ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
нкп рсвср
Но»*»
Ш8
Ленинград
Л 431
СОДЕРЖАНИЕ
Парус
,
..............
3
Тѵчи
,
.............
«На севере дикой стоит одиноко...»
4
Утес .................
«Горные вершины...»
6
Казачья
колыбельная
песня
.
.,..,Бородино
..............
9
Два великана
.............
12
Трв пальмы ............. .13
Спор
................
16
«Взошла заря. Из-за туманов,..»
20
«Люблю я целя синих гор...»
21
«...Светает. В поле тишина...»
22
«Зима! Из глубины снегов...»
23
Родина ................
24
«Дубовый листок оторвался от ветки родимой...»
Воздушный корабль
■.
.......
26
Беглец ................
29
Песня про царя Ива«а Васильевича, молодого
опричника я удалого купца Калашникова
35
Ашик-Кериб
.............
54
Из романа «Герой нашего времени»
66
•
.
.
.
.
.
—
'
'
....
—
..........
.
.
—
......
.......
.......
.......
—
.
.
...
....
^\х-^
^^
ДЛЯ
Подписано
*ібрн«л
России:
'
X
|
:
......
детская
еЩІ
йилиотеіз
НАЧАЛЬНОЙ школы
Ответственный редактор
к
33/ѴІ 1943 г. 5 печ. д.
Тираж 75 000 экз. Л42і94. Заки
п«ч*тя
детской
кнлгя
Детпмя
В. Галина.
(8,65 уя.-язд. д.). 27 000
М 8487. Цена I р. 20 к.
Ніркомпросд
ш,
49.
РСФСР.
Мослы,
».
в
пет. я.
Сущетскня
И А Р У С
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом.
Чтб ищет он в стране далекой?
Чтб кинул он в краю родном?
Играют
И мачта
Увы! он
И не от
Под
Над
волны, ветер свищет,
гнется и скрипит;
•
счастия
не ищет
счастия
бежит!
ним.
ним
струя
светлей лазури,
луч солнца
золотой,
—
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
ТУЧИ
Тучки небесные,
вечные
странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники
С милого севера в сторону южную,
14
Кто же
Зависть
вас
гонит:
ли
тайная?
Или на вас
Или друзей
судьбы
тяготит
клевета
решение?
открытая?
преступление?
злоба
ли
ль
ядовитая?
Нет, вам наскучили нивы бесплодные...
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно-холодные, вечно-свободные,
Нет у
вас
родины,
нет
вам
изгнания.
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна
И дремлет качаясь, и снегом сыпучим
Одета,
как
ризой,
она.
ей всё, что в пустыне далекой,
крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
И
снится
В
том
У Т Е С
Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;
Но
влажный след в морщине
утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.
остался
Старого
Сосна.
С картины Шишкина.
**
*
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
КАЗАЧЬЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ
Спи,
младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
Ты
Песенку спою;
дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю.
По камням струится Терек,
ж
Плещет мутный вал;
Злой чечен ползет на берег,
Точит свой кинжал;
Но отец твой старый воин,
Закален в бою:
Спи,
малютка,
будь спокоен,
Баюшки-баю.
Сам узнаешь,
Бранное
будет время,
житье;
Смело вденешь ногу
И
возьмешь
в
ружье.
стремя
Кавказский
вид.
С картины Лермонтова.
Я седельце боевое
Спи,
Шелком разошью...
дитя мое родное,
Баюшки-баю.
Богатырь
ты
будешь
с
виду
душой.
Провожать тебя я выйду
Ты махнешь рукой...
Сколько горьких слез украдкой
Я в ту ночь пролью!..
И
казак
—
Спи, мой
ангел, тихо, сладко,
Баюшки-баю.
Стану
я
тоской томиться,
Безутешно ждать;
Стану целый день молиться,
По
Стану
ночам
гадать;
думать, что скучаешь
Ты в чужом краю...
Спи ж, пока забот не знаешь,
Баюшки-баю.,
Казак.
Дам тебе я на дорогу
Образок святой:
Ты его, моляся богу,
Ставь перед собой;
Да готовясь в бой опасный,
Спи,
Помни
мать
свою...
мой
Баюшки-баю.
младенец
прекрасный,
БОРОДИНО
«Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, еще какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!»
—
«Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри
не вы!
Плохая им досталась доля:
Не многие вернулись с поля...
Не будь на то господня воля,
Не отдали б Москвы.
—
«Мы долго
молча
отступали,
Досадно было, боя
Ворчали
ждали,
старики:
«Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?»
9
«И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки
Французы тут как тут.
—
«Забил заряд я
И думал: угощу
в
пушку туго
друга!
Постой-ка, брат,- мусью:
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж
Уж
мы
пойдем
постоим
я
ломить
мы
стеною,
головою
За родину свою!
«Два
дня мы были в перестрелке.
Что толку~в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
«Пора добраться до картечи!»
И вот на поле грозной сечи
Ночная
пала
тень.
«Прилег вздремнуть
И
слышно
я
у
лафета,
было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил, весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.
«И
Все
небо засветилось,
вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рожден был хватом:
Слуга царю, отец солдатам...
только
шумно
Да,
жаль
Он
сражен
его:
спит
в
земле
булатом,
сырой.
«И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! не Москва ль за нами?
Умремте
ж
под
Москвой,'
Как наши братья умирали!»
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.
«Ну ж был денёк! Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И всё на наш редут.
Уланы с пестрыми значками,
Драгуны
с
конскими
хвостами,
Все промелькнули перед нами,
Все побывали тут.
«Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блестел,
и
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать
Гора кровавых
мешала
тел.
«Изведал враг в тот день немало,
Чтб значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась
как наши груди,
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой...
—
«Вот смерклось. Были все
затеять новый
И до конца стоять...
Вот затрещали барабаны
И отступили бусурманы.
Заутра бой
готовы
—
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.
«Да,, были люди
Могучее, лихое
Богатыри
—
в наше
время,
племя:
не
вы.
Плохая им досталась доля:
Не многие вернулись с поля.
Когда б на то не божья воля,
Не отдали б Москвы».
ДВА ВЕЛИКАНА
В
шапке
золота
Старый русский
Поджидал
Из далеких
к
литого
великан
себе другого
чуждых стран.
За горами, за долами
Уж гремел об нем рассказ;
И померяться главами
Захотелось им хоть раз.
И пришел с грозой военной
Трехнедельный удалец
И рукою дерзновенной
Хвать за вражеский венец!
—
Но улыбкой
роковою
Русский витязь отвечал:
Посмотрел
тряхнул главою.
Ахнул дерзкий
и упал!
—
—
Но упал он в дальнем море
На неведомый гранит,
Там, где буря на просторе
Над пучиною шумит.
ТРИ ПАЛЬМЫ
(Восточное сказание/
В песчаных степях аравийской земли
гордые пальмы высоко росли.
Родник между ними из почвы бесплодной,
Три
Журча, пробивался волною холодной,
Хранимый, под сенью зеленых листов,
От знойных
лучей
летучих
и
песков.
И многие годы неслышно прошли;
Но странник усталый из чуждой земли
Пылающей грудью ко влаге студеной
Еще
не
склонялся
кущей зеленой,
под
И стали уж сохнуть
Роскошные листья.
от
и
знойных лучей
звучный ручей.
13
И стали три пальмы на бога роптать:
«На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?
Без пользы в пустыне росли и цвели мы,
Колеблемы вихрем и зноем палимы,
Ничей благосклонный не радуя взор?..
Неправ твой, о небо, святой приговор!»
•
Пестрели коврами покрытые вьюки,
И шел, колыхаясь,
Верблюд
за
как
в
море
челнок,
верблюдом, взрывая
песок.
твердых горбов
шатров;
Их смуглые ручки порой подымали,
И черные очи оттуда сверкали...
И, стан худощавый к луке наклоня,
Араб горячил вороного коня.
Мотаясь,
Узорные
висели
меж
походных
полы
И конь на дыбы подымался порой,
И прыгал, как барс, пораженный стрелой;
И белой одежды красивые складки
По плечам фариса вились в беспорядке;
И, с криком и свистом несясь по песку,
Но только что сумрак на землю упал,
По корням упругим топор застучал,
В
пѵстыие.
і
И
без
пали
столетий!
питомцы
жизни
Одежду их сбрвали малые дети,
Изрублены были тела их потом,
И медленно
Когда
же
на
жгли
их
до утра
умчался
запад
огнем.
туман,
Урочный свой путь совершал караван;
И следом печальным на почве бесплодной
Виднелся лишь пепел седой и холодный;
И солнце
А ветром
остатки
их
в
сухие
степи
дожгло,
разнесло.
потом
И ныне всё дико и пусто кругом
Не шепчутся листья с гремучим ключом:
Напрасно пророка о тени он просит
Его лишь песок раскаленный заносит,
Да коршун хохлатый, степной нелюдим,
Добычу терзает и щиплет над ним.
—
—
СПОР
Как-то раз перед толпою
Соплеменных гор
У Казбека с Шат-горбю х
Был великий спор.
«Берегись!
—
сказал
Казбеку
Седовласый Шат.
Покорился человеку
—
Ты не даром, брат!
Он настроит дымных келий
По уступам гор;
В глубине твоих ущелий
Загремит топор.
1
16
Шат-гора
—
гора
Эльбрус.
И
железная
лопата
В каменную грудь,
Добывая медь и злато,
Врежет страшный путь!
Уж проходят
караваны
скалы,
Где носились лишь туманы
Да цари-орлы.
Люди хитры! Хоть и труден
Первый был скачок,
Через
Берегися!
те
многолюден
И могуч Восток !>
«Не боюся я Востока,
Отвечал Казбек,
—
—
—
Род людской там спит глубоко
Уж девятый век.
>
Посмотри: в тени чинары
Пену сладких вин
На узорные
Сонный
Тайно был Казбек огромный
Вестью той смущен,
И, смутясь, на север темный
Взоры кинул он.
