Большая медленная река [Павел Сергеевич Иевлев] (fb2) читать онлайн

Сказки пустошей. Часть вторая: "Большая медленная река"

Глава 1. «Лысая башка, дай пирожка!»

— «Жизнь – это большая медленная река!» — говорил один мудрец. Не помню, какой именно, может быть, даже я сам. На эту тему есть забавная история, рассказать? Ну, слушай.

В общем, жил-был один мужик. Нормальный такой, успешный даже – семья, дети, бизнес, машина, дом и всё такое. Но пришёл к нему кризис среднего возраста, и он задумался: что такое жизнь и в чём её смысл? Не естся ему, не спится, бизнес забросил – никак его этот вопрос не отпускает. И вот услышал он где-то, что есть в далёких горах далёкой страны некий Мудрец, который знает все ответы. Продал мужик бизнес, развёлся с женой, забил на детей и поехал. Путь был неблизкий. Он и по воздуху летел, и по морю плыл, и по горам лез. Деньги все потратил, вещи все износил, ботинки все стоптал, пережил кучу приключений и опасностей, но добрался. Упёртый был. Видит – пещера, а перед ней сидит Мудрец. Бородатый, спокойный такой, медитирует.

Тот к нему:

«Мудрец! Говорят, ты знаешь ответы на все вопросы! Так скажи мне – что такое жизнь и в чём её смысл?»

«Жизнь – это большая медленная река!» — изрёк мудрец и снова замолк.

Мужик ждал-ждал – молчит мудрец. Ну, тут он и не выдержал:

«Да ты охренел вообще? Я продал бизнес, бросил семью, добирался к тебе целый год — а ты мне в ответ вот эту херню? Вот просто реально херню?» — и давай ему рассказывать и про свою жизнь, и про жену, и про детей, и про бизнес, и про путешествие с приключениями… Рассказывал-рассказывал, увлёкся, поднимает глаза – а мудреца нет.

«Эй, — говорит мужик растерянно, — ты где?»

И тут выходит из пещеры мудрец, и мужик его еле узнал – бороду сбрил, хламиду сбросил, переоделся в штатское, за плечами рюкзак.

«Ты, блин, чего?» — удивился мужик.

«Скажи мне, путник, — ответил тот вопросом на вопрос, — а это точно, что жизнь не большая медленная река?»

— В этой истории, пацан, есть некая абсурдная мораль, и состоит она не только в том, что смысла никакого нет и искать его незачем, но и в том, что жизнь при этом всё равно большая медленная река. Поэтому нет ничего лучше, чем момент, когда твой корабль отваливает от пирса. «Квинтэссенция надежды», вот как я это называю. Ты понятия не имеешь, куда занесёт тебя нелёгкая, потому что предсказуемость закончилась на берегу. Если ты за штурвалом, как я сейчас, то твоё будущее как будто бы в твоих руках. Но чёрта с два — в твоих руках только штурвал, а будущее само решит, каким оно будет.

— Всё, судно на фарватере. Идём средним ходом, держимся примерно посередине и надеемся, что там не притопло ничего такого, обо что мы можем пропороть днище. Эхолота нет, смотрим глазками. Да, ты тоже, у тебя зрение. Обращай внимание на завихрения воды, видишь, как вон там? Это значит, что неглубоко под поверхностью есть что-то утоплое. С берега упало, или корабль затонул. Осадка у нас небольшая, но и днище слабое. Поэтому ночью будем причаливать к берегу или становиться на якорь. На якоре безопаснее, на берегу удобнее. По обстановке. Мало ли, что никого нет, тут не угадаешь. Я как-то встал на ночёвку у берега в краях, где от сотворения мира не было никого, кроме крокодилов и макак, а проснулся от того, что мне в харю ржавым «калашом» тычут. Сюрприз! С тех пор предпочитаю якорь. Да и комаров на фарватере меньше, ветерком сдувает. Чем тогда дело кончилось? Ну, я же тут с тобой, верно? Значит, нормально кончилось. А могли и сожрать, кстати, там это как здрасьте. Спасло то, что этим ребятам позарез нужен был кто-то белый. И не для того, чтобы снять кожу на амулеты для колдуна (белая особо ценится), а для представительских целей. В тех краях, пацан, так было заведено, что белые имеют дело только с белыми. Тому была масса причин, начиная с того, что абсолютному большинству черножопых нельзя даже пустую бутылку доверить. Сопрёт и будет врать, что не видел, и не знает, что такое «бутылка», и вообще по-английски моя твоя не понимай. Нет, «черножопый» — это не оскорбление. Это южная Африка, и они сами себя называли «чёрная жопа». А меня — «белая жопа». И это тоже было не в обиду, потому жопа — это единственное что у меня к тому моменту осталось белым. Остальное загорело так, что от местных я уже отличался максимум на полтона. Но я всё равно был белый, и со мной можно было иметь бизнес, а они чёрные, и с ними — нет. Такие правила. Говорят, потом в тех краях многое поменялось, и чёрные жопы взяли верх над белыми. Отчего всё провалилось в то место, где чёрная и белая жопы перестают отличаться. Но я уже не застал. В тот момент мне просто сунули ствол в зубы и велели двигать к ихнему чёрному боссу. Кораблик свой я так больше и не видел, его непринуждённо отжали вместе со всем содержимым, а также сумкой налички, которую я унёс в клюве, сваливая из тех мест, где мне внезапно перестало нравиться. Так что, представ перед их шефом, я уже был нищим, как неудачливый разбойник, каковым на тот момент и являлся. Нигга-босс отличался слоновьим весом, бегемотьим пузом, золотыми цацками в полпуда и тем, что он считал чувством юмора.

Например, намазать кому-нибудь яйца мёдом и привязать у муравейника, очень смешно. Укатайка же, как он орёт! Его подчинённые тоже считали, что это забавно, хотя понимали, что в следующий раз в муравейнике могут оказаться уже их яйца. Что делать, сегодня смеёшься ты, завтра — над тобой. «Шоу должно продолжаться», как говорили в совсем другой стране по совсем другому поводу. Чёрные ребятки были типичные для того времени и места black rebels — отряд сопротивления. Чему? Ну, в основном, цивилизации. Из всех достижений белой культуры они выбрали себе автомат Калашникова и им же ограничились. Классическое племя дикарей с колдуном-шаманом, племенным вождём, раскрашиванием рыл извёсткой, художественным шрамированием всех мест, костями в широких носопырках, пирсингом мошонки и ритуальным каннибализмом. Модные, в общем, парни. Кто-то сказал бы, что в этом виноваты не они, а политика западного колониализма, и был бы прав, но в тот момент меня это не сильно утешало. Я был озабочен не историей колонизации Африки, а тем, чтобы меня не съели на ужин. К счастью, оказалось, что их интересует не моё просоленное морем мясо, а мои профессиональные навыки торговца оружием. Нигга-босс удачно отжал у соседних ребелзов партию стреляющего железа и хотел его сплавить, заработав себе на настоящий виски, белый костюм со шляпой и часы «Ролекс». Именно такой ему представлялась вершина человеческого благополучия, и я немедленно пообещал, что с моей помощью он её достигнет. Я бы в тот момент пообещал сделать его английской королевой, если честно, уж очень не хотелось стать закуской. Так началась моя карьера африканского ганз-сейлз-менеджера. Рынок оказался большой: оружие туда везли пароходами и самолётами, потому что война — дело прибыльное. Особенно когда воюют одни, а деньги зарабатывают другие. Впрочем, это всегда так. Типичный африканский ребел-бизнес — это задарить какому-нибудь нигга-боссу партию «калашей», объяснить, что соседний нигга-босс (которому ты тоже подарил партию «калашей») обозвал его жёлтым земляным червяком и подождать, пока они взаимно освободят от себя землю, содержащую нужные твоей компании полиметаллы. Ну, или сообщить нескольким нигга-боссам, что компания-конкурент, которая уже проделала этот финт ушами и отстроила на освобождённой территории заводик, — злые белые колонизаторы, угнетающие их уникальную племенную культуру. Чем угнетающие? Тем, что дают работу местному населению. Они не так чтобы не правы, кстати, — кто хоть раз видел, как худые чернокожие детишки голыми руками копают ядовитый кобальт в заполненных водой ямах, тот иначе смотрит на батарейку своего телефона. Сжигание одного завода приводит к постройке на его месте трёх новых, побольше, но в процессе возникает стихийный рынок оружия, на котором можно очень недурно заработать. Моему новому нигга-боссу очень хотелось на этот рынок влезть, но со своей шрамированной чёрной харей он никак не мог подняться выше уровня бартерных сделок «сменять ржавый калаш на три мешка бататов, калебас банановой косорыловки и толстую негритянку». Дамы там оцениваются по весу и объёму жопы — чем фемина толще и задница у неё шире, тем она красивее, и тем больше за неё дают патронов и самогонки. У моего нигга-босса был гарем из женщин настолько прекрасных, что они даже ходили с трудом. Мне как ценному помощнику была предложена в пользование дамочка второго сорта, пудов на шесть-семь, не больше, с жопой, которую даже можно было, поднатужившись, обхватить двумя руками. Престижно, но не высший класс. Когда я отказался от этой чести, выбрав в служанки никчёмную тощую замухрышку с длинными ногами, тонкой талией, глазами антилопы и улыбкой до ушей, чёрные братья решили, что «белый жопа» сошёл с ума.

Совсем без служанки там было нельзя — во-первых, пацаны не поймут, во-вторых, местный быт для человека, привыкшего к водопроводу и канализации, чрезмерно утомителен. Кто-то должен таскать воду бамбуковым ведром из ручья, поддерживать огонь в очаге, убирать в хижине, собирать бататы и ямс, варить кашу из сорго. Мужчине это делать по местным понятиям неприлично, а белому ещё и не по силам, уж больно климат тяжёлый. Имеющая столь непрестижную внешность девушка была счастлива оказаться в хижине целого помощника вождя, так что всё было к взаимному удовольствию во всех смыслах. Может быть, где-то в джунглях бегает мулатик или мулаточка с наследственным шилом в попе, потому что с контрацепцией в тех местах ещё хуже, чем с ватерклозетами. Но точно я этого не знаю. Не задержался надолго. Нет, не потому что не справился с возложенными на меня обязанностями, а потому что справился с ними слишком хорошо… Что ты меня дёргаешь? Куда смотреть? Дай-ка бинокль, так ничего не вижу… Ни фига себе! Вот она чешет! Твоя лысая поклонница, оказывается, спортсменка. Мы поди узла четыре даём по течению-то. Хорошо бежит, правильно — локти, колени, дыхание… Но чего она к нам привязалась, скажи мне? Нет, я знаю, что не скажешь, это риторический вопрос. Как ты думаешь, надолго её хватит? Марафонская дистанция — сорок два километра, и на неё не всякому здоровья достанет, особенно на диете из синтетической каши. Мы уже миль пятнадцать с утра прошли, а она всё бежит. Думаю, ещё миль пять, максимум, потом поймёт, что без толку. Спорить будем? Нет? Ну, как хочешь. Тогда огонь разводи, пора пообедать. Я у Митрида ещё полмешка концентратов подрезал, ему уже не пригодятся, а мы пожуём.

***

— Мда, вкус кикидамии — это нечто. Там ещё такие есть? Будь добр, переложи их на дно. Пусть будут на самый чёрный день. Чёрный-пречёрный, как те негры, на которых я работал в Южной Африке. Тамошняя кухня, пацан, тоже требует привыкания, и это очень мягко сказано, но кикидамию даже там жрать бы не стали, пожалуй. Словно обоссанные скунсом солёные огурцы пожарили на бычьем навозе. Нет, я ничего такого не пробовал, у меня просто богатая фантазия. Всю жизнь из-за этого страдаю. Вот и в Африке тогда я так ловко впарил партию стволов для нигга-босса, что… Проклятая фантазия, пацан, в ней всё дело. Я вытребовал своё шмотье с отжатого катера. Большую часть местные растащили или пустили на тряпки, поэтому нарядился… Ну, во что осталось. Выглядеть стал… Скажем так, эксцентрично. Но именно этого я и добивался. Типа такой залётный гастролер. Выпросил у нигга-босса, падкого на всё блестящее, как сорока, мои же собственные часы бренда «Командирские», нацепил кобуру с «десертным иглом» слоноубийственного калибра, полувоенный френч с попугайскими петлицами и тельник под него. Жалел только, что в импровизированном реквизите не нашлось будёновки, пришлось приколоть пионерский значок на бейсболку. Но и так вышло неплохо — я восстановил свой самый жуткий русский акцент, забрал три последние бутылки «Столичной» из моего бывшего бара и превратился в «рюсски мафия мэн, Иван Гоголефф». Моё собственное имя звучало недостаточно развесистой клюквой для такого образа. Иван Гоголефф прибыл в эти жаркие края «мэйкать бызнес» на «ган сэйлз». Стволы прямиком из «маза раша», свеженькие, ещё пахнут медведями и балалайками, а вовсе не дважды перепроданное и трижды украденное неграми списанное барахло, да как вы такое могли подумать? Иванушка был так колоритен, так убедительно путал на слух sailor и seller, так смешно выговаривал «фукинг сшит», так ловко хлопал стаканами водку, что его обещания дальнейших поставок после этой, разумеется, пробной партии, белые покупатели сожрали не жуя. «Мы, русские, своих не обманываем!» — хлопал их по плечам этот обаятельный дикарь. Американцы, которые тогда были основными покупателями стволов, каждый для своих карманных «блэк ребелзов», морщились от такой фамильярности, но «кипали смайлинг» — то есть улыбались до коренных зубов, как у них принято, если собираешься кого-то надуть. «Рюсски мафия мэн» продавал по хорошей цене, предлагая уважаемым джентльменам не беспокоиться о доставке, потому что у него «вери гуд релейшн ин совьет арми». Им мерещились какие-то секретные самолёты-невидимки КГБ, сбрасывающие в джунгли тонны «калашей», хотя на самом деле все эти калаши они же сами и завезли сюда год назад, и те даже почти не заржавели. В это время в джунглях толпа юных негритосиков отмачивала всё это старье в керосине, оттирала ветошью и смазывала солидолом, пакуя в ящики по принципу «что поновее — то сверху». Сделка века прошла на ура, нигга-босс, ощерившись от счастья, как гиппопотам, запускал обе ручонки в чемодан с зелёными бумажками, жрал дорогущий вискарь и просматривал каталоги «Ролекса». Я же тихо паковал вещички и активно прощался со служанкой, поскольку под шумок неплохо отслюнил кэша себе на карман и договорился с одними ушлыми ребятишками, которые брались вывезти меня вертолётом в места, где меньше крокодилов и больше ватерклозетов. Нигга-боссу об этом было знать ни к чему, поэтому я не мешал ему строить планы на дальнейшую эксплуатацию моего альтер-эго Ивана Гоголеффа, пока сам смазывал лыжи. И жизнь моя могла сложиться совершенно иначе, если бы не…

— Что там опять? Бежит? Ладно, дай бинокль. Да, выносливая как лошадь. Такое упорство меня пугает. Чего ей в кустах не сидится, как раньше? Чёрт, пацан, выглядит она уже не очень. О, споткнулась… Нет, бежит дальше. Но задору поубавилось как-то. И вроде прихрамывает, что ли… Опять споткнулась, что ты будешь делать! Да остановись ты уже, балда лысая, загонишь ведь себя! Да знаю, что она не слышит, далеко же. Могу я поболеть за единственное спортивное зрелище в округе? Чёрт, опять споткнулась, и опять… Упала, блин. Всё? Нет, встаёт, поди ж ты. Да отдохни, дура, куда ты опять бежишь? Вот же балда лысая! Ну, что ты на меня так смотришь, пацан? Что я могу сделать? Она сумасшедшая, да, а нам что, не плыть теперь? Ладно, чёрт с тобой, уговорил. Бросаем якорь, пусть хотя бы передохнёт. Эх, рано, всего ничего и прошли-то… Этак мы и до зимы не доберёмся! Хватит жалобные глазки мне строить, видишь, уже глушу дизель. Отдать носовой! Что? По команде «отдать носовой» ты должен бежать и отдавать якорь на баке. Не в смысле «отдавать кому-то», а в смысле снять барабан якорной лебёдки со стопора и травить… то есть отпускать трос, пока якорь не зацепится на дне. Один раз показываю, в следующий раз сам! Вот, примерно так, да. Что там лысая, угомонилась или дальше бежит? Может, она и не за нами вовсе, а просто по пути? Нет, встала. То есть села. То есть легла. Увы, пацан, она именно нас преследует. Может, зря я её спас? Шучу, шучу, не зря, конечно. Я бы там и бешеную собаку не оставил. Выпустил бы или пристрелил, но не оставил точно. Ладно, раз так вышло, разводи огонь, наварим каши. И кастрюлю возьми белую, которая побольше. Зачем? Отвезём порцию лысой. Вряд ли она в состоянии сейчас себя накормить… Ого, смотри, встала! Серьёзно? Железная женщина! Куда это она? О, раздевается… Раздевается… Разделась. Совсем. А, это она купаться.

Ещё бы, полдня бежать-то. Господи, худая-то какая! Но мускулистая. А грудь хороша, поверь знатоку! Нет, мне не стыдно подглядывать. Тебе стыдно, ты и не смотри. А я женщин пять лет не видел, хоть полюбуюсь. О, и одежду сразу простирнула, хозяйственная! Это она правильно, а то высохнет и колом встанет от пота. Смотри-ка, так голой и улеглась, наверное, переодеться не во что. Будет ждать, пока постиранная высохнет. Интересно, если мы сейчас с якоря снимемся, она так голой за нами и побежит? Или мокрое натянет? Нет, не буду проверять, что я, зверь какой? Что там каша? Вода закипела? Кидай три пакета. Со вкусом… Жизорики? У них что, генератор случайных слов на фабрике? Кидают мешок с буквами об стену, что отскочило — то и пишут. Хм… А съедобно, поди ж ты. Как сгущёнка с кетчупом. Откладывай треть сюда, в миску. Лысая мадам вырубилась с устатку, отвезу ей пожрать, пока спит. И чаю в кружку налей. Вот, а ты спрашивал, зачем маленький ялик, если у нас большой катер есть. Ладно, не спрашивал, но ведь мог бы спросить? А вот за этим. Чтобы к берегу мухой метнуться — тихо, быстро, безопасно. На катере не везде подойдёшь и дизель шумит, а тут вёслами раз-два — и там. Не скучай, я быстро. Одеяло запасное кинь. Прикрою её наготу, так и быть. Не приличия ради, а чтобы комары не съели.

***

— Ну, что тебе сказать? Фигура хорошая. Если откормить — отличная будет. Да, я её разглядывал, и мне не стыдно. В бинокль не то. И знаешь, что — она, пожалуй, красивая тётка. Была, до всего этого. Жизнь здорово потрепала, вся в шрамах, да и лысая башка ей не идёт, но отмыть, подкрасить, причёску отрастить — и будет снова хороша. Ей всего-то лет тридцать, вряд ли больше. Поставил на камушек кашу и чай, прикрыл тушку одеялком и вернулся. Ладно, ладно — рюкзак ещё проверил. Мало ли, что там… А там, кстати, почти ничего и нет. Предметы женской гигиены, пакет сухарей и каши четыре пакетика. Налегке путешествует. Оставил ей миску и кружку, будет хоть в чём воды вскипятить. На этом считаю нашу гуманитарную миссию исчерпанной. Нет, а что я могу? Агрорадиус же. Не смотри на меня так! Даже не будь она сумасшедшей, как травленая мышь, мы с ней на катере никак не поместимся чисто геометрически. Давай надеяться, что она отоспится, каши пожрёт, чаю попьёт, и залипшие контакты в её башке разомкнутся. Перестанет за нами бегать и займётся своими делами. А пока, раз у нас выдался свободный вечер, давай порыбачим. Я на берегу червей копнул, пойдём на корму, научу тебя обращаться с удочкой. Тебя отец не учил? У тебя отец был вообще, или только мама? Ну, что ты сразу? Извини, больше не буду, не плачь только. У меня, вон, отца не было, я даже не знаю, кто он таков. Это у нас семейная традиция, и мать без отца выросла, и бабка, и прабабка, которая «бабуля». У всех нас фамилия бабкина была, и отчество, я думаю, мать мне просто придумала, вряд ли его правда Один звали. Да, я Ингвар Одинович, самому смешно. Не одна бабуля, видать, у нас в семье была повёрнута на викингах. Один, чтоб ты знал, это бог такой был у них. Одноглазый. Променял, говорят, глаз на мудрость. Отдал его великану Мимиру, чтобы испить из источника. Наверное, сушняк замучил — они постоянно квасили там, боги эти. Даже само слово «квасить» происходит от имени «Квасир». Когда боги заключили очередной мир после очередной войны, они дружно плюнули каждый по разу в кувшин и сделали из слюны мелкого уродца – карлика Квасира. Потом его какие-то другие карлики грохнули и смешали его кровь с мёдом, так получился «мёд поэзии», которым они проставились великанам-турсам. Те, однако, не выжрали бухло сразу, а заныкали где-то в скале, поставив охранять дочку главного великана — наверное, она одна нашлась непьющая, больше доверить было некому. Но Один и тут отметился — просверлил скалу, превратился в змея, пролез в дырку и великаншу эту поимел. Прямо в виде змея, или обратно превращался, — об этом история умалчивает. Девице так понравилось, что она поделилась с ним заначкой. В надежде на продолжение, не иначе. Но Один не только хлебанул от души, но ещё и в клювике утащил. Да, именно в клювике — превратился в орла и свинтил от разочарованной девушки. Она-то думала, у них любовь, а ему только выпить подавай. Тот мёд, что он унёс в клюве, по дороге капал на землю, и кто вовремя поднял голову и раскрыл пасть — стал поэтом. А кто не вовремя, тому попало не из клюва, а из-под хвоста, и он стал хреновым поэтом. Похоже, что оттуда брызгало обильнее. Да, больной бред, но такова вся мифология. Смотри, клюёт, клюёт! Нет, сразу не дёргай, пусть как следует заглотит… Теперь пора подсекать — вот так это делается, учись. Тянем, тянем, вываживаем… Вот он, подлещик! Мелкий, но лиха беда начало. Давай червя. Нет, сам насаживай, как я показывал. И ничего не противно, дело житейское. Рыбу небось жрёшь, не противно тебе? Отлично, молодец. Ну, почти — кончик крючка не должен торчать, а то рыба уколется и не заглотит наживку. Вот, так лучше, да. Забрасывай. Всё, теперь опять сидим, ждём, на поплавок смотрим. Это и есть «рыбалка», пацан, — секунда азарта на полчаса скуки. Как и вся наша жизнь, впрочем.

***

— Смотри-ка, кто это там катит? На велосипеде, поди ж ты… Не видел тут пока велосипедов, а ведь логичное решение — не так быстро, чтобы с разгона влететь в чей-то агрорадиус, и не так медленно, как пешком. Дай-ка бинокль… Надо же, какое-то юное создание. Девочка, пожалуй. С поправкой на моё зрение, дал бы ей лет пятнадцать. Куда это она намылилась? Прямиком к Лысой, поди ж ты! Не дай бог разбудит!

— Эй, ты, на велике! Да, я к тебе обращаюсь! Отвали от контуженной! Я серьёзно! Что ты рукой машешь? Вы же сейчас триггернетесь друг на дружку как нефиг делать, и она отмудохает тебя твоим же велосипедом! Причем как есть, голая. Кино будет то ещё, конечно, я бы посмотрел, но лучше не надо. Да уйди ж ты, бестолочь малолетняя! Не ищи себе беды! Нечего у нее взять, я уже проверил!

— Кучи проблем, пацан, можно было бы избежать, если бы дети слушались взрослых. Но хрен там. А ну, притащи-ка мне бегом запасной вал. Он возле движка в рундуке лежит. Да труба такая чёрная. Надеюсь, с берега деталей не разглядеть.

— Алё, на берегу! Видишь это ружьё? Если не отстанешь от усталой женщины, я тебя пристрелю сейчас нафиг! С Лысой Башкой я уже давно знаком, а тебя первый раз вижу, так что выбор очевиден. Да не слышу я, что ты там говоришь! И не ори, разбудишь! Проваливай, или буду стрелять! Я серьёзно! Вот, сразу бы так. Педалируй отсюда, дитя пустошей! Счастливого пути!

— Нет, пацан, разумеется, я блефовал. Даже будь это и вправду ружьё, я бы не стал стрелять. Кстати, интересный вопрос – откуда это юное создание знает, что такое «ружьё»?

***

— Улёгся? Надеюсь, сегодня лысая мадам хотя бы ночной концерт не закатит, будет спать с устатку. Как тебе рыбалка? Скажи же, здорово? Нет? Скучно? Ладно, если честно, мне в детстве тоже казалось скучноватым. Меня бабуля заставляла, очень уж она любила рыбку есть, а ловить — нет, не любила. «Эй, Инги, хватай удочку и на пруд!» — вот и весь разговор. И если вернусь без рыбы, то бабка просто испрезирается вся. Подробно расскажет, какой я криворукий никчёмный бездельник, который даже карасей натаскать из пруда не в состоянии. Вон она, бабуля, рыбу тоннами ловила! Ну да, на сейнере-то, разумеется. А в нашем пруду на каждого карася по три рыбака! Впрочем, я и вправду так себе был добытчик — удочку заброшу и в книжку уткнусь, все поклёвки проморгаю, вытащу голый крючок — и обратно. Так что бабуля права была, но я всё равно обижался. А мы с тобой молодцы, неплохо натаскали сегодня. Вкусно было? То-то же, это тебе не кашу постылую трескать. Но ту рыбу, что бабуля жарила, ты бы, пацан, с пальцами слопал. Ловить она не любила, но жарила так, что даже самый костлявый карась выходил вкуснее, чем в дорогих ресторанах элитная лососина. Вся остальная её стряпня на вкус была полной фигнёй, но рыба… Я потом всякое пробовал везде, но бабулиных карасиков никто не переплюнул. Она умела как-то так хитро сделать, что там даже косточки рассасывались, один хребет оставался. Вот ты сегодня обплевался костями весь, потому что я так не умею. Не передала бабуля секрет, да я и не просил. Мне лишь бы пожрать да удрать тогда было. Что, не спишь? Сказку тебе? Ладно, слушай про Колобка.

