; так, говорят, и до сих пор в Туле можно встретить иногда часы работы конца прошлого века. Из бесконечного ряда кустарных производств, для того, чтобы не утомлять подробным перечнем, достаточно упомянуть о наиболее характерных, составляющих славу Тулы.

На первом месте следует поставить, конечно, самоварное производство, возникшее здесь между 1810 и 1820 годами; освободившиеся от казенной работы, кузнецы нашли себе в нем совершенно подходящее занятие, так как наводка самовара или ковка его стенок производится и до сих пор не машинной работой, а ручным способом. Сначала самовары делали из железных и жестяных листов, затем уже перешли к латуни; самоварное производство, возникшее в городе Туле, с течением времени перешло в деревни в руки кустарей, и нет возможности определить даже приблизительно количество самоваров, чайников, кофейников и пр., расходящихся по всей России и далее из Тульской губернии. Где только их нет? Известно также, что наши русские самовары полюбились и за границей, и нет хорошей гостиницы в Германии, Франции и, даже, Италии, где бы не подали вам, если вы спросите, «le samowar russe».

Замочное дело, как в Туле, так и в деревнях очень распространено; делаются замки ценой от 2-3 копеек до 5 рублей, и являются иногда произведения тончайшей работы, очень характерные висячие французские замки и дверные замки для парадных дверей английского и американского образцов. Превосходные задвижки для дверей Храма Спасителя в Москве, задвижки для икон и громадные дверные петли, пару которых едва могла поднять одна лошадь, сделаны здешними кустарями по деревням.

Выделяется также из других кустарных производств дело гармонное. Гармоника появилась немного позже самовара, а именно между 1830 и 1835 годами; ее изобретение приписывают оружейникам Сидову и Шкунаеву; потомки последнего работают еще и поныне. Началась гармоника с длинной игральной планки или дощечки с посаженными на нее игральными язычками или «пищиками», стоимостью в 2-3 копейки, и развилась до гармоники в 60-75 рублей. Понятно, что здесь же, в Туле, находились и находятся великие артисты гармонной игры. Они странствуют хорами в шесть и более человек повсюду. Слышите их порой и в Петербурге, и в Москве. Любопытно, что появление на свет гармоники почти совершенно изгнало всенародную балалайку.

Тула. Техническое железнодорожное училище

Замечательно и следует непременно отметить также чрезвычайно характерное и неизменное явление, что, по статистическим данным, урожайный год вызывает огромный спрос на гармоники, а в неурожайный — гармонщики бедствуют.

Пересчитывать остальные многообразные промыслы Тульской губернии: кружева, полотна, ковры, сукна, хозяйственные машины, глиняные игрушки и проч. было бы трудно и, просто, невозможно. Не погибло в Туле и кустарное ружейное производство, причем имеются в продаже ружья в 90 копеек и одновременно с ними ружья до 800 рублей. Согласно очень вероятным сведениям, все кустарное дело в Тульской губернии не превышает четырех миллионов рублей в год; заработки кустарей весьма разнообразны и колеблются на одного рабочего между 40 коп. и 5 руб. в неделю. В 1886 году в Туле устроена весьма удачно работающая артель тульских кустарей.

Троице-Сергиева Лавра.

Государственное значение св. Сергия и Троице-Сергиевой лавры. Исторические указания. Достопримечательности лавры. Житие и подвиги св. Сергия. Важнейшие сооружения Троице-Сергиевой лавры. Усыпальницы Годуновых. Лаврские святыни. Богатства обители.

Посещением Троице-Сергиевой лавры, в июле 1888 года, заканчивается шестое и, вместе с тем, последнее путешествие.

Трудно, очень трудно сказать что-либо новое о величайшей святыне Русской земли, о Троице-Сергиевой лавре. Но от поры до времени необходимы подобные повторения. Во-первых, все то, что в свое время сказано о лавре Карамзиным, Снегиревым, Шевыревым, Муравьевым, Горским и другими писателями, вовсе не было прочитано многими по разным, часто неуважительным причинам; во-вторых, потому что есть целый ряд таких исторических событий, таких памятников искусств, таких отделов знаний, которые, в силу того, что они как бы известны всякому гимназисту, остаются именно поэтому неизвестными или, лучше сказать, забытыми взрослым человеком. Напоминание в подобном случае — совершенная необходимость, оправдывающая смелость попытки сделать очерк такой обширной и древней обители, какой является Троице-Сергиева лавра.

Немного мечтательный паломник Муравьев, талантливость и заслуги которого в описаниях русской святыни, к сожалению, забываются, начинает свое описание лавры с лунной ночи; старцы на молитве еще стоят в кельях, несется ароматный запах от скошенного сена, золотятся в месячном свете маковки храмов и слышится порой крик ворона, бьющего крылом в железную крышу древней башни. Шевырев, по преимуществу ученый эпик, подъезжал к лавре ясным вечером, причем над лаврой сияла радуга; в Москве, замечает он, радуга ломается о верхи колоколен, в лавре, в лучах заходившего солнца, оба конца её упирались в чистое поле и ярко горели все её семь цветов.

Снегирев начинает с перечня того, как от XII века, начиная с игумена Даниила и полоцкой княжны Евфросинии, многие русские люди ходили на поклонение святыне вообще и Сергиевой в особенности, и дает много ценных исторических указаний о пути между Москвой и лаврой, совершавшемся пешком или на долгих, — пути, уже более не существующем, благодаря железной дороге.

Эти снегиревские указания крайне любопытны и свидетельствуют очень наглядно о том, как быстро слизывает у нас время исторические памятники еще очень близкого былого, и то, что в конце концов прочнее всего сохраняются они, все-таки, в письменном и изустном слове, как бы в насмешку над камнем, железом и бронзой.

Все московские патриархи, и некоторые другие святители далекого Востока и почти все великие князья, цари и императоры посещали Сергиеву обитель именно этой дорогой от Москвы на село Алексеевское, Танинское, Мытищи, Хотьков монастырь, Радонеж. Путешествия царей назывались «Троицкими походами»; церемониал их бывал великолепен, и часто, по примеру Сергия, «никогда не ездившего на коне», совершались эти походы «пешком». По пути стояли в пяти местах великолепные «путевые дворцы», в трех местах имелись «станы в шатрах», и, кроме того, устраивались «слазки», в которых выходили из карет, восков и колымаг для переодевания. О подобном путешествии царя оповещались задолго вперед лавра и попутные к ней места; игумну с братией писали: «его величества пришествие к ним будет». Шествие растягивалось очень длинно. Шли и ехали на конях стрельцы и пушкари, скороходы, бояре, дворяне, спальники, стряпчие и другие; за царевым поездом следовал не менее пышный царицын; воски и телеги имели особые назначения: «образной» с образами для царского моления, «постельной» с путной царской постелью, «портомойной» с бельем; в особую «поборную» телегу складывались подносимые государю дорогой вещи; особый «укладничий» смотрел за укладыванием вещей. Походы царские совершались очень медленно, «со всей прохладою»; по пути раздавали милостыню (царица Евдокия в 1636 году раздала 1 рубль 12 алтын; пышный патриарх Никон в 1683 году выдал за весь поход, считая тут и угощение царя Алексея Михайловича, 50 р. 29 алтын и 4 деньги); во многих местах дороги существовали «блинные», причем блины, уничтожение которых искони соединялось у нас с поминками, многократно подносились по пути также и странствовавшим державцам.

От «путевых дворцов» в настоящее время нет почти и следов. Так, в селе Алексеевском дворец еще существовал, но уже разрушался в начале XIX века, и был осмотрен Карамзиным: «Потолки и стены были обиты выбеленным холстом, а двери (и то в одних царских комнатах) красным сукном с широкими жестяными скобами; окна выкрашены земляной краской». Другой путевой дворец стоял в Танинском над Яузой, и его нашел Карамзин тоже разрушавшимся; этот дворец, пишет он, построила Елисавета Петровна, подле развалин бывшего дворца Алексея Михайловича; тут был роскошный парк и в одном из прудов «купывалась императрица Елисавета Петровна с сельскими девицами, из которых одна, говорит Карамзин, еще хранившая об этом воспоминание, недавно умерла на 110 году от роду». Здесь же, в Танинском, своевременно укрылся Иоанн Грозный с царицей и царевнами, когда выяснилась измена Курбского и замыслы Сигизмунда; тут же царь Борис давал богатые обеды своим ближним; свидание царицы Марии со Лжедимитрием имело место здесь же, и вслед за этим свиданием признала она его своим сыном. Стояли в Братовщине, быстро уступая место один другому, дворцы Алексея Михайловича, Елисаветы Петровны, Екатерины II; имелся дворец в Воздвиженском, до которого в 1689 году доехала царевна София с сестрами и иконой Спасителя, тщетно ходатайствуя, чтобы братья пустили ее в Троицкий монастырь, и ей было отказано, с предупреждением, что если она появится, «то с ней нечестно будет поступлено»; в этом же селе казнены Хованские, отец и сын, причем когда отцу отрубили голову, то сын, взяв ее, поцеловал и потом положил на плаху свою... Что это были за крепкие люди! Каких нет на Троицком пути воспоминаний! Этой дорогой перевезены своевременно из Соловок мощи митрополита Филиппа и тело патриарха Никона с Белоозера; здесь направлялись из Москвы, для новых, третьих похорон, останки Годуновых; тут, наконец, совершались судьбы лихолетья, и стучала боевая артерия возникавшей из гибели и срама державной жизни России.

Теперь всех перечисленных исторических мест едва-едва касается путешественник, проскальзывающий от Москвы к Сергиеву посаду в два часа времени; имена четырех железнодорожных станций, для большинства, совершенно немы, а про соседние с ними места нечего и говорить. Вот хоть бы станция Мытищи; тут родина реки Яузы, и здесь молния, ударив в 1779 году в болото, открыла ключи «громовой святой» воды, и Екатерина II поручила генералу Бауру устройство знаменитого водопровода; сюда доходили в 1812 году французы, не осмелившиеся идти далее на лавру, потому что, как говорил народ, «св. Сергий ослепил их»; замечательно, что императрица Елисавета, которой это село принадлежало, сама защищала в сенате дело одного из своих здешних мытников. В Пушкине, вторая станция, был сельский патриарший двор с хоромами; четвертая станция — это Хотьково с историческим монастырем, в котором почивают родители Сергиевы, схимонах Кирилл и схимонахиня Мария, когда-то киновия, обитель чернецов и черниц, с древнейшей во всей России, по словам Снегирева, церковью Покрова Богородицы, основанной в 1309 году. Петр I, посетив Хотьково, увидел там много досужих крылошанок, белиц и послушниц, и выписал из Голландии мастериц тонкой пряжи, для их обучения; пряжи эти составляют и теперь предмет келейной работы. императрица Елисавета взяла к себе одну из здешних крылошанок, Мароу, сенной девушкой, а затем приставила ее мамушкой к цесаревичу Павлу Петровичу. Местные мальчишки собирают, как говорят, и в наши дни милостыньку «на башмачки» спящим во гробах родителям Сергиевым, якобы шествующим иногда отсюда в лавру на поклонение мощам своего знаменитого сына. Какое милое, полное внутренней красоты поверье!

Все здесь перечисленное составляет, конечно, только малую долю того что могла бы рассказать история и легенда о местности между Москвой и лаврой, — местности, столько раз исхоженной св. Сергием. Путник за шумом и быстротой поезда не услышит по сторонам пути, как это слышал еще Шевырев, чтения Псалтири, ему не поднесут поминальных блинов; но общий вид лавры, как она предстанет его глазам впервые, почти тот же, что отражался когда-то в погасших теперь очах властителей московских и всероссийских, в кротких очах маститых святителей церкви, когда-то глядевших на лавру, с любовью, в лютых глазах Сапеги, Лисовского и Чаплинского, зарившихся на лавру, но не смогших взять её; так же точно отражалась она и в бесконечном количестве глаз всяких паломников и паломниц, разошедшихся отсюда и полегших в разных местах, за пять долгих веков, в родную землю. Сколько света горело в этих глазах и как глубоко погасли бы они, если бы не было надежды и верования... а в деле веры Сергиева лавра сделала много, очень много!