И туда в недоуменье
Смотрит, полный дум;
Видит странное движенье,
Слышит звон и шум.
От Урала до Дуная,
До большой реки,
Колыхаясь и сверкая,
.
Движутся
полки.
Веют белые султаны,
Как степной ковыль,
Мчатся пестрые уланы,
Подымая
пыль.
Боевые батальоны
Тесно в ряд идут;
Впереди несут знамены,
В барабаны бьют.
Батареи медным строем
Скачут и гремят,
И, дымясь, как перед боем,
Фитили горят.
И, испытанный трудами
Бури боевой,
Их ведет, грозя очами,
Генерал седой.
.
;ж- ;
,
?ж
Казбек.
Идут все полки могучи,
Шумны, как поток,
Страшно медленны, как
Прямо на восток.
тучи,
зловещей думой,
Полный черных снов,
Стал считать Казбек угрюмый
И' не счел врагов...
И
томим
Грустным
взором он окинул
Племя гор своих,
Шапку ' ни брови надвинул
И навек затих.
1
на
Горцы
облака, постоянно лежащие
Примечание Лермонтова.
называют шапкою
вершине Казбека.
—
Кавказ.
С картины Лермонтова.
Взошла заря. Из-за туманов,
На небосклоне голубом,
Главы гранитных великанов
Встают, увенчанные льдом.
В ущельи облако проснулось,
Как парус розовый, надулось
И понеслось по вышине.
Всё дышит утром. За оврагом,
По косогору, едет шагом
Черкес на борзом скакуне.
Еще
Росы
ленивое
холмов
светило
не
осушило.
Со скал высоких, над путем,
Склонился дикий виноградник;
Его серебряным дождем
Осыпан часто конь и всадник;
Небрежно бросив повода,
Красивой плеткой он махает
И песню дедов иногда,
Склонясь на гриву, запевает.
И дальний отзыв за горой
Уныло вторит песне той.
Люблю
я
цепи синих
гор,
Когда, как южный метеор,
Ярка без света и красна
Всплывает
из-за них луна,
лучших дум певца
И лучший перл того венца,
Царица
Которым свод небес порой
Гордится, будто царь земной.
На западе вечерний луч
Еще горит на ребрах туч,
И уступить всё медлит он
Луне
—
угрюмый небосклон;
Но скоро гасЬет луч зари...
Высоко месяц. Две иль три
Младые тучки окружат
Его сейчас... Вот весь наряд,
Которым белое чело
Ему убрать
позволено.
Я
лихом
Кто не знавал такрх ночей
В ущельях гор иль средь степей?
Однажды при такой луне
мчался
на
коне,
21
В пространстве голубых долин,
Как ветер, волен и один;
Туманный месяц и меня,
Й гриву, и хребет коня
Сребристым блеском осыпал;
Я чувствовал, как конь дышал,
Как он, ударивши ногой,
Отбрасываем был землей;
И я в чудесном забытьи
Движенья
сковывал
свои,
И с ним себя желал я слить,
Чтоб этим бег наш ускорить;
И долго так мой конь летел...
И вкруг себя я поглядел:
Всё та же степь, всё та ж луна:
Свой взор ко мне склонив, она,
Казалось, упрекала в том,
Что человек с своим конем
Хотел владычество степей
В ту ночь оспоривать у ней!..
ИЗ ПОЭМЫ «БОЯРЯН
...Светает. В
поле
ОРІІІА»
тишина.
Густой туман, как пелена
С посеребренною каймой,
Клубится над Днепром рекой.
И сквозь него высокий бор,
Рассыпанный по скату гор,
Безмолвно смотрится в реке,
Едва чернея вдалеке.
И из-за тех густых лесов
Выходят
А
из-за
Выходит
стаи
облаков,
них, огнем горя,
коасная
заря.
N
Блестят кресты монастыря;
По длинным башням и стенам
И по расписанным вратам
Прекрасный, чистый и живой,
Как счастье жизни молодой,
Играет луч ее златой.
ИЗ ПОЭМЫ «БОЯРИН ОРША»
Зима! Из глубины снегов
Встают, чернея, пни дерев,
Как призраки,
склонясь
челом
Над замерзающим Днепром.
Глядится тусклый день в стекло
Прозрачных льдин
и занесло
Овраги снегом. На заре
—
Лишь заяц крадется к норе
И, прыгая назад, вперед,
Свой след запутанный кладет;
Да иногда, во тьме ночной,
Раздастся псов протяжный вой,
Когда, голодный и худой,
Обходит волк вокруг гумна.
И если в поле тишина,
То даже слышны издали
Его тяжелые шаги,
И скрип, и щелканье зубов;
И каждый вечер меж кустов
Сто ярких глаз, как свечи в ряд,
Во мраке прыгают, блестят...
РОДИНА
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю
за что, не знаю сам!
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям...
Проселочным путем люблю скакать
—
И, взором
Встречать
Дрожащие
медленным
по
пронзая
сторонам,
огни
в телеге
тень,
ночлеге,
деревень;
ночи
вздыхая
печальных
—
о
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу
4
полное
гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть
На пляску
Под
до полночи
с топаньем
готов
и свистом
говор пьяных мужичков.
листок оторвался от ветки родимой
И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;
Засох и увял он от холода, зноя и горя;
И вот наконец докатился до Черного моря.
Дубовый
24
У Черного моря чинара стоит молодая;
С ней шепчется ветер, зеленые ветви лаская;
На ветвях зеленых качаются райские птицы;
Поют они песни про славу морской царьдевицы.
И странник прижался у корня чинары
И
так
на
До срока
Один
высокой;
время он молит с тоскою глубокой,
говорит он: «Я бедный листочек
Приюта
созрел
я
вырос
и
дубовый,
в
отчизне
суровой.
без цели по свету ношуся давно я,
без тени, увял я без сна и покоя.
Прими же пришельца меж листьев своих
изумрудных,
Немало я знаю рассказов мудреных
и чудных».
Засох
и
я
—
«На
что мне
тебя?
отвечает
—
младая
чинара.
Ты пылен
и желт,
—
и
сынам
моим
не
Ты много видал
Мой
слух
—
утомили
да
к
—
свежим
пара.
чему мне твои
давно уж
и
небылицы ?
райские птицы.
Иди себе дальше; о странник! тебя я не знаю!
Я солнцем любима; цвету для него и блистаю;
По небу я ветви раскинула здесь на просторе;
И корни мои умывает холодное море».
ВОЗДУШНЫЙ
КОРАБЛЬ
По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах,
Корабль
Несется
одинокий несется,
на
всех
парусах.
Не гнутся высокие мачтьі,
На них флюгера не шумят,
И молча в открытые люки
Чугунные пушки глядят.
Не слышно на нем капитана,
Не видно матросов на нем;
Но скалы, и тайные мели,
И бури ему нипочем.
Есть остров
Пустынный
на
и
том
океане
—
мрачный гранит;
На острове том есть могила,
А в ней император зарыт.
Зарыт он без почестей бранных
Врагами в сыпучий песок,
Лежит на нем камень тяжелый,
Чтоб встать он из гроба не мог.
И в час его грустной кончины,
В полночь, как свершается год,
К высокому берегу тихо
Воздушный корабль пристает.
Из гроба тогда император,
Очнувшись, является вдруг;
На нем треугольная шляпа
И серый походный сюртук.
Воздушный
корабль.
Скрестивши могучие руки,
Главу опустивши на грудь,
Идет и к рулю он садится
И быстро пускается в путь.
Несется
он
Где славу
к
Франции милой,
оставил
и
трон,
Оставил наследника-сына
И старую гвардию он.
И
землю родную
мраке ночном,
Опять его сердце трепещет
только
Завидит
И
очи
что
во
пылают
огнем.
На берег большими шагами
Он смело и прямо идет,
Соратников громко он кличет
И маршалов грозно зовет.
Но спят усачи-гренадеры
В равнине, где Эльба шумит,
—
Под снегом холодной России,
Под знойным песком пирамид.
И маршалы зова не слышат:
Иные погибли в бою,
Другие ему изменили
И продали шпагу свою.
И, топнув о землю ногою,
Сердито он взад и внгред
По тихому берегу ходит,
И
снова
Зовет
Опору
он
в
он
громко зовет:
любезного сына,
превратной
судьбе;
Ему обещает полмира,
А Францию только себе.
Но в цвете надежды и силы
Угас его царственный сын,
И долго, его поджидая,
Стоит император один.
Стоит он и тяжко вздыхает,
Пока озарится восток,
И капают горькие слезы
Из глаз, на холодный песок.
свой волшебный,
грудь,
Идет и, махнувши рукою,
В обратный пускается путь.
Потом
корабль
на
Главу опустивши
на
БЕГЛЕЦ
(Горская легенда)
Гарун бежал быстрее
Быстрей, чем заяц от
Бежал
он
в
страхе
с
лани,
орла;
поля
брани,
Где кровь черкесская текла;
Отец и два родные брата
За честь и вольность там легли;
И под пятой у супостата
Лежат их головы в пыли.
Их кровь течет и просит мщенья,
Гарун забыл свой долг и стыд;
Он растерял в пылу сраженья
Винтовку, шашку
и бежит!
—
И скрылся
Одели
день;
темные
клубясь, туманы
поляны
Широкой белой пеленой;
Пахнуло холодом с востока,
И над пустынею пророка
Встал тихо месяц золотой!..
Усталый,
жаждою
томимый,
С лица стирая кровь
и
пот,
Гарун меж скал аул родимый
При лунном свете узнает;
Подкрался он, никем не зримый...
Кругом молчанье и покой,
С кровавой битвы невредимый
Лишь
он
один
пришел
домой;
И к сакле он спешит знакомой,
Там блещет свет, хозяин дома;
Скрепяеь душой как только мог,
Гарун ступил через порог;
Селима' звал он прежде другом,
Селим Пришельца не узнал;
На ложе, мучимый недугом,
Один,
он молча
умирал...
