Политические тексты [Георг Лукач] (pdf) читать онлайн

ДЕРДЬ ЛУКАЧ

Политические тексты
Перевод с немецкого и венгерского

ТР И КВАДРАТА» МОСКВА

2006

УДК 82-3
ББК 84(4Вен)-4
Л 84

Издание осуществлено при поддержке Министерства Национального
культурного наследия Венгерской республики
Издатель: Сергей Митурич
Составление и перевод с немецкого: Сергей Земляной
Перевод с венгерского: Ю рий Гусев
Послесловие:
■ Янош Киш

ЛУКАЧ, Дердь. Политические тексты. Пер. с нем. и с венг.
(серия «bibliotheca hungarica», вып.7). М.: Три квадрата. 2006. —336 с.
ISBN 5-94607-067-3

Венгерский философ и политический деятель Дердь (Георг) Лукач считается
последним великим марксистом, теоретиком и борцом за коммунистическую
идею. Однако путь его в молодости был неоднозначен, как непроста была и
судьба его в поздние годы (министр культуры в правительстве Имре Надя в
1956, идейное противостояние застойной идеологии и пр.). Впервые публику­
емые в сборнике ранние статьи Лукача представляют большой интерес для
российского читателя - как для сторонников, так и для оппонентов коммуни­
стической доктрины.

ISBN 5-94607-067-3

© С. Н. Земля ной, переводы с немецкого, 2006
© Ю.П.Гусев, переводы с венгерского, 2006
© Янош Киш, послесловие, 2006
© «Три квадрата», 2006

Большевизм как моральная проблема1

МЫ НЕ НАМЕРЕНЫ заниматься здесь ни вопросом о воз­
можности или невозможности практического осуществ­
ления большевизма, ни размышлениями о тех позитивных
или негативных последствиях, которые неизбежны, ес­
ли он действительно придет к власти. Во-первых, автор
этих строк вообще не чувствует себя компетентным в ре­
шении подобных вопросов; во-вторых, ему кажется
целесообразным, в интересах более четкого видения во­
проса, совсем уйти от обсуждения практических послед­
ствий: ведь решение тут — как в любом существенном
вопросе — носит моральный характер, а потому его им­
манентный анализ, именно с точки зрения чистого дей­
ствия, есть задача в высшей степени важная и актуаль­
ная. В пользу такой постановки вопроса говорит, с
одной стороны, и то обстоятельство, что аргумент, чаще
всего звучащий в полемике вокруг большевизма и свя­
занный с разногласиями по поводу того, «созрела» ли
уже экономическая и общественная ситуация для его не­
медленного воплощения в жизнь, уводит к заведомо не­
разрешимой проблеме; на мой взгляд, ситуация, в кото­
рой это («созрела» или не «созрела») можно было бы
утверждать с полной уверенностью и наперед, невозможна в
принципе, ибо (субъективная) воля, направленная на его

6

Дердь Л У К А Ч

немедленное —и любой ценой проведенное —осуществ­
ление, будет по крайней мере такой же органической ча­
стью «зрелости» ситуации, как и объективные условия.
С другой стороны, понимание того, что даже если побе­
да большевизма, возможно, уничтожит огромные цен­
ности культуры и цивилизации, — эта возможность
никогда не станет р е ш а ю щ и м аргументом в глазах тех,
кто по этическим причинам или по философскоисторическим причинам принял решение в его пользу.
С сожалением или без сожаления приняв к сведению
этот факт, они, признав его неизбежность, от своей це­
ли —с полным на то правом —не отступят ни на шаг. Ибо
они твердо знают, что такая значительная смена ценно­
стей, происходящая в масштабах всемирной истории,
не может быть осуществлена без уничтожения прежних
ценностей, и они чувствуют в себе силы, достаточные
для создания новых ценностей, адресованных грядуще­
му новому поколению.
После сказанного, наверное, может показаться, будто
для серьезного социалиста тут и не может идти речь ни
о какой моральной проблеме, будто решение в пользу
большевизма —вещь абсолютно однозначная. Ведь если
существенным контраргументом не может стать ни сте­
пень зрелости условий, ни тем более неизбежная гибель
ценностей, то вопрос, очевидно, должен быть постав­
лен по-другому. Предполагая данной возможность того,
что мы способны осуществить нашу теорию немедленно и
без всяких компромиссов, следует спросить себя: может ли
быть истинным социалистом тот, кто в данном случае
все еще медлит и мучится сомнениями? И если, не согла­
шаясь с этим, социалист (не-большевик) взывает к прин­
ципам демократии, которую диктатура меньшинства ес­
тественно и сознательно исключает из арсенала своих
методов, то приверженцы Ленина, следуя высказывани­

Большевизм ка к моральная проблема

7

ям своего вождя, отвечают на это тем, что удаляют из
названия и из программы своей партии само слово
«демократия» и называют себя просто коммунистами.
Следовательно, центральный вопрос в этой моральной
проблематике целиком зависит от того, принадлежит
ли демократия лишь к тактике социализма на то время,
когда социалисты еще находятся в меньшинстве и бо­
рются против террора угнетательских классов? Или же
демократия в такой мере являяется конститутивной ча­
стью социализма, от которой нельзя отказываться до
тех пор, пока не прояснены все моральные и мировоз­
зренческие последсмтвия подобного отказа? Ибо во
втором случае для любого сознательного, обладающего
чувством ответственности социалиста разрыв с прин­
ципом демократии становится тяжелой моральной про­
блемой.
Марксову философию истории редко отделяли —на
должном уровне осознанности — от его социологии,
вследствие чего многие не заметили, что два кардиналь­
ных элемента его учения: классовая борьба и социалис­
тический общественный строй, уничтожающий деле­
ние на классы и вместе с ним всякое угнетение, —в какой
бы тесной взаимосвязи ни находились они друг с дру­
гом, не являются продуктами одного понятийного ряда.
Первый элемент представляет собой основополагаю­
щую констатацию марксовой социологии: обществен­
ный строй всегда уже существовал, а вместе с ним - его
движущая сила; это является важным принципом реаль­
ной взаимосвязи в истине истории. Второй —утопичес­
кий постулат философии истории Маркса: моральную
тенденцию к грядущему миропорядку. (Впрочем, гегель­
янство Маркса сильно способствовало тому, что эти раз­
личия не рассматривались со всей отчетливостью.) Та­
ким образом, классовая борьба пролетариата, которая

8

Дердь Л У К А Ч

призвана породить этот мировой уклад, как таковая еще
не содержит в себе сам этот мировой уклад. Из того фак­
та, что освобождение пролетариата должно положить
конец капиталистическому классовому угнетению, еще
не вытекает, что этим будет положен конец всякому клас­
совому угнетению, —точно так же, как это не вытекало
из победоносного завершения освободительной борьбы
класса буржуазии. В плоскости чисто социологических
закономерностей это означает всего лишь изменение
классового членения: прежние угнетенные становятся
угнетателями. Чтобы воспрепятствовать этому и утвер­
дить подлинную свободу - без угнетателей и угнетенных,
победа пролетариата хотя и является безусловно необходи­
мой (тем самым будет освобожден последний угнетенный
класс), но эта победа явится лишь предпосылкой. Одна­
ко для осуществления подлинной свободы необходимо,
чтобы наличествовала воля к демократическому миропо­
рядку, которая выходит за рамки социологических кон­
статаций и закономерностей, не выводится из них.
Эта воля, однако, является столь существенным эле­
ментом в социалистическом мировоззрении, что его не­
возможно удалить из него, не ставя под угрозу все строе­
ние. Ибо именно эта воля превращает пролетариат в
социалистического Спасителя человечества, и без этого
мессианского пафоса непредставим был бы весь бес­
примерный триумфальный путь социал-демократии.
Когда Энгельс видел в пролетариате наследника немец­
кой классической философии, он делал это с полным
правом, ибо игнорирующий все земные связи этичес­
кий идеализм, с помощью которого философия КантаФихте хотела перевернуть —в метафизическом смысле
слова —весь старый мир, здесь действительно превра­
щался в действие. Лишь здесь становилось действием
то, что там было мыслью; лишь здесь по прямой линии

Большевизм как моральная проблема

9

устремлялось к цели то, что у Шеллинга в сфере эстети­
ки, у Гегеля в сфере государственного права сворачивало
с пути прогресса и становилось реакционным. Сколько
бы ни конструировал Маркс в соответствии с принци­
пом Гегеля «List der Vernunft»2, то историко-философ­
ское положение, согласно которому пролетариат, бо­
рясь за собственные классовые интересы, добивается
освобождения мира, —в момент принятия решения, в
момент решающего выбора — а такой момент сейчас пе­
ред нами —неизбежной становится необходимость чет­
ко видеть различие между бездушной эмпирической
истиной и человеческой, утопической, этической волей.
Тогда-то и должно проясниться, действительно ли роль
социализма как Спасителя мира есть для него подлин­
ная истина и его воление, или это всего лишь идеологи­
ческое прикрытие чисто классовых интересов, которые
отличаются от прочих классовых интересов только со­
держанием, но не качеством и не моральной мотивацией.
(Буржуазные теории революционного освобождения в
XIX веке тоже ведь провозглашали спасение мира и ве­
рили в спасение мира, видя ключ к нему, например, в
свободной конкуренции; то, что речь здесь шла лишь об
идеологии, прикрывающей классовые интересы, выяс­
нилось только во время французской революции, в мо­
мент решающего выбора.)
Таким образом, если бы государственный строй, не
признающий классового угнетения, то есть чистая со­
циал-демократия, являлся только идеологией, то в этом
случае невозможно было бы говорить о моральном во­
просе, о моральной дилемме. Моральная же дилемма
возникает именно благодаря тому, что для социал-демо­
кратии истинная, конечная, все решающая и все венча­
ющая цель борьбы сводится к следующему: конечный
смысл классовой борьбы пролетариата действительно

10

Дердь Л У К А Ч

заключается в том, чтобы сделать невозможной всякую
дальнейшую классовую борьбу, создать такой общест­
венный строй, в котором она (классовая борьба. —Перев.)
не могла бы иметь место даже в мыслях. Осуществление
такой цели стоит в этот момент перед нами в манящей
близости, и именно из близости этой возникает стоя­
щая сейчас перед нами моральная дилемма. Вот ее суть:
или мы воспользуемся случаем и осуществим нашу исто­
рическую цель, и тогда нам необходимо встать на пози­
цию диктатуры, террора, классового угнетения; тогда
на место прежних форм классового господства мы
должны поставить классовое господство пролетариата, ве­
ря, что (не правда ли, похоже на то, как если бы мы со­
бирались изгонять Сатану руками Вельзевула?) это по­
следнее и по природе своей самое беспощадное, самое
откровенное классовое господство уничтожит само се­
бя и, вместе с собой, всякое классовое господство вооб­
ще. Или мы будем придерживаться того, что новый ми­
ровой уклад мы осуществим новыми средствами,
средствами подлинной демократии (ибо подлинная де­
мократия до сих пор существовала лишь как требова­
ние, а как реальность не существовала даже в так назы­
ваемых демократических государствах), и тогда мы
сильно рискуем, так как большинство человечества се­
годня еще не хочет этого нового мирового уклада, и мы,
не желая распоряжаться судьбой человечества помимо
его воли, вынуждены будем, уча его и насаждая в нем ве­
ру, ждать, пока из самоопределения человечества, из
его.воли родится то, чего сознательные люди хотят дав­
но, о чем они твердо знают, что это единственное воз­
можное решение.
Моральная проблема проистекает из того обстоя­
тельства, что любая позиция таит в себе возможности
ужасных преступлений и не поддающихся измерению

Большевизм как моральная проблема

11

аберраций, и тот, кто собирается принимать решение в
любом направлении, с полным сознанием и ответст­
венностью должен отдавать себе отчет в этом. Опас­
ность, которая кроется во второй позиции, тоже совер­
шенно ясна: она предполагает необходимость —
временного —сотрудничества с такими классами и пар­
тиями, которые согласны с социал-демократией лишь в
частных конкретных целях, а ее конечной цели не при­
емлют. Задача здесь: найти такую форму сотрудничест­
ва, которая делает его (сотрудничество) возможным,
но так, чтобы при этом чистота цели и пафос воли, на­
правленной на ее осуществление, ничего не потеряли в
своей истинной сути. Опасность и возможность откло­
нений заключаются в следующем: очень трудно, почти
невозможно сойти с прямого и непосредственного пу­
ти реализации какого-либо убеждения так, чтобы круж­
ной путь не обрел при этом некой самоцельности, что­
бы сознательное замедление темпов реализации не
оказало обратного воздействия на пафос волевого
устремления. Проблема, перед которой требование де­
мократии ставит социалистов, —это такой внешний
компромисс, который никогда не должен превратиться
в компромисс внутренний.
Большевизм предлагает перспективу полностью ос­
вободиться от этого компромисса, и в этом кроется его
завораживающая привлекательность. Но те, кого он
околдовывает, не всегда, может быть, полностью созна­
ют, на что они решились ради того, чтобы избежать это­
го компромисса. Дилемма, стоящая перед ними, выгля­
дит так: можно ли достичь добра средствами зла,
достичь свободы путем угнетения, может ли родиться
новый мировой уклад, если средства для его создания
лишь в техническом плане отличаются от средств ста­
рого уклада, средств, справедливо ненавидимых и пре­

12

Дердь Л У К А Ч

зираемых? Возможно, создается видимость, будто здесь
можно ссылаться на положения марксовой социологии,
на то, что весь ход истории всегда состоял —и всегда бу­
дет состоять —из классовых сражений, всегда представ­
лял собой —и всегда будет представлять —борьбу угне­
тенных и угнетателей, что борьба пролетариата тоже
не является исключением из этого «закона». Но если бы
это было так, тогда —как мы уже сказали —все идейное
содержание социализма представляло бы собой (если
отбросить удовлетворение непосредственных матери­
альных интересов пролетариата) только идеологию. А
это невозможно. И поскольку это невозможно, то нель­
зя сделать некоторый исторический тезис опорой мо­
рального волеизъявления, опорой воли к созданию но­
вого мирового уклада. Тогда остается признавать зло
кпк зло, угнетение кпк угнетение, новое классовое гос­
подство кпк классовое господство. И тогда останется
просто верить —а это настоящее credo quia absurdum
est, —что из угнетения последует не борьба угнетенных
за свое господство (то есть за возможность нового угне­
тения) и, следовательно, дальнейшая бескрайняя чере­
да бессмысленной и бесцельной вечной борьбы, а унич­
тожение угнетением самого себя.
Таким образом, выбор между двумя позициями, как
любой кардинальный моральный вопрос, —это вопрос
веры4. По мнению проницательных, но подчас, пожа­
луй, поверхностно судящих наблюдателей, тот факт,
что так много старых и испытанных социалистов не хо­
тят принимать большевизм, есть результат пошатнув­
шейся веры в социализм. Признаюсь: я так не думаю.
Ибо я не считаю, что для «подвига скорого»4, то есть
для большевистского решения требуется больше веры,
чем для долгой, на первый взгляд не героической, но
глубоко ответственной, изматывающей душу, продол­

Балъшгеизм как моральном про&има

13

жительной и поучительной борьбы, связанной с при­
верженностью демократии. В первом случае ты сохра­
няешь —чего бы это ни стоило —видимую невооружен­
ным глазом чистоту непосредственного убеждения; во
втором —сознательно приносишь ее в жертву чтобы,
пускай даже пожертвовав собой, осуществить полную со­
циал-демократию, а не часть ее, не ее оторвавшийся от
центра фрагмент. Повторяю: большевизм опирается на
метафизическое допущение, будто добро может проис­
ходить из зла, будто, как говорит Разумихин в «Расколь­
никове»5, соврешь — до правды дойдешь. Автор этих
строк не способен разделить подобную веру —и потому
видит в основе большевистской позиции неразреши­
мую моральную проблему, в то время как демократия —
автор этих строк глубоко верит в это —требует лишь
сверхчеловеческого самоотречения и самопожертвова­
ния от тех, кто сознательно и честно хочет идти по это­
му пути до конца. Но этот путь, если он, может быть, и
требует сверхчеловеческих усилий, не есть, в отличие
от моральной проблемы большевизма, вопрос, неразре­
шимый по своей сути.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Впервые опубликовано в журнале «Сабадгопдолат» («Свободная
мысль»). Будапешт, 1918, декабрь, № 10.
2 Уловка идеи, или, как чаще принято переводить, уловка разума.
4 Во избежание возможных недоразумений я должен подчеркнуть,
что здесь мы всюду сравниваем возможности лишь наиболее жест­
ко типизированных и самых чистых моральных позиций. К этим
рассуждениям не относятся допущения, что с обеих сторон могут
найтись люди, действующие легкомысленно, безответственно, по

14

Дердь Л У К А Ч

эгоистическим мотивам, и размышления о том, где и какой тип мо­
жет оказаться в большинстве.
4 Выражение старца Зосимы из «Братьев Карамазовых» Ф. М. До­
стоевского. - Прим. пер..
s Имеется в виду роман «Преступление и наказание» Ф. М. Достоев­
ского. - Прим. nef).

Тактика и этика1
Молодому поколению Коммунистической партии

В ПОЛИТИЧЕСКОЙ деятельности место и значение так­
тики у всех партий и классов - сообразно структуре и
философско-исторической роли партий и классов - раз­
нятся до чрезвычайности: если мы определим тактику
как средство осуществления поставленных действующи­
ми группами целей, как связующее звено между конеч­
ной целью и действительностью, то отсюда проистека­
ют основополагающие различия в зависимости от того,
категоризируется ли конечная цель как момент, находя­
щийся внутри или по ту сторону данной общественной
действительности. Эта имманентность либо трансцен­
дентность конечной цели кроет в себе прежде всего то
различие, что в первом случае наличный правовой поря­
док дан как принцип, необходимо и нормативно опреде­
ляющий тактические рамки деятельности; напротив, в
случае общественно-трансцендентного целеполагания
правовой порядок выступает лишь как чистая действи­
тельность, как реальное насилие, учет которых может
иметь самое большее прагматический смысл. Мы под­
черкиваем этот прагматический смысл, поскольку по­
добное целеполагание, каковое, например, было прису­
ще французской легитимистской реставрации, а
именно, в виде стремления каким бы то ни было спосо­

16

Дердь ЛУ К А Ч

бом признать правовой порядок революции, - это целеполагание было равносильно компромиссу. Но этот при­
мер показывает также, что на том же уровне находятся
различные транцендентные целеполагания в рамках со­
вершенно абстрактной и лишенной всякой оценки социо­
логии. А именно, если определенный в качестве конеч­
ной цели общественный порядок уже существовал в
прошлом, если речь идет только о реставрации уже
пройденного развития, то невежество в отношении су­
ществующего правового порядка является лишь мни­
мым выходом за рамки данных правовых порядков; то
один реальный правовой порядок противостоит друго­
му реальному правовому порядку, непрерывность раз­
вития не подвергается жесткому отрицанию, а самая
крайняя цель заключатся в том, чтобы сделать недейст­
вительной промежуточную станцию. Всякое по сути
своей революционное целеполагание отрицает мораль­
ное право на существование и философско-историчес­
кую актуальность существующих и прошлых правовых
порядков; для него, следовательно, является исключи­
тельно тактическим вопросом, стоит ли вообще, и если
стоит, то в какой мере, считаться с ними.
Но вследствие того, что тактика таким образом осво­
бождается от нормальных ограничений правового по­
рядка, следует найти некий новый масштаб для целесо­
образности, которая направляет тактическую позицию.
Поскольку понятие прагматической пригодности явля­
ется двусмысленным, постольку, соответственно, нуж­
но различать, понимается ли под целью некая актуаль­
ная конкретная цель или же все еще удаленная от почвы
реальности конечная цель.
Для таких классов, чья конечная цель, собственно,
уже осуществлена, тактика необходимо направляется
сообразно достижимости актуальных и конкретных це­

Тактика и эт ика

17

лей; и тот зазор, который разделяет актуальную цель и
цель конечную, те конфликты, которые проистекают
из этого дуализма, - для тактики они не существуют.
Здесь тактика выступает в форме легальной реальной
политики, и не случайно то, что в подобных (исключи­
тельных) случаях, в которых проявляется конфликт
этого рода, например в связи с войной, указанные клас­
сы следуют самой пошлой, самой катастрофичной
«реальной политике»; они не способны делать ничего
иного, ибо их конечная цель допускает только такую ре­
альную политику.
Эта противоположность очень удобна для того, что­
бы осветить тактику революционных классов и партий;
для них тактика не направляется сиюминутными, акту­
ально достижимыми преимуществами; они должны даже
отвергнуть некоторые из этих преимуществ, поскольку
они могут подвергнуть опасности поистине важное,
конечную цель. Однако поскольку конечная цель катего­
ризирована не как утопия, а как действительность, кото­
рую необходимо достичь, постольку полагание конечной
цели с возвышением над актуальным преимуществом не
может означать отвлечения от действительности, по­
пытки навязать действительности некие идеалы, но оз­
начает познание и претворение в деяние тех сил, кото­
рые действуют внутри общественной действительности, то есть сил, направленных на осуществление конечной
цели. Без такого познания тактика любого революцион­
ного класса или партии дезориентированно колеблется
между безыдеальной реальной политикой и идеологией
без реального содержания. Это познание не было прису­
ще революционной борьбе буржуазного класса; правда,
и здесь имела место идеология конечной цели, но она не
могла органично включиться в упорядочение конкрет­
ной деятельности; скорее она развертывалась главным

18

Дердь Л У К А Ч

образом в духе актуальности, создавала институции, ко­
торые скоро становились самоцелью, тем самым затума­
нивая саму конечную цель, принижая ее до чистой, став­
шей уже недейственной идеологии. Единственное в
своем роде социологическое значение социализма со­
стоит в том, что он имеет решение этой проблемы. Ибо
конечная цель социализма является утопической в том
же самом смысле, в котором он выходит за экономичес­
кие, правовые и социальные рамки сегодняшнего обще­
ства и может быть осуществлен только посредством
уничтожения этого общества; но он не является утопи­
ческим в той мере, в какой путь к этой конечной цели
должен был бы означать абсорбирование парящих вне
или над обществом идей. Марксистская теория классо­
вой борьбы, которая в этом отношении целиком следует
гегелевскому понятийному творению, заменяет транс­
цендентное целеполагание имманентным; классовая
борьба есть само целеполагание и одновременно его осу­
ществление. Этот процесс не является средством, чьи
смысл и ценность следовало бы измерять масштабом вы­
ходящей за его пределы цели; но это есть новое проясне­
ние утопического общества, шаг за шагом, скачок за скач­
ком, сообразно логике истории. Это означает вступление
в актуальную общественную действительность. Данное
«средство» не является чуждым цели (как это имело мес­
то при осуществлении буржуазной идеологии), оно пред­
ставляет собой приближение цели к самоосуществлению.
Это означает, что между тактическими средствами и ко­
нечной целью наличествуют понятийно не определимые
переходы; никогда нельзя знать наперед, какой тактичес­
кий шаг уже осуществит саму конечную цель.
Тем самым мы нащупали решающий масштаб социа­
листической тактики: философию истории. Факт клас­
совой борьбы есть не что иное, как социологическое

Тактика и эт ика

19

описание и возвышение происходящего до закономер­
ности, которая совершается в общественной действи­
тельности; смысл классовой борьбы пролетариата, одна­
ко, выходит за пределы этого факта. Правда, смысл по
сути неотделим от факта, но он направлен на то, что
возникает отличающийся от любого из предшествую­
щих обществ социальный порядок, который больше не
знает никаких угнетателей и никаких угнетенных; что­
бы закончилась унижающая человеческое достоинство
эпоха экономической зависимости, должна быть, как
заявлял Маркс, сломлена слепая власть экономических
сил, а на место должна стать более высокая, адекватная
и соответствующая достоинству человека власть2. Обду­
мывание и правильное познание экономически и соци­
ально актуальных ситуаций, настоящих соотношений
сил, стало быть, всегда являются лишь предпосылкой, а
не критерием верной в социалистическом смысле дея­
тельности, верной тактики. Истинный масштаб может
состоять лишь в том, годится ли модус деятельности в
данном случае для осуществления этой цели, смысла со­
циалистического движения; а именно, - поскольку этой
конечной цели служат не качественно отличные средст­
ва, напротив, средства сами по себе должны быть рав­
носильны приближению к конечной цели, - должны
быть хорошими все те средства, в которых философ­
ско-исторический процесс пробуждается к сознанию и
к действительности, вразрез с этим должны быть пло­
хими все те средства, которые затуманивают это созна­
ние, как, например, сознание правового порядка и не­
прерывности «исторического» развития или даже
сиюминутные материальные интересы пролетариата. И
если существует историческое движение, для которого
реальная политика имеет роковое и губительное значе­
ние, то таковым является социализм.

20

Дердь Л У К А Ч

Конкретно это означает, что любая солидарность с
существующим общественным порядком кроет в себе
возможности подобной опасности. И хотя мы напрас­
но подчеркиваем с истинной внутренней убежденнос­
тью, что указанная солидарность есть только сиюминут­
ная, актуальная общность интересов, что это не более
чем временный союз для достижения конкретной цели,
тем не менее неизбежной является опасность, что чув­
ство солидарности угнездится в том самом сознании,
необходимость которого все-таки затемняет всемирноисторическое сознание, пробуждение к самосознанию
человечества. Классовая борьба пролетариата не есть
голая классовая борьба (если бы дело обстояло таким
образом, то она фактически направлялась бы только ре­
ально-политическими преимуществами), но есть сред­
ство освобождения человечества, средство для того,
чтобы поистине начать человеческую историю. Всякий
компромисс затушевывает как раз эту сторону борьбы,
и поэтому он, - несмотря на все свои эвентуальные, си­
юминутные, но в высшей степени проблематические
преимущества, - является губительным с точки зрения
этой подлинной конечной цели. Ибо покуда существует
современный общественный порядок, господствующие
классы в состоянии открыто или втихомолку компенси­
ровать достигнутое таким образом экономическое или
политическое преимущество, а после подобной «ком­
пенсации» приходится лишь вести борьбу в худших ус­
ловиях, поскольку компромисс, разумеется, ослабляет
боевой настрой. Поэтому значение тактических укло­
нов внутри социализма является более глубоким и дей­
ственным, чем в других исторических движениях; все­
мирно-исторический смысл является тут тактическим
масштабом, и ответственность перед историей за все
свои деяния взял на себя тот, кто по прагматическим со­

7акт ика и эт ика

21

ображениям нгуклоняется от узкого и крутого, но толь­
ко и ведущего к цели пути правильной деятельности, ко­
торый предписывает философия истории.
Кажется, что тем самым дан ответ также на этическую
проблему, что следование правильной тактике уже само
по себе является этическим. Но мы тут подошли к пунк­
ту, где в марксизме проявляются опасные стороны геге­
левского наследия. Гегелевская система не имеет этики,
у него этика замещена той системой материальных,
культурных и социальных благ, в которых кульминирует
его философия истории. Марксизм, в сущности, заимст­
вовал форму этики (см., например, книгу Каутского)3, он
лишь поставил другие «ценности» на место гегелевских,
не поднимая вопроса о том, является ли желание обще­
ственно правильных «ценностей», - независимо от внут­
ренних мотивов деятельности - этическим само по себе,
хотя очевидно и то, что этическая постановка вопроса
может исходить только из этих общественно правиль­
ных целей. Кто отрицает проистекающее отсюда раз­
ветвление этической постановки вопроса, отрицает
также его этическую возможность и вступает в противо­
речие с самыми примитивными и общими душевными
фактами: с совестью и сознанием ответственности. Все
они в первую очередь выясняют не то, что сделал или
хотел сделать человек (это упорядочивается нормами
общественной и политической деятельности), но явля­
ется ли то, что он сделал или хотел сделать и почему он
это сделал и хотел сделать, объективно правильным или
ложным. Но этот вопрос «почему?» может возникнуть
только в сознании индивида, он имеет смысл только в
отношении индивида, в резком противоречии с такти­
ческим вопросом об объективной правильности, кото­
рый может найти решение только в коллективной дея­
тельности групп людей. Стоящий перед нами вопрос,

22

Дердь Л У К А Ч

таким образом, гласит: как соотносятся совесть и созна­
ние ответственности индивида с проблемой тактически
правильной коллективной деятельности?
Нужно констатировать здесь прежде всего их взаимо­
зависимость как раз потому, что оба родственные типа
деятельности по существу не зависят друг от друга. С од­
ной стороны, вопрос о том, является ли какое-то данное
тактическое решение правильным или ложным, не зави­
сит от вопроса, определяется ли решение действующих
в его смысле лиц моральными мотивами; с другой сторо­
ны, проистекающее из чистейшего этического источни­
ка деяние может быть совершенно ошибочным с такти­
ческих точек зрения. Но эта их независимость друг от
друга является лишь мнимой. Ибо если, как мы увидим
дальше, индивид в своей деятельности ступает на попри­
ще политики, то ее (философско-историческая) пра­
вильность или неправильность отнюдь не может быть
этически безразличной. И на основе философско-исто­
рической ориентации социалистической тактики в каж­
дой из индивидуальных воль после их суммирования
должна результироваться коллективная деятельность и
находить выражение упорядочивающее философско-ис­
торическое сознание - причем без того, чтобы был не­
возможным отказ от актуального преимущества в инте­
ресах конечной цели. Проблему можно теперь
сформулировать следующим образом: какие этические
размышления толкают индивида к такому решению,
чтобы необходимое философско-историческое созна­
ние могло пробудиться в нем и повести к правильной
политической акции, то есть стать составной частью
коллективной воли, решая судьбу этой акции?
Мы подчеркиваем еще раз: этика обращается к от­
дельному человеку и в качестве необходимого следствия
из этой установки выставляет перед индивидуальной со­

Тактика и эт ика

23

вестью и сознанием ответственности следующий посту­
лат: он должен действовать так, как если бы от его дея­
тельности или бездеятельности зависел тот поворот в
судьбе мира, совершению которого должна способство­
вать или препятствовать актуальная тактика. (Ибо в эти­
ке не существует ни нейтральности, ни беспартийности;
тот, кто не желает действовать, должен отвечать за свою
бездеятельность перед собственной совестью.) Каждый,
кто сегодня принимает решение в пользу коммунизма,
стало быть обязан нести за каждую погубленную в борь­
бе за него жизнь ту же самую индивидуальную ответствен­
ность, как если бы он сам убил всех. Но все, кто встает на
другую сторону и защищает капитализм, должны нести
равную индивидуальную ответственность за уничтоже­
ние в неизбежных последующих новых империалисти­
ческих реваншистских войнах, за будущее угнетение на­
ций и классов. С этической точки зрения никто не
может уйти от ответственности под предлогом, что он лишь одиночка, от которого не зависит судьба мира.
Этого никогда нельзя знать наперед не только объектив­
но с полной очевидностью, так всегда возможным явля­
ется то, что она зависит как раз от одного человека; но
подобное мышление делают невозможным также внут­
ренняя суть этики, совесть и сознание ответственности;
кто принимает решение, не исходя из этих соображе­
ний, тот, каким бы развитым существом он ни был, с точ­
ки зрения этики стоит на уровне примитивной, бессоз­
нательной инстинктивной жизни.
Но сугубо формально-этическое определение инди­
видуальной деятельности недостаточно для проясне­
ния отношений между тактикой и этикой. Вследствие
того, что индивид, реализующий в себе некое этичес­
кое решение, следует какой-то тактике или отклоняет
ее, он оказывается на специальном уровне деятельное-

24

Дердь Л У К А Ч

ти, а именно, - политическом, и эта особенность его де­
ятельности, в соответствии с точкой зрения чистой
этики, содержит то следствие, что он должен знать, при
каких обстоятельствах и как он действует.
Введенное тем самым понятие «знания», однако, нуж­
дается в дальнейшем прояснении. С одной стороны,
«знание» никоим образом не может означать совершен­
ного постижения актуальной политической ситуации и
всех возможных последствий; с другой стороны, его
нельзя рассматривать как результат чисто субъективных
размышлений в том смысле, что данный человек дейст­
вует «по совести» и «в здравом уме и трезвой памяти».
В первом случае с самого начала невозможным была бы
любая человеческая деятельность; во втором, - откры­
вался бы путь для величайшего легкомыслия и фриволь­
ности, и всякий моральный критерий становился бы ил­
люзорным. Но поскольку серьезность и сознание
ответственности индивида составляют моральный кри­
терий для всякого деяния, поскольку действующий чело­
век как раз и мог бы знать последствия своих действий,
встает вопрос, может ли он, зная эти последствия, отве­
чать за них также перед своей совестью. Правда, эта объ­
ективная возможность варьирует от индивида к индиви­
ду и от случая к случаю, но в сущности она поддается
определению применительно к каждому индивиду и
каждому случаю. Уже теперь для каждого социалиста
поддается определению содержание объективной воз­
можности осуществления общественного идеала социа­
лизма и появление возможности критерия возможности
в силу философско-исторической актуальности этого
идеала. Следовательно, морально правильная деятель­
ность для всякого социалиста теснейшим образом связа­
на с правильным познанием данной философско-исто­
рической ситуации, чей торный путь выглядит лишь

Тактика и эт ика

25

так, что каждый индивид стремится сделать осознан­
ным для себя одного это самосознание. Первой и неиз­
бежной предпосылкой для этого является образование
классового сознания. Но чтобы правильная деятельность
стала правильным и верным регулятивом, классовое
сознание должно подняться над своей просто действи­
тельной данностью осмыслить свое всемирно-историче­
ское призвание и сознание своей ответственности. Ведь
классовый интерес, реализация которого составляет со­
держание классово-сознательной деятельности, не сов­
падает ни с совокупностью принадлежащих к классу ин­
дивидов, ни с актуальными, сиюминутными интересами
класса как коллективного единства. Осуществляющие
социализм классовые интересы и классовое сознание,
которое их выражает, знаменуют собой всемирно-исто­
рическое призвание; и тем самым вышеупомянутая объ­
ективная возможность также равносильна вопросу, при­
шло ли то историческое мгновение, которое из стадии
постоянного приближения к социализму - скачкообраз­
но - переводит процесс в стадию подлинного осуществ­
ления.
Но каждый отдельный человек должен знать, что
здесь, по сути дела, речь может идти только о возможно­
сти. Нельзя представить себе науку, которая с той же
точностью и надежностью, с какой астрономия опреде­
ляет появление кометы, может сказать применительно
к обществу: сегодня пробил час осуществления принци­
пов социализма. Столь же маловероятным является су­
ществование науки, которая могла бы сказать: сегодня
момент еще не наступил, надо ждать, он придет завтра
или через два года. Наука, познание могут выявлять
только возможности, и осуществимость или неосущест­
вимость социализма находится только в области воз­
можного, в которой возможна моральная, ответствен­

26

Дердь Л У К А Ч

ная деятельность, деятельность истинно человеческая.
Но для того, кто постигает эту возможность, если он со­
циалист, уже больше нет выбора и нет колебаний.
Это отнюдь не означает, что возникающая этим пу­
тем деятельность по необходимости уже будет мораль­
но безошибочной и безупречной. Никакая этика не мо­
жет ставить перед собой задачу отыскать рецепты
корректной деятельности и сгладить либо отвергнуть
непреоборимые, трагические конфликты в человечес­
кой судьбе. Напротив: этическое самоосознание указы­
вает как раз на то, что существуют ситуации - трагичес­
кие ситуации, в которых невозможно действовать, не
навлекая на себя вины; но одновременно оно также
учит нас, что нам надлежит выбирать между двумя спо­
собами быть виновными, что существует мерило для
правильного и ложного действия. И таким мерилом яв­
ляется одно: жертва. И подобно тому, как индивид, вы­
бирая между двумя способами быть виновным, в конце
концов делает верный выбор тогда, когда приносит
свое неполноценное Я на алтарь более высокой идеи,
необходимо найти силы и для того, чтобы взвесить эту
жертву и для коллективной деятельности; тут идея во­
площается как приказ всемирно-исторической ситуа­
ции, как философско-историческое призвание. Ропшин
(Борис Савинков, руководитель террористической
группы во время русской революции 1904—1906 годов)
сформулировал в одном из своих романов проблему ин­
дивидуального террора следующим образом: убивать
непозволительно, на убийцу ложится безусловная и не­
простительная вина; убивать «нельзя», но убивать «на­
до». Б другом месте этой книги он видит не оправдание
террористического акта, - оно невозможно, - но его по­
следний моральный корень в том, что за братьев своих
он жертвует не только своей жизнью, но и своей чисто­

Тактика и эт ика

27

той, своей моралью, своей душой. Другими словами:
лишь акт убийства, совершенный человеком, который
непоколебимо и без всяких сомнений знает, что убийст­
во нельзя оправдать ни при каких обстоятельствах, мо­
жет иметь трагическую моральную природу. Чтобы
выразить эту идею высшей человеческой трагики, при­
ведем неподражаемо прекрасные слова из «Юдифи»
Геббеля: «И если Бог ставит между мной и возложенным
на меня делом грех, то кто я такой, чтобы от него укло­
няться?»

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Как первое, так и два последующих исследования («Проблема ду­
ховного руководства и «умственные работники» и «Что такое орто­
доксальный марксизм?») написаны еще до установления диктатуры
пролетариата. Последовавшая вследствие развития диктатуры сме­
на функций этики делает актуальный смысл этих исследований до­
кументационным, историческим. Этого угла зрения стоит придер­
живаться при чтении каждого из исследований, за исключением
последнего: «Партия и класс» (ГЛ., 1919 г.)
2 Карл Маркс. Капитал. Т. III / / Маркс К , Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. 2.
- С. 425.
я Siehe: Kari Kautsky. Ethik und materialistische Geschichtsauffassung. Stuttgart. 1906.

Проблема духовного лидерства
и «работники умственного труда»

ОДНО ИЗ НАИБОЛЕЕ частых обвинений в адрес социали­
стического понимания истории и общества, выдвигае­
мых кругами буржуазных интеллектуалов, и чересчур
часто - также со стороны интеллектуалов добросовест­
ных, состоит в утверждении, что социализм якобы не
оставляет места для «духовных» сил, что социализм при­
нижает роль этих сил в развитии, что он с элементом
преувеличения рассматривает и оценивает общество
исключительно с точки зрения материального сущест­
вования, физического труда. Эти обвинители рекомен­
дуют и в том случае, если они признают истину социа­
лизма в частностях, задействовать духовную силу
«работников умственного труда» как дополнение к раз­
витию. Конечно, они предполагают, что они выполня­
ют эту законно принадлежащую им лидерскую роль не
в собственных интересах, но, как полагают добросове­
стные, также в интересах общества.
Прежде чем рассматривать подлинную суть нашей
проблемы, а именно, духовное лидерство, мы должны
обратиться к тем, кто эту проблему сформулировал.
Идет ли здесь речь о группе индивидов или о классе?
Если мы имеем дело с классом, то на какой основе он об­

Проблема духовного лидерство и «умственные работ ники»

29

разуется и какое место занимает в процессе производст­
ва? (Ибо этим в конечном счете определяется отличие
классов друг от друга.) И здесь из класса так называемых
работников умственного труда сразу же выделяется са­
мая большая группа: те, кто подобно работникам физи­
ческого труда могут участвовать в производстве только
благодаря своей рабочей силе (частные служащие,ин­
женеры). Эта группа резко отличается от тех работни­
ков умственного труда, для которых этот труд является
лишь приложением к характерной для них буржуазнос­
ти (главный акционер, директор фабрики). Классовое
разделение между двумя этими группами является объек­
тивному наблюдателю настолько ясным, что для нас не­
возможно сведение их в одну группу, в класс «умствен­
ных работников». Что экономическое противоречие
очень долго и во многих местах не находило никакого
адекватного идеологического выражения, объясняется
в первую очередь тем, что для всех членов этих угнетен­
ных групп возможность персонального подъема в ряды
угнетающего класса исключается с самого начала не с та­
кой очевидностью, как для физических работников. Эта си­
туация, с одной стороны, смазывает остроту переходов,
а с другой, - скрывает от индивидов их истинную классо­
вую принадлежность. Но это обусловлено не только из
классовой принадлежностью; до отмирания цеховой си­
стемы также господствовало аналогичное, прикрываю­
щее резкие противоречия отношение между мастером и
подмастерьем. Нечто особенное представляет собой
лишь возможность обладания привилегией образова­
ния, которая поддерживает для детей «работников
умственного труда» перспективу перехода в ряды гос­
подствующего класса, даже если самим такой переход не
удался. Участвующие в производстве «работники
умственного труда», следовательно, принадлежат (по

30

Дердь Л У К А Ч

крайней мере, с неясным классовым сознанием) к тому
же самому классу, что и работники труда физического.
Но значительная часть «работников умственного
труда» не участвует непосредственно в производстве: и
что же, следовательно, решается относительно их клас­
совой принадлежности? При поверхностном рассмот­
рении кажется, что можно найти ключ к этой «стоящей
над классами» идеологии мелкобуржуазных интеллекту­
алов. Поскольку они непосредственно не заинтересова­
ны в борьбе между капиталом и трудом, они могут стать
несравненными критиками и лидерами общественного
развития. Но эта теория терпит крах, если мы вспом­
ним о том, что эти «работники умственного труда», вопервых, даже если внешне не заинтересованы в сущест­
вовании или распаде общественного порядка, глубоко и
всеми недрами своего существа заинтересованы в судь­
бе идеологической надстройки общественного порядка
(государственные служащие, судьи, адвокаты и т.д.);
во-вторых, для каждого индивида возможно выбраться
в господствующие при капитализме классы из своих по­
лупролетарских условий существования - служа власт­
ным, материальным и идеологическим интересам или
потребностям в роскоши этих классов (писатели, адво­
каты, врачи и т.д.).
Стало быть, с одной стороны, говорить об «умствен­
ных работниках» как о каком-то едином классе - значит
расписываться в поверхностности своего рассмотре­
ния, ибо и у них можно установить наличие разделения
на угнетателей и угнетенных, эксплуататоров и эксплуа­
тируемых; с другой стороны, не очень понятно, почему
группа эксплуатируемых литературных поденщиков
или «практикующих юристов» призвана к тому, чтобы
взять на себя духовное руководство принадлежащими к
тому же самому классу индивидами, коль скоро единствен•

Проблема духовного лидерства и -умственные работ ники»

31

ной характерной чертой ее положения является маскировка
ее классового сознания.
Но что мы можем разуметь под «духовным» руковод­
ством обществом, если мы выведем наш разговор из
плоскости наводящих тень на плетень лозунгов? Старая
консервативная идеология не испытывала тут никаких
затруднений (в силу недостаточного знания вытекаю­
щих отсюда последствий). Она взывала к великим лю­
дям, которые благодаря своему «гению» творчески ру­
ководили развитием человечества. Сегодня об этом
нельзя говорить всерьез, по крайней мере, в социологи­
чески полуобразованных кругах. Но что тогда означает
вопрос о «духовном лидерстве»? Каждый знает и при­
знает, что независимые от сознания, от его целеполага­
ющих и оценивающих способностей силы приводят в
движение человеческое общество, даже если это созна­
ние неспособно познать свою истинную сущность, клас­
совую борьбу и изменение производственных отноше­
ний. В рамках тех идеологических позиций, о которых
мы сейчас толкуем, этот автоматизм развития общества
(а именно, полная независимость от сознания) распоз­
нается, хотя и под сурдинку; но их поборники бросают
марксизму упрек в том, что он-де приписывает этому ав­
томатизму исключительный характер; и они чувствуют
себя сверх того избранниками, способными движению,
которое само по себе является бесцельным, придать не­
что, что сообщает движению цель и направление. Здесь
возникает теоретико-познавательный вопрос о руководст­
ве обществом, на который, по нашему мнению, в состо­
янии дать ответ один только марксизм. Другие общест­
венные теории не могут даже достичь недвусмысленной
постановки этого вопроса. Этот вопрос разделяется на
две части, даже если такое разделение сориентировано
только в одном направлении. А именно, с одной сторо­

32

Дердь ЛУ К АЧ

ны, нужно поставить вопрос: какую природу должны
иметь движущие обществом силы и их закономерности,
чтобы человеческое сознание могло их постичь, и что­
бы их можно было включить в человеческое волеизъяв­
ление и человеческие целеполагания? С другой сторо­
ны: какую направленность и состав должно иметь
человеческое сознание, чтобы его можно было осмыс­
ленным и путеуказующим образом включить в общест­
венное развитие?
Подобная ясная теоретико-познавательная постанов­
ка вопроса включает в себя некоторые важные конста­
тации, которые, не будучи доказуемыми и не требуя
дальнейших доказательств, являются основой сущест­
вования и познаваемости общества, подобно фундамен­
тальным положениям геометрии для науки о простран­
стве. Речь идет о таких, например, тезисах: развитие
общества определяется исключительно наличествую­
щими внутри общества силами (согласно марксистской
концепции, классовой борьбой и изменением произ­
водственных отношений). Второй тезис гласит: разви­
тие общества имеет однозначно определяемое, хотя
еще не полностью познанное, направление. Следую­
щий тезис таков: это направление нужно поставить в из­
вестную, хотя еще не полностью познанную, взаимо­
связь с человеческими целеполаганиями; такая
взаимосвязь является познаваемой и может быть осо­
знана, и процесс осознания оказывает позитивное воз­
действие на само развитие. И наконец, четвертый те­
зис: подобная взаимосвязь, как мы уже отмечали,
возможна потому, что движущие силы истории хотя и
независимы от каждого отдельного человеческого со­
знания, от воли и целеполагания отдельного человека,
но его наличие может быть мыслимо только в форме че­
ловеческого сознания, человеческой воли и человечес­

Проблема духовного лидерства и «умственные работ ники *>

33

кого целеполагания. Разумеется, подлежащие осуществ­
лению в этой взаимосвязи закономерности отражаются
в сознании отдельных людей по большей части завуали­
рованно и искаженно. Такая - марксистская - постанов­
ка вопроса содержит в себе единственно возможный,
однозначный и осмысленный ответ. «Духовное лидер­
ство» не может быть ни чем иным, кроме как осознани­
ем развития общества, ясным познанием существенно­
го вразрез с завуалированными и искаженными
формами; это значит, оно должно быть таким «познани­
ем», при котором доводятся до сознания «закономерно­
сти» развития общества, чья полная независимость от
человеческого сознания и чье сходство с игрой слепых
сил природы являются всего лишь простой видимос­
тью, которая, однако, будет существовать до тех пор,
пока в этих слепых силах благодаря указанному позна­
нию не проснется сознание1. Вывод таков: поистине эпо­
хальное значение общественной теории Маркса прежде всего
состоит в том, что приход общества к самоосознанию был
осуществлен в этой теории, единственно и только в ней. В марк­
систской теории общества перекрывается непреодоли­
мый раскол, дуализм общественной действительности
и человеческих целеполаганий, которые сделали столь
безнадежно недостижимыми теории великих утопис­
тов, предшественников Маркса (Фурье, Оуэн). Ибо вся­
кая утопия, даже если она предлагает сколь угодно про­
ницательную критику данной общественной ситуации,
даже если она кажется желательной в качестве подлежа­
щего реализации идеала, тем не менее была не состоя­
нии определить модус и средства осуществления внутри
своей системы и тем самым осуществить свой идеал.
Утопия всегда оставалась благим пожеланием, приня­
тие или отклонение которого должно было оставаться
свободным решением каждого человека. Маркс, одна-

34

Дердь Л У К А Ч

ко, - и здесь он стоит в самом остром противоречии с
предшествовавшими ему великими утопистами, - в не­
изменном виде воспринял самое большое наследство ге­
гелевской философии: идею развития в той ее трактов­
ке, что дух развивается от полной бессознательности до
ясного самоосознания. Лишь пошлость и философское
невежество его последователей затушевали эту великую
философскую идею. Поскольку они не поняли истори­
ческую концепцию Гегеля, они превратили развитие в
совершенно автоматический, не только независимый
от сознания, но даже качественно отличный от него
процесс. И поэтому, конечно, оказалось невозможным
поставить развитие в осмысленное соотношение с со­
знанием и сознательной деятельностью. Маркс не толь­
ко воспринял гегелевскую теорию развития, но также
существенно модифицировал ее посредством своей
критики. Эта модификация проявляется не только там,
где ее предполагают вульгарные марксисты, а именно, в
простой замене «идеализма» «материализмом» (это все­
го лишь слова), но, напротив, в существенном углублении ге­
гелевской идеи. Огромная мировая система Гегеля своди­
лась по сути к тому, что он рассматривал природу и
историю как единый великий процесс, сущность кото­
рого состоит во все более ясном осознании самого себя
(он называет это духом). Согласно гегелевской филосо­
фии, в природе дух является еще целиком бессознатель­
ным. Человек в своей так называемой душевной жизни
все больше приходит к сознанию, пока он не обретает
себя вновь через искусство и религию в философии.
Трезвость и глубина предохранили Маркса от того, что­
бы применять этот метод в исследовании природы.
Мало того, - и это имеет решающее значение, - он не
только отделил друг от друга такие абстрактные и взаи­
мосвязанные формообразования, как право, искусство,

Проблема духовного лидерства и «умственные работ ники»

35

религия и т.д., дабы вычленить в них ступени развития,
но он искал и нашел в процессе единого развития чело­
веческого общества ищущее самого себя и, наконец, на­
ходящее себя сознание.
Те, кто стоит далеко от марксизма и не понимает его,
зачастую выражают удивление, почему именно это уче­
ние располагает такой миропреобразующей силой. Для
все настоящих знатоков Маркса ответ как бы разумеет­
ся сам собой, он содержится уже в вышеизложенном.
Миропреобразующая сила дана марксизму вследствие
того, что Маркс распознал движущую силу развития общест­
ва в классовой борьбе и ее закономерностях, понятых как зако­
ны общественного развития вообще. Тем самым он поднял
до сознания действительную и движущую силу мировой
истории, классовую борьбу, которая до этого действова­
ла слепо, бессознательно. Сформировавшееся благода­
ря учению Маркса классовое сознание пролетариата в
первый раз в истории человечества показало то, что на­
стоящие движущие факторы истории действуют не так,
как детали не обладающей сознанием машины (или со­
образно фантастическим мотивам, что здесь одно и то
же), что они пробудились к сознанию, что они являют­
ся истинными движущими силами истории. Дух, и даже
смысл, общественного развития человечества благода­
ря созданному марксизмом классовому сознанию пре­
возмог состояние бессознательности. Благодаря этому
законы общественного развития перестали быть слепы­
ми, катастрофическими и судьбоносными силами: они
пробудились к самоуразумению, к сознанию. И коль ско­
ро, как верно констатировали историки философии, су­
щественным результатом немецкой классической фило­
софии было познание именно такого сознания духа,
Энгельс мог с полным правом утверждать, что пролета­
риат является единственно легитимным наследником

36

Дердь Л У К А Ч

этой философии и, добавим от себя, его подлинным за­
вершителем.
Но классовое сознание пролетариев само по себе яв­
ляется лишь шагом вперед к этому сознанию. Ибо клас­
совое сознание в его простой данности воспроизводит
лишь отношения непосредственных интересов проле­
тариата к закономерностям общественного развития.
Конечные цели развития в качестве абстрактных идеа­
лов находятся и для классового сознания пролетариев в
новой - утопической дали. Для подлинного самоосознания общества нужен еще один шаг вперед: самоосознание
классового сознания пролетариата. Этот необходимый шаг
вперед равносилен выходу за рамки прямого классово­
го сознания, за рамки непосредственного конфликта
классовых интересов и познанию того всемирно-исто­
рического процесса, который сквозь эти классовые ин­
тересы и классовые битвы ведет к цели: к бесклассовому
обществу, к освобождению от любой экономической за­
висимости. Но для такого познания простое классовое
сознание (исключительное признание непосредствен­
ных экономических интересов, которое выражается в
так называемой реальной политике социал-демокра­
тов) служит лишь критерием правильности непосредствен­
ных шагов. Но имеют место такие исторические ситуа­
ции, - моменты мировых кризисов, - в которых эти
востребованные непосредственными интересами шаги
совершаются в темноте (позиция социал-демократических
партий во время мировой войны), в которые классовое
сознание перед лицом насущной необходимости выка­
зывает лишь точку зрения бессознательности, в кото­
рые продиктованные классовым сознанием действия
реализуются как слепые силы природы. В эти мгнове­
ния необходимым является то, что я назвал осознанием
классового сознания пролетариата: сознание всемирно-ис­

Проблема духовного лидерства и «умственные работ ники -

37

торической миссии классовой борьбы пролетариата. Это со­
знание позволило Марксу создать новую, революциони­
зирующую мир и заново его созидающую философию.
Это сознание делает Ленина лидером пролетарской ре­
волюции. Это сознание, или, выражаясь языком геге­
левской философии, самоосознание общества, самонахождение духа, ищущего себя в ходе развития, - это
познающее свою всемирно-историческую миссию со­
знание является единственно избранным к тому, чтобы
обеспечить духовное лидерство в обществе.
Мы, марксисты, не только верим в то, что развитие
общества направляется столь часто подвергавшимся де­
вальвации духом, но мы также знаем, что только благо­
даря учению Маркса этот дух стал сознанием и приоб­
рел свое призвание к лидерству. Но это призвание не
может быть привилегией какого-то «умственного клас­
са» или какого-то «свободно парящего над классами»
мышления. Это призвание к спасению общества есть
всемирно-историческая роль пролетариата, и лишь бла­
годаря классовому сознанию пролетариев можно до­
стичь познания и понимания этого пути человечества и
тем самым - «духовного лидерства».

ПРИМЕЧАНИЕ

1 Понятие сознания впервые появилось в немецкой классической
философии и было ею прояснено. Сознание означает здесь ту осо­
бую стадию познания, на которой субъект и познанный им объект
являются гомогенными по своей субстанции, на которой, стало
быть, познание совершается изнутри, а не извне. (Самым простым
примером этого является моральное самопознание человека, то
есть чувство ответственности, совесть, чему противоположнос­
тью является познавательный метод естественных наук, где по­

38

Дердь Л У К А Ч

знанный объект, несмотря на свою познанность, остается вечно
чуждым познающему субъекту.,) Главное значение этого познаватель­
ного метода состоит в том, что простой факт познания вызывает суще­
ственное изменение в познанном объекте: иными словами, та тенденция,
которая присутствовала в объекте и раньше, посредством познания ста­
новится - благодаря своему осознанию - более достоверной и сильной, чем
она была и чем без этого она могла быть прежде. Но этот познаватель­
ный метод ведет также к тому, что исчезает различие между объ­
ектом и субъектом, а потому - также различие между теорией и прак­
тикой. Теория, не поступаясь ни на йоту своей чистотой и
истинностью, становится действием, практикой. Поскольку по­
знание как сознание познанного объекта придает закономерному
развитию объекта большую силу и достоверность, чем это было
возможно помимо него, оно уже непосредственным образом вво­
дится в непосредственное практическое действие, в преобразова­
ние жизни с помощью деяния.

Что такое ортодоксальный марксизм

Философы лишь различный образом объясняли мир,
но дело заключается в том, чтобы изменить его.
К. Маркс. Тезисы о Фейербахе

довольно простой вопрос не единожды
становился предметом дискуссий как в буржуазных, так
и пролетарских кругах. Но постепенно стало хорошим
научным тоном лишь издевательски относится к заяв­
лениям о приверженности ортодоксальному марксизму.
По-видимому, нет большого единодушия также в «соци­
алистическом» лагере по поводу того, какие тезисы со­
ставляют квинтэссенцию марксизма, а какие, соответ­
ственно, «дозволено» критиковать или отвергать, не
теряя права считаться «ортодоксальным марксизмом».
И стало казаться все более «ненаучным» схоластически
излагать, будто библейские догматы, положения и
высказывания из давно написанных трудов, уже отчас­
ти «превзойденных» современными исследованиями, в
них и только в них искать источник истины. Если бы во­
прос ставился таким образом, то самым подходящим от­
ветом на него, разумеется, была бы сочувственная ус­
мешка. Однако так примитивно он не ставится (и
никогда не ставился). Допустим (хотя это не так), что
новейшими исследованиями была бы неопровержимо
показана содержательная неправильность всех отдель­
ных тезисов Маркса. Всякий серьезный «ортодоксаль­
ЭТОТ, ПО СУТИ,

40

Дердь Л У К А Ч

ный» марксист мог бы безоговорочно признать эти но­
вые результаты, отвергнуть все тезисы Маркса по от­
дельности, ни на минуту не отказываясь от своей марк­
систской ортодоксии. Ортодоксальный марксизм,
стало быть, означает не некритическое признание
Марксовых исследований, не «веру» в тот или иной
тезис, не истолкование «священной» книги. Ортодок­
сия в вопросах марксизма, напротив, относится исклю­
чительно к методу. Это научное убеждение, что диалек­
тическим материализмом был найден правильный
метод исследования, что этот метод можно разрабаты­
вать, продолжать и углублять лишь в духе его основопо­
ложников. Что все попытки преодолеть или «улуч­
шить» его вели и должны были приводить лишь к его
опошлению, к тривиальности, к эклектике.

1.
Материалистическая диалектика - это революционная
диалектика. Данное определение является настолько
важным, имеет столь кардинальное значение для пони­
мания ее сущности, что его следует уяснить в первую
очередь, еще до рассмотрения самого диалектического
метода, если мы хотим занять правильную позицию по
интересующему нас вопросу. При этом речь идет о во­
просе соотношения теории и практики. И не только в
том его смысле, в каком он сформулирован в первой
критической работе Маркса о Гегеле: « Теория ста­
новится материальной силой, как только она овладевает
массами»1. Помимо этого как в теории, так и в том спо­
собе, каким она овладевает массами, должны быть выяв­

Что такое ортодоксальный марксизм

41

лены те моменты, те определения, которые превраща­
ют теорию, диалектический метод в рычаг революции;
практическую сущность теории надо вывести из нее са­
мой и из отношения теории к ее предмету. Ибо в против­
ном случае такое «овладение массами» могло бы оказать­
ся пустой видимостью. Могло статься, что массы в своем
движении руководствуются совершенно иными побуди­
тельными мотивами, борются за совершенно другие це­
ли, а теория означает для их движения лишь чисто слу­
чайное содержание, такую форму, в которой они
осознают свою общественно-необходимую или случай­
ную деятельность, в то время как этот акт осознания не
имеет сущностной и действительной связи с самою дея­
тельностью.
В той же работе о Гегеле Маркс ясно высказывался об
условиях возможности такого отношения между теори­
ей и практикой: «Недостаточно, чтобы мысль стреми­
лась к воплощению в действительность, сама действи­
тельность должна стремиться в мысли»2. Или в одном
из более ранних произведений: «При этом окажется,
что мир уже давно грезит о предмете, которым можно
действительно овладеть, только осознав его»3.
Такое отношение сознания к действительности впер­
вые делает возможным единство теории и практики.
Только тогда, когда осознание знаменует собой решаю­
щий шаг, который в процессе исторического развития
нужно сделать на пути к имманентной ему, складываю­
щейся из человеческих волений, но независимой от че­
ловеческого произвола, не измышленной человечес­
ким умом цели; лишь тогда, когда историческая
функция теории состоит в том, чтобы сделать практи­
чески возможным этот шаг; лишь тогда, когда складыва­
ется историческая ситуация, при которой правильное
познание общества становится для класса непосредст­

42

Дердь Л У К А Ч

венным условием его победы в борьбе; лишь тогда, ког­
да для этого класса самопознание одновременно означа­
ет правильное познание общества в целом; лишь тогда,
когда в силу этого данный класс является одновременно
субъектом такого познания и, таким образом, теория не­
посредственно и адекватно вторгается в процесс револю­
ционного преобразования общества, - лишь тогда и ста­
новится возможным единство теории и практики,
возникают предпосылки для выполнения теорией рево­
люционной функции. Подобная ситуация сложилась с
вступлением пролетариата на историческую арену.
«Возвещая разложение существующего миропорядка, проле­
тариат раскрывает лишь тайну своего собственного
бытия, - пишет Маркс, - ибо он не есть фактическое раз­
ложение этого миропорядка»*. Теория, в которой это фор­
мулируется, связана с революцией уже не более или ме­
нее случайным образом, чрезвычайно запутанными и
превратными отношениями. Нет, по своей сути она
есть не что иное, как мыслительное выражение самого
революционного процесса. Каждая стадия этого про­
цесса фиксируется теорией в своей всеобщности и
преемственности, в своем практическом значении и по­
ступательном развитии. Будучи ничем иным, как фикса­
цией и осознанием необходимого шага, она становится
одновременно необходимой предпосылкой предстоя­
щего, ближайшего шага.
Уяснение этой функции теории вместе с тем высво­
бождает путь к познанию ее теоретической сущности:
метода диалектики. Игнорирование этого абсолютно
решающего пункта внесло много путаницы и в дискус­
сии о диалектическом методе. Ибо независимо от того,
критикуются ли основополагающие для дальнейшего
развития теории рассуждения Энгельса в «Анти-Дюрин­
ге» или же рассматриваются как неполные. Наверное,

Что такое ортодоксальный марксизм

43

даже недостаточные либо, напротив того, как классиче­
ские, - в любом случае следует признать, что в них от­
сутствует именно этот момент. Дело в том, что Энгельс
описывает образование понятий, присущее диалекти­
ческому методу, противопоставляя его «метафизическо­
му»; он с большей определенностью подчеркивает, что
диалектика устраняет косность понятий (и соответству­
ющих им предметов); что диалектика является постоян­
ным процессом проистечения одного определения из
другого, беспрестанным снятием противоположнос­
тей, их взаимопереходом; что вследствие этого надо отделять одностороннюю и неподвижную каузальность от
взаимодействия. Однако самое существенное взаимо­
действие: диалектическое отношение субъекта и объекта в
историческом процессе, - он даже не упоминает, не говоря
уж о том, чтобы поставить его на подобающее централь­
ное место в методологии. Однако без этого определе­
ния диалектический метод - даже несмотря на то, что
сохраняются, правда, в конечном счете все-таки лишь
иллюзорно, «текучие» понятия и т.д., - перестает быть
революционным методом.
Отличие диалектики от «метафизики» видится тогда
уже не в том, что при всяком «метафизическом» подхо­
де объект, предмет рассмотрения должен оставаться не­
прикосновенным, неизменным, а поэтому само рассмо­
трение остается чисто созерцательным и не становится
практическим, в то время как для диалектического ме­
тода центральной проблемой является изменение дейст­
вительности. Коль скоро не учитывается эта централь­
ная функция теории, то сугубо проблематичным
становится преимущество, связанное с «текучестью»
понятий: это - чисто «научное» дело. В зависимости от
достигнутого наукой уровня метод можно применять
или отвергать без того, чтобы что-то мало-мальски из­

44

Дгрдъ Л У К А Ч

менилось в центральной установке по отношению к
действительности, в понимании ее в качестве изменяе­
мой или неизменной. Более того, непостижимость дей­
ствительности, ее фаталистически неизменный харак­
тер, ее «закономерность» в смысле буржуазного,
созерцательного материализма и внутренне связанной
с ним классической политической экономии могут при
этом даже еще усилиться, как это произошло у так назы­
ваемых махистов из числа последователей Маркса. То
обстоятельство, что махизм тоже может порождать во­
люнтаризм, настолько же буржуазный, как и он сам, от­
нюдь не противоречит данной констатации. Фатализм
и волюнтаризм лишь при недиалектическом, неистори­
ческом способе рассмотрения выступает как взаимоис­
ключающие противоположности. Для диалектического
рассмотрения истории они являются необходимо свя­
занными друг с другом полюсами, мыслительными от­
ражениями, в которых ясно обнаруживается антаго­
низм капиталистического общественного строя,
неразрешимость его проблем на его собственной поч­
ве. Поэтому любая попытка «критически» углубить диа­
лектический метод неизбежно ведет к его опошлению.
Ибо методологическим исходным пунктом всякой
«критической» позиции как раз и является отделение
метода от действительности, мышления отбытия. Б со­
ответствии с ней именно такое отделение следует рас­
сматривать как успех, который надо, руководствуясь ду­
хом подлинной научности, поставить ей в заслугу, в
сравнении с грубым некритическим материализмом,
присущим методу Маркса. Разумеется, сторонники
«критической» позиции вольны так поступать. Но сле­
дует отметить, что они идут не по тому пути, который
предусматривается глубочайшей сутью марксова мето­
да. Маркс и Энгельс высказывались на этот счет доста­

Что такое ортодоксальный марксизм

45

точно недвусмысленно. «Диалектика, - заявляет Эн­
гельс, - сводилась этим к науке об общих законах как
внешнего мира, так и человеческого мышления: два ря­
да законов, которые по существу тождественны»5. Та же
самая мысль выражена у Маркса намного более точно:
«Как вообще во всякой исторической, социальной науке, при
рассмотрении поступательного движения экономичес­
ких категорий... категории выражают.... формы наличного
бытия, условия существования...»6. Коль скоро затума­
нивается этот смысл диалектического метода, то сам он
неизбежно должен казаться излишним приложением,
простым орнаментальным украшением марксистской
«социологии» или «политической экономии». Более то­
го, он кажется чуть ли не препятствием для «трезвого»,
«непредвзятого» исследования «фактов», пустой конст­
рукцией, ради которой марксизм насилует факты. Берн­
штейн, отчасти благодаря своей совершенно не обреме­
ненной философскими познаниями «непредвзятости»,
яснее всего высказал этот аргумент против диалектиче­
ского метода и четче всего его сформулировал. Однако
те реальные, политические и экономические, выводы,
которые он делает их этой своей позиции, освобождая
метод от «диалектических пут» гегельянства, отчетливо
показывает, куда ведет эта дорога. Эти выводы показыва­
ют, что коль скоро возникает надобность в обосновании
последовательной теории оппортунизма, свободного от
революции «развития», безмятежного «врастания» в со­
циализм, то именно диалектику следует удалить из мето­
да исторического материализма.

46

Дердь Л У К А Ч

2.

Но тут тотчас же возникает неизбежный вопрос: а что
методологически должны означать эти так называемые
факты, которым поклоняется вся ревизионистская лите­
ратура? В какой мере их можно рассматривать как фак­
тор, направляющий деятельность революционного про­
летариата? Само собой разумеется, что всякое познание
действительности исходит из фактов. Вопрос лишь в
том, какая данность жизни и в какой методологической
взаимосвязи заслуживает того, чтобы приниматься в
расчет в качестве значимого для познания факта. Огра­
ниченный эмпиризм, конечно, оспаривает, что факты
вообще впервые становятся фактами лишь после такой
методологической обработки, которая проводится поразному в зависимости от цели познания. Он верит, что
сможет найти в каждой данности, в каждом статистиче­
ском показателе, в каждом factum brutum экономичес­
кой жизни важный для него факт. При этом он не учиты­
вает, что самое простое перечисление, простейшее
нанизывание «фактов» без всяких комментариев уже яв­
ляется «интерпретацией»: даже в этом случае факты по­
стигаются, исходя из некоторой теории, некоторого ме­
тода, они изымаются из той жизненной взаимосвязи, в
которой первоначально находились, и вводятся в теоре­
тическую взаимосвязь. Более образованные оппортуни­
сты, несмотря на их инстинктивное и глубокое отвраще­
ние к теории, нисколько этого не оспаривают. Но они
ссылаются на метод естественных наук, на тот способ,
каким в этих науках посредством наблюдения, абстраги­
рования, эксперимента и т.д. исследуются «чистые» фак­
ты и выявляются их взаимосвязи. И они противопостав­
ляют насильственным конструкциям диалектического
метода подобный познавательный идеал.