Почти в центре Троице-Сергиевой лавры, в широком кольце, имеющем более версты в окружности, её древних стен, осеняемых высокими маковками соборов и колокольни, вышками башен и длинным гребнем трапезы, скромно ютится довольно большой обелиск из дикого камня, в четырнадцать аршин вышиной, повествующий надписями своими о том, что были три несчастные для «России времена» и в них-то именно лавра «сохранению отечества содействовала и спомоществовала». Эти времена: татарское иго, злоключение от поляков и стрелецкие мятежи. Характерно и очень наглядно для сравнения то, что обелиск этот поставлен в 1792 году, то есть, в тот именно год, когда во Франции уже действовал конвент и близилось свержение христианства! Какая разница! Странно и то другое совпадение, что комнатная икона несчастного Людовика XVI, находящаяся в одной из здешних монастырских церквей, в Вифании, словно бежала сюда, так как была привезена именно в разгар революции.

Но исторические указания обелиска не говорят о том единственном, исключительном значении, какое всегда имела лавра, не только в перечисленные времена бедствий в нашей исторической жизни, но и на самую суть этой жизни, на рост Русской державы, из смертельной розни уделов в могущественное объединение московское. Если бесконечно важны в этом отношении заслуги митрополитов Петра и Алексия, то в том же направлении еще бесценнее заслуги основателя лавры святого Сергия; сам он и школа иерархов, им образованная, стоявшая во главе лавры, в этом смысле сделали свое.

Несомненно, что в жизни смиренного отшельника, основателя лавры, светится чрезвычайно ярко ему одному принадлежащая, если можно так выразиться, политическаяокраска; в этом имеет наш преподобный очень много общего со святым первоверховным апостолом Павлом. Сергий, избранный Богом подвижник, провидел с зоркостью удивительной то, чего недоставало еще расщепленной тогда на уделы России или, лучше сказать, провидел еще не существовавшую Россию; его именно характерная подпись красуется на знаменитом завещании Дмитрия Донского, определившем переход престолонаследия от отца к сыну и этим разрушившем в основании все горе, все зло удельной системы. Этим народилось московское единодержавие, и его цементировало православие, нередко строгой, но всегда попечительной рукой. Чрезвычайно верно характеризует Муравьев особенность тех отношений, какие мы, русские, должны иметь к основателю лавры, когда он говорить: «полюби святого Сергия, он был русский в душе!» И понятна становится та мечтательность, которая сказалась в Муравьеве, когда он летней ночью бродил по стенам лавры и ему светил «молодой месяц в колыбели облаков» и горели золотые маковки соборов, звенел по московской дороге колокольчик, мелькали огни в домах посадских, ворон в башне бил крылом о железную крышу, по дорожкам шли богомольцы, а старцы в кельях еще стояли на молитвах; воображению Муравьева, объятому воспоминаниями, представились тогда две таинственные лестницы: одна — глубоко нисходившая на дно старины русской, другая — молитвенно воздвигавшаяся к небу, рядом чудесных подвигов святого Сергия. Несомненно, что ни одна из обителей наших не стояла так близко к причинам возрастания России, не являлась такой существенной причиной и направлением этого роста, как именно обитель святого Сергия и в особенности её основатель. Народ чрезвычайно чуток, и если глас народа — глас Божий, то замечательно и то, что едва минуло тридцать лет по смерти преподобного, как уже явились на свет его мощи и совершился ряд чудес. Предание гласит, что преподобный сам предстал тогда одному из посадских людей в видении и сказал: «Вскую мя остависте толико времени во гробе, землей покровенна, воде утесняющей тело мое?»

В прекрасно задуманном и изложенном иеромонахом Никоном «Житии и подвигах святого Сергия» приведены все самые видные особенности этого замечательного, исключительного бытия.

В церкви новгородского архиерейского дома существует икона с поясным изображением преподобного Сергия, написанная, по преданию, в самый год обретения его мощей, одним из учеников его. Коротко обстриженные волосы на мощном, сильно развитом черепе; длинные опадающие к низу усы и не особенно большая борода, строгое, сосредоточенное выражение лица, с невеликими, узкими очами, под осенением дуг сильно очерченных бровей и несколькими глубокими морщинами на лбу, — вот те вероятные черты лика Преподобного, которые сохраняются несокрушимыми в богатой раке лаврского храма. Несокрушимые во времени черты эти оставались, конечно, теми же, когда в раку святителя положен был новорожденный в 1530 году Иоанн, будущий Грозный, «данный» отцом своим великим князем Василием чудотворцу и впоследствии всегда особенно благоволивший его монастырю. таким должен был предстать лик Сергиев и патриарху иерусалимскому Феофану, посланному от вселенских патриархов, для поддержания на Руси православия, когда он посетил монастырь в игуменство Дионисия, непосредственно вслед за лихолетьем, велел открыть лицо Сергиево, отер его губкой, и, в ужасе созерцания нетления, осязал его руки и ноги. таковы, или приблизительно таковы, должны быть черты Сергиевы во гробе его и теперь; это и аскет, и мыслитель, и человек железной воли, глубоко угодный Богу.

Святой Сергий, как и первосвятители славянства св. Кирилл и Мефодий, принадлежал к роду знатных бояр, а именно ростовских, и родился в четырех верстах от Ростова Великого, там, где стояла когда-то обронившая где-то в истории свое имя «некая весь», а теперь расположена небольшая обитель Варницкая. Первый жизнеописатель св. Сергия, его ученик, блаженный Епифаний, говорит о том, что еще во чреве матери своей младенец, во время одного из праздничных богослужений в церкви, слышимо для всех, трижды в главные минуты литургии вскрикнул. Митрополит Филарет замечает по этому поводу, что в наше время «люди более проницательные может быть осмеливались бы догадываться, что таинственный восторг благочестивой матери в три важные периода священнодействия сообщил необыкновенное возбуждение жизни плоду, который она носила во чреве», но в то время, когда жил Епифаний «любили не столько любопытные умствования», как ныне, и признавали только совершившийся факт. Если, как выше замечено было, существует некоторое сходство в очертаниях деятельности св. апостола Павла и св. Сергия, то и тут, в этом предании, передаваемом Епифанием, сказывается желание народное приобщить сродственностью судьбы лаврского преподобного с судьбами других очень важных его предшественников, а именно: пророков Иеремии, Исаии, Иоанна Крестителя, Николая Чудотворца и нескольких других, включительно до Петра, митрополита московского. Подобно тому, как посвятила св. Анна и её муж своего будущего сына Самуила на служение Богу, посвящен был тому же еще до рождения и преподобный Сергий своими родителями. Он родился 3 мая 1319 года и окрещен именем Варфоломея.

Первые дни жизни преподобного опять-таки ознаменовывались чудесами: младенец не брал груди матери своей, когда матери случалось насыщаться мясной пищей, а также по средам и пятницам; истолкователь этого сведения, митрополит Филарет замечает, что в этом сказывались «предшествовавшие расположения матери и проявлялись семена будущих его, Сергия, расположений».

Учение грамоте давалось подраставшему мальчику очень трудно; только благословение какого-то неизвестного старца, принятого в их дом, неожиданно пробуждает в нем способности, и влечение к уединению и молитве сказывается с годами все сильнее. Замечательно, что тяготу первых ударов Москвы, объединявшей Русскую землю, пришлось испытать на себе именно тому ребенку, который впоследствии, став взрослым, отдает себя всего именно атому единению с Москвой, во имя Бога. Случилось это так, что в Ростов Великий приглашены были из Москвы великокняжеские воеводы, начавшие хозяйничать в нем с таким упорством, что забирали имущество частных лиц и даже повесили вниз головой ростовского градоначальника боярина Аверкия; многие решились тогда покинуть Ростов, и в числе их находились и родители Варфоломеевы. Вопрос о том, куда им направиться, разрешен был тем, что именно в то время в село Радонежское, данное в удел великой княгине Елене, призывали переселенцев и давали им льготы; туда-то и направилась семья Варфоломеева.

Не позже 1339 года умерли родители Варфоломеевы, постригшись в Хотьковском монастыре; ушел в тот же монастырь и Стефан, старший брат Варфоломеев, и, наконец, на 21 году пришел туда же и сам Варфоломей. Оба брата, отыскивая уединения и пустынножительства, скоро покинули монастырь и поселились в лесу, в десяти верстах от Хотьковского монастыря, и на том самом месте, где красуется теперь лавра, поставили своими руками, в 1340 году, церквицу во имя св. Троицы. Отсюда — начало будущего монастыря, поставленного не иноком, не постриженником, а юношей боярского рода. Пострижение принял Варфоломей уже после ухода брата Стефана в этой самой церквице в 1342 году от некоего старца игумена Митрофана и назвался тогда Сергием, — имя, с которым перешел он в бессмертие.

Безусловное уединение, исполненное молитв и, если судить по рассказам самого преподобного, записанным его учеником и жизнеописателем, долгой борьбы с различными воплощениями бесовскими, не нарушалось для юноши в течение трех лет. Только к этому сроку проведали люди о замечательном отшельнике и его святой жизни, и начали мало-помалу приходить к нему некоторые для того, чтобы поселиться с ним вместе.

Вначале имелось всего двенадцать человек братии. Большую часть работ, например, постройку хижин, заготовление дров и пищи, омовение и погребение усопших, шитье одежды, брал на себя сам Сергий, причем, несмотря на холод, труды и долгие молитвы, сохранил большую физическую силу, так что, как говорит Епифатий, «имел силу противу двух человек». В этом небольшом поселении отшельников не имелось ни устава, ни начальника, и самая церковка, построенная преподобным, служила только местом сбора для молитвы, но не имела еще своего постоянного священнослужителя.

Если целые три года оставался Сергий безусловно одиноким, то не менее двенадцати лет длилось это, так сказать, бесформенное нарождавшееся развитие общежития, с небольшими переменами личного состава вследствие смерти того или другого, но все еще непризнанного, неосвященного. Имелись уже в пустыне налицо могилы нескольких отошедших и между ними игумна Митрофана, того же, может быть, который постриг преподобного Сергия и пришел умереть подле него; но ни своего игумна, ни определенного устава еще не существовало.

Общий вид Троице-Сергиевой Лавры

Только после неоднократных настояний братии, просившей Сергия принять, наконец, игуменство, решил он отправиться к святителю Афанасию, все еще надеясь, что не его, а кого-либо другого дадут в необходимые, законные руководители возникавшего общежития. Он ошибся, однако: несмотря на полное отчуждение от жизни, несмотря на тогдашнюю пустынность мест радонежских, в которых еще полвека спустя ловились бобры, и цари московские потешались охотой на бобров, лосей и медведей, далеко еще не старый Сергий стал уже известен даже некоторым далеким святителям церкви; он должен был, наконец, уступить настояниям Афанасия, когда тот сказал ему: «Возлюбленный! ты все стяжал, а послушания не имеешь!»

Усыпальница царской семьи Годуновых

Легко сказать, конечно: «ты все стяжал»; но если принять в расчет, что эти веские слова обращены были маститым представителем церкви, управлявшим митрополией, к тридцатипятилетнему иноку, не имевшему, так сказать, никакого официального значения, то становится понятным, как возрастало легендарное значение Сергия еще в то время, когда он не совершил, кроме основания общежития, ровно ничего из тех деяний, которые дают ему великое право на историческое значение. Необыкновенно было и самое посвящение его в игумены: поставленный немедленно по изъявлении согласия в иподиакона, он, при совершении литургии, произведен в иеродиаконы и на другой уже день облечен благодатью священства. Церковка, построенная руками Сергия, получила право освящаться служением литургии, а бесформенное бытие братии обращалось в правильное, монастырское, и какое монастырское: воплотился монастырь Троице-Сергиев!

Ничего общего с тем, что имеется теперь налицо в богатой, венчанной золотыми маковками лавре, не было тогда. По свидетельству известного Иосифа Волоколамского, жившего сто лет позже, нищета в Сергиевом монастыре была так велика, что книги писались не на пергаменте или хартии, а на берестах; не всегда хватало инокам пшеницы для просфор, которые, начиная от молотьбы пшеницы, Сергий любил изготовлять сам; оказывался недостаток фимиама для каждения, недоставало воска для свеч, которые опять-таки скатывал сам игумен, и вместо свеч и лампад зачастую горели при богослужении лучины. Реликвиями этого далекого времени являются хранимые в лаврской ризнице деревянные сосуды, употреблявшиеся Сергием при священнодействии, и его простое крашенинное облачение. В этой именно бедной ризе с убогим посохом Сергия и древнейшим крестом его в руках, имея на груди старую бедную панагию, а на голове более чем убогую митру, которую носил еще преподобный Дионисий, митрополит Платон, окруженный всем золотом, всем великолепием своего клира, встречал однажды Державных Посетителей Лавры; этому именно митрополиту Платону обязана Лавра наибольшим своим великолепием.

