Граф в поезде [Керриган Берн] (fb2) читать онлайн

One

Себастьян Монкрифф держал свой клинок в темноте, ожидая убийства.

Он ждал, слушая шумную ночь, наслаждаясь ощущением движения земли под ним.

Всегда в движении. Фактически, когда он стоял на одном месте, то всегда чувствовал себя нестабильно. Он построил морскую карьеру, будучи первым помощником капитана на одном из самых знаменитых — а точнее, самом печально известном корабле в мире, «Погребальной панихиде Дьявола». Теперь, когда его капитан и судно, к сожалению, удалились, Монкрифф стал искать другие способы опередить безжалостных призраков, всегда преследующих его. Чтобы земля под ним не остановилась. Самые быстрые пароходы, самые дорогие кареты, самые дикие жеребцы и даже такая новинка, как воздушный шар, позволили ему сбежать из тюрьмы, к которой он был приговорен.

Следующие три дня это был стук и раскачивание поезда, поднимающего пол под его ногами. Роскошный локомотив следовал по следам Восточного экспресса из Лондона в Константинополь. Он забронировал билет с намерением убить некоего Артура Веллера. По счастливой случайности у него появилась возможность сделать это сегодня вечером, еще до того, как поезд достигнет Парижа, и никто не узнает об этом. Оставшуюся часть поездки в Константинополь, он будет сидеть сложа руки и наблюдать за возникшим хаосом, наслаждаясь дорогими сигарами и игрой в баккара, прежде чем уйти в свое личное купе. Где он будет спать с не обремененной совестью невинного ребенка. По крайней мере, в том, что касалось Артура Веллера.

У него было много грехов, запятнавших его душу, и множество призраков, преследующих его во снах… но сегодня вечером они будут молчать. Они всегда приходили после убийств.

Артур Веллер избегал услуг железнодорожного стюарда, предпочитая, чтобы его сопровождал личный камердинер. Таким образом, никто не стоял на страже, когда Себастьян вошел в вагон, стряхивая снежинки со своих волос.

Его личное купе было в трех вагонах отсюда, потому что, только идиот мог убить своего соседа и не ожидать подозрений. Однако никто не мог себе представить, что кто-то был настолько сумасшедший, что сможет вылезти на площадку мчащегося поезда и забраться на крышу, чтобы перепрыгнуть несколько вагонов вперед.

Мало кто наращивал свою силу, бродя по кораблю в течение десяти лет, цепляясь за сомнительные поручни, в то время, как море делало все возможное, чтобы забрать любого, кто достаточно глуп, чтобы оказаться в шторме. По сравнению с кораблем во время урагана, крыша поезда, с тем же успехом, могла быть прогулкой в Гайд-парке.

Там были рельсы и все такое.

Затаив дыхание, Себастьян прижался спиной к стене вагона первого класса Веллера и выглянул за угол, чтобы убедиться, что никто не двигается по узкому коридору. Маловероятно, что в такой час, кому-то из членов семьи понадобится полуночный перекус или использование необходимого, но никогда не знаешь наверняка.

Не хотелось бы, чтобы убийство было прервано чем-то таким обыденным, как поход в туалет.

Коридор оказался пуст. Отлично.

Одинокая лампа представляла собой не более чем, золотой колодец теней, и Себастьян сливался с ними, пробираясь по коридору.

Три двери защищали роскошные купе, в которых спала семья Веллеров. Согласно информации, за которую он щедро заплатил, купе Артура Веллера было последним справа.

Нож ощущался, как продолжение его руки, когда он проходил мимо первой двери, принадлежавшей дочери Веллера, и среднего купе, в котором спала его жена Адриен.

Он прижал ухо к двери Веллера и прислушался к любому движению, прежде чем открыть ее и войти внутрь. Элитная знать с трудом переносила скрип, а Бог любит хорошо смазанные петли роскоши первоклассного размещения. Это значительно облегчало воровство.

Шторы были оставлены открытыми, пропуская скудное сияние города, отражающееся от тонких хлопьев снега на окнах и смешивающееся с различными огнями поезда. Оно освещало купе ровно настолько, чтобы очертить тени мебели и отсветить хрусталь, серебро и его клинок.

Прижав нож к манжете, Себастьян скользнул ближе к своей цели.

Этот мерзкий ублюдок наконец-то получит то, что ему предстоит. Возможно, ему следует зажечь лампу, чтобы увидеть, как жизнь истекает из глаз Веллера.

Себастьян никогда не был жестоким. Он оставил это людям с более темными пристрастиями. Но это… это было личное.

Подойдя к кровати, он навис над очертаниями стройного тела, каждый его мускул изгибался, как змея.

Когда он нанес удар, это было со скоростью и точностью змеи, и прежде чем его жертва успела моргнуть от сна и осознать, он уже приставил нож к горлу, а руки его беспомощно прижал к бокам.

Ожидание.

Он отпустил одну пугающе тонкую руку, чтобы испытать странную мягкость, которой он не ожидал.

Грудь. Дерьмо.

— Пожалуйста, — женская мольба пробежала по его телу и стрелой пронеслась вниз по грудине, приземляясь в пах. — Пожалуйста, не надо.

Господи, ведь ему нравилось, когда женщины просили. Молили его об удовольствии, но, никогда его молили о жизни. Это было, по меньшей мере, обескураживающим событием.

Себастьян отдернул свою руку от прекрасного шара, с немалой долей нежелания и сожаления. Эта форма, как сон легла на его ладонь, тепло обильной плоти под тонкой муслиновой сорочкой, было бальзамом для его замерзших пальцев. Пухлый сосок затвердел от холода. Кто это был, жена или дочь? Быстро подумав, он ловким движением рук убрал нож в манжету. Если ему повезет, он сможет положиться на то, что он всегда делал, чтобы избежать неприятностей с дамой. Его обаяние и внешнее великолепие.

— Простите, мадам, или мисс?! Боюсь, я ошибся вагоном,— он осторожно отпустил ее и выпрямился, надеясь передать досаду в полутьме. — Меня... пригласила женщина, понимаете, и это её номер купе, который она дала мне вместе с приказом соблюдать осторожность. Я смею думать, что нас обоих могли убить.

— Монкрифф?— недоверчивый шепот заморозил кровь в его венах и язык прилип к нёбу.

Тот голос. Он узнал бы его где угодно. Он слышал его в своих самых непристойных снах. Да и обычных снах тоже.

Ее черты были немногим лучше теней, но это не имело значения. Он запомнил каждую ее черточку больше года назад. Изгиб ее скулы, острый, но изящный. Шелк ее черных волос и кремовая кожа. Истинное совершенство ее несравненной красоты.

Вероника Везерсток. Женщина, обладающая всеми добродетелями, которые он утратил на этом жизненном пути. Она была верная, эрудированная, терпеливая, размеренная, умная, сильная… Добрая.

Редко когда такая красивая женщина обладала такими глубокими источниками сострадания, а еще реже — графиня. Ее сочувствие не было утонченным.

Она родилась в этом беспощадном мире с нежным сердцем, мягкими глазами цвета светлого нефрита, полными губами…

Губами, которые он часто представлял себе, растянутыми вокруг его естества.

Его изумление дало ей время сесть прямо, прикрывая одеялом тонкую ночную сорочку с высоким воротником.

— Себастьян Монкрифф, какого черта вы здесь делаете? — прошипела она достаточно громко.

— Я же говорил вам, видимо, соблазняю не ту женщину, — или ту, если удача благоприятствует его проклятой душе.

— Вы же спрятали нож в манжету?

— Вы это видели, да? — фортуна, как он помнил, была непостоянной тварью.

Человек никогда не забывает ощущение стали у горла.

Себастьян никогда раньше не приставлял лезвие к ее лилейно-белому горлу.

Это означало, что это сделал кто-то другой.

Когда он собирался поинтересоваться именем будущего мертвеца, она сказала:

— Скажите мне правду, Монкрифф. Что вы здесь делаете?

— Пытаюсь убить Артура Веллера, — беспечно ответил он. — Что вы делаете в его купе? Подождите, — он сглотнул прилив желчи, с жалким отвращением прикидывая возможные варианты. — Скажите мне, что вы не согреваете его постель. Я перережу себе вены прямо сейчас, если вы и он…

— Я лучше согрею свои внутренности горячей кочергой, чем такими, как Артур Веллер. Она произнесла это имя так, как будто оно имело гнилой привкус во рту.

Слава Христу. Теперь он знал, что у нее были большие сомнения, в том, чтобы брать в любовники такого кретина. Был ли у нее любовник? Он задавался вопросом. Нуждалась ли она вообще в любовнике?

Он, конечно, подал бы заявку на эту должность. На любую должность, которую она позволит.

— Ч-что ты будешь делать теперь? — спросила она, и в ее голосе прозвучал трепетный намек на уязвимость. Теперь он мог видеть ее яснее, очертания ее темной косы, движения ее губ. Всего лишь формы и оттенки, но от этого не менее привлекательные.

—Я еще не решил, — признался он, гадая, что она сделает, если он ее поцелует.

Подчинится ли она его соблазнению, отдав свое мягкое тело его умелым ласкам?

Или она дала бы ему коленом под зад?

Резким, движением она сбросила одеяло и вскочила на ноги, стоя перед ним, с вызовом расправив плечи.

— Я отказываюсь снова становиться вашей пленницей, вы слышите меня, злодейский тролль?

— Технически, Вы были пленницей моего капитана, Грача, — снисходительно поправил он, приложив руку к сердцу, чтобы показать, где она его ранила.

Если бы у него было сердце. — И… тролль? — пробормотал он, — я с трудом верю, что это уместное сравнение. Тролли некрасивые и немытые, они, как известно, живут под мостами, и так далее и тому подобное… А я брезглив в чистоте, и мне говорили, что я, по крайней мере, достаточно привлекателен, — даже были сказаны такие слова, как мужское совершенство, Адонис, Эрос и даже титул самого красивого мужчины на свете, но манеры требовали, чтобы он оставался скромным. — Давайте назовем меня другим злым сказочным существом.

— Тогда огр, — было ее следующее предложение.

— Миледи, я не хочу придираться к чему-то, но вы наверняка знаете, что огры и тролли в одной компании. Могу я предложить…

Она положила руки ему на грудь и надавила изо всех сил. Он даже позволил ей немного сдвинуть себя с места, чтобы усмирить ее гнев.

— Какого бы злобного демона вы ни нашли приемлемым, меня это не волнует! Либо убейте меня, либо… Убирайтесь. Вон.

— Понимаете, я в некотором замешательстве, потому что, похоже, я не могу ничего из этого сделать. Мы оба знаем, что я не убью вас,— прошипел он сквозь зубы.

— О, да?

Когда он понял, что она, возможно, не сможет прочитать его сардонический взгляд в темноте, он издал слышимый звук, выражающий свое нетерпение.

— Во-вторых, я не могу позволить вам предупредить Веллера о моих планах… так что с вами делать, вот в чем вопрос,— он задумчиво постучал пальцем по подбородку.

— Вы ничего не сделаете мне или со мной, пиратская сволочь. Прикоснитесь ко мне еще раз, и я буду кричать, пока у меня хватит дыхания.

Сволочь? Она понятия не имела.

— Вперед, продолжайте,— он пожал плечами. — Первый человек, который войдет в эту дверь, поймает мой клинок. Так что я очень надеюсь, что это не тот, кого вы слишком любите.

— Вы крысиный мешок с голубиными потрохами! — вскинув руку, он поймал ее запястье прежде, чем она коснулась его щеки.

— Да ладно, не будем зацикливаться на прошлом. Скажи мне, где Веллер, я перережу ему горло и уйду от вас еще до рассвета.

Она отдернула ладонь и отшатнулась по направлению к кровати.

— Боже мой, вы как лед.

— Поверьте мне, если бы вы знали о грехах Артура Веллера, вы бы сами отправили его в ад.

— Нет, я имею в виду, что вы замерзли, как труп.

— Извините. Там начинает идти снег, и мне пришлось опираться на руки, чтобы удержаться на ногах, чтобы не упасть с крыши.

Наступило молчание. Потом еще мгновение.

— Крыша? — повторила она, как будто никогда раньше не слышала этого слова.

— Как еще я мог проникнуть в вагон незамеченным?

— Я… я не знаю,— подняв руки, она несколько раз провела ими по лицу, словно пытаясь стереть стресс, или сон, или вид самого Себастьяна. — Почему вы хотите убить Артура Веллера?

— Я вижу, по всем признакам, что вы не выглядите удивленной этой новостью, — мрачно ответил он, понимая, что на провокационный вопрос еще предстоит ответить. — Вы так и не рассказали мне, что делаете в его постели.

Она презрительно фыркнула.

— Это не его кровать, это кровать его дочери Пенелопы.

Себастьян сглотнул. Дважды. На мгновение парализованный похотливыми образами того, чем она и дочь Артура Веллера занимались в постели.

— Я никогда не принимал вас за любительницу девушек… Повезло Пенелопе.

Она мгновенно скрестила руки на груди.

— Нет, вы грубый извращенец, я одновременно ее компаньонка в поездке на встречу с ее женихом в Бухаресте, и придумываю ее свадебное приданое.

— Хммм… — он издал спекулятивный звук. — Как вы думаете, после смерти ее отца свадьба все равно состоится? Каков обязательный период траура в Румынии?

Она смотрела на него, скрестив руки на груди, неприятно долгое время. Тишина съедала его, как это обычно бывает. Тишина, кишащая призраками его грехов, готовая настигнуть его.

Ему нужно было двигаться. Сделать что-то.

И вот они были в темноте, рядом с кроватью. Он, дрожащий от холода, и она, вся теплая, мягкая и полуобнаженная. Какая чертова удача. Единственная женщина, которая, скорее всего, никогда не позволит ему прикоснуться к ней. Единственная женщина, которую он изо всех сил старался забыть, если бы только его мечты позволяли это сделать.

— Монкрифф… — она колебалась, и у него перехватило дыхание при звуке его имени на ее губах, произнесенном с ее врожденной благородностью.

— Меня зовут Себастьян,— он хотел, чтобы она звала его по имени. Снова. И снова. И опять. Он хотел, чтобы она вдыхала и выдыхала его имя. Чтоб простонала его имя.

Выкрикнула его.

Она рискнула сделать шаг ближе, соблазняя его шелестом ткани по обнаженной коже под ней.

— Я бы сказала, что после всего того, через что вы заставили меня и Лорелай пройти, вы можете согласиться, что в долгу передо мной…

— Да, — прервал он. — И я позабочусь о том, чтобы в этом поезде ни один волосок с вашей головы не упал…

— Вместо этого, вы могли бы убить его завтра вечером?

Two

Чтобы оглушить Себастьяна, понадобилось немало усилий. Чаще всего что-то катастрофическое. Но, услышанное из ее уст сделало свое дело.

— Позвольте мне убедиться, что я вас правильно понимаю, миледи,— он поднял руку. — Вы не просите меня сохранить жизнь Артуру Веллеру, а только перенести его убийство на завтрашний вечер?

— Вы правильно услышали.

Он склонил голову, совершенно ошеломленный.

— Я никогда в жизни не интересовался чьими-то мотивами так сильно... Вы не убийца. На самом деле, я помню, как вы умоляли Грача сохранить мне жизнь после того, как я организовал против него мятеж и похитил его жену, вашу невестку, в качестве залога.

— Я все еще помню, что вы тогда сделали, — резко сказала она. — Но, как вы упомянули, Артур Веллер — человек, который заслуживает самого худшего из того, что такой злодей, как вы, могли бы с ним сделать. На самом деле, я уже разработала план как похитить его жену и дочь. Все, о чем я прошу, — это время сделать это, прежде чем вы отправите его в ад.

Такой злодей, как он. Себастьян всегда был более чем счастлив сыграть негодяя. Он никогда не позволял себе беспокоиться о своей мошеннической репутации, ни в малейшей степени — более того, он энергично поддерживал этот статус, пока его не стали считать идеальной смесью Гая Фокса, сэра Фрэнсиса Дрейка и Казановы. Большинство женщин находили его неотразимым. Но не Вероника Везерсток.

Себастьян вспомнил, как Грач вонзил кинжал в мозг ее мужа. Ее реакция на убийство была ужасной. И все же она не пролила ни единой слезы по этому человеку. Граф Саутборн Мортимер Везерсток вытащил раненого мальчика и продал его капитану, нуждающемуся в команде. Мальчик, который стал Грачом, самым ужасным пиратом этого столетия. Мортимер сломал ногу своей сестре Лорелей об игрушку и убил ее любимых домашних кроликов, прежде чем накормить её их тушеным мясом. Он разлучил Грача и Лорелию на двадцать лет по жестокой прихоти.

Каким он должен был быть мужем Вероники? Как всегда, эта мысль ударила его, как молот по кишкам, и желание совершить убийство достигло апогея.

— Где сейчас Веллер? — прорычал он.

Она вздрогнула, и он мгновенно умерил свою ярость.

— Он со своей любовницей где-то во втором классе.

— Отлично. Почему бы мне просто не найти его и не убить сегодня вечером, и тогда его жене и дочери больше не придется беспокоиться? К концу недели мы все сможем выпить Цуйки в Бухаресте.

Вероника яростно покачала головой, прежде чем он закончил предложение.

— Пенелопа не хочет выходить замуж за румынского графа, которому она обещана. Чернила на контракте высохли. Приданое уже отправлено. Но если мы сможем потерять ее в Париже, она сможет быстро выйти замуж за человека, которого действительно любит, и сбежать на корабле, отправляющемуся в Америку, к тому времени, когда ее хватятся. Пенелопа сейчас с ним и в последний раз обсуждает планы на завтрашний вечер.

— Вы доверяете этому мальчику? – спросил Себастьян.

Она кивнула.

— Он позаботится о ней. Он молод, но из хорошей семьи, с большим достатком и притом порядочным. Я знала их… раньше.

— С тех пор, как вы стали графиней?

— С тех пор, как я была всего лишь дочерью судоходного магната с непристойным приданым.

Он издал тихий звук в горле.

— Я забыл, что вы не родились дворянкой.

— Мне никогда не давали забыть,— мрачная нота, прокравшаяся в ее голос, задела пустую дыру в его груди.

— Вы тоже знаете Веллеров с тех пор? — спросил он, поскольку Веллер сам был судоходным магнатом.

— Я слышала о нем. Они с моим отцом были дружескими соперниками.

Губы Себастьяна скривились от отвращения.

— Ваш отец также брал детей беженцев и иммигрантов, и продавал их извращенным мужчинам на далеких континентах? Использовал ли он свои корабли для контрабанды украденных саркофагов, реликвий и разграбленных произведений искусства?

— Конечно нет, — ответила она в ужасе. — Мой отец был благородным человеком, но Веллер — скотина и подонок. То, что он делает со своей семьей, достаточно постыдно, но узнать, что он… что он жесток с детьми…, — она провела рукой по глазам, а затем повернулась к нему. — Вы, как пират, выносите приговор судьбе и жизни человека? И вы считаете себя лучше, чем такой подонок, как Веллер?

— Мы не были такими пиратами, – защищался он. — Мы брали у таких людей, как Веллер. Мы не обижали ни беженцев, ни бедняков, часто освобождали их с таких кораблей и даже добавляли нескольких человек в свой экипаж.

— О, пожалуйста, не делайте из себя каких-то Робин Гудов. Не бывает хороших пиратов, и вы были среди худших из них. По крайней мере, Грача можно было искупить, потому что его принудили жить такой жизнью, и все, что он делал, было ради Лорелии.

Наклонившись ближе, он вдохнул аромат ванили и янтаря, исходящий от тепла ее кожи. Боже, как же он жаждал вкусить ее. Из каждой ее части, которая раскрылась и расцвела.

— Я никогда не претендовал на то, чтобы быть хорошим, миледи, во всяком случае, я один из самых злых людей, которых вы когда-либо знали.

Она отступила на один шаг, и это было всё пространство, которое позволяли тесные помещения.

— Я знаю, что вы злодей, поэтому я вам не доверяю.

— Я вас об этом не просил.

— Что вы имеете в виду?

— Доверие — опасное заблуждение. Единственное, во что я верю, это в то, что человек всегда будет действовать в своих корыстных интересах. Поэтому, миледи, вы можете рассчитывать на то, что я сдержу свое слово в этом отношении. Как там говориться, в старой пословице? Враг моего врага — мой…

— Мы не друзья.

— Значит, мы неудобные союзники, — предположил он. — Вы сделаете то, что должны, графиня, и тогда я избавлю мир от Артура Веллера.

— Я больше не графиня. Я вдова… сейчас немногим лучше, чем швея.

— Скромность вам не к лицу, — пошутил он. — Вы становитесь известным именем в мире моды.

— Откуда вы это знаете?— грубый скептицизм в ее голосе вызвал дразнящую улыбку, которую он хотел бы обратить на нее.

— Ну, похищаешь человека один или два раза и как-то привязываешься, — признался он.

— Скажите мне, что вы не привязались. Что вы не искали новостей и упоминаний обо мне, здесь или там?— по его мнению, она застонала с большим отвращением, чем того требовал момент. — Я же почти забыла, что вы существуете.

Ложь. У Себастьяна было много навыков, и главным из них было умение определить, когда кто-то скормил ему ложь.

— А буду ли я когда-нибудь для вас кем-то, кроме злодея, Вероника?— вопрос сорвался с его губ прежде, чем он успел ответить на ее вопрос.

— Как Вы можете не быть? — она дико жестикулировала. — Вы предали своего капитана и взяли в заложники мою невестку и лучшую подругу, во время мятежа. Вы угрожали убить ее!

Он закатил глаза.

— Я бы этого не сделал. Все это знают. Мне нужно было только подчеркнуть свою точку зрения.

— Никто ничего подобного не знает! Как, черт возьми, вы сбежали из тюрьмы? Я была уверен, что вас уже повесили за ваши преступления.

Его брови сошлись в замешательстве.

— Наверняка вы слышали.

— Что слышала?

Она правда не знала? О, это была шутка?

— Как долго вы были на континенте?— спросил он.

— С тех пор, как Эш женился на Лорелей, и не меняйте тему.

Эш. Грач. Его капитан. Его брат. Его лучший друг. Он бы умер за этого человека. Он убивал ради этого человека. Он подчинил свое будущее, каким бы оно ни было, той жизни, которую они построили в море. Только для того, чтобы его разрушило забытое прошлое Грача. Эш связал себя с потерянной любовью и братом, без которого был двадцать лет. А Себастьян, его первый помощник и самый верный друг, был брошен на произвол судьбы. И он тогда сильно поторопился. Теперь, когда время отделило его от случившегося, он сожалел. Особенно, когда дело касалось Вероники.