— Жили были дед с бабкой… Ну, как дед с бабкой? Это, я думаю, художественное преувеличение. Детям все, кто старше родителей, — деды с бабками. Я, наверное, тоже тебе стариком кажусь, а между тем, я ещё вполне могу того-этого, по амбарам и сусекам… Вот и тот дед свою бабку по сусекам скрёб-скрёб, и наскрёб с ней Колобка. Некоторые считают, что это солярный символ, но я думаю, что это был обычный пацан, типа тебя. Только лысый, как наша быстроногая мадам. Поэтому и назвали его Колобком, что значит «около обкома». Около обкома тогда кто стоял? Ленин! А Ленин какой? Лысый! Вот такая связь партии с народом, да. Колобок посидел-посидел на окошке, поглядел на мир да и свалил от родителей, как все дети делают. Плачет бабка, плачет дед — пацана простыл и след! Идёт он себе по дорожке, символизирующей жизненный путь, и встречает… Ну, например, зайца. Тот такой: «Хоба, привет, лысый пацан! Ты такой трогательный лопушок, что тебя просто невозможно не слопать!» «Не, — отвечает тот, — я от дедушки ушёл и от бабушки ушёл, потому что я нонконформист. Так что от тебя, ушастый, тем более свалю». И свалил. Хотел заяц Колобка догнать, но вспомнил, что вегетарианец, и не стал. Потому что — а смысл? Шурует Колобок дальше, а навстречу ему волк. Это тебе не заяц, зубы — во, пасть как мясорубка. «О, — говорит Волк, — какие пацаны, и без охраны! А ну-ка я тебя сейчас зохаваю, лысый!» «Не, — отвечает тот, — я от бабушки ушёл и от дедушки ушёл, потому что я в подростковом протесте. И от тебя, волчара позорный, тоже моментально сдрисну». И дальше пошёл, посвистывая, типа всё ему нипочём. Подумал волк, подумал и не стал его жрать. Подростки страшно токсичные, это все знают. Идёт Колобок дальше, а навстречу ему медведь. Мощный зверь, серьёзный, на одну лапу положит, другой прихлопнет — только лаваш от Колобка и останется. «Колобок, — говорит, — Колобок, я символ властной вертикали, и я тебя съем!» «Не ешь меня, воплощённая государственность, я тебе песенку спою!» Достал гитарку и давай в три аккорда песни протеста орать, проклятый мир родительского мещанства в рифму бичуя. Послушал это медведь и аж аппетита лишился, такая там чушь была. Плюнул да лапой махнул — авось сам перебесится. Совсем Колобок после этого охамел, шагает такой, ничего не боится. И тут ему навстречу Лиса. Он ей сразу: «Я от бабушки ушёл, от дедушки свалил, от зайца смылся, от волка слился, от медведя когти рванул, так что ты, рыжая, эту ботву даже не начинай. Я парень опытный, практически лидер протеста». А она в ответ: «Ну разумеется, дружок! Они все просто тупые замшелые предки, а ты у нас уникальный бабушкин колобочек, нитакойкаквсе, где уж им тебя понять-поймать! Я же тебя понимаю, тобой восхищаюсь, уважаю тебя как свободную личность и поддерживаю твоё право на протест». «А не брешешь? — усомнился Колобок. — До сих пор меня все только дурачком малолетним называли…» «Что они понимают, эти глупые взрослые? Я не просто тебя поддержу, я предоставлю тебе трибуну и сцену! Чтобы ты, такой прекрасный, мог с неё свободно самовыразиться! А ну-ка, прыгай, дружок, ко мне на язычок…» О, пацан, да ты спишь уже? Ну и ладно, там всё равно плохо кончилось, как всегда. Спокойной ночи.

Глава 2. Дюймовочка

— Надо же, сам проснулся! Рефлексы у тебя правильные, морские — подняли якорь, значит, утро. Ну, как утро… Да, темно. Не спалось мне, решил пораньше с якоря сняться, чтобы лысая сталкерша проснулась — а нас и след простыл. А то как бы опять не ломанулась вдогонку. Там и так смотреть не на что, кожа, кости да жилы, а так бегать — совсем себя угробит. Пусть лучше идёт своей дорогой, а мы поплывём своей. Чего зеваешь? Умойся, вон, из ведра. Давай-давай, приучайся к чистоте. Теперь воду экономить не надо. И зубы почисти — я затрофеил щётки и пасту. Щётку выбери, какая по цвету глянется, я возьму вторую. И не халтурь, потому как стоматолога теперь не сыскать.

— Вот, на человека стал похож. На дикого, первобытного, отродясь не стриженного, но человека. Иди плиту растапливай, кипяти воду в чайнике. Что смотришь? Сам, сам. Я тебе показывал. Сначала мелкие щепочки, потом покрупнее, а потом и самые крупные. Спички в шкафчике рядом. Они, конечно, детям не игрушка, но ты ж серьёзным делом занят, завтраком. Нет, я за штурвалом. Днём дам порулить, обещаю, но сейчас только светает, я лучше сам.

— Что ты мне показываешь? Какую выбрать? Ну-ка… Со вкусом пинирии и со вкусом кувана. Даже и не знаю… Дай сюда обе. Вот, убираю за спину… В какой руке? Значит, пинирия. Куваном пообедаем. Только смотри, не сунь в одну кастрюлю две разные! Нам и одного вкуса за глаза хватит…

— Уже готово? Вот молодец! Совершенно самостоятельно приготовил завтрак на весь экипаж. Отличная пинирия, на настоящую еду похожа. На картошку с патокой. Дрянное жорево нищих фермеров, но такое, и правда, едят кое-где. За это достижение тебе, пацан, присваивается первое корабельное звание — кок минус первого разряда. Чтобы подняться до нулевого, сделай чайку. А вот когда научишься жарить рыбу, станешь первого. Последний разряд седьмой, но ты даже не мечтай, я и сам максимум четвёртого. Другими делами по жизни был занят, до высокой кухни не дорос. Какими? Ну, в основном, бизнесом. Тут купил, там продал, но чаще всё же посреднические услуги. Свести тех, кто продаёт, с теми, кто покупает, и поиметь на этом свой небольшой гешефт. Как тогда, в Африке. Ах, да, я ж тебе не дорассказал, чем дело кончилось. А вышло так. Когда я уже примеривался гордо и не прощаясь свалить в туман… У нас это называется «уйти по-английски», потому что напакостить и свалить, оставив других разгребать последствия, — самый англичанский метод. Так вот, я совсем чуть-чуть, но опоздал — в лагерь-деревню, где обреталась банда «наших», торжественно, на белых, красивых, очевидно, угнанных у миссии ООН джипах, заехали гости. Я тогда в Африке ещё не обтёрся и одних черножопых от других отличал плохо, но тут разница была очевидна — никто из них не носил кость в носу, не раскрашивал морду извёсткой и не рассекал одетым только в набедренную повязку и автомат. Ребятки были в американском камуфле и с эм-шестнадцать, которые в тех краях — предмет престижного потребления, потому что их нельзя годами не чистить, как «калаш». А главный их был вообще загляденье — костюм, трость, шляпа, тёмные очки… Чистый «Барон Суббота» — я потом тебе расскажу, кто это, ладно? Но я его с тех пор только так про себя и называл.

И вот этот костюмированный негр вальяжно так вытряхивается из белого «лендровера» и встаёт памятником своему портному, а мой толстый «нигга-босс» бежит к нему трусцой и кланяется, как будто собирается целовать лаковые штиблеты. Но всё же не целует, видать, пузо помешало. Не слышал, о чём они говорили, но «нигга-босс», кланяясь, немедля послал двух своих чернозадых абреков точнёхонько ко мне хижину. Оказывается, «Барон Суббота» прибыл сюда именно по мою белую душу. Объяснять мне никто ничего не стал, ткнули стволом под ребра и запихнули в джип. Там так принято — зачем слова, если можно просто врезать? На тех, кто и так в твоей власти, зачем слова тратить? А я был в их власти хотя бы потому, что у них были автоматы, а у меня нет. В той части Африки, если у тебя автомата нет, то ты вообще никто. Автомат — это такой как бы минимальный уровень, от которого идёт отсчёт человеческого достоинства. Как у нас штаны. В Африке можно легко обходиться без штанов, но не без автомата, такая вот региональная специфика. Везли меня долго, но привезли в рай. Ну, во всяком случае мне так показалось после хижин из бамбука с мебелью из патронных ящиков. Белая вилла в колониальном стиле… Что это такое? Ну, вот, примерно вот так, погляди. Я за пять лет много всего успел зарисовать по памяти. Кто эта дивная женщина? Это, пацан, Мануэла. Латино-негритянская мулатка. Межрасовые связи нет-нет, да и порождают вот такие бриллианты чистой красоты. Я иногда думаю, что в нашем мире много рас появилось именно для того, чтобы однажды он оказался населён миллиардами прекрасных метисов. Но мы, разумеется, вместо того, чтобы во благе перетрахаться, устроили взаимную резню. «Мэйк лав, нот вар» — это не про людей. Но я отвлёкся — вилла, значит. На берегу моря. И ослепительная мулатка распахивает передо мной дверь, приглашая внутрь.

А я в шортах, берцах, тельнике и бейсболке с пионерской звёздочкой, загорелый и плохо помытый. Примерно, как ты сейчас. Где ты успел уже изгваздаться? Ладно, не суть, сам таким был в твоём возрасте. «Ничего себе, — говорю я «Барону Субботе», — неплохой у вас домик». А он ржёт: «Это не у меня. Это у тебя. Если договоримся». Сумел, в общем, заинтриговать с порога. Оказалось, на мою развесистую клюкву с «рюски мафия мэн Иван Гоголефф» купились только американцы. «Барон Суббота» над этим любительским спектаклем тихо посмеялся, но взял на заметку, что американцы покупаются. «Как ты меня раскусил?» — спросил я его чуть позже. «Патрис Лумумба, товарисч! — ответил он на языке моих родных осин. — Наш советский лумумбарий! Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Калашников!» Бангани Сибусисо Дламини (для своих просто Банга), прозванный мной «Бароном Субботой», семь лет учился на моей родине, где при помощи водки в совершенстве постиг тамошний нецензурный дзен и стал куда более русским, чем многие мои соотечественники. Мой блеф он выкупил на раз, но сдавать, разумеется, не стал. Не потому, что внезапно проснулась ностальгия по холодной северной стране и студенческой молодости, а потому что увидел окно возможностей. Бангани тоже занимался оружейной торговлей, но его уровень был не «три ящика отмытых в керосине ржавых калашей», а партия зенитных ракет «Стингер», десяток БМП «Брэдли» и эшелон старых, но вполне актуальных для Африки танков Т-55. И это просто на пробу, посмотреть, как я справлюсь. Будучи цивилизованным — то есть попробовавшим водки и пельменей — африканцем, Банга страдал от расизма и политики апартеида даже сильнее своих голозадых земляков. Потому что костюм, очки и штиблеты не делали его белым, а значит, договороспособным. «Сделка на сотни тысяч долларов? — Легко! С африканцем? — Да вы издеваетесь!» «Барону Субботе» тоже нужна была «белая жопа», и моя его в этом качестве вполне устраивала. Я был для него просто подарком Всемогущего Бонди — это у них бог такой. Почему? Потому что русский — это раз. Русских Банга считал наивными, но честными, и не то чтобы сильно ошибался — если с теми же англичанами сравнивать. Кроме того, здесь все знали про его учёбу в России, потому связи с русскими никого не удивят. Нищий — это два. Я находился на дне финансовой задницы, и те жалкие пара тысяч баксов, которые прилипли к моим рукам после сделки в пользу толстого «нигга-босса», ничего не меняли. Нищие не капризны, это важно. Ничей — это три. У меня на тот момент не было связей, знакомств, друзей, и я не представлял ничьих интересов. За меня некому было заступиться, и я был полностью в его власти. Отчаянный авантюрист с фантазией — это четыре. Банга сам был таков и ценил это в людях. Он увидел мой блеф на грани фола и решил, что это именно то, что ему нужно. Так я снова стал Иван Гоголефф, «рюсски оружейный барон». Почтенный, хотя и несколько криминальный деятель серого сектора международного рынка оружия, который решил покинуть свою холодную и переживающую не лучшие времена родину ради белой виллы на берегу тёплого моря, однако отнюдь не утратил с ней деловых связей. «Барон Суббота» снабдил меня шикарным белым костюмом, дорогими часами и золотыми перстнями, а также «продал» мне виллу, потому что владение недвижимостью придавало оседлый статус. Недвижимостью — и Мануэлой, которую я всем представлял своей женой, вызывая судороги мужской зависти в контрагентах. Представлял как жену — и жил как с женой. Мануэла — какая-то дальняя родственница Банги, типа двоюродной племянницы. Сирота, красавица, бездна изящества – и почти слабоумная при том. Да ещё и говорила только по-испански, на языке, которого там почти никто не знал, да и я с пятого на десятое, на уровне «объясниться на пальцах в портовом баре Маракайбо». Callate, idiota! Декоративно-прикладное на кровать существо, бессмысленное, как комнатное растение… Что ты меня дёргаешь? Бинокль? Зачем мне бинокль? Куда смотреть? Да вы издеваетесь!

— Нет, пацан, что ни говори, а она сумасшедшая. На всю свою лысую башку. У неё пена уже на губах, по-моему. Сейчас сердце разорвётся, как у загнанной лошади. Что ты так смотришь? Объясни, почему это должно быть нашей проблемой? Она притащила тебе одежду, я вытащил её из клетки — как по мне, мы квиты и больше ничего ей не должны. Толку ни нам от неё, ни ей от нас — никакого. Ничем мы друг другу не поможем, потому что агрорадиус. Если она решила самоубиться таким сложным и утомительным способом, почему мы должны ей мешать? Свободная личность в свободном апокалипсисе, имеет право. И нет, на меня не действуют жалобные глазки. И дрожащие губки. И слёзки не действуют. Ну, что ты начинаешь? Если бы не видел, как ты писаешь с борта, решил бы сейчас, что мне подсунули девчонку. Для мальчика неприлично добиваться своего слезами. А для взрослого поддаваться на моральный шантаж непедагогично. Поэтому я не поддамся, хоть ты плачь, хоть писайся, а катер остановлю только потому, что пора отдохнуть. И пообедать. Отдать носовой! О, глянь-ка, запомнил! Приятно посмотреть — маленький матросик, а не плакса какая-нибудь!

— Чего-то она лежит и не двигается. Прямо на дороге. Рухнула с копыт и всё. Сколько мы прошли, километров тридцать с ночи? И она не только их пробежала, но и ухитрилась нас догнать. Я бы помер. Да что там, я бы ещё двадцать километров назад помер. Может, и она, того… отмучилась? Отсюда не разглядеть. Да ты вари, вари кашу. Вкус кувана мы ещё не пробовали. Что ты мне кастрюлей машешь? Да, на троих, мог бы и сам догадаться. С одной стороны, мы ей ничего не должны, с другой — кувана не жалко. Да, клади в миску, метнусь к ней на ялике. И воды кипячёной налей в бутыль, у неё, небось, обезвоживание, вот и вырубилась. Всё, не скучай, я быстро.

***

— Знаешь, что забавно, пацан? — сказал Ингвар, вернувшись. — Она была в сознании. Замкнуло, да. Как только меня увидела — так и замкнуло. Но сил что-то сделать уже не осталось, даже на адреналине. Так, ручками заскребла, глазками засверкала — и всё. Вы точно не родственники? Глаза похожи, такие же синие. В общем, выжала себя до донышка, бегаючи. Вот же балда лысая! Я ей воду в пасть лью, она зубами клацает, но глотает. Думаю, выживет. Если не побежит за нами снова. Оставил ей кашу, чай, бутылку с водой и вернулся. Пусть пожрёт кувана этого, с нас не убудет. Тем более на вкус он как яичница с шоколадом. Есть можно, но на любителя. Миску только пустую из рюкзака забрал на обмен, у нас тут не посудная лавка. Но что с ней делать? Нет, не с миской. С миской понятно — возьми и помой. Да, ты. И не как в прошлый раз, а то перемывать будешь, жопа ленивая. Воды нагрей, а не в реке прополощи. Что с Лысой делать? Мы ей, конечно, ничего не должны и ничем не обязаны, тут я остаюсь при своём твёрдом мнении, но если мы сейчас снимемся с якоря и пойдём дальше, то я зуб даю — она вскочит и ломанётся следом. Ну, или попытается, как минимум. И вот тогда точно дуба врежет, без вариантов. И это как-то неправильно, хотя, я повторю, моё мнение о том, что мы ничего ей не должны, твёрдо, как алмазный стеклорез. Но вот в чём загвоздка — если каждый раз дожидаться, пока она отдохнёт и оклемается, то мы раньше в лёд вмёрзнем, чем куда-то доплывём. Какой смысл в катере, если передвигаться со скоростью пешехода? Ладно, резвого и наглухо упоротого, но всё равно пешехода? Кроме того, чем медленнее мы движемся, тем больше на дорогу уйдёт еды, запас которой велик, но конечен. Особенно, если мы берём на себя прокорм этой безумной мадам. А нам придётся — пока она бежит, добывать пищу ей некогда. В общем, дилемма, пацан. Давай, что ли, рыбки пока половим, раз уж всё равно стоим. Заодно поучу тебя её разделывать, солить и сушить. А что? Соли у нас много, насушим рыбы, будет запас. Она не тяжёлая, а к каше приварок. Апокалипсис — это повод научиться новому, пацан!

— Да, рыбу надо потрошить, а ты как думал? Неприятно? Ты явно городской. Ну, кровь, ну, кишки… Ничего, привыкнешь. В кишках нет ничего страшного, если они не твои, конечно. Немного противно с непривычки, но это проходит. Ты, вон, и червя не мог сначала наживить, а теперь отлично справляешься. Считай, половина этой рыбы — твой личный улов. А значит, что? Значит, тебе его и разделывать. Бери нож… Бери-бери, не бойся. Как вы тут жили вообще, не понимаю. Кто-то же резал свиней, забивал коров и разделывал кур? И это были живые люди, не роботы какие, потому что до роботов вы не развились. У вас телевизоры на лампах были, какие роботы? Как это сочеталось с тем, что вы даже в рыло друг дружке не могли выписать? Режет такой на работе свиней, режет — тесак в руке, кровища хлещет, а выходит за ворота — и снова непротивленец злу насилием? Нет, не понимаю я этого. С другой стороны, оно мне надо, это понимать? Один чёрт, теперь наоборот всё. Нам бы добраться до заветной дверцы и свалить отсюда, и какая тогда разница, в чём были причины того, как было и каковы последствия того, как стало? Никакой. Думаю, самое позднее к середине зимы все просто вымрут, и загадка этого мира канет среди других загадок Мультиверсума. Я видел много пустых миров, пацан, и каждый раз думал — что у них пошло не так? Какого чёрта они все вымерли? Но ответов обычно нет. И тут не будет. Ну вот, пока болтали, всю рыбу и почистили, а ты переживал: «Кровь, кишки, вот это самое…» Руки только помой. Половину будем солить вон в том ведре, а вторую половину я приготовлю. Ты пока смотри, как это делается, а в следующий раз сам попробуешь. Поварский разряд сам себя не повысит!

— Ну, что, вкусно? То-то же. Стоило научиться чистить. Нет, эти мы отложим для нашей лысой преследовательницы. Не зря же она для нас стриптиз устраивала? Заслужила. Нет, я не буду объяснять тебе, что такое «стриптиз», и вообще это была шутка. Разумеется, она просто мылась и просто стирала одежду, а теперь просто валяется на берегу голая. Простая гигиеническая процедура, да и смотреть там не на что, одни кости. Почему смотрю тогда? Тебе непонять. Годиков через три-пять тоже начнёшь глаза скашивать на чьи-нибудь ноги, а пока наслаждайся тем, что хотя бы эти страсти тебя не волнуют. В общем, клади сюда кашу и рыбу, наливай чай, и я поплыл. Да, я вижу, что она не спит. Хочу попробовать договориться, заодно проверим, насколько она вменяемая вообще. На вид так не очень…

— Эй, дамочка! — закричал Ингвар, преодолев половину расстояния до берега. — Ты меня слышишь? Должна слышать, ты же шибанутая, а не глухая. Я тебе пожрать везу! Рыбка, кашка, всё такое. Каша со вкусом норифира, похоже на сыр с плесенью, который случайно уронили в сортир, достали и отмыли в дешёвом портвейне. Очень богатый букет, рекомендую, освежает вкусовые рецепторы. А рыба со вкусом рыбы, потому что ни приправ, ни масла у нас нет, одна соль. И чай со вкусом лежалого веника. Этот отлично сервированный в помятой миске ужин вам доставит лучший в округе плавучий официант. И даже чаевых не потребует, но ты, дамочка, должна оторвать свою худую задницу от подстилки и отойти от берега на свой агрорадиус. Ну, или триггер-дистанцию, смотря какое название тебе больше нравится. Я очень надеюсь, что ты меня не только слышишь, но и понимаешь, потому что иначе я вообще ума не дам, что с тобой делать. Встань, пожалуйста, завернись в покрывало, если стесняешься, и отойди. Не стесняешься? Ну, нашим легче. Ну да, пялюсь, извини. А на что тут ещё пялиться-то? Но, между нами говоря, худая ты, как велосипед, так что не побрезгуй угощением. Вот, видишь, ставлю на камушек. Потом туда же поставишь посуду, я снова подплыву и заберу. Можешь не мыть, пацан помоет. Ему полезно, в воспитательных целях. Раз уж он так за тебя переживает, то пусть примет в твоей судьбе деятельное участие. Это как ребёнку хомячка завести под честное слово, что он будет клетку чистить. Воспитывает ответственность, а хомячка, если что, не очень жалко. Все, отплываю, поторопись, а то остынет. Вот так нормально? Не цепляю твою триггер зону? Ну и славно. Орать только утомительно. Но я всё равно буду, потому что раз ты слова понимаешь, то не совсем ушибленная. Тогда какого чёрта ты за нами тащишься, а? Тебе совсем больше нечем заняться в этот Апокалипсис? Вкусно? Приятного аппетита. Доела? Быстро ты. Да, отходи, я заберу посуду. Вот так, хорошо. Слушай, если ты такая понятливая, можно тебя попросить? Не беги за нами завтра, пожалуйста! Это же бессмысленно! И нас задерживаешь и себя гробишь. Вон, у тебя до сих пор коленки подгибаются, так набегалась! Мы бы не возражали против твоей компании, раз уж тебе так припёрло, но блин, агрорадиус же! У нас слишком маленький катер, от юта до бака меньше, чем твоя дистанция. Так что извини, ничего не выйдет. Давай мы тебе, так и быть, отставим жратвы, и поплывём себе с богом. Ну что, договорились? Не побежишь за нами? Что ты головой мотаешь? Это «нет, не побегу», или «нет, всё равно побегу, потому что я упрямая дура»? Так, ты на какой вариант сейчас кивнула? Про дуру? Блин, я так и думал почему-то.

И что с тобой делать тогда? Мне совсем не улыбается смотреть, как ты на наших глазах себя в гроб загоняешь, да и пацан весь испереживался. Он добрый мальчик, так-то. Что ты пальцем тычешь? Куда? В ялик? А причём тут… Ха, слушай, а ты не такая дура, как кажешься. Сумасшедшая, как мартовский заяц, но не глупая. В этой идее что-то есть… Если взять верёвку длиной больше, чем твой агрорадиус, то можно посадить тебя в ялик и взять на буксир. Сидеть в нём не сильно удобно, но это с чем сравнивать. Лучше, чем марафон бежать, факт. Но верёвки у нас такой нет, и где её взять, я не знаю. У тебя есть идеи? Что ты киваешь? Есть? Сможешь раздобыть бухту тонкого, но крепкого каната? Сможешь? Да ты, я смотрю, настоящий снабженец! Нет, не бойся, мы тебя дождёмся. Иди, добывай. Только оденься, что ли. Нет, меня твои мослы не смущают, но комары же сожрут!

***

— Возрадуйся, пацан! Вполне возможно, что ты сможешь и дальше любоваться на лысину твоей подружки. Если она, конечно, раздобудет верёвку, как обещала. Но я почему-то думаю, что справится. С её-то упорством! Посадим в ялик, привяжем к корме, будем тянуть за собой днём и спускать ниже по течению ночью. Сложнее всего будет расходиться краями, когда снимаемся и встаём на якорь, но, если она гребёт хотя бы вполовину так хорошо, как бегает, то проблем не будет. Вечером обойдёт катер по дуге и встанет на привязи ниже по течению, а утром наоборот. Что радует, дама демонстрирует признаки частичной вменяемости. Что не радует — я один чёрт не могу понять, с чего она к нам прицепилась. Она, как и ты, не говорящая. Вы не родственники, часом? Да, я уже спрашивал… Тогда тем более загадочно. Что, зеваешь уже? Умывайся, зубы чисти и укладывайся. Нет, это обязательные части вечерней программы. Без них — никакой сказки на ночь!

— Помылся? Ладно, ложись, будет тебе сказочка. Не длинная, потому что я прошлую ночь почти не спал. И мне бы самому в койку завалиться. Про что бы тебе рассказать? Ну, например, про Дюймовочку. Кто это? История загадочная. Некая женщина посадила цветы. Когда они распустились, в одном из них она нашла мелкое существо. Я бы предположил, что это новый вид цветоеда и обработал клумбу дустом, но существо оказалось удачной мутацией неустановленного сельхозвредителя в сторону эмоциональной мимикрии.

Что это такое? Как бы тебе объяснить… Вот, скажи мне, собачки — милые? Ага, милые, значит. Вонючие, нечистоплотные, шумные, грызущие мебель и обувь, требующие еды и ухода существа, утратившие практическую ценность после перехода от кочевого пастушества к оседлому земледелию. Но люди их кормят и ублажают, любят как своих детей, а то и сильнее. Почему? Они «милые». Это я уже про котиков не говорю, которые вдобавок ко всему вышеперечисленному ещё и демонстративно презирают своих хозяев. Почему так получается? За тысячи лет сосуществования с человеком эти животные прошли естественный отбор в сторону «эмоциональной мимикрии», то есть преимущество получали особи, визуально приятные человеку и вызывающие у него позитивный эмоциональный отклик. Механизм, использующий врождённую уязвимость человеческой психики — инстинкт защиты потомства. Дети, щенки и котята провоцируют у нас выделение одних и тех же гормонов, вызывающих реакцию умиления и стремление накормить, погладить и чмокнуть в носик. Странное насекомое в цветочке использовало этот фактор на все сто — оно выглядело неотличимым от человеческого ребёнка. Маленькой девочки. Очень маленькой, ростом в дюйм, поэтому женщина назвала её Дюймовочкой. Что такое дюйм? Ну, это такая мера длины у тех же чёртовых англичан, которые слишком снобы, чтобы пользоваться, как все, нормальной метрической системой. Дюймы, фунты, пинты, баррели… Сколько это? Ну, вот видишь топливную трубку? Это приблизительно половина. Если бы девочка была такого роста, то её назвали бы Полдюймовочкой. В общем, давай считать, что ростом она была с твой мизинец, но настолько «милая», что женщину немедля накрыло окситоциновым безумием. Это, пацан, как ваш агротриггер, только в другую сторону. Не «всех убью один останусь», а «люблю не могу». Даже не знаю, что хуже, но я бы посмотрел на ваш мир, если бы людям в эту сторону мозги свернуло. Презабавное, должно быть, было бы зрелище. Если издали. В общем, женщина стала ухаживать за этим странным существом так, как будто оно было её собственной дочерью, и то, что оно помещается в спичечный коробок, её почему-то вообще не смущало. Но вот что странно — оказалось, что эта подозрительная Дюймовочка, или, как сказал бы оружейник, «Десятилинеечка», оказывает такой же эмоционально-триггерный эффект и на существа других биологических видов, включая те, у которых окситоцин не выделяется, например земноводных. Так, например, увидевшая якобыдевочку жаба не слопала её, как жука, а отчего-то решила, что она будет прекрасной парой её сыну. Единственное объяснение, которое мне приходит в голову, что это существо не имело на самом деле формы человеческого ребёнка, а казалось миниатюрной симпатичной женской особью своего вида каждому, кто на неё смотрел. Идеальный защитный механизм, не позволяющий её сожрать. Так жаба увидела в ней юную лягушечку, с которой её потомок мог бы отлично наметать икры, и похитила в матримониальных целях. Красть невесту — это и у людей вполне себе репродуктивная стратегия, устаревшая, но практикуемая. Не знаю, что бы у них там вышло с жабом, потому что следующий её угнал майский жук — тоже, видимо, принявший за самку своего вида. Однако оказалось, что Дюймовочка умеет отключать свой аттрактивный эффект, потому что жук почти сразу разочаровался в её внешности и оставил в покое. Следующей жертвой странного существа стала полевая мышь, которую она выбрала из-за тёплой норы — Дюймовочка начала готовиться к зимовке. Скорее всего, судьба мыши была бы незавидной — эмоционально паразитирующее на ней существо сожрало бы её запасы на зиму, обрекая несчастную на голодную смерть. Однако вскоре оно увидело вариант получше — крот. В сказке он описан как «богатый», то есть, вероятно, его запасы были больше, чем у мыши, что и предопределило выбор Дюймовочки, планомерно обеспечивающей себе максимально комфортные условия. У крота она и перезимовала. К счастью для последнего, запасов хватило на двоих, и он выжил. Когда же по весне существо-паразит доело последнюю провизию, то задумалось о смене донора. На этот раз оно выбрало птицу — ласточку. Вероятно, весной у этого вида начинался сезонный репродуктивный цикл, и ей требовался высокомобильный носитель для миграции в поисках самца. Стратегия увенчалась полным успехом — каким-то образом ей удалось заставить ласточку отнести её к Принцу Эльфов — по описанию, это была как раз мужская особь того же вида. С ним они и поженились, выполнив биологическую задачу продолжения рода. Сказка на этом заканчивается, но я думаю, что их детишек потом нашли в своих цветах другие женщины, продолжив репродуктивно-паразитический цикл этих странных существ… Да ты опять спишь? Спокойной ночи тогда…

Глава 3. Ган-селлер-мен

— Доброе утро, пацан! Хорошо быть молодым и иметь крепкий сон! Наша лысая визави опять выла на Луну, а тебе хоть бы что — сопишь себе в две дырочки. Над водой её вокал разносился так, что аж волосы во всех местах дыбом вставали, так что я опять не выспался. Отличную спутницу ты нам выбрал! Ты-ты, не отпирайся! Сам я давно бы уже чесал вниз по реке на полном ходу, не оборачиваясь посмотреть, бежит за нами кто или нет. Ну, ладно, разве что краем глаза… Интересно, это была песнь победы или стон разочарования? Нашла она верёвку или нет? Сама она, кстати, распрекрасно дрыхнет, а я после её концерта так толком и не уснул. И где справедливость? Нет её, пацан. И отродясь не было. Но стремиться к ней надо, поэтому ты сейчас умоешься, почистишь зубы и пойдёшь готовить завтрак. Ладно, так и быть, плиту я растоплю сам, а то ты долго возишься, а жрать уже охота. И да, готовь на троих, это теперь твой крест. Мы в ответе за тех, кого приручили. Завёл себе лысую питомицу — будь любезен кормить и радоваться, что хотя бы колтуны вычёсывать не нужно.