Прошло еще десять, двенадцать лет, — дремучие леса, окружавшие юную обитель, все еще существовали, и только мало-помалу, благодаря бежавшей в народе славе Сергия, пустыня стала давать прогалины и, наконец, подле самого монастыря проложена большая торная дорога в северные города. Тогда к обители стали прибегать не только простые люди, но бояре и князья; слухи о воскрешении преподобным мертвого ребенка, об исцелении бесноватого вельможи, о вызове им из земли ключа живой воды, не достававшей обители, служили к тому, что дороги к монастырю становились людными, шло заселение местности, и, наконец, еще при жизни самого Сергия поселенцы «исказиша пустыню и не пощадеша, и составити села и дворы многи. Если принять в расчет, что во время земного бытия Сергия учениками его основано до 25 монастырей, а вообще от Сергиевой обители и её подвижников возникло впоследствии до 70 монастырей, повсюду сеявших веру, труд, грамотность и развитие, то одно уже культурное значение насаждений Сергия чрезвычайно велико.

В длинном ряду многочисленных легенд и преданий, унизывающих жизнеописание Сергия, есть, между прочим, одно, очень красивое, вполне ясно обрисовывающее эту именно сторону деятельности монастыря. Вот это предание.

Стояла тихая летняя ночь над обителью, и преподобный Сергий в келье своей стоял на обычной молитве; молился он, на этот раз, за духовных детей своих, за братию, и неожиданно слышит голос, зовущий его: «Сергий». Открыв волоковое оконце кельи, как бы на чей-то простой зов, видит он сквозь листву древесную все небо объятым неописуемо-прелестным светом и по свету этому, по всему монастырю, вдоль всей его ограды, летают какие-то красивые, невиданные им птицы и поют, поют необычайно сладостно! Неизвестный голос объяснил Сергию, что так именно умножится число учеников его. Тотчас же оповещенный об этом видении самим Сергием, один из братии успел увидеть только частицу этого убегавшего прелестного явления, этого непонятного, таявшего в ночи света и услышать несказанно сладко распевавших невиданных птиц...

Сергию минуло пятьдесят лет, когда, по желанию вселенского патриарха и митрополита, введено в обители общежитие. Пришлось устроить особые помещения, назначены: келарь, духовник, экклесиарх^[31] и пр.; употреблявшийся прежде в обители устав студийский, как более простой, заменен уставом иерусалимским, требующим достаточного числа священников, имевшихся уже в обители. Сергий требовал от братии беспрекословного послушания и находил необходимым, чтобы даже поступь монахов была тихая и спокойная, с наклоненной головой, и чтобы наружность вполне соответствовала внутреннему смирению. Позже Иосиф Волоколамский, взявший себе Сергия за образец, определяет даже то, как стоять монахам на молитве: «стисни свои руде и соедини свои нозе и очи смежи и ум собери» и прибавляет, что, когда смотрят миряне, «тогда паче». Одновременно с устройством в обители общежития, введено в ной странноприимство, отличающее ее и до сих пор.

Если Сергию не удалось отклонить от себя игуменства, то другой, гораздо высший сан духовный, а именно предложение, сделанное ему митрополитом Алексием, посвятить его в епископа, а засим принять после него и престол митрополичий, игумен Сергий отклонил. Этот отказ вовсе не означал того, чтобы преподобный, посвятивший всего себя молитве, подвигу и устроению обители, как бы чуждался соприкосновения со светской жизнью. Вовсе нет; там, где благо народа и православие требовали этого участия, оно проявлялось полной мерой, и в этом отношении стоит Сергий превыше многих, если не всех, деятелей церкви нашей и очерчен на историческом горизонте великой, поразительной своеобразностью.

Годы деятельности св. Сергия были последними годами существования у нас удельной системы, весьма много повинной, как в татарском иге, так и в нарождении на западной границе нашей великих враждебных сил в лице умирающего балтийского рыцарства и давно умершего Царства Польского, со всеми их тяжкими последствиями. В историческом развитии больших народов, в некоторые более или менее продолжительные периоды их, возникают и имеются налицо такие задачи, от удачного или неудачного решения которых зависит вся дальнейшая жизнь этих народов. По самому существу своему непостижимые, путанные, не усваиваемые современниками, они составляют мучительную, неопределенную медицинским диагнозом болезнь времени, тем более опасную, что для многих, очень многих, болезнь эта кажется здоровьем, и потому что она приятна им. Разобрать, в чем дело, прочесть имеющееся налицо задание, как ту знаменитую огненную подпись на пиру Валтасаровом, которую начертала таинственная рука, может далеко не всякий, могут очень немногие, может статься — один только человек. Такой надписью, горевшей в те дни над русскими землями, еще находившимися в полном брожении, было уничтожение удельной системы, в силу которой престолонаследие переходило не от отца к сыну, а к старшему в роде. Кровью людской и бесконечным ослаблением страны свидетельствовалось последнее царство этой системы. Прямым следствием её, понятным, однако, в те дни очень немногим, явилось иго татарское, тяготевшее над Русью, сложилась Польша, возникло балтийское рыцарство.

Если теперь причина этого зла совершенно ясна нам; если мы, далекие потомки, тем более ясно понимаем ее, что видим в нынешнем могуществе России прямое следствие того, что совершила другая система престолонаследия, то догадываться о ней в те дни было далеко нелегко, и для этого требовалась особенно яркая государственная прозорливость. Возможность такого предвидения, такой прозорливости была тем труднее, что тогдашнее общение между отдельными княжествами, между частями будущей России являлось слабым, неполным; что о судьбах одного из княжений узнавалось в другом только урывками, случайно и во всяком случае не иначе, как после совершившегося факта; что самая мысль о возможности цельной России, что простое представление себе карты России, в те годы могли быть делом только особенно сильного, великого ума, — того, что называем мы теперь на обиходном языке нашем делом государственной гениальности.

Нельзя, конечно, и, пожалуй, не имеет права исследователь деятельности преподобного Сергия и принимать свои соображения за соображения, якобы руководившие им; но некоторая догадливость, некоторое наведение будут все-таки у места. Едва ли можно сомневаться в том, что мысль задумчивого, сосредоточенного ребенка, уже в самые ранние дни его жизни, поставленная к лицу с каким-то ему неизвестным, но могущественным положением вещей, заставившим его родителей покинуть родной им Ростов и переселиться в весь Радонежскую, чтобы эта мысль не имела для Сергия никакого значения. Нельзя также не обратить внимания на то, что юноша Сергий, почувствовав потребность уединения и молитвы в пустыне, ушел не куда-либо очень далеко, в дебри Олонецкого края, или Пермской земли, или еще далее, к Соловкам, как это сделали другие подвижники, поселившись там, где уединение могло быть действительно совершенным, а ограничился удалением в ближние пределы ростовские, сравнительно все-таки более населенные и, во всяком случае, очень близкие от Москвы. Кто решит: было это делом случая, или исторического соображения и провидения?

Далее, если присмотреться внимательнее к тем случаям жизни, в которых Сергий проступал, продвигался в кипучую деятельность общественных задач и судеб дня, то и в этом сказывается опять-таки целая своеобразная система. Если, как сказано, несомненно то, что мысль о значении единодержавия для России теплилась уже давно в светлейших умах наших князей и святителей; если она нашла себе сознательное воплощение в том, например, что святитель митрополит Петр нашел нужным переселиться навсегда из внушительного, богатого, блиставшего своими храмами Владимира-на-Клязьме в только что возникший тогда городок Москву; если преемник его, святитель Алексий, устоял против искушений обратного перенесения митрополичьего престола из Москвы во Владимир, то гораздо более долгой, упорной, замечательной последовательностью поражает ясность этой мысли именно в Сергии.

Сергию не было еще и сорока лет, когда, вполне сознав значение для России Москвы, он, покинувший родные ростовские пределы, именно вследствие московских притязаний, посетил в 1358 и 1363 году свой родной Ростов, чтобы уговорить князя Константина признать над собой власть великого княжения московского, что и было исполнено. Когда немного позже, а именно — в 1365 году, нижегородский князь Борис вздумал бороться с Москвой и не подчиняться ей, то смирить князя послан был Сергий, который, по данной ему от митрополита власти, не остановился пред тем, чтобы затворит в Нижнем Новгороде все храмы, прекратил богослужение и смирил непокорного князя Бориса. Есть основание полагать, что в 1371 году Сергий много способствовал примирению князей тверского и московского. В 1385 году, по личной просьбе князя Дмитрия, Сергий отправился в Рязань, для умиротворения беспокойного князя Олега, достиг этой цели и скрепил мир и любовь семейным союзом обоих княжеских домов, так как Софья Дмитриевна обвенчалась с сыном Олеговым, Феодором. Все эти великие по своим последствиям странствия в Нижний, в Ростов и Рязань Сергий совершал, по своему обыкновению, пешком.

Но не одно только умиротворение князей под знаменем московским поставил себе задачей Сергий: он действовал и в других случаях, но исключительно под одним только углом зрения, в силу одной только Богом навеянной мысли.

Когда после Успеньева дня 1380 года по вновь проложенной на востоке столбовой дороге, мимо Сергиевой обители, с отборной дружиной, окруженный князьями и боярами, выступил из Москвы великий князь Дмитрий Иоаннович против Мамая, Сергий благословил его и дал ему двух иноков своих, бывших бояр и воинов, Пересвета и Ослябя. Ни кто иной, как Сергий, вполне ясно сознавая значение победы над татарами для возникавшего великого княжения московского, прислал на берега Непрядвы и Мечи старца Нектария с просфорой и собственноручной грамоткой к князю, оканчивавшеюся ободрительным советом: «чтобы ты, господине, таки пошел, а поможет ти Бог и Троица». Прибытие сергиевых посланца, просфоры и грамотки к князю было рассчитано с умилительной сообразительностью: они появились в стане в самое утро боя, и можно представить себе, как своевременно разнеслась тогда по войску весть о преподанном из Троицы Сергиевом благословении? В числе ударов мечей наших, несомненно, участвовала святость этого благословения. Пока гудела сеча Куликовская, ясновидение Сергия, окликнувшего на молитву всю братию, — так сообщает предание, — и прозревавшего, как бы был он очевидцем, все, происходившее на поле битвы, делало свое: преподобный произносил поименные заупокойные молитвы за тех, кто падал в бою, и, наконец, в соответствующий час возвестил о полном поражении Мамая.

Куликовская победа была первым лавровым листком в венке возникшей тогда знаменем единой для русских России — Москвы; особенно тщательно вплетал его Сергий.

В 1389 году, 19 мая, ровно пять столетий тому назад, в полном расцвете жизни и славный своим княжением, умирал Дмитрий Иоаннович Донской. В безмолвии и горести стояли у его смертного ядра бояре, собраны были дети и пришла, слабая от родов после шестого сына, супруга его Евдокия. Сказав несколько вещих слов, умиравший великий князь представил своим боярам семнадцатилетнего Василия, как будущего их государя, простился и сказав: «Бог мира да будет с вами», сложил руки на груди и скончался. Новый порядок княжения, наследование от отца к сыну, установился, потому что еще при жизни Донского подписано было призванными с этой целью десятью главными боярами и двумя игумнами духовное его завещание, отстранявшее навсегда наследование старших в роде я убившее в корне все печали, всю смертельную немощь удельной системы. Под этим важным историческим документом имеется и подпись преподобного Сергия.