«...Велик аллах! от злой отравы
Он светлым ангелам своим
Велел беречь тебя для славы!»
«Что нового?»спросил Селим,
—
—
—
Подняв слабеющие вежды,
И взор блеснул огнем надежды!..
И он привстал, и кровь бойца
Вновь разыгралась в час конца.
«Два дня мы билися в теснине;
Отец мой пал,
и
братья
с
ним;
И скрылся я один в пустыне,
Как зверь, преследуем, гоним;
С окровавленными ногами
От острых камней и кустов,
Я шел безвестными тропами
По следу вепрей и волков;
Черкесы гибнут
враг повсюду...
Прими меня, мой старый друг;
И вот пророк! твоих услуг
Я до могилы не забуду!..»
И .умирающий в ответ:
«Ступай
достоин ты презренья.
Ни крова, ни благословенья
Здесь у меня для труса нет!..»
—
—
тайной муки полный,
вытерпев упрек,
Ступил опять Гарун безмолвный
За неприветливый порог.
И саклю новую минуя,
На миг остановился он,
И прежних дней летучий сон
Вдруг обдал жаром поцелуя
Его холодное чело.
И стал э сладко и светло
Его душе; во мраке ночи,
Казалось, пламенные очи
Блеснули ласково пред ним;
И он подумал: «Я любим;
Она лишь мной живет и дышит...»
И хочет он взойти
и слышит,
И слышит песню старины...
И стал Гарун бледней луны:
Стыда
Без
и
гнева
—
«Месяц
плывет
И тих и спокоен,
А юноша-воин
На битву идет.
Ружье заряжает джигит,
А дева ему говорит:
Мой милый, смелее
Вверяйся
ты року,
Молися востоку,
Будь верен пророку,
Будь славе вернее.
Своим изменивший
Изменой кровавой,
Врага не сразивши,
Погибнет без славы,
Дожди
его
ран
И звери костей
Месяц
не
не
обмоют,
зароют.
плывет
И тих и спокоен,
А юноша-воин
На битву идет».
поникнув, с быстротою
Гарун свой продолжает путь,
Главой
И крупная слеза порою
С ресницы падает на грудь...
Но вот, от бури наклоненный,
Пред ним родной белеет дом;
Надеждой снова ободренный,
Гарун стучится под окном.
Там, верно, теплые молитвы
Восходят к небу за него;
Старуха мать ждет сына с битвы,
его не одного!..
«Мать, отвори! Я странник бедной,
Я твой Гарун, твой младший сын;
Но ждет
Сквозь пули русские безвредно
к тебе!»
«Один?»
Пришел
«А где отец
—
и
братья.'»
-
«Один!..»
—
—
«Пали!
их смерть благословил,
И ангелы их души взяли».
«Ты отомстил?»
«Не отомстил...
Но я стрелой пустился в горы,
Пророк
—
—
3
Д1.
Ю.
Лермонтов
33
Оставил меч в чужом краю,
Чтобы твои утешить взоры
И утереть слезу твою...>
«Молчи, молчи! гяур лукавой,
Ты умереть не мог со славой,
Так удались, живи один.
Твоим стыдом, беглец свободы,
Не омрачу я стары годы,
Ты раб и трус
и мне не сын!..»
Умолкло слово отверженья,
И всё кругом объято сном.
—
—
Проклятья, стоны и моленья
Звучали долго под окном;
И наконец удар
Пресек
кинжала-
позор...
И мать поутру увидала...
И хладно отвернула взор.
И труп, от праведных изгнанный,
Никто к кладбищу не отнес,
И кровь с его глубокой, раны
Лизал, рыча, домашний пес;
Ребята малые ругались
Над хладным телом мертвеца,
В преданьях вольности остались
Позор и гибель беглеца.
Душа его от глаз пророка
Со страхом удалилась прочь;
И тень его в горах востока
Поныне бродит в темну ночь,
И под окном поутру рано
Он в сакли просится, стуча,
Но,
несчастного
внемля
громкий
Бежит опять под
Как прежде бегал
стих
сень
от
Корана,
тумана,
меча.
ВАСИЛЬЕВИЧА, МОЛОДОГО
УДАЛОГО КУПЦА КАЛАШНИКОВА
ПЕСНЯ ПРО ЦАРЯ ИВАНА
ОПРИЧНИКА И
Ох
ты
гой еси, царь Иван Васильевич!
Про тебя нашу песню сложили мы,
Про твово любимого опричника
Да про смелого купца, про Калашникова;
Мы сложили ее на старинный лад,
Мы певали ее под гуслярный звон
И причитывали да присказывали.
Православный народ ею тешился,
А боярин Матвзй Ромодановский
Нам чарку поднес меду пенного,
А боярыня его белолицая
Поднесла нам на блюде серебряном
Полотенцо новое, шелком шитое.
Угощали нас три дни, три ночи,
И всё слушали
—
наслушались.
не
I
Не сияет на небе солнце красное,
Не любуются им тучки синие:
То за трапезой сидит во златом венце,
Сидит грозный царь Иван Васильевич.
Позади
стольники,
всё бояре да князья,
По бокам его всё опричники;
И пирует царь во славу божию,
В удовольствие свое и веселие,
его
Супротив
Улыбаясь,
Вина
стоят
его
царь
поѣелел тогда
заморского
свой золоченый
сладкого
Нацедить
в
ковш
И поднесть его опричникам.
И все пили, царя славили.
Лишь один
из
них, из опричников,
Удалой боец, буйный молодец,
3*
35
В
золотом
ковше
не
Опустил он в землю
Опустил головушку
А
в
груди
его
мочил
очи
усов;
темные,
на широку грудь,
была дума крепкая.
—
Вот нахмурил царь брови черные
И навел на него очи зоркие,
Словно ястреб взглянул с высоты небес
На младого голубя сизокрылого,
Да не поднял глаз молодой боец.
Вот об землю царь стукнул палкою,
И дубовый пол на полчетверти
Он железным пробил оконечником,
Да не вздрогнул и тут молодой боец.
Вот промолвил царь слово грозное,
И очнулся тогда добрый молодец.
«Гей ты, верный наш слуга, Кирибеевич,
Аль ты думу затаил нечестивую?
Али славе' нашей завидуешь?
Али служба тебе честная прискучила?
Когда всходит месяц
звезды радуются,
Что светлей им гулять по поднебесью;
А которая в тучку прячется,
Та стремглав на землю падает...
—
—
—
—
Неприлично же тебе, Кирибеевич,
Царской радостью гнушатися:
А из роду ты ведь Скуратовых,
И
семьею
ты
вскормлен
Малютиной!..»
Отвечает так Кирибеевич,
Царю грозному в пояс ^ланяясь:
«Государь
Не кори
ты
ты
наш,
Иван
Васильевич!
раба недостойного:
Сердца жаркого
Думу черную
залить вином,
запотчевать!
А прогневал я тебя
воля царская:
Прикажи казнить, рубить голову;
—
не
не
—
>
Пир
Ивана
у
Грозного. Рисунок
В.
Наснецова.
Тяготит она плечи богатырские,
И сама к сырой земле она клонится».
И
сказал
«Да об
ему царь
чем
бы
Иван Васильевич:
тебе,
молодцу,
кручиниться?
Не истерся ли твой парчевой кафтан?
Не измялась ли шапка соболиная?
Не казна ли у тебя поистратилась?
Иль зазубрилась сабля закаленая?
Или конь захромал худо кованый?
Или с ног тебя сбил на кулачном бою,
На Москве-реке, сын купеческий?»
.
Отвечает
Покачав
так
Кирибеевич,
головою
кудрявою:
«Не родилась та рука заколдованная
Ни в боярском роду, ни в купеческом;
37
Аргамак мой степной
ходит
весело;
Как стекло горит сабля вострая;
А на праздничный день твоей милостью
Мы не хуже другого нарядимся.
Как я сяду-поеду на лихом коне
За Москву- реку покататися,
Кушачком
подтянуся шелковым,
бочок шапку бархатную,
Черным соболем отороченную,
У ворот стоят у тесовыих
Красны девушки да молодушки
И любуются, глядя, перешептываясь;
Лишь одна не глядит, не любуется,
Полосатой фатой закрывается...
Заломлю
на
—
«На святой Руси, нашей матушке,
Не найти, не сыскать такой красавицы:
Ходит
плавно
Смотрит
Молвит
Горят
—
сладко
будто лебедушка,
как голубушка,
—
соловей поет,
румяные,
небе божиим;
слово
—
щеки ее
Как заря на
Косы русые, золотистые,
В ленты яркие заплетенные,
По плечам бегут, извиваются,
С грудью белою цалуются.
Во семье родилась она купеческой,
Прозывается Аленой Дмитревной.
—
«Как увижу ее, я и сам не свой:
Опускаются руки сильные,
Помрачаются очи бойкие;
Скучно, грустно мне, православный
Одному по свету маяться.
Опостыли мне кони легкие,
Опостыли наряды парчёвые,
царь,
И
С
надо
не
золотой казны:
своей поделюсь теперь?
покажу удальство свое?
я нарядом
похвастаюсь?
мне
кем казною*
Перед
Перед
кем
кем
«Отпусти
меня
в
степи
Приволжские,
На житье на вольное, на казацкое.
Уж сложу я там буйную головушку
И сложу на копье бусурманское;
И разделют по себе злы татаровъя
Коня доброго, саблю острую
И седельце браное черкасское.
Мои очи слёзные коршун выклюет,
Мои кости сирые дождик вымоет,
И без похорон горемычный прах
На четыре стороны развеется!..»
И сказал, смеясь, Иван Васильевич:
«Ну, мой верный слуга! я твоей беде,
Твоему горю пособить постараюся.
Вот возьми перстенек ты мой яхонтовый
Да возьми ожерелье жемчужное.