Что такое ортодоксальный марксизм

47

Этот метод на первых порах кажется подкупающим
вследствие того, что само капиталистическое развитие
имеет тенденцию к порождению такой структуры обще­
ства, которая весьма и весьма отвечает подобным спо­
собам рассмотрения. Но чтобы не подпасть под влия­
ние продуцируемой таким образом общественной
видимости, чтобы за этой видимостью суметь-таки раз­
глядеть сущность, нам именно уже здесь и именно пото­
му нужен диалектический метод. Ведь «чистые» факты
естественных наук появляются на свет, когда какие-то
явления жизни действительно или мысленно помеща­
ются в среду, в которой их закономерности могут быть
изучены без помех со стороны других явлений. Этот
процесс еще усугубляется тем, что явления сводятся к
своей чисто количественной, выражаемой числами и
числовыми соотношениями сущности. Вот только оп­
портунисты все время упускают из виду, что суть капита­
лизма в том и заключается, чтобы продуцировать явле­
ния подобным образом. Маркс при рассмотрении труда
весьма убедительно описывает подобный «процесс аб­
стракции» в жизни, но он не забывает столь же убеди­
тельно настаивать на том, что речь здесь идет об исто­
рическом своеобразии капиталистического общества.
«Таким образом, - пишет Маркс, - наиболее всеобщие
абстракции возникают вообще только в условиях наи­
более богатого конкретного развития, где одно и то же
является общим для многих или для всех. Тогда оно пе­
рестает быть мыслимым только в особенной форме»7.
Эта тенденция капиталистического развития, одна­
ко, заходит еще дальше. Фетишистский характер фор­
мы хозяйства, овеществление всех человеческих отно­
шений, постоянно растущее разделение труда, которое
приводит к абстрактно-рациональному раздроблению
производственного процесса и не заботится о человече­

48

Дердь Л У К А Ч

ских возможностях и способностях непосредственного
производителя и т.д., - преобразуют феномены обществ
ва и вместе с ними их апперцепцию. Возникают «изоли­
рованные» факты, изолированные комплексы фактов,
самодовлеющие обособленные области (экономика,
право и т.д.), которые уже в своих непосредственных
формах проявления кажутся в большой мере приуготов­
ленными к такому научному исследованию. Вот поэтому-то особо «научным» должен считаться такой подход,
при котором до конца додумывается и возводится в
ранг науки эта присущая самим фактам тенденция. В то
время как диалектика, утверждающая в противополож­
ность всем таким изолированным и изолирующим фак­
там и частичным системам конкретное единство цело­
го, разоблачающая эту видимость, как видимость,
правда, необходимо порождаемую капитализмом, со­
здает впечатление голого конструирования.
Ненаучность этого якобы столь научного метода, ста­
ло быть, состоит в том, что он игнорирует историчес­
кий характер базовых для себя фактов и пренебрегает
таковым.
Но тут кроется не только источник ошибок (который
никак не учитывается при таком подходе), к чему на­
стойчиво привлекал внимание Энгельс. Суть этого ис­
точника ошибок состоит в том, что статистика и опира­
ющаяся на нее «строго» - экономическая теория всегда
запаздывают. «Поэтому при анализе текущих событий
слишком часто приходится этот фактор, имеющий ре­
шающее значение, рассматривать как постоянный, при­
нимающий экономическое положение, сложившееся к
началу рассматриваемого периода, за данное и неизмен­
ное для всего периода, или же принимать в расчет лишь
такие изменения этого положения, которые сами выте­
кают из имеющихся налицо очевидных событий, а по­

Что такое ортодоксальный марксизм

49

этому такие вполне очевидны»8. Уже из этого рассужде­
ния вытекает тот факт, что отмеченная выше приуготовленность структуры капиталистического общества
для естественно-научного метода, составляется чем-то
весьма проблематическим. А именно, коль скоро внут­
ренняя структура «актов» и структура их взаимосвязи
по сути своей является исторической, это значит, нахо­
дящейся в процессе непрерывного изменения, то оста­
ется открытым вопрос, когда допускается большая науч­
ная неточность: то ли тогда, когда я постигаю «акты»
которым присуща известная форма предметности и ко­
торые подчиняются известным законам, причем я дол­
жен полагать методологически достоверным (или, по
крайней мере, вероятным), что эти законы уже больше
не распространяются на эти факты? Или же тогда, ког­
да я осознаю данное положение вещей и делаю из него
выводы, заведомо критически рассматриваю достигае­
мую подобным способом «строгость» и концентрирую
свое внимание на тех моментах, в которых действитель­
но находят выражение такая историческая сущность,
такое решающее изменение?
Исторический характер упомянутых «фактов», кото­
рые наука якобы постигает в их «чистоте», однако, заяв­
ляет о себе еще более роковым образом. А именно, буду­
чи продуктами исторического развития, они не только
находятся в постоянном изменении, но являются - и как
раз по структуре их предметности - продуктами определен­
ной исторической эпохи: капитализма. Вот почему «наука»,
которая признает способ непосредственной данности
фактов основой научно значимой эмпирии, а их форму
предметности - исходным пунктом образования науч­
ных понятий, однозначно и догматически становится
на почву капиталистического общества, некритически
воспринимает его сущность, его предметную структуру,

50

Дердь Л У К А Ч

его закономерности, рассматривая их как неизменный
фундамент «науки».
Чтобы от подобных «фактов» суметь продвинуться к
фактам в подлинном смысле слова, надо высветить, как
таковую, их историческую обусловленность; надо отка­
заться от точки зрения, при которой они получаются не­
произвольно, непосредственно; надо подвергнуть сами
эти факты историческо-диалектическому рассмотрению.
Ибо, как говорит Маркс, «сложившийся уже вид эконо­
мических отношений, который выступает на поверхнос­
ти, в их реальном существовании, а, следовательно, и в
тех представлениях, при помощи которых пытаются уяс­
нить себе эти отношения их носители и агенты, весьма
сильно отличается от внутреннего, существенного, но
скрытого основного содержания, и на деле искажает его
и противоречит как ему самому, так и соответствующему
ему понятию»9. Таким образом, если требуется правиль­
но понять факты, то следует прежде ясно и точно понять
это различие между их реальным существованием и их
основным содержанием, между сложившимися о них
представлениями и их понятиями. Это разграничение
представляет собой первую предпосылку действительно
научного рассмотрения, которое, по словам Маркса, бы­
ло излишним, если бы «форма проявления и сущность
вещей непосредственно совпадали»10. Дело, поэтому, со­
стоит в том, чтобы, с одной стороны, отъединить явле­
ния от этой непосредственной формы данности, найти
опосредствования, с помощью которых они могут быть
соотнесены со своей сердцевиной, своей сущностью и
понять в этой сущности; а с другой стороны, - суметь по­
нять этот феноменальный характер явлений, их види­
мость, как необходимую форму их проявления.
Данная форма необходима в силу того, что такова ис­
торическая сущность фактов, в силу того, что они вырас­

Что такое ортодоксальный м арксизм

51

тают на почве капиталистического общества. Это двоя­
кое определение, это одновременное воспризнание и
снятие непосредственного бытия - это как раз и есть ди­
алектическое отношение. Внутренний мыслительный
строй «Капитала» именно здесь доставляет наибольшие
трудности для поверхностного читателя, некритически
погрязшего в идейных формах капиталистического раз­
вития. Ибо, с одной стороны, при рассмотрении всех
экономических форм в «Капитале» до высшего предела
доводится их капиталистический характер, создается
мыслительная среда, в которой они выступают совершен­
но беспримесными: общество описывается как «соответ­
ствующее теории», то есть как целиком и полностью ка­
питалистическое, состоящее лишь из капиталистов и
пролетариев. С другой стороны, как только этот способ
рассмотрения начинает давать какой-то результат, как
только этот феноменальный мир сгущается в теорию,
тотчас же полученный таким образом результат упраздня­
ется как простая видимость, как превратное отражение
превратных отношений, которые суть лишь «осознанное
выражение мнимого движения».
Лишь в этой взаимосвязи, где отдельные факты об­
щественной жизни включаются в тотальность в качест­
ве моментов исторического развития, перед познанием
фактов появляется возможность стать познанием дейст­
вительности. Такое познание исходит из охарактеризо­
ванных выше, простых, чистых (в капиталистическом
мире), непосредственных естественных определений,
чтобы от них перейти к познанию конкретной тоталь­
ности как мыслительного воспроизведения действи­
тельности. Эта конкретная тотальность отнюдь не дана
мышлению непосредственно.
«Конкретное потому конкретно, - указывает Маркс, что оно есть синтез многих определений, следователь­

52

Дердь Л У К А Ч

но, единство многообразного». Идеализм впадает здесь
в иллюзию, путая этот процесс мыслительного воспро­
изведения действительности с процессом построения
самой действительности. Ибо в мышлении конкретное
«выступает как процесс синтеза, как результат, а не как
исходный пункт, хотя оно представляет собой действи­
тельный исходный пункт и вследствие этого также
исходный пункт созерцания и представления»11. Напро­
тив, вульгарный материализм, в какие бы современные
одеяния его ни облачали Бернштейн и другие, - оста­
навливается на воспроизведении непосредственных,
простых определений общественной жизни. Ему видится совершенно особенная «строгость» в том, что он
просто-напросто воспринимает эти определения без
всякого последующего анализа, без их синтеза в кон­
кретную тотальность, что он оставляет эти определе­
ния в их абстрактной изолированности и объясняет их
лишь абстрактными, не соотнесенными с конкретной
тотальностью закономерностями. «Грубость и поверх­
ностность взглядов в том и заключается, что явления,
органически между собой связанные, становятся в слу­
чайные взаимоотношения и в чисто рассудочную
связь»12.
Грубость и поверхностность таких рефлексивных
взаимосвязей состоит прежде всего в том, что ими зату­
шевывается исторически преходящий характер капита­
листического общества, а эти определения выступают
как вневременные, вечные, присущие всем обществен­
ным формам категории. Ярче всего это проявилось в
буржуазной вульгарной политэкономии, но и вульгар­
ный марксизм вскоре пошел по той же дорожке. Как
только были подорваны диалектический метод и вмес­
те с ним методологическоегосподство тотальности над
отдельными моментами, как только целое перестало

53

Что такое ортодоксальный марксизм

быть понятием и истиной частей, как только, вразрез с
этим, целое начали исключать из рассмотрения как чтото ненаучное или низводить до простой «идеи» или
«суммы» частей, рефлексивная взаимосвязь изолиро­
ванных частей должна была предстать вневремен­
ным законом всякого человеческого общества. Ибо
положение Маркса о том, что в каждом обществе произ­
водственные отношения образуют некоторое единое
целое13, является методологическим исходным пунктом
и ключом именно к историческому познанию общест­
венных отношений. А именно, каждую изолированную,
частичную категорию можно - при условии такой ее
изолированности - мыслить и рассматривать как прису­
щую общественному развитию в целом (если ее невоз­
можно отыскать в каком-то обществе, то это то самое
«исключение», которое подтверждает правило).

з.
Эта диалектическая концепция тотальности, которая
якобы так далеко отступает от непосредственной действ
вительности, которая якобы так «ненаучно» ее констру­
ирует, на самом деле является единственным методом
мыслительного воспроизведения и постижения дейст­
вительности. Конкретная тотальность, стало быть, яв­
ляется подлинной категорией действительности14. Пра­
вильность этого взгляда обнаруживается прежде всего
тогда, когда мы ставим в центр нашего внимания реаль­
ный. Материальный субстрат нашего метода, капитали­
стическое общество со свойственным ему антагониз­
мом производительных сил и производственных

54

Дердь Л У К АЧ

отношений. Метод естественных наук, этот методоло­
гический идеал всякой рефлексивной науки и всякого
ревизионизма, не признает никаких противоречий, ни­
каких антагонизмов в своем материале. Если, тем не ме­
нее, возникает какое-то противоречие между отдельны­
ми теориями, то это является для их сторонников лишь
признаком незавершенности достигнутого доселе по­
знания. Разногласия между теориями, которые оказыва­
ются противоречащими друг другу, обнаруживают огра­
ниченность этих теорий; их, соответственно, надо
преобразовывать, подчинять более общим теориям, в
которых противоречия затем окончательно исчезнут.
Но что касается общественной действительности, то
здесь эти противоречия не являются признаком еще не­
завершенного познания действительности, наоборот,
они выступают как нечто неотъемлемое от сущности самой
действительности, от сущности капиталистического обще­
ства. Когда целое познано, противоречия снимаются,
но не перестают быть противоречиями. Напротив, они
постигаются как необходимые противоречия, как анта­
гонистическое основание данного способа производст­
ва. Когда теория, будучи познанием тотальности, указы­
вает путь к преодолению этих противоречий и их
снятию, то это удается ей постольку, поскольку она вы­
являет те реальные тенденции процесса общественного
развития, которые призваны реально снять эти противо­
речия в общественной действительности, в ходе обще­
ственного развития.
Противоборство между диалектическим и т.д. мето­
дом с этой точки зрения само по себе является обществ
венной проблемой. Познавательный идеал естествен­
ных наук, когда он применяется к природе, служит
единственно лишь прогрессу науки, но он является сред­
ством идеологической борьбы буржуазии, когда распро­

Что такое ортодоксальный марксизм

55

страняется на общественное развитие. Для буржуазии
жизненно важно, с одной стороны, рассматривать свой
собственный строй производства как если бы он был
сформирован категориями, имеющими вневременное
значение, то есть определялся вечными законами при­
роды и разума к вечному существованию, а с другой сто­
роны, - истолковывать неуклонно обостряющиеся про­
тиворечия не как неотъемлемые от сущности этого
строя производства, а всего лишь как поверхностные яв­
ления и т.д.
Метод классической политической экономии возника­
ет на этой идеологической потребности; его ограничен­
ность как научного метода обусловлена этой структурой
общественной действительности, антагонистическим ха­
рактером капиталистического производства. Когда мыс­
литель ранга Рикардо, к примеру, отрицает, что «вместе с
расширением производства и возрастанием капитала не­
обходимо и расширение рынка», то он идет на это (конеч­
но, не отдавая себе в этом отчета), чтобы не признать не­
обходимость кризисов, в которых наиболее ярко
проявляется антагонизм капиталистического производ­
ства, тот факт, что «буржуазный способ производства
включает в себя границу для свободного развития произ­
водительных сил»15. Что Рикардо еще делает с чистой
совестью, то у вульгарной политической экономии, ко­
нечно, становится сознательно-лживой апологетикой
буржуазного общества. Когда вульгарный марксизм стре­
мится либо последовательно изъять диалектический ме­
тод из пролетарской науки, либо, по крайней мере, его
«критически» усовершенствовать, он приходит - созна­
тельно или бессознательно - к тем же самым результатам.
Наверное, самый гротескный пример тому - Макс Адлер.
Диалектику как метод, как движение мышления он стре­
мится критически отделить от диалектики как метафизи­

56

Дердь Л У К А Ч

ки. Кульминацией адлеровской «критики», ее итогом яв­
ляется резкое отграничение от двух этих диалектических
концепций диалектики, понимаемой как «часть позитив­
ной науки», которая преимущественно и имеется в виду,
когда марксисты ведут реЗь о реальной диалектике».
Такую диалектику, по Адлеру, точнее было бы называть
«антагонизмом»; она лишь констатирует наличие проти­
воположности между личным интересом индивида и со­
циальными формами, в которые он втянут»16. Тем самым,
во-первых, выхолащивается объективный экономичес­
кий антагонизм, выражающийся в классовой борьбе, он пре­
вращается в конфликт между индивидом и обществом, исхо­
дя из которого невозможно понять ни необходимости, с
какой оно сталкивается с известными проблемами, ни не­
обходимости, с какой оно движется к своей гибели; в ко­
нечном счете, эта позиция - вольно или невольно - при­
водит к кантовской философии истории. Во-вторых,
наряду с этим, структура буржуазного общества выдается
здесь за всеобщую форму социальности, как таковой. Ибо
выделенная Максом Адлером центральная проблема ре­
альной «диалектики, или лучше сказать, антагонизма», это ничто иное, как одна из типичных форм идеологиче­
ского выражения антагонистического характера капита­
листического строя. Дело не изменяется от того, увекове­
чивается ли капитализм, исходя из экономического
базиса или же исходя из идеологических образований,
совершается это наивно-беззаботно или критическиутонченно.
Стало быть, когда диалектический метод отбрасыва­
ется или смазывается, то вместе с ним одновременно ут­
рачивается и познаваемость истории. Не надо понимать
дело так, будто без диалектического метода невозможно
более или менее точно описать отдельные историчес­
кие личности, эпохи и т.д. Напротив, речь идет о том,

Что такое ортодоксальный марксизм

57

что при подобном подходе становится невозможно по­
нять историю как единый процесс. (Эта невозможность
выказывает себя в буржуазной науке, с одной стороны, в
форме абстрактных социологических конструкций ис­
тории, типа кантовско-спенсеровских, внутренние про­
тиворечия которых убедительно выяснены современ­
ной буржуазной теорией истории, проницательнее
всего - Риккертом; с другой стороны, в форме требова­
ния создать «философию истории», отношение кото­
рой к исторической действительности опять-таки высту­
пает как методологически неразрешимая проблема.)
Противоположность между описанием одной части ис­
тории и описанием истории как единого процесса, одна­
ко, не является различием в объеме описания, напри­
мер, между специальной и универсальной историей, а
представляет собой методологическую противополож­
ность, противоположность точек зрения. Вопрос о це­
лостном постижении исторического процесса неизбеж­
но всплывает при рассмотрении любой эпохи, любой
частной области и т.д. Вот здесь и обнаруживается реша­
ющее значение диалектического влияния тотальности.
Ведь вполне возможно, что кого-то, в сущности, совер­
шенно верно познает и описывает историческое событие,
не будучи способным понять, чем это событие является
на самом деле, какова его действительная историческая
функция в историческом целом, к которому оно принад­
лежит; то есть понять данное событие) в его включенно­
сти в единый исторический процесс.
Чрезвычайно характерный пример тому - позиция
Сисмонди по вопросу о кризисах. Он в конечном счете
не справился с этим вопросом, хотя сумел правильно
распознать тенденции, присущие как производству, так
и распределению. Несмотря на свою весьма проница­
тельную критику капитализма, Сисмонди остался в пле­

58

Дердь Л У К А Ч

ну капиталистических форм предметности, был вынуж­
ден рассматривать их как независимые друг от друга ди­
намические комплексы, «не понимая, что отношения
распределения есть лишь отношения производства sub
alia specie»17. Ему, таким образом, суждена та же участь,
что и Прудону с его ложной диалектикой: он «превра­
щает различные звенья общества в соответственное
число отдельных обществ»18.
Итак, категория тотальности, повторим, отнюдь не
упраздняет свои моменты, не доводит их до лишенного
различий единства, до тождества. Лишь в той мерю, в ка­
кой эти моменты вступают в диалектически-динамичные отношения между собой, постигаются в качестве
диалектически-динамичных моментов целого, которое
столь же диалектически динамично, - лишь в этой мере
форма проявления их самостоятельности, той самозаконности, какая им свойственна при капитализме, рас­
крывается как чистая видимость. «Результат, к которо­
му мы пришли, заключается не в том, что производство,
распределение, обмен и потребление идентичны, а в
том, что все они образуют собой части единого целого,
различия внутри единства... Определенное производст­
во обусловливает, таким образом, определенное по­
требление, определенное распределение, определен­
ный обмен и определенные отношения этих различных
моментов друг к другу... Между различными моментами
имеет место взаимодействие. Это свойственно всякому
органическому целому»19.
Однако и на категории взаимодействия тоже нельзя
останавливаться. Коль скоро взаимодействие двух, в
прочих отношениях неизменных, предметов, то мы не
делаем ни шага вперед в познании общественной дейст­
вительности по сравнению с вульгарным материализ­
мом с его однолинейными каузальными рядами (или по

Что такое ортодоксальный марксизм

59

сравнению с махизмом с его функциональными отноше­
ниями и т.д.). Ведь взаимодействие происходит и тогда,
когда, например, в покоящийся бильярдный шар ударя­
ется движущийся: первый начинает двигаться, а второй
вследствие толчка отклоняется от первоначального на­
правления своего движения. Взаимодействие, которое
здесь имеется в виду, должно выходить за рамки взаимо­
влияния неизменных в прочих отношениях объектов. И его
выводит за эти рамки именно отношение к целому: от­
ношение к целому становится определением, которое
определяет форму предметности всякого объекта позна­
ния; всякое существенное и значимое для познания
изменение выражается как изменение отношения к це­
лому и тем самым - как изменение самой формы пред­
метности20. Маркс множество раз ясно высказывал эту
мысль в своих произведениях. Процитирую лишь одну
из известнейших формулировок: «Негр есть негр. Толь­
ко при определенных отношениях он становится рабом.
Хлопкопрядильная машина есть машина для прядения
хлопка. Только при определенных отношениях она так
же не является капиталом, как золото само по себе не яв­
ляется деньгами, или сахар - ценой сахара»21.
Это непрерывное изменение форм предметности
всех общественных феноменов в их непрерывном диа­
лектическом взаимодействии друг с другом, эта обус­
ловленность познаваемости предмета и его функций в
определенной тотальности, в которой он пребывает, де­
лает диалектическую концепцию тотальности - и толь­
ко ее! - способной к постижению действительности как
общественного процесса. Ибо лишь в этом пункте фети­
шистские формы предметности, которые необходимо
продуцируются капиталистическим производством,
разрешаются, претворяясь в видимость, пусть даже по­
знанную в своей необходимости, но все-таки види­

60

Дердь Л У К АЧ

мость. Их рефлексивные взаимосвязи, их «закономер­
ности», которые хотя и неизбежно возникают на этой
почве, но ведут к сокрытию действительных взаимо­
связей предметов, оказываются необходимыми пред­
ставлениями агентов капиталистического производст­
венного строя. Они, стало быть, являются предметами
познания, но предмет, который познается в них и че­
рез их посредство, - это не сам капиталистический
производственный строй, а идеология господствующе­
го при нем класса.
Историческое познание становится возможным толь­
ко тогда, когда эта оболочка прорывается. Ибо функция
рефлексивных определений фетишистских форм пред­
метности состоит как раз в превращении феноменов
капиталистического общества в сверхисторические
сущности. Познание действительной предметности фе­
номена, познание его исторического характера и позна­
ние его действительной функции в общественном целом
составляют, следовательно, единый неделимый акт по­
знания. Это единство разлагается псевдонаучным спосо­
бом рассмотрения. Так, например, познание фундамен­
тального для политической экономии различия между
постоянным и переменным капиталом стало возмож­
ным лишь благодаря диалектическому методу; классиче­
ская политэкономия оказалась неспособной определить
их различие. И отнюдь не случайно. Ибо «переменный
капитал есть лишь особая историческая форма проявле­
ния фонда жизненных средств, или рабочего фонда, ко­
торый необходим работнику для поддержания и воспро­
изводства его жизни и который при всех системах
общественного производства он сам постоянно должен
производить и воспроизводить. Рабочий фонд постоян­
но притекает к рабочему в форме средств платежа за его
труд лишь потому, что собственный продукт рабочего

Что такое ортодоксальный марксизм

61

постоянно удаляется от него в форме капитала...», «то­
варная форма продукта и денежная форма товара маски­
руют истинный характер этого процесса»22.
Эта функция сокрытия действительности, присущая
фетишистской видимости, которая окутывает все фено­
мены капиталистического общества, отнюдь не сводит­
ся лишь к сокрытию его исторического, то есть измен­
чивого, преходящего характера. Или, лучше сказать,
такое сокрытие становится возможным лишь благодаря
тому, что все формы предметности, в которых перед че­
ловеком в капиталистическом обществе непосредствен­
но предстает - неизбежно - окружающий его мир, преж­
де всего экономические категории, - все эти формы
также скрывает то, что они являются формами пред­
метности, категориями, выражающими межчеловечес­
кие отношения. Такое сокрытие становится возмож­
ным лишь благодаря тому, что межчеловеческие
отношения проявляются как вещи и отношения между
вещами. Поэтому диалектический метод, разрывая
окутывающий категории покров вечности, должен од­
новременно разорвать и покров вещности, дабы осво­
бодить дорогу к познанию действительности. «Полити­
ческая экономия, - говорит Энгельс в своей рецензии
на работу Маркса «К критике политической экономии»,
- имеет дело не с вещами, а с отношениями между людь­
ми и, в конечном счете, между классами, но эти отноше­
ния всегда связаны с вещами и проявляются как вещи»2*.
Лишь при осознании этого концепция тотальности, ха­
рактерная для диалектического метода, выступает как
познание общественной действительности. Диалекти­
ческая соотнесенность частей с целым еще могла бы
представиться чисто методологическим определением
мышления, которое настолько же свободно от катего­
рий, действительно конституирующих общественную

62

Дердь Л У К А Ч

действительность, насколько свободны от них рефлек­
сивные определения буржуазной политэкономии; в
этом случае превосходство первого подхода над вторым
было бы лишь сугубо методологическим. Различие меж­
ду ними, однако, глубже и принципиальней. Посредст­
вом каждой экономической категории обнаруживается,
осознается и понятийно фиксируется определенное
отношение между людьми на определенной ступени их
общественного развития. Благодаря этому впервые ста­
новится возможным познать движение самого челове­
ческого общества в его внутренней закономерности,
познать как продукт деятельности самих людей и одно­
временно - тех сил, которые порождаются их отноше­
ниями, но ускользают от их контроля. Экономические
категории становятся, следовательно, диалектическидинамическими в двояком смысле этого слова. Они нахо­
дятся в живом взаимодействии между собой как «чисто»
экономические категории и способствуют познанию,
позволяя обозреть тот или иной хронологический от­
резок общественного развития. Но в силу того, что ка­
тегории проистекают из человеческих отношений и
функционируют в процессе преобразования этих отно­
шений, взаимосвязь категорий с реальным субстратом
их действенности высвечивает сам ход развития. Это
значит, что производство и воспроизводство опреде­
ленной экономической тотальности, познание которой
составляет задачу науки, необходимо превращается, впрочем, трансцендируя «чистую» политэкономию, но
без всякого обращения к каким-то трансцендентным си­
лам, - в процесс производства и воспроизводства опре­
деленного целостного общества. Эту характерную осо­
бенность диалектического познания Маркс зачастую
подчеркивал ясно и отчетливо. Например, в «Капита­
ле» он указывает: «Следовательно, капиталистический

63

Что тякое ортодоксальный марксизм

процесс производства, рассматриваемый в общей свя­
зи, или как процесс воспроизводства, производит не
только товары, не только прибавочную стоимость, он
производит и воспроизводит само капиталистическое
отношение, - капиталиста на одной стороне, наемного
рабочего - на другой»24.

4.
Такое самополагание, самопроизводство и воспроизвод­
ство как раз и представляет собой действительность. Это
ясно понял уже Гегель, выразив свое понимание в форме,
весьма близкой Марксу, пусть даже еще чересчур абст­
рактной, недопонимающей себя самое и поэтому создаю­
щей возможность недоразумений. «То, что действитель­
но, необходимо внутри себя», - говорит Гегель в своей
«Философии права». «Необходимость состоит в том,
что целое разделено на различия понятия и что это раз­
деленное представляет собой прочную и сохраняющую­
ся определенность, которая не мертвенно прочна, а по­
стоянно порождает себя в распаде»*25. Здесь ясно
обнаруживается глубокое родство между историческим
материализмом и гегелевской философией в трактовке
проблемы действительности, функций теории, понима­
емой как самопознание действительности; но именно здесь
надо сразу же - хотя бы лишь в нескольких словах - ука­
зать не менее решающий пункт их расхождений. Тако­
вым является опять-таки проблема действительности,
проблема единства исторического процесса. Маркс уп­
рекает Гегеля (но в еще большей мере - его последовате­
лей, которые все больше скатывались на позиции Фихте

64

Дердь Л У К АЧ

и Канта), что в сущности он не преодолел дуализма мы­
шления и бытия, теории и практики, субъекта и объек­
та; что его диалектика - в качестве внутренней, реаль­
ной диалектики исторического процесса - это простая
видимость; что как раз в пункте, имеющем решающее
значение, он не пошел дальше Канта; что познание для
Гегеля - это познание, относящееся к материалу, кото­
рый сам по себе сущностно ему чужд, а не самопознание
этого материала - то есть человеческого общества. Ре­
шающие тезисы этой критики таковы: «Уже у Гегеля абсо­
лютный дух истории обладает в массе нужным ему матери­
алом, соответственно же выражение он находит себе
лишь в философии. Философ является, однако, лишь тем
органом, в котором творящий историю абсолютный дух
по завершении движения ретроспективно приходит к со­
знанию самого себя. Этим ретроспективным сознанием
ограничивается его участие в истории, ибо действитель­
ное движение совершается абсолютным духом бессозна­
тельно. Таким образом, философ приходит «post festum». Гегель только по видимости делает творцом
истории абсолютный дух в качестве абсолютного духа.
Так как «абсолютный дух лишь post festum, в философе,
приходит к сознанию себя как творческого мирового ду­
ха, то его фабрикация истории существует лишь в созна­
нии, в мнении, в представлении философа, лишь в спе­
кулятивном воображении»26.
Эта гегелевская понятная мифология окончательно
опровергнута критической деятельностью молодого
Маркса. Не случайно, однако, и то, что философия, в от­
ношении которой Маркс стремился «прийти к согласию
с самим собой», уже была попятным движением гегель­
янства, направленным к Канту. Движением, которое
неясности и внутренние колебания самого Гегеля исполь­
зовало для того, чтобы вытравить из метода революци­

Что такое ортодоксальный марксизм

65

онные элементы, чтобы обеспечить созвучность реакци­
онного содержания, реакционной понятийной мифоло­
гии, остатков созерцательного раздвоения мышления и
бытия с гомогенно реакционной теорией, господство­
вавшей в тогдашней Германии. Восприняв прогрессив­
ную часть гегелевского метода, диалектику, понятную как
познание действительности, Маркс не только решитель­
но порвал с преемниками Гегеля, но одновременно рас­
колол надвое саму философию Гегеля. Историческую
тенденцию, присущую гегелевской философии, Маркс
предельно усугубил и провел с чрезвычайной последова­
тельностью: с присущим ему радикализмом он превратил
в исторические проблемы все общественные феномены
и проявления социализированного человека, конкретно
указав реальный субстрат исторического развития и рас­
крыв его методологическую плодотворность. С этим кри­
терием, который был найден самим Марксом и выдвинут
в качестве методологического требования, и была соиз­
мерена гегелевская философия, признанная слишком
легкой. Мифологические остатки «вечных ценностей»,
которые устранял из диалектики Маркс, по сути дела, об­
ретаются в области рефлексивной философии, против
которой Гегель всю свою жизнь боролся яростно и жес­
токо, которой он и противопоставил весь свой философ­
ский метод, процесс и конкретную тотальность, диалек­
тику и историю. Марксова критика Гегеля, стало быть,
является прямым продолжением и развитием той крити­
ки, которой сам Гегель подверг Канта и Фихте27.
Таким образом, диалектический метод, с одной сто­
роны, возникает как последовательное развитие того, к
чему стремился сам Гегель, но чего он конкретно не до­
стиг. С другой стороны, мертвое тело писанной систе­
мы стало добычей филологов и фабрикантов систем.
Таким образом, диалектический метод, с одной сторо-

66

Дердь Л У К АЧ

ны, возникает как последовательное развитие того, к
чему стремился сам Гегель, но чего он конкретно не до­
стиг. Пункт расхождений - это действительность. Гегель
был не в состоянии добраться до действительных дви­
жущих сил истории. Отчасти из-за того, что ко времени
возникновения его системы эти силы не выявились со
всею ясностью и очевидностью. Вот почему Гегель вы­
нужден был рассматривать в качестве подлинных носи­
телей исторического развития народы и их сознание
(реальный субстрат последнего с его разнородными со­
ставляющими остался для Гегеля неразгаданным и ми­
фологизировался им как «дух народа»). Отчасти же не­
состоятельность Гегеля объяснялась тем, что несмотря
на свои весьма энергичные устремления в противопо­
ложном направлении он остался в плену платоновскокантовского образа мысли, дуализма мышления и бы­
тия, формы и материи. И хотя он является подлинным
первооткрывателем значения конкретной тотальнос­
ти, хотя его мышление всегда сориентировано на пре­
одоление всякой абстрактности, тем не менее материя
для него чисто по-платоновски запятнана «позором оп­
ределенности». И эти тенденции, сталкивающиеся и
противоборствующие между собой, оказалось невоз­
можным интеллектуально прояснить в рамках его сис­
темы. Они зачастую выступают неопосредствованны­
ми, противоречащими и не согласующимися друг с
другом; и то окончательное (мнимое) согласие, к кото­
рому они приходили в самой системе, относилось по­
этому скорее к прошлому, чем к будущему28. Неудиви­
тельно, что буржуазная наука уже на самых первых
порах стала подчеркивать и развивать как существен­
ные именно эти стороны философии Гегеля. Но как раз
из-за этого осталась почти совершенно нераскрытой да­
же для марксистов революционная сердцевина его мы­

Что такое ортодоксальный марксизм

67

шления. Мифология понятий - это всегда лишь мысли­
тельное выражение того, что для людей остались
непостижимыми фундаментальные факты их существо­
вания, от последствий которых они не в силах защи­
щаться. Неспособность проникнуть в сам предмет выра­
жается в мысли в виде трансцендентных движущих сил,
которые мифологическим образом формируют и созда­
ют действительность, отношения между предметами,
наше отношение к ним, их изменение в историческом
процессе. Когда Маркс и Энгельс истолковали «произ­
водство и воспроизводство действительной жизни» как
в конечном счете «определяющий момент» в историче­
ском процессе29, они впервые обрели возможность и
позицию, позволяющие покончить со всякой мифоло­
гией. Гегелевский абстрактный дух был последним из
этих величественных мифологических форм, той фор­
мой, в которой находило выражение уже само целое и
его движение, пусть даже не осознающее своей действи­
тельной сущности. Коль скоро в историческом матери­
ализме приобретает свою «разумную» форму тот разум,
который «существовал всегда, только не всегда в разум­
ной форме»30, то это значит, что находит свое осуществ­
ление программа философии истории Гегеля, пусть да­
же путем уничтожения его учения. Как подчеркивает
Гегель, в противоположность природе, в которой изме­
нение является круговоротом, повторением одного и
того же, в истории изменение не только скользит по по­
верхности, но захватывает понятие. Само понятие и
есть то, что себя упорядочивает31.

68

Дердь Л У К АЧ

5.

Исходный пункт диалектического материализма, поло­
жение о том, что не сознание людей определяет их бы­
тие, а наоборот, их общественное бытие определяет их
сознание, - лишь в такой взаимосвязи утрачивает свой
сугубо теоретический характер, становится практичес­
ким вопросом. И только тогда, когда бытие в самой сво­
ей сердцевине раскрывается как общественный про­
цесс, бытие может проявить себя в качестве (конечно,
доселе неосознававшегося) продукта человеческой дея­
тельности, а эта деятельность, в свою очередь, - пред­
стать как решающий элемент изменения бытия. С од­
ной стороны, чисто природные отношения или
общественные формы, которые в результате мистифи­
кации выглядят как природные отношения, противо­
стоят человеку как косные, окончательно сложившие­
ся, по сути своей неизменные данности; человек
способен в лучшем случае использовать для себя зако­
ны, которым они подчиняются, в лучшем случае по­
стичь их предметную структуру, но никак не изменить
их. С другой стороны, при таком понимании бытия воз­
можность практики приурочивается к индивидуально­
му сознанию. Практика становится формой деятельнос­
ти обособленного индивида: она становится этикой.
Попытки Фейербаха преодолеть Гегеля потерпели крах
именно в этом пункте: он, в той же мере, что и немец­
кий идеализм, и в намного большей, чем Гегель, остано­
вился на обособленном индивиде «гражданского обще­
ства». Требование Маркса понять «чувственность»,
предмет, действительность как человеческую чувствен­
ную деятельность32означает осознание человеком само­
го себя в качестве общественного существа, осознание

Что такое ортодоксальный марксизм

69

человеком самого себя одновременно и в качестве субъ­
екта, и в качестве объекта общественно-исторического
процесса. В феодальном обществе человек был не в со­
стоянии осознать себя в качестве общественного суще­
ства, поскольку сами его общественные отношения но­
сили еще во многом естественный характер, поскольку
общество в целом все еще недостаточно было прониза­
но единой организацией, все еще недостаточно обни­
мало собой отношения человека к человеку в их един­
стве, чтобы предстать в сознании как подлинная
действительность человека. (Сюда не относится вопрос
о структуре и единстве феодального общества.) Буржу­
азное общество совершенствует этот процесс обобще­
ствления общества. Капитализм ниспровергает все гра­
ницы между отдельными странами и областями, будь то
пространственно-временные барьеры или правовые пе­
регородки сословности. В капиталистическом мире
формального равенства всех людей все больше исчеза­
ют те экономические отношения, которые непосредст­
венно регулировали обмен веществ между человеком и
природой. Человек становится в истинном смысле это­
го слова общественным существом. Общество - подлин­
ной действительностью для человека.
Таким образом, познание общества как действитель­
ности возможно лишь на почве капитализма, буржуаз­
ного общества. Однако класс, который выступает как
исторический носитель этого переворота, буржуазия,
совершает эту свою функцию еще бессознательно; обще­
ственные силы, которые она развязала, те самые силы,
которые со своей стороны помогли буржуазии устано­
вить свое господство, противостоят ей как вторая при­
рода, но как природа более бездушная, более непрони­
цаемая, чем природа, которую знал феодализм33. И
только тогда, когда появляется пролетариат, познание

70

Дердь Л У К А Ч

общественной действительности приобретает завер­
шенность. Это достигается благодаря тому, что классо­
вая точка зрения пролетариата и есть тот наконец-то
найденный пункт, откуда становится обозримым обще­
ство в целом. Исторический материализм сложился од­
новременно и как учение «Об условиях освобождения
пролетариата», и как учение о действительности, в ка­
честве которой выступает совокупный процесс общест­
венного развития; это стало возможным лишь потому,
что познать это классовое положение можно лишь пу­
тем познания всего общества; лишь потому, что такое
познание составляет неотъемлемую предпосылку дея­
тельности пролетариата. Стало быть, единство теории
и практики - это лишь другая сторона общественно­
исторической ситуации пролетариата, в соответствии
с которой для пролетариата точка зрения самопозна­
ния совпадает с познанием тотальности, а пролетариат
одновременно выступает как субъект и объект собствен­
ного познания.
Ибо миссия проводника человечества к более высо­
кой ступени его развития, как правильно подметил Ге­
гель (впрочем, все еще применительно к народам), ос­
нована на том, что эти «ступени развития наличны как
непосредственные природные начала» и что тому наро­
ду (стало быть, тому классу), который обладает подоб­
ным моментом как природными началом, поручено и
его исполнение34. Данную идею Маркс с полной яснос­
тью конкретизировал применительно к общественному
развитию: «Если социалистические писатели признают
за пролетариатом эту всемирно-историческую роль, то
это никоим образом не происходит от того, что они...
считают пролетариев богами. Скорее наоборот. Так как
в оформившемся пролетариате практически закончено
отвлечение от всего человеческого, даже от видимости

Что такое ортодоксальный марксизм

71

человеческого, так как в жизненных условиях пролета­
риата все жизненные условия современного общества
достигли высшей точки бесчеловечности; так как в про­
летариате человек потерял самого себя, однако вместе
с тем не только обрел теоретическое сознание этой по­
тери, но и непосредственно вынужден к возмущению
против этой бесчеловечности велением неотвратимой,
не поддающейся уже никакому приукрашиванию, абсо­
лютно властной нужды, этого практического выраже­
ния необходимости, - то ввиду всего этого пролетариат
может и должен сам себя освободить. Но он не может
освободить себя, не уничтожив своих собственных жиз­
ненных условий. Он не может уничтожить своих собст­
венных жизненных условий, не уничтожив всех бесчело­
вечных жизненных условий современного общества,
сконцентрированных в его собственном положении»35.
Таким образом, методологическая сущность историчес­
кого материализма неотделима от «практически-критической деятельности» пролетариата: и то, и другое - мо­
менты одного и того же процесса развития общества.
Но, стало быть, познание действительности, достигае­
мое с помощью диалектического метода, тоже не оттор­
жимо от классовой точки зрения пролетариата. Мето­
дологическое разграничение между марксизмом как
«чистой» наукой и социализмом, которое проводит
«австромарксизм», - это мнимая проблема, равно как и
все вопросы, которые ставятся аналогичным образом36.
Ведь марксистский метод, материалистическая диалек­
тика, понятая как познание действительности, произ­
растают лишь из классовой точки зрения пролетариа­
та, его позиции в борьбе. Отказ от этой точки зрения
влечет за собой отход от исторического материализма,
в то время как ее принятие прямиком ведет к включе­
нию в борьбу пролетариата.

72

Дердь Л У К А Ч

Из того, что исторический материализм произраста­
ет из «непосредственного природного» жизненного
принципа пролетариата, что тотальное познание дейст­
вительности проистекает из его классовой точки зре­
ния, никоим образом не следует, будто это познание
или характерная для него методологическая установка
непосредственно и естественно даны пролетариату как
классу (а тем более, отдельным пролетариям). Напро­
тив. Конечно, пролетариат является гносеологическим
субъектом такого познания совокупной общественной
действительности. Но он отнюдь не является гносеоло­
гическим субъектом в кантовском методологическом
смысле, когда субъект определяется как то, что никогда
не может стать объектом. Пролетариат не есть безуча­
стный созерцатель этого процесса. Пролетариат - не
просто деятельная и страдательная часть этого целого;
восхождение и развитие его познания, с одной сторо­
ны, и его собственное восхождение и развитие в ходе
истории, с другой стороны, - это лишь две стороны од­
ного и того же реального процесса. И не только потому,
что сам класс начинает со спонтанных, бессознатель­
ных действий непосредственной отчаянной обороны
(например, с разрушения машин, что весьма характер­
но именно для начальной стадии) и лишь постепенно, в
постоянных общественных битвах «формирует себя
как класс». Осознание общественной действительнос­
ти, своего собственного классового положения и выте­
кающей из него исторической миссии, метод материа­
листической диалектики суть продукты того же самого
процесса развития, который в первый раз в истории
адекватно познается в своей действительности истори­
ческим материализмом.
Возможность марксистского метода - это, стало
быть, такой же продукт классовой борьбы, как какой-ли­

Что такое ортодоксальный марксизм

73

бо результат политического или экономического свой­
ства. И развитие пролетариата тоже отражает внутрен­
нюю структуру познанной им - впервые - истории человечества. «Поэтому результат этого процесса про­
изводства столь же неизменно принимает вид его пред­
посылок, как его предпосылки - вид его результата»37.
Методологическая точка зрения тотальности, в кото­
рой мы научились видеть центральную проблему, пред­
посылку познания действительности, является продук­
том истории в двояком смысле. Во-первых, формальная
объективная возможность исторического материализ­
ма как метода познания вообще сложилась благодаря
экономическому развитию, породившему пролетариат,
благодаря возникновению самого пролетариата (то
есть на определенной ступени общественного разви­
тия), благодаря совершившейся таким образом транс­
формации субъекта и объекта познания общественной
действительности. Во-вторых, только в ходе развития
самого пролетариата эта формальная возможность ста­
ла реальной возможностью. Ибо возможность такого
постижения смысла исторического процесса, которое
было бы имманентно присуще самому этому процессу, а
не соотносило бы этот смысл - путем трансцендентно­
го, мифологизирующего или этического смыслополагания - с материалом, который сам по себе чужд этому
смыслу, - такая возможность предполагает высокораз­
витое сознание пролетариатом своего положения, от­
носительно высокоразвитый пролетариат, то есть дли­
тельное предварительное развитие. Это путь от утопии
к познанию действительности; путь от трансцендент­
ных целеполаганий первых великих мыслителей рабо­
чего движения к ясности Парижской Коммуны 1871 го­
да: рабочему классу не нужно осуществлять никаких
идеалов, он должен лишь высвободить элементы ново­

74

Дердь ЛУ К АЧ

го общества, пройти путь, отделяющий класс «по отно­
шению к капиталу» от класса «для себя».
В этой перспективе ревизионистское разграничение
между движением и конечной целью представляется
возвратом к примитивному уровню рабочего движения.
Ибо конечная цель не является каким-то состоянием,
которое ожидает пролетариат в конце движения, неза­
висимо от него, от пройденного к ней пути, где-то там,
в «государстве будущего»; она не является неким состоя­
нием, о котором поэтому вполне можно забыть в по­
вседневной борьбе и которое в лучшем случае возвеща­
ется в воскресных проповедях как нечто возвышенное
по сравнению с обыденными заботами. Она не является
также и «долженствованием», «идеей», которые регулятивно присовокупляются к «действительному» процес­
су. Напротив, конечная цель - это отношение к целому
(к обществу в целом, рассматриваемому как процесс),
благодаря которому каждый отдельный момент борьбы
только и обретает свой революционный смысл. То от­
ношение к целому, которое имманентно каждому мо­
менту именно в его простой и трезвой повседневности,
но которое реализуется лишь путем этого отношения.
Раскрывая отношение момента повседневной борьбы к
целому и придавая ему тем самым действительность,
осознание поднимает этот момент из голой фактичнос­
ти, простого существования и возвышает до действи­
тельности. Но не следует забывать также, что всякое
стремление полностью уберечь «конечную цель» или
«сущность» пролетариата и т.п. от осквернения, угроза
которого либо таится в их соотнесенности с капиталис­
тическим существованием, либо, в силу такой соотне­
сенности, может в конце концов вылиться в такое оск­
вернение, ведет к тому же самому отходу от постижения
действительности, от «практически-критической» дея­

Что такое ортодоксальный мпрксилм

75

тельности, к тому же самому возврату к утопическому
дуализму субъекта и объекта, теории и практики, к кото­
рым привел ревизионизм48.
Практическая опасность любого дуалистического
подхода выражается в том, что утрачиваются ориенти­
ры деятельности. А именно, едва лишь мы покидаем ту
почву действительности, которая была обретена только
благодаря диалектическому материализму (но которую
все время надо обретать заново), следовательно, как
только оказываемся на «естественной» почве существо­
вания, неприкрытой, голой и грубой эмпирии, как субъ­
ект деятельности и среда «фактов», в которой должна
разыгрываться его деятельность, тут же противопостав­
ляются друг другу как резко и непримиримо разделен­
ные принципы. И как невозможно навязать объектив­
ной взаимосвязи фактов субъективную волю, желание
или решение, точно так же невозможно и отыскать в са­
мих фактах ориентирующий момент для деятельности.
Никогда не было и никогда не будет ситуации, в кото­
рой факты однозначно говорили бы за или против оп­
ределенной направленности действий. И чем добросо­
вестнее исследуются изолированные факты, т.е. факты
в их рефлексивных взаимосвязях, тем меньше они мо­
гут однозначно указывать в каком-то направлении. А
что чисто субъективное решение должно опять раз­
биться о тяжесть непонятых и действующих с автомати­
ческой «закономерностью» фактов, разумеется само со­
бой. Таким образом, свойственный диалектическому
методу взгляд на действительность оказывается - и как
раз в применении к проблеме деятельности - единст­
венным, способным наметить направление действий.
Объективное и субъективное самопознание пролета­
риата на определенной ступени его развития есть одно­
временно познание достигнутого на этом этапе уровня

76

Дердь ЛУ К А Ч

общественного развития. Во взаимосвязи действитель­
ности, в соотнесении всех частных моментов с прису­
щими им, но еще не проясненными корнями в (общест­
венной) целостности снимается чуждость постигнутых
такимобразом фактов: в них начинают проступать те
тенденции, которые устремлены к сердцевине действи­
тельности, к тому, что принято называть конечной це­
лью. Но когда эта конечная цель не противостоит про­
цессу как абстрактный идеал, а внутренне присутствует
в качестве момента истины и действительности, в каче­
стве конкретного смысла уже достигнутой ступени (раз­
вития) в конкретном моменте, тогда его познание имен­
но и есть познание того направления, которое
(бессознательно) прокладывают направленные на це­
лое тенденции; того направления, которое позволяет
именно в данный момент конкретно определить - с по­
зиций и в интересах совокупного процесса, освобожде­
ния пролетариата - правильную линию действий.
Однако общественное развитие постоянно усиливает
конфликтность отношения между частным моментом и
целым. Именно потому, что действительность излучает
имманентный ей смысл со все большим блеском, смысл
событий все глубже внедряется в повседневность, то­
тальность все глубже погружается в пространственновременную моментальность явления. Путь сознания в
истории становится не все более ровным, а наоборот,
все более трудным и ответственным. Поэтому функция
ортодоксального марксизма, преодоление им ревизио­
низма и утопизма - это не единократное опровержение
ложных тенденций, но беспрестанно возобновляющая­
ся борьба против развращающего воздействия буржуаз­
ных форм сознания на мышление пролетариата.
Такая ортодоксия есть не хранительница традиций, а
не смыкающая глаз провозвестница отношения сего­

Что такое ортодоксальный марксизм

77

дняшнего мгновения и его задач к тотальности истори­
ческого процесса. А значит, не устарели и остаются вер­
ными слова «Манифеста Коммунистической партии» о
задачах ортодоксии и ее носителей, коммунистов:
«Коммунисты отличаются от остальных пролетарских
партий лишь тем, что, с одной стороны, в борьбе проле­
тариев различных наций они выделяют и отстаивают
общие, не зависящие от национальности интересы все­
го пролетариата; с другой стороны, тем, что на различ­
ных ступенях развития, через которые проходит борьба
пролетариата с буржуазией, они всегда являются пред­
ставителями интересов движения в целом»39.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Маркс К. К критике гегелевской философии права. Введение.
Соч.,т. 1.С. 422.
* Маркс К. Соч.Т. 1.С. 423.
5 Там же. С. 381.
4 Маркс К. Соч. Т.1. С. 428. См. по данному вопросу также статью
«Классовое сознание».
5 Маркс К. , Энгельс Ф. Соч. Т. 21 С. 302. (Курсив мой. - Д.Л.)
6 Маркс К., Энгельс Ф., Соч. Т. 46, С. 43. (Курсив мой. - Д.Л.). Это ог­
раничение метода рамками исторической социальной действи­
тельности является очень важным. Недоразумения, порождаемые
Энгельсовым изложением диалектики, в сущности основаны на
том, что Энгельс, следуя ложному примеру Гегеля, распространяет
диалектический метод также на познание природы. Однако в по­
знании природы не присутствуют решающие определения диалек­
тики: взаимодействие субъекта и объекта, единство теории и
практики, историческое изменение субстрата категорий, как ос­
нова их изменения в мышлении и т.д. Для подробного обсуждения
этих вопросов здесь, к сожалению, нет никакой возможности.

78

Дердь Л У К АЧ

1 Маркс К., Энгельс Ф., Соч. Т. 46, 4.1 С. 41.
н Там же. Т. 22, С. 530. Нельзя забывать и о том, что «естественно­
научная» строгость как раз и предполагает «константность» эле­
ментов. Это методологическое требование выдвинуто уже Гали­
леем.
4 Там же. Т.25. Ч 1. С. 228. Аналогичным образом см.: Там же, С. 50;
С. 233-234. Это разграничение между существованием (которое
распадается на диалектические моменты видимости, явления и
сущности) и действительностью восходит к логике Гегеля. К сожа­
лению, здесь нет возможности остановиться на том, сколь многим
обязана категориальная система «Капитала» этим разграничени­
ям. Также и разграничение между представлением и понятием вос­
ходит к Гегелю.
10 Там же. Ч.П. С. 384.
"Т ам же. Т.46. Ч. 1. С. 37.
12Там же. Т.46. Ч. 1. С. 37.
13Там же. Т. 4. С. 133.
14 Мы бы хотели привлечь внимание читателей, которые более
глубоко интересуются методологическими вопросами, к тому, что
и в «Логике» Гегеля вопрос об отношении целого к частям образу­
ет диалектический переход от существования к действительнос­
ти, причем следует заметить, что рассматриваемый там же вопрос
об отношении внутреннего к внешнему также является проблемой
тотальности.
13 Маркс К.. Энгельс Ф., Соч. Т. 26. Ч.И. С. 583, 586.
16 Adler. Marxistische Probleme. S. 77.
17 Маркс K.t Энгельс Ф., Соч. Т. 26. Ч III. С.52.
18Там ж е.Т .4 . С. 134.
15»Там ж е.Т. 46. 4.1. С. 36.
20 О собенно рафинированный оппортунизм Кунова проявляется в
том, что он, несмотря на свое основательное знакомство с труда­
ми Маркса, неожиданно превращает понятие целого (совокупнос­
ти, тотальности) в понятие «суммы», вследствие чего упраздняет­
ся всякое диалектическое отношение. См. Cunov. Die Marxsche
Geschichts-, Gesellschafts- und Staatstheorie, II, S. 155-157.
21 Маркс К ., Энгельс Ф. Соч. Т.6. С.441.
22 Там же.Т. 23. С. 580.

Что такое ортодоксальный марксизм

79

w Там же. Т.13. С. 498. См. статью «Овеществление и сознание про­
летариата».
24 Там же. Т.23. С. 591.
25 Гегель. Философия права. М.-Л.: 1934. С. 289.
2” Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 94.
27 Н ет ничего неожиданного в том, что Кунов именно в этом пунк­
те, где Маркс радикально преодолел Гегеля, вновь пытается попра­
вить Маркса с помощью кантиантски истолкованного Гегеля. Он
противопоставляет чисто историческому пониманию государства
у Маркса гегелевское государство как «вечную ценность», «по­
грешности» которого (под ними разумеется функции государства
как инструмента классового угнетения) имеют значение лишь как
«исторические предметы», которыми, однако, не предрешаются
сущность, определение и целеустановка государства». Вывод, буд­
то (по Кунову) Маркс в этом вопросе уступает Гегелю, отстает от
него, основан на том, что он-де «рассматривает этот вопрос с точ­
ки зрения политики, а не с точки зрения социологии». - Op. cit., I,
308. Наглядно видно, что оппортунисты неспособны преодолеть
гегелевскую философию; если они не скатываются к вульгарному
материализму или к Канту, то используют реакционное содержа­
ние философии государства Гегеля для искоренения революцион­
ной диалектики из марксизма, для мыслительного увековечива­
ния буржуазного общества.
28 Чрезвычайно характерна в этом плане позиция 1егеля по отно­
шению к политической экономии («Философия права». №189).
Он очень отчетливо распознает ее основную методологическую
проблему - проблему соотношения случайности и необходимости
(его позиция весьма сходна с Энгельсовой: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
Т. 21. С. 174). Но он не в состоянии уяснить основополагающее зна­
чение материального субстрата политэкономии, отношений меж­
ду людьми; он останавливается на «кишмя кишащем произволе», а
законы политэкономии приобретают «сходство с планетной сис­
темой». - Гегель. Сочинения. Т. VII. С. 218.
** Маркс К., Энгельс Ф., Соч. Т. 37 С. 394.
м Там же. Т. 1. С. 380
51 HegeL Die Vernunft in der Geschichte. Phil. Bibi. I, 133-134.
52 Маркс K.t Энгельс Ф. Соч. T. 3. C.l.

80

Д ердь Л У К А Ч

33 О причинах такого положения вещей см. статью «Классовое со­
знание».
34 Гегель. Философия права. №346-547. Сочинения. Т. VII. С. 356.
35 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.2. С. 39-40
36 Гилъфердинг Р. Финансовый капитал. М.: 1959. С. 43-44.
3,7 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. И. С. 443.
38 См. в этой связи полемику Зиновьева против выступления Геда
в Штуттгарте по вопросу об отношении последнего к войне: Г. Зино­
вьев, Н. Ленин. Против течения. Петроград. 1919. С.484-485. См. так­
же книгу Ленина «Детская болезнь "левизны” в коммунизме».
39 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 437.

Роль морали
в коммунистическом производстве

КОНЕЧНОЙ целью коммунизма является построение об­
щества, в котором при регулировании человеческой де­
ятельности основанная на свободе мораль займет место
основанного на принуждении права. Как известно лю­
бому марксисту, неотъемлемой предпосылкой такого
общества является окончательное устранение деления
на классы. Ибо если мы задумаемся над вопросом, допу­
скается или нет человеческой природой вообще воз­
можность основанного на морали общества (в такой
форме, по нашему мнению, данный вопрос поставлен
неверно), то даже в случае безусловно положительного
ответа на такой вопрос надо сознавать, что власть мора­
ли не настанет до тех пор, пока в обществе существуют
классы, ведь в обществе возможна только одна система
регуляции: наличие двух противоречащих друг другу
или даже только расходящихся между собой систем ре­
гуляции было бы равносильно полной анархии, но коль
скоро общество делится на классы, другими словами,
коль скоро интересы составляющих общество челове­
ческих групп не являются одинаковыми, подобная регу­
ляция человеческой деятельности неизбежно будет
противоречить интересам довольно значительной час­
ти, если не большинства, людей. Но людей невозможйо

82

Дердь Л У К А Ч

побудить добровольно действовать против своих инте­
ресов, а можно заставить принуждением, будь то при­
нуждение физическое или духовное. Стало быть, пока
существуют разные классы, функцию регуляции обще­
ственной деятельности неизбежно будет брать на себя
право, а не мораль.
Однако эта функция права не исчерпывается тем, что
оно навязывает угнетаемым классам действия в интере­
сах угнетателей. Классовые интересы господствующих
классов должны быть обеспечены даже в противоречие
с самими господствующими классами. Этот второй ис­
точник необходимости права, а именно, противоречие
между индивидуальным и классовым интересом, впро­
чем, не является всего лишь следствием деления общест­
ва на классы. Конечно, правильна констатация, что это
противоречие никогда не было таким острым, как при
капитализме. Условия существования капиталистичес­
кого общества: анархия производства, непрерывное ре­
волюционизирование производства, производство ради
извлечения прибыли и т.д. - с самого начала исключают
возможность гармонической связи индивидуальных и
классовых интересов внутри класса. Насколько самооче­
видно и повсеместно совпадали индивидуальный и клас­
совый интерес тогда, когда капиталисты противостояли
другим классам (либо угнетенным классам, либо другим
угнетателям, например поместному дворянству или ка­
питалистам другой страны), то есть тогда, когда класс
должен был выступить за общую возможность и кон­
кретную направленность угнетения, настолько же неиз­
менно невозможным становится установление связи
между индивидуальным и классовым интересом в том
случае, когда встает вопрос о том, кто станет угнетате­
лем, кого именно, сколь многих и в какой степени он бу­
дет угнетать, в капиталистических классах классовая со­

Роль м орали в коммунистическом производстве

83

лидарность обращена не вовнутрь, а вовне, поэтому в
рамках этих классов мораль никогда не сможет заменить
силу права.
Классовое положение пролетариата как в капитали­
стическом обществе, так равным образом и после его
победы, представляет собой прямо-таки полную проти­
воположность этой констелляции. Правильно поня­
тый интерес отдельного пролетария может быть реа­
лизован не в своей абстрактной возможности, а в
самой действительности благодаря победе интересов
класса. Та солидарность, которая величайшими мысли­
телями буржуазии преподносилась как недостижимый
общественный идеал, живет и наличествует как дейст­
вительность в классовом сознании, в классовых инте­
ресах пролетариата. Всемирно-историческая миссия
пролетариата открывается именно в том, что осуще­
ствление его классовых интересов приносит с собой
спасение человечества.
Но это спасение не может быть лишь результатом ав­
томатического, ведомого естественными законами про­
цесса, в диктатуре пролетариата как форме классового
господства, по сути, ясно просматривается победа идеи
над эгоистической волей отдельного человека; возмож­
ным является и то, что пролетариат непосредственно
также желает лишь классового господства. Последова­
тельное проведение этого классового господства, одна­
ко, уничтожает классовые различия, оно порождает
бесклассовое общество. Ибо классовое господство про­
летариата, если оно действительно стремится к своему
утверждению, способно экономически и социально лик­
видировать классовые различия лишь благодаря тому,
что оно - в конечном счете - втискивает всех людей в ту
пролетарскую демократию, которая является лишь внут­
ренней формой откровения диктатуры пролетариата в

84

Дердь Л У К А Ч

рамках этого класса. Последовательное проведение дик­
татуры пролетариата может завершиться лишь тем, что
демократия пролетариата поглощает диктатуру и делает
ее излишней. Коль скоро нет больше никаких классов, не
к кому больше применять диктатуру.
Тем самым прекращает свое существование государ­
ство, главная причина применения правового принуж­
дения, - та причина, об устранении которой думал Эн­
гельс, когда он заявлял, что государство отмирает}. Но
встает вопрос: как протекает это развитие внутри про­
летарского класса? Здесь мораль, выполняющая обще­
ственно действенную функцию, сталкивается с пробле­
мой; правда, подобный вопрос играл большую роль в
идеологиях прежнего общества, но он никогда не ока­
зывал существенного влияния на формирование самой
общественной действительности. Он и не мог этого
сделать, поскольку общественные предпосылки обра­
зования классовой морали и ее значимости внутри не­
которого класса, а именно одинаковая ориентация ин­
дивидуальных и классовых интересов, сложились лишь
вместе с пролетариатом. Солидарность, подчинение
личных интересов интересам коллектива лишь для
пролетариата совпадает с правильно понятым индиви­
дуальным интересом. Следовательно, тут появляется
возможность того, что все принадлежащие к пролета­
риату индивиды без ущерба для своих личных интере­
сов подчиняются интересам своего класса, подобная
добровольность была невозможна для буржуазии, там
регуляция осуществлялась принудительно с помощью
права. Буржуазия могла признать мораль, поскольку та
действительно регулировала деятельность, лишь как
принцип, выходящий за рамки классового деления и
существования класса, как индивидуальную мораль; по­
добная мораль, однако, предполагает столь высокий

Роль морали в коммунистическом производстве

85

уровень человеческой культуры, который может стать
всеобщим фактором, оказывающим воздействие на об­
щество в целом, лишь в гораздо более позднюю эпоху.
Мост над пропастью между деятельностью на основе
сугубо своекорыстных интересов и деятельностью на ос­
нове чистой морали перебрасывается классовой мора­
лью. Она будет вести человечество в душевно новую эпо­
ху или, по выражению Энгельса, в «царство свободы»2.
Это развитие, повторяю, не может быть следствием ав­
томатической закономерности слепых общественных
сил, а выступает результатом свободного решения рабо­
чего класса. Ведь после победы пролетариата принужде­
ние внутри рабочего класса будет необходимым лишь в
той мере, в какой индивиды окажутся не способными
или не готовыми действовать в соответствии со своими
интересами. Если организованное физическое принуж­
дение замалчивать, то в будущем данный путь кроет в се­
бе большие опасности. А именно, если сам пролетариат
определяет свою трудовую дисциплину, если трудовой
распорядок в пролетарском государстве зиждется на мо­
ральной основе, то вместе с ликвидацией классового де­
ления автоматически прекращается также правовое
принуждение, то есть государство отмирает; в этом слу­
чае такая ликвидация классового деления равносильна
рождению, началу подлинной истории человечества,
как это предвидел и как на это надеялся Маркс. Если, на­
против, пролетариат пойдет по другому пути, то он дол­
жен создать для себя правовой порядок, который не мо­
жет быть автоматически упразднен историческим
развитием. Развитие, следовательно, могло бы пойти в
таком направлении, которое наносило бы ущерб фено­
мену и осуществлению конечной цели. Ведь тот право­
вой порядок, который пролетариат вынужден создавать
таким образом, следовало бы потом низвергать; и кто

86

Дердь Л У К А Ч

знает, какие потрясения и страдания причинит такой
переход окольным путем из царства необходимости в
царство свободы?
Следовательно, вопрос о трудовой дисциплине - это
не только вопрос экономического существования про­
летариата, но также моральный вопрос. Отсюда оче­
видно, насколько правильным является положение
Маркса и Энгельса о том, что с завоеванием власти про­
летариатом начинается эпоха свободы. Развитие будет
направляться уже не действием общественно слепых
сил, а добровольным решением пролетариата. От само­
сознания, от духовной и моральной субстанции, от спо­
собности суждения и готовности к самопожертвованию
пролетариата зависит то, какое направление примет
развитие общества.
Вопрос производства тем самым становится мораль­
ным вопросом. От пролетариата зависит то, уйдет ли те­
перь в прошлое «предысторическая эпоха человечест­
ва», власть экономики над человеком, институтов и
принуждения - над моралью. От пролетариата зависит
то, начнется ли действительная история человечества: а
именно власть морали над институтами и экономикой.
Конечно, ее возможность создается лишь общественным
развитием, но сейчас в руках пролетариата фактически
находится его собственная судьба и вместе с тем также
судьба человечества. Тем самым задается критерий зре­
лости пролетариата, его способности взять в свои руки
господство и руководство в обществе. До этого момента
пролетариат был ведом законами общественного разви­
тия, отныне перед ним самим стоит задача руководства
обществом. Его решение станет ориентиром также для
развития общества, в рядах пролетариата эту ответствен­
ность должен осознать каждый индивид. Он должен чув­
ствовать, что от него, от результатов его каждодневного

Роль морали е жанмумистическам произведение

87

труда зависит то, когда забрезжит поистине счастливая и
свободная эпоха человечества, и невозможно, чтобы
пролетариат, который и в гораздо более тяжелых услови­
ях оставался верным своей всемирно-исторической мис­
сии, изменил своей миссии в том момент, когда он, нако­
нец, в состоянии выполнить ее на деле.

ПРИМЕЧАНИЯ
1Фридрих Энгельс. Анти-Дюринг / / Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С 285.
«Тамже. С 288.