— Я согласен, что я в долгу перед вами, — признал он. — Я подожду, пока вы не осуществите свой план, чтобы убить Артура Веллера.

— Спасибо.

— Давайте пожмем руки,— он протянул руку.

— Я бы предпочла не прикасаться к вам.

Очередная ложь. Интересно…

— Я рад, что мы снова встретились, Вероника. Мне не понравилось, как мы расстались,— он не мог вспомнить, когда в последний раз говорил что-то настолько искреннее. Это заставило его почувствовать себя незащищенным. Уязвимый.

У него это точно не войдет в привычку.

— Вы хотите сказать, что вам не нравилось, когда главный инспектор Морли уводил вас в кандалах? — уточнила она с приторным сарказмом.

— Я имел в виду, что сожалею, что вы увидели меня таким. В тот день я потерял всё.

— В тот день, когда вы отдали все, — поправила она. — Знаете, вы сами все это навлекли на себя.

Он знал. Это была правда, от которой он часто убегал, а это означало, что ему нужно было двигаться дальше.

Однако его ноги, похоже, не собирались подчиняться. Он не был человеком, который будет оглядываться через плечо на прошлое, и все же… она была здесь. Одно из его самых навязчивых и всепроникающих воспоминаний. Так близко. Так опасно, заманчиво близко. Его сердце ускорилось. Его дыхание участилось, когда кинжал страха угрожал пронзить его сжимающееся горло. Если бы он подумал раньше о том, что хочет сделать, он бы дезертировал. В жизни он много кем бывал, но только не трусом… Тогда чего же бояться этого? Бояться ее? Какую власть имела она над ним?

Нет.

Она не была такой, точнее власть у нее когда-то была, но ее отняли, или даже- она сама пожертвовала ею.

Она была явно не из тех, кто с этим спокойно смирился. И он тоже умрет прежде, чем отдаст власть над собой. Значит, ему необходимо было это сделать. Это было то, чего они оба заслуживали.

— Мне жаль,— слова казались ему чужими и отвратительными на языке, но он сумел их выговорить.

Не то, чтобы он ожидал парада или шествие. Черт, он даже не предполагал, что его ждет прощение, но надеялся, что она могла сказать что-то ему в ответ.

Он попытался заполнить образовавшуюся тишину.

— Мне очень жаль, — повторил он. — Мысль о том, что я мог напугать или огорчить вас, оскорбляет меня во всех отношениях.

— Спасибо,— её ответ был окрашен удивлением. С привычным поклоном Себастьян повернулся и открыл дверь, пытаясь не обращать внимания на тепло ее взгляда на его холодную кожу. — Монкрифф, — позвала она его вслед негромким шепотом. Он остановился, не в силах повернуться, наполовину опасаясь, что она нашла слова, чтобы отвергнуть его извинения. — Будьте осторожны на крыше, снег стал идти все сильнее.

Себастьян не удосужился побороть ухмылку, расползающуюся по его лицу, когда он снова слился с тенями.

Вероника Везерсток не хотела, чтобы он упал насмерть с мчащегося поезда. И это было похоже на прогресс.

Three

Вероника думала, что она уже достигла верхнего предела раздражения из-за Себастьяна Монкриффа. И все же она была здесь, всего через несколько часов после их ночной встречи, и злилась на него с не свойственной ей энергичностью. Даже в его отсутствие он был занозой под ее кожей. Ноющей раной.

Она металась в ночи, как беспокойные волны, изо всех сил стараясь избежать лихорадочных воспоминаний об этом человеке. Воспоминания, которые превратились в мрачные сны, как только она наконец сумела заставить себя подчиниться сну.

Хотя утро было ее врагом с детства, Вероника особенно любила завтрак. Кофе и булочки, печенье и бекон, яйца всмятку в маленьких чашках и тосты, пропитанные маслом. Это были вещи, которые каждый день манили ее из теплой постели.

А Себастьян Монкрифф, этот высокомерный хвастун, сегодня утром лишил ее этого удовольствия. Украл его, как тот хитрый пират, которым он и был. Судя по всему, он все еще был в ее мыслях. Потому что, хотя она сидела в одном из самых роскошных вагонов-ресторанов первого класса в Европе и впилась зубами в самый маслянистый круассан, который она когда-либо пробовала, она едва ли могла распробовать хоть один кусочек.

Его запах взял в заложники ее обонятельные чувства, наполнив ее необычайно мужскими вкусами и ароматами, которые отличались от него самого. Теплый, дикий и чистый. Как бергамот и цитрусовые... оба острые и подслащенные нотками меда.

Если бы она разлила эссенцию по бутылкам, она бы заработала чертово состояние.

Будь он проклят за то, что он может свободно ходить по миру, в котором она живет! За то, что заключил их в пространство, из которого не было выхода. Если бы она сбежала, она бы потеряла его след. И даже если бы она выпрыгнула из поезда, он все равно нашел бы ее. Каким-то образом она это знала. В своих непрошеных мыслях она часто задавалась вопросом, пересекутся ли их пути снова. Конечно, она всегда сразу отвергала эту идею. Его арестовал не кто иной, как Карлтон Морли, главный инспектор Скотланд-Ярда. Она видела, как его увели в кандалах.

Наверняка, его бы судили за похищение людей, кражу, каперство и даже за убийство. Поскольку прошло больше года после его поимки, его должны были повесить.

Это было одной из причин, по которой она избегала британских газет. Она обнаружила, что не хочет знать. На самом деле, она должна была испытывать облегчение от того, что справедливость восторжествовала. И все же…

Внезапный холодный страх сжал ее живот, и она взглянула через стол и увидела, как глаза Пенелопы Веллер расширились на ее эльфийском лице и на мгновение вспыхнули нескрываемый трепет.

Веронике было ужасно, близко знакомо все то, что скрывалось за этим самым выражением лица. Мгновенное физическое напряжение, при приближении угнетателя. Разрушение любых претензий на внутренний мир. Ожидание унижения или осуждения. О наказании и опасности.

За время брака с Мортимером Везерстоком, графом Саутборном, Вероника научилась распознавать самые незначительные признаки эмоций. Например, как дрожала чашка миссис Адриен Веллер, когда она возвращала ее на блюдце. Напряженные, навязчивые движения горла Пенелопы, когда она не раз пыталась проглотить свой страх. Надеясь, что ее голос не раскроет хаос внутри. Возвращение рук обеих женщин под стол, чтобы схватиться друг за друга. Чтобы черпать силы у товарища по плену.

Вероника выпрямилась, измеряя свой голос и дыхание за мгновение до того, как к ним присоединился Артур Веллер.

— И вот я бросился к завтраку, охваченный беспокойством, что ваша еда остынет, пока вы меня ждете,— он хмуро посмотрел на тарелки для завтрака жены и дочери, на которых еду скорее ковыряли и грызли, чем ели. — Я вижу, что мне не стоило беспокоиться, —так Веллер выразил свое неодобрение. Ухмыляясь поверх очков на его ястребином носу, он выбирал самые вежливые слова.

И все же они звучали как угроза. Подтекст всегда такой: ты пострадаешь из-за моего неудовольствия. У таких людей, как он, было очень много обширных и разнообразных способов сбора своей жатвы. Диапазон был невероятно широк: от легких порезов и уколов обидными словами до физических ударов, которые превратили бы взрослого человека в пыль. Такие люди, как Артур Веллер, не просто ломали кости, они проникали внутрь людей, которых должны были защищать, и ломал их дух.

Не говоря уже об их искореженных сердцах.

— Прости, папа, — прошептала Пенелопа, не отрывая взгляда от стола.

Поскольку его жена и дочь не могли высказаться, Вероника сделала это за них, получая от этого извращенное удовольствие. Артур Веллер всегда был приятным на публике.

— Прошу прощения, мистер Веллер, мы не были уверены, присоединитесь ли вы к нам сегодня утром, как и вчера, — она сохраняла разговорный тон, словно не обращая внимания на напряженную атмосферу между всей семьей Веллеров. — На самом деле я вообще не видела вас в вашем купе, поэтому предполагалось, что вы проснулись рано и уже позавтракали, учитывая, что завтрак начался четверть часа назад.

Взяв булочку, она намазала ее вареньем и откусила не женственный кусок, пережевывая его.

На вкус это была клубника и злоба.

Веронике не нужно было смотреть на него, чтобы увидеть гнев, пылающий на ней, в его темных глазах. Ее внимание по-прежнему было приковано к еде, и не только потому, что она не хотела доставлять Веллеру удовольствие, но и потому, что ей не нравился его вид. Сам по себе он не был неприглядным. Роскошные седеющие волосы и внушительные усы, обрамленные бакенбардами, сочетались с довольно мягкими чертами лица, обветренными еще в первые годы его службы в качестве моряка. Он сохранил стройную, подтянутую фигуру и в свои пятьдесят, и был выше большинства мужчин. Хотя в нем не чувствовалась постоянная напряженность, она заметила запуганных людей, как младше его по возрасту, так и его сверстников. Но у него не было телосложения, которое она бы назвала устрашающим.

Не тогда, когда она стояла в присутствии таких левиафанов, как Черное Сердце Бен- Мора и Грача или рядом с огромным титаном, которым был Себастьян Монкрифф.

— Какая вы необыкновенная, графиня, — ответил он снисходительным тоном. — Большинство женщин, столь преданных моде, стараются не есть так много и так часто. Хотя, я полагаю, вам повезло, что вы умеете создавать свои собственные платья, когда в этом, без сомнения, возникнет необходимость.

Вероника улыбнулась ему, надеясь, что она не обнажит столько зубов, сколько ей хотелось.

—Вдовствующая графиня, — поправила она его. — Я знаю, что вы не получили благородного образования, поэтому не против напомнить вам, что соразмерно обращаться ко мне «миледи».

Его глаза сузились, а улыбка превратилась в нечто такое, что в дикой природе могло бы сопровождаться рычанием.

«Ах да, как грустно. Ты часто такой веселый, что я забываю, что человека, который вытащил тебя из трясины посредственности, убили. И ты будешь таким же мертвым»,— эта дикая мысль поразила ее.

Вероника все меньше и меньше переживала из-за его неминуемой кончины, а в его компании она провела всего несколько минут.

Этот человек продавал женщин и детей, по крайней мере, так говорил Монкрифф. Именно тогда, когда она уже не думала, что он может быть более злым…

Веллер щелкнул пальцами персоналу и потребовал завтрак, лишая всякой потребности в ответе. Женщины Веллера с того момента не прикасались к еде, пока он не занялся своим завтраком, и даже тогда они жевали так, будто деликатесы имели привкус золы.

— Сегодня утром я узнал кое-что от… болтливого собеседника, — сказал Веллер, откусив кусочек. Он явно имел в виду любовницу, с которой провел ночь, намереваясь смутить или обидеть свою жену. Такие люди, как он, редко осознавали, что их отсутствие на самом деле было облегчением.

— Ты не говоришь, дорогой, — послушно ответила Адриенн, самым обезоруживающим образом моргнув бледными глазами на мужа. Она была когда-то скандально молодой невестой и, таким образом, еще до того, как ей исполнилось сорок лет, имела красивую дочь. Однако брак с таким человеком, как Веллер, и восемь последующих неудачных беременностей оставили у нее на лбу глубокие морщины и сковали ее нахмуренные брови. Тени проступали через кожу под ее глазами, которая обвисла от усталости, и даже ее прическа медового цвета, казалось, обвисла в его присутствии.

Вероника вспомнила свое, похожее на ее когда-то в прошлом, выражение лица в зеркале.

Господи, как ей хотелось забрать с собой Адриен, но, как и многие женщины, она настояла на том, чтобы остаться с мужем.

— Что ты услышал, папа? — слишком оживленно спросила Пенелопа, пока она помешивала чай.

Он выпятил грудь.

— На борту находятся не только герцогиня Ловуд и ее дочь, но и бывший граф. Я встретил его вчера вечером в служебном вагоне. Отличный парень, совсем не такой, как пишут в газетах.

Вероника замерла.

Бывший граф. Она уже слышала это прозвище раньше. Когда графиня Нортуолк упомянула об этом в отношении Себастьяна Монкриффа. Граф Кростуэйт, как она его называла. Как бы ни хотелось Веронике расследовать это дело в течение нескольких месяцев с тех пор, как она встретила этого человека, она никогда не позволяла себе этого сделать. Заглянуть в его прошлое значило бы признать, что Монкрифф оказал на нее сильное влияние, достаточное, по крайней мере, чтобы возбудить любопытство.

— Почему они называют его бывшим графом?— она не могла не спросить.

— О, ты не знаешь? —победоносный смешок вызвал у нее отвращение. Такие люди, как Веллер, с удовольствием обучали непосвященных. — Отец Кростуэйта умер, когда он учился в школе-интернате. Титул старый, присвоенный еще в те времена, когда на троне стоял Йорк, но старый Генри Монкрифф потерял последние остатки состояния и начал распределять землю, чтобы выплатить долги. После его смерти большая часть всего остального была взята в виде налогов. Итак, мальчик так и не вернулся в промозглые руины, которые даже Корона не хотела отнимать у него…

— …Вместо этого он стал пиратом,— голос Монкриффа был таким же гладким, холодным и смертоносным, как и его клинок прошлой ночью.

Вероника чуть не уронила чашку, но не смогла избежать падения блюдца, которое с грохотом упало. Осознание разливалось по ее спине, и каждый волосок на ее теле вибрировал с тревожной частотой. Электрические ощущения, проносящиеся сквозь нее, грозили воспламенить ее. Именно это всегда происходило с ней, при его приближении к ней.

Она не обернулась и предпочла полностью погрузиться в тарелку с завтраком. И все же, она точно знала, где он стоит за ней, как будто каждый нерв ее тела ощущал близость.

— Милорд,— Веллер встал, вытер рот и повернулся, чтобы поприветствовать бывшего графа, — вы простите мне мои праздные сплетни; я потчевал дам вашими подвигами. Вы скорее легенда!

— Прощение не нужно, — последовал любезный ответ, — хотя мои дела вряд ли можно назвать полноценным разговором за завтраком.

Вероника увидела его приближения по реакции Пенелопы Веллер. Ее радужки, темные, как у ее отца, уступили место расширенным зрачкам. Ее ноздри раздулись, а узкая челюсть отвисла, когда она выгнула шею назад, а затем еще дальше, чтобы оглядеть необъятную фигуру мужчины. Её рука легла на волосы, порхая, как бабочка, над медовыми локонами, а затем приглаживая пышное зеленое утреннее платье, созданное Вероникой.

Почему девушка в нем выглядела так мило? Такой молодой и раскрепощенной?

Вероника моргнула и вернула себе здравомыслие.

Почему, черт возьми, это имело значение?

— Не могли бы вы присоединиться к нам за завтраком? – предложил Веллер Монкриффу, оглянувшись на официанта и указав на стул, который он хотел взять из-за другого стола.

«Не принимайте предложение. Не говорите «да», — умоляла Вероника про себя. Пожалуйста, просто идите дальше».

— Я уже пообедал, — ответил он, позволяя ей выдохнуть с облегчением, о котором она даже не подозревала. — Но как же я мог отказаться хотя бы от одной чашки чая с такими милыми собеседниками?

Черт возьми, черт возьми! Она воспомнила о еще более грязных ругательствах, когда подол его серого утреннего пиджака коснулся ее взгляда, он подошел к столу.

Что, во имя Бога, он делал? Человека, склонного к убийству, не следует видеть обедающим со своей предполагаемой жертвой. Как он мог улыбаться Веллеру в лицо, ожидая, что в самый подходящий момент воткнет в него нож?

— Милорд, позвольте мне представить мою жену, миссис Адриэнн Веллер, и нашу дочь Пенелопу. Артур Веллер провел рукой по столу, пока женщины, о которых идет речь, пытались встать.

— Пожалуйста, не вставайте, — вежливо ответил Монкрифф, —я сяду.

Веллер сделал широкий жест Веронике, сидевшей с другой стороны от него.

— А это вдовствующая графиня Саутборн, вундеркинд парижской моды, которую мы наняли для изготовления свадебного приданого Пенни.

Он любил выставлять ее напоказ перед важными людьми.

— Милорд, — пробормотала она в знак приветствия. Она больше не могла не смотреть на него, не обращая внимания на свое странное поведение, поэтому выпрямилась и подняла взгляд. Она тут же пожалела об этом. Прошлой ночью тени были большими, скрывая всю силу присутствия Себастьяна Монкриффа.

Она забыла, что он не принадлежит тьме. Что он был этим сияющим существом, почти ослепительного великолепия, обладавшим той развратной внешностью, которую можно было бы приписать языческому богу богатства и чувственности.

На корабле под открытым бесконечным горизонтом, он был исключительно крупным человеком.

Но в поезде, где свободное пространство было в дефиците, он занимал его слишком много. Подобно Голиафу, он был одновременно великаном и обычным мужчиной.

С гибкостью кота.

— Вдовствующая графиня, нанятая судоходным магнатом? — глаза цвета Коньяка лениво коснулись каждой частички ее тела, видимой над столом. Вероника почувствовала себя очень смущенной, когда он отвел взгляд. — Боже мой, как изменился мир за годы моего пребывания в море!

Челюсть Вероники отвисла. Как небрежно он относился к своим преступлениям. Носил свой скандал на коже и обнажал его миру, более того, выставлял его напоказ, как будто озорство и злость могли быть награждены трофеем.

Позади него появился стул, и он, сидя, подтянул брюки, освобождая место для своих мощных бедер. Отвернувшись от Вероники, он направил всю силу своего обаяния на Адриен и Пенелопу.

— Я так понимаю, что поздравления с предстоящей свадьбой уместны, мисс Веллер.

— С-спасибо, — выдохнула девушка, и ее щеки окрасились в мягкий розовый оттенок.

Достаточно было лишь легкой улыбки в сторону персонала, чтобы спровоцировать парад еды и напитков в элегантном танце, исполняемом только для людей его ранга и власти.

В конце концов он выбрал ирландский чай для завтрака и налил оскорбительное количество сливок и сахара в чашку, которая в его руках выглядела нелепо маленькой. — Скажите мне, мисс Веллер, кто счастливый жених?

— Граф Дюрки в Бухаресте, — ответил за нее отец, — он прямой потомок Екатерины Великой, как и многие из наших благородных домов.

— Граф, говорите?— вопреки его словам, глоток чая на Монкриффа явно не произвел впечатления, — Ах, ну… если вы не можете найти дворянствопоблизости, стоит поискать за границей, на Континенте.

— Да… ну… владения Дюрки размером с Хэмпшир, — пробормотал Веллер, не застрахованный от подразумеваемого оскорбления.

Вероника бросила на Монкриффа уничтожающий взгляд, который он совершенно проигнорировал. Как отвратительно он себя вел. Разве он не знал, что его семья почувствует досаду, окрасившую черты лица Веллера? Что он отыграется на женщинах, как будто его унижение было их виной?

— Он богаче многих наших обедневших дворян, — сказал Веллер, фыркнув.

— Да, я уверен, что о его козах хорошо заботятся, — усмехнулся Монкрифф, затем пожал плечами. — По крайней мере, он не американец.

— Или пират, — сказала Вероника, наконец привлекая его внимание.

— Мы были скорее каперами, миледи, — поправил он с заботливой улыбкой, от которой ее внутренности стали довольно скользкими и мягкими. — Независимо от репутации, мы обычно грабим согласно нормам морского права.

— Обычно? — Вероника наморщила нос и стиснула бедра.

— Последнее, что я проверял, Королевский флот не находится в состоянии войны, и у «Панихиды Дьявола» не было контракта с короной. — Какой в этом смысл,— Монкрифф отмахнулся от них, как будто они не имели никакого значения. — Можно утверждать, что любое нападение на британское судно можно рассматривать, как акт войны.

Неужели именно так ему удалось избежать проблем с законом? Или потому, что он обратил несравненную силу своей привлекательности на саму королеву, и одурманенная женщина даровала ему полное прощение? Чертовски не правдоподобно.

Невидимый ветерок принес платок и приземлился, как шелковая снежинка, у ног Монкриффа. Это возвестило о появлении красавицы с клубничными волосами, которую представила пожилая женщина с такими же чертами лица, но с отвисшей челюстью, как челюсти гончей.

— Джессика, ты слишком неуклюжа, — отругала матриарх с чрезмерной жеманностью.

— Позвольте мне,— Себастьян наклонился в кресле и взял лоскут ткани, предложив его обратно девочке, которая едва была достаточно взрослой, чтобы ее можно было представить обществу.

— Спасибо, — возразила она, застенчиво взмахнув ресницами. —Я очень вам обязана.

Обязана? Он вернул всего лишь клочок ткани, а не украденные фамильные драгоценности.

— Не думай об этом, — ответил он луноглазой девушке, все лицо которой покраснело от его подмигивания.

— Настоящий джентльмен, — проворковала мать из-за спины дочери.

Вероника опустила ресницы, чтобы полностью скрыть орбиту глаз. Наверняка, она не могла быть единственной, кто заметил, что все доступные дебютантки словно бы благодарили его за одно его существование.

— Мало кто из тех, кто меня знает, обвиняет меня в том, что я джентльмен, мадам. Его глаза засияли весельем, когда он сделал еще один размеренный глоток чая.

— Я вижу, вы меня не узнаете, — обратилась к столу старшая женщина. — Я Элоиза де Маршан, герцогиня Ловуд.

На этот раз собравшиеся стояли с готовностью. Никто не оставался сидеть в присутствии герцогини, пока она не ушла.

— Ваша Светлость, — Себастьян идеально поклонился, когда герцогиня с тревожной наглостью подтолкнула девушку вперед.

— Это моя дочь Джессика.

— Очень приятно, леди Джессика,— он поймал девушку за предплечье и скользнул рукой вниз, пока ее пальцы в перчатках не сомкнулись над его, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее костяшки пальцев.

Рука Вероники согнулась, ногти впились в ладони.

— Я Себастьян Монкрифф, граф…

— Мы хорошо о вас знаем, — вмешалась герцогиня, поскольку женщине ее возраста и положения можно было простить недостатки в манерах, если казалось, что они сделали это намеренно. — Никто не путешествует, не осознавая важности своих попутчиков.

