МРНЫ (почти правдивая история) [Дина Валерьевна Крупская] (fb2) читать онлайн

Дина Крупская МРНЫ (почти правдивая история)

© Крупская Д., текст, 2019

© Вронская А., иллюстрации, 2019

© Издание на русском языке. ООО «Издательский дом «Самокат», 2019

* * *

Ёшка и Мася, как, впрочем, и все нормальные кошки, с удовольствием оставались бы дома в тепле и покое. Но что поделать, если с «твоими» людьми вечно что-то приключается? Вот и приходится то спасать их от грабителей, то нестись на Алтай, то… в Китай! Эта история написана от лица… или от морды? Нет, всё же лица. Или лиц. Короче, история написана котами, поэтому кому-то может показаться странной. Сами понимаете, людей они видят по-своему. Кошки всё же другая раса.

Дина Крупская – поэт, писатель, переводчик, в прошлом бессменный редактор легендарного детского журнала «Кукумбер», фотограф, тренер по цигун, тонкий знаток кошачьей психологии и языка. Её перевод всемирно известного «Дневника кота-убийцы» Энн Файн с английского языка на русский расширил круг любителей и понимателей котов до своего, казалось бы, максимума. Но Дина не остановилась на этом. – Переводя напрямую с кошачьего, она смогла записать удивительную книгу с нетривиальным и незабываемым названием «МРНЫ», в которой самым правдивым образом поведала нам о дружбе, любви, верности и невероятных приключениях котов Маси и Ёшки, владелицей которых ей выпала удача быть. Говорят, кошки привязаны к месту, а не к человеку. И человек для них – всего лишь средство для открывания холодильника. Ещё грелка, спать на нём удобно. И всё же…

Обращение к читателю

Имена и судьбы некоторых героев могут напомнить вам каких-то знакомых.

Однако прошу читателя учитывать, что персонаж, попадая в реальность повествования, моментально «отрывается» от своего прототипа, и автор теряет над ним власть, лишь послушно записывая наблюдаемые события, но не пытаясь управлять характером и поступками героя.

Часть первая Кот сумчатый

Говорят, кошки привязаны к месту, а не к человеку. И человек для них – всего лишь средство для открывания холодильника. Еще грелка, спать на нем удобно. И все же…

Эта история написана от лица (или от морды? Нет, все же лица. Или лиц?)… Короче, история написана котами, поэтому может показаться кому-то странной. Сами понимаете, людей они видят по-своему. Кошки все же другая раса.

Многие и вовсе считают их пришельцами из параллельных миров или с других планет, и эти суждения не беспочвенны…

Глава первая Борода! Да!

– Алло? Приют «Наша Маша».

– Здравствуйте, «Наша Маша». Ха-ха. Славное у вас название.

– Спасибо. Вы по какому поводу?

– Хотел поинтересоваться насчет кошек.

– Сдать?

– Нет, взять.

– Неужто? Как вас зовут?

– Виктор. А вы Наша Маша?

– Да, я та самая Маша. Какую бы вы кошку хотели? Пол? Возраст? Окрас? Характер? Опишите примерно.

– Взрослую кошку. Наручную. В смысле, чтоб на коленях любила сидеть. И чтоб была такая, как бы сказать… смешная. Ну, одним словом, коха.

– Виктор. Вы не поверите. Но сегодня мне как раз звонила старушка, просила забрать кошку, она совсем почти ослепла… Нет, не кошка, старушка, ей тяжело стало за животным ухаживать. Я чувствую, это та кошка, которую вы описывали. Эта кошечка – практически наш постоялец, несколько раз кочевала от одних «ручек» к другим.

– Ручек?

– Да, это мы так между собой называем хозяев, которые соглашаются взять приютское животное «в добрые руки».

– Я теперь тоже «ручки»?

– Если возьмете кошку. Хотите, я вам завтра привезу ее на погляд?

– Несите, Маша. Ха-ха. Здоровско! Буду ждать. Записывайте адрес…

Багира. Бастет. Муфта. (Ничего странного, моей третьей хозяйке не хватало живого тепла, и она грела об меня руки. Потом у нее завелся кавалер и купил ей шубу. А меня вернули – я из ревности начала драть обои.) Дуська… (И не просите комментировать. Старушка была почти слепа, иначе разглядела бы меня получше, прежде чем называть.) Все это мои жизни, которых, если верить писателям и всезнайкам, должно быть девять и ни одной больше. Чушь собачья, некоторые и одной обходятся, если повезет. Мы – нет.

Мы – это те, кто родился в подвале или попал на улицу за дурной нрав или по воле дурных людей, но не сгинул в первые же недели, а попал в приют.

Каждый новый дом – это новые отношения с людьми. Какой стороной ты к ним повернулась, такое получишь имя. У меня много имен, потому что во мне много разных сущностей. То одна, то другая по очереди выходят на поверхность и проявляют себя. В одной семье ты – храбрая и воинственная хранительница очага, в другой – добродушный домовой, в третьей – принцесса-капризуля. Что это, как не новая жизнь?

Почему я об этом думаю? Да потому, что сейчас как раз такой момент, смена хозяев – я это усами чую. К тому же пластмассовая клетка в руке Нашей Маши всегда говорит о грядущих переменах. Качка – как на дереве в бурю. Маша, я тебя умоляю, поаккуратней!

– Ну, Муфточка, потерпи, девочка. Совсем близко. Так, это у нас какой дом? Ага, нужен номер одиннадцать, корпус пять. Господи, все пятиэтажки одинаковые, надо же. Вон он, пятый. Четвертый подъезд, набираем код…

Маша бормотала слова, не доступные моему пониманию: слова-цифры, слова-сухари, слова – дохлые мыши. Я хоть и не всё, но худо-бедно понимаю человечью речь, а они мою – гораздо меньше.

Наша Маша – это мой ангел-хранитель. И не только мой. Она посвятила жизнь спасению таких бедолаг, как я. Есть такая порода людей – немного не от мира сего, душа у них слишком добрая, слишком открытая. Для мира сего требуются как раз другие качества. А эти, почти блаженные, не могут мимо чужой боли пройти – на себя берут. Вот и Наша Маша не смогла спокойно глядеть на брошенок, отказников, больных и калечных четвероногих – и открыла приют для бродячих животных. Иногда удается кого-то пристроить в семьи. Но частенько мы возвращаемся к ней, Нашей Маше. И пошло все по новой: объявления, звонки и, наконец, это – качка в клетке. А дальше – новая жизнь. Не знаю, какая по счету. Не выношу цифр, это вы уже поняли.

– Ага, второй этаж. Притопали, – бормотала Маша.

В замке повернулся ключ.

– А вот и мы! – искусственным милым голосом пропела Наша Маша. И внесла меня в Дом.

Батюшки, ну и страшон. Бородища, волосища. Впрочем, волосища только по бокам головы, а макушка голая, кожистая, как у сфинксов, безволосых кошек. За очками глаз не разглядеть.

– Ой, какая страшненькая «черепашка», – радостно рассмеялся Борода, когда Наша Маша выудила меня из клетки.

Черепаховым называют пестрый окрас – смесь не пойми каких цветов, всех по чуть-чуть, вперемешку, но больше рыжего и черного.

– Хотя глаза-то совсем человечьи, надо же, взгляд живой, – продолжал рассматривать меня бородатый. – И язычок торчит – просто клоунесса, а не коха.

Ага. Значит, ждет, что буду смешить. Учтем.

Борода тянет ко мне здоровенные клешни. Мама дорогая… Хотя нет, зря я, руки оказались теплые и дружеские. Одна из моих сущностей – Бастет, самая древняя богиня-кошка, – подняла голову, заглянула сквозь толстые стекла очков прямо в его душу. Душа тоже была теплая. Даже горячая. И голая, как сфинкс. И смеялась, смеялась, прямо подпрыгивала. Да! Да-да-да! Мой будет! Маша, берем!

Я лизнула его в нос. Смешно лизнула.

Он захохотал:

– Какой язык шершавый! Ничего себе! Да ты прямо тигрица! Лев у нас уже есть. Ну все, теперь мы тут настоящую саванну устроим. Но до саванны – пожалте в ванну, уважаемая.

Что? Я не ослышалась? Лев? Ванна подождет.

Я вежливо вывернулась из крепких рук, спрыгнула на пол и огляделась. К стене прибита когтеточка. Уже хорошо драная! Тут другие коты?!

Глава вторая Рыжая Морда

Заспанная рыжая морда, широкая и для кота странно курносая, с чудовищно длинными усами, с торчащими из ушей кустиками волнистой белой шерсти, неприлично зевала. Поочередно потягивая задние ноги, рыжий вытащился в узкий коридор, где теснились мы втроем. Надо же так заспаться, чтоб ничего не чуять и не соображать…

– А, вот и наш Лев проснулся. – С неоправданной, на мой взгляд, нежностью Борода представил рыжую морду.

Тоже мне Лев. Без нюха и без мозгов.

– Вообще-то Лев он только для гостей, а домашнее имя у него Мася. Потому что по характеру он далеко не хищник.

– Какой невозможный красавчик! – проворковала Наша Маша.

Нет, Маша, только не ты! Надеюсь, ты нарочно льстишь, ради моего будущего стараешься.

А пушистый олух доверчиво выгнул спину, глазками красиво сделал «луп-луп» и стал топтаться на месте, перебирая по полу толстыми лапами и гортанно подмуркивая, как пьяный от любви самец горлицы. При этом он задрал чудовищно лохматый хвост-фонтан – павлин павлином. Сейчас споет. Кто не слышал, как «поют» павлины, тот не много потерял, поверьте мне на слово. Я жила в квартире рядом с зоопарком. Несмотря на звуконепроницаемые стеклопакеты в окнах, весь квартал знал, когда у павлинов брачный сезон.

Вот позор-то. Ну, держитесь, ваше королевское величество. Поневоле дыхание мое участилось. Кто-то зашипел. Кажется, это я!

Кот подпрыгнул на месте. Довольно высоко. Он не ожидал такой подставы – что за ним из-за угла подглядывает сородич. Приземлился он уже другим существом, надо вам сказать. Ничего милого в нем не осталось.

Я вскользь отметила, как Багира – самая дикая из моих сущностей, дикая-предикая – одним броском сокрушила преграды внутри меня, за которыми я ее держу. Это произошло слишком быстро, как взрыв. Произошло помимо моего желания, само по себе. Я все-таки животное, хоть и думающее. Мне положено порой терять контроль и давать волю инстинктам.

Я превратилась в шипящий и воющий комок пружинистых мышц и вздыбленной искрящей шерсти, из которой выскакивают невидимые лезвия когтей и разят все, что подвернулось.

Подворачивалась не только королевская шкура, это было ясно по звуку. Человечью голую кожу когти тоже пару раз задели.

И вдруг дикарку разом втянуло обратно.

Брр. Холодно. С меня текла вода. Смешиваясь с кровью, она собиралась на полу розовой лужицей.

Глава третья Докатились

– Алло. Маша?

– Да, Виктор. Как там звери? Успокоились?

– Рассадил по разным комнатам. Не понимаю, что на моего нашло.

– Ничего страшного. Коты почти всегда встречают новичка в штыки. Надо просто дать им время. Еще нужно гладить их одной и той же рукой по очереди, чтобы запахи перемешались.

– А вы смелая, Маша, так легко драку остановили. Надо же, какое волшебное средство – окатить водой.

– Да, всегда срабатывает. Главное, не растаскивать их вручную. Очень опасно – все шишки на вас посыплются.

– Ха-ха. В данном случае – не шишки, а царапины. Буду ходить с брызгалкой наперевес. И все-таки странно. Мася никогда так жестоко не дрался. Может, из-за запаха…

Да, запах. Некоторые кошки всей кожей выделяют пахучий мускус в стрессовой ситуации. Я как раз из таких особ. А что, по-вашему, ситуация была недостаточно стрессовой? Вас бы так помотали в клетке в переполненной электричке, потом в подземелье метро. А вдобавок такую вот рыжую паву подсунули. Ушки-завитушки… Все равно мужик. Какой-никакой, хоть трижды безопасный, а пол у него мужской.

Надо признать, начала я новую жизнь не слишком удачно.

– Я котов к себе сейчас никаких не подпускаю. У МЕНЯ КОТЯТА В ЖИВОТЕ! – крикнула я в свое оправдание. Крикнула, зная, что никто меня слушать не станет. Люди отказываются нас понимать.

– Что? – вдруг серьезно посмотрел на меня хозяин.

Борода обернул меня полотенцем, чтобы высушить после купания. И заговаривал, баюкал, как маленькую, чтобы посидела спокойно. Но я насилия над личностью не терплю. Я не кукла, чтоб меня пеленали.

– Выпусти! – тихо зарычала я.

– Ух какая, с характером! – восторженно засмеялся мокрый хозяин. – Ну, мерзни.

И ушел переодеться после моих водных процедур. Чтобы Багира уснула, мне надо всю себя спокойно вылизать. Занятие, не способствующее разговорам. Потомушояжыкуштает. Потому что язык, говорю, устает. И потому что в это время тебе открывается Портал – доступ к вселенскому знанию. И ты можешь услышать все, на что настроишься.

Из комнаты слева: Ну-у-у, знаете ли. Мало того, что какую-то кусачую вонючку впустили в мой дом, так еще и водой потом окатили. Докатились. (Недурная игра слов, фр-фр.)

Из комнаты справа: Слушай… Ха, судя по звуку, ты снова подпрыгнул.

Из комнаты слева:?????????

Из комнаты справа: Ага. Кусачая вонючка на линии.

Из комнаты слева: Как ты меня слышишь? А я тебя как?

Из комнаты справа: Я Портал открыла.

Из комнаты слева: ЧТО?????????

Из комнаты справа: Надо, когда вылизываешься, представить, что у тебя вместо головы земной шар с атмосферой и прочим. И ты вмещаешь в себе всё. На что настроишь уши, то и слышишь. Любому живому существу можно в мозги заглянуть. В любой точке планеты. Ну так я вот к чему. Думай тише, ваше королевское величество. От меня даже в собственной голове мысли не скроешь.

Из комнаты слева: Да я тебя на заплатки порву, пусть только дверь откроют! И вообще, это мой дом. Как хочу, так и думаю. Фр-фр!

Из комнаты справа: Был твой, стал мой. Кончилось твое царство. Тебе меня не победить. Мои предки вели войну с крысами и змеями. И с такой плюшевой масей я справлюсь без труда. Кстати, жили они во дворцах фараонов. А у тебя, Король Лев, Хозяин Саванны, королевского разве что усы да хвост-помело.

Из комнаты слева: Мои персидские предки – одна из старейших пород в мире. А вот о породистых египетских мао такой позорной расцветки – будто их грязью окатили из лужи – мир слыхом не слыхивал.

Из комнаты справа: У тебя рожа недостаточно плоская для перса, так что никого ты не обманешь. А твои типа предки – пятая вода на киселе – на улице и дня не проживут. Они полностью зависят от людей. Ути-пути, львенок, мурки-мурмурки! Да ты раб, а не король!

Кажется, мы уже думаем вслух.

– Господа, что за вой? Снова, что ли, охладить вас водичкой? Это вы так решаете, кто круче? Или кто в доме хозяин? Спорим, что я?

Борода постучал двумя мисками и открыл дверь в королевские апартаменты. Он считал, что при виде еды мы – рабы желудка – бросим выяснять отношения и зачавкаем в два рта, совершенно по-братски. И оказался прав!

Глава четвертая С прицепом

– Маша, а как попала к вам эта замечательная кошка, которая нас познакомила?

– Ох, Виктор, ее история печальна, но очень банальна. Одна добрая душа подобрала крошечного котенка у подъезда. А потом эта добрая душа собралась ехать с семьей за границу. Кошку брать их отговорили: мол, они не выносят смены климата, погибают. Да и хлопотно – для провоза животного на самолете нужно получить справку от ветеринара. И хозяйка отдала ее в наш приют. За что ей спасибо – могла бы просто на улице оставить.

Да, это про меня. Помню, как вылезла из подвального окна на улицу искать маму: она очень давно ушла за едой и не вернулась. Так и не знаю о судьбе моей сестры и двух братьев. Стараюсь об этом не думать: остаться ночью в полном крыс подвале без взрослого – почти верная смерть. Но пусть это будет в прошлом. Забыть!

А ничего так жизнь пошла, надо вам доложить. За буйный характер Борода прозвал меня Бабкой Ёшкой. Он сидел за компом и стучал по клавишам, а мы с Масей (да, Лев оказался натуральным Масей) плавали в сновидческих мирах, когда не ели, не ждали еды, не умывались после еды и не пытались выцарапать друг другу глаза. Я большую часть дня работала Муфтой: Борода как раз для этого искал вторую кошку – чтобы мурлыкала на коленях. Ибо Король Мася, эдакая фифа, совершенно не терпит, когда его берут на руки. А я мурлыкала с удовольствием, особенно когда близилось время кормежки. На меня тогда непременно ласкучесть нападает.

Я полнела. Борода считал, что у меня необузданный аппетит. Я и впрямь за еду все время переживала: дадут, не дадут? А когда? А сколько? Привычка вечного странника: ешь не когда проголодался, а когда получилось выцыганить. К тому же за четверых приходилось лопать – за себя и троих детей. Долго никто не понимал. И только когда я стала нервно подыскивать место для родов, они врубились. Борода хохотал так, что чуть бороду не потерял.

– Ой, не могу! Кошку взял! С прицепом!

Он вообще весельчак. Но с двойным дном. Иногда в глаза мне заглядывает – так глубоко, как только Бастет умеет заглядывать в чужие, – и видит меня всю целиком, до дна – и видимую, и невидимую.

Сейчас я Мамаша. Когда на сцене Мамаша, все прочие сидят по своим комнатам-клеткам и не высовываются. Я мамаша-страж, контролирую шкаф, в котором стоит коробка с котятами, комнату, в которой стоит шкаф, и часть коридора в пределах прыжка от двери комнаты. Я мамаша-карательница, гневная и непрощающая, так что Мася даже не пытается подойти к нашей комнате. Мамаша-курица, прячущая детей под крыло при всякой опасности. Еще я звучу – постоянно и разнообразно. Этой роли я отдаюсь вся от ушей до хвоста. И уже не помню себя другую. Все мое тело и ум подчинены материнству. Это психоз материнства. Иначе не скажешь.

– А знаешь ли ты, Ёшка, что за имя я тебе выдал, сам того не ведая? – спросил как-то Борода, подглядывая, как трое слепышей кряхтят и борются за мои соски. – Не только за внешность и характер. Я тут в инете наткнулся на инфу, что Баба Йога – это славянская богиня, покровительница детей-сирот. Она собирала их по городам и весям и доставляла в свой Скит, чтобы спасти от гибели. Получается, что ты пришла с этими детьми ко мне, а? И здесь твой Скит! Ох, неспроста это все, Ёшка, неспроста.

– Алло, Маша?

– Ой, Виктор, здравствуйте, рада слышать. Все нормально с кошкой?

– Да, более чем! Хотите анекдот? Она вчера окотилась у меня в шкафу.

– !!!!

– Вы так испуганно молчите!

– Ох.

– Вот почему она такая злобная была. Беременные кошки котов на дух не выносят, в интернете вычитал.

– Так неловко вышло!

– Ха-ха, не волнуйтесь, это же счастье – присутствовать при великом таинстве рождения.

– А это не от вашего Льва?

– Не-е, по срокам не сходится, это произошло раньше, чем она ко мне попала.

– Виктор, я не знала, что прежняя хозяйка выпускала ее гулять, ей-богу. Иначе проверила бы.

– Маша, да что вы! Интересно же. Потом, я их у метро раздам в два счета. Они такие симпатяги!

– Виктор, знаете, вы удивительный человек.

– Маша, а вам говорили, что вы удивительная девушка?

– Могу я хотя бы помочь с котятами? Это же мой недогляд. Хотите, вместе у метро с ними постоим?

– Буду несказанно рад…

Ну вот, три моих отпрыска подросли, успешно прошли обучение правилам поведения, и Мася был допущен играть с ними, но однажды, в один из последних солнечных дней осени, Борода унес их. Я знала, что так будет. Он смотрел на меня с самого утра виновато и печально. Потом звонил Нашей Маше…

– Всех забрали, – сказал он мне. Они с Машей зашли выпить чаю. – Но не волнуйся, я оставил адрес и телефон, чтобы принесли назад, если что-то пойдет не так.

– Да, – обратилась ко мне и Маша. – Если что, их вернут.

Это они так играли в Кошку, Которая Понимает Речь Людей, на самом деле говорили больше для своего успокоения. Знали бы они, насколько я их понимаю. Не только слова, но и все течения, завихрения энергетического поля вокруг них. Это поле все рассказывает о человеке, но не словами, а искрами, импульсами, токами, разноцветным свечением. Кто, кроме кошек (вернее, некоторых высокоразвитых кошек, проживающих на земле не первое воплощение), может все это расшифровать? А? Кстати, сейчас с их полями происходит что-то волшебное. Они переливаются всеми цветами радуги. Так бывает только у влюбленных.

– Маша, можно я вам на прощание подарю книгу? Это мой последний роман.

– «Купи себе Манхэттен». Потрясающе. Я знакома с настоящим писателем! А про что роман, Виктор?

– Про девяностые годы. Лихое было время.

– Да, бандитское. Нашу семью тоже зацепило, муж тогда был коммерсантом. И я не понаслышке знаю, что такое рэкет, крыша, разборки и прочее.

– Тогда вам будет интересно… Муж, говорите?

– Бывший.

Я тосковала по детям, но понимала, что, если настроюсь, всегда услышу их через Портал. Для этого я подолгу вылизывалась – настраивалась, добивалась внутренней тишины. Сначала хорошо их чувствовала, потом постепенно забыла. Мамаша спряталась внутрь, и я пришла в себя. Снова стала Муфтой для Бороды. И по совместительству – клоунессой Бабкой Ёшкой. Несколько трюков исполняла «по заказу». «Ловля непослушного хвоста», к примеру, и «бег на месте» по скользкому ламинату.

Мася тоже кой-чего умел. Однажды захожу в комнату, а он лежит на ковре, перекрученный, как отжатая простыня: ноги в одну сторону, а передние лапы и голова в другую. Я подхожу в полной уверенности, что он, с его-то ловкостью мешка картошки, откуда-то сверзился и сломал позвоночник. Нормальные живые коты так не перегибаются. Пригляделась – дышит. Дрыхнет, гад, натурально без задних ног.

Умел он лежать на брюхе, растекаясь по полу плоской шерстяной лужей в традиционной для собак позе мировой скорби. Гости приходили в восторг от умиления, хотя никто ему не верил.

Невероятно, но он мог поместиться в корзинку, вдвое меньше него размером! Тело его стекало, как вода, полностью занимая доступное пространство, словно кости теряли твердость. Царственно опираясь локтем о край корзинки, заполненной рыжей шерстью, торчащей из всех щелей, он делал непонимающий вид – мол, что тут такого, чего это все смеются. Надо отдать ему должное: мастер. На самом деле секрет Масиной видимой объемности был прост: длинная шерсть. А намочи его – крыса крысой.

И конечно, его любимый трюк для гостей. Разогнавшись по коридору, в тупике он с жутким грохотом взлетал до потолка по трем когтеточкам, прибитым к углу, а я, еле успев затормозить, беспомощно глазела снизу. Все-таки моя специальность – серьезная охота, а не игры. Тут мне было не угнаться за вечным баловнем, чьи дурачества подпитывались обильными похвалами и неустанной зрительской поддержкой.

Ладно, поймали вы меня. Я завидовала его жизни домашнего любимца – беспечной, сытой жизни, полной обожания и бесконечного любования. Вот за что, по-вашему, ему прощают все грехи? Исключительно за красоту.

Как-то сидим вечером перед телевизором. Я положила лапы на грудь Бороде и смотрела ему в глаза, щурясь от неги. Он гладил меня, а Мася мурлыкал, вываливаясь по-всякому на ковре. Добрый кот, совершенно не ревнивый. Не то что я.

– Видишь, какая отчетливая буква «М» у Маси на лбу? – вдруг обратился ко мне хозяин. – Это потому, что у него мама персидская.

– А папа – рыжий деревенский бугай, – не удержавшись, напомнила я разнежившемуся дуралею. И спрыгнула с хозяйских колен.

Подошла к зеркальной двери шкафа и посмотрела на себя. Грустно. Хотя… Наоборот, смешно. Кому-то красавчиком быть, а кому-то людей смешить.

Вдруг… Постойте, постойте. Что это? Да вот тут, на лбу? Четкая рыжая полоска, согнутая, как коленка кузнечика. Да это же кусок буквы «М»! Я тоже породистая, смотрите!

Я кинулась к Бороде хвастаться, подставила ему лоб. Он поцеловал меня в рыжую загогулину.

– Ёшка, у твоих породистых сородичей-египтянок должно быть целых две буквы «М», одна ножками на бровях стоит, другая над ней вверх тормашками, чтобы получился знак скарабея. – Хозяин определенно понимал кошачий язык тела.

– А у тебя от скарабея осталось только полторы ноги из шести. Фр-фр, – неумолимо добил меня кот цифрами.

Но все же будни у нас протекали мирно, пугалки-догонялки даже не напоминали о нескольких месяцах кровопролитных битв. Нам было хорошо втроем.

Но однажды…

Глава пятая Хватит разговоров!

Шел дождь. Борода вышел в магазин, его зонтик выплыл из-под козырька и завернул за угол. Мася проводил его сонным взглядом и длинно улегся на подоконнике, а я переместилась на любимый хозяйский стул у батареи. Наши намерения, как всегда, совпадали и были предельно ясны – вздремнуть. Но поплавать в сновидческих мирах в тот день нам было не суждено.

У нас в квартире две входные двери, разделенные тамбуром. Вдруг слышу – за первой началась возня. Мы выстроились в коридоре. Быстро хозяин вернулся. Наверное, забыл что-нибудь.

Что-то долго с ключом борется.

Наконец замок первой щелкнул, дверь хлопнула, закрываясь, и возня переместилась ко второй двери.

– Давай, чего копаешься! – недовольно буркнул один голос.

– Замок сложный, против воров, – стал оправдываться второй.

– Ага, – хмыкнул Недовольный. – Когда от воров, его фиг откроешь. Обычный замок.

Чужие голоса!

Мы с котом прыснули в разные стороны. Он забился под кровать в комнате, а я с перепугу сиганула в кухню, на шкаф.

И все же они справились. Потому что, к нашему с Масей ужасу, вскоре в коридоре стояли два молодых парня в одинаковых намокших кожаных куртках. Они были огромные, эти двое. Под потолок.

– Замерз я чё-то, – сказал виноватый голос, принадлежавший тому, кто вскрывал замок. Он хлюпал носом.

Они прошли в большую комнату, не вытирая ног! По сравнению с вторжением без спросу в чужую квартиру грязные ботинки – сущая ерунда, скажете вы. Не согласна.

Они рылись в ящиках, зверски вывалили из шкафа белье, скидывали с полок книги и трясли их за корешки, ожидая, наверное, что между страницами спрятаны купюры. Но в этом доме денег не водилось.

– Ничего. Тьфу, обманул Стриженый. Тоже мне наводка.

– А ты адрес не спутал? Корпус точно четвертый? Эти пятиэтажки все одинаковые.

Потом воры перешли в маленькую комнату. У меня в голове звенела тишина. Ни одной мысли.

– Хоть ноут заберем, и то не зря лезли, – сказал Виноватый.

«В компьютере Витя пишет книги, – услышала я Масю. – Его нельзя забирать».

– Бери, и валим. Точно, не та квартира.

– Погоди. Не обедали же. Пошли пожрем.

– Тебе лишь бы брюхо набить, – сказал Недовольный.

– Хозяин только ушел, быстро не вернется.

Виноватый полез искать еду. Надеюсь, Масе хватит мозгов подавить рефлекс на открываемую дверцу холодильника и не ломануться сюда. Себя я еле успела остановить. Масина морда выглянула из-за угла, но снова спряталась. Его не заметили.

– Тебе бутер делать? – спросил Виноватый, щедро намазывая масло на кривоватый ломоть хлеба. Потом плюхнул сверху кусок вареной колбасы чудовищной толщины.

Моя голова на длинной, дли-и-и-инной шее жадно свесилась со шкафа, а глаза уже ели эту прекрасную, душистую, с бусинками влаги… Так, нет, стоп! Брысь! – скомандовала я внутрь себя. Ибо это явно была Дуська, моя недалекая и жалкая сущность, которая знать ничего не желает, кроме самых простых потребностей.

– Пфф! – Недовольный рыскал по кухонным шкафчикам, гоняя моль. Презрительно скосил глаза на бутербродного монстра… И, не устояв, сдал позиции: – Ладно, давай. – Взгляд его потеплел.

Последовала повторная процедура, и на стол с тяжеленьким стуком лег бутерброд-близнец. О боги.

Они по-хозяйски закусили, аж постанывая от удовольствия. Что меня поразило – Виноватый аккуратно смел со стола крошки в ладонь и бросил их в рот. Какое-то издевательство. Мог бы хоть малость оставить. Это моя работа – остатки со стола прибирать.

Тут в замке зацокал хозяйский ключ, но не смог повернуться. Не знакомые с замком гости заперли дверь так, что снаружи ее не открыть.

Я представила, как Борода стоит и тупо смотрит на дверь. Переваривает информацию. Вот его кожа на лбу чуть подалась вверх, собравшись складками. Брови встали домиком, губы оттопырились в непроизнесенном восклицании. Кажется, у старушки я пересмотрела мультиков. Телевизор у нас не выключался целыми днями.

– Маша? – улыбнулся его голос с лестничной площадки. Картина в моем воображении дополнилась облачком с большим знаком вопроса.

Иногда люди бывают поразительно глухи к голосу разума. Как бы она вошла-то, хозяин?

Воры в кухне замерли. Недобрая тишина наполнялась угрозой.

– Боюсь-боюсь! – жалобно пискнул из комнаты Лев Мася.

– Кто там? – Борода приник к двери. – И как вы вошли?

– Ему что, интервью дать? – шепнул Недовольный. – И чего он не входит?

– Я ж говорил: хитрый замок, от воров. – Виноватый подкрался к двери и смотрел в глазок. – На полтора оборота изнутри запрешься – в квартиру не войдут. А если снаружи на два оборота дверь закрыть – из квартиры никто не выйдет. Теперь он не войдет.

– Тогда валим отсюда, – сказал Недовольный, но остался в кухне. – Нет, стой. Он же у двери стоит? Увидит нас, потом опознает.

– Ментов сейчас вызовет, небось. Или соседей позовет. Пока что-то не спешит, – ухмыльнулся Виноватый. – Стоит, тупит, по карманам рыщет. Телефон, что ли, дома забыл.

Недовольный в это время тоже задумался. Он смотрел на открытый ящик с поварешками, лопатками – и ножами. Я почувствовала, какие образы вертятся у него в уме, и от ужаса у меня онемели ноги. Все четыре.

Их было двое, крупных, мускулистых, как боксеры на ринге, в крошечной кухне они заняли все пространство между окном и стиральной машиной. Борода, и без того не великан, рядом с ними показался бы тщедушным пятиклашкой-очкариком.

– Эй, – громко сказал собственной двери наш глупый хозяин, – я милицию зову.

– Хватит разговоров! – шепотом рявкнул Недовольный напарнику. – Выходим! – и потянулся к ножу.

Я оказалась в очень выгодной позиции – сверху. Зашипела, ощерилась и прыгнула ему на голову. Недовольный, круша стол и стулья, слепо метался по кухоньке, пытаясь меня отодрать, но я только глубже загоняла когти в кожу.

– А-а-а-а! – выл он.

Виноватый стоял болван болваном. Мало найдется смельчаков, чтобы подойти к шипящей петарде. Заслышав звуки борьбы, хозяин наконец бросился звонить в двери соседям. Недовольный долбанул меня о холодильник, с него посыпались магниты. Удар на миг оглушил, я не удержалась, свалилась и снова заскочила на шкаф.

Поглядим на результат.

Недовольный смотрелся плоховато. По шее и прижатым к лицу рукам стекали струйки крови.

Глава шестая Ну ты попал

– Мася, – позвала я через Портал, вылизывая бок.

– Ёшка, ты меня слышишь? И я тебя.

Он мгновенно подключился к моей волне. Молодец. Талант. Но все же не мог не озвучивать речь. Из-под кровати в спальне доносились его истеричные помрякивания. Кошки не умеют говорить шепотом. Но в них регулируются громкость и частота.

– Ужыс. Я подглядывал. Как ты его, а! Я бы не смог, это же всё-таки люди.

– Я видела, как они едят. Не очень-то они люди.

По тому, как человек ест, можно о нем многое сказать. Борода, к примеру, залезает на табуретку, поджав под себя ноги, и держит ложку в кулаке. А когда отправляет ее в рот, каждый раз поднимает брови. Так, наверное, едят гномы и домовые. У нашего хозяина очень детская душа.

Виноватый сказал виновато:

– Нам крышка. Там уже полна лестница соседей.

– Будь что будет. Но сперва я оторву башку этому котяре, – сказал голос Недовольного.

– Боюсь-боюсь! – услышала я мрявк рыжего.

– Сиди где сидишь, – крикнула я мысленно. – Он не тебя имеет в виду!

Но Мася в панике не услышал и метнулся в коридор, к незастегнутой Витиной черной сумке, куда воры сунули ноутбук. Это было Масино любимое развлечение – прятаться в эту сумку. Миг – и отработанным движением красавчик втек внутрь. Последним отчаянным рывком втянулся лоскут хвоста. Кот сложился, сдулся и затих.

Недовольный взял швабру, подвинул к шкафу табурет и полез на него. Что же делать? Я поначалу заметалась, но моментально успокоила ум, сосредоточилась. Ха! Проще отварного минтая. Форточка!

Со шкафа на холодильник, с холодильника на форточку, удар лапой – и сетка повисла дохлой крысой на одной кнопке.

Из окна второго этажа через козырек подъезда я молнией ударила в землю и юркнула под белую машину, припаркованную рядом с крыльцом. Сверху, с днища машины, на меня капала черная жижа. И все же я ликовала! Если тебя загнали в тупик, доверься Великому потоку событий и жди: решение придет само.

Из окна ошалело смотрели две рожи, одна располосованная, другая просто противная. Вдруг створки распахнулись. Что они делают? Решили гнаться за мной? Или я подсказала им выход?

– Сумку прихвати. Хоть шерсти клок с этого козла.

Пострадавший первым тяжело приземлился на козырек. Виноватый на швабре протянул сумку Недовольному, потом спрыгнул сам. Знали бы они, сколько там шерсти. Не клок, а целый стог.

– Мася! Выпрыгивай!

Он меня не слышал, оглох от страха.

Бандиты тем временем кое-как переправились на твердую землю. На их счастье, темнело в середине дня, в квартирах горел свет, и что делается на улице, жильцам было не видно. Они торопливо подошли к машине, под которой я тряслась от холода, сырости и возбуждения. Неужели Недовольный будет продолжать преследование? Какая глупость. На открытой местности он меня ни в жизнь не догонит.

Но нет. Я ошиблась, они не за мной шли. Виноватый, держась за расцарапанную рожу, сел на заднее сиденье белой машины. Недовольный кинул следом сумку и, примяв ее, плюхнулся рядом.

– Чухлинка, – услышала я. Видно, так звали водителя. Странное имя, если спросите мое мнение. – Гони!

«Гнать» пока не получалось. Дело в том, что узкая дорожка вдоль дома кончалась тупиком и стоянкой. Развернуться на том пятачке было невозможно, и если машины подъезжали передом, то выезжать на широкую дорогу приходилось задом.

Машина пятилась, увозя моего дружбана, всеобщего любимца, шутника и красавца Льва Масю, а я осталась на мокром асфальте.

В темноте.

Под дождем.

Как же так?!

Я чувствовала себя препогано. Не победительницей, не хитроумной и коварной воительницей, нет. Маленькой мокрой кошкой – вот кем я себя чувствовала.

И вдруг обстоятельства изменились. Медленно, очень медленно к дому поворачивала полицейская машина, лениво вращая синей мигалкой. Медленно, очень медленно навстречу ей ехала задом белая машина похитителей. Полицейская остановилась. Водитель размышлял, не уронит ли он свое полицейское достоинство, пойдя на попятный, но, видимо, мысль о целесообразности все же пересилила, и он нехотя дал задний ход, пропуская белую на поворот.

Я вдруг вышла из ступора, сорвалась с места и помчалась им наперерез через двор. Я бы их остановила – столько было во мне отваги и ярости!.. Если бы успела секундой раньше.

Но я не успела и, выскочив на шоссе, орала что было сил вслед красным задним огням:

– Мася!!! Уходи оттуда!!! Прыгай в окно!!!

Поздно. Они свернули на шоссе – и погнали.

Глава седьмая Элитное жулье

– Элитное жулье, – хмыкнул под нос водитель такси.

– Чего? – грозно спросил Недовольный.

Недовольный и Виноватый – так называла бандитов Ёшка. Я-то их не разглядел.

– Жилье, говорю, элитное у вас, – громко повторил тот. – А вот с дорогой перемудрили.

Машина остановилась, наверное, посреди перепаханного поля, потому что последние метры нас болтало, как в стиральной машине.

– «Мощенная камнем подъездная аллея передает настроение средневекового замка». – Виноватый как будто процитировал фразу из рекламного буклета.

– Хм. Ездили бы верхом, как в Средние века, еще круче передавало бы.

– Не надо глумиться, а то ща в зуб, – спокойно сказал таксисту Недовольный.

– Машин вам не жалко, – буркнул водитель.

«Им котов не жалко, не то что машин», – подумал я.

– Батя наш строил, – объяснил Виноватый. – Видный был авторитет в девяностых.

– Рот закрой, да? – рявкнул его брат.

Два бугая, как двое из ларца в мультике, одновременно открыли дверцы. Недовольный протянул клешню и выдернул сумку из машины. Я сдавленно мрякнул – рывок застал меня врасплох. Но ничего, меня не услышали.

Впереди мрачной громадой возвышался дом из фильма про Дракулу. Шпили башен протыкали низкие облака, и слезы дождя стекали по темным каменным стенам. Цепляясь за шершавые камни стен, вверх карабкались сухие плети красивого когда-то вьющегося растения, давно погибшего без полива и ухаживания. Окна замка почти все были темные.

Вы пробовали посидеть несколько часов скомканным в сумке? Было тоскливо и страшно. Вылезти нельзя, обед не еден, ужин не светит. За жизнью снаружи можно только подглядывать в щелку сломанной молнии.

Бандиты ввалились в круглую комнату с тремя окнами. В центре стоял круглый стол, вокруг него – стулья с гнутыми ножками.

– Люба, сделай чаю, раз ты здесь! – крикнул Недовольный в коридор.

Виноватый прежде всего принес перекись, обработал брату царапины и заклеил пластырем. Нельзя сказать, что тот стал выглядеть лучше.

– Ну и что мы добыли? – спросил Недовольный, с отвращением разглядывая себя в зеркало.

Виноватый поставил сумку на стол. Дернул молнию. Аккуратней, хвост! Дядька затряс поцарапанной клешней. Я опасливо высунул голову.

– Мрны!

– Еще один! – охнул Виноватый. – Офигеть! Сколько ж там котов?

– Зачем ты его притащил? – со сдержанной злостью спросил Недовольный.

– Я не тащил. Он сам. Правда, кот?

– Мрны.

– Вылезай давай, комик, – сказал Виноватый.

Я медленно выбрался из сумки. Потряс головой, расправляя завитки в ушах и щеки. Рыже-белый хвост взлетел вверх праздничным фейерверком. На меня смотрели три пары глаз. Квадратная женщина в фартуке, в мужской рубахе с закатанными рукавами замерла в дверях с подносом в руках. В такие моменты во мне просыпается великий актер. Мурча и закатывая глаза, я плавно двинулся боком, поочередно поджимая передние лапки: правая, левая, правая, левая.

Обычно это вызывает бурю восторгов и аплодисменты, но не на этот раз. Улыбнулась одна Люба. Виноватый хмыкнул, не удержался, но, глянув на второго, быстро вобрал ухмылку, спрятал внутри.

– Тебе это не поможет, – сказал мне Недовольный. – Вышвырни его, – это брату.

– Мм, эдакой красавчик. И танцует! – вступилась за меня сердобольная Люба. – Рыжие коты – к деньгам. Оставьте его.

Ничего я не танцевал. Просто я такой красивый, что каждое мое движение само по себе уже танец. Да и на ощупь я дико приятен…

– Что, других дел нет? Нечего тут бабство разводить, – скривился Недовольный.

Но женщина будто не слышала ни хамства, ни отказа, продолжала с покорной улыбкой:

– Я его себе заберу. Потом, как управлюсь тут. Только подкормите маленько. Это ж он есть просит.

Недовольный отвернулся со злостью и стал тыкать кнопки Витиного сотового телефона, который наш хозяин, как водится, забыл на столе. Нашел «Последние вызовы».

– Восемь звонков за день какой-то Маше. Хм. Похоже на чуйства. Грех не воспользоваться. Может, похитить ее и сделать бо-бо? Пригрозить, что, если бородатый заяву в милицию подаст, – пришьем ее? Это его убедит.

– Не, опасно. Похищение человека на большой срок тянет, – нахмурился Виноватый.

– Чё «не», чё «не»? Он явно лох. Купится на любую муру.

– Я не стану похищать человека. Без меня, – твердо сказал Виноватый.

– Ладно, согласен. Человека – нет. А если за кота потребовать выкуп?

– Много ли за кота дадут? Только риск лишний. Тоже мне, ценность блохастая. Да и нет у него ни черта, у этого мужика. Во всей квартире приличного – один замок. Я еще подумал: раз замок крутой, так и брать есть чего. А у него комп уже лет двадцать пашет, он только с виду комп, а на деле – печатная машинка. Грузится уже пять минут, все никак.

Виноватый яростно давил на клавиши. Таких вот нетерпеливых Витин старенький компьютер наказывал полным зависанием.

– Эту рухлядь только на выброс.

– Я заберу, можно, раз все равно выкидываете? – спросила Люба, нежно закрывая крышку компьютера. – Мне только скайпа нужна, своим звонить, шоб без денег. Сойдет и такой.

— Нет, ты глянь на эту мобилу, — ворчал Виноватый, переключаясь на Витин телефон. — Я таких с детства не видал. Тяжеленная, здоровенная, буквы постиралися. А это чего за штырь? Антенна? Не может быть. Даже на запчасти не сдашь. — Виноватый в сердцах кинул аппарат в мусорную корзину под столом. — Полный облом.

Я не понял половины слов и закурлыкал с томным подстаныванием, напоминая, что жду кормежки.

— Унеси, чтоб я его не видел! — бросил Недовольный брату.

Тот неуклюже ухватил меня поперек брюха и поволок в кухню.

— Кошек еще корми. Нашли мать Терезу, — бурчал он себе под нос.

Налил молока. Вот спасибки. А колбаски? А еще? Мое тело безвольно выгибало спину и вилось у ног человека, который грабил моего хозяина. Проклятые инстинкты.

Глава восьмая Человек человеку кот

Я сидел посреди кухни, причем кухни фантастически благо­устроенной, где на полу никаких кошачьих мисок сроду не стояло и под стол никто не загонял мышек, очень похожих на крышечки от сока и губки для мытья посуды.

Сидел и приводил себя в соответствие. Я же целую вечность не мылся и чувствовал себя смятой, грязной тряпкой после нескольких часов в сумке. Я вылизал примерно две трети намеченного и вдруг вспомнил, что недурно было бы наладить связь с Ёшкой. Но тут как раз в кухню вошла пухлая Люба с ведром и шваброй.

— А-а, привет, пушистик. Ну ты выдал номер. Шо ж ты в сумку-то полез не вовремя, бедолага? Напужался, чи шо?

Она погладила меня. Вот чего мне, оказывается, не хватало. Целый день меня не гладили. При том что столько нервотрепки. Спасибо доброй тетеньке, избавила от стресса в одно, так сказать, касание.

Вдруг не зрением, а чем-то другим я почувствовал неуловимое изменение в пространстве. Оглянулся. Ничего вроде. Нет, что-то есть, но что? И тут взгляд мой упал на окно… В окне маячила Ёшка! Морда не пойми какого цвета с круглыми зелеными кричащими глазами, которую в привычной-то обстановке увидишь — испугаешься, а вот так — неожиданно, за темным стек­лом со стороны улицы — вообще можно концы отдать. Хвост, напоминающий ворсистую веревку, мотался туда-сюда, нервноподрагивая кончиком. Точно, она!

— Ты чего напугался-то, котик?

Люба обернулась к окну. Она смотрела на Ёшку в упор. Смотрела — и не видела! Может, у нее со зрением нелады.

Я вспрыгнул на подоконник… Никакой Ёшки. Почудилось? Этот хвост я бы ни с чем не спутал.

— А ты и впрямь комик, — уважительно похвалила меня тетенька. Ясное дело, влюбилась в меня. Ее можно понять. Есть грех: красив.

— Мрны, — легко согласился я. Комик, мол.

— Небось, домой хочешь?

— Мрны, — подтвердил я.

— Глянь, чего наши-то антихристы в мусор выкинули. Узнаёшь?

Я понюхал протянутый мобильник и принялся тереться об него шеей, ушами и боком. Но не потому, что он пах Витей, а потому, что я отчаянно любил обо что-нибудь тереться!

— Ишь, узнал. Ко мне поедешь?

— Мрны, — обрадовался я.

— Ты прям говорящий. Будто понимаешь.

Я оставил эту реплику без комментариев. Что значит «будто»!

— Я, кажись, тут закончила. Полы намыла, еды на неделю наготовила. Ну, пошли собираться. — И на случай, если я ее все-таки не понял, добавила: — Кис-кис.

Хвост мой обиженно дернулся. Давно мне никто не кискис­кал, фр-фр.

Но тут она сказала фразу, за которую я простил ей глупое неверие в мои умственные способности:

— Хорошо тебе, так мало для счастья надо. Подкормили, приласкали — и доволен. Вот бы и мы, люди, так жили — чтоб человек человеку кот, а не волк.

Глава девятая МАУУУУУУУУУУУ!!!

Домой я вернулась вместе с полицейскими. Орала, ругалась, заглядывала в глаза, но на меня не обращали внимания. ­Борода слегка удивился, что я появилась с улицы, но тут же забыл. Он подписывал какие-то бумаги, потом вместе с участковым ходил по квартирам — опрашивал свидетелей, потом наводил какой-никакой порядок после разгрома. И только к ночи, когда наконец вспомнил, что недурно было бы покормить котиков, обнаружил, что Маси нет. Час он рыскал по всем любимым нашим местечкам для пряток, перекопал все шкафы и полки, отодвигал мебель и нашел много чего пропавшего и нужного, но ничего рыжего и лохматого. И кискал, и маськал, и мисками стучал. Потом пошел по второму кругу обходить соседей. Бродил полночи по улице, звал. Нигде не было его любимого кота. Тогда он сел на диван, свесил руки, нос, бороду, волосы — и так сидел, будто собственный портрет, потекший на дожде.

— Ты даже не поела, девочка? — Наконец он меня заметил. — Что же случилось?

Я ему долго рассказывала, в подробностях. Он слушал внимательно, слушал… Вроде все понял. И вдруг снова спрашивает:

— Ну что же с Масей случилось?

О боги. Как же ему объяснить?

Думай, коха, думай!

Наоборот, не думать — тогда решение появится. Вылизывать­ся — как раз чтобы отключить мысли и включить другое знание! А такой грязной, как сегодня, я, кажется, с подвальных младенческих времен не бывала.

Я взялась за работу и вскоре перестала лихорадочно перескакивать с одной мысли на другую и пришла в тихое состояние, когда ум замолчал и ты просто дрейфуешь в беспредельном пространстве.

Дрейфуешь, дрейфуешь и вдруг видишь хозяина…

Вернее, я только догадывалась, что это Борода, потому что видела не человека, а облако, клубящееся, темное, грозовое облако электрических сигналов-мыслей. И чтобы проникнуть в эти мысли, нужно было просто вплыть в облако. И я вплыла.

Ощущение полной безнадеги овладело мною от кончика хвоста до кончиков усов. Хотелось завыть, вот так: «МАУУУУУУУУУУУ!!!»

Но нет, нельзя поддаваться тоске. Я должна ему сообщить, что случилось, — остановить хаотичное метание его мыслей, заменить другими образами…

Я представила в подробностях, как Мася влезает в хозяйскую сумку. Как бандиты передают ее на швабре в окно.

Облако чужих мыслей замерцало, затрепетало — и взорвалось.

Я потеряла внутреннюю тишину и посмотрела на хозяина.

Борода сидел с вытаращенными глазами. Его только что прон­зила догадка. Он вскочил, бросился искать свою сумку. В коридоре — нет, заметался по комнатам — нет нигде!

— Не может быть! — простонал он, схватившись за бородатые щеки. — Так не бывает!

Тогда я связалась с котом. И увидела его чуть размыто, словно через стекло: он сидел посреди большой кухни, сытый и спокойный, ни о чем дурном не думал и ничего не боялся. Крепкие нервы. Или полный кретин. Заметил меня — подскочил, как водится. Потом прямо на меня пошла крупная, пышущая силой тетка в фартуке, я забеспокоилась, и связь пропала.

Ну все. Я что могла на сегодня сделала, а завтра день подскажет, как говорила моя последняя хозяйка. И тут накатила такая усталость, что я заснула где сидела, прямо на полу.

Позже Борода перенес меня на кровать и лег рядом, я при­уютилась у него под коленкой, замурлыкала, не открывая глаз.

Глава десятая Гений доброты

Уборщица у бандитов оказалась очень доброй, прямо гений доб­роты. Хвалила меня и разговаривала специальным успокоительным голосом.

— Так-так, пушистик, давай, полезай обратно в сумку. Ну-ка! Ай молодец какой, ай умничка.

Она жила в соседней деревне, пешком через лес 20 минут. Пока шли, Люба непрерывно бормотала:

— Надо же ж, выкинем, говорят, и кота, и мобильник. И компутер. Раскидались. Цены вешчам не знают. Нет, я не сужу, зачем. Главное, платют мне хорошо, так никому из деревенских не платют. А откудова у них деньги — не моя забота. Но зачем же выкидывать хорошую вешчь, мы ее в дело применим, нам всё не лишне. Мы люди не гордые, шо уж там.

Я не слушал, мотался на локте в сумке, как пучок морковки с рынка, и укачало меня здорово. Тетка шла ходко, крепкие ноги бодро отталкивали землю и наконец принесли нас к небольшому частному дому. Внутри пахло дымом, живым, не сигаретным, на окнах висел белый тюль, на столике у дивана и на телевизоре красовались кружевные салфетки.

— Располагайся, пушистик. Щас позвоним твоим, поговорим за тебя.

Тут я включился. О чем это она?

Люба села на диван. Из кармана достала сотовый… Погодите-ка… Это же Витин сотовый!

Я вскочил к ней на колени, стал звать хозяина. Тетка отодвинула меня не слишком вежливо:

— Погодь, погодь, знаю, что соскучился. Щас.

Она потыкала кнопки и приложила телефон к уху.

— Витя? — раздался в трубке встревоженный голос Маши. Нашей Маши! — Я звоню, звоню, а ты не отвечаешь, я уже волноваться начала, у тебя что…

— Не тараторь, девочка, — остановила ее Люба.

— Ой, кто это? Я думала…

— Не думай, слушай меня. Я тут работаю у одних этой… горнишной. Ну, не важно. Чем они занимаются, мне неведомо, но нынче приволокли кота в сумке, открыли и удивились, типа, не поняли, откудова он взялся. Хотели на улицу выгнать. А я прибрала себе. Думаю — отдам. Жалко животину.

— Что? Вы хотите в приют его отдать? Я что-то не совсем понима…

— Та ни, в какой приют. Я хочу вернуть его. Вот ты думала, кто тебе звонит? Ты сказала — Виктор? Так вот же ж. Это ж его небось кот. Они и телефон его взяли, и компутер, я не стала выкидывать, из мусора вынула.

— Господи, ничего не понимаю. У вас его Лев?

— Та ни, какой лев, ерунду говоришь. Кот, говорю же, к-о-т. Рыжий, ну! Пушистик такой, и пляшет.

— Ну да, Лев. Его еще Масей зовут. Мася! — сказала она погромче, будто Люба глухая.

— Мрны! — отозвался я. И сразу стал рассказывать все телефону: — Мек-мек-мек…

Но Люба грубо отодвинула меня. Я был весь на нервах — они обо мне говорили. Так разволновался, что стал носиться по комнате — по полу и выше: стол, подоконник, диван, — и потом еще выше: шкаф, полка, телевизор… Я всегда так делаю, чтобы выбросить лишнюю энергию, чтобы меня не разорвало на куски. Я набирал скорость и высоту по спирали. Меня сопровождал целый фейерверк красивых звуков: «Бряк!», «Тыц!», «Бреньк!», «Звяк!»… И наконец большой «Грдычччь!».