И зменение функций
исторического материализма

ПОБЕДА, одержанная пролетариатом, ставит перед ним
самоочевидную задачу - довести до предельно возмож­
ного совершенства то духовное оружие, благодаря кото­
рому он до сих пор сумел выстоять в своей классовой
борьбе. Среди такого оружия на первом плане находится, естественно, исторический материализм.
В эпоху, когда пролетариат подвергался угнетению,
исторический материализм служил ему в качестве одно­
го из эффективнейших боевых средств. И естественно,
что теперь он берет его с собой в ту эпоху, когда собира­
ется по-новому перестроить общество, а стало быть и
культуру. Уже поэтому надлежало создать такой институт,
задачей которого является применение исторического
материализма к исторической науке в целом. В отличие
от прежней ситуации, когда исторический материализм
хотя и был превосходным оружием, но с точки зрения
науки означал немногим более чем программу, чем указа­
ние на то, как надо писать историю, сейчас на нас возла­
гается также задача действительно написать всю исто­
рию заново, осветить, сгруппировать и оценить события
прошлого с позиций исторического материализма. Мы
должны попытаться сделать исторический материализм

Изменение ф ункций исторического материализма

89

методом конкретного научного исследования, методом
исторической науки.
Здесь, однако, встает вопрос, почему это стало воз­
можным только теперь. При поверхностном взгляде на
вещи можно ответить на него в том смысле, что момент
для разработки исторического материализма как научно­
го метода настал лишь сегодня потому, что пролетариат
завоевал господство и вместе с ним получил в свое распо­
ряжение те физические и духовные силы, без которых
невозможно достичь помянутой цели и воспользоваться
которыми ему никогда не давало старое общество. Толь­
ко в основе этого требования лежат и более глубокие мо­
тивы, нежели голый факт власти, благодаря которой
пролетариат сегодня в состоянии организовать науку по
собственному разумению. Эти более глубокие мотивы
теснейшим образом связаны с тем глубинным изменени­
ем функций, которое повлекло за собой установление
диктатуры пролетариата, то есть то, что классовая борь­
ба теперь ведется сверху вниз, а не снизу вверх, и кото­
рое затронуло все органы пролетариата, весь мир его
мыслей и чувств, его классовое положение и классовое
сознание. Эти мотивы мы должны обязательно обсудить
сегодня, открывая этот Исследовательский институт.
Чем был исторический материализм? Несомненно, он
был научным методом, с помощью которого пытались по­
нять события прошлого в соответствии с их истинной су­
тью. Однако в противоположность историческим мето­
дам буржуазии он позволяет нам также под углом зрения
истории, то есть научно, рассматривать современность,
видеть в ней не только поверхностные явления, а также
те глубинные исторические движущие силы, которыми в
действительности приводятся в движение события.
Исторический материализм поэтому имел для проле­
тариата намного более высокую ценность, нежели один

90

Дердь Л У К А Ч

только метод научного исследования. Среди всех его
средств борьбы он был одним из важнейших. Ведь клас­
совая борьба пролетариата знаменовала собой одно­
временно пробуждение его классового сознания. Но
пробуждение этого сознания неизменно было для про­
летариата следствием познания истинной ситуации,
фактически существующих исторических взаимосвязей.
Именно это и ставит классовую борьбу пролетариата на
особое место в сравнении со всеми классовыми битвами:
свое острейшее оружие пролетариат на самом деле полу­
чает из рук подлинной науки, достигая ясного познания
действительности. В классовых битвах прошлого решаю­
щую роль играли разнородные идеологии, религиозные,
нравственные и другие формы «ложного сознания», в то
время как классовая борьба пролетариата, освободитель­
ная война последнего угнетенного класса обрела свой бо­
евой лозунг и одновременно свое самое сильное оружие
в раскрытии неприкрашенной истины. Стало быть, бла­
годаря тому, что исторический материализм показал ис­
тинные действующие силы исторического процесса, он
стал для пролетариата, в силу его классового положения,
средством борьбы. Важнейшая задача исторического ма­
териализма заключается в том, чтобы составить точное
суждение о капиталистическом общественном строе, ра­
зоблачить сущность капиталистического общественного
строя. Исторический материализм поэтому всегда ис­
пользовался в классовой борьбе пролетариата для того,
чтобы во всех тех случаях, когда буржуазия приукрашива­
ет и маскирует всевозможными идеологическими эле­
ментами действительное положение, состояние классо­
вой борьбы, просветить эти покровы холодными лучами
науки, показать, как и насколько они ложны, вводят в за­
блуждение, противоречат истине. Таким образом, благо­
дарнейшая функция исторического материализма состо­

Изменение ф ункций исторического материализма

91

яла не в том, что он был чистым научным познанием, а
в том, что он был делом. Исторический материализм не
составлял самоцели, его назначение заключалось в том,
чтобы прояснить пролетариату его ситуацию, дабы в
этой ясно познанной ситуации он мог действовать сооб­
разно своему классовому положению. Следовательно,
в эпоху капитализма исторический материализм был
средством борьбы. Отсюда следует, что то сопротивле­
ние, которое оказала буржуазная наука историческому
материализму, диктовалось далеко не только простой ог­
раниченностью. Напротив, оно было выражением вер­
ного классового инстинкта буржуазии, который выра­
зился в буржуазной исторической науке. Ведь признание
исторического материализма означало бы для буржуазии
прямо-таки самоубийство.
Всякий представитель класса буржуазии, который
признал бы научную истину исторического материализма,
утратил бы вместе с тем также свое классовое сознание,
а стало быть, одновременно, - и способность верно
представлять интересы собственного класса. С другой
стороны, для пролетариата тоже было бы самоубийством
останавливаться на уяснении научного своеобразия исто­
рического материализма, рассматривать исторический
материализм лишь как инструмент познания. Сущность
пролетарской классовой борьбы можно свести именно к
тому, что для нее теория и практики совпадают, что позна­
ние здесь непосредственно ведет к деятельности.
Самим существованием буржуазии предопределяется
то, что она никогда не достигнет ясного понимания об­
щественных предпосылок своего собственного налично­
го бытия. Беглый взгляд на историю XIX века позволяет
заметить глубокий и постоянный параллелизм между
нисхождением буржуазии и постепенным проникнове­
нием в ее самосознание этого факта. На исходе XVIII сто-

92

Дердь Л У К А Ч

летая буржуазия была идеологически сильным и не слом­
ленным классом. Она была таковой даже еще в начале
ХЕК века, когда ее идеология, идея буржуазной свободы и
демократии еще не были внутренне выхолощены автома­
тизмом естественных законов экономики, когда бюргер­
ство еще имело надежду и было способно добросовестно
уповать на то, что эта демократическая, буржуазная сво­
бода, это самовластие экономики однажды приведут
к спасению человечества.
Блеском и пафосом этой веры была преисполнена не
только история первых буржуазных революций, сильнее
всего - Великой французской революции; именно она,
эта вера, придает непредвзятость и могучее стремление
к истине, к откровенному изложению познанного в круп­
нейших научных достижениях буржуазного класса, на­
пример, - в политической экономии Смита и Рикардо.
История буржуазной идеологии - это история расша­
тывания этой веры, веры в спасающую мир миссию бур­
жуазного преобразования общества. С теории кризисов
Сисманди и социальной критики Карлейля и дальше по­
степенно набирает силу это саморазрушение буржуазной
идеологии. Начинаясь как феодально-реакционная кри­
тика поднимающегося капитализма, такая взаимная кри­
тика противоборствующих господствующих классов все
больше превращается в самокритику буржуазии, чтобы
позднее, как укор ее совести, все больше подвергнуться
замалчиванию и сокрытию. «Буржуазия правильно поня­
ла, - отмечает Маркс, - что все виды оружия, выкован­
ные ею против феодализма, обращались своим острием
против нее самой, что все созданные ею средства просве­
щения восставали против ее собственной цивилизации,
что все сотворенные ею боги отреклись от нее».
Бот почему открыто выраженная идея классовой
борьбы дважды появляется в истории буржуазной идео­

Изменение ф ункций исторического материализма

93

логии. Она является определяющим элементом ее «геро­
ического периода», ее энергичной борьбы за обществен­
ное господство (особенно во Франции, где политико-иде­
ологические бои были самыми острыми) и вновь
возвращается в последний период кризиса и распада. На­
пример, социальная теория крупных объединений пред­
принимателей зачастую является открытой, даже цинич­
но выраженной точкой зрения классовой борьбы.
Последняя империалистическая фаза капитализма идео­
логически выражается вообще в методах, которые раз­
рывают идеологические покровы, которые показывают,
что господствующие слои буржуазии все яснее и откро­
веннее говорят о том, «что есть». (Вспомним лишь о ве­
ликодержавной идеологии в имперской Германии, а так­
же о том, что военная и послевоенная экономика
вынудила теоретиков буржуазии видеть в экономических
формах не только чисто фетишистские отношения, а
учитывать также взаимосвязь между экономикой и удов­
летворением человеческих потребностей и т.д.)
Не в том дело, что буржуазия действительно преодоле­
вает здесь границы, которые полагаются ее положением
в процессе производства, что теперь она, подобно проле­
тариату, могла бы исходить из действительного познания
действительных движущих сил развития. Напротив, в та­
кой ясности по поводу отдельных проблем или отдель­
ных фаз еще сильнее проявляется слепота по отноше­
нию к целому. Ибо эта «ясность» есть, с одной стороны,
лишь ясность «для внутреннего употребления»; та про­
грессивная группа буржуазии, которая яснее видит эко­
номическую взаимосвязь империализма, чем многие
«специалисты», совершенно точно знает, что само это ее
познание было бы в высшей степени опасным для части
собственного класса и тем более для всего общества
(вспомним при этом об исторической метафизике, кото­

94

Дердь Л У К А Ч

рой обыкновенно оснащаются теории власти в эпоху им­
периализма). Но даже если тут частично и имеется созна­
тельный обман, то, с другой стороны, речь идет здесь не
только о простом обмане. Это значит, что соединение
«ясного познания» отдельных экономических содержа­
тельных взаимосвязей с фантастическим и пустым мета­
физическим представлением в целом о государстве, об­
ществе и историческом развитии является также для
более сознательного слоя буржуазии необходимым след­
ствием его классового положения. Но если в пору вос­
хождения класса эта граница познаваемости общества
была еще темной и неосознанной, то сегодня объектив­
ный распад капиталистического общества отражается в
тотальной разнородности и несовместимости идеологи­
чески совмещенных взглядов. Уже в этом выражается
идеологическая капитуляция буржуазии, - по большей
части бессознательная и открыто не признаваемая, - пе­
ред историческим материализмом. Ибо политическая
экономия, которая получила развитие сегодня, уже боль­
ше не вырастет исключительно на буржуазной почве, как
это было в эпоху классической политической экономии.
Как раз в таких странах, как Россия, где капиталистичес­
кое развитие началось относительно поздно, где, стало
быть, существовала непосредственная потребность в его
теоретическом обосновании, обнаружилось, что возни­
кающая в этих условиях политэкономическая теория вы­
казывает в значительной мере «марксистский» характер
(Струве, Туган-Барановский и т.д.).
Тот же самый феномен, однако, обнаруживается одно­
временно и в Германии (например, Зомбарт) и других
странах. Теории военной экономки, планового хозяйст­
ва также свидетельствуют о постоянном усилении дан­
ной тенденции, чему никоим образом не противоречит
тот факт, что одновременно, начиная примерно с вы­

Изменение ф ункций исторического материализма

95

ступлений Бернштейна, часть социалистической теории
подпадает под все более сильное буржуазное влияние.
Уже тогда прозорливые марксисты поняли, что речь
идет не о столкновении направлений внутри рабочего
движения. Как бы ни отвечать на вопрос об оценке с по­
зиций пролетариата все более частных случаев открыто­
го перехода «руководящих товарищей» в лагерь буржуа­
зии (примеры Бриана-Мильерана или Парвуса-Ленша
являются лишь наиболее выразительными), с точки зре­
ния буржуазии это означает лишь то, что она стала не­
способной собственными силами идеологически защи­
тить свои позиции. Что она не только нуждается в
перебежчиках из лагеря пролетариата, но и - в этом
здесь состоит суть дела - больше не способна обойтись
также без научного метода пролетариата, правда, взято­
го в его искаженной форме. Правда, теоретическое рене­
гатство от Бернштейна до Парвуса - это свидетельство
идеологического кризиса внутри пролетариата; но оно
означает одновременно капитуляцию буржуазии перед
историческим материализмом.
Ибо пролетариат боролся с капитализмом, принуждая
буржуазное общество к самопознанию, которое с неумо­
лимой логикой вело к тому, что буржуазное общество
оказывалось внутренне проблематичным. Параллельно с
экономической борьбой велась борьба за сознание общества. Самосознание общества, однако, равносильно возможности руковод­
ства обществом. Пролетариат в своей классовой борьбе
удерживает победу не только в сфере власти, но одновре­
менно побеждает и в этой борьбе за общественное созна­
ние, все больше разлагая в последние 50-60 лет буржуаз­
ную идеологию и развивая свое социальное сознание.
Важнейшее средство борьбы в этом сражении за со­
знание, за социальное руководство - это исторический
материализм. Стало быть, исторический материализм

96

Дердь Л У К А Ч

является такой же функцией развития и разложения ка­
питалистического общества, как все прочие идеологии.
Это утверждение приходилось часто слышать с буржуаз­
ной стороны применительно к историческому материа­
лизму. Общеизвестный и в глазах буржуазной науки реша­
ющий аргумент против истинности исторического
материализма состоит в том, что его нужно применить к
самому себе. Учение исторического материализма, коль
скоро оно верно, предполагает, что все так называемые
идеологические образования представляют собой функ­
ции экономических отношений: сам исторический мате­
риализм (в качестве идеологии борющегося пролетариа­
та) также является лишь такой идеологией, такой
функцией капиталистического общества. Мне кажется,
что этот довод может быть отчасти признан основатель­
ным без того, чтобы отказывать историческому материа­
лизму в научном значении. Во всяком случае, историчес­
кий материализм можно и должно применять к самому
себе, но такое применение к самому себе отнюдь не ведет
к полному релятивизму, из него никоим образом не следу­
ет, что исторический материализм не является верным
историческим методом. Содержательным истинам исто­
рического материализма свойственно то, что увидел
Маркс в истинах классической политэкономии: они яв­
ляются истинами в рамках определенного социального и
производственного строя. Как таковые, но лишь как та­
ковые, они имеют безусловную значимость. Однако это
не исключает, что появятся общества, в которых, в соот­
ветствии с сущностью их социальной структуры, будут
иметь значимость другие категории, другие истинные
взаимосвязи. И к какому же результату мы приходим? Мы
должны прежде всего поставить вопрос о социальных
предпосылках значимости содержания исторического
материализма, подобно тому, как Маркс изучал социаль­

Изменение ф ункций исторического материализма

97

ные и экономические предпосылки значимости класси­
ческой политэкономии.
Ответ на этот вопрос мы тоже можем найти у Маркса.
Исторический материализм в своей классической форме
(которая, к сожалению, вошла в общественное сознание
вульгаризированной) означает самопознпние капиталисти­
ческого общества, А именно самопознание не только в ука­
занном выше идеологическом смысле. Напротив, эта иде­
ологическая проблема сама по себе есть не что иное как
мыслительное выражение объективного экономического
положения дел. В этом смысле решающий результат исто­
рического материализма состоит в том, что были приве­
дены к своему собственному понятию тотальность и дви­
жущие силы капитализма, которые невозможно было
постичь с помощью грубых, абстрактных, неисторичных
и поверхностных категорий буржуазной науки. Таким об­
разом, исторический материализм - это прежде всего, те­
ория буржуазного общества и его экономической структу­
ры. «Но в теории, - заявляет Маркс, - предполагается,
что законы капиталистического способа производства
развиваются в чистом виде. В действительности же всегда
имеется налицо лишь некоторое приближение; но при­
ближение это тем больше, чем полнее развит капиталис­
тический способ производства, чем полнее устранены
чуждые ему остатки прежних экономических укладов».
Это соответствующее теории состояние проявляется в
том, что законы экономики, с одной стороны, господству­
ют над всем обществом, а с другой, —способны реализо­
вать себя как «простые естественные законы» благодаря
своей чисто экономической потенции, то есть без содей­
ствия внеэкономических факторов. Маркс часто и с вели­
чайшей определенностью подчеркивает это различие
между капиталистическим и докапиталистическим обще­
ством, в особенности как различие между возникающим,

98

Дердь Л У К А Ч

борющимся за свое место в обществе и уже господствую­
щим в нем капитализмом. « Закон спроса на труд и
предложения труда , слепая сила экономических от­
ношений, - пишет Маркс, - закрепляет господство капи­
талистов над рабочими. Внеэкономическое, непосред­
ственное принуждение, правда, еще продолжает
применяться, но лишь в виде исключения. При обычном
ходе дел рабочего можно предоставить власти «естест­
венных законов производства» Иное мы видим в ту
историческую эпоху, когда капиталистическое производ­
ство только еще складывалось».
Из этой экономической структуры «чисто» капиталис­
тического общества (которая, конечно, дана как тенден­
ция, но как тенденция, решающим образом определяю­
щая всякую теорию) следует, что различные моменты
социального строения обособляются друг от друга, что
они могут и должны осознаваться в качестве таковых. Ве­
ликий подъем теоретических наук в конце XVIII и начале
XIX веков - классическая политическая экономия в Англии и классическая философия в Германии - знаменует
собой осознание самостоятельности этих частичных сис­
тем, этих моментов строения и развития буржуазного об­
щества. Экономика, право и государство выступают здесь
как замкнутые в себе системы, которые в силу своего на­
сильственного совершенства (Machtvollkommenheit),
с присущей им самозаконностью господствуют над всем
обществом. Когда отдельные ученые, например Андлер,
пытаются доказать, что все отдельные истины историче­
ского материализма уже были открыты наукой до Маркса
и Энгельса, то они проходят мимо существа вопроса; они
были бы не правы даже в том случае, если бы их доказа­
тельства были неопровержимыми во всех отношениях (а
это, разумеется, не так). Ведь эпохальный методологичес­
кий результат исторического материализма заключается

Изменение ф ункций исторического материализма

99

именно в том, что такие, кажущиеся совершенно незави­
симыми, замкнутыми, автономными системы были поня­
ты как простые моменты объемлющего их целого; в том,
что оказалось возможным преодолеть эту их мнимую са­
мостоятельность.
Видимость такой самостоятельности, однако, не явля­
ется простым «заблуждением», которое, соответственно,
было «исправлено» историческим материализмом. На­
против, она является мыслительным, категориальным
выражением объективной социальной структуры капи­
талистического общества. Преодолеть эту видимость,
выйти за ее рамки значило бы выйти - в сфере мыслей —
за рамки капиталистического общества; это значило бы
предвосхитить его устранение с помощью ускоряющей
силы мышления. Но именно поэтому такая снятая само­
стоятельность частных систем сохраняется в правильно
понятом целом. Это значит, что от правильного позна­
ния из взаимной несамостоятельности, их зависимости
от экономической структуры общества в целом неотъем­
лемым является, как его интегрирующая сущностная
черта, познание того, что эта «видимость» их самостоя­
тельности, их замкнутости и самозаконности есть необ­
ходимая форма их проявления в капиталистическом об­
ществе. В докапиталистическом обществе, с одной
стороны, отдельные моменты экономического процесса
(как, например, ссудный капитал и само товарное произ­
водство) пребывали в состоянии совершенно абстракт­
ной отдельности друг от друга, которая не допускала ни
непосредственного, ни опосредствованного обществен­
ным сознанием взаимодействия. С другой стороны,
некоторые из этих моментов образовывали как между
собой, так и с внеэкономическими моментами хозяйст­
венного процесса во всех отношениях неразрывное в рамках данных общественных структур - единство (на­

100

Дердь Л У К А Ч

пример, ремесло и земледелие в феодальном имении или
налог и рента при крепостном строе в Индии и т.д.). На­
против, при капитализме все моменты общественного
строения находятся в диалектическом взаимодействии
между собой. Их мнимая самостоятельность по отноше­
нию друг к другу, их самоконцентрация в автономные си­
стемы, фетишистская видимость их самозаконности яв­
ляются - в качестве необходимого аспекта капитализма,
с точки зрения буржуазии, - необходимым промежуточ­
ным пунктом на пути к их правильному и совершенному
познанию. Лишь действительное додумывание до конца
этих тенденций к самостоятельности, к чему буржуазная
наука, конечно, была не способна в свои лучшие време­
на, позволяет понять их соотнесенность с тотальностью
экономической структуры общества и их подчиненность
таковой. Например, точка зрения марксизма, в соответ­
ствии с которой все экономические проблемы капита­
лизма рассматриваются уже не с позиций отдельного ка­
питализма, а с позиций классов, была, с одной стороны,
субъективно-историографически завоевана лишь путем
продолжения и диалектического перевертывания чисто
капиталистической установки. С другойстороны, «есте­
ственная закономерность» феноменов, которые здесь
познаются, стало быть, их полная независимость от че­
ловеческой воли, познания и целеполагания составляют
также объективную предпосылку их изучения с помощью
материалистической диалектики. Такие проблемы, как
проблема накопления или средней нормы прибыли, а
также проблема отношения государства и права к эконо­
мике в целом, показывают с полной ясностью, в какой
мере эта постоянно себя разоблачающая видимость
является историко-методологической предпосылкой
структуры и условием применимости исторического ма­
териализма. Следовательно, отнюдь не случайно то (а по-

Изменение ф ункций исторического материализма

101

иному и не может быть с подлинными истинами об обще­
стве), что исторический материализм как научный метод
возник в середине XIX века. Не случайно как раз то, что
социальные истины всегда открываются тогда, когда в
них выражается душа эпохи, в которой воплощает себя
соответствующая методу действительность. Ведь истори­
ческий материализм, как мы уже говорили, является са­
мопознанием капиталистического общества.
Также не случайно и то, что политэкономия как само­
стоятельная наука впервые возникла в капиталистичес­
ком обществе. Это не случайно, ибо капиталистическое
общество, благодаря своей основанной на товарно-мено­
вых отношениях экономической организации, придало
хозяйственной жизни такое самостоятельное, замкнутое
в себе и основанное на имманентных закономерностях
своеобразие, какого она не знала в докапиталистических
обществах. Поэтому классическая политическая эконо­
мия с ее законами ближе всего из всех наук стоит к естест­
вознанию. Экономическая система, сущность и законы
которой она изучает, действительно, чрезвычайно близ­
ка по своей специфике, по конструкции своей предметно­
сти той природе, которой занимаются физика, естество­
знание. Она имеет дело с взаимосвязями, которые
совершенно независимы от человеческого своеобразия
человека, от всех антропоморфизмов - будь то религиоз­
ных, этических, эстетических или иных. Она имеет дело
с взаимосвязями, в которых человек выступает лишь как
абстрактное число, как нечто сводимое к числам, число­
вым взаимосвязям, законы которых, по словам Энгельса,
можно лишь познать, но которыми нельзя овладеть. Ибо
политэкономия имеет дело с взаимосвязями, в которых,
опять-таки по словам Энгельса, производители утратили
свою власть над условиями своей собственной общест­
венной жизни, в которых, в силу овещнения, овеществле-

102

Дердь Л У К А Ч

ни я условий социальной жизни такие взаимосвязи приоб­
ретают совершенную автономию, ведут отдельную
жизнь, превращаются в замкнутую систему, имеющую
смысл внутри себя.
Поэтому не случайно, что именно капиталистический
общественный строй стал классической почвой для при­
менения исторического материализма. И если мы теперь
рассмотрим исторический материализм как научный ме­
тод, то он может быть, конечно, применен также к более
ранним, предшествующим капитализму эпохам. Это уже
было сделано, и отчасти с успехом; по меньшей мере,
благодаря историческому материализму были получены
очень интересные результаты. Но если мы применим ис­
торический материализм к докапиталистическим эпо­
хам, то обнаруживается одна очень существенная и важ­
ная методологическая трудность, которая не выступила
наружу при историко-материалистической критике ка­
питализма.
Эту трудность Маркс упоминает множество раз в сво­
их главных произведениях; Энгельс совершенно четко
сформулировал ее в «Происхождении семьи, частной
собственности и государства»: она заключается в струк­
турном различии между эпохой цивилизации и предше­
ствующими ей эпохами. Здесь Энгельс со всей силой под­
черкивает, что пока производство является по существу
коллективным, пока оно «ведется на этой основе, оно не
может перерасти производителей, не может породить
таинственные, чуждые им силы, как это постоянно и не­
избежно бывает в эпоху цивилизации». Ведь в эту эпоху
«производители утратили власть над всем производств
вом условий своей собственной жизни Продукты и
производство попадают во власть случая. Но случай­
ность - это только один полюс взаимозависимости, дру­
гой полюс называется необходимостью»4. И затем Эн­

Изменение ф ункций исторического материализма

103

гельс показывает, как из сложившейся та ким образом
структуры общества следует его сознание, принимающее
форму «естественных законов». А именно, подобное диа­
лектическое взаимодействие случайности и необходимо­
сти, то есть классическая идеологическая форма господ­
ства экономики, набирает силу в той мере, в какой
общественные процесса выходят из-под контроля лю­
дей, становятся самостоятельными.
Чистейшей, можно даже сказать, единственной чис­
той формой этого подпадания общества под социальные
естественные законы является капиталистическое про­
изводство. Ведь всемирно-историческое назначение про­
цесса цивилизации, вершиной которого является капи­
тализм, состоит в достижении господства над природой.
Эти «естественные законы» общества, которые господ­
ствуют над существованием людей как «слепые» силы
(даже в том случае, когда их «рациональность» познана,
и в этом случае, собственно говоря, всего сильнее), име­
ют своей функцией подвести природу под категории
обобществления и выполняют ее в ходе исторического
развития. Но это - длительный процесс, богатый попят­
ными движениями. На протяжении этого процесса, в то
время, когда такие общественные естественные силы
еще не стали доминирующими, главную роль как в «обме­
не веществ» между человеком и природой, так и в обще­
ственных отношениях людей должны, разумеется, играть те естественные отношения, которые господствуют
над общественным бытием человека и, стало быть, —над
теми формами, в которых мыслительно, эмоционально и
т.д. выражается это бытие (религия, искусство, филосо­
фия и т.д.). Маркс пишет, что «во всех формах общества,
где господствует земельная собственность, преобладают
еще отношения, определяемые природой. В тех*же фор­
мах общества, где господствует капитал, преобладает эле­

104

Дердь Л У К А Ч

мент, созданный обществом, историей»5. А Энгельс вы­
ражает эту мысль в письме к Марксу еще более резко:
«Это как раз доказывает, что на данной ступени способ
производства играет не столь решающую роль, как сте­
пень распада старых кровных связей и старой взаимной
общности полов (sexus) у племени»6. В соответствии с
этим Энгельс полагает, например, что моногамия - это
первая форма семьи, в основе которой лежали «не есте­
ственные, а экономические условия»7. Речь идет при
этом, конечно, о длительном процессе, в котором от­
дельные этапы невозможно механически отграничить
друг от друга, ибо они плавно переходят друг в друга. Од­
нако направленность этого процесса ясна: речь идет о
том, чтобы отодвинуть назад «естественную границу»8во
всех областях, из чего и применительно к нашей тепе­
решней проблеме следует, что такая естественная грани­
ца существовала во всех докапиталистических формах
общества и что она оказала влияние на все социальные
формы выражения людей. Маркс и Энгельс показали это
относительно собственно экономических категорий
многократно и столь убедительно, что здесь достаточно
простой отсылки к их произведениям. (Вспомним, на­
пример, о развитии разделения труда, о формах приба­
вочного труда, о формах земельной ренты и т.д.) Во мно­
гих местах Энгельс добавляет к этому еще, что на
примитивных ступенях развития общества вообще нель­
зя говорить о праве в нашем смысле9.
Еще более решающим это структурное различие явля­
ется в тех областях, которые Гегель в противополож­
ность общественным, регулирующим исключительно
межчеловеческие отношения формам объективного духа
(экономика, право, государство) назвал абсолютным ду­
хом. Ибо формы абсолютного духа (искусство, религия,
философия) в весьма существенных, хотя и отличных

Изменение ф ункций исторического материализма

105

друг от друга пунктах, представляют собой еще и взаимо­
действие человека с природой —а именно как с окружаю­
щей его природой, так и с той, которую он находит в се­
бе самом. Разумеется, и это различие нельзя понимать
механически. Природа - это общественная категория.
Стало быть, то, что на определенной ступени обществен­
ного развития считается природой, то, как выстраивает­
ся отношение этой природы к человеку и в какой форме
происходит его взаимодействие с ней, следовательно,
то, что может означать природа по форме и содержа­
нию, объему и предметности, - все это всегда обусловле­
но обществом. Отсюда следует, с одной стороны, что на
вопрос о том, возможно ли вообще в рамках определен­
ной общественной формы непосредственное взаимодей­
ствие с природой, можно дать лишь историко-материа­
листический ответ, так как объективная возможность
такого отношения зависит от «экономической структу­
ры общества». С другой стороны, однако, коль скоро эти
взаимосвязи уже даны и даны именно общественно обус­
ловленным образом, то они оказывают воздействие в со­
ответствии со своими внутренними закономерностями и
сохраняют намного большую независимость от общест­
венной жизненной почвы, из которой они (необходимо)
произросли, нежели формообразования «объективного
духа». Эти последние тоже могут, конечно, сохраняться
очень долго после того, как погибает общественная осно­
ва, которой они обязаны своим существованием. Но они
в этом случае всегда сохраняются как препятствие для
развития, которое надо убрать силой, либо приспосабли­
ваются к новым экономическим отношениям путем изме­
нения своих функций (правовое развитие дает много
примеров того и другого рода). Напротив, сохранение
формообразований абсолютного духа, — что до извест­
ной степени оправдывает гегелевскую терминологию, —

106

Дердь Л У К А Ч

может привести к тому, что в них будет акцентировано
ценное, все еще актуальное и даже образцовое. Это зна­
чит, что отношение между генезисом и значимостью во
втором случае намного более запутанное, чем в первом.
Маркс, ясно понимая эту проблему, отмечал: «Однако
трудность заключается не в том, чтобы понять, что гре­
ческое искусство и эпос связаны с известными формами
общественного развития. Трудность состоит в том, что
они все еще доставляют нам художественное наслажде­
ние и в известном отношении признаются нормой и не­
досягаемым образцом».
Это постоянство значимости искусства, эта видимость
его совершенно надисторической и надсоциальной
сущности основывается, однако, на том, что в области
искусства преимущественно разыгрывается взаимодей­
ствие человека с природой. Это направление формо­
творчества в искусстве настолько для него характерно,
что даже воссозданные искусством общественные отно­
шения людей между собой вновь превращаются им в
некую разновидность «природы». И хотя, как было под­
черкнуто, эти естественные отношения тоже обусловле­
ны социально, хотя они в соответствии с этим тоже из­
меняются вместе с переменами в обществе, тем не менее
в их основе лежат такие взаимосвязи, которые в сравне­
нии с непрерывным изменением чисто общественных
форм несут в себе субъективно оправданную видимость
«вечности» как таковой, ибо они способны пережить
многообразные, даже очень глубокие изменения обще­
ственных форм, ибо для их преобразования (порой) не­
обходимы еще более глубокие, разделяющие целые эпо­
хи общественные преобразования.
Итак, может показаться, что речь идет о чисто количе­
ственном различии непосредственных и опосредство­
ванных отношений с природой или о непосредственных

Изменение ф ункций исторического материализма

107

и опосредствованных воздействиях «экономической
структуры» на различные общественные формообразо­
вания. Эти количественные различия, однако, лишь в ка­
питалистической перспективе выступают как чисто ко­
личественные подступы к свойственной капитализму
системе организации общества. Если исходить из пони­
мания того, как на деле устроены докапиталистические
общества, то эти количественные градации означают ка­
чественные различия, которые в познавательном плане
выражаются как господство совершенно разных катего­
риальных систем, как совершенно разные функции от­
дельных частных областей в рамках общества в целом.
Даже чисто экономически получается качественно новая
закономерность. А именно не только в том смысле, что
законы модифицируются в зависимости от различных
материальных сфер, к которым они применяются, но и в
том смысле, что в различных социальных средах господ­
ствуют различные закономерности, что значимость оп­
ределенного типа закона связана с совершенно опреде­
ленными социальными предпосылками. Достаточно
сравнить лишь предпосылки обмена товаров по ценам их
производства, чтобы ясно увидеть это изменение зако­
нов также в чисто экономическом смысле. При этом са­
мо собой разумеется, что общество с простым товарным
обменом, с одной стороны, уже является близкой капита­
листическому типу формой, а, с другой стороны, тем не
менее обнаруживает качественно отличную от него
структуру. Эти качественные различия усиливаются в
той мере, в какой, в соответствии со спецификой данно­
го общества (или внутри определенного общества - в со­
ответствии со спецификой определенной формы, на­
пример, искусства), преобладающее влияние оказывает
естественное отношение. Например, до тех пор, пока в
теснейшей связи со спецификой разделения труда чрез­

108

Дердь Л У К А Ч

вычайно глубокой остается связь между ремеслом (про­
изводство потребительных ценностей повседневной
жизни, как-то: мебели, одежды, а также строительство
домов и т.д.) и искусством в более тесном смысле слова;
до тех пор, пока невозможно проведение между ними эстетически-понятных границ (что относится, например,
к так называемому народному искусству), —до тех пор
тенденции развития ремесла, которое зачастую столети­
ями остается технически и организационно неподвиж­
ным, в направлении развивающегося по своим собствен­
ным законам искусства являются качественно
отличными от тенденций развития при капитализме, где
производство товаров «само по себе», чисто экономиче­
ски, находится в непрерывном революционном разви­
тии. Ясно, что в первом случае позитивное воздействие
искусства на ремесленное производство должно быть го­
раздо более ощутимо. (Переход от романской архитекту­
ры к готике.) В то же время как во втором случае возмож­
ности развития искусства являются намного более
ограниченными, оно не способно оказать определяюще­
го влияния на производство потребительских товаров.
Более того, возможность или невозможность существо­
вания искусства вообще определяется чисто экономиче­
скими и обусловленными ими производственно-техниче­
скими мотивами (современная архитектура).
Сказанное здесь об искусстве относится, конечно, с
сильными видоизменениями, также к религии. Энгельс
очень четко проводит также и здесь различие двух пери­
одов. Разве что религия никогда не выражает с такой чи­
стотой отношение человека к природе, как это делает ис­
кусство; в религии общественно-практические функции
играют намного большую непосредственную роль, чем в
искусстве. Но специфика общественной функции рели­
гии, качественное отличие закономерностей ее общест­

Изменение ф ункций исторического материализма

109

венной рюли в теократическом социальном устройстве
Востока и в «государственной религии» капиталистичес­
кой Западной Европы бросается в глаза без всяких даль­
нейших разъяснений. Вот почему вопрос о взаимосвязи
между государством и религией (либо обществом и рели­
гией) поставил труднейшую и неразрешимую проблему
перед философией 1егеля, который на грани двух эпох
предпринял попытку систематизации. Эта систематиза­
ция уже вплотную столкнулась с проблемами капитализи­
рующегося мира и тем не менее развивалась в среде, в ко­
торой, по словам Маркса, нельзя было говорить ни о
сословиях, ни о классах, а в лучшем случае - о бывших со­
словиях и еще не родившихся классах.
Ведь «отодвигание естественной границы» повлекло
за собой то, что все стало сводиться к чисто обществен­
ному знаменателю, к овеществленным отношениям ка­
питализма, хотя ясного понимания этих взаимосвязей
еще нельзя было достичь. На тогдашней ступени позна­
ния было еще невозможно за двумя понятиями приро­
ды, которые породило развитие капиталистической
экономики - природы как «совокупности естественных
законов» (природа современного, математического ес­
тествознания) и природы как настроения, как образца
для «испорченного» обществом человека (природы
Руссо и кантовой этики), увидеть их общественное
единство - капиталистическое общество с присущим
ему разрушением всех чисто естественных отношений.
Как раз в той мере, в какой капитализм осуществил
подлинное обобществление всех отношений, и стало
возможным самопознание человека как общественного
существа. А именно самопознание не только в том
смысле, что прежде неразвитая наука не в состоянии
была познать положение дел, которое имело место и
ранее, как, например, очевидно, что астрономия Ко­

110

Дердь Л У К А Ч

перника была верной и до Коперника, она лишь не ста­
ла достоянием познания. Напротив, факт отсутствия
такого самопознания общества сам по себе есть лишь
мыслительное отражение того, что еще не произошло
объективно-экономического обобществления в этом
его понимании, что цивилизационный процесс еще не
разорвал пуповину между человеком и природой. Ибо
всякое историческое познание - это самопознание.
Прошлое становится прозрачным лишь тогда, когда
становится возможной соответствующая самокритика
общества, когда такая «самокритика была до известной
степени, так сказать, dynamei уже готова». До тех пор
прошлое либо наивно отождествлялось со структурны­
ми формами современности, либо оно оставалось со­
вершенно вне сферы постижимости, как абсолютно чу­
жое, варварски бессмысленное. Отсюда понятно, что
только тогда, когда исторический материализм понял
овеществление всех общественных отношений челове­
ка не только как продукт капитализма, но одновремен­
но как преходящее историческое явление, - только тог­
да был найден путь к познанию докапиталистических
обществ с их неовеществленным строением. (Взаимо­
связь научного исследования первобытного общества
с марксизмом отнюдь не случайна.) Ибо только те­
перь, когда прояснилась перспектива новообретения
неовеществленных отношений между человеком и че­
ловеком, между человеком и природой, стало возмож­
ным открыть в примитивных докапиталистических
формах те моменты, в которых наличествовали эти
формы, пусть даже совершенно в иных функциональ­
ных отношениях, и понять их теперь уже в их собст­
венной сущности и существовании, не насилуя механи­
ческим применением категорий капиталистического
общества.

Изменение ф ункций исторического материализма

111

Следовательно, не было никакой ошибки в том, что
исторический материализм в его классической форме
жестко и безусловно применялся к истории XIX века.
Ибо история этого века показывает в действии все си­
лы, которые влияют на общество, когда они действуют
на самом деле в чистом виде и проявляются в формах
«объективного духа». Не совсем так обстоит дело с дока­
питалистическими обществами. В докапиталистичес­
ких обществах никогда не было той самозамкнутости и
самовластности, той имманентности экономической
жизни, каких она достигла в капиталистическом обще­
стве. Отсюда следует, что исторический материализм
нельзя применять к докапиталистическим социальным
образованиям совершенно так же, как это делается при­
менительно к капиталистическому развитию. Здесь
нужны более сложные, более тонкие анализы, чтобы, с
одной стороны, выяснить, какую роль в ряду движущих
сил общества играли чисто экономические силы, по­
скольку таковые тогда вообще имелись в наличии в
строгом понимании экономической «чистоты», чтобы,
с другой стороны, показать, как эти экономические си­
лы воздействовали на прочие общественные образова­
ния. Вот в чем причина, по которой исторический
материализм надо применять к прежним обществам на­
много осмотрительнее, чем к социальным переменам
XIX века. С этим связан также тот факт, что XIX век
мог достичь своего самопознания только благодаря ис­
торическому материализму, в то время как историко-ма­
териалистические исследования прежних обществен­
ных состояний, например истории первоначального
христианства или Древнего Востока, наподобие тех,
что провел, например, Каутский, оказались недостаточ­
но тонкими, оказались анализами, которые не покрыва­
ют или не вполне покрывают фактическое положение

112

Дердь Л У К А Ч

дел. Так, свои наиболее крупные успехи исторический
материализм снискал при анализе общественных обра­
зований, права и находящихся в этой же плоскости яв­
лений, например стратегии и т. д. Поэтому анализы
Меринга, например, - вспомним лишь «Легенду о Лес­
синге» - глубоки и тонки, пока они относятся к государ­
ственной и военной организации Фридриха Великого
или Наполеона. Намного менее завершенными и
исчерпывающими они являются тогда, когда он обра­
щается к литературным, научным и религиозным фено­
менам той же эпохи.
Вульгарный марксизм совершенно пренебрег этим
различием. Его применение исторического материа­
лизма впало в ту же ошибку, в какой упрекнул Маркс
вульгарную политэкономию: он рассматривал как веч­
ные всего лишь исторические категории, а именно также категории капиталистического общества. По от­
ношению к исследованию прошлого это было лишь на­
учной ошибкой, которая не возымела далеко идущих по­
следствий лишь благодаря тому, что исторический
материализм являлся боевым средством в классовой
борьбе, а не служил исключительно научному позна­
нию. В конце концов, книги Меринга или Каутского (да­
же если мы констатируем отдельные научные недостат­
ки у Меринга или сочтем небезупречными некоторые
из исторических работ Каутского) снискали непреходя­
щие заслуги в деле пробуждения классового сознания
пролетариата; как инструменты классовой борьбы, как
побуждение к этой борьбе они принесли своим авторам
немеркнущую славу, которая вполне уравновесит также
в суждении последующих поколений допущенные ими
научные ошибки.
Дело в том, что эта историческая установка вульгар­
ного марксизма оказала решающее влияние также на

Изменение ф ункций исторического материализма

113

образ действий рабочих партий, на их политическую
теорию и тактику. Вопросом, на примере которого наи­
более отчетливо выступает линия водораздела с вуль­
гарным марксизмом, является вопрос о насилии, о роли
насилия в борьбе за победу в пролетарской революции
и за ее закрепление. Конечно, это не первый случай,
когда в противоречие вступили органическое дальней­
шее развитие и механическое применение историчес­
кого материализма; вспомним хотя бы о дебатах по по­
воду империализма как определенной новой фазы
капиталистического развития или непродолжительно­
го эпизода в нем. Дебаты по вопросу о насилии, правда,
во многом неосознанно, очень резко выявили методо­
логическую сторону этого противоречия.
А именно вульгарно-марксистский экономист оспа­
ривает значение насилия в переходе от одного строя
экономического производства к другому. Он ссылается
на «естественную закономерность» экономического
развития, которая должна устроить такой переход в си­
лу своего властительного совершенства, без помощи
грубого, «внеэкономического» насилия. При этом поч­
ти всегда приводится известное положение Маркса:
«Ни одна общественная формация не погибает раньше,
чем разовьются все производительные силы, для кото­
рых она дает достаточно простора, и новые более высо­
кие производственные отношения никогда не появля­
ются раньше, чем созреют материальные условия их
существования в недрах самого старого общества». За­
бывают только - естественно, умышленно —добавить к
этим словам комментарий Маркса, в котором он опре­
деляет исторический рубеж этого «периода зрелости»:
«Из всех орудий производства наиболее могучей произ­
водительной силой является сам революционный
класс. Организация революционных элементов как

114

Дердь Л У К А Ч

класса предполагает существование всех тех производи­
тельных сил, которые могли зародиться в недрах старо­
го общества».
Уже эти положения показывают с полной ясностью,
что для Маркса «зрелость» производственных отноше­
ний для перехода от одной формы производства к дру­
гой означала нечто совершенно иное, чем для вульгар­
ного марксизма. Ибо организация революционных
элементов как класса, а именно не только «по отноше­
нию к капиталу», но также «для себя самого», обраще­
ние простой производительной силы в рычаг общест­
венного переворота суть не только проблема
классового сознания, практической действительности
сознательной деятельности, но одновременно и начало
упразднения чистой «естественной закономерности»
экономизма. Это означает, что «наиболее могучая про­
изводительная сила» восстает против системы произ­
водства, в которую она включена. Возникает ситуация,
которую можно разрешить только насилием.
Здесь не место даже намеком излагать теорию наси­
лия и его роль в истории, доказывать, что резкое, кон­
цептуальное разделение между насилием и экономикой
есть недопустимая абстракция, что невозможно даже
только помыслить ни одного экономического отноше­
ния, которое не было бы связано со скрытым или откры­
тым насилием. Не следует забывать, что, по Марксу, так­
же в «нормальные» времена чисто экономически и
объективно экономически обусловлена лишь область
определения отношения прибыли и заработной платы:
«Фактический ее уровень устанавливается лишь путем
постоянной борьбы между трудом и капиталом»20. Оче­
видно, что шансы в этой борьбе опять-таки в большой
мере обусловлены экономически, но эта обусловлен­
ность сильно варьирует под влиянием «субъективных»,

Изменение ф ункций исторического материализма

115

связанных с вопросом о «насилии» моментов, например
организации рабочих и т.д. Резкое и механическое, кон­
цептуальное разделение между насилием и экономикой
вообще возникло только вследствие того, что, с одной
стороны, фетишистская видимость чистой вещности
маскирует в экономических отношениях их характер от­
ношений между людьми и превращает их в фаталистически-закономерную вторую природу, окружающую людей.
С другой стороны, юридическая - равным образом фе­
тишистская - форма организованного насилия способ­
ствует забвению того, что оно латентно, потенциально
присутствует в каждом экономическом отношении и
стоит за ним; такие разграничения, как разграничение
между правом и насилием, между порядком и восстани­
ем, между легальным и нелегальным насилием оттесня­
ют на задний план общую насильственную основу всех
институтов классовых обществ. (Ибо «обмен веществ»
между человеком и природой в первобытном обществе
так же мало был экономическим в строгом смысле сло­
ва, как мало отношения людей этой эпохи между собой
носили собственно правовой характер.)
Конечно, между «правом» и насилием, между латент­
ным и явным насилием существует различие; только его
невозможно схватить ни с помощью философии права, ни
с помощью этики, ни с помощью метафизики; его можно
понять только как общественное, историческое различие
между обществами, в которых строй производства утвер­
дился уже настолько прочно, что (как правило) функцио­
нирует без конфликтов и без проблем, в силу своих собст­
венных законов, и обществами, в которых вследствие
противоборства разных способов производства или еще
не достигнутой (всегда относительной) стабилизации до­
левого участия различных классов в производственной си­
стеме должно стать правилом применение голого «внеэко­

116

Дердь Л У К АЧ

номического» насилия. Такая стабилизация в некапитали­
стических обществах приобретает консервативную фор­
му и идеологически выражается в господстве традиции,
«богоугодного» порядка и т.д. Только при капитализме, где
подобная стабилизация означает стабильное господство
буржуазии внутри безостановочного, революционно-ди­
намического процесса, она приобретает облик осуществ­
ляемого с «естественной законосообразностью» господст­
ва «вечных, железных законов» политической экономии.
И поскольку любое общество имеет тенденцию к тому,
чтобы «мифологически» проецировать в прошлое струк­
туру своего собственного производственного строя, по­
стольку представляется, что и прошлое - а еще больше бу­
дущее - тоже определяется такими законами и
подчиняется им. Игнорируется то, что возникновение,
самоутверждение этого производственного строя было
плодом самого неприкрытого, грубого и брутального
«внеэкономического» насилия. «Tantae molis erat (стоило
стольких трудов)», - восклицает Маркс, завершая свое из­
ложение истории развития капитализма, - «создать усло­
вия для свободного проявления «вечных естественных за­
конов» капиталистического способа производства».
Но ясно также и то, что исход соревнования конкури­
рующих систем производства со всемирно-исторической
точки зрения, как правило, предрешается социально-эко­
номическим превосходством одной системы над другой;
такое превосходство, однако, отнюдь не обязательно сов­
падает с ее производственно-техническим превосходст­
вом. Нам уже известно, что экономическое превосходст­
во вообще выливается в ряд насильственных мер; само
собой разумеется, что эффективность этих насильствен­
ных мер зависит от всемирно-исторической актуальности
и призванности к дальнейшему руководству обществом,
которыми обладает имеющий подобное превосходство

Изменение ф ункций исторического материализма.

117

класс. Но встает вопрос: каким образом можно сделать со­
циально постижимым это состояние конкурирующих
производственных систем? Это значит, в какой мере та­
кое общество надо понимать как единое общество в марк­
систском смысле слова, коль скоро у него отсутствует объ­
ективная основа подобного единства - единство
«экономической структуры»? Ясно, что речь идет здесь о
пограничном случае. Общества с совершенно чистой еди­
ной, гомогенной структурой, конечно, существовали ред­
ко. (Капитализм никогда не был таковым и, согласно Розе
Люксембург, никогда им не станет.) Сообразно с этим в
каждом обществе господствующая система производства
накладывает свой отпечаток на подчиненные, решаю­
щим образом модифицируя их собственную экономичес­
кую структуру. Вспомним о сражении «промышленного»
труда с земельной рентой в эпоху преобладания натураль­
ного хозяйства и о господстве над этим трудом ее эконо­
мических форм; а с другой стороны, о формах, которые
приобретает сельское хозяйство при высокоразвитом ка­
питализме. Но в собственно переходные эпохи над обще­
ством не господствует ни одна из систем производства; ис­
ход их борьбы как раз и не решен; ни одной из них еще не
удалось навязать обществу адекватную себе экономичес­
кую структуру и хотя бы в тенденции привести его в дви­
жение в этом направлении. В таких ситуациях, понятно,
невозможно говорить о какой-то экономической законо­
мерности, которая господствовала бы над всем общест­
вом. Прежний производственный строй уже утратил свое
господство над обществом в целом, а новый его еще не об­
рел. Это состояние острого силового противоборства
или скрытого равновесия сил, при котором законы эко­
номики, если можно так выразиться, «дают сбои»: преж­
ний закон уже больше не действует, а новый закон еще недей­
ствует повсюду.

118

Дердь Л У К А Ч

Насколько я знаю, теория исторического материализ­
ма еще не осветила эту проблему с экономической сто­
роны. Энгельсова теория государства показывает с пол­
ной ясностью, что этот вопрос отнюдь не ускользнул от
внимания основоположников исторического материа­
лизма. Энгельс констатирует, что государство «по общему
правилу является государством самого могущественного,
экономически господствующего класса . В виде исключения
встречаются, однако, периоды, когда борющиеся клас­
сы достигают такого равновесия сил, что государственная
власть на время получает известную самостоятельность
по отношению к обоим классам, как кажущаяся посред­
ница между ними. Такова абсолютная монархия XVII и
XVIII веков, которая держит в равновесии дворянство и
буржуазию друг против друга».
Но не следует забывать, что переход от капитализма к
социализму обнаруживает экономическую структуру,
принципиально отличную в сравнении с переходом от
феодализма к капитализму. Конкурирующие системы
производства не выступают здесь одна подле другой как
уже обособившиеся системы (как это показывают зачатки капитализма в феодальном производственном
строе), а их конкуренция проявляется как неразруши­
мое противоречие внутри самой капиталистической си­
стемы - как кризис. Эта структура делает капиталистиче­
ское производство с самого начала антагонистическим.
И в этом антагонизме, который выражается в том, что
при кризисах капитал выступает как граница производ­
ства, даже «чисто экономическим образом, т.е. с буржу­
азной точки зрения», ничего не может изменить факт,
что в прошлом разрешение кризисов находилось внутри
капитализма. Всеобщий кризис всегда знаменует собой
тот пункт, где имманентная закономерность капиталис­
тического развития дает - относительный - сбой; дело

Изменение ф ункций исторического материализма

119

лишь в том, что в прошлом класс капиталистов всегда
оказывался в состоянии вновь привести в ход производ­
ство в направлении капитализма. Мы не можем здесь
проводить исследование того, являются или нет, а если
не являются, то в какой мере, применяемые им средства
прямым продолжением законов «нормального» произ­
водства, в какой мере здесь играют роль сознательно-ор­
ганизованные силы, «внеэкономические» факторы, ста­
ло быть, способность капиталистического производства
к экспансии и т.д. Следует лишь констатировать, что для
объяснения кризисов, как это уже показали дебаты Сисмонди с Рикардо и его школой, надо выйти за рамки им­
манентных законов капитализма; это значит, что теория
экономики, в которой кризисы рассматриваются как не­
обходимость, должна одновременно содержать в себе
отказ от капитализма. «Разрешение» кризиса тоже ни­
как не может быть прямолинейным, имманентным «за­
кономерным» продолжением кризисного состояния, а
должно быть новой линией развития, которая ведет к
новому кризису, и т.д. Маркс совершенно недвусмыслен­
но формулирует эту взаимосвязь: «Этот процесс скоро
привел бы капиталистическое производство к краху, ес­
ли бы наряду с центростремительной силой не действо­
вали децентрализирующим образом противодействую­
щие тенденции».
Всякий кризис, стало быть, знаменует собой мертвую
точку в закономерном развитии капитализма, но увидеть
в этой мертвой точке необходимый момент капиталисти­
ческого производства возможно только с вышки проле­
тариата. Различия, градация и обострение кризисов, ди­
намическое значение этого пункта сбоя, мо1ущество сил,
необходимых для того, чтобы вновь дать ход экономике,
являются познаваемыми, однако не с точки зрения бур­
жуазной (имманентной) экономической науки, а лишь с

120

Дердь Л У К А Ч

точки зрения исторического материализма. Ибо выясня­
ется, что решающее значение следует придавать тому, пе­
реживает ли «величайшая производительная сила» капи­
талистического производственного строя, пролетариат,
такой кризис в качестве простого объекта или субъекта,
делающего свой выбор. Кризис всегда решающим обра­
зом обусловлен «антагонистическими отношениями
распределения», противоречием между все большим
развитием производительной силы капитала и «узким ос­
нованием, на котором покоятся отношения потребле­
ния», то есть - объективно-экономическим существовани­
ем пролетариата. Эта сторона антагонизма, однако, не
выходит на свет во время кризисов прогрессирующего
капитализма из-за «незрелости» пролетариата, из-за его
неспособности участвовать в производственном процес­
се иначе, чем в качестве беспрекословно включенной
в него и подчиненной «законам» экономики «производи­
тельной силы». Поэтому может возникнуть видимость
того, что «законы экономики» как выводили из кризиса,
так и ввергали в него. В то время как в действительности
классу капиталистов - вследствие пассивности пролета­
риата - просто удавалось преодолеть мертвую точку,
вновь завести машину. Качественное отличие решающе­
го «последнего» кризиса капитализма (который, само со­
бой понятно, может быть целой эпохой сменяющих друг
друга частных кризисов) от прежних кризисов - это, сле­
довательно, не просто превращение его размаха и глуби­
ны, его количества в качество. Или лучше сказать: такое
превращение выражается в том, что пролетариат пере­
стает быть лишь объектом кризиса, что внутренний анта­
гонизм капиталистического производства, который по
своему смыслу уже равносилен борьбе буржуазного и
пролетарского производственного строя, противоборст­
ву обобществленных производительных сил с их индиви­

Изменение ф ункций исторического материализма

121

дуально-анархическими формами. Организация проле­
тариев, целью которой всегда было «уничтожить или
смягчить разрушительные для их класса следствия это­
го закона капиталистического производства», - из ста­
дии негативности, или чисто тормозящих, ослабляю­
щих, сдерживающих действий, переходит в стадию
активности. И лишь благодаря этому решающим, качеств
венным образом изменилась структура кризиса. Те меры,
с помощью которых буржуазия надеется преодолеть
мертвую точку кризиса, которые, абстрактно говоря, и
сегодня (если отвлечься от вмешательства пролетариа­
та) находятся в ее распоряжении точно так же, как во
время прежних кризисов, становятся ареной открытой
классовой войны. Насилие становится решающей эконо­
мической силой ситуации.
Следовательно, вновь обнаруживается, что эти «веч­
ные естественные законы» имеют значимость лишь для
определенной эпохи развития. Что они суть не только
форма проявления закономерности общественного
развития, характерная для определенного социологи­
ческого типа (для уже никем не оспариваемого эконо­
мического господства известного класса), но также в
рамках этого типа - лишь проявление специфической
формы господства капитализма. Но поскольку, как уже
было показано, связь исторического материализма с ка­
питалистическим обществом является отнюдь не слу­
чайной, постольку понятно и то, что данная структура
казалась образцовой и нормальной также для присуще­
го этому обществу совокупного понимания истории, ка­
залась классической и канонической структурой. Впро­
чем, мы привели примеры, которые ясно показывают,
насколько осторожны и критичны были Маркс и Эн­
гельс даже при оценке специфических структур преж­
них, некапиталистических обществ и их специфических

122

Дердь Л У К АЧ

законов развития. Внутренняя связь двух этих моментов,
однако, так сильно подействовала даже на Энгельса, что
он, например, при изложении процесса разложения ро­
дового общества выделил, как «в высшей степени типич­
ный», пример Афин, так как здесь такое разложение про­
исходило «в чистом виде, без всякого насильственного
вмешательства»; вероятно, в содержательном плане утверждать это применительно к Афинам не вполне пра­
вильно, и уж конечно, это нетипично для перехода, про­
исходящего на данной стадии развития.
Но вульгарный марксизм сосредоточил внимание
именно на этом пункте: он отрицает значение насилия как
«экономической потенции». Теоретическое принижение
значения насилия в истории, вытравливание его роли из
истории прошлого служит для вульгарного марксизма тео­
ретической подготовкой оппортунистической тактики.
Такое возведение специфических законов развития капи­
талистического общества на уровень всеобщих законов
есть теоретическая база их устремлений, сводящихся к
практическому увековечению существования капиталис­
тического общества. Ведь идея последовательного, по
прямой линии, дальнейшего развития, требование вуль­
гарных марксистов, чтобы социализм реализовывался без
«внеэкономического насилия», с помощью имманентных
законов экономического развитая в содержательном пла­
не равносильны тому, чтобы капиталистическое общество
продолжало существовать вечно. Неверно думать, что фе­
одальное общество органично развило капитализм из се­
бя самого. Оно только создало «материальные средства
для своего уничтожения»30. Оно высвободило «силы и
страсти, которые чувствуют себя скованными». И этими
силами в ходе развития, которое «включает в себя целый
ряд насильственных методов», были заложены общест­
венные основы капитализма. Лишь после того как этот пе­

Изменение ф ункций исторического материализма

123

реходзавершило, экономическая закономерность капита­
лизма вступила в действие.
Было бы неисторичным и крайне наивным ждать
большего от капиталистического общества для идущего
ему на смену пролетариата, чем сделал феодализм для не­
го самого. Уже затрагивался вопрос о моменте, когда со­
зрели условия для перехода. Методологически важным в
этой теории «зрелости» является то, что она хотела бы
достичь социализма без активного содействия пролета­
риата, выступая как поздний эквивалент учения Прудо­
на, который, согласно «Манифесту Коммунистической
партии», хотел сохранить существующий строй «без про­
летариата». Эта теория делает следующий шаг, когда она
отказывает насилию в значении во имя «органичного
развития», забывая при этом, что все это «органичное
развитие» есть лишь теоретическое выражение уже раз­
вившегося капитализма, его собственная историческая
мифология, что его действительный генезис протекал в
совершенно противоположном направлении. «Эти мето­
ды, —пишет Маркс, - отчасти покоятся на грубейшем на­
силии, как, например, колониальная система. Но все они
пользуются государственной властью, т.е. концентриро­
ванным и организованным общественным насилием,
чтобы ускорить процесс превращения феодального способа про­
изводства в капиталистический и сократить его переход­
ные стадии»31. Стало быть, даже в том случае, если бы
при переходе от капиталистического общества к проле­
тарскому насилие выполняло такую же самую функцию,
как при переходе от феодализма к капитализму, действи­
тельное развитие учит нас, что «неорганический», «ис­
кусственный», «насильственный» характер перехода
отнюдь не свидетельствует против исторической акту­
альности, против необходимости и «нормальности» воз­
никающего подобным образом нового общества. Но это

124

Дердь Л У К АЧ

не все: вопрос начинает выглядеть совершенно по-иному,
когда мы поближе присмотримся к месту и роли насилия
в этом переходе, который знаменует собой нечто прин­
ципиально и качественно новое в сравнении с прежними
переходами. Мы повторяем: решающее значение наси­
лия как «экономической потенции» всегда проявляется
во время перехода от одного производственного строя к
другому; на языке социологии это можно выразить так: в
эпохи, когда рядом существуют различные, конкурирую­
щие системы производства. Качественная определен­
ность противоборствующих систем, однако, будет оказы­
вать определяющее влияние на роль и место насилия как
«экономической потенции» в переходный период. Во вре­
мя возникновения капитализма мы имели дело с борьбой
статической системы с динамической, «естественно вы­
росшей» - со стремящейся к чистому обобществлению, ло­
кально ограниченной и упорядоченной - с анархической
(и по своей тенденции неограниченной) системой. На­
против, при пролетарской революции, как известно, мы
имеем дело в первую очередь с борьбой между упорядо­
ченной экономической системой и анархической. Подоб­
но тому как производственные системы определяют сущ­
ность классов, точно так же проистекающие из них
противоречия определяют характер необходимого для
преобразования насилия. Ведь, по словам Гегеля, оружие
есть не что иное, как сущность самого бойца.
Здесь противоположность заходит дальше контроверсий между подлинным и вульгаризированным марксиз­
мом в критике капиталистического общества. Главное
здесь, на самом деле, состоит в том, чтобы в соответст­
вии с духом диалектического метода выйти за рамки досе­
ле достигнутых историческим материализмом результа­
тов: применить его к той области, к которой его еще
невозможно было применить в силу его сути как истори­

Изменение ф ункций исторического материализма

125

ческого метода; применить со всеми видоизменениями,
которые должен внести новый - принципиально или
качественно - материал во всякий не поддающийся сис­
тематизации метод, то есть в первую очередь - в диалек­
тику. Марксом и Энгельсом в силу их прозорливости мно­
гое здесь было предвосхищено. А именно, не только
относительно предполагаемых фаз этого процесса (в
«Критике Готской программы»), но и в методологичес­
ком плане. «Прыжок из царства необходимости в царст­
во свободы», завершение «предыстории человечества» это для Маркса и Энгельса отнюдь не прекрасная, но аб­
страктная и пустая перспектива, которой декоративно­
эффектно увенчивается, ни к чему, однако, методологи­
чески не обязывая, критика современности, а ясное и
концептуально осознанное предвидение правильно по­
знанного процесса развития, методологические послед­
ствия которого глубоко вдаются в понимание актуальных
проблем. «Люди сами делают свою историю, - писал Эн­
гельс, - но до сих пор они делали ее, не руководствуясь об­
щей волей, по единому общему плану». И Маркс в ряде
мест «Капитала» пользуется этой мысленно предвосхи­
щенной структурой, чтобы, с одной стороны, исходя из
нее пролить более яркий свет на современность, с дру­
гой, - чтобы благодаря этому контрасту более ясно и пол­
но выступило качественно новое сущностное своеобра­
зие надвигающегося будущего.
Имеющий здесь для нас решающее значение характер
этого контраста заключается в том, что «в капиталистиче­
ском обществе общественный разум всегда заявляет о
себе только post festum» (задним числом), это касается
феноменов, в отношении которых, если отбросить их ка­
питалистическую, овеществленную оболочку, свести к
лежащим в их основе истинным содержательным отно­
шениям, достаточно простого предвидения. Ибо, как от­

126

Дердь Л У К А Ч

мечается в «Манифесте Коммунистической партии»,
в «буржуазном обществе прошлое господствует над насто­
ящим, в коммунистическом обществе - настоящее над
прошлым». И это резкое непреодолимое противоречие
нельзя смягчить никаким «открытием» известных «тен­
денций» при капитализме, которые создают видимость,
будто он способен их «перерасти». Оно неразрывно связа­
но с сущностью капиталистического производства. Про­
шлое, господствующее над настоящим, сознание post fés­
űim, в котором выражается этот способ господства, суть
лишь мыслительное выражение основополагающего эко­
номического состояния капиталистического общества, но
только капиталистического: это овеществленное выраже­
ние заключенной в капитале как отношении возможности
обновляться и расширяться в постоянном контакте с жи­
вым трудом. Очевидно, что «господство продуктов про­
шлого до того времени, пока сохраняется капиталистиче­
ское отношение, - определенное социальное отношение,
при котором прошлый труд самостоятельно противосто­
ит живому труду и подчиняет его себе».
Социальный смысл диктатуры пролетариата, социали­
зации прежде всего в том и состоит, что у капиталистов от­
нимается это господство. Но вследствие этого для пролета­
риата, взятого как класс, объективно упраздняется обретшее
самостоятельность, опредмечепное противостояние ему его соб
ственного труда. Когда пролетариат берет на себя командо­
вание одновременно как над уже опредмеченным, так и
над актуально осуществляемым трудом, практически и
объективно снимается эта противоположность и вместе с
этим - корреспондирующее с ней противоречие меэвду
прошлым и настоящим, отношение между которыми
вследствие этого должно претерпеть структурное измене­
ние. Какими длинными ни были объективный процесс со­
циализации, равно как и осознание пролетариатом изме­

Изменение ф ункций исторического материализма

127

нений во внутреннем отношении труда к его предметным
формам (отношения современности к прошлому), фунда­
ментальный поворот был совершен диктатурой пролета­
риата. Такой поворот, к которому не способны близко по­
дойти никакая «социализация», проводимая в порядке
«эксперимента», никакое «плановое хозяйство» в буржуаз­
ном обществе. В лучшем случае, это концентрированные
организационные меры внутри капиталистической систе­
мы, при которых не происходит никаких изменений в
фундаментальных взаимосвязях экономической структу­
ры, в фундаментальном отношении сознания пролетар­
ского класса к производственному процессу в целом. Меж­
ду тем самая скромная и «хаотичная» социализация как
захват собственности, захват власти преобразует именно
эту структуру и тем самым объективно и всерьез ориенти­
рует развитие на качественный скачок. Ведь привержен­
ные экономизму вульгарные марксисты все время забыва­
ют, когда пытаются сжить со света такой скачок с
помощью плавных переходов, что капиталистическое от­
ношение есть отнюдь не только производственнскгехническое, отнюдь не «чисто» экономическое отношение (в
понимании буржуазной политэкономии), а в истинном
смысле слова социально-экономическое отношение. Они
не замечают, что «капиталистический процесс воспроиз­
водства производит не только товары, не только приба­
вочную стоимость, он производит и воспроизводит само капи­
талистическое отношение, капиталиста на одной стороне,
наемного рабочего - на другой». Так что изменение обще­
ственного развития оказывается возможным, если оно
осуществляется в такой форме, которая препятствует это­
му самовоспроизводству капиталистического отношения,
которая придает самовоспроизводству общества иное, но­
вое направление. Основополагающе новое в этой структу­
ре ни в малейшей степени не меняется тем, что экономи­

128

Дердь Л У К А Ч

ческая невозможность социализировать мелкие предпри­
ятия заново возрождает капитализм и буржуазию «посто­
янно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом
масштабе». Вследствие этого процесс, разумеется, стано­
вится намного более запуганным, усиливается конфликт­
ность сосуществования двух социальных структур, но со­
циальный смысл социализации, ее функция в процессе
развития сознания пролетариата не претерпевает ника­
ких изменений. Именно - правильно понятый - фунда­
ментальный тезис диалектического метода, согласно кото­
рому не сознание людей определяет их бытие, а наоборот,
их общественное бытие определяет их сознание, имеет
своим следствием необходимость в пункте революцион­
ной перипетии на практике принимать всерьез катего­
рию радикально нового, переворота в социальной
структуре, изменения направленности процесса - то
есть категорию скачка.
Ибо именно эта противоположность между «post festum» и попросту верным предвидением, между «ложным»
и правильным общественным сознанием отмечает тот
пункт, в котором объективно-экономически вступает в си­
лу скачок. Этот скачок, разумеется, не является однократным актом, в результате которого с быстротой молнии и
безо всяких переходов совершилось бы это величайшее за
всю истекшую историю человечества преобразование. Но
еще менее он является простым превращением медленно­
го и постепенного изменения в качественное, при кото­
ром подлинный результат получается благодаря «вечным
законам» экономического развития, действующим через
головы людей, посредством «хитрости разума», при кото­
ром, далее, скачок не означает ничего большего, нежели
то, что человечество осознает уже достигнутое новое со­
стояние, может быть, осознает одним махом. Напротив,
скачок - это длительный и тяжелый процесс. Его скачко-

Изменение ф ункций исторического Материализма

129

образный характер выражается в том, что он всякий раз
представляет собой внутренний поворот в направлении чегото качественно нового, что в нем выражается сознательная
деятельность, интенция которой направлена на познан­
ное целое общества; что этот скачок - в силу своей интен­
ции и природы - имеет право гражданства в царстве сво­
боды. Что касается прочего, то он по своей форме и
облику вписывается в медленный процесс общественного
преобразования, более того, способен лишь тогда поисти­
не подтвердить свой скачкообразный характер, когда он
полностью вписывается в этот процесс, когда он является
не чем иным, как доведенным до сознания смыслом каж­
дого момента, его доведенным до сознания отношением к
целому, сознательным ускорением процесса в том направ­
лении, в котором он необходимо развивается. Таким уско­
рением, которое опережает процесс на один шаг, которое
не стремится навязать ему чуждые цели и самодельные
утопии, а вторгается в него, раскрывая внутренне прису­
щую ему цель, когда революция пугается «неопределен­
ной чудовищности своих целей», когда над ней нависает
угроза колебаний и скатывания к половинчатости.
Кажется, что скачок бесследно растворяется в процес­
се. Но «царство свободы» - не подарок, который получа­
ет страждущее под властью необходимости человечество
как вознаграждение за стойкость в страданиях, как дар
судьбы. Это не только цель, но также средство и орудие
борьбы. И здесь обнаруживается принципиальная и каче­
ственная новизна ситуации: в первый раз за свою исто­
рию человечество - благодаря классовому сознанию при­
званного к господству пролетариата - сознательно берет
в собственные руки свою историю. Тем самым «необходи­
мость» объективно экономического процесса не упразд­
няется, а приобретает другую, новую функцию. Если до
сих пор дело заключалось в том, чтобы вслушаться в объ-

130

Д ердь Л У К АЧ

ективное течение процесса и услышать грядущее, кото­
рое так или иначе наступит, и обратить его к выгоде про­
летариата, если, стало быть, до сих пор позитивным веду­
щим элементом процесса была «необходимость», то
теперь она стала препятствием, с которым надлежит бо­
роться. Шаг за шагом в ходе процесса преобразований ее
нужно оттеснять назад, чтобы после долгих и трудных
битв ее можно было совершенно исключить из игры. При
всем этом остается в силе ясное и беспощадное познание
того, что есть в действительности, того, что неизбежно
должно произойти; оно даже составляет решающую пред­
посылку и самое действенное оружие в этой борьбе. Ибо
всякая недооценка той мощи, которой еще обладает необ­
ходимость, низвело бы это преобразующее мир познание
до пустой утопии и усилило бы власть врага. Однако по­
знание тенденций экономической неизбежности больше
не выполняет функции ускорения этого, ее процесса или
извлечения из него выгоды. Верно как раз обратное: оно
должно эффективно бороться с этим процессом, теснить
его, поворачивать его там, где это возможно, в иное русло
или - покуда в этом есть нужда, но только покуда она есть
на самом деле - уклоняться от него.
Совершающаяся при этом перемена носит экономи­
ческий характер (и обусловливает тем самым классовую
перегруппировку). Но у этой «экономики» уже больше
нет функции, которую прежде выполняла всякая эконо­
мика: она должна стать служанкой сознательно управля­
емого общества; она должна утратить свою имманент­
ность, свою самозаконность, в силу которой она,
собственно, и становится экономикой; она должна быть
упразднена в качестве экономики. Эта тенденция выра­
жается прежде всего в изменении отношения между
экономикой и насилием на этой переходной стадии.
Ибо сколь бы велико ни было при переходе к капитализ­