— Действительно,— Себастьян бросил взгляд на Веллера. Или это была Вероника? Они стояли достаточно близко в тесном пространстве, и разглядеть было невозможно. — Тогда позвольте мне сделать презентацию…

– У нас нет времени, Монкрифф,- герцогиня фыркнула в сторону стола, и это было ее единственным признанием существования других людей. — Теперь, когда мы познакомились и вы показали себя джентльменом, я хотела бы пригласить вас на завтрак в наш личный вагон.

Его глаза загорелись интересом, и Вероника почувствовала, как ее собственное поведение помрачнело. Он чертов пират! Ей хотелось кричать. Как могла женщина – герцогиня – бросить в мужчину свою молодую, пышногрудую дочь? Разве она не знала, что его поместье разрушено? Его семья в разорена?

Его арестовали всего год назад!

— Было бы грубо покинуть компанию прекрасного Веллера и вдовствующей графини Саутборн.

Герцогиня наконец взглянула на них так, как будто они были грязью, которую она соскребла со подошвы туфли.

— Я бы пригласила графиню, если бы она, к сожалению, не вернулась к своим торговым истокам.

— О, я не знаю, — Монкрифф бросил на Веронику говорящий взгляд. — Мода – это скорее страстное хобби, чем что-либо еще. Примерно так же, как герцогиня Тренвит поступает со своими картинами.

Пальцы Вероники чесались обвить его неприлично толстую шею.

Раскрыв веер, женщина использовала его как щит от теперь уже неловкой толпы.

— Разница огромна, дорогой Монкрифф. Картина герцогини Тренвит висит в личных покоях королевы. Она не сдает свои услуги в аренду “новым деньгам”.

“Новые деньги”. Эта фраза охватывала и угнетала социальное положение предпринимателей, таких как производители, перевозчики и торговцы, которые быстро накапливали состояния, часто намного большие, чем те, которыми владели землевладельцы.

Вероника не могла разглядеть черты лица Веллера, но его шея приобрела тревожный фиолетовый оттенок.

— Вы свирепы, — снисходительно поддразнил Монкрифф, хотя она заметила, что его улыбка ограничивалась только губами. —Такие люди, как я, вынуждены искать приданое среди “новых денег”, поэтому я не могу разделить ваши чувства.

Глаза герцогини сверкнули.

— Следуйте за мной, Монкрифф, нам есть что обсудить на тему приданого,— её голова указала на дверь, прежде чем она расправила юбки и уплыла, а ее маленькая дочь следовала за ней.

С притворным сожалением на лице, Монкрифф снова повернулся к столу.

— Кажется, благородный долг требует,— вместо того, чтобы поспешно уйти, он наклонился и поцеловал руки каждой дамы за столом, оставив Веронику напоследок. Он протянул руку через Веллера, чтобы обхватить ее пальцы, губы лишь нависли над ее костяшками пальцев.— Это было редкое удовольствие, — сказал он, прежде чем уйти.

Они все молча смотрели, пока ему не пришлось наклонить плечи в сторону, чтобы пройти в дверь.

— Невыносимый человек! — Веллер бросил салфетку на стол и сел, свалившись в кучу. — Он не понравился мне с того момента, как я увидел его, — сказал он так, как будто всего минуту назад он не был близок к тому, чтобы лизать ботинки Монкриффа.

— Я не думаю, что он имел в виду неуважение к нам, — пробормотала Пенелопа, ее голос был наполнен благоговением, — невозможно отказать настоящей герцогине.

— Вы хотите проявить ко мне неуважение, защищая его? — Веллер зарычал, его костяшки пальцев побелели, когда он схватился за край стола.

Адриенн положила руку на плечо дочери, поскольку девочка окрасилась в несколько оттенков зеленого.

— Она ничего не имела в виду, Артур. Я уверен, что мы все были ошеломлены нашей первой встречей с женщиной такого ранга и графом такого… такого…

Веллер наклонился вперед, его щеки покрылись пятнами едва сдерживаемой ярости. — Такого. Что? — спросил он сквозь стиснутые зубы.

— Такого бесчестья, — быстро закончила она.

Его ноздри раздулись на какой-то тревожный момент, а затем он откинулся на спинку стула и взял столовые приборы.

— Интересно, как будет выглядеть тело, выброшенное из поезда на такой скорости, — рассуждал он ни о чем. — Как ты думаешь, снег смягчит падение?

Вероника не заметила плохо скрываемой угрозы, адресованной никому-то конкретно. Все ее существо было сосредоточено на куске свернутой бумаги, который Монкрифф сунул ей в руку.

Four

Себастьян чаще всего находил ожидание восхитительной формой пытки.

Однако это было до того, как ему пришлось ждать в третьем грузовом вагоне второго класса, гадая, станет ли Вероника Везерсток первой женщиной, в его личной истории, которая откажется от приглашения встретиться с ним.

Его окружение было посвящено не багажу, а грузам и грузам всех мыслимых видов. Медные трубы, прикрепленные к правой стене, блестели в тусклом свете из окна. Напротив них на запертых полках стояли мешки с ячменем и семенами. Ящики с замороженным маслом, были аккуратно сложены рядом с хрупкими коробками из-под фужеров.

Был бы батальон фужеров. В конце концов, их следующей остановкой был Париж.

Когда дальняя дверь открылась, он вздохнул с облегчением и прижался спиной к стене, надеясь, что полки и тени обеспечат ему укрытие.

Вероника вошла и мгновенно повернулась, чтобы запереть дверь от зимнего ветра, прежде чем взглянуть на мрак интерьера. Ее внимание сразу же отвлекла плотно набитая груда потертой мебели. На трехногих столах и корпусах шкафов, стояли стулья с рваной бархатной обивкой, скрепленные кожаными ремнями и цепями.

Поскольку она еще не знала о его присутствии, Себастиан воспользовался возможностью наблюдать за ней в бесхитростный, расслабленный момент. Она осмотрела каждый предмет потрепанной антикварной мебели, снимая персиковые перчатки с каждого пальца.

Почему это действие показалось ему невыносимо эротичным, он не мог сказать.

В этих неотапливаемых грузовых вагонах было чертовски холодно, зачем ей снимать перчатки?

Ох… Ох, черт.

Его очаровали изогнутые кончики пальцев, когда они проверяли текстуры и детали нескольких предметов, в то время как, мысли и ее мнения вырывались из ее горла легкими умозрительными звуками. Бессловесный шепот открытия, удрученный вздох, небольшой вздох от удивления, когда она обнаружила что-то неожиданное.

Он был дураком, предложив им встретиться в таком тесном помещении, хотя и заметил, что это безопаснее, чем где бы то ни было, где есть кровать.

Не то, чтобы ему когда-либо была нужна кровать, чтобы насладиться женщиной. На самом деле подойдет любая поверхность.

Осторожно, почти благоговейно Вероника погладила исцарапанную, шероховатую поверхность стола, ее пальцы находили бороздки и очерчивали их путь до конца. Закрыв глаза, она предалась личному моменту, как будто делилась с письменным столом воспоминанием, из-за которого ее щеки окрасились тремя оттенками персика.

Себастьян флиртовал, ласкал и имел бессчетное количество красивых женщин. В душе он был гедонистом и делал все возможное, чтобы оправдать свою репутацию на каждом шагу. Человек, движимый желанием, потворствуя ему, он поглощал любое удовольствие, которое могло доставить мгновение, растягивая его до последней капли.

В той вакханалии, которая была в его жизни, он не мог припомнить, чтобы когда-либо желал женщину с такой пылкостью.

Действительно, это граничило с насилием.

Не насилие по отношению к ней, а свирепая, примитивная реакция, врезающаяся в его тело с силой боевого молота. Пронзая его злыми копьями похоти, прежде чем высмеять его своим безразличием.

Это не только сильно встревожило его, но и привело в нетипичное недоумение. Несмотря на болезненно пылкую потребность, это не была острая потребность бросить бедра вперед в теплое отверстие с красивым лицом.

Его руки хотели построить для нее что-нибудь. Разбить то, что ее оскорбило, или тирана, которого можно свергнуть от ее имени.

Эти почти студенческие желания и стремления не были частью его намерений по отношению к женщинам с тех пор, как он был четырнадцатилетним парнем, отчаянно нуждающимся в убийстве дракона, чтобы завоевать свою девушку.

Будучи мужчиной, он стал монстром. В ее глазах все еще оставался им.

Движимый усиливающейся любознательностью, он пополз вперед, уже не прячась, но и не привлекая внимания к своему присутствию.

Что-то в старом столе настолько привлекло ее внимание, что он подошел достаточно близко, чтобы дотянуться до нее, а она еще не осознала, что она не одна.

Он избрал веселый тон, чтобы не слишком ее напугать.

— Какая милая старая вещь. Мне очень нравился один такой же в моей каюте на «Погребальной панихиде Дьявола».

Вероника повернулась к нему, отдернув руку от поверхности стола, как будто она ее обожгла.

— Как вы сюда попали? — спросила она, задыхаясь.

— Через ту же дверь, что и вы.

— Вы имеете в виду… вы были здесь все это время?— ее крылатые черные брови сошлись нахмуренно. — Вы не показались, когда я зашла.

— Надеюсь, вы сможете простить мое злодеяние, — пробормотал он, думая обо всем многообразии значений, которые могло передать это заявление. — Просто вы ворвались во мрак, похожая на карибский восход солнца, а я был слишком запыхавшись, чтобы поприветствовать тебя.

Ее настороженный взгляд еще не встретился с его взглядом, и он понял, что его флирт скорее раздражает, чем забавляет. Его комплимент не остался совсем не оцененным, отметил он, когда она провела свободной рукой по корсету и внимательно рассмотрела драпировки своей прекрасной юбки, прежде чем одернуть их.

— Чего вы хотите от меня?— спросила она опустив глаза с немалой долей нетерпения. — Из-за вашего сегодняшнего постыдного поведения я хочу остаться рядом с Пенелопой и Адриен, поскольку Артур Веллер сейчас в плохом настроении и, вероятно, выместит это на них.

— Мне сказали, что Веллер находится в вагоне-казино со своей молодой любовницей… женщины Веллера на данный момент в безопасности от его настроения.

— Отлично, — отрезала она, протягивая руку, чтобы оторвать кусочек от края стола, — я не хочу мешать вам ухаживать за дочерью герцогини, поэтому, если вы просто изложите своё дело, я пойду.

Его губы скривились в гримасе при мысли о банальной леди Джессике и ее воинственной матери.

— Это они скорее за мной ухаживают. Я лучше привяжу свою жизнь к кожаной старой свинье.

— Даже с ее чрезмерным приданым? — спросила она, скептически приподняв бровь.

— Вы забываете, миледи, что у меня есть пиратский клад сокровищ, и тратить его не на что, кроме моей собственной прихоти. Мне приданое дебютанта нужно, как озерному краю больше дождя.

— Ой,—она быстро моргнула, — но мне сказали, что ваше имущество и финансы в руинах.

— Послушайте, графиня, вы верите всему, что могут предложить сплетни? Кроме того, зачем восстанавливать несуществующие руины, если я могу потратить свои нечестные доходы на себя, а не на наследство, которое я вряд ли унаследую.

Хотя его ответ, казалось, ее обеспокоил, она все равно отказывалась поднять глаза хотя бы на его галстук.

— Полагаю, ваш ответ по этому поводу не должен меня удивить. Так что, пожалуйста, не могли бы вы рассказать мне, почему вы меня вызвали, и мы оба сможем вернуться к сегодняшним делам.

— Именно по этому поводу я и хотел бы поговорить с вами, — сказал он. — Мне стало любопытно, как именно вы планируете увезти бедную Пенелопу и ее любовника в Америку. А также предложить свою помощь, какой бы она ни была.

— Почему вы бы так поступили? — подозрительно спросила она.

Потому что Артуру Веллеру было опасно переступать дорогу. Потому что совесть, которую, как он думал, он похоронил, шепнула, что ее подорванное доверие к нему было ошибкой, над которой ему нужно поработать, чтобы вновь обрести его. Потому что, что-то в ней преодолело все эгоистические инстинкты, которые он тщательно культивировал десятилетиями. Ничего из этого он не мог сказать вслух.

— Потому что, дорогая миледи, я не могу выполнить свою часть работы, пока не будет выполнена ваша, а нетерпение — главный из множества моих недостатков.

— Я понимаю,— его ответ, казалось, успокоил ее. — Ну, план на самом деле простой. Как только мы прибудем на Лионский вокзал, у меня будет человек, который отвезет нас в своем автобусе в Гавр, где их зарегистрируют на пароход в Америку под псевдонимами.

— Я впечатлен,— Себастьян посмотрел на нее другими глазами.

Она была такой проницательной для такого нежного человека. Безжалостный ум не часто сохранял такое мягкое сердце, окутанное всей этой изысканной красотой. Господи, но она его поразила.

— Вы сказали «нас», когда обсуждали поездку в Гавр. Означает ли это, что вы поедите с ними?

— Да.

Мысль о таком расстоянии свернулась у него в животе, как тухлые сливки.

— В Америку?

— Нет, на корабль. Я хочу проводить их в целости и сохранности, но я также хочу вернуться за Адриен. Она не знает, что останется одна в этом мире, когда ее муж и единственный ребенок уйдут.

— Что, если Веллер сделает что-нибудь, чтобы сорвать этот побег?— он спросил. — У вас есть план для непредвиденных обстоятельств?

— Конечно,— она закатила глаза, скрестив руки на груди и проделывая чудесные вещи со своим декольте.— Когда мы въедем в Париж, будет ночь, так что в том маловероятном случае, если Артур Веллер оторвется от своей любовницы, чтобы помешать нам выйти из поезда, я полагаю, мне просто придется устроить диверсию.

— По крайней мере, это будет просто, поскольку я уверен, что вы знаете, что вы одно из самых забавных существ на планете.

Он потянулся к своенравному локону, который выпал из ее прически и упал прямо перед ее глазами.

Она отдернула голову назад, прежде чем он успел коснуться ее, и отступила на несколько шагов.

—Пожалуйста, не надо.

Его рука замерла в воздухе. В его груди крутилось несколько темных подозрений, которые обрекали всех представителей его пола на озеро вечного адского огня. Огонь, который он часто хотел разжечь сам.

— Вероника, почему вы не можете посмотреть на меня?

— Я смотрю на вас.

— Мое горло не в счет. Посмотрите на меня.

Ее брови сошлись вместе, и даже в полумраке ее щеки разгорелись настолько ярким цветом, что могли соперничать с ее платьем.

— Не смейте указывать мне, куда смотреть и что делать, сэр. Ты не мой хранитель и не мой господин.

— Напротив, миледи,— пробормотал он, —я всего лишь ваш покорный слуга.

Ее взгляд остановился на столе, на который теперь опиралось его бедро.

— Мы закончили? Или было что-то еще, что хотелось бы обсудить?

— Что-то вас раздосадовало, — заметил он. — Это был Веллер?

— Нет.

— Был ли это я? — ее молчание было ответом за нее, когда она поглаживала трещину на деревянном столе.

Как бы он ни желал этого, он не сделал ни малейшей попытки приблизиться к ней.

— Я вас пугаю?

Она усмехнулась.

— Не в последнюю очередь.

Ложь.

— Да ладно, я знаю, что всю свою жизнь был подлецом и мошенником, но вы действительно боитесь, что я причиню вам боль?— он протянул руки, предлагая себя для пристального внимания. — Конечно женщина с твоим чувством моды сделала бы вывод, что мужчина в таком светло-сером костюме не собирался испачкать его кровью. И посадка его совершенно не позволяла жестко маневрировать — швы разошлись бы.

— Вы преступник и признанный пират, Монкрифф, — заявила она с забавным раздражением. — Ваша команда славилась тем, что причиняла людям боль.

— Никогда, женщинам, — заявил он, подняв палец, чтобы подчеркнуть суть. — Это было наше истинное кредо: женщины и дети всегда будут избавлены от многих возможных страданий от нашего пиратства. Один из камней преткновения с Грачом, с которым я полностью согласился. Вы с Лорелей были одними из первых женщин, поднявшихся на борт корабля.

К его крайнему изумлению, она фыркнула.

— Ты грязный лжец.

— Не в этот раз — увещевал он ее, не позволяя ускользнуть от своего добродушия.

Она уставилась на него так, будто он был самой большой и тусклой лампочкой, с которой ей когда-либо приходилось иметь дело.

— На вторую ночь на этом корабле капитан привел с собой настоящий отряд проституток, чтобы развлечь всю команду.

Отсмеявшись, он помахал ей рукой.

— Это не в счет — наш якорь упал.

— Гах! — она вскинула руки вверх и поерзала, как будто хотела пройти вдоль прохода, —ты самый смешной и одновременно, приводящий в ярость человек. Как ты избежал петли — одна из величайших загадок нашего времени.

— Это действительно не так, — он усмехнулся, наслаждаясь тем, насколько милой сделала ее досада, даже в бледном, сером зимнем свете, просачивающемся сквозь грязь окна. — Мне поставили своего рода ультиматум. Либо я объявлю себя бывшим графом Кростуэйтом, займу свое политическое место и возьму на себя дворянские обязанности… либо тюрьма и, скорее всего, петля. Я скажу вам, что это было одно из самых трудных решений, которые я когда-либо принимал. Жизнь лорда чрезвычайно утомительна. Бывают дни, когда я бы предпочел виселицу.

Шум, наполовину недоверие, наполовину разочарование, вырвался из ее груди.

— Вот почему все ненавидят аристократию.

— Говорит графиня.

— Вдова! — воскликнула она. —И я никогда не хотела стать графиней. Я влюбилась в Мортимера Везерстока еще до того, как узнала, что он сын графа.

Теперь настала его очередь возмущаться.

— Если ты скажешь мне, что любишь этого идиота, я прямо сейчас выброшусь из поезда.

— Каким бы заманчивым ни был этот исход, я не могу утверждать, что любила Мортимера Везерстока. Пока он ухаживал, я нашла его очаровательным. Он был одним из самых красивых мужчин, которых я встречал в обществе, и никогда не показывал ту гниль, которая гноилась в его душе, пока не стало слишком поздно.

Вопросы застревали в горле Себастьяна, пока не заставили его замолчать. Он хотел понять степень ее ущерба. Не просто залатать дыры, пронзившие ее душу и дух… но по-настоящему их исправить.

“Как может такой сломленный человек, как ты, исцелить ее?”— спрашивала его совесть. “Она лучше, чем ты когда-либо будешь”.

Именно из-за этого шепота некоторое время назад он запер свою проклятую совесть и никогда не планировал снова освобождать ее.

Какой чертов ключ нужен, чтоб эта женщина смогла вырваться из тщательно поддерживаемой тюрьмы, к своей лучшей жизни?

— Я не желала титула, — продолжила она. — Я хотела быть женой. Чтобы принести гордость своей семье. Заботиться о большом доме и посвятить себя различным благотворительным делам. Мне хотелось вырастить добрых сыновей и сильных дочерей. Я хотела… Почему ты так смотришь на меня?

— Потому, что я собираюсь тебя поцеловать, — выпалил он. — Я думал, это чертовски очевидно.

— Ты не,— вот только... на этот раз она не отступила. — Вы хотите, чтобы я,— ее сочный рот приоткрылся. — Я никогда.

Гигантская ложь.

— И почему бы нет? — спросил он, помня о том, что многие люди больше всего лгали самим себе. Особенно, когда дело касалось дел сердечных.

Или какие-то дела, правда?

На этот раз ее глаза поднялись над его галстуком, но остановились на его губах.

— Я знаю, где был этот рот,— изобразила отвращение.

— Поскольку они всегда были на моем лице, — поддразнил он, — я могу ручаться исключительно за их местонахождение. Клянусь, они никогда не рисковали заходить туда, куда не следует.

— Я знаю, что они пробрались между бедер простой шлюхи, — обвинила она. — Они могут быть больны.

— Правда?— он почесал затылок, наслаждаясь происходящим. Значит, графиня была сплетницей? Как весело – он нашел восхитительный недостаток, которым они могли поделиться. — Просто шлюх слишком много, чтобы запомнить их всех, хотя у меня нет привычки платить за что-то обычное.

— Как ты мог забыть?— она вскинула руки вверх, словно сдаваясь. — В тот день на корабле вы пировали, нет, нападали на нее. Я думал, тебе грозит опасность потерять из-за нее язык…

— Ты. Смотрела? —каждый мускул в теле Себастьяна сжался при одной этой мысли. Не со злостью или смущением, нет, с чем-то гораздо более опасным. Внезапно у его желания появились зубы и когти, разрывающие его кожу и его неразвитую самодисциплину в клочья.

К счастью, она была слишком раздражена, чтобы это заметить.

— Я искала выход! Я уж точно не устанавливала этот глазок между твоей каютой и своей тюрьмой.

— Вряд ли это была тюрьма, — защищался он. —В этой спальне был самый удобный матрас на всем корабле. Стоил целый один кристалл…

— Дверь заперли снаружи!

— Только для того, чтобы уберечь тебя от причинения себе вреда. Ты угрожала прыгнуть в океан посреди шторма, чтобы попытаться, хотя это невозможно, доплыть до берега.

— Чтобы избежать такой отвратительной участи, как та бедная проститутка, которая должна была страдать под тобой.

Себастьян запомнил эту встречу, потому что его так возбудила женщина в соседней комнате, что он выбрал проститутку с такими же волосами и горящими зелеными глазами. Он насладился ею, а затем наполнил каждое ее отверстие тем исключительным энтузиазмом, который он испытывал по отношению к этой конкретной заключенной.

Когда он смотрел, он смотрел на стену, которая разделяла его, не зная, что она была прижата к тому самому глазку, который они использовали, чтобы следить за своими пленниками, наблюдая за ним в ответ. Будь он проклят, если из-за этого каждая капля крови не попала прямо ему в пах.

К счастью, он потратил двадцать лет на то, чтобы научиться ставить безразличие выше любых других эмоций, при взаимодействии с миром.

— Чтобы прояснить ситуацию, мне интересно, что в моем выступлении тебя так оскорбило?

— Вся эта чертова сцена меня оскорбила, — воскликнула она. — От начала и до конца.

«Я понял тебя», — подумал он, раскрывая улыбку Чеширского кота.

— Должен задаться вопросом, миледи, если вы нашли увиденное настолько оскорбительным, как утверждаете, то зачем было смотреть всю картину?

На самом деле было жестоко молчать, пока она бормотала и искала ответ, которого, скорее всего, не понимала. Но открытие было слишком восхитительным, чтобы не полакомиться несколько минут, прежде чем пожалеть ее.

— Нечего стыдиться, графиня, внутри каждого из нас есть что-то вроде вуайериста… видимо, кто-то один больше, чем кто-то другой.