Это с телевизора свалились тяжелые часы.

Время остановилось.

Я остановился.

И понял, что упустил нить разговора. Потому что дальше шло непонятное. Люба говорила уже на повышенных тонах:

— А пятьдесят сможешь? Брысь! — Это мне. — А? Сколько? Ни, мало. Пять тысяч за такого красивого котика? Да плюс компутер и мобильный. Несерьезно. Кыш, кому говорю? — Это опять мне. — Как это ни один не стоит! А этот стоит. Одни усищи вон длиной с ладонь. А хвост! И уши, особенно уши… А ну прекрати! — Это мне, как вы уже поняли. — Никакой не шантаж. Возрагнаждение, ясно? Тьфу. Воз-на-граж-дение!

Ответы Маши звучали все тише, как будто она теряла силы, и вскоре я перестал разбирать, что она говорит.

— Ладно, перезвони через час, жду. Не позвонишь — вышвырну вашего придурочного кота, он мне уже весь дом разнес.

Ой, нет, не надо, я сейчас быстро усмирю эмоции. Пардон, Люба.

Мы сидели рядом на диване и смотрели на Витин телефон. Он не звонил. Люба бурчала разное. Я, наоборот, мурлыкал. Потом вдруг вспомнил, что два дня ничего не делал. А лотка у нее нет.

— Гулять.

— Бур-бур-бур.

— Выпусти меня. — Я поскреб обивку входной двери, чтобы ей стало понятней. — Люба, открой, я гулять пойду.

— Тихо, не ори.

— Гулять, да? Быстрей!

— А ну не дери! Ты глянь, уже порвал! От же ж наказание!

— Гулять?

— Ага, щас, я тебя выпущу, и ты сделаешь ноги, вместе с моими денюжками. Сиди спокойно, кому говорю!

Ну, смотри, Люба, я предупреждал. Вода дырочку найдет, как говорит Ёшка.

И я пошел осматривать углы. Нашел один привлекательный за печкой. Хорошо, тепленько. Ох, какое облегчение.

— Ты чё тут шкрябаешь-то? Ах ты… Гад эдакой! Вот я тебя!

Нет, ну интересно. Я же предупреждал. Зачем ты схватила веник? А, понял. И я снова побежал по спирали, набирая высоту.

Когда мы оба выдохлись, Люба рухнула на диван и дрожащими руками взяла телефон. Я отдыхал на полке, в задумчивости трогая лапкой красивую музыкальную шкатулку. Она понемногу съезжала к краю.

— Але, Маша? Ладно, за двадцать забирай. А сколько есть? Ладно, пять так пять. Только быстро. Сегодня же. Сразу. Чухлинка. Ни, не «чудненько». Станция такая — Чухлинка. Дом двенадцать по Чекалинской улице. Сама найдешь, я не смогу его в сумку засу­нуть, он бешеный. Совсем с катушек слетел.

«Бзя!» — сказала, разлетаясь по полу, шкатулка. Ничего музыкального, правда, Люба?

Глава одиннадцатая А наутро выпал снег

Я проснулся под утро и больше не смог уснуть, стоял и в отупении смотрел в окно. Всю ночь падал снег, жадно покрывая белым осеннюю грязь, и скоро ничего темного в мире не осталось. Где-то там, за белыми дорогами и деревьями, возможно, еще жив мой кот с огромными янтарными глазами, нежнейший из львов. Но больше я его не увижу, не поглажу, не прижму к себе, не зароюсь в теплый водопад рыжей шерсти. Никогда! Бандиты не возвращаются на место преступления, чтобы отдать кота. Глупо надеяться на такой исход, даже думать о том, что это глупо, — тоже глупо. Ничего, ничего не сделаешь в этой ситуации!

И последний роман, почти дописанный, и все задумки, черновики, неопубликованные пьесы, рассказы, стихи — вся моя литературная жизнь была в стареньком тормозном ноутбуке с полустертыми буквами. Этого не восстановишь, никак. Это конец. Ох, дурак эдакий, не копировал ничего. Давно собирался, да руки не доходили.

Разом потерять все! Что за день такой, за что меня так наказывают, в чем я провинился перед Вселенной? И как люди переживают такие удары? Неужели можно начать писать роман с самого начала?..

Под утро, в такую рань, которую и утром-то сложно назвать, когда в животе города по кишкам-тоннелям только-только начали ходить поезда метро, в дверь позвонили. На пороге стояла Маша. Со знакомой черной сумкой, которая нетерпеливо дергалась и мяукала.

От нахлынувших эмоций я не мог сказать ни слова. Втянул ее в квартиру, вытряхнул из сумки кота и компьютер.

— Что тут случилось? Ничего не понимаю, — сказала Наша Маша, оглядывая недоубранный разгром.

Тогда я просто поцеловал ее. И все стало понятно.

Часть вторая По долинам и по взгорьям

Поверить в эту странную историю трудно, но открою вам великую тайну: все описанные события происходили на самом деле. И мы расскажем о них так, как помним. Мы — это я, кошка Ёшка, и мой рыжий собрат, почти персидский Лев, для своих Мася. Наш хозяин (люди всерьез считают себя нашими хозяевами, представляете?) — Борода, — возможно, тоже захочет добавить свое слово. Если, конечно, мы его спасем.

Глава первая Едем, Маша!

Ёшка

И снова мой рассказ начинается с переезда. Но это понятно: с новым местом всегда связана новая жизнь, не похожая на прежнюю. Тем более если вместо привычного для городской кошки вида на соседний дом и помойку теперь вас окружают луга, холмы и леса. Полные существ!

Впрочем, начать рассказ надо немного раньше.

— Маша, — позвал Борода, заманчиво шурша газетой. — Смотри, какое объявление: «Заготовительной конторе в деревне Назимово Великолукского района Псковской области требуются заготовители дикорастущих плодов и ягод». Интересно, а ягоды не плоды?

Нет, еще раньше.

Когда Борода и Наша Маша поженились…

А произошло это довольно скоро после похищения Маси бандитами. Потому что Маша боялась оставлять Витю одного. Меня она за человека не считала.

Так вот, когда они поженились, Маша переехала к нам. И стали мы жить-поживать и добра… Хотя нет, никакого добра мы не наживали. Потому-то Борода и полез в ту треклятую газетенку с объявлениями о вакансиях.

Мася

Газета вообще-то вещь полезная. На нее можно громко напрыгивать.

Ёшка

— Витюша, — отозвалась Маша, — но ты же писатель. Твое призвание — писать. Какие заготовители?

— Прогулки за ягодами в нашем деле не помеха, — отмахнулся Борода. — А вот пустой холодильник — действительно проблема. Я теперь семейный мужчина и должен зарабатывать на хлеб насущный.

— Чего-чего, а хлеба у нас полно, — напомнила Маша.

Мася

Здесь я позволю себе пренебрежительно дернуть хвостом. Хлеб — продукт далеко не первой необходимости. В отличие от продукта, который начинается на «кол», а кончается на «баска».

Ёшка

— Э-э-э… — немногословно согласился с Масей хозяин.

— Не представляю себя в деревне, — сморщилась Маша. — Ни ванны, ни асфальта на дорогах, все в резиновых сапогах грязь месят. Скукота. Да и сколько заработаешь на плодах. Ты много съедобного в лесу встречал?

— А как же, ягод полно все лето. Сначала земляника, потом черника, малина. И наконец клюква, — мечтательно перечислял Борода.

— Клюква — на болотах.

— А болота — в лесах. — Наш хозяин обычно оставляет последнее слово за собой. — Едем, Маша! Знаешь, какие болота в Псковской области? Я по лесу не могу как скучаю. Пошабашим на природе, деньжат подзаработаем.

Все это время я дремала на спинке кресла у батареи и следила за разговором ушами. Но тут открыла глаза. Я почувствовала, что паровозик Машиной жизни, бодро бегущий по накатанным рельсам, оказался под угрозой. Над ним нависла громада Витиных бесстрашных идей.

Объявление не утонуло незамеченным в бескрайних просторах фантазий Бороды, а наоборот подняло волну. Так из маленькой, неприметной ряби на воде внезапно вырастает цунами.

— Но я же, кроме всего прочего, работаю! У меня приют, помнишь? Для бездомных животных, — почти возмутилась Маша.

— Да эти ваши беспризорники живут по-королевски. Вас там четыре человека на пяток бродячих собак.

— Еще кролик и две черепахи. И попугай, — обиделась за масштабы своей деятельности Наша Маша. — Мне телефон нужен, я же занимаюсь их судьбой, да еще котят и щенков пристраиваю по интернету. А компьютером из всей нашей команды только я одна владею.

— Интернет и в деревне не проблема, можешь заниматься этим на расстоянии. И вообще это не работа. За работу деньги получают. А у тебя хобби.

— Деньги я зарабатываю литературными переводами, могу себе и хобби позволить.

— Переводи себе в деревне. Красота. Работаешь, а вокруг птички поют. И не только птички. Еще шмели, комарики, оводы… — Борода шутливым тоном пытался смягчить некрасивый выпад про хобби. Не вышло. Маша не стала спорить, просто замкнулась. Она сама немного кошка, а для нас, кошек, переезд — катастрофа почище цунами!

От моей дремы не осталось и следа.

Мася!!!

Глава вторая Ужыс

Мася

Что Мася, чего сразу Мася-то? Я не виноват!

А? Что? Кажется, приснилось.

Нет, это Ёшка у меня в голове заорала. Где она сама-то?

В своих сновидческих мирах я иногда забредаю так далеко, что выманить меня оттуда можно только на стук миски. Я обычно сплю в кухне у батареи — тепло, и еду не проспишь, а Ёшка ходит по квартире за людьми, участвует в семейной жизни. До того любопытная! Телевизор мы не включаем, а она киноман страшный, и хозяйские разговоры ей теперь вместо кино. Так что местечки у нее належанные в каждой комнате.

Вот они, чаевничают. Ёшка намывает ногу, глаза прикрыты. Значит, Портал открыла.

Да, она такая. Мистическая личность. Придумала, как открывать Портал связи. Для этого нужно просто начать умываться, прекратить думать и настроить внимание на собеседника. Не зря ей хозяин подобрал имечко под стать талантам — почти Баба Яга. Ну и за внешность, конечно. Бедняжка.

— Что стряслось? — спрашиваю, занявшись своим шикарным хвостом.

— Тебе бы все дрыхнуть, — заворчала она у меня в голове. Вечно найдет, в чем меня упрекнуть, вот ведь характер!

— А ты словно внутри радиоприемника живешь. Я так не могу, у меня мозг перегружается.

— Мозг у него есть, вы подумайте. Надо быть в курсе событий.

— Ай, мне их проблемы неинтересны. Лишь бы кормили да хвалили.

— На этот раз новости и тебя коснутся. Борода задумал тащить нас всех в деревню.

У меня во рту застряла шерсть, целый клок. Ужыс. Ненавижу это.

— Ме может мыть, — сказал я вслух, тряся щеками и пытаясь выплюнуть ее или проглотить. Ага, как же. Ни туда, ни сюда.

— Что? — Ёшка открыла глаза и тоже перестала намываться.

Хозяин, увидев мои мучения, встал на коленки и помог избавиться от приставучей шерсти. Руки! С десятком ловких пальцев.

— Не может быть, говорю. Мы, городские, к жизни на земле не приспособлены.

Ёшка

Этот клоун всерьез считает себя пупом земли. Король Лев, как же. Кто его спрашивать станет? Сунут в пластмассовую клетку и повезут куда надо.

Еще меня эта его длинная шерсть раздражает. Нашел чем хвастаться. Вечно она на половиках клоками, по углам клубами, на всех стульях… Гости садятся не глядя, потом отряхиваются тайком. Но все равно смотрят на него не отрываясь. Глазами, полными восхищения и обожания. Как на короля.

Мася

Эта кошка совершенно не умеет мыслить позитивно. Всегда ждет худшего. Не могут нас увезти, разве не ясно? Мы, коты, к дому привязаны. Да, привязаны множеством ниточек-привычек, при­шпилены каждым усиком, каждым коготком. Тут всё под нас обустроено, местечки прилёжаны: вот для ночного сна, вот для дневной дремы, вот для вываливания и неги, когтеточки прибиты на нужных углах, на нужной высоте, лоток удобненько стоит. Игрушки знаешь где потеряны. Пахнет везде очень понятно. Нет, Виктор так со мной не поступит. Он меня уважает.

Тут посмотрел я на моих людей. Они молча допивали чай и глядели в разные стороны. Вокруг каждого дрожало, пульсировало облако электрических мыслей. Облака были разного цвета, разной яркости. Два совсем разных облака. Обычно у них одно на двоих, общее.

Что-то не то. Разлад?

Глянул на Ёшку. Она тоже на меня смотрела — исподлобья, закрыв мысли. Вот где ужыс.

Ясно. Наслушалась людей и зарядилась их недовольством. И теперь направляла его на меня.

Неа, не пойдет. Сейчас я вас перенастрою, уважаемые.

Глава третья Примирительная

Ёшка

— А вот погляньте-ка, погляньте! — говорил он всем своим видом. — Вот как я могу. И так еще. И эдак вот. Разве не прекрасен?

Я смотрела, как дуралей Мася вываливается на ковре. Потягивается, выкручивается, всячески изворачивается. Ну и зачем? По-моему, нашим людям сейчас не до того.

Хотя…

Нет, ну надо же! Двое, смотревшие в разные стороны, повернули головы к коту. Постепенно хмурые складки между бровями пропали, и они начали улыбаться.

— Маш, не обижайся. Это у меня шутки такие, сама знаешь.

— Я подумаю про деревню, Витя. Обещаю.

— Подумай. Надо, кстати, зверюг покормить, а то я забыл.

— Да, смотри, как Львище старается привлечь внимание. — Маша почесала коту взъерошенный живот тапочкой, надетой на руку. Благоразумно. У него, несмотря на внешнее сходство с разваренным пельменем, быстрая реакция и острые когти.

— Кажется, это выступление по какому-то другому поводу. Есть он просит не так.

Нет, отчего же! Покормите, покормите, кто б возражал!

Мы с Масей резко сорвались с места и ринулись к двери, остановившись в коридоре, чтобы оглянуться. Да, люди собрали посуду и пошли в кухню. Мы рванули впереди них, грохоча когтями по ламинату.

Мася

В ожидании еды, когда берут миску, чтобы положить в нее мяса с геркулесом и китайским салатом и заварить кипятком, я нервно кручусь на месте, перетаптываюсь и сдавленно всхлипываю: «Мрр-гня!» А когда приступают к перемешиванию, кровь бросается мне в голову, и я нападаю на Ёшкин хвост, который заманчиво вьется у ног хозяина. Поэтому им — ногам — как раз и достается. Это слышно по характерному звуку, когда когти сквозь домашние брюки достают до кожи.

Кошкин хвост увертлив. Непредсказуем. Его кончик живет отдельной жизнью и вообще себе на уме. Иногда Ёшка, случайно заметив хвостовьи выкрутасы, пытается его куснуть, но тщетно. Есть специальное место на кухонном шкафу, где она может его поймать, зажав в угол.

У меня хвост обычный, не считая его чрезвычайной красоты, разумеется. Он честно выполняет положенную работу — показывает мои настроения и коварные замыслы. В общем, без задних мыслей служит на благо общества. Не мое благо, нет, на благо других. Благодаря ему я не могу сильно навредить окружающим. Если я задумал впиться в играющую со мной руку, он заранее предскажет это, и рука, если приделана с умом, не тяп-ляп, вовремя отступит с поля боя. Так же и в наших с Ёшкой играх. Мой хвост точно обозначает границы моего терпения, за которые она благоразумно не заходит. Но Ёшка — существо столь многогранное, что даже хвост ее имеет собственный взгляд на мир, непостижимый для хозяйки.

Некоторое время после еды мы традиционно посвящаем умыванию и спокойному, благодушному общению.

— Ёшка, неужели они решат в пользу переезда?

— Не знаю. Пока раздумывают.

— А вдруг Маша согласится?

— Знаешь, Мась, вообще-то это может быть даже интересно. Все равно что оказаться внутри кино.

После еды Ёшка гораздо легче примиряется с обстоятельст­вами.

— Надеюсь, это будет тихая мелодрама с хеппи-эндом, а не ужас-тик про лесных монстров, — сказала она.

Ох. Зря сказала. Вдруг накаркает.

На дереве перед окном резко, протяжно и тоскливо закричала пучеглазая ворона, снялась с ветки и тяжело полетела прочь.

Глава четвертая Переселение народов

Ёшка

Наша Маша согласилась. И начались сборы.

Потом сборы закончились. Люди оглядели заваленный вещами коридор. И стали всё перебирать заново, потому что увезти это нереально. Надо тогда захватить с собой и наш дом с квартирой.

Подремывая на окне, за которым машины разбрызгивали на прохожих весенние лужи, я представляла, что наш дом трогается, рывком выдирает себя с корнями и мы едем. За нами следом бегут крысы — они же не могут бросить хозяйство. За крысами бегут жильцы, которые вернулись с работы и обнаружили, что дом уползает, оставляя за собой глубокую борозду в асфальте. Из окон машет отставшим их родня, скорее, мол, поднажмите. Галки и вороны подняли ор, собаки — лай, люди — крик, машины гудят…

Я проснулась. За окном орала ворона. В коридоре по-прежнему громоздилась гора сумок. Меньше она не стала. Из одной сумки высунул нос лыжный ботинок — подышать.

— Витенька, по-моему, лыжи — это лишнее, — робко сказала Маша. — Сейчас же весна.

— А вдруг мы доживем там до снегов? Знаешь, как по лесу здорово кататься.

— Я буду ездить в Москву, у меня тут работа. К зиме подвезу.

Борода со вздохом изъял ботинки и лыжи. Ничего в горе вещей принципиально не поменялось.

Я отвернулась. Нервы мотают мне.

Рыжий лазал по горе, всё царапал, жевал, нюхал и разговаривал. Он никогда не видел сумок в таком количестве, хотел залезть во все сразу.

От радостного возбуждения он взлетел под потолок по прибитым на углу когтеточкам, боднул дверцу верхнего шкафчика и влез на полку. Сверху посыпались провода, лампочки, железки и всякое нужное барахло для ремонта. Люди, вместо того чтобы ругать балбеса, засмеялись. Набаловали парня, ох набаловали. Это Борода его приучил — скинет Мася, к примеру, яблоко с подоконника, хозяин захохочет, положит его назад и ждет. Мася посмотрит на яблоко, нагнув голову, пошевелит ушами — и снова неуклюже покатит к краю пухлой лапкой с пучками волос на пятках. Полный восторг. Гостям часто показывают этот номер.

— Слезай, кот, — сказал Борода, подходя с отверткой. — Дерево твое снимать пора.

— И когтеточку не обязательно брать, тем более три штуки, — подсказала Маша. — Там же настоящие деревья будут.

Мася с грохотом слез, ринулся к корзинке с игрушками и приволок некое подобие механической крысы с остатками шкуры на голове. Зад у нее был лысый и откровенно пластмассовый. О том, что когда-то у нее был хвост, никто не помнил.

— Ладно, давай сюда. — Борода втиснул бывшую крысу в пакет с нашим кормом. — И мячик возьмем, пожалуй, да? — заискивающе посмотрел он на Машу.

— Мы не уедем, — сказала она мрачно.

— Друзей позовем, в поезд нас посадят.

— А дальше как, да еще с двумя котами? С поезда на электричку. С электрички неизвестно еще куда нас пошлют жить в этой заготконторе.

— Ладно, разбираем всё. Возьмем только необходимое.

На следующий день Борода с Машей садились в поезд Москва — Великие Луки. У каждого были рюкзак и кошачья переноска на плече.

Глава пятая Ну-ну

Маша

Про поезд ничего не буду рассказывать, ладно? Бедные коты, поход на лоток был для них стрессом: все на них смотрят, отвлекают.

С поезда — на электричку. Рюкзаки набиты так, что не поднять. Наконец выгрузились на станции Назимово, откуда в деревню Васьково — будущее наше место жительства — нас доставили на мотоцикле с коляской. Без глушителя. Зачем в деревне глушитель. Без дороги. Зачем в деревне асфальтированная дорога. Без фонарей вдоль этой недороги. Зачем фонари, луна есть. Не всегда, правда. И светит слабовато. Зачем, если на морде мотоцикла есть лампочка, и водитель видит, что перед колесом у него все еще дорога, а не поле. Но что там на этой дороге впереди, он не видит. А там яма на яме, лужа на луже. Раза три все слезали и толкали.

— Подсобляй! — с веселым азартом кричал наш провожатый.

Приехали, и двух часов не прошло. Слезли — земля не держит после тряски, ноги ходуном ходят. Вокруг тьма-тьмущая. Деревья чернющие. Звезды наверху плавают, как лепестки на черной воде перевернутого пруда. Ни домов, ни людей. Только крапива выше человеческого роста. И наш будущий дом черной громадой посреди холма. Как черная дыра.

Провожатый, спотыкаясь о корявые дощатые ступеньки, пре­дупредил:

— За перила не хватайтесь — качаются.

Он открыл грохотучий, ржавый висячий замок и любезно пропустил нас вперед. Потому что мало ли кто там в пустом доме не ждет гостей.

— Ну, обживайтесь, а мне еще возвращаться. — Мотоциклист повесил ключ на гвоздь в сенях и уехал.

Пощелкали выключателем… Электричества нам не светит. Холод, как на улице. Весна-то только наступила, ничего еще не прогрелось, не просохло. Сырость и тьма — вот что встретило нас на новом месте.

Но самым пугающим было Витино лицо. Все это время оно сияло, лучилось, направо и налево сыпало восторженные улыбки… Никогда еще я не видела его таким счастливым. Хотя нет, вру, однажды видела — когда я Масю выкупила у шантажистки-­уборщицы. Хотя она и сама, кажется, была готова приплатить, лишь бы его забрали.

В общем, в тот злосчастный день я поняла, что у каждого своя отдельная реальность. Одно и то же мы воспринимаем совсем по-разному.

Он ничего не боялся, мой муж. Может, потому, что мужчины сразу родятся смелыми? Я боялась всего.

Его тьма привлекала, меня — тревожила.

Его холод бодрил, меня — сковывал по рукам-ногам, как веревками.

Он сразу взялся действовать, суетиться, разводить огонь в печке, а я стояла тупо посреди комнаты, не могла пошевелиться.

Из ступора меня вывела кошка — начала тереться об ногу: мол, может, уже покушаем? Я очнулась, свечки зажгла, а то в темноте с фонариком кажется, что из каждого угла на тебя смотрят. Достала спальники и туристические коврики.

Тем временем Борода развел огонь из бумажки и попытался положить сверху полено. Весь дым пошел в комнату. Слава богу, все быстро погасло.

— Печь отсырела, — с видом знатока объяснял он, распахивая двери в холодную ночь.

Дом явственно смеялся над нами, неумехами. Так и слышалось от каждой половицы: «Пожаловали, гости столичные. Ну-ну».

Согреться не согрелись, чаю не вскипятили, так и заснули в сырости и в дымном чаду, вчетвером слипшись в один тряский комок на полу.

Глава шестая Дядя Вася из Васьково

Мася

Я глубоко проваливаюсь в сны, так глубоко, что появляюсь оттуда не сразу, а по частям. Поводил ушами, потом зевнул, лизнул пару раз лапу, открыл глаза — и не понял. Где это я?

Холодная изба, Виктор с Машей спят. Серое утро в мутных окнах. Да, в комнате много окон — три! Между рам паучьи сети, полные высохших мух. Сильные запахи. Пахло очень многим. Старым деревом, глубоко впитавшим дождь и туман. Дымом от сгоревшей газеты, который вчера не смог найти выход и впитался в стены. Походными вещами из рюкзаков — они живут палаточной жизнью и навсегда пропитываются дымом костра. Еще пахло гнилым сеном — об этом рассказал сквозняк с чердака, когда я вышел в сени. Это называется сени — прихожая с лестницей, ведущей на чердак.

Еще я знаю, чем не пахло. Не пахло здесь людьми. Точно. Больше года сюда не ступала нога человека. Во всем доме — ни одной вещи. Ни старой кастрюли, ни табуретки, ни стоптанных тапочек или резиновых сапог. Уличная обувь всегда дожидается хозяев на дачах. Этот дом был совершенно голым. Ничейным. Брошенным.

В центре стояла печь. Нет, не так, не просто стояла. Она жила. Она была единственным живым предметом. Она постанывала. Кряхтела. Ворчала. В ней происходило много внутренних движений. Это призраки огня и дыма рвались вверх по закопченному дымоходу. Они хотели танцевать и лететь и ясно просили об этом. Печке было муторно. Она как будто не могла выдохнуть накопившуюся тяжесть, не могла продышаться.

В дверь стукнули и сразу вошли, не дожидаясь приглашения.

В проеме стоял очень пыльный, очень веселый и краснолицый старик. Он притащил целое облако крепких запахов: меда, травяного чая, свежего сена, навоза, яичницы… Он еще много чем пах. Собаками. Другими животными, каких я не нюхал. Он стоял на широком пороге, с кирзовых сапог натекало по черной луже.

— Хо-хо, сплять ишшо! Хороши работнички. Полдня уж проспали. А я к вам незваным, по-соседски.

Наши сидели, хлопали глазами. Витя нащупывал на полу очки. Маша, стуча зубами, куталась в спальный мешок.

— Здрасте, — сказала она, скидывая с ног Ёшку.

— И вам здорово. — Дедок предъявил два зуба-трудяги с разных сторон улыбки. — Дымом-то, дымом несёть. Как не угорели. Аль заслонку не открыли?

— Открыли, как же, — оскорбился Виктор. — Вот. — И показал, как выезжает из печного каменного бока железная пластина.

— Дык это ж одна, а вон тама вторая. — Дед вытянул вверх корявый палец с желтым ногтем. — То-то, глядел вчерась, глядел — не видать дыму. Думаю, ясно, не нашли городские хитрую вторую заслонку.

Маша засмеялась. Витя тоже.

— Не догадался, — признал он.

— Я вам тут принес кой-чего. Оголодали, небось, с дороги-от.

Дедок протянул руку в сени, и на стол — это был единственный предмет мебели в доме — взгромоздилась корзинища размером с бочку.

— Опорожняйте, я с ей в грибы хожу.

— Боже мой! Это не сон? — ахнула Маша, вынимая домашний творог, сметану, масло, кирпичик серого хлеба и двухлитровую бутыль молока. — Как вас зовут, дорогой сосед?

— Дядь Васей кличьте. Я один мужик на деревню. А всего у нас пяток домов остался. Была большая деревня, почитай, поселок, домов на триста. Условия тут вишь какие — ни дорог, ни автобусов, до станции час пешкарём топать, кто ж выдержит. Одна только Валька-почтальонша ходок у нас, железная баба. Остальные к поезду раз в неделю только ходют, за хлебом. Вот и уехали, кто смог.

— От такой красоты уехали? — не поверил Виктор.

— Дык нечего здесь делать-от. Ничего ж нету.

— А вы остались из-за хозяйства?

Дядя Вася помолчал, закурил папиросу. Прямо в чужой комнате, попрошу заметить.

— Немец тут прошелся — увидишь, сколько окопов понарыто вокруг. И я в них лежал, на брюхе ползал. Однокашники осталися тут, в земле. И родные.

— Деревню Васьково не в вашу честь назвали? — пошутил Виктор.

— Не, в чужую. Свет есть или нема? — Дед перешел на деловой тон.

— Нет света, — вздохнула Маша. — Вчера в темноте копошились.

— Всё грозы, растудыть их. Провода попутались, я уж видал, пока к вам бёг. Сейчас с дрыном вдоль дороги пройдуся, расплету. Подсобишь, Витек? Да ко мне зайдем, инструменту дам. У вас, чай, топора-пилы с собой нету. А первым делом коса нужна. Позаросло все выше головы. Дом без хозяев не жилец. И жучок его жрёть, и грибок.

— Правда, про топор как-то не подумали, — кивнул Виктор. — Будем очень признательны.

— Эсь? Чего говоришь? Дрова у вас в сарайке есть на первое время, но не колотые, я глянул. Я тебе колун дам. В печь их не сувай целиковыми, будут тлеть — не обогреетесь.

— Понял.

— А что за дрын? — спросила Маша. — Такое милое слово.

— Палка длинная, что ж ишшо. Ничего, детки, поднатореете в деревенской науке, коли сразу не сбежите.

Глава седьмая Утро на холмах

Ёшка

Улица! Первый этаж. Из окошек открывались виды на высокую крапиву, со всех сторон обступившую дом. Она будто со всей округи к стенам дома стянулась. Борода пошел с дядей Васей, а я взялась обследовать окрестности. Мася на предложение составить компанию только ухо повернул. Он пялился на печкино нутро. Он наблюдатель, жизнь через мелочи постигает, а я деятель, делатель. Мне действия нужны.

К дому даже тропка не протоптана. Подпрыгивая, как заяц, над мокрой травой, я выбралась на глиняную дорогу со следами вчерашнего мотоцикла. У дороги росла большая дикая яблоня, она вся цвиркала и щебетала, а чуть дальше под кустами бузины пряталась яма с лягушками и водяными блохами. Где-то в зарослях плюмкал невидимый ручей.

— Воду из этой криницы берите. Процеживайте только через марлю, — бросил, проходя мимо него, дядя Вася.

Дом обступали луга, но лежали не ровно, а всходили, как тесто для пирогов, будто снизу их что-то толкало. Солнце только-только поднялось над холмами, и каждая травинка заблестела росой. Даже на паутинах рядком дрожали капли, в каждой торчало крошечное солнце. Я лизнула — вкусно!

Вдруг на меня напрыгнул кузнечик, пружинно оттолкнулся от макушки и вцепился в стебель дикого укропа. С растопыренного укропного зонтика упала россыпь мелких брызг. Апчхи!

Внутри меня клокотала неуправляемая радость. Меня вдруг словно подбросило, и я стала носиться по этой сырой, холодной траве, сбивая росу и дремлющую мелкую живность. Травяной народ всполошился, зажужжал, затрепетал крыльями — проснулся. Пчелы, стрекозы, оводы, мотыльки, бабочки, какие-то полупрозрачные зеленоватые летуны и красные жуки-пожарники — все разом обнаружило себя и возмущенно зазвучало.

— Ёшка!

Окно дома было распахнуто. Маша с тряпкой в руке хохотала, глядя, как я дуркую.

— Не потеряйся, девочка.

Я? Я не потеряйся? Кошки не теряются.

Глава восьмая И медведи

Борода

— Давайте корзину понесу, дядя Вася. Ух, здоровая. Неужели здесь столько грибов за раз можно набрать?

— У-у, да есть у меня для грибов и поболе тара. Тачка двухколесная. — Дед вдруг посерьезнел. — Женку твою не хотел пужать, но тебе скажу. Вы тут осторожно, Витек, дальше за вами только лес, дикий совсем, в ту сторону километров двадцать пять до ближайшего жилья. Васьковские дома друг от друга так далеко, что только дымы видны. Кричать начнешь — не дозовешься. А всё холмы, это из-за них. Иной раз собака брешет с той стороны, а взойдешь на горушку — уже с другой. Будто кто водит. Тропинок в лесу почти нет. Наши в грибы ходют, конечно, но больше по опушкам. Звери тут похаживают.

— Какие, дядя Вася? Медведи?

— Они. И кабаны, и лоси. Это из крупных. Мишка, тот совсем обнаглел, намедни домик унес.

— Какой домик?

— Дык с сотами, какой.

— Улей? — сообразил наконец я.

— Дык а я чего говорю-от! У меня тут пасека небольшая. В кусты унес и разбил, гад. Ходил орал потом, обижался. Покусали его мои-то.

— Собаки?

— Да пчелы, пчелы покусали. Злые по весне. Собаки гавкали ночью, я не пошел глядеть.

— А ружье у вас есть? Пугнуть его, если что.

— Ружжо? Есть, а как же. На тетерева иногда хожу. Их тут палкой сбивать можно, прямо из-под ног выпорхивають. Поляну одну в лесу приглядели себе для танцулек. Сходим как-нибудь, покажу.

Мы шли обратно, я — нагруженный всяким полезным инвентарем, дядя Вася — с длинной палкой. Он зорко всматривался в бегущие вдоль дороги столбы.

— Ага, вот тута. — Он продернул дрыном спутавшиеся провода, и они расплелись.

— Порядок, — сказал он. — Теперь светло будет. Живите себе.

Он вернулся к себе, я к себе. Гляжу — Ёшка встречает меня на дороге. Довольная, мокрая и взъерошенная.

Эх, теперь пойдет жизнь деревенская в приятных заботах. Крапиву косить, воду носить, печку топить — это же фантастика, а не жизнь!

Бедная Маша.

Глава девятая Бедная Маша

Маша

Вообще-то, если честно, от спанья на полу на туристическом коврике все болело. Кряхтя, как старушенция, собрала себя по частям. А умыться как? Ни крана, ни даже умывальника.

Чайку бы к дяди-Васиному великолепию.

Посмотрела на печку, открыла дверцу. Из черного нутра подуло привидениями и мокрой золой. Брр!

Нет, не женское это дело. Займусь уборкой.

Убрала «постель» — свернула рулоном в углу. Смела пыль с рам и подмела пучком крапивы, обмотав ручку «веника» тряпкой. Открыла все окна, выкинула сушеных мух. Откуда на полу столько трухи?

Я посмотрела внимательно на потолок. С него лохмотьями свисали приклеенные зачем-то прямо на круглые бревна обои. Вдруг слышу — тикает. Весь дом тикает, как механический будильник. Как бомба!

Мася

Виктор вовремя вернулся. Витя, смотри, жена твоя какая балда, жучков-древоточцев за бомбу приняла.

Она стояла посреди комнаты в ступоре, не в силах пошевелиться.

— Что такое? — воскликнул Виктор, глядя туда же, куда она, — на оклеенный когда-то потолок. — Чего испугалась?

Он дернул за лохмотину, потянул, и обои разом отвалились. Сверху посыпалась им на голову труха. Труха и жуки. Размером с таракана, но не рыжие, а черные и не такие шустрые. Маша перестала дышать, как будто ей перекрыли воздух, стояла в облаке пыли, вся в жуках. А потом тихо стекла на пол — в обморок хлопнулась.

Глупендра. Я съел одного — ничего, вкусно даже.

Глава десятая Разведка

Ёшка

Нагулявшись по холмам, я вернулась и застала всхлипывающую Машу и порхающего над ней Бороду. Он почти мурлыкал, как Мася. Ворковал голубкой, бормотал нянюшкой:

— А мы сейчас дровишек поколем, огоньку добудем да чайку вскипятим. Как нам будет хорошо, ай как хорошо. Все страхи позабудутся. Подумаешь, жучки. Это же мелочи жизни. Всем жить хочется.

Печка в самом деле скоро прокашлялась, прочихалась — и вдруг разгорелась ровно, загудела весело. Не прошло и часу, как закопченный походный котелок забулькал. Невыносимо долго, вы не находите? Особенно когда ждешь еды.

На крыше закаркала ворона. Наверное, она издалека увидела дым и прилетела разведать, кто тут заселился. Я выпрыгнула из окна — показаться ей и заявить о границах собственности.

Никакая это не ворона, а здоровенный ворон.

Большущая, чернющая птица сидела на коньке крыши и орала на все четыре стороны. Так трубач в кино призывает на битву. Ворон созывает несметную рать! Нам объявляют войну?

Мася!!!

Мася

Я от неожиданности подпрыгнул и свалился с подоконника. Полизал лапу, позевал, восстанавливая достоинство. Вышел на крыльцо…

И впал обратно — на перилах сидел огромный мультяшный кот Саймон! Без хвоста, правда. И без ушей. Я успокоился за печкой, потом на брюхе снова подполз к двери и выглянул в щель. Как хорошо, как правильно, что двери такие щелястые — всегда можно поглядеть наружу. Тут стало понятно, что это не кот.

Существо вертело головой, лупало круглыми желтыми кошачьими глазами и двигало горлом, как будто говорило или пело, не выпуская звуков наружу, не открывая рта. А где, кстати, его рот?..

Я аккуратно боднул дверь. Задние ноги отказывались покидать убежище, поэтому я удлинился, наполовину высунулся и гляделна него снизу. Существо смотрело чуть мимо, будто не видя.

— Мась, ты чего такой? — спросила Маша. Она вышла в сени взять из ведра воды и тоже выглянула на улицу — полюбопытствовать, на что я смотрю.

И с грохотом рухнула назад, угодив ногой в ведро. Лежа в луже, закричала вмиг охрипшим, не своим голосом:

— Витя! Тут домовой!

Витя выглянул, приоткрыв дверь.

Осмелев, мы с Машей тоже высунули головы.

— Что это? Оно живое или чучело? — прошептал Виктор.

Существо мигнуло по-птичьи и наклонило голову. Птица? Ну да, птица же! Она не улетала, хотя до нее было всего ничего — протяни руку и дотронешься.

— Господи, да это же сова, — вдруг сообразила Маша. — Сплюшка.

Тут сова распахнула гигантские рукава-крылья, словно соби­раясь нежно обнять нас троих, и встала на лохматые лапы с длинными когтистыми пальцами. Она больше не напоминала домового или кота Саймона. Она мощно оттолкнулась от перил и, обдав нас ветром, взмыла над домом. Раз круг, два круг, три.

С яблони у дороги сорвались еще две такие же гигантские птицы. Едва шевеля тяжеленными крыльями, трое лесных разведчиков заскользили низко над холмами, задевая высокие макушки одичавшего укропа.

Я представил, как их зловещие тени накрывают заметавшихся полевых мышей и медлительных кротов. Но сегодня хищницам, похоже, не до охоты.

Они исчезли в лесу, и наши холмы утонули в сумерках.

Глава одиннадцатая Нападение

Маша

Ночью мне понадобилось выйти. Вообще-то темноты я никогда не боялась, но тут… Огромные, с кулак, звезды дырявили небо, напоминавшее изъеденный молью черный плед. Ночь стрекотала цикадами, надрывно булькала лягушками, блямкала спрятанным в зарослях ручьем и чем-то странно шуршала. Этот последний звук доносился от дороги, и я туда пошла. Звучало, казалось, дерево. Оно все было в какой-то дымке или налете. Эта дымка странно себя вела — трепетала и шевелилась светлым пятном на фоне черного неба.

Я остановилась под деревом, вглядываясь наверх. Красивое, сказочное дерево пошевеливало, постукивало ожившей шелестящей кроной. Наверное, я сплю.

И тут я совершила ошибку. Я включила фонарь.

Борода

Меня разбудил жуткий, нечеловеческий крик со двора. Кто мог так вопить посреди ночи у нашего дома? Выпь, наверно. Интересно. Но идти смотреть как-то неохота, да и разглядишь ли птицу в темноте.

Вдалеке залаяли дяди-Васины собаки.

Я повернулся на бок, чтобы обнять жену. Рука провалилась в пустоту. Где Маша?

Я выскочил на крыльцо.

На траве валялся включенный фонарь, света его хватало, чтобы разглядеть человеческую фигуру, облепленную сотнями ночных бабочек. Они слетались и слой за слоем покрывали стоявшего под деревом человека. Толстые белесые создания наседали, со стуком сталкиваясь крыльями, словно бились за право сесть на Машу. Она не шевелилась. Вместо того чтобы скинуть их и бежать в дом, она опять застряла в странном оцепенении, которое нападает на нее от страха. Я кинулся на помощь, а Маша как раз решила, что самый лучший выход из ситуации — это упасть в обморок.

Подхватив мою бедную девочку, я потащил ее к дому. Придурочные создания полетели за нами густым хвостом, но я заскочил в дверь и заперся на все засовы. А еще сунул в ручку двери косу, чтоб уж точно никто не вломился.

Да что же это такое-то, в самом деле? Чего хочет от нас этот тикающий дом, этот лес, эти холмы с огромными птицами? Прогнать? Фигушки. Я не сдамся. Я с вами уживусь, не испугаюсь. Мне терпения хватит.

А вот в Маше я не был так уверен.

Глава двенадцатая Чего они хотят

Маша

— Душа, — без малейшего сомнения объяснил дядя Вася, зайдя проведать, как справляются москвичи. — Рой бабочек — это душа умершего человека. Дом-то с историей. Сколько тут жило народу — у-ух, не счесть. А сколько поумирало…

— Думаете, это бывшие хозяева решили проверить, кто в их доме поселился?

— Дык кто ж еще-от.

— Выгнать хотят нас? Запугать?

— Э-э, зачем им. Самим-то уже не жить. Не, просто так, любопытствуют. Каждая душа пообщаться хочет. Это ж дар — что человек с человеком разговаривать может, делиться. Небось, когда помрешь, жальче всего — что тебя не слышат.

— Как-то не по себе. Брр.

— Бояться их нечего. Это все люди были стоящие. Раньше в поселке жили кулаки — крепкие, башковитые хозяева. А раскулачивал их кто? Ага, то-то и оно. Всякая человечья требуха, прости господи. Потом война. Опять лучших поубивало. Которые себя не пожалели.

Мы все молчали. Я совсем не была в восторге от перспективы общаться с умершими, хоть бы и трижды ­распрекрасными, жильцами. Меня до сих пор потряхивало при воспоминании о целом облаке облепивших меня мохнатых бабочек. Как закрою глаза — так снова слышу стук и шелест, шелест и стук их крыльев.

Дядя Вася ушел задумчивый, покачивая головой. Витя взял топор.

— Схожу на разведку, — сказал он. — Через часок вернусь. А ты, Маш, займись обедом.

Я смотрела ему вслед с крыльца. Он шел к лесу. Шел уверенно и бесстрашно. Мой герой.

Глава тринадцатая Потеряшка

Борода

Ёшка проводила меня до опушки и остановилась.

— Возвращайся, девочка, — сказал я и вошел в тень леса. Но она села ждать.

Лес заговорил со мной сразу на всех языках — птичьем, комарином, березовом, малиновом. Особенно малина звала, и я с удовольствием поддался зову и углубился в малинник. Засунул топор за ремень брюк и давай обеими руками собирать в рот душистые, мягкие ягоды. Жаль, не взял банки, а то принес бы Маше. Не такую малину продают у нас в Москве. Та чистая, крупная, ровная, но не пахучая. А эта помельче и мнется, и едят ее все кому не лень — и птицы, и червячки. Местами верхушки кустов ободраны прямо с листьями.

Я все время оглядывался — казалось, кто-то ходит вокруг. Но никого, конечно, не было. Лес испытывал чужака, пробовал на зуб, как я малину.

Да, напугал нас дядя Вася разговорами про диких зверей и призраков. Но я пуганый, не боюсь. Знаю: людей бояться надо, а не леса. Набрал в руку сколько смог ягод и пошел назад. Тропинку искать.

А назад — это куда?

Искал-искал… Нет тропинки, спряталась. И за спиной опять чудится — шорк-шорк. Будто ходят следом. Или не чудится?

Как же мне домой вернуться? Кажется, тогда я в первый раз струхнул, ускорил шаг. Впереди какой-то просвет. Наверное, это наши луга, и дом там.

Вышел на поляну, в середине поляны дерево здоровенное, в три обхвата, не меньше. Красивое, мощное дерево, так к нему и тянет.

«Не ходи!» — пронеслось в голове.

Устал я без тропы метаться, хотелось передохнуть в тени. Подошел ближе, а дерево гудит. Странно гудит. Листва не шевелится, значит, это не ветер. Что же?

«Не ходи».

Я остановился. Вдруг перед носом у меня зависла огромная оса. В палец длиной, не меньше. Я таких не видел. И тут я понял: шершень! В дубе гнездо шершней! Вот это уже в самом деле опасно. Надо драпать.

И я драпанул, растерял всю малину.

Сел отдышаться в тени мелких осинок, шершни отстали. Уф.

Слушаю тишину. Она тоже меня слушает, окружила, обступила, обернула, словно ватным одеялом. Никаких человечьих звуков, одни лесные. Тропы как не бывало. И вокруг тихий, таин­ственный лес.

Кажется, я всерьез заблудился.

Что это? Лает собака? Справа? Точно, справа. Я выскочил на очередной холм-близнец с торчащим на макушке дубом. Нет, с другой стороны лай. Там тоже деревня? Не может быть, это наша! Я — туда. Иду, иду… Никакой деревни. Ага, как раз об этом предупреждал дядя Вася: холмы преломляют звук. Впрочем, и лая больше не слышно.

Судя по тому, как хочется есть, брожу я уже несколько часов и, похоже, только удаляюсь от дома. Вышел — полудня не было, а теперь лес уже тонет в синеватых сумерках. Я отчаялся, нашлепался до изнеможения по высоким, хватающим за ноги травам. Все, ни шагу не могу ступить.

«Не спи», — стучит в виске.

Нет, надо подремать, отдохнуть.

«Проснись!»

А? Что? Вдруг слышу — звук поезда. Совсем недалеко!

И я рванул на этот звук напрямик, через болота, через колючие заросли и поваленные деревья, и уже в темноте выскочил к насыпи с рельсами.

Отлично! Только куда идти? В какой стороне наша станция? И как там она называется? Не помню. Как-то на «Н». Нет, не на «Н».

Шел, шел по рельсам, а сам замерзший, голодный, мокрый по пояс, болотная вода чавкает в кроссовках. Впереди замигал огонек. Я к нему. Домик стрелочника. Я постучал в калитку, счастливый, что людей нашел. А на меня псина как наскочит, чуть забор не повалила. Гавкает, пеной исходит. Покричал — не слышат меня люди в доме. Или боятся выходить. Иди, мол, себе, куда шел, не тревожь нас.

Да я бы и шел, если б знал куда.

«Правильно идешь, — что-то мне подсказывает. — Вперед».

Ладно, снова потопал — в полной тьме, в мокрой одежде. А ноги не идут, не хотят сгибаться. Еле плетусь. Наконец вышел к станции. Назимово. Вроде наша! Повезло! Дальше просто: еще час по дороге, до самого конца.

Еле доволок себя до дому, начало светать. В окно заглядываю — сидит моя Маша на коврике, прислонясь к стене, и на дверь смотрит. Видно, так всю ночь просидела, бедная, дергаясь на каждый звук. Кошка на ней спит, обняв лапами за шею. А Мася почувствовал, что я иду, и сел у двери встречать. Мои родные, как я соскучился!

Глава четырнадцатая На ниточке

Ёшка

Ну и что бы они без меня делали?

Думаете, легко — между двумя разрываться?

Маша тут с ума сходила — ее утешай, а Борода то и дело поддавался панике и начинал метаться. И сам себя путал. Он думал, а надо было не думать, слушать интуицию. Люди совершенно не умеют пользоваться мозгом. Как и носом. Как и ушами. Да ничем, в сущности, не умеют. Только благодаря мне он вышел к дому, только благодаря мне, говорю вам.

Он-то, конечно, считал, что ему просто везло — и с шершнями, что убежал, и с поездом, что проснулся вовремя, и на путях в темноте направление он сам выбрал. Ага. Ладно, я не тщеславная.

И вовсе не обязательно ему знать, что это я его на ниточке держала. Внушала ему: перестань думать. Успокойся. Дыши ровно. Правильное решение придет само, когда создашь внутрен­нюю тишину. Как я могла его одного отпустить? Все, он уже близко, можно расслабиться.

— Мась, просыпайся. Твоя вахта.

— Мрны! — сладко зевнул Мася и, потягиваясь поочередно четырьмя лапами, пошел к двери — встречать хозяина.

Я так устала. Спать!

Глава пятнадцатая Пришельцы

Мася

Не только совы, вороны и бабочки прознали о нашем прибытии. Но и полевые мыши. Мня-мняка. Если кто-нибудь снимет шкурку, конечно. И приготовит. И в пакетик запечатает. Чтоб потом, когда открывают, изворачиваться от нетерпения и стонать.

Но эти, живые, — шерстяные и блохастые. И бегают так, что даже уследить невозможно, не то что догнать. Пока ты переминаешь задними ногами, чтобы совершить красивейший в мире прыжок — прыжок-чемпион среди полуперсидских рыжих котов по имени Лев — она уже вокруг тебя три раза обежала, собрала в корзину пару килограмм продуктов и спокойно вышла в щель под дверью. Насвистывая мотивчик. Сделав тебе ручкой. Обещая вскорости снова наведаться.

Кажется, я сплю.

У нас ведь, кошек, очень тонкая граница между сном и явью, и порой не замечаешь, когда и в какую сторону ты ее пересек.

Между прочим, Ёшка виновата, что мыши завелись. Это она с улицы притащила. Поймала в лугах и гордая принесла хозяевам. Ее с отвращением похвалили. А она решила меня поучить ловить. Отпускала: лови! Пока я готовился — надо же как следует размять ноги! — мышь убегала. Ешка снова ловила и лапой ко мне: «Лови!» Ну и один раз мы оба ее упустили. Так что вы думаете, наглая мышь вместо того, чтобы по-тихому слинять и не возвращаться, привела всю родню и расплодилась в подвале.

Но навестить нас приходят не только мыши.

Ага, угадали. И крысы тоже.

Вернее, одна, но напугала как десяток. Слушайте, что она вытворяла, пока Ёшка гуляла по холмам.

Представьте такую картину. Маша сидит на столе с ногами и сдавленно попискивает, втянув голову, закрыв руками уши и зажмурив глаза. Виктор стоит с поленом посреди комнаты и смотрит в угол, куда юркнула черная крыса. Я смотрю в другую сторону — туда, откуда она уже вылезла и собирает крошки. Витя не видит. Я делаю призывный «мек-мек». Он бросает на меня взгляд, понимает, где враг, но, пока замахивается поленом, крыса перескакивает через высокий порог второй комнаты и исчезает.

Мы честно караулим на пороге, следя сразу за четырьмя углами второй комнаты. Полено поднято. Уши навострены. Дыхания не слышно.

Через полчаса Виктор говорит: «Наверно, ушла» — и с трудом опускает руки. И глаза. И видит под порогом крысу, которая смотрит на нас снизу вверх и широко, фотогенично улыбается. Я подпрыгиваю. Виктор роняет полено. Крыса с веселым хохотом скачет по комнате и поет: «Тру-ля-ля!»

Маша визжит и выбирает, куда бы половчей упасть в обморок.

Были и другие гости. Вы не поверите. Мясо. Свинина. В нашу помойную яму наведались поросята, но не розовые, а полоса­тые — кабанчики, как назвал их дядя Вася. Они под нашим холмом живут, у ручья роют ямы, выкапывают корни. Всем семей­ством. Судя по масштабам полевых работ, их там не меньше сотни. Помойку нашу они вместе с воронами разметали по всему холму, с тех пор мы прикрываем ее деревянным щитом.

Или вот недавно. Я сидел на подоконнике и делал лапками «туп-туп» — просил, чтоб поговорили со мной, похвалили. Вдруг замечаю краем глаза: за окном какое-то движение. По дороге — по дороге, как культурный человек! — топает медведь. Идет от деревни в лес. Подмышкой несет улей. Покуривает трубку, отгоняя дымом взбесившихся от ярости пчел, и напевает: «Пум-пурум». За ним дядя Вася с дробовиком. Это шутка такая — на медведя с дробовиком ходить. Ну стрельнул он. Медведь раздраженно рыкнул, почесал зад и поспешил к деревьям.

Когда все стихло — и дяди-Васины выражения, и далекий рев укушенного дробиной мишки, — я вышел на дорогу. Ночью, как всегда, была гроза, и дорога не просохла. На ней остались отчетливые следы медвежьих лап. Я поставил в такой след свою переднюю. Ну, что сказать, почти впору. Надо же готовиться. Виктор говорит, скоро я в медведя превращусь, оттого что сплю подолгу. И сосу лапу иногда. Но это он привирает, я просто нос прикрываю.

Был еще один пришелец. Даже не знаю, как рассказывать. Ох. Все внутри переворачивается.

Она была в точности как ангел. Вся белая-белая. Пушистая, как я, и такая же красивая. Во всем, буквально во всем достойная меня особа. Пришла со стороны деревни, через луга. Я издалека заметил кончик ее хвоста над травами, но тогда не знал, что это хвост, думал — бабочка странно летит, слишком ровно. Потом думал — летающая тарелка. Вернее, летающий помпон от меховой шапки, и внутри него инопланетяне сидят — так он странно двигался. Ну да, фантазия у меня богатая. Я мультики люблю.

Пришелец выплывает на выкошенный от крапивы пятачок вокруг нашего дома и оказывается кошкой. Белым кошачьим ангелом. Я призывно замекал.