И зм енение ф ункций ист орического м ат ериализма

131

му экономическое значение насилия, тем не менее неиз­
менно экономика была первичным, а насилие —вторич­
ным, чисто вспомогательным для нее принципом, кото­
рый ей способствовал, убирал с ее пути препятствия.
Теперь, напротив, насилие находится на службе у прин­
ципов, которые в любом из прежних обществ могли
фигурировать лишь в качестве «надстройки», лишь в ка­
честве сопровождающих неизбежный процесс, опреде­
ляемых им принципов. Оно находится на службе у чело­
века и его развития в качестве человека.
Часто и правомерно отмечалось, что социализация —
это вопрос власти; здесь вопрос насилия предшествует
экономическому вопросу (при этом было бы безумием
применять власть, не заботясь о сопротивлении матери­
ала, но сопротивление материала учитывается для того,
чтобы его преодолеть, чтобы перед ним не спасовать).
Тем самым насилие, голое, неприкрашенное насилие
якобы выдвигается на первый план общественного про­
цесса. Но это лишь с виду так. Ведь насилие - не самодов­
леющий принцип и никогда не может быть таковым. И
это насилие является не чем иным, как осознанной во­
лей пролетариата к собственному самоупразднению - и
одновременно к упразднению поработительного гос­
подства овеществленных отношений над людьми, гос­
подства экономики над обществом.
Такое упразднение, такой скачок представляют собой
процесс. И главное заключается именно в том, чтобы ни
на секунду не потерять из виду ни его скачкообразного
характера, ни его сущности как процесса. Скачок состо­
ит в неопосредствованном повороте к радикально ново­
му - к сознательно направленному обществу, «экономи­
ка» которого подчинена людям и их потребностям.
Процессуальность его сущности проявляется в том, что
это преодоление хозяйства как хозяйства, эта тенденция

132

Д ердь Л У К АЧ

к упразднению его самозаконности выражается в таком
исключительном господстве экономических содержа­
ний над сознанием тех, кто осуществляет это упраздне­
ние, какого развитие не знало никогда в прошлом. А
именно не только потому, что падение производства в
переходный период, растущие затруднения с поддер­
жанием на ходу его аппарата, с удовлетворением по­
требностей людей (сколь бы скромны они ни были), уси­
ливающаяся жестокая нужда внедряют в сознание
экономические содержания, заботу о хозяйстве. Не толь­
ко поэтому. А как раз по причине такого изменения функ­
ций. Экономика как господствующая в обществе форма,
как действительный мотор развития, который через го­
ловы людей приводит в движение общество, должна
была отражаться в головах людей в неэкономических
формах, «идеологически». Коль скоро принципы челове­
ческого бытия находятся на пути к освобождению, к то­
му, чтобы впервые в истории взять на себя господство
над человечеством, то в первую очередь привлекают ин­
терес объекты и средства борьбы, экономика и насилие,
проблемы реальных этапных целей, содержание ближай­
шего, реально совершенного или предстоящего шага.
Именно потому, что те самые - правда, во всех пунктах
ставшие иными - содержания, которые преэвде называ­
лись «идеологией», начинают превращаться в реальные
целеполагания человечества, делают, с одной стороны,
излишним приукрашивание этими содержаниями эко­
номической борьбы и противоборства силы с силой, ко­
торые ради них и ведутся. С другой стороны, их реаль­
ность и актуальность обнаруживаются именно в том, что
весь интерес концентрируется на реальной борьбе за их
осуществление: на хозяйстве и насилии.
Поэтому теперь уже не должно казаться парадоксом,
что этот переход выступает как век чуть ли не исключи­

И зм енение ф ункций ист орического м ат ериализм а

133

тельно экономических интересов и эпоха открыто при­
знаваемого, голого насилия. Экономика и насилие нача­
ли играть последний акт своего исторического действия,
и та видимость, которая господствует на исторической
арене, не должна вводить нас в заблуждение относитель­
но того, что это их последний в истории выход. «Первый
акт, —отмечает Энгельс, - в котором государство (орга­
низованное насилие.. - Д.Л.) выступает действительно
как представитель всего общества - взятие во владение
средств производства от имени общества, - является в то
же время последним самостоятельным актом его как го­
сударства. Оно отмирает». «То объединение людей в
общество, которое противостояло им до сих пор как на­
вязанное свыше природой и историей, становится те­
перь их собственным свободным делом. Объективные
чуждые силы, господствовавшие над историей, поступа­
ют под контроль самих людей». То, что до сих пор сопро­
вождало, как простая «идеология», непреоборимый ход
развития человечества, жизнь человека в качестве чело­
века, со своими отношениями к себе самому, к своим
ближним, к природе, - может стать подлинным содержа­
нием жизни человечества. Человек рождается - общест­
венно - в качестве человека.
В переходное время, которое ведет к этой цели и кото­
рое уже началось, даже если нам предстоит еще очень
долгий и мучительный путь, исторический материализм,
стало быть, на долгое время сохраняет свое значение
благороднейшего оружия борющегося пролетариата.
Ведь преобладающая часть общества находится под влас­
тью чисто капиталистических производственных форм.
И на немногих островках, где пролетариат воздвиг свое
господство, речь может идти лишь о том, чтобы кропот­
ливо, шаг за шагом вытеснять капитализм, сознательно
призывать к жизни новый общественный строй, кото­

134

Д ердь Л У К АЧ

рый уже больше не выражает себя в этих категориях.
Но уже сам факт, что борьба вступила в эту стадию, на­
ряду с прочим показывает два очень важных изменения
в функции исторического материализма.
Во-первых, посредством материалистической диалек­
тики надо раскрыть путь, ведущий к сознательному кон­
тролю и господству над производством, к свободе от гне­
та опредмеченных общественных сил. Никакой сколь
угодно тщательный и точный анализ прошлого не может
дать на это удовлетворительный ответ. Он может быть
получен только благодаря беспристрастному примене­
нию диалектического метода к этому совершенно новому
материалу. Во-вторых, предельно обострившийся кризис
капитализма дает нам возможность, - поскольку любой
кризис является объективацией самокритики капитализ­
ма, - с этой точки зрения приближающейся к заверше­
нию самокритики капитализма привести исторический
материализм как метод исследования «предыстории че­
ловечества» в более ясную и совершенную форму, чем
это было возможно до сих пор. Следовательно, не только
из-за того, что мы еще очень долго в борьбе будем нуж­
даться в историческом материализме, все лучше овладе­
вая им, но также и с точки зрения его научной разработ­
ки необходимо, чтобы мы использовали победу
пролетариата для возведения для исторического матери­
ализма этого дома, этой мастерской.
Июнь 1919 года

К вопросу о парламентаризме

I
СЕГОДНЯ отовсюду приходится слышать утверждения:
вопрос о парламентаризме - это не принципиальный, а
чисто тактический вопрос. Это положение, будучи, не­
сомненно, правильным, страдает, однако, многими неяс­
ностями. Даже если отвлечься от того, что оно почти
всегда звучит из уст тех, кто в практическом плане высту­
пает за парламентаризм, что оно, стало быть, почти все­
гда равносильно занятию позиции в пользу парламента­
ризма, - простая констатация, что некий вопрос имеет
не принципиальную, а тактическую природу, еще очень
мало о чем говорит. Особенно потому, что, из-за отсутст­
вия настоящей теории познания социализма, отнюдь не
проясненным является отношение тактического вопро­
са к принципам.
Безо всяких претензий на обстоятельный разбор этой
проблемы, мы считаем нужным тем не менее подчерк­
нуть следующее. Под тактикой разумеется практическое
применение теоретически установленных принципов.
Тем самым тактика выступает в качестве связующего
звена между целеполаганием и непосредственно данной
действительностью. Следовательно, она определяется
двояким образом. С одной стороны, непоколебимо уста­
новленными принципами и целеполаганиями коммуниэ-

136

Д ердь Л У К АЧ

ма. С другой стороны, постоянно изменяющейся истори­
ческой действительностью. И если вновь и вновь выска­
зывается тезис о большой гибкости коммунистической
тактики (по крайней мере, в том смысле, что она должна
быть таковой), то для правильного понимания этого по­
ложения не стоит забывать о том, что пежесткость комму­
нистической тактики есть прямое следствие жесткости
принципов коммунизма. Лишь благодаря тому, что неиз­
менные принципы коммунизма имеют назначение в том,
чтобы жизненным и плодотворным способом преобразо­
вывать беспрестанно изменяющуюся действительность,
они могут приобрести такую гибкость. Всякая «реальная
политика», всякая беспринципная деятельность стано­
вится косной и схематичной, и тем более косной и схема­
тичной, чем упрямее подчеркивается ее свободный от
принципов характер (например, империалистическая
политика Германии). Ибо устойчивое в переменчивом,
путеводное в избыточном не может быть исключено ни­
какой «реальной политикой». Если эту функцию выпол­
няет не теория, которая в состоянии оказать плодотвор­
ное влияние на факты и быть плодотворной для них, то
ее место должны занять привычка, шаблон, рутина; и
тогда политика оказывается неспособной отвечать тре­
бованиям момента.
Именно благодаря этой своей укорененности в тео­
рии, в принципах коммунистическая тактика отличается
от всякой буржуазной или социал-демократическо-мел­
кобуржуазной «реально-политической» тактики. Коль
скоро некоторый вопрос расценивается как тактический
вопрос для коммунистической партии, то стоит уяснить
себе: во-первых, от каких принципов зависит данный
тактический вопрос? Во-вторых, для какой историчес­
кой ситуации, сообразно указанной зависимости, являет­
ся приемлемой эта тактика? В-третьих, что собой должна

137

К вопросу о парлам ент аризм е

представлять такая тактика, опять же сообразно этой за­
висимости? В-четвертых, как можно мыслить связь от­
дельного тактического вопроса с другими отдельными
тактическими вопросами, опять-таки сообразно их со­
пряженности с принципиальными вопросами?

II
Чтобы более конкретно определить парламентаризм
как тактический вопрос коммунизма, надо всегда исхо­
дить, с одной стороны, из принципов классовой борь­
бы, с другой стороны, из конкретного анализа того, как
сегодня фактически складывается соотношение матери­
альных и идеологических сил противоборствующих
классов. Отсюда вытекают две решающие постановки
вопроса. Первая: когда парламентаризм вообще стано­
вится на повестку дня как оружие, как тактическое сред­
ство пролетариата? Второе: как пользоваться этим ору­
жием в интересах пролетарской классовой борьбы?
Классовая борьба пролетариата по сути своей являет­
ся отрицанием буржуазного общества. Это никоим об­
разом не равносильно справедливо высмеянному Марк­
сом политическому индифферентизму по отношению к
государству, а напротив, означает такой способ борьбы,
при котором пролетариат вообще не дает себя связать
формами и средствами, которые создало буржуазное об­
щество для своих собственных целей; такой способ
борьбы, при котором инициатива полностью находит­
ся на стороне пролетариата. Но только нельзя при этом
забывать, что такой способ пролетарской классовой
борьбы может получить развитие в чистом виде лишь
крайне редко. Прежде всего потому, что пролетариат,

138

Д ердь Л У К А Ч

будучи по своей философско-исторической миссии в посто­
янной борьбе в существующем буржуазном обществе, в
данных исторических ситуациях очень часто должен дер­
жать оборону против буржуазии. Идея пролетарской
классовой борьбы - это одно великое наступление на ка­
питализм. История заставляет пролетариат вести такое
наступление. Тактическое положение, в котором на
данный момент находится пролетариат, можно сооб­
разно с этим наиболее просто описать как наступатель­
ное или оборонительное по своему характеру. Причем
из вышесказанного само собой вытекает, что в оборони­
тельных положениях должны применяться тактичес­
кие средства, которые по своей глубочайшей сути про­
тиворечат идее пролетарской классовой борьбы.
Настоятельно необходимое применение таких средств
связано поэтому с постоянной опасностью, что они мо­
гут нанести ущерб цели, во имя которой они применя­
ются, - классовой борьбе пролетариата.
Парламент, этот излюбленный инструмент буржуа­
зии, стало быть, может служить пролетариату лишь как
оборонительное оружие. Вопрос о том, когда его приме­
нять, решается сам собой: на той фазе классовой борь­
бы, когда пролетариат то ли в силу внешнего соотноше­
ния сил, то ли в силу собственной идеологической
незрелости не способен еще бороться своими собствен­
ными наступательными средствами. Для коммунистиче­
ской партии прибегнуть к парламентской деятельности
- это значит, следовательно, осознать и признать, что ре­
волюция в обозримое время немыслима. Что загнанный в
оборону пролетариат волен тогда применять трибуну
парламента для агитационных и пропагандистских це­
лей; он волен употребить в качестве заменителя иных
отнятых у него форм выражения те возможности, кото­
рые обеспечивает членам парламента буржуазная сво­

139

К вопросу о парлам ент аризм е

бода; он волен воспользоваться парламентскими битва­
ми с буржуазией для собирания собственных сил, для
подготовки действительной, настоящей борьбы против
буржуазии. Само собой понятно, что подобная фаза, по
всей вероятности, может иметь довольно большую про­
должительность; но остается неизменным факт, что для
коммунистической партии парламентская деятель­
ность никогда не может быть чем-то большим, нежели
подготовкой к настоящей борьбе, никогда не может
быть самой настоящей борьбой.

III
Еще труднее, чем определить момент, когда становится
возможным применение парламентской тактики, явля­
ется определение того, как должна вести себя коммуни­
стическая фракция в парламенте. (Впрочем, оба эти во­
проса очень тесно связаны между собой.) Почти всегда
ссылаются на пример Карла Либкнехта и болыыевист^
ской фракции в Думе1. Оба примера, однако, показыва­
ют, насколько трудно коммунистам наметить правиль­
ную линию поведения в парламенте, какие незаурядные
способности это предполагает у коммунистических пар­
ламентариев. Главную трудность можно кратко резюми­
ровать следующим образом: коммунистический парла­
ментарий должен бороться против парламента в
парламенте. А именно: с помощью тактики, которая ни
на миг не становится на почву буржуазии, на почву пар­
ламентаризма. При этом имеется в виду не «протест»
против парламентаризма, не «борьба» с ним во время
«дебатов» (это все тот же парламентаризм, легальность,

140

Д ердь Л У К А Ч

все та же революционная фраза), а борьба против парла­
ментаризма, против господства буржуазии посредством
действия в самом парламенте.
Это революционное действие не может иметь иной
цели, нежели идеологически подготовить переход про­
летариата от обороны к наступлению. Это значит, что
посредством этого действия буржуазия и вместе с ней ее
социал-демократические приспешники вынуждаются на­
столько разоблачить свою классовую диктатуру, что это
может стать опасным для дальнейшего существования са­
мой этой диктатуры. Следовательно, коммунистическая
тактика разоблачения буржуазии в парламенте требует
не словесной критики (во многих случаях последняя есть
не более чем голая революционная фразеология, кото­
рую терпит буржуазия), а провоцирование буржуазии к
открытому выступлению, к саморазоблачению с помо­
щью действий, которые могут оказаться неблагоприят­
ными для нее в данный момент. Поскольку парламента­
ризм является оборонительной тактикой пролетариата,
постольку при его применении оборона должна быть по­
строена таким образом, чтобы тактическая инициатива
тем не менее оставалась за пролетариатом, чтобы вылаз­
ки буржуазии были роковыми для нее самой2.
Это чрезвычайно краткое и грубое разъяснение, надо
полагать, с достаточной ясностью показывает огромные
трудности такой тактики. Первая трудность, с которой
сталкиваются почти все без исключения парламентские
группы, состоит в том, что в самом парламенте надо до­
биться действительного выхода за рамки парламентариз­
ма. Ибо даже самая острая критика какого-то действия
господствующих классов остается голословной, простой
революционной фразой, если она не вырывается из ра­
мок парламента. Если она не ведет к вспышке в этот мо­
мент самой классовой борьбы, к выявлению классовых

К вопросу о парлам ент аризм е

141

противоположностей в более открытой и поэтому под­
стегивающей идеологию пролетариата форме. Оппорту­
низм - великая опасность парламентской тактики - име­
ет свои последние корни именно в этом: всякая
парламентская деятельность, которая по своей сути и по
своему воздействию не выходит за рамки парламента, не
имеет по меньшей мерю тенденции к их разрушению, яв­
ляется оппортунистической. И этого ничуть не может из­
менить даже самая острая критика, которая ведется вну­
три этих рамок. Напрютив. Как раз в силу того факта, что
кажется возможной острая критика буржуазного обществ
ва в рамках парламента, прюдолжается желательное для
буржуазии затуманивание прюлетаркгкого классового со­
знания. Фикция буржуазной парламентской демократии
основана именно на том, что парламент выступает не как
орган классового угнетения, а как орган «всего народа».
Поскольку любой словесный радикализм - в силу факта
своей возможности в парламенте - укрепляет иллюзии
бессознательных слоев пролетариата в отношении этой
фикции, постольку он является оппортунистическим и
должен быть отбрюшен.
Следовательно, парламент надо саботирювать в каче­
стве парламента, парламентская деятельность должна
выходить за рамки парламентаризма. При такой поста­
новке задачи перед парламентским представительством
коммунистов возникает еще одна тактическая труд­
ность, которая может весьма обременить эту работу да­
же тогда, когда опасность оппортунизма кажется пре­
одоленной. Эта трудность состоит в том, что, несмотря
на все усилия, которые способна предпринять коммуни­
стическая фракция в парламенте, инициатива и вместе с
ней тактическое превосходство тем не менее остаются
на стороне буржуазии. Ведь тактическое превосходство
определяется тем, кому из борющихся противников

142

Д ердь Л У К А Ч

удастся навязать другому благоприятные для него само­
го условия борьбы. Уже было подчеркнуто, что всякая
установка на чисто парламентскую борьбу есть тактиче­
ская победа буржуазии; следовательно, во многих случа­
ях пролетариат стоит перед выбором - либо уклониться
от решающих боев (остаться в парламенте: опасность
оппортунизма), либо выйти за рамки парламентаризма,
апеллировать к массам в тот момент, когда это выгодно
для буржуазии. Наиболее четкий пример неразрешимо­
сти этого вопроса дает нам современное положение ита­
льянского пролетариата. Выборы, которые открыто
проводились под коммунистическим флагом как широ­
комасштабная «агитация», дали партии большое число
мандатов. И что дальше? Либо участие в «позитивной»
работе парламента, чего желает Турати и ему подобные;
следствие - победа оппортунизма, опошление револю­
ционного движения или открытый саботаж партии;
следствие - более ранние или более поздние прямые
столкновения с буржуазией, причем пролетариат не вла­
стен выбирать момент такого столкновения. Мы хотели
бы быть правильно понятыми: мы не исходим из смеш­
ного предположения, будто можно «выбрать» момент,
«удобный» для революции; напротив, мы полагаем, что
революционные взрывы являются стихийными дейст­
виями масс, при которых роль партии состоит в разъяс­
нении целей, определении направления. Однако тем,
что исходный пункт столкновения находится в парла­
менте, наносится ущерб именно этой стихийности. Пар­
ламентская акция превращается либо в пустую демонстрацию (будучи длительной, она утомляет и усыпляет
массы), или ведет к удачному провоцированию буржуа­
зии. Итальянская фракция, боясь этой последней воз­
можности, бесхребетно колеблется взад-вперед между
пустой демонстрацией и тихим оппортунизмом револю­

143

К вопросу о парлам ент аризм е

ционной фразы. (Наряду с этими методологически-тактическими ошибками были сделаны, конечно, так ска­
зать, и содержательно-тактические ошибки, например
мелкобуржуазная демонстрация в защиту республики).

IV
Этот поучительный пример демонстрирует совершенно
ясно, сколь опасной для пролетариата может стать «по­
беда на выборах». Ибо величайшая опасность для Италь­
янской коммунистической партии состоит в том, что ее
антипарламентская деятельность в парламенте очень
легко может привести к разрушению парламента, хотя
итальянский пролетариат все еще не обладает необхо­
димой для решающего боя идеологической и организа­
торской зрелостью. Противоречие между победой на
выборах и неподготовленностью пролетариата очень
ярко показывает несостоятельность того аргумента в
пользу парламентаризма, будто парламент надо рассмат­
ривать как что-то вроде «боевого смотра» пролетариата.
Ведь если бы за полученными «голосами» стояли насто­
ящие коммунисты, то эти сомнения отпали бы, идеоло­
гическая зрелость была бы уже достигнута.
Но благодаря этому обнаруживается также, что и сама
избирательная агитация в качестве чисто пропагандист^
ского средства является не безупречной. Пропаганда, ко­
торую ведет коммунистическая партия, должна служить
прояснению классового сознания пролетарских масс, их
пробуждению к классовой борьбе. В соответствии с этим
она должна быть направлена на максимальное ускорение
процесса дифференциации внутри пролетариата. Чтобы

144

Д ердь Л У К АЧ

достичь этого, нужно, с одной стороны, чтобы созна­
тельное и сплоченное ядро революционного пролетари­
ата (коммунистическая партия) развивалось количест­
венно и качественно, а с другой стороны, чтобы партия
с помощью наглядной школы революционной деятельно­
сти увлекала за собой полусознательные слои и вела их к
революционному осознанию их положения. Крайне со­
мнительно, чтобы предвыборная агитация служила сред­
ством для этого. Ибо подача голоса - это не только не
есть действие, это есть нечто намного худшее: это - мни­
мое действие, иллюзия действия. Она поэтому не способ­
ствует росту сознательности, а напротив, затуманивает
сознание. Собирается, кажется, большое войско, кото­
рое оказывается совершенно несостоятельным в тот мо­
мент, когда от него понадобится настоящая стойкость
(немецкая социал-демократия в августе 1914 г.).
Такое положение дел является неизбежным следстви­
ем парламентских партий типично буржуазного склада.
Как у всей организации буржуазного общества, так и у
буржуазных парламентских партий конечной, пусть да­
же редко осознаваемой, целью является затемнение
классового сознания. Будучи исчезающе малой частью
населения, буржуазия способна поддерживать свое гос­
подство лишь благодаря тому, что она ведет за собой все
колеблющиеся в материальном, равно как и в идеологи­
ческом отношении, не обретшие ясности слои. Буржуаз­
но-парламентская партия в соответствии с этим являет­
ся результантой самых различных классовых интересов
(при этом, конечно, с точки зрения капитализма, мни­
мый компромисс всегда является большим, нежели дей­
ствительный). Но пролетариату, когда он участвует в из­
бирательной борьбе, почти всегда навязывается эта
партийная структура. Обособленная жизнь любого из­
бирательного механизма, который неизбежно работает

К вопросу о парлам ент аризм е

145

на достижение как можно большей «победы», почти все­
гда оказывает влияние на лозунги, ориентирующиеся на
приобретение «попутчиков». И даже тогда, когда это не
делается или по крайней мере не осознается, вся техни­
ка выборов настроена на приманивание «попутчиков»,
что кроет в себе роковую опасность: это может повести
к разрыву между убеждением и действием и тем самым
пробудить тягу к буржуазности, к оппортунизму.
Воспитательная работа коммунистических партий, их
воздействие на не достигшие ясности и колеблющиеся
группы пролетариата могут быть по-настоящему плодо­
творными лишь тогда, когда революционная убежден­
ность крепнет в них благодаря наглядной школе револю­
ционной деятельности. Всякая избирательная кампания
сообразно своей буржуазной сущности уводит в диамет­
рально противоположном направлении, чему можно дей­
ственно воспрепятствовать лишь в очень редких случаях.
Итальянская коммунистическая партия также подвер­
глась этой опасности. Правое крыло рассматривало при­
соединение к III Интернационалу, требование установить
Республику Советов лишь в качестве избирательного ло­
зунга. Процесс дифференциации, действительное завоева­
ние масс для коммунистической деятельности, таким обра­
зом, может начаться лишь гораздо позже (вероятно, при
более неблагоприятных обстоятельствах). Вообще изби­
рательные лозунги уже хотя бы потому, что они не стоят
ни в каком непосредственном отношении к деятельнос­
ти, показывают примечательную тенденцию к смазыва­
нию противоположностей, к соединению расходящихся
направлений - к таким свойствам, которые сплошь и ря­
дом являются более чем сомнительными именно при со­
временном состоянии классовой борьбы, когда главное
заключается в действительном трудовом единстве проле­
тариата, а не в мнимом единстве старых партий.

146

Д ердь Л У К АЧ

V

К числу почти непреодолимых трудностей работы ком­
мунистов в парламенте относится слишком большая са­
мостоятельность и обособленность от жизни партии,
которые обычно предоставляются парламентским груп­
пам. Что для буржуазных партий это является преиму­
ществом, понятно само собой, но об этом здесь нет воз­
можности поговорить более подробно3. Но что полезно
для буржуазии, то почти всегда опасно для пролетариа­
та.Так обстоит дело и в этом случае: вышеозначенных
опасностей парламентской тактики можно избежать с
некоторыми видами на успех лишь при том условии, что
парламентская деятельность целиком и полностью будет под­
чинена внепарламентскому центральному руководству. Это
кажется самоочевидным в теоретическом плане, но
опыт учит нас, что соотношение между партией и парла­
ментской фракцией почти всегда является обратным,
что партия идет на поводу у парламентской фракции.
Так, например, было во время войны, когда К. Либкнехт,
естественно, совершенно напрасно взывал перед лицом
партийной фракции в рейхстаге к обязательствам, выте­
кающим из программы партии4.
Еще больше трудностей, чем отношение между парла­
ментской фракцией и партией, несет в себе отношение
между парламентской фракцией и рабочим Советом.
Трудность теоретически верной постановки этого во­
проса вновь проливает яркий свет на проблематический
характер парламентаризма в классовой борьбе пролета­
риата. Рабочие Советы как организации совокупного проле­
тариата (сознательного, равно как и несознательного)
просто потому что они существуют, выводят за рамки бур­
жуазного общества. По своей сути они являются револю­
ционными организациями, обеспечивающими экспан­

К вопросу о парлам ент аризм е

147

сию, боеспособность и силу пролетариата. Как таковые
они являются подлинным критерием развития револю­
ции. Ибо все, что делается и достигается в рабочих Со­
ветах, берется с бою у буржуазии и именно поэтому цен­
но не только как результат, но главным образом - как
средство воспитания к классово сознательной деятель­
ности. Вершиной «парламентского кретинизма» явля­
ются попытки (вроде тех, что были предприняты
НСПГ), «укоренить в конституции» рабочие Советы,
обеспечить для них определенное легальное поле дея­
тельности. Легальность убивает рабочий Совет. Как насту­
пательная организация революционного пролетариата
рабочий Совет существует лишь тогда, когда он угрожа­
ет бытию буржуазного общества, когда он шаг за шагом
борется за его разрушение и вместе с тем за построение
пролетарского общества, подготавливает то и другое.
Всякая легальность, то есть всякая включенность в бур­
жуазное общество с определенными границами компетен­
ции превращает его бытие в мнимое существование: из
рабочего Совета получается смесь дискуссионного клу­
ба, комитета и карикатуры на парламент.
Итак, могут ли рабочий Совет и парламентская
фракция вообще сосуществовать друг с другом в качест­
ве тактических орудий борьбы пролетариата? Кажется
естественным, что из наступательного характера Сове­
та и оборонительного характера фракции вытекает их
взаимодополнительность5. При подобных попытках
примирения, однако, упускается из виду, что наступле­
ние и оборона в классовой борьбе являются диалекти­
ческими понятиями, каждое из которых объемлет це­
лый мир действий (и значит, в каждом из двух случаев отдельные наступательные и оборонительные акции) и
может применяться лишь на определенной стадии
классовой борьбы, но тогда уже исключая все прочее.

148

Д ердь Л У К АЧ

Различие между двумя этими фазами коротко и ясно
применительно к рассматриваемому вопросу можно
определить так: пролетариат до тех пор находится в
обороне, пока не начинается процесс разложения ка­
питализма. Когда эта фаза экономического развития
наступила, то пролетариат, независимо от того, осозна­
на эта перемена или нет, кажется ли она «научно» за­
фиксированной и доказуемой или нет, в любом случае
вынужден переходишь в наступление. Поскольку процесс
развития идеологии отнюдь не совпадает с процессом
развития экономики и даже является вполне парал­
лельным ему, постольку объективная возможность и не­
обходимость наступательной фазы классовой борьбы
пролетариата редко бывает в достаточной степени
подготовлена идеологически. Правда, в силу экономи­
ческого положения стихийная деятельность масс при­
обретает революционную направленность, но она по­
стоянно сбивается на ложный путь или, в конце
концов, саботируется оппортунистическим руководя­
щим слоем, который и не хочет, и не может отрешить­
ся от привычек оборонительной стадии. На наступа­
тельной фазе классовой борьбы сообразно этому
пролетариату уже враждебно противостоят не только
буржуазия и ведомые ею слои пролетариата, но и его соб­
ственное прежнее руководство. Предметом критики, стало
быть, является в первую очередь больше не буржуазия
(она уже осуждена историей), а правое крыло и центр
рабочего движения, социал-демократия, без помощи
которой капитализм ни в одной стране не имел бы ни
малейших шансов самостоятельно хотя бы на время
преодолеть свой нынешний кризис.
Но критика пролетариата - это тоже критика делом,
воспитание к революционной деятельности, нагляд­
ная школа. Для этого рабочие Советы являются са­

К вопросу о парлам ент аризм е

149

мым лучшим из всех мыслимых инструментов. Ибо
важнее, чем все отдельные достижения, которые
Советы могут принести пролетариату, является их
воспитательная функция. Рабочий Совет - это смерть
социал-демократии. Б то время как в парламенте факти­
ческий оппортунизм еще можно маскировать револю­
ционной фразой, рабочий Совет вынужден действо­
вать, в противном случае он перестает существовать.
Эта деятельность, сознательным вождем которой
должна быть коммунистическая партия, влечет за со­
бой разложение оппортунизма, необходимую сегодня
критику. Неудивительно, что социал-демократия стра­
шится самокритики, навязываемой ей рабочими Со­
ветами. Развитие рабочих Советов в России в период
от первой до второй революций ясно показывает, ку­
да должно вывести это развитие.
Тем самым можно было бы дать такое теоретико-так­
тическое определение места рабочего Совета и парла­
мента: там, где возможен рабочий Совет (даже в самых скром­
ных рамках), парламентаризм излишен. Он даже опасен,
ибо суть его такова, что возможная в его рамках критика
является лишь критикой буржуазии, а не самокритикой
пролетариата. Но пролетариат, пока он не достигнет
благословенной страны освобождения, должен идти
сквозь очистительный огонь этой самокритики. Б нем
он сжигает, сбрасывает собственный облик, обретен­
ный в капиталистическую эпоху, который наиболее вы­
разительно воплощен в социал-демократии и тем самым
очищает самого себя.

150

Д ердь Л У К АЧ

ПРИМЕЧАНИЯ

1В последний раз - Карл Радек в своей работе «Развитие мировой
революции и тактика коммунистических партий в борьбе за дикта­
туру пролетариата». Radek К. Die Entwicklung d er Weltrevolution
und die Taktik der Kommunistischen Parteien im Kämpfe für die
Diktatur des Proletariats. Berlin, 1920. S. 29.
2 Очевидно, об этой тактике думает Энгельс в своем, часто невер­
но - в большинстве случаев умышленно неверно - толкуемом пре­
дисловии к «Классовым битвам во Франции», когда он говорит,
что партии порядка гибнут от созданных ими же самими «закон­
ных» установлений. Энгельс, несомненно, описывает состояние
обороны.
5 Это связано с вопросом о тех преимуществах, которые дает бур­
жуазии так называемое разделение властей.
4 Liebknecht К. Klassenkampf gegen den Krieg. Berlin, 1915. S. 53.
5 Предложение Макса Адлера превратить рабочий Совет во вто­
рую палату парламента.

Старая культура и новая культура

I
РАЗВИТИЕ общества представляет собой единый процесс.
Это означает, что ежели в каком-то пункте жизни общест­
ва его развитие переживает известную фазу, то это не мо­
жет не сказаться во всех остальных пунктах. Благодаря
такому единству и такой взаимосвязи общественного раз­
вития становится возможным рассматривать один и тот
же процесс под углом зрения как одного, так и другого об­
щественного явления и все же приходить к пониманию
этого самого процесса. По этой причине можно вести
речь о культуре и ее мнимой изолированности от прочих
общественных явлений. Ибо, когда мы верно постигаем
культуру определенной эпохи, то постигаем в ней корни
совокупного развития этой эпохи и, стало быть, получа­
ем тот же результат, который имели бы, если бы отправ­
лялись от анализа экономических отношений.
Буржуазия, стенающая по поводу краха капиталисти­
ческого общественного строя, более всего жалуется на
упадок культуры. Заботы о классовых интересах буржуа­
зии преподносятся так, будто причиной является озабо­
ченность судьбою вечных ценностей культуры. Напро­
тив, исходным пунктом последующего хода мысли
является то соображение, что культура капиталистичес­
кой эпохи уже была внутренне надломлена еще до эконо­

152

Д ердь Л У К АЧ

мического и политического краха капитализма. Вопреки
этим выражениям озабоченности, отсюда следует, что
именно в интересах культуры настоятельно необходимо
было бы наконец завершить долгий процесс умирания
капиталистического общественного строя, дабы освобо­
дить дорогу к новой культуре.
Когда культура двух разных эпох рассматривается в ас­
пекте науки, то прежде всего встает вопрос: каковы соци­
ологические и экономические условия существования
культуры? Исходя из этой взаимосвязи, сам собою выте­
кает ответ на вопрос, с которого следовало бы начать: а
что это, собственно, такое - культура? Говоря коротко и
обобщенно, понятием культуры (в противоположность
цивилизации) охватываются все имеющие ценность про­
дукты и способности, без которых можно обойтись в не­
посредственном житейском обиходе. Например, внутренняя и внешняя красота дома подпадает под понятие
культуры - в противоположность его прочности или сис­
теме отопления. Поэтому если мы спросим, какова обще­
ственная возможность культуры, то ответить надо так:
возможность культуры создается тем обществом, в кото­
ром могут быть удовлетворены первичные жизненные
потребности, причем для этого не обязательно выпол­
нять настолько тяжелую работу, что на нее уходят все
жизненные силы. То есть, тем обществом, где на культуру
остается свободная энергия.
Прежде поэтому всякая культура была культурой гос­
подствующих классов. Лишь господствующие классы бы­
ли в состоянии поставить на службу культуре все свои
ценные способности, не заботясь о жизненных нуждах.
Капитализм здесь, как и во всех других областях, револю­
ционизировал весь общественный строй. Ликвидировав
сословные привилегии, он ликвидировал также культур­
ные привилегии в сословном обществе. А именно, капи­

Ст арая культ ура и новая культ ура

153

тализм поставил на службу производству господствую­
щий класс, буржуазию1. Существенным специфическим
признаком капитализма, отличающим его от предшествующих общественных порядков, является то, что при
капитализме сам эксплуататорский класс вовлечен в про­
цесс производства; он сам вынужден отдавать свои силы
борьбе за прибыль, подобно тому как пролетариат вы­
нужден делать это, чтобы обеспечить себе прожиточный
минимум. (Вот пример такой противоположности: дирек­
тор фабрики и помещик во времена крепостничества.)
Этому тезису мнимо противоречит наличие большого
числа бездельников, которые капиталистический класс
породил изнутри себя и которым он позволил праздно
благоденствовать. Но нельзя допустить, чтобы и здесь
наше внимание отвлекли от сути дела поверхностные яв­
ления. Культуре всегда отдавались, как правило, лучшие
силы господствующих классов. В предшествующие капи­
тализму эпохи эти классы были поставлены в такие усло­
вия, что могли отдавать свои способности служению
культуре. Напротив, капитализм как раз их-то и сделал
рабами производства, подобно рабочим, хотя это их
рабство вознаграждается материально совершенно подругому.
Освобождение от капитализма равносильно освобож­
дению от господства экономики. Цивилизацией создает­
ся господство человека над природой, но из-за этого сам
человек попадает под власть тех средств, которые позво­
лили ему господствовать над природой. Капитализм зна­
менует собой высший пункт такого господства». При ка­
питализме вообще нет ни одного класса, который бы в
силу своего положения в производстве был призван к
культурному творчеству. Коммунистическое общество,
возникая на обломках капитализма, подхватывает во­
прос о культуре именно в этом пункте. Оно стремится со­

154

Д ердь Л У К АЧ

здать такой общественный строй, где каждый будет вес­
ти такой образ жизни, какой в предшествовавшие капи­
тализму эпохи вели лишь господствующие классы. При
капитализме в таком положении не мог, однако, нахо­
диться ни один класс.
С этих пор впервые действительно начинается исто­
рия человечества. Подобно тому как историю, в старом
смысле слова, начинали с цивилизации, а борьбу чело­
вечества с природой относили к «доисторической эпо­
хе», точно так же началом действительной истории че­
ловека историографы будущих эпох назовут развитой
коммунизм. Господство цивилизации будет считаться
тогда второй «доисторической» эпохой.

II
В соответствии с этим важнейшим признаком капита­
листического общественного строя было то, что эконо­
мическая жизнь перестала быть средством, функцией
общественной жизни: она передвинулась в центр обще­
ственной жизни, стала самодовлеющей, стала целью
всякой общественной деятельности. Первым и важней­
шим следствием этого было преобразование жизни
общества в одно огромное меновое отношение, превра­
щение всего общества в один огромный рынок. Что ка­
сается отдельных жизненных функций, то данный факт
выразился здесь в том, что в товарную форму облачи­
лись равным образом и любой продукт капиталистичес­
кой эпохи и любые энергии любого производителя и
творца. Всё перестало быть ценным само по себе, в си­
лу своей внутренней (например, художественной, эти­
ческой) ценности. Осталась в наличии лишь стоимость
товара, который можно продать или купить на рынке.

С т арая культ ура и новая культ ура

155

Не требуется подробного анализа, чтобы понять, на­
сколько разрушительно это подействовало на всякую
культуру, независимо от того, выражалась ли она в дей­
ствиях, в художественном творчестве или же в институ­
тах. Подобно тому как независимость человека от забо­
ты о хлебе насущном, свобода проявления его сил, как
самоцель, составляют человеческую и общественную
предпосылку культуры, точно так же всё создаваемое
культурой может иметь действительно культурную цен­
ность лишь тогда, когда оно является ценным само по
себе. В тот момент, когда оно принимает товарный ха­
рактер, когда оно включается в отношения, превращаю­
щие его в товар, прекращается его автономия, уничто­
жается возможность культуры.
Капитализм, однако, также и в другом пункте подреза­
ет корни социальной возможности культуры. Этим пунк­
том является отношение капитализма к процессу созда­
ния продуктов культуры. Мы видели, что с точки зрения
продукта, культура невозможна, коль скоро продукты не
несут своих целей в самих себе. В перспективе отноше­
ний между продуктом и его творцом культура возможна
лишь тогда, когда возникновение каждого продукта, с
точки зрения его творца, является единым и завершен­
ным процессом. А именно, таким процессом, внутренняя
связность которого зависит от человеческих возможнос­
тей и способностей творца. Самым характерным приме­
ром такого процесса является художественное произве­
дение, поскольку возникновение произведения целиком
является результатом исключительно труда художника и
каждая деталь возникшего произведения обусловлена
индивидуальными качествами художника. В предшеству­
ющие капитализму века этот художественный дух господ­
ствовал во всей промышленности. Книгопечатание, в
сущности, так же мало отличалось от писания книг, как

156

Д ердь Л У К АЧ

создание картины от изготовления стола (в том, что ка­
сается человеческого характера процесса). Напротив,
капиталистическое производство не только отнимает у
рабочего собственность на средства производства, но
вследствие все более развитого и все более специализи­
рованного разделения труда оно расчленяет процесс со­
здания продукта на составные части, причем ни на одной
из них не создается ничего такого, что было бы осмыс­
ленным, завершенным внутри себя. Ни у одного рабоче­
го труд не стоит в непосредственной и ощутимой связи с
этим готовым продуктом; этот продукт имеет смысл
лишь для абстрактного расчета капиталиста, он рациона­
лен лишь как товар. Бесчеловечность этого отношения
еще более усугубляется при распространении машинной
индустрии. Ибо в условиях разделения труда, сложивше­
гося внутри мануфактуры, каким бы расчлененным и раз­
дробленным ни был процесс изготовления, качество
каждого частичного продукта, безусловно, зависело от
физических и духовных способностей рабочего. Напро­
тив, при развитой машинной индустрии между продук­
том и самим его создателем ликвидируется всякая связь.
Это происходит потому, что здесь процесс производства
обусловлен исключительно возможностями машины; че­
ловек служит машине, он приспосабливается к ней; про­
изводство становится совершенно независимым от чело­
веческих возможностей и способностей рабочего2.
Наряду с этими разрушающими культуру силами, кото­
рые мы рассматривали до сих пор лишь под углом зрения
отдельных, изолированных продуктов и производите­
лей, при капитализме действуют еще и другие похожие
на них силы. Важнейшую из них мы замечаем тогда, ког­
да обращаем внимание на взаимосвязь произведенных
продуктов между собой. Культура предшествующих капи­
тализму эпох была возможной благодаря тому, что от­

Ст арая культ ура и новая культ ура

157

дельные продукты культуры стояли в преемственном от­
ношении между собой: один подхватывал проблему, по­
ставленную другим и т.д. Совокупная культура благодаря
этому выказывает известную преемственность медленно­
го и органического развития. Вот почему было возмож­
ным то, что в каждой области складывалась взаимосвя­
занная, однозначная и тем не менее оригинальная
культура. Культура, уровень которой превосходил уро­
вень наиценнейшего, созданного способностями изоли­
рованным индивидом. Капитализм, революционизиро­
вав процесс производства, придав производству такой,
обусловленный его анархией, перманентно-революци­
онный характер, ликвидировал подобную преемствен­
ность и органичность прежних культур. Ибо для культу­
ры революционизация производства означает, с одной
стороны, что процесс производства постепенно привно­
сит моменты, которые решающим образом влияют на
ход и способ производства, не находясь ни в какой взаи­
мосвязи с сущностью продукта - произведением как са­
моцелью (так, в индустрии и архитектуре пропадают под­
линные материалы). С другой стороны, производство на
рынок, без которого невозможно представить капитали­
стическую революционизацию производства, ведет к то­
му, что при создании продукта все большую роль начина­
ют играть моменты голой новизны, сенсационности,
броскости, без учета того, увеличивается или уменьшает­
ся при этом истинная, внутренняя ценность продукта.
Отражением этого революционного характера произ­
водства в культуре является феномен, который обыкно­
венно называют модой. Мода и культура, однако, - это по
сути своей взаимоисключающие понятия. Господство мо­
ды означает, что форма и качество выносимых на рынок
продуктов изменяются в короткие промежутки времени,
независимо от того, выдерживают испытание их красота

158

Д ердь Л У К А Ч

и ценность или нет. Такой рынок по сути своей требует,
чтобы на протяжении определенных периодов обяза­
тельно создавались новые вещи, радикально отличные
от прежних, чтобы применительно к ним невозможно
было опереться на опыт, накопленный при создании
прежних вещей. Да он и не может быть накоплен и пере­
варен из-за стремительности развития или даже потому,
что никто не желает на него опираться. Ведь мода по су­
ти своей требует как раз того, что совершенно отлично
от прежнего. Вот так, медленно, и приходит в упадок вся­
кое органичное развитие, а на его место становится не
имеющий никаких ориентиров, суетливый, пустой и
шумный дилетантизм.

III
Однако корни кризиса капиталистической культуры
уходят глубже, нежели вышеозначенные явления. Ко­
нечной причиной ее постоянного кризиса и ее внут­
реннего распада является то, что идеология и строй
производства, общественный строй находятся в нераз­
решимом противоречии между собой. Капиталистиче­
ская анархия производства необходимо ведет к тому,
что борющийся за господство и господствующий класс
буржуазии оказывается способным иметь лишь одну
идеологию - идеологию индивидуальной свободы.
Кризис капиталистической культуры, стало быть, дол­
жен был наступить в тот момент, когда эта идеология
стала противоречить буржуазному общественному
строю. Пока поднимающийся класс буржуазии, как это
было в ХШ веке, направлял эту идеологию против со­
словной узости феодального общества, она была адек­

Ст арая культ ура и новая культ ура

159

ватным выражением сложившейся ситуации классовой
борьбы. Благодаря этому буржуазия этой эпохи на са­
мом деле могла иметь настоящую культуру. Но когда
буржуазия пришла к власти (то есть уже во время Вели­
кой Французской революции), обнаружилось, что не­
возможно проводить эту идеологию всерьез, приме­
нять ее ко всему обществу без самоупразднения того
общественного строя, в качестве идеологии которого
явилась идея индивидуальной свободы. Короче говоря,
для класса буржуазии невозможно было распростра­
нить свою собственную идею свободы также на проле­
тариат. Непреодолимая дилемма, вытекающая из этой
ситуации, однако, такова: буржуазия должна была либо
отречься от этой идеологии, либо ей следовало исполь­
зовать ее для маскировки противоречащих этой идео­
логии действий. В первом случае установились бы пол­
ная безыдейность, моральный хаос, поскольку
буржуазия вследствие своего положения в производст­
ве не в состоянии создать иную идеологию, нежели
идеология индивидуальной свободы. Во втором случае
буржуазия встала бы перед моральным кризисом, по­
рождаемым внутренней ложью: ей нужно было бы дей­
ствовать против своей собственной идеологии.
Этот кризис был еще более обострен тем, что прин­
цип свободы неизбежно вовлекался в неразрешимые
противоречия также в экономической сфере. В наши за­
дачи не входит давать здесь анализ эпохи финансового
капитала. Стоит лишь указать на тот факт, что возникшая
в эту эпоху крупномасштабная организация производст­
ва (картель, трест) стоит в неустранимом противоречии
с господствующей идеей раннекапиталистического об­
щественного строя: идеей свободной конкуренции. Но
тем самым лишается всякой почвы связанная с нею идео­
логия. Поскольку верхние слои буржуазии, как то дикту­

160

Д ердь Л У К А Ч

ется сущностью финансового капитализма, стали естест­
венными союзниками своих бывших врагов, феодально­
помещичьих классов, постольку свою новую идеологию
они вынуждены были искать у своих новых союзников.
Но и эта попытка привести идеологию в соответствие со
строем производства должна была потерпеть провал.
Ибо действительные основы консервативных идеоло­
гий, феодальная сословная система и отвечающий ей
строй производства были основательнейшим образом
выкорчеваны в обществе капиталистическим революци­
онизированием производства, достигающим своего куль­
минационного пункта в эпоху финансового капитала. Фе­
одализм, впрочем, некогда имел культуру высокой
ценности и высокого уровня. Но это было во времена,
когда феодальное, сословное общество было господству­
ющим, когда общество в целом и его производство регу­
лировались феодальными принципами. С победой капи­
тализма эта общественная форма была уничтожена. Не
важно, что большая часть экономической и обществен­
ной власти оставалась в руках некогда господствующих
сословий. Невозможно было остановить процесс, в ходе
которого неизбежно капитализировалась и эта часть,
также воспринимая капиталистические формы. Но
вследствие этого указанные слои стали перед той же са­
мой дилеммой, связанной с противоречием между идео­
логией и производственным строем, что и капиталисты,
хотя это противоречие выразилось у них по-иному. Вот
почему, когда классу буржуазии в эпоху финансового ка­
питала понадобилась живая вода, ему пришлось искать
ее в том колодце, который сам он и засыпал.
С точки зрения культуры, данные противоречия меж­
ду идеологией и производственным строем означают
следующее: причина, которой старые культуры (Древняя
Греция, Ренессанс) были обязаны своим великолепием,

Ст арая культ ура и новая культ ура

161

состояла в том, что благодаря соответствию между идео­
логией и производственным строем продукты культуры
могли органически развиваться на почве общественного
бытия. Как бы ни возвышались над внутренним миром
среднего человека величайшие культурные произведе­
ния, между ними все-таки всегда существовала какая-то
взаимосвязь. Однако еще более важным, чем занимаемое
продуктами культуры место в общественной жизни, явля­
ется то, что соответствие между идеологией и производ­
ственным строем делало возможным само собой разуме­
ющееся соответствие между идеологией и образом
жизни. (Что образ жизни людей зависит от их положе­
ния в производстве, не требует обстоятельных коммен­
тариев.) Но при всяком общественном строе, где образ
жизни и его идеологическое выражение находятся в ес­
тественном, само собой разумеющемся соответствии,
становится возможным органичное выражение процес­
са формирования идеологии в культурных образованиях.
Подобное органическое единство, однако, возможно
лишь при таких условиях. Ведь относительная независи­
мость идеологических элементов от их экономических
основ равносильна тому, что, выступая в качестве формы
человеческого самовыражения, они являются сообразно
своей формальной ценности и формальной значимости,
независимыми от данностей, которыми они были сфор­
мированы и которые задавались как формирующие фак­
торы задавались экономическим и общественным стро­
ем той эпохи. Но оформленным материалом этих форм
может быть лишь сама общественная действительность.
И коль скоро между идеологией и экономическим стро­
ем имеется сущностная противоположность, то эта про­
тивоположность должна, применительно к нашей про­
блеме, выразиться в том, что формы и содержание
культурных объективаций вступают в противоречие

162

Д ердь Л У К АЧ

между собой. Но вместе с этим произведения культуры
перестают быть органическим единством, утрачивают
свою гармоническую, дарующую радость суть, которая
состоит в том, чтобы выражать данную ситуацию в соот­
ветствии с точкой зрения человека, определяющего
свою позицию по отношению к культуре. А это и было
главной отличительной особенностью прежних культур.
Культура капитализма, покуда она была честной, не
могла заключаться ни в чем ином, нежели в беспощад­
ной критике капиталистической эпохи. Эта критика ча­
сто поднималась на очень высокий уровень (Золя, Иб­
сен), но чем честнее, чем ценнее она была, тем больше
ей должно было недоставать простой и естественной
гармонии и красоты прежних культур - культуры в ис­
тинном, буквальном смысле этого слова. Это противо­
речие существовало во всех областях человеческой дея­
тельности, во всем материале культуры. Приведем лишь
один весьма очевидный пример. Капиталистический
строй необходимо создает изнутри себя самого, из сво­
ей идеологии свободы идею человека как самоцели. Мы
можем без колебаний сказать, что эта великая идея ни­
когда не находила в предшествующие капитализму века
столь чистого, ясного и сознательного выражения, как
именно в это время (классический немецкий идеализм).
Но ни один общественный строй не попирал эту идею
больше, чем именно капиталистический. Превращение
всего и вся в товар при капитализме не сводилось к то­
му, что любой продукт становился товаром. Этот про­
цесс перекинулся также на человеческие отношения;
вспомним лишь о семье. Внутренняя необходимость
идеологической, культурной культуры - это провозгла­
шение человека самоцелью. Материал же, который
оформлялся с помощью этих культурных форм, напро­
тив, был живым отрицанием этой идеи...3 Истинная по­

163

Ст арая культ ура и новая культ ура

эзия при капитализме, например, не могла быть про­
стым отображением своей эпохи подобно греческой по­
эзии, вечное очарование которой проистекало именно
из этого безыскусного некритичного отображения, а
могла быть лишь критикой существующего.

IV
Теперь присмотримся к тому, что означает коммунисти­
ческое преобразование общества с точки зрения культу­
ры. Оно означает прежде всего прекращение господства
экономики над всей жизнью. Соответственно, оно озна­
чает, что устраняется невозможное раздвоение в отно­
шениях человека с его трудом, в силу которого человек
подчинен средствам производства, а не средства произ­
водства - человеку. В последнем счете, коммунистичес­
кий общественный строй знаменует собой упразднение
самоценности экономики. Капиталистический общест­
венный строй, естественно, настолько глубоко запечат­
лел свою структуру во внутреннем мирю каждого индиви­
да, что эта сторона преобразований осознается лишь
немногими. Тем более, что эта сторона преобразований
еще не может выразиться в поверхностных явлениях
жизни даже после завоевания власти. Господство над
экономикой, социалистическая организация экономики
означает упразднение автономии экономики. Экономи­
ка, которая доселе была автономным процессом со сво­
ей собственной закономерностью, которая могла лишь
познаваться человеческим разумом, но не направляться
им4, становится теперь частью государственного управ­
ления. Она становится частью планомерного процесса,

164

Д ердь Л У К А Ч

уже больше не подчиняющегося своим собственным за­
конам. Ведь конечные движущие силы этого единого об­
щественного процесса уже больше не могут иметь эконо­
мическую природу. Внешняя видимость, правда, и тут
противоречит данному утверждению. Ибо ясно, что ре­
организацию производства невозможно ни с практичес­
кой, ни с теоретической точки зрения проводить иначе,
чем на экономической почве, с помощью экономичес­
ких органов, руководствуясь экономическими соображе­
ниями. Кроме того, является самоочевидным, что, сооб­
разно сущности классовой борьбы на стадии диктатуры,
знаменующей собой кульминационный пункт классовой
борьбы, на передний план выходят вопросы экономиче­
ской борьбы, реорганизации экономики.
Однако это отнюдь не означает, что конечная причи­
на протекающего таким образом процесса также имеет
экономическую природу. И здесь происходит изменение
функций, к которому ведет пролетарская диктатура в лю­
бой области. Всякий идеологический момент в эпоху ка­
питализма был лишь «надстройкой» над революцион­
ным процессом, который в конечном счете повлек за
собой крах капитализма. Теперь это отношение перево­
рачивается. Я не утверждаю, что реорганизованная эко­
номика остается простой «надстройкой» (этот термин
был не самым корректным также относительно идеоло­
гии, так как давал повод ко многим недоразумениям). Од­
нако можно без колебаний сказать, что экономика утра­
чивает приоритет. То, что на поверхности противоречит
данному утверждению, свидетельствует в его пользу, если
мы рассмотрим дело несколько более диалектично. Во
время кризисов капиталистического общества его идео­
логическая часть всегда стояла на переднем плане обще­
ственного сознания. Это происходило не случайно, а в
силу необходимости, в соответствии с которой конеч­

Ст арая культ ура и новая культ ура

165

ные движущие силы развития никогда полностью не мог­
ли быть осознаны массами, которые приводились ими в
движение. Социалистическая «критика» этих кризисов и
революций носила разоблачительный характер: она ука­
зывала на действительную, конечную движущую силу, на
экономический процесс. Совершенно естественно, что
после свержения капитализма точка зрения, которой до­
селе руководствовалась критика, выходит на передний
план созидания нового. Вопрос лишь в том, устраняется
ли при таком изменении функций тот характер «конеч­
ного» мотива, который при прежней функции был при­
сущ экономическому мотиву?
Что он на самом деле устраняется, следует из вышеиз­
ложенного. Ибо экономический мотив может выступать
как конечный мотив лишь при дезорганизации произ­
водства в целом. Лишь движущие силы неорганизованно­
го производства могут функционировать как природные
силы, как слепые силы, и лишь в качестве таковых они
способны выступать конечным движителем всего; любой
идеологический элемент либо вовлекается в этот порож­
даемый производством процесс (становится надстрой­
кой), либо не оказывает на него никакого влияния. Вот
почему при капитализме каждый неэкономический фак­
тор является чисто идеологическим. Исключение со­
ставляет только социалистическая критика всего капита­
листического общества. Ибо она есть не одобрительное
либо порицательное идеологическое сопровождение от­
дельных процессов, а раскрытие целого: такое раскры­
тие целостности экономического процесса, которое
одновременно является активной деятельностью, на­
правленной на его преобразование. Однако при этом
преобразуется не только дезорганизация, но вместе с
ней одновременно и автономия экономической жизни,
ее подчинение, в конечном счете, экономическому моти­

166

Д ердь Л У К АЧ

ву. Вследствие того, что экономическая жизнь организу­
ется на социалистических началах, ведущую роль начи­
нают играть те мотивы, которые до той поры, в конеч­
ном счете, могли быть в лучшем случае побочными
явлениями: над внутренней и внешней жизнью людей на­
чинают властвовать человеческие, а не экономические
мотивы. Поэтому нас больше не удивляет, что в таких ус­
ловиях преобразование экономической жизни занимает
именно в революционизации сознания большее место,
нежели ,тот идеологический момент, который оно, в ко­
нечном счете, приводит в движение. С победой пролета­
риата процесс изменения функций неизбежно происхо­
дит в пролетарском сознании. Для масс пролетариата он
является прямым продолжением сознательной классо­
вой борьбы: сущность классовой борьбы до сих пор все­
гда заключалась в осознании экономических интересов.
Простой переход к созидательной работе, конечным ре­
зультатом которого является это изменение функций,
сперва не затрагивает сознания непосредственных клас­
совых интересов, он присутствует в них, так сказать,
«досознательно». Лишь зрелое классовое сознание, для
которого выяснилась выходящая за рамки непосредст­
венных интересов всемирно-историческая миссия про­
летариата, позволяет пролетариату понять этот мотив,
это изменение функций5.
Это изменение функций порождает возможность но­
вой культуры. Ибо культура является в той же мере вну­
тренним господством человека над своим окружением,
в какой цивилизация означает его внешнее господство
над своим окружением. Подобно тому как цивилизация
создала средства такого господства над природой, точ­
но так же пролетарская культура создала эти средства
для господства над обществом. Ведь именно цивилиза­
ция и самая развитая ее форма, капитализм, развили

Ст арая культ ура и новая культ ура

167

больше всего закабаление человека обществом, произ­
водством, экономикой.
Социологической предпосылкой культуры является
человек как самоцель. Эта предпосылка, которая во
всех предшествующих капитализму обществах наличе­
ствовала для господствующих классов и которую капи­
тализм отнял у каждого из них, в последней фазе проле­
тарской победы будет создана для каждого человека.
Качественный сдвиг, происходящий с радикальным
преобразованием всей общественной структуры, рас­
пространяется, разумеется, на все те явления, разруши­
тельные действия которых на культуру мы уже упомяну­
ли при анализе капитализма.
Таким образом, организованная экономика утрачива­
ет свой революционный и революционизирующий ха­
рактер. Место создаваемых конъюнктурой анархичес­
ких перемен, которые мы обыкновенно называем
модой, занимает органический континуум, действи­
тельное развитие. Такое развитие, при котором каждый
отдельный момент необходимо следует из предметных
предпосылок предшествующего момента. Такое разви­
тие, при котором каждый момент несет с собой разре­
шение оставшихся не разрешенными в предшествую­
щий момент проблем и тем самым одновременно
выдвигает для последующего момента требующую свое­
го разрешения проблему. Необходимым культурным по­
следствием подобного органического, вытекающего из
сущности вещей (а не из конъюнктуры) развития явля­
ется то, что уровень культуры вновь может превысить
индивидуальную творческую способность отдельных
изолированных индивидов. Смыкание труда одного с
трудом другого, продолжение труда одного другим - эта
вторая социологическая предпосылка культуры - снова
становятся возможными. К этому надо добавить, что

168

Д ердь Л У К АЧ

как продукты культуры, так и человеческие отношения
теряют свой товарный характер. Упразднение товарно­
го характера вновь возвращает всему, что при господств
ве капитализма функционировало исключительно или
преимущественно в сети экономических отношений,
характер самоцели. Как известно, возможность культу­
ры основана на том, что все большее число форм чело­
веческих жизнепроявлений все глубже и все сильнее
становятся самоцелью или, что то же самое, определя­
ются к служению человеческой сущности человека. Ибо
две эти разновидности бытия-для-себя-самого-в-качестве-цели не исключают друг друга; напротив, они служат
друг другу и взаимно дополняют друг друга. Если какойто продукт (дом, мебель и т.п.) производится не как то­
вар, а так, что доводятся до максимума присущие ему
возможности быть прекрасным, то это все равно, что
мы скажем: дом, мебель служат человеческому бытию
человека, они подчиняются его требованиям. Они про­
изведены не независимым от любого человеческого
требования экономическим процессом, в котором эти
продукты выступают лишь как абстрактные товары, а
люди, напротив, - как столь же абстрактные покупатели
и продавцы. Вместе с этим должна быть одновременно
прекращена нездоровая специализация, свойственная
капитализму. В тот момент, когда заинтересованность
человека в производстве станет регулироваться не абст­
рактным стремлением к покупке или продаже на рынке,
а единым и охватывающим целостность человека про­
цессом производства и потребления ставшего самоцен­
ным продукта, изменение функций претерпит также
специализация. В пролетарском обществе исчезнет не
только ее классовый, но также ее чуждый сущности че­
ловеческой жизни характер. С возникновением продук­
тов, являющихся самоценными, они непроизвольно бу­

С т арая культ ура и новая культ ура

169

дут применяться к целокупности человеческой жизни, к
последним вопросам человеческой жизни. С устранени­
ем человеческой изоляции, анархистского индивидуа­
лизма человеческое общество сделает органичным це­
лым как входящих в него индивидов, так и их продукты;
органичным целым, отдельные части которого, друг
друга поддерживая и дополняя, станут служить своей
общей цели - идее наивысшего развития человека.
Поставив эту цель, мы затронули суть вопроса. Если
бы цель нового общества состояла просто в повышении
счастья, благосостояния человека, то всех этих измене­
ний функций могло и не быть, это значит, их значение
было бы исчезающим. Тогда задача пролетарского госу­
дарства исчерпывалась бы организацией производства
и распределения, а экономическая жизнь - хотя и с дру­
гими целями - продолжала бы господствовать над чело­
веческим принципом. Тогда бы развитие, естественно,
шло бы к своей цели гораздо скорее и прямее. Ибо тог­
да развитие достигало бы своей цели с правильной ор­
ганизацией производства и распределения. Теперь же
оно, напротив» создало тем самым лишь неотъемлемые
предпосылки для достижения цели. Само ее осуществ­
ление должно быть еще особо завоевано человеком.
Реорганизация экономики, однако, является неиз­
бежным предварительным условием этого целеполагания. Не только в силу перечисленных выше социоло­
гических причин; дело не в том, что якобы только
счастливые люди способны воспринять культуру. Но в
силу своеобразной структуры человеческого сознания, в
котором непосредственные беда и лишения, сколь бы
мелкими ни были они перед лицом последних вопросом
человеческого существования, за немногими исключе­
ниями загораживают эти вопросы или делают человека
неспособным считаться с ними. Мы хотели бы пояснить

170

Д ердь Л У К АЧ

это одним совершенно простым примером: некто лома­
ет голову над великим научным открытием, и тут у него
начинается невыносимая зубная боль; очевидно, что в
большинстве случаев он окажется не в состоянии про­
должать свои размышления, пока не будет устранена эта
беда. Уничтожение капитализма, социалистическое об­
новление и организация экономики означает излечение
от всяких зубных болей всего человечества. Изсознания
человека исчезает все, что мешает ему жить действи­
тельно существенными проблемами: его сознание те­
перь будет открыто для сущности. Но этот пример пока­
зывает и границы изменения. Безусловно, надо утолить
зубную боль, чтобы возобновить умственную работу, но
так же безусловно и то, что работа не начинается авто­
матически с прекращением боли. Тут нужны новое на­
пряжение сил, новый настрой, новый подъем. Когда
исчезают все экономические невзгоды трудящегося че­
ловечества, оно еще не достигает своей цели; оно лишь
создало возможность для того, чтобы со свежими сила­
ми ступить на путь к своей настоящей цели. Культура это идея человеческого бытия человека. Поэтому культу­
ра создается человеком, а не обстоятельствами. Всякое
преобразование общества составляет поэтому лишь рам­
ки, лишь возможность свободной самодеятельности,
спонтанной творческой силы людей.
Поэтому социологическое исследование должно ос­
тановиться на анализе рамок. Исключительно высво­
бождающимися силами пролетариата обусловлено то,
какой содержательный, сущностный характер примет
культура пролетарского общества; смехотворной была
бы любая попытка сказать наперед что-то в отношении
ее. Социологический анализ способен не более чем по­
казать, что пролетарское общество создает эту возмож­
ность и что создается лишь возможность культуры.

Ст арая культ ура и новая культ ура

171

Дальнейшая детализация выходит за пределы возмож­
ного здесь научного исследования; в лучшем случае
можно говорить о том, каковы те культурные ценности,
отвечающие сущности этих социологических рамок, ко­
торые могут быть восприняты новым обществом у ста­
рого и развиты дальше. Ибо идея человека как самоце­
ли, фундаментальная идея новой культуры, - это
наследие классического идеализма XIX века. Действи­
тельный вклад капиталистической эпохи в построение
будущего состоит в том, что оно само создает возможно­
сти своего собственного краха и возможности построе­
ния будущего на своих обломках. Подобно тому как ка­
питализм сам производит экономические предпосылки
своего уничтожения, подобно тому как он сам произво­
дит духовное оружие уничтожительной для себя крити­
ки, которое обращает против него пролетариат (отно­
шение Маркса к Рикардо), точно так же здесь, в
философии Канта и 1егеля, он создает идею нового об­
щества, которое призвано его неизбежно уничтожить.

ПРИМЕЧАНИЯ

1Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 18. С. 147.
2 Многие ставят этот процесс во взаимосвязь с техническим разде­
лением труда в условиях машинной индустрии и задаются вопро­
сом, будет ли оно существовать после свержения капитализма. Не
имея возможности остановиться на самом этом вопросе, я лишь
отмечу, что Маркс видел суть дела по-другому. Он считал, что «раз­
деление труда внутри мастерской» и «разделение труда внутри об­
щества» находятся в обратно пропорциональной зависимости
между собой, и что в обществе, где развивается одно, гибнет дру­
гое и наоборот. (Маркс K.t Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 154.)

172

Д ердь Л У К А Ч

3 В тексте статьи лакуна. - Приял, rupee.
4 Отражением этой общественной ситуации является политичес­
кая экономия как самостоятельная наука. До того, как развивалась
автономная экономика, невозможной была вообще никакая эко­
номическая наука в современном смысле слова, а когда перестает
существовать первая, то должна перестать существовать и вторая.
Поэтому для чистой капиталистической идеологии характерно
понимание законов политэкономии как вечных, это значит имею­
щих неограниченную значимость естественных законов.
5 См. мою статью «Классовое сознание».