Все перечисленные исторические факты являются, так сказать, целым ожерельем сознательных, яркой системой проступающих деяний, в политическом смысле чрезвычайно веских, которым может быть украшена историческая деятельность Сергия. Удивительно, что тогда же, на конце земной жизни его, народное предание уже облюбовало художественный облик Сергия и заставляет его действовать в том же смысле и в последующие века. Так, сто тридцать лет спустя после битвы с Мамаем, когда Москва уже собралась, уже сказала во многом свое веское слово, ей предстояло довершать начатое, и царь Иоанн Грозный должен был идти на Казань, ключом ко взятию Казани основан был в 1551 году город Свияжск. Предание весьма определительно говорит, что основание Свияжска и самое место будущего города предварено многократными явлениями на этом месте преподобного Сергия. Предание говорит также, что в часы решительной битвы под Казанью, в шатер царя прибыл с благословением опять-таки от Сергиевой обители, а не от какой-либо другой, инок Адриан. Чрезвычайно красиво и художественно другое современное тем дням предание, касающееся опять-таки Москвы. Много уже лет почивал в гробу своем святитель Сергий, когда, в 1521 году, нечестие Москвы подняло его из гроба. Дело в том, что в некий таинственный час, как раз в год нашествия на Россию Махмет-Гирея, истосковавшись нечестием Москвы, целый сонм её святителей встал из гробов своих и думал удалиться из города. Необыкновенный шум сопровождал это таинственное, лучезарное шествие почивших, двигавшихся неслышной поступью в своих великолепных священнических одеяниях из Кремля во Флоровские (Спасские) ворота. восставшие из гробов святые митрополиты: Петр, Алексий, Иона, Леонтий Ростовский в многие другие уносили с собой также чудотворный образ Божией Матери; они уже покинули Кремль и направились по Ильинской улице, когда неожиданно повстречали св. Сергия и Варлаама Хутынского. Сонм усопших остановился. Спросив святителей, почему они уходят, и, получив ответ, что уходят они из Москвы за её нечестие и по воле Божией, Сергий и Варлаам уговорили их остаться, сохранить городу его святыню и умилостивить Бога. Тут же совершено было всем сонмом почивших молитвословие, и восставшие возвратились во свои гробы, полегли в них и вновь стерегут нашу православную матушку Москву. Спаслись тогда от погрома татарского как Москва, так и обитель святого Сергия.

Если в нашем былом историческая деятельность св. Сергия высится вполне определительно и своеобразно, то и в длинном ряду наших святых помечена она тоже несколькими исключительными, только ей принадлежащими, особенностями. Уже самый факт открытия мощей его только тридцать лет спустя после смерти, когда еще живы были тысячи людей лично видевших, слышавших и знавших Сергия, является чуть-ли не единичным, свидетельствующим с поразительной наглядностью о том исключительном благоговении, каким окружена была в народе память преподобного Сергия. Но и, кроме того, в земном бытии его имеется много черт вполне самостоятельных, другим преподобным не принадлежащих. Так, передано жизнеописателем его Епифанием, что ему, как это видели другие, при священнодействии литургии сослужили ангелы, и что это, по словам Сергия, бывало «не теперь только, а и всегда»; видели другие, что на Святые Тайны, при службе Сергия, сходил огонь небесный, двигался по престолу, обвивался вокруг трапезы, сходил внутрь хранящегося в ризнице лавры и теперь деревянного потира, и Сергий причащался этого огня «невольно, как древле купина неопально горевшая». Но почти совершенно исключительным является посещение святого Сергия самой Богоматерью.

Это случилось в глубокую ночь, после молитвы преподобного к Богоматери о сохранении и преуспеянии обители. Усталый сел он на скамью и, как бы предощущая приближение необыкновенного явления, предупредил о нем находившегося тут же келейного ученика своего Михея. Явление это действительно не только совершилось, причем Богородицу сопровождали апостолы Петр и Иоанн Богослов, но Богоматерь даже прикоснулась к Сергию Своей небесной рукой, когда, ослепленный лучезарностью явления, он пал пред Ней ниц. Небесная Пришелица объявила ему, что явилась посетить его именно потому, что Она всегда останется при обители и будет покрывать ее Своей всемогущей защитой. Михей, находившийся тут же, не удостоился видеть Богоматерь, не слышал её голоса и, будто низвергнутый наземь великим ужасом, заметил только свет небесный...

Видеть наяву Богородицу, слышать её голос и даже испытать её прикосновение, этого не было дано никому из святых; видеть наяву довелось, кажется, только преподобному Афанасию Афонскому. Лаврский образ этого Сергиева видения, складной, устроен в монастырском соборном храме Троицы над южной дверью; надпись на задней стороне его свидетельствует о том, что доска, на которой он писан, взята от гроба Сергиева. Это одна из наиболее почитаемых икон наших и вполне единственная тем, что довелось ей самой видеть. Так, в 1654 году царь Алексей Михайлович брал ее с собой в польский поход; в 1703 году царь Петр послал ее в стан графа Шереметева во время войны с Карлом XII; в 1812 году митрополит Платон вручил ее Александру I, передавшему ее московскому ополчению; в 1855 году митрополит Филарет передал ее Александру II и образ находился при армия в Крыму; наконец, в 1877 г. Александр II принял икону от митрополита Иннокентия и она находилась в Турции при наших войсках до заключения мира. В настоящую минуту снова высится этот образ на заветном месте: над южной дверью собора, и ожидает дальнейших судеб Провидения: где быть ему снова и откуда возвратиться? Могущественный «печальник земли Русской» Сергий безмолвно следить за судьбами дорогой ему России, для возрастания которой сделал он так исключительно много. «Время общественных бедствий, — говорит Муравьев, — есть его, Сергиево, время; когда все уже кажется гибнущим, тогда воздвигается Сергий!»

«Полюби святого Сергия, — повторяет Муравьев в другом месте, — он был русский в душе!» И это действительно так, и неудивительно, что все великие князья московские, все цари наши с царицами, все императоры и их венценосные супруги, все лица Царствующего Дома, почившие и живые, побывали с свое время у святого Сергия и поклонились ему. Особенно сильно, если можно так выразиться, с какою-то страстностью чтил его память Иоанн IV Васильевич; имеется сведение о том, что новорожденный, будущий Грозный, был положен в раку святителя; это еще вопрос далеко не решенный: не была ли насущной необходимостью тех дней жестокость Иоаннова, направленная на крамольных бояр, а что в этой жестокости, выродившейся, в силу многих условий, в болезненное неистовство, что в основании её лежала благая мысль объединения России, заповедная мысль Сергиева, в этом нет, и не может быть никакого сомнения, и это никогда и никем не отрицалось.

Великую трудность представляет исследование деятельности крупнейших представителей святоотеческой жизни нашей православной церкви! Причина кроется в том, что за ними, за этими деятелями, если можно так выразиться, поличного, документального осталось, и должно было остаться, очень мало. Они прошли над родиной своей незримым, благотворным веянием, остающимся и поныне какою-то светлой весной, не единожды только в году, призывающей к жизни, но пробуждающей ее молчаливо, но настоятельно и постоянно. Молитва, совет, наставление, когда-либо сказанные ими, не поличное, не документ, а между тем, в свое время, эти люди имели громадное, вершительное значение. Как раз крупнейшие, самостоятельнейшие святители церкви нашей, высящиеся в далеком былом, оставили за собой очень немного вещественных доказательств своих воззрений. Оно и понятно:монашество должно быть скромно и молчаливо. Нам положительно известны почти только те моменты деятельности святителей, в которые они соприкасались с деятельностью светских представителей власти; в этих случаях принимался за привычное дело дьяк или летописец, оставлял какой-либо след в хартии, или на пергаменте, или, наконец, на лоскутке, длиной с небольшим в вершок, шириной около двух, как та грамотка, одна из древнейших, сохраняемых в монастырском архиве, которая дана одним из князей на владение озером преподобному Никону, преемнику св. Сергия. Деятельности наших былых святителей, подобно тому, как читается деятельность властителей светских, в буквенных знаках, полностью не прочесть: их надо угадывать, воссоздавать, достраивать собственной мыслью. Не подлежат никакому сомнению, что если церковная живопись усвоила за изображением святых не только особенности черт лица, краски волос, но даже особые колера одеяний каждого из них, то и в очертаниях их духовно-этических типов есть не менее особые, только тому или другому принадлежащие черты. Как бесконечно разнятся один от другого, при полном сходстве в исповедании православия, Нил Сорский, Иосиф Волоколамский, Зосима Соловецкий, митрополит Филипп, Кирилл Белозерский, Сергий Радонежский? Не заметить этих несходств нельзя, — на них сложились целые циклы исторических развитий.

Если, как сказано выше, еще при жизни Сергиевой ученики его основали 25 монастырей, а от Троице-Сергиева монастыря образовалось их около 70, то, ознакомившись с земным бытием Сергия, нельзя не ознакомиться и с судьбами самого монастыря. Наиболее цельной, касающейся монастыря работой, остается и поныне описание, сделанное еще в 1841 году покойным ректором московской духовной академии Горским, профессором церковной истории, автором многих ученых исследований и открытий в древней словесности русской; книга эта исправлена митрополитом Филаретом и дополнена архимандритом Леонидом. Очень важны также: «Путеводитель из Москвы в Троице-Сергиевскую Лавру» Снегирева, «Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь» Шевырева, «Путешествия по святым местам русским» Муравьева, «Исторические воспоминания и замечания на пути в Троицу» Карамзина. Но все эти труды, сами по себе очень хорошие, в значительной степени устарели; следует ожидать более полного описания, потому что состоявшееся обнародование многих документов в наших исторических изданиях и исследование новейших историков бросили новый свет на некоторые страницы бытия Лавры.

Еще при жизни Сергия, монастырь, начавшийся с малой церкви и нескольких келий, построенных им самим, с нескольких могил, вырытых тоже им самим, основателем, является уже весьма значительным и окруженным поселками: лесная пустыня, в её молчании, была «искажена». Первые средства на построение доставлены самому Сергию неким смоленским архимандритом Симоном, принесшим «в руце святому многое имение». По сожжении монастыря Едигеем, семь лет спустя по смерти основателя, он начал отстраиваться снова, но все еще оставался снова огороженным деревянным тыном и имел постройки большей частью деревянные. Особенно много сделал для монастыря Иоанн Грозный, и лучшие здания принадлежат ему; хотя каменная ограда начала подниматься еще во время малолетства Иоаннова, но как главные средства, так и исключительные распоряжения для её окончания, как, например, разрешение брать даром, где бы они по соседству ни нашлись, камень и известь и то, чтобы крестьяне ближних мест не были занимаемы никакими иными работами кроме построения стены, доколе стена не устроится, — сделаны и даны были Грозным. Каждое следовавшее царствование совершало для многочтимой обители свое, и из описи, составленной в конце царствования Михаила Феодоровича, видно, что святыня монастырская, после литовского погрома, красовалась опять во всем великолепии, окруженная готовой стеной в 550 сажен длины, с 12 башнями, вооруженными 90 орудиями, из которых иные, в память их пленения от врагов, назывались «полонянками». Очень многое сделано для монастыря митрополитом Платоном, законоучителем великого князя Павла Петровича, умершим в 1812 году и покоящимся не вдали от лавры, в устроенной им Вифании, и, наконец, знаменитым митрополитом Филаретом, умершим в 1867 году и покоящимся в одной из церквей лаврских, не вдали от ученого Максима Грека, когда-то злобно оклеветанного, под вечное чтение псалтири.

Кто из русских не посещал лавры? Кто не помнить впечатления, производимого ею, если подъезжать к ней, а так именно и подъезжают теперь от железной дороги, с южной стороны. Именно отсюда, с южной и западной стороны, смотрели когда-то на монастырь поляки и литовцы, как на недоступное лакомство, не поддававшееся их вожделению; почти такой же с очень малыми изменениями должна она была представляться им, как представляется теперь и нам. Местность волниста и, несмотря на то, что она вся густо застроена, нельзя не отличить того основного холма, той «маковицы», от которой идет древнейшее название обители «иже на Маковце». Сам Сергий в одном из многочисленных явлений своих говорит о себе: «Аз есмь Сергио Маковскый».

Выше всего поднимается колокольня, в сорок слишком сажен вышины, построенная по плану Растрелли; на ней висит не менее сорока звучных языков колокольных, и во всех колоколах, вместе взятых, гудят, когда нужно, 8.600 пудов меди; если припомнить, что маленький валдайский колокольчик, заливающийся и доныне под дугами ямщичьих троек, там где не глянула железная дорога, а таких мест у нас еще видимо-невидимо, — что если такой колокольчик в два фунта веса слышен за версту и более, то становится совершенно понятным, какую внушительную наступательную тьму тем катящихся звуков может послать в воздух одна эта колокольня и как далеко слышен мелодичный голос монастыря. Но ведь в монастыре имеется и много других колоколов, и лавра может звучать вся целиком. С колокольни кругозор очень велик; хорошо видна церковь соседнего села Деулина, воздвигнутая царем Михаилом и его отцом-патриархом на память знаменитого мира, заключенного именно в этом селе. Самый могучий голос принадлежит крупнейшему во всей России из числа всех действующих колоколов «Царю-колоколу», в 4.000 пуд. весу, перелитому при Елисавете Петровне из другого разбитого с прибавкой к нему 1.000 пуд. меди; он повешен ровно 130 лет тому назад. Между других его товарищей один — дар боярина Бориса Годунова, другой — царя Бориса; не в душе ли своей думал заглушить царь Борис множеством дарованных им в разные храмы колоколов голос в пуганной совести своей? Впрочем, решен ли еще вопрос о силе этой виновности?