Представьте меня в проеме открытого окна, залитого лучами заходящего солнца. Представили? Вот и кошка-ангел сперва оторопела. Потом стала всякие женские штучки выделывать — отвернулась, хвостом мотнула и давай намываться, типа она меня не заметила. Ага. Рассказывай.

Я спрыгнул во двор, подкатил с вежливыми разговорами. А сам весь аж дрожу, усы дергаются как ненормальные, и дышать сложно. Но тоже стараюсь принять безразличный вид вежливого, но не слишком навязчивого хозяина.

Не смейтесь, мне это почти удалось. Испортила все Ёшка, глупая кошка. Наскочила, зашипела, растопорщилась вся, как шаровая молния, и ну вопить:

— Где ваше разрешение, это частная собственность…

Белый ангел с достоинством повернулся к ней, мигнул голубыми глазами и говорит:

— И вам доброго утра, соседушка.

Ёшка сразу сдулась и ну намывать бок — мол, некогда мне болтать, дел полно.

Я гостью в дом позвал, и она легко, как подхваченная вет­ром пушинка, вспрыгнула на окно. Я побежал через дверь, чтоб не опозориться, если обрушусь на полпути. Запыхавшись, влетаю в комнату, а она так интеллигентно, ни капли на пол не обронив, пьет молоко розовым языком. О-о-о-о!!! Тут я не мог больше притворяться, упал на колени, выхватил из-за спины букет алых роз и протягиваю ей со словами: «Будьте моей навеки!»

Ангел благосклонно потупил глаза…

Но Ёшка — вот же поистине Бабка Ёшка — презрительно пфыкнула с окна. И сбила нам весь романтический настрой.

Глава шестнадцатая Хороша Маша, да не Наша

Ёшка

Ой, настрой я им сбила. Чушь собачья! Дальше я расскажу, не слушайте этого обалдуя.

Мася от любви потерял остатки мозгов, если можно считать мозгами то, что находится у него между щеками и ушами. Он бегал по стенам, не спал, не ел и не сводил со своего ангела совершенно безумных глаз. Кошка осталась у нас и спокойно, с большим ­достоинством ела нашу еду два дня. Пришлось учить ее всему — что можно клянчить, когда люди едят, воровать со стола и скидывать на пол всякие интересные вещи. Она была совершенно неученая, эта деревенская красавица. Я уже почти смирилась с тем, что нас трое, но на третий день спозаранку раздался стук, и тетенька в кирзовых сапогах, в плаще, с распухшей кожаной сумкой, висящей накрест через грудь, распахнула дверь в комнату.

— Ма-ашк! Ви-итьк! — заорала она, не заходя за порог.

Наши повскакивали с вытаращенными глазами. В деревне Васьково принято ходить в гости, когда хозяева еще спят, — видимо, чтобы они не беспокоились наводить порядок.

— Эт я, Валя, почтальонша. Выходьте!

— Заходите, тетя Валя, — по-московски вежливо пригласила Маша.

— Дык наслежу.

— Ничего, ничего, проходите, — сказал Борода.

Она и прошла, не разувшись. С огромных сапожищ отвалилась пара кусков глины. Мася застонал — он не выносит грязи, фифа эдакая.

— Я эт, спросить хотела, Машка моя запропала, часом, не у вас? А то она могла зайти полюбопытствовать, у нас тут городских котов сроду не бывало, а тут сразу двое.

— Как же она узнала? — засмеялся Борода.

— А кто их поймет, как они узнают. В деревне и меж людьми тако же точно: ты сам еще не знаешь, а все уже про тебя в курсе.

Белая кошка соскочила с печки на плечо почтальонши и потерлась об нее щекой.

— О, здрасте пожалста. От шалава, уже здесь. Ну-к пошли, только котят мне не хватало, топи потом.

Наша Маша лицом изменилась, но от комментариев удер­жалась. Здесь, в деревне, свои законы жизни, не надо пытаться их понять и тем более изменить.

— Не уходи! — взмолился Мася глазами — большими, жалобными, мультяшными.

Но почтальонша без капли уважения ухватила ангела поперек брюха и прижала локтем.

— Я подумала, вы тут отрезаны от мира, дык я вам радиву прихватила. У меня лишняя. Мне внук привез большой агрегат, ловит много чего и кассеты крутить умеет.

Кассеты??? Что это?

Она выудила со дна сумки транзистор с ладошку.

— Ой, — заулыбался Борода, — надо же, спасибо! Вот чего нам не хватало.

Теперь по вечерам мы слушаем далекий шум городов по ра­дио, как будто море в ракушке. А Масина любовь Машка, к которой, надо вам признаться, я его жутко ревновала, больше не приходила. Может, запирали ее, может, жених не приглянулся. А может, и моих это лап дело, спорить не буду. Я же не зря зовусь Бабкой Ёшкой и колдовать умею от природы.

Он, впрочем, быстро смирился. Хороша Маша, да не Наша.

Глава семнадцатая Проводы

Борода

В середине лета Маша поехала в Москву. Мы уже вовсю освоили жизнь в деревне: собирали кору ивы, сушили ягоды и лекарственные травы, солили в бочках и сушили грибы. В доме пахло обалденно. Но, конечно, на эти запахи не могли не прийти мыши и прочие любители легкой наживы. Маша к таким вещам привыкала даже труднее, чем к приготовлению пищи в печке. А это, поверьте, дело непростое для городской девушки. Но уезжала она все же не потому, что ее достала вся эта романтика с нестираемой копотью и ночевками на подстилке из соломы (я накосил и насушил, теперь мы спали на душистых, но совсем не мягких матрасах), и не из-за мышей, как она клялась. А из-за гроз, которые постоянно отрезали нас от электричества. С интернетом тут, конечно, было совсем плохо. Вернее, никак.

Машу провожали до станции всем составом, даже Мася довел нас до вершины холма. Дальше не ходит — боится дяди-Васиных собак, привязанных, но весьма гавкучих.

— Ёшка! — сказала Маша на перроне, зарываясь лицом в кошкин живот. — Дорогая моя девочка, смотри за ним в оба, не отпускай одного, ладно? Оставляю его на твое попечение.

Я обнял их обеих.

— Ну ты же ненадолго, правда? — Это я, скорее, сам себя уговаривал.

Конечно, сейчас Москва ее затянет, завертит, заморочит. Попробуй вырвись из цепкого водоворота суеты. Я уже скучаю. Уже! А она еще в поезд не села.

С того дня, как я потерялся и целый день блукал, как здесь говорят, по болотам и одинаковым полянкам, Ёшка и вправду ходила за мной по пятам, будто клятву дала стеречь хозяина. Вела себя как собака, еще чуть-чуть — и начнет рычать на незнакомцев. Я читал, что такое собачье поведение свойственно некоторым кошачьим породам. Может, она и впрямь имеет отношение к египетским мао. Обычные кошки вовсе не так преданы человеку, как собаки. Достаточно посмотреть на нашего Прекрасномасю. Он настоящий кот. Созерцатель, подробный и вдумчивый. Но он смотрит на мир предметный, не заглядывает людям в душу, как Ёшка. Иногда кажется, что она меня видит прямо изнутри моей головы!

Глава восемнадцатая Зверь

Ёшка

Это случилось через несколько недель после Машиного отъезда. Мы с Бородой, как обычно, вышли на ягодный промысел в лес. Он взял кастрюлю с веревкой, привязанной к ручкам, повесил на грудь, чтобы руки были свободные. Ведь на обратном пути еще надо срубить сушняка на дрова. Кто не в курсе, сушняк — это посохшие деревья, сваленные ветром, или спаленные молнией, или подгрызенные лосями.

Повесил Борода на ремень топор, и мы вышли из дома.

В лесу благодать. Лето разгорелось в полную силу. Мох под ногами пружинил, птицы горланили, белки дурковали, шумно играя на верхотуре в догонялки.

Я шла вся встопорщенная, чтобы больше осязать, слышать и видеть. Шла и привычно держала Бороду в поле зрения. Но вот, увлекшись наблюдением за двумя дятлами, которые умудрялись долбить кору и при этом переговариваться, я почувствовала, что в кадре появился еще один персонаж. Перевела взгляд на Бороду. Ничего странного вокруг него не увидела. Отвела глаза — нет, есть что-то странное, что улавливается только периферическим зрением.

Ага, кажется, вон то коричневое пятно в зарослях малины…

Пятно вдруг встало на задние лапы и заревело, сразу превратившись в громадного сказочного великана, совсем не похожего на Михайлу Потапыча.

Этот рев был откровенно звериным, слишком звериным, со­всем не мультяшным, не киношным. Дикий рев дикого зверя. Зверь был весь в каких-то грязевых сосульках, в колтунах. Слюнявый. И сильно вонял, извините.

И эта громадина нависла над моим хозяином!

Если бы на его месте была Наша Маша, которая на испуг реагирует ступором, от нее бы уже лепешка осталась. Но Борода с топором в руке молниеносно взлетел на совершенно голое, без нижних веток, тонкое деревце и угнездился в развилке ­наверху, ­качаясь из стороны в сторону. Почти полная драгоценная кастрю­ля моталась на боку, ни одной ягоды, главное дело, не упало. Вот где скрытое мастерство! Кем он был в прошлой жизни? Белкой?

Медведь ходил под деревом, раздраженно ревел, пускал слюни и грыз кору, царапал ее жуткими когтищами. Не уходил. Чего-то ему было надо.

Тогда я зашипела, завыла и пошла в атаку.

Не смейтесь. Это кого хочешь напугает. Всегда срабатывает, между прочим.

Медведь тоже не ожидал и отшатнулся. Но когда увидел, что я всего-навсего кошка, чуть не заржал. Весь вид его говорил:

— Шутишь?

И яростно лупанул по дереву лапищей. Борода едва не свалился, но удержался.

Я поняла, что зверюга просто так не уйдет. Он уже считает человека своей добычей. Но разве медведи едят человечину? Да к тому же летом, когда еды и так полно? Ладно бы зимой. Если его случайно выведут из спячки, медведь-шатун не может уснуть и от голода охотится на все подряд. Вот тогда он опасен.

— Чего тебе надо? — крикнула я ему.

Он услышал примерно вот это:

— Мэуууу?

И ответил на своем:

— Грррррэау!

Ну, ответа я не поняла, как и он моего вопроса. Так. Надо подумать.

Я отошла подальше в кусты и принялась вылизываться. Скоро успокоилась и открыла Портал связи.

— Мася! — позвала я.

Мысленно увидела, как этот ленивый хомяк развалился на солнечном пятне посреди комнаты, извернувшись в своей любимой позе.

— М-м? — блаженно ответил он сквозь дрему.

— Экстренный вызов! Спасай! Зови дядю Васю. С ружьем и собаками. На хозяина медведь напал!

— Что? Не пойду к собакам!

— А я говорю, пойдешь. Будем как на войне: ты боевая единица в тылу, а я — на передовой.

Глава девятнадцатая Тяжелая артиллерия

Мася

— Что? Алло?

Трубку повесила. В смысле, отключила Портал.

Я мчался по дороге к дяди-Васиному дому, подвывая от страха. Эти две его дворняги, судя по голосам, были ростом с волкодавов. Я их не видел — никогда не подходил близко. Вот и сейчас, поднявшись на холм, остановился, будто там стояла стена. Стена моего страха. На соседнем холме, по самую трубу утопая в яблоневом саду, торчала крыша соседского дома.

Крадучись, сделал пару шагов вперед.

Ёшка в моей голове как заорет:

— Шевели давай клешнями! Нас медведь жрет!

Я пробежал метров двести, быстро-быстро, и снова пополз.

— Этот медведь говорит: «Грррррэау!», — доложила Ёшка. — Что бы это значило?

Я снова помчался. Перед домом вспрыгнул на столбик забора. Хвостатые терминаторы загавкали, невидимые. Закрыты где-то или сидят на цепи во внутреннем дворе. Я сижу, не спрыгиваю, ору:

— Дядь Вася! Спасите! Помогите! Убивают!

Он долго не выходил — наверное, дремал после обеда.

Я представил, как он, кряхтя, повернулся на бок и посмотрел на окно. Увидел меня на заборе — сижу как дурак и мяукаю. Не ухожу, собаки беснуются.

— Кыш! — махнул он на меня, открыв окно. — Брысь домой, дурень.

— Не пойду, меня за вами послали! МИЯЯЯЯЯЯ!

— От оглашенный, ну что ты будешь делать… Али случилось чего? Да, точно, случилось. Ты бы просто так не сунулся, ты ж бояка. Погоди, котя, щас я.

Он впрыгнул в галоши, сдернул со стены ружье и трусцой выбежал ко мне.

— Веди!

Но у меня приказ прибыть с собаками. Как мне это ни противно, уговариваю его:

— МИЯЯЯЯЯЯ!

— Чего еще? Идем!

— МИЯЯЯЯЯЯ!

— Ох ты ж, зараза. Чего???

— Псин своих берите, вот чего, — говорю я.

— Да не понимаю я! Хотя… Может, собачек на всяк случай прихватить?

— Мрны! — одобрил я.

Он прытко заскочил в калитку внутреннего двора, полязгал тяжеленной, судя по звуку, цепью и снова появился, ведя на поводках двух каких-то мультяшных персонажей. И вот их я так боялся? Один был размером с меня и такой же рыжий и лохматый. Другая была овчарного окраса, но могла бы поместиться у настоящей овчарки под брюхом. Шарик и Баська. Ну-ну. Они юлили и мели хвостами пыль.

— На охоту хотите? — спросил их дедок.

— Ага! — Псины дружно запрыгали. Ну точно мультяшные. Не хватало только звука «бэнг-бэнг».

— Обещаете кота не тронуть? — спросил он их грозно.

— Нет! — хором ответили они.

— А по носу когтями хотите? — смело предложил я.

— Нет! — хором ответили они.

— Вперед, Лев! — скомандовал мне дядя Вася, и мои ноги почему-то с собачьим послушанием рванули по дороге к лесу.

Собаки нюхали воздух и глухо, почти не выпуская из ­горла звука, рычали. Ишь, дворняги дворнягами, а ведут себя как охотничьи. Ёшка пыталась телепатически управлять поисками, но безуспешно — я не знал, где право и лево, мы этого не отрабатывали. Упущение в образовании. Впрочем, собаки свое дело знали и скоро стали рваться с поводков, задыхаясь и хрипя. И дядя Вася спустил их.

Батальная сцена развернулась совсем недалеко от опушки, Борода с Ёшкой не успели зайти глубоко в лес. Псины нырнули в непролазный малинник. Вскоре оттуда послышался рык, рев, захлебывающийся яростный лай и Ёшкин вой. Ага, хорошо, без меня вполне обходятся. Я подожду, пока все кончится.

Нет, не выдержал, подкрался поближе и стал смотреть.

Две ощеренные собаки бесновались вокруг инопланетной зверюги, Ёшка наскакивала на него то с дерева, то с земли. Наконец-то противник, достойный нашей кошки. Ее одну на армию таких громил спокойно можно выпускать. Потом подоспел запыхавшийся сосед и стрельнул в воздух.

Белки и птицы брызнули в стороны, шишки посыпались вниз. И настала тишина. Дядька Медведь подхватил упавшие со страху штаны и посрамленно потрусил в чащу, оглядываясь и порыкивая. Наши победили.

Потерпевший сполз с дерева и присел отдышаться: не мог идти — ноги дрожали. Дядя Вася протянул ему папиросу, поднес спичку. У него тоже руки тряслись. Кошка выглядела не лучше, вся в медвежьих слюнях — видно, кидалась ему на морду, — но полезла утешать хозяина, мурчала на груди, пока он не улыбнулся. Я тоже подошел. Все были потрепаны после битвы. А я заляпал грязью пушистые ножки. Фу.

— Балда, — сказал дядя Вася. — Ты ж на его угодья позарился. Вишь, кусты сверху ободраны? Когда такое замечаешь, беги сразу. Это он так малиной лакомится — собирает ветки в охапку и обдирает ягоды вместе с листьями.

— Он давно ходил за мной. Я думал, чудится, думал, лес меня пугает. Значит, это он малину требовал отдать. Прямо уличный грабитель: жизнь или кошелек. Везет мне на грабителей. Второй раз встречаю.

— Надо было отдать ему малину, — просто сказал дядя Вася. — Он тут хозяин. А себе можешь на участке посадить.

Глава двадцатая На острове

Мася

Виктор очень ждал сентября, потому что в сентябре разрешают собирать клюкву, а до того сбор клюквы считается незаконным, браконьерским. И вот запихнул наш хозяин палатку, резиновые сапоги, макароны, спальник, туристический коврик, котелок, плащ от дождя и теплый свитер, шесть пар носков (на две ноги?!) и еще целую гору ненужного добра в громадный рюкзак, рискуя жизнью, вдавил в красную переноску кошку, бьющуюся в истерике, вежливо пригласил меня во вторую, навесил все это на себя, и мы тронулись в путь. Заметьте, мы с Ёшкой никаких вещей не брали, кроме самого хозяина. Вот как нужно ходить в походы — налегке. И чтоб не ты тащил, а тебя!

Проходя по единственной улице в деревне, наша компания вызывала сдавленный смех жителей. Засмеялись все пять старушек и дядя Вася. Несмотря на очень ранний утренний час, они одновременно выглянули из окон и дверей своих домов, будто по деревне разнесся неслышимый для чужаков сигнал: «Идут!» Это и значит жить по-соседски — становишься единым организмом, и, если один что-то узнает, остальные тут же в курсе.

Так мы дотопали пять километров до станции, перешли пути и углубились в деревню Назимово, где за лесопилкой начиналась узкоколейная железная дорога. Она была и впрямь узкая и уходила вглубь леса эдакой корявой лыжней, будто проложенной по свежему снегу неумелым и неуверенным лыжником. Возможно, рабочим, что укладывали рельсы, то и дело приходилось согреваться изнутри. Если на дворе тогда стоял такой же сентябрь, то я их понимаю. Со всех сторон моросило, тонкая водяная взвесь просто плавала в воздухе, пропитывая тебя до нутра, а когда случались порывы ветра, казалось, что с тебя сейчас сдует всю шерсть.

Никакой станции не было возле этой узкоколейки, никакого перрона. Стоит человек двадцать тетенек в телогрейках, теплых платках, в резиновых сапогах и с бидонами разной величины. Ждут дрезину. Изо рта пар, по утрам теперь холодно. Все они собрались за клюквой. Увидев нас, изучали, потом стали переговариваться на наш счет, потом дружески любопытствовать, некоторые даже щупали Витин рюкзак, посмеиваясь и подкалывая «турыста с мешком». И тут я мявкнул из сумки, поучаствовал в разговоре. Обнаружилось, что с «турыстом» еще двое котов. Тут уж веселье пошло на полную катушку, появилась бутылка, видно припасенная на конец дня, и Витю заставили отхлебнуть из нее.

— Вы такой командой всю нашу клюкву сберете, — посмеивались тетеньки.

— Да не, на первом же острове осядут, дальше с грузом не пройти, тропа ходуном ходит — растоптали ужо.

«Остров??» — возопила у меня в голове Ёшка.

Со скрежетом подъехал агрегат на колесиках, что-то вроде кузова от грузовика с двумя скамьями и каким-то штырем посередине. Тетушки ломанулись занимать места, половина разместилась. Оставшиеся крикнули везунчикам:

— Городского-то возьмите, ишь шустрые.

На скамье подвинулись, крякнули и дружно втащили Витю. Потом за ним закрыли задний бортик. На одиноком пластиковом сиденье в центре сидел дядька с папиросой, он взялся рукой за штырь и принялся толкать его и тянуть, толкать и тянуть. Дрезина тронулась.

Нет, это была не качка. Это была болтанка, вот что. Во все стороны сразу.

Едем-едем, ветер звереет, все нахохленные сидят, носы прячут. Витя нас прижал к себе, загородил, как мог, от ветра. Вокруг сначала высился лес, потом сменился дохловатыми реденькими деревцами, осинки какие-то, ольха да кусты. Поросль редела и как-то плохела. Виктор спросил, что это с лесом.

— Дык болотистые почвы-от начались, — был ему ответ.

— На островах вообще сосны по поверхности корни пускают, вглубь не лезут — вода там.

— Что за острова? — спросил Виктор.

— На болоте, там земля за счет сосен и держится.

Разговор не клеился. Народ стучал зубами от холода и тряски.

Вдруг сквозь дребезжание колес и завывания ветра донесся еще один звук. Паровозный гудок! Я с трудом разжал затекшие и онемевшие от холода лапы и поднял голову. Навстречу ехал поезд. Навстречу — в смысле по тем же рельсам. По нашей колее — она была всего одна. И по ней на лобовое столкновение пер тепловоз, пыхтя едким дымом, как в старых американских вестернах! Это у них что, забава такая — кто первый свернет? Это с рельсов-то?

Витя явно мечтал по щучьему веленью оказаться в другом месте, не на пути этого огнедышащего дракона. Он панически поглядывал на попутчиков. Но народ на лавках не выказывал волнения. Дрезина остановилась. Люди сошли на землю, взялись за край платформы и буднично опрокинули ее набок! Дорога освободилась. Тепловоз благодарственно гуднул и, набирая скорость, покатил дальше, а дрезину тем же макаром вернули на рельсы.

Спустя час пассажиры сошли с дребезжалки. Тетеньки, обгоняя друг друга, рванули по тропе, а наша троица ­безнадежно от них отстала. Они-то налегке, а мы все на Вите. Он тяжело дышал. Глинистая, размокшая почва разъезжалась под ногами, чавкала, жадно хватала Витю за ноги. Тропа извивалась ­между частыми тонкими деревцами, и мы цеплялись рюкзачищем за ветки, застревали между стволов. Еле выдрались из лесу.

Впереди нежно зеленели кочки, тропа между ними тонула в темной воде. Болото простиралось насколько хватало глаз и колыхалось всей тушей под каждым шагом бредущих друг за другом теток.

Виктор с опаской пошел по следам. Сапоги утопали во мху, черпая воду через край.

— Женщины же прошли, никто не потонул, — убеждал, уговаривал себя Витя, с натугой выдергивая ноги из плена жидкой моховой каши. — Вот почему они спешили первыми — чтобы тропу не так растоптали.

Тут нас догнала следующая партия сборщиц ягод, доставленная тепловозом. Они резво неслись вперед, только дышали тяжело. Потому что одно дело идти, отталкиваясь от твердой поверхности, и совсем другое дело на каждом шагу отвоевывать ноги у жадной жижи.

Когда мы прорвались к поросшему тонкими соснами островку, Витя со стоном рухнул под корни ближайшего дерева, прислонив рюкзак к стволу.

— Никуда я больше не пойду, — сказал он воображаемому собеседнику, который, видимо, уговаривал его продолжать путь.

«Не зря же профессиональные сборщики ходят дальше, — возразил тот. — Там ягод больше, возле железной дороги всё обобрали».

— Мне и тут хватит, — уперся наш хозяин и выполз из-под рюкзака.

Островок был размером с детскую площадку перед нашим московским домом и густо утыкан деревьями. Корни их переплетались во мху, плотно держались друг за дружку, как сплетенные руки, поэтому место под кострище и палатку удалось найти не сразу. Не на корнях же огонь разводить. Да и спать, знаете ли, на корнях затруднительно.

Из кочек торчали шляпки грибов, а ножки у них были водянистые и неимоверной длины, чуть не с локоть. Вот сколько им пришлось расти, чтобы от земли сквозь мох пробиться к свету.

Кое-как поставили палатку, укрывшись от ветра под вывороченным корнем упавшего дерева. Кое-как развели костерок из отсыревших — хоть отжимай — веток и обрывков сухого мха. Воду на чай пришлось брать прямо из болота.

Вид у Вити был какой-то безысходный, как у потерявшегося щенка. Он сушил у костра вымокшие ноги. Мы, коты, не разделяли его отчаяния, было некогда: нас по самые макушки затянуло в удивительный мир островного леса, живущего как бы над землей, на цыпочках. Мы весело проваливались в мох, вытаскивали из-под него жуков и мышей, запрыгивали на поваленные сосны и гонялись за мелкими птицами и лягушками. Да, птиц тут жила тьма-тьмущая! Ведь на несколько километров болота это чуть ли не единственный остров с деревьями.

Спустились сумерки, сборщики усталой, довольной толпой потянулись обратно — уже неторопко, с шуточками, с полными бидонами и рюкзачками за спиной. Помахали нам рукой.

— До завтра!

К ночи разыгралась буря. Палатка мотылялась под порывами, норовила выдрать из непрочной почвы колышки и улететь в теплые края со всем содержимым, то бишь с нами. Впрочем, ей, кажется, было по силам и остров прихватить. Она с грохотом лупила нас крыльями по головам; было так нервно, что впору бежать под дождь.

Наконец Виктора осенило.

— Спустить паруса! — дал он себе команду и полез под дождь выполнять.

Он вынул стойки из стенок палатки, и из уютного домика получилась бесформенная куча. Мы трое закуклились под тентом в спальник: я свернулся у Виктора в ногах, Ешка, как обычно, улеглась головой на его плече.

— Теперь не сорвет.

Трепыхать нас стало меньше, зато внутрь потекла вода.

— Ну что ж, или безопасно, или сухо, — вздохнул хозяин. — Третьего не дано.

Он ошибся насчет «безопасно». Мы угрелись и даже подремали, но вдруг меня что-то подтолкнуло. Я сел. Тревога не проходила. Настроился на сканирование: представил, что никакой палатки сверху нет и я могу видеть все, что происходит снаружи. Дождь кончился, но ветер не думал стихать. Сосны гудели верхушками, натужно стонали. То и дело раздавался хруст и стук: по всему острову ломались ветки и рушились вниз, с чмоканьем плюхаясь в напитанный водой мох.

Внезапно все звуки остались где-то далеко, а дерево рядом с палаткой, наоборот, включилось на полную громкость, проступило на экране моего воображения крупно и отчетливо. Я почувствовал всей шерстью: от него исходит опасность. Я как будто сам стал этим высоким деревом. И услышал, как ветер давит на мою крону, толкает в лоб, чтобы опрокинуть! Ствол напряженно сопротивляется давлению, гнется, вцепившись в рыхлую, размокшую почву всеми корнями-пальцами. Но эти пальцы один за другим разгибаются, повисают в воздухе бесполезными червяками. Я слышал, как медленно-медленно поддается земля, выпуская корни, стелющиеся по поверхности вместо того, чтобы уйти глубоко в землю. Потому что в глубине земли-то нет, под островом вода. Я видел, как дерево, рыча от усилий, все ниже клонится к палатке, безнадежно теряя вертикаль…

И я ничего, ничегошеньки не мог сделать. Даже голос подать. Ведь на самом деле все происходило в разы быстрее. И потом, я же был деревом.

Но в голове, мысленно я закричал:

— Ёшка!!!

Она подскочила спросонья и приземлилась всеми четырьмя лапами на грудь Виктору. Тот охнул и сел. В тот же миг дерево рухнуло на то место, где только что была его голова.

Глава двадцать первая Бугорок

Виктор

Думаете, я сдался? Этому острову придется попотеть, чтобы от меня избавиться. Приехал на неделю — неделю и пробуду. Клюквы наберу мешок, сдам, хоть немного заработаю.

Я выдрал из-под упавшего дерева палатку — хорошо, что это не лохматая елка, а почти голая сосна, и ветками никого не зацепило. Чайку покрепче заварил из термоса. А сахар-то не взял, забыл, эх. Согрелся, палатку поставил по новой, к стволу привязал. Теперь не улетим. И досыпать завалился.

Но на корягах особо не разоспишься, да в мокром спальнике, в мокрой одежде… Как развиднелось, вылезаю, а болото из зеленого стало белым. Иней на кочках ровным слоем. Подморозило, надо же.

Котяра вылез, напрыгивает на кочки, проваливаясь по брюхо, развеселился. А кошка с растопыренными глазищами охотится. Пока развели из мокрятины костер при помощи сухого спирта, пока макарон с долговязыми подберезовиками наварили, солнышко проглянуло. Иней начал торопливо сползать с верхушек кочек вниз, а из глубин мха навстречу теплу выглядывали красные любопытные клюквенные носы! Вчера я не заметил ягод, не до них было, а тут, в тишине раннего, новорожденного утра вдруг пронзила неземная красота болота. Шершавые, припорошенные пудрой исчезающего на глазах инея кочки с редкими красными ягодами искрились, весь простор до горизонта покачивался на воде от каждого моего шага. Всем существом я почувствовал, что от болотных таинственных глубин меняотделяет тонкая моховая пленка, до того зыбкая и непрочная, что чихни — и не выдержит, и провалишься в царство кикимор!

Гляжу — снова топают по ягоды вчерашние сборщицы, вокруг каждой — облачко пара: спешат, себя не щадят, шпарят по хляби, аки посуху. Допрыгали до меня, и вдруг одна, другая, третья суют мне кто конфеток горсть, кто теплую еще булку хлеба, кто сваренных вкрутую домашних яиц! Ой, ну надо же! Милые вы мои! На обратном пути чаем их горячим напою.

— Како ты тут в такую-то непогодину, турыст чамачечий?

— Да вот, видите, — показываю я на свалившееся дерево.

Они заохали, а одна молодая женщина, крепко беременная на последних месяцах, живот туго перехвачен платком, говорит:

— Ай, не боись, то кикиморы шуткуют. Три дня будут испытывать тебя.

— А на четвертый сам сбежишь, — хохочут тетки.

Я улыбнулся — мол, оценил шутку, а сам припомнил Хому Брута, как его Панночка три дня мучила. Ладно, поглядим.

Позавтракал и пошел «в ягоды», как здесь говорят. Взял тару — котелок. Коты за мной было потянулись, но ходить по мху, проваливаясь, да лапки мочить не стали, ретировались на остров.

Ну да, надо признать, в начале болота ягод не больно-то наберешь. Видно, не все такие порядочные — дожидаются начала клюквенного сезона. Давно уж тут обобрали, по краю-то. Надо углубляться. Пойду потихоньку следом за тетеньками.

Собирая по дороге мелкие и редкие ягоды, я сошел с размочаленной ходоками «тропы», где ноги тонут по колено, и старался наступать на кочки — так меньше черпаешь сапогами через верх. И вдруг провалился.

Чудом успел вцепиться в зеленую гриву мха — и повис врастопырку в леденющей воде. Ногами шарю, а дна-то нет! Сапоги, полные воды, тянут вниз. Мох рвется, проседает под моим весом в темной хляби. Корячился, корячился, пока не втянул совершенно онемевшее от холода тело на бугорок. Вдруг представилось: бугорок зарычал, вывернулся из-под меня и побежал прочь, шлепая ластами и хвостом, или что там у болотной нечисти имеется. Сижу, трясусь и ржу. Ну очень странное состояние.

Потом успокоился чуток, выудил из омута чудом не потонувший котелок, добежал до палатки и костер навострил. Надо заесть это дело макаронами, вот что я вам скажу.

Глава двадцать вторая Обман

Ёшка

Утром ветер стих, влага повисла в воздухе туманом, и тишина казалась осязаемой, сама прямо лезла в уши. Впервые я оказалась хозяйкой острова и понемногу, никуда не торопясь, обходила свои владения. Обнюхивала каждый корень, каждый пень, каждую ветку на земле. Впитывала ушами шорохи, постукивания, попискивания, шебуршание мышей и жуков.

«Кррр-дуп», — рухнула надломленная ночной грозой ветка.

«Цкек, цу-цкек», — белка выглянула из дупла и юркнула обратно, заметив меня. Коготки шоркнули по стволу, обронив пластинку сосновой коры.

«Ву-ахххх!» — сорвало с верхотуры сосны сову, и над болотом еще долго висел невидимый шлейф ее полета, увлекая взгляды всех мелких обитателей за коротким, тупым хвостом хищницы.

«Плюф. Плюф-плюф», — лягушка.

«Пррр, пррр», — перепорхнула птаха. И зацвиркала мелодично. Снова и снова выплетала горлом один и тот же набор звуков, как будто повторяющийся узор из разноцветных бусин. С кем она говорит? Как невежливо молчать в ответ. Ага, вот ей ответили, наконец-то.

В широко раскинутые сети зрения я ловила общее движение всего острова. Он был огромным живым существом и разговаривал со мной, пошевеливая ветками, травинками, листками редких осин. Так жестами общаются друг с другом немые.

Это заняло у меня все внимание, на хозяина ничего не осталось. Имею право, в конце концов. Я не могу его постоянно на ниточке держать. И что бы вы думали? Стоило отпустить — чуть не утоп!

Теперь сушится. Развесил всю одежду вокруг костра, сапоги на рогатину насадил, и сам стоит голый, трясется, то передом к огню, то задом. Тут как раз возвращаются ягодные тетушки. Ты ж им вроде как чаю обещал, Борода. Ладно, такое зрелище лучше всякого чаю. Вот, заметили его, а он не видит, зубами лязгает. Зато услышал гогот. Сел на корточки — спрятался, ага. Они уж не стали подходить, пощадили его. «До завтрева, турыст!» — крикнули.

Зато к вечеру все одежки высохли. Кое-что, правда, слишком высохло, до дырок. Сырые дрова плюются угольками. Сегодня спим как люди — в палатке домиком, а не блином.

Ага, спим, но недолго. Нас разбудил плач младенца.

Борода

Кое-как в сапоги впрыгнул, фонарь не нашел. Побежали на звук. Тьма кромешная — для меня, конечно. Коты-то зрячие. Они скачут бойко, а я кувыркаюсь через корни, через поваленные деревья.

Младенец орал с дальней стороны острова, куда я и не заглядывал. Пробираюсь на ощупь, а в голове жуткие картины: та беременная женщина почувствовала себя плохо, отстала от группы, сбилась с тропы, забрела куда-то и родила малыша! В болоте, на какой-нибудь кочке!!! Одна!!! Я должен ее найти, спасти! А вдруг она не выжила? Вдруг я теперь с ребенком на руках останусь? Во что его завернуть, обогреть как? Чем накормить, чтоб не орал??? А что делать с мертвой женщиной?

Короче, пока бежал на звук, парой десятков седых волос наверняка обзавелся. За созерцанием страшных картин в стиле Босха не заметил, как звук переместился. Так, погодите. Значит, роженица ходить может? Значит, жива! Слава богу!!

Я топал через коряги и звал:

— Эй, вы где! Отзовитесь! Эгей!

Плач прекращался, потом снова появлялся, в другом месте. Я запыхался и остановился. Уже минут сорок бегаю, а островок-то можно за пятнадцать минут дважды обойти. Черт, что-то запутался я.

— Эй, тетенька! Не убегайте, это я, турыст!

Молчит.

Хоть бы звук.

И малыш затих.

Нет, вот он, но уже не с острова доносится, а со стороны болота. Чего ж она от меня бегает, дуреха! Да еще в топь ломанулась. Утопнет же! Нет, во тьме я туда не пойду, чур меня. Я при свете дня умудрился не заметить омута.

Последний раз крикнул:

— Эй, вернитесь! Я же помочь хочу!

Неа, все дальше уносит малыша.

Чтоб сказать, что я до утра поспал, так это нет. Жуткие картины бредущей по болоту обезумевшей мамаши преследовали меня, стоило прикрыть глаза. А вдруг ее не найдут, вдруг она так и останется жить здесь? Бродить сомнамбулой и бормотать околесицу? Надо же ей было разродиться именно здесь, именно сейчас!

О! Опять крик рядом. Выгляну.

— Женщина, не бойтесь, я помочь хочу!

Никого, и младенец затих. Так и будет безумная ходить кругами. Уморит же ребенка! Или потонет…

Я чуть не плакал, прямо мозг у меня закипел. Сколько раз я выбегал на болото — не сосчитать. А коты — надо же, какие бессердечные, ушами поведут, зевнут — и снова спать.

Ёшка

Мы-то давно разобрались, что там за младенец. Это до тебя никак не дойдет.

Сборщицы ягод, на следующее утро

— Не могу, помру! Слышь, Тоська? Где твой малек-то? Снова в живот запихнула? Ой, уписююся!

— Дуры вы, бабы. Насмехаетеся. Москвич — он и есть москвич. Откуда ему было знать, что выпь кричит как младенчик.

Глава двадцать третья Камышовый кот

Мася

Ранние клюквенные тетеньки прошли, Виктор наконец заснул, Ешка отправилась на охоту. Синий предрассветный сумрак сменил густую тьму безлунной ночи, времени, когда неведомое и невидимое просачивается в мир привычных форм и меняет его. Если в такой час вынырнуть из глубин сна, обретаешь как бы двойное зрение и способность созерцать оба мира, удерживаясь на их границе. Я лежал с прикрытыми глазами, не отпуская дрему и не слишком цепко держась за реальность, и слушал, как редкие капли росы срываются с дерева и бьют в натянутый тент палатки. Кап! — и начинаешь ждать следующего удара. Но капля не падает. Ожидание растягивается, и начинаешь слышать именно эту никак не прозвучавшую тишину, которая плотным слоем отделяет один звук от другого.

Надо пойти на эту тишину поглядеть.

Я ввинтился в щель не до конца застегнутой молнии палатки и, почти не помявшись, выбрался наружу.

Нежное сиреневое небо, над зеленью кочек слоями плывет полупрозрачная дымка: сегодня заморозка не было, и тишина накрыла болото, словно кто-то вдохнул и медлит выдохнуть. Случайный звук разбухал в ней, как сухарь в молоке. Я вспрыг­нул на относительно сухой пень, замер. Вслушивался каждой шерстинкой в ушах, каждым усиком, пока не удалось добиться объемного звучания. Главное — не шевелиться. Поскрипывала костями большая и густонаселенная сосна, осины трусились, как в ознобе, их легкие красно-желтые листья бились друг о друга. Знаете, что осина будет трепетать даже без ветра, выделяясь этим нервным мерцанием на фоне неподвижной стены леса?

Мелкая живность еще спала, я был наедине с тишиной, гигантской, оглушающей, жадной. Кажется, она и меня готова была поглотить.

Но не успела — треснула по шву. Ёшкин крик молнией пробил тишину и ударил в уши. Я взвился в воздух, оттолкнувшись от пня всеми четырьмя лапами, приземлился довольно громко и прижался к земле. Прыжок достойный вышел. Оглядываясь на место, откуда донесся звук, я отползал к палатке. Но тут Ёшка завыла, в этом вое были и угроза, и панический страх. И призыв о помощи. Нет-нет, простите, не могу, я еще сплю детским сном. Да-да, я дрых, не услышал. Срочно зарыться в спальник.

Палатка, как назло, назад не впускала. Оттуда из цепкой молнии выдраться было легче, чем туда втиснуться. Витя после бессонной ночи спит беспробудно. Ладно, никуда не деться, побегу к Ёшке.

Кошка стояла вся встопорщенная, шерсть дыбом, глаза безумные. На кого она смотрит? Между корнями в боевой позиции било хвостом серое существо кошачьей породы, но вдвое крупнее, совсем не цивилизованное и очень хищное. На острых ушах кисточки. Два клыка торчат, как у вампира. Кот-вампир, мама дорогая.

— Не пускать его к Бороде! — приказала мне мысленно Бабка Ёшка. — Стоять насмерть!

— Ну не знаю, не уверен, что устою, — отвечаю. — Что-то неважно себя чувствую. Я сейчас…

Мне срочно приспичило найти укромное место, поэтому я попятился, а потом дал стрекача. Нет, в военные игры я не играю. В прошлой жизни я, кажется, был китайским мудрецом. У меня есть литературный талант, чтобы описать события, а навыки, необходимые на поле брани, отсутствуют напрочь.

— Стоять! Место! — заорала озверевшая от боевого азарта кошка.

Меня пригвоздило к земле, хоть я и не служебный пес. Может, в прошлой жизни я был собакой, иначе откуда такие рефлексы?

Вампир оценил ситуацию. К схватке с двумя врагами сразу он был не готов, и шерсть на нем слегка сдулась. Он уже не казался вдвое больше. А если я хвост подниму? Враг попятился. Ура! Он бежит!

— Это камышовый кот, — сказала Ёшка, когда мы победителями возвращались к палатке. — Мы прогнали камышового кота. Хорошо, что ты пришел на помощь.

«Мне за это медаль дадут?» — подумал я гордо. Все-таки, видать, собакой.

Мы пережили три дня кикиморских насмешек и пробыли на болоте неделю, как и собирались. Виктор набрал мешок ягод, гордо отнес его в заготконтору, и в нашем рационе появились домашние сливки, в которых ложка стоит, и простокваша. Мня-мня!

Глава двадцать четвертая Только не надо мышей

Ёшка

Мы досидели в деревне до осенних непогод. Снова начались перебои с электричеством из-за частых гроз, на удивление свирепых в здешних краях. В один из таких вечеров Борода, сняв с огня котелок с кипятком, поставил его на пол и в темноте потом попал в него ногой. Ошпарился. Прощайте, прогулки. А ведь надо было каждый день таскать дрова, чтобы отапливать дом. По ночам мы все слипались в один трясущийся комок, а днем приходил дядя Вася с тележкой дров из собственных запасов. В общем, легкая и веселая жизнь кончилась. Тут-то и приехала Маша. С жареной курицей в фольге и конфетами-батончиками.

Увидев свое семейство в таком бедственном положении, она охнула и из пугливой девицы превратилась в одну из тех женщин, что коня на скаку остановят. Не говоря уж о горящих избах, которые им дом родной.

Прежде всего, схватив топор, она приволокла из лесу целую гору сушняка и распилила его одна двуручной пилой. Не пытались? И не пытайтесь. Не выйдет.

После этого помчалась к станции — а это, если вы помните, час ходьбы в одну сторону — и дозвонилась до заготконторы, чтобы прислали нам транспорт, потому что Борода насобирал целый сарай ивовой коры, а иначе чем гусеничным трактором ее не вывезти по размокшим лесным дорогам. Там вошли в положение и ответили виновато, но твердо: трактор, мол, один, и он занят в поле. До снегов на него можно не рассчитывать.

Из станционной лавки Маша притащила целый рюкзак провизии, и мы наконец сменили гречку на что-то другое. В общем, все поняли, как ее не хватало.

И тут Борода сглупил. Он решил похвастаться, какой из него замечательный получился дрессировщик. И постучал ногтем по краю чугунной сковородки.

Тут же из угла, еле протащив брюхо в дыру, вылезла жирная мышь и вперевалочку направилась к нам. Уселась на край сковороды, оглядывая зрителей, свесила хвост, закинула ногу на ногу и сказала, сильно шевеля усами и шепелявя:

— Ну фто, фто?

Мышь трогать запрещалось. Я демонстративно отвернулась, поскольку не одобряла таких противоестественных забав. Мася вовсю пялился. Борода хохотал. Маша бледнела, потом стала дышать все реже и вдруг упала в обморок.

— Вот елки-моталки! — разом перестал смеяться Борода.

На этот раз Маша что-то долго в себя не приходила. А когда очухалась, села прямо-прямо и сказала каким-то сухим, бесцветным голосом:

— Витя. Я тебя люблю. Я уважаю твою мечту о жизни на природе вопреки всяким доводам рассудка. Я готова терпеть глину под ногами, туалет в поле с лопатой, пять километров до магазина, полную темноту начиная с четырех часов дня, холодрыгу и отсутствие связи с миром. Но прошу только одного. Не надо мышей, а!

— Конечно, — легко согласился он.

И посмотрел на меня умоляющими глазами. В смысле, «спасай, друг!».

Я принялась разрабатывать стратегический план. Подключила Портал.

— Ма-ась?

— А-а?

— Будешь помогать ловить?

— Фу, ее же в рот придется взять. А она волосатая. И хвост такой неприятный.

Его королевские замашки могут кого хочешь взбесить.

— Ой, коты, не надо драться, вы что! — попросил Борода.

Ладно, придется самой разбираться. И начать нужно с самого сердца мышиной колонии — с подвала…

Глава двадцать пятая Она остается

Я давно держала ее на прицеле взгляда, славную такую жирненькую тетю мышу: она спокойно запускала руку до подмышки в банку тушенки с прогрызенной пластмассовой крышкой и ворошила там вовсю, стараясь уцепить кусок мяса побольше. Цепляла. Тянула. Кусок не пролезал в дыру и падал. Мышь вытягивала пустую пятерню и облизывала со страдальческим писком, даже покусывала. Не в силах больше сдерживать напряжение, я разжалась, как отпущенная пружина, и точным броском приземлилась на хвост серой нахалюги.

Но этот хвост, перемазанный жиром и мясным желе, оказался таким скользким, что выскользнул из когтей, а сама она, со звуком «пляк» сверзившись с полки, юркнула в щель между ящиками. И тут же стала бешено ругать меня с безопасного расстояния. Подоспели ее родственнички и подняли пискливый гвалт. Глупендры.

Ладно, ждать мы умеем.

Через полчаса мыши напрочь забыли об инциденте, и толстая снова вскарабкалась на ту же полку. И была поймана повторно.

Придерживая тетю мышу за хвост, я заговорила жестко, как начальник гангстеров из боевика:

— Жить хочешь? Ты и твоя семья?

— …

— Значит, так. Даю вам ночь на сборы. Чтобы к утру в доме никого голохвостого не осталось. Иначе буду ловить вас, пока всех не передушу. Лафа кончилась. Приехала хозяйка. Выбирай: жизнь на воле или смерть в доме. Усекла?

Тетя мыша часто-часто дышала и очень хотела бы прямо сейчас оказаться далеко отсюда. Она все прекрасно поняла.

Что-что, а шантаж все-таки приятное дело. Чувствуешь себя сильной и крутой, можно повелевать и ставить условия. Да, это по мне.

Кажется, я заслужила награду, а?

Стеклянная банка с неприступной тушенкой грохнулась о цементный пол. Мыши из всех щелей издали общенародный мучительный стон. Я принялась праздновать победу.

А Масе фигушки.

Утром на мокрой тропе была хорошо видна ведущая от дома цепочка маленьких следов. Но никто из людей, конечно, ее не заметил.

Впрочем, с мышами или без, по-любому было ясно: Маша остается.

Глава двадцать шестая Все когда-то кончается

Маша

Конечно, я осталась — не бросать же Витю с ошпаренной ногой.

Осталась дожидаться, когда выпадет снег и размокшую глину дорог прихватит морозцем, чтобы могла проехать машина. Прошел месяц, снег выпал, а трактор так и не давали.

Каждый день я таскалась на станцию звонить в заготконтору, клянчила транспорт. Хотела взять их измором. Но там народ был тертый, слезой не прошибешь. Наконец, отчаявшись, свернула однажды в заснеженном лесу по гусеничному следу, который вел в чащу: решила самостоятельно найти водителя и, посулив денег, попросить вывезти нас из этой глуши.

Вот тогда-то я и наткнулась на след медведя-шатуна: он прямо на глазах наполнялся талой водой. Припустила бегом и выбежала к мужикам, которые валили лес и возили его на тракторе с прицепом. Рассказала ситуацию — мол, у мужа ошпарена нога, коры целый сарай — не бросишь, в доме холодно, дрова сама вручную ношу из лесу каждый день, а теплее не становится… Дяденьки сжалились и на следующий день вывезли нашу компанию из дырявого дома, где по щелястым углам уже наметало за ночь снега и даже жуки впали в спячку и прекратили жевать потолок и стены.

Надо сказать, что вырученных за кору денег хватило ровно на два билета до Москвы. И это правильно. Потому что на самом-то деле получили мы гораздо больше.

До сих пор, стоит захотеть, и я могу по памяти смотреть фильм про холмы в формате 5D, вдыхать запахи трав, печного дыма и мокрой земли, слышать плеск ручья и шебуршание дождя, стрекот и жужжание и сколько угодно наблюдать, как от весны к зиме меняется лицо леса, ставшее мне родным и понятным.

Стихи Маши про жизнь в Васькове

Часть третья Духи Алтая

Четыреста лет я живу на этой земле.

Семнадцать из них я ходила по ней ногами.

Бестелесная кошка

Глава первая Какие такие горы?

Ёшка

Зима ушла, хлопнув дверью, забрала с собой все снега и ветра, но на смену ей никто не шел. Мы с Масей торчали на подоконнике в кухне, где пахло близким обедом, и пялились в бесцветный двор, гипнотизируя ближайший тополь: давай, мол, просыпайся, выпусти клювики почек! Тщетно. За окном не показывали ровным счетом ничего, природа зависла на одном кадре: ни туда, ни сюда. Мася тоже завис, даже ушами не пошевеливал.

Я раздраженно спрыгнула с окна и побежала к Бороде на колени. Он почесал мне живот, не отрывая взгляда от экрана компьютера.

— Машуня, смотри, — крикнул он в сторону кухни.

— М-м? — Маша подошла, вытирая руки о длинную футболку, и чмокнула нас в макушки — сначала меня, потом его.

— Телецкое озеро, Алтай, — говорил Борода незнакомые слова. — А вот Шавлинские озера. Красота?

Ничего интересного, если меня спросите. Неподвижные картинки. Если б хоть двигались…

— Ух ты! — восхитилась Маша. — Волшебные места.

Я прикрыла глаза, замурлыкала. Может, обратите взоры на живую, теплую кошечку?

Витина рука продолжала автоматически гладить меня. Нет, так я не люблю, мне нужно все внимание. Выпустила когти, услы­шала, как одно острие, пробив ткань джинсов, кольнуло кожу. Никакой реакции. Смотрят и смотрят в экран. Может, куснуть?

Вдруг Маша сказала:

— Поехали, а, Вить?

— Я думал, ты никогда не предложишь. — Борода вскочил, бес­пардонно скинув меня на пол, и радостно забегал по комнате. — Конечно, нужно сейчас ехать, потом будет не до того. С ребенком уже не попутешествуешь.

С каким ребенком? Что он имеет в виду?

— А ты потянешь? — остановил беготню Виктор. Он смотрел на Машу. Но не в глаза, а ниже, на ее живот.

Меня парализовало догадкой.

— Думаю, да. Все тяжелое ты понесешь, а в мой рюкзак все легкое положим, — улыбнулась Маша.

— В горы нужно много чего брать. Палатку, спальники, теплые вещи, продукты на неделю, пару котелков…

— Ну ты же у меня сильный муж, правда?

— Конечно, — удивленно сказал муж. По-моему, такой эпитет он слышал о себе впервые. Ростом Борода был чуть выше Маши.

В комнату вплыл Король Лев и изможденно рухнул на пол: целых десять шагов из кухни. А то и все пятнадцать.

— Мрнэ? — спросил он. В смысле, сколько можно ждать вас? Еда давно готова.

Я тоже проголодалась и потому смотрела на него с неприязнью. Толстый, ленивый и пыльный. Голодную, меня легко разозлить.

— Батон с одной извилиной.

Кот, обычно полный терпения и неги, обиделся и дернул хвостом, но до ответа не снизошел.

У нас с ним налажена прямая телепатическая связь. Раньше приходилось долго настраиваться, сосредоточенно вылизываясь, чтобы мысли покинули ум. Теперь же достаточно подумать — и готово, тебя слышат. Когда вместе ешь, вместе клянчишь вита­минки, гоняешь одни и те же игрушки по коридору, дерешь одну когтеточку и гладят вас одни и те же руки, это роднит. Так что мы с этой шерстяной ватрушкой, которая мнит себя царем зверей и людей, практически родственники. Хотя по внешнему виду не скажешь. Гляньте на меня — длинная, поджарая, текучая, как ручей, увертливая, как мокрое мыло. И дикая.

— У нас будет ребенок, слышишь, тефтель недолепленный, — говорю. — А ты ничего не знаешь. Потому что ничем не интересуешься, кроме как поесть.

Мася с испугу поджал пухлые лапы с волосатыми пятками. Но не вскочил, нет, только обозначил попытку.

— Это который кричит день и ночь? Как у нас за стенкой — третий год подряд?

— Угу. Именно.

Кот все-таки поднял себя за шкирку и занял вертикальную позицию. Он внимательно вглядывался в Машин живот. Но живот выглядел совершенно безобидно.

— Еще рано, не увидишь, — презрительно бросила я.

— А ты как узнала?

— Из их разговоров.

— А они как узнали?

Люди и впрямь существа крайне ограниченные — ни слуха, как у нас, ни нюха, ни зрения, и на обед поймать никого не могут, ни когтей у них для защиты, ни клыков, однако порой они почти догоняют по интеллекту других животных с помощью хитроумных технических изобретений.

— УЗИ, слыхал?

— Какие такие узи?

— Пф-ф. Аппарат такой, просветит тебя насквозь — на экране все видно. Мне такое делали в ветеринарной клинике, — гордо пояснила я. — А еще они собираются идти в горы.

— Какие такие горы? — совсем растерялся Мася.