Прежде свахе смышленой покланяйся
И пошли дары драгоценные
Ты своей Алене Дмитревне:
Как полюбишься
празднуй свадебку,
Не полюбишься
не прогневайся».
—
—
«Ох
—
гой еси, царь Иван Васильевич!
твой лукавый раб,
Не сказал тебе правды истинной.
Не поведал тебе, что красавица
В церкви божией перевенчана,
Перевенчана с молодым купцом
По закону нашему христианскому...»
ты
Обманул тебя
*
Ай, ребята, пойте
Ай, ребята, пейте
*
*
гусли стройте!
разумейте!
Уж потешьте вы доброго боярина
И боярыню его белолицую!
—
—
только
дело
II
За прилавкою сидит молодой купец,
Статный молодец Степан Парамонович,
По прозванию Калашников;
Шелкбвые товары раскладывает,
Речью ласковой гостей он заманивает,
Злато, серебро пересчитывает.
Да недобрый день задался ему:
Ходют
В
его
мимо
баре богатые,
лавочку
не
заглядывают.
Отзвонили вечерню во"
святых церквах;
За Кремлем горит заря туманная;
Набегают тучки на небо,
Гонит их метелица распеваючи;
Опустел широкий гостиный двор.
Запирает Степан Парамонович
Свою лавочку дверью дубовою
Да замком немецким со пружиною;
Злого пса-ворчуна зубастого
На железную цепь привязывает,
И пошел он домой призадумавшись
К молодой хозяйке за Москву-реку.
И приходит он в свой высокий дом,
И дивится Степан Парамонович:
Не встречает его молода жена,
Не накрыт дубовый стол белой скатертью,
А свеча перед образом еле теплится.
И кличет он старую работницу:
«Ты скажи, скажи, Еремеевна,
А куда девалась, затаилася
■а:
Иван
Грозный. С
картины
В.
Васнецова
В такой поздний час Алена Дмитревна?
А что детки мои любезные
Чай, забегались, заигралися,
—
Спозаранку
спать
уложилися?»
—
«Господин ты мой Степан Парамонович,
Я скажу тебе диво дивное:
Что к вечерне пошла Алена Дмитревна;
Вот уж поп прошел домой с молодой
попадьей,
Засветили свечу, сели ужинать,
—
А по-сю-пору твоя хозяюшка
Из приходской церкви не вернулася.
А что детки твои малые
Почивать не легли, не играть пошли
Плачем плачут, всё не унимаются».
—
думой крепкою
Молодой купец Калашников;
И смутился тогда
стал к окну, глядит на улицу
улице ночь темнёхонька;
Валит белый снег, расстилается,
Заметает след человеческий.
И
А
он
—
на
Вот он слышит,
Потом слышит
Обернулся,
Перед
ним
дверью хлопнули;
торопливые;
в сенях
шаги
глядит
стоит
—
сила
молода
крестная!
жена,
Сама бледная, простоволосая,
Косы русые расплетенные
Снегом-инеем пересыпаны;
Смотрют
очи
мутные,
Уста шепчут речи
как
безумные;
непонятные.
«Уж ты где, жена, жена, шаталася?
На каком подворье, на площади,
Что растрепаны твои волосы,
Что одёжа твоя вся изорвана?
Уж гуляла
ты, пировала ты,
всё боярскими!..
Не на то пред святыми иконами
Мы с тобою, жена, обручалися,
Чай,
сынками
с
Золотыми кольцами менялися...
Как запру я тебя за железный замок,
За дубовую дверь окованную,
Чтоб свету божьего ты не видела,
Мое имя честное не порочила...»
И услышав то, Алена Дмитревна
Задрожала вся, моя голубушка,
Затряслась, как листочек осиновый,
Горько-горько она восплакалась,
В
ноги
мужу
«Государь
Иль убей
ты
повалилася.
мой, красно солнышко,
меня, или
выслушай!
Твои речи
будто острый нож;
От них сердце разрывается.
Не боюся смерти лютыя,
Не боюся я людской молвы,
А боюсь твоей немилости.
—
«От вечерни домой шла я нониче
Вдоль по улице одинёшенька.
И послышалось мне, будто снег хрустит;
Оглянулася
человек бежит.
Мои ноженьки подкосилися,
Шелковой фатой я закрылася.
И он сильно схватил меня за руки
И сказал мне так тихим шопотом:
«Что пужаешься, красная красавица?
—
Я не вор какой, душегуб лесной,
Я слуга царя, царя грозного,
Прозываюся Кирибеевичем,
А
из
славной
Испугалась
я
семьи
пуще
из Малютиной...>
прежнего;
43
Закружилась
И
он
стал
моя
меня
бедная
головушка.
цаловать-ласкать,
И, цалуя, всё приговаривал:
«Отвечай мне, чего тебе надобно,
Моя милая, драгоценная!
Хочешь золота али жемчугу?
Хочешь ярких камней аль цветной парчи?
Как царицу, я наряжу тебя,
Станут все тебе завидовать,
Лишь не дай мне умереть смертью грешною:
Полюби меня, обними меня
Хоть единый раз на прощание!»
«И ласкал он меня, цаловал меня-,
На щеках моих и теперь горят,
Живым пламенем разливаются
Поцалуи
его
А смотрели
Смеючись,
в
на
окаянные...
калитку соседушки,
нас
пальцем
показывали...
«Как из рук его я рванулася
И домой стремглав бежать бросилась;
И остались в руках у разбойника
Мой узорный платок, твой подарочек,
И фата моя бухарская.
Опозорил он, осрамил меня,
Меня, честную, непорочную,
—
И что скажут злые соседушки,
И кому на глаза покажусь теперь?
«Ты не дай меня, свою верную жену,
Злым охульникам в поругание!
На кого, кроме тебя, мне надеяться?
У кого просить стану помощи?
На белом свете я сиротинушка;
Родной батюшка уж в сырой земле,
.
Рядом с ним лежит моя матушка;
А мой старший брат, сам ты ведаешь,
На чужой сторонушке пропал без вести,
А меньшой мой брат
дитя малое,
Дитя малое, неразумное...»
—
Говорила так Алена Дмитревна,
Горючьими слезами заливалася.
Посылает Степан Парамонович
За двумя меньшими братьями;
И пришли его два брата, поклонилися
И такое слово ему молвили:
«Ты поведай нам, старшой наш брат,
Чтб с тобой случилось, приключилося,
Что послал ты за нами во темную ночь,
Во темную ночь, морозную?»
«Я скажу вам, братцы любезные,
Что лиха беда со мною приключи л ася:
Опозорил семью нашу честную
Злой опричник царский Кирибеевич;
А такой обиды не стерпеть душе
Да не вынести сердцу молодецкому;
Уж как завтра будет кулачный бой
На Москве-реке при самом царе,
И я выду тогда на опричника,
Буду на смерть биться, до последних сил;
А побьет он меня
выходите вы
За святую правду-матушку.
Не сробейте, братцы любезные!
Вы моложе меня, свежей силою,
На вас меньше грехов накопилося,
Так авось господь вас помилует!»
—
—
И
в
ответ
ему братья молвили:
дует в поднёбесьи,
и тучки послушные;
«Куда ветер
Туда мчатся
45
Когда сизой орел
зовет
голосом
На кровавую долину побоища,
Зовет пир пировать, мертвецов убирать,
К нему малые орлята слетаются.
Ты наш старший брат, нам второй отец:
Делай сам, как знаешь, как ведаешь,
А уж мы тебя, родного, не выдадим».
*
Ай, ребята, пойте
Ай, ребята, пейте
Уж потешьте вы
И боярыню его
—
*
*
только
гусли
стройте!
разумейте!
доброго боярина
белолицую!
—
дело
великой, златоглавою,
стеной кремлевской белокаменной,
Из-за дальних лесов, из-за синих гор,
По тесовым кровелькам играючи,
Тучки серые разгоняючи,
Заря алая подымается;
Разметала кудри золотистые,
Умывается снегами рассыпчатыми;
Как красавица, глядя в зеркальцо,
В небо чистое смотрит, улыбается.
Уж зачем ты, алая заря, просыпалася?
На какой ты радости разыгралася?
Над
Над
Москвой
Как
сходилися,
Удалые бойцы
собиралися
московские
Москву-реку, на кулачный бой,
Разгуляться для праздника, потешиться.
На
И приехал царь со дружиною,
Со боярами и опричниками,
И в,елел растянуть цепь серебряную,
Чистым золотом в кольцах спаянную.
Оцепили место в 25 сажень
Для охотницкого бою, одиночного.
Москва. С картины
И велел тогда
Клич кликать
«Ой,
царь
В.
Васнецова.
Иван Васильевич
звонким
голосом:
вы, добрые молодцы?
Вы потешьте царя нашего батюшку,
Выходите-ка во широкий круг;
Кто побьет кого, того царь наградит;
А кто будет побит, того бог простит!»
уж
где
И выходит удалой Кирибеевич,
Царю в пояс молча кланяется,
Скидает с могучих плеч шубу бархатную;
Подпершися в бок рукою правою,
Поправляет другой шапку алую,
Ожидает
себе противника...
клич прокликали
Ни один боец и не тронулся,
Лишь стоят да друг друга поталкивают.
он
Трижды громкой
—
^аа просторе опричник похаживает,
На.ад
плохими
бойцами
подсмеивает:
47
«Присмирели, небось, призадумались!
Так
и
быть, обещаюсь
Отпущу
живого
Лишь потешу
с
царя
для
праздника,
покаянием,
нашего
батюшку».
Вдруг толпа раздалась в обе стороны
И выходит Степан Парамонович,
Молодой купец, удалой боец,
По прозванию Калашников.
Поклонился прежде царю грозному,
После белому Кремлю да святым церквам,
А потом всему народу русскому.
Горят очи его соколиные,
На опричника смотрют пристально.
Супротив него он становится,
Боевые рукавицы натягивает,
Могутные плечи распрямливает
Да кудряву бороду поглаживает.