— Что там у нас сегодня? Вкус чекмайи? Заценим… Что тебе сказать? Бывало и хуже. Если эклер вместо крема наполнить майонезом, а вместо сахарной пудры поперчить — будет похоже. И ведь кто-то же придумывал весь этот миллион вкусов, среди которых ни одного нормального! Гениальный был человек, с большой фантазией. Надеюсь, черти в аду его теперь варят в котле с чекмайей… Накладывай в миску, повезу на берег. Пусть лысая тоже причастится. Вон она, проснулась как раз. Смотри, какая чистоплотная, сразу мыться! Нет, лучше не смотри, рано тебе. Вот же без предрассудков барышня… Ладно, я погрёб. Сублимирую либидо в физическую активность. Нет, не надо тебе знать это слово. Подрастёшь — природа подскажет.

***

— Мадама, а мадама! Завтрак подан! Соблюдай дистанцию, будь любезна! Вот так, да, спасибо. Ставлю на камушек. Что там с верёвкой? О, да ты прямо прирождённый снабженец-экстремал! Не в прапорщиках служила? Шучу, шучу, просто стрижка уставная… Ладно, что тут? О, ещё мешок каши! Это дело, это я ценю и уважаю, не нахлебницей поедешь. А это всё зачем? Стоп, сообразил! Пенопластовые маты — это чтобы в ялике жопу на шпангоутах не помять! И брезент — от дождя укрываться. О, да тут и шесты, можно палаточку соорудить над лодкой. Будет тесновато, но сухо. Молодчина, Лысая, уважаю. Виден практический склад ума. О, и одежда! Это пацану? Спасибо, годная тема. Вечерами на воде прохладно. А моего размерчика нигде не попадалось? Ну и ладно, обойдусь, всё лучшее — детям. А тут что? Серьёзно? Масло? Мука? Приправы? А это? Чай! Нормальный чай! Лысая, я в тебя практически влюблён. Поцеловал бы, но ты же кусаться полезешь, так что прими мою благодарность дистанционно. Отдарюсь жареной рыбой. Итак, я сейчас вернусь на катер. Пока ты будешь есть, разложу маты и закреплю каркас для палатки, брезент сама натянешь потом, по необходимости, — ночью или если дождь. Вернусь уже на верёвке, оставлю тебе ялик, а сам назад вплавь. Договорились? Вот и славно, приятного аппетита… Ты глянь – снова та юная велосипедистка! Ты в прошлый раз всё проспала, а она к тебе только что под одеяло не полезла. Еле отогнал.

— Эй, барышня, соблюдай дистанцию! Ещё пара метров – и эта лысая дама превратится в неуправляемый снаряд с самонаведением. Тебе чего надо-то вообще?

— А ты ещё что за старый хрен? – крикнула издали девчонка. – Мне с ней поговорить требуется!

— Тот самый, который редьки не слаще. А дама не говорящая.

— Это с каких пор?

— Такой нашёл. А вы, выходит, знакомы?

— Не твоё дело.

— Лысая Башка, ты как насчёт пообщаться с молодой, но наглой представительницей подрастающего поколения? Что головой мотаешь? Не хочешь? Ну, дело твоё.

— Так, велосипедная девочка, мадам против. Уважай старших, вали своей дорогой.

— Тебя вот не спросила!

— А меня и не надо.

— Доела, Лысая? Ялик в твоём распоряжении, я своим ходом доберусь. Закреплю верёвку, и тронемся. Подгребай, пока ход не наберём, чтобы не тащило течением.

— Эй, дедуля, ты чего задумал? – забеспокоилась девушка. — Ты куда её везти собрался? Да я за ней знаешь сколько…

— Счастливо оставаться! – крикнул Ингвар и спрыгнул в воду.

***

— Теперь, пацан, мы не просто речное судно, а целый буксир. Приношу извинения за свой скепсис. Лысая мадама — потенциально ценный член коллектива. С понятием дамочка, внесла продуктовый взнос в общий котёл, тебе одежонки подкинула, спальное место себе грамотно обустроила. И где она всё это так оперативно смародёрила, хотел бы я знать? Прирождённая выживальщица! Вон, разложила маты и валяется себе, как королевишна. Отлично устроилась. Заслужила, не то, что велосипедистка та – и пяти километров за нами не проехала, устала. Ещё бы, так ругаться-то на ходу! Никакого дыхания не хватит… Теперь можем идти весь световой день, это увеличивает наши шансы добраться до цели. Я чего беспокоюсь-то? Нам с тобой надо преодолеть несколько тысяч километров, я даже не знаю точно сколько. Пять-шесть, навскидку. Большая у вас страна была, почти как моя родина. «Ничего себе точность!» — скажешь ты и будешь прав. Выглядит сомнительной затеей, но всё не так плохо, как могло бы быть — у меня есть надёжный ориентир, который наверняка пережил катастрофу. Он чего хочешь переживёт. Мне удалось более-менее привязаться к нему по этой жалкой пародии на карту. Если… То есть когда. Когда окажемся в тех краях, сориентируемся точнее. К сожалению, по реке мы можем проплыть не больше тысячи километров, дальше нам с ней становится не по пути. Остаётся четыре-пять тысяч. Туристы проходят в день пятнадцать-двадцать пять километров, опытный военный в режиме марш-броска может одолеть километров сорок, но не каждый день. Такая двужильная кобыла, как Лысая, и полсотни выдаст. Но ориентироваться придётся на тебя, потому что темп похода задаёт самый медленный. С тобой хорошо если десятку за день пройдём. Тысяча километров, делим на десять — сто дней. Пять тысяч — пятьсот дней. Полтора года, если идти постоянно, но ведь всегда что-то задерживает. Итого два года? Нет, и это вряд ли. Потому что если мы не доберёмся до зимы, то придётся где-то останавливаться, пешие походы зимой до добра не доводят. Вот ты, к примеру, сможешь весь день на широких лыжах по глубокому снегу фигачить, а потом в снегу же заночевать? Вряд ли, я думаю. Боюсь, даже я такого режима долго не выдержу, всё же не двадцать лет. Так что придётся искать зимовку, причём заранее, чтобы обустроиться, раздобыть продуктов и тёплой одежды до того, как снег ляжет. Итого уже выходит не два, а три-четыре года! Три зимовки как минимум! «Чёрта с два мы три зимы переживём», сказал бы ты — и опять был бы прав. Так на что же я рассчитываю? На то, что удача меня оставила не окончательно, и нам что-то подвернётся. Вот, например, подвернулся катер, и мы не топаем ножками десять километров в день, а идём по реке со скоростью десять километров в час. Теперь, когда не надо ждать Лысую, будем проходить сотню в день, и максимум через пару недель окажемся там, где придётся, к сожалению, сойти на берег. Будем верить, что нам что-то подвернётся снова. Паровоз, самолёт, самокат — что угодно, что позволит двигаться быстрее пешехода. Я очень не хочу зимовать тут, пацан! Я, хоть и потомок викингов, так долго проболтался по тёплым странам, что Африка мне стала роднее Сибири. Предпочитаю жару морозу и джунгли тайге. Да, я же не досказал тебе ту африканскую историю! На чём мы остановились? Вилла у моря и Мануэла…

— Мануэла… — Ингвар задумчиво почесал бороду. — Подай блокнот, пацан. Вот, это она. И это. И тут тоже. На самом деле, она красивее, а я хреновый художник. Загадочное существо, как с инопланетянкой жить. Выучить английский или русский у неё не хватало то ли ума, то ли желания, пришлось мне подтягивать испанский. Но это было бесполезно, говорить с этой красоткой оказалось совершенно не о чём. Всё, что она могла сказать, было констатацией увиденного: «Цветок растёт», «Ужин готов», «Дождь кончился». Я так до конца и не понял, была ли она действительно слабоумной, или это такой способ отгородиться от жестокого мира вокруг. Наверное, быть отданной, как вещь, в придачу к дому, не лучшая судьба, но Мануэла не выглядела несчастной. Она всегда улыбалась, напевала — без слов, какое-то «ля-ля-ля», — и порхала как бабочка. Обожала наряды и яркую косметику, украшения — не видя разницы между копеечной бижутерией и золотом. Но никогда ничего не просила. Я возил её в город на шопинг просто для того, чтобы посмотреть, как она сияет детским восторгом при виде пёстрых тряпочек. Не думаю, что она получила какое-то образование или воспитание, но одевалась с удивительным вкусом. Или просто ей шло всё, что ни надень. «Я красивая», — говорила она, примерив очередное платье, таким же тоном, как: «Идёт дождь». После того, как мы разошлись с Ксюхой, я выбирал женщин исключительно по экстерьеру и допускал их в свою жизнь не дальше койки, но Мануэла — это было нечто особенное. Я никогда её не обижал, это как котёнка пнуть, но мне кажется, даже если бы я её бил, это ничего не изменило. Я видел, как она реагирует, ударившись или обжёгшись: секундная растерянность, непонимание, затем улыбка возвращается на её лицо — забыла. Понятия не имею, что привело её в такое состояние, вообще ничего не знаю о её прошлом. На вид ей было лет двадцать пять, и как она провела эти годы, мне неизвестно. Спрашивать было бесполезно — кажется, для Мануэлы не существовало никакого прошлого дальше «сегодня утром». Иногда мне казалось, что, проснувшись в моей постели, она каждый раз с трудом вспоминала, кто я такой. Бангани тоже ничего про неё не рассказал, сразу послал меня к своим вудуистским демонам с такими расспросами. Он не был любителем задушевных бесед. Ему нужен был не я, а Иван Гоголефф, рюсски ган-селлер-мен. Этот персонаж стал завсегдатаем местного клуба, где, по аглицкому обычаю, встречались и общались те, кто имел в тех жарких краях разнообразные бизнес-интересы. Разумеется, все они были только белыми, никаких чернокожих. Их туда не пускали даже мыть полы. Англичане — как приезжие, так и потомки колонизаторов, представляющие местную администрацию, — американцы, французы, немцы, голландцы… Русский для них был экзотикой, но — белой экзотикой. Бывший враг, который ближе местных союзников. В то время расизм ещё считался хорошим тоном, и никто в страшном сне не мог представить, как придётся переобуться через каких-то двадцать лет… Я просиживал жопой пафосные кожаные кресла, пил пафосный виски и курил пафосные сигары, делая вид, что разбираюсь во всем этом великолепии. Носил сшитые по мерке костюмы, белую шляпу и туфли из крокодила.

Демонстрировал окружающим часы стоимостью в автомобиль, автомобиль стоимостью в пароход и красотку Мануэлу, которая сопровождала меня на мероприятиях, которые принято посещать с дамами. Оплачивал всё это Банга, но ему вход в клуб был закрыт. Вместо него там был я. Полсотни русских танков от русского мафиози? Заверните, пожалуйста! Бангани не допускал меня до внутренней кухни, и я не знаю, откуда он брал товар. Но оружия было много, цены приемлемые, рынок ёмкий, и дела наши шли неплохо. Мой имидж был так же безупречен, как моя белая шляпа, меня признали достойным доверия джентльменом, хотя и русским. Банга выплачивал мне неплохое содержание, которого с избытком хватало на наряды для Мануэлы и некоторые мелкие радости для меня. В свободное время я гонял на мотоцикле, осваивал парусную лодку, рыбачил, охотился на крупных хищников и даже научился играть в гольф. Терпеть его не могу, дурацкая английская игра, но это было необходимо для статуса. Мне кажется, что ни один человек на свете не любит гольф, если он не англичанин, да и те только вид делают. Но что поделать — тогда весь мир ещё был устроен на английский манер, даже если все думали, что на американский. Жилось мне, в целом, неплохо, слегка напрягало только ощущение, что я во всей этой истории не сильно отличаюсь от Мануэлы. Только у неё роль без слов, а у меня с текстом. И я, и она полностью зависели от Бангани, без него наши жизни не стоили мятого рэнда. «Барон Суббота» распоряжался нашими душами, как будто он и правда был вудуистский лоа. Но, в отличие от настоящих лоа, он оказался смертен… Что такое, пацан? Что там опять лысая учинила? Подержи штурвал. Да, правь вон на те развалины, сильно не крути, подправляй по паре румбов за раз, как я тебя учил. Может быть, добавим тебе к коку первый ранг рулевого. Неплохой карьерный рост за три дня. Закончишь рейс старшим матросом, юнга!

— Что она там? Смотри-ка, выбирает трос! Интересно, зачем? А если триггернёт, то что? Кинется догонять вплавь? Остановилась…

— Эй, лысая, ты чего там балуешься? А, один хрен не ответишь же. Вот мне везёт на немых в последнее время. Немых и шибанутых. Извини, без обид. Я и сам не сильно в адеквате, так что мы все друг друга стоим.

— Вот зачем ты опять дистанцию сокращаешь, балда? А если мы сбросим ход и ялик течением подтащит? Тебя замкнёт, а мне разгребай. Ну почему меня никто никогда не слушает, эх…

— Капитан на мостике! Возвращай штурвал, пацан. Займись лучше обедом. Целый букет новых вкусов! Ты счастлив? Вот и я не очень. Но давай надеяться на лучшее — вдруг, по закону больших чисел, однажды случайная композиция химических ароматизаторов сложится во вкус жареной картошечки с лучком и селёдочкой? М-м-м, аж слюнки закапали… А за Лысую ты не беспокойся. Она, похоже, пытается сократить дистанцию. По методике покойного ветеринара Митрида, чтоб его черти в аду толпой осеменяли. Выбирает верёвку до тех пор, пока не начинает триггерить, и отпускает по чуть. Потом снова. Упорная дама. Судя по шрамам на башке, не раз через то пострадавшая, но не вставшая на путь исправления. Кстати, метров пять она уже сократила, а значит, метод условно рабочий, хотя удовольствия, надо полагать, это не доставляет. Постоянно балансировать на грани безумия — это надо либо иметь крепкие нервы, либо не иметь башки на плечах. У нас, кажется, оба варианта разом. Готова каша? Как минимум одно достоинство у неё есть — простота приготовления. Залил кипятком, размешал и можно лопать. Отложи треть для буксируемой. Нет, не в миску, в канчик, он с крышкой.

— Эй, мадама! Слышишь меня? Да перестань ты себя мучить, страви метр троса, сделай обеденный перерыв! Сейчас я канчик карабином прицеплю к верёвке и отправлю тебе. Видишь, бечёвочку к нему привязал? Как поешь, обратно на карабин повесишь, и я его утащу. Так же чай передам, будет у нас кухонный… Нет, не лифт. Скорее, канатный подъёмник, как на горнолыжных курортах были. У нас были, у вас — не знаю. Я один чёрт и у нас-то не катался, как-то не сложилось. И без того хватало желающих переломать мне ноги. Приятного аппетита, не сочти за подколку. Вкус лурамии — примерно, как кот насрал. Но кота перед этим кормили клубникой со сливками!

— Что опять, пацан? Опять лысая? И что она? Э, ну да… Хм… Ну, отвернись, будь джентльменом. Сортира на ялике нет, что же ей, лопнуть, что ли? Сам с борта поливаешь, и ничего. Девочкам чуть сложнее, но тоже дело житейское.

***

— Хотел бы я знать, пацан, что за странная тётка к нам прицепилась — в прямом и переносном смысле. Шрамы по всему телу, а на башке такие, как будто ей череп вскрывали. Причём, не один раз. Худая, мускулистая, резкая, как понос и вообще без комплексов. Глаза как у тебя — синющие, я таких раньше не видел. При этом немая и по ночам на луну воет. Сразу видно — непростой судьбы человек. И вот чего от неё ждать, скажи мне? Не скажешь, да. Я бы и сам не сказал, потому как не угадаешь. Может, то, что у неё агрорадиус, нас спасает — кто знает, что бы она учинила, сумев подобраться вплотную? Может, нам, не знаю, ночные вахты нужны? Что, не хочется? Вот и мне не особо. Но картина «Лысая тётка с ножом в зубах лезет на борт по тросу, пока мы спим» так и стоит у меня перед глазами. Почему с ножом в зубах? А руки-то заняты. Ладно, ладно, я так не думаю, на самом деле. Если бы думал — обрезал бы трос и все дела. Но не чувствую от неё угрозы. Полагаю, небольшой кредит доверия Лысая заслужила. Солнце садится, давай пробовать встать на якорь.

— Эй, Лысая Башка! Сейчас будем ход снижать и на якорь становиться! Берись за весла, а то течением на нас снесёт. Пацан, глуши дизель, как я показывал. Отдать носовой! Да куда ты гребёшь, бестолочь! Не вверх, вбок! Да нет, не в эту сторону, ты что не видишь, нас туда же разворачивает? Значит, тебе в дру… А, поздно, блин. Пацан, бросай всё, тащи сюда «Миротворца». Что смотришь? Не веслом же её глушить? У неё и так тыква вся помятая. Хорошо плывёт, кстати, обрати внимание. Башка никакая, но тело помнит. Не только бегать обучена. В многоборье выступала? Есть тут у вас такая спортивная дисциплина? А, один чёрт не ответишь. Давай дубинал.

— У-ти кто это у нас такой лысенький и мокренький? Кому головушку больную заклинило? Кто это, зубами клацая, на борт карабкается? Кому сейчас по макушечке дубинушкой будет а-та-та? Н-н-на! Да куда ты за борт! О чёрт! Держи дубину, я за ней.

— Не суетись, сам вытащу, а то ещё кувыркнёшься и тоже ко дну, как топор. Вот, так, подтолкну… И вовсе не лапаю, не надо так смотреть. Там и лапать-то нечего. Как я её иначе на борт запихну, сам подумай? Дышит, не бойся. Не успела нахлебаться. Сейчас ялик подтяну, и отправим её по течению на длину троса. Полежит, оклемается, авось обижаться не станет. А хоть бы и стала — никто ж не держит. Я даже ялик пожертвую, если лысая мадам захочет нас покинуть, а то хлопот с ней не оберёшься. Вот, мокрый теперь весь, а мне, между прочим, никто одежду не притащил, придётся в одеяле сидеть, пока эта высохнет. Так что рыбу сегодня ты ловишь. Что? Ловишь-ловишь. У нас теперь масло есть и мука! Сам себе спасибо потом скажешь. Давай, повышай матросскую квалификацию. Рыбалка в неё не входит, но назовём это разрядом «оператор трала». На сейнерах с руками такого матроса оторвут! Черви тут, удочка там — ты в курсе. А тебе, Лысая Башка, спокойной ночи. Надеюсь, голова будет не сильно болеть. Брезентом прикрою, чтоб не продуло в мокром, и лежи себе, отдыхай…

***

— Вот, а ты ловить не хотел! Вкусно же, когда на маслице пожарить! Во как лопаешь, за ушами трещит! Что там наша пострадама? Оклемалась? О, башкой крутит… Что ты пялишься, пацан? Ну да, разделась. Не в мокром же ей сидеть. Я пялюсь? Ой, прекрати. Без очков я вижу только самые общие контуры. Остальное приходится додумывать. Так оно даже лучше получается. Давай, отправим ей рыбку тросовой доставкой. Эй, Лысая Башка! Вкусно? Не отвечает. Но ест, не брезгует. Надо думать, обиды не держит. Ну да, как-то неловко вышло — даму по тыкве оприходовать. Да ещё и не в первый раз. А что мне, надо было дать себя загрызть? Или тебя скормить? То-то же. Самозащита как она есть.

— Доела? Цепляй посуду, чаю тебе передадим горячего! Да не подтягивай ты трос, побереги нервы, и так тебе сегодня досталось! Второй раз за тобой нырять не буду, так и знай!

— Вот упёртая же баба, ну! Надеюсь, она знает, что делает.

Глава 4. Спонтанный абордаж

— Доброе утро, пацан, ты опять пропустил весь концерт. Наша лысая мадама завывала сегодня как-то особенно вдохновенно, аж мурашки по всем местам. Может, она посвящает свои песнопения тебе, а ты спишь, как сурок! Это не очень-то вежливо по отношению к артисту, даже если он выступает в оригинальном жанре полуночного воя на луну. Мог бы хоть похлопать. Однако, это всё лирика, давай-ка вставай. Мне после ночного бенефиса не спалось, так что каша готова. Со вкусом жеронтина, который представляет собой нечто среднее между лыжной мазью и соевым соусом. Есть можно, в общем. Умывайся, лопай, становись к штурвалу. Теперь нам надо не только поднять якорь и развернуться, но и ухитриться сделать это не сократив дистанцию с яликом. Не могу же я лысую каждый день по башке лупить? Ей, конечно, терять нечего, отбитая наглухо, но мне неловко. Никогда не одобрял насилие в отношении детей и женщин. Оно кажется мне признанием мужской беспомощности.

— Мадам! Алё! Катер вызывает ялик! Как слышно? Ночью было слышно зашибись, если ты сомневалась. В общем, мы стартуем. Сейчас снимемся с якоря и встанем на мотор, а потом начнём циркуляцию на левый борт. Для ушибленных головой девочек: влево — это туда, потому что относительно хода судна. Так что, во избежание экстренных купаний и последующего применения седативных средств ударного действия, хватайся за вёсла и греби вправо. Ещё раз: право — это сторона, обратная левой, то есть туда, куда я сейчас пальцем показываю. Ферштейн? Андерстенд? Энтендер? Понимаешь, что я тебе говорю, или последние мозги тебе вчера отшиб? Вёсла в руки и хоп-хоп!

— Ах ты ж моя заинька! Ах ты ж моя умничка! Смотри, пацан, не совсем, значит, невменько твоя подружка, сообразила в этот раз, где право, где лево. Может, по свежей шишке на башке сориентировалась? Лево руля! Сейчас якорь закреплю и сменю тебя на штурвале. Всё, дальше тянем штатно. Можно отправлять завтрак верёвочной почтой. Приятного аппетита, Лысая Башка!

— А завари-ка ещё чайку, пацан! Спасибо нашей буксируемой, у нас теперь есть заварка, которая не создаёт ощущения кипячёных портянок. Не лучший чай из тех, что я пробовал, но терпимо. Я всегда был больше по кофе, но у вас его, похоже, вовсе нет. Не растёт, наверное. Меня первое время дико ломало, но потом ничего, привык к чаю. Теперь даже с удовольствием пью, как сраный англичанин какой-нибудь. Почему я так англичан не люблю? Паршивый народец потому что. Столько в моём мире через них неприятностей было — не сосчитать. Так и говорили всегда: «Англичанка, мол, гадит». Ну, и мне они поднасрали тогда в Африке конкретно. А мне только всё это стало понемногу нравиться! Жизнь белого мбваны в сердце Чёрного Континента имеет свои плюсы и минусы, факт, но тогда казалось, что плюсов больше. Благодаря Бангани я был неплохо обеспечен — копейки относительно тех доходов, что я ему приносил, но, чтобы быть богатым, пацан, денег надо не много, а больше, чем у других. На фоне поголовной африканской нищеты я был неприлично богат — жил в доме с кондиционером и ватерклозетом, мог принимать душ сколько хочу, не отказывать себе в еде, купаться на личном пляже и содержать красотку Мануэлу. Она, конечно, была слабоумной полуаутисткой, но в некоторых аспектах взрослых отношений, пацан, это ей ничуть не мешало. Мне даже начинало иногда казаться, что я ей не абсолютно безразличен, и может быть, однажды она оттает, выйдет из кокона игнорирования реальности. И окажется, что у нас есть что-то кроме постели. Фантазии, конечно, но это скрашивало мою жизнь хорошо оплачиваемой пустышки, болванчика, выдающего себя за фигуру. Нет, не только это. Я пил виски, курил сигары, гонял на байке, катался на яхте, одевался в лучших магазинах и обедал в лучших ресторанах. К такому привыкаешь, пацан. Сломалось всё в один миг — Банга как раз сидел у нас в гостиной, Мануэла несла ему кофе и лёд для виски, и тут бац — забегают два черномазых гаврика в военном и начинают палить в него из автоматов.

Я зашвырнул Мануэлу себе за спину, выхватил пистолет и пристрелил их к чёртовой матери. Белому мбване тогда считалось приличным ходить с большим красивым пистолетом, и я ходил. Дорогие часы — белая шляпа — блестящая пушка, аксессуары настоящего мачо. Признаться, это были первые мои покойники. Хоть я и корчил из себя «рюсски мафия босс», но убивать до тех пор не доводилось. Сомнительное удовольствие, пацан, лучше не пробуй. Когда я перестал блевать, Банга ещё был жив. Африканцы паршиво стреляют, но у этих руки были натурально из жопы — выпустив шестьдесят пуль на двоих, они попали всего двумя. Остальные достались столу, креслу и стене за его спиной. Я даже подумал, что выживет, но нет — двух попаданий, одно в живот, другое в грудь, ему хватило. Прежде чем помереть, босс успел рассказать, что его бизнес стал мешать англичанам, которые решили бодро продвинуть на местный оружейный рынок своих дилеров. В своей обычной манере они просто подкупили часть подручных Банги, чтобы те его завалили, но он завалил их первым, и счёл, что дело сделано. Однако, нет. Бангани узнал нападавших — они были из группы мелких ребелзов, достаточно тупых и жадных, чтобы не осознавать последствий. Того, что всех виновных зачистят вместе с семьями, родственниками, соседями и домашним скотом, свалят трупы в отхожую яму, зальют бензином и сожгут. Чтобы другим неповадно было…

— Что такое, пацан? Чего увидел, зоркий ты наш? Ого, встречное судно! Оказывается, мы не монополисты в речном транспорте. И как же он собирается с нами расходиться? Надеюсь, его агрорадиус уже реки. Дай-ка бинокль… Смотри-ка, теплоходик вполне габаритный. Как он с таким один управляется? Не набегаешься из рубки в машинное и обратно. Сигналит нам чего-то… Увы, я ваших флажных сигналов не знаю, у нас другие. Держи правее — если что, будем левыми бортами расходиться. Только не слишком к берегу жмись, мало ли что там в воду нападало… Глянь-ка, матюгальник у него! Ну-ка, чего скажет?

— Приветствую путешественников! — разнёсся над рекой усиленный мегафоном мужской голос.

Ингвар молча помахал рукой, понимая, что не докричится.