Моральное призвание
коммунистической партии

I
КАК И ЛЮБОЕ и з произведений В.И Ленина, эта брошю­
ра1заслуживает того, чтобы ее тщательнейшим образом
изучили все коммунисты. Она вновь демонстрирует совершенно поразительную способность Ленина пости­
гать решающе новое в каждом явлении, рождаемом раз­
витием пролетариата, сущностным образом постигать и
делать постижимым ее сущностную сердцевину. Если
предшествующие работы были посвящены полемике, в
большей мере занимались боевыми организациями про­
летариата (прежде всего, государством), то эта работа
посвящена крепнущим сегодня росткам нового общест­
ва. Подобно тому, как капиталистическая форма произ­
водства с ее продиктованной экономическим принужде­
нием (голодом) трудовой дисциплиной превосходила
характерную для крепостничества форму голого наси­
лия, точно так и свободное сотрудничество свободных
людей в новом обществе далеко превзойдет капитализм
также и в отношении производительности труда. Соци­
ал-демократические пораженцы, отрекающиеся от ми­
ровой революции, именно в этом отношении крайне
скептичны. Они ссылаются на расшатывание трудовой
дисциплины, на падение производительности труда, од­

174

Д ердь Л У К АЧ

ним словом, на факты, которые представляют собой
необходимые побочные явления, сопровождающие раз­
ложение капиталистического экономического строя.
С нетерпимостью и нетерпеливостью, которые по ин­
тенсивности сопоставимы лишь с их терпением и терпи­
мостью по отношению к капитализму, они указывают на
то, что эти факты не были тотчас же изжиты Советской
Россией. Сырьевой дефицит, внутренняя борьба, орга­
низационные трудности на их взгляд извинительны
лишь для капиталистических государств, пролетарский
же общественный строй, по их мнению, должен уже в
момент своего рождения ознаменоваться как внутрен­
ним, так и внешним преображением всех отношений,
улучшением положения во всех областях. Подлинные
революционеры, прежде всего Ленин, отличаются от
мелкобуржуазных приверженцев этого утопизма пол­
ным отсутствием иллюзий, они знают, чего ждать его
гибнущего в мировой войне хозяйства, и прежде всего чего ждать от душевно искалеченного и опустошенного,
воспитанного эгоистом человека. Но отсутствие иллю­
зий никогда не означает для истинного революционера
малодушия и отчаяния. Оно равносильно упроченной
познанием веры во всемирно-историческую миссию
пролетариата; вере, которая никогда не может быть по­
колеблена медлительностью и более чем отвратитель­
ной обстановкой, в которой осуществляется эта миссия.
Подлинный революционер приемлет всё это, через все
трудности и помехи проносит свою цель, никогда не те­
ряя из виду ее и залоги ее приближения.
Коммунистические субботники, трудовые мобилиза­
ции, которые взяла на себя Всероссийская коммунисти­
ческая партия (большевиков), подвергались рассмотре­
нию часто и с различных точек зрения. Понятным
образом, главное внимание всегда уделялось их фактиче­

М оральное призвание ком мунист ической парт ии

175

ским и возможным экономическим последствиям, но
сколь бы важны ни были эти последствия коммунистиче­
ских субботников, возможность и характер их возникно­
вения означают еще и нечто другое, далеко выходящее за
их непосредственно экономические результаты. «Комму­
нистические субботники, - говорит В.И.Ленин, - имен­
но потому имеют громадное историческое значение, что
они показывают нам сознательный и добровольный по­
чин рабочих в развитии производительности труда, в пе­
реходе к новой трудовой дисциплине, в творчестве соци­
алистических условий хозяйствования и жизни»2.
Коммунистические партии других стран часто упре­
кают за то, что они в своих действиях и требованиях
слишком рабски подражают русскому примеру. Мне ка­
жется, что во многих (далеко не существенных) пунктах
имеет место обратное: европейские коммунистические
партии не могут или не хотят уяснить себе истинные ис­
точники силы русского движения и даже тогда, когда
что-то понимают в нем, оказываются не в силах вопло­
тить эти уроки в жизнь.
Коммунистические субботники, эти первые зачатки
перехода от трудовой дисциплины капиталистического
экономического строя к социалистической трудовой
дисциплине, как подступ к «скачку из царства необходи­
мости в царство свободы» отнюдь не являются институци­
ональными действиями Советского правительства, а пред­
ставляют собой моральные деяния коммунистической партии.
И именно эта решающая и определяющая сторона дейст­
вительности ВКП(б) наименее правильно оценивается
братскими партиями; из нее почти не извлекаются долж­
ные уроки, пример ВКП(б) не находит почти никакого
подражания.

176

Д ердь Л У К АЧ

II
Все мы знаем и беспрестанно подчеркиваем: коммунис­
тическая партия есть организационное выражения революци­
онной воли пролетариата. Ей, стало быть, совсем не обяза­
тельно с самого начала охватывать весь пролетариат;
как сознательный вождь революции, как воплощение
идеи революции, она, напротив, должна объединять са­
мых сознательных ее поборников, действительно рево­
люционных, классово сознательных рабочих. Сама ре­
волюция необходимо порождается той естественной
закономерностью, с которой действуют экономические
силы. Задача и призвание коммунистических партий со­
стоит в том, чтобы придать революционному движе­
нию, которое - по меньшей мере, зачастую - возникает
независимо от них, направленность и цель, и наставить на
единственно возможный путь к спасению, на путь дик­
татуры пролетариата стихийные выступления пролета­
риата, вспыхивающие вследствие кризиса капиталисти­
ческого экономического строя. Старые партии, таким
образом, представляли собой основанные на компро­
миссах сборища, неоднородные массы, которые в силу
этого очень быстро бюрократизировались и очень быс­
тро порождали оторванную от масс аристократию пар­
тийных офицеров и унтер-офицеров, в то время как но­
вые коммунистические партии должны быть чистым
выражением классовой борьбы, революции, выхода за
пределы буржуазного общества. Переход от старого к
новому обществу, однако, знаменует собой не только эко­
номические и институциональные, но также моральные из­
менения. Во избежание недоразумений отметим: нет ни­
чего более чуждого нам, чем мелкобуржуазный утопизм
тех, кто уповает на изменение общества путем внутрен­

М оральное призвание ком мунист ической парт ии

177

него изменения человека. Мелкобуржуазный характер
этой концепции состоит, не в последнюю очередь, в
том, что ее представители - сознательно или бессозна­
тельно - относят изменение общества во вневременную
недосягаемую даль. Напротив, мы подчеркиваем, что
переход от старого общества к новому есть необходи­
мое следствие объективно экономических сил и законо­
мерностей. Но этот переход - при всей объективной не­
обходимости - есть именно переход от стесненности и
овеществления к свободе и человечности. А поэтому сво­
бода не может быть лишь плодом, результатом развития,
в развитии должен наступить такой момент, когда она
становится одной из его движущих сил. Ее значение как дви­
жущей силы должно постоянно расти, пока не наступит
такое мгновение, когда она полностью возьмет на себя
руководство ставшим наконец-то человечным обществ
вом, когда прекратится «предыстория человечества» и
сможет начаться его настоящая история.
Начало этой фазы, по нашему мнению, совпадает с
возникновением революционного сознания, с основа­
нием коммунистических партий. Ибо каждая коммуни­
стическая партия, поскольку она не только находится в
оппозиции к буржуазному обществу, но воплощает со­
бой его отрицание, превратившееся в деяние, представ­
ляет собой не только нечто противоположное старым
социал-демократическим партиям; скорее она есть нача­
ло их уничтожения, их исчезновения. Глубочайший тра­
гизм рабочего движения состоял в том, что оно - идео­
логически - никогда не могло полностью отрешиться от
почвы капитализма. Старые социал-демократические
партии даже не пытались всерьез добиться этого: по су­
ти своей они оставались чисто буржуазными партиями;
компромисс, ловля голосов, дешевая демагогия, интри­
ги, карьеризм и бюрократия точно так же являются их

178

Д ердь Л У К АЧ

характерными чертами, как они присущи буржуазным
партиям. Коалиции с буржуазными партиями поэтому
суть не только следствия объективно-политической не­
обходимости, но также следствия внутреннего строе­
ния, истинной сущности социал-демократических пар­
тий. Отсюда более чем понятно, что среди истинно
революционных, но не достигших ясного сознания те­
чений рабочего класса заявила о себе тенденция, на­
правленная не только против мелкобуржуазной, про­
дажной и контрреволюционной сути старых партий, но
и вообще против партий как таковых. Одна из причин воз­
никновения и притягательной силы синдикализма несо­
мненно состоит именно в этом - в этическом осуждении
старых партий.
ВКП(б) никогда не угрожала опасность, которая свя­
зана с этим. Дилеммам старой партии и синдикализма,
бюрократической организованности и раздробленнос­
ти партии она ясно противопоставляет еще одну аль­
тернативу. Эта третья возможность есть тот пункт, по­
следствия которого мы шаг за шагом наблюдаем в
русской революции; но для познания ее оснований, для
включения их в наше движение в качестве движущей
силы мы были до сих пор слишком инертными и слиш­
ком ленивыми.
Источниками этой силы ВКП(б) являются, во-первых,
ее внутренняя организация, во-вторых, понимание ею
своей задачи и назначения, и в-третьих (что является
следствием двух первых моментов), способ воздействия
партии на ее членов. ВКП(б), в противоположность
прежним социал-демократическим партиям и большин­
ству зарубежных партий - это замкнутая, а не открытая
партия. Не только в том смысле, что она принимает в
свои ряды не каждого встречного (что является одной из
главных причин коррупции и компромиссов), но и в том

М оральное призвание ком м унист ической парт ии

179

смысле, что не всякий желающий вступить в ее ряды мо­
жет это сделать, В качестве фильтра тут служит слой так
называемых сочувствующих («друзья коммунистов»), из
которого приходят в самое партию те, кто отвечает мо­
ральным требованиям, предъявляемым к российскому
коммунисту. Партия, однако, отнюдь не ориентируется
лишь на прирост численности своих рядов, напротив,
главное для нее - это качество тех, кто остается в ее ря­
дах. Поэтому партия использует всякую возможность,
предоставляемую великими тяготами революции, для чи­
стки своих рядов. «Мобилизация коммунистов на войну, пишет Ленин, - нам помогла: трусы и негодяи побежали
прочь из партии. Скатертью дорога! Такое уменьшение
членов партии есть громадное увеличение ее силы и веса.
Надо продолжать чистку, используя почин коммунисти­
ческих субботников». Такая чистка партии, следователь­
но, связана с «неуклонным повышением ее требовательности
насчет работы действительно коммунистической»3.
Это внутреннее устройство ВКП(б) указывает на
вторую сторону, на которую мы хотели бы обратить
внимание, - на призвание партии в революции. Комму­
нистическая партия как авангард революции должна
всегда - по крайней мере, на один шаг - опережать раз­
витие масс. Подобно тому, как необходимость револю­
ции осознавалась коммунистической партией в то вре­
мя, когда широкие массы в лучшем случае испытывали
смутное недовольство своим положением, точно так
же сознание царства свободы должно жить в коммуни­
стических партиях и предопределять их деятельность
уже тогда, когда ведомые ими массы еще не в состоя­
нии отрешиться от тлетворной почвы капитализма.
Эта роль коммунистической партии, правда, в полной
мере становится актуальной лишь с созданием Совет­
ского государства. А именно, когда пролетариат инсти-

180

Д ердь Л У К АЧ

туционалъно устанавливает свою власть, то весь вопрос
в том, действительно ли коммунистичен тот дух, кото­
рый живет в пролетариях, является ли он духом возни­
кающей сегодня новой человечности или же это новая
заварка старого общества. Проясняющим, очищающим
движущим принципом может быть лишь коммунисти­
ческая партия. Поскольку изменение форм правления
не может тотчас же повлечь за собой внутреннее изме­
нение людей, постольку все скверные особенности ка­
питалистического общества (бюрократия, коррупция
и т.д.) неизбежно проявятся в советских учреждениях.
Существует серьезная опасность того, что они разло­
жатся или окостенеют, не успев еще по существу сфор­
мироваться. Тут коммунистическая партия должна вы­
ступить как критик, как образец, как оплот, как
распорядитель и улучшатель - и лишь она одна в состо­
янии быть всем этим4.
Таким образом, коммунистическая партия, будучи вос­
питателем пролетариата и готовя его к революции,
должна стать воспитателем человечества и готовить его
к свободе и самодисциплине. Но это призвание она спо­
собна выполнить лишь тогда, когда она с самого начала
борется за дело воспитания своих собственных членов.
Мы мыслили бы совершенно не по-марксистски, не диа­
лектично, если бы попытались строго отделить друг
от друга вышеуказанные две фазы развития. Они, на­
против, постоянно переходят друг в друга, и никто не
сможет определить, когда начинается одна и когда за­
вершается другая. Поэтому с момента возникновения
коммунистических партий человеческий идеал царства
свободы должен действовать в них как сознательный
принцип их деятельности, как движитель их жизни. Ор­
ганизационные формы, повышение сознательности пу­
тем просвещения и пропаганды суть решающие и сущест­

М оральное призвание ком м унист ической парт ии

181

венные средства для этого. Но отнюдь не единственные.
Очень многое, в конечном счете главное должны сделать
сами коммунисты как люди.
Коммунистическая партия должна быть первым воплощением царства свободы; в ней впервые должен во­
цариться дух братства, подлинной солидарности, готов­
ности и способности к самопожертвованию. Если она не
способна добиться этого или если она, по крайней мере,
не прилагает серьезных усилий для претворения всего
этого в жизнь, то такая коммунистическая партия отли­
чается от других партий лишь своей программой. Суще­
ствует даже опасность того, что та непреодолимая дис­
танция, которая в программном плане отделяет ее от
оппортунистов и колеблющихся, постепенно сократит­
ся и она станет лишь «крайне левым крылом» «рабочих
партий». А тогда все больше будет нависать угроза, кото­
рая усиливается чисто словесным признанием I Интер­
национала со стороны центристских партий, что каче­
ственное отличие коммунистов от всех прочих станет
только количественным и даже постепенно сгладится.
Чем меньше коммунистическая партия организационно
и психологически реализует свой идеал, тем меньше она
способна, с одной стороны, энергично противостоять
этому общему компромиссному настроению, а с другой
стороны, - воспитывать истинных коммунистов из бес­
сознательных, но действительно революционных эле­
ментов (синдикалисты и анархисты).
Компромисс и распад питаются из одного источника:
недостаточных внутренних перемен в самих коммунис­
тах. Чем больше коммунисты (а вместе с ними и благода­
ря им коммунистическая партия) очищаются от всех
шлаков буржуазной и социал-демократической жизни, от
бюрократизма, интриганства, карьеризма, тем больше
партийная сплоченность становится подлинным товари­

182

Д ердь Л У К А Ч

ществом и душевной сплоченностью, тем большей явля­
ется способность партии выполнить свое призвание - со­
брать революционные силы, вселить уверенность в ко­
леблющихся, пробудить сознание в бессознательных,
окончательно изгнать и уничтожить люмпенов и оппор­
тунистов. Богатая долгими и трудными битвами револю­
ционная эпоха, которая нам предстоит, представляет
бесчисленные возможности для такого самопожертвова­
ния. Российские товарищи показывают нам самый по­
учительный - организационный и человеческий - при­
мер, какого только можно себе пожелать. Настала пора и
нам начать и последовать российскому примеру.

ПРИМЕЧАНИЯ

1Lenin. Die große Initiative. Unionverlag. Bem. 1920. {Ленин В.И. Вели­
кий почин. - Поли. собр. соч. Т. 39. С.5-29).
2 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 39. С. 13.
*Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 89 С. 27-28.
4 См. статью товарища Владимира Сорина «Коммунистическая пар­
тия и советские учреждения-.

Стихийность масс, активность партии

правильности или ложности новой, на­
ступательной тактики ОКПГ (Объединенной Коммунис­
тической Партии Германии) вполне можно отделить от
дискуссии о верном или неверном руководстве Мартов­
ским выступлением. Возможность такого отделения от­
четливо проявилась в предложении товарища Пауля
Франкена на пленуме Центрального Комитета ОКПГ 7-8
апреля 1921 года о внесении изменений в XII раздел Тези­
сов Центрального Правления; он предложил вычеркнуть
из положения: «Центральный Комитет одобряет поэтому
политическую и тактическую позицию Центрального
Правления» слова «и тактическую». Хотя это предложе­
ние было отклонено большинством Центрального Коми­
тета, но VI раздел Тезисов, равно как и статья товарища
Пауля Фрёлиха «Наступление» в журнале «Интернацио­
нал»1 показывают, что Мартовское выступление никоим
образом не было классическим примером новой тактики,
а было вынужденной самозащитой в период подготовки к духов­
ному и организаторскому переходу партии на новую тактику.
Из данной констатации отнюдь не следует, что уроки
Мартовского выступления не нужно в полном объеме ис­
пользовать для внутреннего совершенствования новой
тактики. Она означает лишь, что проблему наступатель­

ДИСКУССИЮ о

184

Д ердь Л У К А Ч

ной тактики, по меньшей мере, отчасти, можно дискути­
ровать независимо от конкретных результатов и конкрет­
ной критики Мартовского выступления.
Открыто или бессознательно оппортунистическая
оппозиция новой тактике выдвигает свои аргументы в
сущности по трем пунктам. Во-первых, она стремится
доказать, что революционное наступление, если только
оно «правильно» понимается, отнюдь не есть что-то но­
вое для ОКПГ; доказывается, что тактика «Открытого
письма» уже была наступательной тактикой. Во-вторых,
оппозиция стремится изобличить Мартовское выступ­
ление как путч в духе Бакунина или Бланки. В-третьих,
она стремится доказать, что теоретические разногла­
сия, обострившиеся сейчас в ОКПГ2, суть не что иное,
как старые разногласия между Розой Люксембург и Ле­
ниным, которые отчетливо выявились уже в 1904 году в
статьях Розы Люксембург, посвященным организацион­
ным вопросам РСДРП.
Мы не хотели бы заниматься филологическими изы­
сканиями ни в связи с Марксом, ни в связи с Люксем­
бург. Точно так же было бы праздным занятием опери­
ровать Марксовыми цитатами, аргументируя за или
против вывода о путчистском характере Мартовского
выступления, равно как было бы недостойно пытаться
защищать авторитет Розы Люксембург от союза с оп­
портунизмом. Напротив, дело состоит в том, чтобы, по
возможности, независимо от цитат и лозунгов, ясно вы­
разить сущность теоретических разногласий, которые
стали сейчас непреодолимыми внутри ОКПГ». От них
все три вышеупомянутых концептуальных подхода ско­
рее увиливают, нежели открыто высказываются по их
поводу, нежели ясно их выражают. Речь идет об организа­
ционному духовном и тактическом отношении партии и мас­
сы на стадии актуальности пролетарской революции. И ес­

С т ихийност ь масс, акт ивност ь парт ии

185

ли вопрос ставится таким образом, отпадают все ссыл­
ки на теории массовых действий Розы Люксембург. Ибо
они относятся к иной, менее развитой стадии пролетар­
ской революции. А именно, нельзя забывать о том, что
Роза Люксембург никогда не стремилась высказывать
«вневременные», «вечно значимые» истины, напротив,
она пыталась конкретным анализом конкретных исто­
рических ситуаций определить насущно необходимую
тактику, формулировала свои размышления о массовых
действиях и роли партии в них на стадии буржуазной ре­
волюции, во время и после русской революции. Ее ут­
верждения, стало быть, ни в коем случае нельзя безого­
ворочно применять в сегодняшней ситуации. Или,
точнее говоря, перед этим нужно поставить вопрос, ос­
тается ли отношение партии и массы в ходе всего революци­
онного процесса одним и тем же, или же и это отношение яв­
ляется процессом, который неизбежно должен - активно и
пассивно - сопереживать диалектические превращения и пере­
ходы, претерпеваемые совокупным процессом? Это ключе­
вой вопрос дискуссии, на который правое крыло по
большей части дает отрицательный ответ, а левое кры­
ло, часто недостаточно откровенно, отвечает положи­
тельно.
Резолюция меньшинства Центрального Комитета,
которую защищала товарищ Клара Цеткин, непроиз­
вольно выдает эту теоретическую и тактическую основ­
ную идею правого крыла. Важный для нас пассаж в ней
гласит:
«Центральный Комитет ОКПГ самым резким образом
осуждает то, что Центральное Правление отказалось сде­
лать объектами борьбы требования «Открытого письма»
и союза с Советской Россией, предприняв мощную насту­
пательную акцию, направленную против буржуазии и ее
государства. Такая акция была бы подходящим средством

186

Дердь Л У К АЧ

мобилизации широких пролетарских масс, вовлечения
части мелкой и средней буржуазии в борьбу - с тем, что­
бы с двух сторон укрепить мощь революционного проле­
тариата и вывести эту акцию путем ее неизбежной эска­
лации за ее собственные рамки, к более отдаленным
целям3.
Я полагаю, что выделенное мною определение (неиз­
бежная) составляет подлинный центральный пункт
спорного вопроса: вопроса о том, сохраняют ли массо­
вые действия на протяжении всего революционного
процесса этот «неизбежный» характер, в эпоху стихий­
ных и элементарных массовых действий, или же здесь,
в ходе революционного развития, происходит решаю­
щая перемена. Неизбежность в массовых действиях вос­
ходит к классическому пониманию, воспринятому так­
же Розой Люксембург, отношения между идеологией и
экономикой. Согласно такому пониманию, массовые
действия являются не чем иным, как идеологическим
(выражающимся в мышлении и деятельности) проявле­
нием наличия и обострения кризиса в объективном эко­
номическом процессе. В этом случае массовые действия
возникают «стихийно». Это значит, - как в известной
мере автоматические последствия объективного эконо­
мического кризиса: их «стихийность» не означает ниче­
го большего, нежели субъективную, идеологическую
сторону данного объективного положения вещей. Этой
ситуацией одновременно определяется и роль наибо­
лее сознательного революционного авангардна - пар­
тии. Значение авангарда состоит в обеспечении того,
чтобы тактическая деятельности партии «никогда не
опускалась ниже уровня фактического соотношения
сил, а напротив, предвосхищала это отношение»4. Пар­
тия, стало быть, является силой ускорения движения
вперед, но только внутри такого движения, которое в

С т ихийност ь масс, акт ивност ь парт ии

187

конечном счете происходит независимо от ее решения,
в котором она поэтому отнюдь не способна взять на се­
бя инициативу.
За такими воззрениями, несомненно, стоит классиче­
ский взгляд на «естественную закономерность» и необ­
ходимость экономического, а следовательно - полити­
ческого и идеологического процесса. «Неизбежность»
эскалации революционной акции означает лишь то, что
направляющие ее «законы» правильно познаются и при­
меняются, точно так же, как в технике должны приме­
няться верно познанные естествознанием законы при­
роды. Мы подчеркиваем, что это описание отношения
между экономикой и идеологией (в самом широком
смысле этого слова) и, соответственно, отношения меж­
ду социальным развитием, его научным познанием и де­
ятельностью партии, является безусловно правильным
применительно к капиталистическому обществу. Весь во­
прос лишь в том, идет ли здесь речь о «вневременных»
законах, тяготеющих над обобществленными людьми,
или же только о законах капиталистической экономики
и капиталистического общества. Маркс и Энгельс выска­
зались по этому вопросу лишь мимоходом. Тем не менее
следует предположить, что используемые ими в важных
местах выражения, как-то знаменитый «скачок из царст­
ва необходимости в царство свободы», были для них
чеме со врюмен «Анти-Дюринга» Энгельса не
предпринималось подобных попыток - за исключением
брошюры Плеханова - и систематизация учения отдава­
лась на откуп противникам марксизма, в большинстве
своем понимавшим его весьма поверхностно, постольку
к попытке Бухарина следовало бы отнестись с благоже­
лательностью и симпатией, даже если бы его метод и его
результаты навлекли на себя еще больше нареканий, чем
высказано в этой рюцензии. Ибо надо признать, что Бу­
харину удалось привести все важнейшие вопрюсы марк­
сизма в единую систематическую взаимосвязь, которая в общем и целом - является марксистской; далее, что вся
книга написана ясно и очень доступно, будучи, по-види­
мому, вполне пригодной для выполнения своего пред­
назначения учебника.
Цель, которую поставил перед собой Бухарин, - на­
писать общедоступный учебник - должна вызвать сочув­
ствие и у того, кто склонен критиковать его частные вы­
воды, в особенности когда они относятся к несколько

198

Д ердъ Л У К А Ч

отдаленным областям. Эта цель, а также трудности с до­
ставанием нужной литературы в России извиняют Буха­
рина, который при рассмотрении искусства, литературы
и философии почти всегда обращается к второисточникам и по большей части не учитывает результатов пере­
довых исследований. Проистекающая отсюда опас­
ность, однако, усугубляется тем, что, стремясь создать
общедоступный учебник, Бухарин имеет обыкновение
чересчур упрощать сами проблемы. Правда, благодаря это­
му его изложение становится очень ясным и прозрач­
ным, однако при этом взаимосвязи нередко смазывают­
ся и скрадываются вместо того, чтобы действительно
проясняться. И все же никак нельзя признать правомер­
ной манеру изложения, при которой простота достига­
ется не путем упрощения верных по существу постано­
вок проблем и результатов, а путем упрощения самой
проблемы и результата - тем паче, что тенденция к уп­
рощенчеству у Бухарина не сводится к сугубо перифе­
рийным идеологическим образованиям, а проникает
также и в более центральные вопросы.
Так, к примеру, Бухарин ведет речь о том, что иерар­
хия и отношения господства в экономической структуре
производства, с одной стороны, в точности параллельны
иерархии и отношениям господства в государстве, с дру­
гой; и отмечает в заключение следующее: «Таким обра­
зом, здесь мы видим, что строение самого аппарата госу­
дарственной власти отражает экономическое строение,
т.е. одни и те же классы стоят на одних и тех же местах»
(с. 165). Это правильно, тенденция развития, несомнен­
но, такова. Правильно также и то, что продолжительное
и острое противоречие между двумя этими иерархиями
обыкновенно ведет к революционному перевороту. Но
применительно к конкретной истории данная формули­
ровка Бухарина выглядит чересчур примитивно, схема­

Н иколай Б ухарин: Теория ист орического м ат ериализма

199

тично. Ведь вполне возможно, что вследствие равнове­
сия экономических сил конкурирующих классов на ка­
кое-то время складывается государственный аппарат, на
самом деле неподвластный ни одному из двух классов
(пусть даже вынужденный при этом вступать во всевоз­
можные компромиссы с ними) и потому отнюдь не явля­
ющийся простым отражением их структуры.
Это относится, например, к абсолютной монархии в
начале Нового времени. Далее, возможно то, что эконо­
мически класс приходит к господству, не будучи в состо­
янии полностью подчинить своим потребностям госу­
дарственный аппарат, наложить на него свой классовый
отпечаток. Меринг убедительно показал на примере Гер­
мании, как буржуазия, боясь пролетарской помощи в
буржуазной революции и даже в энергичной борьбе за
буржуазные реформы, именно в пору своего сильнейше­
го экономического подъема отдала государственный
аппарат юнкерам и спокойно взирала на то, что в нем
продолжала существовать феодально-абсолютистская
структура господства. Конечно, все эти вопросы в учеб­
нике невозможно рассмотреть во всей их широте и кон­
кретности. Однако отсутствие даже намёка на важность
подобных отклонений от схемы все же делает изложе­
ние Бухарина небезупречным. Плеханов и Меринг часто
демонстрировали в отдельных своих исследованиях, ка­
ким образом можно соединить популярность изложения
с научной основательностью рассмотрения проблем.
Взвалив на себя поистине своевременную и важную зада­
чу систематизации совокупной проблематики марксиз­
ма, Бухарин в некоторых отношениях скатывается ниже
достигнутого ими уровня исследований.
Однако не хотелось бы задерживаться на мелочах.
Ибо гораздо важнее, чем подобные огрехи и небрежно­
сти, является то, что в некоторых немаловажных пунк­

200

Дердь Л У К АЧ

тах Бухарин отходит от верной традиции историческо­
го материализма, не будучи при этом правым по сути де­
ла, не превосходя и даже не достигая уже достигнутого
уровня своих лучших предшественников. (Само собой
понятно, что достойную уважения даже во всех своих
ошибках работу Бухарина мы неизменно соизмеряем с
лучшими традициями марксизма; обыкновенные вульга­
ризаторы здесь совсем не принимаются в расчет в каче­
стве объектов сравнения.) Данное утверждение отно­
сится в первую очередь ко вводным философским
главам книги. Позиция Бухарина оказывается тут в весь­
ма сомнительной близости к буржуазному (созерцатель­
ному, по терминологии Маркса) материализму. Сдается,
что для Бухарина не существует той критики, какой под­
вергли это учение, например, Меринг и Плеханов, не го­
воря уже о Марксе и Энгельсе, не существует четкой гра­
ницы между неспособностью этого материализма
постичь исторический процесс и характерной для исто­
рического, диалектического материализма с ориентиро­
ванностью на историю. Вполне понятно, что после того,
как все идеалисты от Бернштейна до Кунова превратили
в свою полную противоположность сущностное ядро
марксизма, здесь последовала реакция, в основе своей
здоровая. Но Бухарин молча, не удостаивая опроверже­
ния, удаляет из своих философских рассуждений все эле­
менты марксистского метода, которые проистекают из
немецкой классической философии. Гегель, правда, эпи­
зодически упоминается в разных местах, но нигде Буха­
рин не вдается в серьезный разбор различия между его
диалектикой и диалектикой Маркса.
О Фейербахе, что весьма характерно, говорится
лишь, что он «двинул дело вперед»: он оказал «влияние
на Маркса и Энгельса, которые дали наиболее совер­
шенную теорию материализма» (с. 58). Вообще не об­

Н иколай Б ухарин: Теория ист орического м ат ериализм а

201

суждается проблема отношения фейербаховского гума­
низма к материалистической диалектике.
Мы особо подчеркнули этот пункт, так как исходя из
него можно легче всего понять наиболее существенные
ошибки в бухаринской трактовке исторического мате­
риализма. Теория Бухарина, очень сильно сближающая­
ся с буржуазным - естественно-научным - материализ­
мом, в силу этого приобретает характер «science» (в
соответствии с французским употреблением этого тер­
мина), а при своем конкретном применении к обществу
и истории она поэтому зачастую смазывает решающее
требование марксистского метода: сводить все феномены
политэкономии и «социологии» к общественным отношени­
ям людей между собой. Теория приобретает привкус лож­
ной «объективности»: она становится фетишистской.
Этот остаток нерастворенной вещественности, лож­
ной «объективности» наиболее отчетливо обнаруживает­
ся при рассмотрении роли техники в общественном раз­
витии. Бухарин отводит ей роль, которая, в сущности,
совершенно определенно ей не подобает; и делается это
в такой форме, каковая никак не соответствует духу диа­
лектического материализма. (Разумеется, при желании
найдутся цитаты из произведений Маркса и Энгельса, ко­
торые могут быть истолкованы также и в этом смысле.)
Бухарин утверждает: «...Всякая данная система обществ
венной техники определяет1 собой и систему трудовых от­
ношений между людьми» (с. 146). На 153-й странице кни­
ги слабость обмена, преобладание натурального
хозяйства в античном мире выдается за следствие слабос­
ти техники. На 159-й странице подчеркивается: «Ибо,
когда изменяется техника, то изменяется и разделение
труда в обществе». На 199-й странице зависимость «в по­
следнем счете» от технического развития общества, от
«уровня производительных сил» прямо объявляется «ос­

202

Д ердь Л У К А Ч

новной закономерностью». Очевидно, что допускаемое в
последнем высказывании отождествление техники с про­
изводительными силами общества не является ни право­
мерным, ни марксистским. Техника - это часть, это один,
правда, очень важный момент производительных сил об­
щества; но она не тождественна им, она не составляет, как
это, по-видимому, вытекает из вышеприведенных утверж­
дений Бухарина, и (в конечном итоге или безусловно) ре­
шающего момента в преобразовании производительных
сил. Сам Бухарин признает, что любая попытка увидеть
основополагающее определение развивающегося обще­
ства в каком-то ином принципе, нежели в общественных
отношениях между людьми в процессе производства (и,
соответственно, распределения, потребления и т.п.),
значит, в правильно понятой экономической структуре
общества такая попытка ведет к фетишизму. Так, к приме­
ру, он критикует концепцию Кунова, согласно которой
техника связана с условиями природы, а наличие опреде­
ленного сырья предопределяет наличие определенной
техники (с. 128); он критикует эту концепцию столь же
резко, сколь метко, когда показывает, что Кунов путает
сырые материалы с предметами труда, что он забывает:
«...для того, чтобы деревья, руда, волокно и т.д. смогли иг­
рать роль сырых материалов, нужна соответствующая техника... Влияние природы в смысле доставления материа­
лов и проч. является само продуктом развития техники»
(с. 129). Но не следует ли эту правильную и критичную ус­
тановку провести также применительно к самой технике?
Не является ли предположение, что развитие общества
зависит от развития техники, таким же ложным «натура­
лизмом», как и теория Кунова, которая, в конечном ито­
ге, пусть даже в несколько более утонченной форме, воз­
вращается к теориям «среды» XVIII и XIX веков? Правда,
Бухарин не допускает грубой ошибки, присущей такому

Н иколай Б ухарин: Теория ист орического м ат ериализм а

203

«натурализму», который пытается изменяющееся объяс­
нить исходя из неизменного (с. 129), поскольку техника
как раз и изменяется в ходе исторического развития. Он,
стало быть, объясняет изменение - с формально-логичес­
кой точки зрения правильно, - исходя из переменной ве­
личины. Тем не менее рассмотрение обособленной тех­
ники в качестве основы развития лишь превращает
грубый натурализм в динамичный и утонченный. Ведь ес­
ли не рассматривать технику как момент данной конкретной системы производства, не объяснять ее развития, ис­
ходя из развития общественных производительных сил
(вместо того, чтобы все делать наоборот), то она стано­
вится для человека точно таким же трансцедентно проти­
востоящим ему фетишистским принципом, как «приро­
да», как климат, среда, сырье и т.д. Разумеется, никто не
ставит под сомнение, что на всякой определенной ступе­
ни развития производительных сил обратное воздействие на них оказывает обусловленное ими же самими раз­
витие техники. Бухарин подчеркивает это относительно
всех идеологий (следуя здесь важным методологическим
инициативам позднего Энгельса); однако было бы недо­
пустимо, неправильно по существу и не по-марксистски
изымать технику из ряда идеологических форм и припи­
сывать ей самостоятельное существование, независимое
от экономической структуры общества.
Это неправильно по существу, ибо вследствие этого
становятся необъяснимыми очень важные изменения в
направленности техники, которые оказали, допустим,
пусть даже и не прямое, но тем не менее решающее вли­
яние на общественное развитие. Таково, например, раз­
личие между техникой античного мира и техникой сред­
невековья. Ибо сколь бы примитивными ни были
результаты средневековой техники, в сколь бы многих
отношениях она ни знаменовала собой регресс в сравне­

20 4

Д ердь Л У К АЧ

нии с известными техническими достижениямиантичиого мира, но тем не менее принцип средневековой техни­
ки означает шаг вперед в техническом развитии: в сред­
ние века имела место рационализация процесса труда - в
противоположность античному миру, где рационализа­
ция была направлена исключительно на результат труда,
а сам трудовой процесс осуществлялся не столько за счет
технической рациональности, сколько за счет «исполь­
зования социального насилия в качестве выхода из по­
ложения-. Но только благодаря этому были заложены
основы возможности современной техники; Готль де­
монстрирует это на примере водяной мельницы, горно­
го дела, огнестрельного оружия и т.д. Однако основой та­
кого решающего изменения направленности техники
явилось изменение экономической структуры общества
- изменение возможностей труда и условий труда. Невоз­
можность для античного общества сохранить социаль­
ный базис своейпроизводственной организации - расхи­
щение неисчерпаемого человеческого материала, каким
были рабы, - вне всяких сомнений, была одной из суще­
ственных, определяющих причин его экономического
краха, вынуждала к новой экономической организации
общества, основы которой как раз и были созданы в сред­
ние века. Макс Вебер убедительно показал, например,
что сосуществование рабского и свободного труда в ан­
тичном обществе затруднило развитие цехов и тем са­
мым - развитие современного города, которое последо­
вало в средние века, чего не произошло в древнем
Востоке или в античном мире5. Средневековье приступи­
ло к организации своей экономики при совершенно про­
тивоположных общественных условиях (недостаток рабо­
чей силы и т.д.), что потом существенным образом
обусловило изменение направленности техники. Буха­
рин ставит причинную взаимосвязь с ног на голову, когда

Н иколай Б ухарин: Теория ист орического м ат ериализма

205

заявляет: «При другой технике рабский труд был бы не­
возможен; рабы портят сложные машины, и рабский
труд не окупается (с. 148). Не слабое развитие техники
делает возможным рабство, а наоборот, рабство как гос­
подствующая форма труда делает невозможными рацио­
нализацию трудового процесса, а опосредствованно возникновение рациональной техники. Видоизменения,
возникающие тогда, когда рабство рассматривается в ка­
честве - относительно изолированного - момента среды,
которая в мировом масштабе существенным образом ба­
зируется на наемном труде, не имеют отношения к делу4.
Извращение этой взаимосвязи выявляется еще отчета
ливее, если мы бросим взгляд на переход от средневеко­
вого производства к современному капитализму. Маркс
категорически настаивает на том, что переход от цехо­
вого ремесленного производства к мануфактуре не озна­
чал технического переворота: «В том, что касается само­
го способа производства, мануфактура, например,
отличается в своем зачаточном виде от цехового ремес­
ленного производства едва ли чем другим, кроме боль­
шего числа одновременно занятых одним и тем же капи­
талом рабочих. Мастерская цехового мастера только
расширена. Итак, сначала разница чисто количествен­
ная5. Переход количества в качество происходит вслед­
ствие того, что при этом создаются капиталистическое
разделение труда, капиталистические отношения гос­
подства на предприятии, социальные условия массового
потребления (распад натурального хозяйства) и т.д.
Только тогда складываются социальные предпосылки со­
временной машинной техники; она возникает как плод
многовекового процесса общественных перемен; она яв­
ляется увенчанием и завершением, а не порождающей
причиной современного капитализма. Она появляется
тогда, когда созданы ее общественные залоги, когда в

206

Д ердь Л У К АЧ

примитивных формах мануфактурного капитализма раз­
вивается диалектическое противоречие; это значит, ког­
да «узкий технический базис» мануфактуры вступает «на
известной ступени развития в противоречие с ею же са­
мой созданными потребностями производства»6.
Само собой понятно, что вслед за этим развитие техни­
ки чрезвычайно ускоряет общественное развитие. Но
формирующееся таким образом взаимодействие ни­
сколько не отменяет сущностную, историческую и мето­
дологическую первичность экономики в сравнении с
техникой. Так, Маркс заявляет: «Вся эта экономия, выте­
кающая из концентрации средств производства и их
массового применения, вытекает из общественного
характера труда точно так же, как прибавочная стои­
мость вытекает из прибавочного труда каждого отдель­
ного рабочего, рассматриваемого изолированно»7.
Разбирая этот вопрос, мы немножко вдались в детали.
Это нужно было сделать ввиду методологической важнос­
ти этого вопроса. И важность его обусловлена не только
тем, что речь идет здесь об одной из центральных про­
блем марксизма, но и тем, что Бухарин именно здесь ста­
новится жертвой своей ложной методологической уста­
новки. Выше мы указали на его попытку сделать из
диалектики «science». В теоретико-научном плане эта
тенденция выражается в том, что ему представляется
возможным рассматривать марксизм в качестве «общей
социологии» (с. 12). Но тут естественно-научная тенден­
ция Бухарина вступает в неразрешимое противоречие с
его - часто безошибочным - диалектическим инстинк­
том. Энгельс свел диалектику «к науке об общих законах
движения как внешнего мира, так и человеческого мыш­
ления»8. С этим согласуется общая часть теории Бухари­
на о социологии как «методе для истории». Но посколь­
ку эта социология у него, - что необходимо следует из

Н иколай Б ухарин: Теория ист орического м ат ериализм а

207

его естественно-научной установки, - не остается чис­
тым методом, а развивается в особую, ищущую специфи­
ческого содержательного наполнения науку, постольку
она вступает в противоречие с исторической сущностью
своей материальной основы. Ибо диалектика способна
отказаться от специфического содержательного напол­
нения: ведь она направлена на целостность историчес­
кого процесса; его индивидуальные, конкретные, непо­
вторимые моменты раскрывают свои диалектические
сущностные черты именно в своем качественном отли­
чии друг от друга, именно в непрерывном изменении
своей предметной структуры и благодаря этому в качест­
ве тотальности становятся областью, где диалектика на­
полняется содержанием. Напротив, «сциентистская»
общая социология должна обзавестись также своим соб­
ственным специфическим содержательным наполнением,
собственными общими закономерностями, коль скоро
она не желает самоупраздниться, стать лишь простой те­
орией познания.
Бухарин довольно нерешительно колеблется из сто­
роны в сторону. С одной стороны, он ясно видит, что об­
щества «вообще» не существует (с. 262); но он не спосо­
бен сделать из этого необходимые выводы, так как
историческая вариация для него в теоретическом плане
(применения его теории зачастую лучше, чем сама тео­
рия) представляет собой лишь «определенную истори­
ческую оболочку», некий «мундир» (там же). С другой
стороны, он пытается разграничить «теорию» и «ме­
тод» и трактовать их тем не менее как единую науку, то
есть выдвигает задачу, которой из-за неясности поста­
новки вопроса с самого начала суждено быть неразреши­
мой. А проанализированная нами, в корне ложная тео­
рия первичности техники есть не что иное, как
содержательное наполнение искомой Бухариным об­

208

Д ердь Л У К АЧ

щей социологии: это не случайный промах, а необходи­
мое следствие не до конца проясненного исходного
пункта.
Эта неясность обнаруживается почти всегда, как толь­
ко Бухарин начинает оперировать понятием «закон».
К счастью, в ходе конкретных анализов Бухарин часто
забывает о своем исходном пункте в теории. Так, он
стремится вывести общие типы законов как для неорга­
нической и органической природы, так и для общества,
исходя из «равновесия» и его нарушений внутри опреде­
ленных систем (с. 74-75). Здесь 1егель не слишком орга­
нично состыковывается с Марксом. Хотя в теории Буха­
рин выражает согласие лишь с тем, что эти взаимосвязи
«лучше всего» видны «на примере самой сложной систе­
мы, на примерю человеческого общества» (с.80), но в хо­
де конкрютного анализа общества он, к счастью, забыва­
ет эту теорию, часто добиваясь - вопреки своей
фундаментальной установке - весьма интересных ре­
зультатов. В дополнение к этому в нем вызывают здорювый отпор различные «органические» и т.д. теории об­
щества, что нередко выражается в меткой критической
полемике (см. с. 90-91).
Но при установлении познавательной цели социоло­
гии эта естественнонаучная ориентация Бухарина про­
является вполне наглядно. Он заявляет: «Из всего, что
мы говорили выше, следует, что в общественных науках
точно так же, как и в естественный, возможны предсказа­
ния...» (с.47). «Мы пока не можем предсказывать срока
наступления того или другого явления. Это происходит
потому, что мы еще не располагаем такими знаниями за­
конов общественного развития, которые можно было
бы выразить в числах. Мы знаем скорости социальных
процессов, но мы имеем возможность знать их направле­
ние» (с.48). Но Бухарин из-за своей естественнонаучной

Н иколай Б ухарин: Теория ист орического м ат ериализм а

209

предвзятости не замечает, что между возможностью по­
знания «поддающихся числовому определению фактов»
и возможностью познания направлений или тенденций
пролегает не субъективное различие в степени развития
нашего познания, а объективное качественное несходство са­
мих предметов. Это всегда ясно видели Маркс и Энгельс.
Я лишь мимоходом упомяну об умных и методологичес­
ки очень взвешенных замечаниях Энгельса по поводу
методологической невозможности точного количеств
венного познания непосредственной современности и
только укажу на то, что Маркс в своем равно содержа­
тельно и методологически основополагающем учении о
средней норме прибыли четко проводит методологиче­
скую разграничительную линию между отдельным коли­
чественно фиксируемым «фактом» и общественными
тенденциями совокупного процесса. «Что касается по­
стоянно колеблющейся рыночной ставки процента, - за­
являет Маркс, - то для каждого момента она, подобно
рыночной цене товаров, является постоянной величи­
ной... Напротив, общая норма прибыли всегда существу­
ет лишь как тенденция...»
И эта концепция тенденций развития, в соответствии
с которой их тенденциальный характер связан не про­
сто с нашим недостаточным познанием, но вытекает из
сущности предметности, присущей историческому
процессу, а данная структура служит фундаментом тео­
ретической возможности общественной деятельности,
преобразующей действительность «революционной
практики», - эта концепция на каждом шагу вновь и
вновь отстаивалась никем иным, как Лениным. Так, как
это сделано, например, в ходе ленинской критики бро­
шюры Юниуса, когда он четко показывает немарксистскую природу тезиса, о том, что в эпоху империализма
невозможны национальные войны. Он подчеркивает,

210

Д ердь Л У К А Ч

что вероятность таких войн очень невелика, однако с
помощью анализа тенденций развития никогда не удастся доказать их абсолютную невозможность. Тем самым
на проблеме познаваемости «срока» с самого начала
клеймо методологической невозможности. Еще резче
эта методологическая невозможность подчеркивается в
речи Ленина о международном положении на II Кон­
грессе Коминтерна: «И тут надо прежде всего отметить
две распространенные ошибки... Иногда революционе­
ры пытаются доказать, что кризис абсолютно безвыход­
ный. Это ошибка. Абсолютно безвыходных положений
не бывает... Пытаться «доказывать» наперед «абсолютную» безвыходность было бы пустым педантством или
игрой в понятия и словечки». Настоящим доказательств
вом в этом и подобных вопросах может быть только
практика, только опыт11.
Мы ссылаемся здесь на Маркса, Энгельса и Ленина
не как на «авторитеты». Надо было лишь показать, что
познавательная цель, выдвинутая Бухариным, уклоняет
с пути великих и плодотворных традиций историческо­
го материализма, которые от Маркса и Энгельса через
Меринга и Плеханова ведут к Ленину и Розе Люксем­
бург. (К слову сказать, весьма прискорбно то, что уже из
методологической установки Бухарина явствует, что Бу­
харин вообще не учитывает основополагающих эконо­
мических теорий Розы Люксембург.) Ибо предметное,
обстоятельное обсуждение самой этой познавательной
цели вывело бы за рамки данной рецензии. В ходе тако­
го обсуждения следовало бы показать, что все философ­
ское основоположение Бухарина не идет дальше точки
зрения «созерцательного» материализма, что он, вмес­
то того чтобы подвергнуть историко-материалистичес­
кой критике естественные науки и их метод, то есть по­
стичь их как продукты капиталистического развития,

Н иколай Б ухарин: Теория ист орического м ат ериализм а

211

неосмотрительно, некритически, неисторически и не­
диалектически распространяет их метод на познание
общества. Но такой критике, для которой хорошая
предварительная работа проделана в исследованиях
Плеханова о Гольбахе, Гельвеции и Гегеле, здесь не мес­
то. Тут нужно было лишь обозначить те следствия из по­
зиции Бухарина, которые способны бросить тень на его
конкретные обществоведческие результаты или увести
в ложном направлении.
И при столь ограниченной критике нельзя войти во
все детали. Надо довольствоваться указанием методоло­
гического источника этих заблуждений. Уже отмеча­
лось, что вопреки всем этим ошибкам книга Бухарина
представляет собой достойную одобрения попытку дать
систематический и общедоступный свод результатов
марксизма. Это надо еще раз повторить в заключение и
одновременно выразить надежду, что в последующих
изданиях рецензируемой книги будет исключено как
можно больше из допущенных в ней ошибок и вся она
целиком поднимется на уровень многих ее удачных раз­
делов.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Курсив мой. - Г.Л.
2 Vgl. Gotte, Wirtschaft und Technik (Grundriß der Sozialökonomie,
II) , S. 236-239. - Г.Л.
* Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft (Grundriß der Sozialökonomie,
III) , S. 584-585. - Г.Л.
4 Cp. в этой связи замечания Маркса в «Нищете философии» о раб­
стве на юге США, но при этом чисто технический момент также со­

212

Д ердь Л У К АЧ

ставляет лишь один из моментов совокупного общественно-эконо­
мического процесса (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 135.)
5 Там же. Т. 23. С. 333.
* Там же. Т. 23. С. 381.
7 Там же. Т. 25. Ч. I С. 90.
"Там же. Т. 21. С. 302.
9 Курсив мой. - Г.Л.
10 Марке К., Энгельс Ф. Соч. Т. 25. 4.1. С. 401.
11 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 227-228.

Рецензия на книгу Эрнста Симона
«Ранке и Гегель»

Emst Simon, Ranke und Hegel. Beiheft 15, der «Historischen Zeit­
schrift». München und Berlin, K. Oldenburg, 1028, XVI

следует прежде всего признать ту за­
слугу, что в ней собран и ясно изложен довольно обшир­
ный материал по философским и особенно историко­
методологическим спорам первой половины XIX века...
Чтобы осветить связь между Ранке и Гегелем, разделяю­
щий их антагонизм и родство, якобы все-таки существу­
ющее между ними, автор даст характеристику различ­
ных научных течений того времени, знакомя таким
образом читателя с разбросанным и часто мало доступ­
ным материалом. Однако и по поводу этой заслуги ре­
цензируемой книги нужно тотчас же сделать оговорку.
Как ни старается автор взглянуть на описываемые им
конфликты с широких точек зрения, он все же слишком
часто не идет дальше незатейливого описания пере­
бранки между отдельными университетскими или ака­
демическими кликами. Эта плененность немецко-бур­
жуазной академической перспективой приводит к тому,
что, вообще говоря, добросовестный и широко осве­
домленный автор обнаруживает грубое невежество, как
только вопрос хоть сколько-нибудь выходит из академи­
ческой сферы. Так, он говорит (стр. 91) о направленной
против Ранке статье «Берлинские историки» в «Hallesche
ЗА ЭТОЙ КНИГОЙ

214

Д ердь Л У К АЧ

Jahrbücher» (1841), не зная и даже не пытаясь узнать, что
ее автором был Фридрих Кемпен. Но и там, где он имел
перед собой уже собранный официальной литературой
готовый материал (поскольку разбираемые им ученые
были «признанными» академиками), у него нет надле­
жащей перспективы для понимания реальной подопле­
ки, подлинных движущих сил происходивших споров.
Особенно резко это проявляется, например, в его оцен­
ке спора между Тибо и Савиньи (стр. 115-119): борьбу за
единый, писанный свод законов для всей Германии, т.е.
типичное классовое требование восходящей герман­
ской буржуазии, он снижает до уровня формалистическиидеологического, в лучшем случае «чисто» политическо­
го вопроса, о «германском централизме и децентрализ­
ме». Такая перспектива или, вернее, такое отсутствие
перспективы, такая скованность чисто идеологически­
ми рамками мешает автору, как мы постараемся пока­
зать ниже, правильно понять и изложить отношение
между Ранке и Гегелем.
Несмотря на этот основной порок, испортивший всю
книгу, несмотря на. некоторые другие, еще более глубо­
ко заложенные ошибки, о которых мы сейчас скажем
подробнее, все же но сравнению с новейшей литера­
турой о Ранке книгу Симона следует признать шагом
вперед. Это следует признать потому, что автор порвал,
наконец, с укоренившейся в немецкой историографии
легендой, будто Ранке и Гегель связаны, близким духов­
ным родством, будто они - представители одного и того
же направления. Если мы не ошибаемся, духовным от­
цом этой легенды является Фридрих Мейнеке...
Б своей известной книге «Weltbürgertum und Natio­
nalstaat» он ставит Ранке и Гегеля в один ряд как предше­
ственников Бисмарка (эта концепция господствует и в
книге Розенцвейга «Hegel und der Staat»). Сначала по­

Рецензия на книгу Э. Сим она «Ранке и Гегель-

215

пытки кантианцев создать философскую теорию исто­
рии привели к возвеличению Ранке как непревзойден­
ного классика историографии (особенно у Риккерта и
его школы), а затем первые робкие попытки «возрожде­
ния Гегеля» приблизили вплотную «мертвого пса» Гегеля
к «великому классику историографии». Трёльч до неко­
торой степени повернул острие в обратную сторону.
В своем «Historismus» он просто относит Ранке к после­
дователям Гегеля. Перед лицом этих и тому подобных со­
вершенно превратных характеристик мы должны под­
черкнуть как заслугу нашего автора то, что он (хотя и
с излишними оговорками о «родстве» между Гегелем и
Ранке) делает ударение на различии и даже противопо­
ложности основных тенденций Гегеля и Ранке.
Правда, необходимо отметить, что автор подчеркива­
ет эту противоположность потому, что он хочет выста­
вить Ранке как самостоятельную, имеющую актуальное
значение духовную силу. Эта тенденция, представляю­
щая в изменившихся условиях послевоенной Германии
возрождение концепции Мейнеке, является по сравне­
нию с концепцией Трёльча симптомом развития немец­
кой буржуазии в реакционном направлении, приближе­
нием к агностико-мистическим течениям в современной
немецкой истории философии. Мейнеке поставил Ранке
и Гегеля рядом, рассматривая их обоих как предшествен­
ников гнилого компромисса между германской буржуази­
ей и «старыми силами» Пруссии, т. е. как предвестников
дела Бисмарка, создавшего национальное единство (в
противовес объединительному движению буржуазной
революции). Такой взгляд мог, несмотря на все искаже­
ние исторической истины и при наличии всех элементов
этого гнилого компромисса, таить в себе все-таки и неко­
торые элементы прогрессивной буржуазной теории. Пы­
таясь стилизовать Ранке, изображая его самостоятель­

216

Д ердь Л У К А Ч

ной духовной силой, наш автор исправляет некоторые
ошибки в концепциях Мейнеке и Трёльча, но вместе с
тем он идет навстречу идеологическим потребностям
послевоенной германской буржуазии и оказывается по­
этому еще более реакционным, чем Мейнеке, и более ре­
акционным, чем Трёльч, ибо Ранке, как теоретик, симво­
лизирует прославление агностицизма в истории, тогда
как построения Трёльча были хоть и противоречивой,
далеко не свободной от агностицизма и эклектической,
но все же некоторой попыткой найти базу для историче­
ского познания.
Совершенно ясно, что этот агностицизм Ранке не при­
знается нашим автором за таковой и не характеризуется
им как агностицизм. Наоборот, он пытается, сопостав­
ляя и систематизируя «миросозерцательные» места из
произведений и писем Ранке, представить его агности­
цизм по отношению’ к исторической действительности
как мистико-религиозную философию истории. Скажем
тут же, что он делает это с полным успехом и на этот раз
(по отношению к Ранке) в полном соответствии с дейст­
вительными фактами. Такой взгляд на Ранке нисколько
не противоречит и взгляду Риккерта, ибо исторический
эмпиризм Ранке, его установка на «однократность» и
«единственность» исторических фактов, в чем, в проти­
вовес исканию закономерностей, Риккерт усматривал
научную заслугу Ранке, этим вовсе не оспаривается, а да­
же, наоборот, еще резче подчеркивается. Только у Ранке
эта прилепленность к «однократному» не довольствуется
одной лишь методологической санкцией, как у Риккерта,
а превращается в вопрос «миросозерцания» именно ре­
лигиозно-мистического. Как это ясно показывают мно­
гие фазы развития буржуазной идеологии, между эмпи­
ризмом (в отдельных вопросах) и мистицизмом (как
общим миросозерцанием) нет никакого принципиально­

Рецензия на книгу Э. Симона «Ранке и Гегель*

217

го противоречия. Энергичное выдвигание па первый
план мистического принципа следует расценивать лишь
как дальнейший, более развитой симптом разложения
буржуазной идеологии.
Выставлять Райке как «самостоятельный духовно­
исторический фактор» против Гегеля - значит таким
образом отрицать, во-первых, принцип прогресса,, кото­
рый составляет, разумеется, у Гегеля основное ядро
его системы и метода. Правда, Ранке и в этом вопросе
далеко не последователен. Симон показывает на осно­
ве обширного материала цитат (стр. 189 и сл.), что
Ранке в своей научной практике никак не мог обой­
тись без обращения к принципу прогресса. Но теоре­
тически он всегда восставал против этого принципа.
Это видно уже из той борьбы, которую вел против гегелевой философии его друг, ученик Шлейермахера и.
историк философии Генрих Риттер (1829 г., стр. 34 и
сл.), причем Ранке стоял целиком на стороне Риттера;
о том же свидетельствует его отношение к Савиньи и
исторической школе права в их борьбе против Гегеля
(стр. 51). И ярче всего это обнаруживается в резкой
полемике Ранке против принципа «хитрости Разума»,
связующей у Гегеля индивидуум с закономерным ходом
истории. Возражение Ранке настолько характерно,
что мы должны привести его здесь дословно: «В осно­
ве учения о том, что мировой дух производит события
как бы с помощью обмана и пользуется человеческими
страстями для достижения своих целей, лежит крайне
недостойное представление о боге и человечестве; в
споем последовательном развитии оно и может приве­
сти только к, пантеизму, человечество оказывается
становящимся богом, который порождает сам: себя по­
средством заключающегося в его природе духовного
процесса» (стр. 193).

218

Д ердь Л У К АЧ

Мы видим, таким образом, что Ранке протестует как
раз против прогрессивных сторон мировоззрения Геге­
ля, что под идеалистически-мистической оболочкой гегелевой философии, в ее апологетической тенденции,
он совершенно определенно чувствует революционный
принцип и борется против него. В противовес Гегелю
он формулирует свою точку зрения следующим обра­
зом: «Перед богом все поколения человечества рав­
ны, и так должен смотреть на дело и историк», - иначе
говоря, историк должен стать апологетом существующего
в данный момент реакционного режима. Эта тенденция, обус­
ловившая влияние Ранке в его время (как апологета рес­
таврации) и объясняющая его возрождение в наши дни
(как идеолога загнивающей буржуазии), открыто не
высказывается, конечно, автором нашей книги ни ра­
зу. Наоборот. Хотя он, с одной стороны, вскрывает все
источники, связывающие Ранке с реакционным крылом
современной ему науки (Шлейермахер, Риттер, Савиньи и т.д.; ср. также его отношение к романтике), а с
другой стороны, резко и отчетливо выделяет агностико­
мистическую струю в мышлении Ранке, тем самым в сущ­
ности уже отмежевав его от Гегеля, однако все эти вопро­
сы наш автор считает «чисто» философскими, «чисто»
миросозерцательными, не имеющими никакого отноше­
ния к обыденной общественной действительности. Но
именно этим он и разоблачает себя как апологета совре­
менного буржуазного строя.
Присмотримся, однако, несколько ближе к антитезе
Гегель - Ранке. В своем изложении методологических
споров того времени (речь идет о нападении па Ранке
со стороны находившегося тогда под гегелевским влия­
нием Лео) Симон приводит несколько чрезвычайно ха­
рактерных фраз Ранке. Ранке говорит, что, в противо­
положность Гегелю, он «пытается... представить всеобщее

Рецензия на книгу Э. Симона «Р анке и Гегель«

219

непосредственно и без дальних околичностей через част­
ное» (стр. 97-98; курсив наш). Каждому, кто хоть сколь­
ко-нибудь знаком с методом Гегеля, должно быть ясно,
что в этих словах затронута суть вопроса. Выход за пре­
делы непосредственности, систематическое введение
конкретных категорий опосредствования является у Ге­
геля той методологической основой, которая дает ему
возможность как в исследовании категориальных про­
блем, так и в анализе истории проникать местами до по­
стижения ее действительных движущих сил. Резко и со­
знательно подчеркивая расхождение именно в этом
пункте, Ранке признает себя прежде всего принципи­
альным противником анализа исторических фактов,
раскрытия движущих сил исторического процесса. Си­
мон решительно неправ, он ставит факты просто вверх
ногами, когда в чисто описательной тенденции Ранке
(«я хочу только изображать, как оно в сущности было»)
он усматривает наибольшее сближение между Гегелем и
Ранке (стр. 126). 1егелево «благоговение перед данной
реальностью» не имеет ничего общего с концепцией
Ранке, кроме слова «реальность». Они понимают иод
этим словом не только различные, но прямо противо­
положные вещи. Далее, из вышеприведенной фразы
Ранке неизбежно следует, что бог может быть непосред­
ственно введен в историю. Правда, в гегелевой филосо­
фии истории бог тоже играет большую роль, но верный
инстинкт подсказывает Райке, что бог Гегеля был вовсе
не богом в собственном смысле, а лишь мистифициро­
ванным в форме мирового духа единством и закономер­
ностью исторического процесса и что, стало быть, Ге­
гель, употребляя слова самого Ранке, был пантеистом, а
не верующим (ср. выше цитату со стр. 193). Ранке же хо­
чет ввести «непосредственно» в историческую науку
надмирного бога, бога христианства.

220

Д ердь Л У К А Ч

Из всего сказанного уже должно быть ясно, как у Ран­
ке сливаются в одно целое агностицизм, эмпиризм, ми­
стика и апологетика. Следует еще только добавить, что
их связь по необходимости осуществляется эклектическим
путем. Симон сам отмечает несколько раз противоре­
чие между теорией и практикой у Ранке (например, стр.
160-153). С полной ясностью обнаруживается этот эк­
лектизм в полемике Ранке против Лео. Симон резюми­
рует мысли Ранке в следующих словах: «Он утверждал
не то, что перст божий поднимается лишь изредка; Ран­
ке объяснил только, почему он, как историк, «будет
лишь изредка говорить о его руководстве», которое он
«лишь изредка отчетливо постигает». Здесь перед нами
в зародыше уже вся противоположность между гегель­
янством, для которого все - и в том числе бог - является действительностью, лишь поскольку оно познавае­
мо, и благочестивым настроением историка, который
смиренно склоняет голову перед непознаваемостью
надмирного бога и лишь изредка с уверенностью ‘чувст­
вует его перст в «хаосе мировой истории» (стр. 97).
Бог - это тот пункт, где впервые находит свое заверше­
ние апологетический характер историографии Ранке,
ибо то, что «перст божий» появляется на сцене только
тогда, когда в нем возникает необходимость для защиты
какого-нибудь реакционного общественного строя, когда
эмпиризм, отрицание прогресса и агностицизм оказыва­
ются недостаточными для этой цели, настолько самооче­
видно, что не требует дальнейших разъяснений. Нет
нужды распространяться и о том, что при такой поста­
новке вопроса мнимая научность этого чисто эмпирико­
агностического метода окончательно рушится и перехо­
дит в иррациональный произвол, ибо то, когда именно
«изредка» сказывается «перст божий», зависит исключи­
тельно от субъективного усмотрения историка.

Рецензия на книгу Э. Симона «Р анке и Гегель»

221

Наш автор считает, однако, что именно здесь коренит­
ся значение Ранке. В заключительной главе он прослав­
ляет в Ранке именно это смиренное благоговение перед
«тайной»: «Гегель знал бога - Ранке верил в него», - гово­
рит он в заключение (стр. 209). И он поясняет эту мысль
следующим образом: «Тайная гармония управляла жиз­
нью Ранке; в эпоху апокалиптических эксцессов он не вы­
сказывал о боге больше, чем знал о нем, он предпочитал
лишь «изредка,» говорить о его поднятом персте, чем
грубыми словами нечестиво разрушать тайну» (стр.
203-204). В этих словах скрытая тенденция книги обна­
руживается совершенно ясно. Несмотря на все старания
так называемой «Hegelrenaissance» реципировать из Геге­
ля только его реакционные элементы и прямо выковать
из него оружие против Маркса и марксизма, некоторые
уже начинают чувствовать, что игра с Гегелем, это - игра
с огнем. Против опасности, таящейся в Гегеле, в диалек­
тическом методе (как бы его ни искажали), наш автор хо­
чет выдвинуть Гайке как «самостоятельную духовную си­
лу». Но ему удается только полностью разоблачить
эклектическое убожество идеи Ранке. В этом самая боль­
шая - хотя, правда, невольная - заслуга его книги.

М оисей Iecc и проблемы
идеалистической диалектики

1. Th. Zlocisti, Moses Hess. Berlin, Welt-Verlag, 1921.
2. Moses Hess, Sozialistische Aufsätze, herausgeg. von Th. Zlocisti,
ibid., 1921.