— Я не…

— Однако у меня есть спорный вопрос,— он поднял палец. — Никогда эта женщина – или любая женщина из моих близких знакомых, если уж на то пошло – никогда не страдала из-за этого процесса. Если вы внимательно присмотритесь, вы заметите, что я доставил ей удовольствие, как минимум дважды, прежде чем позволил себе свое. Для меня это предмет личной гордости.

Обхватив себя руками за талию в явно защитном жесте, Вероника все еще не уступила его превосходной точке зрения.

— Таким женщинам, как она, платят за то, чтобы тешили эго мужчины. Они умеют разыгрывать свое удовольствие не хуже любой жены.

Он не упустил из виду ее нечаянное признание, но плавно избежал придирок.

— Я заплатил женщине, чтобы она погладила многие участки меня, мадам, но мое эго никогда в этом не нуждалось.

— Теперь я верю, — язвительно сказала она. — Хотя я полагаю, что твоя завышенная самооценка не позволяет тебе представить, что женщина могла симулировать удовольствие от твоего внимания.

— Со мной никогда такого не случалось.

— Вам никто не признается, — бросила она вызов. — Но я знаю, что есть способы сделать так, чтобы удовольствие выглядело как настоящее.

— Конечно, — согласился он. — Но есть способы узнать это, поэтому многие мужчины игнорируют это либо из-за невежества, либо из-за простого эгоизма. Это невозможно изобразить.

— Если ты так говоришь, нет проблем.

— Если мужчина просто ищет лживых визгов, то его наверняка можно обмануть, — признал Себастьян, понизив голос и наклонившись к ней. — Но, как и у многих диких существ, желание женщины часто передается невысказанными, неконтролируемыми сигналами. Взять, к примеру, расширение ее глаз. Набухшие от крови губы и напряжение сосков. Ее дыхание участится, а нежные ноздри раздуются.

Себастьяну очень нравилось, что она изо всех сил старалась размеренно дышать и прижимать полные губы к зубам.

— То же самое можно было бы сказать и о испуганной женщине, как о возбужденной, — сказала она хриплым от ощущения и напряженным от волнения голосом.

— Если по реакции женщины, я не могу определить, возбуждена ли она, то бесспорно, что ее пол покажет все.

— Ты… ты ведешь себя абсурдно, — обвинила она.

Если бы он в этот момент протянул руку и коснулся ее щеки, Себастьян мог бы диагностировать у нее лихорадку. Она была созревшей и подготовленной, и это, вероятно, способствовало ее вспыльчивости.

Джентльмен даст ей время прийти в себя.

Но он никогда не утверждал, что он джентльмен, и хищник внутри него чувствовал ее возбуждение, как акула почувствовала кровь в воде.

Сейчас было не время отступать.

Вместо этого он положил свою руку на стол рядом с ее и наклонился, пока его губы не зависли над раковиной ее уха. Ни одна часть из них не касалась другой

Но каждый нерв в его теле был жив от ее ощущения. Настроен на сами вибрации ее атмосферы…

— Ваши сокровенные складки кожи краснеют, — продолжал он голосом чуть громче шепота, грозя быть унесенным ритмичной какофонией поезда. — Капюшон из нежной плоти набухает, обнажая хитрую волшебную жемчужину, которую он бережет… Это восхитительное маленькое место, где содержится так много твоего удовольствия. Складки станут скользкими от желания, и если им уделять должное внимание, вы выпустите поток влаги, во время своей высшей точки наслаждения, чтобы собрать ее, мне потребовались бы два глотка. Твои мышцы сжимали бы мой член мощными, хаотичными спазмами. Поверь мне, моя красавица, это вещи, которые нельзя изобразить. Ты наверняка это знаешь.

Она ничего не сказала. Ничего не сделала.

Фактически, они стояли так, так долго, что он выпрямился и отстранился, чтобы осмотреть ее с легким беспокойством.

— Вы это знаете? Ты когда-нибудь…

Она посмотрела на кончики их пальцев, лежащих на столе так близко, насколько это было возможно, не соприкасаясь. Дыхание входило и выходило из нее с заметным трудом, неустойчивое из-за силы ее дрожи.

«Это были значительные вибрации», — отметил Себастьян. Но сильнейшая, пробирающая кости дрожь, вызванная непреодолимыми эмоциями.

Он знал ответ, и сердце, которое, как он утверждал, оставил где-то на необитаемом острове, разбилось от несправедливости.

— Вероника. Посмотри на меня.

Она вздрогнула, но не отступила. Возможно, он непреднамеренно вел себя более жестоко, чем предполагал. Ему хотелось мучить ее возбуждением. Но… что, если возбуждение было для нее мучением?

Что, если Мортимер Везерсток нанес раны, которым еще нужно время, чтобы зажить?

Сглотнув волну ярости, он придвинул руку ближе, позволяя энергии пройти между ними по дуге, прежде чем подушечки их пальцев соприкоснулись.

— Посмотри на меня, — сказал он, на этот раз мягче.

С бесконечной медлительностью она откинула шею назад, пока их взгляды не встретились. Даже в тусклом свете ее глаза сияли цветом самого экзотического восточного нефрита.

К изумлению Себастьяна, что-то внутри него успокоилось.

В прошлом ему говорили, что посмотреть в глаза правильной женщине — все равно, что упасть, потеряться в их цветах или, возможно, утонуть в их глубинах. Земля сдвинется, планеты выровняются и вся эта мелодраматическая романтическая чепуха.

Как интересно узнать, что они ошибались.

Это не было ни падением, ни утоплением. Наоборот, на самом деле.

Земля полностью перестала двигаться.

Впервые в своей запутанной жизни Себастьян успокоился. Он замолчал. Шнуры из бархата и шелка опоясывали его конечности и привязывали его к этому месту, к этому моменту, заставляя оставаться на одном месте достаточно долго, чтобы догнать самого себя...

И перевести дух.

Медленный, легкий вдох, приправленный нотами ванили и янтаря, расцвел в его груди томной задумчивостью заката. Отказавшись подчиниться воле Человека, Бога или безжалостному влиянию самого Времени, это ощущение поразило его и лишило его ума, на который он так сильно полагался.

Чудесно.

Другого слова для этого не существовало. С каждым более глубоким вдохом в его груди, постоянное напряжение ослабевало, уступая место другой потребности, которая удивляла его, а его мало что удивляло его в этом мире.

Его желание, хотя и всепоглощающее, утратило свою неистовую остроту. Одержимость и провокация, пульсирующие в его венах, остановились в его груди, чтобы расшириться и растаять, прежде чем слабые, сладкие удары пронеслись по всему его телу, неся в себе инородное вещество, столь же опасное, как любой токсин…

Тот, который он не мог точно определить.

Нежность, наверное. Уязвимость. Нужда в ее самой щедрой форме.

Необходимость поклоняться тем частям тела, которые она скрывала даже от самой себя. Обожать то, что никогда даже не ценилось. Дать ей то, чего ее лишали .

Он познал блаженство нераскаянной снисходительности. Он вкусил сладость отброшенных запретов. Он погрузился в такое опьяняющее удовольствие, что оно переросло в боль и стало от этого еще более сильным.

И это, видимое и желанное, никогда не пробовалось на вкус?

Чертовски трудно сдержаться.

— Вероника,— Господи, как он любил произносить ее имя. Как он надеялся, что сможет прошептать это напротив ее женского входа. — Позволь мне заставить тебя кончить.

Five

— Я не буду заниматься с тобой сексом,— Вероника не представляла, что ей придется произнести эту фразу сегодня. Или когда-нибудь. Особенно этому человеку.

Более того, она никогда даже не думала, что отрицание будет таким трудным.

Себастьян Монкрифф прижал ее. Не физически, а всеми возможными способами. Каким-то образом он догадался о желании, которое она обнаружила больше года назад, когда стала свидетелем его прелюбодеяния с другой женщиной.

На столе очень похоже на этот.

Его голова танцевала между бедрами женщины, и, охваченная жутким любопытством, Вероника зачарованно наблюдала, как женщина плакала, напрягалась и кричала, когда он уткнулся лицом в ее лоно.

Неверие Вероники сопровождалось еще одним печальным открытием. Тем, которое заставил ее бедра сжаться от болезненного пульса, сопровождаемого зияющей пропастью пустоты глубоко в ее утробе.

Вид его обнаженного тела усилил боль. Игра набухающих и напряженных мышц его рук и плеч. Прикосновение языка к запретной плоти. Напряжение его тугих мышц живота, когда он прижал ее к столу.

Это был первый раз, когда она наблюдала, как женщина достигает кульминации. Она знала, что такое возможно.

Ее тело ответило высвобождением прилива влажного желания, и боль была настолько непреодолимой, что даже трение ее бедер при каждом шаге было нестерпимым, невыносимо чувственным на фоне сладкого зуда желания.

Тогда она сопротивлялась ему, и с тех пор ей не приходилось бороться с такими сильными ощущениями.

До сегодняшнего дня, когда он настоял на вызове этих воспоминаний вместе с реакцией ее тела на них.

Он объяснил ей ее собственное желание, которое должно было стать самым отягчающим фактором во всем мире.

И все же она была здесь, пульсирующая плоть и скользкая лужица возбуждения, ее ноги были готовы подкоситься в любой момент.

Она отказалась ему в его просьбе.

— Я никогда больше не стану этого делать, — поклялась она. — Я знаю, что ты думаешь, что ты какой-то легендарный любовник, и я уверен, что ты оттачивал свои навыки с бесчисленным множеством женщин, но я не уступлю. Ты можешь поискать развлечения в другом месте, ты меня понял?

Закрыв глаза, она хотела, чтобы ее голос имел такую же силу, как и слова, но, увы, ее голос дрожал так же жалко, как и ноги.

— Я думаю, что это я вами неправильно понят, дорогая Вероника, — сказал он. — Я не стремлюсь получать удовольствие, а только даю его.

Она изо всех сил старалась иссушить его взглядом.

— Я не разрешала вам обращаться ко мне так неофициально. Или «миледи», или вообще ничего.

Она была не из тех, кто настаивал на таких приличиях, за исключением тех случаев, когда ее волосы были так тщательно задействованы. Ей нужно было пространство. Воздух. Момент подумать! Всего этого в его присутствии было в дефиците.

— Поскольку мы вместе готовим убийство, я считаю, что мы уже переступили такие различия.

— Ну…, — она попыталась найти остроумный ответ, но ничего не нашла. — Не переступили. Именно такие различия делают нас вежливыми.

— Хорошо, тогда разрешите мне поцеловать вас, миледи?

Она настороженно посмотрела на него, не обращая внимания на ямочки под его озорной улыбкой. По ширине его челюсти и плутовскому блеску в его смертоносных глазах. Он был воплощением плоти. Воплощение искушения, посланное самим Дьяволом, чтобы соблазнить ее.

— Только поцелуй?— “что она делала”, конечно, если не считать этого безумия? — Ты не ожидаешь никакого… никакого удовольствия от меня?

— Даю вам мое слово.

— Слова пусты, — сказала она, затаив дыхание, когда он поднес палец к ее губам, прослеживая мягкие огненные следы по контуру ее рта.

— Один палец, — этот палец провел по ее подбородку, крошечным пуговицам платья с высоким воротником, по центру горла, пробуждая нервные окончания, о существовании которых она даже не подозревала, — и поцелуй. Это все, что я прошу. Если я прикоснусь к тебе чем-нибудь еще, у тебя есть мое разрешение отрезать оскорбительный придаток.

Любопытство взяло верх над ее упрямством. “Один палец?”.

Пока что, он сможет бродить, где он хочет.

Интимные мышцы непроизвольно сжались.

— Я не знаю…

— Это предложение нулевого риска, миледи, от которого можно получить только удовольствие. Чтобы быть гарантированным.

— Но что, если…, — она сделала паузу, знакомая неуверенность охватила ее.

Мортимера всегда злило ее отсутствие реакции, ее гримасы боли и общий дискомфорт на брачном ложе. Он унизил ее перед врачами и открыто издевался над ее фригидностью. Спустя столько времени ее уже не заботило, что разочаровало этого грубияна, не говоря уже о том, что ему понравилось.

Но этот человек? Что-то подсказывало ей, что она не выдержит его презрения. Не могла рисковать.

— А если я не смогу получить удовольствие?— прошептала она.

На его лице собралась буря, которая каким-то образом, сделала его еще красивее.

— Женщина, в этом невозможном и чисто гипотетическом событии вина будет полностью лежать на мне. Я бы подвел нас обоих, и немедленно потребовал бы еще одну попытку.

Это не будет ее вина. Ничто из этого не было ее идеей, ответственностью, и на нее не было возложено даже выполнять свой долг по получению удовольствия…

Сколько ночей она пролежала без сна, охваченная воспоминаниями о той женщине, извивающейся под ним? Сколько раз она задавалась этим вопросом? Хотела? Жаждала?

Просто ради того чтобы попробовать то, что он с ней сделал.

— Один палец, — согласилась она.

Великолепие его победоносной улыбки ослепило ее, и ей потребовалось ошеломляюще много времени, чтобы понять, почему он похлопал по столешнице.

— Я бы помог тебе подняться, но, увы, даже мой палец не так силен.

Она открыла рот, чтобы выразить словесный протест, в то время, как ее тело двинулось подчиняясь, скользя по столу, пока ее ноги не оказались над полом.

Глаза сверкали, как у хищника, который преследовал только ночью, его рот опустился, завоевывая ее, прежде чем она успела передумать.

Six

Это было так хорошо.

Его поцелуй мгновенно отбросил любое возражение, потоком тепла. Напротив, его губы были прохладными и сухими, когда они скользили по ее ошеломленному рту, тихо распутывая каждый узел ее напряженных, встревоженных мышц. Она ожидала от него страсти— умелого, искусного соблазнения и доминирующего мужского нетерпения.

Вместо этого она обнаружила уговаривающее и нежное исследование. Неторопливо и несложно. Несмотря на то, что он тщательно держал свое огромное тело подальше от нее, он каким-то образом запечатлелся в каждом ее дюйме.

И все же… ее не отвлекали бродячие руки или пылкое давление его требовательного возбуждения.

Все ее существо было сосредоточено на твердом, меняющемся давлении его рта, когда он покусывал краешки ее собственных губ, прежде чем проявить небольшое сосущее движение, потянув ее набухшую от страсти нижнюю губу, чтобы проникнуть меж его губ.

Господи, но это было прекрасно и… о!

Бархатное прикосновение его языка к уголку ее губ, лишило ее дыхания и всех мыслей в голове.

Она потерялась в соблазнительном пылу этого акта. Такое знакомое женщине, вышедшей замуж, и в то же время так чуждо. Этот человек во всем отличался от ее мужа. Его форма, запахи и чувства. Безопасность.

Это слово заставило ее на мгновение остановиться. Этот человек источал опасность. Излучал злобное пренебрежение ко всему надежному и разумному.

Ради бога, он был здесь, чтобы убить человека.

Так почему же ей вдруг захотелось прижаться к нему? Заползти в его объятия, как ребенок, и сделать его колыбелью силы…

Когда его ищущий язык, еще раз проверил топографию ее рта, она открылась для него со негромким вздохом, прежде чем полностью осознала, что сделала.

Встревоженная, она приготовилась к вторжению. Влажный, удушающий рывок, который вызвал бы столкновение губ с зубами и ощущение рвоты в горле.

Она чуть не умерла, когда он встретил ее язык своим, прежде чем отступить, проверяя изгиб ее губ. Это мягкое посасывающее движение привлекло ее язык к его рту, побуждая ее исследовать тепло там.

На вкус он был божественным.

И горький, и сладкий, как лучший темный шоколад. Он уступил ей место для исследования, лаская и дразня ее фигурами ласковых стрел и завитков. Она не знала шагов этого танца, но он вел ее с точностью и мастерством, на которые она полагалась.

Внутренние, гортанные звуки и глубокие, благодарные звуки подбадривали ее, вибрируя через ее губы, рот и позвоночник, достигая самой сути ее желания.

Она была настолько поглощена поцелуем – первым поцелуем, от которого по-настоящему сжались пальцы на ногах, – что не обращала внимания на другие его замыслы, пока холодный воздух не коснулся нежной кожи над ее чулками.

Со вздохом вырвав свой рот из его рта, она схватилась за кучу юбок, которые он собрал у нее выше колен.

— Да, придержите их там, это будет очень удобно, — убеждал он игривым тоном, хотя в его глазах блестело одновременно что-то дикое и коварное.

— Это не… какого черта ты … я не думаю, что мы…

Он прижал этот чёртов палец к ее губам.

— Сейчас не время размышлять, графиня, но почувствовать.

Ее горячее дыхание коснулось его пальца и остановило его взгляд, в то время как она дрожала и боролась со своими желаниями, своим прошлым и своими разрушительными тревогами.

— Я не знаю, что чувствую, — призналась она, не в силах сдержать тряску подбородка. — Я не знаю, что чувствовать. Как сделать все это, таким образом, чтобы…

Он провел тыльной стороной костяшек пальцев по ее подбородку, и поднял ее лицо навстречу своему.

— Ничего не делай, — твердо сказал он.

Она покачала головой, но он не отпустил ее.

— Я не понимаю.

— Мне предстоит выполнить восхитительную задачу. Однако у всего вашего восхитительного тела, есть только одна задача — думать и делать, как можно меньше. Не думайте обо мне. Не ищите удовольствия, позволь ему найти вас.

— Но…

— Делайте все что захотите, сопротивляйтесь мне, чтобы остаться нетронутой. Или ничего не делайте, если вам так захочется.

— Но тогда ты не сможешь заставить меня…

Его рука направилась от ее рота и пробралась под юбку. Кончик пальца провел по швам чулок на бедре, лишая ее способности говорить. Дышать.

— Сомневайся во мне настолько, насколько посмеешь, — мрачно прошептал он ей в губы. — Но не торопитесь закончить, миледи. Я с нетерпением жду этой схватки.

Он украл то, что осталось от ее здравомыслия, еще одним поцелуем, на этот раз более пылким и страстным, чем раньше. Это вызвало у нее удивительное нетерпение, когда он обрушил всю силу своего соблазнительного мастерства на ее ничего не подозревающую, незначительную защиту.

Движение его языка сопровождалось прикосновением грубого пальца к краю ее чулок. Едва заметный укус его зубов, отвлек ее внимание от линии, которую он провел по ее бедру..

Когда он нашел шов ее панталон, она не могла сказать, кто из них издал глубокий, нуждающийся стон. Хотя он был нежным и методичным, она все еще могла чувствовать ритм его сердца, стучащего в таком же яростном ритме, как и ее само.

А потом он попал туда.

Один палец, верный своему слову, поглаживает интимные волосы и погружается в мягкую, влажную плоть.

Она расплавилась под его прикосновением, ее ноги растаяли еще больше, пульс перестал быть нормальным, а легкие опустошили дыхание. Ей не нужно было ничего из этого, чтобы выжить…

Не тогда, когда скользкое тепло его руки наполнило ее таким электрическим ощущением. Жизнью.

Напевая мягкие, неразборчивые слова на ее коже, между легкими почтительными поцелуями, он провел губами по ее линии волос, ее глазам, ее носу, ее подбородку и ее скулам, прежде чем провести губами по чувствительному изгибу ее челюсти, зажигая эротические искры ощущений по всему ее телу.

Его неторопливые исследования набухших оборок ее лона, стали бурным чувством разочарования. Ее тревога исчезла, и ее мгновенно охватила острая необходимость. Ту, который он, очевидно, склонен игнорировать.

— Боже мой, я мог бы заниматься этим весь день, — простонал он ей в ухо. —Ты такая милая, такая скользкая, такая неизменно совершенная.

Она не могла найти слов, чтобы ответить. Не только из-за того, что делал с ней его чертов палец, но и из-за пылкости его тона голоса. Удовлетворение, которое она уловила в его словах.

Внезапно это было так, как будто кто-то другой взял под контроль ее тело. Ведь она, конечно же, не стала бы выгибать позвоночник вперед, вращая бедрами, касаясь его пальца, в поисках того единственного прикосновения, которое он, казалось, не мог ей дать. Она не была из тех женщин, которые извивались и задыхались в бессловесных, бесхитростных физических просьбах.

Просто раздражающий человек так ловко рекламировал свои навыки, и все, что он, казалось, был способен сделать, это создать какое-то пульсирующее, выгибающее, ноющее, почти болезненное давление до до лихорадочного состояния..

Пот выступил на ее теле, а позвоночник хрустнул при следующем требовательном изгибе.

— Почему? — вопрос вырвался из ее пересохшего горла.

Он оторвал губы от ее горла.

— Что почему, моя дорогая?

— Почему бы тебе просто не…,— она понятия не имела, что ему нужно делать. Двигаться, найти то место, которое пульсировало, и освободить его, прежде чем она закричит.

— О, бедная миледи, я чрезвычайно жесток. Даже эгоистичен.

— Почему? — прошептала она снова, немного ненавидя его. Очень хотя его. Нуждалась в нем больше, чем ей хотелось признавать. Жаждала того, что он с ней делал. Помимо всего прочего.

— Потому что я не думал, что ты так легко… сдашься. Я надеялся поиграть подольше…

После неохотного вздоха, его умный палец сделал что-то такое, что заставило все ее тело дернуться, прежде чем отступить.

Играть? Было ли это развлечением для него? Когда он был явно не в центре внимания игры, а ее арбитром… Как он мог получать от этого такое удовольствие?

Она качнула бедрами, делая это без стыда.

— Пожалуйста. — мольба вырвалась на отчаянном звуке, больше похожее на нытье, чем она хотела признать,

— Вот почему вы опасны, — прорычал он, как бы про себя. — Чего бы я ни хотел, похоже, я бессилен тебе ни в чем отказать.

С этими словами он развязно эротически напал на ее лоно, присвоив то, что осталось от ее достоинства.. Плотские поглаживания вызывали мучительную дрожь, которая нарастала до тех пор, пока не переросла в сжимающую пульсацию. Она вскрикнула. Ее руки тянулись к нему, беспомощно хватаясь за его плечи, а волна за волной ничем не сдерживаемого экстаза грозила утащить ее в океан похоти и истомы. Как раз в тот момент, когда она подумала, что этот момент может закончится, он перерос в еще один волнующий, обжигающий душу взрыв, пока ощущение не стало настолько изысканным, что она больше не могла различать разницу между удовольствием и болью.