— Меня зовут Зорян! Я капитан и владелец плавучей лавки «Продажница»! Предлагаю меновой торг и обмен новостями! Моя конфликтная зона всего двадцать пять метров! Сейчас я встану на якорь! Подходите так, чтобы ваша зона не доставала! Протянем трос! Есть одежда, продовольствие, топливо, медикаменты, предметы обихода, ценная информация! Меняю что угодно на что угодно! Гибкий курс! Прямое общение! Есть радиоканал! Помашите, если согласны!

— Интересно, — буркнул Ингвар, — как он собрался трос на двадцать пять метров забрасывать? Товаров у нас нет, окромя разве что солёной рыбы, но поболтать, наверное, стоит. Он снизу идёт, хоть узнаем, что там с фарватером.

И замахал руками, как ветряная мельница. Встречное судно стало замедлять ход.

— Эй, лысая! У нас внеплановая остановка! Отцепляйся и греби к берегу. Потом обратно приплывёшь. На тросе ялик снесёт к тому кораблю, лови тебя потом… Стоп машина, пацан. Отдать носовой! Кормовой не надо, мы ненадолго.

***

— Ты не слишком близко? — закричал капитан «Продажницы». — У тебя тоже дистанция маленькая?

— Не волнуйся за меня, — заорал в ответ Ингвар.

— Если решишь напасть, то знай, у меня ещё два человека на борту. Механик и рулевой ночной вахты. Механик закрыт в трюме, а сменщик — в каюте, так что мы не пересекаемся и не кидаемся друг на друга. Но если что — я их выпущу! У меня тревожная кнопка есть! Втроём мы тебя уделаем!

— И на кой черт мне это, по-твоему? Если бы меня триггернуло, то я бы один чёрт ни хрена не соображал. Зачем мне тогда товары?

— Оно так, — согласился Зорян, — но дураков и раньше хватало, а теперь вменяемых и вовсе чуть. Так что я просто предупреждаю.

— Ладно, услышал тебя. Что дальше?

— Сейчас я отправлю к тебе трос. Есть чем выловить?

— Вверх по течению отправишь?

— Спокойно, друг, всё продумано!

— Чего это у него там, пацан? — озадаченно спросил Ингвар у мальчика. — Посмотри-ка! Это ж игрушка! Детский катер-модель на батарейках! С радиоуправлением — вон, у него пульт в руках. А я думал, у вас всё ламповое… Ну да, цепляет за него бечеву, которой потом можно трос подтащить. Умно придумано. Тащи багор, будем ловить.

По натянутому тросу той же бечёвкой перетащили корзинку, в которой оказалась большая, но всё же условно «карманная» рация.

— Как слышно, приём? — спросил искажённый помехами голос.

— Нормально, в общем, — ответил Ингвар. — Никогда не видел тут компактных раций…

— Я раньше был судовой радист и радиолюбитель. А транзисторная техника уже лет десять как появилась, просто она мало кому нужна была, потому что дорогая. Управление катером я сам спаял, зацени!

— Молодец, уважаю, — похвалил его Ингвар.

— У меня на борту мощная станция, весь мир слышно.

— И что, есть кого слушать?

— Немного нас осталось, но есть. Радиолюбители народ специфический, всё больше одиночки. Кто сразу не погиб, те восстановили трансиверы, нашли генераторы, сидят в эфире. А что ещё делать-то?

— И то верно. И что сообщают?

— Э, нет! — засмеялся Зорян. — Так не пойдёт! Информация — это товар! Только на обмен!

— Да мне особо нечем меняться. Ни товаров, ни инфы ценной… Солёная рыба нужна?

— Рыбы я и сам наловлю. А насчёт инфы — не прибедняйся! Для начала — как тебя зовут?

— Тоже мне, ценные сведения! Ингвар.

— Необычное имя.

— Какое есть. А тебе зачем?

— Ну, надо же как-то к тебе обращаться. А насчёт ценных… Ты на катере не один, а эта посудина слишком мелкая даже для самой маленькой конфликтной дистанции. Это важная информация, друг.

— Случайный природный феномен.

— Но вы не конфликтуете обоюдно, значит, уже два феномена! Один феномен — исключение, два — новое правило! Слухи, что такие, как вы, есть, давно ходят, но я думал, что брехня. Теперь знаю, что нет.

— Тогда выходит, что ты мне должен, — отметил Ингвар. — Взамен попрошу рассказать, что там ниже по течению. Проходим ли фарватер?

— На такой лодочке как ваша — хоть до самого моря. Но туда вам не надо.

— Это почему?

— Побережье смыло огромной волной на десятки километров от берега, а навстречу ей прошла волна от рухнувшей плотины водохранилища. В устье реки теперь мокрая пустыня с выброшенным кораблями и стаи отожравшихся на трупах собак. Нечего там делать, друг. Надеюсь, тебе туда не надо

— Нет, так далеко на юг мы не планировали.

— А куда вы плывёте?

— А ты с какой целью интересуешься?

— Привычка. Люблю собирать информацию. Никогда не знаешь, что пригодится.

— Эта тебе не пригодится, — отрезал Ингвар.

— Опасаешься? Твоё право. Понимаю, человек без конфликтной зоны — ценный приз. Много к чему его приспособить можно, если суметь замотивировать.

— Одни уже пытались, так что не советую.

— Я-то что, но люди бывают разные. И что стало с теми, кто пытался?

— Собакам тоже надо чем-то питаться.

— Принято. А скажи, друг, у вас с мальчиком только друг на друга нет конфликтной реакции? Или ты можешь к любому подойти?

— А не слишком дофига ты хочешь за простое утверждение, что река проходима? Я ведь даже проверить твои слова не могу.

— Так и я твои тоже, друг! Ладно, есть кое-что, что может тебе пригодиться, если вдруг занесёт на юго-восток. Как насчёт инфы об анклаве, где ни у кого нет конфликтных зон? Но не потому, что там все феномены, как вы, а потому, что место такое? Заходит туда человек — и становится нормальным! У них там, говорят, почти нормальная жизнь. Электричество, вода, канализация, всё путём.

— Брехня, небось.

— Источник достоверный. Хотя, как ты прекрасно понимаешь, теперь ты либо веришь на слово, либо нет. Ну, что? Меняешься?

— Да. Мы можем подойти к любому, и нас не замкнёт. Но их замкнёт всё равно, так что пользы от этого не так много, как хотелось бы.

— Ценная инфа. У тебя карта есть?

— Есть.

— Клади в корзинку, я тебе отмечу, где тот анклав.

— Только верни.

— Разумеется… Ты в курсе, что карта у тебя — полное говно?

— Другой нет. Но если у тебя…

— Нет, увы, у меня одна и она нужна мне самому.

— Я мог бы снять копию.

— Нет, друг, извини, это слишком ценная инфа, на такую тебе нечем поменяться. Но солёную рыбу могу сменять на концентрат каши. С разными вкусами!

— Нет, спасибо, я лучше рыбы поем.

— Понимаю, — вздохнул Зорян, — самого достала неимоверно. Особенно та, что со вкусом крамира.

— Пока не попадалась.

— Это тебе повезло, друг. Как будто дохлую крысу сварили в бензине. Вот тебе твоя карта, забирай. Я пометил как мог, вышло приблизительно. А что там ещё за отметки на ней?

— За эту инфу не заплачено.

— Ну, как знаешь. Я всё равно на свою перенёс, авось для чего и сгодится. Информация — дело такое, клочок там, кусочек тут… Как мозаику складывать. Мне кажется, эти отметки — кусочки очень интересной мозаики. В непростых местах стоят. Ладно, приятно было иметь с тобой дело, Ингвар, хотя ты тот ещётемнила. Заводитесь и отваливайте вправо по курсу, так и разойдёмся.

— Без проблем, принимай свой трос обратно.

— Погоди! Сейчас вышлю бонус — пару бутылок отменной сладкой газировки! Выпьете за моё здоровье!

***

— Эй, пацан, поднимай якорь. Нет, я не забыл про лысую, ниже по течению подберём, а сейчас надо фарватер освободить, у теплохода осадка больше. Вот так, молодец. Эй, а что с двигателем? Эй, Зорян, у нас движок заглох! Сдавай назад, быстрее, нас течением тащит! Э… Чёрт, поздно. Бросай обратно якорь, пацан, и тащи «Миротворца». Вон, плывёт, болезный… О, а вот два других за ним сиганули. И правда, ещё двое были, целый экипаж. Наверное, смотрели на нас в иллюминаторы, вот и словили триггер. Но плавают паршиво, лысая не в пример резвее шуровала. Не потопли бы…

— Ну, вот, — сказал Ингвар, укладывая на палубу последнего, — я был нежен как мог. Неловко вышло — встали поторговать, а получили по башке. Техническая накладка. Кстати, кому было велено солярку из канистры в бак перелить? Что ты глазки синие отводишь? Да-да, тебе, мой юный друг. А кто провтыкал этот момент? Тоже ты. Считай, что они от тебя по башке выхватили, предварительно искупавшись. Но извиняться будем позже, а сейчас давай доставим их обратно на теплоход, пока они без сознания. Разложим по каютам и сделаем вид, что так и было. Поднимай якорь, солярку я уже перелил.

— Что там лысая? Нервничает? Ещё бы! Наше поведение с берега выглядит, надо полагать, весьма подозрительно. Как будто я на старости лет опять в пираты подался. Чем не абордаж, ей-богу! — сетует Ингвар, залезая на возвышающийся над ним борт теплохода. — Сейчас верёвку скину, привязывай этих горе-моряков. Да не так, ты что! Подмышками пропускай… Нет, сейчас сам спущусь, погоди. Вот так, так и так — называется «беседочный узел». Запомни, пригодится. Мы ещё сделаем из тебя настоящего матроса!

— Ух, этот был тяжёлый! Чуть спину не сорвал. Залезай, пацан, посмотрим, что тут у них интересного. Но сначала растащим их по каютам и запрём. Нет, давай вместе. Хотя бы ноги тащи, чтобы не волочились!

— Вот, это точно капитанская каюта. Во-первых, самая большая, во-вторых, рядом с радиорубкой. Затаскиваем Зоряна. Да, радиохлама у него и правда полно. Жаль, я не разбираюсь, было бы интересно послушать эфир. Эта каюта, скорее всего, механика — вон, комбез замасленный валяется. Который из этих двоих механик, несложно опознать по рукам. Смазка не отмывается. Тащим его сюда. Значит, методом исключения, следующая открытая каюта второго парня. Здоровый чёрт, накачанный. Нам повезло, что плавает плохо, и пока до нас доплыл, уже вымотался. Такого угомонить было бы непросто. Всё, запираем. Будем уходить — откроем. Нет, мы не сразу уйдём, пацан. Неужели тебе не интересно, что у них тут есть? Лично мне — ещё как интересно. Раз уж я ненароком взял это судно на абордаж, то надо хотя бы посмотреть, что за приз достался. Пошли на экскурсию, пацан!

— Так, это машинное… Неплохой дизелёк. Интересно, но неактуально. Солярки нам пока что хватает. Здесь гальюн — это сортир, по-морскому. Интересно, как они туда ходят? По очереди, предупреждая громким криком, чтобы не встретиться? «Механик идёт срать! Механик идёт срать! Механик срёт! Механик просрался!» А здесь камбуз. Ох, каши у них до черта. Загадочный продукт, откуда он в таком количестве взялся? Так-то грех жаловаться — нажористый, а если верить упаковке, ещё и содержит все витамины на свете. Но вкусы… Ни одного же нормального! Ни одного! Вот что такое «курпялия»? — спросил Ингвар, вытягивая наугад пакет из ящика. — Спорим, и слова-то такого нет? Звучит чистым издевательством.

— Тут у них чуланчик. Вёдра, швабры… А тут заперто. Интересно, что же такое они сами от себя запирают? — Ингвар пнул стальную дверь с кустарно приваренными ушками для большого висячего замка.

— Кто там, снаружи? — послышалось из каюты глухо.

— А внутри кто?

— Незнакомый голос, — удивился запертый. — Я Стефтан. А куда делись те уроды?

— Если ты про экипаж этого плавучего ларька, то они прилегли отдохнуть.

— Но живы?

— Живы, живы, просто лёгкий бытовой травматизм.

— Жаль.

— Экий ты строгий, Стефтан. Ты зачем тут сидишь?

— Затем, что меня тут заперли, разумеется.

— Это не «зачем», это «почему».

— В широком смысле — я товар. Меня везут на продажу. Под замком, чтобы не сбежал. Вон, видишь, выдвижной лоток? Туда мне суют еду. Так они меня не видят и не бесятся. А ведро я сам в иллюминатор выливаю. Воняет от него — ты себе не представляешь…

— А нафига тебя кому-то покупать? Сейчас бесхозных людишек полно, пошёл да бесплатно наловил, если надо.

— Я врач. Врачей мало осталось, не наловишь. Мы спасать людей пытались, когда уже надо было от них убегать… Мне просто повезло. Ну, я так думал, пока не оказался тут.

— Но ты же всё равно не можешь… Хотя да, снотворные же.

— Вот, ты сразу догадался. Пациента можно расспросить о симптомах без визуального контакта, потом усыпить и сделать все необходимые манипуляции. А иногда достаточно сказать, какие лекарства нужны. Лекарств много осталось, а какое от чего — мало кто знает. Так что я ценный товар, меня уже третий раз перепродают.

— Надеюсь, с хорошей наценкой?

— Без понятия, мне ценник не озвучили.

— Надо же, даже в этих условиях люди ухитряются друг друга запрягать и ехать, ножки свесив. Интересно было бы узнать, кто покупатель, но ты, поди, не знаешь.

— И знал бы — не сказал. Не хочу, чтобы и ты меня продал.

— Нет, я честный капитан пиратов. Работорговля — не моё.

— Неужели отпустишь?

— Конечно. Свободу попугаям.

— Каким попугаям?

— Не бери в голову. Сейчас у капитана пошарю насчёт ключа, никуда не уходи… Вот, замок снял, но ты не выходи пока, подожди, пока мы отчалим. Дальше делай что хочешь, но я видел на корме шлюпку. Захватывать теплоход не советую, один ты с ним не управишься.

— А разве ты его не захватил?

— Ну, так, на полшишечки. Случайно вышло. Мне он, в общем, ни к чему — великоват. У меня свой есть, поменьше. Так что пошарюсь, возьму, что понравится, и свалю. Раз они работорговцы, то моральные ограничения на их имущество не распространяются. Законный трофей.

— А я мечтал — мне бы такой пароходик!

— Нафига?

— Сделал бы плавучую клинику. Подошёл к берегу, выдвинул… как там это у моряков называется? Помост?

— Сходни. Или трап.

— Да, оно самое. И подлиннее, чтобы безумием с берега не цепляло. На входе — кабинка закрытая, туда пациент заходит, а через тонкую стенку — врач сидит. Они друг друга не видят, поэтому не бесятся. Пациент рассказывает, что болит, а врач ему либо сразу лекарства просовывает, либо снотворное передаёт, если его, к примеру, осмотреть надо.

— А если оперировать?

— Придётся любую ерунду под общим наркозом делать. Не очень полезно, но лучше, чем ничего. Я насмотрелся, как люди от занозы в руке умирают в мучениях, получив на ровном месте заражение крови. Я мог бы спасти многих!

— Бесплатно? — удивился Ингвар.

— Если мне будут приносить взамен медикаменты и еду, то да. У меня довольно скромные запросы.

— Да ты, блин, романтик! В самой идее есть некое благородное безумие, факт. Но практическая реализация вызывает большие сомнения. У тебя есть опыт управления речными судами среднего водоизмещения?

— Нет, откуда? Я и с лодкой не справлюсь, наверное. Я врач, а не моряк.

— Тогда тебе нужен экипаж. Как показывает опыт здешнего капитана, ужиться нескольким людям на одном корабле, если правильно организовать пространство, вполне реально…

— Капитана? — возмутился медик. — Тварь он, а не капитан! Под видом торговли информацией выспрашивал людей, кто они и что умеют. Если кто-то обладал ценными навыками, то он давал им еду, якобы на обмен, но в напитки добавлял сильное снотворное, а потом продавал их в рабство! Меня заставлял их осматривать, достаточно ли они здоровы, чтобы взять хорошую цену.

— А что, есть рынок сбыта?

— Есть, как не быть. Это на что хорошее люди не сорганизуются, а на какую-нибудь гадость — запросто. Даже сейчас.

— Это само собой, но нафига? Ладно — врач, допустим. Но врачей мало, а какой прок, например, от… не знаю, шофёра?

— От шофёра, может быть, и немного. А вот от механика польза есть. Можно наладить генератор, получить электричество, подключить насос, подать воду, нагреть её… Сильно повышает качество жизни. Кстати, тут механик из таких. Зорян купил или обменял на кого-то.

— То есть сантехники и электрики тоже в цене?

— Не знаю, спроси у Зоряна. У него, наверное, и список цен имеется. Сколько маляров дают за одного сварщика и так далее. Но больше всего в цене женщины, разумеется…

— Это я уже в курсе, сталкивался. Офигеть вы прекрасное общество выживших. Только что не жрёте друг друга. Хотя, наверное, всё ещё впереди. Как кашу доедите, так и приметесь…

— Послушай, ты, по голосу, вроде нормальный. И корабль у тебя какой-то есть, значит, и опыт…. Не хочешь стать капитаном медицинского теплохода? Я готов большую часть времени не выходить на палубу, ты будешь прятаться только когда у меня приём…

— Извини, лепила, у меня свои планы на этот апокалипсис. А так бы я с удовольствием, дело всяко хорошее.

— И куда ты плыл, когда столкнулся со Зоряном?

— На юг. Мне далеко, почти до моря.

— Так, может быть, согласишься хотя бы на время? Поплывём на юг, какая разница? Вдруг по дороге найдём кого-то, кто тебя заменит? Здесь много кают, человек пять можно разместить относительно безопасно, чтобы они друг друга не порвали. Если я просто уплыву на лодке, это кончится тем, что снова попробую кому-нибудь помочь, выдам, что я врач, меня опять поймают, и я окажусь в том же положении…

— Хм, тут есть что обдумать, — сказал Ингвар. — Некое рациональное зерно… Только вот ещё — так сложилось, что я не один. Эй, пацан, подь сюда! Пацан? Пацан, ты где? О, блин, ты что, газировки напился? Ты что, не слышал, что доктор сказал? Она же со снотворным! Готов, сопит в две дырочки. Ладно, что ты там говорил насчёт медицинского судна? Давай-ка прикинем хрен к носу…

Глава 5. «В детстве мне в голову вбили гвоздей люди добрые…»

— Нет, Ингвар, я не знаю, почему появился триггер агрессии. Я просто врач общей практики. С точки зрения патофизиологии, никаких изменений нет. Приём.

— Слушай, Стефтан, ты только не удивляйся вопросу… А что произошло-то? Я, видишь ли, в момент собственно катастрофы пребывал в… некоторой изоляции, скажем так. Увидел только последствия. Сначала было не до расспросов, а потом стало не у кого спросить. Что молчишь? Ах, да: «Приём!» Дурацкий селектор…

— Землетрясение произошло, разумеется. Приём.

— Это я, само собой, заметил. Меня аж с койки на пол выкинуло. Спросонья решил, что на корабле, кинулся к шлюпкам. И только налетев на дверь, сообразил, что я всё ещё в… Ну, в общем, там же, где и был. Хорошо, что здание оказалось достаточно прочным, чтобы не упасть мне на голову, но всё же недостаточно, чтобы я из него не выбрался. Но вот что я тебе скажу: не бывает таких землетрясений, чтобы весь мир в труху. Приём.

— Сразу после мне было ни до чего, как всем медикам. К нам потоком тащили раненых, больница была в руинах, мы оперировали в палатках при свете ацетиленовых фонарей… Ну, ты помнишь, что тогда творилось. Электричества нет, воды нет, лекарства откапывают добровольцы в завалах, большая часть пострадавших в таком состоянии, что их и в реанимационной палате было бы не спасти. Мы работали сутками, падая на несколько часов поспать на раскладушки и снова возвращаясь к операционным столам. Травматические ампутации, шоки, переломы, синдром сдавливания, ожоги, сотрясения — весь курс медицины катастроф за несколько суток. Через несколько дней стало чуть полегче. Потому что все тяжело пострадавшие уже умерли, да и медикаменты у нас закончились, так что оставшимся мы уже мало чем могли помочь. И вот тогда я услышал, как один из тяжёлых пациентов — без обеих ног, с разрывами внутренних органов, чудо, что ещё живой, — рассказывал, что причиной был очень сильный взрыв. Настолько мощный, что изменил наклон оси вращения планеты и вызвал множественные разломы коры. Приём.

— Фигня какая-то, Стефтан, извини. Я немного понимаю во всяких взрывающихся штуках, и нет на свете ничего такого, что может так бабахнуть. Даже ядерное… Впрочем, неважно, его тут не было. В общем, если собрать всю взрывчатку мира и подорвать в одном месте, не выйдет потягаться даже с обычным вулканом. Люди вечно переоценивают своё могущество. Приём.

— Наверное, ты прав. Тот пациент тоже удивлялся. Единственная причина, которая приходила ему в голову — падение крупного астероида. Достаточно большого, чтобы пробить глубокий кратер и взорваться в глубине коры. Но это только предположение, он не знал точно, поскольку занимался исследованиями земли, а не космоса. Приём.

— Вполне разумная гипотеза. Странно только, что такую здоровую штуку не заметили на подлёте. Её, наверное, даже без телескопа было бы видно. Впрочем, какая теперь разница. Слушай, у меня к тебе ещё один странный вопрос… Ты случайно не знаешь, почему до катастрофы люди были… ну, совсем не агрессивными? Приём.

— Не совсем понял твой вопрос, Ингвар. А с чего им быть агрессивными? Приём.

— То есть то, что люди не проявляли друг к другу агрессии — не убивали и даже не дрались, — это нормально? Их для этого не кормили таблетками и не отрезали ничего в детстве? Приём.

— Знаешь, Ингвар, ты действительно очень странный… Разве люди могут убивать людей? Теперь могут, конечно, но только в состоянии, когда они не люди. В этот момент высшая нервная деятельность отключается из-за критического выброса в кровь нейромедиаторов, и они не осознают своих действий. Но намеренное причинение вреда… Такое бывает в случае повреждения мозга или нарушения работы гормональной системы, но это не моя специализация. А ты так говоришь, словно это не редкая патология, а норма. Нет, отвечая на твой вопрос, никакого медикаментозного подавления выделения катехоламинов или, тем более, хирургических операций на надпочечниках массово не проводилось. Это, знаешь ли, сложно было бы скрыть. Приём.

— А если какие-то препараты добавлять незаметно в еду или воду? Тогда их будут получать все, но никто не будет знать… Приём.

— У тебя очень странное мышление Ингвар. Я уже смирился с тем, что люди стали неожиданно жестоки после катастрофы, ведя себя не вполне адекватно, даже когда не срабатывает агрессия, но твоё воображение просто пугает. Впрочем, даже если представить это как абстрактную медицинскую задачу, не вдаваясь в абсурдные рассуждения, кому и зачем такое могло понадобиться, настолько избирательных препаратов просто не существует. Тех несчастных, которые страдали от поведенческих нарушений до катастрофы, действительно лечили специальными транквилизаторами и гормональными супрессорами, но они гасили не только агрессию. Очень много побочных эффектов, включая понижение когнитивных способностей, нарушения обмена веществ… В общем, поверь, это невозможно. Приём.

— Ну, нет так нет. Я просто из любопытства спросил. Если бы я был одержим желанием решить все загадки на свете, то пошёл бы в учёные, а не в… В общем, это был бы какой-то другой Ингвар. Забудь, я просто время убиваю. Река прямая, идём небыстро, я не выспался, вот и треплюсь, чтобы не уснуть за штурвалом. Тебе там как, нормально взаперти? Приём.

— Теперь, по крайней мере, замок с моей стороны двери. Это гораздо лучше, чем было. И я могу ходить в нормальный туалет и принимать душ. Так что да, всё хорошо. Спасибо, что согласился побыть моим шкипером. Хотел бы я знать, куда ты собрался идти, когда мы закончим наше совместное путешествие. Думаю, ты мне не расскажешь. Ты вообще очень загадочный человек, Ингвар. Ты и этот мальчик. Два человека без агрессивного триггера? Хотел бы я знать причину… Вдруг можно как-то вылечить остальных? Приём.

— Извини, Стефтан, не хочу распространяться о своих планах. Ты вроде человек хороший, но чего не знаешь, того и не расскажешь никому. Поверь на слово, мой случай уникальный, так что ничем в твоих гуманитарных амбициях не поможет. А про пацана я и сам не знаю, он неразговорчивый. О, кстати, он, похоже, просыпается. Всё, конец связи, потом поболтаем.

— Привет, засоня! Что глазёнки выпучил? Да, мы на теплоходе, а ты проспал больше суток. А ведь говорил же добрый доктор, в газировке снотворное! Хорошо, что он, пока ты в отключке был, промывание желудка тебе сделал. С твоим цыплячьим весом организм мог бы и не сдюжить. Целую бутыль в одно жало всосал! Неужели так соскучился по сладкому? Ладно, что было, то было, в следующий раз будь осторожнее. А пока введу тебя в курс дела. Первое — это судно мы присвоили. Неписаный закон моря: работорговцы — законный приз. Нам с тобой такой большой корабль вроде бы как ни к чему, но мы просто временная команда. Теперь это плавучий госпиталь доброго доктора Стефтана, который натуральный Айболит. Кто такой Айболит? Ещё одна сказка из бабкиного сундука. Расскажу при случае. Предыдущий владелец, позорный торговец живым товаром Зорян, а также его помощник, именем которого я забыл поинтересоваться, остались лежать рядышком на берегу. Я бы их отправил измерять глубину фарватера, привязав к копытам камушки потяжелее, но доктор был против, а я решил не светить свою агрессивность. Стефтан тот ещё идеалист, кроме того, он и так меня побаивается, по-моему. Нам с ним ещё долго делить этот пароход, так что лучше не начинать с негатива. Да, на всякий случай — он не знает, кто я, откуда и куда мы идём. Ты, конечно, не расскажешь, даже если захочешь, но имей в виду — доктору мы доверяем ограниченно. Идеалисты опасны своей непредсказуемостью. Кроме этого одержимого гуманитарным мессианством медработника мы имеем на борту механика Марико. Почти как Марио, но тебе это не так смешно, как мне. Он поклялся, что никак не участвовал в бизнесе Зоряна, и вообще сам жертва — тот его купил и сделал чем-то вроде трюмного раба. Казалось бы, дай ты ему по башке разводным ключом и свали — но нет, ему вроде и так ништяк было. Кормят-поят, при любимом дизеле живёт, что ещё нужно? Чем-то Дмитра, который «страж моста», напомнил, такой же индифферентный тип. «Ешьте меня мухи с комарами». У вас, наверное, таких много было при вашей неагрессивности? Впрочем, откуда тебе знать? Доктор, и тот не понял, о чём я его спрашиваю. В общем, этот «брат Марио» выразил желание остаться. Не столько при нас, сколько при моторе, кормушке и понятном будущем. Не тянет его на приключения, и свобода не манит. Впрочем, механик он, вроде, неплохой, так что у доктора уже один постоянный член экипажа есть. И один пассажир. Да, ты правильно догадался — это наша Лысая! На ялике за нами рванула так, что вёсла гнулись. Трап верёвочный ей скинул, ушёл на мостик, а она шнырь — и внутрь. Заняла пустую каюту и сразу в душ. Чистоплотная барышня, не в пример тебе. Но долбанутая. Поэтому выходи осторожно, в каюте ей не сидится, а сидится, наоборот, в коридоре на полу. Вон, выгляни за угол — видишь? Сидит. Причём так, чтобы меня видеть. Я за штурвалом стою, а она пялится, как будто я модель из рекламы мужского белья. Хотелось бы, конечно, верить, что любуется формой моих ягодичных мышц, но я думаю, что дело в другом. Упёртая мадама продолжает сокращать дистанцию агрессии с нами, благо коридор тут длинный. Кстати, небезуспешно — только за сегодня метра на полтора подползла. Может быть, однажды подкрадётся вплотную и перережет нам глотки… Шучу-шучу, не пугайся. Это она уже сто раз могла бы проделать, если б хотела, когда мы спим. Так что я не препятствую, хотя у меня от её взгляда уже жопа чешется. «Миротворца» держу при себе — вдруг не рассчитает дистанцию? Неудобство одно — каждый, кто хочет пройти в гальюн, в душ или прогуляться на кормовую палубу воздухом подышать, должен сначала заорать: «Лысая, свали в нору!» Тогда она уходит в свою каюту. Но потом опять выползает и садится посреди коридора. Упёртая. Ты это учти, потому что угадай, кто будет разносить всем жратву, стучать в двери кают и убегать? Именно, некий пацан. Заодно в твоей воображаемой матросской книжке появится запись: «Помощник стюарда». Ты становишься всё более ценным кадром, смотри, чтобы в первом же портовом баре тебя не подпоили и не заставили подмахнуть невыгодный контракт… Да, ближайший бар не в этом мире, и когда мы туда доберёмся, неизвестно, но надо быть готовым к любому повороту судьбы. Мне тогда в Африке такая готовность здорово помогла.