Ну как, скажите на милость, с этим растительным организмом общаться? Я отвернулась к компьютеру. Мася проследил за моим взглядом и долго созерцал фотографию озера и отраженной в нем снежной вершины.

— Это высотный дом, — сказал он.

— Это гора.

— Ладно. Гора так гора, — сразу сдался он.

— Алтай называется. Вот туда они и полезут.

— Психи.

Есть утверждения, с которыми не поспоришь, даже если голоден.

Глава вторая Кривоватое начало

Маша

Ехать можно самое раннее в конце июня, когда на Алтае уже сравнительно тепло. И даже в июле в горах случались снегопады.

Сведения я брала в интернете и чем больше узнавала про Алтай, тем больше меня туда тянуло — по следам мистика и философа Николая Рериха. «Я буду дерзок», — писал он. Значит, и мне должно хватить дерзости на горный поход, хоть бы и с намечающимся животом.

Мы купили билеты на поезд, обзавелись туристическими кроссовками и загодя начали собирать рюкзаки. Они стояли как две горы в большой комнате, наводя ужас на гостей. Но мой рюкзак только казался неподъемным из-за величины, на самом деле он получился легким. Каждый день мы что-нибудь выкладывали или добавляли, ломали голову, без чего сможем, а без чего не сможем обойтись, стараясь уменьшить вес до минимума. Витин рюкзак смотрелся бывалым походником, сохранив запах давнего костра, болота, дождя, из него сыпался лесной мусор и длинные сосновые иголки. А мой был позорно новым. Коты с азартом их покоряли, и за пару недель эти два гиганта, два пришельца из другой, неведомой мне жизни стали членами нашей семьи.

Приятель одного приятеля согласился пожить в нашей квартире, чтобы приглядывать за котами. В день отъезда раздается звонок — приятель приятеля сломал ногу и звонил из больницы. Мы давай обзванивать друзей, мол, выручайте, через три часа уезжаем, котов не оставишь одних на полмесяца! Но никто не смог в одночасье все бросить и переселиться в чужой дом.

Когда список друзей иссяк, я села на пол, спиной к своему рюкзаку, с которым успела породниться, и заревела. Накрылись горы медным тазом. А я уже была практически там. Меня почти окружали вершины в белых париках ледников. Мое воображение уже научилось ставить палатку и разводить костер, варить суп из пакетиков и сушить ботинки у огня…

Я ревела, как маленькая, не вытирая слез и не сдерживая воя. Витя стоял рядом, не находя слов утешения. Вдруг махнул рукой — так, как никто другой не умел махать, — и крикнул:

— Не реви, возьмем их с собой! Переноски где наши? На антресоли? Не помнишь? — Он уже волочил стремянку.

Я выключила сирену, встала (хотела вскочить, но пузо несколько укротило мое проворство) и побежала умываться.

Выхожу, а Витя мой уже выкинул с антресоли кучу барахла и влез туда по пояс, одни ноги наружу торчат.

— Не вижу, где вторая, — раздался изнутри его голос, приглушенный рулонами оставшихся от ремонта обоев.

И тут я вспомнила. Я недавно отдала вторую переноску по­друге Аленке — она переселяла на дачу кота.

Все это я дрожащим голосом поведала мужу. Думала, рассердится, но он был спокоен и великодушен.

— Ничего, Масю в сумке повезем. Он сумки любит.

— Витя, — вдруг похолодела я от догадки, — а ведь им тогда корм нужен! И лоток!

Мы так усердно выверяли по граммам, чтобы не брать лишний вес, а тут такая тяжесть добавится. Ёшка почти четыре кило, Мася больше четырех! Девять килограммов одних котов! Да еда им на две недели… А мне тяжелого никак нельзя поднимать. Все, мы не едем! — Вот еще! Лоток им в лесу подавай. Переучатся. В поезд возьмем, а в Барнауле у друзей оставим, на обратном пути заберем. И есть они будут то же, что мы. Только миски их прихватим.

— Не станут они есть пустой химический борщ из пакетика.

Я была катастрофически близка к тому, чтобы снова включить сирену. Наверное, все беременные чувствуют себя беспомощными перед обстоятельствами.

— Проголодаются — съедят, — уверенно сказал Смелый муж.

— Вить, а может, это Вселенная предупреждает, что не надо нам ехать? Слишком тяжелый поход, не опасно это для малыша?

— Знаешь, дорогая, не морочь мне голову. Лучше возьми им в дорогу немного корма. А то пока до места доберемся, они нас сожрут. Главное, не волнуйся. У нас все получится.

— Угу.

— Даже интересно, правда? — неестественно бодро добавил он.

— Ну-у-у… наверно, — промямлила я и потопала в кухню.

Ёшка

Ночь накануне выдалось беспокойная, Маша ворочалась и нещадно пинала меня. Причину ее бессонницы я поняла только днем. Они уезжают. Сегодня!

— И рюкзаки увозят, — недовольно добавил Мася.

Рюкзаки и впрямь перебрались из комнаты в коридор.

И тут раздался телефонный звонок, изменивший нашу жизнь, и на свет явились ненавистная переноска, в которой меня возили в ветклинику, чтобы делать больно, и старая сумка с молнией для кота. Нас берут с собой!

— Ура! — завопил Мася и в восторге взлетел на свое «дерево» — приколоченные к углу когтеточки.

Я же по привычке испугалась, и, хотя прекрасно знала, что мы едем вовсе не на уколы, ноги сами затянули меня под шкаф. Потом Маша принялась меня уговаривать специальным успокоительным голосом. Это у нее профессиональное. В своем приюте для бездомных животных она со всеми приемышами так разговаривает. Как ни странно, помогло. Я вспомнила, что в принципе люблю приключения. Но едва Маша замолчала и занялась делами, мне снова стало не по себе. Почему-то я не могла просто радоваться, как радовался Мася, или просто гневаться, что меня без спросу срывают с моих местечек на окне и на кресле и пихают в пластмассовую клетку, которую не укусишь. Могла бы, если бы не смутные тревожные предчувствия. Что нас ждет?

Но я кошка и не умею долго думать одну мысль.

Глава третья Мысли под стук колес

Виктор

В поезде оказалось, что на котов нужно было взять справки из ветклиники. Потратив кучу нервов и Машиных слез, не без помощи сердобольных соседей по купе, нам удалось уломать проводницу. Коты, отдыхая от поездки в метро и рева машин на улице, мирно задрыхли наверху в багажном отсеке.

Ехать почти три дня. Эх, половину отпуска проведем в поезде, ну да, считай, три туда да три обратно — шесть дней. Коты всю дорогу вели себя достойно, пользовались лотком и почти не орали. Ёшка прилипла к окну и смотрела бесконечное реалити-шоу про мелькающие деревья и деревушки; когда же уставала, лезла на колени к Маше и мурчала, обволакивала ее своей нежностью и спокойствием. И жена моя, гляжу, понемногу успокоилась, а то с таким лицом, какое было у нее в день отъезда, путешествие начинать опасно. В поход нужно идти с радостью, тогда любые опасности обойдут тебя стороной. Радость — она как защитный костюм в космосе.

Кто умеет радоваться, так это Мася. Есть зрители — он и выступает. И так пройдется, и эдак. Потом ляжет — закрутится, раскрутится, выгнется весь. Сядет — ушами двигает, ухохочешься. Встанет — хвост развернет, лапками потанцует. И лекцию прочтет, и анекдот расскажет. Особенно глаза говорящие. Говорящие про еду. За каждое такое выступление он исправно получал от соседей гонорар сосисками.

Уже в поезде началась у нас война — пришлось котам смириться с другой кормежкой, есть хлеб с сыром (сухой корм был съеден в первый же день) и забыть про витаминки. Ничего, в лесу будут охотиться. Блохастые лесные мыши — самая «сбалансированная» пища.

Понемногу тревоги отступили, и внутри запело: «Мы едем в горы!» Что ее ждет, мою Машуню! Аж завидки берут. Первый в жизни поход. Я-то в студенческие годы был заядлым туристом, все Подмосковье шагами измерил, а она у меня девочка городская. Ничего, закалим. И малыш еще не родился, а уже в поход. Молодец парень! Я почему-то уверен, что получится парень.

Малыш

Ну-ну.

Маша

М-м… Так мурлычет смешная коха, что я сама сейчас замурчу. Лежит на моем животе. Верней, на нашем. Кто там у меня живет внутри? С кем делю мое тело? Эй, неведомое дитя, знаешь, куда я тебя везу? В самые волшебные горы России! Под горами — зеркальные озера, вокруг озер — вечнозеленые кедровые леса. А в лесах живут духи Алтая. Не призраки, а хранители этих мест, невидимые для людей. Только шаманы могут с ними общаться — задавать вопросы или просить о помощи.

Вот чего я жду от нашего похода. Ответов на вопросы. Мне кажется, что духи Алтая могут открыть человеку его истинное лицо, если человек готов его увидеть. Я готова. За этим и еду.

Ёшка

Мелькают, мелькают картинки — вот это мне нравится. Жизнь за мутным вагонным стеклом вроде летит мимо со стуком, но что-то цепляется за глаза и остается в них: сломанная ветка березы, женщина в халате поливает грядки из шланга, горящая лампа с зеленым абажуром в окне дома у переезда, дядька с фонарем в рыжей жилетке со светящимися полосами, лошадь везет телегу, в такт шагам мотая большой головой на крепкой шее. Резко затормозивший перед шлагбаумом грузовик с пустыми бочками в кузове. Наверное, они грохнули, ударившись друг о друга, но звука не слышно. Зевающие на платформе люди рано утром — они ежатся, ждут электричку и без интереса провожают взглядом наш поезд. Я представляю, как они смотрят вслед. Вот он уехал и увез стук своих колес. И снова тишина, птицы поют в березовой роще.

Утро второго дня. Пассажиры спят, наверное, ехать еще долго. Я привыкла. Мне уже здесь хорошо, как дома. Лазаю по полкам, меняю наблюдательные пункты. И смотрю, смотрю… Картины вливаются в меня, заполняют, а когда переполняют, засыпаю и во сне продолжаю смотреть. Сны — большая часть нашей кошачьей жизни. Даже не так, это вторая жизнь. Там много чего происходит. У людей эти две жизни существуют отдельно друг от друга, они просыпаются — и от сновидений не остается и следа. Потому что они не умеют спать долго. За семь-восемь часов человеческого сна разве успеешь как следует вжиться в сновидческую реальность? Мы, кошки, можем и весь день проспать, если хозяева на работе, и у нас грань между той и этой жизнью гораздо тоньше, чем у людей. Мы можем, не засыпая глубоко, дрейфовать на грани двух миров.

Сейчас, например, я лежу на Машином животе, но одновременно слышу, как подо мной барахтается, бултыхается в своей теплой живой воде младенец, сосет палец и улыбается. Ему приятно, что вагон качается, я тарахчу, Маша похрапывает… Этот невидимый мир — очень ясный, когда на него настроишься. Но люди не умеют настолько сосредотачиваться, чтобы исчезло все кроме одного. Они слишком много думают, и эти мысли для них громче всего остального.

Малыш

Мама-Маша храпит, мама-Ёшка мурлычет, а мне щекотно. Хр-р-р, мр-р-р, хр-р-р, мр-р-р. Ду-дук, ду-дук — мы несемся над землей. Весело.

Мася

Я бы уже чего-нибудь съел. Нет? Спим еще? Ладно, поспим…

А может, хватит?

Да, давайте завтракать.

— Мрнэйяя! Мрнэн?

— Поддерживаю! — Это Ёшкин голос.

— Тихо, Мася! — Это Маша шепчет.

— Ш-ш, замолчи! — Это Витя шипит.

А что думают соседи по купе, пусть останется тайной.

Глава четвертая Им все слышно

Мася

Поезд затормозил и прочно встал — конечная. Мы выходим, я в щелку своей сумки гляжу. Вдруг навстречу бежит-летит-хохочет Сама Радость, большая, прыгучая, развевающаяся. Ох и шумная! Мне сразу понравилась так! Прямо съесть ее захотелось.

— Давай-ка! — вместо приветствия крикнула Радость и Машин рюкзак на одно плечо вскинула. — И ящик давай! — Переноску хвать!

Ёшка как взвоет от неожиданности. Тетенька как подскочит, не хуже меня.

Маша клетку обняла, заворковала:

— Коша моя, не бойся…

А тетенька уже Витю обнимает крепко-крепко и меня, главное, животом к нему как притиснет. Тут взвыл я.

— И тут кот, — гордо сказал Витя. — Здравствуй, Люся.

Виктор

— Два кошака? В поход? — Люся недоверчиво пощупала сумку. Сумка мемекнула.

— Так получилось, — развел я руками.

Она попыталась так же лихо подхватить и мой рюкзак на второе плечо, но не смогла оторвать от земли.

— Тяжесть-то какая.

— Так получилось, — развела руками Маша.

— Вчетвером, значит?

— Э-э-э… С половиной, — поправил я свою давнюю, еще с институтских времен, подругу. Мы с ней вместе немало троп истоптали.

Люся долго осмысливала. Потом пригляделась к моей жене…

— Ну, знаете! Я с вас удивляюсь.

— Мы сами с себя удивляемся, — улыбнулась Маша.

— Люсь, — спрашиваю, — можно будет это у тебя пока оставить? На обратном пути заберем.

— А чего там?

— Ну… как сказать…

Люся подозрительно заглянула в пакет с кошачьим лотком.

— Горшок, что ль? Фу! Ну да шут с вами, бросай под сиденье.

Когда мы будем уезжать, Люся, вспомнив о забытом в машине лотке, вихрем слетает туда-обратно и на ходу закинет пакет в окно отходящего поезда, за что проводница будет ворчать на нас все два с половиной дня обратного пути.

Но это случится потом, а пока она села за руль громыхучей, большой, раскалившейся на припеке машины, и мы поехали из Барнаула в Горноалтайск, а оттуда в поселок Чемал.

Наутро собрались на гору Верблюд. Котов оставили в доме, чтобы прогуляться налегке.

Тогда-то все и началось.

Идем мы с Люсей мимо пастбища, пыль загребаем, болтаем — не можем наговориться. Лет десять не виделись! Как вы думаете? Всех дружбанов-туристов перебрали. А этот как? А тот где? А сам? А сама?..

Маша сзади идет, не торопится. Она как фотоаппарат возьмет в руки — все, пропала девчонка. Жуки, коровы, цветочки… Как инопланетянка. Все ей интересно. «С фотоаппаратом, — говорит, — мир словно впервые видишь».

Болтаем мы, значит, тропа вверх потихоньку забирает. Тут оглядываюсь — а Маши не видать. Где, говорю, жена моя? Люся смеется: дуется, мол, на тебя жена, что ты со мной да со мной, а про нее забыл.

А мне вот не до смеху. Ведь и вправду забыл.

Покричали, подождали, сидя на поваленной березе, — нет Маши. Хотел уже идти за ней, да Люся остановила: не надо, сама появится. И точно, идет. Понурая такая.

— Машуня, — кричу, — ты чего? Все нормально?

Подходит, говорит печально:

— Крышку от объектива потеряла.

Люся смеется:

— Я ж говорю, обиделась. — И Маше: — Здесь видишь воздух какой звонкий. Здесь нельзя обижаться и злиться. Всякая мысль человечья им слышна.

— Кому? — не поняла Маша.

— Духам горным, кому ж другому. Это они тебя проучили.

Маша не сильно поверила, однако на всякий случай спросила:

— Что же делать? Я искала-искала, нет нигде. Без крышки объектив легко испачкать или поцарапать.

— Не беспокойся, — по-братски хлопнула ее по плечу Люся. — Заберемся на гору — подскажу, что делать.

Мы попили чаю с бутербродами, а потом еще долго поднимались, не спешили: такая красота вокруг! Трава зеленая, мягкая. Березы на склоне все в одну сторону прогнулись, как гимнастки. На вершине двугорбой горы Верблюд тропа скачет по камушкам, между камнями пружинистый мох, даже наступать жалко. А вниз такой вид открывается! На реке Катунь сумасшедший народ закладывает виражи на скутерах. Самих людей не видно, только след пенный по воде чиркает.

Люся отвела Машу в сторонку и говорит:

— Положи на камень хлеба, полей водой. Теперь попроси прощения за плохие мысли, скажи, что все поняла, и попроси вернуть то, что забрали.

Наверное, Маша так и сделала, потому что обратно шла уже повеселевшая. Да и спускаться легче, чем подниматься. Ближе к середине горы стали мы все под ноги смотреть. Но я не верил, что в такой высокой траве, на такой узкой тропке можно найти крышку от крошечного объектива. Искали, искали… Солнце почти село, скоро стемнеет, а крышки, конечно, нет.

Маша снова скуксилась.

— Я все сделала, как нужно. Что ж они не отдают?

Я решил Машу успокоить.

— Ничего, — говорю, — приспособим вместо крышки носовой платок на резинке. Хватит уже искать, отдай духам, пусть играют. А то и вокруг не смотришь, все под ноги да под ноги.

Маша вздохнула:

— Ладно, в самом деле, пусть. Чего это я из-за ерунды раскисла.

Не прошли мы и двух шагов — лежит крышечка, дожидается, вся как есть на виду.

— Вот, оказывается, что нужно было сделать, — рассмеялась Маша. — Отдать.

Глава пятая Злые чары

Мужественно идите вперед.

Николай Рерих

Маша

Люся договорилась с водителем, загрузила нас в могучий, с огромными колесами, приземистый ГАЗ-66, и, попрощавшись с ней (наконец-то мне вернули моего Витю!), мы поехали по дороге, которую только с большой натяжкой можно назвать дорогой. Рытвина на рытвине, не лужи, а болота, раз двадцать мы форсировали речку по булыжникам, я посчитала. Два часа нас мотало и кидало на жесткой, узкой скамье в кузове.

Дальше наш путь лежал на Каракольские озера, к которым надо подниматься километров семь-восемь. Перед подъемом строгие алтайские конюхи предложили нам взять лошадей. Но мы гордо отказались. Мы не ищем легких путей, пусть «матрасники» катаются.

— Подумаешь, каких-то семь километров, — говорю. — За час одолеем.

Витя поспешно отвернулся, чтобы спрятать то, что было написано на его лице.

— Побольше, — только и сказал.

Через пять минут подъема выяснилось, что дорога вверх с рюкзаком — это совсем не то, что по равнине налегке. Накрапывал дождик. Плащ защищал от влаги снаружи, но под ним одежда сразу отсырела от испарений и липла. Дышали мы как два дачных самовара, выдыхая пар в насыщенный моросью воздух. Через десять минут я почувствовала, что нагулялась. Через пятнадцатьхотелось только лечь на диван и лежать полдня. Через двадцать я уже почти плакала от безнадеги, а впереди, как выяснилось, несколько часов подъема. Рюкзак натирал плечи и хвост. Были моменты, когда приходилось лезть круто вверх на карачках! Тропу развезло, кроссовок не видно под налипшей глиной, мы скользили и хватались за ветки и стволы, чтобы не поехать вниз. Витя шутил, отвлекал и подталкивал меня снизу на особо крутых участках, но это не помогало, и спустя час я встала как вкопанная, повиснув на березе. «Больше не могу, я больше не могу», — тупо вертелось в голове, и никакие уговоры не действовали.

— Отлично, — бодро сказал Сильный муж. — Привал.

Я рухнула на землю, не подложив сидушку, не сняв рюкзака, — сил не было.

— Первый час самый тяжелый, потом втянешься, — уверял меня Витя, наливая в крышку термоса дымящийся чай.

— Горько, слишком крепкий, — капризно сказала я не своим голосом.

— А ты с конфеткой! Сладкое восстанавливает силы.

Он бросил мне карамельку. Я бессильно проследила за ее полетом, даже не сделав попытки поймать, хотя это наша любимая игра.

— Ну что ты. — Он подал мне другую. — Взбодрись. Смотри, как хорошо.

Ну смотрю. Чавкающий под ногами склон, растоптанный туристами. Мокрые деревья, мокрые, скользкие корни, мокрая трава.

— Чего хорошего-то? Елки с палками.

— Кедр, а не елки. Дыши! Каждый вдох прибавляет здоровья.

— А каждый шаг — убавляет, — мрачно проворчала я.

— Машуня, я тебя не узнаю.

Хм, он меня не узнает. Я сама себя не узнаю.

Карамелька, разумеется, внедрилась в дырку в зубе. Я сморщилась от боли.

— Ты же туристка, а не принцесса-капризуля.

Так обидно мне стало! Ну вообще! Принцессой никогда не была, и никто меня в этом не обвинит.

— Давай я кошку понесу, хочешь? — подлизывался Витя.

Гнев придал мне сил. Я неуклюже встала, отвергнув протянутую руку, и потопала вверх, не обращая внимания на кошкины мявы. Не нравилось ей мотаться у меня на боку. Терпи, как я терплю. Муж торопливо пихал в рюкзак термос. Ничего, догонит.

Ёшка

Я не просто «мявкала», между прочим. Я объясняла тебе, что это одна из твоих сущностей вырвалась на волю и взяла верх над остальными. Ты раньше не попадала в такие ситуации и поэтому с ней не встречалась. Ее надо победить. Но прежде разглядеть. Услышь меня, Маша!

Виктор

Я знаю то, чего не знает моя жена. Поначалу тело сопротивляется повышенным нагрузкам, отказывается нормально работать, но потом перестраивается в ходовой режим, подлаживает дыхание и теплообмен. Объяснять это новичку бесполезно, он просто не поверит, пока сам не убедится на опыте. Пусть моя девочка злится. Злость придает сил, а жалость к себе — лишает.

Малыш

А я, между прочим, тоже здесь. Можно уже полежать, а? Хватит физкультуры! Эй, там, снаружи!

Маша

Я знаю то, чего не знает мой муж. Ребенок внутри меня явно возражает против таких нагрузок. Он начал толкаться. Но если бы опасность была, я бы ее наверняка почувствовала, правда? Хотя Вите ничего не стану говорить, а то скажет — возвращаемся, и не увижу я белоголовых гор, отраженных в ледяной, прозрачной озерной воде. Ничего, пусть малыш закаляется, только крепче будет. Быть неженкой ни к чему.

Мася

Ой, боюсь, боюсь. Опять между ними рябь побежала. И кошка разворчалась у меня в голове. Вот всегда так. Стоит нашим людям поссориться, Ёшка тоже начинает меня поедом есть. Я молчу, я выше этого. Пусть ее волны раздражения разобьются о неприступные скалы моего терпения.

Ёшка

Меня лично бесит Масина привычка однотонно и ритмично мяукать — так он витаминки клянчит. Именно не разговаривать, а мяукать, понимаете? «Дай. Дай. Дай», — с одинаковым интервалом. Как чайки из мультфильма про рыбку по имени Немо. И это речь интеллигентного существа? Он позорит кошачий род перед людьми.

А с чего это я вообще решила, что он создание интеллигентное? Ах да, он ведь сам про себя сказал, как сейчас помню: «литературно одаренный кот». И когда это он, интересно, успел писателем заделаться? Пока дрых на письменном столе, на хозяйских бумагах?

Мася

Между прочим, записывать вовсе не обязательно. Я в уме сочиняю.

Ёшка

Мудрец хвостатый. Ты там, в сумке, небось, и глазки сощурил, чтобы на китайца походить.

Мася

Промолчу вообще, фр-фр. Разговаривать с тобой — как с радио: свое гнешь, других не слышишь.

Ёшка

Трус, белоручка, притворяка.

Мася

Я молчу.

Нет, уже не молчу.

Выпустите меня, я ее на кусочки порррррвуууууу!!!!!

Маша

— Витя, перестань меня пихать сзади. Я и так еле на ногах держусь.

— Я же тебе помогаю, балда, так легче подниматься.

— Не помогаешь ты мне, а мешаешь. Чуть не кувыркнулась носом.

— Ну и пожалуйста, не буду.

— Вот и не надо.

— Сама тогда топай.

— Я и топаю.

— Топалка, — хмыкнул Виктор.

— Ты не можешь первый замолчать, да? Непременно последнее слово за собой должен оставить?

— …

— Вот и отлично.

— …

— Вот и молчи.

— Да иди уже, не болтай! — не выдержал он.

Так, нет, погодите. Что-то тут не то. Это же не мои слова. Я не такая. Кто-то мною прямо управляет, дергает за ниточки, как марионетку, а я и пляшу. Прямо в голове у меня дергает.

Я поняла. Как раз об этом говорили на форумах — что Алтай пробуждает к жизни всех твоих драконов.

— Витя, не обижайся.

— Я не обижаюсь, Машуня. Я знаю, ты просто устала. Мы уже дошли, гляди. Подъем закончился.

Я ему снова поверила. А зря. Тропа как пошла ветвиться. По какой идти? Направо, налево? Прямо? Где турбаза?

Витя снял рюкзачище, усадил меня и пошел на разведку. И пропал. Я задремать успела, проснулась от стука собственных зубов. Надо бы встать, погреться, да сил нет. Сижу и чувствую, как становлюсь меньше, меньше. Сжимаюсь в точку, схлопываюсь. Все, Витя заблудился и меня уже не найдет, и ночевать мне тут одной. Наверное, это будет последняя ночь в моей жизни. Замерзну насмерть, или сожрут меня звери лесные. Они уже тут как тут, шуршат рядом. Подкрадываются.

— Гляди-ка, Машунь, ежик знакомиться пришел. Масину сумку нюхает.

— Витя, что так долго?

— Разные тропинки проверял. Подмерзла? Что ж не побегала?

— А ты как думаешь?

— Понятное дело, устала. Но на привале нельзя расслабляться, а то потом не заставишь себя встать.

— Ничего, у меня ты есть. Ты заставишь.

— Ну поднимайся, пошли. Последний рывок.

— Не могу.

— А я тебе спляшу танец японских самураев.

Мой смешной муж взял палку и, грозно выпучивая глаза и рявкая отрывистые «японские» команды, угрожающе затопал по земле.

Смех придал мне сил.

Скоро мы были на месте и сушили одежду у печки в деревянном домике с двухэтажными нарами. Подошли уже в сумерках, пока разместились — стемнело. Поужинали в пляшущем свете свечи и рухнули спать. Нет, сперва я поджарила свою новенькую кроссовку на печке, порыдала от обиды, и этим закончился день. А наутро мы увидели чудо.

Глава шестая Сидушка и облако

Виктор

Коты проснулись и нас подняли, неугомонные. Это же не они, а мы вчера вычерпали все силы до донышка, чтобы сюда добраться. С трудом выдрались из объятий спальников и первым делом глядим в окошко, а там светает. И цвет такой странный, будто смотришь через розовый шелковый платок.

Маша схватила фотоаппарат, мы выскочили из дому и, высоко задирая ноги, поскакали к озеру. Но все равно вымокли по колено, трава-то вся унизана росой. Высокая, вся в нитях прозрачного крупного жемчуга, гордая трава заповедной земли, там и тут рассыпаны ярко-желтые шарики цветков купальниц, они пылают под косыми лучами солнца, как будто наполнены живым огнем.

Покрытое патиной дымки черное зеркало воды вобрало в себя непростые краски рассветного неба, проявило все цвета, промыло и теперь соперничало с оригиналом. Два неба глядели друг на друга. А мы стояли в середине и втягивали, вдыхали эту красоту глазами. Залежи далеких облаков с резкими малиновыми краями тоже поместились в озеро и полоскались у самых его берегов.

За озером росла гора с белым зазубренным краем. С верха горы, как подтаявшее масло с ножа, неровно стекал снежник, струйки и кляксы слежавшегося снега цеплялись за шершавый бок склона, и такие же струйки и кляксы перевернутого двойника карабкались из озера им навстречу.

Нас окружали деревья. Могучие добрые великаны, превращенные злым волшебником в кедры. Один из них корнями-лапами обнимал белый камень, чтобы не отняли. Слон Хортон, сразу прозвала его Маша. «Слон Хортон высиживает яйцо» — была и в моем детстве такая книжка. Глядим, чуть дальше — еще один такой слон. А вон еще! Как нежно здешние деревья относятся к камням.

Маша фотографировала без остановки, забывая дышать, не чувствуя уже, что ноги вчера стерла, забыв про поджаренную кроссовку. Носилась и таращилась, совсем как Ёшка. От восторга просто ошалела. Она же никогда не видела горного пейзажа живьем. Это не похоже ни на какие равнинные красоты.

Ёшка тоже обследовала округу, мокрая — ей-то трава выше роста — и такая же счастливая.

А где же Мася?

Вот он, на крыльце, в мокрую траву не идет, чтоб ножек пуши­стых не замочить. Сидит и лупает глазищами.

И я вернусь, надо завтрак сообразить. А девчонки пусть балдеют. Да, Мася?

— Мрны.

Маша

Наметили мы себе два обзорных похода: на остальные озера поглядеть — это одна дорога, и на перевал подняться в гору — другая. Решили сегодня к озерам податься. Туда надо через речку перескакивать по камням. Но вчера весь день дождь шел, вода поднялась и заливала переправу.

Я говорю:

— Давай тогда наверх, а завтра вода спадет — спокойно к озерам сходим.

— Нет, — вдруг заупрямился Виктор. — Решили сегодня к озерам, значит, сегодня. Подумаешь, ножки замочим. Не сахарные.

— Это непрактично, Витя. Надо быть более гибким к обстоятельствам.

— По мне, так это по-другому называется.

— Как же? — насторожилась я, готовая обидеться.

— Идти по пути наименьшего сопротивления.

— А чем это плохо, интересно? Обязательно биться в стены и расшибать лоб? Может, это знак, что туда ходить не нужно.

— И кто, скажи, эти знаки подает?

— Ну, например, духи этих мест. Или ангелы. Как хочешь назови. Я просто верю, что во Вселенной случайностей и мелочей не бывает.

— Ну а я не верю, — сказал Витя. — И пойду, куда решил. Иначе буду считать себя слабаком.

— Очень по-мужски. А я пойду туда, куда пускают. И сфотографирую озера сверху.

Такой вот диалог. Разделились и двинулись в разных направлениях. Кошмар.

Я поднималась по удивительно красивой тропе, а в голове сердито продолжала спорить с Витькой, так что удовольствие было подпорчено. Но все равно наснимала много прекрасного: цветы рядом с черным, почти окаменевшим снежником, долину туров — это целый город выстроенных туристами фигур из плоских камней. Но когда подошла к вершине, откуда должен открываться вид на озера, засмеялась: снизу, как манная каша из кастрюли, поднималось по склону густое облако. И конца ему не было. Где-то там, под горой, было налажено бесперебойное производство этой плотной туманной субстанции. Наверху его тут же разрывал на клочки ветер, но вниз смотреть было не на что. Вот так тебя, Маша, наказали за споры и ворчание. Опять.

Вернулись мы одновременно, встретились на подходе к дому. Я еле сдерживала смех. Витя тоже улыбался.

— Я тебе почти поверил, — сообщил он. — Меня духи наказали. Сел на камень чаю попить, а когда пошел дальше, обнаружил, что оставил сидушку. Вернулся, искал полчаса, даже жертву принес духам, как дурак. Неа, все зря, не отдали.

— А мне не дали фотку сделать. Одно-единственное облако на всю округу засело именно над озерами.

— Да, покуражились над нами твои духи или кто там… Гляди, это же Мася, его хвост в траве! Волочет кого-то. Ужин поймал.

— И этот ужин жутко орет.

Мася

Орала лягуха и в самом деле душераздирающе. Но меня это не смущало. Впервые в жизни я кого-то загрыз до смерти. Ну или почти до смерти. Держу в зубах и не соображу: как есть-то ее? Огромная, пупыристая, она отбивалась от меня длинными и раскоряченными руками-ногами. Прямо по морде возякала. Неприятно так. И тяжелая. Куда же ее пристроить? И что в ней надо кушать, она же сплошное пузо. Лапки, что ли? Э-э-э, извините, ничего, если я вас надкушу?.. Э-э-э, как вас там… Ой, ну зачем так пинаться! Надо же мне хоть раз попробовать дичь. Без перьев, не волосатая, не зубастая — правильная такая дичь. Только больно могучая. Мышцы аж бугрятся, куда уж справиться интеллигентному котику. Ой, да ладно, победили вы меня, сдаюсь.

Теперь надо сделать вид, что я сам ее отпустил, потеряв интерес. Очень гордо и очень независимо удаляемся. Хвост поднят и презрительно подрагивает.

Ой, это же наши. Ухохатываются. Все видели! Позор, ужыс!

— Мрны! Я зато красивый, правда?

Глава седьмая Духи шутят

Если потерял себя, ищи на Караколах.

Народная мудрость

Ёшка

Все здесь было пропитано, пронизано вниманием. На меня смотрели, ко мне прислушивались, подшучивали надо мной. Кто — не видно. Но множество косвенных знаков намекали о присутствии другого рода существ!

Весь туман с появлением солнца рассеялся, а над озером мотается еле заметный дымчатый клочок. Вглядываешься — ничего нет, и только боковым зрением можно засечь его перемещение.

Или мостки через протоку. Под ними будто кто-то невидимый бегает. А это в воде растут такие зеленые палочки, течение их тревожит, и они подрагивают.

Деревья здешние — вообще отдельная песня. Вот одно, по соседству. Издалека — медведь медведем, и морда, и загривок, всё. А другое — лошадь на дыбы встала. Еще одно вскарабкалось на камень и растет, добычу охраняет когтистыми лапами.

На следующее утро все утонуло в тумане. Внизу видимости никакой, а выше туман редеет, и кедры макушками переговариваются в своем верхнем мире.

Туман держался весь день. Вчетвером мы ходили гулять вокруг озера, прыгали по камням тихой мелкой речки, бегущей в траве вровень с берегами, словно черная змея ползет.

— Надо вернуться сюда, когда солнце выйдет, — мечтала Маша. — Такой кадр выйдет, м-м!

А вечером сквозь поредевший туман пробилось солнце и полоснуло последним лучом по черному лесу вдоль берега. Он сверк­нул зазубренным золотым лезвием и сразу погас. Мы только ахнуть успели, но Маша все же увековечила это чудо на фотокамеру.

Маша

На другое утро ни свет ни заря… Нет, как раз-таки заря уже вскрыла небеса, и оттуда полился тихий свет. Я с фотоаппаратом наперевес поскакала по камням к местечку, которое вчера приглядела для удивительного кадра… Я представляла, какая черная будет вода на фоне освещенной солнцем травы, какая серьезная гора дыбится на заднем плане, как поднимается пар от остывшей за ночь протоки.

И да, все оказалось именно так! И трава, и пар, и гора. Такой шанс выпадает раз в жизни! Я прославлюсь! Я щелкала окружающие красоты, оттягивая миг, когда сделаю главный кадр. И наконец нацелила на него объектив. Нажимаю на кнопку… Фотоаппарат молчит. Снова жму… Щелчка нет. Замечаю мигающий в углу экрана значок. КОНЧИЛСЯ ЗАРЯД БАТАРЕИ!

Нет, не обида, меня обуяла настоящая, ослепляющая ярость.

— Издеваетесь? — орала я духам-шутникам, благо в такую рань была одна в этом жестоком и хитром мире. — Что теперь я неправильно сделала? Что?!

Я швырнула каменюку в прекрасную нежную дымку, и дымка нагло переехала в сторону, даже не рассеялась.

Гневно-гневно потопала я в обратный путь, перескакивая по камням и уже не любуясь ни огненными цветами-купальницами, ни дымом костра, длинной бородой ползущим сквозь деревья.

Достали! Они меня достали, эти духи!

Вдруг оступилась и угодила по колено в ледяную воду.

От холода перехватило дыхание, однако ярость пропала — так же внезапно, как накатила. И я поняла, за что меня наказали в этот раз. Я слишком сильно хотела заполучить этот кадр. Так нельзя с природой Алтая. Нужно с почтением принимать ее дары, без жадности и расчета.

Глава восьмая Побег

Виктор

Вниз, конечно, полегче, чем вверх, однако при спуске свои трудности — и на колени больше нагрузка, и корни опасно скольз­кие. Однако скатились целыми-невредимыми, отдохнули денек в селе и поехали покорять другую высоту — Мультинские озера. Но на сей раз решили воспользоваться помощью четвероногих.

То-то Машке было счастье — оказаться в седле! «Мечта всей жизни!» — повторяла она и аж повизгивала от радости, со всех сил вцепившись в луку и сжимая поводья. Коты ее восторгов не разделяли. Мася смирился довольно быстро, а кошка бунтовала, никакие воркования не помогали. Пришлось нам с Машей поменяться. Я отдал ей покорную сумку с котом, а сам — я же Благородный муж! — взял Ёшкину переноску.

Маша

Караван тронулся. Кроме нас на озера поднимались верхом еще человек пять. У всех лошади спокойно идут строем, а мой конек то и дело дергает повод, чтобы опустить голову и сорвать себе сочной травки, и я всякий раз едва не кувыркаюсь через его уши. Поначалу я смеялась, вежливо терпела, пока он поест. Но недовольный проводник, гарцуя, подъехал ко мне боком и сказал:

— Задерживаешь, барышня, всех. Лошади привыкли идти друг за другом. Один встанет — все стоят. Не давай жрать ему. Дергай повод на себя, порезче дергай. Он седока проверяет. Пока не покажешь силу, слушаться не будет.

Я стала вести себя строже, но тайком гладила конька по жесткой гриве, разговаривала с ним специальным «уютным» говорком, а Мася думал, я с ним говорю, и мурлыкал так, что сумка вибрировала.

Проехали долину, полную цветов, а когда снова оказались под тенистым укрытием леса, Витина пегая лошадка, что шагала передо моей, начала дергать головой и шарахаться. Витя еле справлялся с ней, кошка жалобно мяукала. Подъехал проводник и стал выговаривать лошади не по-русски, оглядел всю — может, кусает ее кто, та косила глазом на его черного коня, фыркала. Но вот он снова пропустил всех и занял место замыкающего, а Витина лошадь как шарахнется, чуть на дыбы не поднялась!

Ёшка заорала и долбанула головой в крышку переноски, та открылась, и кошка дала деру в глубь леса!

Витя слез (вернее, довольно неуклюже сполз с седла) и побежал за ней, бросив лошадь. Проводник крикнул ведущему, вся кавалькада остановилась. Ждем. Возвращается, руками разводит.

— Буду искать, сам дойду, как поймаю, — сказал он мне. — Без рюкзака легко добегу.

Он постарался ободряюще улыбнуться, но улыбка получилась растерянная. Не хотелось, ох как не хотелось ему оставаться один на один с незнакомыми горами! Вариант — мне тоже пешком пойти, но вещи же не оставишь на чужих людей, у них своего добра хватает, а с рюкзаками мы не дотащимся, тут еще сложней, говорят, подъем, чем на Каракольских.

— По этой дороге, слышь, не ходи, — сказал алтаец. — Она конями раздолбана, там дальше глины по колено, увязнешь, да и кругаля дает лишних полтора-два часа. Правей в лесу есть пешеходная тропа, увидишь, не промахнешься. Она покруче, зато скорей доведет до Нижнего Мультинского.

Он издал гортанный крик, и помощник впереди повел группу. Мой конек послушно потопал за хвостом Витиной лошадки, которая безо всякого управления спокойно пошла сама, покачивая тяжелым рюкзаком. Я беспомощно оглядывалась, пока Витина кепка не скрылась за деревьями.

Вместе с ним исчезла и радость от поездки верхом. Остались только тревога и страх.

Ёшка

Бежать, бежать, никто не поможет! Они ничего не поняли. Милые, бедные, слепые двуногие.

Пегая-то не из вредности куролесила, она видела ту, которая на меня охотится. Большая такая кошка, нет, не просто большая, гигантская! С половину лошади! Рыжая в темных пятнах, уши несоразмерно большие, с кисточками, хвост короткий и загнутый, как у дворняги, а клыки! С человечий палец. Лапы с крючьями-когтями. И сквозь нее видны деревья. Она почти прозрачная, но не совсем, и только глупое человечье зрение не может ее разглядеть, принимая за шевеление листвы или клочок тумана.

Она неподвижно наблюдала за процессией, скрытая густой еловой тенью. Мы увидели друг друга одновременно. Кошка с подозрением двинулась рядом с караваном, принюхиваясь к нашим двум лошадям, явно не соображая, почему котами пахнет, а не видно. Пегая под нами задергалась, Борода вцепился в седло. Тут Бестелесная заметила меня в дурацкой красной клетке, напружинилась вся, глаза загорелись, и ну кульбиты выделывать: подпрыгнет, от ствола кедра оттолкнется, перекувыркнется в воздухе… Ловко, конечно, заглядишься, но при всем при том она с меня не сводит зеленых глазищ и урчит беззвучно — видно, как горло ходит. Я вся сжалась, запаниковала, мозг у меня отключился. А она все смелей, все ближе… И когда совсем вплотную подошла — морда вровень со стременем оказалась, — лошадь дернулась, я со страху потеряла контроль, выбила головой крышку и побежала, не чуя земли.

Вы пробовали убегать от призрака? Не пытайтесь.

Мася

Что-то я все проспал. Укачало. А где мой Виктор? Впереди же ехал. Эй, на помощь, хозяина забыли!

— Тшш, Мась, ты хоть не ори, — попросила Маша. — И без тебя тошно.

Ёшка!

Молчит.

Так, подумать. Нет, не думается. Нет, надо додумать.

Ёшка! Такого не бывало, чтоб не отвечала.

Думай!

Как же она это делала? Как видела меня, когда я был далеко?

Вы пробовали на чем-нибудь сосредоточиться, мотаясь в сумке? Не пытайтесь.

Кажется, остановились. Мимо нас к голове каравана потрусил алтаец, ехавший последним.

— Опять затык какой-то? — спросила Маша

— Девушке плохо, — ответили спереди. — Пусть пока лошади попасутся.

Маша отпустила повод, наш гнедой захрупал травой, качать перестало, и я наконец смог сконцентрироваться и мысленно увидеть Ёшку. Вернее, увидеть то, что видела Ёшка, которая сидела сейчас, вжавшись в ямку под разлапистым корнем кедра-­великана.

Ааааааааа!

— Господи, Мася, имей совесть, ну какая сейчас тебе еда. Терпи до вечера, — сказала Умная Маша.

Где ей было догадаться, что я в этот самый миг стал свидетелем ужасающих событий.

Глава девятая Бестелесная кошка

Бестелесная кошка

Четыреста лет я живу на этой земле. И только семнадцать из них я ходила, приминая траву летом, шурша листьями осенью, зимой оставляя следы в снегу. Вы знаете, что такое ходить, не оставляя следов? Это значит, что ты не чувствуешь земли, а она не чувствует тебя! Ни бодрящего мороза не чувствуешь, ни речных струй, играющих твоей шерстью. Ни когти поточить, ни подурачиться с пойманным сусликом. А роса? Что может быть нежнее прикосновений росы?

Деревенские кошки сюда ни ногой, это моя территория, а на чужую мне нельзя, так что живого представителя кошачьих я давно не встречала. И вдруг — нате вам — везут. Миниатюрное по сравнению со мной создание, но не худышка, плотненькая такая, энергичная. Я только заглянуть хотела внутрь клетки, а она перепугалась — и бежать. Я лечу за ней, смотрю, как она мчится, удивляюсь и скорости, и точности движений, а в голове одна мысль: вот бы и мне так пробежаться!

Эй, стой, давай поиграем!

Да куда ты рванула? За тем большим кедром граница моих владений. Дальше не я хозяйка.

Виктор

Вы пробовали искать черепаховую кошку в лесу? Не пытайтесь. Она как раз цвета леса.

Ёшка

Я бежала, пока не кончились силы. Потом вжалась под корни старого толстого кедра и смотрела, как Бестелесная ленивыми, невесомыми скачками сокращает расстояние между нами. Вот остановилась, смотрит. Не запыхалась даже, а у меня уже каждый мускул дрожит от гонки. Облизывается, нюхает, подергивает кисточками и коротким, как будто обрезанным, сильным хвостом. Это он, значит, мой последний миг. Почему я? Зачем я выскочила из спасительной переноски? Мася, хоть бы ты был рядом, даже на тебя я согласна…

Это он так заорал в моей голове? Ну спасибо, сильно помог. Или это я заорала?

Наверное, это хоровое исполнение.

Бестелесная кошка

Мне так хотелось к ней подойти поближе, внюхаться в живое, теплое, испуганное. Больше того, мне хотелось быть внутри этого тела — чувствовать, как оно дрожит, сжимается пружиной и разжимается в прыжке, выпускает когти, приземляется на лапы. Как же давно я не ощущала движения мышц, пульсации крови в жилах, стука сердца. А ведь привыкла, верите, привыкла существовать без тела. И страха я давно не испытывала. Чего теперь бояться-то. Только шалости во мне да вредности, да печаль иногда нападет или зависть — вот как сейчас, а настоящих сильных чувств, которые переживает живое существо, даже вспомнить не могу. Как это — когда холодно? А голод — это как?

Хотя то, что я сейчас испытываю, это желание вновь обрести тело, — разве не сродни телесному голоду? Теперь я не могу думать ни о чем другом.

Смешная кошечка ощетинилась, втиснувшись под корни пограничного кедра, выставила передо мной весь небогатый боевой арсенал — мелкие зубы да коготки. Как ей удалось остановиться именно на границе, интересно? Ведь окажись она на несколько шагов дальше…

А вот, собственно, и сосед. Кажется, он ненавидит домашних кошек и тоже имеет виды на малютку.

— Прошу заметить, уважаемый, я ее первая нашла, это моя законная добыча.

— Законы рождаются из глубины веков, как зерно из глубины земли. А ты, значит, решила зеваючи закон сочинить?

— И все же. Пока она на границе, ее никто не может тронуть.

— А мне кажется, кое-кто может.

— Может, пободаемся?

— А отчего ж не пободаться? Подходи ближе, золотко.

Ёшка

Кажется, я просто заплутала в сновидческих мирах и это мне снится, потому как не может быть правдой. Они спорили из-за меня. Стояли друг против друга, разделенные невидимой полосой, скалились и рычали. Бестелесная кошка и бестелесный медведь — черный, косматый, с огромной башкой, поплотнее кошки, но сквозь него тоже видны очертания стволов. Он был похож на настоящего, только страшнее из-за того, что все время менял размеры. Как они собираются драться, если у них нет тел?

Кошка приплясывала, подпрыгивала, играла гибким телом, а медведь вставал на дыбы, топал, рычал, крутил башкой. Поднялся ветер. Чем яростнее спорили духи, тем сильней он дул, и вот уже настоящий ураган гнет кедры, ломает ветки, сдирает листву с кустов. Молотил по земле крупный дождь. Мех Бестелес­ной серебрился от капель, она раздалась в размерах, засветилась, а ее противник обернулся плотной, клокочущей тучей с медвежьими очертаниями, из центра ее вылетела молния, прошла сквозь кошку, опрокинув ее, и обожгла ствол дерева недалеко от моего убежища. Запахло горелым. Кошка закрутилась юлой, потом подпрыгнула, махнула в воздухе когтистой лапой, и на медведя обрушился страшный порыв ветра, удар взвихрил тучу в центре, закрутил смерчем, оторвал от земли и отбросил на несколько шагов. Медведь собрал себя по клочкам, тяжело поднялся и зарычал, гром встряхнул небо. Кошка зашипела, с клыков и усов полетела пена, и дождь сменился снегом. Это продолжалось долго. Я прижала уши, но звуки проникали сквозь ребра, все внутренности у меня тряслись.

Потом то ли силы у них кончились, то ли надоело. Про меня как будто забыли — сидели и смотрели друг на друга тяжелым взглядом, от них шел пар. Остатки грома перекатывались в горах. Густой снег падал на лес, щедро посыпая лохматыми хлопьями деревья, траву и цветы. И меня. Я прикрыла глаза и дышала тихо-­тихо, редко-редко.

Глава десятая Месть

Виктор

Что-то я не понял. Снег? Ну да, снег. Вообще-то у нас июнь на дворе. Алло, вы там ничего не перепутали? Я, между прочим, в сандалиях.

— Ёшка! Дурная голова, где ты?

Мечусь по лесу, как ошпаренный, не понимаю уже, где я, где конная тропа, где туристическая. Поначалу-то я тропу и не искал — весь был поглощен следопытством. Или следопытанием? А теперь и коху не нашел, и сам заплутал. Еще и снег всё засыпал, представляете? Если тропа и была, то теперь ее точно не обна­ружить.

— Ёха, коха, кис-кис-кис! Ко мне, девочка, на витаминку…

Господи, холодрыга какая. Ног не чувствую, я же почти босиком по снегу бегаю. Сейчас просто завою от отчаяния. Но лучше сосредоточусь на поисках.

Не понимаю. От меня вон следы какие. Если она тут бегает, то следы должны остаться. А их нет. Вот это явно белки играли — бесились в снегу, вот птица походила.

А почему это дерево дымится? Неужели молния ударила? Надо же. Хорошо, что меня рядом не было. Но, говорят, в одно и то же место молния дважды не попадает, так что бояться нечего…

Ёшка

Это моя вина, целиком и полностью моя. Я звала его на помощь, тянула сюда на ниточке, потому что другого выхода не было. Пока он шел ко мне, эти двое как будто забыли про меня. А может, только притворялись, что забыли, и на самом деле ждали, чтобы противник ушел первым. И тут является мой герой. Смешно подскакивая, чтобы не черпать снег сандалиями на босу ногу, трясясь в рубашонке с коротким рукавом, лязгая зубами, со снежинками в бороде и на остатках шевелюры.

Ну с чего я решила, будто он меня спасет?!

Он прошел сквозь кошку — даже не заметил ее. Потоптался вокруг обугленного пятна на соседнем дереве. Сказал удивленно:

— Шаровая молния лупанула, надо же.

Я наблюдала за ним, скосив глаза, и боялась ­пошевелиться, чтобы не стряхнуть сугроб, который кое-как скрывал меня от этих, страшных. Вдруг понимаю, что Дух медведя ведет себя странно: он начал темнеть, и клубиться, и расти.

— Это он! — проревела медвежья туча. — Он! Оскорбил! Медведя!

— Этот вот? — беззвучно засмеялась Бестелесная кошка.

— Из-за него все! — гремел Дух медведя.

И тут я поняла. Вспомнила, как в деревне Васьково на Бороду напал медведь и как я наскакивала на него, дразнила, отвлекая, а дядя Вася пальнул из дробовика и, кажется, попал ему в мягкое место. Вспомнила, как обиделся косматый зверюга, как долго доносился его рев из чащи. Он потом еще не раз показывался по опушке — жаждал мести. Значит, вот из-за чего дух так зол на нас.

Дух накручивал себя, накачивал теменью и злостью. Борода, ничего не подозревая, прошел мимо меня, едва не наступив, и побежал дальше, на медвежью территорию. Стоило ему переступить границу, медведь ринулся за ним, нагнал и накинулся сзади. Будь медведь настоящим, от хозяина осталось бы мокрое место. А так он еще несколько шагов пробежал, потом пошел тише и наконец остановился. Встал как вкопанный.

Дух ушел в чащу. Бестелесная стояла и смотрела на моего хозяина. Я боялась высунуться. Вдруг она посмотрела прямо на меня, как будто надо мной не было никакого сугроба, и говорит:

— Выходи, не трону. Вишь, беда какая.

Я не очень поверила, но прыгнула за границу, отряхнулась и подошла к Бороде. Он выглядел странно. Нет, правда, очень странно. Просто стоял и замерзал. Руки висят вдоль тела. Взгляд за стеклами очков пустой. Я позвала:

— Борода!

Он опустил глаза, а как будто не видит меня. Молчит.

— Беда, — повторила Бестелесная.

Я никак не могла все это взять в толк. Зову Бороду — не идет. Трусь о ноги — не реагирует. Замерз совсем — как будто не чувствует. Да что же это такое!

— Да что же это такое? — заорала я на Бестелесную.

— У него душу забрали, — сказала она странное.

Да ну, что за сказки. Это же не кино, не мультик!

Впрочем, горные духи, как выяснилось, тоже вполне реальны.

— Что делать? — спрашиваю.

А Бестелесная хмыкает:

— Какой мне резон с вами нянькаться?

— Это из-за тебя все! Если бы не ты… — ору на нее я.

— Ишь ты, осмелела на чужой территории.

— Чего тебе от меня нужно вообще?

— Поиграть. Поиграешь со мной? Тогда помогу.

— Сначала помоги. Он замерз совсем, смотри!

— Ладно. Веди его вон туда, наверх, в гору. Видишь большой кедрач на белом камне? Столько же еще пройдете, будет поляна. Там аил стоит.

— Что такое аил?

— Дом из шкур, летний домик. Заходите, грейтесь. Хозяина сейчас нет.

— Просто войдем в чужой дом? Там что, не заперто?

— Что не заперто?

— Дверь не заперта?

— Двери нет.