—
И сказал ему Кирибеевич;
«А поведай мне, добрый молодец,
Ты какого роду-племени,
Каким именем прозываешься?
Чтобы знать, по ком панихиду служить,
Чтобы было чем и похвастаться».
Отвечает Степан Парамонович:
«А зовут меня Степаном Калашниковым,
А родился я от честного отца,
И жил я по закону господнему:.
Не позорил я чужой жены,
Не разбойничал ночью темною,
Не таился от свету небесного...
И промолвил ты правду истинную:
Об одном из нас будут панихиду петь,
И не позже, как завтра в час полуденный;
И один из нас будет хвастаться,
С удалыми друзьями пируючи;
48
Не шутку шутить, не людей смешить
К тебе вышел я теперь, бусурманский сын,
Вышел я на страшный бой, на последний бой!»
—
И услышав
Побледнел
Бойки
Между
очи
Кирибеевич
то,
в
лице, как осенний снег;
его
затуманились,
сильных
пробежал
плеч
На раскрытых
устах
Вот
расходются,
молча
оба
Богатырский бой
слово
мороз,
замерло...
—
начинается.
Размахнулся
И ударил
И ударил
тогда Кирибеевич
впервой купца Калашникова,
его
посередь
груди
—
Затрещала грудь молодецкая,
Пошатнулся Степан Парамонович;
На груди его широкой висел медный крест
Со святыми мощами из Киева,
И погнулся крест и вдавился в грудь;
Как роса, из-под него кровь закапала;
И подумал Степан Парамонович:
«Чему быть суждено, то и сбудется;
Постою за правду до-последнева!»
Изловчился он,приготовился,
—
Собрался'
И ударил
Прямо
со
всею
своего
силою
ненавистника
в левый висок со всего плеча.
И опричник молодой застонал слегка,
Закачался, упал замертво;
Повалился он на холодный снег,
На холодный снег, будто сосёнка,
Будто сосенка, во сыром бору
Под смолистый под корень подрубленная.
И увидев то, царь Иван Васильевич
Прогневался гневом, топнул 6 землю
И нахмурил брови черные;
м
Ю. Лесмадтоі.
•
49
Рисунок В. Васнецова.
Поединок.
Повелел он
И привесть
удалова купца
пред лицо свое.
схватить
его
Как возговорил православный царь:
«Отвечай мне по правде, по совести,
Вольной волею или нехотя
Ты убил на смерть мово верного слугу,
МоВо Лучшего бойца Кирибеевича?»
—
«Я скажу тебе, православный
Я убил его вольной волею,
А за что, про что
50
—
не
царь:
скажу тебе,
Скажу
богу единому.
только
Прикажи
меня казнить
—
и
на
плаху
несть
Мне головушку повинную;
Не оставь лишь малых детушек,
Не оставь молодую вдову
Да двух братьев
моих
своей милостью...»
—
«Хорошо тебе, детинушка,
Удалой боец,
Что
ответ
сын
держал
Молодую жену
и
купеческий,
ты
по совести.
сирот твоих
Из казны моей я пожалую,
Твоим братьям велю от сего же дня
По всему царству русскому широкому
Торговать
безданно,
беспошлинно,
А ты сам ступай, детинушка,
На высокое место лобное,
Сложи свою буйную головушку.
Я топор велю наточить-навострить,
Палача велю одеть-нарядить,
В большой колокол прикажу звонить,
Чтобы знали все люди московские,
Что и ты не оставлен моей милостью...»
народ собирается,
гудит, воет колокол,
Разглашает всюду весть недобрую.
По высокому месту лобному
Как
на
площади
Заунывный
Во рубахе красной с яркой запонкой,
С большим топором навостренныим,
Руки голые потираючи,
Палач весело похаживает,
Удалого бойца дожидается,
А лихой боец, молодой купец,
Со родными братьями прощается:
—
«Уж вы, братцы мои, други кровные,
ПоцалуеМтесь да обнимемтесь
51
Казнь.
На последнее
Поклонитесь
Закажите ей
Про
В.
Васнецова.
расставание.
меня Алене Дмитревне,
от
меньше
печалиться,
детушкам не сказывать;
дому родительскому,
всем нашим товарищам,
сами в церкви божией
мою, душу грешную!»
меня моим
Поклонитесь
Поклонитесь
Помолитесь
Вы за душу
И
Рисунок
казнили
Степана
Калашникова
Смертью лютою, позорною;
И головушка бесталанная
Во крови на плаху покатилася.
Схоронили
На
чистом
его
поле
Москвой-рекой
за
промеж
трех
дорог,
Промеж Тульской, Рязанской, Владимирской,
И бугор земли сырой тут насыпали,
И кленовый крест тут поставили.
И гуляют-шумят ветры буйные
Над его безымянной могилкою;
И проходят мимо люди добрые,
Пройдет стар человек
перекрестится,
Пройдет молодец
приосанится,
Пройдет девица
пригорюнится,
А пройдут гусляры
споют песенку.
—
Краснб начинали
краснб и кончайте,
Каждому правдою и честью воздайте!
Тароватому боярину слава!
И красавице боярыне слава!
—
И всему народу христианскому
Слава!
АШИК-КЕРИБ
(Турецкая сказка)
тому назад в городе Тифлисе жил
богатый турок.
Много Аллах
дал
ему
золота; но дороже золота была ему единствен-
Давно
один
ная
дочь,
небеси,
Магуль-Мегери.
Хороши
звезды
на
живут ангелы, и они еще
лучше; так и Магуль-Мегери
была лучше всех
девушек Тифлиса. Был также в Тифлисе бедный
Ашик-Кериб. Пророк не дал ему ничего, кроме
высокого сердца и дара
песен; играя на саазе
(балалайка) и прославляя древних витязей Туркестана, ходил он по свадьбам увеселять богатых и счастливых.
На одной свадьбе он увидал
Магуль-Мегери, и они полюбили друг друга.
Мало было надежды у бедного Ашик-Кериба
получить ее руку, и он стал грустен, как зимнее
небо.
Вот раз он лежал в саду под виноградником
и наконец заснул. В это
время шла мимо Магуль-Мегери с своими подругами, и одна из них,
увидав спящего ашика (балалаечника),
отстала
и подошла к немѵ. «Что ты спишь под виноградником,
запела она,
вставай, безумный, твоя
но за звездами
—
54
—
идет мимо». Он проснулся,
газель
нула
ла
прочь,
ее
как
птичка.
песню и стала
ее
девушка порх-
Магуль-Мегери
бранить. «Если б
слышаты
зна-
кому я пела эту песню, ты
бы меня поблагодарила:
это
твой
Ашик-Кериб».
«Веди меня к нему», сказала Магуль-
ла,
—
отвечала
та,
—
—
Мегери, и они пошли. Увидав
лицо, Магуль-Мегери
стала
его
его
печальное
спрашивать и
отвечал Ашик-
«Как мне не грустить,
я тебя
люблю, и ты никогда не будешь моею».
«Проси мою руку у отца моего,
говорила она,
и отец мой сыграет нашу
свадьбу на свои деньги и наградит меня столь-
утешать.
Кериб,
—
—
—
—
—
вдвоем достанет».
«Хорошо,
положим, Аяк-Ага ничего не пожалеет для своей дочери; но кто знает, что после ты не будешь
меня упрекать в том, что я
ко,
что
отвечал
нам
он,
—
—
—
обязан. Нет, милая
зарок на свою душу:
обещаюсь семь лет странствовать по свету и
нажить себе богатство либо погибнуть в дальних пустынях; если ты согласна
на
эло, то по
истечении
срока будешь моею». Она согласилась, но прибавила,
что
если
в
назначенный
день он не вернется, то она сделается
женой
Куршуд-бека, который давно уж за нее сваничего
не
имел
Магуль-Мегери,
и
я
тебе
всем
положил
тается.
Пришел Ашик-Кериб
к
своей матери; взял
дорогу ее благословение, поцеловал маленькую сестру, повесил через плечо сумку, оперся
на посох странничий и вышел из города Тифлиса. И вот догоняет его всадник; он смотрит: это
Куршуд-бек.
«Добрый
путь!
кричал
ему
бек.
Куда бы ты ни шел, странник, я твой товарищ». Не рад был Ашик своему товарищу, но
нечего делать. Долго они шли
вместе, наконец
завидели перед собою реку. Ни моста, ни брода.
на
—
—
55
«Плыви
вперед,
сказал
Куршуд-бек,
я
за
тобою последую». Ашик сбросил верхнее платье
—
—
и
Переправившись,
всемогущий Аллах!
одежды, уехал обратно
глядь
поплыл.
горе!
его
пыль
о
назад
—
о
Куршуд-бек, взяв
в Тифлис; только
—
вилась
за
ним
змеею
гладкому
по
полю.
Прискакав в Тифлис, несет бек платье АшикКериба к его старой матери. «Твой сын утонул
в глубокой реке,
говорит он,
вот его одежда». В невыразимой тоске упала мать на одеж—
ды любимого
—
обливать
жаркинареченной невестке своей, Магуль-Мегери.
«Мой сын
утонул,
сказала она ей.
Куршуд-бек привез
ми слезами;
сына
потом
и
стала
—
его
—
одежды;
ты
их
взяла их и понесла к
Магуль-Мегери
свободна».
улыбнулась и отвечала: «Не верь, это всё выдумки Куршуд-бека; прежде истечения семи лет
никто не будет моим мужем». Она взяла со стены свою сааз и спокойно начала петь любимую
песню бедного Ашик-Кериба.
Между тем странник пришел бос и наг в
одну деревню. Добрые люди одели его и накормили; он за
это
пел
образом переходил
им
он
из
чудные песни. Таким
деревни в деревню,
из города в город, и слава
его разнеслась
повсюду. Прибыл он наконец в Халаф. По обыкновению, взошел в кофейный дом, спросил сааз и
стал
петь. В это время жил
в
Халафе паша,
большой охотник до песенников. Многих к нему приводили,
ни один
ему не понравился.