Ингвар вздохнул, почесал бороду, поправил курс штурвалом и продолжил.

— Когда Банга отдал концы, мы с Мануэлой оттащили его труп на ледник, а нападавших отвезли на тачке садовника к берегу и скинули в море. Мануэла, надо отметить, даже бровью не повела — как будто каждый день отмывает кровищу с полов. У меня глаз дёргается и ручки трясутся — а она трёт и напевает что-то под нос по-испански. Чтобы хоть как-то прийти в себя, мне пришлось втащить два стакана виски. Пострадавшую от рукожопых стрелков стену завесили циновкой и сели думать, что делать дальше. То есть думал я, а Мануэла так сидела, для эстетики. С одной стороны, я вроде как зиц-председатель, какой с меня спрос? С другой — знали об этом немногие, так что не факт, что следующих ликвидаторов не пришлют уже за мной. С третьей стороны, я могу оказаться полезен наследникам Банги — кто бы ни занял его место, белый переговорщик ему пригодится. С четвёртой — кто-то может решить, что я слишком много знаю, так что стоит свалить, пока никто не в курсе. С пятой — с пустыми карманами далеко не свалишь, да и обидно как-то. В общем, я был в полном раздрае, но два стакана виски пробудили во мне природный авантюризм.

Ингвар снова поправил курс, сверился с большой детальной картой, доставшейся ему с вещами предыдущего капитана, и продолжил.

— О смерти Банги сообщил только его помощнику. Тот примчался с десятком вооружённых негров, мрачно выслушал мой рассказ, поковырял пальцем дырки в стене, велел ждать распоряжений и никому ни в коем случае не говорить, что босса завалили. Потом забрал тело и свалил. Как я позже узнал, пристрелили его уже к вечеру. Удержать в тайне то, что организация осталась без главного, не удалось, и сразу многие подумали: «А почему бы боссом не стать мне?» Бангани оставил богатое наследство, там было что делить, и делильщики принялись за дело, попутно расчищая поляну от конкурентов. Через пару дней никого, кто знал бы о моей истинной роли в организации, не осталось, так что я принялся действовать, реализуя свой «двухстаканный план», порождённый алкоголем и стрессом. Натянув на себя белый льняной костюм, шляпу и приветливую улыбку сытого крокодила, я снова стал «рюсски мафия мэн Иван Гоголефф». Этот прекрасный человек прибыл в английский клуб, заказал шотландский виски, закурил гаванскую сигару, и объявил большую распродажу. Оказывается, его relationships in russian army… «Yes, man, forget about the «Soviet», now we are all Russian!» — вещал он с чудовищным акцентом. В общем, эти прекрасные люди готовы поставить уникально большую партию отменного железа по очень привлекательной цене. Привлекательной — если кто-то возьмёт всё разом. Если придётся разбивать на партии и продавать вдолгую — то цена будет обычной. Лично ему, Ивану Гоголеффу, второй вариант даже выгоднее, потому что его доля как посредника вырастет, но люди, которые выходят на рынок, ему не чужие, и он готов немного прогнуться. В силу сложившихся джентльменских отношений с уважаемыми друзьями по клубу, аванс будет символическим — всего пять процентов от сделки. Если найдётся желающий — вот номер счёта, поставка первой партии через неделю по обычной схеме.

— Бабки, пацан, были такие, что никто даже не подумал, что их могут тупо кинуть на аванс. Для Ивана Гоголеффа, с которым они уже не раз проворачивали масштабные поставки, это было бы… Ну, как серебряную ложку со стола стащить. Не тот масштаб. Разумеется, речь о безоговорочном доверии не шла — они были готовы всё досконально проверять, прежде чем выплатят основную сумму, но про эти пять процентов не подумал никто. Однако деньги, ничтожные в масштабе оружейного барона Ивана Гоголеффа, были весьма приличным состоянием для некоего Ингвара, владеющего только яхтой, домом на берегу залива и Мануэлой, да и теми — исключительно формально. В одиночку никто из моих постоянных клиентов такую сделку не тянул, но они не были бы англичанами, если бы не образовали немедленно паевой консорциум. На оффшорный счёт упали денежки, Иван Гоголефф откланялся и отправился «организовывать поставку». То есть примчался домой и быстро покидал немногочисленные личные вещи на крошечную яхточку.

— «А как же Мануэла?» — спросил бы ты, пацан, если бы мог. И это хороший вопрос. Я, долго делив с ней жильё и койку, так и не понял, как она ко мне относилась, и относилась ли вообще хоть как-нибудь. Усадил в прихожей, сел на стул напротив и сказал по-испански, уж как сумел: «Маня, я сваливаю. Скоро тут начнётся реальная жопа, и меня кто-нибудь непременно грохнет. К тебе вроде претензий быть не должно, но я как честный человек предлагаю тебе место на яхте и в моей жизни. Хочешь — поженимся по-настоящему, хочешь — отпущу тебя, как канарейку из клетки, и лети куда хочешь». И знаешь, что она мне ответила, пацан? Ни хрена. Смотрела мимо меня и напевала, улыбаясь. Не уверен, что она вообще поняла, что я сказал. Я повторял и так и этак, уговаривал, кричал, злился, — ноль реакции. Не тащить же её было на яхту, оглушив, как Лысую? Метнулся в город, привёз нотариуса, оформил на неё дом и машину, перевёл ей все деньги, которые были на местном счету — не так чтобы много, но по африканским меркам более чем прилично, на одни проценты можно прожить, если скромно. Потом попрощался как мог горячо — против этого она никогда не возражала, — и поутру поднял якорь. Годами позже, когда пыль этой истории улеглась, и стало можно пользоваться деньгами с офшорного счета, я осторожно навёл о ней справки. Мануэла Гоголева всё так же жила в своём небольшом поместье. Одна, с парой преданных слуг и, кажется, совершенно не страдая от одиночества. Я перевёл ещё денег, чтобы она уж точно не нуждалась до конца дней своих. Может быть, она так и сидит там в кресле-качалке, глядя на океан и напевая что-то непонятное себе под нос. Сумасшедшая одинокая тётка, или, наоборот, счастливая женщина, которую наконец-то все оставили в покое.

— Сейчас пройдём тот поворот, пацан, и встанешь за штурвал. Дальше, если верить карте, километров сто прямика, знай держи ровно. А мне надо будет порешать несколько вопросов с нашим доктором. Чем закончилась история? А разве не очевидно? Яхточка была каботажная и годилась только ловить рыбу в заливе, Банга ни за что не дал бы мне купить что-то, на чём я смогу удрать. Идти на ней в океан было чистым безумием, но я рискнул — и выиграл. Морские боги хранили меня, ветер был как по заказу, ни одного шторма или штиля, как поставил паруса — так и шёл себе по компасу, куда нацелился. Я был без гроша за душой, украденные деньги должны были как следует «отлежаться», прежде чем их можно было пустить в «отмывку», иначе след привёл бы ко мне. В общем, Иван Гоголефф без следа канул в океане, оставив Мануэлу молодой вдовой, а Ингвар продал яхту в порту прибытия. За полцены, зато она сразу сменила имя и затерялась навеки, не оставив ко мне ниточек. Дальше тоже было много интересного, но это уже совсем другая история. Становись к штурвалу и держи приблизительно посередине, бывший капитан этой посудины говорил, что фарватер в основном чист, а в этом врать ему было, вроде бы, незачем.

***

— Лысая, эй, Лысая! Свали в каюту, поговорить надо. Ага, спасибо, Лысая Башка. Эй, все, посидите по норкам, я в коридоре побуду. Доктор, Лысая, надеюсь вы меня слышите. Док?

— Да, Ингвар, слышу.

— Док, я хотел бы, чтобы ты осмотрел эту даму на предмет её физического здоровья. С душевным-то и так ясно. Меня смущают шрамы на её тыкве. Я понимаю, что рентгена тут нет, но, может, хотя бы пощупаешь? Потому как её манера орать по ночам вызывает у меня подозрение, что ей больно. А учитывая, что она у нас кремень-баба, которая может очком перекусить лом, больно ей должно быть сильно. А вдруг таблеток каких попить от башки надо? Сможешь оказать мне эту услугу?

— Да, Ингвар, конечно. На многое не рассчитывайте, но, что могу, сделаю. Вы понимаете, что она должна быть без сознания или крепко спать?

— Само собой. Благо предыдущий судовладелец заботливо оставил нам запас вкусной газировки. Сколько надо выпить, чтобы ты мог ей потыкать пальцем в башку?

— Эта женщина весит самое многое килограммов пятьдесят, так что пары стаканов будет достаточно. Но вы уверены, что она захочет?

— Эй, Лысая, ты всё слышала, я знаю. Решать тебе. Может, ты орёшь ночами от невыразимого восторга бытия, или тебе просто нравится слушать свой голос. Но, если моё предположение верное, то тебе стоит прибегнуть к услугам медицины. Раз уж они так удачно подвернулись. Опять же, я, наконец, высплюсь… Вот, ставлю бутылку за дверью. Это примерно пара стаканов и есть. Поступай, как считаешь нужным.

Дверь приоткрылась совсем чуть-чуть, так, чтобы в щель пролезла худая рука. Бутылка исчезла внутри, послышалось шипение выходящего газа.

— Приятного аппетита, Лысая! — сказал Ингвар заботливо. — Спокойных снов.

***

— Ну, что скажешь, док?

— Шрамы на её голове носят медицинский характер. Это следы двух масштабных трепанаций со вскрытием черепной коробки. Я затрудняюсь сказать, какие именно манипуляции потребовали удаления таких больших кусков черепной кости, причём в разных местах. Настолько инвазивные операции — большая редкость, а я не нейрохирург. Но ваше предположение, что у неё сильнейшие ночные мигрени, не лишено оснований — такие масштабные вмешательства редко проходят бесследно. Есть и следы более поздних травм ударного характера, но они не привели к повреждениям черепа. Хотя, конечно, наличие внутричерепных гематом или опухолевой активности не исключено. Я бы даже предположил, именно они являются причиной болей, если бы не одно очень странное обстоятельство…

— Какое?

— Контактные площадки.

— Ты о чём?

— В нижней части левой и правой височных костей вживлены миниатюрные электроды. Они выведены через кожу за ухом и почти не видны. Как плоские головки крошечных гвоздиков.

— «В детстве мне в голову вбили гвоздей люди добрые…» — процитировал задумчиво Ингвар. — И для чего это может быть?

— Откуда мне знать? Я не слышал о введении людям в головы каких-либо устройств. Не думал, что это вообще возможно на современном уровне развития медицины.

— А если предположить?

— Ну, первое, что приходит в голову, — для воздействия на определённые участки мозга электрическим током. Это перспективная технология, при помощи которой надеялись вылечить некоторые расстройства, в том числе некупируемую медикаментозно агрессивность. Были предположения, что прямое электрическое воздействие на мозг, при условии подбора определённой частоты и амплитуды импульсов, будет как бы «разряжать» зоны напряжённости в коре, вызывающие неадекватное поведение. В целом, это может быть менее травматичным для организма, чем седативная химия и гормональная терапия. Меньше побочных эффектов.

— По ней не скажешь…

— Я просто предположил! Читал в медицинском журнале, но там опыты ставили на крысах, до практического применения были годы исследований.

— А почему она не может говорить?

— Физических нарушений речевого аппарата я не увидел. Возможно, повреждён речевой центр в мозгу.

— Это пройдёт?

— Понятия не имею. Мозг умеет выстраивать новые нейронные связи в обход повреждённых участков, так что я бы сказал, что шансы есть.

— Однажды она сможет нам рассказать, кто и почему так с ней поступил. А что делать с её мигренью?

— Я дам анальгетик-спазмолитик в таблетках, пусть принимает на ночь. Может быть, поможет.

— Может быть?

— У меня нет возможности заглянуть в её голову, — возмутился врач. — Разве что снова вскрыть череп. Но я не обладаю достаточной квалификацией для таких операций. Кроме того, у нас нет надлежащего операционного оборудования и некому ассистировать. Так что, уж извините, точного диагноза не будет. Попробуем облегчить её страдания хотя бы симптоматически.

— Не обижайся, док, я всё понимаю. Я отойду, выпихивайте тушку в коридор. Отнесу в каюту и буду надеяться, что она проспит хотя бы ночь. У меня от её криков уже у самого мигрень скоро начнётся.

— Кто она вам, Ингвар? — спросил доктор, выталкивая из каюты импровизированную каталку.

— Приблудилась. Навелась на пацана и не отстаёт. Я думаю, что она потеряла сына примерно такого же возраста, и сработало замещение.

— Знаете, вряд ли, — ответил Стефтан с сомнением. — Я не проводил гинекологического обследования, но при общем осмотре по косвенным признакам предположил бы, что она не рожала.

— Вы уверены?

— Уверенность может дать только ревизия шейки матки. Вы считаете, что её стоит провести?

— Нет, не надо. Она на такое не подписывалась, ещё решит, что мы нехорошо воспользовались её беспомощностью. Какая, в конце концов, разница? Причины не так важны, как следствия. Живём-то мы с ними…

Глава 6. Добрый доктор Айболит

— Ну, что тебе сказать, пацан… Загадка трепетных чувств, которые питает к тебе Лысая, остаётся неразрешённой. Наш доктор считает, что детей у неё не было. Моя версия о том, что ты напоминаешь ей сына, отправляется в сортир, то бишь в гальюн. А ведь выглядело очень логично! Бывает и так. Судя по всему, кто-то здорово покопался в её мозгах, причём, в самом буквальном смысле. Мало ли что там замкнуло вбитыми в черепушку гвоздями? Сейчас она лежит, объята сном, а тебя я буду учить отдавать якоря на этой посудине. Тут всё электрическое, знай кнопки дави, но плюсик в карму палубного матроса это тебе даст. Вечереет, будем становиться на ночлег. Можем себе позволить — судно ходкое, идём быстрее, чем я рассчитывал. А ещё у нас теперь есть очень приличная карта, можно прикинуть, сколько нам осталось. И знаешь, что, пацан? Не так уж много. Уже довольно скоро ты пожалеешь о комфорте каюты и возможности пожрать свежей рыбки, вместо этого вспоминая, каково топать с утра до вечера ножками. Спойлер: удовольствие так себе. Завтра у нас пробный медицинский день — наш самоходный медпункт будет принимать первых пациентов. Видишь вон ту выгородку на левом борту? Да, из говна и фанеры. Выглядит как гибрид пляжной раздевалки с католической исповедальней, исполненный в дизайне сельского сортира. А что ты хотел? Я не столяр, а материалы те, что нашлись в трюме. Нам ещё повезло, что Зорян был барахольщик. Зато так доктор и пациент смогут общаться в почти интимной обстановке, при этом не видя друг друга. Утром испытаем — если верить карте, река ниже проходит через небольшой город. Насколько я разобрал заметки Зоряна, там по развалинам осталось немало выживших, и наш «доктор Айболит» жаждет их осчастливить своим медицинским обслуживанием. Почему «Айболит»? Ну, это сказка такая. Иди, умывайся, чисти зубы — пока коридор свободен от нашей лысой церберши, — и я тебе расскажу, что вспомню. Там всё в стихах было, так что у меня куски с детства в голове застряли. Правда, не уверен, насколько точно…

— Готов? Ну-ка, предъявить шею к осмотру! Мда… Мог бы помыться и тщательнее. Ладно, сделаем поправку на апокалипсис и будем считать, что санминимум соблюдён. Укладывайся. Итак, сказка про доктора Айболита, как я её запомнил. Ну, для начала, этот доктор был не доктор, а ветеринар. Как Митрид, только не такой мудак. Лечил всяких зверюшек, как домашний скот, так и дикую фауну.

«Приходи к нему лечитьсяи жучок, и паучок,и корова, и волчица,и какой-то там бычок.Коль отравы ты напился,если тянет на толчок,от поноса исцелитдобрый доктор Айболит».

— Ну, или как-то так. Я дословно не помню. В книге никак не поясняется, оказывал Айболит медицинские услуги на платной основе или как наш доктор, из чистого гуманизма. Может, брал натурой, как знать. В сказке в основном перечисляются диагнозы:

«И пришла к Айболиту лиса:«Мне впрок не пошла колбаса».И пришёл к Айболиту барбос:«Меня укусил утконос!»И пришёл к Айболиту медведь:«Я начал ужасно пердеть!»И пришёл к Айболиту осёл:«Пробил я копытом танцпол!»

— Но самая эпическая история болезни там у зайчика. Прибегает его мамаша, вся на нервяках, и орёт:

«Ай-ай-ай, мой зайчик, придурок,попал под трамвай!Он бежал по дорожке,ему отфигачило ножки!Теперь он, зараза, вообще инвалид,мне что, эту жопу всю жизнь кормить?»

— Но доктор её сразу успокоил:

«И сказал Айболит: «Говно вопрос!Где этот ленивый молокосос?Я пришью ему ноги в субботу,В понедельник пойдёт на работу!»И принесли к нему зайку,Инвалида хромого,И доктор пришил ему ножки.И заяц работает снова…»

— Меня в этой истории всегда интересовал вопрос — а где он взял новые ножки? У него что, куча заячьей расчленёнки в запасе? Это наводит на разные мысли относительно бескорыстности мотивов… Но всё интересное начинается дальше. Доктора срочно вызывают в Африку! Увы, в детстве я не знал, сколь многое свяжет меня с этим континентом, иначе читал бы внимательнее:

«Африка ужасна — да-да-да!Африка опасна — да-да-да!Не ходите в Африку,дети, никогда!В Африке акулы, в Африке гориллы,в Африке большие, злые крокодилы.В Африке разбойник,в Африке злодей,в Африке ужасный — Бармалей!Он бегает по Африке и кушает детей!»

— Не уверен, что это та же самая сказка, у меня в голове они давно перепутались, но зато чистая правда, пацан. Бармалеев там до черта, один другого бармалеистее, и каждый так и норовит кого-нибудь скушать. Впрочем, как и везде. В общем, Айболита, как и меня, потянуло за каким-то чёртом в Африку. Там как раз пандемия разразилась. Это в тех краях дело обычнейшее — сожрёт какой-нибудь туземец с голодухи больную обезьяну или летучую мышь, и понеслось. А врачи потом руками разводят, пытаясь разобраться, что тут инфекция, а что просто региональная экзотика:

«Там у них кругом ангина,недостаток витамина,передоз от кокаина,геморрой без вазелина,обострилась скарлатина,и пропили пианино,дофига холестерина,на ногу упала шина,цвета не того урина.Надо выписать хинина,анальгина и морфина…»

— Разумеется, такой интересный случай не мог оставить равнодушным врача-экспериментатора, у которого всегда наготове запасные ножки для зайчика, и он рванул туда, вовсе не думая о тех, кто остался без его помощи дома. А меж тем, в Африке его уже ждали:

«А в этой сраной Африке,на речке Лимпопо,сидит и плачет в АфрикеКакой-то ебобо».

— Видал я, кстати, ту Лимпопо. Мощная река, плыть и плыть по такой. Но вернёмся к сюжету — наш ветеринар после ряда утомительных приключений прибывает на Чёрный Континент и принимается за свои любимые медицинские опыты:

«Десять ночей Айболитне ест, не пьёт и не спит,десять ночей подрядрежет на части зверят…»

— В общем, не знаю, чем он был занят днём, но ночами явно не скучал. В итоге пандемия как-то сошла на нет — не то его трудами, не то сама собой. Обычно так и бывает — кто-то помер, кто-то выздоровел, а медицина в лице смелых исследователей вроде Айболита обрела новый опыт, который употребит на создание очередного биологического оружия. Да ты спишь опять? Ну вот как тебе сказки рассказывать? Ладно, в твоём возрасте спать полезно. Быстрее вырастешь. Спокойной ночи, пацан.

***

— Всё, док, сходни установлены, загончик смонтирован, можешь начинать рекламную кампанию. Матюгальник ждёт тебя на палубе, я сейчас уйду в рубку, Лысую загнал в каюту. Жаль, нельзя её каждый вечер газировочкой поить — такая тишина была! Я впервые за долгое время выспался. Выдал ей твои таблетки от башки, посмотрим на результат.

— Смотри-ка, пацан, а тут не очень сильно городок развалило. Наверное, из-за того, что малоэтажный. Действительно, выживших может быть прилично, будет у доктора аншлаг. Ну, или не будет. Смотря насколько он окажется убедительным в промоушене. Учитывая, что мы на бывшем корабле работорговцев, местные не рискнут заходить в изолированное тёмное помещение, где им якобы помогут. Очнёшься потом в трюме, прикованным к веслу… Шучу, шучу, нет у нас вёсел, о чём мы ещё пожалеем, когда солярка кончится. А вон и доктор почапал в приёмный покой! Да не высовывайся ты, ещё увидит! Его по башке бить жалко, он в неё не только ест. Ну-ка, послушаем…

— Внимание всем, кто меня слышит! — раздался усиленный мегафоном голос врача. — На нашем корабле оказываются медицинские услуги! Это бесплатно! Подходите по одному, все меры безопасности приняты! Это ничем вам не угрожает! Я доктор Стефтан, я вам помогу!

— Что-то никто не бежит к трапу, пацан. Говно из нашего лепилы пиарщик. Ну ладно, давай ещё подождём…

— Как я и говорил, — сказал Ингвар через час, — люди не верят в благотворительность. Я предупреждал, что так будет, но доктор мне не поверил, разумеется. С идеалистами это сплошь и рядом — считают других такими же и через то постоянно огребают. Надо было кричать: «Медицинские услуги, дорого, но качественно! Вы можете себе это позволить!» — вот тогда бы очередь выстроилась… О, кто-то идёт, ты посмотри! А ну, дай бинокль… Что это за штука у него в руках, интересно? Неужели это то, что я думаю? Какой колоритный персонаж, однако. Он что, в рясе? Или у вас мода такая? В рясе — и с ружьём. Какой-то дикий кустарный самопал, но я слишком долго имел дело с оружием, чтобы не спутать его с предметами бытового назначения. Всё интереснее и интереснее!

— Ингвар, приём! — захрипела коробка селектора.

— Что, Стефтан? Приём.

— Я его знаю! Того, кто к нам идёт! Приём.

— Судя по интонации, это знание не сделало тебя счастливым. Приём.

— Это он продал меня Зоряну! Обменял на какого-то не то техника, не то инженера. Приём.

— Обидно, понимаю. Но, судя по тому, что у него в руках, он не прогадал.Приём.

— Ингвар, я его боюсь! Он очень странный… Приём.

— Вали в каюту, лепила, сам с ним побазарю.

— Не отдавай меня ему!

— С дуба рухнул? Я старый пират, моё кредо — забирать чужое, а не отдавать своё. Бегом в каюту!

***

— Ты не Стефтан, — сказал гость.

— А ты, типа, сквозь стенку видишь?

— Он бы дрожал так, что эта коробка тряслась! Ты кто такой?

— Ты на моём корабле, так что представься первым.

— На твоём? А как же мой товарищ и деловой партнёр Зорян?

— Забыл о вежливости, общаясь со мной. Теперь это мой корабль.

— Не пытайся меня напугать, незнакомец. Впрочем, скрывать мне нечего — Душан моё имя.

— Меня зовут Ингвар. Непохоже, что ты явился за медицинской помощью. Что тебе надо, Душан?

— Услышал, что мой старый знакомый Стефтан орёт с корабля моего старого знакомого Зоряна, и пришёл узнать, почему он вернулся, а не пошёл вверх по реке, как планировал.

— Вот, узнал. Можешь идти. Сказал бы, что было приятно познакомиться, но не люблю врать.

— Погоди! Что ты такой неконтактный? У нас наверняка есть, что обсудить!

— И что же это?

— Мне нужен Стефтан.

— Ты его, вроде бы, сменял на какого-то рукосуя? Видимо, не так уж сильно он тебе нужен.

— Был несильно, стал сильно. Могу предложить варианты обмена. Топливо, еда, люди различных квалификаций. Женщины. Вариантов много, что-то тебе да подойдёт.

— Извини, не торгую. Это некоммерческое предприятие.

— Боюсь, я вынужден настаивать.

— А я не боюсь. Поэтому пошлю тебя на хрен. Иди на хрен, Душан. Это примерно в том направлении, откуда ты пришёл, только быстрее.

— Ингвар, ты знаком с концепцией «оружия»? Это такая вещь, которая…

— Уверен, я знаю об этом больше тебя.

— Откуда? Впрочем, тем лучше. У меня в руке оружие, способное убивать на расстоянии. И оно легко пробьёт фанерную стенку этого сарайчика. Если ты не планируешь сегодня умереть, то выйдешь сейчас из него и сойдёшь на берег, а я…

— Бу! — весело сказал Ингвар открыв сдвижную заслонку в перегородке и помахав Душану рукой. — И как ты собирался стрелять в таком состоянии, придурок? Божечки, ну почему все считают себя самыми умными? Давай, лезь сюда. Нет, голову, голову поглубже просунь, а то места мало, не размахнуться толком… Ну вот, ещё один обрёл мир и покой. Надо уже на дубинке звёздочки рисовать, что ли…

***

— Привет, Душан. С возвращением в этот грешный мир. Прости, но твоё одеяние так и наводит на мысли о бренности бытия. Предупреждая вопросы — ты в каюте, дверь заперта, гадить в ведро. Тут Зорян держал Стефтана, и я решил, что тебе полезно будет посмотреть на ситуацию с нового ракурса.

— Как ты это провернул?

— Что? Эй, приятель, чтобы пользоваться оружием, нужен хоть какой-то разум. На что ты рассчитывал вообще?

— Тот, кто сделал это ружьё, уверял меня, что оно может убить человека с пятидесяти метров, а моя триггерная дистанция теперь — всего восемь.

— Карамультук из водопроводной трубы, набитой паршивым дымным порохом с круглой свинцовой пулей и затравкой от прижатой к запальнику спички? Да я в школе лучше самопалы делал! С полсотни метров ты из него в дом не попадёшь, не то, что в человека. Чёрт, да там даже прицела нет! Тебя обманули, Душан.

— Откуда ты знаешь об оружии? Как тебе удалось взбесить меня, не взбесившись самому? Почему…

— Стопэ-стопэ, ты, кажется, забыл, с какой стороны двери тут замок. Вопросы, прости за банальность, буду задавать я.

— А если я не захочу отвечать?

— Ты мог бы спросить об этом у своего друга Зоряна… Ах, да, его же тут нет! Это не наводит тебя ни на какие мысли?

— Я не последний человек здесь, Ингвар. Меня будут искать.

— Уже. Приходил какой-то громила и орал с берега, где, мол, «отец Душан». Поскольку никакого семейного сходства я не обнаружил даже в бинокль, то либо жена тебе изменяла, либо «отец» — это духовное звание.