НЕ РАЗ предпринимались попытки пересмотреть суро­
вый и отрицательный отзыв Маркса и Энгельса о Мои­
сее Гессе в «Коммунистическом Манифесте». Не говоря
уже о таких попытках, как старания Койгена или Гаммахера превратить Маркса и Энгельса начальной эпохи их
развития тоже в «истинных социалистов», даже Франц
Меринг находит приговор «Коммунистического Мани­
феста» слишком строгим, правда, не в теоретическом
смысле. Он находит лишь, с одной стороны, что «истин­
ных социалистов» (и прежде всего Моисея Iecca) не сле­
дует рассматривать только под углом зрения «Коммуни­
стического Манифеста». «Аналогичным образом можно
сказать, что сущность немецких социалистов тогдаш­
ней эпохи определялась на основании критики “Комму­
нистическим Манифестом” немецкого социализма, вме­
сто того, чтобы выводить элементы этой критики из
реальной жизненной обстановки, на почве которой на­
ходились авторы “Манифеста” вместе с немецким соци­
ализмом своего времени»1. С другой стороны, он указы­
вает на честный революционный характер этих людей
(опять-таки в первую голову Моисея Гесса), на то, что
именно в этом направлении немецкой мысли оказалось

М оисей Гесс и проблемы идеалист ической диалект ики

223

гораздо меньше перебежчиков во вражеский лагерь,
чем в каком-нибудь другом; «из всех оттенков буржуаз­
ных социалистов тогдашней, а тем более современной
эпохи у истинных социалистов в этом смысле самая чи­
стая совесть»2.
Но этим, конечно, не разрешается, а едва-едва лишь
ставится проблема исторической координации и пони­
мания «истинного социализма», в частности Моисея 1есса, которым мы собираемся заняться здесь. Ведь второй
вопрос Меринга - честное сохранение истинными соци­
алистами идеалов тогдашней революционной демокра­
тии, их преданность буржуазной революции, несмотря
на их теоретически совершенно ложное отношение к ре­
волюционной роли буржуазии, - этот вопрос нисколько
не решается указанным биографическим аргументом.
Эта проблема, являющаяся по существу проблемой отно­
шения буржуазной революции к пролетарской, всплыва­
ет в обостренной форме в позиции Маркса и Энгельса по
отношению к лассалевской агитации, в отклонении ими
«торийского чартизма» Лассаля, затем разветвляется в
некоторое недиалектическое противоречие: с одной
стороны, в тактику меньшевиков по отношению к буржу­
азной и пролетарской революции в 1905 и 1917 гг., а с
другой - в теоретическую позицию провозвестников
«чисто» пролетарской революции (Коммунистическая]
Р[абочая] Щартия], левый экономизм крайней школы
Р. Люксембург) и находит свое реальное теоретическое
решение лишь в революционной, и теперь еще многими
плохо понимаемой, теории Ленина3. Таким образом, то,
что Моисей Гесс в решительные моменты действия по­
просту отказывался от своей теории, является призна­
ком не только его честного революционного характера,
но главным образом тогда еще слабо дифференцирован­
ного революционного движения в Германии, не остав-

224

Д ердь Л У К АЧ

лившего в революционные годы для практики никакого
выбора: тот, кто не хотел сражаться на левом крыле бур­
жуазной демократии, - причем он, конечно, вступал в не­
прерывные конфликты со все более и более правевшей
буржуазией, - тот неминуемо должен был защищать дело
реакции. Поэтому критика «Коммунистическим Мани­
фестом» теории Гесса и его товарищей была вполне пра­
вильной: последовательно, до конца продуманная тео­
рия их должна была привести в лагерь реакции. Критика
эта была несправедливой лишь постольку, поскольку она
еще недооценивала беспочвенность «истинного социа­
лизма», его идеологическую сущность, поскольку она не
принимала во внимание, что гессовская теория была в
этом отношении настолько утопической, а его критика
буржуазии настолько простым переводом фактов англий­
ской и французской жизни на логический язык чисто
идеалистической диалектики, что при первом соприкос­
новении с революционной действительностью она долж­
на была просто расплыться, бесследно исчезнуть в каче­
стве теории. Таким образом, это «биографическое
опровержение» критики «Коммунистическим Манифес­
том» теории Моисея Гесса является в действительности
только подтверждением ее теоретической правильнос­
ти. Там, где эта проблема снова всплывает в реальном ви­
де, - в случае с Лассалем, - эта критика вполне подтвер­
дилась и практически.
Установив это, вернемся обратно к первому вопросу
Меринга. Если мы хотим понять «истинный социализм»
как продукт германских социальных условий до 1848 г.,
то мы должны исходить из того, что это было интелли­
гентское движение. Особенность положения «истинно­
го социализма» заключается в том, что он появляется в
социально еще очень примитивном, дифференцирован­
ном и слабо расчлененном на классы обществе, на осно­

М оисей Гесс и проблемы идеалист ической диалект ики

225

ве весьма развитой - в частности, в смысле познания со­
циальных отношений- идеологии. Эта высоко развитая
идеология есть, с одной стороны, данная великими анг­
лийскими и французскими утопистами критика обществ
ва, зародившаяся на почве колоссального политического
и социального переворота, произведенного буржуазны­
ми революциями, лихорадочно быстрым развитием ка­
питализма и вызванным этим возникновением пролета­
риата, а также первыми восстаниями пролетариата; с
другой же стороны, «истинный социализм» примыкает к
высшей идеологической форме, достигнутой когда-либо
буржуазией,- к классической немецкой философии, к ди­
алектике Гегеля, и он принял живое участие в разложе­
нии гегельянства.
Но зато в ряду элементов, образовавших «истинный
социализм», совершенно отсутствует другая высшая
идеология, достигнутая буржуазией, именно - классиче­
ская политическая экономия Англии.
И как раз Моисей Гесс, к которому мы теперь целиком
обратимся, после того как он путем личного общения с
Марксом и Энгельсом теоретически убедился в правиль­
ности их метода, их теории и способа агитации,, добро­
совестно стремился включить эту новую область в свою
систему и духовно ассимилировать ее. Но именно его
экономические работы4 показывают самым убедитель­
ным образом, как далек он был от того, чтобы, при всей
своей доброй воле, понять действительное значение со­
вершенного Марксом и Энгельсом «перевертывания»
гегельянства, не говоря уже о том, чтобы самостоятель­
но применять его или развивать дальше.
Гранью, помехой для Iecca явилась в этом случае
именно сама гегелевская философия. На первый взгляд
констатирование этого кажется чем-то банальным, тав­
тологическим. Но оно приобретает более серьезное зна-

226

Д ердь Л У К А Ч

чение, если мы, как это требуется, поймем исторически
и методологически правильно значение гегелевской ди­
алектики для возникновения марксизма, а не ограни­
чимся теми банальностями, которые обыкновенно вы­
сказывают в связи с этим вопросом. Не надо понимать
дело так, что тут предпринимается какая-нибудь попыт­
ка «спасения» Моисея Гесса. Наоборот, именно наша
постановка вопроса покажет, что суровая критика «Ком­
мунистического Манифеста» оказывается во всем суще­
ственном правильной; что Гесс ни в каком отношении не
может играть какую-нибудь роль для современной тео­
рии рабочего революционного движения; что даже его
теоретическая роль в истории развития исторического
материализма сильно преувеличивается его поклонни­
ками, к которым относится и его новый биограф Злоцисти. Если, тем не менее, мы воспользовались случаем,
который представляет появление в свет его важнейших
произведений, для анализа их, то мы делаем это лишь
для того, чтобы показать на этом примере от обратного
реальный ход развития диалектики от Гегеля до Маркса.
Сам Гесс является в этом освещении совершенно неудач­
ным предшественником Маркса, судьба которого тра­
гична не только потому, что он был совершенно чест­
ным революционером, но и потому, что из всех
диалектиков-идеалистов он временами ближе всего под­
ходил к марксовой концепции диалектики.
Эта двойственность мышления Гесса усиливается
благодаря тому, что его попытки по-гегелевски преодо­
леть Гегеля всегда отбрасывают его назад от Гегеля. Его
разложение гегелевского метода становится разложе­
нием в буквальном смысле слова: элементы, которые у
самого Гегеля были диалектически преодолены, высту­
пают снова в обнаженном, непреодоленном виде, при­
мерно так, как Маркс говорит о Бруно Бауэре и Штир-

М оисей Гесс и проблемы идеалист ической диалект ики

227

пере, что у них получили самостоятельное выражение у одного фихтевская, а у другого спинозистская сторона
гегелевской системы5.
Изменение, производимое Гессом в Гегеле, лежит то­
же в фихтевском направлении, хотя Гесс постоянно на­
зывал себя спинозистом и хотя его «фихтеанство» ради­
кально отлично от фихтеанства Бруно Бауэра. Это не
наново субъективирование гегелевской объективности,
как к этому стремится Бруно Бауэр в своей «Философии
самопознания», а попытка преодолеть созерцательный
характер гегелевской философии, сделать диалектику
практической.
Новейший биограф Гесса Злоцисти указывает на
мыслителя, который впервые поставил в отчетливой и
точной форме этот вопрос, именно на Августа Цешковского6.
Цешковский во всех существенных пунктах остался
гегельянцем. Он хочет лишь докончить, завершить ге­
гелевскую философию, а не разложить ее. Он указыва­
ет, что в ней, в ее философии истории, не поставлена
проблема познания будущего7.
Но не следует забывать, что на вопрос, поставлен­
ный себе здесь Цешковским, был дан уже ответ Фихте:
его «Grundzüge des gegenwärtigen Zeitalters» расчленя­
ют историю на пять эпох, из которых настоящее время,
как эпоха «законченной греховности», есть третья по
счету; две последние эпохи, структура которых подроб­
но изображается, относятся к будущему8. Разумеется,
общность взглядов здесь не является результатом пря­
мого влияния, тем более, что Цешковский, и вслед за
ним Гесс, видят здесь вопрос, проблему, между тем как
Фихте еще наивно догматически дает немедленно от­
вет. Уже эта, более критическая, более диалектическая,
менее формальная постановка вопроса показывает, что

228

Дердь Л У К АЧ

Цешковский и Гесс, несмотря на все свое приближение
к Фихте, стремятся здесь пойти дальше него, что мето­
дологически это приближение отнюдь не означает про­
стого возврата к точке зрения Фихте. Будущее, как объ­
ект диалектического мышления, попытка конкретно
постигнуть будущее, сделать его масштабом оценки
прошлого и настоящего, выходит далеко за грани фихтевской философии истории, ибо у Фихте будущее не­
многим больше, чем несколько более конкретное выра­
жение кантовского бесконечного прогресса, выражение
еще-не-осуществленности требования абсолютного
(надисторического) разума. Между тем Цешковский и
Гесс пытаются диалектически постигнуть исторический
процесс в его конкретной однократности, так что для
них будущее становится «столь же конкретной эпохой,
какими были эпохи прошлого». Поэтому для них позна­
ваемость будущего должна была стать методологической
проблемой диалектики, между тем как у Фихте периоди­
зация истории могла вытекать без всяких проблем из его
этической концепции абсолютного. Поэтому даже там,
где существуют в деталях глубокие отдельные сходства, пренеде всего, естественно-правовое истолкование исто­
рии, - мы имеем все же различные вещи: у Фихте - фи­
лософское завершение революционного естественного
права XVIII столетия; у Цешковского и Гесса- попытка
обосновать новое, конкретное, проходящее через исто­
рию естественное право.
Но постановка вопроса остается в существенном, как
будет в дальнейшем показано, на почве фихтеанства.
Ибо как бы ни модифицировать, как бы ни историзировать естественно-правовую постановку вопроса, в ней
остается неразрешимое на этой почве противоречие
между надисторическими принципами и самой истори­
ей, - противоречие, которое, разумеется, тщетно будут

М оисей Гесс и проблемы идеалист ической диалект ики

229

стараться преодолеть при помощи логической диалек­
тики. Поэтому методологическая близость к Фихте ока­
зывается, несмотря на все, очень значительной.
Цешковский утверждает, что с проблемойистории по его терминологии, с познаваемостью будущего - «дело
обстоит так же, как и с критической точки зрения Канта,
с недостижимостью абсолюта вообще, с той лишь раз­
ницей, что у Канта это было необходимым результатом
его точки зрения и системы, между тем как у Гегеля это
привнесено извне и поэтому в дальнейшем вносит по­
всюду путаницу»9. Это отчасти правильное наблюдение
показывает, как мало здесь можно было говорить о дей­
ствительном преодолении ограниченности гегелев­
ской точки зрения, ибо, с одной стороны, остановка у
настоящего связана, как мы уже указывали, с глубочай­
шими логическими мотивами Гегеля, именно с его исторически-диалектическим, в правильном смысле слова,
мышлением. Если, например, в предисловии к «Филосо­
фии права» он говорит: «Задача философии - понять
то, что есть, ибо то, что есть, есть разум. Что касается
индивида, то каждый - сын своей эпохи; и философия по­
этому тоже есть ее эпоха, схваченная в мыслях. Так же неле­
по думать, что какая-нибудь философия выходит за гра­
ни современного ей мира, как думать, что какой-нибудь
индивид способен перепрыгнуть через свою эпоху», то эти слова Гегеля несравненно ближе к историко-мате­
риалистической концепции, чем фихте-цешковско-гессолассалевская историческая конструкция следующих друг
за другом эпох, хронологическая последовательность
(Aufeinander) которых выводится из логической последо­
вательности (Auseinander) законченной системы.
Рано выступающая у Гегеля - в противоположность
революционной утопии Фихте - тенденция «понять то,
что есть», свидетельствует первоначально об энергич­

230

Д ердь Л У К АЧ

но устремленном в будущее направлении, об усилии рас­
сматривать настоящее одновременно как ставшее и ста­
новящееся, как это, например, выражено в одной эпи­
грамме Гегеля, написанной в его первую иенскую эпоху:
«Стремись, пытайся добиться большего, чем сегодняш­
ний и вчерашний день, - ты не станешь лучше, чем твоя
эпоха, но будешь ею наилучшим образом».
Здесь имелось налицо ядро подлинной исторической
диалектики самой истории, схваченной в мыслях, ибо
процессовидность каждой предметности может быть
раскрыта конкретнее всего на настоящем, так как на­
стоящее яснее всего показывает единство результата и
исходного пункта процесса. Таким образом, отклоне­
ние всякого долженствования, всякого утопически ука­
зующего на будущее мышления, концентрирование фи­
лософии на познании диалектически постигаемого
настоящего является единственно возможным путем
познания, чтобы познать реально познаваемую сторону
будущего, познать конкретные и реальные тенденции
настоящего, которые гонят вперед к будущему.
Но в этой же самой тенденции, в реализме Гегеля, в
его отклонении всякой утопии и всякого чисто фор­
мального долженствования заключалась и ограничен­
ность его, которая не только помешала ему идти дальше
вперед, но заставила его даже занять все более и более
реакционную позицию. Благодаря этому его «настоя­
щее» все более и более утрачивало свою имманентно
указующую на будущее тенденцию, застывая все более и
более в некий законченный результат: оно переставало
быть диалектическим. Философски-правовая основная
проблема этой эпохи, именно попытка разрешить при­
знанные благодаря факту революции необходимыми
изменения в государственном строе государственным
образом, т.е. решить их, с формальной точки зрения,

М оисей Гесс и проблемы идеалист ической диалект ики

231

имманентно-юридически, а но социальному содержа­
нию- в рамках буржуазного общества10, попытка эта
должна была - раз отказались от революционного, «веч­
ного», разумного права - все решительнее вести в этом
направлении. В то время как философия права Фихте
ищет гарантий для того, чтобы провести это разумное
право вопреки эмпирической действительности, во­
преки фактическим властителям, Гегель пытается най­
ти эти тенденции к дальнейшему развитию в развитии
самого настоящего времени. Но чем реалистичнее он
рассматривает это настоящее, чем больше он прибли­
жается к прусскому сословному строю, тем меньше он
в состоянии усмотреть конкретно тенденции развития,
тем больше он вынужден признавать абсолютным это
государство и, таким образом, признать - с философ­
ско-исторической точки зрения - в настоящем конец
исторического процесса.
Таким образом, результат гегелевской философии
уничтожает процессовидную сторону процесса. После
того как и исторически, и логически все абстрактно-за­
стывшее, все вещное было превращено в конкретное
становление, в процесс, продукт процесса, настоящее
застывает и превращается в простой продукт, в вещь;
из диалектики снова получается метафизика.
Весьма понятно поэтому, что философски-радикальные младогегельянцы ухватились за эту проблему. Но
так как они пытались уничтожить логическую ограни­
ченность гегелевской системы, которая является необ­
ходимым следствием его отношения к реальному исто­
рическому процессу в самой логике путем логики (дело
нисколько не меняется от того, что эта логика должна
быть логикой истории), то будущее, познание которого
возможно только как объект действенной практики, ко­
торое вообще становится для нас конкретным и реаль­

232

Д ердь Л У К АЧ

ным предметом лишь благодаря практике, становится
для них предметом простого созерцания. Правда, про­
шедшее, настоящее и будущее располагаются в одной и
той же плоскости понятности, но эта последняя есть
лишь понятность «чистого» познания, «чистого», логически-систематического развертывания диалектичес­
кой триады.
При таком «познании» будущего утрачивается полу­
ченная Гегелем диалектическая связь прошедшего и на­
стоящего. Вполне ясно выступает этот возврат к Фих­
те, а через Фихте назад к Канту, в учении о свободе,
которое Гесс формулирует в «Европейской триархии»
и которое так характерно для этой проблемы потому,
что свобода должна обнаружиться именно в положи­
тельном отношении к будущему. (У Гегеля, по мнению
Iecca, преобладает необходимость, так как он «включа­
ет в царство спекуляции только прошлое».) «То, что
произошло до нас, - говорит Iecc11, - хотя и произошло
для себя со свободой, произошло для нас с необходимо­
стью, потому что оно произошло не благодаря нам.
Только то, что совершается нами, хотя и происходит с
необходимостью в себе, происходит для нас со свобо­
дой, поскольку наше внутреннее существо, сознание,
является определяющим моментом его». Каждому, зна­
комому с кантовским учением о свободе, сейчас же ста­
новится ясно, что здесь выражены, хотя гегелевскими
словами, но совершенно в духе Канта, противоречивая
противоположность свободы и. необходимости, чисто
субъективный характер свободы, распределение свобо­
ды и необходимости между двумя совершенно не со­
прикасающимися между собой сферами12, что Гесс опу­
скается значительно ниже достигнутой уже Гегелем
ступени диалектического объединения свободы и необ­
ходимости.

М оисей Гесс и проблемы идеалист ической диалект ики

233

Из-за этой основной тенденции должна потерпеть
крушение и попытка дальнейшего, по сравнению с Геге­
лем, историзирования диалектических категорий: она
становится произвольным координированием типов
категорий с определенными историческими эпохами,
причем не могут быть выяснены ни необходимость их
связи с этими эпохами, ни развитие исторических эпох
друг из друга.
Но чем конструктивнее становится философия исто­
рии, чем слабее она связана с исторической действи­
тельностью, тем созерцательней должен стать ее мето­
дологический основной характер, тем менее может
дело, которое Гесс ставит в центре своего учения, быть
действительно активной и изменяющей действитель­
ность практикой, тем более должна философия снова
возвращаться к методологическому дуализму Канта, к
двойственности «чистого» и «практического» разума.
Мы могли установить уже у Гесса эту ведущую через Фих­
те обратно назад к Канту тенденцию при рассмотрении
проблемы свободы в «Европейской триархии». Но абст­
рактное отделение теории от практики выступает тем
резче, чем энергичнее Гесс пытается сделать из своего
философского «преодоления» Гегеля философскую ос­
нову социализма. Двойственность теории и практики
принимает здесь характер двойственности, с одной сто­
роны, исторического движения, которое реально при­
звано привести социализм, а с другой стороны, фило­
софской теории этого движения, которая должна
уяснить ему его настоящие цели.
Надо признать, конечно, что эта двойственность
имелась налицо в самом тогдашнем рабочем движении.
Не только в социально неразвитой Германии, но и во
Франции и в Англии тогда еще не встретились между со­
бой теория социальной революции и революционная

234

Д ердь Л У К А Ч

практика пролетариата. До Маркса и Энгельса ни один
теоретик социализма не мог усмотреть в самом социаль­
ном бытии пролетариата того процесса, реальную диалек­
тику которого надо было только сделать сознательной,
чтобы получить теорию революционной практики13.
В этом пункте, центральной проблеме возникновения
социалистической теории 40-х годов, обнаруживается
совершенно наглядно тот теоретический тупик, в кото­
рый зашел Гесс благодаря своему своеобразному пре­
одолению Гегеля. В своей вообще не лишенной досто­
инств критике Лоренца Штейна он полемизирует
против того, что уже «успели уши прожужжать разгово­
рами о связи коммунизма с пролетариатом». «Это, продолжает он, - единственная жизненная сторона,
которую Штейн сумел найти у коммунизма. Там же, на­
оборот, где дело идет об оправдании притязаний про­
летариата, там он отделывается несколькими философ­
скими фразами, и из беспочвенности его рассуждений
видно, что он неспособен . понять здесь сущность дела.
Для понимания этого ему необходимо было бы уразуме­
ние связи коммунизма с социализмом и наукой, уразу­
мение, которое, как сказано, совершенно у него отсут­
ствует»14.
Это упорное стремление придерживаться метода,
спорность которого не могла вполне укрыться от него
(это доказывают непрерывные преобразования его «си­
стемы» и постоянные попытки примкнуть к Марксу),
имеет, само собой разумеется, свою классовую подпоч­
ву. Гесс философствует с революционной точки зрения,
симпатизирующей грядущей социальной революции
интеллигенции. Страдания пролетариата являются ис­
ходным пунктом его философствования, пролетариат
есть предмет его забот и его борьбы, впоследствии даже
освободительная борьба пролетариата признается важ­

М оисей Гесс и проблемы идеалист ической диалект ики

235

ной составной частью грядущего освобождения челове­
чества от ига капитализма. Но наряду с этим - или даже
над этим - царит теория, познание, философия, кото­
рая бескорыстно, беспартийно берет на себя духовное
руководство этим благим делом15. Эта позиция, эта вера
в свое превосходство над классовыми противоречиями,
над всеми эгоистическими интересами людей является
типической точкой зрения интеллигенции, которая,
как кажется, не связана непосредственно с процессом
производства и основой существования которой в мате­
риальном и духовном смысле является, как кажется,
«все» общество, без различия классов (чем менее разви­
ты в каком-нибудь обществе классовые противоречия,
тем легче возникает эта иллюзия, тем труднее заметить,
что это иллюзия), которая поэтому, стремясь добросо­
вестно познать и возвестить истину, не усматривает ни­
какого социального базиса, на основе которого могла
бы воздвигнуться ее «истина».
Эта иллюзия какой-то классовой потусторонности,
классовой отрешенности могла возникнуть в Германии
40-х годов тем легче, что в силу примитивного классово­
го дифференцирования в ней еще гораздо менее име­
лась налицо «интеллигенция», в качестве самостоятель­
ной группы с самостоятельными интересами, чем,
например, в эпоху возникновения и расцвета русских
социалистов-революционеров. Правда, и в России воз­
никла иллюзия и идеология классовой отрешенности,
но с тем серьезным различием, что эсэровская идеоло­
гия была уже насквозь пропитана лицемерной идеоло­
гией приходившей к концу своего развития буржуазии
насчет «классово-потусторониего» государства и т. д.,
между тем как действительные идеологи буржуазии эпо­
хи «истинного социализма» были еще, по крайней ме­
ре, отчасти -открытыми и явными провозвестниками

236

Д ердь Л У К АЧ

классовых интересов буржуазии (вспомним, например,
крупных французских историков этого времени).
Но если теории уделяется, таким образом, место по­
верх борьбы различных групп, сословий и классов, то
отсюда неизбежно получается моралистическое и мора­
лизирующее осуждение настоящего времени, в частнос­
ти осуждение течений, враждебных социальной рево­
люции. Ибо если коммунизм не есть классовая истина
пролетариата, если он не вырастает из его классового
положения, как логическое выражение последнего, ес­
ли он явлется «объективной истиной» исторического
процесса, то мотивами борьбы с «истиной» могут быть
только незнание или же моральная низость. Первый
мотив играл огромную роль у утопистов. Iecc же и К°
критиковали буржуазное общество, капиталистический
способ производства, подводя его хозяйственные прин­
ципы под этическую категорию «эгоизма» и морально
осуждая их, как таковые16.
Для теоретического развития Гесса имело роковое
значение то, что он не мог выйти из рамок морального
осуждения эгоизма, который он, правда, изображает в
качестве необходимого продукта буржуазного общества
и постоянно сравнивает с экономическими основами
последнего, понимаемыми довольно поверхностным
образом. Хотя он рассматривал эгоизм как необходи­
мый продукт буржуазного общества, но все же как про­
дукт, как нечто застывшее, т.е. метафизическое, а не ди­
алектическое. Поэтому он мог занять по отношению к
нему только морализирующую позицию. Очень ясно вы­
ступает эта концепция в критике Лоренца Штейна17:
«Грубая ошибка Штейна, вытекающая прежде всего из
его неправильного понимания французского духа, за­
ключается в том, что в стремлении к равенству он видит
лишь чисто внешнее, материальное устремление к на­

Моисей, Гесс и проблемы идеалист ической диалект ики

237

слаждению. Оправдывая сам так называемый материа­
лизм нашего времени, в котором он видит лишь первую
попытку абстрактной личности придать себе конкрет­
ное содержание, он находит в коммунизме только
стремление пролетариата добиться равного с имущими
классами наслаждения. Но одним из главных преиму­
ществ коммунизма является именно то, что в нем исче­
зает противоположность между наслаждением и тру­
дом. Наслаждение отлично от труда только при строе
раздельного владения. Общинный строй, это практиче­
ское осуществление философской этики, которая ви­
дит в свободной деятельности истинное и единствен­
ное наслаждение, так называемое верховное благо,
подобно тому, как, наоборот, строй раздельного владе­
ния есть практическое осуществление эгоизма и без­
нравственности, осуществление, которое, с одной сто­
роны, отрицает свободную деятельность, низведя ее до
труда раба, а с другой стороны, ставит на место верховно­
го блага человека животное наслаждение, как достойную
цель этого столь же животного труда. Штейн все еще не
выбрался из этих абстракций труда и наслаждения, меж­
ду тем как коммунизм давно уже покончил с ними и стал
уже - разумеется, в мысли его первых представителей тем, чем он когда-нибудь станет в действительности:
практической этикой»17.
Так настоящее время осуждается и отвергается абст­
рактно морализирующим образом. «Мы отлично знаем, говорит Гесс в «Философии дела»,- что существуют роб­
кие и малодушные философы, которые, потеряв муже­
ство дела, роются со своим диогеновым фонарем в на­
возной куче религиозной и политической лжи, чтобы
отыскать здесь, если возможно, еще какие-нибудь при­
годные предметы. Но не стоит труда вытаскивать весь
этот хлам из мусора прошлого...»18 В соответствии с

238

Дердь Л У К АЧ

этой позицией по отношению к настоящему мостом к
будущему может быть только реализация в действеннос­
ти новой морали. «Вам сказано было, - продолжает Гесс,
- что нельзя служить одновременно двум господам: богу
и мамоне. Мы не говорим вам, что не нужно служить ни
одному из них, если думаешь и любишь почеловечески.
Любите друг друга, объединитесь в духе, и вы станете об­
ладать в своем сердце тем блаженным сознанием, кото­
рое вы так долго и тщетно искали над собою, в боге.
Организуйтесь, объединитесь в действительности, и в сво­
их делах и деяниях вы станете обладателями того досто­
яния, которое вы так долго искали вне себя, в деньгах»19.
Здесь обнаруживается решительное влияние, оказан­
ное Фейербахом на «истинный социализм», на Моисея
Гесса: он дал им новую положительную мораль, которую
можно было противопоставить «морали эгоизма». В то
время как для Маркса и Энгельса учение Фейербаха по­
служило, в лучшем случае, окончательным толчком, по­
будившим их отбросить последние остатки гегелевского
идеализма и окончательно и вполне материалистически
преобразовать диалектику, Гесс и К° (и Гесс еще не так,
как Грюн или Криге) ухватились как раз за ту сторону
Фейербаха, которая осталась по существу идеалистичес­
кой 20и к которой Маркс и Энгельс уже тогда относились
равнодушно или отрицательно. Для характеристики
этого различия весьма показательно то письмо, которое
написал Марксу Энгельс в эпоху своего сотрудничества с
Гессом, когда последний как раз выпустил против Штириера и Вауэра свою брошюру «Последние философы».
Энгельс здесь пишет о Штирнере следующее: «Но мы
должны взять то, что правильно в его принципе. А пра­
вильно в нем, разумеется, то, что мы должны сперва сде­
лать известную вещь своей собственной, эгоистической
вещью, прежде чем мы сможем что-нибудь сделать для

М оисей Гесс и проблемы идеалист ической диалект ики

239

нее, что, следовательно, мы являемся в этом смысле отвлекаясь от возможных материальных надежд - ком­
мунистами также из эгоизма, что из эгоизма мы желаем
быть людьми, а не просто индивидами»*21.
Конечно, и Гесс не относится некритически к Фейер­
баху, и иногда его критика устремлена на очень сущест­
венные моменты фейербаховой философии, например,
когда он, применяя марксову критику немецких поряд­
ков к Фейербаху, пишет: «Фейербахова философия буду­
щего есть не что иное, как философия настоящего, но на­
стоящего, являющегося для немцев еще будущим
идеалом. То, что является в Англии, Франции, Северной'
Америке и в других странах настоящей действительнос­
тью, - именно современное государство с противостоя­
щим ему и дополняющим его гражданским обществом, то выражено философски-теоретическим образом в
“Принципах философии будущего”»22. В то же время он
замечает, что недостатком, ограниченностью фейерба­
хова мышления является игнорирование общественной
сущности человека и что поэтому «Человек» фейербахо­
вой антропологии не может быть конкретным, реаль­
ным человеком.
Несмотря на эту правильную критику ограниченнос­
ти Фейербаха, местами сильно приближающуюся к кри­
тике Маркса и Энгельса, - в которую вплетена столь же
удачная критика младогегельянства, Гесс все же, как бы­
ло указано, подпадает под влияние самой слабой, «са­
мой идеалистической» стороны Фейербаха: его этики
любви! Мы выше отметили те социальные мотивы, ко­
торые имели в этом отношении решающее значение
для Гесса как для интеллигента, заключающего только
«союз» с революционным пролетариатом, однако он
никогда не в состоянии мыслить, исходя из классового
положения пролетариата. В философском отношении

240

Дердь Л У К АЧ

это выражается в том, что Гесс некритически усваивает
в корне ложную позицию Фейербаха по отношению к
гегелевской диалектике, в особенности его учение об
отношении между непосредственностью и опосредст­
вованием.
Ложная методологическая почва, на которую Гесс был
увлечен Фейербахом, сводится к отрицанию гегелевского
понятия опосредствования, попытка снова восстановить
в своих нравах непосредственное знание. Правда, Фейер­
бах протестует против того, что его непосредственное
знание смешивают с прежними концепциями, например
с концепцией Якоби23, но, если и признать его полную
правоту в этом, все же у него утрачивается, как мы уви­
дим, одно из важнейших завоеваний гегелевской филосо­
фии, один из тех пунктов, где она содержала в себе воз­
можность дальнейшего развития в материалистическую
диалектику - методологическую возможность признания и
познания социальной действительности настоящего вре­
мени в его действительности и критического, несмотря
на это, отношения к нему (но не морализирующекритического, а критического в смысле критически-практической деятельности). Правда, у Гегеля имеется только
возможность этого. Но для развития социалистической
теории имело решающее значение то, что Маркс в этом
пункте методологически примыкает прямо к Гегелю, очи­
щает метод Гегеля от его идеалистических непоследова­
тельностей и ошибок, «ставит его на ноги», и хотя он мно­
гим обязан исходившему от Фейербаха толчку, но в этом
пункте не принимает фейербахова «улучшения» Гегеля;
а «истинный социализм» (в том числе и Гесс) следует
здесь некритически за Фейербахом.
Огромное влияние Фейербаха на радикальных мла­
догегельянцев основывается, таким образом:, на том,
что он, подобно им, стоял методологически на той же

М оисей Гесс и проблемы идеалист ической диалект ики

241

самой почве, хотя часто с обратным знаком при оценке
(Bewertung) элементов их метода. Для рассматривае­
мой нами здесь проблемы это можно формулировать
следующим образом: и Фейербах, и младогегельянцы
рассматривали опосредствование как нечто чисто логи­
ческое, - братья Бауэры, чтобы сделать из него в своей
философии самосознания какой-то логический фетиш,
истинного двигателя всемирной истории24, Фейербах
же - чтобы лишить его всякой реальной объективнос­
ти. Так, Фейербах говорит в «Принципах философии
будущего»: «.Истинно и божественно только то, что не тре­
бует никаких доказательств, что достоверно непосредствен­
но, через само себя, говорит само за себя, непосредственно
влечет за собой утверждение, что оно существует дейст­
вительно - определенное, простое, ясное... Все опосредство­
вано,- говорит гегелевская философия.- Однако толь­
ко в том случае что-либо истинно, если оно не
опосредствовано, а дано непосредственно... Опосредст­
вующая себя, истина, это - истина, еще не освободившаяся от
своей противоположности. Она начинает с этой своей
противоположности, затем, однако, устраняет ее. Если
же она подлежит отрицанию, устранению, то почему
должен я начинать с нее, а не, с равным нравом, с ее от­
рицания?.. Почему достоверное, познаваемое само через
себя, не может быть выше, чем познаваемое посредст­
вом ничтожности своей противоположности? Следова­
тельно, кто же может возвести опосредствование в не­
обходимость, в закон истины? Только тот, кто не
справился еще с тем, что подлежит отрицанию, кто бо­
рется, еще и спорит сам с собой, кто еще не на, чистоту сам
перед собой...»25
Но этим нисколько не преодолевается окончательно
идеализм Гегеля, как надеялся на это сам Фейербах. Ско­
рее здесь поднимается на свою - философски, несомнен­

242

Д ердь Л У К А Ч

но, наивысшую - логическую ступень этизирующий уто­
пизм, скорее здесь дается только теоретико-познава­
тельное обоснование этического утопизма. Ведь непо­
средственно достоверного единства, непосредственно
очевидной истины можно добиться только в двух пунк­
тах. Во-первых, нам даны с непосредственной очевидно­
стью основные социальные формы нашего настоящего,
и чем более это тонкие и сложные формы согласно геге­
левской концепции, чем более это опосредствованные
формы, с тем более непосредственной очевидностью
они даны нам. Однако в случае социально-экономичес­
ких основ эта непосредственность представляется (ist
durchschaubar) с точки зрения пролетариата простой ил­
люзией (в дальнейшем нам еще придется говорить об ог­
ромных заслугах Маркса и Энгельса именно в этом
пункте).
С этой формой непосредственной очевидности тесно
связана вторая форма ее - непосредственная очевид­
ность этической утопии. Она, коротко говоря, основы­
вается на том, что человеку, как было показано, непо­
средственно даны объективные формы предметности
окружающей его среды и что степень их непосредствен­
ной очевидности далеко не служит масштабом их надисторической сущности, а является, с одной стороны,
функцией объективной мощи тех исторических сил, ко­
торые их вызывают, и с другой - функцией классовой
заинтересованности и связи человека с существовани­
ем этой социальной среды.
Может казаться, что именно в этом пункте фейербахово учение является шагом вперед. Его разложение те­
ологии в антропологию, его разложение «отчужден­
ной» сущности человека кажется реальным генезисом.
Но так только кажется. Прежде всего потому, что он
ставит на место одного абстрактного понятия (бог)

М оисей Гесс и проблемы идеалист ической диалект ики

243

столь же абстрактное понятие «рода», превращая, та­
ким образом, в иллюзию выведение понятий из реаль­
ности. Маркс говорит по этому поводу в своих тезисах
о Фейербахе: «Сущность религии Фейербах сводит к
сущности человека. Но сущность человека не есть абст­
ракт, присущий отдельному индивидууму. В своей дейст­
вительности она есть совокупность общественных от­
ношений». Поэтому «сущность может быть понята у
него только как «род», как внутренняя, немая общность,
устанавливающая естественную связь между многими ин­
дивидуумами». Но если этот генезис, это показывание
реального корня понятий является только видимостью
генезиса, то оба основных принципа его образа мира «отчужденный» человек и разложение этой «отчужденности»-превращаются в два застывших, противостоя­
щих друг другу существа (Wesenheiten). Он не разлагает
первого из них на второй, а отвергает один и утвержда­
ет (морально) другой. Он противопоставляет одну неиз­
менную и готовую действительность другой, столь же
готовой и неизменной действительности, вместо того,
чтобы показать, как одна должна возникнуть в диалек­
тическом процессе из другой. Его «любовь» оставляет
совершенно нетронутой «отчужденную» действитель­
ность человека, точно так, как кантовское долженство­
вание не могло ничего изменить в структуре его мира
бытия.
Практика состоит в этом случае в «оценке»
(«Bewertung»). При чисто созерцательной позиции
Фейербаха это неизбежное следствие его методологи­
ческой ограниченности не выступает у него в таком гру­
бом виде, как у его последователей, «истинных социали­
стов». Если Гесс применяет фейербахову формулу
«отчуждения» к обществу и противопоставляет фейер­
бахову богу деньги26 в качестве общественно-отчужден­

244

Д ердь Л У К АЧ

ной сущности: «Деньги, это продукт взаимно отчужден­
ных людей, это отчужденный человек», то констатирование
этого приводит его только к моральному осуждению
этого мира «отчуждения», которому противопоставля­
ется утопический мир уничтоженного «отчуждения»:
ложной собственности противопоставляется истинная
собственность. «Существующую собственность нужно
отвергнуть не потому, что она личная, индивидуальная,
что она срослась с индивидом: ее нужно отвергнуть, на­
оборот, только потому, что она не личная, не срослась с
индивидом, а отделена, обособлена от него, и что, в ка­
честве такого обособленного, совершенно отчужденно­
го, всеобщего средства жизни и сношений, в качестве
внешнего состояния, в качестве денег, она внешне про­
тивостоит индивиду»27.
Iecc в своих работах сравнивает в некоторых местах
Фейербаха с Прудоном. Не касаясь здесь исторической
состоятельности этой параллели (необходимым следст­
вием метода Iecca является то, что он постоянно опери­
рует подобными параллелями, например: Бабеф - Фих­
те, Сен-Симон - Шеллинг, Фурье - Гегель, причем Гейне
служит ему, несомненно, методологическим образцом),
можно сказать, что в этом применении фейербаховых
принципов к обществу обнаруживается, несомненно,
прудонистская черта: противопоставление «хорошей»
и «дурной» стороны какого-нибудь общественного явле­
ния, при чем прогресс, разрешение данной обществен­
ной антиномии заключается в том, чтобы сохранить
«хорошую» сторону и истребить «дурную». Что ни­
сколько не справедливо по отношению к Фейербаху
рассматривать эту мелкобуржуазную этическую утопию
как приложение его метода, показывает, между прочим,
и энгельсовская критика его этики, где Энгельс проти­
вопоставляет его трактовке противоположности добра

М оисей Icce и проблемы идеалист ической диалект ики

245

и зла диалектическую трактовку этой же самой пробле­
мы у Гегеля28. Нисколько не случайно, что как Маркс в
своем опровержении прудоновских «хороших» и «дур­
ных» сторон, так и Энгельс в своей критике фейербаховой этики указывают на Гегеля, ибо и Фейербах, и Пру­
дон с Гессом в этом пункте представляют значительный
шаг назад по сравнению с Гегелем: они относятся к ос­
новным явлениям буржуазного общества гораздо менее
критически, гораздо более непосредственно, чем отно­
сился к ним сам Гегель. Здесь не место излагать хотя бы
самым кратким образом отношение Гегеля к этим про­
блемам. Но чтобы понять методологическое положе­
ние этих проблем в эпоху возникновения коммунисти­
ческой теории в Германии, надо хотя бы в самых
кратких чертах указать на то, что вся проблема отчужде­
ния, «обособления» («Entfremdung») человека от себя
самого, как исторически и философски необходимая
ступень к его окончательному возвращению к себе само­
му, заполняет важнейшие главы «Феноменологии духа».
Всем известно, что «отчуждение» есть гегелевский тер­
мин, но фейербахова полемика против Гегеля отчасти
заставила рассматривать этот вопрос как проблему во­
обще идеалистической логики, отчасти же свела суще­
ственным образом проблему к проблеме гегелевской на­
турфилософии, к проблеме природы, как «инобытия»,
вне-себя-бытия («Sich aüsserlich-sein») идеи29. Так как
Гесс и К° благодаря своей общей основной точке зрения
последовали здесь за Фейербахом и применили его тео­
рию «отчуждения» снова к обществу, то они, несмотря
на то, что некоторые из них были основательными зна­
токами Гегеля, проглядели основной общественно-исто­
рический характер всей этой постановки проблемы у Ге­
геля. Ведь замечательная, приковывающая к себе и в то
же время сбивающая с толку сущность «Феноменологии

246

Д ердь Л У К АЧ

духа» заключается в том, что в ней впервые в истории
философии так называемые последние проблемы фило­
софии, вопросы о субъекте и объекте, о «Я» и мире, о
сознании и бытии, рассматриваются как исторические
проблемы, и притом не в том смысле, каком они «при­
меняются» к истории у Канта или Фихте, как к эмпири­
ческому материалу (какая-нибудь априорная, вневре­
менная постановка вопроса, типология и т.д.), а в том
смысле, что эти проблемы, рассматриваемые как философские йроблемы в их «априорности», в их чисто фило­
софской сущности, трактуются в то же время как фор­
мы исторического развития человеческого сознания.
Основной пункт в гегелевской трактовке вопроса за­
ключается в установлении посюсторонности обществен­
ной действительности. Глава об «Истине просвещения»,
служащая переходом к рассмотрению французской ре­
волюции, заканчивается следующими словами: «Оба ми­
ра примирены друг с другом, и небо низведено на зем­
лю»30. И эта тенденция не заключается вовсе для Гегеля
только в идеологической области. Наоборот: решающая
категория, несущая с собой эту посюсторонность, есть
экономическая категория (хотя и в мифологическом
одеянии), именно категория полезного. И в этом полез­
ном уже очень резко проглядывает диалектически двой­
ственный характер товара, единство потребительной
стоимости и меновой стоимости, иллюзия вещности
там, где в действительности имеется внутри отношение.
«Это,- говорит Гегель, - нечто в себе существующее, или
вещь; это в-себе-бытие есть в то же время только чистый
момент; оно, таким образом, абсолютно для другого, но
оно также только для другого таково, как оно для себя;
эти противоположные моменты соединяются в нераз­
рывное единство для-себя-бытия»31. Благодаря этому
«полезному» данная ступень сознания достигает того,

М оисей Гесс и проблемы идеалист ической диалект ики

247

чего не хватало прежним ступеням - действительности.
«Это недостающее достигнуто в полезности постольку,
поскольку чистое понимание получило в ней положитель­
ную предметность; оно есть поэтому действительное,
удовлетворенное в себе, сознание. Эта предметность
образует его мир; она стала истиной всего предыдущего,
как идеального, так и реального, мира»32. Этот мир бур­
жуазного общества, схваченный в мысли, и есть гегелев­
ский мир «отчуждения», «обособления». Сознанию про­
тивостоит объективный закономерный мир, который,
несмотря на свою чуждость и самозаконность, или имен­
но в своей чуждости и самозаконности, и именно благо­
даря им, является своим собственным продуктом. «Но
тот дух, - говорит Гегель в вводных замечаниях этого
раздела, - самость которого есть абсолютно-дискретное,
имеет против себя свое содержание в качестве столь же
суровой действительности, и мир имеет здесь назначе­
ние быть внешним, быть отрицательной стороной само­
сознания. Но этот мир есть духовная сущность, он есть в
себе взаимопроникновение бытия и индивидуальности;
это его тут-бытие есть дело самосознания, но также и не­
посредственно наличная, чуждая ему действительность,
которая имеет свое особенное бытие и в которой он не
познает себя... Он получает свое тут-бытие благодаря
собственному отчуждению и рассуществлению самосозна­
ния...»33
Терминологическое родство этих рассуждений с ра­
дикальным младогегельянством настолько бросается в
глаза, что нет нужды подробнее анализировать его. Из
вышесказанного следует также, что дело не просто в
терминологическом родстве, но что радикальные мла­
догегельянцы примкнули здесь к субъективным, идеали­
стическим сторонам Гегеля, к слабой стороне его мы­
шления. При этом, однако, они проглядели самое

248

Д ердь Л У К АЧ

существенное, а именно то, что Гегель взял формы пред­
метности гражданского общества в их двойственности,
в их противоречии, как моменты некоторого процесса,
в котором человек (у Гегеля мифологически - Дух) в от­
чуждении приходит к себе, к тому пункту, где противоре­
чия его бытия доведены до крайности и порождают объ­
ективную возможность перехода, уничтожения самих
противоречий34. Таким образом, хотя отчуждение, абст­
ракция от себя самого и является видимостью (Schein),
которая раскрывает себя как видимость, в себясамодостижении «духа», но как видимость она есть в то же время
объективная действительность.
Здесь невозможно даже вкратце анализировать раз­
личные формы борьбы Гегеля с этой проблемой (наряду
с учением о сущности, как в «Энциклопедии», так и в
«Логике», сюда относится прежде всего изображение
гражданского общества в «Философии права»): то, что
здесь важно с методологической точки зрения, доста­
точно ясно уже из этих немногих намеков. Во-первых,
что для Гегеля «отчуждение», «абстрактные» формы
жизни, абстракция и обособление (Entfremdung) не яв­
лялись сами ни логическими образованиями, ни «заслу­
живающей отвержения» действительностью, а были не­
посредственно данными формами бытия настоящего,
переходными формами к его самопреодолению в исто­
рическом процессе («Философия права» заканчивается
переходом ко всемирной истории). Таким образом, их
нельзя преодолеть ни теоретико-познавательно, ни эти­
чески-утопически: они могут найти свое разрешение
только путем самоуничтожения в тожественном субъ­
ект-объекте истории. Во-вторых, благодаря этому «от­
чуждение» предстает как непосредственность, а непо­
средственность как непреодоленное «отчуждение».
В-третьих, благодаря этому непосредственность релати-

М оисей Гесс и проблемы идеалист ической диалект ики

249

вирована как исторически, так и методологически: на
каждой ступени развития результат прошлого процесса
является как непосредственное; его непосредствен­
ность есть иллюзия: она есть продукт незнакомства с ка­
тегориями опосредствования, через которые он прошел
в процессе, чтобы стать этой новой непосредственнос­
тью. В-четвертых, сама эта иллюзия, видимость, есть не­
обходимая и объективная форма бытия, которая может
быть правильно понята лишь тогда, когда понят в своих
диалектических взаимодействиях этот двойственный ее
характер, т.е. тогда, когда показаны те категории опо­
средствования, которые сделали из нее необходимую
иллюзию сущности, необходимую форму явления бы­
тия, т.е. тогда, когда ее рассматривают не только как
продукт, но и как момент процесса. И наконец, благода­
ря этому соединяются между собой методологически ис­
торическая и философская точки зрения, ибо выясняется, что каждая из них, взятая сама по себе, не выходит из
непосредственности, ибо показывают, что действитель­
ная-философская «дедукция» какого-нибудь понятия, ка­
кой-нибудь категории, может заключаться только в ее
«порождении», в указании ее исторического генезиса, и
что, с другой стороны, история состоит именно в непре­
рывном изменении тех форм, которые считались веч­
ными, надисторическими формами, недиалектическим
прежним мышлением, всегда остававшимся в непосред­
ственности своего настоящего.
Гегель мог достигнуть высшего логического охвата
этого гражданского общества и постигнуть структуру его
исторически, диалектически, в процессе35. А из антаго­
нистической структуры буржуазного общества следует,
что Гегель - именно в силу своего адэкватного понима­
ния буржуазного общества-должен был, подобно Рикар­
до, логически пойти дальше, выйти за пределы его.

250

Д ердь Л У К АЧ

Но это вырождение за пределы буржуазного обществ
ва носит у Гегеля чисто логический, чисто методологи­
ческий характер. Так как он живет в менее развитом ка­
питалистическом обществе, чем Рикардо, в обществе,
социальные формы бытия которого гораздо сильнее
пропитаны пережитками из прошлых эпох, так как по­
этому буржуазное общество является для него скорее
становящимся, чем ставшим, то он может относиться
свободнее к созданным этим обществом формам бытия.
Его метод мышления, созданный для познания этого на­
стоящего и поэтому скрывающий в себе все противоре­
чия его в форме методологических проблем, толкается
этими противоречиями за грани настоящего, за грани
буржуазного общества. Но поэтому же его метод мыш­
ления не может конкретизироваться и стать действи­
тельной критикой буржуазного общества.
Таким образом, дальнейшее развитие, попытка вый­
ти из рамок буржуазного общества не может быть про­
стым продолжением гегелевской диалектики (соответ­
ственная попытка Лассаля потерпела методологически
крушение). Но она не может также заключаться и в том,
чтобы либо делать из слабых, ограниченных сторон ге­
гелевского мышления систематическое основоположе­
ние (Бруно Бауэр), либо в односторонней полемике
против этой ограниченности попросту отбросить все
достигнутое здесь (Фейербах); но менее всего оно мо­
жет заключаться в попытке смешать между собой обе
эти застывшие противоположности, как ото сделал Мо­
исей Гесс. Тот факт, что ни один из младогегельянцев не
обладал хотя бы в отдаленной степени экономическими
знаниями Гегеля, не говоря уже о том, что никто из них
не изучил экономического развития за годы после смер­
ти Гегеля, является симптомом того, как плохо они по­
няли основной пункт исторической диалектики Гегеля,

М оисей Je u и проблемы идеалист ической диалект ики

251

как плохо они уяснили себе, в чем заключается плодо­
творная и допускающая дальнейшее развитие сторона
его проблем.
Мы назвали недостаток реальных экономических зна­
ний, недостаточное знакомство с дальнейшим развити­
ем экономической теории симптомом; надо, однако,
сейчас же прибавить к этому, что хотя этот недостаток
является, с одной стороны, симптомом и следствием
ложной постановки вопроса Моисеем Гессом и другими
радикальными младогегельянцами, но что, с другой сто­
роны, сама эта ложная постановка вопроса вытекает из
их социального положения как представителей револю­
ционной интеллигенции. Уже в силу этого исходного их
пункта Гегель, являющийся идеологическим представи­
телем буржуазного развития, должен быть выше их36.
Ибо, выходя идеологически за рамки буржуазного раз­
вития, они принципиально полностью отвергают типи­
ческую классовую науку буржуазного класса, политичес­
кую экономию, подобно тому как полностью отвергают
классовую науку юнкерского абсолютизма, теологию37,
ища освобождения на пути фейербахова недиалектиче­
ского и неисторического генезиса, на пути раскрытия
«отчужденной», нечеловеческой сущности этих сфер, правильной реакцией на что может быть только уразу­
мение, правильная точка зрения, сознательное нахож­
дение «Человека»38. Наоборот, у Гегеля познание эконо­
мических явлений было интегрирующей составной
частью его систематической ориентировки. Разумеет­
ся, и с течкизрения Гегеля имелись пределы, которых
нельзя было преодолеть; во-первых, у него, у которого
познание гражданского общества достигало своей куль­
минационной точки в государстве и который поэтому
толкал философию далее этого, в «чистые» регионы аб­
солютного Духа, - и у него политическая экономия

252

Д ердь Л У К АЧ

«оказывает честь» «мысли» лишь потому, что «она нахо­
дит законы в массе случайностей»39. Благодаря этому
экономические элементы становятся лишь отчасти и
бессознательно систематическими составными частя­
ми его мышления, и он не в состоянии закрепить и ис­
пользовать достигнутого уже им исторически-социального понимания; во-вторых, эта его буржуазная точка
зрения мешает ему методологически вскрыть границы
самой политической экономии. Наряду с превосходны­
ми замечаниями и наблюдениями, являющимися отчас­
ти шагом вперед по сравнению с имевшейся в его распо­
ряжении экономической литературой40, мы видим, что
Гегель, бок о бок со Смитом и Рикардо, называет Сэя в
качестве равноправного представителя экономической
науки, не чувствуя вовсе их различного удельного веса.
Здесь начинается критика Маркса и Энгельса. Пролагающие новые пути стаяли в «Немецко-французских Еже­
годниках» создают совершенно новый метод критики,
критику как раскрытие общественных основ известной
проблемы и общественных предпосылок для ее реше­
ния. Только благодаря этой постановке вопроса стано­
вится возможным сдвинуть диалектику с мертвой точки,
на которой она застряла у Гегеля. И несмотря на все кажу­
щееся родство идей Маркса и Энгельса со взглядами их
современников, уже здесь их путь отделяется от пути ра­
дикальных младогегельянцев и социалистических сто­
ронников Фейербаха, которые, как было показано, все,
без исключения, вместо того, чтобы додумать до конца
учение Гегеля и вывести мышление об обществе и исто­
рии из тупика, куда, несмотря на всю гениальность ее
творца, попала гегелевская философия, уютно устрои­
лись в этом тупике, хваля или критикуя друг друга. Здесь
невозможно дать даже и краткого очерка новой формы,
приданной Марксом и Энгельсом диалектическому мето­

М оисей Геи и проблемы идеалист ической диалект ики

253

ду. Мы хотели только на примере от обратного показать
методологическую неизбежность того, что попытки да­
же такого честного мыслителя, каким был Моисей Гесс,
заранее были обречены на жалкую неудачу. Часто ут­
верждают,, что младогегельянцы хотели философски раз­
решить философские противоречия системы Гегеля и
потерпели неудачу в этом начинании. Но к этому надо
еще прибавить, что мотивы этой неудачи заложены глу­
боко в самой философии, что новая форма диалектики
Маркса и Энгельса создала теорию совершенно нового
типа, хотя и глубоко связанную с гегелевской диалекти­
кой, создала критику политической экономии.
«Истинный социализм» стоит на точке зрения огра­
ниченной буржуазной политической экономии. Так,
например, если Маркс подчеркивает в противовес
Джемсу Миллю: «Он возводит единство противополож­
ностей в непосредственное тожество этих противопо­
ложностей»41, то он продолжает этим свою прежнюю
полемику против политической экономии «истинного
социализма», в которой он осыпает насмешками Грюна
за нелепое, вульгарно-экономическое рассматривание
«единства производства и потребления»42, ибо «нетруд­
но видеть, что из. всей этой напыщенности получается
только апология существующего порядка».
И суровая критика «Коммунистического Манифес­
та» есть только логическое дополнение этой критики:
в одном случае экономическая структура буржуазного
общества просто принималась теоретически в своей не­
посредственности; в другом же случае, в позиции «ис­
тинного социализма» по отношению к революционным
движениям буржуазии, абстрактно утопически (но в то
же время не выходя из плена непосредственности) иг­
норировалось конкретно-революционное ядро соци­
ального процесса развития. Однако методологически

25 4

Д ердь Л У К АЧ

обе эти - по видимости противоположные, а фактически
противоречивые- точки зрения тесно связаны друг с
другом. Они являются необходимыми следствиями ос­
новной идеалистической концепции «истинного социа­
лизма»: расхождения теории и практики и, в зависимости
от этого, расхождения теоретического и исторического
рассмотрения явлений общественной жизни. Колос­
сальный духовный подвиг Гегеля заключался в том, что­
бы сделать диалектически взаимно относительными
теорию и историю, чтобы рассматривать их в их диалек­
тическом взаимопроникновении. Но и у него это оста­
лось в конечном счете неудавшейся попыткой: он никог­
да не мог дойти до реального единства теории и
практики, а либо пропитывал логическую связь и после­
довательность категорий богатым историческим мате­
риалом, либо же, рационализируя историю, делал из
нее хронологическую последовательность сублимиро­
ванных, абстрагированных и возведенных до степени
категорий образов, структурных изменении, эпох и т. д.
Только Маркс сумел разглядеть эту ложную дилемму,
только он перестал выводить «связь преемственности
(Reihenfolge) категорий из их логической последова­
тельности, или из их исторической, хронологической
последовательности, а понял, что «их связь преемствен­
ности определяется их взаимоотношениями в буржуаз­
ном обществе»43.*
Благодаря этому он не только придал диалектике ре­
альный фундамент, которого тщетно искал Гегель, не
только поставил ее на ноги, но также вывел критику по­
литической экономии, поставленную теперь во главу уг­
ла диалектики, из той фетишистской оцепенелости и
абстрагирующей узости, жертвой которых должна была
стать политическая экономия даже у своих величайших
буржуазных теоретиков. Критика политической эконо­

М оисей Icce и проблемы идеалист ической диалект ики

255

мии оказывается теперь не просто «некоторой» наукой
наряду с другими науками, она не просто возвышается
над другими науками как «основная наука», она охваты­
вает теперь всю всемирную историю «форм бытия»
(категорий) человеческого общества44. Вместе с этим
основоположением материалистической диалектики
«истинный социализм» потерял всякое, даже субъек­
тивное, право на существование45.
Гесс в качестве честного мыслителя и революционе­
ра после тяжелой внутренней борьбы признал это. Меринг цитирует одно письмо Гесса от 1846 г., в котором
это безусловно подтверждается46. Но он не был в состо­
янии действительно усвоить эту точку зрения, хотя ста­
тья его, помещенная в «Deutsche Brüsseler Zeitung» в
1847 г., и приближается сильно по терминологии к
Марксу и пытается также пользоваться методом Марк­
са, но уже по самому своему содержанию, по самой сво­
ей теме - «Результаты революции пролетариата»-показывает, что Гесс даже в эпоху своего наибольшего
приближения к Марксу все еще оставался старым идеа­
листом и этическим утопистом. А в своей вышедшей
вскоре после революции 1848 г. работе «Jugement
dernier du vieux monde social» он снова возвращается к
старой точке зрения. Он пишет здесь о Марксе и Эн­
гельсе следующее: «Они превосходнейшим образом вла­
деют искусством рассекать тело нашего общества, ана­
лизировать его экономику и описывать его болезнь. Но
они слишком материалисты, чтобы обладать тем энту­
зиазмом, который электризует, увлекает народ. После
того как они отказались от идеалистической филосо­
фии, они бросились в объятия материалистической по­
литической экономии. Они променяли туманную кон­
цепцию немецкой философии на узкую и мелочную
концепцию английской политической экономии»47.

256

Д ердь Л У К АЧ

Но действительное возвращение к старой точке зре­
ния было для него уже невозможно. Экономический
подход к явлениям стал отныне руководящим для тео­
рии Гесса, но так как его мышление и в дальнейшем оста­
лось идеалистическим, то методологически он действо­
вал как чужеродное тело. Так, например, цитированная
выше брошюра во многих отношениях подходит близко
к историческому материализму, но Гесс всегда остается
при этом на половине (иногда на три четверти) пути,
чтобы вернуться затем к своему старому морализирую­
щему идеализму и обосновать его фантастически-мифологическими, космическими или какими-то расовыми
теориями.
Так как Гесс не был в состоянии ни сохранить свою
старую точку зрения, ни правильно понять и приме­
нить новую концепцию, то его литературная деятель­
ность после его «обращения» Марксом стала беспомощ­
ным топтанием и метанием между совершенно пустыми
и абстрактными логическими построениями, фантасти­
ческими идеями о какой-то натурфилософии, расово-теоретически-историко-философским обоснованием сио­
низма и т.д.48
В качестве честного революционера он принял учас­
тие в созданном Лассалем рабочем движении и до своей
смерти оставался в рядах борющегося пролетариата. Но
как теоретик он погиб от соприкосновения с материали­
стической диалектикой. Своеобразие этой судьбы, это
резкое, почти внезапное обособление теории и практи­
ки, анонимное, не прекращавшееся действие ложных те­
оретических предпосылок, - после того как они были от­
брошены, по крайней мере, сознательно, самим Гессом,
- возможность того, что философски одаренный рево­
люционер в решительные моменты действовал совер­
шенно независимо от своих теорий, - все это можно объ­

М оисей Гесс и проблемы идеалист ической диалект ики

257

яснить лишь неразвитостью классовых противоречий в
тогдашней Германии: когда впоследствии возникали по­
добные идеи, то они всегда со своего рода принудитель­
ностью приводили из лагеря пролетариата в лагерь бур­
жуазии. История с Гессом, - как его полная неудача в
области творчества, несмотря на всю одаренность, не­
смотря на все правильные взгляды в частных проблемах,
так и его личная преданность делу революции, - являет­
ся одним из интереснейших примеров для иллюстрации
духовного состояния Германии в эпоху возникновения
теории пролетарской революции: Гесс сохранит в ис­
тории рабочего движения свое место как типичный - и
в своих недостатках, и в своих добродетелях - представи­
тель этой переходной эпохи, а не как некоторое теорети­
ческое связующее звено между Гегелем и Марксом.

ПРИМЕЧАНИЯ

1«Nachlass» В. II, Р. 348.
2 Cp. Mehring, Marx. 2. Aufl.. Р. 120, и «Nachlass», В. II., Р. 364.
s См. об этом мою книгу: «Lenin. Studie über den Zusammenhang sein­
er Gedanken». Berlin. Malikverlag. 1924.
4 Главным образом статья «О денежной системе» в нюттмановских
«Rheinische Jahrbücher zur gesellschaftlichen Reform». В. 1.1845, в из­
дании Злоцисти, стр. 158 и сл.
5 «Nachlass». В. II. Р. 247. .
6 «Prolegomena zur Historiosophie». Berlin. Veit, und Co. 1838. Cp. c
этим анонимно появившееся сочинение Iecca «Die europäische
Triarchie». Lpz. Otto Wigand. 1841. Делавшиеся почти одновремен­
но кружком «Галлеских Ежегодников* попытки историзировать Ге­
геля не относятся непосредственно к нашей теме. (Подробнее об
этом см. статью Густава Майера «Die Anfänge des vormärzlichen
Radikalismus in Preussen». «Zeitschrift für Polilik», VI, p. 10-11.)

258

Дердь Л У К А Ч

7 Cieszkowsky, loc. cit., P. 8-9. В «Европейской триархии» Гесса вопрос
этот, правда, уже поставлен как вопрос разложения гегелевской
философии и даже философии вообще: «Немецкая философия, так начинается его предисловие, - выполнила свою миссию: она
привела нас к полной истине. Теперь мы должны навести мосты,
ведущие обратно с неба на землю. То, что остается в отдаленности,
- даже сама истина, если она закостенеет в своей возвышенной
оторванности, - становится неистинным. Как действительность,
которая не пропитана истиной, так и истина, которая не осуществ­
лена в действительности, дурны».
8 Werke, Ausg. Medicus, IV, Р. 4-11.
9 Cieszkowsky, loc. cit., P. 10.
10 Достаточно вспомнить Кондорсе, Сийоса и т. д. Этот ряд разви­
тия буржуазно-революционной философии права Достигает своей
высшей точки в «Системе приобретенных прав» Лассаля.
м «Europäische Triarchies», Р. 14.
18 «Kritik der praktischen Vernunft. Phil. Bibi., P. 121-123.
и Маркс изображает это отделение, его социальные причины и его
разрешение в «Нищете философии», стр. 109.
м «Sozialismus und Kommunismus», ibid., P. 75. Его взгляд остается
неизменным и после ознакомления со статьями Маркса и Энгельса
в «Немецко-французских Ежегодниках». Ср. дедукцию возникнове­
ния социализма «извне», из природы пролетариата, «изнутри», в си­
лу теоретической необходимости науки, с марксовой. «Критикой
гегелевской философии права», на которую Гесс прямо даже ссыла­
ется в статье «Über die sozialistische Bewegung in Deulschland» в
«Neuen Anekdoten» Грюна (1845), ibid., P. 106, а также полемику
против социализма, как «вопроса желудка», в той же самой статье,
ibid., Р. 120, введение к «Gesellschaftsspiegel» (1845), цитируемое в
статье Струве в «Neue Zeit», XV, 2, Р. 269, sq.
15 И в этом пункте мы встречаем у Лассаля очень сходные мотивы.
Например, в его знаменитой речи «Наука и работники», где он назы­
вает обоих «двумя противоположными полюсами общества».
(Werke, II, р. 248).
16 Например, «Über die Not in unserer Gesellschaft und deren
Abhilfe» в «Bürgerbuch» Пюттмана, 1845, у Злоцисти, стр. 138;
«Über das Geldwesen» ä «Rheinische Jahrbücher» Пюттмана, 1845,
у Злоцисти, стр. 164 и сл.

Моисей Гесс и проблемы идеалистической диалект ики

259

17Указание Зло цист и, стр. 70-71.
18 Ibid.
19 «Über die Not in unserer Gesellschaft und deren Abhilfe», ibid., P. 149.
20 Идеалистической в том смысле, в каком, например, Плеханов на­
зывает идеалистической историческую концепцию материалистов
XVIII века.
21 19/X I 1844 (Briefwechsel, 1, Р. 7). Заметим здесь мимоходом, что
уже 1егель признал - хотя и в несколько мифологической форме необходимую связь «идеи» и «эгоистического интереса» и что это
было забыто только его последователями (ср. роль «страстей» в его
философии истории или разбор «полезного» в «Феноменологии»),
то здоровое, что Энгельс находит в этом письме у Ш тирнера, явля­
ется опять-таки мифологизирующим примыканием к буржуазной
теории буржуазного общества. Энгельс подчеркивает в этом, пись­
ме связь Ш тирнера с Бентамом.
22 «Die letzten Philosophen», loc cit., P. 199.
и «Zur Kritik der Hegelschen Philosophie». Werke, II, P. 108.
24 Гесс постоянно отвергает философию самосознания, но часто
подходит к ной гораздо ближе, чем он сам об этом догадывается.
Так, например, мы читаем в методологическом обосновании «Фи­
лософии пола»: «Нельзя понимать перемену, различие жизни, как
перемену закона, деятельности, как объективно различную жизнь,
а только лишь как различие самосознания. Рефлексия, ставящая
все на голову, говорит наоборот: “объективная жизнь" различна, а
“я” всегда одно и то же» (loc. cit., Р. 39). Для канто-фихтевского
идеализма Гесса характерно, что он видит здесь дилемму, но не ви­
дит методологической возможности того, что оба эти фактора мо­
гут взаимно изменяться, действовать друг на друга в диалектичес­
ком взаимодействии.
25 Loc. cit., Р. 201. Я цитирую здесь лишь то, что относится к пробле­
ме: непосредственность - опосредствование. Фейербаховское ото­
жествление непосредственности и чувственности объясняет его ог­
ромное влияние на Гесса и К°, но здесь, где рассматривается
водораздел между диалектическим и недиалектическим мышлени­
ем, а не меоду идеализмом и материализмом, оно не имеет решаю­
щего значения. Решающий характер этот вопрос приобретает лишь
у самого Маркса, где проблема материализма образует такой же во­
дораздел между ним и 1егелем, как здесь проблема диалектики меж­

260

Дердь ЛУ К АЧ

ду ним и Фейербахом. Вопрос об отношении между Фейербахом и
Марксом (как, впрочем, и вопрос об отношении между Гегелем и
Марксом) не выяснен ни теоретически, ни исторически. Меринг,
по моему мнению, переоценивает влияние Фейербаха. При этом он
может сослаться на отдельные заявления Маркса, но эти заявления
далеко не доказывают того, что фактически объективное влияние
Фейербаха было так же велико, как впечатление, которое, как
Марксу казалось, он получил. Ведь места из «Святого семейства», на
которые ссылается, например, Гаммахер, чтобы доказать, что
Маркс подобно «истинным социалистам» принял - по крайней ме­
ре, временно - этику любви Фейербаха, при более внимательном
анализе доказывают как раз обратное. Мне кажется, что в эпоху уси­
лий молодого Маркса найти выход из логических дебрей младогеге­
льянства к реальности материализм Фейербаха, несмотря на все
глубокие различия, должен был быть ему симпатичен в силу тех же
оснований, в силу которых были симпатичны, например, молодому
Гегелю в эпоху сведения им счетов с Кантом и Фихте натуралисти­
ческие философы права (особенно Гоббс), к которым он относился
в это время гораздо симпатичнее, чем когда-либо в другое время, и
с которыми он полемизировал мягче, чем с Кантом и Фихте. Маркс
уже очень рано вполне ясно понял Фейербаха. И впоследствии
именно прославляющие Фейербаха части «Святого семейства» дей­
ствовали на него «очень юмористически», хотя к произведению
в целом он не относился отрицательно. (Письмо к Энгельсу от
24/IV 1807 г., Briefwechsel. Ill, Р. 370.)
* «О денежной системе» в нютгмановских «Rheinischejahrbücher»,
loc. cit., Р. 107. Аналогичным образом уже в «Философии дела»
(ibid., Р. 58 sq.). В родственном как будто бы месте из «Еврейского
вопроса»: «Деньги - это отчужденная от человека сущность его тру­
да и его бытия» («Nachlass», I, Р. 428), имеется недостаток абстракт­
но непосредственного категоризирования «труда», но в нем наблю­
дается уже сильная тенденция к конкретизированию и к реальной
диалектике. Но зато совершенно в круге тех же мыслей движется
мысль молодого Лассаля (ср. «Литературное наследство Лассаля»,
изданное Густавом Майором, т. I, стр. 216)».
27 «Ober die Not in inserer Gesellschaft usw.», loc. cit., P. 153: почти так
же в «Ober das Goldwesen», idid., P. 179 sq.

Моисей Гесс и проблемы идеалистической диалект ики

261

® Feuerbach, Р. 30-31.
29 «Enzyklopädie», § 247. Мы не будем здесь обсуждать этот вопрос;
заметим только, что, в частности, Энгельс никогда не отказывался
совершенно от гегелевской натурфилософии. В одном из писем к
Ф.-А. Ланге от 2 8 /III 1865 г. («Neue Zeit», XXVIII, I, Р. 186), а также
в одном письме к Марксу от 21 /IX 1874 г. (Briefwechsel, IV, Р. 368) он
называет ее существенным ядром вторую часть «Логики», учение о
сущности. Действительно, в учении о сущности заключено, по мое­
му мнению, способное к развитию ядро гегелевской диалектики, и
оно оказало решающее влияние не только на энгельсовскую кон­
цепцию природы, но и на историческую диалектику Маркса и Эн­
гельса, на понимание структуры капиталистического общества.
» Werke. II, Р. 440.
Ibid., Р. 438.
52 Ibid., Р. 440
м Ibid., Р. 363
* Ibid., Р. 439
55 Вообще слишком мало известно, что 1егель в вопросах полити­
ческой экономии всегда стоял на высочайшей, исторически для
него доступной теоретической ступени. К сожалению, вопрос
этот еще слишком мало разработан. Хороший материал для край­
не желательного специального исследования этого вопроса мож­
но найти в монографии Ф. Розенцвейга: «Hegel und d er Staat»,
M ünchen u. Berlin. K. Oldenbourg. 1920, I, P. 131-132; 148 sq.; II, P.
120 sq. с указаниями на более раннюю литературу, например, на
роэенкранцевские замечания о комментарии к Стюарту из эпохи
молодости Гегеля.
™По различным описаниям 1егелем гражданского общества можно
проследить, как он все больше развивался в этом направлении. Так,
Розенцвейг правильно указывает на то, что определение «сосло­
вия» становится в ходе его развития все более «экономическим»; со­
словная нравственность является в «Философии права» уже скорее
результатом, чем предпосылкой сословия, как в молодые годы Геге­
ля (loc. cit., II, Р. 120).
47 Iecc проводит параллель между обеими в статье «О денежной сис­
теме» (loc. cit., Р. 167).
» Ibid., Р. 63.
59 «Rechtsphilosophie», § 189, Zusatz.

262

Дердь Л У К А Ч

40 «Здесь обнаруживается, что при избытке богатства гражданское
общество недостаточно богато, т.е. не обладает достаточным коли­
чеством свойственного ему состояния, чтобы справиться с избытком нищеты и порождением черни». (Ibid., § 24-25.)
41 Ibid., Р. 99.
42 См. его критику грюновской истории социализма («Neue Zeit»,
XVIII, Р. 138-139). Эта концепция встречается также у Гесса, напри­
мер, в статье «Über die Not etc.», loc. cit., P. 153.0 подробной диалек­
тике этих категорий cp. «Zur Kritik der politischen Oekonomie». Ein­
leitung, P. XX-XXXIV.
45 «Zur Kritik der politischen Oekonomie», P. XLIV. Выведение созна­
ния из общественного бытия., а не наоборот, - чего никогда не мог
найти «истинный социализм», который, впрочем, никогда серьез­
но и не искал этого, - следует необходимым образом из диалектиче­
ского понимания категорий «как форм бытия, моментов существо­
вания» (ibid., Р. XLIII).
44 Это ясно видно из деления, проводимого Марксом в «Введении»
(ibid., P.XLV-XLVI).
45 Маркс признает правомерность этого для начального периода
работ Гесса. Ср. критику Грюна, loc. cit., Р. 10.
46 «Nachlass», II, Р 871..
47 Milley F. Genf. 1954. Отрывки помещены в «Dokumente des Socia-lismus», I.. P. 540.
48 Об этой фазе эволюции Iecca ср. трудолюбивую, но беспринцип­
ную, сумбурную, предвзятую в пользу Iecca биографию Злоцисти.