Его чауши измучились, бегая по городу. Вдруг,
проходя мимо кофейного дома, слышат удивительный голос. Они туда. «Иди с нами к великому паше,
закричали они,
или ты отвеча—
—
—
ешь
нам
странник
Кериб;
бб
—
головою».
из
—
«Я
человек
Тифлиса,
пойду, хочу
города
хочу
—
—
вольный,
говорит Ашикнет; пою, когда
—
придется, и ваш паша мне не начальник». Однако, несмотря на то, его схватили и привели к
паше. «Пой», сказал
паша,
и он запел.
И в
—
дорогую Магуль-Мепесня так нравилась гордому
паше,
что он оставил
у себя бедного Ашик-Кериба.
Посыпалось к нему серебро и золото, заблистаэтой песне
гери, и эта
ли
на
стал
нем
жить
Забыл
он славил
свою
богатые одежды. Счастливо
Ашик-Кериб и сделался
свою
Магуль-Мегери
и
весело
очень
богат.
нет, не
знаю, только срок истекал. Последний год скоро
должен был кончиться, а он и не готовился к
отъезду. Прекрасная Магуль-Мегери стала отчаиваться.
В то время отправлялся один купец с караваном
из
Тифлиса с сорока верон
или
блюдами
и
восьмьюдесятью
невольниками.
Призывает она купца к себе и дает ему
золотое блюдо. «Возьми ты это блюдо,
гово—
какой бы ты город ни приехал,
выставь это блюдо в своей лавке и объяви везде, что тот, кто признается моему блюду хозяином и докажет это, получит его и, вдобавок, вес
купец; везде исполего золотом». Отправился
нял поручение Магуль-Мегери, но никто не признался хозяином золотому блюду. Уж он продал почти все свои товары и приехал с остальными
в Халаф. Объявил
он
везде поручение
Магуль-Мегери. Услыхав это, Ашик-Кериб прибегает в караван-сарай и видит золотое блюдо
в лавке тифлисского купца.
«Это мое!» сказал
он, схватив его рукою. «Точно, твое,
сказал
купец:
я узнал тебя, Ашик-Кериб. Ступай
же
скорее в Тифлис: твоя Магуль-Мегери
велела
тебе сказать, что срок истекает, и если ты не
будешь в назначенный день, то она выйдет за
другого». В отчаянии Ашик-Кериб схватил себя
за голову: оставалось только три дня до рокорит она,
—
ив
—
—
57
вого часа.
суму
жалея
Однако
он сел
золотыми
с
Наконец,
коня.
на
монетами
коня, взял с собой
и
поскакал,
не
—
измученный
бегун упал
бездыханный
на
Арзинган-горе, что между
Арзиньяном и Арзерумом. Что ему было делать:
от Арзиньяна до Тифлиса два месяца
езды, а
оставалось
щий!
два
только
«Аллах
дня.
всемогу-
воскликнул он,
если ты уж мне не поможешь, то мне нечего на земле делать!» И хочет он броситься с высокого утеса. Вдруг видит
внизу человека на белом коне и слышит громкий голос: «Оглан (юноша), что ты хочешь делать?»
«Хочу умереть», отвечал Ашик. «Слезай же сюда; если так, я тебя убью». Ашик спустился кое-как с утеса. «Ступай за мною», сказал грозно всадник. «Как я могу за тобою следовать,
отвечал
Ашик,
твой конь летит, как
ветер, а я отягощен сумою».
«Правда; повесь
же суму свою на седло мое
и следуй».
Отстал
Ашик-Кериб, как ни старался бежать. «Что ж
ты отстаешь?» спросил всадник. «Как же я могу
следовать за тобою, твой конь быстрее мысли,
а я уж измучен».
«Правда; садись сзади на
коня моего
и
говори всю правду:
куда тебе
нужно ехать?»
«Хотя бы в Арзерум поспеть
нынче», отвечал Ашик. «Закрой же глаза». Он
закрыл. «Теперь открой». Смотрит Ашик: перед
ним белеют стены и блещут
минареты Арзеру—
—
—
—
—
—
—
—
«Виноват, Ага,
ма.
я хотел
же,
—
чтоб
сказать,
—
Ашик,
в
—
Каре».
я
ошибся;
—
«То-то
всадник,
я предупредил
тебя,
говорил мне сущую правду. Закрой же
отвечал
ты
сказал
что мне надо
—
Теперь открой». Ашик себе не веКаре. Он упал на колени и сказал: «Виноват, Ага, трижды виноват твой слуга
Ашик-Кериб; но ты сам знаешь, что если челоопять
глаза.
рит, то, что это
век
68
решился лгать
с
утра,
то
должен
лгать
до
Ашик-Кервб.
конца
лис».
дня:
—
всадник;
крой
же
—
по-настоящему
мне
«Экой
ты
неверный!
нечего делать,
но
надо
Тиф-
в
сердито
прощаю тебе. За-
—
сказал
Теперь открой», прибавил
глаза.
он
по
прошествии минуты. Ашик вскрикнул от радости: они были у ворот Тифлиса. Принеся искреннюю свою благодарность
и взяв свою суму с
седла,
Ашик-Кериб сказал
всаднику:
«Ага,
конечно, благодеяние твое велико, но сделай
еще больше; если я теперь буду рассказывать,
что в один день
мне
никто
поспел
доказательство».
улыбнувшись,
из
—
—
Арзиньяна
в
Тифлис,
дай мне какое-нибудь
«Наклонись, ;
сказал
тот,
поверит:
не
—
возьми из-под
копыта
коня ко-
себе за пазуху; и тогда,
если не станут
верить истине слов твоих, то
вели к себе привести слепую, которая
семь лет
уж в этом положении, помажь ей глаза
и она
увидит». Ашик взял кусок земли из-под копыта
белого коня; но только он поднял голову
мок земли и
положи
—
—
всадник и конь
исчезли.
Тогда
душе, что его покровитель был
Хадерилиаз.
убедился в
кто иной, как
он
не
Только поздно вечером Ашик-Кериб отысдом свой. Стучит он в двери дрожащею рукою, говоря: «Ана, ана (мать), отвори! я божий
гость, и холоден, и голоден; прошу, ради странствующего твоего сына, впусти меня». Слабый
голос старухи отвечал
ему: «Для ночлега путников есть дома
богатых и сильных; есть теперь в городе свадьбы, ступай туда! там можешь
провести
ночь
в
удовольствии».
кал
—•
«Ана,
он,
я здесь' никого знакомых
не имею и потому повторяю мою просьбу: ради
странствующего
твоего
сына,
впусти
меня!»
Тогда сестра его говорит матери: «Мать, я встану и отворю ему двери».
«Негодная!
отве—
отвечал
—
—
60
—
старуха;
ты
рада принимать
молодых
и угощать их, потому
что вот уже семь
лет, как я от слез потеряла зрение». Но дочь, не
внимая ее упрекам,
встала, отворила двери и
впустила Ашик-Кериба. Сказав обычное приветствие, он сел и с тайным волнением стал Усматриваться. И видит он, на стене висит, в пыльном
чехле,
его
сладкозвучная
сааз,
и
стал
спрашивать у матери: «Что висит у тебя на стене?»
«Любопытный
ты
гость,
отвечала
она,
будет и того, что тебе дадут кусок хлеба
и завтра отпустят тебя с богом>.
«Я уж сказал тебе,
возразил он,
что ты моя родная
мать, а это сестра моя, и потому прошу объяснить мне, что это висит на стене?»
«Это сааз,
сааз», отвечала
старуха сердито, не веря, ему.
«А что значит сааз?»
«Сааз то значит, что на
ней играют и поют песни». И просит Ашик-Кериб, чтоб она позволила сестре снять сааз и показать ему. «Нельзя,
отвечала
старуха,
это
сааз моего несчастного сына; вот уже семь лет
она висит на стене, и ничья живая рука до нее
не дотрагивалась». Но сестра его встала,
сняла
со стены сааз
и отдала
ему. Тогда он поднял
глаза к небу и сотворил такую молитву: «О всемогущий Аллах! если я должен достигнуть до
желаемой цели, то моя семиструнная сааз будет
так же стройна, как в тот день, когда я в последний раз играл на ней!» И он ударил по медным струнам, и струны согласно заговорили; и
чала
—
людей
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
.
«Я бедный Кериб (странник), и
бедны; но великий Хадерилиаз помог
мне спуститься с крутого утеса. Хотя я беден и
бедны слова мои, узнай меня, мать, своего
он начал
слова
петь:
мои
После этого мать его зарыдала и
«Как тебя зовут?»
«Рашид»
(простодушный), отвечал он. «Раз говори, дру-
странника».
спрашивает
его:
—
01
гой раз слушай, Рашид,
сказала
она,
своими речами ты изрезал сердца мое
в куски. Нынешнюю ночь я во сне видела,
что на голове
моей волосы побелели,
я
вот уж
семь лет,
как ослепла
от
слез; скажи мне ты, который
имеешь его голос,
когда
мой сын придет?»
И дважды со слезами она повторила ему просьбу. Напрасно он называл себя ее сыном, но она
не верила. И спустя несколько
времени просит
он: «Позвольтг, матушка, взять сааз
и итти; я
слышал,
здесь
близко
есть
свадьба;
сестра
меня проводит; я буду петь и играть, и всё, что
получу, принесу сюда и разделю с вами».
«Не позволю,
отвечала старуха;
с тех пор,
—
—
—
—
—
как
нет
моего
сына,
—
его
сааз
не
выходила
из
дому». Но он стал клясться, что не повредит ни
одной струны. «А если хоть одна струна порвется,
продолжал Ашик,
то отвечаю моим
имуществом».
Старуха ощупала его сумы и,
узнав, что они наполнены монетами, отпустила
его. Проводив его до богатого дома, где шумел
свадебный пир, сестра осталась у дверей слушать, что будет.