— Я настоятель Нового Храма Искупителя. У меня много последователей!

— Пусть плывут сюда. Я помашу рукой с палубы, а потом с интересом посмотрю, как они будут биться бошками о стальные борта. Или ты думаешь, что мы всё ещё у берега и трап опущен? Напрасно. Стефтан рассказал мне кое-что о твоей секте, хотя он, надо сказать, на удивление не наблюдателен и совершенно не умеет делать выводы.

— Новый Храм — не секта! Я предлагаю спасение!

— Держа их в рабстве и заставляя работать на себя? Да ты, блин, натурально мессия!

— Ограничение свободы необходимо! Без этого не спастись! Я создаю общину преданных, но преданность не возникает сама по себе!

— Ага, надо чтобы сначала тебя кто-то предал.

— Ты не понимаешь. Искупитель ведёт меня!

— Скатертью по жопе. Я даже платочком вслед помашу. Но сначала один вопрос — где твой шалман расположен? Стефтана везли на корабль усыплённым, так что он даже примерного направления указать не смог.

— Ты, разумеется, решил пойти и дать всем свободу? — мрачно сказал Душан. — Выпустить птичек из клеток?

— Ну, раз уж я запер тебя, надо сделать что-то для кармического равновесия, верно?

— Ты, конечно, думаешь, что спасёшь их от рабства и тем облагодетельствуешь? Но нет, ты их просто убьёшь! Они не выживут без меня! Я их единственный шанс!

— Тогда открытая дверь клетки не помешает им остаться, верно? Если для них так лучше. Как, например, выбрал остаться со мной механик Зоряна. Он может уйти в любой момент, но предпочитает свой трюм и свой дизель. У твоих тоже появится выбор. Кричать им «Кыш, пошли прочь!» я не стану.

— Людям нельзя давать выбор, — мрачно ответил Душан, — они выберут сиюминутное.

— Людям, значит, нельзя, а тебе, значит, можно. Потому что все дураки, а ты один в белом пальто стоишь красивый. Знакомая тема, а как же. Ладно, давай к делу: где искать твой «Новый Храм», сразу скажешь, или мне придётся припомнить кое-что из африканского опыта?

— Какого опыта?

— Не суть, тебе всё равно не понравится. Намекну — в следующий раз ты можешь проснуться связанным с голой жопой в муравейнике. Очень воодушевляющий опыт. Причём ты будешь в полном сознании, потому что на муравья в заднице тебя не заклинит, а я отойду на… Сколько ты там говорил? Восемь метров? Это, насколько я понимаю, очень мало. Повезло с дистанцией?

— Нет. Изначально она была тридцать с лишним. Но искупительные медитации, которые практикует Новый Храм, позволили мне её сократить. И не только мне! В нашем храме они обязательны, и все, кто живёт при нём, сходятся всё ближе и ближе. Вот у тебя какая дистанция?

— Без комментариев. А что это за процедура такая — «искупительные медитации»?

— Ингвар, — горячо заговорил из-за двери Душан, — ты ведь не дурак. Странный тип, очень странный, но умный, я вижу. Ты же понимаешь — все рухнуло, людей мало, они не могут подойти друг к другу. Никто не сеет хлеб, не восстанавливает заводы, не чинит дома. Мы живы, пока тепло и не испортилась еда. Можем сидеть поодиночке в руинах, но это просто ожидание смерти. Придёт зима и все погибнут, а оставшееся нам время утекает с каждым днём. Я даю людям шанс, пойми! Даже если они этого не понимают. Даже если они этого не хотят! Люди растеряны, демотивированы, не знают, что им делать, а главное, у них нет воли. Я даю им свою. Тебе этого не понять, потому что ты не такой, как они. Ты — такой как я! У тебя есть воля, у тебя есть сила! Ты умеешь навязывать их другим, умеешь добиваться поставленных целей.

— К чему ты ведёшь, Душан? — спросил Ингвар без особого интереса. — Мне твои лекции ни к чему, мне только координаты нужны.

— Ты хочешь попасть в Новый Храм? Так давай я отведу тебя туда! Я покажу тебе дело рук своих, и ты сможешь принять обоснованное решение! Клянусь, я не буду мешать, если ты захочешь его разрушить… Но хотя бы дай мне шанс объяснить тебе его важность!

— Угу, прям верю. Не будешь мешать, ага.

— Возьми моё ружьё! Пусть не на пятьдесят метров, но на восемь-то оно стреляет? У тебя меньше радиус, это преимущество, я ничего не смогу тебе сделать, а ты сможешь. Просто выпустив это стадо на волю, ты ничего не узнаешь и ничего не поймёшь!

— А оно мне надо, понимать?

— Надо, Ингвар. Тебе — надо. Иначе ты бы просто уплыл отсюда, выкинув меня за борт. Да что там — ты бы просто не приплыл сюда, потому что тебе было бы плевать на Стефтана и его плавучую больницу. Ты не такой равнодушный, как пытаешься показать. Давай прогуляемся вдвоём до моего логова, а он пока пусть лечит, как собирался. Я скажу людям, что можно.

— Так это ты им запретил? Поэтому мы день впустую проторчали?

— Я должен был разобраться, что происходит. И мне есть что вам предложить взамен — у нас много медикаментов, реально много. Среди них хватает тех, которые мы не знаем, как применять, а Стефтану они бы пригодились. Учти, сам ты их не найдёшь!

— Ладно, уболтал, языкастый. Прогуляемся. Но, если что, учти — муравейников в лесу много.

***

— Не верьте ему, Ингвар. Приём.

— Я не особо доверчивый. Но мне очень хочется посмотреть на место, где начали делать кустарное оружие. Чтобы понимать, с чем мы можем столкнуться. Приём.

— Учтите, Душан — очень опасный человек, он способен на насилие даже будучи в нормальном состоянии. Такое впечатление, что он получает от него удовольствие! Я многое видел и ещё больше слышал, пока был там. И я лечил его жертв. Приём.

— В обществе, где нет естественных механизмов регуляции агрессии, на вершине вскоре оказываются самые жестокие особи. Потому что противостоять им никто не умеет. Это меня не удивляет, удивляет другое… Что за церковь вдруг такая? Приём.

— Он делает вид, что служитель Церкви Искупителя, но его Новый Храм очень далёк от её учения. Думаю, он сам себя назначил священником. Приём.

— Я прискорбно мало знаю о религиозных делах. Как-то прошло мимо. Расскажи, что за церковь и чем отличается «Новый Храм». Приём.

— Не удивительно, что ты не знаешь, это древний исторический пережиток. Красивая традиция — облачения, песнопения, обращения к Искупителю. Мало кто этим увлекался до Катастрофы. Я как-то зашёл из любопытства в один из храмов, там было человек десять, не больше. Но красиво — интерьер, одежды, благовония. Похоже на историческое кино или игру. У Душана совсем не так. Он раздобыл какую-то книгу, которая, по его словам, «настоящее слово Искупителя», и то, что он из неё зачитывал — ужасно. Апофеоз насилия ради насилия, такое впечатление, что его писали жуткие кровожадные дикари, пытаясь уговорить соплеменников не убивать хотя бы своих близких. Приём.

— Обычное дело для религиозной литературы. Попытка установить обществу минимальные этические рамки. Приём.

— В церкви Искупителя ничего подобного не было. Не знаю, откуда Душан взял этот текст, но, кажется, там можно найти оправдание чему угодно! Помните — для него нет недопустимых поступков. Будьте осторожны, Ингвар. Приём.

— Не волнуйся, док, я тоже полон сюрпризов. Прогуляюсь, огляжусь и назад. Оставайтесь пока на якоре, так меньше вероятность, что кто-то попробует взять вас на абордаж, а если не вернусь… допустим, через трое суток, то присмотри за пацаном. Конец связи.

— Эй, пацан, я просто на всякий случай сказал! Ничего со мной не случится, я очень живучий. Меня пытались сожрать, захватить в рабство, утопить с кораблём и без, разорить, засудить… А сколько раз в меня стреляли, я даже считать устал. Но я тут. В общем, остаёшься за главного, считай, что это твоя вахта. Корми пассажиров и экипаж, а если что — поднимай якорь и сваливай. Я серьёзно! Твой корабельный ранг временно повышен до помощника капитана с правом принятия самостоятельных решений, ещё одна ачивка в твоей матросской книжке. Не, ну, а кого, сам подумай? Лысая на всю башку ненормальная, механик носа не вынет из трюма, а доктор ссыкло и идеалист. Лучше я доверю судно ребёнку, чем этим балбесам. Всё, не скучай и поглядывай на берег. Вернусь — помашу ручкой. Ну, что ты, что ты? Сопли распускать команды не было! А ну, помощник капитана Пацан! Бегом вытер глаза и встал к штурвалу! Твоя задача — отвалить обратно на фарватер, перевести селектор на «стоп машина» и отдать якоря. Обратно я уж как-нибудь сам доплыву.

Глава 7. Больной ублюдок

— Не боитесь, что уплывут без вас? — спросил Душан, глядя на осторожные маневры отходящего от берега корабля. — Кто у вас там, кстати, за штурвалом? Не Стефтан же?

— Боюсь, что не уплывут, если станет нужно, — вздохнул Ингвар. — В общем, не твоё дело. Давай, веди к своему Храму, тамплиер хулев. Я тут, в восьми метрах, если что.

— Надо же, у вас действительно триггерная дистанция меньше моей! Не скажете, как так вышло?

— Не скажу. Но охотно послушаю про твой метод. Ты обещал рассказать всё, если я пойду. Вот, иду. Говори.

— Что вы знаете об Искупителе?

— Вот даже не начинай! Тоже мне, мормон выискался. Давай-ка без религиозной пропаганды.

— Меня не удивляет ваше отношение. Церковь Искупителя давно превратилась в фикцию, я сам смеялся над этой пустой обрядностью, считал её любительским театром. И это действительно было так — но почему? Вы знаете, в чём причина?

— Сейчас ты меня просветишь, уверен.

— Когда-то было иначе, Ингвар. Церковь тогда владела Истиной! Но потом её отобрали…

— Кто?

— Не знаю. Книгу «Учение Искупителя» я нашёл уже после Катастрофы. Там, где я работал, была церковь, он входила в состав комплекса ещё с давних времён, но даже самые старые из работников не могли припомнить её открытой. Во время толчков основное здание по большей части уцелело, это старинная кирпичная постройка со стенами толщиной в два метра, а вот церковь частично обрушилась. Я был растерян и напуган, мой мир рухнул в самом буквальном смысле, я бродил, не понимая, что мне теперь делать со мной и с теми, чьи жизни были мне доверены, и зашёл туда, сам не зная зачем. За деревянным изображением Искупителя, упавшим со стены, обнажилась ниша, где я и нашёл эту книгу. С тех пор она всегда со мной, — Душан достал из-под одежды толстую потрёпанную книгу в чёрном переплёте. — Жаль, вы не разглядите с восьми метров, тут мелкий шрифт, но поверьте на слово — тираж более миллиона экземпляров! Куда они делись? Неизвестно. Но я знаю, почему Церковь лишили её главной книги! В ней написана Истина, которую решили скрыть!

— Которая с большой буквы «И»?

— Вы напрасно иронизируете, ведь вы не видели её.

— Можно подумать, я других не видел.

— Других таких нет! Послушайте вот это… — Душан принялся листать на ходу распухший от закладок том. — Нет… Не то… Где же оно? А, вот: «Ударившего тебя прости, но ударившего дважды — убей. Ведь ударивший дважды ударит и в третий раз, а не получая отпора — убьёт».

— Душеспасительное чтиво, — согласился Ингвар. — Начинаю догадываться, почему весь тираж пропал.

— Вы поймите, это написано до Катастрофы! Задолго до неё! Тут не указан год издания, но книга пролежала спрятанной десятки лет! Значит, написавший её знал, что люди будут убивать друг друга!

— Тоже мне, бином Ньютона, — проворчал себе под нос Ингвар. — Они же люди.

— То, что происходит сейчас, — это и есть Искупление. Я помогаю своим людям пройти через него и выйти очищенными. Даже если они этого не понимают. В книге написано: «Не слушайте криков и брани, не внимайте стонам и плачу — делайте то, что должно, и спасётесь».

— Не буду спрашивать, кто определяет, что именно «должно», за очевидностью ответа. Лучше скажи, что там с дистанцией агрессии? Что там у вас за медитации такие?

— Все, кто живёт при Храме, ежедневно проводят утреннюю и вечернюю медитации, усаживаясь попарно в длинных коридорах, чтобы их радиусы соприкасались так близко, как они способны выдержать. Каждый день дистанция сокращается на шаг. Во избежание лишних трагедий они страхуются верёвками…

— Ага, и тут без поводков с ошейниками не обошлось. Люди чертовски предсказуемы…

— «Нет того, что не простится вам, если цели ваши благи. Если делаете не из корысти и не ради славы земной, а ради правды и верной цели», — процитировал Душан.

— И какова цель?

— Возрождение. Мы должны пройти Испытание и выйти обновлёнными, способными на Поступок. Не в ослеплении безумием, данным нам в поучение, а сознательно готовыми удалять из общества недостойных, напрасно потребляющих его ресурсы.

— И тамада весёлый, и тосты интересные… — задумчиво сказал Ингвар.

— Вы скептик, — констатировал Душан, — поэтому я скажу проще: я создаю общину, способную выжить в новом мире. Способную защитить себя от внешних врагов и внутренних слабаков. Как минимум — пережить эту зиму. Как максимум — стать зародышем нового, сильного Человечества. Вам могут не нравиться мои методы, но альтернатива — всеобщая гибель. Мы пришли, вот в этом здании размещаются те, кто выживет со мной — или со мной же погибнет. Как видите, оно почти не пострадало, это тоже символично.

— Какая знакомая архитектура!

— Скорее всего, вы видели аналогичные, это типовой проект. Исправительно-изоляционные комплексы для носителей опасных поведенческих девиаций создавались на основе сети старых тюрем. Я был начальником службы контроля в этом заведении, так что на момент катастрофы находился внутри. На моё счастье — ведь это очень прочная постройка. Вокруг все рухнуло — а она стоит!

— А те, кто там… содержался? Не пострадали?

— От катастрофы — нет.

— Интересная оговорка… Сформулирую иначе — сколько из них до сих пор внутри?

— В некотором смысле — все. Прошу, нам в эту дверь. Я пройду первым, дайте мне время отойти на безопасную дистанцию и входите.

***

— Хм… Сколько воспоминаний! — сказал Ингвар. — И правда, типовой проект.

— Вы уже видели такие? Когда?

— Я многое повидал в этой жизни, не будем вдаваться в детали. Показывайте свои владения.

— Это основной коридор, здесь мои подопечные медитируют. Видите разметку? Благодаря высокой интенсивности медитаций, в некоторых случаях индивидуальную дистанцию удалось сократить до нескольких метров.

— Индивидуальную?

— Если тренироваться с одним человеком, то радиус триггерной агрессии с ним сокращается быстрее. Мозг как бы привыкает, вырабатывая всё меньше стрессовых гормонов на его внешность, и не запускает реакцию. При этом уменьшается и допустимое расстояние до других людей, но гораздо медленнее. Скажем, у меня общий радиус — восемь метров, а индивидуальный с одним… одной… Ещё немного, и смогу коснуться. Мы здесь чередуем методики — сложившиеся трудовые пары и группы тренируются индивидуально, облегчая себе рабочее взаимодействие, как, например, слесарь-техник и его помощник. Это даёт им возможность выполнять работы, которые не под силу одному человеку. То же касается работников тепличного хозяйства, им приходится медитировать группой, потому что теплица невелика и требует совместного обслуживания. Но при этом каждый член общины раз в день медитирует в случайных парах, чтобы уменьшить общую дистанцию.

— И как успехи?

— Индивидуально, — вздохнул Душан, — зависит от старания. К сожалению, не все одинаково честны с собой и обществом. Процесс искупительной медитации травматичен, требует силы воли и самоконтроля, и некоторые пытаются схалтурить, не сокращая дистанцию до последнего предела, когда кровь уже закипает.

— И что вы с ними делаете?

— Использую различные методы принуждения. Для их же блага.

— Различные? При невозможности приблизиться, прибегнуть к дозированному насилию затруднительно.

— В основном — акустический мотиватор. К счастью, мне удалось куп… привлечь в общину прекрасного технического специалиста, который починил аварийный генератор, теперь у нас есть электричество, и большинство встроенных систем заработали. В их числе акустические излучатели особо модулированных волн специальной частоты, которые вызывают значительный физический дискомфорт у тех, кто находится в зоне воздействия.

— Так вы выгоняете их на медитации?

— Не только. Это гибкая система управления, позволяющая пресекать нежелательную активность и понуждать к желательной.

— Понуждать, угу… Ясное дело.

— Вот здесь мои скромные апартаменты. Раньше это было моё рабочее место — пункт инструментального контроля, но теперь я тут и живу. Мои личные потребности скромны. Прошу вас, дайте мне время отойти, помещение большое, но не настолько, как коридор.

— Неплохо, неплохо, — огляделся Ингвар, — лучше, чем я ожидал. И что, на этих экранах видна каждая камера?

— Индивидуальные апартаменты членов общины действительно просматриваются телевизионными устройствами. Под экраном есть переключатель, видите? Можно посмотреть каждое из помещений отдельно.

Ингвар пощёлкал чёрной секторной крутилкой под одним из выпуклых черно-белых экранов.

— Хм, так я и думал, в сортире тоже есть.

— Это требование безопасности, здесь содержался опасный контингент. Неисправимые.

— И много их было?

— Здесь или вообще?

— Обе цифры интересны. В познавательных, так сказать, целях.

— Под моим надзором до катастрофы содержалось шестьдесят восемь человек. Точное число изоляционных заведений, аналогичных этому, мне неизвестно. Они были равномерно распределены по разным регионам и предназначены для пожизненного содержания тех, кто не поддаётся коррекционному воздействию.

— То есть тысячи человек.

— Не так уж много, если вдуматься. Наш вид многочислен. То есть был таковым, — поправился он, — в процентном отношении количество девиантов ничтожно.

— И в чём заключалась их… девиация?

— Это были люди, способные сознательно нанести физический вред другим.

— Способные или нанёсшие?

—Поскольку девиация выявлялась, в основном, по факту совершенного насилия, то нанёсшие. Наверняка в обществе оставался некий процент людей потенциально способных к этому, но не выявленных, поскольку они соблюдали социальные нормы. Многие из них так и не узнали о своей беде — ведь у них не было повода прибегнуть к насилию. Вокруг них не было паттернов агрессивного реагирования, им просто не приходило в голову попробовать. В основном поведенческие нарушения выявляются в раннем детстве, когда их можно скорректировать…

— Как?

— В смысле?

— Как именно их корректировали?

— Я не в курсе, это не моя область компетенций. Я имел дело с теми, на ком методика не сработала. Они считались «условно безнадёжными». «Условно» — потому что учёные не теряли надежду подобрать к ним ключик. Периодически то одного, то другого изолянта у меня изымали для тестирования новых методик. Иногда возвращали назад, иногда — нет. Я не знаю, что случилось с теми, которых не вернули, — может быть, они излечились, а может быть, их перевели в другие места содержания.

— Или они не пережили этого «лечения»?

— Или так, — Душан равнодушно пожал плечами. — Видите ли, я, служа в этой системе, в какой-то степени был девиантен сам. Находящихся на самой границе социальной нормы специально отбирали для работ, связанных с опосредованным насилием. Ведь я, пусть и через акустический мотиватор, принуждал людей к совершению определённых поступков и несовершению других. Это пограничная методика, к которой были способны не все. Я тогда не мог ударить человека, но мог нажать кнопку, чтобы сделать ему больно. Нас специально готовили, в том числе психологически. Тренировали, учили преодолевать в себе этот барьер. Чтобы мы могли иметь дело с теми, у кого этого барьера нет. Как у вас, верно, Ингвар?

— С чего ты взял?

— Опыт. Я много работал с такими, как вы. У вас особый взгляд, взгляд хищника. Знаете, в нашу подготовку входило посещение зоопарков. Там мы учились смотреть в глаза тиграм. Это красивые и умные звери, но глаза у них такие же, как у вас. В них есть некая особая готовность нанести удар. Смертельный, если понадобится. Так что не притворяйтесь, Ингвар, вы бывший изолянт, которому повезло выжить. Видимо, ваш контролёр погиб или растерялся и не смог выполнить свой долг…

— И каков же был его долг?

— Вскрыть чрезвычайный пакет и исполнить содержащиеся там инструкции.

— А ты исполнил.

— Это было для меня тяжёлым испытанием.

— Отчего-то я думаю, что тем, кого ты контролировал, было тяжелее.

— Да, смерть от выведенного на летальную мощность акустического мотиватора не назовёшь лёгкой. Но я смотрел. На шестьдесят восемь экранов, на которых мучительно умирали от непереносимой боли люди, за которыми я наблюдал годами. К которым привык, которые стали мне почти знакомы. Многие из них были мне симпатичны, ведь их способность к насилию — не их вина. Некоторые были умны, некоторые — талантливы, некоторые — красивы. Одна женщина… Я был в неё влюблён. И всё же я сделал то, что был должен. Нельзя было допустить, чтобы они оказались во внешней среде, имея способность насильственно добиваться своих целей. Это как выпустить из клетки тигра. Вы спрашивали, где они? Они всё ещё тут. У меня не было сил и возможностей их похоронить, я стащил тела в холодильную камеру в подвале и закрыл их там. Поскольку электричество вскоре пропало, открывать дверь кажется мне не лучшей идеей. Мёртвым всё равно, где лежать. Я не горжусь тем, что сделал, но тогда это было моим долгом и казалось правильным.

— Теперь не кажется?

— Нет. Эта книга изменила мою жизнь, — Душан выложил из сумки потрёпанный томик. — Я считаю, что способность к сознательному насилию не проклятие, а благословение Искупителя. После катастрофы я начал воспитывать её в себе. Это было нелегко, ведь невозможность подойти вплотную, как вы верно сказали, не позволяет дозировать насилие. Но появление дистанционно действующего оружия дало спектр новых возможностей. Сначала был примитивный пружинный самострел, но даже с ним я мог напасть на человека, не приближаясь на радиус агрессии, то есть, совершая сознательный акт насилия. К сожалению, это оружие было недостаточно точным, мне приходилось тратить много стрел, иногда раненые умирали очень мучительно. Но это помогло мне достигнуть необходимой дисциплины ума, позволяющей убить человека просто потому, что я счёл это необходимым. Думаю, справлюсь и с контактным оружием, когда сокращение радиуса позволит. Зарезать ножом, забить палкой, задушить… Но главное — смогу причинять боль, не убивая, ведь на ближней дистанции это проще. Теперь я такой же, как вы, Ингвар, но лучше — ведь для вас это случайная флуктуация, дар природы, а я иду по своему пути сознательно. Надеюсь, когда я достигну своей цели и приучу свой организм не впадать в агрессию, мы сможем пожать друг другу руки.

— Вряд ли у меня возникнет такое желание.

— Вы осуждаете меня, — кивнул понимающе Душан. — В этом есть своя ирония. Вы изначально имели возможность, но не имели желания. Я имел желание, но не имел возможности. Мы двигались по сходящимся дорогам и встретились. Это не случайно. Скажите, Ингвар, какой у вас радиус агрессии?

— Не твоё дело.

— Я думаю, что у вас его нет. Это большое, хотя и незаслуженное преимущество. Я жалею, что выполнил свой долг, ещё не понимая, что все долги потеряли смысл. Может быть, у остальных девиантов, так же, как и у вас, не возникла бы триггерная реакция? Может быть, именно им суждено было наследовать этот мир, а я их убил… Особенно жалко ту женщину, она была умна и красива. Сейчас я почти сошёлся с одной из своих подопечных, мы уже сидим за одним столом, и близок день, когда сможем коснуться друг друга, но она совсем не такая, она обычная. Однажды я займусь с ней сексом, чтобы продолжить свой род, но всегда буду помнить ту, которую убил.

— Больной ты ублюдок.

— Норма утратила смысл, Ингвар. Настало время больных ублюдков. Наше с вами время. Так давайте работать вместе! Сейчас в моей власти всего двадцать человек, как показала практика, это предел эффективного контроля в сложившейся ситуации. Этого мало, для обеспечения выживания общины нужно как минимум вдвое больше. Нам нужны преданные люди, готовые вести разведку ресурсов — и возвращаться назад. Сейчас приходится использовать систему с заложниками, но она неэффективна, выжило мало пар, достаточно привязанных друг к другу. Нужны люди, производящие и перерабатывающие продовольствие, люди, занимающиеся обслуживанием технических систем, люди, обеспечивающие чистоту и комфорт, нужны женщины для воспроизводства населения, нужен врач — я удачно сменял Стефтана на человека, который изготовил мне ружьё, но я хочу вернуть его обратно. Но главное — нужны люди, контролирующие других. Люди, пасущие это стадо. Люди с глазами хищника. Мне нужны вы, Ингвар. Вместе мы спасёмся во славу Искупителя.

— Больной ты ублюдок, — повторил Ингвар.

— Что ж, я ожидал отказа… — Душан быстро нахлобучил на голову шлем. — Но добровольность не обязательна.

Он с силой вдавил массивную красную кнопку на пульте, возле которого стоял. Ингвар вскинул самодельное ружьё, нажал на спусковой крючок, зашипела запальная спичка. Это заняло полсекунды, что для человека, привыкшего к моментальному действию огнестрельного оружия оказалось неприятным сюрпризом. Душан успел отскочить, и сноп самодельной картечи ударил в стену.

***

— Привычная обстановка, не так ли? — сказал динамик на стене. — Сколько лет вы провели в такой камере, Ингвар?

— Не твоё дело.

— Хамить тому, кто держит твою жизнь на кончиках пальцев, — плохая стратегия выживания.

— Так и знал, что микрофон тут всё-таки есть.

— Я вырубил вас акустическим воздействием, но могу им же убить. В любой момент. Прямо сейчас моя рука лежит на кнопке. Я нажму, и вы умрёте от непереносимой боли, разрывающей вашу голову. А могу снизить мощность, и вы не умрёте, а будете выть и кататься, пуская пену, потому что эта боль будет невыносима, но не смертельна. Я буду смотреть на это на экране. Или спущусь к вам в камеру и буду смотреть вживую — в шлеме контролёра активные наушники, подавляющие несущую частоту аудиомотиватора. Я могу проделывать это каждый день. Несколько раз в день. Днём и ночью. В любой момент, когда мне захочется…

— У тебя от этого встаёт, или так, насухую кончаешь?

***

— Не забудьте убрать рвоту с пола. Принадлежности для уборки находятся… Ах, да, вы же знаете. Типовая архитектура. Это было всего восемьдесят процентов мощности, а каков эффект! Мне рассказывали, что ощущение похоже на поливание мозга перчёным кипятком. Сам я не пробовал, хотя соблазн проверить себя был. Решил, что риск того не стоит — возможны кровоизлияния и микроинсульты. Так что не провоцируйте меня повторять опыт. Вы производите впечатление упорного и волевого человека, но даже самые стойкие ломались после трёх-четырёх сеансов. А если окажетесь исключением, то просто умрёте. Разумеется, я предпочёл бы добровольное сотрудничество, но это не обязательно. Вы знаете, регулярное принуждение даёт тот же эффект — человек постепенно проникается идеей и начинает участвовать в происходящем без внутреннего сопротивления. Защитный механизм психики — зачем добавлять к физическим страданиям моральные? Мучиться, осознавая себя жертвой насилия? Это неприятно и унизительно. Поэтому постепенно возникает эффект добровольности, дающий столь необходимое самооправдание. Для этого не понадобится значительных усилий, ведь цели, которые я ставлю перед собой и моей общиной, вполне благие, а иных методов не существует.

— И чего ты от меня хочешь, больной ублюдок?