Два других сооружения, выдающиеся в общем виде лавры под кущами окружающих их деревьев, — это Успенский собор и здание трапезы с церковью преподобного Сергия. Очень ясны по граням обрамления лаврских стен её девять башен; ближайшей справа высится Пятницкая, цветом красная, слева — Водяная. На верху первой из них устроены помещения для студентов духовной академии, мирно подготовляющихся к исполнению своих будущих важных обязанностей, а в тяжелую годину осады именно на эту башню обращены были главные усилия поляков: сюда стрелял пан Лисовский, сюда веден был подкоп, устье которого найдено осажденными при одной из удачных вылазок. Па первом плане за речкой Кончурой расстилается лаврский сад; он называется также Пафнутьевым, в силу предания о том, будто бы сын стрелецкого головы Пафнутий Сагалаев, во время стрелецкого бунта, когда Петр находился уже в монастыре, узнав об умысле на жизнь его, поспешил сюда и сообщил об этом царю, гулявшему по саду; царь поцеловал юношу и повелел саду этому именоваться впредь Пафнутьевым.

Общее впечатление обители чрезвычайно богато; множество золотых маковок искрятся в небе; пестреют краски здания трапезы и куполов и все это объято кольцом белых стен, скрепленных, спаянных пестрыми башнями, стен изрезанных бойницами и достигающих местами шестисаженной вышины, при ширине в три сажени. По этой каменной, возвышенной дороге совершаются крестные ходы; на этих же стенах является иногда святой Сергий, когда в тяжелые минуты жизни обители считает он это нужным; являлся он, как известно, в стане наших войск и под Казанью. В пестроте и блеске общей картины лавры, полное особенное единение дают всем раздробленным частям её зелень вековых деревьев, рассеянная повсюду, и православные кресты на высших точках сооружений. Вся совокупность их, если глядеть на нее издали, например, от Вифании, не лишена, как это заметил Муравьев, сходства с блестящей золотом короной. Лавра окружена почти сплошной массой слободских и других строений, множеством лавок и торговых ларей, вполне необходимых для вечно присущей и снующей здесь пестрой толпы богомольцев и других пришлых людей. Заметные местами по сторонам лавры церкви и скиты составляют как бы архитектурное продолжение её в далекую окрестность и исчезают, наконец, вдали в волнистых очертаниях и синеватой дали чисто русского пейзажа.

Если въехать в обитель в Святые ворота под одной из башен, то почти все главные сооружения становятся видимы сразу; между ними разбиты оттененные деревьями куртины; по дорожкам, уложенным плитами, толпится народ. Отовсюду являются сюда люди, поклоняются святыне и, воспользовавшись более или менее долго монастырским гостеприимством, уносят с собой на память образки, четки, рисунки и книжки, всегда находящиеся налицо в достаточном количестве; тут имеется для этой цели своя живописная мастерская, помещающаяся в одной из линий братских келий, с 60 мальчиками, обучающимися, под руководством иеромонаха, греческой живописи, а также литография и фотография, устроенные в Плотничной башне.

Описание лаврской святыни, её достопримечательностей, её воспоминаний, может быть сделано или в кратком более или менее живописном очерке, или в обстоятельном подробном исследовании. Очерк предпочтительнее потому, что в нем может быть намечено только главное, основное, красочное, достаточно яркое, однако, для того, чтобы дать о лавре понятие не знающему её и воскресить полностью воспоминание в человеке, посетившем святыню. Очень любопытно было бы, например, сообщить данные о духовной академии, выпустившей стольких выдающихся деятелей и помещающейся в северо-восточном углу обители, в нескольких зданиях, известных, когда-то, под именем «чертогов»; чертоги эти еще носят черты времен Елисаветы Петровны: картины, эмблемы, надписи; назидательно было бы подробное ознакомление решительно со всеми храмами обители, с домом призрения больных и беспомощных, с лаврским училищем, имеющим до 250 мальчиков, с гостиницами и помещениями для странников и странниц, с больницами; но все это общее у Троицкой обители с другими. Следует ограничиться главнейшим, исключительным, ей одной по праву принадлежащим.

Велика и внушительна каменная масса обители; но, как прятался некогда св. Сергий в своей пустыне, так что люди пришлые не могли признать его, так прячется в ней, едва заметная и не отовсюдусвоим одиноким, маленьким куполом видная, церковь Св. Троицы. Храм этот, в котором, в двойной раке почивают мощи его основателя, стоит, вероятно, на том же месте, на котором некогда срубил св. Сергий свой церковку, в которой, за недостатком иерея, долгое время не совершалась даже литургия. Эта церковка сгорела семь лет спустя по кончине Сергия, в нашествие Едигея, в 1408 году, и место, на котором она стояла и стоит нынешний храм, несколько лет пустовало, чему была своя основательная причина. Сергий, как известно, умирая, заповедал братии похоронить его не в церкви Св. Троицы, а на общем кладбище, вместе с прочими усопшими братьями; он заповедал это, но только без «заклятия», чем обусловилось то, что братия, с разрешения митрополита Киприяна, похоронила его все-таки в церкви Св. Троицы; когда татары сожгли ее и воздвигнута была временно другая деревянная церковь Св. Троицы, то поставлена она была не на пепелище старой, а в стороне, потому что старое место, на котором под открытым небом покоился Сергий, предназначалось уже тогда на возведение каменного, более богатого храма, что и исполнено в 1422 году, с открытием мощей.

Вероятно этот, именно храм, без особых, существенных изменений, и глядит на нас сегодня. Небольшой, всего девять сажен в длину и семь в ширину, он, как сказано, остается скромным и не особенно заметным между других сооружений; над четырехскатной крышей поднимается на невысокой шее одинокий луковичный купол, на нем третья позолота, 1880 года, так как две другие — Иоаннову 1556 года и позолоту средины XVIII века — слизало время. Не более прочна оказалась стенопись внутри храма, одевающая все свободные его поверхности, не занятые иконами: со времени возникновения храма она в 1854 году возобновлена в четвертый раз, так что от первоначальных работ иноков Андрея Рублева и Даниила сохранились, может быть, частью одни только очертания на темно-золотом фоне. Обилие золота и серебра в храме этом кажется еще большим вследствие его малости, и многие сотни темнеющих ликов в оглавиях, с цатами и без них, одухотворяют, в особенности для того, кто умеет читать по ним, каменную и металлическую основу храма. Пятиярусный иконостас, полный икон, дважды обит серебряной позолоченной ризой; два основные столба, возвышающиеся между молящихся, тоже обставлены крупными иконами, круглые арки тоже блистают изображениями, а малые иконы тянутся по верху вокруг плотным драгоценным поясом. Алтарная часть изобилует светом, падающим от заднего окна. К серебру, облекающему иконостас и столбы, следует прибавить серебро алтаря и массивной сени, его украшающей (около семи пудов веса), серебряный семисвечник и дарохранительницу (девять фунтов золота и тридцать два фунта серебра), устроенные иждивением митрополита Платона, серебро и золото царских врат, украшенных еще Михаилом Феодоровичем, громадный серебряный хорос, висящий посреди храма на цепях (пять пудов веса), еще три паникадила и многое множество лампад и богатых церковных утварей. Очень характерно, что в дарохранительнице на престоле, небольшие фигуры апостолов сделаны из золота и один только Иуда из меди, — своеобразный художественный прием для выражения сравнительной ценности изображаемого! Между древних икон много замечательных; но первенствующие, без сомнения, — чудотворный образ Св. Троицы, обложенный золотом и каменьями еще в 1600 году царем Борисом, и образ видения Богоматери преподобным Сергием, о котором помянуто выше.

Но главную святыню храма, духовный центр его, составляют почивающие у южной стены, близ иконостаса, мощи св. Сергия. Как уже упомянуто, Грозный, едва увидавший свет Божий, был положен в раку преподобного, но этой прежней раки не существует более; известно только, что она была медная, решетчатая, и что в ней, до устроения серебряной, почивал преподобный; сохранился до настоящего времени деревянный гроб, в котором мощи Сергия обретены; гроб этот перенесен в Спасо-Вифанский монастырь. Святой основатель обители почивает теперь в двух раках: первая, внутренняя, устроена из серебра Грозным, вторая — внешняя, пожертвована императрицей Анной в 1737 году, имеет более 25 пудов веса и, по витиеватому рисунку деталей, вычурности орнаментов и какой-то давящей грузности, вполне сохраняет черты художественности рисунка, как ее понимали полтораста лет назад. Над ракой тяготеет тяжелая сень. Многие негаснущие лампады окружают ее, а в головах горит вечный елей.

Блеск бесчисленных свеч, беспрерывно возобновляемых, перебегает живыми искрами по холоду драгоценных металлов, и черное одеяние гробового монаха при мощах, кажется от этого еще темнее.

Значительно иным является впечатление, производимое второй святыней лавры, — Успенском собором. Пять луковичных глав его (из них позлащена только средняя, а остальные — голубые, усыпанные золотыми звездами) бросаются, прежде всего, в глаза путнику, одновременно с колокольней и трапезной. Собор этот почти втрое больше Троицкого, и на западном фронте его виднеется чрезвычайно характерная, полная мысли надпись: «Ведомому Богу». Поводом к этой надписи, по объяснению Снегирева, послужили митрополиту Платону, во-первых, надпись, которую на одном из языческих храмов в Афинах встретил апостол Павел и которая гласила: «Неведомому Богу», и, во-вторых, слова пророка Давида: «Ведом во Иудеи Бог». Собор этот — тоже каменное деяние полувекового царствования Грозного, но окончен он и освящен в присутствии царя Феодора и царицы Ирины, год спустя по смерти Грозного, т. е. в 1585 году; следовательно, он на полтораста слишком лет юнее Троицкого, что и заметно в очень многом. Собор очень светел, потому что под каждым из пяти куполов, на барабанах, расположено по восьми окон и, кроме того, на кубическом основании храма, его стенах, окна идут в два света; в этом обилии света проступает очень яркая стенная живопись конца XVII века, распространяющаяся решительно повсюду, включительно до куполов; она подновлена в конце XVIII века и еще лет пятьдесят тому назад. Очень высокий, пятиярусный иконостас устроен лет полтораста тому назад и иконы его часто подновлялись; пред девятью местными иконами висят грузные серебряные лампады, дар царей Петра и Иоанна Алексеевичей; пред престолом сень, а запрестольный крест утвержден над двуглавым орлом, выточенным, согласно преданию, самим царем Петром; в алтарной части имеются хоры. Широкий простор церкви вовсе не нарушается четырьмя основными столбами, поднимающимися посредине её.

Как бы особой пристройкой к собору являются церковь преподобного Никона и юго-западный притвор. Последний устроен на том самом месте, где, по преданию, совершилось явление Богоматери Сергию; совсем молодая, 1879 года, стенопись притвора очень недурна; в нем имеются три почтенные гробницы. Так же, как названный притвор, слита воедино с Троицкой и составляет с ним одно дружески-родственное целое — церковь преподобного Никона. Как прислонился Никон, ближайший ученик и преемник Сергия, к своему наставнику, так пристроилась к собору и его церковь, так что мощи ученика покоятся подле мощей учителя. При Никоне, как известно, выжжена была обитель Едигеем в 1408 году, но уже чрез три года воздвигнут новый храм Св. Троицы; при Никоне, в 1422 году, явлены мощи Сергиевы; при нем составлено жизнеописание Сергиево, еще оставшимся тогда в живых, учеником Сергия — Епифанием. Никонова церковь значительно меньше малого Троицкого собора; она тоже блистает золоченой головой, серебряной одеждой иконостаса и раки преподобного; любопытно сравнить характер стенописи наружных стен её 1840 года со стенописью внутренних 1635 года, трижды, впрочем, подновленной.