Когда она начала корчиться, пытаясь спастись, давление его пальца ослабло, но он не покинул ее. Он медленно спускал ее вниз, возвращая ее от края и позволяя ей плыть по меньшим волнам, пока они толкали ее обратно к берегу.

Вернувшись в себя, оборванная и полуутонувшая, Вероника поняла, что Себастьян сдержал свое слово. Он не прикасался к ней ничем, кроме губ и одного пальца.

Один волшебный палец.

Однако она прижалась к сильной колонне его тела, как будто он был единственным, что удерживало ее от того, чтобы потеряться и пропасть.

Поняв, что она цепляется за него, как смешная дура, она высвободилась от него, неожиданно неуверенная и застенчивая.

Его руки дернулись, словно пытаясь удержать ее на месте, но он не дотронулся до нее.

— Боже мой, — если бы ей пришлось приписать слово его тону, это было бы “чудом”. — Я был во всех местах, утверждая, что я чудо в этом мире. Я имел дело с сокровищами, в существование которых вы даже не поверите. Я посещал галереи и музеи с великими людьми, имена которых хотелось бы услышать. И никогда в этой жизни я не видел ничего более прекрасного, чем твое тело, выгнутое в кульминации.

У нее вырвался сдавленный смешок, и она положила руку ему на грудь, чтобы остановить поцелуй, который он намеревался нанести ей в губы.

— Вам не нужно мне льстить, — заверила она его.

Он издал жалобный звук.

— Я никогда не льстил вам, графиня. Если бы я был скульптором, я воссоздал бы это, чтобы вы могли со мной согласиться. Но, увы, я родился без таланта в этом отношении.

Она не могла быть в этом так уверена. В его руках она была не чем иным, как бескостной, бесформенной кучей, и с неисчислимым мастерством он…

Ну, он преобразил ее.

Осознание было горьким. Ей не хотелось, чтобы что-то столь неважное для него, как мимолетное свидание в пыльном грузовом вагоне, стало решающим моментом в ее жизни.

Но вот она, дрейфующая в шторме, который сама же и создала.

До сих пор, все ее существование было сосредоточено на том, что она могла сделать для других. Какой она им показалась. Она так хорошо осознавала каждое свое движение, что выражали ее черты лица, как модулировать свой голос и смягчать свои слова именно таким образом. Она была плодом своих стремящихся к карьере родителей, окончания школы, суровой жизни графини и, наконец, вспыльчивого характера и тяжелых кулаков своего мужа.

В одной сюрреалистической встрече, Себастьян Монкрифф украл эту способность.

Нет, она была несправедлива.

Он освободил ее от этого обязательства. Превратил ее в существо нужды, голода и безудержного удовольствия. Удовольствие, которое он предложил. Щедрое. Без малейшего намека на услугу за услугу.

Что за добрый мужчина сделал такое? Здесь она думала, что она заглянула в его пустое сердце и обнаружила, что оно бьется только для его удовольствия.

Было ли в бывшем графе нечто большее, чем он предполагал?

Отстранившись, она выгнула шею, чтобы посмотреть на него.

Натянутая кожа на голодных костях делала его старше и еще опаснее. Его взгляд был диким и жадным, челюсть сжата.

Когда его губы приоткрылись, страх пронзил ее, заставив ее пульс участиться.

Дьявол собирался потребовать должное. Что бы он с ней сделал, если бы она отказалась?

— Позвольте мне использовать рот. Я мог бы подарить тебе еще одно, если бы ты мне позволил.

Она моргнула. Один раз. Снова. Неуверенно, что она правильно его расслышала. Он хотел дать ей еще одну кульминацию. Ртом?

Непроизвольно ее взгляд пробежался по всему его телу и обнаружил, что его ствол напрягся, через переднюю часть его брюк.

Господи, но он был большим.

— Нет.— Рычание вырвалось из его груди глубже, чем она осмелилась предположить.. — Не смотри на меня так. Не прикасайся ко мне, иначе я… — Он замолчал, потратив много времени на то, чтобы прийти в себя. — Просто дай мне попробовать тебя?

— Я не могу,— ее горло сжалось, пытаясь сглотнуть. — Я не могу сейчас.

— О, поверьте мне, графиня, вы можете.

— Нет. Я имею в виду… — Она боролась со своими юбками, сбрасывая их обратно на колени и садясь прямо. — Мне нужно пойти к Пенелопе. Слишком многое предстоит сделать… Веллер может вернуться за ними.

С мучительным стоном он оттолкнулся от стола.

— Предположим, молодые люди благополучно сбежали и весело отправились в Америку. Тогда вы рассмотрите мое предложение? Если я не попробую тебя, то, вероятно, умру от жажды.

— Я пойду с ними.

Поджав губы, он обдумывал это.

— Встретимся в Гавре. Там есть прекрасный гранд-отель…

— Я не собираюсь вступать с тобой в половую связь, — она отодвинулась от него, изо всех сил стараясь не обращать внимания на любопытные импульсы и последствия того, что он с ней сделал.

— Ты уже это говорила, — напомнил он ей с заботливой улыбкой. — Это условие, на которое я согласился без особого энтузиазма.

Вероника попыталась встать на ноги, теперь сделанные из мокрой глины, и недоверчиво посмотрела на него.

— Тогда зачем предлагать… то есть… что ты от этого получишь?

Он пожал плечами.

— У меня было много оргазмов. А это был твой первый. Вам нужно кое-что наверстать. Обещаю, тебе понравится.

Она прижала руки к воспаленным щекам.

— Вопрос в том, почему вам это понравится, если я ничего не даю вам взамен.

— Потому что, — он поднял палец и прижал его к губам, не отрывая глаз от ее глаз и медленно облизал его, — вы даже не представляете, насколько божественен ваш вкус.

— Господи Боже, не делай этого!

Она схватила его за локоть и потянула за него. Его улыбка была совершенно злой.

— Ты не сможешь остановить меня, если не согласишься. Это не последний раз, когда я ценю вкус твоей…

Подавшись вперед, она хлопнула рукой по его злобному рту.

— Господи, — вздохнула она. — Богохульник.

Обвинение было заглушено ее ладонью, которую он игриво лизнул.

Отдернув руку, она закрыла глаза и ущипнула переносицу, активно отказываясь поддаваться очарованию.

—Ты невозможен.

— Ну ладно, графиня, вы должны признать. Опасность великолепна, не так ли?

Ее голова резко поднялась.

— О чем ты говоришь?

— Это делает все лучше. Более интенсивным. Тайная встреча в месте, где нас могут обнаружить. Волнение тайного приключения облегчает жизнь двум молодым влюбленным. Я вижу это в твоем цвете, в сиянии твоих глаз. Вы созданы для этого и вы великолепны.

— И вы категорически ошибаетесь.

Тогда он посмеялся над ней, прежде чем кинуться для опьяняющего поцелуя.

— До сегодняшнего вечера, миледи, — поклялся он, прежде чем выйти и оставить ее в холоде грузового вагона, все еще дрожа от воспоминаний о его жаре. И невозможном голоде, который он пробудил внутри неё.

Seven

Вероника не разрешала себе дышать, пока не заметила Пенелопу Веллер и ее возлюбленного Адама Грандвиля, осторожно пробиравшихся к ней на платформе поезда.

Парижане и путешественники сливались вместе в красочном хаосе Лионского вокзала, исполняя вежливый вальс, выходя или садясь в поезд. В любой другой день Веронике понравилось бы это зрелище, но она не могла позволить себе ни минуты покоя, пока поезд не отошел от станции и молодая пара не оказалась вне досягаемости Веллера.

Изображая улыбку при их приближении, она почувствовала, как она тут же исчезла с ее лица, когда она увидела их одинаковые выражения.

—Что это такое? В чем дело?

Вместо ответа Пенелопа и Адам отошли в сторону, открывая третьего спутника.

Адриенн.

Двумя руками она держала ковровую сумку, и даже вуаль изумрудной бархатной шляпы не могла скрыть опухшую губу и чернеющий глаз.

Черт побери. Пока Вероника развлекалась с Себастьяном в грузовом автомобиле, бедная женщина страдала от резкого неудовольствия мужа.

— Пожалуйста, не сердитесь на нас, — искренне взмолился Адам, сдвинув свою прекрасную шляпу со своей темной головы и схватив ее перед собой. — Но мы с Пенни не могли оставить ее. Я продолжал думать… а что, если бы она была моей матерью? Я бы сделал все, чтобы спасти ее от такого монстра.

Веронике пришлось сдержать слезы, настолько тронута она была порядочностью Адама. Доброе сердце часто было трудно найти. Джентльменов в наши дни было много, но по-настоящему благородный человек?

Действительно, редкое сокровище.

— Адриенн… — Вероника сделала паузу, борясь с хранящимися у нее секретами. — Что, если я скажу тебе, что ты очень скоро можешь стать вдовой? Вы бы все еще хотели пойти? Отказаться от всего, что может оставить тебе муж?

— У моего мужа нет ничего, кроме пороков и должников, миледи, — ответила женщина, опустив глаза. — Его богатство стало фиктивным. У меня останется меньше, чем ничего… но если я останусь, я стану ничем.

— Мне очень жаль, — Вероника прижала к себе хрупкую женщину.

— Дорогой Адам пригласил меня жить со своей семьей в Бостоне. У них есть летний дом где-то под названием Монтаук, прямо на берегу моря. Маленькая искорка надежды в голосе Адриен зажгла что-то и внутри Вероники.

Охваченная тревогой, она отстранилась.

— Конечно, вы можете занять мое место в автобусе до Гавра, но на корабль только два билета. Ваши каюты…

— Мы справимся, —Адам сказал с уверенностью. — Это путешествие, которое я совершал часто в своей жизни. Я легко могу ориентироваться в подготовке.

Вероника нашла для парня новую оценку. Он мог выглядеть мальчишеским и немного невинным, даже для своего возраста, но у него был пристальный взгляд способного мужчины.

— А что насчет твоих проездных документов? — она вспомнила с тревогой. — У меня есть только две поддельные копии для Пенни и Адама. Если кто-нибудь заглянет в реестр… он будет знать, где вас найти. Более того, без них вы не сможете подняться на борт корабля.

— Мне плевать, если меня найдут, я не вернусь. — Глаза Адриен моргнули от мгновенных панических слез. — Но… он хранит мои документы и все деньги. Где-то в его каюте. Он не сказал мне, где.

Адам шагнул вперед.

— Я вернусь и заберу их.

— Нет,— Вероника положила руку на его тощую грудь, — вас не подпустят к его машине, так как носильщики и швейцары вас не знают. Но я была компаньонкой Пенелопы еще с Лондона и получу легкий доступ.— Взяв сумку у Адриенны, она сунула ее в руки Адаму и указала на авто, в котором она арендовала три места до Гавра. — Вы двое поможете усадить ее туда и позволите мне поискать бумаги,—

повернувшись на каблуке, она помчалась обратно к поезду, лавируя среди разгневанных путешественников.

Подняв юбки, чтобы подняться по крутым, неустойчивым ступенькам к поезду, она схватила большую руку, которая потянулась вниз, чтобы поднять ее, и оказалась лицом к лицу — или, скорее, лицом к груди — с Себастьяном Монкриффом.

— Вы вернулись! — Его довольная улыбка озарила ее, как лучи весеннего солнца, рассветающие в поздней зимней ночи. — Вы не могли дождаться Гавра, чтобы получить мое обещание?

Его что?

Язык провел по его полной губе, напоминая ей, что он намеревался сделать.

Ох… Нет. Она не могла думать об этом сейчас. Не могла позволить несущественным частям себя проснуться, когда перед ней стояла такая важная задача.

Бумаги! Боже мой, как мужчина мог быть таким красивым, что заставил ее забыть, чем она занимается?

Нахмурившись, она вырвала руку из тепла его обволакивающей хватки.

— Адриенн Веллер заняла мое место в авто. Она уходит от него.

Его улыбка стала невероятно ярче, обнажая оба ряда ровных белых зубов.

— Отлично. Я аплодирую ее решению. Я подумал, что мог бы сейчас нанести свой удар клинком Веллеру, а потом, может быть, нам с тобой стоит переночевать здесь, в Париже? В конце концов, это город для влюбленных.

Вероника недоверчиво моргнула на него на долю секунды, прежде чем отогнать шок. — У меня почти нет на это времени — пожалуйста, отойдите,— она попыталась пройти мимо него, но безуспешно.

— Что случилось? — спросил он, лишь слегка трезвея.

— Адриен нужны проездные документы, и я должна забрать их до того, как поезд снова отправится в путь.

Себастьян проверил прекрасные часы, висевшие на его шелковом жилете.

— У нас почти нет времени.

— Это именно то, что я только что сказал!

— Так что, это. Чем я могу помочь?

— Ты можешь держаться подальше от меня.

К ее крайнему изумлению, он повернулся в сторону, словно открывающаяся дверь, и широким жестом предложил ей пройти.

Она рванулась вперед, с болью осознавая, что ей придется пересечь три машины по переполненным коридорам…

Черт возьми. Ей следовало остаться на платформе и пройти к вагону Веллера, хотя взгляд в окно показал ей, что платформа не менее загружена, чем коридоры.

— Не следуй за мной, — бросила она Себастьяну через плечо. — Это бросается в глаза. Даже подозрительно.

— Ну это не так, — поправил он. — Меня часто видят вслед за красивыми женщинами.

По какой-то причине его слова оказались одновременно сладкими и кислыми.

— Тебе следует присматривать за Веллером, — пробормотала она. — Вот как ты можешь помочь.

— Да, но он занят тем, чем мне хотелось бы заниматься с тобой.

Она повернулась с раздраженным рычанием, которое, казалось, только еще больше его позабавило.

— Не могли бы вы быть… что бы это ни было?— для этого у нее не было слов.

Очаровательным? Нет, слишком бесит для этого.

Романтичным? Нет, слишком злой для этого.

— Я прошу вас молчать, чтобы я мог сосредоточиться на текущей задаче.

К ее удивлению, он не произнес ни слова, оставаясь ее тенью. Веронике пришло в голову возмутиться его дерзостью, но его присутствие действительно было полезно. Толпа расступилась перед ним, как библейский герой – или чума – уступая место ширине его плеч и силе его присутствия. Себастьян Монкрифф не просто занимал пространство. Он утверждался в нем. Он владел им. Он был хозяином любой земли, по которой ступал, и в настоящее время она находилась под его защитой.

Часть ее хотела возмущаться этим фактом. Но на это тоже не было времени.

Когда они подошли к машине Веллера, она направилась прямо в купе Артура и начала обшаривать несколько ящиков, прикрученных к стене у дорогой кровати.

Напротив, Себастьян перевернул матрас и проверил каждую наволочку, прежде чем поднять весь чемодан Веллера и выбросить его содержимое на кровать.

Вероника предположила, что это один из способов обыскивать.

Ничего не найдя, она открыла шкаф и замерла.

— Черт подери, все это! Бумаги должны быть в этом сейфе,— более сильные проклятия чуть не сорвались с ее губ, но она не позволила им вырваться.

— Скажи это,— темный приказ прогремел так близко к ее уху, что она почувствовала, как тепло его дыхания ласкает пряди ее волос.

— Сказать что?

— Слово, от которого чешется язык. Скажи это. Я думаю, это что-то вроде… Траханный ад.

Это слово. Ей на ухо. Сзади. Траханный.

— Я не говорю таких вещей, — сообщила она ему, ее голос был более жестким, чем ее тающие ноги. — Я леди.

— Тебе станет легче, — пообещал он.

Нуждаясь в том, чтобы он отступил, прежде чем его запах овладеет ею, она ткнула его локтем в грудь. Не сильно, но достаточно, чтобы почувствовать, будто она толкнула локтем статую из гранита или мрамора.

— Мне стало бы легче, если б мы вскрыли этот сейф.

— Я мог бы сделать это довольно легко, — хвастался он.

Она обернулась и обнаружила, что его рот слишком близок, чтобы ее можно было успокоить.

— Я-я не верю в это.

— Да, это же детская игрушка.— Он сардонически приподнял бровь, прежде чем провести пальцем по переносице, как если бы она была очаровательным ребенком. — Ты же не забыла, что я пират.

Она лукаво отбросила его руку.

— Значит вскрой его.

— Сначала ты должна произнести это.

— Нет.

— Как скажешь, — он почти пропел эти слова, устроив драматическое представление, еще раз посмотрев на часы. — Думаю, у нас осталось всего десять минут, прежде чем мы уедем отсюда. Полагаю, мне следует оставить тебя с твоим…

Она схватила его за локоть.

— Ты действительно собираешься бросить меня с этим…

Он обернулся с греховной ухмылкой.

— Давайте, миледи, скажите это.

Отлично. Прекрасно, она скажет это чертово слово!

— Траханный ад, но ты невыносим.

Его смех был низким, глубоким и раздражающе победным, когда он присел перед сейфом, чтобы осмотреть его. Протягивая ей руку, не поднимая глаз, сказал он.

— Мне нужна одна из твоих двухконечных шпилек и эта булавка для шляпы с золотым пером.

Вероника поднесла руку к заплетенному узлу, который удерживался тремя булавками и увенчивался маленьким волшебным украшением из темного золота, пронизанным единственной булавкой из перьев.

— Чем быстрее, тем лучше, графиня, — подтолкнул он.

Выдернув шпильки из волос, она сняла с головы шляпу и тревожными движениями пригладила макушку. Его большие пальцы поразительно ловко двигали тонкими штифтами в замке, и сейф был открыт менее чем за полминуты.

Вероника потянулась и нашла бумаги, удобно спрятанные в кожаную папку с хорошо маркированной надписью.

Не обращая внимания на беспорядок, они оба выскочили из двери и направились к задней части вагона. Как раз в тот момент, когда Вероника прыгнула бы из поезда на платформу, ее одним изящным взмахом подняли за талию и поставили позади Себастьяна.

— Отпусти меня, придурок, я должна...! — Себастьян выхватил бумаги из ее рук.

— Я доставлю им их быстрее.

— Но…

— Поднимитесь в поезд, пройдите четыре вагона и ждите меня там, — приказал он. — Я не хочу, чтобы вы были здесь, если Веллер вернется, пока меня нет.

— Но ты не знаешь, где они ждут.

— Знаю, я видел, как вы вернулись от них.

— Вы не знаете, в каком из них находятся Веллеры, — она потянулась за бумагами, но он держал их вне ее досягаемости. — Нет времени для этих споров, Монкрифф. Верните их.

— Поверьте мне, графиня, — подтолкнул он. —Немного доверия.

— Мне. Доверять тебе? Это слишком!

На мгновение он выглядел по-настоящему раненым, что еще больше разозлило ее.

— Пойдите, проверьте Веллера, — предложила она. — Что, если он вернется до того, как поезд уйдет?

— Я оставил своего камердинера присматривать за ним, — пожал он плечами.

— Что ты сделал?

— Браннок. Вы видели его на Погребальной песне Дьявола. Я не приказываю тебе, но умоляю. Иди в мое купе. Просто в качестве меры предосторожности.

Он просил. Не приказывал. Делал ли это когда-нибудь для нее мужчина?

Он нежно погладил ее щеку тыльной стороной костяшек пальцев. Они были слишком грубыми, чтобы принадлежать графу, и царапали ее нежную кожу настолько, что по всему телу побежали мурашки.

И все же его глаза были такими нежными. Такими искренними.

Плавным движением матроса он спустился на платформу, вообще минуя ступеньки.

— Я все сделаю, будь уверенна Вероника, — поклялся он, прежде чем броситься к шеренге авто в конце огромного зала.

Вероника…

Она уже поправляла его раньше. Но не стала этого делать, пока он пробирался сквозь толпу.

Потому что, ее сердце билось немного сильнее каждый раз, когда он произносил ее имя.

Eight

Себастьян побежал, когда поезд с пыхтением двинулся с места.

Он прыгал вокруг путешественников и перепрыгивал через носильщиков и их тележки с чемоданами. Никогда не будучи способным студентом французского языка, он только распознавал ругательства, брошенные в его сторону, и совершенно игнорировал их.

Если кто-то стоял между ним и черноволосой женщиной на подножке его вагона, то их судьба была полностью решена.

Вероника стояла, цепляясь за перила, ее глаза были совиными от страха, а губы ободряюще шевелились.

Неужели она не верила? Он доберется до нее. Он не оставил бы ее одну с последствиями этого приключения.

Кроме того, он пообещал собрать деньги.

Он мог бы прыгнуть в один из вагонов рядом с ним, но ему хотелось добраться до нее. Чтобы схватить руку, которую она протянула, и чтобы между ним и пышной кроватью по другую сторону двери никого не было.

Подстегиваемый этой мыслью, его ноги под ним забились быстрее, а сердце колотилось в груди, давая телу скорость и выносливость, чтобы прыгнуть в ее объятия прямо в тот момент, когда платформа кончилась.

Она издала тихий визг от шока, когда он подхватил ее на руки, дернул засов на двери и внес ее внутрь. Задвинув замок, он отгородился от восточно-парижской зимы, Веллеров и всего, что могло привести ее в чувство, прежде чем он успел просунуть язык между ее бедер.

Локомотив под ними ускорился, но собственный двигатель Себастьяна уже урчал и гудел, предвкушая его собственный ритм.

Он чувствовал это и в ней. Пульс ожидания, грызущий первобытный голод пробудился.

Ей дали сытную закуску… просто попробовать, на что он способен.

И теперь ей очень хотелось есть.

Его рот наполнился слюной. Он был обедающим, а она пиршеством. И теперь, когда он немного побегал на короткие дистанции, у него появился еще больший аппетит и он разогрел свое тело для выступления.

Стараясь не думать о том, как идеально она вписалась в его руки, он опустил голову, чтобы потребовать поцелуя, но кончики ее пальцев остановили его на своих губах.

— Ты видел, как они отъехали? — спросила она, беспокойство затмило волнение, расширяющее ее прекрасные глаза.

— И повернули за угол, — сказал он подушечкам ее пальцев, прежде чем нежно их прикусить. — Нет никакой возможности, чтобы Веллер или кто-либо еще знал, куда они пошли.

Она с облегчением расслабилась в его объятиях, ее пальцы оторвались от его рта.

Освободившись таким образом, он обжигающе поцеловал ее губы и понес ее к роскошному покрывалу из бордового бархата, расшитому золотом. Он положил ее на изножье кровати, ее юбки были рекой золотого шелка над морем самого роскошного вина. Картина была настолько привлекательной, что Себастьян на мгновение остановился, чтобы осмыслить все это, впервые серьезно задаваясь вопросом, насколько он сможет сдержаться.