— Для начала, более уважительного обращения…

***

— Это было восемьдесят два процента. Согласитесь, каждый процент чувствуется! Вы, помнится, планировали привязать меня над муравейником? Это дикость. Техника даёт более надёжный эффект. Итак, чего я от вас добиваюсь. Первое — уважения. Этого добиться несложно. И я не имею в виду притворство. Вы упрямы, но не глупы, и я легко добьюсь того, что вы начнёте называть меня на «вы» и даже, если я того пожелаю, «господином» или «хозяином». Будете кланяться и становиться на колени, потому что избавление от боли того стоит. Но это не то, чего мне нужно. К счастью, уважение к тому, кто причиняет тебе боль, однажды неизбежно приходит. Ненависть, страх, притворное подчинение — и, о чудо, истинное уважение! Уважение к власти над твоим телом и разумом! Насилие — удивительный инструмент, я исследую его месяц за месяцем и буквально заворожён эффективностью! Уверен, что через насилие можно добиться чего угодно — от простого подчинения до истинной неподдельной любви! Но этого я от вас, добиваться не буду, не волнуйтесь. Такой эксперимент я провожу с другим человеком, и результаты… восхищают! Она ещё сама не понимает, что её «Я тебя люблю, Душан» стало из вынужденного почти искренним, но я-то вижу! Оказывается, женщины более склонны поддаваться насилию, это очень интересный опыт. Я понимаю, почему таких, как вы, корректировали или запирали. Способность совершать осознанное насилие открывает безбрежные горизонты возможностей! Теперь я один из вас, и это волшебное чувство!

— Ты просто больной ублюдок.

***

— Восемьдесят пять процентов. У вас полопались сосуды в склерах и глаза стали красными. Жаль, что вы вряд ли сможете встать, чтобы дойти до зеркала и полюбоваться, но, когда судороги прекратятся, полюбопытствуйте — выглядит впечатляюще. Если вы рассчитывали таким образом совершить самоубийство — я вас разочарую. Больше мощность повышаться не будет, вы нужны мне живым и здоровым. Итак, я рассказал про уважение. Это первая ступень, и мы с вами пройдём её быстро. Вторая — сотрудничество. Сначала будет сложно — вас придётся заставлять делать то, что нужно мне, постоянной угрозой насилия, а вы будете думать только о том, как вырваться и отомстить. Из камеры сбежать невозможно, вы наверняка это знаете. За годы работы у меня не было ни одного подопечного, который не попробовал бы. Некоторые были весьма находчивы, но система безопасности продумана великолепно. Однако в камере вы бесполезны, вас придётся однажды либо убить, либо выпустить — нет смысла тратить ограниченные запасы еды на человека, который её не отрабатывает. Разумеется, я полностью контролирую территорию общины, а автоматические системы подменяют меня, если я занят, сплю или отсутствую. Но автоматика примитивна, а люди изобретательны, а значит, к тому моменту, когда вы покинете камеру, ваше желание сотрудничать должно быть искренним. Я без большого труда добился этого от своих ближайших помощников, теперь они могут даже выйти за пределы здания — и всегда возвращаются, хотя сначала только и думали, как бы сбежать. Сочетание насилия с положительной стимуляцией — вот в чём секрет. Мне есть, что предложить им, — настоящая еда вместо синтетической каши, алкоголь, женщины. Примитивные люди, примитивные стимулы, но это работает. С вами, конечно, придётся потрудиться, подбирая ключи, но оно того стоит. Уверен, однажды вы отправитесь в путешествие по реке, чтобы вернуться с доктором Стефтаном, и это будет вашим искренним непритворным желанием. Осознанной необходимостью, каковая и является настоящей свободой. Что скажете, Ингвар?

— Больной ты ублюдок…

Глава 8. Нехорошие люди

— Доброе утро, Ингвар! Не спешите сообщать мне, что я больной ублюдок, я ещё вчера запомнил. Признаться, принял это вполне понятное упрямство несколько более эмоционально, чем стоило. Скорее всего, у вас сейчас сильно болит голова, извините. Впрочем, это пройдёт. Сегодня я планирую перейти от наказания к стимулированию, надо же начинать подбирать к вам ключики? И первый из них очевиден — это любопытство! Вы любопытны, Ингвар, иначе выкинули бы меня за борт и забыли, а не пошли бы сюда. Любопытны и самоуверенны — вы рассматривали возможность, что я попытаюсь вам навредить, но не сомневались, что справитесь. Вот оно, слабое место людей насилия. Наше слабое место! Мы уверены в своём праве распоряжаться судьбами других и готовы рисковать ради этого. Это второй ключик в вам — власть. Вам, очевидно, доводилось командовать другими людьми, и командовать жёстко. И вам это нравилось! Нет-нет, не отрицайте! Вы знаете, что большинство девиантов выбирали карьеру в той или иной сфере управления? Должности, связанные с ответственностью за других? Так вас и вычисляли, беря на контроль. И стоило вам сорваться, на полшага перейдя грань, вы оказывались тут, у меня. Среди шестидесяти восьми убитых мной были руководители предприятий, бригадиры, командиры подразделений спасательных служб… А знаете, кого больше всего? Вы удивитесь — школьных учителей! Но вы, конечно, не из них. Учитывая место нашей встречи, вы, скорее всего, капитаном корабля и были. Идеальная должность для девианта: возможность распоряжаться экипажем, как своей рукой, и всегда есть оправдание — море не терпит слабых! Я угадал? Впрочем, не важно. Сейчас черёд любопытства. Вы очень хотели посмотреть, как тут у меня всё устроено, увидеть, кто придумал ружьё, и так далее. Ради этого вы рискнули — и, как вам сейчас кажется, проиграли. Но я дам вам возможность удовлетворить ваше любопытство. Сейчас дверь откроется, идите туда, куда выведет вас коридор. Можете не идти и остаться в камере, отказавшись от знания, это не наказуемо. А к чему приведёт попытка изменить направление движения, объяснять, я думаю, не надо…

***

— Я был уверен, что вы придёте. Это первый шаг в направлении нашего будущего сотрудничества. Как видите, я в шлеме, поэтому ответом на любое лишнее движение будет включение аудиомотиватора на высокой мощности. Пульт у меня в руках, и я нажму на кнопку моментально, поэтому не пытайтесь спровоцировать меня на срыв. Даже если получится, вы упадёте без чувств, а я приду в себя, потеряв объект атаки. Кроме того, вы так и не узнаете того, что хотели, верно? Вам хочется всё узнать, несмотря на то, что вы мой пленник, потому что вы ещё надеетесь выбраться и использовать полученную информацию для себя. Меня же вы, скорее всего, убили бы, если б смогли. Поэтому я позаботился о том, чтобы шанса у вас не было. Пока давайте перейдём к нашей экскурсии. Знакомиться со всем контингентом вам ни к чему, в основном это люди, нужные для сугубо утилитарных функций. Покажу только самые интересные экземпляры, чтобы вы прониклись масштабом замысла. Нажмите кнопку под первым экраном.

Ингвар пожал плечами и сделал просимое.

— Видите эту женщину? Правда, симпатичная? Не такая красавица, как та девиантка, что мне нравилась, но всё равно хороший экземпляр. Молодая, с хорошей фигурой. У нас будут здоровые дети. Но сначала я закончу эксперимент. Его суть проста: «Можно ли заставить женщину полюбить». Начальные условия были не из лучших — её похитил для меня Зорян, усыпив своей знаменитой газировкой, и первое время то, что она мне высказывала, звучало куда экспрессивнее, чем ваши скучные оскорбления. Даже боль вызывала у неё лишь новые приступы ярости, но я не отчаивался. «Не может быть, чтобы такой эффективный инструмент, как осознанное насилие, не помог! — говорил я себе. — Разве не сказано в книге Искупителя: «Научай наказуя, ведь враг близким своим тот, кто мягок. Подкрепляй урок страданием, ведь боль — ключ к памяти». Истинность слова Искупителя снова подтвердилась! Для начала, на каждое грубое слово я отвечал болью. Усиливалась брань — усиливалась боль. Я так увлёкся этим экспериментом, что несколько дней почти не отходил от кнопки и экрана. Сутками смотрел на неё — и наказывал. Не давал спать. Не давал сесть. Не давал заткнуть уши. Она должна была стоять посреди комнаты и слушать то, что я ей говорю. Если я видел, что она слушает невнимательно, заставлял повторять сказанное. Не могла повторить — наказывал. Через неделю мы уже оба были не в себе, и я не знаю, кто из нас меньше спал. Но она больше не ругалась и всегда слушала то, что я говорю. Тогда я заставил её выйти в коридор и сойтись со мной до соприкосновения триггерных радиусов. В первый раз она попыталась напасть. Во второй и третий тоже — но я был в шлеме и держал в руке пульт, как сейчас. В четвёртый раз она послушно села на стул, и мы провели несколько часов в искупительной медитации, сдвигаясь по полшага каждый час. Всё это время я говорил, а она слушала, понимая, что я контролирую её внимательность. Я рассказывал, что её предназначение — полюбить меня. Сейчас я кажусь ей жутким чудовищем, воплощённым кошмаром. Она уверена, что ничего, кроме страха и отвращения, испытать ко мне не способна. Но это иллюзия. У неё нет выхода, и потому всё изменится. Она постоянно пребывала в сильнейшем стрессе, на самой грани срыва, поэтому мои слова отпечатывались в её мозгу как калёным железом. Вы удивитесь, но довольно скоро необходимость причинять ей боль исчезла. Сначала было достаточно угрозы, потом не требовалось даже этого. Бояна — так её зовут — без возражений слушала о моих планах. Она знала, что, когда мы сможем, наконец, коснуться друг друга, я разделю с ней постель, и эта мысль, вызвавшая в начале такое отвращение, постепенно стала привычной. Она начала мне отвечать, сначала скупо и нехотя, потом со всё большим интересом. Вскоре мы уже беседовали часами, и наши искупительные медитации перестали быть пыткой. Она уже сама стремилась сократить дистанцию, иногда даже слишком рискуя, мне приходилось сдерживать её нетерпение. Тогда я стал требовать, чтобы она каждый раз при встрече и расставании говорила: «Я люблю тебя, Душан». Сначала ей не хотелось это произносить, потом она начала проговаривать фразу как ничего не значащие слова, чтобы я её не наказывал за отказ. Но люди смешно устроены, Ингвар: если раз за разом повторять что-то, то начинаешь понемногу в это верить. Сейчас Бояна говорит это искренне. Уверен, что, когда настанет момент, и мы сойдёмся, это будет не изнасилованием, а долгожданным актом искренней любви. Мы уже близки к тактильному контакту, наш индивидуальный радиус всего пара метров. Сегодня утром, на искупительной медитации, мы сидели так близко друг к другу, что соприкоснулись пальцами ног! Надо было видеть, какое восторженное предвкушение светилось в её глазах!

— И в чём смысл эксперимента? Тебе наконец-то дадут?

— Если столь тонкое и сложное чувство, как любовь, может быть создано управляемым насилием, то более простые: уважение, преданность, дружба и так далее, — тем более. Так что выключайте будущую мать моих детей, с которыхначнётся возрождение Искуплённого Человечества, и переходите к следующему экрану.

Ингвар вздохнул и щёлкнул переключателями.

— Видите этого человека? Это он сделал ружьё, из которого вы недавно пытались меня убить. Поскольку вы были при этом в полном сознании, то для меня очевидно — я в отношении вас не ошибся. Вы из бывшего контингента, и не рядовой девиант, а человек, уверенно превративший свой недостаток в преимущество. Вы ни секунды не колебались, действовали уверенно и, я бы даже сказал, привычно. Вы явно знакомы с идеей оружия, в том числе оружия дистанционного действия. Это чертовски интригует. Не хотите объяснить?

— Не хочу.

— Ладно всему своё время. Вернёмся к тому, что мы видим на экране. Этого пожилого мужчину зовут Санд, и он ваш коллега — капитан речного судна. Самоходной баржи, которую в момент катаклизма выбросило на берег. Он, к счастью, почти не пострадал. Это большая удача для меня, поскольку Санд из числа людей, необычайно одарённых к работе с вещами и материалами. Способен делать поразительные штуки, придумывая технологию на ходу. Удивительно, но он при этом не очень умён и с трудом воспринимает любые абстрактные концепции. Ему бесполезно рассказывать об Искупителе, об идеях управляемого насилия, о будущем Человечества. Ему это просто не интересно. Единственное, что вызывает в нём эмоции, — новые способы соединения различных деталей в конструкции. Несмотря на то, что Санд был капитаном, в нём абсолютно нет склонности к девиации. Возможно, дело в том, что он нёс минимум ответственности, являясь по сути исполнительным механизмом между рацией и штурвалом. Мне кажется, он тяготился своей работой и исполнял её только ради семьи, потому что капитану платили больше, чем он зарабатывал бы судовым механиком. Работа за пределом личной компетенции всегда угнетает людей, лишённых амбиций, но зато находясь на своём месте они практически всегда счастливы. Поэтому Санд пользуется максимальной свободой перемещений в пределах здания и не подвергается мерам дисциплинарного воздействия. В этом нет нужды — обслуживание здешних систем и полная свобода технического творчества дают ему достаточную иллюзию смысла жизни. Его семья погибла, идти ему некуда, здесь он сыт, полезен и имеет того, кто говорит ему, что делать. Для него это важно. Санд — идеальный гражданин мира-до-катастрофы, такими должны были быть все и, по большей части, были. Это был счастливый мир, не так ли?

Ингвар неопределённо пожал плечами.

— Счастливый, счастливый, не спорьте. Счастьем неведения. Люди не знали, что можно по-другому, и были счастливы. Каждый имел чётко определённый круг обязанностей, минимум ответственности, гарантированный уровень личного комфорта и возможность получить больше при небольшом усилии. Большинству этого совершенно достаточно. Если бы не Катастрофа, мы бы так и существовали в пузыре казённого благополучия, тщательно изолируя от общества всех, кому этого не хватало. В какой-то мере случившееся является даже благом. Через страдания мы обретём Искупление! Катастрофа разбила скорлупу яйца, в котором нам стало тесно!

— Да уж, — хмыкнул Ингвар, — от тесноты сегодняшний мир определённо не страдает. А за время зимы эта проблема будет решена окончательно. Нет людей — нет проблемы.

— Моя община переживёт зиму, — сказал убеждённо Душан. — У нас есть электричество, отопление, запас продуктов и люди, которые уже почти решили задачу совместной деятельности. И у нас есть идеальный инструмент построения нового общества, управляемое насилие.

— Отложи пульт и, возможно, ты пересмотришь своё отношение к насилию.

— Ну уж нет, — покачал головой Душан, — я не дам вам шанса. Не сейчас. Вы пока не готовы принять мою правоту и сознательно встать рядом. Ведь вы, будучи девиантом, привыкли, что монополия на насилие у вас. Я собираюсь её разрушить, для чего воспитываю способность осознанного насилия у своих подопечных. Заставляю их причинять боль и осуществлять принуждение.

— К кому?

— К тем, кто не представляет ценности для общины в ином качестве. Далеко не все выжившие имеют перспективы стать полноценными членами нового Человечества, но и они не вполне бесполезны. Их можно принудить к труду там, где его добровольность не обязательна. А если они и к этому не способны — то в воспитательных целях. Это… Сейчас… Да, четвёртый монитор. Будьте добры, включите его.

— Это что за громила?

— Лазар, мой телохранитель. Увы, изначально он был лишён девиантности. При своей устрашающей внешности это довольно безобидный человек. Был.

— А что это за устройство?

— Выключатель и реостат. С помощью выключателя подаётся электричество, с помощью реостата оно регулируется. Насилие — и его контроль! Ещё одна работа Санда. Переместите фокус телекамеры рукояткой внизу. Видите? На полу металлическая сетка из электродов разной полярности, или как там это называется… Я не особенно разбираюсь.

— А кто в камере? Не разобрать с этого угла…

— Просто какой-то подросток. К сожалению, ни одного выжившего ребёнка мне найти не удалось. Зорян обещал купить где-то в верховьях, но теперь, как я понимаю, шансов на это нет… Этот наиболее близок к состоянию «ребёнок», что повышает искупительный эффект. Лазар любит детей, это его слабое место. Хотите включить звук?

— Нет, я и так вижу, что ему больно.

— Сначала приходилось заставлять, ещё вопрос, кому было больнее, но сейчас он отлично справляется, не хуже остальных.

— Остальные тоже мучают несчастного подростка?

— Не только его. У меня несколько объектов для искупления, каждому я подобрал — по возможности, разумеется, — того, кто вызывает максимум симпатии. Искупление слабостей. Для Лазара это ребёнок, для меня — симпатичная девушка, и так далее. Видите, я не делаю исключения даже для себя!

— Тебе это просто нравится, извращенец.

— Если вы продолжите говорить в таком тоне, я действительно прибегну к насилию. Я не помешан на нём, как вы вообразили. Оно завораживает меня открывающимися возможностями. Искупитель дал нам шанс построить новое, совершенное общество, основанное на дозированном насилии, и я, разумеется, потрясён отрывшимися перспективами. До катастрофы мы использовали убогие, малоэффективные, неточные и высокозатратные инструменты — материальное и эмоциональное стимулирование, этическое воспитание, моральные ограничения… Это не давало обществу развиваться нормальными темпами, заставляло впустую расходовать ресурсы, но теперь будет иначе. Я очень надеюсь, что доживу до того момента, когда мы построим действительно эффективное человечество. Человечество искупительной боли и разумного насилия!

— А, вон оно, значит, как, — сказал Ингвар, — ну-ну. Удачи.

— Вы не верите, что общество можно построить на основе насилия?

— Отчего же? Абсолютно точно знаю, что можно. Вообще не проблема.

— Тогда откуда такой скепсис?

— Глупо ожидать, что оно будет счастливее.

— Оно будет эффективнее, — твёрдо сказал Душан. — Динамичнее. Экономичнее. Гораздо более управляемым. В нём каждый будет находиться на своём месте и принуждён к труду на всеобщее благо. Прогресс там будет идти с умопомрачительной скоростью. А значит, это будет общество всеобщего счастья и благоденствия, общество открытых возможностей!

— Я ума не дам, как у тебя в одной голове совмещаются «открытые возможности» и «принуждение к труду».

— Свобода — это разумное принятие необходимости.

— Подкреплённое насилием? — уточнил Ингвар.

— Безусловно. Насилие задаёт рамки. Человек, лишённый ограничений, не может быть счастлив, потому что у него нет ориентиров…

— …и цветовой дифференциации штанов, — закончил мысль Ингвар.

— Чего?

— А, неважно. В обществе, построенном на насилии, никого нельзя переубедить словами, поэтому я даже пробовать не стану.

— Возможно, вы хотите поговорить с членами общины? Убедиться, так сказать, лично?

— А хочу, — кивнул Ингвар. — С этим, как его… Сандом! Очень интересный человек.

— Вот уж не сказал бы, — покачал шлемом Душан. — Во всём, что не касается соединения одних железок с другими, он довольно ограниченная личность.

— Ничего страшного, я тоже не гений, додумавшийся устроить концлагерь всеобщего счастья с электрическим полом. Поболтаем с ним о своём, ограниченном, авось чего пойму.

— Как скажете. Я вас провожу. И не надейтесь — пульт работает везде!

***

— Привет, ты Санд?

— Здорово. Новое лицо, надо же!

— Ингвар меня зовут, будем знакомы. Чем занимаешься? Знакомая конструкция…

— Да вряд ли, где б ты такое увидел?

— На вид — типичный арбалет.

— У таких штук есть название? Не знал. Это для Душана. Прошлый стержнемёт я сделал по образцу гарпунного ружья, с пружиной, но вышло хреново. Но этот с дугой из рессорной стали и стальной тетивой, должен быть помощнее.

— Можно блоки-эксцентрики ещё прикрутить. Будет эффективнее.

— Это как?

— Сейчас набросаю, — Ингвар достал из кармана блокнот и карандаш, зачеркал быстро по странице. — Вот, примерно так. Называется «блочный». При том же размере плеч и усилии взведения скорость стрелы выше, чем у рекурсивного… То есть обычного, с дугой. И спуск мягче. Я могу подойди ближе?

— Да, я сейчас к стенке отойду, положи у двери листок. У меня одиннадцать метров сейчас радиус.

— Неплохо.

— Ну, я тренировался, хотя меня со всего этого мутит, если честно.

— Ты Душану ружьё сделал?

— Видел? И как тебе?

— Говно.

— Да, полнейшее. Но из обычной трубы лучше не выйдет. Впрочем, Душану понравилось, он в железе вообще не волочёт.

— Я всё слышу! — укоризненно сказал Душан. — И умею делегировать!

— Слушай, действительно интересная конструкция, — сказал, рассматривая набросок, Санд. — Откуда взял?

— Да так, попалось однажды, — пожал плечами Ингвар.

— Интересно, для чего это на самом деле применялось? Какой-нибудь верёвочный податчик штыря? Впрочем, какая разница. Радуйся, Душан. Будет метать далеко и точно, не то что трубка с пружиной.

— А ты знаешь, для чего ему твои стрелялки? — спросил Ингвар.

— Нет, — отрезал Санд. — И знать не хочу. Не моё дело.

— Ну, тогда надейся, что ты ему будешь нужен и дальше. А то это дело может стать твоим куда глубже, чем ты рассчитываешь.

— Отвали.

— Как скажешь. Тогда другой вопрос, ты же работал капитаном баржи?

— Да, было дело, — кивнул Санд. — Мне не особо нравилось, но платили неплохо.

— И как называлась твоя лайба?

— РБ-307. Это же не круизный лайнер.

— А на берег вас выкинуло выше моста?

— А ты откуда знаешь? — напрягся Санд.

— Неважно. Что у вас был за груз и куда вы должны были его доставить?

— Не твоё дело! Душан, какого чёрта он выспрашивает?

— Скажи ему, Санд, — внезапно поддержал Ингвара тот. — Не думаю, что он спросил просто так.

— Да не знаю я! — нервно сказал бывший капитан. — Это был один из тех рейсов, ну, ты знаешь. Как всегда — загнали в крытый док, команде велели выметаться, потом назвали пункт назначения — и всё. Плыви с опечатанным трюмом.

— И что это за «пункт назначения»? — поинтересовался Ингвар.

— Всегда один и тот же — нулевой причал на Сребронике. Там крупный железнодорожный узел. Полтыщи миль вниз отсюда. Думаю, там их… Ну, то есть груз, перегружают на поезда и отправляют на восток.

— Но ведь ты знал, что везёшь людей, не так ли? Не мог не знать, ты не выглядишь идиотом.

— Слухи всегда ходили, но интересоваться себе дороже.

— Какого рода слухи?

— О «нехороших людях». Да брось, ты тоже наверняка слышал, люди всегда о них шептались. Так вот — это не кухонная байка-страшилка. Речники знают — иногда бывает «тот самый рейс». Трюмы опечатаны, но люди оставляют следы. Запах. Мусор. Надписи на переборках. Это чистят и закрашивают, но невозможно убрать всё. Речники общаются между собой, один увидел это, другой услышал то, третий смыл свежую краску и прочитал выцарапанную надпись… Да, я догадывался, что в трюме.

— И бросил их там?

— Я действовал по инструкции. Вскрывать трюм на спецрейсе запрещено при любых обстоятельствах. Любых. Даже если баржа тонет. А она не тонула! Я думал, сейчас доберусь до телефона, сообщу, куда следует, там разберутся. Кроме того, у меня дверь в рубку заклинило, помощник руку сломал, механик с ожогами, штурман вообще куда-то в воду слетел, так и не нашли. Было чем заняться. А потом тык-мык — вокруг руины, связи нет, власти нет, разбираться некому, помогать тоже… Да, хреново вышло, но блин, тогда миллиарды нормальных в одночасье померли, не до «нехороших» было!

— А что в них «нехорошего»?

— Да без понятия! Что ты ко мне привязался-то? Я просто штурвал крутил. Вон у Душана спроси, это, небось, по его ведомству. Лучше скажи, правда, что Стефтан своего добился? Нашёл себе медицинский пароход?

— А вы знакомы?

— Ещё бы — он вон там, через две двери сидел. Вырезал мне чирей однажды — я снотворного выпил, очнулся — только пластырь на жопе. Хороший мужик был, всё мечтал людей лечить. Это ж моя идея была про корабль. Ну, так, чисто помечтать, конечно. Куда б мы отсюда делись? Но он, вишь ты, смог.

— И тебе этот путь не заказан, — сказал Ингвар.

— Ещё слово — и я кнопку нажму! — быстро сказал Душан. — Не слушай его, Санд, он ещё не проникся идеей Искупления!

— Да я что, я ничего… — пожал плечами тот. — Как скажешь, ты тут главный. Приятно было познакомиться, Ингвар. Спасибо за идею с эксцентриками.

— Наобщались? — Душан помахал пультом. — Пойдёмте дальше. Здесь живёт мой охранник – вы его видели. Лазар, помаши Ингвару! Лазар молодец, сократил триггерный радиус до шести метров и не останавливается на достигнутом. Скоро сможет использовать длинную палку, не впадая в агрессию. Вот здесь у нас генераторная. При Катастрофе двигатель повредило обломками крыши, но Санд починил. Солярки полная цистерна, и я знаю пару мест, где можно взять ещё.

— А откуда у вас этот велосипед, можно поинтересоваться?

— О, это очень загадочная история. На нём ехала девушка. Я приказал Лазару её поймать. Он кинулся в триггерном приступе и удачно сбил так, что она ударилась головой и потеряла сознание.

— То есть мог и убить?

— Да, был такой риск. Лазар очень сильный. Но другого способа у нас пока нет. Я запер девушку в одной из комнат, чтобы, когда она придёт в себя, с ней побеседовать, но произошло нечто странное…

— Она послала вас лесом?

— Нет. Включив через некоторое время камеры, я обнаружил, что девушка исчезла! Я проверил помещение – дверь была заперта, но её не было! До сих пор не знаю, как это объяснить… Впрочем, неважно. Посмотрите в окно, видите во дворе строится теплица? Санд придумал, как её отапливать, это даст нам возможность снять до морозов два урожая. Конечно, понадобятся ещё люди, но когда мы уберём триггерный радиус и сможем действовать вместе, то станем единственной реальной силой в этих краях. Нам будет несложно…

— Наловить рабов?

— Пройдя искупление трудом и медитацией, они постепенно обретут право на свободу. Не все, но лучшие. Им будет к чему стремиться. И я не думаю, что их придётся ловить. Когда придут холод и голод, у наших ворот будет стоять очередь из желающих жить в тепле и сытости, даже если это означает тяжёлый труд. Они будут разбирать развалины, добывая дрова для печей, растить еду в теплице, готовить, убирать, обслуживать нас, отцов-основателей, — тех, кто стоял у истоков нового Человечества. И вы, Ингвар, будете с нами, я уверен. Здесь наш склад продовольствия — видите, сколько каши?

— Откуда она берётся вообще? До катастрофы я ничего такого не видел.

— Признаться, не в курсе. О том, что у тут есть аварийное хранилище, я узнал, вскрыв чрезвычайный пакет. Каша, вода, одежда, обувь. Больше ничего, но каши много. Вкус иногда бывает странный, но скоро мы наладим выращивание овощей, они разнообразят рацион тех, кто достоин настоящей еды. Остальные на первом этапе будут довольствоваться необходимым. Эта каша поразительный продукт — компактная, лёгкая, имеет высокую пищевую ценность и весь набор необходимых человеку веществ. Кстати, о вкусной еде. Я приглашаю вас на торжественный обед.

— Приглашаете?

— Именно. Вы можете отказаться, но предупреждаю — в меню нет каши! Только настоящие консервы из запасов до Катастрофы! У нас даже есть бутылка вина! Я не одобряю алкоголь, но по такому поводу…

— А какой повод?

— Сегодня великий день — мы наконец-то соединимся с Бояной! Мы готовы коснуться друг с друга и сблизиться окончательно! Вы станете свидетелем того, как мы впервые возьмёмся за руки и скрепим наш союз поцелуем. Дальнейшее, разумеется, пройдёт без вас.