Когда-то у собора этого была паперть; в ней положены были перенесенные в 1606 году из Москвы тела царя Бориса, его супруги и сына, а затем подле них, в заключение жизни, исполненной глубочайшего трагизма, опущена в землю и дочь Борисова — Ксения. Паперть эта, за ветхостью, уничтожена, и усыпальница семьи Годуновых осталась сиротеть под открытым небом. Так и стоит она до сих пор, подле северо-западного угла храма, грустная, молчаливая; это безобразный кирпичный параллелепипед, безыскусственный до грубости и как бы в укор художественному творчеству, которое не сделало здесь для него ровно ничего, все-таки вызывающий на многие, очень веские мысли... Утверждают, будто на северных вратах собора был написан когда-то, по распоряжению самого Годунова, ангел страшного суда со скрижалями. Что видеть в этом? упрек, жалобу, угрозу или, наоборот, чувство страха? Очень хороши следующие слова об этой усыпальнице А. Муравьева, сводящие к нескольким строкам весь исключительный драматизм, воплотившийся в Годуновскую семью: <Временщик, цареубийца, царь, благодетель церкви и народа, гонитель всех близких к престолу, пораженный со всем родом призраком пораженного им отрока, дважды вырытый из могилы и трижды погребенный, как бы для страшной памяти одного убийства! Сколько ужаса под сводами сей малой палатки вместе с невинностью Феодора и Ксении и бедствиями их кроткой матери! Сколько собственной крови за кровь отрока! О, да примет ее ангел суда на свои страшные весы, да свесит с Дмитриевой и скажет раз решительно: довольно!» Чудесные слова полные глубокого смысла! А что, если в самом деле поверх всего этого может возникнуть мысль о невинности Бориса, какой удивительной силой наливаются тогда сразу и без того необыкновенно сильные контрасты, удачно подобранные Муравьевым? Примирительное настроение к памяти усопших, сказавшееся в словах Муравьева о Борисе, замечательно как общая народная черта наша.

Относительно усыпальницы Годуновых Снегирев вспоминает в своем рассказе самые характерные посмертные судьбы этой семьи. Гроб Годунова, в иноцех Боголепа, был вынут из его царской усыпальницы, выкинут в особо пробитое отверстие и опущен вторично в землю в убогом Варсонофьевском монастыре, вместе с гробами супруги и сына; в 1606 году гробы их с честью вынуты из этой земли и похоронены в трапезе Успенского собора, куда перевезено также по смерти Ксении тело её из Суздальского монастыря; трапеза эта, как сказано, разобрана, и с 1781 года гробница Годуновых обнажена, сиротна, задумчива. Снегирев приводит по поводу усыпальницы чрезвычайно любопытные характеристики царевича Феодора и царевны Ксении, сделанные современным им писателем. Царевич был «отроча зело чюдно, благолепием цветущи, яко цвет дивный на селе от Бога преукрашен, и яко крин в поле цветущ: очи имея велики черны, лицо же ему бело-млечной белостью блистаяся, возрастом средний, телом изобилен; научен бе ото отца своего книжнему почитанию, во ответех дивен и сладко речив вельми». Еще лучше брата была царевна: «отроковица чюдного домышления, зелной красотой лепа, очи имея черны велики, светлостью блистаяся, когда же в жалости слезы от очию испущаше, тогда наипаче светлостью зелной блисташе; брови союзна, телом изобильна, млечной белостью облиянна, возрастом не высока, ни низка, власы имея черны, аки трубы по плечам лежаху... гласы воспеваемые любяше и песни духовные любезве слышати любляше». Трудно сделать лучшее, более типичное описание в нескольких строках, двух светозарных, неповинных существ, черные очи которых закрылись так тяжело, так безвременно.

По всем Годуновым, каждое 1 мая, день смерти Борисовой, совершается в лавре соборне, на опальной могиле их, под звуки «Годуновского» колокола, панихида, причем на литургии употребляются в тот день драгоценные вклады Годунова: сосуды, воздухи и покров на мощи св. Сергия. Сколько поводов для глубокого раздумья. Да, вполне уместны вышеприведенные слова Муравьева: «да примет ангел суда кровь всей семьи Борисовой на свои страшные весы, да свесить с Дмитриевой и скажет раз решительно: довольно!»

Церковь монастырская, построенная во имя самого основателя обители, составляет только составную, хотя и главную часть третьего крупного сооружения лавры, бросающегося в глаза более всех других, а именно трапезной, с её папертью; этому слитию церкви с трапезной есть некоторые существенные причины. Во-первых, как сказано выше, странноприимство введено в обитель, вслед за общежитием, при самом Сергии, а в здании трапезной, в нижних частях её, имеются обширные кухни и столовые для богомольцев, никогда не оскудевающие. Во-вторых, в чине монастырском, опять-таки в воспоминание основателя, существуют некоторые особенности трапезования. Так, в 1390 году, именно за трапезой, совершилось известное чудо. Путешествовал тогда в Москву из Перми св. Стефан; монастырская братия сидела за обычной трапезой, когда вдруг, неожиданно для всех, Сергий встает с места и делает поклон на запад, тихо проговорив; «Радуйся и ты, пастырь Христова стада, и мир Божий да пребывает с тобою!» Спрошенный братией о причине этого неожиданного поклонения кому-то, Сергий ответил, что в эту именно минуту, по пути в Москву идет епископ Стефан, остановился против монастыря, поклонился Св. Троице и братию благословил; посланные немедленно вслед за этим братья поспешили на указанное Сергием место и еще застали там людей, сопровождавших Стефана; на атом месте, на девятой версте от обители, поставлена часовня, а в монастыре существует обычай, ежедневно, во время трапезования, ударять в колокольчик, причем братия встает, а очередной иеромонах произносит соответствующие слова. Вероятно, некоторое соотношение к этому имеет также торжественная трапеза, совершаемая только в этой лавре, в день её праздника: митрополит и братия, в присутствии множества народа, садятся за стол, уставленный, как замечает Муравьев, кубками и стопами древних царей, причем каждый сосуд есть драгоценность историческая, каждый обряд отголосок минувшего; в обычную минуту звонить колокольчик, совершается общий поклон, а в конце трапезы все подходят к аналою, вкушают хлеба и пьют мед из чаши, подаваемой самим митрополитом.

Здание трапезной очень велико и бросается в глаза пестротой окраски и гармоничностью основных линий и деталей. Открытая галерея, устланная чугуном, во сто сажен длиной, окружает здание; само оно имеет длины 34 сажени при ширине в 9 сажен и покрыто остроконечной крышей, под фигурчатым гребнем; наружные стены играют разноцветными красками; окна, по двенадцати в длину, обрамляются колоннами. Церковь св. Сергия помещается на одной из узких сторон трапезной, и над ней устроена книгохранительница, имеющая до 10.000 томов и рукописей; висящее пред амвоном медное паникадило, с 12 апостолами и изображением Спасителя, служащего им центром, — дар Иоанна IV. Живопись внутри — конца прошлого века, но она настолько подновлена, что следа прежней не имеется; в окнах изображены Сергиевы ученики, между окон — притчи, над трапезной расстилаются изображения всех святых, по стенам — изгнание торговцев из храма и Вознесение Богоматери, а над входом — воскресение мертвых.

Расположенные над трапезной кухни и хлебопекарня способны к очень значительному производству, так как богомольцев бывает иногда, например, в мае месяце, до 25.000 человек; на большие местные праздники собирается не менее 5.000 человек; причем наименьшим количеством, не более 50 человек, отличаются весьма немногие дни.

Много воздвигнуто в лавре храмов, и каждый из них имел бы что порассказать. В церкви Св. Духа почивает митрополит Филарет, умерший в 1867 году; иконы иконостаса, сделанного из розового дерева, все стенописание исполнены исключительно лаврскими живописцами, причем от живописи 1655 года не осталось и следа; подле церкви этой устроена часовня, в которой, под шум весьма бойкой торговли образками, книгами, четками, почивает преподобный Максим Грек.

Церковь видения Божией Матери Св. Сергию и Михей хранит мощи последнего. Следует упомянуть о том объяснении, которое, как утверждает иеромонах Никон, дает народ тому факту, что на иконе, изображающей это видение, на Богоматерь смотрит один только Сергий, а Михей робко закрывается мантией; преподобный Михей делает это потому, что за три года до видения выпил чашицу вина и боялся оскорбить небесную Пришелицу своим дыханием. Может быть, действительно в этом толковании дает отклик какое-либо древнее предание, но несомненно то, что оно замечательно грациозно. При освящении этой церкви, после её возобновления, присутствовал, в 1842 году, Муравьев, и тогда именно сказана была митрополитом Филаретом, третьим настоятелем лавры из школы митрополита Платона и любимейшим из его учеников, одна из замечательнейших его проповедей. Классическая проповедь эта была сказана на ту благородную в художественном и ораторском отношении тему, что он, митрополит, окруженный всем современным великолепием лавры, желал бы посмотреть пустыню Сергиеву в её первоначальном убожестве. «Кто покажет мне, говорил святитель, малый деревянный храм... Вошел бы я в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению... Отворите мне дверь тесной храмины, чтобы я мог вздохнуть её воздухом, который трепетал от гласа молитвы и воздыханий преподобного Сергия... Дайте мне облобызать прах её сеней... Укажите мне еще другие сени, другой кельи, которую своими руками, в один день, построил преподобный и получил за труд дня и голод нескольких дней укрух догнивающего хлеба... Посмотрел бы я, как позже других насажденный в сей пустыни, преподобный Никон спешно растет и созревает до готовности быть преемником Сергия... Послушал бы я молчания Исаакиева... Взглянул бы на благоразумного архимандрита Симона, рано понявшего, что полезнее быть послушником Сергия, нежели начальником в другом месте»... «Ведь это все здесь...», — говорил проповедник, и Муравьев свидетельствует о необычайном впечатлении, произведенном на народ названной проповедью. В этой же церкви хранится правая рука первомученика Стефана и камень от гроба Господня, привезенный Муравьевым. Шевырев упоминает еще о волосах св. Стефана, а Снегирев — о золотом медальоне, висевшем на иконе, в котором заключались будто бы власы Богородицы.

Все другие церкви лаврские: Рождества Иоанна Предтечи, Одигитрии, Казанской, Покрова, Зосимы и Савватия, Варвары и Анастасии, весьма разнообразны, но решительно все свидетельствуют о радении русских людей к дому Сергиеву; полнейшим же свидетельством этого радения за целых пятьсот лет может служить помещающаяся в верхнем этаже особого лаврского , здания, соединенного с Троицким собором, ризница.

В лаврской ризнице, как в капле вод солнце, отражается все огромное былое лавры, со всеми его многоразличными особенностями. Если справедливо заметил Снегирев, что вышитая серебром узловатая надпись на гробовом покрове Ксении Годуновой, хранящемся в ризнице, резко напоминает превратности судьбы этой царевны, то и многообразные судьбы лавры сказываются вообще в предметах ризницы. Какое, например, бесконечное расстояние от деревянных раскрашенных красной краской служебных сосудов Сергия, в которые при его священнодействии сходил небесный огонь,не жег их и не опалял самого преподобного, от его крашенинной фелони, которой прикасались ангелы, когда они сослужили Сергию, от его кожаных сандалий, тридцать лет лежавших во гробе на его ногах, от его деревянной трости, хранящейся при мощах, до тех золотых, усыпанных алмазами сосудов, которые пожертвованы Годуновым, Екатериной II, до целого ряда тяжких, вследствие груза драгоценных камней, риз, воздухов, панагий, покровов и митр, до золотого посоха в 61/з фунтов весом, унизанного, как трава росой, бриллиантами, яхонтами, изумрудами и подаренного Александром II, в день коронации, митрополиту Филарету? Если, по-видимому, требует поверки оценка в полтора миллиона рублей, сделанная в сороковых годах одним иностранцем, устроенной при митрополите Платоне одежды на престол, то, во всяком случае, вещевые богатства лавры очень значительны. Старейшее из Евангелий — 1343 года; старейший крест прислан св. Сергию патриархом Филофеем. Обладает лавра и очень многими предметами высокой цены, не имеющими духовного назначения: упомянуть можно хотя бы о тех братинах и кубках, которые при особенно торжественных случаях подаются на стол. Вот, например, образчики надписей, имеющихся на этих братинах и кубках:

«Братина добра человеки, пити из неё за здравие, хваля Бога; воспоминаючи Его святые заповеди чрез апостола Павла: братие, не упивайтеся вином, в нем же есть блуд» и т. д.