Ее роскошное тело, стянутое множеством пуговиц и приспособлений, придающих неестественную форму, призывало его пальцы разгадать секрет, за которой она скрывалась. Она могла создать этот образ для всего мира, и это была действительно прекрасная картина. Но он хотел, ее освободить и расправить. Чтоб она была открыта только его взгляду, чтобы ее красота ничем не сдерживалась и была неоспорима.

Он хотел этого с такой неистовой страстью, что заставил себя стоять на месте. Напоминая себе о ее хрупкости, о ее разрешениях и ее желаниях. Ее прошлом и ее страхах.

Боги, по какой-то непонятной причине, сочли нужным подарить ему этот редкий вкус рая.. Он этого, черт возьми, не заслужил, но, клянусь Юпитером, он выпьет каждую каплю. Продлит каждое мгновение, чтобы он мог взять воспоминание и запереть его в этом неглубоком хранилище поистине радостных воспоминаний.

Возможно, это было для него не небесным подарком, а высшей, неизбежной мукой. Он познал бы совершенство только для того, чтобы вкусить то, чего не заслуживал.

Ее нежное горло сглотнуло, когда она приподнялась на локтях, в ее взгляд просочилось опасение. Ее волосы распустились там, где он взял заколку, и он решил начать с этого. Либо так, либо утонуть в зеленой бесконечности ее глаз.

— Это один из первых раз, когда я вижу, чтобы ты выглядел таким серьезным… — рискнула она, когда он выпустил остальные ее косы, чтобы они выпали из своих уздечек. — Вы передумали…

— Вы когда-нибудь наслаждались книгой с таким восторгом, что боялись открыть ее снова, потому что переворот каждой вкусной страницы приближает вас к концу?— он с трудом мог смотреть на нее, потому что, он говорил слишком серьезно, чтобы смеяться над правдой. Он постоянно превращал сантименты в шутку, потому что если бы это было правдой……

Это было ужасно.

— Я… я часто настолько боялся что-то потерять, что не позволял себе дотянуться до этого. Я полностью отрекся от себя.

Она потянулась к нему, схватила за лацканы его пиджака и потянула вниз.

— Какие мы оба дураки.

Ее губы встретились с его губами в жгучем, похищающем душу поцелуе. В этом заключено желание, которое она долго отрицала, и давно неудовлетворенный голод.

Мягкие, ищущие руки обняли его куртку за плечи и разгладили ее по рукам, пока куртка не скатилась на пол.

Когда ее пальцы коснулись его воротника, чтобы потянуть за узел, Себастьян прервал поцелуй и нежно взял обе ее занятые руки в свои.

— Если ты прикоснешься к моей коже, я пропал, — признался он, прижимая ее спиной к матрасу, прежде чем совершить захватывающее путешествие вниз по ее телу, туда, где ее колени свисали с края. — Так что ложитесь, миледи, и позвольте мне поиграть..

— А что, если я уже пропала? — спросила она у потолка, когда ее грудь напряглась от учащенного дыхания.

— Надеюсь, ты потеряешь себя еще не раз, прежде чем я закончу…

Когда он опустился на колени перед кроватью, он провел руками по шелку ее чулок, попутно приподнимая ее юбки. Прокладывая курс по стройным икрам, он остановился, чтобы поцеловать ямочки на ее коленях и погладить мягкие места позади них. В конце концов, добравшись до ее нижнего белья, он стянул его на бедра, вниз по ногам, и ей пришлось снять их, поскольку они зацепились за крючки ее коротких сапожках.

Себастьяну ничего так не нравилось, как вид красивой обнаженной женщины… но каким-то образом мысль о том, что она будет в этих сапожках, грозила свести его с ума.

Он не стал силой раздвигать ее ноги, а просто массировал напряженные мышцы, вызвав легкий вздох, когда она позволила им раздвинуться. Она мало что могла видеть из-за горы юбок, которые он задрал ей до талии, и это было к лучшему.

Ведь он наверняка был похож на человека, нашедшего оазис посреди Сахары, и, возможно, интенсивность его внимания могла бы сломить ее.

Вид блестящей киски, обнаженной с раздвинутыми бедрами, всегда доставлял ему удовольствие. Но эта. Эта…

Это было необычное очарование, которое он испытал. Это не просто восхитительный трепет открытия, а нечто гораздо более мощное. Неописуемо.

Вероника была розово-персиковой и идеальной.

Он так долго предавался этому зрелищу, что она начала напрягаться и извиваться от нарушенной скромности.

— Монкрифф? Это всё…

Ее вопрос умер в стоне, когда его пальцы ласкали мягкий треугольник, пробуждая легкую дрожь, которая дергалась и дрожала по всему ее гибкому телу.

Боже, она была такой отзывчивой. Он был настолько склонен к безудержным движениям, а также к вздохам и звукам, настолько примитивным и интуитивным, что они загипнотизировали его. Вероника от природы была сдержанной женщиной, но в то же время и правдивой.

И хороша. Чертовски хороша. Во всех мыслимых отношениях.

Себастьян обычно оставлял хороших девочек в покое. Он был не из тех, кто получает удовольствие от лишения девственности или обучения непосвященных. Он имел обыкновение спать с женщинами, которые могли сдержать его злобу и требовать кое-что из своего. Почему она отличалась?

Когда-нибудь, когда ему не придется чувствовать вкус ее сладких створок, он найдет время, чтобы во всем разобраться.

Опустив голову, он провел губами по внутренней стороне ее бедра, где кожа была тонкой и полной нервных окончаний. Как только она, казалось, оправилась от шока его прикосновений, он переместился к стыку ее ноги и бедра, уткнувшись носом в их мягкость, прежде чем перейти к самой сути ее тела.

Он завис на мгновение, затаив дыхание, сердце колотилось в грубом стаккато.

Каждый мускул скрючился от жажды.

Себастьян был человеком, который всегда боролся с властью своего бездонного желания, чтобы не поддаться им. Сегодня вечером... он преклонил колени перед алтарем и поклялся в верности голоду, который теперь требовал от него капитуляции.

Закрыв глаза, он провел языком по шву сомкнутых губ, раздвигая их с греховной медлительностью.

Господи, она была, одним словом, восхитительна.

Все тело Вероники дернулось, но она не издала ни звука. Пока он не достиг мягкого бутона на вершине складок. Он подумал, что, возможно, ему придется разогревать ее, поиграть с ее маленькими складками и изгибами тела, пока это даст влажного результата.

Но она пришла к нему мокрая. Не один, а два раза за день.

Возможно, ее сердце было сильно разбито, чтобы осознать желание или определять его, но ее тело… о, ее восхитительное тело было проводником удовольствия. Она была создана, чтобы искушать, соблазнять, заманивать и заниматься любовью.

Она потратила силы на жестокого человека, и ее настоящая трагедия заключалась в том, что она прожила жизнь без кого-то, кто бы ей поклонялся. Чтобы заставить ее петь эту хрипловатую мелодию, которую он вытянул из ее глубины, покусывая и пожирая края ее складок, щекоча ее своим дыханием. Дразнил ее игривыми губами и нежными движениями языка. Прижимая вибрирующие стоны ободрения к ее влажной плоти.

Такая мокрая. Такай сладкая. Нектар, с которым может соперничать только амброзия…

И тогда. Между ее дрожащими бедрами он чувствовал себя богом. И вскоре он обратит ее в веру. Не в божественное, а в него.

“Я буду поклоняться твоему телу, миледи”, — подумал он, —“но ты будешь молиться мне, прежде чем я закончу с тобой”.

Видимо, ей надоело его поддразнивание, потому что она нетерпеливыми пальцами провела по его волосам. Сделав паузу, она, казалось, не знала, стоит ли притянуть его ближе или оттолкнуть. Ее лицо исказилось маской страдания, но звуки, которые она издавала, были полны удовольствия. Пожалев ее, Себастьян раздвинул ее пальцами, полностью обнажив маленький пик ее губ. Медленно и нежно, он прижал плоскость языка к пульсирующему отверстию ее тела, покрывая его ее влагой желания, прежде чем проложить путь к ее дрожащему пику.

Она издала звук, который пронесся прямо в его ,и без того болевший ствол. Он уперся в край его брюк, когда она потянула его за волосы с достаточной силой, чтобы вызвать восхитительную боль.

Черт. Он может этого не пережить.

Используя каждую унцию — по общему признанию, недостаточно развитой — силы воли, он позволил своему языку скользить вокруг восхитительной маленькой твердости среди всей этой мягкой, податливой плоти. Касаясь этого. Лаская. Нежное нажатие. Мягкое скольжение. Она вздрогнула от его ласк.

Он шептал что-то на языке, которого она не знала. Может быть, тот, которого никогда не существовало.

Пока он был занят, его рукам приходилось перемещаться к ее бедрам, используя свою силу, чтобы держать их открытыми, чтобы он мог работать. Она дергалась и дрожала, дергалась и стонала, как будто он был инквизитором, а удары наносились оружием более болезненным, чем его язык.

— Монкрифф, — наконец всхлипнула она. — Я… я не могу…Пожалуйста.Пожалуйста.

Он поднял голову и посмотрел на ее тело, радуясь и одновременно сокрушаясь о том, что оставил их обоих одетыми.

class="book">Ее пышная попка упала обратно на кровать, а ноги раскинулись в изнеможении.

— Себастьян, — сказал он, его дыхание обволакивало ее тело, заставляя его заметно пульсировать. Казалось, она не могла говорить, моргая на него в явном затуманенном замешательстве. — Я хочу, чтобы ты произнесла мое имя, когда будешь близка, — приказал он с рычанием, в котором не узнал своего голоса. Он не был таким. Темный. Требовательный. Собственнический.

Она кивнула, выгнув таз вперед в бессловесной мольбе об освобождении.

Пальцем, он нарисовал маленькие влажные кружочки вокруг входа в ее тело, ощущая там напряженную плоть, пока она не издала жалобный звук.

— Скажи это, — приказал он.

— С-Себастьян. — Ее прерывистый шепот наполнил его эмоцией, которую он не мог определить. Он знал, что искал что-то, но не знал, что с этим делать сейчас.

Верный своему слову, он сомкнул губы над маленькой жемчужиной ее удовольствия и глубоко погрузил палец в самые уголки ее сердцевины бедер.

Черт. Чертов ад! Ему хотелось бы, чтобы он этого не делал.

Даже когда ее бедра вздрогнули от блаженного рыдания, он признал, что он чертовски обречен. Он всегда будет сожалеть, что узнал, что она чувствует изнутри. Какие горячие глубины гладкого бархата притягивали его к такой изысканно женственной плоти.

Все, что когда-либо случалось раньше, все, что могло произойти после этого, растворилось под разрушительным совершенством момента. Он сосал и скользил, облизывал и ласкал, все время покачивая пальцем внутри нее, позволяя ее телу пропитать его захватывающим, пульсирующим освобождением, которое настало у нее слишком рано.

Бедра стиснули его плечи, и ее руки упали на кровать под ней, сжимаясь и разрывая одеяло. Она кричала, задыхаясь, и рыдала его имя — или, по крайней мере, его отрывистые слоги имени. Снова и снова. И призыв, и благословение, мольба о милосердии и хвалебный гимн.

Прекрасные спазмы сжали его пальцы, приглашая его глубже, когда она склонилась и извивалась, как дикое существо, освобожденное после столь долгого пребывания в плену.

Дьявольский шепот проскользнул сквозь него в темноте. Соблазни ее. Заяви права на нее. Отпустите свой член и сделайте ее своей. Она не остановит тебя.

Nine

Отрываясь от нее, Себастьян увидел небольшой туалет и зашел внутрь, хлопнув дверью.

Тяжело дыша, как будто он только что подбежал к поезду, он оперся обеими руками о крошечную раковину и уставился на кого-то, кого не узнал в зеркале.

У него были те же волосы цвета песчаного гравия, когда-то длинные, но теперь подстриженные по моде. Те же глаза, цвета светлого виски и загорелая кожа, обветренная на его мускулистых скулах ровно настолько, чтобы оставить очаровательные бороздки, которые углублялись, когда он улыбался.

За исключением того, что сейчас на них было вырезано что-то такое, чего он никогда не замечал в своих чертах. Что-то, с чем он не часто сражался. Если вообще когда-либо такое происходило. Страх.

Резкое и зловещее, оно смотрело на него в ответ, создавая уродливый портрет его черт лица, которыми так часто и так откровенно восхищались другие.

Всю свою жизнь он предавался потаканию своих страстей. К бунтарскому неприятию всего, что считается приличным. Вкус жизненной силы стал тонизирующим средством от жесткого неприятия, которое он испытал в юности.

И все же он всегда знал, что делает. Что его действия могут с ним сделать. Он шел на риск, зная, что результат всегда склоняется в пользу таких людей, как он. Сильный. Красивый. Гордый. Воинственный. Очаровательный. Мужественный. Опытный. Благородный. Образованный. Богатый. Безжалостный.

Действительно, ему обычно достаточно лишь улыбнуться в сторону дамы, чтобы соблазнить ее, и требовалось несколько приглашающих комплиментов, чтобы увидеть, как ее ноги раздвинуты.

Он не мог вспомнить, когда в последний раз ему отказывал кто-то — в чем-то — чего он хотел.

И вот он желал кого-то больше, чем когда-либо мог вспомнить, и, очевидно, ее любимым словом было «нет».

Того, что произошло, должно было хватить.

Ее вкуса. Он обещал ей это удовольствие.

Он был распутником, гедонистом и всем тем, в чем она его обвиняла.

По его собственному желанию. Пороки и жестокость, удовольствие и боль измерялись и контролировались приемлемыми дозами. Он видел, как грехи многих других людей были обращены против них самих. Теряют деньги из-за ставок. Тратят свое здоровье и получают сексуальные болезни. Теряю достоинство напиваясь или в наркотических эйфориях других веществ.

Он играл со всем этим и не запрещал себе ничего. Он управлял своими страстями, а не принадлежал им.

До настоящего времени. До нее.

Вероника Везерсток была опасным явлением. Одержимость, которую он чувствовал, нарастала в его крови, угрожая полностью захватить его.

Всю свою жизнь он провел в постели с женщинами, которые не могли иметь к нему никаких претензий. Ни к его телу, ни к его деньгам, ни к его времени, ни к его сердцу. Он также не стремился сохранить их, когда они у него были. Даже не любовница. Горстка влюбленных была достаточно занятной, чтобы с ними не раз поразвлечься. Но даже в этом редком случае, он сделал так, чтобы некоторые чувства никогда не были задействованы. И в тот момент, когда женщина собственнически поводила ресницами в его сторону, он исчезал, как дым в морском тумане. В этом отношении жизнь пирата была удачной. Счастливчик… И одинокий.

Почему она заставила его одиночество ощущаться не как свобода, а как тюрьма?

Тихий стук в дверь заставил его вздрогнуть, хотя он должен был догадаться, что это произойдет. Он оставил ее так внезапно, что даже не мог вспомнить, закончился ли у нее оргазм.

— Монкрифф? раздался нерешительный зов с другой стороны.

— Я еще на минутку, — прохрипел он, включив воду, чтобы вымыть руки и ополоснуть лицо, надеясь охладить лихорадку.

Что он собирался ей сказать?

Женщина уже не доверяла ему, по более веским причинам, чем он ей признался. Если бы он сказал ей правду сейчас, она бы в ужасе убежала от него.

Как он мог объяснить, что его настолько одолела похоть, что он почти потерял человечность? Что вид, и запах, и вкус ее удовольствия втоптали его истерзанное достоинство в грязь… Что он нашел быстро изнашивающуюся нить приличия и использовал ее, чтобы запереться здесь.

Он хотел захватить ее всеми возможными способами. Чтобы украсть ее. Заявите права на нее. Владей ею. Обладать ею. Только она. Всегда она.

Ему хотелось проникнуть внутрь ее тела, чтобы последний мужчина, у которого она была, не был монстром, за которого она вышла замуж. Зверь Себастьяна, выведенный из семени его предков-викингов, убедил его, что он может вышибить из нее память о любом мужчине. Мог бы превратить ее в сосуд для себя одного. Чтобы сформировать ее под свой член...

И даже это было не самое худшее.

Образы ее, обернутой в самые дорогие ткани, которые он мог предоставить, и драгоценными камнями, которыми бы он украсил ее, блестели в его воображении. Хотя он уткнулся языком в самые интимные части ее тела, его воображение вызвало другие фантазии.

Те, которых он никогда раньше не представлял.

Если бы он мог заставить ее кончить, смог бы он рассмешить ее? Сможет ли он заставить ее чувствовать себя в безопасности и защищенности?

Сможет ли он сделать ее счастливой?

Сделать ее своей?

Застонав, он провел рукой по лицу, изо всех сил стараясь стереть безумие.

Он не был мужчиной, которого женщина хотела бы удержать.

Стук раздался снова, на этот раз более настойчиво.

— Все… с тобой все в порядке?

Категорически нет.

Себастьян посмотрел вниз, туда, где его член болезненно пульсировал у края брюк. Даже тонкая ткань на ощупь напоминала наждачную бумагу на чувствительной плоти.

Возможно, если бы он освободил свое сдерживаемое желание, безумие отчасти утихло бы. По крайней мере, он сможет мыслить более ясно.

— Я сейчас вернусь…— Он вздохнул с облегчением, расстегнул брюки и выпустил ствол в руку.

—Себастьян?

“Да. Скажи мое имя!” Колонна изогнулась в его руке, капля влаги стекала с края плоти.

— Одну минутку, графиня, пожалуйста, — умолял он. Я не могу…

Дверь открылась, и она стояла, молча оценивая его.

Его мозг полностью замер при виде нее. Раскрасневшаяся от страсти, с бледной кожей, окрашенной тенями, она была чистейшим видением, а он — вульгарной кошмаром.

И все же Себастьяну ничего не оставалось, как оставаться таким, какой он был. Одна рука на раковине, другая на плоти. Боже, но даже мозоли на его ладонях были пыткой.

Её взгляд опустился на его руки. Такой мягкий. Уступчивый.

— Мне нужно, чтобы ты ушла, — процедил он сквозь стиснутые зубы.

Вместо того чтобы отвернуться, она сделала шаг вперед, ее глаза одновременно были горячими и мягкими.

— Я знаю, что тебе нужно.

Себастьян всегда был человеком действия, но он обнаружил, что застыл в неподвижности, когда она потянулась к нему, сначала коснувшись его плеча, ее пальцы ощущались теплыми и робкими сквозь тонкую рубашку. Их взгляды следили за ее рукой, пока она гладила изгиб его бицепса до локтя и прослеживала вены на предплечье до запястья.

Они оба затаили дыхание, когда ее прохладные пальцы соединились с его. Ее прикосновение пронзило его член, словно удар молнии, плотно прижав его яйца к телу и вызывая непроизвольную конвульсию чистого электрического удовольствия.

Он отпустил себя в ее более мягкую и гладкую хватку с беспомощным, бессловесным звуком.

Она присоединилась к нему перед зеркалом, ее лицо было одновременно безмятежным и понимающим. Доброжелательный и смелый. Самая красивая женщина на Земле. И он?

Проверив свое отражение, он быстро отвернулся. Что это было за существо, которым он стал? С дикими глазами покрасневшими от безрассудного страха. Блеск пота на линии роста волос. Каждый мускул на его широких костях, напрягся в маске мучительного блаженства.

Как раз в тот момент, когда он подумал, что больше не может терпеть, ее голова опустилась, исчезая из поля зрения стекла.

Убрав руку с раковины, его тело повернулось к ней лицом, когда она заблокировала дверь складками ткани своих золотых юбок и опустилась на колени.

Святой Боже!.

Обычно он подталкивал щедрую возлюбленную греховными поощрениями, запуская пальцы в ее волосы и массируя кожу головы. Касаясь ее рта, погружая в него кончики пальцев.

Но он ничего из этого не сделал, поскольку ее рука нежно обнимала его, а рот дразняще отрывался.

Когда ее дыхание коснулось пульсирующего кончика его члена, его колени ослабели.

Когда она скользнула мягкими любопытными губами по толстой головке, они полностью подогнулись.

Он поймал себя на том, что ударил ладонями по каждой стене сбоку, давя, как Самсон, – надеясь, что эти барьеры выдержат.

Ничто в ее движениях не было особенно умелым или уверенным, и в этом он находил еще большее удовлетворение. Ее губы были полными, рот гладкий и горячий, скользкий и сочный. Ее язык, неуверенный и любопытный, находил волнующие маленькие выступы и чувствительные вены под тонкой кожей, натянутой на плоть. Каждый удар вызывал в нем бредовые ощущения, вызывающие головокружение.

Он искал в своем пустом уме, слова, пока ее глаза не встретились с его глазами. Потребность говорить умерла, когда между ними произошло что-то настолько нежное и глубокое, что он не осмелился осквернить это словами.

После первоначального исследования его плоти, ее движения стали смелее. Ее глаза сверкали смотря на него, вечные источники нефритового желания, когда она вошла в него, как можно глубже, а затем сосала с нежной жестокостью, откидывая голову назад. Ту оставшуюся длину, которую она не могла взять, она поглаживала ладонью, увлажненной ее ртом и его жаждой.

Себастьян задыхался, как волк, после того, как сразил очередную добычу. Благословляя ее и проклиная, его эмоции сильно менялись от душераздирающей нежности до требовательного отчаяния. Ничто в этом мире не может быть столь милым, как эта богиня, стоящая на коленях и ухаживающая за его членом.

Когда она использовала свой язык, чтобы обвести им вокруг его головки в ритме своих поглаживаний, он немного прогнулся, пытаясь вырваться, прежде чем давление, собравшееся в его позвоночнике, изольется семенем в ее рот.

— Стоп, — прохрипел он. — Если ты это сделаешь, я…

Она схватила его крепче, ускорила движения, когда он увеличился у нее во рту. Отчаянное напряжение его мускулов вырвало последние остатки его контроля, когда его кульминация собралась в его крови.

Он откинул голову назад с первобытным ревом, его бедра дернулись один раз, второй, а затем все его тело было пленено наслаждением. Выведенным из строя пульсирующими веревками из бархата и шелка.

Теперь он принадлежал ей.

Она высосала саму суть его жизни и проглотила ее. Поглотила его теплыми облизываниями и мягкими, ободряющими звуками, пока он не превратился в остатки ее объедков.

К счастью. Она могла бы бросить его по своему желанию.

Бросьте его ее собакам, и он будет лежать там и тосковать по ней, пока его разрывают на части.

Еще одно прикосновение. Для нового поцелуя. Еще один ее вкус.