ПРИЛОЖ ЕНИЕ

Янош Киш
ДИЛЕМ М А ДЕРДЯ ЛУКАЧА

Ц е н т р а л ь н а я проблема всей жизни Дёрдя Лукача —это по­
ворот, случившийся с ним зимой 1918-1919 гг., когда он при­
мкнул к коммунистическому движению и в мировоззренчес­
ком плане встал на позицию марксизма. Событие это
заставляет по-новому взглянуть на его предыдущую эволю­
цию; но гораздо важнее другое: поворот этот решающим об­
разом повлиял на все, что он будет думать и делать позже.
Для того чтобы понять его жизнь, деятельность, творчество
в целом, нам прежде всего нужно понять это его решение.
Но дело выглядит так, что понять это невозможно.

Гипотезы
В ноябре 1918 года Лукачем была написана статья «Больше­
визм как моральная проблема», в которой были приведены
весьма серьезные аргументы против принятия коммуниз­
ма1. А в конце декабря или в начале января автор уже был
членом ВПК (Венгерской партии коммунистов). Между ука­
занной статьей и присоединением к коммунистам не случи­
лось вроде бы ничего такого (во всяком случае, ничего яв­
ного), что могло бы заставить Лукача столь резко изменить
свои взгляды. Неизвестны и внутренние причины, которые
проливали бы свет на процессы, происходившие в его мы­

266

Я нош К И Ш

шлении. Когда близкие друзья, участники Воскресного
кружка, с которыми Лукач в тот период делился всеми сво­
ими этическими и политическими проблемами, —узнали,
что он вступил в партию, они были в состоянии шока.
«Буквально за какую-то неделю он обратился в новую ве­
ру: из Савла превратился в Павла», —сказала Анна Леснаи.
«Когда Лукач сообщил, что стал коммунистом, все только ру­
ками разводили, не в силах понять, что бы это могло зна­
чить», —вспоминал Арнольд Хаузер2.
Чем же объяснить этот загадочный поворот? Одно из из­
вестных объяснений принадлежит Агнеш Хеллер и Дёрдю
Маркушу. Суть его в том, что решение, принятое Лукачем в
1918 году, возникло совсем не на пустом месте, не взялось из
безвоздушного пространства. Ведь в свой домарксистский
период он не переставая бился над теми же самыми пробле­
мами, на которые нашел наконец ответы в марксизме. В
энергичном изложении Маркуша это произошло, скорее
всего, следующим образом:
«Если сопоставить статью «Большевизм как этическая
проблема», появившуюся в декабре 1918 года, с написанной
парой месяцев позже (но еще до установления пролетарской
диктатуры) работой “Тактика и этика”, мы увидим, что в них,
во-первых, поставлена одна и та же проблема, во-вторых, во
многом близок ход рассуждений, даже формулировки порой
совпадают.... В самом деле, на поверхности все выглядит так,
будто мостик над hiatus irrationalis, перекинутый между двумя
противоположными позициями, есть —как это ни непости­
жимо и необъяснимо —ни что иное как радикальное волевое
решение. Но именно невероятная резкость этого поворота —
явно отразившегося и в произведениях Лукача —парадок­
сальным образом указывает: взаимоотношение между этими
двумя, понимаемыми уже в самом широком смысле, творчес­
кими периодами нельзя исчерпать словами “дисконтинуитивность” или “hiatus”. ...Там, где ответы могут быть полярно
противоположными, одинаковым должен быть хотя бы во­
прос»3.

Д илем м а Дердя Л укача

267

Наличие или отсутствие преемственности Маркуш выяс­
няет с помощью двух, явственно различимых критериев.
Один —процедурный: связывают ли домарксистский пери­
од Лукача с марксистским некие разумные доводы —или их
разделяет hiatus, преодоленный одним прыжком, так ска­
зать, «с закрытыми глазами»? Второй —содержательный:
есть ли нечто общее в прежних и новых взглядах (если не в
ответах, то хотя бы в вопросах) или же туг все (даже поста­
новка вопроса) разное? Маркуш приходит к выводу, что со­
держательная связь имеет место (вопросы, например, оста­
ются теми же), а значит, hiatus irrationalis с большой долей
вероятности можно исключить. Назовем это континуитивпой гипотезой.
Вот только дело в том, что из сходства, даже тождества
главных вопросов еще не следует, что переход происходил
обычным для таких случаев образом, то есть посредством
поисков и взвешивания аргументов. Между двумя критери­
ями, в свете которых Маркуш рассматривает поворот, про­
исшедший в мировоззрении Лукача, можно, конечно, ви­
деть некое взаимовлияние, — но оно еще отнюдь не
означает наличия неопровержимой взаимосвязи. Вроде
бы напрашивается вывод: чем радикальнее назревший по­
ворот в мышлении, тем труднее его осуществить путем ра­
циональных доводов, и чем сильнее готовность к иррацио­
нальному прыжку, тем более радикальным может стать
поворот. Но все-таки нет ничего невозможного как в том,
что иррациональный прыжок оставит существенные мыс­
ли неизменными, так и в том, что между двумя конечными
пунктами непрерывной цепочки аргументов не останется
практически ничего общего.
Маркуш и сам говорит, что «Большевизм...» и «Такти­
ка...» почти дословно совпадают в описании проблемы, ко­
торую предстоит решить, а вот решения ее в них —диамет­
рально противоположные. Но если это так, тогда, конечно
же, есть все основания предполагать —вне зависимости от
того, повторяются ли поставленные Лукачем вопросы, —

268

Я нош К И Ш

что hiatus irrationalis имел-таки место. Назовем это дисконта
нуитивной гипотезой.
Михай Вайда в объемном эссе «По следам диалектики:
Лукач в 1918—1919 годах»4 придерживается вроде бы вто­
рого варианта. «Однозначно можно утверждать, —пишет
он, —что изменилась его (Лукача) вера. Он ощутил в себе
способность уверовать в то, что из дурного должно про­
изойти хорошее, что социализм должен осуществиться»5.
Однако Вайда говорит о происшедшем повороте недоста­
точно подробно, чтобы мы совершенно ясно увидели, ка­
кой гипотезы он придерживается.
Дисконтинуитивная гипотеза ясно и недвусмысленно
присутствует в той небольшой (нигде не опубликованной)
статье, которую мы с Дёрдем Бенце написали сразу после
смерти Лукача, попытавшись в ней окинуть единым взгля­
дом и оценить пройденный философом путь6. Мы утверж­
дали: поворот Лукача к марксизму и коммунизму лишен
был видимых причин потому, что он и не был рационально
продуман и подготовлен. Рациональные доводы тут подме­
няются чем-то иным. Это «иное» следует искать в личнос­
ти Лукача. Должно было быть в Лукаче что-то такое, что
настоятельно понуждало его принять то роковое решение,
никакими разумными доводами не оправдываемое.
Но если была такая пружина, если был такой стимул —в
чем проявилось его действие? На этот вопрос можно дать
два ответа, и мы с Д. Бенце затронули оба.
Первый я бы назвал децизионной гипотезой. Смысл ее в
том, что за решением не стоит ничего, кроме самого реше­
ния: Лукач «с закрытыми глазами», без всяких мотивов сна­
чала отверг большевизм, потом принял его.
Назовем второй ответ гипотезой конверсии. В этом вариан­
те буквально воспринимаются те религиозные мотивации,
на которые ссылаются и А. Леснаи с А. Хаузером. Эта гипо­
теза как бы предполагает, что в период между ноябрем
1918-го и январем 1919-го годов на Лукача снизошло чтото
вроде озарения. Оно по-новому осветило известные факты

Д илем м а Дердя Л укача

269

и взаимосвязи, изменило оценку противостоящих друг дру­
гу альтернатив, порядок и силу доводов за и против. Эти из­
менения, происшедшие в мировосприятии, сделали для Лу­
кача очевидной необходимость пересмотреть свое
прежнее решение. Таким образом, если пересмотр и был
обусловлен рациональными аргументами (изменениями,
происшедшими в миросозерцании Лукача), то за изменени­
ем миросозерцания стояли уже не рациональные мотивы, а
нечто такое, что можно определить как прозрение или оза­
рение и что рациональному объяснению не поддается.
В нашей рукописи 1971 года предпочтение отдавалось
конверсии, хотя последняя и не отделялась четко от чисто
волевого решения (от децизионного варианта). Мы исходи­
ли из того, что в течение десятилетия, предшествующего
1918-му году, Лукач переживал глубокий кризис; его исследо­
вания в сфере этики и философии культуры были непосред­
ственно направлены на поиски выхода из этого экзистенци­
ального кризиса. В отчаянии он обратился к большевизму.
Выбор его —такой вывод мы сделали —не мог быть обус­
ловлен рациональной мотивацией. Более того: в нем не
просто отсутствовали рациональные мотивы: он, этот вы­
бор, просто-таки противоречил всем рациональным моти­
вам. Ведь Лукач знал, что большевизм несостоятелен, и тем
не менее хотел в него верить, ибо совершенно не мог уже
уцепиться ни за что другое. Так что любой довод в пользу
того, что в большевизм нельзя верить, лишь укреплял его в
том, что вера его истинна и непоколебима.
Когда мы писали это, обращение Лукача к коммунизму
интересовало нас не просто как факт его духовной и поли­
тической биографии. Назвав его шаг иррациональным, мы
тем самым подталкивали потенциального читателя к неко­
ему практическому выводу, который носил гораздо более
широкий смысл: если коммунизм даже в момент его выхо­
да на сцену истории нельзя было принимать, не «пожерт­
вовав разумом», то теперь, зная его историю, можно ли
держаться за него и интеллектуально его оправдывать? Та­

270

Я нош К И Ш

ким образом, наша статья 1971 года была важной вехой на
пути разрыва с господствующим режимом.
С тех пор режим рухнул, а идеология его задолго до кра­
ха режима полностью утратила смысл и содержание. Со­
блазн коммунизма —дело далекого прошлого; давнишнее —
фатальное для него — решение Лукача не поднимает те­
перь политических вопросов. Для того чтобы вновь обра­
щаться к повороту 1918—1919 годов, теперь нужны какието другие причины.
Приступая к работе над этой статьей, я руководствовал­
ся двумя мотивами. Первый носит личный характер. В пер­
вые годы своей научной деятельности я принадлежал к по­
следнему поколению последователей Лукача; для того,
чтобы мне самому ясно видеть собственный путь, я должен
до конца понять духовную эволюцию того философа, чьи
труды этот мой путь определили. В последний раз попытка
осмыслить эволюцию Лукача была предпринята мною
(точнее, нами с Дёрдем Бенце) как раз в тот момент, когда
мы порвали с лукачистами. Поскольку сегодня я уже далеко
не во всем разделяю ту давнюю интерпретацию, причем в
самом важном ее пункте, то чувствую: никуда не денешься,
надо продумать и изложить на бумаге нынешнюю свою по­
зицию. Второй мотив —чисто философский. В последние
годы меня очень занимает проблема моральных дилемм, а
Лукач свой выбор (за или против большевизма) восприни­
мал именно как моральную дилемму. Пытаясь осмыслить
стоящую перед ним альтернативу, он, впервые в истории
этики, разработал и понятийный аппарат для анализа явле­
ния моральной дилеммы.
В следующих далее рассуждениях я критикую оба вари­
анта дисконтинуитивной гипотезы. И предлагаю третью
гипотезу, которую называю делиберативной.
Под практической делиберацией мы понимаем тот
предшествующий решению мыслительный процесс, в ходе
которого человек взвешивает свои возможные цели, рас­
сматривает факторы, которые говорят за то —или против

Д илем м а Дердя Л укача

271

того, —чтобы считать эти цели достойными выбора, затем
помещает выдержавшие испытание цели в иерархический
ряд, проводит инвентаризацию имеющихся в его распоря­
жении средств, пытается представить последствия их при­
менения и результат сопоставляет все с той же иерархией
целей. Процесс этот —итеративный (повторяющийся. —
Перев.), он вновь и вновь может возвращаться к взвешива­
нию и оценке как целей, так и средств.
В идеальном случае делиберация продолжается до того
момента, пока ты не обнаружишь, что твои предпочтения,
а также представления о возможностях и затратах дости­
жения наиболее желаемых целей упрочились: теперь ты
готов принять решение. Бывает, однако, что решение уже
принято, а делиберация еще не достигла точки равнове­
сия. Или потому, что после того, как решение родилось, ты
узнал какие-то существенные факты и в свете этих фактов
необходимо вернуться к обдумыванию. Или потому, что ре­
шение было принято преждевременно.
Раннее решение —не обязательно безответственное и не­
зрелое. Возможно, тебя просто торопит время, а тебе кажет­
ся, что позиция твоя в основном уже сложилась; в таких слу­
чаях лишь внутренняя неудовлетворенность, которая
беспокоит тебя после принятия решения, подсказывает, что
позиция еще остается шаткой. И тебе приходится снова за­
няться раздумьями и взвешиванием аргументов.
Я не хочу сказать, что, когда мы пытаемся осмыслить по­
ворот Лукача к коммунизму, особенности его личности мо­
гут не приниматься во внимание. Редко случается, чтобы
какой-то выбор делался, в узком смысле этого слова, лишь
на основе чистых умозрительных аргументов, вовлеченных
в процесс обдумывания. А уж так, чтобы эти аргументы простскгаки диктовали тебе решение, не бывает никогда. Ха­
рактер, склад ума человека играют существенную роль в
том, какие проблемы, связанные с принятием решения,
привлекают к себе его внимание в первую очередь, как он
осуществляет делиберацию, предшествующую решению,

272

Янош К И Ш

как и на чем завершает процесс обдумывания и взвешива­
ния и как принимает решение. Это, однако, относится к лю­
бым мыслительным процессам, не только к тем, которые
завершаются «слепым» решением или каким-нибудь актом
«прозрения». Одно дело сказать, что рациональные аргу­
менты не исчерпывают выбор, сделанный неким челове­
ком в некой ситуации, и совсем другое —утверждать, будто
за этим выбором вовсе не стояли рациональные аргументы.
Второе я решительно отрицаю.
Таким образом, если я говорю, что Лукач подошел к сво­
ему решению конца 1918 года посредством рациональной
делиберации, то этим я еще не перечеркиваю тех доказа­
тельств, которые свидетельствуют, с одной стороны, о глу­
бинных религиозных мотивациях, свойственных ему в мо­
лодости, а с другой стороны, о его склонности до
крайности обострять альтернативы. Я утверждаю не то,
что отнюдь не эти черты играли роль в выборе им комму­
низма; я лишь утверждаю, что его выбор не был чистым вы­
ражением подобных психологических мотивов. Свои ду­
шевные потребности Лукач с исключительно высоким
сознанием моральной и интеллектуальной ответственнос­
ти сопоставлял с тем, что он знал (или полагал, что знает)
о мире, о людях, об общественных институтах, о культуре
и о морали, и свои решения принимал, ориентируясь на
то, что показывало ему это сопоставление.
Главная гипотеза, стоящая за данной работой, заключа­
ется в следующем: выбор Лукача за очень короткий проме­
жуток времени изменился на 180 градусов потому, что неус­
тойчивой была та его позиция, которая нашла выражение
в статье «Большевизм...» При дальнейшем ее продумыва­
нии изменилось описание ситуации выбора; изменение
это опиралось на конкретные аргументы, то есть его мож­
но анализировать и обсуждать вполне рационально.
Ключ к пониманию этого мыслительного процесса мы
обретем при том условии, если поймем, почему Лукач во­
зобновил процесс делиберации, который однажды уже

Д илем м а Дердя Л укача

273

счел завершенным. Полагаю, для этого не нужно ссылать­
ся на какие-либо внешние факторы. Размышления Лукача
содержали достаточно внутренних побуждений для возоб­
новления делиберации.
Моя гипотеза, таким образом, основывается на предпо­
ложении о том, что решение, сформулированное им в ста­
тье «Большевизм...», родилось где-то в середине незавер­
шенного процесса делиберации. Эта статья —или, скорее,
эссе —была написана Лукачем в первые недели «революции
астр» (так в венгерской историографии принято называть
Буржуазно-демократическую революцию, происшедшую в
ноябре 1918 г. — Перев.)\ та часть венгерской интеллиген­
ции, которая, подобно Лукачу, страстно отвергала войну,
бурлила вовсю, и коммунистическое движение появилось
на горизонте как одна из возможностей выбора: занять по­
зицию по отношению к нему стало неотложной задачей.
Было и одно случайное обстоятельство: газета «Сабадгондолат» («Свободная мысль») заказала Лукачу статью к опре­
деленному сроку. Так, словно бы на глазах у публики, появи­
лось его первое, еще не окончательное решение.
Статья ушла в типографию, автор же в последующие дни
и недели обнаружил, что многие пункты аргументации, на
которой строилось неприятие им большевиков, неубеди­
тельны. Если бы он исходил из другой философской базы,
то, возможно, размышления привели бы его к мысли о том,
что его неудовлетворенность собой безосновательна: ито­
говый результат мотивов, имеющихся в его распоряжении,
подкрепляет тот выбор, который был сделан в статье
«Большевизм...» Но —не привели; а привели сначала к из­
менению описания ситуации выбора, а затем к новому ре­
шению. Причем привели сюда Лукача вполне благие —хотя
по большей части ошибочные —намерения и соображения.
Этот процесс я и пытаюсь реконструировать ниже.
Прежде всего я рассмотрю итог мыслительной работы.
Покажу, что — вопреки видимости — «Большевизм...» и
«...Тактика...» предлагают радикально различающиеся кар­

274

Я нош К И Ш

тины ситуации, скрытых в ней возможностей выбора и мо­
ральной ценности различных альтернатив. Это исключает
децизионную гипотезу. На следующей стадии я постараюсь
показать, что для объяснения поворота нет необходимости
прибегать к —и вообщето неубедительной —конверсион­
ной гипотезе. На основе того, что нам известно о взглядах
молодого Лукача в области этики и философии истории,
поворот можно удовлетворительно объяснить и без допу­
щения какого бы то ни было озарения. В завершение я не­
надолго вернусь к вопросу о континуитивности /дисконтинуитивности, к вопросу о том, что, если делиберативная
гипотеза оправданна, то следует ли отсюда, что творческий
путь Лукача можно рассматривать как воплощение преем­
ственности?
«Большевизм как этическая проблема»
Как я уже говорил, Лукач считал, что решает моральную ди­
лемму:
«Конечный смысл классовой борьбы пролетариата дей­
ствительно заключается в том, чтобы сделать невозможной
всякую дальнейшую классовую борьбу, создать такой обще­
ственный строй, в котором она (классовая борьба. —Перев.)
не могла бы иметь место даже в мыслях. Осуществление
этой цели стоит в этот момент перед нами в манящей бли­
зости, и именно из близости этой возникает стоящая сей­
час перед нами моральная дилемма (курсив мой. —Я. К.)»7.
О моральной дилемме мы говорим в том случае, когда
все возможности выбора предполагают нарушение какихлибо моральных норм. Лукач проясняет и это. Что бы мы
ни выбрали, пишет он, «... любая позиция таит в себе воз­
можности ужасных преступлений и не поддающихся изме­
рению аберраций, и тот, кто собирается тут принимать ре­
шение в любом направлении, с полным сознанием и
ответственностью должен отдавать себе в этом отчет»8.

Д и лем м л Дердя Л укача

275

С еще более беспощадной остротой он формулирует эту
мысль немного позже, в статье «Тактика и этика»: «...быва­
ют ситуации —ситуации трагические, —в которых невоз­
можно действовать так, чтобы не совершить преступле­
ние... убивать нельзя, это несомненный и непростительный
грех, но [все же бывают ситуации, когда] это неизбежно и
необходимо; нельзя, но надо»9.
Когда анализируешь некую моральную дилемму, нужно
дать ответ на четыре главных вопроса. Кто поставлен перед
дилеммой? Каковы те возможности действия, между кото­
рыми предстоит сделать выбор? В чем заключается мораль­
ная заинтересованность, заставляющая выбрать тот или
другой вариант? Каково то непоправимое моральное зло,
которое выбирающий совершит, выбрав один вариант, и
каково —если другой?
«Большевизм...» отвечает на эти вопросы так. Данная ди­
лемма является дилеммой убежденных социалистов, то
есть тех, кто верит, что социализм есть идея, которая «иску­
пит мир», а пролетариат —«мессианский класс истории»10.
Е с л и бы у них не было причин верить в это, для них эта мо­
ральная дилемма не существовала бы. Или, говоря по-друго­
му: «Если бы ... государственный строй, не знающий классо­
вого угнетения, чистая социал-демократия были только
идеологией», если бы, следовательно, о социализме выяс­
нилось, что он «не сознательный и добровольный носитель
идеи искупления мира», а всего лишь «идеологическое при­
крытие... реальных классовых интересов», тогда «здесь не­
возможно было бы говорить о моральном вопросе, о мо­
ральной дилемме»11.
Таким образом, работая над статьей «Большевизм...», Лу­
кач уже смотрит на себя как на социалиста. Он, собственно,
всегда считал, что в условиях капитализма и парламентар­
ной политики нельзя жить настоящей человеческой жиз­
нью. А Первая мировая война окончательно убедила его в
том, что человечество находится в стадии «всеобщего паде­
ния и глубокой испорченности»12, о которой говорил Фих­

276

Я нош К И Ш

те. Миллионы людей были посланы истреблять друг друга;
это —величайший моральный кризис, нельзя, чтобы он
продолжался дальше. Но лишь коренное преобразование
существующего миропорядкаможет стать гарантией того,
что кризис этот не будет продолжаться и не начнется снова.
Тот, кто отвергает абсурд войны, неизбежно должен стать
социалистом.
Разруха и хаос, воцарившиеся в мире после войны, ста­
вит социалистов перед необходимостью срочно опреде­
литься с выбором, —так считал Лукач, когда писал «Больше­
визм...» Сложился исключительный исторический момент,
когда старый мир зашатался, когда открылось пространств
во для создания нового мира. Выбирать нужно было между
двумя возможностями: или «воспользоваться случаем» и не­
медленно создать социалистическое общественное устрой­
ство, или пойти кружным путем, ставя перед собой проме­
жуточные цели и надеясь на время, которое позволит
созреть предпосылкам социализма. В данный момент в
принципе можно одинаково выбрать или ту, или другую
возможность, но обе они чреваты тяжелыми моральными
последствиями; именно в этом и состоит дилемма.
Привлекательность немедленного поворота обуслов­
лена его бескомпромиссностью: ведь он обеспечивает
полный и бесповоротный разрыв со старым миром. Тот,
кто выберет этот путь, «сохранит —чего бы это ни стоило
— видимую чистоту своих непосредственных убеждений»*\ Однако и цена тут очень высока: ведь «большинст­
во человечества сегодня еще не хочет этого нового миро­
вого уклада», и поэтому, если мы все же предпочтем этот
путь, «тогда мы должны встать на позицию диктатуры,
террора, классового угнетения»14.
Медленный вариант привлекателен тем, что социализм
тут родится в конечном счете «благодаря самоопределению
человечества, по его доброй воле», рабочее движение по­
дойдет к нему через «средства подлинной демократии»15. Но
этот вариант тоже чреват моральной платой. Ведь этот путь

Д илем м а Дердя Л укача

277

ведет к цели через компромиссы, уступки, включает в себя
«необходимость —пускай временного —сотрудничества с та­
кими классами и партиями, которые солидарны с социал-де­
мократией лишь в отдельных конкретных целях, по отноше­
нию же к конечной ее цели настроены враждебно»16.
Тот, кто выберет этот путь, добровольно должен будет по­
жертвовать «видимой чистотой своих непосредственных
убеждений»: такова моральная цена демократического пути.
Итак, на одной стороне — непреложная для каждого
убежденного социалиста задача: если наступил момент,
когда можно действовать, сделай все для прихода нового
мира. На другой стороне —обязательное для каждого чело­
века требование сохранять верность своим убеждениям и
основным моральным запретам. То и другое нельзя выпол­
нить одновременно. Если ты убежденный социалист, ты
должен или пожертвовать своим долгом в деле преобразо­
вания мира, или выбирать между чистотой убеждений и
чистотой действий.
Две эти возможности, однако, не являются равнознач­
ными. О задаче, которую поставили перед собой большеви­
ки, Лукач пишет, что она «по сути дела не поддается реше­
нию»17. Можно было бы подумать, что он имеет в виду
особенности большевистской диктатуры, то обстоятельст­
во, что большевики проводили неприкрытый классовый
террор: чтобы шантажировать неприятеля, брали в залож­
ники аристократов, капиталистов, буржуазную интеллиген­
цию, священнослужителей и, в отместку за действия непри­
ятеля или для его устрашения, без колебаний казнили
заложников —мужчин, женщин, детей без разбора... Мож­
но было бы подумать, «Большевизм...» говорит о том, что
насилие против ни в чем не повинных, никому не угрожаю­
щих людей недопустимо само по себе, что оно не ведет ни к
чему, кроме продолжения насилия и межклассовой борьбы.
Но дело в том, что Лукача на самом деле занимает от­
нюдь не природа террора. Отрицательное мнение, выска­
занное им в адрес революционного насилия, представляет

278

Я нош К И Ш

собой всего лишь частное приложение некоего совершен­
но универсально сформулированного этического принци­
па. «...Большевизм опирается на метафизическое допуще­
ние, будто добро может происходить из зла, будто, как
говорит Разумихин в “Преступлении и наказании”, со­
врешь —до правды дойдешь»18, —читаем в заключительной
части эссе. Если перевернуть утверждение, это означает:
неприятие Лукачем большевизма опирается на «метафизи­
ческое» допущение, что из зла никогда, ни при каких усло­
виях не родится добро, что невозможно осуществить мо­
ральную цель путем нарушения моральных запретов.
Нельзя путь к правде торить через ложь, ибо к тому мо­
менту, когда ты готов будешь со спокойной душой выска­
зать правду, ты уже стал лжецом, который тщетно пытается говорить правду: ведь никогда нельзя знать, искренне
ты говоришь или с намерением ввести других в заблужде­
ние. Если это ключевое утверждение распространить на
проблему насилия, мы придем к тому («Большевизм...» не
высказывает эту мысль прямо, но она подразумевается в
аргументации), что отказаться следует не только от наси­
лия, но и от сопротивления насилию. Нельзя сопротив­
ляться Злу, ибо насилие, может быть, и одолеет то или
иное конкретное зло, но Зло как таковое не победит; сам
победитель станет воплощением Зла.
Поэтому Лукач пишет, что если они (большевики. —Перев.) «классовое господство пролетариата» ставят на место
«прежних форм классового господства», «веря, что —изго­
няя Сатану руками Вельзевула —это классовое государство,
по времени последнее и по характеру своему самое беспо­
щадное, самое неприкрытое, уничтожит самого себя, а вме­
сте с собой и всякое классовое господство вообще»19, то
они заведомо верят в нечто невозможное: «вотуж поистине
credo quia absurdum est»20.
Но если то, что из зла не может возникнуть добро, есть
«метафизическая» закономерность, то это должно быть
справедливым для обеих ветвей дилеммы. И в таком случае

Д илем м а Дердя Л укача

279

абсурдна не только большевистская альтернатива, но и де­
мократическая. Ведь она тоже непредставима без мораль­
ной жертвы: тут в жертву приносится чистота убеждений.
Лукач, однако, не утверждает, что у дилеммы, стоящей пе­
ред социалистами, нет решения. Статья его заканчивается
следующим выводом: «... демократия... требует лишь сверх­
человеческого самоотречения и самопожертвования от тех,
кто сознательно и честно хочет идти по этому пути до кон­
ца. Но этот путь, если он, может быть, и требует сверхчело­
веческих усилий, не есть, в отличие от моральной проблемы
большевизма, вопрос, неразрешимый по своей сути»21.
Как это возможно? Да, конечно, в конце эссе мы находим
слова о том, что человек, выбирающий демократический
путь, «сознательно приносит в жертву... видимую чистоту
своих убеждений»22; слова эти естественно было бы прочи­
тать так, что чистота убеждений с выбором демократичес­
кого пути теряется безвозвратно. Страницей раньше, одна­
ко, выясняется, что Лукач на самом деле имеет в виду иное
—тоже возможное, хотя и менее очевидное —прочтение.
Мы помним, моральный риск демократии связан с тем, что
социалисты, пускай временно, должны сотрудничать с та­
кими классами и партиями, которые враждебно относятся
к конечной цели социализма. Однако само по себе это еще
только «внешний компромисс». Настоящая опасность за­
ключается в том, что «внешний компромисс» постепенно,
шаг за шагом, может перейти в «компромисс внутренний»:
«... Очень трудно, почти невозможно сойти с прямого и
непосредственного пути реализации какого-либо убеж­
дения так, чтобы кружной путь не обрел при этом некой
самоцельности, чтобы сознательное замедление темпов
реализации не оказало обратного воздействия на пафос
волевого устремления»23.
А это с течением времени уподобляет, приспосабливает ре­
волюционное движение к условиям старого мира. Риск
очень велик, задача «почти невыполнима». Но — только
«почти». С «внешним компромиссом» социалисты еще не

280

Я нош К И Ш

принесли в жертву чистоту своих убеждений: они только
вызвали опасность, что такое произойдет. О том, можно
ли избежать такой опасности, и говорит последняя фраза
эссе: это, «может быть, и требует сверхчеловеческих уси­
лий», но «не есть вопрос, неразрешимый по своей сути».
Однако, если это так, то моральной дилеммы, приписы­
ваемой социалистам, в действительности не существует. На
одной стороне моральный крах неизбежен и влечет за со­
бой крах цели; на другой же стороне имеется лишь риск мо­
ральной жертвы, а потому, если социалисты выберут этот
путь, у них будет некоторая надежда, что они не потерпят
фиаско на практике и что судьба не заставит их понести мо­
ральную жертву. Статья «Большевизм...», таким образом,
решает дилемму, снимая ее.
А теперь посмотрим, как описана дилемма в статье «Так­
тика...»
«Тактика и этика»
Уже при первом чтении этой работы бросается в глаза, что
она крайне скептически настроена к надежде, высказанной в
«Большевизме...», надежде на демократический путь. «Так­
тика...» признает лишь выбор между капитализмом и насиль­
ственным свержением его; возможности демократического
преодоления капитализма Лукач здесь не видит. Если в
«Большевизме...» выбор демократического пути сопряжен
был с огромной —но в принципе не неизбежной —опаснос­
тью, то в «Тактике...» он уже абсолютно неприемлем.
«Классовая борьба пролетариата —не просто классовая
борьба... но средство для освобождения человечества,
освобождения, которое станет настоящим началом чело­
веческой истории. Любой компромисс неизбежно засло­
няет именно эту сторону борьбы, а потому —несмотря на
все возможные временные... преимущества —играет ро­
ковую роль с точки зрения истинной конечной цели»*24.

Д илем м а Дердя Л укача

281

Различие —между крохотной надеждой на успех (ведь и
«Большевизм...» определял ее как очень маленькую) и вер­
ным фиаско —в количественном отношении настолько ма­
ло, что граничит с нулем; и тем не менее оно имеет здесь
решающее значение. Его оказывается достаточно, чтобы
демократическая альтернатива вообще не фигурировала
среди возможностей, которые может выбрать убежденный
социалист. Поэтому очень важно точно увидеть, почему же
Лукач теперь считает компромиссы, без которых нельзя
обойтись при демократии, фактором раковым.
«Большевизм...» исходил из того, что «большинство че­
ловечества» (и у нас нет никаких оснований не подразуме­
вать под этим большинство рабочего класса) «сегодня еще
не хочет... нового мирового уклада». Там Лукач принимал
это просто как факт, не задумываясь над тем, почему соци­
ализм воспринимается людьми слабо. «Тактика...», однако,
такой вопрос ставит. И ответ ищет в том же направлении,
в каком его искали все теоретики социалистического рабо­
чего движения, от Маркса до Ленина и далее.
Каждый марксист принимал как аксиому, что рабочий
класс —по своему положению —заинтересован в сверже­
нии капиталистического строя. Рабочие могут вырваться
из угнетенного и эксплуатируемого положения только при
том условии, что они положат конец общественным отно­
шениям, в основе которых лежит частная собственность
на средства производства и продажа рабочей силы как то­
вара. Создание бесклассового, социалистического общест­
ва является их жизненным интересом. Но до того, как они
непосредственно поставят перед собой эту цель, в сферу
их интересов входят: высокая оплата труда, сокращение
рабочего дня, оздоровление условий труда, завоевание из­
бирательного права, свободы собраний и так далее. За эти
цели можно бороться и не ставя под вопрос существование
капиталистического строя. И точно в той мере, в какой эта
борьба будет успешной, будут слабеть стимулы, поднимаю­
щие рабочих на борьбу против капиталистического строя

282

Я нош К И Ш

в целом. Отсюда — великая дилемма социалистического
движения. Если оно сосредоточит внимание на близких це­
лях, то упустит из поля зрения «конечную цель». Если же
забудет о борьбе за близкие цели, то превратится в крохот­
ную секту.
Лукач тоже исходит из этой трудности, однако рассматривает проблему не совсем привычным способом. Он тоже
говорит, что, если революционное движение сосредото­
чится на «сиюминутных интересах пролетариата», это «за­
слонит для него ... такие задачи, как формирование необ­
ходимого для пролетариата осознания своего места во
всемирной истории, как осознание человечеством самого
себя»25. Но у Лукача «сиюминутные интересы» фигуриру­
ют лишь как часть перечня. Полный перечень выглядит
так: приверженность «правопорядку, преемственности
“исторического” развития, более того, пускай даже сиюми­
нутным интересам пролетариата».
Нельзя не заметить: приверженность правопорядку или
преемственности «исторического» развития —это нечто
иное, чем приверженность человека своим сиюминутным
интересам. Последнее означает, что ради немедленных
преимуществ ты жертвуешь дальними целями. А первое —
что все свои цели, и ближайшие, и дальние, ты подчиняешь
предписаниям существующих институтов. Что существую­
щие институты ты признаешь легитимными и не делаешь
ничего такого, что тебе, может быть, дало бы преимуществ
ва, но нарушило бы институционные нормы. Лукач лако­
нично, но четко объясняет это, рассуждая об отношении к
правопорядку.
Для тех классов, пишет он, цели которых могут быть ре­
ализованы в рамках данного общества, действующий право­
порядок дает «нормативно определяющие принципы». Ко­
нечная цель пролетариата, однако, находится за рамками
данного общественного устройства, и поэтому для рабоче­
го класса, если он действительно ориентируется в своих
действиях на конечную цель, действующий правопорядок

Д илем м а Дердя Л укача

283

должен приниматься в расчет всего лишь «как пустая реаль­
ность, как реальная власть»26.
«Всякая революционная по своей сути цель... отрицает
моральную правомочность и (с позиций философии ис­
тории) актуальность существующих и существовавших
правопорядков, так что, с точки зрения этой цели, ста­
новится исключительно тактическим вопросом, счи­
таться ли с ними и, если считаться, в какой мере...»27
Вот это, если смотреть под углом зрения «Тактики...», и де­
лает демократическую альтернативу несостоятельной. Программа демократии в принципе тоже ставит перед рабочим
движением цель, находящуюся вне пределов существующе­
го мирового порядка. Но в то же время программа эта поря­
док, стягивающий, словно обручами, старый мир, воспри­
нимает как данную рамку для действия, относится к ней не
как к «пустой реальности», уважение к ней считает отнюдь
не «исключительно тактическим», но принципиальным во­
просом. И тем самым обозначает горизонт своих целей вну­
три существующего мирового уклада.
Социализм, продолжает рассуждать Лукач в статье «Так­
тика...», может осуществиться лишь в том случае, если те,
чьей исторической миссией является его построение, осо­
знают свою задачу и проникнутся ею. Однако это сознание
не дано им от рождения; классовая борьба ведется не толь­
ко за власть, но и за обретение такого сознания. В этом
смысле классовая борьба —не средство, «она не инородна
по отношению к цели... она —приближение самой цели к
собственному осуществлению»28. И поэтому «хорошо лю­
бое средство, благодаря которому этот историко-философ­
ский процесс движется к своему самоосознанию, пробуж­
дению к реальности, и плохо любое средство, которое
лишает это самоосознание ясности»29.
Беда только в том, что демократический путь неизбеж­
но ведет именно к утрате «самоосознанием» ясности. Тот,
кто знаком с творчеством Лукача 1920-х годов, сразу обна­
ружит, что уже тут, в «Тактике...», брезжит одна из основ­

284

Я нош К И Ш

ных идей работы «История и классовое сознание»: «...ес­
ли разразится окончательный кризис капитализма, судьба
революции (а вместе с ней и человечества) будет зависеть
от идеологической зрелости, от классового сознания про­
летариата»30. Кризис станет продуктом механизмов функ­
ционирования капиталистической экономики. Но когда он
разразится, исход его станет идеологическим вопросом. Как
это следует понимать?
Капиталистический строй воспроизводит не только ха­
рактерные для него отношения собственности и власти,
но и миросозерцание, необходимое для его сохранения, ут­
верждает Лукач. Для рабочих это миросозерцание опреде­
ляет иерархию их интересов и взаимосвязи между ними.
Пока рабочий класс остается в плену идеологии, воспро­
изводимой существующими институциями, в его действи­
ях будет доминировать конфликт между «сиюминутными
интересами» и конечной целью, и победа в этом конфлик­
те будет принадлежать «сиюминутным интересам». Для
того, чтобы рабочее движение могло оказаться на высоте
своей исторической миссии, нужно сломать всевластие
господствующей идеологии.
Поэтому автор статьи «Тактика...» уже считает, что вы­
бор правил и приемов демократии и выбор социализма —
или, как он теперь чаще говорит, коммунизма —несовмес­
тимы. Демократический путь ведет не к преобразованию
существующего порядка, а к его консолидации. Альтерна­
тива коренным образом изменяется. Статья «Больше­
визм...» утверждала, что нужно сделать выбор между двумя
способами создания социализма. «Тактика...» же заявляет,
что водораздел проходит между «крутым и узким, но един­
ственным ведущим к цели путем правильных действий,
продиктованных философией истории»31, то есть захва­
том власти, с одной стороны, и упрочением капиталисти­
ческого строя, с другой.
Неодинакова и моральная цена выбираемых возможно­
стей. Там индивид мог выбирать между диктатурой и тер­

Д илем м а Дердя Лукача

285

рором, с одной стороны, и мирной эволюцией —с другой.
Если ты выбирал второе, тебе не нужно было нести ответ­
ственность за насильственную смерть людей, за произвол
по отношению к ним, за ограбление и заточение их в тюрь­
му. Здесь эта возможность исчезает. Что бы ты ни выбрал,
ты взваливаешь на себя ответственность за чьи-то безмер­
ные страдания.
«Итак, любой, кто в настоящий момент делает выбор в
пользу коммунизма, в этическом плане должен нести та­
кую индивидуальную ответственность за жизнь каждого че­
ловека, который погибнет в этой борьбе, словно это он
убил всех их. Зато каждый, кто примкнет к противополож­
ному лагерю, должен чувствовать такую же индивидуальную
ответственность за дальнейшее укрепление капитализма,
за разрушения и смерти, вызванные грядущими (то, что
они грядут, можно сказать наверняка) новыми империа­
листическими реваншистскими войнами, за дальнейшее
угнетение национальностей и классов» и т. д.52.
Эта предельно заостренная формулировка ставит перед ис­
следователем два вопроса. Во-первых, почему Лукач пола­
гал, что выбирать можно только между антикапиталистической революцией и капиталистической контрреволюцией?
В конце концов, в принципе ктото ведь мог бы выбрать и
третий вариант: ты не присоединяешься ни к одной из сто­
рон, уходишь в частную жизнь. Или четвертый: хотя ты и
занимаешь публичную позицию, но не на той и не на другой
стороне, а прошив любой формы насилия. Какие соображе­
ния заставили Лукача исключить такие и подобные им воз­
можности? Во-вторых, что побудило Лукача дать такое,
чрезвычайно далеко уводящее определение моральной от­
ветственности, в соответствии с которым, какую бы сторо­
ну ты ни выбрал, этим ты взваливаешь на себя такую лич­
ную ответственность за судьбу людей, убитых в борьбе за
избранное дело, «словно это ты убил их всех». 1оворя о мо­
ральной ответственности индивида, мы обычно различаем
в ней гораздо больше ступеней. Подстрекателя мы не отож­

286

Я нош К И Ш

дествляем с преступником, идеолога —с подстрекателем,
человека, затвердившего идеологические тексты, с идеоло­
гом, и так далее. Не хочу сказать, что человек, стоящий в са­
мом конце цепочки, будет полностью невиновным, но его
ответственность я бы все же не отождествлял с ответствен­
ностью того, кто совершил запретный поступок или дал
приказ его совершить. Что дает Лукачу возможность урав­
нять все эти степени?
Ответ на оба вопроса дает следующее утверждение:
«Этика обращается к индивиду и —неизбежное следст­
вие подобной установки —выдвигает перед совестью и
чувством ответственности индивида вот какую пробле­
му: он, индивид, должен поступать так, будто от его по­
ступка или бездействия зависит (...) поворот в судьбе
мира (...) (Ибо в этическом плане нейтральности или
беспартийности не существует: если ты не хочешь дей­
ствовать, твое бездействие —тоже поступок, подлежа­
щий суду совести.)»35
Этот пассаж содержит четыре утверждения, каждое из кото­
рых важно и само по себе: 1) этика обращается к индивиду;
2) для индивида этический вопрос всегда звучит в форме:
как ты поступаешь; 3) ища подтверждения или оправдания
для своих поступков, индивид не может отговориться в том
смысле, что, дескать, как бы он ни поступил, ход дел в мире
останется тем же: мораль требует от индивида всегда дейст­
вовать так, будто от его выбора зависит судьба мира; нако­
нец, 4) индивид не может оправдываться и тем, что он-де во­
обще ничего не делал, ибо бездействие тоже было его
решением; если он остался пассивным потому, что не хотел
действовать, то он несет ответственность за бездействие.
Первые два пункта комментариев не требуют. Что же ка­
сается третьего и четвертого, тут без пояснений не обой­
тись. Начну с последнего пункта.
Подобный подход современная философия морали назы­
вает подобное принципом негативной ответственности?4. В со­
ответствии с принципом негативной ответственности ин­

Д илем м а Дердя Л укача

287

дивид несет моральную ответственность не только за то,
что он совершил сам, но и за то, что совершили другие или
что вызвано процессами, не имеющими отношения к тем
или иным личностям, и чему он мог бы воспрепятствовать,
однако не сделал этого. Те, кто (сюда относится, например,
Кант) в требованиях морали видел препятствия, возникаю­
щие на пути действия, совокупность таких принципов, кото­
рые говорят, как на пути к осуществлению наших целей нель­
зя поступать с другими людьми (эту концепцию называют
деонтологической), — отрицают принцип негативной от­
ветственности35. Те, по мнению которых нормы морали, на­
против, ставят перед индивидом цели, побуждая к действ
вию, подсказывают ему, какой следует сделать выбор, чтобы
его поступки повлекли за собой как можно более благопри­
ятные последствия для людей, которых эти поступки кос­
нутся (эту концепцию называют консеквенциалистской), —
в той или иной форме признают указанный принцип36.
У принципа негативной ответственности есть безобид­
ные и есть опасные формулировки. В безобидной форму­
лировке этот принцип гласит, что определенные люди в
определенных ситуациях несут ответственность за то, что
не предпринимают усилий, чтобы воспрепятствовать со­
вершению чего-либо злого. Родителю можно вменить в ви­
ну, что его ребенок голодает, хотя родитель этот в состоя­
нии позаботиться о его питании; человек, гуляющий по
берегу озера, может быть привлечен к ответственности,
если он, хорошо умея плавать, не спас тонущего, хотя впол­
не мог бы его спасти; и так далее. В своей опасной форму­
лировке принцип негативной ответственности без всяких
оговорок гласит: если человек (любой человек) не пред­
примет какого-либо (какого угодно) действия, после кото­
рого мир должен стать немного лучше, чем он был до со­
вершения этого действия, — то этого человека можно
обвинить в преступном упущении и содействии Злу.
В этом безоговорочном варианте принцип негативной
ответственности взваливает на индивида исключительно

288

Я нош К И Ш

тяжелый моральный груз: ведь что бы ты в данный момент
ни делал, чаще всего ты можешь вместо этого сделать чтото другое, что могло бы смягчить нужду или страдания ка­
кого-нибудь другого человека.
Но и при этом в требованиях, диктуемых принципом не­
гативной ответственности, имеются определенные огра­
ничения: ведь приведенная формулировка опирается на
предположение, что упущенный, не совершенный тобою
поступок должен был бы пойти кому-то на пользу, улучшил
бы ситуацию в мире. Принцип негативной ответственнос­
ти не возлагает на индивида ответственность за такое зло,
которое он не мог бы предотвратить никакими усилиями.
Так вот: эту последнюю оговорку перечеркивает пункт тре­
тий, в соответствии с которым мера правильного поступка
независима от того, что способен человек достичь своими
силами, —индивид всегда должен поступать так, словно от
его действий зависит судьба мира.
«В этическом плане никто не может уклониться от от­
ветственности, ссылаясь на то, что он всего лишь чело­
век, от которого судьба мира никак не зависит, —про­
должает свою мысль Лукач. — Этого никогда нельзя
знать наверняка не только объективно (ведь всегда су­
ществует теоретическая возможность, что именно от
этого человека, от его поступка судьба мира и зависела),
—думать так не позволяют этическая сущность челове­
ка, его совесть, чувство ответственности. Тот, кто при­
нимает решение не с такой точки зрения, будь он в дру­
гих отношениях сколь угодно развитое существо, —
с точки зрения этики он стоит на уровне примитивной,
бессознательной жизни, жизни инстинктов»37.
В говоря, Лукач считает, что основные свойства этики: то,
что она обращается к индивиду, делает предметом оценки
собственные поступки и упущения индивида, взывает к со­
вести, —влекут за собой принцип негативной ответствен­
ности и делают моральные требования автономными, не

Д илем м а Дердя Л укана

289

зависящими ни от способностей индивида, ни от доступ­
ных ему внешних источников силы.
Такой вывод представляется чрезмерным и во многих
отношениях опасным. Однако для нас сейчас важно не вы­
яснять, где кроется ошибка в рассуждениях Лукача, а по­
стараться понять, к каким выводам эти рассуждения под­
талкивают. Принцип негативной ответственности
объясняет, почему Лукач считал, что между свержением ка­
питализма и стремлением его сохранить третьей возмож­
ности не существует. Если будущее мира должно решиться
между этими двумя альтернативами, то, выбирая не луч­
шую альтернативу, мы ослабляем шансы реализации луч­
шей альтернативы (по сравнению с тем, что было бы, если
бы мы всетаки встали на ее сторону). Тем самым мы взва­
ливаем на себя груз негативной ответственности за торже­
ство худшей альтернативы или за удлинение ее агонии. А
принцип «поступай так, словно от твоего поступка зависит
судьба мира» стирает различия в степени ответственности
за содеянное: ведь если не имеет никакого значения, дейст­
вительно ли от тебя что-то зависит или не зависит ничего,
то не все ли равно, какова твоя фактическая роль? То ли ты
всего лишь встал на сторону дела, для победы которого
другие совершили огромные злодеяния, то ли сам эти зло­
деяния совершил?
Таким образом, в «Тактике...» мы видим следующий ход
мыслей: пробил час мировой революции, людям нужно де­
лать выбор; какая бы альтернатива ни взяла верх, в борьбе
за ее победу будут совершены ужасные преступления; прин­
цип негативной ответственности не позволяет индивиду,
отвергнув обе альтернативы, выбрать третью возмож­
ность, возможность бездействия, непричастности к пре­
ступлениям, ибо своим бездействием он ухудшает шансы
лучшей альтернативы и тем самым повышает вероятность
преступлений, совершаемых во имя худшей альтернативы;
принцип «поступай так, словно от тебя зависит судьба ми­
ра» не позволяет индивиду воспользоваться тем доводом,

290

Я нош К И Ш

что, дескать, как бы он ни поступил, положения дел это не
изменит; и, наконец, этот же принцип влечет за собой еще
одно следствие: уже сам по себе выбор той или альтернати­
вы взваливает на индивида прямую ответственность за все
преступления, совершенные во имя избранного им дела,
причем независимо от того, участвовал он непосредствен­
но в их совершении или не участвовал.
И тут мы подошли к подведению итоговой черты под
дилеммой, которая беспокоит Лукача. «Убивать нельзя,
это безусловное и непростительное преступление, но оно
неизбежно; его нельзя совершать, но совершать нужно»,
—пишет в завершение статьи Лукач, ссылаясь на повесть
Бориса Савинкова, эсера-террориста5#. Бывают ситуации,
когда нежелание совершить зло —в данном случае уклоне­
ние от революционного террора —делает индивида ответ­
ственным за некое еще большее зло —в данном случае за
разгул контрреволюционного террора. Но от того, что
зло в такой ситуации становится неизбежным, оно не ста­
новится меньшим злом; убийство остается убийством и в
том случае, когда его совершают ради того, чтобы никто и
никогда более не убивал ближнего своего. Поэтому, если
мы согласимся с тем, что мир из его ужасного состояния
может вывести коммунистическая революция —и только
она, —то предстоящий нам выбор будет выглядеть следую­
щим образом.
Или, следуя категорическому запрету «Не убий!», мы от­
вергнем революционный террор, или, принимая неизбеж­
ность революционного террора, нарушим категорический
запрет «Не убий!» Если мы отвергнем революционный тер­
рор, то сами мы не будем совершать таких действий, кото­
рые мораль осуждает при любых условиях (именно при лю­
бых условиях, то есть даже тогда, когда признает их
неизбежность). В этом смысле мы сохраняем свою чистоту.
Но тогда мы несем ответственность за все то зло, которое
совершат другие и против которого мы могли бы что-ни­
будь сделать, если бы приняли революционный террор. Ес-

Д илем м а Дердя Л укача

291

ли же мы террор примем, то сделаем, что в наших силах,
для разгрома контрреволюционного террора, но при этом
испачкаем руки и станем преступниками. Таким образом,
нужно выбирать из двух зол; только и исключительно из
этих двух зол.
Но если это так, то возможен ли вообще выбор, который
опирался бы на мораль? Лукач, когда писал «Большевизм...»,
полагал, что невозможен, поэтому он не стал характеризо­
вать ситуацию как моральную дилемму. Лукач, писавший
«Тактику...», видит дело так, что от дилеммы уклониться не­
возможно, поэтому он отчаянно ищет возможность мо­
рального выбора. И приходит к следующему выводу;
«Ни перед какой этикой не может стоять такая задача,
как поиск рецептов для корректных поступков, как сгла­
живание и снятие неодолимых трагических конфликтов,
терзающих человеческие судьбы. Напротив, этическое
самосознание указывает, что бывают ситуации —трагиче­
ские ситуации, —в которых невозможно не совершить
преступление; но вместе с тем оно учит, что если даже вы­
бор нужно сделать между двумя преступлениями, то и тогда еще есть мера правильного и неправильного поступка:
и эта мера —жертва»39.
Речь здесь идет не о какой угодно жертве. Человеку, ока­
завшемуся перед моральной дилеммой, недостаточно
рисковать своей жизнью: он должен принести в жертву
свою моральную чистоту. Снова ссылаясь на Савинкова,
Лукач пишет, что конечный моральный корень «акции
террориста» кроется в том, «что ради братьев он прино­
сит в жертву не только свою жизнь, но и свою чистоту,
мораль, душу»40.
Но если, как бы ни поступая, ты все равно должен принести
моральную жертву, то как может жертва быть мерой мораль­
ности? Ответ Лукача лаконичен и загадочен: «...выбирая
между двумя преступлениями, индивид сделает правильный
выбор в том случае, если свое низменное мя” принесет в
жертву на алтаре высокого мя”, идеи»41.

292

Я нош К И Ш

0 чем говорит Лукач в этом беглом утверждении? О «“я”
высшего порядка» мы узнаем, что оно — носитель идеи.
Оно, это высокое мя”, представляет собой в нас то начало,
которое ассоциируется с универсальными моральными и
мировоззренческими целями. Напрашивается предположе­
ние, что противостоящее ему «ая” низшего порядка» есть та
часть нашей личности, которая отождествляется с низмен­
ными, эгоистическими целями. Если ты во имя эгоистичес­
ких целей причиняешь зло другим людям, ты приносишь в
жертву свое высокое “я” ради низкого ая”. Но какая эгоисти­
ческая цель может руководить тем, кто, служа доброму делу,
выбирает между злом и злом? Об этом Лукач не говорит, —
только в завершающей «Тактику...» цитате Хеббеля дает по­
чувствовать, что именно он имеет в виду: «И если Бог меж­
ду мной и предназначенным мне деянием поставит преступ­
ление, —кто я такой, чтобы от него уклоняться?»
Кто уклоняется от совершения преступления, тот выби­
рает бездействие, чтобы ему не пришлось запачкать руки.
Такой человек свой душевный комфорт ставит выше «пред­
назначенного ему деяния». Вот только стремление к душев­
ному комфорту —это интерес эгоистический, да к тому же
основывающийся на самообмане. Индивид, отказывающий­
ся от совершения преступления, сохраняет для себя ком­
фортное ощущение моральной чистоты, но цену за это вы­
нуждены платить другие — те, кто станут жертвами
сохранения старого миропорядка, «империалистических
реваншистских войн», угнетения и эксплуатации. Только
очень самонадеянные люди могут воображать, что у них
есть на это право («кто я такой...?»).
1 мая 1919 года в речи, произнесенной по случаю перво­
го Дня молодого рабочего, Лукач сказал:
«Есть люди, которые ошибочно понимают диктатуру
так, словно она направлена не только против классов, но
и против отдельных людей. Но это —огромное непони­
мание диктатуры, непонимание ее сути. Ибо задача клас­
сового террора: разрушение институтов и идеологий и

Д и м м м а Дердя Л укача

293

создание ... (других) институтов. Это не борьба, направ­
ленная против людей. Люди здесь выступают только как
представители институтов. Мы знаем, что эта борьба,
пусть непрямо, но все же направленная против людей,
противоречит морали. Наш прекрасный удел: прини­
мать террор, который противен нашему естеству, прини­
мать ради того, чтобы перед человечеством открылась
возможность жить моральной жизнью, без террора; наш
удел: бороться упорно и беспощадно, но без ненависти,
делать зло ради добра, видеть цель, но знать, что мы
уже не достигнем земли обетованной...»42
Не стоит думать, будто речь здесь идет о том, что революци­
онер потому не увидит землю обетованную, что жизнь его
самого будет недостаточно долгой. Лукач, конечно, считал,
что если человек готов пожертвовать ради человечества
жизнями других людей, то он должен быть готов принести
в жертву и собственную жизнь43. Здесь, однако, можно с
уверенностью сказать, что он не это имеет в виду. Тексто­
вой контекст недвусмысленно говорит о другом: тот, кто ре­
шился встать на путь террора, не ступит на землю обетован­
ную, даже если доживет до великого дня, потому что он
лишил себя морального права на это. В этом —глубочайшая
суть моральной жертвы, принесенной ради человечества.
Одним словом, Лукач как автор «Тактики...» отвечает
Лукачу как автору «Большевизма...», что на моральной ос­
нове нельзя уклониться от выбора революционной дикта­
туры, но можно на моральной основе выбрать революци­
онную диктатуру. Выбор на моральной основе —это и есть
готовность совершить преступление.
Так мы получили ответ на вопрос: может ли быть мо­
ральным индивидуальное решение в пользу насилия. Но у
нас впереди остается еще неясность: может ли вести вы­
бор насилия —пускай сделанный на моральной основе —к
самоликвидации насилия. Это уже проблема коллективно­
го действия —коллективного выбора революционного наси­
лия. Лукач говорит об этом, что мера коллективного выбо­

294

Я нош К И Ш

ра та же, что и при индивидуальном выборе. Здесь тоже
«критерий» —жертва, то есть выбор, которое из своих «я»
коллективный субъект пожертвует в пользу другого своего
«я». С точки зрения революционного класса здесь тоже
есть и «идея», и эгоистические интересы; то есть, с одной
стороны, у класса есть интересы «сиюминутные, достижи­
мые в данный момент», но в то же время перед ним постав­
лена историей «конечная цель», выходящая за рамки дан­
ного общества. Это возвращает нас к вопросу о классовом
сознании. Ход мысли замкнулся. Этическая правильность
индивидуального действия предполагает правильность
(правильность с точки зрения философии истории) кол­
лективного действия, а коллективное действие в том слу­
чае способно подниматься на уровень правильных с точки
зрения философии истории целей, если этически правиль­
ны действия участвующих в нем индивидов.
«...Вследствие историко-философской ориентированно­
сти социалистической тактики нужно, чтобы в тех инди­
видуальных волях, из суммирования которых возникает
коллективное действие, более или менее получало выра­
жение регулирующее историко-философское сознание:
ведь иначе невозможен необходимый с точки зрения ко­
нечной цели отказ от сиюминутной выгоды. Вопрос, та­
ким образом, теперь может быть сформулирован так: ка­
кие этические соображения приводят индивида к тому,
чтобы в нем проснулось историко-философское самосо­
знание, необходимое для правильного политического
действия, в котором этот индивид является составной
частью коллективной воли, и чтобы действие это стало
делом решенным?»44
В «Тактике...» ответ таков: условие формирования правиль­
ного классового сознания заключается в том, чтобы большин­
ство участников революционного движения прочувствовало
абсолютную потребность моральной чистоты и то моральное
требование, которое кроется в негативной ответственности,
чтобы осознало, что в момент всемирной истории, когда нуж­

295

Дилемлла Дердя Л укача

но сделать выбор между капитализмом и коммунизмом, две
эти заповеди не могут быть выполнены одновременно, и —
сознательно пожертвовав «чистотой, моралью, душой» —
пошло на преступление ради того, чтобы в этом жертвен­
ном акте окончательно искоренить преступление в мире.
Подводя итог, скажем: различие между «Тактикой...» и
«Большевизмом...» определяется не только знаком выбора.
Два эти эссе по-разному описывают альтернативу, стоящую
перед участниками борьбы за новый мир, по-разному оце­
нивают возможности выбора, по-разному характеризуют
добро, на которое можно надеяться, и зло, которым грозит
та или иная альтернатива. Дают разные представления о
дилемме как индивидуального, так и коллективного дейст­
вия. Это существенное различие в описании ситуации пре­
допределяет и различие в сопряженных с ней практичес­
ких выводах; оно исчерпывающе объясняет резкое
изменение позиции автора.
Такой итог исключает децизионную гипотезу из возмож­
ных объяснений неожиданного изменения позиции Лука­
ча. Мы не можем утверждать, что за его решением не стоя­
ло ничего, кроме самого решения. Мы не можем считать,
что Лукач «с закрытыми глазами» занял позицию сначала
против большевизма, потом за него. Изменилось не только
решение: основательно перестроилась и стоящая за ним
картина мира.

О децизионной гипотезе
Но можно ли быть уверенным, что решение было мотивиро­
вано именно изменением картины мира, а не само решение
мотивировало изменение этой картины? Сопоставление
текстов ничего не говорит о временной последовательнос­
ти и о направлении, в котором шли эти изменения. В прин­
ципе ведь ничего невозможного не было бы в том, что Лукач

296

Я нош К И Ш

сначала изменил свое решение, а потом подготовил ему оп­
равдание, перестроив свою картину мира.
Так вот: хотя это в самом деле не невозможно, но, тем не
менее, в высшей степени невероятно. Прежде всего: реше­
ния свои мы обычно принимаем не вслепую, а на основании
каких-то фактов и соображений. Случаи «слепых» решений
хотя и существуют, но являются очень специфическими;
можно сказать и так: за ними кроются специфические при­
чины.
Без раздумий мы принимаем решение, если преимуще­
ства при выборе тривиальны, а потому долгий поиск пра­
вильного решения не оправдывает затрат времени и энер­
гии: например, когда с полки супермаркета нам нужно
взять коробку стирального порошка, выбрав из двадцати
разных марок. Такой, не сопряженный с ответственностью
выбор можно назвать выбором «на чем глаз остановится».
Мы прекращаем взвешивание и размышления и прини­
маем решение, если в ходе делиберации обнаруживается,
что хотя ставка выбора велика, ценность противостоящих
альтернатив равнозначна или, напротив, несопоставима. В
таких случаях, сколько бы ни ищи, дальнейших рациональ­
ных мотивов для выбора все равно не найдешь. Такое ре­
шение, вероятно, можно назвать радикальным.
Лукач наверняка не считал, что решение о том, прини­
мать или не принимать большевизм, можно найти по прин­
ципу «на чем глаз остановится». В конце 1918 —начале 1919
г. он принял одно из самых значительных решений своей
жизни —и с большим пафосом пережил значение этого ре­
шения. Не думал он и о том, что альтернативы тут равно­
ценны или несопоставимы. Хотя в качестве правильного
решения он рассматривал не одно и то же: в «Большевиз­
ме...» был против диктатуры, в «Тактике...» за диктатуру, —
у него никогда не было сомнений относительно того, что и
то, и другое решение опирается на очень весомые факто­
ры. Поэтому к изменению своей позиции он не мог отно­
ситься и как к радикальному решению.

Д илем м а Дердя Л укача

297

Есть однако третья возможность, и децизионное прочте­
ние нашего наброска 1971 г. ближе всего стоит именно к
этой, третьей возможности. Это —случай экзистенциального
решения. Такое решение принимает человек, который делает
выбор из стоящих перед ним возможностей действия не на
основе того, какой вариант выглядит более правильным с
точки зрения имеющихся в его распоряжении доводов, а на
основе того, каким человеком сам он хочет стать; и уже из
принятого таким образом решенияон черпает доводы для
оправдания своего выбора.
По мнению философов-экзистенциалистов, любой наш
выбор —это решение экзистенциальное. Оно не связано с
нашей моральной, культурной и социальной картиной ми­
ра; сначала мы делаем выбор, а уж потом — в свете этого
выбора —создаем образ мира, из перспектив которого мо­
жем свой выбор одобрить. Поэтому мы каждый день, в бук­
вальном смысле слова, заново выбираем самих себя.
Это крайнее представление о свободе очень далеко от
всего того, что нам известно о человеческой делиберации
и человеческом действии. Это, конечно, не означает, буд­
то не существует особых случаев, когда человек действи­
тельно принимает экзистенциальное решение. Прежде
всего эта возможность становится реальной в ситуации,
когда выбор относится к отдаленной перспективе и действительно определяет, каким человеком станет тот, кто де­
лает выбор. В таких случаях может статься, что имеющие­
ся в распоряжении доводы, в свете которых одна из
возможностей, между которыми предстоит выбрать, ка­
жется разумной и правильной, а другая —неразумной и не­
правильной, —выдвинут на повестку дня иное действие,
не то, которое диктовалось устремлениями человека, на­
правленными на собственную личность. Если в этом кон­
фликте человек сделает выбор на основании того, какой
путь лучше всего соответствует идеальному образу, состав­
ленному о самом себе, —тогда это и будет экзистенциаль­
ное решение.

298

Я нош К И Ш

Допустим, Дёрдь Лукач в конце 1918 —начала 1919 гг.
принял экзистенциальное решение. Это означало бы, что
хотя у него не было разумных причин для пересмотра выво­
дов, сделанных в статье «Большевизм...», тем не менее с
этими выводами он не мог смириться. Жизнь, которую от­
крывал перед ним вымощенный компромиссами демокра­
тический путь, представлялась ему мелочной, незначитель­
ной, пошлой. Он был человеком, которому по вкусу было не
смазывание, а обострение конфликтов, не обход трагедий,
а погружение в них; он хотел в своих принципах быть по­
следовательным до конца. Вот почему, в едином отчаянном
порыве, он отбросил все выводы статьи «Большевизм...» и
вступил в коммунистическую партию, чтобы после этого,
оглядываясь с позиций принятого решения, уже в новом
свете увидеть альтернативу. Если это так, то различие меж­
ду «Большевизмом...» и «Тактикой...» в оценке ситуации —
не причина, а следствие совершенного Лукачем поворота.
Эту возможность сам по себе не исключает тот факт, что
различие между двумя эссе выходит далеко за пределы про­
стого пересмотра решения. И все же против нее говорят
очень весомые соображения. Экзистенциальное решение
проблематично в моральном плане: оно переворачивает
естественное соотношение между оценкой поступка и
оценкой характера. В обычных условиях ты совершаешь
то-то и то-то потому, что это разумно и правильно, и пото­
му желаешь быть человеком с таким-то и таким-то характе­
ром, что свойственные этому характеру склонности и мо­
тивы делают наиболее вероятным, что ты вообще будешь
делать то, что является разумным и правильным. Ценность
характера —функция ценности поступков, а не наоборот.
Эта мысль появляется и у Лукача, причем появляется еще в
1911 г.: «Человек... не может стать добрым. Особенно же не
может хотеть добра в отношении к кому-либо. Нужно, что­
бы человек хотел спасти другого, —тогда он добр»45.
Экзистенциальное решение, однако, делает ценность
поступков функцией ценности характера и предполагает,

Д илем м а Дердя Л укача

299

что характер мы оцениваем ради него самого. Предста­
вим себе человека: он вполне сознает, что женщины —
равноправные с ним люди, которые имеют все основания
претендовать на равноправное к ним отношение и с кото­
рыми он может завязать содержательные отношения
только на основе взаимного уважения, такта и доверия, —
но в то же время он всем своим существом жаждет жить
как истинный мачо, в душе он бабник и сердцеед; и вот
этот человек в один прекрасный момент принимает ре­
шение и выбирает для себя «я» мачо. Что будут думать об
этом его решении другие? Что оно легкомысленно и без­
нравственно.
Так полагал и Лукач. В начале эссе «Большевизм...» он
пишет:
«Вопрос о том, поднимать или не поднимать эту мораль­
ную проблему... целиком зависит от того, относится ли он
лишь к тактике демократии и социализма (как средству
борьбы на то время, пока силы социализма находятся в
меньшинстве, пока борются против —облеченного в пра­
во или противоправного —террора угнетательских клас­
сов) или является такой неотъемлемой частью этой борь­
бы, которая не может быть оставлена без внимания,
прежде чем будут прояснены все моральные и мировоззренческие
последствия [такого шага] (курсив мой. —Я. /С.)»46.
Особенности характера Лукача, по всей очевидности, тоже
играли определенную роль в том, что он не мог успокоить­
ся на решении, высказанном в статье «Большевизм...» Но
это вовсе не значит, что мы можем заявить: он принял ре­
шающее экзистенциальное решение вопреки всем рацио­
нальным доводам. Если мы принимаем во внимание харак­
тер Лукача, то это дает лишь право считать, что у Лукача
были и личные мотивы, которые побуждали его пересмот­
реть свой первоначальный выбор. Остальное —плод мыс­
лительной работы. Только такой подход согласуется с той
серьезностью, с какой он в 1918—1919 годах пытался осмыс­
лить историческую дилемму рабочего движения и свою

300

Я нош К И Ш

личную проблему. Так что гипотезу о том, что он принял ре­
шение «с закрытыми глазами», можно отбросить.
Однако гипотеза конверсии этим еще не закрыта. Сопос­
тавление текстов ничего не говорит о том, каким путем про­
исходила перестройка картины мира Лукача. Можно, конеч­
но, представить, что в том состоянии, когда он, внутренне
неудовлетворенный «Большевизмом...», еще не приступил к
переосмыслению своих взглядов, его вдруг постигло чтскго
вроде озарения. Оно и осветило новым светом все то, что он
до того момента думал и во что верил, а затем, вслед за пере­
стройкой картины мира и оценки сложившейся ситуации,
были предприняты и практические шаги.
Для того чтобы окончательно отбросить гипотезу кон­
версии, нужно сначала убедительно обосновать гипотезу
делиберации. Если дистанцию между двумя точками мож­
но заполнить шагами разумного взвешивания, ступениями
логических размышлений, то гипотеза об озарении стано­
вится просто ненужной. Правда, реконструкция хода дели­
берации может быть только гипотетической: прямых пись­
менных свидетельств об этих критических неделях не
осталось. Однако не существует и письменных подтвержде­
ний озарения: это тоже не более чем гипотеза. Что же ка­
сается реконструкции процесса делиберации, тут мы все
же можем найти некоторые точки опоры в том, что Лукач
писал в конце 1918 и в начале 1919 годов, —в то время как
для предположения об озарении нам совсем не на что опе­
реться, разве что на предполагаемый hiatus, который нуж­
но как-то заполнить.