В этом доме жила Магуль-Мегери, и в эту
ночь она должна
была сделаться женою Куршуд-бека. Куршуд-бек пировал с родными и
друзьями, а Магуль-Мегери, сидя за богатою
чатрой (занавесом) с своими подругами, держала в одной руке чашу с ядом, а в другой острый
кинжал:
она
поклялась
умереть
прежде, чем
опустит голову на ложе Куршуд-бека. И слышит она из-за
чатры, что пришел незнакомец,
который говорит: «Селям алейкюм! вы здесь
веселитесь и пируете, так позвольте мне, бедному страннику, сесть с вами; и за то я спою вам
песню».
«Почему же нет,
сказал
Куршудбек.
Сюда должны быть впускаемы
песен—
—
—
62
—
—
плясуны, потому
ники и
же
полной горстью
и я
путник?»
ете) >.
«Что
—
смехом.
«Когда
Я
—
отпущу тебя
с
золота».
Тогда Куршуд-бек спросил
зовут,
свадьба; спой,
что здесь
что-нибудь, Ашик (певец),
—
это за
мать моя
тебя
имя!
воскликнул тот со
раз
такое
слышу*.
—
первый
в
«А как
его:
«Шинди-гёрурсез (скоро узна-
была
—
мною
беременна
и
мучи-
лась
родами, то многие соседи
приходили
к
дверям спрашивать: сына или дочь бог ей дал;
им
И
отвечали
—
шинди-гёрурсез (скоро узнаете).
поэтому, когда я родился, мне дали это
имя». После этого он взял сааз и начал петь:
«В городе Халафе я пил мисирское вино, но
бог мне дал крылья, и я прилетел сюда в три
вот
дня».
Брат Куршуд-бека,
кинжал,
хватил
можно из
«За
Ашик.
сторон
Халафа
человек
малоумный,
вы-
воскликнув: «Ты лжешь! как
приехать сюда в три дня?»
меня хочешь убить?
Певцы обыкновенно со всех
собираются в одно место; и я
что ж ты
—
беру; верьте мне или
«Пускай продолжает»,
Ашик-Кериб запел снова:
«Утренний намаз творил
чего не
не
с вас
ни-
верьте».
сказал
я
сказал
четырех
—
в
жених,
—
и
Арзиньянской
долине, полуденный намаз в городе Арзеруме;
пред захождением солнца творил намаз в городе Карее и вечерний намаз в Тифлисе. Аллах
дал мне крылья, и я прилетел сюда; дай бог,
чтоб я стал жертвою белого коня; он скакал
быстро, как плясун по канату, с горы в ущелье,
из ущелья на гору:
Мевлян (господь наш) дал
Ашику крылья, и он прилетел на свадьбу Ма-
гуль-Мегери»,
Тогда Магуль-Мегери,
сила
яд
в
одну
сторону,
узнав его
а
кинжал
голос, бров другую.
6Г!
«Так-то
сдержала свою клятву,
сказала ее
Стало быть, сегодня ночью ты будешь женою Куршуд-бека ?>
«Вы не узнали,
а я узнала милый мне голос», отвечала
МагульМегери, и, взяв ножницы, она прорезала чатру.
Когда же посмотрела и точно узнала
своего
Ашик-Кериба, то вскрикнула
и
бросилась к
нему на шею, и оба упали без чувств. Брат Куршуд-бека бросился на них с кинжалом, намереподруга.
ты
—
—
—
ваясь
заколоть
обоих,
но
Куршуд-бек
остановил
его, промолвив: «Успокойся и знай: что написа-
у человека на лбу. при его рождении, того он
минует».
Придя в чувство, Магуль-Мегери покраснела
от стыда, закрыла лицо рукою и спряталась
за
чатру.
«Теперь точно видно, что ты Ашик-Кериб,
сказал жених,
но поведай, как же ты
мог в
такое короткое время
проехать такое великое
пространство?»
«В доказательство истины,
отвечал
Ашик,
сабля моя перерубит камень;
если же я лгу, то да будет
шея моя
тоньше
волоса. Но лучше всего приведите 1 мне слепую,
которая бы семь лет уже
не
видала
свету
божьего, и я возвращу ей зрение». Сестра АшикКериба, стоя в сенях у двери и услышав такую
речь, побежала
к матери.
«Матушка!
закричала она,
это точно
брат, и точно твой сын
Ашик-Кериб», и, взяв старуху под руку, привела ее на пир свадебный. Тогда Ашик взял комок
земли из-за пазухи, развел его водою и намазал
матери глаза, примолвя: «Знайте все люди, как
могущ и велик Хадерилиаз», и мать его прозрела. После
того никто не смел
сомневаться
в
истине слов
его, и Куршуд-бек
уступил
ему
но
не
—
—
—
—
—
—
—
Магуль-Мегери.
Ашик-Кериб сказал
безмолвно прекрасную
Тогда
и
в
радости
ему:
Ашик-Кериб
5
М.
Ю. Лорион
и
Магуль-Мегерн.
«Послушай, Куршуд-бек,
я
тебя
утешу! Сестра
хуже твоей прежней невесты; я богат, у
ней будет не меньше серебра и золота; итак,
возьми ее за себя
и будьте так же счастливы,
как я с моей дорогою Магуль-Мегери».
моя не
—
ИЗ РОМАНА «ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»
тогда стоял в крепости за Тереком с роэтому скоро пять лет. Раз, осенью, пришел транспорт с провиантом; в транспорте был
той
...Я
—
офицер, молодой
человек лет двадцати пяти. Он
полной форме и объявил, что
ему велено остаться у меня в крепости. Он был
такой тоненький, беленький, на нем мундир был
такой новенький, что я тотчас догадался, что он
на Кавказе у нас
недавно. «Вы, верно,
спросил я его,
переведены сюда из России?»
«Точно так, господин штабс-капитан», отвечал
он. Я взял его за руку и сказал;
«Очень рад,
очень рад. Вам будет немножко скучно... ну, да
мы с вами будем жить по-приятельски.
Да, пожалуйста, зовите меня просто Максим Максимыч, и пожалуйста
к чему эта полная форма?
приходите ко мне всегда в фуражке». Ему отвели квартиру, и он поселился в крепости.
А как его звали?
спросил я Максима
Максимовича.
Его звали... Григорьем Александровичем
Печориным. Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод, целый день на охоте;
все иззябнут, устанут,
а ему ничего. А другой
раз сидит у себя в комнате, ветер пахнёт
увеявился
ко мне в
—
—
—
—
—
—
—
—
66
ряет, что простудился;
ставнем
стукнет, он
вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на
кабана один-на-один; бывало, по целым часам
добьешься,
уж иногда как начнет
надорвешь со смеха... Да-с, с большими странностями, и, должно
быть, богатый человек: сколько у него было
слрва
не
рассказывать,
так
разных дорогих
А долго
—
опять.
—
Да
с год.
зато
животики
вещиц!..
он
Ну,
с
жил?
вами
—
спросил
я
да ѵж зато памятен мне этот
год; наделал он мне хлопот, не тем будь помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых
на роду написано, что с ними должны случаться
разные необыкновенные вещи!
Необыкновенные?
воскликнул я с видом любопытства, подливая ему чая.
А вот я вам расскажу. Верст шесть от
крепости жил один мирнбй князь. Сынишка его,
мальчик лет
пятнадцати, повадился
к нам
ездить: всякий день, бывало, то за тем, то за другим. И уж точно, избаловали мы его с Григорьем Александровичем. А уж какой
был головорез,
проворный на что хочешь: шапку ли
поднять на всем скаку, из ружья ли стрелять.
Одно было в нем нехорошо: ужасно падок был
на деньги. Раз, для смеха,
Григорий Александрович обещался ему дать червонец, коли он
ему украдет лучшего козла из отцовского стада; и что ж вы думаете? на другую же ночь
притащил его за рога. А бывало, мы его вздумаем дразнить,
так глаза
кровью и нальются, и
-сейчас за кинжал. «Эй, Азамат, не сносить тебе
головы,
говорил я ему:
яман
будет твоя
—
—
—
—
—
башка!»
«Раз приезжает
на
б»
свадьбу:
он
сам
отдавал
старый
князь
старшую
звать
дочь
нас
замуж,
67
кунаки
нельзя же, знататарин. Отправились.
В ауле множество собак встретило нас
громким
лаем.
Женщины, увидя нас, прятались; те, которых мы могли рассмотреть в лицо,
были далеко не красавицы. «Я имел гораздо
лучшее мнение о черкешенках», сказал мне Григорий Александрович. «Погодите!» отвечал я,
усмехаясь. У меня было свое на уме.
«У князя в сакле собралось уже множество
народа. У азиатов, знаете, обычай всех встречных и поперечных
приглашать на свадьбу. Нас
приняли со всеми почестями и повели в кунацкую. Я, однакож,
не
позабыл подметить, где
поставили
наших лошадей,
знаете, для непредвидимого случая.
Как
же
у
них
празднуют свадьбу?
спросил я штабс-капитана.
Да обыкновенно. Сначала мулла прочи-
смешит честную компанию; потом, когда смеркнется, в кунацкой начинается, по-нашему
сказать,
бал.
Бедный
старичишка
бренчит на
трехструнной... забыл, как по-ихнему... ну, да
вроде нашей балалайки. Девки и молодые ребята становятся в две шеренги, одна против другой, хлопают в ладоши и поют. Вот выходит
одна девка и один мужчина на середину и начинают говорить друг другу
стихи нараспев,
что
попало, а остальные подхватывают хором. Мы
с Печориным сидели
на почетном месте, и вот
1
68
■
К у
н а к
—
значит
приятель.
Примечание Лермонтова.
нему подошла меньшая дочь хозяина, девушлет
шестнадцати, и пропела
ему... как бы
сказать?., вроде комплимента.