Оглядываясь на Бороду, я двинулась в указанном направлении. Хозяин стоял. Возвращаюсь, трогаю лапой торчащий из сандалии палец. Снова иду. Стоит. Возвращаюсь, говорю:

— Пошли-пошли-пошли-пошли-пошли! — как Мася клянчит витаминки.

Раздражающий звук проник сквозь туман в Витиной голове, и он все же поплелся за мной. То и дело подзывая мявканьем, я довела его до круглого шатра. Залезла под шкуру, заменявшую дверь. Внутри было теплее. Зову — не идет.

Ору, ору… Вдруг, подняв полог, заходит молодой, невысокий парень.

— Проходите, — говорит Бороде.

Потом пригляделся к нему и, взяв за рукав, завел внутрь, усадил к железной печке, быстро развел огонь.

— Снег-то неспроста пошел… — бормотал парень.

Хозяин мой перестал дрожать, но взгляд у него осмысленнее не стал. Чай выпил, предложенный бутерброд съел и так и сидел чурбан чурбаном. Наконец парень уложил его на туристический коврик и накрыл одеялом.

— Вы откуда такие, а? И что случилось? — спросил парень.

Из вежливости спросил. Из вежливости начала рассказывать.

— Мурлыка какая, ишь, — погладил, прервав меня на полуслове. Дал колбасы.

Спасибо, добрый человек, спас ты нас. Могу и я теперь расслабиться и хоть немного собой заняться. Мокрая вся и грязная. Ох.

Глава одиннадцатая Поиски

Мася

— Я места себе не нахожу, а ты, рыжий, дрыхнешь, как медведь, — сказала Маша.

Я, между прочим, не дрых, а боялся, поэтому меня и слышно не было. Она волновалась от неизвестности, а я как раз от известности: я же видел то, что видела Ёшка. После битвы двух призраков она пропала. Наверное, глаза закрыла. А вдруг не закрыла? Вернее, не сама? Вдруг ее растоптали? Или решили поделить пополам?

Было так страшно, что я не мог ни шевельнуться, ни мявнуть. А Маша думала, что я сплю. Несправедливо! Но мы, домашние животные, научились прощать людям непонимание.

Нас тоже немного присыпало снегом, но такой бури, как на Ёшкиной поляне, и близко не было. Туристы восторженно ахали и смеялись: «летний снег», «чудо», «хороший знак», а провод­ники тревожно переговаривались не по-русски. Маша крутила головой, будто ждала, что Витя нас догонит пешком.

Приехали на Нижнее Мультинское озеро. Распрягли лошадей, народ похватал рюкзаки и рассосался в разные стороны, только мы с Машей остались торчать на поляне, где лошади паслись.

Маша

Стою я над нашими двумя рюкзаками, чуть не плачу: что делать, куда идти? От вещей не уйдешь, а одна я их не утащу, проводники ушли обедать в избушку рыбаков. Хоть Мася, дружочек мой, со мной, помякивает из сумки. Выпустила его, пусть лапы разо­мнет.

Час ждем — не идет Витя. Второй ждем. Доели бутерброды с чаем из термоса.

Появились проводники. Стали лошадей собирать в колонну, чтобы назад вести. Поглядывают на меня. А я прямо ощущаю, какой у меня несчастный вид брошенной собачки. Еще и дождик снова принялся накрапывать.

Мася

Пока мы ждали, Ёшка вышла на связь. Уф, живая.

— Борода в беде, — сказала она. — Веди сюда Машу.

Она находилась в какой-то палатке, стены из шкур, наверху дырка в небо.

А как вести-то ее, Машу? На веревочке? И куда, главное?

Тут наши конюхи вышли из домика, сытые, подпитые. Я ну тереться у ног того, который с нами разговаривал, пока ехали. Круги накручиваю, курлычу: помоги, говорю, помоги. Думаю: вдруг у него талант к телепатии? Сработало.

— Красавчик, — похвалил он меня. — Все ждете? — Это Маше.

Маша

Я киваю молча, боюсь, что если хоть слово скажу, зареву.

— Не волнуйтесь, дамочка, я вернусь по пешеходной тропе, гляну, как там ваш муж, идет ли, нет.

— Ой, спасибо вам большое! — Я его чуть не расцеловала, такой камень упал с души. Я ведь жутко волновалась, предчувствия прямо нехорошие, понимаете? А мне волноваться ну совсем ни к чему в моем положении.

Они пустились в обратный путь, потом караван свернул в долину, а парень отделился и поехал краем леса. Вдруг Мася как рванет за ним — только хвост рыжий мелькает в траве!

Бог мой, что же делать! Я кое-как накрыла плащом рюкзаки и поспешила за ними. Вот глупый кот!

Спешу, но догнать никак не могу. Всадник вперед ускакал, кот со всех ног за ним мчится, я позади пыхчу. А скользко! Снежок-то растаял, конечно, сразу, но вся тропа глинистая. А мне уже все равно, еду, как с ледяной горки, только цепляюсь по пути за стволы. Мне, главное, поймать кота и Витю найти. Кажется, любую гору сейчас одолела бы, лишь бы вернуть семью.

Рыжий все время мелькает за деревьями, не пропадает совсем, но и на зов не идет. Что же ты издеваешься, Мася?

Да вот же он. Ах негодник! Ходит по лужайке, нюхает что-то, как чумной. Меня увидел — замяукал, я ему: кис-кис-кис, а он не ко мне, а от меня, подлец, побежал, и не по тропе, а в сторону.

С тропы сойдешь — заблудишься, как пить дать. Не пойду, нет.

— Мася-а-а-а!

Крик мой утонул в чаще. Чувствую — не могу, ноги дрожат от быстрого спуска, надо отдохнуть хоть полминутки. Прислонилась к дереву, а на стволе какое-то обгоревшее пятно оказалось, футболка испачкалась… И почему-то эта ерунда стала последней каплей. Всё, ну буквально всё против меня! И как заплакала я в голос — от обиды и страха. Могу себе позволить: нет же никого вокруг.

Вдруг вижу — Мася бежит ко мне. А за ним — Ёшка!

Значит, и Витя рядом?

Глава двенадцатая Я не шаман

Шаман

— Ой, да сколько же вас? То годами никто не заходит, а то прямо нашествие, — проворчал я, выглядывая из аила.

Но это я скорей для порядку ворчал. Вообще-то приятно, когда гости, пусть даже и коты. А тут еще женщина. Не наша, не алтайская. Зареванная, одета по-городскому. Фифа!

— Здрасте, — помахал я ей, приглашая. — Это, наверное, ваш мужчина у меня.

— С бородой и в очках? — всхлипнула она. — Мой, мой мужчина! Муж!

— Можете забрать его, — говорю.

— Забрать? — не поняла она. — А сам он что?.. — Вдруг как взвизгнет: — Что с ним? Витя! — И ринулась в шатер, чуть не опрокинув меня. — Что ты с ним сделал?! — вопит мне.

Ого, ничего себе поворот.

— Я что сделал? Чаем напоил и в постель уложил.

— Витя!

Она его тормошит, а мужик лежит, глаза открыты, смотрит на нее, но не реагирует, будто не узнает.

— Он таким пришел, — говорю. — По снегу. Его кошка вела.

Городская особа хлопает глазами то на меня, то на мужа.

— Ничего не понимаю, — говорит. — Мы на лошадях поднимались, а кошка убежала. Он пошел за кошкой, думал добраться потом налегке по пешеходной тропе.

— Тут снегу было по щиколотку, какая тропа.

— Наверное, заблудился.

— М-м, сдается мне, не все так просто, — говорю. — Чутье подсказывает. Видал я людей, что смотрят и не узнают. У меня дед шаманом был, к нему таких часто водили.

— И что, помогал он? — с надеждой смотрела на меня городская.

Кажется, я лишнего сболтнул. Зря.

— Когда удавалось договориться — помогал.

— С кем договориться? — тупила она.

— С духами. И с заказчиками. По цене.

Я закурил сигарету из пачки «Явы», которую слямзил у мужика из кармана. Если скажет, что курить вредно, нагрублю, чес-слово.

Дамочка смотрела на пачку, щурясь.

— Да, это его, — нагло сказал я. — Он вроде не возражает. Я ж его как-никак спас.

— Бери, бери, конечно, — поспешно согласилась она. — А ты можешь его полечить? Я заплачу. У меня есть.

— Я не шаман. Это дед шаманом был, а я механик. Я трактора лечу, не людей.

Я налил ей чаю из казана. Она попробовала.

— Травяной? — спросила.

— Другого не пью. Летом всегда травы собираю.

— А говоришь, не шаман, — гнула дама свою линию.

— В шаманы посвящение специальное проходят.

— Знаешь, — вдруг сердито говорит городская, — ты мне голову не морочь. Я про алтайских шаманов читала. Можно этому учиться, а можно по роду способности получить. Шаман ты, я вижу.

— Вы про это? — Я мотнул головой на стены аила, где были развешаны всякие шаманские прибамбасы: одеяние, головной убор, посох, бубен, курительные трубки. — Все дедово. По роду мне только эти феньки и достались. Способности, как вы говорите, он с собой в могилу унес.

— Ты вот алтаец, а не знаешь. Кому быть шаманом, духи выбирают, а наставник только дополняет и оттачивает знания, которые и так у тебя есть. Обряд посвящения даже не у всех народов обязателен.

— Камланию нужно учиться, — возразил я.

Мне вообще этот разговор не нравился. Чего она давит на меня. Мне с детства тетки не указ, с десяти лет я сам себе хозяин.

— Можно пробовать и так учиться, — не отставала городская. — Ты не видел, как дед камлает?

— Видел, да только он помер, когда мне десяти не было.

— А сейчас?

— Шестнадцать. Почти.

— И ты все забыл, что видел?

— Ну, я же просто так смотрел, глазел, а не учился. Он меня только петь заставлял. Да грамоте натаскивал.

— Как петь? Что? — оживилась дама в бело-розовых трекинговых лаптях за две тыщи, не меньше.

— Да просто, без слов. Мычать и гудеть.

— Горловому пению он тебя учил, да?

Подкованная.

— Мычанию и гудению, — вредничал я. — Да тренькать на варгане.

— Все он тебе передал, — вдруг сердито сказала девица. — А ты не придаешь значения этому, не ценишь. Надо было развивать способности, а ты пошел по легкому пути. Трактора он, видите ли, лечит. Балбес. Мог бы людей спасать!

Я офигел. Во наглая. Сидит в моем доме, пьет из моей кружки — и отчитывает меня, как пацана. Пусть своих детей учит, как родит, ишь. Учителка тоже выискалась. Я таких учителок на зав­трак с яичницей хаваю.

Я почувствовал, как гнев взошел во мне чернымтестом и выплеснулся из горла каким-то нутряным, звериным рыком на эту чужую фифу.

— Ыыыыыыыэээээааааааа! — рычало во мне, гудело во мне, грудная клетка трепыхалась, как будто легкие окружали не ребра, а басовые струны. Звук рождался изнутри сам, становился все гуще, ниже, ширился и постепенно заполнил меня целиком, от макушки до низа живота.

И вдруг закончился.

Коты опасливо выглядывали из-под шкуры на моей кровати. Барышня сидела, застыв с наклоненной кружкой в руке, красноватый от чабреца чай капал прямо на крутые бутсы. Она не шеве­лилась.

Кажись, я случайно ввел ее в транс. Упс.

Глава тринадцатая Маша и медведь

Маша

На стене перед моими глазами висела белесая шкура, от которой я не могла оторвать взгляд. Шкура медленно приближалась, как будто я — кинооператор, снимающий крупный план в мельчайших подробностях. Уже можно было рассмотреть каждую оленью шерстинку, микротрещины на краях высохшей кожи…

Постепенно шкура стала вращаться. Она вращалась все быстрее, и вскоре перед глазами крутился снежный смерч. Я смотрела на него снаружи. Он приближался, рос, но я боялась в него войти, хотя хотелось. Страшно не было, просто какие-то сомнения удерживали меня.

Но я себя уговорила, потому что знала: так надо, — и шагнула внутрь.

Смерч, вместо того чтобы подхватить и понести меня, как от него ожидалось, вдруг распался на снежную взвесь и держал меня, тихонько покачивая. Захотелось закрыть глаза, и я закрыла.

Я больше не сопротивлялась.

Открыла глаза, потому что услышала голос. Он не говорил, а рычал или ворчал, но я понимала, о чем речь. Передо мной мерцала голограмма существа, похожего на медведя.

— Это я. Я забрал его душу.

— Кто ты? — подумала я, и он услышал.

— Дух Алтая.

— Медведь?

— Айу. Это мое имя. Да, был медведем.

— Ты сказал — забрал душу? У Вити? — Я должна была испугаться, но не боялась.

— Забрал. Да. Он оскорбил медведя.

Я не засмеялась, хотя слова его должны были показаться мне ужасно смешными. Я ждала: на краю сознания крутилась подсказка к нелепой, казалось бы, головоломке. Что-то было в нашей семье связано с медведем! И в следующий миг вспомнила инцидент в деревне Васьково, о котором знала по рассказам мужа и дяди Васи. Так что информация у меня была только от одной стороны — пострадавшей, однако пострадавшей стороной был вовсе не медведь. Наоборот, пострадавшая сторона утверждала, что медведь напал без причины.

— Тебя ввели в заблуждение, — вежливо сказала я. — Виктор даже не охотник, он защищал свою жизнь. И медведю при этом почти никакого урона не нанесли. Осы больней жалят, чем эти дробинки из дяди-Васиного ружья.

— Телесного урону не причинили, но обидеть — обидели. По­этому у твоего мужа я забрал душу, а не жизнь.

— Знаешь, уважаемый Айу, за несколько съеденных ягод малины нормальные медведи не убивают человека. Не верю, чтоб был у вас такой закон. У того мишки явно с головой было не в порядке.

— Кто ты такая, чтобы рассуждать о порядке и законах? — вдруг вошел в клинч Айу. Мне показалось, или он вырос в размере? — Какие тебе законы? Где ты их видела? Что вы мне все тыкаете в нос законами, которых в природе не существует? У каждого в голове свой закон, а общих нет.

Ого, думаю, вот это новости. Что ж, значит, всем все дозволено?

— Удобненько получается, — смело возразила я и тоже, чувст­вую, выросла. — Делай что хочешь, никто тебя не смеет осудить. Нигде ведь не записано, что дух или зверь не может забрать душу или жизнь у безоружного, невинного существа, правда? Только для людей такие ограничения введены. Дичь не стреляй, деревья не руби, в заповедниках цветы не рви. Даже клюкву раньше сентября нельзя собирать.

Кажется, его размеры чуть уменьшились. Надо этим воспользоваться.

— Верни Виктору душу, — велела я.

— А ты мне что взамен? Отдавай тогда сына.

Я прямо онемела. Он шутит? Да, наверное, шутит. Духи Алтая любят пошутить.

— У меня нет сына, — решила схитрить я.

— Ага, а то я не вижу. Я же дух, девочка. Не первое столетие живу.

— Не отдам я тебе ни сына, ни мужа. Я тебе другое могу дать. Тоже ценное.

— Что?

— Свой страх.

— Тогда уж самый сильный давай, не мельчи. А то знаю я вас: как жертву приносить, так стараются что-нибудь негодное подсунуть. Чего ты боишься больше всего?

Мне не пришлось долго думать, чтобы вспомнить свой самый сильный страх. Вот он, тут как тут. Целый рой толстых белых бабочек облепил меня, как той ночью в деревне, когда я зажгла фонарик. Я слышала противный стук их крыльев, чувствовала, как они ползают по моему лицу, путаются в волосах, щекочут кожу рук. Страх душил меня по-настоящему.

— Забирай! — крикнула я хрипло. — Забирай скорее!

Бабочки исчезли. Айу был доволен, сыто порыкивал.

— И кошку. Кошку тоже заберу.

— Издеваешься? — Кажется, я была уже больше чем Айу. Больше и злее. — Не отдам!

— Ну хоть на денек дай. Не мне. Пусть Чокондай потешится. Все равно она ее так запросто не отпустит.

— Кто это — Чокондай?

— Соседка моя. Рысь.

— Я ее знаю, — вдруг сказала Ёшка. Она, оказывается, присутствовала при нашей словесной битве и могла разговаривать в моем сне — если это, конечно, сон. — Он говорит про Бестелесную кошку. Она помогла нам найти дом шамана и согреться.

— И ты согласна отдать ей тело?

— Ненадолго, на денек-другой — согласна. Если духам можно верить.

— Если обманет, от меня не уйдет, — храбро сказал Мася.

Он тоже здесь. Все время у меня за спиной были наши коты. Значит ли это, что они видят духов и могут с ними разговаривать напрямую, а я — только во сне?

— Это же сон? — спрашиваю.

— Не то чтобы совсем сон, — сказал мальчик-не-шаман.

Шаман

Полог аила качнулся от ветра. Она поморгала и очухалась. Видно, они там договорились, потому что мужик на коврике зашевелился и зевнул. Потом сел, потер глаза. Хотел что-то сказать, но не получилось. Я дал ему чаю.

— Вот, выпейте.

— Спасибо, — просипел он, залпом осушив кружку. — Где я?

— В гостях. — Я не стал уточнять. — В безопасности.

— Маша, и ты здесь?

— Витюша, как ты себя чувствуешь?

— Как после высокой температуры. Подстыл, наверное, по снегу нагулялся босиком. Гляди-ка, а кошку-то я, значит, все-таки нашел. Ничего не помню.

Хвостатые облепили бородатого, рыжий пинал башкой его руку, гладился сам, а темненькая влезла на колени и обняла лапами за шею. Оба мурлыкали так, что стены тряслись.

— Кто кого нашел — большой вопрос, — пробормотал я себе под нос.

Девица с трудом отлепила взгляд от своего ненаглядного.

— Ты все-таки шаман, — сказала она.

— Не знаю, — скромно пожал я плечами. — Я вообще-то не в курсе, что с вами было. У меня случайно получилось. Вы что, с духом говорили?

— Говорила.

— Что за дух? Олень? Тигр?

— Мишка. Айу.

— Ничего себе, как вы его нежно — мишкой. Говорят, Айу — самый грозный, самый безбашенный из алтайских духов. Неужто я на его территории живу? Во попал.

— Знаешь, с ним можно договориться. Главное — не бояться и спорить.

— Да, торговаться с духами — первое дело. Дед всегда с ними спорил.

— Они вечно завышают требования, — со знанием дела хохотнула девица. — Прямо как цыгане.

Ее разлюбезный Витенька сидел и только глазами на нас хлопал.

— Вы о чем это?

Действительно, он же ничего не знает. Пусть ему жена рассказывает.

— Давайте обедом займемся, — говорю. — Я за водой.

Девица вызвалась чистить картошку, кошки потянулись к выходу, вроде как тоже по делу. Вышли втроем, а с ведром возвращался я один.

Слышу, в моем аиле ссорятся.

Он:

— Не надо было позволять ей! Это может быть опасно!

Она:

— А что, надо было сына нашего отдать?

Че-то я не понял. Вхожу — замолчали. Она на картошке отыгрывается, он по карманам себя хлопает — сигареты ищет.

Я протянул ему пачку:

— Угощайтесь, дядя. Что может быть опасно?

Глава четырнадцатая Радость Чокондай

Бестелесная кошка

Я сидела у границы: знала, что мимо моих владений они не пройдут, даже если рискнут нарушить договор. Я могу до-о-олго ждать. Я ведь не устаю, не надо мне ни спать, ни есть. Это удобно, если рассуждать здраво. Но здраво не получалось. Желание снова ощутить ногами землю овладело мною целиком.

Однако долго ждать не пришлось. Они шли ко мне сами — честные котики, воспитанные котики, доверчивые котики. Я бегала вдоль тропы, ограничивающей мою территорию, — два шага туда, два сюда, не могла усидеть на месте. Они подошли и встали с другой стороны тропы. Ясно, сперва переговоры.

— Спасибо, что согласилась, — вежливо говорю я смешной кошечке. — Героический поступок.

— Не по своей воле согласилась, — гневно сказала она, в глазах огонь. Осмелела, когда их стало двое.

Но второй-то — вообще анекдот: пушистый, рыжий, белка белкой. Морда плосковатая, как примятая, глаза слишком крупные, из ушей белые завитки торчат. Людям на потеху. Позор.

— Наверное, тебе очень дорог этот человек.

— Это мой человек, — сказала она.

— Я смотрю, при тебе серьезная охрана.

Котобелка уронил хвост, трусовато напрягся, явно мечтая оказаться где-нибудь в другом месте. Ну конечно, он же меня впервые видел. Я умею произвести впечатление, да.

«Кошмар, просто великанша», — панически думал рыжий.

«Не подавай виду, что боишься, — мысленно велела ему кошка. — Следи за хвостом».

Во всем теле рыжего ощущалась внутренняя борьба с хвостом. Хвост поначалу не слушался. Наконец поддался и занял вертикальную позицию.

Хм, интересно, они умеют общаться беззвучно. Вот это новость. Я думала, только духам да шаманам такое под силу. Но у меня все равно преимущество: они не догадываются, что я их слышу.

— Я обещала дать тебе напрокат свое тело, и я пришла, — сказала кошка. — Как будет проходить процедура?

О силы небесные и земные, где она этого нахваталась? Животные так не говорят.

«Ну ты загнула, — съязвил рыжий. — Это тебе не кино».

«А так похоже на кино. Фантастика про обмен телами».

Кошечка, кажется, не верит, что это происходит на самом деле.

— Ну, как-как. Ты мне разрешишь, я в тебя вселюсь, займу часть места в твоем уме, поиграю и выйду.

— Пообещай.

— Что тебе пообещать? — типа не поняла я.

— Пообещай, что, когда заходящее солнце коснется верхушек деревьев на той горе, ты отпустишь меня на все четыре стороны. — Изъясняется малышка крайне напыщенно.

«Попроще нельзя? Она тебя не поймет», — фыркнул рыжий.

— Ты слишком долго жила среди людей ненастоящей жизнью, — обиделась я на «она не поймет». — Даже не можешь рассчитать, где солнце зайдет.

— Ты не уходи от ответа. Докажи, что тебе можно верить, — подал наконец голос осмелевший рыжий.

— Что такое обещания… Пустые слова. Слово ничего не стоит нарушить. Чтобы ты мне верила, я тебе скажу способ, как меня можно будет прогнать, если я не уйду сама.

— М-м? Ну скажи. — Кошка тщетно старалась скрыть радость.

— Чтобы я вошла, меня надо пригласить. А чтобы вышла…

— Прогнать? — не утерпел рыжий выскочка.

— Нет, умник. Просто выйти за границу моей территории, и я сама выскочу.

Сказать по правде, эта пара уже начала меня раздражать своей страстью к пустой болтовне.

— Давайте к делу, раз у меня всего ничего времени, — попросила я. — Иди сюда и пригласи меня.

Кошка медленно и неохотно ступила на тропинку.

Медленно и неохотно…

Она должна меня пригласить.

Но она не спешила. В отличие от меня.

Она слишком близко. Я не могу больше терпеть. Мне ничего не стоит просто выбить ее из тела одним ударом и занять ее место! Я прыгаю…

Мы прыгнули одновременно — я и этот белка-летяга. Рыжий летел на меня, растопырив конечности, и орал букву «А».

— Приглашаю, — сказала наконец кошка в тот миг, пока мы с рыжим были в воздухе.

Меня он не сбил, конечно, по причине отсутствия плотности, но сбил мне прицел, и я промахнулась. Коту я тоже сбила прицел, и, вместо того чтобы приземлиться на лапы, он шлепнулся на спину, неловко подвернув красивый хвост.

Я думала, сейчас вой поднимет на весь лес, а он даже не пикнул, хотя ему было очень больно, хвост повис бессильной плетью. Кот стоял в неестественной позе, задрав зад, и смотрел на меня огромными глазами с молчаливым укором. Мне даже стало неуютно.

Глупости. Некогда мне. Меня же позвали. Значит, я могу без боя, не навредив нелепому доверчивому созданию, занять это тело…

Ёшка-Чокондай

Я осторожно потрясла ушами. Бр-р, сколько здесь лишних, непонятных мне мыслей и картинок. Подвинься, кошка, у тебя в голове слишком тесно. А еще лучше, пойди полетай. Нет уж, полетать я успею, когда сама стану призраком — позже, надеюсь, сильно позже. Пока лучше постерегу свое место. Забавное ощущение — будто сама с собой говоришь. А так и есть, ты говоришь сама с собой. Ведь я — это ты. А ты понимаешь, где я, а где ты? А кто — ты? И кто — я? Эй, ты кто такая? Ха-ха-ха! Ты пошутила! Вернее, я пошутила! Ха-ха-ха!

— Вы что, валерьянки нализались? — прервал рыжий нашу безумную беседу, во время которой мы выделывали такие прыжки по поляне, что подняли вихрь из прошлогодней листвы, веток и одуванчикового пуха. — Ёшка, ты в своем уме?

— Нет, я в чужом! Вернее, чужой у меня в уме. Нас тут двое! Ха-ха-ха!

— Ты что, сразу за двоих говоришь?

— А ты что так странно стоишь? Ха-ха-ха!

— Не прыгай через меня! Осторожно, хвост болит. А вдруг это перелом? Вдруг он отсохнет?

— Отсохнет — намочим, не переживай. А отмокнет — высушим. Ха-ха-ха!

Я взлетела на ствол дуба и дико точила там когти, кора так и сыпалась вниз. Птиц с поляны как ветром сдуло.

Здесь, наверху, далеко от земли, дул ветер. Я влезла повыше, распласталась по шершавой, нагретой солнцем толстой ветке. Меня покачивало. Шерсть щекотно пошевеливалась. Я приникла к ветке животом, шеей, подбородком, лапами, почти стала ею. Кожей и костями я слышала все дерево: поскрипывание ствола о ветку соседнего кедра, течение сока под корой, жучков, жующих древесину, и гусениц, грызущих листья. Да, листья! Гигантский хор листвы исполнял песню дерева. Я сосредоточилась, настроила слух и услышала в хоре множество голосов, почти не отличимых друг от друга и все же разных. Трепетали ворсинки на поверхности зеленой кожи листа, гудела ножка, и края бились о соседние листья.

Я расширила слух — и охватила вниманием весь ближайший лес. Каждое дерево и каждый лист. Каждый куст и каждую травинку. Разноголосицу птиц и жуков, слепней и стрекоз, мух, кузнечиков, цикад, белок, мышей, кротов… Меня почти оглушило — ум не готов был воспринять такое количество разных звуков!

Я открыла глаза и потрясла головой. Перед носом на паутине качался паук. Цап — и паук во рту.

Скатилась с дерева и понеслась кругами по поляне.

Мася стоял все в той же скорбной и уморительной позе — припав на передние лапы и высоко подняв зад. Хвост, прекрасный пышный хвост, висел неподвижно и безжизненно, касаясь белым кончиком земли.

Я попрыгала перед ним, приглашая к игре. Не меняя позы, он смотрел на меня большими глазами — две желтые чаши, полные укора.

— Пф-ф! — Я понеслась к норе одного вредного суслика, острого на язык и, наверное, на вкус.

Кот поплелся следом.

Глава пятнадцатая Разговоры

Виктор

— Ты здесь все время живешь? — спросил я паренька, пока варилась картошка.

— По большей части. Вас Виктор зовут?

— Да. А тебя?

— Микулаш. Николай по-вашему.

Маша дулась — стояла у маленького очага, дым которого поднимался к дырке наверху юрты — аила, как называли юрту алтайцы, — и возила по дну котла деревянной мешалкой.

— Микулаш, где у тебя соль? — спросила она, не оборачиваясь. Игнорировала меня.

— На полке, в синей жестянке.

— Родители у тебя есть? — продолжал я допрашивать хозяина, чтобы не слышать Машиного молчания.

— Мать в городе.

— Учишься где-нибудь?

— Не, работаю. Я сам живу.

— Один, в глуши? А что так? Молодежь, наоборот, в город сейчас уехать старается. Со сверстниками разве не интересней, чем одному?

Микулаш молчал. Может, не хочет, чтобы к нему с расспросами лезли. Но хозяин должен быть вежливым с гостями, и он все же ответил:

— Знаю я их интересы. У кого круче айфон да кто больше вы­пьет.

— Что, все как один такие примитивные?

— Мне все больше такие попадались. Плоские.

— А ты, значит, круглый? — хохотнул я.

Теперь он замолчал прочно.

Да, по-дурацки вышло. На меня иногда находит, и я могу ради смеха подколоть человека, ну что за характер. Парень-то видно, что серьезный, и жизнь у него нелегкая.

— Ты, Витя, лучше бы поблагодарил человека за то, что приютил тебя, — строго сказала Маша, покончив с бойкотом. Она тащила закопченный котелок с варевом.

Я вскочил и расчистил место на крошечном самодельном столике.

— Я пошутил, Коля. Я вообще шутник. И правда, прости, забыл тебе спасибо сказать.

— Я вам не Коля. Не можете запомнить Микулаш, тогда Николаем зовите, — буркнул он. И чуть погодя добавил: — Над другими шутят, чтобы себя за чужой счет поднять. Вы не задумывались?

Он поднял на меня злые глаза. Видать, не раз доставалось ему в жизни от всяких шутников.

— А ты не задумывался, кто на шутки обижается? — не смог я остановиться. Что за бес в меня вселился?

— Витя! — одернула меня Маша.

— Смотря какие шутки, — отрезал парень. — А за «дурака» и огрести можно.

Н-да, поговорили. Ели в молчании. Микулаш попробовал Машиной стряпни, встал и принес соль. Мы досолили совсем пресную картофельную похлебку. Маша смотрела на синюю жестянку. Потом вдруг перестала жевать.

— У тебя, Микулаш, что лежит в другой синей железной баночке?

Оглянулся на полку с приправами и неожиданно засмеялся. Смотрю, и Маша улыбается. Я не понял, в чем дело, но за компанию тоже сижу — рот до ушей. Через мгновение мы все хохотали. Долго хохотали. Подозрительно долго. Прямо остановиться не могли.

Тут до меня вдруг стало доходить.

— Машуня, а чем ты посолила картошечку? — спрашиваю я, с трудом втискивая слова между приступами смеха.

— Действительно, чем это я посолила? — спросила она Микулаша, утирая слезы.

— А это тайна, — рыдал он от хохота.

— Дедова тайна? — Маша, кажется, тоже кое-что заподозрила и перестала смеяться. Ненадолго, впрочем.

— Точно, дедова! Какая понятливая тетя, — заливался парнишка.

— А кто у нас дед? — поинтересовался я, икая.

— А дед у нас шаманом, Витя, был, — сообщила мне жена, сдерживая смех прямо руками — держала себя за щеки.

— И что теперь с нами будет? — похолодел я, смеясь.

— Ой, что бу-у-у-уди-и-ит, — глумился Микулаш. — Вот и над вами пошутили. Причем не я, а покойник. Он за меня всегда вступается.

— Мы не отравимся? — хохотнула Машуня.

— Выживете. Он этим снадобьем тоску зеленую лечил. Как рукой снимало. Самые сумрачные типы корчились тут от смеха. И я, малец, ржал с ними заодно. Дед веселый у меня был, это да. Вот кто пошутковать любил до полного беспамятства. Но ему прощали все — боялись обижаться. И просто из уважения. Всем помогал. Но не без разбору, между прочим. И не за так. За так нельзя, иначе своего убудет.

Паренек наш наконец разговорился. Ненормальный хохот отпустил, голова была легкая и беспечная. За чаем мы болтали, обменивались телефонами. Потом я вдруг заметил, что нет котов. Как это они пропустили обед? На них не похоже, они бы почуяли запах.

Выглядываю, зову — нет нигде. Тут вспоминаю, из-за чего мы с Машей поссорились. Я пожурил ее за то, что разрешила духам заводить какие-то мутные дела с кошкой. На самом деле я не верил, что все это было в реальности. Просто Маша увидела сон, и так совпало, что меня в этот момент отпустило. Но мне не понравилось, что она позволила принести в жертву кого-то из наших кошаков, хоть бы и во сне. Интересно, а если бы у меня потребовали выкуп за Машину жизнь, что бы я отдал? Сейчас мне кажется — руку бы отдал. Левую. А правую? А кошку отдал бы? А если на выбор — правую руку или кошку? И если бы выбрал кошку, как бы потом с этим жил?

Ой, фу, ну что за мысли!

А что, нормальные мысли. Интересно даже.

Нет, неправильные мысли. Кыш, кыш из моей головы!

Пойду лучше искать хвостатых.

Глава шестнадцатая Четверо и еще одна

Мася

Кто хвостатый, а кто и не очень. Чуете намек?

О фонтан хвоста моего, к тебе обращаюсь! Иссяк ты во цвете лет, о пересохший родник в пустыне моей печали, о погасшее солнце в небе моей судьбы…

Э-э-э-э… Не слишком ли я высоко взял? Долго на таком накале не вытяну.

Сейчас, погодите, не расходитесь. Снова начну.

Да, смейтесь, плюбеи, Акелла промахнулся. Или пля?.. Плибеи?.. Что за слово такое? Кто они, эти плюбеи, на кого плюют или в кого палят?

Так, отвлекся. Понимаете, я-то рассчитывал приземлиться на загривок этой, как ее, Гюльчатай… нет, Чокондай. А загривка подо мной не оказалось. Ну, меня и развернуло чуток.

Теперь боль в хвосте затмила мне важность момента, я ни о чем другом думать не могу. Как мы зависим от своего тела! Когда оно здорово — не замечаем, зато стоит чему-то заболеть — и пожалуйста, оно занимает собой весь мир.

А момент действительно уникальный. В Ёшкином теле сейчас две кошки. Когда боль немного отпустила, мне стало страшно интересно — и страшно, и интересно, — как им там, двоим, внутри Ёшки? Они по очереди думают, или Ёшка сейчас забилась в уголок и не может слова вставить? Вот не похоже на это, понимаете? Я бы увидел, что это уже не она. Но это была она, точно говорю. Просто в ней стало больше, гораздо больше радости, пластичности, мощи, да просто жизненной силы. Выглядела она как самая обыкновенная домашняя кошка, но ощущение — как будто рядом рысь. Ее сила занимала в пространстве намного больше места, чем ее тело. Не знаю, как объяснить. Я смотрел — не мог оторвать глаз, — как она ловит бедолагу-суслика, как подкидывает его Ёшкиной лапой, но двигалась она не по-Ёшкиному. То есть ее тело по-другому задумывало движение, подготавливало и осуществляло. Понимаете?

А у меня с этим поднятым задом вид, наверное, идиотский. Особенно в сравнении с новой Ёшкиной грацией.

Пожалел бы кто меня, бедного. Витя! Ты один меня любишь.

Ёшка-Чокондай

Я неуязвима. Для меня нет границ, я все могу. Могу на медведя пойти, одна. Могу птицу поймать на лету, выкопать из-под земли крота, моей ловкости нет пределов. Наполовину дух, наполовину кошка. Нет, никаких половин. Целый дух и целая кошка — одновременно. Мне нравится. Даже слишком нравится. Внутри меня всегда жила дикарка, такая вот Чокондай, только поменьше.

Кто-то зовет: «Ёшка!» И Мася уши навострил — его имя тоже выкрикивают. Вот они идут, наши люди, ищут нас. Мася рванул к ним, на ходу рассказывая про свою беду. А я занята. Нет, не пойду. Я сыта, и мне тут интересно. Хочу пожить еще этой жизнью, не хочу снова быть домашней, половинной.

Я на берегу небольшого озерца, я смотрю в воду, разглядываю свое отражение. Смешная морда, на черном носу светлая полоса, бока не пойми какого окраса. Ужасно нелепо. Я смеюсь и прыгаю на мелководье, бью всеми лапами по воде, и круги сминают, колеблют наше отражение.

Мася ведет людей. Моих людей и вместе с тем не моих. Меня заметили, Маша побежала ко мне, называет по имени: — «Ёшка!» — кричит. Но это не полное мое имя. Я не отзываюсь, отбегаю. Тогда Маша понимает: что-то не так. Останавливается, соображает, прямо видно, как мысли вокруг ее головы снуют. И вдруг говорит:

— Чокондай! Чокондай!

Подходит Борода, спрашивает жену:

— Как ты сказала? Чокопай?

— Приглядись к ней внимательно, — объясняет ему Маша, не оценив шутку. — Тебе ничего не кажется странным?

Он пожимает плечами, гладит Масю, говорит:

— Ты на кота лучше погляди. Тебе ничего не кажется странным?

Но Маша смотрит на меня.

А я смотрю на нее.

Мы похожи. Она тоже не одна.

Я кувыркнулась. Малыш внутри нее кувыркнулся.

Я припала к земле, приглашая их поиграть. Маша засмеялась и похлопала себя по коленкам, приговаривая:

— Давай, девочка, давай, покажи, как ты умеешь.

Я стремительно взлетела на ближайшее дерево, поймала птицу и соскочила вниз. Мои люди ахнули. Мася напрягся от страха, но подошел нюхать. Птица трепыхалась у меня в зубах.

— Отпусти ее, пожалуйста, — дрожащим голосом попросила Маша. — Пожалуйста, Чокондай!

Вот еще. Рысь не отпускает добычу, она ее ест. Или отдает детенышам. На, Мася, утешься, отведай дичи, пока я сыта.

Перья, не перья — кот вцепился птице в крыло и, урча, поволок в кусты. Он ведь целый день не ел, тут уж не до капризов.

Маша в слезы. Борода ее утешает:

— Ты же сама просила показать, что она умеет.

Маша

Мы вчетвером идем по тропе к лагерю. Вернее, трое идут по тропе, а Ёшка как заведенная носится вокруг нас на бешеной скорости и не устает. Витя утверждает, что мне разговор с духом-медведем приснился, но, судя по кошке, он не прав. Кажется, она сдержала обещание и позволила рыси завладеть ее телом. И теперь мне очень тревожно. Не знаю, какая у них там договоренность, но вдруг эта рысь не захочет покидать Ёшку по своей воле? Вдруг останется в ней и будет у нас не пойми кто вместо нашей чудес­ной, ласковой девочки? Или того хуже — не захочет возвращаться в город, останется тут… Уж больно ей нравится новое состояние, если, конечно, это не мои фантазии.

Тревожно. Главное, поделиться не с кем. Витя не воспринимает всерьез мои опасения, отшучивается. Он больше озадачен Масиным поведением.

Кот и впрямь еле плетется, заглядывает нам в глаза, словно укоряя за что-то. И хвост его, всегда фонтанчиком, печально волочится по земле, собирая грязь и мусор.

И вдруг до меня дошло. Хвост — вот же в чем дело!

— Витя! Хвост!

Витька испуганно схватился за штаны сзади — неужто хвост вырос? Потом за голову, проверяя, не появилось ли ослиных ушей. Юморист, фу ты ну ты. Асисяй. Сержусь, но ржу, ничего не могу поделать.

— На Масю глянь. Он хвост волочит.

— Елки-моталки! Точно! — Витя сразу перестал ёрничать. — Покажи-ка, мальчик!

Кот безропотно дал себя осмотреть, только поднывал, когда я пальцами щупала утолщение на позвонках в основании хвоста.

— Ничего страшного, — говорю им обоим. — Перелома нет. Просто ушиб. Дня через три-четыре пройдет.

Глава семнадцатая Странное место

Маша

С котом на руках мы вернулись к нашим брошенным вещам. Пока мы обедали у Микулаша, прошел дождь, с плаща натекло, и оба рюкзака чуть не плавали в луже.

Кое-как поставили палатку под ветродувом — она, как ракета, пыталась взмыть в небо вместе с колышками. Влезли в подмокшие спальники и простучали зубами всю ночь, каждую секунду ожидая, что палатку сейчас вырвет из земли вместе с трясущимся содержимым и унесет на далекие снежные вершины. Ёшка гуляла снаружи, греться не пошла, и я за нее переживала. Мася изображал умирающего королевича, а Витя волновался, чтобы в тесноте коту не придавили хвост. В общем, глаз мы почти не сомкнули.

Наутро вылезли, кряхтя, еле-еле распрямили ноги-руки-спины. Снова моросило. Витя натянул плащ и съежился на бревне у черного, мокрого костровища. Я говорю: давай бегать — согреемся. Но он не поддержал идею. С ним сегодня что-то не так. Тут явилась Ёшка, веселая и бодрая, и стала носиться со мной за компанию. Потом я вскипятила воды на газовой горелке, попили чаю.

— А ну, мальчишки, — говорю, — хватит кукситься, пошли гулять.

— Дождик, — сморщился Витя. — Все равно не пофоткаешь.

Может, он чувствовал себя еще слабым после вчерашнего. Или его душа немного повредилась, пока была не в теле? А может, не все вернул ему медведь? Что-то удержал? И вчера он себя странновато вел, как будто ревновал меня к Микулашу. Что бы это ни было, надеюсь, само пройдет. А пока надо ему помогать.

— Давай так просто походим, Вить, без фотоаппарата.

— Да чего ходить, везде одно и то же. Сиди себе и гляди вокруг.

Спокойно, Маша. Обходной маневр.

— Рыбаки вчера говорили, что на том берегу очень красиво. Недалеко отсюда есть брод через речку. Найдем, а? Чтобы озеро вокруг не обходить.

Мы с Витей как будто поменялись местами. Мне бумерангом возвращалось то, что я устроила ему при подъеме на Каракольские озера, — все мое нытье и хандра. Ответ Вселенной в чистом виде.

Странно. У нас с Ёшкой сегодня сил на четверых хватит, а мальчишки сдулись. Неужели здесь работает закон сохранения энергии — что она не исчезает и не появляется, а перетекает от одного в другого. Вдруг я украла у Вити часть энергии? Вдруг я вампир???

Нет, чушь. Все должно объясниться гораздо проще. Ёшка ведь сейчас не одна в своем теле, поэтому и сил у нее больше. Погодите, но ведь и я не одна! Во мне малыш! Это он, наверно, заставляет меня двигаться.

Хотя я давно уже его ношу, а сил только что прибавилось.

Нет, все-таки здесь кроется какая-то тайна.

А может, нет никакой тайны, как нет и вампиризма? Любой начинающий психолог запросто объяснил бы мне, что люди в группе исполняют ту роль, какая им досталась. Пока мне позволяли быть слабой, я была слабой, а Вите приходилось быть сильным. Просто сейчас обстоятельства поменялись…

— Пошли, Вить? Сейчас расходишься, полегчает.

— Маш, не тягай меня никуда, дай отдохнуть спокойно.

— Вить. Так надо, я чую. Понимаешь, чуйка у меня. Идем!

— Правда, иди одна, а?

— Мы должны все идти. Ну поверь мне разок.

И я поволокла вялого, нещадно шуршащего дождевиком мужа вдоль речки, что вытекает из Нижнего Мультинского озера. А Ёшка явно в том же ключе обработала Масю — он плелся следом, волоча хвост по глинистым лужам.

Ох.

Чокондай-Ёшка

Да-а, Маша-то — мыслитель. Вампирша, ха!

Роли… Ха два раза.

Они поставили палатку между двумя скалами — прямо в узкой «трубе», куда на полном ходу врывается ветер с широкого озера. Вот и замерзли, еще бы. Другое дело — на «шумах», где все туристы лагерем становятся. Там широко, просторно и не так дует.

Что за «шумы»?

Забитая каменной россыпью протока, где вода из Среднего Мультинского озера переливается в Нижнее. Грохоту там — хоть уши затыкай.

А здесь, на выходе из Нижнего, место особое. У мужчины оно силу забирает, а женщине добавляет. Как можно этого не почувствовать? Хотя кой-какая чуйка у нее и впрямь есть — вон куда своих задохликов повела.

Виктор

Мы шли вдоль неширокой речки, вытекающей из озера. Ну и где этот брод? Отлогий глинистый берег. Ни следов, ни мостков. Не хочу разуваться, лезть в воду, на нее даже смотреть холодно. Хотя вроде как от ходьбы и впрямь потеплей стало, силы начали возвращаться. Чем дальше от палатки, тем больше сил.

Вдруг Маша остановилась, глядит на другой берег. Я тоже глянул. Две сосенки. Между ними — да, прямо от верхушки до верхушки! — радуга. Крошечная, карманная, будто эльфы радужный мостик перекинули. А под радугой — конские следы. Нам показали брод. Чудо какое-то, натурально чудо. А мы без фотоаппаратов.

— Я сбегаю за камерой, Маш, — прошептал я.

— Не надо, она растает, спугнешь. Давай так смотреть. Это нам подарок от духов Алтая.

Ну не знаю, может, и так. Не очень-то я верю в этих духов… Хотя какие еще мне нужны доказательства…

— Смотри, Витя.

— Я смотрю.

— Нет, на Масю посмотри.

Рыжий стоял, гордо подняв хвост, — грязный, жалкий, весь в сосульках цвета глины. Духи не только чудо нам показали, но и кота вылечили.

Мы бросились его гладить и хвалить, а когда снова посмотрели за речку, радуги не было.

Разулись, переправились на другой берег, дошли до Среднего Мультинского, полюбовались красотой, а нагулявшись, собрали рюкзаки и вернулись пешком вниз, к тому месту, где два дня назад Ёшка убежала в лес. Здесь устроили привал — ненадолго: солнце уже садилось.

Кошка сидела в отдалении и смотрела в сторону леса, равнодушная к еде, грустная и потерянная. Она как будто прощалась с этими горами. Впрочем, кто знает, о чем она думала. Это все наши домыслы, человечьи, а что там у котов на уме…

Лучше нести их, не то до темноты не успеем спуститься.

Вместо послесловия

Ёшка

Граница ее владений была рядом с тем местом, где мы остановились. Она ничего не говорила. Она знала, что не имеет права уговаривать меня остаться, и просто ждала, что я выберу — людей, которых люблю, или сверхсилу и сверхспособности. Обыкновенную жизнь, но с семьей, — или волшебную, но в одиночестве.

— Ёша, где моя коша? — позвала Маша, будто услышав мои колебания.

Я настроилась на нее, вслушалась — и увидела младенца внутри. Он открывал рот, как рыба, и неуклюже шевелил руками и ногами без всякой цели. Он все время двигался, как листок осины на ветру. Он был на удивление полон жизни и вместе с тем очень непрочен и беспомощен. У него были мягкие косточки… И вот это понятное живое мне гораздо интереснее и важнее волшебной силы.

До свиданья, Чокондай.

Я шагнула за границу. И почувствовала страшную усталость. Где моя красная переноска? Спать!

Николай Рерих Цитаты, на которых спал Мася

«Путей много, но сердце знает ближайший».

«Кто мучается земными вопросами, тот ответа о Небесном не получит».

«Среди опасностей надо суметь улыбнуться друг другу».

«Опять караван. Опять легко забываются дни и числа».

«Знание входит в открытые двери».

«Волшебником буду сегодня и неудачу в удачу я превращу».

«Не плачь там, где нужны не слезы, но стрелы, пронзающие темный дух».

«Любовь может создавать миры».

«Мы не умрем, но изменимся».

Часть четвертая МРНЫ по-китайски

Я выбросил компас, растоптал в пыль часы

И вышел плясать в туман над Янцзы.

Борис Гребенщиков

Глава первая Невидимые битвы

Ёшка

— Мася, Ёшка, а ну брысь с кухни! — Борода с мастерством футболиста выпихнул нас в коридор и закрыл дверь.

Грубо. Да, мы лезем, карабкаемся с двух сторон по ногам, мы стягиваем с него штаны. А как еще намекнуть, что мясо — оно для котов? Тем более когда готовится суперблюдо Бороды с кодовым названием «курица под кролика». Процесс длится часа два, и все это время терпеть? Мы так не умеем. Мы должны добывать.

Но мы с Масей добываем по-разному.

Я действую в открытую, всем телом излучаю мысль: «Дай! Пора!» Если не реагируют, просто лезу на плиту и на стол. А кот из всего устраивает шоу. Садится спиной к публике, носом к плите и стонет, изнемогая от печали. И мне, конечно, достается шлепок, а коту — аплодисменты за актерское мастерство. Но я не ухожу обижаться, жду: сейчас меня схватят на руки целовать.

Только вот в последнее время все эти игры почти прекратились — людям не до котов. Даже взглянуть на них некогда.

Слышите в моих словах горькую иронию? Много ли времени требуется, чтобы взглянуть на кота?

Семья, где перестают любоваться котами, долго не протянет. Она сдуется, как старый надувной шарик, превратится в смятое воспоминание о доме, полном энергии и любви.

Мася

Она вечно поучает меня, транслирует идеи прямо мне в голову, так что скрыться от нее невозможно:

— Изъясняйся с ними проще. Сядь и смотри в глаза. Про еду смотри или про погулять на балконе. А то все у тебя неспроста, с подвывертом.

— Проще не умею, — говорю. — Я все-таки кот-философ, кот-лите­ратор. Я спал на рукописях, на книгах. Николай Федоров, Лев Гумилев.

— Пф-ф.

— Циолковский. Я с младенчества впитывал высокий полет мысли — кожей, усами, каждой шерстинкой. У меня тонкий и чувственный ум. Меня надо разгадывать, как ребус, любоваться изысканностью душевных движений.

Очень уважаю стеклянные поверхности. Во-первых, там я, а это самое прекрасное зрелище на свете. Во-вторых, если сесть спиной к людям, никто не замечает, что ты следишь за ними. Взять, к примеру, Витино отражение. Он смеется над моими подвижными ушами-локаторами, которые реагируют на кухонные звуки (со спины я прелестен), и вдруг ловит мой взгляд в стеклянной дверце духовки. И не может до конца поверить, что я за ним наблюдаю.

Но умиляется недолго, его внимание перехватывает Хвост. Раньше я был настоящий Король Лев (это мое имя по паспорту, а Мася я для своих), но сейчас…

Ребенок! Причина нашей ревности и обиды, наша Главная Проблема.

Ёшкина Маша только с ним возится, мой Виктор с ним возится… А мы? А с нами???

Ёшка

У нас с этим ребенком борьба за внимание. Он всегда побеждает. У него в арсенале сотни хитроумных крючочков, которыми он цепляет и тянет на себя взгляды и мысли наших людей. Он уже ползает, понимаете? И встает. И дотягивается до всего. В нашей махонькой квартире сплошные полки и полочки, и на них все стоит… Стояло. Теперь перекочевало наверх. Книги, бумаги, мелочи, провода. Он жует провода не хуже Маси. Мася перегрыз хвосты компьютерным мышам и телефонным трубкам. Теперь у нас мыши и телефоны беспроводные. Но урона все равно хватает. Урона в прямом смысле, этот ребенок все роняет!

Даже себя роняет с кровати.

И на себя роняет — еду. Поэтому мы дежурим у его высокого стульчика для кормежки, под ним всегда детское питание тоннами накидано, можно не убирать, не беспокойтесь, мы сами. Только его самого мне облизывать не дают: язык у меня шершавый, как у тигра. Подумаешь, неженка какой. А Масе дозволяют, хотя он увлекается, может не удержаться и надкусить.

Он, конечно, очень хрупкий на вид, ребенок этот. Но только на вид. Падает, падает, а ничего не ломается в нем. Как кошка. Поорет от обиды и дальше ползет ронять. Думаете, наказывают его? Неа. Только нас. Я-то мало роняю, а вот суперуклюжий Мася… Помню, скинул с телевизора видеоплеер: ему приспичило там полежать на солнечном пятне…

И зачем, казалось бы, им плеер? Смотрите телек. Ан нет, не могут, очень нервничают на рекламу и на новости. Особенно Маша. Она вообще нервная стала по поводу и без повода. У нее, как ребенок родился, внутри что-то сдвинулось, и нежная она только с этим молокососом, а на остальных бросается — совсем как я, когда у меня котята были.

Маша

Видели бы вы, как он двигается! Вроде бы неуклюже, но при этом так красиво! Весь такой плотненький, упругий, подвижный, такой ладно слепленный, прямо идеально все в нем одно к другому подогнано.

А кушает как! И самостоятельный! Сиди и жди, пока сам справится, помогать — ни-ни, гневается.

Болтать о нем часами могу, но, по правде, устала я — жуть. Сплю урывками, когда он, тогда и я, и все равно не высыпаюсь, кажется, дай мне волю — так бы и лежала целый день бревном. И своими делами не займешься толком, а о работе вообще не говорю.

Иногда накроет, бешусь по пустякам. Витенька терпение на меня килограммами расходует, но не жалуется. Сам с трудом работает: как писать роман, когда тебя постоянно дергают — то белье в машину закинь, то детское питание подогрей, то подержи Хвоста, то последи, то выкупай…

Есть у нашего сына, конечно, и нормальное имя — Михаил. Но на Михаила он пока не тянет, если честно. Больно смешной. И от меня не отцепляется, ползает за мной всюду, натуральный Хвостик.