Когда он смог, он протянул руку и поднял ее на ноги, прижимая к себе и ее тело, и ее губы. На этот раз она встретила его с таким же пылом, ее язык нагло сражался, пока они сливали вкусы друг друга в одно неотразимое сексуальное лакомство.

Никогда в жизни Себастьян не пробовал ничего столь сладкого.

К тому времени, как она прервала поцелуй, они оба задыхались. Она прижала голову к его груди, явно стремясь контролировать свои легкие.

Призвав последнюю, рациональную мысль, он освободил бедра, чтобы заправить ствол обратно в брюки, и с огорчением обнаружил, что он все еще наполовину тверд. Он ожидал, что после такого мощного выброса, ему понадобится не менее получаса, чтобы полностью восстановиться.

Сейчас он не был уверен, что сможет отдохнуть.

— Тебе не обязательно было этого делать, — сказал он, обеспокоенный напряжением в ее теле, прижимающимся к нему.

— Мне нужно было, — сказала она, ее лоб все еще прижимался к его ключицам, как будто она не могла высвободиться и осознать чудовищность того, что они сделали. — Я-я хотела.

Переполненный состраданием, он положил дрожащие руки ей на плечи.

— Скажи мне, о чем ты думаешь, — пробормотал он, прижимаясь щекой и целуя ее волосы.

Она по-прежнему не поднимала головы, поэтому ему пришлось напрячься, чтобы услышать ее.

—Можно ли — я знаю, что это не то — что мы не такие — но… я, —несколько несформированных предложений замерли с дрожащим вздохом.

Подняв пальцами ее подбородком, он отстранился, чтобы поднять ее взгляд на свой. — Скажите, что вам нужно.

Она сжала губы, собираясь с силами.

— Ты бы… обнял меня?

— Женщина, если бы ты меня попросила, я бы остановил этот поезд.

Он развернул ее и изо всех сил старался не споткнуться, направляя ее к кровати. Трудно было не подхватить ее и не понести, но что-то остановило его. Не только из-за нехватки свободного места в вагоне, но и из-за ощущения, что ей нужна физическая автономия именно сейчас.

Взяв на себя инициативу, он сел на кровать и потянулся к ней, позволив ей скользнуть между его раздвинутыми ногами и еще раз потянуть за шелковый узел платка на его горле.

— Я знаю, что я смешная, — сказала она со скромной улыбкой. — Но я не могу расслабиться, зная, что тебе что-то жмет и ограничивает тебя.

— Разденьте меня на досуге, миледи, — поддразнил он, пряча горько-сладкое тепло в углублениях своих ребер.

— Я не буду тебя раздевать, — резко сообщила она ему. — Мне просто нужно, чтобы ты чувствовал себя комфортно.

Это тепло... Оно разливалось по его частям тела, как нагретый солнцем мед, пока он сидел с необычной неподвижностью, подчиняясь ее помощи.

Ее брови сошлись вместе, когда она дернула и схватилась за узел, который он закрепил довольно туго.

Мне нужно, чтобы ты чувствовал себя комфортно.

Сколько женщин сказали ему, что он им нужен? Слишком много, чтобы запомнить.

Фактически, он забыл каждую… каждую женщину, которая когда-либо нуждалась в нем. Чтобы трахнуть их. Обожать их. Чтобы доставить им удовольствие, возбудить и взволновать их.

Женщины часто были очень щедры, особенно в постели. Это было одно из того, что Себастьяну нравилось в них больше всего.

Но никогда в жизни ему никто не предлагал что-то столь искреннее и несложное, как это. Рассмотрение его простых удобств.

Себастьян не мог уловить ни намека на секс или соблазнение в ее движениях, ни робких взглядов из-под ресниц. Никакого увлажнения губ. Просто концентрация и, в конце концов, победа, когда она наконец освободила его и сняла оскорбительный шейный платок.

Он сглотнул, не обремененный одеждой, и все же что-то угрожало задушить его подозрительной тяжестью в горле. Что-то относительное. Ужасное даже.

Женщины уже раздевали его раньше. Он оставался пообниматься, выпить или даже переночевать.

Но никогда в жизни он не чувствовал такой близости. Такая огромная уязвимость. Это не было прелюдией к злодеянию, а лишь тихим последствием.

Что-то, что сделала бы жена.

Не скованный этой мыслью, он потянулся к ней, гладя руками форму ее тонкой талии, заключенной в корсет.

— Мне тебя развязать?

Она покачала головой, расстегнув лишь несколько пуговиц его воротника и расстегнув его, прежде чем подтолкнуть его лечь.

Себастьян сделал, как она приказала, вытянувшись поперек кровати и создав колыбель для ее головы в ямке между его плечом и грудью. Она расположилась именно там, где он надеялся, прижавшись к нему, как недостающий кусочек головоломки, прежде чем положить руку на его грудь.

— Как странно быть таким спокойным и в то же время нервным, — подумал он, обнимая ее руками.

Они лежали молча некоторое время, их мышцы слились воедино, дыхание замедлилось и, в конце концов, синхронизировалось, пока Себастьян наблюдал за игрой света фонаря на навесе наверху.

Никогда в жизни он не сидел молча с женщиной, по крайней мере, не удовлетворенный.

Что с ним делала Вероника Везерсток? Какого мужчину она бы из него сделала, если бы они провели в компании друг друга больше, чем эти драгоценные часы?

Это был вопрос, над которым он не мог позволить себе задуматься. Вместо этого он подарил ей удовольствие один раз, тот, который он обдумывал с тех пор, как вновь открыл для себя ее в этом поезде...

— Что мешает тебе позволить мне заняться с тобой любовью? Он сохранял непринужденный тон, как будто ответ значил для него не что иное, как мимолетное любопытство. — Ты боишься, что ты забеременеешь от меня?

Ее голова выражала ответ напротив его руки.

—Дело не в том… На самом деле, я не думаю, что ты мог бы.

Он хмыкнул.

— Уверяю вас, графиня, я происхожу из очень плодовитой семьи… Он почувствовал, как напряжение вернулось в руку, лежащую у него на груди, прижимая ее плечи ближе к шее.

Не все зависит от вас.

Он упрекнул себя, чувствуя себя абсолютным ослом.

— Вы имеете в виду, что не можете…

— Я так не думаю, — сказала она как ни в чем не бывало, хотя напряжение не спало, когда она лениво подергала пуговицу на его рубашке. — Наверняка тебе сейчас не хочется говорить о грустных вещах.

Его рука погладила мягкий рукав ее платья, и он поднес руку к ее волосам, чтобы закончить расплетение нескольких ониксовых кос, которые остались нетронутыми.

—Я обнаружил, что хочу знать все твои тайные радости и печали.

Она уткнулась глубже, давая ему больший доступ к ее волосам.

— Боюсь, еще больше горя, — призналась она без драматизма. — Хотя я учусь находить радость. Чтобы… позволить себе возможности для открытий и свободу удовольствия.

— Я полагаю, что дети не способствуют свободе, — постулировал он. — Хотя я знаю, что они могут стать большими источниками радости.

Длинный вздох заставил ее прижаться к нему, когда он закончил с ее косами. Себастьян тщательно расчесал толстыми пальцами шелковистые волны ее волос, с бесконечной осторожностью распутывая маленькие узелки и клубки, а затем массируя кожу головы. Ему это нравилось, когда у него были длинные локоны, и он стремился доставить ей такое же трепетное удовольствие.

— Мне жаль, что тебе когда-либо было отказано в радости… — прошептал он.

Поцелуй щекотал его ребро сквозь тонкий хлопок рубашки.

— Однажды я забеременела, — призналась она после еще одной тихой паузы. —В начале моего брака. Но на третьем месяце Мортимер… он… он ударил меня ногой в живот, и я потеряла ребенка.

Раскаленная ярость пронзила все существо Себастьяна, поджигая его проклятую душу. Он вынул воспоминания о смерти Мортимера Везерстока и вновь пережил их с бурным, диким восторгом.

Слава богу, этот ублюдок так и не смог произвести потомство.

Темная, эгоистичная мысль сопровождалась стыдом.

Сам Себастьян был доказательством того, что человек не похож на своего отца. И возможно, появление ребенка сделало бы ее жизнь менее пугающей и одинокой. Или, возможно, она была бы подчинена аду матери, вынужденной смотреть, как ее муж причиняет боль их ребенку.

Сама эта мысль пронзила его когтями и зубами, разрывая сладкую истому, которой он наслаждался всего несколько минут назад. Ему не следовало задавать этот вопрос не только ради собственной выгоды, но он был уверен, что она не хотела бы вновь переживать агонию.

Вероника положила теплые руки ему на плечо.

— Мне не нужна твоя ярость, — сказала она тихо и нежно. — Все кончено. Он ушел из этого мира, из моей жизни, отчасти благодаря тебе.

— Я только сожалею, что клинок держала не моя рука. — Он не осознавал, что произнес гневное желание, пока она не ответила.

— У Грача было больше причин. Я рада, что он отомстил.

Себастьян не стал спорить, Мортимер держал Эша и Лорелею на расстоянии друг от друга почти двадцать лет. Он был причиной того, что мальчик стал Грачом… выжил в адских безднах, чтобы вернуть свою проклятую душу женщине, которую он любил в детстве. Обрушил свой гнев на злодея, который разлучил их только из-за своей собственной жестокости.

Но Мортимер Везерсток провел несколько лет, причиняя боль женщине, которую Себастьян… Что?

Он даже не мог подумать об этих словах… Не мог превратить странный водоворот своих эмоций в осязаемую вещь.

Он не знал как.

Что он действительно знал, так это то, что она просила его сдержать гнев. Ей нужно было его уважение. Его аристократизм. Его понимание. Он мог бы подарить ей эти вещи, а позже предаться своей ярости.

Это было меньшее, что он мог сделать.

— Вам не обязательно мне ничего говорить, — сказал он, измеряя свой голос. — Но, возможно, тебе будет полезно разгрузить свой разум.

Она сделала подготовительный вдох.

—После этого, я так и не забеременела. Некоторые врачи говорили, что моя матка слишком мала, другие говорили, что температура моего тела была слишком низкой или что-то внутри меня имело… неправильную форму. Меня осматривали всеми способами, и никто не мог дать мне ответа.

Это не помогло уменьшить его гнев.

— А как насчет вашего мужа? Его обследовали?— казалось, этот вопрос ее напугал.

— Никто… никто не предполагал, что вина может лежать на нем.

— Невероятно, — отрезал он. — Есть все шансы, что бесплодие принадлежит ему.

— Ой? Вы еще и врач, а также пират и граф? — спросила она с удивительным легкомыслием.

— Очевидно нет. Но, конечно, если женщина может… внутренне дать сбой, то, само собой разумеется, и мужчина тоже. Невозможно заглянуть внутрь нашего тела, так что, кто что скажет… трубы, каналы, детали могут быть неисправными. Это вполне логично.

— Мне нравится, что вы так думаете, но медицинское сообщество, похоже, согласно с тем, что если мужчина может закончить, то он способен и к потомству.

Он фыркнул своей неприкрытой насмешкой.

— Думаю, когда-нибудь они поймут, что я был прав, и тогда я с удовольствием сообщу вам, что когда-то я сообщал вам об этом.

Она издала тихий веселый звук.

—Я с нетерпением жду, когда ты найдешь меня в тот день.

Найти ее? Где она будет?

Затем до него дошло, перехватив дыхание от кровавой очевидности всего этого.

Конечно, их пути разойдутся. Захочет ли она вообще увидеть его снова после этого?

Неужели сегодняшний вечер это все, что у них было?

Был человек, которого ему нужно убить, находящийся через несколько вагонов. Комната, которую они обыскали, и пропажа, которую обнаружат еще до утра. Вопросы относительно пропавшей семьи наверняка возникнут, как только главу семьи найдут мертвым.

Наступит настоящий хаос.

Высадится ли она из поезда теперь, когда Пенелопа и ее возлюбленный сбежали? И даже, если Вероника останется до Константинополя, в конце концов у них кончится путь. Что тогда? Вернуться к своей жизни в Саутборне? Париж? Лондон?

Проглотив волну неожиданного страдания, он позволил себе задать еще один вопрос, горящий внутри него весь последний год.

— Вы часто их видите, Лорелию и Эша?

— Все время. Она мой самый близкий друг, и чем больше я нахожусь в его компании, тем больше мне нравится Эш».

— И… — Он нарисовал маленькие круги вокруг ее костяшек пальцами. — У них все хорошо?

— Они отвратительно счастливы.

Он был рад это слышать. Действительно.

— Почему ты не с ними? Скоро будет Рождество.

Она поерзала, как будто вопрос заставил ее чувствовать себя некомфортно.

— Они молодожены, и я хотела, чтобы они приспособились к совместной жизни, чтобы я не была темной тучей над их счастьем. Напоминая им о том, как все развалилось изначально.

—Лорелея боролась за тебя. Она обожает тебя. А Грач – Эш – привык, что есть люди, о которых нужно заботиться. Он был бы не против, чтобы вы укрылись под его крышей, под его крылом. Я знаю его хорошо.

— Я верю тебе, но я ушела и по эгоистичным причинам. Когда два человека так переплетены, быть аутсайдером почти жестоко, и мне хотелось немного пространства от Саутборна. Я так долго была там узницей, что очень мало видела мир. Я хотела путешествовать, проектировать и шить свои платья и влюбляться в другие места мира. Видеть прекрасных женщин любой формы, цвета и культуры. Найти текстиль, изготовленный в зарубежных и интересных местах. Найти другие увлечения…

— Других мужчин?

Она усмехнулась.

— Мне очень мало пользы от других мужчин. Последнее, о чем я думала, — это ограничиться другим мужем. У меня достаточно денег, чтобы прожить остаток жизни, если я буду бережливым, а мои творения — прекрасное дополнение к моему доходу.

— Очень независимо.

Поднявшись на локоть, она нахмурилась, глядя на него.

— Не будь жестоким.

— Я серьезно,— он протянул руку и провел пальцами по шелковому водопаду, который он сделал из ее волос. — Я восхищаюсь вашими амбициями. Я не виню тебя за желание остаться свободной. Я всегда жил именно так и сейчас более чем когда-либо осознаю, какая это привилегия. Именно поэтому я в первую очередь присоединился к Грачу. Почему, эта часть моей жизни была так важна для меня.

Его ответ, казалось, успокоил ее, но затем она посмотрела на него с неприкрытым размышлением.

— Тогда почему ты его предал?

Ten

Вероника внезапно испугалась, что правда вытеснит ее из его объятий.

Она этого не хотела. Еще пока нет.

Что заставляло ее прижиматься к нему, так это уверенность, которую она чувствовала, что он скажет ей правду. Ей предстояло узнать, что Себастьян Монкрифф был многим, но не лжецом.

Даже, если эта честность была жестокой, как это часто бывает с правдой.

В наступившей, после ее вопроса, многозначительной тишине она воспользовалась моментом, чтобы по-настоящему оценить роскошный вагон, залитый золотым светом ламп. Раскачивание поезда под ними убаюкало ее, погрузив в легкое оцепенение, окутанное выдающимся мужским жаром. Каким-то образом, это позволило ей чувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы говорить о прошлом и боли, которую она в нем оставила. И впервые в своей взрослой жизни, она позволила себе довериться чувству безопасности, которое нашла в его объятиях.

На самом деле это было за гранью разума, ведь он был такой злодейской фигурой в жизни тех, кого она называла семьей. Эш так разозлился на Себастьяна, что потребовалось стихийное бедствие, чтобы удержать их от пролития крови друг друга.

Но Вероника поняла, что злодеи часто становятся главными героями своих собственных повествований.

Она хранила молчание, наблюдая, как множество эмоций омрачают его великолепие, и дают ему время, необходимое для того, чтобы по-настоящему обдумать ее вопрос.

Она была замужем за злодеем, и хотя она считала Себастьяна дьявольским, даже эксцентричным дегенератом, слово «злодей» никогда по-настоящему не приживалось.

Даже когда именно она швырнула его в него.

Именно поэтому она смогла сделать то, что сделала для него, даже после того, как поклялась, что жизнь никогда больше не застанет ее на коленях перед другим мужчиной.

Он не просил ее об этом. Он не прижал ее голову к своим коленям и не заставил ее чувствовать себя виноватой за ее удовольствие, когда она не предложила ему ничего взамен.

Себастьян Монкрифф сдержал свое слово и уважал ее желания… Он ничего от нее не просил и выполнил то, что обещал.

Конечно, он был прекрасным образцом мужчины, но именно этот факт делал его для нее по-настоящему неотразимым.

Всю жизнь от нее ожидали, что она будет существовать по прихоти и для удовольствия мужчин. Как легко было доставить ему удовольствие, когда он не требовал этого от нее. Какой восхитительной она нашла его изумленную реакцию.

Когда она сочла этот поступок унизительным, она обнаружила, что сила стоит на коленях. Каким-то образом она знала, что он был ее созданием. Ее зверь.

Ее злодей.

Наконец, после того, как тишина затянулась в запутанное, неудобное место, мужчина под ней откинул подбородок и изучал купол, пока долгий выдох опустошал его легкие.

— Тебе не обязательно мне говорить, — отреклась она, ища способ вернуться к их прежней близости.

— Это вопрос, над которым я часто размышляю, — ответил он, его пальцы все еще запутывались в ее волосах, хотя он, казалось, не мог встретиться с ней взглядом. — И все ответы, которые приходят, кажутся неадекватными и жалкими.

Она знала, что он поступил неправильно, по отношению к своему другу и к ней, но уныние в его голосе вызвало глубоко укоренившееся сочувствие в ее душе.

— Если я чему-то и научился в жизни, так это тому, что гнев — это не что иное, как страх, боль или горе под защитной маской.

Она повозилась с аккуратно вышитым краем его воротника.

— Ты был так зол на Эша, — вспоминала она. — Это потому, что он причинил тебе боль, отобрал у тебя что-то или заставил тебя испугаться?

— Мне нужно выбрать только один?— усмехнулся он.

— Конечно, нет.

Она терпеливо ждала, пока он соберется с еще несколькими мыслями, и обнаружила, как он, в задумчивости, кончиками пальцев мягко пощипывает волоски на своей груди.

— Однажды вы спросили меня, как я избежал тюремного заключения, — сказал он каменно, его ослепительные глаза потускнели, пока они оставались прикованными к навесу над ними.

— Ты меняешь тему, — мягко упрекнула она.

— Не совсем.

— Что ты имеешь в виду?

Он рискнул взглянуть на нее, и то, что она прочитала в нем, разбило ей сердце. Она ожидала неповиновения, оправданий и его исключительного чувства яркого юмора.

То, что она обнаружила, было мрачным, бездонным унижением.

Когда он снова заговорил, его взгляд ускользнул в сторону, как будто он не мог одновременно смотреть на нее и осматривать себя.

— Я не граф Кростуэйт, — признался он теням наверху. — Моя мать, пусть земля ей будет пухом, оказалась в ловушке брака без любви с импотентом графом. У нее был любовник, на самом деле несколько. Никто из них не был благороден.

— Знаешь ли ты, кто из них твой отец? — спросила она.

— Я даже не думаю, что она это знала, или она умерла, не успев рассказать об этом мне или графу.

— И граф всегда понимал, что ты не его потомок, по понятным причинам…

Себастьян подвинулся, и когда она хотела приподняться, чтобы дать ему больше места, его руки сжались вокруг нее, удерживая ее ближе.

— Он ненавидел меня за это, но еще больше он ненавидел кузена, который все унаследует. Хотя, чтобы сохранить лицо, он назвал меня своим наследником и публично объявил меня своим. Я прожил свою юность, как пленник его ярости.

— Это ужасно, — пробормотала Вероника, прижимая руку к его груди.

— Это было не так уж и плохо. Граф вытащил меня, когда должен был. Дал мне образование, соответствующее моему положению... э-э... его положению. Тем временем он растратил все наследство, разрушил дом моего детства и снес всю другую собственность, которая могла бы приносить доход. Клянусь Христом, он даже землю на полях посолил. Итак, когда он умер, мне было семнадцать, и у меня не осталось ничего, кроме налогового долга и титула, который я получил не по своей вине. Я был Графом Ничто.

— Должно быть, это было так одиноко, — сочувствовала она, положив подбородок на его грудь.

Он вызвал слабую улыбку, которая, должно быть, подразумевала веселье, но не достигла цели.

— Я никогда не нуждался в компании, — хвастался он, скорее по привычке, чем из гордости, подумала она.

— Да, но разве ты не находишь, что иногда переполненная комната — самое одинокое место на свете?

Он заправил ее волосы за ухо, поглаживая маленькую прядь возле мочки.

— Перестаньте заглядывать мне в душу, миледи, особенно когда я пытаюсь обнажить ее вам. Иногда мне кажется, что ты знаешь меня лучше, чем я сам себя знаю.

Движимая быстрым порывом, она нежно поцеловала его в щеку.

— Итак, вы отправились в море в поисках счастья, — подсказала она.

Он пристально посмотрел на нее, прежде чем продолжить.

— Фортуна нашла меня на Дьявольской панихиде, где я довольно быстро поднялся по служебной лестнице, доказав свою полезность Ладье. В конце концов у нас образовалась дружеская связь. Грач насильно добивался вещей, и я весьма наслаждался этими вещами. Для меня пиратство началось, как прилив жизнеутверждающего веселья. Свобода никого не называть королем и ни одну страну своим домом. И потом, речь шла о чем-то большем, чем я сам. Месть той самой системе, которая все еще отнимала свободу у других. Моря — такое опасное и дикое место… не только из-за природы, но и из-за людей, которые перемещают товары по всему миру. Именно трагическая история Грача, так сильно привязала меня к нему. Это подводит нас к рассматриваемому предательству, — сказал он, кажется, заметив, как смущение наморщило ее лоб. — Чего Грач не знал — чего я ему никогда не говорил, — так это того, что он стал мне братом. Мы планировали отправиться за этим древнеримским сокровищем, тайником Клавдия, на край света, а затем удалиться в рай. Мы даже говорили о том, чтобы сделать именно то, что я делаю сейчас: найти ублюдков, которые зарабатывают на жизнь сломанными спинами шанхайских мужчин, и помочь им покинуть этот мир, начиная с твоего покойного мужа.

Внезапно для Вероники все обрело смысл… и она сама закончила рассказ.

— Но вместо этого он нашел Лорелей — и меня — и тем самым связался со своим прошлым и братьями, которых он там оставил, ни один из которых не любил ни тебя, ни его пиратскую жизнь.