Д илем м а Дердя Л укача

301

Возобновленная делиберация
Будем, таким образом, исходить из того, что у Лукача был
некий личный (внутренний, связанный с особенностями
характера) мотив для пересмотра позиции, изложенной в
«Большевизме...»
Нам известно, что в его размышлениях осталось нетро­
нутым, известны стабильные пункты. Не изменилось убеж­
дение, что существующий мировой порядок должен уйти в
прошлое. Неизменной осталась вера, что наступил истори­
ческий момент, когда появились шансы свергнуть старый
уклад. Прежним остался и этический максимализм, с кото­
рым Лукач подходил к проблеме решения: основные запре­
ты морали обладают абсолютной силой, ты или сохраня­
ешь чистоту —никогда, ни при каких обстоятельствах не
вступаешь с этими запретами в конфликт, — или безвоз­
вратно погрязаешь в пороке.
Нам известно, какие из стабильных пунктов изменились.
Иным стало описание одной ветви дилеммы: из возможно­
стей, среди которых предстоит сделать выбор, выпал демо­
кратический путь. Более радикальными стали этические
воззрения Лукача: требование абсолютной чистоты было
дополнено принципом негативной ответственности. Аль­
тернатива превратилась в настоящую моральную дилемму,
которую нельзя обойти, и появилась мысль о добровольной
готовности к преступлению как идея единственно нравст­
венной позиции перед лицом этой моральной дилеммы.
Вопрос заключается в том, какие соображения могли при­
вести к этой ревизии. Что именно происходило в голове Лу­
кача, мы, разумеется, не можем воспроизвести. Но мы знаем
те мысли, которые он изложил в письменном виде перед
«Большевизмом...» и после «Тактики...» Эти записи позволя­
ют довольно хорошо разобраться в важнейших вопросах.
Начнем с отказа от демократической альтернативы.
Анализируя «Тактику...», я писал, что поворот был вызван
появлением точки зрения классового сознания. Я упоми­

302

Я нош К И Ш

нал также, что, хотя у Лукача и появляется характерная
марксистская мысль о конфликте между сиюминутными и
отдаленными интересами, в центре его внимания находит­
ся вовсе не это. Демократическая стратегия для него не
приемлема прежде всего потому, что она признает норма­
тивность существующего правопорядка. Это несогласие
возвращает нас к вопросу, который находился в центре раз­
мышлений Лукача в годы Первой мировой войны: к вопро­
су о взаимоотношениях между социальными институтами
и человеческой жизнью.
Главная проблема, занимавшая молодого Лукача, заклю­
чалась в том, как можно жить разумной — как он писал,
«сущностной», или «необходимой» —жизнью в современ­
ном обществе. Проблема эта была вызвана двумя основны­
ми трудностями. Во-первых, повседневная жизнь типично­
го человека —так ее видел Лукач — «бесформенна»: она
течет от одной случайной цели к другой, от настроения к
настроению. Во-вторых, для этой жизни характерны отчуж­
дение между людьми, отсутствие взаимопонимания и соли­
дарности. «Сущностной» же жизни придает форму всеобъ­
емлющая цель, которая покоится на глубоких убеждениях; с
одной стороны, ее характеризует продуманная последова­
тельность актов выбора, а с другой стороны, такую жизнь
делают богатой и человечной интенсивные личные связи.
Поначалу Лукача беспокоило, что эти ценности словно
бы исключают друг друга. Повседневная жизнь, как она от­
крывается нам, «не сущностна»: она содержит лишь оскол­
ки аксессуаров настоящей, разумной жизни. «Сущност­
ной» же жизнью жить невозможно. С одной стороны, тот,
у кого есть большая цель —как у художника эстетическое
творчество, —должен все подчинить этой всеобъемлющей
цели, а потому волей-неволей отчуждается от богатства це­
лей и переживаний, которое (богатство) необходимо для
человеческой жизни. С другой стороны, такая доминирую­
щая страсть делает невозможными и завязывание и под­
держание личных связей, обесчеловечивает жизнь. Таким

Д илем м а Дердя Л укача

303

образом, или жизнь «несущностная», но которой можно
жить, или «сущностная», но непригодная для человека.
Эту трагическую альтернативу Лукач вначале объяснял
тем, что «сферы» современной культуры: наука, искусство, ре­
лигия —находятся в непримиримом противоречии друг с дру­
гом; каждая из них отрицает другую и каждая претендует на
человека целиком. Обществу они необходимы все, но жизнь
неспособна охватить их в гармоническое единство. Получа­
ется, чтобы жить, ты должен быть непоследовательным, из­
бегать глубоких убеждений, больших целей; ты не должен
полностью посвящать себя ни одной из сфер. Ведь для того,
чтобы быть последовательным, ставить перед собой боль­
шие цели, опирающиеся на глубокие убеждения, ты должен
полностью отдаться какой-нибудь сфере, что означает, что
ты откажешься от нормальной человеческой жизни47.
Позже на передний план у Лукача выходит другое сооб­
ражение. Он все отчетливее видит: главная причина траге­
дии современной жизни заключается в том, что он в свой
марксистский период будет называть то овеществлением,
то отчуждением. Для упорядочения своей жизни люди со­
здают искусственные формации: культурные объективации
и социальные институты; без этих формаций невозможно
жить специфически человеческой жизнью. Но, возникнув,
эти формации обретают «власть, господствующую над
людьми без разбора, слепо и без исключений», и обеспечи­
вают свое господство через «далекий от человека, извеч­
ный и неизменный диктат» закона48. Господство законов же
характеризуется «чуждостью и враждебностью взаимоотно­
шений между внутренним и внешним миром»49.
В свете этого вопрос Лукача переформулируется так:
можно ли, и, если можно, как поставить динамику форма­
ций на службу человеческим интересам и целям.
Для того, кто знаком с Лукачем-марксистом, естественно
понимать слепую власть формаций в том плане, что прави­
ла, порождаемые социальными институтами, действуя «за
спинами людей», перенастраивают и направляют в одну сто­

304

Я нош К И Ш

рону множество индивидуальных выборов, вызывая никем
не спланированные и даже никем не предугадываемые след­
ствия, которые затем, наподобие природных условий бы­
тия, предопределяют стоящие перед людьми возможности
выбора. Скорее всего, молодой Лукач думал о чем-то подоб­
ном тоже. Но не это его центральная мысль. Центральная
его мысль —в том, что искусственные правила социальных
институтов претендуют на нормативность, авторитарность
своих предписаний ставят выше норм этики, более того,
вторгаются во взаимоотношения между людьми, подменяя
собой этические отношения, и подчиняют собственным
формальным правилам все личные связи между людьми.
Взаимоотношения социальных институтов и этики Лукач,
еще до «Большевизма...», рассматривал в работе «Выступле­
ние по докладу Белы Фогарши “Консервативный и прогрес­
сивный идеализм”»50. Здесь он пишет следующее: этика есть
царство Sollen (долженствование, нем. —Перев.), положения
ее нормативны, критерий нормативности же — действен­
ность, а не существование: то, что некое положение («посту­
пать надо так-то и так-то») действенно, не зависит от того, су­
ществует ли оно (то есть есть ли в данном сообществе
общепринятое правило, в соответствии с которым надо по­
ступать так-то и так-то). Иными словами, «Sollen, с точки зре­
ния его сути, всегда имеет трансцендентную природу», не
зависит от фактической практики общества51.
Институты общества также претендуют на норматив­
ность, считают себя действенными и даже полагают в
отношении себя, что «обладают действенностью с уклоном
в принуждение»52. Вот только предполагаемая норматив­
ность этих институтов —не трансцендентна: «социальные
институты (от собственности до нации и государства) сами
по себе не обладают ценностью»53.
Отсюда можно в принципе двигаться в двух направлени­
ях. Одно из них обозначено в самом «Выступлении...» Нор­
мы социальных институтов всего лишь существуют, сами по
себе действенностью они не обладают. Но вторичная, займ-

Д илем м а Дердя Лукача

3 05

ствованная из этики действенность у них всетаки может
быть. В конечном счете смысл и цель им придает то, что
они служат самореализации индивида, созданию и поддер­
жанию отношений между людьми. Пока они соответству­
ют этой своей инструментальной роли, у нас будет мо­
ральный стимул выполнять их правила.
Проблема в том, что эти нормы никогда не смогут соот­
ветствовать своему моральному предназначению полно­
стью. Во-первых, в их природу входит склонность стано­
виться самоцельными; причем «едва только [какая-то из
них] становится самоцельной, она соскальзывает с плоско­
сти действенности и превращается в просто существую­
щую, а существующее, с точки зрения этического идеализ­
ма, находится на одном уровне со всеми прочими
существующими явлениями и —как таковое —не может по
праву рассчитывать на всеобщее признание»54.
Во-вторых, если бы в них не было стремления стать са­
мостоятельными, все равно оставалось бы истиной то, что
«каждый социальный институт лишь приблизительно мо­
жет служить этой цели» —цели этического прогресса, —
«которую по-настоящему может увенчать успехом только
итог независимого от него (от института.- Перев.) этичес­
кого развития»55.
«Выступление...» не анализирует, что следует отсюда в
плане покорности социальным институтам. Лукач не за­
дается вопросом, нужно ли соблюдать закон и в том слу­
чае, когда принципы морали этот закон не подкрепляют,
или же на него следует ориентироваться лишь в том слу­
чае, когда он, закон, предписывает то же самое, что и без
того требуется моралью. Вместо этого Лукач обращает
внимание на то, что социальные институты недолговеч­
ны и потому непрестанно нуждаются в реформирова­
нии. Он отождествляет политику с практикой, направ­
ленной на создание и реформирование институтов, и
утверждает, что, поскольку действенность институцион­
ных норм не автономна, то не может быть автономной и

306

Я нош К И Ш

политика. «...Этический идеализм закономерно отрица­
ет автономию политики, ибо эта автономия означала бы
самоценность чего-то только существующего (государст­
ва, нации), чего этика признать не может»56.
Социальные институты никогда не достигнут этической
цели полностью, но могут бесконечно приближаться к ней
(отсюда «извечность прогресса»57); миссия этики в сфере
политики заключается в том, чтобы стимулировать это
вечное приближение:
«Этический идеализм —это перманентная революция
против бытия как бытия, как чего-то, что не достигает
этического идеала, и так как это —перманентная рево­
люция, так как это —абсолютная революция, она спо­
собна определить направление истинного, никогда не
достигающего точки покоя, никогда не впадающего в за­
стой развития и регулировать его ход»58.
Эту позицию нетрудно свярать с позицией, нашедшей вы­
ражение в «Большевизме...». Демократический путь не раз­
рушает, но —в свете моральной критики —развивает суще­
ствующие институты, тем самым ступень за ступенью
преобразуя человеческие отношения, пока ситуация не со­
зреет для того, чтобы «из самоопределения человечества»
родился институционный строй социализма59.
Но когда Лукач, опровергая собственную позицию, вы­
раженную в «Большевизме...», оглянулся на то представле­
ние об этическом идеализме, которое было высказано им в
дискуссии вокруг доклада Фогараши, у него была серьезная
причина поставить вопрос: удовлетворительно ли это
представление? Способна ли моральная критика одолеть
слепую власть формаций, в корне не отвергая претензии
социальных институтов на нормативность?
Чтобы ответить на этот вопрос утвердительно, ему не­
обходима была бы комплексная теория институционной
авторитарности. Эта теория подтвердила бы, что право со­
циальных институтов —государства —на создание обяза­
тельных и принудительных правил нуждается в доказатель­

Дилем м а Дердя Лукача

307

стве с помощью морали. Но такое доказательство должно
поддержать именно право на создание правил и на принуж­
дение; а не прямо содержание отдельных правил. Если бы
у Лукача была такая теория, она могла бы показать, что ин­
ституционные правила не автономны относительно мора­
ли; но она бы показала также, что в типичном случае им
нужно следовать, даже если они не переводят какую-либо
этическую норму на язык формаций.
У Лукача, однако, не было возможностей для создания
такой теории; более того, ему было совершенно чужда
мысль, что институционным правилам может быть прису­
ща нормативность, независимая от их морального содер­
жания. Например, в 1915 г., в письме, адресованном Паулю
Эрнсту, он писал:
«Власть формаций, по всей видимости, будет все возрас­
тать, для большинства людей означая, может быть, реаль­
ность более живую, чем реально существующие вещи. Но
мы не должны это принимать как факт: именно этому ме­
ня научила война. Мы должны постоянно подчеркивать,
что единственная сущность —только мы, только наша ду­
ша; но даже и вечно-априорная объективация души (поль­
зуясь прекрасным образом Эрнста Блоха) — это всего
лишь бумажные деньги, ценность которых зависит от то­
го, можно ли обменять их на золото. Реальную власть
формаций, конечно, отрицать невозможно. Но смерт­
ный грех духа в том, что всякую власть он окружает мета­
физическим нимбом; этим полна немецкая философия со
времен Гегеля. Государство —действительно власть, но
нужно ли по этой причине признавать его (с утопически
идеальных позиций философии ли, с точки зрения под­
линных этических норм ли) существующим? Не думаю»60.
Таким пониманием было намечено другое направление в
размышлениях Лукача, направление, коренным образом
отличающееся от идеи «вечного прогресса», к которой он
склонялся в «Выступлении...» Это новое направление
предполагало такой радикальный сдвиг, который раз и на­

308

Я нош К И Ш

всегда лишит социальные институты их нормативного ав­
торитаризма и восстановит мораль в ее законных правах.
Никаких сомнений, в 1919 году Лукач считал, что этот
сдвиг совпадет с созданием бесклассового общества. Более
того, он, этот сдвиг, станет подлинным смыслом социаль­
ных преобразований, увенчает их ход. Уничтожение классо­
вых различий —всего лишь средство, которое сделает воз­
можным такое состояние, когда отношения между людьми
будут определяться непосредственно моралью. «Конечная
цель коммунизма —построение такого общества, в котором
регулировать действия человека будет не принудительное
право, а свобода морали», —с недвусмысленной четкостью
провозглашает работа «Роль морали в коммунистическом
производстве»61.
Однако если Лукач теперь считал, что сломать безлич­
ную власть социальных институтов можно, лишь заменив
институционный авторитаризм нравственной мотиваци­
ей, то «вечный прогресс» («Выступление...»), а вместе с
ним и демократическую альтернативу он уже не мог не ква­
лифицировать как совершенно безнадежное предприятие.
И справедливо считал, что у него есть серьезные причины
сомневаться в возможности демократического пути.
Подобный же вывод можно сделать, когда мы говорим
о переосмыслении моральной дилеммы и о готовности на
преступление как решения этой дилеммы. Повесть Бори­
са Савинкова «Конь бледный» заинтересовала Лукача еще
в 1914 году62. Именно проблема оправдываемого этикой
терроризма впервые привела его к мысли о моральной
дилемме, и структуру этой дилеммы, вместе с идеей готов­
ности к преступлению, он очень рано сформулировал для
себя в той же форме, что и позже в «Тактике...»:
«Здесь —ради спасения души —как раз и необходимо по­
жертвовать душой: исходя из некой мистической этики,
стать безжалостным реальным политиком, преступив аб­
солютную заповедь, которая не является обязанностью
по отношению к формациям, —заповедь «Не убий!»63

Д илем м а Дердя Л укача

309

С итогом этого хода мыслей согласуется даже цитата из
Хеббеля, которой завершается «Тактика...»
У Савинкова Лукача особенно сильно взволновали две ве­
щи. Первая —безжалостно острая формулировка моральной
дилеммы и разрешение ее через заявление о готовности к
преступлению. Вторая —сочетание этики и реальной полити­
ки, без чего, конечно, и сама дилемма бы не возникла. При­
мер эсеров-террористов впервые показал ему: это отнюдь не
невозможно, чтобы этические мотивы стимулировали чело­
века к политической активности и чтобы политика не исчер­
пывалась беспринципной тактической игрой, а воплощала
кардинальнейшие этические убеждения человека, причем во­
площала их с беспощадной последовательностью.
Тем не менее влияние эсеровского терроризма в интел­
лектуальных исканиях Лукача отошло на какое-то время на
второй план. Уже в статье 1914 года, где впервые упомина­
ется Борис Савинков (точнее, его писательский псевдо­
ним), Лукач говорит о революционном терроре лишь как
об одном из проявлений «двух русских крайностей» (ате­
изм и автократия)64. Как ни влекли его проблемы, постав­
ленные в повести «Конь бледный», Лукач быстро прихо­
дит к пониманию: то, что предлагают террористы,
этически несостоятельно. Для выражения своих тревог и
сомнений Лукач прибег к помощи Достоевского.
Старец Зосима в «Братьях Карамазовых» говорит, что
любовь выражает себя двумя способами. Один способ —«лю­
бовь деятельная», второй — «любовь мечтательная». Дея­
тельная любовь — это «работа и выдержка», это долгая,
жертвенная череда добрых деяний, не бросающихся в глаза.
Мечтательная любовь «жаждет подвига скорого, быстро
удовлетворимого и чтобы все на него глядели». Приговор,
скрытый в этом различии, однозначен: человечеству помо­
жет не эффектное самопожертвование, сгущенное в одном
мгновении. У тех, кто жаждет «подвига скорого», отсутству­
ют смирение и упорство, без которых нет подлинной чело­
веческой любви к ближнему.

310

Я нош К И Ш

Трудно сказать, когда именно Лукач обратил внимание
на эту мысль Достоевского. Одно несомненно: уже в нача­
ле 1918 года он относил готовность эсеров-террористов к
преступлению к категории «подвигов скорых». В марте
1918 года вышла его брошюра «Бела Балаж и те, кому он не
нужен»; во вступлении к ней мы читаем следующие строки:
«Обломов видит дальше, чем позволяет достижимая ре­
альность, он устремляет взгляд к реальности утопичес­
кой; он видит полную бесцельность достижимой, эмпи­
рической реальности — и остается лежать в постели,
потому что не в силах вынести этой бесцельности. Он
видит перед собой абсолют, и если бы его можно было
реализовать одним прыжком, одним «подвигом ско' рым» —как сформулировал старец Зосима центральный
вопрос русской души, —то Обломов стал бы действо­
вать. Но он понимает, что это невозможно, и, не в силах
жить в плоскости относительного, предпочитает ос­
таться в постели. Его бездействие, таким образом, отно­
сится к кругу проблем «подвига скорого», к тому стран­
ному ряду, что ведет от Германна «Пиковой дамы», через
Раскольникова до, если угодно, террористов Ропшина
(Савинкова)»65.
Таким образом, уже в то время, когда Лукач писал статью
«Большевизм...», у него было два различных этических кри­
терия для оценки политического насилия. Одна —мысль о
необходимости быть готовым к совершению преступле­
ния; вторая —убежденность, что мир можно спасти лишь
в «медленной, на первый взгляд не героической, но глубо­
ко ответственной, перемалывающей душу, долгой и поучи­
тельной борьбе»66. Верх взяли на время доводы, диктую­
щие отказ от «подвига скорого».
Лукач, автор «Большевизма...», даже захват власти рус­
скими коммунистами считал примером «подвига скорого».
Это позволяет с уверенностью считать, что в ноябре 1918
года Лукач встал на сторону демократической альтернати­
вы не за неимением лучшего, а потому, что у него было глу­

Д илем м а Дердя Лукана

311

бокое этическое убеждение: альтернатива пролетарской
диктатуры морально и практически неприемлема.
Однако пересмотр демократической альтернативы по­
дорвал его веру в эффективность «деятельной любви». И
когда Лукач остался один на один с альтернативой немед­
ленного захвата власти, он легко смог прийти к тому мне­
нию, что между большевиками и эсерами-террористами
все же имеются существенные различия. Савинков и его
единомышленники реальными политиками являются
лишь на первый взгляд: видимость эту им придает только
то, что они не боятся прибегать даже к самым крайним
средствам. На самом же деле поступки их —не более чем
личный жест, после которого мир остается таким, каким
был. Именно поэтому их тактика —характерный пример
«подвига скорого». Большевики же —настоящие реальные
политики: они захватывают и удерживают власть, мобили­
зуют массы и строят государственный механизм. Деятель­
ность их —деятельность коллективная; в жертве, которую
приносят участники этой борьбы, по отдельности нет ни­
чего эффектного. В ходе пересмотра своей позиции Лукач
легко мог найти доводы для того, чтобы изъять больше­
вистскую практику из разряда «подвигов скорых». А когда
это было сделано, Моральная дилемма, в которой пример
эсеров фигурировал лишь как теоретическая возмож­
ность, становится дилеммой большевистской политики.
Теперь она, эта политика, вступает в права готовности к
преступлению.
Таким образом, мы можем достаточно точно реконструи­
ровать мыслительный процесс, который привел Лукача к пе­
рестройке системы его взглядов. Как переоценку демократи­
ческой альтернативы, так и новое осмысление моральной
дилеммы и выход на сцену этики готовности к преступлению
вполне можно объяснить разумными доводами. Труднее об­
наружить, откуда происходит третий опорный камень, прин­
цип негативной ответственности. Но кое-что все-таки мы мо­
жем сказать и об этом.

312

Я нош К И Ш

Требование моральной чистоты молодой Лукач пред­
ставлял в понятиях кантианской этики. То есть мораль он
воспринимал как совокупность обязанностей, которые
следует соблюдать ради них самих. Этичность действия оп­
ределяется его мотивами, и только ими; этическим являет­
ся такое действие, которое диктуется волей, «правильной
всего лишь ради правильности», волей, «отвечающей эти­
ческим нормам»67. Моральная чистота в этом смысле озна­
чает не что иное, как чистоту воли, диктующей действие,
чистоту намерения. И при этом ты можешь запачкать себя
двумя способами. Или исчезнет чистота твоих поступков:
ты намеренно нарушишь моральные нормы. Или лишатся
чистоты твои убеждения: даже если твои поступки не про­
тиворечат моральным нормам, мотивы их все же амораль­
ны. (Отсюда структура дилеммы «Большевизма...»)
Последовательное кантианство, однако, исключает
возможность столкнуться с настоящей моральной дилем­
мой для людей, которые поступают по совести. Кантова
этика делает индивида ответственным только за требова­
ние «правильность ради правильности», невзирая на по­
следствия его поведения. Твоя ответственность сводится
к тому, что ты последовательно следуешь заповеди «Не
убий!»; если это означает, что ты не помешал кому-то
убить двух других людей, то за гибель этих жертв ты ника­
кой ответственности не несешь: вина лежит только на
убийце. Кантова этика не знает негативной ответственно­
сти даже в исключительных случаях.
Однако мы знаем, что Лукач —хотя до марксистского
поворота он никогда не отказывался от кантовой основ­
ной идеи —немало мучился с трудностями кантианства. В
гейдельбергской «Эстетике» есть интересный пассаж, в
котором обращается внимание на то, что подход к поступ­
ку с позиций морали лишь в том случае позволяет вынести
за скобки его (этого поступка) последствия, если способен
создать о поступке некое совершенно особое, с трудом
совместимое с повседневным опытом представление, а

Д илем м а Дердя Л укача

313

именно, если будет исходить из того, что у поступка нет
временных предпосылок и следствий:
«... свободная воля решения в буквальном смысле слова
означает: действовать нужно так, словно это в мирозда­
нии первый и последний поступок, словно не существу­
ет никаких причин, которые повели к ситуации, в кото­
рой принимается решение, словно поступок должен
быть совершен непосредственно перед страшным су­
дом, когда время перестанет течь, и у поступка могут
быть только такие последствия, которые в его чисто
этическом намерении онтологически предполагаются
вместе с ним»88.
Хотя Лукач не использует это утверждение как аргумент,
противостоящий кантову представлению о моральном ре­
шении, в одном из последующих мест «Эстетики» он дает
понять, что подобное «атомистическое» понимание дейст­
вия доставляет ему серьезную сущностную проблему: ведь
отсюда (из этого понимания) следует, что из сферы этики
выпадает конкретный, развивающийся во времени харак­
тер и, точно так же, отношение к конкретным потребнос­
тям другого человека:
«Благодаря выключению проблемы последствий этичес­
кого поступка —поскольку поступок этот не вступает в
непосредственные взаимоотношения с целью и с чувст­
вом — с точки зрения этой сферы объективный мир су­
ществующих предметов вообще не идет в расчет. Сама
сфера строится из бесконечного ряда изолированных
действий, всегда начинающихся сызнова, означающих,
так сказать, извечное начало, ряда, где субъект в каждом
случае совершения действия вновь и вновь должен де­
лать частью своей воли этическую максиму, а с точки зре­
ния оценки воплощенности или невоплощенности эти­
ческой нормы принимается в расчет только чувство,
проявляющееся только при этом одном действии, так,
словно действие это —первое и единственное. ... В этой
сфере “бытие” “души” имеет место лишь как идеал, а пол­

314

Я нош К И Ш

нота целей и направленные на них другие субъекты [пра­
вильно: другие субъекты, на которые направлены цели]
—лишь частично как идеалы, частично же как условия
действия, и любое ослабление или усугубление норма­
тивно-процессуальной атомизированности сферы транцендентирует этику, делает ее метафизикой практики,
вследствие чего чисто практический ее характер само
собой разумеющимся образом тут же уничтожается и
трансформируется в метафизически-контемплятивный
(или квазиконтемплятивный характер»69.
Но Лукач даже здесь останавливается, чтобы констатиро­
вать: к этике закономерно принадлежит точечное, «атомизирующее» понимание действия и —как отсюда вытекает —
ее неспособность вобрать в себя преемственный во време­
ни характер и конкретные отношения между людьми. На
это утверждение можно реагировать двумя, радикально отличающимися друг от друга способами. Один из возможных
ответов таков: любая попытка преодолеть этический «ато­
мизм» —это глубокое заблуждение. Цитата, приведенная
выше, подсказывает скорее этот вывод. Другой ответ гла­
сит: предписанное этикой поведение нужно преодолеть.
Эта вторая возможность также появляется у Лукача,
причем в тех эссе, которые были написаны примерно в
одно время с «Эстетикой». В вышедшей в 1910 году «Эсте­
тической культуре» Лукач обращает внимание на опасную
легкомысленность отношения к жизни, словно к эпизоду
перед Страшным судом:
«Перманентная трагедия... величайшая фривольность.
Именно так, потому что... в день Страшного суда все
ведь и так будет найдено слишком легковесным —где же
разница между легким и тяжелым в подлинной жизни?
Так как жизнь и искусство трагичны в целом, то все рав­
но, сколь весомой и сколь серьезной будет каждая от­
дельная их деталь»70.
А эссе «О нищете душевной» (1911) утверждает, что «истин­
ная этика... античеловечна»71; абстрактной морали испол­

Д илем м а Дердя Л укача

315

нения долга это эссе противопоставляет личную доброту,
находящуюся за границами этики. Доброта, с одной сторо­
ны, ломает разделительные стены, возводимые отвлечен­
ными обязанностями между душами: она создает мистичес­
кое тождество душ (цитата, взятая из «Эстетики», также
оглядывается на предполагаемую ограниченность этичес­
кой сферы со стороны альтернативы мистики — чистой
«метафизической контемпляции», и такая возможность
жизни занимала Лукача, пускай с разной степенью интен­
сивности, вплоть до его поворота к марксизму). С другой же
стороны —и для нас сейчас это будет главным, —доброта
стремится не к обязанности ради обязанности, а к «спасе­
нию» другого человека. Две эти цели независимы друг от
друга, и потому доброта может войти в противоречие с дол­
гом: «может быть, каждое ее действие —преступление», од­
нако «жизнь доброты в чистоте более не нуждается; у нее
есть чистота иная, более высокого порядка»72.
Немного ниже читаем следующее:
«Чистота в жизни —всего лишь тусклое украшение, она
никогда не станет стимулом действия... Хотеть же чис­
тоты ... просто нельзя, ибо тогда она превратится в абсо­
лютное отрицание и утратит имевшееся в ней неисто­
вое и удивительное «несмотря ни на что»: оставаться
чистым среди греха, обмана и жестокости»74.
Этот пассаж, несмотря на похожую пафосность выражения,
вовсе не предваряет моральной дилеммы 1918- 1919 годов.
Он не констатирует наличия конфликта внутри этики; он
приводит аргументы в пользу того, что нужно выйти за пре­
делы этической точки зрения. Но парадокс, который нашел
в нем выражение, оказывает давление на мысль даже в том
случае, когда она, мысль, возвращается обратно в пределы
этики, как это произошло с Лукачем после эссе «О нищете
душевной»74. Ибо погоня за призраком чистоты «среди об­
мана и жестокости» лишь тогда может стать грехом, если на­
ша моральная ответственность не ограничивается тем, что
делаем мы сами, но —по крайней мере, в определенных слу­

316

Я нош К И Ш

чаях —распространяется и на то, что делают другие, но че­
му мы упустили возможность воспрепятствовать.
Каким образом эта мысль возникла между «Большевиз­
мом...» и «Тактикой...», понять в общем можно. Пока Лукач
верил, что к новому мировому порядку ведет путь «деятель­
ной любви», «медленная, на первый взгляд негероическая,
но глубоко ответственная, перемалывающая душу, долгая и
поучительная борьба», кантово понимание этики не всту­
пало в противоречие с той ее (кантовой этики) уязвимой
чертой, которая живо занимала Лукача уже несколько лет
назад. Но как только он увидел, что от этой веры нужно от­
казаться, похожая по структуре —хотя уже с гораздо более
широким полем действия —проблема вновь сделала преж­
ние размышления актуальными.
До этого момента развитие его мысли прослеживается
четко. Но когда появляется совершенно радикальная кон­
цепция негативной ответственности, далеко выходящая за
пределы самого последовательного консеквенциализма,
тут нам просто не за что зацепиться. Этого, однако, все-та­
ки недостаточно мало для того, чтобы отбросить делиберативную гипотезу.
О гипотезе конверсии
В начале статьи я говорил о том, что делиберативная гипоте­
за—естественная отправная точка для решения нашей пробле­
мы. Она соответствует представлениям о том, как человек,
умеющий пользоваться своим разумом, движется от осозна­
ния проблемы, которую нужно решить, к принятию решения.
Вот почему нужна уж очень из ряда вон выходящая причина,
чтобы этой естественной гипотезе предпочесть вариант ре­
шения «с закрытыми глазами» или гипотезу конверсионную.
Мы видели, что ход делиберации прослеживается удов­
летворительно. Реконструкция, конечно, гипотетична:
ведь мы не знаем наверняка, что этапы мысленной работы

Д илем м а Дердя Лукана

317

проходили точно в таком порядке. Но у нас есть серьезные
причины предполагать, что в общем и целом процесс раз­
вивался именно так.
О мотивах, скрытых в психологическом складе Лукача, и
о том, как они действовали, речи пока почти не было. Одна­
ко у меня и необходимости не было говорить о них больше.
Моей целью не являлось изложение личной истории чело­
века, пускай даже такого, как Лукач. Я лишь хотел показать,
какие рациональные доводы —обнаруживаемые и в имею­
щихся в нашем распоряжении работах —играли роль и ка­
кую роль они играли в мыслительном процессе Лукача в пе­
риод между «Большевизмом...» и «Тактикой...», когда он
круто изменил свой выбор.
Приведенный здесь анализ делает гипотезу конверсии
излишней. В завершение я покажу, что эта гипотеза мало­
вероятна и с других точек зрения.
Большевики представляли две вещи: бескомпромисс­
ную утопию коммунизма и практику террора. Лукачу нужно
было прийти или к одному, или к другому.
Итак, в 1918-1919 годах Лукач представлял коммунизм
как такой мир, где «из жизни общества и из самосознания
людей исключаются все классовые различия», а «с ними из
совместной жизни людей исчезает все, что их разделяло
друг с другом: всякий гнев и всякая ненависть, всякая за­
висть и всякое высокомерие», а вместо них человеческие
взаимоотношения пронизываются нравственными чувства­
ми «любви и понимания»75. Работы Лукача полны библей­
скими метафорами: пролетариат он называет «мессиан­
ским классом всемирной истории», об обществе будущего
говорит как о царстве «блаженства» и как о «Земле Обето­
ванной». Религиозная настроенность тут неоспорима. В
1918-1919 годах социализм для Лукача —такая идея, к кото­
рой, при должной степени восторженности, действитель­
но можно обратиться как к новой вере. А «всемирно-исто­
рический момент», несомненно, был таков, что легко мог
привести его в состояние восторженности.

318

Я нош К И Ш

Только дело в том, что конверсия должна была бы объяс­
нить поворот, случившийся между «Большевизмом...» и
«Тактикой...», а Лукач уже в период написания «Большевиз­
ма...» определял себя как социалиста. Более того, он был
твердо уверен, что между его социализмом и социалистичес­
ким мышлением, приписываемым большевикам, различия
нет: тех, кто отвергает большевистский путь насильствен­
ной революции, и тех, кто идет по этому пути, вдохновляет
одна и та же идея «спасения мира»76. Он даже не согласен с
тем, что между приверженцами двух этих позиций есть раз­
ница хотя бы в силе их веры в идею, в степени их готовнос­
ти к самопожертвованию77.
К тому же Лукач не нуждался в конверсии, чтобы усвоить
идеал этики любви, на котором будет строиться бесклассо­
вое общество. Все его мышление в молодости было испол­
нено поисками возможностей для того, чтобы люди обра­
щались друг с другом не как чужие, не как существа,
противопоставляемые друг другу эгоистическими интере­
сами и ложью, чтобы между ними царили солидарность и
понимание. Очень рано его стал занимать вопрос, могут ли
дать решение этой проблемы рабочее движение и егопро­
грамма. И хотя до осени 1918 года на этот вопрос он неиз­
менно отвечал отрицательно, сомнения его объяснялись
вовсе не тем, что он считал социалистическую идею безна­
дежно утопической. Скорее он полагал, что она недоста­
точно утопична: она не сломает принудительные условия
существующего мира78.
Институционный уклад старюго мира зашатался, и Лукач
пришел к выводу, что кризис, с одной стороны, создает прюстранство для интегральной социалистической идеи, а с
другой стороны, показывает крах старого мира настолько
глубоким, что тот, кто туда заглянет, всем сердцем должен
желать прихода социализма. С этой минуты Лукач считал се­
бя социалистом. Но коммунистом он еще не был. Больше­
вистскую диктатуру он еще отвергал. Так что если между
«Большевизмом...» и «Тактикой...» произошла мировоз­

Д илем м а Дердя Л укача

319

зренческая конверсия, она должна была прежде всего затро­
нуть оценку террора. Но о каком именно повороте здесь
должна была идти речь?
Один из возможных ответов заключается в том, что в
революционном насилии Лукач уже видел не что-то дур­
ное, а что-то хорошее. Не такое средство, без которого но­
вый мир, видимо, не может быть создан, хотя оно этому но­
вому миру и чуждо, но первый шаг к созданию нового
мира.
Как был возможен такой ход мыслей? Предположим,
что абсолютный запрет насилия относится к морали старо­
го уклада и эту мораль угнетатели навязывают угнетаемым,
чтобы держать их в подчинении. Для того, чтобы угнетен­
ные подняли голову, чтобы они обрели способность со­
здать новую мораль нового строя, сначала им нужно разру­
шить мораль старого строя. Они должны доказать, что
нормы, навязанные им господствующим классом, больше
не властны над ними. И сделают они это в акте приятия не­
праведного насилия. В этом случае террор — не просто
средство захвата и удержания власти, но совершаемое ради
себя самого, моральное деяние.
К принятию мысли о насилии как освобождающем, воз­
вышающем человека творческом акте Лукач, скорее всего,
действительно пришел через конверсию. Ведь темная эта
идея, отягощенная этическим релятивизмом и иррациона­
лизмом, была —хотя он читал Жоржа Сореля —совершен­
но чужда Лукачу и его мышлению до 1918 года. Только вот в
«Тактике...» следов этой идеи мы не находим. Культ наси­
лия не коснулся Лукача и в момент его поворота к больше­
визму; мысль о моральной самоцельности насилия, которая
будет играть такую важную роль в философии Жан-Поля
Сартра79, несовместима с ключевым положением «Такти­
ки...»: «...Совершаемое убийство может стать —трагически
—моральным лишь у того человека, который знает, неколе­
бимо и не допуская никаких сомнений, что убивать нельзя
ни при каких обстоятельствах».

320

Я нош К И Ш

Таким образом, предполагаемая конверсия не может
быть объяснена позитивным влечением террора. Если Лу­
кача все же обратило к большевистской стратегии что-то
вроде озарения, то переживание это должно было быть не­
гативным. Оно должно было быть связано с осознанием то­
го, что существующий правопорядок в моральном плане
несостоятелен, но в то же время его невозможно изменить
без массового применения внеправового насилия. Если
предположить, что Лукач думал именно так, то крайнее отчаяние могло привести его к тому, что, несмотря на все ра­
циональные контраргументы, он попытался уцепиться за
большевизм, —ибо, как мы писали в наброске 1971 года,
больше ему уже не за что было уцепиться.
Это утверждение, вероятно, могло бы показаться вполне
приемлемым, если бы «Тактика...» появилась не после
«Большевизма...» Но она появилась после «Большевиз­
ма...», и это эссе («Тактику...») Лукач писал в тот исключи­
тельный момент, когда ему казалось, что социалистический
миропорядок может быть установлен и мирными средства­
ми. В последние месяцы 1918 года дела человечества виде­
лись ему не такими безнадежными, как когда-либо прежде.
Так что у нас нет оснований предполагать, что он находил­
ся в душевном состоянии крайнего отчаяния. Картина ми­
ра, сложившаяся на этот момент, не объясняет того нега­
тивного импульса, который со всей мощью отчаяния
повернул бы его к одобрению революционной диктатуры.
А теперь вспомним событие, с которым совпало реше­
ние Лукача о вступлении в коммунистическую партию. Ес­
ли конверсия и имела место, то это был самый подходя­
щий момент для нее. Сотрудники Института истории
партии, которым Лукач, десятилетия спустя, рассказывал,
как это произошло, записали следующее:
«...Этот шаг созрел в нем и вылился в решение в тот мо­
мент, когда они вместе с Белой Фогараши прослушали
один из докладов на тему, которую подготовил Ласло Рудаш; сам доклад произвел на них очень скверное впечат-

Д илем м а Дердя Л укача

321

ление. Они уже уходили, когда (Лукач) сказал Фогараши: знаете что, Фогараши, через неделю мы все равно
вступим в партию, почему бы не сделать это сейчас?»80
Внезапность этого решения, возможно, может породить
ощущение, будто здесь в самом деле имело место некое оза­
рение. Но что это была за конверсия? Для озарения необ­
ходимо какое-то необычное переживание, которое вдруг
представит все в новом свете. Савл на пути в Дамаск увидел
вдруг ослепительное сияние и услышал глас с неба: «Савл!
Савл! что ты гонишь меня?» Доклад Рудаша, который «про­
извел очень скверное впечатление», —как глас с неба? Ну
нет! Если решение Лукача действительно созрело там, в
той аудитории, тогда оно пришло хоть и внезапно, но едва
ли было следствием озарения.
Известная вещь: когда ты проделал большую умствен­
ную работу и близок к итогу, но итог еще не получен, то по­
мочь преодолеть последнее препятствие способны и ка­
кие-нибудь сами по себе незначительные, случайные
мелочи: слово, образ, жест. Не исключено, что в докладе
Рудаша прозвучала какая-то фраза, какой-то оборот, кото­
рые и дали толчок, после которого в голове Лукача все
встало на место и чаши весов качнулись в сгорюну ноябрь­
ского выбора. Это —обычный, даже тривиальный момент
в процессе раздумий над какой-либо трудной проблемой, и
гипотеза об озарении здесь просто лишняя.
Доклад Рудаша состоялся 31 декабря [1918 года]. Когда
Лукач занял место в аудитории, в нем уже давно шло переос­
мысление тех положений, которые получили выражение в
«Большевизме...» Поиски и взвешивание доводов и контр­
доводов зашли уже далеко. Размышляя под звуки «очень
скверного» доклада над своей проблемой, он, возможно,
вдруг обнаружил, что доводы и контрдоводы складываются
в единую систему и результат их склоняется в сторону пере­
смотра ноябрьского решения. Он еще раз прокрутил в голо­
ве не дававшиеся ему до сих пор вопросы —и процесс при­
шел к итоговой точке. Сомнения, колебания улетучились.

322

Я нош К И Ш

Лукач понимает, что и спустя неделю он не сможет уже ни­
чего решить по-другому, чем в тот момент, — так какой
смысл оттягивать решительный шаг?
Если все произошло именно так, если само практическое
решение подверглось моментальному пересмотру лишь во
время доклада Рудаша, тогда становится понятным и то, по­
чему члены Воскресного кружка, с которыми Лукач делил­
ся всеми своими мировоззренческими проблемами, были
уверены, что Лукач превратился из Савла в Павла совер­
шенно внезапно и немотивированно. Они видели, какие
этические вопросы мучают Лукача, но не заметили, что
ставка в этой борьбе —пересмотр или сохранение однажды
уже принятого политического решения.

Континуитивностъ перехода дисконтинуитивпость мысли
В начале статьи я поставил друг против друга две всеохваты­
вающие гипотезы: гипотезу континуитивности и гипотезу
дисконтинуитивности. Дисконтинуитивную гипотезу я опро­
верг в обоих ее вариантах: и как решение, принятое «с закры­
тыми глазами», и как озарение. Я показал, что у нас нет при­
чин сомневаться: к выбору коммунизма Лукач пришел
обычным путем практической делиберации. Так что необхо­
димое отсутствующее звено для континуитивной гипотезы
дано.
Однако там же, в начале статьи, шла речь о том, что о на­
личии или отсутствии преемственности можно говорить в
двух различных ключах. Один связан со способом проис­
шедшего поворота, второй —с его содержанием. Мой ана­
лиз выявил преемственность в способе поворота, продемон­
стрировав наличие и активную роль рациональных доводов.
Я не исследовал вопрос о том, осталась ли между двумя пери­
одами достаточная содержательная преемственность.

Д илем м а Дердя Л укача

323

Дёрдь Маркуш предложил самый минимальный крите­
рий для определения содержательной преемственности:
«Там, где ответы могут быть полярно противоположными,
одинаковым должен быть хотя бы вопрос». Но действи­
тельно ли поворот 1918—1919 годов не затронул поставлен­
ного Лукачем вопроса?
Так вот: между произведениями раннего периода и «Так­
тикой...» тождество вопроса, вне всяких сомнений, имеет
место. В 1918—1919 годах Лукач находится в рамках все того
же широкого круга этических проблем, что и в предшеству­
ющем десятилетии. Отсюда он черпает аргументы для свое­
го политического решения; этот круг определяет и характер
его марксистского мировоззрения этой поры. Его марксист^
ские взгляды этого периода не только не исключают, но пря­
мо-таки предполагают идею личной ответственности.
Однако вопрос этот, в 1918—1919 годах еще острый, в
1920 году уже исчезает бесследно. С этого времени работы
Лукача не просто дают новые ответы на старые вопросы:
они отбрасывают сами вопросы. В них и следа нет этичес­
кой проблематики. Не остается для нее и теоретического
пространства.
Даже лексика этики в этом году используется лишь в одной-единственной работе, да и то по отношению к коммунис­
тической партии (а не к выбирающему коммунизм индивиду):
«Царство свободы должно жить в деятельности комму­
нистических партий уже в то время, когда следующие за
ними массы еще не способны оторваться от коррумпиро­
ванной почвы капитализма... Коммунистическая партия
должна первой воплотить царство свободы, в ней в пер­
вой должен достичь господства дух братства, подлинной
солидарности, готовности к самопожертвованию»81.
Лукач считает, что, став участником рабочего движения, он
обрел возможность смотреть на мир с новой, более высо­
кой идейной позиции, при взгляде с которого и былые эти­
ческие проблемы обретают новое, радикально отличающе­
еся от прежнего освещение. При таком взгляде моральные

324

Я нош К И Ш

дилеммы индивидуального выбора» которые занимали его
на рубеже 1918 и 1919 годов» все до одной кажутся порож­
денными ложной постановкой вопроса. Тот факт» что они
вообще были сформулированы сейчас» когда Лукач огляды­
вается назад» показывает» как ему самому кажется» что он
как автор «Тактики...» выбрал коммунизм еще с позиций
буржуазного индивидуализма. Присоединение к компар­
тии, однако, привело его на коллективную позицию проле­
тарского классового сознания, откуда вопросы «Тактики...»
представляются всего лишь псевдовопросами.
Для пролетариата как коллективного действующего
субъекта законы общества представляют собой не фиксиро­
ванные данности, а потому из перспективы развития этого
класса —идентичного субъекта-объекта истории —исчезает
дуализм намерения и следствия, считает сейчас Лукач.
«Пролетариат как субъект концепции общества одним ма­
хом разрешает парадокс инерции: дилемму между фатализ­
мом чистых законов и этикой чистого чувства»82.
Бичуя в 1920 г. два очередных «уклона» коммунистичес­
кого движения, оппортунизм и путчизм, Лукач пишет сле­
дующее:
«Оппортунисты полагают, что с помощью «просвети­
тельской работы» они постепенно добьются «зрелости»
пролетариата для революции. Путчисты полностью ис­
ключают этот вопрос, поскольку они протаскивают на
место сознания масс собственное «революционное» со­
знание»83.
Внимательный читатель сразу заметит, что присутствую­
щая здесь критика относится и к собственным прежним ра­
ботам Лукача. Первая фраза расправляется с платформой
«Большевизма...», вторая —с платформой «Тактики...». Вот
и все, что остается от дилеммы и от ее философских пред­
посылок.
Эту внезапную опустошенность сначала трудно понять.
Пролетариат «как субъект замысла общества», фигурирую­
щий в «Тактике...», еще не был реальностью, которая подра­

Д илем м а Дердя Л укача

325

зумевалась сама собой настолько, чтобы одна лишь ссылка
на него «одним махом» решала все парадоксы. В конце кон­
цов, Лукач исходит здесь из того, что эмпирическое созна­
ние рабочих не совпадает с классовым сознанием, выражаю­
щим всемирно-историческую миссию этого класса. А если
нет совпадения, то вывод, что пролетариат тождествен
«субъекту замысла общества», вовсе не следует сам собой.
Правда, в первой половине 1919 года Лукач еще был уве­
рен, что дистанция между «эмпирическим» и «всемирноисторическим классовым» сознанием в революционной
ситуации за короткое время сойдет на нет. Мы «стреми­
тельно приближаемся» к последней стадии развития про­
летарского самосознания, когда «сиюминутные интересы
без колебаний» подчинятся «действию, которого требуют
конечные цели»84, —пишет он 1-го мая. Однако в июле он
уже рассуждает о том, что если у пролетариев не обнару­
жится достаточно самосознания для добровольного вос­
становления производственной дисциплины, то придется
вернуть институционные методы принуждения, известные
из капитализма85. А после падения Венгерской Советской
республики он вынужден с горечью констатировать: «Толь­
ко слепые романтики могли забыть о том, что рабочие мас­
сы, введенные в заблуждение предателями социал-демо­
кратами, были против диктатуры и за “демократическое”
правительство Пейдля»86.
Таким образом, получается, что у Лукача были все причи­
ны, чтобы усомниться в собственных рассуждениях о рабо­
чем классе как о субъекте, которому выпала честь думать о со­
здании общества будущего. Но если бы он стал на этот путь,
то ему пришлось бы отказаться не только от позиции, заня­
той в «Тактике...» Он вынужден был бы вернуться туда, где
был даже до «Большевизма...» Ведь уже там он писал: если
верно, что классовая борьба пролетариата тоже ведется лишь
за свои отдельные интересы, тогда «все идейное содержание
социализма, кроме удовлетворения непосредственных мате­
риальных интересов пролетарского класса, было бы только

326

Я нош К И Ш

идеологией. А это невозможно (курсив мой. —Я. /С.)»87. Одна­
ко теперь он должен был бы сказать, что в общем-то да, воз­
можно. Но если Лукач уже на восходящем этапе револю­
ции не мог принять, что рабочее движение не принесет
разрешения невыносимо глубокого морального кризиса
мира, то тем более это было неприемлемо для него сейчас,
в период контрреволюции, когда рабочие были угнетены и
в стране бушевало антикоммунистическое насилие. Зна­
чит, ему оставалось лишь спасаться бегством вперед.
Пока Лукач надеялся, что последняя фаза пролетарского
самосознания «стремительно приближается», он считал,
что революционный пролетариат не нуждается в какой-то
партии нового типа: он вообще не нуждается в партии.
«То, к чему люди теории приходят в процессе тяжелого
умственного труда, пролетарию дано вследствие его клас­
сового положения, —при условии, что он осознает свое
истинное классовое положение со всем, что отсюда следу­
ет... А с этим исчезает оправданность существования как
социал-демократической, так и коммунистической пар­
тии... коммунисты сознательно организовались в партию
лишь для того, чтобы разрушить все партийные рамки»88.
Когда Лукач понял, что осознание пролетариатом «своего
истинного классового положения» —процесс удручающе
трудный и долгий, его отношение к партии изменилось.
Он пришел к выводу о том, что у «всемирно-историческо­
го» сознания пролетариата в необозримо долгий период,
предшествующий «осознанию самого себя», должна быть
какая-то организационная база, и базой этой может быть
не что иное, как коммунистическая партия:
«Коммунистическая партия —организационное выраже­
ние революционной воли пролетариата. Поэтому в нача­
ле она никогда не может вобрать в себя весь пролетари­
ат; как воплощение революционной идеи, она
объединяет самых сознательных передовых борцов ра­
бочего класса, действительно революционных и дейст­
вительно классово сознательных рабочих»89.

Д илем м а Дердя Л укача

327

Самый первый вопрос, в котором Лукач после падения Со­
ветской республики отступил назад, была как раз оценка ро­
ли партии90. И когда это произошло, круг замкнулся.
По всей вероятности, избавление от этической пробле­
мы, мучившей его в 1918—1919 годах, наполнило Лукача ощу­
щением покоя. «На высоте своей жизни, на верхнем пределе
своих возможностей мы просто не могли бы жить», —писал
он несколькими годами раньше, в эссе «Метафизика траге­
дии»91. «Тактика...» же требовала от него, чтобы он —как ком­
мунист и революционер —постоянно жил «на верхнем пре­
деле своих возможностей», день за днем глядя в глаза
беспощадно обострившимся моральным дилеммам, с полной
и бескомпромиссной последовательностью переживая их.
Должно бьггь, он с облегчением перевел дух, думая, что в
этом больше нет необходимости. Достаточно быть верным
солдатом партии, частью большого целого, делать свое дело,
решать как будто бы незначительные, обыденные задачи.
Он даже мог смириться с тем, что в западном мире капи­
тализм постепенно консолидируется, а Советская Россия
заключает экономический компромисс с капиталистамипредпринимателями и кулаками. Не должно было его сбить
с толку и то, что компромисс потом был нарушен, классово
чуждые элементы сметены с дороги, а следом за ними сме­
тены и те, кто осуществлял генеральную уборку. И пока
«всемирно-исторический» момент уходил во все более отда­
ленное будущее, принадлежность Лукача к партии уже сей­
час, в данный момент гарантировала ему, что сам он нахо­
дится за пределами старого мира, принять который для
него было невозможно. Путь этот завел его очень далеко,
вплоть до апологии московских процессов92.
Конечно, в 1918—1919 годах Лукач, даже если бы питал
больше скепсиса относительно революционной готовнос­
ти к преступлению, не мог предвидеть тоталитарный тер­
рор тридцатых годов. Поэтому тогдашний его выбор мы не
можем осуждать на том основании, что господство партии,
которую он выбрал, вылилось в тотальную диктатуру. Но

328

Я нош К И Ш

выбором этим он лишил себя средств, которые дали бы ему
возможность осудить и отвергнуть тотальную диктатуру, —
такой вывод можно сделать и без антиисторических обра­
щений в прошлое.
Правда, Лукач и в самые трудные годы сохранял некото­
рую духовную самостоятельность, а после смерти Сталина
все с большей критичностью относился к практике совет­
ского социализма. Но ему так никогда и не удалось занять
такую точку зрения, с которой он объективно и с полной
независимостью мог бы оценить сделанный когда-то вы­
бор. Книжечка, которую он писал как свое политическое
завещание, «Настоящее и будущее демократизации»93 —
жалкий и поучительный документ, свидетельствующий о
неспособности взглянуть в глаза своему прошлому.
Последствия обращения в коммунистическую веру он
не осмыслил и в своих философских работах. Как доказа­
тельство преемственности домарксистского и марксист­
ского периодов упоминают обычно —упоминали и мы —то
обстоятельство, что основополагающие категории не за­
вершенной им в молодые годы эстетики вновь появляют­
ся, хотя и в частично модифицированном виде, в труде
«Своеобразие эстетического». В арсенале эстетических
понятий Лукача в самом деле на удивление много постоян­
ства. Только дело в том, что молодой Лукач не был в пер­
вую очередь эстетиком. Его центральная проблема —мц
тоже отмечали в статье 1971 года — носит этический и
культурно-философский характер; в искусстве он видит
лишь способ проявления этой проблемы, более широкой,
чем эстетическая. И, завершив «Эстетику», пожилой Лу­
кач хочет вернуться и к этике, —но эта его попытка тер­
пит фиаско. Он долго откладывает начало работы над сво­
им magnum opus; вместо того, чтобы размышлять об
этике, он принимается писать «общественно-онтологиче­
ское» предисловие; рукопись все разбухает и разбухает,
пока в конце концов от грандиозного плана не остается
громадная, на три тома объемом, груда руин.

Д илем м а Дердя Л укача

329

Лукач, конечно, был слишком крупным явлением, чтобы
весь его творческий путь после 1918 года называть сплош­
ной коллекцией неудач. Скажем, «Geschichte und
Klassenbewusstsein» («История и классовое сознание») ока­
зало большое влияние на умы, а глава «Овеществление» мно­
гих вдохновила на значительные философские свершения.
Работа «Der junge Hegel» («Молодой Гегель») впервые
вскрыла влияние французской революции и классической по­
литэкономии на философию Гегеля. Отдельные части труда
«Гете и его эпоха» изобилуют тонкими наблюдениями; позд­
няя работа «Минна фон Барнхельм» поражает своим изящест­
вом. Философская архитектур» написанной в старости «Эс­
тетики» отличается масштабностью, многие главы ее
чрезвычайно интересны.
И все же незадолго до смерти Лукач, как утверждают, ска­
зал: «Ich bin eine gescheiterte Existenz»**. Если это так, то,
значит, с жизнью своей он расставался с болью и горечью.
Но хотя бы осознал факт своего поражения. На рубеже 1918
и 1919 годов он достиг вершины своей предыдущей духов­
ной эволюции. На этой вершине ценой огрюмных мораль­
ных и интеллектуальных усилий сформулировал для себя
проблему выбора. Эту прюблему поставил перед ним траги­
ческий катаклизм истории, который он воспринял с вели­
чайшей моральной серьезностью. Работа над прюблемой со­
провождалась и побочными результатами: он сделал
значительные философские выводы. Однако главный итог
—анализ альтернативы и опирающийся на этот анализ по­
литический выбор —оказался ошибочным, и эту катастро­
фическую ошибку Лукачу никогда уже не удалось испра­
вить.
Перевод Ю. Гусева

330

Я нош К И Ш

ПРИМЕЧАНИЯ

1A bolsevizmus mint erkölcsi probléma / / Szabadgondolat. 1918 dec. 1.
См. также в книге: Lukács Gy. Forradalomban. Budapest, 1987.
2 Kettler D.. Marxismus und Kultur. Mannheim und Lukács in den
ungarischen Revolutionen. Neuwied-Berlin, 1967, S. 64.
3 Márkus Gy. A lélek és az élet: A fiatal Lukács és a ‘kultúra’ problémája
/ / Magyar Filozófiai Szemle, 17 (1973), 742 - 760. p. (742 sk.). Cp. с за­
мечанием А. Хеллер: «Лукач вовсе не из Савла стал Павлом. Траги­
ческим переживанием, вынесенным им из юности, был вывод о
том, что жизнь утратила свою сущность, что пропасть между Произ­
ведением (объективацией) и миром повседневной жизни, между
сферами этики и творчества ничем нельзя заполнить. Он всегда хо­
тел, чтобы сама жизнь стала «сущностной», случайное бытие —зако­
номерным, чтобы партикулярное поднялось в ранг общего...» Heller
A. A kötelességen túl (1972). In: A Budapesti Iskola I. Budapest, T-Twins
19, 313. p. (Hiatus — пропуск, зияние; лат. —Перев.)
4 Эссе написано в 1972 г. Vajda М. Változó evidenciák. Budapest, 1992.
5 Указанное издание, с. 53.
6 Вепсе Gy., Kis J. Az ifjúlukácsizmusig és tovább. Рукопись, 1971. ^ го т
текст был ответом на вопрос, с которым мы обратились к нашим
коллегам и сверстникам, начинавшим свою работу, как и мы, в круж­
ке учеников Лукача.
7 «Bolsevizmus...», 39. р.
8 Op. cit., 40. р.
9 «Taktika és etika». In: Lukács Gy. Forradalomban, 132. p.
10 «Bolsevizmus...», 38. p.
n U.o., 39. p.
12 В работе «Теория романа». Lukács Gy. A heidelbergi művészetfilozó­
fia és esztétika —A regény elmélete. Budapest, 1975, 593. p.
13 «Bolsevizmus...», 41. p.
14 U.o., 39. p.
13 U.o., 39. p.
16 U.o., 40. p.
17 U.o., 41. p.

Д илем м а Дердя Л укача

331

18 U.O., 41. р.
19 U.o., 39. р.
20 U.O., 41. р. (Crelj quia absurdum est—верую, ибо это бессмыслица; лот.)
21 U .о.
22 U.O.
23 U.o., 40. р.
24 «Taktika...», 127 sk.
29 U.o., 127. р.
28 U.o., 124. р.
27 U.o., 125. р.
28 U.o.
29 U.o., 127. о.
30 Работа «Классовое сознание». Lukács Gy. Történelem és osztálytudat.
Budapest, 1971, 303. p.
31 «Taktika és etika», 128. p.
32 U.o., 130. p.
33 U.o., 129. p.
54 Cm.: Williams В. A Critique of Utilitarianism. In: SmartJ.J. and Williams R
Utilitarianism, For and Against. Cambridge, 1973, 93 skk.
35 C m.: Nagel T. The View from Nowhere. Oxford, 1986, 175 skk.
36 C m.: Kagan S. The Limits of Morality. Oxford, 1989.
37 «Taktika...», 130. p.
38 U.o., 132.p. (Очевидно, имеется в виду повесть В. Ропшина [Б. Са­
винкова] «Конь бледный». Прим, перев.)
39 U.o.
40 U.o.
41 U.o.
42 Lukács György elvtárs előadása az első ifjúmunkásnapon. In: Lukács Gy.
Forradalomban, 227.p. (Речь Лукача сохранилась в кратком газетном
изложении.)
43 Лукач много думал о том, что контрреволюция обязательно рас­
правится с ним. См., например: Crystal Eastman, очерк «В коммунис­
тической Венгрии» (The Literator, New York, 1919, VIII), где Лукач в
двух случаях говорит о том, что его, конечно, повесят. In: Lukács Gy
Forradalomban, 252, 259. p.
44 «Taktika...», 129. p.

332

Я нош К И Ш

45 «А lelki szegénységről». In: Lukács Gyt Ifjúkori művek. Budapest, 1977,
544. p.
46 «Bolsevizmus...», 37. p.
47 Это наложение в высшей степени упрощает позицию Лукача. В
нем не говорится о роли понятия «души», нет точного анализа поня­
тия «формы», не рассмотрено различие между жизнью «по эту сто­
рону форм» и «по ту сторону форм». Однако я думаю, что, при всех
упрощениях, для наших настоящих целей это изложение подходит.
48 «А regény elmélete», 522. р.
49 U.o., 530. р.
50 Было произнесено в апреле 1918 г. Было опубликовано в журнале
«Huszadik század», 1918, июнь. In: Lukács Gy. Ifjúkori művek, 837844. p.
51 Hozzászólás..., 839.p.
52 U.o., 841.p.
“ U.o., 842.p.
MU.o.
50 U.o.
58 U.o.
57 U.o.
58 U.o., 843 sk.
w Какие преобразования имел в виду Лукач, выясняется из его поли­
тической статьи «Республиканская пропаганда», написанной неза­
долго до «Большевизма...» («А köztársasági propaganda». In: Lukács
Gy. Forradalomban. З4.р.): земельная реформа, налоговая реформа,
новая социальная политика, новые школы.
80 Письмо Паулю Эрнсту, датированное 15 апреля 1915 года. In:
Lukács Gy. Levelezése. Budapest, 1981, 591.p.
81 Lukács Gy. Forradalomban, 185.p.
62 Впервые Лукач упоминает Савинкова в рецензии на книгу Т. Г. Ма­
сарика «О русской философии истории и религии»; рецензия была
опубликована в журнале «Archiv für Sozialwissenschaft und Sozialpoli­
tik». См.: Lukács Gy. Ifjúkori művek, 610.p. В письме Паулю Эрнсту от
14 апреля 1915 г. Лукач рассказывает, что повесть «Конь бледный»
Б. Савинкова, изданную под псевдонимом В. Ропшин, ему читала,
переводя с русского на немецкий, его тогдашняя жена.

Д илем м а Дердя Л укача

333

68 Письмо Паулю Эрнсту от 4 мая 1915 г. Lukács Gy. Levelezés, 5. р.
w Lukács Gy. Ifjúkori művek, 612. p.
65 «Kinek nem kell és miért a Balázs Béla költészete». Lukács Gy. Ifjúkori
művek, 707. p.
66 «Bolsevizmus...», 41.p.
67 «Hozzászólás...», 840.p.
68 «Heidelbergi művészetfilozófia és esztétika». In: Lukács Gy. Heidelbergi..., 263.p.
69 U.o., 338.p.
70 «Esztétikai kultúra». In: Lukács Gy. Ifjúkori művek, 430.p.
71 «А lelki szegénységről. In: Lukács Gy Ifjúkori művek, 546.p.
72 U.o., 544.p.
7* U.o.
74 Мысль о преодолении этики вновь возникает в набросках к гото­
вящейся книге о Достоевском; но тут она остается настолько нерас­
крытой, что из обрывочных фраз не проясняется даже, куда отно­
сил автор эту идею: к приемлемым или отвергаемым возможностям.
См.: Lukács Gy. Dostojewsky. Notizen und Entwürfe. Budapest, 1985.
75 «A kommunizmus erkölcsi alapjai». In: Lukács Gy Forradalomban, 89.p.
76 «Boisevizmus...», 39.p.
77 Или, если такую разницу он и видел, то разница эта была в пользу
сторонников демократической альтернативы.
78 «Социализм, —писал он в 1910 г., —видимо, не обладает пока той
заполняющей душу, религиозной силой, какой обладали первые
христиане», и поэтому он не является настоящим врагом для буржу­
азной культуры. См.: «Esztétikai kultúra». In: Lukács Gy Ifjúkori művek,
428.p. «Идеология пролетариата, его идея солидарности сегодня
еще настолько абстрактны, —пишет Лукач в начале 1918 года, —что
они не способны... дать настоящую, оказывающую влияние на все
проявления жизни этику». См.: Balázs Béla, Halálos fiatalság». In:
Lukács Gy Ifjúkori művek, 686.p.
79 C m .: SartreJ.-P. Cahiers pour une morale. Paris, 1983, p. 412-421.
80Jegyzetek «Abolsevizmus mint erkölcsi problémá»-hoz. In: Lukács Gy.
Forradalomban, З80.р.
81 «А kommunista párt morális küldetése». In: Lukács Gy Történelem,
125 sk. Эта работа воспринимается сейчас уже почти как самопаро­

334

Я нош К И Ш

дня: Лукач пишет здесь о «коммунистических субботниках» как о до­
казательстве того, что партия русских коммунистов —не просто ин­
ститут власти, но вместе с тем и нравственное движение, которым
охвачены ее члены.
82 «Rosa Luxemburg, a marxista». In: Lukács Gy Történelem, 125 sk.
Статья впервые была опубликована в 1921 г., затем в дополненном
и переработанном виде вошла в книгу «Geschichte und Klassen­
bewusstsein» (1923).
88 «Opportunizmus és puccsizmus». In: Lukács Gy. Történelem, 1923,
136.p.
84«Aproletáröntudat fázisai». In: Lukács Gy. Forradalomban, 123,122.p.
85«Az erkölcs szerepe, 1919, 188 sk.
86«Korvin Ottó». In: Lukács Gy. Történelem, 66.p.
87«Bolsevizmus...», 40.p.
88 «А proletáregység helyreállításának elméleti jelentősége». Lukács Gy
Forradalomban, lOS.p.
89«A kommunista», 1919, 121.p.
90«önkritika». Lukács Gy. Történelem, 59 skk.
91 Lukács Gy Ifjúkori művek, 493.p.
92 C m .: Lukács Gy A polgári filozófia válsága. Budapest, 1949,174, 196.p.
98 Lukács Gy. A demokratizálódásjelene ésjövője. Budapest, 1988.
94 Можно перевести так: «Вся моя жизнь пошла псу под хвост».
Слова Лукача приводит М. Вайда: Vijda М. Akülönbség / / «Holmi»,
15 (2003), 819-823 (819.р.).

Содержание

Большевизм как моральная проблема*.............................. 5
Тактика и этика ................................................................... 15
Проблема духовного лидерства
и «работники умственного труда».................................... 28
Что такое ортодоксальный марксизм ................................. 39
Роль морали в коммунистическом производстве............... 81
Изменение функций исторического материализма ............88
К вопросу о парламентаризме ......................................... 135
Старая культура и новая культура..................................... 151
Моральное призвание коммунистической партии.......... 173
Стихийность масс, активность партии ........................... 183
Рецензия на книгу Н.Бухарина
«Теория исторического материализма» ............................. 197
Рецензия на книгу Эрнста Симона «Ранке и Гегель» ....... 213
Моисей Гесс и проблемы идеалистической диалектики .. 222
ПРИЛОЖЕНИЕ

Янош Киш Дилемма Дердя Лукача*.................................. 265

П еревод с немецкого С. Н .Зем ляного;
две ст ат ьи переведены с венгерского Ю . Гусевым (от менены звездочкой)

Дердь Лукач

Политические тексты
ISBN 5-94607-067-3
Издательство «ТРИ КВАДРАТА», Москва 2006
Издатель и арт-директор:

Сергей Митурич

Исполнительный директор: Савва Митурич
Верстка: Татьяна Боголюбова
Корректура: Ада Мартынова
Производство:

Елена Кострикина

Издательство «ТРИ КВАДРАТА»

Москва 125319, Усиевича д. 9, тел. (495)151-6781, факс 151-0272
e-mait triqua@postman.ru
Подписано в печать 9.11.2006. Формат 70x100/32. Печать офсетная.
Бумага офсетная >61. Печ. л. 10,5. Тираж 1000 экэ.
Отпечатано в типографии АКО-Принт