Хотя вот удивительно… Иногда сидит и думает. Ну прямо мыслитель. Видно, как у него там под волосенками мысль ходит. И тогда можешь отойти на минуту-другую, а то и на пять. Вы пробовали думать в течение пяти минут? За пять минут можно постичь строение Вселенной, если на тебя снизошло озарение. Так вот на Хвостика такие озарения нисходят по нескольку раз на дню.

Ёшка

Ничего он не обдумывает. Тоже мне вундеркинда нашли. Это он меня слушает.

Однажды посреди скучно-сонного дня меня посетила одна идея. Дай, думаю, проверю. Села умываться на подоконник за спиной у парня, открыла Портал связи…

— Мишка! — позвала мысленно. Никакого эффекта. — Хвост!

Не поверите! Услышал! Башкой закрутил, мол, кто меня зовет?

А с ним Борода сидел, друндучал игрушкой у него перед носом.

— Хвост, оглянись! — велела я.

— Как у нас паровозик говорит? Дрын-дрын! — отвлекал его от дела Борода.

А он мельком взглянул на папины старания и снова башкой крутить.

— Я сзади тебя, дурень, — говорю.

Как будто он понимает слова «сзади», «спереди»… В этой голове еще ничего не загружено, кроме самых примитивных программ. Пусто! Может, по причине этой пустоты он и способен воспринимать телепатические сигналы. Может, люди изначально владеют этой способностью, но постепенно теряют, перегружая ум лишними знаниями.

— Мася, ты где, иди сюда, я новую игру придумала!

— Сплю.

— Мася, ко мне!

На кухне зевнуло, потянулось и звучно плюхнулось со стула на пол. Кот это или пельмень недолепленный? Вот он вплыл, весь текучий, встал в дверях. Павлин павлином. Фонтаном рыжим плавно поводит — туда-сюда…

— Ты про мальчишку? Да ну его. Ничего нельзя — ни царапнуть, ни куснуть. Как играть-то с ним? Чуть пикнет — по попе схлопочешь.

— Глянь, чего он умеет. — И заорала парню: — Хвост!

Пустоголовый медленно-медленно, всем телом, обернулся. Смотрит прямо на меня изменившимся, затуманенным взглядом. Так, наверное, из озерных глубин глядят большие рыбы.

Хвост

Вдруг из ниоткуда появилась Ёшка, черная на светлом. Она смотрела внутрь меня и была другая, чем всегда. Я ее понимал в голове. Мир вокруг тоже стал другим, и его я понял сразу весь, целиком. Вот мой папа, мамы рядом нет, она купается, в ванной шумит вода, паровозик говорит дрын-дрын, Мася мягкий.

Ёшка начала ловить свой хвост и кувыркаться. Я потянулся к ней,и вдруг у меня изо рта выпрыгнуло:

— Кошка.

— Маша, он сказал «кош»! — завопил папа и побежал биться в дверь ванной комнаты. — Его первое слово — «кошка»!

Виктор

Маша изменилась, когда родился сын. Она как будто вся перетекла в него, стала говорить на его языке, жить его интересами. Они были вдвоем, один в другом, замкнуты друг на друге. А я с краю. С краю их мира-моря, моря взаимной любви. Я просто помогал им, как мог, и старался не обижаться. Очень старался…

Даже взгляда теплого не дождешься, всю нежность она отдает Хвосту. Я как будто перестал для нее существовать. Замечает меня вскользь, только если нужна подмога. Кто бы нам курочку сварганил… А вот тут кто-то ходит в соседней комнате, ну-ка попросим его, он не откажет.

И «кто-то» послушно топает за курочкой, потом два часа колдует над ней — жарит, тушит, томит в духовке.

Думаете, дождется он награды, услышит что-нибудь вроде: «М-м, как вкусно, не отличишь от кролика»? Или: «Ты лучший повар в нашем королевстве». Разве что вежливое «Скажем папочке спасибо».

Да что слова, мне бы и доброго взгляда хватило. Маша, ты еще Наша?

Мася

Хозяин третий час ходит по комнате как заводной, спотыкаясь о стулья и раскиданные игрушки. Повесть, которую он пишет, зависла, мысль не шла, сюжет застрял, как колесо в яме, измученный автор бился в железную стену, за которой скрывалось продолжение. Его конь весь в пене, шлем дал трещину, и некому, некому приклеить пластырь на разбитый лоб, подставить плечо, подать идею и просто выслушать. Жена — бывший соратник по таким битвам — занята другим.

Мы с Ёшкой сидим на подоконнике за тюлевой занавеской и с опаской поглядываем на блестящую от пота вороную громаду с копытами. Конь рос, пока не занял комнату целиком. Альбомы и книжки, еле втиснутые и выпирающие с полок, впились ему в ребра. Железная стена уже казалась почти бумажной, последнее усилие — и треснет, а за ней откроется вид на следующую главу, в красках и с подробностями.

— Па-бам, па-бам!

Нет, это не помощь подоспела, это Мишка-Хвост лупит паровозиком в дверь Витиной комнаты. Слышно, как отвалилось и покатилось по линолеуму несчастное правое переднее колесо, не раз уже чиненное.

Конь потерял плотность, растаял в воздухе. Витя-витязь стоял с пустыми руками, без меча и без лат. Взгляд взъерошенный, гневный. Стена обрадовалась и враз покрылась броней. Все, момент упущен. Прорыва не получилось.

Витязь рухнул на стул и уставился на пустой экран компьютера с жалкой надписью сверху: «Глава третья».

— Вить, прости, можешь с ним побыть, а? — Машин голос из-за двери, жалобный и виноватый. — Мне надо сбегать постричься. Час, не больше, честно! Я зато мороженого принесу.

Виктор молчал, кусая губы, чтобы не произнести того, что рвалось из горла: НЕТ, НЕ МОГУ!!!! ТЫ УБИЛА МНЕ ДЕНЬ РАБОТЫ!!!

Не спеши, хозяин, не спеши, вдох-выдох, дай воину остыть, дай развеяться жару битвы.

— Да, могу, — наконец вытолкнул он в воздух нужные слова и открыл дверь.

Можно расслабиться. Мы соскочили с подоконника и побежали гонять колесо по коридору.

Ёшка

— Ну чего тебе надо, чего? — Борода тряс Хвоста — «баюкал». Довольно экстремально, на мой взгляд. Парень не унимался, кричал букву «А» на максимальной громкости. — Скорей бы уж говорить научился, — ворчал хмурый папаша, — а то, кроме мамы, тебя никто понять не может.

Я бы так не сказала. Кроме тебя, его все понимают. Другой вопрос, что мы с рыжим не станем потакать его прихотям по первому писку. С чего бы, он нас даже не кормит. Колесо ему, видите ли, отдай. Масе оно нужнее. Ему необходимо хоть немного скакать и бегать, а то бока уже шире морды, а морда в двери не пролазит.

Мася рассуждает так: смысл не в самой игре, а в том, чтобы люди отвлеклись от своих дел, высунулись из плотного кокона мыслей, который окружает каждого, и обратили на тебя внимание.

— Красоту она, видите ли, побежала наводить. Интересно, для кого, — ворчал Борода.

Вот кто застрял в своем коконе прочно, зациклился на идее, что Маша его разлюбила. А ведь во всем остальном он очень мудрый, Борода-то. Для кого, действительно, красоту наводить? Она же дома безвылазно сидит. Так, может, для тебя, голова два уха?

Он как будто в тумане плутает, а я не могу подсказать, где выход, — он не слышит подсказок. У меня даже шкура на спине задергалась от беспомощности. Лучше про это не думать, лучше на рыжего смотреть.

А ведь и впрямь наблюдать за ним обхохочешься. Мася вошел в роль по самые пятки. Колесо паровоза — это неизвестный доселе мелкий грызун, а по сути, межгалактический шпион. Он прибыл на Землю, чтобы собрать информацию о жизни обитателей одной малогабаритной квартиры на втором этаже, и, если его не остановить, нашему семейству крышка. Нас захватят инопланетяне. Прямо в собственном доме. И посадят в клетки, чтобы сделать прививки. А потом постепенно завладеют всей планетой.

Мир в опасности! Мася, я иду на помощь!

Ну все, кажется, Пустоголовый хохочет.

А Борода — нет, представляете?

Маша

Так странно одной по улице идти. Отвыкла без коляски! А тут нате вам, роскошная барышня в прическе оттенка «морозный каштан»! С мелированием. И теперь мы с Ёшкой очень похожи по раскраске. Вообще-то мне нравится цвет «спелый баклажан», но название, гхм… Баклажан на голове — как-то малоэстетично.

Такая звонкая, морозная, шагаю, каблуками по асфальту отстукиваю, как на машинке. У меня в юности была динозавроподобная пишущая машинка «Москва-8», с металлическим ободком вокруг клавиш. От этого ободка на подушечках пальцев набивались водянки — как от гитарных струн, когда учишься играть. А я в такое время жила, когда поэты Серебряного века были под запретом, и на этой зверской машинке я перепечатывала полюбившиеся стихи Мандельштама, Тарковского, Цветаевой, Гумилева, сшивала в сборники.

Это Арсений Тарковский, с тех пор наизусть помню. Я пьянела от колдовских строк и бормотала их, как заговор против обыденности. А лет мне было тогда четырнадцать-пятнадцать…

Сколько вещей интересных, про которые можно вспоминать на ходу. Прямо проваливаешься в другой мир. А дома тебя закручивают дела, отвлекают домашние, особо не поразмышляешь.

Вообще, мне сейчас нужно совсем о другом подумать — чем бы задобрить Витеньку, чтобы он вечером еще на часок освободил меня от Хвоста. Дело в том, что я жду в гости подругу с работы. Когда-то мы открыли приют для бездомных животных, но теперь я работаю дома — в интернете и на телефоне, а она за живностью ухаживает. Витя, конечно, будет не в восторге — ему же придется снова отвлечься от романа. Попробую подкупить его тортом и мороженым. И неземной красотой морозного каштана со светлыми перышками.

Глава вторая Такие стрессы, такие стрессы!

Мася

Гости, гости, ура!

А смотрите, какой тут живет. Да, вот такой я. И такой. И так еще делаю. И лапками. А с этой стороны вообще прекрасен, правда?

Как меня зовут? Ма… Э-э-э… Лев. Король Лев, к вашим услугам. Да, пожалуйста, гладьте, я категорически не против, гладьте, еще гладьте, можно посильней, и вот тут, ага, ага…

Ой, а чем это вы так пахнете? Какими-то другими. Животными другими!

Странно, что Ёшка уползла под кровать и трясется там, даже на кухню не приходит, хотя под гостью купили рыбки. Странно. Обычно ее от нового человека не оторвать.

Ладно, сам послушаю, о чем беседуют, раз штатный корреспондент выбыл из строя. Кто-то же должен держать ухо востро.

Чай допит, Виктор пошел мальчишку укладывать, а Маша прикрыла дверь кухни и говорит:

— Юлька, ты же не просто так тащилась после работы за тридевять земель меня повидать. Что стряслось?

— Тебя не проведешь. Дело в том… Как бы тебе помягче изложить… Короче, нас закрывают на ремонт.

Маша поперхнулась чаем и замахала руками. Откашлявшись, просипела:

— Да уж куда мягче.

— Ну прости, дипломат из меня никакой. Ты только не волнуйся. Это еще не сейчас, до нас очередь дойдет в марте. В запасе месяц.

— Всего месяц??? — Маша уже забегала по кухне, если можно забегать по двум квадратным метрам свободного линолеума. — Как же так? — бормотала она. — Что же делать?

Юля незаметно задвинула под стол лишнюю табуретку, освободив еще кусочек беговой дорожки, а сама заговаривала, обволакивала Машину панику воркующей скороговоркой:

— Не насовсем же, Машук, всего на две недели. До нас дошла очередь в ЖЭКе делать ремонт. И отказаться нельзя, в другой раз не предложат, за свой счет придется. Представь: пыль, грохот, запах краски. Половину животных я возьму к себе, половину — вы.

Машу заклинило на одной мысли: «Это невозможно!» Электрические разряды, невидимые человеческому глазу, мерцали вокруг ее головы и плыли за разметавшимися волосами, как разноцветные ленты. Красота! Но с каждой минутой от этой беготни энергии в ней оставалось все меньше.

Еще меньше.

Все, кончилась. Маша плюхнулась на табуретку. Руки дрожат, губы трясутся. Ну что за жалкое зрелище. Учитесь, двуногие! Лучший рецепт «Антистресса»: начни вылизывать спинку, и через минуту ты — эталон безмятежного спокойствия.

Ёшка

Это та, из приюта! Она за мной пришла! Меня хотят сдать обратно!

Нужно затаиться под кроватью, стать невидимой, чтобы не нашли. Сжаться в пылинку.

Маша, не отдавай меня, я буду хорошей!

Нет, с людьми это никогда не срабатывает, они не слушают. Беспомощность перед чужой волей, зависимость от хозяев твоей жизни — вот что самое невыносимое в роли домашнего животного. Это может сломать тебя навсегда. Или обозлить. Или сделать недоверчивым.

Сколько раз я возвращалась в приют? Столько, сколько у меня имен. Бастет, Багира, Гурия, Муфта… Новые хозяева давали новые имена. И новую жизнь. Но я другой не хочу. Это мои люди! Мой дом!

Борода сидит надо мной и читает Хвосту книжку. Бу-бу-бу. Под такое чтение любой заснет, а мальчишка сидит в обнимку с любимым паровозиком и хнычет, жалеет его — без колеса, мол, бо-бо.

— Не ной, Хвост, не надрывай мне сердце. Мама занята, придется папой довольствоваться.

Ничего не понимает папа твой. Держи свое правое переднее — вот оно, здесь, под кроватью, выкатываю. Ну вот, сразу успокоился.

Борода, видишь, от меня тоже польза. Не отдавай меня, я буду хорошей!

…Уходит она, что ли? Меня нет. Не дышать, не думать громко!

Ушла!

Такие стрессы, такие стрессы! Еле жива осталась. Можно вылезти из убежища и поспать у Хвоста в кроватке, пока силы не восстановятся. Это самое питательное место в квартире, здесь больше всего энергии любви — смотрите, как радужно поблескивает защитная сфера над бортиками.

Борода

— Ну и чего она приходила, твоя Юля?

— Почему в таком тоне?

— Да никакого такого тона. Просто она не от мира сего.

— Не от мира сего? А кто решает, какой из этих миров правильный — твой или ее?

— Только про зверей своих и говорит. Котики, собачки, попугаи… О людях бы так пеклась.

— О тебе, что ли?

— Нет, зачем обо мне, о людях вообще.

— Да они только и делают, что о себе пекутся, люди. О других не думают. А животные в нашем человеческом мире не имеют прав. Им-то кто поможет? Только такие странные личности, как мы, не от мира сего.

— Я про тебя не говорил.

— А зря. Я такая же.

Где-то я перегнул палку, кажись.

— Ладно, не дуйся. Ну, Маш… Глянь, Мишка с пыльной кошкой дрыхнут в обнимку. Может, и нам туда залезть?

Маша

Я нападаю, потому что не знаю, как ему сказать, что мы на две недели набьем квартиру зверями. Он и так уже по потолку ходит, оттого что работать не дают.

Юлька говорит, пополам разделим. Ну не знаю, она же квартиру снимает, что на это ей скажет хозяйка. И маме никого не отдашь — у нее аллергия на шерсть.

— Хвостик, пойдем обед готовить, к папе подлижемся, помогать будешь, а то кухня сегодня слишком чистая. А потом посмотрим кино, я наконец купила «Аватар», давно хотела.

После обеда мы все впятером валялись на разложенном диване. Кое-кто из зрителей позорно заснул на первых кадрах, но большинство жадно посмотрело всю картину, включая титры. В таком благостном состоянии мой муж бывает крайне редко, и я решила воспользоваться ситуацией.

— Витенька…

— Что-то не нравится мне твой тон. Слишком вкрадчивый.

— Ты прав. Мне нужно кое-что тебе сообщить.

— Ой-ой. К нам едет твоя мама? И нам грозит генеральная уборка?

— Хуже. К нам через месяц переедут звери из приюта.

— …

— Не все. Только половина. Всего на две недели ремонта. Дыши, пожалуйста, давай-ка, вдох-выдох.

— …

— Мне не нравится твой вид. Принести нитроглицерин?

— А ты не можешь за месяц всем хозяев найти? Если плотно взяться за дело?

— Я и так этим занимаюсь. Из интернета ночами не вылезаю.

— А к друзьям-знакомым?

— Уже обзвонила. Кое-кого уговорила. Ты тоже можешь по своим пройтись, хотя бы пару собак отдать.

— Не-е-е, уже предлагал, не берут. У вас там одни двортерьеры, страшненькие, вислоухие, гавкучие.

— А я таких как раз люблю. На тебя похожих. Если бы ты был собакой, то как раз такой.

— Ну спасибо тебе, добрая девушка. Нет, я был бы котом. С драным ухом и расцарапанной мордой.

— А я — тибетским терьером, который собирает овец и лошадей в стадо. Только я собирала бы людей, чтобы жили все вместе и дружили.

— Славной мы оказались бы парочкой. Почему именно тибетским?

— Слово нравится. Пахнет снежными вершинами и мистическими тайнами.

— Может, зверей сюда запустим, а сами рванем в Тибет?

— Мысль недурна. И все три хвоста с собой прихватим.

Эта продуктивная идея была настолько абсурдна, что мы покатились от хохота, и обстановка разрядилась. Потом я несколько дней была занята обзвоном потенциальных «ручек» — тех, кто возьмет животное «в добрые руки», а Витя с Хвостом закрывались в комнате и чем-то там развлекались в компьютере, чтобы мне не мешать. Мишка стал гораздо осмысленнее и после первого слова быстро расширял словарный запас. От него-то я и узнала о планах, тайно зревших в Витиной неугомонной голове.

— Го, — как-то сообщил Хвост, обозревая горку картофельного пюре.

— Го, го, — повторял он, складывая пирамиду из кубиков.

— Го! — на полу громоздилась вся одежда с трех нижних полок шкафа. Кто-то из родителей не запер дверцы на ключ.

— Витя, что за новое слово у нас — «го»? Никак не разгадаю.

Мне не понравилось выражение его лица. Ох не понравилось! Последний раз я видела такое… Когда же?

— Виктор! Колись!

— Ну, все пока в стадии разработки.

— Что — все?

— Вот эти самые «го».

— Витька!

— Ну горы, горы.

— Какие горы?!!

— Совсем несложные. Зато в Китае. В марте. На две недели.

— …

— Дыши, пожалуйста, вдох-выдох.

— …

— Маша, Маша, почему у тебя такие больши-и-и-и-ие глаза?

— Потому что я тебя съем, так люблю!

Мася

Виктор бросил бодаться со своим романом, невидимые латы и шлем пылились под кроватью, боевой конь плюшевой лошадкой пристроился в углу кресла и послушно делал цок-цок в руках Мишки-Хвоста. Новая идея поглотила хозяина, и он колдовал с билетами, общался с какими-то турфирмами, договаривался о трансферах (мне страшно нравилось это космическое слово), произнося смешные названия — Пекин, Чжанцзяцзе, Гуйлинь, Яншо… Имена гостиниц он иногда переводил Маше, мол, что выберем? Звучали они совершенно непроизносимо на китайском, зато только вслушайтесь в перевод: «Небесные врата», «Хвост желтого дракона», «Дом облака и ветра», «Звездная долина», «Каменный лес»… Маша, отрываясь от интернета, хлопала глазами, охала, шепотом повторяла волшебные слова и замирала, провалившись в мир мечтаний. У нее это вообще моментально происходит: раз — и уже там, по самую макушку. И попробуй выцарапай ее оттуда — до хрипоты намявкаешься. Ты ей про завтрак, а она тебе про горы, где снимали «Аватар». Ты ей про ужин, а она про путешествие на плотах по реке Лицзян, которая «подобна сверкающей извилистой ленте из нефрита с частыми отмелями на излучинах», — наизусть шпарит. Короче, человеки посходили с ума, а меня и Ёшку занимали вопросы гораздо более прозаичные: как это в нашей уютной, но малогабаритной квартирке поселят целый зоопарк блохастых, озлобленных, разуверившихся подкидышей, брошенок и потеряшек? И нам с ними две недели жить?! Я не представлял, что это будет, а вот Ёшка отлично представляла и через телепатический Портал транслировала мне в мозг ужасные кадры, показывая старых знакомых — прочно прописавшихся в стенах приюта постояльцев, поскольку их если и брали «ручки», то сразу же возвращали из-за несносного характера. Особенно это касалось кошек и котов. Собаки-возвращенцы — это или слишком агрессивные типы, или просто брехливые. Реже — случаи, когда берут щенка, рассчитывая получить комнатную собачку вроде болонки, а она вырастает в лошадь, ест вед­рами и занимает две трети квартиры. Но личности из кошачьего племени намного сложнее, тоньше и… заковыристей.

Бывают, по рассказам Ёшки, кусачие коты-агрессоры или кошки с «закидонами», которые отказываются делать дела в лоток, непременно рядом или на ковер. Часто встречаются злопамятные и хитроумные особи. Поругают, скажем, кота за воровство — он пойдет и написает хозяйке в дорогую новую туфлю. Есть такие, что пакостничают не из вредности, а просто удовольствия ради, носятся по шкафам и полкам, обрывают занавески, точат когти о любимое кресло хозяина, превращая подлокотники в лохмотья. Не всякий человек готов терпеть такой урон имуществу. Ага, ваш покорный слуга, например, — любитель скидывать на пол всякие некрупные предметы. С подоконника мне разрешают, там все небьющееся — яблоки, апельсины, консервные банки. А недавно огреб по попе: метнул со стола любимую Машину чашку и следом глиняную плошку. Не знаю зачем. В голову влезет — и все, уже не могу остановиться, хоть и чую: не то что-то творю. А сколько на моем счету перегрызенных хвостов от компьютерных мышей! Понимаете, вспрыгиваю на письменный стол — это мне в детстве позволяли, пока я не стал перекрывать весь экран своей красивой фигурой, — тянусь понюхать провод — и все, переклинивает, дальше себя не контролирую. Очнешься — дело уже сделано. На тебя орут, за тобой гонятся. И за секундное удовольствие расплачиваешься целым днем обид и ворчания. Теперь у нас все беспроводное, эх!

— А еще мы со стола воруем, — напомнила Ёшка.

— Я, между прочим, такого не делал, пока ты не появилась и не научила меня плохому.

Ёшка фыркнула, но от комментариев воздержалась и продолжала меня просвещать.

Бывают кошки, согласные играть в сообществе вторые роли, а бывают «альфы» — тем необходимо, чтобы их все слушались и не смели возражать. Если такая «альфа» живет в семье в единственном экземпляре, то все ничего, но стоит завести второго питомца, звериного или человечьего, — и развернутся битвы, пока один из них не одержит убедительную победу. Мы с Ёшкой, например, дрались полгода. Угадайте, кто победил. Я, естессна. Но драки — не самое противное. Некоторые, вместо того чтобы доказать преимущество в честном бою, просто пакостят хозяевам из мести и ревности. И за это их выкидывают. Кормишь ее, любишь, шерсть повсюду терпишь, а она тебе крендель выкладывает на одеяло. Вот такие, которые гадят хозяевам в душу, чаще всего и становятся постояльцами приютов.

— Некоторым просто не везет, — обиженно поправляет меня наша коха.

Да, ей не везло в жизни. Ее, ласковую, все хозяйки любили, но одна уехала из страны, другая родила младенца и побоялась оставлять животное в доме, третья вышла замуж за аллергика, четвертая состарилась… Так Ёшка к нами попала. Богатая у нее история. А я вот ничего плохого в жизни не видел, кроме свернутой газеты. Такие разные судьбы.

Ёшка, наверно, о том же задумалась. Отвернулась к окну, мысли закрыла, провалилась, как говорит Маша, в щель между мирами. Завидует мне, небось.

Ёшка

Бедный пельмень-королевич. Провел половину ­отпущенного на земле времени окруженный обожанием и поклонением, как меховой шубой. Кроме пары выездов с приключениями, он не пробовал на зубок реальной жизни. Я уже несколько жизней прожила, а он одну осмыслить не пытается.

— Юлька, как же так? — чуть не плакала Маша в телефон. — Совсем не разрешили, ни одного? Что-что? Ох, батюшки. Ладно, я поняла.

Трубка бессильно упала на рычаг.

Что-то выросло посреди комнаты лохматой медвежьей громадой и дышало Маше в лицо, окутывая облаком отчаяния. Маша замерла на стуле, тупо глядя на телефонный аппарат.

— Витя, — сказала она тихо-тихо.

И Борода через две закрытые двери каким-то чудом услышал. Он вошел прямо в облако, поглотившее Машу, и развеял его бодрым ворчанием.

— Ну, чего сидишь куксишься? Кто звонил?

— Юля сообщила хозяйке квартиры, что возьмет на время несколько животных. Ту чуть удар не хватил. Грозится выгнать ее, если появится хоть один хвост или клюв. Остаемся только мы.

— И сколько душ надо приютить? — хрипло спросил Борода.

— Семнадцать голов одних кошачьих. Плюс две собаки, коробка щенков, попугаи, крысы. Юля поживет здесь, пока нас не будет.

— Кошма-а-ар! Я думал, будет штуки три котов да собачка, наших двоих в маленькую комнату, приютских в большую. Они хоть в клетках?

— Не все могут безвылазно сидеть в клетках, развопятся — весь дом сбежится. Значит, в программе — ссоры, разборки, выяснения отношений. Еще метить начнут, не дай бог. Всех в одной комнате нереально держать.

— Представляю, какой будет гомон и запах. На нас соседи в милицию заявят.

Маша опустила голову и капала слезами себе на руки.

— Как же они в приюте уживаются? — не замечал ее огорчения Борода, продолжая давить на больную точку.

— Там восемь помещений, драчунов разделяют.

Борода задумчиво скреб заросли на подбородке. Вдруг глаза его загорелись:

— А если будет две комнаты?

— Две уже лучше, и перегородить их можно ширмами. Но двух не будет, — замотала головой Маша. — К нашим котам нельзя никого подселять, это же их законная территория, полезут в драку, их подерут, покалечат еще.

Мы с рыжим смотрели друг на друга. Картины ближайшего будущего наполнили комнату с пугающей яркостью. Меня трясло, усы дергались — я пришла в боевую готовность. Мася съежился, поджав хвост, и попятился к кровати. Да, боец. На него можно будет положиться, когда настанет пора великих битв.

И тут Борода выдал:

— А мы их с собой возьмем.

И снова мы с котом отреагировали по-разному. Он от восторга взмыл под потолок по «дереву» из трех прибитых друг над другом когтеточек, а я, наоборот, вжалась под кровать, представив красную пластиковую переноску, качку до тошноты, рычащие рядом вонючие машины, громыхучее, полное незнакомых людей метро.

Маша онемела с открытым ртом, даже поехавшая по щеке слеза остановилась на полпути.

А Пустоголовый как спал, так и продолжал спать, будто это его не касалось.

Тогда как его очень даже касалось.

Мася

— Или коты, или Мишка, — твердо сказала Маша. — Три хвоста мы не потянем. Это не отдых будет, а сплошная нервотрепка.

Как это или-или, вы уже сказали, что мы едем! Не оставляйте, не оставляйте меня на растерзание, я не вояка, а король, меня сразу забьют под кровать, и я две недели буду там умирать от страха!

Я уже предвидел эту жуткую картину, репетировал, как они возвращаются, а я встречаю их — кости да кожа, шатаюсь, шерсть свалялась, глаза безумные, невротик полный. Хвост висит депрессивной дохлой селедкой. И пахну плохо.

— Раз твоя мама не берет котов, пусть с Хвостом посидит, — вынес решение Мужчина-В-Доме. — Она будет счастлива.

Уф. Ёшка, мы спасены!

Виктор

Осталось полчаса до приезда зверинца и сутки до нашего отъезда. Кажется, я погорячился, дав согласие. Почему как подвиг, так всегда я? Других героев не находится. Хоть бы мне баллы какие начисляли там, на небесах.

— Ты что, торгуешься? — холодно поинтересовалась моя совесть.

Ага, за местечко в раю.

Ладно, добро пожаловать, гости дорогие, квартиру мы подготовили. Кровати застелили клеенкой, нагородили перегородок, кресло и стол вынесли на балкон, компьютер — к соседям, мелочи позапирали в шкаф, всю обувь — на антресоли. Форточки заделали сеткой, на дверь ванной поставили щеколду снаружи, ибо среди вредин кошачьей породы встречаются любители делать делишки под ванну.

Я поначалу сердился: что ж такое, я их спасаю, а они пакостить станут? А Маша мне: представь, тебя по неизвестной причине, против воли сажают в клетку, перевозят в какое-то незнакомое место, притесняют, ты злишься… Люди не понимают твою речь, а физически одержать верх или уйти ты не можешь, — и как тебе иначе выразить недовольство или несогласие? Только мстить.

Может, пора перенимать опыт? В следующий раз, если мне что-то не понравится, написаю Машке в ботинок!

Маша

Муж у меня героический. Хоть и ворчун.

Вот-вот прибудет орава взвинченных переездом приютских. Хвоста сдали маме, она жадно сцапала его и утащила в нору. Мы ей не признались, что будет твориться дома в наше отсутствие. Не знает она и про то, что мы берем в Китай котов. Думает, Юля с ними посидит.

Ой, в дверь звонят. ОНИ!

Ёшка

Нас в четыре руки отловили и закрыли в маленькой комнате. И потекли из-под двери запахи и звуки, тошнотворно-знакомые, от которых у меня шерсть сама собой вздыбилась, а уши прижались. Рыжий под кроватью уткнулся носом в угол: я в домике.

Часть кошачьего народа была мне знакома — это постояльцы, возвращенцы, забияки с каким-нибудь прибабахом. Вон, слышу, Драное Ухо воет, его ни с кем не спутаешь: «Йонг-йонг-йонг», в прошлой жизни, видать, был недурным исполнителем тирольских песен или, наоборот, к будущей готовится заранее. А вот пронесли комкастую, свалявшуюся Софу, она пахнет ковром, много лет пролежавшим в чулане в свернутом виде. В очередном новом доме она первым делом затискивается под ванну и не выходит оттуда неделю, следы ее невротического поведения уже ничем не вытравишь, даже ремонтом. Вот кот Бульдог, его клетку на минуту поставили рядом с нашей дверью, а он уже расшипелся как ненормальный. Прозвище он заслужил тем, что кусает людей за ноги. Да не просто кусь — и отбежит, нет, вцепится до кости и повиснет, не отодрать, — так распалится, что себя не помнит. Остальных я не узнала через закрытую дверь, их целая толпа — новички, жалуются на разные голоса. Собаки процокали когтями. Попугаи надрывают глотки. В общем, весело.

Борода деловито распоряжается, кого куда, а Маша только бестолковые реплики подает слабым голосом:

— Ой, нет, нет! В два этажа нельзя. Витя, как мы под этот аккомпанемент сегодня спать будем? Бася, замолчи, не гавкай, тебя не спрашивают.

А псина-то между тем дело говорит. Что клетку с плешивой Тоськой нельзя ставить рядом с клеткой персиянки Таськи, потому что они друг друга не выносят. Что попугаев нужно накрыть, чтобы они замолчали.

— Ты уверена в прочности нашей двери? — не оборачиваясь, проблеял из-под кровати рыжий.

— Нет, замка-то на ней нет.

— А щеколды на всех клетках нормальные?

— Нет. Когтем открываются, если мозги есть.

— Ты умеешь утешить.

— Я умею не врать. Нужно быть готовым ко всему, а не прятаться за иллюзиями.

— Я прячусь за вполне материальным покрывалом. Не могла бы ты, кстати, стянуть его с кровати пониже, до пола? А то вон с краю просвет остался.

Вообще промолчу.

Виктор

Дык. Дык. Дык.

— Мася, прекрати на меня напрыгивать, такой интересный сон прогнал!

Ой!

— Машуня, проспали!!! Самолет уже бьет копытом под парусами.

Так умучились вчера, что не завели будильник. Хорошо хоть у кота традиция будить нас в семь.

— Чай пить некогда, в аэропорту перекусим, — прокричала из ванной Маша сквозь зубную пасту.

— Мнешь! — возмущенно мякнул Мася, когда его силком запихнули в сумку — без приглашения, без завтрака.

Мася

Как свитер какой-то. Не особо нужный свитер, чуть не забытый впопыхах. Всю дорогу до входной двери я дулся.

В самолете чуть не умер от ужаса, пока мы набирали скорость и взлетали, но вот стало потише, и сумку открыли. Я впервые оторвался от земли больше чем на прыжок. В иллюминаторе стремительно мельчали леса и поля, и вскоре их закрыл толстый слой облачной перины, по которой хотелось бегать, взбивая, топча ее всеми четырьмя лапами. Одно гордое облако стояло пышной горой над облачной равниной, солнце слепило, а тень самолета, как привязанная, прыгала под нами с кочки на кочку, едва поспевая.

Невозмутимая Ёшка по-домашнему дремала на Машиных коленях, будто не заперта в гудящей, тряской жестянке и до твердой земли расстояние чуть больше длины хвоста, а не километры искрящейся пустоты. Она не обращала внимания на поводок, я же то и дело принимался грызть толстую кожу ремешка и чесаться.

Нет, представляете? Кошачий поводок. Мы теперь вроде собак, что ли? Ко мне, лежать, апорт… Размечтались. Может, не сразу, но я с ним разберусь, не сомневайтесь.

Ёшка

Я вообще-то не сплю. Я делом занята.

— Мама-а-а-а! — заплакал Хвост в бабушкиной квартире.

— Хвост! — говорю ему мысленно. — А что тут у нас, Хвостик? А это у нас Ёшка. Как Ёшка делает? Мяу-мяу.

Замолчал. Как его просто успокоить. Даже на расстоянии целого дня полета.

Маша

Без Хвоста ощущение, что мы что-то забыли, даже в суете переезда с чемоданом, рюкзаком и котами руки постоянно натыкаются на его отсутствие. Боже, как я протяну две недели? На что я себя обрекла?

СМС от Машиной мамы

С приземлением! У нас все ОК. Миша не скучает. Вернее, не по тебе, ха-ха. Тянет руки и говорит: КОШКА.

Глава третья Мы инопланетяне на этой земле

Маша

Я не совсем уверена, что мы именно приземлились, что самолет, прорвавшись сквозь плотную сферу дымки, укутавшей город, опустился на планету по имени Земля.

Вышли из экспресса, и вечерний Шанхай ударил сразу по всем пяти чувствам. Из невидимых репродукторов на вокзальной площади звучала мучительно бодрая музыка, на тротуарах открытые жаровни потрескивали огнем, и пряные, соблазнительные запахи несъедобных с виду блюд дразнили и пугали. Первые этажи домов — магазины, кафешки, мастерские, но чем они торгуют, какие радости сулят — не угадать по вывеске. Ни одного названия буквами, везде иероглифы — палочки да закорючки.

Какие-то зазывалы выкрикивали одинаковый набор звуков, речь оказалась непривычно громкой и напористой, я шарахалась от них, пытаясь обойти, но они наседали.

— Наверно, они хотят нам что-то продать, — сказал Витя, отбивая меня у рекламщиков. — Или отель советуют.

Если бы к нам не подошла миниатюрная девушка и не заговорила по-английски, мы бы так и остались на вокзале, тычась во все стороны, как слепые котята.

— Добро пожаловать в Шанхай. Меня зовут Сяо Юнь. — Смешной акцент преобразил ее английский почти до неузнаваемости. — Вам помочь?

— Ой, пожалуйста! — взмолилась я. — Нам нужно найти такси.

— Как переводится Сяо Юнь? — поинтересовался мой любознательный муж. Он вычитал, что имена у всех китайцев что-нибудь да значат.

— Маленькое облако, — покраснела наша спасительница.

— Значит, вы наше путеводное облачко, — благодарно улыбнулся Витя. — Надеюсь, ветру и впредь будет с нами по пути.

Какое самомнение. Хотя, если даже он в это поверил, может, так оно и будет.

Ёшка

Я была вся на нервах. Вокруг ничего знакомого, не за что зацепиться, переноску мою, словно красную щепку, уносит течение, а я не могу ни остановить его, ни выгрести. Я однажды тонула — тогда, в той жизни, я была Гурией. Летом в деревне я свалилась в реку, погнавшись за птицей. До сих пор как вспомню — начинаю кашлять. А спасла меня хозяйкина собачонка, она залаяла, заметалась на берегу и чуть сама не кинулась в воду, хорошо, ее опередил какой-то человек, а то мы обе погибли бы тем летом.

Людским гомонящим потоком нас тащило через широкую площадь. Это слишком, слишком, слишком! Не в силах выдержать толчеи, запахов острой еды и звуков непривычной китайской речи, я поднялась мысленно над собой, над клеткой и взглянула на площадь с высоты, следя за продвижением нашей нелепой группки, которая отличалась от коренных обитателей скоростью продвижения, неуверенностью, характерной для поведения в незнакомом месте, а также стилем одежды и цветом энергетического поля. Вот наши приблизились к другому выделяющемуся в толпе пятну. Трое бритоголовых мужчин в ярко-оранжевых халатах сидели — да, спокойно сидели! — на своих мешках посреди вокзальной площади, напоминавшей бурно кипящий в кастрюле суп, и улыбались. От них исходило сияние. С высоты было заметно, как это сияние окутывало проходивших мимо и меняло цвет их ауры. Наши остановились посмотреть. Я видела, как Машины мысли лихорадочно заметались («Какие чудесные! Где фотоаппарат? Неужели в чемодан сунула? Не достать!»), а Витины, наоборот, успокоились («Вот молодцы, сидят-отдыхают, и вся эта суета им нипочем»). Окружающие Машу и Витю облачка на секунду-другую стали разных цветов, потом они поспешили дальше, и два облачка постепенно снова объединились в одно.

Маша

Я чувствовала себя тупой, неповоротливой баржей, волоча чемодан и Ёшкину клетку за юрким мужем. И рюкзак ему нипочем. Он лавировал между людьми, стараясь не потерять из виду Сяо Юнь и прокладывая дорогу к длиннющей, в несколько витков, очереди на такси. Если бы он заранее не распечатал название и адрес забронированной гостиницы, мы бы ни за что не объяснились с водителем.

— Я вам помогу? — Водитель открыл багажник, потянул у Вити сумку с котом.

Витя не отдал, уперся покрепче и тянул в свою сторону.

— Мэоооу! — пожаловалась сумка.

Парень заоглядывался в поисках источника звука.

— Умрнэоооо! — пригрозила сумка.

— Мы с котом. Мяу-мяу, — знаками пояснил Витя, нежно поглаживая сумку.

— С двумя, — добила я парня, помотав красной переноской.

Ёшка

Наконец все загрузились в машину, и я поспешила вернуться.

Наши сели на заднее сиденье, взяли нас на руки.

— Куда вам? — Водитель тронул машину и приветливо улыбнулся, повернувшись назад. — Вы ведь ни бельмеса не понимаете по-человечьи, да?

Виктор молча подал распечатку с иероглифами.

— Улица Юаньцзин, 23. Это где ж такая? Даже не слыхал, — продолжал говорить водитель. — А-а, вижу, тут написано: ехать по Чжуншань-Бейлу. Гостиница «Баолун». Понял. Только у них все окна на эстакаду выходят, и как раз в этом месте дороги нет оградительного противошумового стекла. Спать невозможно, машины прямо по голове ездят, однажды пассажиры жаловались. Оттуда народ бежит после одной ночи.

— Что там он болтает-то, лучше бы на дорогу смотрел иногда, — сказал Витя Маше, кивая и улыбаясь водителю.

— Да, господа иностранцы. Модерновое местечко подобрали. Не знали небось, да?

Маша кивала.

— Не смейся, Вить, он может подумать, что над ним.

— Ну да, над ним и смеюсь. Неужели не врубается, что мы не знаем языка?

— Хотя, если с другой стороны поглядеть… С животными из приличной гостиницы могут и попросить, а из этой точно не вытурят, — продолжал сам с собой беседовать водитель.

— Мася, представляешь? — говорю я сумке, стоящей на коленях Бороды. — Наши-то не понимают ни словечка. Про них могут говорить что угодно, а им невдомек.

— Угумррр, — поддержала разговор сумка.

Прикорнул рыжий. Весь день в окно смотрел, перебор зрительной информации. Ну, спи.

СМС от Юли

Доброе утро, путешественники! У нас все хор. Хор мартовских котов, попугаев и собак в отличной форме. Соседи приветствуют нас криками. Надеюсь, восторженными.

Ваши звери

Мася

Разбудили меня. Сижу, не пойму, где я. Огромное пыльное окно во всю стену, серый предутренний свет, за окном на уровне глаз машины. Вспомнил: гостиница.

— Что стряслось? — заворочался Виктор и нащупал очки на тумбочке. — С Мишкой что-то?

— Нет, это от Юли. Все хорошо, спи.

Ёшка тоже проснулась и полезла к Маше на подушку целоваться. Девчонки, фрр.

— Уууэээаааххх!

Хозяин зевнул так, что в челюсти что-то щелкнуло, и попытался сунуть мне под живот холодную ногу. Я как бы ненароком отодвинулся. Очень важно освоить эту тонкую, сверхсложную науку — действовать как бы ненароком. Чтобы и не обидеть, и вместе с тем держать своих людей в рамках. — Ты ей не говорила про разницу во времени? Надо же, только задремал. Машины без перерыва едут и едут.

— Ужыс, — жалобно подхватила Маша. — «Вжик» — и следую­щий сон, «вжик» — и следующий. Мне уже столько мелко порубленной чуши наснилось! Все жду, может, слух привыкнет, перестану замечать.

— Какой там. Ладно, встаем, чего зря мучиться, только время драгоценное теряем.

— Знаешь что? Давай чаю, а потом гулять. Я читала, что перед работой китайцы занимаются гимнастикой прямо на улицах. Интересно глянуть.

Неугомонные. Я еще понежусь. Самые интересные сны — перед рассветом.

…

Уууэээаааххх! Ого, вот это я зевнул, чудом из шкуры не вывалился. Где это мы? Ах да, гостиница. Где все? И что на завтрак?

— Мрррны???

Не вернулись. Ёшка напросилась с ними. Небось, поели уже где-нибудь. А я? Кто покормит бедного Короля Левушку? Ладно, подобываю. Что у нас на столе? Остаток самолетной булки. Мнэ-мнэ. А это что такое? Это не еда, это игрушка. Скину ее вниз. Хороший звук. Что в пакете? Маша взяла с собой в Китай китайскую вермишель, чтобы кипятком заваривать. Пока выгрызешь ее из пластиковой упаковки, обплюешься. Вкуса никакого, зато хрустит. Еще на пачку можно напрыгивать, хрустяшки щекотно давятся под лапами. Так, а где мой лоток? Вон, за стеклом. Это что, стеклянный шкаф? Нет, это дверь туалета. Не, ну вы что, как же сосредоточиться? К стене отвернусь…

Надо побегать…

А тут у нас что? Оно открывается? Ага, наши чемоданы…

Ну и сколько можно гулять? Придется спать дальше…

Где я? Опять гостиница. Меня бросили! Без питания, без витаминок! Помогите, люди! Погибаю-ю-ю!..

Вон они, их шаги по коридору, наконец-то!

— Масечка! Проголодался? Хозяева у тебя — изверги!

— Мрны!!!

— Ладно тебе, нас всего час не было. Ой, откуда осколки?

А я чего, так и было!

Маша

— Вить, достань комп, пожалуйста, я с Юлей по скайпу свяжусь.

Где же она? Неужели спит еще? А, вот, зеленым загорелась.

— Привет, мать-героиня всех хвостатых! Нас разбудила, а теперь спишь?

— Не сплю, нет, собачек гуляла. У нас снег выпал. Глядите, я ноут к окошку поднесу.

— А у нас почти лето и прямо по подоконнику машины ездят, тут эстакада в пять слоев друг над другом. Видишь? Это при том, что мы на седьмом этаже!

Я тоже поднесла ноутбук к серому стеклу, за которым словно бегал по кругу, ухватив себя за хвост, бесконечный дракон из грузовиков и фур. Он источал синий дым и беззлобно порыкивал.

— Простите, что эсэмэску послала! Забыла про пять часов разницы.

— Наоборот, спасибо тебе, иначе мы проспали бы самое интересное. Утренний город — это песня. Самым первым, кого мы увидели, был, не поверишь, дяденька в трусах и майке. Он прыгал через скакалку! В семь утра люди выходят, похлопывают себя по рукам и по бокам, поют, разминаются на тренажерах. На набережной занимаются тайцзи, на площадках перед магазинами и в парке танцуют. А одна старушка шлепала по стволам деревьев. Заметила, что мы смотрим, и показала нам ладони, а на них выступила соль. Я пошутила: «Жесткий цигун?» А она вежливо посмеялась со мной и объясняет на смешном английском: «Я так лечусь. Плохая энергия уходит вместе с болезнью. У меня рак».

— Удивительная страна, — без особого интереса сказала Юля. — А коты как?

— Ёшка училась ходить на поводке.

— И получалось у нее?

— Сперва рычала от негодования: «Позоришь меня! Водишь на поводке, как той-терьера». Масю оставили в номере, он устроил погром, пепельницу разбил. Кстати, о погроме. Что успели натворить звери?

— Э-э-э… Ты уверена, что хочешь знать?

— Ой. Ладно, без подробностей, Юль. А то Витя такие глаза сделал!

— Не волнуйтесь. Шучу.

Виктор

Почему у меня ощущение, что я не хозяин своей головы? Ничего не могу с ней поделать! Там все время кто-то бубнит. Эй, там, на капитанском мостике!

Между прочим, я к вам обращаюсь!

Алло?

Мой мозг производит сто мыслей в минуту. Они хаотично мелькают, бегают по кругу, крошатся, дергают меня за какие-то крючки. Как в такой суете не забыть, не упустить что-нибудь, не перепутать?

Надеюсь, я не сошел с ума и похожее происходит с любым, кто возьмет на себя ответственность за безъязыких туристов в стране, где нет ничего знакомого. Никакой опыт прежних походов здесь не годится, все постигаешь с нуля. В который раз про себя повторяю сегодняшний маршрут: железнодорожный вокзал (взять билеты) — цирк — старый город — вечерняя набережная. Большая программа. Вдобавок хорошо бы подыскать другую гостиницу. Еще купить местную сим-карту, чтобы с Машиной мамой держать связь.

Я весь утыкан сложенными гармошкой картами метро и города, записями-напоминалками, наизусть выучил посты с форумов, где делятся опытом поездок. И все это с трудом помещается в памяти и в карманах.

Зато Маша смотрит на меня как на волшебника.

— Витя, — говорит, — не беспокойся ни о чем. В «странствии с облаками» ошибок не бывает, если что-то пойдет не по плану, значит, так нужно. Просто доверься обстоятельствам.

Я наслушался этого на Алтае, когда Машей только овладела идея «странствияс облаками», и уж настолько криво там все пошло — не описать словами. Может, и впрямь это было нам нужно, чтобы чему-то научиться? Не знаю, не знаю. Я там чуть концы не отдал, а науки так и не усвоил.

Надеюсь, какое-нибудь путеводное облачко вроде Сяо Юнь будет спасать нас всякий раз, как я прихожу в отчаяние.

Ёшка

Наши пошли в город, нас оставили в номере. А меня что-то мучает, не дает ни спать, ни беситься вместе с Масей.

Я принялась вылизывать бок и открыла Портал. Небольшое усилие — и я вижу Машиными глазами все, что происходит. Огромный билетный зал железнодорожного вокзала забит китайцами. Десятки длинных очередей тянутся к кассам. Подходит наша очередь, Борода сует в окошко паспорта, деньги и бумажку с иероглифами — название города, куда нужны билеты. Кассир спрашивает по-китайски:

— Два билета? На какое число?

Борода показывает два пальца: мол, два билета.

Женщина в окошке продолжает беседовать:

— Какой поезд? Какое число?

Наши беспомощно оглядываются. Маша по-английски говорит:

— Мы не понимаем. Два билета до Чжанцзяцзе. На послезавтра.

Борода сообразил и пишет на бумажке число.

Кассир говорит:

— Лежачих нет, сидячих тоже нет. Одни стоячие. Без мест. Будете брать?

Наши моргают. В очереди никто не говорит по-английски, зато усердно жестикулируют, пытаясь им объяснить. Тщетно. Они не поймут. Потому что в России никто не продает билеты без места на поезд дальнего следования, который идет почти сутки. Даже в праздничные дни первой половины марта.

— Будете брать? — заладила одно и то же женщина в окошке кассы. — Брать будете? Надо, не надо?

Борода с Машей растерянно кивают. Все. Наша судьба решена, будем ехать стоя, но люди об этом еще не знают. Со счастливыми улыбками они выбираются из здания вокзала, зажав в руках две крошечные картонки. Там есть номер поезда и номер вагона, а еще куча непонятных палочек-иероглифов. Но нет номера места. Через два дня их ждет сюрприз.

Маша

— Мама, привет, как Мишка? Здоров, не скучает? Мам, я влюбилась! Да, влюбилась в Китай! Тысячу кадров наснимала, не могла остановиться. Такая еда вкусная! Мы были в цирке. Это фантастика, что творят эти акробаты. А завтра едем в Китайскую Вене­цию — Чжуцзю… цзя… В общем, старинный город на воде, а вечером на поезд — и в Чжанцзи… цзе… Ой, путаю я их. А-а, Витя говорит, город на воде — Чжуцзяцзяо, а горный заповедник — Чжанцзяцзе. Представь, запомнить такое? Мой герой! Привет тебе передает. Нет, погоди, спрятал обратно, не отдает. Все, отобрала, лови.

Я нажала «отбой» и уставилась в окно на громкую, веселую вечернюю жизнь кафешек и забегаловок. Как же я соскучилась по Мишке! Всего несколько дней прошло, а как будто год не видела. Вот, послушала его лепет по телефону — хоть немного отпустило. Мы перебрались в другую гостиницу, я хоть нормально душ приняла, а то там за стеклянной дверью чувствовала себя как в кино, будто на тебя сотни человек смотрят. Хотя смотрели всего трое, и человек из них был только один. Отворачиваться не желал, сидел и посмеивался. Стекло, конечно, было не везде прозрачным, но все же.

Рано утром мы вчетвером загрузились в экскурсионный автобус, чтобы через полтора часа прибыть в Чжуцзяцзяо. И таки да, старинный городок стоит на воде на цыпочках — подобрав юбки, чтобы не замочить подол. Полное ощущение, что мы попали в декорации фильма. По каналам друг за другом ходят узкие лодочки, катают желающих, стукаются бортами. Гондольеры в соломенных шляпах отталкиваются шестами, нагибают головы, проезжая под мостами, а вдоль каналов бредут бесконечной чередой люди и оседают в многочисленных ресторанчиках у воды. Котов растревожили рыбные запахи, и мы тоже выбыли из числа бредущих туристов и пополнили число жующих. Заказали крошечных жареных рыбок, их подали целую гору, но вчетвером мы влегкую с ней расправились.

Мася

Я люблю смотреть. Вглядываться. Тогда внутри я делаюсь тихий-­тихий и сосредотачиваюсь на предмете обозрения. Он разрастается, занимает все пространство, включая меня самого, и я начинаю чувствовать его целиком. И могу понять его прошлое и будущее. Но стоит отвлечься, как все знания прячутся обратно, внутрь, и я становлюсь обыкновенным.

На площади городка я увидел странное.

Сперва думал, показалось. Там было несколько человек с огромными кисточками размером с трость. Они опускали кисти в ведро с водой и рисовали на гладких камнях иероглифы с такими красивыми закорючками, что хотелось их лизнуть. Солнце шпарило вовсю, камень аж шипел, с такой жадностью испарял воду. Иероглифы, продержавшись недолго, исчезали. Но не совсем! Они продолжали парить над землей светящимися нитями — над тем местом, где их нарисовали. Золотистые нити, бледнея, дрожали в воздухе до самого неба, где окончательно терялись в ярком сиянии солнца.

Я скребся в сумке, пока нас не выпустили на поводках. Рванулся понюхать — они ничем не пахли. Стояли друг над другом, слой за слоем, растаявшие, но не до конца. Это было как во сне. Я осторожно шел в толпе призраков-иероглифов, а они липли, цеплялись за усы, за хвост и легко устремлялись за мной, сойдя с места, будто только и ждали, что их увидят, восхитятся и позовут играть. Хожу я, значит, увешанный световыми нитями, как елка, и боюсь резко дернуться, чтобы не спугнуть. А Ёшка, дурында, не заметила, что ли, стала охотиться за кистью художника, веселя зрителей. Потом так разошлась от смеха и внимания, что принялась вертко ловить свой хвост — показала коронный номер, и ей аплодировали.