Его челюсть напряглась, когда он опустил ее, проверяя ее оценку.

— Я знал, что в жизни, которую он собирался построить с Лорелей, Блэквеллом и Каттером, не было места ни мне, ни остальной команде «Погребальной песни Дьявола». Будущее, к которому мы стремились, быстро исчезало, и… и я сделал что-то радикальное, чтобы – я не знаю – вырвать его из всего этого, я полагаю. Но Лорелей никогда по-настоящему не угрожала опасность, я просто подумал, что если я возьму ее с собой, чтобы найти тайник Клавдия, он увидит ее рядом и поймет, что такое сокровище на самом деле.

— Что он и сделал, — мягко сказала она. — Только не так, как ты намеревался.

— Я никогда не понимал решения, которое он принял…— Он поднял руки, пока они обе не обхватили ее подбородок с бесконечной нежностью, его глаза были яркие и пылкие, когда он смотрел на нее.— До настоящего времени.

Eleven

Поцелуй был поцелуем равной страсти и взаимной потребности.

Вероника не могла сказать, кто из них сделал первый шаг и как отреагировал на него. Их рты просто встретились. Слились.

И остальное, казалось, последовало за ним. Их туловища, бедра, ноги…Сердца.

Мужчина под ней больше не был созданием обаятельным и веселым, озорным и злым. Он был настоящим. Человек с тайной глубиной и способностью к глубокому состраданию. Он обнажил ей эту часть себя, и это каким-то образом заставило ее захотеть увидеть больше.Чтобы увидеть всё.

Пока они пожирали друг друга, ее пальцы нашли пуговицы его рубашки и начали беспокойно дергать их, освобождая их одну за другой.

Его руки зарылись в ее волосы, а гортанный стон подгонял ее дальше.

Наконец она расстегнула рубашку, обнажая безупречно вылепленный торс, усыпанный волосами, лишь немного темнее его гривы. Ее пальцы скользили по натянутой коже, вызываемые почти электрическим ощущением, которое пробежало по всему ее телу, тяжело и жестко приземляясь в ее сердце.

Отстранившись, она прервала поцелуй, на мгновение очарованная блеском на его опухших губах, когда он смотрел на нее восторженным взглядом. Неподвижный. Бдительный. Словно она была кроликом, который мог броситься в подлесок при первых признаках опасности.

Осмелевшая, Вероника провела обеими руками по его широким плечам и провела по холмам мышц на его груди и нижней части тела, открывая впечатляющие изгибы на его туловище.

Сухожилия его шеи напряглись и согнулись, челюсти сжались и заскрежетали от сильной потребности.

Сделав паузу, Вероника взглянула на выдающийся бугор, натягивающий его брюки.

Больше никогда. Однажды она поклялась. Никогда бы она не легла под мужчину и не позволила бы ему дергаться, потеть и вливать в нее свое семя. Никогда больше после этого, она не будет чувствовать себя каким-то мусорным баком, лежа на кровати в луже собственных слез и стыда.

И все же, похоже, сегодня наступил день нарушения этих обетов. Она также пообещала никогда не становиться на колени перед мужчиной и наслаждалась каждым моментом, когда он был у нее во рту. Его запах, его вкус, его жар, объем и форма. Его окружность соответствовала его собственным внушительным размерам, и все же она не боялась. Она не боялась…

Внутри нее зажигались мириады эмоций. Возбуждение, волнение, любопытство, надежда…Но ни единого намека на страх.

Она почувствовала вкус океана на его губах, когда он после того, что она сделала с ним поцеловал ее. И он тоже почувствовал вкус своего освобождение, задержавшийся на ее языке. Их союз создал пьянящую смесь вкусов и эротической деликатности, которые, несомненно, дополняли друг друга.

Ее тело так идеально прилегало к нему, мягкое и округлое, тогда как его плоскости были твердыми и не податливыми.

До сих пор он превосходил все предыдущие ее взаимоотношения с мужем, единственным мужчиной, с которым она была близка. Сможет ли он доставить ей удовольствие и изнутри?

— Я так сильно хочу тебя, — прошептала она, и ее тело внезапно затрепетало от правды этих слов.

Он приподнялся и сел, и это движение произвело интригующие вещи с его брюшным прессом, тогда она отодвинулась от его груди и встала на колени напротив него.

— О чем ты говоришь женщина?— Он с опаской посмотрел на нее.

— Я хочу тебя, Себастьян Монкрифф, — сказала она ему, на этот разее голос был сильнее. —Я хочу, чтобы ты взял меня, как ту женщину на столе.

Он протянул руку, чтобы погладить ее лицо.

— Не так, Вероника, не ты. Я буду нежным и…

— Нет, — она потянулась к лацканам его рубашки, дернув их вниз по шнуркам его впечатляющих рук, когда внутри нее собрался жестокий водоворот, —ты показал мне нежность. Ты дал мне ее. Но я больше не чувствую себя нежной. Я хочу, чтобы ты отнесся ко мне так же, как к женщинам, чьи истории сделали тебя одним из самых печально известным любовником Империи. —Забравшись к нему на колени, она оседлала его. — Я не могу объяснить это… жестокость этого голода, но он разъедает меня с того дня, как я наблюдала за тобой с этой женщиной и ненавидела ее за то, что она получила то, что я хотела. Чего я боялась хотеть.— Она обхватила его лицо обеими руками, пристально глядя в глаза цвета Коньяка, горящие огнем, который она теперь поняла. — Я больше не хочу бояться. Я хочу встретиться с тобой как с равным, ты понимаешь? Я хочу ощутить всю силу твоего желания, каким бы оно ни было.

Его ноздри раздулись, когда он сел под ней, каждый мускул напрягся, хотя казалось, что даже воздух вокруг них замер.

— Ты должна быть уверена.

Она поцеловала его. Твердо и быстро.

— Я уверена.

Демоническая улыбка играла краем его губ, а сложенные угли в его глазах превратились в языческий ад.

— Быть по сему.

Без предупреждения он протянул руку и разорвал ее лиф посередине, разбросав маленькие жемчужные пуговицы по капризам судьбы, их стук поглотил шум поезда. Несколькими довольно ловкими и загадочными движениями он сорвал порванную ткань, корсет и сорочку и бросил их в тень.

Прежде чем они приземлились, она внезапно оказалась под ним на спине и лениво смотрела вверх с открытым ртом от изумления, пока он снимал с нее юбки и нижнее белье, снимая их с ее тела с нечестивым мастерством.

Вероника не знала, то ли впечатляться, то ли завидовать, когда он бросил все это в изножье кровати. А потом она забыла, о чем думала, когда исчезли его брюки и ботинки.

Он лежал на ней прежде, чем она успела прийти в себя, низкое рычание эхом раздалось в его горле, когда он смотрел на нее так, как будто развернул единственный подарок, который он когда-либо желал.

Его рука сомкнулась на ее груди, его ладонь потерла чувствительную вершину, съежившуюся от зимнего холода и неистовства ее возбуждения. Он гладил и ласкал ее, лепил ее, как глину в руке скульптора, пока его губы находили отвердевший сосок и дразнили его до почти болезненного пика.

Она уже была готова к нему, и теперь выпустила влагу потребности, ее тело таяло, готовясь к нему. С хрипловатым звуком, в котором она не узнала свой собственный голос, она впилась ему в губы, впившись пальцами в его череп.

Пососав одну грудь, а затем другую, он провел губами по нескольким ее ребрам, пытаясь пробраться к ее лону.

— Нет. — Она потянула его за волосы, чтобы остановить, и он посмотрел на нее с бессловесным вопросом. — Просто… Просто… Будь со мной, хорошо?

Ее щеки горели, когда она выражала в словах то, что хотела. Слова, которые теперь казались почти недостаточными для того, о чем она его просила.

Он поцеловал тонкую, чувствительную кожу под ее грудью с озорной улыбкой. Одним плавным, изящным, очень хищным движением он двинулся вверх по ее телу, приподняв ее колено и обхватив его бедром.

Его толстый член скользнул в складки, защищающие нежное отверстие ее тела.

— Я с вами, миледи.

— Тогда… пожалуйста.

— Простите, что вы сказали, я не расслышал? — прохрипел он, остановившись над ней, всматриваясь в ее лицо. Мышцы на его шее казались настолько напряженными, что их можно было разорвать, а морщинки на ней теперь превратились в глубокие бороздки, сковывающие его. Этот ублюдок собирался заставить ее сказать это.

— Трахни меня.

Издав звериный звук, он уткнулся лицом в завесу волос рядом с ее ухом и погрузил свой член глубоко в ее тело.

У нее вырвался сдавленный вздох удивления, когда удовольствие сопровождалось небольшими толчками дискомфорта.

Он на мгновение завис над ней, его рука сжалась от силы, поддерживая свой вес, а другая схватила ее за бедро, когда она крепче обхватила его за талией.

— Милая, черт, ты мокрая. Теплая. Тугая. Идеальная. Боже! — Каждое слово вырывалось на одном дыхании, а он оставался неподвижным, позволяя ей приспособиться к его вторжению.

Как она могла не знать, что так должно быть? Никаких укусов и борьбы. Никакой боли или давления на сжатое тело. Она была настолько поражена несоответствием между этим моментом и событиями, которые она пережила со своим мужем, что слезы зажглись у нее на глазах. Слезы счастья. Вот что значит, принять мужчину в свое тело.

Вероника наслаждалась полнотой. Разливающееся тепло его над ней, внутри нее. Твердый, гладкий и горячий везде. Лихорадочный зверь из плоти и стали.

Внезапная первобытная потребность двигаться охватила ее, и она шире раскрылась под ним, приподняв бедра, приглашая двигаться.

Себастьян поперхнулся стоном, но подчинился ее молчаливому приказу, сначала покачивая бедрами, проверяя ее реакцию движениями, одновременно осторожными и уверенными. Ее имя вырвалось из его горла, резкое и незвучное, затерянное в звуках грозы, собирающейся вокруг них обоих.

Она прижалась к нему, подняв другую ногу, чтобы ввести его глубже, обхватив икрами изгиб его мускулистой задницы.

Себастьян не поцеловал ее. Он не напевал сладких слов и не гладил ее по волосам.

Он смотрел. Каждое движение ее мышц, каждое движение ее ресниц. Когда она приоткрыла губы, и как быстро ее дыхание входило и выходило из нее, когда он двигался. Подстраивая свой ритм в соответствии с ее молчаливыми инструкциями, он продвигался глубже, сильнее, быстрее, пока она не превратилась в дикое, невнятное существо, состоящее только из хаоса и блаженства. Ее ногти впились в его руки и в его спину, она несколько раз прикусила его, пока он, наконец, не прорычал в ответ, хлопнув ее бедрами в беспощадной войне за освобождение.

Ее восхождение было похоже на поезд под ними. Ритмичный, неудержимый, проносящийся сквозь нее со всей возможной для человека скоростью, позволяя каждому сосуду и сухожилию, с головы до пят, осознавать свое эфемерное присутствие.

Смутно она услышала над собой гортанный рев. Почувствовал, как он сжимается и дрожит, а его движения становятся менее размеренными и более неистовыми.

Затем они обнялись в свободном падении, как орлы, и земля устремилась к ним.

Пусть так. Ей было все равно. Она могла разбиться о камни и не почувствовать ничего, кроме расплавленного удовольствия от своей крови и блаженства от его горячего семени, изливающегося на ее сосуд чрева.

Вероника представляла собой не что иное, как нежную лужу усталости, когда его лоб наконец коснулся ее лба. Какое-то время они вместе дышали в тишине. Глаза открыты. Тела слились.

После того, как нежный поцелуй разорвал дикость их слияния, он отстранился от нее и пошел в ванную. Вернувшись с полотенцем, он вымыл ее, говоря мягкие слова, которых она не могла понять, не говоря уже о том, чтобы на них ответить.

Он снова ушел и вернулся, чтобы погасить свет и лечь под одеяла. Устроив вокруг нее одеяло, он свил гнездо изгибом своего тела и затащил ее в него.

Устроившись в его созданом гнезде, Вероника поняла, что почти не спала после Лондона. Из-за беспокойства по поводу Веллеров и успеха этого заговора…

Страх и неуверенность витали в холоде за пределами их кокона. Между ними было так много еще невысказанного.

— Не делай этого, — выдохнул он в гребень ее уха, покусывая его без зубов.

— Хм?— Она все еще не могла собраться с силами, чтобы произнести настоящие слоги.

— Не начинай бояться завтрашнего дня. Свет рассветет, миледи, и все будет хорошо. Мы скажем то, что не можем сказать в темноте.

Вот чего он не понимал, подумала она, прижимаясь ближе к его большому телу, позволяя волоскам на верхней части его бедер щекотать ее зад.

Она могла сказать ему что угодно в темноте. Что она привязалась к нему. Что она думала о нем. Оплакивая его. Скучаю по нему. Фантазируем о нем. Это были маленькие секреты, которыми она могла поделиться под покровом ночи.

Но свет дня был для правды. А правда заключалась в том, что Себастьян Монкрифф мог с любовью думать о ней, как о бывшей любовнице… Вероника, однако, никогда не переставала тосковать по его рукам. За это.

Она никогда не переставала желать его, даже когда он уходил.

Twelve

Вероника проснулась, окутанная темным ароматом Себастьяна и роскошными воспоминаниями об их занятиях любовью. На мгновение она забыла, что мир готов разлучить их, пока она не протянула руку и не обнаружила, что его половина кровати пуста.

Теперь она мчалась со всей возможной скоростью по темным, тесным коридорам поезда, молясь, чтобы не опоздать.

Рано утром они уезжали из Венеции. Лишь немногие пассажиры были на ногах. Они смотрели на нее, как будто пытаясь понять, призрак она или сумасшедшая, когда она бежала босиком и одетая только в сорочку и бархатный смокинг с поясом, которые она нашла в его гардеробе.

Что, если уже было слишком поздно? Что, если она не сможет изменить его мнение? Что, если…

Рука обвила ее сзади за талию, и ее затащили в купе с двумя скамейками, обращенными друг к другу. Только ошеломленный писк вырвался, прежде чем большая рука зажала ей рот.

— Что, черт возьми, ты делаешь? — потребовал знакомый голос позади нее.

Себастьян. Слава Богу.

Она не прекращала извиваться, пока он не ослабил хватку и не убрал руку от ее рта. — Я пришла, чтобы найти тебя.

— Черт побери, Вероника, я мог бы быть в середине…

Она схватила его за лацканы.

— Скажи мне, что Веллер еще жив.

— Почему?— Он посмотрел на нее скептически. — Нет никакой достойной причины желать ему этого.

— Я кое-что поняла, когда проснулась, а тебя там не было, — задыхаясь, она заметила неопределенную вспышку в его глазах, когда она изо всех сил пыталась восстановить дыхание. — Ты все делал неправильно.

Его взгляд стал таким же ровным, как и тон, когда он ответил:

— Это правда так?

— Веллер, возможно, и занимает более высокое место в этой операции в Шанхае, но он не ее руководитель. Может быть, шея или даже руки — это не имеет значения.— Она отмахнулась от этой метафоры. —Важна информация, которую он может вам дать. Если вы задумали сломать всю систему, вам понадобятся имена, места контактов и места убежищ этих преступников. Вы граф, имеющий место в этой империи и голос, который требует, чтобы его услышали. Вы не только богаче, чем может себе представить большинство мужчин, но и прирожденный лидер. — Она прижала руки к его подбородку и пристально посмотрела ему в глаза, желая, чтобы он заметил ее. — У тебя есть сила, Себастьян, используй ее. Используйте ее, чтобы творить добро. Стать лучше.

Он накрыл ее руки своими, отведя их от лица и охватив ее пальцы своими.

— Я же уже говорил тебе, я плохой человек. Я злой и…

— Я знаю!— Она выдернула руки из его хватки. — Но ты можешь быть злым и все же иногда поступать правильно. Да?— К ее изумлению, он рассмеялся. Низкий и насыщенный, с подвижным блеском в ослепительных глазах. —Я не понимаю, что смешного, — раздраженно сказала она, стараясь не потерять надежду.

— Я не могу лгать вам, миледи.— Он снова потянулся к ее руке и поднес ее к губам, чтобы благоговейно поцеловать костяшки пальцев. — Власти держат Веллера в Венеции до тех пор, пока Скотланд-Ярд не пришлет кого-нибудь для наблюдения за экстрадицией. Его будут судить за совершенные преступления… и допросят относительно его сообщников.

Ошеломленная, она смотрела на него, пока огни итальянского побережья освещали его кожу и отражались от светлых прядей в его неопрятных волосах. Они не говорили об этом. Последнее, что она знала, о его плане было убийство этого человека.

— Почему… почему ты это сделал?

— Потому что я знал, что ты этого хочешь. Вложив большой палец в ее сжатый кулак, он разжал ее пальцы и прижался губами к ее раскрытой ладони.

— Охххх… — Она не собиралась стонать.

— И… — Он вытянул это слово между игривыми кусочками нежной кожи на нижней стороне ее запястья. — Потому что это было правильно. — Это… то, что нужно?

Он отпустил ее руку и сделал шаг назад, удерживая ее только торжественным взглядом, который выглядел сурово и странно, на таком великолепном лице, как его. — Я тоже кое-что понял, миледи, когда проснулся и обнаружил тебя рядом со мной.

Охваченная тревогой, она сделала предварительный вдох.

— Ой?

— Я знаю, что ты никогда не захочешь чувствовать себя обязанной другому мужчине, и это твоя прерогатива. Но я твой, Вероника Везерсток. Тело, сердце и душа. Я отдаю себя тебе свободно и безоговорочно, чтобы делать все, что ты пожелаешь.

Ее сердце забилось, остановилось, а затем подпрыгнуло в ребрах вдвое быстрее, чем раньше. Наверняка, она ошибалась.

—Но… ты часто говорил, что ты не тот человек, который хочет, чтобы его связывали.

Он пожал плечами.

— Исторически — метафорически — это было правдой, но в самом серьезном смысле этого слова мне очень нравится быть связанным… — По одному взгляду на ее выражение лица, должно быть огорченное, он, очевидно, решил не заканчивать мысль. — Мы можем обсудить это позже. Слушай. Вероника... Я люблю тебя. Думаю, так и было с того момента, как ты дала мне пощечину на «Погребальной панихиде Дьявола».— Она недоверчиво покачала головой. Любовь? Он? Мог ли он по-настоящему любить кого-то, кроме себя? — Я думал, что уже потерял всякую возможность быть с тобой, из-за всех причин, которые ты так красноречиво выдвинула против меня, — продолжал он, криво приподняв бровь. — Но мне интересно, сможем ли мы преодолеть все это. Если бы мы могли увидеть, куда это путешествие может завести нас.

Как только она начала восстанавливать дыхание, его снова сбило.

— Куда… куда бы ты хотел, чтобы это завело? — она разволновалась. — Ни у кого из нас на самом деле нет дома.

— У меня никогда не было его, и я верю, что твой дух очень похож на мой. Нам с тобой не нужно никуда селиться. Мы можем сделать весь мир своим домом, если захотим. Или мы можем установить свой флаг, если доберемся до места, которое нас зовет.

— Себастьян… подумай о том, что говоришь. О том, что это будет значить. Можете ли вы по-настоящему быть верным человеком? Потому что, это то, чего я хочу, то, что мне нужно. У меня уже есть план, который включает в себя мою работу. Мне нравится то, что я делаю, и я хочу только совершенствоваться в этом. Я не могу позволить мужу затмить эту часть меня. Мир моды наверняка наскучил бы вам.

Его руки обвили ее, и она шагнула в объятия, осмеливаясь надеяться, что это не был всего лишь лихорадочный сон, вызванный ее сокровенными желаниями.

— Я моряк, бродяга, и все, что мне нужно, это Полярная звезда, кто-то, кто будет вести меня, когда темно. — Он осыпал поцелуями ее виски, брови, линию волос и спускался к ее губам. — Но я также человек слова. Я пойду следом за тобой и буду смотреть, как ты летишь. Я никогда не подниму на тебя руку или даже голос. Я буду лелеять и обожать тебя и стараться каждый день, чтоб ты влюбиться в меня, пока ты этого не произойдет. Я позволю тебе выиграть спор, как минимум в восьмидесяти процентах случаев, хотя обычно я прав. Я подарю тебе по крайней мере два оргазма на каждый из моих…

У нее вырвался торопливый смешок, и она прижала пальцы к его губам, чтобы уделить минутку молчания и прислушаться к своему сердцу.

— Что бы я сделала с таким злодеем, как мой…?— О Боже, она почти сказала «муж». Они даже не обсуждали, как эта договоренность будет выглядеть на бумаге.

Он поднес эти пальцы к губам, отстраняясь только для того, чтобы заговорить.

— Я бы снова сделал тебя графиней, если бы ты позволила. Дал бы тебе новое имя, даже если оно не должно принадлежать мне.

— Мне бы хотелось этого больше всего на свете, — вздохнула она, не в силах сдержаться от пылкости своей реакции на его слова. — Учитывая все, что случилось с нами обоими… как ты думаешь, сможем ли мы когда-нибудь по-настоящему доверять друг другу?

— Я буду стремиться заслужить ваше доверие, — пообещал он. — Но это займет время… время, которое я готов дать. Столько, сколько вам нужно. Навсегда, если это то, что потребуется.

Блестящая улыбка осветила ее лицо и зажгла ее сердце, когда она увидела, как такая же радость тронула его губы.

— Я думаю… я буду с нетерпением ждать вечности. Мне было бы гораздо интереснее, если бы ты был рядом со мной.

— Прекрасно!— Он поцеловал ее, прижимая к своей груди. — Тогда давай поженимся! Сегодня, если хотите.

На этот раз она засмеялась серьезно, боясь, чтобы ее подведут.

— Вы называете это предложением?

— Я не называю это предложением, пока не куплю кольцо. — Он потер челюсть, которую теперь лихо покалывала отросшая за ночь борода. — Может, купим один на турецком базаре? Или, может быть, мне следует отвезти тебя в Антверпен или…

— Сначала отведи меня в постель. Обняв его за шею, она потянулась, чтобы сомкнуть свои губы в жгучем поцелуе, одновременно прижимаясь к нему своим телом, как голодная кошка. — Мы могли бы оставаться там, пока поезд не сойдет с рельсов… тогда и решим, что будем делать дальше.

Эта злая улыбка растеклась по его захватывающим чертам лица, та самая, которая впервые привлекла ее внимание много месяцев назад.

—Миледи, ваше желание — закон для меня.