— Премного благодарен, — хмыкнул Ингвар.

— Это будет эпохальное событие — первая семья нового Человечества. Надо записать дату, думаю, потомки будут отмечать День Первой Семьи столетиями! Возможно, вы тоже войдёте в историю как свидетель начала новых времён. Мы с вами стоим у истока, Ингвар! Вас это возбуждает? Меня — да! Сейчас провожу вас в камеру и позову, когда мы с Бояной будем готовы.

Глава 9. Русалочка

— Это не просто свадьба, — сообщил Душан торжественно, — это нечто большее!

Они с Бояной сидят на одном конце длинного банкетного стола, разделённые только столешницей, Ингвар — на другом, в торце. Перед ним сервирован обед — тарелка с аппетитно выглядящей едой (как минимум, это не каша), бокал с вином. Такие же приборы перед «новобрачными».

— Это первый союз нового мира, нового Человечества, нового общества. Нам пришлось пройти через Катастрофу и Время Разделения…

— Ты уже, я смотрю, и терминологию придумал? — хмыкнул Ингвар. — Для будущего учебника истории, с твоей рожей на обложке?

— Попрошу меня не перебивать! — сказал Душан, многозначительно постучав пальцем по пульту. Сам он так и сидел в шлеме. — И да, история создаётся на наших глазах и нашими — моими — руками!

— И не только руками… — подмигнул выпивший полбокала и развеселившийся Ингвар.

— Воздержитесь от пошлостей. Телесное соитие лишь финализирует большой и тяжёлый путь сближения, который мы с Бояной прошли друг к другу и нашему общему будущему. Наши дети унаследуют землю, но лишь наше упорство и слово Искупителя позволили этого добиться. Новый мир, мир разумного насилия родится от нашего союза.

— От таких родов как бы чего не порвалось…

— Прекратите сейчас же! Ëрничаете из чистого упрямства, на самом деле вы прекрасно понимаете, что я победил. Примите это достойно и вставайте рядом.

— Я бы хоть сейчас, но у вас же крышу сорвёт.

— Это образное выражение. Пока. Уверен, в скором будущем вы с гордостью пожмёте мою руку и поцелуете руку Бояны. Первых людей нового мира. А сейчас, раз уж вы верификатор нашей свадьбы, потрудитесь исполнить свои традиционные обязанности.

— Э… — растерялся Ингвар. — А что я должен делать?

— Вы что, никогда на свадьбах не были?

— Представь себе, ни разу.

— Вы очень странный человек. Напоминаю, нужно произнести речь. Рассказать историю, сказку, притчу, басню — что-то с подходящей к случаю вдохновляющей моралью. После этого сказать: «Подтверждаю ваш брак», — и пожелать новобрачным счастья, а потом выпить за него. После этого мы поцелуемся, и семья считается состоявшейся. Поразительно, что вы не в курсе. Справитесь?

— Попробую, — кивнул Ингвар. — Истории с моралью мне всегда хорошо давались. Я тот ещё баснописец.

— Мы преисполнены внимания, — Душан протянул руку через стол и коснулся пальцев Бояны. Девушка вздрогнула, побледнела, но не отдёрнула руку и продолжила сидеть с напряжённым лицом. На лбу её выступил нервный пот.

— В одном маленьком горном селе жил великий мудрец. Всё, что бы он ни сказал, оказывалось правдой, все его предсказания сбывались, все советы были к месту, все инвестиции приносили триста процентов прибыли, а спросив у него счёт завтрашнего футбольного матча, можно было даже телевизор не включать. Потрясённые его мудростью односельчане хвастались земляком направо и налево, и к его порогу потянулись люди со всей страны. Азартные игроки, искатели истины, взыскующие личного благополучия, желающие счастья всем даром и прочие праздношатающиеся долбодятлы. Сначала мудрец пытался каждому отвечать, но они не унимались и в конце концов так его достали, что он удалился от мира в горную пещеру, куда надо было карабкаться три дня по крутой каменистой тропе. Самых упорных, конечно, и это не останавливало. Лезли, тащились, топали наверх. Наоборот, сложность мероприятия придавала словам мудреца особую ценность. Странно, что он, будучи таким мудрым, этого не предвидел… Впрочем, может быть, так и было задумано. Паломникам продавали горные ботинки, шапки с ушами, ветровки с логотипом «Мудрец inc.», тёмные очки, верёвки, карты, страховочные карабины и сувенирные магнитики с цитатами. На промежуточных площадках работали кафе, гиды-проводники сопровождали тех, кто не чувствовал в себе сил подняться самостоятельно, и ходили слухи, что для самых состоятельных Искателей Истины есть тайный, но очень дорогой лифт. Возможно, мудрец был в доле, а то и владел бизнесом через офшорные фирмы-прокладки. Если бы я был таким мудрым, как он, непременно бы так и сделал.

И вот однажды на гору к мудрецу поднялась девушка. У неё не было денег на проводников и кафе, она не купила фирменные ботинки, обошлась без магнитиков с изречениями, а верёвка у неё была своя.

Лезла, ползла, карабкалась, цепляясь за камни безнадёжно испорченным маникюром — очень ей было надо. Преодолев тяжёлый подъем, она оказалась перед входом в большую пещеру. С трепетом вошла девушка под её своды, ведь здесь её ждал ответ на вопрос, который для неё важнее всего на свете. «Здравствуй, девушка, — сказал мудрец. — Хочешь чаю? С печеньками?» Он как раз завтракал. «Нет, о мудрейший! — ответила девушка. — Мне нужен лишь ответ на мой вопрос!» «Жаль, жаль, — вздохнул мудрец, — мне этого печенья натащили целую гору. Я им уже и птиц кормлю, и мышей, а оно всё не кончается. Так что ты хотела узнать?» «О мудрейший! Ты видишь, я очень красива!» «Факт, — согласился тот, — красотка. Эх, где мои двадцать лет…» «За мной ухаживают многие юноши, зрелые мужчины, похотливые старцы и даже девушки альтернативной ориентации, но я никому не даю… В смысле, не даю надежды на брачный союз». «Но отчего же? — удивился старец, — На вид ты здоровая фертильная девица подходящего возраста. Неужели никто из претендентов тебе не глянулся?» «Нет, некоторые из них весьма приятны собой, и я охотно предалась бы с ними постельным утехам. Некоторые умны и образованы, их рассказы заставляют меня забыть обо всем. Некоторые очень остроумны, прожить жизнь с ними было бы легко и весело. Некоторые богаты, и жизнь с ними была бы полна неги и комфорта. Самые лучшие сочетают в себе несколько достоинств и кажутся идеальными партнёрами…» «И в чём же дело? — заинтересовался мудрец. — Что мешает тебе сделать выбор, выйти замуж и продлить себя в потомстве? У тебя могли бы родиться премилые детишки». «Увы, мудрейший, страшная мысль преследует меня! Вот, допустим, я выберу юношу, который сможет стать моим мужем. Сначала позволю ему сидеть со мной рядом, потом разрешу взять за руку, и вот дойдёт дело до первого поцелуя. Наши губы соприкоснутся, мы сольёмся в страстном лобзании…» «Продолжай, продолжай, — сказал смущённо мудрец, неловко ёрзая в кресле, — очень интересно». «Но что будет с этим юношей дальше? Чем закончится то, что началось этим поцелуем? Каков будет итог? Скажи мне, о мудрейший!» «Он умрёт», — сказал с досадой мудрец. «Юноша, который меня поцелует, умрёт? — спросила девушка. — Это точно?» «Абсолютно», — заверил её мудрец. «Это касается какого-то определённого юноши? А если я выберу другого?» «Он тоже умрёт». «Любой, кто меня поцелует, умрёт?» «Любой, без исключения». «О ужас! — вскричала девушка. — Я проклята! К чему мне теперь жить?» «Да послушай ты, дурочка…» — начал мудрец, но было поздно. Девушка опрометью бросилась к краю пропасти. «Те, кто тебя не поцелуют, тоже умрут! — кричал он ей вслед. — Вообще все умрут однажды! Люди смертны, бестолочь!» Однако девушка его не услышала. Прыгнула со скалы, и только брызги во все стороны. «Ну и дура», — пожал плечами мудрец, возвращаясь к своему чаю и печенью. Так выпьем же за то, чтобы чужая заёмная мудрость не мешала нам действовать по велению сердца!

Ингвар поднял свой бокал и добавил:

— Счастья новобрачным! Подтверждаю ваш брак!

— Какая странная, но, несомненно, поучительная история, — сказал задумчиво Душан. — Вы очень интересный человек, Ингвар, я не ошибся в вас. А сейчас, дорогая Бояна, пора нам скрепить наш брак поцелуем! Мы готовы к этому шагу.

— Ты даже не снимешь шлем, дорогой? — спросила девушка.

— Позже, когда этот человек уйдёт. Он очень перспективен, но пока недостаточно лоялен, ему только предстоит стать верным моим последователем, первым среди равных. Иди же ко мне, супруга! Пусть он увидит, чего я добился!

Душан осторожно взял Бояну за плечи — она заметно дёрнулась, но сдержалась, — притянул к себе, их тела соприкоснулись, лица оказались вплотную друг к другу. Впервые после катастрофы Ингвар увидел, как два человека смотрят друг другу глаза в глаза. Девушка правой рукой откинула полу рубахи, вытащила из-за пояса юбки нож и уверенно всадила его Душану под подбородок. Хрустнуло, глаза мужчины изумлённо выпучились и сразу погасли. Он неловко завалился на стол, сметая посуду, и сполз на пол.

— Больной ублюдок, — сказала Бояна. — Наконец-то я смогла подойти к тебе вплотную.

***

— Мои соболезнования молодой вдове, — нейтрально сказал Ингвар. — Какие планы на наследство? Собираетесь подхватить упавшую корону Властелина Нового Человечества?

Он показал на слетевший с головы покойного Душана шлем.

— Лучше сдохну с голода в пустошах, — сплюнула на тело Бояна. — ты себе не представляешь, чего мне стоило три месяца терпеть и притворяться. Хотел разумного насилия, тварь? Вот тебе насилие!

Она пнула шлем так, что тот отлетел в угол.

— Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем… — пропел себе под нос Ингвар. — И что дальше?

— Без понятия. Я не думала о будущем. Только том, куда именно воткну ему нож. Ты себе не представляешь, какой это был омерзительный жестокий козёл. Уйду, наверное, куда-то. Поищу место, куда можно забиться на зиму. Или в котором ловчее сдохнуть, как выйдет.

— У тебя какой радиус на посторонних?

— Давно не проверяла. Метров шесть? Шагни вперёд. Ещё. Ещё. Стоп, назад. Вот, как-то так. Ещё шаг, и вцеплюсь тебе в глотку.

— Даже меньше шести, надо же.

— Душан держал меня на грани срыва сутками, не терпелось ко мне в трусы залезть. Думала, с ума сойду. А может, и сошла. В первый в жизни человека убила, и даже блевать не тянет.

— Ты просто ещё в шоке, — пояснил Ингвар. — Позже накроет.

— Утешил, блин. А, хрен с ним, оно того стоило. Слушай, а правда, что у Стефтана корабль? Они с Сандом каждый вечер обсуждали, как это будет. Орали на весь коридор, потому что радиус большой был, я наслушалась. Думала: «Вот фантазёры великовозрастные», — а поди ж ты…

— Да, плавучая поликлиника. Пока в тестовом режиме, но перспективы есть.

— Повезло, не то, что нам. А ты, значит, у него капитаном?

— Шкипером.

— А это не одно и то же?

— Не совсем. Капитан и корабль едины, а шкипер просто крутит штурвал. Меня обещали ждать три дня, так что, если поспешим…

— Серьёзно? Ты зовёшь меня с собой? После того, как я у тебя на глазах человека убила?

— Тебя и тех, кого ты порекомендуешь. У нас команды толком нет, а для вас это шанс не сдохнуть в пустошах. У вас тут минимальный радиус, будет проще ужиться на пароходе.

— Да уж, спасибо Душану хоть за это. Но я тебе вот что скажу, бери меня и Санда. Я сойду за медсестру и готовлю неплохо, он опытный речник.

— А остальные?

— Остальных Душан сломал. Он умел, паскуда. Они только и думали, как бы ему угодить да помучить тех, кого он разрешит. Такие микродушанчики. Каждый доносил на остальных и наказывал провинившихся, если донос удачный. Или огребал, если донесли на него, но всё равно бежал докладывать. Идеи «общества насилия» им теперь как родные. Я бы их заперла в камерах и оставила подыхать, но не смогу, наверное. Открою, и пусть идут куда хотят.

— Вряд ли они пойдут, — покачал головой Ингвар. — Передерутся за эту каску, выделят из своей среды самого говнистого, назначат новым Душаном, станут его ненавидеть и слушаться за право гнобить остальных. Будут рыскать по пустошам и пытаться ловить себе рабов, но не чтобы те работали, а просто поиздеваться.

— И всё равно, — упрямо сказала Бояна. — Не буду я их убивать. Сам займись, если охота.

— Вот ещё, — фыркнул Ингвар, — делать мне нечего. Я лучше им генератор отключу. Без Санда они его не запустят, акустический транслятор без электричества не работает, медитировать для сокращения дистанции они без Душана не станут, так что из них даже приличной банды рейдеров не выйдет. Пересрутся, разбегутся и сдохнут поодиночке.

***

— Не стрелять! — крикнул Ингвар поспешно. — Санд, убери свой чёртов мушкет, это свои!

— Ничего себе у тебя «свои»… — удивился тот, но ружьё опустил. — А чего она такая мокрая и такая лысая?

— И кто она тебе? — спросила Бояна.

— Отвечаю по порядку: мокрая, потому что из реки. Лысая, потому что волос нет. Мне она никто, просто приблудилась. Не думал, что она попрётся меня разыскивать, а поди ж ты, аж вон куда добралась.

— Тогда, наверное, не совсем «никто»? — спросила девушка. — За совсем никем по пустошам не таскаются.

— Увы, эта тайна покрыта мраком, потому что разговаривать со мной она не желает. Эй, Лысая Башка, уже всё закончилось, идём обратно на пароход! Надеюсь, он ещё на месте, вы его не провтыкали, не утопили и не уплыли дальше по реке? Это Бояна и Санд, они идут с нами. Постарайся на них не кинуться случайно, может выйти конфуз. Давно ты тут ошиваешься? Впрочем, неважно. Ты очень кстати, потому что мы от жадности набрали жратвы так, что еле тащим. Ещё у Санда инструментов полтонны в рюкзаке, этот слесарь-перипатетик всё до последнего напильника выгреб. Хорошо хоть велосипед подвернулся, на него сумки повесили. Так что я тебе сгружу сюда на дорогу сумарь с кашей, подбери, как отойдём. Какая бы она ни была, а бросить жалко. Ну что, беглые каторжники, потопали?

***

— Итак, команда… То есть говорящая её часть. Надеюсь, все устроились по своим каютам, так что селекторное совещание объявляю открытым. Напоминаю: чтобы что-то сказать, надо нажать кнопку, а чтобы послушать — отпустить её. А не наоборот, как Стефтан постоянно делает. Да, док, тебе первое слово. Докладывай, как вы тут без меня развлекались. Приём.

— Рад слышать тебя, Ингвар. Мы уже начали за тебя беспокоиться. Пацан просто места себе не находил, да и Лысая вся издёргалась. Так и торчала в коридоре, зараза психованная. Днём подползает к рубке, ночами орёт. Я бы ей таблеток дал, но как? Тут в гальюн выйти — и то проблема была. Пока докричишься, пока уговоришь уйти… Но до рубки, надо сказать, почти доползла. Осталось метров пять, не больше. Приём.

— Вижу, да. Вон, на пороге торчит, глазами лупает. А зачем её на берег-то понесло? Приём.

— Кто её знает. Сидела-сидела и хлобысь за борт, только брызги полетели. Я уж думал, что она решила утопиться с горя, но смотрю — гребёт к берегу. Вылезла и как была, в мокром, ломанулась в развалины. Может, это любовь, а, Ингвар? Приём.

— Смеяться над убогими грешно, Стефтан. Мало ли что в её лысой башке замкнуло? Таблетки подготовь, я ей скормлю. Вроде бы с ними легче. Что у нас кстати, с запасами? Приём.

— Пока тебя не было, мы причаливали к берегу, и я принимал больных. В благодарность нам притащили не только еды, но и содержимое какой-то аптеки. Так что медикаменты в наличии. Не очень много, но на первое время хватит. И есть то, что тебя порадует, шкипер! Куча очков из салона оптики! Я не офтальмолог, но методом тыка что-то подберёшь. Приём.

— Отличная новость, Стефтан, хотя то, что вы подходили к берегу, меня не радует. Я же велел этого не делать! Опасно! Приём.

— Я не мог бросить людей без помощи. Слухи разнеслись, они бродили по пирсу, рискуя зацепить друг друга триггерным радиусом… Обошлось же! Приём.

— Ладно, что уж теперь. И правда, обошлось же. Теперь мои новости. И главные из них — у нас прибавление. Ну, да вы, впрочем, знакомы. Бояна и Санд выразили желание присоединиться к экипажу. Есть возражения? Приём.

— Я только рад. Приём.

— Это Марико, механик, если вы забыли. Я не против, но к моему дизелю пусть не лезут. Приём.

— А что у тебя за дизель? Ах, да, это Санд. Приём.

— А ты разбираешься, что ли? Приём.

— Есть немного. Приём.

— Так, братья по солярке, это вы потом обсудите, — перебил их Ингвар. — Раз возражений нет, переходим к практической части. В судовой роли Бояна будет кок на ходу и санитарка на причале. Санд — помощник шкипера и слесарь на все руки. Но самое главное — в расписание вводится обязательная тренировка по сокращению агрорадиуса. Поскольку эффективность её доказана жестокими и бесчеловечными опытами на живых людях, мы будем на острие прогресса. Приём.

— И мне надо? — спросил Марико. — Приём.

— Да, маслопупых тоже касается. В свободное от вахт время выходим на палубу парами и усаживаемся на задницы. Да, бесит, да, неприятно. Но надо, однокорытники, надо. Иначе что мы за экипаж? Берите пример с Лысой. Видите? Ах, да не видите. Так поверьте на слово — глаза выпучила, зубами скрежещет, а сама подползает. Не знаю, что будет делать, когда доползёт, может, укусит, но она хотя бы старается. Так что не отлынивать, лично составлю график и буду следить за исполнением. Кто начнёт сачковать, пропущу под килем, по старой пиратской привычке. Нет, пацан, тебя это не касается. Хотя помыться тебе бы не помешало, совсем без меня забил на гигиену. Всем всё понятно? Приём.

***

— Да, да, пацан, я тоже рад, что вернулся. Буду тебе дальше по ушам ездить. А сейчас давай-ка пожрём. Каши, да. А кто тебе мешал рыбы наловить? Только твоя пацанская лень. Так что ешь, чего дают. Со вкусом липиры. Как оливки в клубничном сиропе. Загадочная вещь эта каша, скажу я тебе. До катастрофы её никто в глаза не видал, а теперь под каждым кустом валяется. Зачем её делали в таком количестве? Где хранили? Почему она, к примеру, в магазинах не продавалась? Нет, сложно себе представить идиота, который будет жрать липиру за свой счёт, но… «Есть многое на свете, друг пацан, что непонятно всяким мудрецам». Пожрал? Давай чайку сделаю.

— Эй, Лысая Башка! Дай пройти на камбуз. Да, я к тебе обращаюсь. Ну, что ты на меня смотришь, как будто запор одолел? Очень сочувствую твоим страданиям, но, блин, сколько же с тобой проблем! Ты меня слышишь вообще? Что это за пантомима? Что это должно означать? Чего глаза ладошками закрыла? Я, конечно, не красавец, но… Чёрт, дошло. Ты хочешь показать, что, если ты меня не увидишь, то тебя и не триггернёт? Сомнительная теория, как по мне. Это было бы слишком просто. Ты же будешь знать, что я рядом. Звук, запах, шаги, движение… Нет, мне кажется, уши заткнуть тоже не поможет. Иди-ка ты лучше в каюту, потом выползешь. Я тебе как раз чаю налью. Да вынь ты пальцы из ушей, я с тобой разговариваю! Блин, ну и что с тобой делать? Ну, ладно, давай проверим твою теорию… О чёрт, я так и думал! Н-н-на!

— Не, пацан, зря она меня не послушалась. Вот, ещё одна шишка на лысой балде. Этак там последнее сотрясётся, и что тогда? Ладно, чай откладывается, потащу её в каюту. Заодно у доктора таблеток от головы прихвачу, положу на тумбочку, ей теперь точно понадобится.

***

— Вот и чай, и — сюрприз! Да, пацан, это конфеты! Прикинь? Настоящие конфеты. Мудень, который думал, что держит меня в плену, тот ещё сладкоежка оказался. У него в кабинете аж муравьи завелись, но он ни с кем не делился, всё найденное в развалинах отнимал. Все эти мамкины властелины мира на самом деле так и не выросли из коротких штанишек, вот что я тебе скажу. В душе каждый диктатор — обиженный мелкий засранец. А, заблестели глазки? Потянулись ручки? Соскучился по сладкому? То-то же. Да ешь, ешь, мне не жалко. Я к сладкому равнодушен. Я бы лучше коньячку… Быстрые углеводы предпочитаю потреблять в жидком виде. Но чего нет, того нет. Одна бутылка вина у него и была. Трезвенник, наверное. Это для эгоманьяков тоже дело обычное. Что ты смотришь жалобно? Доедай уже последнюю, гулять так гулять. Что ты на башку показываешь? Лысой оставить? Надо же, какая самоотверженность. Ты настоящий герой, я бы в твоём возрасте не смог. Да ешь ты её уже, лысой я на тумбочке в каюте оставил. Надо же как-то подсластить очередную черепно-мозговую травму? Да, можно. Да, бери. На здоровье. Ну, что, жизнь налаживается? Вот именно. Наслаждайся, пока есть возможность. Уже совсем скоро комфортный этап нашего путешествия закончится. У меня всегда так — как только вживёшься, втянешься, привыкнешь, что всё хорошо, так немедля идёт по звезде. На колу мочало, начинай сначала. Так что скоро мы с тобой выползем на сушу, как трилобиты… Или как Русалочка. Кто такая Русалочка? Это ты узнаешь, пацан, когда помоешься и ляжешь в койку. И голову помой! С шампунем! Учти, я проверю!

***

— Итак, сказочка про Русалочку. Я, признаться, детали помню плохо, так что буду импровизировать. Для начала, кто такие русалки? Это такие твари, которые сверху до пояса люди, а ниже — рыбы. Ну, как «рыбы». Скорее, морские млекопитающие, типа дельфинов. Во всяком случае, на картинках Русалочка такая… млекопитательная.

В детстве я верил, что они существуют, потом узнал, что они выдумка, но с тех пор повидал столько странного, что уже ничего не возьмусь утверждать. В бесконечном Мультиверсуме столько всякой удивительной фигни, что и баба с хвостом от селёдки может найтись, почему нет. Другое дело, что она вряд ли будет выглядеть как в мультиках, потому что физика — жестокая сука. Гидродинамика требует других обводов, а термодинамика — подкожного жира. Есть версия, что за русалок моряки принимали тюленей и прочих крупных ластоногих. Моряк, который полгода в рейсе, может принять за бабу что угодно. Но если на какого-нибудь дюгоня посмотреть не через кривую подзорную трубу в тумане, а своими глазами вблизи, то даже у самого озабоченного матроса не возникнет лишних мыслей на его счёт. Наша Русалочка была сказочная, а потому, высунувшись из воды по пояс, выглядела вполне привлекательно. Примем это как данность. Может быть, это эволюционный механизм — по некоторым рассказам, русалки так заманивали в воду моряков. Зачем? Ну, наверное, жрали. А что ещё с ними делать? Но это в других сказках. В этой Русалочка внезапно влюбилась. А что такого? Любовь, как известно, зла — полюбишь и… существо другого биологического вида, например. В общем, увидела она не абы кого, а аж целого принца. И немедля захотела вступить с ним в противоестественные отношения. Не, ну а как это назвать, если у неё ниже пояса чешуя? Принц такое если и употребляет, то только к пиву. На этом этапе до ошарашенной внезапными чувствами рыбодевицы дошло, что ей срочно нужны ноги. Хотя бы для того, чтобы было что раздвинуть. Тут, как это обычно бывает в сказках, в сюжете вылупилась очередная фея-крёстная… То есть морская ведьма. Она оказалась типа Айболита: «Я пришью тебе чьи-нибудь ножки, к принцу ты побежишь по дорожке». Как и в прошлой сказке, вопрос, откуда у морской ведьмы лишние полженщины от пояса и ниже, в истории не раскрывается. Может, какая-то дама неудачно искупалась. А может, в той реальности существуют альтернативные русалки, которые наоборот — сверху рыбы, снизу женщины. Плавать так, скорее всего, неудобно, так что какая-то из них вполне могла согласиться на бартер. Может, ей как раз приглянулся симпатичный тунец… В общем, раз-два, отрезали-пришили, и стала Русалочка не русалочка, а обычная женщина. Трансплантолог из морской ведьмы так себе, и мобильность на бипедальном шасси оказалась урезанной. Ходить ногами Русалочке оказалось больно, но вместо того, чтобы вернуть ходилки по гарантии и подать в суд для компенсации морального ущерба, она почему-то оплатила счёт за операцию. Впрочем, в сказке нигде не сказано, что она была умной. Чёрная трансплантология обошлась дорого — в уплату ведьма забрала голос. На кой чёрт ей голос под водой — неизвестно, но стала Русалочка немая, как ты. И вот однажды принц идёт такой по берегу — глядь, а на пляже валяется голая девушка. «Хоба, — думает он, — это я удачно зашёл! Кажись, ничья, подберу!» Хотя так-то у принцев обычно дефицита в девушках не наблюдается, но этот мимо халявы пройти не смог. Немая, еле ходит, бесприданница, всю жизнь в море просидела, то есть ни черта не понимает — то ещё сокровище. Как такую не подобрать? Наверное, ноги были действительно хороши. Ноги и то, что к ним прилагается, вполне могут заслонить некоторые недостатки барышень. Но не все и ненадолго. Так что, хотя сперва принца устраивала немая девица, которая повсюду молча ковыляет за ним, выпучив глаза от боли и непонимания происходящего, но потом он призадумался — а оно ему вообще надо? Тем более, что у него на подходе был династический брак с выбранной родителями принцессой. У той, может, ноги и не так хороши, но она говорящая. Анекдот рассказать, сплетни, польстить, сказав, какой он красивый и умный… Потом принц, может быть, об этом и пожалел — у немой жены есть свои преимущества, — но в тот момент сделал выбор не в пользу Русалочки. И она такая: «Блин, вы что, серьёзно? Я лишилась голоса и хвоста, хожу как йог по гвоздям, а меня вот так, пинком под свежеобретённую задницу, на улицу выкинули? Ну офигеть теперь…» Пошла и утопилась, что является в её случае типичным примером метаиронии. Мораль же этой истории в том, что не стоит возлагать слишком много надежд на другого человека и всегда надо иметь запасной план. Вот у тебя, пацан, он есть? Мало ли, что со мной может случиться… Да ты спишь, что ли, уже? А и правильно. Нефиг голову забивать. Будет, что будет. Спи себе да сил набирайся. Скоро закончится наш речной путь, побредём мы с тобой пеши, а ты, мальчик-русальчик, даже не сможешьсказать, что ножки болят. Ну да ничего, авось разберёмся. Спокойной ночи тебе, пацан.

____

Конец второй части

Оглавление

Глава 1. «Лысая башка, дай пирожка!»

Глава 2. Дюймовочка

Глава 3. Ган-селлер-мен

Глава 4. Спонтанный абордаж

Глава 5. «В детстве мне в голову вбили гвоздей люди добрые…»

Глава 6. Добрый доктор Айболит

Глава 7. Больной ублюдок

Глава 8. Нехорошие люди

Глава 9. Русалочка