А я все ходил осторожненько, водя за собой Виктора, и почти не дышал, завороженный плавностью витиеватых линий, которая словно просочилась в меня и заставляла двигаться так же плавно и витиевато.

— Маша, ты посмотри на Масю, — тихо позвал Витя. — Он танцует какой-то чудной танец. Что это с ним, как думаешь?

— А ты на Ёшку глянь. Она совсем разошлась.

— Наверное, засиделись коты в неволе.

— Или попали под влияние художников. Видел, как они сосредоточены? Прямо в трансе.

— Чудаки они, — усмехнулся Виктор. — Зачем рисовать водой? Все сразу испаряется, и мало кто успевает увидеть такую красоту.

— Как раз в этом и смысл, — объяснила Маша. — Отдай мастерство небесам. Не цепляйся, не привязывайся к созданному тобой, не гордись им, легко расставайся.

Это, конечно, все ужасно мудро, особенно если учесть, что я кот и мозги у меня котовьи, хоть я и считаю себя философом и поэтом. Я понял одно: люди не видят светящихся иероглифов, оживленных кистью и подаренных небу.

— Все, уважаемые, ноги в руки — и в автобус, — прервал волшебство хозяин.

Нас подхватили и потащили. Несколько особенно цепких светяшек еще долго вились за мной следом, а один коротенький обрывок доехал на хвосте до самого Шанхая.

Глава четвертая Кто нас звал

Ёшка

Сели мы в зале ожидания вокзала и ждем. Вдруг толпа как рванула — вся, целиком. Мы побежали за всеми. Маша спрашивает: «Какой поезд, какой это поезд?», а никто не понимает. Вдруг одна парочка молодых людей отвечает ей по-английски. Она вцепилась в них:

— Не бросайте нас, пожалуйста!

Они:

— Бегите за нами, проводим.

Подбегаем к нашему вагону, а туда рвется огромная толпа с чемоданами и узлами. Проводница отошла и спокойно наблюдает, как все лезут. Девушка с парнем толкают нас туда, а вагон сидячий, как электричка, никакой даже не спальный, там уже и встать-то негде. Наши спотыкаются о свои вещи в тамбуре, не понимают, показывают билет. А девушка им кричит:

— У вас билет в этот вагон, проходите.

Маша:

— Куда?

— Прорывайтесь и вставайте в проход. У вас билет без места.

Ха-ха. Тут до них дошло, что пыталась им сказать женщина-­кассир.

Маша, бледная, говорит Бороде:

— Не верю. Простоять четырнадцать часов? Они что, с ума сошли — столько билетов продать в один вагон?

А толпа напирает, на перроне еще много желающих попасть внутрь.

Тут Борода подсобрался, поднял чемодан над головой и как рявкнет:

— Р-р-раступись!

Китайцы перепугались, оглядываются, что это за зверь такой рычит по-иностранному. И от неожиданности крякнули, выдохнули и пропустили его. Борода полез вперед через чьи-то вещи и ноги, Маша, ухватив его за ремень, продирается следом. Рюкзак втиснули наверх, на багажную сетку, чемодан остался внизу. На нем по очереди и сидели.

Вагон как-то постепенно расширился на ходу, утряс и вместил всех пассажиров. Китайцы нормально воспринимали ситуацию, присаживались на корточки или четвертым на краешек скамьи. Потом сидели уже на полу и в тамбуре на раковинах, где все равно не было воды… Перекусывали, пили чай из термосов, курили. Жара не была мучительна, мощные вентиляторы под потолком гнали воздух, никто, кажется, даже не умер.

Не знаю, как наши выдержали. Время от времени они переглядывались и говорили друг другу:

— Это сон, да? Ущипни меня.

Борода отвлекал Машу разговорами. Рассказывал, например, как у него пишется роман:

— Сначала видишь отрывки сюжета, отдельные кусочки, из которых не знаешь, как склеить целое. Его можно рассказать за три минуты. Но как превратить в роман? Я жду, жду, мне показывают его эпизодами — как серии длинного сериала, а самому что-то придумать невозможно. Он словно рождается из ниоткуда, и этого «ниоткуда» пока слишком много, части разрозненны…

Вечер тянулся бесконечно, потом такая же бесконечная ночь сменилась не менее бесконечным утром. Поезд опоздал и вместо четырнадцати ехал двадцать часов.

Когда в середине следующего дня мы вывалились на перрон, Маша заплакала:

— Витя, мы выжили.

— Я поначалу сомневался, что это возможно, — тихо сказал Борода. — Теперь я, кажется, ничего на свете не боюсь. Кроме китайских поездов.

Маша повернула голову, чтобы на него посмотреть, и вдруг замерла с открытым ртом, из которого хотел вырваться возглас «Ой!», но застрял. Над нами медленно плыл в воздухе стеклянный вагончик.

Мася

Я увидел, как Ёшка в переноске смотрит вверх, задрал голову, но в сумке сетчатые только окна, а потолок сплошной. Принялся когтить сетку, и Витя сжалился, открыл мне молнию, придерживая за лапы, чтобы я не выскочил.

Высоко в небе качался, поскрипывая на тросе, стеклянный пузырек, полный людей.

— Мася, что это? — спросил Виктор. — Где птичка?

Ничего себе птичка, размером с нашу кухню. В пухлом брюшке отражался лежащий под ней город, сильно искаженный кривой поверхностью дна.

«Птичка» медленно направлялась в сторону гряды островерхих гор. Но это были не горы. Это был гребень дракона! Над острыми шипами двигались облачка пара — дракон дышал. Нам туда???

Виктор

Кот явно пытался что-то сказать. Он мекал и дрожал, глядя на горы. Какое величественное зрелище! Они так близко! Тяжелые облака, переполненные влагой, придавило к самым вершинам.

— Пошли, Машуля, искать наш отель. Скоро польет.

Отель нашел нас сам — хозяин встретил на вокзальной площади. Вечером он все допытывался, взяли ли мы с собой теплые вещи и насколько теплые. Жестикулировал, изображая мороз, и силком сунул мне в рюкзак свой шерстяной свитер и толстовку жены — через два дня вернете, не пожалеете.

Рано утром, предвкушая чудеса, мы купили входные билеты в заповедник и отстояли час в очереди на подъемник, но что нам этот час, после двадцати-то. Полет в стеклянном вагончике высоко над городом, потом над горами, выше, выше, — ох, в животе холодеет! Восемь пассажиров дружно охают, визжат и смеются, когда вагончик устремляется вниз, перевалив через очередную вершину. Коты перетрусили и орали, пришлось взять их на руки, пристегнув поводки. Машка щелкала фотоаппаратом, казалось, начисто позабыв ужас предыдущих суток. А я старался гнать от себя вопросы, назойливые, как рой комаров в сыром подмосковном лесу: как мы поедем обратно, достанем ли билет на самолет, сколько он будет стоить… Может, зря мы на вокзале не попытались купить обратный билет — нормальный, плацкарт или купе? Но идея провести еще день в поезде вызвала тошноту. А может, меня просто укачало.

Спустя минут сорок, преодолев последний, самый крутой взлет, мы выгрузились на вершине.

Ого, как холодно! Легко одетые пришельцы из нижнего мира, вереща и повизгивая, натягивали бесполезные ветровки и укутывались в шелковые платки, а мы благодаря хозяину гостиницы были готовы к холоду и с котами наперевес ринулись брать тропу с боем, потому что в семь сорок утра уже было полно экскурсантов. Они шли по узкой, висящей над пропастью цементной дорожке гомонящими группами, каждую группу в одинаковых бейсболках сопровождал экскурсовод с рупором и без конца объяснял. Громко и настойчиво.

Да, да, необычайно красиво: пики — как торчащие карандаши. Но сосредоточиться на красоте было трудно. Угораздило нас попасть в праздники, да еще в воскресенье.

«Аватар». Это слово было единственным отчетливо различимым среди цоканья и мяуканья китайской речи.

— Авантал, — предупредил нас уже пятый благожелательный старичок и махнул рукой прямо по курсу. Где-то впереди нас ждал манекен героини знаменитого фильма Кэмерона, снятого в этих местах.

— Да, мы в курсе, — вежливо кивали мы. — Да, да, Аватар.

Пытались отстать от группы, но сзади нагоняла следующая стайка развеселых китайцев. Вдруг мегафон заорал прямо позади Маши. Кошка вырвалась у нее из рук и, приседая от страха, на полусогнутых зарысила по краю бетонной дорожки. Поводок волочился за ней.

Вот же елки-палки.

— Ёшка, Ёшечка! — позвала Маша, прекрасно зная, что это бесполезно. Кошки на зов не идут.

Несколько человек, прежде поглощенные видами, ­громко засмеялись при звуках незнакомой речи и стали показывать пальцами на нашу компанию: и впрямь чудеса — два чужеземца с котами.

— Мао, мао, — позвал Ёшку бодрый мужичок в желтой кепке и наставил на нее объектив. «Мыльница» дала вспышку. Кошка шарахнулась в сторону и исчезла за кустами.

Ну спасибо, удружил. Придется сойти с маршрута. Дежавю. Это мы уже проходили на Алтае.

Засыпанная прошлогодней листвой тропа, по которой удрала беглянка, была почти не заметна среди валунов. Каменные бруски-ступени шатались под ногами. Паутина, повисшая между ветками, липла к лицу.

— Здесь если и ходят, то очень редко, — говорю Маше.

— Здесь если и ходят, то лишь призраки, не оставляющие следов, — прогундосила она голосом мультяшного привидения.

Ой, только не надо снова о призраках. Хватит нам алтайских.

Мася

Они не догадывались, насколько их шутки близки к истине. Даже чуть ближе, чем хотелось бы. Потому что мы стояли на хвосте дракона.

— Витя, я ее не вижу, — сказала Маша. — Куда побежала, дурын­да? Спускай ищеек.

— Есть спускать ищеек. — Виктор отдал под козырек и поставил меня на землю, держа поводок. — Ищи Ёшку, Тузик, — велел он мне. — След!

Фу, как некрасиво, дядя. Мало мне поводка, еще и шуточки собачьи.

— Нюхай, Мася, — смягчила неловкость Маша. — Где Ёшка?

А правда, ты где, сестра по разуму? Но наша коха не из тех, кто отзывается, когда нужна.

Дракон (вообще-то скелет дракона, если быть точным) между тем вел себя тихо, как и положено дохлятине. Ступени-позвонки, ведущие вниз, едва заметно ходили под ногами. Если смотреть обычным взглядом, то и не отличишь от обыкновенной старой, заброшенной лестницы.

Я настроился на Ёшку, представил ее следы, и они засветились прозрачной цепочкой, прыгая через три ступеньки. Испугалась и понеслась куда глаза глядят. Да, очень в ее духе. Ладно, будем спасать. Не впервой.

Я пошел вниз по драконьим позвонкам. Ближе к голове они становились крупнее. Подождите… Вдруг меня как стукнуло. А откуда тут драконий скелет? Если есть скелет, могут быть и живые представители?

Пока я стоял, ударенный этой мыслью, ноги мои почуяли другие удары — снизу! Я «включил» другое зрение на полную мощность и увидел: под землей, в глубине билось гигантское живое сердце! И сразу ощутил, как непрочна опора под нами, как податливы живые позвонки, как под шкурой опавшей листвы двигаются в такт очень медленному и потому едва заметному дыханию ребра! Как я мог не замечать этого движения плоти, шороха крови в подземных сосудах-ручьях? Не слышать, как выходит воздух из ноздрей, — вон она, совсем рядом, небольшая пещера с двойным входом.

— Вить, гляди-ка, пещерка! — радостно побежала к ноздрям Маша.

Ой, нет, только не это!

— Вот ты где, Бабка Ёшка!

Ёшка, которая сидела, как примороженная, перед одной ноздрей и глядела в недра пещеры, была схвачена на руки и прижата к груди. Вид у нее был ошалевший. Она молча, одними глазами, кричала.

— Поняла, что ли? — спрашиваю.

— Да, — отвечает. — Я чуть не влезла ему в нос.

— Делаем ноги! — хором заорали мы нашим людям.

И они нас поняли. Топ-топ, тихонечко, без резких движений возвращаемся к шумным китайским друзьям.

Мы дали себя нести. Дрожь в теле постепенно утихла, и мы смогли нормально слышать друг друга.

— Дракон, спящий, — сказала Ёшка. — Неужели его никто больше не видит?

— Меня другое беспокоит, — говорю. — Если он живой, он должен чем-то питаться.

Дрожь вернулась. Слишком, ох, слишком большой зверек. Сколько же ему надо слопать, чтобы насытиться?

— Он на меня дышал, — продолжала Ёшка. — Дыхание пахнет прелой листвой, стоячей водой, летучими мышами. Наверное, если чихнет, из него много чего выскочит.

— Хорошо, что не чихнул, пока ты в него заглядывала. А то бы мы тебя искали в соседней провинции.

Но Ёшка была слишком потрясена и шуток не воспринимала.

— Представь, Мась, люди ходят, мы ходим, и, если не начнешь смотреть по-другому, ничего не увидишь. А сколько мы всего не замечаем! И ведь они не замечают еще больше, люди-то!

Внезапно и до меня дошел масштаб ее открытия. То, что мы с Ёшкой иногда «ловим», специально настроившись, ­существует вовсе не эпизодами! Оно не приходит, не показывается. Оно все­гда рядом, мы просто не готовы постоянно воспринимать этот параллельный мир. Не готовы без перерыва совершать усилия, удерживая это «другое» зрение. Да, может, и не надо. Слишком это выматывает. И слишком страшно было бы жить.

На меня вдруг накатила сонливость. Ум боролся с этой новой мыслью, пытаясь ее отключить, замылить. И победил. Ладно, я только немного вздремну, восстановлю силы и вернусь додумать.

— Мась! Не смей! Это слишком важно!

Мр-р-р, хр-р-р.

Ёшка

Наша команда вернулась на главную тропу и шла среди шумных экскурсионных групп, любуясь необычными видами. Нас держали крепко — Масю в сумке, меня на руках. Маша не большой любитель красной переноски, как и я.

Рыжий утомился от эмоций и заснул, а я, наоборот, не могла остановить мышиную беготню мыслей. Вероятно, в этих горах, странных и с виду, и по сути, чудом сохранилась связь с менее плотным миром. Обычным взглядом его не увидеть, но стоит чуть изменить настройку — и вот он, пожалуйста, бойтесь и удивляйтесь.

Возле синей скульптуры человеко-кошки из фильма «Аватар» нас стали фотографировать — и с нашими людьми, и с чужими, и без людей со скульптурой… Это длилось бесконечно. Мы с рыжим терпели-терпели и не вытерпели, при всем уважении. Вырвались из рук ойкнувшей девушки-китаянки и дернули через забитую людскими ногами площадку, на скамейку, на парапет и вверх по склону горы, где наткнулись на непроходимые колючки и перепрыгнули на крышу навеса. На нас показывали пальцами, но достать снизу не могли. Тогда стали уговаривать. Отстаньте, а. Дайте передохнуть и поразмышлять. И сами отдохните.

Мы принялись вылизываться. Нас трогало столько рук! Предстоит много работы, чтобы смыть запахи.

Сверху — над гомонящей площадкой, над вспышками фотоаппаратов, над ужасными звуками из мегафонов — открывался вид на глубокую пропасть. Под нами лежала долина, плотно утыканная высокими каменными столбами, дымка скрывала их подножия. В одном месте столбы срослись верхушками, образуя арку. Я узнала место — в фильме под этой аркой пролетали на драконах люди-кошки.

Мы с рыжим переглянулись:

— Посмотрим?

И принялись настраивать другое зрение.

Усилие. Еще усилие…

Пространство над долиной менялось. Дымка растаяла, стали видны висящие в воздухе былинки, паутинки, мелкие мошки, растительность на скалах-столбах зашевелилась, каждый листок-­лепесток трепыхался, словно с него мгновение назад спрыгнул кузнечик. Кто-то невидимый густо населял эти горы. Вдруг один каменный столб едва заметно шевельнулся, другой… И вот уже не столбы, а усатые, чешуйчатые драконы стоят под нами, вытягивая вверх морды. Сколько их? Я не очень умею считать. Но много, очень много. Два дракона, печально сомкнув головы, держат на макушках вереницу людей, которые шаловливо заглядывают вниз, перегнувшись через перила, фотографируют и ахают. Гиды захлебываются от восторга:

— Это самая высокая естественная арка в мире! Джеймс Кэмерон выбрал это место среди самых знаменитых красот, чтобы снимать свой фильм!

Горы-драконы вздыхали. Горы-драконы терпели. Совсем как мы, когда нас мучили фотовспышками туристы. Но мы терпели совсем недолго, а они? Сколько они так стоят? Сколько не могут потянуться губами к листьям, к воде, почесаться, зевнуть? По­охотиться?

Случайно ли режиссер придумал, что герои летают на драконах? Может, он тоже их видел?

— Мы все кем-то придуманы, — услышала я непонятное. Или почудилось?

Над краем крыши завис парнишка с нашими любимыми витаминками в пакете, снизу его подсаживал Борода. Парень звал по-китайски: «Мао, мао, лай, лай». Кошки, кошки, идите сюда.

— Приходите ночью! — вдруг снова раздалось в голове.

Я стала оглядываться. Кто это сказал? По-русски или по-китайски, мужчина или женщина?

— Вы должны прийти ночью! — велел голос.

— Не сможем, — отвечаю мысленно. — Мы спим в человеческом доме. Нас не выпустят.

— Сможете, если захотите!

Голос меня заколдовал. Я не могла противиться чужой воле. Всякая ответная мысль теряла форму и расплывалась. Тут еще витаминками отвлекают.

Пакетик шуршал слишком настойчиво. Мася сдался первый, а если он что-то ест, разве я могу удержаться? Мальчишка дотянулся до поводков, мы были грубо стянуты с крыши и возвращены хозяевам.

Мася

В моей голове, прямо посередине между двумя прекрасными белыми завитками на ушах, зрело что-то очень, очень важное, причем важное не только для меня, но для нас всех, какое-то глобальное открытие, которое должно было изменить привычные представления о мире. Ради которого я, может быть, и родился. Но чтобы совершить этот прорыв, мне не хватало мозгов. Так обидно: вот оно, рядом, а схватить не выходит. Верткое, как мышь!

Давай, Король Лев, соберись!

Я болтался у Виктора на боку, смотрел из сетчатого окошка назад. За нами шла парочка, молодые, парень и девушка. Они то и дело касались друг друга, вроде как случайно — то плечами, то пальцами, и почти не разговаривали, почти не смотрели друг на друга и вокруг. Как будто все их внимание, включая зрение и слух, ушло в эти касания.

Отвлекся. О чем таком важном я думал?

Вдруг краем глаза я уловил какое-то движение. Настроился — и что же вижу?

За Бородой топает полупрозрачный, но все же вполне узнаваемый конь под седлом, с латунным конским шлемом на огромной голове, с блестящими шпорами. Он даже не дергается, когда сквозь него проходят люди.

— Ёшка! Оглянись!

Кошка выглянула из-за плеча Маши.

— Никого не узнаешь?

Молчит. Наконец углядела:

— Он что, так все время за нами и таскался, громыхая железками? А мы не замечали?

— Не знаю, — говорю. — Может, Виктор сейчас думает о ро­мане.

— Ты слышал, как нас звали прийти ночью? — спросила кошка.

Слышал. Но надеялся, что она не слышала.

Я представил, как ночью драконы разминают крылья и лапы, вылизываются огненными языками, выкусывают… не блох, конечно, но, может, кроликов, мышей, белок из чешуи. Котов… Бр-р. Нет, что-то я не чувствую в себе охоты с ними беседовать. Однако коту-философу грех упускать такую возможность…

— Кто же нас звал? — спросила Ёшка.

Глава пятая Господин Че

ПИСЬМО от Юли

До чего котам хорошо живется! Начисто лишены такой проблемы, как совесть. Разбойник по кличке Бульдог скинул с кастрюли крышку, поел чего достал из супа, саму кастрюлю попытался сдвинуть и уронить на пол, потому что жидкость мешает до мяса добраться — горячо. Был пойман, шлепнут и с кухни изгнан. Теперь сидит перед дверью и возмущается. Прямо жалуется на меня остальным шестнадцати.

Ваши звери

Виктор

— Ёшка не хуже Бульдога умеет управляться с кастрюльными крышками, — похвасталась Маша.

Мася сидит перед ней и монотонно ноет:

— Мам… Мам…

В смысле, погладь. Но сядет всегда так, чтобы с места до него не достать, чтобы нужно было тянуться. Маша выдерживает характер и призывно похлопывает по ноге — мол, подойди сам. Нет, он слишком горд. Обиженный, рухнул на бок и смотрит с укором: «Не любят меня здесь». Маша с хохотом хватает его на руки и чмокает в нос. Он вырывается и отходит, подергивая хвостом, — показывает раздражение. Но на самом деле доволен. Убедился, что все же любят.

— Мася, — восхищаюсь, — ты гений. Мастер психологических игр повышенной сложности.

Мася

Да я вообще не про погладить ныл. Я про погулять ныл. Про взглянуть на драконов одним глазком.

Мы ночуем на горе в крошечном отеле на пять номеров — промозглых, сырых, без горячей воды. Зато название красивое. Нам-то что, а Маша с Виктором вечером набрали холодной воды в тазик, подогрели кипятильником, разлили в две бутылки и долго согревали постель. Смешные. Можно же просто нахохлиться.

— Как уснут — уйдем через окно, — скомандовала Ёшка.

И вот она могучей лапой царапает забранное крупной решеткой окно с раздвижными рамами, пока несговорчивая створка не сдвинулась. Мы протиснулись на волю, я оставил на ржавой решетке клок прекрасной золотой шерсти. Ладно, пусть будет жертва местным духам.

Мы не сразу покинули отель, сначала заглянули к китайским хозяевам. В холле собралось прилично народу, все смеялись, курили и пили чай из высоких стеклянных термосов. Грелись изнутри.

Без отопления в горах, конечно, беда — высота приличная, поэтому гораздо холоднее, чем в городке у подножия. Но постояльцы перетерпят ночь, не помрут, так считают хозяева, а сами они греются вот как. На журнальный столик накидывают толстое ватное одеяло, под него ставят жаровню с углем, и готово — ко­гда ногам тепло, не замерзнешь. Можно играть с соседями. Здесь народ увлекается игрой фишками на доске, называется смешно — го. Утащил я фишку, попробовал на зуб — неинтересная игра. Но по полу бегает резво. Потом лежал на ней и наблюдал, как ее все ищут. Так вам и надо, раз кошачьих игрушек у вас нет.

Тут меня заметили, разгалделись. «Мао, мао», — только и слышалось. В смысле: «Котик, котик». Еще бы, такой красавец. Маленькая девочка — возраста нашего Мишки-Хвоста, только вместо памперса прорезь внизу, и голая попка торчит на улицу, — засмеялась, потянулась к моим задним ногам:

— Штанишки!

А вот хватать за них не надо, царапаюсь. Не реви, пройдет. Зато нашли свою фишку, а нам щедро предложили куриных костей из помойного ведра. Шутите, да?

— Мрны?

В смысле, колбаски? Нет?

Ладно, погрызем и кости, не обижать же хозяев.

Ёшка

Мы по традиции дважды поменялись местами, проверяя, не осталось ли у собрата недоеденных кусочков, чем привели китайцев в полный восторг.

Рыжий от жадности поперхнулся косточкой и полез двумя лапами в пасть, пытаясь от нее избавиться. Никто даже не подумал ему помочь, только смеялись. Ну что, вытащил? Пойдем отсюда, Штанишки.

На площадке среди горных пиков, где мы остановились ночевать, было несколько отелей и столовых, рядом стоянка для экскурсионных автобусов. Казалось, мы в поселке или даже небольшом городке. Но стоило уйти с освещенного фонарями пятачка, и нас охватил тьмой, поглотил другой мир, и люди с их интересами исчезли, как за границей солнечного луча исчезают пылинки.

Мир людей перестал подавать сигналы, пропали запахи и звуки жилья. Ветер был сильным и пустым, как будто на высоте очистился от всех признаков человеческого присутствия. Мы пошли навстречу этому ветру и вскоре одновременно услышали беззвучное:

— Пришли?

Поскольку голос был не звуком, а мыслью, определить, с какой стороны он шел, мы не могли. Стоя на краю большого плоского камня, я вглядывалась в черную пустоту. В городе такой темноты не устроишь. Перед нами простиралось огромное Ничто. Облака вспухали снизу и перекатывались через нас. Только облака, больше ничего не было. Ни луны, ни звезд. Никаких ориентиров. А совсем без света мы, кошки, видим очень плохо: что открыты глаза, что закрыты. Кто там, в пустоте?

— Надо по-другому смотреть, — догадался Мася.

А я почему не додумалась?

И мы сели вылизываться.

Мася

Чем мокрее становился мой бок, тем меньше мучила тревога. Вместе с тревогой рассеивалась и тьма. В ней проявлялись очертания сначала ближайших каменных пиков, потом дальних, и вот перед нами в сумеречном, сером свете простирается котлован, полный драконьих голов на длинных шеях! Бр-р! Они беззвучно шевелят какими-то жабрами, усами, ушами, ноздрями, чешуйками, веками, бровями. Эй, включите звук! Но тишина стояла полная, работало только зрение. Мы трясли головами, Ёшка яростно чесала левое ухо, у нее там часто болит.

— Словно ваты с лекарством напихали, — пожаловалась она вслух.

Ее услышал не только я. Горы-драконы замерли и медленно, страшно повернулись в нашу сторону. Как будто и мы для них только что проявились.

И тут разом, как ведро воды, на нас обрушился звук. Лучше бы мы этого не слышали. Дыхание гигантских существ, глубинные пещерные рыки.

Мы едва удержались, чтобы не дать деру, но голос — мягкий, спокойный, обволакивающий — остановил нас:

— Ступайте на дракона.

Ближайший каменный столб с жутким скрежетом поехал к нам. Мы же сами почти окаменели. И ослушаться не могли, как будто нас лишили воли.

Он приблизился, весь живой, кряхтит, сопит, кусты с трудом цепляются корнями за камни, из трещин сочится вода. Пасть закрыта, но может ведь и открыться, и что там у него внутри, думать не хотелось.

Вдруг Ёшка взяла и прыгнула на него. Прямо на нос. Сейчас он высунет язык и слизнет ее! Мою Ёшку!

— Давай! — велела она.

С ней не поспоришь. Я размялся, потоптался и тоже сиганул. Но я не белка-летяга, и я тяжелый. Немного не долетел, не удержался когтями за гладкий валун и соскользнул вниз, в пропасть.

Я молча падал. Кричать не получалось. Слишком много чего в голове происходило. Но какая-то гибкая ветка, или корень, или плеть вьющегося растения поймала меня в воздухе поперек живота и медленно потянула вверх. Проезжая мимо драконьего глаза, я случайно заглянул в него — и увидел свое отражение.

ЭТО ЧТО, Я?!!

Где моя красота? Где моя золотая шерсть и фонтан хвоста? Лиана поднимала какую-то чахлую зверушку! Она не была королем, эта зверушка. Она напоминала скомканную тряпку — толстый, неуклюжий увалень, напуганный до безобразия. Очень несчастный. Очень неуверенный в себе. Хотите сказать, что таково мое истинное лицо? Что я всю жизнь обманывал себя и других?

А что же Ёшка? Бабка Ёшка, моя подруга-некрасавица?

Она ничуть не изменилась. Она была собранна и серьезна.

— Если бы ты разбился, я бы… не знаю, что с тобой сделала.

— Убила бы? — Будь я человеком, я бы печально улыбнулся.

— Ты чего такой? — внимательно вгляделась в меня коха.

— А ты не видишь?

— Напугался? Ушибся? Где болит? — Ёшка тревожно понюхала мой нос.

Она не замечает? Или я всегда был не пойми какой заму­х­рышкой?

— Ёшка, загляни в драконий глаз, только осторожно.

Жестоко, правда? Но я не мог вынести позора в одиночку. Пусть и она про себя узнает.

Она спрыгнула сверху на небольшой уступ примерно в районе щеки дракона и смело уставилась на круглую, как высокогорное озеро, радужную оболочку. Отшатнулась.

— Не огорчайся, сестричка. Ты мне не кажешься такой уродиной, — великодушно сказал я.

— Там не уродина, — удивилась она. — Там красивая, сильная кошка. Длинная и гибкая. Он меня такой видит, что ли?

Ах вот в чем дело. Значит, это всего лишь мнение дракона. Такое горе я как-нибудь переживу. Хорошо, что не проговорился Ёшке про зверушку.

Дракон выпрямился и начал со скрипом клониться в другую сторону.

Ёшка

Нас высадили, вернее, скинули (я-то спрыгнула изящно, а Мася — как кулек с мармеладом) на скале пониже и потолще остальных. На ее вершине хватило места нескольким сосенкам, которые умуд­рились чудом вонзить корни в трещины, и огромной черепахе размером с круглый обеденный стол.

Не то чтобы это была настоящая черепаха с куцым хвостом и глупой мордой, жующая лист одуванчика. Черепаха была каменная, но вполне живая в этом странном мире, куда нас позвали.

Она с большим достоинством поклонилась нам, вернее, обозначила поклон, чуть-чуть двинув бровями. Пока я придумывала, как ответить на такое церемонное приветствие, Мася замурлыкал, привычно вздернул хвост и выгнул спину, пританцовывая, как перед гостями. «Вот я какой красивый, правда?» — говорили его движения. Он даже потерся боком о ее лапу.

Черепаха удивленно двинула теперь одной бровью, левой. Глаза у нее были полуприкрыты.

Я постаралась замять неловкость.

— Здравствуйте, — сказала я. — Это вы нас звали?

— Да, — не двигая губами, ответила черепаха. — Я вас пригласил.

То есть черепаха — это кот… В смысле, он, самец.

— Мы это… пришли, — сообщил Мася.

Он вел себя странно, ерзал и оглядывался, был весь на нервах. И где-то потерял все свое хваленое красноречие.

— Называйте меня господин Че. Так вам будет проще, чем китайское имя выговорить.

— Спасибо, господин Че, — сказала я с поклоном. — Он Мася. Я Ёшка.

— Скажите, господин, вы мертвый? — брякнул Мася.

Кажется, сегодня мне лучше говорить за двоих.

— Я каменный, если ты не заметил, — сказал господин Че. — Я здесь давно, с тех пор как море ушло. Тогда я был еще живой.

Сколько же всего он повидал? Я чувствовала робость, но рыжий уважения не проявлял. Что с ним произошло во время падения, интересно? Он изменился прямо на лету.

Каменный сказал:

— Я вижу, тебя мучает еще какой-то вопрос. Можешь задать.

— Да, да, мучает, — заторопился Мася. — Каким вы меня видите? Потому что я… Короче, в глазу дракона…

Рыжий косился на меня и чего-то недоговаривал.

Господин Че приподнял бровь. Он здорово навострился подавать реплики этой частью тела. Действительно, зачем тратить слова, в мире и без того слишком шумно от болтовни. И все же в голове раздался его голос:

— Я тебя вижу таким, каким ты себя ощущаешь. Беспокойным, испуганным, неуверенным. Тебя слишком тревожит, какое ты производишь впечатление. Тебе не хватает внутренней силы.

— Где ее берут? — не понял он.

— Сила рождается из безусловной любви.

— Я, безусловно, много чего люблю. Поесть, потом чтобы гладили, чтобы хвалили и не ругали, — торопился Мася, как будто зарабатывал очки. — Чтобы играли со мной.

Но господин Че смотрел на него молча. Явно других слов ждал.

— Я еще люблю своих людей, — вспомнила я. Потом глянула на рыжего: — И его.

Каменная бровь шевельнулась.

— Вот, — сказал господин Че. — Ты нашла ключ к силе.

Он хитро покосился на кота. А кот на меня — довольно злобно.

Мася

Он ее похвалил! А меня? Мне тоже надо! Виктор с Машей всегда следят, чтобы нам всего доставалось поровну.

Нечестно! Обидели!

Господин Че молчал так долго, что я успел забыть обо всем и успокоиться. Потом Ёшка к нему обратилась:

— Позволите вопрос?

Бровь двинулась, мол, говори.

— Этот мир, который другой. Как он существует вместе с настоящим, как не разрушает его? Ведь если настоящие горы двинутся, они поломаются.

— И драконы… — добавил я. — Они это… не едят живых? В нашем мире безопасно?

— Мир один, — заговорил господин Че. — Просто в нем много разного, видимого глазом и невидимого. Вы каким-то образом научились менять свои настройки, чтобы воспринимать чуть больше обычного. До сих пор это удавалось лишь немногим людям, наделенным особыми способностями, причем они долго, годами практиковались. Вероятно, кошки умеют это делать от природы.

Меня лично Ёшка научила, только я не признаюсь. Пусть думает, что у меня тоже способности от природы.

— За других не скажу, — ответила выскочка Ёшка, — а мы начинаем вылизываться, потом прыг — и уже в другом мире.

— Скачком, правильно. Только не в другом мире, а в другом состоянии ума, — поправил ее господин Че.

— Эти люди, — говорю я, — со способностями… Они тоже пугались, когда видели, как тут на самом деле? Драконов боялись?

— Поначалу, конечно, всем бывает не по себе. Но достичь такого высокого мастерства, чтобы нас увидеть, могут лишь сильные люди, их ожившими скалами не запугать. Есть кое-что и пострашнее нас.

— Что? — спросили мы хором. Громко спросили. Но каменный сделал вид, что не услышал.

— Вы с ними разговаривали, с теми людьми? — спросила Ёшка после долгой паузы.

— Да, случалось. Подсказывал то, сё.

— Что подсказывали?

— Кому что было нужно. Как править страной, как жить праведно, как лечить себя и других. Про законы Вселенной. О древних временах рассказывал. Вот, помню…

— Это везде так? — прервал я черепаху. Меня не интересовали древние времена. Ёшка зыркнула на меня, ну и пусть. — Везде этот параллельный мир есть?

— Мир один, но есть места, особенно в горах, где на невидимое легче настроиться. Места силы. Кое-где можно видеть прошлое. Даже без особых усилий, невооруженным глазом. А иногда люди благодаря упорным занятиям медитацией или молитвам как бы делают менее плотной границу между обычным и не­обычным. Художники и писатели, особенно поэты, тоже умеют утончить свое восприятие и помогают другим повысить чувствительность.

— Я видел над площадью летучие иероглифы, когда-то нарисованные водой. Они там остались!

— Неужели? — поднялась бровь. — Не слыхал о подобном феномене, пойдет в копилку. Спасибо.

Это он мне? Наконец-то. Я ликовал. Теперь ведь он посмотрит на меня с интересом?

Но каменные глаза были полуприкрыты, а ум — гигантский, вместивший несколько тысяч лет жизни, — этот ум, наверное, с удовольствием барахтался в своих неоглядных просторах размышлений и воспоминаний, не замечая меня. Как же так? Ни черепаха, ни дракон вовсе не восторгались мною. А я привык. Мне надо!

От переполнявших чувств я мяукнул. По-простому, вслух.

Бровь минимальными средствами — подвинувшись на миллиметр — выразила недоумение.

— Пойдем уже, Ёшка? Я по людям соскучился. И завтракать пора. И наоборот тоже пора.

Но коха не двигалась. Они сидели друг перед другом и молчали. У них явно шел какой-то тайный разговор на двоих, без меня. Я не слышал голоса черепахи, а Ёшка умеет закрываться наглухо, как будто ключом. Ну и пожалуйста, больно надо. Мне, может, надоело.

Я нервно зевнул, поиграл с живым червяком-корнем.

Сидят.

Разбежался и вскарабкался на сосну, громко поточил когти.

Ноль внимания. Сидят.

Сейчас она тоже каменной сделается! От этой мысли стало страшно. Ее нужно спасать!

Тогда я сел на краю скалы и принялся ныть, монотонно, с жалобным надрывом в конце каждого третьего «ну-у-у». Проверено: действует безотказно даже на крепко спящего человека.

Господин Че приоткрыл глаза, и у меня в голове раздалось:

— Лао Цзы молвил: «Мягкое и слабое побеждает твердое и сильное». Ты победил, Ма Ся.

За спиной у нас раздался ужасающий скрежет — это дракон-скала старался нагнуться как можно ниже. Карета подана, аудиенция закончилась.

— Спасибо, — вежливо сказала Ёшка.

А я сказал:

— Мрны!

И окончательно понял, что не хочу быть никаким философом, хочу быть просто котом.

Попав на твердую землю, мы, не оглядываясь, помчались к дому, который манил скорым завтраком и теплом. Светало, птицы сонно переговаривались, первая гигантская муха-скрипучка — цикада — начала трудовой день, принялась пилить воздух. Лес опасно затрещал по швам, но ни птиц, ни людей это не испугало, утро разворачивалось стремительно, молодой повар из уличной забегаловки разогрел масло в глубокой сковороде, бросил туда длинную, белую, вялую вермишель и мгновенно вытащил — живенькую, со шкварками, с овощами и яйцом. Ы-ы-ы-ы!

Я чуть не захлебнулся. И так посмотрел! Мне, конечно, дали. Ёшка тоже соблаговолила присоединиться. Ела, но сама поглядывала в сторону. И вдруг говорит:

— Туда недавно прошла Маша. Вон по той тропе, что ведет вниз.

— Как ты узнала? — Я ничего не чуял, другие запахи давно всё перебили.

Не отвечает. Тогда я спросил:

— А что тебе этот Че еще говорил, чего я не слышал?

— Лао Цзы молвил: «Знающий не говорит, говорящий не знает».

— Ой, подумаешь, какие мы гордые, фу ты ну ты.

— Нет, это он мне и сказал.

— И что оно должно означать?

Дернула хвостом — отстань, мол, вот что. Смотрит вся туда, на тропу, не только глазами смотрит, а ушами, усами — всем.

Не, я теперь к Виктору, под одеялко. А ты как хочешь.

Глава шестая Я выбросил компас, растоптал в пыль часы и вышел плясать в туман над Янцзы

Маша

Проснулась от холода. Окно! Коты-негодники сбежали, оставив громадную щель, и сырость пробралась ползучим туманом сквозь одеяло и все одежки до самых косточек.

Я вскочила, закрыла створку и побежала в ванну, горячий душ принять. Ага. Ледяная вода. Не могу себя заставить даже дотронуться до нее, хорошо хоть лосьон взяла, лицо умыть. Кошмар, как же согреться?

Стоп-стоп. Спокойно. У нас ведь «странствие с облаками» — приноравливаемся к ситуации и принимаем все, что приходит. Нужноподвигаться, вот и согреюсь.

Еще не светает, но вот-вот. Улочка поселка туманна, пустынна и беззвучна, словно люди и не проснутся никогда, словно не начнут через каких-нибудь полчаса готовиться к новому дню, открывать киоски и закусочные. Полное обнуление. Вот как он выглядит, ноль. Между вчера и сегодня. Кто-то из мудрых сказал: «Каждый день мы умираем и рождаемся заново». Именно так я себя чувствовала. Будто из головы стерли все, что там без остановки крутилось раньше, — тревоги, обрывки прошлого, замыслы о будущем, ошметки разговоров — все, что не давало полностью ощутить себя здесь и сейчас. Здесь, на горе, близко к чужому небу все казалось непривычным. Дома другие, фонари, заборы из бамбука, плоские плетеные корзины во дворах. Деревянная колотушка на краю бадьи с зеленой водой — для стирки, должно быть.

Гулять-гулять-гулять, странствовать и открывать новый мир! Это будет мой, личный предрассветный мир, тайный, на одного!

Меня охватила радость. Казалось, вместо крови по венам бурлит шампанское. И так же слегка пьянит. Я подпрыгивала на ходу и улыбалась.

Гляжу — вбок отходят от дороги бетонные ступеньки, на табличке надпись иероглифами. Ниже перевод на английский мелкими, неразличимыми в темноте буквами. Значит, впереди какой-нибудь красивый вид.

Я попрыгала вниз через две ступени. Потом встала на круглой площадке, огляделась.

Наверное, здесь и должен открыться вид, но он закрыт. Во тьме, в сырой тумановой кашице висела такая пустота, будто это конец мира. Будто там уже ничего не ждет человека, кроме глушащей тишины и пелены тумана.

Здесь кончался маршрут, дальше вниз вели старые, потемневшие ступени без перил — видимо, для рабочих. Я осторожно отодвинула деревянное заграждение и продолжила путь, касаясь на ходу влажных стволов бамбука. Они были совсем не «деревянистые», без грубой коры, и больше напоминали прохладную живую плоть, ведь бамбук — трава. Остановилась, обняла ладонями ствол. Прохладный. Он пел, беззвучно вибрируя под руками! Как труба, как гигантская флейта. Я хлопнула по нему — так похлопывают лошадь, и сверху упала горсть капель с кроны, плоской рыбкой опустился на плечо листок. Пообщались.

Новые силы влились в меня, и я опять поскакала через ступеньку, пока не оказалась у подножия горы. Лестница кончилась ничем. Вокруг возвышались деревья, подпирая верхушками плотный туман, а почти не хоженая тропинка, ведущая в темноту, заросла кустарником, колючками и вьюном. Сделала несколько шагов — от росы сразу вымокли брюки до колена. Все, конечно, говорило о том, что лучше бы вернуться, но мысль о подъеме не вдохновляла, да и рано совсем, когда мне еще выпадет возможность погулять в одиночестве.

Слишком тихо. Подозрительно тихо и темно. Может, до рассвета дальше, чем мне казалось? Может, часы мои врут? Где птицы, где цикады? А вдруг я попала в другое время? В другое измерение? Сверху казалось, что скалы-столбы растут чуть ли не вплотную друг к другу, но сколько я уже иду — никаких столбов, только лес.

Наконец хоть какой-то звук. Ручей! Но такой мелкий, такой заросший, что я его заметила, только когда наступила одной ногой в ледяную воду. Ну здрасте приехали.

Думаете, меня остановишь мокрой кроссовкой?

Я упрямо перешагнула через журчащее препятствие и потопала дальше вдоль ручейка. Куда-то же она ведет, эта тропа? Я не я буду, если не выясню.

Видите, иногда на меня находит. В колючках по пояс, с чавкающей кроссовкой, в темноте я упрямо топтала еле видную тропку. И вышла-таки на круглую поляну с крошечной желтой палаткой, на вид совершенно игрушечной.

О том, что обитателю она сильно мала, говорили торчавшие из незастегнутого полога ноги в шерстяных носках. Сквозь дырку в левом весело выглядывал большой палец. Под ноги был подстелен пакет.

Я стояла, пялилась и никак не могла сдвинуть себя с места, чтобы тихо ретироваться. Что-то не складывалось у меня в голове, что-то никак не отпускало. И вдруг мой мозг с опозданием понял, что именно. Меня ввела в ступор надпись на пакете по-русски: «Пятерочка».

— Мяу, — вдруг раздалось позади меня.

Я обернулась на знакомый звук. Ёшка!

— Кто сказал «мяу»? — спросила палатка мужским голосом.

Ноги втянулись, вместо них высунулась голова, довольно всклоченная. Молодой человек неопасно улыбался.

— Извините нас, — пролепетала я.

— Ой, вы говорите по-русски? — Он вылез наружу и встал во весь рост.

Как он поместился в этой палатке?

— Не может быть, — говорю. — Встретить русского туриста в китайских колючих зарослях.

— Не может быть. Встретить русскую девушку с кошкой в китайских колючих зарослях. Меня зовут Андрей.

Туманное утро наполнило сиреневым светом утыканный скалами природный котел, на дне которого мы пили чай, разогретый на газовой горелке. Я представила, как наверху через край этого котла растерянно перегибается Витя, выглядывая жену под пушистыми кронами бамбуков, и на миг почувствовала себя виноватой.

Ёшка, длинно вытянувшись, внюхивалась в недра палатки. Андрей отодвинул полог, приглашая ее внутрь.

— Мыши под утро теряют всякий стыд, — объяснил он. — Пусть шуганет. Такие гости — подарок небес.

— Смотрите, у Ёшки со стыдом тоже не очень, она может и сама найти, чем поживиться.

— Вряд ли. У меня из еды одна сухая лапша. Ее варить не надо, кипятком залил — и жуй. Газа для горелки осталось мало, а костер разводить днем нельзя, дым увидят. Здесь же запрещено палатки ставить. Заповедник. Так что вы меня не выдавайте.

— Сразу же побегу искать китайских полицейских. Правда, по-китайски я умею только здороваться.

— У меня познаний не многим больше. Но этого, как ни странно, хватает.

Андрей выудил из рюкзака очень мятый цивильный костюм, пристроил его на плечиках на ветку дерева, побрызгал водой.

— Пусть отвисает, — сказал он.

— Давно вы тут обитаете?

— Около года.

— И зимой? В палатке?

— Зима здесь очень мягкая, вокруг горы, сидишь на дне, как в норке, — ни ветра, ни мороза, снег иногда выпадет — красота. Когда сильно холодно было, я в монастыре ночевал. Неподалеку скрытый монастырь есть, маленький совсем, при нем три монаха. Один из них меня учит.

— Чему учит?

— Как лечить людей.

— Он врач? — спрашиваю.

— Он долго был отшельником. С юности собирал целебные травы, изучал способы врачевания. Я к нему в ученики попросился.

— И он согласился вас обучать? Он всех берет, кто захочет?

— Нет, — улыбнулся Андрей. — Сначала мы практиковали только цигун, тайцзи и медитацию, и он проверял меня по-всякому.

— Как, интересно? Расскажете? — Я не могла сдержать любопытства.

— Хвалил за успехи, например. Или ругал. И когда я перестал реагировать, он начал меня учить врачеванию.

— Почему?

— Понял, что я избавился от своего «я».

— Разве можно избавиться от «я»? Что же тогда останется?

— Это для простоты так говорят. Избавляться нужно от чувства собственной важности, значимости. Гордыни.

— А как он понял, что вы избавились?

— У меня перестал учащаться пульс от похвалы или критики.

— Он каждый раз подходил и слушал ваш пульс? — Я едва не рассмеялась.

— Ему не нужно для этого подходить, он чувствует и так.

Все это звучало крайне неправдоподобно, как будто молодой человек начитался легенд про китайских мастеров и придумал себе целую историю. Но он был совершенно серьезен, говорил словно бы нехотя, не надеясь на понимание, и я чувствовала, что, если позволю себе подшутить, он просто вежливо спровадит меня, не обидевшись и даже не огорчившись. Потому что мое мнение ему не важно.

А мне почему-то чем дальше, тем важнее было его мнение. Что он обо мне думает? Нравлюсь я ему, как он мне? Да нет, какой там. Я же обычная.

Тут кошка выскочила из палатки с мышью в зубах и с урчанием поволокла жертву в кусты.

— Удивительная вы личность, — вдруг сказал Андрей, вглядевшись в меня и словно просветив рентгеном до самого дна. — С кошкой путешествуете. По ночам бродите.

Пока я успокаивала сердце, вскинувшееся от похвалы дикой лошадкой, он сполоснул в ручье чашки. Потом сказал, поглядев на небо:

— Пора мне. Мастер не любит ждать. А топать прилично. Я бы устроился жить поближе к монастырю, но вода есть только здесь.

Как жаль! Я могла бы часами молча сидеть рядом с этим безмятежным человеком, прожившим год в палатке у подножия гор — с мышами, сухой лапшой и газовой горелкой. Я могла бы часами смотреть на живой гудящий бамбук и проявляющиеся из тумана слоновьи ноги каменных столбов.

Я представила, как он упруго идет по заросшей колючками сырой тропе, слушает цикад и улыбается своим мыслям, свободный, одичавший, избавленный от чувства значимости и даже причастности к тому городскому миру, который кажется мне теперь когда-то давным-давно просмотренным и полузабытым фильмом.

— Значит, это тропа в монастырь? — спросила я, оттягивая момент расставания.

— Да, в другую часть заповедника, скрытую от туристов. Там нет таких ухоженных бетонных дорожек, указателей на английском и лестниц. Не пытайтесь искать сами, заблудитесь — никто вас потом не найдет.

И тут я страшно захотела увидеться с этим монахом. Вдруг он скажет, как мне жить дальше и почему мы с Витей больше не дурачимся, не хохочем, не радуемся друг другу, а больше ворчим, оправдываемся и спорим? Неужели все, конец любви?

— А вы сможете нас туда завтра отвести? Меня и мужа? С ко­тами?

— Не знаю. Нет, вряд ли. Монастырь не случайно называют скрытым.

Я молчу, смотрю жалобно.

— Ладно, спрошу разрешение мастера, — сжалился Андрей. — У вас есть китайская симка?

— Да, вот номер. — Я протянула ему бумажку с длинным но­мером.

— Я позвоню, если получу одобрение.

— Спасибо, Андрей… Вы похожи на пришельца, — вдруг бряк­нула я и испугалась, что обидела.

Он засмеялся:

— Вы меня раскусили. Я и есть пришелец.

— Правда? Я вам верю, — с готовностью подхватила я игру.

Но взгляд его затуманила какая-то нешуточная мысль.

— Вы не представляете, какой он на самом деле, этот мир, — сказал он серьезно. — Большинству людей открыта лишь видимая его часть. Правда, Ёшка?

— Мяк, — вдруг ответила из кустов моя кошка, подпрыгнула и перевернулась в воздухе.

Мне до ужаса захотелось сделать то же самое, чтобы сорвать веселые аплодисменты.

Виктор

Пять раз! Пять раз он меня разбудил, этот кот.

Сначала пришел откуда-то и давай шкрябать в окно — это раз. Потом истоптал меня всего грязными лапами. Это два. Потом ноги давай поставь домиком, чтобы он влез под одеяло, — три. Потом не мог найти выход из домика, выпусти его пописать. Горшок вынеси. Потом снова вынеси. Все добро притащил с улицы в дом.

Ладно, на пятый раз я проснулся окончательно, гляжу — а ­Маши-то нет. Вот почему я пригрелся и так заспался — она меня вторым одеялом укрыла.

Вылезать неохота — холодрыга. А отчего бы и не поваляться? Мы же отдыхаем. Лежал, лежал и вдруг как подскочу! Комп схватил, открыл файл с измучившим меня романом, который застрял ни туда ни сюда, — и давай строчить. Осенило!

Часа два писал, счастливый до невозможности. Прямо подарок — два часа в тишине и одиночестве. Потом Маша вернулась — вся такая тихая, загадочная и вымокшая по пояс. Нагулялась. От радости, что работа пошла, я даже не стал ворчать, мол, бросили меня, бедненького. Хотя после рассказа о прекрасном незнакомце почувствовал в спине укол ревности. Да, есть у меня между лопатками любимое больное местечко, где ревность живет. Дулся, пока нам жарили на завтрак лапшу, а потом было так вкусно — не то что обиду, чуть тарелку не проглотил вместе с палочками! Опознал в блюде соевые ростки, неведомые грибы, лохмотья жареного яйца и зеленые листья вроде салата. А мы-то всё с сыром да с сыром макароны — скукота.

Весь день мы бродили по висящим над пропастью мосткам, но созерцать красоту мне мешали разворачивающиеся перед глазами картины битвы за средневековый город, где происходило действие моего романа, а мегафонные крики неутомимых экскурсоводов тонули в лязге оружия. Мир двоился на реальный и вымышленный, причем вымышленный был гораздо реалистичнее невероятных горных пейзажей. Я снова молчал, но не от обиды, как наверняка думала моя жена, а потому, что боялся отвлечься. Знал: стоит отключить себя от этого воображаемого кино, и вдохновение снова улизнет, а когда вернется, и вернется ли, — большой вопрос. Разбудить его стоило мне слишком больших трудов.

Маша

Молчит, ну и ладно. Мне тоже не хотелось болтать.

Солнце разогнало туман и ночную промозглую сырость, жарило во всю мощь, открывая перед нами всё новые чудеса горного заповедника, где каждый поворот подвесной бетонной дорожки дарил такие кадры, что восторг грозил выскочить из меня громким визгом, и я с трудом ограничивалась щенячьим попискиванием, чтобы никого не напугать. Казалось, если не сдерживаться, меня разорвет от счастья на куски. В фотоаппарате уже мигал красный предупредительный значок — за пару часов я исщелкала целый аккумулятор. Привычно пугаюсь этого мигания, но на сей раз я запаслась пятью лишними батареями, ха-ха.

А меня сейчас вообще ничего не могло огорчить, вот как. Я была абсолютно, безоговорочно, прочно счастлива. Даже не помню себя такой. Эти виды, эти люди, этот быт — все было настолько моим, будто здесь прошла моя предыдущая жизнь, о которой я напрочь забыла и только-только начала припоминать.