А что ж такое она пропела, не помните
ли?
Да, кажется, вот так: «Стройны, дескать,
наши молодые джигиты, и кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер
стройнее их, и галуны на нем золотые. Он как
тополь между ними; только не расти, не цвести
ему в нашем саду». Печорин встал, поклонился
ей, приложил руку ко лбу и сердцу и просил
меня отвечать ей; я хорошо знаю по-ихнему, и
перевел его ответ.
«Когда она от нас отошла, тогда я шепнул.
к
ка
—
—
Григорью Александровичу: «Ну что, какова?»
«Прелесть!
отвечал
он.
А как ее
зовут?»
«Ее зовут Бэлою», отвечал я.
—
—
—
«И точно, она была хороша:
высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны, так
и заглядывали
к вам в душу. Печорин в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько
исподлобья на него посматривала. Только не
один Печорин любовался
хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели другие
два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего старого знакомца Казбича. Он, знаете, был не то чтоб мирнбй, не то
чтоб не мирнбй. Подозрений на него было много, хоть он ни в какой шалости не был замечен.
Бывало, он приводил к нам в крепость баранов
и продавал дешево, только
никогда не торговался:
чтб запросит, давай,
хоть зарежь, не
уступит. Говорили про него, что он любит таскаться за Кубань с абреками, и, правду сказать,
рожа у него была самая разбойничья: малень-/
кий, сухой, широкоплечий... А уж ловок-то,/
—
69
был,
бес! Бешмет всегда изорваноружие в серебре. А лошадь
его славилась в целой Кабарде,
и точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно.
Недаром ему завидовали все наездники, и не
раз пытались ее украсть, только не удавалось.
Как теперь гляжу на эту лошадь: вороная, как
смоль, ноги
струнки, и глаза не хуже, чем
у Бэлы; а какая сила! скачи хоть на 50 верст;
а уж выезжена
как собака
бегает за хозяиловок-то
ный,
в
как
заплатках,
а
—
—
—
ном, голос даже его знала! Бывало, он ее никогда и не привязывает. Уж такая разбойничья
лошадь!..
«В
вечер
этот
когда-нибудь,
метом
и я
Казбич
угрюмее,
был
заметил,
что у него
кольчуга.. «Недаром
подумал
я:
уж он,
надета
кольчуга,
—
—-
нибудь замышляет».
«Душно стало в сакле,
освежиться.
Ночь уж
и
на
на
нем
верно,
я вышел
ложилась
чем
под беш-
на
горы,
эта
что-
воздух
и ту-
начинал бродить по ущельям.
«Мне вздумалось завернуть
под навес, где
стояли наши лошади, посмотреть, есть ли у них
корм, и притом осторожность
никогда
не мешает: у меня же была лошадь славная, и уж не
один кабардинец
на нее умильно
поглядывал,
приговаривая: якши тхе, чек якши!
«Пробираюсь вдоль забора
и вдруг слышу
голоса; один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын нашего хозяина; другой говорил реже и тише. «О чем они тут толкуют?
подумал я:
уж не о моей ли лошадке?» Вот
присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова.
Иногда
шум песен и говор голосов, вылетая из сакли,
заглушали любопытный для меня разговор.
«Славная
у
тебя
лошадь!
говорил Азаман
—
—
—
—
70
Бэла.
мат:
—
если
б
я
был
хозяин в доме
триста кобыл, то отдал
скакуна, Казбич!»
«А, Казбич !> подумал
в
и имел
бы половину
табун
за твоего
я и вспомнил кольчугу.
Казбич
после
некоторого
молчания:
в целой Кабарде не найдешь такой.
Раз
это было за Тереком
я ездил с абреками отбивать русские табуны; нам не посчастливилось, и мы рассыпались
кто куда.
За мной
неслись четыре казака; уж я слышал за собою
крики гяуров, и передо мною был густой лес/
Прилег я на седло, поручил себя аллаху и в первый раз в жизни оскорбил коня ударом плети.
Как птица, нырнул он между ветвями; острые
колючки рвали мою одежду, сухие сучья карагача били меня по лицу. Конь мой прыгал через
пни, разрывал кусты грудью. Лучше было бы
мне его бросить у опушки
и
скрыться в лесу
пешком, да жаль с ним расстаться,
и пророк
вознаградил меня. Несколько пуль провизжало
над моей головою; я уж слышал, как спешившиеся казаки бежали по следам... Вдруг передо
мною рытвина глубокая; скакун
мой призадумался
и прыгнул. Задние
его копыта оборвались с противного берега, и он повис на передних ногах. Я бросил поводья и полетел в овраг;
это спасло моего коня: он выскочил. Казаки всё
это видели, только ни один не спустился
меня
искать:
они, верно, думали, что я убился досмерти, и я слышал, как они бросились ловить
моего
коня.
Сердце мое облилось кровью;
пополз я по густой траве вдоль
по
оврагу,
смотрю: лес кончился, несколько казаков выезжают из него на поляну, и вот выскакивает прямо к ним мой Карагёз; все кинулись за
ним с
криком;
долго, долго они за ним гонялись,
особенно один раза два чуть-чуть не накинул
«Да,
—
отвечал
—
—
—
—
—
ѵ
—
72
Черкес.
опустил глаза
мгновений
поднимаю их
и вижу: мой Карагёз летит, развевая хвост, вольный, как ветер, а гяуры далеко
один за другим тянутся по степи на измученных
конях. Баллах! это правда, истинная правда! До
поздней ночи я сидел в своем овраге. Вдруг,
что ж ты думаешь, Азамат?
во мраке,
слышу,
бегает по берегу оврага конь, фыркает, ржет и
ему на шею аркана;
и
начал
молиться.
я
задрожал,
Через
несколько
—
73
бьет
копытами
Карагёза:
о землю;
узнал
я
голос
моего
был он, мой товарищ! С тех пор
мы не разлучались».
«И слышно было, как он трепал рукою по
гладкой шеь своего скакуна, давая ему разные
нежные
это
названья.
«Если б у
сказал
меня
Азамат,
а твоего
«Йок,
—
отдал
Карагёза».
не
табун
был
то
хочу», отвечал
«Послушай,
в тысячу кобыл,
бы тебе его весь
—
за
равнодушно Казбич.
Казбич,
говорил, ласкаясь
к
ты добрый
человек, ты храб—
нему, Азамат:
рый джигит, а мой отец боится русских и не
пускает меня в горы; отдай мне свою лошадь,
и я сделаю всё, что ты хочешь, украду для тебя
у отца лучшую его винтовку или шашку, чтб
только пожелаешь,
а
шашка
его
настоящая
гурда: приложи лезвеем к руке, сама в тело
вопьется; а кольчуга
такая, как твоя, нипо—
—
—
чем».
»
«Казбич молчал.
«В первый раз, как я увидел твоего коня,
продолжал Азамат,
когда он под тобой крутился
и прыгал,
раздувая
ноздри, и кремни
брызгами летели из-под копыт его, в моей душе
сделалось что-то непонятное, и с тех
пор всё
мне
опостылело:
на
лучших
скакунов моего
отца смотрел я с презрением, стыдно было мне
—-
—
них показаться,
тоскуя, просиживал
на
ежеминутно
мыслям
и
тоска
я
на
овладела
мной; и,
утесе целые дни, и
моим являлся
вороной
ска-
кун твой с своей стройной поступью, с своим
гладким, прямым, как стрела, хребтом; он смотрел мне в глаза своими бойкими глазами, как
будто хотел слово вымолвить. Я умру, Казбич,
если ты мне не продашь
его!» сказал Азамат
дрожащим голосом.
74
вам
«Мне послышалось, что он заплакал:
сказать, что Азамат был преупрямый
чишка,
даже
и
ничем,
когда
«В
он
ответ
на
бывало,
был
и
его
у него слез не
а надо
маль-
выбьешь,
помоложе.
слезы
послышалось
что-то
вроде смеха.
«Послушай!
твердым голосом Азарешаюсь. Хочешь, я
украду для тебя мою сестру? Кйк она пляшет!
кйк поет! а вышивает золотом
чудо! Не бывало такой жены и у турецкого падишаха...
Хочешь?
дождись
меня
завтра
ночью
там, в
ущелье, где бежит поток: я пойду с нею мимо
в соседний аул,
и она твоя. Неужели не стбит
мат:
—
видишь,
—
я
сказал
на
всё
—
—
Бэла
твоего
«Долго,
скакуна?»
долго молчал
Казбич; наконец,
вме75
сто
ответа,
старинную
затянул
он
песню
впол-
голоса:
Много красавиц
в
аулах
у нас,
Звезды сияют во мраке их глаз.
Сладко любить их, завидная доля;
Но веселей молодецкая воля.
Золото купит четыре жены,
Конь же лихой не имеет цены:
Он и от вихря в степи не отстанет,
Он не изменит, он не обманет.
«Напрасно упрашивал
его
Азамат согласить-
плакал, и льстил
ему, и клялся; наконец
Казбич нетерпеливо прервал его:
«Поди прочь, безумный мальчишка! Где тебе
ездить на моем коне? На первых трех шагах он
ся
и
тебя сбросит,
и
разобьешь
ты
себе
камни».
«Меня!»
железо
крикнул
детского
Азамат
кинжала
в
затылок
бешенстве,
об
и
об кольчупрочь, и он
зазвенело
гу. Сильная рука оттолкнула
его
ударился об плетень так, что плетень зашатался. «Будет потеха!» подумал
я, кинулся в конюшню, взнуздал лошадей наших и вывел их на
задний двор. Через две минуты уж в сакле был
ужасный гвалт. Вот что случилось: Азамат вбежал туда
в разорванном
бешмете, говоря, что
Казбич
хотел
его
зарезать.
Все
выскочили,
схватились
за ружья
и пошла
потеха! Крик,
шум, выстрелы; только Казбич уж был верхом и
вертелся среди толпы по улице, как бе