Все богатства лавры стекались в нее по множеству причин; она владела когда-то более чем 100.000 крестьян, крупными и многими оброчными арендными статьями. Не для себя хранила она богатства эти и хранит их; много, очень много имелось случаев, когда она снабжала средствами царей, цариц, отдельные города; пришлось лавре выдать тридцать тысяч рублей, сумму громадную по тому времени, Лжедмитрию; особенно широко лились её вспомоществования в тяжелые годы русской жизни, именно тогда, когда все, казалось, все пропадало, и воздвигался преподобный Сергий. Воздвигнулся он в 1608-1610 годах, во время осады лавры поляками и русскими разбойными людьми; село Тушино, в котором утвердился самозванец, откуда его прозвище, в числе многих других сел, принадлежало лавре.

Овладеть лаврой значило иметь в своих руках ключ к северным городам и Поволжью, и этого-то не допустила обитель, выдержав 16-месячную осаду, измену, цингу и другие напасти. На вражескую грамоту о сдаче обители, из неё отвечали, что даже «отроча в монастыре посмеется вашему безумному совету... мы сия приемше оплевахом». Осада началась. Отстреливались от неприятеля все три боя лаврских стен: верхний, средний и подошвенный; пронизывались ядрами её иконы; кипятился для обливания вар, сера и смола; гудели взрывы подкопов, и все это при том условии, что стены лавры, как это видно из грамоты Феодора Иоанновича 1593 года, во многих местах «попровалились», и особенно «утла» была западная стена, та именно, на которую, от Красной горы, шло главное нападение. До четырех крупных штурмов, не считая мелких нападений, выдержали защитники обители, до 35 вылазок сделали они сами, причем, вспоминая Ослябя и Пересвета, старцы Ферапонт и Макарий, с двадцатью братьями, садились на бранных коней и удачно сбивали неприятеля. Не спалось в лавре никому в эти заветные 16 месяцев; не дремал в своем гробу и св. Сергий и, неоднократно вставая, ходил по кельям, дворам и стенам и звал защитников своего достояния к отпору.

Когда немного позже патриарх иерусалимский Феофан, в 1619 году, посетил успокоенную и торжествующую лавру, он пожелал видеть тех иноков, которые одевали броню ратную и, ко времени приезда его, еще жили. Их представилось до двадцати человек и старейший из них был Афанасий Ощерин, «зело стар сый, и весь уже пожелтел в сединах». — «Что ти свойственнее, — спросил Ощерина, как бы лукаво, патриарх, — иночество ли в молитвах особь, или подвиг пред всеми людьми?» — «Всякая вещь и дело, владыко святый, — ответил Ощерин, — в свое время познается», и затем, обнажив седую голову свою, показал ее и проговорил в объяснение: «Известно ти буди, владыко мой, се подпись латинян на главе моей от оружия; еще же и в лядвиях моих шесть памятей свинцовых обретаются!»

Патриарх расцеловал старца «любезне» и отпустил его и сподвижников «с похвальными словесы». Эти «шесть памятей свинцовых» должно быть так и имеются налицо в земле, в могиле Ощерина.

За это тяжкое время, если можно так выразиться, очами, языком и душой лавры был знаменитый келарь её Авраамий Палицын, оставивший нам самое лучшее описание тех ужасных, но славных дней. Хотя очень много потрудился, во время названной осады, архимандрит Иоасаф, а позже, до заключения Деулинского мира^[32], его преемник Дионисий, но истинно государственной деятельностью, железной волей и неусыпностью, влиявшей на весь ход дел, даже далеко за грани лавры, был Авраамий Палицын. Напрасно искать могилы его в стенах лавры: останки его покоятся далеко, очень далеко, в Соловецком монастыре, во дворе, подле соборного храма.

Во время самой осады Палицын находился под Смоленском, с митрополитом Филаретом вместе, в посольстве, отправленном к королю Сигизмунду, для испрошения на царство королевича Владислава; еще до того, при Шуйском, Палицын дважды прокормил Москву лаврскими хлебами. Тайно покинув смоленское посольство, он возвратился именно к тому времени года, когда «не существовало больше ни царя, ни патриарха», когда, так сказать, не было самой Москвы, полтора года томившейся под игом польским; лавра сделалась сердцем всей Руси, и настоятель её Дионисий один заменял все власти. От Дионисия и Авраамия полетели тогда призывные грамоты, «в которых болезнования о всем государстве московском бесчисленно много». Летели эти грамоты в Рязань, Ярославль, Нижний, в Казань, Владимир, Переславль, Тулу, Калугу и понизовские города; призвали они Пожарского, Минина, Трубецкого, Ляпунова, Волынского, Волконского; сама лавра ставила стрельцов и снабжала снарядами и запасами. Палицын был поразительно неутомим: он умиротворил возникшую в войсках Пожарского в Ярославле смуту и с тех пор не покидал войска; он возвратил к исполнению своего долга казаков в решительной битве на Девичьем поле. Когда взять был Кремль, Палицын и Дионисий вступили в запустевший храм Успения; оба они находились при избрании Михаила, имевшем место на Троицком, а не на другом каком подворье; именно Палицын возвестил народу, с Лобного Места, об этом избрании, и находился в числе послов, звавших царя на царство; благословил же на царство Михаила, приходившего поклониться св. Сергию, Дионисий.

Сочинение Палицына «Летопись о многих мятежах» — первоисточник об этом смутном времени; происходил род Палицыных от знатных новгородских выходцев, от родоначальника Палицы, и не сказывается ли в судьбах знаменитого келаря преемственность смелого, предприимчивого, воинственного духа его предков-новгородцев? Чрезвычайно естествен был вопрос, заданный в 1842 году цесаревичем Александром митрополиту Филарету, показывавшему ему лаврскую святыню:

— Где же Авраамий?

— Погребен в Соловецком на своем обещании! — тихо ответил ему митрополит.

И зачем, в самом деле, поручено холодным недрам Соловецкой обители хранить останки этого горячего русского сердца, бывшего в самое тяжелое время — зачем не признавать этого? — чуть ли не сердцем России? Авраамий, начавший с монашества в Соловецком монастыре, возвратился к нему в 1421 году и умер в глубокой старости «на своем обещании». Что значат эти туманные слова? Справедливы ли имеющиеся на Авраамия нарекания? Что за странное отношение неисповедимых судеб к двум главным лаврским деятелям тех смутных дней, к Авраамию, таинственно удаляющемуся в Соловки, и Дионисию, несправедливо оклеветанному в повреждении св. книг и претерпевшему в продолжение целых сорока дней всякую пытку и мучение? Дионисий, восстановленный позже в своих правах, мирно скончался в 1633 году, и тело его для отпевания, совершенного митрополитом, нарочно для этого привезено было в Москву. память же Авраамия и последние дни его жизни остаются покрытыми глубокой тайной, и надо признаться, что в этом сказывается одна из величайших, можно сказать, не оправдываемых ничем, неблагодарностей русского народа. Не пора ли вспомнить о келаре, и место ли ему лежать под холодным небом стран архангельских, тогда как в Троицкой Лавре еще довольно места для многих великих деятелей русских, если таковые народятся! Замечательно, что даже Карамзин, столь чуткий к признанию характерностей крупных деятелей, касается Авраамия как бы вскользь, урывками, и в последних главах бессмертной «Истории Государства Российского» могучая личность Палицына как бы задвинута целым сонмом других бесконечно менее важных людей! По-видимому, и у Карамзина не слагался еще в полной желательной ясности облик великого келаря, отправленного в Соловки и спящего там «на своем обещании». Относительно святого Сергия завет его быть похороненным на братском кладбище не исполнен; относительно Авраамия едва ли вероятно, чтобы он сам желал лежать в далекой, обуреваемой ледяными ветрами, лежащей на границе России с бесконечностью обители Соловецкой?

Не исключительно замкнутыми в стены высятся храмы и здания лаврские; многие кресты, часовни, скиты, церкви и монастыри; находящиеся в прямой связи с нею, словно отклики главного аккорда, гудя своими колоколами, виднеются по всем сторонам её вне ограды и уходят в темнеющую даль чисто русского, приветливого пейзажа. Кто же не слыхал и не знает о юнейших по времени Гефсиманском ските и Вифанском монастыре?

В Вифании, в трех верстах от лавры, почивает основатель её, митрополит Платон, умерший в 1812 году, о котором Муравьев говорит, что не имелось у нас после Стефана Яворского такого замечательного лица в иерархии, как он. Шевырев замечает довольно смело, что дом Платона в Вифании напомнил ему Фернейский замок Вольтера: и там, и здесь портреты Екатерины II; в Фернее вышит он шелком и подарен самой государыней; в Вифании подарен Потемкиным и вырезан из бумаги; там, в Фернее, висят картины, относящиеся к жизни Вольтера, здесь — к жизни Платоновой. Верно также и то, что митрополит Платон, как и Вольтер, очень любил природу и сам насадил вифанскую рощу, густо разросшуюся по направлению к пруду. он, по-видимому, думал даже, если можно так выразиться, ввести природу в архитектуру церковную, потому что этим только можно объяснить, хотя отчасти, ту странную, игривую мысль, которая лежит в основании устройства вместо иконостаса каменной покрытой мхом горы Фаворской и постановку гроба самого храмоздателя как бы в пещере. Сюда же перенесен и деревянный гроб св. Сергия, в котором обретены мощи его; собственно говоря, это перенесение тоже прихоть, едва ли имеющая многое в свое оправдание.

Влево от пути в Вифанию идет дорога на Гефсиманию, устроенную митрополитом Филаретом. Шевырев обращает внимание на то, что на постройку этого убежища духовного успокоения и молитвы не употреблено ничего из материалов, добываемых в недрах гор, что одна только растительная природа дала свой материал и что сосновые срубы церкви, перенесенной сюда из села Подсосенья, — церкви, построенной еще при архимандрите Дионисии, несмотря на третье столетие своего существования, невредимы. Филарет почивает, как сказано, не здесь, но в лавре, в церкви Сошествия Св. Духа. Он родился при Екатерине II и скончался в 1867 году, на восемьдесят пятом году от рождения; он удостоен был совершенно особого доверия Александра I, вручившего ему государственную тайну престолонаследия и акт отречения от престола Константина Павловича; он венчал на царство Николая I и Александра II и являет один из редчайших примеров особенно быстрого шествования в смысле служебных отличий; так, архимандритом назначен он 29 лет от роду, на 42 сделан митрополитом, на 51 удостоен Андрея Первозванного. Много есть еще людей, помнящих его невысокий рост, худобу, блестящие, необычайно подвижные глаза; его знаменитые, действительно ораторские проповеди, для которых в последние годы жизни у него не хватало голоса. Больной от природы, Филарет обладал громадной ученостью; один перечень того, что преподавал он разновременно, свидетельствует об этом: красноречие, риторика, философия, догматическое богословие, история и древности церковный. В долгие годы своей деятельности, часто стоял он очень близко к решению не только духовных, но и высших государственных вопросов, так что в некотором смысле справедливо сказано о нем, что он «был не представителем эпохи: он сам и был эта эпоха». Кто из людей внимательных к книжному делу не знает прекрасного труда «Государственное учение Филарета», в котором собраны и систематически изложены взгляды его на строй государства и общества, по разным существенным вопросам; превосходны параллели, им намечаемые между государствами Запада, где «народы объюродели» в многообразных опытах конституций и «договоров со властью», и Россией, покоящейся в самодержавии?.. Филаретово влияние на судьбы унии и раскола сказалось очень сильно; бессчетны издания его «Катехизиса» и «Начатков христианского православного учения»; утверждают, будто его руке принадлежит манифест 19 февраля 1861 года; кто не знает, наконец, — чтобы вспомнить о мелочи, — его стихов Пушкину? В последние годы его жизни не существовало отличий, которые могли бы быть даны ему. 17 сентября 1867 года имел он во сне видение своего отца, сказавшего ему: «береги 19-е число»; о видении этом тогда же сообщил Филарет наместнику Троицкой лавры; 19 сентября и 19 октября, ожидая своей кончины, причащался он; причастился также и 19 ноября, отслужив литургию, и во втором часу дня, действительно, найден бездыханным. Он скончался в Москве. Зазвонили тогда с Ивановской колокольни, и только 28 ноября, перевезенный в Троицкую лавру, по совершенно исключительному, почти царскому церемониалу, гроб его предан земле.