Витя строит из себя обиженного. А может, не строит? Может, всерьез? Даже обедать в симпатичной забегаловке не захотел, пойдем, говорит, скорее дальше. Я бы забралась вон на ту скалу и сидела, сидела, глазела вокруг, впускала в себя нежное солнышко, тихий ветерок. Я хотела запомнить, как шумит под порывами ветра бамбуковая роща, качается на длинных ногах громадный зеленый богомол, кричит длиннохвостая птица, перелетая со скалы на скалу. Нет, беги за ним. Ну куда? Зачем?!

Виктор

Она еле тащилась, подолгу застревая на крошечных площадках с видами, где толпились гомонящие китайцы, — дожидалась очереди у поручней, чтобы сделать кадр. А мне позарез нужно было двигаться: я «вышагивал» сюжет! На ходу в голове крутилось свое кино. Остановлюсь — оно застопорится.

Вообще, это преступление, что я не сижу за компом, не записываю, я чувствовал, как теряю драгоценные мысли, упускаю подробности. Единственное, чего я сейчас хотел, — это засесть в нашем промозглом отеле и строчить, строчить, пока показывают. Нужно было оказаться на высоте полутора километров над землей, чтобы случился прорыв, которого я так ждал, так жадно выпрашивал. Как не вовремя, надо же. Разве поработаешь, когда надо куда-то ехать, ходить, есть, глазеть на достопримечательности…

А если слинять в номер? Я представил себе разговор:

Я: «Маш, можно я пойду поработаю?»

Она (возмущенно): «Когда ты еще в такую красоту попадешь?» (Дальше уже обиженно): «Впрочем, пожалуйста, никто тебя силком не держит».

Я: «Почему обязательно ссориться, а?»

Она: «Ай, иди куда хочешь, знаешь!» (Из Маши высовывается ее бабушка с грубоватым, ворчливым одесским говорком.)

Готово — на полдня молчание и неохотные реплики. Нет, увольте, проще принести себя в жертву.

Ага, прямо жертвенный олень. Лишь бы рога не выросли.

Тьфу, чего только в башку не лезет, ей-богу.

В самом деле, почему надо все время друг под друга подстраиваться? Почему нельзя разделиться и делать то, что каждому по душе? Мы же не сиамские близнецы!

Все, пойду отпрошусь.

И вот что удивительно: ничего похожего на тот воображаемый диалог не случилось. Маша улыбнулась и сказала:

— Не поверишь, но я сегодня тоже хотела одна побродить.

Маша

На следующее утро мы шли по тропе друг за дружкой, я с кошкой впереди, Андрей за мной, а следом пыхтел Витя с Масей в сумке и рюкзаком. Какое счастье, что большинство вещей мы оставили в гостинице в городе. Ёшка приноровилась бегать на поводке, как овчарка. Фантастическая коха!

Бамбуковая роща роняла на нас капли ночного дождя. Солнце начало пригревать, и лес испарял лоскуты облаков. Облакам с нами по дороге, значит, мы идем верным путем.

Мужчины говорили Умные Вещи, а я слушала вполуха.

— Материальный мир вовсе не настолько прочен, как нам кажется, — спокойно продолжал вчерашнюю мысль Андрей. — Китайцы умеют вытряхивать предметы сквозь закрытую стеклянную банку, меняя мыслью структуру стекла, и бумажной купюрой разрубать связку бамбуковых палочек, я сам видел. Умеют, не касаясь, лечить людей… Так что материя — вещь весьма относительная.

— Рубить деньгами деревяшки не пробовал, для меня и денег срубить всегда было проблемой, — усмехнулся Витя.

Андрей продолжал говорить серьезно, словно не замечая сарказма собеседника.

— Я много практикую медитацию, и порой мне приходит информация от личностей, с которыми я не встречался и даже не слышал о них. То какой-то полководец явится, то древний поэт, даже не знаю какой, говорит со мной стихами, которых я никогда не читал. То целитель… Я и сам врачую. И некоторые медицинские решения мне явно подсказывали. Сам бы я не додумался.

— Ха, да может, это просто-напросто фантазии, галлюцинации, интуиция, на худой конец.

— Это еще большой вопрос — что такое на самом деле интуиция и кто тебе вкладывает в голову правильные решения, — сказал Андрей.

— А я настаиваю: люди смертны, и смерть — последнее и окончательное изменение человеческого существа, а время движется линейно, вперед и вперед, — упрямился Виктор. — Как поезд из пункта А в пункт Б. Надеюсь, на мой век алфавита хватит.

— Геологи рассказывают, есть на земле места, где прошлое и настоящее уживаются практически на одном пятачке, как будто две видеозаписи накладываются друг на друга.

Я поежилась: а ну как из-за дерева выскочит какой-нибудь древний китайский воин с мечом? Андрей вдруг засмеялся:

— Видел бы ты сейчас свое лицо, Виктор. Глядя на тебя, я и сам начинаю думать, что мелю чушь.

Я не оборачиваясь знала, как смешно мой муж выражает недоверие: и губу скривит, и плечами пожмет. А брови! Брови у него сейчас наверняка на разной высоте, одна домиком, другая сморщенной гузкой. Он совершенно не умеет скрывать эмоции. Как это невозможно мило!

Андрей улыбался. Не просто улыбался. Это было похоже на тепловое излучение, я чувствовала его кожей, спине стало тепло. Захотелось хотя бы мельком увидеть его глаза. Оглянулась и не смогла отвести взгляд, так и топала, свернув голову, пока не споткнулась о корень. Андрей поймал меня за рукав.

Лучше бы не дотрагивался. Не забуду этого прикосновения до конца дней. Куртку, что ли, теперь не стирать…

Он казался мне легким, слепленным из облака существом, лишенным тяжести мыслей и плотности суждений, которые присущи большинству обычных людей. Только казался, знаю, но все же они с Витей были как эльф и гоблин. Я боялась смотреть на них вместе и стыдилась своих ужасных мыслей.

«Витенька, мой Витенька», — уговаривала я себя, вызывая в сердце нежность. Но сердце изнутри показывало мне язык.

«Глупая, гадкая», — ругала я себя изо всех сил, а губы кривились в дурацкой ухмылке. Не помогало. Ничего не помогало! Втюрилась.

Виктор

Раздражение росло во мне с каждым шагом. Сердце, чертов мой мотор, барахлит. Спотыкается и чихает. Отстаю, пыхчу, потею. Иду в гору, тащу гору мыслей. Хилый, лохматый, нервный коротышка, старичок-лесовичок. И Маша моя — молодая, легкая, как стрекоза. Улыбается и светится. Я знаю это свечение, узнаю его, со мной такое случалось. Андрей этот… Необычный, загадочный тип. Понятно, почему она им так восхищается. Вы отлично смотритесь вдвоем — там, впереди. Надо посидеть, не то прямо тут откину копыта. Идите, догоню. Нет, правда.

Андрей вернулся, встал у меня за спиной и, не касаясь, что-то делает, я чувствую. Его невидимая рука обхватила сердце и вынула всю ревность и боль. Стало легко, просторно, как будто места больше внутри. Ох, теперь продохнуть можно.

— Вот, значит, какой ты врач. Прям волшебник.

Андрей вежливо не заметил моей грубости. Это вместо благодарности я его подкалываю. Стыдоба, но остановить себя не могу.

— Можешь теперь идти?

— Да. Спасибо.

Хорошо, что не предложил помочь с рюкзаком, не унизил при Маше. А то я бы ведь отдал и потом грыз себя еще и за это.

Глава седьмая Медитация

Ёшка

Монах выбежал к нам навстречу, шлепая стоптанными кедами, шнурки волочились по земле. Мася, выпущенный из плена сумки, прижал уши, покачал попой и прыгнул на шнурок, как пельмень, сорвавшийся с поварешки. Весьма, впрочем, гордый собой пельмень. Монах издавал приветливые звуки: здравствуйте, мол, очень рад видеть вас, проходите. Он был почти лысый, сухонький и сильно сморщенный, морщины зажевали даже оттопыренные уши. Кроме зеленых кед на нем были сероватые гольфы по колено, заправленные в них желтые шаровары и желтая же хламида вроде халата без пуговиц. Во смех-то.

Андрей переводил в обе стороны приветствия, досочиняя там, где недопонял. Борода был сдержан и напряжен, зато Маша поедала монаха восхищенным взглядом. Осторожней, Маша, так от него мало что останется.

— Лай, лай! Идемте, — сказал монах и побежал впереди компании. Он привел нас в храм, где сидела большая позолоченная статуя пузатого человечка с поднятой рукой, и поставил всех на колени на мягкие подушки.

От статуи исходило странное излучение, невидимое, только кожей чувствовалось. Во мне как будто все мышцы растворились, захотелось мурлыкать, но вскоре монах опять сказал свое «лай, лай» и потащил гостей в зал для медитаций, где усадил со скрещенными ногами на пуфики. Я обрадовалась и полезла к Маше на колени, а Мася завис возле огромного застекленного панно с иероглифами.

Мася

— Он наблюдает за нами в стекло, — тихо сказала про меня Маша Андрею. Тот перевел монаху. Все засмеялись.

Я не на них смотрел. Я смотрел на прозрачного человека, застывшего перед панно с кистью в руке, от кисти тянулась золотая нить к росчерку последнего иероглифа в надписи. Давно, очень давно он здесь стоит.

Маша с Виктором ерзали, ерзали, пристраиваясь на подуш­ках, но вскоре затихли и как будто уснули.

Ёшка

— Опустошите сознание. — Андрей тихо повторял слова монаха, но я не понимала ни по-китайски, ни по-русски. — Отпустите все мысли. Расслабьтесь.

Это называется медитацией — то, что они делали. Я переводила взгляд с одного лица на другое. Они стали так прекрасны, эти лица! Словно какой-то скрытый внутри бутон развернул могучие, нежные лепестки и подсветил каждого изнутри. Ушло все лишнее, надуманное: тревога, недосказанности… Проявилась их истинная суть. И я увидела, что истинная суть человека — это покой и красота.

Снизу я смотрела на Машу во все глаза. Она менялась, превращаясь в существо без определенной формы, пока не ­стала сгустком света! Этот свет ширился, скоро я оказалась в нем и постепенно сама превратилась в свет. Мы осветили собой зал, просочились сквозь стены, растеклись над горами, городами, заняли все небо над Китаем и поплыли над землей. А потом вместе с сереньким московским утром (там из-за разницы во времени только-только встало солнце) втекли в окно Машиной мамы и дотянулись до Хвостика, который довольно вздохнул, зачмокал во сне и крепче обнял паровозик без правого переднего колеса. Как здорово быть вместе. Как уютно и питательно!

Мася

Я оторвался от древнего художника, застрявшего на века перед своей надписью, и присмотрелся к Вите. Он успел измениться! На нем появились латы, шлем, рядом лежал меч, а рукой, что лежала на колене, он держал большой лук с кожаными ленточками на концах.

Я подошел, понюхал. И тронул лапой ленточку…

Ух ты, где это я?

На поле брани беззвучно бились воины. Они пронзали друг друга копьями, рубили мечами, раскрывали рты, но гневные крики не достигали моих ушей. Я смотрел издалека, с холма.

Виктор

Я захотел рассмотреть подробности и приблизил картину боя. Медленно вращаясь на лету, отлетела от туловища срубленная всклоченная голова с потеками пота на висках и брызгами слюны на нижней губе. Я не мог оторвать взгляд от этой головы, которая лежала в траве с перекошенным в крике ртом и пустым взглядом. Пустым — потому что эти глаза больше не видели перед собой врага, а видели только пятачок взрыхленной земли, окропленный собственной кровью. Рядом с мертвым лицом ударило копыто. Конь суматошно потоптался без управления, потом рванул прочь, унося седока без головы.

Слишком жестока эта последняя битва, слишком много жертв. Я не смог сидеть и с безопасного расстояния наблюдать, как один за другим гибнут герои моего романа. Зачем я их убиваю, спросите? Почему не оставлю в живых? Ведь это мое, казалось бы, решение, мой выбор. Но такова судьба писателя: ты запустил действие и повлиять на его развитие уже не в силах. Колесо этой истории покатилось с холма, мне его не остановить. Герои, ставшие для меня живыми людьми во плоти, почти все убиты, кроме одного — вон он из последних сил рубится с десятком вражеских воинов.

Но зачем я здесь, если не для того, чтобы попытаться изменить ход битвы и спасти хотя бы одного? Безумная мысль, но я человек импульсивный, действую мгновенно, не раздумывая.

Мася

Виктор сидел на красивой красной подстилке с золотым шитьем и наблюдал за боем. Гордость, волнение, печаль — все перемешалось в его лице. Но страха не было. Наоборот! Пальцы, сжимавшие меч в ножнах, побелели от сдерживаемой силы. Но вот сила вырвалась на волю, он вскочил, ухватился за луку седла и, немного попрыгав, попал наконец ногой в стремя на боку вороного коня, подтянулся, с трудом перекинул ногу, и мы оказались высоко над землей. Ух!

Он почмокал, понукал. Конь не проявил интереса. Тогда Виктор разозлился, ударил громилу шпорами — и вот мы мчимся с холма.

Бдык, бдык, — лупят в землю копыта.

Мир тошнотворно подпрыгивает вверх-вниз.

Укачает, глупо подумал я. Еще подумал: как это я скачу с ним? Спрыгнуть — очень страшно, все равно что с поезда на полном ходу. Хоть бы за его спину спрятаться… Тоже не получается! Не понимаю, где я. Не чую лап! Такое ощущение, что я к нему прилип. Что я внутри него!

От нестерпимой тряски меня отвлек нарастающий рев. То была невыносимая смесь грохота, скрежета, лязганья и каких-то звериных, за пределами человеческих возможностей, криков. Просто не верилось, что людская гортань способна издавать такие кошмарные звуки.

Миг — и мы врезались в гущу обезумевших от ярости вооруженных людей.

Виктор

Я успел замахнуться мечом. Боли не почувствовал, только сильный удар в грудь. Меня выбило из седла, и я…

Мася

Я неуклюже грохнулся о землю, сминая латы.

Какие латы? Почему я весь как будто в железной клетке, отлитой для меня точно по размерам?

Пытаюсь бежать и падаю, лапы как не мои. А хвост? ­Хвоста вообще не чую! Мне отрубили хвост! Какая непоправимая, страшная трагедия!

Но сейчас главное — увернуться от копыт Витиной черной коняги.

Как же трудно бежать, что ж такое?!! Задние с передними лапами не скоординированы. Весь я тяжелый, как сто котов. Может, из-за всех этих железяк?

С ужасным трудом, то и дело валясь набок, я оттащил свое грузное тело в сторону и рухнул, схоронившись за большой каменюкой. Сжался весь, боюсь пошевелиться. Нет сил даже вылизаться, и голова не поворачивается. Наверно, меня ранили. Да, я обессилел от ран. Хорошо хоть не больно. Витя, спаси!

Виктор

Меня выбило из седла, и я на удивление мягко приземлился на четвереньки. Легко вскочил — и тут же упал, снова вскочил, пробежал два шага, растянулся. Наверное, меня ранили. Что-то с равновесием. Снова вскочил и не удержался. Лежу на спине, барахтаюсь, как жук, мотая в воздухе лапами.

Какие лапы?

В количестве четырех штук. Рыжие, с волосами между подушечек! С длинными когтями. Из-под меня торчит веселая метелка — хвост! Совсем как у Маси.

Это что, все мое?

Меня не ранили, меня убили, и я переродился в кота?

Кошмар!

Хотя, если подумать… Быть живым котом все лучше, чем мертвым солдатом. Мне вдруг стало не до битвы, которая подкатилась грохочущей волной к стенам города, и мысли о судьбах героев как-то поблекли и отошли на задний план. Это же всего лишь роман. Или сон. Типа кино. Все не по правде.

Больше меня волновал другой вопрос: как же коты ходят? Технология. Ну-ка потихонечку — правой передней, левой задней… Не падать! Еще хвост надо, наверное, в уме держать. Оглядываюсь и вижу, что рыжая метелка сама гордо реет надо мной, как флаг победоносной армии.

Я вижу свой хвост. Свой! Офигеть.

Как близко земля, даже слишком, все подробности видны. Вот не знал, что здесь живут такие жуткие кракозябры, и этой информации совсем не жаждал. Сейчас поймаю одну. Ага, попалась! Хм, ничего, съедобненько. Хрустит. Ням-ням.

Боже, что я делаю?! Сожрал многоножку. Она хоть не ядовитая?

Опомнись, Витенька, сказала бы Маша.

Не хочу пока, Маш, поверишь? Так забавно котом быть! Удобный формат! Шагаю уже, видишь, почти не задумываясь. Обалденные ощущения. Завидуй!

Вдруг ударил колокольчик. Мое новое тело подпрыгнуло на метр — так обычно Мася реагирует на испуг. Сейчас ударюсь спиной! Но хвост крутнулся, и я аккуратно и точно приземлился на подушку в зале для медитаций.

Маша

Я поняла, что никогда не испытывала настоящего счастья, сейчас это со мной произошло впервые в жизни. Оно не в сердце, не в уме. Оно вообще не внутри. Счастье — это когда становишься облаком света. Ты не радуешься, не любуешься, не умиляешься — нет этого ничего! Просто исчезаешь и превращаешься в сияние. Счастье — это то, чего невозможно вынести, раз — и тебя разносит на атомы света. Как взрывом.

Всего-то неделя, как я не видела Хвостика, и почти успокоилась, успела привыкнуть, что его нет рядом, что не надо ловить падающие отовсюду вещи и его самого. Мне даже начало нравиться. У меня появились мои собственные «хочу» и «не хочу».

И тут в медитации я снова увидела сына. Меня втянуло в мамину комнату, как супермагнитом, и я зависла над его кроваткой. Никакими силами меня отсюда теперь не отодрать. Слышите? Не нужен мне ваш удивительный Китай. Я хочу домой, к Мишке.

Ёшка

Если бы у облака были когти, я бы нежно когтила его одеяло. Если бы у облака был голос, я бы мурчала так громко, что соседи начали стучать в стену: выключите дрель! Я тыкалась бы ему в подбородок и вылизывала щеки. Но у меня ничего не было, и тогда я втекла в его сны, приснилась, и мы бегали по лужайке, гоняли бабочек, плескались водой из лейки, топали по лужам. Сияло солнце, его кепка слетела, я на нее напрыгивала, а он хохотал.

Вдруг что-то звенькнуло, меня потянуло за шкирку из нашего сна и выплюнуло в зал для медитаций. Маша сидела ошарашенная, Мася сошел с подушки и ходил по полу странной раскачкой, будто котенок, впервые сошедший с подстилки, на которой родился, а Борода лежал в углу скорчившись и смотрел на Машу, пытаясь что-то произнести, но не мог. Монах махнул рукой Андрею:

— Вы пойдите с девушкой погуляйте, а мы еще помедитируем.

Потом, глядя на меня, сказал другое, чего Андрей не понял, языка не хватило:

— Мы все кем-то придуманы. Кем-то, у кого очень хорошее воображение.

— Знакомый голос у этого монаха, скажи, Мась? — Кот не отреагировал. — И слова знакомые. Господин Че, — подсказала я.

Не слышит. Алле, прием! Что-то не так с ним.

Виктор

Монах снова тряхнул колокольчиком, и я стал собой. Лежу на полу, ноги затекли, совсем неживые, и колют, будто на ежа встал.

Да, ни с чем не сравнимый опыт. Жаль, так быстро все кончилось. Можно было бы дойти в теле кота до города, пройтись по древним улицам, тогда мои описания в романе были бы не придуманными, а натуральными. А может, город — только декорации в моем видении, и за каменной стеной ничего нет?

Монах улыбается и кивает — с возвращением, мол, словно видел, что со мной произошло. Или даже помог этому произойти.

А где Маша? И Андрея нет. Та-а-а-ак.

Маша

Монастырь был скромный, никаких особых красот, но на коньках крыш сидели устрашающие драконы, похожие на чешуйчатых змей, драконьи пасти украшали перила лесенок и мостиков, а беседки весело топорщили взвихренные чубы.

— Чтобы черт не вошел, — пояснил Андрей. — Китайцы считают, что зло входит только по прямым линиям, потому крыши всех построек делают с загнутыми краями.

— А мне кажется, — говорю, — что демоны и ангелы все внутри, в человеке. Это наши мысли. Главное, вовремя сообразить, кого из них слышишь, хорошая мысль или плохая.

Мы постояли на площадке с видом на подвижные макушки бамбуковых зарослей внизу. Я была вся размякшая, в голове кисель, говорить неохота и нечего.

— Это медитация на тебя так подействовала, — сказал Андрей, наблюдая за мной.

— Я себе такой не нравлюсь.

— Просто ты не привыкла к спокойному состоянию ума.

— Точно, я постоянно о чем-то думаю, кручу в уме воображаемые диалоги.

И вдруг меня прорвало. Я начала рассказывать про себя, про сына, про Витеньку. Долго говорила, а когда замолчала, он сказал:

— Давно я русской речи не слышал, соскучился по звуку.

Я, значит, перед ним душу изливала, а он просто звуками наслаждался. Вот ведь ёшкин кот.

— Нам, наверное, назад уже пора, — говорю я бодро, чтобы не разнюниться перед ним.

Виктор

Мы спускались с гор на канатке. Покачиваясь на жутковатой высоте в стеклянной кабинке, я пытался привести в порядок мысли.

Разбередил меня этот старец из монастыря. Есть же люди, для которых служение важнее веселья, славы, путешествий, даже важнее искусства. Эти монахи совершенно не гордятся Выбранным Путем. Это прямо видно. Нет в них высокомерия, презрения к обычным, мирским людям.

— Твой кот оказался способный, — сказал он, когда мы прощались.

— Во время медитации, — говорю, — я попал в свой роман, который пишу. Даже верхом ехал, в латах. Так отчетливо, будто выдуманный мир существует.

— Он существует, — покивал монах. — Все существует.

Андрей переводил, но я, кажется, понимал старца и без перевода. Он говорил руками, глазами, лицом, излучал приветливость. Его не коробило, что мы пришли полюбопытствовать. И он словно понимал нас без расспросов: кто такие, чем занимаемся… Как будто и впрямь насквозь видел. И вот что удивительно: мне не было с ним ни страшно, ни стыдно за себя, не хотелось закрыться. Наоборот, захотелось прозрачным стать, чтобы он все во мне почувствовал — и плохое, и хорошее.

Я не удержался и задал расхожий журналистский вопрос:

— Как, по-вашему, нужно жить?

— Жить надо просто, — с улыбкой сказал мне монах. — Сажать рис, воду носить, носки стирать. Молиться… Забыть о прошлом, не беспокоиться о будущем и делать что можешь в настоящем.

И вдруг моя жизнь стала такой понятной! Словно окно мне помыли. Очки протерли! Ну вот зачем, скажите, к чему все усложнять? Тонуть в ворохе мыслей, бегать по кругу, как взмыленная белка, принимать Важные Решения…

— Здесь не надо думать, — он показал на голову. — Здесь думай, — ткнул мне в грудь, где ворохнул слабыми крыльями замороченный воробей-сердце.

Андрей

Проводил москвичей и чуть не бегом вернулся на свою полянку, где уже погасли и смешались краски, размылись четкие линии. В лесу короткие сумерки отнимают ясность у зрения, и темнота обрушивается быстро и бесповоротно. Скорей, скорей, у фонаря давно сели батарейки, если не поспешу, завершать мне нынче день вслепую, грызть сухую вермишель на ужин. Без света ведь и дров на костер не набрать… Надеюсь, лесник по темноте дыма не заметит.

Сел наконец у огня. Фуф. Гонка кончилась, котелок мирно шуршит, закипая. Можно выдохнуть.

Но внутри продолжался какой-то суетливый бег. Мысленная круговерть, мельтешня, даже не пойму, о чем думаю. Будто в колбе раскрутили воду и она никак не остановится, в противоречие всем законам физики.

«Я выглянул из кибитки. Все было мрак и вихорь», — вертелась цитата.

Это про меня Пушкин в «Капитанской дочке» писал. Мрак и вихорь. Смерч, тайфун, торнадо мыслей. И так было весь сего­дняшний день. А с виду по мне не скажешь. Спокойно улыбаюсь, киваю, беседую.

За день так разговаривать устал! Я ведь обычно молчу неделями, даже забываю, как звуки из себя доставать, а тут без передышки переводил, туда-сюда. Гости задают вопросы, свои соображения излагают, учитель подробно отвечает на своем птичье-китайском. Измучили меня.

«Я выглянул из кибитки»… Крутится фраза, не отстает, что ты будешь делать. Это гости меня так завели. Это их энергия, их скорость, не моя.

Я привел свою жизнь к размеренному ритму, уклад мой пришел в такой незыблемый порядок, все так плотно было подогнано — спичку не вставишь в щель. А тут свалились на мою голову москвичи, вот я и «выглянул из кибитки». И все стало мрак и вихорь. Мрак во мне и вихорь. А я-то думал, тишь да гладь. Да мне до божьей благодати — как отсюда до Москвы.

Я залил лапшу кипятком, руки дрожат — вот новость, снова наполнил котелок и подкинул дровишек. Простые действия всегда успокаивали меня, но не сегодня.

Что за странная парочка, однако? Надо ж такое учудить — с двумя котами заявиться в Китай! Такие разные — и по возрасту, и по характеру. Как они вообще ладят друг с другом, как находят общий язык? Виктор — тот сразу невзлюбил меня. И что я ему сделал? Может, из-за жены? Так не нужна мне его Маша ни разу. И в планы не входило окунаться в отношения, не поймаюсь на этот крючок.

Господи, кому я все это говорю, а? Неужто я должен себе что-то доказывать? И кто вообще покушается на твою драгоценную свободу, Андрюша? С чего ты выдумал?

Как это кто? Она же на меня постоянно таращилась, будто камера со следящим автофокусом. Своим вниманием не отпускала, наматывала, как нитку на палец. Так и вытянула, вымотала из меня за день весь покой. И кошка ее точь-в-точь такая же тарашка. Ёшка мою мышь извела, а хозяйка явно на меня охотилась.

Мыша моя, единственная живая душа рядом. Эх, никогда себе не прощу, что отдал ее хищнице. Своими руками отдал. Заходи, говорю, лови. Изувер. Предатель! Гад!

Я почувствовал, как перехватило горло. Довел себя, елки, до слез. Дурак.

По кому я плачу, если честно? Какую свою часть оплакиваю, маленькую, как мышка?

Во мне клокотало столько энергии, что не вмещалась внутри, рвалась хоть как-то выйти на волю. Я вскочил, заходил кругами вокруг костра. Стоя слопал лапшу, как дикарь. Впрочем, я и чувствовал себя дикарем. И выглядел.

Как всегда перед окончательным падением темноты, в прибрежной траве над ручьем показалась голова моего старого приятеля, водяного дракона. Он посверкивал красными чешуйками, ловя худым, длинным телом отблески костра, — мирный и дружелюбный дух ручья с классических китайских полотен.

— Поо-ииграа-еем? — прожурчал он.

Нет, брат, не до тебя, прости. Дай в башке порядок навести.

До чего же он, оказывается, непрочен, мой внутренний мир. Как просто его сдвинуть с точки покоя, разметать, будто хлипкий соломенный стожок. Хватило нескольких часов общения с парой пришельцев из мира привычных страстей и иллюзий.

Ох, разошлись во мне гневные духи, разгулялись, раскричались очумевшими петухами. Я не мог обуять их, не мог понять, на кого злюсь. Они же мне ничего не сделали, эти люди. Это в их головах происходят бури, при чем тут я? Почему меня-то так зацепило, разворошило? И за один день все насмарку, будто не было года упорных занятий, многочасовых медитаций.

Сорок лет тебе, Андрюша.

Я задрал голову. Над гребнем горы вызревал гигантский рыжий шар луны, глаз моего Одиночества. И вдруг что-то во мне как прорвалось, я завыл, замычал, зарычал, выталкивая из себя никчемную эту круговерть.

Потом как засмеюсь в голос. Свободен.

— Псих, псих, псих, — зацвикала в кустах моя мышка. Живая! Надо же, кошка-то не стала тебя убивать. Ну, слава всем богам, значит, на один грех у меня меньше.

Глава восьмая Богиня луны Чан Э

Маша

Следующим пунктом программы была провинция Гуанси. Нас туда отправил все тот же милейший человек, хозяин гостиницы в Чжанцзяцзе по имени Ши Ван Тан. Добыл нормальные билеты на поезд с одной пересадкой, и мы прекрасно отдохнули, провалявшись до самого Гуйлиня. В каждом купе термос с кипятком — даже к титану ходить не нужно. На верхних полках в ногах приделан небольшой телевизор, смотри что хочешь с наушниками. Правда, все на китайском.

Имя деревушки, куда мы ехали знакомиться с крестьянским бытом, начисто стерлось из моей памяти — симпатичные палочки и запятые на кривой картонке в стекле автобуса, зато все остальное я подробно зафотографировала. А что не успела поймать объективом, прочно засело в памяти.

На минуту остановились, выпуская старую китаянку с авоськой, полной живых кур. За ней следом из салона вылетело облако перьев и кудахтанья. Возле дороги, раздувая ноздри, обрабатывал землю тяжелый буйвол с мотающейся под шеей кожей, за плугом по колено в воде шагал суровый крестьянин. Босые ноги облеплены глиной, соломенная шляпа от солнца, лицо напряженное. Но вот он поднял голову, углядел в открытом окне автобуса мою иностранную физиономию — и разулыбался!

Совсем рано, а работников на полях уже полно. Некоторые участки густо зеленеют — на них выращивают рассаду, чтобы потом собрать в пучки и на соседнем поле всей семьей внаклонку снова высадить ростки с большим интервалом — прямо в воду. Все без исключения крестьяне босиком и в соломенных шляпах.

Автобус подошел к конечной. Нас обступили одетые в традиционные наряды старушки с огромными корзинами — на лямках, как рюкзаки. Мы думали, какое-то представление, а оказалось, это шерпы — носильщики в горах. Бабушки-шерпы. Разрыв шаблона. Они показывают жестами: будет долгий подъем, давайте свои вещи, донесем вам! Мы мотаем головами: сами! И начинаем подниматься по тропе.

Ну, минут пятнадцать мы выдержали. Потом увидели лавочку, растеклись по ней и выхлебали всю воду, что была с собой. Жара ведь.Тут две бодрые старушки взяли нас в плен и с боем отобрали вещи. Ловко закинув их в корзины, они потопали вперед, приветливо оглядываясь и подавая знаки: догоняйте, молодняк.

Нет, поймите, этим старушкам было на вид далеко за семьдесят! Скрюченные, но жилистые, ежели чего — и нас с Витькой могли бы усадить в свои люльки за спиной.

Как хорошо идти налегке, с одними котами! Замечаешь хоть, что по сторонам.

А по сторонам неземные пейзажи. Называется это ярусным земледелием, а кажется, будто гребешком прошлись по поверхности холмов. Каждая горка распахана ступенчатыми полями, залитыми водой в ожидании рассады, и в них спокойно и величаво, будто так и надо, лежит небо со всеми облаками и птицами. Ни один метр земли не бездельничал. И ни один человек.

Навстречу нам попадались мужчины с бамбуковыми коро­мыслами на плечах, на которых покачивались неподъемные на вид корзины. Они спускались по бесконечным лестницам бегом, приноравливаясь к ритму раскачки груза.

А вот двое трудяг несут на таком гибком коромысле здоровенный камень — укрепляют русло бегущей вниз речки. Камень качается, и, чтобы не заносило, этим двоим нужно идти в ногу. Как думаете, что они для этого делают? Поют!

Беззубый старичок лет ста с лишком сидел на стульчике посреди огорода, дергал сорняки из грядки. Нечего отдыхать, когда все вкалывают. Наши провожатые со смехом позвали его — смотри, дескать, каких мы ведем. Он что-то прошамкал нам и замахал рукой — мол, вверх, идите скорее вверх.

Виктор

Мы еле поспевали за проворными старушками, а те привели нас к скромному деревянному отелю на самой верхотуре. Теперь мы смотрели на километры узорно распаханной земли сверху. Все блестело от воды. И вдруг я понял, зачем старик подгонял нас и почему бабушки-шерпы не отпустили в номер отдыхать: чтобы мы полюбовались закатом. Солнце стало розовым, потом малиновым, и весь купол неба с малиновыми разводами клубящихся, кипящих, как суп, облаков отразился в серебристых лентах залитых полей, покрывающих склоны. Поля бережно передавали друг другу солнечный шар, пока он не укатился за горизонт. Небо погасло, и вода разом потеряла цвет.

— Ух, — говорю. — Оно того стоило.

Маша молчала. Я глянул на нее — плачет. Не справилась с красотой. А может, другое что… Про Андрея, может.

Ну да, ну да.

Ёшка не отрываясь глядела на Машу, а я не стал смущать, не стал ничего говорить, пошел заносить вещи. Иногда человеку необходимо побыть одному.

Мася

Ёшка таращилась, и я глянул.

Что это? Я никогда не видел Машу такой… разобранной, не­скрепленной. Как будто на лоскутки ее разрывало. Если бы я сейчас оказался внутри ее головы, меня бы закрутило, как в стираль­ной машине, и переломало все косточки. К чему такие эмоции?

Ну не знаю. У нас, котов, все как-то проще. Полюбил — завоюй, отказала — другую полюбил.

— Ты слышал, как называется это место? — вдруг спросила Ёшка.

Хотя мы обмениваемся мыслями молча, а все равно было ясно, что говорит она шепотом.

— Лунцзи. Хребет дракона. А что?

Но я уже сам понял. Понял и испугался. Опять драконы? Я медленно оглянулся на витиевато бегущие по холмам ступени… Или ступени-позвонки? Длинно. Шерсть у меня поневоле встала дыбом на спине, хвост выгнулся аркой…

Но вокруг было тихо, раздавалось только мирное кваканье лягушек, рассевшихся по краям водяных полей, и, чтобы успокоиться, я решил поиграть. Напрыгиваю, значит, на ближайшую зеленую певунью с раздутыми щеками… Вернее, певца — это же у них песни любви, извините. Он от меня, снова прыгаю, хватаю его за перепончатую лапу — и вдруг нос к носу сталкиваюсь с коричневой, пупырчатой, лупоглазой особой, опасной даже с первого взгляда. Это уж точно барышня. Тетка. Смотрит на меня молча и не отходит. Чем дольше смотрит, тем сильнее не отходит. И вроде как постепенно увеличивается в размерах.

Почему я не убегаю? Почему не выпущу изо рта издергавшегося зеленого кавалера? Быстро увеличивается! Уже больше меня ростом! Я и заорать не могу — голос пропал, и рот занят. Только мысленно смог позвать:

— Ёшка! Сюда!

Не слышит, все внимание переключила на хозяйку. А эта растет. Уже с овчарку вымахала… Нет, больше. Сказать «с лошадь» язык не поворачивается, уж больно нехороша собой.

— На помощь, Ёшка! — снова позвал я, не открывая рта и не двигаясь.

— Тут я, — раздалось в голове.

— Прогони ее, пожалуйста! Что угодно тебе отдам! Половину ужина хочешь?

— Кого прогнать?

Она не видит!

— Жабищу!

Слышу, приближается неспешно, топ-топ по траве. И села передо мной, спокойная такая. Прямо в жабищу вошла и смотрит на меня сквозь нее! Жаба стала почти прозрачная, за ней просвечивали полосатые ступенчатые холмы.

— Откуда кого прогнать? — спрашивает.

Я зеленого выпустил наконец и заорал в голос:

— АААААА!

Получилось громко. Слышу, в гостинице на втором этаже открылось окно, и Витя спросил:

— Ты чего, Мася?

Тут страшилище оттолкнулось задними лапами и скакнуло. А ног у нее оказалось три, а не четыре.

— Ой, — Ёшка свалилась на бок и переместилась в воздухе метра на два вместе с ней. — Что такое?

— Ты в жабе!

Огромная, толстая, бородавчатая трехлапая гадина уносила Ёшку, беззвучно прыгая прочь. Она не касалась воды, не поднимала брызг, легко преодолевая поля и дворы многоярусной деревеньки. Отталкивалась от крыш, от лежащей внахлест глиняной черепицы.

Призрак держал путь на вершину соседнего холма. Костлявая полосатая кошка, что дремала на крыльце, собирая последнее тепло уходящего дня, вскочила на ноги, когда я роскошными прыжками пересек ее двор, и тут же снова легла. То ли кроме меня никто эту жабу не видит, то ли это у них тут привычное явление.

Жаль, не вся живность затерянной в холмах чумазой деревушки среагировала на меня с таким же философским спокойствием.

Я мчался следом за похитительницей, стараясь не ­потерять ее из виду. Жабища скакала напрямик, без разбору, а мне при­ходилось держаться тропы — не шлепать же вплавь по залитой пашне! Сложно перемещаться в этом непредсказуемом мире, до краев наполненном лежащей и бегущей водой, мокрой и скользкой глиной на склонах и шаткими камнями бесконечных ступенек.

Вот по этим-то ступеням за мной и припустила свора громо­гласных китайских собак. Какие же невыносимо резкие звуки издают глотки этих созданий. И как они неумны! Как беден их интеллект и словарный запас.

— Хамы! Хамы! Хамы! — на все голоса.

Я мог бы объясниться, мол, извините за вторжение, тут такое дело… Но, боюсь, не успею и рта открыть, как полетят от меня клочки. Ни красноречие, ни красота тут не помогут, только скорость. А у меня с этим не ахти. Хорошо, что не жалуют китайцы собак, всего-то три экземпляра набралось со всей округи, да и те довольно коротконогие, нескоростные.

Однако гавкучая компания все равно нагоняла. И тут я сообразил юркнуть под мостик и затаиться. Маша с Витей вечно смеялись над моей манерой прятаться, выставив предательски пышный хвост наружу, но в этот раз я втянул в укрытие все до последнего волоска. Преследователи пронеслись над моей головой, не сбавляя темпа.

От погони я избавился. Но заодно избавился и от тех, за кем гнался сам. Жабища вместе с Ёшкой испарились без следа. Сами попробуйте разглядеть в сгущающихся сумерках почти прозрачного призрака.

Хотя постойте-ка… Кажется, там, наверху, что-то мелькает. Уж не собачьи ли хвосты?

Ёшка

Меня сразу укачало. Мгновенно. Я лежала на брюхе, открыв рот и тяжело дыша, а неведомая сила подкидывала меня и роняла, подкидывала и роняла. Даже рассказывать тошно. Я видела сквозь нее, но выбраться не могла, она была из непонятного прозрачного материала, твердого, как камень.

— Хама! Хама! — кричали собаки. Хама по-китайски «жаба».

Позади мелькал огонек Масиного хвоста, потом исчез, снова замелькал, гораздо дальше. Его обогнали собаки. Почему они за мной бежали? Мало у них тут, видать, развлечений.

Поглотившая меня субстанция вдруг остановилась. Мы достигли вершины холма, и собаки нас нагнали. Вот первый пес — покрупнее прочих — выбежал вперед, остальные лаяли, припадая на передние лапы, что на собачьем языке тела означает «Стоять! Не двигаться!». Первый крикнул:

— Выпусти ее! Фу!

Постойте-ка. Кажется, я зря плохо о них думала. Обращался-то он не ко мне, а к моей похитительнице.

Жаба булькнула чревом что-то нечленораздельное, и меня подкинуло вверх.

— Оставь ее! — рычал пес.

— Нет! — гаркнула жаба, едва не выплюнув меня. Когда она говорила, воздух из живота поднимался к защечным мешкам. В следующий раз надо попытаться выскочить.

Собаки ослабили рычание и зыркали друг на друга. Видать, боялись разозлить ее, чтобы не сделать хуже.

— Ты в своем праве, — сказал вожак. — Ты богиня. Но кошку мы не отдадим. К тому же она здесь в гостях, иностранная. Не позорь нас.

Но жаба больше не собиралась вступать в диалог, молчала, только побулькивала, плотно сжав челюсти. И поглядывала вдаль — туда, где из-за гор показался на темнеющем небе край огромной луны.

И тут из-за бугорка, едва не налетев на лохматых переговор­щиков, заполошно выскочил Мася. Мякнул, встопорщился, попятился… Но собаки не обратили на него внимания. Было заметно, как медленно, но верно до него доходит, что они гнались не за ним, а за жабой.

— Плюнь! Плюнь! Плюнь! — назойливо порыкивали жабе собаки.

— Обмен, — вдруг коротко булькнуло чудище. Я загляделась на кота, прозевала момент и снова не выпрыгнула вместе с пузы­рем воздуха, поднятого жабой ко рту.

— Поймай для нее кого-нибудь в обмен! Только не лягушку, — мысленно приказала я коту.

Взгляд у него стал осмысленным. Он огляделся, припал носом к взрыхленной земле и пополз на охоту, задрав зад. Клоун. Если бы ситуация не была такой серьезной, если бы мы все могли рассмеяться, то жаба просто лопнула бы. Я слышала краем уха, как Витя читал подобную легенду Маше. Лягушки не выносят смеха.

Увы, жаба на него не смотрела. Ее внимание было приковано к луне.

Собаки мысленно советовались, как поступить, но я не могла подключиться к их волне. Значит, не только мы с Масей владеем телепатией. Вот что-то решили, и одна из них, маленькая, ростом с половину болонки, внезапно припустила вниз по холму в сторону деревни, рассекая мордой траву и поднимая брызги на залитых под рассаду участках. Спустя несколько минут я услышала приближающийся звук: она возвращалась. Возвращалась не одна.

Она ворвалась в круг вместе с полосатой кошкой, костлявой, местами совсем облысевшей, на вид очень старой.

Кошка по-королевски повела худосочным хвостом и дернула шкурой, стряхивая попавшие на спину капли. Она смотрела прямо на меня, не на жабу. Я почувствовала стыд за то, что сглупила, не заметив опасность, что сама не справилась, что позволила уволочь себя таким постыдным способом и теперь из-за меня целый переполох. Мысленно попросила старушку помочь, если она знает как.

Она с достоинством перевела взгляд выше, туда, где следили за восходящей луной выпученные жабьи глазищи. Я думала, последует страшная угроза, но вместо этого полосатая прикрыла веки и замурлыкала:

— Мы почитаем и приветствуем Тебя в наших краях, богиня луны Чан Э (Миф о Чан Э можно найти в «Википедии» и других источниках). Как Твое драгоценное здоровье, как здоровье Лунного зайца Юэ Ту? Как дела у Твоего мужа Хоу И, отважного бога войны, которого ты тайком навестила сегодня?

Я ничего не поняла, но почувствовала в уважительных на первый взгляд словах кошки какой-то хитрый подвох. Может, дело было в слове «тайком»? Может, Лунной жабе запрещалось посещать Землю?

У трехлапой и впрямь изменился настрой, ее уверенность в своих правах как будто дала слабину, и прочное тело начало терять плотность.

— Прошу тебя, еще немного поговори, чтобы она совсем растаяла! — мысленно обратилась я к мудрой кошке.

Но в эту секунду перед собравшимися выступил Мася, высоко поднимая волосатые лапы, чтобы поменьше запачкаться. В зубах он держал что-то насекомое, худое, несуразное, с длинными помятыми крыльями, однако глядел с такой немыслимой гордостью, будто приволок по меньшей мере пятнистого оленя. Насекомое отчаянно елозило по его морде растопыренными коленчатыми ногами-палками. Рыжий щурился, морщился, но хвост был вздернут вертикально, рассыпаясь вверху роскошным фонтанчиком светлой шерсти. Он выплюнул уродца и обратился к полосатой, ожидая похвалы:

— Я кого-то добыл. Сам!

С такой торжественностью, наверное, глашатаи читали подданным королевский указ со стен средневекового замка.

— Вернее, спас, — скромно потупился он. — Ему собирались откусить голову.

Собаки забыли рычать. Кошка от недоумения села в грязь. Существо, покачиваясь, встало на четыре шатких ноги, подняв две передних кверху. Наверное, благодарило за чудесное спасение. Или хотело задушить кое-кого.

— Это богомол, — сказала полосатая. — Он готовился продлить род, а ты помешал процессу.

— Если я и помешал, то смертной казни, а не процессу продления рода.

— У богомолов все сложно, — вмешался квадратноголовый пес, смущенно вильнув хвостом.

— Вообще-то, — вступил другой, побольше и помохнатей, который бежал первым, — коли он богомол, то ему положено молиться, а не род продлять.

Местные задумались, глядя на существо. Оно отчаянно крутило маленькой треугольной головкой, наблюдая, как обсуждают его жизненное предназначение. И тут я подала голос:

— Народ, вы тут собрались, чтобы решать мою судьбу, а не его.

— Твою и решаем, — спокойно произнесла полосатая. Конечно, чего ей волноваться. Это не она застряла в жабе.

Богомол перевел взгляд на меня и наконец заметил почти невидимую богиню Чан Э. Он оторопел, если насекомым вообще ведомы такие сильные чувства. Его передние лапы замерли в молитвенном экстазе, а глазки по краям треугольной головы еще больше разъехались в стороны.

— Он готов был принести себя в жертву особе женского пола, — протявкала маленькая собачка, та, что бегала в деревню звать кошку. В голосе ее мелькнула зависть, и она со значением зыркнула на квадратноголового.

— Значит, тем более не будет против принести себя в жертву богине, — говорю я. — Правда, уважаемый?

Богомол не реагировал — то ли не понимал, то ли впал в глубокий транс. Зато среагировала жаба. Она открыла рот и высунула ооооочень длиииинный язык, который был, оказывается, свернут трубочкой внутри ее головы, а начинался от самого нутра. И тут уж я не упустила шанс и побежала по этому скользкому языку, как по мосту, — к спасению, на волю! Еле успела соскочить — липкое полотно тут же свернулось, унося внутрь богомола. Попав на землю, я рванула вниз по склону со всех лап, хвостов, ушей и всего прочего, что нашлось в моем арсенале. Отбежав подальше, спряталась за кочку и оглянулась.

Все смотрели вверх. Жаба, едва различимая, поднималась к небу. На фоне огромной круглой луны был хорошо заметен не изменивший позы богомол, который занял мое место. Думаю, он был счастлив.

Большой компанией, совершенно не боясь дружелюбных собак, мы спускались по тропе к деревне, где зажглись окна и два фонаря — в начале и в конце единственной улочки. Полосатая шла впереди бок о бок с крупным псом. Я спросила полболонки, почему такая хилая кошка пользуется у своры собак таким уважением.

— Она тут самая старая. У нас уважают возраст и мудрость. А у вас?

— Нет, у нас уважают силу, — грустно призналась я.

Нас проводили до отеля. Мася с тоской глядел на полосатую. Ему было очень важно получить одобрение престарелой королевы. Однако я не ревновала. «Вернулась!» — пело во мне.

Маша

— Вернулись наконец! — строго сказал Витя, глядя на нашу восьминогую пропажу из окна второго этажа, и мы ринулись вниз.

Кошачьи были грязные с ушей до хвостов, как мальчишки после футбола в дождливый день.

— Мыться! — повелел он.

И принялся за Ёшку. Она сражалась за жизнь, но Сильный муж все же местами умудрился ее намочить под краном. Мася печально покорился мне, почти не сопротивляясь, только жаловался.

— Ты хочешь снова стать красивым? — спросила я, глядя ему в глаза, и он замолчал. Да, он хотел быть красивым и на это всегда покупался.

Послесловие

Виктор

Спустя пару дней мы вернулись в Москву. Я с ужасом ждал, что нас встретит разгромленная квартира, полная обезумевших пациентов звериной психушки, а оказалось, ангел Юля уже перевезла зверинец, и все обошлось. Квартира, конечно, несколько пострадала, особенно обои в районе дверей — их когтили нещадно. Что ж, мы отдали стены Хвосту — пусть рисует. А рисовал он, надо сказать, вещи удивительные для человека, который не был в Китае: древние иероглифы и картины в китайском стиле, горы и бамбук. Ну, по крайней мере, похоже на бамбук и горы. Может, ему кошка транслирует сюжеты? Она после возвращения от него не отходит. Они втроем — Маша, Мишка и коха — как одно целое, прямо слиплись, и всюду вместе ходят: в кухню, в комнату, в туалет, гулять. Ничего, сейчас допишу роман, и мы к ним присоединимся, правда, Мася?

Ёшка

Миха сидит на полу и мусолит яблоко, держа его двумя руками и подпирая коленкой. Яблоко с пол-Михи. Я подхожу, сажусь перед ним.

— Брось.

Он с недоумением глядит на яблоко и разжимает руки. Яблоко катится.

— Ты хочешь рисовать.

Ползет к стене, смотрит на нее, на меня, на нее, на меня.

Я показываю. Он рисует.

— Го, — говорит он Маше.

Не отворачиваясь от экрана компьютера, стараясь изо всех сил сохранить еще на минутку свой мир, она обволакивает его специальным голосом, откупается от приставаний словами:

— Горы, правильно.

Я показываю. Он рисует.

— Нула, — докладывает.

— Луна, Хвостик, луна, — не глядя на него, листает Маша свои фотографии.

Показываю. Рисует.

— Бомол. — Миха нарисовал последнюю ногу-палку.

— Что? — Наконец бросила взгляд на стену, потом как завопит: — Витя! Он опять!

Оба с открытыми ртами разглядывают Михины каляки. А что. Вполне похоже, правда, Мася?

Мася

То, что коха транслирует Мишке, я тоже вижу. Потом засыпаю глубже. Плывут к небу золотистые нити иероглифов, покачиваются драконы, шевелят усами. Медленно — так медленно, что я успеваю испугаться и успокоиться, — поворачивает голову каменный господин Че, поднимает бровь. Смотрит на меня из далекого далека его круглый оранжевый глаз с вертикальным зрачком, и меня втягивает в этот зрачок — в пещеру с зеркальными стенами. Я танцую, я хороший, я плохой, я шалю, я красивый, я ворую, я боюсь, я охочусь, я хвастаюсь, я защищаю, я замираю от счастья, я весь, я целиком, я такой.

Оглавление

Обращение к читателю

Часть первая Кот сумчатый

  Глава первая Борода! Да!

  Глава вторая Рыжая Морда

  Глава третья Докатились

  Глава четвертая С прицепом

  Глава пятая Хватит разговоров!

  Глава шестая Ну ты попал

  Глава седьмая Элитное жулье

  Глава восьмая Человек человеку кот

  Глава девятая МАУУУУУУУУУУУ!!!

  Глава десятая Гений доброты

  Глава одиннадцатая А наутро выпал снег

Часть вторая По долинам и по взгорьям

  Глава первая Едем, Маша!

  Глава вторая Ужыс

  Глава третья Примирительная

  Глава четвертая Переселение народов

  Глава пятая Ну-ну

  Глава шестая Дядя Вася из Васьково

  Глава седьмая Утро на холмах

  Глава восьмая И медведи

  Глава девятая Бедная Маша

  Глава десятая Разведка

  Глава одиннадцатая Нападение

  Глава двенадцатая Чего они хотят

  Глава тринадцатая Потеряшка

  Глава четырнадцатая На ниточке

  Глава пятнадцатая Пришельцы

  Глава шестнадцатая Хороша Маша, да не Наша

  Глава семнадцатая Проводы

  Глава восемнадцатая Зверь

  Глава девятнадцатая Тяжелая артиллерия

  Глава двадцатая На острове

  Глава двадцать первая Бугорок

  Глава двадцать вторая Обман

  Глава двадцать третья Камышовый кот

  Глава двадцать четвертая Только не надо мышей

  Глава двадцать пятая Она остается

  Глава двадцать шестая Все когда-то кончается

Часть третья Духи Алтая

  Глава первая Какие такие горы?

  Глава вторая Кривоватое начало

  Глава третья Мысли под стук колес

  Глава четвертая Им все слышно

  Глава пятая Злые чары

  Глава шестая Сидушка и облако

  Глава седьмая Духи шутят

  Глава восьмая Побег

  Глава девятая Бестелесная кошка

  Глава десятая Месть

  Глава одиннадцатая Поиски

  Глава двенадцатая Я не шаман

  Глава тринадцатая Маша и медведь

  Глава четырнадцатая Радость Чокондай

  Глава пятнадцатая Разговоры

  Глава шестнадцатая Четверо и еще одна

  Глава семнадцатая Странное место

  Вместо послесловия

  Николай Рерих Цитаты, на которых спал Мася

Часть четвертая МРНЫ по-китайски

  Глава первая Невидимые битвы

  Глава вторая Такие стрессы, такие стрессы!

  Глава третья Мы инопланетяне на этой земле

  Глава четвертая Кто нас звал

  Глава пятая Господин Че

  Глава шестая Я выбросил компас, растоптал в пыль часы и вышел плясать в туман над Янцзы

  Глава седьмая Медитация

  Глава восьмая Богиня луны Чан Э

Послесловие