Быстролетный очерк деятельности митрополита Филарета, последнего из крупных деятелей Сергиевой лавры, здесь настолько же уместен, как уместно было очертить деятельность келаря Авраамия Палицына. Забота мысли Сергиевой о пользе государства, а не только церкви, прямое участие его в нуждах народа и жизни людей, не только постом и молитвой, но и непосредственно, практической деятельностью, всегда были, как видно, и будут лозунгом птенцов Сергиевой обители. Вот почему так бесконечно важно исключительное значение основателя её, подписавшего духовное завещание Дмитрия Донского о престолонаследии и не останавливавшегося пред тем, чтобы закрыть служение в церквах нижегородских, если в видах жизненного дела ото представлялось необходимым. Не только церкви, но и государству служил Сергий — и как служил? Его примеру следовали его преемники, и вот почему можно, и должно, говорить о «государственном» значении, как его самого, так и основанной им обители: Палицын, Филарет — только продолжатели мысли Сергиевой, на расстоянии долгих двух веков один от другого. Какая преемственность!

Для дополнения сказанного уместно будет в заключение припомнить вещие слова Сергиевы, сказанные им пять веков назад Дмитрию Донскому, когда тот, по-видимому, сомневался в том: идти ли ему на Мамая, или нет.

«Тебе, господине княже, — говорил Сергий, — следует заботиться и крепко стоят за своих подданных и душу свой за них положить, и кровь свой пролить... но прежде, господине, пойди к ним с правдой и покорностью, как следует по твоему положению поклоняться Ордынскому царю. Ведь и Василий Великий утолил дарами нечестивого царя Юлиана... Если такие враги хотят от нас чести и славы — дадим им; если хотят злата и серебра — дадим и это; но за имя Христово, за веру православную нам подобает душу свой положить и кровь пролить!..»

И на этом основании загорелся Куликовский бой! И прав, бесконечно прав был св. Сергий: в православии, а не в чем ином жизнь России! Если бы допустить даже, что погибло все, все; если бы, после какого-нибудь великого, последнего боя, поникли долу, с поломанными мечами в руках, на дымящихся развалинах наших городов и весей, все князья русские, — но сохранилось в сердцах, оставшихся в живых из народа, православие, — Русская самодержавная земля зародилась бы на том же месте снова. Не быть никому иному на наших пажитях, кроме нас. Яснее и сердечнее, и притом гораздо раньше других, постиг эту правду св. Сергий, и вот объяснение тому исключительному поклонению, каким его у нас чествует народ: «Полюби святого Сергия (и пойми его, необходимо добавить) — он был русский в душе», и если справедливо сказал где-то Филарет, что «когда темнеет на дворе — усиливают свет в доме», то вспоминать о таких деятелях, каким был Сергий, значит усиливать этот внутренний свет.

Примечания

1

В течение десяти лет, истекших со времени этого путешествия, правительством сделано немало на пользу объединения прибалтийского края; в особенности много достигнуто было по народному образованию; но для последовательности, а главное, чтобы не нарушить Нить рассказа, наглядно рисующего историческое прошлое прибалтийского края, все упомянутые нововведения и преобразования будут приведены в конце очерка этого путешествия.

(обратно)

2

Хаапсалу (эст. Haapsalu) старое русское название — Гапсаль, Хапсаль (швед., нем. Hapsal) — город на северо-западе Эстонии, административный центр уезда Ляэнемаа. В переводе с эстонского означает «осиновая роща».

(обратно)

3

Лаппеенранта (фин. Lappeenranta) - город и муниципалитет в Финляндии,  в бывшей губернии Южная Финляндия.

(обратно)

4

Вопрос, как известно, решен в пользу Либавы, которой суждено играть важную роль на Балтийском море: в августе 1893 г. в Бозе почивший Император Александр III лично заложил в Либаве военный порт.

(обратно)

5

Битва при Дурбе, или битва у озера Дурбе, — сражение войск Тевтонского ордена под командованием ливонского магистра Буркхарда фон Хорнхаузена и маршала Пруссии Генриха Ботеля и их союзников — куршей (перешедших в начале битвы на сторону противника), с войском из жемайтов (литвинов) 13 июля 1260 года возле нынешнего городка Дурбе в западной Латвии. Битва закончилась полной победой литвинов и куршей.

(обратно)

6

Видма — казенное имение (в прибалтийских губерниях), находившееся в пользовании служащего взамен жалованья или в дополнение к нему.

(обратно)

7

Ландрат — в Эстляндии и Лифляндии с 1643 до 1920 года — член ландратской коллегии — исполнительный орган местного самоуправления на уровне губерний, избирались ландтагом пожизненно.

(обратно)

8

Оливский мир (швед. Freden i Oliva, нем. Vertrag von Oliva) — мирный договор между Речью Посполитой и Швецией, подписанный 23 апреля (3 мая) 1660 года в Оливе, неподалёку от Данцига в Пруссии. Договор подписали император Священной Римской империи Леопольд I, курфюрст Бранденбурга Фридрих Вильгельм, шведский король Карл XI и польский король Ян II Казимир. В договоре Ян II Казимир отказался от своих претензий на шведский престол, право на который было потеряно его отцом Сигизмундом III в 1599 году. Речь Посполитая также формально уступила Швеции Ливонию и Ригу, которые находились под шведским контролем с 1620-х годов. Договор разрешил конфликты между Речью Посполитой и Швецией, которые оставались после войны против Сигизмунда (1598—1599), польско-шведских войн (1600—1629) и Северных войн (1655—1660).

(обратно)

9

Базилиане — общее название нескольких католических монашеских орденов византийского обряда, следующих общежительному уставу, который приписывается св. Василию Великому.

(обратно)

10

Современный Даугавпилс (прим. ред.).

(обратно)

11

Юрьев — позднее Дерпт (нем. Dorpat, Dörpt), затем Тарту (прим. ред.).

(обратно)

12

Вейсенштейн - Пайде (эст. Paide), город в центральной части Эстонии, административный центр уезда Ярвамаа (прим. ред.).

(обратно)

13

Намерение это уже приведено в исполнение.

(обратно)

14

Везенберг — Раквере (эст. Rakvere) — город в Эстонии, административный центр уезда Ляэне-Вирумаа (прим. ред.).

(обратно)

15

Входное помещение, примыкавшее обычно к западной стороне христианского храма. Нартекс предназначался для лиц, не имевших права входить внутрь главного помещения для молящихся.

(обратно)

16

Икона эта, как известно, в настоящее время уже возвращена Старой Руссе.

(обратно)

17

Туер (от фр. toueur) или цепной пароход — особый вид речного судна, буксир, движущийся вдоль уложенной по дну цепи или троса.

(обратно)

18

Ковно — Каунас (прим. ред.).

(обратно)

19

Пожелание, высказанное автором, в настоящее время, как известно, исполнилось.

(обратно)

20

Сестры Милосердия Ордена Святого Винсента де Поля.

(обратно)

21

Название свое Медовая улица получила от находившихся на ней в XVI веке фабрик пряников — «медовников».

(обратно)

22

Ян Лаский или Ласький (польск. Jan Łaski; 1499, Ласк — 8 января 1560, Пиньчув) — крупнейший деятель Польской Реформации, племянник польского примаса и гнезненского архиепископа Яна Лаского.

(обратно)

23

Лелио (Лелий) Социн (итал. Lelio Sozzini; 1525—1562) — итальянский богослов, родной дядя Фауста Социна — основателя антитринитарного учения (рационалистическое движение в протестантской богословской науке).

(обратно)

24

Здесь особенно следует принять во внимание крайне тенденциозные консервативно-монархические и, даже, великодержавно-шовинистские воззрения автора, которые красной нитью, что очевидно, пронизывают указанное сочинение. Отсюда и явная, почти «черносотенная», нетерпимость в религиозных взглядах и пр. В конце концов, он был только поэт и правительственный чиновник, а отнюдь не историк и философ. (Прим. ред.)

(обратно)

25

Черта оседлости - граница территории, за пределами которой запрещалось постоянное жительство евреям (то есть иудеям), за исключением нескольких категорий, в которые в разное время входили, например, купцы первой гильдии, лица с высшим образованием, отслужившие рекруты,ремесленники, приписанные к ремесленным цехам, караимы, горские и бухарские евреи. Территория черты оседлости была первоначально определена указом Екатерины II 1791 года как территория России, где дозволялось селиться и торговать евреям. Она возникла после Второго раздела Речи Посполитой, когда её восточные территории, вместе с местным еврейским населением, отошли к Российской империи. Черта оседлости охватывала специально оговоренные населённые пункты городского типа — местечки (в сельской местности проживание не дозволялось) значительной части Царства Польского, Литвы, Белоруссии, Бессарабии, Латгалии, которая была частью Витебской губернии, а сейчас — Латвии, а также части территории современной Украины, соответствующей южным губерниям Российской империи. (Прим. ред.)

(обратно)

26

Винцингероде, Фердинанд Фёдорович - русский генерал от кавалерии и генерал-адъютант немецкого происхождения из старинного рода Винцингероде, герой Отечественной войны 1812 года, во время которой командовал «летучими» кавалерийскими отрядами русской армии.

(обратно)

27

Оборонительное сражение 7 (19) августа 1812 года русского арьергарда против французов вблизи деревни Лубино (20 км восточнее Смоленска, на правом берегу Днепра) в ходе Отечественной войны 1812 года.

(обратно)

28

Потерна (фр. poterne) — подземный коридор (галерея) для сообщения между фортификационными сооружениями, фортами крепости или опорными пунктами укреплённых районов.

(обратно)

29

Река в западной части Смоленска.

(обратно)

30

Постановка памятника Беляеву состоялась в 1895 году.

(обратно)

31

Церковнослужитель, наблюдающий за церковным зданием и порядком богослужения

(обратно)

32

Деулинское перемирие — соглашение, заключённое в селе Деулино близ Троице-Сергиевого монастыря 1 (11) декабря 1618 года или 3 января 1619 года между Русским царством и Речью Посполитой на 14,5 лет. Перемирие завершило русско-польскую войну 1609-1618 годов, и, в широком смысле, Смутное время в России.

(обратно)

Оглавление

ПУТЕШЕСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ (1886 г.)

  Очерк путешествия.

  Транзунд. Вильманстранд. Иматра.

  Выборг.

  Ревель.

  Балтийский Порт. Гапсаль.

  Пернов.

  Аренсбург.

  Виндава.

  Либава.

  От Либавы до Митавы. Ринген.

  Митава.

  Рига.

  Устье Западной Двины. Усть-Двинск. Дуббельн.

  Икскюль. Штокмансгоф.

  Якобштадт. Крейцбѵрг.

  Двинск.

  Псков.

  Псковское озеро. Талабские острова.

  Гдов. От Гдова к Юрьеву. Чудское озеро.

  Юрьев.

  Вейсенштейн.

  Везенберг.

  Нарва.

  Усть-Нарова или Гунгербург. Ямбург.

  Прибалтийский край за последнее десятилетие.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПЯТОЕ (1887 г.)

  Очерк путешествия.

  Луга.

  Порхов.

  Опочка.

  Невель.

  Великие Луки.

  Торопец.

  От Торопца на Холм к Старой Руссе.

  Старая Русса.

  Крестцы.

  Путь к Тихвину.

  Тихвин.

  От Тихвина к Новой Ладоге. Столбово. Ладожские каналы.

  Aлександро-Свирский монастырь.

  Олонец.

  Валаам.

  Мариинская система. Валаам и Обонежье за последнее десятилетие.

    I. Мариинская система.

    II. Валаам.

    III. По Обонежью.

ПУТЕШЕСТВИЕ ШЕСТОЕ (1888 г.).

  Очерк пути.

  Ковна.

  Неман от Ковны до Юрбурга.

  Юрбург.

  Гродна. Осовец.

  Варшава.

  Новогеоргиевск.

  Ивангород.

  Брест-Литовск. Полесье.

  Несвиж.

  Минск.

  Смоленск.

  Калуга.

  Тула.

  Троице-Сергиева Лавра.

*** Примечания ***